К тому времени, когда профессор Ричард Ловелл нашел дорогу через узкие переулки Кантона к выцветшему адресу в дневнике, мальчик был единственным, кто остался в доме в живых.
Воздух был затхлым, полы скользкими. Кувшин с водой стоял на кровати нетронутым. Сначала мальчик боялся, что его вырвет, и не хотел пить; теперь он был слишком слаб, чтобы поднять кувшин. Он все еще был в сознании, хотя погрузился в сонливость и полудрему. Скоро, знал он, он погрузится в глубокий сон и не сможет проснуться. Именно это произошло с его дедушкой и бабушкой неделю назад, затем с тетями через день, а еще через день с англичанкой мисс Бетти.
Его мать умерла тем утром. Он лежал рядом с ее телом и смотрел, как на ее коже проступают синие и фиолетовые пятна. Последнее, что она сказала ему, было его имя – два слога, произнесенные без дыхания. Затем ее лицо стало безучастным и потеряло четкость. Ее язык высунулся изо рта. Мальчик попытался закрыть ее затянутые пленкой глаза, но веки продолжали открываться.
Никто не ответил, когда профессор Ловелл постучал. Никто не воскликнул от удивления, когда он выбил входную дверь – запертую, потому что мародеры обчистили все дома в округе, и хотя в их доме не было ничего ценного, мальчик и его мать хотели несколько часов покоя, прежде чем болезнь заберет их. Мальчик слышал всю эту суматоху сверху, но не мог заставить себя беспокоиться.
К тому времени он хотел только умереть.
Профессор Ловелл поднялся по лестнице, пересек комнату и долго стоял над мальчиком. Он не заметил, или решил не замечать, мертвую женщину на кровати. Мальчик неподвижно лежал в его тени, гадая, не пришла ли эта высокая бледная фигура в черном, чтобы забрать его душу.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил профессор Ловелл.
Дыхание мальчика было слишком затруднено, чтобы ответить.
Профессор Ловелл опустился на колени рядом с кроватью. Он достал из переднего кармана тонкий серебряный прут и положил его на обнаженную грудь мальчика. Мальчик вздрогнул; металл ужалил его, как лед.
— Триакль, — сказал профессор Ловелл сначала по французски. Затем по английски: «Treacle».
Бар засветился бледно белым светом. Из ниоткуда донесся жуткий звук: звон, пение. Мальчик заскулил и выгнулся на бок, его язык растерянно шарил по рту.
— Потерпи, — пробормотал профессор Ловелл, — Проглоти то, что почувствуешь.
Секунды текли незаметно. Дыхание мальчика выровнялось. Он открыл глаза. Теперь он видел профессора Ловелла более отчетливо, мог различить серые глаза и изогнутый нос – yīnggōubí, как они его называли, нос в виде ястребиного клюва – который мог быть только на лице иностранца.
— Что ты чувствуешь? — спросил профессор Ловелл.
Мальчик сделал еще один глубокий вдох. Затем он сказал на удивительно хорошем английском:
— Сладко. Он такой сладкий на вкус...
— Хорошо. Это значит, что он сработал, — сказал профессор Ловелл, убирая брусок обратно в карман, — Здесь есть еще кто нибудь живой?
— Нет, — прошептал мальчик, — Только я.
— Есть ли здесь ли что нибудь, что ты хотел бы взять с собой?
Мальчик замолчал на мгновение. Муха приземлилась на щеку его матери и поползла по ее носу. Он хотел смахнуть ее, но у него не было сил поднять руку.
— Я не могу забрать тело, — вздохнул профессор Ловелл, — Ему не место там, куда мы идем.
Мальчик долго смотрел на свою мать.
— Мои книги, — сказал он наконец, — они под кроватью.
Профессор Ловелл нагнулся под кровать и вытащил четыре толстых тома. Книги были написаны на английском языке, корешки потрепаны от использования, некоторые страницы истерлись настолько, что шрифт был едва различим. Профессор пролистал их, улыбаясь про себя, и положил в сумку. Затем он просунул руки под тонкую фигуру мальчика и вынес его из дома.
В 1829 году мор, ставший позже известным под имением «азиатская холера», проделал свой путь из Калькутты через Бенгальский залив на Дальний Восток – сначала в Сиам, затем в Манилу, а потом, наконец, к берегам Китая, путешествую на торговых судах, где тощие, с запавшими глазами моряки сбрасывали свои отходы в Жемчужную реку, заражая воду, которую тысячи человек пили, в которой стирали, плавали и купались.
Эпидемия обрушилось на Кантон, как приливная волна, быстро пройдя путь от доков до внутренних жилых районов. Район, в котором жил мальчик, вымер в течение нескольких недель, целые семьи погибли в своих домах. Когда профессор Ловелл вынес мальчика из переулков Кантона, большинство обитателей его улиц были уже мертвы.
Мальчик узнал обо всем этом, когда проснулся в чистой, хорошо освещенной комнате на Английской Фабрике, завернутый в одеяла, более мягкие и белые, чем все, к чему он когда либо прикасался. Это лишь немного уменьшило его дискомфорт. Ему было ужасно жарко, а язык во рту оставался сухим и твёрдым, словно песчаный камень. Ему казалось, что он парит далеко над своим телом. Каждый раз, когда профессор заговаривал, в его висках пульсировала резкая боль, сопровождаемая вспышками красного цвета.
— Тебе очень повезло, — сказал профессор Ловелл, — Эта болезнь убивает почти все, к чему прикасается.
Мальчик уставился, завороженный длинным лицом и бледно серыми глазами этого иностранца. Если он позволял своему взгляду расфокусироваться, иностранец превращался в огромную птицу. Ворона. Или грифа. В общем что то злобное и сильное.
— Ты можешь понять, что я говорю?
Мальчик облизал пересохшие губы и выдавил ответ.
— Английский. Говори по-английски, — сказал профессор Ловелл, неодобрительно качая головой.
Горло мальчика горело. Он закашлялся.
— Я знаю, что ты понимаешь английский, — голос профессора Ловелла звучал как угроза, — значит, можешь ответить на нем.
— Моя мама, – выдохнул мальчик, — Вы оставили её там!
Профессор Ловелл не ответил. Он быстро встал и, прежде чем уйти, отряхнул колени, хотя мальчик не мог понять, как могла накопиться пыль за те несколько минут, что он сидел.
На следующее утро мальчик смог доесть миску бульона без рвоты. Еще через одно, он уже мог вставать без сильного головокружения, хотя его колени настолько сильно дрожали от непривычки, что ему приходилось хвататься за раму кровати, чтобы не упасть. Температура спала, аппетит улучшился. Когда он проснулся после обеда, то обнаружил, что на месте миски стоит тарелка с двумя толстыми ломтями хлеба и куском ростбифа. Будучи смертельно голодным, он умял все голыми руками.
Большую следующего часть дня он провел в беспробудном сне, который регулярно прерывался приходом миссис Пайпер – веселой, кругленькой женщины, которая взбивала подушки, вытирала лоб восхитительно прохладными влажными салфетками и говорила по английски с таким необычным акцентом, что мальчику приходилось несколько раз переспрашивать.
— Боже мой, — рассмеялась она, когда он сделал это в первый раз, — должно быть, ты никогда не встречал шотландцев.
— Ээ… Шотландцев? Я не знаю такого народа.
— Не беспокойся об этом, — Она погладила его по щеке, — Скоро ты больше узнаешь о нашем Соединенном Королевстве.
Вечером миссис Пайпер принесла ему ужин – снова хлеб и говядину – и сообщила, что профессор хочет видеть его в своем кабинете.
— Наверху. Вторая дверь направо. Сначала доешь, он никуда не уйдет, — сказала она.
Мальчик быстро поел и оделся, с помощью миссис Пайпер. Он не знал, откуда взялась эта одежда – она была в западном стиле и удивительно хорошо подходила к его короткой, худой фигуре, – но он был слишком измотан, чтобы расспрашивать.
Поднимаясь по лестнице, он дрожал – то ли от усталости, то ли от волнения, он не знал. Дверь в кабинет профессора была закрыта. Он сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, и постучал.
— Войдите, — позвал профессор.
Дверь была очень тяжелой. Мальчику пришлось из всех сил упереться в полотно, чтобы открыть ее. Внутри его ошеломил резкий, мускусно-пыльный запах книг. Их были целые горы и груды; одни были аккуратно разложены на полках, другие беспорядочно сложены в шаткие столбы по всей комнате; некоторые были разбросаны по полу, а другие возвышались пирамидами на столах, образуя беспорядочный полутёмный лабиринт.
«Я здесь» — голос профессора доносился из центра книжных развалов. Мальчик неуверенно пробирался по комнате, боясь, что малейшее неверное движение может привести к падению пирамид. Профессор сидел за большим письменным столом, заваленным книгами, листами бумаги и конвертами. Он жестом пригласил мальчика занять место напротив него.
— Ты раньше много читал? У тебя не было проблем с пониманием текста?
— Ну… — промямлил мальчик, — кое-что читал…
Он примостился на стуле, стараясь не задевать книги – путевые заметки Ричарда Хаклюйта, как он заметил, – лежащие у его ног.
— У нас было не так много книг. Я читал и перечитывал только то, что было.
Для человека, который никогда в жизни не покидал Кантон, английский язык мальчика был удивительно хорош. Он говорил с легким акцентом. Это произошло благодаря англичанке – мисс Элизабет Слейт, которую мальчик называл мисс Бетти, и которая жила в его доме, сколько он себя помнил. Он так и не понял, что она там делала – его семья была не настолько богата, чтобы нанимать слуг, особенно иностранцев, – но кто то, должно быть, платил ей зарплату, потому что она никогда не уходила, даже когда началась эпидемия.
Ее кантонский был достаточно хорош, чтобы она могла без проблем гулять по городу, но с мальчиком она говорила исключительно по английски. Ее единственной обязанностью, похоже, была забота о нем, и именно благодаря разговорам с ней, а позже с британскими моряками в доках, мальчик стал свободно говорить по английски.
Он мог читать на этом языке лучше, чем говорить на нем. С тех пор как мальчику исполнилось четыре года, он дважды в год получал большую посылку, полностью заполненную книгами на английском языке. Обратным адресом был указан дом в Хэмпстеде, недалеко от Лондона, – место, которое мисс Бетти казалось незнакомым, и о котором мальчик, конечно, ничего не знал.
Тем не менее, они с мисс Бетти часто сидели вместе при свечах, кропотливо проводя пальцами по каждому слову, когда они произносили их вслух. Когда он подрос, то стал проводить целые дни за чтением потрепанных страниц самостоятельно. Но дюжины книг едва хватало на полгода; он всегда перечитывал каждую из них столько раз, что почти выучивал их наизусть к тому времени, когда приходила следующая партия.
Теперь он понял, еще не осознавая всей картины, что эти посылки должны были приходить от профессора.
— Книги были интересные, – заметил он. Затем, подумав, что ему следовало бы сказать немного больше, добавил, — и я понимал в них почти каждое слово.
— Очень хорошо, — сказал профессор Ловелл, взяв книгу с полки позади себя и положив ее на стол, — Полагаю, ты не видел эту книгу раньше?
Мальчик взглянул на название. «Исследование о природе и причинах богатства народов», автор Адам Смит. Он покачал головой.
— Извините, нет.
— Отлично, — Профессор открыл книгу на странице посередине и указал на нее, — Почитай мне немного вслух. Начни отсюда.
Мальчик сглотнул, кашлянул, чтобы прочистить горло, и начал читать. Книга была пугающе толстой, шрифт очень мелким, а проза оказалась гораздо сложнее, чем легкомысленные приключенческие романы, которые он читал с мисс Бетти. Его язык спотыкался о незнакомые слова, о значении и произношении которых он мог только догадываться.
— Особые преимущества, которые каждая колонизирующая страна получает от колоний, которые колонизирует... ...колоний, которые особенно принадлежат ей, бывают двух различных видов; во первых, те общие преимущества, которые имеет каждая империя…
Он прочистил горло.
— Получает ... от провинций, подчиненных ее владениям... владениям...
— Достаточно.
Он понятия не имел, что он только что прочитал.
— Я не знаю значение слова «колония», — честно признался он.
— И не должен, — рассмеялся профессор, — Вряд ли стоило ожидать, что ты сходу поймешь международную экономику. Но ты очень хорошо справлялся, для начала.
Он отложил книгу, потянулся к ящику стола и достал серебряный брусок.
— Помнишь это?
Мальчик уставился на него широко раскрытыми глазами, боясь даже прикоснуться к нему.
Он уже видел такие бруски. В Кантоне они были редкостью, но все о них знали. Yínfúlù, серебряные талисманы. Он видел их вделанными в крылья кораблей, вырезанными на бортах паланкинов и установленными над дверями складов в иностранном квартале. Он никогда не мог понять, что это такое, и никто из его домашних не мог объяснить. Его бабушка называла их магическими заклинаниями богачей, металлическими амулетами, несущими благословение богов. Его мать считала, что в них содержатся пойманные демоны, которых можно вызвать, чтобы они выполнили приказ своих хозяев. Даже мисс Бетти, которая громко заявляла о своем презрении к исконно китайским суевериям и постоянно критиковала его мать за то, что та прислушивается к голодным призракам, находила их пугающими. «Это колдовство, — сказала она, когда он спросил, — дьявольские проделки, вот что это такое».
Так что мальчик не знал, что ему делать с этим yínfúlù, кроме того, что это был такой же брусок, как и тот, который несколько дней назад спас ему жизнь.
— Давай. Профессор Ловелл протянул его ему. Посмотри. Он не кусается.
Мальчик заколебался, затем взял его в обе руки. Брусок был очень гладким и холодным на ощупь, но в остальном он казался совершенно обычным. Если внутри и сидел демон, то он хорошо спрятался.
— Ты можешь прочитать, что здесь написано?
Мальчик присмотрелся и заметил, что там действительно было написано: крошечные слова были аккуратно выгравированы по обе стороны бруска: Английские буквы с одной стороны, китайские иероглифы с другой.
— Да.
— Произнеси их вслух. Сначала китайские, потом английские. Произноси очень четко!
Мальчик узнал китайские иероглифы, хотя каллиграфия выглядела немного странно, как будто их нарисовал кто то, кто увидел их и скопировал радикал за радикалом, не зная, что они означают. Они гласили: 囫圇吞棗.
— Húlún tūn zǎo, — медленно прочитал он, стараясь выделить каждый слог. Закончив, он перешел на английский, — Глотай сразу!
Брусок начал гудеть.
Тут же его язык распух, перекрыв дыхательные пути. Мальчик схватился, задыхаясь, за горло. Брусок упал ему на колени, где дико вибрировал, танцуя, словно одержимый. Его рот наполнился приятным сладким вкусом. «Это финики, — задыхаясь подумал мальчик. Чернота надвигалась на края его зрения, — крепкие, вкусные финики, такие приторно спелые, что от них тошнит…»
Он тонул в них. Его горло было полностью перекрыто, он не мог дышать...
— Хватит!
Профессор Ловелл наклонился и взял брусок с его колен. Ощущение удушья исчезло. Мальчик обмяк на стуле, судорожно глотая воздух.
— Забавно, — заметил профессор Ловелл, — Никогда не видел, чтобы он оказывал такой сильный эффект. Какой вкус у тебя во рту?
— Hóngzǎo! — воскликнул мальчик, размазывая по лицу слезы. Поспешно он перешел на английский, — Финиковый!