Письма, 1926-1969 (fb2)

- Письма, 1926-1969 (пер. Ирина Ивакина) 3259K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Карл Теодор Ясперс - Ханна Арендт

Карл Ясперс, Ханна Арендт
Письма, 1926-1969

HANNAH ARENDT/KARL JASPERS, “BRIEFWECHSEL 1926–1969”

© 1985 Piper Verlag GmbH, München/Berlin

© Hannah Arendt Literary Trust

© Издательство Института Гайдара, 2021

* * *

Предисловие

ПИСЬМА Ханны Арендт и Карла Ясперса – первая в истории мысли объемная переписка двух философов, опубликованная полностью. Она начинается в 1926 году, когда Ясперс в Гейдельберге преподает философию у двадцатилетней Арендт, прерывается из-за эмиграции Арендт и внутренней эмиграции Ясперса и возобновляется осенью 1945-го, когда служащие американской оккупационной армии помогают наладить связь между философами. На протяжении последующих лет и до смерти Ясперса (в 1969-м) изначальные отношения преподавателя и студентки постепенно превращаются в дружбу, в которую вовлечены сперва Гертруда Ясперс, а затем и Генрих Блюхер, муж Ханны Арендт. После первого совместного визита Арендт и Блюхера в Базель в 1961-м все четверо начинают доверительно обращаться друг к другу на «ты».

За исключением нескольких писем, написанных до 1933 года, значительность переписки раскрывается в послевоенные годы. В ней отражены как жизненные, мыслительные, профессиональные пути ее участников, так и их способ проживания истории послевоенного времени. Поскольку оба никогда не думали о возможной публикации и безоговорочно друг другу доверяли, в письмах нет и следа самоцензуры. Они раскрываются с более личной, непосредственной, теплой стороны и в то же время остаются куда неосмотрительнее, чем в своих трудах. Для Арендт переписка – первый опубликованный собственный документ частной жизни, для Ясперса – по крайней мере непривычный: «северонемецкий айсберг» (159), как он называет себя однажды, обнаруживает в переписке ироничные, нежные, искренние интонации, которых некоторым читателям не хватает в его автобиографических сочинениях.

Их отношения приобрели особое значение в связи с тринадцатью визитами Ханны Арендт в Базель после 1949 года. Это были дни, зачастую недели насыщенных диалогов. Которые не всегда были столь идеалистичны – оба любили споры и то и дело вступали в схватки со студенческим пылом. Однако фундаментом доверия была возможность говорить обо всем непосредственно, открыто и без стеснения, всегда ощутимое родство образов мысли, несмотря на несогласие в деталях. Об этих беседах нет дополнительных свидетельств, однако окружавший их интеллектуальный климат ощущается в спонтанности писем.

Когда связь была восстановлена в 1945 году, обоих не покидало ощущение, что они пережили всемирный потоп. Арендт по-прежнему погружена в «бесконечную бумажную волокиту» (34), как «лицо не имеющее гражданства». Несмотря на литературную известность, ей не удалось «завоевать уважения» (34). Из-за «отсутствия опоры и чуждости бытия» (104) она всегда отказывалась от участия в так называемой общественной жизни: «Я как никогда прежде убеждена, что достойная человеческая жизнь сегодня возможна только на периферии общества» (34). Но и у периферии был центр – «Мсье», ее муж: «мы друг для друга единственные, кто говорит на одном языке» (43). За этими пределами ее «немещанскую жизнь» (34) определяли чувства отчужденности, беспочвенности и одиночества. Их полностью разделял и Ясперс, но в них он видел, как и Арендт, шанс на новое начало. Сам Ясперс, после долгих лет официальных запретов, вдруг вновь стал «респектабельным»: почти визитной карточкой целой нации. Однако он не слишком доверял этой «бледной славе» (32), которая превратила его жизнь в «жизнь посреди вымысла» (35), наполненную суетой и спешкой. Для него существовала единственная точка, к которой он испытывал безоговорочное доверие: его жена, еврейка, жизнь которой была наполнена невысказанным страданием прошлого. Но «врата ада были распахнуты» (35), и было необходимо сохранять рассудок, когда потоп оставался «ориентиром» (60), а «все, что есть в нашем мире, могло быть уничтожено в течение месяца» (107).

Поэтому вопросом, всегда подспудно скрытым в переписке, которым задавались оба ее участника, был вопрос о том, где после всемирного потопа, который угрожает снова поглотить весь мир, можно найти опору: в какой нации, в какой идее, среди каких людей. Это вопрос политики, философии и силы человеческой природы.

Упоминания трех стран встречаются в переписке чаще других: Германия, Израиль, США. Никогда Арендт не относилась ни к одной из них однозначно положительно. Ясперс часто был подвержен сомнениям. Он мистифицировал Германию, как источник «немецкого духа» до прихода нацистов, но затем радикально отказался от этих идей. Он почти боготворил Израиль в 1950-е, но затем слишком велики стали сомнения, после освобождения он идеализировал США и, несмотря на сомнения, никогда от этого не отрекся. Ханна Арендт и Генрих Блюхер сыграли в ходе этих перемен не последнюю роль. Они представляли факты в новом, точном свете, когда его воображение вырывалось к новым измерениям.

Спор о «немецкой природе» начался еще до прихода нацистов к власти и продолжался на протяжении нескольких послевоенных лет. В 1932 году в националистском издательстве Stalling в своем родном городе Ясперс опубликовал статью о Максе Вебере, которую озаглавил «Немецкий дух в политической мысли, науке и философии». Статья, как он говорил уже в то время, стала попыткой, «обратившись к фигуре Макса Вебера» (23), снова сделать определение «немецкий» этичным. Авторский экземпляр он отправил Ханне Арендт. Она поразительно долго не отвечала благодарностью. Но затем ответила с уверенной прямотой. Она упрекнула его в том, что в фигуре Вебера он приравнивает «немецкий дух» к «рассудительности и человечности, происходящей из страстей» (22). Как еврейка, она не могла ни согласиться, ни поспорить. «Для меня Германия – это мой родной язык, философия и поэзия» (22). С этими словами Ясперс был отчасти согласен, но они для него были слишком неопределенны, слишком неисторичны. Он ответил: «Остается только добавить историко-политическую судьбу – и не будет никакой разницы» (23). Но наткнулся на стену непонимания: она не могла «только добавить историко-политическую судьбу… во мне, так сказать, нет доказательств присутствия „немецкого духа“» (24). «Былое величие Германии – это Ваше прошлое» (24). Других сомнительных и глупых замечаний она даже не коснулась. Она встречалась с антисемитизмом, а потому обладала куда более тонкой интуицией в вопросах политики. После катастрофы, когда Ясперс, обеспокоенный вопросом о том, как «определить, что такое немец» (60), снова спросил у Арендт, считает ли она себя немкой или еврейкой, она ответила достаточно небрежно: «Честно говоря, лично для меня это не имеет никакого значения» (50). В политических вопросах она, однако, всегда говорила «от имени евреев, пока обстоятельства вынуждают меня заявлять о своей национальности» (50). И, разумеется, это означало: никогда от имени немцев. Ясперс, конечно, согласился с тем, что «все, что осталось [от Германии], – язык» (52), что нация стала равнодушной, а национализм превратился в несчастный случай, однако не оставлял надежду когда-нибудь опубликовать свои «мечты о Германии» (107).

Прежде чем его мечта исполнилась, прошло еще полтора десятилетия – время эскалации разочарования. В Гейдельберге Ясперс все еще «наивно» (383) надеялся на политический поворот. Когда была основана Федеративная Республика, он возлагал надежды на Аденауэра, внешней политикой которого не уставал восхищаться на протяжении многих лет. Он ненавидел Spiegel за «коррумпированность» (316) и «нигилизм» (319), поддерживал доктрину Хальштейна и был готов на все ради спасения Берлина. Но все еще придерживаясь подобных убеждений, внутренне он почти полностью изолировал себя от ФРГ. Уже в 1949 году Ясперс пишет, что «к этим немцам мы не имеем никакого отношения» (83), а в 1952-м: «в политическом смысле – не являюсь „немцем“ (по паспорту – разумеется, но не испытываю по этому поводу удовольствия)» (138). Позже он решительно борется против «поддельной свободы» (300), против иллюзии воссоединения, а в 1961-м утверждает: «Я бы голосовал за СДП, но не имею права» (296). Аденауэр в его глазах стал «по существу, ничтожеством» (300), а Республика – «средоточием коррумпированной партийной олигархии» (316), в конце концов, помимо рискованных предложений о сдаче Берлина, он приходит к отказу от «фундаментального представления о Германии, на котором основывается Федеративная Республика» (376). В то же время он опубликовал и свои «мечты о Германии»: работу «Куда движется ФРГ?» Мечта стала кошмаром.

Остается лишь предполагать, насколько сильно на эти колебания повлияли Ханна Арендт и Генрих Блюхер, антинационалист par excellence. Ханна Арендт достаточно рано говорит, что во время войны не хотела вспоминать «ни о чем, связанном с Германией» (39), кроме учебы у Ясперса. Но, вероятно, кроме страха перед возвращением в Германию, в ней жила и надежда на то, что «первая нация, которая погибла как нация» (57), может открыть новые перспективы для европейской политики. Поездки в Германию в 1950-е, очевидно, обернулись разочарованием. Она пишет Ясперсу о том, что в стране царит атмосфера «недовольства», «со злорадством люди тайно надеются, что все пойдет прахом… полны ресентимента по отношению ко всему и ко всем» (254). Уже в 1952-м Ясперс жаловался Генриху Блюхеру, что ей все «безразличнее» становится Германия, но ему «до этого пока далеко» (129). И еще в 1959-м ее безразличие его «ранит» (253). К началу 1960-х она утратила надежду. «Так называемая республика ничем не отличается от предыдущей» (311). Аденауэр «может мириться лишь с собственными ставленниками» (318). Она высказывается в пользу «нейтралитета Западной Германии» (263), считает, что Берлин потерян (243, 297), и убеждена, что закат ФРГ «уже предрешен» (377). При этом она считает, что все процессы «продолжаются автоматически, никакой заинтересованности» (408). Автоматический упадок казался ей менее опасным, чем упадок в результате действий коррумпированной политической администрации. Все это привело к принятию окончательного решения – полному отречению от немецкой политики.

Прежде чем принять такое решение, оба занимались единственно возможным способом спасти честь Германии: движением немецкого Сопротивления. В связи с этим Арендт приводит свои краткие и бескомпромиссные суждения о принципах и мотивах борцов Сопротивления в репортаже о деле Эйхмана. Ясперс часто пишет о них в письмах. В то время он занимался подробным изучением источников и работал над краткой историей Сопротивления. В своей основе их взгляды совпадали: борцом Сопротивления можно считать лишь того, кто «активно боролся с режимом Гитлера» (332), при этом само сопротивление режиму становится для него «принципом» (333). Ханна Арендт придерживалась мнения, что подобных фигур в движении Сопротивления не было. «В словах и поступках» все они были «поражены этой чумой» (333). Например, Герделер, «так называемый интеллектуальный лидер движения» (369), после путча строил «глупые и смешные» планы, «но никаких других планов, кроме глупых и смешных, не было, и это, на мой взгляд, имеет решающее значение» (369). Суждения Ясперса не были столь бескомпромиссны. Он с уважением относился к Юлиусу Леберу и Гансу и Софи Шолль, признавал, с некоторыми ограничениями, и искренность некоторых других. Для Арендт было важно демифологизировать все движение в целом, для Ясперса – обнаружить немногочисленных великих и незапятнанных героев. Оба разделяли общие взгляды и на общепринятое восхваление движения: его источник – в «самообмане» (334), а само оно «наследует националистической традиции и продолжает ее» (376). Спасти достоинство Германии было невозможно, и совершенно точно в этом не могли помочь вооруженные силы, как и попытка переложить «груз ответственности» на «фюрера». «Виноват не Гитлер, а немецкий народ, который последовал за ним» (384).

Вопрос о том, что значит быть еврейкой, был для Ясперса столь же важен, как и вопрос о том, что значит быть немцем. Поводом для размышлений стали не только еврейские корни Арендт и жены Ясперса, но и судьба евреев во времена власти нацистов и прежде всего значение иудаизма в западной культуре с эпохи осевого времени. Это значение было скрыто для Ясперса в трех пунктах: библейской религии обоих Заветов, в монотеистической идее Бога, лишенной образности, и концепции связи народа с бесконечно далекой трансценденцией. Величие иудаизма, однако, было связано с тем, что он, лишенный национальности, был рассеян по всему миру, стойко противостоял любому страданию. Евреи могли и должны были политически ассимилироваться, считал Ясперс, и все же должны были оставаться евреями в религиозно-мистическом отношении. В этом смысле он пытался обнаружить в Арендт способ принятия собственного происхождения, о чем часто ее спрашивал.

Арендт говорит, что в этом отношении «с детства наивна» (135): «так называемый еврейский вопрос казался мне скучным» (135). С точки зрения своей наивной ассимиляции еврейский опыт она «усвоила не без страдания и не без труда» (135), и он ограничивался исключительно пределами истории и политики. Арендт исходила из «сионистской критики ассимиляции» (135), при этом сохраняя полную религиозную независимость от иудаизма (61), который, как и любая религия, не мог ничего «ей сообщить» (109). Полем, в котором она высказывала свою критику, сперва стала литература и ее книга о Рахель Фарнхаген, а затем и политика, когда Арендт в эмиграции работала в нескольких сионистских организациях. Из этого родилась ее позиция, противоположная позиции Ясперса: для него важнейшей частью иудаизма была религия, для нее же она не значила ничего. Он мечтал о политической ассимиляции евреев в диаспорах, она считала, что ассимиляция возможна лишь ценой «бесхарактерности» (159). Он боялся, что автономная политизация иудаизма в Палестине и Израиле представляет для иудаизма «серьезную опасность» (60) и может нивелировать евреев до нации. Она принципиально поддерживала основание собственного государства, хоть и не одобряла методы его установления.

Реакция Ясперса на появление такого государства была для него не редкой: он отказался от опасений и отождествил действительность с лучшей возможностью. Израиль был государством евреев, а не просто израильской нацией. Во время Суэцкого кризиса он восхищался рассудительностью и смелостью Израиля и видел в нем «морально-политическую силу, ту же, что проявляется на этапе формирования государств» (205). Израиль стал «опорой Запада» (203), которому была уготована участь гитлеровской Германии, если бы он допустил гибель нового государства. Да, ему кажется, что «уничтожение Израиля знаменовало бы собой конец человечества» (205).

Политически рассудительной Арендт подобные взгляды казались серьезным преувеличением. Она не уверена, что подобные чувства «оправданны» (206). Израиль не был человечеством, Западом или иудаизмом, это просто одна из наций, в которой есть и весьма неоднозначные политические деятели, которых не испугают ложь или политические массовые убийства, если того потребует их политическая тактика. На протяжении многих лет она находила доказательства своей позиции и еще в 1958-м предположительно в личной беседе упрекнула Ясперса в «близорукости» в отношении Израиля (234). Калибровка оптики произошла благодаря делу Эйхмана. Для Ясперса оно стало опорой Израиля, для Арендт – подтверждением ее худших опасений.

В апреле 1961 года она по поручению New Yorker отправилась в Иерусалим, чтобы написать для журнала репортаж о процессе. Еще до начала судебного разбирательства, она писала Ясперсу о политических и юридических обстоятельствах и следствиях процесса и подробно рассказывала ему о своих впечатлениях, находясь в Иерусалиме. Ясперс, в свою очередь, пытался представить, как евреи в ходе процесса могут «остаться верными еврейской традиции» (278). На его взгляд, Израилю следовало ограничиться «предварительным расследованием и установительными методами» (273), доказать факт геноцида всему миру, юридически признать геноцид «преступлением против человечества», но отказаться от вынесения приговора, поскольку подобные дела не могут рассматриваться в национальном суде. Единственное, что из этого по-настоящему интересовало Арендт, вероятно, категория преступления против человечества. За этим исключением ее внимание было приковано к другой точке: она видела в фигуре Эйхмана «банальность зла», которая ни в коем случае не может быть демонизирована или подвергнута мистификации. Ни Арендт, ни Ясперс не сомневались в справедливости суда. Но для Ясперса национальный процесс был «перевернут с ног на голову в самой своей сути» (273), Арендт он – из-за демонизации Эйхмана – казался слишком театральным, а из-за отрицания еврейского коллаборационизма – ошибочным. Она убедилась, как «прогнило это государство» (277).

После публикации репортажа разразилась буря негодования. Читателей оскорбил тон. Но причиной «ощущения, что нанесен смертельный удар» (388), стало нечто другое: никто прежде с такой однозначностью не указывал на коллаборационизм еврейских советов с нацистской властью. «Я коснулась непреодоленной части еврейского прошлого» (331), – пишет Арендт Ясперсу. Это раскрытие национальной лжи стало поводом для «низкопробной» (331) диффамационной кампании, продолжавшейся в Америке, Израиле и Германии (здесь в первую очередь из-за изображения немецкого сопротивления, предложенного Арендт) на протяжении двух лет и ставшей «классическим примером репутационного убийства» (336). Она в деталях описывала тактику кампании, которая стала для нее серьезнейшим жизненным потрясением. Ясперс выражал свою безоговорочную поддержку и собирался выступить в Германии с публичным заявлением. Прочитав книгу, он написал, что «ее тема великолепна, ее интенция – свидетельство Твоей непримиримой воли к истине, изложенный в ней ход мысли глубок и полон отчаяния» (341). На всех, кто принимал в кампании участие, в том числе и на некоторых друзей, отныне была брошена тень. Сильнее всего она омрачила Израиль. Отныне это была «иудейская ассимиляция к современному национализму» (272), плавильный котел, лишенный политической или метафизической идеи. Он не знал, чего ожидать от этого государства, в то время как Арендт, спустя несколько лет, обнаружила возможные пути примирения.

«Единственной надеждой» (83) для разочарованного в возрастающей рационализации мира Ясперса на протяжении многих лет была антинациональная Америка. В течение всей жизни он был благодарен США, как и Англии, которую для него олицетворяла фигура Черчилля, за освобождение. Соединенные Штаты были для него образцом объединенной Европы. Он рано признается, что хотел бы быть американцем, «если бы не был немцем» (35). Еще в конце 1950-х он пишет, что «все мы… потенциальные сограждане американцев, вне зависимости от того, где находимся» (205). Из этого сочетания благодарности и восхищения и в то же время страха перед распространением тоталитаризма происходило и его почти безоговорочное одобрение американской политики. Лишь во времена правления Маккарти, когда он, как и многие другие авторитетные европейцы, узнал, что члены Конгресса за свободу культуры были обмануты ЦРУ, он покинул Конгресс и выразил сожаление по поводу «малодушия и глупости» американцев (143). Но его доверие к США по-прежнему было фундаментом его общеполитических рассуждений.

Арендт всю жизнь была «благодарна, что оказалась здесь» (113), «где национальность и государство не равны друг другу» (59) и «где у республики остались хоть какие-то шансы» (428). Левое влияние обоих ее супругов – первым был Гюнтер Штерн (Андерс) – и ее центральный философско-политический интерес к «развитию тоталитаризма из чрева социума, массового общества как такового, без „движений“ и прочной идеологии» (160) сделали ее сейсмографически чувствительной ко всему, что было связано с этим в США. Это часто наводило ее на мысли о новой эмиграции: «У нас совершенно нет желания наблюдать за упадком очередной республики» (423).

На протяжении двадцати пяти лет она подробно рассказывала обо всех недугах государства Ясперсу, чтобы убедить его, что более невозможно, «как несколько лет назад, так безоглядно вступаться за Америку, как делали мы оба» (142, 415). Она анализирует «систему доносов» (142) эпохи Маккарти, травлю левых интеллектуалов, правительство «большого бизнеса» Эйзенхауэра, основанного на «обществе штатных служащих» (142), причины расовых проблем (которые по ее мнению и стали поводом для убийства Кеннеди), дезинтеграцию крупных городов, упадок общественных служб и школ, уровень «отвратительной» (389) молодежной преступности и «сумасшедшую, грязную, напрасную войну» во Вьетнаме (389). Она отвергала почти всех политиков, занимавших высокие посты. Эйзенхауэр страдал от «врожденной глупости» (268), Никсон – «лицемер и лжец» (268), она не доверяла и Кеннеди, полагая, что тот «на самом деле по-настоящему болен» (289), а Джонсона считала «талантливым тактиком, провинциалом», который «в сущности ни в чем не разбирается» (343). «Я открыто раскритиковала эту шайку» (142), – писала она в 1953-м. Хоть Арендт и не всегда была настроена так категорично, она всегда с принципиальной верностью высказывалась в поддержку свободной республики, но не правительственного проекта. Ее главное впечатление: «как быстро рушится государство, если измерять его по его собственной мерке» (235). Напоминать об этом должна была ее книга об американской революции.

Помимо нескольких краткосрочных периодов размышлений о восстановлении республики, наряду с преодолением маккартизма, поражением Голдуотера и Никсона, «огромный интерес» (369) для нее представляли и студенческие волнения в Беркли, которые она считала «обнадеживающими» (397). Она «ни в коем случае» не считала студентов массовым сбродом (397), но видела в них новую демократически выстроенную власть. События стали поводом для написания работы «Власть и насилие». Арендт симпатизировала «красному Дени» (Кон-Бендиту), сыну ее близких друзей, и возлагала надежды на протест немецких студентов, от которых «у немецких профессоров, должно быть, сердце уходит в пятки» (369). «Мне кажется, дети следующих столетий запомнят 1968-й таким, каким мы запомнили 1848-й» (428). Возможно, это была лишь иллюзия, вдохновленная личным опытом Арендт. После травли, разожженной еврейским истеблишментом, в университетах и прежде всего в студентах она находила для себя возможность спасения. Ясперс относился к этому благосклонно. Бунт был ему куда милее покорности.

Стоит упомянуть и о перспективах общемировой политики, отраженных в переписке. Обсуждается почти каждое значительное событие: берлинские протесты, венгерская революция, корейская и вьетнамская войны, разделение Северной Африки, залив Свиней и Кубинский кризис, возведение Берлинской стены, свержение Хрущева и убийство Кеннеди, медленный подъем Китая и ненадежный русско-американский мир перед угрозой доступа «шовинистских» наций к атомной бомбе (204). При этом ни Ясперс, ни Арендт не стеснялись выдвигать собственные гипотезы, которые сегодня могут вызвать недоумение. Речь в них шла не о предсказаниях, но о попытке понять, что происходит в мире и предложить собеседнику исправить неточности. Ясперс находил в этом способ привести мир в сознание, Арендт – привнести сознание в мир.

Если снова задаться основным вопросом о том, на что можно положиться в политике в эпоху постоянной угрозы всемирного потопа, основываясь на фактическом положении вещей, не остается ничего. Ни наций, ни идеологий, ни внешне устойчивых общественных структур, ни даже апокалиптичной милитаристской безопасности. Для Ясперса оставалась лишь возможность поворота, для Арендт возможности революции и демократия советов. У них была своя история, и потому они были не пустыми мечтами, но реальностью, к которой следовало стремиться. Подобные стремления требовали от обоих раскрытия аспектов мышления – для Ясперса в широчайших горизонтах философии, укорененной в связях, для Арендт – в укорененной в истории политической теории.

В годы обучения у Хайдеггера и Ясперса, Арендт познакомилась с немецкой философией экзистенциализма in statu nascendi. И в то время была увлечена устремлением такой философии к экзистенциальной конкретике. Естественным следствием стало объемное исследование, посвященное Рахель Фарнхаген, благодаря которому она осознала и собственную политическую неассимилированность. Через Гюнтера Андерса и Генриха Блюхера она познакомилась с социальными философами революционной и гегелевской традиций, которые привели – в первую очередь благодаря Генриху Блюхеру – к новой конкретике: изучению истории и политики. На этом пути она видела себя кем-то между «историком и политическим публицистом» (31), который, в ее собственном понимании, постепенно превращался в политического теоретика. На протяжении всего пути она оставалась тесно связана с философским мышлением. Но от философии в узком смысле отрекалась дважды: первый раз в первые годы эмиграции, ради социальной работы в сионистских организациях, и затем снова, в зрелые годы, ради осознанного увлечения «политической теорией».

С ранних лет, когда Ясперс еще работал психиатром, его жизненный путь определяла тяга к строгой научности. Когда с ним познакомилась Арендт, Ясперс, благодаря интересу к психологии экзистенциального просветления, стал философом экзистенциального просветления, убежденным, что философия никогда не сможет стать строгой наукой и потому должна искать чистоту sui generis. Основным инструментом для этого он считал методологическое сознание, которое проясняло философу все, что может быть помыслено и, в каждом отдельно взятом процессе мышления, то, как может быть познано помысленное. В этом состояла строгость его философии, которую он сохранил до конца жизни. Но его потревожила власть нацистов. «Мои прежние рассуждения становятся бессмысленны» (52), – писал он сразу после войны. «Философия должна стать практической и конкретной, не забывая при этом о своем происхождении» (44). Ее происхождение скрыто во взаимопроникновении экзистенции и всеоткрытого, всеобъемлющего сознания, а ее конкретный и практический горизонт – беспокойство о мире. Не было необходимости в «философии как международной конвенции» (92) или «эзотерическом предприятии» (352). Ее главная задача – так ни разу и не описанная Ясперсом – стать «мировой философией». В процессе этого развития он и сам прощался дважды – но с политикой. В юные годы он был готов рассуждать об общих интеллектуально-политических обстоятельствах, но отказывался говорить о конкретных политических событиях. В преклонном возрасте, после долгих лет опыта «политического писателя», в роли которого он, по собственному замечанию, взял на себя слишком много (220) и сознательно подверг риску свою репутацию философа, он решил «покончить с политикой», которая куда «проще философии» и «ухудшает состояние внутреннего мира» (398). Он не имел в виду политическую теорию Арендт, но говорил лишь о собственных политических сочинениях.

Столь различные подходы тем не менее привели обоих к единому горизонту взглядов. Они сходились в том, что любая философия имеет политические последствия и потому считается одним из условий существования политики, укрепляющим положение философии в реальной политической жизни. Отсюда возникает и представление о социальной задаче философии: очистить символический мир, уничтожить идеологии и любые формы магии, поскольку они, вне зависимости от своей природы, принципиально ограничивают возможности разумной политики, и в то же время в отношении реальной политики побороть все состояния, препятствующие свободному развитию мысли. Основополагающей была мечта о «политической свободе» (328) в сочетании с мечтой о справедливости. И философия, и политическая теория в независимости мышления должны выполнять эти требования и, опираясь на них, понимать историю и традицию, подвергать настоящее критике и закладывать основу для будущего. В основе конкретных суждений лежал разный жизненный опыт. Решающим политическим событием в жизни Ясперса был тоталитаризм Третьего рейха, перед глазами Арендт все время был пример «противоречия целой страны – политическая свобода в сочетании с общественным рабством» (34). Это нередко приводило к серьезным историко-философским разногласиям. Очевиднее всего это доказывают письма о Марксе, «охваченном страстным чувством справедливости» (106), которого Арендт на протяжении долгого времени высоко ценила, в то время как Ясперс всю жизнь видел в нем исключительно воплощение философско-политического зла. В подобных исторических спорах Арендт зачастую принимала позицию Ясперса, не ради поддержания мира, но потому, что конкретные знания Ясперса были точнее в деталях и в то же время обширнее. Его справедливые суждения об Энгельсе и его поздняя симпатия к Розе Люксембург доказывают, что его критика в адрес Маркса была не просто идеологической критикой вражеского лагеря.

Ни Ясперс, ни Арендт не видели выдающихся философов среди современников. Со времен парижской эмиграции Арендт выше других ценила Камю, чуть меньше Сартра, который казался ей слишком литературным. Она презирала Адорно, которого упрекала в попытках снискать расположение нацистов, но на протяжении всей жизни испытывала дружескую склонность к Вальтеру Беньямину. Ясперс разорвал связи со всеми выдающимися философами-современниками – некоторые порвали с ним. В поздние годы он читал фрагменты их работ, но никогда не погружался в их изучение, за исключением Хайдеггера. Для обоих тот был болезненным воспоминанием. Отчасти это доказывают некоторые откровенно непреклонные суждения. Сразу после войны смягчить их старался Ясперс, позже – Арендт. В конце концов она нашла путь к примирению, Ясперсу это так и не удалось.

В некотором смысле они и были современной философией друг для друга и косвенно доказывали это друг другу в изучении работ, в замечаниях и критике.

Ясперс читал практически все, написанное Арендт. Ее писательский талант он сравнивал с талантом Лессинга (332), смелость ее суждений считал визионерской, а стремление к безоговорочной истине – образцовым. «Истоки тоталитаризма» он считал поистине великой работой, определяющей взгляды эпохи. В «глубине политических взглядов и мастерстве исполнения» (327) ее смогла превзойти только работа об американской революции. «Восхищают Твой взгляд на суть политической свободы и Твое мужество» (327). Но и за пределами ее работ ему нравилась ее независимость, свобода, способность не подчиняться влиянию идеологии и политической власти. В этом он видел ее главное качество как философа. Она не хотела быть философом, но он считал это «шуткой» (363), шуткой, которая, однако, внушала ему опасения, в том числе в отношении ее трудов.

Еще во время работы над диссертацией Арендт, Ясперс, как педантичный педагог, требовал от нее «невероятной тщательности» (10). После войны он иногда просил ее «быть точнее в отношении истории и не поддаваться умозрениям» (41), переводить «видение на язык доказуемого» (41). «Ваш гегельянский образ мысли» (41), «что-то от прежних „тотальных“, обоснованных взглядов на историю» (100), которые всегда наделяют историю «осколками лживого величия» (100). Ему казалось, она не замечает «величие „просвещения“» (134). В отношении «Тоталитаризма» его беспокоило, что Арендт «то и дело, вероятно, касается границ догмы» (217). За всем этим скрывалось напоминание о методологической рефлексии. Поэтому он снова и снова советовал изучать Макса Вебера. Несмотря на все похвалы, Ясперс никогда не исключал возможной опасности, что «в свете высочайших стандартов тень, брошенная на Вас, станет заметнее» (134). В запланированной им книге об Арендт, Ясперс, вероятно, описал бы эту тень со всем свойственным ему упорством. Она это знала. И потому испытала облегчение, когда он отказался от работы над книгой, от мысли о которой она «краснела от смущения и бледнела от страха» (356).

В переписке, за исключением уже упомянутых опасений по поводу «немецкой природы», нет фундаментальной критики в адрес его философии, только если Арендт не пишет в том числе и о Ясперсе в пассаже о вине философии и «факте множественности» (109). Однако в письмах встречаются отдельные критические замечания, например, достойные внимания слова о «Вопросе о виновности». В отношении его работ, по крайней мере в поздние годы, Ханна Арендт осознанно взяла на себя иную роль. Почти всегда она была той, кто быстрее других умел разглядеть центральную интенцию и извлечь ее из ограничений профессиональной философии. Прочитав первый том Логики («Об истине»), этот пример «депровинциализации западной философии» (105), она сразу поддается спекуляции, что это – «последняя книга западной философии, ее последнее слово и в то же время первая книга мировой философии, ее первое слово» (105). Никто кроме нее ни тогда, ни прежде не воспринимал работу именно так, хотя в этом и состояло главное намерение Ясперса. Почти двадцать лет спустя он по-прежнему жаловался на непонимание его основных идей, «ключа» (374), который с тех пор он использовал повсеместно. Поняла лишь она: «величайшая из Ваших книг и великая, великая книга сама по себе» (105). В философии «осевого времени» она сразу увидела «элемент примирения» (71), новый шанс стать «гражданином мира» (71). Она уловила «дух свободы» (209), которым наполнены «Великие философы» и восхищалась смелостью суждений Ясперса, отличавшей его «от поддельного александринского почтения» (209). В «Свободе и воссоединении» она сразу смогла распознать «серьезнейший удар когда-либо нанесенный немецкому национализму» (263) и уловила суть его работы о ФРГ: «им совершенно не подходит то, что Ты мыслишь конкретно… И в этом смысле это „антинемецкая“ книга… первейшей важности» (397) в том числе и потому, что ее может понять даже тот, «кто не учился философской стенографии» (389). Этому качеству она отдавала должное и прежде: «философия, лишенная магии… и в сравнении с тем, что пишешь Ты, язык терминов и понятий – своего рода магия» (373).

Ясперсу льстило ее умение читать его тексты, родившееся в ходе продолжительных дискуссий. Но для него это было не главное, как не были главными и ее работы. Он считал «книги» «прекрасным развлечением» (163), а в межчеловеческих отношениях отводил им «второстепенную» (85) роль. Люди были ему важнее книг. И в этом Арендт полностью разделяла его мнение.

У обоих была острая потребность в коммуникации, но ввиду разницы в конституции (Ясперс болел на протяжении всей жизни), неравных возможностей и разных темпераментов, возможности коммуникации были так же различны.

В отношениях с другими людьми Ясперс часто был отрешен, очень сдержан и заинтересован в разговоре по существу. Те, кто не понимал, что это своего рода техника развития в собеседнике самостоятельности, мог счесть Ясперса холодным. Но если он был уверен в самостоятельности собеседника, он раскрывался, был воодушевлен и проявлял заботу. С немногими он был связан отношениями подобного рода и всегда должен был полагаться на исходящий от них импульс. Ни о ком он не заботился с такой спонтанностью, как о Генрихе Блюхере, с которым его объединяла «материя Просвещения» (178). Особое место в его жизни занимала супруга. Она была единственной, к кому он испытывал безусловную и всеобъемлющую любовь. Рядом с ним она казалась расточительной: открытая, но ранимая, лишенная легкомыслия и вдумчивая, наделенная особой человеческой глубиной. Для него их отношения были шифром метафизической любви.

Круг друзей Арендт, напротив, был очень широк. Он продолжал расти с ее юных лет и до преклонного возраста. В него входили как многие известные писатели и ученые, так и те, кто редко или вовсе никогда не появлялся на общественной арене интеллектуальной жизни. Поддаваясь эмоциональности своего темперамента, она быстро отказывалась от сдержанности, когда встречала людей, свободных от идеологии и сентиментальности, умных и человечных. Эта переписка в полной мере не отражает близкие отношения Арендт и ее мужа с друзьями, природу их иногда слишком бурных взаимоотношений, в том числе восстановленных после долгих перерывов. «Никогда в жизни я не любила ни один народ, ни один коллектив… В сущности я люблю только своих друзей», – говорила Арендт в интервью Гаусу. Но их она любила по-настоящему, с верностью и доверием, которые сохранялись на протяжении многих лет и в ее помощи находили конкретное, практическое воплощение. В этой сфере взаимоотношений Генрих Блюхер оставался для нее устойчивой опорой и в то же время первооткрывателем. Профессор Бард-колледжа, автодидакт, на протяжении многих лет он читал лекции в престижной Новой школе. Благодаря остроте его ума, оригинальности и нежеланию публиковать собственные работы, друзья называли его «близнецом Сократа» (340).

Все, что Арендт на протяжении многих лет делала для Ясперса, могло бы стать для него обузой, если бы не происходило с такой естественностью. В послевоенные годы и до переезда в Базель она поддерживала супругов Ясперс материально, каждый месяц присылая продовольственные посылки, которые словно возвращали их в мирное время (46). Она считала это гостеприимством издалека, но отправляла посылки (не только Ясперсу) потому, что в годы эмиграции «привыкла проявлять солидарность, без которой мы обязательно бы пропали» (154). Она занималась публикацией его послевоенных работ в американских журналах и смогла сделать его известным. Позже она следила за всеми переводами, давала советы перед каждым выступлением и взяла на себя ответственность за перевод «Великих философов». Но важнее «любого пустого успеха» (60) было ее «единомыслие» (60), о котором она всегда заявляла публично. Она посвятила ему первую книгу, вышедшую в Германии после войны, «от Ноя Ною», а позже свою книгу о революции – ему и Гертруде Ясперс. В 1958 году она прочитала хвалебную речь в честь вручения Премии мира, вокруг которой в Германии разгорелись ожесточенные споры. Кроме того, после войны она много путешествовала ради того, чтобы встретиться с Ясперсами снова.

По сравнению с ней, он делал довольно мало. В ранние годы он заботился о стипендиях, позже помогал с подтверждением так и не полученной ученой степени, чтобы помочь Арендт с выплатой репарационных компенсаций (которые ей удалось получить спустя годы после его смерти). Он написал предисловие к «Истокам тоталитаризма». Но никогда не посвящал ей книг, и нет ни одного свидетельства о том, что он когда-либо рассматривал такую возможность. От позднейшей попытки установить в ее честь литературный памятник – над которым он работал на протяжении многих лет – он отказывался в пользу работы над другими проектами. Он знал, что многим ей обязан. Но ей так никогда не казалось. То, чем он для нее был, значило гораздо больше, чем все, что он для нее делал.

Ханна Арендт рано потеряла отца. В Ясперсе, как она часто писала, она еще в юности – но на всю жизнь – нашла «наставника, единственного, которого я признавала» (140), человека, способного «вернуть здравый рассудок» (64). Психологи могли бы интерпретировать это как замену отца, к тому же сама Арендт пишет об «инфантильном страхе» (36) или «детской мечте, не разочаровать Вас» (69). Поводом для этой мечты стало сократическое требование Ясперса о том, чтобы Арендт не была его «ученицей» и сохраняла независимость. Благодаря целостности его личности, сочетанию «разума, свободы и коммуникации» (432), он оставался для нее мерой всех вещей. Когда после войны их знакомство превратилось в дружбу, у нее появилась возможность «вернуться в Германию» (173). В Базеле она обрела «европейскую родину» (169), которая стала «гарантом постоянства жизни» (216). Но «новым счастьем» для нее была «откровенная беседа» (99): «способность к взаимопониманию» в «„светлых комнатах“ с чистым воздухом» (182). Сама возможность «такой беседы», как она говорила в интервью Гаусу, стала для нее важнейшим «переживанием послевоенного времени».

Для Ясперса Арендт не была мерой ни в своих работах, ни в своем этосе. В его жизни она была одним из величайших «подарков судьбы» (198). Она была важнее всех, с кем он поддерживал связь в послевоенные годы, и единственной, кто взывал «к жизни теплые воспоминания о потонувшем прошлом» (168) и тем самым сохраняла постоянство жизни. Важнее этого постоянства, однако, для Ясперса были конкретные знания о мире, которые сам он мог получить лишь в ограниченном объеме. Но дороже всего ему была «человеческая действительность» (168), которую воплощала в себе Арендт. Ее «энтузиазм» (54), ее «рассудительность» (153), ее «легкомыслие» (54), основанное на несомненной серьезности (46), ее метафизическая радость (109), несмотря на «взгляд на миропорядок: в сущности столь пессимистичный» (387), ее любовь к миру и жизни, «преисполненная отваги» (66), «опасной мягкости» (198) и извечной «отчужденности» (337) – все эти качества и ее красота были для него «незаменимы» (107). Ее «удивительная энергия», «рискованное непостоянство», «стремительность» стали для него «сущностными сторонами ее личности» (198). Она была для него гарантией того, «что для человечества еще не все потеряно» (188), той, кто «разгоняет злые духи человеческого презрения» (100).

На вопрос о том, в чем найти опору в эпоху мирового потопа, возможно, и Арендт, и Ясперс дали бы один ответ: в дружбе, укорененной в разуме, и в рожденном из нее диалоге.

Нью-Йорк, Базель, весна 1985

Лотте Келер, Ганс Занер

Письма

1. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГейдельберг, 15 июля 1926

Уважаемый господин Профессор,

Надеюсь, Вы разрешите мне воспользоваться Вашим предложением и обратиться к Вам с вопросами и в письме. После предыдущего семинара некоторые идеи о возможном философском толковании истории остались для меня не совсем ясными¹.

Я могу судить об истории только с той точки зрения, которой придерживаюсь сама. Мое абсолютное сознание пытается постичь абсолютное сознание, сохраненное для нас в трудах предыдущих эпох. То есть: я стараюсь истолковать историю², понять все, что в ней отражено, обращаясь при этом к тому, что мне уже известно по моему собственному опыту. То, что с этой точки зрения для меня понятно, я принимаю, что нет – отвергаю. Если я правильно понимаю Ваши взгляды, передо мной встает следующий вопрос:

Если принять такое понимание интерпретации истории, как можно узнать из истории что-то новое? Не превратится ли история в череду иллюстраций, сопровождающих то, что я хочу сказать и, более того, уже и так знаю, вовсе не обращаясь к этой истории? Погружение в историю в таком случае означало бы лишь поиск прииска, богатого подходящими примерами³.

С глубоким уважением,

Ханна Арендт

1. В течение летнего семестра 1926 г. Я. вел семинар «Шеллинг, в особенности философия мифологии и откровения». Из п. 110 следует, что именно этот семинар стал поводом для написания письма.

2. Комментарий, добавленный рукой Я.: «не истолковывать, а взаимодействовать».

3. Я. часто отвечал на подобные вопросы на семинарах. Поэтому письменный ответ отсутствует.

2. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГейдельберг, 10 октября 1928

Уважаемый господин Профессор,

боюсь, вчера мне не удалось убедить Вас в том, что я со всей серьезностью отношусь к научной чистоте и порядочности, поэтому позвольте еще раз уверить Вас, что я непременно еще раз проверю работу со всей тщательностью, вне зависимости от того, сколько времени это отнимет¹.

преданная

Вам

Ханна Арендт

1. Х. А. имеет в виду критические замечания Я. о недостатках ее диссертации («Понятие любви у Августина. Опыт философской интерпретации»). К тому времени работа была не завершена. Несмотря на это, Я. допустил ее к защите. Устный экзамен состоялся 26 ноября 1928 г. Отзыв Я. на диссертацию, которую он предложил оценить на три балла, изложен в следующем заключении:

«Философская интерпретация Августина требует способности замечать при чтении этого по большей части риторического и проповеднического текста мысленные структуры и возникающие изнутри этих структур сверкающие жемчужины, в которых явлена концентрированная мысль. Старательный читатель сталкивается с истинным предметом работы лишь время от времени. Автор диссертации обладает этой способностью. Она не просто обнаружила и собрала все, что Августин говорит о любви, но решила отказаться от некоторых значительных идей, например, о любви и познании и от назидательных выражений. Она поставила перед собой задачу ограничить набор мыслительных структур, точнее выразить и проанализировать их. Работы, вроде труда Маусбаха (об этике Августина), объединяют в себе множество материалов, а потому уравнивают и смягчают их, здесь же автор проводит четкие границы, а взгляды, которых придерживается Августин внутри этих границ, предстают со всей остротой.

В трех частях работы изложены идеи Августина о понятии любви в соотношении с тремя различными источниками ее происхождения: мыслью о смерти, которая лишает смысла земной appetitus; мыслью о подлинном бытии; мыслью о единстве истории человека со времен Адама. Первая часть, самая простая, на мой взгляд совершенно прозрачна, каждый ее пункт изложен с безукоризненной тщательностью. Вторая часть, по существу более сложная и более интересная, отчасти слишком пространна, а некоторые идеи остаются непроработанными. Встречаются некоторые неточности в цитатах, которые отчасти были исправлены, отчасти нуждаются в дальнейшем уточнении. Третья часть еще не завершена, однако демонстрирует направление исследования.

Метод объективного понимания кажется несколько насильственным по отношению к тексту. Из предисловия и заключения явно следует, что недостаточно внимания уделено и серьезным изменениям во взглядах Августина в течение жизни. Решающее значение имеют не исторические или филологические интересы. Главный импульс скрыт в невысказанном: благодаря философской проработке идей автор стремится оправдать свою независимость от возможностей христианства, которые несомненно ее привлекают. Она стремится не изобразить единую систему дидактических произведений, но выявить противоречия между ними, чтобы обнаружить экзистенциальный источник этих идей.

Можно простить автору, что она толкует термины, взаимозаменяемые для Августина, иногда в слишком узком и строгом значении, например amor, caritas, dilection с одной стороны или cupiditas, cocupiscentia – с другой. Однако ей не всегда удается избежать опасности услышать слова Августина, которых нет в тексте. По итогам наших консультаций некоторые ошибки были исправлены. Но с учетом личных достижений в философствовании с опорой на исторический материал, этот недостаток беспокоит, но не имеет критического значения. Надеюсь, недостатки были минимальны. В связи с этим, несмотря на общее положительное впечатление от этой выдающейся и достойной работы, к сожалению, я не могу поставить ей высшую оценку, итог: II–I.

Ясперс.

3. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, Фазаненштр., 57, 28 января 1929

Уважаемый господин Профессор,

мне крайне неловко просить Вас об отзыве на мою работу до того, как она завершена. К сожалению, положительные рекомендации профессора г-жи Тойблер¹ не возымели никакого действия. Между тем мне довелось познакомиться с одним господином, который состоит в добрых отношениях с одним из самых значительных меценатов Еврейской академии² и хочет попробовать зарекомендовать меня, чтобы тот, в свою очередь, одобрил мою заявку в Академию. Так как люди нередко оказываются буквально завалены подобными просьбами, мне, по мнению моего знакомого господина, необходимо не только свидетельство моей активной работы, но и подтверждение ее ценности для науки³. Последнее – насколько я могу судить, изучая попадавшуюся мне до сих пор литературу на соответствующую тему, – можно утверждать с полной уверенностью.

Уважаемый господин Профессор, я надеюсь, Вы поймете, что обращаться к Вам с подобной просьбой меня вынуждают обстоятельства. Я хотела бы попросить Вас отправить отзыв г-ну советнику юстиции Пинку, Потсдам, Маркграфенштр., 12.

С глубокой благодарностью и сердечным приветом Вам и Вашей супруге

Преданная Вам

Ханна Арендт

1. Зельма Штерн-Тойблер (1890–1981) – историк, жена ординарного профессора античной истории в университете Гейдельберга, Ойгена Тойблера.

2. Академия иудаистики в Берлине.

3. В 1929 г. Х. А. начала работу над книгой о Рахель Фарнхаген, опубликованной впервые после Второй мировой войны на английском языке: Rahel Varnhagen. The Life of a Jewess. London, 1958, после чего опубликованной на немецком: Rahel Varnhagen. Lebensgeschichte einer deutschen Jüdin aus der Romantik. München, 1959.

Рахель Фарнхаген (1771–1833) – немецкая писательница еврейского происхождения, на протяжении многих лет ее салон в Берлине был местом встречи романтиков и, позже, поэтов движения «Молодая Германия». Ее переписка и воспоминания являются важнейшими документами позднего периода романтизма.

4. Ханна Арендт Карлу Ясперсу 24 февраля 1929

Уважаемый господин Профессор!

Прошу простить меня, что благодарю Вас за Вашу отзывчивость только теперь. Я надеялась сразу же сообщить Вам, что стало с моей заявкой. Но ответ от упомянутого господина, к сожалению, до сих пор так и не пришел.

Работу об Августине я надеюсь закончить к началу апреля. Я ознакомилась с еще несколькими работами, посвященными этой теме и неизвестными мне до сих пор, в первую очередь – истолкование Книги Бытия¹. Из-за этого работа занимает больше времени, чем я предполагала.

С благодарностью и уважением

Ваша

Ханна Арендт

1. Августин: О Книге Бытия.

5. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНойбабельсберг, 13 июня 1929

Уважаемый господин Профессор,

простите, что вопреки всем договоренностям, второй, улучшенный вариант моей работы оказался у Вас только теперь. О главной причине такой задержки Вы уже, конечно, слышали от Бенно фон Визе¹. Четыре недели назад я вышла замуж. Я надеюсь, Вы поймете, почему я сама не сообщила Вам этого раньше: я была так обременена незавершенной работой и не хотела встречаться с Вами лично до тех пор, пока не выполню все свои рабочие обязанности. Теперь все они выполнены. Существенно изменены с. 36–65, 99–110, 119–121. Цель первых изменений была в уточнении понятия memoria [памяти], уже упомянутого в первом варианте текста, но так и не рассмотренного в его первичном значении. Фрагменты о facere [созидании] и сущностной отчужденности человека в мире (с. 52) были уточнены и дополнены. Третью часть я не расширила, как предполагала раньше, но, за исключением некоторых отрывков, переписала заново. Историческую справку, которая во многих местах прерывала текст, следуя Вашему совету, я оставила в дополнениях к некоторым главам. Примечания и цитаты еще раз полностью сверены по Миню² и Венскому изданию³. В сложных случаях (за единственным исключением: ч. 2, прим. 116) я отдавала предпочтение Венскому изданию. В отправленном экземпляре примечания помещены в самый конец текста, однако это не означает, что в книге они будут помещены там же, напротив, они должны быть помещены в конце каждой страницы. Примечания отделены ради удобства наборщика.

В Еврейской академии мне, к сожалению, отказали, из-за 1) недостатка средств и 2) ощущения, что работа о Рахели⁴ больше подойдет Обществу чрезвычайной помощи⁵. Я была бы весьма благодарна Вам, если бы в случае необходимости могла использовать Вашу рекомендацию, составленную для Еврейской академии, и теперь для обращения в Общество.

То, что Вы узнали все обо мне от Бенно фон Визе, тем дороже для меня, что в Гейдельберге риск узнать о чем-то из городских сплетен выше, чем где бы то ни было. Так что Вас оповестил обо всем – я ведь до сих пор дружу с Б. ф. Визе – совсем не посторонний человек. Никто не знаком с ситуацией лучше него,

С благодарностью и уважением, преданная Вам

Ханна Арендт-Штерн

P. S. Я надеюсь, Б. ф. Визе передал Вам, что Г. Штерн⁶ и я не можем узаконить наш брак по независящим от нас причинам. Родители с обеих сторон осознают необходимость этих временных мер.

1. Бенно фон Визе (род. 1903) – студент Я. и близкий друг юности Х. А., позже германист в Бонне. Под руководством Я. защитил диссертацию: Friedrich Schlegel. Ein Beitrag zur Geschichte der romantischen Konversionen, Berlin 1927.

2. Aurelii Augustini Opera Omnia, ed. J.P. MIgne, Patrologia latina 32–47.

3. Aurelii Augustini Opera Omnia, Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum, Wien–Leipzig.

4. См. п. 3, прим. 3.

5. Общество помощи немецкой науке, предшественник современного Немецкого научно-исследовательского общества.

6. Гюнтер Штерн (1902–1992) – позже под именем Гюнтер Андерс стал известным писателем.

6. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 16 июня 1929

Дорогая госпожа Арендт!

Спешу поблагодарить Вас за Ваше письмо. От всего сердца желаю Вам всего наилучшего!

Ваша работа пока так и не пришла. Когда я наконец получу ее, Вам придется дать мне немного времени в середине семестра.

Безусловно, Вы можете предоставить мою рекомендацию в Общество чрезвычайной помощи. Но все же я прошу Вас немного подождать. Я хотел бы, если удастся, выхлопотать для Вас отзывы Хайдеггера¹ и Дибелиуса². Общество чрезвычайной помощи отклонило множество весьма достойных заявок, так что необходимо сделать все возможное.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш К. Ясперс

1. Мартин Хайдеггер (1889–1976) – в то время дружил с Я. Х. А. была его студенткой в 1924–1925 гг.

2. Мартин Дибелиус (1883–1947) – евангельский теолог, с 1915 г. профессор новозаветной экзегезы в Гейдельберге. Преподаватель теологии у Х. А.

7. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНойбабельсберг, 23 июня 1929

Уважаемый господин Профессор,

примите мою искреннюю благодарность за такое скорое подтверждение, которое очень успокоило меня еще и потому, что у меня нет другого доработанного экземпляра работы. Благодарю Вас и за то, что могу использовать Вашу рекомендацию для возможной заявки в Общество чрезвычайной помощи, а также за то, что Вы хотите обратиться к господину профессору Хайдеггеру. Прямо сейчас я и не думаю подавать заявку в Общество чрезвычайной помощи, так как пока не могу предоставить им экземпляр работы.

Пожалуйста, еще раз передайте Вашей супруге мою глубокую благодарность за ее посредничество в общении с Еврейской академией.

С глубочайшим уважением,

Ваша

Ханна Арендт

8. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНойбабельсберг, 24 июля 1929

Уважаемый господин Профессор,

позвольте обратиться к Вам с еще одной просьбой. Некоторое время назад одна знакомая обратила мое внимание на фонд Авраама Линкольна. В ответе на мой письменный запрос мне порекомендовали обратиться к господину министерскому советнику др-у Г. Симонсу, который в нашей сегодняшней беседе подробнее рассказал мне о целях работы фонда. Речь идет о частной поддержке работников умственного труда, профессиональные заслуги которых не вписываются в рамки существующих академических или экономических институтов. Господин д-р Симонс посоветовал мне предоставить как можно больше рекомендательных писем, чтобы комиссия смогла составить обо мне верное впечатление. Могу ли я попросить у Вас разрешения и для этой цели использовать Ваше рекомендательное письмо, написанное изначально для Еврейской академии, которое Вы позволили в случае необходимости использовать и для заявки в Общество чрезвычайной помощи? Также я была бы весьма признательна, если бы Вы обратились к господину профессору Хайдеггеру, как Вы в свое время любезно мне предложили.

Прошу Вас, не упрекайте меня в том, что я так часто прошу Вашей помощи.

С благодарностью и уважением,

Преданная Вам

Ханна Арендт

9. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 2 августа 1929

Дорогая госпожа Арендт!

Безусловно, Вы можете использовать мой отзыв и для заявки в фонд Авраама Линкольна.

Высылаю отзывы Хайдеггера и Дибелиуса.

Отзыв Хайдеггера лежит у меня уже давно. Изначально он написан для Общества чрезвычайной помощи и адресован его членам. Я также получил разрешение Хайдеггера использовать его и для фонда Авраама Линкольна. Отзыв Дибелиуса Вы – если это покажется Вам разумным – можете использовать для обеих заявок.

Теперь, в конце семестра, я хочу как можно скорее приступить к Вашей работе и отчитаться перед Вами.

В первую очередь желаю Вам удачи с фондом Авраама Линкольна!

С наилучшими пожеланиями,

Ваш К. Ясперс

10. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 4 августа 1929

Дорогая госпожа Арендт!

Вашу рукопись я отправил в Springer¹. Надеюсь, с ней не возникнет никаких трудностей. Пока что рукопись еще совершенно не готова к отправке в типографию. Пока что я даже не успел дочитать ее. Сделать это будет гораздо проще, когда она будет напечатана. Сейчас я могу рассчитывать только на Вас. Пока я успел прочитать всего несколько страниц (с. 102) и исправить несколько орфографических ошибок.

Перед тем как отдать рукопись в типографию, я попросил бы Вас сделать следующее: корректуру необходимо просматривать не торопясь и всегда по два раза, первый раз обращая внимание на смысл, второй – на орфографические ошибки, порядок букв и слогов. Чтение корректуры – занятие крайне утомительное и требует невероятной тщательности. Символы, используемые для обозначения необходимых исправлений, Вы найдете в словаре Дудена.

Вы получите два варианта корректур: сначала гранки, а затем верстку. В гранки и вносятся все корректорские замечания. Но верстку тоже необходимо прочитать целиком, так как в ней иногда теряются или меняются местами целые строчки.

Вся корректура стоит Шпрингеру очень дорого. Вы в праве исправлять только ошибки. Никакие изменения в предложениях, которые должны были быть сделаны в рукописи, на этом этапе работы недопустимы.

Шпрингер весьма справедливо считает, что, публикуя эти тексты, он оказывает услугу науке. Но вместо прибыли он терпит только убытки. Я прошу Вас в переписке с ним быть вежливой.

Будет хорошо, если к моменту публикации, Вы уже будете знать, в какие журналы текст необходимо отправить на рецензию. Для Вашей работы подойдут и богословские. Я прошу Вас составить соответствующий список и время от времени дополнять его, чтобы в нужное время он был готов и его можно было предоставить в рекламный отдел Springer.

Что ж, Вы, вероятно, думаете, что этого достаточно; а я… я снова строю из себя школьного учителя. Напишите мне, если у Вас остались какие-либо вопросы!

С наилучшими пожеланиями,

Ваш К. Ясперс

1. Имеется в виду издательство Юлиуса Шпрингера в Берлине. В нем с 1925 г. в серии «Философские исследования» Я. издавал диссертации своих студентов. Последним, девятым выпуском стала публикация: Arendt H. Der Liebesbegriff bei Augustin. Versuch einer philosophischen Interpretation. Berlin, 1929.

11. Ханна Арендт Карлу Ясперсу9 августа 1929

Уважаемый, дорогой господин Профессор,

в первую очередь позвольте от всего сердца поблагодарить Вас за Ваше беспокойство о получении рекомендаций, в особенности за неожиданно присланную Вами рекомендацию профессора Дибелиуса. Отзывы уже отправлены. В начале октября я узнаю об окончательном решении и сразу сообщу Вам о результатах.

Меня очень обрадовала новость о том, что рукопись уже у Шпрингера. Я непременно учту все корректорские правки, на которые Вы так любезно обратили мое внимание: все цитаты будут сверены еще раз – мной и моим знакомым, филологом-классиком, который хорошо знаком с предметом.

Теперь, когда с завершением работы годы моего ученичества, кажется, подходят к концу, я хочу еще раз поблагодарить Вас за всю помощь, которую Вы оказывали мне на протяжении последних лет.

По-прежнему с глубочайшим почтением

Преданная Вам

Ханна Арендт

12. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГейдельберг, 8 октября 1929

Уважаемый господин Профессор,

после свадьбы в Берлине, мы с мужем оказались здесь, в Гейдельберге. Я была бы очень рада, если бы смогла навестить Вас и Вы могли бы назначить время, в которое Вам было бы удобно меня принять.

Преданная Вам

Ханна Штерн-Арендт

13. Карл Ясперс Ханне АрендтОльденбург, 10 октября 1929

Дорогая госпожа Штерн!

К сожалению, мы не в Гейдельберге. Вернемся 20 октября. Я был бы очень рад, если бы успел Вас застать. Если в это время Вы еще будете в Гейдельберге, пожалуйста, навестите меня, когда Вам будет удобно.

С сердечным приветом,

Ваш К. Ясперс

14. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 20 марта 1930

Дорогая госпожа Штерн!

Искренне благодарю Вас за Ваш доклад¹. Я прочитал его с большим интересом. И теперь мне снова хочется поговорить с Вами, чтобы спросить и почувствовать, в непосредственности живой беседы, что Вы в действительности имеете в виду. Ведь написать Вам лишь о нескольких dicta кажется мне неподобающим, как я заметил, несмотря на Ваше намерение быть объективной, Вы все же сохранили свои личные взгляды. Но так как мне не остается ничего другого, я напишу о нескольких неверно понятых выражениях:

Вы объективируете «еврейскую экзистенцию» с экзистенциально-философских позиций, и вместе с этим корней лишается вся экзистенциальная философия. Бытие-зависимое-от-самого-себя уже не воспринимается всерьез, если оно основывается на еврейской судьбе, а не уходит корнями в самое себя. Противопоставление свободного парения и укорененности с философской точки зрения не кажется мне слишком убедительным.

Но выбранные Вами фрагменты писем произвели на меня совсем иное впечатление: «еврейское» – своеобразная манера выражаться [façon de parler] или проявление изначально негативного самобытия, основанного не на истории, но на судьбе, которую не спас волшебный замок.

Но это вовсе не «упреки».

Нет нужды говорить, как меня вновь обрадовало содержание Вашей работы, и как я рад тому, что Рахель остается Вашей главной темой.

Две первые страницы и несколько последующих выражений выглядят несколько натянутыми. Вы рассуждаете догматично и тетически – по крайней мере, на мой взгляд, что меня несколько утомляло. Но крайне редко.

Желаю успехов в дальнейшей работе!

С наилучшими пожеланиями,

Ваш К. Ясперс

Скорее всего, Вам – как и многим – будет трудно разобрать мой почерк. В таком случае Вам придется навестить нас снова.

Пожалуйста, напишите Ваш новый адрес. Не хочу рисковать сохранностью рукописи Вашего доклада. Поэтому отправлю ее, как только получу от Вас адрес.

1. Речь, должно быть, идет о докладе, посвященном Рахель Фарнхаген, экземпляр которого не сохранился в архиве Я.

15. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуФранкфурт-на-Майне, 24 марта 1930

Уважаемый, дорогой господин Профессор,

Позвольте поблагодарить Вас за Ваше письмо! Нет нужды еще раз убеждать Вас, как бы мне хотелось ответить на все Ваши вопросы в личной беседе. Я непременно навещу Вас, как только у меня появится возможность и когда это будет удобно для Вас. Но случится это не раньше начала или середины апреля, поскольку сейчас мы занимаемся обстановкой нашей новой квартиры и очень заняты.

Так что сейчас я только предварительно отвечу на некоторые Ваши замечания. Я не пыталась – по крайней мере умышленно – «еврейским» образом обосновать экзистенцию Рахель. Этот доклад – лишь предварительная работа, призванная показать, что на почве иудаизма возможно возникновение особого типа экзистенции, эту возможность я предварительно назвала «судьбой». Судьбоносный характер возникает на основе «беспочвенности» и воцаряется исключительно в отрыве от иудаизма. Здесь и не должно было быть собственно трактовки понятия судьбы. Для нее факт существования иудаизма не имел бы никакого значения.

Объективация в некотором смысле действительно имеет место, но это не объективация еврейской экзистенции (в виде образа), но объективация исторической связности жизни, которую, я убеждена, можно использовать и в дальнейших рассуждениях (но не в форме объективной идеи или чего-то подобного). Кажется, что некоторые люди представлены в собственной жизни (и только в ней, а не как личности!) таким образом, что оказываются словно узловой точкой, конкретной формой объективации «своей» жизни. В основе моей объективации Рахель лежит самообъективация, имеющая не рефлексивный, то есть дополнительный, характер, но оказывается ее неповторимым модусом «переживания», опыта. Что все это значит: судьба, открытость, что-то связанное с жизнью – мне не удается (я и сама это замечаю, пока пишу) изложить все это in abstracto, может быть лишь доказать, обратившись к примерам. Именно поэтому я хочу написать биографию. Толкование в этом случае приобретает смысл повторения.

Я тоже недовольна первыми двумя страницами. В сущности, они написаны для соответствующих обстоятельств, в которых я читала доклад.

От всего сердца благодарю Вас за Вашу критику, с сердечным приветом

Ваша

Ханна Штерн

Мой новый адрес после 1 апреля: Шванталерштр., 73.

До тех пор, как прежде: Эдервег, 128, 2.

Около четырнадцати дней назад я отправила заявку в Общество чрезвычайной помощи.

16. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуФранкфурт-на-Майне, 1 мая 1930

Уважаемый господин Профессор,

только что пришла новость о том, что моя заявка в Общество чрезвычайной помощи одобрена. Вероятно, 7 и 8 мая я окажусь в Гейдельберге и позволю себе сразу оповестить Вас об этом.

С сердечным приветом,

Преданная Вам

Ханна Штерн

17. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 4 мая 1930

Дорогая госпожа Штерн!

Поздравляю.

И благодарю Вас, что дали о себе знать. Я всегда рад побеседовать с Вами. Но, к сожалению, именно 7-го и 8-го я буду занят. 7-го я отрабатываю приемные часы и веду семинар, 8-го приезжают мои родители. Было бы удобнее, если бы Вы могли приехать 10-го – хотя бы на час. Но очень прошу Вас, ни в коем случае не меняйте из-за этого своих планов. Нам без сомнения представится и другая возможность.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш К. Ясперс

18. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 23 декабря 1930

Дорогая госпожа Штерн!

Буду рад принять Вас и в четверг, и в субботу. Если Вам будет удобно, мне бы подошли часы с 12 до 1 и с 6 до 7. Просто сообщите в открытке, когда я могу Вас ожидать.

Так как сейчас мы принимаем гостей, которые вряд ли будут Вам интересны, в этот раз не смогу пригласить Вас к нам на обед.

Надеюсь, Ваши дела идут хорошо.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш К. Ясперс

19. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин-Халензее, 2 ноября 1931

Уважаемый, дорогой господин Профессор Ясперс,

прошу Вас, не злитесь, что только теперь я благодарю Вас за невероятную радость, которую доставило мне письмо с Вашей рукописью¹. Но мне сперва хотелось разобраться в ней, чтобы сказать по этому поводу что-то существенное. Отправляю в письме свои размышления². В них я коснулась только тех положений, с которыми не могу полностью согласиться. Остальное разумеется само собой. Так что, прежде всего, хочу сообщить, что бесконечно обязана Вам за работу над этой книгой.

Вероятно, Вы уже слышали, что мы покидаем Франкфурт и переезжаем в Берлин. Из-за трудностей с факультетом, защита диссертации моего мужа переносится на непредвиденный срок. В этом не было бы ничего страшного, так как за единственным исключением все восприняли его работу, написанную в частном порядке, крайне дружелюбно. Но сейчас, во время нашего пребывания здесь и всех сопутствующих разбирательств, господин Тиллих³ продемонстрировал такую недобросовестность и зависимость от сиюминутных влияний, что дальнейшее ожидание имело бы смысл только в том случае, если бы удалось оказать давление на Тиллиха и указать на его слабости. Вдобавок к этому беседа с Тиллихом закончилась крайне неловкой исповедью и раскаянием (voluptas contritionis), ситуация оказалась совершенно невыносимой, то есть унизительной для обеих сторон. Поэтому мы предпочли покинуть Франкфурт и поискать других возможностей существования, за пределами академического мира.

Моя работа о Рахели пока не продвигается, так как в последнее время я больше занимаюсь менее серьезными текстами, в том числе и ради заработка. Позволю себе прислать Вам мою работу о Гофманстале⁴, как только она будет опубликована.

Нет нужды уверять Вас, какую радость мне доставила новость о том, что Вы уже работаете над своей «Философией». Я уже с нетерпением ее жду… Весьма печально, что теперь у меня больше нет возможности приезжать к Вам так часто, как прежде.

С сердечным приветом и, как всегда, с наилучшими пожеланиями,

Ваша Ханна Штерн

1. Jaspers K. Die geistige Situation der Zeit. Sammlung Göschen. Bd. 1000. Berlin, 1931; Ясперс К. Духовная ситуация времени // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991.

2. В архиве Я. не сохранились.

3. Пауль Й. Тиллих (1886–1965) – евангельский теолог, с 1929 г. профессор философии Франкфуртского университета. Эмигрировал в 1933 г., в 1933–1955 гг. преподавал в Нью-Йоркской объединенной теологической семинарии, с 1955 по 1962 г. профессор Гарвардского университета, позже профессор теологии в Чикагском университете.

4. Текст упомянутой статьи не найден.

20. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 16 ноября 1931

Дорогая госпожа Штерн!

От всей души благодарю Вас за Ваше письмо и Вашу критику. Я с большим сожалением узнал из Вашего письма, что Вы покидаете Франкфурт. Я почти чувствую Ваш антиакадемический настрой – который вполне понятен. Я надеюсь, Вашему мужу представятся новые возможности и новые планы. Мне очень жаль, что Ваша работа о Рахели, на которую я возлагаю большие надежды, продвигается так медленно. С нетерпением жду Вашей статьи о Гофманстале. Было бы чудесно, если бы, несмотря на расстояние между нами, представилась возможность поговорить с Вами еще хоть раз, вероятно, для этого мне придется приехать в Берлин: в этом случае я обязательно дам Вам знать.

Ваши критические замечания¹ очень ценны для меня. Значение понимания истории, предложенного Гердером, которое Вы мне противопоставили, я считаю очень верным. Его упоминание существенно расширило бы мои несколько прямолинейные рассуждения. Меня, однако, ужасает мысль, которую Вы приводите после своих размышлений, в особенности роль, отведенная Ничему. Так как я доверяю Вам, я хотел бы обсудить это в живой беседе, а не в серьезной, доктринерской переписке. Я совершенно не могу согласиться с тем, что Вы говорите в заключении о массе и историческом значении пролетариев, и надеюсь, смогу переубедить Вас на этот счет.

Я надеюсь, моя «Философия» выйдет в течение двух или трех недель. Когда Вы получите экземпляр от издателя, прошу, не воспринимайте это как попытку давления и требование прочитать книгу немедленно. Мне достаточно будет просто знать, что книга у Вас есть, если вдруг Вы захотите в нее заглянуть.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш Карл Ясперс

1. См. п. 19, прим. 2.

21. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 26 января 1932

Уважаемый, дорогой господин Профессор,

Вы, вероятно, удивитесь, только сейчас получив от меня это письмо. Но я надеялась одновременно с благодарностью сказать и что-то более серьезное по поводу Вашей выдающейся книги¹. Но теперь, углубившись в чтение «Метафизики»², я вижу, что с этим стоит помедлить. Так что пока примите мою благодарность за Вашу книгу и Ваше письмо.

Мне как всегда – и сейчас в особенности – очень тяжело осознавать, что я не могу навестить Вас.

Мне повезло получить стипендию Еврейской академии, пока на небольшой срок, но с возможностью продления. Как только это дело будет улажено, я смогу отказаться от всей дополнительной работы. В любом случае сейчас я снова вернусь к своей Рахели.

Вы должны поверить, что ни я, ни мой муж не склонны к академическому ресентименту. Возможно, я выразилась неосторожно. Происшествие во Франкфурте было как раз весьма необычным для академического мира.

С самым теплым приветом и наилучшими пожеланиями, с благодарностью и уважением

Ваша

Ханна Штерн

1. Jaspers K. Philosophie, 3 Bde. Berlin 1932; Ясперс К. Философия. Кн. 1–3. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2012.

2. Ясперс К. Философия. Кн. 3. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2012.

22. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 1 января 1933

Уважаемый, дорогой господин Профессор,

позвольте поблагодарить Вас за Макса Вебера¹, который так меня порадовал. Но все же я благодарю Вас только теперь и на то есть своя причина: высказать свое мнение мне с самого начало помешал заголовок и вступительная часть. Дело не в том, что Вы изображаете Вебера «великим немцем», а в том, что Вы изображаете его примером «немецкого духа» и приравниваете это к «рассудительности и человечности, происходящей из страстей»². Из-за этого мне еще труднее составить собственное мнение, как и из-за выдающегося патриотизма Макса Вебера. Вы понимаете, что, будучи еврейкой, я не могу ответить ни да ни нет, а мое согласие будет так же неуместно, как и мои аргументы против. Нет нужды отдаляться, пока речь идет о «смысле немецкой власти над миром» и ее роли для «культуры будущего»³. Но я все еще могу отождествить себя с этим немецким долгом, даже несмотря на то, что не принимаю его во всей его неоспоримости. Для меня Германия – это мой родной язык, философия и поэзия. За них я могу и должна нести ответственность. Но я вынуждена держаться в стороне: я не могу быть ни за ни против, когда читаю бесподобные пассажи Макса Вебера о том, что ради восстановления Германии он готов на союз с воплощением самого дьявола. И в этом пассаже для меня заключена вся суть.

Этими трудностями я хотела поделиться с Вами, хотя они и отступают по мере чтения. Для меня по-прежнему сохраняется расхождение между основной частью и введением, основной частью, в которой решающее значение имеет идея о том, что свобода не должна отождествляться с немцами, и введением, в котором Вы изобразили «рассудительность и человечность» в виде индивидуальной особенности немецкого духа.

Нет нужды повторять, что эта работа действительно побуждает к чтению Вебера, что она, несмотря на то что не требует знакомства с его теорией, действительно передает его пыл. Мне лишь кажется, что второй раздел⁴ недостаточно подробен, а потому последние части кажутся схематичными и тезисными.

С лета мы живем в собственной квартире. Я была бы невероятно рада, если бы Вы лично смогли убедиться, что ее прелесть (и моя гордость) заключается в том, что она ничем не напоминает о Швабинге. Помимо занятий домашним хозяйством, я возвращаюсь к работе. Большая часть работы о Рахели уже завершена. Я часто представляю, что бы сказали Вы о законченной книге. Позволю себе приложить к письму свою работу⁵, которая была существенно сокращена, но взамен редакция решила удвоить мое имя.

Я еще несколько раз встречалась с Афрой Гайгер⁶. Но наладить контакт нам не удалось, так и не понимаю отчего.

С наилучшими пожеланиями в новом году

С уважением и благодарностью

Ваша

Ханна Штерн

1. Jaspers K. Max Weber. Deutsches Wesen im politischen Denken, im Forschen und Philosophieren. Oldenburg i. O. 1932.

2. Ibid. p. 7.

3. Ibid. p. 21.

4. «Макс Вебер как исследователь».

5. Arendt-Stern H. Aufklärung und Judenfrage // Zeitschrift für die Geschichte der Juden in Deutschland, 1932, № 2–3, Jh. IV, p. 65–77.

6. Афра Гайгер, еврейка, подруга Гертруды Я., студентка Я. и Хайдеггера, погибла в концентрационном лагере Равенсбрюк.

23. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 3 января 1933

Дорогая, уважаемая госпожа Штерн!

Что за роковое обстоятельство этот немецкий дух! Меня удивляет, что Вы, как еврейка, хотите отличаться от немцев. Но вместо того, чтобы касаться этого вопроса, я хотел бы попробовать объяснить Вам смысл своих слов, в надежде добиться Вашего одобрения, пусть не сейчас, но в нашей следующей беседе.

Я не выделяю немецкий дух подобно одному классу на фоне остальных. Это ни в коем случае не универсальное понятие, которое можно включить в какую бы то ни было классификацию, это скорее устремленность к неопределенной исторической целостности. Когда я говорю о том, что немецкий дух – это рассудительность, я ни в коем случае не утверждаю, что рассудительность свойственна исключительно немцам. Поэтому между положением во введении и последующими положениями нет никакого противоречия, рассудительность и т. д. не следует понимать как немецкость¹.

Я по природе склонен поучать, поэтому выбрал эту несколько удивительную формулировку. Я вижу в националистической молодежи столько искреннего пыла и добрых намерений, которые поглощены запутанной, порочной болтовней, что я, признавая волю к немецкому чувству собственного достоинства, хочу обратить внимание на их требование к самим себе – требование быть немцами. Поэтому националистическое издательство показалось мне подходящим², чтобы обратиться к читателям, которым нужен этот воспитательный (sic!) стимул, которые, возможно, и сами к нему стремятся. При этом ни в одном предложении я не допустил компромисса. Компромисс лишь в подзаголовке названия, на который мне пришлось пойти по просьбе издательства из-за предполагаемой неизвестности Макса Вебера. Компромисс состоит, однако, не в содержании этого подзаголовка, а только в том, что подзаголовок вообще используется. Словом «немецкий» так злоупотребляют, что теперь стало вовсе невозможно его использовать. Я, обратившись к фигуре Макса Вебера, предпринял – возможно, безнадежную – попытку сделать это этично. Но она могла бы увенчаться успехом, только если бы Вы также могли сказать: так и есть, я хочу быть немкой. Когда Вы говорите о родном языке, философии и поэзии, остается только добавить историко-политическую судьбу – и не будет никакой разницы. Эта судьба сегодня заключается в том, что Германия может существовать только в объединенной Европе, восстановление ее былого величия возможно только благодаря европейскому единству, дьявол кроется в обывательском страхе французов, с которыми неизбежно придется заключать определенные соглашения. Ведь немецкая империя, которой предстояло бы простираться от Голландии до Австрии, от Скандинавии до Швейцарии, невозможна и по нынешним временам оказалась бы слишком мелкой. Но все эти вопросы не касаются напрямую работы о Вебере, хотя, на мой взгляд, напрямую следуют из нее. Главная задача работы заключалась лишь в том, чтобы обратить внимание на причины существующих настроений.

С сердечным приветом также и Вашему мужу

Ваш Карл Ясперс

1. Jaspers K. Max Weber. Deutsches Wesen im politischen Denken, im Forschen und Philosophieren. Oldenburg i.O. 1932, p. 65.

2. Текст был опубликован в издательстве Gerhard Stalling и вошел в один из томов собрания «Письма к нации».

24. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 6 января 1933

Уважаемый, дорогой господин профессор Ясперс,

сердечно благодарю! Я тоже очень надеюсь побеседовать с Вами, но сперва постараюсь ответить на некоторые Ваши вопросы.

Меня, конечно, смутил термин «немецкий дух». Вы сами говорите, как часто им злоупотребляют, для меня он почти равен «злоупотреблению». Но это не столь существенно. Даже если бы я решила, что Вы говорите о нем впервые, я была бы озадачена. Возможно, я не поняла, что Вы имели в виду под «устремленностью к целостности». Я объясняю себе это так: дух соответствующим образом воплощается в истории. То есть становится чем-то абсолютным, недостижимым для истории и немецкой судьбы, несмотря на свою сущностную неопределенность. С этим я не могу себя отождествить, так как во мне, так сказать, нет доказательств присутствия «немецкого духа».

Конечно, я остаюсь немкой в том смысле, о котором уже писала. Но я не могу просто добавить к этому историко-политическую судьбу. Мне слишком хорошо известно, как несвоевременна и неполноценна была вовлеченность евреев, как по случайности они оказались частью тогда еще чуждой им истории. И даже если в качестве главного доказательства использовать последние полтора столетия, неизменным останется одно: когда речь заходит о евреях, нельзя ограничиваться упоминанием лишь нескольких семей, которые не в первом поколении живут в Германии, но принимать во внимание только приток с Востока, в условиях которого не прерывается процесс ассимиляции. Былое величие Германии – это Ваше прошлое, какое прошлое у меня – не получится объяснить в двух словах; как и любое однозначное суждение – неважно, касается ли оно сионистов, ассимилирующихся или антисемитов – только затрудняет понимание настоящей сути проблемы.

Вы говорите о единстве Европы, стремление к которому я разделяю. Разница лишь в одном: Вы хотите его любой ценой, ради Германии. Я не могу стремиться к нему, так как достичь его можно лишь одним способом, а именно: в условиях французского господства, господства защищенного и незыблемого государства. В подобных обстоятельствах для меня оно было бы ужасающим – и меня не утешило бы даже восстановление Германии.

Мой муж передает сердечный привет и наилучшие пожелания

Всегда Ваша

Ханна Штерн

25. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 10 января 1933

Дорогая госпожа Штерн!

Я уже успел прочитать Вашу статью¹, примите мою искреннюю благодарность. Она превосходна в выразительности изложения и точности, с которой Вы говорите о предмете. Однако я не могу согласиться с теми выводами, к которым Вы приходите, как следует из Вашего второго письма. Но это тема для личной беседы, которую я начал бы с вопроса о том, чего Вы, собственно говоря, хотите. Нельзя ограничивать себя отрицанием, одним кругом проблем и неоднозначностью. Все это требует воодушевления, утверждения через позитивное. Я хотел бы спросить, как может человечество обойтись без дьявола или с каким еще дьяволом Вы предпочли бы заключать соглашения?

Я несказанно рад Вашей книге о Рахели. В моем лице Вы найдете воодушевленного читателя. Поэтому я желаю Вам – в том числе и ради себя самого, – чтобы работа была успешно завершена и увидела свет.

Я бы с радостью посмотрел на Вашу квартиру, которая не напоминает о Швабинге. Ваша «гордость» за нее может свидетельствовать о «позитивном», о котором я прошу.

С наилучшими пожеланиями от нашего дома Вашему

Ваш К. Ясперс

Вы знакомы с работой Карла Хиллебранда о Рахели, опубликованной в Zeiten, Völker und Menschen Bd. II (Wälsches und Deutsches)²?

1. См. п. 22, прим. 5.

2. Карл Хиллебранд (1829–1884) – историк и журналист. О тексте: Hillebrand K. Rahel, Varnhagen und ihre Zeit // Zeiten, Völker und Menschen. 2 Bd.: Wälsches und Deutsches, 2. Aufl., Straßburg, 1892, p. 417–458.

26. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 12 апреля 1933

Дорогая госпожа Штерн!

Рад поговорить с Вами. В конце апреля, как и все это время, я буду дома. Чем ближе начало семестра, тем сильнее я обременен заботами. Если Вам будет удобно, я хотел бы предложить встретиться как можно раньше, например, вскоре после Пасхи. Моя жена сейчас в Берлине и вернется в пятницу.

С сердечным приветом,

Ваш К. Ясперс

27. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 27 марта 1936

Дорогой господин Ясперс,

я так давно не получала от Вас никаких новостей, так долго не писала сама, что теперь и не знаю, с чего начать письмо к Вам.

Могу я попросить Вас рассказать о планах Ваших поездок? Я много путешествую сквозь всемирную историю и не хотела бы оказаться неподалеку от Вас, не подозревая об этом.

Как всегда

Ваша

Ханна Штерн

28. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЖенева, 8 августа 1936

Дорогой господин Ясперс,

прошу не злитесь за мою запоздалую благодарность¹. Я на каникулах. Несколько недель назад муж отправился в Америку. Но я пока остаюсь в Европе.

Вы получите письмо, когда каникулы уже будут в разгаре, поэтому желаю Вам провести их счастливо.

С сердечным приветом Вам и Вашей жене,

Ваша

Ханна Штерн

1. Не удалось установить, к чему относится «запоздалая благодарность». Возможно, Я. ответил на п. 27 (ответ не сохранился).

29. Карл Ясперс Ханне АрендтСентябрь, 1938, Кольпах¹, Реданж-сюр-Аттерт, Великое Герцогство Люксембург

Дорогая, уважаемая госпожа Ханна!

Очень жаль, что ничего не вышло²! Вьено³, который, без сомнения, хорошо знаком с обстоятельствами, абсолютно исключает, что префектура сможет предоставить необходимый документ в ближайшее время. Вам ни в коем случае нельзя рисковать. Мне нужно было позаботиться об этом раньше, но я не осмелился, так как был недостаточно хорошо знаком с госпожой Мейриш⁴ и ограничился одобрением ее предложений. Затем, учитывая ее доброту и сложившиеся обстоятельства, я впервые высказал свои пожелания. Теперь я надеюсь на другой раз. Польнов⁵ обо всем Вам расскажет.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш К. Я.

1. В 1938 г. Я. был приглашен на «Встречу» в замке Кольпах, где ежегодно собирались художники, ученые и политики.

2. Х. А. и Я. хотели встретиться в Кольпахе, Х. А. в то время в статусе не имеющей гражданства эмигрантки находилась в Париже. Встреча расстроилась из-за «бесконечно запутанной бумажной волокиты лишенных гражданства» (см. п. 34).

3. Пьер Вьено (1897–1944) – в правительстве Леона Блюма был помощником государственного секретаря министерства иностранных дел Франции, после поражения Франции бежал в Северную Африку, после заключения во Франции – в Англию, где во время эмигрантского правления де Голля занимал пост французского посла в Великобритании, умер незадолго до освобождения Франции.

4. Алин Мейриш де Сен-Юбер (1874–1947) – писательница, покровительница и подруга многих именитых прежде всего немецких и французских культурных деятелей, принимавшая гостей на «встречах» в Кольпахе.

5. Ганс Польнов (1902–1943) – переводчик в том числе книги Я. о Декарте на французский язык. Я. познакомился с ним в Кольпахе. Об отношении Х. А. к Польнову см. п. 39.

30. Карл Ясперс Ханне Арендт Гейдельберг, 28 октября 1945

Дорогая, уважаемая Ханна Арендт!

Сейчас господин д-р Ласки¹ здесь, но, увы, вскоре ему придется уехать. Он нас только навещает. Что он от Вас привез! И уже во второй раз. Искренне благодарю Вас, также и от имени жены, которая беседует с ним прямо сейчас. Мы подружились.

Услышать что-то о Вас, прочитать Ваши статьи², с которыми я полностью согласен, – как это было прекрасно. Мы на протяжении нескольких лет невероятно беспокоились о Вашей судьбе и уже не надеялись узнать, что Вы живы. И вот не только это невероятное возвращение, но и живая духовная работа в большом мире! Мне кажется, Вам удалось сохранить свою непоколебимую сущность, неважно, находитесь ли Вы в Кенигсберге, Гейдельберге, Америке или Париже. Тот, кто остается человеком, должен это уметь. Это боевое испытание меня минуло. Здесь мы хотим увидеть, что удастся восстановить из хаоса. Я сохраню эту уверенность, если только великая мировая история нас не уничтожит. Здесь еще остались немногочисленные молодые люди, преисполненные рвения, но масса всегда упряма и склонна к расхожим пустым словам.

Книги, которые благодаря Вам вот уже десять минут лежат на моем столе, выглядят многообещающе. Вы знаете, как жадно мы следим за всеми событиями и идеями за пределами Германии. Недавно заезжал Йонас³, он служит солдатом в Еврейской бригаде, в составе британской армии, на пути в Палестину. Он обрадовался, услышав о Вас.

Если повезет, надеюсь, я смогу снова отправить Вам свою рукопись, которая пока хранится в письменном столе, труд последних восьми лет «покоя» и запрета на публикации⁴.

По словам доктора Ласки, Вы спрашивали о речи⁵, с которой я выступал здесь в августе. Приложу ее текст к письму, разумеется, я с радостью даю свое согласие на перевод. Если нам снова позволят читать лекции в университете⁶ – пока я, к сожалению, вынужден молчать; мы не можем ни печататься, ни выступать, но я убежден: вскоре все изменится – я хотел бы прочитать часовую лекцию о духовной ситуации в Германии⁷. Вы что-то подозреваете, как я понял из Ваших сочинений. Но Вы не представляете, как обстоят дела на самом деле.

Всего наилучшего,

Ваш Карл Ясперс⁸

1. Мелвин Ласки (1920–2004) – американский публицист, с 1943 по 1945 г. военный историк американской армии во Франции и Германии, после 1945 г. часто навещал Я., позже был основателем и соиздателем журнала Der Monat.

2. Не удалось установить, о каких сочинениях Х. А., выпущенных в Америке после 1941 г., идет речь.

3. Ханс Йонас (1903–1993) – философ и историк религии, в 1933 г. эмигрировал в Англию, в 1935 г. в Палестину, с 1949 г. жил в Канаде, с 1955 г. занимал пост профессора в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке, где также с 1968 г. преподавала Х. А., с которой Йонаса связывали дружеские отношения со времен совместного обучения в Марбурге (1924). Я. был знаком с ним со времен публикации первой части исследования гнозиса (Jonas H. Die mythologische Gnosis. Teil 1. Göttingen, 1934).

4. Императорская книжная палата с 1938 г. препятствовала, а с 1943 г. полностью запретила публикацию текстов Я.

5. Jaspers K. Erneuerung der Universität. Rede, gehalten zur Eröffnung der mdizinischen Kurse an der Universität Heidelberg am 15.8.1946.

6. Лекции на философском факультете начались 8 января 1946 г. Уже в сентябре 1945 г. задним числом от 1 апреля Я. был официально назначен на прежнюю должность.

7. После возобновления работы университета в первом семестре Я. прочел лекцию о «Духовной ситуации в Германии», с которой началась работа над текстом «Вопроса о виновности».

8. К письму приложена следующая записка от Гертруды Я.:

«Дорогая Ханна Арендт,

передаю Вам сердечный привет. Я с огромной радостью прочитала Вашу статью. К сожалению, я плохо владею английским и меня беспокоит слабость моего слуха. Нынешняя жизнь очень истощает, визиты днями напролет! Вам это было бы интересно. Муж ожил после мучительной зимы, с тех пор как рухнул режим, снова очень активен.

Полагаю, Вы очень разумная хозяйка! Примите самую искреннюю благодарность!

Ваша Гертруда Ясперс».

31. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 ноября 1945

Дорогой, дорогой Карл Ясперс,

теперь, когда я знаю, что вы оба благополучно прошли сквозь настоящий ад, я снова чувствую себя чуть спокойнее в этом мире. Нет необходимости писать, как я беспокоилась о Вас все эти годы несмотря на то, что так давно пребывала в беззаботной уверенности, что Вы в Цюрихе¹. Какой-то нелепый слух. Но я хотела бы сообщить Вам следующее, так как последние двенадцать лет не могла писать: возможно, за эти годы я подумала о чем-то или совершила что-то, что показалось бы Вам удивительным, но я не делала ничего, не представив сперва, как расскажу об этом Вам или как смогу оправдать себя в Ваших глазах. И теперь, когда я снова возвращаюсь к Вашей «Философии» или читаю фрагменты Вашей речи², которые попадаются мне в газетах, я снова будто вижу Вас таким же, как в годы моей юности.

Я рада, что Вы полны уверенности. Конечно, все зависит от немногих, но их не должно быть слишком мало. За эти годы мы все увидели, как немногих становится все меньше. В сущности, ситуация в эмиграции не отличалась от того, что происходило в Германии. Ко многому можно «приспособиться». Считаются только те, кто готов не соглашаться ни с идеологией, ни с властью.

Мы здесь с нетерпением ждем, когда Вы начнете печататься. Редакторы Partisan Review³ (Ласки расскажет Вам, что это) были крайне воодушевлены, когда я рассказала им, что Вы собираетесь читать лекцию о духовной ситуации⁴. К сожалению, Ласки забыл приложить к письму текст. Я очень хотела бы прочитать Ваш ответ Сигрид Унсет⁵. Когда выходит Wandlung⁶? Если Дольф Штернбергер⁷ захочет здесь что-то опубликовать, и Вы сочтете эту идею удачной, пусть он просто передаст текст в рекламный отдел через Ласки. Я рассказала им, кто он.

Конечно, я невероятно рада, что Вы одобряете мои статьи, хоть и не знаю точно, какие тексты Вы прочитали. Сама я ничего не отправляла, но исправлюсь, как только почтовое сообщение между нами будет налажено. После чего я буду вынуждена просить Вас об одолжении, а именно: не забывайте, что теперь я пишу на иностранном языке (и в этом главная проблема эмиграции) и что в течение последних 12 лет я знаю о спокойном умственном труде только понаслышке. С тех пор как я живу в Америке, то есть с 1941 года, я стала кем-то вроде свободного литератора, кем-то между историком и политическим публицистом. Последнее существенно касается вопросов политики в отношении евреев, о немецком вопросе я писала⁸, только когда молчать о все возрастающей ненависти и нарастающем абсурде становилось невыносимо, особенно для еврейки. Вместе с этим я прямо сейчас занимаюсь одним research-project в одной еврейской организации⁹, то есть мне есть чем заняться. В этой стране research (sic!) – обычное занятие. Кроме того, зимой я, вероятно, буду вести курс о диктатуре для вернувшихся с фронта солдат в местном колледже¹⁰.

Должна еще добавить (не могу поверить, что не видела Вас на протяжении стольких лет), что вот уже девять лет я снова замужем, за немцем¹¹, возможно, это «наказание» за мою глупость после 1933 года, когда я, из-за «уравнивания» всех моих нееврейских друзей (еврейские только позже переключились на Сталина, Даладье¹² или кого-нибудь еще), я автоматически перестала доверять всем неевреям. Вопросы чести в духе Йонаса. От которого я, кстати, получила пару строчек, он рассказывал и о своем визите к Вам.

«Это все, но этого недостаточно

но, возможно, Вы узнаете, я все еще здесь…»¹³

Могла бы сказать я словами Брехтовской эмигрантской песенки.

Но это еще не все, я хочу узнать, нужны ли Вам лекарства и какие?? Пенициллин? Сульфамиды? Что-то другое или что-то конкретное? Пожалуйста, передайте все через Ласки. Среди моих знакомых здесь много врачей.

И напоследок, дорогая Гертруда Ясперс, пожалуйста, не полагайтесь на мои весьма скромно развитые инстинкты домашней хозяйки и напишите, что Вам хотелось бы получить. В последней посылке я отправила кошерную колбасу, со свининой здесь нужно быть крайне осторожными – из-за трихин. Если я смогу прислать bacon (забыла, как это по-немецки, черт бы его побрал), пожалуйста, пожарьте его следующим образом: выложите ломтики на разогретую железную сковороду и жарьте на медленном огне, по мере необходимости сливайте жир до тех пор, пока ломтики не станут хрустящими. Тогда ни с bacon, ни с жиром ничего не случится. Как обстоят дела с витаминами? Стоит ли отправить Вам фруктовые соки или сушеные фрукты? Может быть, концентрированный лимонный сок? Вы пьете кофе? Насколько я помню, Ваш муж предпочитает чай и молоко, поэтому не рискнула отправить кофе. Нужны ли сигареты кому-нибудь из Ваших друзей? Пожалуйста, просто передайте список Ласки или кому-нибудь еще.

С сердечным приветом,

Ваша

Ханна Арендт

1. Я. беспокоился о получении должности в Цюрихе с 1933 г. В связи с этим в марте 1936 г. он прочитал там доклад «Радикальное зло у Канта», чтобы таким образом представить себя цюрихским коллегам. По не до конца выясненным причинам назначение не состоялось. Но, очевидно, слух о том, что Я. преподает в Цюрихе, уже успел распространиться.

2. См. п. 30, прим. 5.

3. Partisan Review – литературный журнал, вновь выпускавшийся Уильямом Филлипсом и Филипом Равом с 1937 г.

4. См. п. 30, прим. 7.

5. Сигрид Унсет (1882–1949) – норвежская писательница, в октябре 1945 г. опубликовала статью «Перевоспитание немцев», на которую Я. ответил 4 ноября 1945 г., опубликовав ответ в Neue Zeitung («Американская газета для немецкой части населения»). Статья Сигрид Унсет и ответ Я. позже были опубликованы в: Jaspers K. Die Antwort an Sigrid Undset… Konstanz, 1947.

6. Die Wandlung: Eine Monatsschrift. Ежемесячный журнал, который при участии Карла Ясперса, Вернера Крауса и Альфреда Вебера издавался Дольфом Штернбергером в Гейдельберге с 1934 по 1943 г.

7. Дольф Штернбергер (род. 1907) – немецкий публицист и политолог, с 1934 по 1943 г. редактор Frankfurter Zeitung, с 1945 г. издатель журнала Die Wandlung, с 1960 г. профессор политологии в Гейдельберге, друг Х. А. и Я.

8. Arendt H. Approaches to the German Problem // Partisan Review, Winter 1945, vol. 12, № 1, p. 93–106; Арендт Х. Подходы к «германской проблеме» // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 212–234.

9. С 1941 г. Х. А. работала в Комиссии по европейскому еврейскому культурному восстановлению, затем с 1949 по 1952 г. – «исполнительным директором» основанной в 1948 г. организации «Еврейское культурное восстановление», задача которой состояла в обнаружении и возвращении иудейских книг и предметов культуры.

10. С 1945 по 1947 г. Х. А. преподавала европейскую историю на выпускных курсах в Бруклинском колледже.

11. Генрих Блюхер (1899–1970) – автодидакт, с 1919 г. член Коммунистической партии Германии, познакомился с Х. А. в 1936 г. в эмиграции в Париже, свадьба состоялась в 1940 г., с 1950 г. читал лекции по философии искусства в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке, с 1952 по 1968 г. профессор философии в Бард-колледже в штате Нью-Йорк.

12. Эдуар Даладье (1884–1970) – французский политик, председатель партии радикальных социалистов, в 1933–1934 гг. и в 1938–1940 гг. министр-президент, в 1939 г. объявил Германии войну.

13. Brecht B. Gesammelte Werke, Bd. 8. Frankfurt, 1967, p. 815.

32. Карл Ясперс Ханне Арендт2 и 10 декабря 1945

2 декабря 1945

Дорогая Ханна Арендт!

Сегодня пришло Ваше первое письмо. Мы оба искренне благодарим Вас. В Ваших словах я увидел не только личную преданность, но и искреннюю человечность, от которой так легко на душе. Слезы наворачивались на глаза, когда я читал Ваше письмо, так как я почувствовал, как редко ее теперь можно встретить в людях – вчера меня снова постигло разочарование в тех, кто ищет новых путей. Да, их не может быть «слишком мало»! Долгое время мы с женой фактически полностью зависели от моей сестры¹. А ведь других, таких как мы, множество. Но со всем не управишься. Достаточно немногих, чтобы чувствовать себя уверенно. Достоверность истины не очевидна, светлая комната, в которой мы растворяемся: разумеется, из предания, но вполне реальная, стоит нам получить добрые вести от наших друзей.

Я читал Ваши статьи, размышления в Politics², которые летом нам передавал Ласки, сейчас читаю Вашу работу о немецком чувстве вины, вошедшую в антологию³, которую Вы передали. Восхитительный текст – и такое позволяют печатать в Америке! Несмотря ни на что, Америка – счастливая страна!

Я заметил, что не могу писать Вам, так как хочу написать слишком о многом. Нужно подождать. Судя по всему, публикации все-таки еще возможны. Одна из работ, которую я хотел бы Вам отправить – «Об истине»⁴, 1400 машинописных страниц, в ней, вероятно, удастся выразить хотя бы часть моих размышлений, в которых не будет «уравнивания» (о котором Вы слышите со всех сторон с тем же ужасом, что и я). Уже готова и «Психопатология»⁵, совсем новая книга в четвертом переиздании. Технически для издательства публикация пока невозможна.

Опять, в сущности, полные глупости! Вместо этого я хотел бы узнать побольше о Вас. Расскажите о Вашем муже, я даже не знаю, какая у Вас теперь фамилия! В каком окружении Вы живете? Вы продолжаете писать, это мне известно из текстов, которые удалось прочитать. Но каковы Ваши личные ощущения? Последнее, что мы о Вас слышали: Париж, беспокойные переезды из комнаты в комнату, неразбериха с документами, из-за которой был невозможен отъезд в Люксембург⁶.

Как бы Вы удивились, оказавшись сейчас в нашей квартире: те же комнаты, словно ничего и не было. Вы могли бы снова занять место за моим письменным столом, как в те времена, когда были моей аспиранткой. И все же все совсем иначе, призрачная непрерывность внешнего, которая тянется из прошлого и продолжается в этом изменившемся мире. Вот уже две недели я снова читаю лекции, но теперь на факультете теологии⁷, так как наш факультет еще закрыт. Я снова читаю лекции в старом зале (теологов и медиков), но теперь о «доказательствах существования Бога»⁸.

Вчера вышел первый номер Wandlung. Я приложу его к письму. Не хотели бы Вы написать для нас статью? Объем ограничен двенадцатью машинописными страницами. О чем – решать Вам. Может быть о том, что объединяет нас – я имею в виду американцев и европейцев (в том числе, конечно, и немцев) – несмотря на границы? Или лучше обратиться к более конкретной теме, например, написать обзор американской современной философской мысли – это здесь очень нужно. Если какой-то из материалов первого выпуска вдохновит Вас на возражения – мы будем очень рады! Гонорар (25 марок за страницу), к сожалению, очень невелик. Даже здесь на эти деньги ничего не купишь, ни за марки, ни за талоны. Простите эту прозу жизни, в мире такая неразбериха, он только встает на путь, возможно, встает на путь, который сможет вернуть его к порядку, в мире, где возможна жизнь ради человеческого долга.

10 декабря 1945

Вы пишете: «возможно, за эти годы я подумала о чем-то или совершила что-то, что показалось бы Вам удивительным…» Я благодарен Вам за Ваше доверие. Когда кому-то становится безразлично, что говорят «люди», которые стали массой и олицетворяют собой эпоху, и когда кто-то, как я, переживает удивительные перемены: оставлен без внимания на многие годы и забыт, а теперь получает больше двадцати писем в день и окружен бледной славой, человек становится эмоциональнее, ему нужны известия от немногих. Поэтому Ваша преданность меня окрыляет. Как бы я хотел услышать что-то о «чужаках», быть с Вами рядом, отвечать Вам. Я уже знаю, что это будет поводом доказать мои идеи, а также, чего бы это ни стоило, усилить мое уважение к Вам.

По-английски я читаю с трудом, иногда приходится заглядывать в словарь. Говорить не могу вовсе. Но читаю с удовольствием. Меня восхитили Ваши работы о Немецкой проблеме (в Partisan Review⁹) и о Немецкой вине¹⁰. Мне казалось, что наконец я могу наполнить легкие воздухом, которого мне так не хватало: непринужденность, справедливость и скрытая, почти лишенная языка любовь. Лишь так можно говорить о подобных вещах. Мы были очень воодушевлены, когда летом Ласки одолжил нам номер Partisan Review, словно возродился мир, в котором мы снова можем говорить и спорить и совсем не в том ключе, что свойственен американским газетам и так утомителен. Мне особенно понравилась статья Дуайта Макдональда¹¹, также о проблеме вины.

Меня гнетет вопрос, должна ли Германия отречься от Томаса Манна как от этика и политического деятеля¹². Я так высоко ценю его как писателя и романиста, что не хочу выступать с какими бы то ни было упреками в его адрес. Однако, если он сам не сделает ничего, чтобы разобраться с этой путаницей, мне придется найти подходящие слова, чтобы высказаться о его нападках и отношении – ведь он немец, и говорит от имени немцев. Если только в этом будет смысл, выступление должно быть продуманным. Нужно было бы дойти до самой его работы о Фридрихе Великом¹³, написанной в 1915 году (которая тогда мучила меня так же, как и его нынешние разглагольствования)¹⁴. Но надо ознакомиться и с его обращениями на радио¹⁵. Если, как я слышал, они будут опубликованы в одном томе, и Вам удастся их получить (их должны издать в Швеции), могу ли я, помимо всего, что Вы уже подарили нам, попросить Вас передать мне и эту книгу? Но в этом, конечно, нет никакой необходимости, и я совсем не уверен, стану ли вовсе что-то писать. Мне нравится его сын, Голо Манн¹⁶. Я совсем не хочу причинять ему боль. К слову: когда совсем недавно умер Верфель¹⁷, Голо произнес очень трогательную речь на Radio Luxemburg, пока отец хранил молчание, находясь в Америке.

Прошу Вас простить мой почерк,

С приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Эрна Дугенд-Ясперс (1885–1974) – младшая сестра Я., с которой его связывали близкие отношения на протяжении всей жизни.

2. Arendt H. Race-Thinking before Racism // The Review of Politics, January 1944, vol. 6, no. 1, p. 36–73. Arendt H. Imperialism, Nationalism, Chauvinism // The Review of Politics, October 1945, vol. 7, no. 4, p. 441–463.

3. Arendt H. German Guilt // Jewish Frontier Anthology 1934–1945. New York 1945, p. 470–481. До этого опубликован: Arendt H. Organized Guilt and Universal Responsibility // Jewish Frontier, Januar 1945, vol. XII, No. 1. p. 19–23; Арендт Х. Организованная вина и всеобщая ответственность // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 235–251.

4. Первый том «Философской логики», «Об истине», был написан во время войны, однако опубликован лишь в 1947 г.

5. Так же во время войны Я. закончил «переработанное» 4-е издание «Всеобщей психопатологии», вышедшее в 1946 г.

6. См. п. 29.

7. Теологический факультет Гейдельбергского университета, как и медицинский, был открыт раньше остальных факультетов, в ноябре 1945 г. Два часа в неделю Я. читал там лекции из курса «Введение в философию».

8. В рамках курса «Введение в философию».

9. См. п. 31, прим. 8.

10. См. прим. 3.

11. Дуайт Макдональд (1906–1982) – издатель журнала Politics. Статья: Macdonald D. The Responsibility of Peoples // Politics, March 1945, p. 82–93.

12. Я. и Томаса Манна (1875–1955) не связывали особенно близкие отношения, что несколько преуменьшено в этом письме.

13. Thomas Mann: Friedrich und die große Koalition. Berlin, 1915; Манн Т. Фридрих и большая коалиция // Манн Т. Аристократия духа. М.: Культурная революция, 2009, с. 11–59.

14. Возможно, речь идет о выступлении Томаса Манна «Германия и немцы», текст которого был опубликован в октябрьском выпуске Neuen Rundschau в 1945 г. в Стокгольме (См.: Манн Т. Германия и немцы // Манн Т. Собрание сочинений в 10 т. Т. 10: Статьи. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961, с. 303–326).

15. Манн Т. Немецкие слушатели // Манн Т. Художник и общество. Статьи и письма. М.: Радуга, 1986, с. 128–133. Вероятно, еще в 1918 г. Я. приобрел сборник «Размышления аполитичного», впервые изданный в Берлине в 1918 г., и успел прочесть его еще тогда.

16. Голо Манн (1909–1994) – в 1932 г. под руководством Я. защитил диссертацию, посвященную Гегелю (Mann G. Zum Begriff des Einzelnen, des Ich, und des Individuellen bei Hegel. Heidelberg, 1935). На протяжении многих лет (до начала полемики по поводу книги Х. А. об Эйхмане) Я. поддерживал теплые дружеские отношения с Голо Манном.

17. Франц Верфель (1890–1945) умер 28 августа.

33. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 6 сентября 1945

Дорогой, уважаемый господин Ясперс,

Хассо фон Зеебах¹ – наш близкий друг. Десять лет назад он покинул Германию совсем молодым человеком, не выдержав нацистского режима и невозможности ему противостоять. Сейчас, когда режим рухнул, ему впервые представилась возможность вернуться в Германию. Было бы замечательно, если бы Вам удалось встретиться и поговорить с ним.

Как и прежде

Ваша

Ханна Арендт

1. Хассо фон Зеебах – студенческий товарищ Адама фон Тротта, см. п. 50.

34. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 января 1946

Дорогой Карл Ясперс,

От всего сердца благодарю Вас за сердечное письмо. Вы пишете о доверии. Вы помните наши последние беседы в Берлине в 1933 году? Тогда Вам в сущности не удалось убедить меня в некоторых вещах, но Вы так вдохновили меня, что на протяжении многих лет Ваши взгляды были мне ближе, чем мои собственные. Я так и не написала, потому что боялась подвергнуть Вас опасности. Когда ничего не получилось с Люксембургом¹, причиной тому была не только моя неряшливость. Но как я могла рассказать в телефонном разговоре или описать в письме, с какой бесконечной бумажной волокитой сталкиваются те, кто лишен гражданства.

Вы задаете вопросы, и эти вопросы действительно словно «протянутая рука». Но, конечно, я не знаю, с чего мне начать и где остановиться. Так что Вы не оставляете мне выбора и мне придется начать с того, что смутно припоминаю, кажется, где-то в феврале будет Ваш день рождения, и я счастлива и благодарна за то, что Вы родились, а я могу пожелать Вам всего наилучшего. Я видела Ваш ответ Сигрид Унсет² в Staatszeitung³. (О причине спора я знаю только из сплетен и почти не знакома с этой «литературой», меня несколько пугает мое отвращение к ней). Ваша статья действительно словно «светлая комната», в которой вещи будто сами собой встают на свои места. Печально лишь, что Вы – до сих пор единственный, кто говорит об этом. Номер Wandlung, за который я искренне Вас благодарю и который здесь передают из рук в руки, хотя я вовсе не собиралась никому его отдавать, – хорошее начало. Ваше вступительное слово⁴ просто восхитительно, и я надеюсь, что Дуайт Макдональд совместит его с речью⁵. Мне не удалось передать текст речи в Partisan Review, так как январский выпуск был уже в печати, а ждать до апреля или мая мне не хотелось. Машинописную рукопись я передала Лео Беку⁶, он отвез ее в Лондон. Он так страстно хотел ее заполучить, что я отдала ему один печатный экземпляр, как только он попал ко мне в руки, так как не смогла отказать пожилому человеку, бесстрашие и самоуверенность которого так меня поразили.

Я все время вспоминаю Вашу квартиру, которая была для меня «светлой комнатой». Стул возле письменного стола и кресло напротив, устроившись в котором Вы могли так восхитительно за– и расплетать ноги. Я с легкостью могу представить, какой призрачной Вам теперь кажется Ваша квартира, но я очень рада, что она до сих пор на месте, и искренне надеюсь когда-нибудь оказаться там снова и посидеть на упомянутом стуле.

Если бы я сидела там, то могла бы рассказать Вам куда больше, чем могу в письме. Моего мужа зовут Генрих Блюхер – письменное описание невозможно. Во время войны он работал то на армию, то в университетах, то радиоведущим, так как хорошо разбирается в военной теории. По завершении войны ему удалось избавиться от всей официальной работы, и теперь он занимается economic research для крупных частных компаний. Он из семьи берлинского рабочего, изучал историю в Берлине под руководством Дельбрюка⁷, после чего работал редактором новостной службы и занимался самой разнообразной политической деятельностью. Старое имя можно оставить, в Америке принято, что женщина работает сама, и из-за своего консерватизма (а еще и потому, что мне хотелось, чтобы моя фамилия выдавала во мне еврейку) я вполне свыклась с этим обычаем.

Теперь Вы, конечно, скажете, что я хожу вокруг да около того, о чем Вы действительно хотите узнать. Вам, конечно же, интересно, удалось ли мне в какой-то степени устроить свою жизнь. На этот вопрос нелегко ответить. У меня до сих пор нет гражданства, а удобства меблированных комнат не всегда удовлетворительны. Мы живем с моей матерью⁸ в меблированных апартаментах, слава богу, мне удалось вывезти ее во Францию после ноябрьских погромов⁹, а после привезти сюда. Понимаете, мне не удалось завоевать уважения. Я как никогда прежде убеждена, что достойная человеческая жизнь сегодня возможна только на периферии общества, где с той или иной степенью иронии каждый рискует быть забитым камнями или умереть от голода. Меня здесь довольно хорошо знают, и в определенных вопросах я пользуюсь у некоторых небольшим авторитетом, то есть они мне доверяют. Но причина кроется в том, что они знают, что я не смогу построить карьеру, основываясь на своих убеждениях или на своих «талантах».

Возможно, примеры помогут объяснить, что я имею в виду. Если бы я хотела завоевать уважение, мне пришлось бы либо отказаться от вещей, связанных с иудаизмом, либо не иметь права выйти замуж за не-иудея. Оба варианта одинаково бесчеловечны и в определенной степени безумны. Все это звучит до ужаса напыщенно, хотя я имею в виду совсем другое. Ведь Вы справедливо замечаете: «счастливая Америка» – хотя на самом деле так называемое общество, основанное на здоровой политической системе, еще не успело стать настолько могущественным, что могло бы смириться с большим количеством исключений.

Об Америке многое можно было бы рассказать. Здесь действительно существует что-то вроде свободы, а многие люди убеждены, что без свободы не прожить. Республика – не пустая иллюзия, а благодаря тому факту, что здесь нет национального государства и не существует никакой национальной традиции, повсюду царит атмосфера свободы или по крайней мере отсутствует фанатизм – при неудержимой потребности мелких националистических политических группировок в создании клик, плавильный котел не существует даже в виде заветной мечты, не говоря уже о реальности. К тому же люди здесь, как нигде в Европе, испытывают общую ответственность за общественную жизнь. Например, когда в начале войны все американцы японского происхождения ни с того ни с сего оказались в концлагерях, по стране прокатилась волна возмущения, которая до сих пор дает о себе знать. В то время я гостила у одной американской семьи в Новой Англии. Это были самые обычные люди, у нас бы их назвали «мещанами», они наверняка ни разу в жизни не видели японца. И они, и многие их друзья, как мне позже стало известно, сразу, стихийно, обратились к своему конгрессмену с письмом, в котором требовали соблюдения конституционных прав всех американцев вне зависимости от их происхождения, они заявили, что если может произойти нечто подобное, они не будут чувствовать себя в безопасности (это были люди с англосаксонскими корнями, жившие здесь уже не первый век) и т. д.

Выдающееся понимание политико-практических вопросов, страстное стремление привести все в порядок – to straighten things out, отсутствие терпимости к страданию, стремление в условиях зачастую безжалостной конкуренции сохранить равные шансы для всех, – зачастую все это приводит к тому, что никто не беспокоится о ситуациях, в которых ничего нельзя изменить. Нас, европейцев, всегда будет поражать отношение этой страны к смерти. Принципиальное отношение к чьей-либо смерти или любой непоправимой неудаче: forget about it. И в этом снова выражается лишь принципиальная бездуховность страны – хуже всего, в силу особых причин, дело обстоит в университетах (Чикагский университет и несколько других – пусть не самые вдохновляющие, но все же исключения). Любой, у кого есть образование, уже только в силу своей интеллигентности, считает себя оппозиционером. Это приводит к повсеместному конформизму, вынужденному возмущению по отношению к Богу Успеха и т. д. Друг с другом, однако, эти интеллигенты – как Вы можете судить по Ласки – полностью солидарны, что очевидно по их лишенным фанатизма и аргументов дискуссиям.

Основополагающее противоречие целой страны – политическая свобода в сочетании с общественным рабством. Последнее пока не воцарилось повсеместно, как я уже упоминала. Но положение опасно, ведь общество организовано и ориентировано «на расовый принцип». И в отношении общества нет никаких исключений, от буржуазии и до самого рабочего класса. Конечно, это связано со «страной иммигрантов», но дело страшным образом усугубляется из-за негритянского вопроса, то есть в Америке действительно существует не только идеология, но и «расовая» проблема. Вам, безусловно, известно, что общественный антисемитизм здесь в порядке вещей, отвращение к евреям – здесь consensus omnium. Ему противопоставлена столь же выраженная обособленность евреев, которая, несомненно, их защищает. Одна родившаяся здесь молодая еврейка, моя подруга, у нас дома, кажется, впервые оказалась в обществе американца нееврейского происхождения. Это вовсе не означает, что евреи исключены из политической жизни, но в обществе представители обеих сторон предпочитают держаться «среди своих».

Моя немещанская или писательская жизнь основывается на том, что я, благодаря мужу, научилась думать политически и исторически видеть, при этом не отказываясь от еврейского вопроса, как определяющего мои исторические и политические взгляды. И это возвращает меня к Вашему вопросу о Wandlung. Стоит ли говорить, как меня обрадовало Ваше предложение о совместной работе? Как я была бы счастлива, если бы могла просто писать и отправлять.

Надеюсь, Вы поймете, что работа в немецком журнале будет для меня очень непростой. Видите ли, я достаточно несчастна из-за отчаянной решительности евреев покинуть Европу (Вам наверняка известно о настроениях во всех лагерях беженцев как внутри, так и за пределами Германии – они имеют решающее значение). Я очень напугана – гораздо сильнее чем могу описать – возможностью грядущих катастроф, в первую очередь в Палестине, из-за отношения других государств и нашей политической склонности к самоубийству. Но одно для меня очевидно: если бы евреи могли остаться в Европе, они не смогли бы остаться французами или немцами, словно ничего и не было. Мне кажется, никто из нас не сможет вернуться (а письмо – в некоторой степени и есть форма возвращения) из-за того, что теперь евреев как будто снова готовы считать немцами или кем бы то ни было еще, но только когда нас, евреев, действительно будут ждать. Это означало бы, что я писала бы с радостью, если бы могла, как еврейка, писать об одном из проявлений еврейского вопроса, независимо от всего остального, то есть от Ваших возможных замечаний, я не знаю, можете ли Вы позволить себе опубликовать это с учетом нынешних трудностей.

С Томасом Манном – выступления на радио и Neue Rundschau, а также последующие письменные высказывания по теме (на мой взгляд, особенно неприятные) – все обошлось. В вопросах политики довольно бессмысленно воспринимать этого выдающегося романиста всерьез, – даже если бы он не обладал некоторым неустойчивым влиянием. Его переписка с Вальтером фон Моло¹⁰ выглядела почти комичной. Я приложила к письму пару журналов и на днях отправлю еще несколько, они могли бы быть интересны. В них Вы найдете и несколько моих статей, вовсе не потому, что мне кажется, будто Вы обязаны их прочитать и мучить себя английским! Но лишь для того, чтобы очистить свою совесть [clear my conscience] в отношении возможно «чуждого», и потому что, не отправь я их, у меня возникло бы ощущение, что я что-то скрываю.

Я счастлива, что Вам понравилась «Организованная вина»¹¹ (таково ее изначальное название). Я написала ее как раз, когда узнала от Тиллиха, что Вы не в Швейцарии, и много думала о Вас. Поражает не то, что подобный текст возможно опубликовать в Америке, но скорее то, что еврейская газета после стольких лет глупой пропаганды приняла текст с таким воодушевлением и нескрываемым облегчением и, включив в антологию это единственное мнение о Германии, еще раз официально его поддержала. Я посылаю Вам изначальный немецкий вариант. Так как дело в любом случае касается и Вас. Если хотите, разумеется, Вы можете опубликовать его в Wandlung¹² (в том числе и в качестве противовеса – ironically speaking – плану Моргенто¹³).

Я с большим нетерпением жду Ваших книг. Замечательно и отрадно знать, что Вы продолжаете работать в аду и одиночестве. Также и то, что Вы снова читаете лекции, зажигает искру порядка в этом расстроенном мире. Писала ли я Вам когда-нибудь, как великолепна книга о Ницше?¹⁴

Теперь я вижу, что статья об американской философии весьма желательна для Wandlung. Но, к сожалению, я не смогу написать ее ввиду недостаточных знаний. Но, вероятно, я знаю, кого могла бы попросить – одного американца, соиздателя Partisan Review, Уильяма Барретта. Это толковый и приятный молодой человек. Только что вспомнила, что должна передать Вам привет от Кристеллера¹⁵ и от многих других (помните ли Вы одного филолога-классика, которого Вы, слава богу, сумели отговорить от изучения философии и который стал самым обычным человеком, преподает итальянский в Колумбийском университете). Он хочет узнать, что случилось с его прежним учителем Гофманом¹⁶.

Я надеюсь, письмо вышло не слишком длинным.

Будьте здоровы (как справедливо говорят евреи) и примите сердечный привет от

Вашей

Ханны Арендт

1. См. п. 20 и п. 32.

2. См. п. 31, прим. 5.

3. New Yorker Staats-Zeitung und Herold – немецкоязычная нью-йоркская газета, основанная в 1935 г.

4. Jaspers K. Geleitwort // Die Wandlung, vol. 1, p. 3–6.

5. То есть Х. А. надеется, что Макдональд опубликует вступительное слово из Wandlung вместе с речью «Обновление университета».

6. Лео Бек (1873–1956) – немецкий теолог еврейского происхождения, с 1933 г. президент Императорского представительства немецких евреев, в 1943–1945 гг. находился в заключении в концентрационном лагере Терезиенштадт, после войны был одним из авторитетнейших представителей либеральных евреев и почетным президентом «Мирового объединения прогрессивного иудаизма».

7. Ганс Дельбрюк (1848–1929) – историк, с 1896 по 1921 г. преподавал в Берлинском университете.

8. Марта Арендт-Кон (1874–1948), см. п. 55.

9. Запланированное организованное нападение на евреев в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. («Хрустальная ночь»), ставшее причиной множества смертей и высылки тысяч евреев.

10. Вальтер фон Моло (1880–1958) – австро-немецкий писатель.

11. См. п. 32, прим. 3.

12. Arendt H. Organisierte Schuld // Die Wandlung, Jg. 1/1945–46, p. 333–344; Арендт Х. Организованная вина и всеобщая ответственность // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 235–251.

13. План американского министра финансов Генри Моргенто-мл. (1891–1967), предполагавший ограничение влияния Германии аграрной сферой.

14. Jaspers K. Nietzsche. Einführung in das Verständnis seines Philosophierens. Berlin und Leipzig, 1936; Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования. СПб.: Владимир Даль, 2003.

15. Пауль Оскар Кристеллер (род. 1905) – историк философии, специалист по Возрождению, с 1939 г. проживал в США.

16. Эрнст Гофман (1880–1952) – историк философии, с 1922 г. профессор университета Гейдельберга, коллега Я.

35. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 12 и 17 марта 1946

12 марта 1946

Дорогая Ханна Арендт!

Какую радость доставило мне Ваше письмо от 29 января! Я перечитывал его снова и снова и снова убеждался в солидарности, в которой у меня нет никаких сомнений. Как она утешает! Благодарю за Вашу рукопись¹, которую Вы мне подарили. Безусловно, немецкий текст отозвался во мне гораздо глубже, чем ранее английский. Две цитаты, которые я перевел в речи в январе, сейчас я мог бы исправить, как раз сейчас – во время корректуры. Если она будет опубликована, я отправлю ее Вам («О живущем духе университета»² – в дополнение к посвящению³ Гундольфа⁴, уничтоженного в 1933 г. и теперь восстановленного). Безусловно, я хочу опубликовать Вашу рукопись в Wandlung. К нам нечасто попадают такие серьезные и подробные работы. Штернбергер согласен. Пока я не могу быть уверен, что не возникнет никаких возражений. В отношении всех текстов правом вето обладает издатель. Но я сделаю все возможное, чтобы «протянуть» ее. Журнал сможет гордиться собой, если удастся опубликовать Вашу статью. Меня тронуло, что Вы думали обо мне, о нашем положении в Германии, когда ее писали.

Вы почти не пишете о Вашем муже – как Вы можете! Это невероятно, но мне достаточно того, что я чувствую: он обладает невероятной душевной энергией, умный политик и Ваш достойный соратник. Расскажите ему обо мне – я очень ему симпатизирую!

Вы с воодушевлением пишете об Америке и Вашем нынешнем положении. Несмотря ни на что, это страна, к которой хочется стремиться. Я хотел бы быть американцем, если бы не был немцем.

Я полностью поддерживаю Ваше отношение к вопросу о «возвращении». Для меня это уже долгое время, благодаря жене, само собой разумеется.

Мы были бы счастливы, если бы Уильям Барретт согласился написать для нас небольшое эссе об американской философии. Но только: мы можем выплатить гонорар только в Германии. Это был бы настоящий подарок для Wandlung.

Вы цените книгу о Ницше – это очень меня ободряет. Она появилась как раз тогда, когда меня начали «объявлять вне закона», и осталась незамеченной в нацистской прессе. Извне доносились некоторые недружелюбные отзывы. Теперь уже невозможно достать ни одну из моих книг.

Нелегко рассказать о здешней жизни. Это жизнь посреди вымысла. Меня разрывают повседневные заботы. Осознанность ослабевает. Я поглощен суетой современной жизни. Продолжаться так не может. Для размышлений положение кажется безвыходным. Но, безусловно, жизнь продолжается, даже во время голода, который нас пока не коснулся. Я каждый день твержу себе: терпение и снова терпение – ни при каких условиях не терять мужества, когда делаешь все возможное, время от времени случаются радостные мгновения.

В семинаре⁵ участвуют несколько студентов, которые с большим рвением и пониманием изучают «Критику способности суждения». Случаются живые и толковые обсуждения. По сравнению с равнодушной массой, которую я наблюдаю на лекциях⁶, это похоже на сказку: несокрушимая немецкая молодежь, пусть ее численность и ничтожно мала.

И напоследок: благодарность за Ваши щедрые подарки. Журналы и брошюры в высшей степени для меня полезные! К сожалению, Ваших опубликованных сочинений там не было. Или мне удастся найти еще что-то спрятанное в Politics, которых пришла целая стопка? Помимо этого, в посылке были: три выпуска Deutsche Blätter, которые порадовали и приятно удивили нас обоих; Neue Rundschau с речью Т. Манна (спасибо, что исполнили мое желание!) […] Но увы, увы: Ваших работ нет. Слава богу, была приложена хотя бы рукопись. Три посылки и посылка с лекарствами, за которые моя жена передает благодарность, хотя в основном ими пользуюсь я.

Пожалуйста, передайте привет Кристеллеру. Я хорошо его помню. Гофман был очень рад услышать о нем. Гофман снова читает лекции, пусть и нечасто, свеж умом, но беспокоит сердечная болезнь. Как и мы, он живет в своей прежней квартире, которая осталась невредимой. Недавно прочитал замечательный доклад о «Братстве общей жизни» (членами которого были Фома Кемпийский, Николай Кузанский и Эразм).

17 марта 1946

Как раз приехал Ласки. Он передаст письмо. Наспех добавлю еще несколько слов, хотя собирался написать новое, менее утомительное.

Вашу работу опубликуют в нашем Wandlung. Честно говоря, я не вижу более никаких препятствий. Небольшое предуведомление должно удовлетворить Ваше желание, в соответствии с которым Вы пишете, будучи еврейкой. Мы счастливы. Посмотрим, как отреагирует немецкий читатель. Мы в любом случае не станем делать из этого ни «политики», ни «тактики». Это должно быть нечто безусловно ясное и естественное.

Моя жена, как и Вы, беспокоится по поводу Палестины, думает об этом без конца. Ваши слова снова усилили беспокойство. Но можно ли сегодня обойтись без забот? Врата ада по-прежнему распахнуты. Можно жить лишь в ожидании следующей смертельной катастрофы. На горизонте пока не видно ничего похожего на Римский мир.

В частном порядке можно озаботиться такими тщеславными проблемами, как публикация рукописи. Я бы с радостью опубликовал свою работу «Об истине», чтобы сохранить ее для неизведанного мира. Но несмотря на расположение издателей, нет финансовой возможности. Вся индустрия до сих пор парализована. Нет бумаги для таких объемных книг, необходимость которых не первостепенна. Моя «Психопатология» уже в наборе. Не раньше сентября будет готова. Вскоре выйдут несколько мелочей. Я отправлю их Вам, как только появится возможность.

Пишу о случайном – и о стольких вещах мечтаю с Вами поговорить – пока не получается.

Сердечный привет от жены

И Вашего Карла Ясперса

1. «Организованная вина».

2. Jaspers K. Vom lebendigen Geist und vom Studieren // Jaspers K., Ernst F. Vom lebendigen Geist und vom Studieren. Zwei Vorträge. Heidelberg, 1946, p. 7–40.

3. Посвящение на стенах университета гласило: «Живущему духу».

4. Фридрих Гундольф (1880–1931) – историк литературы и писатель, с 1920 г. занимал должность профессора истории литературы в Гейдельберге, друг Я.

5. С января 1946 г. Я. вел семинар о «Критике способности суждения» Канта.

6. В то же время он читал два лекционных курса: «Введение в философию» и «О духовной ситуации в Германии».

36. Ханна Арендт Карлу Ясперсу22 апреля 1946

Дорогой, уважаемый Карл Ясперс,

сегодня я пишу очень коротко, чтобы Вы не думали, будто обязаны ответить. Я слегка обеспокоена, поскольку Джо Майер¹ написал мне о Вашем бронхиальном кровотечении, и еще сильнее обеспокоена пассажем из Вашего письма, где Вы упомянули, что «рассчитываете увидеть опубликованной» мою книгу «Об истине». Я совсем не хочу Вас обременять.

Я собиралась написать уже давно, но сперва хотела дождаться приложенного письма², после чего была вынуждена внезапно уехать, хоть и – после всех своих поездок по миру – не выношу путешествий. Теперь о письме: оно от Уильяма Филипса, одного из редакторов Partisan Review и консультирующего редактора одного из крупнейших местных издательских домов, Dial Press. Он пишет по поручению издательства. Ласки писал мне, что Вы снова читали лекции о «Духовной ситуации времени», и я подумала, Вы могли бы предложить что-то из них. Это могла бы быть важная публикация, если исходить из политических соображений, о которых говорил Филипс. Правовая сторона вопроса, вероятно, будет урегулирована так же, как и с любым американским автором: издательство сперва выплачивает аванс в размере от $500 до $1000, а после отчисляет полагающиеся тантьемы. Я пока не представляю, как можно устроить дело в нынешних обстоятельствах: между войной и миром – это подвешенное состояние, кажется, становится вечным.

Мой второй срочный вопрос: собираетесь ли Вы ответить Томасу Манну? Если да, мне кажется, я должна оповестить Вас о том, что Вы, вероятно, успели узнать от Голо Манна, а именно: Томас Манн тяжело болен, судя по всему, опухоль в легких, на днях ему предстоит операция. Я узнала об этом случайно, через друзей семьи.

Меня очень обрадовало Ваше намерение опубликовать «Организованную вину». Ваше признание для меня самое прекрасное, единственно возможное подтверждение непрерывной связи с прошлым. То, что я снова имею право (и возможность) писать Вам – удивительное доказательство того, что можно оставаться хозяином времени и пространства, стоит только захотеть.

За последние несколько месяцев здесь о Вас вышло две статьи, одна написана Джеймсом Коллинзом³ для Thought, другая опубликована в журнале иезуитов. Мое внимание на них обратил Лёвит⁴: я почти не читаю журналов, совсем нет на это времени. В ближайшее время я Вам их отправлю. Напишите, что еще Вам хотелось бы получить. Вышла новая книга Сантаяны⁵ «Идея Христа в Евангелиях», «Проблемы человека» Дьюи⁶, «Физика и опыт» Рассела⁷.

С моими статьями, вероятно, что-то пошло не так. Возможно, я забыла приложить их к письму. Я в ближайшее время передам их с апрельской посылкой через Ласки. Или, может быть, Ласки сам забыл их Вам передать. Вероятнее всего, я поддалась инфантильному страху перед Вами из-за философской статьи в Partisan Review⁸. Но уже успела отправить Вам печатную копию и немецкую рукопись.

Удастся ли Вам теперь отдохнуть? Перед началом летнего семестра? Хотя не могу представить, как в такое время возможен отдых. «Ад по-прежнему распахнут»⁹ – и принимая во внимание все, что я слышу и читаю об Италии и Франции, – это касается не только Германии. Я бы очень хотела отправить Вам французские журналы (или, вероятно, Вы уже их получаете), но пока нет возможности их купить, и я постоянно вынуждена их одалживать.

Всего доброго. Постарайтесь сохранить здоровье и дайте знать, если я могу с этим помочь.

С уважением и любовью,

Ваша

Ханна Арендт

1. Йозеф Майер (1911–2002) родился в Лейпциге, с 1933 г. жил в Соединенных Штатах, на момент написания письма был военнослужащим американской армии и как друг Х. А. начал общение с семьей Я., позже профессор социологии в Ратгерском университете, Нью-Джерси.

2. В архиве не сохранилось.

3. Collins J. D. An Approach to Karl Jaspers // Thought, 1945, no. 20, p. 675–691. Вероятно, Х. А. имеет в виду другую статью, опубликованную Коллинзом в то же время: Collins J. D. Philosophy of Existence and Positive Religion // The Modern Schoolman, January 1946, vol. XXIII, no. 2, p. 82–100.

4. Карл Лёвит (1897–1973) – философ, в 1934 г. через Италию и Японию эмигрировал в США, с 1952 г. профеcсор Гейдельбергского университета, друг Я.

5. Джордж А. Н. Сантаяна (1863–1973) – американский философ, в 1951 г. на немецком языке опубликована его книга «Идея Христа в Евангелиях» (1946).

6. Джон Дьюи (1859–1952) – американский философ и педагог, упомянутая книга опубликована в 1946 г.

7. Бертран Рассел (1872–1970) – английский философ. Книга «Физика и опыт» вышла в Кембридже в 1946 г., на немецком языке опубликована в Цюрихе в 1948 г.

8. Arendt H. What is Exi tenz Philosophy? // Partisan Review, Winter 1946, vol. 13, no. 1, p. 34–56; Арендт Х. Что такое экзистенциальная философия? // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 294–332.

9. Несколько измененная фраза Я. из п. 35.

37. Ханна Арендт Гертруде Ясперс22 апреля 1946

Дорогая Гертруда Ясперс,

Большое спасибо за Ваше письмо¹. Вчера я получила обстоятельное письмо от Джо Майера, в котором он рассказал о своей поездке. Это очень добросердечный юноша, с которым я дружу прежде всего из-за нашего общего интереса к еврейскому вопросу, в отношении к которому он доказал, что готов постоять за любое из своих убеждений. Это дорогого стоит в нынешние времена для человека его поколения. Ласки много пишет о лекциях «профессора», как он очень трогательно его называет. Мне это всегда кажется очень милым.

Джо писал о Марианне Вебер². Я отправлю ему³ посылку на следующей неделе. Отправитель: Ханна Блюхер, чтобы вы могли отличить ее от других. Я смутно припоминаю Карла Левенштейна⁴, однако не представляю, где найти его теперь. Лучшим решением мне кажется следующее: Politics рассылает посылки работникам умственного труда во всех европейских странах. Но не может отправить ничего в Германию, если только не воспользуется обходными путями – вроде меня. Последние посылки, отправленные Вам, были, так сказать, гонораром за статью Вашего мужа⁵ (или как Вам было бы угодно их называть). Кое-что я отправлю на имя Дольфа Штернбергера (отправитель: Генрих Блюхер, и этим наши возможности не исчерпываются, ведь есть еще моя мать). Но ни Штернбергеру, ни Мариане Вебер не придется связываться с Politics напрямую, если только они не захотят этого сами. Дуайт Макдональд и его окружение полностью солидарны с европейскими антифашистами и чувствуют, если позволите, ответственность за их судьбу. Они ни в коем случае не рассчитывают на «благодарность». Напротив, они сами благодарны за любую возможность, которую им предоставят. К тому же они получают от своих читателей множество пожертвований, предназначенных немцам, не состоявшим в нацистской партии, которые они, однако, не могут использовать по назначению из-за множества трудностей. Я не разделяю их политических взглядов, но с точки зрения морали они, как здесь принято говорить, all right.

Теперь к нашей бухгалтерии: я была слегка обеспокоена, так как здесь ходили слухи, что отправлять посылки стало труднее, а некоторые солдаты просили больше ничего не отправлять. Позже выяснилось, что – слава богу – это преувеличенная болтовня. В марте я отправила одну посылку Джо Майеру (он уже ее получил) и одну – Ласки, которая сейчас, вероятно, уже у него. В апреле (в начале месяца) отправила две посылки Ласки, с перерывом в неделю из соображений безопасности, и позавчера одну Джо Майеру. Впредь я буду отправлять три посылки в месяц, так как положение с продуктами ухудшилось. Пожалуйста, пожалуйста, напишите, если этого будет недостаточно. И напишите также, нужны ли лекарства, и если да, то какие. Для уверенности на будущее: все посылки для Вас отправлены от Х. А. Я точно буду отправлять одну посылку в месяц Марианне Вебер и одну Штернбергеру. (Для Штернбергера этого, конечно, слишком мало, если он ничего не получает от зятя). Напишите мне, что прежде всего хотела бы получить Марианна Вебер.

От всего сердца

Ваша

Ханна Арендт

Простите мне это «деловое» письмо. Его уже пора отправить, а я слишком устала, чтобы написать о чем-то серьезном.

1. Не удалось установить, о каком письме идет речь.

2. Марианна Вебер (1870–1954) – супруга Макса Вебера, была близкой подругой К. и Гертруды Я.

3. Х. А. в тяжелое послевоенное время отправляла посылки с продуктами семье Я. и по возможности их друзьям, например Марианне Вебер, зачастую отправляя их на адрес Джо Майера, а через него – Мелвину Ласки, см. конец письма.

4. Карл Левенштейн (1891–1973) – американский политолог немецкого происхождения, с 1934 г. работает в США, с 1936 г. – профессор политологии в Амхерсте, Массачусетс.

5. Jaspers K. Culture in Ruins. 3 Documents from Germany // Politics, February 1946, p. 51–56. (Перевод «Вступительного слова» Я. к номеру Wandlung, см. п. 34, прим. 4)

38. Карл Ясперс Ханне Арендт8 мая 1946

Дорогая Ханна Арендт!

Ваша забота беспримерна и очень действенна. Благодарю Вас. Моя жена позже напишет подробнее. Я страшно расстроен из-за того бремени, которое Вас гнетет, но Ваша помощь не только поддерживает наши физические силы, но и согревает сердца. Почти невероятно, что и «гонорар» смог немного помочь. Если и следующие гонорары окажутся в Ваших руках, я буду счастлив. К сожалению, не могу сейчас же осуществить желание Вашего друга-издателя¹. Но тем не менее это желание или – в еще большей степени – просьба очень порадовала и воодушевила меня. Я бы с великой радостью отправил упомянутую рукопись. Но о Германии я напишу лишь зимой. Моя статья о вопросе виновности², которой предшествовала первая лекция зимнего семестра, вряд ли ему подойдет (приблизительно от 25 до 30 000 слов). После публикации я постараюсь отправить Вам экземпляр.

Вы беспокоитесь о моем здоровье? Я тронут такой возможностью. Но беспокойство не оправданно. Кровотечения случались на протяжении последних тридцати лет более сотни раз, самые сильные в 1918 году, когда кровь клокотала в горле и несколько недель я был вынужден провести в постели. Когда открываются менее интенсивные кровотечения, невозможно определить, насколько сильными они окажутся, остается лишь быть осторожнее. Поэтому я и не смог поговорить с Д. Майером.

Как раз вышла Ваша прекрасная статья³. Штернбергер написал Вам. Надеюсь, Вы получите экземпляр. На некоторых читателей она произвела весьма сильное впечатление. Я слышал необычные отклики. Один из старших административных сотрудников нашего университета сказал: «самое выдающееся и превосходное эссе о вопросе вины из всех, что ему доводилось читать». Мой замечательный ассистент, др. Россман⁴, был глубоко тронут. Ваша работа задала тон всему номеру. Я рад, что здесь еще остались те, кто способен прислушаться к подобным идеям. Штернбергер писал по поводу гонорара. Сумма останется здесь на счету, пока Вы не сможете самостоятельно ей распорядиться. Сумма совсем небольшая. Денег в Германии не так много.

Я уже передумал отвечать Томасу Манну. Меня убедили Ваши слова. Это неуместно. Манн слишком значительный писатель, чтобы необоснованно его оскорблять. Его собственные страдания, как эмигранта, заслуживают уважения, к тому же он не сделал нам ничего дурного. Тем временем мы уже слышали, что операция прошла успешно и он уже отправился домой.

С нетерпением жду Вашей статьи о философии в Partisan Review⁵.

Никаких просьб у меня нет. Но как чудесно иметь возможность о чем-то попросить! Я напишу, если что-то потребуется.

«Менору»⁶ с большим интересом уже читает жена. У меня пока не было времени.

С сердечным приветом и благодарностью

Ваш Карл Ясперс

Простите мою усталость – вечер! Но учитывая все обстоятельства, я совершенно здоров.

Я еще подумаю над письмом от Уильяма Филипса. А пока, пожалуйста, передайте ему мою благодарность. Я надеюсь, его интерес к моему сочинению сохранится до следующей зимы.

Надеюсь, Вы получите экземпляр «О живущем духе университета». В честь восстановления утраченного в 1933 году посвящения Гундольфа в лекционном зале (который, к сожалению, до сих пор занят американцами).

1. Уильям Филлипс, см. п. 36.

2. Ясперс К. Вопрос о виновности. М.: Издательская группа «Прогресс», 1999.

3. См. п. 34, прим. 12.

4. Курт Россман (1909–1980) – историк философии, после войны до отъезда Я. в Базель был его ассистентом, с 1957 г. профессор Гейдельбергского университета, преемник Я. в Базеле.

5. См. п. 36, прим. 8.

6. Arendt H. Zionism Reconsidered // Menorah Journal, Jg. 33, August 1945, p. 162–196; Arendt H. Der Zionismus aus heutiger Sicht // Die verborgene Tradition, Frankfurt, 1976, p. 127–168; Арендт Х. Пересмотренный сионизм // Арендт Х. Скрытая традиция. М.: Текст, 2008, с. 165–221.

39. Ханна Арендт Гертруде Ясперс30 мая 1946

Дорогая Гертруда Ясперс,

Наши письма¹ пересеклись. Я не писала так давно, поскольку пыталась найти хотя бы ничтожную возможность приехать в Германию, из-за этого была слишком неспокойна и нетерпелива, чтобы писать. Тем временем моя возможность снова поджала хвост, она лишь мелькает то тут, то там, но я твердо намерена не беспокоиться об этом впредь.

Я ничего не знала о смерти Польнова². Только о смерти его отца. Он родом из Кенигсберга, поэтому я хорошо его знала. И успела обстоятельно с ним побеседовать, когда он вернулся от Вас. Он полагался на свой французский паспорт и оставался где-то во французской провинции. Да, так все и было. Одно неверное движение, один недочет и человек потерян. А возможно, он просто устал, не хотел продолжать, не хотел снова оказаться на чужбине, слышать чужой язык, жить в неизбежной бедности, которая так часто – особенно на первых порах, – так отвратительно угрожает нищетой. Усталость, зачастую в сопровождении отвращения, попытка сохранить хоть малую толику жизни – величайшая из грозивших нам опасностей. Из-за нее в Париже погиб наш друг, Вальтер Беньямин³, покончивший с собой в октябре 1940 года на испанской границе с американской визой в кармане. Эта атмосфера, «спасайся, кто может», была чудовищна, а самоубийство казалось единственным благородным жестом – если кому-то вовсе было какое-то дело до благородной смерти. В наше время нужно ненавидеть смерть, чтобы не поддаться соблазну самоубийства.

То, что Вы пишете о «нашей» проблеме⁴, меня очень тронуло. Конечно, мы не привыкли подчиняться – хвала и слава Богу. Здесь все новости о евреях – новости для первой полосы, в первую очередь, конечно, в Нью-Йорке, но это никак не улучшает положение дел. Я была очень рада, что Вы возразили мужу против «Я и есть Германия»⁵. (Надеюсь, он не станет упрекать меня в этом. Я не вспоминаю ни о чем, связанном с Германией, кроме него. Ни о чем живом, и искушение считать его Германией для меня очень велико.) Он, на мой взгляд, не может быть Германией, потому что куда важнее быть человеком. Германия – не один человек, это либо немецкий народ, каким бы он ни был, либо историко-географическое определение. А мы пока не можем предать его истории – у тех, кто придет нам на смену, для этого будет достаточно времени и возможностей. Но как все же возможно быть евреем там, в том мире, где о «нашей» проблеме, то есть о наших умерших, никто даже не заговаривает. Мне только хотелось бы, чтобы подобное было возможно.

Я счастлива, что передача посылок удалась. К сожалению, у меня до сих пор нет нового адреса Джо Майера, он мне очень нужен. В этом месяце все три посылки для Вас я отправила Ласки. Мне не очень по душе отправлять так много на один адрес. Может быть, неподалеку от Вас живет какой-нибудь знакомый солдат, так было бы надежнее. Мы очень обеспокоены непрерывным ухудшением ситуации с продовольствием. Может быть, Вы могли бы написать, подходит ли то, что я отправляю, или теперь Вам необходимо что-то другое? На следующей неделе я снова отправлю посылки для Марианны Вебер и Штернбергера. Майер по-прежнему отважно пересылает мне все письма, что получает из Гейдельберга. Возможно, Вы могли бы попросить Марианну Вебер составить список того, что она хотела бы получить от меня. Одновременно с этим письмом я напишу Ласки и Майеру, что мне нужны запросы от всех троих получателей. Наше почтовое отделение очень все усложняет.

Каждый раз, получая Wandlung, я невероятно счастлива. Второй номер мне прислал Гуриан⁶. Теперь я с нетерпением жду книгу о виновности, хотя еще сильнее жду книгу об истине. Вы слышали о «Смерти Вергилия» Броха⁷? Это выдающаяся литература, на мой взгляд, величайшее произведение, написанное на немецком языке, со времен Кафки. Броху удалось объединить спекуляцию и поэтику таким образом, что спекуляция и сама становится сюжетом, захватывающим сюжетом, каким и является сама по себе. Мне книга пришлась очень по душе, ведь помимо прочего, она на глубочайшем уровне близка философии «профессора» и к тому же вернула мне веру в живую возможность развития и очарование немецкого языка. Брох – еврей, как и Кафка, как и Пруст. Нас уже не исключить из великого, плодотворного развития современной западной культуры. Ни убийствами, ни дешевой журналистикой, которые мы теперь, как и прежде, производим в избытке. Брох сказал мне, что «Вергилий» будет опубликован в Швейцарии, а это значит, что Вы вскоре сможете найти его и в Германии – это важно и для Wandlung. Если не удастся, я пришлю Вам экземпляр.

Стоит ли писать, как я беспокоюсь о здоровье Вашего мужа? Я была бы очень благодарна, если бы Вы держали меня в курсе. Я надеюсь, жизнь стала немного спокойнее. Затишье, вероятно, может быть крайне мучительно, хотя настоящее затишье и невозможно, ведь всегда остаются незавершенные дела, даже когда вовсе этого не ожидаешь. Это письмо, конечно, адресовано вам обоим, оно отправлено на Ваше имя, чтобы избежать ненужных дополнительных забот (боже, как бы мне хотелось приехать, знаменитая пара крылышек⁸ у нас уже есть, недостает только документов).

Не пишите, если у Вас нет на это времени. Или всего пару слов.

От всего сердца

Ваша

Ханна Арендт

1. Речь идет о письме 37 и письме от 17 апреля 1946 г., написанном Гертрудой Я. Х. А. – в котором содержится приписка от Я.:

«Дорогая и уважаемая!

Передаю лишь привет и благодарность. Надеюсь, Вы уже успели получить письмо, отправленное через Ласки. Скоро напишу еще. Американский друг [Ласки] хочет прихватить это письмо, ждет, поэтому тороплюсь!

Ваш Карл Ясперс».

2. Об этом в упомянутом выше письме писала Гертруда Я.

3. Вальтер Беньямин (1892–1940) – во время парижской ссылки дружил с Х. А., которая хотела помочь ему с эмиграцией (см. письмо от Вальтера Беньямина Герхарду Шолему от 8 апреля 1939 г.: Benjamin W. Briefe. Hrg. v. Scholem G., Adorno T. 2 Bd. Frankfurt a.M.: 1966, p. 810).

4. Намек на следующий пассаж из письма Гертруды Ясперс от 17 апреля 1946: «„Наша“ проблема здесь никогда не обсуждается, кажется, ее здесь считают непристойной. Я могу поговорить об этом только с американскими друзьями, в особенности с эмигрантами. Безграничную нужду во всей Германии, разумеется, можно считать оправданием, но для меня недостаток человеческого тепла лишь увеличивает разрыв».

5. Намек на следующий пассаж из того же письма: «Муж после 1933-го часто говорил мне: „Труде, я и есть Германия“, – мне это показалось слишком простым».

6. Вальдемар Гуриан (1902–1954) – немецкий публицист, в 1937 г. эмигрировал в Соединенные Штаты, где работал профессором политологии в университете Нотр-Дам, Индиана, издатель Review of Politics.

7. Герман Брох (1886–1951) с 1938 г. жил в США, где подружился с Х. А. Об упомянутой работе: Брох Г. Смерть Вергилия. М.: Радуга, 1990.

8. Цитата из народной песени: «Wenn ich ein Vögeln wär und auch zwei Flügeln hätt, flög ich zu dir…».

40. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 9 июня 1946

Дорогая, уважаемая Ханна Арендт!

Письмо Вам передаст славный и отзывчивый Йозеф Майер. Не хочу упускать случая и передать Вам короткое сообщение. Отчасти я повторю то, о чем уже писал:

1. В первую очередь, как и всегда, моя благодарность. Вы не представляете, как меня воодушевляет ваша подпись – например, под этим ясным, честным и серьезным сочинением об экзистенциальной философии¹. Как только мы открыли Вашу посылку, первую из двух, и я увидел Partisan Review, я сразу принялся за чтение, оставив жену в одиночестве. Когда я в возбуждении вернулся, она передала мне немецкий текст².

Факты в примечании о Хайдеггере³ не совсем достоверны. Я полагаю, в отношении Гуссерля⁴ речь идет о письме, которое в то время каждый ректор был обязан написать тем, кого исключили по правительственному постановлению. Предложение Хайдеггера продолжать преподавание, вероятно, не предполагало «перевоспитания». Но я не знаю, как все обстояло на самом деле. По существу, безусловно, верно все, о чем Вы пишете, но описание внешних процессов, на мой взгляд, не совсем точное.

Благодарю и за другие тексты: «Привилегированные евреи»⁵, «Империализм, национализм, шовинизм»⁶, за «Другую Германию»⁷ и работу Федотова⁸ (все они пока просто лежат рядом, я ничего не успел прочитать).

2. Просьба о книге, о которой я Вам писал, – для меня большая радость. Не стану обещать, что смогу ее выполнить, в любом случае она будет готова не раньше зимы.

«Вопрос о виновности» выходит через две недели. Я надеюсь, что сразу смогу отправить Вам экземпляр. Если эта книга – отчасти или полностью – покажется Вам достойной перевода (во что я не верю, она предназначена только для моих немецких читателей), я предоставлю Вам все права. Нет необходимости в дальнейших обсуждениях. Вы вольны решать, кому Вы ее отдадите. Любой возможный гонорар принадлежит, разумеется, Вам. Это «на всякий случай».

3. Я передам г-ну Майеру еще один экземпляр «О живущем духе» – лекция, которую я читал зимой, когда под рукой не было ничего, кроме английского текста Вашей «Организованной вины» (перед печатью мне в последний момент удалось заменить свой неудачный перевод цитаты на попавшийся мне на глаза Ваш оригинальный вариант). Во время лекции мне на глаза навернулись слезы, когда я говорил о Вас, впрочем, не называя Вашего имени, этого никто не заметил. И это было очень, очень давно.

Г-н Майер также передаст и экземпляр «Идеи университета»⁹. Этот текст был написан в апреле-мае 1945 года, когда здесь были американцы. Я еще не успел вернуться на службу, но был захвачен идеей восстановления университета. Теперь этот текст кажется мне почти старомодным. Он просто пытается восстановить прошлое, на которое мы опираемся. Рукопись лежала целый год и выходит слишком поздно – разрешения и бюрократические трудности! Здесь я также предоставляю Вам полную свободу перевода, как и в вышеупомянутом случае. Но в случае с этим текстом, нет никаких сомнений.

4. «Всеобщая психопатология» скоро выходит из печати (к сожалению, около 800 печатных страниц). Пипер скоро отправит в типографию «Об истине».

Что ж, от меня все написано. Но это ненастоящее письмо. Господин Майер ждет рядом.

Всего

Ваш Карл Ясперс

1. См. п. 36, прим. 8.

2. Речь идет о рукописи. Немецкий текст «Что такое экзистенциальная философия?» опубликован в: Arendt H. Sechs Essays. Heildelberg, 1948, p. 48–80; Арендт Х. Что такое экзистенциальная философия? // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 294–332.

3. В примечании к английскому тексту Х. А. писала, что Хайдеггер запретил своему «другу и ученику» Гуссерлю появляться на факультете, потому что тот «был евреем». Далее она пишет, в конце концов распространился слух, «что он предлагал свою помощь французской оккупационной власти в перевоспитании немецкого народа». (см. п. 36, прим. 8).

4. Эдмунд Гуссерль (1859–1938) – немецкий философ, основоположник феноменологии.

5. Arendt H. Privileged Jews // Jewish Social Sutides, January 1946, vol. 8, № 1, p. 3–30.

6. См. п. 32, прим. 2.

7. Krause F. (Hrsg.) Dokumente des Anderen Deutschland. 4. Bd.: Deutsche innere Emigration. Anti-nazionalistische Zeugnisse aus Deutschland, New York, 1946.

8. Георгий Федотов (1886–1951) – русский историк религии. Предположительно речь идет о: Федотов Г. Россия и свобода // Федотов Г. Судьба и грехи России. Т. 2. СПб.: София, 1992.

9. Ясперс К. Идея университета. Минск: БГУ, 2006.

41. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 27 и 29 июня 1946

27 июня 1946

Дорогая и уважаемая Ханна Арендт!

Вчера наш друг Ласки – последний раз перед отъездом – передал Вашу посылку (одну, две другие наверняка придут позже) с бесценными журналами, в которых опубликованы Ваши статьи, а также Ваше письмо для моей жены. Благодарю! Моя жена ответит Вам лично. Я же сразу перейду к главному.

Обе Ваши рукописи, которые получил Штернбергер, сразу привлекли наше внимание. «Империализм»¹ выйдет в восьмом выпуске. Над другой статьей² мы сломали голову. Я пишу Вам то же, что сказал Штернбергеру: первая реакция – мы должны опубликовать что-то подобное. Для чего? Чтобы как можно точнее выразить серьезность антисемитизма, я с глубоким удовлетворением прочитал у Вас об этой глубокой убежденности. Это не пустяк, не вопрос вкуса, не второстепенное явление – «если отвлечься от еврейского вопроса…», «Давайте не будем говорить только о евреях…», «Давайте оставим эту безвкусицу…» – именно так говорили в 1933-м, чтобы позже перейти к оправданию национал-социализма и т. д. В то время так рассуждали и евреи. И сегодня – уму непостижимо – ничего не изменилось. Вы хорошо понимаете и упорно пытаетесь доказать, что этот вопрос связан с историей всего человечества, что ясность необходима в том числе и для решения всех существенных политических вопросов. Но меня беспокоит одно: Вы «преувеличиваете» – и даже это слово кажется мне неверным, поскольку Вы преувеличиваете не в целом, но, например, в отношении «Протоколов мудрецов»³ как источника нацистской политики. Безусловно, фальсификаторы протоколов сделаны из того же теста, что и фашисты. Но неблагосклонный читатель, прочитав написанное Вами, скажет: вывернутая нацистская пропаганда. Он вскоре успокоится – благодаря ложным аргументам, которые Вы с легкостью ему предоставите, и таким образом мы не достигнем нашей цели: убеждение с опорой на истину. В Вашей статье есть множество блестящих убедительных формулировок и наблюдений – несмотря на страстность. Я не знаю, что Вам посоветовать. Возможно ли указывать на взаимосвязи чуть осторожнее, и следовательно, быть убедительнее – то есть быть точнее в отношении истории и не поддаваться умозрениям? Видение, истинное видение, вероятно, должно быть переведено на язык доказуемого. Антисемитизм последних двух тысяч лет не всегда был фашистским. Новый подход, возможно, должен заключаться в том, чтобы не считать всех современных антисемитов всего мира фашистами. Антисемитам нужно помочь понять самих себя, показать им опасность, которой они сами захотят избежать. Вы знаете об этом лучше меня, Вы пишете об этом в статье, но недостаточно внятно. Вы не предлагаете глупцам и эгоистам моста. Интернациональный характер антисемитизма прежде не был выражен так явно, как теперь. Как обстояли дела во время освободительных войн? Интернациональным был призыв к христианству. Я принимаю Ваши взгляды. Но то, что Вы видите, – продукт современности, и как таковой должен быть генетически определен и обособлен. Далее: вместо «Протоколов» можно было бы говорить о «Бесах» Достоевского⁴ или других произведениях, на которых учился Гитлер. Возможно, он так ничего и не выучил, но такова природа вещей: последствия возникают автоматически, как только начинается нечто подобное – в структуре «Протоколов», в фантазии Достоевского, в действительности Гитлера. Замечательно: Дизраэли⁵ – из-за романтизма и тщеславия был первым, кто мыслил в терминах расовой теории и тайных еврейских обществ – и не использованные евреями политические возможности! Но помимо этого, меня смущает еще одно: «Евреи» – ни одно из утверждений не касается их всех, лишь во внешних проявлениях. Здесь размышления в категориях коллектива следует ограничить, это касается и нас. «Немецкое самопожертвование во имя фашистского Интернационала» – и этот взгляд кажется мне справедливым, но в то же время невероятно «преувеличенным». Это Ваш гегельянский образ мысли. «Хитрость разума» – или в большей степени дьявола – вот Ваш принцип интерпретации. Валера⁶ и Салазар⁷: новые для меня имена, просто поразительно. Я не понимаю. Но справедливы ли Вы? Для меня пока звучит фантастически. Блестяще и точно: претворение лжи в действительность! Это лишь несколько моих замечаний. Я боюсь, Вам не захочется работать над чем-то, что, вероятно, пока не получится.

Во времена нацистов я как-то сказал жене «Я и есть Германия», чтобы сохранить почву под ногами. Эти слова имели смысл только в тех обстоятельствах. Вырванные из контекста, переданные третьему лицу они кажутся невыносимо претенциозными. Безусловно, Вы совершенно правы. С политической точки зрения они ничего не значат. Мы с женой были полностью согласны, когда она отвергла эти слова. По существу я такой же немец, как и она. Мы не имеем права поддаваться влиянию Гитлера. Теперь, когда Германия уничтожена – в некотором смысле и степени окончательно, в чем почти никто здесь не отдает себе отчета, – я впервые свободно ощущаю себя немцем (когда своему «Максу Веберу» я дал подзаголовок «немецкий характер»⁸, мне пришлось преодолеть некоторое внутреннее сопротивление, с чем я должен был справиться в условиях того времени). Я хотел бы постараться выразить, в каком смысле мы являемся немцами – и смысл этот не абсолютен. Этому будет посвящена книга⁹, которую я отправлю Вам в Америку, если все сложится удачно.

«Вопрос о виновности» выйдет на следующей неделе. Надеюсь вскоре найти способ отправить его Вам. Он будет опубликован в Англии либо в переводе Драммонда, либо Голланча. Мой представитель, господин Шимански, сказал, что права на перевод действительны только в Англии и совершенно не касаются всего, что происходит в Америке. Я очень надеюсь, что он прав. Если нет, я буду вынужден дать делу обратный ход. Договор еще не подписан. В будущем возникнет та же проблема. Господин Шимански хочет издавать мои философские сочинения в издательстве Bless (или что-то похожее) в Лондоне. Но все, что Вы хотите или можете для меня сделать, безусловно, находится в приоритете.

29 июня

Ласки только что передал письмо от господина Филипса. Я пишу ему, что Вы – Ханна Арендт – имеете право распоряжаться всеми моими произведениями. Сегодня пришли первые экземпляры моего «Вопроса о виновности», постараюсь сразу через Ласки передать книги Вам и господину Филипсу.

Прошу простить меня за усталость и многословие. Но я верю: это все же лучше, чем ничего.

Ваш приезд – был бы подобен сказке – когда-нибудь непременно состоится! Мои мысли и радостны, и печальны: как Вы будете разочарованы! «Из юности…» как точна песня Рюккерта¹⁰.

От всего сердца

Ваш Карл Ясперс

1. Арендт Х. Об империализме // Арендт Х. Скрытая традиция. М.: Текст, 2008, с. 13–38.

2. Возможно, речь идет о немецком издании текста Arendt H. The Seeds of Fascist International // Jewish Frontier, Juni 1945, pp. 12–16; Арендт Х. Семена фашистского интернационала // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 261–276. В архиве Я. соответствующий немецкий текст не сохранился.

3. Протоколы сионских мудрецов, предположительный план по установлению иудейского господства. Составитель поддельного текста неизвестен. Книга сыграла важную роль «повода» для преследования евреев еще до прихода нацистов к власти.

4. Роман «Бесы» Достоевского (1821–1881) опубликован в 1871–1872 гг.

5. Бенджамин Дизраэли (1804–1881) – английский политический деятель, премьер-министр консервативной партии 1874–1880 гг.

6. Имон де Валера (1882–1975) – ирландский политический деятель, на протяжении многих лет министр-президент, позже президент Ирландии.

7. Антониу ди Оливейра Салазар (1889–1975) – португальский политический деятель, с 1932 г. премьер-министр.

8. См. п. 22 и 23.

9. Проект так и не был осуществлен.

10. Rückert F. Ausgewählte Werke in sechs Bänden. Bd. 2. Leipzig, 1916, p. 338.

42. Ханна Арендт Карлу Ясперсу9 июля 1946

Дорогой Почтеннейший,

Как раз вечером накануне моего отъезда приехал Джо Майер и передал прекрасное письмо и обе брошюры (о них далее) и две фотографии Вашей жены, которые пробудили во мне теплые воспоминания о прошлом, но которые я сразу вернула ему, поскольку они предназначались для племянниц, и три Ваших размытых портрета, на которых Вас, несмотря на размытость, можно без труда узнать. Конечно, он в своей наивно-невинной манере обо всем нам рассказал, и мы устроили настоящий праздник с виски и вином, в которых я – very conveniently – смогла утопить обиду и гнев за то, что это он, а не я, только что побывал в Гейдельберге.

Сперва о Вашем письме. С каким облегчением я прочитала Ваши слова о статье в PR.¹ По многим причинам, но и – apropos Ваши слова о том, что «нет учеников» – потому что до сих пор, по прошествии стольких лет, во мне, а точнее в моих воспоминаниях, все еще живет студенческий страх быть «учеником», – и я опасаюсь отправлять Вам свои тексты, которые, в сущности, были написаны под влиянием Ваших идей. Тогда мы были почти убеждены, что о любом «ученике» Вы можете сказать лишь одно: «Он совершенно ничего не понял».

Что касается Вашего замечания о Хайдеггере, то Ваше предположение по поводу письма о Гуссерле совершенно верно. Я знаю, что это письмо было циркулярным, и многие этим его и оправдывают. Но мне всегда казалось, что как только Хайдеггера обязали подписать письмо, он должен был покинуть пост. Каким бы безрассудным его ни считали, он это понимал. Мы должны признать его ответственность за его поступки. Он совершенно точно знал, что Гуссерлю в конце концов будет совершенно все равно, кто подпишет письмо. Вы, разумеется, можете заметить, что все это произошло в соответствии с обстоятельствами. На что я могла бы возразить: по-настоящему необратимое зачастую, увы, случается внезапно, почти как несчастный случай, и иногда из черты, которую мы переступаем в полной уверенности, что это не приведет ни к каким последствиям, вырастает стена, по-настоящему разделяющая людей. Иными словами, несмотря на то что я не расположена ни к идеям, ни к личности Гуссерля, в этом случае я с ним солидарна, и поскольку мне известно, что это письмо и эта подпись почти стоили ему жизни, мне ничего не остается, кроме как считать Хайдеггера потенциальным убийцей. Мне не стоило писать о «переобучении», хотя здесь я доподлинно в этом убедилась. Позже Сартр² рассказывал мне, что через четыре (или шесть) недели после поражения Германии Хайдеггер письменно обратился к одному Сорбонскому профессору (не помню его имени), назвал «недопониманием» произошедшее между Францией и Германией и протянул ему руку франко-немецкого «согласия». Конечно, ответа не последовало. Позже он написал Сартру. О различных интервью, которые он раздавал в то время, Вы еще услышите. Сплошная глупая ложь, на мой взгляд, с ярко выраженной склонностью к патологии. Но это уже в прошлом.

Простите, что я так надолго задержалась на этой печальной и тревожной истории. Я искренне хотела написать об «идее университета» и «живущем духе». Я с радостью и воодушевлением прочитала оба текста дважды. Вводные главы «Университета», безусловно, должны быть опубликованы здесь. Они написаны особенно выразительно и сильно. К тому же среди местных интеллектуалов царит своеобразный «кризис науки», и поскольку им не знаком никто, кроме Дьюи, они совершенно не знают, как спастись. Скрепя сердце, так как я не очень люблю его одалживать, я передам свой экземпляр Эрику Бентли из Kenyon Review (это великолепный университетский журнал). У него, помимо прочего, есть связи в Reynal & Hitchcock, и он сможет узнать, есть ли возможность опубликовать текст целиком. И раз уж я заговорила об этом: примите мою сердечную благодарность за «права на перевод». Но я несколько взволнована. Я даже и не думаю о том, чтобы заняться переводом, но можно было бы рассмотреть кандидатуру Бентли – англичанин, женат на немке еврейского происхождения, прекрасно владеет немецким и привык к переводу, и, прежде всего, получил необходимое «образование» (здесь это большая редкость). Могу я кое-что предложить? Возможно, в переговорах с издателями было бы полезно упомянуть, что перевод рукописи можно сверять со мной, как обычно его сверяют с автором. Я не гожусь на роль переводчика хотя бы потому, что нужно и можно переводить лишь на родной язык, писать на английском куда проще, чем переводить на него. Dial Press очень заинтересованы в рукописи о виновности, наверняка обратятся к Вам через Ласки. Надеюсь, они успели его застать.

Есть еще несколько практических вопросов, в отношении которых я не разделяю Ваших взглядов, изложенных в работе об университете. Но все они не столь существенны, поэтому я их лишь перечислю: я боюсь, что с политической точки зрения свобода мнений составляет основу для свободы обучения. Это изменится только если утвердится догмат истины. Поскольку истина противопоставлена мнению, она вынуждена политически в условиях любой демократии скрываться под маской мнения. Иными словами, политическое тело не может и не имеет права решать, что есть истина, а единственный способ защитить свободу суждения об истине – это защитить свободу мнений. Это возвращает нас к взаимоотношениям государства и университета. Кто-то вынужден за все платить, а государство по-прежнему остается лучшим спонсором. Было бы чудесно, хотя и крайне затруднительно в Германии, если бы профессора не чувствовали себя чиновниками. В условиях диктатуры университеты в любом случае подвергаются «стандартизации», неважно обеспечивает их государство или нет. От этого, к сожалению, никто не застрахован, поскольку не существует аполитичной страховки от политики. Честно говоря, меня слега напугало Ваше предложение о введении фондов поддержки, судя по моему опыту в этой стране. К сожалению, Меценат, который уже перестал быть Меценатом, не довольствуется предложенными ему почестями. Я бы не стала ломать голову над doctor honoris causa. К сожалению, по крайней мере, в этой стране спонсоры хотят контролировать университеты, чтобы их сыновья, внуки и правнуки воспитывались в тех традициях, которые они считают верными. Вы даже не представляете, какими «идеями» полна фантазия табачного фабриканта. Сопротивление профессоров, работа которых и без того недостаточно хорошо оплачивается (намеренно, чтобы поставить их на место), против террора трастовых фондов и президента, to put it mildly, не способно никого напугать. К тому же мне кажется, что в современной Германии вопрос стипендий станет решающим. Не потому, что я думаю, будто недостаточное количество человек способны оплатить свое обучение, но потому, что я опасаюсь, что те, кому это действительно нужно, никогда не получат образования как раз из-за того, что у них недостаточно средств. Организация Студенческого союза³ была прекрасной инициативой. Я не знаю, какую часть университетского бюджета составляют средства студентов. Вы помните, никто не имеет права платить за обучение в Ecole Normale⁴, никаких учебных взносов, никакой платы за общежитие и питание, если студент живет в пансионе. В таком случае стипендия перестает считаться благотворительностью. По моему мнению, то же касается и поддержки приват-доцентов: куда лучше предоставить всем разумный прожиточный минимум (а не голодный оклад), в том числе и тем, кому он не нужен, чем ставить позорное клеймо благотворительности и всего, что с ней связано: свидетельства о бедности, формуляры о доходах семьи и т. д. Это отравляет атмосферу и ломает людей. Прекрасно, что Вы так подробно пишете о неудачах, на практике они невероятно важны.

Для меня почти мучение писать о Вашей лекции⁵. Ваши замечания так меня впечатлили, и позже обрадовали, что мне кажется неприличным добавлять что-то еще. Но если я и решусь на подобное – восхитительный баланс между чистой окрыленностью и точным пониманием действительности. Все, что казалось мне спорным в реально-практическом отношении, в «идее университета» словно растворилось. И потом: принятие технологий – боже, как Вы правы. Наконец впервые со всей серьезностью мы говорим о том, чтобы превратить universum в mundus, если Вы позволите снова обратиться к Августину. Найдется ли здесь для этой лекции подходящий издатель – я не знаю. Как раз для Германии она, разумеется, гораздо важнее «Идеи университета», по крайней мере, в настоящий момент. Но важнейшие общие вопросы подробнее изложены и в «Идее университета», и здесь ее вряд ли смогут понять, когда жизнь продолжается в условиях нетронутой политкорректности. Здесь не поймут, почему так важен именно университет, и Вы совершенно правы, это единственное, что осталось от Германии, сегодня он превращается в политический фактор.

Именно по этой причине так страшно, что университеты «потеряли достоинство»⁶ в 1933-м. Я не знаю, как можно восстановить их репутацию. Ведь они стали смешны. Денацификация, как бы важна ни была, – это лишь пустое слово, ведь институции сами по себе – хуже только положение ученых – тоже стали смешны. Важно не то, что профессора не смогли стать героями. Дело в отсутствии чувства юмора, подобострастии, страхе упустить свой шанс. Я часто вспоминаю – надеюсь, выдуманный – анекдот о том, как Регенбоген⁷ перевел на греческий песенку Весселя⁸. Теперь я точно знаю, что многие из них – может быть даже большинство – не были нацистами всерьез. Но и в этом перестаешь быть уверенным, когда, например, слышишь, что об этом говорит Герхард Риттер⁹, историк из Фрайбурга. Он опубликовал статью в Die Gegenwart, которую, к сожалению, перепечатали и здесь.

С нетерпением жду расширенной версии Вашей «Психопатологии». Удивительно, сколь плодотворными оказались для Вас последние годы.

Письмо получилось невообразимо длинным. Хочу лишь быстро добавить, что согласилась на должность в издательстве Schocken. На другую работу я согласилась только в надежде организовать небольшую поездку в Европу. Эта работа, в подходящие моменты, кажется страшно веселой, когда удается найти общий язык с одним крайне властным господином, Бисмарком во плоти.

Надеюсь, это письмо Вы получите не дома. Джо Майер упоминал о поездке в Швейцарию, желаю Вам славно провести время и хорошо отдохнуть. Будьте счастливы, здоровы, с сердечным приветом

Всегда Ваша

Ханна Арендт

P. S. Посылки: в последний момент получила новый адрес. Июньские посылки еще на пути к Ласки. Июль: как обычно, три для Вас и одна для Марианны Вебер. Помимо прочего одна CARE-посылка обычной почтой. В июньской посылке был нормакол, отправлю еще в августе. Дорогая Гертруда Ясперс, если бы письмо не получилось таким длинным, я бы хотела написать пару слов о ситуации в Палестине, чтобы не позволить Вам поддаться унынию из-за моих статей, в которых скрыт особый политический смысл, необходимый в особых политических обстоятельствах. В следующий раз. С сердечным приветом

Х. А.

1. См. п. 36, прим. 8.

2. Х. А. познакомилась с Сартром в Парижской ссылке, неизвестно, идет ли речь в данном случае о личной беседе или о письме.

3. Студенческий союз немецкого народа, основан в 1925 г., упразднен в 1934 г., восстановлен в 1948 г. под названием Фонд поддержки одаренных студентов.

4. Высшая нормальная школа – престижный французский институт гуманитарных наук.

5. См. п. 35, прим. 2.

6. Jaspers K. Vom lebendigen Geist der Universität, p. 26.

7. Отто Регенбоген (1891–1966) – филолог-классик, до 1959 г. ординарный профессор университета Гейдельберга.

8. Хорст Вессель (1907–1930) – студент, член НСДАП, сочиненная им «Песня Хорста Весселя» («Знамена ввысь!..») была выбрана национал-социалистами в качестве альтернативного национального гимна Германии.

9. Герхард Риттер (1888–1967) – историк, с 1925 по 1956 г. ординарный профессор новейшей истории в университете Фрайбурга. Х. А. говорит о тексте Риттера: Arendt H. Der deutsche Professor im Dritten Reich // Die Gegenwart, 24.12.1945, vol. 1, № 1, p. 23–26.

43. Ханна Арендт Карлу Ясперсу17 августа 1946

Дорогой Почтеннейший,

Позвольте мне начать с дел: пришли два экземпляра брошюры о виновности, один экземпляр получил и Филипс, который сразу передал его в Dial Press. По возвращении я сразу отправилась в издательство, где встретилась с Сидни Филипс. При этом выяснилось следующее: издательство весьма заинтересовано в публикации, хотя они и не очень верят в большой успех. Трудность заключается в том, что издание опубликованных в Германии книг попадает под действие закона по борьбе с деловыми отношениями с вражескими государствами и для печати необходимо получить особое разрешение Государственного департамента. Они уже направили письменный запрос, однако пока не получили ответа. До сих пор подобные разрешения не выдавались ни при каких обстоятельствах (из-за бюрократической волокиты, проще отказать, чем разобраться в вопросе). Однако в издательстве в Вашем случае надеются получить разрешение, сославшись на американский лицензионный номер. Гораздо сложнее следующее: вся выручка автоматически переходит в распоряжение управляющего «вражеской собственностью», то есть на счет американского Министерства финансов. По этому поводу я советовалась с одним адвокатом и полагаю, что издательство тоже обратится к своим юридическим консультантам. Я предложила составить договор таким образом, чтобы издательство начало выплачивать гонорар позже, скажем, через год или два. В таком случае останется хотя бы незначительная надежда, что к тому времени все постановления будут упразднены. Вероятно, есть и другая возможность: Вы могли бы передать права. В таком случае предполагаемый получатель должен будет подать заявку на лицензию, чтобы принять дарственную. Вероятно, лицензию смогли бы получить Ваши родственники, что живут здесь. Полагаю, для Вас не столь важно получить гонорар именно в Германии. Не исключено, что нам удастся получить разрешение и для подобного перевода. Если бы Вы могли рассказать, как Вы решили эту проблему в Англии, это очень помогло бы в дальнейших переговорах с Государственным департаментом, которые непременно состоятся, как только мы получим разрешение на печать. Совершенно справедливо, что Ваш английский представитель располагает правами только для Англии – только если Вы в письменной форме не предоставили ему и американские права. В ходе переговоров с Dial Press выяснилось, что они чрезвычайно заинтересованы и в Вашей «Психопатологии». Но к моей досаде, совершенно не заинтересованы в чистой философии. В заключение должна заметить, что лишена коммерческой жилки (и я серьезно приуменьшаю). Но Вам, вероятно, хорошо это известно. Уильям Филипс и Клемент Гринберг, мои близкие друзья, оба связаны с издательством, клянутся всем на свете, что такое крупное издательство не может позволить себе подвести ни Вас, ни меня.

Я не писала так давно, поскольку не переставая размышляла о «Вопросе о виновности» и весьма обстоятельно обсуждала его с Мсье¹. Все нижеследующее следовало бы писать от «нашего» имени – что мне несколько не по вкусу. Итак, «мы» безусловно согласны со всеми основными пунктами и очень благодарны не только за прояснение, но и за скрытое объяснение психологической обстановки, которую так трудно разглядеть издалека. Согласны, но с некоторыми оговорками и дополнениями. Мсье в первую очередь настаивает, что принятие ответственности должно состоять в чем-то большем, чем в принятии поражения и связанных с ним последствий. Он уже давно твердит, что подобное принятие ответственности, которое является залогом последующего существования немецкого народа (не нации), должно быть связано с позитивным политическим заявлением, адресованным жертвам. Разумеется, это не означает, что нужно попытаться исправить то, что невозможно исправить, но, например, обратиться к displaced persons² со словами: «Мы хорошо понимаем, что вы хотите уехать в Палестину, но несмотря на это, вы должны знать, что здесь соблюдаются все ваши права, вы можете полностью рассчитывать на нашу помощь, в будущей немецкой республике мы полностью на законодательном уровне откажемся от антисемитизма в память о том, что произошло с еврейским народом по вине немцев, так что каждый еврей, вне зависимости от места рождения, в любое время, когда ему будет угодно, и лишь на основе его еврейской национальности сможет быть полноправным гражданином этой республики, не переставая при этом быть евреем». Понятно, что подобные заявления в Германии фактически невозможны. Я с ужасом читаю о репарациях, предложенных Штутгартским региональным советом, которые куда менее либеральны, чем соответствующие предложения других европейских государств. Подобное нельзя оправдывать бедностью. Настрой всего документа очевиднее всего явлен в тех частях, что посвящены пособиям для детей, отцы которых погибли в концентрационных лагерях: этот жест элементарной справедливости обосновывается справедливым предположением, что эти дети унаследовали сильный характер и силу воли! Иными словами: нацистское разделение на немецких сверхлюдей и евреев-недолюдей лишило обе стороны человеческих черт. Мы, немцы, сможем вырваться из этих нечеловеческих обстоятельств, когда попытаемся избавить вас от ваших. Важнейшим практическим шагом в этом направлении могло бы быть упразднение всех лагерей. К этому я хотела бы добавить, что для нас, евреев, важнейшим политическим требованием является уничтожение всех концентрационных лагерей (или лагерей для интернированных). Конечно, это вопрос базовой экзистенции. Немецкая декларация доброй воли для нас не бессмысленна по той простой причине, что все происходящее сегодня – миграция из немецких DP-лагерей³ через палестинский Атлит⁴ в концлагеря на Кипре⁵ – возможно лишь потому, что весь мир считает их «гуманными» по сравнению с Аушвицем. Несмотря на все речи и оправдания, лагеря уничтожения привели к тому, что евреев apriori воспринимают как потенциальных обитателей концлагерей.

Лично меня беспокоит следующее: мне кажется сомнительным данное Вами нацистской политике определение – преступление («криминальная вина»⁶). Преступления нацистов, на мой взгляд, выходят за рамки закона и потому так чудовищны. Для этих преступлений не существует адекватного наказания, повесить Геринга необходимо⁷, но это совершенно неадекватная мера. Эта вина, в отличие от любой криминальной вины, выходит за пределы и разламывает любую правовую систему. По этой же причине нацисты в Нюрнберге⁸ так веселятся: они прекрасно это знают. И невиновность жертв так же бесчеловечна, как и вина нацистов. Никто не может быть столь же невинен, как человек перед дверями газовой камеры (подлейший ростовщик был невинен как младенец, потому что ни одно преступление не оправдано таким наказанием). С точки зрения человечности, с точки зрения политики мы просто не в состоянии справиться с виной по ту сторону преступления и невинностью по ту сторону достоинства и добродетели. Эта бездна разверзлась перед нами уже в 1933 году (на самом деле гораздо раньше, с началом империалистической политики), и наконец мы сорвались в ее пучину. Я не знаю, как нам из нее выбраться. Потому что Германия обременена тысячами, десятками тысяч, сотнями тысяч тех, кого невозможно наказать, оставаясь в пределах правовой системы. А мы, евреи, обременены миллионами невинных, благодаря которым каждый из живущих евреев может считать себя воплощенной невинностью. С другой стороны, в том, что Вы называете метафизической виной⁹, скрыт не только «абсолют», не признающий ни одного земного суда, но и солидарность, политическая основа республики (L’affaire d’un seul est l’affaire de tous – как говорил Клемансо¹⁰).

Вы понимаете, что все это заметки на полях. Меня особенно захватило Ваше отношение к Нюрнбергскому процессу. Я была очень рада потому, что всегда полагала, будто особенно в современной Германии подобные вещи никому непонятны.

Я получила два экземпляра 5/6 номера Wandlung, но ни одного предыдущего, кроме самого первого. Это замечательный, очень живой выпуск. Во-первых, Ваши «Тезисы о политической свободе»¹¹. Я хотела бы опубликовать их здесь в виде предисловия к «Вопросу о виновности», чтобы спасти их от забвения на страницах журнала. Поистине выдающийся текст. Очень обрадовал меня и репортаж о 20 июля¹². Я полностью разделяю Ваши взгляды на библейскую религию¹³. Очень полезен оказался и репортаж Пауля Херцога¹⁴ – лучший текст на эту тему из всех, что мне доводилось видеть. Я попробую убедить Дуайта Макдональда опубликовать его. Это всегда непросто, потому что он ни слова не понимает по-немецки.

Но теперь к Вашему письму о «преувеличениях». Это приятнейшее письмо из всех, что Вы мне писали, и оно невероятно меня обрадовало. Конечно, я выставила себя самым глупым крестьянином с самой крупной картошкой – не стоило и вовсе отправлять Вам этот отрывок. Вы совершенно правы. В нынешнем виде публиковать это совершенно точно не стоит. Подобному заявлению нужен обширный контекст. Я могла опубликовать его здесь, потому что, во-первых, он вышел в еврейском журнале, а во-вторых, я написала его сразу после капитуляции Германии, так сказать, в качестве предостережения. Об антисемитизме в другой раз. В современном мире я разделяю два типа антисемитизма: антисемитизм в национальном государстве (он начался в Германии с освободительных войн и закончился делом Дрейфуса¹⁵ во Франции), который возник из-за того, что евреи стали особенно важной для государственного аппарата социальной группой и пользовались его покровительством, что превратило все остальные социальные группы, вступавшие с государственным аппаратом в конфликт, в антисемитские, и антисемитизм империалистской эпохи (начавшейся в 1880-х). Он в сущности интернационален. Что касается двухтысячелетней истории ненависти к евреям, по большей части она основывается на утверждении об избранности еврейского народа. Эту историю – как, в целом, любую еврейскую историю – к сожалению, с небольшими исключениями, полностью переврали, евреи – как историю о вечном преследовании, антисемиты – как историю о дьяволе, так что теперь нам предстоит подробно ее пересмотреть. Переписывать статью, учитывая все это, довольно бессмысленно. Для Wandlung ее следовало бы написать заново, расширить и улучшить. Я займусь этим как только у меня будет чуть больше времени.

Нет нужды объяснять, почему Ваше письмо меня так обрадовало. В интеллектуальном отношении моя жизнь проходит лишь в сопровождении Мсье, мы друг для друга единственные, кто говорит на одном языке. (NB: он не знал, что я отправила Вам статью, и был в ужасе от моей глупости.) Но теперь, когда Вы вступаете со мной в спор со стороны, кажется я вновь обретаю твердую почву под ногами, снова открываю для себя мир.

Надеюсь, Вы получите это письмо еще до поездки в Швейцарию¹⁶. Надеюсь, Вам удастся отдохнуть. Надеюсь, Вы прекрасно проведете время. Сартр неплохо владеет немецким, Камю¹⁷ говорит очень бегло. Жан Валь¹⁸, который писал, что тоже собирается в Женеву, говорит и понимает хуже, чем можно было бы ожидать. Камю, может быть, не так талантлив как Сартр, но куда значительнее, потому что серьезен и честен. Жан Валь – приятный мужчина, но слегка глуповат. Вам наверняка известно, что Вэленс¹⁹ пишет о Вас книгу. В следующей посылке я отправлю мексиканский журнал с эссе²⁰ Вэленса о Вас – на французском.

Я не очень довольна реакцией на мою статью о виновности. Я получаю письма из Германии, люди пишут, что чувствуют себя «понятыми», и никто не обратил внимания на мои предубеждения против «обывателей». К тому же несчастные Hessische Nachrichten заявили, что я «и есть Германия в лучшем смысле». На что я могу ответить только «И чем это закончится теперь понятно мне».

Ваше замечание «Теперь, когда Германия уничтожена, я впервые чувствую себя немцем» потрясло меня до глубины души. Отчасти потому, что год назад мой муж почти дословно сказал то же самое.

Будьте счастливы и здоровы, отдохните, берегите себя и примите сердечный привет от

Вашей

Ханны Арендт

1. Генрих Блюхер.

2. Под перемещенными лицами (displaced persons) сперва понимали подневольных рабочих и других иностранцев, изгнанных с родины, которые к концу Второй мировой войны были обнаружены союзниками на территории Рейха. Позже обозначение использовалось для переселенцев.

3. Сокращение от Displaced Persons, перемещенные лица.

4. Британский военный лагерь, позже преобразованный в лагерь для перемещенных лиц у подножия хребта Кармель в Палестине.

5. Захваченные британцами, незаконно находившиеся на территории евреи были переведены из лагеря Атлит в лагерь на Кипре, также подвластный британским властям.

6. «Вопрос о виновности» был опубликован в 1946 г. сперва Ламбертом Шнайдером (Гейдельберг) и позже в издательстве Artemis (Цюрих): Jaspers K. Die Schuldfrage. Heidelberg, Zurich, 1946.

7. Герман Геринг (1893–1946) – немецкий военный и национал-социалист, незадолго до конца войны был назначен преемником Гитлера, в 1945 г. попал в американский плен, на Нюрнбергском процессе приговорен к смертной казни, избежал наказания, совершив самоубийство.

8. На момент составления письма приговоры Нюрнбергских процессов еще не были вынесены.

9. Jaspers K. Die Schuldfrage. Heidelberg, 1946, p. 11, 48.

10. Жорж Клемансо (1841–1929) – французский политический деятель, премьер-министр Франции с 1906 по 1909 г. и позже с 1917 г.

11. Jaspers K. Thesen über politische Freiheit // Die Wandlung, vol. 1, 1945–1946, p. 460–465.

12. См.: Die Wandlung, vol. 1, 1945–1946, p. 172–175, 527–537.

13. Jaspers K. Von der biblischen Religion // Die Wandlung, vol. 1, 1945–1946, p. 406–413.

14. Пауль Херцог (род. 1902) – немецкий публицист и издатель. Упоминаемая статья: Cholm – Schädelstätte // Die Wandlung, op. cit. p. 431–448.

15. Альфред Дрейфус (1859–1935) – французский офицер еврейского происхождения, приговорен к пожизненной ссылке из-за предположительной государственной измены, что положило начало так называемому «Делу Дрейфуса» (1894–1906), приведшему к серьезной борьбе за его оправдание, см. п. 277, прим. 9.

16. В сентябре 1946 г. Я. отправился на «Интернациональную встречу» в Женеву.

17. Х. А. познакомилась с Альбером Камю во время парижской эмиграции.

18. Жан Валь (1888–1974) – французский философ, с 1927 г. профессор Сорбонны. Валь, автор множества работ о Я., был одним из первых популяризаторов работы Я. и немецкой экзистенциалистской философии во Франции.

19. Альфонс де Вэленс (1911–1981) – бельгийский философ, профессор Лувенского университета.

20. De Waelhens A. Un véritable existentialisme: la philosophie de Karl Jaspers // Orbe, Mexiko, vol. 2, 1946. p. 11–25.

44. Карл Ясперс Ханне АрендтЦюрих, 18 сентября 1946

Дорогая и уважаемая Ханна Арендт!

В наших сердцах Вы всегда с нами, наш ориентир в этом беспорядочном мире – но это звучит фальшиво, поскольку само Ваше существование приносит столько радости. Я особенно остро почувствовал это в Женеве, где на европейском съезде прочитал лекцию и принял участие в дискуссии¹. Словно во сне, я снова оказался связан с интеллектуальным миром. Для нас это было счастливое время, для меня и жены, ее брата Эрнста Майера² и Пауля Готтшалька³, все они приехали, чтобы снова повидаться с нами. Но интеллектуальные достоинства мероприятия, к сожалению, были довольно сомнительны, в сущности формальны. На меня сильное впечатление произвели молодые люди из французского движения Сопротивления: сдержанные, образованные, серьезные, осведомленные. Им можно верить. Однако мне передали, что они – не правило, а исключение. Все просто: человечность, за которую можно отдать жизнь, и самостоятельность. Из Англии приехал Стивен Спендер⁴, юнец вроде Гундольфа, но настроен реалистичнее и, естественно, не признает никаких учителей и никаких догматов⁵. Мне кажется, мне удалось наладить с ним осторожные отношения. Тема: европейский дух. И некоторые превратили его в своего рода европейский национализм. Но все, кто был рассудителен, рассуждали о мире. Бернано⁶ прочитал обвинительную литанию, словно Абрахам а Санта-Клара⁷. Ж. Бенда⁸ проявил свой несокрушимый рационализм, рассудительный и наивный потомок XIX века. Мне аплодировали и устроили овацию, но я сомневаюсь, что меня поняли. Несмотря на это, я чувствовал себя отброшенным на полвека назад, в мир, который удивительным образом осведомлен и рассуждает о последних военных катастрофах. Мы с женой не смогли не поддаться искушению насладиться красотой Женевы и ее окрестностей, окинуть Монблан взглядом из XVIII века, большой каскад в гавани, великолепные парки и богатые дома. Дворец наций – огромный и вымерший. Был и Жан Валь, я встретился с ним впервые, но говорил он немного. Любезный и доброжелательный человек. Я говорил только по-немецки. Одна газета подтвердила, что благодаря мне немецкий снова стал чем-то естественным. Но хватит об этом. Вы и представить не можете, как важен для нас был этот выход в мир спустя десять лет. Я неблагодарен, когда недоволен⁹.

Вы теперь работаете в редакции Schoken. Вы, конечно, напишете об этом? И о том, как Вы справляетесь с диктатором.

Несколько практических вещей:

Я передал Вам права на перевод, однако это вовсе не значит, что я ожидаю перевод от Вас, но лишь то, что право им распоряжаться должно принадлежать Вам. Причина: я надеюсь на нерегулярный доход, благодаря которому Вы могли бы оплачивать дорогостоящие посылки – я сам не имею права заключать никаких договоров, а если и мог бы, все средства были бы направлены на выплату репараций. Поэтому гонорар получите Вы, как нынешняя обладательница прав на перевод.

Ваша статья об экзистенциальной философии в Partisan Review¹⁰, немецкий вариант которой Вы любезно мне подарили, я хотел бы опубликовать в Wandlung. Вся редакция и издатель были против: слишком трудно для нашей аудитории! (Прошу Вас, это между нами.) Однако замечательный издатель Л. Шнайдер¹¹ хотел опубликовать Вашу работу в виде отдельной брошюры, предназначенной для круга заинтересованных в философии немцев. Он хотел написать Вам по этому поводу. Мы говорили об этом несколько месяцев назад. Больше я ничего не слышал и не беру инициативу в свои руки, но хотел поставить Вас в известность. Ваша выдающаяся работа об империализме выйдет в следующем номере¹². Штернбергер справедливо огорчен нарушением транспортного сообщения с Вами в Америке. Ваши статьи, которые и он, и мы по-прежнему надеемся получить, до нас уже не дойдут. Вы, вероятно, не получили длинное письмо о Вашей второй работе об иудаизме, которое читается с таким же трудом, что и это?¹³ Я отправил его также несколько месяцев назад.

Я все время вынужден просить прощения не только за дурной почерк. Физически я совершенно измучен. Сердце ослабло, и из-за него ухудшилось общее состояние, так что в основном я лежу. Но когда выпадает возможность прочитать лекцию, на один час «фасад» оказывается так хорош, что многие считают меня полным сил.

В воскресенье, 22 сентября, мы надеемся на автомобиле вернуться в Гейдельберг. Я хочу продолжать цикл лекций о Германии¹⁴. Весной я, к сожалению, был весьма подавлен недостаточным доверием масс и летом ограничился исключительно философскими лекциями о вечном¹⁵. Но и это меня не удовлетворило. Необходимо продолжать пытаться. Философия должна стать практической и конкретной, не забывая при этом о своем происхождении. Но теперь мои умственные возможности ограничены, а знания недостаточны. Я убеждаю себя: делать все возможное по-прежнему лучше, чем не делать ничего. Массы должны быть мне безразличны. Кроме того, все существенное совершается одиночками или в небольших группах. Хаос растет.

Когда я вижу перед собой недружелюбные лица, становится труднее говорить. Необходимое условие – минимум выжидательного доверия. До 1937 года я никогда не сталкивался с такой ничтожной долей расположенности аудитории, как сейчас. На публике меня оставляют в покое. Но из-под полы меня оскорбляют: коммунисты – зачинателем национал-социализма, все остальные – изменником родины. Когда меня это коснулось, мне удавалось сдерживать пламя благодаря своей мягкости и силе убеждения. Например, когда я получил длинное «открытое письмо» от редактора одной ежедневной газеты, которое он хотел опубликовать сразу же одновременно с моим ответом. Но отказался, как только получил ответ, «в интересах дела, касающегося нас обоих». Вы бы удивились, увидев подобную переписку. Атмосфера сикофантизма¹⁶. Если кто-то обнаружит Ваше слабое место – Вы пропали. Все это неизбежная часть современного мира, в котором, несмотря ни на что, все же может расцвести живая мысль. Я верю в положительные возможности, когда веду семинарские занятия¹⁷. Недавно мы слышали замечательный реферат об «идее» у Платона и Гегеля, весьма абстрактный, после прошла дискуссия, столь возбужденная и яркая, что казалось, речь идет о самых насущных вопросах. Эти немногочисленные чудесные молодые люди совершенно не интересуются политикой, относятся к ней с пренебрежением и недоверием, но, судя по беседам, на удивление точно в ней разбираются.

С теплом думаю о Вас и передаю сердечный привет от жены

Ваш Карл Ясперс

1. Доклад Я. «О европейском духе», прочитанный на Международном съезде в сентябре 1945 г. Вместе с докладами остальных участников и дискуссионными репликами опубликован в: Jaspers K. Vom europäischen Geist // L’esprit européen. Textes in-extenso des conferénces et Des entretiens organisés par les Rencontres Internationales de Genève 1946, Neuchâtel, 1947, p. 291–323.

2. Эрнст Майер (1883–1952) – врач и философ, брат Гертруды Я. Принимал активное участие в работе над «Философией» Я. и в собственных работах сильнее других поддерживал и разрабатывал идеи Я. Об отношении Я. К Майеру см.: Jaspers K. Philosophische Autobiographie. Erweiterte Neuausgabe. München 1977, p. 47–53, а также: Jaspers K. Lebenslauf Ernst Mayers // Ärztliche Mitteilungen, 1952, vol. 37, № 24, p. 543–544.

3. Пауль Готтшальк (1880–1970) – антиквар, двоюродный брат Гертруды Я., на протяжении многих лет был близким другом семьи Я. О нем см.: Gottschalk P. Memoiren eines Antiquars, Sonderdruck aus dem Börsenblatt für Den Deutschen Buchhandel, Frankfurt M. o. J.

4. Стивен Спендер (1909–1995) – английский поэт. Доклад см.: L’esprit européen, p. 215–233.

5. Намек на близкие отношение Гундольфа с кругом Георге.

6. Жорж Бернанос (1888–1948) – французский писатель. Доклад см.: L’esprit européen, p. 263–290.

7. Абрахам а Санта-Клара (1644–1709) – один из самых выдающихся проповедников послереформационного периода.

8. Жульен Бенда (1867–1956) – французский философ и писатель. Доклад см.: L’esprit européen, p. 9–36.

9. Примечательно, что в письме Я. не упоминает о Георге Лукаче. Я. принимал участие в обсуждении доклада Лукача, а последний, в свою очередь, высказывался о докладе Я. Столкновения между философами были восприняты как одно из самых примечательных событий всего конгресса. Я. с женой также присутствовал на торжественном приеме, устроенном в честь Лукача Венгерской библиотекой в Женеве.

10. См. п. 36, прим. 8.

11. Ламберт Шнайдер (1900–1970) – издатель, в то время руководитель издательства Schocken (1931–1938) и университетского издательства Carl Winter (Гейдельберг). После войны снова открыл собственное издательство в Гейдельберге (Lambert Schneider).

12. См. п. 41, прим. 1.

13. Возможно, речь идет не о п. 41 (которое также посвящено иудаизму), так как Х. А. упоминает п. 43 в п. 41. Очевидно, письмо, о котором идет речь, утеряно, если Я. не подводит память.

14. Во время зимнего семестра 1946–1947 гг. Я. читал курс лекций на тему «Немецкое настоящее и философия».

15. Во время летнего семестра 1946 г. Я. читал курс лекций «Об истине».

16. Сикофант – клеветник-обвинитель в древних Афинах.

17. Во время летнего семестра 1946 г. и во время следующего за ним зимнего Я. вел семинар о проблемах исторической философии.

45. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 5 октября 1946

Дорогая Гертруда Ясперс,

Надеюсь, у Вас все хорошо и Вы вернулись в добром здравии. Я встретила здесь Вашу племянницу¹, от которой узнала, что путешествие удалось. Помимо этого, журнал Time² написал о конференции и процитировал Ясперса. Удалось ли с кем-нибудь пообщаться? Я видела, что там присутствовал Бернанос. Это важный человек – не великий поэт, но выдающийся публицист. Вы знакомы с «Большими кладбищами под луной»³? Об испанском фашизме. Честно говоря, самый выдающийся текст на эту тему. Он часто пустословит, но обладает бесподобным и искренним темпераментом. Настоящий оратор. Значительно и «Письмо к англичанам»⁴, написанное во время войны. Выдающееся политическое чутье без меткого ума. Но только если у Вас будет время и настроение ознакомиться с хорошей книгой, а чтение по-французски Вас не утомляет.

Сегодня я пишу лишь для того, чтобы окончательно прояснить наши расчеты в посылках. Я предполагаю, что три посылки, получение которых Вы подтвердили в своем августовском письме⁵, на самом деле были июльскими. В августе я отправила четыре посылки (одну с лекарством, название которого не могу вспомнить); в сентябре три посылки и вчера также три посылки за октябрь. Кроме того, я заказала две посылки CARE, которые тоже должны прийти. В июле я передала через Вас одну посылку для Марианны Вебер, а в сентябре отправила еще одну посылку с мукой ей напрямую. Мне кажется, теперь она получает посылки и от других отправителей, если это не так – напишите мне.

Сейчас я просмотрела Ваше письмо еще раз. При всем желании, теперь не могу вспомнить, что я назвала «самоубийственным». Надеюсь, это было не так важно и не вызвало недовольства.

К сожалению, от Dial Press по прежнему ничего не слышно, так как до сих пор не получен ответ от Государственного департамента. Между тем журналы уже начали бояться публиковать что-то без официального решения – нелепо. Когда же наши отношения «наладятся»? Это все сильнее действует на нервы, поскольку окончательно потеряло смысл.

Я так и не получила Wandlung. Конечно, я снова преувеличиваю: я получила первый номер и номера 5/6. Восьмой номер сейчас у Джо Майера, он мне его одолжит. Пока не читала опубликованный фрагмент книги. Но смогу заняться этим на днях.

Ваша племянница прелестна. Она раскрыла мне секрет приготовления омара. Видите, когда я не получаю информацию напрямую, приходится добывать ее окольными путями.

Работа в издательстве приносит много хлопот, но и много радости. Прямо сейчас я работаю гораздо меньше, чем прошлой зимой, и наслаждаюсь праздностью.

Надеюсь, отдых в Швейцарии удался. Для Вас – наверняка; хорошо представляю, что это значит – пару недель не беспокоиться о еде. Как прекрасно, что у Вашего брата все получилось. И как, как же выглядел тогда мир?

Сердечный привет вам обоим

Ваша

Ханна Арендт

1. Додо Зингер-Майер, дочь брата Гертруды Я., Артура Майера.

2. Time, 23 september 1946, vol. XLVIII, № 13, p. 28. О заседании см.: п. 43, прим. 16 и п. 44, прим. 1.

3. Bernanos G. Les grands cimetieres sous la lune. Paris, 1938; Бернанос Ж. Большие кладбища под луной // Бернанос Ж. Сохранять достоинство. М.: Прогресс, 1988.

4. Bernanos G. Lettre aus Anglais. Rio de Janeiro, Algier, 1943.

5. Гертруда Я. Х. А. 15 августа 1946 г.

46. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 19 и 23 октября 1946

19 октября 1946

Дорогая и уважаемая Ханна Арендт!

Мне о стольком нужно было Вам написать. Я мечтаю часами, днями напролет беседовать с Вами. Вы не представляете, как меня вдохновляют Ваши письма, Ваши статьи. Все мы так одиноки, произносим монологи, завоевываем «успех», но все тонет, словно камни, брошенные в болото. От Вашего имени со мной наконец-то говорит некто, чья серьезность не вызывает у меня сомнений, я чувствую, что на душе у Вас то же, что и у меня. Только Вы, кажется, куда храбрее.

И все же сперва я хочу разобраться с практическими делами, прежде чем говорить дальше. Как раз пришло Ваше письмо для моей жены от пятого октября. Четыре августовские посылки также пришли, сентябрьские, вероятно, придут вскоре (августовские мы получили в конце сентября). Ни одной из CARE-посылок пока нет. Но, судя по тому, что пишут в газетах, с ними не будет никаких проблем. Необходимо терпение. Жена Вам напишет. Благодарю Вас. Мы получаем посылки от нескольких отправителей, но только Ваши приходят регулярно и столь объемны, что мы живем словно в раю и чувствуем себя гораздо лучше, чем год назад.

В середине сентября я отправил Вам письмо из Женевы¹. Передачу прав на перевод, смысл которой я в нем изложил (я вовсе не имел в виду, что Вы должны заняться переводом, разумеется, это невозможно), я подтверждаю на приложенной странице.

23 октября 1946

В это время приехала моя сестра из Ольденбурга, впервые за три с половиной года. Теперь я продолжу. Сейчас снова начались лекции, сегодня продолжительные приемные часы. Но даже если и не выйдет ничего путного, я все равно хотел бы Вам написать. Я рад за всех нас, поскольку Ламберт Шнайдер хочет издать все Ваши сочинения – как опубликованные, так и не вышедшие в Wandlung – в одной книге². Это будет сборник эссе, который заявит о себе среди пока еще скудной, хоть и почти уже массовой немецкой продукции. Вышла моя «Психопатология»³ – 750 страниц – права на перевод принадлежат издателю (Springer) и наполовину мне. Если вопрос снова станет актуален, придется, к сожалению, считаться и с моим издателем. Прежде всего нужно понять, имею ли я право и каким способом отправить Вам экземпляр. Книга стилистически не проработана, я словно вернулся в годы своей юности и пишу с беззаботностью и непосредственностью медика – но и с той же докучливостью. Сегодня приехал Хупс⁴ (местный англист, который Вам наверняка известен) и рассказал мне об одном американском профессоре, который хотел бы перевести мою «Идею университета». Он был здесь, пока мы были в Швейцарии. Через Хупса я рекомендовал ему Вас. Вам решать, будет ли это полезно. Предварительное условие – передача Вам прав на перевод и Ваше согласие их принять. Хупс напишет профессору, что Вы обладаете всеми полномочиями. Его имя: декан д-р Эрл Джеймс МакГрат, 108 Шеффер Холл, Университет штата Айова, Айова-Сити, Айова. Конечно, Вам нужно дождаться, пока он напишет сам. Мне такие истории всегда кажутся неясными и ни к чему не обязывающими. Я снова передал Штернбергеру, что Вы не получили большую часть номеров Wandlung. Все отправления вернулись. Нужно попробовать еще раз.

Ваши критические замечания на меня очень повлияли, в особенности Ваше требование положительного политического обращения к жертвам⁵. Но из-за того, что я полностью с Вами согласен, я испытываю лишь еще большее беспокойство. Поскольку чувствую его неосуществимость в современной Германии и потому безнадежность положения немцев, если подобное заявление не сможет получить всеобщего одобрения. Время для подобного заявления еще не упущено. Ваша идея живет во мне, я не забыл о ней.

Я меньше поддерживаю два других Ваших критических замечания о «Вопросе вины»: я не могу назвать совершенное нацистами «преступлением». Ваша формулировка не по мне, так как вина, которая превосходит любую криминальную виновность, неизбежно приобретает «великий» – сатанински великий – масштаб, который, на мой взгляд, так же далек от нацистов, как и речи о «демонизме» Гитлера и ему подобных. Мне кажется, необходимо – ведь все так и было – принять вещи во всей их банальности⁶, во всей скучной ничтожности – бактерии вызывают эпидемии, уничтожающие целые народы, но остаются всего лишь бактериями. Я с ужасом наблюдаю за любым зарождающимся мифом или легендой, а любая неопределенность и есть такое зарождение. В Германии пока еще не столь распространена рассудительность. Геринг избежал виселицы – многие видят в этом нечто грандиозное, в то время как на самом деле это лишь некомпетентность тюремных служащих. Ваша точка зрения прекрасна – особенно противопоставление ложной, нечеловеческой невиновности жертв, – но ее надо было выразить иначе (как именно, этого я пока не знаю). У Вас она изложена так, словно Вы уже вступили на путь поэзии. А какой-нибудь Шекспир никогда бы не смог выразить эту тему подобающим образом – не прибегнув к неправдоподобию эстетического происхождения, – а потому и не имел на это права. В этом вопросе нет ни идеи, ни сути. Он исчерпывается психологией и социологией, психопатологией и юриспруденцией.

Далее «солидарность». То, что Вы имеете в виду не имеет никакого отношения к теме метафизической вины. Требование политической солидарности оправдано лишь при содействии значительной части населения. Ее было в достатке в фашистской Италии. В Германии ее нет и не обязательно ее требовать. Она возникает лишь из общего уровня совместной жизни.

Ваши критические замечания о моей «Идее университета»⁷ показались мне совершенно справедливыми.

Ваши суждения о Хайдеггере⁸, к сожалению, я полностью разделяю. Мои прежние наблюдения⁹ относились лишь к точности изложения фактического положения дел.

Совсем забыл: вопрос о переводе моего «Вопроса о виновности» в Англии пока не решен. Так как я уже долгое время не получал никаких новостей, ожидаю возникновения трудностей, похожих на Ваши. Возможно, меня навестит Голланц¹⁰, в издательстве которого должна быть опубликована работа. Тогда я узнаю что-то наверняка. До сих пор я говорил лишь с господином Шимански, посредником. Я напишу Вам, как только что-то узнаю. Английские права на перевод («Вопроса о виновности») я передал своему шурину, Густаву Майеру¹¹.

Когда я думаю, что Вы вынуждены расшифровывать мой неразборчивый почерк и злитесь от нетерпения, отправляю письма крайне неохотно.

Позвольте передать привет Вашему мужу. Я благодарен ему, поскольку он участвовал в критике.

И Вы, значит, тоже – как и Гейне, по Вашему мнению¹², – еврейка и немка? На мой взгляд, это неизбежно, но Вы все еще этого хотите? Или откажетесь и от этого, как моя жена?

Я ничего не написал о Швейцарии. Для нас это было невероятно важно: снова увидеться с родными – воплощение мечты – увидеть мир – разговаривать и отвечать. Многие там владеют немецким. Со мной была переводчица¹³, которая непрерывно переводила все, что я говорил, на прекрасный французский. Я имел «успех», был единственным немцем, после доклада мне почти устроили овацию, и все же я был чужим. Мы тоже нигде не чувствуем себя как дома.

Всего наилучшего

Ваш Карл Ясперс

(Приложенная страница)

Гейдельберг, 25 октября 1946

Уважаемая, дорогая Ханна Арендт!

Вам, как моей ученице, двадцать лет назад получившей под моим руководством степень кандидата наук в Гейдельберге и остающейся моим верным другом на протяжении всех этих лет, я нижеследующим передаю права на перевод всех моих сочинений, правами на перевод которых я располагаю, на английский язык в Америке. Настоящим моральным и материальным символом я надеюсь выразить свою благодарность. Эта дарственная действительна на протяжении всей Вашей жизни.

Всего наилучшего, всегда Ваш

Карл Ясперс

1. Речь идет о п. 44 из Цюриха.

2. Arendt H. Sechs Essays. Heidelberg, 1948.

3. Jaspers K. Allgemeine Psychopathologie. 4 Aufl., Berlin, Heidelberg, 1946.

4. Йоханнес Хупс (1865–1949) – немецкий англист, с 1901 г. профессор университета Гейдельберга.

5. См. п. 43.

6. Этот пассаж мог повлиять на выбор подзаголовка книги Х. А. об Эйхмане: «Репортаж о банальности зла».

7. См. п. 42.

8. См. п. 42.

9. См. п. 40.

10. Виктор Голланц (1893–1967) – английский издатель и писатель.

11. Густав Майер (1871–1967) – историк немецкого рабочего движения, брат Гертруды Я.

12. См.: Арендт Х. Скрытая традиция // Арендт Х. Скрытая традиция. М.: Текст, 2008, с. 66 и далее.

13. Переводчицей была Жанна Эрш.

47. Ханна Арендт Карлу Ясперсу11 ноября 1946¹

Дорогой и почтенный

Тон Вашего письма из Цюриха показался мне гораздо бодрее, но потом Вы снова заболели². (Позвольте мне побеспокоиться. Я и так занимаюсь этим на протяжении многих лет, без Вашего разрешения; честно говоря, с тех самых пор, как Вы рассказали мне о своей болезни³, – уже и не вспомню, сколько лет назад.) Меня беспокоит и то, что Вы написали о курсе лекций, и – совсем в другом смысле – Ваши положительные отзывы о семинаре. Враждебность масс – об этом снова и снова пишут во всех письмах из Германии. И, честно говоря, я не верю, что враждебное отношение к разуму объясняется голодом или нуждой⁴. В Ваших отрадных семинаристах меня пугает, что они – как и мы в печальных воспоминаниях – не интересуются политикой⁵. Это равнодушие – часть общей картины, ложное благородство, за которым скрывается, пусть и непростая, черствость. Я хочу задать лишь один вопрос – вопрос, который я давно держу в себе, – а именно: не лучше ли Вам переехать в Швейцарию? Ласки однажды писал о приглашении. Меня тоже мучит примитивный страх.

Меня очень обрадовало то, что Вы написали о французах из Сопротивления. Да, я знаю, среди них есть достойные люди, конечно, они – ничтожное меньшинство, но они есть, и они – и это имеет решающее значение – по-прежнему готовы сражаться и рисковать жизнью. К сожалению, мы привыкли к тому, что рисковать жизнью готовы лишь наши враги, и не только из героизма, но потому, что определенный современный человеческий тип готов охотно подвергать себя риску быть убитым, только если сам получит возможность стать убийцей. Нетрудно быть «героем», если ненавидишь жизнь.

Я не знакома со Стивеном Спендером и совсем мало его читала. Теперь хочу наверстать упущенное. Выдающееся красноречие Бернаноса нам тоже не поможет, у него большой талант к обвинениям. Бенда мне не нравится, я не верю в его «наивность». Я читала его статью о Вас в Weltwoche⁶, сопровожденную прекрасной фотографией, но мне больше нравится та, которую прислала Ваша жена. В Time⁷ был опубликован небольшой репортаж о конференции, из которого явно следовало, что Вы были ее эпицентром. Это одновременно немного странно (из-за публикации в Time) и замечательно.

Dial Press получили извещение от Государственного департамента, из которого следует, что в течение нескольких недель запрет на немецкие книги будет аннулирован. Они попросили меня, чтобы Вы и издатель «Вопроса о виновности» передали им, то есть мне, права, то есть согласие. У меня есть лишь отрывок Вашего письма, а им для всех ведомств и составления всех актов необходим отдельный документ. Кроме того, Вам наверняка уже написали из Commentary с просьбой о Женевской речи. Это новый еврейский журнал, очень живой и весьма популярный, в котором работает, в том числе, и Джон Дьюи. Здесь все не так, как в Европе. (Пожалуйста, не беспокойтесь об оплате посылок. Сейчас мы довольно хорошо обеспечены.) Пожалуйста, напишите, когда Вам понадобятся книги.

Schocken пока веселится. С пожилым господином⁸ я пока справляюсь, у него удивительное чувство юмора, и пока он ни разу на меня не покушался. Он умен и испытывает страстное, тягостное уважение к достижениям ума и образованным людям. Как известно, верблюду проще пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Божие, поэтому многое зависит от того, сможет ли он превратиться в верблюда. Вполне возможно.

Если говорить серьезно, дело обстоит таким образом, что я все равно не занимаюсь еврейской политикой, и придерживаюсь мнения, что в рамках официального мира организаций и сионистского движения уже ничего не поделать, по крайней мере, в настоящее время, и мне ничего не остается, кроме как довольствоваться мелкими культурно-политическими возможностями – к которым, конечно, относится еврейское издательство вроде Schocken. К тому же мне очень приятны почти все мои коллеги, в первую очередь американцы, которых пригласили по моей рекомендации. В двух словах, это не рутинная работа, не писательский труд (который становится чрезвычайно неприятным, если приходится зарабатывать им деньги) и приносит радость.

Не думайте, будто я отказалась от своих планов навестить Вас. Я только не знаю, как это устроить. И не думайте, будто я тоскую по родине, Гейдельбергу или какому-то другому городу. (Тоска по дому скорее касается Парижа.) И никакой ностальгии по моей юности. Я действительно не хочу ничего, кроме как приехать к Вам и навестить Вас. И хочу этого с 1933-го, с тех пор ничего не изменилось. Не прав ли был Ницше, сказав «Блажен тот, кто не спит в своем дому»⁹? В любом случае мне очень комфортно с Мсье, как с мобильной родиной (хотя он ни в коем случае ее не заменяет).

Жаль, что Сартр не был в Женеве, но еще большее сожаление вызывает то, что Вам не довелось познакомиться с Камю. Он как раз из тех молодых людей из Сопротивления, о которых Вы писали. Он предельно честен и обладает выдающейся политической интуицией. Сейчас во всех европейских странах неожиданно появляется новый тип человека, просто европеец, лишенный любого «европейского национализма». Я знакома с таким итальянцем. К этому типу относится и Камю. Они повсюду чувствуют себя как дома. Им не обязательно в совершенстве владеть языком. Сартр, в отличие от них, все-таки типичный француз, слишком литературный, в некоторой степени слишком одаренный, слишком честолюбивый. Мне это в новинку, я не встречала таких людей до войны. Такое чувство, будто общий опыт фашизма, если его действительно извлекли, в одно мгновение воплотил идеалистическую программу, прежде оторванную от реальности. Старые «добрые европейцы» пока относятся к этим людям слишком напряженно.

С нетерпением жду Вашей Женевской речи, о которой из Парижа мне сообщила Ваша жена. Немногочисленные цитаты, что попадаются тут и там, очень меня обрадовали и заинтриговали.

Будьте здоровы, берегите себя и примите наилучшие пожелания от

Вашей

Ханны

1. Добавлено рукой Я.: получено 29 нояб., авиапочта.

2. Относится к письму от Гертруды Я. от 28 октября 1946 г.

3. С юных лет Я. Страдал от бронхиктазии, вторичной сердечной недостаточности и хронических кровотечений. См. «История болезни» в: Jaspers K. Schicksal und Wille. Autobiographische Schriften. München, 1967, p. 109–142.

4. У Х. А. «объясняются».

5. См. конец п. 44.

6. Wir spüren noch, worauf es ankommt, aber wir haben es nicht mehr. Notes on the Rencontres de l´esprit européen // Die Weltwoche, 20.09.1946.

7. См. п. 45, прим. 2.

8. Салман Шокен (1877–1959) – ученый и издатель. В 1931 г. основал в Берлине издательство Schocken, которое в 1933 г. было переведено в Палестину, с 1945-го снова открыто в Нью-Йорке под названием Schocken Books Inc.

9. Стихотворение Ницше Vereinsamt, первая строфа завершается словами Wohl dem, Der jetzt noch – Heimat hat!, последняя: Weh dem, der keine Heimat hat!

48. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 17 ноября 1946

Дорогая и уважаемая Ханна Арендт!

Приложенное письмо¹ адресовано в Отдел информационного контроля². Я передам Вам копию. Из Берлина пришел соответствующий запрос. Я надеюсь, что двойная дарственная не принесет вреда.

Пишу второпях. Но обязан Вас поблагодарить. И я, и жена физически чувствуем себя прекрасно. Я снова вешу 150 фунтов, жена – 101, мы оба выглядим хорошо накормленными и чувствуем себя соответствующе.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш Карл Ясперс

Марианна Вебер теперь тоже прекрасно обеспечена. Это полезно для собственного счастья, когда не страдают другие.

С отоплением этой зимой тоже все в порядке.

Если Вы приедете, Вы увидите умиротворенных, порядком обеспеченных людей в старых, хорошо Вам знакомых комнатах. Преподавательская деятельность идет полным ходом.

1. В переписке не сохранилось.

2. Information Control Division – служба по контролю за корреспонденцией под управлением военного правительства. Эта служба до основания Федеральной Республики занималась выдачей разрешений на публикации.

49. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 30 ноября 1946

Дорогая и уважаемая Ханна!

Снова прилагаю к письму заявление¹, которое, надеюсь, в этот раз подойдет. Первое я отправил Вам уже несколько недель назад², но оно относилось ко всем моим сочинениям, правом на перевод которых я располагаю. Я также отправил Вам свое письмо в ОИК³, копию которого я также прилагаю снова⁴.

Ответ из Commentary⁵ я, к сожалению, вынужден отправить в De la Baconnière, в Невшатель⁶, поскольку правами на перевод Женевской речи располагает издательство, а не я, и, к сожалению, оно и получит всю выручку. Здесь я был вынужден уступить Женевскому комитету. Я сам имею право лишь на однократную публикацию на немецком языке. Она вскоре состоится в издательстве Piper⁷. В целом в докладе нет ничего особенного, я лишь надеюсь, что он уместен. Ваши письма мне и моей жене искренне нас порадовали. Душой и сердцем мы с Вами. Но сегодня я хочу лишь поспешить с запросом. Я подробно отвечу Вам на рождественских каникулах. Очень много дел.

Как прекрасно, что Вы довольны работой в Schocken и пользуетесь уважением, которого заслуживаете. Я с радостью думаю об этом.

Мое здоровье в порядке, более того: американское питание значительно улучшило мое физическое состояние в сравнении с прошлым годом.

Правом на перевод «Психопатологии» я располагаю лишь наполовину.

С сердечной благодарностью, Ваш

Карл Ясперс

1. К письму была приложена следующая записка:

«Гейдельберг, 30 ноября 1946

Дорогая и уважаемая Ханна Арендт!

В связи с переводом моей книги «Вопрос о виновности» для американских читателей, я заявляю:

Что в соответствии с договоренностями с издательством Lambert Schneider, право на перевод принадлежит мне.

Это право я, расписавшийся ниже, передаю в Ваше полное распоряжение.

С сердечным приветом

Карл Ясперс».

2. См. страницу, приложенную к п. 46.

3. У Я.: CID – аббревиатура Criminal Investigation Division (Отдел криминальных расследований), однако здесь, очевидно, речь идет о ICD, Information Control Division (Отдел информационного контроля).

4. В переписке не сохранилась.

5. Commentary пытался получить права на перевод доклада «О европейском духе».

6. Издательство De la Baconnière выпустило материалы женевского конгресса.

7. Jaspers K. Vom europäischen Geist. München, 1947.

50. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 17 декабря 1946

Дорогой Почтеннейший

Это письмо – не письмо, но улаживание «дел». Все пришло: «Психопатология», дарственная на права для меня и дарственная на права по «Вопросу о виновности» для Dial Press. Последние письма я сразу отправила в Dial Press, но пока не получила ответа: они продолжают разбираться с американскими ведомствами. «Психопатология» – выдающаяся книга, воодушевляющая в своей аналитической рассудительности. Я передала ее в Dial Press, не успев подробно с ней ознакомиться, чтобы не терять время, и сказала им, что вместе с «Психологией мировоззрений»¹ эта книга излагает уникальную «Психологию», в которой содержится все, что может быть сказано на эту тему. Пока не получила ответа, но уже нашла других заинтересованных издателей. Герман Брох был очень оскорблен, что не смог сразу ее одолжить, и предложил Princeton University Press, если Dial откажет. (Я должна была сперва предложить ее Dial, чувствовала себя обязанной.) Другая возможность: Houghton Mifflin в Бостоне, одно из старейших издательств в стране, с которым я как раз заключила договор на книгу об империализме.

Я получила женевское письмо². Надеюсь, и Вы получили мой ответ.

Очень рада за Ламберта Шнайдера. Но у меня есть одна просьба, надеюсь, она не покажется Вам embarrassing: Вы и без лишних слов знаете, что книга принадлежит Вам, и среди всех моих сочинений нет ни одного, которое было бы написано без мысли о Вас. Я хотела бы заявить об этом публично, желательно в предисловии, которое могло бы быть адресованным Вам письмом. Если это не то, чего Вы хотите, то в форме простого посвящения. Если Вы не хотите и этого – поверьте, Вы можете совершенно спокойно мне об этом сообщить, – то все останется лишь между нами. Но мне кажется, предисловие я должна написать в любом случае. Собираюсь заняться этим в конце этого или в начале следующего месяца. Но снова возникла глупая трудность, по большому счету это незаконно: самостоятельная печать статей легальна, поскольку речь в любом случае идет о перепечатке. Дело с оригинальными текстами обстоит иначе – мне сказали, что у меня есть право передавать все, что я хочу. Но имеет ли такую возможность издатель? Но, пожалуйста, не беспокойтесь, Штернбергер все уладит. Я бы не стала об этом писать, если бы это напрямую не касалось Вас из-за посвящения.

Профессор МакГрат из Айовы: мне не писал, у него здесь хорошая репутация, возможно, я все-таки ему напишу, чтобы выяснить, где он хочет опубликовать «Идею университета».

То, что Вы пишете о положительном политическом обращении, меня не удивило. Я не хотела никого критиковать. Мсье пытался предпринять нечто подобное в эмиграции сразу после капитуляции, но ему не удалось собрать необходимые нееврейские подписи. Единственным немцем, который на сто процентов был готов принять в этом участие, был прежний друг Тротта, Хассо фон Зеебах, который в этом месяце возвращается в Германию и, возможно, когда-нибудь появится и в Гейдельберге. Он был университетским товарищем Адама фон Тротта³ и был с ним очень дружен, даже накануне и во время войны, когда его политические взгляды были весьма далеки от взглядов фон Тротта. Ваши слова, опровергающие мои замечания о поступках нацистов, находящихся «по ту сторону преступления и невиновности», отчасти меня убедили, то есть я полностью осознаю, что мои идеи в том виде, в котором они изложены сейчас, действительно находятся в опасной близости к идее «сатанинского величия», которую я, как и Вы, полностью отвергаю. Неужели нет разницы между человеком, задумавшим убийство своей старой тетушки, и теми, кто без очевидно рассчитанной выгоды (депортации весьма неблагоприятно сказались на ведении войны) возводит фабрики по производству трупов. Достоверно одно: необходимо бороться с любыми зарождающимися мифами ужаса, и до тех пор, пока я не избавлюсь от подобных выражений, мне не удастся понять и сам процесс. Возможно, за всем этим стоит лишь то, что индивиды не убивают индивидов из человеческих соображений, но предпринимают попытку уничтожить само представление о человеке.

Ваш почерк: читаю бегло! Пишу, поскольку Вы упоминаете об этом в каждом письме.

Прошу прощения за это письмо. Я очень устала и понимаю, что отложу его на несколько дней, если не закончу прямо сейчас. А этого я не хочу.

Мне о многом хочется написать, а еще больше рассказать. Но пора заканчивать. В январе все наладится, по крайней мере, я каждый день убеждаю себя в этом. Хотя бы закончится преподавательская деятельность⁴, которая все же приносила мне немало удовольствия. Дела с издательством в некоторой степени улажены, так что можно снова заняться рутиной.

От всего сердца

Ваша Ханна

Только что увидела Ваш вопрос, еврейка я или немка. Честно говоря, лично для меня это не имеет никакого значения. Решение, предложенное Гейне, к сожалению, уже не работает. Это решение властелина грез. Но, несмотря ни на что, все-таки это уже не так важно. Я хочу сказать: в вопросах политики я всегда буду говорить от имени евреев, пока обстоятельства вынуждают меня заявлять о своей национальности. Мне проще, чем Вашей жене, ведь я дальше от всех особых обстоятельств и никогда не чувствовала себя «словно немка», спонтанно или по настоянию. Все, что осталось, – язык, важность которого осознаешь лишь когда скорее неволей, чем добровольно вынужден говорить и писать на других языках. Разве этого не достаточно?

1. Jaspers K. Psychologie der Weltanschauungen. Belin, 1919.

2. См. п. 46, прим. 2.

3. Адам фон Тротт цу Зольц (1909–1944), немецкий дипломат, по обвинению от 20 июля был приговорен к смерти и казнен.

4. См. п. 31, прим. 10.

51. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 28 декабря 1946

Дорогая и почтенная!

Органы управления американской военной администрации (отдел расследований и обеспечения правопорядка) обращает мое внимание на то, что в соответствии с законом № 53 я не имею права передавать за рубеж права на перевод своих сочинений без соответствующего разрешения. Поэтому я, к своему сожалению, вынужден отозвать переданную Вам дарственную на права на перевод моих сочинений о вопросах виновности.

Практически мне вряд ли удастся чего-то добиться. Я с трудом могу заполнить выданный мне формуляр, так как перечисленные в нем вопросы совершенно не касаются моей темы. И я слышал, что ответа на подобный запрос придется ждать, вероятно, полгода и скорее всего он будет отрицательным.

Остается только одно: Вы или издательство Dial Press должны подать заявку на получение разрешения на печать переводов моих сочинений. Если от меня требуется какое-то решение или ответ, я соглашусь со всем. Так как право на перевод принадлежит исключительно мне, а не издательству, я могу распоряжаться им по своей воле, если могу. Но кто-то с той стороны должен взять инициативу в свои руки, чтобы все получилось. К сожалению, я ничего не могу поделать.

Напишу вскоре. Как раз начались рождественские каникулы.

С наилучшими пожеланиями

Карл Ясперс

52. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 8 января 1947

Дорогая и уважаемая Ханна!

Вы вряд ли можете представить, как обрадовало меня Ваше желание посвятить мне предисловие Вашей книги! В этом причудливом мире, в котором так часто мы чувствуем себя лишь куклами – как в положительном, так и в отрицательном смысле, – которых по мере необходимости вытаскивают или бросают в ящик, в мире, в котором мы никогда не присутствуем лично, любое общественное мнение неизбежно – и не из тщеславия – со временем воспринимается с растущим безразличием, в этом мире тем ценнее одобрительный оклик немногих, чье мнение по-прежнему важно, тем дороже дружба единственных, чье признание поддерживает уверенность в себе. И поскольку мы живем в тесном социальном кругу, в котором есть предполагаемые, неизвестные друзья, публичное выражение привязанности так благотворно, когда человек находит то, чего жаждет сам. Поэтому я так рад Вашему намерению и от всего сердца благодарю Вас. Не знаю, о чем Вы хотите написать, но совершенно уверен, что меня удовлетворит каждая фраза.

Вынужден отправить в приложении письмо¹ делового характера. Я, ничего не подозревая, очевидно преступил закон и на ближайшее время вынужден отозвать дарственную. Надеюсь, Вам удастся добиться права ее оформить. Интеллектуальное сообщение наверняка вскоре возобновиться. Для меня, конечно, важнее всего перевод как таковой.

«Немецким» – на деле остается лишь язык, в этом я с Вами соглашусь, но это очень много, и если в грядущие столетия в мире еще будут говорить или писать по-немецки – это будет великим достижением. Конечно, все уже не так. Все определяется тем, победит ли наконец принцип свободы или вместо мирового порядка в форме диктатуры воцарится мировая империя. Как несущественны сегодня стали «нации» и все же их крики в авангарде открытой и видимой политики.

В этом семестре я продолжаю читать о Германии – полагаю, в последний раз. В следующем семестре² хочу заняться античной философией (в Китае, Индии и Греции), весьма заносчивая идея, учитывая мою зависимость от переводов в азиатских странах. Я хотел бы продемонстрировать в преподавании то, что во времена нацизма приносило мне пользу, как воспоминания об общечеловеческом фундаменте в целом. Китай для меня – если позволите столь утрированное и безрассудное выражение – почти вторая родина.

У нас все хорошо. Но здесь это почти противоестественно. С наступлением морозов выяснилось, что у нас почти нет запасов угля. Реки замерзают, локомотивы выходят из строя и все реже поддаются ремонту, новые не производятся. Промышленность внезапно рушится из-за нехватки угля. Последние три дня работа остановилась и у Ламберта Шнайдера. Двенадцатый выпуск³ готов наполовину, в одночасье все замерло. Кажется, морозы могут затянуться. При этом у нас остались последние прошлогодние запасы угля – поскольку мы экономили еще во времена Гитлера и кутались в одеяла. Сейчас в комнате +11 C˚, на улице –6˚. Те, у кого ничего нет, подвержены серьезной опасности – и их множество.

Наши вопросы и устремления утопают в нищете большинства. Мои прежние рассуждения становятся бессмысленны, не сами по себе, но по отношению к фактическим обстоятельствам. Когда речь идет о простейших вещах, спрашивать следует только о них. Вряд ли найдет поддержку тот, кто скажет: положение побежденных могло быть гораздо плачевнее. Ему ответят: изменилась форма – ход событий приведет к гибели половины населения, а выжившие смогут влачить жалкое существование, питаясь продуктами земледелия. Общий путь станет очевиден в марте, когда, во время переговоров в Москве⁴, выяснится, чего хотят и чего не хотят русские. Голланц произвел на некоторых невероятное впечатление⁵. Его восемь требований⁶ просты, разумны и человечны. Но подобные поступки быстро забываются на фоне того, что в действительности происходит в английском секторе. В общем и целом: это не самое страшное, предстоящие заботы возрастают и из-за сиюминутной нужды все забывают, что через пару недель холода спадут.

Это не то письмо, которое я хотел бы Вам написать. Оно не удалось. Надеюсь, в другой раз.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш Карл Ясперс

Прошу Вас, передайте привет Мсье. В Ваших письмах я ощущаю его присутствие, но пока не решаюсь к нему обратиться.

1. Приложение не сохранилось.

2. Название лекционного курса летнего семестра 1947 г.: «История философии древности».

3. Речь идет о двенадцатом выпуске Wandlung.

4. В марте–апреле состоялась московская конференция Министерства иностранных дел, на ней должно было быть принято решение о едином немецком правительстве, согласия достичь не удалось.

5. В январе 1947 г. опубликована ставшая широко известной книга Виктора Голланца: Gollancz V. In Darkest Germany. London, 1947. Не удалось установить, говорит ли Я. об этой книге или докладе, прочитанном Голланцем в Германии.

6. Вероятно, речь идет о: Gollancz V. In Darkest Germany. London, 1947, p. 118.

53. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 марта 1947

Дорогой Почтеннейший

Сперва «дела»: прилагаю декабрьское письмо военного управления, адресованное Dial Press¹, в соответствии с которым все уже в полном порядке. Перевод «Вопроса о виновности» почти готов, мне передадут рукопись на сверку на следующей неделе. Поскольку с 4 марта Закон о торговле с враждебными странами² будет отменен, на следующей неделе я непременно свяжусь с Сидни Филипс, Dial Press, и узнаю, что можно предпринять, чтобы решить вопрос о гонораре.

Тем временем здесь в магазинах появился «Вопрос о виновности», из Швейцарии, издательство Artemis, а журнал Notre Dame Lawyer уже опубликовал один фрагмент в февральском номере.

Позавчера я получила письмо от Германа Вейля³ из Института перспективных исследований Принстона с вопросом, свободны ли права на перевод «Идеи университета» и «Вопроса о виновности». Я рассказала ему о Dial Press и о профессоре из Айовы, МакГрате (или что-то похожее), от которого я так и не получила ответа. В Принстонском университете очень хорошее издательство, и было бы прекрасно, если бы профессору Вейлю удалось опубликовать «Идею университета» в одном томе с «Живущим духом» и Женевской речью. Я, безусловно, его к этому подтолкнула и надеюсь, Вы согласитесь. Он хочет, чтобы переводом занялась его жена⁴, надеюсь, у нее получится. Трудно найти по-настоящему хорошего переводчика, а немцы, живущие здесь годами или даже десятилетиями, уверены – в большинстве случаев совершенно безосновательно, – что хорошо владеют языком. Есть несколько исключений, но совсем немного.

На самом деле я хотела подробно написать Вам о Женевской речи, которую я, к сожалению, пока не успела подробно изучить и которая, кажется, нравится мне гораздо больше всех Ваших политических высказываний, начиная с 1945 года. Особенно меня обрадовали Ваши слова о традиции и выходе за пределы европейских границ. Прекрасно, что Вы будете читать лекции о Китае и Индии, я об этом почти ничего не знаю, и на протяжении многих лет они казались мне совсем чужими, но Вы совершенно правы, и я рада, что Вы этим занимаетесь. В любом случае китайцы мне очень нравятся, среди них у меня было много знакомых в Париже, они очень на нас похожи. Теперь снова о традиции и Вашей отстраненности от нее: самое главное, что несколько человек осознали, что традиция как таковая уже никому не поможет, ни при каких условиях, а то цитирование, которым в совершенстве овладел, например, Гофмансталь и которое нам предлагают в большинстве немецких журналов, постепенно начинает производить впечатление волшебного заклинания действительности, способного возродить прошлое. Я отправила Вам «Смерть Вергилия» Броха, если у Вас будет на нее время. Он, будучи поэтом, описал «стук у ворот», возможно, Вам о чем-то это говорит. Он называет это «еще нет и все-таки уже».

Прикладываю к письму посвящение⁵ Вам, оригинал уже у Штернбергера. Пожалуйста, исправьте все, что захотите. Видите ли, с тех пор как Вы вдохновили меня двадцать лет назад, в первый и последний раз в жизни я была «тщеславна», то есть стремилась из тщеславия не «разочаровать» Вас. И теперь Вы позволили мне посвятить Вам книгу, в разгар мирового пожара осуществить свои юношеские мечты, что стало возможно лишь потому, что изменился их смысл, и все это вместе явило чудо.

Мсье передает сердечный привет, я не умею описывать, а он еще хуже умеет писать.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас за радушный прием Хассо Зеебаха. Он совершенно потрясен.

Всегда Ваша

Ханна

1. Приложение не сохранилось.

2. В соответствии с решением военного правительства по поводу отношений с вражеским государством, ограничившим интеллектуальные связи немецких литераторов, помимо прочего прибыль от переводов, выпущенных в США, должна была быть передана в американскую казну.

3. Герман Вейль (1885–1955) – немецкий математик и философ, с 1933 г. преподавал в Принстонском институте перспективных исследований.

4. Анна Вейль, урожд. Дик.

5. Речь идет о черновике «Посвящения», предуведомлявшего книгу Х. А. «Скрытая традиция» (Гейдельберг, 1948). В значительной степени черновик полностью совпадает с финальным вариантом, последние полторы страницы черновика, однако, были значительно переработаны и серьезно расширены.

54. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 19 марта 1947

Дорогая, дорогая Ханна!

Я только получил так тронувшее меня «посвящение» и Ваше письмо. Штернбергер получил рукопись раньше, но сразу передал ее в типографию, поэтому я читаю ее только теперь. Насколько я вижу, между Вами и мной установилось исключительно определенное единство мнений. Я немного смущен, но наплевав на любые приличия, я имею право радоваться тому, что меня открыто поддерживает такой человек, как Вы, а этого не может себе позволить ни один университет и ни одно государство. Ваши слова соответствуют идее, определяющей мою жизнь, даже если я сильно отстаю от нее в действительности. Но какое оправдание и для моей службы в том, что моя идея заметна и не забыта Вами спустя десятилетия! Хотя мне известно, что главную роль здесь сыграл Ваш проницательный интеллектуальный взгляд, перед которым все, что в действительности имеет весьма скромные формы, предстает в увеличенном виде, охваченном Вашей любящей фантазией.

Если бы мы могли взяться за него вместе, вероятно, я бы попросил Вас стилистически изменить и привести в порядок Ваше «посвящение» в нескольких местах – разумеется, не касаясь смысла. Оно слегка запутано и иной немецкий читатель его не поймет или поймет совсем не то, что Вы имели в виду.

Из-за слов «без подозрений», мне кажется, ассоциативный переход стилистически ведет к вопросу: «Кого… убил?»¹. Поэтому оно хоть и важно по содержанию, но производит поверхностное и потому, вероятно, непреднамеренно вызывающее впечатление в своей форме. Ведь фраза, в которой заключена совершенная, символическая истина, ближе к действительности, чем подобный ответ на вопрос: абсолютное большинство, 99,9 %, не совершали этих убийств даже в мыслях. Однако значительная часть оставшихся 0,1 % по-прежнему среди нас, поэтому при встрече с незнакомцем все же возникает этот немой вопрос. Почти всегда он несправедлив, но однажды, как я убедился на собственном опыте, он оказывается оправдан. И этого достаточно. Но я отвлекся: некоторых читателей этот текст оттолкнет, словно против них совершилась несправедливость, поскольку они не поймут его символический смысл и поскольку они лично считают подобное подозрение возмутительным, при этом забывая, что они – немцы, жившие во власти режима.

«Территория фактов» – «не принимать их за нечто необходимое и нерушимое»² – превосходно! И снова я беспокоюсь о нашем обычном читателе, как раз потому, что он не привык к недостаточной простоте. В Ваших текстах все переплетено – для меня ясно и однозначно.

Кто почувствует, что Вы «оправдываетесь» за свои публикации перед лицом общественности! Ведь это никому не вредит. Я лишь слегка расстроен потому, что действительность нашей современной аудитории для меня предельно ясна, и я представляю себе возможный эффект Вашего «посвящения». Надеюсь! И прежде всего, у Вашей книги большое будущее и она не ограничивается аудиторией 1947 года.

Прекрасно: Нои³, да, так и есть! Возможность сказать это воодушевляет. Мир во всем стремится к противоположностям. Нои – «индивидуалисты», «аристократы», «реакционеры», «асоциальные элементы», когда как, в этом Восток и Запад солидарны с нацистами. И тем это точнее, так мы и живем – и эти убеждения все же таят в себе будущее.

Встреча с Хассо фон Зеебахом стала для нас настоящим событием. Не еврей – и столько страданий. Выдающийся – и все же с расстроенными нервами. Не стану скрывать, что волнуюсь за него. Мы ничего о нем не слышали после его поездки в Гессен и Гамбург. Когда я откровенно заговорил с ним о нашей действительности, он тут же ответил: «Я словно попал в ловушку», – что не помешало ему сохранять достоинство и отважно глядеть в будущее и оценивать свои возможности. Конечно, мы самым подробным образом расспросили его о Вас. Результат был скудный. Но я представляю Вас и Мсье, Ваш «дом», Вашу воодушевленность, Ваше легкомыслие, я слушал с гордостью, как Вы устроили свою жизнь в США, и о том, как, несмотря на первоначальные финансовые трудности, обеспечиваете себя сами, не получая капиталистической поддержки, благодаря собственному постоянному доходу – разного объема; слушал о Вашей матери, которую Вы спасли (невозможно представить, что бы было, если бы это не удалось!), о Вашей открытости многообразию интеллектуального мира – не осознавая этого полностью. Он не может рассказывать, распространяться. Каждый вопрос тут же обрывался самым общим, туманным ответом. Его жизнь тоже окутана неизвестностью. Не остается ничего другого: Вы обязаны приехать лично!

К сожалению, я не распоряжаюсь правом на перевод Женевской речи. Каждый раз необходимо получать разрешение у издательства De la Baconnière в Невшателе. Мой растраченный в Швейцарии щедрый гонорар за участие во «Встрече» был выплачен в соответствии с одинаковым для всех выступающих издательским договором. Как немец, я не мог и подумать о том, чтобы выдвигать особые требования. Теперь я зол на себя и надеюсь, что издательство передаст права безвозмездно или сопроводит его более формальным гонораром. Я все равно ничего от них не получу, что было бы мне безразлично, поскольку я зарабатываю самостоятельно тем способом, который мне по душе, и почти вся сумма уходит на оплату налогов (по высочайшей, достигнутой мной ставке уже 95 %).

И вот письмо завершается крупными заботами.

Мы вздохнули с облегчением: пришла весна. Мы уже не кутаемся в одеяла, становимся легки на подъем и радуемся солнцу в прекрасном, как и прежде, очаровательном Гейдельберге, который я по-прежнему люблю, словно только что приехал сюда совсем юным. Три шага от дома – и окружающий пейзаж поднимает настроение.

Сегодня, когда я заканчиваю письмо, пришла фантастическая посылка – моя жена о ней напишет. Я боюсь, мы живем лучше Вас! Уже почти год никакого голода, мы изнежены и сыты.

Книга «Немецкое самосознание»⁴ еще требует серьезной работы – каждое предложение должно быть продумано, прочувствовано до мелочей. Если в этом вообще есть смысл, она должна пробудить и воодушевить немцев. Если я воспользуюсь Вашим предложением (по закону: каждый еврей в Германии может ходатайствовать о получении немецкого гражданства, оставаясь при этом евреем)⁵… не упоминая Вас в качестве источника: это плагиат? Если обосную его самостоятельно, получит ли оно Ваше одобрение?

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. В черновике «Посвящения» был пассаж, впоследствии переработанный Х. А.: «Тогда я плохо понимала, сколь тяжела может оказаться встреча с людьми без подозрений, и когда-то наступит время, когда все идеи, продиктованные чистым разумом и светлой, просветляющей внимательностью, будут казаться дерзким и гнусным оптимизмом. Что может быт логичнее и естественнее для нас, чем подкараулить любого немца и наброситься на него с вопросом: «Кого из нас ты убил?».

2. Речь идет о пассаже, сохранившемся в черновике и финальном варианте посвящения: «Ни одна из нижеследующих статей, как я надеюсь, не написана без понимания фактов нашего времени и еврейской судьбы в двадцатом столетии. И ни в одной, как я надеюсь и верю, я не шла на поводу у фактов, ни в одной не признавала мир, построенный на этих фактах, неизбежным и нерушимым» (Арендт Х. Посвящение Карлу Ясперсу // Арендт Х. Скрытая традиция. М.: Текст, 2008, с. 8).

3. Речь идет о фразе в «Посвящении», которая в опубликованном варианте была несколько изменена: «Для необходимого взаимопонимания между этими одиночками, которых хватает сегодня во всех народах и всех нациях, важно, чтобы они научились не цепляться судорожно за свое национальное прошлое – прошлое, которое ведь ничего не объясняет (ибо Освенцим не объяснишь ни немецкой, ни еврейской историей); чтобы они не забывали, что они лишь случайно уцелели после Потопа, который в той или иной форме может снова обрушиться на нас в любой день, и потому подобны Ною в его ковчеге; чтобы они в конце концов не поддавались искушению отчаяния или презрения к человеку, а были благодарны за то, что на свете все-таки сравнительно много Ноев, которые плывут по водам мира, пытаясь подвести свои ковчеги поближе друг к другу» (Арендт Х. Посвящение Карлу Ясперсу, с. 12).

4. См. п. 41, прим. 9.

5. См. п. 43.

55. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс23–25 марта 1947

23 марта 1947

Дорогие друзья,

Пишу второпях и поэтому обращаюсь к вам обоим. Прилагаю к письму подписанный мной договор с издательством¹, заключение которого стало наконец возможно, поскольку постановления по поводу «торговли с вражеским государством» наконец отменены. Кроме того, из Англии я получила приложенный запрос² от Secker & Warburg, на который из Dial Press ответили, что с радостью пришлют опубликованный перевод, как только он будет готов и напечатан. Было бы замечательно, если бы перевод, предназначенный для англоговорящих стран, был унифицирован.

Пересылаю Вам также и письмо от профессора Вейля³ из Принстона и его доклад о немецком типе университета. Мне кажется, он прав и было бы лучше опубликовать «Идею университета» с этим текстом в качестве предисловия. По поводу самого доклада: его нужно немного переписать, чтобы не так бросалась в глаза его докладность (это нетрудно и не так важно), но, на мой взгляд, стоило бы немного изменить его таким образом, чтобы смягчить эту слишком одностороннюю похвалу немецкому типу университета и взору открылась превосходная форма изложения. В первую очередь это касается последних страниц (после с. 22). Кроме того, может появиться легкое ощущение пронемецкой и антиамериканской пропаганды, которой непременно нужно избежать, если мы хотим, чтобы работа выглядела правильной и конструктивной и стала разумной частью незавершенной здесь дискуссии об университетах. Я напишу об этом Вейлю и настою на том, что это мое личное мнение, и что я отправила Вам текст доклада и последнее слово, безусловно, должно остаться за Вами⁴.

Теперь у меня есть к Вам одна большая просьба: моя знакомая и коллега Хелена Вирусовски попросила меня обратиться к Вам за советом. Она носится с мыслью о возвращении в Германию, если у нее будет возможность получить место в университете. Ее специальность – медиевистика, она получила докторскую степень в Бонне и приблизительно в 1932 году хотела получить право на профессорскую должность, но поскольку она еврейка, ничего не получилось – факультет отказался предоставлять такое право евреям. Много лет она работала там библиотекарем. Ее положение в Америке весьма ненадежно: ей так и не удалось найти постоянную работу, преподает в Бруклинском колледже, но все еще лишь в качестве заменяющего преподавателя, уже немолода (мне кажется, около 50) и потому весьма обеспокоена. К тому же она недостаточно гибка, чтобы выбрать другую профессию. Она уехала из Германии в 1933-м и сперва поселилась в Испании. Крещеная еврейка, племянница юриста Эрнста Ландсберга⁵ из Бонна и кузина Пауля Ландсберга⁶, который наверняка Вам знаком. Это приятная и порядочная женщина, не гений, но обладает достойными, основательными знаниями. Конечно, она боится Германии, в значительной степени из-за антисемитизма. И я должна добавить: душевно она совсем беззащитна, очень ранима, не совсем стабильна. Ее трудности здесь непросто описать. Она типичная немка, знает слегка слишком много, или, вероятно, демонстрирует это слишком по-немецки. Она слишком честна и в известной степени слишком провинциальна, чтобы устроить свою жизнь. Ей не досталось локтей, поэтому она так мила. От Вас ей нужен лишь самый общий совет, ничего подробного и особенного. Как Вы оцениваете обстоятельства для подобного возвращения.

Дорогой Почтеннейший, не читайте дальше. Теперь время для отчета о посылках. Ваше⁷ письмо от 23-го мне передал Хассо⁸. Из всех сентябрьских посылок, по моим подсчетам, потерялась лишь одна. Из декабрьских потерялась, кажется, одна, получение другой, с лекарствами, Вы подтвердили. Швейцарские посылки придут к Вам напрямую, поэтому их, вероятно, легко будет опознать. Я могла бы потребовать одну из декабрьских посылок, но для этого должна знать наверняка, что Лефебр⁹ прав. Возможно, страховое общество подготовит анкету. Последние полгода без нее заявлять требования нельзя. В марте я отправила, как уже писала, две посылки, обычным способом и еще одну через Данию, чтобы проверить, дойдет ли она быстрее, как обещает реклама.

25 марта 1947

Спешка не помогла, меня прервали, и теперь я снова попытаюсь закончить это беспорядочное письмо. Я рада, что Хассо немного рассказал. Я должна наверстать упущенное и рассказать о матери, но это непросто, так как Вы, мне кажется, не знаете о многих обстоятельствах. Я – единственный ребенок, выросшая без отца (когда мне было шесть, мой отец¹⁰ умер после тяжелой болезни, был парализован. Моей матери и мне повезло, что мы остались здоровы. Моя мать очень его любила и не хотела отдавать его в лечебницу). Позже она снова вышла замуж, мой отчим¹¹ привел в семью двоих дочерей от предыдущего брака. Одна¹², с которой я дружила, покончила с собой за пару лет до прихода Гитлера, вторая¹³ живет в Англии, мы не общаемся. Мой отчим, слава богу, спокойно умер в Кенигсберге во время войны. После ноябрьских погромов¹⁴ я отвезла мать во Францию и по счастливой случайности смогла получить для нее американскую визу. Тяжело пересаживать пожилых людей, которые уже не ведут самостоятельную духовную жизнь, и я бы не сделала этого, если бы не чувствовала себя обязанной. Во Франции было проще, поскольку она прекрасно говорит по-французски – в юности она три года училась в Париже – и потому, что там у нее много друзей. Я боюсь, здесь она по-настоящему одинока: у нас совсем мало времени, мы видимся лишь за общим ужином. Но она бодра и здорова и весьма сильна физически (несмотря на тяжелую травму: пару лет назад она сломала шейку бедра, но здесь – одно из американских чудес – ее полностью вылечили), ведет домашнее хозяйство и всего несколько месяцев назад ушла с текстильной фабрики (где работала не потому, что была вынуждена, но потому, что хотела заниматься этим во что бы то ни стало, а все ее знакомые ее возраста тоже работают), прямо сейчас она чувствует себя безработной и не совсем понимает, почему это кажется мне забавным. Я многим ей обязана, прежде всего воспитанием, свободным от предрассудков, но с множеством возможностей. Может ли это считаться предварительным ответом на Ваши любезные вопросы?

Мы уже с нетерпением ждем «Логику». Что это за книжка, над которой идет работа сейчас? Как радостно видеть, как много и продуктивно Вы работаете, несмотря на напряжение.

Еще раз просматриваю Ваше письмо: новость о 5000 возвращенцах из Палестины¹⁵ была поддельной: Еврейское агентство¹⁶ полагает, их было всего 50. Они легко превратятся в 500.

Всего хорошего, с сердечным приветом

Ваша

Ханна

1. Договор с Dial Press о переводе «Вопроса о виновности».

2. Письмо лондонского издательского дома Secker and Warburg от 6 марта 1947 г. с вопросом о возможной публикации «Вопроса о виновности» в Англии.

3. Письмо от Г. Вейля Х. А. от 19 марта 1947 г. о различных трудах Я.

4. Текст не был приложен к письму (см. п. 56). Также в последствии не был включен в англоязычное издание.

5. Эрнст Ландсберг (1860–1927) – историк немецкого права, с 1899 г. – профессор Боннского университета.

6. Пауль Людвиг Ландсберг (1901–1944) – немецкий философ.

7. Письмо от Гертруды Я. Х. А. от 23 февраля 1947 г. Нижеследующее адресовано Гертруде Я.

8. Хассо фон Зеебах.

9. Людвиг Б. Лефебр в то время находился на службе в американских оккупационных войсках, позже работал психотерапевтом в Сан-Франциско.

10. Пауль Арендт (1873–1913) – инженер.

11. Мартин Беервальд (1869–1913) – коммерсант.

12. Клара Беервальд (1900–1931) – фармацевт.

13. Ева Беервальд (1902–1988) – ортодонт.

14. См. п. 34, прим. 9.

15. Приписка от Гертруды Я. Х. А. в письме от 23 февраля 1947 г.

16. Основанная в 1929 г. общественная организация, официально представлявшая евреев, защищавших экономические, социальные и другие сферы интересов еврейского населения перед палестинским правительством.

56. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 19 апреля 1947

Дорогая и уважаемая Ханна!

Снова вечер – довольно бессмысленное время несмотря на «каникулы», устроенные университетским руководством, – и снова я пишу Вам очень уставшим, если вовсе смогу что-то написать. Поэтому прошу простить меня, если письмо выйдет тусклым и деловым.

В первую очередь благодарю за известия о «Вопросе о виновности» и профессоре Вейле. Я счастлив. Но мне следует отправить Вам копию письма, в котором мне запрещают передавать права на перевод. Дела, имевшие место до получения письма, уже завершены, но новые соглашения я заключать не могу, пока у меня не будет лицензии, которую я фактически не могу получить, что стало вновь очевидно после очередной консультации в Рейхсбанке, который я посетил несколько дней назад. Доклад Вейля я пока не получил. Ваше решение по этому поводу кажется мне изначально верным. Об этом нет смысла писать далее.

Книга Броха – «Смерть Вергилия» – пришла несколько дней назад. Благодарю Вас! Моя жена уже читает – я пока не добрался.

Сразу по многим причинам я принял приглашение прочитать лекции в Базеле в последние две недели семестра¹ – для них мне, разумеется, придется подготовить что-то новое. Я размышляю над темой «философской веры», или она кажется невозможной сама по себе?

Теперь о госпоже Вирусовски: как прекрасно было бы, если бы она приехала! Мой коллега, историк Средневековья, профессор Эрнст² (его лекция³ опубликована вместе с моим «живущим духом университета»), стоило мне назвать ее имя, сразу очень заинтересовался, хотя и не знаком с ней лично, но читал некоторые ее работы, о которых тут же мне рассказал. Я прикладываю его письмо госпоже Вирусовски. Наша идея состоит в следующем: если госпожа Вирусовски решится приехать в Германию, в Гейдельберг, она непременно должна нам об этом написать. Тогда мы подготовим заявление для учебной части, но невозможно сказать наверняка, будет ли оно одобрено. Только когда администрация даст свое согласие, в поездке будет смысл, поскольку госпожа Вирусовски в этом случае точно будет иметь твердую почву под ногами. Теперь надо оговориться: это не должностная ставка – администрация может отказать, но до сих пор никогда этого не делала – но мы не знаем, что произойдет, если после валютной реформы прекратятся нынешние спекуляции и все начнут беспощадно экономить. В Германии нет никакой стабильности.

Но госпоже Вирусовски нужен мой совет. Я не решусь его дать. Я могу лишь рассказать, как обстоят дела. О ситуации в мире и будущем Германии Вам известно гораздо лучше, чем нам: между двух держав, гласис⁴ двух сторон, свалка, на которую выбрасывают людей, не нужных в другом месте. Взгляд отсюда: Гейдельберг прекрасен, каждый день, проведенный в лучах этого весеннего солнца, на этих улицах, среди гор соблазняет обещанием прекрасного мира, восхитительной жизни. Но повсюду страшная толкотня. Два человека в комнате – это норма. Супружеская пара получает одну комнату. Студент не имеет права жить в одиночестве, только по двое (у одиноких рабочих и служащих, у так называемых трудящихся все иначе). Недостаток продовольствия невероятен. Без посылок жить невозможно (только голод, немощь и нетрудоспособность). Общение с ведомствами – «заносчивость властей» – крайне изнурительно, так что многие просто сдаются (мы с женой живем так хорошо потому, что у нас уже были квартира и имущество, а также благодаря моему «состоянию здоровья, положению в научном мире и в связи с политическим преследованием моей жены» мы пользуемся некоторыми привилегиями в рабочей сфере). Никому не известно, как ситуация будет складываться в дальнейшем.

На вопрос об антисемитизме я, удивительным образом, не могу ответить с полной уверенностью. Я сам, разумеется, никогда не слышу ничего антисемитского. Но говорят, что среди населения часто встречается привычный антисемитизм – бездумный, невежественный. Я никогда не считал «народ» антисемитским. Не состоялось ни одного спонтанного погрома, о которых так мечтали и безуспешно провоцировали нацисты. Но если Вы чувствительны, то в словах – не в поступках – слышится нечто абсурдное. И общее настроение, которые Вы выразили в вопросе «кого из нас ты убил?», для людей вроде моей жены неискоренимо, несмотря на то что она дружелюбна и приветлива с каждым встреченным ею немцем, стоит ей обменяться с ним парой слов.

Немецких евреев почти не осталось, кроме тех, что состоят в «смешанных браках». Но много евреев из Восточной Европы, таких разных, в целом не способствующих положительному отношению к евреям – поскольку они иногда аморальны (что понятно, после всех этих лет), почти всегда отчуждены – хотя время от времени и среди них можно встретить удивительно искренних, человечных евреев, что случается, однако, нечасто.

Если бы госпожа Вирусовски могла сохранить возможность вернуться в Америку, я без промедления посоветовал бы ей сперва остаться здесь на год и осмотреться. В нынешних – непредсказуемых – обстоятельствах такое решение рискованно. Возможно, по прибытию возникнет, по выражению Х. ф. Зеебаха, ощущение «западни». Единственное положительное обстоятельство заключается в том, что есть молодежь, пусть и в меньшинстве, которая нуждается в образовании, несокрушимая, благодарная, устремленная к жизни ума. Тот, кто страстно мечтает преподавать, может узнать много нового.

Что касается университета, то в Германии все направлено против него: партии, правительства, профсоюзы, городские советы и т. д. – ресентимент, направленный против высших учебных заведений. Но пока мы справляемся. У нас в Гейдельберге есть книги. В университете множество студентов – более 4000. Аудиторий хватает, хоть они и тесны. Новое здание ректората все еще занято американской армией. Для солдат: «Информация и образование», кроме того есть и аудитории для детей американцев, которых на автобусах привозят сюда из самых отдаленных регионов.

Но я могу продолжать еще очень долго. Госпожа Вирусовски, если ей угодно, может обо всем спросить.

Если она остановит свой выбор на Гейдельберге и сообщит об этом, мы подадим заявку. После этого она должна дождаться решения в Америке. Я надеюсь, положительного, поскольку в подобных случаях правительство готово помочь из политических соображений.

Пожалуйста, передайте привет профессору Вейлю, меня невероятно обрадовали его добрые слова о моей «Идее университета».

Сердечный привет и вечная благодарность!

Ваш Карл Ясперс

1. Я. получил приглашение прочитать курс лекций в Базеле еще в 1946 г. В то время он отказал, поскольку уже принял приглашение к участию в Международном съезде в Женеве. Независимый научный фонд и философско-исторический факультет Базельского университета отправили повторное приглашение в 1947 г. На этот раз Я. согласился. Курс лекций был прочитан в июле 1947 г.

2. Фритц Эрнст (1905–1963) – историк. С 1937 г. профессор новой и новейшей истории в Гейдельберге. После войны Эрнст играл важнейшую роль в восстановлении Гейдельбергского университета. Поэтому поддерживал тесный контакт с Я.

3. Ernst F. Vom Studieren – Jaspers K., Ernst F: Vom lebendigen Geist der Universität und vom Studieren, Heidelberg, 1946, p. 41–62.

4. Насыпная стена, которая должна защищать от нападения, здесь, очевидно, в значении «свободный сектор обстрела».

57. Ханна Арендт Карлу Ясперсу3–4 мая 1947

3 мая 1947

Дорогой Почтеннейший,

Прилагаю к письму исправленные страницы «Посвящения»¹. Надеюсь, наш дорогой Ламберт Шнайдер будет терпелив. Вы были совершенно правы, и я постфактум, но только постфактум, была удивлена и раздосадована, что мы здесь не уловили и не заметили этот провокационный тон. Конечно, как раз потому, что это и есть апология, я больше (слишком много) думала об окружающих меня здесь людях и, так или иначе, писала, находясь под этим давлением. Глупо отрицать, что это все же «оправдание», и я расстроена, что оно расстраивает Вас. Ведь я не могу этого изменить: ничего не объяснить было бы, на мой взгляд, высокомерно, а каждое объяснение таит в себе зерно оправдания. Тогда мне показалось уместнее, понятнее и точнее написать «оправдание». Помимо этого, я искренне верю (скажите, если я заблуждаюсь), что не только для моих еврейских друзей, но и для Германии оправдание необходимо. До сих пор, насколько мне известно, евреи в Германии могут публиковаться только если они покорно соглашаются быть немцами-антифашистами. То есть делают вид, будто с 1932 года ничего не изменилось. С другой стороны, в Германии, насколько я могу судить, боязливо избегают разговоров о еврейском вопросе, на что, безусловно, есть свои причины. Иными словами, mutatis mutandis, я не могу избавиться от подозрения, что немцы в целом не имеют права относиться к подобным публикациям евреев иначе, чем большинство евреев. Я намеренно говорю об этом в такой жесткой форме.

К Вашим замечаниям об «убийцах»: Вы пишете, самое большее – 0,1 %, на мой взгляд (возможно, я совсем не права), эта цифра слишком мала и соответствует приблизительно семидесяти тысячам человек. Важнее мне кажется следующее: неважно, сколько человек оказались вовлечены в это напрямую, этот в любом случае ничтожный процентный показатель не ограничивается, как это было до 1942 года, убежденными нацистами и избранными войсками СС; для этих целей нанимались и обычные регулярные воинские части, которые в любом случае составляли общественный срез. Это имеет решающее значение для реакции мировой общественности, а потому проценты рассчитаны с такой точностью. К тому же сегодня, когда все нелицеприятные секреты раскрыты, снова и снова говорят (и не только газетные репортеры или пропагандисты, но многие, вернувшиеся из Германии) о том, что процентный показатель тех, кто готов сегодня с ликованием приветствовать Гитлера, вырос по сравнению с 1943 годом. Мне это кажется почти само собой разумеющимся и полностью соответствует ожиданиям самих нацистов. С другой стороны, это может значить лишь одно: все люди, количество которых, например, Эрнст Вайхерт² оценивает в 60–70 % населения страны, сознательно готовы смириться с убийством – что, безусловно, не превращает их в убийц; они были бы готовы на это даже если бы их собственная жизнь подверглась опасности.

Но все³ эти проблемы, по существу, не имеют никакого – или очень слабое – отношение к Германии. Германия – первая нация, которая погибла как нация. В других странах отношения пока не так вопиющи, отчасти потому, что внешние обстоятельства более благоприятны, отчасти потому, что определенные западные традиции, которые в чрезвычайных обстоятельствах не смогут никого спасти, препятствуют дальнейшему развитию. Но в любом случае эти вопросы сегодня влияют на отношение немецкой стороны к еврейскому народу, и нельзя не воспринимать это влияние всерьез во всей его ужасающей реальности. Кроме того, мне кажется, в подобном серьезном отношении к нему, несмотря на все ловушки (от одной из них Вы как раз меня спасли), кроется возможность что-то объяснить, нечто, обладающее более универсальным значением.

Но позвольте мне перейти к вопросу о «Посвящении». Вероятно, было бы правильнее вовсе отказаться от формы открытого письма, переписать текст в виде простого предисловия и посвятить Вам книгу – или нет, как Вам будет угодно. Конечно, я была бы очень расстроена, если бы все пошло не так, как я придумала заранее, но я ни в коем случае не хочу усугублять Ваше и без того непростое положение. Это самое главное. Если нынешний вариант кажется Вам неподходящим или просто несвоевременным, пожалуйста, сразу дайте мне знать, может быть, через Лефебра, и я тут же пришлю Вам новый вариант, составленный уже не в форме письма, адресованного Вам. Совершенно не имеет значения, если из-за этого придется перенести публикацию.

Хассо фон Зеебах: я была поражена точностью Вашего описания. Между тем он, как Вы вскоре узнаете, через Вернера ф. Тротта⁴ получил место в Висбадене. Хассо невероятно честный и порядочный человек, которому, однако, не повезло как раз когда он думал, что ему посчастливилось, – он встретил госпожу Браун-Фогельштайн, очень образованного и талантливого историка искусства, которая была с ним на протяжении всех этих лет, взяла на себя все его обязанности, не осознавая этого, и насильно ввела его в просвещенный мир, в котором его постигло только несчастье, ведь он ничего не мог туда привнести. Мсье пытался все исправить и убедил его заняться радиотехникой, что хорошо ему удавалось, с большим воодушевлением он наконец занялся чем-то, что у него получается. Но позже его невозможно было убедить найти работу, так как он просто не видел в этом необходимости. Это долгая, запутанная история, надеюсь, все наладится. Благодаря его моральным устоям у него есть некоторый политический талант.

Приехать – боже, конечно, я хочу приехать, но крайне тяжело получить разрешение для Германии, когда а) никак не связан с правительством, б) в Германии у тебя не осталось родственников и в) не занимаешься американским бизнесом. Слава богу, нет никаких трудностей с паспортом, я, к примеру, могла бы в любое время получить необходимые документы для любой другой страны, но все это отнимает слишком много времени и стоит слишком дорого.

«Немецкое самосознание»: когда все будет готово, возможно, стоит принять во внимание Принстон. Права на Женевскую речь за $150 приобрел Commentary, эта сумма в сочетании со стоимостью перевода приблизительно соответствует Вашему гонорару за крупную статью. Из Принстона я пока не получила никаких новостей, у них «Идея университета», «Живущий дух», Женевская речь и «Психопатология».

Ваш интерес к предложению о евреях в Германии меня очень обрадовал. Разумеется, в этом, не называя источников (просьба от Мсье), есть смысл только если инициатива исходит от немца в Германии.

Меня очень рассмешил недостаток «капиталистической поддержки». Это не хвастовство, мы действительно хорошо зарабатываем, даже по местным меркам, мы неприхотливы, поскольку все, что можно купить, наводит на нас скуку и отнимает слишком много времени. Видите ли, вывезти мать из Германии, а после всем вместе уехать из Франции, помимо прочего, стоило больших денег, которые в то время у нас еще были. Когда мы приехали сюда, у нас было, если мне не изменяет память, около $50.

Дорогой Почтеннейший, еще пара слов о «Посвящении»: написанное мной все мы, Ваши студенты, всегда знали, даже если и не способны были выразить. Поэтому фраза, наверняка восходящая к Мангейму⁵, о том, что Вы хотели бы не иметь учеников, казалась мне забавной и не обижала потому, что Вы обладаете влиянием большим, чем все остальные вместе взятые.

Сердечно

Ваша

Ханна

4 мая 1947

Еще лишь⁶ пара строчек о посылках и благодарность за Ваше любезное письмо от 24 марта, которое в этот раз шло слишком уж долго. Я успела получить письмо от Лефебра, почти одновременно с Вашим от 24 апреля! Так что теперь мы будем присваивать посылкам номера. Отрадно, что датская посылка дошла удачно. Это совсем не дорого, напротив, я уже заказала следующую. С этих пор Вы будете получать одну датскую ежемесячно и две обычные с молоком, шоколадом etc. etc. Обе майские посылки отправятся на следующей неделе, вчера, в посыльную субботу, у меня не хватило на них времени.

Когон⁷: прочитала его в гранках, хотела убедить старого Шокена, издать его у нас по-английски: nothing doing for no good reasons at all. Я все еще очень злюсь, когда думаю об этом. Если бы Вы могли достать для меня книгу, я была бы Вам очень благодарна, так как она очень нужна мне для работы⁸. Я думаю, Bermann-Fischer переиздадут его на немецком.

Бенно ф. Визе: Да, снова та же история. Видите ли, в апреле или мае 1933-го он опубликовал программную статью⁹ о немецких университетах, в которых «естественно» следовало упразднить все инокровное. Вот так запросто – и в то время его действительно никто не заставлял. Тем самым он так очевидно выразил свою, мягко говоря, незаинтересованность. И когда он отважился появиться на Плёке¹⁰: разве уже тогда не было очевидно грядущее поражение? В конце концов, он не глуп и уж точно не убежденный нацист. Но дела это не меняет. Его мать была очень мила, не знаю, что с ней случилось.

Вернемся к посылкам: единственное, на что я могу и, возможно, стану подавать рекламацию – декабрьская посылка. Январская и февральская подтверждены: Вы должны были получить две мартовские и еще три за апрель.

Всего наилучшего и с любовью

Сердечно Ваша

Ханна

1. См. п. 53 и 54.

2. Эрнст Вайхерт (1887–1950) – немецкий писатель.

3. У Х. А.: «Теперь по существу эти проблемы все по существу…»

4. Вернер фон Тротт цу Зольц (1902–1965) – старший брат Адама фон Тротт цу Зольца.

5. Карл Мангейм (1893–1947) – социолог, с 1930 по 1933 г. профессор во Франкфурте-на-Майне, после чего эмигрировал в Англию. Я. изобразил его в образе софиста в «Духовной ситуации времени».

6. Нижеследующее адресовано Гертруде Я.

7. Ойген Когон (1903–1987) – политолог и публицист, в 1946 г. опубликовал в Мюнхене книгу: Kogon E. Der SS-Staat. Das System der deutschen Konzentrationslager. München, 1946. Именно о ней спрашивает Х. А.

8. Х. А. работала над книгой «Истоки тоталитаризма», см. п. 61 и 67, где она упоминается как «книга об империализме».

9. Wiese B. von, Scheid F. K. 49 Thesen zur Neugestaltung deutscher Hochschulen // Volk im Werden, 1933, vol. 1, H. 2, p. 13–21.

10. В Гейдельберге Я. жил по адресу Плёк, 66, здесь речь идет о визите Бенно фон Визе к Я. в связи с шестидесятилетием Я. в феврале 1943 г.

58. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 16 мая 1947

Дорогая и уважаемая!

Ваш новый вариант дорогого мне «Посвящения» получил мое полнейшее одобрение. Благодарю за Ваше усердие!

Я был «расстроен» не из-за Вас, но из-за обстоятельств, вследствие которых необходимы подобные оправдания. Здесь Вы ничего не можете изменить. Возможно, мое самосознание немца и взращенная с младых ногтей уверенность в том, что немецкие евреи – немцы, сегодня превратились в вопрос, ответить на который я могу в мыслях, но не на словах. Когда-то в 1932 году (точную дату я уже не помню) мы с Вами осознали разницу¹, которую я и тогда не воспринимал на свой счет: нечто, не абсолютное само по себе, но и не пустяк. Настоящее положение дел (между мной и моей женой все обстоит точно так же, и мы все еще это обсуждаем) – лишь повод повлиять на состояние мира, в котором подобные проблемы становятся несущественны. Меня никогда не назовут немцем, если при этом мои еврейские друзья не смогут считаться немцами или немцами перестанут быть швейцарцы, голландцы, Эразм, Спиноза, Рембрандт и Буркхардт. Я, вместе с Максом Вебером, также поддерживал идеи о немецком политическом величии, считая при этом Швейцарию и Голландию немецкими, что, к счастью, не подвергало их политическим рискам и предоставляло «немецкому» возможность существования, находившуюся под угрозой в Германской империи (например, в 1914-м). Тот факт, что эта Германская империя не только не рухнула, но и уничтожила «немецкость», представив ее преступной чертой, не упраздняет другую возможность, относящуюся к нашим благородным воспоминаниям (от Фрайхера фом Штайна² до Макса Вебера). Но ослепленные этой возможностью, мы серьезно ее переоценили. Только во времена национал-социализма я понял, что моральное бедствие началось еще в 1860-е, и увидел облик некоторых до того высоко ценимых умов: уже тогда все было так же, как теперь, словно плебейские восстания XIII века прикидывались национальными. Но я увлекся… Как обрести себя без твердой почвы под ногами нам еще предстоит узнать. Теперь и впредь суша – место, где встречаются «Нои», поэтому я так рад общению с Вами.

Вы говорите о предисловии как «неподходящем» и «несвоевременном» – я должен смириться с этим, потому что молчал во времена нацизма и в то же время хочу надеяться, что Вы говорите об этом не всерьез, ведь гестапо еще не стоит у дверей, а угроза далека. Похожим образом меня заклинают молчать мои шурины (особенно голландец³). Но это последние остатки «подозрений», которые и я в конце концов заслужил. Но я не готов поверить, что Вы действительно о них думаете.

То, что Вы пишете в отношении процента «убийц», я считаю верным, даже от общей массы населения. Несмотря ни на что: я не знаю, кто «немцы» сегодня, масса людей в своих внешних проявлениях и манере выражаться – лишь проявление «привычки», привитой воспитанием и обстоятельствами. Они ничего не знают о самих себе и повторяют сказанное другими.

Лекция Вейля о немецких университетах показалась мне выдающейся.

Я отвечаю не на все вопросы Вашего письма: могу лишь Вас поблагодарить.

Заканчиваю письмо только 18-го числа. Делаю все в глупой суете. В июле, возможно, лекции в качестве приглашенного лектора в Базеле, новый цикл лекций здесь, в Гейдельберге⁴. Иногда кажется, голова вот-вот взорвется. К тому же очень много того, что Вы называете «чепухой». Долго так продолжаться не может. Созерцательность и «леность» – источник всех удачных мыслей. Моя нынешняя жизнь грозит превратиться в «фабричную».

Сегодня занимался китайцем Мо-цзы⁵ (V в. до н. э.): фанатичный рационалист, утилитарист, монотеист и экономист-плановик (сегодня именуемый социалистом), человеколюбие как принцип, но сам он лишен человеколюбия, жестокий аскетичный устроитель мира: принудительно насаждает человеколюбие. Знакомая история. Меня захватывает китайская духовная борьба того созидательного столетия. Не Мо-цзы, но по истине великие мыслители того времени были мне утешением с 1937-го: человечество произошло от одного корня. Там, в Китае, существовала чистейшая, непринужденная человечность. Затем, в конце III века пришел Цинь Шихуанди⁶, китайский Гитлер (если это не слишком серьезное оскорбление для этого все-таки великого китайца). Можно ознакомиться с речью одного министра этого деспота в свидетельствах одного китайского историка приблизительно 100 г. н. э. во французском переводе⁷: точно Геббельс. И вскоре наступил конец эпохи великих созидательных мыслителей. Конечно, все еще оставались образованные ученые, необходимые для государственных нужд, и скептики – вот подготовка к лекции.

На семинаре: Кант⁸. Уже два превосходных реферата. Страстно рассудительная молодежь со склонностью к изучению Канта: докладчиками были химик и математик.

С сердечным приветом,

Всегда Ваш, К. Ясперс

Должен ли я отправить Вам Вашу диссертацию⁹? У меня по случайности оказалось два экземпляра, и я подумал, что у Вас вероятно не осталось ни одного.

Отправляю Вам сборник стихов Хаусхофера¹⁰ (сын «геополитика» и национал-социалиста Хаусхофера¹¹). Он меня тронул.

1. См. п. 22–24 и п. 59.

2. Карл Фрайхер фом Штайн цум Альтенштайн (1770–1840) – прусский государственный деятель.

3. Эрнст Майер.

4. См. п. 52, прим. 2.

5. Мо-цзы (479–381 гг. до н. э.) – китайский философ и этик, в некоторых источниках считается основателем религиозного учения, широко распространенного в Древнем Китае.

6. Цинь Шихуанди, первый китайский император, время правления: с 221 по 210/206 г. до н. э; создал первое централистско-бюрократическое единое государство Китая, название государства Китай происходит от имени его династии.

7. Речь идет о: Granet M. La civilisation chinoise. La vie publique et la vie privee. Paris, 1929, p. 55, 114.

8. В летнем семестре 1947 г. Я. вел семинар о «Критике чистого разума» Канта.

9. См. п. 10, прим. 1.

10. Альбрехт Хаусхофер (1903–1945) – лирик и драматург. В 1946 г. были выпущены его «Моабитские сонеты», написанные в тюрьме. В 1945 г. арестован гестапо из-за связи с движением Сопротивления и расстрелян.

11. Карл Хаусхофер (1869–1946) – генерал-майор Баварии, с 1921 по 1939 г. профессор географии в Мюнхене, основоположник геополитики Германии.

59. Ханна Арендт Карлу Ясперсу30 июня 1947

Дорогой Почтеннейший,

Какое страшное недоразумение. Писать письма – опасное хулиганство. (Видите, я снова преувеличиваю.) Нет, я ничего не имела в виду, говоря о «прямо сейчас несвоевременном», кроме того, что я, во-первых, боюсь, что не могу справедливо оценить положение дел в Германии, и знаю лишь, что еще не перевелись представители власти, которые предпочитают отвечать на доводы с помощью револьверов. И во-вторых, я верю в своевременное и несвоевременное в политике, как и Вы: и в этом действительно нет никакого оппортунизма.

О Вашем молчании: я всегда относилась к нему с уважением, даже в 1933-м, когда в течение нескольких месяцев ослепления еще полагала, что Вы могли бы помочь, если бы не молчали. Возможно, Вы припоминаете: в апреле 1933-го Вы были в Берлине, я задала Вам прямой вопрос и получила прямой ответ. Пожалуйста, поверьте, не существует «остатков», как и «подозрений», их точно нет и у Ваших шуринов. Скорее всего, они тоже просто боятся. Мы довольно трусливый народ. Если бы сейчас Вы могли ответить, что прекрасно стреляете, как американский шериф, который может молниеносно выстрелить сквозь брючный карман, все было бы хорошо.

Благодарю Вас за сборник Хаусхофера, который меня тоже весьма тронул. Если бы у Вас получилось прислать мне экземпляр диссертации, было бы чудесно. У меня остался один, который в Париже, в предвкушении путешествия по морю, я уронила в ванну, так что выглядит он соответствующе. Кроме того, я то и дело получаю запросы из университетских библиотек.

Но позвольте вернуться к еврейскому вопросу. Я хорошо осознаю разницу между нами, из-за которой Вы однажды сказали (или написали), что все мы были в одной лодке. Я уже не помню, ответила ли или только подумала, что с Гитлером в роли капитана (это было до 1933-го) мы, евреи, не сидели бы в той же лодке. Но и это было неверно, поскольку в подобных условиях Вам бы тоже не нашлось в ней места, в лучшем случае в роли заключенного. В условиях свободы каждый должен иметь право самостоятельно решать, кем бы он хотел быть: немцем, евреем или кем угодно еще. В безнациональной республике, как в Соединенных Штатах, где национальность и государство не равны друг другу, это в той или иной степени становится вопросом исключительно социального или культурного значения, бессмысленного в политическом отношении. (Например, так называемый антисемитизм здесь носит исключительно социальный характер, те же люди, что никогда не станут жить в одной гостинце с евреем, будут возмущены и удивлены, если их еврейские сограждане окажутся лишены права голоса. Конечно, все может измениться, но пока дела обстоят именно так.) В национально-государственной системе Европы все гораздо сложнее, но, боже мой, если немец говорит, что он скорее был бы итальянцем или vice versa, и поступает в соответствии с этим, – почему нет?

Если немецкие евреи больше не хотят быть немцами, безусловно, нас нельзя в этом упрекать, но, конечно, это выглядит немного странно. Но тем самым они хотят сказать, что не собираются разделять политическую ответственность Германии, и в этом они снова правы. Сам по себе этот факт уже имеет определяющее значение. Понимаете, и для меня, и для многих других сегодня уже совершенно естественно, открыв газету, в первую очередь проверить, что творится в Палестине – хотя я вовсе не собираюсь туда отправляться и почти полностью убеждена, что там все пойдет наперекосяк.

Я бы хотела такого (недостижимого сегодня) изменения обстоятельств, при котором каждый смог бы выбирать, где ему реализовать свою политическую ответственность и в условиях какой культурной традиции он чувствует себя лучше всего. Вместе с этим наконец закончатся и повсеместные генеалогические исследования.

На мой взгляд, прямо сейчас важнее всего не переоценить такие вопросы, поскольку иначе все снова забудут, что вполне возможно это – потоп, во время которого лучше нигде не чувствовать себя как дома, не полагаться ни на один народ, так как в одно мгновение он может превратиться в массу и стать слепым орудием разрушения.

Мы с Мсье иногда возвращаемся к обсуждению еврейского вопроса, и если я оставляю его в покое, он возвращается к своим, как я их называю, ассимиляционным корням. И в сфере исключительно частного я с радостью признаю, что невероятно трудно понять, почему господин или госпожа Такие-то перестали быть немцами, если совершенно очевидно, что они ими являются.

Хелена Вирусовски написала Вам лично после долгого вечера у меня. Вы очень обрадовали ее своим дружелюбным письмом, я была счастлива, поскольку совершенно неважно, какое решение она примет, такое письмо было необходимо ей как хлеб. Она никогда не устроится в этой стране и не сможет быть по-настоящему счастлива, но несмотря на это, для нее вернуться сложнее, потому что она идентифицировала себя с Германией и раньше и ее реакция на происходящее куда острее, прежде всего потому, что в области политики она страшно наивна.

Как замечательно, что Вы в Базеле¹; и как замечательно, что Вы можете столь многого добиться, я надеюсь, Вам удастся держаться подальше от администрации. Вы опубликуете лекции там же²? Женевская речь в наборе у Commentary. Я надеюсь, они опубликуют ее осенью, чтобы она вышла одновременно с «Вопросом о виновности».

Здесь прекрасно, отпуск. В этот раз он мне по-настоящему необходим.

От всего сердца желаю Вам всего наилучшего. И избавьтесь от «подозрений», хорошо?

Всегда Ваша

Ханна

1. См. п. 56, прим. 1.

2. В Базеле Я. читал лекции, которые позже были опубликованы в книге «Философская вера» в 1948 г. в Мюнхене, текст пятой лекции «Философия и антифилософия» в книгу не вошел.

60. Карл Ясперс Ханне АрендтКран в Ронетале, 20 июля 1947

Дорогая и уважаемая Ханна!

Мы получили Ваше любезное письмо в Швейцарии. Оно наполнено радостью Вашего отдыха! Из него я впервые узнал, как Вы устаете от повседневных трудов. И как бы я хотел – хотел бы пожелать этого Вам, – чтобы кто-то столь одаренный, как Вы, имел в своем распоряжении достаточно свободы и времени на размышления и творческую работу, ведь Вам действительно есть, что сказать, и Вас часто посещают почти гениальные озарения. Теперь у Вас есть хотя бы несколько недель. Пусть эта свобода, в прекрасном окружении, в радостном сопровождении Мсье, позволит Вам приблизиться к цели, которую Вы преследуете.

Прочитанная мной по приглашению лекция в Базеле имела «успех». Я приехал на неделю позже назначенного срока, так как документы из Берлина пришли с опозданием. То были последние дни семестра, все уже разъехались. Ректор и представитель приглашающей стороны посоветовали приехать в октябре – сейчас вряд ли получится собрать полную аудиторию. Сейчас они бы оплатили наш отдых¹, а в октябре мы бы с успехом наверстали пропущенные лекции. Я был достаточно дерзок и настоял на том, что лекции должны быть прочитаны сейчас. В октябре я бы не смог приехать еще раз (из-за семестра в Гейдельберге, поскольку не смогу взять еще один отпуск). Была выбрана аудитория, мне предоставили кресло. Но в первый же день пришлось переехать в актовый зал. Я беспокоился лишь о том, что не удалось найти для меня кресло и там. 500 слушателей. С каждым днем их становилось все больше. В конце концов мне удавалось пройти к своему месту лишь сквозь заднюю дверь, протискиваясь сквозь стоявших – Вы понимаете, как я был счастлив (иначе не стал бы об этом рассказывать), но счастье вскоре поблекло. Это всего лишь представление, в котором я и сам превратился в куклу и мог хорошо играть свою роль лишь когда относился к происходящему серьезно. Поэтому все проходит так блекло. Но я вспоминаю, что в мире есть Ханна Арендт и пара «Ноев», и чувствую, что для меня куда важнее любого пустого успеха Ваше единомыслие.

Темой была «философская вера». Возможно, я опубликую шесть лекций и отправлю их Вам. Говорят, теологи «в ужасе»: скверно думать о чем-то подобном, еще хуже – говорить вслух (в Германии сегодня дела обстоят еще хуже: нацистский образ мыслей переходит в церковь – недавно я получил приглашение к участию в выборах представителя общины (протестантской), необходимое условие для участия в выборах – новая письменная исповедь Христу, не Богу!). «Экзистенциалисты» считают меня своего рода старомодным теологом. После дискуссии состоялось собрание. Немногим удалось высказаться. «Коллега» Генрих Барт² (брат теолога³, сам заведующий кафедрой философии в Базеле) спросил меня, где в истории философии я чувствую себя как дома, и сравнил меня с Фихте! Я ответил, как мне кажется, чрезвычайно любезно, но дал Фихте характеристику, которой он заслуживает, несмотря на его гений. После трех вопросов и трех моих ответов все замолчали. Ничто не могло их взбодрить, сколько бы вопросов ни задавал я сам. Меня одолело чувство неловкости, казалось, что я заговорил их «до смерти». После этого я получил письмо от одного из доцентов с его недавно опубликованной работой⁴. Он выразил благодарность, как мой бывший – двадцать пять лет назад – «ученик» и сказал: трансценденция для него пуста, экзистенция без трансценденции и есть свобода и т. д. Он не высказывался, так как это показалось ему фамильярным. Поэтому настоящая дискуссия так и не состоялась. Одобрение со стороны некоторых уважаемых мной людей, в остальном – пустой спектакль. Новое приглашение в апреле! – для нас особенно радостное.

Мы живем здесь как в раю. Жена уже отказывает себе в кулинарных удовольствиях, так как боится поправиться. Восхитительный пейзаж, 1500 метров над долиной Ронеталь, окруженной высокими горами. Бесконечная игра облаков, ни одного пасмурного дня. Каждый час земной жизни проходит в комнате с видом на весь окружающий мир, на балконе – всегда на свежем воздухе. И мы наконец-то по-настоящему одни. Невероятное волшебство и насыщенная, настоящая действительность. Жена исследует маршруты для прогулок, и подходящие для меня мы проходим вместе. Я отредактировал тексты своих лекций и в некоторой степени подготовил их к печати. Все они довольно абстрактны. В апреле я решился на выбор конкретной темы: взгляд на мировую историю в целом.

И еще пара слов о Вашем прелестном письме. Я не воспринял «подозрения» по-настоящему всерьез. Я благодарен Вам – от них я избавился. Это точка сверхчувствительности: у моего «Вопроса о виновности» серьезные личные корни – тем более глубокие, чем сильнее я осознаю, что снова поступил бы точно так же, как прежде. Для непритязательности есть причина. Вы и мои шурины «боитесь» за меня, я знаю. Я и сам боюсь. В политике нужно уметь приспосабливаться – но я никогда не занимался политикой в этом смысле, не обладал для этого необходимым талантом, я все еще открываю свою глупость – даже в тесных стенах университетской политики, где меня обманывает и использует в своих интересах любой хитрец – без злого умысла, инстинктивно.

Я разделяю все Ваши взгляды в вопросах «нации», свободы выбора политической ответственности и государства. Но все же это нечто, что нельзя выбрать, но необходимо «перенять». Это не сможет изменить даже лучший и справедливейший мировой порядок. Я не вижу здесь недостатков, но – пусть и печальное – преимущество. Если кто-то скажет: Вы – немецкая еврейка, я – немец, это всего лишь слова, и все зависит от того, как мы их истолкуем. Я непрерывно размышляю о том, что значит для меня быть немцем. До 1933-го это никогда не было для меня проблемой. Теперь же имеет место факт, который я особенно остро почувствовал в Швейцарии, острее чем дома, в Гейдельберге, весь мир единогласно кричит: ты – немец. Когда-нибудь я надеюсь дать свой ответ.

Мне кажется, определить, что такое еврей проще, чем определить, что такое немец. Это библейское верование и объединяющая идея: без них, на мой взгляд, еврей перестает быть евреем. Но вместе с ними он независим и от любой политики, и от Палестины. Палестина кажется мне временной, преходящей проблемой эпохи национального мышления, невероятно важной для вопроса о еврейской экзистенции, в действительности она не только политически неопределенна (в конце концов, всё вокруг политически неопределенно), но и представляет серьезную опасность для сущности еврейской экзистенции: она грозит умалением евреев до «нации» и следовательно грозит лишить их значения для духовного развития мира.

«Ассимиляция» для меня не принципиальный вопрос. Однако в частной сфере не может быть ни одного запрета. И Вы, и моя жена утвердили это собственными действиями. Требовать ассимиляции было бы так же бессмысленно. Мне кажется разумным опасаться ее, ведь если на свете не останется евреев, осознающих себя евреями, исчезнет нечто бесценное. Но что-то планировать или заниматься морализаторством в этом случае кажется мне невозможным.

Вопрос в том, не является ли в духовном и интеллектуальном отношении вся ситуация с Палестиной ассимиляцией в целом: евреи остаются, но лишь нацией, наряду с другими, которая со временем становится ничтожно малочисленна и незначительна, должны ли так же исчезнуть любые останки сублимации, «избранного народа»? Исчезнет ли иудаизм даже в тех, кто по-прежнему зовется иудеями. Но и это – лишь страх. Здесь нечего требовать.

Да, как верно, что Вы постоянно вспоминаете о всемирном потопе! Он должен оставаться ориентиром. После всемирного потопа должно что-то произойти. Жизнь продолжается. Мы должны хотя бы найти звезду, чье сияние ведет к цели: нечто вроде идеи мирового порядка, которая в то же время открыта влиянию трансценденции и не приводит к простоте организации, рациональному закону на любой случай, к антиисторичности мнимого рая: без евреев я не могу представить себе этот путь, исторический, а потому связанный историей. Отсюда возникает мое беспокойство: в Палестине они могут потерять душу. Возможно, поэтому решением будет стремиться к Палестине и не посетить ее, поскольку задача состоит в том, чтобы жить среди всех народов и в то же время противостоять им, до тех пор пока они хотят оставаться лишь народом. Это была бы новая форма жизни «вдали от дома», которая во все времена была свойственна библейской религии. Отсюда возникают напряжение, восхищение и истинная бесконечность пути.

Ах, если бы Вы были здесь – и мы могли побеседовать! И я вынужден был бы Вас разочаровать, поскольку могу выдержать не больше часа, после чего должен прилечь, устаю…

Позавчера здесь был Веркор⁵ в компании управляющего его издательством. Он хочет как можно больше издать в Edition de Minuit, по возможности перевести все мои работы. Пока не удается. У них есть связи среди представителей высшей власти, и потому они считают, что смогут раздобыть для меня официальное разрешение в Берлине. К сожалению, я сомневаюсь. Но, конечно, мечтаю о переводах. Предварительно мы обо всем договорились. Я только познакомился с Веркором. И сразу проникся к нему симпатией: умный, человечный, проницательный. Это сочетание доброты, ясности, бескомпромиссности, которые порой встречаются в французах.

Если Вы пишете мне в Германию, лучше не упоминать переводы. Все письма вскрывают. Меня пугают даже лишние вопросы, так как я никогда не знаю наверняка, как именно я нарушил эти изощренные законы. Между нами дело обстоит следующим образом (на случай допроса): на Ваше имя я оформил дарственную на права на перевод. После этого заявилась американская полиция. Я предоставил подробный отчет, отозвал дарственную. Мое письмо пришло с опозданием: Вы уже успели воспользоваться своим правом, и далее – Вы не принимаете отмену дарственной. Мне написали из полиции (высылаю Вам копию), что мои предыдущие действия не станут поводом для последующих разбирательств. Поэтому я не волнуюсь из-за «Вопроса о виновности», как не волнуюсь и из-за всего, что происходит без моего явного одобрения. Если необходимо что-то обсудить, мы должны подождать до апреля. Надеюсь, к тому времени я снова буду здесь, хотя бы на 10–14 дней. О времени напишу заранее из Гейдельберга.

Если Вам будет угодно, напишите, над чем Вы работаете сейчас. Дела с Ламбертом Шнайдером идут медленно. Снова и снова технические помехи. Ремонт оборудования почти невозможен. Типография для такого объема работы слишком мала. Катастрофически не хватает бумаги.

Пишу перьевой ручкой, из-за нее почерк еще хуже, еще труднее. Надеюсь, Вы не слишком сердитесь, пытаясь его расшифровать!

Всего наилучшего

Ваш Карл Ясперс

1. В дополнение к гонорару за Базельские лекции была назначена и оплата пребывания в Кране.

2. Генрих Барт (1890–1965) – швейцарский философ, позже коллега Я. в Базеле.

3. Карл Барт (1886–1968) – протестантский теолог, представитель диалектической теологии, с 1921 по 1935 г. занимал различные профессорские должности в Германии, с 1935 г. профессор в университете Базеля, относился к Я. с ироничной отстраненностью.

4. Предположительно речь идет о философе и психологе Гансе Кунце (1904–1982), чей двухтомный труд «Антропологическое значение фантазии» был опубликован в Базеле в 1946 г.

5. Веркор, псевдоним Жана Брюллера (1902–1991), французского писателя и сооснователя издательства движения Сопротивления Les Editions de Minuit.

61. Ханна Арендт Карлу Ясперсу4 сентября 1947

Дорогой Почтеннейший,

Ваше милое письмо из Швейцарии было преисполнено радости, и в нем Вы коснулись множества вопросов, которые я мечтаю с Вами обсудить (и с большой осторожностью могу о них писать), поэтому я долго не могла на него ответить. Только что я прочитала его еще раз и почувствовала, что Вы рядом, словно мы сидим в одной комнате. Меня очень обрадовал Ваш успех в Базеле (я получила весьма прилично написанную газетную заметку, merci); это прекрасно даже если это лишь спектакль, после него всегда остается нечто невысказанное, именно то, о чем Вы не догадываетесь, для кого и как и, возможно, в результате каких превращений спектакль становится лотереей, результаты которой объявят еще нескоро, дата розыгрыша – тоже часть лотереи, но можно быть точно уверенным, что выигрыш будет огромен. Вы можете быть уверены. Да, Швейцария прекрасна, несмотря на то, что я всегда испытывала к ее жителям легкую, вероятно, несправедливую антипатию. Последний раз в немецкой Швейцарии я была, кажется, более десяти лет назад, уже тогда мне запомнилось, что на улицах говорят по-немецки. (Сегодня это не бросилось бы мне в глаза, на Бродвее и вокруг нашего Хадсона очень часто слышна немецкая речь.) Я чаще бывала во французской части Швейцарии, в Женеве, где жила недавно скончавшаяся подруга¹ моей матери. Женева тогда была отвратительна, международное место встречи всевозможных суеверий, теософии, христианской науки, переселения душ, знахарства, чего там только не было.

Будут ли опубликованы лекции? Я не поняла несколько Ваших замечаний о христианстве, что меня очень огорчило. И что стало с «Логикой»? Я должна кое в чем признаться: некий д-р Фризе² из Гамбурга настоятельно просил меня написать для одного сборника о великих европейцах статью о Вас – и я не смогла согласиться. (В этом, полагаю, причина, почему я пишу только теперь. Я стыдилась.) Дело во времени и искреннем страхе перед философией. Помимо работы в издательстве, я заключила договор на книгу об империализме и, разумеется, уже не укладываюсь в сроки. Но это неважно, важно то, что я даже не читала «Логику», а в том, что Вы называете «философской верой», разбираюсь скорее интуитивно, чем опираясь на знания, и кроме того, даже если я постараюсь предпринять самую скромную попытку интерпретации, стану жертвой пустого философствования и погружусь в банальности, имеющие смысл лишь для меня одной, от которых так трудно избавиться и исходя из которых так сложно говорить об истории.

И это возвращает меня к Вашему вопросу о том, над чем я работаю сейчас: названия пока нет, поэтому могу лишь намекнуть: первая часть готова, в ней изображена политическая и общественная история евреев с середины XVIII века исключительно c точки зрения их способности быть кристаллизатором ключевых политических идеологий XX века. Вторая часть, над которой я работаю сейчас, представляет собой анализ взаимосвязей между империализмом (то есть в моей терминологии, политика чистой экспансии, начавшаяся в 1880-е) и упадком национальных государств. Если все сложится удачно, я закончу до конца года. Третья, заключительная часть должна быть посвящена государственным структурам. Я должна ее переписать, так как многие существенные идеи (прежде всего связанные с Россией) только сейчас пришли мне на ум.

Что касается евреев: исторически Вы правы во всем. Но, несмотря на это, многие евреи, как и я, в религиозном отношении полностью независимы от иудаизма и все же они – евреи. Возможно, это приведет к гибели народа, с этим ничего не поделать. Можно лишь стремиться к таким политическим отношениям, которые не исключают возможности дальнейшего существования. И тогда можно терпеливо наблюдать за развитием событий. Вы совершенно правы по поводу Палестины: фактически это единственный пример логически последовательной попытки ассимиляции. По сравнению с ней все остальное, если только дело не касается европейской культуры, – детский лепет и не стоит воспринимать его всерьез. Единственные, кого в этом смысле можно воспринимать серьезно, – сионисты. Они – а не сторонники ассимиляции – единственные, кто уже не верит в идею избранного народа. Все, сделанное в Палестине, невероятно: не только колонизация, но и серьезнейшая попытка установить новый общественный порядок, в котором в последнее время все меньше утопизма в духе Толстого. Что касается непосредственно еврейского народа, то в последние годы они пережили потрясающие изменения, столь радикальные, что можно говорить об истинных переменах в так называемом национальном характере. (Я не знаю, навсегда ли это.) Самое главное, что большая часть народа – не только в Палестине и не только сионисты – отказываются от выживания как от общей народной цели и готовы к смерти. Это что-то новое. Во-вторых, существует не поддающееся описанию отвращение к идее избранного народа. Можно сказать, евреи сыты ей по горло. Это не идеология, как в случае с сионизмом, но народная воля. Тут же, рука об руку – и здесь скрыта величайшая опасность, – все более привычный и все расширяющийся круг фундаментального недоверия ко всем другим народам; отношение к Германии ни в коем случае не ограничивается Германией (что было бы не так уж и плохо), но приводит в действие гораздо более общее неприятие. Но и в этом нет ничего нового, однако сегодня его можно обнаружить во всех слоях населения, в том числе и в социалистах. Оно невероятно опасно и губительно, так как за недоверием нет никакой идеи (разве что смутное представление о том, что «мы – лучшие из людей, но хотим попробовать стать хуже») или веры в Бога. Конечно, можно было бы сказать, – это временная народная истерия. Я не знаю. Но есть и положительные стороны: Палестина, которая (как Вы прекрасно заметили) объединяет людей «вдали от дома», развитие американского иудаизма, свободного и уверенного в себе, пусть и несколько более варварского, чем мы думали. Здесь республика, предоставляющая национальностям свободу и в то же время считающая каждого своим гражданином, даже к иммигрантам относится как к будущим гражданам.

С начала августа я снова в конторе и изо всех сил пытаюсь готовиться к встречам, чтобы выступать на них с должным энтузиазмом. Но мне никогда это не удастся. Мне нужно относиться к себе серьезнее, жизнь – уже не шутка. Старый Шокен (еврейский Бисмарк) и двое его совершенно подавленных сыновей – как жаль, что я не умею писать юморески. Но несмотря ни на что, это прекрасная работа: время от времени я могу заниматься своими делами, к тому же со мной – в том, что касается времени, – обращаются великолепно. Завтра возвращается моя мать, которую мы отправили за город переждать невыносимое нью-йоркское лето.

Я полагаю, Ваша жена еще не вернулась, а потому прилагаю краткий отчет о посылках (если Вы торопитесь, пропустите этот фрагмент, оставьте для нее.) В июне и июле я ничего не отправляла, Вы не подтвердили получение посылки с сахаром в мае, и (но я не уверена) посылка Леф.³ не подтверждена. Август: 1 CARE, 1 стандартная из Голландии или Дании и 1 Леф. Confiserie International без номера. Сентябрь: 1 молочная и 1 двойная Леф.

С сердечным приветом Ваша

Ханна

Благодарю за Августинов⁴, которые как раз прибыли.

1. Марта Мундт – в 1930-е гг. служащая Международного бюро труда Лиги Наций в Женеве.

2. Адольф Фризе – составитель труда «Мыслители и толкователи в современной Европе» (Denker und Deuter im heutigen Europa, Oldenburg, Hamburg, 1954). Статью о Я. в конце концов написал Герман Цельтнер.

3. Сокращение от Лефебр, см. п. 55, прим. 9.

4. См. п. 10, прим. 1.

62. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 25 января 1948

Дорогие уважаемые друзья,

Когда вы получите это письмо, одной ногой вы уже будете в Базеле¹. Как чудесно! Я совершенно счастлива, так как Швейцария кажется мне срединным пунктом между Германией, Францией и Италией, и нет никаких сомнений в том, что там вы на своем месте. Как тяжело вам будет прощаться с Гейдельбергом. Но, если мировая история не прервет внезапно все наши планы, вы после стольких лет наконец обретете покой, ваш покой, на который вы, вероятно, перестали надеяться (в этом, безусловно, есть и свои преимущества), покой, в котором теперь вы снова нуждаетесь. Сразу после переговоров по поводу визы я осведомилась и узнала, что на получение швейцарской визы мне потребуется ровно три дня. Это утешает. С Францией и ее обычными административными придирками дела обстоят гораздо сложнее, но все возможно, места на корабле тоже еще можно достать. Таким образом все условия, чтобы хотя бы пофантазировать о поездке в Европу, соблюдены. Единственное серьезное обстоятельство заключается лишь в том, что меня торопит издатель, и поскольку поездка в Германию была практически невозможна, я даже не смогла узнать, как отнесутся к продолжительному летнему отпуску мои Шокены (я пишу о них только во множественном числе, что весьма забавно). К тому же Мсье весьма категорично заявляет, что с него достаточно путешествий, я ничем не могу его увлечь, хотя он сможет отдохнуть от меня целых два месяца. Видите, я играю в полную силу, и игра, как мне кажется, такая же серьезная подготовка к путешествию, как и страх перед выступлением.

Лекция о Гете² прекрасна и очень точна. Благодарю за отдельную копию, я тут же одолжила ее американским друзьям, которым трудно составить собственное мнение о Гете, даже если они владеют немецким. «Логику» пока не привезли, и я совсем не уверена, что она уже вышла из печати. «Психопатологию» буквально проглотила Хелена Вольф (замечательная жена Курта Вольфа³), она крайне воодушевлена этой «большой книгой», первое издание⁴ которой она, как и я (мы примерно одного возраста), читала еще полуребенком, мы долго и с большим интересом ее обсуждали.

О себе рассказать нечего. Я изрядно перерабатываю, письмо в сочетании с основной работой выматывает и зачастую раздражает. В феврале я возьму одну или две недели отпуска и с нетерпением жду возможности выспаться.

Посылок в этом году я больше не отправляла. Ожидаются только одна 22-фунтовая посылка от Confiserie (за ноябрь), посылка от Лузо за декабрь и талон на одну safe посылку. Временно я больше ничего не отправляю, но при этом чувствую себя неспокойно.

Я постоянно забываю написать вам, что Wandlung становится все лучше. Определенно лучший из журналов, которые мне здесь доступны.

Желаю всего наилучшего в общепринятом Новом году и в вашем, что начнется в феврале⁵.

Как всегда, от всего сердца

Ваша

Ханна

P. S. Как-то раз, когда меня не было дома, заглядывал Лефебр, после этого я ничего о нем не слышала. Очень жаль. Я должна была написать о Палестине, но стоит только подумать об этом, как я тут же чувствую, словно Генриетта Мендельсон⁶, что «сыта по горло tout le monde».

1. Намек на предстоящий переезд в Базель. В декабре 1947 г. Я. получил приглашение от университета Базеля, о котором Х. А. узнала из письма Гертруды Я. В конце февраля 1948 г. Я. принял приглашение и в марте 1948-го переехал в Базель.

2. Jaspers K. Unsere Zukunft und Goethe // Die Wandlung, 1947, vol. 2, p. 559–578.

3. Курт Вольф (1887–1963) – американский издатель немецкого происхождения, с 1941 г. жил в Нью-Йорке, где в 1942 г. основал издательство Pantheon Books. C 1961 г. совместно с женой издавал серию «Книги Хелены и Курта Вольф» в издательстве Harcourt, Brace & World (Нью-Йорк, с 1970 г. название изменено на Harcourt Brace Jovanovich). Х. А. поддерживала близкие отношение с супругами, после смерти Курта Вольфа была особенно близка с Хеленой Вольф.

4. Jaspers K. Allgemeine Psychopathologie. Berlin, 1913.

5. Речь идет о днях рождения супругов Ясперс в феврале.

6. Генриетта Мендельсон (1774 или 1775–1831) – младшая дочь философа Моисея Мендельсона (1729–1786).

63. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 30 января 1948

Дорогая, уважаемая Ханна!

Я только что получил Ваше письмо от 25 января. Жена в Базеле. Позвольте поспешно написать Вам пару слов. Меня всегда воодушевляют Ваши письма. И только представьте нашу встречу! Восхитительно! Каким все кажется легким. Жаль только, что Мсье не хочет приехать с Вами. Очень жаль! Для нас дело осложняется еще и тем, что я не знаю, позволят ли американцы поездки за рубеж. Вполне возможно, что меня вынудят остаться. Я бы счел это невозможным, но мне сказали, что мой уход весьма нежелателен. Однако я рассчитываю на то, что еще более нежелательным для американцев было бы принуждение, ограничивающее мою свободу передвижения. Сейчас нам приходится в напряжении ждать еще несколько недель. В Базеле все в полном порядке. От университета мы получили восхитительный домик¹, в котором мы бы с радостью Вас приняли, с масляным отоплением. Когда в 1940-м меня впервые пригласили в Базель, что было необходимо только ради нашего спасения, поскольку в то время ни на одной кафедре не было свободных мест, министерство просвещения и службы безопасности запретили мне выезжать из страны². Сейчас меня зовут туда во второй раз, на кафедре есть свободные места, меня ждут по делу. Но и немцы ждут меня в Гейдельберге с энтузиазмом, который меня очень трогает. Самыми удивительными способами, к которым никто не прибегал прежде, меня убеждают в моей значимости для факультета, ученого совета и даже городского совета и обер-бургомистра. Если я останусь здесь, мне придется сделать официальное заявление, как и в случае моего ухода. Содержание его в обоих случаях будет одинаковым. Моя любовь к Гейдельбергу так же велика, как и страсть к европейскому Базелю и спокойной жизни в окружении друзей, которые в любое время смогут нас навестить. В моем уходе нет ни осуждения, ни признания. Если я останусь, мне не хотелось бы услышать аплодисменты националистов и крики одобрения моего национального подвига. Из-за этого мое положение в Гейдельберге наверняка пошатнется. В результате ликование позволит мне занять определенную позицию, которая, однако, может подвергнуть меня серьезной опасности. Одна моя подруга недавно пересказала мне разговор с супругой одного моего коллеги, которая очень ко мне расположена: «Он должен остаться здесь. Он нужен университету. Он олицетворяет университет для всего мира». На что моя подруга ответила: «Да, возможно, но в Базеле нужна его философия». Конечно, это не исключает того, что многим из моих коллег здесь тоже по-настоящему нужна моя философия. Больше всего я переживаю за некоторых молодых студентов, стоящих передо мной с огромными от ужаса глазами, они чувствуют себя потерянными. Но их совсем немного.

С какой радостью я узнал, что Вы одобряете мою лекцию о Гете, а «Психопатология» так понравилась Вашей подруге Хелене Вольф. Иногда мне кажется, это моя любимая работа, поскольку это книга моей юности и она вполне философична, не по содержанию, но по перспективе.

Ужасно, что Вас так изматывает работа. Летом Ваши письма были полны счастья и покоя, а теперь мысль о двухнедельном отдыхе приносит Вам столько радости, просто потому что Вы сможете выспаться. Какая трудная жизнь! При этом Вы держите нос по ветру, и Ваша живость и воодушевленный интерес к важнейшим вопросам, которые я вижу в Ваших письмах, согревает мое сердце.

Вы ничего не пишете о Палестине, так как не хотите. Жена очень переживает. Братья³ продолжают писать из Палестины и полны отваги и уверенности.

Фрагменты «Логики» отправлены Вам некоторое время назад. Если Вы переплетете отдельные листы, возможно, при случае получится ее прочитать. Но на это я не рассчитываю, учитывая Ваш рабочий график. Достаточно и того, что она у Вас. Отправить переплетенную книгу невозможно из-за веса – запрещены посылки весом больше двух килограмм. Как только я получу несколько экземпляров, сразу отправлю Вам один через друзей. Книга пока не вышла.

О Ваших дорогих посылках напишет жена. Насколько я помню, тяжелые посылки Confiserie и талон уже пришли. Я не помню про посылку Лузо. Но точно сможет написать только жена. Она старается сразу письменно подтверждать получение каждой посылки.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш

Карл Ясперс

1. Дом рядовой застройки на Ауштрассе, 126, который Я. получил в пожизненное распоряжение.

2. Попечительский совет свободного академического союза в Базеле пригласил Я. в качестве приглашенного лектора в январе 1941 г. Приглашение, однако, не предусматривало моментального и постоянного трудоустройства в университете, но тем не менее был установлен годовой оклад. Я. принял приглашение и в феврале 1941 г. попросил министерство образования о разрешении читать лекции в качестве приглашенного профессора в Базеле на протяжении двух лет. Отказ министерства образования был получен Я. в мае через ректора университета Гейдельберга: «В соответствии с требованием Министерства иностранных дел мной принято решение отказать профессору доктору Ясперсу в проведении лекций в университете Базеля».

3. Спустя год желание попечительского совета было косвенно передано государственному секретарю фон Вайцзеккеру. Через своего представителя Твардовского он сообщил Я., что Министерство иностранных дел более не возражает против проведения лекций. Но в то же время Министерство иностранных дел запретило жене Я. выезжать за рубеж. Поэтому Я. был вынужден отклонить приглашение.

64. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 марта 1948

Дорогой Почтеннейший,

изо дня в день я откладываю это письмо, так как надеюсь услышать от Вас что-то определенное по поводу Базеля. Первая часть «Логики» до сих пор не пришла, так что пока она¹ лежит передо мной, бесценное воплощение бессмысленных обстоятельств, в которых мы живем. Я не решилась читать ее задом наперед, как книгу на иврите; это символ моего решительного протеста против абсурдности внешних обстоятельств. Но Вам хорошо известно, в конце концов приходится уступать.

Простите мой ироничный тон. Вы наверняка весьма опечалены, но и я тоже. Никогда не угадаешь, как будут восприняты слова на таком расстоянии.

Ваше письмо было настоящим лучом света. Да, наверняка Вы сделаете все возможное, чтобы «не слышать аплодисменты националистов», и сделаете это – как и всегда – со спокойной, естественной непринужденностью, которая всегда может очаровать тех, кто еще способен что-то расслышать и вернуть им здравый рассудок.

С другой стороны, как прекрасно, что Вам нравится Базель. Не упустите это чувство. Так или иначе все сложится. Я совершенно не могу представить, что они рискнут и попытаются удержать Вас против воли.

Россман написал пару строчек, совсем незначительных, но из них стало понятно, как он по Вам скучает – мне было приятно об этом узнать. А не могли бы Вы взять кого-то из тех, о ком писали, тех молодых людей с испуганными глазами, из Германии в Европу? (В Восточной Пруссии в таких случаях говорили: сначала нос, потом понюшка.)

В ближайшие дни отправлю Вам более развернутую работу о концлагерях², вероятно, для Wandlung. Но я не хочу отправлять ее Штернбергеру, не показав сперва Вам, если Вы сочтете ее уместной, просто передайте текст ему, если нет – нет.

Будьте счастливы и здоровы

Как всегда

Ваша

Ханна

1. Три брата Гертруды Я. (Фритц, Генрих и Отто Майер) эмигрировали в Палестину.

2. Arendt H. Konzentrationsläger // Die Wandlung, 1948, vol. 3, p. 309–330.

65. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 марта 1948

Ауштрассе, 126

Дорогая, уважаемая Ханна!

Совсем короткое письмо о том, что мы со всеми вещами, книгами и с нашей помощницей¹ теперь в Базеле. Вчера вечером мы приехали сюда на базельском правительственном автомобиле, сегодня привезли мебель². Жена сейчас дома (я там еще не был) посреди хаоса вещей, я сижу в замечательном гостиничном номере и наблюдаю за чудесным весенним пейзажем. Все будто в сказке! Но только не для жены, пока она не разберется с этим жутким беспорядком. Когда мы справимся с усталостью, наша энергия – присутствие которой мы уже ощущаем, несмотря на то что измотаны, – надеюсь, полностью нас захватит. Неужели это самонадеянная авантюра в нашем возрасте? Я не хочу в это верить. Странным образом, все кажется очень логичным и естественным.

И вскоре увидимся с Вами!

Всего

Ваш Карл Ясперс

1. Эрна Баер, в замужестве Визнер (1921–1990) – до февраля 1952 г. занималась домашним хозяйством на Ауштрассе.

2. О переезде в Базель см.: Jaspers K. Von Heidelberg nach Basel // Schicksal und Wille. Autobiographische Schroften. Munchen, 1967, p. 164–183; Meyer-Gutzwiller P. Karl Jaspers und Basel // Basler Stadtbuch, 1970, p. 149–163.

66. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 апреля 1948

Дорогая и уважаемая Ханна!

Сегодня я хотел бы поблагодарить Вас за Вашу милую телеграмму (вчера)¹, Ваше письмо и Вашу статью². Все это меня невероятно обрадовало.

Телеграмма воодушевила и взбодрила меня. Ваша близость – настоящее утешение, мысли о Вас согревают душу, когда ей не хватает воздуха среди людей, Ваше письмо полное забот, но и преисполненное отваги – и статья: она глубоко меня тронула, словно это первое серьезное высказывание о концентрационных лагерях. Да, окружающий Вас страх, не за себя, но за все человечество, делает Вас проницательнее. И Вы видите опасность, которую не хотят увидеть другие, отталкивают, не понимают, не верят фактам. Вы продумали все до последней детали. И от этого кровь стынет в жилах. Да, Вы должны предупредить людей – только с помощью знания откроется путь к цели, возможность никогда не допустить «повторения». В тот же день я получил письмо от одной студентки, страдающей от начальной стадии душевного расстройства: такое действительно происходит, беспомощность, когда начинает разлагаться еще живое тело, охваченное смертельным ужасом – я живу с этим с юных лет, – такое действительно происходит, происходит каждый день. Вы переживаете, знаете и говорите о чем-то похожем: страх человека перед тем, что станет с человечеством. Но о чем-то лишь похожем. Только пассивный смирится и сможет сказать: apres nous le deluge, но Вы настроены «решительно» – подобного нельзя допустить, поэтому Вы пишете и встаете на путь возможного спасения.

Я сразу отправил статью Штернбергеру. Примечания могут доставить технические неудобства, потому что Wandlung не публикует примечания. Возможно, Вы напишете Штернбергеру: может ли он вычеркнуть их или Вы сможете переработать текст (например, добавив их в текст в скобках). Последнее трудно и не безопасно для прекрасной, эффектной завершенности Вашего сочинения.

В Базеле и не подозревают о таких «душевных расстройствах». С нетерпением жду (и весьма обеспокоен), как меня здесь примут. Сейчас мое имя стало своего рода сенсацией – почему бы? Надеюсь, я оправдаю ожидания. Я хотел бы прочитать лекцию на тему «Проблемы мировой истории философии», начав с аспекта тотальности мировой истории, хотя об этом не расскажешь вкратце. Смысл вот в чем: как мы поступаем с историей? А также, общий взгляд от Китая до Запада: общие корни человечества. Требования очень высоки³. Если у меня не получится сделать все хорошо, выйдет вздор. Третьего не дано.

Мы были рады Вашему зарождающемуся успеху у сионистов. Уже слишком поздно? Письма братьев из Палестины весьма серьезны, но в то же время полны решимости. К сожалению, они не так «политичны», как Вы. Эта жесткость, это сумасшедшая тяга к борьбе. Ваше мнение: никакого территориального разделения, потом будет видно – вполне понятно. Но как это осуществить? Кажется, любой путь теперь ведет к насилию. Пример для происходящего во всем мире?

Всего

Ваш Карл Ясперс

The Beacon Press, 25 Бикон ст., Бостон, 8, Массачусетс – написали мне по поводу перевода «Идеи университета», предлагают 10 % отчислений и гонорар в сумме $100. Право на перевод принадлежит Вам. Я посоветовал издательству обратиться к Вам и госпоже Вейль⁴, которая, кажется, серьезно продвинулась в работе над переводом. Теперь наконец я могу написать об этом открыто. В Германии американцы запрещают мне любую передачу прав на перевод. Прямо сейчас мне не помешали бы и сто долларов, так как мы на нуле. Прилагаю письмо и свой ответ.

Из издательства Вам пришлют экземпляр моей книги⁵, напечатанный на древосодержащей бумаге, которая весит чуть меньше. Но прошу: читайте ее постепенно, когда у Вас будет настроение, такую книгу невозможно прочитать за один присест. Меня ужасают мысли о том, что она может стать для Вас наказанием.

1. От 8 апреля 1948 г., предположительно, в связи с переездом в Базель: «Поздравляю, с наилучшими пожеланиями, удачи, bonne chance. Ханна».

2. См. п. 64, прим. 2.

3. Во время летнего семестра 1948 г. Я. читал по три лекции в неделю о «Проблемах мировой истории философии». В рамках этого курса он, очевидно, впервые упомянул о своей идее осевого времени.

4. Анна Вейль.

5. Jaspers K. Philosophische Logik. Erster Band: Von der Wahrheit. München, 1958.

67. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 апреля 1948

Дорогой Почтеннейший,

Как прекрасно отправлять это письмо на новый, совершенно новый адрес. Тем временем я увидела (старый добрый Aufbau¹, который я так часто браню) Ваши прощальные слова². Меня поражает, с какой непоколебимой уверенностью Вы отвергаете все то – и всегда точно можете определить, что именно следует отринуть прямо сейчас, – что могло бы привести ко лжи. И с каким мастерством Вы наносите удар сразу с двух сторон.

Прекрасно и то, что наконец я могу написать «по делу». Итак: выплат за «Вопрос о виновности»³ пока нет, за исключением очень маленькой суммы в $34. Я боюсь, томик вышел слишком поздно, кроме того Dial Press не очень много для него сделал. Партнер издательства, который ко мне обратился, недавно, как раз когда вышла книга, так серьезно прогорел с другим своим партнером, что после нашей встречи отправился не в редакцию, а к адвокату и в суд. Остальные же почти не занимались рекламой, а я не могла вмешаться, поскольку никогда до этого не имела с ними дела. Между тем Pantheon⁴ (Курт Вольф) хочет переиздать «Духовную ситуацию времени» совместно с английским издателем, это превосходная идея. Курт Вольф хотел бы также (как я пыталась Вам однажды намекнуть) получить «Психопатологию», но по американскому обычаю в сокращенном виде. Я предполагаю, он обратится к Вам напрямую, он твердо намерен отправиться в Европу и непременно Вас найдет.

Я несколько раз писала в Гейдельберг, что получила лишь вторую часть «Логики». Как чудовищно читать такую книгу с середины, Мсье как раз приступил и читает с большим воодушевлением, я не смогла решиться на подобное и надеюсь, что каким-то образом получится взять книгу с собой на каникулы. Вероятно, все же есть возможность получить недостающую первую часть.

Штернбергер как раз написал, что Вы позаботились о договоре на мои эссе с Ламбертом Шнайдером. Я действительно была очень тронута. Я пишу, как давно собиралась, чтобы сказать (поскольку Вы в этом так хороши): Вы даже не представляете, как я глупа во всех вопросах, связанных с деньгами. Поэтому гораздо разумнее будет, если Вы сами – если получится – поговорите с Куртом Вольфом, хотя он мой хороший приятель. Он очень умен, не богат, но владеет хорошим и авторитетным издательством, если подумать, он совершенно спокойно мог бы меня обмануть. Но это вовсе не упрек. Дело просто в том, что он получает удовольствие от игры, а я, увы, нет. Пока Вы были в Германии, это не имело большого значения, но теперь я по-настоящему напугана, стоит только представить, что теперь я, при всем моем материальном легкомыслии, Ваш представитель.

Я хотела бы написать, что приеду этим летом. Политическая ситуация выглядит столь скверно, что даже мы, мы оба, не верящие в войну по-настоящему, как будто начинаем ее бояться. Но с какой бы стороны я ни рассматривала возможность путешествия, я не понимаю, как могу его осуществить. Мой местный издатель, которому я передала две трети книги об империализме, более чем доволен, но при этом твердо убежден, что получит книгу самое позднее к концу года. Он имеет на это полное право и был со мной очень терпелив; но я, в свою очередь, справлюсь с работой только если буду трудиться целое лето напролет.

Только что я перечитала еще раз первые строки Вашего письма из Базеля, они кажутся полными воодушевления. Вы наверняка уже переселились в дом из гостиничного номера, и, надеюсь, Ваша жена не слишком утомлена. С нетерпением жду рассказа о Ваших первых впечатлениях. Мне всегда казалось, что Базель – настоящая Европа, даже в большей степени, чем Цюрих. Он так удачно расположен на границе трех государств.

Всего, всего наилучшего

Ваша

Ханна

1. «Aufbau. Reconstruction. An American Weekly Published in New York» – еженедельный журнал немецко-еврейских иммигрантов, публиковавшийся с 1934 г. на немецком, а позже на английском языке. В период с 1941 по 1945 г. Х. А. опубликовала на его страницах более 40 статей на немецком языке.

2. 24 марта 1948 г. Я. опубликовал на страницах Rhein-Neckar Zeitung открытое заявление, которое в тех обстоятельствах произвело впечатление мягкого оправдания. В том числе: «Я принял решение, взглянув на дело всей своей жизни. Моя главная обязанность – философия. Я хочу заниматься своей работой, где бы я ни находился, на службе сверхнациональной идеи. Мой отказ от переезда не является знаком признания, как не является им и мой переезд в Базель». В сокращенном виде заявление было опубликовано в Aufbau, 16.04.1948, vol. XIX, № 16, p. 15.

3. Jaspers K. The Question of German Guilt. New York, 1947.

4. См. п. 62, прим. 3.

68. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 мая 1948

Дорогая и уважаемая Ханна!

Уже давно собираюсь написать Вам и поблагодарить за Ваше последнее письмо – сожалею, что Вы не сможете приехать в этом году (я прекрасно понимаю, что необходимо закончить книгу, обстановка во всем мире мрачная), – и рассказать, что я до сих пор не получил предложения от К. Вольфа, я объяснил ему, что Вы ни в коем случае не можете заниматься сокращениями моей «Психопатологии»: Вы полностью заняты важнейшей работой и слишком хороши для подобных занятий.

Но теперь поводом написать Вам стал неожиданный чек от Beacon Press – предоплата за «Идею университета» – на $100. Разумеется, за этим стоите Вы. Но я ничего об этом не знаю: и все же надеюсь, речь идет о переводе госпожи профессора Вейль – и это не случайный конфликт интересов. Могли бы Вы это выяснить? Пока я не узнаю наверняка, я не хотел бы обналичивать чек и отвечать издательству.

Мы осваиваемся. Возникли небольшие трудности – но все уже в прошлом. Всех троих поразил грипп, помощница тяжело заболела и слегла в постель. Я быстро оправился, читал лекцию с температурой (чего не делал десятки лет), не хотел начинать с недоброго предзнаменования и из-за болезни создавать вокруг себя дурную славу. Теперь я невероятно горд, что справился и никто ничего не заметил. Сейчас, избавившись от лихорадки, чувствую себя слегка утомленным. Потом мы стали жертвами новых трудностей демократии с множеством ее инстанций и комиссий. Я хлопотал о пособии на случай вдовства моей жены (главная забота всей моей жизни), но все сложилось удачно! Более чем. Все покупки через кассу на государственное пособие и деньги фонда¹. И из-за преклонного возраста я свободен от выплаты взносов! Затем мне хотели отказать в бессрочной аренде дома (за приемлемую для меня плату), но в конце концов мы вернулись к обещанным мне условиям и я все-таки снимаю ее бессрочно (это важно, учитывая местную нехватку жилых площадей). Но жене, если она меня переживет, придется съехать². Но в одиночку она и не смогла бы выплачивать аренду, фактически слишком высокую³.

Я рассказал Вам о практических делах, в которые я вкладываю всю свою энергию и искусство «дипломатии» – достаточно слабое. Но в глубине души, конечно, скрыт вопрос, когда же рухнет русская Бастилия. Но это вопрос из другого измерения, в котором невозможно ничего спланировать и с которым ничего нельзя поделать. На нашем острове «безопасность» очень утешительна.

Удивительно: по утрам перед дверью фургон молочника! Символ всего.

Лекции и семинар⁴ идут полным ходом, по местным меркам посещаемость очень хорошая. Если летний курс лекций пройдет удачно, я его опубликую: «Истоки и единство истории»⁵ – очень самонадеянно. Ни одной из моих книг тут не достать. Философские тексты к семинару не найти – в Гейдельберге дела обстояли лучше! Там каждый из слушателей получал экземпляр от Майнера, а я закупал значительные запасы для кафедры и собирал целые стопки для грядущих занятий (теперь ими воспользуется мой преемник⁶).

Я надеюсь, Вы уже получили новый экземпляр «Логики», высланный Пипером. Но прошу Вас, не читайте – на это есть годы!

Но теперь главное: Ваши эссе прислал Ламберт Шнайдер. Я снова прочитал Ваше посвящение – мне редко доводится испытывать такую радость: Ваши слова, Ваша открытая поддержка мне дороже и важнее всех премий Гете⁷, почетных докторских званий⁸ и тому подобного. Все Ваши слова пребудут. Я погрузился в чтение: восхитительная книга! Что о ней скажут в Германии! Возможно ничего, как и обо всех других новинках.

Но уже достаточно. С искренней благодарностью

Ваш Карл Ясперс

1. Поскольку во время войны Я. потерял почти все имущество, траты на все покупки были включены в его пенсионные выплаты.

2. Гертруда Я. имела право остаться в доме на Ауштрассе и после смерти Я.

3. При первоначальных ежемесячных выплатах в размере 1100 франков в месяц, плата за жилье составляла около 300 франков.

4. В летнем семестре 1948 г. Я. вел семинар о философии истории Гегеля.

5. Книга «Истоки истории и ее цель» вышла в двух издательствах (Artemis и Piper) уже в 1949 г.

6. Его преемником в Гейдельберге стал Ганс-Георг Гадамер (с 1949 г.).

7. В 1947 г. Я. получил премию Гете во Франкфурте.

8. В 1947 г. Я. стал почетным профессором университета Лозанны.

69. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 мая 1948

Дорогой Почтеннейший,

Оба Ваши письма, апрельское и майское, которые я получила вчера, дышат радостью жизни, доверием и уверенностью, которые согревают душу. Как прекрасно, что Вы принимаете новое с открытым сердцем. Как трогателен упомянутый Вами обоими фургон молочника. Но еще сильнее меня тронуло лихорадочное начало лекционного курса. Какая прекрасная тема. С интересом жду, что Вы напишете об этом. И к этому вопрос: редактор Commentary (который уже опубликовал часть Вашей Женевской лекции) несколько дней назад предложил мне передать Вам, что он с удовольствием получил бы от Вас что-то новое. Вчера я рассказала ему об «Истоках и единстве истории». Возможно, у Вас есть введение ко всему циклу, которое можно было бы опубликовать в виде отдельного эссе. Он очень в этом заинтересован, выдающийся человек, сведущий в философии не меньше местных профессиональных философов, с широким кругозором и выдающейся политической и человеческой интуицией. Кроме Вас он публиковал Томаса Манна, Сартра, Дьюи и т. д. Журнал очень популярен – и не только среди евреев. Они платят около $150 за статью (больше, если не потребуется перевод).

И раз уж я начала о делах: пожалуйста, обналичьте чек Beacon Press, это совершенно нормально. Условия (10 % роялти) отличные для переведенной книги: издатели в таких случаях, как правило, платят лишь 7–8 % за первые 3–5 тысяч экземпляров. Поэтому я решила тут же воспользоваться предложением. Я написала госпоже Вейль и посоветовала ей сразу связаться с ними. Это задача издательства: выбирать переводчика, оплачивать его работу и т. д. Вмешиваться в это я не могу. Это было бы неправильно и неуместно. У Beacon Press хорошая репутация, и они все сделают правильно. Курт Вольф наверняка уже Вам ответил. Он передал мне Ваше письмо, от которого у меня горели щеки. Конечно, я возьму на себя редактуру, если Вам угодно. К сожалению, понадобится помощь психиатра, не психоаналитика. Психоанализ – здесь настоящая чума или, точнее, безумие. Вольф сказал, что сначала должен прикинуть, каковы будут редакционные и переводческие затраты, перед тем как предложит Вам свои условия. Я рада, что есть Beacon Press и можно рассчитывать на их щедрость. Я не отправляю Вам договор с Dial Press, потому что, кажется, в свое время¹ уже Вам его отправила. Выплаты, за исключением предпубликационного счета, пока не перечислены. У меня есть четыре экземпляра German Guilt. Что следует с ними сделать? Здесь об этом не хотят слышать точно так же, как и в Германии, все затмевает Россия. В результате все легкомысленно верят в смерть фашизма. Между тем в Южной Африке он одержал победу², которая подозрительно похожа на победу нацистов в 1929-м³. Палестина: у меня столько дел в связи с этим, именно сейчас, я просто не могу описать. Магнес⁴ здесь, лидер единственной группы, готовой на соглашение с арабами, а я, без особого доверия, из чувства долга оказалась в эпицентре суматохи, с публичными выступлениями и тайными докладными. На следующей неделе, возможно, будет понятно, имеет ли все это смысл или будет разумно снова от всего отказаться.

Неделю назад наконец целиком пришла «Логика». Очень, очень благодарна. Возьму ее с собой в отпуск, конечно, я уже в нее заглядывала, и только сейчас заметила, как Вы преодолели свои ранние экзистенциально-философские взгляды, при этом не отказавшись от них. Это великая книга и на какой странице ее ни открыть, она написана с равно ясной и блестящей точностью. (Только что читала о Гамлете.⁵)

Я с нетерпением жду каникул с книгой, это немного (нет, не немного) похоже на то, как если бы я могла встретиться с Вами.

Меня очень успокоило Ваше согласие со статьей о КЦ, она войдет в книгу, и хотя и не станет центральной ее частью, все же очевидно, что не поняв ее, невозможно понять и все остальное. Если Вы по-прежнему хотите получить сборник эссе, разумеется, все получится. (Несмотря на то что я сама думаю: «это все, что есть, и этого недостаточно»⁶). К радости единения добавляется исполнение детской мечты, не разочаровать Вас, Вы – величайший воспитатель всех времен, не смейтесь, это так, и лишь потому, что Вы философ.

Как всегда Ваша

Ханна

1. См. п. 55.

2. В 1948 г. на выборах в Южно-Африканском Союзе победила Национальная партия Малана (1874–1959), премьер-министра ЮАС, идеолога апартеида.

3. В 1929 г. Гитлер вступил в федеральное ведомство. Так НСДАП смогла вырваться из политической изоляции и укрепить свои позиции в верхушке националистских сил Веймарской республики. Парламентские выборы 14 сентября 1930 г. стали невероятным успехом партии, повысив результат с 12 до 107 мандатов.

4. Иегуда Леон Магнес (1877–1948) – канцлер и первый президент Еврейского университета в Иерусалиме, передовой сторонник арабо-еврейского соглашения.

5. Jaspers K. Philosophische Logik. Erster Band: Von der Wahrheit. München, 1958, p. 936.

6. См. п. 31, прим. 13.

70. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 июня 1948

Дорогая и уважаемая Ханна!

Сперва пара слов о делах, которые Вы так хорошо устроили! Чек Beacon Press я обналичил и еще раз напишу им письмо с благодарностью.

По поводу статьи¹ для Commentary: вместе с письмом отправляю Вам фрагмент рукописи. Жена переписала его для меня. Но сомневаюсь, уместен ли он, понятен ли он, не слишком ли он «труден» в формулировках. Я не разочаруюсь, если эта статья не подойдет. Решение принимаете Вы и редакция журнала.

Как меня вдохновило, как всегда, Ваше письмо! Но теперь я вовсе не «величайший воспитатель»! Забавно, что сейчас я вхожу в организованную моим предшественником² комиссию, которая занимается педагогикой, для которой я совершенно не подхожу и к которой не готов! Для этого наймут доцента.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Jaspers К. Die Achsenzeit der Weltgeschichte. Diesen Aufsatz // Monat, 1948–1949, № 6, p. 3–9). Эта работа была перепечатана в Commentary в переводе Ральфа Мангейма: Jaspers К. The Axial Age of Human History: a Base for the Unity of Mankind // Commentary, November 1948, vol. 6, № 5, p. 430–435; Ясперс К. Осевое время // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991.

2. Пауль Геберлин (1878–1960) – предшественник Я., заведовавший кафедрой философии, психологии и педагогики. Поскольку Я. был не готов преподавать педагогику, ему было поручено вести курс психологии и социологии.

71. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуХановер, Н.-Г., 16 июля 1948

Дорогой Почтеннейший,

Каждый день, открывая газеты, я думаю о Вас и радуюсь, что Вы там, где Вы есть. Я пишу из отпуска, который даже не успел толком начаться, поскольку я только приехала. Но в этот раз на два месяца и потому очень довольна. Я уйду из Schocken в начале зимы и сейчас из-за войны в Палестине¹ снова активно интересуюсь политикой. Конечно, она преследует меня и на отдыхе. Об этом в другой раз.

Я сразу прочитала «Философскую веру» и уже передала восхитительное эссе для Commentary Коэну, который сам Вам напишет. Да, Вы снова внушаете читателю желание стать гражданином мира, или точнее, предоставляете возможность им стать. Это выдающийся текст – в своей непринужденной, природной естественности, от которой вспыхивает весь Запад и озаренным предстает весь пейзаж, теперь не ограниченный его пределами. Сопоставление христианско-иудейской веры с такой ясной, не ожесточенной глубиной становится настоящим фундаментом для понимания человечности и примиряет в наилучшем смысле этого слова. Да, хочется верить, это элемент примирения, найденный Вами и пронизывающий все вокруг.² «Истины» у меня пока нет, так как Мсье до сих пор ее читает, но я заберу ее в конце месяца, когда он приедет на две недели. Поэтому вскоре напишу больше.

О делах: Я продолжаю переговоры с Куртом Вольфом, он написал Герберту Риду в Routledge & Kegan Paul в Лондон, поскольку считает, что рискнуть и издать «Психопатологию» можно только совместно с английскими издателями. Он спрашивал меня о «Философской вере», и мне кажется, его жена, которая сейчас как раз находится в Европе, читает ее прямо сейчас. Вы отправили «Философскую веру» и «Истину» в Beacon Press? Если нет, попробуйте поручить это издателю. Вольф всегда старается заполучить все так дешево, как только возможно, и вынужден этим заниматься, поскольку в определенном смысле он – молодой издатель, у которого за спиной нет никакого капитала. В то время как Beacon Press – старое бостонское издательство, которое может позволить себе быть щедрым. В основном я пишу об этом потому, что Курт Вольф вычтет расходы на перевод и редактуру из Вашего авторского гонорара, чего не позволяет себе Beacon Press. Но стоит отметить, что, к сожалению, вопрос об оплате перевода часто решается именно так, в отличие от редакционных издержек.

Прекрасно, что Вы избавились от педагогики. Да, конечно, я не имела этого в виду, постаралась выразиться полушутя, полусерьезно – по-американски. Но тем не менее это правда, в Ваших новых книгах меня больше всего радует все то, что было так очевидно в личном общении, а теперь объективно (что за чудовищное слово) выражено во всем, что Вы пишете. Но, вероятно, педагогики как предметной области вовсе не существует. Мне кажется, вместе с социологией она подменяет историю.

Я предполагаю, лекции уже закончились и Вы, возможно, проводите каникулы где-нибудь в горах. Или я настроена слишком оптимистично?

Штернбергер спрашивал, не возьму ли я на себя ответственность за редакцию Wandlung, пока он будет в отъезде. Я отказалась – из соображений, о которых Вы с легкостью можете догадаться. Вероятно (вообще-то почти точно), не смогу уехать отсюда на полгода.

Сердечный привет вам обоим

Ваша

Ханна

1. Одновременно с выводом британских войск из Палестины (прекращение действия мандата) 14 мая 1948 г. национальный еврейский совет объявил об основании государства Израиль, территория которого занимала три четверти территории Палестины. В связи с этим 17 мая на еврейские поселения на территории нового государства наступали войска соседних арабских стран. Военное противостояние продолжалось до июня 1949 г.

2. Речь идет об «осевом времени» Я., о временном промежутке между 800 и 200 гг. до н. э., во время которого в Китае, Индии, Иране, Палестине и Греции были заложены духовные основы человечества.

72. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 сентября 1948

Дорогая и уважаемая Ханна!

От меня так давно не было новостей. Сегодня появился повод для письма: просьба принять один краткосрочный визит. Речь идет о д-ре Йобсте фон дер Гребене и его жене¹, урожденной графине Шверин: оба были очень близки нам во времена нацистов. Он психиатр, но весьма разносторонний человек. Они отправляются в Америку, благодаря счастливому стечению обстоятельств, и не могут дольше оставаться в Германии из-за «национального» настроя и связанной с ним все более нахальной подлости. Он чувствует: кто «чист», того безмолвно отталкивают в сторону. Теперь эти молодые люди хотят попробовать обосноваться в Америке. Они – благодаря своему другу Иегуди Менухину² – не нуждаются в моментальном заработке, но, конечно, он хочет как можно быстрее найти работу в области психиатрии. В этом Вы ему не поможете, но я подумал о двух вещах: во-первых, для фон дер Гребенов большое утешение знать, что в Америке живет такой человек, как Вы, а во-вторых, мне кажется, Вас может порадовать общение с представителями нового, молодого поколения. Ему около 30, ей – 21. Мы познакомились, когда она еще училась в школе, через ее мать³, которая, несмотря на то что была невесткой Рейхенау⁴, оказалась убежденной ненавистницей национал-социализма и вела себя соответствующе. Дочурка вела себя беспечно. В школе она как-то спросила: а почему мы не можем выходить замуж за евреев, но можем за японцев? И из-за этих слов в результате оказалась в гестапо. Ее спасло только своевременное окончание войны. Теперь оба страшно разочарованы в послевоенной Германии и совершенно измождены ею. В студенчестве он несколько лет провел в Оксфорде, поэтому сейчас у него есть такие возможности. Мы с женой симпатизируем этим честным людям.

Что с Вашей книгой об империализме? Ваш отдых уже, должно быть, закончился. Не без беспокойства я прочитал, что Вы отказываетесь от места в Schocken. Вы не можете выносить старого «Бисмарка», как Вы назвали шефа однажды? Теперь к Вам приедет Штернбергер. То есть он увидит Вас раньше меня. Я рад за него. Он один из тех, на кого можно положиться. И в целом он превосходный писатель и издатель, несмотря на то что мне несколько чужды его духовно-литературные взгляды и я должен следить за собой, чтобы оставаться справедливым. В Гейдельберге он бесценен, поскольку самостоятелен и непредвзят, он по своей воле гражданин мира. Его находчивость, его осторожность, которая в то же время не мешает ему обо всем говорить прямо, помогли ему многого добиться. Надеюсь, так и будет впредь. Ламберт Шнайдер убедил меня, что Wandlung выживет при любых обстоятельствах.

О Базеле я пока не могу сказать ничего плохого. Мы здесь уже полгода. Город и окрестности мы осмотрели во время отпуска. Это маленький рай. Пейзаж, атмосфера города, нетронутое Средневековье – здесь не было разрушительной войны, их не затронула даже Тридцатилетняя война – это последний остров среди всемирного потопа, неужели и его когда-нибудь поглотит поток! Еще небольшая передышка.

На каникулах я собрал летние лекции в книгу: «Истоки истории и ее цель» – самонадеянно, как всегда, далеко за пределами моих сил. Но необходимо заниматься тем, что приносит радость. Теперь спустя долгое время я снова много читаю и собираю материал для зимнего цикла лекций «Введения в философию» – тема, в которой можно объединить все, что угодно.

С конца апреля у нас были гости, сейчас впервые комнаты несколько дней пустуют. На следующей неделе на восемь дней приедет Эрнст Майер, и потом опять несколько недель без посещений. Зимой мы ожидаем невестку из Лондона⁵, в феврале – мою сестру из Ольденбурга. Как замечательно принимать гостей. Когда-нибудь приедете и Вы – если мир не развалится.

Палестина по-прежнему вызывает беспокойство. Несколько дней назад мы слышали выступление профессора А. Френкеля⁶ (математика) из Иерусалима. Поражает своей сдержанностью. Выдающиеся достижения евреев, в том числе и университет. Примечателен его оптимизм. После его выступления можно было подумать: все будет хорошо. Он доверяет арабам и полагает, что они, вообще-то, могли бы поладить. Он привел тому примеры. Эта война – по его словам, английская война против евреев. Воинская мощь значительно повысила мировой престиж евреев (в конце концов, все прислушиваются только к языку оружия, несмотря на болтовню!). Мне от этого не по себе.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Александра фон дер Гребен.

2. Иегуди Менухин (1916–1999) – американский скрипач.

3. Габриэль графиня фон Шверин.

4. Вальтер фон Рейхенау (1884–1942) – в конце службы главнокомандующий группой армий «Юг», до этого в должности начальника военно-политического управления рейхсвера оказал серьезное влияние на внедрение рейхсвера в систему национал-социалистического государства.

5. Речь идет о жене Густава Майера, Флоре Майер, урожд. Вольф.

6. Абрахам А. Френкель (1891–1965) – математик, сперва работал в Марбурге, затем в Киле, с 1929 г. профессор Еврейского университета в Иерусалиме.

73. Ханна Арендт Карлу Ясперсу31 октября 1948

Дорогой Почтеннейший

Ваше прекрасное письмо от 19 сентября лежало слишком долго. Ваши друзья пока не дали о себе знать, конечно, я буду очень рада принять их у нас.

Здесь успел побывать и уехать Штернбергер. Он совсем не изменился, стал лишь чуть искреннее, чем раньше, а мы стали более закрытыми, чем в юности. У него журналистский дар наблюдателя, чистый ум, может быть немного слишком изобретателен, многое понял об этой стране, удивительно много за такое короткое время. Боюсь, он мечтал бы здесь остаться. У меня не было на него достаточно времени, но я пригласила его вместе с несколькими другими гостями. Он пьет, как с удивлением замечают американцы, словно человек из Теннесси.

Кроме того я обстоятельно поговорила с Тиллихом и Хеленой Вирусовски. Разговор не стоит пересказа, но итог таков: я с невероятным облегчением думаю о том, что теперь Вы в Швейцарии. Тиллих, который как вы, наверняка, заметили, совсем не изменился, был растерян и вдохновлен Германией. В большей степени из сентиментальности. Хелена Вирусовски была невероятно воодушевлена визитом к Вам. Благодарю, что помогли ей вернуть уверенность в себе. Здесь дела у нее опять идут тяжело. Есть небольшая вероятность, что один мой близкий друг, который очень ее ценит, возглавит кафедру истории в Бруклинском колледже. Тогда получится наконец ей помочь.

Ваша статья для Commentary¹ блестяще переведена и выйдет, насколько мне известно, в этом месяце. Уже две недели я вычитываю корректуру. Кто издает «Истоки истории и ее цель»? Ее очень важно издать здесь, и я абсолютно уверена, что к Вам обратятся по этому поводу. После долгого отпуска я не смогла поговорить с Вольфом, поскольку он тяжело болел, и теперь постепенно поправляется. Надеюсь, Commentary уже перечислили Вам гонорар, я настойчиво им об этом напомнила.

У меня было два долгих месяца отдыха, в это время умерла моя мать. Она была в Англии, навещала сводную сестру и других родных, которых не видела больше десяти лет, сердечный приступ на корабле.

С тех пор как я вернулась, у меня невероятно много дел. Магнес, президент Еврейского университета в Иерусалиме, еще до отпуска, уговорил меня стать political adviser его небольшой американской группы. Уже летом в письмах мы начали тесно сотрудничать с самим Магнесом, он был замечательный тип. На этой неделе он умер. Я знала, что он тяжело болел, он тоже об этом знал, отчасти поэтому я и приняла его предложение. Не знаю, что будет теперь. Этот человек безусловно незаменим: неповторимая смесь типично американского здравого смысла и нравственной чистоты и искреннего полурелигиозного, еврейского пафоса справедливости. Он оказывал на людей глубокое личное влияние и обладал определенным авторитетом как среди евреев, так и среди арабов, не серьезное политическое влияние, но все же больше чем ничего. Его палестинская группа часто рискует спикировать в пучину национализма, и он всегда был единственным, кто в последний момент мог ее спасти. Я очень боюсь, теперь они станут «реалистичнее» и со временем потеряют все влияние, выскажут какой-нибудь линялый, сдержанный компромисс и растворятся. Надеюсь, я слишком пессимистична. С американцами здесь можно попробовать договориться, в первую очередь потому, что на нашей стороне Commentary и его редактор, Элиот Коэн, а также потому, что группа состоит из весьма обеспеченных юристов и т. д., у которых есть серьезные связи. С помощью Магнеса я как раз пыталась привлечь внимание интеллигенции и социалистов. Но в конце концов все зависит от того, не развалится ли группа в Палестине, и на это я совершенно не могу повлиять.

Пожалуйста, не волнуйтесь из-за Schocken. Работа, которой я занимаюсь прямо сейчас², более выгодна с финансовой точки зрения, помимо этого мы всегда можем жить – пусть и скромно – на те деньги, что зарабатывает Мсье. Прямо сейчас я со своим эссе о концентрационных лагерях веду переговоры с несколькими организациями по поводу большого исследовательского проекта о социальных, политических и психологических условиях в концентрационных лагерях тоталитарных режимов. Разумеется, как и любой подобный проект, это отчасти надувательство, научно приукрашенное надувательство. Но из него вполне может получиться что-то дельное, поскольку мне нужно лишь обозначить ключевые точки исследования и направить команду исследователей, так что у меня осталась бы масса времени на собственную работу.

Я много написала, книга готова на три четверти. Я до ужаса боюсь последней четверти, для нее еще много нужно изучить, чем я сейчас и занята.

Как раз перечитала Ваши наблюдения по поводу ситуации в Палестине и Ваши слова о том, что Вам «не по себе». Конечно, эта война – не война англичан, боже милостивый, все выглядело бы иначе. Англичане крайне заинтересованы в мире на Ближнем Востоке (и уже давно влияют на арабов в этом отношении, например, не поставляют оружия, в то время как почти все поставки оружия евреям приходят с советской стороны) и так же крайне заинтересованы в том, чтобы установить не антиамериканскую политику. Американская политика Трумана³ все еще определяется тем, что Господин во что бы то ни стало хочет стать президентом еще раз, а для этого ему нужны еврейские vote⁴ и еврейское влияние. Это не может продолжаться вечно, он играет с огнем. Тем не менее евреи – отличные солдаты, потому что готовы пожертвовать чем угодно, все письма из Палестины посвящены «захватывающей эпохе». Сколько раз нам еще предстоит через это пройти? Мсье в отчаянии замечает: «Если евреи хотят стать народом, как и любой другой народ, ради всего святого, почему они хотят быть похожими на немцев?». Увы, в этом есть доля правды.

Всего хорошего вам обоим

Ваша Ханна

1. См. п. 70, прим. 1.

2. См. п. 31, прим. 9.

3. Гарри С. Труман (1884–1972) – президент США с 1945 по 1953 г.

4. Еврейские голоса.

74. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 ноября 1948

Дорогая и уважаемая Ханна!

Умерла Ваша мать. Я о ней почти ничего не знаю, лишь то, что Вы увезли ее из Германии и спасли в Америке, где жили вместе. Это путь природы, пожилые умирают. Но это серьезная перемена – когда матери больше нет, боль глубока, даже если не терзает изнутри – мне было 58, когда умерла моя мать¹. Вместе с ней я потерял и чувство защищенности, безоговорочное принятие.

Вместе с тем Ваша работа над книгой продвигается – но пока не завершена. Я думаю, Вам не стоило тянуть слишком долго и читать слишком много. Лучше написать новую книгу. Книгу следует завершить в едином порыве, который не будет длиться вечно, спустя какое-то время она перестает захватывать автора. Но я не знаю, как обстоят дела у Вас. Пустая болтовня!

На этой неделе я получил $150 от Commentary. Восхитительно! 640 местных франков – весьма значительная сумма. Снова должен поблагодарить Вас за то, что Вы все устроили. Делаю это с радостью. К тому же Вы пишете, что перевод восхитителен. Прекрасно! Но Вы вынуждены заниматься корректурой. И за это моя искренняя благодарность!

Сегодня я получил запрос от нью-йоркского издательства Philosophical Library по поводу перевода моей «Философской веры». Они спрашивают об условиях. Я, помимо прочего, хочу предложить им предоставить Вам перевод на рецензию (когда-то Вы предложили мне то же самое), конечно, Вы должны проверить его лишь выборочно и дать ответ, ничего не исправлять. Согласны ли Вы на это? Я постараюсь разрешить дело самостоятельно, но хотел бы дать издательству Ваш адрес. Вы можете принять любое предложение, если я требую слишком многого. Главное, что публикация состоится. В издательстве вышло четвертое переиздание превосходного лексикона The Dictionary of Philosophy под редакцией Дагоберта Рунза.

Все, что Вы пишете о Штернбергере, Тиллихе, Палестине, я прочитал с огромным интересом. Мсье говорит в точности то же самое, что и я. Передаю ему сердечный привет и рад нашему единодушию.

Вы так добры, что снова и снова радуетесь нашей жизни в Швейцарии. Да, это невероятная благосклонность судьбы. Мы в мгновение ока лишились родины. Здесь мы как будто непрерывно в пути, но это путешествие приятно – мы сохраняем дистанцию и предаемся раздумьям. К тому же сохранилось и прежнее – с самого начала – символ тому фургон молочника.

Мне кажется правильным в моем возрасте начать все с начала, к тому же пока все удается. Я «успешен». На прошлой неделе состоялась моя открытая вводная лекция «Философия и наука»² – актовый зал был переполнен, люди стояли во всех проходах, некоторым пришлось уйти, для Базеля это настоящая сенсация. При этом меня посетило чувство, что я в дружелюбном, небольшом городке. Он сам, можно сказать, присутствовал, чтобы посмотреть, чего смог добиться таким приглашением. Люди сдержанны, еще больше чем у меня на родине. Они скупы на похвалы, расчетливы, может быть немного бедны душевно. Декан, вопреки всем принятым здесь обычаям, подошел ко мне после лекции: «Это было захватывающе». Теперь я знаю, что Вас радуют подобные истории. Мне они тоже весьма по душе и я позволяю себе невинно наслаждаться ими, словно ребенок.

Книга «Об истоках истории и ее цели» пока не передана в печать, но уже готова. Я неряшлив в технических вопросах. Она должна выйти в Мюнхене и Цюрихе, так как доставить книги в Германию пока невозможно.

Сердечный привет и снова и снова

Моя благодарность

Ваш

Карл Ясперс

Наши юные друзья не заехали к Вам, так как не смогли до Вас дозвониться, и они до сих пор не освоились в новой стране. Им срочно надо было ехать дальше, сейчас они в Калифорнии у Иегуди Менухина. Надеюсь, Вам удастся встретиться позже.

1. Генриетта Ясперс-Тантцен (1862–1941).

2. Jaspers K. Philosophie und Wissenschaft // Die Wanldung, 1948, vol. 3, p. 721–733.

75. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 9 ноября 1948

Дорогая и уважаемая Ханна!

Сегодня я пришлю Вам копию своего письма для Philosophical Library. Надеюсь, Вы не против, что я снова Вас обременяю – пожалуйста, минимум «контроля», не увлекайтесь слишком сильно, не просматривайте перевод, не корректируйте.

Я вспомнил, о чем забывал столько раз. В Jewish Frontier, апрель 1948 года, опубликована критическая заметка Бена Халперна о моей книге о вопросах виновности¹. Автор отправил мне номер с сопроводительным письмом. Я не ответил. Письмо полно априорной ненависти и отчасти абсурдных обвинений в мой адрес. Но, как и всегда, ненависть отрезвляет. Стоит поразмыслить, в чем он может быть прав. Я понял, что во время работы над «Вопросом о виновности» меня переполняло душевное возбуждение – настолько ли лишен смысла упрек в «высокомерии»? Вы знакомы с этой статьей? Сначала я хотел ответить. Если бы мне было нечем заняться помимо этого, я бы попробовал. Но решил промолчать.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Halpern B. Guilty, But Not Answerable // Jewish Frontier, April 1948, p. 41–60.

76. Ханна Арендт Карлу Ясперсу19 ноября 1948

Дорогой Почтеннейший

Благодарю за оба письма. Вчера Philosophical Library в лице владельца, господина Рунза, дали о себе знать, в середине грядущей недели я обсужу с ним все детали. Я уже на связи с его salesman, моим бывшим коллегой из Schocken, хочу узнать, как он ведет дела, я знаю, что для некоторых он – «нелюдим-оригинал»¹.

Тем не менее: он без сомнения порядочный человек и делает все ради своих книг. Он не осмелится Вас подвести, во-первых, просто не осмелится, во-вторых, он знает, что я могу лучше контролировать распространение через его salesman, чем как бы то ни было еще. Как хорошо, что Вы добавили пункт о переводе в свой вариант договора, так как он обязательно постарается сэкономить на переводчике. План договора в остальном в полном порядке, теперь Вы сможете потребовать аванс за весь первый тираж (возможно, Вы бы его не получили), который составит около 2000 экземпляров, а возможно, и больше. Я постараюсь узнать, могу ли я как-то вмешаться. Обычно в Америке нет разницы между книгами в твердом или мягком переплете, поскольку всегда существует лишь одно издание.

Примите благодарность за Ваши слова о моей книге. Конечно, Вы правы. Неудача в том, что в моем воображении – это одна книга, но в действительности это – по крайней мере в том, что касается исторического материала, – три книги: антисемитизм, империализм и тоталитаризм. Но превратить ее в три книги было бы неверно, и не только потому, что евреи уже после первой закидают меня камнями (чего мне пока удается избежать, так как я работаю слишком медленно), но и потому, что не будет никаких политических доказательств. Сейчас обе первые части уже полностью готовы, последняя пока в работе. В следующем месяце я начну снова писать, в то же время мне нужно будет подробнее разобраться в процессах русской революции.

Я напишу, как только узнаю подробности о Philosophical Library.

До тех пор всего наилучшего вам обоим

Ваша

Ханна

P. S. Только что вспомнила: Бен Халперн. (Я вытеснила его из памяти.) Я хорошо его знаю, мы серьезно поссорились из-за этой недопустимо глупой статьи. Я не смогла переубедить его и решила не отвечать, потому что вся история показалась мне невыносимо дурацкой. С недавних пор он стал одним из тех бездушных людей, что верят, будто любой не-еврей – по определению антисемит. Он подробнейшим образом объяснил эту теорию Мсье, ни разу не обратив внимания на то, как абсурдны обстоятельства. Мы пытались объяснить ему, что как раз Вы – совершенно не подходящий пример для иллюстрации тех немногочисленных справедливых замечаний, которые можно найти в статье. Конечно, он рассчитывал на мой или (еще лучше) Ваш ответ. Я не осмелилась дать ему Ваш адрес и сказала, что отвечу лишь в том случае, если статья вызовет какую-то реакцию. Он пообещал присылать мне все отзывы. И поскольку он очень честный юноша, ему можно доверять, вряд ли он что-то от меня скроет. Пришло и еще более безумное письмо от Ойгена Розенштока² (помните его?), которое не смогли понять ни Халперн, ни я. На что я ответила: I told you so. И со спокойной душой отправилась в отпуск. Пожалуйста, не злитесь, что я до сих пор об этом не писала. На это, как и во многих других случаях, есть множество причин. Во-первых, я не хотела писать Вам о таких, в сущности, глупостях, к тому же в то время на Вас обрушились немецкие обвинения в связи с отъездом из Гейдельберга³. Во-вторых, я была страшно зла на саму себя за то, что не могу разобраться с Халперном. Хочется ли Вам ответить? Иногда появляется желание совершить что-то подобное. В Jewish Frontier, без сомнения, были бы очень рады. Халперн – старший редактор, Гринберг – выпускающий редактор. Здесь любят разногласия, ведь они немного разбавляют скуку. Несколько лет назад Халперн злился из-за моей «Организованной вины»⁴, которую заказал и опубликовал Гринберг.

1. Цитата из «Фауста» Гёте: «Отец мой, нелюдим-оригинал».

2. Ойген Розеншток-Хюсси (1888–1973) – немецкий историк права и социолог, эмигрировавший в США в 1934 г. и преподававший в Гарвардском университете.

3. Когда в 1948 г. Я. покинул Гейдельберг, в Rhein-Neckar-Zeitung (24 марта) было опубликовано утешительное обращение: см. п. 67, прим. 2. Реакция немецкой прессы была бурной. Его обвиняли в «предательстве» и «дезертирстве», упрекали в том, что, выступая прежде от имени лучшей Германии, теперь, в тяжелые для страны времена, он покидает ее ради лучшей жизни для самого себя, якобы Я. утверждал, что готов разделять общую судьбу страны, но теперь избегает ее, он указал молодежи будущее, но отказался помогать ей в его воплощении, на эти обвинения Я. никогда не отвечал публично.

4. См. п. 32, прим. 3.

77. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 ноября 1948

Дорогая и уважаемая Ханна!

Быстрый деловой ответ на Ваше как всегда весьма полезное письмо.

Мои требования приняты в письме госпожи Морс. К нему был приложен чек на $50. Было предложено другое название, сразу несколько вариантов, каждый действительно продуман: автор, вероятно, прочитал мою книгу и что-то понял. Я принял предложенный заголовок The Perennial Scope of Philosophy¹.

В Америке принято не заключать договор, но довольствоваться подобной перепиской? Подпись госпожи Роуз Морс на бланке с шапкой Philosophical Library по нашим меркам не кажется мне документом, имеющим достаточную юридическую силу. Должно быть две подписи и доверенность per procura. Но это лишь формальные заботы. Я задумался лишь над Вашими словами о «нелюдиме». И очень рад, что Вы выскажете свое мнение о переводе!

От Commentary пришло невероятно дружелюбное письмо и $150. Кажется, я уже писал Вам об этом.

Отвечать Бену Халперну у меня пока нет никакого желания, оно было летом, сейчас у меня нет на это времени. После Ваших слов кажется, что дело не принципиальное, но скорее личное – или принцип его столь абсурден, что нет смысла продолжать разговор.

Всего

Ваш Карл Ясперс

1. Jaspers K. Perennial Scope of Philosophy. Trans. by R. Manheim. New York, 1949. Речь идет о переводе «Философской веры».

78. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс4 декабря 1948

Дорогие друзья,

Прикладываю копию моего предложения нелюдиму-оригиналу¹. В телефонном разговоре казалось, что его крайне удивила моя просьба о договоре. Но он настоятельно попросил меня прислать ему черновой вариант. Я уже обсудила с ним разницу в авансах за тираж в пятьсот экземпляров (который предлагаете Вы) и за тираж в тысячу, который кажется правильнее мне. $50, что я Вам отправила, – своего рода опцион, здесь так принято.

По поводу нелюдима-оригинала: учитывая свой опыт общения с порядочным и невыносимо беспомощным Шокеном, я выступаю за то, чтобы попытаться наладить дело с нелюдимом. Курт Вольф, например, тоже далеко не ангел.

Вскоре об остальном. Прямо сейчас суматоха.

Сердечный привет и наилучшие пожелания

Ваша

Ханна

1. Письмо от Х. А. от 4 декабря 1948 г. на имя г-на Рунза в Philosophical Library.

79. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 22 декабря 1948

Дорогой Почтеннейший,

Это новогоднее письмо, к которому я сразу прилагаю и деловое. Курт Вольф, к сожалению, получил отказ из Англии по поводу «Психопатологии» и в одиночку не решается издать книгу на английском. Конечно, очень жаль, но Рунз из Philosophical Library сказал мне, что он принципиально заинтересован во всех Ваших работах и как раз собирается приступить к «Философской вере».

Сегодня пришел договор от Philosophical Library, и я горжусь, что смогла уговорить их на более выгодные условия и оформить их на бумаге. Через несколько дней Вы получите договор и увидите, что они согласились повысить выплаты после первого тиража в 2500 экземпляров, а также удвоили аванс. Ни в одном, ни в другом не было необходимости, поскольку Вы об этом не просили.

Художник и врач Копли¹ к нашему удивлению рассказал, что был у Вас. Дорогие друзья, вы получите фотографии: Мсье преодолеет свои прусско-протестантские, я – свои ветхозаветные запреты, и мы обратимся к вооруженному вспышкой и прочими пыточными инструментами господину или даме. Копли уже заявил, что, если мы не сделаем этого добровольно, он пришлет их к нам в квартиру.

Пока высылаю Вам вырезку из New York Times², которая точнее всего демонстрирует, чем я занималась все это время. Теперь господа директора должны собрать достаточно средств, я в любом случае выполнила свои обязанности, помогла с организацией фонда и написала подробнейший памфлет об иудо-арабском соглашении, который я пришлю, как только он будет опубликован.

У нас все хорошо. Я снова всерьез взялась за книгу, издательство назначило срок сдачи – первое июня, это прекрасно, потому что приходится продолжать работу. Вначале я была против сроков, и издательство отнеслось к этому с пониманием. Прямо сейчас я наслаждаюсь подготовкой к Рождеству, или как мы называем его – Ханукству³, закупаю разную чепуху для приемных племянниц и племянников и раздумываю над жарким из утки.

Поздравляю вас обоих и желаю всего наилучшего от нашего дома к вашему

Всегда Ваша

Ханна

1. Альфред Л. Копли (художественный псевдоним Элкопли) (1910–1991) – американский ученый немецкого происхождения, родился в Дрездене, с 1937 г. жил в Нью-Йорке, был близким другом Х. А. и ее мужа.

2. Вырезка из New York Times от 18 декабря 1948 г. с заметкой об учреждении фонда Иегуды Л. Магнеса, сопровожденной изображением подписанного акта и подписью: судья Верховного суда Уильям К. Хехт-мл. с учредительным документом с д-ром Ханной Арендт и Джеймсом Маршаллом.

3. Wihnukkah – производное от Рождества и Хануки, еврейского праздника в честь борьбы Маккавеев и очищения Храма в Иерусалиме в 165 г. до н. э.

80. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 9 января 1949

Дорогой Почтеннейший,

Я до сих пор не слышала ничего из Италии¹ и написала в Dial, что теперь Вы живете в Швейцарии и с Вами легко связаться. Может быть, Вы могли бы отправить упомянутому выше издательству² экземпляр немецкого или швейцарского издания³.

Кстати, я вспомнила: получили ли Вы чек с гонораром от Dial, который должен был быть обновлен после полугодового перерасчета, полученного мной от издательства?

С сердечным приветом

Ваша

Ханна

1. Издательство The Dial Press в письме от 6 января 1949 г. предложило Х. А. передать итальянскому издательству La Nuova Italia Editrice Firenze экземпляр «Вопроса о виновности». Свое письмо (п. 80) Арендт напечатала прямо на конверте Dial Press.

2. Речь идет об упомянутом издательстве La Nuova Italia Editrice Firenze. Об итальянском переводе «Вопроса о виновности» см. п. 81 и п. 81, прим. 2.

3. Речь идет о двух немецкоязычных изданиях «Вопроса о виновности». См. п. 43, прим. 6.

81. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 января 1949

Дорогая и уважаемая Ханна!

Сердечно благодарю за вырезку из газеты – временная замена Вашего с Мсье портрета. Мы с умилением разглядываем ее снова и снова. Нарядная и словно чужая, конечно, дело в том, что Вы не смотрите в кадр: мы с трудом Вас узнали! Удивительно. Такие газетные изображения – я это понял – часто искажают действительность. Но Вы не «искажены», выглядите строго, сдержанно, благородно и уверенно. Если бы я не знал Вас лично, не читал Ваших писем, я бы испугался, но желал бы побеседовать с подобным существом.

Далее моя признательность Вашей ловкости, благодаря которой заключен договор с Рунзом. Восхитительно. У меня его пока нет. Но поскольку он есть у Вас, у меня он тоже окажется. Это улучшение условий превосходит мои предложения! Я всегда считал себя хорошим предпринимателем. Но Вы меня переплюнули!

От Dial Press уже давно пришли $40 вместе с перерасчетом. Очевидно, продажи не велики. Книга¹ пришла слишком поздно, когда тема уже была не актуальна.

Я написал в итальянское издательство во Флоренции, что мой «Вопрос о виновности» уже несколько лет назад опубликован на итальянском языке (в Неаполе).²

Я рассказывал Вам, что моя «Психопатология» будет переведена на испанский в Буэнос-Айресе?³ Недавно я получил предоплату в размере 1700 франков, половину из которых я, к сожалению, по договору должен был отдать в Springer. Правом на перевод всех моих последующих книг располагаю только я.

Ваш издатель кажется мне умным и порядочным человеком, поскольку назначает Вам сроки. Это нужно. Вам это нужно даже больше, поскольку Вы постоянно отвлекаетесь, чтобы помочь другим людям, например, мне. Это прекрасно, но…

Я с нетерпением жду Вашего текста о евреях и арабах. Мне не хватает аргументов, когда порядочные евреи говорят мне: арабы просто не хотят, Магнес был фантазером, у него за плечами никого не было. Я хочу узнать от Вас, что я мог бы на это ответить. До сих пор я говорил лишь: если арабы не хотят продолжать, бесконечное терпение доведет их до того, что им придется этого захотеть, поскольку географический контекст и интересы ведущих держав допускают продолжительное политическое существование Израиля только в условиях арабского мира. В ином случае он останется в «позиции круговой обороны», поддерживаемой американскими средствами, и однажды, как и любая круговая оборонительная конструкция, рухнет.

Сейчас волнение особенно велико из-за неосторожного вмешательства англичан. Их воодушевил успех Голландии⁴? Как будто англичане хотят помешать только-только налаживаемому контакту между евреями, Абдуллой⁵ и Египтом. Евреи в вопросах политической власти, без сомнения, вели себя крайне разумно в соответствии с принципом «разделяй и властвуй» и добились бы успеха, если бы не англичане?

Я отправлю Вам свою вступительную базельскую лекцию (она опубликована в Wandlung⁶), ничего особенного, конечно, с оглядкой на обстоятельства и слушателей (бесчисленные коллеги и чиновники).

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Американское издание «Вопроса о виновности», в 1948 г. из всего тиража было продано лишь 276 экземпляров.

2. Jaspers K. La colpa della Germania. A cura di Renato de Rosa. Napoli, 1947.

3. Jaspers K. Psicopatologia general. Trad. por R. O. Saubidet y Diego A. Santillan, 2 Bde, Buenos Aires, 1950.

4. После объявления независимости Республики Индонезия, в последующие годы голландское правительство попыталось вернуть власть. В декабре 1948 г. голландская «полицейская акция» должна была укрепить господствующее положение в Республике Индонезия.

5. Абдулла – Абдалла ибн Хусейн (1882–1951) – с 1949 г. король Хашимитского Королевства Иордания. Застрелен за поддержку примирения с Израилем.

6. См. п. 74, прим. 2.

82. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 января 1949

Дорогая и уважаемая Ханна!

Здесь копия моего письма¹, которое вчера с долгожданными договорами² я отправил в Philosophical Library. Господин Рунз никогда не показывается. Госпожа Роуз Морс наверняка будет действовать по доверенности. Сам договор, как Вы сможете убедиться, подписан только ею. Подпись, вероятно, можно считать законной. У нас в издательствах требуют две подписи, одна из них – подпись главного редактора. Но я полагаю, нет необходимости на этом настаивать. Главное – качественный перевод – этим не гарантировать. Добрая воля незаменима. В сопроводительном письме г-жи Морс говорится, что Вы видели и одобрили этот договор. Этого было достаточно. Мое маленькое дополнение³ в вышеупомянутом письме в определенных обстоятельствах может иметь некоторое значение.

И снова за все это сердечно благодарю Вас!

Ваш Карл Ясперс

1. П. 82 было написано Я. на копии его письма Роуз Морс от 25 января 1949 г.

2. Речь идет о множестве экземпляров договора об американском издании «Философской веры» (The Perennial Scope of Philosophy).

3. Имеются в виду соглашения, в соответствии с которыми издательство берет на себя «ответственность за выбор хорошего переводчика», а права на перевод переходят к составителю, если в случае полной продажи тиража «сразу же не будет принято решение о повторном тираже».

83. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 января 1949

Дорогая и уважаемая Ханна!

Из приложенного текста Вы увидите, что Beacon Press хотят отдельно издать отрывок о трагическом знании из моей книги «Об истине»¹… «в рамках подготовительной работы к грядущему полноценному изданию книги». Последнее – выражение весьма дружелюбного настроя и кроткое пожелание. Но этот частичный перевод завершенного отрывка очень меня радует. И снова я должен поблагодарить Вас, так как именно Вы все организовали. Ваша забота о моем материальном положении начиная с 1945 года поразительна.

Наша базельская жизнь продолжает нас радовать. Здесь я старательнее готовлюсь к лекциям, чем в Гейдельберге. Но сперва я, конечно, должен подготовить почву. Меня это не угнетает. Но на меня давит мысль, что я могу разочаровать базельцев в материальном отношении преждевременной болезнью и старостью. Но пока об этом нет и речи. Я подбадриваю себя. Только это было иначе в Гейдельберге: права, которые можно было заслужить сорокалетним трудом. В остальном же мы продолжаем радоваться тому, что можем не жить там. Новости из Германии весьма безрадостны. Здесь, на расстоянии, растет сострадание, усиливается гнев – но невозможно избавиться от чувства, что к этим немцам мы не имеем никакого отношения. Тем сильнее я мечтаю написать свою немецкую книгу. В немецком языке есть что-то, что я люблю несмотря ни на что, возможно, что-то, что я полюбил сильнее, только лишившись почвы под ногами. При этом я часто о Вас думаю – и эти мысли вдохновляют и вселяют надежду: быть гражданином мира, быть человеком и не быть одиноким. Последняя надежда политического порядка и свободы – Америка. Какая-то надежда философии – немецкий дух. Я согласен с Гундольфом: в Западном мире существует три народа, выходцы из которых могли зреть в корень – евреи, греки и немцы. Но говорить об этом подобным образом – высокомерие, давайте хотя бы попробуем его скрыть.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Jaspers K. Tragedy is not enough. Trans. by H. A. T. Reiche, H. T. Moore, K. W. Deutsch. Boston, 1952. Перевод всей работы так и не был завершен.

84. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 января 1949

Дорогой Почтеннейший,

Только что пришло Ваше письмо о том, что Вы получили договор. Я тоже удивилась, что господин Рунз остается на заднем плане, но здесь принято, что договоры подписывают и сотрудники, в Schocken я тоже старалась подписывать договоры без доверенности, разумеется, они подлежали обжалованию, мой собственный договор с Houghton Mifflin подписан редактором. О переводчике: до сих пор в Philosophical Library вели себя прилично. Они выбрали переводчика, очевидно, друга господина Рунза, который выполнил пробный перевод – совершенно несносный. После этого они без дальнейших возражений обратились к тому же переводчику, который переводил Вашу статью для Commentary¹ и у которого здесь хорошая репутация. Посмотрим, что будет дальше. Я не знаю, согласился ли он. Я хорошо его знаю, он переводил и для меня, владеет двумя языками почти в совершенстве.

Мы очень смеялись над Вашей реакцией на газетную фотографию. Конечно, изображение искажено, но лишь в той степени, в которой я сама искажаю себя в подобных обстоятельствах, слегка из принципа: ах, хорошо, что никто не знает, что Румпельштильцхен меня называют!

Вводная лекция о философии и науке замечательна, прекрасно написана и чудесно подходит для того, чтобы увлечь студентов или, лучше сказать, молодых людей. Я хотела бы опубликовать ее здесь, так как дискуссия обо всех за и против науки идет полным ходом. В любом случае в особом, показательном для Америки, исключительно прагматичном ключе. Иногда я задаюсь вопросом, что сложнее – научить немцев серьезнее относиться к политике или научить американцев с легкостью размышлять о философии. Я хочу немного поразмыслить над этим и расскажу Вам, к каким выводам пришла.

Меня обрадовали новости о переводе «Психопатологии» на испанский. Испанцы, как и итальянцы, очень общительны, южноамериканский континент в культурном отношении ближе к Европе, чем Штаты; у философских книг там приличные тиражи, и кто-то рассказывал мне однажды, что в Бразилии или Аргентине «Чистый разум»² можно купить в газетном киоске на вокзале. В Нью-Йорке раздобыть экземпляр на каком бы то ни было языке – настоящее достижение.

Должна написать еще о том, что очень меня беспокоит: я до сих пор не прочитала «Об истине». Я заглядывала в книгу, и каждый раз меня охватывал страх, что философия снова поглотит меня на многие месяцы. Я не могу так рисковать, пока не справлюсь с последней частью книги. Я знаю, Вы поймете, и это вовсе не оправдание. Лишь хочу сказать как есть. Пришла «Философия» – три тома в одной книге³: большое, большое спасибо. Мой старый экземпляр остался – а может быть уже пропал – в Париже. Я утащила для себя «Психологию мировоззрений». Так что скоро набор будет полным. «Ницше» я уже у кого-то с успехом уволокла, но вскоре его снова забрали.

С этого места, прошу, не читайте, здесь появляется госпожа д-р Левин⁴ и написанное предназначено Вашей жене.

Боюсь, ничего нельзя поделать. Шокен даже не обсуждается, он, вероятно, будет откладывать решение бесконечно, пока мы все не умрем. Может быть, можно было бы обратиться к Jewish Publication Society⁵, с которой связан Тойблер⁶ или лучше к его жене⁷. Тойблера здесь либо не знают вовсе, либо его имя связано со всевозможными глупостями, уничтожившими его репутацию, в том числе и пьесами. Все буквально так и есть. Я не против драм, но те, что пишет он, не достойны и одаренного юнца. Американцы, которые не отличаются глубокой ученостью, считают его своего рода prompous fool. Стипендию получить в любом случае будет очень сложно, конечно, речь заходила и об авансе, и он действительно пошел бы ей на пользу. Но я уверена в одном: ни один издатель не может положиться на простое перечисление глав. Лучше всего было бы попросить Сельму Штерн-Тойблер написать в Jewish Publication Society с вопросом о том, стоит ли отправить им несколько глав. На все это, увы, нужно время. Все выглядит безрадостно, и я хорошо понимаю, как Вы хотите помочь, но единственный реальный совет, который я могу дать: отправить несколько копий в нескольких экземплярах.

Надеюсь, когда дойдет это письмо, Вы снова будете одни и сможете спокойно радоваться компании невестки. Чем старше мы становимся, тем сложнее жить с другими людьми, которые обитают в несколько иной сфере. Тогда вдруг каждое слово встает поперек горла и с этим, а именно с состоянием психики, ничего нельзя поделать.

Будьте здоровы. Могу ли я на прощание еще раз сказать, как я счастлива знать, что Вы в Базеле.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Ральф Мангейм.

2. Речь идет о «Критике чистого разума» Канта.

3. Второе издание «Философии» вышло в одном томе в 1948 г.

4. Вера Левин, доктор исторических наук, в то время прочитавшая ряд докладов в Базеле. Гертруда Я. в письме от 15 января 1949 г. спрашивала Х. А. возможна ли публикация одного из текстов Веры Левин в Америке (название текста установить не удалось).

5. Еврейское издательское общество в Америке – основанная в 1888 г. организация, цель которой состояла в распространении трудов по религии и истории и литературы о иудаизме.

6. Ойген Тойблер (1879–1953) – историк, с 1924 по 1933 г. ординарный профессор университета Гейдельберга, до 1941 г. доцент кафедры иудаики в Берлине, с 1941 г. в эмиграции в США.

7. Сельма Штерн-Тойблер.

85. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 февраля 1949

Дорогая и уважаемая Ханна!

Я допустил одну ошибку, а именно не рассказал Вам, что я отправил текст вводной лекции «Философия и наука» в Commentary и жду ответа (г-н Уоршоу¹ написал мне несколько месяцев назад, они хотят еще чаще публиковать меня в Commentary). Но Вы заботились о другом – и я виноват в этой суматохе! От Штернбергера из Гейдельберга пришло известие, что Partisan Review спрашивает об этой статье – вероятно, как мне кажется сегодня по прочтении Вашего письма, по Вашей инициативе! Я должен был ответить, что необходимо подождать, пока я не получу ответ от Commentary. Я крайне недоволен тем, что сам и устроил.

Конечно, я хорошо понимаю, что Вы пока не прочитали мою книгу «Об истине», и пойму также, если Вы никогда ее не прочтете. Как ужасно, когда собственные книги приносят столько мучений. Особенно если Вы «уже знаете» все – в отношении философии – профессорская скука, которую нагоняют все толстые книги, особенно мучительна. Мы относимся к нашим книгам как к чему-то второстепенному, даже если тратим массу времени на работу над ними и непоколебимо верим, что когда-нибудь кому-нибудь они могут оказаться нужны. И с годами – кто знает! – может быть и Вам пригодится одна из глав.

Вера Левин – превосходный человек. Ее слова о шансах понятны. Мы обсудим с ней, стоит ли идти по пути, предложенном Вами. В любую секунду я готов предоставить свой положительный отзыв об ее интеллектуальных способностях. Об ее познаниях в области истории я, как «неспециалист», не могу судить. Она получила образование в Германии, защитилась под руководством Андреаса², в то время (в начале нацистской эпохи) посещала и мои лекции. Ее тексты, которые мне доводилось читать, превосходны.

Сердечный привет от Вашего

Карла Ясперса

1. Роберт Уоршоу, в то время главный редактор Commentary.

2. Вилли Андреас (1884–1967) – ординарный профессор новейшей истории в Гейдельбергском университете с 1923 по 1946 г.

86. Ханна Арендт Карлу Ясперсу15 февраля 1949

Дорогой Почтеннейший,

Я страшно рада хорошим новостям от Beacon Press. Действительно невероятно и все именно так, как и должно быть. Вы наверняка уже успели узнать что-то от Commentary, статья, конечно, показалась Вам слишком философской. Уоршоу знал о Partisan Review и уведомил их о том, что статья в их распоряжении. В сущности, я была рада, что все сложилось именно так, хотя возможно, Ваш гонорар будет чуть меньше, так как аудитория Partisan Review, прежде всего, студенты и юные интеллектуалы, в этом случае куда ценнее.

Вы так живо и бодро пишете о Базеле и так трогательно отзываетесь о приобретенных в Гейдельберге правах. Неужели Вам действительно не пришло в голову, что эти права доступны Вам везде, где знают или могут знать о Ваших книгах? Это предельно ясно и разумеется само собой, и базельцы тоже об этом знают. А Германия. Здесь мы едины, и нет нужды что-то добавлять. Гнев я предоставлю Мсье (мне его вдоволь хватает с моими евреями), но и сострадание иногда проходит. Жду Вашей немецкой книги, ведь оправдано даже высокомерие. По глубине с немецкой философией может сравниться лишь английская поэзия, которой не знал Ницше, иначе он не сказал бы «заурядные умы благонравных англичан»¹ (и более того: должен был бы сказать: выдающиеся умы) – и все же поэзии не достает той же силы и значимости.

Вы пристыдили меня словами о до сих пор не прочитанной мной «Истине». На какой бы странице я ее ни открыла, она захватывает меня с такой силой, что я не могу вернуться к своим – вполне конкретным – материалам. Поэтому пока пришлось ее отложить.

Philosophical Library прислали мне договор. Мне не до конца понятно, верен ли он. Второй экземпляр должен быть у издательства? В любом случае он у меня в целости и сохранности. Кстати, к Beacon Press я не имею никакого отношения.

Прилежно пишу и думаю о грядущей поездке к Вам как о награде. Дела идут хорошо, пусть и не прямо сейчас – погода настолько безумная, что невозможно считать даже сам континент смягчающим обстоятельством. Неожиданно пришло летнее тепло, я сижу у распахнутого окна с открытыми руками, завтра все наверняка обернется снежной бурей.

Всего наилучшего вам обоим

Сердечно

Ваша

Ханна

1. Nietzsche F. An die Jünger Darwins // Nietzsche F. Gesammelte Werke, Bd. 20, p. 130.

87. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 11 марта 1949

Дорогой Почтеннейший,

Сперва о делах. Вы увидите, что с переводом «Философской веры» теперь, кажется, все в порядке. В Philosophical Library выбрали того же переводчика¹, что работал в Commentary и который от случая к случаю переводил и для меня.

Прилагаю две фотографии, которые Мсье считает показательными. Я надеялась затащить к фотографу и его, но в последний момент у него возникли какие-то дела. У меня есть старые карточки из Парижа, но хотелось бы сделать новые его портреты и отправить Вам.

Теперь о важном, а именно о «Солоне»². Мне он очень понравился, кажется, это Ваш первый исключительно политический текст, который я прочитала, и в сравнении снова поняла, как хорошо я, не подозревая об этом, подготовлена к политике Вашей философией. Много, много лет назад как раз на примере «Солона» Мсье рассказал мне о природе государственных деятелей и именно с него я начинала свои курсы об истории европейских диктатур.

Кроме этого ничего нового. Шолем³ с большими трудностями добрался до США, ждем Ханса Йонаса. Фанатизм стал для меня настоящей пыткой. Но друзья есть друзья. Рейнхардт⁴ написал из Германии, что его «обменяют» в Чикаго. Мне нравятся его книги: «Софокл»⁵ и новый сборник эссе⁶.

Как всегда

Ваша

Ханна

1. Ральф Мангейм.

2. Jaspers K. Solon // Synopsis. Festgabe für Alfred Weber… Hrsg. von Edgar Salin. Heidelberg, 1948, p. 177–190.

3. Герхард (Гершом) Шолем (1897–1982) – еврейский историк религии и основоположник направления исследований иудейской мистики, с 1923 г. проживал в Иерусалиме, с 1933 по 1965 г. профессор Еврейского университета, высказывался в поддержку примирения с арабами, близкий друг Х. А., позже познакомился с Я.

4. Карл Рейнхардт (1886–1958) – филолог-классик.

5. Reinhardt K. Sophokles. Frankfurt a.M., 1933.

6. Reinhardt K. Von Werken und Formen. Vorträge und Aufsätze. Godesberg, 1948.

88. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 марта 1949

Дорогая и уважаемая Ханна!

Как мы рады получить Ваши портреты! Это действительно Вы, мы сразу Вас узнали. Тот же сияющий блеск в глазах, но и выражение страдания на лице, от которого не было и следа в годы Вашей юности. Из Ваших писем мне давно известно, что Вы справились с ним. Но теперь я вижу, что – естественно – это было непросто. Вы – исчезающий вид.

Благодарю за новости. Лишь бы надзор за переводами не доставлял Вам слишком много хлопот. Я снова с такой легкостью принимаю Вашу помощь. Господин Мангейм оказывает мне огромную услугу, и очевидно, в существенной степени из интеллектуального интереса. Передайте ему при возможности, что я знаю, чего стоит такая работа, и счастлив сотрудничать с ним в качестве переводчика, я очень ему благодарен.

Договор с Philosophical Library готов в трех экземплярах, один для издательства, другой для Вас, третий – для меня.

Английские издатели¹, полагаю, получат тот же перевод. Надеюсь, гонорар господина Мангейма вырастет!

В ноябре я получил приглашение на аргентинский философский конгресс² и сразу отказался – по физическим причинам, нехотя, поскольку с радостью посмотрел бы на мир – тогда они захотели получить письменный доклад³, который хотят зачитать. Я отправил текст – памятуя о возможной рекламе и переводе моей «Психопатологии» в Буэнос-Айресе. В роли посредника меня посетил профессор Парейсон⁴ из Турина, с которым во времена нацистов нас связывали теплые отношения. По этому поводу у меня не было никаких опасений – нет их и сейчас, несмотря на то что такие демонстративные отказы от приглашений с американской стороны для меня фатальны.

Приедете ли Вы в Европу и навестите ли нас в этом году? Жена говорит: Ханна важнее всех – я разделяю ее мнение. Приедет ли с Вами Мсье? Он – осязаемая материя рядом с Вами, хотя Вы никогда не говорите о нем напрямую. Надеюсь, он согласится на фотографию!

Всего наилучшего

Ваш Карл Ясперс

Счастлив узнать о единодушии по поводу «Солона»! Сердечный привет Мсье!

1. Одновременно с американским изданием «Философской веры» в 1950 г. книга вышла в Лондоне в издательстве Routledge & Kegan Paul.

2. Речь идет о первом национальном философском конгрессе, который прошел с 20 марта по 9 апреля 1949 г. в Мендосе.

3. Jaspers K. Die Situation der Philosophie heute // Actas del I. Congreso Nacional de Filosofía. Actas 1–2, Buenos Aires, 1950.

4. Луиджи Парейсон (1918–1991) уже в 1940 г. опубликовал книгу о Я.: Pareyson L. La filosofia dell’esistenza e Carlo Jaspers. Napoli, 1940.

89. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 апреля 1949

Дорогие, почтенные друзья

Я бы давно написала, если бы была уверена в собственных планах. Теперь я слегка ужасаюсь тому, что Ваше милое письмо ждет ответа уже месяц. Конечно, все дело в том, что я не знаю, смогу ли приехать, равно как и не знаю, когда. И то и другое зависит от переговоров по поводу должности, условия кажутся выгодными, если все сложится удачно, мне в любом случае нужно будет отправиться в Европу, чтобы пару месяцев поработать в Париже. Все получится, если Вы сможете сообщить, какое время Вам подойдет. Одно я знаю наверняка: приехать раньше конца лета, в августе или сентябре, не получится, потому что раньше этого срока я не успею закончить работу над книгой. В течение последнего месяца то и дело приходится отвлекаться на другие заботы – доклады и последующее составление статей, – от которых я не могу отказаться. Меня, может быть, привлекает Женева, ведь я так долго была оторвана от всего этого – я имею в виду Европу, – что увидеть ее было бы крайне любопытно. И я была бы счастлива снова услышать – а не только лишь читать – Ваши слова. (Разумеется, «только лишь» – моя сентиментальность.)

Гуриан из Review of Politics написал, что он был бы счастлив получить «Солона», но не знаком с переводчиком, кроме того, Review не смогут заплатить – научные журналы здесь не выплачивают гонорары, но я думаю, в этом случае это не так важно. Я посоветовала ему Мангейма, но пока не получила ответа.

Буэнос-Айрес: я отправила вырезку из газеты лишь для того, чтобы ввести Вас в курс дела, не потому, что мне показалось, будто американцы правы. Там в философии заинтересованы больше, чем здесь, и до тех пор пока там, в условиях диктатуры – но не тоталитарной! – печатают все, что Вы пишете именно в том виде, в котором Вы это написали, опасения кажутся мне излишними. Фатальным мне кажется лишь то, что Америку – о чем я не знала прежде – представляют два бывших немца (полагаю, оба – евреи), мне это кажется гротескным, но не столь значимым. Один из них – Гельмут Кун¹ […]

Сейчас читаю фрагменты из третьей части «Истины» о ложности и лжи², это напрямую связано с некоторыми идеями моей работы. Для меня важнее всего, что истина невозможна без ложного, а также превосходное изображение философских предпосылок всевозможных типов поведения. Вы говорите, что хотите (помимо Буэнос-Айреса) посмотреть мир: Вам будет непросто, ведь Вы по-настоящему его познали. И это кажется чудом истории философии. Конец философской надменности. Кажется, это было скрыто во всех Ваших книгах, но никогда не было столь ощутимо и столь точно проработано. Это восхитительная книга (if I may say so – как здесь принято добавлять).

Сердечно желаю всего наилучшего. Я колеблюсь между тревогой и надеждой по поводу всего, что касается поездки в Европу. Но ничего не могу поделать.

Ваша

Ханна

1. Гельмут Кун (1899–1991) – философ нееврейского происхождения, с 1938 по 1949 г. профессор в США, с 1949 г. в Эрлангене, с 1952 г. в Мюнхене.

2. Jaspers K. Philosophische Logik. Erster Band: Von der Wahrheit. München, 1958, p. 475ff.

90. Ханна Арендт Карлу Ясперсу3 июня 1949

Дорогой Почтеннейший,

Я очень благодарна за то, что Вы поделились делом Курциуса¹. Из него я узнала о том, что сегодня возможно в Германии, больше, чем изо всех остальных репортажей. Мне кажется типичной не столько атака сама по себе или непревзойденно вульгарный тон и не манера обращаться с цитатами – поистине удивительная для ученого, – но глубокая лживость, засевшая в каждой строчке. Он приедет сюда на праздник в честь Гете², с этим ничего не поделать. С этим прекрасным праздником его связывают собственные, отчасти типично американские, обстоятельства: мероприятие номинально организовано Хатчинсом³, президентом Чикагского университета. На самом деле за ним скрывается американский немец, агент по продаже недвижимости, который недавно купил так называемый ghost-town и придумал гениальную бизнес-идею: связать затею с Гете, хотя речь идет лишь о том, чтобы с помощью Гете обеспечить городку мировую известность и хорошо заработать на туристах. Идея действительно превосходная. Однако второй господин, который за этим стоит, вовсе не такой забавный: Вы помните Бергштрессера⁴ из Гейдельберга, у которого, после того как он с успехом приспособился к существующей идеологии, обнаружилась целая череда еврейских предков? Он отвечает за программу. Я говорила со своими друзьями из Commentary и Partisan Review, возможно, им удастся что-то сделать с помощью репортажей.

Общая политическая атмосфера здесь – прежде всего в университетах и колледжах (если речь идет не о самых крупных) – мало обнадеживает. Красная охота⁵ идет полным ходом, и американские интеллектуалы, в первую очередь бывшие радикалы, со временем превратившиеся в антисталинистов, подстраиваются под Государственный департамент, отчасти из искреннего разочарования, отчасти потому, что стали старше. Конечно, это не значит, что американская внешняя политика редко бывает безукоризненна, это значит, что эти люди готовы со всем смириться и уже видят в ФБР⁶ орган, с помощью которого они могут и имеют право уладить факультетские распри. Как следствие, в небольших, поддерживаемых государством колледжах коллеги уже не могут говорить друг с другом открыто, а всеобщий страх, который прежде царил только в Вашингтоне среди правительственных чиновников, теперь, словно ядовитое облако, распространился на все сферы интеллектуальной жизни. Страшно не только произнести имя Маркса, каждый мелочный идиот убежден, что он в праве и обязан взирать на Маркса свысока. И все это в обстановке, в которой несколько лет назад было необходимо мужество, чтобы заявить, что Маркс не смог решить загадки мироздания. В университетах не прекращается подпольная вражда между факультетами и студентами, поскольку последние склонны к коммунизму тем сильнее, чем нетерпимее и «храбрее» ведут себя доценты. Безусловно, бывает и по-другому, и все это кажется лишь cum grano salis. Отвратительно, что, например, Хук⁷ в споре с Сартром, которого нельзя свести к формуле сталинист vs. антисталинист, объявляет Сартра «сталинистом поневоле» (мне не очень нравится Сартр, но это не имеет отношения к делу).

Надеюсь, я Вас не утомила. Вчера у меня были двое юных профессоров, которые никогда не были ни марксистами, ни сталинистами, ни кем бы то ни было еще, и горько жаловались.

На днях жду перевод Ральфа Мангейма, но пока не получила от него никаких новостей.

Еще пара слов о состоянии моих дел: кажется, можно не сомневаться, что в сентябре я буду в Европе. Пока не знаю, когда начну новую работу⁸, это зависит от меня лишь отчасти. Приблизительно первого августа я закончу книгу, после чего останется лишь техническая работа, английский, проверка, примечания и т. д. Издатель очень терпелив, очевидно, он привык к менее порядочным авторам. Мои планы по поводу Европы пока не определены, вполне возможно, что мне нужно будет заехать в Германию и сроки этой поездки будут связаны с поручением местной иудейской организации. Я согласилась подписать договор из финансовых соображений – слишком выгодный, чтобы отказаться. Если ничего не выйдет, я буду совершенно свободна.

Как Вы, наверно, заметили, я пишу довольно сдержанно. Одна моя подруга⁹ умирает от рака легких, она прекрасно все понимает, весьма рассудительна и держится безукоризненно. Пока она чувствует себя нормально и продолжает работать. Боюсь, ее состояние резко ухудшится, как раз когда я – смогу? должна буду? захочу? – уехать. Врачи отказываются давать точные прогнозы. Оперировать нельзя. Voila.

Пожалуйста, прошу Вас, не злитесь из-за Курциуса.

Сердечный привет вам обоим

Ваша

Ханна

1. В 1947 г. на вручении премии Гете Я. произнес речь «Наше будущее и Гете». Публикация речи в виде небольшой книги состоялась в 1949 г. и была приурочена к двухсотлетию Гете. Газета Welt am Sonntag обратила на нее внимание в выпуске от 20 марта 1949 г., перепечатав критический пассаж о Гете под редакционным заголовком «Бунт против Гете?» и подзаголовком «Критическое исследование». Боннский романист Эрнст Роберт Курциус (1886–1956) публично предположил, что через Гете редакция таким образом ссылалась на новую работу Я. Он заключил, что Я. развязал настоящую кампанию против Гете. Вслед за этим, 2 апреля 1949 г., он опубликовал в газете Tat радикальную полемическую статью под заголовком «Гете или Ясперс?», в которой, помимо прочего, говорилось: «С 1945 года Ясперс внятно дает понять, что стремится к титулу „Учителя Германии“. Он так явно представил нам нашу коллективную вину, что мы можем продолжать влачить свое существование, лишь страдая от угрызений совести. Вильгельм фон Гумбольдт нашего времени, он предложил немецким университетам перспективы развития прежде, чем отвернуться от них. Потенциальный Учитель Гельвеции. Он по-реформаторски открыл новую веру, которую назвал „библейской религией“, и идея его состоит в том, что иудаизм и христианство по сути равнозначны. Он увенчал свои воспитательские достижения „Кампанией в Швейцарии“, направленной против Гете. Habemus papam!»

Для Я., который был знаком с Курциусом много лет, подобный выпад стал настоящей неожиданностью. Он составил открытое письмо Курциусу, но так его и не опубликовал. Публичное заявление в его защиту, составленное профессорами Гейдельбергского университета, вышло на страницах газеты Rhein-Neckar-Zeitung от 10 мая 1949 г.: «обеспокоенные академическим уровнем интеллектуальной полемики» они отстранились от Курциуса. Он в свою очередь ответил на страницах Rhein-Neckar-Zeitung 17 мая 1949 г., опубликовав статью «Можно ли атаковать Ясперса?», к которой позже в Zeit (2 июля 1949 г.) было опубликовано дополнение: «Гете, Ясперс, Курциус». В течение нескольких месяцев была опубликована масса газетных статей о Ясперсе и Курциусе. По большей части авторы пытались дистанцироваться от агрессивной полемики Курциуса, как и от критики Я. в адрес Гете. Для Я. конфликт принимал форму публичной проверки немецкого разума, который, на его взгляд, по-прежнему был расположен к преклонению перед авторитетом и поддавался национальным инстинктам.

Не удалось установить, какой материал Я. отправил Х. А. и сопровождался ли он письмом.

2. В июле 1949 г. под председательством почетного президента Герберта Гувера группа американцев организовала в небольшом городке Аспен в Колорадо двухнедельный форум, посвященный Гете, участие в нем помимо прочих приняли Эрнст Роберт Курциус, Ортега-и-Гассет, Альберт Швейцер, Эрнст Симон, Стивен Шпендер и Торнтон Уайлдер.

3. Роберт М. Хатчинс (1899–1977) – президент (с 1929 по 1945) и затем почетный ректор (1945–1951) Чикагского университета, в 1949 г. – председатель Goethe Bicentennial Foundation.

4. Арнольд Бергштрессер (1896–1977) – историк культуры и социолог, с 1928 г. профессор Гейдельбергского университета, с 1937 г. живет в США, с 1954 г. профессор политологии в университете Фрайбурга.

5. Джозеф Р. Маккарти (1909–1957) – сенатор Висконсина от республиканцев. В момент написания письма и позднее (1953–1954) был председателем расследовательной комиссии Комитета государственных операций и подчинявшегося ему Постоянного расследовательного комитета, движущей силы волны антикоммунистических преследований, основанной на дискредитации и устрашении и направленной в первую очередь против правительственных чиновников и интеллектуалов.

6. Федеральное бюро расследований.

7. Сидни Хук (1902–1989) – американский философ, ученик Дьюи.

8. В рамках программы еврейского культурного восстановления. См. п. 31, прим. 9.

9. Хильда Френкель, после войны секретарша Пауля Тиллиха в Нью-Йоркской объединенной теологической семинарии, подруга Х. А. со времен ее пребывания во Франкфурте в 1930–1931 гг., умерла в 1950 г.

91. Карл Ясперс Ханне АрендтСанкт-Мориц¹, 4 августа 1949

Дорогая, уважаемая Ханна!

Только что получил Ваше письмо², которое очень нас тронуло. Ваша радость по поводу новой квартиры и собственной мебели³ – как это прекрасно! Вы относитесь к этому как к игре и не жалуетесь на лишения, которые были вынуждены сносить так долго. Ваша способность радоваться жизни по-прежнему Вас не покинула. Это касается настроя Вашей смертельно больной приятельницы, о которой Вы пишете так, что невозможно ее не полюбить. Вы еще вместе порадуетесь Вашей уверенности. Но Вас по-прежнему гнетут страдания, которые уготованы этой женщине ее природой.

Теперь Вы готовитесь к своему большому путешествию. Мы впервые узнали о Вашей задаче. Трудности вызывают трудности. Какие новые таланты Вам придется в себе развить!

Месяцем раньше, месяцем позже – когда мы увидимся не так важно, если мы сможем увидеться. Сообщите нам о дате своего приезда, когда получится – и Вы знаете, что можете оставаться у нас так долго, как захотите, и наша гостевая комната всегда готова к Вашему визиту, Вы, разумеется, можете продолжать работать у нас, если Вам будет угодно. Нет смысла повторять, что в течение семестра я не могу позволить себе развлечения. Но мы всегда сможем побеседовать.

Ваша книга скоро будет готова – это большое событие. Несколько дней назад я прочитал Вашу статью⁴ в Wandlung, конечно же, это часть Вашей книги! Великолепная в широте подхода, ясности и внятности. Выдающаяся работа! Если так же написана вся книга, это будет что-то невероятное.

Я счастлив, что Вы согласны с моей статьей⁵. Гетевские слова о порядке и несправедливости⁶ меня, как и Вас, зачастую возмущают. В них скрыта фатальная истина – и я должен признаться, что испытываю нечто подобное, особенно когда «справедливость» неоднозначна.

Меня озадачило Ваше мнение о Спинозе (или Вы имеете в виду лишь дурной спинозизм в немецком образовании?): «опаснейшие заговоры против истины»? – зимой мы должны это обсудить. Вам знаком «Богословско-политический трактат»? И его последний незавершенный труд, «Политический трактат»? И его фактические отношения в том числе и с Яном де Виттом?⁷ Спекуляцию, доказавшую существование Бога, вряд ли можно назвать магией? Спиноза, эта чистая душа, этот великий реалист, первым предпринявший попытку стать гражданином мира, каких не осталось в современности, преисполненный рассудительной увлеченности – я хочу не только защитить Спинозу, но превознести его как одного из немногих людей и мыслителей, само бытие которых – своего рода гарантия того, что в человеке все же сохранилось достоинство. В 1917 году у меня гостил Зиммель⁸, тогда он сказал, что Спиноза – единственный из всех великих философов, кого он не понимает и считает нелепым. Это было совсем не то, что Вы имеете в виду. Внутренняя уравновешенность Спинозы кажется мне показательной⁹. Я уважаю и люблю его как человека, который знал о Боге и не поддавался иллюзиям – при этом от всех его понятий и доказательств можно рационально отказаться как от игры, если вычесть из них все содержание. К слову, еще в 1936 году на протяжении нескольких недель я без помех мог читать лекции о Спинозе в Гейдельберге¹⁰ под не стихающие аплодисменты аудитории. После этого один студент прислал мне репродукцию портрета из Вольфенбюттеля, которая до сих пор висит у меня в комнате: обрадовавший меня в то время симптом сообразительности некоторых немецких студентов.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Супруги Я. до 14 августа пробыли на вилле Нимет в Санкт-Морице.

2. После п. 90 недостает как минимум одного письма от Х. А. к Я., о котором идет речь, вероятно, ему предшествовало письмо от Я. к Х. А.

3. Летом 1949 г. Х. А. с мужем переехала из меблированных комнат в первую собственную квартиру в Нью-Йорке на Морнингсайд-драйв, 130.

4. Arendt H. Parteien und Bewegungen // Die Wandlung, 1949, vol. 4, p. 459–473; Арендт Х. Партия и движение // Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996, с. 341–360.

5. Предположительно речь идет о докладе «Человечность Гете», который Я. прочитал на празднике в честь Гете в Базельском университете (17 июня 1949).

6. Jaspers K. Goethes Menschlichkeit // Jaspers K. Rechenschaft und Ausblick. Reden und Aufsätze. München, 1958, p. 72. Слова Гете, о которых идет речь, взяты из «Осады Майнца»: «Это скрыто в моей природе, я скорее пойду на несправедливость, чем стану терпеть беспорядок».

7. Ян де Витт (1625–1672) – нидерландский государственный деятель, с 1653 г. до убийства фактически был верховным правителем целой республики.

8. Георг Зиммель (1858–1918) – немецкий философ и социолог.

9. Не удалось разобрать слово наверняка, возможно, «увлекательной».

10. Вероятно, в рамках курса лекций о философии Средневековья, который длился два семестра (зимний семестр 1935–1936 и 1936–1937 гг.).

92. Карл Ясперс Ханне АрендтЖенева, 1 сентября 1949

Дорогая, уважаемая Ханна!

Только что мы получили Ваше любезное письмо¹, в гостиничном номере, оно так подкрепило наши силы! Большое спасибо!

Ваша поездка уже спланирована. Но ведь уже придет зима! Ведомствам с их бумагами всегда нужно так много времени. У наших друзей, успевших получить американское или английское гражданство, дела обстоят лучше. Мы скованы, а у них волшебный ключик уже в кармане.

Спасибо, что следите за переводом. Надеюсь, в своей оценке Вы ограничиваетесь лишь фрагментами текста. Но исходя из Ваших слов, я боюсь, Вы сделали гораздо больше.

Спиноза мне дороже большинства философов, он в компании избранных находится в адитоне² философии. И об этом Вы говорите как о «колдовстве». «Мне чужда имманентность» – да, и мне тоже, в том, что в некоторых случаях касается формул, но ему удается особое «колдовство», в котором сохранилась лишь трансценденция, он, на мой взгляд, глубинно связан с Иеремией. Гегель изобрел для него слово «акосмизм»³, поскольку реален лишь Бог. Один иезуит – или это был Ренан?⁴ – сказал, что после Иисуса никто не был столь близок Богу, как Спиноза. Вы говорите, что философ не желает, чтобы его беспокоили, та самая воплощенная уверенность в Боге и любовь к людям, присущая лишь истинно ясному сознанию. Мне кажется, в этой тишине, единственный порыв исходит от Спинозы. Превосходны Ваши слова о противоположности Спинозы – Гоббса. Но, несмотря ни на что, Спиноза остается загадкой. Вы задаетесь вопросом, способен ли был Спиноза рассмеяться – я вспоминаю лишь один случай, где упоминается его смех: он помещал мух в паутину к двум паукам, чтобы те сражались: и при этом громко смеялся. Весьма примечательно и трудно объяснимо. Меня это тронуло, поскольку в детстве я занимался тем же самым. Но я не смеялся, а страстно жаждал увидеть, ужаснуться – и позже, увидев и познав, я полностью отказался от этого занятия. Это уверение в основе действительности (индейцы называют это «законом рыб»). Спиноза был лишен сострадания. Его душа обеспокоена лишь бытием, он достиг и обрел покой подобно Пармениду, который первым рассказал об этом «покое».

К слову, я обменялся парой писем с Хайдеггером⁵. Я покажу их Вам, когда Вы приедете. Он полностью погружен в спекуляции о бытии, которое он пишет через Y – Seyn. Два с половиной десятилетия назад он коснулся «экзистенции» и перевернул все с ног на голову. Теперь он «касается» гораздо увереннее – и не оставляет меня равнодушным. Надеюсь, он не перевернет все еще раз. Но есть сомнения. Может ли нечистая душа, то есть душа, не осознающая собственную нечистоту, и потому не способная от нее избавиться, продолжающая свое бездумное существование в грязи, – может ли она увидеть чистоту среди фальши? Или он переживет очередную революцию? Я совсем не уверен, но не знаю наверняка. Удивительно, что ему известно нечто, чего не замечают современники, и он производит впечатление своими предсказаниями. Форма – самоинтерпретация «Бытия и времени», как будто он всегда желал и делал одно и то же.

Здесь в Женеве⁶ царит суматоха. Но для меня это интересный опыт, от которого нельзя отказываться. На самом деле все идет не так, как надо, – и все же по доброй воле. Философия как международная конвенция. Преобладает французский дух.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. В архиве не сохранилось.

2. Алтарь (в храмах).

3. См. также: Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 1993.

4. Эрнест Ренан (1823–1892) – французский ученый-теолог и философ.

5. См.: Jaspers K. Notizen zu Martin Heidegger, Hrsg. von H. Saner. Munchen, 1978.

6. В сентябре 1949 г. Я. снова был приглашен к участию в Международном съезде в Женеве. Там 8 сентября он выступил с докладом об условиях и возможностях нового гуманизма. Мероприятие проходило под эгидой «За новый гуманизм» (Pour un nouvel humanisme). Помимо Я. с докладами выступали Рене Груссе, Карл Барт, Р. П. Майдье, Поль Массон-Урсель, Максим Лерой, Анри Лефебр, Дж. Б. С. Холдейн и Джон Миддлитон-Мерри.

93. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 сентября 1949

Дорогой Почтеннейший

Вы уже наверняка вернулись из Женевы. Ваше письмо показалось мне таким бодрым и преисполненным уверенности. На прошлой неделе мы неожиданно и весьма поспешно отправились на осенние каникулы. Прекрасные лесистые средние горы со множеством восхитительных прогулочных троп. На следующей неделе мы оба опять должны быть в Нью-Йорке, но все же лучше, чем ничего. Теперь все будет проще, книга готова (почти 900 страниц), работа приятна и совсем не утомительна. Барон¹, мой так называемый босс, то есть президент организации, хотел бы, чтобы я уехала в середине ноября, я сомневаюсь, что успею к тому времени получить немецкое разрешение. В общении с европейскими ведомствами все усложняет отсутствие гражданства, здесь это не так важно, а англичане выдали мне визу тут же. Их отличия от европейских консульств поразительны.

Спиноза: анекдот о пауках и мухах меня очень тронул. Нет, он не хотел ничего исследовать, как Вы, и в этом случае совершенно точно был не любопытен. Мне кажется, он хотел поставить эксперимент, не ограничивая себя условиями, – как ведут себя пауки с таким и таким количеством мух, вот и все – а словно в микрокосме, словно он изготовил микрокосм. Понимаете ли, я снова возвращаюсь к своему колдовству, несмотря на все, что Вы говорите, и все, что так меня впечатляет, но не касается Спинозы. Я не доверяю даже покою, но не формулам. Они как раз кажутся мне весьма умилительными, за ними скрывается настоящее стремление высказать истину в единственной фразе. В конце концов не нужно ничего, кроме одной точной фразы.

Хайдеггер: я в восторге от того, что кто-то непоследователен – как и я. Вы совершенно правы в каждом предложении. То, что Вы называете «нечистотой», я бы назвала бесхарактерностью, но в том смысле, что у него буквально нет характера, в том числе и плохого. При этом он обитает на глубине и обладает той пылкостью, о которой непросто забыть, искривление невыносимо и один тот факт, что он выставляет все в таком свете, будто это интерпретация «Бытия и времени» говорит о том, что в итоге все снова окажется перевернуто. Я прочитала письмо о гуманизме² – тоже весьма спорное и неоднозначное, но это первое, что соответствует его прежнему уровню. (Здесь я читала и его работу о Гельдерлине, и отвратительные, многословные лекции о Ницше³.) Эта жизнь в Тодтнауберге⁴, ругань на цивилизацию и Sein, написанное через Y – по сути мышиная нора, в которой он спрятался, поскольку справедливо полагает, что тогда будет встречаться лишь с теми, кто отправится к нему словно паломник: никто не полезет в гору на тысячу метров, чтобы устроить скандал. А если уж кто-то и отважится на подобное, он наврет с три короба в расчете на то, что никто не рискнет в лицо обвинить его во лжи. Наверняка он поверил, что откупится от мира своей манерой уворачиваться от всего неудобного и сможет заниматься одной лишь философией. И потом вся эта по-детски запутанная бесчестность оказывается частью его философствования.

Я с горечью прочитала новости о смерти Вашего племянника⁵, о которой написала Ваша жена. Ее брат Эрнст так часто писал мне прекрасные письма, когда пересылал новости о Вас, газетные вырезки, поэтому теперь я переживаю, словно горе коснулось кого-то, кого я знала лично.

Желаю вам обоим всего самого, самого наилучшего и вскоре смогу написать – до скорого!

Ваша

Ханна

1. Сало У. Барон (1895–1989) – еврейский ученый, с 1930 по 1963 г. профессор еврейской истории, литературы и институтов в Колумбийском университете в Нью-Йорке, президент организации Еврейского культурного восстановления, издатель ежеквартального журнала Jewish Social Studies.

2. Хайдеггер М. О гуманизме [ответ Жану Бофре] // Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993, с. 192–220.

3. К тому времени Хайдеггер уже опубликовал множество работ о Гельдерлине, но пока не были опубликованы лекции о Ницше, предположительно в распоряжении Х. А. была личная копия рукописи.

4. «Хижина» Хайдеггера в Шварцвальде.

5. Речь идет о дополнении к п. 92 от Гертруды Я., в котором она сообщает о смерти сына Эрнста Майера, Альбрехте (род. 1916).

94. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс22 ноября 1949

Дорогие, дорогие друзья,

Наконец все получилось. Только что получена швейцарская виза. Благодарю и прошу прощения за безобразное телеграфное беспокойство.

Вылетаю послезавтра, до первого числа остаюсь в Париже, после чего на протяжении двух недель буду вынуждена остаться в Германии, так как Барон запланировал здесь встречу директоров, для которой ему необходим мой первый отчет. Возможно, вместо того чтобы приехать в Базель 10-го или 11-го, как было запланировано, я смогу прибыть лишь 17-го или 18-го. Я буду знать наверняка, когда окажусь в Германии, после 6 декабря. Но, вероятно, для вас такая перестановка будет удобнее. В любом случае я обязательно позвоню из Парижа.

Слишком взволнована, чтобы писать.

Большое, большое спасибо за ваше любезное письмо¹.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Речь идет предположительно о двух письмах от Гертруды Я. к Х. А. от 1 и 16 ноября 1949 г. В архиве не сохранились письма от Я. к Х. А., написанные в это время.

95. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 28 декабря 1949

Дорогой господин Блюхер!

Позвольте мне это обращение. Ведь Вы на самом деле до сих пор здесь, неочевидно сопровождаете чудесный визит. Ваша Ханна невероятно бодра. Ей так благоволит судьба, что успех ее немного тревожит. Но она говорит не только о нем, но и о дурных годах, ужасах и удивительной удаче и о том, как вы вдвоем смогли все преодолеть, почувствовать себя как дома в свободном царстве духа, вдохновленные настоящим и единые в чаяниях. Мы с женой счастливы. Не только самостоятельность и доверие, но и устремление деятельного ума Ханны и нам придают сил. Такая действительность – единственная действительность сегодняшнего дня.

Было бы замечательно когда-нибудь встретиться и побеседовать с Вами. Ведь в следующее путешествие по Европе вы отправитесь вдвоем? Сейчас я знаком с Вами лишь со слов Ханны, которая так мало сообщает напрямую, но о многом говорит косвенно. Вы близки мне еще и потому, что немец. Немцы – редкость, я ищу их и каждый раз рад встрече.

Я и моя жена передаем Вам сердечный привет. И всего наилучшего в новом году!

Ваш Карл Ясперс¹.

1. Это первое письмо Я. Генриху Блюхеру было написано во время первого приезда Х. А. в Базель. Сохранилась машинописная копия Х. А. для Генриха Блюхера, «чтобы предупредить любые мучения при чтении», в которой тем не менее содержится множество ошибок. Тогда Генрих Блюхер ответил Я. не напрямую, но написал Х. А. 29 января 1950 г. (см. п. 98, прим. 1) и предоставил ей самой решить, что следует передать Я.

96. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 января 1950

Дорогая Ханна!

Ваш визит словно и не заканчивался. Вы до сих пор проходите через комнаты, отвечаете и вдохновляете нас. Но сегодня меня посетил один вопрос, ответа на который я не нашел, поэтому пишу Вам:

Routledge (Лондон) сделали мне хорошее предложение по поводу «Истоков истории и ее цели» (7,5 % при 2000, 10 % при 4000, 15 % – более 4000, предварительная выплата 50 фунтов), но они требуют «всемирные права на издание на английском языке».

Агент, Макс Пфеффер из Нью-Йорка, предлагает схожие финансовые варианты в издательстве Duell, Solane and Pearce. Господин Кеннеди из этого издательства мне напишет. Но все это необязательно. Сначала книгу необходимо прочитать. Всем моим книгам обещают прекрасный перевод, но ведь сначала нужно получить рабочий экземпляр.

Они и не упоминают о переводчиках, о конкретных людях.

Routledge в Лондоне производит весьма серьезное впечатление. До этого они издавали мои брошюры для Göschen в дурном переводе¹. Я не могу наколдовать переводчика. Вынужден предоставить это издателю. Склоняюсь к тому, что любой перевод лучше, чем никакого, в особенности это касается не столь философских, популярных книг.

Что мне делать? Routledge предлагает нечто более безопасное и основательное. Я хочу попробовать предоставить права, исключив США, – если они откажут, предоставить им всемирные права.

Возможно, английское издание разойдется и в Америке, как американское? – это, разумеется, дешевле. Routledge – крупное издательство и их, полагаю, интересует не только распространение, но и возможности сбыта.

Могли бы Вы поделиться своим мнением?

Что же случилось с Вами за это время! Мы в нетерпении ждем возможности снова побеседовать с Вами.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Jaspers K. Man in the Modern Age. Trans. by E. and C. Paul. London, 1933.

97. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 15 января 1950

Дорогой Почтеннейший,

Меня не покидает мысль о Вас. Никак не могла написать, поскольку не найду и минуты покоя, который так мне необходим, чтобы хотя бы сесть за письменный стол. Сейчас подруга¹ принесла письмо и я стремительно принимаюсь за ответ:

Почти у каждого американского издательства и почти каждого английского издательства есть прочные контакты по другую сторону океана. Кажется, Routledge хочет получить всемирные права потому, что 1) уже не сможет – из-за трудностей с иностранной валютой – выкупить права у американских издателей и 2) хочет получить права и для Канады, которые в другом случае останутся у американского издательства. Duell, Sloane & Pearce – очень хорошее, крупное издательство. Тенденция издавать важнейшую книгу определенного автора и тем самым обеспечить себе право на издание всех остальных его книг весьма распространена и понятна – она удовлетворяет и интересы автора.

Я бы предложила поставить англичан в известность о предварительном предложении американцев. Разумнее всего было бы напечатать эту книгу в Англии и оттуда экспортировать в Америку. Поступить иначе – гораздо дешевле, иногда для американских издателей это вопрос престижа, в том числе и в финансовом отношении. Вместе с тем, вероятно, Вам стоит написать в Америку и предложить такую схему действий. Мне кажется важным проследить, чтобы одновременно не вышли два перевода одного текста. Работа над переводом также должна быть осуществлена издательствами в сотрудничестве. Раньше все делилось пополам, даже когда гонорар переводчику выплачивался в долларах. Сегодня англичане не могут себе позволить такие выплаты и выплачивают лишь 25 % стоимости перевода, если гонорар выплачивается в Нью-Йорке. В Англии все несравнимо дешевле и зачастую лучше. (Своей мудростью я обязана Secker & Warburg, с которыми я вела подробные переговоры в Лондоне.) Разумеется, я не знакома с английскими переводчиками. Кто переводил Ваши тексты в Англии, помимо брошюр Göschen? Условия выплаты процентов с продаж тоже крайне хороши.

Другими словами: мне кажется, Вам стоит попробовать объединить Routledge и Duell, Sloane & Pearce вместо того, чтобы полагаться на американские права. Не вижу в этом никаких сложностей, только если Routledge не связан договорными обязательствами с другим американским издательством.

Пока не знаю наверняка, когда смогу приехать. В любом случае либо 4–5, либо 11–12 февраля. По различным причинам въезд в английский сектор разрешен мне лишь после 15 февраля. В зависимости от обстоятельств, это значит, что уехать обратно я смогу не раньше середины марта.

Сегодня вечером я отправляюсь в Германию. Адрес: Висбаден, Краеведческий музей. Jewish Cultural Reconstruction. Лондон произвел колоссальное впечатление. Париж снова опечалил, но в этот раз без потрясений. Меня никогда не покидают живые воспоминания о Базеле.

Всего наилучшего вам обоим и привет Эрне².

Ваша

Ханна

1. Анна Вейль, урожд. Мендельсон, с юных лет подруга Х. А.

2. Эрна Баер.

98. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 5 февраля 1950

Дорогой господин Блюхер!

Ханна сделала для меня копию Вашего высказывания о моей философии¹. Искренне Вас благодарю. Вы глубоко поняли мое намерение, серьезные притязания мнимой сдержанности моей работы. Если несмотря на все запинки ее можно интерпретировать так, как это сделали Вы, я счастлив. И с тем, кто таким образом понимает мою работу, я сразу чувствую крепкую связь. Ведь это общее дело. Я говорю лишь то, от чего уже отказались другие.

Я с радостью приму данное Вами заглавие «Систематизация рационального самосознания»². Два следующих тома³ должны его оправдать. Увы, они еще далеки от завершения.

Мы придерживаемся того, что было установлено, когда мы, благодаря Ханне, впервые перекинулись парой слов. И надеемся дожить до Вашего с Ханной путешествия по Европе и принять Вас в нашем доме.

Моя жена, как и я, ждет с нетерпением. Оба передаем Вам сердечный привет

Ваш Карл Ясперс

1. См. п. 95, прим. 1. После поездки в Париж Х. А. навещала Я. в Базеле еще раз. Тогда же она, вероятно, и передала ему следующие строки, ответом на которые стало п. 98:

«Множество маленьких текстов Ясперса. Во время болезни я смог прочитать хотя бы доклад о Ницше и христианстве, который согрел душу и озарил меня словно свет греческого солнца. Как говорит мыслитель. Ты помнишь, как я обратил Твое внимание на снова и снова повторяющееся у Юнгера выражение „возвышенное и жестокое наслаждение“? Поэтому я каждый раз расплываюсь в счастливой улыбке, когда с уст Ясперса снова срывается слово „озаренный“. Чем глубже я погружаюсь в его всеобъемлющую работу, поддаюсь ее логике, тем яснее понимаю, как – прости мне старомодное и романтическое выражение – „доблестный муж“ выражает скрытые глубины и подводные течения Просвещения, сохраняет чистый элемент свободы, внезапно проявившийся у Канта и Лессинга, освобожденный от магической природы пантеизма, равно как и ее христианского воплощения, и извлекает подводные течения на поверхность. Так Просвещение становится просветлением, процессом становления самосознания человека, становящегося человеком. Функциональность разумного самосознания приведена в движение, благодаря чему возможна живая ориентированность в бытии вместо знания о нем, в преданном внимании к воле Канта появляется место для веры, ей указан бесконечный путь через творение к творцу, где человек в силу своего существования и благодаря вновь обретенному сознанию, понятому через эрос почти в платоновском смысле, превосходящем форму «всеобъемлющего», возвышается над бытием. Словно важнейшие идеи западных мыслителей прошли по кривой от Платона к Августину, Кузанскому, Канту и взорвались у Ницше. Эта работа снова оказалась очень близка сути идей Платона, и почти можно утверждать: до этой точки в своем развитии дошла западная мысль. Эта работа странным, но на удивление очевидным образом связана с Гегелем. Конечно, она не обращается к достижениям западной мысли как к верстовым столбам на пути к истине, выраженной Ясперсом, равно как и не проливает на них новый свет. Это сделал Кант и довел до предела Ницше, но все элементы оказываются заново приведены в движение, раскрывают функциональность (потому что речь идет не только о „систематизации“) разумного самосознания. Так что, в этом он прав, работа полностью наследует традиции, но справедливо было бы и отказаться от заголовка „Логика“, формального поклона традиции, и продолжить традицию и скорее честно сохранить название, упомянутое в тексте: „Систематизация рационального самосознания“. Многое можно сказать об определении способов всеобъемлющего. Сегодня я хочу указать лишь на то, как и они возникают из глубины традиции. Пересечения, которые он видит, предсказал Гете: в природе заключено все, что заключено в разуме, и нечто, выходящее за его пределы. В разуме скрыто все, что скрыто в природе и нечто, выходящее за ее пределы. Кроме того, Тебя очень порадует интерпретация Натана Мудрого. Это первое подлинное открытие настоящего смысла пьесы Лессинга.

Не могу больше писать, должен поберечь себя. Письмо от Ясперса было прекрасно. Словно он тихо, совершенно естественно вошел в комнату к незнакомцу. Это символический акт „коммуникации“. Я счастлив, что он чувствовал себя так, будто я физически присутствую в Базеле. Если бы он только знал, что все эти годы мы ощущали его присутствие здесь, спрашивали его мнения обо всем и использовали его суждения в качестве меры событий нашей жизни. Я не могу написать ему об этом, Ты знаешь, как прямо и непринужденно я могу обращаться к людям в беседе, и, вероятно, как раз поэтому я всегда выражаюсь не так ясно, когда пишу. Так что, пожалуйста, передай ему из этого письма все, что сочтешь нужным и мою глубокую благодарность».

2. Речь идет о первом томе «Об истине» – «Логике».

3. В качестве следующих томов были задуманы книги о категориях и методах, в какое-то время дополнительный том о теории науки.

99. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 10 апреля 1950

Дорогой Почтеннейший

Пара недель после моего возвращения прошли как одно мгновение. По большей части в подробнейших рассказах о Базеле, в которых сконцентрировались воспоминания о суетных месяцах путешествия. Новое счастье откровенной беседы, которое я испытывала лишь дома, одна его возможность (за пределами родного дома, который обустроен собственными силами) стала живительным явлением в моем мире.

Но сегодня я пишу по «службе». Прикладываю поистине очаровательное письмо¹ от Герберта Рида, которое не могу от Вас скрыть. Дальше о неприятном: Жан Валь в Париже рассказал мне о переписке с Пешке², которой он хотел поделиться с Вами, что я всецело поддержала. Если он это сделал, Вам уже известно: Валь хотел опубликовать в Merkur статью о современной немецкой философии, сопроводив ее парой полуполитических, но крайне сдержанных замечаний, а Пешке, вместо того чтобы сказать: «Нам это не подходит, мы не рискнем это опубликовать», ответил, на мой взгляд, в типично лживой манере: нам известно об этих фактах. Как сказал мне Валь – и в Германии в этом никто не отдает себе отчета – без такого небольшого вступления он не мог и не хотел бы ничего публиковать в Германии. Вы знаете, я тоже хотела печататься в Merkur, но теперь снова начинаю сомневаться. Становится все яснее, что Wandlung из-за своего иного отношения к подобным вопросам, должен продолжать работу в любых обстоятельствах³. Помимо этого, также в Париже, меня спросили, примете ли Вы этим летом приглашение приехать в Понтиньи⁴ (Вам уже известно, что это, не так ли, где хотят обсудить тему «Idée de la modernité». Я ответила, что не знаю (хотя возможность Вашего визита кажется мне маловероятной – прямо в середине семестра), поскольку мне кажется, приглашения никогда не повредят. Last but not least: пока неофициально предложила Вашу статью о гуманизме⁵ Commentary, то есть посоветовала к публикации. Если она им понравится, они, безусловно, с Вами свяжутся.

Пока, кажется, это все. Хорошо ли Вы провели пасхальные каникулы?

От всего сердца

Ваша

Ханна

Искренне благодарю Вас за Бультмана⁶, которого я получила вчера.

Мсье передает сердечный привет.

1. В архиве не сохранилось.

2. Ханс Пешке (1911–1991) – с 1932 по 1934 г. секретарь немецко-французского общества в Париже, затем изучал философию и литературу, с 1939 по 1942 г. редактор Neue Rundschau. С 1947 г. издатель Merkur.

3. В декабре 1949 г. вышел последний выпуск Wandlung.

4. В аббатстве Понтиньи с 1905 по 1940 г. под руководством Поля Дежардена (1859–1940) проходили встречи «Декады Понтиньи». Обсуждения были посвящены философским, литературным и социальным проблемам и носили международный характер. После 1940 г. организацией встреч занималась дочь Дежардена Анна Эргон-Дежарден сперва в аббатстве Ройомон, затем в Сериси-ла-Саль.

5. Jaspers K. Über Bedingungen und Möglichkeiten eines neuen Humanismus // Die Wandlung, 1949, vol. 4, p. 710–734.

6. Предположительно имеется в виду работа Бультмана «Прахристианство в античных религиях», опубликованная в 1949 г. в Цюрихе. Рудольф Бультман (1884–1976) в 1924–1925 гг. был преподавателем евангельской теологии у Х. А. Я. был знаком с ним с 1920-х гг.

100. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 20 апреля 1950

Дорогая Ханна,

Благодарю за первый привет из дома! Бодрость в каждой строчке – нам всем стоит ей научиться в этом заколдованном мире. И снова этот язык дружбы, за который я Вам так признателен. Связь с Вами, которая разгоняет злые духи человеческого презрения и бессердечного равнодушия. В юности меня трогала песня: «Никто не знает, что случится завтра…»¹, я думал о своей собственной судьбе. Ее поют до сих пор, но смысл ее изменился, стал глубже и шире – мы молоды в каждое мгновение, когда поддаемся ее влиянию.

Вчера ночью мне снился удивительный сон. Мы вместе были у Макса Вебера. Вы – Ханна – опоздали, и Вас встретили всеобщим ликованием. Лестница у входа вела через ущелье. Старая квартира. Макс Вебер как раз вернулся из кругосветного путешествия, привез множество документов и произведений искусства, больше всего из Восточной Азии. Часть он подарил нам, Вам – лучшее, поскольку Вы разбираетесь в политике лучше меня.

Я представляю, как Вы вносите коррективы в свою большую книгу. Не хотите ли Вы, помимо прочего, еще раз перечитать мысли Макса Вебера об идеальном типе? Чтобы и этот остаток исчез, на тот случай, если в Вашем тексте еще осталось что-то от прежних «тотальных», обоснованных взглядов на историю? Но, возможно, в этом нет необходимости, кроме того, все мы сегодня склонны украдкой, неосознанно обращаться к идеям Гегеля и Маркса, еще не оставленным Шпенглером² и Тойнби³ осколкам лживого величия, которое присвоили истории, украв его у Бога.

Благодарю за «службу». Письмо Г. Рида отлично написано. Я рад и своей книге. Жан Валь до сих пор ничего не прислал. Этот вопрос очень меня интересует. Возможно, спрошу Жана Валя, сославшись на Вас. Очень сочувствую по поводу Пешке. Я был о нем лучшего мнения. Конечно, трудно оставаться честным, занимаясь журналистикой в Германии. Поехать в Понтиньи, к сожалению, не смогу. Вы знаете. Но очень мило с Вашей стороны, не отказывать им сразу.

Вы застали свою подругу⁴ еще в полном сознании. Какое трудное время ей предстоит! Вы для нее – настоящее благо. Тяжелая болезнь и смерть безжалостно приводят к уединению. Люди исподтишка прерывают общение. Вы останетесь с ней. Ведь, судя по Вашим рассказам, ей свойственны взгляды Сократа: «Вы… тоже отправитесь этим путем, каждый в свой час, а меня уже нынче призывает судьба… Ну, пора мне, пожалуй, и мыться… и избавить женщин от лишних хлопот – не надо будет обмывать мертвое тело»⁵.

Из этой цитаты Вы можете понять, что я собираюсь читать лекции о Платоне⁶. Перечитываю его, словно понял впервые. Как правило, филологи предоставляли какие-то стоящие факты, например, о «лекции» «О добродетели»⁷. Толкование этой легенды – несмотря на дошедшие до нас лекционные заметки Аристотеля – сведения из вторых рук, невероятно сложны, но сегодня совершенно необходимы для более точного понимания Платона.

Передайте сердечный привет Мсье, моему тайному немецкому другу из XVIII столетия.

И всего наилучшего Вам, успехов Вашей книге

Ваш Карл Ясперс

1. Вторая строфа стихотворения Людвига Уланда «Весенняя вера» начинается со следующих строк: «Становятся прекрасней дни / Вдали долины расцвели / Весна цветенье не кончает». Достоверно неизвестно, имеет ли Я. в виду музыкальное произведение Франца Шуберта.

2. Освальд Шпенглер (1880–1936) – философ культуры и историк, речь идет о культурной морфологии его работы «Закат Европы».

3. Арнольд Джозеф Тойнби (1889–1975) – британский историк и философ культуры. Шпенглер и Тойнби в своих работах по культурной морфологии исходят из предположения, что в разных культурах (у Шпенглера в 8, у Тойнби в 23) проявляются одни и те же структуры, и, соответственно, расцвет и упадок различных культур структурно детерминирован.

4. Хильда Френкель, см, п. 90–91. Я., вероятно, говорит о письме от Х. А., предположительно адресованном Гертруде Я., не сохранившемся в архиве.

5. Платон. Собрание сочинение в 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1993, 115а.

6. В течение летнего семестра 1950 г. Я. читал лекции о Платоне три часа в неделю.

7. Rose V. Aristotelis qui ferebantur librorum fragmenta. Leipzig, 1886. Wilpert P. Neue Fragmente aus Hermes 76. 1941.

101. Ханна Арендт Карлу Ясперсу25 июня 1950

Дорогой Почтеннейший

Ваше любезное письмо об умирающем Сократе, которое так утешало меня все эти месяцы, обрадовало и мою подругу. Она умерла 6 июня. Смерть была милосерднее – во всех смыслах, – чем я ожидала. Она не слишком страдала, не испытывала сильных болей, до последнего дня выражение ее лица оставалось неизменным. Наши отношения не прерывались до последнего момента, когда она потеряла сознание. Она достойна восхищения. Но я должна признать, что я никогда не восхищалась ею по-настоящему, все было так естественно, привычно, и я невероятно благодарна за то, что до самого конца она никогда не принуждала меня ко лжи. Она устроила все до последней мелочи, принимая во внимание жизнь других. Поэтому коммуникация не разорвалась, ведь она не отрекалась от живых – не испытывала необходимости в отречении, потому что живые не отрекались от умирающей.

Мне трудно вернуться к привычному миру. Я просто слегка обессилена. 6 июля мы уезжаем на каникулы (адрес: на имя миссис С. Франк, Маномет, Массачусетс – этого достаточно), надеюсь, смогу остаться там на 4–5 недель. В этот раз возьму с собой «Истину» (мой единственный экземпляр – поблагодарила ли я Вас? Было так прекрасно обнаружить его у себя), в остальном буду заниматься корректурой, примерно 70 % книги уже напечатаны и теперь приходится работать в спешке (как всегда в этой стране, где все откладывается на последний момент), поскольку издательство уже в начале ноября хочет выпустить книгу в продажу. Кроме этого, я несколько недель назад уже отправила пару глав Пешке, но успела узнать, что Merkur тоже прекращает работу. Это правда?

Я много читала Макса Вебера, прямо как в Вашем сне. Поначалу мне так польстили Ваши слова, что стало стыдно. Но его мастерская рассудительность недостижима, по крайней мере для меня. Во мне засели остатки догматизма. (Вот что бывает, когда евреи пускаются в историографию.)

Читаете ли Вы еще Платона? И о чем будут лекции в Гейдельберге?¹ Значит ли это, что Вы будете там? Теперь уже наверняка все решилось. А Ваша жена? В Голландии? И как сердце?

Перевод из Англии² пока не дошел. Но еще слишком рано.

Прилагаю цитату Черчилля³, которая, наконец, когда я уже совершенно отчаялась, незаметно всплыла из груды бумаг. Уму непостижимо.

Со вчерашнего дня весь город говорит о войне. Мы в нее не верим, но с мировой историей, то есть сошедшей с ума мировой историей, никогда не угадаешь. Каждый раз, когда мне рассказывают о том, что Сталин не способен или не заинтересован в том, чтобы развязать войну, я вспоминаю еврейский анекдот: еврей боится громкого лая собаки, ему говорят: «Ты же знаешь, собаки, что так громко лают, не кусаются», – на что тот отвечает: «Да, я знаю, но знаю ли я, что об этом знает собака?» Поэтому мой страх сохранился и стал сильнее и непоколебимее, чем прежде, когда я еще была в Европе. Реальность – удивительная штука.

Дела у Мсье хорошо, он передает сердечный привет.

Всего наилучшего вам обоим

Ваша

Ханна

1. Я. получил предложение из Гейдельбергского университета выступить приглашенным лектором, которое принял в 1950 г.

2. Речь идет об английском издании «Об истоках истории и ее цели».

3. К письму были приложены следующие цитаты Черчилля о Гитлере:

1. «В „Моих великих современниках“: Те, кто лично встречался с Гитлером на политической или просто деловой почве, видели перед собой исключительно компетентного, спокойного, хорошо информированного государственного функционера с приятными манерами и обезоруживающей улыбкой, и почти все они прониклись его тонким обаянием» (Черчилль У. Мои великие современники. М.: АСТ, 2013, с. 196).

2. В заявлении прессе, London Times, November 7, 1938 (sic! За два дня до погромов), p. 12: «Я всегда говорил, если бы Великобритания потерпела поражение, я хотел бы, чтобы мы нашли своего Гитлера, который вернул бы нам наш статус наряду с другими нациями».

102. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 июня 1950

Дорогая Ханна!

Я много общаюсь с Вами. Некоторые слова, сказанные Вами, снова возникают в памяти. После Ваших визитов я еще яснее вижу открытые перед Вами возможности. Как меня вдохновляет присутствие Ваше и Вашего мужа! Иногда случается что-то, что напоминает о Вас. Я должен написать Вам подробнее. Но пока не могу. Вместо этого шлю привет, чтобы не раствориться в молчании.

Думаю, могу – в порядке исключения – отправить Вам и плохую книгу, если скажу, что она, вероятно, заинтересует Вас своим содержанием или ее недочеты вдохновят Вас на размышления. Плохие книги иногда полезны. Если нет, просто выбросьте ее. Вот она: Рюстов «О координатах настоящего», первый том¹, который до сих пор остается единственным. Речь идет в том числе и об империализме. Основная мысль выражена несколько плоско в черно-белой гамме. Не лишенная справедливости идея, в какой-то степени важная (пусть и не новая), через ложное изложение оказывается полностью уничтожена. Автора² я знал еще студентом (он мой ровесник) в Геттингене, примерно в 1903-м. В то время он был сторонником школы Фриза³, несмываемое клеймо пошлости. Но он весьма интеллигентен, иногда его посещают достойные идеи. На протяжении многих лет он работал секретарем одной промышленной компании в Берлине. Очень эрудирован. По-прежнему интересуется философией, написал разумную, но скучную работу о «Лжеце» (античном остроумном софизме)⁴. Сейчас ординарный профессор в Гейдельберге, преемник А. Вебера⁵. Все ли хорошо с печатью Вашей книги? Утвержден ли немецкий перевод? Для этого не помешало бы издательство. Если хотите, я могу спросить Пипера, который наверняка весьма в этом заинтересован. До меня дошел слух, что Merkur прогорел. Но все же очень жаль! И Verlagsgesellschaft снова оказалось в руках прежних владельцев.

Через 2,5 недели (приблизительно 15 июля) мы хотим отправиться в Гейдельберг. В качестве приглашенного лектора, я прочитаю три лекции по приглашению студенческого комитета. Обстановка обещает быть враждебной. Не хочу уклоняться. Отправляюсь с некоторым неудовольствием, незначительным любопытством, огромной любовью к городу, пейзажу и своему прошлому и с некоторой воинственностью. Собираюсь читать о «разуме»⁶.

20 августа мы с нашей Эрной, которая снова займется хозяйством в доме, предоставленном нашими добрыми друзьями⁷, хотим на несколько недель отправиться в Санкт-Мориц. Это похоже на сказку. Доберемся на американской машине, с наибольшим комфортом. Если бы Вы были с нами! Мы можем взять друзей. Надеемся, Поля Готтшалька.

Я отправил статью о Ницше⁸ в Commentary (в августе исполняется 50 лет со дня его смерти, статья написана по заказу Neue Rundschau в Амстердаме – ничего особенного) на всякий случай. Возможно, она слишком длинна, возможно, неуместна.

Надеюсь, дела у Вас идут хорошо, и Вы не теряете боевой настрой. Вы должны заявить о себе. Мне это кажется невероятно важным. Все, ради чего Вы – и, надеюсь, я – живете, не может исчезнуть.

Сердечно,

Ваш Карл Ясперс

1. Rüstow A. Ortsbestimmung der Gegenwart. Eine universalgeschichtliche Kulturkritik. 1. Bd. Ursprung der Herrschaft. Erlenbach-Zurich, 1950.

2. Александер Рюстов (1885–1963) – социолог и неолиберальный экономист.

3. Якоб Фридрих Фриз (1773–1843) – математик, физик и философ. В отличие от Гегеля, обращаясь к идеям Канта, разрабатывал вариант позитивизма, в котором мир и история человечества уподоблялась организму, живущему по естественно-научным законам. Его учение нашло продолжение в XX в. в работах Леонарда Нельсона (1882–1927).

4. Rustow A. Der Lügner. Theorie, Geschichte und Auflösung. Diss. Erlangen, 1910.

5. Альфред Вебер (1868–1958) – социолог, с 1904 г. профессор университета Гейдельберга, друг Я.

6. Лекции были опубликованы в том же году: Jaspers K. Vernunft und Widervernunft in unserer Zeit. München, 1950.

7. Речь идет о гейдельбергском враче Вильгельме Вальце (1891–1962), с женой которого Эрикой (известной под именем Лотте, род. 1905) Вальц дружили Гертруда и К. Я.

8. Jaspers K. Zu Nietzsches Bedeutung in der Geschichte der Philosophie // Neue Rundschau, 1950, vol. 61, p. 346–358.

103. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсМаномет, Массачусетс, 11 июля 1950

Дорогие, дорогие друзья,

Получите ли вы это письмо еще в Базеле? Я получила ваше, перед тем как отправиться на каникулы, оно согрело душу и помогло мне выбраться из поглотившей меня тоски. Мы добрались благополучно. Озеро, дюны, лес, немного напоминает побережье Самбии¹, на котором я выросла. Особенно чудесны озера. Мы в компании наших американских друзей, юного литературоведа, очень одаренного молодого человека русско-еврейского происхождения, – со свойственной им открытостью и теплотой. Его имя (на случай если он когда-нибудь окажется в Европе и выучит немецкий) – Альфред Кейзин. Он очень помог мне с английским в работе над книгой и продолжает помогать с корректурой.

Из издательства сообщили, что книга Рюстова уже отправлена, но мы ее пока не получили. Почта из Нью-Йорка идет сюда столько же, сколько почта из Европы в Нью-Йорк. Ваше описание просто чудесно, я вдруг представила вас, в вашей комнате, словно во плоти. Обычно, когда я (очень часто) вспоминаю о вас, я представляю в первую очередь лестничный пролет, на котором стоим мы втроем: я чуть выше, а вы вдвоем на первом этаже, внизу, и так мы и беседуем. Вот что мне недавно приснилось. Разговор был восхитительным.

Что вы думаете о Гейдельберге? Мне очень любопытно. Конечно, у меня здесь много работы, но есть время и на купание, и на прогулки. Вычитка корректуры отвратительна – ужасная скука. Я нашла в «Логике» новый эпиграф, не тот, о котором писала Вам раньше. «Не подчиняться власти прошедшего или грядущего. Все определяет положение в настоящем»². Эта фраза поразила меня в самое сердце, поэтому я хочу ее позаимствовать.

Между тем написал Пешке: Merkur, кажется, действительно на грани банкротства, но пока ничего не решено. Deutsche Verlagsanstalt уже заключили сделку с Harcourt, Brace, очевидно, уже несколько месяцев назад. Я об этом ничего не знала. Различные отделения разделены на крупные издательские дома, и одно даже и не подозревает о существовании другого. Но меня это совершенно ни к чему не обязывает. Говоря о «возвращении в руки прежнего владельца», Вы имеете в виду, что издательством управляют мошенники? Должна ли я дать обратный ход и лучше обратиться к Пиперу? Посоветуйте что-нибудь. Чтобы ориентироваться в современной Германии необходимо пройти целый учебный курс, если не успеваешь идти за прогрессом по пятам.

Я счастлива, что все сложилось удачно с братом и Голландией, а также потому, что все миновало и Вы в добром здравии вернулись в Базель³. Что в Европе говорят о событиях в Корее⁴? Санкт-Мориц, конечно, прекрасен. Возможно, получится что-то устроить следующим летом. Разумеется, все решают деньги, о которых моя мать всегда говорила, что для нас это не имеет никакого значения, это сущая мелочь. Мсье передает сердечный привет, слышу, как он играет в настольный теннис, и впервые вижу пробудившееся в нем тщеславие. Забавно видеть, как он старается. Зимой он будет читать лекции в Новой школе⁵, под Вашим влиянием, после того как этой зимой он прочитал несколько публичных докладов, которые наделали много шума.

Всего наилучшего, take good care of yourselves, по-немецки (или по-еврейски?): будьте здоровы и примите самые теплые пожелания.

Ваша Ханна

1. Восточнопрусский остров в Балтийском море.

2. Jaspers K. Philosophische Logik. Erster Band: Von der Wahrheit. München, 1958, p. 25.

3. Пассаж относится к дополнению Гертруды Я. к п. 102, в котором она сообщает, что побывала в Голландии, где встретилась с младшим из своих братьев (Фрицом Майером), приехавшим из Палестины.

4. 25 июня 1950 г. северокорейские войска перешли границу с Южной Кореей, что стало началом Корейской войны (1950–1953).

5. Речь идет о Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке, см. п. 31, прим. 11.

104. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 августа 1950

Дорогая Ханна!

Вы имеете полное право быть недовольной моим продолжительным молчанием, я ни разу даже не передал привет! Никакие извинения не помогут. Но, возможно, я мог бы упомянуть о невероятном напряжении, с которым оказались связаны Гейдельбергские лекции (несколько дней назад ушедшие в печать). Я начал писать их 13 июля. Затем мы отправились в Гейдельберг. Это стоило того. Старые друзья, прекрасный город, сдержанные коллеги, преданные мне студенты: актовый зал никогда не был так полон, не было ни одного свободного места, топать запретили из-за опасности обвала, входные двери университета были заперты, сотни ушли ни с чем. Затем около 25 откликов на состоявшийся по завершении коллоквиум, некоторые из них весьма серьезные. Немецкие студенты! Их так много, хоть они и в меньшинстве! Лица сильно отличаются от тех, что я видел три года назад: заинтересованные, никаких масок, никакого напряжения, прекрасные, светлые юноши и девушки. Я был весьма тронут. И все же мы с радостью вернулись в Базель. Меня сильно поддерживает воздух мирового гражданства. Отсутствие опоры и чуждость нашего бытия кажутся мне настоящими и естественными. Студенты могут приехать и в Базель. Немецким студентам доступна валюта. Они могут прочитать мои тексты, если захотят. Я не чувствую вины за то, что покинул Германию, и за то, что не стремлюсь назад. Одна деталь: я – член Гейдельбергской академии. Пока я был там, как раз состоялось одно заседание. Меня забыли пригласить. Верный признак того, насколько я им безразличен. Я им – сильнее, чем они мне!

Мы прекрасно провели время в компании семейства Вальц. Моя жена постоянно встречала людей, которые искренне, почти безмерно были счастливы ее видеть. Она была в приподнятом настроении, поскольку чувствовала, как сильно ее любит огромное количество людей, которые были с ней рядом во времена нацистов. Сердечность некоторых, например, хирурга Бауэра¹ и его жены² (когда Бауэр был ректором, в 1945 году, мы вместе занимались восстановлением университета), она выделяла среди остальных. Там сохранилось что-то от прежней солидарности. В остальном 1945–1946 годы забыты.

А теперь о Ваших письмах. Первое (от 25 июня) пересеклось с моим. Смерть Вашей подруги: мы хотели бы умереть так же спокойно – вот истинная связь с людьми, умение не скрыться от внешнего за оболочкой лжи. Но остаются разлука и тайна. Внезапно умер наш дорогой, любимый Шварбер³, директор библиотеки. И тоже в ясном сознании, попрощавшись со всей семьей. Я вижу, как это укрепило его связь с его оставшимися в живых родными. Мы с женой многое потеряли с его уходом. Я обязан ему своим назначением в Базеле.

Благодарю за копию слов Черчилля 1938 года. Помимо этого, должно быть и открытое письмо Гитлеру, в котором говорится примерно то же самое.

Merkur в безопасности еще на один год. Во времена нацистов я не слышал о Verlagsanstalt. Я без сомнения согласился бы у них публиковаться. Я упомянул Пипера только на тот случай, если Verlagsanstalt откажется. Хотя это маловероятно.

О переводе моей книги по истории в Лондоне я больше ничего не знаю. Если и Вам до сих пор ничего не пришло, я должен обратиться к ним с запросом.

Что касается войны: Ваша история о еврее и лающей собаке выражает самую суть. Мировая история прямо сейчас зависит от пары людей в Кремле. Никто не знает, хотят ли они развязать войну любой ценой, как Гитлер, или, в случае неудачи своего шантажа и блефа, в конце концов удовлетворятся половиной земного шара. Последнее, однако, учитывая исторический опыт, маловероятно, но, к сожалению, возможно: если Кремль решит, что война и для него будет слишком рискованной, и потому будет постоянно ее откладывать. Я не был бы так уверен в том, что война неизбежна. Но я, как и Вы, живу в тревоге, что она может начаться в любую минуту. В любом случае ситуация в Корее не так плоха. Если все идет к мировой войне, она разразится и без Кореи. Если нет, то американцам стоит понять, что одна лишь техника не сможет восстановить мировой порядок.

Полагаю, Вы прекрасно провели время посреди восхитительного пейзажа вместе с мужем и Вашем приятелем Альфредом Кейзином и теперь снова вернулись в Нью-Йорк. Надеюсь, корректура книги готова. И она выйдет уже зимой. Я с нетерпением жду – после прочтения последней главы и после Ваших рассказов, после полученного ранее фрагмента – невероятного успеха, но никогда невозможно узнать наверняка, поэтому я осторожен – из некоторой суеверности. Но уже горжусь Вами.

Я невероятно рад, что Вы выбрали эпиграф из моей «Логики». Каждая примета, связывающая Вас со мной, невероятно меня воодушевляет. Отрывок о «драконе»⁴ несомненно подходит гораздо лучше. Новый гораздо философичнее и убедительнее.

Через несколько дней мы отправляемся в Санкт-Мориц, с нетерпением ждем отличного отдыха – надеюсь, его ничто не омрачит.

Мы думаем о вас: о том, как в следующем году вы вдвоем посетите Европу, если…

Сердце моей жены гораздо лучше. Приступы случаются реже. Общее состояние не хуже, чем год назад. Она чувствует себя такой бодрой, что я должен удерживать ее от перенапряжения. Она как раз пакует наш чемодан!

Сердечный привет, также и Мсье

От нас обоих

Ваш Карл Ясперс

1. Карл Генрих Бауэр (1890–1978) – хирург, с 1933 г. профессор университета Бреслау, с 1943 г. – в Гейдельберге, первый ректор Гейдельбергского университета после войны, сыграл важнейшую роль в восстановлении университета, был близким другом Я.

2. Инга Бауэр, урожд. Фукс.

3. Карл Шварбер (1889–1950) – с 1935 г. директор университетской библиотеки Базеля.

4. Предположительно имеется в виду следующий пассаж: «Важнейший, судьбоносный вопрос для человечества – можно ли не стать драконом в битве с драконом и не утратить силу, необходимую для победы». (Jaspers K. Rechenschaft und Ausblick. 2. Aufl. Munchen, 1958, p. 324).

105. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс4 октября 1950

Дорогие, дорогие друзья,

Сейчас вы, разумеется, уже давно вернулись из Санкт-Морица и, вероятно, семестр уже начался. Это лето, после таких прекрасных каникул, так быстро пролетело, что только теперь, когда я получила ответ от Хелены Вирусовски, я поняла, как давно не писала.

Меня, конечно, отвлекало чтение «Истины», и, разумеется, иногда случается так, что книга захватывает тебя целиком и мешает даже мысль об авторе. Теперь, когда я закончила, я с горькой обидой думаю о трех тысячах миль, что разделяют нас.

Дорогой Почтеннейший, скажу без обиняков, это, несомненно, величайшая из Ваших книг и великая, великая книга сама по себе. Этот ход мысли (и весь текст написан в темпе анданте) раскрывает и вызывает в воображении и словно отдаляется от всего пространства и многообразия, в котором «обеспокоенное восприятие», собственно говоря, отзывчивое восприятие утверждает себя как сознание. Это не эклектичность и не синтез противоположностей, но своеобразные синтез и примирение антитез. Через сооружение пространства, раскрытого лишь с помощью хода мысли или в непрестанном мышлении и всенаправленном движении, каждая отдельная мысль теряет и свою связь с определенным местом и вместе с тем избавляется и от избыточного формализма, она свободно приближается к своей антитезе. Говоря языком политики, это депровинциализация западной философии – поэтому я при случае, рискнув настоять на запретной спекуляции, утверждаю, что это, вероятно, последняя книга западной философии, ее последнее слово и в то же время первая книга мировой философии, ее первое слово.

Я не буду останавливаться на схеме со страницы 142¹, так как боюсь, что моя глупость в подобных вопросах обратит меня против того, в чем я просто-напросто не разбираюсь. Возможно, это поможет тем, кто лучше меня умеет читать и мыслить. Меня не очень заинтересовало введение, собственно говоря, оба введения, они написаны в другом стиле, хотя и содержат крайне интересные мысли. Но для меня книга начинается с предложения «Объемлющее раскалывается на способы объемлющего»².

Меня обрадовала Ваша статья о свободе³ в Monat – снова в стиле, или точнее, в духе Лессинга. В остальном конгресс⁴ был событием безрадостным, некоторые замечания Силоне⁵ показались мне удачными и захватывающими.

Commentary отправили Вам берлинскую речь Элиота Коэна о евреях и немцах⁶ и перешлют мой репортаж о Германии⁷. Последнее – что Вы думаете? Я не пыталась остаться справедливой, и мне хотелось бы, чтобы Вы увидели, что я скорее опечалена, чем разочарована. О первом: берлинцы, очевидно, под сомнительным руководством культурного конгресса, обратившись к Коэну, или точнее, посредством Коэна, пригласили евреев к беседе. Повестка дня: вопросы о реституции, ПЛ⁸ и некоторые другие банальные вопросы о «прежней несправедливости и новом непонимании» (sic!) – в двух словах, господа намереваются говорить не о немецких, а о еврейских проблемах и сразу разобраться со всем, что им не по душе. Среди приглашенных с немецкой стороны ни одного человека (за исключением, вероятно, Хойса⁹), занявшего однозначную позицию. Не говоря о Вас, но не было ни Когона, ни Штернбергера, ни кого бы то ни было еще. К тому же на Рождество – возможно, по неосторожности, но этот факт очевидно добавляет символизма. В двух словах, смесь наглости, бестактности и неловкости. Крайне неудачно для Элиота Коэна, ведь, разумеется, все твердят: I told you so. По-немецки: вот видишь.

Хелена Вирусовски рассказывала о Ваших приключениях в Гейдельберге: конечно, они могут спокойно читать Ваши тексты. Но Вам нужно регулярно выступать с докладами, если есть возможность. Опыт общения со студентами прекрасен, и я невероятно счастлива узнать, что университет переполнен. Господа профессора, очевидно, переняли и усвоили от нацистов, что лицемерие излишне, а мошеннический режим можно установить не таясь. Я придерживаюсь мнения, что это заблуждение, ведь для этого потребовалась бы уверенность во власти и жажда власти, которых эти тщедушные людишки совершенно лишены.

Германия: вчера, когда я уже решилась Вам написать, услышала по радио «Похищение из сераля». И вдруг вся так называемая подлинная, современная Германия показалась мне злым, безумным призраком.

Рюстов: в ближайшие дни напишу пару ласковых слов в издательство. Ваша рекомендация – или антирекомендация – была совершенно справедливой. Странно, как при обращении к этому методу абстрагированного сравнения, вдруг все, относящееся к реальности, погибает, в том числе и реальность помысленного. Все становится скучным. Весь этот метод лучше всего сформулирован у Тойнби: в конце концов остаются лишь challenge and respond или наложение, или что угодно еще. Плохо, что в то же время, какую бы систему категоризации ни использовать, она всегда окажется «подходящей», ведь – как во время готовки – в итоге нельзя извлечь ничего, что не было добавлено.

У нас все хорошо. Мсье начал курс лекций в Новой школе и очень счастлив. Я закончила корректуру книги, под громкие стенания, и избавилась от работы над указателем. Так что теперь прекрасно провожу время: читаю Платона – «Политик», «Законы», «Государство». Мои знания греческого постепенно углубляются. Слушаю много музыки. Встречаюсь с друзьями. Сегодня утром неожиданно звонил Койре¹⁰ – большая радость.

От Герберта Рида никаких новостей. Вероятно, стоит написать еще раз.

Из суеверия пока не рискую задумываться о поездке в Санкт-Мориц в следующем году. Если бы я выразила желание, мне снова «пришлось» бы отправиться в Европу, но мне не очень хотелось. Тем сильнее я мечтаю о поездке в следующем году. С Мсье я еще поговорю: вскоре отправлю Вам удачный его портрет. Он стал тяжел на подъем и с недоверием относится ко всему, что нарушает его рабочий ритм.

Всего самого, самого наилучшего вам обоим. Привет Эрне.

Ваша

Ханна

1. Речь идет о графическом изображении взаимосвязей между перспективами объемлющего.

2. См.: Jaspers K. Philosophische Logik. Erster Band: Von der Wahrheit. München, 1958, p. 47.

3. Jaspers K. Über Gefahren und Chancen der Freiheit // Der Monat, 1949–1950, vol. 2, p. 396–406.

4. Речь идет о Конгрессе за свободу культуры, прошедшем в июне 1950 г. в Берлине, см. п. 142, прим. 10.

5. Иньяцио Силоне (1900–1978) – итальянский писатель.

6. Cohen E. E. What do the Germans propose to do? An Address to the German People // Commentary, September 1950, № 10, p. 225–228. (Выступление Коэна на Конгрессе за свободу культуры.)

7. Arendt H. The Aftermath of Nazi Rule. Report from Germany // Commentary, Jg. 10, Oktober 1950, p. 342–353; Арендт Х. Последствия нацистского правления // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 420–453.

8. См. п. 43, прим, 2, 3.

9. Теодор Хойс (1884–1963) – с 1949 по 1959 г. федеральный президент ФРГ.

10. Александр Койре (1892–1964) – французский философ, во время войны эмигрировал в США, где преподавал в Новой школе в Нью-Йорке.

106. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс25 сентября 1950

Дорогие, дорогие друзья

Сегодня прошел ровно год с тех пор, как я гостила у вас, и если бы я была уверена, что увижу вас в следующем году, как и было запланировано, мне было бы легче. Но так называемый миропорядок опять набрал до ужаса свойственный ему темп, и теперь невозможно понять, получится ли написать очередное письмо, не говоря о планах на лето. Но никогда не знаешь наверняка, и пока мир не объят пламенем, все еще может стать лучше.

Теперь я чаще, чем обычно, с благодарностью вспоминаю дни в Базеле в их прекрасной, уникальной ясности, многочисленные часы, подобные «сестрам, что похожи, но все же не равны». К радости Мсье, я впервые с детских лет купила деревце, напоминающее о времени, проведенном с вами. Оно больше не приносит мне страданий, но доставляет радость, обрело смысл и разумение.

Должна еще раз поблагодарить Вас за Курциуса¹, которого читаю с большим наслаждением – это добрый привет из ушедшего мира. Готтшальк привез книгу Вашего брата² и друга, к которой мы пока не приступили. Спасибо, что побеспокоились об этом. В конце ноября я впервые побывала на Среднем Западе – Нотр-Дам³ и Чикаго, с лекциями. Меня очень обрадовали студенты – в первую очередь в Нотр-Дам, но также и сам факультет, крайне отзывчивый к моим идеям. Меня пригласил Гуриан, полный страха и трепета, так как в этом католическом заведении еще не видели ни одной женщины за кафедрой. Он буквально потел от страха, несмотря на мертвецкий холод, и это так меня развеселило, что я напрочь забыла о своем привычном волнении.

По возвращении меня ждал Monat с Вашим прекрасным текстом о Марксе и Фрейде⁴. Мне вновь стало ясно, каким образом «Об истине», как выражение Вашей философии, де-тиранизирует мышление и противопоставлено не только «адвокатизму», но и чисто логическому мышлению. (Я читала Платона и много размышляла о родстве между философией и тиранией, о привязанности философов к разумной тирании, тирании разума. Неизбежной для тех, кто верит, что возможно с помощью философии открыть людям истину.) Я бы с радостью попыталась спасти репутацию Маркса в Ваших глазах. Я не говорю, что Вы неправы в своих утверждениях. Но вместе с тем (и не только вместе) существует и революционер Маркс, охваченный страстным чувством справедливости. И это разительно отличает его от Гегеля и связывает его, на мой взгляд, не самым очевидным, но впечатляющим образом с Кантом.

Больше никаких новостей, кроме того, что окружающая атмосфера снова радикально изменилась. Эта страна впервые охвачена беспокойством. Дела обстоят не очень хорошо, как можно судить по общему моральному настрою: все готовы к войне, но верят (или надеются), что ее можно вести с помощью атомных бомб. Как переменятся эти настроения, когда люди осознают масштабы безумия, никто не знает. С другой стороны, эти военные настроения ненормальны и опасны. Еще один симптом: в военном призыве процент уклонившихся невероятно высок. Здесь нет обязательной государственной регистрации, поэтому скрыть свое имя и уклониться от службы – сущий пустяк. Я всегда была убеждена, что американская армия – армия добровольцев.

Боюсь, у меня получилось несколько печальное новогоднее письмо.

От всего сердца желаю вам всего наилучшего и до встречи!

Ваша

Ханна

1. Людвиг Курциус (1874–1954) – археолог, с 1920 по 1928 г. профессор Гейдельбергского университета, в то время близкий друг Я. Предположительно имеется в виду: Curtius L. Deutsche und antike Welt. Lebenserinnerungen. Stuttgart, 1950.

2. Mayer E. Dialektik des Nichtwissens. Basel, 1950. С предисловием К. Ясперса.

3. Университет Нотр-Дам в штате Индиана, где преподавал друг Х. А. Вальдемар Гуриан, см. п. 39, прим. 6.

4. Jaspers K. Marx und Freud // Der Monat, 1950–1951, vol. 3, p. 141–150.

107. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 января 1951

Дорогая Ханна!

Если бы я не знал о Вашей доброте и терпении, с которыми Вы относитесь к своим друзьям, я был бы полон сомнений. Два бесценных письма – от 4 октября и 25 декабря – лежат передо мной, и до сих пор я не ответил ни на одно из них! Я даже не приношу извинений и рассчитываю не только на то, что Ваш выдающийся и опасный темперамент расточителен на прощение, но и на то, что Вы не сделаете ложных выводов, а поймете, как сильно мы любим и ценим Вас и как сильно Вы определяете наши представления о положении всего человечества. Разумеется, мы каждый день думаем о возможности увидеть Вас снова. Но теперь я хотел бы ответить Вам в соответствующей последовательности.

Ваш репортаж о Германии¹ мне понравился – без оговорок. В нем, в сущности, нет сожаления, но есть скрытая печаль. Вы видите действительность и интерпретируете ее – разумеется, не беспокоясь о немцах, ведь это, в конце концов, не Ваша забота, скорее, моя, но и я беспомощен – до тех пор, пока однажды не опубликую свои мечты о Германии. Мне не так понравились замечания Элиота Коэна²: это особая форма взаимодействия, тактического взаимодействия одной великой державы и другой (увы!), евреев и немцев, так сказать, кажется мне бессмысленной, несмотря на бессердечную по отношению к людям «справедливость», столь свойственную еврейскому самосознанию. Ответить на это можно лишь возражением. Там³ (распространенное и в остальных случаях) отсутствие тактики и бесстыдство немцев очевидны. Здесь были бы уместны, на мой взгляд, и пренебрежительное безразличие, и, разумно предположить, праведный гнев: но тон этих спокойных «переговоров» мне крайне неприятен. Что касается «справедливости», то возникает вопрос: не является ли реальностью простой временной промежуток – пять лет, – обстоятельства изменяются вне зависимости от реальности содеянного и произошедшего, нельзя игнорировать время и рассуждать так, словно за окном по-прежнему 1945-й. Немцы по большей части никак не отреагировали. Те, кто на это решился – Вы упоминаете лишь несколько имен, – отказываются воспринимать «немцев» как коллектив. А там, где налицо факт отсутствия реакции, отказ брать вину на себя – факт ужасающий и грозящий духовно-нравственными последствиями, – невозможно бесконечно требовать объяснений. Это не поможет и не сможет ничего изменить. Остается лишь смириться с этими немцами, 50 миллионами человек, относиться к ним по-человечески – либо обладать достаточной волей для их уничтожения. Что касается разговоров о «вине», частное способно прояснить и все то, что было бы возможно в публичной сфере. Моя переписка с Хайдеггером остановилась после «признания вины»⁴, поскольку оно было неискренним, лишенным понимания, ненужным и не имело никаких последствий. В определенные моменты в жизни – поскольку время проходит – поневоле приходится что-то отпускать (не забывать). Счастье бесконечного, свободного и непрерывного озарения связывает лишь подлинных друзей. Его ни с чем не спутать. Элиот Коэн кажется мне узником доброй воли. Тогда я составил обширный ответ, десятки страниц, но так и не отправил. Я заметил, что оказался заложником того же безрассудства и не мог публично выступать, находясь на все еще зыбкой почве между нами. Я подумал и о критике Халперна⁵ в адрес моего «Вопроса о виновности» и решил: высказаться единожды и умолкнуть – в этом случае нет ничего лучше.

Ваша прекрасная работа об империализме в Monat!⁶ С нетерпением жду Вашей книги. Исследование образа мысли этих англичан открыло мне что-то новое и оказалось весьма убедительно. Становится очевидно, что подобное не может продолжаться долго. Будет ли освещена и другая сторона в Вашей книге? Если даже мировые империи – а со времен Саргона⁷ в III тысячелетии до Рождества Христова они кажутся неизбежны – существовала ли империя более человечная, более благотворная, более свободолюбивая, чем английская? – куда лучше римской! не говоря о деспотии! – англичане предоставляют народам интеллектуальное и материальное орудие освобождения и ставят их перед вопросом о свободной конфедерации всеобщего благосостояния – даже если они потерпят поражение, оно будет выдающейся, достойной ошибкой. Но, вероятно, это не имеет отношения к Вашей книге.

Вы прочитали мою книгу «Об истине». И описываете ее в таких прекрасных выражениях: которым я хотел бы соответствовать – да, Вы хорошо поняли мое намерение, однако то, чего мне едва удалось добиться, ускользнуло от Вашего проницательного, внимательного взгляда. Но я с удовольствием все прочитал. Похвала из Ваших уст приносит радость, но прошу Вас, пишите и о другом!

В ближайшее время пришлю Вам свои Гейдельбергские лекции⁸, первые Вы уже могли прочитать в Monat⁹. Ничего нового, все старое, изложенное в «педагогичной» форме для моих немецких студентов. Одна деталь: из-за лекций мне пришлось провести «коллоквиум» и предложить оставить отклик, после первой лекции пришел десяток текстов, связанных с психоанализом, и ни одного о Марксе. Я удивился, рассказал об этом Россману, а он: все очень просто, никто не решается говорить о марксизме в положительном ключе – из-за оккупационной власти, в отрицательном – из-за приближающихся русских. Но все же я не верю Россману. Отсутствует интерес к политике в целом. Как все изменилось с тех пор, когда я сражался с марксистами на своих гейдельбергских семинарах.

Платон и «тирания разума» – как верно Вы их понимаете! Недавно я спросил на докторском экзамене одного кандидата, выбравшего своей темой Платона: как вышло, что в 1933 году в Берлине в издательстве de Gruyter была опубликована книга «Платон и Гитлер»?¹⁰ – но то, что Платон по ошибке совершил однажды, лишь в качестве эксперимента, невозможно повторить – как раз по этой причине – не отказавшись от платонизма. В конце концов, когда все стало серьезнее, Платон начал «террор» с того, что преподавал Дионисию математику¹¹.

В этом, мне кажется, кроется радикальная разница между Кантом и Марксом. Вы говорите о страстной склонности Маркса к справедливости, которая связывает его с Кантом. Если бы Вы были здесь, мы бы вступили в долгую беседу, и я надеялся бы на поддержку Мсье. Страсть Маркса кажется мне в корне нечистой, изначально несправедливой, выросшей из отрицания, не принимающая во внимание образ человека воплощенная ненависть псевдопророка в стиле Иезекииля¹². Практическая сторона этой справедливости проявилась в дискуссии с Вейтлингом¹³, Лассалем¹⁴ и многими другими. Я не вижу ни намека на дух кантианства. В случае с Энгельсом все иначе. В этом я бы согласился с Вами. Вам знаком первый вариант «Коммунистического манифеста»¹⁵, написанный Энгельсом? В редакции Маркса вычеркнуты все гуманистические пассажи, а текст становится недвусмысленно пропагандистским и куда более эффектным. Я не могу не видеть в нем «злодея». Его верно понял Ленин, а не немецкие социал-демократы. Но Вы можете привести множество цитат Маркса, чтобы обосновать свою благосклонную точку зрения. Но и в этом случае общий тон внушает некоторые опасения.

Мсье начал читать лекции. Вы пишете, он приступил к ним с радостью. Сохранилась ли она? Обещанный портрет мы пока не получили. Я до сих пор так мало о нем знаю. Но я вижу в нем союзника.

Теперь о положении в мире. Мы знаем столь же мало, как и Вы. Я с некоторым ужасом читаю, что Вы пишете о склонности к войне, царящей в американском обществе, а также о сумасбродной убежденности, что войну можно закончить с помощью техники. Ачесон¹⁶, кажется, придерживается другого мнения. У меня вызывает доверие все, что я читаю о нем и о Маршалле¹⁷. США не могут позволить себе попасться в русскую западню. Судя по всем «уликам», Сталин не может хотеть войны прямо сейчас (но Ваш еврей оказался прав: я не знаю, знает ли он об этом). Если в перспективе маневры и торговля оружием увенчаются успехом, может воцариться продолжительный мир, пусть он и кажется маловероятным. Возможно, самое опасное сейчас – у американцев кончается терпение.

Им придется вернуться из Кореи сюда – в крайнем случае удерживать плацдарм в продолжительной осаде. Что бы случилось, если бы они продолжали держать Китай в состоянии подсудимого, объявив, что займут и присоединят Формозу, до тех пор пока Китай не признает независимость Кореи и «легально» не примирит все противоречия? Тогда им удастся сохранить лицо и избежать постоянной войны. Индокитай вряд ли получится сохранить. Но продолжительная блокада – лишь назло английской торговле – вполне вероятна, как и организация всех сил для долгосрочной борьбы против России.

Однако, если американцы вопьются в Корею, они, возможно, потеряют много крови, как афиняне в Сиракузах¹⁸. Китайцы могут пожертвовать миллионами людей, численность их населения по-прежнему останется слишком большой. Они все равно умирают от голода. Война против Китая – настоящее безумие.

Мы по-прежнему надеемся на Ваш летний визит вместе с Мсье!

Ничего не помогает. Снова приходится жить с осознанием: все, что есть в нашем мире, может быть уничтожено в течение месяца. Но я в это не верю. Как бы ни сложились обстоятельства, ничто не способно повлиять на возможность что-то сделать.

Сердечный привет, наилучшие пожелания в новом году. Оставайтесь отважны и благоразумны, продолжайте любить людей – несмотря ни на что!

Ваш Карл Ясперс

Ваш успех в Нотр-Дам был для меня очевиден, поэтому я ничего не написал, Гуриан достоин похвалы за то, что «потел» ради Вас. Этого, думаю, потребовали завистливые демоны.

1. См. п. 105, прим. 7.

2. См. п. 105, прим. 6.

3. См. п. 105, прим. 4.

4. Предположительно речь идет о письме Хайдеггера к Я. от 7 марта 1950 г., в котором Хайдеггер сообщил, что с 1933 г. не бывал в Гейдельберге и не переступал порог дома Я. поскольку ему «просто было стыдно».

5. См. п. 75 и 77.

6. Arendt H. Der imperialistische Charakter. Eine psychologisch-soziologische Studie // Der Monat, 2. Jg., H. 24, September 1950, p. 509–522; Арендт Х. Империалистический характер // Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996, с. 289–306.

7. Саргон Древний (ок. 2350–2295 гг. до н. э.) – основатель первой семитской династии в Месопотамии.

8. См. п. 102, прим. 6.

9. См. п. 106, прим. 4.

10. Bannes J. Hitlers Kampf und Platos Staat. Studie über den ideologischen Aufbau der nationalsozialistischen Reinheitsbewegung. Berlin, 1933.

11. Дионисий II (ок. 396–337 до н. э.), правитель Сиракуз (с 367 по 357 г. до н. э. и с 347 по 344 г. до н. э.), призвал ко двору Платона в 366 и 361 годах, см.: Платон. Письма // Платон. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 4. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, Издательство Олега Абышко, 2007.

12. Об отношении Я. к пророку Иезекиилю см.: Jaspers K. Der Prophet Ezechiel. Eine pathographische Studie (1947) // Aneignung und Polemik. Gesammelte Reden und Aufsätze zur Geschichte der Philosophie. H. Saner, München, 1968, p. 13–21.

13. Вильгельм Вейтлинг (1808–1871) – первый немецкий теоретик коммунизма.

14. Фердинанд Лассаль (1825–1862) – немецкий философ и политик, основатель социал-демократического движения Германии.

15. Я., вероятно, опирался на работу Густава Майера: Mayer G. Friedrich Engels. Eine Biographie in zwei Bänden. Bd. 1. Berlin, 1933, p. 245ff.

16. Дин Ачесон (1893–1971) – американский политик, с 1949 по 1953 г. министр иностранных дел.

17. Джордж Маршалл (1880–1959) – американский генерал и государственный деятель, во время службы на посту министра обороны занимался реорганизацией американских вооруженных сил в Корее.

18. Намек на Сицилийскую экспедицию афинян на Сиракузы (415–413 гг. до н. э.), обернувшуюся тяжелым поражением Афин.

108. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 февраля 1951

Дорогая Ханна!

Получили Вашу книгу¹. Еще до того, как приступлю к чтению – жду с нетерпением, хочу поблагодарить Вас и сообщить, что книга у нас.

Прекрасное оформление – и такая низкая розничная цена!

Вы знаете, как я горжусь, нет, как я счастлив знать о связи, которую Вы выразили в эпиграфе².

В Ваших кратких биографических заметках Вы называете меня человеком, под чьим руководством Вы защитили диссертацию, – я читаю Ваши слова с радостью, но для меня это слишком большая честь.

Сердечный привет Вам и

Мсье

Ваш Карл Ясперс

Только что очень быстро прочитал предисловие: великолепно, кажется, я никогда не читал ничего более ясного, простого и наглядного о положении и задачах нашего времени.

И заключительная глава, с которой я отчасти знаком. В ней высказаны замечательные требования – по крайней мере они справедливы и важны. Но как добиться того, чтобы с ней согласился каждый? Для этого нужно нечто большее, чем заявленное требование.

Не пропал ли Яхве?

1. Arendt H. The Origins of Totalitarianism. New York, 1951; Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996.

2. См. п. 103 и п. 103, прим, 2.

109. Ханна Арендт Карлу Ясперсу4 марта 1951

Дорогой Почтеннейший,

Это должно было быть письмо ко дню рождения, но меня сразил грипп (Вы знаете: «Уселся насморк на террасе, беги скорее восвояси»¹), и я оказалась совершенно бесполезна почти на две недели. Я хотела телеграфировать, но затем подумала, что у Вас здесь, вероятно, слишком много родных и внезапная трансатлантическая телеграмма может Вас напугать.

Я очень рада, что книга готова ко дню рождения, ее пока нет в продаже, появится лишь в конце месяца. Пока не было эпиграфа, я чувствовала, что чего-то не хватает, затем переписала предисловие – в соответствии с настроением эпиграфа – и была свободна благодаря одной фразе.

Меня не оставляет мысль о Ваших словах «Не пропал ли Яхве», и на этот вопрос у меня нет ответа. Так же как и на собственное требование в заключительной главе. Я худо-бедно (собственно говоря, скорее худо) перебиваюсь своеобразным (инфантильным? потому что беспрекословным) доверием к Богу (в отличие от веры, которая предполагает знание, а потому приводит к сомнениям и парадоксам). Конечно, не остается ничего, кроме как быть счастливым. Вся традиционная религия, иудейская или христианская, как таковая ничего мне не дает. Я также не верю, что она где-то каким-либо образом может стать фундаментом для чего-то столь однозначно политического, как закон. Зло оказалось радикальнее, чем мы предполагали. Говоря объективно: современные преступления не предусмотрены в десяти заповедях. Или: западная традиция страдает от предубеждения, что самое большое зло, на какое только способен человек, происходит из порока эгоизма, хотя мы знаем, что самое большое зло или радикальное зло не имеет ничего общего с подобными человеческими, постижимыми, греховными доводами. Я не знаю, что такое радикальное зло, но мне кажется, оно связано со следующими феноменами: избыточность человека как человека (отказ использовать его в качестве средства, что не затронуло бы его человечность, но повредило лишь его человеческому достоинству, вместо этого необходимо сделать самого человека, как отдельного индивида, избыточным). Это произойдет как только будет исключена любая unpredictability², которая в людях эквивалентна спонтанности. Это в свою очередь происходит из – или скорее оказывается связано с – пустыми мечтами о всемогуществе (не только потребностью во власти) отдельно взятого индивида. Если бы отдельно взятый человек как человек был всесилен, невозможно было бы понять, зачем должны существовать все люди – точно так же в монотеизме лишь всесильность Бога делает его единым. В этом смысле: всесилие человека делает людей избыточными. (Ницше, кажется, не имеет к этому отношения, как и Гоббс. Воля к власти стремится лишь стать еще сильнее, всегда остается на сравнительном уровне, на котором с уважением соблюдены границы человеческого бытия, и нет стремления к мании превосходной степени.)

Теперь меня одолевает подозрение, что философия тоже повинна в этой истории. Разумеется, не в том смысле, что Гитлер каким-то образом связан с Платоном. (Я не в последнюю очередь старалась выявить элементы тоталитарных форм правления, чтобы избавить западную традицию от Платона до Ницше от подобных подозрений.) Но в том смысле, что эта западная философия никогда не располагала чистым определением политического и не могла им располагать, поскольку вынужденно говорила о человеке, а заодно рассуждала о факте множественности. Но мне не стоило об этом писать, все это – совсем сырые размышления. Простите.

Ваше любезное длинное письмо от начала января тоже оставалось без ответа непростительно долго. Я была так рада Вашей восхитительной критике статьи Элиота Коэна, потому что тоже никогда не чувствовала себя свободно, занимаясь историей, и я никогда не понимала почему. А теперь Вы представили все таким образом, что все пространство словно залито светом и теплом. Вы совершенно правы: все ответы были «контраргументом».

Английский империализм: самое примечательное в том, как он был уничтожен и как собственные намерения империалистской партии Англии сдерживались по-прежнему безупречными институциями метрополии. Мне кажется, трудно сравнивать ее с Римской империей, ведь римское господство, предположительно, было более жестоким и необузданным, но то была настоящая империя, а не простой империализм, ведь римские захватчики навязывали иноземным народам римский закон и таким образом смогли избежать появления разрушительных гибридов, существующих в современности.

Маркс: конечно, я сразу посоветовалась с Мсье, и он полностью разделяет Ваши взгляды, Маркс не разбирался в справедливости, но – полагает Мсье – разбирался в свободе. Я подумала обо всем еще раз и вспомнила о «Дебатах по поводу закона о краже леса»³ (ранних). Там он анализирует денатурацию человека и природы сквозь призму торговой экономики, противопоставляя друг другу не двух человек, которым нужно дерево, но владельца леса и вора леса (к человеческим потребностям он больше не возвращается), и дело уже вовсе не касается дерева, с точки зрения закона с таким же успехом на его месте мог быть и пластик. Два эти явления, дегуманизацию человека и денатурацию природы, и имеет в виду Маркс, когда он говорит об абстракции общества, и протест против них, на мой взгляд, актуален и в более поздних его трудах. Я не хочу спасать его репутацию ученого (хотя он был большим ученым, полностью разрушившим науку идеологически) и уж точно репутацию «философа», но репутацию мятежника и революционера.

Пипер написал в Harcourt, Brace: благодарю. Я буду рада немецкому изданию, особенно прекрасно было бы опубликовать его в том же издательстве, в котором публикуетесь Вы.

Хайдеггер: Вы говорите, Ваша переписка прекратилась, конечно, мне очень жаль, ведь именно я стала невинно-виновным поводом к «признанию вины». Конечно, Вы правы по поводу «отсутствия истинного понимания», но как раз поэтому в данном случае я верю в «истинность». Оправдания были бы не настоящими, потому что он действительно не знает и к тому же вряд ли способен узнать, какой бес в него вселился. Он бы с радостью остался «утопать», в чем я ему, очевидно, помешала. Вы правы, он написал так, как следует писать лишь проверенному другу после тридцати лет крепкой дружбы, но не забывайте, как осторожно и уклончиво он поначалу отреагировал. Понимаете ли, меня мучает совесть.

Положение в мире не улучшается. Мне все еще не по себе, хотя ничего не свидетельствует о войне, я все же убеждена, что война начнется, если о ней по крайней мере задумываются. (Я вспоминаю своего друга, Курта Блюменфельда⁴, который любил повторять, что он наверняка болен раком, потому что не может обнаружить у себя ни одного симптома.) В этом смысле со временем мы все превратимся в ипохондриков. Я фанатично держусь за европейскую надежду, убеждена, что единственно верная тактика может отсрочить наихудшее и дать нам немного времени. В любом случае, я надеюсь, у нас еще есть время на новую поездку, о которой я так много думаю. Я бесконечно спорю с Мсье и не могу его убедить: если он отправится в Европу, ему нужно будет заехать и в Германию, а этого он как раз и не хочет. Следовательно, он остается там, где он есть. Его принцип: путешествовать стоит лишь по принуждению.

Мне в руки попал текст Карла Барта об Америке и России⁵. Может быть, он есть и у Вас. Очень типичный для европейского интеллектуала (при этом уже довольно непросто сохранить границу между интеллектуалами и сбродом) и самый лживый из всех, что мне приходилось читать на эту тему.

Это письмо получилось слишком длинным. Но пусть останется таким. Как бы я хотела навестить Вас.

Всегда Ваша

Ханна

1. Первые строки стихотворения «Насморк» Кристиана Моргенштерна.

2. Непредсказуемость.

3. Маркс К. Дебаты по поводу закона о краже леса // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. В 50 т. Т. 1. М.: Политическая литература, 1955, с. 119.

4. Курт Блюменфельд (1884–1963) – ведущий сионист, близкий друг Х. А.

5. Предположительно речь идет о работе Карла Барта «Церковь между Востоком и Западом».

110. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 марта 1951

Дорогая Ханна!

Какую радость доставило нам Ваше письмо от 4 марта! Да, было бы прекрасно продолжить разговор. Этого требует каждый абзац. Ваше «инфантильное» доверие к Богу – разве это не доверие к философии? Все мы дети, иначе мы не смогли бы выжить – и благодарны, что вся рефлексия, свободная от любых границ, в конце концов находит неосознанный импульс, из которого и рождается истина.

Очень рад за преподавательский успех Вашего мужа. Удивительный человек, который не хочет выбраться и прячет свои сокровища. Я бы очень хотел увидеть его и поговорить с ним и с Вами. И сейчас Вы впервые прислали нам его портрет. Я вижу его в первый раз.

Сегодня я пишу, потому что разбираю и раскладываю старые рукописи и записки. Среди семинарских заметок (к семинару о Шеллинге) я нашел листок, на котором выписана пара слов к обсуждению Вашего реферата. И Ваше письмо по поводу того же семинара¹. Я отправлю их, вдруг воспоминания принесут Вам радость. Многим такое не нравится, ведь воспоминания только показывают, кем мы не хотели бы быть, что мы потеряли или от чего отказались. Мне кажется, вы говорите «Да» самой себе и с радостью храните воспоминания. Поэтому я отважусь – к тому же слова совершенно безобидны. Из Вашего письма я догадываюсь, что это был 1926-й.

Сердечный привет вам обоим!

Всегда Ваш Карл Ясперс

Мои пометки на Вашем письме того же времени. Больше я ничего не добавлял.

1. См. п. 1 и соответствующее прим. 1.

111. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс14 мая 1951

Дорогие друзья,

Я так давно хотела написать, что ваше письмо свалилось – или скорее, вывалилось из моего почтового ящика с грохотом. Причина того, что я не пишу, а вы пишете, одна: я бы хотела узнать, получится ли что-то с европейским путешествием – и до сих пор ничего не знаю. По большей части это зависит от того, как скоро – или насколько медленно – закончится процесс выдачи гражданства, поскольку ехать без паспорта кажется немного рискованной затеей, несмотря на то что мы оба не очень верим в возможность войны. Итак: не полагайтесь на меня, крайне маловероятно, что из-за работы я смогу уехать раньше сентября. Мсье не приедет, он читает курс в летней школе и затем, уже в середине сентября, начинается зимний семестр, и у него не будет даже пяти–шести недель отдыха, разумеется, поездка невозможна. С другой стороны, это приносит ему столько радости, что не хочется его огорчать. («Человек, что прячет свои сокровища» – уже нет. Слушатели подарили ему магнитофон, поэтому лекции теперь можно записывать сразу. Если быть последовательным в чем-то одном, например, последовательно не писать, выход всегда находится сам по себе.)

Но я хотела рассказать о следующем: Тиллих зимой будет вести семинар в Йеле о философии экзистенциализма, и он предложил мне почти полностью взять на себя занятия по Ясперсу. Чем очень меня обрадовал. Теперь ко мне с такой же просьбой обратился Колумбийский университет, и следующие две среды я попытаюсь поделиться всей мудростью, какой только смогу. Видите, мы с Вами даже не мечтали об этом, когда я написала Вам первое письмо (за которое я очень, очень благодарна, поскольку оно пробудило во мне дивные воспоминания, с необходимыми исправлениями, то есть с полузабытым воспоминанием о собственной беспомощности).

Меня обрадовали новости о приятном времени, проведенном с братом и шурином, и, пожалуйста, хоть мы и не знакомы лично, передайте им сердечный привет¹. Книгу² я пока не прочла. Только начала, и она показалась мне столь серьезной и значимой, что я отложила ее до каникул или до тех пор, пока у меня будет время, не занятое чем-то трудным или срочным.

Еще кое-что: Кауфман³ из Принстона спрашивал, «говорите ли Вы по-английски» без дальнейших объяснений. Я не сказала ни да, ни нет, но скорее да.

Последнее время читаю много Маркса и Гегеля, но это оставим для другого письма. От Пипера ничего не слышно. Monat и, вероятно, Hochland опубликуют крупные отрывки. С Merkur не повезло. Лживость Пешке так меня разозлила, потому что типична и совершенно не уникальна, поэтому я написала ему слегка раздраженное письмо, которое он понял совершенно неверно. Здесь книга снискала большую популярность, чем я ожидала. Писала ли я Вам, что на неделе я превратилась в девушку с обложки⁴ и была вынуждена видеть свой портрет в каждом газетном киоске?

Мсье передает сердечный привет. Вам обоим всего наилучшего и с любовью

Ваша Ханна

1. Речь идет о письме Гертруды Я. к Х. А. от 6 мая 1951 г., в котором рассказывается о визите Эрнста и Эллы Майер.

2. См. п. 106, прим. 2.

3. Вальтер А. Кауфман (1921–1980) – американский философ немецкого происхождения, историк литературы, с 1939 г. жил в США, с 1947 г. профессор философии в Принстонском университете.

4. На обложке журнала The Saturday Review of Literature от 24 марта 1951 г. размещен рисунок, сделанный с фотографии Х. А., в содержании – рецензия на ее книгу «Истоки тоталитаризма», написанная Гансом Коном.

112. Карл Ясперс Ханне АрендтСанкт-Мориц, 6 августа 1951

Дорогая Ханна!

Вы и Мсье¹ написали такое замечательное письмо в мае и до сих пор не получили ответа! Мне нет прощения, но я так же презренно молчалив по отношению ко всем друзьям и родственникам (пишу лишь издателям!), потому что теперь успеваю справляться лишь с самыми насущными проблемами. Пожалуйста, пожалуйста, не думайте, что я отдалился от Вас!

Теперь мы в Санкт-Морице – сказочный покой и красота. Нет ни обязательств, ни принуждений, ни сроков. Словно мечты воплотились в жизнь. Этот благородный ландшафт как в первый раз производит невероятное впечатление, которое сохраняется и отзывается в нас в течение целого года. Он выдвигает требование, словно ответ на него можно обнаружить лишь в высшем порядке. Здесь живет и душа Ницше². Каждый год мы думаем, Вы должны быть здесь, с нами. Возможно, когда-нибудь? (Если все совпадет: Ваше путешествие и приглашение от владельца дома.) Или Вам кажется, что это место только для пожилых, спокойных людей?

Я с радостью прочитал лекции Вашего мужа. Теперь они сохранятся и на бумаге. Да, удивительно: он, не написав ни строчки, сумел придать своим мыслям наибольшую действенность, благодаря тому, что он – как поступали в древности – говорит. Надеюсь, он и далее будет находить отклик, который услышал в первый раз.

Какая радость для меня, что Вы рассказываете о моей философии в немецких университетах! Благодарю Вас. Хотел бы послушать. Я так погружен в философствование, что, кажется, лишь теперь сам понимаю, что хотел сказать. Это почти глупо. Но, возможно, Кант прав: как раз когда заходишь так далеко, что готов начать, пора умирать, и у потомков все будет точно так же. Я полон азарта и хочу начать сначала. Тень конца меня не гнетет, но придает всему благотворную незначительность. Приятно помнить об этом, когда в спешке теряешь меру. И все же работа продвигается крайне медленно.

Главу из Вашей книги, опубликованную в Monat³, я, разумеется, прочитал сразу. Великолепно! Успех этой книги кажется мне несомненным. Новизна в сочетании с уже совсем не очевидной сегодня, «старомодной» серьезностью. Я счастлив, когда думаю об этом.

Пипер⁴ несколько недель назад написал о Вашей книге. Они переживают из-за объема. Книга будет стоить по меньшей мере 25 марок. Это слишком высокая цена для Германии. Я написал ему, что стоит спросить у Вас, возможно ли сократить текст, исключив несколько глав. И все же: лучше важнейшие главы, чем ничего. Или Вы считаете иначе? 18 марок, вероятно, максимальная цена, то есть приблизительно две трети или половина книги. Варварство! Не злитесь ли Вы, что я отважился на такие слова?

Через Кауфмана я получил выдающееся предложение из Принстонского университета (благодаря предоставленным Вами двусмысленным сведениям о моем английском): 9 месяцев работы в Принстоне, никаких лекционных обязательств, лишь частные консультации с коллегами, работа над книгами – гонорар $9000, или при сокращении срока пребывания $1000 в месяц. К сожалению, я был вынужден отказаться. Дело не только в языке, мне нужны силы, чтобы завершить начатое. Подобная поездка могла бы быть очень забавной, и я бы мечтал о ней, но кое-что в этом мире уже не для меня.

Благодарю Вашего мужа за любезное письмо. Я понимаю, что он не сможет приехать в этом году – надеюсь, так будет не всегда. Но вы по-прежнему планируете поездку в Европу осенью. Для нас это было бы превосходно! Я хочу сказать, мы даже не успели ничего обсудить – так довольны мы были, когда Вы порадовали нас своим визитом.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. К п. 111. было приложено небольшое письмо от Генриха Блюхера.

2. Речь идет о пребывании Ницше в Оберенгадине с 1879 г.

3. Arendt H. Totalitäre Propaganda. Ein Kapitel aus «Ursprünge des Totalitarismus» // Der Monat, 3. Jg., Juni 1951, № 33, p. 241–258; Арендт Х. Тоталитарная пропаганда // Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996, с. 451–478.

4. Клаус Пипер (1911–2000) – издатель, большую часть своих книг в послевоенное время Я. издал в издательстве Пипера, между ним и Клаусом вскоре установились теплые дружеские отношения.

113. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 сентября 1951

Дорогой Почтеннейший,

Я неприлично долго ждала, чтобы ответить на Ваше прекрасное письмо из Санкт-Морица. Но теперь готова сообщить, что предположительно получу гражданство¹ в декабре (все предварительные переговоры успешно завершены) и после этого появлюсь у Вас. Пипер так мне и не написал, так что забудем об этом. Я не очень верю в «слишком долго и слишком дорого», мы же знаем, как обстоят дела на самом деле.

Вы так прекрасно пишете «когда заходишь так далеко, что можно начинать» – меня это очень обрадовало. По-прежнему верно, что боги убивают своих любимцев в юности, не буквально, но в том смысле, что боги избавляют их от отрады возраста, «старости и пресыщения жизнью». Двусмысленный ироничный подарок богов в том, что смерть должна отыскать что-то, что могла бы разрушить, а потому навсегда остается той же, что была в юности. Поэтому до смерти невозможно дорасти, подобно иудейским праотцам, пока она не свалится на голову, словно спелые плоды смоковницы, в тени которой они ждут ее прихода. Это цена, которую мы платим за жизнь, пока мы живы, в конце концов, от жизни нас отделяет смерть, а не жизненные тяготы.

Разумеется, я совсем немного – вопреки здравому смыслу – надеялась на Принстон. Конечно, Вы приняли верное решение, хотя это могло бы быть не одно лишь веселье. Мои сомнения в первую очередь касались климата, американцы об этом забыли, но этот континент не подходил для заселения. Слишком жарко и слишком влажно летом и слишком холодно и слишком влажно зимой. Но, тем не менее, это удивительно интересная страна, в том числе – возможно, как раз по этой причине, – когда здесь совершают глупости. Я по-прежнему благодарна, что оказалась здесь. Во время подготовки к сдаче экзамена на получение гражданства, а точнее к вечеринке по поводу его получения, я учила историю американской конституции. По-настоящему поразительно, вплоть до последней мелочи. И многое до сих пор актуально, и Вы, конечно, без труда бы это заметили, даже там, где коренное население ничего не знает о законах, но хранит их в своих плоти и крови. Мне придется приехать и рассказать об этом так хорошо, как я только смогу.

Мы прекрасно провели каникулы в горах неподалеку (четыре часа на машине) от Нью-Йорка. Я как раз собираюсь отправиться туда снова за добавкой (иудейские праздники). Мне весьма по душе пришелся местный ландшафт.

Несколько недель назад получила письмо от Шилппа², который попросил написать небольшую статью для книги³ о Вас. Он сказал, Вы сослались на меня, и я, разумеется, соглашусь. В качестве темы он предложил «Jaspers as Citizen of the World»⁴, поначалу она меня озадачила, но сейчас кажется очень уместной. Прошу, сообщите, согласны ли Вы, или Вам название кажется слишком грубым?

Всего наилучшего вам обоим

Сердечно

Ваша Ханна

1. Х. А. получила американское гражданство 11 декабря 1951 г.

2. Пауль А. Шилпп (1897–1993) родился в Дилленбурге (Германия), с 1913 г. жил в США, во время, когда написано письмо, профессор философии в Северо-Западном университете в Эванстоне, позже в Университете Южного Иллинойса в Карбондейле, редактировал книжную серию «Библиотека современных философов» (Library of Living Philosophers).

3. Речь идет о томе «Философия Карла Ясперса», который вышел в рамках серии «Библиотека современных философов» в Нью-Йорке в 1957 г.

4. Arendt H. Karl Jaspers: Citizen of the World // The Philosophy of Karl Jaspers. Ed. by P. A. Schillp, New York, 1957, p. 539–549; Арендт Х. Карл Ясперс: гражданин мира? // Арендт Х. Люди в темные времена. М.: Московская школа политических исследований, 2003, с. 96–111.

114. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 января 1952

Дорогая Ханна!

Я очень счастлив, что теперь Вы и Ваш муж стали гражданами Америки. Это большое событие, не только потому, что облегчает путешествия. Мы тоже получим от этого свою выгоду. Напишите, как только узнаете подробности. Нам с женой беседа с Вами приносит чрезвычайную радость. Вы не представляете, как часто я вспоминаю о Вас и нахожу в этом силы.

Вы прислали книгу из Америки. Я до сих пор не выразил благодарность и до сих пор так и не нашел время, чтобы ее прочитать. Но открыв ее, я убедился, что хочу и должен ее прочитать – если отважусь включить в свою книгу о «Всемирной истории философии»¹ небольшой абзац об американской философии. На моих полках стоят книги, которые я не могу прочитать вот уже десять лет. Если они оказываются здесь в подходящий момент, становится очевидно, как полезно обладание ими – в любом случае не стоит рассчитывать на срок меньший, чем еще одно десятилетие.

Недавно здесь был Голо Манн. Он написал рецензию на Вашу великолепную книгу в Neue Zeitung²: очень уважительную, но слишком критичную. Вы «преувеличиваете» – как он это объясняет. Поскольку Голо автор восхитительной критики Бернема³, Кестлера⁴ и других, теперь, когда жертвой его нападок стали Вы, я и сам чувствую себя уязвленным и решил возразить. Примерно в таком духе: «преувеличение» разумеется само собой. Заслуга состоит в демонстрации смысловых взаимосвязей. Если заслуга оправданна, не трудно добавить примечание в скобках: масштаб значения, которое соответствует реальным событиям, невозможно установить. Ханна никогда не утверждала, что английский империализм привел к появлению Гитлера и Сталина, так же как и не утверждала, что где-то существует духовная идентичность. Но смысловые аналогии в проявлениях, оправдавших все зло, имели бы место даже если бы каузальное значение было равно нулю. Заслуга в обнаруженном смысле и необычайно наглядном изложении.

Затем я заявил: те немногие, кто знает, что такое свобода, должны держаться вместе. Их совсем мало. Уважения недостаточно. Неужели только мошенники могут держаться вместе, как репей, и поддерживать друг друга по всему миру? На что он ответил: «Да, я согласен, что был слишком раздражен, и в своей критике я с легкостью переступаю черту, я слишком сильно порицаю и слишком сильно хвалю».

Мы не во всем были согласны друг с другом. Это честный, симпатичный, одаренный человек, который придерживается совершенно исторических взглядов. Он нравится мне еще со времен своего студенчества в Гейдельберге. Было бы замечательно, если бы Вы могли познакомиться. У Вас есть возможность. Он упрям, робок, язвителен и несчастлив, но всегда держится достойно. Он унаследовал талант от отца, но его личность гораздо масштабнее отцовской. Он раскритиковал Вашу книгу по ошибке, но не безосновательно. Посторонний читатель сможет понять, что это выдающаяся книга.

Я написал что-то произвольное, лишь для того, чтобы кое о чем рассказать. Помимо этого нужно спросить Вас и рассказать об очень многом, не хочу и начинать. Поэтому предвкушаю радость встречи с Вами!

Сердечный привет, передайте и Мсье

Ваш Карл Ясперс

1. Под общим названием «Всемирная история философии» Я. планировал изложить общую историю философии сначала с трех, затем с шести различных точек зрения. Среди возможных перспектив важнейшей для него была личная. Исходя из нее, в течение следующих лет он работал над «Великими философами». Завершен был только первый том, все остальные части сохранились в незавершенных фрагментах. О ранней концепции и идее см.: Ясперс К. Всемирная история философии. Введение. М.: Наука, 2000.

2. Mann G. Vom Totalen Staat // Die Neue Zeitung, 20.10.1951, p. 14.

3. Джеймс Бернем (1905–1987) – американский социолог и публицист. О критике в адрес Бернема см.: Mann G. James Burnham, der Philosoph und der Politiker // Neue Schweizer Rundschau, April 1951, vol. 18, p. 719–730.

4. Артур Кестлер (1905–1984) – немецкий писатель венгерского происхождения. О критике в адрес Кестлера см.: Mann G. Was uns nicht helfen kann. Bemerkungen zu einem neuen Roman von Arthur Koestler // Neue Schweizer Rundschau, Juli 1951, vol. 19, p. 183–187.

115. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЯддо¹, 25 января 1952

Дорогой Почтеннейший,

Ваше трогательное письмо. Конечно, я счастлива, что Вы меня защищаете, и мне жаль, что мне не удалось ознакомиться с критикой. (Я узнала о рецензии лишь из безумного письма одного ПЛ, он написал мне, что если я пришлю ему аффидевит² для США, он уничтожит всех моих «врагов», например, Голо Манна. Поскольку этот человек был явно не в себе, я была совсем не уверена, что Голо Манн действительно высказался на этот счет.) Кажется, нужно многое сказать и многое услышать – особенно сейчас, когда мне удалось на пару дней вырваться из нью-йоркской суеты – не знаю, с чего начать. Поэтому просто напишу то, что придет на ум.

Мы уже встречались с Голо Манном, он мне понравился, но я была поражена и смущена его природной скромностью. Я бы с радостью встретилась с ним теперь, и поскольку он был так зол, встреча наверняка прошла бы лучше.

«Преувеличение» – конечно. «Смысловые связи», как Вы их называете, иным способом установить непросто. Но это не совсем преувеличение, скорее они – лишь результат препарирования. Мышление всегда преувеличивает, когда Монтескье говорит, что республиканская форма правления покоится на принципе добродетели, он тоже «преувеличивает». К тому же реалии нашего времени доведены до предела и с уверенностью можно сказать, что преувеличена и «реальность». Наше мышление, которое всегда выбирает привычные пути, не успевает. Если такового мышления не достает, мышления, которое всегда с усердием стремится высказать нечто адекватное и даже адекватным тоном, любое высказывание покажется радикальным в сравнении не с действительностью, а с высказывающими свое мнение на ту же тему другими историками, убежденными в том, что все в полном порядке.

Он разозлился из-за своего собственного неоконсерватизма, который я, конечно же, не разделяю. И все же надеюсь, он злился не так, как многие академики злятся на дилетантов, которые халтурят на их поприще, цитируют их без сопутствующей похвалы, не выступают на конгрессах и не стремятся стать профессорами. С этим гневом не так трудно справиться, даже если средства не всегда справедливы. В конце концов, я не понимаю, почему, будучи женщиной, я могу лишь страдать от убытков и не могу хоть раз воспользоваться преимуществами.

Писала ли я, что меня пригласили в Гарвард? Та же смесь гнева и восхищения. Следующей осенью состоится конференция о тоталитаризме, вряд ли из нее что-то выйдет, но в этот раз я приму в ней участие.

С нетерпением жду поездки в Базель. И в радостном предвкушении (пока располагаю временем для этого) читаю Канта и Шеллинга, человеческая свобода³. Впервые я прочитала этот текст во время своего первого семестра в Гейдельберге, готовясь к Вашему семинару о Шеллинге⁴.

Обо всех делах напишу Вашей жене

Всего самого, самого лучшего и до встречи!

Ваша

Ханна

1. «Яддо» – колония художников в Саратога-Спрингс в штате Нью-Йорк, где Х. А. провела неделю с 20 по 27 января 1952 г. по рекомендации Альфреда Кейзина.

2. Официально заверенное заявление, накладывающее на заявителя определенные материальные обязательства по отношению к гостям или иммигрантам.

3. Шеллинг Ф. В. И. Философские исследования о сущности человеческой свободы // Шеллинг Ф. В.И. Сочинения в 2 т. М.: Мысль, 1989.

4. См. п. 1, прим. 1, а также п. 110.

116. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 января 1952

Дорогая Ханна!

Мы с нетерпением ждем Вашего приезда. Сегодня напишу лишь пару слов о рецензии Голо Манна¹: ее мне переслали из Германии, поэтому в тексте подчеркивания. Газет я не читаю. Вы совершенно правы по поводу Голо Манна. Лишь одно, на мой взгляд, неверно: он не академик и не склонен к профессорской конкуренции. Его скромность – симптом его тяжелой наследственности, он сын известного человека. Он сумел выбраться, на мой взгляд, весьма достойно.

Сердечно Ваш К. Ясперс

1. См. п. 114, прим. 2.

117. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс18 февраля 1952

Дорогие, дорогие друзья,

Это письмо по случаю дня рождения, пусть и немного заранее. Не хочу писать много, могу лишь пожелать всего самого, самого наилучшего.

Эрна: насколько мне известно, она не может получить иммиграционную визу, если у нее есть постоянное место работы¹. Это звучит абсурдно, но, к сожалению, это правда, просто несколько устаревшая: когда-то речь шла о том, чтобы воспрепятствовать тайному импорту рабского труда. Но этот закон все еще действителен, и, кажется, ей стоит навести справки. Я поговорила с парой друзей, но никто ничего не обещает, у одних есть своя прислуга и нет повода ее увольнять, другие не готовы ждать. Если Эрна приедет, я могу дать ей хорошие рекомендации. Но в любом случае ей понадобится аффидевит – и его она не сможет получить от тех, на кого она собирается работать. Никто на это не согласится, потому что тогда она получит право остаться в том же доме легально. Я могла бы предоставить аффидевит, но сперва хотела бы обсудить это с вами лично. Это большая ответственность.

Я выезжаю 21 марта и 27-го прибываю в Париж, где хочу остаться на несколько дней. Но это не так важно, так как в апреле, перед тем как отправиться в Палестину, я пробуду в Париже чуть дольше. Могу приехать к вам и жду, что вы ответите. Если что-то изменится, что всегда возможно, поскольку я еду по поручению организации², я сразу вам сообщу. Удобно ли остаться у вас на неделю или это слишком долго? Прошу, пожалуйста, напишите не стесняясь, какой вариант подойдет вам лучше. Я с пониманием отношусь к любым обстоятельствам. Я хотела поехать в Германию из Парижа через Базель, затем снова через Париж в Палестину и затем через Швейцарию назад – приблизительно в конце мая. Страшно хотелось бы остаться в Греции хотя бы на неделю. Возможно, получится себе это позволить.

Благодарю за рецензию Манна. Об этом лично. (Как прекрасно, что теперь я могу это написать.) Если бы я не была так взволнована и рада, это письмо получилось бы не таким бездумным.

Всегда ваша

Ханна

1. Речь идет о письме от 30 января 1952 г., в котором Гертруда Я. сообщает Х. А., что Эрна Баер, экономка, хочет переехать в Америку.

2. См. п. 31, прим. 9.

118. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 марта 1952

Дорогая Ханна!

Короткий привет перед Вашим отъездом! Каждый день мы с женой радуемся Вашему визиту. Восхитительно, что Вы хотите остаться на восемь дней – и, возможно, заехать еще раз на обратном пути из Израиля.

Наберитесь терпения! Мы о многом должны поговорить, по порядку.

Передайте привет Мсье! Очень жаль, что он не приедет. Но все же я надеюсь когда-нибудь его увидеть.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

119. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 марта 1952

Дорогой Почтеннейший,

Как мило с Вашей стороны написать мне еще раз. Мысль о Базеле – настоящая опора для всех моих начинаний, без которой я бы отправилась в свое мировое путешествие полностью потерянной. Конечно, я заеду к Вам и на обратном пути.

Лишь одно предложение: от родственников¹ в Палестине я получила телеграмму с просьбой приехать как можно скорее. Я не знаю повода и из-за цензуры не могу о нем спросить. Поэтому, если это возможно, я поменяла бы планы – сперва Палестина, затем Греция. Так я бы сократила свое пребывание в Париже (я в любом случае вернусь) до необходимого, и приехала бы к Вам уже в понедельник, 31 марта, и осталась до утра воскресенья. Если это возможно, на обратном пути в субботу, 3 мая, я провела бы выходные в Базеле. Пожалуйста, пишите сразу в Париж, если Вам это не подходит. Тогда планы останутся неизменными и я приеду в четверг, 3 апреля. Возможно, это наилучший вариант. Вы можете написать на адрес моей подруги: (вместо American Express) мадам Анна Вейль, 1, Авеню Рене Самюэль, Кламар/Сена. 27-го я буду в Париже. Если от Вас не будет никаких новостей, в понедельник я буду в Базеле, через две недели. Я смогу в это поверить, лишь когда окажусь в Париже. Я уже давно представляю, как расскажу Вам обо всем, услышу Ваши мнения. Начиная с внутриполитической обстановки в Америке и заканчивая Платоном. Что Вы читаете летом? С нетерпением жду лекции.

Вам обоим всего самого, самого лучшего, Ваша

Ханна

1. Речь идет о кузене Х. А. Эрнсте Фюрсте и его жене Кете, урожд. Левин.

120. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПариж, 8 апреля 1952

Дорогие, дорогие друзья,

Благодарю за ваше письмо и приглашение¹. Генрих, которому я тоже писала, успел ответить, что я не могу упустить такую «возможность». Так что, если вы уверены, что это не излишне в каком бы то ни было отношении, думаю, я могла бы остаться у вас по меньшей мере на неделю около 1-го августа. Но сперва хочу попросить вас: позвольте взять на себя часть расходов по домашнему хозяйству. Это разумеется само собой, и вы, конечно, понимаете, что я могу себе это позволить.

Наконец-то точно определены даты – поэтому я вынуждена добавить: sauf imprevu. С 25-го по 27-е я буду в Лугано, затем на обратном пути ненадолго задержусь в Цюрихе. Поэтому если вам это подойдет, 28 мая, в среду, после обеда я могу быть в Базеле, к сожалению, совсем ненадолго (но к тому же в разгаре семестр), до утра пятницы. Как раз время для рассказов, все остальное мы должны отложить до Санкт-Морица (слишком прекрасно, чтобы поверить).

Я до сих пор не знаю, где остановлюсь в Мюнхене. Может быть, вы напишете мне пару строчек через мюнхенский American Express. Я выезжаю вечером в субботу и во вторник, 13-го, уже буду в Мюнхене

С сердечным приветом

Всегда ваша

Ханна

1. Речь идет о двух письмах, которые Гертруда Я. отправила Х. А. в марте.

121. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс10 апреля 1952

Дорогие, любимые друзья,

Короткий привет и благодарность, а также новость о том, что я наконец-то устроилась в отеле d’Anglettere, 44, рю Жакоб, Париж.

Здесь меня ждала телеграмма от Генриха, в которой он клятвенно обещает писать регулярно (кому доверять больше: почте или собственному мужу?) и кроме того намекает на нечто таинственное, что предположительно значит, что я получила Гуггенхайма¹ – стипендию, которую получал Голо Манн. Было бы замечательно, если это правда – что весьма вероятно. Ведь это значило бы, что на протяжении от одного до двух лет, начиная с осени, я могу не беспокоиться о заработке.

Моя подруга² встретила меня на вокзале, теперь я жду Кейзина вместе с милой юной американской приятельницей. Полагаю, слегка обмоем Гуггенхайма.

Теперь могу лишь написать вам, что вижу из окна, выходящего во двор – например, мужчину, который, наполовину высунувшись из слухового окна, ремонтирует крышу зонтиком. Такое встретишь только в Париже.

От всего сердца

Ваша

Ханна

Привет Шмуэлю³. И Эрне⁴.

1. В 1952–1953 гг. Х. А. была стипендиатом Гуггенхайма.

2. Анна Вейль.

3. Речь идет о Шмуэле Майере, сыне Фритца Майера, племяннике Гертруды Я.

4. 21 февраля 1952 г. Гертруда Я. написала Х. А.: «Смена помощниц Вас не побеспокоит. Новая „Эрна“ милое создание, с ней есть о чем побеседовать». Речь идет об Эрне Мерле (род. 1920), которая с тех пор и до смерти Гертруды Я. (в мае 1974 г.) занималась домашними делами. Со временем стала очень близка с супругами Я.

122. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 апреля 1952

Дорогая Ханна!

Прекрасные новости о Гуггенхайме! Вам выпала удивительная возможность спокойно поработать: двухгодичный отпуск. Новая книга – на «высотах» истории философии¹ – станет его результатом, но еще прекраснее свободная работа и размышления в компании Вашего Генриха.

Я хотел бы, чтобы дух был бодрее, вдохновеннее, а душа была полна сил. Мы с женой каждый день беседуем с Вами. Два «Ноя»² встретились снова. Как много могут дать встречи и беседы, гораздо больше, чем письма. Взаимообмен в настоящем, минута за минутой: лишь тогда замечаешь, кто перед тобой и что в тебе самом.

Вчера вечером Гертруда читала мне отрывки из Я. Буркхардта, он пишет, что не хотел бы прожить такую жизнь еще раз. Насколько иначе я смотрю на мир! Эта убежденность никогда меня не покидала – хотел бы сохранить ее и поделиться ею с Вами.

Я написал о Вас Жанне³.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Впоследствии Х. А. отказалась от этого проекта.

2. Отсылка к «Посвящению Карлу Ясперсу», которым Х. А. предуведомила сборник своих эссе.

3. Жанна Эрш (1910–2000) – ученица Я., с 1956 г. профессор системной философии Женевского университета, близкая подруга супругов Я.

123. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 17 апреля 1952

Дорогой Почтеннейший

Счастлива получить Ваше письмо и все еще вспоминаю о наших базельских беседах. Как замечательно продолжать вести их и в Париже, весной – какой я никогда здесь прежде не видела. Фантастический цветущий мир.

Гуггенхайм: уже пришло официальное подтверждение – это большое облегчение. Денег не много, но больше мне и не нужно. Нам хватит этой суммы вместе с тем, что есть у Генриха, и нам не придется залезать в сбережения, если не будем тратить слишком много.

С Жанной Эрш все получилось как нельзя лучше, мы понравились друг другу с первого взгляда. Мы виделись дважды, она представила мне своего друга Милоша¹, польского беженца, с которым я мечтала познакомиться. О ней я расскажу еще при личной встрече, в любом случае она всерьез на меня нападает и еще серьезнее отчитывает. Но все в порядке. Ее здесь очень ценят, и она действительно очаровательна. Удивительно, как она молода. Я рядом с ней – пожилая дама.

Виделась с Франсуа Бонди² и благодаря Жанне Эрш, Милошу и ему возникло впечатление, что Конгресс за свободу культуры значит здесь гораздо больше, чем у нас. Меня это успокоило. Я увижусь с ними еще раз, и мы еще раз все обсудим.

Только что прочитала (это и было поводом взяться за письмо) в Rechenschaft und Ausblick страницы «О моей философии»³. Это прекрасное резюме, о котором можно только мечтать. Я очень воодушевлена. Почему Вы не попросите Шилппа просто его перевести? Кажется, он станет прекрасным введением для сборника⁴. Или Вы с большей охотой написали бы что-то новое?

С сердечным приветом вам обоим

Ханна

1. Чеслав Милош (1911–2004) – польский поэт, писатель и переводчик, в то время живший в Париже, позже переехавший в США. В 1953 г. Я. написал предисловие к его работе «Порабощенный разум».

2. Франсуа Бонди (1915–2003) – швейцарский журналист и эссеист.

3. Jaspers K. Über meine Philosophie // Rechenschaft und Ausblick. München, 1951, p. 333–365.

4. См. п. 113, прим. 3.

124. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 20 апреля 1952

Дорогая Ханна!

Прекрасно, что все так удачно сложилось с Жанной Эрш. Я очень рад. Кажется, не могло быть иначе.

Гуггенхайм подтвержден. И Вы так «сдержанно» пишете о сбережениях.

Вы расскажете позже о людях из конгресса. Чуть более подробно.

Как мило, что Вы написали о моем самолюбовании 1940 года. Для Шилппа мне придется написать что-то новое, но, конечно, с небольшими повторами. Но пока нет вдохновения, так как мне мешает все, что отвлекает от истории философии.

Завтра начинаются лекции¹. Я всегда волнуюсь перед тем, как выйти к аудитории. Но необходимость выступлений вдохновляет меня на работу.

Недавно был гость из Тель-Авива. Пожилой берлинский врач. Тон, аргументы, ценности – все от доброго прусского офицера. Было не по себе: арабы затягивают петлю на шее Израиля, приходится «принуждать» их к миру. Новая война кажется единственным выходом, никаких захватов, но с принуждением к заключению мира – возможно даже мирным путем, через угрозы. Каждый день на границе перестрелки. Во время перемирия погибло больше евреев, чем во время войны и т. д. Тревожно, так как наш гость – прекрасный человек, приличный, открытый, отзывчивый, он, хоть и еврей, показался мне представителем лучшего немецко-прусского типа.

Мы часто вспоминаем о Вас, благодарны за то, что Вы есть

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Во время летнего семестра 1952 г. Я. читал три лекции в неделю об «Основных проблемах философии».

125. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 28 апреля 1952

Дорогой Почтеннейший,

Благодарю за Ваше письмо. Конечно, в письмах я кажусь немного «сдержаннее», чем на самом деле. О многом хочу рассказать, поэтому и начинать не стану. То, что Вы пишете о визите из Тель-Авива, мне, к сожалению, слишком хорошо знакомо. Я твержу себе: осторожнее в суждениях о немцах, мы ничем не отличаемся.

Вчера один мой друг, живущий в Париже американец Джо Фрэнк, рассказал, что предложил Йельскому университету серию о современной философии. Из Ваших работ он выбрал «Разум и экзистенцию»¹ (голландские лекции). Фрэнк производит хорошее, серьезное впечатление. Это на тот случай, если Вы что-то услышите из Йеля. Они очень в этом заинтересованы.

Мои планы становятся чуть точнее. С высокой долей вероятности я – sauf imprévu – должна буду отправиться в Лугано и Цюрих в последнюю неделю мая. Даты пока не определены точно. Удобно ли Вам будет встретиться для небольшой беседы? Я еду в Лугано по приглашению одного издателя, чтобы обсудить с ним наследие Броха².

Я уже писала, что мне поступило приглашение от университета Манчестера на конец июня?

Я еще раз встречалась с Жанной Эрш и несомненно встречусь еще.

До 10 мая я точно останусь здесь. Напишу из Германии адрес.

Всего, всего наилучшего вам обоим

Ваша Ханна

1. Ясперс К. Разум и экзистенция. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2013.

2. В рамках подготовки «Собрания сочинений» Германа Броха Х. А. издала оба тома «Поэзия и узнавание» (Эссе, т. 1) и «Узнавание и действие» (Эссе, т. 2). К первому тому она также составила предисловие.

126. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 мая 1952

Дорогая Ханна!

Конечно, мы всегда ждем Вас с нетерпением. Если вдруг возникнут непредвиденные обстоятельства, мы что-нибудь придумаем – потому что речь о Вас, а с Вами мы можем быть совершенно откровенны.

20 мая из Ольденбурга приезжают «дети»¹ и вместе с моей сестрой², которая приедет уже завтра, отправятся на несколько дней в Юру.

Напишите, как только будете точно знать, когда Вам будет удобно навестить нас.

С нетерпением жду беседы.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет о племяннике Я. и его жене: Энно Э. Дугенд (1915–1980) – музыкант и Герта М. Дугенд-Мюнх (1913–1986).

2. Эрна Дугенд-Ясперс.

127. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГеоргхаузен, 7 июля 1952

Дорогой Почтеннейший,

Небольшое письмо, чтобы только сказать Вам, что я поговорила с Гербертом Ридом в Лондоне, он вскоре хочет издать «Истоки истории и ее цель». Я обстоятельно побеседовала с переводчиком¹. Он производит приятное впечатление, подробно изучил перевод «Философской веры», чтобы сохранить в английском тексте единство терминологии. Прекраснее всего, что текст был уже готов и он передал мне рукопись. Боюсь, раньше августа у меня не получится ее просмотреть. У нас обоих есть к Вам несколько вопросов, которые мы сможем обсудить в Санкт-Морице.

В этот раз не могу писать об Англии, хочу оставить все для личной беседы. Здесь я отчасти на отдыхе, отчасти по работе. Прекрасный барочный замок, гостиница – очень удобная и красивая.

Я пыталась найти Жанну Эрш в Париже, но она уехала из отеля, не оставив адреса. Может быть, не захотела оставлять его мне. В любом случае она уже не в Париже.

В следующее воскресенье я читаю небольшую лекцию здесь, в Кельне, на следующей неделе – в Гейдельберге, что весьма необычно. В 20-х числах хочу на неделю съездить в Берлин, Ласки хочет организовать лекцию, а я хочу все-таки посмотреть на город. Прямо сейчас мне кажется, что нет ничего страшного в том, что немцы пока не подписали контракт². После этого у меня еще есть некоторые дела в Германии и полагаю, либо 31 июля, либо 1 августа я буду у Вас. На последние дни июля лучший адрес: Франкфурт, через American Express, Таунусанлаге, 9.

Я слегка обеспокоена, как Вы оба справляетесь с жарой. В Париже погода была убийственной. Возможно, в Базеле чуть лучше.

Всего, всего наилучшего и сердечный привет Вашему шурину и брату³.

Ваша Ханна

1. Майкл Баллок.

2. Речь идет о договоре об организации Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), который был подписан 27 мая 1952 г. в Париже французской, итальянской, бельгийской, голландской, люксембургской и немецкой сторонами. Так и не вступил в силу.

3. Эрнст Майер.

128. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 9 июля 1952

Дорогая Ханна!

Большое спасибо за Ваше письмо из Георгхаузена от 7 июля! Снова работаю над книгой по истории, в Санкт-Морице буду продолжать заниматься ею, надеюсь, Вы читаете лишь отдельные фрагменты, которые получаются такими складными, что все остальное можно не читать вовсе.

Несколько часов назад закончилась моя последняя лекция. Теперь лишь предвкушение Санкт-Морица и нашей встречи. Гертруда уже написала адрес: Вилла Ниме, Санкт-Мориц (Энгадин). Дом расположен на шоссе из Санкт-Мориц-Дорф в Сувретту, неподалеку от деревни. На вокзале лучше всего взять извозчика или автомобиль. Название виллы – Ниме – имя одной арабки или абиссинки, которая вышла замуж за швейцарца, я обязательно расскажу Вам эту историю.

Это письмо Вы получите в Гейдельберге. Да, необычно. Надеюсь, Вам повезет с публикой. Там еще остались приличные люди. И город по-прежнему прекрасен, прекраснейший в Германии.

Жена – Вы спрашивали об этом – с трудом переносит жару, я в полном порядке, если не приходится работать. Во время затяжной жары я становлюсь ленивым и имею на это право. Но сегодня, к счастью, уже прохладнее.

Берлин: я не одобряю Вашу поездку. Сегодня писали: в центре города похищен юрист (из союза независимых юристов), преследователи не смогли остановить машину – русские уже открыли на границе недавно установленный шлагбаум и автомобилю удалось скрыться. Его похитили прямо на улице. Но Ласки будет счастлив, если Вы действительно приедете. Передайте ему привет, мы давно от него ничего не слышали.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

129. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 21 июля 1952

Дорогой господин Блюхер!

Мы до сих пор так и не встретились и тем не менее кажется, словно Вы были здесь, у нас, вместе с Ханной¹. Прежде Вы были лишь «Мсье», теперь Ханна часто говорит «Генрих». Правда, она не так много рассказывает о Вас, но Вы всегда с нами. И все же я кое-что узнал: о Ваших лекциях, Ваших методах работы, внешних обстоятельствах Вашей жизни. Когда я упомянул, что хотел бы в своих лекциях рассказать о четырех выдающихся (в мировой истории) персонах, она радостно воскликнула «точно как Генрих». Скрытая в них основополагающая идея кажется схожей, но разнятся имена. Помимо Сократа, Будды, Конфуция и Иисуса Вы говорите также о Аврааме и Моисее. Этих двоих я упоминал только касаясь темы библейского божественного промысла. Возможно, Вы правы, и их тоже стоит выделить на общем фоне. Я еще поразмыслю над этим. Я счастлив, что Вы считаете действительность Авраама достоверной. Такого не придумаешь специально.

Ханна, на мой взгляд, продолжает меняться на протяжении всех этих лет: ее ужасный гнев почти угас, она становится справедливой, толерантной по отношению к чуждому. Германия становится ей все безразличнее. Мне до этого пока далеко. Поэтому мы иногда вступаем в осознанное противоборство, не непримиримых «позиций», но скорее волнующего меня риторического мастерства в пространстве общих тем. Благодаря ей я лучше понимаю обстоятельства жизни современных литераторов и поэтов, ее ужасные стороны, на которые она не закрывает глаза, но понимает и самым выдающимся образом превращает в предмет исследования, озаряет своим любящим взглядом, иногда может заблуждаться, но само это заблуждение очаровательно.

Мы с женой хотели бы поблагодарить Вас за то, что Вы с такой легкостью разрешили ей остаться в Европе дольше. Мы надеемся прекрасно провести время в Санкт-Морице, за работой, отдыхом и разговорами, если будет желание и настроение.

Меня очень впечатлила разница, которую Ханна видит между высотами и низинами современной истории: в своей книге она выбрала низинный путь и потому ни слова о Марксе. Новая книга должна исследовать путь через вершины. Ее уважение к духу великих мыслителей не позволяет ей взять на себя ответственность за все зло, возникшее из той действительности, что стала предметом ее книги. Она предлагает восхитительный всеобъемлющий взгляд. Я не всегда с ней согласен. На идеях Маркса и его личности – с его раздражительностью, склонностью к насилию и диктаторской натурой, исполненной ненависти, – значение которых невозможно переоценить, на мой взгляд, лежит и ответственность за произошедшее. Я не могу испытывать к этому человеку ничего кроме ненависти (как к Лютеру и Фихте), к уникальной остроте его взгляда в той пусть и ограниченной, но невероятно влиятельной сфере действительности, к его навязчивому уму, который он использует для удовлетворения воли к справедливости, которая с самого начала была одновременно и стремлением к власти, и мстительностью. Маркс не использовал свою любовь и свою ненависть как органы познания, чтобы затем отложить их в долгий ящик, отказаться от них, разыграть их друг против друга, чтобы через самокритику достичь максимума истины, но поддался своей ненависти и следовал за ней во имя справедливости, поддавшись отвратительной иллюзии. Поэтому я вижу в нем извращение философии и чудовищную, губительную абсурдность. Мне очень любопытно, что с этим сделает Ханна. Я готов изменить свое мнение. И все же Маркс почти безукоризнен, «порядочный гражданин» в сравнении с писателями, которым Ханна не отказывает в уважении и терпимости, возможным, на мой взгляд, лишь в кабинете психиатра.

Надеюсь, жизнь не прервется до того, как мы сможем увидеться в Базеле. Когда-нибудь, я полагаю, робость, которая удерживает Вас вдали от Европы, пройдет – Вы еще достаточно молоды для путешествий.

Сердечный привет и всего наилучшего

Ваш

Карл Ясперс

1. Имеется в виду визит Х. А. в Базель в конце мая.

130. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 июля 1952

Дорогая Ханна!

26-го мы отправимся в Санкт-Мориц. После 30 июля ждем Вас – к тому времени мы успеем немного отдохнуть – пару первых дней неизбежно придется провести в кровати, из-за высоты. С нетерпением ждем Вас. Пришлите телеграмму – если отправить письмо уже не получится – и сообщите, как обычно, о своем приезде.

Искренне благодарю за Мальро¹! Чтение очень вдохновляющее, иллюстрации прекрасны. Немаловажный взгляд, гениальные наблюдения перемежаются с ассоциативными диалогами. Хочу продолжить чтение. Стоит того прежде всего из-за основополагающих взглядов на искусство. В этом большая доля его притягательности.

Россман писал из Гейдельберга о Вашей невероятно впечатляющей лекции и Вашей непревзойденной твердости во время дискуссии. Я был очень рад. Из-за Берлина я больше не беспокоюсь. Если Вы не будете выступать публично, а самолет не совершит экстренную посадку, вряд ли что-то случится. Но нет никаких сомнений в том, что Вы там – враг № 1 и о Вас знают. Кто так же хорошо, как и Вы, сумел разглядеть туза в рукаве? Возможно, старые коммунисты, но для них это не смертельно, ведь они до сих пор связаны. То, как Вы рассуждаете, находясь в другом, свободном, мире, – они, разумеется, не смогут простить Вам этот спокойный взгляд – несмотря на то что теперь у Вас есть американский паспорт.

До встречи! Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Malraux A. Psychologie der Kunst. Das imaginäre Museum. Baden-Baden, 1949.

131. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсФранкфурт, 26 июля 1952

Дорогие, дорогие друзья

Благодарю за ваше милое, полное заботы письмо. В Берлин я действительно не поехала, все сложилось не сразу, и я решила, что это знак и лучше будет не лететь вовсе. Прямо сейчас не очень хочу прикладывать излишние усилия.

О Гейдельберге лично. Город пуст и лишен центра без вас. Это факт. Кое-что все же радует, кое-что огорчает. Я расскажу позже. Рюстов еще скучнее, чем я предполагала, но и гораздо дружелюбнее.

Вы получите письмо в Санкт-Морице, надеюсь, вы уже успели немного отдохнуть. Операция в Голландии¹ завершена, надеюсь, все прошло удачно и вы можете вздохнуть с облегчением.

Я уже считаю дни, невероятно рада. Если я больше не получу от вас новостей и вас все устраивает, я приеду в Санкт-Мориц в четверг, 31-го, около половины восьмого и сразу возьму такси и направлюсь к вам. Я была в гостях у супруги др-а Вальца, какой прекрасный и энергичный человек!

Если вы хотите что-то еще сообщить, здесь я живу в Hotel am Zoo, Вальдшмидштр., 61/61а.

От всего сердца

Ваша Ханна

1. Намек на операцию, которую должен был перенести Эрнст Майер.

132. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 5 августа 1952

Дорогой, уважаемый профессор Ясперс!

Я глубоко тронут, что Вам показалось, будто я нахожусь с Вами. В любом случае для меня сейчас это единственная возможность вновь оказаться в Европе.

Как бы тяжело это ни было, но я готов подождать возвращения Ханны¹ еще немного, ради того, чтобы еще ненадолго предоставить вас друг другу. Я смотрю со стороны, и время, проведенное Вами, Вашей женой и Ханной совместно (как хорошо, когда слово так точно отражает суть), кажется мне семейным праздником родственных душ, и как уместен он в высоких горах, где жил и работал Ницше².

Да, я тоже задумываюсь о том, чтобы поговорить о прообразах человека. Но к ним я не причисляю ни Моисея, ни Павла – Ханна, вероятно, ошиблась. Это выдающиеся государственные деятели, и их я отношу скорее к Солону, которому Вы в своем небольшом сочинении³ воздвигли настоящий мемориал – и изобразили его со всей непревзойденной мягкой силой – подобный вечным образам мертвых на греческих погребальных барельефах. Я пока не уверен по поводу Будды, несмотря на то что у него в определенном азиатском смысле много общего с Иисусом. Я склоняюсь к Конфуцию, а не к Лао-Цзы, который при подробном изучении все сильнее напоминает мне Сократа. И, разумеется, Иисус и Сократ. Авраам кажется мне уникальным. Отец рода человеческого, отец истории – для меня это не столь важно. Для меня он – отец человеческих возможностей и, возможно, человек, через благодетельное существование нашедший единого, то есть возможного Бога. Того, для кого Вы готовите бесконечный ритуал собственной трансценденции. Я придумал это определение возможного Бога и затем нашел Авраама, и все же обязан этим понятием именно ему.

Во время подготовки к курсу введения в философию я воспользовался Вашей книгой⁴ и убедился в том, что так долго твердил Ханне: Вы могли бы стать невероятно важны здесь, для молодых людей в Америке. Ваше образцовое различение науки и философии здесь необходимо, как хлеб насущный. У американцев хорошее чутье на предметный профессионализм, и они чувствуют, что это слова ученого и философа. Они вздыхают с облегчением, когда понимают, что кто-то заботится о чистоте обоих областей и испытывают благодарность, когда в руку им вкладывают меру, вооружившись которой они могут упразднить модернистскую вязкую кашу из псевдонаучных и псевдометафизических идеологий и мировоззрений. Помимо этого, они чувствуют, что имеют дело с либеральным – в лучшем смысле этого слова – мыслителем, и быстро проникаются к нему доверием. От немцев меня всегда отделяло то, что им никогда – за исключением пары выдающихся примеров – нет дела до свободы, и, приношу свои извинения, это отделяет от них и Вас. И именно поэтому Вы – немец, которого услышат в Америке.

Несмотря на мои просьбы, Ханна не написала, как продвигается дальнейшая работа над Вашей историко-философской книгой. Но, вероятно, она просто прячет ото всех второй том Вашего главного произведения⁵. Я не торопясь работаю над большим проектом для Новой Школы: «for intercontinental understanding», сейчас для Америки это важнейшая тема. Я то и дело ссылаюсь на Вашу работу⁶, в которой Вы предприняли попытку наладить диалог об основополагающих проблемах с Азией. Я сам скорее занят возможным диалогом подобного рода между Америкой и Европой, но Ваше серьезное начинание в вопросах межконтинентального согласия кажется мне необходимым. Я уже предлагал пригласить Вас сюда и навестить Вас там. До сих пор нам не удалось привлечь состоятельных людей к финансированию. Но просто так мы не сдадимся.

Я как раз получил должность в небольшом американском элитном колледже⁷, для реализации нового педагогического проекта. Я думаю атаковать систему прогрессивного образования, которая приводит к катастрофическим последствиям, с помощью того, что я, в Вашу честь, склонен называть коммуникативным образованием. Мне многое придется почерпнуть из источников, которые я считаю праисточниками всей Вашей философии, Вашего учения о коммуникации. Иногда мне кажется, что Вам удалось сделать педагогику метафизически релевантной. Сначала мы собираемся рассказать первокурсникам об определяющей важности принципиальных базовых вопросов, на примере их собственных жизненных трудностей, а затем органично подвести их к изучению дисциплин. Я хотел бы попробовать заменить нерелевантную систему универсального образования на систематически сообщающиеся виды деятельности, привить студентам привычку к самоориентации. Только представьте, как важны для меня в этой работе Ваши сочинения.

Я желаю Вам и Вашей жене приятного отдыха. И тоже начинаю укладывать вещи для каникул, которые мы с Ханной проведем в горах. Пока она с Вами, а Вы погружены в работу над intercontinental understanding, которое так остро необходимо всем нам.

Сердечно

Ваш Генрих Блюхер

Если Ханна еще у Вас, пожалуйста, передайте ей, что она не связана совершенно никакими обязательствами в Бард-колледже. Они согласились на все мои условия. Она сможет остаться дома.

1. Х. А. в августе 1952 г. навещала супругов Я. в Санкт-Морице.

2. См. п. 112, прим. 2.

3. См. п. 87, прим. 2.

4. Ясперс К. Введение в философию. Минск: Пропилеи, 2000.

5. Речь идет о категориальной теории, которая должна была стать вторым томом «Логики».

6. Имеется в виду идея Я. об осевом времени (приблизительно 800–200 гг. до н. э.), в течение которого из одного источника и в Азии, и на Западе одновременно возникли первые мировые религии, философские системы и литературные произведения.

7. Речь идет о работе в Бард-колледже в штате Нью-Йорк.

133. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс23 августа 1952

Дорогие, дорогие друзья.

Сердечный привет и благодарность за все. Воспоминания еще так осязаемы и живы, что я могу безошибочно пересказывать их вновь и вновь.

Благодарю за Ваше трогательное, прекрасное письмо¹, на которое Генрих ответит из Паленвилля². Оба Ваших текста об университете³ у меня, именно там, где и должны были оказаться. Шеллинг и Фихте уже в чемодане. Завтра в дорогу. Как глупо, что сначала мне придется ехать в Буффало.

Я пишу в спешке и лишь чтобы покаяться. Как я умудрилась забрать все вместе – для меня загадка⁴. Они оказались в папке для бумаг, которую я отправила в дорожной сумке еще из Санкт-Морица.

Надеюсь, дела у Вас идут так же хорошо. Я все еще погружена в воспоминания. Хотела написать Вам из Цюриха, но так и не собралась. Прочитала «Воспоминания»⁵ Лу Андреас-Саломе⁶, о случае с Ницше⁷ она рассказывает следующее: в начале 80-х общий друг с согласия Рэ⁸ и Лу Саломе решил организовать примирительную встречу. На что Ницше ответил: «Нет. Мой поступок никто не сможет простить». То есть, полагаю, Вы оказались правы. Благородство даже перед лицом собственного «несчастья»⁹.

Будьте здоровы! Передаю привет и благодарю от всего сердца

Ваша

Ханна

1. Предположительно имеется в виду п. 129. Сохранился ответ на него, написанный Г. Блюхером 5 августа 1952 г., но речь может идти и о другом, не сохранившемся в архиве письме, если ответ Блюхера по каким-либо причинам задержался.

2. Небольшой город в горном хребте Катскилл к северу от Нью-Йорка, где Х. А. часто проводила летние каникулы вместе с мужем.

3. Вероятно, речь идет о двух вариантах «Идеи университета» (Berlin, 1923 и Berlin, Heidelberg, 1946).

4. Очевидно, уезжая из Санкт-Морица, Х. А. по ошибке забрала рукописи или книги Я.

5. Andreas-Salome L. Lebensüberblick. Zürich, Wiesbaden, 1951.

6. Лу Андреас-Саломе (1861–1937) – писательница, подруга Ницше, Рильке и Фрейда.

7. Намек на разрыв Ницше с Лу Андреас-Саломе и Паулем Рэ.

8. Пауль Рэ (1849–1901) – врач и психолог, друг Ницше и Лу Андреас-Саломе.

9. Весь пассаж, очевидно, относится к беседам в Санкт-Морице.

134. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 августа 1952

Дорогая Ханна!

Вашу «Рахель»¹ я залпом прочитал с большим интересом. Несомненно: это захватывающее и значимое сочинение, выдающееся в долгосрочной перспективе, в ней есть страницы поразительной глубины.

Примечательно (на мой взгляд – это недостаток), что многое повторяется. Можно было уплотнить текст в пользу уже намеченной драматической структуры. Очевидным недостатком мне также кажется нехватка подробных хронологических таблиц с фактами биографии – читатель с трудом ориентируется в тексте, краткий обзор важнейших дат во время чтения облегчил бы ему понимание того, где и когда в жизни Рахели произошли упомянутые события.

Случайность ли это, что в рукописи нет титульной страницы? Эта книга представляет биографию Рахели лишь отчасти. В целом хронологический порядок не нарушен, но некоторые эссе в каждом случае рассматривают общую картину явления, с подробным разбором и радикальной оценкой. Изложение очень объективно, читателю не придется задумываться об авторе. Но мне эта работа кажется Вашим разбором основополагающих вопросов еврейской экзистенции под предлогом жизни Рахель, необходимым для Вашего собственного освобождения и просветления. Из-за этого возможно появление подобных исследований, которые теперь оказываются совершенно объективны. Но из-за этого возможен и тот примечательный тон всего сочинения, словно Рахель, будучи Рахелью, не смогла завоевать ни Вашего интереса, ни Вашей любви, или словно Рахель – лишь повод порассуждать о чем-то совершенно ином. Там нет портрета самой Рахели, но лишь события, героиней которых она стала. Мне кажется вероятным, что сегодня Вы были бы справедливее по отношению к ней, в первую очередь потому, что рассматриваете ее не только с точки зрения еврейского вопроса, но видите ее собственные намерения в соответствии с ее реальностью, как человека, в жизни которого еврейский вопрос сыграл важнейшую, но далеко не единственную роль.

Мне кажется, все, что происходит из «просветленного» мышления, подтверждается неудачными примерами (Дом², Фридлендер³) и в результате приводит к уничижительной интерпретации. Но величие «просвещения», свойственное Лессингу и в конце концов Гете, было присуще и Рахели и оказалось денатурировано у Фарнхагена⁴. Я задаюсь вопросом, не оказывается ли созданное Вами впечатление «просвещения» не только недостаточным, но искаженным? Мне кажется неверным Ваше противопоставление «разума» Лессинга, обоснованного исторически (в соответствии с «Воспитанием человеческого рода»), и Мендельсона. У Лессинга – слава богу – происхождение разума над-исторично, а его мышление с помощью историков выходит за пределы истории. Грядущее очарование обожествленной историей еще не сформировалось. Мендельсон, разумеется, не так глубок как Лессинг, но доволен собой, наивен и догматичен. И хотя его нельзя сравнивать с Лессингом, все же это и стало импульсом к их дружбе, разделенная ими и неопровержимая истина.

Второе: на мой взгляд, Рахель для Вас лишена жизни. Лишь в нескольких отрывках проявляется глубина ее души: когда Вы описываете прекрасную фантазию о возможных отношениях с Генцом⁵, когда говорите о близкой связи с Паулине Визель⁶, возможно, и в Вашей интерпретации ее разрыва с фон дер Марвицем⁷. Величие этой женщины, что дрожит и истекает кровью, лишенная дома и родины, лишенная мира и почвы под ногами в своей единственной любви – она так прекрасна, в бесконечной рефлексии разгадывания, потери из виду и новом обретении – она вынуждена непрерывно ошибаться, пропадать из виду и возвращаться, при этом не обманывая ни себя, ни других – она достигает зловещей грани, где ложь выдает себя за истину, Вы выражаете в языке это величие, но оно возникает не из нутра человека, который по своей природе не является евреем, но проходит сквозь этот мир как еврей и при этом становится участником событий внешнего мира, событий, которые переживают не только евреи. Вы демонстрируете, что Рахель не потеряла себя, но верна себе. Но это не главное в структуре Вашего повествования. Ваш рассказ, с одной стороны, позволяет Рахели расточать себя на рассеянные впечатления, с другой стороны, Вы подчиняете все ее еврейству. Вы пробуждаете в читателях волнение, но не позволяете Рахели засиять, проявить себя во всей полноте. Вы судите об отдельных поступках, о которых, вероятно, нет возможности судить, если окинуть взглядом все стороны ее жизни («инфантильна» – «отталкивающие жесты» – «онемевшая и пошлая от безмерного счастья, от того, что получила снисходительное разрешение принять участие» и т. д.). О Рахели не так просто вынести моральное суждение, для которого были бы необходимы изолированные и абстрактные факты, речевые обороты, выраженные мнения, действия. Рахель переживает, сбивается с пути, забывается, фантастическим образом рассуждает о базовых человеческих проблемах, в которых скрыта истина (почему, например, Вы с таким гневом отзываетесь о ее пацифистской горячности по поводу женской антивоенной забастовки! Во что позже ослы превратили подобные идеи не упраздняет того, что Рахель подумала тогда в наивном душевном порыве, не оглядываясь на действительность, не рассуждая всерьез). Вы должны разрешить Рахели, как и нам всем – даже Гете, – ее промахи, и воспринимать эти промахи во всем индивидуальном разнообразии, как оборотную сторону действительности. И такой «исключительный» случай требует от нас еще большей справедливости и любви.

В Вашей работе начинает формироваться – и после теряется в социологии и психологии (ни в коем случае не стоит от них отказываться, но в вышеупомянутом случае стоит обратить на это особое внимание) – ее категоричность (например, Финкенштейн⁸: такая любовь случается лишь однажды и никогда не может повториться), качество ее персонального влияния, цельность ее взглядов, осведомленность о скрытом, безвременное во временном, все то, для чего иудейство, – лишь прикрытие и повод.

Ваша книга может натолкнуть на мысль, что человек, будучи евреем, не может жить достойно. Безусловно это невероятно тяжело, если еврей не благочестив и не исповедует веру предков. Но все может получиться, как своим примером продемонстрировал Спиноза: отречение от иудейской веры синагог и догм, отказ обратиться в христианство, взгляд на мир sub quadam specia aeternitatis и amor intellectualis, с любовью и милосердием к людям и самому себе. В той работе Вы отрицали эту возможность, ссылаясь на Робинзона, но Вы признаете ее сегодня, опираясь на Ноя. Рахель – не Спиноза, но она жила в непреодолимом непокое на пути к его достижениям, ее жизнь была богаче и полнее, чем жизнь Спинозы, хоть она и не смогла однозначно сформулировать свои взгляды, ее открытая душа была ясна и глубока, даже без подаренного философией покоя.

Некоторые недоразумения легко исправить, например, с. 105: антисемитизм «супружеской четы Арним»⁹. Беттина, несмотря на омерзительные взгляды своего мужа, написала один из прекраснейших текстов о еврейском вопросе¹⁰, в ней никогда не было антисемитизма. То, как Вы изображаете Гумбольдта¹¹, кажется мне почти гротеском.

Но книга была написана до того, как в Вашей жизни появился Генрих Блюхер. Вероятно, работа с Рахелью помогла Вам открыть душу и взор и взглянуть на Ваш новый жизненный путь, который ничем не похож на путь Рахели. Но сегодня Вы могли бы, полагаю, на секунду забыть о еврействе Рахели и показать преимущественно всеобъятность ее души. Не стоит умалять требования христианского мира к евреям и все разочарования, ошибки, заблуждения, к которым они привели. Не стоит умалчивать и о том, как это было важно для Рахели. Ваше изложение демонстрирует то, чего с такой показательной ловкостью избегает Дильтей¹², когда пишет: «Ужасает страсть, с которой Рахель в интимной переписке обречена на судьбу еврейки и чувствует себя отверженной»¹³ (кстати: точно так же Дильтей «ужасался», когда его дочь хотела выйти замуж за еврея ((Миша¹⁴)). Луйо Брентано¹⁵ рассказывал мне о своих возбужденных беседах с Дильтеем, именно его заслуга в том, что Дильтей сдался). Но это не главное. Важно, что Рахель была человеком, освобожденным Просвещением, иногда шла по непроходимым тропам, завершавшимся тупиками, но в то же время оставалась на истинном пути, несмотря на поражение.

Теперь о публикации. Это столь значимая работа, что публикация совершенно необходима. Я не принуждаю Вас лишь потому, что хочу, чтобы Вы представили общественности свое независимое мнение в отношении еврейского вопроса, а опубликованный текст, посвященный этой теме, сохранился на века, кроме того, я хотел бы, чтобы Вы не были несправедливы по отношению к Рахели и Просвещению, в конце концов, самое главное: единственно подлинное «еврейство», которое, не осознавая собственную историчность, кажется настолько уникальным исторически, должно стать очевидным в фигуре Рахели, при этом не стоит называть ее еврейкой, что всегда кажется двусмысленным. В любом случае Вы должны, на мой взгляд, еще доработать книгу перед печатью, уточнить, отредактировать некоторые пассажи, возможно, дополнить текст подробной хронобиографической таблицей. Если Вы хотите ее опубликовать, я с удовольствием посоветую ее Пиперу, искренне и обоснованно (хотя в этом и нет необходимости, поскольку Пипер и без моего участия весьма Вас ценит).

Возьмется ли за нее Пипер, конечно, мне неизвестно. Главный вопрос для издателя состоит в том, интересуют ли подобные темы – проблемы внутренней жизни и тонкие суждения – современных покупателей в Германии. Ваша книга в ее нынешнем виде – сокровищница для антисемитов, но это вряд ли повредит или поможет продажам. Ваши эссе для Ламберта Шнайдера кажутся мне несравнимо более интересными для современного мира. Возможно, у Пипера их ждал бы больший успех. Ламберт Шнайдер ничего не понимает в рекламе. Коммерческая судьба Ваших текстов всегда вызывает сочувствие. Мы об этом не знали, когда прежде публиковались у него. Мой «Вопрос о виновности» почти пропал из виду по той же причине.

Вас разочарует мое неоднозначное мнение. Я был убежден, что я уверенно Вас поддержу, и я удивлен собственной нерешительности. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы текст пропал. В нем столько великолепия, истины, совершенства, о Рахели никто не говорил ничего подобного, поэтому при любых обстоятельствах книга должна быть опубликована. Надеюсь, Вы займетесь ей снова, если позволят настроение и обстоятельства. Если нет, то необходимо опубликовать текст в нынешнем виде, соглашаясь с риском, что в свете высочайших стандартов тень, брошенная на Вас, станет заметнее и затмит не Вас саму, но Вашу работу.

Вот уже семь дней как мы вернулись домой. Жена вздохнула с облегчением, поскольку Эрнст наконец-то чувствует себя лучше. Работаю уже над третьей главой истории, которая как раз станет частью зимнего лекционного курса¹⁶. Теперь Вы в горах и, наверно, отдыхаете впервые после утомительных месяцев, проведенных в Европе.

Всего наилучшего Вам обоим, сердечный привет от жены и Вашего

Карла Ясперса

1. Речь идет о рукописи книги Х. А. о Рахель Фарнхаген, см. п. 3, прим. 3.

2. Христиан Вильгельм Дом (1751–1820) – политический литератор, прусский дипломат, сторонник еврейской эмансипации.

3. Давид Фридлендер (1750–1834) – коммерсант и писатель, сторонник еврейской эмансипации.

4. Карл Август Фарнхаген фон Энзе (1785–1834) – дипломат и писатель, супруг Рахель Фарнхаген.

5. Фридрих фон Генц (1764–1832) – прусский государственный деятель и публицист, советник Меттерниха.

6. Паулина Визель, урожд. Сезар (1777–1848) – подруга Рахель Фарнхаген.

7. Александр фон дер Марвиц (1787–1814) – друг Рахель Фарнхаген.

8. Карл граф фон Финкенштейн (1772–1811) – прусский дипломат, жених Рахель Фарнхаген.

9. Ахим (1781–1831) и Беттина (1785–1859) фон Арним.

10. Вероятно, имеется в виду: Arnim B. von. DIe Klosterbeere. Zum Andenken an die Frankfurter Judengasse // Werke und Briefe. Bd. 3., Darmstadt, 1963.

11. Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) – ученый и прусский государственный деятель.

12. Вильгельм Дильтей (1833–1911) – психолог, создатель исторического подхода к изучению психологических процессов, философ, основатель теории познания гуманитарных наук.

13. Dilthey W. Leben Schleiermachers. 1. Bd., Berlin, Leipzig: Hermann Muler, 1922.

14. Георг Миш (1878–1965) – философ, последователь учения Дильтея.

15. Луйо Брентано (1844–1931) – экономист.

16. Я. во время зимнего семестра 1952–1953 гг. по три часа в неделю читал лекции на тему «Великие философы».

135. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 7 сентября 1952

Дорогой Почтеннейший

Ваше сердечное длинное письмо. Эта прекрасная обстоятельность, это светлое, осеняющее терпение, способность одновременно выслушать и ответить. Я не хотела отвечать моментально, поскольку научилась не доверять своей стремительности. Но если бы я откликнулась сразу, ответ, возможно, вышел бы таким же.

Я совершенно не удивлена. Я ожидала Ваших возражений и, если бы лучше помнила содержание книги, которая по прошествии нескольких лет стала для меня совсем чужой, возможно, не знала бы наверняка, но могла предположить, что Вы можете мне ответить. Вы правы: вся рукопись, за исключением последней главы, была готова в 1933-м или даже 1932 году. Позже, летом 1938-го, я в негодовании дописала ее до конца, поскольку Генрих и Беньямин не могли оставить меня в покое.

В остальном же, независимо от того, что я изложу в дальнейшем, наша договоренность остается неизменной: публиковать текст я не буду. Вы помните, как я говорила Вам, что решение о публикации я приму лишь в зависимости от Вашей реакции. (Получится ли найти издателя, другой вопрос.)

Фактически я придерживаюсь мнения, что многие вещи, о которых я рассуждаю в книге, до 1933-го (а может быть даже до 1938-го) должны были быть сказаны публично или по меньшей мере могли бы быть сказаны и тогда не только не принесли бы вреда, но оказались бы полезны. Также я думаю, что когда-нибудь, возможно, когда это поколение немецких евреев, у которого не будет преемников, исчезнет, об этих вещах снова можно будет говорить. Но прямо сейчас лучше не стоит. Я ни в коем случае не боюсь антисемитов: они используют все подряд и больше пользы им принесут Дизраэли или Ратенау¹. Но я боюсь, что дружелюбные читатели увидят связь между этими темами и уничтожением евреев, которой de facto не существует. Все это может привести и привело к общественной ненависти к евреям, точно так же, как с другой стороны в особом немецком стиле это привело к сионизму. Собственно тоталитарные феномены, и сам политический антисемитизм, не имеют с этим ничего общего. Именно об этом я не знала, пока писала книгу. Она написана с оглядкой на сионистскую критику ассимиляции, которую я разделяла и которую до сих пор считаю справедливой. Но эта критика так же политически наивна, как и то, против чего она направлена. Лично для меня во многом эта книга стала чужда, в первую очередь ее тон, способ рассуждения. Но не в том, что касается еврейского опыта, который я усвоила не без страдания и труда. Я с детства наивна, так называемый еврейский вопрос казался мне скучным. На это мне открыл глаза Курт Блюменфельд, который теперь, как и тогда, остается моим близким другом. Ему это удалось, поскольку он – один из тех немногочисленных евреев, что я встречала, кто был так же наивен и лишен предубеждений, как и я. Он – один из моих немногих еврейских друзей, которые всегда знали о Генрихе и сразу с ним подружились. Жаль, что Вы не знакомы. Теперь он преждевременно состарился и тяжело болеет. Он любил повторять: «Я сионист по милости Гетевой». Или: «сионизм – немецкий дар евреям».

Вы совершенно правы, когда говорите, что эта книга «производит впечатление, словно человек, будучи евреем, не может жить достойно». И в этом ее суть. Я до сих пор придерживаюсь мнения, что евреи в условиях социальной ассимиляции и государственной независимости не могут «жить». Жизнь Рахели, мне кажется, это подтверждает, как раз потому, что она с выдающейся беспощадностью и полнейшим отсутствием лживости испытала все на себе. Меня завораживает в ней один феномен – жизнь набрасывается на нее, словно «непогода на забывшего зонт». Поэтому мне кажется, в ее жизни все так ясно. И поэтому она была так невыносима.

Образ Рахели, который Вы противопоставляете моему, в сущности сформирован Фарнхагеном. Мое мнение о Фарнхагене Вам известно. Но вне зависимости от этого, пока еще существовал архив Фарнхагена (он исчез, я искала его по всей Германии²), можно было доказать, что этот образ насквозь поддельный. Он подделал его дважды: исключил неприглядное, но вместе с тем и достойное любви. И то и другое еще можно найти в шеститомном издании³ переписки Рахели и Фарнхагена, который был выпущен без купюр после его смерти. Самое дурное в этой подделке следующее: она в сущности устроена таким образом, каким хотела бы ее устроить и сама Рахель. И, разумеется, никогда так и не смогла. Что касается фальсификаций, то они, насколько я помню материал, заключаются в следующем: в трех томах писем Рахели⁴ (Книга воспоминаний) изменены 1) в каждом случае имена адресатов – Ребекка Фридлендер⁵ превращается в Госпожу ф. Ф. и т. д. 2) все пассажи, касающиеся еврейского вопроса, вырезаны. Так что на деле возникает впечатление, что Рахель была окружена широким кругом близких друзей неевреев, а еврейский вопрос играл в ее жизни второстепенную роль. 3) Определенные лица, которые либо не относились к «приличному обществу» (как Паулина Визель), либо относились к Рахели не подобающим приличному обществу образом (как Генц), исключены целиком или в значительной степени. 4) Значение отношений с другими людьми, которые для Рахели были связаны с престижем, утрировано (например, отношения с Каролиной ф. Гумбольдт⁶).

В том, что касается Просвещения, возможно, возникло недоразумение. Я имела в виду, что Просвещение для Рахели, еврейской девушки, вынужденной приспосабливаться (то есть сознательно справляться с чем-то, что позже свалилось на других), имело значение. И Просвещение в этих особых обстоятельствах играло весьма спорную роль. Я демонстрирую это на «невыгодных» примерах, поскольку в этом случае не существует исторической выгоды. Решающую роль сыграли Мендельсон и Фридлендер, не Лессинг. И Мендельсон при этом – так кажется мне, вопреки Вашему мнению, – совершенный пошляк и оппортунист. В нем, на мой взгляд, так же мало от Спинозы, как и от Рахели. Спиноза был великим философом и сам по себе sui generis. Ему было безразлично – или по большей части безразлично – что он был евреем. Он оставил свое происхождение позади. В свое время он и не столкнулся с еврейским вопросом, все дело в личной истории. Он был евреем и находился за пределами общества – для него в этом скрывалась еще одна возможность. Мендельсон, как и Рахель, хотел стать частью общества, и нельзя упрекать их в этом. За его пределами смог удержаться лишь Гейне, поскольку был революционером и поэтом, в том же смысле, что Спиноза был философом.

И здесь я подхожу к важнейшему вопросу: Вы предлагаете в той или иной степени непрерывную традицию иудаизма, в которой Рахель бы обрела свое место, подобно Спинозе и Мендельсону. Но из всех его обрел лишь Мендельсон и лишь на том основании, которое в этом случае не имеет значения: он перевел библию на немецкий, записав ее на иврите, то есть научил евреев немецкому. То есть он играет роль представителя иудаизма для «просвещенной Германии», пример, на котором Мирабо⁷ доказал, что не все евреи варвары. Мендельсон как философ (?) совершенно не важен для иудаизма. Спиноза был совершенно забыт, о нем не вспоминают даже как о еретике, когда речь заходит об иудейской традиции. (Я не могла убедить Schocken опубликовать том о Спинозе, поскольку «Спиноза не был евреем».)

Иудаизма не существует за пределами ортодоксальности с одной стороны и говорящего на идише, производящего фольклор еврейского народа – с другой. Но помимо этого существуют и люди еврейского происхождения, для которых не существует смысла иудейской традиции, которые по некоторым социальным причинам составляют нечто вроде «еврейского типа», поскольку ограничены кликой внутри определенного сообщества. Этот тип не имеет ничего общего с тем, что мы исторически и с полной уверенностью понимаем под иудаизмом. В нем много положительного, например, все то, что я называю «качеством парий», и то, что Рахель называла «истинной действительностью жизни» – «любовь, деревья, дети, музыка», невероятная чувствительность к несправедливости, великая свобода от предрассудков и великодушие, и гораздо более спорное, но и бесспорно воплощенное уважение к «духовности». Из всего перечисленного лишь последнее хоть каким-то образом связано с содержанием иудаизма. В иудаизме дольше всего сохраняются лишь родственные связи. Но это не духовное качество, скорее социополитический феномен. Ничего общего с иудаизмом не имеют и негативные «еврейские» стороны – все истории о парвеню. Рахель «интересна», поскольку совершенно наивна и лишена предрассудков, – она находится ровно посередине между париями и парвеню. Еврейская история, пока она представляет собой самостоятельную историю еврейского народа в диаспорах, заканчивается на движении Шабтая Цви⁸. С сионизма начинается новая глава, возможно, с великого переселения в Америку в конце прошлого века. Возможно, скоро настанет новый Ренессанс иудаизма (во что я с трудом могу поверить).

Вы упрекаете меня, что я «читаю нравоучения» о Рахели. Конечно, это могло – и не должно было – случиться. Я собиралась рассуждать о ней и дальше, как это делала она сама, и делать это в тех категориях, которые были доступны ей самой, в тех, что она сама принимала. Другими словами, я пыталась измерить и исправить парвеню по мерке парий, поскольку полагала, что она сама вела себя так же, пусть зачастую и не подозревая об этом.

О формальном: титульный лист, очевидно, потерялся. Генрих отправил переплетенный и легкий экземпляр. Книга должна была называться просто «Рахель Фарнхаген. Биография». Хронологическая таблица должна быть в одном из экземпляров. Но может быть она тоже потерялась вместе с другими заметками. Повторы – безусловно. Я никогда не готовила книгу к печати, даже не исправляла опечатки. Несмотря на это непомерно длинное, оправдательное (надеюсь, нет!) письмо, вся книга мне уже давно, еще с 1933 года, не так дорога. Но, как я поняла лишь прочитав Ваше письмо, не потому, что теперь я вижу все в ином свете (большую часть, если придется перечитать текст, но не самую суть), но потому, что я придерживаюсь мнения, что вся так называемая проблема не так важна или, по крайней мере, не так важна для меня. Все, что казалось мне важным в этих исторических рассуждениях, в более краткой форме и без лишней «психологии» изложено в книге о тоталитаризме. Этим дело, возможно, и ограничится.

Здесь прекрасно. Восхитительная, ясная, ранняя осень. Генрих был очень утомлен, но уже успел отдохнуть. На прошлой неделе он начал работу в Бард-колледже и вернулся весьма довольным. Это не так далеко отсюда, и он быстро добирается на автобусе или такси и может остаться тут до конца месяца. О том, чем он хочет заняться и как идут дела, он расскажет сам. Как раз вчера мы получили «Границы педагогического планирования»⁹ – сердечно благодарю! Сейчас текст у Генриха, я пока не читала.

Я очень счастлива снова оказаться дома и пишу это без доли иронии. Лишь пару дней провела в Нью-Йорке на прошлой неделе, чтобы повидаться с сотрудниками Гуггенхайма и заглянуть в офис по поводу прав. Я как раз собираюсь взяться за Вашего Цицерона¹⁰ и Руссо. Работаю исправно. Пипер так и не написал. Но пришел запрос от Kösel. Договор с Rentsch еще не подписан. Так что это пока лишь в планах. Если они дадут мне шанс опубликовать первую часть в Германии, я, возможно, и сама изменю решение.

Как хорошо, что Ваш шурин¹¹ чувствует себя лучше. Передайте сердечный привет Вашей жене, и, пожалуйста, пусть она не злится, что я дурно отзываюсь о немецких евреях. И в первую очередь не обижается. Как видите, здесь, как и в других вопросах, я боюсь ее гораздо больше, чем Вас.

Отправляю Вам и небольшое эссе Блюменфельда о Ратенау¹², которое он как раз недавно прислал, я получила его одновременно с Вашим письмом. Вы быстро его прочитаете, там несколько занятных замечаний. Личность Блюменфельда гораздо больше, чем все, что он излагает на бумаге. Возможно, Вы поймете, что я имею в виду.

Скоро начинается семестр. Всего наилучшего, прикладываю письмо переводчика из Англии¹³.

Всего наилучшего

Ваша

Ханна

1. Вальтер Ратенау (1867–1922) – промышленник, публицист и политик. В 1921 г. министр по восстановлению экономики, в 1922 г. министр иностранных дел, погиб в результате покушения.

2. Архив Фарнхагена сохранился почти полностью и тщательно каталогизирован в Ягеллонской библиотеке в Кракове. См. Hertz D. The Varnhagen Collection is in Krakau // The American Archivist, Summer 1981, vol. 44, № 3.

3. Briefwechsel zwischen Varnhagen und Rahel. Ludmilla Assing-Grimelli. 6 Bd., Leipzig, 1874–1875.

4. Rahel. Ein Buch des Andenkens für ihre Freunde. 3 Bd. Berlin, 1834.

5. Ребекка Фридлендер (1782–1838) – супруга Мозеса Фридлендера, позже успешная романистка под псевдонимом Регина Фроберг.

6. Каролина фон Гумбольдт (1766–1829) – жена Вильгельма фон Гумбольдта.

7. Граф фон Мирабо (1749–1791) – французский политик.

8. Шабтай Цви (1626–1676) – еврейский лжемессия, позднее перешедший в ислам и основавший собственное религиозное движение, существовавшее вплоть до XVIII в.

9. Jaspers K. Von den Grenzen pädagogischen Planens // Basler Schulblatt, 1952, vol. 13, № 4, p. 72–77.

10. Речь не может идти о работе Я., посвященной Цицерону. Возможно, имеется в виду: Марк Туллий Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М.: Наука, 1993.

11. Эрнст Майер.

12. Блюменфельд К. Вальтер Ратенау, машинописная рукопись.

13. Письмо предположительно от Майкла Баллока, в архиве не сохранилось.

136. Гертруда Ясперс Ханне Арендт16 октября 1952

Дорогая Ханна,

В смятении я отправилась в Гейдельберг, чтобы узнать, что в таком случае любая работа милее разговоров с людьми.

Вскоре после моего возвращения: 10¹ октября умер мой брат, Эрнст. Мы надеялись на полное выздоровление, на то, что весной мы снова соберемся вместе на лекциях и семинарах, в работе и беседах. Мы полагаем, все усугубило воспаление легких.

Он был единственным другом Карла. На протяжении 45 лет.

Я совершенно подавлена. Мы с невесткой² очень близки, поэтому мне предстоит трудная задача, справиться с которой мне помогает Карл.

Вам не знакома эта тесная связь братьев и сестер.

С сердечным приветом

Ваша Гертруда

Жанна Эрш провела здесь один день, она знала и любила моего брата и на протяжении многих лет заботилась о том, чтобы Эрнст и его жена были приглашены на съезд³. Это было прекрасное воссоединение после эпохи Гитлера. Жанна прекрасно держится, поглощена работой. Мы были очень ей рады.

1. Согласно двум некрологам, опубликованным в Arztlichen Mitteilungen (№ 24 от 20 декабря 1952) Эрнст Майер умер 9 октября.

2. Элла Майер (1887–1965).

3. см. п. 44.

137. Ханна Арендт Гертруде Ясперс1 ноября 1952

Дорогая, милая,

Каждый день с тех пор, как пришло печальное известие, я собиралась написать. Но нет и минуты покоя. Вы знаете, как часто я думаю о вас обоих и Вашей скорби. Я представляю Вас в Вашей комнате, у письменного стола, Ваш взгляд устремлен в окно, и думаю, теперь Вы обрели покой, пусть это и покой печали. Вы правы, у меня нет братьев и сестер, но все же я знаю, сколько сил нужно, чтобы справиться с потерей. Вдвое больше сил, чтобы вынести и пережить скорбь и остаться живым.

С тех пор как мы вернулись в Нью-Йорк, я все не могу успокоиться и взяться за работу и потому немного взволнована. Сперва нужно было отремонтировать квартиру, после чего меня поглотили заботы нью-йоркской жизни. Мне нужно как-то спастись, но пока не понимаю, каким образом. Так говорят те, кого я люблю. Именно из-за этого особенно тяжело. Несколько дней у нас гостил Ганно Вальц¹. Милый юноша, но не сравнится с матерью. Он носился по городу по двенадцать часов в день с упорством юности. Я с ним не церемонилась – надеюсь, он не в обиде. Некоторые условности, привычные по ту сторону океана, постепенно забываются.

У Вас сегодня наверняка будут гореть уши. Придут Штефан Андерс² и Кристеллер, который только что прямо на улице и рассказал мне о своей поездке в Базель, и Лени Вирусовски, которую я даже не успела увидеть и которая уже, вероятно, обижена. К тому же одна американская знакомая, Мэри Маккарти³, она пишет романы и довольно известна, сейчас она живет у нас, не понимает ни слова по-немецки. Qui vivra, verra. Я занимаюсь готовкой, занятие, успех которого зависит исключительно от меня.

У Генриха все хорошо, но он действительно очень занят. Но это ему не вредит. Курс по религии, несмотря на переутомление, проходит удачнее, чем в прошлом году, что очень меня радует. В этот раз мы записываем целый курс, девушка-стенографистка у нас тоже есть. Мне впервые хватает времени, чтобы посещать его регулярно.

5 ноября. В этот момент зазвонил телефон и началась настоящая кутерьма. К тому же всеобщая нервозность по поводу выборов⁴. Теперь результат известен, и он неудачен. Предвыборная кампания Стивенсона⁵ была превосходна до самого конца, что можно считать утешением – кто-то хоть раз попробовал не делать ничего, кроме talking sense. Эйзенхауэр⁶ – опасный болван, а комбинация, благодаря которой они пришли к победе – Тафт⁷ как Хугенберг⁸, крупный капитал плюс Эйзенхауэр как Гинденбург⁹, отупевшие вояки плюс Маккарти или Никсон¹⁰ как… (но об этом лучше даже не говорить) в любом случае бандитская аура уже не внушает бодрости. Видите, у меня голова идет кругом. Мы участвовали в выборах впервые за двадцать лет и можем лишь надеяться, что это был не последний раз.

Будьте здоровы, дорогие, напишите пару строк, как дела у вас обоих. У меня радостные новости от Пипера.

Всего наилучшего вам обоим. Как всегда

Ваша Ханна

P. S. Пожалуйста, спросите мужа, получил ли он новую книгу Фёгелина¹¹ «Новая наука политики»¹² с обширным анализом Макса Вебера. Его часто цитируют. Если нет, я сразу ее отправлю. На мой взгляд, это не всегда верная, но тем не менее важная книга. Первое фундаментальное обсуждение настоящих проблем со времен Макса Вебера.

1. Ганс (Ганно) Вальц (1930–1983) – врач, сын Лотте и Вильгельма Вальц.

2. Штефан Андерс (1906–1970) – немецкий писатель.

3. Мэри Т. Маккарти (1912–1989) – американская писательница, близкая подруга Х. А.

4. Речь идет об американских президентских выборах.

5. Эдлай И. Стивенсон (1900–1965) – американский политик, с 1948 по 1952 г. губернатор Иллинойса, на выборах в 1952 и 1956 гг. проиграл президентские выборы кандидату демократической партии Эйзенхауэру.

6. Дуайт Д. Эйзенхауэр (1890–1969) – с 1953 по 1961 г. 34-й президент США.

7. Роберт А. Тафт (1889–1953) – американский политик, в 1948 и 1953 г. безуспешно выдвигался в кандидаты на пост президента от Республиканской партии.

8. Альфред Хугенберг (1865–1951) – экономист и политик, в 1933 г., несмотря на то что не состоял в партии, участвовал в формировании администрации Гитлера.

9. Пауль фон Гинденбург (1847–1934) – с 1925 по 1933 г. рейхспрезидент Германии, в 1933 г. назначил Адольфа Гитлера рейхсканцлером.

10. Ричард Никсон (1913–1994) – в то время сенатор Калифорнии, с 1953 по 1961 г. вице-президент, с 1969 по 1974 г. 37-й президент США.

11. Эрик Фегелин (1901–1985) – немецкий политический философ, историк философии и религиовед, с 1938 г. преподавал в различных университетах США, в первую очередь в Стэнфорде.

12. Vogelin E. The New Science of Politics. Chicago, 1952; Фегелин Э. Новая наука политики. СПб.: Владимир Даль, 2020.

138. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 декабря 1952

Дорогая Ханна!

Когда собираешься ответить обстоятельно, иногда рискуешь не ответить вовсе. То же произошло и с Вашим письмом, требовавшим подробных раздумий, в котором Вы ответили на мои замечания по поводу книги о Рахели. К тому же и в отношении присланной статьи Блюменфельда у меня возникло чувство, что я скорее должен сказать что-то о еврейском вопросе, а не о Рахели. При этом, если бы возникла необходимость, мне хотелось бы защитить от Вас и Блюменфельда многих выдающихся людей, которые прожили жизнь немецких евреев. Я счастлив, что многие главы Вашей книги на самом деле опровергают «невыносимость» Рахели. Конечно, эта невыносимость существует – и Вы почувствовали ее острее, чем я, – в некоторых евреях современности. Нужно ли проецировать это и в прошлое, на судьбу Рахели? Но этот спор уже выше моих сил. Надеюсь, мы увидимся снова. Тогда я бы еще раз подробнейшим образом все с Вами обсудил. Выходит, я не перестану обращаться к Вам как к «немке» (Вы это знаете), при этом я, в том смысле, который вкладывает в это слово Мсье – в политическом смысле, – не являюсь «немцем» (по паспорту – разумеется, но не испытываю по этому поводу удовольствия).

Я не писал, и на то есть причины. Вскоре после смерти Эрнста Майера дала о себе знать старая болезнь (сильное кровотечение, которое мы пытаемся остановить). Спустя пять недель я – вопреки врачебным, но не моим собственным, прогнозам – снова в полном порядке. Чувствую себя почти так же хорошо, как и прежде. Но на протяжении некоторого времени я не мог ни писать, ни говорить, ни читать. Поэтому не получилось написать и Вам. Сейчас многое предстоит наверстать. Работа съедает все время, нужно вернуться к брошенным делам, но в этом не было бы ничего страшного, если бы работа не поглощала и все остальное.

Поэтому я вынужден просить Вашего мужа о терпении. Его чудесное подробное письмо¹ произвело на меня сильное впечатление. Я с радостью поддержу его потрясающее дело. Но оно пока не до конца мне понятно. Однако его воодушевление сразу пробуждает уверенность в том, что творится нечто прекрасное.

Рождество было удивительно спокойным. Мы намеренно отказались от визитов. Моей жене была наконец необходима тишина для размышлений и спокойного сна. Здесь замечательно. Приступы головокружения, слабости, головные боли в результате не принесли большого вреда. Ее душа так же отзывчива, как и в юности. Тяжелый этап, который ей пришлось пройти, уже в прошлом (эти периоды душевной подавленности и раздражительности возвращаются на протяжении всей жизни, благодаря опыту и упражнениям она научилась ими управлять, но иногда они приносят много страданий, поэтому счастливые времена кажутся тем свободнее и радостнее). Смерть Эрнста Майера омрачила нашу жизнь, жена переживает еще сильнее, чем я. Это неизбежно.

Когда я думаю о Вас, представляю Вас за усердной работой, на «тропе по вершинам»: Вы совершите неожиданные открытия, найдете доказательства и обретете счастье духовной жизни. В свою очередь, я надеюсь, что Вы обнаружите в Марксе интеллектуально ответственный источник того, что могло привести к тоталитаризму. В его личности скрыта нетерпимость, даже террор. Эта преемственность сохраняется до самого Ленина. Вопрос в том, столь ли резок переход от Ленина к Сталину, каким он видится Вам. Мне кажется, Вы правы, но даже там, где исчезает настоящий марксизм, сохраняется что-то от того, что составляет характер Маркса, его настроения и побуждения, предшествовавшие марксизму. Он был роковой фигурой, как и Лютер: не столько из-за своих идей, но из-за природы, в которой заключены эти идеи. Демонов не существует, но в таких людях от них что-то есть. Нужно заметить их, если только это возможно, чтобы освободиться. Но в первую очередь необходимо бороться с ними, насколько хватит сил.

Сердечный привет и наилучшие пожелания вам обоим, а также поздравления с Новым годом от меня и жены

Ваш Карл Ясперс

1. Письмо от Генриха Блюхера Я. от 16 ноября 1952 г.

139. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 декабря 1952

Дорогой Почтеннейший,

Мы давно ничего о Вас не слышали, потом Лотте Вальц неожиданно написала мне, что Вы больны, надеюсь, приписка о том, что все прошло и Вы снова читаете правдива. Тяжело ли протекала болезнь? Обычный бронхит? Как дела теперь? Вы сильно утомлены? Надолго ли пришлось прервать работу?

Это не письмо, лишь поздравление с Новым годом и пожелание всего самого, самого лучшего. У нас все идет своим чередом. Я закопалась в работу, очень довольна, что в ближайшее время нет необходимости выходить на службу. Генрих (был) сильно утомлен – Новая Школа и колледж. Но все хорошо. Меня несколько страшит грядущий семестр, ведь он будет дома лишь три дня в неделю и из этих трех еще один будет проводить на лекции в Новой Школе.

Сейчас каникулы и у нас много гостей. В политическом отношении все хуже некуда. Не хочу писать об этом. После долгого молчания о себе дал знать Хайдеггер¹. Он рассказал о Вашем письме² и о том, что не знает, как ответить, все еще надеется на разговор.

Дорогой Почтеннейший, берегите себя!

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. После визита Х. А. к Хайдеггеру во Фрайбург в начале февраля 1950 г. возобновилась их переписка, прервавшаяся в 1933 г. Упомянутое Х. А. письмо Хайдеггера написано 15 декабря 1952 г.

2. Имеется в виду письмо от Я. Хайдеггеру от 24 июля 1952 г.

140. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 19 февраля 1953

Дорогой Почтеннейший,

Я представляю, что уже понедельник и я уже оказалась в Вашем доме, который так мне дорог и так хорошо знаком, и на пару минут я могла бы остаться наедине с Вами и свободно, в живой беседе, выразить все то, что кажется глупым и высокопарным в письмах.

Хочу поблагодарить Вас за 70 лет Вашей жизни, за Ваше существование, оно одно заслуживает благодарности, за годы юности в Гейдельберге, когда Вы были моим наставником, единственным, которого я признавала, за радость и облегчение, которые принесло воспитание на свободе. Я никогда не забывала, что и весь мир, и Германия, какими бы они ни были, это мир, в котором Вы живете, и страна, что взрастила Вас.

Я хочу поблагодарить Вас за Вашу дружбу, Вы знаете, как я ей дорожу. Это столь великий дар именно потому, что другого дара – одного Вашего существования – уже было бы достаточно.

Мне с трудом даются пожелания, поскольку все, чего я желаю Вам, я желаю и себе самой. Будьте здоровы, живите до глубокой старости (на восьмидесятый я обязательно приеду!), сохраните силы, чтобы до конца жизни сохранить покой. Я желаю Вам, чтобы мир почитал Вас так же, как Вас почитаю я, потому что чувствую, без лишней торжественности на это способен каждый. Та часть мира, что почитает Вас, озарена светом, которым Вы освещаете все вокруг себя.

На Ваше последнее письмо отвечать сегодня я не стану. Но мне кажется, я могу пообещать, что не перестану быть немкой в Вашем понимании, то есть я ни от чего не смогу отречься: ни от Вашей Германии, ни от Германии Генриха, ни от традиций, в лоне которых я выросла, ни от языка, на котором я мыслю и на котором написаны самые дорогие моему сердцу стихи. Я не стану обманом претендовать ни на еврейское, ни на американское прошлое.

Генрих в Барде, завтра или послезавтра обязательно напишет Вам пару строчек. Он отправил Вам конверт с Сезанном¹, а я, чтобы подпортить торжество, отправила пару галстуков. Надеюсь, все придет вовремя и с таможней не будет хлопот.

Передайте сердечный привет Вашей жене. Это важный, замечательный день для нее, как бы я хотела помочь ей с мытьем посуды или с чем-нибудь еще!

С почтением, благодарностью, дружеским приветом

Ваша

Ханна

1. Cezanne. 10 Water Colors. Washington, 1947.

141. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 апреля 1953

Дорогая Ханна!

Как я Вам благодарен! За Ваше любезное письмо, за Вашу великолепную статью в юбилейном сборнике¹ – и за пожелания от Вашего мужа и чудесные акварели Сезанна (я с наслаждением рассматриваю их прямо сейчас, лежа на шезлонге, под рукой у меня специальная тумба для чтения, сконструированная моим старательным племянником²) – и за Ваши галстуки. Сегодня я впервые повязал один из них и сразу решил Вам написать. Велика ли опасность, что этот галстук для Вас и для Америки станет моим поводком? Я смирюсь с этим. Галстуки прекрасного качества. Они очень мне нравятся, и я рад этому расточительству, которое в Вас так меня поражает, несмотря на то что мне оно совершенно несвойственно.

Прочитав Вашу статью я сразу подумал: завершенность и истина. Основная идея Вашей книги, нет, сама основная идея изложена в яснейшей форме. Я счастлив, что она включена в юбилейный сборник, который посвящен мне и который стал мне по-настоящему дорог (за некоторыми незначительными исключениями, о которых я не говорю). Что Вы скажете о книге в целом?

Но теперь, когда я читаю Ваши письма или слышу Вас, конечно, я не могу – и Вам это известно – не начать с Вами беседу, а значит и спор. Я хотел бы обнаружить все силы, что лежат в основе интеллектуальных вопросов, ровно так же я поступаю со всем, что приходит в голову мне. Невозможно постичь демонов, которыми одержим другой, если пытаться размышлять исключительно объективно. Так что теперь Вам снова приходится выслушивать заботы, охватившие меня по прочтении Вашей статьи. Но я знаю, что Вам это по душе и Вы со мной солидарны. Я задаюсь вопросом, не увидели ли Вы это Новое явление³, которое Вы действительно увидели и блестяще сформулировали, в несколько преувеличенном масштабе, что привело Вас к предубеждению против всего, что в ходе истории остается неизменным, против преемственности. Вас пугает любая аналогия, поскольку она скрывает новый импульс. Создается впечатление, будто таинственная история существует в тотальности событий, которая взывает к жизни новые силы абсолютного характера и в них растворяется все предшествующее. Но на противоположной стороне Вы видите великую возможность, бесконечно перерождающееся человеческое бытие, и говорите об этом кратко и трогательно.

Что бы Вы сказали, если бы я истолковал Ваши слова следующим образом: вид подобной власти, который по сути не совпадает с типом Монтескье и не может быть помещен с ним в один ряд, изображен убедительно. И возникает вопрос: что еще не соответствует этому типу в действительности – и таких явлений множество – по крайней мере, так кажется сейчас. Во-вторых, что управляет самим этим типом, а не подчиняется ему. И следом возникает вопрос: благодаря чему возможно существование этого типа, и на этот вопрос Вы в своей книге предлагаете массу ответов. Но все это, сформировавшийся общий взгляд ограничен теми положениями, которые Макс Вебер (после мучительных и убедительных исследований) высказывал о духе капитализма⁴ (сконструированном в соответствии с идеальным типом) как о произошедшем от кальвинистской этики (сконструированной точно так же в соответствии с идеальным типом): «этот фактор играет определенную роль, что кажется мне неоспоримым, сколь значительна эта роль доказать невозможно, я считаю ее выдающейся». То есть Вы обнаружили направление исследования, но не смогли обнаружить реальность тоталитарного режима в ее всеохватности и взаимодействии с человеческой реальностью. Ведь она недостижима, по большому счету абсурдна. Если не ограничивать сознание подобными пределами, кажется, оказываешься во власти очередного демона философии истории.

После того как явлен новый феномен, можно задаться вопросом об аналогичных исторических явлениях. Разумеется, это нелегко и не стоит недооценивать трудности. В любых условиях можно сомневаться в воплощении универсального типа этого нового феномена, каким его описали Вы, ведь тотальное воплощение возможно лишь в пограничных случаях или в виде исключения.

Не злитесь, что в этот раз письмо написано под диктовку. Я разослал почти 400 печатных благодарностей. Своих друзей я хочу поблагодарить лично и ничего не успеваю. Мероприятия, служба, рабочие вопросы лишают остатка сил. Мне кажется, такое письмо лучше, чем ничего.

Пожалуйста, передайте привет мужу. Вам обоим желаю всего наилучшего в работе и повседневных делах.

Значит, Вы хотите приехать на мой восьмидесятый день рождения! Будем легкомысленны: я с Вами! Но мы по-прежнему знаем, как обстоят дела на самом деле. Жена присоединяется к моему привету

Ваш Карл Ясперс

1. Arendt H. Ideologie und Terror // Offener Horizont. Festschrift für Karl Jaspers. München, 1953, p. 229–254; Арендт Х. Идеология и террор: новая форма правления // Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996, с. 597–622.

2. Энно Дугенд.

3. Arendt H. Ideologie und Terror, p. 231; Арендт Х. Идеология и террор, с. 599.

4. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. Об упомянутой Ясперсом рефлексии о методе.

142. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 13 мая 1953

Дорогой Почтеннейший

Собираюсь написать Вам вот уже несколько месяцев, поблагодарить за Ваше письмо, рассказать, что предисловие¹ для Милоша, увы, увы, пришло слишком поздно², а ведь оно совершенно прекрасно – впечатленное и впечатляющее (но Knopf³ используют его иначе, я и Хадас, преподаватель греческого из Колумбийского университета, большой знаток немецкого языка, его перевели), рассказать, как меня тронуло чествование⁴, – и так и не написала, поскольку все, о чем я должна Вам рассказать, давит на нас тяжелым грузом, поэтому писать нет никакого желания.

Вероятно, Вы о многом знаете из газет. Можете ли Вы из этого заключить, как далеко зашла раздробленность и с какой ужасающей скоростью она усугубляется. И до сих пор никакого сопротивления, все тает словно масло на солнце. Главное, разумеется, в разрушении государственного аппарата и осознанном установлении своего рода параллельного правительства, которое, пусть и не располагает легальной властью, но представляет собой власть фактическую. И все это выходит далеко за пределы чиновничьих кругов. Они тянут за собой всю индустрию развлечений и, до некоторой степени, школы, колледжи и университеты. Фактически невозможно воспринимать конкретные части социальной жизни в отрыве от этой власти. Ведь даже там, куда не сует свой грязной нос Комитет конгресса по расследованиям⁵, существует необычайно эффективная самоцензура, в результате которой и газетные или журнальные редакторы, и руководители производств, и профессора проводят «чистки», не произнося ни слова. (Ни один профессор больше не может написать рекомендательное письмо своему студенту, не упомянув его «безоговорочную лояльность», если они этого не делают, рекомендация не имеет никакого значения, а молодым людям ведь нужна работа!) В условиях этой самоцензуры каждый правит сам себя. Все получается без насилия, без террора. На самом деле не происходит ровным счетом ничего – и все же система продолжает разрастаться.

Решающую роль играют бывшие коммунисты, которые привнесли в общее дело тоталитарные методы (не правительственные методы, но методы внутренней партийной работы). Поскольку никогда невозможно узнать наверняка, разорваны ли по-настоящему отношения с партией или подозреваемый лишь делает вид, все приняли этот основополагающий принцип, в том числе и по-настоящему приличные люди: единственный способ, которым подозреваемый может доказать разрыв – назвать имена тех, кого он видел или знал 15 или 20 лет назад. В результате к ответу пред лицом общественности оказываются привлечены все, кто когда-либо выражал совершенно невинную (в ранней юности или в порыве антифашистского возмущения и возбуждения по поводу гражданской войны в Испании) симпатию партии (и давно об этом забыл). Их огромное множество в первую очередь среди интеллектуалов. Так изначально незначительное число истинных бывших коммунистов постепенно растет. Важна книга Чэмберса⁶, которая уже в ходе предвыборной борьбы сыграла крайне важную идеологическую роль. Биографическое исследование здесь имеет такое же значение, как и генеалогия памяти. (Но ни об антисемитизме, ни о каких-либо других расовых влияниях речь никогда не заходит. Напротив, евреи крайне важны во всей этой истории хотя бы потому, что составляют значительный процент интеллигенции.) Опасность со стороны бывших коммунистов прежде всего заключается в том, что они пользуются полицейскими методами в обычных обстоятельствах социальной жизни. Они предоставляют имена, не делая исключений, поэтому превращаются в агентов полиции. Так доносчики проникают в общество. Я хочу предостеречь Вас, рассказав, как это работает. Ловушка, в которую они заманивают, устроена следующим образом: один из комитетов выясняет, придерживается ли упомянутое лицо коммунистических взглядов или придерживался их когда-либо. Если он ответит на этот вопрос, не сославшись на пятую поправку конституции, в соответствии с которой никто не должен свидетельствовать против себя, то на все последующие вопросы он должен отвечать под присягой – либо его обвинят в неуважении к конгрессу [Contempt of Congress]⁷, за что ему грозит тюремное заключение. Вся эта история превратилась в фарс: 1) Тот, кто решится высказаться, самым тяжелым образом повредит собственным интересам, поскольку не только по закону, но и в общественном отношении (работа, статус и т. д.) его признают виновным: это расхожая практика во всех школах и университетах, в том числе и частных, увольнять всех, кто ссылается на пятую поправку! 2) Отказ от дачи показаний не редкость, то есть в тех немногих случаях, когда люди по-настоящему отказываются давать показания, они поступают так лишь потому, что у них появляется возможность избежать самообвинения и упрека в Contempt of Court⁸. Другими словами, изначальный смысл пятой поправки превратился в собственную противоположность, она не помогает защитить интересы, но, напротив, становится своего рода самообвинением, ее применяют самым предательским образом, поскольку обвиняемый обращается – и должен обращаться – к ней с совершенно другой целью. Любой, кто решит не ссылаться на пятую поправку (а это, разумеется, не так просто для того, кто 20–30 лет назад был писателем, а потому всем известны его прежние взгляды), придется стать доносчиком. Либо отправиться в тюрьму. Удивительно, что до сих пор этого никто не сделал. Целый ряд людей смогли извернуться. Минимальный срок заключения при этом составляет шесть месяцев.

Самое страшное, разумеется, заключается в том, что беззаконие распространяется все дальше и дальше. Все, что происходит в действительности, происходит за рамками закона. Во-первых коммунистическая партия законодательно не запрещена. В этом и кроется роковая ошибка – и очередная ловушка. (Те, кто регулярно выступает за ее запрет, вынуждены выслушивать упреки в антидемократизме.) КП не запрещена, но ни один ее член не может найти работу, полностью дискредитирован и т. д. Единственный, кто это понял – Джордж Шустер, президент Хантерского колледжа в Нью-Йорке. Если бы партия была под запретом, не было бы никакой неопределенности: каждый, кто остается ее членом нарушает государственный закон, все, что он делал прежде, – никого не касается, если не будут допущены законы с ретроактивным влиянием. Чему до сих пор сохранились живые примеры. Не в самих законах, но в администрации.

Само правительство, с президентом-гольфистом⁹ во главе, столь беспомощно, как Вы наверняка поняли из газет. Это правительство «Большого бизнеса», единственная забота которого состоит в том, чтобы сделать «большой» бизнес еще больше. На практике это не обязательно означает депрессию, но вероятно уничтожение более мелких, независимых предприятий. Это чрезвычайно важно. Здоровое экономическое развитие заключалось именно в распределении государственных заказов среди представителей мелкой и средней промышленности, несмотря на высокую стоимость и даже в условиях напряженного военного производства. Все закончилось, а трестирование с каждым днем только набирает обороты. Опасность такого развития заключается не столько в приращении власти крупных концернов (ее эффективно контролирует реальная власть профсоюзов, к тому же все они действительно зависят от государственных заказов), сколько в том, что из поля зрения пропадает маленький, независимый человек, как политическое явление. Другими словами, эта власть каждый день пытается превратить общество в то, чем оно и так является, – в общество штатных служащих. Все это на руку Маккарти, ведь вина за абсолютную инертность общества лежит как раз на таких служащих. При этом экономический бум, на который все возлагают надежды и который рано или поздно должен случиться, поскольку все становятся богаче каждую минуту, играет здесь ту же роль, что безработица в Германии. Разницы никакой.

Бывшие коммунисты сейчас очень опасны для процесса дезинтеграции. A la lounge, на мой взгляд, они не смогут сохранить свои позиции. Их место займет староамериканское ничегонезнание, поскольку лишь оно соответствует сложившейся идеологии американизма. Это уже достаточно очевидно. (Президент Бруклинского колледжа, известный всему городу идиот на серьезной должности, здесь таких называют «реакционерами», в публичной дискуссии заявил мне, что родился и вырос в Айове, а потому не собирается раздумывать или разбираться в том, что справедливо, он и Сидни Хук – превеселое сочетание – затем объявили мне, что не очень-то по-американски цитировать Платона, а я, точно так же, как и Тиллих, страдаю от своего германского Sic! происхождения). Некоторые интеллектуалы понемногу уходят в тень. Показательно и то, что Конгресс за свободу культуры¹⁰, который, видит бог, и пальцем не пошевелил ни ради культуры, ни ради свободы и превратился в своего рода логово, уже не имеет серьезного значения. Но подавляет как раз то, что ничуть не менее прекрасные люди, которые вступили в эту организацию годы назад, когда все еще выглядело иначе, несмотря на сомнения все же решились либо покинуть ее ряды, либо выразили требование протестовать против методов разведывательного комитета. Итог был такой же, поскольку подобные требования привели бы к расколу. По одиночке они ничего не могут, пропадают из вида и т. д. Но власть общественного мнения в этой стране столь велика, что никто не может ничего предпринять, несмотря на то что пока можно гарантировать, что публичные требования не грозят никакими последствиями! (Впрочем, чтобы картина не показалась недостоверной, именно Хук, который восемь недель назад объявил мне, что разведывательный комитет конгресса – единственный способ сохранить академическую свободу! – отстранился от обсуждений несколько дней назад. В открытом письме, опубликованном New York Times.)

Как видите, по моему мнению, нам предстоит сценарий развития, который нам слишком хорошо известен. Естественно – или, напротив, в большей степени противоестественно – совершенно в другой форме и в других обстоятельствах. Я все время вспоминаю слова Хьюи Лонга¹¹, печально известного мелкого фашистского диктатора одного среднезападного штата, который в ответ на упреки в фашизме, отвечал: You are wrong, I am not a Fascist, I am a local boss, fascism if it ever should come to this country, will come in the guise of democracy and it will start it Congress, not in the government of the states¹². Все это очень «интересно», прежде всего, как общественное мнение может оставаться неорганизованным, нет необходимости в «движениях», все происходит почти автоматически. Например, практически все западные штаты последовали примеру федерального конгресса и учредили собственные разведывательные комитеты. И многое другое. При этом без насилия, лишь с помощью давления. Возникновение концентрационных лагерей весьма маловероятно, даже если сохранится тот же вектор развития. Гораздо опаснее роль так называемых психиатров и социальных работников, которые получили аналитико-психиатрическое образование и могут предоставить своим клиентам лишь «психологическое руководство», но не материальную помощь. (Материальная помощь узаконена, на нее есть право. Но любой, кто воспользуется этим правом, должен согласиться с «психологическим руководством»!! Другими словами, существует принудительный анализ для всех, кто оказался в затруднительном материальном положении. Это не имеет значения лишь на первый взгляд, поскольку происходит в условиях экономического расцвета.) Когда пару недель назад здесь ожидали возвращения ветеранов корейской войны, во всех газетах распространилось обращение армии о том, что все «зараженные» коммунизмом, сперва принудительно отправятся в психиатрические клиники! Полагаю, этого так и не произошло. Но это типично американский способ мышления. «Интересен» так же и любопытный поворот в отношении между исполнительной (правительство) и законодательной (конгресс) властью, в стране, где исполнительная власть располагает почти диктаторскими полномочиями. Конгресс представляет общественное мнение. И одному богу известно, что это значит на самом деле.

Чтобы предоставить Вам полную картину, стоит упомянуть и о значении крупных фондов для университетов. В первую очередь миллионный фонд Форда, который вот уже продолжительное время охвачен паникой, куда вложить средства, которые ни в коем случае не могут лежать без дела и должны приносить прибыль, поскольку потом все они уйдут на выплату налогов, устроил все таким образом, который существовал и прежде. О поддержке отдельных, независимых ученых, даже находящихся на службе в университете, речь вовсе не заходит, поскольку на такие ничтожные расходы все деньги никогда не потратить. Так что все вкладывается в организованные исследования, и побочные институты пожирают университеты, то есть возможность свободного исследования. На помощь призывают типаж, который Вам наверняка знаком, распространенный здесь в таких масштабах, что становится еще опаснее: никчемные невежи, которые работают вместе с умными мальчиками из колледжей, читающими все книги для них. Все это происходит в вакууме, не принося никаких результатов. Интересно лишь, почему образованный пролетариат повсеместно добивается властных позиций либо превращает позиции, никогда не предполагавшие власти, во властные. Все это было очевидно в случае фонда Рокфеллера, но дела никогда не обстояли так плохо, поскольку у них никогда не было такого количества средств. Все эти миллионы невозможно потратить на одну только культуру, она в них утонет. Новое поколение, с которым я имела счастье познакомиться на последнем совете по политическим наукам, подрывает «мораль» университетов. Но фонды совершенно не «свободны», Маккарти, как мне поведали достоверные источники, уже сообщил фонду Форда, что ему известно о средствах, и пригрозил серьезно повредить уровню продаж автомобилей Форда, если фонд не передумает отдавать 15 миллионов на изучение гражданских прав. (В результате ничего не выйдет, но возможно, вдруг появится группа людей, которые решатся на протест. Это всегда возможно.)

Здесь все возможно. Потому что de facto свобода слова и свобода прессы не запрещены. По большому счету не запрещены и публикации. Напротив. Мы ни в коем случае не находимся в изоляции, меньше чем когда-либо. Я открыто раскритиковала эту шайку и со мной ничего не случилось – и не случится. Возможно, вместе с несколькими друзьями, превосходными журналистами, мне удастся выпустить журнал¹³, в котором можно будет не ограничиваться скромными протестами (здесь они очень распространены и ни к чему не приводят), но публиковать подробные репортажи о том, что собственно происходит по всей стране. Уникальность ситуации в том, что здесь можно высказывать авторское «мнение», но редакторы, как правило, отказываются публиковать факты и репортажи. Поэтому все происходит в полумраке. И это в стране, где верят лишь в факты и лишь они способны убедить.

Я пишу так подробно, несмотря на опасения, что Вы скажете, будто я преувеличиваю, поскольку мне кажется, все это крайне важно, и необходимо поставить Вас в известность. На мой взгляд, уже невозможно – как несколько лет назад – так безоглядно вступаться за Америку, как сделали мы оба. Конечно, это не значит, что стоит и подпевать европейскому антиамериканскому хору. Но опасность очевидна – clear and present. Что из этого выйдет неизвестно никому. Если в 1956 году Маккарти не станет президентом, появится новый шанс. Но уже понятно, что может здесь произойти. Вероятно, Вы помните, что в прошлом году мы уже выступали в Конгрессе за свободу культуры. Мне мало известно об их деятельности в Европе, но меня слегка беспокоит, что Вы до сих пор остаетесь для них авторитетом. Возможно, в Европе все несколько иначе. Конгресс, как Вам наверно известно, собирается выпускать новый журнал, в Лондоне, заручившись поддержкой спонсоров и местным директором, Кристолом¹⁴ […] в роли издателя. Как сказал мне Кристол, это будет своего рода английский Monat. Конечно, сотрудничать с ним не получится, но можно публиковать что-то время от времени. Это совершенно неважно. Меня беспокоят лишь организационные отношения.

Личные дела в порядке. Преподавательская работа Генриха доставляет ему много радости, равно как и тот факт, что философия в Барде становится все популярнее. Однако не на факультете и не среди коллег-философов. Но Вам хорошо это знакомо, всегда одно и то же. Он бывает дома лишь с пятницы по воскресенье, так что я оказалась соломенной вдовой, мне это совершенно не по нраву. Но я довольствуюсь тем, что много работаю. Прошу, не подумайте, что мы подавлены. Совсем напротив. Никогда дела не шли так хорошо – как любил говорить наш старый добрый Труман.

Готовлюсь к лекциям в Принстоне¹⁵ и одной лекции в Гарварде¹⁶. В Принстоне расскажу о Марксе в традиции политической философии. Чем больше читаю Маркса, тем лучше понимаю, что Вы были правы: он не заинтересован ни в свободе, ни в справедливости. (К тому же отвратительнейший человек.) Тем более это хорошая возможность поднять всеобщие проблемы. Весной я немного читала в Новой Школе, что мне очень понравилось. О формах государства.

Пожалуйста, не сердитесь, что я совсем не касаюсь Вашего письма. Меня так давно беспокоят другие вопросы, а теперь это письмо уже получилось неприлично длинным. И я как раз пытаюсь разобраться со связью между «новым» и «началом», которая встречается повсюду, и потому пишу так подробно. Могу ли я напомнить Вам об одном высказывании Ницше (из «Воли к власти»)? «Развитие науки все более и более превращает известное в неизвестное, а стремится она как раз к обратному и исходит из инстинкта сведения неизвестного к известному»¹⁷. Я как раз написала небольшое эссе о трудностях «понимания», которое, надеюсь, успеет выйти летом в Partisan Review¹⁸. Я пришлю его, без лишних раздумий – прочитайте его сразу!!!

Как идет семестр? О чем Ваши лекции? Как бы я хотела вдруг оказаться на них! Есть ли планы на лето? Снова Санкт-Мориц?

Мы собираемся уехать в июле и августе, сначала, как обычно, в наше маленькое гнездышко в горах, средние горы, скорее холмы, а затем к озерам. Я еще напишу.

В отдаленном будущем мы планируем отправиться в Европу, в 1955-м, если все останется так же, как сейчас, и мы сможем себе это позволить. Генрих планирует поездку в Италию. Мечтаю об этом!

Всего наилучшего вам обоим

Как всегда Ваша

Ханна

P. S. Совсем забыла: Курт Блюменфельд пару недель проведет в Германии. Возможно, он заедет и в Швейцарию и даст о себе знать. Я передала ему, что не знаю наверняка, сможете ли Вы увидеться и так далее. Вы без обиняков можете ему отказать. То же касается и моей старой подруги Джулии Браун-Фогельштейн (вдовы Генриха Брауна¹⁹, депутата рейхстага, и издательницы наследия Отто Брауна²⁰). Она крупный специалист в истории искусства и археолог. Вы сразу поймете, что с ней не так. Вы всегда можете отказать!! У меня не получилось скрыть от нее адрес. Она была очень добра ко мне, и мы близко дружим, пусть и не без оговорок с моей стороны. С Блюменфельдом, напротив, мы часто ссорились и иногда враждовали, но мое дружеское отношение к нему безоговорочно.

1. См. п. 123, прим. 1.

2. Предисловие Я. не вошло в американское издание книги Милоша «Порабощенный разум», вышедшее в 1953 г.

3. Издательство, опубликовавшее «Порабощенный разум».

4. В связи с семидесятилетием Я. было присуждено звание почетного доктора Гейдельбергского университета и звание почетного члена общества немецких неврологов и психиатров, а также звание почетного члена всеобщей врачебной ассоциации психотерапевтов Вены.

5. Речь идет о разведывательном комитете «Постоянный подкомитет по расследованиям», председателем которого с момента его основания в 1953 г. был сенатор Маккарти. См. п. 90, прим. 5.

6. Chambers W. Witness. New York, 1952. Ср. рецензия Х. А.: Arendt H. Ex-Communists // Commonweal, 20 March 1953, vol. 57, p. 595–599.

7. Воспринятое как неуважение к конгрессу поведение (в данном случае молчание) ответчика, требующее наказания.

8. Неуважение к суду (см. прим. 7).

9. Эйзенхауэр.

10. В июне 1950 г. в Берлине 118 ученых, художников, писателей из 21 страны собрали Конгресс за свободу культуры. В докладах и в ходе дебатов они обсуждали проблемы культурной свободы и единогласно приняли манифест, утверждающий «аксиоматическую истину», согласно которой «свобода духа есть одно из важнейших прав человека» (Манифест от 30 июня, Берлин). В то же время был сформирован генеральный секретариат, резиденция которого находилась в Париже, в следствие чего были сформированы локальные комиссии в других странах. Президентом Американского комитета за свободу культуры стал Джордж С. Каунтс. Среди вице-президентов были в том числе Херманн Дж. Меллер и Артур Шлезингер. Исполнительным директором был Ирвинг Кристол, управляющими – социолог Джеймс Бернхем и философ Сидни Хук.

11. Хьюи П. Лонг (1893–1935) – с 1928 по 1931 г. губернатор Луизианы, с 1931 по 1935 г. сенатор штата от партии демократов.

12. «Вы не правы, я не фашист, я мелкая сошка, если фашизм когда-нибудь придет в эту страну, то явится он в одеждах демократии и начнется с конгресса, а не в управлении отдельных штатов».

13. Мэри Маккарти вместе с Х. А., Николой Кьяромонте, Дуайтом Макдональдом, Ричардом Ровере, Артуром Шлезингером и другими пыталась учредить журнал, который должен был называться Critic. После масштабной подготовки и попытки привлечь первоначальный капитал, от проекта пришлось отказаться ввиду нехватки средств.

14. Ирвинг Кристол (1920–2009) – американский журналист, с 1947 по 1952 г. управляющий редактор Commentary, с 1953 по 1958 г. соиздатель Encounter.

15. См. п. 148, прим. 9.

16. См. п. 145, прим. 2.

17. Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. М.: Культурная революция, 2005, с. 341.

18. Arendt H. Understanding and Politics // Partisan Review, July–August 1953, vol. 20, № 4, p. 377–392; Арендт Х. Понимание и политика // Арендт Х. Опыты понимания, 1930–1954. Становление, изгнание и тоталитаризм. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 508–539.

19. Генрих Браун (1854–1927) – социал-демократ, политик.

20. Отто Браун (1897–1918) – сын Генриха и Лили Браун. Юлия Браун-Фогельштейн, третья жена Генриха Брауна, занималась изданием наследия Отто Брауна: Aus nachgelassenen Schriften eines Frühvollendeten, Stuttgart 1919.

143. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 мая 1953

Дорогая Ханна!

Удивительно. В последние дни я много думал, почему Ханна не пишет. Ведь в Америке происходит столько всего, становится не по себе. Обычно она всегда делится со мной, когда происходит что-то значительное. И теперь a tempo пришло Ваше письмо. Читаю его с глубокой благодарностью.

Местные газеты пишут такое, что диву даешься, почему Эйзенхауэр допускает подобное, не выступает против Маккарти, боится конгресса, но в то же время думаешь, ситуация должна дойти до определенной точки, чтобы Эйзенхауэр принял решительные меры. В любом случае картина складывается мрачная, хотя здесь ее и подают в оптимистичном свете.

Вы описываете события со свойственной Вам выразительностью. Я убежден, что Вы понимаете все абсолютно верно. Масштабы опасности, разумеется, нельзя недооценивать. Но они, должно быть, велики, если американцы в среднем, как Вам кажется, становятся малодушны и глупы. Раньше они такими не были. И от того, что сделают эти американцы, уже давно зависит мировая история, которая касается и нас.

Еще можно надеяться, что в Америке что-то наладится. Вы намекаете и упоминаете некоторых людей, которые это понимают. Прекрасно, что Вы хотите стать частью редакции журнала, который станет заботиться о чистоте воздуха в репортажах и четких суждениях. Велик шанс, что Вы сможете высказываться и печататься свободно и обращаться к людям, которые благодаря наследию и традициям являются людьми доброй воли. В такой ситуации необходим запал, чтобы за Вами смогли последовать и остальные, те, кто увидит его словно пролетающую в небе комету, наберутся храбрости, к тому же риск вовсе не так велик, когда где-то появляется предчувствие переворота.

Я вспоминаю Ваши пророческие слова, сказанные в 1931-м, и свое недоверие. Я считал большую часть наших соотечественников разумными и гуманными людьми, они и могли ими быть. Но они оказались совершенно беззащитны и поддались на уловки прагматичной власти и страх перед fait accompli. Это могло произойти и в Америке, но с меньшей долей вероятности, чем у нас. Какой безотрадный и презрительный конец столь великого и благородного дела! Но сейчас в Вас больше надежды, чем тогда в Германии. Вы можете что-то совершить. Публичность там имеет совершенно иное значение. Поторопитесь с журналом. Это очевидно лучшее время. Немецкие иммигранты уже оказали несметное количество услуг Америке. Разве не немцем был тот американец – Зенгер¹, или что-то вроде того – борец за свободу прессы в XVIII веке? Должно быть, это захватывающе – ощущать эту переходность, растворение субстанции, которое в любую секунду можно остановить с помощью холодной ясности и обратить в собственную противоположность. Как будет взволнован Ваш муж. Ваш союз представляется мне своего рода духовной силой. В значительной степени потому, что Вы заменяете яростную, глупую серьезность этой крупной игры бытия на спокойную благонадежность и радуетесь каждому мгновению настоящего.

Вам не по себе от мысли, что Вы можете увидеть меня среди почетных председателей² Конгресса за свободу культуры. У меня такие же ощущения. Но пока мне не хватает достаточных и внятных оснований, опираясь на которые я мог бы отказаться от этого поста. Недавно умершего Дьюи в почетном президиуме сменил Нибур³. Здесь, в Европе, газеты пишут об определенной активности конгресса и рапортуют о выполненной им работе. При этом в глаза бросается некоторая пошлость и вялость духа, но не «заблуждения». Ваш рассказ доказывает то, что я предчувствовал уже давно, еще во времена успеха Кестлера, который он снискал в этих кругах, – конгресс скорее выступает против России в целом, а не против принципов тоталитарной методы. Вдохновившись Вами, я должен был найти этому объяснение, приняв во внимание современное положение дел в Америке, что для каждого мыслящего человека сегодня стало личным долгом. Необходимо сказать, что нельзя вступать в мировой конгресс, если при этом есть риск быть неправильно понятым Америкой. Необходимо все обдумать. Я благодарен Вам за подробные сведения и Ваш совет. Вопрос неприятный, поскольку приходится относиться к собственной важности слишком серьезно, к тому же я без удовольствия разрываю отношения, если однажды уже принял в чем-то публичное участие.

Я счастлив, что Вы довольны моим предисловием для книги Милоша. Снова должен искренне поблагодарить Вас. Вы перевели его, как будто у Вас было на это время. Я написал предисловие по просьбе Жанны Эрш, которой я никогда не могу отказать, поначалу неохотно, но позже с волнением и удовольствием. Несмотря на то что Ваши слова стали для меня отличной подготовкой, книга тем не менее показалась мне свежей, поскольку Милош пишет очень конкретно, с явной долей психологизма, на которую способен лишь тот, кто видел все своими глазами и мог и должен был выбираться сам.

Я счастлив успеху Вашего мужа в Бард-колледже. Философия становится популярной – и это гораздо важнее, чем удовлетворенность коллег-философов. Надеюсь еще услышать о его работе в будущем.

Разумеется, я при любых обстоятельствах хочу поговорить с Куртом Блюменфельдом. Было бы прекрасно, если бы он сообщил заранее, когда он будет в Базеле. Суббота и воскресенье мне всегда подходят лучше других дней. Возможно, я мог бы обойтись без Джулии Браун-Фогельштейн. Для нас, пожилых людей, каждый визит – проверка на прочность. Сейчас чувствуем себя сносно, но у жены часто случаются приступы головокружения и она быстро устает, особенно от разговоров, поскольку всегда принимает в них самое живое участие. Я сам, конечно, должен заботиться о хозяйстве. Но в более благоприятных обстоятельствах я бы с радостью побеседовал с госпожой Браун! Пока не готов дать Вам однозначный ответ. Семестр проходит хорошо. Читаю о «Науке и философии» и веду семинар о «Проблеме зла», помимо этого три доклада, один – для швейцарских священников⁴ – уже состоялся, один в рамках семинара по истории искусства состоится на следующей неделе, о «Леонардо как философе»⁵, и еще один для швейцарских врачей через две недели об «Идее врача»⁶. Видите, я по-прежнему очень заносчив. Но ничего не получится без изощренного распределения сил и старательной гигиены.

Да, надеюсь, Вы действительно приедете в Европу в 1955-м и мы сможем повидаться. Мечты Вашего мужа о вашей совместной поездке в Италию прекрасны. Мы с женой передаем сердечный привет и желаем всего наилучшего

Ваш

Карл Ясперс

Вчера и сегодня здесь⁷ снова появились новости о Маккарти: дело Векслера⁸ (New York Post) и бесчисленные протесты, например, одного журналиста из New Yorker⁹, который отказывается давать показания (но вряд ли дело в неуважении к конгрессу, о котором Вы пишете).

США охвачены невообразимым вздором. Нам он знаком – и потому внушает страх.

1. Джон Питер Зенгер (1697–1746) – в 1710 г. переехал из Пфальца в Нью-Йорк и с 1733 г. издавал там оппозиционную газету, в результате процесса по обвинению в клевете был оправдан, процесс считается первой победой свободной прессы в американской истории.

2. В состав почетного президиума международного конгресса помимо Я. входили также Бенедетто Кроче, Джон Дьюи (к тому моменту покойные), Сальвадор де Мадарьяга, Жак Маритен, Рейнгольд Нибур и Бертран Рассел.

Я. никогда не участвовал во встречах конгресса. Но при случае передавал поздравительные телеграммы в связи с некоторыми событиями, например, во время проведения учредительного съезда в Берлине и встречи в Бомбее (1951). В немецкой комиссии, членом которой были Вилли Брандт, Александр Митчерлих и Карло Шмид, он не состоял. Я. согласился стать членом почетного комитета на съезде в Гамбурге в 1953 г., однако отклонил приглашение в письме от 12 июня: «Вот уже долгое время я не вижу, чтобы конгресс открыто и активно боролся с последствиями действий Маккарти в Америке… Недоброжелательные наблюдатели могли бы сказать, что конгресс борется с Россией в интересах Запада, а не отстаивает свободу перед опасностью тоталитаризма в любой его форме». Поскольку Я. и сам разделял это мнение, в скором времени он отказался от любого сотрудничества с конгрессом.

3. Рейнгольд Нибур (1892–1971) – американский евангельский теолог немецкого происхождения.

4. Jaspes K. Wahrheit und Unheil der Bultmannschen Entmythologisierung, Vortrag, gehalten am Schweizerischen Theologentag 1952 // Schweizerische theologische Umschau, 1953, vol. 23, № 3–4, p. 74–106.

5. Jaspes K. Lionardo als Philosoph. Vortrag, gehalten am Kunsthistorishen Seminar der Universität Basel. Bern, 1953.

6. Jaspes K. Die Idee des Arztes. Vortrag, gehalten am Festakt des Schweizerischen Ärztetages 1953. In: Schweizerische Ärztezeitung, 1953, vol. 34, № 27, p. 253–257.

7. Речь идет о National Zeitung (Базель), номера от 21 и 22 мая.

8. Джеймс А. Векслер, в то время главный редактор New York Post, двадцатью годами ранее был членом Молодежной коммунистической лиги в Колумбийском университете, один из самых ярких противников Маккарти. Векслер по требованию Маккарти предстал перед комиссией, обвинявшей его в том, что New York Post приобрела излишне коммунистическую направленность. При этом Маккарти цитировал книгу Векслера, которая была доступна в библиотеках «Голоса Америки» в Европе. Однако в протоколах допроса название книги ни разу не упоминается.

9. Я. в этом пассаже ссылается на статью Манфреда Джорджа «Маккарти угрожает свободной прессе Америки», опубликованной в National Zeitung, № 227 от 22 мая. В ней речь идет о множестве нападок на Маккарти со стороны New Yorker, однако ни один журналист, кроме Векслера, не назван по имени.

144. Карл Ясперс Ханне Арендт5 июня 1953

Дорогая Ханна!

Только что отправил Вашу рукопись о Рахель на Ваш нью-йоркский адрес. Простите, что тянул так долго. Могу ли я снова повторить, что, на мой взгляд, эта книга столь значима, что она непременно – даже в неисправленном виде – должна быть опубликована. Вы должны к этому подготовиться, даже если не получится заняться этим прямо сейчас. Также я хотел бы еще раз заметить, что очень желательным мне кажется еще одна окончательная проверка с Вашей стороны, в результате которой могут появиться существенные исправления. Это будет непросто, поскольку работа отнимет определенное время Вашей жизни, притом что Ваши склонности и настроения сильно переменились, даже если Вы и не отказались от них полностью.

Сегодня лишь это небольшое замечание. С сердечным приветом вам обоим

Ваш

Карл Ясперс

145. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, Н.-Й., 13 июля 1953

Дорогой Почтеннейший

Я отложила ответ на Ваше письмо, поскольку хотела понаблюдать, как изменится обстановка. Но теперь хочу сообщить о восторге, который вызвала Ваша статья о Бультмане¹, она удивительным образом пришла только что, как раз когда я дописала и отправила текст доклада для Гарварда о религии и политике². Я прочитаю его на конференции на следующей неделе.

Теперь о Бультмане. В первую очередь это основа для дальнейшего разговора. Вы знаете, Бультман многому меня научил и я многим ему обязана, о чем не могу забыть. Также мне кажется, что Вы не совсем справедливы к его личности, возможно, это мои предрассудки, поскольку я весьма к нему расположена. Мне кажется добросовестность, о которой Вы упоминаете, должна быть лучше обоснована, но с другой стороны объективные трудности, с которыми он столкнулся не только как представитель определенной религии или вероисповедания, но как представитель институции, столь же никчемной, как и любая другая, на самом деле оказывают на него куда более серьезное и пагубное влияние. Но это не важно. Он, конечно же, ответит, и я надеюсь, что Вы запустили какой-то механизм.

Решающее значение, на мой взгляд, имеет следующее: апология мифа как раз в качестве основной способности разума и отрицание разделяемой и ортодоксами, и либералами путаницы между мифом и магией – Вы говорите о соскальзывании «в материализм наглядности и пользы»³. Далее пренебрежение – и не только у Бультмана – к проповеди Христа о «чуде исцеления» и сведение христианства к радикализированному паулианству. Мне кажется, в обоих случаях имеет место одно и то же явление, а именно исключительное внимание к функциональности и пренебрежение настоящей «материей». В случае чуда исцеления Иисус интересен лишь в своей функции, не в качестве «проповедника», который провозгласил «то и то вам следует и не следует совершать». В конце концов, вера полагается лишь на себя, хочет быть понятой, но понимает сама себя.

Я хотела бы (прямо сейчас география доставляет одни неудобства) продолжить беседу с Вами. О теологии. На мой взгляд, теология – наука, нечто существенно отличное от философии, она рассматривает признанное существование и деяния Бога как столь же достоверное явление действительности, как зоология – животный мир. (Августин еще не был теологом.) Теолог, в Вашем представлении, тот, кому «известны тайны божественного», и тот, кто не верит в «откровение свободомыслия»⁴. Поэтому теология и философия не могут объединиться. Теология – это не философия веры. (В этом заключается одна из проблем для современных теологов, которые хотят оставаться теологами, поскольку верят в каком-то смысле, но не так, как теологи, которые обязаны верить, чтобы обрести под ногами твердую научную почву).

Вы очень убедительно демонстрируете, как все эти старания «внушают сомнения и верующим»⁵. На мой взгляд, это именно так еще со времен Паскаля и Кьеркегора, которые резко отказались от сомнений Декарта в пользу веры. (Это наглядно демонстрирует небольшое сочинение Кьеркегора De omnivus dubitandum est.)

Вы говорите, если бы взгляды Кьеркегора были верны, то с библейской религией было бы покончено. Самое сложное для теологов заключается в том, что современная наука подвергает принципиальному сомнению все, не только индивидуальные научные достижения, а теологи, оставаясь при этом учеными, не могут поддерживать подобное развитие современной науки, не отказываясь от собственной исследовательской области. Теперь они привносят сомнение в веру, где ему нет места, потому что в результате они начнут верить, что знают, то есть придут либо к абсурдности Кьеркегора, либо к очевидным предрассудкам.

Другими словами: проблема Бультмана в том, что вся современная теология – с одной стороны, институт церкви, который разделяет со всеми остальными современными общественными институциям политическую сомнительность, а с другой – развитие современной науки – лишило теологию возможности быть и оставаться наукой. Ни одна из этих проблем не касается религии и веры напрямую, но косвенно пронизывает и ту и другую.

В сущности Вы предлагаете Бультману читать и толковать библию как философский текст. Или: когда в конце Вы говорите, что философия и теология могли бы снова объединиться, в результате это означает, что философия возвращает себе теологию. В любом случае теология перестала быть наукой, а именно ей она и была на протяжении многих столетий. Ее место занимает филология, с одной стороны, и философия – с другой. Хорошие – в научном отношении – теологи все до одного превратились в филологов. Бультман действительно выдающийся ученый, мне кажется, чтобы удовлетворить Ваши справедливые претензии на добросовестность, ему пришлось бы прыгнуть выше головы. (Видите, вот мое предубеждение).

Понимаете, я пишу уже из летнего отпуска, прекрасно провожу время. Вспоминаю прошлый год и Санкт-Мориц. Скоро Вы приедете туда снова. Как прошел семестр? Я бы с радостью послушала о проблеме зла.

Генрих немного утомлен работой в Барде, но очень доволен. Он завоевал расположение факультета на 75 % и расположение студентов на 90 % (ничего подобного в Барде никогда не случалось, местные студенты издавна склонны к критике) и даже вошел в ответственный комитет факультета, который принимает решения о назначениях и т. д. Это тоже удивительно, ведь он там совсем недавно.

О политике писать не хочется, слишком безрадостно. О фарсе Кона⁶ и Шайна⁷ Вы наверняка слышали, по крайней мере, Вам точно известна история Розенкранца и Гильденстерна,⁸ описанная Шекспиром. Решающее значение, как и всегда, имеет то, что мы живем в обществе штатных сотрудников. С каждым днем это становится все яснее. Получится ли что-то из нашего журнала, до сих пор непонятно. У нас есть $50 000, по местным меркам этого слишком мало, нам нужно вдвое больше. Печатать можно все что угодно. Что касается Конгресса за свободу культуры, господа Хук и Каунтс⁹ (последний, как мне кажется, алкоголик, и совершеннейший идиот – это мне известно наверняка) снова повели себя неподобающе. Эйнштейн предложил¹⁰ рискнуть обвинением в неуважении к конгрессу и отказываться от дачи показаний. С политической точки зрения это единственно верное решение, но оно трудно выполнимо на практике – не из-за правовых последствий, но из-за связанных с ним увольнений. Как бы то ни было, упомянутые господа в ответ опубликовали в New York Times письмо от имени конгресса с потрясающей скоростью – не посчитав необходимым опубликовать хоть слово против Маккарти, помимо случайных доносов по другому поводу, – в котором Эйнштейна обвиняли в опрометчивости и безответственности¹¹. В определении «безответственный» важно то, что это единственное определение, которое они нашли для Маккарти. Следовательно: оба в одинаковой степени безответственны. Я никогда не была особенно высокого мнения о политической позиции Эйнштейна, но в этот раз он был прав. Его ни в коем случае нельзя обвинить в подобном, даже если бы он заблуждался. Власть молчала по поводу невероятной несправедливости, так что ничего серьезного бы не случилось, если бы они пропустили мимо ушей еще немного. Но в этом случае они моментально включились в повестку. Маккарти в свою очередь тоже объявил, что Эйнштейн – плохой американец или не американец вовсе. Все это лишь, чтобы Вы были в курсе. С этой же целью отправлю и все опубликованное ими за последний год. Слишком незначительно, чтобы тратить время на пересказ.

Благодарю за «Рахель», которую только что получила. Прямо сейчас могу только просмотреть ее, не говоря уж о подготовке к публикации. Она так давно не видела белого света, что пара столетий ничего не изменят. Возможно, в другое время я буду привязана к ней сильнее. И благодарю за Ваши старания и Ваши трогательные заключительные слова, которые так меня обрадовали.

Всего самого наилучшего вам обоим

Как всегда

Ваша

Ханна

1. См. п. 143, прим. 4. Следующие цитаты приводятся по: Jaspers K., Bultmann R. Die Frage der Entmythologisierung. München, 1954.

2. Arendt H. Religion and Politics // Confluence. September 1953, p. 105–126; Арендт Х. Религия и политика // Политическая концептология. 2017, № 2, с. 189–204.

3. Jaspers K., Bultmann R. Die Frage der Entmythologisierung, p. 20.

4. Ibid., p. 41.

5. Ibid., p. 40.

6. Рой М. Кон (1927–1986) – юрист, с 1953 по 1954 г. «главный консультант» подкомиссии сенатора Маккарти, см. п. 142, прим. 5.

7. Дэвид Шайн (1927–1996) – промышленник, с января по ноябрь 1953 г. «главный консультант» подкомиссии сенатора Маккарти. В июне 1953 г. Кон и Шайн перемещены в Европу, чтобы проверить библиотеки американского международного информационного управления на причастность к коммунистической подрывной деятельности.

8. Придворные в «Гамлете» Шекспира.

9. Джордж С. Каунтс (1889–1974) – с 1927 по 1956 г. профессор Тичерз-колледжа Колумбийского университета в Нью-Йорке, см. п. 142, прим. 10.

10. 12 июня 1953 г. в New York Times опубликована статья под заголовком «Эйнштейн советует интеллектуалам, вызванным в конгресс „отказаться от дачи показаний“», в которой приводились цитаты из письма Эйнштейна Уильяму Фрауенглассу от 16 мая 1953 г. Фрауенгласс, учитель из Бруклина, после допроса, устроенного Комитетом по борьбе с антиамериканской пропагандой, обратился к Эйнштейну с просьбой о публичном заявлении, которое помогло бы «укрепить волю американских учителей в борьбе с новыми нападками реакционеров». Эйнштейн ответил упомянутым письмом, в котором помимо прочего говорилось: «любой интеллектуал, приглашенный на встречу с членом комитета, обязан отказаться от дачи показаний, то есть быть готовым пострадать экономически, пожертвовать личными интересами ради культурных интересов государства». Публикация письма в New York Times вызвала общенациональный ажиотаж.

11. Нападки на Эйнштейна распространялись как в форме официальных заявлений, опубликованных от имени Американского комитета за свободу культуры, так и в формате недатированных новостей комитета, на официальных бланках, с подписями не только членов американского отделения, но и членов международного комитета, таким образом создавалось впечатление, что с нападками на Эйнштейна солидаризируются и представители международного комитета.

146. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 августа 1953

Дорогая Ханна!

Сердечно благодарю за Ваше любезное письмо от 13 июля. Мы получили его уже в Санкт-Морице. К сожалению, я собрался ответить лишь сегодня, хотя в Санкт-Морице нас часто захватывали воспоминания о Вашем прошлогоднем визите. Снова приезжала госпожа Вальц. Сегодня я обязательно Вам отвечу, непростительная небрежность!

Поводом стал Ваш текст¹, полученный от Шилппа несколько дней назад. Конечно, я прочитал его с большим удовольствием. Ваша работа оказалась еще прекраснее, чем я ожидал. У меня не было никаких возражений, поскольку Вы реферируете мой текст в своем элегантном стиле, но при этом добавляете и собственные соображения. Таким образом я кажусь лучше, чем есть на самом деле. Замечательно, что этот текст попал в сборник Шилппа. Сейчас в нем 22 работы. Теперь я должен прочитать их все сразу и составить ответ². Это непросто. Если бы Вы были здесь, я бы многое хотел с Вами обсудить. Странно видеть, как много столь непохожих, исключительно образованных людей пишут статьи, чтобы высказаться по поводу моей работы, так что поначалу все это кажется сумятицей мнений из совершенно различных интеллектуальных областей, но в результате складывается в единую общую картину. Несмотря на множество текстов, мне все-таки кое-чего не хватает, о чем я бы с радостью рассказал, и многое кажется мне избыточным. Но в любом случае я доволен и взволнован – если бы я был чуть злее, я бы сказал: точно как на семинаре. Там не так много работ, подобных Вашей, которые доставили мне чистейшую радость. Большинство другого рода.

В Санкт-Морице я составил необходимую философскую биографию³. Ее я тоже с радостью Вам отправлю. Времени не хватает. Вопрос в том, верную ли позицию я решил занять. Мой текст связан c реалиями моей личной жизни, в тех случаях, когда на мои собственные идеи оказывал влияние чужой образ мыслей. Нет ни Людвига Курциуса, ни Альфреда Вебера, вместо них Риккерт⁴, Хайдеггер⁵, Эрнст Майер и, разумеется, снова Макс Вебер. Я бы с радостью услышал Ваше мнение по поводу нескольких слов о Вас, которые я позволил себе включить в текст. Но, к сожалению, это уже невозможно, поскольку в сентябре Шилпп лично заберет у меня рукопись.

Вы пишете о Бультмане. Если бы у меня была возможность ответить на ответ, я бы изобразил личность Бультмана в еще более положительном свете. Но, конечно, Вы правы. Ваше определение теологии как науки невероятно просто. Боюсь, так не пойдет. Я совершенно согласен с тем, что Августин еще не был теологом. Но кто был первым?

Я с радостью узнал, что Мсье снискал такой успех в Барде. Из его письма, написанного год назад⁶, я могу составить об этом лишь смутное представление. Как все сложилось на самом деле, я пока не могу и представить. Очевидно, все удается. Я желаю ему всего самого лучшего в будущем.

Как ужасно все, что Вы пишете о письме Хука и Каунтса об Эйнштейне в New York Times. Нет ли у Вас копии этого письма? Возможно, я мог бы поднять этот вопрос в местном европейском отделе конгресса и посмотреть, как будет развиваться дело.

Сердечный привет от меня и жены вам обоим

Ваш

Карл Ясперс

12. См. п. 113, прим. 4. Немецкое издание: Karl Jaspers: Bürger der Welt // Karl Jaspers Hrg. von P. A. Schillp. Stuttgart, 1957, p. 532–543.

13. В конце книги, изданной Шилппом, помещены отзывы Я. на каждый из 24 представленных текстов.

14. Речь идет о «Философской автобиографии», которой Я. предуведомил том Шилппа.

15. Генрих Риккерт (1863–1936) – философ, главный представитель Юго-западно-германской школы, коллега и оппонент Я. в Гейдельберге.

16. Запланированная в то время глава о Хайдеггере не была опубликована ни в одном из прижизненных изданий «Философской автобиографии» Я. Впервые опубликована в: Jaspers K. Philosophische Autobiographie. Erweiterte Neuausgabe. Munchen, 1977, p. 92–111.

17. Письмо Генриха Блюхера Я. от 16 ноября 1952 г.

147. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 сентября 1953

Дорогая Ханна!

На прошлой неделе у меня был Шилпп. Мы обсуждали детали готовящейся книги. Теперь в ней 23 текста. Моя автобиография готова (Шилпп прочитал ее и очень вдохновлен – он по-юношески наивен и неделикатен). Каждый день мне приходится отвечать критикам. Я все прочитал – теперь Вы, конечно, задумаетесь, зачем же я пишу, и уже ждете, что у меня опять появилась какая-то прихоть. Но прошу, без сомнений откажите, если Вам это покажется неудобным. Речь идет о следующем:

Шилпп лично переводит на английский мою автобиографию и отзыв. Автобиография состоит из 140 машинописных листов. Боюсь, что отзыв будет не короче. Вопрос заключается в том, не согласились бы Вы проверить перевод, когда он будет готов. Конечно, для Вас это снова связано с ужасной нагрузкой. Возможно, Вы быстро поймете, что перевод плох и предложите обратиться к другому переводчику. (Возможно, тогда Вы порекомендовали бы Фрица Кауфмана¹.) Или перевод окажется сносным и потребуется лишь незначительная правка. Для меня это особенно важно, поскольку, прочитав автобиографию, Вы, вероятно, решите что-то вычеркнуть, что-то может показаться Вам по тем или иным причинам – политическим или личным – сомнительным. Это мы можем обсудить и лично, не обращаясь к Шилппу. В первую очередь я хотел бы, чтобы Вы окинули критическим взором текст Хайдеггера. Перевод Шилппа будет готов к зиме, сначала первый, потом второй, боюсь, не раньше января. Если Вы готовы и хотите этим заняться – последнее условие непреложно – напишите мне. Я передам все Шилппу.

Некоторое время назад я написал пару слов еще на Ваш отпускной адрес. Теперь, полагаю, Вы уже дома.

Сердечный привет Вам и Вашему мужу, также и от жены

Ваш

Карл Ясперс

1. Фриц Кауфман (1891–1958) – философ, в 1933 г. уволен с должности приват-доцента в связи с еврейским происхождением, позже профессор Университета Баффало, после выхода на пенсию вернулся в Цюрих.

148. Ханна Арендт Карлу Ясперсу21 сентября 1953

Дорогой Почтеннейший,

Разумеется, и с большим удовольствием! Я очень заинтригована, прежде всего по поводу главы, написанной Хайдеггером. Конечно, я отдала бы предпочтение Фрицу Кауфману, хотя многого я от него и не жду. Шилпп, с которым я не знакома, удивительным образом – даже после того, как ему справедливо напомнили об этом несколько раз, – до сих пор не предоставил даже введения к рукописи.

Я опаздываю с благодарностью за Ваше отпускное письмо¹. Я бы так хотела снова побеседовать с Вами, лишь в беседе ощущаешь, как скудна подобная письменная подмена. Насколько объемным получится сборник Шилппа? И кто в нем представлен? Если некоторые тексты действительно кажутся Вам избыточными, нет ли возможности от них избавиться? Удачные главы могут потеряться под их гнетом. Но Шилпп вряд ли на такое решится.

Здесь по-прежнему ничего нового. Я вышлю Вам отповедь Эйнштейну, составленную комитетом². Письма Эйнштейна³ у меня, к сожалению, нет.

Вы, конечно, знаете что приехал Ренато де Роса⁴. Поначалу он был невероятно «несчастен», но теперь все наладилось. Я сделала все возможное и познакомила его с одной прелестной и симпатичной американской приятельницей⁵, которую мы на протяжении многих лет нашей дружбы учили немецкому. Он мне очень нравится, но боюсь, что неапольские трудности⁶, которые вызывают у меня глубокое сочувствие, не решатся ни в Германии, ни в Америке.

По частям отправлю Вам несколько сочинений⁷, которые были опубликованы здесь в течение нескольких последних месяцев. Вы можете прочитать их, когда будет время, никаких обязательств. Одно из них – английская (и расширенная) версия моего текста для юбилейного сборника⁸.

Семестр Генриха уже начался, и я снова влачу существование соломенной вдовы. У нас все хорошо, мы прекрасно отдохнули. Готовлю лекции для Принстона, которые начнутся в октябре, за ними последуют еще две здесь, в Нью-Йорке⁹.

С наилучшими пожеланиями и сердечным приветом вам обоим

Ваша

Ханна

1. П. 146.

2. Упомянутые в прим. 11 к п. 145 недатированные публикации Американского комитета за свободу культуры.

3. См. п. 145, прим. 10.

4. Ренато де Роса (род. 1921) – изучал историю и философию в Неаполе и Гейдельберге, после 1945 г. изучал медицину в Гейдельберге, получил диплом хирурга, с зимы 1940–1941 гг. друг супругов Я.

5. Роуз Фейтельсон (род. 1914) – подруга супругов Арендт-Блюхер с момента их переезда в Нью-Йорк в 1941 г., с 1965-го литературный редактор в американском еврейском комитете. См. п. 226.

6. По завершении обучения на медицинском факультете (к тому времени Я. уже переехал в Базель), Ренато де Роса собирался вернуться в Неаполь, чтобы на улицах этого города, как он сказал Х. А., изучать «понимающую психологию». Однако был вынужден остаться в Германии, поскольку его немецкий диплом не был признан в Италии.

7. Не удалось установить, какие именно тексты пересылала в то время Х. А. Помимо упомянутого в прим. 8 сочинения среди них наверняка был и текст «Религия и политика», см. п. 145, прим. 2.

8. Arendt H. Ideology and Terror: A Novel Form of Government // The Review of Politics, July 1953, vol. 15, Nr. 3, p. 303–327; Арендт Х. Идеология и террор: новая форма правления // Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996, с. 597–622. Сокращенная немецкая версия см.: п. 141, прим. 1.

9. Эти лекции Х. А. читала под общим названием «Карл Маркс и традиция политической мысли» в рамках критического семинара Кристиана Гаусса в Принстонском университете. Позже они вместе с докладами, прочитанными в Нью-Йоркском университете, в переработанном виде были включены в книгу Vita Activa (немецкое издание 1960 г., английское 1959 г.).

149. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 сентября 1953

Дорогая Ханна!

Сердечно благодарю за Ваши слова и Ваш стремительный ответ. Я сразу сообщу господину Шилппу, чтобы после завершения работы над переводом он отправил его Вам вместе с немецким текстом. Шилпп – удивительный человек. Я по-настоящему познакомился с ним несколько дней назад. Он совсем молодым человеком переехал перед Первой мировой войной, чтобы стать миссионером, изучал теологию, стал методистским проповедником, а теперь – профессор философии. Его стиль – смесь юношеской восторженности, либеральной наивности, толстокожести и дурных манер. Но, несмотря ни на что, он производит на меня хорошее впечатление. То, что он не предоставил Вам рукопись, недопустимо, но показательно. Я сообщил ему об этом.

Его работа над этим увесистым томом (приблизительно 900 страниц, в моем будет как минимум 1000), на мой взгляд, большое достижение. Я не вижу здесь коммерческой выгоды, хотя он обо всем говорит очень откровенно. Я не хочу спрашивать обо всем подряд. В любом случае он сам до сих пор не заработал на этом ничего, что оправдывало бы потраченные силы. К тому же гонорара не получил и никто из привлеченных сотрудников. Теперь он крайне доволен продажами всей серии, потому что за дело взялось издательство, крайне одаренное в вопросах рекламы. Договор с Кольхаммером о немецком издании предусматривает гонорар. Он лично предоставил мне оригинал. Я полагал, половина этого гонорара должна пойти на выплаты сотрудникам и мне. На что он ответил мне рассказом обо всех сопутствующих трудностях, которые я не учел. В результате я пришел к выводу, что, принимая во внимание фактический результат, стоит отказаться от выпуска подобных изданий. Если кто-то на них и зарабатывает, то это в лучшем случае сам издатель. Кроме того, что-то не сходится, хотя кажется, это очень по-американски – предоставлять подобные тексты бесплатно. По-моему, я так и не написал Вам о немецком издании. Первым выйдет том Эйнштейна¹. Когда выйдет мой – и выйдет ли вообще – пока неизвестно. Работа над моей частью продвигается легче, поскольку некоторые статьи уже существуют на немецком, поэтому снижается и стоимость перевода. Но работа займет еще какое-то время.

Вы спрашиваете, кто принимает в работе участие и как устроена книга. Американские авторы: Коллинз, Эрл, Курт Гофман. Далее эмигранты: Манасс, Вальтер Кауфман, Фриц Кауфман, Лефебр, Голо Манн, Гельмут Редер. Из Германии: Лацель, Тиссен, Колле, Йоханнес Пфайффер, Эдуард Баумгартен, Герхард Кнаус. Из Базеля: Кунц. Из Женевы: Жанна Эрш. Из Израиля: Юлиус Левенштайн. Из Копенгагена: Хольм. Из Дублина: Хенниг. Из Южной Африки: Лихтигфельд². Темы: основные понятия, отношение к науке, всеобъемлющее, пограничные случаи, коммуникация, неудача, зло. Мое отношение к Максу Веберу, к Библии. Мои взгляды на Кьеркегора, Ницше. О психопатологии, о психологии, об антропологии (здесь мои озарения по поводу экзистенции сведены к «антропологии»). Связь с историей, значение традиции. Свобода. Взгляды на религиозную веру. Об искусстве и поэзии. Наверняка это производит впечатление настоящей мешанины. На деле все не так плохо. В отзыве, работу над которым я закончил сегодня, я попытался обнаружить некоторую согласованность и порядок. Я признаю, работа над ним действительно пришлась мне по душе. Придала бодрости, как семинарские обсуждения. Но кто-то может справедливо заметить: какая напыщенность! Но с ней приходится мириться, если стремишься завоевать внимание читателей. Если я не ошибаюсь, такая книга могла бы привлечь внимание некоторых американских читателей, сколь бы чуждой и антиамериканской ни была эта философия. Я сужу по критикам, американцам, которые восхищаются формой, но ничего не понимают в сути.

Благодарю за разъяснения по поводу Эйнштейна³. Мне необходимо поразмыслить над этим чуть более обстоятельно.

Безусловно, я очень рад Вашим публикациям. Желаю успеха на лекциях в Принстоне.

Как прекрасны Ваши короткие замечания о Ренато. Я живо представляю его, возле Вас. Мне и даже моей жене, которая настроена весьма критически, он на протяжении всех этих лет был очень дорог.

Сердечный привет и наилучшие пожелания Вашему мужу от моей жены и

Вашего

Карла Ясперса

Мои письма теперь приходят так быстро, потому что я могу диктовать их просто лежа на диване. У меня появился ассистент⁴ – прекрасный стенограф. Но из-за этого письма стали расслабленными и пустословными. Приношу свои извинения! Но это лучше, чем ничего.

Я хотел бы вычеркнуть из автобиографии фрагмент о Хайдеггере. На мой взгляд, я не могу рассуждать только биографически, но должен выносить и критические суждения. Сейчас я на это не способен. Нет времени. Сперва необходимо прочитать всего Хайдеггера. Поэтому пока храню молчание.

1. Albert Einstein als Philosoph und Naturforscher. Hrsg. von P. A. Schilpp (Philosophen des 20. Jahrhunderts). Stuttgart.

2. В списке не упомянуты Поль Рикер и Жан Валь.

3. См. п. 145, прим. 11.

4. Герхард Хубер (1923–2007) – с 1952 по 1956 г. ассистент Я., с 1956 г. профессор философии и педагогики в Швейцарской высшей технической школе в Цюрихе.

150. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 15 ноября 1953

Дорогой Почтеннейший,

На Ваше любезное длинное письмо я не отвечала так долго, потому что погружена в принстонские лекции и не могу заниматься ничем другим. К тому же в подобных случаях меня всегда одолевает безрассудная паника, которая парадоксальным образом усиливается в случае успеха и совершенно проходит, когда я замечаю, что не смогла завоевать внимание аудитории. Тогда я совершенно успокаиваюсь и могу рассуждать здраво. В остальном же… Мне предстоит еще две лекции здесь, в Нью-Йоркском университете и одна в Гарварде в начале декабря, после чего я смогу отдохнуть.

Принстонские лекции были, что называется, весьма удачны. Я попыталась рассказать, что происходит в политической сфере и насколько неудовлетворительны в нынешних обстоятельствах общепринятые определения, которые я использовала для описания государственной формы как модели. Все очень бегло, но мне удалось кое-чего добиться. Там я познакомилась с Вальтером Кауфманом, который с ожесточением меня атаковал – на что были справедливые причины. Что Вы о нем думаете? Я пока не понимаю. Его там (прошу Вас, это строго между нами!) недолюбливают, поскольку он ведет дискуссию на немецкий и немецко-еврейский лад, что всегда связано с упрямством. Он показался мне одаренным, но ограниченным и не очень глубоким, но в первую очередь излишне тщеславным.

Шилпп написал от руки длинное письмо – предыдущее письмо потерялось в пути и т. д. Это вполне возможно, учитывая, как работает местная почта. Теперь мне страшно любопытно прочитать биографию и Ваш ответ авторам. На мой взгляд, деловая сторона вопроса в полном порядке. Он делает это не ради прибыли, от него она совершенно не зависит. Дело в следующем: чтобы продвинуться по службе в университете, например, чтобы превратиться из ассистента профессора в заведующего кафедрой, необходимы публикации. Эти вынужденные публикации здесь дамокловым мечом нависают надо всеми. Академические журналы в полном хаосе, им не доверяют авторы, но они необходимы для карьеры. Ни один из этих журналов не платит ни гроша, лишь единицы из них пользуются спросом. Есть лишь один выход: вместо того чтобы писать книгу, выпустить чужую в роли редактора. Тогда в каталогах фамилия будет значиться на месте авторской. Книга выйдет под одним именем – Вы будете упомянуты лишь в указателе, а мы, соавторы, не будем упомянуты вовсе. Но здесь нет никакого обмана, потому что это привычное дело. Еще лучше стать издателем отдельной серии. Тогда книги будут выходить одна за другой, а писать и вовсе ничего не потребуется. Cоавторы, которые и сами обитают в той же самой академической среде и уже привыкли к этому балагану, даже не рассчитывают на гонорары. (Все это звучит саркастичнее, чем мне хотелось бы: c’est comme cela, и если бы этим ограничивались все проблемы академического мира, это был бы прекраснейший из миров.) Я ничего не знала о немецком издании. Если бы узнала заранее, конечно, я написала бы текст по-немецки и попросила бы господина Шилппа о переводе. Американская невнимательность: разумеется, но невнимательность в официальной сфере встречается чаще, чем в остальных. Соавторы мне не знакомы, Курт Хофман¹, кажется, немец, думаю, я его знаю, но не уверена.

Я хотела написать Вам о Ренато, но уже слишком поздно, и я не помню, что именно. В любом случае мы были ему очень рады. И прошу, прошу, Ваша жена не должна его критиковать, ведь «тетя Гертруда» играет в его жизни невероятно важную роль, величайший комплимент, который он способен сделать женщине, понравившейся ему по какой бы то ни было причине: она напоминает ему «тетю Гертруду». Этот мальчик точно знает, что такое уважение, а такого я не могла бы сказать о подавляющем большинстве моих знакомых-мужчин.

Не хочется писать о политике. О фактах Вам прекрасно известно, и, возможно, гораздо лучше, чем нам. Есть шанс, что демократическая партия проснется и сообразит, что ни сейчас, ни на следующих выборах никто не будет думать об экономике или классовых интересах. Об этом говорят немногие, но хоть кто-то. К сожалению, Стивенсону, кажется, ничего не поможет. Здесь, если я ничего не путаю, окончательное решение принимается на выборах. И как проголосуют избиратели, предсказать невозможно. Несмотря на все Gallup Polls. Как раз потому, что весь мир запуган, никто не решается высказаться, возможно, многие в избирательных будках – выборы здесь по-настоящему анонимны! – проголосуют иначе. Посмотрим.

Я рада, что у Вас появился ассистент и можно писать письма, не вставая с дивана. Это большая подмога. Прошу, не подумайте, что Вы должны писать от руки. Одно из величайших преимуществ возраста в том, что наконец мы обретаем право на комфорт. Я уже начинаю это ощущать, когда общаюсь с молодыми людьми и демонстрирую им свои седые пряди с превеликим удовлетворением. Когда будете окружены комфортом, сообщите, как идут Ваши дела. Надеюсь, из этого письма Вы поймете, что у нас все хорошо, У Генриха очень много дел, он серьезно перерабатывает, но прямо сейчас свободен. Он счастлив, его жизнь могла бы быть проще, если бы он отказался от двухчасовых лекций и семинаров в Новой Школе – чего он как раз не хочет.

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

1. Курт Хофман (1922–2011) родился в Вене, после получения диплома в Гарварде с 1949 по 1953 г. работал в американском Министерстве иностранных дел, впоследствии журналист и преподаватель американской литературы и истории в университете Мюнхена, позже начальник главного управления баварского телевидения в Мюнхене, знаком с Я. с 1945 г.

151. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 ноября 1953

Дорогая Ханна!

Примите сердечную благодарность за Ваше письмо от 15 ноября. Я уже собирался Вам написать, так как начал волноваться из-за отсутствия новостей. Теперь я с радостью читаю, что Вы с большим успехом выступили в Принстоне, что Вы работаете, совершенствуетесь и счастливы. Вчера пришли оттиски¹. Я успел прочитать лишь немного. Понимаю Вашу обеспокоенность по поводу фанатизма и разделяю ее. Но пока не могу судить, прямо сейчас я вынужден отказаться от чтения, полностью погружен в работу над лекциями² и письмо, работаю почти как машина, которую заботливо поддерживают в рабочем состоянии. Все получается. У нас с женой дела идут, можно сказать, почти восхитительно, несмотря на то что она страдает от приступов головокружения и других возрастных изменений, меня порой мучают старые болезни. Но духом моя жена бодра, как никогда прежде.

Ваше превосходное описание американских обстоятельств, заложником которых оказался Шилпп, показалось мне весьма забавным. Кажется, Вы тоже придерживаетесь мнения, которое разделяю и я, в подобном предприятии есть смысл и стоит поблагодарить автора.

Вальтер Кауфман однажды был у нас в Базеле. Кроме того мне знакома его книга о Ницше³ и его статья в сборнике Шилппа против моей интерпретации Ницше⁴. В своем ответе я поместил его в конце с Эдуардом Баумгартеном⁵ и не воспринял его всерьез. К сожалению, я почти лишен чувства юмора и не способен на иронию, поэтому, боюсь, острота моего отзыва может кого-нибудь оскорбить. Полагаю, у Вас будет возможность взглянуть на текст и вычеркнуть все, что покажется Вам неуместным. Этих болтунов не стоит воспринимать всерьез. У Вальтера Кауфмана феноменальная память, он читал все. Вы описываете его очень точно, точно таким я его и помню. Кант для него великий философ, благодаря докритическим сочинениям, поскольку в то время он был просвещенным европейцем. После «Критики чистого разума» он оказался на немецком пути. По этому можно судить, насколько Кауфман разбирается в философии. Разумеется, он считает меня немцем, не-европейцем, наполовину просвещенным, а потому внушающим опасения. Но это не помешало ему в свое время с искренней любезностью пригласить меня в Принстон⁶. Теперь, полагаю, он бы на это не решился. Разум, подобный этому, на мой взгляд, совершенно безобиден.

Мы с женой были очень рады, что Вы с мужем полюбили Ренато. Вы попали в точку, сказав, что он знает, что такое уважение. Замечания моей жены – лишь выражение ее расположенности. Ренато недавно был здесь. В этот раз он был в восторге от тети Гертруды, потому что она ничего не критиковала, но была лишь обеспокоена и с участием разделяла его заботы. Ему сейчас нелегко. Такие люди всегда вызывают у обычных немцев зависть и чувство ревности, что приводит к фатальным материальным последствиям. Он, в свою очередь, совершенно не готов окунуться в нормальную социальную жизнь. Он словно прибыл из античной Греции: столь же гуманист, сколь и язычник, он не готов променять свою жизнь на дурачество. Поэтому против собственной воли он превращается в авантюриста. Он столь одарен, что шутя справляется с внешними испытаниями, вроде экзаменов. Но несмотря на ловкость, постоянную занятость, непрерывный поиск и беспокойство, он по большому счету ленив. В нем нет упорства, необходимого для успеха. Это не лишает его обаяния, напротив. Но печально думать, чего это в конце концов будет стоить.

Вашему мужу не следует перетруждаться. Он, кажется, полная противоположность Ренато. Но если он будет брать на себя так много, пропадет и медитативный покой, в котором в конце концов и рождается духовное благо. В Америке это, конечно, еще опаснее, чем здесь. Производство пожирает людей. Вы лишь тонко намекаете на политику. Вы пишете, что Стивенсон «ничего не соображает» в том, что касается смысла грядущих выборов, к сожалению, я не понял, что Вы имеете в виду. Несмотря на постоянное чтение газет и журналов, об Америке мне известно недостаточно. Вы говорите о решающей роли выборов. Да, это так, посмотрим, удастся ли народным массам при благоприятных исторических обстоятельствах, сохранив разумные традиции, в большинстве своем остаться на пути здравого смысла. Если нет, последствия будут неслыханными. Сложно представить. Однако тот факт, что за Стивенсона проголосовала почти половина избирателей, внушает надежду. Удивительно, что Вы находитесь в центре событий и чувствуете пульс мировой истории. Здесь, в Базеле, вдали – словно в ложе мировой истории – я в свои годы чувствую себя удивительно хорошо и ничего не хотел бы менять. Но нельзя забывать, что мы лишь наблюдаем из ложи и не принимаем участия в происходящем.

Передайте сердечный привет мужу. Желаю ему успехов в работе. Чем Вы теперь займетесь, когда свободны от работы? Продолжите изучать «горние тропы»? Сердечный привет и от жены

Ваш

Карл Ясперс

Вот так, с Вашего позволения, теперь я могу болтать, лежа на диване.

1. См. п. 148, прим. 7 и 8.

2. В течение зимнего семестра 1953–1954 гг. Я. три часа в неделю читал лекции на тему «Великие философы, часть вторая».

3. Кауфман В. Ницше: философ, психолог, антихристианин. СПб.: Владимир Даль, 2016.

4. Kaufmann W. Jaspers Beziehung zu Nietzsche // Karl Jaspers. Op. cit. p. 400–429.

5. Эдуард Баумгартен (род. 1898) – философ и социолог, после войны преподавал социологию в Штутгарте, Мангейме и Фрайбурге, несмотря на множество разногласий, был близким другом Я. с начала 1920-х гг.

6. См. п. 111, 112.

152. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 21 декабря 1953

Дорогой Почтеннейший,

Ваше письмо о Кауфмане и Ренато меня очень обрадовало. Я словно вернулась домой – Вы сохранили стандарты, в которых есть смысл, точные и чудесным образом независимые от болтовни и условностей. Вы очень помогли мне в отношении Кауфмана. Я была не уверена, что о нем думать. Он выражался пошло и самоуверенно, невероятно раздраженным тоном. Я действовала ему на нервы – и не хочу осуждать его за это. В одном Вы не правы: сейчас, как и прежде, он не только с радостью пригласил бы вас в Принстон, но он даже и не подозревает, что написанное им могло бы Вас разозлить. Он рассказывал мне о статье, потому что Ваше имя было упомянуто в Принстонской лекции, и я ответила, что Вы развили политические взгляды Канта. Он был очень горд, что разглядел в Вас «кантианца». Еще одна неточность: Вас пригласил не Кауфман, а Принстон – местный снобистский университет par excellence. Он там простой доцент. Наоборот, он надулся как павлин потому, что знаком с Вами и может лично Вам написать. Здесь это допустимо, чтобы наводить неформальные справки. C’est tout! Вы здесь очень известны, Вас хорошо знают. И это совершенно не связано с выходом Ваших английских книг. В университетских библиотеках все есть, и студенты Вас читают. Генрих как раз внес Tragedy is not enough в список обязательной литературы для своих слушателей.

Генрих вернулся в конце прошлой недели и теперь свободен на два месяца. Он уже восстановился после семестра, по большому счету переработки ему не страшны. Но всегда нужно быть осторожным. В январе ему исполняется 55. С тех пор как я вернулась из Гарварда, где прочитала две лекции, я не сделала совершенно ничего и не собираюсь ничего делать до следующего года. Ни о чем не хочу слышать. Одна из гарвардских лекций обернулась полным провалом. Социологи, которых я на протяжении многих лет серьезно раздражаю, наконец-то разгневались и набросились на меня. Было весело. Борьба доставляет мне радость. Сейчас начались праздники, мы захвачены суетой и домашними хлопотами. Собираемся устроить большой новогодний званый вечер. Без помощи справиться не так просто, но все получится. Потом мы наконец-то можем быть свободны.

Вы, конечно, знаете, что Эйзенхауэр опять пошел на уступки в деле Маккарти. Другого можно было и не ждать. Но призыв Маккарти к «массам», с помощью телеграмм поддержать его внешнюю политику, направленную против Эйзенхауэра – настоящий плебисцит, – обернулся провалом. В масштабах страны количество телеграмм было совсем небольшим, к тому же добрая треть была направлена против Маккарти. Крайне скверно, что мы можем – и должны – надеяться лишь на выборы. К сожалению, мы убедились, что внутри самого правительства judiciary branch of government (к сожалению, я не знаю этих терминов на немецком) не функционирует должным образом и все зависит от народного мнения, теоретически представленного конгрессом. Поэтому стабильность республики в руках большинства, и именно это с помощью конституции и хотят изменить отцы-основатели. Демократия, рамки и границы которой республика должна установить, изнутри уничтожает республику. Можно сказать: общество преодолело республику. Процесс начался, и остановится ли он – большой, большой вопрос, даже если Маккарти потерпит поражение. Несмотря на это, его поражение будет решающим condition sine qua non, тогда можно будет по крайней мере снова начать борьбу за республику. Путаница в этих вопросах в кругах интеллигенции невероятная, виноваты во всем социологи и психологи, в терминологической трясине которых все и потонуло. Конечно, они – лишь симптом массового общества, но, безусловно, важны и сами по себе.

Писала ли я Вам, что приезжает Визе¹, о чем, с большим смущением, он сообщил только сейчас? Я дружелюбно ему ответила, и в начале февраля мы уже увидимся. Он совсем не изменился! И все еще меня боится. Странно.

Ренато не «ценит» Вашу жену, а любит ее! Это другое. Критика его не беспокоит, пока он чувствует себя любимым. Напротив. Он точно знает, что важно, в этом его добродетель. Передайте сердечный привет Жанне Эрш. Я очень хотела увидеться с ней в прошлом году, но не смогла найти ее в Париже.

Всего самого лучшего в новом году. Очень беспокоюсь о Вас. Будьте здоровы!

Ваша

Ханна

1. Бенно фон Визе.

153. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 февраля 1954

Дорогая Ханна!

Эту почтовую бумагу¹ мне на Рождество подарила Гертруда. Для торжественных официальных писем, конверты подходят и для воздушной почты. Вы написали такое трогательное письмо с рождественскими и новогодними поздравлениями! Уже слишком поздно, но тем не менее написать это всегда уместно: мы желаем вам обоим всего самого доброго, пусть вас минуют все заботы, но останутся радость и отвага. Прошу, не сердитесь, что мы не написали к празднику. Ничто не может нас извинить. Но это знак того, что мы оба были – и остаемся до сих пор – поглощены работой. Боюсь, некоторые небольшие тексты, вышедшие за это время, не были Вам отправлены. Во всей суете я совершенно упустил это из виду. У нас все хорошо. Гертруду одолевают возрастные болезни, старые недуги и иногда головокружения. Но у нее все хорошо, и мы счастливы, как Филемон и Бавкида.

Теперь перейду к делу, о котором Вы не так рады слышать, но, как всегда, очень прошу Вас исполнить мои желания. Я хотел бы отправить Вам $1000. Однажды Вы, находясь в стесненном финансовом положении, о котором я узнал лишь значительно позже, помогли нам справиться с лишениями в Гейдельберге. Это было невероятно, незабываемо, поэтому теперь, в мирное время (сколько оно еще продлится), так неуместно было бы просто перевести Вам деньги в качестве частичного возмещения понесенных убытков. Это не благодарность. Я не сделал этого раньше, и мы завещали Вам несколько ценных экземпляров из моей библиотеки (с тех пор я отказался от этой идеи) потому, что в 1948 году мы сами находились в непростом финансовом положении, были опутаны долгами и могли откладывать совсем немного. Но теперь благодаря сбережениям мы можем не беспокоиться о тратах, связанных с возможными болезнями. Нарушая закон, я до сих пор состою на службе и получаю зарплату². Это возможно, как сказал мне президент попечительского совета, ad calendas graecas, то есть пока мое физическое состояние позволяет мне регулярно читать лекции. Нам хватает, несмотря на то что мы помогаем родственникам. Вы можете поверить мне на слово, ведь Вам известно, как меня тревожит материальная уверенность. Не обижайте нас и не отказывайтесь от того, что Вам причитается из безоговорочной щедрости. Но я не сомневаюсь в Вашей «рассудительности». Поэтому прошу Вас сообщить номер банковского счета, на который я мог бы сделать перевод. Пусть тот же прекрасный порыв, вдохновивший Вас на щедрость, позволит Вам принять мое предложение!

Шилпп работает очень медленно. Я ничего не могу с этим поделать. Когда-нибудь он закончит. Все тексты у него с октября. На перевод нужно время, особенно ему.

Не питаю никаких надежд по поводу Берлинской конференции³. По крайней мере западные власти выказывают единодушие. Я буду очень доволен, если ЕОС⁴ будет сформирован, а Германия не займется вооружением собственной армии, что в любом случае приведет к одним бедам.

Сердечный привет вам обоим от нас двоих

Ваш Карл Ясперс

1. Новая бумага для писем с отпечатанным заголовком.

2. По достижении 71 года Я. уже считался пенсионером.

3. Переговоры представителей четырех держав, прошедшие при участии Соединенных Штатов, Великобритании, Франции и Советского Союза по поводу немецкого вопроса, не приведшие ни к каким результатам.

4. См. п. 127, прим. 2.

154. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 19 февраля 1954

Дорогой Почтеннейший,

Это в первую очередь поздравление с днем рождения для вас обоих. Каждый раз, когда я думаю о Вас в это время года, я так счастлива и благодарна, меня так радует мысль о том, что Вы есть, потом я вспоминаю эти годы и думаю, что если бы Вас не стало, это было бы подобно исчезновению стандарта мира, и нас всех поглотила бы безотрадная случайность Канта. Оставайтесь здоровы и полны сил (на иврите говорят: оставайся здоров и силен как гой, но к Вам это относится лишь на 50 %, и все равно кажется не совсем уместным). В этом году Ваш день рождения пройдет спокойнее, чем в предыдущем, если только для поздравителей эта дата не успела превратиться в привычку. Но этого я Вам не пожелаю.

Теперь я должна ответить на Ваше предложение со всей разумностью, какая мне только доступна. Во-первых, Вы преувеличиваете. Я с легкостью могу это доказать и, разумеется, совершенно довольна, что мы меняемся ролями. Вы почти вдвое увеличили упомянутую сумму. (Блокнот с записями о посылках не сохранился, но я приблизительно помню.) Но Вы преувеличиваете и в ином смысле. То, что кажется Вам столь необычным с точки зрения полностью обеспеченной жизни, совершенно привычно для меня в условиях эмиграции и перед лицом обстоятельств так называемой мировой истории. Я всегда знала, что Ваше положение не такое уверенное, как кажется, и потому могла легко представить, что Вы испытали, когда пропали все сбережения. По ту сторону океана мы пока не стали безнадежными скупердяями и привыкли проявлять солидарность, без которой обязательно бы пропали.

Не могли бы Вы – как предлагает Генрих – относиться к этому, как к проявлению гостеприимства, которое в тех стесненных обстоятельствах могло проявиться лишь на кухне? И стоит ли напоминать Вам о последних годах, когда Вы оба так радушно отвечали на это гостеприимство, не только на кухне, но в каждом уголке дома и на всей территории вокруг него. Должны и хотим ли мы учитывать все во взаимных расчетах?

Но чтобы доказать Вам, сколь я разумна и чему научилась в англосаксонском мире, хочу предложить Вам следующий компромисс. Предположим, что в будущем я не смогу позволить себе поездку в Европу и ни одна организация не согласится меня поддержать, но я непременно захочу повидаться с Вами и в таком случае дам Вам знать и мы как-нибудь все устроим, если Вы захотите. Согласны?

Пишу в небольшой спешке, поскольку готовлюсь к очередной серии докладов в Нотр-Дам, которые совершенно неожиданно перенеслись с начала мая на начало марта. Тема: философия и политика. Я погружена в работу, должна подготовить все в письменной форме, поскольку они хотели бы их опубликовать, вероятно, пришлю их и Вам. Но пока не уверена.

Кроме того: есть вероятность, что в этом году мне «придется» отправиться в Европу. Моя организация¹, с которой я мысленно распрощалась, вдруг получила возможность осуществить проект по съемке микрофильма во всей Западной Европе (еврейские рукописи и иудейские документы в библиотеках и архивах). Все решится в течение месяца. Тогда мне нужно будет поехать в Рим, Францию, Австрию и Германию, чтобы договориться о разрешениях, прежде чем можно будет отправлять экспертов. Мне бы больше всего подошла осень (сентябрь или октябрь), но пока нет никакой уверенности, что не придется ехать сразу в мае или июне. Июль и август я хотела бы в любом случае провести здесь, поскольку у Генриха будут каникулы, а я так редко вижу его в течение семестра. Все пока очень зыбко, но я подумала, что все-так должна Вам сообщить.

Как всегда

Ваша

Ханна

1. См. п. 31, прим. 9.

155. Ханна Арендт Карлу Ясперсу9 мая 1954

Дорогой Почтеннейший,

Должна поблагодарить Вас за «Леонардо»¹, совсем забыла, поскольку должна была уезжать как раз, когда он пришел. А также должна спросить, все ли у Вас в порядке? Кажется, я давно от Вас ничего не слышала. Шилпп до сих пор так и не прислал перевод.

О наших делах рассказать нечего, помимо того, о чем Вы и так можете прочитать в газетах. Я занимаюсь переводом своей книги и прямо сейчас в легком недоумении, поскольку внезапно получила от Europäische Verlagsanstalt предложение опубликовать книгу целиком, а не ее сокращенную версию, как хотел Рентч. Решение нужно принять очень быстро. В любом случае это большая работа, которая доставит много неудобств, потому что сейчас помешает мне больше, чем несколько лет назад. Я не могу писать и по-немецки, и по-английски, поэтому не соглашаюсь на доклады или papers, как их здесь называют, помимо двух небольших выступлений: одного в философском обществе о современном понятии философии и другого на заседании Американской ассоциации политических наук, от участия в котором глупо было бы отказываться. Также хотела сообщить, что совершенно неожиданно мне вручили одну из литературных премий Национального института искусств и литературы² (крайне формальная история). Тысяча долларов. Так называемый почет, все это крайне странно.

Поездка в Европу пока откладывается. Предназначенное для нее финансирование пока не получено. Получит ли наша организация то, о чем мы просили, точно не известно, также не принято решение, будем ли мы с Бароном продолжать работу в условиях сокращенного бюджета. Однако я полагаю, скоро все решится. Но уже не этим летом, что на самом деле меня устраивает, потому что сперва нужно разделаться с этим дурацким переводом.

Вот лишь небольшой привет. Если секретарь еще у Вас, может быть, Вы могли бы надиктовать ему пару слов, чтобы я знала, что с Вами все хорошо.

Всего наилучшего вам обоим

Ваша

Ханна

1. См. п. 143, прим. 5.

2. Х. А. была присуждена премия Академии искусств и литературы за ее книгу «Истоки тоталитаризма». В 1964 г. она стала членом Национальной академии искусств и литературы, основанной в 1898 г. и включавшей 250 членов.

156. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 мая 1954

Дорогая, милая, уважаемая Ханна!

Вы имеете полное право злиться, что я не отвечал так долго. Всего, что я могу сказать в свое оправдание, совершенно недостаточно: моя почти непозволительная занятость, на которую я согласился добровольно; ежедневные задачи профессорской службы – необходимость ответить на Ваше любезное письмо, только лично, не под диктовку; доверие: Ханна меня хорошо знает и, даже если ей расскажут обо мне какую-нибудь гнусность, не поверит, что все действительно так и есть, не поймет неправильно мое молчание, и завтра, послезавтра я обязательно напишу – вот что я думал все последние недели. И теперь Вы написали снова и оправдали мое доверие. Но простить себя я не могу.

Ваше решение в отношении финансового вопроса меня не совсем устраивает. Но благородство Ваше и Генриха успокаивает мое сердце, какая аристократичная интерпретация: «гостеприимство, которое в тех стесненных обстоятельствах могло проявиться лишь на кухне»! Удивительная придумка Вашего мужа. И к тому же «англосаксонская готовность к компромиссам», сразу три обстоятельства совершенно исключают шанс, что мое предложение будет принято – вот это действительно по-англосаксонски. Но все же есть небольшая вероятность (при этом я совершенно не могу позволить себе рассчитывать на то обстоятельство, что Вы не сможете позволить себе поездку в Европу). В любом случае в таблице, в которой я веду свои банковские расчеты (разделенной на общий счет, текущие расходы, налоги, сбережения), появилась новая графа: Ханна – 4000 франков. Они лишь ждут своего часа.

Из-за множества новостей, требующих ответа, приложенное письмо написано под диктовку.

Сердечный привет Вам и Мсье

Ваш Карл Ясперс

Уже довольно давно Вы предупреждали меня о визите Блюменфельда. Он так и не приехал. Стоит ли его ожидать? Помимо прочего, я бы с радостью поговорил с ним о Рахели. Прежде всего я хотел бы познакомиться с человеком, которому Вы стольким обязаны, которого Вы так высоко цените.

Вам известно что-то о Лео Штраусе¹, который пишет о Спинозе, ортодоксальный, интеллектуально одаренный еврей? Он еще жив?

1. Лео Штраус (1899–1973) – немецкий историк и философ еврейского происхождения, в 1938 г. эмигрировал в США, с 1938 по 1949 г. преподавал в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке, после чего работал в Чикагском университете и преподавал в Клермонтском мужском колледже к Клермонте, Калифорния. Я. имеет в виду работу: Strauss L. Die Religionskritik Spinozas als Grundlage seiner Bibelwissenschaft. Leipzig, 1930.

157. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 мая 1954

Дорогая Ханна!

Очень жаль, что Вы вынуждены отложить свое путешествие в Европу. Мы были бы очень рады снова увидеть Вас и побеседовать с Вами, я даже подумал, возможно, Вы могли бы оказаться в Рагаце 20 сентября, где швейцарские философы собирают большую конференцию, посвященную Шеллингу¹. Там можно было бы узнать, что сегодня говорят о Шеллинге, а Вы бы услышали мой доклад², который перенес бы нас на десятилетия назад, на наши семинары³, в которых Вы принимали самое живое участие.

Прекрасно, что Ваша книга выйдет на немецком языке полностью. Конечно, это доставляет Вам некоторые неудобства. Но я верю, работа того стоит. Книга наверняка в Германии станет очень популярна. Ведь она предлагает глубочайший анализ феномена, о котором здесь говорят целыми днями.

Литературная премия в размере $1000 и связанный с ней почет, разумеется, чрезвычайно меня радуют. Мне кажется, это совершенно уместно и ничуть не странно. Вы заслуживаете и других премий, совершенно не прикладывая к этому усилий. Как, должно быть, счастлив Ваш муж! Судя по Вашему предисловию, он принимал в работе над книгой активное участие.

Я очень много работал. Два года назад я сильно недооценил масштаб своей программы (мировая история философии). Но она с каждым днем приносит мне все больше радости и из-за легкого авторского помешательства кажется чрезвычайно важной. Как она будет развиваться я пока не знаю. Сейчас тема разделилась, из чего получится три книги: мировая история философии. Великие философы. Задачи мировой истории философии⁴.

На здоровье жаловаться не приходится. Напротив, чувствую себя на удивление (в предложенных обстоятельствах) хорошо. Жена измучена болями в коленях из-за так называемого arthritis deformans. Слава богу, она может ходить по ровному полу, но когда приходится подниматься по лестнице, иногда кричит от боли. Это особая черта ее натуры. Садиться в автомобиль, не говоря уж о трамвае, настолько трудно, что почти невозможно. Но она настроена положительно. К нам заходят гости, заводим новые знакомства среди молодежи. Благодаря жене все идет очень живо. Я, к сожалению, в подобных вещах настоящий тюфяк, потому что всегда устаю после работы.

В университете все спокойно как никогда. Никаких катастроф и крупных проблем. В этой атмосфере мы с женой неизменно счастливы. Этот покой последних лет жизни для нас большая неожиданность. Теперь в университете решили предоставить мне – или жене, если она меня переживет, – дом в бессрочную аренду. Такие проявления дружелюбия для нас очень важны, ведь по большому счету мы здесь в гостях.

Сердечный привет вам обоим от нас двоих

Ваш

Карл Ясперс

1. В честь столетней годовщины со дня смерти Шеллинга (20 августа 1854 г.) в Бад-Рагаце состоялась конференция, посвященная Шеллингу, проходившая с 22 по 25 сентября 1954 г.

2. Jaspers K. Schellings Größe und sein Verhängnis. Позже опубликовано в: Studia Philosophica, vol. XIV, Basel, 1954, p. 12–38.

3. См. п. 1, прим. 1.

4. См. п. 114, прим. 1.

158. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 24 июля 1954

Дорогой Почтеннейший,

Последние месяцы пролетели так быстро, что я лишь теперь замечаю, как давно не писала. Благодарю за Ваше прелестное письмо. Нет, поверьте мне, причина моего беспокойства не в недоверии, но в, возможно, непонятной Вам еврейской тревоге за Ваше здоровье. Оставим все как есть. Все равно ничего нельзя поделать. Рассудок здесь не очень помогает.

Я была так рада всему, что Вы пишете о работе. Три тома на выбранную тему вовсе не кажутся мне избыточными. Как Вы это устроите? Вскоре выйдет первый, а за ним все остальные? Или Вы хотели бы подождать, пока не будут готовы все три? Я как раз закончила работу над докладом для Американской ассоциации политических наук, который прочитаю в сентябре, об «Интересе к политике в современной европейской философии»¹, и в нем осторожно упомянула о Вашей мировой истории философии. Это здесь называют work in progress, Вы же не против? Все, что я о Вас рассказываю, касается сочинения для Шилппа. Чем он занят? Я ничего о нем не слышала.

Мы как обычно сбежали сюда из раскаленного Нью-Йорка, в наше привычное и уютное бунгало. Оба работаем, Генрих над новым курсом для Новой Школы, я над немецким изданием книги. Любопытно снова в нее погрузиться, в работе скрыто определенное ремесленное очарование. Приятно выбраться из политической философии и груды рукописей, чтобы взглянуть на них отстраненно.

Мне очень обидно, что я не смогу приехать в Европу. Но между тем произошло еще кое-что. Больше года назад Калифорнийский университет в Беркли предложил мне место на кафедре, на что я ответила, что не хочу быть «профессором», но всегда готова принять участие во временных проектах. Теперь они предложили мне годовую работу на очень хороших условиях. После множества телефонных разговоров (все переговоры здесь ведутся по телефону через три тысячи миль, а слышно так хорошо, словно мы в одной комнате) мы условились, что я приеду на семестр весной, прочитаю лекцию об истории политической теории от Макиавелли до Маркса, проведу два семинара, один вводный семинар и один семинар для студентов старших курсов. Будет полезно пару месяцев выражать свои мысли так, чтобы меня понимали дети. Расставание неприятно, от 3,5 до 4 месяцев, особенно неприятно в нынешних обстоятельствах, когда мы одиноки и привязаны друг к другу сильнее, чем прежде. Но с другой стороны…

Я забыла написать Вам, что внезапно объявился Визе², чтобы прочитать гостевую лекцию на Среднем Западе, и мы, разумеется, помирились. Он совершенно не изменился – общительный, приятный, любезный и всегда немного беспутный, и он по-прежнему меня боится. Мне понравилось, что он совершенно не сентиментален и самоироничен. Он был очень мил. В восторге от Америки и развлекался мыслью переехать сюда навсегда. Конечно, у него есть какие-то планы. Немецкие кафедры местных университетов никуда не годятся, потому что со времен Первой мировой никто не интересуется немецкой литературой. Сейчас все меняется и университеты отчаянно ищут компетентных людей, чтобы восстановить работу отделений. Мы много о Вас говорили, оттуда и открытка.

Блюменфельд тогда не объявился, поскольку сразу из Берлина должен был возвращаться в Израиль. Он как раз написал, что в этом году едет в Швейцарию и обязательно даст о себе знать. Хочу предупредить Вас: в связи с его семидесятилетием вышел целый ряд посвященных ему статей, я запомнила лишь один забавный случай, потому что он очень показателен. Когда он был моложе, он пытался обратить в сионизм человека, который возражал: «Но Вы должны признать, что эта затея не имеет шансов на успех». На что Блюменфельд ответил: «Кто Вам сказал, что я заинтересован в успехе?» И несмотря на это ему удалось стать президентом организации – такое возможно лишь в Германии! Вы же помните слова Катона, которые всегда цитировал Генц: Victrix causa diis placuit sed victa Catoni.³ Это дух республиканизма.

Лео Штраус: профессор политической философии в Чикаго, весьма уважаемый человек. Автор хорошей книги о Гоббсе⁴ (и книги о Спинозе). Теперь пишет о естественном праве⁵. Он убежденный ортодоксальный атеист. Очень любопытный. По-настоящему одаренный ум. Мне он не нравится. Ему за пятьдесят, ближе к шестидесяти.

Я слышала, что Крюгер⁶ тяжело болен, очень жаль. Знаете ли Вы подробности?

Да, ревматизм весьма коварная и мучительная болезнь. Неужели нельзя ничего поделать? Раньше принимали грязевые ванны, но они, вероятно, не так уж хорошо помогают. Как дела с сердцем?

Отправитесь ли Вы снова в Санкт-Мориц? Мы остаемся здесь до конца августа. Адрес: Chestnut Lawn House, Паленвилль, Н.-Й.

Всего самого лучшего вам обоим

Ваша

Ханна

1. Доклад не опубликован.

2. Бенно фон Визе.

3. «Мил победитель богам, побежденный любезен Катону» (Марк Анней Лукан. Фарсалия, или Поэма о гражданской войне. М.: Ладомир, Наука, 1993). Эту цитату, взятую из книг Генца, Х. А. особенно ценила и многократно использовала в своих книгах во множестве значений: сперва в книге о Рахель Фарнхаген, написанной в 1930-е, позже в лекциях по философии, затем в качестве заключительной фразы первого тома «О жизни духа», эта же фраза была напечатана на листке бумаги, обнаруженном после ее смерти в печатной машинке, на нем также стояла подпись: «Жизнь духа. Часть III. Суждение» (единственное свидетельство о запланированном третьем томе, для которого цитата, вероятно, должна была стать эпиграфом).

В «Духе» Х. А. приписывает фразу «Катону-старшему», хотя на самом деле она принадлежит «Катону-младшему», Катону Утическому, образ которого увековечен Луканом в эпосе из 10 книг, посвященном гражданской войне между Цезарем и Помпеем, Лукан изображает Катона противником Цезаря, республиканцем, образцом подлинного римского духа. На листке, оставленном Х. А., помимо цитаты из Лукана стоит (точно так же подчеркнута) цитата из второй части «Фауста» Гете: «О, если бы мне магию забыть, / Заклятий больше не произносить / О, если бы, с природой наравне / Быть человеком, человеком мне!»

Можно выявить следующую связь: Лукан в своем пересказе истории не упоминает богов («магию», «заклятия»), его Катон предоставлен исключительно себе, верен лишь собственным республиканским убеждениям, в своем свободолюбии противопоставлен современной ему эпохе, в своих суждениях не придает значения победе или поражению.

4. Strauss L. The Political Philosophy of Hobbes. Its Basis and its Genesis. Oxford, 1936.

5. Strauss L. Natural Right and History. Chicago, 1953; Штраус Л. Естественное право и история М.: Водолей, 2007.

6. Герхард Крюгер (1902–1972) – немецкий философ.

159. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 августа 1954

Дорогая Ханна!

Три дня назад у нас гостил Курт Блюменфельд с женой. Все было прекрасно. С самого начала между нами завязалась открытая, доверительная беседа. Не было нужды в предосторожностях. К тому же я попытался возразить против его ужасного упрека, согласно которому за ассимиляцию в Германии евреям пришлось расплатиться бесхарактерностью. Я исхожу из личного опыта и не сомневаюсь в существовании выдающихся личностей, которые одновременно были евреями и немцами. Полтора столетия назад иудо-немецкая культура была прекрасна, но, как и любое историческое явление, была запятнана пороком. Пример из моего ближайшего окружения, показательный и для многих других евреев, – это различие между моей женой и моим лучшим другом Эрнстом Майером. Жена невероятно впечатлительна, ее чувства, как еврейки, легко задевает малейшая обида, она неумолимо последовательна, но все же она настоящая немка, окруженная еврейской материей, и оба эти начала неразделимы, совсем не как у Гейне, в котором они были несовместимы. И Эрнст Майер, с самого детства совершенно нечувствительный, его еврейские чувства совершенно невозможно задеть. В детстве ему в карманы засовывали свиные хвосты, оскорбляли его самыми разнообразными способами, чего никогда не случалось с моей женой. Но люди, способные на подобное, для него попросту не существовали. Ему в голову никогда не приходила мысль, обобщить весь мир и считать его антисемитским. Они оба, насколько мне известно, всегда были сильны духом. Но совершенно по-разному относились к окружающему миру. Их любовь друг к другу была сильнее простой связи между братом и сестрой. Примечательным было начало наших отношений. Когда Эрнст увидел меня на медицинских курсах, он сразу решил со мной познакомиться и был крайне настойчив, в то время как я, северонемецкий айсберг, отвечал лишь вежливостью. Он говорил Гертруде: «Я наконец нашел немецкого студента», на что Гертруда отвечала: «Оставь его, он наверняка антисемит, не нарывайся». Но Эрнста это не остановило. Четыре недели спустя мы стали друзьями. В конце семестра, когда я познакомился с Гертрудой после того, как она долгое время отказывалась от совместной встречи, наша судьба была предопределена в одно мгновение. И теперь я должен порицать ассимиляцию? Для меня дела обстоят ровным счетом наоборот. Когда я вижу Блюменфельда, я имею дело с немцем, который в то же время является и евреем и очевидно мыслит совершенно не так, как я. Но мы легко находим общий язык, благодаря немецкому происхождению. Он настолько же немец, как и Вы. Вы спросите: «Что такое „немец“»? Я либо этого не знаю, либо смог бы написать об этом не одну книгу. В любом случае это нечто, объединяющее нас. Русские евреи – вроде госпожи Блюменфельд – как бы приятны и дороги они нам ни были, не немцы. Вы и сама знаете, что слову «немец» я не придаю особого значения, хоть и повторяю его неоднократно. Речь идет не о воле, а о действительности. Блюменфельд рассказывал, что в Нью-Йорке он беседовал с Нибуром, сперва по-английски, затем – посреди разговора – они перешли на немецкий. Нибур говорил по-немецки словно только что приехал из Гамбурга. Его предки эмигрировали в Америку в 1840-е, но вот уже несколько поколений семьи продолжают говорить на немецком. Возможно, я просто воспринимаю его как немца, несмотря на то что в то же время он абсолютный американец. Мы с женой очень любим Блюменфельда. Конечно, мы много говорили о Вас, ведь именно благодаря Вам и состоялась наша встреча. Он Вам весьма симпатизирует и восхищается Вами. Мое восхищение Вами, полагаю, еще сильнее, но оно совсем другого рода.

Глаза Блюменфельда блестели, он был очень добр. Но сердечный приступ не прошел бесследно. Может быть, с ним связаны некоторая медлительность, склонность к сентиментальности и преувеличениям. Но это совершенно не важно. Что он говорил, как он говорил, его взгляд – все было столь чисто и искренне. Примите мою благодарность за то, что привели их к нам.

Теперь благодарю Вас за Ваше письмо от 24 июля. Ваши каникулы уже наверняка закончились. Мне стоило написать гораздо раньше. Но в середине июля я заболел (инфекция), а затем мы отправились на каникулы. Несколько дней назад мы вернулись в Базель, и я снова совершенно здоров.

Великолепно, что Вам предложили место на кафедре в Беркли. Отказаться от него – как это похоже на Вас. Если бы не Ваш муж, я бы счел это проявлением хюбриса. Блюменфельд высказал опасение, что Вы, вероятно, совершаете серьезную глупость. Я возразил, что, вероятно, такой Вы были и в юности, но теперь Вы так реалистичны, так опытны, так умны, что сможете держать себя под контролем и не станете оскорблять американцев. Кроме того, Вы умеете писать и выражать свои мысли, не задевая ничьих чувств, а потому никто не запретит Вам высказываться. Но после слов Блюменфельда, меня охватила тревога, и я решил написать Вам об этом. Весенний семестр в роли приглашенного профессора в Беркли будет для Вас, без сомнения, очень полезным, не только благодаря Вашей личной профессорской работе, но и благодаря отклику, который Вы получите. Но без мужа это действительно будет непросто.

Вы пишете о нынешнем положении в Америке. Я его не понимаю. Один выдающийся американский еврей недавно написал Блюменфельду: «Вот уже пахнет жареным». Неужели он говорил всерьез? Или Вы имеете в виду что-то совсем иное?

Меня очень интересует все, что Вы пишете о Лео Штраусе. Теперь атеист? В ранних книгах он предстает ортодоксальным евреем, который оправдывает власть. Стиль и интонация его книг мне крайне несимпатичны. Но все его тексты изобилуют фактами.

Вы спрашиваете о Крюгере. В январе и осенью 1953-го он пережил два сердечных приступа. Причина медикам не ясна. Но состояние его неудовлетворительно, в первую очередь афазия. Он совершенно точно не сможет продолжать работу или читать лекции. Сейчас он в санатории в Гейдельберге. Пока не вышел на пенсию. По понятным причинам никто не теряет веры в возможность выздоровления. Положение печальное. На мой взгляд, для немецкой философии его увольнение – величайшая потеря. Крюгер самый порядочный, надежный, серьезнейший человек. Над немецкими университетами очевидно довлеет злой рок.

Моя жена, несмотря на колено и ревматизм, чувствует себя на удивление хорошо. Мы очень рады. Проблемы с сердцем не представляют угрозы, но дают о себе знать. Работоспособность снижается. Бодрость духа и живость души неизменны. Мы счастливы вместе. Каникулы в этот раз провели в Вале, неподалеку от Женевского озера. Госпожа Вальц на машине показала нам местные пейзажи, от Большого Сен-Бернара до Эвьяна и Мон-Пелерен.

В конце сентября состоится конференция о Шеллинге в Рагаце. Работаю над докладом.

Мы с женой передаем Вам и Мсье сердечный привет

Ваш

Карл Ясперс

С Вашего позволения, вот короткое письмо, записанное под диктовку. Но все же, вероятно, лучше, чем ничего.

160. Ханна Арендт Карлу Ясперсу6 октября 1954

Дорогой Почтеннейший

Это письмо – и не письмо вовсе, я в первую очередь хотела поблагодарить Вас за книгу Бультмана¹ и написать о ней подробнее, но почему-то отвлеклась и забыла поблагодарить Вас за прекрасное письмо о визите Блюменфельда. Делаю это сейчас и немного отодвигаю Бультмана. К тому же я так скучаю по вам обоим, что каждое письмо только злит меня, поскольку я не могу вас увидеть и побеседовать с вами.

К вопросу о еврейской ассимиляции: Блюменфельд опирается – на мой взгляд совершенно справедливо – не на опыт отдельного человека, но на историко-общественный опыт определенной группы людей. Вы пишете: еврейские немцы, но люди обычно рассуждают (несправедливо?) о немецких евреях. Блюменфельд, будучи сионистом, не может сказать ничего иного: существуют немецкие евреи, которые составляют часть рассеянного по миру еврейского народа. Это справедливо с исторической точки зрения, с позиций еврейской истории. Что касается ассимиляции: с политико-общественной стороны ситуация была невыносима и должна была так или иначе измениться – исчезновение или сионизм. Но как раз из-за того, что в политико-социальном отношении все было так непросто и по существу невыполнимо, появились непревзойденные индивидуальные возможности, человеческие и интеллектуально-прогрессивные. В этом смысле немецкий иудаизм был весьма важным явлением. История, которую Вы рассказываете, поистине волшебна, как и недоверие со стороны средиземноморских народов, которые в нордической сдержанности всегда чувствуют неприязнь, поскольку не могут и вообразить, что человек может быть столь сдержан. Ваш юный неаполитанский друг отреагировал бы точно так же².

Блюменфельд страдает от приступов уже 13 лет. Все, кто его знает, говорят, он превратился в руину самого себя. Я надеялась, Вы увидите что-то сквозь нее и сможете ее наполнить, и благодарна Вам за это. Конечно, он настоящий «немец». Он часто говорил: «Я сионист по милости Гете». Дженни – Ваша жена поняла это еще быстрее, чем Вы, – «Я оставил ее в покое» великолепное выражение!³ – совсем другая история и не обязательно очень приятная.

Америка: за последние пару месяцев все стало гораздо лучше, кажется, с Маккарти покончено. Когда-нибудь историографы, без сомнения, займутся изучением того, что здесь происходило и сколько при этом было уничтожено. Но все, что Блюменфельду написал «выдающийся еврей», совершенно неверно: самой показательной чертой всего спектакля было то, что в нем не было ни одного антисемитского замечания. Я вижу в нем развитие тоталитаризма из чрева социума, массового общества как такового, без «движений» и прочной идеологии.

Проблема евреев (и особенно сейчас) в том, что они твердо убеждены, будто зло всегда является в антисемитском обличии. В этом Блюменфельд и юный еврей, продающий газеты у меня на углу, совершенно согласны. Если я скажу ему, что Маккарти доказал, что не является антисемитом или что в Соединенных Штатах никогда не было так мало антисемитов, как сейчас, он придет к выводу, что я поддерживаю Маккарти.

Благодарю за журналы⁴. Фотография превосходная, одна из лучших, что я видела.

Лени Вирусовски рассказала о Вас немного, что меня лишь расстроило. Общение с ней дается непросто, но невозможно и бросить ее. Как мило с Вашей стороны продолжать с ней встречаться, для нее это очень важно.

Разумеется, пришло и письмо от Блюменфельда, совершенно восторженное и счастливое. Он считает, что покинул Ваш дом, «став лучшим человеком», и с Вами «приятнее беседовать об ассимиляции евреев, чем с…» следуют имена, о которых я предпочитаю умолчать, но почти все они – профессора Иерусалимского университета. Что он имеет в виду под моей «глупостью» я точно не знаю, но он хорошо разбирается в людях и скорее всего прав. С этим ничего не поделать, остается лишь терпеливо ждать, пока не совершишь глупость. С глупыми ошибками можно справиться. Так что не беспокойтесь – и примите мою благодарность за Ваше беспокойство.

Мы вернулись в Нью-Йорк в начале сентября, Генрих уже снова в Барде, каждый четверг приезжает сюда после полудня или ближе к вечеру и в понедельник уезжает обратно. Дела идут хорошо. Я была в Чикаго на конференции Ассоциации по политическим наукам и теперь живу совершенно спокойно, заканчиваю работу над немецким изданием книги, по-настоящему зверская работа, прочитаю пару докладов, в Гарварде и Оберлинском колледже, и еще пара мелочей.

Я хотела написать и о Ваших статьях в Foreign Affairs⁵ и в Confluence⁶. Но по большому счету лишь для того, чтобы сообщить, что я полностью с Вами согласна и с особым удовольствием прочитала статью в Foreign Affairs.

С «Бультманом» дела обстоят несколько иначе. С несколькими пунктами я не согласна. Но во второй статье Вы прекрасно переработали все личные претензии. В целом второй текст нравится мне куда больше первого.

Скоро напишу Вам и простите это пустословное письмо.

Оставайтесь здоровы и примите сердечный привет

От Вашей

Ханны

1. Jaspers K., Bultmann R. Die Frage der Entmythologisierung. München, 1954.

2. Ренато де Роса.

3. Речь идет о письме от Гертруды Я. Ханне Арендт от 29 августа 1954 г.

4. Schweizerische Monatsschrift, Nr. 9, September 1954.

5. Jaspers K. Political Vacuum in Germany // Foreign Affairs, 1953–1954, No. 32, p. 595–607.

6. Jaspers K. The Fight against Totalitarianism // Confluence, 1954, No. 3, p. 251–266. На немецком: Jaspers K. Im Kampf mit dem Totalitarismus // Jaspers K. Philosophie und Welt. München, 1958, p. 76–96.

161. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 ноября 1954

Дорогая Ханна!

Я до сих пор не ответил на Ваше любезное письмо от 6 октября. Позвольте снова отправить Вам письмо, написанное под диктовку, чтобы хотя бы передать привет.

Блюменфельд прислал мне несколько текстов. Мне еще только предстоит их прочитать и ответить ему, но я непременно этим займусь.

Ваши слова о евреях в Америке очень нас успокоили. В этом вопросе мы тоже можем положиться на Вас, а не на слухи. Что касается Вашего беспокойства о тоталитарном развитии массового общества, то оно, разумеется, вполне оправданно. Вы со своей работой находитесь в эпицентре интеллектуальной борьбы с подобным развитием событий. В конце концов, никому не доступна власть над движением истории, даже в форме теоретической идеи или прогноза. В битве противоборствующих сил, которую никто не может обозреть, известно лишь, ради чего продолжаешь жить. Перспективы, к которым почти принуждают нас рассудок и внешний опыт, ужасны. В интеллектуальном отношении необходимо развивать идеи и критические взгляды на принудительный характер этих перспектив.

Пожалуйста, если у Вас будет желание, напишите еще раз о Ваших опасениях, возражениях, неудобствах, которые вызвала моя критика в адрес Бультмана. Мне чрезвычайно важно Ваше мнение и Ваш взгляд. Вы можете убедить меня в том, что необходимо внести исправления. Конечно, это доставит Вам некоторые неудобства. Надеюсь, когда-нибудь наступит час, когда Вас захватит порыв и Вы сможете объяснить Вашу точку зрения. Эта небольшая книжечка расходится очень быстро. Первый тираж составил 6000 экземпляров. На январь уже запланирован новый.

Вы прочитали целый ряд докладов и скоро отправитесь на запад. Я с радостью представляю, как Вы выступаете и вступаете в дискуссии и, безусловно, пробуждаете в людях интерес к серьезным вопросам политики и свободы человека.

Я не отправил Вам американские статьи, поскольку сам получил лишь два авторских экземпляра. Теперь Вы нашли и прочитали их самостоятельно. Очень благодарен. Я рад, что Вы согласны. Вдобавок я немного рассержен, что в похвале в адрес Вашей книги допустил одну оговорку¹. Мне стоило ее вычеркнуть или объяснить подробнее. Надеюсь, она Вас не расстроила.

Как-нибудь Вас навестит Петер Вальц². Поскольку Вы хорошо знакомы с его матерью по Санкт-Морицу, надеюсь, Вам будет интересно встретиться. Он сдал экзамен в Высшей технической школе в Цюрихе, теперь изучает табак в Америке и когда-нибудь дослужится до поста начальника концерна сигаретной фабрики, как член семьи владельца предприятия. Это милый молодой человек, возможно, слишком склонен к современной роскоши, но не избалован. Он с большим пессимизмом относится к возможности искренней любви и брака, что внушает опасения. Полагаю, он мечтает о них, но на свой особый лад, сомневается, мрачнеет и сочиняет не лишенные красоты поэмы и сказки (это строго между нами, мы их видели, и он, конечно, не хочет, чтобы кто-то еще о них узнал). Мне кажется, Вы могли бы помочь ему раскрыться. Но это дело одного счастливого мгновения, и у Вас вряд ли будет на это время. Он ничего и не ждет.

Сердечный привет Вам и Вашему мужу и самые лучшие пожелания вам обоим

Ваш Карл Ясперс

Жена тоже передает сердечный привет. Знаете ли Вы, когда состоится Ваше запланированное путешествие в Европу?

1. Критический пассаж из статьи, опубликованной в Confluence: «При моем всецелом одобрении, мое несогласие с методами исследования и некоторыми заключениями, сделанными на основе свидетельств, нельзя считать существенным». Это замечание Я. позже включил и в переиздание немецкого текста (Jaspers K. Philosophie und Welt. München, 1958, p. 83).

2. Петер Вальц (род. 1931) – химик, сын Лотте и Вильгельма Вальц.

162. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБеркли 4, Калифорния, 6 февраля 1955

Дорогой Почтеннейший,

Вы можете подумать, что я пропала. И это немного соответствует действительности, после того как я побывала на самом краю нашего западного мира, там, где Восток (Китай) превращается в Запад. Поездка сюда была поистине захватывающей и прекрасной. Через великие равнины, на которых вдруг вздымаются Скалистые горы, невероятные горные породы. Сплошные равнины разделены лишь реками – важнейшей деталью ландшафта на целом континенте. Но когда перед глазами разворачивается целый континент (я ехала на поезде три дня и три ночи), кажется, что наблюдаешь за сотворением мира. И когда над снежными пустынями или скалами встает солнце, все так и есть: «Расцветил зарей восток! Утро скорбных оживило…»¹ Сегодня я была в Сан-Франциско, прекрасный город, похож на Лиссабон огромного масштаба. Но Тихий океан! Совсем другой, волны гораздо выше и опасней, чем в Атлантике, и темный песок.

С другой стороны, я оказалась в некотором уединении и с удивлением думаю, как теперь пойдут дела. Лекции начнутся через неделю. Кампус обустроен с невероятной роскошью, мрамор в библиотеке и т. д. Что представляют из себя студенты пока не знаю, на факультете, очевидно, ничего не происходит. Философия растворилась в семантике. К тому же третьесортной. Но у университета хорошая репутация.

Я хорошо устроилась, в факультетском клубе, где обо мне хорошо заботятся. Все очень удобно, но никаких излишеств. Роскошь – для студентов и совета попечителей, факультет здесь не балуют. Студенты – будущие спонсоры и потому гораздо важнее профессоров. В принципе, на Востоке все обстоит точно так же, но не бросается в глаза. Я приложу к письму анкету², которую студенты заполняют о профессорах. Что-то похожее есть и на Востоке, но такого я не встречала. На этом примере становится очевидно, как легко демократия превращается в охлократию.

Недавно, спустя много-много лет, я с большим удовольствием прочитала в Вашей брошюре Goschen³ кое-что, что хочу использовать в своем вводном семинаре, на котором собираюсь обсудить основной политический опыт нашей эпохи, начиная с Первой мировой войны. Что на это скажут дети!

Я нашла письмо из Брандейского университета⁴ (еврейский университет, который был основан несколько лет назад и успешно развивается), в котором у меня спрашивают, не хотели бы Вы приехать к ним на один год. Поскольку это все же не Принстон, приглашение от которого связано с определенным престижем, я сразу откажу, чтобы не нагружать Вас лишней писаниной. Надеюсь, Вы не будете против.

Написать подробнее я пока не могу. Сначала должна немного отдохнуть. Последние месяцы были ужасны, в страшной спешке нужно было закончить подготовку немецкого издания книги и издание двух томов эссе Броха⁵. К тому же подготовка к местным занятиям. Петер Вальц не писал. Возможно, он объявится здесь. Его мать я прекрасно помню. Как чудесно было время, проведенное в Санкт-Морице.

Несмотря на все трудности, я планирую поездку в Европу. Генрих считает, что если я не посмотрю мир и перестану путешествовать, я превращусь в него и буду так же поглощена работой. Так что в этом году я должна поехать в Европу, если это будет возможно. Но он совершенно не хочет ехать со мной. Поэтому изначальный план снова рухнул. Но в сентябре, когда снова начнется его семестр, я, возможно, все же отправлюсь в путешествие. Планы грандиозные: Рим – Афины – Иерусалим. Тогда за один год я смогу посмотреть весь западный мир. И тогда душа сможет успокоиться. Мир слишком прекрасен.

Все это еще так нескоро, а предстоящий семестр похож на огромную гору, через которую еще предстоит перебраться. Но я хотела бы уже сейчас спросить у Вас, какое время и место подошли бы Вам лучше всего. Я думала, что, возможно, смогу приехать в Базель в самом начале поездки, чтобы не мешать Вам в течение семестра. Что Вы думаете? Тогда я смогла бы прилететь сразу в Цюрих, после чего отправиться в Рим.

Получила письмо от Шилппа. Он хотел отправить мне часть перевода в Нью-Йорк. Мне пришлось ответить, что ему придется подождать и лучше прислать на этот адрес весь текст целиком. Поначалу он так тянул, а теперь изо дня в день приходится приводить всю его работу в порядок. Я уже не успею разобраться с этим до отъезда, но с тех пор от него так ничего и не слышно. Ну, когда-нибудь и эта работа увидит Божий свет.

Возможно, Вы, с помощью ассистента, могли бы найти немного времени и написать мне пару строчек о том, как идут Ваши дела. Снова приближаются дни рождения. Как бы я хотела хоть раз на них оказаться! Всего самого, самого лучшего

С сердечным приветом

Ваша

Ханна

1. Гете И. В. Западно-восточный диван. М.: Наука, 1988, с. 92.

2. Подобные «анкеты» были приняты во многих американских университетах. Их целью было выявить мнение студентов о квалификации преподавателей.

3. См. п. 19, прим. 1.

4. Частный университет, открытый в 1948 г. в Уолтеме, Массачусетс.

5. См. п. 125, прим. 2.

163. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 февраля 1955

Дорогая Ханна!

Ваше письмо снова так обрадовало и меня, и мою жену. Как прекрасно Вы описали свою поездку и охватившее Вас воодушевленное ожидание. Вы, как и в юности, продолжаете смотреть на мир чистым взором. Это по истине удивительно после всего, что Вы и мы пережили на своем веку. Как Вы правы, что хотите посетить Рим, Грецию и Иерусалим, и какое счастье знать, что Генрих поддерживает Вас. Ничего из упущенного нельзя наверстать. Мы очень рады, что сможем увидеть Вас снова. Если мне будет позволено, я возьму отпуск следующей зимой и лишь раз в неделю буду проводить коллоквиум по принципу семинара. Тогда мы будем рады увидеть Вас в любое время, как до, так и после Вашей поездки на Средиземное море. Теперь из-за тяжелой сердечной болезни доктора Вальца план отправиться в Канн в сентябре под большим вопросом. Но это лишь предварительные планы. Ближе к делу мы обо всем договоримся. Я часто веду с Вами внутренние беседы. Мне о многом хотелось бы Вам рассказать. Надеюсь, когда мы встретимся, беседа будет очень живой.

По случайности я знаю пару человек в Беркли, которые что-то собой представляют в интеллектуальном плане, но вряд ли будут иметь для Вас значение в человеческом отношении. Я хотел бы Вам о них рассказать, потому что с ними связаны некоторые гейдельбергские воспоминания. Первый – Ольшки.¹ Он недавно гостил у нас. Безусловно первоклассный исследователь, который с филологической находчивостью и поразительным объемом знаний занимается вопросами, которые в один момент становятся чрезвычайно важны. При этом он ведет себя как совершеннейший скептик, которому все не по душе. О Леонардо он отзывался почти с пренебрежением, но Галилей для него, напротив, фигура первой величины². Некоторое время назад он прояснил значение Пса (Вельтро)³ у Данте необычайно запутанным, но подкрепленным фактами способом. Не остается никаких сомнений в том, что Данте полагает себя пророком. Недавно я спросил его об этом, на что он ответил: «Да, я уверен, что с помощью астрологических взаимосвязей привел убедительную интерпретацию этой темы. Если у Данте и была какая-то тайна, теперь она раскрыта». Несколько иначе он пришел к совершенно новым и существенным открытиям, связанным с Марко Поло⁴. При этом он учил китайский и сочиняет на китайском стихи. «У меня способность к языкам», – сказал он, когда я вслух поразился этому факту. Тогда я понял, что он из тех профессоров, что были уволены из Беркли после отказа подписать клятву верности⁵. После моего вопроса, он сказал: «Не могу этим хвастаться, поскольку мой отец оставил мне в наследство столько денег, что мы решили, что можем жить спокойно. Кроме того, американцы платили не так уж много». Я знаю Ольшки уже много лет и очень симпатизирую ему. Но у моих симпатий есть свой предел. Рассказывал ли я Вам, как прошла церемония передачи кафедрального руководства Ольшки от Эрнста Роберта Курциуса?⁶ Но это очень длинная история, лучше рассказать ее лично. Я и Гундольф были недовольны его назначением. Ведь когда речь шла о назначениях его коллег, и мы хотели нанять лучшего романиста того времени, Ауэрбаха⁷, он страстно и успешно вступился за ничтожество. Тогда я нагрубил ему, такое может неожиданно со мной случиться. На какое-то время он перестал со мной здороваться. В 1933-м он сразу понял, что происходит, согласился на должность приглашенного профессора в Риме, а спустя некоторое время получил из Берлина подтвержденный запрет на въезд в Гейдельберг. Поэтому на протяжении еще долгого времени он получал свой гейдельбергский оклад, находясь в Риме, и теперь в должности почетного профессора Гейдельбергского университета снова получает оклад, который ему переводят в Америку. Женат, детей нет. В Европе он жить не хочет, да и в Америке тоже. «Американцы боятся разума, – говорил он. – Но ни одна библиотека не сравнится с библиотекой Беркли. Американцы собирают книги, и нигде мне не работается так хорошо».

Другой: ординарный профессор музыковедения, Букофцер⁸, выпускник Гейдельбергского университета, мой земляк, ольденбургский еврей с Ахтернштрассе, из семьи производителей готового платья. Он своевременно отправился в Базель, получил здесь степень, обручился, но не смог жениться, поскольку швейцарцы, следуя международным конвенциям, соблюдали гитлеровское законодательство. Поэтому он отправился в Америку и теперь в шутку говорит «хайль, Гитлер». Его жизнь не могла сложиться лучше. Насколько мне известно, раньше он был очень успешен. Это крайне интересный собеседник, но признаюсь, я не испытываю к нему симпатии. Мне кажется, в нем преобладает нечто низкое, эгоистичное. Но, возможно, я ошибаюсь.

Присланная Вами анкета – удивительный документ. Я многим хочу ее показать. Вы читали новую книгу Голо Манна об американском духе?⁹ Если нет, напишите, мы ее Вам отправим. Мне кажется, она того стоит, хотя для Вас в ней и не будет ничего нового. Его ход мысли мне чрезвычайно нравится. То, что он пишет об американской политике в отношении Китая, кажется мне исключительным, но не только это.

Тем временем Вы уже приступили к преподавательской работе. Я убежден, Вас ждет множество интересных событий. С нетерпением жду следующего рассказа.

О себе писать не стану. Я прилежно работаю, но мои планы слишком обширны. Все же даже в преклонном возрасте живется куда лучше, когда убежден, что твое время ничем не ограничено. Кроме того, писать книги – в любом случае прекрасное развлечение.

Шилпп – настоящий зануда. Недавно я настойчиво к нему обращался. Он разбрасывается оправданиями и не берет на себя никаких обязательств, надеется закончить уже в этом году. Но все эти обещания мне известны. Речь, очевидно, идет лишь об оставшемся переводе двух моих статей, за который он взялся сам и которые Вы хотели исправить. В ближайшее время он с ними не покончит. Вы совершенно справедливо хотите получить весь перевод целиком и просмотреть его, когда Вам будет удобно. Я скажу лишь одно: я с такой легкостью говорю об «удобстве», но понимаю, что эта работа связана для Вас с определенными заботами и никогда не будет «удобной». Сколь проще было бы, если бы Шилпп заплатил за перевод доктору Мангейму, который, судя по Вашим словам, до сих пор проявлял себя с наилучшей стороны. Но Шилпп не собирается тратиться.

Теперь Вы все время будете заняты, как я могу судить по собственному опыту. Но если у Вас будет минута, то, пожалуйста, напишите пару слов.

С наилучшими пожеланиями

Ваш Карл Ясперс

1. Леонардо Ольшки (1885–1961) – специалист по романскому праву, с 1908 по 1932 г. преподавал в Гейдельбергском университете.

2. Ольшки Л. История научной литературы на новых языках. М.-Л.: Гостехиздат, 1933.

3. Olschki L. Dante «Poeta Veltro». Firenze, 1953.

4. Эта информация, вероятно, была получена в личной беседе. Книга Ольшки «Азия Марко Поло» была опубликована только в 1957 г.

5. Уже во время войны и сразу по ее завершении, но в особенности во время правления Маккарти, большая часть штатов США приняла закон, требовавший от преподавателей подписать клятву верности. В 1949 г. Калифорнийский университет добавил к уже принятой в 1942 г. обязанности приносить клятву государственной верности дополнительное заявление, в котором преподаватель подтверждал, что не состоит в коммунистической партии. Профессора (31 человек), отказавшиеся приносить присягу и подписывать заявление, были уволены.

6. В Гейдельберге Ольшки стал преемником Курциуса, после перевода последнего на службу в Бонн.

7. Эрих Ауэрбах (1892–1957) – филолог-романист.

8. Манфред Букофцер (1910–1955) – музыковед.

9. Mann G. Vom Geist Amerikas. Eine Einführung in amerikanisches Denken und Handeln im zwanzigsten Jahrhundert. Stuttgart, 1954.

164. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 февраля 1955

Дорогой Почтеннейший,

Я сразу отправилась к Ольшки – оазис в пустыне. С радостью вспоминали о Вас.

Ваша Ханна¹

1. Под этим пожеланием, написанным на видовой открытке, есть дополнение: «Госпожа Арендт со временем обнаружит в этой удивительной пустыне еще больше верблюдов. С теплом вспоминаем о Вас, Леонардо и Кейт Ольшки».

165. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсБеркли, 26 марта 1955

Дорогие, дорогие друзья

Как приятно было обнаружить оба¹ ваших письма здесь, как раз когда мне все еще казалось, будто я на краю света. Я решила подождать с ответом, поскольку сперва хотела посмотреть, как обстоят дела здесь на самом деле. (Анкету, которую я отправила, все же решили не использовать. Она таинственным образом внезапно исчезла с нашей кафедры, где лежала стопками повсюду. Конечно, это не умаляет значения проблемы.)

Но прежде чем приступлю к рассказу: стоило мне решить приехать в Европу, о чем я Вам написала, как поступило приглашение от Конгресса за свободу культуры принять участие в заседании в Милане в сентябре² – все расходы оплачены! Видите, дуракам везет! Я не могу покинуть Нью-Йорк раньше 6 сентября, а 12-го уже должна быть в Милане. Успею ли сперва заехать к Вам (как печально, что с поездкой в Канн, видимо, ничего не выйдет, и какие печальные новости для госпожи Вальц³, о которой я вспоминаю с таким теплом), или приеду уже в ноябре зависит от Вас. Если Вы сможете взять отпуск в университете, а в этом, кажется, нет никаких сомнений, возможно, приехать в ноябре будет удобнее. Но нет нужды торопиться, и у Вас еще есть время подумать. Я в свою очередь хотела сразу отправиться в Италию и пару дней провести в Венеции, где никогда не была. И, конечно, я была бы очень рада получить рекомендации о профессорах философии в Афинах⁴, поскольку никого там не знаю. Но в этом нет необходимости.

Я сразу познакомилась с четой Ольшки, написав ему по Вашему совету. Он настоящий ученый и автор нескольких выдающихся работ. Мы увидимся еще. Но открытка, которую я там написала, была не очень искренней. Я написала то, что он (а точнее она) так хотел от меня услышать.

Со мной это иногда случается. И тогда оказывается, что это прекраснейшая, самая прекрасная из пустынь. Теперь Ольшки перестали быть для меня оазисом. В этот чистый мир культуры, который не так уж чист, я никогда не смогу вернуться. Уже после того, как открытка была написана, госпожа Ольшки сказала, что чувствует себя здесь словно в «негритянской деревне», и это меня по-настоящему возмутило. Букофцер не ответил мне на такое же письмо, что я отправила Ольшки. Вы правы. Об остальном лучше лично. Но Ольшки настоящий ученый, и я очень его уважаю.

Об оазисах: первый настоящий оазис – портовый рабочий из Сан-Франциско, прочитавший мою книгу и знакомый со всеми Вашими текстами, выходившими по-английски. Он пишет и сам – и даже публикуется – в стиле французских моралистов. Он хотел знать о Вас все, совершенно все, и мы сразу подружились. Он показывал мне Сан-Франциско словно король, показывавший свое королевство почетному гостю. Он работает лишь три или четыре дня в неделю, ему этого достаточно. В остальное время он читает, размышляет, пишет, ходит на прогулки. Его зовут Эрик Хоффер⁵, немецкого происхождения, но родился здесь и не говорит по-немецки. Я рассказываю о нем, потому что такие люди – лучшее, что мне доводилось видеть в этой стране. И не забывайте: меня с ним познакомил коллега, и у него множество друзей в университете. Взять его с собой к Ольшки совершенно невозможно – и это не льстит Ольшки.

Второй оазис – моя маленькая соседка⁶, здесь в клубе, совсем юная, готовится стать доктором, вся комната битком забита Платоном, Аристотелем, Кантом и Гегелем. Она с Запада, ребенок крайне бедных родителей. Очень разумная и милая, и так близка мне по своей природе, словно родом из соседней деревни.

Дела с лекциями и семинарами идут очень хорошо. По крайней мере студенты очень довольны, многие приходят с других факультетов, например, исторического. Но есть и философы, и даже физики-теоретики. К сожалению, наш факультет особенно плох. О коллегах нечего и говорить – за исключением одного юного преподавателя. А студенты недалеко от них ушли. Мой подготовительный семинар радует меня куда больше, чем основной, начинающие еще отважны, бодры и интеллигентны. Но, к сожалению, все мои классы переполнены. Отчасти благодаря, отчасти вопреки. И я уже слегка перетрудилась, что мне, однако, совершенно не вредит. На подготовительном семинаре я предлагаю студентам читать Ваши «Духовную ситуацию времени» и «Истоки истории и ее цель». Дети очень счастливы, как только им удается преодолеть первый шок и понять, что все совершенно ясно, стоит только приложить немного усилий. Но на этот подготовительный семинар ходят восемьдесят человек, и иногда я чувствую себя директором цирка на манеже. На семинаре мы изучаем лишь тоталитаризм. Здесь есть целый ряд немецких стипендиатов, из которых некоторые кажутся действительно достойными. Кроме этого, разумеется, привычная квота для евреев, отчасти немецкого, отчасти американского происхождения. В целом лишь двадцать пять студентов (по местным меркам это много для семинара) и приблизительно двадцать вольнослушателей, о которых мне не стоит беспокоиться.

Книга Голо Манна мне не знакома, я с радостью бы ее прочитала – но не сейчас. На этой работе я не могу толком отдохнуть. Одно мне совершенно ясно: я совершенно точно не смогу преподавать долгое время, лишь потому, что не выношу общественные круги, в которых я «что-то» из себя представляю, словно на витрине. На это я попросту не способна. Каждое воскресенье я звоню Генриху, мы разговариваем через весь континент, словно находимся в одной комнате. Прекрасно.

Всего наилучшего

Ваша

Ханна

2. Речь идет о п. 163, а также о письме от Гертруды Я. Ханне Арендт от 15 февраля 1955 г.

3. Международная конференция, при поддержке Конгресса за свободу культуры, посвященная будущему свободы, прошла с 12 по 17 сентября 1955 г. в Милане. В выступлении Х. А. говорила о подъеме и развитии тоталитаризма и авторитарных форм государственного управления в двадцатом веке. Позже текст был опубликован в сборнике материалов конгресса: The Future of Freedom. A compilation of papers submitted to the International Conference on the Future of Freedom convened by the Congress for Cultural Freedom convened by the Congress for Cultural Freedom and held in Milan (Italy) from 12 to 17 September, 1955. Bombay, 1955.

4. Речь идет о письме от Гертруды Я., в котором она сообщила о перенесенном д-ром Вальцем инфаркте.

5. Речь идет о Йоханнесе Н. Теодоракопулусе, бывшем студенте Я. в Гейдельберге.

6. Эрик Хоффер (1902–1983) позже читал лекции в Калифорнийском университете в Беркли. Его первая книга: «Человек убежденный: Личность, власть и массовые движения» (М.: Альпина Нон-фикшн, 2017). В феврале 1983 г. получил президентскую медаль Свободы, высшую награду США для гражданских лиц. Сам он в одном из интервью на замечание «Вы – интеллектуал» ответил: «Нет, я – портовый рабочий».

7. Беверли Вудворд, см. п. 224.

166. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 апреля 1955

Дорогая Ханна!

Мы с женой были очень рады получить Ваше письмо. Какое прекрасное описание американских возможностей, открытых для портового рабочего и девушки, словно «из соседней деревни». Как Вы справедливы в своем возмущении по поводу «негритянской деревни». Когда я читаю Ваши письма, меня воодушевляет выпавшая Вам возможность жить той жизнью, которой Вы теперь живете. Каждую неделю разговаривать с мужем через весь континент и вести себя как профессор, словно Вы всегда будете молоды, без предубеждений, смотреть на мир открытым взглядом и всегда сохранять свежесть первого впечатления!

Меня успокоило то, что Вы написали об Ольшки. Открытка, если честно, сильно меня удивила. Вы совершенно правы. Мы не можем позволить себе ничего иного, кроме как уважать чужие научные достижения, которые всем так необходимы. Но оазис – это действительно не про академию.

Решайте сами, когда Вам будет удобнее приехать. Возможно, после миланского конгресса действительно будет удобнее. Ведь не исключено, что мы все-таки поедем в Канн. Я в это не верю. Но отважная Лотте об этом мечтает. Однако я боюсь, что она может изменить свое мнение, в связи с трудностями грядущих месяцев. Такой инфаркт – дело трудное, и ее мужа успокаивает только ее присутствие и непрерывная забота обо всем, не только об уплате налогов и домашнем хозяйстве, но и об ассистенте, часах приема и практике. Без нее ничего не получится, только если не надеяться на удивительное выздоровление. Несколько дней назад она была у нас. Меня вновь поразили ее душевные силы и сознательность, благодаря которым она справляется с очевидными тяготами воспитания пятерых детей и заботится о собственных родителях, спокойное принятие чудовищных происшествий, омрачающих ее до этого счастливое существование.

Я получил неофициальное подтверждение полного отпуска на следующую зиму. Но все это должно храниться в тайне. Формально заявка еще находится в процессе рассмотрения и на ее оформление требуется много времени. Я очень счастлив.

Я прочитал в Monat, что Ласки был на ярмарке в Лейпциге. На книжной выставке он обнаружил Вашу большую книгу. Конечно, он был озадачен, поскольку некоторые нежелательные книги были выставлены в особом дальнем углу. То есть организаторы ярмарки не поняли смысла Вашей книги, которую теперь демонстрируют и нахваливают на Востоке, что, вероятно, не будет иметь никаких последствий, так как все продажи регулируются государством.

Сегодня лишь короткое письмо и сердечный привет Вам и Вашему мужу

Ваш

Карл Ясперс

167. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 июля 1955

Дорогой Почтеннейший,

После моего последнего письма начался настоящий цирк. Теперь я счастлива снова оказаться дома, где нахожусь уже целую неделю. Все было прекрасно и безумно весело, но больше никакой войны! Я не выношу, как бы парадоксально это ни звучало, как раз политику – каждый день находиться на виду. Но в остальном все прошло хорошо и очень поможет мне в моей дальнейшей работе в ближайшие годы. У меня было два невероятно одаренных студента: первый – молодой человек из Техаса, сын местного генерала Армии спасения. Другой приехал из «негритянской деревни» госпожи Ольшки, а именно из Кении, из одного из племен, развязавших восстание Мау-Мау¹. Расскажу Вам о нем при встрече. Прекраснейшее доказательство существования «нового человеческого рода» Гердера². В остальном я ограничилась дружбой с «девушкой из соседней деревни», моей соседкой по клубу и портовым рабочим.

Как только вернулась, сразу начала готовиться к поездке. Если все получится и Вам по-прежнему подходит начало ноября, первого сентября я вылетаю прямым рейсом в Милан, оттуда в Венецию, которой совсем не знаю. По нынешним расчетам, 4-го ноября я могла бы оказаться в Базеле, откуда уеду во Франкфурт и Кельн через Цюрих. Все верно? Как обстоят дела с Вашими планами?

Благодарю за репортаж Старлинера³, первая часть которого так меня потрясла в связи с Кенигсбергом. Вторая часть очень пригодилась на семинаре. Несколько студентов читали по-немецки.

Еще мне довелось прочитать – с большим воодушевлением – и Ваш доклад о Шеллинге⁴, опубликованный, если не ошибаюсь, в Merkur. Но он слишком мал, стоило бы расширить его до небольшой книги, или это часть Вашей мировой истории философии??

Хотела написать Вам еще кое о чем, что, вероятно, Вас обрадует: госпожа Лемке, дочь Бультмана, которая живет в Америке и с которой я не знакома, вдруг написала мне, потому что прочитала Вашу статью о тоталитаризме⁵ на континентах и посчитала, что ее необходимо здесь опубликовать! Я не сразу поняла, о чем речь, потом написала ей, что текст уже опубликован. Но меня все равно это обрадовало.

Я осмотрела этот бесконечный и необжитой континент, пустыни и Большой каньон и множество разнообразных мест на западе, которые напоминают китайскую пейзажную живопись, никаких сомнений в том, что географическая граница между Европой и Азией пролегает именно здесь. Нью-Йорк теперь кажется мне совсем другим, словно корабль, пришвартованный к континенту или остановившийся на якоре. Европейский ландшафт оставляешь позади, только пересекая Скалистые горы.

Я застала Генриха в прекрасном расположении духа, в июле мы остаемся здесь, несмотря на серьезную жару. В августе снова отправимся в Паленвилль.

Больше писать не вижу смысла, все вдруг стало таким близким. Пока пишу, вижу все предельно ясно: Ваша жена в комнате внизу, а Вы наверху, на диване. Кажется, я могу сосчитать ступени Вашей лестницы.

Всего наилучшего вам обоим

Ваша

Ханна

1. Британское обозначение тайного движения кикуйю в Кении, участники которого в 1949–1950 гг. сражались с британским колониальным правительством и властью белых.

2. Herder J. G. Sämtliche Werke, ed. Bernhard Suphan. 22 vols. Berlin, 1877–1914: 15, 137.

3. Starliner W. Grenzen der Sowjetmacht. Würzburg, 1955.

4. См. п. 157, прим. 2, упомянутая Х. А. публикация: Merkur, 1955, № 9, p. 11–34.

5. См. п. 160, прим. 6.

168. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 июля 1955

Дорогая Ханна!

Я на несколько дней забыл о письме жены¹! И все же я так счастлив и предвкушаю Ваш визит. Было бы прекрасно, если бы Вы спланировали все так, чтобы остаться у нас ненадолго, и Вы смогли бы поработать на втором этаже, а в промежутках между работой мы могли бы продолжать наши спокойные «беседы». С момента Вашего отъезда из Санкт-Морица и наших прежних бесед, со времен моих критических замечаний о Вашей остроумной книге о Рахели, и теперь, но лишь мимоходом, в условиях мнимых перемен в политическом положении мира, я точно знаю, что нам еще есть о чем поговорить. Мне кажется, проявился конфликт, который в условиях нашей доверительной солидарности может приобрести особое значение и стать источником вдохновения. Пока я не понял его природы и, вероятно, заблуждаюсь. Нужно время, чтобы с ним разобраться, по принуждению ничего не получится. В любом случае наша встреча доставит мне исключительную радость. В основном я веду беседы с женой, которые глубоко меня задевают. Разговоры с остальными приятелями нельзя назвать болтовней, но все же они поверхностны. Эти люди не погружены в разговор – впрочем, как и я сам. Все же есть несколько незаменимо бесценных людей, которые навещают нас и которых я нежно люблю – но с ними мы не беседуем. Не хочу опережать события. Возможно, я уже слишком стар, чтобы вступать с Вами в настоящий спор. Но тогда мы прекрасно проведем время за другими занятиями. Вы взываете к жизни теплые воспоминания о потонувшем прошлом. Вы делитесь широтой всего мира, Вы внимательно слушаете нас обоих, наши рассказы о том, как мы наслаждаемся покоем, и не забываете о нас, и важнее всего: Вы рассказываете о том, о чем не получается, невозможно говорить, человеческая действительность, которую Вы вместе с мужем выстроили в этом мире, вопреки этому миру.

Сердечный привет вам обоим

Ваш

Карл Ясперс

1. Письмо Гертруды Я. Ханне Арендт от 11 июля 1955 г.

169. Ханна Арендт Карлу Ясперсу

До 20 августа: Паленвилль / Н.-Й., 6 августа 1955

До 31 августа: Нью-Йорк

Адреса в поездке я еще напишу.

Дорогой Почтеннейший,

Какое прекрасное приветственное письмо. Базель для меня снова стал европейским домом и в этот раз настоящим центром, поскольку я собираюсь путешествовать так много, центром еще более важным, чем прежде. И пока я думала об этом, пришло Ваше прекрасное письмо. Спасибо! И не получилось ответа сразу – из-за жары. Это может Вас удивить, потому что Вы даже не представляете, что такое жара, как и я не представляла до этого лета, которое превосходит все, что мне доводилось переживать прежде. Сегодня утром все еще было в порядке, теперь снова 90 градусов – как обычно. Неделю назад мы сбежали из города, где выживали лишь в единственной комнате с кондиционером – в кабинете Генриха. Но это значит жить, работать и спать в одной комнате. Здесь, в бунгало, все несколько лучше. По-прежнему жарко, но уже выносимо.

Пока неизвестно, когда я приеду, то есть возможно, что прибуду на несколько дней раньше. Важно ли это? Думаю, отправлюсь из Стамбула прямо в Цюрих и не буду останавливаться в Риме, который увижу еще на пути туда. Как долго останусь – как долго Вы готовы меня принимать?

Вы пишете о «конфликте на почве доверительной солидарности», на мой взгляд, и то и другое всегда имели место, не последнюю роль играет и темперамент – гораздо более значительную, чем Вам, возможно, хотелось бы думать. Почва остается неизменной, к тому же мы оба любим спорить, но постепенно все меняется. Но, прошу Вас, не таскайте меня за уши из-за «Рахели» слишком сильно, я дам Вам для этого и другой повод. «Рахель» была написана так давно, и я никогда – с тех пор как закончила работу – ее не перечитывала. Прошло вот уже двадцать лет. Я так счастлива, что Вам хотелось бы вступить со мной в настоящий спор. К тому же я с нетерпением жду книги о Шеллинге!¹ Об изменившемся положении мира – лично. Перелом, произошедший в Америке в течение первых недель года, одно из интереснейших и ужаснейших явлений в сфере, озаглавленной «публичное мнение», о которых я только слышала. О такой истории мог догадываться только Токвилль. Подобные перемены, происходящие так стремительно, моментально охватывают целый континент. Поэтому мы с Генрихом рассказывали друг другу идентичные истории, которые узнали в своих уважаемых институтах, находящихся на двух противоположных концах континента. Атмосфера в стране снова та же, что и прежде: ничего нового, все приятны и рассудительны. Даже Эйзенхауэр, по-человечески настоящий болван, оказался крайне разумен, о чем мы не могли и мечтать. Политические традиции страны восстановлены, и мы, слава богу, оказались неправы.

Генрих передает сердечный привет. Вчера он на пару дней уехал в Бард, который находится всего в нескольких милях отсюда, чтобы с президентом и коллегами по факультету принять участие в какой-то нелепой конференции. Дела у него идут прекрасно, и он хорошо справляется с продолжительными переработками – преподает в двух институтах. Я поглощена несколько меланхоличным занятием – до отъезда должна позаботиться о выходе и введении к двум посмертным томам эссе Броха. Последняя дружеская услуга. Что-то похожее я должна была сделать для Гуриана несколько месяцев назад, написать памятную статью². Полагаю, не отправляла ее Вам. Вам интересно? Это просто портрет и довольно достоверный. Но лишь для тех, кто был хорошо с ним знаком.

Да, я хотела бы поделиться с Вами широтой мира. Я так поздно – лишь в последние годы – начала по-настоящему любить мир, так что теперь у меня должно получиться. Из благодарности я хочу назвать свою книгу о политических теориях Amor Mundi³. Зимой я хотела бы написать главы о труде, в форме серии лекций для Чикагского университета, куда меня пригласили выступить в апреле.

Но это может подождать. Что не может ждать: могу ли я прислать свое зимнее пальто на Ваш адрес в Базеле? (Конечно, Вы не должны и не можете принимать такое решение. Этот вопрос адресован Вашей жене, которой я искренне благодарна за ее любезное письмо.) Его нужно будет просто повесить в шкаф. До ноября оно мне не понадобится, поскольку до этого я буду в теплых краях.

Совсем забыла: было бы прекрасно, если бы между делом я смогла бы у Вас поработать. Вероятно, в Германии мне придется прочитать пару лекций, к тому же то, что я подготовила для Милана⁴ на английском – о тоталитарных, тиранических и авторитарных государственных формах, – нужно перевести на немецкий.

С сердечным приветом и всегда Ваша

Ханна

1. Jaspers K. Schelling. Große und Verhängnis. München, 1955.

2. Арендт Х. Вальдемар Гуриан // Арендт Х. Люди в темные времена. М.: Московская школа политических исследований, 2003. Впервые опубликовано в The Review of Politics. Januar 1955, vol. 17, № 1.

3. Arendt H. The Human Condition. Chicago, 1958; Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017.

4. См. п. 165, прим. 2.

170. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 августа 1955

Дорогая Ханна!

По поводу Вашего письма лишь пара слов о практических вопросах:

Конечно, мы с нетерпением ждем Вас за несколько дней до 4 ноября. Просим лишь, если удастся, заранее сообщить о дате и приблизительном времени Вашего приезда.

Мы с радостью примем Вас, Вы можете остаться сколько Вам будет угодно, на несколько недель. В ноябре мы не ожидаем никаких визитов. Поэтому, пожалуйста, подумайте, что будет Вам удобно, или, если угодно, оставьте вопрос открытым, чтобы принять решение на месте, исходя из собственных желаний.

Я бы с радостью прочитал Ваш некролог о Гуриане.

Присылайте пальто. Но мы будем в отъезде с 21 августа до 4 сентября. Дом будет закрыт, Эрна гостит у родителей. Возможно, получится отправить так, чтобы посылка пришла после 4 сентября. С описью вложения, поскольку местная таможня очень медлительна (но посылку доставят прямо до двери, что не доставит нам никаких хлопот).

Не забывайте, что здесь Вас ждут 4000 франков.

Мне нравится Amor Mundi. Удачное название.

Тоталитарный, тиранический, авторитарный – учитывая Ваш ход мысли, эти темы обещают принести выдающиеся плоды. С нетерпением жду, когда смогу узнать обо всем подробнее.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

171. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуРавенна, 8 сентября 1955

Небольшой привет и благодарность за Ваше письмо. Уже целую неделю слоняюсь без дела. До вчерашнего дня в Венеции! куда я снова отправлюсь завтра. Совершенно разучилась говорить оттого, что лишь смотрю по сторонам. И: нет печатной машинки.

Как прошли каникулы? И где?

С приветом

Ханна

172. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 сентября 1955

Дорогая Ханна!

Благодарю за открытку из Равенны. Только что Вы писали из Беркли и Нью-Йорка, а теперь окружены византийским благочестием! Но уже начался конгресс. До Вашего доклада доберутся лишь в конце, поэтому Вам придется немного понервничать. С нетерпением жду возможности услышать.

Но теперь о другом. Надеюсь, Europäische Verlagsanstalt прислали Вам мое «Введение»¹. Из издательства написали, что Вы предоставили им полную свободу действий. Я сказал, что не возражаю, но потребовал, чтобы текст согласовали с Вами, не для того, чтобы Вы его одобрили (что невозможно, когда речь идет о похвале), но чтобы Вы на свое усмотрение вычеркнули некоторые фразы или абзацы или вовсе отказались от текста целиком. Затем на титульном листе я вычеркнул «С предисловием Карла Ясперса» – если они и соберутся публиковать предисловие в Германии, следует быть сдержаннее. Титульный лист столь выдающейся книги должен оставаться чистым. Мне очень дорога возможность высказать свое мнение о Вашей работе публично – но я могу сделать это и другим способом. Все это написано лишь с одной целью: прошу Вас, вычеркните все или фрагменты, как Вам будет угодно. Я не стану сердиться, потому что в этом случае хочу лишь оказать Вам услугу.

Недавно прочитал Вашу книгу с большим удовольствием. Она должна была выйти на немецком одновременно с английским изданием еще четыре года назад. Теперь некоторые Ваши тексты уже разошлись в литературных кругах, хотя и не стали достоянием широкой общественности. Ваши основные идеи непросто понять, все тексты читаются так легко, что читатель полагает, будто сейчас во всем разберется, поймет серьезную основополагающую мысль, которую невозможно изложить в двух словах.

Хорошего отдыха и приятного путешествия!

Жена передает сердечный привет

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет о «Введении» к книге Х. А. «Elemente und Ursprunge totaler Herrschaft» (Frankfurt, 1955).

173. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМилан, 13 сентября 1955

Дорогой Почтеннейший,

Прекрасно, что Вы работаете над предисловием. Не хочу читать его прежде, чем выйдет книга. Я ответила издательству, вопрос которого был сформулирован в самых общих чертах, что я предоставляю им полную свободу действий, потому что больше мне ничего не оставалось, но на самом деле я против предисловия. О Вас не было и речи, и мне такая мысль даже не приходила в голову. Теперь все сложилось как нельзя лучше, хотя бы потому, что именно благодаря Вам у меня появилась возможность вернуться в Германию. А также по причине солидарности, что объединяет нас даже в тех вопросах, в которых мы придерживаемся разных мнений. И благодаря гейдельбергскому прошлому, которое указало мне путь. Благодарю Вас.

О конгрессе – лично. Мы живем в роскошных условиях, которые меня раздражают. Пока конгресс смертельно скучен. Сегодня я все прогуляла, доклад завтра. Надеюсь, еще получится себя расшевелить, потому что без этого ничего не выходит. Боюсь, что мое презрение к большей части присутствующих написано у меня на лице. Поэтому чрезвычайно дружелюбна.

Вчера встретила Милоша, он счастлив. И еще пару американцев, с которыми Вы не знакомы, например, Дуайта Макдональда, он по-детски наивен и тем не менее гораздо более умен, чем все литераторы вместе взятые. Ласки тоже куда лучше других. Сильнее всех деградировали французы.

В Венеции я остановилась у одной американской подруги¹, которая снимает там комнату на пару месяцев. Неописуемо, завораживающе прекрасно. Но и в остальном чувствую себя бессовестно хорошо.

Свой доклад пришлю Вам отдельным письмом. В четверг отправляюсь в Геную, там на пути в Баденвайлер остановился Блюменфельд.

Прилагаю к письму теплый привет² Вашей жене.

Всегда

Ваша Ханна

P. S. По поводу Афин: Вы хотели порекомендовать мне своего бывшего студента³. Собираетесь ли Вы по-прежнему это сделать? Или?

1. Мэри Маккарти.

2. Как следует из письма от Гертруды Я. Ханне Арендт от 16 сентября 1955 г., к письму был приложен платок.

3. Йоханнес Н. Теодоракопулос.

174. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 сентября 1955

Дорогая Ханна!

Для связи между друзьями моя жена всегда выбирает самые подходящие слова и, на мой взгляд, написала прекрасные письма обоим Теодоракопулосам. Для Вас в этом письме я добавлю лишь пару строк. Теодоракопулос очень простой, обстоятельный человек, философски весьма прилежный. Насколько я могу судить, он не считает свои достижения в философии выдающимися, но это не столь важно. Он профессор в Афинах, поэтому, полагаю, будет вести себя как настоящий педагог. Я счастлив, что Вы познакомитесь с новыми людьми и с нетерпением жду рассказа.

С сердечным приветом

Ваш

Карл Ясперс

175. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсРим, 20 сентября 1955

Дорогие друзья,

Благодарю за знакомство! Рим потрясает. Величие наслоений мира¹.

Блюменфельды: я не представляла, насколько он переменился, иначе не стала бы писать ему тогда. Но для меня он остался прежним. Они не знают, что Вы тоже будете в Баденвайлере, будет лучше, если я ничего им не скажу. Тогда получится устроить все таким образом, что Вас никто не побеспокоит.

Миланский конгресс² – скука. Все³ повторяют сплошные клише. Прежде всего в устной форме. Мне понравился Силоне.

Послезавтра снова в дорогу. Пишу чернильным карандашом – совершенно не умею выражаться без машинки.

С четверга: Афины, отель Akropolis. Наверняка останусь в Греции до 12 октября.

Всего хорошего, сердечно

Ваша Ханна

Из издательства написали о Вашем «выдающемся предисловии»⁴. Но прочитаю его уже когда книга будет готова!

1. Исторический мир, который становится очевиден словно в пересекающих друг друга слоях.

2. См. п. 165, прим. 2.

3. Среди участников конгресса были Рэймонд Эрон, Сидни Хук, Джон Кеннет Гэлбрейт, Артур Шлезингер-мл., Фридрих ф. Хайек, Манес Шпербер, Бертран де Жувенель, Теодор Литт и пр. См. книгу, упомянутую в прим. 2 к п. 165.

4. См. п. 172, прим. 1.

176. Ханна Арендт Карлу Ясперсу Афины, 7 октября 1955

Дорогой Почтеннейший,

Короткая весточка о том, что я не пропала. Прилагаю к письму¹, увы, не самую лучшую репродукцию. Лучше здесь не найти. Но в действительности погребальная стела невыразимо прекрасна и выразительна: погибший юноша, взгляд которого обращен в неизвестность, у его ног скорбящий маленький раб и скорбящий пес, и старик – не погруженный в скорбь, вся его фигура выражает единственно вопрос!

Все это мне еще дороже, чем я думала. Невозможно, невозможно вырваться. Решила сократить поездку в Израиль и остаться здесь еще на неделю. Вчера вернулась с Пелопоннеса, а завтра отправляюсь на Делос и в греческий островной мир, который зовет и манит со всех сторон. Представьте себе: землей разделенное море. Очевидное противоречие здесь стало действительностью. Купаюсь везде, где только представится возможность. Плавание словно возвращает меня домой.

Перед тем как отправиться на Пелопоннес, я встретилась с Теодоракопулосом, который в компании его прекрасной, очаровательной жены пригласил меня в Дафни. Очень трогательно и мило с его стороны. Большое спасибо!

Кстати: мое письмо из Милана было написано в страшной спешке. Но Вы поняли меня верно: все, что я написала о Блюменфельде, было «объективно». Для меня он, конечно, остался прежним.

До скорого! Чудесно, что я уже могу написать эти слова.

Вам и Вашей жене всего наилучшего

Ваша

Ханна

1. В архиве не сохранилась. Должно быть, речь идет об изображении надгробного барельефа с фигурами отца и сына IV в. до н. э.

177. Карл Ясперс Ханне Арендт Базель, 12 октября 1955

Дорогая Ханна!

Благодарю за оба Ваши письма, из Милана и Афин, и прекрасное изображение памятника. Каждый раз все кажется Вам прекраснее, чем прежде. Нас вдохновляют даже несколько строчек, написанные Вами.

Пришло Ваше пальто. Ваша комната готова к Вашему приезду.

Две недели провели в Баденвайлере. Гертруда перед отъездом с ужасом думала о встречах со знакомыми (Блюменфельдом), и как только мы приехали, сразу начала их искать: «мы не можем позволить себе обидеть уважаемого человека – он может узнать, что мы были здесь…» Я просматривал список лечившихся и обнаружил его фамилию и название отеля, в котором он остановился. Тогда Гертруда отправилась к нему и договорилась о встрече. Потом они дважды навещали нас, думаю, все прошло прекрасно. Конечно, я понял Ваши слова, «объективно» переменился из-за болезни. То же я написал Вам, когда он был у нас в Базеле. С тех пор положение не ухудшилось. В его сверкающем взгляде, некоторых жестах, его словах точно выражается все, чем он когда-то был. Его можно воспринимать всерьез, несмотря на то что в настоящий момент, из-за повреждений органического свойства, он кажется несколько беспомощным. Он был счастлив услышать о Вашем посвящении, о котором Вы упоминали. Германия – Фрайбург, Шварцвальд – ему не безразлична. Он живо вспоминал свои юные годы. Возможно, он несколько несправедлив по отношению к современному положению дел и людям в Германии: но он желает лучшего, требует порядочности, и к тому же все это его уже почти не касается.

На второй день я простыл, заболел бронхитом и потому не смог навестить Блюменфельда. Теперь я отдыхаю, к работе пока не приступил – можете судить об усталости по моему почерку. С каждым днем становится все лучше. Когда Вы приедете, я уже буду совершенно здоров.

С сердечным приветом и до встречи

Ваш Карл Ясперс

178. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 13 ноября 1955

Дорогой господин Блюхер!

Вчера уехала Ханна. Мы прекрасно провели эти дни: непривычное взаимопонимание троих, продолжение и укрепление прежних встреч. Как и в прошлый раз, Вы снова были с нами. Ханна не говорила о Вас сама, конечно, этого она сделать не могла. Но, отвечая на наши вопросы, она так живо описала Вашу жизнь и работу в Нью-Йорке и Барде, что возникло точно такое впечатление. И все это время я по-прежнему убежден – несмотря на такую разницу в наших жизненных путях и способностях (например, моя память никуда не годится, в то время как Ваша – по-настоящему феноменальна) – между нами есть удивительное сродство независимого, при всей своей радикальности все же консервативного духа, общее стремление к материи Просвещения XVIII века, методы работы с молодежью через обращение к великим фигурам прошлого. Думаю, когда-нибудь Вы снова приедете в Европу вместе с Ханной. Причины, по которым Вы до сих пор не решились на это, понятны мне лишь отчасти. Если Вы возьмете саббатикал, от них не останется и следа. Но Берлин, конечно, пока не будет освобожден и доступен для Вас (за исключением Западного).

Германия не принесет Вам радости. Но мне кажется, Вы могли бы встретить здесь нескольких выдающихся людей, и к тому же Европа не ограничивается Германией. Мы были бы счастливы, если бы Вы решились приехать. Я бы очень хотел познакомиться с Вами лично, не так, как прежде, несмотря на то что и это доставило мне небывалую радость. К тому же я хотел бы снова узнать у Вас, что для нас значит «быть немцем», немецкая традиция, из которой мы произошли и к которой в конце концов принадлежим.

Ханна, как и всегда, была бодра, жизнерадостна, активна и всегда отзывчива. Она оживила наш дом. Даже Эрна, наша милая помощница, была совершенно счастлива. Лицо ее до сих пор сияет, когда она говорит о «Госпоже Докторе».

Книга Ханны, надеюсь, станет в Германии настоящим событием. Если нет, то дело в немцах.

Всего наилучшего и сердечный привет от меня и жены

Ваш Карл Ясперс

179. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 29 декабря 1955

Дорогие, дорогие друзья,

Боюсь, это пожелание к Новому году придет с опозданием, но первые дни после возвращения были гораздо беспокойнее, чем я ожидала. Праздничные дни, со всеми визитами, от которых невозможно скрыться, естественно, невозможно распланировать после такого долгого отъезда. Поэтому я так ни с чем и не справилась и совершенно забыла о начатом письме.

Мы так много говорим о Вас, и я уже поставила Ваши портреты на письменный стол, потому что они кажутся такими живыми и близкими. В Лондоне я долго разбиралась с издателями и, по неосторожности, передала книжечку Пипера¹, по поводу которой нет никакой точной договоренности, английскому издательству, которое уже долгое время о чем-то непрерывно меня просит. Мой местный издатель доволен, поскольку я так давно ничего не публиковала и ему, кажется, совершенно все равно, должен он что-то переводить или нет.

Теперь: Шилпп. Должен был ожидать меня здесь, но я так ничего и не получила. Надеюсь, получу сразу после каникул. Если честно, меня совершенно ошеломило, как моя юная студентка из Беркли заявилась к Вам вот так запросто². Это очень робкая девушка, но этих американцев никогда не поймешь. Они так привыкли просто заходить куда им вздумается. Надеюсь, она не доставила Вам хлопот. Для меня большое облегчение – и большая радость, – что она Вам понравилась. Она непременно последует Вашим советам, она очень прилежна. Меня так же обрадовало и то, что в Вашем доме оказался кто-то прямиком с американского запада. Теперь Вы познакомитесь с Беркли еще ближе и круг, который мне кажется излишне широким, кажется, замкнется.

Сегодня вечером мы идем на «Макбета». Здесь есть небольшая труппа актеров, которые так прекрасно исполняют Шекспира в небольшом театре, такого исполнения мне не доводилось видеть нигде в мире. С большим вниманием к поэтике и лирике. В целом у меня все очень хорошо. Здесь меня ждал граммофон с восхитительными записями, и я часто их слушаю. Я открыла для себя новый мир, потому что сила музыки – величайшая из мировых сил. Я пока не хотела покупать граммофон потому, что в нем скрыто слишком великое искушение, к тому же я думала, что он мог бы стать хорошим подарком на пятидесятилетие. Но Генрих решил, я слишком педантична и должна наконец обзавестись одним. И вот он у нас, я обращаюсь с этим чудом техники с большой нежностью и крайней осторожностью.

Я много думаю о Вашем тихом Рождестве. Если мои временные подсчеты верны, прямо сейчас вы вдвоем сидите наверху, в кабинете, и вместе читаете. Я часто вспоминаю этот молчаливый, общий покой наверху, когда вы проводите вечера вместе, покой, который охватывает все вокруг, стоит только зайти в комнату, и тишина все время остается неизменным фоном.

Все мои мысли только о вас. Желаю вам доброго, здорового, насыщенного работой года!

Ваша

Ханна

1. Также упоминаемый как «политическая книжечка» и «введение в политику», см. п. 187, 209 и 222. Работа не была завершена. См. п. 233, прим. 2.

2. Речь идет о записке Гертруды Я., приложенной к письму Ханне Арендт от 19 декабря 1955 г., студентка – Беверли Вудворд.

180. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 января 1956

Дорогая Ханна!

Ваш визит был столь прекрасен, так воодушевил нас, был таким естественным и искренним, убедил меня в намерении сразу взяться за «особенное» письмо. Я откладывал его изо дня в день, пока не настал правильный момент, но оказался увлечен активной работой, затем снова вернулся к Платону, Августину и теперь к Канту. Я либо был страшно занят, либо слишком утомлен. Но теперь я не могу ждать дольше и наконец, не дожидаясь подходящего момента, пишу, чтобы наконец поблагодарить Вас.

В первую очередь за Ваши тайно оставленные подарки: как мило с Вашей стороны, засыпать нас дарами моря, которые я так сильно, сильнее всего люблю. Знали ли Вы об этом и о том, что эти морские дары будут трогательно напоминать мне о месте своего происхождения?

Далее Ваши византийцы: я разглядываю их с огромной радостью в их отчужденном величии, в свете их власти, их благочестии, в котором словно скрыта проницательность (как в случае Августина). Этой книгой¹ Вы говорите: мы должны знать обо всем, и прежде всего, если я знаю Вас достаточно хорошо, мы должны знать, что все прекрасное – прекрасно, и, разумеется, в этом Вы правы.

И Ваша книга, перечитывая которую я нахожу столько утешительных мыслей, хоть и хорошо знаком с ее содержанием. Я еще сильнее, чем прежде, убежден, что эта книга, возникшая благодаря ясности Вашего взгляда, – первый (несмотря на то что все твердят о тоталитаризме) настоящий прорыв для нашего политического мира. Каждый политик должен прочитать и понять ее сегодня. Она ставит диагноз и описывает симптомы грибковой болезни, которая распространяется и поражает все на своем пути. Ее переносчики умны, словно грибы, потому что инстинктивно делают то, что следует, то, что от них требуется, – в том числе благодаря своему сущностному нигилизму, который не оставляет шанса человеческому сопротивлению. Поэтому они одарены талантом подчиняться закону этой болезни, не понимая ее сути. В результате это приводит к саморазрушению и человека, и самого гриба, который умирает вместе с захваченной им плотью. В Вашей книге Вам удалось выразить этот страх с поразительной рассудительностью, и теперь он во всей своей разветвленности, многосторонности своих последствий должен стать предметом изучения, для которого необходима должная прилежность, если кто-то задастся целью понять Вас. В блистательном, драматическом изложении Ваши наглядные рассуждения кажутся простыми (Лотте², которая, на мой взгляд, понимает все совершенно точно, недавно прочитала эту восхитительную книгу «словно роман»), но эта простота может привести и к путанице.

К тому же, как и при знакомстве с любыми подобными озарениями, читатель, столкнувшись с этими интеллектуальными достижениями, полагает, что писатель (как это недавно произошло со мной и Кантом) гораздо умнее, чем сам предполагает. Такое чувство, что автор подвержен инстинкту, который не с помощью интеллектуальных навыков, но в результате непрерывного поиска снова открывает самые разнообразные объекты и выявляет скрытую систему в основе целого, не понимая самого целого. Это напоминает интуитивный взгляд медика, который шаг за шагом открывает фрагменты новой болезни, не отдавая себе отчета в том, как ему это удается. Если за Вами решится последовать новый автор, который захочет изложить логические построения Вашего интеллекта в простой и наглядной форме, он будет вынужден все время обращаться к первоисточнику, чтобы не потерять силу, которая открыла бы глаза другим.

Но чувство благодарности переполняет меня, когда я вспоминаю обо всем, что мне так трудно выразить в словах. Благодаря Вам я снова убедился в единстве разума, которое невозможно описать. Способен ли здравый рассудок, словно гормон, одолеть ту самую заразу? Подобия неуместны, когда вступаешь в контакт с тем, на что указывают Платон, Кант, Спиноза и Лессинг. Там не существует подходящих законов помимо устаревших, которые не могут привести нас к истине, нет описаний помимо тех, что повествуют об отдельных личностях. Нет никаких институтов или организаций, с помощью которых можно было бы прийти к власти. Это союз без договора. Но там, где существует это нечто, оно может стать связующим звеном и вместить мировую надежду. От микоза, как и от любого другого недуга, не поможет ни один рецепт, какое бы лекарство мы ни решили использовать. Решающее значение имеет позитивная сила, которая не может стать облеченной в вербальную форму истиной, но которая поддерживает наше доверие, когда разум представляет все в пессимистичном свете и видит лишь негативные возможности, не находя спасения во всепоглощающем несчастье. Красота природного мира – фактор, которым нельзя пренебречь. Она сохранится, даже если человеческий род исчезнет с лица земли – но для кого? Своего рода эстетическая отрада. Но возможность людей объединиться разумно и открыть в себе всесокрушающую силу любви – ставит предел сознанию, замкнутому в безысходности. Своим девизом³ Вы выбрали фразу «пребывать в современности». Вы знаете, что она очень мне по душе. Но, возможно, ее необходимо дополнить: никогда не терять надежду. Первая фраза советует не упустить возможность, вторая – предлагает действие, не опускать руки, каким бы бессмысленным все ни казалось: Вы своим примером доказали, что действие, восстановление, поворот могут продолжаться, пока не завершен процесс уничтожения. И если через сто лет человечество исчезнет или останутся лишь несколько его представителей, не связанных с нами (что вероятно, но не предопределено), если микоз приведет к окончательной катастрофе физического самоуничтожения, следующей за самоуничтожением политическим, необходимо сохранять и видеть смысл сущего, который разделяем мы, немногие – хотя, возможно, и многочисленные, но лишенные голоса.

Философ, оказавшийся у предела, может рассуждать лишь о времени и пространстве как формах существования или о том, что следует из подобных воззрений (в намеках Платона, потрясающих и искаженных Августином, ясных и чистых идеях Канта и, вероятно, у нескольких индийцев).

Мы, пока мы живы, занимаемся своим делом – что Вам по-прежнему удается – и подобно Вам, говорим, если только это возможно, но в этом, кажется, нет смысла с точки зрения практически полезных результатов. Я с радостью представляю, как Вы вместе с Генрихом Блюхером размышляете и работаете – что вселяет в нас, в меня и Гертруду, такую радость труда: где-то живут уникальные, задумчивые, лишенные сентиментальности, беспечно серьезные люди, с которыми нам довелось быть знакомыми и которые теперь стали совершенно незаменимы. Мы не замыкаем круг, не назначаем должностей и ни в чем не упрекаем тех, кто подходит или не подходит под это описание, но иногда падаем духом от того, что их так немного.

Теперь письмо приобретает тон, о котором я думал недели назад, но не совсем готов к нему сейчас.

Должен поблагодарить Вас за два письма⁴, а также за то, что прислали фрагменты и их истолкование. Я написал Оукшотту⁵, пока никакого ответа.

Совершенно нормально, что Вы передали книгу Пипера издателю на перевод в Англии, теперь все права на перевод останутся в Вашем распоряжении.

Я ничего не слышал о Шилппе. Из Штутгарта лишь сообщили, что немецкое издание тома намечено на весну, а выйдет оно ближе к осени.

У меня есть еще одна просьба: ознакомьтесь с приложенным письмом от доктора Кнауса⁶ и, по возможности, пришлите обратно мне. Если Вам подвернется что-то для него, прошу сообщить. Вряд ли Вы сможете за него поручиться, поскольку не знакомы лично. На мой взгляд, стоит ему помочь, если будет возможность. Он с отличием защитил диссертацию под моим руководством в Базеле⁷, немец простого происхождения. Если я правильно помню, однажды я рассказывал Вам, что в Германии он не имел большого успеха у Гадамера⁸ (защита докторской) и в научно-исследовательских кругах (вероятно, потому что он – мой «ученик», но совершенно независим).

Мы с Гертрудой желаем Вам больших успехов, а себе – вероятно, новой встречи.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Предположительно, речь идет о работе: Grabar A. La Peinture Byzantine. Geneve, 1953.

2. Лотте Вальц.

3. Речь идет об эпиграфе к книге Х. А. о тоталитаризме, см. п. 103, прим. 2.

4. Между письмами 177 и 180 от Я. Ханне Арендт в архиве сохранилось лишь одно письмо от Арендт. Упомянутая в 180 письме «передача фрагментов и их истолкование» относится к несохранившемуся в архиве письму.

5. Не установлено.

6. Герхард Кнаус (1928–2020) – немецкий философ.

7. Кнаус защитил дипломную работу на тему «Объект и объемлющее» (Базель, 1954).

8. Ханс-Георг Гадамер (1900–2002) – близкий Хайдеггеру философ, ранее лично знакомый и с Я.

181. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 14 февраля 1956

Дорогой Господин Ясперс,

Прошу извинить, что с таким опозданием отвечаю на Ваше письмо, в котором Вы так живо описали время, проведенное с Ханной, что у меня возникло ощущение, будто и я присутствовал там лично, и усугубило мое желание по-настоящему, лично побывать на одной из последующих встреч. Мой отпуск прошел не совсем так, как я ожидал, затянувшееся лечение зубов и административные хлопоты, которые на меня взвалили, отвлекли от письма. А затем я предался чтению Вашего «Шеллинга».

Искренне благодарю Вас за книгу и прекрасное издание писем Гете¹. Как чудесно заглянуть в его письма, в то же время оглядываясь на Канта, которого Вы в столь ясном свете изображаете в «Шеллинге». Труды Эриха Франка² тоже очень мне помогли, потому что могут пригодиться и в работе с нашими студентами.

Альбом с восхитительными репродукциями буддистских фресок из пещер Аянта³ отправлен Вам, чтобы порадовать в день Вашего рождения. Китайско-буддистские рельефы эпохи Вэй – поистине единственное, что можно сравнить с фризом Парфенона, эти же фрески индийского буддизма можно с полной уверенностью сравнить с фресками Микеланджело. Явленная в их красоте истина и история должны стать символом моих пожеланий. Как и символом благодарности за «Шеллинга».

Когда читаешь ее, дышится легче и свободнее. Некоторые явления предстают в небывалой ясности и точности, становятся острее и определеннее разнообразные линии, объединяющие все обстоятельства и предлагающие однозначную позицию.

Метод исследования и изложения словно рожден самим предметом через понимание его внутренней структуры, и крутые повороты стремительного хода мысли Шеллинга предстают столь живыми, что Ваша выдающаяся книга становится настоящим введением к пониманию Шеллинга. Этот точный срез извечно обновляющихся идей Шеллинга потрясающим образом выводит на первый план единую идею, объединяющую его бесконечно раздробленную мысль. И в конце концов – и это неоспоримая ценность Вашего метода изложения – книга о Шеллинге становится живым введением к образу мысли Ясперса.

То же я мог сказать и о Вашем «Ницше», но в этот раз Вы добились этого с еще большей точностью и ясностью. Хотя бы поэтому я мечтаю о выходе обеих книг на английском – ради наших студентов. Но еще важнее воспитательные мотивы. Ваши слова о том, что Вы рассуждаете о Шеллинге с юных лет⁴, явлены в книге с такой наглядностью, что могут указать истинный путь к философскому размышлению о великих умерших мыслителях, словно они до сих пор живы. Я всегда старался передать эту мысль своим лучшим студентам, и теперь Ваша книга сможет мне в этом помочь.

Историческое, как Вы его называете, или политическое, как сказал бы я, значение работы состоит в том, что Вы обнаружили рычаг, способный перевернуть скалы над могилой Канта. При этом Вы систематически противопоставляете решающие идеи Шеллинга, Фихте и Гегеля идеям Канта, в результате чего возникает линия, отделяющая и освобождающая Канта от «последователей», и в результате он снова предстает в верном свете. Немецкий идеализм стал неотъемлемой частью амальгамы почти всех современных массовых идеологий, поэтому освобождение Канта – важнейший шаг к упразднению этой лживой картины мира.

С исключительно философской точки зрения, на мой взгляд, суть дела скрыта в Ваших рассуждениях о «создании независимого духа». Диалектически завораживающее превращение кантовского представления о разуме в понятие духа и, разумеется, резкий переход к понятию материи романтико-натуралистической эпохи (они неотделимы друг от друга) – самый эффективный инструмент, способный лишить человека разума, единственного, что сохраняет личность и делает ее чистой индивидуальностью, которая в призрачном одиночестве или объединившись с другими в зловонные комья общественных масс, изображает аполитичное социальное поведение, которое со времен романтически-материалистских представлений об истории и именуется «историей».

И здесь я снова прихожу к вопросу, который Вы задавали мне прежде: каково это быть немцем в подобную эпоху? Ответить я могу одно: никак. Как однажды сказал Гельдерлин, не время избирать царей, но это и не время для народа.

Французская революция началась с попытки трансформации государства (национального государства), но превратилась в общественную революцию, которая привела к гибели государства. Общество, однако, не может ни с помощью революции, ни в результате эволюции гарантировать людям то, что может им обеспечить только государство: право сохранить личность. Государство и граждане сами по себе – могут превратить подводное течение слепых общественных и индивидуальных явлений в мелкий ручей, называемый историей, омывающий берега, на которых человечество может выстроить новую цивилизацию. Но слепые подводные течения человеческих деяний – ведомый интересом Мальстрем⁵, увлекающий в пучину. Интерес – не уловка разума, но его помутнение.

Общественный Мальстрем ворвался в европейскую историю и захватил ее. Волны потока становятся все выше и выше и все труднее отвести от его стремительных вод плодотворный поток исторического, возможность истинной политики становится все менее различима.

Вместо этого клокочущее массовое общество призрачно изолированных индивидов, начинает верить, что история творится именно здесь. Они хотят перескочить настоящее и рывком из прошлого оказаться в будущем, словно будущее могло бы открыться тем, кто потерял из виду горизонт вечности.

Эпоха романтизма и натурализма захватывает и подавляет. В результате сверхчеловеческих, демонических усилий высвобождаются силы ужасающих личностей и роботизированных масс, все не только идет своим чередом, но врывается и ускоряется в водовороте, потому что подмастерья волшебника принимают поток за ход истории, который ведет к благу. Но это круговое, стремительное и пустое время, чистые «события сегодняшнего дня». Именно поэтому его ход можно предсказать точнее, чем истинно исторический ход событий, в котором разум сам создает события и таким образом определяет ход истории. Гете, Гейне, Токвиль, Буркхард и Ницше проявили себя настоящими пророками. Лаконичнее всего это смог выразить Грильпарцер: от человечности через национальность к зверству.⁶

Когда народ захватывал национальное государство или оказывался захвачен им, нигде, кроме Соединенных Штатов и Англии, это не привело к формированию свободных национальных государств, но национальное государство, в какой бы то ни было государственной форме, превращалось в пустой фасад пересекающихся интересов национального общества. Романтический одухотворенный национализм, уверенно воплощенный в форме национального натурализма, был средством выдать стремления национального общества за метафизическую волю истинного государства, настоящего отечества.

Но ни одно из подобных фасадных государств не сумело признать личность своих граждан. И потому по всей Европе во время Первой мировой войны все изменяли родине, о чем теперь никто не говорит. Выдающие себя за отечества национальные общества предали своих сыновей исключительно индустриальной военной бойне.

Тогда многие молодые люди в Европе, и я в том числе, перестали считать себя немцами, французами и т. д.

Измена родине в этом смысле наблюдалась в Германии снова во времена инфляции и во времена Гитлера. В таких обстоятельствах, захвативших весь мир (за исключением Соединенных Штатов и Англии), и в первую очередь в условиях колониального национализма, в том числе и в Израиле, прежнее, истинное, сохранившееся культурное достояние может быть использовано для того, чтобы скрыть общественную алчность в националистическом обмане. На всех этих землях уже не растет трава, и любая попытка открыть новую возможность существования национальности тонет в националистической лжи.

Соединенные Штаты не национальное, но федеральное государство. Но они, как и Англия, по-прежнему являются государством, сохраняют уважение к личности. И то и другое могло погибнуть, если бы граждане предприняли попытку обобществления и более не нуждались бы в защите. Изо дня в день общественная волна поднимается все выше и здесь, и в английском Содружестве, но за истинные политические ценности еще можно побороться.

Я не знаю, удастся ли великому федеративному государству Атлантиды восстать. Но, на мой взгляд, ему враждебна любая национальность. Единственным достойным устремлением мне кажется желание стать порядочным гражданином Атлантиды, подобно стремлению Ницше превратить нас всех в «добрых европейцев».

Национализм начался с того, что каждый индивид, каждый мелкий ум увидел возможность воплотить в себе нечто высшее и, став немцем и т. д., добиться большего, чем когда-либо прежде. Все закончилось, когда стало совершенно невозможно быть человеком, оставаясь немцем, французом или евреем (по крайней мере в Израиле). Напротив, оставаясь таковым, рано или поздно придется стать чудовищем.

Таким образом человек сегодня вынужден попытаться стать человеком сам по себе. С помощью друзей, которые тоже вынуждены на это решаться, опираясь на великих мыслителей национального прошлого, а не на «великие умы» романтизма. И представления о собственной нации должны быть основаны на формах государственного устройства, то есть на вопросе о том, где уважают человеческую личность. Если метафизический человек нашего времени вспомнит о себе и своих друзьях, он сможет подготовиться к восстановлению истинной политики, оставляющей позади исторический самообман происходящего и задумается о грядущих возможностях государственного становления.

Таких «друзей», на мой взгляд, смог бы вдохновить Ваш «Шеллинг», и они все присоединились бы к моим поздравлениям и пожелали бы Вам долгих лет отважной бодрости, которую Вы явили в своей книге.

С этими и множеством других искренних пожеланий,

Ваш

Генрих Блюхер

1. Речь идет о четырехтомной переписке, опубликованной издательством Artemis в течение 1949–1951 гг.

2. Frank E. Wissen, Wollen, Glauben. Gesammelte Aufsätze zur Philosophiegeshichte und Existentialphilosophie, Zürich, Stuttgart, 1955.

3. India. Paintings from Ajanta Caves. Introduction by M. Singh, New York, 1954.

4. См. предисловие к книге Я. о Шеллинге.

5. См. одноименный рассказ Э. А. По.

6. Grillparzer F. Sämtliche Werke, 10 vols. 9 (Stuttgart, 1872), p. 34.

182. Ханна Арендт Карлу Ясперсу17 февраля 1956

Дорогой Почтеннейший,

Благодарю за Ваше письмо! Оно было и остается прекрасным подтверждением чувств, которые я испытываю уже так давно. Мне всегда так нравилось проводить время с Вами, что я страшилась признаться и себе, и Вам, что подобного этому разу не бывало никогда прежде. Воспоминания поддерживают меня в работе и помогают справляться с вызванным ею – но и не только ею – одиночеством. Вы всегда внушали мне уверенность, но теперь, когда Вы снова воодушевляете меня, я должна быть внимательнее и точно оценивать свои силы. Но дело не только в этом, дело в невыразимой способности к взаимопониманию, в которой решающую роль играет непосредственность. То, что Вы называете «грибковой болезнью» – выдающееся сравнение, – поражает все вокруг, и грибы проникают во всё благородное и разумное, поражают многих дорогих мне людей. Когда этот недуг начинает вызывать аллергию, замечаешь его следы в самых безобидных и незначительных мелочах, общение становится все труднее. Утешает лишь удовлетворительная чистота воздуха в «светлых комнатах».

Но теперь к не столь радостным новостям. Сперва Шилпп. Конечно, он начал свои шилппские штучки, когда я вернулась, на рукопись не было и намека. Вместо нее в конце января пришло письмо с тысячей извинений и заверения в том, что рукопись наполовину готова. Стоит ли ее прислать? И т. д. Мне пришлось ответить, что теперь, до отъезда в Чикаго, у меня нет на это времени, и пусть он пришлет рукопись целиком (уж не знаю, с помощью каких богов) в апреле.

Но я и сама не лучше, и собираюсь устроить Вам те же шилппские штучки. Сейчас я никак не могу перевести английский текст своей статьи¹ на немецкий. Просто ничего не получается. Виной тому отчасти нехватка времени: после столь продолжительного перерыва вернуться к работе и привыкнуть писать по-английски оказалось гораздо труднее, чем я ожидала. Но самое главное: пока я не могу позволить себе снова писать по-немецки. Что мне делать? Стоит ли отправить рукопись Вам или Кольхаммеру и просто поверить, что найдется кто-то, способный выполнить эту работу прилично? Или у нас есть возможность подождать до конца апреля?

Письмо господина Кнауса очень, очень понравилось нам обоим. Генрих вообще-то очень заинтересован в том, чтобы привлекать в Бард молодых философов, но вряд ли представится такая возможность, поскольку сейчас у них проблемы с финансированием. Но он хочет показать письмо нескольким коллегам в Нью-Йорке, может быть, кто-то сможет помочь. Возмутительно, что он не смог остаться в Германии, хотя там никак не могут заполнить вакантные места на кафедрах. Мне понравились его политическая заинтересованность, точность суждений и непринужденность, которая сквозит в его словах. Я сохраню письмо у себя, пока Генрих не встретится со знакомым, которому он хотел бы его показать. Возможно, господину Кнаусу удастся перебраться в Калифорнию, это было бы замечательно, по крайней мере для его дальнейшей карьеры в Америке, в остальных отношениях ему там, возможно, будет несколько одиноко.

Только что увидела, что Генрих сразу утащил к себе новое издание «Психологии мировоззрений»², но совсем забыл Вас поблагодарить. Я пока не успела на нее взглянуть и теперь должна проследить, чтобы она не пропала в Барде. Завтра начинается семестр – меня это слегка печалит. Два долгих месяца, что мы провели вместе, были чудесны. Я прилежно готовила новые блюда, которые успела попробовать в путешествии.

Да, Византия – пока я не забыла – совсем другая, но производит неизгладимое впечатление. Чарующая духовность, повергающая в трепет. Мне не терпится узнать, что Вы скажете об индийской книге, понравится ли она вам обоим.

Поздравления с днем рождения – здесь принято говорить many happy returns. Именно этого я желаю и Вам, и нам.

Я часто читаю письма Гете и в последние недели читаю много Макса Вебера. Хотелось поделиться! С большим удовольствием. «Аграрная история Древнего мира»³ – выдающаяся работа, а «Протестантская этика и дух капитализма»⁴ – пример выдающейся гениальности. Конечно, я была с ней знакома, но лишь теперь способна увидеть все, что видел он. С тех пор никому в литературном мире так и не удалось приблизиться к его уровню.

С благодарностью и уважением

Ваша

Ханна

1. См. п. 113, прим. 4 и п. 146, прим. 1.

2. Речь идет о четвертом неисправленном переиздании: Berlin, Gottingen, Heidelberg, 1954.

3. Вебер М. Аграрная история Древнего мира. М.: Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2001.

4. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.

183. Ханна Арендт Карлу Ясперсу7 апреля 1956

Дорогой Почтеннейший,

Давно не получала от Вас никаких новостей и потому, как всегда, слега обеспокоена. Вы наверняка получили мое письмо и письмо Генриха, отправленные к Вашему дню рождения. Тем временем я успела получить известие от Кольхаммера: перевод нужен ему лишь к первому мая, а одна приятельница, которая хорошо пишет, уже успела перевести эссе, так что в этом отношении все налаживается.

Завтра я на две недели отправляюсь в Чикаго, чтобы прочитать там шесть лекций. При себе у меня рукопись, но, разумеется, она совершенно не готова к печати. Я назову весь цикл Vita Activa и буду рассуждать о триаде «труд – работа – действие» в их политическом значении.

Автобиография и замечания¹ получены. Я, разумеется, сразу заглянула в немецкий текст из любопытства и с большим интересом прочитала пару страниц, но лишь мельком. Как только вернусь из Чикаго, сяду за работу. Наш Шилпп тем временем укатил в Индию по поручению правительства, так что нет нужды торопиться.

Я написала Пиперу и получила ответ, что странно, от одного из его редакторов, такой, словно я что-то им предложила, – и идею книги, которая совершенно не сочетается со всем, чем я занимаюсь. Я напишу Пиперу напрямую, когда вернусь, и попробую напомнить ему о беседе в Базеле.

Как Вы себя чувствуете? Представляю, как сейчас, вечером, вы сидите вдвоем в кабинете, разумеется, Вы лежите и читаете, проводите время рядом. Это совместное времяпрепровождение никогда не трогало меня сильнее – ваш совместный покой и тишина погруженной в сумерки комнаты.

Всего самого наилучшего, сердечный привет Эрне

Ваша

Ханна

1. Речь идет о «Философской автобиографии» Я. и «Ответе», опубликованном в сборнике Шилппа.

184. Карл Ясперс Ханне Арендт12 апреля 1956

Дорогая Ханна!

Теперь Вы уже в Чикаго, читаете восхитительные лекции и приобретаете новый опыт. Я с радостью думаю о Вас.

Скоро отвечу на любезное письмо Генриха. Ужасно, что я так затянул с этим. Сегодня лишь немногословный ответ: в первую очередь благодарю Вас за введение к эссе Броха. Уверен, оно прекрасно, так как предлагает точную и живую картину. Я сразу прочитал его до конца, но моя неприязнь к герою все возрастала. На удивление претенциозная и по сути безосновательная «теория» – и тщетный поиск последнего якоря «помощи». Несчастный человек. Он меня мучает. Теперь благодарю Вас за статью об авторитете¹. Большая его часть мне была уже знакома. Прочитав его еще раз и поразмыслив, я начал сомневаться. Вы отделяете общее понятие от его привычного римского обоснования, что сперва кажется справедливым, но все же неосуществимо. Возможно, в мире еще больше авторитетов, чем Вы полагаете. И все же Ваши взгляды на утрату авторитета и значение «основания» весьма существенны. Я хотел бы, чтобы Вы коснулись основ, чтобы мы сразу могли почувствовать, что они есть. Следует стремиться к удержанию и возрастающему одобрению упомянутого авторитета. Ваша точка зрения очень уязвима. Симптоматичной мне показалась и Ваша отсылка к Хайдеггеру², она свойственна тому способу мышления, который я не разделяю (несмотря на то что связь намечена лишь приблизительная). Хайдеггер превосходно разделяет «справедливость» и «истину». Но то, каким образом он это делает, кажется мне простой подменой. Он пользуется «идеей» Платона как расхожим учением об идее, которое ошибочно вменяют Платону в вину. Она необходима ему в «Тимее», когда он рассказывает о «правдоподобном мифе»³. В большинстве диалогов он обходится без нее. Необходимо вдуматься во вторую часть «Парменида», чтобы понять, о чем он говорит. Притча о пещере – восхитительное, глубокое изобретение Платона, головоломка, уводящая туда, где уже нет места подобным сравнениям. Необходимо иметь под рукой шестую книгу⁴, в которой он развивает идею, позже выраженную в притче. Платон как историческая первопричина несчастья справедливости, занявшей место истины, и истина, как «откровение», утраченное Платоном, – вот, что Вас восхищает. В своем экземпляре трактата 1942 года⁵ я отметил на полях: «немного смешно»⁶. Жаль, что я передал Вам более поздний экземпляр. Я совсем забыл о предыдущем, в котором сохранились мои пометки, и даже не искал его. Мы могли бы об этом поговорить. В коротких письмах ничего не выразить. Примером столь же ложного истолкования Платона мне кажется Ваше изложение его идей о государстве и законах: словно это в некотором смысле программа, а не отражение праобраза неутвержденного порядка, смысл которого можно постичь лишь памятуя, что предпосылкой платоновской политики было философское воспитание, данное Платоном Диону⁷ и начавшееся с изучения математики, необходимой для первого шага к освобождению от чувственности. Не следует забывать и о том, что лучшему государству, управляемому философами, не нужны законы (поскольку законы твердят об одном и том же, а государственные деяния невозможно обобщить в едином принципе – полагаю, об этом говорится в «Политике»)⁸. Толкование Платона – критерий собственной философии.

Кажется, история с Шилппом близится к завершению. В апреле он возвращается в Чикаго и намерен сразу отправиться в типографию. С Кольхаммером дело обстоит так, что, кажется, американское и немецкое издания выйдут одновременно. Для Кольхаммера я еще раз перечитал оба текста⁹, написанные три года назад, и почти не вносил никаких изменений, по крайней мере ничего существенного. С неточностями придется смириться. Теперь вопрос лишь в том, хотели бы Вы изменить некоторые части после новой редакции: касающиеся Вас (кое-что добавилось в «Ответе», в автобиографии что-то было изменено) и касающиеся моей жены (в автобиографии). Если угодно, я отправлю Вам страницы, по которым Вы сразу поймете, что изменилось, потому что новые фрагменты добавлены от руки.

Жена переживает по поводу случившегося у меня «приступа» небезосновательно. Но даже если ни в чем нет уверенности, не так сложно сохранять хорошее расположение духа и делать все возможное. Моей жизни, конечно же, ничего не угрожает. Настоящая опасность мне не угрожает. К тому же меня ужасает мысль о том, что жена может остаться в этом мире совсем одна. Вы будете в числе тех добрых друзей, что будут связаны добрыми воспоминаниями. Меня согревает эта мысль. Но пока я собираюсь преподавать, готовлю курс лекций¹⁰ и семинар¹¹. Чувствую себя бодро. Сегодня под диктовку записывает новый ассистент¹². Хубер стал профессором Высшей технической школы в Цюрихе.

Сердечный привет вам обоим.

Хочу вскоре написать Генриху. Благодарю вас за потрясающий альбом Аянты, подаренный на день рождения.

Ваш Карл Ясперс

Пипер ведет себя «невоспитанно». Полагаю, Вы ответили совершенно справедливо. Он не имеет права через редактора продолжать начатый Вами личный разговор. Но он поступает так не из злого умысла. Он многое поручает трем редакторам, которые начали помогать ему несколько месяцев назад, сам очень много путешествует. К тому же, если возникает необходимость, он пишет превосходные письма, вроде того, что недавно он написал Жанне Эрш. Прошлой осенью в связи с предисловием к собранию Амьеля¹³ он и меня отправил к редактору. В результате все закончилось «катастрофой». Того редактора вскоре сместили в «производственный отдел».

Vita Activa – хорошее название. С нетерпением жду «Труда – Работы – Действия».

1. Arendt H. Was ist Autorität // Der Monat, Februar 1956, vol. 8, no. 89, p. 29–44; Арендт Х. Что такое авторитет // Арендт Х. Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли. М.: Издательство Института Гайдара, 2014, с. 138–216.

2. «Хайдеггер показывает, как Платон преобразовывал понятие истины (ἀλήθεια), пока оно не стало тождественно правильным высказываниям (ὀρθότης)» (Арендт Х. Что такое авторитет, с. 170).

3. Речь идет о реплике Тимея о возникновении мира.

4. Шестая книга «Государства».

5. Heidegger M. Platons Lehre von der Wahrheit // Geistige Übrelieferung 2, 1942, p. 96–124; Хайдеггер М. Учение Платона об истине. Историко-философский ежегодник. 1986. М.: Наука, 1986.

6. Запись Я. гласит: «Х. обращается с Платоном как с носителем „доктрины“ – совершенно неплатоновское отношение. Никакой диалектики – никакого движения к настоящему пониманию – одни иллюзии – nihil – занимает позицию экзистенции-трансценденции – неверно трактует идеи Платона. Немного смешные всеобъемлющие утверждения».

7. См. 7 письмо Платона.

8. Политик.

9. Речь идет о «Философской автобиографии» и «Ответе» Я.

10. В летнем семестре 1956 г. Я. три часа в неделю читал лекции о «Философии в повседневной жизни».

11. О Кьеркегоре.

12. Хансйорг А. Салмони (1920–1991) – в 1956–1960 гг. ассистент философского семинара в Базельском университете, с 1961 г. – ординарный профессор философии, преемник Генриха Барта.

13. Анри-Фредерик Амьель (1821–1881) – швейцарский писатель и философ. Работа над упомянутым сборником так и не была завершена.

185. Ханна Арендт Карлу Ясперсу 30 апреля 1956

Дорогой Почтеннейший,

Это не ответ на Ваше письмо. Я лишь вкратце хочу сообщить, что успела сверить обе рукописи с оригиналом и завтра отправлю все Шилппу. Корректуру еще можно будет внести в гранки и мне показалось, будет правильнее сперва заняться этим. Если хотите, я могу внести все исправления, когда придут гранки.

Я корректировала больше, чем рассчитывала. Единственное, что я совершенно не могу изменить – стиль. Он не всегда удачен, сложен и не всегда ясен. С последним я могла бы справиться – исправить очевидные ошибки. Остальное закончилось бы переписыванием – невозможным в столь короткие сроки и к тому же (если воспользоваться выражением Ясперса) неуместным.

Мне кажется, все удалось. В первую очередь уникальная – по крайней мере, в философии – реакция на критику. Я очень рада, что Вам удалось поставить Кауфмана¹ на место, он глуп и лишен совести. Если это именно тот Баумгартен², о котором я думаю, его немного жаль. Я знаю его однофамильца, с которым судьба сыграла весьма злую шутку.³

Содержательно мое внимание привлекла одна фраза, которая, на мой взгляд, выражает не совсем то, что Вы имели в виду. Вы пишете: «государственные деятели сообщают гражданам, как им следует мыслить…»⁴ Это опасная формулировка, особенно в такой краткой форме. Но это не столь важно.

С каким облегчением я⁵ узнала, что результаты электрокардиограммы оказались удовлетворительны. Я знаю, никогда нельзя быть уверенным, но так все же лучше. И приятно знать, что Вы снова читаете лекции и преподаете.

«Философские встречи»: я получила приглашение и ответила: «Возможно!» А они включили меня в программу. На самом же деле мне пришлось отправиться в Фонд Рокфеллера и спросить, не согласятся ли они профинансировать мою поездку, что весьма маловероятно. Если эта палка и выстрелит, в октябре я проведу пару недель в Европе и сразу сообщу Вам, но без Генриха – это разгар семестра.

Всего самого, самого лучшего вам обоим

Ваша

Ханна

1. См. «Ответ» Я. Вальтеру Кауфману в сборнике Шилппа.

2. См. «Ответ» Я. Эдуарду Баумгартену в сборнике Шилппа.

3. Об этом см. п. 186.

4. См. «Ответ» Я. в сборнике Шилппа.

5. Отсюда и далее – ответ на письмо Гертруды Я. Ханне Арендт от 19 апреля 1956 г.

186. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 мая 1956

Дорогая Ханна!

Вы приложили множество усилий и частично просмотрели корректуру перевода. Искренне Вам благодарен!

Высылаю Вам несколько страниц, в которых содержатся существенные изменения или замены или исправления из немецкого издания, в особенности в моем ответе Вам, а также краткую автобиографическую справку о моей жене. Стоило бы отправить и некоторые другие фрагменты, но они не столь существенны.

Сегодня в спешке сообщаю лишь об этом. Надеюсь вскоре написать Генриху. Лекции и семинары пока проходят удачно.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

Эдуард Баумгартен – не тот, о ком Вы подумали. Он доцент во Фрайбургском университете, во времена нацистов занимал должность философа на кафедре Канта, в 1945 г. по радио обращался с призывом (из Берлина) отстаивать Кенигсберг до конца, дальний родственник Макса Вебера, в нем сохранилось неподдающееся описанию очарование этой семьи, поистине уникальный персонаж. В некотором смысле нахален – вечный мальчишка – поэтому заслуживает того, чтобы поставить его на место.

187. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 июля 1956

Дорогой Почтеннейший,

Изо дня в день я откладывала ответ на Ваше письмо, потому что ждала точного решения от Фонда Рокфеллера: согласятся ли они оплатить дорожные расходы «Философских встреч». Кажется, ответ отрицательный. В начале июня я беседовала с одним господином, с которым хорошо знакома, они бы с радостью оплатили мою многомесячную поездку в Европу, во-первых, потому, что поддержка на столь незначительный срок, на который рассчитываю я, не имеет для них особого смысла, во-вторых (что важнее), потому, что для них, в связи с неадекватными расследованиями конгресса, весьма затруднительно было бы оплатить поездку во Францию, цель которой здесь никому не понятна. (Прошу, это строго между нами!) Я думала провести в Европе пять недель (в этом году я действительно не могу остаться на более долгий срок) и предложила обозначить поездку как «научно-исследовательскую». Но все равно ничего не вышло. Так что теперь мы встретимся лишь в следующем году. Печально. Но пока ничего не известно наверняка, я до сих пор не получила официальный отказ, а спрашивать я не хочу.

Когда пришла Ваша корректура автобиографии и ответ, я уже успела передать рукопись со своими исправлениями Шилппу, поэтому просто передала ему все листы с корректурой сразу. Надеюсь, Шилппские штучки не начнутся сызнова.

На вопросы, которые Вы затронули в своем письме, непросто ответить письменно. Но мы бы быстро пришли к единодушию по поводу Броха, с той лишь разницей, что он действительно был моим другом. Я старалась сохранить в предисловии необходимую дистанцию, и все, о чем я пишу, мне совершенно чуждо. Но кроме меня этим попросту некому было заняться.

Нам необходимо обсудить Платона. В письме все может быть истолковано неверно, как очевидным образом и то, о чем я пишу в статье об авторитетах. На мой взгляд, Платон в «Государстве» хотел «применить» свое учение об идее в политике, несмотря на то что сформировалось оно в совершенно других условиях. Мне кажется, Хайдеггер не прав, когда интерпретирует и «критикует» учение Платона об идее через притчу о пещере, но прав в том, что в воплощении образа пещеры истина тайком обращается в справедливость, а идеи становятся мерой всех вещей. Должна признаться, что иначе отношусь к политическому эксперименту Платона в Сиракузах. Не могу ничего поделать, до сих пор он кажется мне забавным. (Прошу, не сердитесь!) Со времен суда над Сократом, то есть с тех пор, как полис привлек философа к ответу, существует конфликт между политикой и философией, след которого я и пытаюсь обнаружить. Платон отвечал, и слова его были так убедительны, что до сих пор имеют определяющее значение. Слова Сократа почти преданы забвению.

Нет, эти разговоры пока нужно оставить. Работа над Vita Activa в самом разгаре, и о взаимоотношениях философии и политики, которые так меня занимают, на время нужно забыть. Лекции в Чикаго прошли неплохо, несколько выдающихся студентов, в остальном успех средний. Пишу с радостью, но получится ли что-то дельное, пока не знаю.

Пришло весьма рассудительное письмо от Пипера, точно как Вы и предсказывали. Пока мы не пришли к соглашению по поводу отчислений. Он хочет выплачивать лишь 8 %, а я не готова согласиться меньше чем на 10 %. Это не столь важно, но я не понимаю, почему он хочет платить меньше, чем принято.

Как сердце? Принимаете ли Вы дигиталис? И как проходят семинары и лекции? Я бы так хотела вновь оказаться там и так злюсь на людей Рокфеллера – разумеется, несправедливо, – когда думаю, что им со всеми их средствами это совершенно ничего не стоит. У Генриха все хорошо, преподавание по-прежнему приносит ему много радости, и студенты очень воодушевлены. Теперь он наконец-то вернулся домой, и мы прекрасно проводим время. В августе мы отправляемся в Нью-Йорк, лето пока проходит просто прекрасно. В следующем месяце мне придется на пару дней съездить в Гарвард на семинар молодых исследователей-политологов, которым необходима консультация. Вот я и дожила до «почтенных седин», хоть и старалась всячески этого избежать.

Не знаю, отправили ли Вам из издательства рецензии на «Тоталитарную власть». Весьма благосклонные, с множеством упоминаний о предисловии. Если Вы их не получили, но заинтересованы в этом, я при случае с радостью Вам все отправлю. Сообщите. Продажи тоже весьма удовлетворительны.

Куда отправитесь в этом году? Снова в Санкт-Мориц? Или Баденвайлер? Или Канн? Чем занята Лотте Вальц?

Всего самого, самого лучшего вам обоим

Ваша

Ханна

188. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 июля 1956

Дорогая Ханна!

Какое разочарование! Я и не надеялся на Рокфеллера. Мне говорили, если благопочтенный американец обещает, что «сделает все возможное», он умалчивает о том, что «сделать это, однако, невозможно». Но, может быть, все еще получится. А даже если нет, думаю, в следующем году вместе с Вами приедет Генрих. Я надеюсь на его поддержку в дискуссии о платоновском вопросе, о сущности философии, ее положении и целях. Вы пишете, мы должны оставить этот разговор. Оставлю его, хотя и собирался написать пару страниц. Иначе получится, что профессор, как обычно, хочет оставить последнее слово за собой. Поэтому вернемся к Платону, его «забавной» сиракузской затее, к «справедливости» и «мере», к притче о пещере в личной беседе. Она может превратиться в весьма плодотворную, крайне основательную философскую дискуссию. Как приятно не бояться, что Вы сможете «ускользнуть». Вы для меня настоящая «гарантия» того, что для человечества еще не все потеряно. Я с радостью читаю, как прекрасно Вы проводите время с Генрихом. Надеюсь, все останется неизменным и принесет свои плоды.

Желаю Вам и дальнейших успехов в работе над Vita Activa. Вы совершенно справедливо отказываетесь от 8 %, предложенных Пипером. Он прекрасный издатель. Но, как и все остальные, вынужден быть коммерсантом. Сейчас я оказался в точно таком же положении и снова веду с ним «битвы». Я слегка сержусь, когда разговор становится излишне софистским. Например, на днях он предложил мне запутанные расчеты «основных расходов», на что я ответил, что совершенно не способен разобраться во всех деталях, но, на мой взгляд, все риски должен учитывать издатель, и вряд ли эти риски ограничиваются авторскими отчислениями, поскольку сумма отчислений зависит от количества проданных экземпляров. Пипер: Да, но ни один издатель не выплачивает аванса, поскольку выплаты по факту продажи рассчитываются сразу. Я: Недавно я получил от De Gruyter 3000 марок за 10 000 экземпляров переиздания брошюры Göschen, за прошедшее с момента заключения договора время розничная цена выросла на 2,5 марки, поэтому и мой гонорар вырос с 2 до 3 тысяч. Пипер: Да, это много, 30 пфеннигов за экземпляр. Но я в любом случае готов выплатить Ваш гонорар пренумерандо – сумму придется выплатить в любом случае, на что я ответил молчанием, поскольку совершенно не хотел возвращаться к вопросу о размере авторских отчислений в процентах. Но это не имеет значения. Пипер – выдающийся издатель и приятен мне лично. Вы должны уверенно и дружелюбно настоять на 10 %. И вот, вместо Платона я пишу об издателях.

Конечно, я бы с радостью взглянул на рецензии. От издателей во Франкфурте я ничего не получил.

Я пробовал дигиталис. На сердце влияет плохо. Сердечные заболевания весьма разнообразны в природе своего происхождения. Но никаких новых «приступов» не было. Лекции идут мне на пользу. Согласно моей теории, размеренная, но интенсивная нагрузка на три четверти часа укрепляет и приводит в тонус тело и сердце, если после этого провести время в покое до отхода ко сну. Поэтому мне удалось прекрасно завершить семестр, не пропустив ни одного занятия.

Мы никуда не поедем, останемся в Базеле. Хочу завершить первый том (1000 печатных страниц) «Великих философов».

Сердечный привет от нас обоих

Ваш Карл Ясперс

189. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 23 июля 1956

Дорогой Почтеннейший,

Мы снова в нашем привычном и по-прежнему любимом месте летнего отдыха. Недавно звонили из Фонда Рокфеллера, чтобы сообщить, что все решилось наилучшим образом. Я уже знала, что ошиблась: задержка ничего не значила, там просто кто-то заболел. Теперь нужно лишь найти организацию, которая мне заплатит. Я ни о чем не беспокоюсь, они сами отправили запрос в Чикагский университет, который с радостью возьмет все на себя и к тому же и сам извлечет из этого дела выгоду – в следующем году Фонд оплатит мою двухнедельную поездку в Чикаго, где я проведу семинар для студентов старших курсов. Я согласилась, и все остались крайне довольны.

Я счастлива, совершенно не рассчитывала на положительный ответ, хотя и руководствовалась только собственными домыслами. Эти гигантские организации так неповоротливы и непрактичны, что ни один вопрос не получается решить быстро, даже когда все сходятся в едином мнении.

Я уже написала во Францию. Я должна провести там неделю с 11 по 18 октября. Перед этим, вероятно, встречусь в Париже с кузиной¹, которая как раз вернется в Европу из Индии. Когда мой визит был бы для Вас удобен? Я связана обязательствами лишь с «Философскими встречами» и могу свободно подстроиться под Ваши планы. Я не хотела бы оставаться в Европе дольше, чем до первой недели ноября, но могу изменить и этот пункт своего плана, в зависимости от Вас. Кузина останется в Европе до декабря. Когда-нибудь я доберусь и до Германии, но пока у меня там нет никаких обязательств.

О том, чтобы «ускользнуть», не может быть и речи. С нетерпением жду нашей беседы и невероятно счастлива, что нам больше ни о чем не нужно «договариваться» в письменной форме.

Мы наслаждаемся летом – плаваем, ходим на прогулки, собираем малину, работаем. Не слишком жарко, но и не холодно. К тому же у нас грандиозные планы – понемногу осматриваемся и подумываем купить здесь небольшой деревянный домик, потому что так привыкли к этому месту.

Жаль, что Вы никуда не поедете. Путешествия подкрепляют силы, даже когда дома так хорошо и уютно, как у Вас. Но могу Вас понять: перемена мест не всегда идет на пользу работе. Вы наверняка читаете лекции и в зимнем семестре, я бы с радостью послушала Ваши курсы и поучаствовала в семинаре.

Мы остаемся тут до конца августа. Адрес: Chestnut Lawn House, Палленвиль, Н.-Й.

До скорого! От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Нюта Гош, урожд. Вильбушевич.

190. Карл Ясперс Ханне Арендт1 августа 1956

Дорогая Ханна!

Какие прекрасные новости. Если Фонд оплатит билет, такая долгая дорога не доставит никаких хлопот. Мы счастливы, что скоро увидим Вас снова.

В понедельник, 22 октября, начинаются мои лекции, читаю по понедельникам, вторникам, средам и пятницам (семинар). Но теперь все сложнее, чем раньше: в те дни, когда я читаю лекции, я не могу больше говорить ни слова. Тема курса (хоть я и не представляю, как он будет организован): лекции – введение в философию, семинар – философия политики. Если Вы приедете 19 октября, у нас будет пара свободных дней. Я думаю и о возможности взять отпуск на первую неделю семестра и начать только 29 октября (но пока не уверен, что это не возымеет последствий – по правилам академической «вежливости»). В этом случае мы могли бы провести с Вами несколько счастливых дней. Есть и еще один вариант: если Вы сможете приехать до 11 октября, а с кузиной встретитесь позже. Тогда нам не помешала бы моя «педагогическая деятельность», которая отнимает столько сил. Вот так обстоят дела, и Вы можете выбрать наиболее подходящий вариант. Любой из них меня полностью устроит, если в дни лекций я смогу оставаться один.

Вы прекрасно проводите время в Паленвилле. С какой радостью я читаю об этом – когда все вокруг только жалуются. И Вы совсем «освоились». Как важно иметь собственную «крышу над головой». Как будет чудесно, если Вам удастся найти дом, который подойдет вам обоим и с течением времени, даже если болезнь внесет изменения в ваши привычки. Но, в конце концов, дом всегда можно перепродать, хотя в этом и нет уверенности.

Я работаю над «Великими философами», первый том будет готов и отправлен в типографию в октябре. Необходимо сконцентрироваться и довести работу до конца. Между тем я должен написать три радиообращения (два по 20 минут об атомной бомбе¹ и бессмертии²! – и еще одно на 60 минут о «рисках публичности»³) и статью о немецких университетах для Confluence⁴ – так что работы очень много. К тому же должен поразмыслить, как организовать зимний цикл лекций, которым лучше заняться прямо сейчас. Мы с женой весьма бодры. Все вокруг приносит нам радость. Я не поддаюсь на суету – но слишком много писем остаются без ответа, – все, что не было завершено до сих пор, не стоит беспокойства. На первом месте для меня работа над книгой. Представляя себе идеального читателя, я думаю о Генрихе.

Самочувствие приемлемое. Гертруду навещает Элла, внуки Эрнста и Эллы⁵, и Пауль Готшальк. Благодаря Мерле⁶ и даме, дополнительно нанятой нами для уборки, все идет своим чередом – и приносит лишь радость. В комнатах я обустроил себе неприступное царство. Сколько радости приносят дети (8 и 9 лет), я снова убеждаюсь, что ребенок – чистый «гений» в своих реакциях и развитии, как жаль, что они не могут оставаться такими всю жизнь.

Сердечный привет от меня и Гертруды

Ваш Карл Ясперс

Переиздание моей «Философии»⁷ с «Послесловием», которое Вам знакомо, я отправил на Ваш нью-йоркский адрес.

Дорогая Х.! Завершив письмо, я вспомнил, что 14 октября Вам исполняется 50! Вы отметите юбилей с Генрихом и затем отправитесь в путешествие? Или обязаны быть в Париже 11 октября? Можем ли мы с Гертрудой в таком случае пригласить Вас отметить праздник у нас, что доставило бы нам огромное удовольствие? В любом случае мы Вас приглашаем.

Пожалуйста, не забудьте захватить рецензии на Вашу книгу.

Сердечно

К. Я.

1. Jaspers K. Die Atombombe und die Zukunft des Menschen. Текст радиовыступления, 1957.

2. Jaspers K. Unsterblichkeit // Luyten N. M. (et.al.) Unsterblichkeit, Basel, 1957.

3. Не опубликована.

4. Не опубликована.

5. Айрин и Андре Майер, внуки Эрнста и Эллы Майер.

6. Эрна Мерле.

7. Jaspers K. Philosophie, 3 Bde., Berlin, Göttingen, Heidelberg, 1956; Ясперс К. Философия. В 3 т. М.: Канон+ РООИ «Реабилитация», 2012.

191. Ханна Арендт Карлу Ясперсу7 сентября 1956

Дорогой Почтеннейший

Пишу Вам в спешке, лишь для того, чтобы поблагодарить за Ваше письмо, не подумайте, что я пропала. Вы помните о моем дне рождения! Глупо, что я до сих пор не могу с уверенностью сказать, когда приеду, но совершенно точно до двадцатого числа. Успело произойти столько всего. Во-первых, конгресс во Франции «Философские встречи» отменен, поскольку оказалось невозможно организовать все таким образом, чтобы подавляющее большинство не составляли «партийные мыслители». Фантастика. Они даже не постеснялись оповестить об отмене, сообщить, что не сумели сохранить «беспристрастность». Койре написал, что остальные французы, не разделяющие взгляды коммунистов, находятся под таким давлением, что не рискнут приехать, если партия не добьется того, чего требует – и кажется, все так и есть. Ну и картина.

Сперва я решила отложить поездку. Но нельзя не учитывать «хозяйское» финансирование – то есть Фонд Рокфеллера. Можно было бы успеть приехать еще в этом году, но я уже согласилась прочитать здесь пару лекций в конце ноября, которые я уже не могу отменить. И переносить поездку на следующий год тоже не имеет смысла. Так что я приеду как и было запланировано.

Чтобы заняться своим «исследованием» в библиотеках, мне необходимо будет съездить в Париж, Женеву, Кельн и Киль. Помимо этого я хотела бы заехать в Амстердам и Роттердам и посмотреть выставки Рембрандта, после чего сразу отправлюсь к Вам. Приблизительно 5 октября. Но пока не уверена, не придется ли мне прежде заехать на пару дней в Париж. На следующей неделе буду знать все наверняка и сразу сообщу Вам. Конечно, если Вы до этого не сообщите, что Ваши планы изменились. Я могу провести неделю-другую и в Женеве, и в Париже.

Должна «исповедаться» еще в одном, о чем всегда забывала. (Пожалуйста, поверьте в мою забывчивость, у нее нет никакой психологической подоплеки.) А именно: некоторое время назад был основан так называемый Институт исследований немецко-еврейской истории имени Лео Бека, располагающийся в Иерусалиме, я состою в совете директоров. Некоторые его члены знакомы с моей биографией Рахель Фарнхаген, поскольку в их распоряжении пока слишком мало рукописей, они упорно уговаривали меня предоставить им права на публикацию. В конце концов мне пришлось сдаться. Voilà! Но: в новой переработанной версии, с добавленным введением и приложением с неопубликованными письмами Рахель. Все тексты уже у переводчика, поскольку институт парадоксальным образом занимается публикациями лишь на английском, и в следующем году текст будет опубликован здесь и в Англии. Теперь я хочу опубликовать его и на немецком и попросила пару «невинных» знакомых прочитать книгу, чтобы узнать, какое впечатление она на них произведет. Судя по их реакции, все-таки этот текст скорее предназначен для женщин и распространять его следует именно как женскую литературу.

У Генриха начался новый семестр, он уже уехал, но успел хорошо отдохнуть и совершенно доволен. Мы прекрасно провели лето, но так и не купили дом, хотя сделка была почти завершена. Нам посоветовали сперва взять его в аренду, а потом купить при необходимости. Аренда гораздо дешевле.

Помимо этого Генрих развлекается мыслями о машине (покупка дома была скорее моей идеей), и этой зимой мы оба впервые будем учиться водить. Со старомодностью покончено. Увы. Такое чувство, что мы стали миллионерами, разумеется, это совершенно не так. Разве что колледж собрался учредить нормальную систему пенсионных выплат, поэтому нам не приходится беспокоиться о сбережениях.

С радостью представляю спокойный, тихий дом, полный детей и гостей. Да, дети прелестны. В Палестине я была совершенно очарована маленькой племянницей¹, которой только исполнилось двенадцать – она до сих пор пишет мне потрясающие письма, на немецком, которого не знает, в невероятной орфографии.

Завтра утром отправляюсь в Вашингтон на политологическую конференцию. Подобные мероприятия до сих пор вызывают беспокойство. Не столько доклад, сколько количество людей и моя физическая неспособность запомнить их имена.

Переговоры с Пипером завершены. Он согласился на 10 %. Странный малый.

Всего самого, самого лучшего и до скорого. Сердечный привет вам обоим передает

Ваша

Ханна

1. Эдна Фюрст (род. 1943) – дочь двоюродного брата, Эрнста Фюрста.

192. Ханна Арендт Карлу Ясперсу15 сентября 1956

Дорогой Почтеннейший,

Хотела лишь подтвердить все планы из письма, отправленного на прошлой неделе, потому что все, кажется, складывается как нельзя лучше. Я вылетаю 30 сентября в Амстердам и, если Вам обоим это будет удобно, смогу быть в Базеле уже 5 октября. Если Вам удобнее будет другая дата, я могу приехать и позже и сперва отправиться в Париж. Если я приеду 5 октября, около 9-го я хотела бы оказаться в Париже. Если Вы бы предпочли, чтобы я приехала позже, то от Вас я сразу отправлюсь в Женеву.

Как я и писала, мы без проблем можем устроить все именно так, как Вам будет удобно. Я лишь хотела бы узнать о планах заранее, поскольку, если из Амстердама поеду сразу к Вам, нужно купить билет на самолет до Базеля или Цюриха сразу, поскольку нет смысла лететь из Парижа. Я уже забронировала билет на 30-е. В Голландии встречаюсь с американской подругой¹, которую очень люблю.

В Вашингтоне все прошло весьма мило и даже увлекательно. Фридрих² из Гарварда, сейчас, в течение весеннего семестра, преподает в Гейдельберге, непременно хотел пригласить туда и меня. Я засомневалась, Генрих советует согласиться, если речь идет лишь о трех летних месяцах, но я должна обсудить это и с Вами. В любом случае речь идет только о лете 1958-го.

Я уже начинаю волноваться, но пока так погружена в работу, что не могу толком сосредоточиться на поездке.

Генрих вернулся после первой недели семестра страшно довольным. По единодушному решению факультета он избран председателем комиссии по академическим нормам и правилам (присуждение степеней, новые назначения, изменения в учебных планах и т. д.), что, разумеется, очень его обрадовало, хоть назначение и связано с ощутимым увеличением нагрузки. Местное великодушие просто поражает – уровень его английского ни в коем случае нельзя назвать идеальным, к тому же у него нет американской ученой степени, которая там есть у любого. Им совершенно нет до этого дела.

До скорого, до скорого. От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Мэри Маккарти.

2. Карл Йоахим Фридрих (1901–1984) – американский политический теоретик немецкого происхождения, с 1922 г. жил в США.

193. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 сентября 1956

Дорогая Ханна!

Мы счастливы, что Вы приедете. И с нетерпением ждем от Вас подтверждения даты Вашего приезда. Возможно, Вы до сих пор ждете от нас хоть строчки, хотя и написали, что предполагаете наше согласие, если мы не дадим о себе знать. 5 октября нам подходит, как и любой другой из предложенных Вами дней. В таком случае Вы смогли бы остаться до дня рождения и еще немного дольше. Вы принимаете все решения о сроках, не мы. Полагаю, у нас Вы снова приметесь за работу. У нас будет время и на беседы, за исключением времени обеда, – и поздним утром, и поздним вечером. Как много мы должны сказать друг другу! Жду с нетерпением. Вы сможете остановиться в гостевой спальне, в Вашем распоряжении будет и письменный стол в кабинете, окна которого выходят на улицу. В библиотеке, с окнами в сад, живет и ночует Элла, жена Эрнста Майера, она очень нам дорога и не побеспокоит Вас и не помешает нашим разговорам. Она помогает с книгой, которая должна быть у Пипера в октябре (конец месяца).

О важном лично

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

194. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 сентября 1956

Дорогая Ханна!

Вчера написал Вам. Только что получил Ваше письмо от 15 сентября, в котором Вы сообщаете, что могли бы приехать и позже 5 октября, мы согласны. Сегодня написала Флора Майер¹: она хочет приехать к нам из Лондона (она живет с сыном² в Южной Африке). Ей ни в коем случае не следует пересекаться с Вами. Это может побеспокоить. Поэтому, пожалуйста, напишите, какие даты – после Парижа – Вы имеете в виду. Нам подойдет любой день после 10 октября. Мои лекции начинаются 29-го (я взял неделю отпуска, что не вызвало никаких проблем). Вы вольны выбрать дни и недели. Проведете ли Вы свой день рождения с нами? Даже когда начнутся мои лекции, Вы, разумеется, сможете остаться – но я почти не смогу с Вами побеседовать. Ждем Вашего решения по поводу даты приезда. Жду с нетерпением.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Флора Майер-Вольф (1882–1967) – жена Густава Майера.

2. Филип Майер, в то время профессор социальной антропологии в университете Родса в Грэхемстауне.

195. Ханна Арендт Карлу Ясперсу22 сентября 1956

Дорогой Почтеннейший,

По поводу Вашего второго письма. (Подготовка к отъезду: самая приятная ее часть – обилие писем из Базеля.) Как хорошо, что я написала еще раз. Как Вы справитесь со всеми визитами, если в конце октября Пипер должен получить рукопись. Мне кажется, и мой приезд будет излишним, в любом случае Вы обязаны – как и всегда, но в этот раз особенно – дать мне знать, если для Вас это будет тяжело или если я соберусь остаться слишком надолго. Прошу Вас!

Но: давайте забудем о дне рождения. Если Вас это устроит, я бы приехала 20-го или 21-го, после Парижа сперва посетив Женеву, где мне понадобится небольшое количество времени, поскольку не знаю, что найду в библиотеке и на сколько придется задержаться. Разумеется, могу подстроиться под Ваши планы, то есть сначала приехать в Базель, в этом случае 15-го.

Здесь Вы меня уже не застанете – по крайней мере в этом нет никакой уверенности. Я вылетаю в воскресенье, 30-го. В Амстердаме меня можно найти через American Express. И точно так же после 5 октября в Париже. Как только я доберусь до парижской гостиницы (этим занимается моя кузина¹), сразу дам о себе знать.

Вероятно, письма на мое имя начнут приходить на Ваш адрес уже в начале октября. Может быть, Эрна могла бы взять на себя заботы по отправке почты, чтобы ничто не отвлекало от работы Вашу жену. Пересылайте все в Париж.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Нюта Гош.

196. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 сентября 1956

Дорогая Ханна!

Все решено! Как прекрасно, что Вы приедете 20 или 21 октября! Напишите точную дату.

Вы совершенно вольны решать, на какое время остаться. Мы спланировали все таким образом, что ничто не будет «излишним». Но после 29 октября беседы со мной будут весьма ограниченны. Равные должны быть честны друг с другом, особенно в практических вопросах, никаких «косвенных сведений». Поэтому останемся при утвержденном.

Я работал целый день – труд становится скучным, потому что теперь занимаюсь лишь редактурой. Хочу продолжать и должен заставлять себя избегать неряшливости (которой избежать невозможно). Тысяча печатных страниц – это действительно много. Надеюсь закончить к Вашему приезду и приступить к подготовке лекций.

Все письма будут отправлены в Париж.

Счастливого пути и будьте счастливы!

Сердечный привет от жены и

Вашего

Карла Ясперса

197. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 7 октября 1956

Дорогой Почтеннейший

Благодарю за Ваше письмо в Голландию. План тот же: 20-го или 21-го. Ваше письмо – в Европе я сразу почувствовала себя как дома. Голландия прекрасна. Не только выставки Рембрандта. Сама страна. Я была там с американской подругой¹, и мы обе были поражены, как сильно нам понравилась и страна, и ее жители. Голландцы, столь почтенные и столь дружелюбные. Четыре дня мы провели в Амстердаме, Роттердаме, Гааге, Делфте и Харлеме. Восхитительные прогулки.

Здесь я сижу в библиотеках и открываю для себя целый ряд документов, которые были недоступны мне в Америке. В Женеву приеду 15-го или 16-го утром, напишу сразу, когда Вы можете меня ожидать. Смогу сказать точно, как только загляну в каталог библиотеки.

На случай непредвиденных обстоятельств: здесь я живу в гостинице Carlton Palace, 207, Бульвар Распай. Адрес в Женеве – пока не могу назвать точно, но уверена, что каждый день буду проходить мимо American Express.

Как чудесно, что наша встреча состоится так скоро

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Мэри Маккарти.

198. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 октября 1956

Дорогая Ханна!

Вы не хотите отмечать свое пятидесятилетие. Но вот этот день настал. Когда я думаю о нем, я испытываю глубокую благодарность и счастье. Вы – одна из тех людей, знакомство с которыми я считаю подарком судьбы. Как удивительно сложилась Ваша жизнь! Подаренная Вам и заслуженная Вами, сила Вашего духа, укротившая зло и изнуряющий ужас, удивительная энергия Ваших благородных порывов, сила, ставшая опасной для Вас мягкостью, Ваше рискованное непостоянство, Ваша «стремительность», ставшие сущностными сторонами Вашей личности.

К этим же достоинствам относится и Ваше жизнелюбие. Здоровье – это великолепно, как и красота, и обаяние. Но не это сделало Вас той, кто Вы есть. Все эти качества лишь были у Вас на службе. Перед Вами открыто новое десятилетие, которое для женщин – в большей степени, чем для мужчин – приносит жизненные перемены, которые, вероятно, Вас немного страшат. Я убежден, что для Вас в них нет никакой угрозы. Вы – одна из тех, в ком воплощены слова Кьеркегора: с годами женщина становится прекраснее, и красота ее кроется в ее слабостях, ее морщинах, она становится прекраснее потому, что перестает опираться на пошлую опору девической привлекательности, но становится уверенной, настоящей.

Я пожелаю Вам лишь благосклонной судьбы, здоровья Вам и Вашему мужу и внешних обстоятельств, которые позволили бы вам добиться того, что было недоступно Вам в юности. Всего самого важного Вы добьетесь сами – на протяжении десятилетий вплоть до тихой жизни преклонных лет, в которой сохранится Ваш темперамент, неизменно воодушевленный истинной сущностью мира.

Мы с женой от всего сердца желаем Вам всего самого наилучшего.

До скорой встречи через неделю, пока Вы не переступили черту преклонного возраста, в радостях которого я так надеюсь Вас убедить

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

Жену снова беспокоит сердце, поэтому она не может написать, приносит извинения. Передает сердечный привет. Она очень хочет лично обсудить с Вами запланированный подарок к юбилею – инструменты для будущего автомобиля.

199. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЖенева, 16 октября 1956

Дорогой Почтеннейший,

Вы правы, я боюсь отмечать юбилей, но когда я получила Ваше письмо, меня охватило ощущение праздника. Я бы очень хотела пожелать себе соответствовать Вашему представлению о своей натуре.

Меня страшит пятидесятилетие, вероятно, и из-за жизненных перемен, но и из-за неизбежно предназначающегося мне «титула», о котором я ровным счетом ничего не знаю. К тому же совершенно не хочется становиться смешной.

Самое прекрасное в Вашем письме – я получила его с рассыльным в воскресенье, когда даже не рассчитывала на корреспонденцию.

Надеюсь, Ваша жена чувствует себя лучше. Если будет необходимо, я остановилась в гостинице Touring et Balance (она действительно так называется) и до меня можно с легкостью дозвониться, лучше всего по утрам до 10:30 и вечером около 7. Тел.: 25 13 80.

Я почти закончила, но приеду только в воскресенье, потому что собираюсь встретиться с женой друга юности¹ Генриха, ему захочется узнать, как у них дела. Выезжаю из Берна в первой половине дня в воскресенье, поезд прибывает в Базель в 11:17. Я смогу (но прошу, только если это не доставит Вам хлопот) остаться до субботы, в субботу вечером я хотела бы встретиться с подругой², чтобы провести воскресенье в Брюсселе, и оттуда отправиться в Кельн.

Я постараюсь встретиться с Жанной Эрш, она вернется в Женеву 18-го. Надеюсь, все получится.

Женева – красивый и спокойный город, наконец-то удалось отдохнуть после Парижа.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Элизабет (Эльке) Гилберт, жена писателя и композитора Роберта Гилберта (1899–1978), близкого друга Г. Блюхера с 1917 г.

2. Мэри Маккарти.

200. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМюнстер, 5 ноября 1956

Дорогой Почтеннейший,

Дела обстоят ужасно¹, как Вы и боялись, и, кажется, даже хуже. Рухнуло абсолютно все, что было так бережно восстановлено после войны.

Я долгое время думала как можно скорее вылететь домой. Но пока решила отложить отъезд. Кажется, все это продлится несколько месяцев, может быть лет, пока не случится самое страшное. Я совершенно не знаю, как это остановить. Если это произойдет, все сложится так же, как и теперь, – никакого объявления войны, военные действия – как их принято теперь называть – начнутся прежде, чем нам успеют о них сообщить.

На душе тяжело. Увидимся ли мы когда-нибудь?

Нет смысла говорить, какую роль за последние десять лет в моей жизни сыграли Вы, Ваша жена и Ваш дом. Я навсегда сохраню в сердце воспоминания о нашей дружбе и ее «постоянстве».

Ваша

Ханна

Если мои планы резко изменятся, я сообщу. Если нет: до воскресенья Киль, Park Hotel. Затем Франкфурт, до востребования Europäische Verlagsanstalt, Гетештр., 29. 15-го снова в Кельне, где должна участвовать в фонозаписи. 17-го – Париж. Carlton Palace, 207, Бульвар Распай.

1. Речь идет о вводе советских войск на территорию Венгрии.

201. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 ноября 1956

Дорогая Ханна!

Благодарю за Ваши любезные слова. По тем же причинам те же темные тучи омрачают и наши души.

Да, новые встречи всегда покрыты тайной. Мы должны еще так много сказать друг другу. У меня так много на уме, о чем я смогу рассказать в подходящий момент. Несмотря ни на что, моя надежда на 1958 год¹ все еще жива и небезосновательна, если принимать во внимание политическую обстановку.

В любом случае решающий фактор – в отличие от ситуации с Гитлером – от нас скрыт: хотят ли русские вскоре развязать войну или нет? Для Кремля это не случайный вопрос, но твердое намерение – в этом нет никаких сомнений. Там все продумано. Еще в дружелюбные времена, во время Женевской «правительственной» конференции², я все время задавался вопросом, это изысканная попытка скрыть факты и тайком продолжать мощное вооружение, обман, цель которого в том, чтобы развязать междоусобные перебранки, или они действительно стремятся к продолжительному сохранению мира, но по возможности хотят укрепить собственное положение и в крайнем случае, в качестве метода подавления, использовать его, чтобы добиться новых преимуществ? Непрерывный процесс вооружения, возможный в первую очередь благодаря эксплуатации крестьян и многочисленным гражданским войскам, – неоспоримый факт. По сравнению с американцами, русские тратят гораздо больше. С такой армией – даже без атомной бомбы – вся Европа в любой момент окажется у них в кармане. Но Монтгомери³ около полугода назад заявил, что атака русских на границе Западной Германии моментально и автоматически приведет к атомной войне. Американцы в своем упорстве полагают, что их техника сможет их уберечь. Но одно всегда остается неизменным: в войне решающую роль играет готовность национальных войск пойти на риск и готовность к самопожертвованию, потому что попытка избежать конфликта – это если и не трусость, то по крайней мере временные уступки успокоению самообмана. Люди, принимающие решения в Вашингтоне и Москве, знают, что такое водородная бомба, в то время как народы склонны об этом забывать, бомба – серьезное препятствие для начала мировой войны. Но последняя воля Москвы по-прежнему не ясна.

Было бы прекрасно, если бы мы могли поговорить с Вами! Мы бы обсудили Венгрию и помолчали. Я бы никогда не подумал, что народ сегодня способен на нечто подобное. Как ужасно просто наблюдать за ними со стороны. Теперь Венгрии могут помочь лишь военные, а это несомненно приведет к мировой войне. Поэтому подобная помощь исключена. Но об этой венгерской борьбе Кант [бы] сказал: «такое не забывается»⁴. У всего есть последствия.

Я крайне доволен политикой, позой, риторикой Израиля. Главнокомандующий Даян⁵ – единственный из всех известных мне генералов, кто одним своим видом вызывает доверие, кажется простым, не милитаристски настроенным и точным, открытым, как политика Израиля. И она справедлива, когда намерение сионистов основать «родную землю в Палестине» было реализовано (хотя раньше этого – еще в 1906-м, в тот вечер, о котором я рассказывал Вам, – совершенно ничто не предвещало) и когда им удалось основать и, пожертвовав собой, сохранить государство, оставленное англичанами в ужасающей нужде, без управления, должного порядка и защиты. С тех пор они создали фундамент действительности, довлеющий над любым законом и провозглашающий закон. Если окружающий арабский мир будет обеспечен оружием, необходимым для подготовки нападения, уничтожения Израиля и истребления всех израильтян, – в таком случае государство обязано что-то предпринять. Нельзя требовать от маленьких государств, чтобы они принимали во внимание риск мировой войны, ведь они не могут стать причиной войны, развязанной против их воли, но лишь ее оправданием. То, что случилось с Израилем, не говоря о политике, – симптом и символ самоутверждения западного мира. То, что Гитлер сделал с евреями, – в некотором смысле то, что должно было произойти со всеми немцами (Вы блестяще это показали). Все, что по отношению к евреям допустили западные европейцы, настигнет их самих. Связь очевидна.

Совершенно непонятно, что будет теперь! Прямо сейчас в западном мире есть устремленность к истине, желание приносить – хоть и незначительные – жертвы, все европейские государства высказали готовность принять десятки тысяч венгров. По поводу Израиля, к сожалению, нет никаких однозначных суждений. Встречаются даже те – извечный антисемитизм, затмевающий истинную картину мира, – кто возмущенно обвиняет Израиль во всех нынешних бедах. Следует беспокоиться об Израиле, как моя жена. Продолжается великая борьба за право на существование, борьба за жизнь, теперь она приобретает великие масштабы и становится осмысленной. Арабы массово принудительно покидают принадлежащие Иордании регионы к западу от реки – как это было в 1948-м⁶. Но, несмотря на это, Израиль не занимает территорию и не оккупирует Иерусалим. Такое самообладание редко встречается и на Западе. Как израильтяне вели войну в сравнении с жалкой медлительностью англичан и французов⁷, которые, будь они столь же энергичны и дисциплинированы, как израильтяне, никогда бы не допустили подобного. Через несколько дней захват целого канала должен был завершиться, как и было обещано в первый день. Но теперь кампания почти провалилась. В любом случае в ходе переговоров израильтяне, благодаря своему воинственному поведению и рассудительности, смогут заявить миру свои уверенные и точные притязания.

Уже вечер, и я очень устал. Простите за почерк!

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет о визите Х. А., запланированном на 1958 г.

2. Имеется в виду Женевская конференция четырех держав, проходившая с 18 по 23 июля 1955 г., посвященная объединению Германии. Советский Союз, казалось, поддерживал объединение Германии при условии, что НАТО и Варшавский договор будут упразднены.

3. Монтгомери Аламейнский (1887–1976) – британский фельдмаршал, в то время исполняющий обязанности главнокомандующего вооруженных сил Североатлантического альянса.

4. Кант И. Спор факультетов. Калининград: Издательство КГУ, 2002.

5. Моше Даян (1915–1981) – израильский генерал и политик, во время Синайской кампании 1956 г. начальник генерального штаба Израиля.

6. После провозглашения независимого государства Израиль в мае 1948 г. около 800 000 палестинцев покинули страну, большинство – недобровольно.

7. Речь идет о захвате зоны Суэцкого канала Англией и Францией после национализации канала Насером в 1956 г. Под давлением со стороны Советского Союза и США, Франция и Англия отказались от своих требований.

202. Ханна Арендт Карлу Ясперсу26 декабря 1956

Дорогой Почтеннейший,

Я давно не писала из-за суматохи поездок, отъездов и прибытий и с ужасом обнаружила, что должна поторопиться, чтобы не опоздать хотя бы с новогодними поздравлениями. Я медлила, поскольку мы так по-разному отнеслись к сложившейся политической ситуации и потому, что хотела посмотреть, что же будет дальше. Слава богу, мои опасения не подтвердились, русские очевидно испытывали гораздо более серьезные трудности, чем я смела надеяться. Для них вся история может обернуться настоящей катастрофой, поскольку трудности касаются теперь не только международного союза и государств-сателлитов, но и России. В любом случае Венгрия – лучшее, что происходило за последнее время. Кажется, ничего еще не закончилось и совершенно не важно, как все сложится в будущем, это уже безусловная победа свободы. К тому же, как и в случае со всеми спонтанными революциями последнего столетия, это спонтанное возникновение новой государственной формы in nuce, системы советов, которую русские изуродовали настолько, что теперь вряд ли кто-то в состоянии понять, в чем ее смысл.

Вся суэцкая авантюра казалась и до сих пор кажется мне примером катастрофической политики, которая стала еще ужаснее из-за того, что была небезупречна даже с военной точки зрения. В итоге Израиль смог лишь задешево обзавестись военной техникой, положение дел совершенно не изменилось. Даже упреки в адрес Америки, которые здесь всегда принимают форму упреков самим себе, тоже кажутся мне безосновательными. Америка связана как с Объединенными Нациями, так и с правовым процессом. Если они развяжут и поддержат войну без предварительного объявления войны, воцарится хаос. К тому же то, как этот идиот господин Даллес¹ рассуждал о Суэцком вопросе еще до англо-французских приключений. В любом случае в результате неразберихи Штаты пытаются не проявлять интереса к Европе и уделять больше внимания своим международным политическим обязательствам. В определенных обстоятельствах это может быть опасно, но пока нет. Я одобряю сближение с Неру², единственным выдающимся азиатским политиком, разделяющим, по сути, западные взгляды.

Здесь ничего нового. Экономическое процветание продолжается и набирает все большие обороты. Теперь у каждого в гараже не две, а три машины – и это не богачи, но, например, негритянские семьи, где муж работает шофером, а жена помогает кому-то по дому. Мне не по себе, не могу поверить, что это к лучшему. Но, возможно, дело в моих предрассудках и непонимании современной экономики.

У нас все хорошо. Генрих наслаждается каникулами, во время которых, наконец-то, смог заняться работой. Два зимних месяца прошли прекрасно. Готовлюсь к новогодней вечеринке.

Меня несколько беспокоит, что Вы зависите от масляного отопления. Надеюсь, ничего страшного не случилось и Вы не мерзнете. Когда я уезжала из Парижа, отопление в гостиницах и общественных зданиях работало лишь утром и вечером. Возможно, все наладилось, не знаю. Мы здесь оторваны от мира и всегда рискуем забыть о реальности.

Я с радостью вспоминаю прошедший год, за который Вы успели завершить работу над первым томом Вашего обширного труда. Пусть все продолжается так же и в дальнейшем. И надеюсь мы скоро, совсем скоро сможем побеседовать снова.

Желаю вам обоим счастья и здоровья в новом году. И передайте привет Эрне.

Как всегда Ваша

Ханна

1. Джон Фостер Даллес (1888–1959) – американский политик, в то время министр иностранных дел США.

2. Джавахарлал Неру (1889–1964) – индийский политический деятель, с 1946 г. до смерти премьер-министр Индии.

203. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 декабря 1956

Дорогая Ханна!

Последний раз я писал Вам на адрес Europäische Verlagsgesellschaft во Франкфурте в ответ на Ваше любезное, взволнованное, обеспокоенное письмо в столь критический момент. Теперь, надеюсь, у Вас все в порядке. Новый год начинается мрачно. В текущих обстоятельствах, которые стали нашей общей судьбой, мы должны пожелать друг другу гораздо больших благ, чем обычно.

Мой душевнобольной «друг» из Бонна, с которым Вы знакомы, тогда написал мне «мир во всем мире обеспечен» – я подумал, не то же самое разве было с одним душевнобольным в Гейдельберге, который под проливным дождем вышел в больничный сад и сказал «солнце жалит и горит» – или это пример подлинного ясновидения?

Мне кажется, сейчас самая великая опасность кроется в отсутствии мировых лидеров. Трумен и Сталин все-таки знали, чего хотят, и следовали своей политической «логике»! Эйзенхауэр, напротив, лишь государственный служащий или генерал, который только и ждет «приказов», а русские лидеры в разладе с самими собой, их положение кажется все более безнадежным, но у них в руках по-прежнему есть мощная военная машина, которая продолжает работу благодаря эксплуатации народа. Но невозможно предсказать, чем обернутся смешанные эмоции правительственной машины без лидера (Хрущев ответил западным дипломатам «мы вам не нравимся… мы вас всех похороним!») или всемирно-исторический авантюризм генералов. Вместо страха перед вечным проклятием ада мы все еще испытываем страх перед водородной бомбой.

Текст статьи¹, которая Вам знакома и которая уже совершенно мне не по нраву, я переписываю, чтобы точнее отразить в нем политическое сознание в тени водородной бомбы. Страницы, которые я хотел показать Вам, все еще не написаны. Работа идет медленно, потому что преподавательская деятельность во время семестра отнимает множество – большую часть – моих сил. Иногда я думаю о том, как Вы работаете над двумя политическими книгами, и наши взгляды (вдохновленные Кантом), возможно, дополняют друг друга. Мое сочинение во многом посвящено сфере «сверхполитики». Она простирается от технологических фактов до идеи бессмертия. Я хотел бы рассмотреть конкретные политические явления в соответствии со стандартами, возникшими из этой сферы. Вчера я писал о Ганди. Надеюсь, Вы прочтете. Я немного боюсь Вас обоих: какие глупости и неточности я мог допустить! В конце концов, в этой теме я «дилетант», а Вы – «специалисты».

Израиль становится опорой Запада. Если Запад от него откажется, Израилю уготована судьба Германии Гитлера, допустившей геноцид. Опасность все еще ужасает. Но я полагаю, пока можно удовлетвориться мерами, которые предпринимает Израиль, – уместными, умными и смелыми, достойными лучших западных государств. Сейчас они прокладывают трубопровод из Акабы в Хайфу и отправляют военный корабль вокруг всего африканского континента, чтобы разместить его возле Акабы. Это мелочи, но крайне важные, существенные, поскольку демонстрируют мужество. Люди растут вместе со своими задачами.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет о статье об атомной бомбе и будущем человека, см. п. 190, прим. 1. На его основе Я. разработал идею одноименной книги.

204. Ханна Арендт Карлу Ясперсу17 февраля 1957

Дорогой Почтеннейший,

Я хотела написать сразу, как только получила книгу от Кольхаммера¹, как легко читается теперь биография. Странно, как все меняется в печати: что-то появляется, а что-то, напротив, пропадает. В любом случае, я надеюсь, Пипер немедленно займется этим и издаст ее в отдельным томе. Мсье, успевший кое-что прочитать (больше меня) был поражен, что в наш век встречаются такие чистые жизненные истории. В ней есть притягательная таинственность в стиле Штифтера. Прекрасно! Но она теряется в объеме. Проследите, чтобы текст был опубликован отдельно.

Снова близятся ваши дни рождения, и я думаю, в следующем году смогу приехать и помочь с организацией праздника. Если в мире сохранится мир, возможно, Ваш душевнобольной был прав. В сущности, все покоится на негласной договоренности между Америкой и Россией, которая кажется надежнее любого пропагандистского шума. Возможно, настоящая опасность не грозит, пока водородная бомба не окажется в распоряжении маленьких государств. Для них риск прибегнуть к этому средству выше не только потому, что они шовинистичны и безответственны, но еще и потому, что они способны в мгновение ока вступить в войну ради того, чтобы выжить. Но до этого еще далеко.

Да, в мире нет лидеров, все останется без изменений, потому что никто не способен управлять целым миром. Поэтому все проблемы становятся интернациональными (если кто-то кашлянет на Южном полюсе, житель Северного моментально подхватит насморк), и потому национальные лидеры все более беспомощны. Современная внешняя политика Соединенных Штатов – настоящий позор. Что тут устроили с идиотским королем Саудовской Аравии² просто уму непостижимо. Эйзенхауэр, который за время своего президентства не встретил у самолета ни одного гостя, появился там моментально, потому что вшивый король заявил, что иначе не приедет! Подобные жесты, к сожалению, всегда показательны. И все же я не верю, что в отношении Израиля будут введены санкции. Здесь все считают иначе. Так называемая доктрина Эйзенхауэра крайне опасна, потому что в сущности гласит: мы вмешаемся, только если русские начнут открытое наступление, но не будем вмешиваться в ваши междоусобные склоки. На самом деле это карт-бланш для агрессии. И именно в тот момент, когда Англия и Франция продемонстрировали миру, что больше не являются мировыми державами. Конечно, мы знали это и раньше, но ни у кого не было доказательств.

Конечно, статья об атомной бомбе уже готова, мы оба очень заинтригованы и ждем с нетерпением. Страницы, о которых Вы писали, так и не пришли. Несколько дней назад я получила от Шилппа гранки с корректурой и сообщение, что каждый, кто захочет получить отдельный экземпляр, должен будет оплатить его самостоятельно. Теперь мне интересно, посчитает ли он необходимым вообще предоставить экземпляр книги тем, кто над ней работал. Удивительный господин.

У нас все хорошо. У Генриха зимние каникулы, два месяца! К сожалению, они заканчиваются уже на следующей неделе. Но мы наслаждаемся последними деньками. Лекции в Новой Школе уже начались, и посещаемость невероятно хорошая. Я уже на последних главах Vita Activa и надеюсь закончить к маю. Затем мне на пару недель необходимо съездить в Чикаго, после чего начну работу над книгой о политике для Пипера […]

Ко дню рождения мы отправили книгу о китайской живописи, первый перевод с китайского известного справочника по живописи со всеми сопутствующими иллюстрациями³. Я подарила его Генриху на Рождество, и мы подумали, возможно, он Вам понравится. Он страшно тяжелый, но, водрузив на подставку, Вы сможете листать его, лежа на диване.

Всего самого, самого лучшего и сердечный привет вам обоим

Ваша

Ханна

P. S. Мой издатель написал, что немецкая книжная гильдия готовит для своих членов более дешевое издание «Тоталитаризма».

1. Schilpp P.A. (Hrsg.) Karl Jaspers. Stuttgart, 1957.

2. Сауд ибн Абдул-Азиз Аль Сауд (1903–1969) – король Саудовской Аравии с 1953 по 1965 г.

3. The Tao of Paintin. A Study of the ritual disposition of Chinese Painting. Mai-Mai Sze, 2 vols., New York, 1956.

205. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 февраля 1957

Дорогая Ханна!

Ваше письмо – как раз ко дню рождения – и Ваш бесценный подарок очень меня обрадовали, как и хорошие новости: неожиданно высокая посещаемость лекций, недорогое издание Вашей выдающейся книги, скорое завершение работы над Vita Activa и прежде всего Ваше общее «счастье».

Теперь о политике. Мы, кажется, разделяем одни и те же взгляды! С ноября я не перестаю поражаться политике, впервые со времен нацистов. Главная причина, конечно, в том, что в конце концов на своем веку мы наблюдаем нечто, достойное уважения, может быть, восхищения: действия и политика Израиля¹. Все уважаемые и достойные люди испытывают то же самое. Общественность в Швейцарии – после скромных и случайных возмущений поначалу – очевидно на стороне Израиля. «Величие» Израиля заключается в смелости, самопожертвовании, умении добиваться обещанного в сочетании с умеренностью и мудростью. Здесь явлена морально-политическая сила, та же, что проявляется на этапе формирования государств, исполненных содержания и постоянства. Израиль не совершает глупостей, но рискует своим существованием. Но мир по-прежнему видит и слышит. С ноября для Израиля все изменилось. Столкнувшись со смертельной опасностью, угрожавшей каждый день со всех сторон, Израиль решился на действие, которое весь мир воспринял как «агрессию», а теперь признает защитой от уничтожающей агрессии, направленной против Израиля. Смертельная опасность не исчезла, ничего не изменилось. Но мир узнает все больше и больше о том, что там происходит. ООН скомпрометировала себя термином «агрессор»², которое в отношении Израиля можно употребить лишь мимоходом, в формальном смысле. Ваш американский народ (все мы в некоторой степени потенциальные сограждане американцев, вне зависимости от того, где находимся) прошел очередную проверку: второй луч света в целом мире. Эйзенхауэр избран³, выборы столь же позорны, как и прошлые выборы Гинденбурга⁴ в Германии, но американцы его не слушают. Он представляет собой угрозу с его атеросклеротическим упрямством, старческой потребностью в покое и болезненной склонностью к раздражительности, поскольку он – самый могущественный человек в мире, власть которого почти не ограничена конституцией, но ограничена временем. Но я верю в американцев. В неожиданных обстоятельствах они ничего не могут поделать, однако в долгосрочной перспективе они демонстрируют естественное, достойное благоразумие, которое может стать независимой силой. Поэтому я верю и в Израиль. Мне кажется, уничтожение Израиля знаменовало бы собой конец человечества и, вероятно, к нему и приведет. Конечно, подобное утверждение невозможно обосновать, хотя такие мысли мне и кажутся (субъективно) очевидными.

Моя «Атомная бомба» совершенно не готова. Это будет небольшая книжка: нечто вроде выражения современного политического сознания в целом. Поэтому страницы, которые Вы должны были просмотреть, до сих пор не написаны. Оказалось, к ним ведет очень долгий путь.

Лекции отнимают много времени. Моя трудоспособность никогда не была особенно велика. Первый том «Великих философов» уже в печати (почти 1000 печатных страниц, должен выйти в мае). Кажется, эти политические тексты соотносятся с «Великими философами» так же, как в 1931-м брошюра для Göschen соотносилась с «Философией» – но это звучит несколько напыщенно.

[…]

Я не узнаю Вашу «Рахель» в переработанном виде. Но мне точно известно (и осталось неизменным в новой версии), что эта книга никому не придется по душе – ни евреям, ни антисемитам, ни даже мне (хотя я крайне благосклонно принимаю все, что Вы делаете, даже когда не согласен с Вами). Она не вписывается ни в одно из течений, принятых среди немецких читателей. Так что это рискованное дело: книга может пробудить нечто скрытое, даже вызвав возражения. К тому же ей нужен издатель, вроде Ровольта, который готов дать публике пощечину и снискать успех. Поскольку Ваша книга так важна в своем содержании и литературных достоинствах, Пипер должен решиться.

[…]

Я сразу рассмотрел Ваш щедрый подарок. Восхитительное издание! Я слышал об этой книге, как о позднем шедевре, в котором философское мышление художника постепенно превращается в «поваренную книгу» живописи. В книге Сирена⁵, к которой обращается редактор и этого издания, я нашел фрагменты переводов глубочайших наблюдений из прежних эпох. Это явление высшего порядка, на западе сравнить с ним можно лишь Леонардо (невозможно представить сопоставление с Дюрером): философствование в процессе художественного созидания само по себе и осознанные размышления об этой философии. Меня заинтересовали эти идеи во время работы над одной из глав «Мировой истории философии»⁶ – но из нее вряд ли что-то выйдет. Пока я успел лишь мельком просмотреть текст составителя⁷. Тема его размышлений так глубока, что ее невозможно приглушить. Но наш автор, хоть и китаец, кажется, рассуждает весьма поверхностно и не совсем внятно – в форме простого наслоения китайских размышлений. То же самое с переводом Лао-цзы Линя Юйтана⁸. Он трактует текст через Чжуан-цзы⁹, пропускает материю сквозь остроумного литератора, отчего возникают сомнения в том, понимает ли он все оттенки философии Лао-цзы. К тому же меня опечалила библиография: немецкого языка для мира уже не существует. Важнейший, непревзойденный в точности прокомментированный перевод Лао-цзы, выполненный Виктором фон Штраусом¹⁰, даже не цитируется, в отличие от английских и французских.

Но достаточно. Я и так занимал Ваше внимание слишком долго – и усугубил все своим дурным почерком.

Успехов в работе, надеюсь увидеть Вас в феврале 1958-го, с сердечным приветом Генриху

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет о Синайской кампании конца октября – начала ноября 1956 г. и политике, проводимой Израилем впоследствии.

2. Речь идет о «предложенном СССР проекте резолюции ООН от 18 октября 1954 г., в котором предпринималась попытка разработать и выявить отличительные черты агрессора». См.: Berber F. (Hrsg.) Völkerrecht. Dokumentensammlung. Bd. II. München, Berlin, 1967.

3. Переизбран в ноябре 1956 г.

4. Гинденбург был избран рейхспрезидентом в 1925 г., переизбран в 1932 г.

5. The Chinese on the Art of Painting. Translations with comments. Peking, 1936.

6. Речь идет о книге, вышедшей в серии «Мировая история философии» (см. п. 114, прим. 1), которая должна была быть посвящена взаимосвязи между философией, мифом, языком и искусством.

7. Мэй Мэй Зи, см. п. 204, прим. 3.

8. Yutang L. (Hrsg.) Laotse, Frankfurt, Hamburg, 1955.

9. Чжуан-цзы – китайский философ второй половины IV в. до н. э. О замечании Я. см. упомянутое выше издание Лао-цзы Линя Юйтана, а также: Dschuang Dsi: Das wahre Buch vom südlichen Blütenlans. Aus dem Chinesischen verdeutscht und erlautert von Richard Wilhelm, Jena 1912.

10. Lao-tse’s Tao Te King. Aus dem Chinesischen ins Deutsche übersetzt, eingeleitet und kommentiert von Victor von Strauss. Leipzig, 1870.

206. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 14 апреля 1957

Дорогой Почтеннейший,

Лишь сегодня я отвечаю на Ваше прекрасное длинное письмо. Мне показалось, я должна подробнее написать об Израиле и евреях, и именно эта тема в последние дни меня не интересует, вероятно, потому, что пока у меня нет серьезных поводов для беспокойства. Но Вы пишете о «предчувствии», что «уничтожение Израиля знаменовало бы собой конец человечества», которое не кажется мне справедливым. У меня часто возникает ощущение, что это означало бы конец для евреев, и я совсем не уверена, что и оно оправданно. Наши взгляды расходятся даже в том, что касается значения евреев для Европы, их актуального политического значения. Оно коренным образом изменилось за последние два десятилетия. Сегодня евреи перестали быть важной, неотъемлемой частью европейских наций. Смогут ли они снова ей стать? Я не знаю этого наверняка и не уверена в этом, как бы ни было удивительно увеличение количества евреев в Германии (их около 70–80 000 и лишь 40 000 из них учтены статистикой). А без немецких евреев не может быть и евреев Европы, по крайней мере, если взглянуть с точки зрения истории.

Как обстоят дела с «Атомной бомбой», выхода которой мы очень ждем? Что Вы думаете о заявлении немецких физиков?¹ Я крайне довольна, почти благодарна, наконец-то что-то двинулось с места. Это может привести к решающим переменам. В первую очередь теперь станет очевиден невероятно высокий политический статус физиков, без молчаливого или явного участия которых невозможна никакая внешняя политика.

Генрих очень рад Вашим замечаниям об альбоме китайской живописи, потому что полностью их разделяет. Я же снова поняла, что немецкое влияние, немецкий голос исчезли из западной культурной жизни. Здесь молодежи, то есть людям младше сорока пяти, не знакомы имена Гумбольдта, Шлегеля, Брентано. О них буквально никто не слышал, и я говорю лишь о людях с высшим образованием. Я как раз прочитала относительно старую книгу Уайтхеда, «Понятие природы»², в которой он подробнейшим образом анализирует время и пространство, ни разу не упоминая Канта. Зато цитирует Шеллинга, но в изложении русского философа, чьи работы переведены на английский. То же было и после Первой мировой. Быть образованным – значит разбираться во французской, русской и итальянской литературах, именно в таком порядке.

Кстати, вспомнила еще об одном. Получили ли Вы статью Вальтера Кауфмана о «современной немецкой философии», опубликованную в Kenyon Review³? Обширная и оскорбительно-нахальная нападка на Вашу недостаточную коммуникабельность и неспособность Хайдеггера выражаться внятно. Сперва я разозлилась, но затем с радостью вспомнила о резком тоне, в котором Вы писали о нем в томе Шилппа. Этот тип так же типичен (за это не стоит на него злиться), как и невыносим (что достойно негодования).

Несколько недель назад Блюменфельд написал мне, что в этом году премию мира попробуют вручить Молодежной алие и для этого может понадобиться Ваша подпись. Писала ли я об этом? Кажется, нет. Молодежная алия – организация, основанная в Германии в 1933 году, получает материальную поддержку из Америки, через нее молодых людей отправляли получать образование в Палестину. Она возникла из немецко-еврейского молодежного движения и добилась выдающихся результатов. Я несколько лет работала на нее в Париже. Предполагаю, Блюменфельд не обращался к Вам напрямую, возможно, сейчас есть хороший (политический) повод присудить премию неполитической израильской организации.

Сейчас Вы на каникулах и скоро начнется новый семестр. Я так часто вспоминаю о Вас, все чаще о вас обоих, вместе, поскольку именно ваше совместное существование сейчас стало для меня синонимом жизни.

Всего наилучшего, всегда Ваша

Ханна

1. Имеется в виду «Геттингенский манифест», составленный 18 немецкими физиками в апреле 1957 г. В нем физики рекомендовали не наращивать атомное вооружение Германии и впоследствии заявили: «В любом случае ни один из подписавшихся не согласился бы в какой бы то ни было форме принимать участие в производстве, испытаниях или вводе в эксплуатацию атомного оружия». См.: Jaspers K. Die Atombombe und die Zukunft des Menschen. Politisches Bewusstsein in unserer Zeit. München, 1958, p. 268–277.

2. Альфред Норт Уайтхед (1861–1947) – английский математик и философ. Его работа «Понятие природы» опубликована в 1920 г.

3. Kaufmann W. German Thought Today // The Kenyon Review, Winter 1957, vol. XIX, № 1.

207. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 апреля 1957

Дорогая Ханна!

Сердечно благодарю Вас за привет! Блюменфельд мне не писал. Конечно, я все подпишу, если Вы на этом настаиваете, – кроме Ваших слов я не могу ничему доверять.

«Атомная бомба» пока не готова, о чем я крайне сожалею, потому что она важна для меня и я не хотел бы ее откладывать. Но вынужден из-за преподавательских обязательств (лекции об Аристотеле, Фоме, Гегеле, семинар «Заратустра» Ницше), а уйти на пенсию я пока не могу и не хочу. Я продолжу в июле, надеюсь закончить в августе, чтобы статья вышла осенью, до Рождества.

Заявление немецких физиков? Я был почти в восторге, несмотря не недоверие ко всем этим людям (сужу по своему личному опыту). Я думал, после заявления всех уважаемых физиков Германии об отказе работать над созданием бомбы, все наконец поймут, что Германия (как небольшое государство) может позволить себе то, что невозможно и преступно в Америке. Я был счастлив узнать, что «дух» перестал подчиняться государству. Но затем, вскоре, меня охватило горькое разочарование (точного текста заявления, который я тут же заказал в книжном, у меня пока нет), потому что:

Никто не принуждал их к сотрудничеству, никто и не думал об этом – поэтому обстоятельства, в которых сделано заявление, бессмысленны и примитивны.

Они не приняли во внимание особое положение Германии, как одного из многочисленных небольших государств, но сделали заявление от имени всего мира.

Никто из них никогда и не работал над бомбой – во времена Гитлера никто не обращался к ним с подобными вопросами, а потому они так и не проявили себя (как бы могла выглядеть подобная проверка), они считали, что производство бомбы столь трудно, почти невозможно, что решили даже не браться за него – лауреат Нобелевской премии Боте¹ рассчитал, что создать бомбу невозможно.

Своими действиями они дискредитируют всех, кто работал и продолжает работать на созданием бомбы, – бесстыдный поступок со стороны тех, кто был и остается уверен, что работа над созданием бомбы невозможна (потому что они не понимали, как это возможно практически), а после 1945-го запрещена.

Таким образом: истинно немецкая глупость, на которую поддался и я, как настоящий немец, и, кажется, Ханна (тоже типичная немка, простите, Вы – немка, хотите Вы того или нет) тоже. Теперь вся история стала смешной, потому что находчивый канцлер сумел заткнуть их за пояс, и они снова начали быть «послушными», а непослушание стало ребячеством².

Чем Вы заняты? Первая книга Vita Activa скоро будет готова.

Серьезно ли настроен Пипер по поводу «Рахели»? Без Вашего согласия я, конечно, не рискнул ему написать. Может быть, подошло бы издательство Кольхаммера в Штутгарте? В своем «редакторском журнале» он опубликовал Ваш фрагмент из тома Шилппа, значит Вас там знают. Оформление отличное. У них своя типография, поэтому они щедры.

Жена передает привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

1. Вальтер Боте (1891–1957) – немецкий физик, Нобелевский лауреат 1954 года.

2. Эта критика отчасти основывается на неточной информации. Более поздняя, доработанная версия процитирована во фрагменте «Атомной бомбы», приведенном в прим. 1 к п. 206. Об истории немецких атомных бомб см.: Юнг Р. Ярче тысячи солнц: Повествование об ученых-атомниках. М.: Государственное издательство литературы в области точной науки и техники, 1961.

208. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 июня 1957¹

Дорогая Ханна,

Когда я рассказал Гертруде о гибели², она сразу спросила: «Винкельман?»³ Боб убит двумя ударами ножа в спину, один из которых задел сердце. У убийцы, вероятно, был армейский нож, с которым он хорошо умел обращаться. Все, о чем сейчас твердят, – бесчеловечная жестокость. Рад узнать о Вашем успехе в Чикаго и восторге издателей⁴. Но, прошу Вас, не утруждайте себя работой над моей книгой!⁵ Она может подождать, пока у Вас не появится желание за нее взяться. Возможно, она раньше понадобится Генриху: из-за Канта.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

1. Не датировано Я. Это письмо – рукописное дополнение к письму от Гертруды Я. Ханне Арендт.

2. 9 июня 1957 г. в Цюрихе убит музыкант Робер Обуссье (род. 1900). Боб, как его называли в семье Я., был близким другом супругов Ясперс, а также Эрнста и Эллы Майер.

3. Иоганн Иоахим Винкельман (1717–1768) – археолог, об обстоятельствах его смерти см.: Justi C. Winckelmann und seine Zeitgenossen, 3. Bd., Leipzig, 1898.

4. Предположительно относится к утраченному письму от Х. А. Ясперсу.

5. Речь идет о «Великих философах».

209. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 29 августа 1957

Дорогой Почтеннейший!

Не хотела писать Вам, не прочитав сперва «Великих философов»¹. Я получила книгу как раз вовремя, когда была в отпуске, несколько свободных недель между завершением подготовки книги для Чикаго² и началом работы над введением в политику для Пипера³. Вы можете подумать, я была к ней готова. Но нет, это настоящий учебник, и я не могла даже представить, что ее появление возможно – ничего подобного не существовало прежде. Это захватывающая книга по множеству причин, но прежде всего благодаря манере изложения, вынуждающей читателя размышлять над вопросами совместно с философом, сопровождать его в движении его мысли, наблюдать за его аргументами и контраргументами. В некотором смысле это прямая противоположность «Психологии мировоззрений», в которой Вы развивали учения, взгляды, доктрины. Здесь этого, напротив, нет, и потому читатель чувствует себя погруженным в предмет. Это первый в мире учебник философии, совершенно непревзойденный в своей оригинальности. И поэтому, цитируя Ваше определение (книги нет под рукой, Генрих несколько дней назад уехал в Нью-Йорк и забрал ее с собой), «поддающийся бесконечным изменениям». Я хотела бы добавить: бесконечно варьируемый. Успех подобной книги возможен лишь потому, что Вы негласно решили отказаться от гегелевской истории философии как философии истории и настояли на том, что, собственно, истории идей не существует, несмотря на то что философия, кажется, всегда рассуждала об одном и том же. Я не прочитала книгу целиком, приблизительно на три четверти, но почти уверена, что ее центром можно назвать блистательную интерпретацию Канта. Если Вы окажетесь на небесах, и там все будет устроено именно так, как представлял Сократ, и можно будет продолжать беседы с величайшими умами всех времен, то старый Кант, приветствуя Вас, поднимется с места и заключит Вас в объятия. Никто не понимал его лучше Вас.

Есть некоторые мелочи, с которыми я не согласна. Меня обрадовало, тронуло, польстило Ваше замечание о наших беседах, в котором Вы процитировали меня⁴ в роли оппонента – но я не очень доверяю упоминаниям о личных отношениях. Это в первую очередь касается Августина⁵, которого Вы выставляете в столь невыгодном свете лишь потому, что столько о нем знаете. Чем обязаны лишь ему самому. Прочитав дошедшие до нас не самые удачные стихотворные строки Платона⁶, я начала сомневаться, что Вы обошлись бы с ним иначе, если бы мы знали о нем чуть больше. Здесь, на мой взгляд, Вы так же отталкиваетесь от Канта, Вы все время помните о нем. Но, как мне кажется, Кант приравнивает богатейший мировой опыт к заурядному опыту жизни. Дело не в его личной судьбе, ведь он хорошо знал мир, несмотря на то что никогда не покидал Кенигсберг. Но великая сила воображения и фантазия, достойные поэта, подвели его в том, что касалось настоящей жизни. Но Ваше изображение Августина – еще один выдающийся фрагмент книги, к которому совершенно не относится это, на мой взгляд, несправедливое суждение. Так что это не имеет значения. Можно сказать: самого факта суждения уже достаточно. Несправедливые суждения освежают в отличие от поддельного александринского почтения. Книга наполнена невероятным духом свободы. И это относится не только к свободе и смелости суждений, но и к изложению вопросов и проблем.

Когда пришла книга, я как раз перечитывала Вашего «Декарта»⁷. И поскольку я впервые внимательно прочитала самого Декарта совсем недавно, только теперь мне удалось по достоинству оценить великолепие этой небольшой книжки. Не собираетесь ли Вы включить этот текст в его нынешнем виде в какой-нибудь сборник? И что будет с книгой о Шеллинге? Декарт был нужен мне для чикагской книги. Прямо сейчас с большим интересом читаю «Критику способности суждения». Именно в ней, а не в «Критике практического разума» скрыта истинная политическая философия Канта. Похвала заклейменному «здравому смыслу», феномен вкуса как основа способности суждения – вероятно, вполне реальная для любой аристократии, – «широкий образ мысли» как неотъемлемая часть суждения, позволяющий представить себя на чьем угодно месте. Требование сообщимости. Таков социальный опыт юного Канта, снова оживленный им в более преклонном возрасте. Мне всегда нравилась эта работа больше других «Критик», но никогда она не отзывалась во мне так, как сейчас, когда я возвращаюсь к ней после Вашей главы о Канте.

Мне страшно любопытно, что Вы успели сделать с «Атомной бомбой». Меня одолевают вопросы и возражения, которые я пока не решаюсь высказывать, поскольку Вы еще продолжаете работу над текстом. В предисловии есть одна фраза, которую легко пропустить. Надеюсь, она будет напечатана на самом видном месте жирным шрифтом: «Об этом невозможно забыть»⁸. Это крайне важно, хотя и крайне непросто в условиях общемирового процветания. Нас поражают последние новости из России, Маленков⁹ придерживается мнения, что опасность атомной войны – опасность, угрожающая всему миру, а Хрущев говорит, что опасность угрожает лишь капиталистическим государствам. На это почти никто не обратил внимания, хотя это крайне важно. Я как раз собираюсь написать вводную теоретическую статью для одного американского журнала, устроившего симпозиум, посвященный русскому вопросу¹⁰. И я очень рада, что смогу выразить то, чего избегала на протяжении нескольких лет. Теперь мы точно знаем, куда ведет этот путь, и нам известно достаточно много, чтобы рискнуть и высказать собственное суждение. Ничего хорошего.

Лето за городом затянулось и было прекрасно. Мы уехали из Нью-Йорка уже в конце июня. Завтра чудеса заканчиваются. Генрих хотел навестить друзей неподалеку от Нью-Йорка и потому уже уехал. Он передает сердечнейший привет. Он сразу хочет использовать «Философов» на занятиях и вообще-то собирался написать Вам сразу по прочтении книги, чего, разумеется, не сделал. Я, как всегда, опечалена, что приходится уезжать. Чтобы мне было чуть легче, непредсказуемый климат решил объявить начало ледникового периода. Вдруг сильно похолодало, как бывает здесь лишь в октябре.

Передайте, пожалуйста, привет Вашей жене. Я так часто с любовью и нежностью вспоминаю о ней. Кажется, я оставила ее последнее письмо¹¹ о Бобе Обуссье без ответа. Я получила его в последние дни работы над чикагской книгой, когда была занята привычными досадными техническими заботами. Но я помню, что хотела прояснить одно недоразумение. В Aufbau, из которого я узнала о смерти, ничего не говорилось о гомосексуальности. Либо я это выдумала, либо предположила, либо сама пришла к такому вывод, опираясь на какие-то детали.

Читаете ли Вы лекции осенью? Семинары? Как прошло лето? Меня успел навестить еще один из сыновей Вальца. Теперь они все приезжают ко мне по очереди, но нас это не беспокоит. Передайте сердечный привет Лотте Вальц, когда увидите ее.

Всего самого, самого лучшего вам обоим и сообщите, что скажут критики о «Великих философах», как книгу примут в Германии и т. д.

Как всегда сердечно

Ваша

Ханна

1. Jaspers K. Die Großen Philosophen. Bd. 1. München, 1957.

2. Arendt H. The Human Condition. Chicago, 1958; Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017.

3. См. п. 179, прим. 1.

4. Предположительно: Jaspers K. Die Großen Philosophen. Bd. 1, p. 74.

5. Jaspers K. Die Großen Philosophen. Bd. 1, p. 387–390.

6. Имеется в виду эпиграмма Платона.

7. Jaspers K. Descartes und die Philosophie, Berlin, Leipzig, 1937.

8. Заключительная фраза предисловия к статье Я. «Атомная бомба и будущее человека».

9. Георгий Маленков (1902–1988) – советский политик, после смерти Сталина Первый секретарь партии и председатель совета министров, в это время смещен с должности и исключен из партии.

10. Arendt H. Totalitarian Imperialism: Reflections on the Hungarian Revolution // The Journal of Politics February, 1958, vol. 20, № 1.

11. От 26 июня 1957 г.

210. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 сентября 1957

Дорогая Ханна!

Мы как раз вернулись из отпуска в Локарно, и я обнаружил Ваше любезное письмо. Счастлив, что Вы так довольны моими «Великими философами», и так же рад, что Ваша похвала несколько избыточна. Сегодня я хочу лишь от всего сердца поблагодарить Вас, об остальном напишу в другой раз. В «Критике способности суждения» Вы обратили внимание на восхитительные мысли, которые и для меня с самой юности имеют определяющее значение. Я хотел бы провести вместе с Вами семинар и вместе с Вами передать юному поколению бесценные идеи и смысл всей работы.

Я крайне заинтригован, что Вы скажете о России спустя годы молчания. Боюсь, не успею получить Ваше сочинение, прежде чем закончу работу на «Атомной бомбой». Я совершенно не могу предсказать, в отличие от Вас, к чему движется Россия. Возможных интерпретаций очень много. Когда Вы сравниваете высказывания Маленкова и Хрущева об опасности атомной бомбы для всего мира или для капиталистических государств, Вы имеете в виду фантастическое недавнее выступление Хрущева о силе этих бомб, которое позже было опровергнуто как «нетрезвое»? Обладают ли Хрущев или Жуков¹ настоящей властью? Хрущев в борьбе с генералами не может рассчитывать на помощь полиции, к которой мог обратиться Сталин. Жуков или другие военные могут спланировать нечто ужасное. Внутренняя борьба в России еще не завершена.

Мы с женой передаем сердечный привет Вам и Вашему мужу

Ваш Карл Ясперс

1. Георгий Жуков (1896–1974) – советский полководец и политический деятель, с 1955 по 1957 г. министр обороны, в 1957 г. член Президиума ЦК КПСС, в том же году исключен из партии, отправлен в отставку.

211. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 сентября 1957

Дорогой Почтеннейший

Нет, на этот раз мое восхищение не избыточно. Но провести семинар было бы прекрасно, о красоте, как ее понимал Кант, как ключевой характеристике мирового порядка. Для каждого. И о тесно связанном с этой темой понятии гуманности, которая возможна лишь в умении «спорить» о том, о чем невозможно «вести диспут», поскольку надежда – это возможность достичь «взаимопонимания», даже если убедить собеседника невозможно¹.

Ваше письмо пришло, как раз когда я сама собиралась написать. Вы знаете, что Курт Вольф сейчас в Европе. Перед его отъездом мы долго беседовали об американском издании «Великих философов». Он и его жена – наши добрые друзья, и я убеждена, Вы будете рады с ним познакомиться. Его издательство сейчас одно из лучших и самых успешных в стране, а сам он – настоящий герой издательского дела, каких уже не осталось. Так было всегда: удивительно, что ему удалось сохранить свой статус и здесь и добиться успеха.

Итак, «Великие философы»: если бы получилось завоевать признание и выпустить книгу здесь, она стала бы громким событием. Своего рода революцией в преподавании философии. Курт Вольф спросил меня, как лучше всего представить эту поистине немецкую книгу местной, англосаксонской, аудитории – я специально говорю «англосаксонской», так как в Америке – хорошо это или плохо – властвует английская философская традиция. Этот вопрос я подробнейшим образом обсудила с Генрихом, поскольку он разбирается в нем куда лучше. В одном мы согласны – что, однако, ни к чему Вас не обязывает!! – было бы лучше, по возможности, сократить текст, чтобы читатель быстрее добрался до великих философов. Сокращение разделов «Введение» и «Задающие меру люди» должно состоять не в вычеркивании целых параграфов, но скорее в ускоренном темпе повествования. В меньшей степени на то же можно было бы отважиться и в случае с Платоном – Августином – Кантом, избавившись от нескольких фрагментов, которые ничего не сообщают местным читателям, например упоминания о неокантианстве. При сокращении, вероятно, можно ориентироваться на используемый Вами мелкий кегль, хотя это не в каждом случае будет уместно (пример: с. 292, теология Платона, приведенная в немецком издании маленьким шрифтом, должна остаться). Следующие главы о метафизиках не такие объемные, поэтому эту часть можно оставить без изменений. Значительная часть «Основателей философской мысли», безусловно, должна сохраниться. Если получится сократить текст так, как я себе представляю, возможно, он станет короче приблизительно на 100 страниц (20–25 %), при этом сильнее всего сократятся «Введение» и «Задающие меру люди».

Это предложение совершенно не связано с объемом книги, скорее с разницей в привычках европейских и американских читателей. Здесь привыкли быстро воспринимать информацию, и мне кажется, можно пойти на эту уступку, не изменив при этом характер книги. Необходим, скорее, перенос, а не обычный перевод. Что касается объема, было бы куда лучше разделить книгу на два тома, а именно: «Введение», «Задающие меру люди» и Платон – Августин – Кант в первом, а метафизики – во втором. В таком случае важно, чтобы Вы успели предоставить обещанные главы об Экхарте и Кузанском. Тогда объем обоих томов будет примерно одинаковым. Последующие тома можно будет добавить без труда, при этом каждому немецкому тому будут соответствовать два англоязычных.

Было бы прекрасно, если бы Вы согласились предварить американское издание новым предисловием. Все самое важное уже обозначено во введении, но некоторые вопросы, которые как раз пошли бы на пользу местным читателям, почти не освещены. Я говорю о необходимости очертить характер книги на нескольких страницах. С места в карьер, резче, чем Вы привыкли. Я думаю о трех пунктах: 1. Необходимо оговориться, что подобного введения в философию не существовало прежде, что это не субъективная история идей, а философы скорее непосредственно в противопоставлении друг другу. Ведь 2. «[мыслители] становятся действительно говорящими, только если их исторгнуть из исторических оков насильственных союзов»². И 3. Отношения между наукой и философией, между разрывом и единением, о чем Вы упоминаете в связи с отношениями между философией и искусством, поэзией, мифом и т. д.: «также ученые и исследователи в той мере, насколько они в своей науке мыслят собственно философски и благодаря науке действуют философски»³. Здесь важно сразу отметить несостоятельность принятых альтернатив: враждебности философии по отношению к науке (воплощенной в немецком идеализме или современном экзистенциализме) с одной стороны и позитивистской идентификации философии и науки – с другой. Поэтому будет достаточно лишь нескольких аподиктических страниц, поскольку все идеи подробно изложены далее. Нужно лишь немного сориентировать читателя.

Надеюсь, Вы не поймете меня неправильно, это субъективное мнение, и оно ни к чему Вас не обязывает. Возможно, по этому поводу не стоит и «спорить», не говоря уж о «диспуте». Я поделилась идеей с Куртом Вольфом, потому что у нас не было времени, в противном случае я несомненно написала бы в первую очередь Вам. Но у меня возникло ощущение, что это нестрашно, ведь Курт Вольф – мой хороший друг, которому Вы без стеснения можете сказать, что я совершенно спятила. Он хотел поручить мне редактуру, на что я с радостью соглашусь. Но, пожалуйста, помните, что и это ни к чему Вас не обязывает. Вы встретитесь с ним лично, так что это письмо лишь призвано вкратце сообщить, что мы успели обсудить.

О России в другой раз. Я отправлю Вам копию, как только закончу статью – в начале ноября.

Какой курс Вы читаете зимой? Как долго ждать следующих томов?

С сердечным приветом вам обоим

Ваша

Ханна

1. Кант И. Критика способности суждения.

2. Ясперс К. Великие философы. М.: ИФ РАН, 2007, с. 34.

3. Там же, с. 36.

212. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 сентября 1957

Дорогая Ханна!

Я даже не успел написать запланированное подробное письмо, а уже неожиданно получил от Вас новое – об английском переводе. Отвечу на него сразу.

Вы хотели бы «взять на себя редактуру»? Какая исключительная и столь трогательная отзывчивость. И подтверждение того, как Вы цените мою книгу. Я опасаюсь, что Вы недооцениваете связанные с этим хлопоты, но крайне воодушевлен. Разумеется, я полностью поддерживаю эту идею. Ничто так не повысит шансы книги на успех в англосаксонском мире, как Ваш внимательный взор, Ваши исправления и сокращения. Ваши предложения превосходны. У меня есть лишь пара замечаний:

1. Написать новое предисловие для американского издания не составит труда. Ваши замечания уже натолкнули меня на важные мысли, но я еще не берусь за работу – пока все условия не подтвердятся.

2. Сократить текст я не могу. Не могу справиться с раздражением и снова взяться за то, над чем так долго работал. Мне не хочется его даже перечитывать. К тому же я с нетерпением жду возможности взяться за новую работу.

3. По поводу предусмотренных Вами сокращений:

Я полностью согласен с сокращениями во «Введении». Это совершенно типичные немецкие приготовления, самооправдание и слишком долгий подступ к настоящей теме. И читатели не пропускают его, хотя, разумеется, могли бы.

Я не хотел бы сильно сокращать главу о четверых, задающих меру. Прежде чем сокращать текст, Вам, вероятно, стоит подумать еще раз. Эти четыре фигуры важны для меня. Я полагаю, возможно, по глупости, что они производят сильное впечатление на неподготовленного читателя. Сопоставление их судеб восходит к основам философии. Эта почва кажется мне крайне существенной. К тому же здесь общеизвестное предстает в новом свете. Особенно важной для всех обитателей западного мира мне кажется фигура Иисуса. Я думаю, мне удалось написать о том, что выходит за рамки нравоучения теологов и не всегда очевидно. Сократ, без сомнения, настоящий святой всей античной философии. Конфуций произвел на меня невероятное впечатление. Я хотел уберечь его не только от банальностей, к которым так склонно даже большинство синологов, но и его идеи показались мне крайне плодотворными для нас. Будда – самый чужеродный. Но он необходим для связи с фигурой Нагарджуна¹, который, в свою очередь, связан с современной логикой – в той степени, в которой последняя содержит в себе философию. В этих четырех фигурах возникает возможность всемирной коммуникации между представителями всего человечества. Глава не очень большая. Сокращать слишком много мне не хотелось бы. Однако решение принимать не мне, поэтому я просто попрошу Вас еще раз подумать над этим вопросом.

4. Сокращения возможны в любой главе, в том числе и в части о четверых, задающих меру. Я ни в коем случае не оспариваю Ваше мнение о темпе, напротив, я восхищаюсь американской литературной дисциплинированностью в этом отношении.

К сожалению, мелкий кегль как таковой не подходит в качестве мерки для сокращений. Шрифты разных размеров используются лишь для наглядности, разделяют отдельные законченные смысловые блоки, но ознакомиться с их содержанием зачастую необходимо для точного понимания следующих фрагментов.

5. Я бы с радостью написал главы об Экхарте и Кузанском, это лишь вопрос времени. Материалы (выписки и заметки) в достаточном объеме уже подготовлены для Кузанского, так что я готов приступить к работе, и только отчасти для Экхарта. Я возьмусь за них как только буду уверен, что американское издание будет опубликовано. Недавно я предложил Пиперу увеличить объем тома во втором тираже (первый составил 6000 экземпляров, 2400 из которых уже проданы), добавив к нему главу о Кузанском.

6. Пипер написал, что предложение рассматривают в Faber & Faber и сейчас книгу читает Т. С. Элиот², консультант издательства.

Вы спрашиваете, о чем будут мои зимние лекции. Сейчас я в отпуске, работаю над вторым томом о философах. Летом планирую лекции о Декарте, Паскале, Гоббсе, Лейбнице и собираюсь продолжать работу над вторым томом. В лучшем случае рукопись будет готова в конце октября 1958-го. Но как все туманно в моем возрасте! Это игра, и мне, кажется, не достает азарта.

В настоящее время продолжаю работу над «Атомной бомбой». Книга получится – к сожалению, в литературном отношении – философией in nuce. Но исходя из ее содержания, мне кажется, это неизбежно. Недавно я закончил работу над главой о «Разуме», несколько страниц из которой хотел показать Вам. Хочу до сих пор, осталось только снять копии и откорректировать. Не терпится закончить. Я, вероятно, откажусь от Черчилля, который хорошо подошел бы в качестве типажа, или от Ганди, о котором уже написал (как Черчилль его презирал!). Я просмотрел десять его томов о Второй мировой войне и был восхищен. Но книга получается слишком объемной.

Когда я говорил с Пипером пару недель назад, я, без Вашего разрешения, упомянул о «Рахели». Он считает, что книгу нельзя назвать настоящей биографией, там много повторов и на широкую публику она не произведет впечатления. Можете представить, как я был зол. Я ответил: это куда больше чем простая история жизни, которую мог написать кто угодно, это совершенно новый, выдающийся метод биографического освещения выдающейся наглядности. И повторы необходимы как повторяющиеся отражения черт главной героини. Новый материал, настоящие открытия. Пипер, очевидно, был поражен, но пока не согласился на публикацию. Но это серьезное упущение для него, а не для Вас. Потому что Вы наверняка найдете другое издательство.

Ваши замечания о Канте всегда пробуждают во мне счастливое ощущение единомыслия. Я думаю, вероятно, Вы даже стерпите – или даже поддержите! – некоторые мои фантазии, которые я включил в главу о разуме в отношении политики и атомной бомбы.

Сердечный привет Генриху и искренняя благодарность от

Вашего

Карла Ясперса

Жена передает привет и благодарность.

1. Нагарджуна – индийский буддистский философ II в н. э., Я. изложил его учение в «Великих философах».

2. Томас С. Элиот (1888–1965) – английский поэт и эссеист.

213. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 4 октября 1957

Дорогая Ханна!

В прошлое воскресенье приехал Курт Вольф. Конечно, мы сразу пришли к соглашению. В отношении какого вопроса: об этом я уже писал. Было бы прекрасно, если бы американское издание состоялось. Сегодня я узнал от Пипера, что Faber & Faber отказали, остается только Routledge в Лондоне.

Курт Вольф привез рецензию из Neuen Zürcher Zeitung¹. Сразу отправляю ее Вам.

С сердечным приветом

Ваш

Карл Ясперс

1. Reich R. Vom Wesen totaler Herrschaft. Zur deutschen Ausgabe von Hannah Arendts «The Origins of Totalitarianism» // Neue Zürcher Zeitung, 28.09.1957, p. 6.

214. Ханна Арендт Карлу Ясперсу4 ноября 1957

Дорогой Почтеннейший,

Что Вы думаете о наших новых лунах?¹ Можете ли Вы привыкнуть к полетам на Луну? И что об этом думает Луна? Я была бы глубоко оскорблена, будь я на ее месте.

Простите, что отвечаю на Ваше подробное письмо лишь теперь. Конечно, я со всем согласна, у меня не было времени, и потому я не успела еще раз просмотреть «Людей, задающих меру». Конечно, Вы правы. Вчера звонил Курт Вольф, Вы наверняка уже успели получить договор. Здесь все затянулось из-за гриппа. Даже я его подхватила и оказалась в неудобном положении с рукописью о России, срок сдачи которой был строго определен. Теперь все в прошлом – и грипп, и рукопись. Я попрошу напечатать дополнительный экземпляр и отправлю Вам. Статья выйдет только в феврале, и я бы очень хотела узнать Ваше мнение.

Пипер написал, что еще раз подумал о публикации «Рахели». Я сразу поняла: он был в Базеле. Как трогательно с Вашей стороны разозлиться на него! Но я хотела бы держаться от него подальше. Мне с ним не везет. То же самое было, когда мы предложили ему «Истоки тоталитаризма». К тому же я уже отправила рукопись в Kiepenheuer, которые уже несколько лет пытаются получить от меня хоть что-то. Они попросили у меня «Истоки тоталитаризма», как раз когда я подписала договор с Europäische Verlagsantalt. Пипер прислал книгу Жанны Эрш². Что Вы о ней думаете? Очень симпатично, и критика социал-демократов ей очень удалась. Но…

Я должна кое в чем признаться. Летом я собрала для Europäische Verlagsantalt несколько теоретических эссе, написанных в последние годы. Все они написаны по-английски, и, получив подстрочник, я еще раз подробнейшим образом их проверила. Заголовок: «Спорное положение традиции современной политической мысли»³. Все это незавершенные тексты, и я боюсь, они не придутся Вам по вкусу, потому что насквозь негативны и разрушительны, а позитивная сторона в них совершенно не представлена. Кроме того, там же опубликована и дополненная статья об авторитаризме, сопровожденная цитатой Хайдеггера⁴. Разумеется, я отправлю Вам экземпляр, когда книга будет напечатана. Но мне бы хотелось, чтобы прежде Вы прочитали Vita Activa⁵, которая, к сожалению, выйдет лишь весной, но, без сомнения, понравится Вам куда больше.

Не помню, писала ли Вам, что была твердо намерена приехать на Ваш 75-й день рождения. К моему страшному сожалению, ничего не получится. Работа над чикагской книгой так затянулась, что я не получу корректуру раньше февраля, а заняться ей, находясь в Европе, не смогу. В договоре обозначены строгие сроки, для сверки нужны мои книги, после корректуры верстки необходимо составить указатель и т. д. Ничего не выйдет. Но зато: я получила приглашение, пока не подтвержденное, на празднование 800-летия Мюнхена следующим летом⁶, я уверена, что в начале лета смогу приехать. Я ужасно опечалена, но надеюсь, Вы сможете меня понять.

Пишу в спешке. Назначен новый срок – ситуация на юге⁷. Вскоре напишу подробнее. Еще кое-что: Вольф атакует меня предложениями по поводу работы над Вашей книгой. Мне все это не нравится, и у меня не было времени на раздумья. Пожалуйста, прошу Вас, исправьте договор, если Вам покажется, что сумма слишком велика. Я была уверена, что он возьмет расходы на себя, честно говоря, не думала об этом вовсе, потому что на эту сторону дела мне совершенно наплевать. Теперь я даже не могу вспомнить, что он предложил и на что я согласилась. Мы не могли встретиться, потому что сперва гриппом болел он, а потом я.

Желаю Вам здоровья и продуктивной работы грядущей зимой. От всего сердца всегда

Ваша

Ханна

1. Имеются в виду Спутник-1 и Спутник-2, запущенные на орбиту 4 октября и 3 ноября 1957 г.

2. Hersch J. Die Ideologien und die Wirklichkeit. Versuch einer politischen Orientierung. München, 1957.

3. Arendt H. Fragwürdige Traditionsbestände im politischen Denken der Gegenwart. Vier Essays. Frankfurt, 1957.

4. Op. cit. p. 144.

5. Arendt H. The Human Condition. Chicago, 1958; Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017.

6. В рамках празднеств, устроенных в честь 800-летия Мюнхена с 30 июня по 5 июля 1958 г. состоялся первый Международный конгресс по культурной критике, в котором принимала участие Х. А. См.: Arendt H. Kultur und Politik // Untergang oder Übergang. Erster Kulturkritikerkongress in München, München 1959, p. 35–66.

7. Статья, задуманная для Commentary, была написана в конце 1957 г., впервые опубликована только в 1959 г.: Reflections on Little Rock // Dissent, Winter 1959, p. 45–56; Арендт Х. Размышления по поводу событий в Литтл-Роке // Арендт Х. Ответственность и суждение. М.: Издательство Института Гайдара, 2013, с. 258–281.

215. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 ноября 1957

Дорогая Ханна!

Как раз получил Вашу рукопись¹. С нетерпением жду, когда смогу приняться за чтение. Она захватила меня уже с самой первой страницы, как это происходит каждый раз, когда я открываю Ваши книги. Напишу Вам, когда закончу.

Сегодня должен написать по поводу перевода. Вчера Курт Вольф прислал проект договора. Я согласен со всеми ключевыми пунктами. Меня лишь смутила длинная печатная форма. Я пришлю короткий немецкий образец, вроде того, какие я подписываю обычно. Стоит отдать ему должное: он отважился на такое дело, даже без подтвержденного соглашения с английскими издателями. Меня совершенно устраивают процентные отчисления, предназначенные для Вас. Курт Вольф считает, их объем определится, когда Вы закончите работу. Естественно, Вы решили заняться этим не ради гонорара, который в подобной работе всегда довольно скуден, и не беспокоитесь об этом. Но Вы, как и я, не станете отказываться от того, что по праву нам причитается. Мы с Вольфом уже договорились обо всем здесь, в Базеле.

Визит Курта Вольфа очень меня обрадовал. Кажется, я еще не писал Вам об этом. Я соглашался со всем, что он предлагал. Он не вдавался в детали по поводу размера гонорара и подобных вопросов. И все, что прописано в договоре, кажется мне вполне приличным. Он располагает к себе. Эта знакомая нам в Германии непосредственность в сочетании с американской энергичностью очень меня впечатляет. Конечно, как издатель, он, в отличие от нас, гораздо лучше разбирается и осторожнее подходит к финансовым аспектам – иначе он бы не добился такого успеха. Учитывая возможные риски, я думаю, это очевидно. Мне совершенно не на что жаловаться. О том случае из 1920-х, в котором я вовсе его не упрекаю, никто не упоминал. Вероятно, он думает, мне об этом ничего не известно. Госпожа Готхайн² перевела Тагора³. Рукопись долго хранилась у Курта Вольфа, и он никак не мог принять решение. И вдруг госпожа Готхайн получила от него телеграмму: «Все права переходят издательству, единовременная выплата 1000 марок». Госпожа Готхайн была в восторге и сразу согласилась. Через две недели в газетах писали, что Тагору присуждена Нобелевская премия. Курт Вольф наверняка об этом знал. Макс Вебер был глубоко возмущен и решил вмешаться. Курт Вольф согласился на другие, более выгодные условия, мне неизвестно, на какие именно. Не стоит и говорить, что все это – строго между нами.

Теперь о Вашем плане. Мне кажется невероятным и почти немыслимым, что Вы – прошу, простите мне это определение – «величайший ум» современности, готовы посвятить себя подобному занятию (но Вы уже стольким пожертвовали ради меня). Теперь о самом деле:

Ваше намерение и Ваш способ работы сразу меня убедили: выбраковка всего, что могло бы отвлечь американского читателя, интересного лишь для немцев, избыточного. Переработка, нацеленная на эффективность за океаном. Если мой рассказ так хорош, как Вы полагаете, исправления подобного рода допустимы, если конечный результат будет иметь успех.

Но когда я представляю, как Вы справитесь с этой задачей, я думаю: Ханна взяла на себя слишком много (мы хорошо знаем о ее импульсивности), работу, с которой справиться практически невозможно. Она недооценивает труд, который может обернуться фактическим переписыванием книги, это недопустимо и не стоит таких усилий. Я полностью Вам доверяю. Но исправления подобного рода требуют тщательного погружения в идеи каждого отдельного философа, подробного анализа отдельных философских проблем, и вся работа оказывается слишком трудна. Если сократить ее объем, в результате исправления будут поверхностны и ограничены, например, сокращениями слишком длинных пассажей – которых, на мой взгляд, там нет, – или избавлением от идей, не избыточных, но тех, что, на Ваш взгляд, не представляют интереса для читателей. Последний подход кажется мне уместным. В таком случае это будет не переработка, но сокращение некоторых тем, основанное на понимании вкусов американской общественности и инстинктивном знании материала, который Вы успели приобрести.

Мне кажется, сперва Вам стоит попробовать. Вполне вероятно, Вы поймете, что вовсе не хотите этим заниматься. Вы совершенно свободны в своем намерении, как Вы и писали в первом письме. Точное решение мы сможем принять только после того, как Вы попробуете и сообщите о результатах.

Снова придется отложить рассказ обо всем, что я хотел Вам сообщить. Об этом не совсем удобно рассказывать под диктовку. Единственное, что могу сказать: я – и Гертруда разделяет мою радость – счастлив, что в начале лета мы снова сможем побеседовать с Вами. День рождения не имеет большого значения, к тому же пятилетия не считаются. Возможно, он бы напротив помешал нам, так как приедет множество гостей, а я бы предпочел побеседовать с Вами с глазу на глаз – предпочел бы беседам со всеми гостями. Если это возможно, мы хотели бы узнать дату Вашего приезда в Базель как можно раньше. Тогда нам может быть удастся перенести уже запланированные визиты. К сожалению, я буду на лекциях (с 22 апреля по 10 июля). Конечно, это серьезное препятствие, потому что после занятий я обычно совершенно обессилен. Буду свободен лишь по четвергам, субботам, воскресеньям.

С сердечным приветом

Ваш

Карл Ясперс

1. Имеется в виду рукопись упомянутого в прим. 10 к п. 209 сочинения «Тоталитарный империализм, размышления о Венгерской революции».

2. Мари Луиз Готхайн, жена историка Эберхарда Готхайна (1853–1923), Я. познакомился с ней в кругу Макса Вебера.

3. Рабиндранат Тагор (1861–1941) – индийский писатель и философ, лауреат Нобелевской премии по литературе 1913 года.

216. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 ноября 1957

Дорогой Почтеннейший,

Только что получила Ваше письмо. Хочу ответить сразу, потому что с невероятным облегчением узнала, что Вы не успели подписать контракт с Вольфом. Я как раз собиралась позвонить ему сегодня. Эта история показалась мне столь отвратительной, что поначалу я решила вовсе о ней не думать. Его предложение столь необычно, и я ни за что на него не соглашусь, неважно, как к нему отнесетесь Вы. Гонорар – последнее, о чем я думала. И по большому счету выплата гонорара – это, равно как и перевод, забота издателя, а не «сделка» между автором и редактором. Он избрал этот путь, потому что не может предложить Вам отчисления меньше 7,5 % от объема продаж. Но в разницу в 2,5 % между обычным гонораром и гонораром за переведенную книгу можно без проблем включить и расходы на редактора, потому что 7,5 % – минимальная ставка по местным меркам, а зачастую даже за переводы отчисляют 8 или даже 8,5 %. Что он предлагает в случае продажи определенного количества книг? Когда сумма отчислений будет увеличена? Приведу пример: у меня есть договор с издателем на немецкую книгу, которую я пишу для Пипера. В случае продажи 10 000 экземпляров я получу 10 %, а это значит, что издатель возьмет на себя все расходы на перевод, поскольку такая книга не разойдется тиражом более 5–6 000 экземпляров. Этого от Вольфа ждать не приходится, ведь траты действительно огромны, но такое отвратительное поведение, которое он себе позволяет, совершенно неприемлемо. Я не знала об истории с Тагором, но слышала что-то похожее. Мне казалось, с возрастом он стал вести себя достойнее.

Что касается непосредственно работы – я даже не задумывалась над тем, чтобы переделывать книгу целиком. Это невозможно и попросту бессмысленно. Речь идет лишь о сокращениях и, вероятно, в случае с главой о Канте, о незначительных изменениях в формулировках, там, где тема становится слишком сложной и переводчик может не справиться. Опыт, которым я располагаю, – не только знание англо-американской аудитории, но, возможно, и знание обоих языков. Многие переводчики занимаются тем, что я Вам предлагаю, но в данном случае это может быть опасно.

И, пожалуйста, – на этой почве мы можем поссориться – как Вы можете говорить о «жертвах»? Эта книга, несомненно, найдет свою аудиторию, и если уж я и делаю это «для» кого-то, то не для Вас, а для американских студентов, которых хорошо знаю и которым могу помочь. Вас гложут сомнения – и я хорошо Вас понимаю. Но позвольте мне хотя бы попробовать, и давайте посмотрим, что из этого выйдет. С издательской точки зрения Вольф совершенно прав в том, что хочет издать первую книгу в двух томах и в слегка сокращенном виде. Такой подход кажется мне перспективным, и если он перспективен, значит он выгоднее и с точки зрения продаж. Если я заблуждаюсь, оставим все как есть.

Боюсь – честно говоря, впервые, – что Вы меня переоцениваете. Но нет смысла об этом спорить. Но если говорить «лично», в юности Вы были моим единственным воспитателем. Когда мы встретились вновь после войны, я была уже взрослой и наша дружба только крепла, Вы были живым гарантом постоянства моей жизни. И теперь я вспоминаю о Вашем доме в Базеле как о своей родине.

Поездка в Европу: я в любом случае хочу послушать Ваши лекции и жду их с нетерпением. Я постараюсь устроить все так, чтобы приехать «как раз» к концу семестра, то есть в июле. Все еще очень зыбко. Я получила приглашение на празднование 800-летия Мюнхена. Я предварительно приняла его, но не слышала от властей ничего больше. Если оно все же состоится, это будет в начале июля. Но в конце мая мне предстоит прочитать серию лекций в Женеве. Если все сложится удачно, после выступлений в Женеве я немного отдохну, приеду в Базель, где послушаю Ваши лекции, а в конце июля вернусь в Америку.

От всей души, и с приветом Эрне

Ваша

[Ханна]

217. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 ноября 1957

Дорогая Ханна!

Вчера получил Ваше любезное и в то же время гневное письмо, сегодня – договор Курта Вольфа, простой, сокращенный, с уже утвержденными мною пунктами. Все в порядке за исключением одного параграфа:

«Автор согласен предоставить госпоже Ханне Арендт-Блюхер выплату по процентной ставке за редакторскую работу над изданием из средств, выплаченных автору издателем. Сумма выплаты определяется в соответствии с выполненным ею объемом работы».

Вы писали: «я не соглашусь, неважно, как отнесетесь Вы». И объяснили это тем, что этот вопрос не должен затрагивать отношения между автором и редактором.

Последний пункт я полностью разделяю. Я не успел разобраться в деле подробно, когда во время беседы в Базеле согласился сократить собственный гонорар ради адекватной оплаты работы редактора. Я думал, что издатель должен определить, каким образом следует распределить гонорары. Деловые вопросы должен решать он – с каждым из нас по отдельности, а не мы должны решать их между собой. Тогда для меня это означало одно: Ханна должна получить достойный гонорар – поэтому я, учитывая объем и особенности этой книги, получу меньше, чем обычно. Поэтому вина – или по крайней мере часть вины – лежит и на мне: мне не хватило бдительности, чтобы точно и обстоятельно разобраться в деле. Также я виноват и в том, что принял предложение Вольфа.

Юридически отношения между редактором и автором до сих пор так и не регламентированы. Но в сущности, своим согласием я оскорбил Ваше великодушие – совершенно против своей воли. Я не собирался что-то выплачивать Вам, но хотел лишь позволить издателю уменьшить мой гонорар, чтобы предоставить ему больше свободы в распределении средств на оплату работы переводчика и редактора.

Прошу Вас, не сердитесь, отнеситесь к этому с юмором, который так необходим, когда имеешь дело с издателями. Не беспокойтесь обо мне! Вы состоите в деловых отношениях исключительно с издателем, обсудите все вопросы с ним и не волнуйтесь обо мне.

Непреклонность Ханны, по моим ощущениям, не позволит ей с этим смириться, и я не совсем с ней солидарен. Ведь Вы из благородства не сможете допустить, чтобы я нарушил обещание, данное издателю, или смириться с тем, что Вы сами его нарушили.

Я пока отложу договор и подпишу его лишь когда Вы дадите мне разрешение (Вы не обязаны соглашаться). Я был бы признателен за скорый ответ, чтобы не заставлять К. Вольфа ждать слишком долго. К. Вольф может показать Вам полный текст договора, но вовсе не обязательно вчитываться в него внимательно, потому что в противном случае Вы начнете отстаивать мои, а не свои права.

Это избыточная обстоятельность. Я раздражен, потому что раздражены Вы, и боюсь, что Вы скорее хотели бы разрубить все узлы, а не развязывать их. Прошу, не нужно!

Я хотел бы написать еще столь о многом, куда более важном. Но снова откладываю, потому что должен работать над «Атомной бомбой», чтобы закончить ее хоть когда-нибудь. С ней связаны все новые и новые трудности.

Ваша статья¹ – большое спасибо! – я прочитал ее с большим интересом. Она буквально блистательна, об этом не стоит и говорить. Прекрасно, что Вы коснулись «событий» в Венгрии, и то, как Вы о них пишете. Я отреагировал на нее потому, что несколько недель назад написал предисловие² к собранию документов Ласки (немецкое издание). Ваше мнение на этот счет нравится мне гораздо больше того, что я написал сам. Но наши основные взгляды совпадают. Вы гостили у нас, когда все это началось. Наши реакции были показательны для каждого из нас: Вы ликовали, Гертруда была подавлена, потому что дело было обречено на провал, и она думала лишь о страданиях, которые ожидали венгров (точно так же она реагировала и 20 июля 1944 г.³: «нельзя решаться на подобное, если не уверен в успехе», потому что думала только о последствиях – преследованиях и убийствах), а я был поражен, потому что произошло то, что казалось мне невероятным, был полон надежды, что все может получиться, но не испытывал «душевного тепла», которое в разных – но дополняющих друг друга – формах испытывали Вы. Или память меня подводит? В Вашем сочинении мне понравилось, что Вы придерживаетесь своего решающего тезиса не из субъективного упорства, но потому что он соответствует истине: принцип тотальной власти вынуждает каждого, кто подчинен этой власти, совершать соответствующие ему поступки. Если он соглашается их совершать, как сейчас это делает Хрущев, – инстинктивно или осознанно – он добивается превосходства, потому что через него устанавливается властный принцип. Вы задаетесь вопросом, где скрыт источник власти в отсутствие полиции или армии? И предлагаете удивительный ответ: изобретение всеобщей слежки среди «товарищей», под ужасающим руководством жесточайшей партийной идеологии. Я пока не разобрался до конца, но вижу, что загадка в том, откуда возникает подлинная власть, способная управлять целой машиной. Ваш взгляд весьма убедителен: может произойти все что угодно, в том числе и внезапная и драматичная катастрофа. Может ли обнаруженный в Вашей выдающейся работе и подробно рассмотренный во всей последовательности тоталитарный принцип функционировать в отсутствие диктатора (или в условиях, когда возможна его замена) и без диктатуры коллектива, который непрерывно сокращается и расширяется? Прежние политические методы (Маккиавелли) применимы в настоящее время, в том числе и в России, но, если Вы правы, находятся скорее в подчиненном положении. Это таинственный процесс, словно принцип живет сам по себе и все, в том числе и диктаторы, превращаются в его пустых функционеров. Я согласен с Вашим неприятием привычных социологических аспектов («Новый класс» Джиласа⁴), потому что их значение изменилось. Конечно, справедливо и то, что правительственный аппарат в России играет роль самодостаточной власти, но Вы постоянно указываете на это таким образом, что все кажется совершенно не таким, как представляют традиционные формы социологии. Я далек от понимания, хотя и убежден, что Вы открываете поистине новую действительность. О некоторых моментах (например, лжи, в которой путаются тоталитарные правители) рассуждают многие, но в Вашей работе эти идеи принимают совершенно новую форму. И напоследок, меня восхищает, как Вы не демонизируете, но и не рассеиваете с разумной ясностью эту тайну, но подходите к ней путем рациональности и факта – и в итоге предполагаете возможность взрыва, который способен уничтожить человечество, или растворение в пустоте, которое откроет ему новые пути. Мне кажется, Ваше эссе менее догматично, чем книга (в которой Вы то и дело, вероятно, касаетесь границ догмы). Я бы хотел узнать подробнее о некоторых деталях: например, о разнице между массовыми репрессиями в Китае и России (в Китае «всего» 15 миллионов из 600). Тезис Сталина⁵ о том, что Китай не занимался коллективизацией крестьянства, разумеется, ложен. В Китае «принцип» принял совершенно иную форму – это ясно. Мао⁶, который, очевидно, прекрасно образован, сочиняет стихи (в немецких переводах они очень впечатляют), наполняет новым содержанием древние китайские традиционные формы (знаменитый «Великий поход» – на самолете над всей территорией огромной империи), словно ведет дискуссию с великими императорами прошлых эпох. Но, кажется, пример Мао – исключение, а не правило. Ваш «принцип» и здесь проявляется в полной мере. Но хватит об этом…

Вам кажется, что я Вас переоцениваю – это была лишь фигура речи, за которую я сразу приношу извинения. Никто не знает.

Я был счастлив, когда прочитал Ваше «личное» замечание по поводу моей роли в Вашей жизни, о которой Вы упоминали и прежде. Явлен ли и здесь – разумеется, в ином смысле – «принцип»? В сфере личного сильнее, чем в сфере индивидуального, частного? Принцип, которому мы служим или благодаря которому мы существуем не в форме аппаратных функций, но как воплощение того, что мы вслед за Кантом именуем разумом? Разумом, который позволяет нам сохранять историческую материальность?

Сердечный привет от Гертруды

И Вашего Карла Ясперса

Передайте привет Генриху. Вспоминая о нем, я думаю и о его тесной связи с Кантом, и о том, что Германия ему больше не интересна. Я думаю, он имеет в виду современную немецкую политику, но не нашу Германию.

1. См. п. 209, прим. 10.

2. Jaspers K. Vorwort // Lasky M. Die ungarische Revolution. Die Geschichte des Oktober-Aufstandes nach Dokumenten, Meldungen, Augenzeugenberichten und dem Echo der Weltöffentlichkeit. Ein Weissbuch, Berlin, 1958.

3. Имеется в виду покушение Штауффенберга на Гитлера.

4. Милован Джилас (род. 1911) – югославский политик и писатель, в 1953–1954 гг. исполняющий обязанности министр-президента, в 1954 г. смещен с должности и приговорен к тюремному заключению за критические суждения, высказанные им в произведениях. Его книга «Новый класс» была опубликована в 1957-м, но в библиотеке Я. находился экземпляр, изданный в Мюнхене в 1960 г. В момент написания письма, предположительно, его знакомство с книгой основано на пересказах и статье Х. А.

5. См. п. 167, прим. 3.

6. Мао Цзэдун (1893–1976) – первый председатель КНР с 1954 по 1958 г., после освобождения от всех правительственных должностей официально продолжал руководить партией. В 1957 г. еще не был опубликован сборник стихотворений Мао на немецком языке. О чем говорит Я., установить не удалось.

218. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 3 декабря 1957

Дорогой Почтеннейший,

Меня невероятно обрадовало Ваше письмо. С какой точностью Вы отреагировали на эссе о Венгрии – у Рильке в одном из стихотворений есть такая строчка: «Freier durch Wiederruf freut sich die Fahigkeit»¹, «признание» здесь значит «эхо». Здесь он так кратко выражает именно то, что имею в виду и я.

Но теперь пара слов о договоре. Кажется, вчера мы с Куртом Вольфом пришли к благодушному и дружелюбному соглашению. Он пришлет Вам новый проект договора, с которым я согласна и который, надеюсь, Вы не сочтете невыгодным. В противном случае обязательно дайте мне знать. Мы попытались предположить, как сложится финансовая сторона, что, как оказалось, невозможно, потому что пока он не знает, какова будет розничная цена, а я не представляю объем работы. Об этом далее.

Вместо одного договора теперь будет два: один между Вольфом и Вами, другой – между Вольфом и мной. В Вашем договоре увеличен процент отчислений. За первые 5000 экземпляров Вы, как и было условлено, получаете 7,5 %. Сам Вольф не исключает большего успеха, но особенно на него не рассчитывает. Если популярность книги окажется выше, то Вам придется отказаться от условленных 10 % и в случае продажи от 5 до 10 тысяч экземпляров довольствоваться 8,5 %. Однако в случае выдающегося успеха, размер отчислений составит 15 %. Полтора процента, согласно договору, достаются мне. Чтобы оставить какую-то сумму на оплату редактуры, в случае маленького тиража Вольф предлагает снизить Вашу ставку по оплате повторных прав с 50 до 40 % (переиздание и т. д.), в таком случае за повторную публикацию мне положена выплата 10 %.

Разумеется, это значит, что мой гонорар в значительной степени зависит от успеха книги. Чтобы справедливо распределить риски, получив от меня рукопись, Вольф обязуется безвозмездно внести предоплату процентных начислений.

Поскольку я не знаю, сколько времени займет работа, сумма моего гонорара будет определена после ее завершения. Таким образом, согласно договору между мной и Вольфом, как только определенный предел будет достигнут, моя доля выплат перейдет к Вам. Это не прописано в Вашем договоре, потому что пока нет точных цифр, подобные оговорки слишком бы его усложнили.

Я не знаю, как Вы к этому отнесетесь. На мой взгляд, теперь все оформлено довольно справедливо. Мне было важно, чтобы Вольф также нес ответственность за возможные риски и ни в коем случае не понизил Вашу ставку ниже 7,5 %. С другой стороны, с точки зрения Вольфа, мне показалось справедливым, что процент Ваших отчислений не увеличивается так резко, как обычно, если книга окажется успешнее, чем мы рассчитываем.

Если этот вариант по каким-либо причинам, которые я не приняла во внимание, покажется Вам невыгодным, пожалуйста, прошу Вас, сообщите мне и подпишите предыдущий вариант договора, если он устраивает Вас больше. Потом посмотрим, как лучше поступить.

Вольф был очень мил и открыт всем моим предложениям. Он напомнил мне кота, который по старой привычке не может оставить мышей в покое, хотя они совершенно его не интересуют. Возможно, я заблуждаюсь. Об остальном позже. Я немного тороплюсь и лишь в двух словах хотела прояснить дело.

Пара слов о Ваших воспоминаниях: все было точно так, как Вы и написали, и у меня тоже было ощущение, что реакция Вашей жены и моя в какой-то степени продолжали и дополняли друг друга – словно две стороны одной медали. Генрих передает сердечный привет

С наилучшими пожеланиями вам обоим

Ваша

Ханна

1. «Освобожден признанием возрадуется дар»: Rilke R. M. Briefwechsel in Gedichten mit Erika Mitterer, Dreizehnte Antwort // Sämtliche Werke, Frankfurt 195, Bd. 2, p. 318.

219. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 декабря 1957

Дорогая Ханна!

Примите благодарность за то, что дело с договором теперь благополучно улажено. Я еще раз спросил К. Вольфа и узнал, что он собирается заранее выплатить Вам $500. Мне кажется, о большем нельзя и просить. С его точки зрения, все решено «справедливо». Судя по всему, будет продано не так много экземпляров, и Ваши последующие выплаты вряд ли будут актуальны. Вы прекрасно справились, и теперь из моей доли точно ничего не вычтут. Поэтому я, скорее всего, у Вольфа в немилости. Теперь ему придется выплачивать то, что должно было быть вычтено из моего гонорара. Ваши спекуляции о будущем – о фикциях – напомнили мне об одном случае, о котором я недавно узнал: пожилой немецкий профессор ради моментальной, но вполне ощутимой выгоды нотариально передал кому-то частичное право на наследство большого участка земли в Саксонии (на случай, если Восточная Германия будет упразднена и восстановятся прежние имущественные отношения). Разница в том, что Вы сделали ровно противоположное: Вы обеспечили мне моментальную финансовую выгоду в настоящем и лишили меня совсем ничтожных сборов от фиктивных начислений. Но поскольку Вы так поступили, Вы должны позволить мне воспротивиться обратным выплатам с Вашей стороны из тех же фиктивных начислений. Я очень счастлив, что теперь дело урегулировано в договоре. Помимо этого, я с радостью наблюдал за работой Вашего делового, самоотверженного ума. Если бы Вы только захотели, Вы бы многого добились в коммерции. Я лишь опасаюсь, что в какой-то момент Вы по неосторожности разрушите прекраснейшие из собственных сооружений.

Среди множества наблюдений, изложенных в Вашем эссе¹, одно произвело на меня особое впечатление: Ваши слова о появлении «советов» в каждой из революций последнего столетия и их положительная оценка. Я вспоминаю эпоху советов в Германии². В то время удивительным образом ненадолго, словно сам по себе, установился особый абсолютный порядок. Макс Вебер был членом совета рабочих и солдатских депутатов и однажды спросил: я хотел бы узнать, кто в сущности здесь всем управляет. Как правило (но не всегда) советы воодушевлены и порядочны, но как только внутри них формируется правительство, они теряют значение. Если бы все было иначе и уравнивающие массовые выборы, упразднявшие советы, не утверждали правительства, не возникло бы в результате «корпоративное государство»? Сколько бы бесчинств ни учинил под этим определением Муссолини³, в нем есть что-то магическое: как будто компетентность, сила личности, дух его авторитетов могли бы победить в борьбе с плебисцитарной, опустошительной силой, которая привела к победе Эйзенхауэра, а не Стивенсона! Отблеск Средневековья, который вводит нас в заблуждение. Что Вы имели в виду, говоря о глубоком уважении к советам? Но не хочу больше тратить Ваше время. Спрошу Вас лично – а кое о чем не стану писать. Сколько мы могли бы обсудить, если бы Вы жили в Базеле!

Желаю Вам с Генрихом счастливо встретить Новый год! Сердечный привет вам обоим

Передают Гертруда и Ваш Карл Ясперс

1. См. п. 209, прим. 10.

2. 1918–1919.

3. Бенито Муссолини (1883–1945) – итальянский фашистский диктатор. Вероятно, Я. намекает на Хартию труда, изданную Большим фашистским советом в 1927 г. Об источниках Я.: Benito Mussolini: Der Geist des Faschismus. Ein Quellenwerk, Wagenfuhr H. (Hrsg.), München, 1940.

220. Гертруда и Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 января 1958

Дорогая Ханна,

Во-первых: у нас все хорошо. Я пишу лишь потому, что в бумажном беспорядке Карла слишком трудно разобраться и найти, что конкретно Вы написали о Вашем визите летом. Мой младший брат¹ приедет с женой из Тель-Авива, поэтому я хотела бы устроить все так, чтобы не возникло никаких столкновений. И, конечно, мы забыли об упомянутых Вами датах. Надеюсь, Вы навестите нас в добром здравии. С нетерпением ждем. Муж с непоколебимым упорством тратит свой зимний рабочий отпуск на работу над своей маленькой книгой, которая, однако, стремительно становится все больше². Надеюсь, он скоро закончит. Планирует завершить через пару недель. Но он нередко ошибается. Затем я собираюсь ее просмотреть, уже начала, но бегло. Пока не составила мнения. Нужно прояснить еще множество тактических вопросов. Совсем не похожа на Августина³, который сложился к концу. Мы пережили зиму без гриппа и простуд, в полной изоляции. Поскольку Вы не сможете провести праздник вместе с нами и поскольку невозможно устраивать большой праздник каждые пять лет, мы тихо отметим семидесятипятилетие Карла. К тому же я суеверна, это помогает.

Чувствую себя хорошо. Поэтому дела идут лучше, передаю привет Генриху и Вам и заканчиваю на сегодня

Ваша

Гертруда Ясперс

Дорогая Ханна! Обнаружил Ваше письмо от 18 ноября – и в беспорядке есть порядок! В нем Вы пишете:

«Я „действительно“ приеду только в конце семестра, то есть в июле. Пока ничего не решено… Приглашение в Мюнхен… Начало июля». До этого Вы хотели «послушать» мои лекции – так что мы можем ожидать Вас дважды. Восхитительно! Если Вы – в связи с Мюнхеном или другими Вашими планами – сможете сказать точнее, мы будем крайне благодарны, чтобы успеть отложить все остальные планы.

Вчера получили Ваш сборник эссе⁴. Я уже приступил к чтению и хочу вернуться к нему как можно скорее. Сообщу Вам, как только появится время. Атомная книга должна быть готова совсем скоро. Я, вероятно, не рассчитал свои силы. Она требует больше, чем я могу сделать. Она превращается в целый «том». Я все-таки прирожденный профессор и пишу одни учебники.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Фриц Майер (1890–1976), с женой Фридой (урожд. Якобсон, 1892–1971).

2. Атомная бомба и будущее человека.

3. См. п. 209.

4. См. п. 214, прим. 3.

221. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс17 января 1958

Дорогая,

Единственное, о чем Вы забыли написать: когда приезжает Ваш брат. Как лучше все устроить?

Мои планы выглядят следующим образом: в начале мая я приезжаю во Францию, оттуда отправляюсь в Бремен¹ и в середине мая должна быть в Кельне и Франкфурте. В любом случае последнюю неделю мая – с 27-го по 30-е – я проведу в Женеве. Я могла бы приехать до или после, на выходные. Могла бы остаться и дольше, но пока идет семестр это было бы не очень кстати.

В июне я собиралась работать. В этот раз у меня есть возможность остановиться в Цюрихе в квартире одной подруги², которая сейчас как раз в Нью-Йорке, из Цюриха я смогу ездить на лекции и семинары в Базель, чтобы не доставлять Вам никаких хлопот. Если планы в Мюнхене подтвердятся, это будет в начале июля. Я думала приехать к Вам после, то есть после 12 июля, как раз когда заканчивается семестр в Базеле, после чего сразу поеду домой. Думаю, в этот раз отправлюсь на корабле.

Видите, я очень подвижна. Но в какой-то момент должна обязательно навестить Анну³ в Люксембурге. Однако могу подстроиться под любые Ваши планы. Было бы неплохо, если бы Вы смогли предупредить заранее, чтобы нашу договоренность могла учитывать и Анна.

Только-только получила экземпляр «Великих философов» – Курт Вольф снял копии с нескольких страниц, а я не могу сдвинуть посылку с места без помощи Генриха. Теперь, когда на это наконец-то появилось время, можно браться за дело. Я думаю работать над книгой по паре часов ежедневно. Жду с нетерпением. Я почти покончила со всеми английскими текстами и теперь все свое время могу посвятить книге Пипера.

Только что закончился крайне социально активный период нашей жизни. Поэтому я и не написала Вам на Новый год. Очень стыжусь. Новогодняя вечеринка на этот раз была невероятно удачной: настоящий взрыв!

В остальном рассказать не о чем – кроме того, что я получила и приняла фантастическое предложение от Принстона на грядущий год: семестр в качестве приглашенного профессора на полной профессорской ставке без каких бы то ни было обязательств, кроме трех открытых лекций в течение семестра. 4 или 3,5 дня присутствовать там в течение недели. Это сущий пустяк, потому что это дни, которые Генрих в любом случае проводит за пределами Нью-Йорка. Я в полном смущении решила спросить у них, за что же они собираются платить мне сумму в $6000, хотя она еще не установлена точно. Ответ был типично американским: мы подумали, было бы неплохо поработать с Вами снова. И как нарочно кафедра американской истории и цивилизации! Я об этом буквально ничего не знаю. Вот так мы и разбогатеем снова.

С нетерпением жду книгу об атомной бомбе. Что Вы думаете о заявлении ученых?⁴ Генрих вернулся домой на два зимних месяца, большую часть которых он потратит на встречи и визиты. Нью-Йорк слишком огромен, а у нас слишком много знакомых.

Дорогой Почтеннейший, еще одна просьба: Вы, конечно, помните мою юную американскую подопечную, Беверли Вудворд, которая однажды навещала Вас. Сейчас она в Базеле и летом собирается посещать Ваши лекции и семинар. Осенью 1958-го она вернется в Колумбийский университет, чтобы защитить докторскую. Теперь ей нужна стипендия и она изо всех сил старается ее получить. У нее есть рекомендации от Рикера⁵, исключительно положительные, и предположительно от Карла Барта, лекции которого она сейчас посещает. Было бы чудесно, если бы Вы тоже смогли написать для нее пару слов, хотя это, конечно, дерзость, потому что Вы вряд ли хорошо с ней знакомы и не знаете, заслуживает ли она этих слов. Она живет в Биннингене недалеко от Базеля, Блауэнвег, 2, у Ратти. Рекомендательные письма следует отправить в Колумбийский университет, администрация учебной части, 322 University Hall, Нью-Йорк, 27, Н.-Й. Я, разумеется, тоже напишу о ней пару слов, в этом есть смысл, несмотря на то что я не связана с университетом напрямую.

Всего самого-самого лучшего в новом году вам обоим от нас

Всегда Ваша

Ханна

1. В Бремене Х. А. 13 мая 1958 г. прочитала лекцию «Кризис воспитания», текст которой вошел в сборник «Критика образования и реформа образования в США», выпущенный в Гейдельберге в 1968 г. (Bildungskritik und Bildungsreform in den USA, Heidelberg, 1968, p. 11–30).

2. Эльке Гилберт, см. п. 226, прим. 1.

3. Анна Вейль.

4. См. п. 206 и п. 207, а также прим. 1 к п. 206.

5. Поль Рикер (род. 1913) – французский философ.

222. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 18 февраля 1958

Дорогой Почтеннейший,

я страшно расстроена, что не могу быть в Базеле. На мой взгляд 75 куда важнее 70, три четверти столетия, к тому же накануне Вашего семидесятилетия я пообещала отпраздновать его с особым размахом. Теперь я устроила праздник сама и перечитываю Вашу «Автобиографию», думая: какая исключительно счастливая жизнь! То, о чем Вы не писали и, вероятно, не могли написать – великолепие возраста, о котором мы все, вероятно, подозреваем, но в которое никто из нас не верит. Я всегда чувствовала его сияние в вас обоих. Оно встречается так редко, но когда встречается, оно подобно венцу жизни. И особенно прекрасно, что оно возможно лишь в совместной старости.

Конечно, в качестве подарка самому себе Вы завершили работу над книгой об атомной бомбе и отмечаете оба события одновременно. И это еще один восхитительный символ согласия между жизнью и работой. Я уже принялась за «Великих философов», ломаю голову, в каком переводе привести цитату из Платона, какой выбрать для Канта, что перевести самостоятельно, чтобы не потерять заложенный Вами смысл, как дополнить библиографию для местных читателей и решаю другие вопросы подобного рода. Большинство цитируемых Вами фраз я нахожу без труда, но кое-что придется у Вас уточнить. Переводчик не имеет права переводить цитаты с немецкого напрямую, и должен знать, какую и где он может найти. О сокращениях я пока даже не думаю. Я пообещала Вольфу закончить работу над первым томом до отъезда, прежде всего чтобы успеть обсудить все лично с Вами, но еще и потому, что переводчик¹ живет в Париже, а я хотела бы поговорить и с ним. Выйдет ли книга об атомной бомбе, когда я буду в Европе?

Я как раз вернулась после непозволительно затянувшегося – зимняя катастрофа превратила его в настоящее приключение – перелета из Торонто (идиотская, но хорошо оплачиваемая телевизионная программа). Не стоит гнаться за легкими деньгами. Генрих беспокоился о том, что я потратила время, – в двух словах, сущая чепуха. Погружена в работу над книгой для Пипера², все затянулось сильнее, чем я полагала, и продлится дольше, чем полагал Пипер. Что ж, к таким заботам он должен быть привычен. Я напишу ему в ближайшие дни.

Быстрое подтверждение получения и ответ на любезное письмо Вашей жены: я приеду по окончании семестра, 12 июля. В любом случае к первому августа мне нужно будет вернуться, хочу ехать домой через Париж, чтобы поговорить с переводчиком, после визита к Вам. Может быть все-таки самолетом, на переполненном корабле я чувствую себя как в концентрационном лагере первого класса. Так что видите сами: я могу легко поменять свои планы, так что скажите, сколько времени Вы готовы мне уделить.

Жанна Эрш, вероятно, приедет в Америку, Фонд Рокфеллера хочет пригласить ее на полгода или что-то вроде того. Меня спросили (прошу, это строго между нами!), что я о ней думаю, и я, разумеется, искренне ее рекомендовала.

Дорогие, дорогие друзья, я не хочу долго рассуждать. Вы знаете, чего я желаю и вам, и себе.

Как всегда и навсегда

Ваша Ханна

1. Ральф Мангейм.

2. См. п. 179, прим. 1 и п. 233, прим. 2.

223. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 марта 1958

Дорогая Ханна!

Вы отпраздновали мой юбилей с таким дружелюбием и так бескорыстно, что Ваше письмо стало для меня одним из прекраснейших напоминаний об этих днях. Я благодарен Вам за все, что Вы сделали для нас, но еще сильнее за нашу дружбу. Она внушает мне уверенность в том, что мы переживем любые испытания. Я повторяю Ваши слова: «как всегда и навсегда».

Я получил синие гиацинты в горшках, целый куст. Он наполнил комнату ароматом (столь приятным – с самого детства это мой юбилейный цветок). Какое расточительство эта огромная корзина – как и многое из того, что Вы делаете. Ваша американка¹ привезла их на машине, нести корзину самому попросту невозможно. Девушка мне понравилась, хотя я толком и не успел с ней познакомиться. Она кажется свободной, непосредственной, «современной», «лишенной почвы под ногами» и тем не менее абсолютно уверенной. Она, кажется, следует идеалу, уважает Вас без лишнего пафоса, но с очевидной силой, кажется, Вы стали для нее примером и невероятно ее вдохновляете. Копию рекомендации, которую я отправил в Колумбию², я прилагаю к письму.

На самом деле даже хорошо, что Вы не были с нами на мой день рождения. Я не выношу эту суету и разговоры, как и жена. Наши близкие друзья оказываются обделены вниманием. Мой организм как будто оказывает сопротивление, которое невозможно преодолеть, но можно дружелюбно обойти, с уважением относясь к собственному телу. Как восхищает и как удивляет физическая витальность, которая так много может себе позволить.

Сам праздник тоже отличался от семидесятилетия. Незабываемо. В старости есть лишь один юбилей, и это семидесятилетие. Восьмидесятилетие для тех, кто до него доживает, – запоздалый гость, от человека почти ничего не остается, лишь воспоминание мира. Псалтирь гласит: «Дней лет наших – семьдесят лет».³ Это говорит о качестве, а не о количестве. Ваша увлекательная игра с тремя четвертями столетия происходит из Вашей непреодолимой тяги обратить Ваших друзей к прекрасному. К этому относятся и восхитительные наблюдения о биологии, истории, времени.

Поток писем, телеграмм и цветов был гораздо масштабнее, чем пять лет назад (в общей сложности около трех сотен). Я рад, что мир испытывает ко мне уважение (честно говоря, крайне странное), и немало тех, чью расположенность я чувствую. Все, что мне остается – печатные благодарности, которые я рассылаю в огромном количестве. Но среди множества писем были и невероятно трогательные, даже захватывающие поздравления. Приехали моя сестра и Элла⁴, они гостят у нас до сих пор.

Базель отказался от участия в празднике. Здесь в счет идут – что очень разумно – лишь десятилетия, а не пятилетия.

Восхитительное приглашение в Принстон, достойное Вас. Америка показывает себя с лучшей стороны. Но в роли собеседника придется смириться с господином Вальтером Кауфманом. Полагаю, Вы не уступите его рационализму и софизму. После этого он, как правило, умолкает. Его невозможно переубедить, потому что у него нет никаких убеждений, одни позиции.

Ваши эссе⁵ я до сих пор не прочитал. До конца февраля я был связан строгими сроками по моей «Атомной бомбе», и мне не оставалось ничего, кроме как закончить работу. Вчера наконец-то я отправил рукопись. Только что удостоверился по телефону, что ее получили в Мюнхене. К сожалению, боюсь, для Пипера она слишком обширна. Посмотрим. Страницы рукописи, которые я хотел отправить Вам прежде, так до сих пор и не отправлены. Я вычеркнул одно-единственное предложение, произнесенное в нашей беседе. И весь текст потерял любую конкретную связь с нашим разговором, не продолжает его, но обращен ко «всеобщему». Прикладываю к письму вычеркнутые строки⁶.

Теперь Вы работаете над «Великими философами». И на что Вы согласились! Конечно, Вы, в своей манере, отнесетесь к делу крайне серьезно и обеспечите себя гораздо большим объемом работы, чем предполагали. Пожалуйста, бросьте эту работу, если пропадет желание ей заниматься. Я буду с радостью думать о книге, только если наш импульс будет един: открыть великих мыслителей тем читателям, которые стремятся мыслить. Я убежден, Ваше предисловие поможет книге найти свою аудиторию в Америке, если это вообще возможно. Мы верим, что там есть те, кто пока не успел высказаться. В Германии книга стала довольно популярна (распроданы 4000 экземпляров, при тираже в 6000). В Америке до сих пор лишь одна моя книга имела у покупателей настоящий успех: «Разум и экзистенция»⁷, выпущенная Noonday Press, переведена – очевидно крайне удачно – Эрлом.

Как замечательно, что Вы приедете. Мы ждем Вас 12 июля – и до этой даты пара визитов из Цюриха. Оставайтесь столько, сколько Вам будет угодно. Если Вы хотите оказаться в Америке 1 августа и до этого поговорить с Мангеймом в Париже, то, вероятно, Вы могли бы остаться у нас до 24-го, а может быть и дольше. У нас, как Вам уже известно, всегда есть чем заняться. Я могу беседовать в строго ограниченные часы. Книга об атомной бомбе, надеюсь, к тому времени уже выйдет. Публикация запланирована на июнь.

Передайте привет Генриху! Благодарю его за поздравления⁸.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Беверли Вудворд.

2. Имеется в виду рекомендация для Беверли Вудворд, см. п. 221.

3. Пс. 90, 10.

4. Элла Майер.

5. См. п. 214, прим. 3.

6. Вычеркнутые строки посвящены бессмысленности границ коммуникации.

7. Jaspers K. Reason and Existenz. Five Lectures trans. with an Introduction by William Earle, New York, 1955; Ясперс К. Разум и экзистенция. М.: Канон+, 2013.

8. Речь идет о дополнении от Г. Блюхера к письму 222.

224. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 марта 1958

Дорогой Почтеннейший,

Восхитительное письмо. Иногда я вспоминаю годы своей юности и все, что произошло в моей жизни, кажется мечтой. Вычеркнутые фразы, приложенные Вами, прекрасны и кажутся весьма убедительными. Моя реакция – «Вам не стоило этого говорить» – была неверна. Я ответила как будто со стороны. Конечно, хорошо, что Вы не промолчали. Вероятно, мы вернемся к этой теме позже, когда я приеду. Писать об этом сейчас слишком трудно. К сожалению, я поддалась какому-то глупому влиянию, а именно атмосфере немецких университетов: «тут Ясперс – там Хайдеггер». Я ощутила ее влияние сильнее всего у Дольфа Штернбергера. Она напоминает мне споры античных философских школ. Конечно, все это не имеет ничего общего с тем, о чем Вы говорили. Я пишу об этом сейчас, чтобы не упоминать об этом в разговоре.

Сейчас я прежде всего пишу, чтобы рассказать о работе над «Великими философами» и сделать Вам пару предложений. Выдвигая свои предложения, я исхожу из двух предпосылок: 1. Издатель считает, что книга для местного рынка должна быть сокращена на 20 %. 2. Издатель и я полагаем, что местные читатели с трудом справятся с длинным «Введением». Они хотят как можно скорее перейти к сути. Отсюда вывод: обойтись с «Введением» самым радикальным образом. Это, без сомнения, единственный выход, если мы хотим сократить текст, поскольку далее сокращения невозможны – может быть, в незначительной степени в главе о «Людях, задающих меру», но совершенно неприемлемы в Платоне – Августине – Канте.

Поэтому я предлагаю ограничить «Введение» исключительно техническим содержанием и отказаться от всего отрывка о величии. Если включить его в книгу, сократить опять ничего не получится¹.

Я счастлива, что Вам понравилась моя Беверли Вудворд. Она подготовила выдающийся реферат на французском языке об учении о душе Платона, с несколько диким, но умным комментарием на английском, который прислала мне. «Лишенная почвы» – к сожалению, это правда в самом буквальном смысле, без семьи: мать сбежала от отца с каким-то типом и спилась. Отец – приличный человек, но совершенно не ценит ребенка. Я, думаю, в каком-то смысле заменила ей мать. Хотя она никогда не позволяет себе ничего личного, что я очень в ней ценю. Очень талантливая девушка, которой пришлось нелегко. Она с большим восторгом написала о своем визите к Вам.

Пипер был невероятно воодушевлен по поводу книги об атомной бомбе. Я жду ее с нетерпением, наверняка смогу прочитать ее еще до нашей встречи. Да, в Цюрихе в июне, если ничто не помешает. В начале июля я буду в Мюнхене на пирушке в честь 800-летия. Администрация оплачивает поездку! Иначе я бы не согласилась. Меня подобные мероприятия страшно пугают.

12 июля у Вас. В первую очередь я собираюсь – попробую – убедить Вас, что Вы заблуждаетесь по поводу возраста. (Теперь Ваша жена скажет: «Ханна ведет себя слишком нахально»). Библейские слова справедливы, но все сместилось приблизительно на десяток лет – вспомните многих восьмидесятилетних, которые сейчас активнее, чем семидесятилетние тридцать лет назад. К тому же в таких вопросах нельзя полагаться на предрассудки, но принимать все как данность. Вы совершенно не изменились – не только в том, что называется бодростью духа, но и в Вашей способности воспринимать новую информацию, внимательности, открытости миру. Это констатация факта.

Я по уши в корректуре и прочей чепухе. К тому же должна работать над европейскими лекциями. Понемногу тайком пишу книгу для Пипера, что приносит мне огромную радость. Принстон – самое приятное, что они хорошо платят.

Ах, скоро снова буду с Вами

Привет Вам и Эрне

Ваша Ханна

1. Далее следует перечисление предлагаемых сокращений:

«Все могло бы выглядеть следующим образом:

Начало с. 29: Только первые абзацы о величии и истории.

Затем с. 92: цель повествования, снова с некоторыми сокращениями.

И на с. 98: дополнение с. 46–49.

„Задающие меру люди“: некоторые значительные сокращения в Сократе на с. 122–124, набранное мелким шрифтом. Так же: с. 125–126. Будда и Конфуций: набранное мелким шрифтом в начале главы как примечание. Сокращения Конфуция: с. 159–160, 184–185. В основном набранное мелким шрифтом.

Дополнения к „Задающим меру людям“: с. 214. Ничего значительного, лишь ряд мелких сокращений – как правило, по одной фразе. Но предложение: убрать оба абзаца „Почему эти четверо“, с. 218–219, и первым абзацем будет „Есть и другие – несравнимые“, введение к фрагменту на с. 214, а второй абзац „Эти четверо вместе“ перенести на с. 105, после первого вводного параграфа перед Сократом. Далее: с. 215 вычеркнуть набранное мелким шрифтом.

Не могу перечислить все вычеркнутые мной отдельные предложения. Может быть, мы могли бы это обсудить, заглянув в мой экземпляр, который я возьму с собой в Базель. На данный момент это все серьезные сокращения (то есть до и включая Платона. Серьезное сокращение у Платона, с. 239–240 – полемика Шлейермахера и Хермана, но с сохранением с. 239, строка 15: Уже в ранних диалогах – не раньше обновления). Я хочу попробовать закончить работу над Августином до приезда. Главная сложность заключается в переводе цитат, который нельзя полностью доверить переводчику. Поэтому возник вопрос, где Платон говорит о „стремлении к бытию“ (с. 282)? Если речь идет о нескольких фрагментах, пожалуйста, сообщите мне. Некоторые диалоги – „Государство“, „Парменид“, „Тимей“ – превосходно переведены Корнфордом. Остальные переводил Джауетт, и они совершенно бесполезны».

225. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 марта 1958

Дорогая Ханна!

Снова сердечно благодарю Вас за все! Сегодня могу ответить лишь кратко. Прямо сейчас занимаюсь «Атомной бомбой» и делами, оказался в эпицентре настоящего вихря в преддверии семестра, огромных усилий стоит сохранить вдумчивость, без которой ничего не получается.

Сегодня отвечаю на важнейший вопрос: Ваша работа над «Великими философами». Вам вверена полная свобода. Я Вам доверяю. Ответственность невозможно разделить. Мой ответ – лишь рекомендация:

Отказ от «Введения», возможно, подходит для Америки. «Немецкий профессор» всегда должен «предуведомлять», оправдываться, делиться планом. Я всегда так делал. В этом случае я хотел создать особое «настроение», необходимое для изучения идей великих философов, защититься от возражений, которые могло бы вызвать мое намерение, вызвать уважение, сохранив честность и трезвый взгляд. Поэтому желание избавиться от введения кажется мне странным: словно связующее звено и фундамент оказались упразднены. Но я не спорю с Вами. Вычеркните «Введение». Я хотел лишь спросить, возможно, есть шанс опубликовать его отдельно? Не является ли оно в какой-то степени завершенным и независимым целым? Если это невозможно, я смирюсь. Американский читатель, вероятно, прочитав книгу целиком, самостоятельно додумается до того, что написано во «Введении».

Раньше издатель говорил мне, что не хочет сокращений как таковых, но лишь старается сделать текст доступнее для американских читателей. Он был согласен на еще больший объем и хотел включить в книгу главы об Экхарте и Кузанском (которые пока не готовы). А теперь Вы пишете о его намерении сократить сам текст. Меня это слегка огорчает.

Все предложенные Ваши сокращения меня полностью удовлетворяют. Они очевидным образом упрощают читателю путь.

У Платона: увлекающая сила бытия¹ – «Государство», 523а. Он говорит о предметах учения, ведущих к размышлению.

С каким нетерпением я жду нашей встречи!

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. См. п. 224, прим. 1.

226. Ханна Арендт Карлу Ясперсу24 апреля 1958

Дорогой Почтеннейший,

Меня охватил ужас, когда я прочитала Ваше «Я доверяю Вам» – или лучше будет сказать, как принято здесь, it put the fear of God into me. Позавчера все тексты до главы об Августине включительно я передала Курту Вольфу, чтобы он отправил их Мангейму. Вопрос о «Введении» я обдумывала и так и эдак. Но осталась при своем радикальном мнении. Американский читатель должен скорее добраться до сути книги. Для меня решающую роль сыграло мнение большинства людей, хорошо знакомых с книгой и с нетерпением ожидающих ее выхода на английском, которые полностью со мной согласны. Я поговорила с Вольфом о единовременной публикации «Введения». В принципе он поддерживает идею отдельной публикации, но планирует выпустить ее после выхода первого тома (до главы о Канте). Я не уверена, согласился ли он на это из дипломатических соображений или настроен серьезно. Без его согласия вряд ли получится предложить текст другим издателям. Обсудим.

Я не понимаю одного: Вы пишете, издатель не согласен на сокращения как таковые и сообщил об этом лично Вам. Он с самого начала спрашивал меня, считаю ли я сокращения возможными – в основном из-за слишком высокой стоимости. Но это совершенно неважно, он предоставил мне полную свободу. Он понял, что после «Введения» сокращений практически не будет, и не высказывал никаких возражений. Он знает и о моем мнении, что главу о Канте сокращать категорически нельзя. Работа заключается в том, чтобы найти подходящие переводы цитируемых Вами текстов, не предоставлять это на усмотрение переводчика. Передать ему фрагменты (Новый Завет), где он найдет все необходимое, чтобы не терять слишком много времени. Поэтому я так и не смогла закончить работу над Кантом, я попросту недостаточно хорошо знакома с существующими английскими переводами, чтобы составить о них верное представление. Поэтому хотела бы сперва обсудить все с Фридрихом (Карл Йоахим) из Гарварда, автором действительно удачных переводов Канта, прежде чем примусь за работу. Экхард и Кузанский могут подождать, потому что Вольф решил разделить один том на два и, если я правильно его поняла, опубликовать их по отдельности.

Получила известие от Мангейма, сейчас встречусь с ним в Париже и договорюсь по поводу конца июля, к тому времени он уже успеет просмотреть книгу и сможет сказать, с чем возникнут трудности.

Я собираюсь взойти на борт и уже совершенно сбита с толку. В последние недели возникло неожиданно много дел и я очень устала. С нетерпением жду отплытия. Я еду с американской подругой, Роуз Файтельсон, которой я хочу показать Германию, затем она планирует отправиться в Югославию. Я расскажу о ней – она просматривает все мои английские рукописи вот уже на протяжении 12 лет¹.

Еще одна просьба: могли бы Вы сказать мне наверняка, когда Вы читаете лекции и проводите семинар? Я бы так хотела их посетить. Совершенно Вас не побеспокою и сразу уеду в Цюрих!

Как восхитительно иметь возможность это написать.

До скорого, до скорого!

Всегда Ваша

Ханна

Очень заинтригована по поводу книги о бомбе. Надеюсь получить ее до приезда в Базель. Прекрасный новый сборник эссе². Получила его от Пипера.

1. Далее следует информация о поездке:

«21 мая я буду в Цюрихе и позвоню оттуда, если Вам это будет удобно. Меня можно найти по адресу:

с 5 по 11 мая у Анны Вейль, Люксембург, 28 Рю А. Фишер

с 16 по 20 мая в Кельне, отель «Бристоль».

В Цюрихе у меня будет маленькая квартира – одной подруги, которая как раз уехала в Америку: Бричги, Минерваштр., 26. 26 мая я буду в Женеве, Институт международных отношений, 132, рю де Лозанн, 3 июня в Гейдельберге и оттуда на пару дней поеду во Франкфурт. После этого до конца июня: Цюрих. С 29 июня по 6 июля в Мюнхене. После чего, прежде чем отправиться к вам, предположительно на пару дней снова в Женеву, где в это время будет Блюменфельд».

2. Jaspers K. Philosophie und Welt. Reden und Aufsatze, Munchen, 1958.

227. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 мая 1958

Дорогая Ханна!

Итак, началось Ваше большое путешествие. Благодарю за последний привет из Америки и радостные вести.

Сегодня лишь в двух словах отвечу на Ваши вопросы: лекции по понедельникам и вторникам, по средам после обеда с 5 до 6 о Декарте, Паскале, Гоббсе, Лейбнице. 14 и 26 мая лекции не состоятся. Семинар о философии истории Гегеля я веду по пятницам с 5 до 7. Но прошу Вас: поездка из Цюриха слишком утомительна. Не стоит, только если Вы не собираетесь лично убедиться, что я по-прежнему остер на язык!

Книга о бомбе должна быть доставлена 30 июня, но Пипер заказывает пару сигнальных экземпляров на плохой бумаге в рамках своей выдающейся рекламной кампании для книжных торговцев и радиостанций. Хочу отправить Вам как раз такой, предварительный, экземпляр, как только получу его. Окончательный Вы сможете получить в начале июля.

Я с нетерпением жду Вашего отзыва об Атомной книге. Я страшно беспокоюсь, потому что решил рискнуть и взяться за тему, в которой не располагаю достаточными знаниями. Смысл в том, чтобы явить взгляд на проблему с нескольких перспектив и сообщить, что в людях можно обнаружить источник силы, в котором, вероятно, кроется спасение, лишь окинув взором картину целиком. Главная мысль в том, чтобы показать, где завершаются все «действия» и «планы», все же сохраняется ведущий принцип, предшествующий действию, но не иррациональный и не чуждый самому мышлению. Мы с женой передаем сердечный привет. Пожалуйста, передайте привет своей подруге¹.

Ваш Карл Ясперс

1. Это письмо было отправлено на адрес Анны Вейль в Люксембурге, привет передан ей или Роуз Файтельсон.

228. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсЛюксембург, 10 мая 1958

Дорогие, дорогие друзья,

Благодарю за письма¹, которые ждали меня здесь. Я не смогу быть в Швейцарии раньше конца мая, 21-го буду в Цюрихе, 22-го выступаю там с докладом и на следующий день, 23-го, в пятницу, постараюсь успеть на семинар. Пожалуйста, не спорьте. Семинар – одна из тех вещей, ради которых я и приехала в Европу. В последующие две недели у меня не будет на это времени: сначала буду в Женеве, затем в Гейдельберге и Франкфурте. Но после этого. Адрес в Цюрихе следующий:

Минерваштр., 26, на имя Бритчги. Телефон: 24 67 45.

Неделю я провела прекрасно. К сожалению, увы, в понедельник она закончится. У моей подруги здесь своя квартира, и мебель сохранилась еще со времен нашего знакомства. Иногда мне кажется, словно ничего и не изменилось. В какой-то степени так и есть.

Когда выходит Ваша «атомная книга»? Жду ее с нетерпением.

О Европе написать пока не могу. Париж по-прежнему кажется сном, расположенным за пределами времени. В несколько ином смысле за его пределами находится и Люксембург. Это Богом забытое место, если не принимать во внимание угольные и сталелитейные общества.

Если Вы хотите написать мне до отъезда в Цюрих: с 16 по 20 мая я буду в Кельне, в отеле Бристоль.

Я невероятно счастлива! До скорого

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Помимо п. 227 еще одно письмо от Гертруды Я. Ханне Арендт от 3 мая 1958 г.

229. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПалленвиль, Н.-Й., 8 августа 1958

до 10 сентября:

Chestnut Lawn House

Палленвиль, Н.-Й., 8 августа 1958

Дорогие, дорогие друзья,

теперь я снова за много миль от вас и до сих пор не могу в это поверить. Поскольку по-прежнему поглощена прекрасными воспоминаниями о неделях в Базеле, об этом «живом и бурном времени». Поддавшись этому потоку, я размышляю и о панегирике¹ – к сожалению, нет никакой гарантии, что он мне удастся, и когда я начинаю о нем думать, то, конечно, совершенно не могу писать.

Блюменфельд невероятно рад «атомной книге». Дела у него идут куда лучше, в нашем распоряжении была пара дней, конечно, они были довольно утомительны, но в то же время и чудесны. Затем поездка в Женеву с милым Цилькенсом², который приехал, чтобы нас встретить. И в тот же вечер самолет обратно в Нью-Йорк. Из-за внезапности этого перелета мне до сих пор не по себе, от его скорости: только что здесь, а теперь уже там, полет сам по себе, однако, совершенно меня не испугал. Чувствуешь себя гораздо безопаснее, чем следовало бы.

Генриха я застала не в лучшем состоянии. У него неврит, ничего серьезного, но это крайне неприятная и отягчающая жизнь болезнь. Он уже чувствует себя гораздо лучше, но мы были рады сбежать от подавляющей нью-йоркской жары. Мне пришлось сразу взяться за работу и просмотреть корректуру второго издания «Тоталитаризма», а гранки, оставшиеся на батарее в кабинете наверху, можно выкинуть – разобрать чемодан и снова собираться в поездку в Паленвилль. Мне даже не удалось толком выспаться. Но я уже успела все наверстать. Здесь, как обычно, мы чувствуем себя на своем месте, потому что нам знакомо каждое дерево и мы уверены во всем, что происходит вокруг – и с деревьями, и с домами, и с людьми.

Прежде всего я должна рассказать, что Артур Коэн³ из Meridian Books, который спрашивал о Вас и которому я, разумеется, рассказала об «Атомной бомбе», сразу же был невероятно воодушевлен и страстно захотел заполучить права на ее публикацию. Я рассказала ему, как обстоят дела. Он думает, что может предложить лучшие условия, чем Chicago Press. Он наверняка уже успел Вам написать. Мне кажется, Вам и Вашим переговорам еще одно предложение только пойдет на пользу. Мои впечатления от Meridian Books исключительно положительны, но Алексу Морину⁴ из Chicago Press я доверяю гораздо больше, чем Артуру Коэну.

Теперь Арлозоров⁵: лучше всего не упоминать его вовсе. Обстоятельства смерти так и не были выяснены, и я почти уверена, что убийцы были евреями, но стопроцентной убежденности нет. Тогда англичане были еще на территории страны и были ответственны за полицию и т. д. Блюменфельд подробно обо всем рассказал, но из его слов следует лишь, что эту тему лучше не трогать. Об остальных вопросах позже. Блюменфельд имел в виду: они хотели убить Вейцмана⁶, но не смогли до него добраться, такого же мнения придерживался и сам Вейцман.

О том, что происходит здесь, в другой раз. Американская внешняя политика полностью дезориентирована, а президент⁷ заинтересован лишь в своем гольфе. Когда же мы наконец избавимся от этого правительства. Здесь совершенно никого не интересует Ближний Восток и, поскольку всеобщее процветание вышло на новый уровень, у республиканцев, к сожалению, снова неплохие шансы на победу на следующих выборах.

Последнее, но не по значимости – платье мечты⁸: я зашла во все магазины Нью-Йорка, где продают французские ткани, но тщетно. В одном из магазинов, где меня обслуживал пожилой господин, они хотя бы узнали материал… Боюсь, в настоящее время его нигде нет и придется подождать, пока он снова вернется в моду. Полагаю, эта столь легкая ткань оказалась слишком прочной, я обсуждала это со своей старой приятельницей, которая весьма богата, ей около восьмидесяти. У нее сохранилось такое платье – ему уже больше тридцати лет. Как новое. Она тоже не смогла ничего посоветовать. Вряд ли получится найти ткань в Париже, у нас тут есть все самое элегантное, что только может предложить континент. Аннхен⁹ не поедет в Париж до сентября, а чета Койре¹⁰ тоже сейчас не там. Так что, дорогой Почтеннейший, мои самые искренние попытки разделить с Вами радость от публикации книги об атомной бомбе пошли прахом. Есть еще один шанс в Нью-Йорке, хочу попытать счастья, когда вернемся, а потом снова расскажу Вам.

Всего самого, самого наилучшего и приятных каникул. Привет Эрне и, разумеется, Вашему брату¹¹, если он до сих пор гостит у Вас.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. В 1958 г. Я. присуждена премия мира немецкой книжной палаты. 28 сентября Х. А. произнесла речь в честь присуждения премии в Церкви Святого Павла во Франкфурте.

2. Йоханнес Цилькенс, кельнский врач, друг Х. А.

3. Артур Коэн, на момент написания письма, владелец издательства Meridian Books, в котором в 1958 г. в мягкой обложке вышла книга Х. А. «Истоки тоталитаризма».

4. Алекс Морин в последствии вел переговоры по поводу издания «Атомной бомбы» от имени издательства Чикагского университета.

5. Хаим (Виктор) Арлозоров (1899–1933) – лидер сионистского рабочего движения, с 1931 г. руководитель отдела международных отношений, убит в Тель-Авиве.

6. Хаим Вейцман (1874–1952) – еврейский ученый и политический деятель, с 1948 г. глава временного правительства, с 1949 г. до смерти первый президент Израиля. С 1920 по 1929 г. и с 1935 по 1946 г. руководитель Всемирной сионистской организации.

7. Эйзенхауэр.

8. Я. хотел подарить Х. А. бархатное платье в связи с вручением премии во Франкфурте, см. п. 230.

9. Анна Вейль.

10. Философ Александр Койре с женой.

11. Фриц Майер, см. п. 219.

230. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 сентября 1958

Дорогая Ханна,

Вы удивитесь, что я до сих пор не ответил на Ваше письмо от 8 августа. Это непростительно, тем более что после Вашего визита к нам я был совершенно счастлив.

Причина в том, что меня дважды одолевала горячка из-за моего бронхоэктаза. Конечно, это очень омрачило поездку в Локарно¹. Я полностью восстановился, но, поскольку долго не мог работать, нервничаю в преддверии двух лекций².

Не успели ли Ваши друзья в Париже найти шелковый бархат? Я всерьез расстроюсь, если ничего не выйдет. Простите за диктовку. Но должен хотя бы подать признаки жизни.

До встречи во Франкфурте!

Пожалуйста, поблагодарите Генриха за его постскриптум к Вашему письму. Меня радует каждое полученное от него слово.

Сердечный привет от меня и Гертруды

Ваш Карл Ясперс³

1. Я. провел летние каникулы в Локарно.

2. «Врач в эпоху технического прогресса» – «Истина, свобода и мир».

3. К письму было приложено следующее дополнение, написанное от руки:

«Я отказал Прегеру уже из Локарно, поскольку они были слишком нерешительны. Мое письмо с отказом пересеклось с их ответом, в котором они прислали мне неплохой и понятный договор, но было уже слишком поздно, потому что я успел согласиться на условия Морина.

Его предложение, честно признаться, слегка разочаровало меня своей невнятностью и неполнотой:

Высокий гонорар: 9 % за первые 5000, 10,5 % за 10 000, 12,5 % за последующие проданные экземпляры. Но я должен оплатить гонорар переводчика, сумма которого еще не определена и выплата которого должна быть заботой издателя. Мое ответное предложение: 7 % за 5000, 10 % за 10 000, 11 % за последующие продажи, но расходы на перевод берет на себя издательство. Также я попросил предварительно выплатить $400, первая половина при подписании договора, другая – после выхода книги.

Марджори Грин готова взяться за перевод на двух условиях: если я буду не против (я ответил, что согласился бы с радостью – несмотря на вещи, о которых Вам рассказывал и на которые теперь не обращаю внимания) и если Вы просмотрите перевод (мой ответ: Вы заняты более важными делами и в лучшем случае смогли бы взглянуть на фрагмент, но ни в коем случае не читать перевод целиком и не заниматься корректурой).

Долго не получал ответа. Затем пришло письмо о том, что господин Морин в отъезде, он ответит, как только вернется (точно так же поступил Прегер).

Условия договора Прегера:

до 3000–5 %

до 6000–7,5 %

выше – 10 %

Расходы на перевод берет на себя издательство.

Предоплата $500.

Я уже не могу использовать условия одних против других. Пишу лишь, чтобы Вы были в курсе.

По просьбе Морина я отправил Марджори Грин два экземпляра книги.

Конечно, я бы хотел, чтобы все прояснилось как можно скорее – как быстро я поначалу получал письма от Морина, их было невероятно много и они были полны энтузиазма! Марджори Грин хочет закончить перевод к первому января. Было бы прекрасно. Но теперь одни задержки!»

231. Ханна Арендт Карлу Ясперсу19 сентября 1958

Дорогой Почтеннейший,

ровно через восемь дней мы встретимся с Вами во Frankfurter Hof. Как я счастлива!

О Вашем письме. Я уже подумала, что Вы, вероятно, больны. Надеюсь, все действительно в порядке и путешествия не будут Вам в тягость. Когда Вы будете во Франкфурте? В течение дня в пятницу?

Chicago Press: Я написала Морину. Он написал мне пару недель назад, сообщил, что все в порядке, книга у них, я должна лишь быстро подтвердить, что ей занимается Марджори Грин¹, и потом просмотреть перевод, чтобы она могла начать работу. Она наверняка уже начала. Он не отвечает, вполне вероятно, что он в отъезде, но причина может состоять в следующем: он может отправить Вам подписанный договор лишь после заседания редакционной коллегии. Оно состоится, насколько мне известно, лишь в октябре. Я сперва тоже ничего не поняла. De facto ему предоставлен полный карт-бланш. Семестр начнется первого октября. До этого времени все на каникулах. Издательство, разумеется, продолжит работу, но никаких заседаний не будет.

Генрих был счастлив получить книгу о нигилизме² и просит Вас поблагодарить. Он начал читать ее и был в полном восторге от точности формулировок, лаконичной мудрости письма. Его семестр уже начался, и он уже погрузился в напряженную работу. Семестр в Новой Школе пока не начался. Они, что весьма разумно, пережидают иудейские праздники.

Да, с моим шелковым бархатом ничего не вышло, хоть все вокруг – в том числе и я! – страшно суетились по поводу его поисков. Так что прошу Вас, пожалуйста, не забудьте привезти платье, которое я оставила в Базеле в большом шкафу наверху.

Пишу в спешке, чтобы точно застать Вас в понедельник. Я вылетаю в среду и в четверг уже буду во Франкфурте.

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

P. S. Только что вспомнила: в связи с немыслимым местным почтовым сообщением, маловероятно, что я своевременно успею получить ответ от Чикаго.

1. Предполагаемая переводчица «Атомной бомбы», в результате переводом занимался Э. Б. Эштон.

2. Mayer E. Kritik des Nihilismus. München, 1958.

232. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 октября 1958

Дорогая Ханна!

Два дня назад мы вернулись домой в Базель. Восхитительная неделя в Гейдельберге, на старых тропах, полных воспоминаний о тяготах и радостях. Прошлой ночью мне снился сон – впервые в жизни – что нас с Гертрудой арестовало гестапо. Гейдельберг бесподобен. Но о нем можно лишь вспомнить, его невозможно повторить. И Гертруда вернулась в Базель довольной. Мы оба категорически не хотели бы жить в новом Гейдельберге. Отчужденность и беспочвенность – смягченные дружественным окружением – судьба каждого из нас. Новоизбранный обер-бургомистр Гейдельберга (социалист) навестил нас с огромным букетом гвоздик для Гертруды. Он слышал, что мы в Гейдельберге, и был готов исполнить все наши желания. Теперь мы снова вернулись к привычному покою.

Шум, докатившийся до Базеля в виде 500 газетных вырезок, скоро закончится. Останется лишь Ваш панегирик¹. Слушать Вас – для меня невыразимое счастье. Все признают Ваши выдающиеся достижения. Но я услышал больше: в Ваших словах выражены все скрытые импульсы моей жизни – Вы говорите о них не напрямую, несмотря на блестящие формулировки, – и кажется, что я действительно имею право на признание и одобрение – Ваша солидарность (например, принятое Вами сравнение с искрой², которое Вы не заключаете в кавычки, для меня выразительнейшее доказательство признания). Удивительно: можно ли говорить публично о том, что не способен выразить лично? Есть ли на общественной арене нечто скрытое, что может проявиться лишь на публике, нечто понятное, но не выраженное явно? Я был счастлив и смущен, что все взоры обращены на меня.

Я не знаю другого примера, с которым можно было бы сравнить Вашу хвалебную речь. Я вспомнил лишь один – сравнение, конечно, неуместно – хвалу Фукидида³ Периклу⁴, в котором он видит воплощенный разум и потому ему просто больше некого изобразить.⁵ Он изображает Никия⁶, Демосфена⁷, Алкивиада⁸ и других столь исключительными, что они разбиваются о собственную категоричность и ограниченность. Перикла уничтожить может лишь чума: он бы выиграл войну, если бы только выжил. О нем нечего сказать, он совершает и говорит то, что истинно, а не то, что рождается из его индивидуальности, он перестал смеяться с тех пор, как начал управлять Афинами, и т. д. Это величайшая похвала. Сравнимы с ней могут быть лишь Ваши слова. Но, конечно, такое сравнение неверно.

Ведь Ваш панегирик я принимаю весьма близко к сердцу: Ханна обращается ко мне перед лицом общественности. То, что я делаю, предстает теперь в новом свете. Все озарено сиянием, в котором невозможное для одного («немыслимое», «непреложное») становится реальным – вот неоспоримая заслуга Вашей речи, написанной в величественном, римском стиле.

Вы с Гертрудой точно поняли меня – никому не удавалось это прежде. И это абсолютно верно.

Пипер теперь хочет опубликовать обе речи⁹. От своего имени я сразу согласился, но предупредил его, что без Вашего непосредственного согласия тексты не могут быть опубликованы. Передо мной уже лежит набранный текст. Но я до сих пор не знаю, согласны ли Вы.

Передайте привет Генриху. Я благодарен ему за то, что он побудил Вас заняться этим и за его теплый отзыв. Я не могу о нем не упомянуть: речь принадлежит и ему.

От всего сердца

Ваш Карл Ясперс

1. См. п. 229, прим. 1. Arendt H. Humanitas // Karl Jaspers. Vier Ansprachen anlässlich des Verleihung des Friedenspreises des Deutschen Buchhandels. Frankfurt, 1958. (Также опубликовано под заголовком «Карл Ясперс», см.: прим. 9).

2. См. предпоследний абзац речи: Arendt H. Humanitas, p. 28.

3. Фукидид (ок. 460–400 г. до н. э.) – греческий историк.

4. Перикл (ок. 500–429 г. до н. э.) – афинский государственный деятель.

5. Фукидид. История Пелопонесской войны, II, 65.

6. Никий (ок. 470–413 г. до н. э.) – афинский государственный деятель и полководец.

7. Демосфен (384–322 г. до н. э.) – афинский оратор во время Пелопонесской войны.

8. Алкивиад (ок. 450–404 г. до н. э.) – афинский государственный деятель и полководец.

9. Jaspers K. Wahrheit, Freiheit und Frieden; Arendt H. Karl Jaspers. Reden zur Verleihung des Friedenspreises des Deutschen Buchhandels 1958. München, 1958.

233. Ханна Арендт Карлу и Гертруде Ясперс16 ноября 1958

Дорогой Почтеннейший,

непросто ответить на Ваше письмо, потому что оно слишком прекрасно и точно схватывает суть моего намерения. Я согласна, что перед лицом общественности может быть выражено, стать осязаемым нечто, что в остальных случаях может или имеет право существовать лишь в скрытом. Я, если хотите, воспользовалась общественностью, чтобы сказать то, на что решалась лишь намекнуть в беседах с Вами, но не потому, что подвернулась такая возможность, а Вы в условиях этой возможности оказались беспомощны (еще беспомощнее, чем на прогулках, во время которых Вам нельзя разговаривать), но и потому, что мои слова – и есть Ваше истинное появление перед общественностью, то, что проявляется в Вас на публике, то, что предстает.

Я прочитала Вашу речь еще несколько раз, и с каждым разом она нравилась мне все больше. Генрих хотел написать Вам, потому что совершенно согласен с Вами в оценке возможной европейской роли Германии (теперь он заявляет, что Вы должны написать книгу о Германии, а я его дезинформировала). Конечно, он еще не написал и с самого начала семестра так погружен в работу, что нет смысла его упрекать. Но в середине декабря начнутся двухмесячные каникулы.

Прекрасно, что Пипер опубликует обе речи вместе. Иногда я вспоминаю Гейдельберг и воспоминания эти очень живы. И когда я представляю совместную брошюру, мне кажется, это сон.

В этот раз непросто снова вернуться к покою и работе. Поэтому я так долго не писала. История с Принстоном наделала много дурацкого шума, потому что какой-то лихой студент вдруг обнаружил, что я буду первой женщиной в Принстоне с профессорским титулом. Юнец оповестил газеты – о том, что произошло дальше, я не хочу и говорить. В результате я воюю со всеми газетами Нью-Йорка, но убедилась, что невозможно kill a story, и даже если не пускать фотографов на порог, они все равно найдут способ сделать снимки. Но это была последняя капля. Я оказалась вовлечена в целый ряд невероятных обстоятельств из-за того, что отсутствовала так долго, а за это время успела выйти книга¹. Но внезапно продажи оказались так высоки, что спустя четыре месяца издатель уже готовит второе издание. Почему – никто не знает, даже издатели. Но в итоге стремительному успеху я обязана новыми лекциями, за которые хорошо платят, так что я даже не могу отказать.

Я погружена в американскую историю и работаю над принстонскими лекциями о понятии революции. (Они позже войдут в книгу для Пипера².) От величия этих событий захватывает дух – американская революция, основание республики, конституция. Мэдисон³, Гамильтон⁴, Джефферсон⁵, Джон Адамс⁶ – что за люди. И стоит только взглянуть на сегодняшнее положение дел – какой упадок.

Я счастлива, что Вы спокойно вернулись в Базель. Отчужденность и беспочвенность, если только истолковать их верно, облегчают жизнь в наше время. А небольшое облегчение все же мы должны себе позволить. Они защищают нас от внешнего давления, словно кожа, которая как будто прирастает снаружи. И мы можем позволить себе оставаться чувствительными и уязвимыми. Поток газетных вырезок, наверно, уже стих. Но здесь я со всех сторон слышу, какое глубокое впечатление Вы произвели на немцев. Меня это очень обрадовало. Я почти поверила, что подобное уже невозможно.

Ваш семестр в разгаре, и я счастлива, что была с Вами летом, и точно знаю, как идут дела. Почему Швейцария – не пятидесятый штат Соединенных Штатов? Она бы хорошо для этого подошла, а жизнь стала бы еще прекраснее.

Пару дней назад я наткнулась на записку, в которой отметила, что Вы хотели бы знать об Израиле. Поэтому прикладываю к письму циркуляр раввината⁷ о переселении еврейских беженцев из Польши с их нееврейскими супругами (которым они зачастую обязаны тем, что смогли пережить правление Гитлера!). Знакомый пару дней назад сказал мне, что в Израиле все больше и больше людей считают теократическое господство раввинов невыносимым. Далее: название деревни, в которой армейские полки устроили бойню накануне Суэцкой войны, – Кфар Касем, в арабских деревнях в Израиле было объявлено осадное положение, все жители должны были быть дома в пять часов вечера. Нарушителей, неважно мужчин, женщин или детей, расстреливали. Однако распоряжение в Кфар Касеме было отдано лишь в половину пятого, а жители были в полях и потому не были предупреждены вовремя. Почти все население деревни было уничтожено – все, женщины, дети и т. д. Когда солдатам отдали приказ, они спросили, что делать с теми, кого невозможно предупредить своевременно. Ответ еврейских офицеров был следующим: да смилостивиться над ними Аллах! Несколько недель назад дело наконец было урегулировано в суде и все солдаты были приговорены в пожизненному заключению. Теперь наконец решено привлечь к суду и офицера, отдавшего приказ. Люди боятся, потому что никто не знает, откуда взялся этот указ – но, возможно, люди боятся потому, что все-таки это знают. Общественности ничего не известно. И наконец: первая арабская деревня, уничтоженная в начале арабо-израильской войны (приблизительно в 1947-м) еврейскими военными силами, чтобы стать примером для остальных, называлась Дейр-Ясин. Массовый побег арабов из Палестины напрямую связан с этой бойней. Тогда все говорили о втором Лидице⁸.

От всего сердца

Ваша

Ханна

Я забыла: количество арабов до и после войны. Весьма неоднозначно. На мой взгляд, самые достоверные цифры: из 580 000 арабов в стране осталось 150 000, а 35 000 вернулись. Сейчас в Израиле живут приблизительно 200 000 арабов.

16 ноября 1958⁹

Дорогая, милая

совсем короткий привет. Все было прекрасно, каждый раз, когда я вспоминаю о Вас – а это происходит каждый день, – на душе становится теплее. Благодарю Вас за эти строки. Хорошо, что брат¹⁰ скончался так спокойно. Я хотела написать Вам сразу, но вокруг была страшная суматоха, и все получилось совсем не так, как я хотела. Вы закончили работу? Я тоже получила пару писем, одно из них от настоящего душевнобольного. Ваш муж был бы в восторге и наверняка вступил бы с ним в переписку. Я же на это не решаюсь. Я прочитала восхитительную книгу. «Роковые анекдоты» Исак Динесен (или Карен Бликсен¹¹), выдающейся датской рассказчицы, гран-дамы и мудрой пожилой женщины. Она пока не вышла на немецком, иначе я бы обязательно Вам ее отправила. Я окружена вещами, полученными от Вас. Портсигар, сумка, часы – все, чего мне так давно не хватало. Замечательно.

Передаю привет, целую

Ваша

Ханна

Вместе с отдельным экземпляром получила очень милое письмо от господина Хойса¹².

1. Речь идет об американском издании Vita activa.

2. Принстонские лекции о понятии революции вошли в книгу «О революции», опубликованную на английском и немецком языках в 1963 г. О многократно упомянутой книге для Пипера см.: п. 179, прим. 1.

3. Джеймс Мэдисон (1751–1836) – четвертый президент Соединенных Штатов.

4. Александр Гамильтон (1757–1804) – американский государственный деятель.

5. Томас Джефферсон (1743–1826) – третий президент Соединенных Штатов.

6. Джон Адамс (1735–1826) – второй президент Соединенных Штатов.

7. Циркуляр Главного раввината Израиля от 2 июля 1957 г.

8. Поселок в Чехословакии, уничтоженный солдатами СС, как ответная мера на покушение на Гейдриха.

9. На том же листке, что и п. 233.

10. Артур Майер (1874–1958) – коммерсант.

11. Карен Бликсен (1885–1962) – датская писательница, американское издание «Роковых анекдотов» вышло в 1958 г., на немецком языке в 1960 г.

12. Теодор Хойс.

234. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 декабря 1958

Дорогая Ханна!

Ваше живое ноябрьское письмо принесло такие восхитительные новости! Уже второе издание Human Condition. Это по-настоящему большой успех для теоретической книги, к тому же в Америке. И потом началась шумиха, что тоже невероятно меня обрадовало. Именно так и можно сделать себе имя в Америке – да и во всем мире в целом. И кое-что – как рекламу – время от времени нужно повторять. Но Вам, однако, это не по душе, и Вы снова начнете упрямиться, вместо того чтобы просто сохранить хладнокровие. Вас, вероятно, страшат отталкивающие черты некоторых популярных дам. Но Вам ничего не угрожает. Ваше достижение в том, что Вас слышат и видят, и ценность его повышается в соответствии с его мотивами.

Ваши лекции в Принстоне наверняка будут великолепны. Вашу книгу о Венгрии¹ я обсуждаю на семинаре. В ней я нахожу подтверждение тому, что почувствовал, когда читал ее в первый раз: выдающееся произведение, особенно когда вызывает вопросы и возражения. Политические убеждения, в отличие от математических формул, невозможно уберечь от протестов. Даже когда мне кажется, что Вы заблуждаетесь, мотив этого заблуждения тем не менее верен (как в случае с «советами»). Мои студенты отвечают многочисленными вопросительными письмами. Их завораживают не только факты. В раздумьях над Вашим текстом они, как и Вы, становятся склонны к философствованию и задаются вопросом: что есть история? Свобода? Тоталитаризм? Я не знаю, чувствует ли современная молодежь скрытое в подобном мышлении благоговение, но верю в это. До сих пор никто не позволял себе резких замечаний, и авторитет Ханны Арендт для них непоколебим, даже когда они спорят с ее идеями.

Я хотел бы поучаствовать в Вашей работе, посвященной американской революции. Я лишь с трудом припоминаю ранние тексты. Больше всего меня поразил Гамильтон: эрудированный аристократ, отважный и, вероятно, заносчивый, государственный деятель, лишенный иллюзий, обладающий силой установить свой порядок в этом отвратительном мире. Джефферсон показался мне в гораздо большей степени американцем, в самом привычном смысле, несомненно выдающийся, исполненный усредненных добрых намерений, не лишенный хитрости, не лишенный иллюзий. Но, возможно, я запомнил все совершенно не верно. Замечательно изучать таких людей и видеть, чего они смогли добиться. Все это было возможно – это вдохновляет.

Вы достигли определенных высот и теперь выбираете лишь достойные Вас высокие материи и, конечно, Вы сохраните энергичность ума и точность выражений, не поддавшись опасным искушениям успеха.

Благодарю за книгу о палестинских беженцах². Вы, очевидно, приняли в работе над ней определенное участие и заверили ее своим именем. Повествование и слог пришлись мне весьма по душе. Предложенное решение соответствует обстоятельствам: одну точку невозможно отделить от другой, целое представляет собой единство. Это многосоставное, но при этом простое, сконцентрированное, ясное исследование кажется мне подготовкой к моменту, когда арабы смогли бы заключить мир с Израилем. До этого оно, вероятно, могло бы быть фактором, способным подтолкнуть к миру разумных арабов, а неразумных среди евреев подтолкнуть к сговорчивости. Дух этого решения, как и должно быть в случае достойных политических мыслителей, – анализ конкретных обстоятельств с точки зрения чистого разума и человечности. Мы должны надеяться, что настанет момент, когда сможет воплотиться задуманное, и к его воплощению приближает как раз его анализ. Это прекрасный, основательный, великий документ. Вероятно, сначала он будет убедительнее для евреев, чем для арабов. Поскольку решающим моментом, без которого важнейшие способы решения теряют смысл, должно стать заключение мира.

Благодарю Вас и за другие известия об Израиле. Если Вы приедете и в следующем году, в первую очередь мне нужно будет расспросить Вас, в чем заключается, на Ваш взгляд, моя близорукость в отношении Израиля. Во время наших бесед в этот раз я, к сожалению, слишком быстро ушел от темы.

Мы снова погружены в покой философствования. Гертруда чувствует себя превосходно. Она с радостью проводит время с детьми из Голландии, и я радуюсь вместе с ней³. Рождество мы отпраздновали с ними, их матерью⁴ и Эллой.

Меня очень вдохновляет мнение Генриха о том, что я должен написать книгу о Германии. Пока не могу, потому что по-прежнему поглощен работой над «Великими философами». Если успею закончить второй том, то попробую поработать над книгой о Германии перед тем, как приступать к третьему. Вам хорошо известно: я не хочу политически аннексировать Швейцарию, но хотел бы аннексировать Ханну и ее мужа, хотя в его случае в этом нет серьезной необходимости. Гертруда уже захвачена, даже сильнее, чем мне бы того хотелось.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

Прошу прощения за диктовку. В противном случаем письмо снова бы задержалось.

1. Arendt H. Die Ungarische Revolution und der totalitäre Imperialismus. München, 1958.

2. Предположительно: Brickner B. As Driven Sand. The Arab Refugees. New York, 1958.

3. См.: п. 190, прим. 5.

4. Мис Майер, урожд. Йорг.

235. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс31 января 1959

Дорогие, дорогие друзья,

Ваша телеграмма¹ прибыла за мной вслед из Принстона. (Я переезжаю только на следующей неделе, и, поскольку каждые выходные я по-прежнему провожу в Нью-Йорке, лучше всего продолжать писать на нью-йоркский адрес и игнорировать Принстон.) Да, премия Лессинга², как раз когда Вы читаете лекции о нем в Колледже³. Вы и заварили эту кашу, предисловие к «Тоталитаризму» и потом Церковь Св. Павла⁴. Что поделать? Я чувствую, что мне все это не по плечу, голова кругом, так что я просто об этом не думаю. Иначе я бы, разумеется, написала Вам раньше. Я просто не хочу этим заниматься. Как Вы совершенно справедливо заметили, я «упряма». Вероятно, потому, что я, естественно, в ужасе перед Принстоном. И, конечно, меня невероятно пугают «известные дамы». Я не уверена, что смогу научиться быть «невозмутимой». Утешаю себя тем, что подобные явления в наше время живут весьма недолго, все пройдет.

Куда важнее, что моя венгерская брошюра пригодилась Вам на семинаре. Это настоящая честь, и я краснею от смущения, когда думаю об этом. Американская революция – мне кажется, Джефферсон был лучше, чем Вы думаете. Величайшая фигура, вероятно, Джон Адамс. Но в целом – что за компания! И как быстро рушится государство, если измерять его по его собственной мерке. Тем временем я остановилась на Французской революции. Есть что сказать по этому поводу, прежде всего о Робеспьере. Но лучше в другой раз.

Я завидую Вашему покою. Для нас недели накануне и сразу после Рождества всегда полны суматохи, в этот раз добавилась история с Принстоном – слишком много людей, слишком большой город и всегда куча дел. Генрих отметил шестидесятилетие, мы устроили настоящий праздник, с икрой и шампанским, провели вечер с друзьями. Все было прекрасно, и в этот раз он тоже был очень рад. Смешно наблюдать, как он поражен тому, что теперь ему действительно шестьдесят, он мыслит только десятилетиями, так что событие, можно сказать, произошло совершенно внезапно.

Особенно меня обрадовало такое счастливое письмо от дорогой и милой Гертруды⁵. Надеюсь, платок⁶ действительно Вас порадует. Я искала для Вас такой же кашемировый платок в Европе, но нигде не смогла его раздобыть, а потом неожиданно обнаружила его здесь. Он очень легкий и теплый и отлично подходит для поездок.

Снова наступает время обсудить европейские планы. Я писала в Гамбург, что не смогу приехать раньше осени, и мои собеседники оказались невероятно дружелюбны и отзывчивы. Как обстоят дела у Вас? Я скорее всего должна буду оказаться в Гамбурге в первой половине октября. Какое время подошло бы Вам? Раньше? Позже? После 25 сентября мне подойдут любые даты. Я была бы счастлива узнать о Ваших планах раньше, чем дам окончательный ответ.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Телеграмма от 29 января 1959 г.:

«С огромной радостью мы только что узнали, дорогая Ханна, о присуждении премии Лессинга. Искренне Ваши

Гертруда, Карл Ясперс».

2. В 1959 г. Х. А. присуждена премия Лессинга города Гамбург.

3. В течение зимнего семестра 1958–1959 гг. Я. два часа в неделю читал лекции о «Побуждающих философах» (Лессинг, Кьеркегор, Ницше).

4. В Церкви Святого Павла (Франкфурт) проходит вручение премии мира немецких книготорговцев.

5. Имеется в виду письмо от Гертруды Я. Ханне Арендт от 6 января 1959 г.

6. Рождественский подарок Гертруде Я. от Ханны Арендт.

236. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПринстон, 21 февраля 1959

Дорогие, дорогие друзья,

двойной день рождения, к тому же один из двух – восьмидесятый¹, и я боюсь, что опоздала. Последний год, на мой взгляд, был прекрасным и богатым на события для вас обоих. Пусть все будет так еще многие, многие годы. Для меня он останется незабываемым, чистая гармония во франкфуртском обществе после недель, проведенных с вами, и невероятный финальный аккорд в Гейдельберге.

В моей медлительности виноват Принстон. Все так, как я и думала: важнее всего так называемые parties, на которых можно познакомиться с уймой новых людей, чьи лица крайне трудно запомнить, а имена – и вовсе невозможно. О студентах пока не успела составить полноценного впечатления, но то, что успело возникнуть, не очень положительное. К сожалению, всё вокруг его только подтверждает. Это последний из старых университетов, который прививает идеалы джентльменов, а к ним относится, помимо прочего, и то, что знать слишком много – неприлично. Под влиянием прогрессивного воспитания, которое, разумеется, проникло и в Принстон, возникает опасность, что от «не слишком много» вскоре не останется совершенно «ничего». Впервые в Америке я не могу не обращать внимания на классовые различия: в особенности между профессорами, которые по большому счету простые служащие, и господами студентами, которые собираются вскоре дозреть до выпуска и превратиться в спонсоров университета. К сожалению, я почти не общаюсь со студентами, но атмосфера царит повсюду. Мысль о том, что именно здесь мне предстоит рассуждать о понятии революции, невыразимо комична. Лучше и не придумаешь.

Генрих, с которым я созваниваюсь каждый день, как раз сказал, что рукопись «Атомной бомбы» пришла из Чикаго. К сожалению, эти выходные я не смогу провести в Нью-Йорке – как раз из-за пресловутых parties! – и смогу взглянуть на нее лишь в конце недели. Ральф Мангейм начал работу над «Великими философами» только в январе. Что поделать? Гораздо важнее, вероятно, то, что Курт Вольф покинет Америку весной и собирается обосноваться в Цюрихе. Но тем не менее он собирается сохранить издательство под своим контролем, удастся ли ему это – другой вопрос. Все это возможно благодаря фантастическому успеху Пастернака², на котором издатели в самых разных странах зарабатывают баснословные деньги. Хотя это не то чтобы очень хорошая книга или по-настоящему выдающийся роман.

За исключением вечеринок, дела идут хорошо. У меня чудесный небольшой домик с двумя просторными комнатами для приглашенных профессоров без детей, все совсем новое, обставлено на деньги университета. Я первая и живу в настоящей роскоши. Глава департамента, мой так называемый босс, приятный и невероятно влиятельный господин, ему около 65, – только что заходил, чтобы передать мне механическую щетку для ковра. Нечто подобное попросту невозможно в Европе. Мы сразу ее опробовали. Он растворился с обещанием привезти пылесос. Я все бы отдала за возможность зайти к Вам хотя бы на часок и побеседовать с Вами, например, о Лессинге. Но снова приходится ждать, несмотря на все чудеса техники, до самой осени. Где-то в первой половине октября я буду в Гамбурге, из-за премии. Когда я могла бы приехать? Какое время подойдет Вам лучше – до или после? Я могу подстроиться под Ваши планы. С середины сентября я совершенно свободна.

С наилучшими пожеланиями вам обоим

Ханна

1. Гертруде Я. 26 февраля 1959 г. исполнилось 80 лет.

2. После 1957 г. роман Бориса Пастернака (1890–1960) «Доктор Живаго» был опубликован почти во всех западных странах.

237. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 марта 1959

Дорогая Ханна!

Я должен был давно написать Вам и снова поблагодарить Вас за все: за гиацинтовый лес к юбилею Гертруды, который цвел посреди комнаты, источал невероятный аромат и так нас радовал.

Я должен был написать и о своем разочаровании, в связи с тем, что господин Мангейм начал переводить «Великих философов» только в январе: Ваша старательная подготовительная работа не пропадет даром. Нужно подождать и выждать.

И затем перевод «Атомной бомбы»! Новые заботы для Вас. Надеюсь, пары фрагментов было достаточно, чтобы продемонстрировать хорошее качество перевода. Надеюсь, из него ничего не пропало. Вы уже вернули рукопись? Из издательства написали, что ее необходимо отдать в набор, и к осени она уже будет опубликована. Жду этого с некоторым волнением: отзовется ли моя работа в Америке.

Я не писал и из-за полной апатии, вызванной затяжным, но не лихорадочным гриппом, у меня совсем пропал голос, а потом я начал сипеть, что продолжается до сих пор, но понемногу приходит в норму. Но в целом я чувствую себя хорошо, снова начал работать и наконец пишу Вам.

Вы наверняка уже успели закончить политическую книгу¹. Жду ее с нетерпением. Хоть я и не позволяю себе отвлекаться от «Великих философов», кроме них нет ничего, что интересовало бы меня сильнее политики.

Кажется, Россия считает, что время для войны еще не настало. Передышка, вероятно, затянется. Придерживаетесь ли Вы того же мнения? Но это не более чем «передышка». Я опасаюсь, что в конце концов Америка снова спрячется за спиной ООН и с помощью на первый взгляд безобидных постановлений бросит Берлин на произвол судьбы, не выражая этого открыто. Это будет ужасно: нельзя поступить так с двумя миллионами берлинцев, которые так стойко держатся. Мое настроение колеблется между страхом и слабой надеждой. Эйзенхауэр сделал такое количество разнообразных заявлений, что невозможно поверить ни в одно. Кажется все же, что американский народ все больше и больше заботится о Берлине и разбирается в вопросе все лучше. Или это заблуждение?

Привет Генриху!

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет о книге Х. А. «О революции».

238. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПринстон, 31 марта 1959

Дорогой Почтеннейший,

вместо письма просьба: я получила приглашение от Tradition & Change¹ принять участие в семинаре в Базеле в конце сентября. Я ответила с осторожностью. И только позже узнала, что Вы согласились. Это меняет дело. Я получила длинное эссе от Раймона Арона², с которым у меня ничего не получилось. Возможно, все дело во мне, я, вероятно, слишком погружена в собственные заботы, чтобы внимательно слушать других. Но я не уверена. Я старалась.

С моей точки зрения, дело обстоит следующим образом: по большому счету я могла бы согласиться, потому что в любом случае буду в Гамбурге 9 октября. Но я совершенно не могу ничего подготовить. Как Вы считаете, есть ли в таком случае смысл в моем участии? Хотели бы Вы, чтобы я приехала?

Надеюсь, вы оба снова здоровы. Ваша жена писала, что она «сверхсчастлива»³. Какое прекрасное слово! Все время о нем думаю. О Принстоне в другой раз.

Пишу не в спешке, но этот вечер целиком посвящен корреспонденции. А я хотела бы написать Вам в другом настроении.

От всего сердца

как всегда

Ваша

Ханна

1. В сентябре 1959 г. недалеко от Базеля состоялся «Райнфельденский коллоквиум», в котором группа из 21 ученого обсуждала политико-философские проблемы современности, объединенные общей темой «Традиция и эволюция». Программные доклады были прочитаны Раймоном Ароном и Эриком Фегелином. См.: Aron R., Kennan G., Oppenheimer R. et. al. Colloques de Rheinfelden. Paris: Calmann-Levy, 1960.

2. Раймон Арон (1905–1983) – французский социолог и публицист. Речь идет о его эссе «La société industrielle et les dialogues politiques de l’occident».

3. В письме Ханне Арендт от 1 марта 1959 г.

239. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 апреля 1959

Дорогая Ханна!

наши короткие письма разминулись.

Ваш вопрос: приглашение на «семинар» в Базеле я принял от Ласки еще зимой, а недавно согласился и на Париж. Но неделю назад все же решил отказаться. Главная причина: я взял на себя слишком много, а сентябрь мы хотели провести в прекрасной квартире матери Лотте¹ в Канне, куда нас заботливо отвезет Лотте.

Я отказал без труда, потому что пленарный доклад Арона, который я получил несколько месяцев назад, скорее даже обзор важнейших пунктов – loci communes современной социологической мысли, – мне понравился, но он совершенно не располагает к дискуссии. Он приведет только к пустой болтовне. Сперва я даже решил прочитать более агрессивный, провокационный доклад. Я отправил длинное, дружелюбное письмо. Секретарша ответила, что передала мой ответ Арону. Больше я ничего от них не слышал. Такое общение через секретариат, при абсолютном молчании Арона, совершенно мне не по душе. Форма общения, достойная премьер-министра. В ответ на мой отказ я не получил ни слова, что подтвердило мои предположения. Но повод для отказа на самом деле был иным.

Так что у Вас нет причин приезжать против воли. Очень мило с Вашей стороны, что ради меня Вы всерьез рассматривали такую возможность.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Лотте Вальц.

240. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 апреля 1959

Дорогая Ханна!

Прошу, не сердитесь, что я снова спрашиваю о переводе моей атомной книги, я волнуюсь. Неужели перевод Марджори Грин неудачен? Можно ли назвать его хотя бы приемлемым? Он отправлен обратно в издательство?

Вы знаете, как для меня важна публикация в Америке – и чем скорее, тем лучше. Именно там она и должна выйти, хоть и кажется, будто предлагать подобное чтение американцам – фантастика.

Я как раз прочитал, что о моей атомной книге говорил нобелевский лауреат Макс Борн¹: «пример» «бездумного распространения унаследованных моральных взглядов»². Но я утешаю себя тем, что сумел дотянуться до Америки. За последние шестьдесят лет я успел привыкнуть ко всем возможным реакциям со стороны своих немецких соотечественников.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

Вы получили мое письмо о Tradition & Change? О том, что я не принимаю участия в семинаре?

В ответ на запрос из The New Republic в Вашингтоне я написал рецензию³ на серию статей В. Липмана⁴ Today and Tomorrow (о Берлинском кризисе). И с удовольствием процитировал бы в ней некоторые пассажи из своей атомной книги. Но в американской прессе это было бы неуместно.

1. Макс Борн (1882–1970) – немецкий физик, с 1933 по 1954 г. преподавал в Великобритании, впоследствии переехал в Бад-Пирмонт, лауреат Нобелевской премии 1954 г.

2. В номере Welt от 28 марта 1959 г. Хайнц Липман опубликовал статью, в которой высказывался о переоцененности естественных наук. 11 апреля в «письме редактору» ему ответил Макс Борн: «Я совершенно согласен с Вами в том, что необходимо „побороть слепое почитание перед естественными науками“. Но куда важнее было бы, на мой взгляд, с Вашей стороны выступить против бездумного распространения унаследованных моральных взглядов, столь популярных среди носителей нашей культуры, поэтов и философов. В качестве примера я назову блистательную, но в сущности чудовищную книгу Ясперса, в которой он как раз описывает изменившееся положение физики, но в итоге утопает в устаревших политико-моральных понятиях, не способных помочь нам справиться с проблемами настоящего». Я., вероятно, был поражен и оскорблен этим выпадом, поскольку в свое время Борн передал ему три подписанных экземпляра собственных сочинений, а в новогоднем обращении на Южнонемецком радио в 1958 г. называл Я. «великим немецким философом, к которому я испытываю глубокое уважение», непосредственно в связи с выходом книги «Атомная бомба и будущее человека».

3. Jaspers K. The UN is Undependable // The New Republic, 18.05.1959, p. 12–13.

4. Уолтер Липман (1889–1974) – американский журналист, упомянутая в прим. 3 статья была опубликована в рамках серии «Берлинский выбор Липмана».

241. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПринстон, 27 апреля 1959

Дорогой Почтеннейший,

Только что получила Ваше письмо. Я надеялась, что смогу написать Вам об «атомной книге», когда все вопросы будут хотя бы отчасти решены. Я получила перевод Марджори Грин с опозданием приблизительно на два месяца – в начале или даже в середине марта. Просмотрев его один раз я обнаружила, что в тексте очень много простых ошибок, то есть она попросту забыла немецкий язык. Я не вспомню конкретные примеры, потому что все бумаги остались в Нью-Йорке. К этому, полагаю, никто из нас не был готов. Если бы я получила рукопись, как и было условлено, в начале января, то, вероятно, смогла бы исправить все самостоятельно, хотя сомневаюсь в этом. Сейчас, когда я в Принстоне, к сожалению, об этом не может быть и речи. Поэтому я позвонила в Чикаго и долго беседовала с Морином, в результате выяснилось, что он не знает никого, кто смог бы взять на себя переработку текста. Необходимо подробно сверить английский текст с немецким, строчку за строчкой – та еще работа. После долгих разбирательств и обсуждений с американскими друзьями, я предложила кандидатуру Эштона¹ (бывшего немца), я сотрудничала с ним во время работы в Schocken, опыт был крайне удачным – он прекрасно владеет английским, как письменным, так и устным. Для меня важнее всего – работать с носителем немецкого языка, потому что только в этом случае можно гарантированно избежать ошибок. В результате Морин решил отправиться в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Эштоном у меня. Мы передали ему рукопись, и к первому мая он должен сообщить, когда сможет сдать текст и что он о нем думает. Конечно, он не смог сразу отказаться от всех своих планов и погрузиться в работу. Я не хотела писать Вам, пока он не ответит. Разумеется, для издательства это связано с ощутимыми дополнительными издержками, но они в состоянии их покрыть. Морин был расстроен почти так же сильно, как и я, из-за промедления, не из-за расходов! Поверьте, совершенно недопустимо публиковать рукопись в ее нынешнем виде. К несчастью, у нас очень мало достойных переводчиков с немецкого и они всегда перегружены работой. Иными словами, если у Ральфа Мангейма (лучшего среди переводчиков) нет времени, как и у Ричарда Уинстона (он хуже справляется с философией), а Денвер Линдли тоже не может взяться за работу – хорошая рекомендация действительно дорогого стоит. Конечно, в этом и была причина, почему Морин подумал о Марджори Грин. Но для Эштона, о котором я подумала уже тогда, английский все-таки не родной язык, что говорит не в его пользу. Морин, конечно, сомневался. Кроме того, я не знала, что Эштон хорошо знаком с Вашими книгами и хорошо разбирается в Ваших идеях. Но об «атомной книге» он не слышал. По поводу даты выхода: изначально Морин хотел выпустить ее в октябре, все должно было быть готово уже в августе, и книга должна была оказаться в руках критиков и тех, кто влияет на общественное мнение, по меньшей мере за 4–6 недель до выхода. Теперь она выйдет не раньше января 1960-го.

Ваше письмо о Базеле и Ароне стало настоящим облегчением. Вся эта история мне тоже пришлась не по вкусу, и я счастлива, что не придется в этом участвовать. Его поведение по отношению к Вам возмутительно. Подобные манеры позволяют себе представители власти, не до конца отдающие себе отчет в том, что делают.

Сегодня начинаются мои открытые лекции, которых я, конечно, немного боюсь – что вполне оправданно. Здесь стоит прекрасная весенняя погода, что большая редкость для Америки, где зима сразу превращается в жару без какого бы то ни было перехода.

Дорогой Почтеннейший, что сказать? Ваши опасения подтвердились, и мы должны были к ним прислушаться. Думаю, я бы прислушалась, если бы знала кого-то еще.

Не очень счастливая, но как всегда

Ваша

Ханна

1. Э. Б. Эштон (1909–1983), эмигрировавший из Вены в США в 1930-е, позже переводил работы Я. на английский, в том числе «Философию».

242. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 мая 1959

Дорогая Ханна!

Только что пришло Ваше письмо! Сколько Вы на себя взяли и сколько Вы успели сделать, чтобы привести все дела в порядок! Как всегда, я должен Вас поблагодарить. Без Вашего участия книга была бы опубликована без лишних вопросов. Теперь я возлагаю надежды на Эштона, о котором Вы так хорошо отзываетесь. С нетерпением жду его ответа 1 мая. Сожалею по поводу задержки, но прошу, будьте «очень счастливы»!

Желаю удачи с лекциями. Хорошо, что Вы волнуетесь перед выходом к аудитории. Когда это волнение исчезнет, придет удовлетворенность собой, сбивчивость, рутина и постепенно Вы превратитесь в собственного эпигона.

Из Гамбурга в октябре Вы сразу приедете к нам? Оставайтесь столько, сколько захотите. Я буду в отпуске и буду работать над «Великими философами».

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

Я только что узнал, что в 1952-м Эштон перевел три доклада из сборника Rechenschaft und Ausblick¹, вышедшего в издательстве Russel F. Moore Comp в Нью-Йорке. Я – по спешной благосклонности – предоставил права на перевод эмигранту Хансу Э. Фишеру, с которым был не знаком. Он не занимался этим текстом вовсе и озаглавил книгу «Экзистенциализм и гуманизм» (плагиат из Сартра!²). Но за все это Эштон не в ответе.

1. Jaspers K. Existentialism and Humanism. Three Essays. Ed. by Hanns. E. Fischer. New York, 1952. Речь идет о переводе сочинений «Солон», «Наше будущее и Гете» и «Об условиях и возможностях нового гуманизма».

2. Имеется в виду работа Сартра «Экзистенциализм – это гуманизм» (1946).

243. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, Н.-Й., 20 июля 1959

Дорогой Почтеннейший,

Ваш семестр подходит к концу, а мы уже целую неделю живем в нашем летнем уголке, не могу сказать, что нам обоим необходим отдых, но мы счастливы, что смогли вырваться из суеты. В этот раз останемся до середины сентября, по крайней мере, я планирую все так, чтобы перед отъездом в Европу провести в Нью-Йорке не больше недели.

Не помню говорила ли я Вам, что дата вручения Гамбургской премии изменилась. Я вылетаю отсюда 23 сентября и останусь в Гамбурге почти на неделю. Вы написали, что Вам не важно, когда я приеду в Базель. Пока не уверена, потому что хочу встретиться с родственниками из Израиля, предположительно в Цюрихе, но может быть и в Италии. Если все будет так, как я представляю, приеду во второй половине октября. Удобно ли это?

Принстон – лекции прошли хорошо. Университетское издательство хотело бы их опубликовать, и я должна собрать из них книгу, что доставляет гораздо больше хлопот, чем я думала. К тому же тема для меня совершенно новая.

По поводу «атомной» книги мне писал господин Хаббард¹. Но больше я ничего от него не слышала, хоть он и сказал, что поделится своим мнением. Я тем временем получила письмо от издательства, копию финального договора с господином Эштоном. Не знаю, написали ли Вам из издательства, что Морин внезапно ушел из Chicago University Press. Не нашел общий язык с директором, господином Шуггом². Я с ним почти не знакома, сейчас мы состоим в переписке, не знаю, найдет ли он подходящую замену Морину, он был весьма старательный малый. Вот что страшно раздражает, когда имеешь дело с любым местным издательством: так называемые редакторы, которые обладают всеми полномочиями и поддерживают контакт с авторами, вдруг уходят, и не остается никого, на кого можно было бы положиться в долгосрочной перспективе. Я буквально не знаю никого в Harcourt, Brace, хотя и связана с ними договорными обязательствами. То же самое произошло и с Chicago Press. С ними до сих пор все было в порядке – в отличие от Harcourt, Brace, – а письмо Эштону, которое я прилагаю к письму на случай, если кто-то забыл отправить копию Вам, произвело на меня весьма неплохое впечатление.

Что Вы думаете о политической ситуации?³ В течение последних недель мне так часто хотелось, чтобы мы смогли договориться. Поведение Аденауэра кажется мне совершенно неподобающим, и здесь многие по-настоящему напуганы. Если возможно подобное, что произойдет дальше? Но сейчас важно другое. Боюсь, Восточная Германия станет спутником, как и остальные, а это значит лишь, что и Берлин будет потерян a la lounge. Худшее, на мой взгляд, заключается в том, что для западных властей ценность Берлина состоит лишь в престиже, в то время как для русских это вопрос первостепенной важности.

Как Ваше здоровье? Всего самого, самого лучшего!

Сердечно

Ханна

1. У Х. А. «Хубер», хотя, очевидно, речь идет о Стенли Хаббарде, упомянутом в прим. 1 к п. 244.

2. Роджер У. Шугг, в то время директор издательства Чикагского университета.

3. Предположительно, Х. А. говорит о политических разбирательствах по поводу мирного договора с Германией и объединении в январе 1959 г. Советское правительство передало правительствам трех держав, а также руководству ФРГ и ГДР ноты, в которых был предложен проект мирного договора для Германии. Согласно этому проекту, необходимо было признать «право немецкого народа на восстановление единства Германии», не прибегая к насилию в процессе объединения. По советскому предложению, объединение было задачей двух немецких государств. Что предполагало признание разделения. Западные державы были готовы проявить гибкость в принятии решения, однако Аденауэр и министр иностранных дел фон Брентано настаивали на своей позиции, согласно которой к объединению можно было прийти лишь в результате свободных выборов, проведенных во всей Германии. Фактически этим они преградили путь принятия мирного договора, что привело к развитию событий, которого в этом письме и опасалась Х. А. – ГДР стала государством-спутником СССР. Очевидно, это и последующее письмо стали импульсом для написания работы Я. «Свобода и воссоединение» (1960). (Источник: Heinemann G. Q. Verfehlte Deutschlandpolitik. Irreführung und Selbsttäuschung. Artikel und Reden, Frankfurt, 1966, p. 207ff).

244. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 30 июля 1959

Дорогая Ханна!

Большое спасибо! Письмо от Шугга весьма обнадеживает. С некоторой опаской и ужасом я представляю, как сильно они хотят сократить мою книгу. Об этом Морин мне ничего не сказал. Но теперь уже ничего не поделаешь, надеюсь на понимание со стороны господина Эштона.

Я попросил д-ра Хаббарда¹ заехать в Chicago Press, пока он был в Америке. Однако ему удалось побеседовать лишь с секретарем, потому что Морин был на больничном. Конечно, эта затея была избыточной, но мне хотелось еще раз продемонстрировать издательству степень моей заинтересованности. Вероятно, он не перезвонил Вам из скромности или из-за недопонимания. В Чикаго он должен был разобраться во всех деталях. Вы встречались с ним в Базеле. Мне он кажется удивительно достойным и умным человеком. Здесь он занимает должность редактора в корпоративном журнале Ciba.

К сожалению, полностью согласен с Вашими политическими замечаниями по поводу Берлина. Обстоятельства устрашающие. Мы обязательно обсудим их осенью. Поведение Аденауэра не лучше поведения партии. В свое время я почти написал целую статью, но в результате, следуя примеру Канта, снова вспомнил максиму, которую сформулировал еще в 1916 году: никогда не высказываться об актуальных политических вопросах, но только о политической ситуации в целом. С прошлой осени у меня сложились удивительные отношения с Бонном, но об этом расскажу позже. Вам, вероятно, не доставит особого беспокойства перенос вручения премии. Как я и писал, в октябре мы в полном Вашем распоряжении. Как только Вы будете знать наверняка, прошу Вас, сообщите о времени, когда Вы хотели бы к нам приехать. Одну неделю в октябре я хотел бы уделить Россману, для которого я готовлю новую версию «Идеи университета»². Было бы неплохо, если бы я и с ним мог договориться о точном времени. Его семестр начинается, полагаю, 1 ноября (мой – 28 октября), но пока Вы совершенно свободны в выборе (я приглашу Россмана в октябре либо до, либо после Вашего визита).

Желаю Вам прекрасного дальнейшего отдыха с Генрихом! Поздравляю с успехом лекций в Принстоне. Все складывается отлично.

Мы чувствуем себя хорошо. Семестр закончился. Много визитов от родных. Сначала из Ольденбурга, потом из Израиля и Нью-Йорка. Мы оба очень рады.

Сердечный привет Генриху и Вам от нас обоих

Ваш

Карл Ясперс

Дорогая Ханна!³

Теперь к другой теме, я не могу диктовать, потому что дело в высшей степени конфиденциально. Д-р Мартин⁴, член федерального совета, с прошлой осени успел навестить меня еще раз. Он планирует издавать журнал о вопросах университета. Его идея мне понравилась, и я дал ему пару советов. Теперь его «друзья» купили Deutsche Universitätszeitung⁵. Об этом до сих пор никто не знает. Редактор, кажется, довольно способный, займется технической частью и организацией работы с авторами (нечто подобное делает д-р Тиль⁶ для Шпрингера в Studium Generale⁷). Совет под председательством д-ра Мартина занимается финансовыми вопросами. В «редакционный совет» входят несколько человек: Райзер⁸ (юрист в Тюбингене), Попитц⁹ (с 1 октября ординарный профессор социологии в Базеле), Бюхнер¹⁰ (патолог из Фрайбурга). Я предложил Голо Манна и Курта Россмана. Я тоже один из членов совета¹¹. Все, кроме Попитца, уже согласились¹². Теперь д-р Мартин уделяет особое внимание Вам – он глубоко вдохновлен Вашими книгами. Поэтому я не отказал ему в просьбе. Если Вы готовы, он обратится к Вам лично. Он не отважился написать Вам. Вряд ли они рассчитывают на что-то более значительное, чем простое эссе.

Вы спросите, что я обо всем этом думаю. Недавно я сказал д-ру Мартину: подобный журнал предполагает активное интеллектуальное соучастие определенного круга заинтересованных лиц. Такого круга нет, но его пытаются создать искусственно. Но издание такого журнала – серьезная и важная задача в свете неизбежной университетской реформы, на которую будут потрачены серьезные средства, и вкладывать их нужно с умом. Поэтому в конце концов я согласился на участие, с оговоркой, что точная дата сдачи моего текста не определена.

У политиков спрашивают, что ими движет. Я не знаю. Я могу выдвинуть лишь ничем не подтвержденную гипотезу. Д-р Мартин – действующий член «зарубежной комиссии» федерального совета. Возможно, он хотел бы претендовать на пост министра культуры, который, вероятно, будет вскоре учрежден (я сам ратую за региональное университетское управление, если деньги будут поступать от федерального правительства, вскоре оно захочет решать вопросы самостоятельно – это нехорошо).

Журнал как таковой должен быть лишен тенденциозности. Но должен приобрести интеллектуальный авторитет.

Я не решаюсь Вас уговаривать. На мой взгляд, мы не рискуем быть политически обманутыми. Разве что Генрих обладает «чутьем», которое подскажет ему что-то, чего я не заметил.

Но, разумеется, я буду счастлив, если Вам удастся заявить о себе в Германии как в интеллектуальном, так и в политическом плане.

Я уже приступил к переработке моей «Идеи университета» (ее первый вариант был, к сожалению, очень неудачен), но теперь эта работа пересекается с интересом к журналу.

Когда я читаю все эту чепуху о немецких университетах и наблюдаю, что происходит в них на самом деле, я часто думаю, что эту войну мы уже проиграли. Это, конечно, заслуживало бы уважения. Но: никогда не знаешь!

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Стенли Хаббард (1924–2014) – студент Я., в 1956 г. под его руководством защитил диссертацию о Ницше и Эмерсоне (опубликованную в рамках серии Philosophische Forschungen. Neue Folgen vol. 8. Basel, 1958).

2. Переработанная версия вышла в 1961 г.

3. Написано от руки.

4. Бертольд Мартин (1913–1973) – доктор медицинских наук, с 1957 г. депутат бундестага, председатель комитета бундестага по делам культуры.

5. Основанный в 1946 г. «Ежемесячный вестник университетов и высших учебных заведений».

6. Манфред Тиль (1917–2014) – журналист и редактор журнала Sutdium Generale.

7. Выходивший с 1947 г. Zeitschrift für die Einheit der Wissenschaften im Zusammenhang ihrer Begriffsbildungen und Forschungsmethoden, соиздателем которого до 1967 г. был Я.

8. Людвиг Райзер (1904–1980) – юрист.

9. Генрих Попитц (1925–2002) – социолог, бывший ученик Я., с 1959 г. профессор Базельского университета, с 1964 г. жил во Фрайбурге.

10. Франц Бюхнер (1895–1991) – патологоанатом, с 1936 по 1963 г. профессор Фрайбургского университета.

11. Я. был членом редакционной коллегии с 1960 по 1966 г.

12. Райзер и Попитц не вошли в состав редакции, их места заняли Людвиг Деио (Марбург) и Петер Хофштеттер (Вильхельмсхафен).

245. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, Н.-Й., 11 августа 1959

Дорогой Почтеннейший,

Вы наверняка знаете, что Морин совершенно внезапно покинул Chicago Press. Отсюда и письмо директора Шугга. Я припоминаю, что с самого начала речь шла о некоторых сокращениях. Местные переводчики поступают так со всеми или почти со всеми немецкими книгами. Но то, что сделала Марджори Грин, не могло быть ни ожидаемо, ни объяснимо. Д-р Хаббард позвонил после поездки в Чикаго. Я вспомнила его: и в телефонном разговоре он произвел приятное впечатление человека, которому можно доверять.

Я счастлива, что мы снова разделяем взгляды и суждения по поводу сложившейся политической ситуации. Теперь, когда мертв Даллес, шансы на взаимопонимание между Россией и Америкой возросли – две мировые державы, в распоряжении которых есть водородная бомба, при этом огромное преимущество для России в том, что в деле не замешан Китай. Когда мы встретимся осенью, будет известно гораздо больше. Правильно, что Вы так и не высказались публично. История с Аденауэром с молниеносной скоростью доказала, как неуверенно на ногах держится официальная, не экономическая власть Германии. Кто-то увидит в этом симптом. Обстоятельства совершенно не располагали к прямому вмешательству, если они не хотели показаться грубыми. Или я заблуждаюсь и просто слишком «корректна»?

Даты: церемония в Гамбурге состоится 28 сентября. После этого я хотела бы встретиться с родственниками из Израиля, другого шанса их увидеть у меня не будет. Предположительно в Италии. Я очень хотела бы во Флоренцию. Поэтому, если это будет удобно, я приеду не раньше второй половины октября, точную дату пока назвать не могу. Помимо прочего нужно будет навестить друзей в Риме и, вероятно, встретиться с издателем, который выпускает Human Condition на итальянском.

О журнале. И Генрих, и я полны сомнений. Правильно ли я поняла, что за всем стоит федеральное правительство? Мы полны закоренелых предрассудков по поводу любого государственного предприятия, и я не думаю, что была бы готова принять участие в работе над таким журналом в роли издателя или члена редакторского совета здесь, в Америке. Эта псевдоофициальность так смущала меня еще в Конгрессе за свободу культуры, что я даже не решилась вступить в его ряды. Конечно, ни в коем случае не выступать от их имени и не публиковаться в их журналах. Но в случае с немецкой инициативой эти доводы еще более весомы. Но все же я с радостью что-нибудь опубликую, если найдется что-то подходящее. Сама идея кажется мне невероятно важной, и я счастлива, что Вы решились на новое переработанное издание. И об этом нам нужно будет поговорить. Так не может продолжаться, ни в Америке, ни в Европе. Я отчетливо поняла это в Принстоне. Вся образовательная система нуждается в радикальной реформе. Недавно меня навестил один молодой немецкий учитель, он рассказал, что господа абитуриенты не знают, что такое американский конгресс, но вместо этого их головы забиты битвами в цифрах – это недопустимо. К тому же мои студенты в Принстоне даже не подозревали о существовании Австро-Венгрии! Им пришлось выучить это на ходу. Генрих тоже только тем и занят, что пытается установить новые порядки в колледже экспериментальным путем. Под общим названием «общие гуманитарные науки». Расскажу Вам об этом лично. К сожалению, ему придется потратить на это свой двухмесячный зимний отпуск и уже пришлось потратить добрую часть лета, потому что он регулярно вынужден ездить на совещания в Бард – к счастью, это недалеко отсюда и добираться туда не так трудно. Я давно пыталась спрятаться от этих проблем, но теперь понимаю, как много от нас зависит. И, безусловно, нельзя полагаться только на технологии. Что, конечно же, очень заманчиво, потому что с каждым днем все труднее поддерживать работу и управление машинерией нашей повседневной жизни.

Я счастлива, что Вас так радуют гости. Я сижу за «Революцией» и, несмотря на вполне справедливое нетерпение Пипера, никуда не тороплюсь. Должно получиться хорошо. Но теперь пора браться за гамбургскую речь – о человечности¹. И поскольку я как раз читала Лессинга, хотела спросить, знакома ли Вам книга Коммереля об Аристотеле и Лессинге?² Я случайно наткнулась на нее в библиотеке.

Замечательно, что уже можно написать «до скорого». Год – это так много, с нетерпением жду встречи.

Всего самого, самого лучшего вам обоим

Как всегда

Ваша

Ханна

1. Арендт Х. О человечности в темные времена // Арендт X. Люди в темные времена. М.: Московская школа политических исследований, 2003, с. 11–43.

2. Макс Коммерель (1902–1944) – историк литературы из круга Георге. Упомянутая работа: Kommerell M. Lessing und Aristoteles. Frankfurt, 1940.

246. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 августа 1959

Дорогая Ханна!

Каждый раз я с радостью думаю о Вашей гамбургской премии Лессинга. Нет более достойного человека, чем он! Вечный революционер, с юных лет стремившийся к «разуму», он всегда был безукоризненно человечен. Эта человечность куда значительнее, куда искреннее, чем более поздний гуманизм. С ним сравнимы лишь Гете и Кант, Гумбольдт – лишь в своих добрых намерениях (кстати: Гумбольдт, разумеется, не был антисемитом, как Вы мимоходом заметили где-то в своей работе о Рахели – я как раз читал его меморандум о создании законной конституции для евреев¹ (полагаю, около 1809 года), невероятно рассудительный и бескомпромиссный в отношении всех скрытых в ней предрассудков и полумер, и враждебности ее авторов). Вы собираетесь говорить о человечности. Я не сомневаюсь, что Вам это удастся. Вам точно известна ее суть, как известна она и Лессингу. Как известна она лишь немногим.

Университет: Вы в полном праве отказать. Я, как Вы могли заметить, ожидал этого. Но я все же хотел спросить Вас, когда понял, как высоко Вас ценят те, кто собирается выпускать журнал. Это не правительственная инициатива. Один чиновник из ХДС вкладывает в нее средства банка, который в этом заинтересован. Больше мне ничего не известно. Чиновник², который с прошлой осени регулярно меня навещает и предоставляет мне всю интересующую меня информацию, вероятно, задумывается о том, чтобы (я лишь предполагаю) стать министром культуры. Такая работа в моде. Он сам заинтересован лишь в политике, но не в духовности, хорошо образован, медик. Не знаю всех сторон этого дела. Но пока на страницах журнала возможна надпартийная, разносторонняя дискуссия, кажется, я ничем не рискую. Если все сложится иначе, я в любой момент смогу отказаться. Но я не думаю, что в этом будет необходимость. Я уже начал фантазировать, как можно было бы основать новый университет, федеральный университет наряду с региональными (потребность в новых университетах огромна, поэтому, кажется, это верное решение). Нет необходимости оглядываться на «безусловное право», которое раньше было (на мой взгляд, непреодолимой) помехой любым «реформам». Но довольно об этом. Вскоре я перестану предаваться таким фантазиям. После каникул «Великие философы» должны стать моей единственной и важнейшей задачей. Сейчас я переработал «Идею университета», написал новое более обширное введение и думаю добавить вторую часть: о планах реформ с конкретными предложениями. Россман помогает и, вероятно, напишет ее. Мы издаем текст вместе. У него богатый опыт в этих вопросах. На протяжении десятилетий мы придерживаемся одних взглядов на основы. Он уже подкинул мне несколько выдающихся идей. Его склонность к резким суждениям (к которым я по своей природе тоже склонен) я наверняка смогу смягчить в силу почтенного возраста. Необходимо привлечь «коллег» к сотрудничеству, протянуть им руку и писать так, словно они разделяют наши взгляды. По большей части они скорее не осведомлены, чем озлоблены: чаще всего они отвечают, что «Гумбольдт уже ни на что не годится». Но в большинстве своем они его даже не читали. Все изложено в официальных заявлениях и юбилейных сборниках в честь основания Берлинского университета³. Это по-настоящему выдающиеся тексты, не из-за особенностей своего времени, но благодаря «принципам», которым он следовал в решении всех практических вопросов. Они «уместны» и теперь, если нам нужен университет. Если мы откажемся от них, это значит, что никакой университет нам не нужен. Единственное радикальное отличие: Гумбольдт смотрел по сторонам и нашел выдающихся людей, профессоров, которые создавали действительность. Он пригласил в Берлин превозносимого им⁴ Фихте, несмотря на то что предложенный последним официальный документ (почти тоталитарный план университета) Гумбольдт молча отринул, сочтя его непригодным. Он хотел плюрализма сил и, очевидно, верил, что университет будет в состоянии сопротивляться абсолютистским устремлениям единственного философа (сравните с другим примером: отношение Гете к его другу Шеллингу. Гете высказывался против назначения Шеллинга в Йене в 1816 году, поскольку устремления Шеллинга казались ему неприемлемыми, потому что они вели к превосходству университета)⁵. Но исторический аспект в конце концов оказывается второстепенным. Мы можем хотеть или не хотеть этого сегодня, сделать вид не получится. Идея сама по себе «вечна».

Если бы я мог еще хоть раз поговорить с Генрихом! Он на грани практического осуществления реформ, а я интересуюсь лишь теорией.

Мы с нетерпением ждем вашего визита: значит во второй половине октября!

Гертруда присоединяется ко мне и передает привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

1. Humboldt W. von. Über den Entwurf zu einer neuen Konstitution für die Juden (17. Juli 1809) // Gesammelte Schriften. Bd. X., p. 97.

2. Бертольд Мартин.

3. См.: Humboldt W. Zur Gründung der Universität Berlin // Gesammelte Schriften. Bd. X., p. 139–160.

4. См.: Antrag für Fichte // Gesammelte Schriften. Bd. X., p. 72.

5. См.: письмо Гете Кристиану Готтлобу фон Фойгту от 27 февраля 1816 г.

247. Карл Ясперс Ханне АрендтКанн, 11 сентября 1959¹

Дорогая Ханна!

Да, как прекрасно, что мы снова увидимся и сможем побеседовать – как много тем, о которых стоило бы поговорить […]

Вы, разумеется, правы в том, что Лессингу не удалось найти место в мировой литературе², – в нем слишком много устаревшей историчности и рациональных домыслов. Частью мировой литературы становятся только создатели великих символов или извечно показательной человечности. Но суть Лессинга – он сам, если взглянуть на него внимательнее, этот «бродяга», как он сам себя именовал, преследуемый несчастьем, неловкий гневливец, – воплощение разума в его непоколебимости и вечном обновлении. Эта беспрестанная работа над собой во взглядах и суждениях действительно лишена «формы». Он был не способен вечно выражать свою любовь. У него не было ни одной фундаментально «новой» идеи. И все же: мы, немцы, считаем его великим предком и образцом.

Неожиданно и крайне приятно было узнать о печати первого тома «Великих философов». Благодарю Вас за поездку в Париж. Надеюсь, впечатление будет благоприятным.

Конечно, Вы имеете полное право «бояться» перед гамбургской речью, иначе ничего не получится. Мне это знакомо. Но я, в свою очередь, совершенно за Вас не волнуюсь, лишь с нетерпением жду возможности прочитать текст Вашей речи и услышать рассказы о том, как все прошло в Гамбурге. Ваше имя в Германии хорошо известно. В этом нет никаких сомнений. И чем больше людей понимает Ваши книги, тем шире становится Ваша слава.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. У Я. не датировано, дополнение к письму от Гертруды Я. Ханне Арендт от того же дня, написанное от руки.

2. Речь идет о письме от Х. А., не сохранившемся в архиве.

248. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, среда¹

Дорогой Почтеннейший!

Полагаю, Вы вернулись в Базель, и пишу только чтобы сразу сообщить, что перевод² превосходен. Конечно, работа предстоит большая, но она приносит радость. Мангейм на сегодняшний день – лучший переводчик философских текстов.

Париж как всегда прекрасен. Очарование осени. Завтра вечером отправляюсь в Гамбург. Там остановлюсь в гостевом доме сената, Нойе Рабенштр., 31, Гамбург 36. Затем Берлин, с 30 числа – Hotel-Pension Regina, Курфюрстендамм 37. Напишу оттуда. Пишу просто, чтобы держать Вас в курсе. Надеюсь, удастся разобраться со всеми домашними заботами³.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. У Х. А. не датировано, установить время написания удалось по контексту.

2. «Великие философы».

3. Речь идет о болезни Эрны Мерле.

249. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 3 октября 1959

Дорогой Почтеннейший,

телеграмма¹ от вас троих очень меня обрадовала и даже придала сил. Все прошло² прекрасно, и Пипер хочет опубликовать речь в своем издательстве. Конечно, она не предназначена для того, чтобы остаться «в вечности», на слух она воспринималась лучше и, разумеется, ее следует переработать.

Я застряла в Берлине из-за проблем с выплатой компенсаций и не раньше следующей недели узнаю, когда смогу приехать. Ближе к концу буду знать точно. Вероятно, отправлюсь сразу во Флоренцию, не заезжая в Цюрих. Сразу напишу Вам оттуда, чтобы предложить точную дату.

Получили ли Вы мое письмо из Парижа? Я отправила его сразу в Базель, и Пипер решил, что Вы наверняка успели вернуться. Надеюсь, с письмами все получилось. Я написала, что перевод Мангейма прекрасен, а теперь хочу добавить, что, вероятно, получилось бы Вас познакомить. Он бы очень этого хотел. Но я ничего ему не обещала.

Пипер рассказал о звании почетного доктора в Сорбонне³. Он надеялся, Вы сможете приехать. И он прав – Ваше присутствие действительно бы придало мероприятию значительности. Возможно ли это? И как это изменит наши планы? Могли бы Вы написать мне пару строк во Флоренцию – д. в. American Express.

Берлин прекрасен! Как и Гамбург, но в ином смысле. Никакой закоснелости, неординарность, сенатор поразительно трогателен. Но Берлин: снова собирается воедино или, по крайней мере, находится в процессе восстановления. Это снова великий город, в некотором смысле даже прекраснее, чем прежде. Невозможно представить, что здесь что-то могло произойти. Но мы многое не могли представить. Я с радостью провожу здесь время, чувствую себя как дома, даже когда общаюсь с представителями власти. Я побывала и в восточном секторе – теперь это возможно без лишних трудностей и проволочек. Люди с востока тоже часто здесь бывают, в основном в театрах и в опере, где могут расплачиваться своей валютой, так что для них это вполне посильно. Все очень продуманно и удобно. Я много гуляю, не работаю и наслаждаюсь ленью.

До скорого – ах, как чудесно, что это снова возможно.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. В архиве не сохранилась.

2. У Х. А.: vonstande.

3. В 1959 г. Я. присуждено звание почетного доктора Парижского университета.

250. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 октября 1959

Дорогая Ханна!

Благодарю за Ваши письма из Парижа и Берлина.

В Гамбурге Вам снова все удалось. «Все прошло прекрасно, и Пипер хочет опубликовать речь в своем издательстве» – мы с Гертрудой очень рады. Вскоре Вам придется рассказать нам все в деталях.

В Париж я поехать не смогу. Мы уже договорились обо всем с ректором. Даже если бы я захотел, сейчас менять планы уже поздно. Я бы дал повод усомниться в себе. Но все так и есть. Я не хотел бы снова чувствовать себя так же «беспомощно», как во Франкфурте – разве что ради чего-то действительно важного. Я готов признать, что отказ дался мне нелегко. Париж и Сорбонна – окруженные славой прошлого – всегда связаны с чем-то особенным.

Ваши счастливые прогулки по Берлину! «Как дома» – как удивительно все, что Вы рассказываете о сегодняшнем Берлине. У политиков Востока на его свободу наверняка свои планы. Неужели это успокаивающий и обольстительный обманный маневр на пути к «свободному городу Берлину»?

Естественно, я хотел бы познакомиться с Мангеймом. Но его поездка в Базель была бы слишком утомительной. Но, со своей стороны, я всегда готов к встрече, если мы сможем договориться заранее. Я очень рад, что он блестяще справился с переводом. Никогда еще не доводилось слышать от Вас подобного отзыва.

Несколько дней назад вернулись из Канна. Прекрасно. Не хватает слов, чтобы описать заботу и терпение Лотте¹. Теперь я набираюсь сил после поездки […]

Мы будем рады Вашему визиту в любое время. Ждем, когда Вы сможете сообщить точную дату. Позже мы можем решить, остановитесь ли Вы в гостинице или у нас. Я думаю, Вы сможете остановиться у нас².

Ждем Вас с нетерпением

Сердечно

Ваш

Карл Ясперс

1. Лотте Вальц.

2. Последнее предложение – рукописное дополнение от Гертруды Я.

251. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуФлоренция, 13 октября 1959

Hotel Helvetia & Bristol

Площадь Строцци

Дорогой Почтеннейший

Флоренция так восхищает и захватывает, что мне не хватает слов. Каждый день старательно уговариваю себя спокойно провести дома, то есть в отеле, хотя бы пару часов, чтобы заняться хотя бы самой необходимой работой. Скоро, совсем скоро мы встретимся и сможем поговорить. Между прочим, это город только для мужчин: до такой степени, что в округе мне до сих пор попадались исключительно мужские магазины – что очень меня забавляет.

Все время в Берлине я провела в заботах о компенсациях. Все прошло прекрасно – благодаря Вашему письму¹, помните его? Так что я богата, или почти богата.

Благодарю за письмо. Прошу, не спорьте, в этот раз будет лучше, если я остановлюсь в гостинице! Это нам не помешает. Полагаю, приеду 23-го, в пятницу на следующей неделе, вечером, и в субботу утром первым делом позвоню Вам. Пипер посоветовал гостиницу Krafft, но она довольно далеко, хотя в Базеле, если воспользоваться такси, все довольно близко. Посмотрим. Я думала остаться – если для Вас это не слишком долго – до 29-го, чтобы 30-е и 31-е провести во Франкфурте. После этого на пару дней к Марианне Вендт², которая умирает от рака. Затем два дня в Кельне (лекция) и Брюссель (Аннхен³), после чего домой. Вы сможете застать меня здесь до 21-го. Возможно, 22-го мне придется на день уехать в Локарно, прежде чем отправляться в Базель.

Я не позвонила из Цюриха, потому что приехала слишком поздно и страшно устала, – авиасообщение во Франкфурте никуда не годится, а следующим утром уже нужно было ехать дальше.

Сердечный привет вам обоим и Эрне

Ваша

Ханна

1. 9 ноября 1955 г., когда Х. А. находилась в Базеле, Я. и Х.А в соавторстве сочинили следующий текст, который должен был стать основой для получения упоминаемых репарационных выплат. Как следует из письма 399, прошение было отклонено, вопреки выраженным в этом письме надеждам Х. А. См.: п. 399, прим. 9. Положительное решение было принято лишь в 1971 г.

«Базельский университет.

Кафедра философии

9 ноября 1955 г.

В 1928 году (диплом вручен в 1929 году) госпожа д-р Ханна Арендт-Блюхер под моим руководством защитила выдающуюся работу об Августине. Текст был опубликован в рамках моей серии «Философские исследования» в издательстве Springer в 1929 году. Позже, по инициативе Хайдеггера, Дибелиуса и моей собственной она получила стипендию Общества помощи немецкой науке для работы над книгой о Рахель Фарнхаген. Я надеялся, что эта работа станет ее докторской диссертацией, защита которой с учетом выдающихся интеллектуальных способностей г-жи Арендт казалась лишь делом времени. Я не сомневаюсь, что мой факультет полностью бы меня поддержал. Но 1933 год разрушил все планы. Работа о Рахель Фарнхаген была завершена за исключением двух последних глав.

Мне кажется весьма вероятным, что она смогла бы выстроить успешную академическую карьеру в условиях, предшествовавших 1933 году, несмотря на то что она – женщина. Всемирное признание ее дальнейших публикаций лишь подтверждает значимость ее интеллектуальных достижений.

Карл Ясперс»

2. Марианна Вендт (1907–1959) с 1925 по 1929 г. изучала классическую филологию и германистику в Гейдельберге, с тех пор подруга Х. А.

3. Анна Вейль.

252. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсФлоренция, 18 октября 1959

Дорогие, дорогие друзья,

я не помню точно, о какой дате вам написала. Флоренция совершенно свела меня с ума. В любом случае: я приеду в пятницу ночью и позвоню вам утром в субботу 24-го. Все верно? Если нет, пожалуйста, телеграфируйте сюда – Hotel Helvetia & Bristol, потому что рано утром в четверг я на день уезжаю в Локарно.

От всего сердца

Ваша

Ханна

253. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 28 октября 1959

Дорогой господин Блюхер!

Ханна прочитала мне часть Вашего письма, адресованную мне. Я был очень рад. Вы работаете в реальном мире и предпринимаете попытки. Я лишь немного размышляю. То, что Вы мне говорите, для меня крайне существенно. Меня воодушевляет Ваше согласие, когда Вы ставите что-то под вопрос, я и сам начинаю сомневаться.

Я был очень счастлив узнать, что Вы безоговорочно согласились с моим разделением науки и философии. Верно провести эту границу невероятно трудно. Она способна изменить дух университета и точно воплотить его. Она проникает во все науки и очищает их, в то же время придавая им новое значение. Ее следствием могло бы стать разоблачение научных суеверий и серьезное отношение к единственному, иному способу мышления, что несет жизнь. «Реформу» невозможно провести с помощью конкретных средств, но необходимо развернуть ее в умах. Тот, кто сможет это осознать, преобразит и свой метод преподавания, и свои исследования.

Вы справедливо замечаете, что я недостаточно четко разделяю религию и философию. Надеюсь, Вас сможет удовлетворить моя новая книга «Философская вера и христианское откровение»¹. Но она завершена лишь наполовину (эта половина уже передана в печать в составе юбилейного сборника).

Вы пишете о роли искусства в университете. Об этом я никогда не задумывался. Поскольку искусствоведение и история искусства – не то же самое, что и изучение искусства в академии. Необходимо ли включить такую академию в состав университета, по примеру высшей технической школы в форме технического факультета? В Федеративной Республике (я не говорю в «Германии», поскольку это более широкое понятие, предполагающее другую реальность) существует (в Ульме) «Высшая школа дизайна», которую признают высшим учебным заведением. Я не вполне представляю, что это. Программа, предметы, преподаватели – кажется, там все перемешано. Но я не знаю. В целом можно было бы сказать: любое занятие, требующее знаний и исследования, занятие, формообразующей идеей которого является знание, должно быть частью университета.

Вы пишете о «преждевременных планах реформы университета». Я понимаю Вас так: если не изменить интеллектуальное направление, все материальные, институциональные, уставные реформы обречены. Когда Вы добавляете, что «нет причины быть нетерпеливым», я не до конца Вас понимаю. Возможно, Вы имеете в виду, что нельзя сразу ожидать лучшего – ни при каких обстоятельствах нельзя сдаваться, сколь пессимистично мы бы ни были настроены (даже если все, чего мы сможем добиться, – это указать возможность существования нового пути), – в обоих случаях я полностью с Вами согласен.

Ханна, как всегда, прекрасно проводит время. Мы много беседуем в строго отведенное время. В этот раз мы, словно студенты, даже начали ругаться друг с другом. У меня все еще получается – хоть я и «по-старчески» отстаю.

Ханна под большим впечатлением от поездки, в особенности от Флоренции, которая стала для нее настоящим открытием. Она воспринимает город иначе и точнее, чем другие: «город мужчин» – «лишенная сентиментальности страсть» – политика, архитектура, скульптура, живопись – но никакой поэзии (кроме Данте в самом начале).

От Германии, которую в разговоре она с радостью подменяет ее известными личностями, она почти отреклась, становится все равнодушнее. Меня это немного ранит. На мой взгляд, она заблуждается в отношении самой себя, хотя Вы и помогаете ей твердо стоять на ногах, пусть и не на родной земле.

Сердечный привет

Ваш Карл Ясперс

Ханна переписала письмо, поскольку Вам было бы слишком трудно разобрать мой почерк. Мы оба очень ей за это благодарны².

1. См.: п. 262, прим. 2.

2. Добавление Я., написанное от руки.

254. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 3 января 1960

Дорогая, милая,

Два Ваших трогательных письма¹, наполненные духом рождественской суеты. А я даже не успеваю написать к началу нового года. Да, теперь все идет своим чередом, мы так хорошо устроились², что почти забыли прежнюю квартиру. Конечно, работы было много, к тому же Генрих был очень занят в Барде. И все же я заставила его развесить картины.

Но позвольте рассказать обо всем по порядку. Покинув вас, я отправилась к Марианне³, которая умерла спустя 14 дней. От уремии, что в некотором смысле можно считать благополучным исходом. Она была счастлива меня увидеть, но все же я приехала слишком поздно. Она уже не могла понять, в каком она состоянии, лишь на короткие мгновения. Лекарства, по большей части гормональные инъекции и, разумеется, морфий, вызвали своего рода эйфорию. К тому же признаки физического разрушения были не так очевидны, как это обычно бывает на последних стадиях. Жутко. Я каждый день могла забирать ее из больницы, один вечер мы провели у ее родственников в Таунусе. Вынужденная ложь, разыгранный спектакль – все это возводит стену между живыми и умирающими. Мне тоже пришлось в этом участвовать, пусть и не в таком масштабе, но чувствовала я себя ужасно.

Затем через Кельн и Брюссель домой. В Кельне было очень мило. Я выступала в архиве Гуссерля в огромной переполненной аудитории. Но все равно так и не почувствовала, что в Германии я на своем месте. Одна невероятно рассудительная дама моих лет сказала мне во Франкфурте: «Мы снова движемся в тупик». Боюсь, она слишком права. Мы говорили о пропасти между официальной Германией (Бонн, университеты, радио, газеты и т. д.) и народом. Так называемый народ, несмотря на сумасшедшее благополучие, недоволен на самом глубинном уровне, со злорадством люди тайно надеются, что все пойдет прахом, даже если при этом пострадают сами. Они полны ресентимента по отношению ко всем и всему, в первую очередь к так называемому западу и демократии. Все потускнело, нет движения, нет точки кристаллизации, настроение крайне подавленное.

Когда я ехала из аэропорта домой, два тринадцатилетних негритенка вырвали у меня из рук сумку прямо перед нашей дверью. Потеря небольшая, потому что внутри не было никаких бумаг, к тому же все было застраховано. Но я решила, что это знак свыше и пора искать новую квартиру. И чтобы Генрих понял, что я настроена крайне серьезно, я взяла его с собой на первый показ квартиры, хотя смысл показа был исключительно психологическим. Но когда мы вышли на улицу, мы были почти готовы снять ее сразу же. Забавно. Генрих выдвинул целый ряд на мой взгляд совершенно невероятных требований, к которым потом добавились и мои собственные. Я потащила его с собой, чтобы наглядно продемонстрировать, что он требует невозможного. И вдруг увидела – все как по написанному. Из окон обоих кабинетов фантастический вид на реку. Спокойно, не слышно ни дороги, ни соседей. Четыре большие комнаты с хорошей планировкой и одна комната поменьше. Очень милая кухня с местом для сервировки. Основательная кладовая. Огромные стенные шкафы, в которые можно буквально зайти. Дом в очень хорошем состоянии с консьержем, который сидит на посту и днем и ночью. Это своего рода частная полиция, которую здесь необходимо оплачивать, поскольку городские полицейские уже не в состоянии справиться с молодежной преступностью. Стоимость не превышает той, что мы для себя установили, но с учетом нашего нынешнего дохода, это не дорого. Вся «обстановка» – кухонная печь, холодильник, раковина, ванна и т. д. – абсолютно новая. К тому же две полноценные ванные комнаты и туалет с биде.

Переезд был не так труден, поскольку целый месяц у нас было две квартиры, а по договору прежняя квартира оставалась в нашем распоряжении до первого января. В день переезда все было организовано так удачно (видите, я хвастаюсь!), что вечером я отправилась в кино с подругой, которая мне помогала, потому что мы справились буквально со всем. К тому же библиотеку и прилегающие полки мы установили заранее. У меня было много помощников, и я ни на чем не экономила. Если идти, то идти до конца. Все оказалось совсем не так дорого, как я предполагала. Теперь мы с комфортом устроились, и я уже начала работу. На Новый год мы устроили привычную вечеринку, но в этот раз гостей было больше, чем обычно. Поползли слухи, а теперь никто уже не ждет персонального приглашения, все просто звонят и спрашивают, нельзя ли зайти. Что тут поделать? Было больше 60 человек, но Эстер (моя домработница) и я отлично справились. В 7 утра мы, как всегда, были уже в постели, а квартира выглядела так, словно там никого и не было.

Вюрцбург⁴: как Вы узнали? Что-то писали в газетах? Новость пришла как раз в разгар переезда, и я напрочь об этом забыла. (Прошу – это строго между нами!) Поэтому отказала с некоторым опозданием. Голова была забита гардинами и коврами, поэтому я совершенно забыла рассказать об этом даже Генриху. Видите, веду себя «безобразно».

Но вот что может обрадовать Вашего мужа: я рассказывала ему о крупной ссоре, которая развернулась вокруг меня в прошлом году из-за моих еретических взглядов на проблему негров и равенство. Кажется, я сказала, что никто из моих американских друзей со мной не согласен, и многие очень разозлились. Теперь я вдруг получила «награду» (своего рода премию) в размере $300 – от американского фонда именно за эту статью⁵. Вероятно потому, что она была так непопулярна! Это очень типично для этой страны. Мне вспоминается одна история из военных времен: высшие школы Нью-Йорка дали задание всем ученикам старших классов придумать, как следовало бы наказать Гитлера. Одна девочка-негритянка написала: нужно облачить его в черную кожу и заставить пожить в Соединенных Штатах. Она получила за это первый приз и стипендию на четырехгодичное обучение в колледже!

Тем временем от Мангейма пришла оставшаяся часть рукописи, я с некоторыми улучшениями, которые он принял, отправила ее обратно в Париж. Теперь рукопись целиком еще раз читает Зауерлендер (урожденный немец)⁶, после чего мы вместе займемся ее окончательной подготовкой. Она должна выйти осенью.

Хорошего и счастливого нового года!

Ваша

Ханна

С нетерпением жду «Эпикура»!⁷

1. Письма от Гертруды Я. Ханне Арендт от 24 и 26 декабря 1959 г.

2. Речь идет о переезде в квартиру на Риверсайд-драйв, 370.

3. Марианна Вендт.

4. Речь идет о назначении Х. А. в университете Вюрцбурга.

5. Премия была присуждена по решению фонда Лонгвью за эссе «Размышления о Литтл-Рок». См. п. 214, прим. 7.

6. Вольфганг Зауерлендер, редактор издательства Pantheon.

7. Jaspers K. Epikur // Reifenberg B., Staiger E. (Hrsg.) Weltbewohner und Weimaraner. Ernst Beutler zugedacht. Zürich, Stuttgart, 1960, p. 111–133.

255. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 февраля 1960

Дорогой Почтеннейший,

давно мы не писали друг другу. И я чувствую себя виноватой. Два дня рождения и никаких гиацинтов для Вашей жены! В этот раз ничего не вышло, в Швейцарии никого, а на доставку цветов нельзя положиться.

Надеюсь, все хорошо и Вы погружены в работу. Мы прекрасно обжились в новой квартире и наслаждаемся видом из окон и комфортом. Генрих сразу перескочил с одного семестра на другой, не отдохнув ни дня. Но, кажется, неплохо с этим справляется. Я живу очень спокойно, время от времени хожу в театр или на концерты, но почти не хожу на приемы, вижусь лишь с друзьями и очень рада, что не приходится тратить время на весь этот вздор. Работаю над переводом Human Condition, который должен быть готов к апрелю, но будет завершен, полагаю, лишь к началу мая. Иногда езжу или чаще летаю по стране, чтобы обменять лекцию на пару долларов. Но соглашаюсь только на что-то действительно стоящее. С другой стороны, я готова отклонить все летние приглашения в Европу (их три, и только те, в которых принимающая сторона готова оплатить расходы на дорогу). Я никогда не выполню все свои обязательства, если только не успокоюсь на целый год. Кроме того, уже не так просто оставлять Генриха в одиночестве. Ему перестало это нравится. Мы оба задумываемся о том, чтобы приехать в конце этого или в начале 1961 года. Если у Генриха получится взять отпуск на семестр. Тогда его каникулы продлятся с июня по февраль следующего года. Это уже что-то, даже если он будет вынужден потратить какое-то время на работу, что мне совершенно понятно.

Сегодня я пишу потому, что из Pantheon Books сообщили, у них до сих пор нет необходимого предисловия для американских читателей¹. Если Вы помните, мы обсуждали его и Вы думали, что успеете написать его до конца года. Мы на последнем этапе подготовки к печати, проверили всю рукопись еще раз, и теперь мне нужно дополнить библиографию. Зауерлендер, которого можно назвать кем-то вроде литературного редактора в европейском смысле, приедет в четверг, чтобы мы могли договориться о технических вопросах печати.

Несколько недель назад я с большим сожалением узнала от Эштона, что «атомная» книга до сих пор не готова. Он прислал несколько прекрасно переведенных глав, ни одной ошибки, но работа длится целую вечность, и я не до конца понимаю почему.

Получилось отвратительное письмо, так что не будем даже принимать его в расчет. Как дела у Эрны? Сохранилось ли улучшение?

Всего наилучшего

Ваша

Ханна

1. Речь идет о предисловии к американскому изданию «Великих философов».

256. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 марта 1960

Дорогая Ханна!

Большое спасибо! Я очень виноват, что со времени Вашего визита по прежнему храню молчание. Не могу этого оправдать. Почему так вышло, расскажу в другой раз – это совершенно не связано с Вами.

И о моей медлительности с предисловием. Вчера вечером я получил Ваше письмо. Сегодня я написал предисловие, завтра Гертруда его перепишет, после чего я займусь редактурой. Надеюсь отправить его Вам в ближайшие дни. Я нашел Ваше старое письмо, и меня сразу охватил порыв, мне нужна была пара Ваших слов, чтобы сразу почувствовать себя «американизированным» и выполнить для американцев непривычное для меня задание, которое Вы так точно сформулировали. И я снова кажусь себе – вопреки своей натуре – слишком заносчивым. Прошу Вас, просмотрите предисловие, исправьте и, если возникнет необходимость, снова пришлите мне.

Философы, о которых я должен был написать для второго тома¹, оказались забыты. Но это может подождать до лета.

Меня огорчила новость о задержке с переводом «Атомной бомбы», в частности потому, что для сдачи работы не установлен точный срок. Но хорошо, что Эштон справляется с переводом так умело.

Вы пишете о Вашей прекрасной квартире и спокойной работе. По-настоящему чудесно, что Вы так быстро – Вы рассказывали нам лишь о намерении – нашли подходящий вариант и полностью убедили Генриха, особенно если вспомнить беспокойство по поводу квартиры, которое охватило Вас здесь.

Ваши поездки в Европу становятся все труднее. Я боюсь, если Генрих захочет поехать с Вами, в конце концов он все же передумает. Скажите ему, что он должен согласиться на эту поездку в том числе и ради нас. Иначе мы никогда не встретимся и не сможем поговорить. А Ханна – раз в год – нам совершенно необходима. Так что я все же смею надеяться, что Вы все-таки навестите нас в конце года.

На заседании бундестага (18 февраля), посвященном антисемитским постановлениям, в правительственном заявлении (его зачитывал министр Шредер², поскольку Аденауэр болен) приводилась обширная цитата из Вашей речи на вручении премии Лессинга (в которой Вы говорите о состоянии «беспомощности», о том, что необходимо «точно знать, чем прошлое было, и терпеть это знание, а затем ждать, что из этого знания и терпения выйдет»³). В заявлении речь шла о «еврейской эмигрантке», о ее «проницательном взгляде», а завершалось выступление словами: «Полагаю, дамы и господа, над этими идеями нам следует поразмыслить»⁴.

Я пришлю Вам печатный экземпляр первой половины книги для Нанды Эншен⁵. Читать ее не обязательно. Эта часть, вероятно, еще будет переработана. Все идет крайне медленно. Слишком много хлопот!

Я попросил разрешения выйти на пенсию с 1 октября. Мне предложили остаться еще на один семестр, «формально остаться на службе» и читать одну лекцию до 1 апреля 1961. Конечно, я согласился. Но эти условия должны утвердить еще несколько инстанций. Как все получилось я расскажу в другой раз.

Сердечный привет Вам и Генриху

Ваш Карл Ясперс

1. Экхарт и Николай Кузанский.

2. Герхард Шредер (1910–1989) – во время написания письма министр внутренних дел ФРГ.

3. Arendt H. Von der Menschlichkeit in finst eren Zeiten. München, 1960, p. 32f; Арендт Х. О человечности в темные времена // Арендт X. Люди в темные времена. М.: Московская школа политических исследований, 2003, с. 31.

4. Deutscher Bundestag. 103. Sitzung. Bonn, den 18. Februar 1960, p. 5579.

5. Я. отправил статью из юбилейного сборника, посвященного Генриху Барту, см. п. 262, прим. 2. В рамках серии «Религиозные перспективы» в 1967 г. Нанда Эншен издала в Америке работу Я. «Философская вера и откровение».

257. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 марта 1960

Дорогая Ханна!

Прилагаю к письму введение. Я попытался стать американцем. Прошу, проверьте его со всей строгостью и, если будет необходимо, пришлите листы с корректурой.

Вопрос в том, нужно ли включить таблицу с распределением философов по трем томам. В таком случае мне придется кое-что изменить, потому что некоторые имена перешли из второго тома в третий¹.

Как хорошо, что Вы ненадолго отказались от суеты ради спокойной работы! Вас мог бы поглотить мир, жадный до лекций, церемоний и выступлений, но заплатил бы за это достойную цену и к тому же мог бы доставить удовольствие публичной эффективности, а это не пустая иллюзия. В Германии растет число тех, кто хотел бы услышать Вас. К Вам испытывают глубокое уважение, и многие немцы с Вами согласны. В Вашей критике они не видят нигилизма, но понимают, что в Ваших идеях скрыта великая любовь, настоящая суть любой философии. Если они какое-то время не услышат от Вас ничего нового, позже, вместе со всем, что уже Вами создано, они смогут прочитать все, созданное Вами в результате спокойных, неторопливых размышлений. И тогда Вы, если только захотите, снова живо предстанете в их воображении.

Я работаю над лекцией для базельского 500-летнего юбилея². Хотел бы успеть завершить ее до начала семестра.

Переговоры о назначении³ очень меня угнетают. Меня куда сильнее, чем прежде, угнетает человеческий непрофессионализм, ограниченность и закрытость. В этих процедурах есть что-то жуткое. Картину хорошо дополнила история одной девушки, приват-доцента, которая написала несколько выдающихся глубоких филологических статей, владеет греческим, латынью и арабским, у нее есть рекомендации Вильперта⁴ – мы пригласили ее сюда, в Базель, но после приезда в полдень она позвонила мне, охваченная паникой, после чего без объяснения не пришла на запланированную лекцию: когда я решил ее навестить (от чего она не стала отказываться), я застал ее в постели, в компании медсестры. Мне показалось, на фоне истерического приступа тревоги я разглядел и признаки начинающейся шизофрении. Но она успокоилась, и после моего ухода сразу поднялась, и вечером, только получив приглашение, сразу отправилась на ужин к Салмони⁵. Удивительное создание. Вы говорите, что человечны лишь парии – на мой взгляд, как и душевнобольные. Но и то и другое верно лишь наполовину и в целом не соответствует истине. Боюсь, место потенциальной душевнобольной займет какой-нибудь клоун или пустомеля. Но может быть, и нет. Я высоко ценю Салмони, но вряд ли меня кто-то поддержит.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

У меня нет Вашего точного адреса: нет номера, который следует за кодом Нью-Йорка (и обозначает район города). Надеюсь, Вы все же получите письма. Пожалуйста, на всякий случай, сообщите точный адрес.

1. Об изменениях см.: предуведомление издателей в: Jaspers K. Die grossen Philosophen. Nachlass 1. Darstellungen und Fragmente (Hrsg. von H. Saner) München, Zürich, 1981, p. VI. А также п. 259.

2. Речь идет о пятисотлетии Базельского университета (20 июня 1960 г.), на праздновании которого Я. прочитал доклад об «Истине и науке».

3. Переговоры о назначении преемника Генриха Барта.

4. Пауль Вильперт (1906–1967) – историк философии и педагог.

5. См.: п. 184, прим. 12.

258. Ханна Арендт Карлу Ясперсу25 марта 1960

Дорогой Почтеннейший,

Только что звонила госпожа Зингер¹ – как раз когда я вернулась из очередной лекционной поездки. Я не успеваю закончить в срок. Не совсем по собственной вине. Но сперва о делах: предисловие восхитительно, я сразу передала его в издательство, где разделяют мое мнение, они сразу отправили его Мангейму – копию. В ближайшие дни мы получим перевод.

Мое опоздание: за исключением лекционных путешествий и связанных с ними переездов, десять дней назад ко мне заходила одна близкая американская подруга², поглощенная заботами по поводу брака и развода, она временно живет у нас, что нас совершенно устраивает, но поначалу в доме царило беспокойство, которое усугубляли мои лекционные обязательства. Вот и причина задержки!

Философы для составления второго тома: сможете ли Вы прислать копию, когда закончите рукопись для Пипера? Чтобы не пришлось ждать, пока книга будет готова?

Брошюру³ мы получили, но прочитать ее я пока не успела. По совпадению в это время здесь была Нанда Эншен, она забрала текст, как только его увидела. Но, разумеется, она все вернет.

Я бы очень, очень хотела узнать подробности о выходе на пенсию. Для меня это было большой неожиданностью, и меня не покидает ощущение, что Вы поссорились с кем-то на факультете. Я очень расстроена и утешаю себя лишь мыслями о еженедельных лекциях. Возможно, Вы согласились бы время от времени проводить семинары. Все, что Вы пишете о подборе новых сотрудников, кажется настоящим гротеском. Но поистине чудовищная история о молодой девушке подтверждает мои предрассудки по поводу женщин-профессоров, я бы не смогла устроить ничего подобного, потому что мне недостает истеричной безответственности, но я могу понять, что иногда от страха можно просто слечь в постель. К тому же для этого необходимо мужество, которого у меня нет. Вам кажется: ранние симптомы душевной болезни. Вы, вероятно, правы, но, мне кажется, одинокой женщине не обязательно быть сумасшедшей, чтобы совершать сумасшедшие поступки. Кстати, о назначениях: в ответ на мой отказ из Вюрцбурга пришло на удивление дружелюбное письмо, что очень меня порадовало, потому что с отказом я тоже задержалась⁴.

И еще о «Великих философах»: когда предисловие будет переведено, мы должны еще раз просмотреть введение, в издательстве не уверены, что необходимо так подробно раскрывать весь план произведения в целом. В любом случае: пожалуйста, напишите пару строк о том, какие внесены изменения. Я помню что-то об Эпикуре и Лукреции из второго тома немецкого издания, но не уверена.

Адрес: номер после Нью-Йорка 25, но в нем нет никакой необходимости, он лишь облегчает работу почты.

Генрих передает сердечный привет – как раз кричит, чтобы я ничего не забыла. Я наверняка приеду в конце года и надеюсь, что смогу взять с собой Генриха. Он согласился бы на поездку не «в том числе» ради Базеля, но исключительно ради него. И чтобы навестить друга своей юности⁵. Все остальное, к сожалению, доставляет ему одни неудобства, а мои надежды на совместную поездку по Средиземному морю, о которой он мечтал еще пару лет назад, кажется, пошли прахом. Он, вероятно, приедет всего на две недели. Это гротеск – он не был в Европе почти двадцать лет. Но он не собирается вступать в подобные споры. Об этом лично. Я и не думаю его критиковать, но не устаю поражаться.

Я хотела бы поделиться множеством политических новостей. Как я и ожидала с самого начала, проблема чернокожих оказалась крайне серьезной. Но об этом в другой раз. Зовут домашние дела, и «жизненные потребности» все еще должны быть удовлетворены в первую очередь.

Всего самого, самого доброго вам обоим

Ваша

Ханна

1. См.: п. 45, прим. 1.

2. Мэри Маккарти.

3. «Философская вера и откровение», см.: п. 262, прим. 2.

4. См.: п. 254.

5. Поэт и композитор Роберт Гильберт.

259. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 апреля 1960

Дорогая Ханна!

большое спасибо! Задержка не связана с безалаберностью. С каким гостеприимством Вы открыли двери своего дома Вашей американской подруге!

Первым делом о «Философах»: конечно, Вы получите копию, как только будут готовы первые философы второго тома. Это философы, которых можно объединить в группу «Взгляды мирового благочестия»: Ксенофан, Эмпедокл, Анаксагор, Демокрит, Эпикур, Лукреций, Посидоний, Бруно. Вы совершенно точно припомнили, что Эпикур и Лукреций переезжают из третьего тома во второй.

Возможно, издатели правы и план всего произведения действительно не стоит раскрывать так подробно, как я сделал это во «Введении». Он так не точен. Меня очень радует, что фрагменты «Введения» переведены и будут опубликованы. Я полагал, что от всего «Введения» целиком было решено отказаться. Это результат моих непримиримых профессорских привычек: все должно превратиться в учебник, а в учебнике необходимо «Введение». Я понимаю, что от него можно вовсе избавиться или без вреда переместить в конец книги, но мое чутье подсказывает, что я должен заранее рассказать читателю о плане, интонации и ходе своих рассуждений. Вы знаете, что я поддержу любое Ваше решение. Я искренне счастлив, что книга выходит в Америке, и заинтригован, как ее примут. Вы упомянуты там в роли редактора, и мне кажется, для Америки это прекрасная увертюра.

Передайте Генриху сердечный привет и скажите, как счастлив я буду побеседовать с ним и с Вами в конце года.

Лишь пара слов о моем выходе на пенсию: нет, никаких ссор на факультете. Вряд ли они могли бы стать достойной причиной. Во мне постепенно формировалось предчувствие, что настало мое время. Весной 1959 года я надолго охрип, и в течение летнего семестра после каждой лекции я переживал и задавался вопросом, справлюсь ли я со следующей. Мне говорили, что к концу лекции голос сильно меняется, но теперь все стало лучше. На одном из ученых советов в июле, на котором присутствовало около 50 человек, я не только выступал, но, когда меня перебили, смог добиться той же громкости, с которой говорил прежде. Но удивительным образом ощущение приближения старости меня не покинуло и усилилось с августа, когда начались регулярные кишечные кровотечения. Когда Вы были у нас, я был абсолютно уверен, что это не геморроидальные кровотечения (настолько простираются мои познания в медицине), но, должно быть, карцинома. И поскольку в моем возрасте операция уже невозможна, не было смысла торопиться, но все же мне хотелось точно знать, что происходит. Тогда выяснилось, что это не карцинома, а так называемый дивертикулез¹. Но этот опыт стал своего рода знамением, не могу сказать, что повод был достаточно веским, но я вспомнил слова отца²: нужно отказываться от места, пока другие еще считают, что ты в хорошей форме. К тому же лекции уже не захватывают меня так, как прежде. Размышления, учеба, письмо приносят больше радости. Решающим фактором было то, что я действительно не могу соответствовать всем требованиям службы. Заседания стали ужасно утомительны. Курение на них все чаще приводит к бронхиальным приступам и лихорадке, от которых я страдаю на протяжении нескольких дней. Я регулярно стал их пропускать, попросту прогуливать. Это неприемлемо, если берешь на себя определенные должностные обязанности.

Когда я объявил о своем желании, ректор ответил, что невероятно сожалеет, и предложил остаться на полную ставку еще хотя бы на семестр и читать одну лекцию, чтобы моя пенсия началась с 1 апреля 1961 года. От этого предложения я не смог отказаться, к тому же он добавил, что Базель мне многим обязан. Теперь это предложение должны одобрить в нескольких инстанциях. Но точно решено, что я ухожу в отставку либо 1 октября, либо 1 апреля.

Я так обстоятельно ответил на Ваш дружелюбный вопрос, что теперь все выглядит крайне значительно, но я знаю, что Вы не разозлитесь и поймете, как подобные вопросы решаются и регулируются не на основе рациональных доводов, но символизируют лишь жизненный этап, на котором – что понятно – уже ничего не нужно объяснять. Я с уверенностью могу лишь радоваться мысли, что наконец-то освобожусь от обязанностей служебного порядка.

Политика снова ужасает. Повсюду. Аденауэр, однако, снова кажется мне самым проницательным политиком в вопросах внешних отношений, который замечает простейшие явления. Солидарность Запада рушится все стремительнее.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл Ясперс

Гертруда передает Вам привет! Прошу, простите за диктовку, иначе письма пришлось бы ждать еще дольше.

1. Дивертикулы слизистой оболочки кишечника, приводящие к кровотечениям.

2. Карл Вильгельм Ясперс (1850–1940) – с 1879 г. окружной начальник Бутьядингена, с 1896 г. директор ссудо-сберегательных касс Ольденбурга.

260. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 июня 1960

Дорогая Ханна!

Сегодня лишь небольшая просьба: University of Nebraska Press в Линкольне хочет перевести три тома «Философии». Они сделали довольно выгодное финансовое предложение. Проблема лишь в переводе. За него хочет взяться профессор Келлер¹. Я попросил, чтобы он прислал пробный перевод Вам, лишь ради оценки, не ради исправлений. Вас нельзя нагружать подобными просьбами. Если перевод будет выглядеть сносно, я думаю, мне стоит согласиться, потому что трудно найти кого-то, кто согласился бы на перевод столь объемной работы. Моя просьба, таким образом, касается того, чтобы Вы прочитали такой пробный перевод и вынесли свой вердикт. Вы согласны? Я уже передал издательству Ваше имя и адрес. Но, разумеется, Вы в праве отказаться.

Надеюсь, Вы успели отдохнуть, чтобы освободить время для работы над собственной книгой о политике. Вас навещал д-р Мартин. Полагаю, он не произвел приятного впечатления. Он нужен мне для поддержания определенных связей, поэтому я продолжаю с ним общаться. Он счастлив, что Вы позволили ему перепубликацию фрагмента² из перевода для Кольхаммера в Universitätszeittung.

Сердечный привет вам обоим от Гертруды и от меня

Ваш

Карл Ясперс

1. Юлий Келлер (1923–?) родился в Германии, священнослужитель, с 1952 г. жил в США, во время написания письма – пастор храма Святого Иоанна в Линкольне, Небраска, затем в Проспект-Черч в Кембридже, Массачусетс. Позднее профессор лингвистики в Греческой православной богословской школе в Бостоне.

2. Arendt H. Der Mensch, ein gesellschaftliches oder ein politisches Lebewesen // Die deutsche Universitätszeitung, 15. Jg. Oktober 1960, p. 38–47.

261. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 20 июня 1960

Дорогой Почтеннейший,

я не писала Вам непростительно долго. Генрих все хотел написать об университетской статье¹, но так и не успел в течение семестра. На этой неделе он наконец вернется и начнется его долгожданный отпуск. Мы решили не уезжать на это лето: квартира слишком прекрасна. Разве что на пару недель съездим в Вермонт в августе.

Когда пришло Ваше письмо, я сперва была в ужасе, но потом смогла перевести дыхание. Как дела теперь? Может быть и к лучшему, что Вы решили отойти от дел, у Вас по-прежнему будет более чем достаточно возможностей выступать и появляться на публике, если Вы действительно этого захотите.

Теперь хочу рассказать в двух словах, хотя рассказывать особенно не о чем. Слава богу, уже две недели назад я расправилась с мучительным переводом Human Condition. Это была настоящая пытка, а теперь, разумеется, начинаются трудности с возвращением к английскому. Моя американская подруга осталась до конца апреля: все это фантастическая, поистине очень американская история, настоящий жизненный поворот, о котором Вы так любезно и убедительно меня предупреждали, и все же я не могу понять все эти страхи по поводу упущенных возможностей. Меня измучила эта история, потому что она очень мне дорога, и я беспокоюсь о ней. Но что можно поделать, кроме как приютить ее. Сейчас она в Риме в весьма неблагополучном состоянии.

В то же время и сразу после мне нужно было принять пару решений, которые дались нелегко. В любом случае следующей весной я на два месяца отправлюсь в Северо-Западный университет², а следующей осенью на семестр в Уэсли³, в котором как раз открылся Институт перспективных исследований. По большому счету из финансовых соображений. Вы знаете, как здесь обстоят дела с пенсиями, нужно начинать экономить, а эти приглашения хорошо оплачиваются, при этом почти не требуют усилий. Осенний семестр совершенно меня не беспокоит, потому что я всегда смогу съездить домой на выходные – все очень близко. А два весенних месяца они точно справятся и без меня.

Помимо этого Генрих снова в наилучшем расположении, так что мое отсутствие кажется более чем возможным. Уже почти решено, что мы приедем в январе. В середине февраля у него снова начинаются лекции. Если он снова соберется читать в Новой школе, то первого февраля он должен вернуться в Нью-Йорк.

Что Вы думаете о политической ситуации? Разве это не возмутительно? И я совершенно не доверяю кандидатам в президенты⁴. В конце концов, недостаточно не быть пожилым – хотя Эйзенхауэр такой и есть, я недавно смотрела и слушала его выступление на телевидении. И все же не могу избавиться от впечатления, что ситуация пока не кажется серьезной. В конце концов, настоящий результат сборища⁵ в том, что в Берлине ничего не изменилось, и этим я не хочу сказать, что все сложилось бы точно так же и без суматохи съезда. Проблема с Японией⁶ куда серьезнее, но и ее я не могу воспринимать всерьез, так как всегда придерживалась мнения, что все американские базы на самом деле не многого стоят, если в государственном распоряжении недостаточно войск для захвата территорий и обороны баз.

Кстати, я получила странное письмо от профессора Келлера по поводу Вашей «Философии». Ее хочет издавать Nebraska Press? Он хочет заняться переводом? Вы не против, если я попрошу его показать мне пробный фрагмент? Он приедет ближе к лету и навестит меня.

И раз уж речь зашла о визитах: не пугайтесь, когда встретитесь с Нандой Эншен. Она, несмотря на внешний вид, приличный и порядочный человек, ее лишь опьянила философия, что скорее странно, чем дурно.

Всегда Ваша

Ханна

P. S. Как дела у Эрны? Все в порядке? Какие у Вас планы на лето?

1. Jaspers K. Das Doppelgesicht der Universitätsreform // Die Deutsche Universitätszeitung, 15/H 3, 1960, p. 3–8.

2. Частный университет в Эванстоне, Иллинойс, к северу от Чикаго.

3. Частный университет в Миддлтауне, Коннектикут.

4. Джон Ф. Кеннеди и Ричард Никсон. См. также п. 263.

5. Предположительно речь идет о Женевской конференции 1959 г., призванной решить Берлинский кризис, к единому решению по результатам съезда прийти не удалось.

6. Японские левые фракции в то время протестовали против ратификации пакта безопасности с США от января 1960 г., договор был принят 22 июня.

262. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 30 июля 1960

Дорогая Ханна!

Наши письма пересеклись. Но Ваше письмо уже содержало ответ на мое.

University of Nebraska Press предоставили мне проект договора, который кажется мне безукоризненным: 6 % и к тому же предоплата в размере $200 после подписания договора и $200 после выхода книги.

Профессор Келлер не ответил ни на одно из трех писем издательства. Сейчас он преподает в «восточных Штатах». Я посоветовал Мангейма. Я полагаю, издательство обратится к Вам напрямую, чтобы узнать, можете ли Вы посоветовать другого переводчика.

Их предложение кажется мне серьезным. Разумеется, хороший перевод моей «Философии» очень бы меня обрадовал.

Я бы с радостью принял у себя Нанду Эншен. Было бы приятно увидеть ее после Ваших рассказов о ее неугомонной предприимчивости. Это, очевидно, выдающийся человек. Моя книга¹ полностью переработана. Половина, опубликованная в юбилейном сборнике Барта², мне уже совершенно не нравится. Я занимаюсь переработкой и дополнениями, и для Нанды Эншен она получится, вероятно, слишком объемной.

Теперь Вы оба на каникулах, но остались дома, потому что там слишком прекрасно! Мы с радостью об этом узнали. Наконец Вы оказались в приятной и располагающей обстановке.

Мы с женой передаем сердечный привет,

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет об опубликованной в 1962 г. работе «Философская вера и откровение».

2. Jaspers K. Der philosophische Glaube angesichts der christlichen Offenbarung // Philosophie und christliche Existenz. Festschrift für Heinrich Barth zum 70. Geburtstag am 3.02.1960. Hrsg. von Gerhard Huber. Basel, Stuttgart, 1960, p. 1–92.

263. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуХайнс Фолс¹, 22 августа 1960

Дорогой Почтеннейший,

уже несколько дней назад я получила от Курта Вольфа вырезку из Neue Zürcher Zeitung, между делом успев прочитать и более обширный репортаж в Aufbau (с которым Вы уже наверняка ознакомились, а потому не отправляю его в письме), а в воскресенье увидела небольшой отрывок из Sunday Times, который прилагаю к письму².

Великолепно! Великолепна выбранная Вами провокационная форма, потому что важно лишь то, о чем Вы сказали: важно не воссоединение, но свобода, понимаемая в своем первичном значении, то есть как принципиальная альтернатива. Конечно, этот принцип можно растворить в утверждениях: свобода (понимаемая как самоопределение) ведет к воссоединению, и именно это сейчас и происходит. На что можно было бы ответить, что самоопределение как право народа распространяется и на государственную форму, и на внутриполитические отношения, но не на так называемое национальное право на самоопределение, которое приводит к внешнеполитическим последствиям. В любом случае это серьезнейший удар когда-либо нанесенный немецкому национализму. И он мог бы привести к четкому разделению лагерей, в результате которого вскоре бы выяснилось, что так называемые правые и так называемые левые на самом деле сидят в одном лагере.

Вы, очевидно, предложили нейтралитет. Но даже если бы русские его поддержали, чего они, естественно, никогда не сделают (и не смогут, из-за государств-сателлитов), он возможен только при нейтралитете и Восточной Германии. Я бы сочла это удачным решением, потому что не высокого мнения о НАТО a la longue, к тому же нейтралитет не сможет помешать европейской интеграции.

Я бы очень хотела узнать, что было дальше, были ли положительные отклики. Наверняка прозвучат и крики протеста, как раз потому, что никто больше всерьез не верит в воссоединение.

Мы здесь с начала августа, в этот раз чуть выше в горах, чем обычно, что нам очень нравится, в прекрасно обустроенном швейцарском пансионе, где и хозяева, и гости говорят лишь на швейцарском немецком и повсюду царит атмосфера настоящей швейцарской гостиницы. В конце недели мы возвращаемся в Нью-Йорк. Nebraska Press написали несколько дней назад. Так как перевод³ от господина Келлера пришел как раз когда мы уехали, у меня пока не было возможности с ним ознакомиться, и по глупости в самый последний момент мы забыли захватить и рукопись, и оригинал. Но еще пара недель ничего не решит. В издательство я написала. Я слышала от Pantheon, что они подготовили рукопись⁴ к печати, она наверняка выйдет к весне. Я получила и короткое письмо от Нанды Эншен, смысл которого не совсем поняла. Очевидно, она не была ни в Мюнхене, ни в Базеле. Подписан ли хотя бы договор⁵? Она написала, что хочет обсудить его со мной. Я ей позвоню, как только вернусь в Нью-Йорк.

В Нью-Йорке предстоит участвовать в двух конгрессах, от которых я не смогла отказаться. А здесь почти все время потратила на подготовку докладов. Но теперь, на последней неделе, я совершенно не собираюсь ни над чем работать. В июле мы развлекались наблюдением за большими партийными конференциями по поводу назначений кандидатов в президенты. Совершенно серьезно могу сказать, что это было крайне интересно, и я осознала, что в телевидении все же есть польза. Пока лучшее впечатление произвел Рокфеллер⁶, который в своем меморандуме предложил самую удачную программу. Вполне возможно, он добьется своего к 1964-му. Самое интересное в том, что никто и не подозревает, как распределяются шансы. У меня нет никаких сомнений, что благодаря телевидению невероятно возрастет количество «независимых избирателей» (не связанных партийными обязательствами), а несоизмеримое количество человек до сих пор так и не приняли решения. Конечно, если не произойдет ничего экстраординарного, мы проголосуем за Кеннеди⁷, кандидатура Никсона слишком отвратительна, от Лоджа⁸ я многого не жду, но и он вряд ли мог бы стать причиной настоящей катастрофы.

Как дела у вас обоих? Отвозит ли Лотте Вальц Вас иногда на прогулки? Или Вы решили в этот раз остаться дома? Здесь выдалось самое холодное лето из всех, что я помню, но для разнообразия это совсем неплохо.

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

1. Поселок в горах Катскилл к северу от Нью-Йорка, где Х. А. с мужем проводили летние каникулы в 1960 и 1961 гг.

2. 10 августа 1960 г. в эфир Северонемецкого радио вышла беседа Тило Коха и Я. о проблеме воссоединения Германии. Я. выдвинул тезис, который многократно повторял позже: не воссоединение важнее свободы, но свобода важнее воссоединения. Он заострил его в провокационном высказывании, которое позже стало заголовком публикации беседы в Frankfurter Allgemeine Zeitung от 17 августа 1960 г.: «Только свобода – все зависит от нее». На это обратили внимание не только Neue Zürcher Zeitung, Aufbau и Sunday Times, но и значительная часть немецких и мировых изданий.

3. «Философия».

4. Американское издание «Великих философов».

5. О переводе «Философской веры и откровения».

6. Нельсон А. Рокфеллер (1908–1979) – американский политик, проиграл Ричарду Никсону в выдвижении на пост президента от республиканцев.

7. Джон Ф. Кеннеди (1917–1963) – в то время кандидат на пост президента от партии демократов, 35-й президент Соединенных Штатов.

8. Генри Кэбот Лодж (1902–1985) – политик-республиканец, в то время проиграл Никсону в выдвижении на пост президента от республиканцев.

264. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 4 октября 1960

Дорогой господин Ясперс!

В немыслимо возрастающей волне шума и суеты, причина которой скрыта в мировой истории, истинные политические действия и слова встречаются все реже. Действия Хаммаршельда в Конго¹ и Ваше обращение к немцам (интервью и последовавшие за ним газетные статьи², которые попадались мне здесь) – за очень долгое время единственные события, имеющие политический смысл. Речь идет не об успехе. Действия Хаммаршельда, успех которых совершенно не очевиден, и Ваша речь, которая вряд ли приведет к ощутимым последствиям, в равной степени политичны, потому что имеют событийный характер и возвышаются над шумом и суетой мировой истории, в которой все поступки и слова – не более чем происшествия. Хаммаршельд в разгаре штурма ООН со стороны новых «наций» попытался установить новые отношения между требованиями, вечными требованиями свободы и переменчивыми требованиями наций. В этом же задача и Вашей речи.

Несмотря на то что в политике мудрость глаголет устами разумного человека, а разумные действия лишь время от времени совершает индивид, событие остается событием, оно остается на виду, возвышаясь над происшествиями, и люди могут поднимать к нему взор и ориентироваться по нему. Равно так же как любая ложь должна стать пропастью у подножия истины, так и истина должна возвышаться над соответствующей ей бездной лжи. Овации масс, даже мощные звуковые волны громкоговорителей могут легко столкнуть ее в эту бездну.

Ключевой политический вопрос нашего времени – роль, которую новые национальные силы сыграют в будущем. И ответ на этот вопрос был дан именно в Германии, более того – был дан немецким философом, это поразило меня настолько, что я поверил, будто свобода в своем отчаянии прибегла к чуду.

Если хоть один немец способен с такой легкостью избавиться от заблуждений национализма, то невозможно предсказать, что еще может произойти. Многие немецкие политики уже как будто неуверенно склоняются к Вашим взглядам и неуверенно отказываются от них лишь из партийно-политических соображений. Я слышал, что даже весьма молодые люди в Германии восприняли Вашу речь очень близко к сердцу. Единственный публичный жест со стороны Германии мог бы стать предостережением для новых маленьких наций, поддержанным авторитетом старой нации, пережившей множество поражений. Полагаю, основное различие между отчуждаемым и неотъемлемым правом хорошо сочетается с упомянутым различием между политическим событием и политическим происшествием. Неотъемлемое право может возникнуть лишь из свободы, из общественно-исторических происшествий возникают лишь взаимозаменяемые и отчуждаемые привилегии.

Я однажды писал Вам, как мы в юности, во время Первой мировой войны, осознали национальный обман. Национальное государство – истинное государственное сообщество, обращенное в ложь, нация и есть ложь, с помощью которой сообщество заинтересованных добавляет себе достоинства. Национализм – идеология столь же опасная, как и капитализм, социализм, расизм, империализм, и он уже успел стать частью этого отравляющего коктейля. Вся эта мешанина идеологической лжи продолжается, и я уже начинаю опасаться, что Мао вскоре объявит, что белые – прирожденные капиталисты, а желтые – прирожденные коммунисты.

С помощью понятия нации связь с народом и любовь к родине исказились и выродились в ложь расизма и национального превосходства – бездна лжи разверзлась у подножия истины. Все это не имеет к сказанному мной никакого отношения, и спасение можно найти только в государственном сообществе, основанном на свободе.

Национализм всегда ведет к империализму через джингоизм³ и шовинизм. Новые маленькие нации, которые растут как грибы после дождя, из-за своих националистических выкриков и разнообразных массовых заблуждений попадают прямиком в лапы империалистов. Прежде чем они сформируют собственный национал-империализм, пронизанный прежним империализмом и колониализмом их бывших угнетателей, их может поглотить социал-империализм или какой-нибудь новый расовый империализм, потому что такие режимы развивали тоталитарные методы. Так что необходимая борьба за свободу, то есть борьба федералистского принципа против империалистического принципа любого рода, становится совершенно невозможна из-за тумана общественной и национальной болтовни.

Поэтому размышления о «национальном» так необходимы и сами по себе уже являются политическим событием. В своей речи Вы схватили быка за рога. Так же как Вы сталкиваете национализм со свободой, все идеологические «быки», о которых я упоминал выше, тоже должны столкнуться со свободой. Это политика, которой мы должны следовать. И поэтому политике сегодня так необходима философия. Но где скрыто понимание свободы в философии, в особенности в немецкой философии? Не начинает ли оно как раз формироваться в немецкой философии прямо сейчас? Не дает ли повод для надежды тот факт, что даже немцы вдруг захотели сделать что-то ради свободы? Восточные берлинцы в любом случае уже что-то сделали⁴, и не вся слава досталась Венгрии.

Если бы Германия входила в ООН, Вы не могли бы сделать ничего лучше, чем запротоколировать там свое выступление, обращение не к «немецкой нации», но обращение к Нации как таковой. В любом случае Вы можете без сомнений рассчитывать на мое искреннее одобрение.

Я с нетерпением жду возможности вскоре лично обсудить с Вами все эти темы. Поскольку сейчас Ханна преподает в Колумбии⁵, мы сможем уехать только в начале января. Мы хотели вылететь 10-го числа и приблизительно восемь дней провести в Риме. Оттуда мы собирались прямиком направиться в Базель, то есть приехать около 20-го. Если Вам это подойдет, мы можем приехать в Базель сначала или на неделю позже предложенного мной срока. К сожалению, я смогу остаться в Европе лишь до четвертого февраля. Ханна хотела остаться подольше, но пока не успела разобраться с планами. Она напишет Вам сама.

До начала следующего года с сердечным приветом

Ваш

Генрих Блюхер

1. Даг Хаммаршельд (1905–1961) – шведский политик, с 1953 г. генеральный секретарь ООН. 30 июня 1960 г. Конго получило независимость, несколько дней спустя началось военное восстание, в связи с чем премьер-министр Лумумба обратился за помощью к ООН. Справляться с последующими беспорядками помогал Хаммаршельд, несмотря на серьезное противостояние со стороны Советского Союза, поддерживал позицию противников Лумумбы, поскольку боялся потери независимости Конго в связи с радикализацией Лумумбы.

2. Речь идет о пяти статьях Я. опубликованных в Zeit в августе и сентябре 1960 г., которые позже вошли в сборник «Свобода и объединение».

3. Принятое в англоязычном мире обозначение чрезмерного патриотизма.

4. Речь идет о рабочих восстаниях в Восточном Берлине 17 июня 1953 г.

5. Во время осеннего семестра 1960 г. Х. А. вела семинар о Канте в Колумбийском университете.

265. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 4 октября 1960¹

Дорогой Почтеннейший!

Совсем короткий привет и хорошая новость не только о том, что «атомная» книга выйдет в начале января, но и о том, что Эштон отказался ото всех сокращений без исключения. Книга теперь точно соответствует оригиналу. Издательство проявило себя с лучшей стороны. Эштон работает медленно, но очень качественно. Время публикации, на мой взгляд, теперь только удобнее, чем в прошлом году. Генрих пишет о моих запутанных планах. Я сама натворила дел и пока не уверена, успею ли я расхлебать заваренную кашу. Я хочу посетить заседание по делу Эйхмана² в Израиле, и New Yorker, крайне популярный местный журнал, уже пообещал меня туда отправить. Проблема в том, что никто не знает, когда начнется заседание и как долго оно продлится, как и в том, что я связана университетскими обязательствами в апреле и мае. Обо всех остальных договоренностях не стоит и упоминать. Я надеялась, процесс начнется в марте, тогда после отъезда Генриха я могла бы остаться в Европе и закончила бы перевод книги о революции для Пипера, после чего отправилась бы в Израиль. Но, кажется, ничего не выйдет.

До скорого и всего самого лучшего

Ваша

Ханна

1. Не датировано Х. А., дополнение к письму 264.

2. Следствие длилось с 11 апреля по 14 августа 1961 г., приговор был вынесен в декабре.

266. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 14 октября 1960

Дорогой господин Блюхер!

Какую радость мне доставило Ваше письмо! Вы пишете как молодой человек молодому человеку, с таким энтузиазмом описываете важность «события». Но Вы пишете об этом потому, что тема, национализм, на самом деле крайне важна. Мы оба убеждены, что это проделки самого дьявола, и, кажется, как и в любом другом случае. Ваша поддержка вдохновила меня завершить дополнительные эссе, которые Пипер должен опубликовать в самом ближайшем будущем вместе с пятью более ранними текстами из Zeit¹. Надеюсь, что Вы, пусть и не в той же степени, будете довольны и следующими текстами. В политическом отношении Вы далеко меня превосходите и устами Ханны Вам удалось уже многому меня научить. Теперь я и сам оказался вовлечен в политику и с трудом могу остановиться, но после публикации Пипера я хочу временно покончить с подобными размышлениями.

Ваш образ истории прекрасен – полет события над случайностью, как и связанный с ним риск падения в овации масс. Но риску последней опасности я пока не подвержен. Но Ваше предупреждение, тем не менее, весьма уместно.

Примечательно, что я не говорю ничего нового, но лишь следую прежней традиции. Обиженные литераторы, которые стремились произвести такой же эффект, ставят мне это в упрек. Результат очевидным образом возник из-за непредвиденной констелляции. Возможно, рискованно использовать его, чтобы сообщить своим немцам еще больше. Если бы Вы были здесь, я бы показывал Вам каждую новую статью и, разумеется, был бы избавлен от многих ошибок. Теперь я думаю, что важны не ошибки в деталях, а образ мысли, который в такие моменты должен приводить к далеко идущим последствиям.

Вы по праву гордитесь восточными берлинцами. Они рискнули, но не нашли поддержки в народе в целом. Венгры добились гораздо большего и на мгновение стали примером для будущего, которое мы пока не можем предсказать. Конечно, я с нетерпением жду нашей встречи в Базеле в конце января. Если она состоится, это будет настоящее чудо. Не смогу в него поверить, пока оно не воплотится в реальности.

С сердечным приветом и благодарностью

Карл Ясперс

1. Все упомянутые тексты включены в: Jaspers K. Freiheit und Wiedervereinigung. Über Aufgaben deutscher Politik. München, 1960.

267. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 октября 1960

Дорогая Ханна!

Письма от Вашего мужа всегда были чем-то необычным, а особенно письмо вроде этого.

Вы взяли на себя слишком много, но можете отдыхать, иногда отказывать в том, на что нет времени. Процесс Эйхмана вряд ли принесет Вам радость. Он не может закончиться хорошо. Я боюсь Вашей критики и думаю, что Вы, по возможности, сохраните ее при себе.

Меня очень удивила новость, что «атомная» книга выйдет в начале января. Можете представить, как я счастлив, в том числе и потому, что все сокращения отменены. В конечном счете издательство прекрасно себя зарекомендовало. Они рискнули большими деньгами. Им, как и себе, я желаю большого успеха. И книга, вероятно, не потеряла своей актуальности.

Мы с женой недавно провели две счастливые недели в Гейдельберге в Schlosshotel. Она разыскала всех своих старых друзей еще из нацистских времен и наслаждалась прежней дружеской атмосферой. Теперь мы вот уже десять дней боремся с новым испытанием: ее продолжительные проблемы со слухом резко обернулись почти полной его потерей. Теперь разговор возможен лишь с использованием очень мощного аппарата. Мы ищем более совершенные технологии и ходим на консультации. Распространенным и удобным аппаратам, вроде слуховых очков или прибора, которые вешают прямо на ухо, не хватает мощности – с ними она, к сожалению, ничего не слышит. Ее отношения с внешним миром неизбежно изменятся. Она очень хорошо держится, и мы думаем, как все же приятно стареть вместе. Я ухожу на пенсию как раз вовремя.

Преисполнен прежними дружескими чувствами и в предвкушении встречи

Ваш

Карл Ясперс

268. Ханна Арендт Гертруде Ясперс9 ноября 1960

Дорогая милая,

Я собиралась написать с того момента, как получила письмо Вашего мужа о потере слуха. Но заболела и оставалась в постели – ничего серьезного, но без печатной машинки, то есть в сознании только наполовину. Конечно, я хотела бы узнать подробности. Что-то подобное недавно случилось с моей слабослышащей пожилой подругой, но через несколько дней все прошло. К тому же я верю в новейшие технологии, которые в Базеле, наверняка, так же доступны, как и здесь. Но, милая, прошу, пишите мне! И не отчаивайтесь. Есть много способов коммуникации.

Во время президентских выборов мы почти сутки провели перед телевизором. И оба вздохнули с облегчением, когда был избран Кеннеди – приблизительно с половиной процента! Такого, мне кажется, здесь никогда не видели. Ситуация непременно изменится, она изменилась бы и с Никсоном, но незначительно. Кеннеди – другой типаж, и, рассматривая его со всех сторон на протяжении недель, я должна признать, что все-таки он мне симпатичен. Явка была немыслимой, после обеда улица, на которой находится наш избирательный пункт, буквально почернела от количества людей. Около 90 % избирателей! В предвыборной гонке, за некоторыми исключениями, почти не было взаимных оскорблений, а обмен привычными поздравительными телеграммами между побежденными и победившим был на удивление приветливым. Обиделся только Эйзенхауэр, в чем нет смысла его обвинять, ведь он постепенно поверил в иллюзию, что ему необходимо только предложить американскому народу своего кандидата, которого он выбрал сам, которого он может считать «своим», а избиратели его поддержат. Это пример не просто старческого слабоумия, но его врожденная глупость. Удивительную роль сыграло телевидение: все, что было для нас столь очевидно, а именно что Никсон – лицемер и лжец, которого волнует лишь собственная карьера, стало очевидно для множества людей по прошествии четырех теледебатов. А все, что происходило среди независимых избирателей, типично для всего человечества. Невероятное количество независимых избирателей голосовали невзирая на партийную принадлежность, и это хороший знак. С огромным преимуществом Кеннеди победил в целом ряде штатов, где позже совершенно спокойно выбрали чиновников и сенаторов от республиканцев. И наоборот. В конце концов, приятно знать, что Кеннеди в итоге добился победы и победил с таким маленьким преимуществом. Это может охладить его врожденную гордыню. Для Эйзенхауэра выборы могут привести к неблагоприятным последствиям. К власти приходит новое поколение, что приведет и к изменениям на международной арене. К тому же Кеннеди, как выпускник Гарварда и до некоторой степени интеллектуал, скорее принадлежит к американским кругам, которые обладают определенным влиянием в интеллектуальной и академической жизни, а потому ориентируются на Англию и Францию, а не на Германию.

Мы скоро встретимся! В этот раз время тянется особенно медленно, хотя с прошлой встречи прошел всего год.

Целое письмо о выборах. Простите, но происходит нечто действительно важное.

Но я хотела лишь сказать: пожалуйста, напишите хоть строчку!

Как всегда сердечно

Ваша

Ханна

269. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 21 ноября 1960

Дорогой Почтеннейший!

Письмо Вашей жены¹ о том, что Вы читаете лекции в актовом зале², о том, что Ваша книга³ выйдет в самое ближайшее время, – все это доставляет мне огромную радость. Иногда я вспоминаю о pianissimo преклонного возраста⁴ Вебера и о том, что в Вашем случае справедливо говорить о полной противоположности. Как чудесно!

Но сегодня я пишу лишь, чтобы отправить Вам договор⁵ от Harper (Нанда Эншен). Вы помните, как отказались подписывать этот нелепо длинный печатный договор. Поэтому я сократила его, оставив лишь самое необходимое, и еще раз обсудила все с Harper. Другой вопрос в том, захотите ли Вы подписать его теперь, но на мой взгляд все, что касается этой серии, в полном порядке. Я почти ничего не изменила по существу – важен был лишь один параграф, в соответствии с которым Вы получили бы лишь 5 % (вместо 10 %) отчислений, если за полгода будет продано менее 500 экземпляров. Мне такие условия показались неприемлемыми. Если Вы согласны со всеми изменениями – договор стал гораздо понятнее, – подпишите оба экземпляра и отправьте Нанде Эншен, после чего договор подпишет Harper и Вы получите $500.

Всего наилучшего, сердечно

Ваша

Ханна

1. Письмо Х. А. от 14 ноября 1960 г.

2. В зимнем семестре 1960–1961 гг. Я. читал курс лекций на тему «Философия современности».

3. Речь идет о «Свободе и объединении».

4. Посвящение в «Собрании сочинений по социологии религии».

5. Речь идет о договоре на американское издание работы «Философская вера и откровение».

270. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 декабря 1960

Дорогая Ханна!

Как дурно, что я так ничего и не написал. Не стану искать оправданий.

Недавно я получил от Кольхаммера Вашу Vita Activa¹, немецкий перевод Human Condition. В последние дни часто читал ее из любопытства и с большим удовольствием. С целым рядом глав я уже успел ознакомиться в английском издании, начало и более поздние фрагменты – в первую очередь главы о прощании и обещании. Но на немецком она читается гораздо быстрее и проще, текст кажется гораздо прозрачнее, так что я словно открываю ее для себя впервые. Меня больше всего завораживает, как темы, о которых Вы не хотите говорить (Вы пишете об этом в самом начале и не устаете повторять), все равно ощутимо проявляются в полумраке. Поэтому книга становится такой прозрачной. Явление, уникальное для нашего времени. Все важнейшие, конкретные размышления возникают словно в другом измерении. Поэтому, несмотря на всю серьезность, воспринимаются так «легко». Ваши профессиональные взгляды и озарения, историческая глубина обоснований придают книге точную и цельную содержательность.

Нет смысла подробно перечислять мои столь частые возражения. Они все довольно поверхностны и относятся скорее к Вашей привычке говорить о «греческом», «современном» и соответствующей классификации позиций. Или я спотыкаюсь о короткую фразу о кальвинизме² Вебера: «цитата изменена»³. Я хотел бы посмотреть на внесенные изменения. Именно эта работа Макса Вебера написана с той научной утонченностью, которую мир постигает с таким трудом. Примечательно, что «изменения» (за исключением слабых немецких попыток, на которые мог бы ответить и сам Вебер) касаются тем, которых вовсе не касался сам Макс Вебер, тем, в соотношении с которыми его идеи кажутся значительно упрощенными или вывернутыми наизнанку (у Шелера⁴, у Тоуни⁵, книгу которого – в целом неплохую – я читал несколько десятков лет назад, и она так возмутила меня своим отношением к Максу Веберу). Этот пункт для меня немаловажен, потому что речь тут идет о сущности научных достижений Вебера. Многие его идеи можно было бы, если хотите, изменить, я и сам во многом с ним спорю, как и при его жизни. Но в этой единственной работе (в отличие от остальных томов, посвященных социологии религии) можно указать на ошибку, только если перед этим пройти весь путь познания Вебера вместе с ним. Возможно, никто из критиков так и не понял, что заключено во фразе Вебера, которая звучит примерно так: «кальвинистская этика – каузальный фактор возникновения капитализма, кажется, мне удалось это доказать. Насколько силен этот фактор доказать невозможно. Я считаю его значительным»⁶. Это утверждение кажется мне выдающимся, ибо научным, Макс Вебер провел такое обстоятельное исследование, обращаясь к таким разнородным источникам, чтобы добиться результата, который кажется всем таким незначительным. Современные социологи, которые выдвигают так много столь стремительных и убедительных предположений, могли бы заявить: parturiunt montes, nascitur ridicukus mus⁷. Это и есть наука. Но мышь – на самом деле вовсе не мышь, но захватывающее озарение, схваченное за хвост. Это справедливо и по отношению к Вам, хоть и в несколько ином смысле: чуть поодаль скрыто другое измерение, но оно не находит явного выражения. Я сам, к сожалению, менее осторожен и лишен стыда, поэтому хотел бы обратить внимание и на невысказанное, так как считаю, что это необходимо. Кажется, я когда-то рассказывал Вам о нашей с Тома⁸ беседе с Максом Вебером, в которой я осмелился указать на его осторожность (в «Науке как профессии»), после чего обернулся к Тома и сказал: «Он сам не знает, почему занимается наукой». Я рассказывал Вам о его реакции и его ответе.

Примите благодарность за Ваши старания по поводу договора с Нандой Эншен. Она никак не оставит ни меня, ни Вас в покое. Договор следует заключать, когда книга готова. Даже первые строчки нынешнего черновика – об объеме книги – автор подписать не может. Нанде Эншен это известно, по крайней мере, я писал ей об этом. Я не знаю, насколько объемной получится книга, но как только она будет завершена, мы вернемся к обсуждению договора, как я и обещал. Возможно, книга окажется слишком длинной. Работа над ней была прервана на несколько недель из-за «Политики», с которой теперь, после выхода брошюры Пипера, будет покончено. Она выйдет сегодня, и из издательства ее сразу отправят Вам и Генриху. Сейчас я заканчиваю переиздание «Идеи университета» (с Россманом), затем необходимо завершить «Религиозную⁹ веру и откровение». Проделана уже большая работа. Я прервался в начале сентября. Но никогда не знаешь, когда получится закончить. Надеюсь, весной.

С нетерпением ждем января и встречи с Вами.

Передайте привет Генриху. Вчера жена с помощью нового аппарата, сидя в первом ряду, слушала мою лекцию. Она очень счастлива.

Преданный и думающий о Вас

Ваш

Карл Ясперс

Неужели моя «Атомная бомба» действительно выйдет в январе? А что с «Великими философами»?

1. Arendt H. Vita activa oder Vom tätigen Leben. Stuttgart, 1960.

2. Имеется в виду работа Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».

3. Arendt H. Vita activa oder Vom tätigen Leben. Stuttgart, 1960, p. 366, Anm. 30; Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017, с. 364.

4. Предположительно имеется в виду работа Макса Шелера «Буржуазия и религиозные силы», в которой он анализирует упомянутую работу Вебера. См.: Scheler M. Gesammelte Werke, Bd. 3, Bern 1955, p. 362, 378.

5. Ричард Генри Тоуни (1880–1962) – британский социальный историк. Я. говорит о его работе «Религия и становление капитализма» (1926), которая под названием «Религия и ранний капитализм» (1946) была опубликована на немецком языке.

6. См. п. 141.

7. «Гора родила мышь».

8. Рихард Тома (1874–1957) – профессор государственного права, с 1911 по 1928 г. профессор Гейдельбергского университета.

9. Поскольку статья для сборника Генриха Барта была уже озаглавлена «Философская вера и христианское откровение», а более поздняя версия работы также была озаглавлена «Философская вера и откровение», здесь, вероятно, допущена ошибка.

271. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 2 декабря 1960

Дорогой Почтеннейший,

Процесс Эйхмана, о котором Вы заранее нас предупреждали, к счастью или несчастью, поломал все наши планы. Я была связана академическими обязательствами в апреле и мае, от которых не могла попросту отказаться, и, как мне казалось, я легко могла бы объединить их с поездкой в Израиль. Но теперь все это маловероятно, так что в результате я на всякий случай решила перенести их на январь–февраль, что означает, что приехать мы не сможем. На мгновение я подумала, что Генрих мог бы приехать один, но он не хочет, в первую очередь потому, что мы вместе собирались провести неделю в Риме. Семестр Генриха начинается в феврале, и до 20 июня он будет занят. Но потом он сразу будет готов приехать. Мои планы теперь полностью зависят от процесса. Если он действительно начнется 6 марта, мне придется вылетать сразу отсюда, без задержек. Но если – что очень вероятно – его снова отложат, я поеду через Цюрих и обязательно заеду в Базель. А затем полечу дальше. Никто не знает, сколько продлится суд, я в любом случае не потрачу на это «веселье» больше месяца. Если он не начнется раньше апреля, вероятно, я не стану возвращаться в Америку, а дождусь Генриха в Европе.

Если все это кажется Вам очень запутанным, дело отчасти в том, что я очень несчастна, поскольку не увижусь с Вами так долго, а отчасти в том, что я стыжусь, что попала в такую нелепую ситуацию. Ведь я должна была от всего отказаться, передвинуть все планы и т. д. Ужасно.

И все же, дорогой, почтеннейший друг, я бы никогда не смогла простить себе, если бы не приехала, если бы не увидела эту катастрофу воочию, во всей ее жуткой ничтожности, не опосредованную печатным словом. Не забывайте, как давно я уехала из Германии и как мало в сущности я застала.

Пару дней назад звонили из Chicago Press. Они очень хотят выпустить «атомную» книгу в январе и пригласили меня на официальную конференцию по продажам и встретиться с их представителями – очень важными посредниками, которые занимаются книжной торговлей. Не знаю, получится ли у меня, но я постараюсь.

Не знаю, можете ли Вы за 3000 миль почувствовать, как я упала духом!

От всего сердца

Ваша Ханна

272. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 декабря 1960

Дорогая Ханна!

Объяснения вовсе не нужны. Конечно, перемена в Ваших планах неизбежна, если Вы лично хотите наблюдать за процессом Эйхмана. Мы увидимся на полгода позже, потому что уверены, что доживем до этого времени. И летом, вероятно, будет только лучше. Я буду благодарен, если Вы сообщите, когда будете точно знать сроки. В какой-то момент к нам из Израиля приедет Фритц¹. Конечно, хотелось бы избежать столкновений.

Процесс Эйхмана, на мой взгляд, ужасен, потому что я опасаюсь, Израиль выставит себя в неблагоприятном свете, даже несмотря на объективное решение суда. Подобные деяния – как Вы совершенно точно заметили – находятся за пределами постижимого с точки зрения человечности и морали, поэтому и юридическая основа этого процесса сомнительна, дело тут в чем-то другом, не в законе – и пытаться применять в его ходе категории права неверно. Похищение из Аргентины² было противозаконно, но, на мой взгляд, полностью оправданно, только не с точки зрения правовых доводов: это исключительно политические события. Как много в этом деле отвратительных деталей!

Израиля даже не существовало, когда были совершены эти убийства. Израиль – не израильский народ. К счастью, Гольдман³ уравновешивает Бен Гуриона⁴. Еврейский народ – не только государство Израиль, не равен ему. Если бы Израиль исчез, то не был бы потерян еврейский народ. Израиль не в праве говорить от лица всех евреев.

Эйхман мог бы заявить: вот я. Ловкие охотники могут поймать орла. Вы действуете ни во имя закона, ни во имя большой политики. Перед лицом всего мира и истории и в моих собственных глазах вы мстительны (что может быть оправдано вашей природой) или смешны. Делайте со мной что вам угодно. Больше я не скажу ни слова. Мне не нужна защита. Я знаю, что совершил, и сожалею лишь о том, что не смог уничтожить вас всех.

Но эта тварь не скажет ничего подобного, потому что ему нет равных. Но если бы он заявил нечто подобное, Израиль оказался бы в неприятном положении – весь мир разразился бы гневными выкриками, и особенно разгневаны были бы евреи. Мировой антисемитизм обрел бы своего «мученика».

Процесс, вероятно, состоится. Но его значимость не в его правовой стороне, но в исторической установке фактов, в напоминании всему человечеству об их значимости. Ни одному ученому недоступны столь масштабные и основательные процедуры опроса свидетелей и подготовки документов. Все это происходит под предлогом правового процесса, это неизбежно, но отношение к нему в корне неверно, потому что связано с правом. Или может быть израильским судьям удастся устроить все таким образом, что эти случайные факторы будут сведены к нулю? Это было бы выдающимся достижением. Я боюсь, потому что опасаюсь ущерба для Израиля. Его можно избежать, если судьи смогут занять непредсказуемую, неподдающуюся рациональным конструкциям позицию, выходящую за пределы юридического мышления, которая перед лицом целого мира в своей убедительности и неприкосновенности выявит их рассудительность. И если того же сможет добиться и израильская пресса, по крайней мере крупные газеты. Я боюсь еще и того, что выдающиеся размышления интеллектуалов, запутанные дискуссии, ведущие в никуда, недостаток простоты, необходимой в обращении с подобными фактами, не позволят проявиться подлинному человеческому величию. Необходим дух великих древних пророков – Амос, Исаия, Иеремия, – но не стоит ждать его от правоверных евреев, от иудейской ассимиляции к современному национализму (и от отречения от иудеев в пользу израильтян), ни от высококвалифицированных умов.

Все, что Вы услышите, боюсь, угнетет и возмутит Вас. Как будет прекрасно, если я окажусь не прав! Но в любом случае, мне кажется, важно позаботиться о том, чтобы на Израиль не пала тень. Кто вправе судить то, что имеет право судить лишь пророк!

Вас взволнует увиденное, но тем не менее Вы стремитесь увидеть и услышать все лично. Я хотел бы быть как Вы, если бы мог. Личный риск при этом, однако, крайне высок. Но у меня будет счастливая возможность услышать обо всем от Вас, в личной беседе узнать о Ваших взглядах и суждениях, и, возможно, тогда и сам я смогу лучше разобраться в вопросе.

Я простужен уже во второй раз за эту осень (с крайне неприятными последствиями) и снова пропускаю лекции. Но несмотря на это администрация просит продолжать читать по одному часу в неделю и летом (я мог бы, как сказал президент попечительского совета, начать в мае и закончить в середине июня). Такое чувство, что меня хотят «выставить напоказ», но любезно сохраняют мою зарплату еще на полгода, поскольку формально я по-прежнему нахожусь на службе […]

Вы пишете, моя «атомная» книга должна выйти в январе благодаря подчеркнутому вниманию издателя. Я очень этому рад. Ее выход в Америке, вероятно, не вызовет большого резонанса, как и выход любой другой книги. Но я надеюсь, возможно, по собственной глупости, что она сможет что-то изменить. Мы окружены такими ничтожными шансами, и иногда случаются «чудеса». И Вас пригласили на встречу с самыми влиятельными людьми Нью-Йорка! Вот это вызов! Если Вы только хотите, Вам это легко удастся: уговоры, спокойные убеждения, ощутимая серьезность, лишенная пафоса, и прежде всего: я думаю, Вы знаете американских читателей лучше, чем они сами.

Я впервые за долгое время снова погружен в Макса Вебера. Потому что хотел бы посвятить ему одну или пару лекций⁵. Удивительно, как далеки от нас идеи и конкретные политические задачи и как близок нам его образ мыслей. Я наблюдаю это как раз на примере рассуждений о немецкой национальности. Уже в двадцатые годы я знал: Макс Вебер был последним немцем по национальности. Но в то же время он и выходил за границы подобных определений.

Сердечный привет вам обоим, также и от Гертруды

Ваш Карл Ясперс

1. Фритц Майер, брат Гертруды Я.

2. Израильские секретные службы похитили Эйхмана из Аргентины в мае 1960 года.

3. Нахум Гольдман (1894–1982) – еврейский политик и писатель, председатель Всемирной сионистской организации и Всемирного еврейского конгресса.

4. Давид Бен Гурион (1886–1973) – первый премьер-министр государства Израиль.

5. В рамках курса лекций по современной философии.

273. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 декабря 1960

Дорогая Ханна!

Процесс Эйхмана – огромная проблема. И то, как она будет решена, возымеет последствия не только для Израиля, но для целого мира: как образец или антимодель, как пример образа мысли и убеждений.

На мой взгляд, этот юридический процесс перевернут с ног на голову в самой своей сути – об этом я уже писал. Теперь моя идея до нелепого проста: выдающимся решением был бы отказ от правовых методов в пользу предварительного расследования и установительных методов. Цель должна состоять в наиболее точной объективизации исторических фактов. В конце концов дело закончилось бы не судебным приговором, но точным составом преступления, насколько он может быть установлен. Что дальше?

Я полагаю, Израиль мог бы объявить, что не собирается выносить приговор. Преступление находится за пределами правовой юрисдикции одного государства. К тому же в таком случае Израиль вынес бы собственный приговор по делу, природа которого совершенно другого порядка. Оно касается всего человечества, Израиль предоставил и состав преступления, и самого преступника, – но кому? ООН? Возможные последствия: никто не захочет с ним разбираться, что тяжелым грузом может лечь на ООН и привести к определенным трудностям в отношении общественных представлений о справедливости и человеческом достоинстве. Тогда ООН попробует выбраться из этой ситуации, обратившись к судебным возражениям.

Прежде приговоры побежденным, вынесенные победителями после войны, рассматривались как политические акты и были отделены от правовых. Так было в случае немецкой расследовательной комиссии 1919 года по делу о «военных преступниках», после того как западные державы отказались от независимого расследования, которое предполагало раскрытие архивов обеих сторон¹. Сфера политики не поддается описанию в понятиях права (англосаксонская попытка их объединить ведет к самообману, который скрывает основополагающий принцип политического существования). В случае с Эйхманом речь идет не о том измерении, что обладает так называемым политическим достоинством, по сути своей превосходит право и переплетено с тканью судьбы. Дело в чем-то другом, ничтожном, но имеющем для человечества в его нынешнем состоянии первостепенное значение. В нем нет достоинства, но ради истины и ясности его необходимо извлечь из исключительно правовых рамок. В правовом процессе такого значения предпосылки не могут остаться непроясненными.

Но я пишу это потому, что совершенно растерян. Если Генрих придерживается такого же мнения, то он, вместе с Вами, с Вашего согласия, должен внести конкретное предложение и очертить возможные перспективы. Я с этим не справлюсь. Но поскольку Вы вовлечены в дело и берете на себя ответственность репортера, я должен написать Вам обо всем, даже если мои слова покажутся Вам необдуманной глупостью. Я чувствую, что понимаю больше, чем могу выразить с внятной ясностью и в живом порыве, мысли, о которых следует заявить сейчас, до начала процесса, если только в моих словах есть хоть капля истины.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. После того как державы-победительницы в Версальском договоре закрепили положение об исключительной вине Германии в разжигании Первой мировой войны, их представители хотели привлечь некоторых немцев, которых обвиняли в совершении военных преступлений, к военному трибуналу. Чтобы этого избежать, немецкое правительство самостоятельно учредило суд над ответчиками.

274. Ханна Арендт Карлу Ясперсу23 и 24 декабря 1960

23 декабря 1960

Дорогой Почтеннейший!

Я оставлю без ответа все темы и вопросы, которых Вы коснулись в письме, и отвечу лишь на вопросы о деле Эйхмана. Мы с Генрихом долго обсуждали оба Ваших письма. Но теперь, когда я взялась за ответ, его нет дома, поэтому пока я оставлю письмо, чтобы он смог добавить свои возражения.

Сперва отвечу на первое – Израиль выставит себя в дурном свете и т. д. В том, что касается правовой основы, я настроена не столь пессимистично, как Вы. Разумеется, Эйхман был похищен, насильственно вывезен и арестован. Но израильтяне могут заявить: мы похитили человека, которому уже было выдвинуто обвинение на первом Нюрнбергском процессе. Тогда он смог избежать ареста. Нюрнбергский суд рассматривал случаи преступлений против человечества. Он был объявлен вне закона – hotis humani generis¹, как пираты в свое время. Мы вывезли его из Аргентины, потому что Аргентина демонстрирует антирекорды в экстрадиции военных преступников. И это, несмотря на требования не только держав-победительниц, но и Объединенных Наций. Мы не отправили его в Германию, но перевезли в наше собственное государство. Германия могла бы потребовать экстрадиции. Неизвестно, как бы мы поступили в таком случае. Этот человек должен был предстать перед Нюрнбергским судом, специальным трибуналом, решение которого не может быть пересмотрено на повторном, вспомогательном заседании. Если бы немцы решили, что их привычные суды могут стать повторными, то они могли бы выдвинуть свои требования по выдаче подсудимого. Судя по нынешнему положению дел, никто кроме нас не собирается вести расследование по делу упомянутого преступника. Так что этим займемся мы.

Если мы остановимся на этом аспекте, на мой взгляд, у похищения была единственная альтернатива. Можно было расстрелять его прямо на улице и сдаться полиции. В этом случае процесс бы все равно состоялся, дело бы провернули точно таким же образом, как и сейчас, но с другим героем в главной роли. Это не измышленная мной альтернатива. Точно так в начале двадцатых поступил Шалом Шварцбард², в Париже застреливший зачинщика украинских погромов³ времен Гражданской войны в России, после чего сразу сдался в ближайший полицейский комиссариат. После двухгодичного процесса, в котором была поднята история погромов, Шварцбарда оправдали. Я была близко знакома с ним в Париже, приятный молодой человек. Но это было в Париже, в то время в сердце мира, правовая система которого почти внушала доверие и гарантировала предельную открытость. Шансы на подобный ход дела в Аргентине не так уж высоки.

Возможно, Израиль не в праве говорить от лица евреев всего мира. (Хотя я бы хотела узнать, кто все-таки располагает таким правом, говорить за евреев от имени евреев в вопросах политики. Конечно, многие евреи не хотят быть представлены как евреи или хотят ограничиться религией. Говорить за них Израиль не в праве. Но что с остальными? Израиль – единственная политическая инстанция, которая у нас есть. Она не очень мне нравится, но мне от этого не легче.) В любом случае у Израиля есть право говорить от лица жертв, потому что большая их часть (300 000) – сегодня граждане государства Израиль. Процесс проходит в государстве, где проживают пострадавшие и по счастливой случайности выжившие. Вы говорите, Израиля в то время не существовало. Но можно было бы возразить, ради памяти жертв, что Палестина стала Израилем ради них. Поводом к протесту против Англии и формированию государства стал только отказ Бевина⁴ предоставить беженцам и выжившим необходимые сертификаты для въезда. К тому же Эйхман отвечал лишь за евреев, вне зависимости от их национальности. Так что в данном вопросе другие обстоятельства и зоны юрисдикции не имеют никакого значения. Дело обстояло бы совсем иначе, если бы на скамье подсудимых оказался Борман⁵.

Что касается этой стороны дела, то я должна заметить, что самое жуткое, по моему мнению, в том, что израильтяне по-прежнему утверждают, будто Эйхман согласился приехать в Израиль и предстать перед судом по собственной воле. Что-то, очевидно, не сходится. (Пытки? Угрозы? Бог знает, что они устроили.)

Что касается самого ведения процесса, то я разделяю Ваши опасения. Но все же они решили не растягивать дело на целый год, что было бы сущим безумием. Но я чувствую себя неспокойно. Совершенно точно они попытаются доказать что-то израильской молодежи и (что еще хуже) мировой общественности. Например, в определенных обстоятельствах евреи, у которых нет израильского гражданства, могут оказаться в положении овец на скотобойне. Далее: арабы полностью поддерживают нацистов. Есть еще масса других возможностей исказить дело.

Теперь о международном суде и способах установления истины, которые должны были бы привести к учреждению справедливого суда. Подобные попытки не новы и до сих пор заканчивались неудачей. В ООН из-за сопротивления со стороны Генеральной ассамблеи. Кажется, единственная возможность – учредить для расследования преступления особый Гаагский трибунал для hostes generis humani, который рассматривал бы дела подозреваемых любой национальной принадлежности. Пока подобного трибунала не существует, международное право предполагает компетентность любого мирового суда – так почему не израильского? С юридической точки зрения израильский суд не мог объявить, что у него нет подобных полномочий. Аргумент в пользу того, что Израиль выносит суждение от собственного имени, меня не убеждает. Предположим, где-то в мире американцев избивают до смерти из-за общей ненависти к Америке, а убийцы тем или иным образом оказались в Нью-Йорке. Не должен ли суд быть уполномочен вынести им приговор? Юридически это называется «пассивным принципом национальности»: юрисдикция принадлежит стране или государству, гражданами которого являются жертвы, в отличие от активного принципа национальности, в случае которого юрисдикция принадлежала бы немцам, или территориальному принципу, в соответствии с которым процесс могло начать любое европейское государство. Не поймите меня неправильно: я бы с радостью поддержала международный трибунал с участием соответствующих сил. Но единственный повод для Израиля заявить о собственной некомпетентности – факт похищения подсудимого, а не приговор, вынесенный от имени одного государства. И в этом случае похищение не кажется мне столь плохим. Более того, международный военный трибунал ничего бы не смог изменить в отношении факта похищения.

Вы боитесь распространения антисемитизма. Отсюда такие опасения кажутся скорее безосновательными, но я могу заблуждаться. Даже придуманная Вами «защита» Эйхмана или его отказ от защиты – я благородный человек, ставший заложником обстоятельств, – никого бы не впечатлила. Это, полагаю, вероятнее не превратило бы антисемита в мученика, но убедило весь мир, что эти ребята скорее были настоящими сумасшедшими или страдали от необычного невроза. Подобное поведение вряд ли произвело бы на меня сильное впечатление, но я не коренная американка.

Предположим, процесс пройдет безукоризненно. Тогда я опасаюсь, что Эйхман сможет доказать, что ни одной стране не нужны евреи (своего рода сионистская пропаганда, которой хочет Бен Гурион и которую я считаю чистейшим злом), и, во-вторых, продемонстрирует, в какой серьезнейшей степени евреи сами способствовали организации собственного уничтожения. Это чистейшая правда, но эта правда, если она не будет сопровождена объяснением, сможет стать причиной более серьезной волны антисемитизма, чем десяток похищений. К сожалению, это факт: по вине господина Эйхмана ни один волос не упал с головы еврея, более того, ни он, ни его помощники не участвовали в составлении списка жертв.

Вам может показаться, что я тоже пытаюсь объединить политическое и правовое. И я даже готова признать, что действительно разделяю англосаксонские взгляды на роль закона. Но несмотря ни на что, мне кажется, природа этого процесса связана с тем, что у нас нет никаких инструментов, кроме правовых, которые мы могли бы использовать, вынося приговор тому, что не соотносится ни с правовыми, ни с политическими категориями. Именно поэтому и процесс, и в частности суд так захватывает. Остается вопрос: сложилось бы все иначе, если бы у нас был закон против hostes humani generis, а не только против убийц и им подобных?

Но я здесь играю роль лишь невзыскательного репортера, даже не по поручению ежедневной газеты, но для простого журнала. Поэтому я не несу за все происходящее никакой ответственности. Если бы я попробовала сделать что-то из того, что Вы предлагаете, то, вероятно, израильтяне лишили бы меня аккредитации – и были бы правы. Пока я даже не слышала, как они собираются обосновать свои полномочия. Как репортер я имею право критиковать их доводы, но не могу выдвигать собственные предложения. Если бы я этого хотела, я уж точно не могла бы быть обозревателем. Вы можете представить, как сильно я хочу отстраниться от этого дела по тому, что пишу репортаж для нееврейского издания. Насколько я понимаю, единственное, что мне остается, – своего рода предложение в выводе: дело Эйхмана доказало, что нам необходим Гаагский уголовный трибунал.

Немецкая брошюра⁶ пришла пару дней назад. У меня пока не было возможности ее прочитать. Поскольку в январе я отправляюсь в Северо-Западный университет, в этом месяце мне придется вдвое увеличить преподавательскую нагрузку в Колумбии, так что больше ни на что нет времени. Вы уже получили книгу⁷ от Chicago? Она выглядит очень достойно: выход назначен на конец января, так что у книжных обозревателей еще уйма времени.

24 декабря 1960

Мсье прочитал письмо и считает, что все в порядке. Я как раз заставила его сфотографироваться, что считаю величайшим достижением своей силы убеждения. Если портрет будет удачным хотя бы наполовину, пришлю его Вам. Нам обоим пора собираться – расфрантиться, как говорят в Берлине, – и отправляться на ужин с жарким из гуся.

Всего самого, самого лучшего в новом году! И надеюсь, мы встретимся в здравии и не в самых страшных обстоятельствах

Как всегда

Ваша

Ханна

1. «Враг человечества».

2. Самуил Шварцбард (1886–1938) – еврейский писатель, в 1926 г. в Париже застрелил убийцу своих родителей. Имя Шалом – предположительно описка Х. А. (вместо Шулим).

3. Погромы состоялись в 1918–1920 гг. в более чем 370 местечках, в результате погибло более 30 000 человек.

4. Эрнест Бевин (1881–1951) – британский политик, в то время министр иностранных дел в администрации Эттли.

5. Мартин Борман (род. 1900) – национал-социалист, политик, во время войны входил в ближний круг Гитлера.

6. «Свобода и объединение».

7. Jaspers K. The Future of Mankind. Transl. by E. B. Ashton, Chicago, 1961.

275. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 декабря 1960

Дорогая Ханна!

Ваши размышления о праве показались мне в целом справедливыми, но лишь в правовой сфере. Политическая основа власти, на которую опирается право, – совсем другое дело. Вы точно понимаете современную реальность, отсутствие уголовного трибунала ООН.

Можно преодолеть трудности лишь взывая к независимости и властям национального государства вроде Израиля. Так вероятно и будет. И связанное с этим неудобное положение Израиля нам лучше обойти молчанием.

То, к чему Вы – как и я – так стремитесь, на сегодняшний день лишь утопия. Я мечтал, как недавно писал Вам, воплотить ее в жизнь. К тому же в последнее время у меня появилась еще одна глупая фантазия: Израиль представляет образцовое историческое расследование и документацию и закрывает дело, выдвигая ко всему человечеству требования, которые сегодня олицетворяет ООН, вот факты. Это задача всего человечества, а не одного национального государства, вынести приговор в столь значительном деле. Мы удерживаем преступника под стражей и готовы предоставить его в ваше распоряжение. Его деяние касается не только нас, но и каждого из вас в равной степени. Придумайте средства, с помощью которых человечество способно осуществить правосудие (возможные последствия: к этой высшей, наднациональной власти обращаются жертвы собственных государств, чьи гражданские права нарушены). Вы имеете в виду то же самое, говоря о hostis humani generis. Это название отлично бы подошло, если бы так сильно не напоминало об odium humani generis¹, в которой, по утверждению Тацита, следует обвинять христиан. Даже слово «враг» кажется мне слишком положительным. Враг по-прежнему является кем-то. «Преступник против человечества» на иной лад, но тоже не вполне удачно. То, о чем Вы пишете, и то, что так впечатляло меня в Ваших прежних текстах, совершенно необходимо для человеческого самосознания. Его исторические корни восходят к Ветхому Завету и, несмотря на «стоический космополитизм», не встречаются более нигде в мире. Они прочно переплетены с христианством, которое в своем новозаветном изводе насквозь иудаизированно.

Мы немного (пусть и не радикальным образом) расходимся во взглядах на Израиль. В основании государства я вижу лишь необходимую временную подмену в эпоху по-прежнему национального мышления. Это нечто поистине чуждое евреям, форма ассимиляции времени, в результате которой теряется все то, что не было потеряно в так называемой предыдущей ассимиляции. Может быть, иудаизм пропадет в Израиле, если возобладает сионизм (которого строго придерживается Бен Гурион: сионистом может быть лишь тот, кто приезжает в Израиль и остается там). Если Израиль – вынужденное решение для этой эпохи, так сказать армия иудаизма, которая значит куда больше, чем любое независимое государство, тогда и возможности государства Израиль, вероятно, отличаются от возможностей обычных государств. И лишь пока это бо`льшее действенно, мне кажется, Израиль может быть интересен евреям. Моя – возможно, ошибочная – мысль заключается в том, что это бо`льшее с помощью волнующего непривычного действия, вводящего всех в величайшее заблуждение, способно пробудить от формалистского сна серьезную идею человечества. Евреи на это способны, народ, от Адамова колена сохранивший порыв к защите незнакомцев, любви к ближнему и солидарности всех людей.

Как жаль, что мы не можем поговорить об этом лично. Но наверстаем все летом

Сердечно

Ваш

Карл Ясперс

P. S. Не могли бы Вы позже прислать нам репортаж из американского журнала, поделившись одним экземпляром?

1. «Ненависть к роду людскому» (Тацит).

276. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 января 1961

Дорогая Ханна!

Еще пара слов к моему последнему письму, о чем я совсем забыл:

Эйхман заслуживает смертной казни в контексте человеческого бытия – но основанной на приговоре, вынесенном всем человечеством, а не отдельным государством.

Если бы мое утопическое предложение воплотилось, Израиль удерживал бы Эйхмана под стражей, чтобы предоставить его в распоряжение суда всего человечества, но не выносил бы судебный приговор и не приводил его в исполнение в государстве Израиль.

Поскольку то, что произошло с евреями, в сущности, коснулось не только евреев, но всего человечества, смертный приговор был бы вынесен в обстоятельствах, сообщающих ему соразмерно серьезное значение. Человечество смогло бы продемонстрировать, как оно способно реагировать на подобные поступки. И эта реакция должна возыметь серьезнейшие исторические последствия, в то время как смертный приговор, приведенный в исполнение Израилем, в сознании людей преуменьшает значимость действий Эйхмана и не отражает ее должным образом.

Но я не буду больше атаковать Вас письмами, с нетерпением жду, что Вы ответите и расскажете.

Неужели наше будущее уничтожено, как и все мы? Процесс Эйхмана и его ход кажется мне весьма символичным. В нем есть моменты, когда всем приходят новые озарения, или просто проходят незамеченными.

Сердечный привет вам обоим также и от жены, с которой мы все обсуждаем, она очень взволнована, поскольку ее эта история касается куда больше, чем меня. Я начинаю понимать то, чего никогда бы не понял, если бы она не была еврейкой. Но я до сих пор не смог четко сформулировать свои требования и идеи.

Ваш Карл Ясперс

В F.A.Z. опубликован Ваш замечательный портрет в сопровождении несоответствующего ему, хоть и благосклонного текста Штернбергера¹.

Портрет Генриха, который мы мечтаем получить, так пока и не пришел. По моей настоятельной просьбе Вы когда-то показывали его портрет, который был слишком маленьким, и узнать его было почти невозможно.

1. Sternberger D. Sehnsucht nach der Unsterblichkeit // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 31.12.1960, Literaturblatt (Рецензия на Vita activa Арендт).

277. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЭванстон, Иллинойс, 5 февраля 1961

Дорогой Почтеннейший,

Я так давно не писала, и нам так много нужно обсудить, что я даже не знаю, с чего начать. Сперва об «атомной» книге: хорошее начало, рецензии во всех газетах. Time Magazine, очень важное издание, включило ее в свой список рекомендаций, а рецензию¹, которую я прикладываю к письму, возможно, Вы уже успели увидеть. Материал в New York Times Book Review² написал, к сожалению, Нибур, но он настроен довольно дружелюбно, хоть и ничего не понял. Вчера в Chicago я беседовала с Моргентау³, который обозревал книгу для Saturday Review⁴ – полагаю, это очень хорошая и справедливая рецензия, но пока я не видела ее сама. Книгу можно найти повсюду, и все только о ней и говорят.

Время выхода оказалось потрясающе подходящим. В последние несколько недель благодаря Кеннеди атмосфера ощутимо изменилась. Все, что он пока делает, восхитительно. Вопрос в том, удастся ли ему убедить страну в экстренности и опасности положения. Самое главное, сможет ли он справиться с возрастающей некомпетентностью всех областей, остановить коррупцию и т. д. Появилось ощущение уверенности, потому что он хотя бы понимает, что происходит. В эпоху Эйзенхауэра самое страшное было в том, что буквально все верили, будто дела обстоят наилучшим образом. Кеннеди уже удалось в некоторой степени вернуть в политическую сферу людей, интеллектуалов, которые за последние десять лет оказались совершенно от нее отчуждены. Лауэлл⁵ (очень известный американский поэт), приглашенный на инаугурацию в Вашингтон, написал мне: The world is green again. Все меняется и в университетах, среди студентов. Уже в Колумбийском университете я встречала крайне одаренных студентов, которые хотят уйти от философии и вернуться к политике через политическую теорию или, по крайней мере, интересуются смежными темами. И здесь студенты, изучающие политологию, куда лучше студентов-философов. Такого давно не было, но здесь это можно объяснить местными обстоятельствами (философия пришла в полнейший упадок усилиями господина Шилппа⁶).

Но я хотела бы остановиться на «делах». Самое главное: «Великие философы», в Pantheon утверждают, что отправили книгу в печать и она выйдет следующей осенью. Меня это беспокоит, потому что Курт Вольф, хлопнув дверью, ушел из издательства полгода назад. Они буквально выжили его самым непотребным образом. Он мне писал, но не рассказал ничего конкретного. Осенью в Нью-Йорке была Хелена Вольф, она рассказала подробности: сейчас они ведут переговоры с другим крупным издателем, совместно с которым собираются издавать книги в собственном подразделении. Все было строго конфиденциально, я не могла написать раньше. Pantheon не объявлялись несколько месяцев – в том числе и потому, что все шло наперекосяк! В конце года я написала Вольфу и предложила ему обратиться к Вам: он отказался под предлогом, что он ничего не может Вам рассказать, пока остается «Иоанном Безземельным»⁷. Он думал, все решится до конца января. Но больше я от него ничего не слышала.

Поэтому я приняла решение написать Вам, ничего не говоря Вольфу. Мне кажется, самое верное – оставить книгу у Pantheon. Каковы бы ни были планы Вольфа, отдавать ему книгу – значит соглашаться на очередную задержку сроком от 6 до 12 месяцев. Человек, ответственный за книгу в Pantheon, Вольфганг Зауерлендер, бывший немец, с которым до сих пор у меня складывались прекрасные, полные взаимопонимания, рабочие отношения. Но я совершенно не знакома с нынешним директором издательства, он тоже бывший немец, вероятно заслуживающий доверия. Зауерлендер писал мне, прислал библиографию – которую для местной аудитории нужно значительно расширить – и назначил срок публикации на следующую осень. Это на 6 месяцев позже запланированного, но это вполне допустимо. Конечно, я переживаю, как они будут рекламировать книгу без Вольфа, которому она была так дорога. Chicago Press действительно проделали выдающуюся работу и действительно очень старались. Выход книг, выпущенных в Pantheon в отсутствие Вольфа, подготовлен не так хорошо, как прежде. Но это даже в большей степени заслуга жены Вольфа, которая невероятно старательна.

Я до сих пор не ответила ничего на Ваши письма о процессе Эйхмана. Вероятно, Вам известно, что заседание в очередной раз было перенесено – на 15 марта. И пару недель назад в прессе распространилась новость, что все снова сдвигается на май. Это было бы восхитительно, но официального подтверждения пока нет. Потому что в таком случае я смогла бы заехать в Базель до начала процесса. Для меня это было бы очень важно, не просто беседовать с Вами post festum, потому что многое мне до сих пор непонятно. Моя пиратская теория не подтвердилась. В определении «пиратства» как с фактической, так и с юридической точки зрения крайне существенно, чтобы пират действовал, руководствуясь личными побуждениями. В этом вся загвоздка! В процессе без определения hostis humani generis – которое всегда переводят как «преступление против человечества», но не «человечности», – обойтись невозможно. Решающее значение имеет то, что хоть речь и идет о преступлении против евреев, но дело не только в евреях или еврейском вопросе.

Я полагаю, мы придерживаемся одинаковых взглядов на проблему, но как верно изложить их политически и юридически? Мы не согласны друг с другом, полагаю, в том, что касается государства Израиль, которое было основано по необходимости, но возникло не только из-за этой необходимости. Это связано с целым рядом проблем, касающихся так называемого еврейского вопроса, наши взгляды на который так часто не совпадают. Мне кажется, здесь они не играют серьезной роли. Куда больше меня беспокоит дело Лавона⁸, которое в своей структуре повторяет дело Дрейфуса⁹: все действия клики приписывают тому, кто не имеет к клике никакого отношения, чтобы скрыть собственные методы. Конечно, израильтяне руководствовались так называемым идеализмом, а французский генеральный штаб, который продал все без исключения немецкие документы (в том числе и поддельные, потому что запас настоящих тайн был исчерпан), – чистейшим корыстолюбием. Процесс демонстрирует, как прогнило это государство и какой опасный «идеалист» на самом деле этот Гурион, который в сущности несет ответственность за всю историю. Вы можете сказать, это не имеет отношения к делу Эйхмана. Я не уверена: потому что дело Лавона повлияло на атмосферу в целом государстве. И начинать в такой атмосфере процесс…

Так что, возможно, мне повезет, и я смогу приехать прежде, чем полечу в Израиль. Я ни в коем случае не буду там писать. У меня удивительные условия, могу писать так мало – или так много – как захочу, и что самое главное: могу сдать текст, когда буду готова. Я вела продолжительные переговоры с шеф-редактором журнала¹⁰, которые действительно были весьма обнадеживающими. Удивительно рассудительный и щедрый человек. Я собираюсь отсюда отправиться напрямую в Израиль (два дня проведя в Нью-Йорке), а в конце апреля или начале мая вернуться в Нью-Йорк через Базель, работать там и затем в июле вернуться в Европу с Генрихом.

Всего самого лучшего вам обоим! Как дела у Эрны?

Ваша

Ханна

1. Рецензия вышла под заголовком «Судьба не слепа», Fate is not Blind // Time, vol. 77, 27 January 1961, p. 77.

2. New York Times Book Review, 29.01.1961, p. 6.

3. Ганс Моргентау (1904–1980) – немецко-американский политолог.

4. Saturday Review, 18.02.1961, p. 18.

5. Роберт Т. С. Лауэлл (1917–1977) – американский поэт и драматург.

6. Пауль А. Шилпп, см. п. 113, прим. 2.

7. Иоанн Безземельный (1167–1216) – с 1199 по 1216 г. король Англии, был прозван Безземельным, потому что в результате ряда неудачных военных походов и конфликта с папой Иннокентием III потерял почти все свои территории.

8. Пинхас Лавон (1904–1976) – израильский политик, с 1950 по 1955 г. член правления на различных министерских должностях. Был вынужден покинуть министерский пост в 1955 г. в результате действий секретных служб, чьи мотивы так и не были выяснены.

9. Альфред Дрейфус (1859–1935) – французский офицер Генерального штаба, с 1894 по 1906 г. фигурант «дела Дрейфуса»: в 1894 г. предстал перед военным судом в Париже в связи с передачей секретных документов Германии и был приговорен к пожизненной ссылке. Доказательства по делу были сфальсифицированы. Споры, охватившие всю страну, прежде всего под влиянием открытого письма Эмиля Золя («Я обвиняю»), привели к повторному рассмотрению дела, закончившегося полным оправданием и реабилитацией Дрейфуса. Дрейфус, первый член французского Генерального штаба еврейского происхождения, ставший жертвой серьезных антисемитских настроений во Франции.

10. Речь идет о еженедельнике The New Yorker и его главном редакторе Уильяме Шоне.

278. Карл Ясперс Ханне Арендт14 февраля 1961¹

Дорогая Ханна!

С самого начала мы были согласны в главном: дело Эйхмана касается всего человечества и не должно ограничиваться лишь Израилем. Вопрос только в том, в какой политической и юридической форме его можно решить. И ни у одного из нас нет на него ответа.

Можно воспользоваться постулатами международного права. Но Вам известно, что международное право в целом и естественное право не могут считаться правом в той же степени, что и, например, правовые способы ведения обычного судебного разбирательства. За ними не стоит власть, которая могла бы вести процесс, к итогу которого можно было бы прийти и без войны. В Израиле сильнее других угнетающий меня Серватиус², который производит на меня отвратительное впечатление и прекрасно разбирается во всех уловках, перескакивает с одной сенсации на другую, только ради их сенсационности, и в юридическом отношении сумеет избежать любых проблем. Он может сразу начать оспаривать компетентность суда.

Политически у нас есть ООН и Гаагский трибунал наряду с судами, предусмотренными хартией ООН. Если бы Израиль решился на то, о чем я писал Вам, погруженный в свои глупые фантазии: сократить делопроизводство до протоколирования фактов, не выносить приговор, оставить подозреваемого под стражей до полноценного суда, который сможет вынести приговор по делу о преступлении против человечества, выступая представителем всего человечества, а таковым сегодня является ООН, тогда, на мой взгляд, совершился бы акт великой справедливости, соответствующий значительности массового уничтожения евреев.

На данный момент у Вас, кажется, нет других вариантов. Возражений может быть масса. Сама ООН сперва должна созвать компетентный суд и, возможно, опираться на естественное право – или отказавшись от действия, оставить этот вопрос человечеству, вопрос, обращенный к небесам. На мой взгляд, это было бы лучше, чем «предоставить» его Израилю. Подобный метод приведет к определенным последствиям, разрушительным per se и разрушительным как для евреев, так и для Израиля, поскольку он запутывает дело и вызывает бесконечные возражения.

Для Израиля было бы лучше проявить превосходство мышления, остаться верными еврейской традиции. Единственный практический недостаток такого метода в том, что содержащийся под стражей Эйхман мог бы быть освобожден или сбежать.

Было бы прекрасно, если бы в случае переноса процесса Вы смогли заехать в Базель еще на пути туда. Я не располагаю никакой мудростью, но в личной беседе иногда открывается нечто, о чем и не думал прежде.

Вы описываете дело Лавона с такой перспективы, что теперь оно открывается мне с совершенно новой стороны. До сих пор его «преступление» оставалось для меня загадкой. В новостных репортажах его значение казалось не столь серьезным, а речь шла в большей степени о Гистадруте³. Гурион мечтает упразднить «государство в государстве», что дается ему нелегко, поскольку дело касается его собственной партии. Лавон показался мне куда интеллигентнее, человек, который, как Гурион, готов использовать любые политические средства и который, соревнуясь с Гурионом, стремится к укреплению Гистадрута, хорошей организации его работы и объединению, хочет повысить, а не уменьшить его требования. Но, конечно, мне многое неизвестно. Но меня преследуют многолетние предубеждения против Гистадрута и в пользу Бен Гуриона (хотя я ни в коем случае не принимаю его представления об Израиле).

Сердечно благодарю за добрые вести о моей книге. Я знаю, что всей этой историей, начиная с самой первой рекомендации в Chicago Press, я в значительной степени обязан именно Вам. «Великие философы», которые доставили Вам куда больше хлопот, пока не приносят той же радости. Ваш рассказ вызывает жалость к Курту Вольфу. Ваше намерение оставить книгу в Pantheon, потому что в противном случае публикация затянется еще сильнее, вполне справедливо. Я беспрекословно согласен с любым Вашим предложением по поводу этой книги, которая отчасти уже стала и Вашей.

Должен поблагодарить и за фотографии. Мы с женой часто их рассматриваем. Ваши портреты прекрасны: нежность, печаль и сила, которые так хорошо нам знакомы. Ваше выдающееся стремление к жизни, однако, явлено на этих фотокарточках не с такой очевидностью. Генриха я увидел впервые и сразу проникся к нему симпатией: его ум, скептицизм, дружелюбное чувство юмора, острота и искра берлинской энергичности и непокорности и к тому же налет доброго берлинского варварства. Когда я кладу фотографии рядом, то думаю: ему не всегда удается не задеть эту чувствительность. Наше варварство по ту сторону грани требует от других терпения. Знаю это по себе.

Кеннеди для нас тоже стал источником чего-то, чего мы никогда не видели прежде, – это стало совершенно понятно после его инаугурационной речи: надежда, что он точно все понимает, говорит лишь то, что следует, привлекает лучших и силой естественной веры хочет воплотить в мире все, что оправдывает человеческую жизнь. Первый государственный деятель, который перед лицом правящих чиновников безоговорочно, не смягчая тона, заявил: свобода «любой ценой». В нем скрыто нечто неожиданное: один человек воодушевляет других, потому что его слова, жесты, фактические поступки убедительны настолько, что все прикладывают больше усилий и открываются навстречу суровости правды. Как необходима нам такая надежда!

В июле в Базель приедут Додо⁴ с мужем (Эгон Зингер). Вы будете в Швейцарии с 15 до 31 июля? Мы не знаем, когда они будут у нас. Могли бы Вы при случае созвониться с Додо? Или, может быть, Вы уже знаете, как долго – по возможности подольше – будете в Базеле, и напишете нам, чтобы мы смогли договориться и с Додо.

Эрна чувствует себя прекрасно. Конечно, мы очень ее бережем – никакой тяжелой работы и переутомления. Она в добром расположении духа и радуется жизни. Чтобы ее уберечь, мы просим и Зингеров, и Вас, если Вы приедете с Генрихом, остановиться в отеле. Если Вы приедете одна, то, пожалуйста, оставайтесь у нас. Это не побеспокоит Эрну, напротив, очень ее обрадует. Горничная следит за тем, чтобы на Эрну не свалилось слишком много забот.

Летом я снова читаю по одной лекции в неделю⁵. В администрации так вежливо меня попросили, что я не захотел им отказывать. За такую минимальную работу я по-прежнему получаю полную оплату до 30 сентября, легкие деньги, но я решил ни в коем случае не продолжать в следующем семестре. Нет никакого желания читать лекции, и я чувствую, что мое время пришло.

С сердечным приветом

Ваш Карл Ясперс

1. У Я. датировано: 14 января 1961 г. Однако датировку нельзя считать верной, поскольку п. 278 – ответ на п. 277.

2. Доктор Роберт Серватиус – адвокат Эйхмана.

3. Рабочий профсоюз Израиля, генеральным секретарем которого был Лавон.

4. Додо Зингер-Майер.

5. В ходе летнего семестра 1961 г. Я. читал лекционный курс на тему «Шифры трансценденции».

279. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсЭванстон, 21 февраля 1961¹

Дорогие, дорогие друзья,

это привет в честь дня рождения – не ответ на ваши прекрасные длинные письма. Всегда в это время года я думаю, как прекрасно, что вы оба появились на свет, что вы нашли друг друга и достигли такого взаимопонимания, смогли жить вместе так, что ваш дом стал вторым домом для меня. Чего я могу вам пожелать кроме того, что хотела бы пожелать самой себе – долгих, долгих лет.

Вы знаете, что процесс Эйхмана перенесли. Так что, если это будет удобно, я заеду к вам перед тем, как отправиться в Израиль. Но пока не могу сказать точно когда. Одна подруга как раз написала, что на пасху будет на Крите и Родосе, и, конечно, меня очень это привлекает. Но все зависит и от того, будут ли у Генриха пасхальные каникулы. В апреле у него точно будет свободная неделя, но, вероятно, не на пасху. Это очень бы облегчило мой выбор.

Я свяжусь с Додо Зингер из Нью-Йорка. Но, кажется, у нас без труда получится приехать до 15 июля. В любом случае мы не будем у вас одновременно. Да, и разумеется в гостинице, мне и в голову бы не пришло заявиться в ваш дом вдвоем. Могли бы вы еще раз прислать мне адрес Зингеров, я его потеряла, а Зингеров в Нью-Йорке множество.

Всего наилучшего

Ваша

Ханна

6. Письму предшествует открытка:

«Эванстон, 15 февраля 1961.

Как видите, я снова открыла Гавану – просто хочу напомнить, что мы думаем о Вас.

От всего сердца

Ваша Ханна».

«Как прекрасно так живо видеть перед собой события прошлого.

Сердечный привет

Ульрике Брюзауэр».

280. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 февраля 1961

Дорогая Ханна!

Только что у меня были Курт Вольф с женой, чтобы сообщить, что три дня назад он разорвал договор с Harcourt, Brace¹ (Вашим издательством). Теперь он хотел бы передать «нашу» книгу (именно такой она стала благодаря Вашей редакторской работе) другому издателю.

Мой ответ: все решения по поводу издательств я принимаю только после обсуждения с Вами и, как правило, следую Вашим советам. Поэтому я хотел бы сперва узнать, что об этом думаете Вы (я проигнорировал Ваше последнее письмо, посвященное этому вопросу, поэтому он рассказал мне все заново – помня лишь о том, что, судя по Вашим словам, он хотел расстаться со своим издательством).

Курт Вольф с женой были очень милы. С ним, очевидно, очень плохо обращаются: предательство со стороны человека, сделка с которым, заключенная еще когда Вольф был эмигрантом и врагом-чужеземцем, теперь оказалась столь невыгодной. Такое впечатление возникло у меня.

Но мы должны решить и деловые вопросы. Я сказал, что мне не по себе, если мне, как автору, придется требовать возврата прав и таким образом юридически взять на себя обязательства по возмещению понесенных убытков (которые, должно быть, весьма существенны). Пойти на такое я бы не рискнул.

Курт Вольф добавил (в некотором противоречии со сказанным прежде): мне нужно лишь подтвердить, что передача прав от одного издателя урегулирована в договоре, так что мой прежний договор теперь действует не для Pantheon, а для Harcourt, Brace. Я ответил, что лучше всего было бы обсудить это с Ханной.

Затем он рассказал, что набрана только часть, а не вся книга целиком. Но это не помешает передать ее в другое издательство.

Как видите, решение в сущности остается за Вами. Я осторожно предупредил, что как правило соглашаюсь с предложениями Ханны, так что выход из положения еще можно найти.

Недавно Вы писали, что есть какой-то вопрос о временном промежутке, в течение которого должна быть выпущена книга. Вы говорили, на Pantheon можно положиться. Предлагает ли новый договор, с которым я до сих пор не знаком, иной ответ на этот вопрос?

Все это лишь в форме отчета о нашей беседе. Конечно, между нами, решение исключительно за Вами. Я сделаю то, что Вы скажете. Я знаю, что Вы не позволите мне заключить деловое соглашение, в котором скрыты какие-то риски.

Если все пройдет гладко и хорошо, Вы будете так же счастливы, как и я, если получится оставить книгу у Курта Вольфа, заинтересованность и инициатива которого положили начало работе над переводом.

Также Курт Вольф рассказал, что у него «блокада сердца» – 30 ударов. Это очень серьезно. Кажется, неизбежные в таком случае нарушения дали шанс его лицемерному партнеру. Отвратительно! Приходится принимать в расчет возможность скоропостижной смерти, хотя подобное заболевание иногда может длиться очень долго.

Процесс Эйхмана снова перенесли. Успеете ли Вы все же заехать в Базель?

Сегодня мы снова получили целый лес гиацинтов. Гертруда окружена настоящей цветочной роскошью, но Ваша ваза стоит в самом центре комнаты, и о Вас рассказывают каждому гостю.

Сердечный привет Вам и Генриху от нас обоих

Ваш Карл Ясперс

1. Нью-Йоркское издательство Harcourt, Brace & World, позже опубликовавшее «Великих философов».

281. Ханна Арендт Карлу Ясперсу27 марта 1961

Дорогой Почтеннейший!

Я не написала раньше, потому что сперва хотела поговорить с президентом Harocur, Brace, прежде чем смогу высказать собственное мнение. Как Вы увидите из приложенной копии моего письма Курту Вольфу¹, который вчера еще раз звонил мне из Локарно, я настоятельно советую согласиться на смену и попытаться расторгнуть договор.

Причины: действие договора между Harcourt, Brace и Куртом Вольфом распространяется и на Хелену Вольф в случае его смерти. На мой взгляд это важнейший пункт, прежде всего, учитывая Ваши опасения. Договор действителен for both or either. Pantheon, очевидно, разваливается. Зауерлендер был ответственным за Вашу книгу редактором. Если он уйдет, книгой никто не заинтересуется – только если не придут прекрасные новые сотрудники. Но я ничего такого не слышала. Harcourt, Brace прекрасны. Президент (Джованович)² […] талантлив и не лишен шарма. Он агрессивно пробивался вверх по карьерной лестнице, что в результате привело к тому, что несколько редакторов сбежали, а вместе с ними и некоторые авторы. В том числе, например, и я, но после этого он вел себя весьма достойно и так мне понравился, что теперь с полным правом говорит: I lost an author and won a friend³, Договор с Вольфами очень выгоден для обеих сторон, и в пользу Джовановича говорит то, как он в нем заинтересован. Он даже позвонил мне в Эванстон. Он, очевидно, хочет включить в состав издательства и европейский филиал, и именно это пошло бы всему издательству на пользу. Конечно, о масштабе и состоятельности Harcourt, Brace в Pantheon могут только мечтать, это одно из крупнейших издательств в стране, которое на протяжении многих десятилетий специализируется на публикации текстов для колледжей и университетов.

Подробности Вы найдете в моем письме Вольфу. Если Вы согласны, я бы предложила Вам сразу сообщить мне, возможно, по телефону, чтобы я успела поймать этого отвратительного Кирилла Шаберта⁴. Но, конечно, письмо от Вас будет по-прежнему необходимо, я бы сказала, что Вы собираетесь его написать. Далее: я бы приняла предложение Курта Вольфа просмотреть черновик письма, поскольку он может обратить внимание на технические детали, с которыми ни Вы, ни я не знакомы. В телефонном разговоре он передал, что хотел бы просмотреть черновик и потом отправить его мне. Я готова подтвердить, что вся работа слишком многим обязана лично Курту Вольфу, которого я знаю уже не первый десяток лет. Самое важное: задержка в подготовке книги (Pantheon, очевидно, еще не отдали ее в набор) указывает на недостаточный интерес. Отдел по связям с колледжами и университетами в Harcourt, Brace может быть более выгодным издательским вариантом. И в конце концов, они проявили искренний интерес к работе целиком. Но, конечно, я займусь этим, только если Курт Вольф согласится, что будет уместно обратиться к Шаберту.

Я пишу вечером и уже очень устала, но хочу успеть отправить письмо сегодня. Я не смогу заехать на пути в Израиль, у Генриха пасхальные каникулы, а процесс начинается 11-го. Я полечу прямиком отсюда, 9-го буду в Иерусалиме. Hotel Moriyah, Кинг Джордж-Ст. Я останусь приблизительно на три недели, а потом, если это будет удобно, приеду сразу к Вам. Как Вы поймете из письма Вольфу, я не хочу между этим возвращаться в Штаты, потому что 24 июня приедет Генрих. Сначала мы хотели бы отправиться в Рим и Сорренто (я никогда не была в Помпеях и Пестуме) и приблизительно 10 июля вернемся в Швейцарию. Тогда сможем отправиться к Вам. Я пока не уверена, поеду ли в командировку в Цюрих или Мюнхен. Цюрих приятнее, но в Мюнхене хорошая библиотека и к тому же в институте современной истории есть все книги, которые могли бы понадобиться для дела Эйхмана.

Печально, что я не могу приехать раньше, и я в ужасе от истерической атмосферы, в которой окажусь. Сегодня один израильский дипломат – умный, порядочный человек, – когда обсуждалась вероятность того, что Эйхмана не казнят, заявил: это будет стоить большего количества жизней, в Израиле не будет ни одной деревни, в которой не разразятся массовые беспорядки.

Как бы то ни было! Примерно через четыре недели мы увидимся и поговорим. И в этом я нахожу временное утешение

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Письмо от Х. А. Курту и Хелене Вольф от 27 марта 1961 г.

2. Уильям Джованович (1920–2002) – с 1954 г. президент издательского дома Harcourt, Brace, в 1960 г. переименованного в Harcourt, Brace & World, в 1970 г. – в Harcourt Brace Jovanovich.

3. «Я потерял автора, но обрел друга».

4. Кирилл Шаберт (1909–1979) – один из основателей издательства Pantheon Books наряду с супругами Куртом и Хеленой Вольф, президентом издательства Шаберт стал после его продажи Random House в 1961 г.

282. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 апреля 1961

Только что я отправил Вам телеграмму о том, что полностью согласен со сменой издательства, на которой Вы настаиваете, приводя столь убедительные аргументы. Это разумеется само собой. И, помимо прочего, я буду счастлив, если удастся спасти книгу от беды.

Письмо, которое я должен написать – пока не понял кому, – жду в черновом варианте от Курта Вольфа. Идея отличная. Я вряд ли смог бы написать его сам. Я лишь должен убедиться, что не беру на себя новых обязательств и не принимаю участия в операции по передаче прав. Я бы не рискнул этим заняться. Но полагаю, вероятно, по праву, что все напрямую решат оба издательства и Курт Вольф.

Мы ждем Вас с нетерпением, сначала Вас одну, затем вас обоих. Додо с мужем будут здесь с 4 по 7 июня – так что никаких столкновений.

Что Вас ждет в Израиле! Ваши намеки пугают.

Вчера впервые после долгого перерыва я согласился на интервью с Бонди – для Швейцарского радио¹. 25 минут. Как обычно мои «фантазии». Я позволил себе упомянуть Ваше различение «преступлений против человечества» и «преступлений против человечности», естественно, сославшись на Вас. Бонди хотел бы опубликовать интервью. Он предложил мне семь вопросов, которые я мог надиктовать ему заранее, и потом отвечал словно профессор на семинаре. Его нельзя публиковать в нынешнем виде по моим словам, потому что, когда я говорю спонтанно, я делаю грамматические ошибки, постоянно повторяюсь, выражаюсь вульгарно. Говорить – не писать. Поэтому я просмотрю рукопись и потом решу, согласен ли на публикацию. Если Вы не хотите, чтобы упоминалось Ваше имя (исключительно в случае различения двух понятий), пожалуйста, сразу сообщите. Но вряд ли у Вас возникнут сомнения.

Интервью должно предварить ежедневные репортажи из Израиля, которые для Швейцарского радио будет готовить Бонди. Мартин Бубер², приглашенный на такое же интервью, отказался. Бонди отправляется в Иерусалим в конце недели.

Процесс Эйхмана очень нас всех взбудоражил. Это не просто сенсация. В своей тотальности он станет великим современным символом жизни духа. Я боюсь лишь одного: в связи с этим весь мир осудит Израиль и евреев.

Я немного знаком с Халеви³: рационалист, без каких-либо конкретных взглядов, мне он показался (он навещал нас однажды много лет назад) достаточно приличным человеком.

Сердечный привет вам обоим также передает и Гертруда

Ваш Карл Ясперс

1. Интервью с Франсуа Бонди «Карл Ясперс о деле Эйхмана» вышло в эфир Базельского радио 9 апреля 1961 г.

2. Мартин Бубер (1878–1965) – еврейский религиозный и социальный философ.

3. Речь идет о Беньямине Халеви, одном из трех судей на процессе Эйхмана.

283. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 апреля 1961

Дорогой Почтеннейший,

пришла Ваша телеграмма¹. Тем временем письмо Вольфа и черновик письма разминулись с моим письмом, копию которого я отправляла Вам. Я еще раз позвонила Джовановичу (Harcourt, Brace), который тоже отговаривает меня лично обращаться в Pantheon и раскрывать все карты, как я планировала изначально.

Чтобы упростить процесс, прилагаю исправленный мной черновик Вольфа и его письмо². Полагаю, предложенные мной изменения говорят сами за себя, последний абзац, разумеется, нужно изменить, потому что меня не будет дома, а Генрих бывает в квартире лишь по выходным. Как только удастся договориться с Pantheon, можно будет сразу забрать рукопись и передать ее в Harcourt, Brace. Конечно, ожидаемое письмо перешлют мне.

На сегодня это все. Пишу в расстроенных чувствах: только что звонила младшая дочь³ наших близких друзей и сказала, что у нее двоится в глазах, а окулист отправил ее к неврологу. Во вторник, после Пасхи, я должна сходить к врачу вместе с ней, потому что ее родители уехали в своего рода кругосветное путешествие. Девочка очень мне дорога, и, конечно, я страшно переживаю.

В четверг у Генриха начнутся пасхальные каникулы, и он будет дома, поэтому мы сможем провести немного времени вместе. Я пытаюсь убедить его, какие костюмы следует взять с собой, а какие нет, какой выбрать чемодан и т. д. Занятие довольно безнадежное, и я решила, поручить все нашей милой Эстер (домработнице и подруге дома). Посмотрим, сможет ли она с ним справиться.

Адрес после 9 апреля:

Гостиница Moriyah, Кинг Джордж-Ст., Иерусалим

Искренне

Ваша

Ханна

1. В архиве не сохранилась.

2. Письмо от Курта Вольфа Ханне Арендт от 27 марта 1961 г. Черновик в архиве не сохранился.

3. Ирен Кленборт (род. 1943), с 1961 г. болела рассеянным склерозом.

284. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 апреля 1961

Дорогая Ханна!

На всякий случай отправляю Вам интервью, о котором писал недавно. Надеюсь, Вы не станете злиться.

Что ждет Вас в Израиле! У меня дурные, надеюсь, неверные, предчувствия. Можно предъявлять к людям чрезмерные требования в целом, но не в конкретных обстоятельствах. В любом случае, я думаю, не стоит нападать на Израиль или израильский суд, но при любых обстоятельствах настаивать на человеческих мотивах, которые, к сожалению, так естественны. Поэтому не стоит их недооценивать. Или в конце концов все же случится нечто великое?

Здесь говорят, Серватиус выдвинул «требование», чтобы Эйхман не называл конкретные имена (в столь грубой форме вряд ли это соответствует истине). Я читал, что Израиль оплачивает издержки на работу адвоката. Теперь я слышу, что это не так. Источник гонорара Серватиуса неизвестен. Гипотеза: люди, которым в Германии угрожает этот процесс, подкупили его, чтобы скрыть свои имена. Я в это не верю. Если же это действительно так и если израильские судьи по политическим соображениям не согласны разглашать все факты, относящиеся к делу, совершенно необходимо бить тревогу. Но все, вероятно, просто сущие глупости, которые так часто сопровождают подобные обстоятельства.

Мне не до конца понятны политические намерения Бен Гуриона, что внушает опасения.

Теперь Вы будете заняты каждую минуту. В любом случае все это крайне интересно, если только не коснется нерва нашей общей судьбы. Вы должны рассказать обо всем. Я на это не способен.

Сердечный привет от нас обоих и самые лучшие пожелания

Ваш Карл Ясперс

285. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуИерусалим, 13 апреля 1961

Pension Reich

Бейт Хакерем

Дорогой Почтеннейший!

Благодарю за интервью¹. Не стану о нем писать, потому что со всем согласна. Боюсь лишь, что разделяя подобные взгляды, мы останемся в полнейшем одиночестве. Я совершенно не могу понять даже Бонди, с которым я теперь делю один – прекрасно расположенный – пансион (пожалуйста, обратите внимание на смену адреса! Бонди обеспечил мне прекрасный приют).

Процесс: Вы узнаете все самое главное из газет. Эйхман – не орел, а скорее призрак, который к тому же страдает от насморка и в любой момент растворится внутри своей стеклянной коробки. Старший судья – Ландой² – превосходен! Все трое судей³ немецкие евреи. Комедия с ивритом, когда все владеют немецким и думают на нем. Ландой прекрасно говорит на иврите (как мне сообщили). Государственный прокурор⁴, напротив, типичный галицкий еврей, очень неприятный, допускает много ошибок. Вероятно, один из тех, кто не знает ни одного языка. Его выступление было искусственным, гиперзаконническим, с грубыми ошибками, прерывалось всплесками эмоций. Но в первую очередь оно было чрезвычайно скучным и полным несуществующих прецедентов, на которых он решил сосредоточиться вместо того, чтобы настаивать на беспрецедентности дела. Он изредка упоминал об этом, но справедливые замечания теряются в неуместных рассуждениях. Судьи уже теряют терпение. Возможно Ландой еще сможет взять дело в свои руки. Серватиус скользкий, сальный, изобретателен, краток и лаконичен, знает, чего хочет. О слухах, о которых Вы пишете, мне доводилось слышать и здесь, в частности о Круппе⁵. Конечно, они возможны, но точно установлено, что местное правительство заплатило $20 000, что для Серватиуса оказалось слишком мало.

Ключевой момент: все устроено таким образом, что если не случится чуда, процесс будет длиться до второго пришествия. Это чистейшее безумие, что и здесь понимает каждый – за исключением, возможно, государственных прокуроров и Бен Гуриона. Я не знаю, чего они хотят на самом деле, и сомневаюсь, что хоть кому-то это известно. Если прокурор будет продолжать в том же духе, процесс может затянуться на многие месяцы и так и не прояснить важнейшие аспекты этой дьявольской жестокости. Например, еврейский коллаборационизм, организация в целом и тому подобное. Между тем страну заполонили немцы, франкфуртский бургомистр живет в одном пансионе со мной. Они проявляют чрезмерное рвение и находят все происходящее потрясающим. По-настоящему тошнотворно, если позволите. Один уже в слезах рухнул ко мне на плечо. Забыла его имя.

Интерес к процессу разжигают искусственно. Перед залом суда слоняется восточный сброд, который слоняется везде, где хоть что-то происходит. Удивительно много детей в возрасте от 3 до 10 лет. От настоящей молодежи я слышу совершенно другое. Они говорят, это дело родителей и совершенно их не касается. Но если чем-то интересуются родители, значит дело важное. Что остается невысказанным: у нас есть дела поважнее. Сегодня нет заседания и я впервые смогла выспаться с тех пор, как покинула Нью-Йорк. Решила провести целый день дома, греюсь на солнце на балконе. Вечером встречаюсь с американскими коллегами. А выходные проведу за городом с семьей⁶. Погода прекрасная, пока еще довольно холодно, но солнце очень яркое и теплое, вокруг столько зелени, сколько мне не доводилось видеть прежде.

Первое впечатление: наверху судьи, лучшие представители немецкого иудаизма. За ними государственные прокуроры, галицианцы, но все же европейцы. Все организовано полицией, которая очень меня пугает, полицейские говорят на иврите и выглядят по-арабски, среди них встречаются по-настоящему брутальные типы. Они готовы подчиняться любому приказу. А у дверей восточный сброд, словно мы в Стамбуле или какой-то полуазиатской стране. Кроме того, весьма заметные в Иерусалиме иудеи в кафтанах и с пейсами⁷, которые делают жизнь всех здравомыслящих людей здесь совершенно невыносимой. И главное впечатление: страшная бедность.

Что Вы сделали с письмом Вольфа? Полагаю, Вы его еще не отправили, потому что Вам показалось, что Вы берете на себя возмещение возникших до сих пор издержек. Думаю это не так, но все же надеюсь, Вы успели договориться обо всем с Вольфом по телефону.

На данный момент это все. Напишу, как только будет что-то новое. Все это лишь первые впечатления.

От всего сердца и до скорого

Ваша

Ханна

1. См. п. 282, прим. 1.

2. Моше Ландой (род. 1912) – член верховного суда государства Израиль, председатель суда на процессе Эйхмана.

3. Помимо Ландоя – доктор Б. Халеви и доктор И. Равех.

4. Гидеон Хауснер (род. 1915) – генеральный прокурор Израиля с 1960 по 1963 г., главный обвинитель.

5. Альфрид Крупп фон Болен унд Хальбах (1907–1967), с 1943 г. года владелец концерна Krupp.

6. Двоюродный брат Х. А. Эрнст Фюрст и его жена Кэте, урожд. Левин.

7. «С пейсами»: ортодоксальные иудеи с пейсами, ортодоксальные иудеи в длинных сюртуках.

286. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 апреля 1961

Дорогая Ханна!

Большое спасибо! Ваше письмо представляет полную картину, которую невозможно найти в местных газетах. Вы описываете все очень наглядно и убедительно. Наверняка все так и есть. Удручающе. Надеюсь, власть окажется в руках трех немецких евреев¹. Но дело грозит быстро сдуться. Внимание всего мира уже сконцентрировано на Кубе², Кеннеди, Хрущеве и де Голле³. Вчера вечером я слушал его речь: отчаянные, дикие обвинения – настоящее падение – использовать все, любые возможные средства (но он так и не говорит, какие) – и в конце концов «француженки и французы, помогите мне!» Голос его звучал почти робко, ни следа силы его прошлых обращений. Но, возможно, это именно то, что нужно Франции, чтобы привести в движение все население. Думаю, он справится. Порабощение Франции Саланом⁴ и Шалем⁵, подобно тому как в свое время поработил Испанию Франко⁶ (и тем не менее помог побороть коммунистов и варваров), было бы абсурдным. Если принять во внимание возможные материальные последствия, которые очень сложны, армия, без сомнения, потерпит поражение вследствие несоблюдения субординации ее собственных солдат и непреодолимого пассивного сопротивления со стороны всего французского народа.

Я счастлив, что мы оба воспринимаем процесс схожим образом. Мы взаимно исправляли друг друга еще со времен моего первого длинного письма, которому Вы возразили. Поскольку никто не позволил себе публично хотя бы намекнуть на эту тему, я, сперва отказавшись, все же согласился на интервью, не сформировав окончательного мнения, чтобы оно получилось более спонтанным. Но гораздо лучше было бы, если бы Вы, с Вашей энергией и по-прежнему юношеским умом, как еврейка, смогли бы рассказать о своих размышлениях публично. Шансы на то, что мудрые немецкие судьи, разобравшись в составе преступления, рассматривали бы дело и под таким углом, вероятно бы, возросли.

Я сразу написал в Pantheon Books, следуя Вашему совету. После телефонного разговора с Куртом Вольфом, он передал мне письменное подтверждение от имени немецкого издательства и от него лично о том, что они гарантируют выплату издержек. Но теперь сопротивляются Pantheon Books. Я ответил уклончиво: я сообщу подробности после разговора с Вами, который должен состояться в начале мая.

С нетерпением ждем Вас!

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Имеются в виду судьи Ландой, Халеви и Равех.

2. Имеется в виду неудачная попытка высадки сосланных кубинцев в заливе Кучинос в апреле 1961 г., ответственность за которую взял на себя Кеннеди.

3. Шарль де Голль (1890–1970) – французский генерал и государственный деятель. В 1958 г. восстание французских военных в Алжире привело к государственному кризису, в результате которого де Голль пришел к власти. В апреле 1961 г. провалился путч французских генералов. В результате официальные переговоры между французским правительством и эмигрантским правительством в Алжире были возобновлены.

4. Рауль Салан (1899–1984) – французский генерал и политик, открыто поддерживал путч в Алжире и руководил подпольной организацией СВО.

5. Морис Шаль (1905–1975) – французский генерал, поддержавший путч в Алжире.

6. Франсиско Франко (1892–1975) – испанский генерал и диктатор, речь идет о его победе в роли руководителя фаланги народного фронта в гражданской войне в Испании.

287. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуИерусалим, 25 апреля 1961

Дорогой Почтеннейший.

Обо всем существенном лично. Сейчас лишь хочу спросить, удобно ли Вам, если я приеду в Базель около 8 мая, может быть днем позже, я пока не разобралась в расписании.

Здесь по-прежнему все очень интересно, иногда впечатляюще, часто по-настоящему страшно. Я встречаю больше людей, чем обычно, вчера до самой ночи беседовала с Голдой Меир¹, министром иностранных дел, до этого с Розеном², министром юстиции, братом одного приятеля. Помимо этого (но строго между нами, потому что он принципиально игнорирует прессу) с Ландоем, старшим судьей. Восхитительный человек! Скромный, умный, очень открытый, хорошо знаком с Америкой, он очень бы Вам понравился. Лучший представитель немецкого еврейства. Блюменфельд организовал встречу.

Только что я вернулась с ланча, который устроил университет. Я выступаю на двух семинарах и помимо этого встречаюсь с группой студентов. Конечно, я этому рада. На этих выходных я с семьей путешествую по региону, нужно немного отвлечься. С нетерпением жду нашей беседы, посреди этого ужаса все время думаю о том, что Вы есть и я могу обратиться к Вам. И сразу чувствую себя спокойнее.

Курт Вольф прислал Вашу переписку с Pantheon. Я тоже думаю, что мы справимся лучше, чем предполагали. Вольфы хотят приехать в Базель, это действительно было бы замечательно. Тогда мы все и обсудим.

Еще кое-что: не лучше ли мне в этот раз остановиться в гостинице? Могла бы Эрна позвонить в отель, в котором обычно останавливается Пипер? Я по глупости совсем забыла его название. Оттуда легко и быстро можно добраться до Ауштрассе. Кажется, для вас обоих так было бы спокойнее и лучше.

Напишите мне пару строк. Я уже сообщила, что адрес изменился. На следующей неделе я напишу или отправлю телеграмму о точном времени моего приезда.

Сердечный привет вам обоим

Ваша

Ханна

1. Голда Меир (1898–1978) – израильский политический деятель, с 1956 по 1965 г. министр иностранных дел, с 1969 по 1974 г. премьер-министр Израиля.

2. Пинхас Розен (1887–1979) – израильский политик, с 1948 по 1961 г. министр юстиции.

288. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 июня 1961

Дорогая Ханна!

Из Pantheon Books – от господина Шаберта – я не получил никакого ответа. И теперь Вам снова придется с этим разбираться. Что делать, если люди молчат, оказывая пассивное сопротивление? Я опечален, потому что надеялся, что дело уже улажено.

С тех пор как Вы уехали, многое произошло. Положение в мире все мрачнее. Чиновники кажутся подавленными. Хрущев танцует в Москве с азиатами из Индонезии под радостные аплодисменты всех сопричастных, в том числе индонезиек. Алжирцы повышают требования (их необходимо удовлетворить). Аденауэр обращается с глупыми утешительными воззваниями (как всегда неискренен перед немцами, озабочен лишь успехом на выборах). Кеннеди понимал, что вооружение необходимо и должно быть усилено, но его недостаточно и это не главное. Лучом света были (лишенные политического значения) высказывания Пастора Грюбера¹: простые, точные, беспрекословные и лишенные и намека на гнев или эмоциональность.

Мне написал Эштон, в таком приятном тоне, лично, на немецком, что очень меня обрадовало. Он в ужасе от последствий кубинского поражения, пишет, что престиж Кеннеди и всей Америки рухнул «словно карточный домик». Надеюсь, он сильно преувеличивает, поскольку и мир, и все мы пока не отошли от шока. Я не могу вот так запросто перестать доверять Кеннеди. Наша судьба в его руках.

Когда Вы приехали из Израиля, первые несколько дней Вы были измождены из-за множества людей и многочисленных забот. К тому же и я требовал немалого терпения, когда не мог сдержаться. Теперь я с нетерпением жду Вашего с Генрихом визита в июле, надеюсь, не слишком короткого. Странно: кажется, я знаю Генриха уже достаточно хорошо и почти дружен с ним, и в то же время мы совершенно не знакомы. В приятном предвкушении я жду встречи с человеком, который – в первую очередь в роли Вашего мужа – имеет для нас первостепенное значение, но которого мы в то же время знаем как самостоятельного индивида, который всегда может взглянуть поверх суеты и сохраняет независимость. Поскольку «Идея университета»² только что вышла, я отправил текст ему, как самому сведущему и опытному человеку в подобных вопросах, но не рассчитываю, что он прочитает ее прямо сейчас. Мы так много должны обсудить. Надеюсь, у нас будет на это достаточно времени!

Полагаю, Вы скоро вновь отправитесь в Израиль. Эйхман тем временем успел показать себя с новой стороны, в том числе и с жестокой. В конце концов, даже подобный функционер бюрократического убийства не лишен нечеловеческих черт, которые проявляются именно в таких обстоятельствах, в то время как в «нормальных» условиях он вовсе не стал бы преступником. Вам будет весьма непросто составить образ этого человека, соответствующий действительности.

Сердечный привет также передает и Гертруда и счастливого пути!

Ваш Карл Ясперс

1. Генрих Грюбер (1891–1975) – евангелический теолог, с 1945 г. пастор берлинской церкви Святой Марии. В процессе Эйхмана выступал свидетелем.

2. Die Idee der Universität. Für die gegenwärtige Situation entworfen von Karl Jaspers und Kurt Rossmann. Berlin, Gottingen, Heidelberg, 1961.

289. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМюнхен, 9 июня 1961

Дорогой Почтеннейший!

Только что получила Ваше письмо. Я ничего не писала, потому что мои израильские планы никак не удавалось определить. Теперь почти решено, что я улечу отсюда не раньше 17-го и 23-го вечером вернусь в Цюрих, чтобы 24-го встретить Генриха. О «жестокости» Эйхмана в другой раз, она не доказана, верить подобным заявлениям можно только с большой осторожностью.

Я хотела сразу написать Шаберту из Нью-Йорка, но потом увидела, что Вольф снова будет в Цюрихе 12-го. Поэтому решила написать ему и попросила позвонить. Ему наверняка известно что-то, что стоит принять во внимание. Я сразу напишу Вам после звонка. Какая досада!

Есть что рассказать о Германии, но пока нет настроения. Мне выдалась не одна возможность поговорить и поспорить со студентами. Единственная надежда на Европейскую федерацию, совершенно неважно при этом, сколь мала будет поначалу Европа, «федерация роста», как удачно назвал ее Харрингтон¹, к которой позже смогут присоединиться остальные государства. Молодые люди производят приятное впечатление, но что они могут поделать? С точки зрения Германии важны лишь два пункта: принять Вашу позицию по поводу двух Германий и признать границу по Одеру – Нейсе. Тогда все бы наладилось и разговор о Берлине принял бы совсем другой оборот. То, что Аденауэр этого не делает, достаточно плохо, но еще хуже тот факт, что и СДП как огня боится этой темы.

Кеннеди–Эштон только воспроизводят общее настроение Америки, которое может с легкостью измениться. Но Эштон – хороший человек! Меня не покидает потаенный страх, что Кеннеди на самом деле по-настоящему болен и не может положиться на собственную нервную систему и физическую форму. Но, возможно, это глупости. Он производит такое впечатление.

Здесь довольно приятно. Хорошие условия для работы, и Пипер очень меня балует, с каждым днем он нравится мне все больше и больше! Но, конечно, еще сильнее его жена!² Завтра приедет американская приятельница с целой историей по поводу своего позвоночника³, но, кажется, это просто модная болезнь, а она как будто так и не поняла, что сказали врачи. Но я не уверена. В любом случае она в состоянии добраться сюда из Варшавы! На Троицу приезжала Аннхен⁴, передавала большой привет.

Я пару раз встретила тут Винфрида Мартини⁵ – помните, мы о нем говорили. У него я познакомилась с доктором Клаусом Йеншем, психиатром, производящим восхитительное впечатление (чего совсем нельзя сказать о Мартини), он настоящий приверженец «Психопатологии». Я убедила его как-нибудь написать Вам. Как я и сказала, он произвел крайне приятное впечатление.

Генрих уже написал, что получил книгу об университетской реформе и надеется прочитать ее на выходных. Вы так прекрасно написали о грядущей встрече, и я так счастлива, что она все же состоится.

Когда вернусь из Израиля, я сразу позвоню в Базель. Если Генрих приедет только 24-го вечером или 25-го утром, я может быть смогу заглянуть на часок, если Вам будет удобно.

Всего самого лучшего, с сердечным приветом

Ваша

Ханна

1. Джеймс Харрингтон (1611–1677) – английский политический публицист.

2. Элизабет Пипер Хольтхаус (1924–1986).

3. Мэри Маккарти страдала от грыжи межпозвоночных дисков.

4. Анна Вейль.

5. Винфрид Мартини (1905–1991) – немецкий публицист.

290. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 июня 1961

Дорогой Почтеннейший!

Звонил Курт Вольф, но у него никаких новостей. Поэтому прикладываю к письму копию моего письма Шаберту¹. Надеюсь, это поможет!

Завтра утром я отправляюсь в дорогу, а в субботу 24-го в 23:20 или 11:20 приедет Генрих и, вероятно, его с целым конвоем встретят в аэропорту, поскольку его друг из Локарно² на день приедет в Цюрих.

Я сообщу, как только приеду в Цюрих, 23-го или 24-го. Есть два варианта: через Афины, на котором я, наверно, должна остановиться, потому что в таком случае смогу присутствовать на утреннем заседании в пятницу. Не говоря об Афинах! Тогда я проведу ночь с 23-го на 24-е в Афинах и окажусь в Цюрихе только после обеда. В таком случае я не смогу добраться до Базеля. Но это не страшно, мы в любом случае скоро увидимся!

Мои адреса: до 23 июня Иерусалим, Отель Eden. С 24-го по 26-е Цюрих, Dolder Waldhaus.

И еще об одном: я часто оставляю Ваш адрес, потому что не знаю, как иначе справиться со всей корреспонденцией. Там не будет ничего срочного! Здесь я тоже оставлю Ваш адрес, чтобы все, что будет приходить на мое имя после 22-го, пересылали Вам.

Здесь было очень приятно и работа продвигалась весьма удачно. Пипер так меня избаловал, что я действительно должна внимательно следить за собой, чтобы не привыкать к этому. В остальном новость лишь одна: теперь я обладательница камеры Minox и уже снимаю все, что попадается мне на пути. Когда доберусь до Вас, точно так же буду снимать все и всех вокруг!

До скорого, с сердечным приветом

Ваша

Ханна

1. Письмо от Х. А. К. Шаберту от 16 июня 1961 г.

2. Роберт Гильберт.

291. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 31 июля 1961

Дорогой Генрих Блюхер!

Ты не разбираешь мой почерк. Гертруда хочет переписать письмо.

С момента Вашего отъезда во мне отзывается нечто, естественным образом возникшее между нами и столь редкое: встреча, свободная от условностей, на основе, которую невозможно определить. Если назвать ее Берлином или Ольденбургом, немецкой, европейской или западной, это многое скажет о происхождении и укажет на неотъемлемость наследия, но этого недостаточно. Эта поддерживающая нас основа куда глубже и прочнее. И в результате мы можем говорить вслух обо всем, непосредственно, в бодром расположении духа или в усталости, когда момент нас подводит, не опасаясь серьезного «недопонимания». Мы были подготовлены и нашли именно то, чего ожидали. Теперь, я думаю, мы обрели под ногами прежнюю почву, на которой можно строить новое и чувствовать себя как дома в эпицентре мирового круговорота. На меня это произвело особое впечатление, поскольку наши жизненные пути и наши занятия столь различны. Но эти различия приносят счастье, если в них сквозит единство взглядов, скрытое в них изначально. Если бы мы встретились в юности, мы бы спорили друг с другом куда ожесточеннее, чем сейчас, если бы могли беседовать чаще. Я вспоминаю друга своей юности Фрица цур Лойе, погибшего в 1916-м, с которым я яростно спорил, но оба мы знали: не будет никакого разрыва, поскольку за гневом приходит успокоение, мы слушали друг друга. Дружба становится лишь крепче, поскольку один не хочет вести другого, но сам следует за ним из неопределенной точки и доверяет. Конечно, наша встреча не была столь напряженной, но скрывала в себе подобную возможность. Напротив, между нами все прошло на удивление спокойно: Ты, зрелый и опытный, и я, почти древний старик. Могли возникнуть лишь воспоминания о возможностях, более для нас недоступных.

План и содержание Твоего образовательного предприятия очень меня впечатлили, хотя я и успел узнать лишь немногое. Оно показалось мне одновременно современным и консервативным: консервативным потому, что покоится на величии тысячелетий и цель его в глубоком обучении, не уничтожении образования, и современной потому, что Ты в нынешних социальных условиях непредвзят в своем отношении к академическому миру и обращаешься к людям как человек, чтобы удовлетворить потребности, которые с рождения присущи многим, может быть, большинству, через обращение к великим, вдохновляющим творениям, которые переворачивают и озаряют душу, произведениям великих мыслителей и творцов – Ты взращиваешь эти семена. Мы (в минуты сомнений) надеемся, что в конце концов в нашем гнетущем техническом мире человечество, отдельные индивиды придут к самопознанию и самоутверждению, обретут контроль над последствиями технологий, потому что любой человек, как часто и очень точно замечает Ханна, есть новое начало. В своей работе Ты хочешь уделить особое внимание тому, чтобы молодые люди как можно раньше узнавали о великих идеях, чтобы существенное не погибло для них под гнетом незначительного. Молодые люди будут воодушевлены, когда осознают выдвигаемые к ним требования и увидят в Тебе учителя, который не пытается произвести на них впечатление. Твое пожизненное представление о доблести, принятое по собственной воле и под собственную ответственность, и Твой настоящий жизненный опыт дают Тебе шанс добиться своей цели. Что из этого выйдет, решать не нам.

Равно как и нам, политическая обстановка каждый день внушает Вам новые страхи. Мне снова очень понравилась последняя речь Кеннеди – его спокойный тон. Я полагаю, он знает больше, чем говорит, и боюсь, он может заблуждаться, в силу недостаточного количества информации, которой не располагаем и мы. Он заслуживает доверия потому, что хочет усилить обычные войска Америки и Европы и требует от людей жертв, готовит их к еще более серьезным жертвам в будущем. Уровень жизни Запада должен быть понижен ради подобного вооружения (возможно, в этом нет необходимости, но люди должны быть к этому готовы, поскольку каждый должен понимать, что на кону – абсолютно все, в первую очередь, свобода). Но в отношении берлинского вопроса для наращивания вооружений уже слишком поздно. Теперь ситуация обстоит таким образом, что в случае войны Америке сразу придется использовать бомбы, а значит шагнуть в бездну. И обречь себя на вечный позор. Если бы масштабное вооружение уже свершилось, картина была бы совсем иной, даже если бы побежденная сторона тоже начала использовать бомбы. Фактическое положение военной власти – основа для решения по поводу Берлина. Вся болтовня о преодолении колониалистского мышления и самого колониализма объясняется только тенью этой военной мощи России. При этом обращение Кеннеди к праву неплохо, но он должен точно различать право, ради которого стоит рискнуть и шагнуть в бездну, и право, от которого необходимо отказаться в пользу стабилизации последствий войны (говоря словами Хрущева). Политически лицемерная Федеративная Республика – последнее место, где чувствуют эту разницу, но именно Федеративная Республика должна поддержать курс США, а не настаивать на оплате счетов, по глупости выставленных Америкой. На мой взгляд, если в нас еще сохранится надежда, стоит рискнуть и сделать шаг в бездну, исключительно по двум причинам: нельзя лишать свободы два с половиной миллиона западных берлинцев, а у восточных берлинцев должна быть возможность эмигрировать в Федеративную Республику. Не нужно держаться за Берлин (в таком случае у берлинцев должна быть возможность со всем своим скарбом отправиться на запад). Можно признать Восточную Германию фактическим государством-сателлитом, но для Федеративной Республики это возможно лишь при одном условии: если в Восточной Германии состоятся независимые выборы в присутствии международных наблюдателей, то есть если режим ГДР будет легитимизирован, ведь немцы не могут бросить восточных немцев на произвол судьбы – хотя так они и сделают. Они поступали и хуже: оставив в беде своих еврейских сограждан. Предательство в пользу тоталитаризма – это лишь половина убийства. Если Хрущев сможет сохранить лицо с помощью новых форм стабилизации, причем стабилизация последствий войны должна учитывать как права западных берлинцев, так и право восточных берлинцев сбежать сквозь дыру в заборе. Недавно кто-то заметил: Хрущев говорит «что мое – то мое, что твое – о том договоримся», конечно, это не договор, а вымогательство, и мириться с ним могут лишь те, у кого недостаточно силы ему противостоять. Но даже в этом случае нет никакой уверенности, что в результате переговоров удастся гарантировать обещанный результат. Но попытаться необходимо, как и отказаться от немецких фантазий (о Берлине как о столице империи и следовательно символе притязаний), в которых по естественным причинам скрыта угроза будущей войны, необходимо, чтобы в чрезвычайных условиях катастрофы мы по крайней мере точно знали, ради чего ведем борьбу и ради чего готовы шагнуть в бездну.

Несмотря на Кеннеди, вероятно, все сложится так, как вы и предполагали недавно, а я с вами согласился: под видом сохранения свободы и гарантирующих ее договоров свобода фактически будет последовательно уничтожена. Я совру, если скажу, что меня это не пугает. Нынешнее вооружение Кеннеди началось слишком поздно и потому производит впечатление пустого театра, в который Хрущев, при условии, что Берлин не будет сдан, ни за что не поверит, если действительно хочет войны. Или же нам ничего не известно об основных военных фактах, благоприятных для Запада? О численности войск Востока и Запада упоминают редко. Разница свидетельствует о том, что на захват Европы без использования атомного оружия России понадобится от 4 до 6 недель.

Теперь довольно! С сердечным приветом

Твой Карл Ясперс

292. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 августа 1961

Дорогая Ханна!

Я пишу вам по очереди, но всегда мои письма адресованы вам обоим.

Пересылаю Тебе письмо от господина Шаберта (Pantheon)¹. Он уступил. Я кратко и дружелюбно его поблагодарил. Ты наверняка уже об этом знаешь. Теперь Тебе придется взять на себя хлопоты по передаче рукописи, надеюсь, госпожа Берадт² поможет. Затем появятся и новые заботы, но надеюсь, никакого беспокойства.

Сердечный привет! Как прекрасно было увидеть вас – несмотря на то что мы и беседовали в основном через Генриха, который оказался посередине. Но дело вовсе не в мужских привилегиях, это лишь особые обстоятельства первой встречи. И мы надеемся ее повторить.

Твой Карл Ясперс

1. Приложение не сохранилось.

2. Шарлотт Берадт (1907–1986) родилась в Германии, с 1940 г. жила в Нью-Йорке, занималась журналистской деятельностью в Берлине, потом в Нью-Йорке, с юных лет дружила с Генрихом Блюхером, а позже и с Х. А.

293. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 6 августа 1961

Дорогой Почтеннейший! Дорогая Милая

Да, все было замечательно! Чего бы мы ни ожидали от действительности, она всегда превосходит наши ожидания. Для меня огромная радость, что Базель и ваш дом, которые уже давно стали для меня старой европейской родиной, теперь принадлежат и нам, стали частью нашего настоящего, наполненного добрыми воспоминаниями, теперь я могу не рассказывать о них, они просто принадлежат нам. И переход на «Ты» – который не испугал и даже не удивил меня (Генриха вообще сложно сбить с толку) – доказательство того, что доверие, каким бы огромным оно ни было, все еще может превратиться в доверительность. Я видела сходство между вами, но не была уверена, что оно сможет проявиться, потому что «внешние» условия так различны. Я часто вспоминаю об «упущенных возможностях», но без печали, скорее ради забавы. Точно так же иногда я развлекаюсь мыслями о том, что в Берлине Генрих жил буквально за углом. В тот самый момент, когда мы вчетвером собрались за одним столом и все стало столь простым и естественным, я подумала: как все хорошо, все очень хорошо, а эта естественность, в высшей степени (объективно) неестественная по своей природе, могла бы не проявиться. И когда я вижу Генриха с Робертом Гильбертом, с которым его связывает дружба подобная той, которой связаны мы с Аннхен¹ (она, кстати, передает привет, мы с ней провели в Париже целую неделю), и с которым Генрих разделял всю жизнь до 1933 года, мне становится ясно, какой, должно быть, прекрасной была их юность, несмотря на то что в ней были свои тяготы и она была лишена чистой, беспримесной ясности вашей жизни. Генрих был счастлив, когда приехал из Локарно в Париж, и подвел итог поездке в Базель и Локарно: вакханалия дружелюбия.

Я хотела написать еще из Гейдельберга, но так и не собралась из-за разъездов без печатной машинки. Встреча со студентами и молодыми преподавателями (ассистентами и т. д.) была очень милой, но не выдающейся. Люди «благих намерений» – Рюстов […] – скучны, у них в сущности нет никаких идей. Россман с очень милой новой женой² выглядит лучше, чем когда-либо. Полагаю, заикание перестало его беспокоить. Я старалась следить за запинками в его речи, но они совершенно не мешают, это даже не заикание. Но если бы кто-то смог забрать его оттуда, это спасло бы ему жизнь. Атмосфера его подавляет, и его нельзя в этом упрекнуть. Он совершено один, так жить невозможно, если не обладаешь неуемной жизненной энергией и не испытываешь наслаждения от борьбы. Базельский воздух³ пошел бы ему на пользу, там он смог бы развиваться, стать свободнее. Он совершенно беспомощен перед их коварством. […] Хуже всего, что у него нет друзей, те немногие, кто мало-мальски осведомлен – не о том, где обитает добрый Бог, но о том, где скрывается дьявол, – ничем не связаны друг с другом. В Гейдельберге я познакомилась со старшим прокурором Бауэром⁴ из Франкфурта, который, как известно, хотел потребовать экстрадиции Эйхмана. Ничего особенного. Во-первых, он еврей, так что вся история не имеет смысла, а во-вторых, он всего лишь очередной порядочный социал-демократ.

Из Гейдельберга я все же отправилась во Фрайбург, и это во многих отношениях было выдающимся решением. Во-первых, господин Кайзер⁵, который пригласил меня в гости. Ему около 40, типичный гомосексуал (что совершенно меня не беспокоит! но странно наблюдать, как он пытался это скрывать), живет на немыслимо роскошной вилле, которую построил сам, с полами из каррарского мрамора, который он также нашел и вырезал самостоятельно, с ним живет араб из Туниса (ср. Андре Жид⁶, он тоже никак не мог оставить арабов в покое), который должен играть роль дворецкого, но настолько бесстыден, что все принимает крайне странный оборот, при этом никто не может сделать вид, будто ничего не происходит. И вдобавок ко всему, чтобы полностью передать атмосферу этого удивительного дома, два живых барана, которые должны подъедать траву. Он пригласил несколько очень уважаемых людей из университета, и их спутницы тоже были немного не в себе. Все это крайне странно, поскольку провинциально. Туда же он приглашает студентов и устраивает большие танцевальные вечера. На самом деле дом очень здорово обустроен и поражает своей оригинальностью. В академическом отношении его так же не в чем упрекнуть, кажется, он способен заткнуть за пояс чертову дюжину профессоров. Я великолепно провела время, но должна признать, что мне хорошо удалось это скрыть.

Меня куда меньше обрадовал следующий инцидент. Я написала Хайдеггеру, где я буду и как он может меня найти. Он ничего не ответил, что меня совершенно не побеспокоило, поскольку я даже не знала, в городе ли он сам, а все, с кем мне нужно было встретиться, тем более этого не знали. Затем произошло следующее: среди гостей Кайзера был и Финк⁷, я рассказала Кайзеру, что знаю его с юных лет. Я, в свою очередь, сделала это потому, что летом меня пригласили на какую-то университетскую неделю, за которую отвечал Финк, а в приглашении говорилось, что лично Финк будет особенно счастлив etc. per procura. Даже Кайзер сказал, что Финк отзывался обо мне крайне положительно – поэтому я посоветовала пригласить и его. Однако Финк категорично отклонил приглашение, сказав, что не желает меня видеть, и откровенно ссылался на Хайдеггера, который очевидно ему это запретил. Почему? Не представляю. Единственный вывод, который я могу сделать: Финк сказал Хайдеггеру, что я буду там и он со мной встретится, на что Хайдеггер заявил, что не хочет этого. Другое дело, что Финк согласился, между ними, кажется, установились отношения, принятые в кругу Георге. Я пишу об этом так подробно, потому что есть вероятность, пусть и нет никакой уверенности, что все это связано с Тобой, хоть я и совершенно не могу объяснить себе каким образом. Год назад Хайдеггер прислал мне свои новые публикации с посвящением. Я в ответ отправила Vita activa. C’est tout.

Дискуссии проходили в первую очередь с ассистентами, приват-доцентами и старшекурсниками, которые поголовно видят в Гитлере воплощение «рока» и «историческую необходимость», хоть и не могут договориться, восходит ли она корнями к Бисмарку, Марксу, Ницше или Гегелю. Они избегают конкретных обсуждений, как «поверхностных», Гитлер для них, очевидно, недостаточно образован.

Pantheon: Все отлично. Завтра я встречусь с Джерри Гроссом⁸, он непременно хотел побеседовать со мной еще раз, так что расставание пройдет мирно. На этой неделе я снова наняла прежнюю секретаршу⁹, поскольку не справляюсь с почтой в одиночку. Она сможет забрать рукопись и передать в Harcourt, Brace. У нас дома стоит приятная прохлада, так что пока мы решили остаться, и потом, возможно, на пару недель поедем в Катскилл¹⁰. Я мечтаю лишь об одном: наконец оказаться дома и не раскладывать вещи по чемоданам.

Мы очень обеспокоены, в первую очередь из-за Франции¹¹. В Париже все готовы к новому удару. Если ничего не получится, НАТО развалится на части. К тому же в Германии наблюдаются опасные тенденции в связи с разговорами об объединении, которые никто не воспринимает всерьез и которые, однако, в один прекрасный день действительно могут стать серьезными. Я по-прежнему не верю, что возможна настоящая война за Берлин. В том числе потому, что ее не хочет и не может хотеть Хрущев. И здесь, и в Париже я разговаривала с парой человек, которые были в России, говорят по-русски и могут свободно там перемещаться. И я не устаю поражаться, насколько плохо там все устроено. Коррупция невероятная. По словам одного человека, чьи близкие родственники живут в России, а потому он знает об истинном положении дел, все воруют. Мы все под большим впечатлением от великих космических достижений, но их организовать куда проще, чем управлять страной. Все охвачены страхом перед Китаем, и он многое определяет. Меня не покидает ощущение, что Хрущев стремится лишь сохранить нынешний статус-кво. Боюсь, что Берлин потерян, но, вероятно, в этом нет ничего страшного, ведь скорее всего берлинцы в Западном Берлине смогут продолжать жить спокойно. У Запада нет собственных предложений, он не оказывает давления на Федеративную Республику и позволяет ей поверить в собственное лицемерие – еще и потому, что не осознает, сколько вокруг лицемерия. Но все это не имеет никакого значения по сравнению с обеспокоенностью по поводу Франции. Ведь если все обернется фашистской авантюрой, что дальше? Не рухнет ли после этого вся Германия? Раньше я верила, что Хрущев был бы готов рискнуть и объявить войну, если бы его предполагаемым противником была европейская федерация, которая могла бы обладать крупной силой. Сегодня я не верю и в это. Даже в этом случае он попытался бы заключить какие-то союзы, чтобы обезопасить тыл от Китая. Тем временем мы теряем единственного союзника в Африке¹², который оставался у Запада. Кроме того, события в Тунисе – худшее, что могло случиться с Израилем, последняя надежда на разделение арабского мира. Что касается России – им действительно не нужна война, если все будет продолжаться в том же духе, все достанется им без особых усилий и им нужно лишь проследить, чтобы китайцы не вырвали у них из рук слишком много. Например, в Индии все страшно обеспокоены. (В Париже я беседовала с кузиной¹³, она живет в Калькутте, замужем за индусом.) В России, разумеется, очень ненавидят немцев. Интересно, что там не видят никакой разницы между Восточной и Западной Германией. Конечно, я имею в виду газетных репортеров! Я полагаю, вполне возможно, что Хрущеву на руку немецкая миграция из восточных регионов и он, вероятно, отправит туда каких-нибудь новых «поселенцев».

Достаточно об этом. Я не могу смотреть на газеты. Мне не по себе от Кеннеди. Надеюсь, у него не сдадут нервы! Генриха нет дома, и я отправлю письмо прямо сейчас, чтобы оно не лежало еще дольше. Он сам вскоре напишет. Его отношение к поездкам изменилось! Думаю, мы скоро приедем снова. И Вы не можете считать себя «древним», потому что сперва должны им стать.

С этими мыслями передаю привет

Ваша

Ханна

1. Анна Вейль.

2. Сюзанн Россман, урожд. Соммерфельд (1910–1976).

3. Очевидно, во время пребывания Х. А. в Базеле уже шли переговоры о базельском назначении Россмана.

4. Фритц Бауэр (1903–1968) – гессенский прокурор. Бауэр подал ходатайство в федеральное правительство в Бонне с требованием экстрадиции. Ходатайство было отклонено.

5. Йозеф Х. Кайзер (1921–2016) – международный юрист, с 1955 г. профессор Фрайбургского университета.

6. Андре Жид (1869–1951) – французский писатель, речь идет о его автобиографических романах, посвященных теме гомосексуальности.

7. Ойген Финк (1905–1975) – философ и педагог, близко знакомый с Гуссерлем и Хайдеггером.

8. Джеральд Гросс (1921–2015) – в то время вице-президент Pantheon Books, с 1976 г. вице-президент Бостонского университета.

9. Берта Грюнер.

10. См. п. 263, прим. 1.

11. Речь идет о нестабильном внутриполитическом положении Франции после неудачного путча французских генералов в апреле 1961 г.

12. 28 июля 1961 г. в Тунисе, который до сих пор находился под управлением французского правительства, на военной авиабазе в Бизерте началось вооруженное столкновение. В связи с этим тунисский президент Бургиба, до этого открыто симпатизировавший еврейскому государству, отвернулся от Израиля.

13. Нюта Гош.

294. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 августа 1961

Дорогой Почтеннейший,

Прикладываю письмо¹, чтобы Ты узнал, как счастливы в Harcourt, Brace получить книгу². Но я была бы рада получить его обратно. Вчера я получила письмо и от Курта Вольфа, которому уже звонил Джованович. Джованович – президент Harcourt. Британские права: интересовался Анвин³, но потребовал, чтобы книгу сократили! Я ответила, что это вряд ли возможно и вряд ли Ты на это согласишься.

Но из-за Берлина⁴ я пишу с тяжелым сердцем. Конечно, все мы были готовы к подобному, но легче от этого не становится. Мне кажется, переговоры между Россией и Германией возможны, и появляется впечатление, что Аденауэр начинает сомневаться. Здесь – даже в газетах – никто и не догадывается, насколько серьезно положение, потому что, очевидно, риск, что начнется война, очень мал.

Как у вас дела? Я пытаюсь вернуться к работе, наконец дописать книгу о революции, в воскресенье снова на пару дней еду на природу⁵ к Генриху, который, вероятно, вернется домой на следующей неделе. Как я хотела бы хотя бы на пару часов вдруг оказаться в Базеле.

Сердечно

Ханна

1. В архиве не сохранилось.

2. «Великие философы».

3. Стэнли Анвин (1884–1968) – совладелец издательства George Allen & Unwin London.

4. 13 августа началось строительство Берлинской стены.

5. 11 августа Х. А. с мужем отправились в Хейнс-Фолс (см.: п. 263, прим. 1). С 18 по 20 августа Х. А. была в Нью-Йорке.

295. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 5 сентября 1961

Дорогой Карл Ясперс,

Когда я вернулся домой, мне казалось почти непостижимым, что подобное возможно, но действительность посмеялась надо мной и указала на достоверность внутреннего опыта, в которой не имеют права сомневаться философы. И даже с исключительно прагматической точки зрения недопустимо сомневаться в событии, которое привело к определенным переменам. Одна из немногих величайших радостей, определивших всю мою жизнь, – знакомство с Тобой, возможность быть с Тобой и почувствовать нашу общность. Я в шутку сказал Ханне, что в Базеле я с серьезным опозданием сдавал экзамен по философии, единственный экзамен, к которому я подошел со всей серьезностью. И строго говоря: удивительно, что мне, тому, кто в вопросах философии никогда не стремился к одобрению со стороны экспертов, на долю выпала Твоя поддержка. Завтра я с уверенностью и наслаждением вернусь к студентам в Барде.

Что это возможно – факт. А Твое письмо смогло объяснить мне, как это стало возможно. Так что позволь мне попробовать «назвать» ту «глубокую, прочную основу». Это основа того, что Ты называешь трансценденцией, поскольку трансценденция – не только цель, к которой человек должен стремиться, она и есть та единственная прочная опора, оттолкнувшись от которой он может начать свой полет. Здесь цель и источник едины. Моими словами: мы понимаем друг друга на почве общей безусловной воли к свободе и истине. Или, как бы ни были различны наши взгляды на категорические императивы всех сортов, на основе абсолютного стремления к Абсолюту.

Мы были чужды друг другу не потому, что Ты богат, а я беден, Ты – укоренившийся фриз, а я – лишенный корней берлинец, но потому, что Ты – академический, а я антиакадемический философ. И мосты между нами Ты навел сам. Я говорил Тебе, что не интересуюсь абстрактной свободой философов и в особенности немецких философов. Я готов удивляться и учиться, но не любить и выражать признание. Но когда я думаю о фактической свободе, из немецких философских кругов, после Канта и Лессинга, раздается Твое имя. (Я не могу забыть о любимом, отчаянном Ницше, который гнался за мысле-действенной свободой). И после того как Ты показал современным немцам, как немецкий философ может нарушать всеобщий порядок, мы не только вступили на единую почву, но и обрели общую цель: бороться за неразделимость действенно реальной свободы и мысленно реальной истины.

С политической точки зрения это значит: всегда выступать за свободную республику и ее принципы (что хорошо Тебе удалось в разделении между свободой и воссоединением), но никогда не поддерживать конкретное правительство (что не удалось Тебе в признании Аденауэра). Да, политика пугает нас так же, как и Тебя, и мы точно так же беспомощны. Поэтому я осторожно хотел бы начать рассуждать о политике с позиций философии. Задача философии – объединить истину и свободу, перед политикой стоит столь же непосильная задача объединить свободу и справедливость. Когда мы охвачены страхом и нуждой, мы с радостью слышим хотя бы разговоры о свободе (Кеннеди), но ни мир, ни тем более американские студенты ничего не слышат: слова для них истерты до дыр, и они слишком часто видели, как за ними прячется социальная несправедливость. Что-то уже меняется, но не существенно, и люди становятся недоверчивы и придерживаются своих прежних взглядов. Помимо этого они верят, и видят доказательства тому каждый день, что большая часть американцев по сути – идеологи капитализма, а на того, кто беден, это не производит сильного впечатления. Идеологи русского социализма им куда симпатичнее. Они до сих пор верят, что социалистическая идеология принесет социальную справедливость. Им трудно разглядеть, как за завесой слов о социальной справедливости убивают свободу. Многие даже не подозревают, что такое свобода и зачем она нужна, другие готовы быстро обменять ее на хлеб или индустриальное благосостояние.

В действительности в Америке идеологию слишком часто определяет политический оппортунизм, а политику – экономические интересы. В России же экономику определяют интересы политической власти, а политику – идеология. Проклятый замкнутый круг. Ни одна, ни другая система не имеет никакого отношения к справедливости и свободе, то есть не имеет никакого отношения и к политике. Конечно, между мнением Даллеса об аморальности нейтралитета и пропагандой нейтралитета Кеннеди огромный путь. К сожалению, когда все готовы защищать нейтралитет, уже ни одно государство не заинтересовано в союзе с Америкой. И теперь нынешний Большев¹ на благо нейтралитета устроил атомный фейерверк в Белграде, вскочил в сапогах на стол и явно дал понять, что пришло время, когда он сам готов объявить нейтралитет аморальным.

Чтобы не заканчивать письмо на столь мрачной ноте, я хочу вернуться к воспитанию молодежи. В молодых людях я повсюду, но чуть отчетливее в Америке, вижу отвращение, растущую ненависть к лицемерию. Метафизический интерес проявляется все сильнее и сильнее. Они спрашивают об истине. И если мы ответим верно, может быть, сможем заинтересовать их и в свободе?

Передайте благодарность Гертруде за крайне полезную расшифровку. Все, что я говорю Тебе, адресовано и ей – и счастье, и благодарность.

Сердечно

Твой

Генрих Блюхер

1. Предположительно игра слов: «большевик» – «Хрущев».

296. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 и 16 сентября 1961

13 сентября 1961

Дорогая Ханна!

Должен поблагодарить Тебя за оба письма. Я счастлив, что теперь будут опубликованы «Великие философы». И я с радостью узнал, как довольны в новом издательстве. Так что Твоя выдающаяся работа не пропадет даром. По поводу дальнейшего сокращения в английском издании я, конечно, разделяю Твое мнение. Курт Вольф прислал мне новый договор. С ним все в порядке.

Поведение Хайдеггера: Ты видела письмо Финка, поэтому не может быть никаких сомнений, чего я на самом деле хочу. Несколько лет назад он в своем письме восхвалял Твое «великодушие». Говорит ли его молчание о том, что он уступил жене¹? и стал даже враждебен? Вряд ли Твоя праздничная речь во Франкфурте² могла привести к таким последствиям – судя по его прошлогоднему ответу, но если учесть его противоречивый и непоследовательный характер, все возможно. Размышления о его побуждениях ни к чему не приводят, лишь к банальности, что не может усмирить мой гнев. С Твоей точки зрения, ситуация кажется мне отвратительной и недостойной. Твое великодушие, которым Ты одаряешь каждого, кроме убийц и доносчиков, позволяет Тебе сохранить дистанцию.

Я получил крайне трогательное письмо от Генриха и очень ему благодарен. Наши письма подтверждают действительность.

16 сентября 1961

Пришлось отложить письмо, поскольку приехали гости. Твое письмо от 6 августа, такое прекрасное и подробное, требует подробного ответа. Твое великолепное описание дома во Фрайбурге и всего, что с ним связано, очень меня развеселило. Обывательский университет заслужил, чтобы в его сердце творилось нечто подобное. Но боюсь, они неспособны на плодотворное возмущение, которое привело бы к продуктивным интеллектуальным и живительным результатам.

Почему те, кто преисполнен благих намерений, по Твоим словам, «скучны»? (Рюстов […]). Такая благожелательность удивительна. В 1920-е я наблюдал это на примере Frankfurter Zeitung, я понял все, только когда в газетах перестали публиковать Макса Вебера, потому что он так несвоевременно решил поиздеваться над революцией. Они всегда считали, что знают совершенно все, при этом вели себя крайне осторожно. Современная FAZ, которую мы, конечно, читаем, с опаской относится к лицемерию общественной жизни, а потому несет такую же ответственность, как в свое время и Frankfurter Zeitung. Поэтому они так утомительны. Серьезная дискуссия невозможна, хотя иногда и появляются очаровательные тексты Штернбергера (например, рождественский, о женщинах). Время от времени они превращаются в фанатичных поборников истины, когда это совершенно неуместно. Так, например, происходит и теперь: демократия требует сильной оппозиции (верно). То есть правительство Федеративной Республики сегодня не может быть коалиционным, сформированным в результате слияния двух крупных партий (что, на мой взгляд, в нынешних обстоятельствах и в течение последующих четырех лет неверно).³ Я бы голосовал за СДП, но не имею права, поскольку у немцев, живущих за рубежом, нет права голоса за исключением тех, кто находится за пределами страны по долгу государственной службы (вплоть до последнего чиновника в посольстве или консульстве), а не по собственной воле. С разрешением консульства я бы спокойно мог проголосовать в Леррахе. Во время последних выборов в Италии 40 000 итальянцев покинули Швейцарию, чтобы проголосовать.

Ваше беспокойство по поводу Франции вполне понятно и обоснованно. Опасность для Европы очень велика. Положение в Алжире кажется неразрешимым. Разумные переговоры невозможны. Французам, которые этого хотят, остается лишь вернуться в Европу, а французскому правительству – помочь им в том, чтобы начать все сначала. Но, очевидно, это неприемлемо для верхних эшелонов армейской власти, и потому на них уже давно нельзя положиться. Де Голль и сам сторонник традиции gloire, и полностью ее поддерживает. Но он осознает неизбежность, и, мне кажется, это доказывает его величие – это и отличает события во Франции от всех остальных несчастий, охвативших Европу. Как утешительно знать, что в Европе остался хоть один человек, не лишенный достоинства. И хотя он и производит впечатление, будто родился в другой эпохе, и как бы мне ни были чужды его взгляды, я смотрю на него с большой надеждой. Возможно, он добьется того, что кажется невозможным. Он нерешителен. Но медлить нельзя. Люди, кроме алжирцев, на его стороне. Обратившись к недостойным методам, как это обычно происходит в Германии, он не победит и не проиграет. Но он должен победить ради Европы. Я ему симпатизирую. Его спокойствие и мужество – сильный фактор. Судьба поставила перед ним сложную задачу: завоевать власть над командным составом и, возможно, собрать новую армию.

Несмотря на это, больше всего меня беспокоит Берлин. Недавняя нота США о подъездных путях показалась мне восхитительной. Но ситуация проясняется: речь идет вовсе не о правах, а о том, чего Хрущев сможет добиться вымогательством (угрозами мировой войны). В последний момент он, как диктатор, может отступить и вернуться в образе великодушного миротворца. Кеннеди, на мой взгляд, блефует все меньше и меньше. И он не сможет вот так запросто пойти на попятную. Запад нельзя сравнивать с «Мюнхеном»⁴. В Мюнхене отдавали то, чем владели. Сегодня единственный шанс для Запада – открыто и убедительно сосредоточиться на единственном пункте, ради которого стоит рискнуть всем: свободе западных берлинцев. От остального можно отказаться: Берлин как будущая столица Германии, воссоединение, политические отношения между Федеративной Республикой и Западным Берлином, вся берлинская пропаганда, РИАС, дворец бундеспрезидента, правительственные штабы Федеративной Республики в Берлине. Но войска союзников, в первую очередь американцы, должны остаться. Берлин станет интернациональным городом под защитой западных властей, без собственной внешней политики, но со свободным внутренним управлением. Восхитительные берлинцы были бы свободнее всех в мире. Им не нужна была бы военная служба. Перемещение штаб-квартиры ООН в Берлин могло бы стать для них настоящим подарком судьбы. Вместо того чтобы быть столицей Рейха (что никогда уже не повторится в будущем), он стал бы городом мира. Там смогла бы развиться устремленная ко всему миру и завоевывающая весь мир интеллектуальная жизнь. В политическом отношении он был бы совершенно безобиден. Он бы взял на себя новую роль уникального, нейтрального интернационального центра мира – подобных примеров в истории нет, это совершенно новый феномен. Подъездные пути, конечно, должны быть подготовлены, экономику необходимо поддержать – хотя бы ненадолго.

Что касается вас, насколько я могу судить, Ты уже завершаешь книгу о революции. Генрих продолжает образовательную работу. Я работаю над «теологической» книгой⁵.

Ничего не поделаешь! Жаловаться глупо и к тому же «скучно» – и все же я не отказываю себе в этом.

Сердечный привет вам обоим от меня и Гертруды

Ваш Карл

Прилагаю письмо из издательства⁶.

Возможно, я уже писал Генриху, о чем оно. В таком случае простите мою старческую забывчивость!

1. Эльфриде Хайдеггер-Петри (1893–1992).

2. В 1958 г. в честь вручения премии мира немецких книготорговцев, см. п. 229, прим. 1.

3. О враждебном отношении Я. к «Большой коалиции» см.: Jaspers K. Wohin treibt die Bundesrepublik? München, 1966.

4. Речь идет о Мюнхенском соглашении, заключенном в сентябре 1938 года, в котором Англия и Франция утвердили право Германского рейха на Судетскую область.

5. «Философская вера и откровение».

6. В переписке не сохранилось.

297. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсМидлтаун, Коннектикут¹, 1 ноября 1961

Дорогие друзья,

Генрих тяжело болел, поэтому от меня так долго не было вестей. Внезапно после серьезного гриппа, который он наверняка подхватил от меня, он вернулся домой с чудовищной головной болью, с которой еще целую неделю читал лекции и вел семинары в Барде. Потом его состояние ухудшилось, поначалу врачи совершенно не знали, что это (предполагали опухоль), в конце концов в клинике после проведенных анализов установили врожденную аневризму², с которой он живет уже порядка сорока лет, после полученной травмы головы. Он еще в больнице, в одной из лучших в стране, и я добилась, чтобы за ним ухаживал сам заведующий неврологическим отделением. В целом он чувствует себя неплохо, нет никаких дополнительных симптомов или признаков потери двигательной способности, была лишь парестезия в левой руке, но она почти прошла. Улучшение совершенно не связано с лечением, состояние улучшилось так же внезапно, как и ухудшилось, что очень удивило врачей. (В первую очередь здоровый сон!) Главный врач сказал нам, что артериограмма не выявила никаких признаков атеросклероза, сосуды как у молодого человека. Но все же риск развития атеросклероза выше, чем у обычных людей. Обнаруженные поражения не слишком серьезны, клиническое выздоровление прошло быстро и очень эффектно. Поэтому врач настойчиво отговаривает от операции. Конечно, риск по-прежнему есть. Он не смог с уверенностью сказать, что вызвало разрыв. Он полагает, дело в спазме, другие врачи на основе последних обследований полагают, что вся история, в том числе и аневризма, может быть вызвана инфекцией.

С тех пор как он почти вернулся в норму, он совершенно невозмутим. Конечно, я обо всем ему рассказала, чтобы убедить его провести оставшиеся три недели в постели и не возвращаться в Бард. Я также сказала ему, что смертельный исход возможен в 50 % случаев – на что он ответил: не волнуйся, ты забываешь о других 50 %. Нам удалось хоть немного убедить его не забывать о болезни, что давно уже было необходимо, но этого так трудно добиться от милых израильских врачей, которые чаще имеют дело с куда более нежными натурами.

Я забыла сказать, что аневризма находится в мягкой мозговой оболочке и речь идет о субарахноидальном кровоизлиянии. Других аневризм, кажется, нет. Могу рассказать массу печальных историй о врачах, но пока не буду. Главный врач просто первоклассный, не тратит время на привычную болтовню, которая в решающие дни так действовала мне на нервы.

Я вернулась в начале недели, но выходные регулярно провожу в Нью-Йорке. И, конечно, получаю ежедневные отчеты. Дорога до Нью-Йорка занимает около двух часов. Я пока ничего не могу поделать, а ему не нужно утешение. У него там своя палата, он может читать, общается с врачами и в полном восторге от неврологии. К тому же сестры очень приветливы и симпатичны, что очень его радует. Больница – клиника Колумбийского университета содержится в безупречном порядке. Туда сложно попасть, но в этот раз я без угрызений совести воспользовалась своими так называемыми связями.

Так. Теперь я хотела бы ответить на Твое сентябрьское письмо, которое осталось без ответа, потому что я слегла с чудовищным гриппом. Но уже совершенно здорова.

Я регулярно переписываюсь с Куртом Вольфом. Он хочет, чтобы Мангейм сразу взялся за перевод второго (американского) тома. Можем ли мы еще рассчитывать на Экхардта и Кузанского? Или Ты решил все изменить? Я бы хотела знать. Как и то, каким будет второй немецкий том, как продвигается работа над ним и должны ли мы добавить что-то еще к нашему второму тому.

Хайдеггер: да, ужасно неприятная история. Она совершенно не связана с посвящением, я поддерживала с ним контакт и после этого. И я не верю, что его жена имеет к этому отношение. Это объяснило бы молчание или отговорки или что-то подобное, но не враждебность, с которой я никогда не сталкивалась прежде. Мое объяснение: если не принимать во внимание возможные сплетни, прошлой зимой я впервые передала ему одну из своих книг – Vita Activa. Я знаю, что он не выносит, когда мое имя звучит на публике, что я пишу книги и т. д. Я словно всю жизнь водила его за нос, вела себя так, будто всего этого не существует, как будто я не умею считать до трех, если вопрос не касался истолкования его собственных идей, когда он с радостью узнавал, что я могу сосчитать до трех, а иногда и до четырех. И вдруг этот обман мне слишком наскучил и меня щелкнули по носу. На мгновение я страшно разозлилась, но все уже в прошлом. Я даже думаю, что в некоторой степени это то, чего я заслужила – как за свой обман, так и за стремительно прерванную шалость.

А теперь о политике, которая в последние месяцы развивается по худшему сценарию. Боюсь, Берлин никогда не сможет стать городом ООН. Я не вижу никакого выхода – разве что эвакуировать всех берлинцев и построить для них новый Берлин где-нибудь между Ганновером и Франкфуртом. Не представляю, как сохранить Берлин. И на мой взгляд, тот простой факт, что берлинцы со спокойной душой допустили строительство стены, пополам разделившей город (вместо того чтобы обратиться к пожарным службам и, вооружившись брандспойтами, сорвать строительство), доказывает, что и им это неизвестно. Кеннеди, судя по тому, что я слышала, не в силах справиться с обстоятельствами. Дрожит, забывается, не может взять власть в свои руки, становится игрушкой в руках своих порядочных, а иногда и не столь порядочных советников. Де Голль – здесь, боюсь, он тоже проиграет. Он слишком верит в себя и свои громкие речи. Но, возможно, я заблуждаюсь. Новые атомные взрывы таят страшную угрозу. Вскоре мы к ним вернемся, и одному богу известно, к чему это может привести. Пока все напоминает детскую игру, участники которой показывают друг другу, сколько удалось собрать палок и камней, и сама демонстрация заменяет схватку. Выиграет тот, кто первым взорвет бомбу в тысячу мегатонн. Полагаю, в Германии сейчас впервые рушатся так называемые иллюзии, которые и не были иллюзиями, потому что никто в них не верил! Я постоянно вспоминаю, как однажды мне задал вопрос немецкий студент, очевидно слегка не в себе: «Не думаете ли Вы, что лучше оставить молодым людям их иллюзии?» Это идеально описывает нынешнюю ситуацию. И я снова не могу сказать о немцах ничего хорошего. Они прислали сюда Хольтхузена³ в роли директора Дома Гете. Теперь выяснилось, что Его Благородство в свое время был членом СС, тогда я по глупости пыталась его спасти. Но он, очевидно, меня дезинформировал […]

Вы поймете из письма, что я все еще встревожена. Что мне действительно могло бы помочь – пара часов с вами на Ауштрассе.

Будьте здоровы, с приветом от нас обоих

Ваша

Ханна

1. См. п. 261.

2. Расширение стенки артерии.

3. Ганс Эгон Хольтхузен (1913–1997) – писатель и литературный критик.

298. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 и 7 ноября 1961

6 ноября 1961

Дорогая Ханна!

Ты рассказала нам о тяжелой болезни Генриха лишь когда опасность миновала. Современная медицина, даже если и не помогает, крайне полезна людям вроде нас и вас – мы хотим знать, что происходит. Вы понимаете общий принцип, но не знаете, что произошло на самом деле: зарубцевался ли разрыв, что сможет защитить ткани от новых растяжений? Неожиданное, чудесное выздоровление можно объяснить лишь резорбцией крови и закрытием разрыва.

Ты, конечно, сразу разобралась в анатомической стороне вопроса. То есть поражение не затронуло мозг. Если все повторится, и Генрих будет недалеко от больницы, в случае серьезной опасности можно согласиться на операцию – конечно, в ней нет ничего приятного, но она совсем не так страшна, как операция на мозге. Я полагаю, позже можно будет установить, на месте ли аневризма и произошли ли в ней какие-либо изменения.

Приятно читать, как спокоен Генрих и, конечно, как он использует новую возможность, чтобы разобраться в неврологии. В свое время я был полон того же энтузиазма. Эта сфера медицины при всей ее сложности невероятно прозрачна. Наши знания в этой области невероятно обширны, и все же она по-прежнему на грани познаваемого. Когда я разглядывал эти микроскопические изображения, мне всегда казалось, что я смотрю на далекие галактики. Мы узнаем все больше, но «скрытое за пределом» становится все недоступнее.

Молодые люди вроде вас, как кажется нам, старикам, не должны страдать от подобных приступов. Какие глупые предубеждения для пожилых людей! Нам и в голову не пришло, что причина Вашего долгого молчания в тяжелой болезни. Я благодарен судьбе, что в этот раз она ограничилась лишь предупреждением. Беспокойство об опухоли – на тот момент совершено обоснованное – уже в прошлом. Но несмотря на благоприятный исход, я с нетерпением жду дальнейших известий. Спокойное восстановление и заживление шрамов еще впереди.

Я бы ни за что не поверил в такую интерпретацию поведения Хайдеггера, если бы не услышал ее от Тебя, ведь Ты так хорошо его знаешь. Он наверняка давно знает о твоих книгах, потому что о них пишут все газеты и они выходят одна за другой. Он лишь впервые получил книгу непосредственно от Тебя – и такая реакция! Самое невероятное возможно!

Второй том «Великих философов», план работы следующий: сначала я завершу работу над «Философской верой и откровением», затем приступлю ко второму тому. Так что я смогу начать не раньше весны 1962-го. Пока совершенно не представляю, когда смогу закончить. Подготовка идет очень хорошо. Но последовательный текст еще только предстоит написать, на основе всего, что уже есть. Пока я не планирую включать Кузанского и Экхардта. Мы решили сделать начало второго тома заключительной частью первого. Она занимает 330 страниц. Если второй том американского издания по объему должен соответствовать первому, к нему необходимо добавить чуть меньше чем 180 печатных немецких страниц. Мы позаимствуем их из второго тома немецкого издания. Возможно, они будут готовы в рукописи к осени 1962-го.

Я тоже размышлял над Твоим предложением по поводу Берлина (спокойная и организованная эмиграция всех берлинцев, западных берлинцев, если они этого захотят, со всем имуществом). Централизованное поселение в виде нового Берлина кажется мне невозможным. Следовало бы распределить их по всей Федеративной Республике и США, куда бы берлинцы ни захотели отправиться и где их будут готовы принять. Берлинцы бы исчезли как этническая часть немецкого народа. Мне от этого очень не по себе. Вопрос в том, в какой момент сговорчивость Запада обернется политико-моральной катастрофой для всего западного мира. Когда-нибудь где-нибудь возникнет вопрос: порабощение или бомба. Порабощение в любом случае приведет к бомбам, вероятно, на завершающем этапе войны между Россией и Китаем. От бомб нас может спасти только западный дух. Но в таком случае нельзя допустить ухудшения ситуации. Сговорчивость приводит весь мир на сторону России. Это очевидно уже сейчас. Все это болтовня, все, что говорит отвратительный Неру¹, – пустые слова. Судя по их поступкам, на самом деле они верят только во власть. Поэтому я – до сих пор – выступаю за отказ от всех иллюзий, но за отстаивание факта Западного Берлина. Мы должны сохранить минимум достоинства, без которого свободная политическая жизнь невозможна.

Как ужасно то, что ты пишешь о Кеннеди. В обозримом будущем все определят мгновения, предсказать которые невозможно.

Итак, 13 августа² в Берлине. На мой взгляд, у берлинцев не было полномочий, но западные власти могли бы поручить берлинской полиции воспользоваться брандспойтами, по твоему совету. Мне он кажется выдающимся. Все замерли от ужаса, в том числе и Кеннеди.

Хольтхузен – друг Пипера. Пипер должно быть знает, о чем ты пишешь.

Привет Генриху. Напишу ему вскоре.

Сердечно

Карл

Гертруда напишет завтра

7 ноября 1961

Дорогая Ханна!

Я оставил письмо на ночь. И попытался с медицинской точки зрения обдумать опасность, которой Вы подверглись. Вопросы, на которые действительно нужно найти ответ, не могут разрешить даже врачи. Но следует быть готовым к тому, что подобное неслучайно и может повториться.

Я думаю: когда остановилось кровотечение? То есть когда свернувшаяся кровь закрыла аневризму? Сколько крови успело свернуться, насколько велико «кровяное новообразование», давление которого вызывало такую страшную боль? Улучшение состояния может быть связано и с резорбцией крови, когда кровотечение прекратилось… Вопросы возникают один за другим, а врачи выслушивают их с недовольством, потому что не могут дать ответ.

Но теперь: если снова проявятся симптомы возобновившегося кровотечения, Вы знаете, что делать: постельный режим и совершенный покой, расположить голову повыше, избегать повышения кровяного давления (дефекация при помощи клистира) и возможно воспользоваться медикаментозными препаратами, о которых Вы, вероятно, знаете лучше нашего (адреноксил или другие, повышающие свертываемость крови медикаменты). Кровотечение, которое пережил Генрих, очевидно, было не сильным. Вероятно, когда он обратился за медицинской помощью, оно уже остановилось. Причина быстрой поправки в резорбции крови, благодаря которой понизилось давление. Когда я задумываюсь об этом, становится гораздо страшнее, хотя теперь в опасениях уже нет никакого смысла. Продолжительный покой необходим, как из-за пережитого давления на мозг, так и из-за рубца, который должен полностью затянуться.

Сердечный привет вам обоим!

Карл

1. В то время Неру был моральным лидером неприсоединившихся государств.

2. См.: п. 294, прим. 4.

299. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсМидлтаун, Коннектикут, 16 ноября 1961

Дорогие друзья,

Пишу второпях потому, что мы только что получили окончательные результаты обследования от самых разных врачей. Дело обстоит еще лучше, чем мы предполагали. Кровотечение было минимальным, и невероятно быстро абсорбировалось, аневризма осталась, но это не так страшно. Вероятность рецидива мала, если лечение будет проведено надлежащим образом. Все остальное – циркуляция, кровяное давление, сердце и т. д. – в полном порядке. Было бы настоящим безумием рискнуть и согласиться на операцию. Генрих уже на ногах и к своей огромной радости уже отправился на прогулку, никакой слабости несмотря на трехнедельный постельный режим. И он не так быстро устает. Совет главного врача: два месяца соблюдать меры предосторожности и потом забыть обо всем. Но никаких физических нагрузок – хотя об этом Генриха не нужно просить дважды, потому что он всегда полагал, что в этом отношении его предки уже добились всего, чего только можно требовать от семьи. Удар, предположительно (ничего не известно наверняка), был вызван спазмом, что кажется мне вполне вероятным, он подвержен им всю жизнь – из-за нарушенной работы вегетативной нервной системы. (В юности он страдал от шестимесячной диареи, после которой врачи поставили на нем крест. Роберт¹ посчитал, что если уже в любом случае умираешь, можно хотя бы съездить в Италию. Что они и сделали – и были совершенно счастливы.) Но врачи наверняка могут помочь справиться со спазмами.

Ваши письма² очень, очень нас обрадовали. У меня их нет, они остались у Генриха. Он только что рассказал мне все по телефону. И, конечно, я вздохнула с облегчением.

Хелена Вольф сейчас в Нью-Йорке, и мы провели очень приятный вечер вместе. Кажется, Курт Вольф чувствует себя лучше, blood clot [тромб] (не могу вспомнить, как это по-немецки) частично рассосался, а пульс вернулся к норме. Она показала сигнальные экземпляры первого тома, которые очень мне понравились. Наконец-то! Я как раз собираюсь заняться подготовкой второго тома для Мангейма – подбираю источники перевода и т. д. Я сказала ей, что мы получим часть немецкого второго тома не раньше следующей осени. Посмотрим. Сложно предсказать объем, потому что в английском издании мы не используем маленькие шрифты. Я могла бы попробовать сосчитать слова, но никак не могу себя заставить. Посмотрим, что будет, когда Мангейм закончит перевод.

Помимо этого рассказать не о чем, а говорить о политике совершенно не хочется после того, как я заглянула в Times. Я действительно мечтаю только о встрече и беседе с Вами. Мне страшно их не хватает. И когда я прочитала Ваши письма – слова Гертруды о том, что «всякая плоть – как трава, и всякая слава человеческая – как цвет на траве»³, которые я продолжала вспоминать в самые тяжелые времена – снова думала о том, как прекрасно, когда есть те, с кем говоришь на одном языке.

Но здесь я чувствую себя хорошо. С академической точки зрения колледж прекрасен, и атмосфера крайне дружелюбная. Хороший семинар о Макиавелли, который доставляет мне массу удовольствия.

Будьте счастливы, примите нашу благодарность и привет от всего сердца от

Вашей Ханны

1. Роберт Гильберт.

2. Письмо от Гертруды Я. Ханне Арендт от 6 ноября 1961 г.

3. Исаия 40:6.

300. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 26 декабря 1961

Дорогой Генрих Блюхер!

Ханна рассказала нам о Твоем тяжелом заболевании, с которым Ты уже справился, когда серьезная опасность миновала. Теперь же совершенно очевидно, что несколько месяцев отдыха и Ты сможешь обо всем забыть. Наше беспокойство возникло, так сказать, задним числом. Когда написала Ханна, благополучный исход уже был очевиден, и я – со своей «неторопливостью» – лишь потом осознал, через что вам пришлось пройти. Твой ответ: «подумай о других 50 %» – великолепен, но вы такие же, как и мы, если один из двоих умрет, он так и не сможет обрести покой. Легче тому, кто умирает вторым. В смерти как таковой нет ничего пугающего, но оставлять партнера в одиночестве в мире, где лишь в интимном единстве можно найти поддержку, – совсем другое дело. Но в этот раз все ограничилось предостережением. Как мы начинаем ценить время, которое нам еще отпущено!

Я по-прежнему хорошо помню Твое дружелюбное сентябрьское письмо. Я часто его перечитывал – последний раз совсем недавно. Нет необходимости повторять, как нас объединяет трансцендентная почва, в которой скрыты и наши корни, и наши цели. Вместо этого позволь мне одно замечание о различии между нами: я был неправ, «поддерживая конкретное правительство», а именно Аденауэра. Но ты ошибаешься, я не поддерживал это правительство. Я одобрял лишь внешнюю политику начала десятилетия: безоговорочная поддержка Запада, однозначное принятие последствий работы по воссоединению, осуществленной с Россией, устойчивое сопротивление националистской глупости социал-демократов, например, в ужасающем «Плане для Германии» двухгодичной давности¹. Я никогда не был сторонником администрации Аденауэра в целом. Это очевидно из моего эссе об Аденауэре². Но ты прав: все это не относится к миру философских размышлений. Возможно, я могу оправдать себя: это имеет к философии столь же мало отношения, как и одобрение походов Диона Платоном³, как и кантовское прославление «века Фридриха»⁴ (выделено им же. Но я, как и все мы, в первую очередь человек своей эпохи и лишь отчасти философ. К тому же великие философы имели дело с великими героями, я же, по существу, имею дело с ничтожеством. А теперь даже внешняя политика Аденауэра – насколько ее вообще удается разглядеть – кажется мне весьма сомнительной. Я считаю, что в нынешнем ее виде она неверна.

Причина этих сомнений в Твоем пессимистичном мнении по поводу положения во всем мире. Мне нечего возразить. Мне кажется, ты очень точно судишь об обстоятельствах на востоке и на западе, о правящих принципах, местном лицемерии, поразительной лжи за океаном.

Пока Кеннеди только произносил исключительно выдающиеся речи и отправлял восхитительные ноты России. Но он до сих пор не смог сплотить Запад таким образом, чтобы утверждение собственных прав и сосуществование были искренними и последовательными. Сегодня это кажется утопией: единая экономика свободного мира, сосуществование, то есть разрыв экономических отношений с Востоком (при свободном интеллектуальном обмене), особая помощь и совместная работа лишь с теми государствами и народами, которые разделяют общие основы договоренностей и солидарности, никакого Корпуса мира⁵, никаких подарков, но достоинство и открытость во имя общих интересов. Внешняя политика Кеннеди временами производит впечатление ad hoc. Она кажется неуверенной, и, вероятно, сейчас в Конго⁶ она столь же неблагоразумна, как и на Кубе. Президенту Америки предстоит справиться со сверхчеловеческими задачами. Пока под его очевидно благонамеренным управлением солидарность Запада только снижается. Его речи столь же напрасны, как и наши книги. Можно добиться солидарности только избавившись от лицемерия, о котором Ты так лаконично, точно и просто высказался в своем письме. Но здесь нет степеней, необходим только переворот. Мы верим в шанс, что команда политиков и президент смогут продемонстрировать массам, столь же восприимчивым к истине, как и к лицемерию, свои чувства, показать им то, о чем массы лишь догадываются, сказать им о том, чего они по-настоящему хотят, что привело бы к добровольному согласию благодаря заслуживающей доверия личности. Харизма могла бы проявиться в выступлениях и действиях, в мужестве и осознанности, как простота мгновения на фоне вечной истины, фоне, который подходит к любому новому мгновению. Эта харизма, это достоинство стали бы очевидны во внутренней, скрытой форме отдельного индивида, в котором другие могут разглядеть и собственный скрытый потенциал. В свое время это удалось Периклу, его пример доказывает это до сих пор. Его единственной ошибкой было не увидеть последователей, не суметь воспитать преемников. Это удалось и Цезарю, и Вильгельму Оранскому⁷. Отчасти Яну де Витту (потому что ему не хватило прозорливости и он хотел добиться своих целей лишь с помощью дипломатии, не прибегая к помощи армии) и в извращенной форме Кромвелю⁸. Кеннеди многого добился в том, что можно выразить в словах. Несмотря ни на что, я по-прежнему возлагаю на него небольшие надежды. На какие человеческие качества сейчас вообще можно надеяться?

В отношении Берлина я тоже настроен все более пессимистично. Я верил, что свободу Западного Берлина можно было спасти. И по-прежнему в это верю. Но обеспечить свободу не сможет разобщенный в своих интересах Запад. Немцы препятствуют этому сами, поскольку социал-демократы (Шумахер⁹) возродили национализм, который перенял и Аденауэр ради большего количества голосов, что уничтожает любую возможность рациональности. Необходимо было бы отказаться от всех немецких иллюзий, ограничиться существующей политической свободой западной части города, отречься от пропаганды (РИАС и т. д.) и любого шпионажа в Берлине, развить процветающую экономику и духовную жизнь города в том виде, в котором она никогда не существовала прежде: в полной зависимости от Союзных государств в вопросах внешней политики, ведь им нужна эта свобода, никакой собственной внешней политики, запрет на любые действия в этой сфере, но свободная пресса и никакой цензуры, никакой собственной армии, поэтому и никакой воинской обязанности – единственные люди на планете, у которых нет необходимости и права облачаться в военную форму, разве что на сцене, уничтожение милитаристского боевого духа, ограничение иммиграции (как это происходит в Монако из-за налогов, здесь – чтобы избежать воинской службы на родине), образец мирной жизни, возможность стать примером для целого мира. Конечно, существует серьезная опасность превратиться в болото упадка, со всеми формами коррупции, рафинированного гедонизма, доведенного до предела. Он стал бы примером шанса на свободную жизнь, подчиненную свободному разуму, который стал бы магнитом духовной жизни для всего немецкоязычного мира. Если шанс будет упущен ради вульгарности, то во всем предприятии нет смысла и в конце концов от нее следует отказаться и в политическом отношении. Берлинцы могли бы создать для мира образец, где возможно полное разоружение. Тогда миру придется руководствоваться не военными, но не менее героическими мотивами, чем те, что были приняты в эру войн, с которой началась история и которая продолжается до сих пор. Я с удовольствием поддаюсь подобным фантазиям, даже думаю, Тебе это бы тоже удалось, причем совершенно уникальным образом, пока Ханна дружелюбно посмеивается над этими немецкими мужчинами, или детьми? […] Если все это глупости, то тем не менее наилучшим вариантом для всех западных берлинцев была бы гарантированная возможность уехать со всем движимым имуществом в течение двух лет, никакого принуждения, каждый волен решать сам – если бы им была предоставлена возможность свободно переехать в Федеративную Республику или в любую другую страну.

Вероятно, все сложится совершенно иначе – поддельную свободу постепенно уничтожат русские, – об этом я не говорю. Медлительность и полумеры могут привести к гибели. Когда-то нужно выбирать одно из двух! Никто не хочет рисковать или использовать возможность.

Но довольно об этом, подобные рассуждения в личной беседе мы могли бы продолжать днями напролет.

Ваш традиционный новогодний вечер в этот раз не состоится. Но это не только пойдет на пользу силам Ханны, но и станет символом того, что теперь мы преуспеваем не в чем-то значительном, но лишь в тишине и покое.

Желаю вам обоим счастливого нового года, здоровья и радости творчества, сердечный привет от Гертруды

Твой, ваш Карл

Ханне придется прочитать Тебе письмо вслух! Сегодня, в Рождество, не рискну просить Гертруду переписать его, она сама занята корреспонденцией.

1. Речь идет о «Плане для Германии» СДПГ от 18 марта 1959 г., в котором был предложен трехступенчатый путь к воссоединению Германии (1. Общегерманская конференция. 2. Общегерманский парламентский совет. 3. Общегерманское законодательство).

2. Имеется в виду глава «Аденауэр» из «Свободы и объединения», которая была опубликована как самостоятельный текст под заголовком «Государственный деятель Конрад Аденауэр. Критический обзор, написанный философом» в номере Zeit от 25 ноября 1960 г.

3. См.: Платон, 7 письмо.

4. Kant I. Was ist Aufklärung? // Kant I. Gesammelte Schriften (Akademie-Ausgabe), Bd. 8, p. 40; Кант И. Ответ на вопрос: что такое просвещение? // Кант И. Собрание сочинений. В 6 т. Т. 6. М.: Мысль, 1966, с. 33. Кант называет эпоху Просвещения «веком Фридриха».

5. Американская организация добровольных экспертов по помощи развивающимся странам, основанная администрацией Кеннеди в 1961 г.

6. Предположительно речь идет о начавшейся в то время и завершившейся в 1963 г. попытке присоединить прозападную провинцию Катанга к нейтралистскому Конго.

7. Вильгельм I Оранский (1533–1584) – основоположник независимости Нидерландов.

8. Оливер Кромвель (1599–1658) – английский политический деятель.

9. Курт Шумахер (1895–1952) – политик, социал-демократ, один из основателей СДПГ и «отцов конституции» ФРГ.

301. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс30 декабря 1961

Дорогие, дорогие друзья!

Я только поставила дату, как пришло прекрасное длинное письмо Генриху, которое он смог прочитать без моей помощи. Он ответит сам. Он чувствует себя очень хорошо, врач его отпустил, и мы уже успели несколько раз отметить и отпраздновать это событие. Поначалу он уставал быстрее, чем обычно, но в последние недели все наладилось. Теперь он отдыхает до середины февраля и я очень счастлива.

Тем временем объявлен приговор Эйхману, и я как раз получила все материалы дела из Иерусалима. На следующей неделе начну писать, но приговор действительно меня разочаровал. Вместо того чтобы признать, что необходимо добиться справедливости, даже если по закону придется бросить кого-то на произвол судьбы, в результате все устроено верно с точки зрения права, но переворачивает истину с ног на голову. Заключительное слово Эйхмана не было отвратительным, никакого хвастовства. Возмутителен лишь господин Серватиус, который в Иерусалиме объявил, что это самый справедливый суд, за которым ему только доводилось наблюдать, а затем на одном из конгрессов в Германии заявил, что единственным заслуживающим наказания фактом в этом деле была экстрадиция Эйхмана из Аргентины. Но я пока не пришла к окончательному выводу и не успела внимательно ознакомиться со всеми материалами.

Сегодня я пишу, только чтобы успеть к Новому году. Мы знаем, чего мы хотели бы себе пожелать, и нет необходимости это повторять. Но я хотела бы задать один вопрос. Книга о революции почти готова, и мне кажется, по крайней мере в некоторых фрагментах, она получилась вполне достойной. Прежде всего мне, полагаю, удалось прояснить некоторые факты об Америке, о которых в Европе известно не так хорошо. Я бы очень хотела посвятить ее вам обоим. Не будете ли вы против? Нет нужды торопиться, у вас еще есть время подумать.

Я все время вспоминаю о Твоем предложении по поводу Берлина. Полагаю, оно вполне реалистично и выполнимо, но инициативу должна проявить Германия, что кажется мне совершенно невероятным. Хотя обсудить это можно только с Ройтером¹. (Совершенно точно! Генрих)²

Кстати – по поводу сотни «немецких портретов»³, с Бубером во главе, – Генрих очень недоволен, что мы оказались в компании Штрауса⁴ и Круппа. Твой портрет прекрасен. (Вскоре я пришлю снимки, которые я сделала во время нашего приезда, некоторые из них получились очень удачными.)

В Уэслианском я познакомилась с профессором философии Гленном Греем⁵, на которого Ты оказал колоссальное влияние, он даже был на твоих лекциях, прекрасный человек. Мы соседствуем, по вечерам встречаемся на аперитив и обсуждаем философию в целом и философию Ясперса в частности. Я передала ему и «Гейдельбергские воспоминания»⁶, чтобы создать более живое представление. Он женат на немке и великолепно говорит по-немецки.

Искренне

Ваша

Ханна

1. Эрнст Ройтер (1889–1953) – немецкий политик, социал-демократ, с 1951 г. правящий бургомистр Берлина.

2. Рукописное дополнение от Г. Блюхера.

3. Stein F., Grohmann W. Deutsche Portraits. New York, Stuttgart, 1961.

4. Франц Йозеф Штраус (1915–1988) – политик, в то время министр обороны ФРГ.

5. Гленн Грей (1913–1977) – профессор философии в колледже Колорадо в Колорадо Спрингс, штат Колорадо.

6. Jaspers K. Heidelberger Erinnerungen // Heidelberger Jahrbücher, V, 1961, p. 1–10.

302. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 января 1961

Дорогая Ханна!

Только что получил Твое письмо. Казавшаяся столь тяжелой болезнь Генриха позади. Хорошо, что впереди у него каникулы и он сможет отдохнуть.

Ты хочешь посвятить нам обоим свою новую книгу¹. Нет нужды в долгих размышлениях. Как справедливо и верно, что Ты считаешь нас единым целым. Кому бы еще в голову пришла эта идея? Лишь тебе – и я счастлив. К тому же это [не] жест интеллектуального признания, неуместный ни для нас, ни для Тебя, но выражение человеческой близости, которая теперь явлена публично.

Гертруда присоединяется к моей благодарности. Она не в лучшем расположении духа – тяжелая подавленность, которая преследует ее с самой юности, надеюсь, в скором времени все наладится, – поэтому она в большей степени счастлива in potentia.

Недавно в Израиле умер ее брат Отто². Два года назад он перенес операцию Ca³. Осенью обнаружились метастазы. Братья⁴ и жена⁵ поддерживали его каждый день, чудесная сплоченность семьи. Лечащий врач был прекрасен. Думаю, такими бывают только еврейские врачи: практичный и компетентный, он в любой ситуации сохранял человечность. Вероятно, в Израиле уход лучше, чем здесь. Гертруда очень любила брата, она по-матерински заботилась о них с Фритцем и до последнего дня очень о них беспокоилась. Отто был не очень приспособлен к жизни, но чист душой, тактичен, надежен – скептик и пессимист. Из всех братьев и сестер он меньше всех задумывался о религии. В Тель-Авиве многие его очень любили. На похоронах было больше сотни человек, все отзывались о нем с невероятной теплотой. Гертруда опечалена, но в то же время спокойна, потому что перед смертью он почти не страдал. Два года назад он навещал нас, мы были очень близки.

В политике, кажется, происходит что-то новое. Русские бомбы оказались так называемыми чистыми бомбами⁶: они почти не создают радиоактивного загрязнения. Можно уничтожить государства и континенты, не уничтожив все человечество. Россия может разрушить Европу с помощью пары бомб и сразу – не беспокоясь о радиации – захватить ее. Если у Америки нет таких бомб или их количество недостаточно – дело плохо. Возможно ли, что Кеннеди медлит с испытаниями в атмосфере потому, что у него нет «чистых бомб»?

Прочитав обоснование приговора Эйхману, я подумал, как и Ты: замешательство юристов, которые видят разницу между «естественным правом» и «позитивным правом» в теории, но не разделяют их на практике. Серьезность процесса растворяется, потому что никто не принимает во внимание его политический аспект. Израильский закон 1950 или 1951 года – акт политической независимости, установивший право. Народное право, естественное право таким образом установить нельзя, а международного права на основе соглашений не существует. В интервью⁷ мне совершенно не удалось донести свою мысль. Ландой его не прочитал или не понял. Ведущая роль английского права, к которому все обращаются, понятна, но это в первую очередь право для англичан в английской юрисдикции, во-вторых, англичане работали над созданием этого феномена не одно столетие: метод судебного прецедента вместо кодификации, живое сотворение права на основе постоянно обновляемого естественного права, политическая борьба великих юристов за справедливость. Ничего подобного не существует нигде в мире. Нельзя ориентироваться на них. Нынешние обстоятельства требуют совершенно нового, но связанного с прошлым, правового мышления. Оно могло бы найти применение в деле Эйхмана – но так и не нашло. При этом процесс так и остался сенсацией, а не реальным событием. Израильские судьи вели себя достойно и умно, но в них нет и следа величия и философии. Жаль!

Сердечный привет Генриху от Гертруды

Твой Карл

1. Речь идет о посвящении в книге Х. А. «О революции»: «Гертруде и Карлу Ясперс с уважением, признанием и любовью».

2. Отто Майер (1887–1961) – коммерсант.

3. Карцинома.

4. Фритц и Генрих (1885–1973) Майер.

5. Эрна Майер-Дэвид.

6. Речь идет о водородной бомбе, которая, в случае взрыва на большой высоте, оставляет относительно мало радиоактивных отходов на поверхности земли, но поскольку ее запуск возможен только с использованием обычной атомной бомбы, она так же опасна.

7. Karl Jaspers zum Eichmann-Prozess. Ein Gespräch mit Francois Bondy // Der Monat, Mai 1961, № 152, p. 15–19.

303. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс19 февраля 1962

Дорогие, дорогие друзья,

С опозданием благодарю за ваши письма¹ и поздравляю вас обоих с днем рождения. Пару дней назад я вернулась с лекции с гриппом, по глупости начала пить антибиотики, так что теперь страдаю от самой распространенной аллергической реакции. Удивительно, как природа смогла адаптироваться к нашим изобретениям и теперь начала с ними бороться. Одно из невероятнейших явлений!

Примите мои соболезнования в связи со смертью брата (но я счастлива услышать хорошие новости о невестке², с которой знакома и которая очень мне по душе). По-человечески, не в отношении «экзистенции», наша собственная смерть, если речь не идет о болезнях юности, подготовлена смертью других, наших близких, словно мир отмирает постепенно, по крайней мере, те его части, которые мы считаем своими.

Генрих снова в Барде, он полностью восстановился. Неделю назад он получил известие о возмещении. Ему причитается полное возмещение ущерба здоровью в связи с профессиональной деятельностью, весьма достойное решение, поскольку он уже давно вернулся в норму. Он не хотел подавать никаких заявлений, потому что ему было неловко, но теперь совершенно доволен, что мы (мой адвокат³, мой близкий друг еще с юных лет, и я) его заставили. Приятно время от времени получать подарки.

Книга о революции готова, остались технические детали, и я очень счастлива, что Вы согласились принять посвящение. Но вынуждена возразить: это в том числе и жест интеллектуального признания, которое так тесно связано с человеческой привязанностью, настолько, что уже невозможно точно сказать, где заканчивается одно и начинается другое. И на мой взгляд, так было испокон веков. К слову, первый том «Великих философов» выходит в марте, в издательстве работают очень быстро и точно. Я очень довольна.

Здесь после студенческих демонстраций перед Белым домом разразилась масштабная дискуссия о возможности войны. Но Кеннеди предложил кофе студентам, которые вышли протестовать против него – против намерения возобновить испытания и шумихи по поводу убежищ⁴, которая кажется настоящим безумием, – потому что погода стояла просто ужасная. Вряд ли Аденауэр сделал бы нечто подобное. Мои лекции в целом ряде небольших университетов и колледжей на Среднем Западе были крайне занимательны и могли бы доставить куда больше радости, если бы не моя простуда. Так что я счастлива, что вернулась домой. Повсюду «мирные земли», и я вернулась с лучшим представлением об Америке. Там сохранилась настоящая материя, которую не поглотила суета удовольствий. Везде можно встретить немецких евреев, их замечаешь сразу, их легко узнать и их везде принимают, ни у кого нет сомнения в том, что они – часть общества.

С наилучшими пожеланиями на грядущий год и сердечным приветом

Ваша

Ханна

1. К письму 302 было приложено письмо от Гертруды Я.

2. Речь идет об Элле Майер, которая в то время с успехом проходила лечение от пернициозной анемии.

3. Генри Г. Зольки (1902–1962).

4. Речь идет о дебатах по поводу эффективности защитных сооружений на случай ядерного нападения.

304. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 марта 1962

Дорогая Ханна!

Harcourt and Brace… выпустили первый том «Великих философов»¹. Несколько недель назад Курт Вольф уже прислал мне экземпляр. Теперь я вижу все старания и тщательность, которые Ты вложила в работу над этим изданием: сокращения, библиография и, разумеется, все, что мне недоступно, – Твоя работа по сверке перевода. Я искренне Тебе благодарен. Эта задача была непростой. Будет ли книга интересна американским читателям? Громкий начальный успех «Атомной бомбы» быстро прошел, второй волны, которая следует за первой реакцией на книгу, в этом случае, вероятно, не будет. Оформление первоклассное. После стольких лет ожидания печать была закончена на удивление быстро. Я очень благодарен издательству, с которым не работал до сих пор, но не написал им напрямую, поскольку фактическим издателем является Курт Вольф. Манасс² (из Дарема) написал, что считает перевод восхитительным […]

Продолжаю работу над книгой³. Статья в сборнике Генриха Барта⁴ была слишком поспешной, сырой, по большей части плохо написана. Я поддался давлению сжатых сроков. Теперь это новая книга. Сейчас я каждый день продолжаю работу над ней и не хочу заниматься ничем другим, пока не закончу, надеюсь, в конце мая или в июне. Когда пишу, нередко вспоминаю о вас. Короткая фраза в письме Генриха⁵ о нашем единодушии (…трансценденция…) всегда меня вдохновляет. Твои сомнения и Твоя робость в отношении этих тем ставят передо мной новые вопросы, но не останавливают меня. Я знаю не больше вашего, но мне кажется немаловажным, как выражается наша неуверенность и как выражается в слове все, что она скрывает. В книге я мечусь от радикального реализма к пустоте, в которой перехватывает дыхание. В конце концов, не знаю, что об этом и думать. В любом случае я полностью ей поглощен, Гертруда мне помогает, с привычной осторожностью, в снисходительном терпении, иногда смиренно. Мы оба живем этой книгой. Она определяет порядок наших дней.

Только что по радио сообщили, что перемирие в Алжире подтверждено официально. Ужасные предсказания о грядущих событиях, полагаю, не подтвердятся. Все уже готовы к тому, о чем говорили так много. Мир и гармония, разумеется, установятся не сразу. Если де Голлю это удастся, он станет великим государственным деятелем, а не просто политической фигурой. Говорят, он собрал всех, от полковников до офицеров, чтобы лично обсудить с каждым положение дел и необходимые меры. Интеллектуалы склонны к пессимизму. Надеюсь, в этот раз они не правы.

Сердечный привет вам обоим

Твой Карл

1. Jaspers K. The Great Philosophers, Ed. by H. Arendt. Trans. by R. Manheim, vol. 1, New York, 1962.

2. Эрнст Мориц Манасс, профессор философии Центрального университета Северной Каролины в Дареме.

3. «Философская вера и откровение».

4. См.: п. 262, прим. 2.

5. П. 295.

305. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 марта 1962

Дорогая Ханна!

Сегодняшнее известие от госпожи Берадт одновременно с беспокойством принесло и утешение. Но и мне, и Гертруде все же было не по себе. Серьезность этого несчастного случая¹ была очевидна, граница смерти так близка, что казалось, будто тьма в одно мгновение поглотила весь мир. Но Ханна жива! Она восстает над бездной и заявляет, несмотря на многочисленные травмы, что опасность сильно преувеличена. Какое счастье для нас и для Генриха, что Ты жива! Пусть твое измученное тело скорее восстановится! После такого происшествия это кажется настоящим чудом.

От Генриха, полагаю, мы узнаем, как идут дела. Конечно, ты не можешь и не должна писать. Очень мило с Твоей стороны побеспокоиться о том, чтобы мы узнали обо всем напрямую, а не из газет!

Сердечный привет и наилучшие пожелания вам обоим

Твой Карл²

1. См.: п. 306.

2. Письму предшествовала телеграмма от того же дня: «После парализующего страха счастливы узнать, что нет риска для жизни. Гертуда, Карл».

306. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс31 марта 1962

Дорогие друзья!

как только пришла ваша телеграмма, я начала упрекать себя, что попросила Лотте¹ оповестить вас. Но с этой проклятой прессой и публичностью никогда не знаешь наверняка. Вчера я вернулась домой из больницы и сразу обнаружила ваше письмо. Какая радость. Теперь расскажу обо всем в двух словах. Генрих тоже уже написал.

Авария, перекрывшая все движение на несколько часов, произошла из-за того, что грузовая машина врезалась в мое такси. Я ее не видела, потому что читала, и сразу потеряла сознание! В итоге: сотрясение мозга и повреждение головы, но никакого перелома черепа, не сломан нос, не сломана челюсть. Все лицо – сплошной синяк, но все уже вернулось к норме. К тому же девять сломанных ребер и трещина в запястье, но это не мешает печатать, как я только что выяснила. Энергичный, молодой хирург, в руках которого я тут же оказалась, сразу сказал – выглядит страшно, но предположительно ничего серьезного. И оказался совершенно прав. Пришлось сделать одно переливание крови, во втором, как нам показалось, уже нет необходимости. Я лучше съем стейк. Изначально был поврежден глаз, но очевидно, травма была лишь внешней. Я вижу и читаю как обычно. Никаких внутричерепных кровоизлияний или внутренних кровотечений. Остались лишь шрамы, но ничего серьезного. Боль не была нестерпимой, и я принимала кодеин лишь две ночи. На третий день я уже выползла из кровати, чтобы выяснить, как держусь на ногах, не было ни головокружения, ни слабости, и врач разрешил вставать, но очень осторожно. С тех пор все в порядке – никаких осложнений и на удивление быстрое восстановление, которое поразило и моего энергичного хирурга. Вчера рано утром меня выписали – в том числе и потому, что иначе я бы попросту сбежала. Больница, хоть и прекрасная в том, что касается лечения, – настоящий свинарник в отношении администрации и сестер, к тому же неоправданно дорогой. Дома меня ждала дорогая Эстер, которая занимается домашними делами, но в крайнем случае я могла бы справиться и сама. Но пока нельзя. Я веду себя очень ответственно. Пока не работаю, хожу на прогулки, читаю, собираюсь сходить в кино и всю неделю вести себя очень спокойно.

Что касается долгосрочных повреждений, конечно, в первую очередь я обеспокоена своим внешним видом. Сперва я была похожа на неудачную работу Пикассо. Но все уже в прошлом, и теперь я переливаюсь всеми цветами радуги и вынуждена носить платок из-за ран на голове (30 швов) и наполовину обритого черепа. Небольшой шрам на лбу и над глазом. Когда выхожу на улицу, надеваю темную вуаль и притворяюсь арабской или весьма таинственной дамой. К тому же потеряла зуб, что тоже не добавляет мне красоты. Вероятно, все наладится в ближайшие недели. По-прежнему сохраняется риск отслоения сетчатки и других осложнений, но все это маловероятно.

Я пишу так подробно, чтобы успокоить вас после того, как навела такую панику. Пишу с легким сердцем, потому что в целом довольна, что осталась в живых. В первую секунду, только придя в сознание, я быстро поняла, что произошло, и мне показалось, что все под контролем. Я была совершенно спокойна, смерть казалась мне совершенно естественной, никакой трагедии, ничего, ради чего стоило бы так переживать. Но в то же мгновение я подумала: если это только возможно, я бы очень хотела задержаться в этом мире чуть дольше. Затем я попробовала пошевелить конечностями и выяснила, что не парализована. И тогда решила, пусть все идет своим чередом, не стала сообщать адрес Генриха, чтобы ему не пришло уведомление от полиции, попросила оповестить госпожу Берадт – помнила ее номер наизусть, – попросила ее отменить все назначенный встречи, и готово.

Меня очень утешили добрые известия об Эрне². Передайте ей большой привет. Предварительные продажи «Великих философов» просто поражают. Доказательство того, на что способно издательство. Теперь пора заканчивать, нужно еще написать Аннхен, которая тоже крайне обеспокоена, и отправить пару строчек Мэри³, американской приятельнице, которая, к сожалению, увидела меня в самый первый день и разрыдалась. Сейчас она во Франции.

Я думаю об одной Твоей фразе… «тьма в одно мгновение поглотила весь мир», не могу забыть о ней и благодарю Тебя.

Ваша

Ханна

Видела Жанну Эрш, мы прекрасно провели вечер.

1. Шарлотта Берадт.

2. Речь идет о письмах Гертруды Я. Ханне Арендт от 26 и 27 марта 1962 г., в которых она сообщает, что Эрна Мерле легко перенесла небольшое оперативное вмешательство, но отправится на неделю домой, чтобы отдохнуть.

3. Мэри Маккарти.

307. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 апреля 1962

Дорогой Почтеннейший,

Только что я прочитала рецензию Френкеля в New York Times Book Review¹. Не могло быть лучше, и я почти готова утверждать, что он сделал книге хорошую рекламу. К тому же Хелена Вольф одарена невероятным талантом извлекать из подобных историй максимальную выгоду. Генрих и я триумфально ликуем в дуэте. Моя радость особенно сильна еще и потому, что пару лет назад я публично спорила с рецензентом и обращалась с ним довольно грубо. Но он не стал припоминать это Тебе. В таких случаях можно уверенно положиться на англосаксонские традиции.

Прекрасно было узнать из письма Гертруды, как вы оба увлечены работой². Надеюсь, отсутствие Эрны в связи с болезнью не доставляет серьезных неудобств³. Но вскоре она вернется!

Я чувствую себя так же хорошо, лучше и лучше с каждым днем.

Всего наилучшего

Твоя

Ханна

1. Рецензия Чарльза Фрэнкеля о «Великих философах» Я. вышла 1 апреля 1962 г. в New York Times Book Review под заголовком «Создатели, формовщики и провокаторы в интеллектуальном мире».

2. Письмо от Гертруды Я. Ханне Арендт от 27 января 1962 г.

3. См. п. 306, прим. 2.

308. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 4 апреля 1962

Дорогая Ханна!

после одной из операций, в 1914 году, когда все мы были счастливы, что опасность после операции уже миновала, Гертруда сказала: «Вы все можете радоваться, но напишите в Пренцлау¹, что я страдаю от чудовищных болей и страшно мучаюсь». Я вспомнил об этом, когда Ты написала, что чувствуешь себя «лучше и лучше с каждым днем». Есть ли разница? В шутку: евреи и греки сильно жалуются и не стыдятся этого, римляне и германцы и другие дикие народы ведут себя ровно наоборот, не находимся ли Ты, и Генрих, и я на противоположной стороне?

Какое счастье приносят мне новости о книге² и ваша радость! Я очень воодушевлен, и мне не терпится с новыми силами взяться за второй том, к которому пора приступить в августе. Надеюсь, работа пойдет быстро, потому что я далеко продвинулся в подготовке и успел много написать, хоть тексты пока и не готовы к публикации. С минуты на минуту как раз должен приехать новый ассистент³, которому я поручу всю работу.

Курт Вольф написал, что еще до публикации уже заказаны 3000 экземпляров, а сегодня сообщил, что осенью за дело возьмется книжный клуб, что принесет мне еще $1600, а Тебе – $400. Я восхищен, особенно потому, что с этим связано и более широкое распространение. На время у всех появятся деньги. Нам тоже достанется кое-что от мирового экономического процветания.

Благодарю Генриха за его письмо⁴. Всего наилучшего вам обоим, в первую очередь желаю Тебе скорейшего полного выздоровления, – меня не покидает страх: в этом году вы оба оказались на краю пропасти.

Сердечно

Твой Карл

1. Город в Уккермарке (Нойбранденбург), где жили родители Гертруды Я.

2. «Великие философы».

3. Ганс Занер (1934–2017) до конца жизни Я. работал его ассистентом.

4. От 1 апреля 1962 г.

309. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 апреля 1962

Дорогая Ханна!

Сегодня получил Твое письмо от 31 марта с подробным отчетом. То письмо, что вы с Генрихом написали позже, пришло до этого. Только теперь я все понял. И снова произошедшее кажется настоящим чудом! Так много повреждений и ни одно не угрожало жизни. Незначительную вероятность отслоения сетчатки я пока оставляю в стороне. В отсутствие медицинских симптомов она кажется мне маловероятной. Поэтому остается лишь беспокойство о Твоей красоте. Его я разделяю. Но все же думаю, что Твои прекрасные волосы скроют все шрамы на голове. Останется лишь шрам над глазом. Он большой? Если нет и у него изящная, не рваная форма, он, в конце концов, только добавит привлекательности. Зуб можно заменить. Стоматологи способны творить чудеса. Разумеется, ты должна остаться красивой, и, разумеется, останешься. В конце концов, Твоя красота сияет при любых обстоятельствах. Она скрыта в движениях и взгляде, в поведении. Эти страшные события доказывают, что внутри тебя таится что-то несокрушимое. Дьявол может лишь оцарапать Тебя, но не может добраться до сущности. Хорошо, что Ты ведешь себя разумно и позволяешь себе отдохнуть подольше. Это необходимо не только для скорейшего заживления ран, но и для восстановления после шока. К телу необходимо относиться внимательно, тогда оно готово служить нам и отождествляться с нами. Оно бунтует, если обращаться с ним как с рабом.

Всего наилучшего в будущем!

Сердечно

Твой Карл

310. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 июля 1962

Дорогая Ханна!

Жанна Эрш и Хелена Вольф передали от Тебя привет и рассказали, как бодро Ты держишься. Тюрбан очень Тебе идет. О шраме на лбу они ничего не сказали, потому что он был скрыт под платком. Их сведения были очень скудными, потому что они не поделились со мной содержанием ваших разговоров.

Хочу лишь передать вам привет, перед тем как мы на три недели отправимся в Гейдельберг. Рукопись¹ уже отправлена в издательство. Надеюсь получить гранки еще в Гейдельберге. Мерле чувствует себя хорошо, с нетерпением ждет поездки в Тонбах².

Уже целый год я «на пенсии». Это прекрасно. Но все же я колеблюсь между дерзостью и умеренностью, достойной старости. Энергичность искушает меня браться то за одно, то за другое, вместо того чтобы сосредоточиться на работе над «Великими философами»: например, выступить с праздничной речью перед членами Союза швейцарских банкиров, который в октябре отмечает свое пятидесятилетие³. Конечно, теперь я начал волноваться по поводу того, что я могу и должен сказать этим господам. В качестве названия я предложил: «Свобода и судьба в экономике». От идеи написать статью о берлинском вопросе я пока отказался. Все сильнее ощущаю, что не могу добиться внимания слушателей, возможно, потому, что больше не читаю лекций. Немецкие политики могут привести в бешенство. Вина за то, что ХДС все еще поддерживает Аденауэра большинством голосов⁴, лежит не на Аденауэре, но на обществе – так было всегда.

Скоро вы отправляетесь в отпуск. Желаю вам прекрасных дней и продуктивной работы.

Сердечно

Ваш Карл

1. «Философская вера и откровение».

2. Место жительства родителей Эрны Мерле в Шварцвальде.

3. В честь этого события 6 октября 1962 г. Я. произнес речь «Свобода и судьба в экономике».

4. На выборах в бундестаг в сентябре 1961 г. Христианско-демократический союз потерял свое абсолютное преимущество, но благодаря коалиции с СДП, Аденауэр вновь был избран канцлером.

311. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, июль/август 1962¹

Дорогой Почтеннейший,

Получили Твое письмо, когда собирались уезжать, и я хотела написать сразу, чтобы передать привет в Гейдельберг. Я уже несколько месяцев полностью погружена в историю с Эйхманом, конечно, о статье и речи быть не может, я должна лишь проследить, чтобы работа над книгой не затянулась слишком сильно. Когда я сижу за печатной машинкой целый день, потом очень трудно найти силы на что-то еще. Теперь я пишу в Базель, потому что, по моим расчетам, три недели уже прошли. Мне так стыдно! Как идут дела? Вы работаете с гранками? Какое ужасное занятие. Вскоре мне предстоит то же самое с моей книгой о революции.

Мы снова чувствуем себя прекрасно – здесь, где нам знакомо каждое дерево, каждый булыжник, каждый из многочисленных водопадов. Сидим в нашем старом бунгало и оба прилежно трудимся. Но каждый день ходим на прогулки, и каждый день я плаваю. На следующей неделе Генрих на восемь дней едет в Нью-Йорк, чтобы справиться со всеми делами, но потом вернется на одну или пару недель. Он чувствует себя очень хорошо, но я все же не хотела бы, чтобы он отправлялся в пекло Нью-Йорка, несмотря на то что у нас в квартире довольно прохладно. Я чувствую себя восхитительно, больше не ношу тюрбан, потому что волосы уже здорово отросли. Шрам на лбу уже едва заметен, потому что я сильно загорела. Но он и не кажется столь уродливым – разве что для страховых служб, от которых я надеюсь кое-что получить, чтобы история не прошла даром. И правда, «дьявол лишь оцарапал».

Да, Аденауэр и Германия в целом теперь, после дела Эйхмана, собирается устранять худших из людей. Невероятно сдержанный судебный приговор – недобрый знак. За 6500 отравленных газом евреев сегодня получают три с половиной года или что-то вроде того. Мы с этим уже сталкивались – когда не были наказаны фемические преступники². Эта так называемая республика действительно ничем не отличается от предыдущей. И экономическое развитие не поможет справиться с политическими проблемами. Здесь обрушение биржи³ не повлияло на мнение избирателей, поразительно, потому что убытки немыслимы. Обеспокоены только те, кто в этом разбирается. Многие просто затянули пояса, но никто не жалуется. По большей части к подобным потерям относятся как к проигрышу – чем они по сути и являются.

Я познакомилась с Карлом Бартом на одном официальном приеме, и, поскольку за столом мы сидели рядом, нам удалось пообщаться. На него серьезно повлияла широкая известность. Он просил передать, что сожалеет, что так редко виделся с Тобой в Базеле. И почему я не навестила его, когда была у вас. Он произвел впечатление очень старого душой – не телом – человека. Но со мной он был очень обходителен.

Теперь пара слов о планах. Осенью мне нужно пару недель провести в Чикаго, поездку пришлось перенести из-за аварии. Затем, как и в прошлом году, семестр в Уэслианском. Я согласилась прочитать слишком много лекций, хоть все они и неподалеку, и немного обеспокоена своим рабочим планом. Весной у Генриха будет саббатикал на семестр, что позволит ему отдохнуть целых девять месяцев. Мы хотим приехать в Европу в феврале, сперва в Базель, после чего отправимся в путешествие по Сицилии и Греции. Боюсь об этом писать, чтобы не сглазить. До тех пор нужно успеть разделаться не только с «Эйхманом», но и с переводом «Революции» на немецкий и прочитать корректуру английского издания. Я с нетерпением жду перерыва в работе, хотя не стану отрицать – история Эйхмана доставляет удовольствие. Если бы я могла остаться здесь до самой осени, без телефона и забот о хозяйстве, я бы все успела. Но обстоятельства не позволяют.

Сердечный привет вам обоим

Ваша

Ханна

1. Недатированное письмо, которое, должно быть, было написано в это время.

2. Политические убийства, совершенные правыми радикалами в первые годы существования Веймарской республики.

3. Недолгосрочное понижение биржевых курсов, внушившее многим беспокойство.

312. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 17 сентября 1962

Дорогие друзья,

я с ужасом поняла, как долго не отвечала на письмо¹ Гертруды. В конце августа мы вернулись в Нью-Йорк, с начала сентября Генрих снова в колледже (он отлично отдохнул и совсем не устает, несмотря на обилие работы), а я закончила «Эйхмана». Получилась целая книга, но в The New Yorker очень воодушевлены и хотят опубликовать текст целиком – что было бы очень приятно с финансовой точки зрения. Потому что в таком случае от всех моих планов заработать собственным умом иным способом можно будет отказаться. Страховые компании выплачивают крупные суммы лишь при серьезных травмах и увечьях, которые я не могу предъявить.

Я хотела бы в первую очередь узнать, как сердце? Это коронарный склероз? «Снова за письменным столом» – эта фраза очень меня успокоила. Посмотрим при встрече. Генрих не хотел уезжать раньше марта, а я думала, возможно, получится застать торжество². Я могла бы приехать одна и помочь Эрне с подготовкой. Возможность продолжительного визита я не рассматривала. Мы отложим его до нашего возвращения из путешествия, если вы вообще хотите и готовы принять нас. Пока не могу сказать, когда это будет. Мы хотели бы поблуждать несколько месяцев. До отъезда еще далеко, а мы не связаны никакими обязательствами. Генрих, которому совершенно не по душе перелеты, хочет плыть на корабле. Тогда разумнее всего было бы отправиться по южному маршруту на итальянском судне.

Теперь неотложная просьба: я перерыла всю квартиру, чтобы найти радиоинтервью, которое накануне процесса Эйхмана³ вышло в Monat. Оно срочно мне нужно для эпилога к книге. Могли бы Вы его прислать? Я его потеряла, или кто-то его забрал. Никак не найду.

С нетерпением жду «Веры откровения». Когда книга выйдет? Мангейм уже переводит второй том «Великих философов». У меня еще есть две недели отпуска, но потом начнется работа, что слегка меня пугает. Сначала на две недели в Чикаго, затем снова в Уэслианский, где я хочу провести семинар о «Никомаховой этике», которого жду с нетерпением. Но, к сожалению, в то же время предстоит прочитать множество лекций, от которых пришлось отказаться весной, к тому же гранки «Революции» и «Эйхмана». И до отъезда необходимо закончить работу над немецким изданием «Революции». Если я окажусь у вас перед путешествием, от меня останутся одни глаза.

Хотела бы узнать, что вы думаете о встрече⁴ де Голля и Аденауэра. Мне это совсем не по нраву.

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

1. Письмо от 12 августа 1962 г., в котором Гертруда Я. сообщает о состоянии Я.

2. Речь идет о восьмидесятилетии Я. (23 февраля 1963).

3. Карл Ясперс о деле Эйхмана, см.: п. 282, прим. 1 и п. 302, прим. 7.

4. В июле 1962 г. де Голль и Аденауэр принимали большой парад французских и немецких войск неподалеку от Реймса. В сентябре 1962 г. де Голль впервые посетил ФРГ с официальным визитом, во время которого везде был встречен народными овациями. После этого, в январе 1963 г., был подписан договор о дружбе между Францией и ФРГ.

313. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 октября 1962

Дорогая Ханна!

Хотел написать вам уже давно. Сегодня поводом стал небольшой конфуз, вызванный Куртом Вольфом. Я сказал ему, что Нанда Эншен располагает моральным правом на мою новую книгу. Но мне показалось вероятным, что ее значительный объем может помешать как ей, так и Курту Вольфу. Все же он хотел получить гранки. И я не стал возражать. Тем временем Нанда Эншен сообщила, что объем книги для нее не имеет значения. Это я также передал Курту Вольфу. На прошлой неделе я написал Нанде Эншен и предложил ей проект договора (который я исправил во второй редакции) и предложил Пиперу отправить ей книгу¹ авиапочтой. Ее ответ пока не пришел. Разумеется, ей принадлежит право первого выбора. Судя по сегодняшнему письму от Курта Вольфа, он обо всем забыл. Он отправил Вам гранки (пожалуйста, дождитесь книги, которая уже наверняка на пути от Пипера – и отложите ее – не стоит отвлекаться от работы), зачем – ума не приложу. Сегодня пришли первые экземпляры от Пипера. Дело продвигается медленно. Официально книга должна была выйти на прошлой неделе. Договор с издателем Нанды Эншен очень короткий. Она устно согласилась с предложенным вариантом договора и отказалась от обширного печатного экземпляра. Она была очень сговорчива, еще когда Ты была здесь, в Базеле. Так что наши прежние договоренности, по которым Ты должна утвердить договор с ней, уже недействительны. Надеюсь, не придется снова беспокоить Тебя и обращаться к Тебе за помощью.

Курт Вольф очень забывчив – как иначе! я тоже! возраст! – в отношении второго тома «Великих философов». Я уже давно сказал ему, что вместо Экхарта и Кузанского пришлю начало второго немецкого тома. Что удовлетворит его продолжительные просьбы. Я работаю над Кузанским и надеюсь закончить к концу декабря. Тогда объем второго американского тома будет достаточным. Кузанского можно будет в таком случае опубликовать позже на немецком. От Экхарта пока придется отказаться. Собранного мной материала не хватает.

Нанда Эншен написала, Эштон готов переводить мою новую книгу. Это было бы прекрасно. Но, боюсь, ничего не выйдет. Мне кажется, стиль книги будет совершенно не востребован в Америке. Но хватит об этом!

Некоторое время назад Ты спрашивала, что я думаю о выступлениях Аденауэра – де Голля. Оказалось, это сущий пустяк. В то время они меня только раздражали. Немецко-французская дружба в виде общности интересов разумеется сама собой, пусть обставляют ее с помпой. На мой взгляд, это соответствует пропагандистскому стилю де Голля. Но приплетать сюда и отстранение от Англии и подчеркивать, что речь идет не просто о Европе, но о континентальной Европе², как и указывать на особую связь между Германией и Францией, – это мне кажется дурным симптомом, политической глупостью. Я был возмущен. Но, как я уже написал, это полная чепуха. Гертруда придерживается того же мнения.

Что вы думаете? Со вторника все изменилось³. Мне это напоминает переход Рубикона. Кто-то должен был остановить русское вторжение. Кеннеди, на мой взгляд, выразил это очень точно: ожидание повлечет за собой более серьезный риск, чем действие. Американцы его поддерживают. Кажется, настал подходящий момент. С ним согласна и Южная Америка. Я немного опасаюсь, но в целом доволен политической обстановкой. В этот раз я не вижу неловкости Кеннеди, это скорее непривычная политическая утонченность в сочетании с серьезностью, свойственной англосаксам.

Разочаровывают реакции европейцев. Все шутят, умничают, обсуждают подробности: всем не хватает серьезности, чтобы почувствовать, что настало время играть по-крупному и принимать участие в происходящем. FAZ, очевидно, не в состоянии освещать подобные события. В первый день на второй полосе они опубликовали голую новость, словно не произошло ничего выдающегося, и никак ее не прокомментировали, настоящий журналистский провал. На второй день была опубликована одна-единственная короткая – неплохая – заметка Дешама⁴. До сих пор не было никакого подробного репортажа в соответствии со значительностью происходящего, никаких мнений о его смысле. В Германии все спокойны, словно ничего и не происходит. Никаких признаков западного стремления к истине. Аденауэр сразу выразил безоговорочную поддержку. Снова отдаю ему должное. Но и он не смог подобрать убедительных слов.

Нельзя в качестве оправдания утверждать, что Америка пожинает то, что посеяла, отрекаясь от Европы во время Суэцкого кризиса, оказывая давление на Голландию в отношении Новой Гвинеи⁵ и по сей день оказывая поддержку Насеру⁶. В Англии ресентимент достиг невероятных масштабов. Сегодня доходит до того, что эти американские интересы полностью совпадают с европейскими. Недостаточная солидарность Америки с Европой – это плохо (но ее поддержка, оказанная Европе в других вопросах, была куда существеннее), но несмотря ни на что, вне зависимости от прошлых обид, маленьким государствам приходится выражать солидарность с великой Американской державой, потому что от нее зависит их существование.

Я опечален, что все кажется таким «мелким» и обстоит именно таким образом. Если только – надеюсь – удастся то, что кажется невероятным: русских удастся остановить, количество военных установок на Кубе будет сокращено, а 5000 технических и военных служащих будут выведены с Кубы, тогда, боюсь, положение будет еще более плачевным. Я верю в Кеннеди, слова и поступки которого в настоящий момент заслуживают уважения. Кажется, он один настроен серьезно. Но самое трудное ему только предстоит. И, кажется, он об этом знает.

Сегодня из новостей мы узнали, что русские корабли развернулись, решено не пытаться прорвать блокаду (Кеннеди, на мой взгляд, очень точно назвал это «карантином», потому что блокада касается лишь тяжелого вооружения). Надеюсь, новость подтвердится. Это могло бы стать первым шагом.

Прекрасная позиция Кеннеди: свобода превыше всего, и мы, американцы, всегда были готовы платить за нее самую высокую цену. Это верное выражение решительности и понимания.

Если катастрофа неизбежна, мы беспокоимся лишь о вас. Конечно, спрятаться будет негде, но вы так близко к источнику опасности. Смогут ли дворцы ООН защитить Нью-Йорк? Но должен признаться, что не верю в катастрофу. Как наблюдатель, свободный от ответственности, я верю в хорошие перспективы: Хрущев знает, чего ждать. Серию военных действий между США и Россией можно представить в виде части переговоров. Но обеим сторонам известно, что подобные действия не могут выйти за определенные пределы. Гипотетически, если Америка займет Кубу, Россия не начнет атомную войну. Если Россия займет Берлин, Америка не начнет атомную войну. Если Россия решит атаковать Европу на широком фронте, Америка ответит атомной войной. В свою очередь то же самое бы сделала Россия, если бы Америка была в состоянии освободить государства-сателлиты силами европейских и собственных войск.

Можно рассуждать до бесконечности.

Напиши, если захочешь, пару слов о вашем настроении.

Сердечный привет вам обоим от нас двоих

Твой Карл

1. Jaspers K. Der Philosophische Glaube angesichts der Offenbarung, München, 1962.

2. Речь идет о идее Европы де Голля: От Атлантики до Урала.

3. Начало Карибского кризиса. 22 октября 1962 г. Кеннеди в открытом обращении потребовал обратной транспортировки размещенных советских ракет и уменьшения количества пусковых установок. Два дня спустя он ввел блокаду советских кораблей. В то же время была созвана конференция организации американских штатов и Совет Безопасности ООН. США, СССР и Куба объявили о мобилизации. Ядерный конфликт между двумя державами казался неизбежным. 28 октября Хрущев объявил о сокращении количества боевых установок и вывозе ракет. Кризис был официально разрешен в начале 1963 г.

4. Dechamps B. Der Mut ernst genommen werden // Frankfurter Allgemeine, 24.10.1962.

5. С начала 1962 г. Индонезия пыталась присоединить территории Нидерландской Новой Гвинеи. По требованию ООН и США между Индонезией и Нидерландами был заключен договор, определявший, что с октября 1962 г. ООН, а с мая 1963 г. Индонезия обязуется взять на себя управление Нидерландской Новой Гвинеей.

6. Гамаль Абдель Насер (1918–1970), египетский премьер-министр и президент. Я. в первую очередь говорит о роли Америки в Суэцком кризисе (1956), когда США вместе с Советским Союзом потребовали от Великобритании и Франции вывести свои войска из региона Суэца.

314. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМиддлтаун, 29 октября 1962

Дорогой Почтеннейший,

Твое письмо пришло как раз за полчаса до прихода Нанды. Она пришла, вооружившись двумя контрактами, в которых она, конечно, не могла разобраться. Ее знаний немецкого не хватает, не говоря о других ее способностях. Пока я делаю все так, как Ты просил, а именно совершенно не вмешиваюсь, сказала ей, что ей следует отправиться с правильным контрактом к Harpers и посмотреть, что из этого выйдет. Лично я не верю, что Ты сможешь добиться желаемого, но если все удастся, будет замечательно. Их юристы наверняка решат во всем разобраться, и в этом случае придется вернуться к предложению, которое я выдвигала прежде. Объем рукописи совершенно не имеет значения. Экземпляр, отправленный Пипером, пока не пришел. Курт Вольф, запутавшись, прислал мне гранки, и их забрал Генрих, потому что меня не было дома. И теперь книгу просит Нанда, потому что хочет сразу отправить ее Эштону. Еще одна трудность с договором: насколько я помню, Нанда в качестве редактора рассчитывает на какую-то долю, которую Ты, кажется, не учел. Она соглашается на все отчасти потому, что совершенно не понимает сути дела, а отчасти потому, что совершенно не знает, как возразить. Но в целом она очень приличный, порядочный человек. […]

На Кубе все обошлось. Должна признать, я совершенно не переживала, потому что была абсолютно уверена, что дело не дойдет до войны. Я думала, что принятие решения может затянуться на недели или месяцы – пока русские перестанут посылать новые корабли, перестанут возводить на Кубе новые установки и все закончится разоружением. Кажется, это новый дипломатический стиль и нам придется к нему привыкнуть. Конечно, все может пойти насмарку, но надеюсь, все будет в порядке, пока у руля Хрущев. У нас есть все основания быть довольными Кеннеди, прежде всего его упорный отказ от вторжения, пока еще оставались и другие возможности. Его аргументация – для столь великой державы недостойно было бы вторгаться на территорию столь маленького государства – весьма разумна. Но этот успех вовсе не означает, что дело решено в пользу Америки. Теперь важно использовать ситуацию, чтобы полностью изменить свою политику в отношении Латинской Америки. Это ее первый шанс. Крайне важно и то, что господин Кастро¹ выучил урок о добросовестности русских союзников, – о том, что они проводят не политику мировой революции, а русскую внешнюю политику. Интересно и a la longue крайне опасно небольшое сообщение о масштабных демонстрациях в поддержку Кубы в Китае.

В остальном же пример Кубы, на мой взгляд, доказывает, что если бы берлинцы во время строительства стены действительно взялись за брандспойты, история утонула бы без дальнейшего шума и разбирательств. Конечно, это не решило бы проблем Берлина, но могло бы стать крайне важным шагом. Тяжело наблюдать, как невозмутимо берлинцы подчиняются не кому-то, а господину Ульбрихту², последнему из сталинистов, который оказался на своем месте только потому, что русские хотят наказать немцев. Немцы не могут понять, что в политике, в отличие от детской песочницы, подчинение и поддержка – суть одно и то же. Я как раз получила письмо из Германии от одного молодого одаренного юриста³, которому предложили здесь место ассистента профессора, хотя ему всего 23 или 24 года, а он вернулся в Германию, посчитав, что неправильно будет оставить «родину» в беде. Оттуда он написал, что уже пакует чемоданы. Нижнесаксонский министр по делам беженцев, господин Шелльхаус⁴, публично потребовал, чтобы все, кто выступал за признание границы по Одеру – Нейсе, были наказаны по обвинению в государственной измене. Когда он подвергся критике на страницах Welt, возмущенные читатели писали, что нельзя лишать господина министра права на свободу слова. Молодой человек добавил: «В Германии всегда можно найти тех, кто готов помогать униженным».

Я здесь уже две недели и, как и в прошлом году, останусь на осенний семестр. Первые две недели я провела в Чикаго, где с большим успехом выступала с фрагментами рукописи о революции четыре раза по два часа. Сейчас я вычитываю корректуру и работаю над последней главой «Эйхмана». Одновременно с этим веду семинар о «Никомаховой этике» с очень милыми понимающими молодыми людьми. У меня много дел, но, если честно, я очень счастлива и совсем не устаю. У меня всегда есть немецкие студенты, которые ассимилируются куда быстрее, чем представители любой другой национальности, так, что их никогда не получается опознать с первого раза.

Здесь не было никакого волнения. Люди, как говорят, поддерживали Кеннеди, но не из страха – мнения сильно различались, а многие открыто высказывались против. Никого не оклеветали. И теперь люди вздохнули с облегчением, никакого победного воя.

Мы с большой радостью прочитали Твой доклад об экономике⁵. Как приятно вновь и вновь убеждаться, что мы едины в самых основных взглядах. У меня есть лишь одна оговорка: Ты исходишь их денежной экономики. Но возможно – я не уверена, – сейчас она уже не играет столь важной роли в экономике в целом. Важны грядущая автоматизация, с одной стороны, и переход частной собственности в распоряжение крупных предприятий – с другой. В Америке сейчас глупо и опасно рассуждать о свободном предпринимателе, хозяине своего дела. Никто не может владеть чем-то больше овощной лавки на углу. Все стало корпоративной собственностью. Но об этом в другой раз. Уже поздно, я сижу с бокалом неплохого вина и небольшим кусочком шоколада – все привезено вчера из Нью-Йорка, где по выходным я встречаюсь с Генрихом. Он чувствует себя хорошо, несмотря на то что очень занят.

Всего самого, самого лучшего, от всего сердца

Ваша

Ханна

1. Фидель Кастро (1927–2016) – кубинский революционер и политический деятель, с 1959 г. премьер-министр Кубы.

2. Вальтер Ульбрихт (1893–1973) – с 1960 г. председатель Государственного совета ГДР.

3. Герхард Каспер родился в 1937 г. в Гамбурге, с 1966 г. профессор, с 1979 г. декан Юридической школы Чикагского университета. Письмо адресовано Шарлотте Берадт (см. п. 292, прим. 2), с которой тот близко дружил.

4. Эрих Шелльхаус (род. 1901), член президиума Союза перемещенных лиц и министр Нижней Саксонии.

5. Jaspers K. Freiheit und Schicksal in der Wirtschaft // Basler Nachrichten, 08.10.1962, p. 13.

315. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 и 21 ноября 1962

2 ноября 1962

Дорогая Ханна!

Твое письмо наполнено удивительной свежестью, радостью работы и жизнелюбием.

На Кубе снова никакой определенности. Кеннеди придется использовать все силы, чтобы не угодить в новую ловушку, устроенную русскими, которые держат всю ситуацию под своим контролем: промедление, новые аргументы, новые требования. Если он сможет удержать Южную Америку, все получится. Пока даже не ликвидированы ракеты. Невероятно сложно следить, чтобы не пропала большая часть материалов. Вряд ли ему позволят обратиться к эффективным формам контроля¹. Суверенное право. Простое дело примет непредвиденный оборот из-за всех сопутствующих осложнений, если однажды Южная Америка не поддержит вторжение. В таком случае вопрос был бы решен за пару дней.

Куба и Берлин, кажется, расходятся в важнейшем пункте. Россия с использованием привычного оружия не сможет сделать ничего в случае захвата Кубы, в случае вторжения в Берлин – ничего не сможет Америка. Если Россия хочет защитить Кубу от Америки, ей придется воспользоваться атомным оружием. Если Америка захочет защитить Берлин, все равно в итоге им останется лишь атомное оружие.

Но Куба – изолированный форпост, в военном отношении крайне опасный для Америки. Берлин не может сравниться с ней в вооружении.

Берлин по-прежнему подвержен серьезной опасности, по мере того как американский тезис становится все реалистичнее: атомная война возможна лишь в случае обширного наступления России на Европу!

Благодарю за Твое замечание о докладе для банкиров. Все, что Ты пишешь об автоматизации и корпоративном характере крупных предприятий, разумеется, верно. «Денежная экономика уже не играет для мировой экономики столь серьезной роли» – это доказал еще Штиннес². Но она может быть крайне важна для людей и их жизни, в долгосрочной перспективе, для традиции. От той же проблемы страдаем и мы, и русские.

Но самая главная мысль, лежавшая в основе моего доклада, которой я совсем не коснулся, потому что мне недостает знаний в этой области и я не могу сказать ничего осмысленного, – преобразование экономики. До сих пор она была неотделима от капиталистической экспансии, но теперь ее необходимо обратить в лишенную экспансии экономику, которая всю свою энергию направляет внутрь, а также создать соответствующий ей экономический этос. Это преобразование, пока что ограниченное свободным Западом (в том числе Японией), имеет ключевое значение в нашем выживании. Экспансию придется остановить. И от успеха этих преобразований в свободном мире зависит и сохранение свободы. Все очень неопределенно. Я могу сказать и больше, но не могу ничего сделать. Экономическая теория – крайне трезвая наука, даже если кажется весьма ограниченной в собственных пределах.

21 ноября 1962

Дорогая Ханна!

Письмо осталось незавершенным, как Ты можешь понять по дате.

Я еще раз перечитал Твое письмо и счастлив, что содержание Твоей книги о революции пользовалось таким успехом у американских студентов. Благодаря посвящению это отчасти и наша с Гертрудой книга.

Ты очень убедительно пишешь […] о Нанде Эншен. Я успел получить от нее еще одно письмо о возможных сокращениях, сделанных господином Эштоном. Я письменно согласился проверить и, вероятно, принять предложения господина Эштона.

Она ни слова не написала об издательстве и договоре. И я на всякий случай сообщил, что если это необходимо, я вернусь к количеству предложений, утвержденному прежде. В то же время я предложил возможный срок – 31 декабря 1962 года. Думаю, этот вариант отлично подойдет. Курт Вольф хотел получить текст несколько недель назад. Я об этом забыл и сообщаю об этом теперь из-за ее молчания.

Здесь идет снег с дождем, все время темно, привычная плохая осенняя погода. Мы сидим дома, а потому и мы, и Эрна чувствуем себя хорошо. Эрна в прекрасном расположении духа благодаря концертам. Сегодня она собирается на первую лекцию из цикла о романах. Каждый раз она читает обсуждаемый текст заранее: «Предчувствие и настоящее», «Бабье лето»³ и т. д. Компаньонка, которая каждый день поднимает нам настроение!

В пятницу мне присуждают звание почетного доктора медицинских наук. Я все еще достаточно наивен, чтобы радоваться подобным событиям. Это признание моего происхождения, и я чувствую себя как дома, потому что, честно говоря, медицинский факультет для меня роднее, чем собственный.

С сердечным приветом

Ваш Карл

1. Куба не дала согласия на запланированные международные проверки.

2. Предположительно речь идет о Концерне Штиннеса, достигшего своего расцвета под управлением Хуго Штиннеса (1870–1924), в 1924 г. он контролировал более 1500 юридически независимых предприятий и почти 2900 производственных подразделений. Экономической основой концерна была вертикальная концентрация и стратегия диверсификации.

3. Романы Йозефа фон Эйхендорфа («Предчувствие и настоящее», 1815) и Адальберта Штифтера («Бабье лето», 1857).

316. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 декабря 1962

Дорогая Ханна!

Пипер пишет, Ты согласилась побеседовать со мной на радио в феврале в Базеле. Разговор пройдет в рамках серии «Политика времени в диалогах». Norddeutscher Rundfunk. Далее он пишет: «идея не в самоинтерпретации интервьюируемого, но скорее в выявлении фрагментов современной истории через него и его встречи с другими… в случае с Ясперсом, разумеется, более или менее философского фрагмента современной истории»… То есть интервью, а не диалог? Между нами возможен только диалог. То, чего ожидает радиостанция, я недавно выразил в радиоинтервью с Клаусом Харпрехтом¹ и, конечно, не хочу повторяться. Возможен только политический разговор о нынешних обстоятельствах. Что Ты действительно об этом думаешь? Я полагаю, Ты из своего природного дружелюбия снова не захотела отказывать. Ты можешь представить, на что это будет похоже? Диалог между нами мог бы стать небольшой сенсацией. Мы оба в Германии довольно известны и к тому же на «Ты»: «Ханна!» «Карл!» – и, в конце концов, мы разделяем совершенно неприемлемые для официальных лиц Германии взгляды, но расходимся в образе мысли. Что Ты думаешь? Жду Твоего мнения, прежде чем ответить Пиперу.

Пипер – восхитительный издатель. Но его подчиненные, очевидно, хотят использовать мой день рождения ради собственной выгоды. Приходится от них отбиваться. Моя новая книга, которая стоит 32 немецких марки (слишком дорого, еще на Франкфуртской ярмарке она стоила 24 марки, и этого уже было достаточно), в январе должна выйти в новом «дешевом» студенческом оформлении по цене в 20 марок – мне это кажется невозможным: во-первых, по отношению к покупателям, которые уже успели заплатить гораздо больше несколько недель назад, во-вторых, по отношению к книготорговцам, у которых на складе уже лежит более дорогое издание. Этим можно было бы заняться через год или два.

Что об этом думает Генрих?

Обоим сердечный привет

Ваш Карл

Когда я представляю наш разговор, я думаю о чем-то выдающемся, беседе, в которой я бы задавал вопросы Тебе, а не наоборот.

Вы пока не получили мою новую книгу. Я уже давно попросил ее у Пипера. Издательство всегда с этим немного медлит. Немецкие адресаты (и я – если не брать в расчет пять экземпляров, полученных мной пару недель назад) уже успели получить книгу несколько дней назад.

Еще могут возникнуть некоторые трудности с договором, которые Ты так разумно предсказала. В предыдущем варианте² Ты предложила более высокие процентные отчисления, но и это неприятное слово «клеветнический»³. К сожалению, я не догадался сравнить Твой вариант договора со своим. Теперь я взглянул на него еще раз и мог бы внести целый ряд дополнений, с которыми совершенно согласен, но ни в коем случае не пункт о «клевете» (в этом отношении я «сумасшедший»).

Курт Вольф готов подписать мой договор сразу. Но, разумеется, я жду, что скажет издательство Нанды Эншен. Я не стану отказываться от дополнений по поводу английских переизданий, копий и т. д.

Восхитительно, что Эштон хочет заняться переводом. В этот раз мне нужно будет с ним посоветоваться, если он захочет сократить текст и изложить содержание в форме эссе (как в случае с «атомной» книгой).

Работаю над Кузанским для второго тома «Великих философов», редактурой которого займешься Ты. Очень рад. С тех пор как я начал подготовительную работу (выписки, мои обзоры двадцатых годов), о нем уже много написали, тексты отчасти полезны, в том числе и потому, что демонстрируют разные политические оценки в зависимости от ситуации в Германии. Нет ни одного другого философа, который оставался бы политически активен на протяжении всей жизни, почти всегда был «на службе» и в то же время занимался философией высочайшего порядка не в часы досуга, но в связи с собственной деятельностью. Я, однако, уже не ценю его философию так высоко, как прежде. Он не «классик», но наделен метафизически оригинальной глубиной.

Германия сходит с ума из-за дела Spiegel⁴. Коррумпированная газета, коррумпированные партии и коррумпированные государственные ведомства переплелись воедино, и клубок уже не распутать. История привлекает массу внимания: разоблачение безответственной игры, которую может позволить себе государство вроде этого, поскольку в отношении внутренней политики оно полностью защищено последними постановлениями, ограничившими его суверенитет в общем соглашении 1952 года⁵: если начнутся волнения или беспорядки, союзники имеют право вмешаться. А от внешнего мира его защищает чудесная помощь Америки. Государство, которое не несет настоящей политической ответственности и не готово брать ответственность на себя и не хочет становиться приличным государством с внутриполитической свободой, превращается в средоточие коррумпированной партийной олигархии и тотального замешательства, несмотря на интеллектуальную энергию юристов и прочих профессионалов.

Сердечный привет вам обоим от Гертруды и

Вашего Карла

1. Состоявшееся в то время интервью с Клаусом Харпрехтом «Как память об опыте ведет к пониманию настоящего» было впервые опубликовано в 1969 г. в: Jaspers K. Provokationen, Gespräche und Interviews. München, 1969, p. 147–168.

2. См.: п. 269.

3. Очевидно, несохранившийся проект договора содержит пункт о недопущении оскорбления религиозных чувств со стороны автора.

4. 10 октября 1962 г. Spiegel опубликовал статью об осенних учениях НАТО, ставших поводом для дискуссии по всей стране, под заголовком «Условно готовы к обороне». 27 октября были арестованы Аугштейн и Алерс, в редакциях в Гамбурге и Бонне проходили обыски. Вся кампания была проведена по инициативе министра обороны Штрауса в связи с подозрением в государственной измене и подкупе должностных лиц. Поскольку подозрения не подтвердились, Штраус был вынужден подать в отставку.

5. Немецкое соглашение от 26 мая 1952 г. между Бонном и державами-победительницами, упразднившее оккупационный статут 1949 г.

317. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 декабря 1962

Дорогая Ханна!

Гертруда передала из вашей частной переписки¹ – она действительно частная, – что ты приняла пост профессора в Чикаго на восхитительных условиях². Это почти средневековый бенефиций. Работа, с которой Ты так блестяще справляешься, ограничена таким коротким периодом времени, что вам даже не придется менять свой привычный жизненный уклад. Я очень счастлив и от всего сердца поздравляю Тебя и Генриха.

От Нанды Эншен я получил договор такого содержания, словно между нами вовсе не было никакой переписки. Так дело не пойдет. Чтобы не быть многословным, отправляю Тебе копию своего ответа³ и свое письмо Эштону⁴. Думаю, получилось написать так, чтобы все снова встало на свои места. Твои старания не должны быть напрасны. Надеюсь, Ты со мной согласна, и придерживаюсь мнения, что Ты не должна тратить на это ни время, ни силы. Кажется, все изложено ясно, и издательство сможет принять решение.

Атакую Тебя письмами. Прости!

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл

1. После завершения войны Гертруда Я. и Х. А. регулярно обменивались письмами. Переписка была особенно активной с начала 1960-х.

2. Речь идет о письме Х. А. Гертруде Я. от 28 ноября 1962 г. О профессорской должности в Чикаго: «Я уже говорила, что согласилась на должность в Чикаго? Один квартал (10 недель, 8 из которых лекции или семинары) в год и, вероятно, пара дополнительных недель на индивидуальную работу со студентами. Очень хороший оклад, совершенная свобода: если не захочу, никто не станет заставлять меня читать лекцию или проводить семинар, важно просто присутствовать. Так что теперь и я стала профессором».

3. Предложение о работе над корректурой договора Н. Эншен от 5 декабря 1962 г.

4. Письмо от 5 декабря 1962 г. Э. Б. Эштону о возможных сокращениях английского перевода «Философской веры и откровения».

318. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуУэслианский университет, 13 декабря 1962

Дорогой Почтеннейший!

Сегодня я хочу наконец поблагодарить Тебя за письма. Совсем скоро начинаются рождественские каникулы, и завтра я еду домой. Я завалена делами и больше ничего не успеваю. Отчасти из-за студентов, которые отнимают столько времени, отчасти потому, что сейчас одновременно печатаются две книги, «Революция» и «Эйхман». К тому же с лекцией о внешней политике Аденауэра выступал Клеменс фон Клемперер¹. К моему приятному удивлению, лекция в результате оказалась лекцией о критике Ясперса в адрес политики Аденауэра. Восхитительной и очень впечатляющей. Я передала ему Твою статью об экономике², с которой он пока не знаком.

Дело Spiegel: «Коррумпированная газета» – это точно? Без сомнения, Spiegel – скандально известная газетенка, но они были единственными, кто безоговорочно критиковал правительство и раскрывал коррупционные скандалы (господин Штраус и пр.). Нет никаких сомнений – поэтому власть и отправила их под суд. И они вынуждены сидеть под стражей без соблюдения закона!³ Что касается непосредственно обвинения, один молодой юрист, которого я хорошо знаю (немец, учился здесь, в Йеле), написал⁴, что в упомянутом номере Spiegel не было ни единого слова, не опубликованного прежде в Foreign Affairs. Мне вся эта история до ужаса напоминает дело Осецкого⁵, которого судили за измену родине, чтобы заткнуть его журнал и покончить с его критикой в адрес правительства. Аденауэр производит на меня все более неприятное впечатление и становится невыносимым. При этом самое удивительное, что люди не могут от него избавиться. Но у него нет ни одного преемника, и на 75 % – это его вина. Он может мириться лишь с собственными ставленниками. Жаль Германию. Сейчас все вынуждены расплачиваться за то, что в свое время никто Тебя не послушал – в отношении «денацификации», в отношении воссоединения. Я часто вижу немецких студентов. Они либо упрямятся, либо говорят: как только я получу степень доктора, я отправлюсь в Америку.

«Лишенная экспансии экономика, которая всю свою энергию направляет внутрь»: я согласна, но проблемы необъятны. Пока в Азии и отчасти в Латинской Америке царит нищета, необходимо продолжать бесприбыльный экспорт, к тому же развитие Африки. То есть мировая экономика или, точнее сказать, всемирная экономика, лишенная экспансии и лишенная экспансивных амбиций. Но как только эта полная энергии экономика обратится внутрь без внешних рынков, то вскоре выяснится, что в ней просто слишком много энергии. То есть прямо сейчас крайне важно отказаться от идеалов economic growth⁶ и попытаться добиться некоторой стабилизации. Иначе мы все погибнем под грудой товаров потребления. Прямо сейчас идет забастовка газетчиков, поэтому у нас нет никаких новостей. Справляемся и без них.

О беседе на радио: я успела узнать кое-что от Пипера: 1. Речь идет о «разговоре», ни слова об «интервью». Он не стал бы обсуждать это со мной, поскольку это навык, которым нужно овладеть. 2. Уже готовы две большие программы о Тебе, приуроченные к Твоему юбилею, поэтому наша беседа выйдет в эфир позже. 3. Господин Рейнгольц⁷ с Norddeutsche Rundfunk хотел бы встретиться со мной заранее и предлагает приехать в Гамбург. Пока я не до конца понимаю, о чем думают эти господа. Но если получится устроить все так, как мы хотели, будет замечательно! У меня нет никакого желания навещать господина Рейнгольца, по крайней мере пока мы не поговорим с Тобой. Если он хочет меня увидеть, ему придется приехать в Базель. Как видишь, я всецело поддерживаю эту затею, хоть и весьма смутно представляю, как нам следует поступить. Я вспоминаю о множестве, множестве наших разговоров. Мы должны найти способ, так сказать, вести беседу. О чем должна идти речь – решать Тебе. Мне подойдет любая тема, все, что Тебе угодно, – но лишь «Тебе». В радиоэфире я не решусь обращаться к Тебе «Карл», но сохраним обращение на «Ты», если Тебе оно кажется уместным.

От Нанды Эншен я больше ничего не слышала. Надеюсь, она поняла, что Ты имел в виду […]

Теперь без ответа остается лишь вопрос о том, когда Ты хотел бы устроить беседу на радио. До или после дня рождения, или не раньше лета, когда мы вернемся из путешествия. Я бы предпочла не приезжать до дня рождения, но это не обязательно. В этот раз я могу свободно поменять все планы.

Из-за книги об Эйхмане возникли некоторые трудности с Пипером. Возможно, для немецкого издательства ее публикация действительно связана с определенными рисками. Он прочитал ее недостаточно внимательно, и у меня возникло впечатление, что в издательстве никто толком не говорит по-английски. В любом случае мы пока не заключили договор, и я написала ему крайне резкое письмо о переводе. Как только текст появится здесь в The New Yorker, объявятся и другие издатели. Но я не уверена. Немцам он придется не по душе. Я высказала свое мнение с крайней откровенностью.

Всего наилучшего вам обоим

Ваша

Ханна

1. Клеменс фон Клемперер (1916–2012) – профессор новейшей истории Колледжа Смит, Нортгемптон, Массачусетс.

2. «Свобода и судьба в экономике».

3. Без подобающего судебного разбирательства.

4. Герхард Каспер.

5. Карл фон Осецкий (1889–1938) – журналист и публицист. В 1931 г. Осецкий, главный редактор журнала Die Weltbuhnt, по обвинению в государственной измене и разглашении военных тайн был приговорен к 18 месяцам тюремного заключения, после пожара в Рейхстаге (1933) снова был арестован, сперва помещен в концентрационный лагерь Зонненбург, а позже в лагерь Папенбург-Эстервеген. Умер в берлинской больнице от последствий интернирования.

6. Экономический рост.

7. Франц Рейнгольц (1904–1986) – журналист, в то время директор Северогерманского радио.

319. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 декабря 1962

Дорогая Ханна!

Спасибо за Твое письмо от 13 декабря. Если идея нашей радиобеседы кажется Тебе великолепной, я полностью Тебя поддерживаю. Конечно, мы устроим все именно так, как сами захотим. Никакой спешки. Мы все обсудим, когда Ты приедешь, после дня рождения. Посмотрим, согласится ли радио Гамбурга на то, что мы предлагаем. Ни Ты, ни я не станем подчиняться приказам радиостанции. Я в целом очень дружелюбен, стараюсь не обращать внимания на симптомы их потребности во власти, для них мы лишь марионетки, но мы сделаем, что захотим.

Вчера Нанда Эншен прислала телеграмму и сообщила, что в Harper¹ согласны со всеми пунктами и договор уже отправлен. Узнаю, правда ли это, только когда получу экземпляр.

Когда я назвал Spiegel коррумпированным, мне следовало бы точнее объяснить, что я имею в виду. Он, разумеется, не обслуживает чьи-то интересы, то есть не получает деньги за свои услуги. Нет и намека на то – это совершенно исключено, – что они выпрашивают у кого-то деньги за молчание. Под «коррумпированным» я понимаю следующее: у них нет собственных убеждений, никакой политической концепции, никакого направления и никаких целей. Они исходят из потребности масс в агрессии, потребности в разоблачениях и сенсациях, которой подвержены и министры. Дух нигилистичен, но скрыт под вуалью условных «моральных» принципов. Они «разоблачают» политически релевантные и прочие дела. Они развили негативистско-высокомерный стиль, который распространили даже на опубликованные письма читателей. Ни намека на достоинство, благородство, содержательность. Но я бы не сказал, что их главная цель – зарабатывать деньги. Очевидно, как в этом, так и во многих других случаях, с какой тщательностью они работают: внимательно и усердно собирают информацию даже для незначительных материалов. Это особый способ наслаждаться жизнью: завоевывать популярность, выдвигая универсальные обвинения, высмеивать, оспаривать, чувствовать себя уверенно в постоянном отрицании. Но Ты, на мой взгляд, абсолютно права: существование Spiegel совершенно необходимо Федеративной Республике. Потому что вся наша пресса (в том числе и Zeit) фактически запугана, хоть и не признает этого, потому что, несмотря на достойный стиль и положительный настрой, не может предоставить все, что так необходимо современной демократии: раскрыть реальность, предложить убедительные и обоснованные суждения – для этого нам нужен Spiegel. В таких обстоятельствах не стоит мечтать об их исчезновении, этой своры лающих псов, но не стоит и связываться с ними один на один. Пример: когда в 1958 году вышла моя книга об атомной бомбе, Пипер написал, что Аугштейн² и два других репортера спросили у него, могут ли они приехать в Базель, чтобы взять у меня интервью. Пипер настоятельно рекомендовал мне согласиться, это привело бы к росту продаж на 3000 или 4000 экземпляров. Я решил поразмыслить. Я не имею ничего против рекламы, без нее в наше время никуда. Но реклама такого рода была мне все-таки не по душе. Я читал множество интервью в Spiegel – всегда одно и то же: журналисты Spiegel всегда невероятно интеллигентны и хорошо осведомлены; спланированная попытка (трое против одного) обнаружить слабые стороны собеседника; в случае ответа, который оказывается сильнее их тезисов, они прибегают к оружию иронии; неожиданно перескакивают к новой области вместо того, чтобы придерживаться темы собеседника. Я представил этот сценарий, основываясь на примерах, которые припоминаю лишь смутно, и решил, я пострадаю ради удовольствия публики, которая жаждет чужих разоблачений, и самое главное: Spiegel прерывает разговор в тот самый момент, когда еще один ответ уже невозможен. Подобную манеру вести разговор я и называю коррумпированной. Я сказал себе, что мне может быть безразлично, если Spiegel втянет меня в свою нечистую игру, как уже делал не раз. Но если я соглашусь на это добровольно и стану подопытным кроликом, на котором испытывают софистские методы, тогда я действительно выставлю себя на посмешище. Если бы мой университет или страна, в которой я живу, обязали бы меня вести подобный разговор (не Пипер), дело обстояло бы иначе. Тогда я выполнил бы свой «долг» и не был бы смешон. В таком случае наша встреча даже доставила бы мне удовольствие. Поэтому я попросил Пипера в дружелюбном тоне и не приводя никаких причин ответить, что я перегружен работой.

Как видишь, я использовал слово «коррумпированный» крайне неосторожно, и теперь Ты приблизительно можешь понять, что я имел в виду.

«Экономика лишенная экспансии» – и «энергия направленная внутрь» – это, как Ты пишешь, проблемы чрезвычайного масштаба. Разумеется, их невозможно разрешить с помощью пустых размышлений. Для создания этоса необходима философия, для поиска технических средств – национальная экономика, для возможности углубиться в образ мысли масс – социология и так далее. Об этом лично. Я не могу представить, к чему здесь можно прийти. На семинарах я иногда пытался пробудить интерес экономистов. Один, казалось, был крайне увлечен, но когда он принес реферат, я заметил, что он совершенно ничего не понял. Теперь он профессор в Карлсруэ. Этот разговор оставим для нас (не для радио).

Досадно, что Пипер усложняет выход книги об Эйхмане – точно так же он вел себя и когда Твоя выдающаяся работа³ наконец оказалась во Frankfurter Verlagsanstalt […] Твоя книга об Эйхмане – которая произвела на него глубочайшее впечатление и о которой он отзывался исключительно положительно – после выхода в Америке, разумеется, привлечет внимание хорошего немецкого издателя.

Сердечный привет

Ваш Карл

1. Нью-Йоркское издательство Harper & Row.

2. Рудольф Аугштейн (1923–2002) – с 1946 г. издатель Spiegel.

3. «Истоки тоталитаризма».

320. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМиддлтаун, 7 января 1963

Дорогой Почтеннейший,

Невероятно – новый год уже начался, а я до сих пор так и не написала. Я была дома, но в жуткой неразберихе. Гранки книги об Эйхмане пришли одновременно с корректурой книги о революции. К тому же продолжительные визиты и привычная праздничная суета. Ты когда-то сказал, никто не может перетрудиться, и я каждый день, как заклинание, повторяла эти слова.

Твое письмо от 19 декабря, наш разговор на радио: возможно, Ты слышал от Пипера, что Norddeutsche Rundfunk хотели бы, чтобы мы обсудили истоки Твоей философии как истоки философии экзистенциализма. Что Ты об этом думаешь? Я не могу представить такой разговор в другой форме, кроме формы интервью, а я для нее совершенно не гожусь. Они хотели бы, чтобы я ехала через Гамбург, чтобы прослушать записи Бонди¹ и Царнта² и обсудить детали заранее. Я сообщила Пиперу, что подобные предварительные беседы лишены смысла до того, как мы поговорим с Тобой.

Все, что Ты говоришь о Spiegel верно, но прямо сейчас не может их оправдать. Мы поговорим об этом. На меня все еще сильно давят сроки. И самое обидное, что я совершенно не успеваю хотя бы заглянуть в Твою книгу.

Пипер, кажется, все же хочет опубликовать «Эйхмана», хотя немного сомневается и, на мой взгляд, не очень к нему расположен. Мы пока не заключили договор, и я позволила себе обратить его внимание на этот факт.

Нанда Эншен: я встретила ее на вечеринке, и она – в страшном волнении – рассказала о телеграмме. Надеюсь, все уже решено. В этот раз у меня возникло впечатление, что она поняла, о чем речь.

Настал январь, близится февраль, и пора спросить, когда Вы ожидаете моего приезда? Я думала, вылетать приблизительно 20 февраля. Либо сразу в Цюрих, либо через Париж, чтобы поговорить с Мангеймом. С местом в гостинице и т. д. в это время, полагаю, не будет проблем. Я думала об отеле у вокзала, в котором всегда останавливаются Вольфы. Rhein Hotel не кажется таким привлекательным зимой. Кстати, не забывай, что я успела разбогатеть. The New Yorker³. Расскажу, когда приеду.

Всего самого, самого лучшего вам обоим

Ваша Ханна

Это письмо записано под диктовку, а помощница не очень хорошо владеет немецким. Пропускает предложения и т. д. Pardon!

1. Интервью с Франсуа Бонди были записаны в 1962 г. и частично транслировались и были опубликованы в 1963-м. Опубликованы под заголовком «Философ и политика» (Der Monat, vol. 175, April 1963, p. 22–29), выходили в эфир под общим названием «Философ и время» (Северогерманское радио, 22 февраля 1963 г.).

2. Хайнц Царнт (1915–2003) – теолог, писатель. Интервью вышло в эфир в феврале 1963 г. и в том же году опубликовано: Jaspers K., Zahrnt H. Philosophie und Offenbarungsglaube. Ein Zwiegespräch, Hamburg, 1963.

3. В феврале и марте 1963 г. в The New Yorker в виде пятичастной серии статьей опубликована работа Арендт «Эйхман в Иерусалиме».

321. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 января 1963

Дорогая Ханна!

После того как ты закончила выдающуюся работу над двумя книгами, тебя поглотила повседневная суета. Но, к сожалению, от корректуры никуда не деться […]

Господин Рейнгольц писал и Тебе. Я ответил, что мы обсудим все в Базеле в конце февраля и сообщим ему. Интервью исключено. Они снова и снова меняют план. Серия передач называется «Портрет эпохи в диалоге». Это настолько пространно, что возможно все, что угодно. Я в шутку написал господину Рейнгольцу: можно интерпретировать название таким образом, что эпоха, словно лучи солнца в каплях воды, отражается в ничтожности диалога. Посмотрим, что получится придумать. Если господин Рейнгольц не согласится, восхитительный Мейер-Гутцвиллер¹ всегда готов заняться нашей беседой здесь, в Базеле, и лично передать ее немецким станциям. Конечно, Швейцарское радио платит лишь четверть от того, что платят немцы.

Издательство Нанды Эншен в целом согласно принять мои условия, но снизило ставку гонорара: 7 % до 15 000 экземпляров, далее – 9 %, но в качестве компенсации они повысили предоплату до $1000. Я согласился. Осталось решить лишь одно: необходимо точно определить срок, по истечении которого я снова стану единственным правообладателем, если книга не будет выпущена (итоговые сроки, определенные мной: 18 месяцев на перевод, 15 месяцев на печать), и я потеряю право на получение аванса, если не будет составлен новый договор. Если издательство согласится на такие условия, дело решено.

Я невероятно счастлив, что Ты приедешь. Иначе единственное, чего мы с Гертрудой могли бы ждать от этого дня², – будут ли исправно работать бронхи и сердце. Праздник будет спокойным. Восьмидесятилетие совсем не похоже на семидесятилетие. В сознании широкой общественности мы уже почти за пределами этого мира. К тому же в последние годы я по легкомыслию разорвал множество дружеских связей. Я с удовольствием работаю над Кузанским. Но его образ, который, казалось, готов в моих заметках, очень изменился под влиянием новых исследований и продолжает меняться изо дня в день.

Сердечно

Твой Карл

1. Пауль Мейер-Гутцвиллер – в то время директор Radio Studio в Базеле, в послевоенное время близкий друг Я.

2. Восьмидесятилетие Я. 23 февраля 1963 г.

322. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 8 февраля 1963

Дорогие друзья,

Я по-прежнему работаю над корректурой – Эйхман без конца. Между тем я развлекаюсь с Пипером, который, очевидно, хочет взяться за дело, но боится собственной смелости. Я уже получила предложения от Rowohlt и Kiepenheuer – и те и другие мне неприятны. Но я в самой дружелюбной форме решила пригрозить Пиперу, чтобы он перестал строить из себя Кунктатора, разумеется, не сообщая ему названия других издательств.

Кроме того, он написал о беседе на радио. Мне показалось, все в полном порядке, но не знаю, какого мнения придерживаешься Ты. Генрих читает «Философскую веру» и вскоре напишет сам. Он полностью восстановился, бодр и погружен в работу.

Но я пишу лишь, чтобы определить сроки. Я вылетаю 19-го и 20-го уже буду в Базеле, но буду готова к встречам только 21-го, потому что потеряю ночь в дороге. Никакой радости. В этот раз я хотела бы остановиться в гостинице. Боюсь, мои дела могут доставить вам неудобство. Мне нужно будет звонить и принимать звонки – что только причинит Вам лишнее беспокойство. Я буду заходить и, возможно, работать у вас, и всегда буду в вашем распоряжении. К тому же вполне возможно, что из редакции The New Yorker, наполовину восхитительной, наполовину сумасшедшей и слишком, чересчур богатой, решат срочно позвонить с вопросом о переносе запятой. Если я не в гостинице, то меня фактически нет на месте и меня не достать. Тогда запятая останется на своем месте и мир не рухнет. Я уже позвонила в гостиницу и попросила забронировать мне номер.

Другие планы: беседа на радио¹ в Кельне 6 марта, они оплачивают всю поездку. К ней еще предстоит подготовиться. Потом ничего – но в это время нужно просмотреть перевод Мангейма и для этого, полагаю, лучше всего будет отправиться в Локарно, где мне поможет Хелена Вольф. Генрих решил уехать не раньше 23 марта, он погружен в работу, и она ему больше по душе. Он отправится на корабле по прекрасному южному маршруту прямиком в Афины. 5 апреля я отплываю в Неаполь. Мы не вернемся на «север» раньше конца мая или начала июня – четыре недели в Греции, две недели на Сицилии и потом около двух недель в Италии. Наш корабль ложится на обратный курс 29 июня на юге Франции, который мы тоже хотели немного осмотреть.

Пора возвращаться к корректуре. Я считаю дни, но поскольку не умею считать, все время обсчитываюсь. Кстати, у меня появилось впечатление, что Вольфы с радостью приехали бы на юбилей в Базель, но не решаются. Я сделала вид, что ничего не поняла, но решила поделиться с вами. После Локарно, думаю, осяду в Цюрихе и продолжу работу над переводом книги о революции. И тогда, может быть, смогу навещать вас время от времени, если вы захотите.

Всего самого, самого лучшего и до скорого!

Ваша

Ханна

1. В Кельне Х. А. прочитала первую главу книги об Эйхмане. За день до этого состоялись дебаты на радио.

323. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсСтрасбург, 30 марта 1963

Дорогой Почтеннейший, Дорогая,

Мы были в Кольмаре, и я совершенно с Вами согласна! Грюневальд¹ прекрасен, но оставил меня равнодушной. Но Шонгауэр² вдруг напомнил, что слово innig [глубоко, искренне прочувствованный] есть только в немецком языке.

Уже поздно, Аннхен отошла ко сну. Но я продолжаю погружаться в культуру. Местный собор меня пленил.

Глубочайший привет

Ханна

1. Изенгеймский алтарь Грюневальда, выставленный в музее Унтерлинден в Кольмаре.

2. «Мадонна в беседке из роз» Мартина Шонгауэра, хранящаяся в церкви Святого Мартина в Кольмаре.

324. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсАфины, 14 апреля 1963

Дорогая!

Спасибо за Твое письмо¹, которое очень меня утешило. В мыслях я все время возвращаюсь на Ауштрассе. Мы никогда не проводили столько времени вместе, и как раз благодаря тому, что мы разделяли повседневные заботы, мои воспоминания столь живы.

Мы приехали сюда неделю назад, в Патры около полуночи, где я каким-то образом убедила владельца деревенского кафе, невероятного огромного и грузного, совершенно черного и невероятно внушительного парня, приютить нас, свободных номеров уже не было, после чего под полной луной мы на поезде отправились вдоль коринфского залива в Афины. Одна эта поездка была невероятной. С тех пор чудо сменяется чудом. Никакой усталости, лишь небольшая мышечная боль. Вчера мы были на Эгине, местный храм на самой вершине горы, с которой открывается вид на весь остров – самое замечательное, что нам довелось увидеть. Мы уже решили вернуться туда снова перед отъездом. Более продолжительные поездки начнутся на следующей неделе, но мы решили остаться в Греции еще на неделю и уехать только 10 мая. Поэтому на пару дней меньше проведем на Сицилии и в Италии. Я забронировала для нас комнаты в Базеле, в Krafft на пятое июня, о чем, кажется, забыла написать. Я могу перенести бронь в любое время, но мне сказали, в это время в Базеле что-то происходит и до 8-го числа, не позвонив заранее, найти комнату невозможно.

Мы очень хорошо устроились. Очень приятная большая комната, уютные холлы, в которых никого нет, ухоженный дом с первоклассной немецкой и французской библиотекой, вокруг приятные и образованные люди, которые говорят по-французски и по-английски.

О «Революции» хорошо отзываются, и я прилагаю для Вас рецензию из New York Times², которая удивительным образом появилась, как только вышла книга. Кроме того опубликована рецензия Уильяма Дагласа в Washington Post³, высшая судебная инстанция – «классический научный трактат». Эти слова важны для меня, хоть я и потратила много сил на изучение американских институций, каждая из которых связана с революцией, я никогда не была полностью уверена в себе. И часто ограничивалась весьма самовольной интерпретацией.

На следующей неделе отправляемся на Крит – без Генриха, которому не так симпатична эта культура, и он не хочет покидать чистую Грецию. Поэтому мы (Лотте Берадт и я) просто оставим его в Афинском музее и будем надеяться, что он точно сможет описать нам все вазы, когда мы вернемся. Мы летим на три дня, а там встретимся с друзьями, у которых есть автомобиль.

Иногда мне приходится ущипнуть себя, чтобы убедиться, что все это по-настоящему и мы действительно здесь. Газеты мы читаем по вечерам, лежа в кровати, в остальное же время не читаем вовсе, только путеводитель. В двух словах, мы живем «беспечной жизнью» богов.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. От 6 апреля 1963 г., в письме, помимо прочего, сообщалось, что Я., который в то время был болен, уже идет на поправку.

2. Рецензия Гаррисона Э. Сейлсбери на книгу Х. А. «О революции» была опубликована 1 апреля 1963 г. в New York Times.

3. Рецензия Уильяма О. Дагласа вышла под заголовком «Внутренности свободы» 17 марта 1963 г. в Washington Post.

325. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсАфины, 28 апреля 1963

Дорогая,

я воюю с измученной печатной машинкой, из которой постоянно вылетает лента. Твое письмо¹ ждало нас здесь, когда мы вернулись с Пелопоннеса, завтра отправляемся в Дельфы. Критский ландшафт просто невероятен. Но Кносс, восстановленный во вкусе королевы Виктории, оказался разочарованием. Фест прекрасен, к тому же мы посетили невероятно интересный музей в Гераклионе – в первую очередь вазы и очень маленькие, удивительно изящные и элегантные вещицы – печатки, украшения и т. д. Кажется, именно там открыли вкус. Но в то же время становится понятно, как мало нам осталось от их культуры: лоскуты, осколки, не более. Мы провели там три дня, и этого было более чем достаточно. Но даже вечности не хватит для Афин. Национальный музей просто необъятен и наполнен одними шедеврами. Сегодня мы провели все утро перед вазами, где – очень кстати – встретили немецкого профессора Вайшеделя² из Берлина. Генрих неустанно носится по длинному маршруту от Агоры через Пникс и Ареопаг к Акрополю. Мы в блаженстве, а от наблюдения голова идет кругом. На чтение больше нет сил, Генрих все время боится, что забудет что-то из увиденного. Но ничего не забывает.

После обстоятельного телефонного разговора с семьей³ я приняла решение отправиться на три дня в Израиль. Моя маленькая племянница⁴ не может получить увольнительную из армии, а я очень хочу снова с ней повидаться. В телефонном разговоре она казалась очень бодрой. Было бы лучше, если бы она была тут. Лотте Берадт, у которой тоже есть там родственники, летит в любом случае, так что мы снова полетим вместе, а Генрих будет совершенно счастлив провести пару дней в одиночестве. 11 мая мы выезжаем, на корабле через Бриндизи, а 13-го вечером будем в Сиракузах. Я уже писала, но повторю на всякий случай: Hotel des Etrangers в Сиракузах приблизительно до 20-го, затем прогулки по Сицилии без адреса, после чего Рим: до востребования American Express.

Еще кое-что: Генрих недавно получил письмо от друга⁵ из Локарно. Оказалось, будет лучше, если они смогут встретиться сперва, а уже потом Генрих приедет в Базель. Я в это время, вероятно, встречусь с Анной. Если это удобно, мы приедем только в середине месяца, между 12-м и 15 июня. Придется отменить или перенести бронирование в Krafft, но это не доставит хлопот. Возможно, Ты могла бы написать мне пару строк в Сиракузы, о том, как обстоят дела.

Вы видели когда-нибудь снимки храма Афайи на Эгине? Он почти так же прекрасен, как храм в Бассах.

Мы очень смеялись над словами: «Карл бы поехал на Крит, а я бы осталась в Афинах». Генрих сразу сказал: «Да, ведь он еще так молод и любопытен». В остальном же рассказать не о чем, кроме того, что мы счастливы и мысленно с вами

Твоя

Ханна

1. Письмо от Гертруды Я. Ханне Арендт от 19 апреля 1963 г.

2. Вильгельм Вайшедель (1905–1975) – философ, в то время профессор Свободного университета в Берлине.

3. Эрнст и Кэте Фюрст.

4. Эдна Фюрст, дочь Эрнста Фюрста.

5. Роберт Гильберт.

326. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 мая 1963

Дорогая Ханна!

Как меня воодушевили Твои письма. В своих мечтах я разделяю вашу «беспечную жизнь богов» и наслаждаюсь всем, что наблюдаете вы. Я впечатлен тем, как Генрих сосредоточен на классике, на Афинах. Он боится что-то забыть. Наше счастье скрыто там, где явлены истина, красота и величие человечества.

Мы готовы к вашему визиту в любое время. Благодаря Твоей «немецкой аккуратности» мы всегда предупреждены вовремя.

Гертруда больше не писала, потому что снова заболела гриппом, десять дней назад. Сейчас она уже идет на поправку. Несколько дней я был очень обеспокоен. Она была очень слаба, все время спала, у нее совершенно пропал аппетит, и как-то она даже сказала: «Неужели можно вот так просто умереть?» Но все было по-настоящему плохо лишь один день. И даже тогда сердце и давление были в норме. На третий день подтвердилась локальная бронхопневмония, которая уже проходит. Сегодня Гертруда уже заскучала и стала очень нетерпелива, встает, чтобы принять ванну и тут же возвращается с пульсом 110, но быстро приходит в себя. Нужно постоянно за ней следить. Поводов для беспокойства пока нет. Но выздоровление, как показывает опыт, может длиться довольно долго. К вашему приезду – отсрочка лишь на пользу – надеюсь, она уже будет в полном порядке. Доктор Бернштейн¹ проявил себя с лучшей стороны. Он обследовал ее еще после Твоего отъезда – сердце, тяжелая аритмия. Спустя две недели благодаря небольшим дозам дигиталиса аритмия прошла. Мерле очень нам помогла, она, как медицинская сестра, трогательно заботилась и ухаживала за больной, даже в неприятные моменты. Гертруда как-то сказала, что ей по-прежнему не хочется есть, но аппетит приходит во время еды – потому что еда приготовлена просто чудесно. Она сама составляет меню. Писать пока не получается. Она просила передать Тебе сердечный привет. Сегодня после обеда она впервые поднимется на час.

Не будет ли для тебя опасна поездка в Израиль? Обстановка там снова кажется небезопасной. Если Иордания попадет в руки Насера, ни Америка, ни Англия ничего не смогут поделать. Почему американцы наконец не возьмутся за обеспечение безопасности на границе. В Израиле, как мы слышали, ничего не изменилось, все отважны и уверенны, осознают свою силу. Какие впечатления будут у Тебя? Расскажешь в Базеле.

Генрих прав по поводу моего «любопытства», но «молод»? Я начинаю радоваться старости и освобождению от обязанностей и пока не очень страдаю от неизбежных неприятностей. Но с нетерпением жду встречи с Генрихом, словно снова стал молод.

Сердечно

Ваш Карл

1. Адольф Бернштейн – с 1963 по 1969 г. домашний врач Я.

327. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 мая 1963

Дорогая Ханна!

Гертруда уже целую неделю без температуры, два дня назад вернулся аппетит. Кажется, хотя весы и не очень точны, что она уже набрала один из двенадцати потерянных фунтов. Она еще слаба, но с каждым днем ее самочувствие все лучше. Когда вы будете в Базеле, она снова, мы смеем надеяться, будет чувствовать себя как прежде. Я тоже чувствую себя совершенно как обычно. Ты застала меня в весьма плачевном состоянии. Мне жутко от воспоминаний о том, каким Ты меня увидела. Это было еще до юбилея после простуды, от которой я не успел восстановиться и с трудом мог выдержать праздник и лишь произнес необходимые слова. После этого я снова тут же заболел, вместе с Гертрудой. Вот почему у меня не было настроения и я почти не участвовал в разговорах. Но Ты терпелива. Поэтому нет нужды волноваться.

Оттого у меня не было сил прочитать Твою книгу о революции. Английский язык! Я взялся за нее несколько дней назад и читаю со все возрастающим интересом, словно она написана вовсе не по-английски. Пока я прочитал совсем немного, но в сущности понимаю цель Твоего намерения. Мне кажется, по глубине политических взглядов и в мастерстве исполнения эта книга достойна или даже превосходит Твою книгу о тоталитаризме. Я не чувствую в ней искусственности и никакой рациональной натужности, никаких избыточных отступлений. Одна основополагающая мысль изложена крайне убедительно и мощным потоком увлекает меня за собой. Восхищают Твой взгляд на суть политической свободы и Твое мужество – способность полюбить человеческое достоинство в этой сфере. Кажется, я чувствую влияние образа мыслей Генриха и его жизненного опыта и во время чтения думаю о вас обоих. И полностью поглощен.

То, что Ты пишешь об отцах-основателях, и то, что Ты о них сообщаешь, для меня в новинку. Ты совершила исторические открытия, которые освободят американцев от их забывчивости. Твое сравнение и сопоставление сути «советов» и «маленьких республик», истоков и истинности всех революций со времен американской, знакомы мне еще по Твоей статье о Венгрии¹. В то время я еще сомневался², теперь же я абсолютно убежден в предложенных Тобой смысловых параллелях и верю в увиденную Тобой возможность, казавшуюся упущенной прежде.

В ходе Твоего повествования восхищают масштабы, которые Ты раскрываешь, в конечном счете все это – Твое видение трагедии, которая не оставляет Тебя в отчаянии: элемент трагедии человечества.

Великие произведения, к которым Ты обращаешься, доказывают, что Твои оригинальные идеи и мнения – не плод случайного, частного воображения. Эти работы приходят Тебе на помощь, предлагая элементы, которые Ты встраиваешь в свои простые и выдающиеся рассуждения.

Я хочу продолжить чтение и не пропустить ни страницы. Это будет нетрудно, поскольку я, кажется, уже отчасти погружен в Твои размышления. Уже по самой композиции книги я могу понять, что Ты во всем права. Если у меня и появятся возражения, они появятся позже.

И эту книгу Ты посвятила нам обоим! Я глубоко благодарен.

Прекраснейшая часть вашего путешествия уже позади. Не покажется ли все остальное, несмотря на красоту, несколько пресным, потому что не выдержит сравнения?

Во время чтения я иногда думаю, что Греция создана для вас: не сумев обрести родину на греческой земле, Ты не смогла бы найти верную форму, не обнаружила бы перспективу, которая позволила Тебе увидеть выдающееся значение американской конституции и ее истоков.

Сердечный привет вам обоим

Ваш Карл

1. «Венгерская революция и тоталитарный империализм».

2. См.: п. 234.

328. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 мая 1963

Дорогая Ханна!

приложенное письмо вернулось из Сиракуз. Надеюсь, второе письмо Ты получишь до отъезда в Рим. Гертруда физически снова чувствует себя хорошо, за исключением некоторой общей слабости, сердечной слабости и повышенной сонливости. Морально она по-прежнему иногда подвержена депрессии, к которой склонна после гриппа. Но в целом мы счастливы. Когда Вы приедете, в середине июня, мы оба, надеюсь, будем «в отличной форме». Я уже в полном порядке и с нетерпением жду беседы с вами обоими.

Я продолжаю читать Твою книгу с тем же неумолимым восторгом. И думаю, что, сколь бы различны ни были наши мечты, которые, кажется, совершенно не сочетаются друг с другом, они тем не менее основаны на одном и том же: это мечты о политической свободе, которая без сомнений, как убедительно доказывает Твоя книга, то тут то там появляется в мире: и в идеях, и в действительности.

Вчера у меня был Карл Левенштейн из Амхерста¹. Образованный, рациональный человек, но в сущности глуп и неспособен вести дискуссию. Он, разумеется, как и все остальные, был бы счастлив с Тобой поговорить. Я на всякий случай сказал ему, что Ты пробудешь здесь совсем недолго. Но, возможно, Тебя могло бы заинтересовать его мнение о Твоих книгах. Книгу о революции он пока не читал, но видел «Эйхмана» в New Yorker. Его мнение: «слишком хорошо для репортажа, как научный труд – лишено фокуса». В любом случае он очень Тебя уважает.

Сердечный привет и от Гертруды

Ваш Карл

1. См.: п. 37, прим. 4.

329. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуРим, 29 мая 1963

нет печатной машинки, но я стараюсь как могу!

Дорогой Почтеннейший,

Все три письма мы получили только в Риме. Поэтому невнимательность гостиницы уберегла меня от беспокойства. Возможно, депрессия уже миновала.

Нам пока сложно собраться с мыслями. Сицилия – в первую очередь Сиракузы – просто прекрасна. Чего стоит один лишь удивительный собор с потрясающими дорическими колоннами, встроенными в соборную стену, романский и позднебарочный фасад, один из прекраснейших, что мне доводилось видеть, на площади, которая напоминает овальную Пьяцца Навона в миниатюре (где мы первый раз ужинали в Риме) – в двух словах, доказательство ощутимой, очевидной преемственности! Затем Агридженто и прекрасный маленький театр в горах, нетронутый, полностью сохранившийся, Палаццоло. В Палермо больше всего впечатлил Монреале и музей. Селинунте – невероятно интересные руины, Седжеста разочаровала. И в завершение Пестум, который можно сравнить лишь с величайшими сокровищами Греции – Пантеоном, храмом Афайи, храмом Аполлона в Бассах.

С нами всегда так – мы мечемся туда-сюда, как говорит Генрих. Я объявила забастовку: все, чего я хочу – осматривать собрания древностей, покупать платья, пить кампари и вино и вкусно и много есть. За все это время я не прочитала почти ни строчки. Только «Итальянское путешествие» Гете. Об этом есть пара слов.

Не могу передать, как меня обрадовало Твое мнение по поводу книги о революции! Дело не только в том, что я, конечно же, боялась, что она может Тебе не понравиться. Но каждое слово, написанное Тобой, попадает точно в цель и совпадает с тем, что я имела в виду. Трагедия, способная согреть и пробудить душу, потому что на кону стоят простота и величие. Конечно, жизненный опыт Генриха и опыт Америки. В Америке (письма и рецензии) люди немного удивлены, но тем не менее довольны. Вокруг «Эйхмана» поднялась настоящая шумиха, которая в целом оставила меня равнодушной. Израиль: только моя семья, прекрасная и очень родная мне «племянница»¹ – дочь моего кузена² и подруга моей юности, – которая каким-то образом утверждает мои детство и раннюю юность. Она настоящий маленький командир, ей девятнадцать, и, слава богу, она очень миловидна. Мы проводим время вместе, словно всю жизнь провели бок о бок.

Я продолжаю писать, хотя должна сообщить вам даты. Итак: 4 июня на поезде или самолете мы отправляемся в Цюрих. Роберт³ (друг Генриха) приедет туда же, а 7-го я оставлю мужчин в одиночестве и отправлюсь на заседание членов студенческого фонда в Кроненбург, неподалеку от Кобленца. Думаю, к 15-му мы уже будем в Базеле. Возможно, я приеду раньше, но не стану вас беспокоить, займусь переводом «Революции» и разберусь с бумагами. В любом случае я позвоню вам из Цюриха, предположительно пятого. Мы решили снова остановиться в Waldhaus Dolder, но пока не забронировали комнаты. Вопрос с жильем в Базеле я собираюсь решить в Цюрихе.

Всего наилучшего, как прекрасно написать: до скорого!

С любовью

Ваша Ханна

1. Эдна Фюрст.

2. Эрнст Фюрст.

3. Роберт Гильберт.

330. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПрованс, 30 июня 1963

Лишь краткий привет перед тем, как мы взойдем на борт. В Париже сплошная суета, забастовки и ливневые дожди – довольно отвратительно. Здесь те же дожди, но пейзаж прекрасен. Думаем и говорим только о Базеле.

И снова! Пишу с корабля, чтобы вы не подумали, что мы пропали.

Искренне

Ваша Ханна

331. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 20 июля 1963

Дорогой Почтеннейший!

Дни во Франции были столь насыщенны, что не было времени написать, а на корабле сломалась печатная машинка. Сначала о «делах» – во-первых, о Премии мира¹. Я обсудила ее с одной близкой американской подругой², та сказала, что Дэн Джейкобсон³, южноафриканский еврейский писатель, имя и произведения которого хорошо мне знакомы и очень дороги, сейчас в Лондоне, и мы могли бы пригласить его на встречу. По ее мнению, он мог проинформировать меня лучше других. Так что мы решили ему позвонить, он на один день приехал в Париж, хотя по телефону мы ничего ему не сообщили. Он произвел на меня невероятно приятное впечатление, он очень искренний и, естественно, весьма заинтересован в проблеме. Прикладываю к письму его предложения⁴. Что касается сущности дела, я еще сильнее утвердилась во мнении, что следующая Премия мира должна быть присуждена мужчине (или женщине), который пытается укрепить мир между расами. В социальном отношении именно в этой сфере творится что-то невообразимое. Все гораздо хуже, чем я думала. Многие приличные люди настроены крайне пессимистично, один знакомый еврей, который принимает активное участие в борьбе за права чернокожих, вчера сказал: «Мы все пропали». Я настроена совсем не так пессимистично. Многое будет зависеть от того, смогут ли Кеннеди⁵ провести свой билль о гражданских правах⁶. Конечно, он не решит проблем, но откроет множество возможностей. Но если билль не примут, следует готовиться к худшему. Уже появились целые кварталы, небезопасные для белых, в Чикаго все еще хуже. Всякий сброд по обе стороны баррикад лишь ждет шанса нанести удар. Каждый день мы читаем в газетах о белых, открывших стрельбу из автомобиля в черном квартале, – или наоборот, о черных стрелках в автомобиле, проехавшем через белый квартал. Но все же это единичные случаи, страна очень велика, и полиция пока справляется со своими обязанностями. И тем не менее ошибкой было бы вручить премию американцу. Исключением могли бы стать только Кеннеди, но в сущности не могут, потому что находятся у власти. Это стало бы прямым вмешательством в американскую политику. В том, что касается южноафриканцев, на мой взгляд, Джейкобсон прав и Хаддлстона⁷ действительно можно считать достойнейшим из кандидатов.

Теперь я хотела бы перейти к рассказу о поездке, и я представляю Твою комнату и вас двоих, покой и умиротворение, когда можно говорить вслух обо всем и получить ответ на любой вопрос. И даже если наши взгляды не совпадают, мы всегда знаем, что используем одни и те же стандарты и опираемся на одни основы. Я часто об этом думаю, и мы много о вас говорим. Но это разумеется само собой. Вы занимаете столь непоколебимое место в нашей совместной жизни, словно вы всегда рядом с нами, в этой самой комнате.

Париж: ничего приятного, несмотря на то что город чисто вымыт, выкрашен в исконный цвет и выглядит лучше чем когда-либо. Люди в достатке торопятся ухватить все, что есть, словно не верят в свой достаток, они ни во что не инвестируют, делают все наполовину (комнаты с ванной, но без туалета и т. д.), все невероятно раздражены и бесконечно ругаются – я садилась в такси и недостаточно плотно закрыла дверь, проезжавший мимо водитель дружелюбно обратил на это наше внимание, в результате – страшная ругань, почему он сует нос в чужие дела, и это уже третий раз за сегодня. Разумеется, потому, что дверь неправильно закрыта, – отчасти все это последствия безумной тактики забастовок, из-за которой никогда нет уверенности, что газ не выключится как раз когда готовишь ужин, или электричество, или – настоящая катастрофа – когда бастуют работники метро, пилоты или таможенная полиция… И все забастовки начинаются в самый непредсказуемый момент, длятся недолго и не могут всерьез навредить никому кроме общественности, о серьезной финансовой угрозе и говорить нечего. Эту систему по производству массового психоза придумали сумасшедшие. Моя американская подруга живет в новой, восхитительно обставленной квартире и тем не менее мечтает, чтобы мужа перевели⁸, потому что она, как иностранка, хоть и прекрасно владеет французским, терпит такое отношение, что начинает страдать от паранойи. Одна пожилая французская приятельница говорила, что страна стоит на пороге гражданской войны, во что я, признаться, не верю. Затем мы отправились в Прованс, где прекрасно провели время. Возможно, это один из красивейших пейзажей, который нам довелось увидеть. Там хочется жить и люди совсем не такие, как в Париже. Там достаток приобретает смысл и к нему относятся с пониманием. Жизнь крестьян действительно наладилась, и они нехотя это признают. Проблема лишь в том, что их сыновья не остаются дома, а уезжают в крупные парижские школы в поисках настоящей жизни, которую им пока не может предоставить здоровая провинция. В конце концов мы поднялись на борт в Каннах, удобный и роскошный корабль, который очень нам понравился, однако мы ничуть не расстроились, когда пришлось с него сойти. Неделя, не дольше.

В Нью-Йорке вся квартира была буквально завалена неоткрытой и не переправленной почтой. Почти все по поводу Эйхмана. Много интересных писем, некоторые из них даже пролили свет на причины этого по сути совершенно необъяснимого возбуждения в еврейских кругах. Причина столь проста, что мне следовало бы о ней догадаться. Сама того не подозревая, я коснулась непреодоленной части еврейского прошлого: бывшие члены Иудейского совета⁹ до сих пор занимают высокие и иногда правящие посты во всем мире, и прежде всего в Израиле. Хуже всего, что случай Кастнера, о котором я упоминала в репортаже, гораздо серьезнее, чем мне казалось: один журналист обвинил Кастнера¹⁰, который занимает в Израиле высокий пост, в коллаборационизме с нацистами, тот в свою очередь обвинил журналиста в клевете. На первом заседании Халеви (позже один из трех судей на процессе Эйхмана) объявил: Кастнер, тесно связанный с Эйхманом, «продал душу дьяволу» и отклонил обвинения в клевете в адрес журналиста. Кастнер подал апелляцию и, должно быть, заявил, что если не получит сатисфакции, то «раскроет все карты», а именно расскажет о связях с Еврейским агентством¹¹ и палестинскими партийными лидерами. После этого он был убит, но не выжившими венграми, как я полагала, но очевидно – по крайней мере, так говорят – израильскими секретными службами. В двух словах: наши условия схожи с немецкими, но здесь, если это только возможно, погружаться в них еще опаснее, чем там. Кампания против меня идет полным ходом и разворачивается на самых низших уровнях, состоит исключительно из клеветы – последовательно превращается в полную противоположность того, что я имела в виду, и того, о чем по факту писала. Еврейская пресса сообщает, что Хауснер, генеральный прокурор, специально приехал в Америку по поручению правительства, чтобы придать делу нужный масштаб. Прямо сейчас три или четыре крупные организации занимаются тем, что с помощью целой армии «научных» ассистентов и секретарей пытаются найти мои ошибки. Познавательно наблюдать, чего можно добиться с помощью манипуляции общественным мнением и как много человек, даже находящихся на высоком уровне интеллектуального развития, с легкостью ей поддаются. Среди евреев много тех, кто придерживается собственного мнения, но реакции принимают такой оборот (с раввинами, что проповедуют с кафедры), что одна подруга сказала, мы живем словно во времена дела Дрейфуса, раскалываются даже семьи! Я озадачена и, конечно, не ожидала ничего подобного и понимаю, что все это невероятно опасно. (Люди пытаются любыми средствами уничтожить мою репутацию. Они тратят недели на то, чтобы выяснить, нет ли в моей биографии чего-то, в чем можно было бы меня обвинить. В конце концов они сдались. И теперь пытаются по новой.) Если бы я знала, что подобное возможно, я, вероятно, поступила бы точно так же. И a la lounge может быть полезно вымести весь этот еврейский сор.

Через неделю мы, как обычно, едем в Паленвилль, все письма перенаправляются туда. Здесь невероятно жарко, в квартире, однако, этого почти не чувствуется. Генрих сейчас лечит зубы, но все равно очень добродушен. Он склонен гневаться из-за нападок на меня, а его мнение о еврейском народе не всегда соответствует ожиданиям. (Но только в шутку.) Напишите скорее, хотя бы строчку, как идут дела!

Всего наилучшего

Ваша Ханна

1. В 1961 г. Я. получил от международного фонда Бальцана приглашение к сотрудничеству в работе над вручением Премии Бальцана. Впоследствии он вступил в комитет фонда. В 1963 г. должны были быть вручены премии мира и культуры, премии по биологии, истории, математике и музыке, размер которых был сопоставим с размером Нобелевской премии. Я. придерживался мнения, что на получение премии могли претендовать только номинанты с мировым именем. Особенно важным ему казалось выдвинуть достойного кандидата на получение премии мира.

Предположительно, Я. обсуждал ситуацию с Х. А. во время ее визита в Базель в феврале–марте 1963 г. Х. А., вероятно, уже тогда посоветовала вручить премию тому, кто боролся за расовую интеграцию (предположительно, в Южной Африке). Когда были получены письменные документы, упомянутые в прим. 4, в которых были названы предположительные лауреаты, Я. уже составил собственное мнение. Он хотел предложить совместную кандидатуру Джона Ф. и Роберта Кеннеди за их борьбу в области расовой интеграции. Однако он учел совет Х. А., предложив дополнительную кандидатуру Тревора Хаддлстона. В результате премия была присуждена Папе Иоанну XXIII.

В письме от 17 сентября 1963 г. Я. предложил кандидатуру Х. А. на получение премии в области политических наук.

2. Мэри Маккарти.

3. Дэн Джейкобсон (1929–2014) – южноафриканский писатель.

4. Краткий отзыв о Треворе Хаддлстоне, Аллане Пэйтоне и Нельсоне Мандела.

5. Джон Ф. Кеннеди и его брат Роберт (1925–1968), в то время занимавший пост министра юстиции.

6. Закон о гражданских правах был принят в 1964 г., закон о праве голоса в 1965 г.

7. Тревор Хаддлстон (1913–1998) – англиканский священник, занимавшийся миссионерской службой в черных районах Южной Африки.

8. Джеймс Уэст (1914–1999) – американский дипломат, в то время директор по информационным технологиям Организации экономического сотрудничества в Париже.

9. Иудейский совет старейшин, собранный нацистами во времена Третьего рейха для управления еврейскими общинами.

10. Рудольф Кастнер (1906–1957) – один из лидеров венгерских евреев во времена национал-социализма. После смерти реабилитирован израильским судом.

11. Еврейское агентство по вопросам Палестины – общественное объединение, предусмотренное палестинским мандатом Лиги Наций, представлявшее общественные и прочие интересы еврейского населения под управлением британского подмандатного правительства (Палестина). Со времен основания государства Израиль занимается вопросами переселения евреев.

332. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 июля 1963

Дорогая Ханна!

Только что пришло Твое любезное письмо. Ты действительно, даже не подозревая об этом, попала в западню, где против Тебя идет такая ядовитая борьба. Я и сам начинаю беспокоиться. Я понимаю гнев Генриха. Ты задела очень уязвимую точку – показала людям лживость их бытия – за это они тебя ненавидят. Однажды я поймал вора на месте преступления и никогда не забуду его взгляд: мне никогда не доводилось видеть такой ужасающей ненависти. Все, о чем Ты пишешь, хоть и скрыто в книгах, уже было известно. Твоя сила как автора – как и сила Лессинга – открывает глаза. Истина убита, как писал о Сократе и Иисусе Кьеркегор. Конечно, так далеко дело не зайдет. Но Тебя окружили возмутительной славой, которая для Тебя совершенно не приемлема. Конечно, спустя время Твоя природа проявится и озарит все вокруг лучами триумфа. Но теперь? Как и Ты, я вижу влияние «манипуляций», поверхностные суждения тех, кто даже не открывал Твою книгу. Если после того, как книга выйдет у Пипера в Германии, разразится подобный скандал, я выскажусь. Даже если это не поможет, каждый, чье имя в Германии хоть кому-то известно, должен будет публично высказаться в Твою поддержку.

Еще одна вещь, о которой мне писал Пипер и о которой мне известно из письма Гертруде от Эмиля Хенка¹ из Гейдельберга: Пипер считает, необходимо точнее определить, кого Ты называешь «борцами сопротивления». Я не нашел этот фрагмент в книге. По сути мы, конечно, придерживаемся одного мнения. Поскольку дело касается немцев, это может вызвать у них такой же гнев, как и у евреев. В любом случае я предполагаю, что Ты понимаешь под борцом сопротивления того, кто активно боролся с режимом Гитлера. Стопроцентное неприятие режима и ежедневные страдания не были редкостью. Приблизительная оценка: около 100 000 человек в Германии. Относительно немного, в целом огромная масса: с некоторыми из них я знаком, это мои друзья. Борцами сопротивления в Твоем понимании не были те, кто планировал заговор, но ничего не сделал, те, кто был готов содействовать утверждению нового режима, после того как все сделают другие. Эмиль Хенк в Гейдельберге, наш друг со времен нацистов, в 1933-м объединился с разделявшими его взгляды социал-демократами, чтобы сохранить организацию. В 1933-м его надолго посадили в тюрьму, тогда, по крайней мере в Гейдельберге, все были настроены достаточно снисходительно. Он и без организации (как я полагаю) поддерживал связь с друзьями, дружил с Хаубахом², Мирендорфом³ и многими другими. Во время войны я слышал от него множество имен, которые впоследствии стали весьма известны. Он сам избежал беды по счастливой случайности, поскольку его осведомленность не была раскрыта. Благодаря ему и фон дер Гребену⁴ я познакомился с Герстенмайером⁵, братом фон Тротт цу Зольца⁶. Они навещали меня, мы разделяли общие взгляды, но они ни о чем меня не просили и ничего не рассказывали о своих планах. Им было известно о моей болезни. Хаубах (который защищался у меня с довольно удивительной, но талантливой работой приблизительно в 1923-м)⁷ незадолго до ареста был у нас в Гейдельберге и давал нам, прежде всего Гертруде, советы, со всей ясностью описывал опасность положения (это был конец июля 1944-го), рассказывал, что вместе с другом хочет залечь на дно в Мекленбурге. Он этого так и не сделал, потому что, пока был в Берлине, поверил, что аресты закончились. Он погиб по неосторожности. Он не был соучастником покушения и не знал о нем заранее, но значился в списках запланированного нового правительства и был посвящен в планы по его новому составу. Хаубах был в концлагере уже в 1933-м, провел там больше года. После этого, когда он навещал меня, он отказался рассказать о том, что пережил. Он вспоминал о прошлом с ужасом. «Говорить об этом – то же самое, что взорвать бомбу у вас в гостиной».

Эти люди, Хаубах, Мирендорф, Хенк (все социалисты), не руководствовались исключительно национальными интересами и не изменили своего мнения, когда война приняла для гитлеровской Германии дурной оборот. Истребление евреев было для них не главным. Для них это преступление было одним из многих других. Об истреблении евреев Хенк и Хаубах не знали ничего наверняка. О том, что люди умирают в концлагерях, Хаубах узнал на собственном опыте. Но он не знал, что эвакуационные автомобили отвозили людей прямиком в газовые камеры. Он сказал бы мне об этом.

Ты обо всем узнаешь. Это доказывают мои собственные воспоминания. Важно быть как можно более точным в формулировках о борцах сопротивления, чтобы избежать недопонимания. Эмиль Хенк, который не написал нам никаких подробностей, очевидно поддался этому недопониманию, прочитав английское издание (или New Yorker): он судил, основываясь на Твоем тексте. Такие люди – я никогда не забуду их достоинство и благородную работу во времена нацистов – видят ценность своей жизни в своем опыте, пронизанном антинацистским мышлением, в воспоминаниях о своих в сущности пассивных планах (в ожидании великого дня свержения Гитлера). Жизнь Эмиля Хенка, не уготовившая ему (даже после 1945 года) политического успеха, к которому он так стремился, обретает смысл в фундаментальном чувстве собственного достоинства: я был среди борцов сопротивления. При точных разграничениях, их заслуги сохранились. Но если принять Твой критерий «действия», они, как и многие, кто разделял их взгляды, не были «борцами сопротивления», даже Герделер⁸. В большей степени очевидна их несчастная судьба, а не героизм. Совершенно другой случай – Тресков⁹ (о котором я еще во время войны слышал от Гребена). Во-первых, он предпринимал попытки бомбовых атак еще до войны, а во-вторых, считал риск 20 июля неизбежным, как искупление Германии за совершенные преступления и позор, но не как средство спасения от войны. Он хотел действовать, даже если действие было обречено на провал. После неудачи он покончил с собой на линии фронта. Мне неизвестно о других подобных примерах, по крайней мере среди военных (даже Бек¹⁰, если я правильно помню, долгое время сомневался по поводу убийства Гитлера). И все эти военные приняли планы Гитлера по вооружению 1935 года, но не хотели войны. Все и здесь очень запутано из-за многообразия задействованных мотивов, но в конце концов все кажется предельно простым. Необходимо, на мой взгляд, признать величие готовности к самопожертвованию, даже после того, как становится очевидна допущенная ошибка (как и было, полагаю, в случае Трескова, хотя доказать ни его озарение, ни «обращение» невозможно по сохранившимся весьма скудным документам).

Я благодарю за подробные предложения Дэна Джейкобсона. Я передам их дальше, пока не называя имен. Если возникнет необходимость, фонд попросит у Джейкобсона заключение. В этом случае, полагаю, я смогу назвать его имя.

Но я принял решение не принимать прямого участия, даже в составе особой комиссии. У меня там особое положение, потому что я не могу участвовать. Но я могу передавать сообщения.

Какие жуткие вещи Ты рассказываешь о Париже, меня крайне беспокоят новости о проблемах негров. Недавно в Москве впервые прозвучало слово «раса» (не нация) как упрек русских в адрес китайцев.

И теперь то, о чем много не расскажешь, по Твоим словам, «само собой разумеющееся» и самое главное. Мы не одиноки в мире. Вы были здесь словно вчера. Мы чувствуем себя лучше, потому что вспоминаем о вас и ведем с вами воображаемые беседы, непрерывно с каждым из вас по отдельности.

Мать Эрны¹¹ была очень истощена. Прекрасный врач взял инициативу в свои руки. Он диагностировал рак толстой кишки. Ей сделали операцию. На второй день она умерла, вчера прошли похороны. Эрна потрясена, лишь спустя двенадцать часов она проронила несколько слезинок. Она все продумала – даже черное платье – не хотела видеть никого, кроме Боны¹², и уехала в Тонбах. Это тяжелейший удар, какой только мог выпасть на ее долю.

О нас есть кому позаботиться. Через несколько дней она вернется, обучит Меди Гейтель¹³ нашим порядкам и восьмого августа на четыре недели уедет в отпуск к отцу¹⁴. Затем свой отпуск с отцом проведет Ирма¹⁵. Он живет с сыном¹⁶ и невесткой¹⁷ и внуками в одном доме, тяжело болен, много лежит, но по возможности присматривает за дровяными запасами и техникой, проверяет, все ли в порядке в столярной мастерской, которую он передал сыну уже много лет назад.

Сердце и слух Гертруды без изменений. Но в остальном она чувствует себя гораздо лучше, она словно ожила. После гриппа ее снова одолела депрессия, которая с некоторыми интервалами сопровождает ее всю жизнь. И только когда депрессия проходит, Гертруда понимает, в чем была причина ее подавленности.

Сердечный привет Генриху. Желаем вам хорошо провести время в Паленвилле!

Ваш Карл

Удивительно, что губернаторы высказываются в поддержку упразднения сегрегации (при трех голосах «против») вопреки собственным ожиданиям и вопреки протоколу заседания¹⁸.

1. Эмиль Хенк (1893–1969) – фабрикант, входивший в круг борцов социал-демократического сопротивления, находившись в опасности, Гертруда Я. какое-то время скрывалась у него. Принимал активное участие в восстановлении Гейдельбергского университета, был близким другом супругов Я.

2. Теодор Хаубах (1896–1945) – ведущий социал-демократ, до 1933 г. руководитель информационного отдела берлинского полицейского управления. Член кружка Крейзау, ученик и друг Я., казнен по обвинению в причастности к покушению 20 июля.

3. Карло Мирендорф (1897–1943) – ведущий социал-демократ, генеральный секретарь профсоюза транспортных рабочих, с 1933 по 1938 г. находился в заключении в концлагере, умер во время воздушного налета.

4. См. п. 72.

5. Ойген Герстенмайер (1906–1986) – теолог и политик, во времена национал-социалистов член Исповедующей церкви, с 1954 по 1969 г. председатель бундестага ФРГ.

6. Вернер фон Тротт цу Зольц – старший брат Адама фон Тротт цу Зольца.

7. Haubach T. Versuch einer Phänomenologie des ästhetischen Bewusstseins im Grundriss (Diss.). Heidelberg, 1923.

8. Карл Фридрих Герделер (1884–1945) – лидер движения Сопротивления, в случае свержения Гитлера должен был стать рейхсканцлером, казнен по обвинению в причастности к покушению 20 июля.

9. Геннинг фон Тресков (1901–1944) – начальник генерального штаба второй немецкой армии, покончил с собой на фронте 21 июля.

10. Людвиг Бек (1880–1944) – начальник генерального штаба немецкой армии, один из лидеров подготовки плана переворота, убит после провала покушения 20 июля.

11. Каролине Мерле-Цойфле (1887–1963) умерла 25 июля 1963 г., следовательно Я. писал это письмо на протяжении нескольких дней.

12. Мари Бонадюрер – лечащий врач Эрны Мерле и Гертруды Я.

13. Меди Гейтель, кузина Я. (младшая дочь Теодора Тантцена, см.: п. 334, прим. 2), в то время студентка Фрайбургского университета, занималась домашними делами и хозяйством на Ауштрассе.

14. Готлиф Мерле (1882–1963) – владелец столярной мастерской.

15. Ирма Мерле (1924–?) – сестра Эрны М.

16. Вилли Мерле (1930–?) – столяр.

17. Ирене Мерле-Шмельцле (1931–?).

18. Примечание Я. основано на неточных данных – на съезде в Майами 23 июля 1963 г. губернаторы отдельных американских штатов проголосовали в соотношении 38 против 3 за то, чтобы вопрос гражданских прав, в котором не удавалось достичь соглашения, был поручен особой комиссии, для которой вопросы о гражданских правах имели бы первостепенную значимость. См.: п. 331, прим. 6.

333. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 9 августа 1963

Дорогой Почтеннейший!

Отвечаю на Твое восхитительное, длинное, трогательное, убедительное и ободряющее письмо в худший момент, потому что просто не представляю, когда еще смогу это сделать. Состояние близкой знакомой¹ в Нью-Йорке, болевшей лимфосаркомой уже несколько месяцев, резко ухудшилось (легкие), и мне пришлось срочно вернуться, потому что там нет никого, кто мог бы о ней позаботиться – ни семьи, ни по-настоящему близких, ближайших друзей, никого, кто мог бы побеседовать с врачом, и т. д. Она очень мне симпатична, но мы не очень близки, что только осложняет дело. Все ее близкие друзья в Европе.

Ты совершенно прав, действительно кажется, будто я оказалась в западне и судить о честности борьбы можно по тому, что Aufbau не решились даже опубликовать мое заявление – здесь это совсем не принято. Типично и то, что те же люди, что, извини меня, вымазали меня в грязи, затем тайком, так сказать, под покровом ночи приходят ко мне и заявляют, что я должна обратиться в суд, это настоящая травля, статьи в Aufbau «оскорбительны» и дают повод для тревоги – все это я слышу от людей, которые публикуются в следующем номере Aufbau! В высшей степени странно. С другой стороны: раввин² Колумбийского университета пригласил меня выступить перед еврейскими студентами³. Обычно это совсем небольшая группа – около пятидесяти человек, особенно летом. В аудиторию, рассчитанную на триста человек, набилось пять сотен, а еще пять сотен сдерживала полиция – чтобы они не взяли зал штурмом. Меня встретили овациями, выступала я недолго, после чего вела подробную дискуссию, в ходе которой мне передавали записки, потому что устроить это иначе было невозможно, вопросы были анонимными. И во множестве записок сплошные провокации! После этого долгая овация и невозможные трудности при попытке выбраться, потому что более пятидесяти студентов подошли к кафедре, чтобы быстренько задать мне пару вопросов. Все это было очень приятно, некоторые вопросы были восхитительны, и было бы еще лучше, если бы не жара в 90 градусов и никакого кондиционера. Или другой пример: одна старая знакомая, сионистка, Хадасса⁴, о которой я ничего не слышала много лет, пишет: Come back to us (имея в виду еврейский образ жизни), we need you⁵: очень трогательно и очень просто. Или один специалист по связям⁶ (серьезный функционер) одной из крупных ассоциаций синагог, раввины которой проповедуют против меня, подошел, чтобы сообщить, что по совместительству он организует серии лекций, и спрашивает, не хотела бы я поучаствовать в лекционном турне, с гонораром от $1000 до $1500 за выступление! Без тени сомнения пишет мне на бланке своей иудейской общины. Иными словами, все это – почти исключительно дело оплаченных функционеров, которым уже не подчиняются огромные группы еврейского населения. Речь идет исключительно о старшем поколении. Параллель с ситуацией в Германии очевидна.

Что касается сопротивления, то Ты (и Пипер) абсолютно прав: я подробнее должна объяснить, что имею в виду. Мне кажется, решающее значение имеет тот факт, что эти люди в своих официальных обращениях, которые были подготовлены на случай успеха, не говорили о преступлениях нацистов вообще, либо упоминали их походя, либо говорили о них, как о преступлениях против немцев, даже в том случае, если эти преступления в тайне их беспокоили. Как недавно написал мне один человек из этого круга, который мне крайне приятен, в противном случае они рискнули бы развязать гражданскую войну, что, разумеется, справедливо. Но это не отменяет того факта, что они были не готовы рискнуть гражданской войной – по национальным причинам. К тому же доказано, что Гиммлер⁷ был в курсе, а граф Хелльдорф⁸, эсэсовец, был соучастником, а следовательно они готовились не больше чем к дворцовому перевороту. Но, на мой взгляд, необходимо отделять движение Сопротивления, приведшее к двадцатому июля от более ранних антинацистских выступлений не только социалистов (Мирендорф), но и консерваторов. К 1938-му все было, так сказать, в прошлом, и от настоящего группового сопротивления в 1938 году уже не осталось и следа. Совершенно другой вопрос – неорганизованная деятельность отдельных лиц, даже входящих в состав определенных групп. Они помогали, чем могли, зачастую рискуя жизнью, но это вопрос гуманности, не политики. Как только они оказывались вовлечены в политику, они полагали, что больше не имеют права приводить «гуманные» или «моральные» аргументы. И это, я боюсь, был не только вопрос тактики (как им кажется теперь), цель которой в попытке привлечь на свою сторону генералов. На мой взгляд, по-настоящему ориентироваться можно только на меры и прокламации, подготовленные на случай победы. Например, Герделер полностью поддержавший остальных, вовсе не собирался упразднять НСДАП! Это было бы антидемократично. Мой тезис, если я правильно понимаю, опровергает только пример Трескова – о котором я знаю слишком мало. Мне нужно подробнее с ним разобраться. Но отличительной чертой этих людей, как политической группы, была их беспринципность, и объяснить ее можно только как результат союза социалистов и консерваторов и убежденных христиан – словно используемые принципы оказались слишком разнообразны, чтобы привести к согласию. Объяснить это можно тем, что для них противостояние власти так и не стало принципом. Что же касается вопроса о том, сколько им было известно, то ответ на него, вероятно, будет иным в каждом отдельном случае. Но в целом можно утверждать, что большинство из них оказались втянуты в режим или были так тесно связаны с серьезными функционерами, что можно допустить, что они знали обо всем, о чем трубили отовсюду на Восточном фронте. Хотели ли они признаться самим себе, что им известно, – другой вопрос. Весьма примечательно, что, например, решение об уничтожении польских евреев не было частью «окончательного решения» 1941 года, но было принято заранее. Даже у тех, чью совесть позже все-таки задело «окончательное решение», то есть учет всех евреев – в том числе и немецких, – все равно не возникло никаких возражений. Всем это показалось естественным. Я хочу сказать, что каждый, кто был вовлечен в политику, даже не поддерживая режим, даже планируя тайное покушение, в словах и поступках все равно был поражен этой чумой. В этом смысле деморализация была завершена успешно – она не коснулась лишь тех, кто уверенно прятался в норах. Ты считаешь их было около 100 000, я думаю, это справедливая оценка. Если бы эта сотня тысяч после капитуляции пришла к власти, вероятно, все сложилось бы иначе.

Как идут дела у вас? Как опечалила нас новость о смерти матери Эрны! Передайте от меня сердечный привет.

Я получила длинное письмо от Дэна Джейкобсона, перешлю его вам, как только отвечу. Ты можешь упомянуть его в любой момент. Он прислал мне материалы о Манделе⁹ (негре) и Хаддлстоне (английском миссионере), которые я перешлю Тебе отдельным отправлением, некоторые пассажи довольно интересны и труднодоступны. Я, как и прежде, придерживаюсь мнения, что грядущее вручение премии мира¹⁰ обязано провозгласить необходимость межрасового мира.

Всего наилучшего вам обоим. У Генриха все хорошо, работает над новыми лекциями и очень бодр.

Сердечно

Ваша

Ханна

1. Мари Леве (1897–1963) получила образование в области библиотечного дела в Берлине, после эмиграции работала в библиотеке британских информационных служб в Нью-Йорке.

2. Альберт Фридлендер (1927–2004) родился в Берлине, с 1940 г. проживал в США.

3. Лекция и дискуссия состоялись 23 июля 1963 г.

4. Американская сионистская женская организация, основанная в 1912 г. в США для обеспечения охраны здоровья в Палестине и распространения сионистских идей.

5. «Вернись, ты нам нужна».

6. Письмо от Гюнтера Лоуренса, директора по связям союза американских еврейских общин, от 24 июля 1963 г.

7. Генрих Гиммлер (1900–1945) – с 1929 г. рейхсфюрер СС, с 1936 г. начальник всей немецкой полиции, решающая фигура в принятии «окончательного решения». В 1945 г. обсуждал освобождение евреев в верхушках немецкой власти и предложил Западу капитуляцию Германии, после чего Гитлер сместил его с должности руководителя армии и исключил из партии. Покончил с собой в британском лагере для военнопленных.

8. У Х. А.: «Граф Хелльбах», имеется в виду граф Хелльдорф, что доказывает пассаж в немецком издании книги об Эйхмане, отсутствующий в американском издании. См.: п. 380. Вольф Генрих граф фон Хелльдорф (1896–1944) – с 1933 по 1935 г. начальник полиции Потсдама, с 1935 г. начальник полиции Берлина, казнен в связи с обвинениями в сопричастности к покушению 20 июля.

9. Нельсон Р. Мандела (1918–2013) – южноафриканский правозащитник и политик, борец с законодательством апартеида, в 1964 г. после многократных арестов приговорен к каторжным работам.

10. См.: п. 331, прим. 1.

334. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 августа 1963

Дорогая Ханна!

Как великолепно: в Колумбийском университете, по приглашению раввина, зал, переполненный еврейскими студентами, устроившими овацию, – могу представить, как метко и убедительно Ты отвечала! Теперь Ты завоевала евреев и сама стала лучшей еврейкой. Мое беспокойство почти пропало. С силой истины, которой обладают сотни студентов, функционеры и старики ничего не могут поделать, по крайней мере ничего серьезного. Лекций Тебе теперь не избежать. Необходимо довести триумф до конца. Но только если он не угрожает здоровью! Нужно быть осторожнее и обзавестись собственной «лейб-гвардией». Сын Шпрингера¹ (издателя), мы знаем его с юных лет, профессор в США (врач-исследователь), стал жертвой нападения гангстера в Чикаго и потерял глаз. Теперь он, как я слышал, раздумывает о том, чтобы вернуться в Германию и устроиться на работу в отцовском издательстве, от чего прежде отказывался. Но это, возможно, лишь мимолетное желание. Но я скажу Тебе, в чем дело: страх перед Америкой из-за угрозы физического насилия!

Меня очень обрадовало Твое намерение подробнее и точнее написать о немецком «сопротивлении». Я, как Тебе известно, совершенно разделяю Твои взгляды. Поскольку речь идет о важнейшем для Германии вопросе – или о самообмане, от которого Германия до сих пор не хотела избавиться, – здесь необходима предельная ясность. Твоя работа с документами (все планы будущей Германии) просто немыслима. Теперь у Тебя под ногами твердая почва.

Рассказывали ли мы тебе когда-нибудь о беседе, которую однажды в 1944-м Гертруда вела с моим дядей, Тео Тантценом²? Он с самой юности был непримиримым «национал»-демократом, весьма компетентным в политических вопросах (например, я помню его суждения по поводу испанской гражданской войны, во время которой я переживал из-за коммунистов, но он оставался совершенно уверен: при любых условиях, даже в союзе с коммунистами – противостоять Франко!). Они говорили о том, что произойдет после войны. Тео рассказывал о своих идеях. Гертруда отвечала: «Но Ты совсем забыл о евреях!» Он: «Действительно, Ты права. Первое положение конституции: все граждане обладают равными правами», – или что-то подобное. Вот доказательство «забывчивости», даже когда Гертруда сидела прямо перед ним. Это типично. Евреи почти никого не интересуют в первую очередь. Ординарный профессор³ в Гейдельберге, отоларинголог, один из самых страстных противников нацистов, возмущенный преследованием евреев, помогавший им при любой возможности, сказал Гертруде, когда она благодарила его после 1945-го: «Но это было не ради евреев, это касалось каждого из нас, евреи были лишь первыми, следующими должны были быть мы, этого не заметили одни идиоты».

От Трескова сохранилось последнее письмо и описания, приведенные Шлабрендорфом⁴ и Целлером⁵. В своем беспорядке не могу ничего найти. К сожалению, о нем очень мало известно.

Даже на Восточном фронте не было необходимости ничего знать, пример тому сын Радбруха⁶, который в последний раз был дома в 1942 году. Вскоре он погиб в звании лейтенанта. Когда родители рассказывали ему о депортации евреев и убийствах душевнобольных, он говорил: «Вы верите во всякие глупости! Это неправда, такого просто не может быть». Он служил на фронтовой линии в Крыму.

Ты затрагиваешь важнейшую тему, говоря о риске «гражданской войны». Гражданская война была для всех, в том числе и для моего отца, преступлением сама по себе (в немецкой традиции исторического мышления). Это выяснилось в 1934 году, когда отец сказал Гертруде: «…то есть Ты хочешь гражданской войны? К ней приведут Твои требования», на что она ответила: «Конечно, если этому суждено случиться, – всему есть предел». Отец был в ужасе.

Твоя формулировка «сопротивление режиму так и не стало принципом», на мой взгляд, неверное обобщение. Это справедливо по отношению к Герделеру и многим другим. Но всех объединяла одна идея: режим должен пасть. К раздору привели вопросы «как?» и «что дальше?». «Программа», которая соответствовала бы нашим намерениям, так и не дошла до моего сведения.

Ты совершенно права в том, что активная деятельность социалистического противостояния (Мирендорф и др.) почти сошла на нет после 1933-го: они стали вынужденными наблюдателями. Единственно возможный путь вел через вооруженные силы еще с 1933-го и до самого конца.

Большая часть из предполагаемых мной 100 000 по природе своей не люди дела. После 1945-го все мы в Wandlung превратились в рыцарей печального образа! Только они сами виноваты в том, что не смогли добиться власти.

Я расскажу тебе позже, что о Гитлере в 1932 (!) году писал Хойс⁷ и как я общался с ним в 1934-м в Баденвайлере (когда еще ничего не знал о восхитительной журналистской писанине, в которой он иронически отвергал расовую теорию). Он не относится к той сотне тысяч! То же касается и большей части современных немецких политиков. Кто несет ответственность? Те, кто это допустил, народ, 100 000, общественное мнение!

Я передал Твои бумаги, полученные от Дэна Джейкобсона на его имя. Передам все, что Ты пришлешь позже.

Несчастная больная получает Твою поддержку и не чувствует себя такой одинокой. Нынешнее положение ужасно.

Сердечный привет вам обоим.

Генрих будет рад, что Ты справляешься с этим одна: «демагог», вдохновляющий молодежь. Но не стоит ради этого подвергать себя серьезной опасности.

Ваш Карл

1. Георг Фердинанд Шпрингер (1924–?) – врач и издатель. Сразу после войны учился в Гейдельберге, затем в Базеле, там, вероятно, и завязалось знакомство.

2. Теодор Й. Тантцен (1877–1947) – брат матери Я., с 1919 по 1923 г. и с 1945 по 1946 г. премьер-министр Ольденбурга, затем министр и исполняющий обязанности премьер-министра первого кабинета Нижней Саксонии.

3. Альфред Зейферт (1883–1960) – с 1942 по 1954 г. директор гейдельбергской университетской клиники отоларингологии.

4. Фабиан фон Шлабрендорф (1907–1980) – юрист, вместе с фон Тресковым предпринял неудачную попытку бомбовой атаки на самолет Гитлера в 1943 г., однако избежал наказания. Речь идет о тексте Шлабрендорфа «Офицеры против Гитлера».

5. Zeller E. Geist der Freiheit. Der zwanzigste Juli. München, 1954.

6. Густав Радбрух (1878–1949) – философ права и политик, близкий друг Я. Его сын, Ансельм Радбрух, погиб в Сталинградской битве.

7. Heuss T. Hitlers Weg. Eine historisch-politische Studie über den Nationalsozialismus. Stuttgart, Berlin, Leipzig, 1932.

335. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 августа 1963

Дорогой Почтеннейший,

высылаю оставшиеся документы по Южной Африке¹, чтобы они были у Тебя под рукой, если понадобятся. Это речь Манделы в суде, книга² Хаддлстона и разъяснительное письмо Джейкобсона, адресованное мне. Если Ты не хочешь, чтобы там значилось мое имя, можешь без труда его вычеркнуть. Я этого не сделала, потому что хотела оставить выбор за Тобой. К сожалению, я, по старой привычке, воспользовалась оборотом письма от Джейкобсона, чтобы сделать копию своего ответа. Но это неважно, там тоже можно просто зачеркнуть имя.

Вчера получила Твой ответ, который пришел так удивительно быстро. На него пока не отвечаю, потому что хочу отправить письмо морской почтой, поскольку, очевидно, нет необходимости торопиться с ответом.

Сердечно

Твоя

Ханна

1. Имеется в виду дополнение к упомянутым в прим. 4 (п. 331) документам, в архиве не сохранились.

2. Huddleston T. Naught for Your Comfort. London, 1956.

336. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго¹, 20 октября 1963

Дорогой Почтеннейший,

благодарю Тебя за Жоли², я знакома с этой работой только как с источником «Протоколов сионских мудрецов»³, но никогда не обращала внимания на ее собственное содержание. Удивительная книга.

Я давно не писала, потому что рассказать могу только о тревожных новостях. В конце августа у Генриха резко ухудшилось кровообращение на почве атеросклероза, и хотя он уже чувствует себя лучше – он, как обычно, в Барде, – с полной уверенностью можно говорить о том, что возраст дает о себе знать. Дело осложняется еще и тем, что мне как раз нужно в Чикаго. Мы регулярно созваниваемся, но что толку? Но, с другой стороны, из материальных соображений отказаться от лекций совершенно невозможно, тем более в последний момент. Конечно, мы все держим в тайне, то есть вдобавок ко всему не можем ни с кем поговорить. Элкопли, наш лечащий врач, обо всем знает. Возможно, он попытается с Тобой встретиться. Он очень мил и очень нам предан […] Ему всегда можно доверять.

К тому же скандал с Эйхманом, который принял какие-то небывалые масштабы. Мой успех в Колумбии был пирровой победой, поскольку дал израильскому правительству и еврейским организациям, которыми оно управляет, повод удвоить старания. Так что сейчас, в том числе и для того, чтобы ограничить мою работу в академической среде, специально из Иерусалима сюда прислали Эрнста Симона⁴, он разъезжает по университетам, чтобы настроить против меня «Гилель» – еврейскую студенческую организацию под управлением рабби, которая есть в каждом университете и в большинстве колледжей. На прошлой неделе он устроил выступление в Чикаго – с поразительной агрессией прибегая к невероятной лжи. Местный рабби был этому совсем не рад – но что он мог поделать? Он был вынужден следовать поручению Нью-Йорка, и его убедили в том, что в случае отказа он потеряет работу. За несколько недель до нового года Антидиффамационная лига⁵ отправила всем рабби страны циркуляр (мне об этом рассказали, сама я его не видела) с призывом проповедовать против меня. Они этого не сделали, но тем не менее! Те, кто решил публично высказаться в мою защиту, по большей части не-евреи, на домашний адрес вместе с личным письмом получают пропагандистские материалы, причем письмо отправлено от имени «премьер-министра»⁶ Израиля. Один из крупнейших местных журналов, Look Magazine, в конце июля собирался опубликовать об этом большой материал. Они предложили одного известного нееврейского репортера. Мой издатель, как и New Yorker, посчитал, что я должна согласиться (ответить на вопросы в письменной форме на определенных условиях). Им казалось, речь идет о крайне корректном предприятии. Но позже Look поручил работу совершенно другому журналисту, еврею, который брал интервью исключительно у тех, кто успел высказаться против меня. И прислал мне список крайне провокационных вопросов. Сперва я на все ответила, но мое издательство и New Yorker решили, что разумнее было бы не соглашаться. Я ничуть не сомневаюсь, что еврейские организации прознали что-то о намерениях Look и решили вмешаться. Вот лишь пара примеров, и у меня найдется масса других. Это классический пример репутационного убийства. Методы всегда одни и те же: кто-то предполагает, я сказала нечто, чего никогда не говорила, чтобы дискредитировать то, что я сказала на самом деле. Прямо сейчас они выставляют немецкое издание книги источником настоящей опасности, потому что я избавила немцев от ответственности; импликация: на кону стоит выплата компенсаций.

Подобные кампании невероятно влиятельны. Многие только и ждут победителя, к которому можно примкнуть – в поддержку чего-то или против, – к тому же каждый, кто по каким бы то ни было причинам высказывается «против меня» получает значительные преимущества благодаря поддержке организаций и фондов. Так что не только газеты вроде New York Times выбирают рецензентов для книги либо из тех, на кого нападала я (например Мусманно⁷), либо из тех, кто успел высказаться против меня, но так же поступают и все газеты, которые либо находятся под управлением евреев, либо подчиняются еврейским организациям. Все это принимает самые разнообразные формы. Еврейские литераторы, которые никогда в жизни не заботились о делах евреев, становятся «экспертами». Те, кто поддерживает меня, пишут частные письма – на публичность никто уже не решается. И это справедливо. Подобные публикации в высшей степени опасны, поскольку хорошо организованная свора бросается на любого, кто рискнет хоть о чем-то высказаться вслух. В конце концов каждый верит в то, во что верят все, – в жизни так бывает очень часто. Старая история о дозорном на башне, который передает неверное известие: враг идет, после чего в одиночку бежит на защиту стены – справедлива как никогда.

Ты говоришь, кажется, будто я угодила в западню. Действительно, так и есть. Каждая история оказалась ловушкой. Как и переписка с Шолемом⁸, которому я так искренне ответила – а потом он исчез, чтобы поднять из-за этой грязной истории страшный шум в Zürcher Zeitung и Encounter. И это привело, кажется, только к заражению тех слоев, что пока не были поражены эпидемией лжи. И все играют в эти игры. Я ничего не могу с этим поделать. Шолем хотел публиковаться во что бы то ни стало, и, разумеется, я предположила, что он выберет тель-авивский Mitteilungsblatt, который казался мне совершенно безобидным. Сперва он так и сделал, но затем использовал все свои связи, чтобы кричать об этом на каждом углу.

Я почти ничего не могу поделать, по крайней мере ничего эффективного. Они точно знают, что я не могу выдвинуть официальные обвинения, потому что в финансовом отношении меня бы это уничтожило, а также потому, что они, используя свои неисчерпаемые финансовые и организационные ресурсы, без труда выиграют любое дело. На следующей неделе я выступаю на кампусе, и единственное, к чему это приведет, – дело примет новый оборот. Если бы я хотела оспаривать каждое лживое слово, я бы потратила на это все свое время и мне понадобился бы целый исследовательский штаб и множество секретарей. К тому же лично мне эта борьба не по плечу. Дело не только в нервах и не только в том, что вся история совпала с моим беспокойством о Генрихе, которое совершенно меня парализует. Я не в состоянии предстать перед общественностью хотя бы потому, что испытываю глубочайшее отвращение к этой возне.

Нерешенным остается вопрос, почему еврейский «истеблишмент» так невероятно интересуется этой темой и позволяет себе такие невероятные траты. Ответ может быть таким: еврейскому правительству (Еврейское агентство до основания государства) есть что скрывать, но никто об этом не догадывается – по крайней мере мне известно об этом немного. Насколько я могу судить, здесь могут быть замешаны связи между еврейским правительством и еврейскими советами. Это доказывает дело Кастнера⁹, и, кажется, в этом причина убийства Кастнера израильскими тайными службами после суда и перед пересмотром приговора: он был самым авторитетным переговорщиком с нацистами, прежде всего с Эйхманом, объехал всю Европу без еврейского паспорта, и везде его встречали с большими почестями, затем после войны он занял высокий пост в Израиле, после чего в Нюрнберге предоставил крайне положительный аффидевит на имя Бехера¹⁰, специального представителя Гиммлера в Будапеште. В Израиле он обвинял в клевете одного журналиста и проиграл дело, но подал апелляцию и заявил, что если пересмотр апелляции приведет к такому же результату, он «раскроет все карты». Меня не убьют, потому что мне нечего «раскрывать». Они просто хотят превратить меня в пример, демонстрирующий, что происходит с теми, кто рискует проявлять интерес к подобным вопросам. Показательно и то, что письма, написанные мной и адресованные мне, не проходят через израильскую цензуру: они попросту до нее не доходят! Только письма для тех, на кого можно положиться, – Еврейский университет и т. д. и письма членов моей семьи.

Беда не приходит одна, поэтому теперь возникли трудности и с Пипером по поводу перевода. С моего согласия он выбрал госпожу Гранцов¹¹, но я не знала, что на самом деле она никогда прежде не переводила. Она работает на радио в Кельне, очень приятная женщина. Я сразу сказала ему, что мы можем рассматривать кандидатуру только первоклассного профессионала. Что для нашего милого Пипера было, конечно, слишком дорого. Теперь нам всем уготован сюрприз: я видела первые три главы, которые пришлось полностью переписать, – плохой немецкий и ошибок больше, чем обычно. Госпожа Гранцов переслала оставшийся текст госпоже Берадт в Нью-Йорк, и, если честно, он тоже кажется невероятным. Я предложила Пиперу выбрать другого переводчика, после того как увидела первые главы, но предоставила решение ему. Конечно, он решил оставить все как есть. Я увижу текст только в январе, но боюсь, он будет совершенно бесполезен.

Дорогой Почтеннейший, Ты с пониманием отнесешься к тому, что я не писала так долго. Зачем понапрасну отягощать Тебя одного и вас обоих? Но если уж я решила написать, мне кажется, я должна рассказать все как есть. Я больше никому ничего не рассказываю и, если честно, уже с трудом сохраняю невозмутимый вид. Читаю лекции, общаюсь со студентами, и на первый взгляд все идет своим чередом. В конце концов, и Ты, и мы верим, что истина станет явной. Но это лишь вера. И доживем ли мы до этого момента, решать не нам.

От всей души

Ваша

Ханна

1. См.: п. 317, прим. 2.

2. Joly M. Gespräche in der Unterwelt zwischen Machiavelli und Montesquieu oder Der Machiavellismus im XIX. Jahrhundert (1864). Hamburg, 1948; Жоли М. Разговор в аду между Макиавелли и Монтескье. М.: МК-Трейд, 2004.

3. Протоколы сионских мудрецов – поддельный документ XIX в., излагающий предположительные планы о путях и целях утверждения еврейского мирового господства.

4. Эрнст А. Симон (1899–1988) – немецко-еврейский педагог, с 1928 г. профессор педагогики в Еврейском университете в Иерусалиме.

5. Лига, основанная в Нью-Йорке в 1913 г., в первую очередь боровшаяся с антисемитизмом, но также выступавшая и за гражданское равноправие.

6. В то время Бен Гурион.

7. О полемике Х. А. с Майклом Масманно см. книгу об Эйхмане. Масманно опубликовал множество статей, направленных против Х. А., см.: Krummacher F. A. (Hg.). Die Kontroverse. Hannah Arendt, Eichmann und die Juden, München, 1964.

8. Переписка впервые была опубликована в Тель-Авиве в Mitteilungsblatt, № 33, 16 августа 1963 г. Затем в выпуске Neue Zürcher Zeitung от 20 октября 1963 г. и в Encounter в январе 1964 г. Опубликована снова в Die Kontroverse.

9. См.: п. 331, прим. 10.

10. Курт Бехер, оберштурмбаннфюрер, затем штандартенфюрер СС, не до конца проясненным образом принимал участие в депортации венгерских евреев, был привлечен к делу Эйхмана как свидетель защиты (в Германии).

11. Бригитте Гранцов (род. 1926) – редактор WDR в Кельне. Перевод был утвержден Х. А.

337. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 октября 1963

Дорогая Ханна!

Твое письмо Шолему¹: столь искреннее, глубокое и честное. Ты оказалась в точке, где немногие способны Тебя понять, точно не Шолем. Тем лучше, что Ты еще можешь говорить. Я вижу в этом новое начало. Непреднамеренно созданные Тобой обстоятельства вынуждают Тебя говорить больше, чем Ты привыкла. Ты предпочитаешь умалчивать о том, что касается окончательных мотивов, и можешь перенаправить все в русло «объективности».

Последнее слово против «радикального зла»², против гнозиса! Ты разделяешь взгляды Канта, который писал, что человек не может быть дьяволом, и я с Тобой согласен. Жаль лишь, что понятие «радикального зла» принадлежат Канту – в совершенно ином, даже Гете и Шиллеру неподвластном смысле³.

Я хочу наконец взяться за Твою книгу об Эйхмане, чтобы говорить о ней по существу. Но я уже заранее знаю, что буду согласен с Тобой в основах. Но когда слышишь о нападках, необходимо точно знать, что и как именно Ты сказала.

«Дева с чужбины»⁴: Ты переживаешь это новым образом, непросто – неслучайно. Хорошо, что рядом с Тобой Генрих и целый ряд добрых друзей.

Между двумя фронтовыми линиями нападения и одобрения редко удается почувствовать себя довольным. Я счастлив – хотя и волнуюсь о том, что скрывает Твоя душа, которая вовсе не так неуязвима, – что Ты выходишь на улицу и можешь не только выстоять. Повсюду те, кого Ты смогла вдохновить! В их числе и я!

Гертруда передает привет. Она сойдет с ума от счастья, когда увидит Тебя.

Всего наилучшего вам обоим

Ваш Карл

1. См.: п. 336, прим. 8.

2. См. последний фрагмент письма Х. А. Шолему, где говорится: «В сущности сегодня я придерживаюсь мнения, что зло всегда предельно, но никогда не радикально, у него нет глубины, как нет в нем и коварства. Оно может опустошить весь мир, как раз потому, что подобно грибу разрастается на поверхности. Но глубоко и радикально всегда лишь добро».

3. См. первый фрагмент «Религии в пределах только разума» Канта. Кант определяет «радикальное зло» как искажение взаимосвязи между долгом и целью.

4. Имеется в виду одноименное стихотворение Шиллера. Предположительно, цитата восходит к самоописанию Х. А. во время визита к Я., потому что как в беседах, так и в письмах она называла себя так неоднократно. См. письмо Хайдеггеру от 9 февраля 1950 г.: «Я ощущаю себя тем, кем, вообще говоря, и являюсь, – девой с чужбины».

338. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 октября 1963

Дорогая Ханна! Наши письма пересеклись. Мы начали очень волноваться за Генриха. Элкопли должен приехать на следующей неделе. Все, что он успел рассказать, не внушает опасений. Не могу составить полную картину. В любом случае дело в возрасте, о котором вам думать пока слишком рано. Вам нужно изменить свое отношение. Надеюсь, все уже лучше. Генрих столкнется с тем же, с чем живет моя сестра вот уже десять лет: самые страшные симптомы проходили, не оставляя и следа, даже когда я был уверен, что конец уже близок. Теперь она бодра, снова сильнее Гертруды и говорит, даже в старости тяжелые болезни иногда проходят! Но это все моя болтовня. Остается то, с чем трудно справиться, то, что может оказаться неэффективным при приятном и разумном образе жизни.

Охота на тебя отвратительна. Это именно то, о чем ты пишешь: ужасающий симптом нашего положения, положения Запада и нашей роли. Тот, кто говорит правду, будет изгнан, если никто его не услышит. Я уверен, что «репутационное убийство» не удастся. Все, кто читает Твои тексты, сразу убеждается в высоте мысли, серьезности и искренности, и при дальнейшем чтении в справедливости и достоинствах женщины, тексты которой так строги и сдержанны. В этом у меня нет никаких сомнений. Почувствуешь ли Ты это? В этом я тоже не сомневаюсь. Все Твои труды убедительны, и книга об Эйхмане – лишь малая их часть. Я только начал читать ее целиком – от первой строки до последней. Уже первые главы кажутся мне невероятными. Люди должны услышать в них искренность.

Пришлось отвлечься на пришедшие письма. Обнаружил рецензию в Encounter¹ (обнаружила, скорее, Гертруда, но я отобрал у нее газету и сразу принялся за чтение). Та самая манера, о которой Ты пишешь!

Там скрыто ощущение, что нанесен смертельный удар. Я думаю о нем, когда читаю Твою книгу. Пока я не готов поверить, что его причина в страхе перед разоблачением злодеяний, совершенных сионистами или нацистами во время войны, о которых многим ничего не известно. Если бы дело было в этом, люди бы что-то узнали. Удар нанесен по самому «еврейству». И, может быть, Тебе удастся открыть гораздо более жуткие явления. Посмотрим.

Сюда же относится и организация, формирующая общественное мнение. Она эффективна, потому что встречает одобрение. Если дело в этом, «евреи» откажутся от Тебя и скажут, что Ты – ненастоящая еврейка, так же и я перестал быть немцем. Это не пойдет им на пользу. Придет время, которого Ты не застанешь, когда евреи установят памятник в Твою честь, как они поступили сейчас в Израиле со Спинозой, и с гордостью провозгласят Тебя своей, но и тогда будут евреи, которые – подобно Коэну² и Розенцвейгу³ – с ненавистью поддержат синагогу в борьбе с «предателями». Но среди них никогда не будет «евреев», даже если пока ни один еврей не рискнул публично поддержать Твои взгляды.

Гертруда сказала, что больше не хочет перечислять деньги в Израиль, если их используют, чтобы травить Тебя. Я ответил, Ханна не хочет этого, она, несмотря ни на что, поддерживает государство. Так что Гертруда продолжит перечислять средства.

И о другом: вокруг поднялась большая шумиха по поводу «Наместника» Хоххута⁴. Я пришлю Тебе книгу. Пару дней назад я участвовал в обсуждении на радио с ним и еще с шестью людьми (католики и протестанты, среди них пастор Грюбер), беседовали совершенно свободно под руководством ведущего, не принимавшего участия в разговоре⁵. Дружелюбный разговор – за исключением гневных выпадов со стороны католиков. Я был воодушевлен разговором с этим тридцатилетним немцем, автодидакт (то есть без университетского и законченного гимназического образования), страстно увлечен вопросом уничтожения евреев. В знаниях он настолько превосходил католического профессора⁶ (современная и новейшая история), что последнему пришлось умолкнуть под градом фактов и вопросов. Он совершенно лишен фанатизма (последний акт пьесы «Аушвиц» озаглавлен «Вопрос к Богу») и, несмотря на склонность к рефлексии, в целом очень наивен, кроме того, прекрасно выглядит, светится силой юности и обладает сдержанным умом. Еще один «немец», подумал я. С ним обращаются как с Тобой, но у него помимо врагов, есть и друзья. Власти ФРГ демонстративно от него отреклись (не так, как полутайно от Тебя отрекся Бен Гурион).

Я напишу еще, когда дочитаю. Будь терпелива. Все занимает больше времени.

Вы оба живете словно за фасадом, который являете миру. Душой я с вами.

Ваш Карл

Курт Вольф погиб в Германии в результате несчастного случая – мы узнали из газет.

1. Gross J. Arendt on Eichmann // Encounter, November 1963, p. 65–74.

2. Герман Коэн (1842–1918) – немецкий философ еврейского происхождения, основатель Марбургской школы.

3. Франц Розенцвейг (1886–1929) – немецкий философ иудейского происхождения, сторонник религиозной философии экзистенциализма. Я. говорит о следующих работах: «Введение к академическому изданию еврейских работ Германа Коэна» и «О докладе Германа Коэна, Отношение Спинозы к иудаизму».

4. Рольф Хоххут (1931–2020) – писатель, друг супругов Я. В письме речь идет о следующих обстоятельствах: 24 сентября 1963 г. состоялась премьера «Наместника» Хоххута в Базельском городском театре. В связи со спектаклем весь город был охвачен дискуссией о роли Пия XII и католической церкви в преследовании евреев во время Второй мировой войны, а также о том, какими персонажей изобразил в своей пьесе Хоххут. В октябре на Radio Studio в Базеле состоялась запись описанного в этом письме межконфессионального диалога, который вышел в эфир 10 ноября. О мероприятии и участии Я. в обсуждении см.: Basler Stadtbuch 1965, p. 212–216.

5. Ведущим был политолог Арнольд Кюнцли, живший в Базеле.

6. Рудольф Морси (род. 1927) – с 1970 г. ординарный профессор истории нового и новейшего времени.

339. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 октября 1963

Дорогая Ханна!

С того момента, как я получил Твое предыдущее письмо, со всех сторон приходят новости о Твоей книге, так что я и извне получаю намеки на то, что должен ее прочитать. Сейчас я на шестой главе, уже предвосхищаю, что будет дальше. Нет необходимости говорить, как существенны поставленные Тобой вопросы и как удивительно Ты их формулируешь (Твои критики не оспаривают, но боятся этого).

Приложенная рецензия на книгу Бена Хехта¹ в FAZ² предлагает общую картину области, которой Ты мимоходом касаешься. Ты скорее всего о ней знаешь. Возможно, Тебя увлечет способ, который выбрал обозреватель: у меня появилось впечатление, что мне преподали хороший урок. У критика нет злого умысла, для читателя вроде меня, его суждения отчасти опровергает предложенный им материал. В Твоем случае было бы неразумно вдаваться в подобные рассуждения, учитывая масштаб вопросов, поставленных в Твоей книге. С ними предстоит разбираться другим. Настоящая глупость, будто Хехт сам препятствует новой истории основания государства и перекрывает ведущие к ней пути³. Но это не Твоя тема.

Пока самое верное для Тебя – хранить молчание. Как бы ни был прекрасен Твой ответ Шолему, сколь яркую реакцию он бы ни вызвал у читателей (например у фон Круппа⁴), но все же это напрасные усилия. В такой форме Шолем Тебя не поймет, как не поймут и многие другие. В этой суматохе, которую поднимают те, кто словно парализован всем, о чем Ты пишешь, а из-за Твоего образа мысли они инстинктивно чувствуют себя униженными, Ты не найдешь достойных слушателей. Сейчас говорить должны другие. Придет время, когда Ты сможешь высказаться, по крайней мере, это возможно. Сперва людям придется продолжать разоблачать самих себя против собственной воли.

Жду Элкопли.

От всей души

Ваш Карл

В нескольких рецензиях на Твою книгу, которые я успел прочитать, непосредственно о книге не говорится почти ничего.

Как обстоят дела с письмами для New York Times, которые они не опубликовали? Все они, вероятно, хотят публично выступить в Твою поддержку. Не хочет ли того же и Твой издатель? Помнишь: «Письма, которые не опубликовали в New York Times».

1. Бен Хехт (1894–1964) – еврейский писатель из США.

2. Arnsberg P. Aus der Perspektive der Geborgenheit, Rezension von Ben Hechts Buch «Perfidy» // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 28.10.1963.

3. Бен Хехт подверг жесткой критике еврейские советы и Еврейское агентство, а также ход судебного дела над Кастнером. Арнсберг в рецензии высказал мнение, что Хехт предательски преувеличивает и тем самым дискредитирует любую попытку создания новой истории основания государства Израиль.

4. Самуэль Крупп (1892–1974) – гинеколог, до 1963 г. домашний врач Я., оставшийся его другом до самой смерти.

340. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 ноября 1963

Дорогая Ханна!

Только что был Элкопли. Теперь я знаю чуть больше. Ты узнаешь все подробности. Нельзя не обращать внимания на факты, временные двигательные нарушения, утомляемость, повышенное диастолическое давление. Это больше, чем приходит с возрастом. Я понимаю, что Ты подавлена. Нельзя не признавать ухудшения работы всех жизненных процессов. Есть одно правило: начальные симптомы в большинстве случаев ужасны, но за ними на протяжении долго времени все идет хорошо. Тогда любое состояние кажется временным. Разумеется, необходимы определенный образ жизни и диета. Есть и подходящие медикаменты. Хорошо, что вы держите все в тайне. Могла бы Ты написать, как теперь чувствует себя Генрих? И как он справляется с работой. Ему нужно ограничить ее объем на первых порах. Если в первые полгода все будет хорошо, можно будет вздохнуть с облегчением. Полагаю, Твое пребывание в Чикаго продлится еще несколько недель. Расставание в этом состоянии особенно мучительно. Элкопли очень дружелюбен. Мне понравились его слова о Генрихе – «близнец Сократа», Генрих со всем справится. Его познания в области неврологии, которые он успел приобрести благодаря аневризме, не позволят ему впасть в клиническую меланхолию. В учебниках описывают только неудачные случаи, а не привычные. Поэтому новички в медицине так часто обнаруживают в повседневных аномалиях самые тяжелые болезни. Ах, к сожалению, эти аномалии не так уж повседневны! Или все же?

Я непрерывно продолжаю читать Твою книгу об Эйхмане. Она кажется мне великолепной. Портрет Эйхмана – очевидное создание определенного образа. С такой ясностью изображено напряжение между двумя силами в ходе процесса. Кооперация евреев с нацистами – лишь одна из тем. Тема немцев имеет столь же важное значение. Я только закончил главу о Ванзе. Книга не систематизирована, она начиналась с репортажа, но стала просветленным изложением того, как все было на самом деле. Но я вижу в ней больше: воля к истине и созерцание человека, о которых Ты не говоришь открыто.

Я полагаю, Тебе нужно хранить молчание. Если я что-то напишу, обязательно покажу Тебе заранее (доверительно и с готовностью к критике). Но пока я к этому не готов. Думаю, публикация немецкого издания, к которому Ты добавишь на Твой взгляд необходимые дополнения, может стать подходящим моментом.

Всего наилучшего вам обоим

Ваш Карл

341. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 ноября 1963

Дорогая Ханна!

На душе неспокойно, когда я думаю о Тебе, о вас. Как приятно было все эти годы наблюдать за вашим духовным подъемом, за вами, наполненными неисчерпаемой силой, после того как на вашу долю выпало все, с чем справится не каждый. Теперь приближается старость. Вы бунтуете против нее, и мы вместе с вами. Но успокоил Элкопли: результат обследования показал, что дело не в неврологии. Однако двигательные нарушения (при ходьбе, во время открытия двери) – столь же объективный симптом, даже если их замечает только сам пациент. Надеюсь, все в прошлом. Так ли это? Жизни по-прежнему ничего не угрожает. Но возраст не врет, и необходимо научиться принимать продиктованные им изменения в образе жизни. Это непросто. В этих новых условиях продолжится ваша чудесная жизнь, нам на радость.

По сравнению с этим «репутационное убийство» второстепенно и все-таки имеет другой характер. К Тебе не относятся слова, которые когда-то в Гейдельберге мне сказал Мангейм¹: лучше уничтожающая критика, чем молчание, она хотя бы приносит славу. Ты не переносишь человеческой низости и хочешь избежать публичности. Теперь Ты столкнулась и с тем, и с другим. Анна Вейль написала, что с Ханной так всегда. Она что-то говорит, все приходят в ужас и начинают ругаться. Она отвечает удивленно или в ужасе: «Но ведь все так и есть!» Я прочитал Твою книгу от первой до последней страницы. Ее тема великолепна, ее интенция – свидетельство Твоей непримиримой воли к истине, изложенный в ней ход мысли глубок и полон отчаяния, ее стиль – новое доказательство Твоего литературного таланта. И я соглашаюсь с Анной Вейль: как безмерно наивно не замечать, что само решение воплотить эту книгу есть проявление агрессии по отношению ко «лжи, поддерживающей жизнь». Когда вскрыта эта ложь и обнародованы имена ее распространителей, на кону смысл их жизней. Они реагируют, превращаясь в смертных врагов. Я вспоминаю выражение лица одного молодого человека во время Первой мировой, друга нашей помощницы, которого я поймал за кражей. Этот ужасающий взгляд, напоминавший полные ужаса, озлобленные, враждебные лица шизофреников, – недавно я увидел у одного израильского поэта², который зашел к нам по рекомендации Эрнста Симона. Его вид был чуть сдержаннее, но невозможно не обратить внимания на его отличие от обычного. Мы мило пообщались, он рассказывал о кибуце, в котором вырос, он был человеком доброй воли, который десятилетия назад обрел чувство защищенности, полон энтузиазма и весьма рассудителен. Спустя час я заговорил о Тебе. И вдруг заметил этот взгляд. Я был в ужасе, стал вести себя словно психиатр, говорил о Тебе и Твоей книге, без агрессии, с большим восторгом, подробно рассказывал о каждой детали. Он слушал, был очевидно очень расстроен тем фактом, что я так думаю, но на самом деле не слушал, был непоколебим: мы, евреи, подверглись нападению, наше государство не признают, к нашему сионизму относятся пренебрежительно и т. д. О Тебе он собственно ничего не знал, но читал Твою книгу. Я не считаю его подлецом, скорее фанатиком, который смотрит на мир сквозь пелену самообмана. Если допустить такую мысль, на мой взгляд, это весьма серьезный человек, готовый к самопожертвованию. Поэтому мы пригласили его снова. Судьба посылает таких людей ко мне в дом, чтобы я в действительности увидел то, о чем мне хотелось бы узнать. Если он вернется, я хочу попробовать вытянуть из него новые ответы. Совершенно исключено, что мне удастся его в чем-то убедить.

Несколько дней назад я рассказывал Эрне об одном критике, который написал, что Ханна презирает все человечество, она только рассмеялась в ответ. Тебе стоило это видеть!

Теперь Ты переживаешь то, чего Тебе никогда не хотелось: «риски публичности». Ты подвержена им и должна с ними справиться. Для Тебя они мучительны. Я хотел бы пожелать Тебе моей толстокожести, но и это не поможет. Мне кажется совершенно уместным Твое временное молчание. Теперь я хотел бы что-нибудь написать и беспокоюсь лишь о том, насколько хорошо мне это удастся. Прежде всего потому, что все, что я мог бы сказать, находится в той области, которой не поймет большинство. Кажется, я уже чувствую зарождение солидарности между теми, кого затронуло раскрытие лжи, сохранявшей их жизнь. Даже неевреи как к врагам относятся к тем, кто проливает свет на еврейскую действительность, как Ты. Это наша общая судьба. Хоть Ты и менее осторожна и меньше боишься задеть чьи-то чувства, чем я, и наделена силой литературного убеждения, которой у меня никогда не было. Забавно, когда-то Ты сказала, что я с такой наивностью твержу людям об истине. Теперь Ты далеко превзошла мою наивность.

У меня есть несколько рецензий (Encounter³, Midstream⁴, Das neue Israel⁵, выпуск «После дела Эйхмана», изданный Еврейским советом Германии с текстом Эрнста Симона⁶). Могла бы Ты прислать мне что-нибудь еще? Я все Тебе верну, если у Тебя нет второго экземпляра. Или может быть хватит и того, что у меня уже есть?

Как мало я насладился прекрасным временем, проведенным с вами весной! Я был в состоянии кризиса и ничего не знал о книге об Эйхмане, из которой лишь просмотрел пару страниц. Теперь мне была бы так дорога продолжительная беседа обо всех изложенных в ней проблемах.

«Кузанский» скоро будет завершен. Отправить его сразу Мангейму? Он получился длиннее, чем я рассчитывал. Я перечитаю его еще раз и посмотрю, что можно сократить.

Гертруда все так же возмущена. Всем, кто на Тебя нападает, следует быть осторожнее. Ты знаешь, какова она в гневе. Я успокаиваю ее, указывая на некоторые частные «ошибки», которые не имеют никаких последствий: звание Бека в Берлине⁷, хронология событий в Румынии⁸, инициативы Антонеску⁹ и Гитлера¹⁰ и т. д.

Пожалуйста, напиши пару строчек, как чувствует себя Генрих!

С любовью к Тебе, с мыслями о Генрихе

Ваш Карл

Письмо, адресованное Тебе, Гертруда обнаружила в комоде с бельем. Так что, очевидно, Ты получишь его слишком поздно. Мы оба стали очень стары: забывчивы, быстро устаем, множество отвлекающих, но не мучительных недугов. Но мы радуемся каждому дню.

И все же: мне предстоит решить, готов ли я принять участие в записи тринадцати телевизионных программ, каждая продолжительностью полчаса: «Краткий курс философской мысли»¹¹. Это попытка перескочить от конкретных проблем к философским вопросам и завоевать внимание «широкой аудитории». Что-то вроде телеуниверситета. Я буду сидеть за столом. Здесь, у нас дома. Я бы хотел поучаствовать. Но в ущерб «Великим философам». 25 000 марок¹².

Верно ли я рассчитываю свои силы?

1. Речь идет о социологе Карле Мангейме.

2. Речь идет о еврейском и немецком поэте Тувии Рюбнере.

3. См.: п. 338, прим. 1.

4. Kellen K. Reflections on «Eichmann in Jerusalem» // Midstream, September 1963, p. 25–35.

5. Michaelis-Stern E. Tragt ihn mit Stolz, den gelben Fleck // Das Neue Israel, September 1963, Teich M. Ein Diskussionsbeitrag zu Hannah Arendts «Eichmann in Jerusalem», p. 154–159.

6. Simon E. Hannah Arendt – eine Analyse // Nach dem Eichmann-Prozess. Zu einer Kontroverse über die Haltung der Juden. London, Jerusalem, New York, 1963, p. 51–97.

7. Имеется в виду следующий пассаж из американского издания книги об Эйхмане: «…Лео Бек, бывший верховный раввин Берлина, которого и евреи, и немцы называли „еврейским фюрером“». Определение «еврейский фюрер» подверглось критике, потому что иронически употреблялось сторонниками Эйхмана. См.: Leschnitzer A. So war Rabbiner Leo Baeck // Nach dem Eichmann-Prozess, p. 25–30. Из немецкого издания А. это определение убрала.

8. Я. говорит об упомянутой выше статье Майера Тайха (см.: прим. 5), в которой автор указывал на допущенные Х. А. ошибки в описании преследований евреев в Румынии.

9. Йон Антонеску (1882–1946) – румынский полководец и политик, во время войны одновременно руководил и государством, и армией, в 1946 г. казнен по обвинению в совершении военных преступлений.

10. Имеется в виду тезис Х. А., согласно которому румынское правительство Антонеску начало погромы, когда национал-социалистическое правительство об этом даже не задумывалось. В упомянутом выше тексте Майера Тайха, который, очевидно, знаком Я., «уже немецко-румынский договор от 29 мая 1940 г. превратил преследование евреев в важнейшую обязанность румынского правительства». Я. предположительно истолковал это так, что инициатива преследования евреев в Румынии принадлежит скорее Гитлеру, а не Антонеску.

11. Баварское телевидение транслировало серию передач осенью 1964 г.

12. Единичный гонорар за исключительные права на передачу.

342. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 ноября 1963

Дорогая Ханна!

Я атаковал Тебя письмами, может быть, Ты получила не все. Но теперь я должен написать Тебе и Генриху пару строчек: только что узнал о покушении на Кеннеди¹. По радио сразу начались новости. Он между жизнью и смертью. Кто-то говорит: «если за этим стоят русские…» Гертруда тут же ответила: «нет, это исключительно расовый вопрос». Повторяется ли история Линкольна?² Но теперь с совсем другими последствиями? Не покидает ощущение, что произошло нечто чудовищное, и я сам не знаю, чего ждать.

Только что звонил Крупп, потом Эрнст Леви³ – все потрясены. Полагаю, это не истерия.

Привет вам обоим! От Гертруды и

Вашего Карла

1. Покушение состоялось 22 ноября 1963 г., Кеннеди погиб в тот же день.

2. Авраам Линкольн (1809–1865) – 16-й президент США, убит фанатиком-конфедератом.

3. Эрнст Леви (1881–1968) – юрист, с 1928 по 1935 г. профессор римского права в Гейдельбергском университете, коллега Я. Позже эмигрировал в США, после выхода на пенсию много лет прожил в Базеле и дружил с Я., два последних года жизни провел в США.

343. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсЧикаго, 24 ноября 1963

Дорогой Почтеннейший, Милая

Я пишу, до сих пор находясь под огромным впечатлением от убийства Кеннеди. Мы уже несколько дней сидим возле радио и слушаем новости, которые не только ужасны, но и совершенно непредсказуемы. Убийство подозреваемого¹ – при этом невозможно избавиться от подозрения, что его поймали наудачу или, что еще хуже, на неудачу – совершенное этим маргиналом и преступником, о котором на радио словно мимоходом рассказывают, будто он хорошо знаком полицейским Далласа (на короткой ноге?), от этих новостей все только хуже. И отвлекаясь на эти, надеюсь, совершенно беспочвенные подозрения мы забываем о самом главном – гибели человека. Генрих, с которым я постоянно говорю по телефону, считает, что выстрел убийцы попал в самый центр, центр, который сохранял равновесие внутренней и внешней политики, и теперь все может рухнуть, словно карточный домик. Очевидно, что молодежь и негры теперь подвергаются самой серьезной опасности. Наши официанты в местном клубе, студенты, не скрывали слез, когда новость только появилась, а мы все как раз были на ланче. Я была не одна. Мэри (Маккарти, вы любезно прислали вырезку о ней из FAZ², и она в одно мгновение стала очень популярна) приехала из Нью-Йорка на выходные, она была здесь пару недель, но послезавтра снова возвращается в Париж. Мы, кажется, стали еще ближе, в том числе и благодаря событиям последних дней. Она сразу полетела обратно в Нью-Йорк, потому что еще хочет попытаться собрать там комитет беспартийцев, которые настаивают на объективном расследовании преступления. Техас уже заявил, что для них дело уже закрыто, и это без каких бы то ни было убедительных доказательств вины, предоставленных общественности, – если они вообще только существуют! Не могу представить, что Бобби (Кеннеди, генеральный прокурор) не сделает все возможное, чтобы расследовать убийство брата. Но обладает ли он еще хоть какой-то властью?

Джонсон³ не плохой, но заурядный человек. Талантливый тактик, провинциал, в сущности ни в чем не разбирается. Может быть, он мог бы научиться, но болен – проблемы с сердцем. Это временная мера, и все будут думать только о грядущих выборах. Техасская история с двойным убийством и очевидными попытками скрыть все от широкой общественности кажется происшествием, возможным в полицейском государстве. Некомпетентность президентских служб безопасности, оставивших без внимания огромное здание, из которого просматривается вся улица, кажется по-настоящему сказочной.

Генрих: по-видимому, его занятия проходят еще лучше, чем прежде. Мэри⁴ была в Барде и рассказывала, как просияли студенты, когда узнали, что Блюхер – старый друг Мэри. Все сказали, что «каждый раз он превосходит самого себя» (he always tops himself). Это, однако, не значит, что он чувствует себя хорошо. Он по-прежнему жалуется на утомляемость, отсутствие сил, двигательные нарушения почти пропали – вероятно, это все же были неврологические симптомы. Давление тоже восстановилось. Нет никаких сомнений, что страдает от выраженной депрессии, Мэри, конечно, передала ему, что говорили студенты, – не хочет слушать. Но затем идет и превосходно проводит занятие. Я увижу это сама – во вторник на пару дней лечу в Нью-Йорк. Это как раз будет День благодарения⁵, и у нас обоих выдалась пара свободных дней. Нужно попробовать снова отправить его к врачу – он отказывается, потому что для него это слишком.

Дело Эйхмана продолжается. Я отправлю Тебе еще пару англоязычных рецензий, которые тоже подверглись некоторым манипуляциям – одна Тэлмона⁶ (Еврейский университет) и, вероятно, Исайи Берлина⁷, который тесно связан с правительством Израиля. Выступление на кампусе прошло с большим успехом. Еще больше студентов, чем в Колумбии. Выступление записали на пленку, потому что огромное количество слушателей не смогли попасть внутрь, и потом его несколько раз проигрывали вечером в доме «Гилеля». По словам рабби, Симон⁸ извинялся перед ним на следующее утро, он не снискал большого успеха, студенты были удивлены и чувствовали себя оскорбленными. Единственный, кто разжигает на кампусе травлю, – Лео Штраус, но он бы занимался этим в любом случае. В университете мой авторитет странным образом вырос. И все, что происходит сейчас в Нью-Йорке, разворачивается в небольших кругах, хоть и в пределах их границ воет настоящий сброд. Серьезное значение имеет лишь то, что теперь все не-евреи на моей стороне и ни один еврей не решается вступиться за меня публично, даже если полностью разделяет мои взгляды. Лауэлл, очень известный американский поэт и мой близкий друг, был здесь и рассказывал мне об этом. Он не еврей, и я впервые за долгие годы нашего знакомства слышала от него критические замечания в адрес евреев.

Ты пишешь: «Там скрыто ощущение, что нанесен смертельный удар. Удар нанесен по самому „еврейству“». Это именно так. Местный израильский консул подошел ко мне после лекции, и мы беседовали несколько часов. Он все повторял: «Разумеется, все, что Вы говорите совершенно верно, мы это знаем. Но как Вы, как еврейка, позволяете себе говорить подобное во „враждебной обстановке“». Я ответила: «Я, насколько мне известно, живу не во враждебной обстановке». На что он заметил: «Вы знаете, что любое нееврейское окружение враждебно». Непростительно с моей стороны было заговаривать о разделении между евреями и гоями и что еще хуже: я не обратила на него должного внимания. Из-за Гитлера и Освенцима два явления вновь вернулись к жизни: древнейшая odium humani generis и чудовищный первобытный страх.

Твое письмо от 16 ноября сперва отправилось в Нью-Йорк, и я получила его здесь только в четверг. Прочитав его, я подумала: «Что бы я делала без вас!» Израильского поэта⁹ прислали к Тебе, чтобы он пронюхал все, но это неважно. Несомненно, он по поручению передает все Симону. Он весьма необычен. Как раз среди молодежи и можно обнаружить нефанатиков. Среди моих слушателей было несколько израильских студентов, с которыми можно было побеседовать, и они подчеркивали, что в той или иной степени разделяют мое мнение. Что касается «ошибок»: конечно, они неизбежны в подобной книге, которая состоит из одних фактов. Но Болгария и Румыния к ним не относятся! Объединенная организация по реституции¹⁰ породила этот миф с помощью Aufbau. Я сама, как и многие другие, отправляла письма в Aufbau с указанием на ошибку, однако Aufbau отказались опубликовать любые наши уточнения! В то же время мне по собственной инициативе писал информант Aufbau – кажется, господин Май¹¹, – о том, какое отвращение у него вызывает массовая травля, развязанная братьями Робинсон¹² и другими, а подобная злостная пропаганда внушает опасения! Эта двуличность в высшей степени характерна для всей этой истории. Цинизм функционеров невозможно недооценить, они принимают все как должное и думают, что в этом нет ничего плохого. Убеждают меня, как они «восхищаются» мной и, в частности, моей книгой об Эйхмане! И если я спрашиваю, как это возможно – они отвечают: «Но, пожалуйста, Вы должны понять…» Могу рассказать Вам миллион подобных историй. Но все они слишком скучны.

Прямо сейчас услышала по радио, что дело об убийстве Освальда буквально вырвали из рук чиновников и полицейских Техаса, а министерство юстиции (то есть Роберт Кеннеди) ни в коем случае не считает дело «закрытым». Это пока не гарантия расследования, но все же лучше, чем ничего. Кажется, журналисты протестуют. У прессы здесь, слава богу, все-таки есть хоть какая-то власть. Но по поводу Техаса я разделяю мнение, которое все повторяли еще позавчера, – этому штату следует go where it came from¹³.

Телепрограмма – замечательно. Ты должен согласиться, если позволяет здоровье. Ты сможешь обратиться ко «многим», а «многие» – не то же что масса. От всего сердца поздравляю с победой над «Кузанским». Да, пожалуйста, сперва отправь Мангейму, он передаст мне рукопись вместе с переводом. Хелена Вольф наконец переезжает в Америку, кажется, в январе. Она написала спокойное и трогательное письмо.

Как только я вернусь из Нью-Йорка, сразу напишу, как дела у Генриха. То есть в конце недели.

Что за недуги старости? Новые? Ваши письма кажутся бодрыми, бог знает что такое «старость». Как ужасно жить так далеко друг от друга!

Ты так и не написал, чем закончилось назначение Россмана. Я бы очень хотела узнать. Замечание Анхен: да, возможно, она права, в целом так всегда и было. Однако теперь мнение общественности существенно изменилось. И, конечно, я «наивна» – когда я писала, я действительно не думала ни о чем, но хотела рассказать обо всем с максимальной точностью и подтвердить все сказанное фактами.

С любовью

Ваша

Ханна

1. 24 ноября 1963 г. Ли Харви Освальд был убит у дверей полицейской тюрьмы Далласа Джеком Руби.

2. Lietzmann S. Amerikas Blaustrumpf Nr. 1 // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 16.09.1963.

3. Линдон Б. Джонсон (1908–1973) – вице-президент администрации Кеннеди, после его убийства – 36-й президент США.

4. Мэри Маккарти.

5. День благодарения, национальный праздник, отмечается в последний четверг ноября.

6. Джейкоб Л. Тэлмон (1916–1980) – еврейский историк польского происхождения, с 1960 г. профессор Еврейского университета в Иерусалиме.

7. Исайя Берлин (1909–1997) – английский политолог и философ, с 1957 г. профессор социологии и политологии в Оксфорде.

8. Эрнст Симон.

9. Тувия Рюбнер, см.: п. 341.

10. Организация, основанная в 1948 г. для представления интересов необеспеченных евреев, претендующих на выплату компенсаций в Германии.

11. Курт Май, руководитель объединенной Организации по реституции, главный штаб которой располагался во Франкфурте, см.: п. 359, прим. 10.

12. Имеются в виду братья Якоб и Неемия Робинсон, написавшие статьи против книги об Эйхмане, см.: Die Kontroverse. Hannah Arendt, Eichmann und die Juden. München, 1964, p. 222–232.

13. «Отправиться туда, откуда он пришел».

344. Ханна Арендт Карлу и Гертруде Ясперс1 декабря 1963

Дорогой Почтеннейший, Милая

я только что вернулась из Нью-Йорка, где обнаружила ваше письмо. Нас всех одолевало одно чувство – произошло нечто страшное. И чудовищные сопутствующие события – Дуайт Макдональд (Ты должен его знать, благодаря его журналу Politics мы впервые снова услышали друг о друге) написал: «What a country we live in (assuming Texas is part of it). Let’s move to Guatemala or some civilized place, maybe the Congo¹», – свои слова он, разумеется, никак не объяснил, но от этого страшное положение вещей становится еще более ужасающим. Прямо сейчас меня не покидает впечатление, что новая администрация действительно попытается все объяснить. Удастся ли ей это в Техасе, где полиция не только коррумпирована, но и сотрудничает со сторонниками Общества Берча², – это другой вопрос. В любом случае пройдут недели, а может быть и месяцы, прежде чем мы сможем предсказать последствия. Такое ощущение, что с государства сорвали маску. И за ней обнажилась бездна потенциального насилия и чистая кровожадность, о которой никто даже не подозревал. На юге на каждом шагу объявляют коммунистами всех, кто выступает на стороне негров в борьбе за равноправие. В этом настоящий ключ. Я слышала, что в Техасском университете студенты говорят или, скорее, выкрикивают: «Это и должно было произойти с президентом, который любит негров, и так произойдет с каждым, кто любит негров!» Школьники встретили новость дикими аплодисментами. На кону стоит не больше и не меньше, чем существование республики. Но силы разума весьма сильны, вполне возможно, это убийство сможет отрезвить людей. Невероятно, что преемником президента может стать человек из Техаса. Его жена³ вела себя безукоризненно и все, что безвозвратно потеряно, даже если и удастся что-то восстановить, – эта та самая новая атмосфера, которую здесь называют его «стилем». Открытость искусству и науке, уважение к культуре, осознанная и последовательная попытка дать так называемым интеллигентам право голоса в сфере политики, не пытаясь повлиять на них или использовать их в своих целях.

Генрих: я уже совсем спокойна. Я летала домой, чтобы наконец заставить его сходить к врачу. И испытала облегчение, как только его увидела: он выглядит гораздо лучше, чем два месяца назад. Мы обратились к тому же неврологу, который консультировал Генриха по поводу аневризмы, в то время он был крайне обеспокоен. Он провел подробное обследование и считает, что неврологических симптомов нет, на его взгляд нет никаких свидетельств преждевременного атеросклероза, никаких возрастных изменений. Сохранились лишь некоторые слабые, субъективно наблюдаемые кинестетические нарушения в левой руке, которые проявляются, когда он нервничает. Это объективно «чудесное выздоровление». Доктор хотел выяснить причины утомляемости, пока Генрих в больнице, – сделать анализ крови, возможна легкая форма диабета, в которой доктор сомневается, или незначительная анемия, которая кажется ему вероятной. Но все это может подождать до каникул. Давление в норме (140/80). Он был против того, чтобы Генрих продолжал принимать сосудорасширяющие препараты. Тяжесть в ногах (в обеих, непостоянная) доктор считает легким невритом, который уже был у него однажды шесть лет назад. Все симптомы в прошлом, и объективно нет никаких результатов. Элкопли Тебе напишет, он беседовал с врачом после обследования. Генрих совершенно точно в депрессии, что, разумеется, связано с делом Эйхмана. Как и с тем, что он не может врезать ни одному из этих джентльменов. Он очень старомоден, когда дело касается меня. При этом ему могло бы прийти в голову, что он уже не в состоянии выстоять в драке с молодежью (слава Богу!!). И поскольку он всю жизнь прожил в настоящем, не задумываясь о преходящем времени, он, вероятно, впервые осознает наступление старости. Морально он в прекрасной форме.

Хоххут: Спасибо! Книга⁴ уже была у меня, когда я гостила у вас, но теперь я словно прочитала ее впервые. Показательна первая реакция Osservatore Romano: если Хоххут прав, то в уничтожении евреев были виноваты не Гитлер и СС, а Папа Римский. Это то же самое искривление мысли, на которое натолкнулась и книга об Эйхмане. Все та же тактика, которая всегда под рукой. Мне приписывают какую-то чушь, которой я никогда не говорила, и обсуждают исключительно ее, чтобы избежать важных вопросов. Книга очень милая, к сожалению, не слишком выдающаяся в отношении поэтического мастерства. Нет никаких сомнений в том, что автор прав: Ватикан отлучил от церкви не только коммунистов, но и «Французское действие»⁵ в 1920-е. Но не Гитлера и расизм! К тому же с теологической точки зрения очевидно, что расизм – настоящая ересь: если таинство крещения не может превратить еврея в христианина, – а это доказывает тот факт, что даже крещеные евреи не получали никакой официальной защиты, – церковь совершенно несостоятельна.

В Чикаго мне сказали, что евреи объединились с католиками в борьбе против Хоххута и утверждают, что это антисемитская пьеса!! Они протестовали вместе с католиками, пытаясь сорвать премьеру. Генрих только что рассказал по телефону, что прочитал в Times – один из участников Бней-Брит⁶ (крайне влиятельная организация, которая стоит за Антидиффамационной лигой, и также ведет кампанию против меня) объявил, что собирается опровергнуть тезисы Хоххута и доказать, что вмешательство Папы лишь усугубило бы ситуацию. На это есть две причины: с одной стороны, сейчас отношения между евреями и Ватиканом крайне благоприятны, евреи не хотят показаться неблагодарными, с другой – все аппараты власти разделяют общие интересы: никто не заинтересован в том, чтобы рассматривать дело подробно. Рука руку моет.

Я останусь еще на две недели, и у меня невероятно много дел. Слишком долго рассказывать.

Передайте привет Эрне!

С любовью

Ваша

Ханна

1. «Что за страна, в которой мы живем (учитывая, что Техас – тоже ее часть), лучше бы нам переехать в Гватемалу или в какое-то другое цивилизованное место, может быть Конго!»

2. Ультраконсервативное тайное общество, основанное Робертом Уэлчем в 1958 г., названное так Джоном Бирчем (1918–1945), под предлогом борьбы с коммунизмом разжигало травлю несогласных.

3. Жаклин Кеннеди.

4. Хоххут Р. Наместник. М.: Искусство, 2000.

5. Центральный орган роялистов, основанный в 1898 г. Их антинемецкая и антисемитская идеология отстаивала «интегральный национализм» и вела борьбу с парламентской демократией с целью восстановления королевской власти.

6. «Сыны Союза», – независимая организация, основанная в 1843 г. эмигрировавшими немецкими евреями, занимавшаяся вопросами этики и благотворительной деятельностью.

345. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 декабря 1963

Дорогая Ханна!

Два Твоих письма были настоящим счастьем для нас, столь обеспокоенных и взволнованных из-за состояния Генриха. Я боялся, что больше ничего не узнаю, потому что Ты хочешь нас «поберечь». От Элкопли в последнее время тоже не было никаких новостей. Я как наяву вижу влиятельность Генриха как лектора, силу его преподавательской работы и серьезность, которую чувствуют его студенты. Может быть, все наше беспокойство – и о его болезни, и о Тебе, – если не убьет нас, усилит нашу интеллектуальную деятельность. Благодарю Тебя за подробный рассказ. Теперь я, думая о вас, снова счастлив, вовсе не преуменьшая серьезности произошедшего. Удар колокола судьбы невозможно не услышать.

Израильский поэт (его имя Рюбнер или что-то вроде того) снова был у нас. Конечно, вскоре речь зашла о Твоей книге. Разговор был удачным, потому что мы оба говорили по очереди – никакого монолога. Он продемонстрировал свою открытость, добрые намерения, был искренен и завоевал мое доверие. Он пересмотрел свою оценку Твоей книги. Ему были знакомы лишь отрывки, опубликованные в израильской газете. Я почувствовал его собственное разочарование и сомнения. Он, как и Ты, укоренен в иудейской библейской традиции, но на свой лад. Ему, однако, не хватает гордой удовлетворенности от вновь обретенной родины. В следующий раз он хочет рассказать о кибуцах, своем собственном мире и о связанных с ним неразрешимых проблемах. В этот раз в нем не было и следа фанатизма. Может быть, в прошлый раз я был к нему несправедлив (я писал Тебе о «гневном» взгляде). Я не верю, что он останется Твоим врагом, даже если продолжит спорить с содержанием Твоей книги и после того, как ознакомится с ней подробнее. Посмотрим! Я настроен оптимистично. Гертруды с нами не было, потому что она не хотела присутствовать и сослалась на насморк. Подобные разговоры можно вести только тет-а-тет. Ее гнев мог бы подавить юного поэта (хотя он сам вовсе на это не претендует, поэтом его назвал Эрнст Симон).

Теперь кое-что, что крайне меня расстраивает: Голо Манн написал очень резкую статью о Тебе (в Neue Rundschau)¹. Я заказал номер, но пока его не получил. Судя по словам Россмана, все настолько плохо, что я совершенно не знаю, что делать. Прочитав его письмо, я вынужден был прилечь и погрузился в жуткие видения: не занимаемся ли мы собственноручно уничтожением свободы, покушаясь на границы солидарности, которые должны объединять нас даже во время самых страшных конфликтов? Зарождается ли рядом с нами новая сила, которая совсем скоро нанесет сокрушительный удар? Заняла ли место искренней солидарности псевдосолидарность литераторов, которая (несмотря на всю междоусобную ругань, которую никто не воспринимает всерьез) выходит на первый план, когда кто-то пишет не потому, что хочет писать или блестяще это умеет и ищет новый материал, с помощью которого мог бы проявить свой потрясающий талант, но потому, что ищет истины и хочет сообщить что-то о своем душераздирающем опыте, который не говорит сам за себя, но, как в Твоем случае, скрыт в стиле, который люди ставят Тебе в упрек: ироничный, отстраненный, бессердечный, надменный, пренебрежительный (я читал об этом в некоторых рецензиях, о чем написал Голо, я пока не знаю, но вполне возможно, он двигается в том же направлении)? Прости мой убогий стиль, это длинное предложение, неудачное грамматически… Я вспоминаю Эрнста Майера, мы страстно спорили, но нас объединяла связь, которая не могла разорваться, хотя это в большей степени его заслуга, чем моя, в этом нет никакого сомнения. Я вспоминаю Макса Вебера, наши отношения никогда не подвергались серьезным испытаниям. Иногда я начинаю сомневаться, но потом вспоминаю его поразительную готовность выслушать, снова отбрасываю все сомнения, но не могу быть уверен. В нем было что-то скрыто. И, вспоминая о прошлом, я думаю и о других. Я подумал: сможет ли Ханна когда-нибудь разорвать нашу связь? Мы так часто не согласны друг с другом в столь существенных вопросах, по крайней мере, так казалось. Нет, сказал я себе, это исключено. Подобные сомнения недопустимы. Потому что они ведут к границе, за которой рушится все, и тогда вина ложится на плечи того, кто поддался сомнению. Видишь, я рассказываю о том, как меня тронула новость о Голо Манне и меня одолевают поразительные, дикие мысли. Но между Голо и мной что-то разорвалось. В такие моменты вспоминаешь мгновения прошлого, которые могли быть предвестниками недавних событий. Это больно. Он так мне нравился, он нравится мне до сих пор.

Поэтому снова актуальными становятся основополагающие вопросы: что в сущности самое важное в понятии «дух» (я нахожу здесь подтверждение своей философии, в которой до сих пор мне не удавалось это определить), что такое литературное творчество, такое податливое и действенное, скорее обманчивое, чем истинное. Как мы слабы! Нам не хватает сил, чтобы воплотить наши устремления в жизнь.

Мне кажется, шумиха больше не должна Тебя донимать. Теперь Ты знаешь, в чем ее суть. А Генриху, которого я хорошо понимаю, стоит скорее посмеяться, чем стремиться к драке с этой шайкой. В нас, «мужчинах», до сих пор живут примитивные инстинкты, которые я высоко ценю, но уже не воспринимаю всерьез. Наша верность проявляется иначе.

Элкопли рассказал, что Генрих предложил фразу «банальность зла» и теперь упрекает себя в том, что Тебе приходится отвечать за его слова. Может быть, это неправда или я неверно все запомнил. Полагаю, эта идея великолепна и фраза прекрасно подходит в качестве заголовка книги. Суть в том, что банально это зло, а не зло вообще. Мне не очень понравился Твой ответ Шолему² по этому поводу. Что такое зло скрыто за характеристикой, данной Тобой Эйхману. И на этот вопрос мы действительно никогда не сможем найти адекватного ответа. Твой ответ, данный в письме, показался мне одновременно слишком агрессивным и слишком мягким. На эту тему мы могли бы основательно поспорить, к нашему общему удовольствию, если бы Ты только была тут.

Как я счастлив, что могу снова думать о вас как прежде, лишь с тем небольшим отличием, что судьба теперь сильнее стучится в ваши двери и качество вашей жизни, в соответствии с возрастом, стало не таким надежным в той сфере, о которой вы и не задумывались прежде. Может быть, поэтому лекции Генриха так хороши, как и – предполагаю – Твои.

Искренне

Твой Карл

1. Mann G. Hannah Arendt und der Eichmann-Prozess // Neue Rundschau, 1963, vol. 74, № 4, p. 626–633.

2. См.: п. 337, прим. 2.

346. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 13 декабря 1963

Дорогой Генрих!

Ты хранишь молчание, но благодаря письмам Ханны Ты словно беседуешь и со мной. Скорее всего Ты думаешь, что рассказывать не о чем. Тебя не впечатляют эти глупые явления, с которыми природа – всегда столь разумная – обрушивается на Тебя с дикой беспорядочностью. Поскольку они заключены в столь тесные границы и не представляют никакой угрозы, живой дух, который является центром нашей сущности, может быть удовлетворен. Это была лишь поверхностная перебранка и игривое предостережение, призванное напомнить тебе, что злая сторона природы столь же реальна, как и добрая. Она не обещает нам бессмертия. Я счастлив получить хорошие новости о Тебе от Элкопли и Ханны. Но прошу, не забывай того, кто осмелился считать себя Твоим другом

Карл

347. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 января 1964

Дорогая Ханна!

Мы были счастливы получить Твое письмо от 29.12¹. Твой уверенный тон доказывает, что Ты уже не мучаешь себя как прежде, когда Ты писала: «Мне эта борьба не по плечу»². Тогда это было сказано о внешнем мире: о публичных литераторах, политиках, евреях и немцах. С тех пор многие – например, в первых письмах в New York Times³ – публично встали на Твою защиту. Я планирую написать небольшой памфлет, если Ты не будешь против: «О независимости мысли»⁴. Пока делаю заметки, но тринадцать телевизионных лекций сильно отвлекают от работы.

Сегодня Пипер написал, что перевод госпожи Гранцов уже у Тебя. Я думаю, Ты дополнишь некоторые части, особенно те, что касаются «немецкого сопротивления». Мы уже обсуждали это и успели обменяться парой писем. Уточнение типов сопротивления исключило бы любые возможные неприятные возражения. Не изменишь ли Ты своего мнения обо мне⁵ и Рек-Маллечевене⁶, как о единственных в своем роде? Насколько я помню, ты согласна с оценкой в 100 000, конечно, эта оценка приблизительна, их могло быть и триста и пятьдесят тысяч. Штернбергер – хоть я ни о чем его и не спрашивал – несколько дней назад рассказал, что Рек-Маллечевена осуждали в кругу Теодора Хекера⁷ в Мюнхене. Они сомневались, что его отправили в концентрационный лагерь по политическим причинам. Таким слухам не стоит доверять, как, возможно, и самому Теодору Хекеру. Решающее значение имеет все, о чем Ты рассказываешь на своих лекциях, учитывая, что Ты не расслышала фальшивых нот в книге Рек-Маллечевена. Упоминание двух имен как единственных, очевидно, показалось кому-то странностью или остроумным экспромтом, поскольку они так непохожи друг на друга. Твое подробное изложение национальных мотивов как основополагающих, конечно, кажется мне верным. Так все и было. Настоящая подлость со стороны Голо Манна опубликовать письмо Герделера, чтобы опровергнуть Твои идеи⁸, он и сам не подозревает об этом. Герделер, кстати, после поражения Гитлера планировал основать еврейское государство на Мадагаскаре, которое было бы открыто и для немецких евреев. Но при желании они могли бы остаться и в Германии! Какая грубость и неосмотрительность в те времена! Книга Риттера⁹ очень мне понравилась, потому что он, словно прилежный ученик, подробно излагает все факты, которые опровергают его собственную позицию. Но преклонение перед Герделером, против воли автора, превращается в уничтожение Герделера. Это напомнило мне о «Космополитизме в национальном государстве» Мейнеке¹⁰, где так же – но на более высоком уровне – Мейнеке приводил материалы (о Гнейзенау¹¹ и других), которые для читателя вроде меня противоречили его одобрительным высказываниям о политике Бисмарка.

Сердечный привет вам обоим от Гертруды и

Вашего Карла

Генрих успел пройти медицинское обследование. Если нет новостей, значит ли это, что все в порядке?

1. В архиве не сохранилось.

2. См.: п. 336.

3. The New York Times Book Review, 23.06.1963.

4. В результате Я. выбрал название «О независимости мышления». Над этой книгой, которая так и не была закончена, он работал в последние годы жизни.

5. Фридрих Рек-Маллечевен (1884–1945) – врач и писатель, убит в концентрационном лагере Дахау. О мнении Арендт см.: Arendt H. Eichman in Jerusalem, p. 91, 97; Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М.: Европа, 2008, с. 156–157, 179.

6. В американском издании «Эйхмана в Иерусалиме» А. причисляет Рек-Маллечевена и Я. к числу немногих исключительных людей, никогда не имевших дела с национал-социализмом. Этот фрагмент Арендт изменила позже в немецком издании.

7. Теодор Хекер (1879–1945) – философ культуры и религии.

8. Mann G. Hannah Arendt und der Eichmann-Prozess, p. 630.

9. Ritter G. Carl Goerdeler und die deutsche Widerstandsbewegung. Stuttgart, 1954.

10. Meinecke F. Weltbürgertum und Nationalstaat. Studien zur Genesis des deutschen Nationalstaates. München und Berlin, 1907.

11. Август Нейдхардт фон Гнейзенау (1760–1831) – прусский полководец. Я. имеет в виду восьмую главу книги Мейнеке.

348. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 19 февраля 1964

Дорогой Почтеннейший!

я не хотела писать Тебе прежде, чем смогу приложить к письму эти страницы¹ о движении Сопротивления, а теперь вижу, что сегодня 19 февраля – ровно год назад я приехала в Швейцарию, где меня подхватил прекрасный незабываемый поток понимания, уважения и любви, который захватил и вас. Это было словно вчера! В этом году все будет спокойнее и посыльному не придется приносить вам телеграммы в огромных конвертах. Как бы я хотела оказаться там снова. Самое обидное, что в этот раз в Цюрихе нет никого, кто мог бы позаботиться о гиацинтах, я не хочу утруждать Эрну и попробую найти здесь кого-то, кто мне поможет. Я снова оформлю подписку на Zürcher Zeitung². Нет нужды снова говорить, чего я желаю и себе, и вам.

Ты, вероятно, мог бы просмотреть приложенные страницы и сообщить мне о своем мнении. Я ознакомилась с целой уймой материалов, единственно полезным был Риттер, пусть и неприятный, но поразительно объективный. В остальном же – что тут скажешь? В одном из воспоминаний о Герделере он пишет, что немецкий народ обо всем знает (имея в виду: нет никакой опасности, в любой момент мы можем устроить переворот), а на следующей странице в следующем абзаце он заявляет, что немцы ни о чем не подозревают, в противном случае они не допустили бы произошедшего (и здесь он доказывает, что необходимо публично рассказать о том, что происходит, тогда все поддержат сопротивление, в том числе и ради того, чтобы оправдать немецкий народ). И абсолютно те же идеи появляются у Хенка³. Например, в тексте, который прислали мне вы: на первой странице он пишет, что в гестапо 20 июля ничего не происходило, они ничего не знали. И на следующей странице: с самого начала у гестапо было все, что нужно. Рек-Маллечевен: книга⁴ говорит сама за себя, такого не придумаешь. Слухи, вероятно, восходят к столь распространенной клевете со стороны гестапо, которые предпочитали не арестовывать никого по политическим причинам, а потому фабриковали обвинения на любых возможных основаниях. В это я не верю. И мне совершенно все равно. Я действительно не могу сделать ничего, кроме как подробно рассказать о том, что изложено в англоязычном издании в несколько сокращенной форме, поскольку к главной теме книги этот вопрос имеет опосредованное – второстепенное – отношение. Это неправда, будто никто не знал о подготовке покушения, как считает Хенк. В Стокгольме об этом твердили на каждом углу, и множество фактов указывают на то, что все было доведено до сведения Гиммлера. Все это крайне неприятно. Я снова назвала Твое имя, но мы можем его вычеркнуть, если Тебе это упоминание покажется неуместным. Я не буду отправлять текст Пиперу, пока не получу ответа от Тебя.

Шумиха вокруг меня стихла, и все готовятся к охоте на Хоххута. Я написала статью для Herald Tribune⁵. Почтенные католики заняли сторону Хоххута, католики Спеллмана⁶ буквально разрешили Антидиффамационной лиге (которая вела кампанию против меня) подготовить обвинения в его адрес. И в своей изощренности выдуманная этим джентльменом чистейшая ложь превосходит все, что им удалось придумать по поводу дела Эйхмана – если это только возможно. Что касается меня – меня спасли университеты. Куда бы я ни приехала (на прошлой неделе Йель, Law School, на этой – колледж неподалеку и т. д.), меня встречают овациями и спрос среди студентов так велик, что нам пришлось поторопиться с выпуском издания в мягкой обложке. К тому же Национальный институт искусств и литературы, своего рода местный Французский институт, имеющий здесь серьезную репутацию, избрал меня своим членом⁷, что с людьми вроде меня случается крайне редко: там нет ученых, лишь художники и литераторы. Конечно, они сделали это aus reiner Daffke [ради шалости] (если Ты не знаешь, что это значит, Гертруда Тебе объяснит).

Хелена Вольф здесь уже несколько недель и несколько раз нас навещала. Она очень мне приятна. Я прочитала «Кузанского»⁸ – великолепно. Хелена сразу его забрала, чтобы отдать на перевод. Взамен она оставила эссе о Максе Вебере из сборника «Три эссе»⁹, который она хочет опубликовать, но с ним у нас возникли некоторые проблемы. Хелена, как и Мангейм, обеспокоена некоторыми несколько националистскими фрагментами. Я просмотрела их и полагаю, беспокойство могут вызвать только следующие пассажи (цитирую по немецкому изданию¹⁰), с. 24–26: «немецкая задача в мировой истории», далее на с. 33 последнее предложение первого абзаца и на с. 34: «первый поляк, который рискнет вступить на территорию Данцига, будет убит». В предисловии Ты пишешь: «Сегодня вся политика предстает в свете новых исторических условий, которые практически выходят за пределы поля зрения, доступного Максу Веберу»¹¹. Мне кажется, хорошо было бы, если бы Ты иными словами мог бы повторить это в трех упомянутых мной фрагментах. Или прямо связать эту мысль с упомянутыми пассажами в предисловии. Что Ты думаешь?

Мы снова живем той же, по Твоим словам, «прекрасной жизнью». Обследование Генриха не дало никаких результатов. Мы с Элкопли убеждены, что дело в мозговом спазме, который невозможно обнаружить и который прошел, не оставив никаких серьезных последствий. В любом случае он чувствует себя хорошо – как физически, так и морально. Но нетерпелив с людьми, однако не раздражается из-за мелочей и не так устает. Депрессия тоже наконец прошла. Конечно, мне не стоит отлучаться надолго. Но как это устроить? В Чикаго все устроено специально для меня, как я могу резко уехать? Не говоря о нашем финансовом положении. Из Йеля больше ничего не слышно, они не станут ждать вечно. Если бы я могла иметь здесь все то, что имею в Чикаго, и если бы на меня не рассчитывали чикагские студенты, не было бы никаких проблем. Между тем мой так называемый шеф из Чикаго – декан факультета – заезжал к нам и познакомился с Генрихом, они сразу подружились. Но это совершенно не облегчает ситуацию. Сегодня мы с Генрихом пришли к выводу, что нападения лишь грозят уничтожением (это лишь полбеды), но именно одобрение может свести в могилу. Эта страна слишком велика.

Я могла бы многое написать о политике – и ничего обнадеживающего. Кеннеди не имел права умирать, как и Ронкалли¹². Друг из Рима написал, он читал Хоххута, и его спросили, что с ним делать. Он ответил: «А что можно поделать с истиной?» Аденауэр в свою очередь сказал о нем (итальянскому послу): «Этот идиот! Настоящий коммунист».

Всего хорошего и будьте здоровы!

С любовью

Ваша Ханна

1. В архиве не сохранились.

2. Подписка для Я.

3. Henk E. Tragödie des 20. Juli 1944. Heidelberg, 1946.

4. Reck-Malleczewen F. Tagebuch eines Verzweifelten. Lorch, 1947.

5. Арендт Х. «Наместник»: вина – в безмолвии? // Арендт Х. Ответственность и суждение. М.: Издательство Института Гайдара, 2013, с. 282–295.

6. Речь идет о последователях кардинала Фрэнсиса Джозефа Спеллмана (1889–1967), в то время лидера консервативного католичества в США.

7. См.: п. 155, прим. 2.

8. Jaspers K. Nikolaus Cusanus. München, 1964.

9. Jaspers K. Three Essays. Leonardo, Descartes, Max Weber. New York, 1964.

10. Jaspers K. Max Weber. Politiker – Forscher – Philosoph. München, 1958.

11. Jaspers K. Max Weber, p. 7.

12. Анджело Джузеппе Ронкалли (1881–1963) – папа Иоанн XXIII. Арендт написала послесловие к: Johannes XXIII. Geistliches Tagebuch. Freiburg, 1968. Текст был ранее опубликован в: Arendt H. Der christliche Papst // Merkur, April 1966, vol. 20, № 4.

349. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 марта 1964

Дорогая Ханна!

Вскоре отвечу. Сегодня только об одном, чтобы не медлить.

Твое уточнение – о немецком сопротивлении – кажется мне неплохим. Я с ним согласен. Оно жестоко, но верно: краткость, особенно в этой книге, не позволяет дополнений. Бонхеффер¹, фон Тресков и проч. заслуживают подробного анализа (я тоже знаю о них немного, но предполагаю, исследование могло бы обнаружить исключительно положительные аспекты, находящиеся, однако, вне политики). Твое обращение с Риттером – пример чудесной иронии: стоит похвалить историков за их стремление к «объективности», за то, что они не хотят обмануть и сообщают факты, которые противоречат их собственным ценностям, – может быть, всему помогает их неосведомленность.

Пусть мое имя останется, потому что его уже успел упомянуть Голо Манн². Оппоненты обнаружат все внесенные Тобой исправления, поэтому вычеркивать опаснее, чем дополнять. К тому же я почитаю за честь, что Ты отводишь мне такое место, даже если оно мне не совсем подходит.

Мы счастливы, что обследование Генриха не выявило ничего плохого.

Сегодня вкратце лишь об этом

От всего сердца

Твой Карл

1. Дитрих Бонхеффер (1906–1945) – теолог-евангелист, казнен в концентрационном лагере Флоссенбюрг.

2. Mann G. Hannah Arendt und der Eichmann-Prozess, p. 630.

350. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 марта 1964

Дорогая Ханна!

Прости, что не отвечал так долго и только теперь высылаю тебе уточнения по поводу «Макса Вебера» в сопровождении написанного под диктовку письма. Надеюсь развеять Твои опасения.

Во-первых, один абзац в предисловии нужно целиком заменить на тот, что я прилагаю в рукописи. В конце предисловия также следует добавить: «Базель 1958, 1964».

Во-вторых, я предлагаю добавить приложенную небольшую статью. Она из сборника Залина¹. Я кое-что в ней изменил, кое-что вычеркнул, потому что уже говорил об этом в работе о Максе Вебере.

Я страшно занят, потому что боюсь не сдержать обещание по срокам с тринадцатью телепрограммами. Должен признать, ощущаю возраст. Так что от всего остального придется отказаться или, по крайней мере, отложить на время. Но это вовсе не означает, что Ты, если Тебя не покинут сомнения, не должна сообщить мне об ошибках, чтобы я внес необходимые коррективы. Крайне сомнительно возводить Макса Вебера до такого удивительного статуса в сфере политической мысли, учитывая, что отдельные его проявления соответствуют принятым в то время политическим взглядам. Мне эта связь кажется весьма поверхностной. Когда в юности Макс Вебер вступил в Пангерманский союз², он разделял совсем иные взгляды. Он очень скоро покинул его ряды. Он никогда не мог стать своим. На первый взгляд тесная связь с национал-социалистической партией Фридриха Наумана³ по сути была непрерывным просветлением членов партии и защитой от нападок ее членов. Ему нигде не было места. Несложно уличить его в бесконечных противоречиях, которые в конце концов оказываются справедливыми, – в этом он похож на Тебя. Но несмотря ни на что, в своих философских взглядах я не разделяю взгляды Макса Вебера, хотя и не могу с точностью определить, что именно нас разобщает. Я всегда готов был согласиться с ним в личной беседе, но бездна его отчаяния так глубока, что я мог почувствовать, на его плечи возложено нечто, недоступное мне. В нем была скрыта взрывная энергия, которой я лишен. В науке и исследовательской работе он нес на себе то же невыносимое бремя, что Кьеркегор и Ницше. Удивительно, как безразлична была ему страстная научная продуктивность. Я не верю, что он мог бы стать государственным деятелем. Он бы потерпел неудачу – и довольно быстро, потому что был слишком доверчив, исполнен рыцарского благородства. В решающий момент кризиса он не смог бы применить свои знания.

Сердечный привет

Твой Карл

Я и Гертруда передаем искренний привет Генриху.

В конце концов, шум критики только пошел на пользу твоей репутации и никак ей не повредил. Но в глубине души Тебе пришлось пережить серьезное разочарование.

Я читал, Хильберг⁴ публично выразил свою поддержку. Это правда? Могла бы Ты одолжить ненадолго его рецензию?

1. Jaspers K. Bemerkungen zu Max Webers politischem Denken // Antidoron. Edgar Salin zum 70. Geburtstag. Beckerath E. von et. al. (Hrsg.). Tübingen, 1962, p. 200–214. Эдгар Залин (1892–1974) – экономист и социолог, с 1924 г. профессор Гейдельбергского университета, с 1927 г. – университета Базеля, познакомился с Я. еще в Гейдельберге, был причастен к назначению Я. в Университете Базеля.

2. Политическая организация, основанная в 1891 г., цель которой заключалась в поддержании немецкого национального духа и распространении национальной самобытности за пределами Германии, проводила динамическую внешнюю и колониальную политику.

3. Фридрих Науман (1860–1919) – немецкий политик, в 1896 г. основал национал-социалистический союз, цель которого заключалась в социальном и демократическом переустройстве государства и экономики, а также в привлечении рабочего класса к идеям государства, нации и «социального империализма».

4. Об упомянутой рецензии Рауля Хильберга см.: п. 351.

351. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 20 апреля 1964

Дорогой Почтеннейший,

Прикладываю свой ответ Хенку¹ в странном конверте, подписанном Гертрудой. Полагаю, Ты видел его письмо, если нет – оно почти слово в слово повторяет письмо, адресованное Гертруде, написанное несколько месяцев назад. Разумеется, это выдающийся тип, но не слишком изобретательный. И его манера выражаться – «честь моего погибшего друга» – страшно действует мне на нервы, но в Германии все так к этому привыкли, что перестали обращать на него внимание. Герой из «Сопротивления», о котором я писала, Аксель фон дем Бусше², который когда-то тщетно пытался взорвать себя вместе с Гитлером. Он говорил, что Вы (то есть я) переоцениваете мужество этих людей, попытка покушения провалилась и должна была провалиться, потому что каждый из участников хотел быть уверен в том, что останется в живых к вечеру 20 июля. Но это строго между нами! О себе он ничего не рассказал, я все узнала позже от других людей. Он должно быть заметил, что я понятия не имею, кто он. Он не назвал ни одного своего титула, ни одного звания, даже в написанном позже письме. Мы в основном обсуждали еврейский вопрос, антисемитизм, сионизм и подобные вопросы.

Теперь вот о чем: для немецкого издания книги об Эйхмане я написала предисловие, как и хотел Пипер. Я попросила его отправить копию Тебе. Меня страшит мысль, что я обременяю Тебя этим, но мне действительно нужен Твой совет. Еще из письма, которое я получила от Тебя несколько недель назад в марте, я поняла, что Тебя одолевают сомнения – Ты написал: «Мне не по себе» – от того, что будет упомянуто Твое имя. Мы все еще можем вычеркнуть его из фрагмента о «Сопротивлении». Меня совершенно не беспокоит, что об этом скажут люди вроде Голо Манна. Я стала такой толстокожей, что мне позавидует любой слон.

Вообще у Пипера грандиозные планы. Он приедет в конце недели. Он хочет, чтобы в конце сентября я приехала в Германию на книжную ярмарку, после чего – пресс-конференция, беседа на радио с Бонди и Эрнстом Шнабелем³ и интервью для Spiegel. Мне от этих планов страшно не по себе, я не сильна в таких разговорах, не могу отреагировать быстро, легко поддаюсь на уловки и т. д. К тому же ненавижу пустую болтовню. Что Ты думаешь?

Если вам будет удобно, я хотела бы ненадолго навестить вас в июне. Но пока не могу, потому что какому-то университету в голову пришла сумасшедшая идея назначить меня почетным доктором права⁴. Очень забавно. Но мой издатель говорит, от такого не отказываются, потому что университет почувствует себя оскорбленным. И это ровно в середине месяца. В мае я приехать не могу, потому что снова буду в Чикаго, в июле как раз закончится семестр Генриха и он будет дома, так что уезжать в это время я не хочу. Возможно, действительно в сентябре, но без книжной ярмарки? Что Ты думаешь?

Я ничего не слышала о том, что в мою защиту выступил Хильберг. Он довольно глуп и безумен и сейчас разглагольствует о «стремлении» евреев к смерти. Его книга⁵ очень хороша, но только потому, что он излагает одни факты. В вводной исторической главе он визжит как ужаленный (Pardon, на мгновение я забыла, кому пишу. Но пусть так и будет.)

С главой о Максе Вебере по-прежнему есть некоторые трудности. Хелена Вольф обнаружила, что там больше повторов и пересечений, чем Ты заметил, поэтому сегодня мы устроили настоящую конференцию. Я предложила оставить ее в приложении к главе о Максе Вебере как о политике и указать дату. Затем идет анализ политики у Вебера – мне это кажется наилучшим вариантом. Она сомневалась, будет ли интересен местным читателям вопрос о том, что бы сказал Макс Вебер о национал-социализме. Она заблуждается, как раз об этом и спрашивают студенты. Все будет в порядке. На нее можно положиться, и она спрашивает меня обо всем.

Как дела с Россманом?⁶

Как дела с телевыступлениями?

Я бы очень хотела поговорить о Максе Вебере – снова прочитала Твое письмо.

До свидания, надеюсь, до скорого! Год назад мы путешествовали по Греции, после чего приехали к вам.

С любовью

Ваша

Ханна

1. Письмо Х. А. Эмилю Хенку от 19 апреля 1964 г.

2. Аксель фрайхерр фон дем Бусше (1919–1993) – офицер, борец движения немецкого Сопротивления, собирался подарить Гитлеру новый мундир, в карманах которого хотел спрятать разрывные заряды, поджечь их он собирался во время объятий с Гитлером, шанс так и не представился, впоследствии фон дем Бусше тяжело ранен на войне.

3. Эрнст Шнабель (1913–1996) – писатель и драматург, в то время выпускающий редактор радиопрограммы Севернонемецкого радио и передачи «Свободный Берлин».

4. 13 июня 1964 г. Х. А. был присвоен титул почетного доктора права Университета Восточного Мичигана.

5. Hilberg R. The Destruction of the European Jews. Chicago, 1961.

6. Речь идет о переговорах по поводу назначении преемника Я., одним из кандидатов был Курт Россман.

352. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 апреля 1964

Дорогая Ханна!

Мое письмо покажется слегка вымученным. Двенадцать дней назад у меня была бронхоэктатическая лихорадка с продолжительной повышенной температурой. Сейчас она спала, я снова на ногах. Нет причин для беспокойства. Но теперь я в том же состоянии, в котором Ты застала меня в прошлом году (говоря самонадеянно: хуже того, к чему я привык).

Об Эмиле Хенке писать не стану. Конечно, ты полностью права. Если Гертруда испытывает благодарность, она благодарна безгранично. Она отправила ему адресованный Тебе конверт по следующей причине: уже дважды она давала ему Твой адрес. Но он продолжал спрашивать. Так что она хотела упростить ему задачу. Жаль, что ему не о чем было написать Тебе, кроме того, что он написал Гертруде. Она надеялась, он сможет сообщить Тебе что-то новое. Погибший друг – вероятно, Хаубах, с которым я был хорошо знаком. Они вдвоем были у нас еще 22 июля, после покушения. Мы обсуждали риски. Хаубах и Хенк так трогательно заботились о жене. Она вскоре сменила тему разговора: как о себе позаботится Хаубах? Ему грозит не меньшая опасность, несмотря на то что он не знал о покушении заранее. Хаубах согласился. Он собирался скрываться у друзей в Мекленбурге. Но так и не сделал этого, потому что поверил, что с преследованиями покончено. Он попался исключительно по неосторожности. Что ему пришлось перенести после – ужасно. Хенк обо всем знал. Сочувствие к нему совершенно оправданно. Но он не был «героем». Ах, какое горе!¹

Хенк, который очень поддерживал меня во время войны, очень умен особенно в вопросах военного положения, он делал крайне удачные и обоснованные прогнозы. Это было прекрасно в те времена, когда нельзя было поговорить ни с кем и почти все, даже друзья, например Радбрух и многие другие (за единственным исключением Дибелиуса и Альфреда Вебера), надеялись на победу Германии. Когда американские войска вступили в Гейдельберг, американские солдаты еще скрывались «под прикрытием» и были крайне осторожны. Был полдень, Хенк в этот день был у нас, и за парковой изгородью скрывались молодые, совсем молодые немецкие солдаты в униформе, тоже прячась «в укрытии» за деревьями. Хенк открыл окно и выкрикнул: «Не глупите, бросайте оружие и сдавайтесь!» – что они и сделали. Но вскоре Хенк начал поносить американцев и раскрыл свою националистскую душу. Гертруда была в ужасе и сказала: «Не будем об этом! Они нас освободили!» Поэтому тема вскоре стала запретной. Но хватит об этом.

Как замечательно все, что Ты рассказываешь о фон дем Бусше! Конечно, все останется между нами. Жаль, что такие люди хранят молчание! Вероятно, он поступает так из гордости, потому что не хочет хвастаться. Благородно с его стороны, но вредит общественности.

Благодарю за главу о Максе Вебере. Решение кажется мне удачным. Если Хелена Вольф решит вычеркнуть и другие повторы, я предоставлю ей на это полное право. Но сокращения должны ограничиться повторами. Хелена Вольф очень нам понравилась, когда была здесь в последний раз. Мы постарались выразить ей свое сочувствие в связи с ее непростой судьбой. Но потом мы действительно очень к ней привязались. Она была очень тронута и отвечала нам искренне, но в то же время рассудительно, с глубоким желанием продолжать жить и так быть рядом с мужем, которого она очевидно очень любила.

Но теперь о главном: Твой «Эйхман» и все, что с ним связано.

Содержание предисловия я считаю превосходным. Оно выдержано в верном тоне. Но, может быть, некоторые стилистические изменения могли бы придать ему убедительности. После напряжения, созданного Тобой в начале и последующих подробных главах, у читателя может возникнуть ощущение, что предисловие cходит на нет. Это можно исправить точнее разделив темы.

На третьей странице Ты пропустила строчку, чтобы обозначить переход к новой теме. На мой взгляд, тот же прием можно повторить еще несколько раз:

В начале с. 5: «В репортаже о процессе…»

Середина с. 7: Фраза «Кажется сложнее…» – переходное предложение, но пустое в первых двух строках… Тема «какого рода преступление…» не должна излагаться как словно случайная очередная тема, но должна быть точно выделена как новая и существенная, подробности которой теперь может раскрыть предисловие. С этого момента в ней главная суть повествования. Со с. 7 до 15 Эйхман совсем пропадает из виду. В содержании этих страниц скрыты важнейшие идеи Твоей книги. В предисловии нарушены пропорции. В этом не будет никакой проблемы, если в середине седьмой страницы Ты отметишь точный момент перехода.

Но может быть я заблуждаюсь. Смысл изменений (они совсем незначительны и не займут много времени) замечаешь, только когда вносишь их самостоятельно. Вмешиваться я не рискну.

Последний абзац: «И…» словно придуман задним числом. Здесь Ты возвращаешься к Эйхману, о котором с седьмой страницы не было ни слова (даже если все посвящено только ему). Последний абзац, думаю, должен иметь собственный вес, для этого можно снова добавить цезуру. Не нужно расширять текст. Нужно лишь продемонстрировать, что здесь выражен Твой главный замысел в отношении самого процесса.

«Какой педант!» – скажешь Ты. И с этим не поспоришь.

Я снова превращаюсь в учителя, кода говорю, что о вопросах вины необходимо говорить ясным языком (здесь я пристрастен из-за собственных стараний в «Вопросе о виновности»). Когда речь идет о юридических обязательствах, я бы не стал говорить об ответственности. Но в целом я с Тобой согласен. Но не могу избавиться от собственной схемы (в данном случае от «четырех типов вины»). И все же, я полагаю, Тебе не стоит ничего менять.

Прошу, оставь мое имя и в немецком издании. Мои слова «Мне не по себе» относятся к тому, как мне следует вести себя с Голо Манном в этом сугубо провокационном случае, – это, однако, сущий пустяк по сравнению с тем, как он поступил с Тобой. Публичная грубость требует ответного удара.

Пипер хочет посвятить Тебе большую рекламную кампанию. Я абсолютно разделяю его намерение. Сегодня не воспользоваться рекламой попросту глупо. У нас больше нет интеллектуальной аудитории, нет «слоя», в котором литератор сто лет назад чувствовал себя как дома. Нужно решить, как мы можем захватить отдельных интеллектуалов, то есть обратиться к «массам». Но, конечно, нужно продумать каждый отдельный случай. Я всегда воодушевлен, когда Ты выступаешь перед студентами или на конгрессах любого рода или произносишь речи, как на вручении Премии Лессинга. В отношении всего, что связано с пресс-конференцией и интервью Spiegel, просто доверься своим инстинктам. Вопрос в том, захочешь ли Ты добровольно подвергнуть себя риску недоброжелательности и поддаться желанию создать определенный эффект. Позволь рассказать Тебе о своих давних размышлениях: после моего телеинтервью о «Свободе и воссоединении»² одна реакционная институция в Берлине в лице некоторых профессоров (Херцфельд³, Гадамер и т. д.) хотела приехать в Базель, чтобы взять у меня интервью. Физически я мог бы согласиться. Но ответил отказом. Макс Вебер, полагаю, согласился бы. Я не хотел бы вступать в борьбу против откровенно злых намерений, в которой пришлось бы сражаться против всех в одиночку. После выхода «Свободы и воссоединения» трое репортеров Spiegel хотели приехать в Базель. Пипер настоятельно требовал моего согласия (продажи могли бы вырасти «минимум на 4000 экземпляров»)⁴. Я снова отказался. Не потому, что был против злых намерений, но потому, что был бы вынужден противостоять тем, кто охотится за сенсацией, тем, кто расставляет ловушки, втроем нападают на одного, по собственному желанию прерывают разговор, вырезают на пленке то, что не хотят публиковать. Я подумал, не нужно связываться с теми, против кого безоружен, с теми, кто после разговора вырежет твои слова и напишет все, что захочет.

Интервью на радио – другое дело, но с одним собеседником. Бонди проявил себя. Жанна Эрш очень давно рассказывала, что Бонди считает, будто Голо Манн прав. Эти рассказы можно было бы счесть сплетней, если бы я писал о них не Тебе. Действительно ли все так, как рассказывает Жанна (которая на тот момент еще не успела составить своего мнения, потому что не читала Твою книгу), я не знаю. Не стоит воспринимать всерьез все, что говорит Бонди. Через разговор с ним Ты могла бы обратиться и к широкой аудитории и сообщить ей все, что она хочет узнать. Бонди для этого достаточно умен и умеет себя вести.

Поскольку Ты спросила: я советую воздержаться от встречи с прессой и от интервью Spiegel, но согласиться на интервью с Бонди.

Россман: «Попечительский совет» университета очевидно настроен против, «Воспитательный совет» – единогласно за. Цшокке⁵ за него. Совет правления, которому предстоит принять решение, до сих пор сомневается. Они хотят пригласить Россмана и второго кандидата из Цюриха по имени Мейер⁶ (толстая книга о Лейбнице, вышедшая в 1948 году⁷) на индивидуальные интервью с полным составом совета правления (семь человек), чтобы познакомиться лично. Я слышал, в одном из отзывов «попечительского совета» упоминается «клика Ясперса». Члены «воспитательного совета» избираются гражданами и обязаны принимать решения по всем вопросам образования, «попечительский совет» отвечает только за дела университета. В последний момент оппоненты Россмана выдвинули лозунг: «Швейцарец, не чужак». Так что ситуация очень неопределенная. Если Россман получит пост, то только благодаря Цшокке и народным избранникам и вопреки воле университета. Все это, прошу, между нами.

По поводу телевыступлений пока нет никакой уверенности. Всему помешала моя болезнь. Я не могу просто написать текст лекций. Все зависит от того, смогут ли они дать мне еще время. Если нет, я не расстроюсь, хотя и выступил бы с удовольствием: это попытка донести свои основные идеи отдельным представителям масс. У философии как у эзотерического предприятия нет будущего, и она не приносит пользы современным людям. Если бы Генрих был здесь, я бы продвинулся дальше гораздо быстрее. Наши мотивы совпадают, хоть и используем мы разные средства.

Мы очень надеемся, что сможем увидеть в этом году хотя бы Тебя.

Сердечный привет вам обоим

Твой Карл

По почерку Ты можешь понять, как я устал. Прости! В следующий раз я напишу о восхитительных фотокарточках из Греции, которые получил от Генриха. Пока лишь моя искренняя благодарность. Поздравляю Тебя со званием почетного доктора. Эта новость и Твои лекции в Йельской школе права доказывают, что американцы верно понимают Твой образ мышления, основанный на принципах юриспруденции. Твои прекрасные рассуждения о гражданстве в «Истоках тоталитаризма»! Ты этого достойна.

1. См.: п. 332.

2. Интервью под заголовком «Лишь свобода – все зависит только от нее».

3. Ханс Херцфельд (1892–1982) – историк, с 1950 по 1960 г. профессор Свободного университета Берлина. Под «реакционной институцией», вероятно, имеется в виду радиостанция «Свободная Европа».

4. См. п. 319, в котором то же самое говорится об интервью после выхода «Атомной бомбы».

5. Петер Цшокке (1898–1986) – в то время заведующий управлением по вопросам образования кантона Базель-Штадт.

6. Рудольф В. Мейер (1907–?) – ординарный профессор философии в университете Цюриха.

7. Mayer R. W. Leibniz und die Europäische Ordnungskrise. Hamburg, 1948.

353. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 14 мая 1964

Дорогой Почтеннейший!

Твое письмо пришло в последний момент перед моим отъездом из Нью-Йорка – в Мэйн и Джорджию: лекции, дополнительные обязательства по всем выступлениям, от которых пришлось отказаться из-за аварии. После поездки я сразу вернулась сюда и веду семинар о Канте, который приносит мне огромную радость. «Основы метафизики нравственности» лишь с Твоим «Кантом» из «Великих философов» под рукой. Я как раз вернулась домой с семинара. Осенью хочу прочитать лекцию о «Способности суждения». Получаю невероятное удовольствие от чтения Канта.

От Хенка ничего не слышно. С ним, очевидно, ничего не поделать. Я никогда не могла поверить, что именно ложь может стать причиной гниения человеческой природы, но постепенно начинаю понимать, какую роль играет самообман. Я получила от Хелены Вольф перевод статьи о Вебере и только что отправила текст обратно на проверку. Мне кажется, все в порядке, но я не проверяла текст целиком. Пишу об этом только потому, что перевод выполнен не Мангеймом. Хелена тоже очень мне нравится. Ей трудно жить дальше, она очень любила мужа и не питала никаких иллюзий. Я всегда очень ценила ее за это.

Предисловие к «Эйхману»: Ты совершенно прав во всем, но я смогу внести предложенные Тобой изменения, только получив гранки, и сегодня напишу об этом Пиперу. Странно, что я так легко забыла о «юридических обязательствах». Я очень, очень Тебе благодарна за такое подробное чтение и такие точные советы. Я писала в нетерпении. И тоже заметила, что предисловие словно растворяется, но со мной подобное случается часто.

Теперь о выдающихся рекламных планах Пипера: я почти согласилась – еще не получив Твоего письма – принять участие в пресс-конференции и ответить на подготовленные заранее вопросы, то есть только в том случае, если вопросы мне подойдут и если в них не будет злого умысла. Пока непонятно, обнаружится ли в них нечто подобное. Интервью Spiegel: я полностью с Тобой согласна, туда можно идти, только чтобы подтвердить уже сформированное ими мнение – все остальное будет вычеркнуто, либо разговор будет прерван. Пипер это предвидел. Радиоинтервью могло бы состояться, но не с Бонди […] Но об этом лично.

Россман: чем же все закончится? Будет ли он счастлив, если пойдет против воли университета? Или они просто смирятся со свершившимся фактом, как это обычно бывает?

У нас с лекцией выступал невероятно приятный и талантливый человек, Альберт Уолстеттер¹, который в течение многих лет работал на правительство по военным вопросам. Он был впечатлен «Атомной бомбой». По его словам, Ты – единственный, кто понимает ученых и все те глупости, которые они твердят по обе стороны океана. Я была очень горда собой, потому что он обнаружил Твою работу благодаря моей книге о революции. По образованию он математик, но впоследствии занялся математической логикой. Очень милый. Мы сразу подружились, и с его женой, знаменитым историком. Очень надеюсь, он приедет в университет Чикаго.

Аннхен написала, что умер Койре. Не знаю, были ли вы знакомы. Наш старый друг. Печально. Я видела его год назад в Париже после перенесенного приступа, который сильно пошатнул его силы. Сейчас Аннхен написала, что у него был рак костей. Так что – слава богу.

Писала ли я, что познакомилась с Натали Саррот²? Французская писательница. Еврейка русского происхождения – я сразу почувствовала себя как дома и сразу прониклась к ней доверием. Она в восторге от Америки, что напомнило мне о Тебе. Она была в Беркли, где на факультет политологии взяли портового рабочего Хоффера (о котором я писала Тебе много лет назад³, потому что он читал Твои книги и мы были хорошими друзьями). Он будет рассказывать студентам что-то о проблемах профсоюзов. Он занимался этим и раньше, но для работы в порту он уже слишком стар, ему тяжело, поэтому ему предложили полную ставку в университете. Конечно, Саррот была очень впечатлена. Вряд ли такое возможно в Сорбонне!

Но я разболталась. Пробуду здесь до 30 мая, затем снова в Нью-Йорк

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

1. Альберт Уолстеттер (1913–1997) – профессор политологии университета Чикаго с 1965 по 1980 г.

2. Натали Саррот (1902–1999) – французская писательница. См.: Arendt H. Nathalie Sarraute // Merkur, August 1964, vol. XVII, № 8, p. 785–792.

3. См.: п. 165, прим. 5.

354. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 23 июля 1964

Дорогой Почтеннейший,

мы так давно от вас ничего не слышали. Но к нашей огромной радости получили «Кузанского». Я получила рукопись от Хелены Вольф, пока не успела начать, но Генрих, который принципиально не берет в руки рукописей, сразу принялся за чтение. Как обычно, мы получили два экземпляра – один прислал Пипер, – чтобы каждый мог делать свои пометки.

Лето выдалось необычайно жарким, и потому мы сравнительно рано сбежали в Катскилл, здесь тоже очень тепло, но приятно, а по ночам всегда приходит прохлада. Для вас, конечно же, не новость, что нас крайне обеспокоила история Голдуотера¹, совершенно неожиданные и истеричные черные протесты и резко изменившиеся настроения среди людей. Голдуотер – шут, но сейчас он крайне опасен, потому что коснулся больного места Билля о гражданских правах – частной собственности и права родителей выбирать школу для своих детей. К тому же движения негров принимают все более выраженные расистские формы – мы не станем прислушиваться к советам от белых, белые либералы – причина всех наших несчастий, 80 % населения мира не белые, почему не мы правим Америкой и так далее, и это не только маргинальная молодежь, среди них много уважаемых интеллектуалов. 80 % двенадцатилетних в Гарлеме не умеют читать! И уровень преступности на улицах Нью-Йорка и Чикаго просто ужасающий. Вполне возможно, что все улучшения и прогресс последних нескольких лет просто пойдут прахом. У Голдуотера серьезные шансы на победу – это очевидно. К тому же – никто об этом не говорит – дело об убийстве Кеннеди так и не было раскрыто. Единственное, что достоверно известно, его совершил не Освальд. Но в докладе Уоррена², конечно, будет доказано обратное.

Я пишу сегодня, чтобы точнее разобраться с сентябрьской поездкой. Пипер хочет, чтобы я была в Германии приблизительно 17 числа, к тому же я приняла приглашение от Баварского радио на даты между 15-м и 20-м. Лучше всего было бы приехать к вам до этого, то есть в первой половине сентября. Как обстоят дела? Я уже давно злюсь на Пипера. […] Сейчас он вдруг решил издавать «Эйхмана» только в мягкой обложке – бог знает почему, конечно, я не согласна. Перед этим он прислал мне меморандум юридического консультанта о возможных жалобах. В целом это совершенно нормально. Но Ты бы видел этот меморандум: рассуждения длиной в несколько страниц о том, что «достоинство» осужденных нацистских преступников (служивших под руководством Эйхмана), которые сидят в немецких тюрьмах, может быть оскорблено. Совершенно фантастический и неповторимый документ очевидного сторонника нацистов – и в издательстве этого никто не заметил! Я начинаю подозревать, они же у него и работают, о чем он даже не догадывается. Это бестолковый меморандум, и мне не до конца понятен его смысл: de facto в книге они ничего не изменили (я как раз получила верстку), возможно, исключительно из-за лени.

Думаю, мы останемся здесь до середины августа (приблизительно до 15-го), если в городе не будет невыносимо жарко. Генрих чувствует себя хорошо, мы прекрасно проводим время, работаем целыми днями, гуляем по вечерам и заходим пропустить по бокалу в местном кабаке, хозяина которого мы хорошо знаем и куда приходят жители округи (никаких туристов). Молодые люди из деревни приходят потанцевать, а хозяин танцует с девушками, которых знает с самого детства, и если кто-то – неважно молодой или старик – ведет себя неприлично (например, распускает деревенские сплетни) получает от хозяина по носу. Затем все налаживается, и он продолжает танцы с дамами или угощает всех подряд. Он действительно влияет на уровень нравственности деревни. Несмотря на странность, эффект положительный.

Пишите скорее! От всего сердца

Ваша Ханна

Я наслаждаюсь «Кузанским», который очень утешает меня в эти тяжелые времена.

Искренне благодарю и передаю привет

Ваш Генрих

1. Барри М. Голдуотер (1909–1998) – с 1952 по 1964 г. сенатор Аризоны, в 1964 г. выдвинут кандидатом на пост президента от Республиканской партии, но впоследствии проиграл консерватору Л. Б. Джонсону.

2. Составленный в 1963–1964 гг. доклад об убийстве Дж. Ф. Кеннеди, оглашенный председателем расследовательной комиссии Эрлом Уорреном (1891–1974), в то время председателем Верховного суда США.

355. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 июля 1964

Дорогая Ханна!

Моему долгому молчанию нет оправдания. Я был занят своими «лекциями» для телевидения. Все идет очень медленно. Не было никаких срочных новостей. Поэтому я все время откладывал письмо.

Ты пишешь о своем семинаре о Канте. Как прекрасно, что Ты можешь позволить себе покой, необходимый для непростых размышлений! И выбираешь Канта.

Только что получил Твое обеспокоенное, но живое письмо. Генрих заботится о доброй деревенской морали¹. И такое сегодня возможно. Я счастлив.

Твое мнение о Пипере справедливо. Мы знаем об этом уже давно. И все же – он один из самых приятных издателей, если не хочешь сотрудничать с Rohwolt или Fischer. Он был у нас неделю назад. О Тебе – ничего кроме восторга и радости от того, что он готовится издать Твою книгу!

Меня прервал визит. Гертруда увидела листок на письменном столе и добавила приписку карандашом². Теперь я продолжу.

Пипер хочет устроить рекламную кампанию с большим размахом. Ты уже писала об этом. При соблюдении необходимых гарантий – никакого Бонди – я считаю это превосходным. Ты одерживаешь победу везде, где выступаешь, если не встречаешь отъявленной злобы, против которой Ты безоружна. Я возлагаю большие надежды на Твою книгу в Германии: она должна вызвать серьезное волнение, может и больше. Все чаще мы слышим разговоры о потребности немецких студентов в истине: они больше не позволят себя обмануть.

Я бы с радостью передал Тебе рукопись в сентябре, об этом намерении я уже писал. К сожалению, ничего не выйдет, потому что пока я успел лишь собрать заметки, но даже не начал писать: о независимости мышления, ссылаясь на Тебя и Твою книгу в качестве примера. Все идет очень медленно. Телевизионные лекции очень утомляют. Между тем вышло радиовыступление о Кузанском³. Несмотря на то что я знаю все, о чем стоило бы рассказать, подготовка заняла три дня. К тому же я становлюсь по-старчески ленив, живу на пенсии и делаю то, что мне хочется: сейчас читаю Шекспира, потому что Би-би-си в Лондоне попросили подготовить для них лекцию. Они были так непривычно милы, сославшись на пару страниц о Гамлете из моей книги «Об истине»⁴. Но я буду вынужден отказать. Это распыление: предложения сбивают меня с толку, я поддаюсь мимолетному порыву, но потом он меня покидает – опасно, когда пропадет чувство ответственности. Я снова был совершенно заворожен «Бурей», в ней скрыта поразительная, таинственная философия. Если бы я и мог о ней написать, все равно мне не удалось бы достичь шекспировской глубины. Но говорить о ней, интерпретировать и снова отказываться от любых толкований – все это доставляет мне настоящее удовольствие.

Я впервые узнал от Тебя, что у Голдуотера есть шансы на победу в ноябре. Наши газеты убедили меня в обратном. Ну, страна справилась с Маккарти. Американцы могли оказаться в положении, из которого было бы не так просто выбраться. Я не рискую даже думать об этом. Это было бы началом конца для всего, что делает нашу жизнь выносимой. Поговорим об этом лично. Через Хоххута Ты передала письмо⁵ судье Уоррену. Восхитительное письмо, написанное настоящей личностью!

Со здоровьем все в порядке, все гораздо лучше, чем в те недели, которые могли бы быть прекрасными, но я всех подвел.

Передаю Генриху сердечный привет. Я часто о нем думаю. Он – колосс среди людей. Меня это утешает.

Если он больше не хочет писать книги (кто может его переубедить!), может быть он запишет свои философские афоризмы, которые я слышал от него лично!

С нетерпением жду наших бесед и новой встречи

Как всегда искренне

Ваш Карл Ясперс

У нас был фотограф Мозес⁶, снимавший для Stern, снимки вскоре должны появиться там, потом в Magnum и Du, а в 1965-м войдут в книгу. Отважный, талантливый молодой человек (пожалуй, около сорока). Когда я упомянул о Тебе, он ответил: да, прекрасно, но я не могу ее найти! Я рассказал ему, что Ты собираешься приехать в Германию. Он должен Тебе написать и спросить, готова ли Ты с ним встретиться и где это можно устроить.

1. Ошибка Я., имеется в виду хозяин трактира.

2. Заметка на полях от Гертруды Я.:

«Милая Ханна, как хорошо, что Ты есть! Начало сентября отлично подойдет – к этому времени закончатся все визиты, а Эрна уезжает в отпуск только в середине сентября! С домашними заботами справляемся. Много встреч – но надеюсь, в последний раз. Сердечный привет вам обоим!»

3. Jaspers K. Nikolaus Cusanus. Vortrag zum 5000. Todestag – трансляция на Radio Studio Basel от 10 августа 1964 г.

4. Об истине.

5. В архиве не сохранилось.

6. Фотограф Штефан Мозес в то время посещал немецких писателей, чтобы сделать снимки для ежегодного сборника Magnum за 1964 г.

356. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсПаленвилль, 12 августа 1964

Дорогая!

Только что получила Твое письмо. Я пока не писала, потому что долго переписывалась с Пипером о датах различных мероприятий. Они займут около недели, потому что будут происходить в Мюнхене, Франкфурте и Баден-Бадене (интервью на телевидении), и все после 15 сентября. Поэтому я подумала, что смогу улететь 2 сентября и 3-го вечером или 4-го утром быть в Базеле, поскольку из-за финансовых вопросов на день должна задержаться в Цюрихе. Будет ли это некстати? Я осталась бы до 14-го, 15-го должна быть в Мюнхене, 17-го во Франкфурте – и так далее. Я очень ограничена во времени, потому что в начале октября начинается семестр в Чикаго. Поэтому я думала уехать 23-го. Возможно, через Брюссель чтобы взглянуть на новую квартиру Аннхен. Напиши, подходит ли вам такой план. Если нет, я могла бы сдвинуть поездку на шесть дней и приехать 9-го на четыре или пять дней, потом заехать еще раз на обратном пути и остаться до 29-го. Кажется, будет лучше, если десять дней мы сможем спокойно провести вместе. День прибытия и день отъезда, как показывает опыт, считаются только за половину дня.

С нетерпением жду телепрограмм и очень заинтригована. Когда их показывают? После замечательных и спокойных первых недель мы каждый день принимаем гостей и уже очень измотаны. Это все наши близкие друзья, но их слишком много сразу. Читаю только Канта – какая радость! Готовлю лекцию и продолжаю переводить «Революцию».

Репутационное убийство и прочие занятные темы мы обсудим подробнее. Занятные, потому что Aufbau помимо прочего обвинила меня и в том, что фрейдисты называют «завистью к пенису». Теперь мне не терпится узнать, что выдумают немцы и смогут ли они изобрести что-то новенькое.

Но если говорить серьезно – каждый раз, когда Почтеннейший пишет, что хочет высказаться по этому поводу, я краснею от смущения и бледнею от страха, что и он может быть вовлечен в эту грязную так называемую дискуссию. Но прямо сейчас я не краснею, не бледнею, но лишь несказанно счастлива и с облегчением жду возможности снова побеседовать.

От всего сердца

Ваша

Ханна

P. S. Прошу, пиши в Нью-Йорк. В воскресенье мы едем домой.

357. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 августа 1964

Дорогая Ханна!

Твое письмо сегодня утром привело меня в прекрасное расположение духа перед грядущей телесъемкой. Прекрасно, что Ты проведешь с нами десять дней!

Пипер, кажется, организовал прекрасную рекламную кампанию. Куда бы ты ни приехала, везде Ты будешь убедительна, даже если вопросы оппонентов будут агрессивными. Ты вызываешь доверие. Какая это редкость!

У меня есть просьба: не могла бы Ты привезти свою статью Zionism Reconsidered¹ (или что-то похожее) времен войны (опубликованную в журнале Menorah)? Я бы с радостью взглянул и на оба номера New York Times², которые Ты показывала прошлым летом (Мусманно³ и все опубликованные письма).

Сердечный привет Тебе и Генриху

Ваш Карл

Как бы я хотел побеседовать с Генрихом!

1. См.: п. 38, прим. 6.

2. The New York Times Book Review от 19 мая и 23 июня 1963 г.

3. Musmanno M. Man with an unspotted conscience. Adolf Eichmann’s role in the Nazi Mania is weighed in Hannah Arendt’s new Book // The New York Times Book Review, 19.05.1963.

358. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс22 августа 1964

Дорогие друзья!

оба письма¹ пробудили во мне радостное предвкушение и волнение перед поездкой. Только что я заказала билет на 2 сентября, 3-го буду в Цюрихе (к сожалению, остались только ночные рейсы), если слишком устану, сразу отправлюсь в Базель или останусь до вечера в Цюрихе, чтобы разобраться со всеми делами. Могли бы вы узнать, смогу ли я остановиться в Krafft am Rhein с 3-го по 14-е. Если это невозможно, я могу остановиться в Euler или Rote Ochsen. Zionism Reconsidered, New York Times и т. д. привезу с собой.

До скорого и искренне

Ваша

Ханна

1. Помимо п. 357, письмо от Гертруды Я. Ханне Арендт от того же дня.

359. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 сентября 1964

Дорогой Почтеннейший,

как замечательно было снова услышать в Брюсселе Твой голос. Там я тоже прекрасно провела время. Мы с Аннхен были в Брюгге, а на следующий день я отправилась в Гент (восхитительный ван Эйк), после чего почти в пустом самолете, с большим комфортом, улетела в Нью-Йорк. Здесь все в полном порядке. Генрих чувствует себя хорошо. Я поглощена суетой, но это не страшно. В воскресенье лечу в Чикаго.

Все это ради того, чтобы отправить Тебе документы, копии которых я не успела сделать, но они придут заказным письмом в полной сохранности. Прикладываю материалы Антидиффамационной лиги¹, которая руководила кампанией в сотрудничестве и с поддержкой еврейских организаций. Также прилагаю письмо от Генри Шварцшильда² (от которого я и получила внутренние меморандумы), отправленное вместе с материалами, прикладываю и свой ответ³. Его имя – строго конфиденциально. Они уже успели выкинуть его со службы, но я все же не хочу, чтобы его имя где-то упоминалось. Во-вторых, отправляю Тебе два письма Зигфрида Мозеса⁴, высокопоставленный чиновник в Иерусалиме, на пенсии, президент института Бека, федерации немецких евреев с отделениями в Нью-Йорке, Лондоне и Иерусалиме. Как видишь, Мозес – мой старый знакомый, письмо от 24 марта относится к продолжительному разговору, который состоялся между нами в Базеле. Он просил точнее разделить деятельность еврейских советов и помощь, которую они оказывали накануне войны. Я добавила соответствующее разъяснение: с. 35⁵, в скобках. В-третьих, отправляю Тебе циркуляр Бюро еврейского центра⁶, из которого Ты узнаешь, как тесно Мусманно сотрудничал с еврейскими организациями. И, наконец, отправляю газетную вырезку из Aufbau⁷ и мой ответ⁸ на статью, который Aufbau так и не опубликовал. В связи с этой статьей Aufbau получили письма и от других читателей⁹, в которых рассказы господина Мая¹⁰ подвергались жесткой критике и которые Aufbau также не опубликовал. И наконец, я не отправляю Тебе газетную заметку о визите Хауснера¹¹ в Нью-Йорк в мае 1963-го, потому что не нашла ее в ворохе бумаг. В этой заметке прямо говорилось, что господин Хауснер приехал в Америку в связи с выходом моей книги об Эйхмане. Насколько я помню, заметка вышла в Daily News, но могу ошибаться.

Думаю, мы уже обсудили памфлет¹² об «Эйхмане», который Nymphenburger Verlagsanstalt выпустили по распоряжению Мозеса. Я получила письмо от Михаеля Фройнда (историк из Киля), из которого я делаю вывод, что копией этого памфлета снабдили всех. Даже тех, кто не испытывал к теме особого интереса.

Я только что созвонилась с издательством по поводу бойкота книжных магазинов: это не секрет, распространители в магазинах сообщили представителям Пипера, что не хотят продавать книгу – что-то невероятное.

Всего наилучшего, с любовью

Ваша Ханна

1. Два внутренних меморандума Антидиффамационной лиги от 11 и 27 марта 1963 г., в которых были определены директивы и материалы для борьбы с книгой Арендт об Эйхмане.

2. Генри Шварцшильд в то время был управляющим издательской работой Антидиффамационной лиги, в приложении его письмо Ханне Арендт от 29 марта 1963 г.

3. От 10 апреля 1963 г.

4. Зигфрид Мозес (1887–1974) – немецкий сионист, находившийся в Палестине с 1936 г. С 1949 по 1961 г. финансовый контролер государства Израиль. Приложены его письма Ханне Арендт от 7 и 24 марта 1963 г., в которых он пишет о негодовании евреев по поводу статьи Арендт об Эйхмане в New Yorker.

5. По страницам немецкого издания книги об Эйхмане.

6. Циркуляр от 24 мая 1963 г.

7. Aufbau, 26.07.1963.

8. Письмо редактору от Ханны Арендт от 29 июля 1963 г., адресованное Курту Маю.

9. Письмо от Эрно Ландау, доказавшее точку зрения Х. А., согласно которой евреи не были депортированы из Болгарии.

10. Имеется в виду статья Курта Мая, опубликованная в Aufbau 26 июля 1963 г.

11. Израильский генеральный прокурор Гидеон Хауснер.

12. Die Kontroverse. Hannah Arendt, Eichmann und die Juden. München, 1964.

360. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 4 октября 1964

Дорогая Ханна!

Несколько недель назад получил Твое интервью с Гаусом¹. Можешь представить, с каким удовольствием я его прочитал. Твой портрет удался. Он просто покоряет. Каждый, кто увидит эту беседу и увидит Тебя, не сможет устоять. Даже Твои враги, если и попытаются – безуспешно – найти в нем новые аргументы против Тебя, будут глубоко поражены. Кому еще свойственна такая непредубежденность, которую являешь Ты? Твоя непосредственность, мелкие нюансы и неожиданные наблюдения – никто не посмеет сказать, что Ты была неискренней. Кто еще, кроме Тебя, сегодня мог бы с такой уверенностью положиться на самого себя!

Наконец, совершенно неожиданно, я увидел и то, что Ты пишешь обо мне. Ты уже говорила много лет назад, но теперь Ты говоришь об этом публично, как Ты встретила меня когда-то, услышала и выбрала меня, чтобы продолжать свое самостоятельное обучение благодаря тому, что я мог Тебе дать, как и всем остальным студентам, что, однако, не всегда удавалось. Ты говоришь, «научил разуму». Лишь тот, кто знаком с Кантом, поймет, что скрыто в слове «разум».

Эти несколько слов – продолжение Твоей франкфуртской речи. Редкое счастье для того, кто участвовал в общественной жизни, при жизни хоть однажды услышать произнесенные во всеуслышание слова, оправдывающие ценность целой жизни. Похвала и упреки зачастую безразличны. Их влияние зависит от того, как и кто их произнес. Я невероятно тронут таким подарком и в то же время немного пристыжен. Однажды Эрнст², мой друг, высказался обо мне публично, но крайне сдержанно. Затем Людвиг Курциус³ – несколько патетично, но убедительно и в то же время c искренней объективностью. С Тобой все иначе. Ты гораздо моложе. У Тебя нет необходимости в осторожности, как у Эрнста, и с Тобой мы гораздо ближе, чем с Курциусом. И к тому же Ты доказываешь мне и моим современникам, что и моя профессорская работа не прошла даром. О том, что я приобрел благодаря Тебе, Твоей жизни и Твоей работе, не стоит и говорить.

Твой звонок из Брюсселя был прекрасным завершением этих чудесных недель. Теперь Ты уже успела вернуться в Чикаго и читаешь лекции о «Критике способности суждения» Канта. Остальное Ты предоставляешь немцам. Я читал в Zeit⁴ все, что Ты рассказывала о Кемпнере⁵. Кемпнер «оказался полнейшим идиотом»… «Госпожа Арендт была восхитительна. Без оглядки на статус и пол» (я думаю, журналист имел в виду: без оглядки на то, что Кемпер – всемирно известный юрист и мужчина), «прицеливаясь и иногда подставляя себя под удар, она продемонстрировала одновременно трогательную и предельно проницательную искренность интеллекта, к которой не привыкли в наших краях. Даже те, кто оказался на выступлении против доброй воли, поклялись: книгу этой дамы я непременно должен прочитать».

Где бы Ты ни выступала, слушатели не могут устоять перед убедительностью Твоих аргументов и Твоей речи. Враждебность исчезает. Но теперь меня одолевают другие заботы: в FAZ⁶ обнаружилась рецензия в половину страницы, посвященная Твоей и еще трем книгам на схожую тему (это распространенное бесстыдное уравнивание!). Речь в ней идет только о еврейском вопросе, о немецких проблемах почти ни слова: «Она слишком строго судит о немцах – даже те, кто решился оказать сопротивление, приравниваются ко всем остальным». Я боюсь, в Германии Твою книгу проигнорируют, хотя и упомянут о ней с уважением. Это для них удобнее всего. Поскольку все, о чем Ты пишешь с такой простотой, рассеяно в разных фрагментах, говорить об этом, объединить в единое целое для рецензента опасно, либо он потеряет самоуважение, написав неправду, либо оскорбит широкую публику, от которой зависит вся его журналистская карьера. Чтобы наверстать все, что было упущено после 1945 года, необходимо великое мужество. Штернбергер, конечно, любит повторять: «Да что такое с этим мужеством! Ничьей жизни и ничьему имуществу не грозит опасность! Мы можем писать все, что захотим!» Посмотрим. Молчание может быть опасно и может стать дурным симптомом. Страх перед истиной растет. Я начинаю это понимать. Может быть, Ты помнишь, что я читал лекцию на кельнском радио в рамках их серии: «Что значит немецкий?»⁷. Меня осыпали похвалами и почестями. Затем они предложили сперва отправить рукопись в Кельн и только после этого записать лекцию на пленку в Базеле. Я с удивлением спросил, почему? Я могу сразу записать все на пленку. А вместе с ней они получат и рукопись. Ответ: мне предложили придерживаться «установленного порядка». Я с недоверием потребовал гарантировать, что в записанной мной речи не будет купюр. Мне пообещали, что так и будет, если запись будет сделана после того, как они одобрят рукопись, – в результате я вежливо отказался.

Гертруда и я день за днем проживаем в радости и покое. Депрессивное настроение, в котором Гертруда пребывала еще во время Твоего визита, снова полностью прошло. Она опять вернула себе природное равновесие и ни в чем себя не винит. Всю жизнь она переживала эти колебания, последствие наследственных недугов, которые не так значительны, как могли бы быть, но все же довольно неприятны. Но добрые, здоровые времена всегда возвращаются. Тогда и возрастные жалобы кажутся не такими серьезными.

Я стараюсь работать – без напряжения, с безмятежностью возраста – над памфлетом о Твоей книге. Набралось множество заметок. Размышления над Твоей книгой очень вдохновляют. Но повторюсь: пока я не знаю, на что способен.

Ты не хочешь быть философом. Потому что никто из нас не может определить, что есть философия, следует спросить, что значит «не быть философом». Я вспоминаю слова Риккерта: «Ваше право превращать Макса Вебера в философию. Но называть его философом – сущая глупость».

Гертруда и я передаем привет

Твой Карл

Заказным письмом пришла целая стопка документов. Когда они будут не нужны, я также заказным письмом отправлю их обратно. После чего пришлю и другие документы, которые Ты оставила здесь.

1. Имеется в виду копия разговора Х. А. с Гюнтером Гаусом, вышедшего в эфир XDF 28 октября под названием «Что остается? Остается родной язык» в рамках серии передач «К лицу». Расшифровка позже опубликована в: Gaus G. Zur Person. Porträts in Frage und Antwort. München, 1964, p. 12–32.

2. Неизвестно, имеет ли Я. в виду конкретный текст Эрнста Майера или тот факт, что все философское творчество Майера можно рассматривать как скромную дань уважения Я.

3. Curtius L. Deutsche und antike Welt. Lebenserinnerungen. Stuttgart, 1950; Torso. Verstreute und nachgelassene Schriften. Stuttgart, 1957. Имеется в виду письмо от 21 февраля 1933 г. в честь пятидесятилетия Ясперса, предположительно, Я. имеет в виду именно его.

4. Роберт В. Кемпнер (1899–1993) – немецко-американский юрист, обвинитель с американской стороны на международном военном суде в Нюрнберге.

5. Die Zeit, 25.09.1964, p. 18.

6. Fromme F. K. Banalität der Bösen. Zur deutschen Ausgabe von Hannah Arendts umstrittenem Buch «Eichmann in Jerusalem» // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 29.09.1964.

7. Лекция «Что значит немецкий?» вышла в эфир позже, в июле 1965 г.

361. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 октября 1964

Дорогая Ханна!

Только что пришли новости из Москвы¹ – я погружен в размышления о Твоей книге и о Тебе. Мое почтение сочетается и с критикой, которая, на мой взгляд, неявно исходит от Тебя, я лишь выражаю ее открыто. Как прекрасно вести с Тобой дискуссию. Чем больше я думаю о деталях Твоей книги, тем все сильнее меня поражает ее величие. Но мой текст пока не готов, одни заметки. Я не знаю, получится ли у меня. И теперь эти новости! Первое, что сказала Гертруда: «Никакого кровопролития!». Более того, теперь авторитетом пользуется Верховный Совет, потому что ни у Хрущева, ни у кого бы то ни было больше нет власти. Положение стабилизировалось. Больше никаких войн диадохов. Наконец место тирана, кажется, заняла диктатура небольшой группы. Почему Хрущеву пришлось уйти? Вероятно, что и для него самого это было неожиданностью. Кажется, свою роль сыграла и политика в отношении Китая². Но как она изменится? Объединятся ли русские с китайцами против нас и сами угодят в ловушку? Не могу в это поверить. Они не настолько глупы. Но будут, несомненно, «делать вид». Полагаю, американцы испугаются и не изберут Голдуотера. Безобидный романтизм быстро пройдет, когда станет очевидна угрожающая сила альянса Россия–Китай. Но, в конце концов, все лишь «делают вид», даже в том, что касается атомных бомб, которые никто не хочет использовать. Меня это не успокаивает. Такие «виды» приводят к глупому положению вещей, как это было прежде. Мне не по себе. Мы снова слишком далеки от казавшегося близким согласия на Западе (в том числе и в России, белой расы, исторически укорененной в христианской культуре).

Возвращаюсь к Твоей книге. Что еще делать, когда поглощен бессилием, которое пронизывает нашу жизнь и подавляет нас снова.

Тебе и Генриху передаем сердечный привет от Гертруды и

Вашего Карла

1. В октябре 1964 г. Хрущев был смещен со всех государственных и партийных должностей.

2. Отставка Хрущева с точки зрения Китая в то время была ключевым условием для улучшения отношений с СССР.

362. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 25 октября 1964

Дорогой Почтеннейший!

Твое письмо было первым, что приветствовало меня здесь и скрасило первые дни и недели. Интервью с Гаусом я (пока) не получила. Бог знает почему. С облегчением узнала, что Тебе оно понравилось. У меня было впечатление, что я говорила слишком спонтанно, потому что мне так нравится Гаус. Но в целом я не думаю, что мое присутствие в Германии что-то изменило. Например, на пресс-конференции¹ присутствовал представитель Spiegel, который, похоже, был весьма впечатлен. Но в результате на роль рецензента Spiegel выбрал некоего Йозефа Вульфа² (вероятно, того, кто был во Франкфурте), который целиком и полностью подвластен еврейским организациям. Как видишь, в конце концов так называемая власть все же имеет значение. Может быть, Ты видел репортаж о конференции в Aufbau – из Aufbau никого не пригласили, и заметка не была подписана. Может быть, ее написал Кемпнер³, он пришел без приглашения, и ему разрешили остаться только по моей личной просьбе, Пипер хотел его вышвырнуть.

Здесь занятость грозит превратиться в работу, и, конечно, это еще одна причина, почему я не писала. Меня позабавило Твое замечание обо мне и философии. Но мне совершенно никакой пользы не приносит все, чего я хочу, и все, о чем я говорю. Студенты философского факультета просто приходят, некоторые стараются остаться с нами⁴ и с американской откровенностью признаются мне, что собираются изучать под моим руководством – вот и все. Отправить их на философский факультет я не могу, потому что как раз оттуда они и пришли. Так что приходится изучать «Критику чистого разума», и я как раз пообещала, немного позаниматься Спинозой те четыре недели, что я проведу здесь весной. Помимо курса лекций, о котором я уже объявила, мне предстоит вести семинар о Канте и Платоне («Горгий»). Но в этом совершенно нет вины университета! Я могла отказать, но по существу это невозможно, пока я могу справиться с объемом работы. К тому же очень трогает и воодушевляет энтузиазм студентов. Они просто прекрасны и ведут дискуссию на очень достойном уровне.

Штернбергер живет по соседству, и мы отлично ладим. Но он тоже в корне не согласен с «Эйхманом», как Тебе известно, он совершенно не понимает, почему я решилась на подобное. Его лекции весьма достойны, но ничего выдающегося, а сперва он был немного напуган тем, как студенты ведут дискуссию: в Германии так обращаются в лучшем случае с ассистентом. Ко второй лекции он подготовился гораздо лучше, он легко приспосабливается. Мы часто видимся, вместе обедаем в клубе и поддерживаем дружеские отношения. К слову, он прекрасно говорит по-английски, а его дурные (немецкие) манеры совсем не бросаются в глаза. Он удивительно наблюдателен, в сущности, это журналистский талант высочайшего порядка.

Но теперь, наконец, о Хрущеве. Я пишу позже, поэтому нам известно чуть больше. Мне кажется, пока самое примечательное в том, что история не идет по тому же привычному кругу, все партии – от Польши до Франции – больше не станут мириться с русскими методами. Это случилось впервые – французы даже отправили в Москву особую комиссию, чтобы выяснить, что там собственно происходит. Больше не получится день за днем отправлять людей «на помойку истории». Конечно, Хрущеву о собственном падении было известно столь же мало, как и Государственному департаменту, который недавно опубликовал подробный анализ некоторых «знатоков», согласно которому положение Хрущева никогда не было столь надежным! Смешно, особенно если помнить о том, что Хрущев был с этим полностью согласен. Никакого кровопролития – разумеется, это важно, но и чистки самого Хрущева были такими же бескровными. Разница только в том, что в этот раз клеветническая кампания уже не работает!

Ты полагаешь, речь идет о превращении в олигархию (коллективное управление), никаких войн диадохов. Это возможно, но наверняка никто не знает. За всем может стоять Суслов⁵, это весьма вероятно, потому что он руководил нападением, к тому же, насколько мне известно, он убежденный сталинист. Что они теперь собираются делать – с точки зрения идеологии. Они не могут посадить на трон одного «еретика» за другим. Так что они могут либо встать на сторону Хрущева и заявить, что во времена правления Сталина ситуация вышла из-под контроля, либо наоборот объявить Хрущева настоящим источником зла и реабилитировать Сталина. Что очевидным образом уже невозможно, поскольку этого не допустят нерусские партии и государства-сателлиты. Но если русские не захотят реабилитировать Сталина, они окажутся в затруднительном положении: начиная с Ленина один узурпатор за другим!

Если говорить по существу и отвлечься от идеологии, остается лишь догадываться, что происходит на самом деле. Думаю, дело действительно в Китае, потому что с ним связана самая трудная из проблем, которая грозит расколоть все партии. В отношении Китая политика Хрущева действительно была весьма неоднозначной. С одной стороны, он был готов допустить разрыв и довести ситуацию на Дальнем Востоке до войны, а с другой – хотел снизить расходы вооружения и тяжелой промышленности ради роста производства товаров потребления и повышения уровня жизни, пренебрегая в том числе обычным, неатомным оружием, которое в случае возможного конфликта с Китаем имело бы решающее значение. Поэтому мне кажется вероятным, что военные были по-настоящему обеспокоены и потому выразили протест. Нельзя забывать и о том, что во время последних партийных чисток в 1957 году президиум объявил Хрущеву вотум недоверия. Спасло его лишь то, что на его стороне была армия, которая предоставляла в его распоряжение военные самолеты, чтобы на съезд в Москву могли приехать его сторонники.

Мы невольно мыслим в параллелях, а как раз они и могут оказаться неверны. Например, последователи Хрущева ошибались, когда полагали, что могут просто заявить всему миру, коммунистическому миру, что Хрущев стал заносчив и глуповат (NB: я не видела немецкий перевод, но все эпитеты позаимствованы из речи Хрущева о Сталине), и тогда все бы забыли, что какой-то Хрущев вообще когда-то существовал. Несомненно, Хрущев приоткрыл крошечную дверцу свободы, и к чему это привело? Все пошло совсем не так, как он предполагал. Его сместили, потому что кто-то понял, что на международном уровне все вот-вот рухнет, – и дезинтеграция только ускорилась. Не станем ли мы свидетелями второго решающего поражения тоталитаризма, в этот раз удавшегося без внешнего вторжения?

Но если и проводить параллели, то необходимо учесть, что исход партийной борьбы с самого начала предопределен внепартийными факторами, Сталин победил Троцкого⁶, потому что ему подчинялась полиция, Хрущев победил потому, что на его стороне стояла армия. Мы не знаем, были ли армия и полиция и в этот раз замешаны в перевороте или дворцовой революции. Вопреки моему первому впечатлению, за этим может стоять полиция. Это доказывает и попытка отравить немецкого инженера⁷, которая, разумеется, была делом рук полиции, инсценированным теми, кто не хотел, чтобы Хрущев приехал в Бонн. Вряд ли полицейские вообще были высокого мнения о Хрущеве, потому что он серьезно ограничил их полномочия. Так что все сталинисты Советского Союза могли рассчитывать на полицейскую помощь.

Все это домыслы. Когда пишешь их на бумаге, все выглядит довольно глупо. Пишу лишь о том, что сказала бы, если бы только могла Тебя увидеть.

Но Ты не прав в том, что касается влияния на американские выборы. Победа была обеспечена Джонсону еще до этих событий. Хотя бы потому, что Голдуотер сам себя уничтожил. Фантастическая история! Утешает, что в мире достаточно глупости, благодаря которой подобный исход возможен. Но не утешает тот факт, что опасные силы, в особенности связанные с негритянским вопросом, никуда не исчезли. Голдуотеру не удалось их мобилизовать, но может быть это удастся кому-то другому. Все движение в защиту гражданских прав находится в кризисе. В Миссисипи признанные виновными убийцы и поджигатели были приговорены к тюремному заключению и тут же условно освобождены: их провоцировали! В ходе следствия по делу об убийстве троих юных активистов летом были арестованы и осуждены свидетели обвинения (негры), в то время как подозреваемый был оправдан!⁸ В Вашингтоне никто и пальцем не пошевелил! Если выберут Джонсона, посмотрим, будет ли он активнее.

Пора заканчивать и возвращаться к работе. Только что звонил Генрих и передавал привет. У него все хорошо, чувствует себя прекрасно и погружен в работу, судя по голосу, очень доволен. У нас прекрасная осень – светит солнце, а воздух прохладный и совсем прозрачный. Только листва уже опала из-за страшной сухости.

Будьте здоровы!

Ваша

Ханна

1. Имеется в виду пресс-конференция, в которой Х. А. принимала участие в рамках Франкфуртской книжной ярмарки в 1964 г. вместе с Пипером.

2. Йозеф Вульф (1912–1974) – немецкий историк еврейского происхождения, в 1967 г. директор международного документационного центра изучения национал-социализма. Рецензия написана Александром Митшерлихом (Der Spiegel, 27.01.1965, vol. 19, № 5, p. 78ff).

3. См.: п. 360. прим. 4.

4. Имеется в виду комитет социальных исследований Университета Чикаго, членом которого Х. А. была с осени 1963 г.

5. Михаил Суслов (1902–1982) – советский политик, начальник Управления пропаганды и агитации.

6. Лев Троцкий (1879–1940) – русский революционер, после того как преемником Ленина был назначен Сталин, лишен должности (1925–1927), сослан (1928), выслан из СССР (1929), убит агентом ЧК в ссылке в Мехико (1940).

7. В начале сентября 1964 г. 36-летний Хорст Швиркман, шпион контрразведки, ответственный за защиту западногерманского посольства в Москве от аппаратов прослушки, подвергся нападению и получил тяжелые повреждения горчичным газом.

8. Трое молодых людей – двое белых, Майкл Швернер из Бруклина и Эндрю Гудман из Нью-Йорка, и один чернокожий, Джеймс Чейни из Миссисипи, – члены движения за гражданские права в Миссисипи 4 августа 1964 г. были обнаружены мертвыми. Местный суд, за недостатком улик, отклонил обвинение. В конце концов после затяжного разбирательства в федеральном суде 29 декабря 1967 г. были осуждены и приговорены в тюремному заключению сроком до десяти лет 10 членов ку-клукс-клана.

363. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 октября 1964

Дорогая Ханна!

Вчера вечером мы видели Тебя на интервью с Гаусом, у брата госпожи Вейль¹ в Сен-Луи, у него есть телевизор, который ловит сигнал от самого Майнца. В содержании не было никаких сюрпризов, потому что я хорошо знал его по рукописи. Но телевизионное изображение я представлял себе по-другому. Оно было неудачным: бесконечная смена планов очень отвлекала, Твоя голова иногда казалась огромной, что раздражало, потому что напряженные мышцы шеи напоминали анатомический театр, что снова отвлекало – и выглядело дико. Еще хуже было то, что Гауса не показали ни разу. Слишком яркие блики от лица и рук, как это всегда бывает на телевидении. Но несмотря на все это выражение Твоего лица, к которому мы так привыкли за все эти годы, было прекрасно, иногда казалось напряженным и немного нервным. Спонтанность была искренней и потому вызывала доверие.

Твое прощание с философией² было шуточным, хоть и было изложено в столь серьезной форме. «Политическая теория» – как будто речь идет об экономической или физической теории. Раньше существовала разница между теоретической и практической экономикой. Сегодня люди говорят о политологии, науке о политике. Здесь что-то не так в философском отношении.

Хорошо, что наказание не заставило себя ждать! Студенты требуют от Тебя философии, и, разумеется, они правы. Теперь Ты читаешь лекции о «Критике чистого разума», а в следующем семестре о Спинозе. Я рад это слышать. Подробно изучив каждое слово Спинозы, Ты поймешь, что он не враждебно относится к политике, в чем Ты упрекаешь всех философов за исключением Канта. Скорее совсем наоборот. Все они относятся к политике со всей серьезностью, не считают, что она противоречит их интересам, за исключением Эпикура, который подтверждает Твое мнение своим примером, а также за исключением скептиков (не всех).

Твои слова о Штернбергере подтверждают мое мнение о нем. Но я злюсь только сильнее из-за его приспособленчества и серьезных заблуждений по поводу Федеративной Республики. Но с ним можно поддерживать дружеские отношения, если ничего от него не ждешь. Беседы с ним почти всегда оказываются богаты на поверхностные «наблюдения», а иногда даже приобретают смысл (если речь заходит о выборах и политических технологиях).

Ты подробно пишешь о России. Как я писал Тебе недавно, я успел лишь прочитать газетные заголовки и слышал небольшой пересказ от Гертруды. К тому же из новостей не узнаешь ничего нового. Все больше и больше домыслов.

Суслов тяжело болен туберкулезом. Может быть, современные средства помогут ему поправиться. Но выздоровление займет много времени.

Не догадки, а факты о положении в мире кажутся мне следующими:

Если Россия хочет договориться с Китаем, ей придется ему помочь. Если Россия поможет Китаю, она поддержит своего смертельного врага. Но все это лишь отсрочит неминуемый конфликт.

Россия может захватить Европу с использованием обычного оружия. Теперь, когда стало очевидно, что Америка не станет первым делом прибегать к использованию атомной бомбы или решится на это, только если ей будет угрожать прямая опасность, Россия может рискнуть, чтобы проверить, как далеко получится зайти: возобновить берлинскую кампанию, затем захватить Берлин и пойти еще дальше…

Связи национальных коммунистических партий с Россией начали распадаться, и Ты уже давно это предсказывала. Я разделяю Твою надежду на то, что это продолжится. Это движение я считаю крайне важным. Оно противостоит экзистенциальным предпосылкам коммунизма, который считает себя учением, необходимым всему миру.

Теперь снова к догадкам, которым можно предаваться бесконечно. Вполне возможно, что решающая сила была в руках у армии. Хрущев сохранял власть благодаря армии, нынешние лидеры тоже держатся у власти благодаря армии. Армия остается на заднем плане. Но что происходит с армией? Как и всегда, она хочет быть сильнее и подчинить себе все государство. Чем больше времени проходит с завершения последней войны, чем быстрее забывает ее молодежь, тем большую мощь наращивает армия, тем сильнее ее тяга применить насилие и не влачить больше безвестное существование в молчании. Европа, в конце концов, лишь полуостров, один из множества азиатских полуостровов. Русские рассматривают земной шар и хотят заполучить то, что кажется им их собственностью. Я говорю не о народе, но об армии, в распоряжении которой находится народ, потому что во время войны народ заинтересован в победе так же, как и армия. Но все говорит об обратном: бунтующие государства-сателлиты, экономическое положение, угроза со стороны Китая. Но может прийти время, когда все это потеряет смысл. День ото дня все будут становиться только безумнее. Любой, кто замешкается, будет убит. Социал-демократы одобрят военные кредиты³ (иными словами: в нынешних обстоятельствах коммунисты всего мира будут делать только то, чего хочет Россия). Berliner Tageblatt и Vossische Zeitung вдруг сами решат поддержать новостную цензуру, потому что это необходимо для сохранения «боевого духа» воинствующего народа⁴. Но надеюсь, все это несущественно и это лишь очередная обманчивая историческая аналогия.

Я предпочитаю разделять Твое предположение: это первое серьезное поражение тоталитаризма. Но боюсь, мы выдаем желаемое за действительное!

К тому же, если Брежнев и Косыгин⁵ на самом деле представляют новую власть, на мой взгляд, судя по их биографиям и физиономиям, нам нечего опасаться. Они кажутся «разумными».

Продолжаю работать над текстом о Тебе и Твоей книге. По-прежнему не знаю, получится ли, несмотря на то что вся композиция и заметки уже готовы. Небольшая книга!

О господине⁶, который должен был написать для Spiegel, рассказывал Пипер. Spiegel, которые как и Пипер читали репортаж, не возьмут его, если статью напишу я. Я отказал. Во-первых, я пишу ужасные статьи, во-вторых не хочу стрелять вхолостую и скомпрометировать текст, над которым работаю, в-третьих, о Федеративной Республике должны писать немцы, которые там живут. Пусть они выскажут свое мнение и перестанут прятаться. К тому же моя статья в Spiegel не избавит от единственной предполагаемой опасности: стены осторожного молчания и запоздалых неубедительных упоминаний о Твоей книге. Если я и могу что-нибудь сделать, то скорее с помощью статьи, в которой я снова упомяну, поддержу или обосную Твои тезисы (пока я сделал это лишь в двух случаях: Софи и Ганс Шолль⁷, «идеологические» документы и казнь Эйхмана).

Но довольно! Письмо, написанное от руки, наверняка уже достаточно Тебя расстроило.

Сердечный привет Генриху. Я счастлив, что он в хорошей форме, был бы очень, очень рад обсудить с ним все философские и политические проблемы.

Желаю Тебе всего самого доброго со студентами, удачного философствования – и тебе, и им!

Привет от Гертруды

Ваш Карл

1. Фернанда Вейль-Блум (1908–2001) – на протяжении многих лет подруга супругов Я., ее брат Андре Блум (1909–1990) – скотопромышленник.

2. В начале интервью с Гаусом Х. А. говорит, что «попрощалась с философией», а основной сферой работы считает политическую теорию.

3. После продолжительных дебатов в рейхстаге в 1914 г. СДПГ, прежде слывшая пацифистской, поддержала открытие военных кредитов, что впоследствии привело к внутрипартийному кризису.

4. Berliner Tageblatt (1872–1939) и Vossische Zeitung как и Beliner Tageszeitung (1911, но под другим названием в 1917–1934) – газеты либерального толка, тем не менее поддержавшие новостную цензуру во время Первой мировой войны, наряду с остальными буржуазными газетами.

5. После отставки Хрущева в 1964 г. Первым секретарем ЦК стал Брежнев, Косыгин занял пост Председателя Совета министров, в 1965 г. Подгорный фактически возглавил Советский Союз.

6. Йозеф Вульф.

7. Софи (1912–1943) и Ганс (1918–1943) Шолль, члены группы сопротивления «Белая роза».

364. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 30 октября 1964

Дорогая Ханна!

Только что из издательства Пипера (он с женой в Греции) звонил доктор Реснер¹. Они слышали и читали Твое интервью. Все очень тронуты. Он сказал: «Незабываемо». Они были просто поражены, что подобное возможно. По его словам, господин Гаус заявил, что никогда не видел ничего подобного ни в одном из своих «портретов».

Я хотел написать об этом сразу. Выходит, мое беспокойство о последствиях интервью оказалось беспочвенным. Я очень счастлив. Я отлично понимаю, что требую слишком много, и знаю Тебя слишком хорошо, поэтому мне и кажется, что телевидение не пошло Тебе на пользу. Когда я писал вчера, я, разумеется, имел в виду только оптические искажения.

Объем продаж где-то от 6000 до 7000 экземпляров. И он «набирает обороты», как сказал Реснер. Тираж составил 10 000 экземпляров. Как только первый тираж будет продан, Пипер готов выпустить второй. Я ожидал большего. Германия молчит. Люди превратились в стадо овец и интересуются лишь полнейшей чепухой. Но боятся и литераторы. «Мнение» Штернбергера о Твоей книге – не просто мнение, но, вероятно, отражает «настроение» всех немецких литераторов.

Сердечный привет вам обоим от нас

Карл

1. Доктор Ганс Реснер (1910–1997) – в то время руководитель издательства Piper.

365. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс29 ноября 1964

Дорогие друзья,

Во вторник ночью я стремительно уехала домой из-за Дня благодарения¹. Иногда нужно позволить себе отдохнуть. Генрих встретил меня в прекрасном настроении и был очень рад, что я приехала. Мы чудесно провели время, сходили на ужин, выпили, беззаботно провели несколько дней и отлично отдохнули. Чикаго – восхитительный город, но очень утомляет, не из-за работы, но потому, что мне слишком много времени приходится проводить у всех на виду, к тому же все сильно усложняет наш милый Дольф², с которым у меня вообще-то прекрасные отношения. Он живет в том же кампусе, что и я, мы часто видимся. Я к этому не привыкла. Сегодня вечером возвращаюсь. Через две недели наконец-то буду дома.

Передо мной сейчас два Твоих письма. Никак не могла написать, была слишком занята. (В целом очень довольна, но все же продолжаю нервничать. Многому научилась. В первую очередь разобралась с методологией, которой, по Твоему мнению, мне всегда не хватало. Мы с Тобой должны это обсудить. В связи с «Критикой способности суждения». Возможная структура понятий историко-политических наук. И репрезентативное мышление в политике на основе способности суждения.)

Ты пишешь книгу обо мне, и все, что приходит мне на ум: «мир навыворот». Да, в Германии хранят молчание, все очень «осторожны» и избегают больных мест. Я получила пару очень приятных писем – все от дам! Удивительно. Продажи, должно быть, хороши, потому что книга уже две недели входит в список лучших продаж, что, однако, ни о чем не говорит. О Spiegel, судя по всему, уже позаботились. Рецензию должен написать Мичерлих³, что совершенно нормально, поскольку он в любом случае ни от кого не зависит. В остальном же ничего не слышно – кроме истории из Берлинского университета, о которой Ты узнаешь из копии моего письменного возражения⁴. Я написала и ректору. Этот господин Аронсон из Иерусалимского университета, должно быть, заявился туда и объявил, что книгу не сможет понять тот, кто не знаком со мной лично. Я никогда его не видела, а он выдумал что-то ради собственной выгоды. По-моему, это по-настоящему забавно.

Россия: конфликт с китайцами продолжается, Мао или Чжоу-Лай⁵, должно быть, уже заявили, что Хрущев – главный предатель идей марксистско-ленинского евангелия, а Сталина попросту оклеветали. Довольно логично. Но русские уже не могут занять эту позицию. По большому счету дело в немыслимой некомпетентности русской бюрократии, у которой, очевидно, уже ничего не получается. Я согласна, что за отставкой Хрущева стоит армия, а возможно, и полиция. Последние кажутся мне куда опаснее. Я не верю, что русские военные хотят войны, но они, вероятно, боятся Китая и хотят запастись достаточным количеством оружия, чтобы отразить нападение без использования атомных бомб. Кстати, вы видели «Хрущева и мировой коммунизм» Рихарда Левенталя (статья вышла в 1963 году у Кольхаммера)⁶? Я как раз читаю английское издание⁷. Местами крайне разумно, он хорошо осведомлен. Если будет время, взгляните, в особенности на главы, посвященные Китаю. Левенталь – старый марксист, эмигрировал и стал известным английским журналистом – Observer и т. д., сейчас он вернулся в Германию, полагаю, в Берлин. На нем еще осталась марксистская шелуха, но это не столь важно, потому что в его распоряжении огромное количество фактов.

Хоххут написал как раз перед тем, как навестить Тебя, – с замирающим сердцем, по его словам. Как у него дела? Что с Занером?⁸ Мы как раз обсуждали, когда могли бы приехать снова. Семестр Генриха заканчивается в конце июня, может быть после этого – ненадолго. Что вы думаете? Здесь рукой подать, если рука в самолете.

Всего самого, самого лучшего и будьте здоровы

Ваша

Ханна

1. См.: п. 343, прим. 5.

2. Дольф Штернбергер.

3. Александр Мичерлих (1908–1982) – психоаналитик, с 1967 г. директор Института Зигмунда Фрейда во Франкфурте. О рецензии см.: п. 362, прим. 2.

4. «27 ноября 1964

Господину Профессору Ландману

Свободный университет

Берлин

Уважаемый господин Профессор Ландман

На днях я получила репортаж о проведенной под вашим председательством открытой дискуссии друзей Израильского университета, посвященной моей книге «Эйхман в Иерусалиме». Согласно этому репортажу некий Шломо Аронсон сделал обо мне следующие замечания:

Он знаком со мной лично, я только в двадцать лет узнала, что я еврейка, я говорила, что «не принадлежу ни к одному народу» и до сих пор «не смирилась» с тем фактом, что я еврейка.

По этому поводу хочу заявить: господин Аронсон со мной не знаком, насколько мне известно, я никогда с ним не встречалась. С семилетнего возраста я посещала уроки иудейской религии в школе, по праздникам не посещала школу вовсе и ходила в синагогу. Помимо этого, мой дед, Макс Арендт, был лидером еврейской общины Кенигсберга, моего родного города. Я никогда не говорила, что «не принадлежу ни к одному народу» или «не смирилась с тем фактом, что я еврейка». Напротив, я всегда – задолго до 1933 года – подчеркивала свою принадлежность к еврейскому народу.

Господин Аронсон, очевидно, высказал свое мнение и по поводу моей позиции относительно государства Израиль, на основе репортажа, который я получила, я могу заключить, что в этих высказываниях правды не больше чем в тех, что посвящены моей персоне. Это сущие выдумки.

Далее господин доктор Шеффлер предположил, что я „упрекаю все еврейские советы без исключения“, поскольку они с 1933 (?) года решили полагаться на факты. Это не только бессмысленно, потому что в 1933-м не существовало еврейских советов, но и неверно. Я говорила: „Разумеется, эти переговоры на этапе становления режима радикально отличаются от более позднего коллаборационизма еврейских советов“.

Поскольку дело не в заблуждении или разнице мнений, но в очевидной лжи, я прошу Вас выпустить опровержение.

С глубоким уважением

Ханна Арендт»

5. Чжоу Эньлай (1898–1976) – премьер Госсовета Китая.

6. Рихард Левенталь (1908–1991) – политолог. Эмигрировал в 1935 г., в 1947 г. получил британское гражданство, с 1961 г. работал в Институте им. Отто Зура в Свободном университете Берлина.

7. Lowenthal R. World Communism, the Disintegration of a Secular Faith, New York, 1964.

8. См.: п. 308, прим. 3.

366. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 декабря 1964

Дорогая Ханна!

Как мы счастливы узнать, что вы планируете «подать нам руку» в июне! Значит мы сможем поговорить и о Канте, о «Критике способности суждения» и «методологии». Жду с нетерпением.

Никогда еще я не думал о Тебе столько дней кряду. Работа идет медленно. Я уже много раз жаловался на возраст, забывчивость, усталость, не стоит повторяться. К тому же мне нужно очень много читать, в первую очередь о немецком «сопротивлении». Моя статья превращается в книгу – кажется, «профессор» не может иначе. В ней будет две части: в первой темы, которые с точки зрения содержания и вызванного интереса выходят за рамки Твоей работы, во второй – Твой образ мыслей, его критика и Ты сама. Заметки к каждой из глав готовы. Не знаю, какой получится работа. Охваченный энтузиазмом, я хочу все же быть к Тебе справедлив, чтобы произвести впечатление и остаться убедительным. Не хочется выставлять себя дураком к концу жизни.

Сейчас пишу обширную главу о Юлиусе Лебере¹. Я хотел бы раскрыть то немногое в движении Сопротивления, что выдерживает критику и чему Ты посвятила лишь одну страницу. В Твоей характеристике немецкого сопротивления на первый план выходит тот его фрагмент, в котором явлены величие и истина. Работая над Лебером, я постоянно думаю о Генрихе. Думаю, это его типаж. Тираж книги² распродан. Я взял экземпляр в библиотеке. В ней есть не только репортажи, но и документы. О ней редко вспоминают в работах о Сопротивлении, как будто это просто текст очередного социалиста. В последние годы Лебер дружил с Штауффенбергом³. У них не было ничего общего, кроме того, что они были «мужчинами» и понимали друг друга. Штауффенберг хотел, чтобы Лебер, а не Герделер, стал рейхсканцлером, и Л. Бек в это поверил. Но Лебер, от природы слишком скромный, к этому не стремился: он хотел укрепить внутреннюю политику и полицию. Для него это было важно, и он полагал, что способен на это. Звучит странно. Но для меня Лебер – глоток свежего воздуха, который так благотворно на меня влияет. От Штауффенберга я все же слишком далек. Меня впечатляет лишь то, что он был единственным (за исключением Лебера), кто обладал настоящим мужеством и решимостью. С нашей точки зрения, Твой взгляд на проблему кажется мне верным. В соответствии с логикой Твоей работы, я обратил внимание на несколько ярких моментов. Надеюсь, когда Ты прочитаешь ее, Ты останешься довольна и согласишься со мной.

Но все это лишь случайные, косвенные мелочи, когда я думаю о книге, которая должна продемонстрировать непредвзятость Твоих суждений.

Наше время прошло: по всей Германии распространилось преклонение перед властью. Критика безобидна, даже если очень резка. Давление мнений сильно как никогда. Мы не смогли справиться со свободой после Первой мировой и после 1945-го. Мы оба раза не воспользовались ею.

Рождество мы встретим с Эрной и ее сестрой Ирмой. Мы позаботились о том, чтобы эти дни прошли так же спокойно и беспечно, как и все остальные. Все просто прекрасно. Pianissimo преклоннейшего возраста⁴, о котором, ссылаясь на Уильяма Пенна⁵, писал Макс Вебер – по крайней мере пока упадок, на который обречена всякая жизнь, так нежен и исполнен покоя.

В новом году ваш дом вновь будет полон гостей.

Всего наилучшего

Искренне ваш Карл

Мог бы я оставить у себя присланные Тобой документы до вашего приезда? Я пока не закончил работу над главой, для которой они мне понадобятся.

1. Юлиус Лебер (1891–1945) – политик, социал-демократ, казнен за причастность к движению Сопротивления.

2. Ein Mann geht seinen Weg. Schriften, Reden und Briefe von Julius Leber, Hrsg. von seinen Freunden. Berlin, 1952.

3. Клаус граф Шенк фон Штауффенберг (1907–1944) – офицер генерального штаба, один из первых организаторов попытки переворота 20 июля 1944 года, казнен по обвинению в подготовке покушения.

4. Weber M. Gesammelte Aufsätze zur Religionssoziologie, Bd. 1. Tübingen, 1920, p. 563.

5. Уильям Пенн (1644–1718) – квакер, имевший значительное политическое и философское влияние, основатель Пенсильвании.

367. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсРождество 1964

Дорогие друзья,

Лишь короткое поздравление с Новым годом!

Я давно не получала от вас новостей и надеюсь, у вас все в порядке. Вот уже почти две недели я дома и совсем разленилась. Я все с тем же удовольствием занимаюсь корректурой «Кузанского» – перевод Мангейма действительно хорош, Хелена¹ сказала, что хочет издать его осенью, потому что сейчас они как раз заняты «Тремя эссе»², которые во всех отношениях – и в типографском, и в графическом – получились очень хороши.

У нас никаких новостей. Мы чувствуем себя хорошо и живем очень мирно, только следующая неделя обещает быть бурной, потому что приедет целая компания друзей. Завтра мы идем на свадьбу Герхарда Каспера (из Гамбурга), который когда-то навещал Тебя и очень Тебе понравился. Кажется, я рассказывала Тебе о его поразительной истории любви, в которую, увидев этого почтенного гамбуржца, совершенно невозможно поверить. Теперь мы стали свидетелями большого счастья, и как любила повторять моя мать: где любовь упадет, там и закипит. И здесь она кипит со всей мощью. Он успел стать старшим преподавателем в Беркли, а она заканчивает медицинскую школу. Они празднуют свадьбу здесь, потому что наша подруга, госпожа Берадт, благородно согласилась устроить прием у себя, к тому же у них тут больше никого нет. Не то что бы нас можно считать семьей, но нас усыновили, что тоже невероятно забавно.

Всего хорошего и будьте здоровы, напишите хотя бы строчку.

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Хелена Вольф.

2. Jaspers K. Three Essays. Leonardo, Descartes, Max Weber. New York, 1964.

368. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 января 1965

Дорогая Ханна!

Благодарю за Твое рождественское письмо! То есть Ты занята моим «Кузанским». Я счастлив, что перевод оказался хорош, и надеюсь, что Твоя работа не слишком обширна. Кажется, книга Тебе хоть немного нравится.

Я продолжаю углубляться в литературу о немецком сопротивлении. Дискуссия развернулась благодаря Тебе. И ее должны услышать и в Германии. Твои наблюдения бьют в самую цель. Я уточняю их. Каждый, кто достигнет точности, яснее увидит источники света в Гансе и Софи Шолль и Юлиусе Лебере. Я стараюсь быть справедлив к Беку и Штауффенбергу, не вступая в спор с Твоим мнением. О Трескове известно слишком мало. Герделер слишком глуп и смешон, чтобы тратить на него силы. Но теперь об общих понятиях: «совесть», «порядочность». И здесь Ты касаешься самой сути, но Твои формулировки должны быть точнее. Работа продвигается медленно. Если бы только мне удалось продлить звучание заданной Тобой ноты, чтобы ее услышали повсюду, и изобличить тех, кто хотел уклониться!

Гертруда заболела незадолго до Рождества. Совершенно неожиданно, ночью, страшный озноб и скачущий, не поддающийся измерению пульс. Наш милый доктор Бернштейн на пару дней прописал пенициллин. Теперь она снова здорова. Но сердце сильно ослабло, и на ногах она держится нетвердо. На улицу пока не выходит. Настроение бодрое. Передает вам сердечный привет.

Госпожа Салмони¹ попала в аварию с трамваем. Ситуация ужасная. Она легко отделалась. Переломы ребер и небольшие ссадины. Все наладится, но нужно запастись терпением.

Из-за этого я не отвечаю на письма вот уже несколько недель. Но в конце концов я думаю, что все-таки я на пенсии. Я откладываю решение даже «важных» вопросов. Но потом придется искать помощника.

От всей души

Ваш Карл

1. Мадлен Салмони-Хубер (1926–?) – жена Х. А. Салмони (см.: п. 184, прим. 12), на протяжении многих лет была секретарем Я. и тесно дружила с супругами Я.

369. Ханна Арендт Карлу Ясперсу19 февраля 1965

Дорогой Почтеннейший,

я сама не понимаю, почему не писала так давно, настолько давно, что это письмо уже будет поздравлением с днем рождения. Только что от Майера-Гутцвиллера¹ я получила письмо о Твоем радиоинтервью с Петером Виссом² и еще одно письмо от Spiegel о том, что Ты согласился принять участие в беседе об истечении срока давности³. Меня это в некотором смысле подстегнуло. Разумеется, я рада и с большим облегчением узнала, что Ты согласился на интервью Spiegel. Рассуждения министра юстиции⁴ были не только жалкими, но и возмутительными. К тому же его возмутительный тон – все мы заурядные бюргеры и прочее – просто потрясает, даже если не обращать внимания на содержание. В Zeit я прочитала статью «Преодоление прошлого» Бенно Визе⁵ – на мой взгляд, совершенно недопустимую. Одна глупая пошлость за другой. Иногда думаешь, когда же это поколение попросту вымрет. Чтобы больше не пришлось выслушивать эту лживую болтовню. Я написала Бенно и напомнила ему, что он страдает не от «цайтгайста», а от страха перед ним. И было бы мудрее это признать. Вместо ответа очередная болтовня в оскорбленном тоне. Безнадежно. Как раз поэтому я так благодарна, что Ты прислал мне умную и симпатичную студенческую рецензию⁶. Такие тексты всегда воодушевляют. Ты читал выпуск геттингенской студенческой газеты⁷, посвященный теме прошлого? Тоже вполне обнадеживающе. Но у немецких профессоров от такого, должно быть, сердце уходит в пятки. Немецкая молодежь наконец становится откровеннее и перестает бездумно признавать вину. Не очень приятно. И, конечно, не лишено опасности. Если теперь они вместо того, чтобы защищать друг друга, начнут вынюхивать прошлое и доносить друг на друга, результат будет не очень обнадеживающим.

Еще одна моя личная неприятность – Дольф Штернбергер. Но об этом строго между нами! Он решил устроиться в Чикаго, но там нет никаких перспектив. Может быть, ему бы и предложили работу в университете, если бы он обладал выдающимися способностями, но это не тот случай. Его осыпают обычными комплиментами, и, конечно, все с ним очень милы, здесь так принято, но он этого не понимает. Теперь он изо всех сил пытается привлечь и меня. Я ненадолго устроила его на работу, он очень хотел – почему бы и нет? Никто не был против. Теперь он пишет, что хочет посвятить мне одну из своих книг. Но этого не хочу я – по крайней мере не в подобных обстоятельствах. Кроме того, во время дела Эйхмана он дважды отказался публично встать на мою сторону. FAZ просили его написать рецензию, а Пипер спрашивал, не согласится ли он вести мою пресс-конференцию. И от того, и от другого он наотрез отказался. Он был «предусмотрителен». Простите пожалуйста, что я могу поделать? Я вспоминаю Панофски⁸, как-то его спросили, что он думает по поводу одной картины, он ответил: «Если Вы ждете от меня правды, мне придется соврать». Я бы очень хотела соврать, но ничего не приходит на ум.

Конечно, все это глупости, но мне очень нравится делиться ими с вами. Но лучше о Твоем письме: немецкое сопротивление. Я не совсем согласна с Твоим мнением о Герделере. Он был так называемым интеллектуальным лидером движения, этого у него не отнять, насколько мне известно, он был единственным, кто выдвигал конкретные предложения на тот случай, если путч увенчается успехом, – и они ни в какое сравнение не идут с фантазиями кружка Крейзау⁹. Если бы переворот удался, союзникам с большой долей вероятности пришлось бы иметь дело с Герделером и его планами. Конечно, эти планы были «глупыми и смешными», но никаких других планов, кроме глупых и смешных, не было, и это, на мой взгляд, имеет решающее значение.

Из Твоего письма я поняла, что Ты планируешь что-то вроде своей книги о Германии – или я что-то путаю? Конечно, совершенно в иной форме, но в том же направлении. Мне страшно, страшно любопытно. В первую очередь, разумеется, интервью Spiegel. Потрясающе, что Ты на него согласился.

У меня много работы с подготовкой к лекциям, на которые я добровольно согласилась. О «моральных» проблемах – дополнение к тому, что я узнала благодаря Канту – или полагаю, что узнала. Но в чуть более популярной форме, чем лекции для студентов. Генрих на следующей неделе отправляется в Бард, где начинается новый семестр. Он чувствует себя отлично и очень счастлив. Я немного боюсь, что он взял на себя слишком много, но, как и всегда, ничего не могу с этим поделать. В любом случае он в хорошей форме.

В местных университетах все большим и большим успехом пользуются Твои «Великие философы». О них твердят со всех сторон. Совершенно необходимо выпустить отдельные главы тиражом в мягкой обложке, прежде всего «Канта». Студенты не могут себе позволить большое издание – оно слишком дорогое. Я приложу письмо¹⁰ от одного студента из Калифорнии, с которым совершенно не знакома. Оно меня очень тронуло, но я не уверена, в себе ли этот молодой человек. «Сочинение», которое он мне прислал, до странности непоследовательно, но написано несомненно талантливо. Может быть, Ты мог бы дать ему какой-нибудь совет? Он хочет изучать немецкий, что для него не составит труда. Куда, к кому его отправить, если он закончил колледж? Также прикладываю и небольшую вырезку из New York Times Book Review¹¹, которая может Тебя заинтересовать.

Чем еще я могла бы вам докучать? Лекции больше не приносят мне радости. Куда бы я ни приехала, аудитории всегда переполнены, ненавижу. Когда выхожу в свет, на меня вешают ярлыки – знаменитость! Все будет как прежде, но пока это просто невыносимо! Чувствую себя зверем в западне – я больше не могу быть собой, потому что никто не примет меня такой, какая я есть, им лучше знать. Остаются открыты одни лишь выходы, поэтому я никуда не хожу, а если и иду – ухожу сразу. Ничто не приносит радости. Все точно так, как сказал одной моей подруге совсем не глупый руководитель еврейской семинарии¹²: «Эти идиоты сделали ее популярной». Смешно, но смеяться совсем не хочется.

Самое интересное – студенческие беспорядки в Беркли¹³. Они, разумеется, начались с движения за гражданские права, впервые за десятки лет у студентов появилась возможность всерьез на что-то повлиять – и они с радостью ее используют, они организовали движение с удивительной точностью. В Беркли им удалось добиться выполнения всех требований – и теперь они не могут и не хотят останавливаться. Не ради злого умысла или из-за горячности, но просто потому, что узнали вкус крови, узнали, что значит действовать по-настоящему, и теперь, когда их цели достигнуты, они не готовы просто отправиться домой. Студенческое протестное движение очень опасно как раз потому, что они действительно могут что-то изменить. Я могу лишь повторить слова Джефферсона: Centrum censeo¹⁴ – Ward¹⁵ – система советов маленьких республик, где у каждого есть возможность принять участие в решении общественных проблем. Иначе большие города превратятся в настоящие джунгли, в метро небезопасно, в сущности на улице тоже, даже в лифте. Условия чудовищные. Подростковая преступность превратилась в настоящую катастрофу, никто не знает, что делать. Иногда мне кажется, студентов необходимо мобилизовать, но нельзя просто отправить их без оружия разбираться с наркозависимыми. Вот настоящая проблема первостепенной важности.

Ты пишешь о болезни Гертруды, и что она снова здорова. Каждый раз охватывает ужас, который сменяют радость и благодарность за то, что вы есть в этом мире. Все ли в порядке у госпожи Салмони?

Всего самого, самого лучшего к дню рождения

Ваша

Ханна

Я снова подумала о ситуации с Штернбергером. Я поддержу его, так будет проще. В сущности у меня нет причин его не поддержать, напротив, по целому ряду вопросов мы придерживаемся одного мнения. И в конце концов очень трогательно видеть, как ему понравилось жить и работать среди столь искренних людей. Простите, что утомляю вас. Но переписывать письмо в очередной раз я не стану.

1. См.: п. 321, прим. 1.

2. Эйхман в Иерусалиме. Беседа об одноименной книге Ханны Арендт с Петером Виссом. Вышла в эфир Radio Studio Basel 14 февраля 1965 г.

3. Für Völkermord gibt es keine Verjährung. Gespräch mit Rudolf Augstein // Der Spiegel, 10.03.1965, p. 49–71.

4. Министром юстиции в то время был Рихард Йегер (ХСС). Его высказывания на дебатах, посвященных истечению срока давности, см. в: Протоколы немецкого бундестага, 170 заседание, 10.03.1965, 175 заседание, 25.03.1965.

5. Wiese B. von. Bemerkungen zur «unbewältigten Vergangenheit» // Die Zeit, 1 Januar 1965, vol. 19, № 52, p. 9.

6. Müller M. Von der Banalität des Bösen // Diskus. Frankfurter Studentenzeitung, Dezember 1964, p. 4.

7. Politikon, Геттингенский студенческий журнал Нижней Саксонии, в № 9 за январь 1965 г., посвященном «Университету в Третьем рейхе», были опубликованы работы и документы на соответствующую тему.

8. Эрвин Панофски (1892–1968) – немецко-американский историк искусства, преподававший в Принстоне с 1935 г.

9. Группа движения Сопротивления, основанная в 1942 г., названная по месту формирования – поместью Крейзау в Шлезии. В нее входили Теодор Хаубах и Карло Мирендорф.

10. Письмо от Эдвина Т. Мэйсона Х. А. от 27 января 1965 г.

11. См.: п. 307, прим. 1.

12. В то время главой иешивы, основанной в Нью-Йорке в 1886 г., был Луи Финкельштейн.

13. В 1964 г. на кампусе университета Беркли студенты начали выступать за право заниматься политической деятельностью, участвовать в принятии решений по управлению университетом и протестовали против притеснения чернокожих студентов.

14. «Карфаген должен быть разрушен».

15. Репрезентативная система американских городов, в которой представители отдельных районов заявляют о своих интересах.

370. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 28 февраля 1965

Дорогая Ханна!

Лишь короткая благодарность за Твое милое поздравление, конфеты и гиацинты! Рука отказывается писать – начинаются ревматические боли, которые так донимают меня в последнее время. Гертруда оправилась после второй «бронхопневмонии», которая началась с озноба так же внезапно (диагноз мне не до конца понятен). Но не хочу, чтобы письмо состояло из одних жалоб. На самом деле мы очень бодры и довольны для столь преклонного возраста.

С самого Рождества я не брался за работу над книгой о Твоем «Эйхмане в Иерусалиме». Надеюсь, скоро вернусь к ней снова.

Между тем я успел поддаться соблазну «бесед» и интервью. Это проще. Одна из них состоялась на прошлой неделе с Аугштейном из Spiegel об «истечении срока давности». Все прошло довольно посредственно – из-за бессонной ночи накануне, но позже мне позволили исправить и уточнить все, что я хотел сказать, предоставив в мое распоряжение стенографа и машиниста.

Интервью показалось мне поразительно интересным, потому что Аугштейн, маленький человечек с острым умом и невероятно обширными знаниями, произвел на меня неизгладимое впечатление. Очень «современный» человек, независимый, даже от собственного Spiegel! После обеда мы еще два часа продолжали разговор наедине. Он свободно владел всей информацией, мне даже не нужно было говорить, я лишь задавал вопросы. Расскажу Тебе позже. Но не могу сказать, что доверяю ему, напротив, отношусь к нему с подозрением. Никогда не встречал таких людей. Казалось, я чувствую с ним некоторое родство, но затем вдруг между нами разверзлась пропасть.

Одно меня очень расстроило. Поэтому я и решил написать. Аугштейн цитировал Твое письмо, в котором Ты говорила:

что с пониманием относишься к потребности людей в том, чтобы подвести финальную черту. «Она сомневается, что еврейский народ когда-нибудь сможет понять, как можно подвести черту, но мировая общественность готова на это при одном условии: если и придется подводить черту, то подвести ее нужно и под вопросом о восточных границах Германии и под признанием границы по Одеру – Нейсе, а также в отношении решительных мер против тех, кто мелет вздор о возвращении Судетской области».

Я ответил, что вопросы о пограничных территориях и вопрос о неприменимости срока давности к военным преступлениям нельзя отнести к одной категории «финальной черты».

Сразу после этого я добавил, что эту часть интервью, разумеется, публиковать нельзя. Твое письмо было личным, и мы могли обсуждать его исключительно в Твоем присутствии.

Так что эта часть будет вырезана, потому что изначально было строго условлено, что Spiegel имеет право публиковать только то, что я однозначно утвердил в рукописи.

Эта попытка Аугштейна добавить в разговор очередную сенсацию усугубила мое недоверие. Может быть, я был прав, когда вежливо отказывался от интервью с 1958 года? Посмотрим, что теперь будет.

Мне показалось, что со времен дела Spiegel ситуация изменилась. В чем-то с Аугштейном мы действительно «едины». И как средство массовой информации, Spiegel куда эффективнее любых иллюстрированных журналов или Zeit.

Представляю Твое «турне»: как ты выступаешь и какое производишь впечатление – и очень счастлив.

Искренние поздравления вам обоим от нас двоих

Твой

Карл

371. Ханна Арендт Карлу Ясперсу14 марта 1965

Дорогой Почтеннейший!

Я снова и снова перечитываю интервью в Spiegel¹ и думаю, ничто другое не приносит мне столько радости. Оно получилось восхитительным, и теперь почти не имеет значения, как глупо ведут себя правительство и парламент (здесь никто об этом не говорит, и я до сих пор не читала, что о парламентских дебатах пишут немецкие газеты). Твой голос говорит обо всем и за всех. Как раз тон разговора и производит такое сильное впечатление, в политическом отношении – это сильнейшее высказывание из всех, что мне вообще доводилось видеть. Так и будет, даже если Германия утонет в политико-моральном болоте.

О деталях: Аугштейн – прекрасный собеседник. Его возражение против «легитимности» тех, кто председательствует в суде², весьма серьезно, он прав и в том, что касается роли Израиля³. Может быть, Ты читал о договоре между Аденауэром и Бен Гурионом по поводу дела Эйхмана⁴. Я всегда была уверена, что подобный договор существует, и я до сих пор уверена, что Бен Гурион похитил Эйхмана только потому, что репарационные выплаты Израилю подходили к концу и необходимо было возобновить давление на Германию ради новых выплат – в форме займа или поставки оружия. Бен Гуриона можно понять. Он заявил: на кону наше существование. Но нет никаких сомнений, что он пообещал Аденауэру устроить процесс таким образом, чтобы нынешнее немецкое правительство не оказалось в затруднительном положении, то есть не упоминать о Глобке⁵, Виалоне⁶ и т. д. Израиль проводит реальную политику и прибегает к «требованиям морали», преследуя пропагандистские цели. Нельзя забывать, что выплата значительных репараций изначально была возможна в результате серьезного давления других государств, которое спровоцировали евреи. Но Ты совершенно прав, когда сразу ушел от этого и сосредоточил внимание на существовании Федеративной Республики, потому что дело лишь в этом. И здесь, боюсь, стоит заметить: никакой революции во взглядах! Аденауэр уничтожил все существовавшие предпосылки сознательно, преследуя лишь собственные политические интересы, и заявил: меня поддержала большая часть населения, значит они заинтересованы в том, чтобы не мешать. Самая серьезная опасность, которая может возникнуть, исходит от евреев – из-за их влияния на мировое общественное мнение. Так что мы сделаем все, чтобы сдержать это влияние. Даже Любке⁷, подчиняясь Аденауэру, не рискнул отказать в подписи⁸. И что особенно показательно: так называемая левая немецкая оппозиция, Группа-47⁹ и все эти оппозиционные интеллектуалы оставили правительство в покое. Они болтают о капитализме и эксплуатации и бог знает о чем еще, – совершенно безобидно. Но они не выступили против нацистов в правительстве и не подняли вопрос о границах и, в конце концов, даже не высказались в Твою поддержку в отношении воссоединения. И в результате под громкий радикальный вой они держатся от политики подальше.

Я разделяю Твою обеспокоенность по поводу Аугштейна, но мне все чаще кажется, что за все эти годы Spiegel был единственной оппозицией (им не удалось избежать ошибок, но почему бы и нет?). И даже если я испытываю некоторую неприязнь к Аугштейну, стоит признать, чувства, которые я испытываю почти ко всем немцам, которые высказываются публично, куда хуже. Вот уже некоторое время я чувствую свою «связь» с ним, он сделал больше других. Я написала ему «личное» письмо, потому что полагала и полагаю до сих пор, что по праву только немец может или должен высказываться по этому вопросу. Он неверно понял мои слова о «подведении черты»: я говорила не всерьез, рассчитывая на провокацию. Я не имела в виду quid-pro-quo. Даже замечания о законах с обратной силой он понял не совсем верно. Я сказала, что министр юстиции прячется за аргументами об обратном действии. На деле же все преступники осуждены ретроактивно, поскольку вне всяких сомнений во времена свершения преступлений те же самые действия не считались противозаконными. В Германии, где не приняли особое законодательство, все делают вид, что уголовный кодекс не был объявлен недействительным для определенных категорий людей, на убийство которых было дано разрешение или даже отдан приказ. Эта ложь может обернуться боком. Можно как угодно относиться к Израильскому закону¹⁰ о преступлениях против еврейского народа, но в этом значительное преимущество по сравнению с Нюрнбергом, потому что Розен недвусмысленно заявил: «Да, здесь мы имеем дело с законом с обратной силой».

Поразительнее всего были Твои слова о мировом мнении¹¹, я вспомнила декларацию независимости Джефферсона. К сожалению, всё, что в Германии знают о мировом мнении, – это давление «иностранных государств», которому вынуждена подчиниться Германия, поскольку она бессильна. Это крайне опасно, потому что приводит к ресентименту самого дурного толка. В целом мне кажется – я сужу и по другим признакам, прежде всего по ситуации в университетах, – что лишь сейчас, спустя двадцать лет после завершения войны, ситуация в Германии становится критической. Первое поколение «невиновных» не смеет сопротивляться, потому что бывшие нацисты, если не скомпрометированы слишком серьезно, крепко держатся за свои места, а подлинная оппозиция слишком опасна. Но подрастающее поколение может с этим что-то сделать. Короче говоря, двадцатилетние имеют дело с сорокалетними, которым удалось не скомпрометировать себя, поэтому молодые люди не боятся говорить и тянут старших за собой – разумеется, сорокалетних, а не охваченных ужасом людей моего поколения. Я думаю, сегодня стоит снова обратиться к немецкому народу, сейчас националистические течения действительно стали агрессивнее и злее, чем всего несколько лет назад, но – и это крайне важно – сегодня есть меньшинство, которое не подведет, с которым можно вести диалог. Ты называешь их «тихими», да, они есть всегда, и для политики их недостаточно. Но тихие понемногу повышают голос.

Не знаю, чем закончились дебаты в бундестаге¹², полагаю, ничего хорошего там не произошло. Не сердись! Важно лишь, что Ты выступил, и то, что именно тебе удалось сказать.

Только теперь пишу о том, с чего хотела начать, – недобрые новости о невестке¹³. Я очень, очень опечалена, конечно, в первую очередь из-за вас, но и из-за себя, я видела ее у вас лишь однажды, и она очень мне понравилась, я всегда думала, что мы встретимся еще. С ней было так весело. Надеюсь, дорогая Гертруда поправилась. Ревматические боли крайне неприятны. Иногда помогает салицил (салицилат натрия). Ты можешь диктовать письма? Ах, как было бы замечательно, если бы мы жили чуть ближе друг к другу!

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. См.: п. 369, прим. 3.

2. Аугштейн в разговоре обратил внимание на то, что, «насколько мне известно, ни один судья и ни один прокурор времен национал-социализма не предстал перед уголовным судом», а потому «легитимность приговора сомнительна».

3. В разговоре Аугштейн высказал мнение, что и еврейские организации, Израиль и другие государства, согласившиеся сохранить должности за людьми вроде Глобке и Виалона, оказались в «неоднозначном положении».

4. В марте 1960 г. в Нью-Йорке состоялся разговор между Аденауэром и Бен Гурионом. Более поздние предположения, что во время этого разговора было принято решение о поставках оружия, были опровергнуты Бен Гурионом (см. интервью в Spiegel от 31 марта 1965 г.), официальных документов, подтверждающих этот факт нет. Эйхман был арестован только 11 мая 1960 г. О какой газетной заметке пишет Х. А. установить не удалось.

5. Ганс Глобке (1898–1973) – юрист, советник и референт по вопросам гражданства в правлении Гитлера, автор комментария к Нюрнбергским законам о гражданстве и расе (1935), во время правления Аденауэра министериальдиректор (с 1953 по 1963 г.), затем государственный секретарь ФРГ, руководил управлением государственной канцелярии.

6. Фридрих-Карл Виалон (1905–1990) – во время правления Гитлера директор управления и руководитель финансового отдела рейхскомиссариата Остланд в Риге, занимавшегося организацией конфискации имущества евреев. В администрации Аденауэра стал государственным секретарем федерального министерства экономического сотрудничества.

7. Генрих Любке (1894–1972) – ученый-агроном и политик, с 1953 по 1959 г. федеральный министр продовольствия, сельского и лесного хозяйства, впоследствии до 1969 г. федеральный президент ФРГ.

8. В администрации федерального канцлера Эрхарда в 1965 г. член апелляционного суда Карл Крейфельдс (1907–1994) должен был быть назначен федеральным судьей. Любке отказался подписать указ, поскольку Крейфельдс был членом Камерного суда в министерстве юстиции национал-социалистов.

9. Объединение писателей и критиков, организованное в 1947 г., в которое входили многие известнейшие немецкоязычные авторы послевоенной эпохи.

10. Имеется в виду уголовно-правовое постановление, в соответствии с которым смертная казнь запрещена в Израиле, но может быть приведена в исполнение в случае совершения преступления против еврейского народа, и в таком случае иметь обратную силу.

11. В связи с преступлениями против человечества Я. подверг критике ограниченную национальную судебную юрисдикцию Израиля и заявил: «Во всем мире формируется новый взгляд, который основан не на одном-единственном мнении, он предлагает новый подход, который столь серьезен, что для его оценки мне необходимы новые критерии».

12. Дебаты об истечении срока давности начались 10 марта 1965 г. 25 марта 1965 г. бундестаг принял закон, в соответствии с которым изменился срок начала двадцатилетнего периода ограничений для обвиняемых нацистов, находящихся в заключении, с 8 мая 1945 г. на 31 декабря 1949 г.

13. В письме от 28 февраля 1965 г. Гертруда Я. сообщила Х. А., что близится смерть Эллы Майер.

372. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 марта 1965

Дорогая Ханна!

Твое трогательное, подробное письмо от 19 февраля и Твоя стремительная реакция на интервью в Spiegel от 14 марта требуют ответа. Но пока я не могу писать, поскольку рука слишком болит из-за мышечного ревматизма, и я до сих пор восстанавливаюсь после несерьезной болезни. Я много сплю днем, о работе не может быть и речи. Но Ты права, я по крайней мере могу написать Тебе письмо под диктовку, и госпожа Салмони любезно согласилась помочь.

Сперва неизбежные жалобы: вскоре после интервью для Spiegel у меня началось серьезное кишечное кровотечение. Поначалу оно было столь сильным, что мне назначили переливания, но затем понемногу уменьшилось благодаря современным средствам, а спустя неделю прекратилось вовсе. Теперь уже больше недели никаких кровотечений. Но мышечный ревматизм только усугубился. В результате почти любое движение причиняет боль. Она возникает то тут, то там. И где-то снова пропадает, во время кровотечения она началась в пояснице, теперь в этой области все прошло. По крайней мере, теперь я могу вставать, лежу на кушетке. Гертруда чувствует себя относительно неплохо, мы оба радуемся и думаем, что на пенсии от меня не стоит и требовать большего. Диагноз с высокой долей вероятности будет тем же, что и в 1959 году: кровотечения вследствие дивертикулеза нисходящей ободочной кишки. К счастью, сохранились рентгеновские снимки того времени. Разница лишь в том, что в тот раз кровотечение было несущественным, вид его внушал серьезные опасения, но объем был совсем незначителен, теперь же количество крови еще не было критическим, но приблизилось к допустимому пределу. Маловероятно, что подтвердится карцинома, нет необходимости перечислять все аргументы и контраргументы. Никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Но помимо кровотечений нет ни одного симптома, который мог бы вызывать опасения. Самое главное, что нет потери веса. Аппетит и другие функции организма в полном порядке.

Но мне не очень нравится постельный режим. Я очень хочу закончить работу над книгой о Твоей книге. Но не возвращался к ней с января. Я уже знаю, чего хочу. В моем распоряжении уже есть большая часть материалов, которые могут мне понадобиться, разумеется, им нужно придать подходящую форму и переработать. Сам текст пока есть только в форме заметок и должен быть собран в единое целое. По следующему примеру Ты можешь судить, как далеко я зашел: сейчас я читаю Вольтера и о нем. Поразительный человек. Между делом он сколотил себе состояние на спекуляциях, которое позволило ему стать маленьким князем Фернея, построить там небольшую деревню и организовать часовое производство. Что почти не стоило ему ни денег, ни усилий. Он ничего не зарабатывал писательским трудом. Его витальность невероятна, его находчивость, его способность находить точные формулировки, интуиция в создании впечатления, его чувствительность к французскому вкусу – все это невероятно. Но теперь я обнаружил его аналогию с Декартом. Декарт – представитель образа мышления, которое вечно переворачивает современную науку с ног на голову и лишает ее величия, Вольтер – в современных гуманитарных науках представляет литературный тип настолько бесчеловечный в своей сути, насколько это только возможно, в действительности подлый, но способный и на морализаторский тон, на широкие жесты, выражение протеста – который укоренился столь глубоко, что встречается и до сих пор. Кажется, до сих пор никто не замечал того, что я теперь понял о Декарте. Еще сложнее выразить то, что я думаю о том типе литераторов, традицию которых продолжает, например, Томас Манн. Почему я трачу на это время? Потому что полагаю, что среди столь разнообразных сил, объединившихся против Тебя, представители именно этого типа литераторов, не сговариваясь, сомкнули свои ряды. Один из важнейших для меня пунктов заключается в том, что Ты с этим типом не имеешь ничего общего. Но об этом в скобках. Пока работа не движется. Какой она получится, я пока не знаю. Она может обернуться неудачей и остаться неопубликованной. Что было бы весьма обидно.

Ты пишешь о своих «турне» по Америке и неудобствах. Конечно, Ты каждый раз сталкиваешься с собственным двойником, тем, кого ждут, но на поверку он оказывается совсем иным. Единственное средство, которое может Тебе помочь, – появляться перед ними самолично. Тогда двойник вынужден ретироваться. Но ситуация странная. Вероятно, в публичной сфере такое происходит каждый раз.

Я счастлив, что Тебе пришлось по душе интервью Spiegel. В сущности, оно удалось по случайности. Если бы Аугштейн не спросил, мне бы и в голову это не пришло. А когда он задал вопрос, как обычно через Пипера, я подумал о Тебе и Твоих словах о Spiegel. Так что я обсудил это с Гертрудой, взяв день на размышления, и согласился, осознавая возможные риски. Не знаю, как все сложится дальше. Твои политические замечания по поводу отдельных аспектов вопроса об истечении срока давности точно совпадают и с моими собственными взглядами. Сегодня писать об этом я не стану.

Пипер уже отправил вам мою новую небольшую книгу: тринадцать телевизионных лекций¹. Конечно, они для меня гораздо дороже, чем интервью Spiegel и немецкая политика. Примечательно, что случайные и мимолетные явления поднимают в мире такой шум и перед лицом по-настоящему существенных событий мы остаемся в одиночестве. У Пипера грандиозные планы по продажам, он уже выпустил 11 000 экземпляров и с первой поставки уже продал 4 000. Но, к сожалению, это ничего не значит.

Вот уже много лет я получаю письма от незнакомцев, и в последнее время все чаще мне пишут, что все мои идеи утопичны. Некоторые пишут, что я откровенно заблуждаюсь и все следует делать иначе. Другие (как раз получил письмо от одной эмигрантки в Стокгольме), напротив, утверждают: я хочу, чтобы Вы сказали, что нам делать, но знаю, что Вы не можете этого сказать. Но она сохраняет бодрость духа и не думает сдаваться.

И последнее, ради шутки. Сегодня днем я получил письмо: «Вы – слуга евреев, Вы – предатель! Вы – гнусное пресмыкающееся!» – я совру, если скажу, что подобное может меня разозлить, но неприятно знать о существовании таких людей.

Сердечный привет Тебе и Генриху от Гертруды! Надеюсь, в лице Генриха мои телевыступления найдут благосклонного читателя. Тебе, боюсь, они могут показаться несколько скучными. Но дело в том, что Ты так хорошо меня знаешь и все эти рассуждения для Тебя уже очевидны. Вскоре хочу написать под диктовку новое письмо.

Сердечно ваш

Карл

1. Jaspers K. Kleine Schule des philosophischen Denkens. München, 1965.

373. Ханна Арендт Карлу Ясперсуполучено 13 апреля 1965¹

Дорогой Почтеннейший!

Письмо пришло как раз, когда я улетала в Чикаго, и стало для меня настоящим утешением. Еще пару дней назад я получила письмо² от Гертруды о том, что кровотечение прекратилось. Мой страх не прошел, но здесь дивертикулез – болезнь довольно распространенная, ее течение можно держать под контролем, придерживаясь определенной диеты. Я только не до конца могу понять, почему Ты не начал соблюдать диету еще несколько лет назад, когда диагноз подтвердился. Я не понаслышке знаю о мучениях, которые может доставить ревматизм, но он никогда не поражал руки. Два года я совершенно не могла пошевелить правым плечом, научилась тысяче разных уловок, чтобы не привлекать к этому внимания. И вот в один день боль попросту исчезла. Никто не знает, от чего и почему. Если он действительно так Тебя донимает – конечно, в руках он особенно мучителен, – не думал ли Ты принимать кортизон? Я никогда его не пробовала, но, кажется, он должен помочь.

Вчера я получила Твой «Краткий курс философской мысли», сегодня, по словам Генриха, экземпляр пришел и в Нью-Йорк. Дополнительный экземпляр я получила от Хелены Вольф. Пока успела прочитать только о любви и смерти. Глава о любви совсем новая и как будто точнее, чем все Твои тексты, которые я видела прежде. (У меня под рукой нет книг, поэтому не могу сравнить фрагменты.) Прочитала и первую главу. Невероятно живо, гораздо конкретнее и точнее, чем обычно. Она произведет сильное впечатление. Это философия, лишенная магии («О если бы мне магию забыть, Заклятий больше не произносить…»)³, и в сравнении с тем, что пишешь Ты, язык терминов и понятий – своего рода магия. Твоя книга невероятно чиста, единственная причина, почему я не продолжила читать сразу, хотела наконец написать это письмо, никогда не знаешь, что может помешать, – я имею в виду студентов. Генрих только что сказал, что хочет прочитать книгу сразу, и тогда мы обсудим ее в воскресенье (когда телефонная связь будет дешевле).

Генрих рассказал, что чуть не попал в автокатастрофу, до сих пор не могу прийти в себя. Он с коллегой ехал на такси по шоссе, и у водителя, на соседнем от Генриха кресле, случился приступ, он упал Генриху на колени и умер на месте. Настоящее чудо, что ничего не случилось: Генрих не мог даже пошевелиться, чтобы хотя бы убрать ногу водителя с педали газа. Но ничего не произошло… Уф…

Я крайне заинтригована тем, что Ты скажешь о проблеме литераторов. К сожалению, это сугубо еврейская проблема, но это лишь случайность. Вольтера я никогда не читала. Ты говоришь «подлый». Конечно, но больше всего раздражает, на мой взгляд, что дух – и в некоторой степени истинный дух – прорастает из грязи. Уже с юных лет я часто думала: что меня объединяет с этими людьми? Гораздо меньше, чем, например, с Эрной или моей милой Эстер, и я говорю буквально. С исключительно технической точки зрения решающее значение, на мой взгляд, имеет «озарение». Если обладаешь хоть незначительной долей таланта, нет ни одной области, в которой не может случиться «озарения». Как только кому-то приходит в голову «потрясающая идея», пусть и по чужому указу, она сразу превращается в «мою потрясающую идею». Карл Краус⁴ в 1933 году сказал: «По поводу Гитлера у меня нет никаких озарений»⁵, что из уст великого литератора звучит достаточно внушительно. Иногда я цитирую эти слова, чтобы доказать, что евреи сами бы подчинились воле Гитлера, если бы им это разрешили. Как определить, кто бы не согласился подчиняться? Разумеется, не Карл Краус, даже если бы не был евреем. Но Адорно⁶ наверняка – на самом деле он пытался, потому что был евреем наполовину, но так и не справился. Что мне так неприятно, так это отчужденность от реальности, люди игнорируют реальность ради озарений.

Теперь о другом вопросе. Знаком ли Ты с господином Михаэлем Ландманом⁷, профессором Берлинского университета? У нас с ним развязался страшный спор, он – председатель общества друзей Израильского университета и устроил целый вечер, посвященный травле книги об Эйхмане – что в целом меня совершенно не трогает. На вечере, однако, выступал один израильский студент, который утверждал, что а) понять книгу может только тот, кто знаком со мной и процессом моего «становления» лично, и б) он ее понял⁸ и знает, что 1) я только в двадцать лет узнала о том, что еврейка (мой дедушка был главой общины, что в Израиле известно каждому) 2) я сказала, что так и не смогла с этим смириться. Я тут же потребовала от господина Ландмана опровергнуть эту бесстыдную ложь. Я совершенно с ним не знакома, он утверждает, что знает меня «по лекциям», которые посещал. Господин Ландман с негодованием отказался и встал на сторону этого патологического лжеца, который только хотел придать себе важности. Студент написал мне письмо на шесть страниц, в котором продолжал настаивать на совершенно невероятных, из воздуха взятых фактах. Но теперь сам Ландман решил втянуть и Тебя. Он утверждает, что тоже знает меня, поскольку в свое время работал Твоим ассистентом и познакомился со мной через Тебя. Я его не помню. Не мог бы Ты мне помочь?

В Zeit опубликованы две очень хорошие статьи о «юмористическом журнале» New Yorker⁹. Я приложу их к письму, но Тебе стоит прочитать лишь начало. Они, кажется, объясняют поведение Голо Манна¹⁰. New Yorker опубликовал портрет Томаса Манна, который страшно его возмутил, пока кто-то не сказал ему, что это хороший рекламный ход. От возмущения вскоре не осталось и следа. Голо Манн, разумеется, слышал, что его отец для меня – далеко не Гете, так что две мухи одним ударом.

И наконец: вчера я получила пьесу некого Вольфганга Гретца¹¹ о заговорщиках 20 июля. На мой взгляд, она восхитительна, подлинная правда. Не могу судить, точны ли все детали. Сейчас пьеса в Мюнхенском камерном театре, и я хочу убедить Гретца, отправить ее Тебе, на что он пока не решается. Хоххут, Гаус, Аугштейн, Гретц – в Германии что-то начинается. Это внушает надежду. Внуки лучше сыновей (Группа-47).

Здесь все идет своим чередом. Хорошие студенты. Семинары о Спинозе и Руссо. Спиноза стал мне ближе благодаря «Великим философам». Теперь он изредка по-настоящему меня завораживает. Мне не нравится Руссо, но о нем нужно помнить из-за его колоссального влияния на политику. Я только что вернулась с протестного студенческого собрания против нашей политики во Вьетнаме, на котором была в компании множества коллег. Поразительная рассудительность и никакого фанатизма. Зал переполнен, невозможно было протиснуться. Никто не кричал и не произносил речей – и все это на массовом собрании. Серьезная дискуссия и много информации. Очень впечатляет.

С сердечным приветом вам обоим

Ваша Ханна

1. Заметка карандашом Я. на недатированном письме.

2. От 24 марта 1965 г.

3. Гете И. В. фон. Фауст. Ч. 2. Акт 5.

4. Карл Краус (1874–1936) – австрийский писатель.

5. Kraus K. Die Dritte Walpurgisnacht. Werke, Bd. 1. München, 1965, p. 9. У Крауса: «Не могу припомнить ничего о Гитлере».

6. Теодор Адорно (1903–1969) – философ и социолог, один из главных представителей франкфуртской школы.

7. Михаэль Ландман (1913–1984) – философ, с 1950 г. преподавал в Свободном Университете Берлина. Первый ассистент Я. в Базеле. О дальнейшей полемике Х. А. с Ландманом см.: п. 365, прим. 4. Дополнительные документы находятся в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне.

8. У Х. А.: «понял бы.

9. Schmid R. Avantgarde im Biedermeierstil. The New Yorker – Porträt einer ungewöhnlichen Zeitschrift // Die Zeit, 26.03.1965, № 12; 02.04.1965, № 13.

10. Шмид пишет, что литературный портрет Томаса Манна был опубликован на страницах New Yorker в декабре 1941 г. Этот портрет, что доказывают письма, глубоко его разозлил как стилистически, так и содержательно. Лишь когда от американцев он узнал, что статья была проявлением признания и почтения, он снова «успокоился». В переписке с Агнес Майер Томас Манн называет New Yorker «юмористическим журналом». Эту же характеристику использовал в дальнейшем и Голо Манн в своей критике статьи Х. А. об Эйхмане.

11. Вольфганг Гретц (1926–1999) – писатель. Упомянутый текст: Graetz W. Die Verschwörer. München, 1965.

374. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 апреля 1965

Дорогая Ханна!

Снова под диктовку.

Настоящее чудо, что Генрих остался цел после несчастного случая. И его – как и Тебя – коснулся Молох эпохи технического прогресса, не причинив серьезного вреда. Какое счастье, что Генриху удалось вырваться из его лап. Если судить о серьезности религии по количеству жертв, которых она требует и принимает, техника – самая могущественная из всех когда-либо существовавших религий, так когда-то в профессорской говорил Кэги¹.

Я очень счастлив узнать о Твоем успехе в Чикаго: лучший учитель и самый «нормальный»² – да, все так и есть. Мы постоянно охвачены ужасом из-за того, что это встречается столь редко.

Мы всегда предполагаем, что люди разумны, и из этого предположения рождаются наши величайшие заблуждения и наша страшная жестокость. Но Ты подвержена им куда меньше, чем я. В конкретных обстоятельствах Ты способна на милосердие к конкретным людям. Но куда оптимистичнее то, что Ты написала недавно: у вас в Америке люди могут оставаться разумными на массовом собрании, посвященном политике Вьетнама. Прекрасно, что подобная встреча может протекать без демагогии, быть информативной и приводить к продуктивной дискуссии. Американцы: на них нам стоит ориентироваться.

Пять дней назад у Гертруды снова случился тяжелый приступ лихорадки. На второй день проявились шумы в легких – в той же области, где и прежде. Со вчерашнего дня температура спала, предположительно, благодаря пенициллину. Вот уже час назад она поднялась с постели и жалуется только на слабость. Нужно следить, чтобы она была крайне осторожна. Ее очень подавляет эта беспомощность, но к ней так же быстро возвращается бодрость и оптимизм, по крайней мере, пока мы вместе. Мой ревматизм без изменений.

Нас очень воодушевляет, что вы вместе сможете приехать в августе. У Гертруды сразу поднялось настроение, хотя до этого все казалось ей совершенно безнадежным.

Ты пишешь такие приятные вещи о моем «Кратком курсе философской мысли». И Генрих тоже доволен. Вы с Хеленой Вольф сразу хотите добиться большого успеха в США. Такой вид философии для обычного человеческого сознания может показаться безумным, хотя на деле он совершенно логичен. Получится ли адаптировать его для американских читателей? Конечно, я был бы этому очень рад. Потому что по большому счету Америка для нас важнее всего. Невозможно рассчитывать на Россию или Китай, поскольку совершенно непонятно, чего от них ждать.

Может быть, в личной беседе вы поделитесь своим мнением о содержании. Замечательны Твои слова о первой лекции: «никакой магии». Я хотел бы помочь спекулятивному мышлению освободиться от магии, при этом не лишая его силы – не силы убеждения, но силы тихой истины, которая может явить себя только таким способом […]

Благодарю за номер Zeit и статью о «юмористическом журнале». Для меня это важно. Как очевидны становятся связи.

Но теперь о важном: пьеса Вольфганга Гретца была бы мне очень интересна. Я совсем не уверен, что молодой автор захочет ее мне отправить. Но если он согласен, пожалуйста, попроси его. В этом вопросе я достаточно хорошо осведомлен.

Что думает Генрих о лекции о фундаментальном знании?³ Я считаю эту тему важной. Впервые я прочитал лекции об этом зимой 1931/32⁴ года, когда вышла моя «Философия». Я знал (или воображал), что делаю значительный шаг вперед. В то время это придало мне сил. Так что с «Философией» я еще не закончил. Я мог продолжать работу. Теперь я нахожу в ней логические (Кант: трансцендентально-логические) инструменты, с помощью которых можно избавиться от магии. Но инструментом можно воспользоваться только в том случае, если найден другой источник знания. Пятнадцать лет назад я разрабатывал план статьи, которая была намечена в черновиках: Clavis clavium (ключ всех ключей). Но потом я ее оставил. Никто не отреагировал на эту идею, даже на семинарах. Тогда появилась неуверенность. Поддался ли я сумасбродной идее? Думаю нет, но подробное и не столь удачное изложение этих идей в моей книге «Об истине» не раскрыло тему, чтобы текст казался убедительным и мог стать импульсом для продолжения работы с этим ключом, над чем я и работаю непрерывно с тех самых пор.

Но теперь довольно. Сердечный привет вам обоим от Гертруды и

Вашего

Карла

21/4

Из-за Пасхи дописываю письмо только теперь. За это время Гертруда успела набраться сил.

Сегодня у нас была Кристиана Циммер⁵. Она рассказывала, как Ты стала популярна. В том числе благодаря и другим Твоим выдающимся книгам. Она только что беседовала с аптекарем, который их читал. Он спросил, не она ли Ханна Арендт: она была так похожа на Твой фотопортрет! Мне это кажется нелестным и доказывает, что у молодого человека, очевидно, проблемы со зрением.

1. Вернер Кэги (1901–1979) – швейцарский историк, с 1935 г. профессор Базельского университета.

2. Очевидно, этот пассаж Я. относится к письму, не сохранившемуся в архиве.

3. Имеется в виду третья лекция из цикла «Краткий курс философской мысли».

4. В течение зимнего семестра 1931–1932 гг. Я. четыре часа в неделю читал лекции по логике. В то время он впервые представил свое учение о способах объемлющего и способах открытия истин, которые впоследствии в форме периехонтологии стали центральными понятиями его логики. Оно и стало своего рода «ключом всех ключей», о котором Я. пишет в письме.

5. Кристиана Циммер (1902–1987) – дочь Гуго фон Гофмансталя, после того как вышла замуж за индолога Генриха Циммера, была близкой подругой супругов Я.

375. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс28 мая 1965

Дорогие друзья!

Нет смысла писать снова – слава богу. Сегодня мы заказали обратные билеты – 7 сентября на корабль из Роттердама, где мы планируем поближе познакомиться с Голландией, о которой Генрих ничего не знает. Поскольку Эрна возвращается только 8 августа, мне кажется, нам не стоит приезжать раньше 15-го, чтобы предоставить вам возможность немного отдохнуть и прийти в норму. Может быть, я приеду на пару дней раньше. Генрих, конечно, снова хочет повидаться со своим другом Робертом¹ и, может быть, с Наташей², его очень милой первой женой, и приедет в Цюрих из Парижа. Я, в свою очередь, хочу увидеться с Мэри³, которая в августе будет в Италии, либо в Цюрихе, либо у нее, в Италии. Слава богу, в августе ничего не происходит, поэтому никто не пристает с лишними просьбами.

Здесь Пипер, рассказывал о вас. Не может ли быть такого, что ревматизм на самом деле окажется невритом, который усугубляется после приема аспирина и салицила? От него страдали многие наши друзья, и я знаю, сколько боли он причиняет. Здесь его – с успехом – лечат витамином B.

Переслал ли Тебе Герц пьесу о сопротивлении? Если нет, сразу напиши: я пришлю Тебе экземпляр – одну из рукописных копий, не финальный вариант. Наверняка Ты, как и я, уже узнал из Spiegel, что господин находится в тюрьме, не может удержаться от краж, и после тяжелой юности, очевидно, в тюрьме чувствует себя куда безопаснее, чем на свободе. Мне все равно. Кстати, о немецких писателях: прямо сейчас они все здесь, я познакомилась с Грассом⁴ и Йонсоном⁵, об этом лично. Скоро приедет и Энценсбергер⁶. Нехватка человеческого взаимопонимания нередко вгоняет в отчаяние.

В отношении политики мы испытываем беспокойство и отвращение. Я была в Вашингтоне, где принимала участие в созванной президентом комиссии по образованию. Какую они несли ерунду – просто уму непостижимо. Председательствовал один известный физик, которому, вероятно, стало просто слишком скучно в лаборатории, потому что никаких новых идей у него не было. При этом он, кажется, совершенно потерял рассудок. И за этот невероятный бред мы платим налоги! Единственное, что внушает надежду: сильная оппозиция по всей стране, откровенность, с которой люди высказывают свое мнение, единодушное бесстрашие.

О многом, очень о многом лично

Сердечно

Ваша

Ханна

1. Роберт Гильберт.

2. Натали Жефройкин была второй женой Генриха Блюхера, Х. А. – третьей.

3. Мэри Маккарти.

4. Гюнтер Грасс (1927–2015) – писатель, член «Группы-47».

5. Уве Йонсон (1934–1984) – писатель, позже друг Х. А.

6. Ганс Магнус Энценсбергер (род. 1929) – писатель, член «Группы-47».

376. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 мая 1965

Дорогая Ханна!

Хотел хотя бы передать привет.

Репортаж о болезни: я постарался по возможности во всем разобраться. Провели еще массу обследований. Теперь точно установлено, что в моем случае болезнь развивается из-за того, что организм сам производит вещества, провоцирующие воспаления (отсюда и кратковременное повышение температуры), которые не связаны с бактериями, и организм сам вырабатывает антитела к этим веществам. Антитела обнаружены в крови. Шесть недель назад анализ крови показал их значительный уровень, который сейчас подтвердили результаты исследований, проведенных двумя разными институтами. Этиология болезни неизвестна. Специальных медикаментов не существует, но есть средства, чтобы справиться с симптомами, которые я начинаю принимать: пока понстан, на следующей неделе бутазолидин и позже в какой-то момент кортизон. С приемом каждого из них, к сожалению, связаны определенные риски, как раз в случае кровотечений и пониженного иммунитета, иными словами, это именно то, что доставляет мне наибольшее беспокойство в связи с моими хроническими заболеваниями. Так что успех лечения зависит от риска, на который я готов пойти. До сего момента болезнь без сомнения прогрессировала, как в интенсивности болей, так и в их масштабе. Американцы приводят статистику, согласно которой в 25 % случаев болезнь проходит так же резко, как и появляется, или по крайней мере возможна ремиссия. Болезнь не считается смертельной. Однако физическое состояние, в котором оказывается больной, сложно назвать приятным. Я уже чувствую некоторую беспомощность, когда одеваюсь, и каждый раз, когда вынужден делать что-то руками. Неделю назад появился еще один симптом – не проходит усталость, хотя я часто сплю днем. Ночь и день стали почти неразличимы. Ночи кажутся слишком длинными. О работе пока не может быть и речи, не могу даже работать над заметками. Но каждый день, тем не менее, приносит много радости. Медитация, о которой я ничего не пишу, тоже очень помогает. Мир предстает передо мной в столь разнообразных формах, что я не могу жаловаться. Пример: в первые недели ревматизма я написал текст еще одного радиовыступления «Что значит немецкий?», а недавно переработал и улучшил его. Я отправил его (Кельн, Немецкое радио) в страхе, что подобный текст не выпустят в эфир. Несмотря на осторожные формулировки, это очень внятное и, на мой взгляд, весьма убедительное опровержение фундаментального представления о Германии, на котором основывается Федеративная Республика. Я уже был готов к оправданиям, после того как опоздал со сдачей на два дня. И что же? Юный редактор, ответственный там за этот вопрос, пишет мне восторженное письмо. Он не совсем согласен с содержанием, но согласен с тем, что текст следует представить общественности. Молодой человек полагал, что он может произвести сильное впечатление. В конце он ни с того ни с сего повысил мой гонорар с 1000 до 3000 марок. Так что на радио еще много свободы, а в Германии еще встречаются люди, которые готовы думать, а литераторы могут, как мне кажется, даже высказать со мной солидарность. Меня это невероятно обрадовало. Но я совсем не представляю, что об этой беседе скажете вы. Поскольку, в сущности, однозначный ответ невозможен, она может лишь создать необходимую атмосферу и затронуть множество значительных фактов.

Хоххут передал мне номер Spiegel, в котором пишут о Гретце и его новой пьесе¹, Ты писала мне о нем. Упоминается и Твоя положительная оценка. К сожалению, Гретц так и не прислал мне пьесу. После того как я прочитал рецензию, меня охватило беспокойство. Все, что выдается в ней за слова Людвига Бека, совершенно неверно. Исчезла изысканная ясность и точность выражений Бека. В пьесе Бек выдвигает упреки и обвинения, чего в действительности никогда не делал. Напротив, он пытался «сплотить ряды» и устроить государственный переворот любой ценой. Я совсем не в восторге от Бека, по иным причинам. Но здесь он изображен слишком грубо. Может быть, дело в рецензии, и пока я не могу судить о пьесе сам. Можно сказать лишь одно, за исключением Юлиуса Лебера (и, конечно, за исключением не относящихся к делу Ганса и Софи Шолль еще в 1942–43) все участники движения Сопротивления не смогли справиться с замешательством и прийти к ясному компромиссу. К тому же многие из них, несмотря на серьезность намерений, выдающиеся идеи и красноречие, так и не поняли, что они, собственно, делают. Они сознательно пожертвовали жизнью. Крайне тяжело написать об этом верно. С политической точки зрения почтение перед борцами сопротивления, за некоторыми незначительными исключениями, – злая судьба. Это почтение наследует националистической традиции и продолжает ее.

Вчера Занер помог мне купить аппарат, парлограф, который записывает мою речь. Хочу дать ему шанс. Он может записать текст, сбивчивый, афористичный, который может сойти за основу. Занер, который помогает мне с огромным радушием и невероятной изобретательностью, очень меня воодушевляет. Две недели назад здесь был один парижский писатель, который хочет написать своего рода рекламную статью о моей атомной книге для журнала Réalités² и хотел обсудить премию, которую мне присудили за эту книгу в Бельгии³. Мне предоставили список вопросов на французском, чтобы я мог их прочитать и записал ответы на пленку. По мнению Занера и парижского репортера, получилось удачно. Но, конечно, там нет ни одной мысли, которую я бы не изложил прежде, и [разговор] не покинул привычного русла. Прямо сейчас я думаю об этом скорее с весельем и допускаю, что, возможно, Занер прав. Болтать я все еще могу.

Все это кажется несколько жалким. Пожалуйста, не думайте, что мы пребываем в таком настроении постоянно. Эрна чувствует себя отлично. Деловая, лишенная сентиментальности, она полна энтузиазма и всегда довольна. Гертруда весьма рассудительна, хоть не выносит страданий близких. Благодаря слуховому аппарату мы снова беседуем и много смеемся.

Каждый визит госпожи Салмони, которая снова записывает это письмо под мою диктовку, для нас настоящее благо. Это не пустые слова. Она всегда готова помочь. Без нее я бы не смог написать такое письмо. Меня смущают все, кроме нее.

Теперь я вижу, к чему приводит болтовня. Меня сковывают чернила и тяготы письма. Теперь же я отправлю письмо без раздумий, потому что полностью вам доверяю.

сердечный привет от Гертруды

Ваш

Карл

P. S. Только что пришло Твое письмо от 28 мая.

замечательно, что мы сможем побеседовать. Я счастлив.

Я был бы рад получить рукопись Гретца. В любом случае крайне интересно, о чем думает и что считает важным человек такого происхождения и такого душевного склада. Конечно, в конце концов не имеет значения, ворует он или нет. Но нужно убедиться, что воровство никому не вредит.

Получила ли Ты перевод моего «Ницше»⁴ от Вальраффа из Туссона? Несколько недель назад он написал, что отправил книгу Тебе. Может быть, Ты могла бы взглянуть на пару страниц и проверить качество перевода. Я думаю, если он хорош, его кандидатуру можно было бы предложить Хелене Вольф для моего «Краткого курса». Он полон трогательного энтузиазма, на мой взгляд, настоящий американец. Ребенок, которого трогает и увлекает глубина, скромный профессор, умеренный в притязаниях. Теперь он, разумеется, стремится к успеху своего великого предприятия – работы над этим переводом. Книга, напечатанная тиражом лишь в 800 экземпляров, уже выходит во втором издании. Крупное издательство, я забыл название, хочет издать книгу в мягкой обложке.

Вчера был на консультации специалиста по поводу ревматизма и у нашего Бернштейна. Диагноз подтвердился – хронический полиартрит. Обследуют с ног до головы. Помимо припухлости на тыльной стороне левой кисти, обнаружилась припухлость на левом колене. Терапия будет экспериментальной – с учетом моего возраста и остальных заболеваний.

1. Graetz. Bombe aus Butzbach // Der Spiegel, 28.04.1965, vol. 19, № 18, p. 42–47.

2. Jaspers K. Sommes-nous surs que la guerre soit impossible? Un entretien avec le Socrate de notre temps par Guy Valaire // Réalités, Septembre 1965, № 236, p. 70ff.

3. В 1965 г. Я. была присуждена международная литературная премия мира в Льеже.

4. Jaspers K. Nietzsche. An Introduction to the Understanding of his Philosophical Activity. Trans. by C. F. Wallraff and F. J. Schmitz. Tuscon, 1965.

377. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 11 июня 1965

Дорогой Почтеннейший,

Искренне благодарю Тебя за столь подробный рассказ. Теперь я могу представить, что происходит, насколько все серьезно, даже если не могу получить здесь подробных сведений. Я не сразу поняла, что боли стали гораздо сильнее, и меня до глубины души поражает спокойная сдержанность, с которой Ты справляешься с ними и описываешь все, что с Тобой происходит. Верность действительности и в болезни и в здравии – из нее и происходит любовь к истине и благодарность за сам факт своего рождения. Я хотела бы быть рядом с вами и все Твое свободное время посвятить беседам. С другой стороны, могут помочь медикаменты или Тебя ждет спонтанная ремиссия.

Я отправила Тебе Гретца и с нетерпением жду Твоего мнения. Приложила еще одно письмо¹, которое сочла показательным. С огромным любопытством жду радиолекции². Я знаю, что те, кто сегодня работает на немецком радио, – лучшие представители немецкой общественности: деятельные, критически настроенные, хорошо осведомленные и отважные люди. Не знаю, почему они все оказались на радио. Кроме них есть лишь Spiegel (они даже опубликовали текст Хоххута³, он весьма удачно использовал Твою идею о собственности), который с каждым днем становится все лучше. Я как раз прочитала большое эссе о де Голле⁴. К сожалению, вынуждена признать, что Аугштейн совершенно прав. Все так и есть. По сути сплошное надувательство. А в том, что касается Федеративной Республики, и обсуждать нечего. Ее закат уже предрешен. Социал-демократия для духовных училищ! Все только ждут появления сильного человека.

«Ницше»: Издательство, которое хочет получить права на издание в мягкой обложке – Harper&Row. Действительно потрясающее. Я узнала об этом, когда местный редактор раздела философии спросил, какие из Твоих важнейших текстов еще не переведены. Я сразу посоветовала три тома «Философии». Так же он сообщил, что один из их представителей был у Хайдеггера, который «в ходе беседы настоятельно рекомендовал нам опубликовать перевод работы „Философская вера и откровение“ Карла Ясперса, которую он считает чрезвычайно важной». Я подумала, Тебе стоит об этом знать. Может быть, Тебя это обрадует. Странным образом эта книга выходит в рамках серии, которую редактирует Нанда Эншен, – ее тоже издают в Harper & Row. Там я на связи с Фредом Виком. Полагаю, он напишет Тебе по поводу прав.

В понедельник я сбежала от невыносимой нью-йоркской жары и спряталась в нашей отпускной резиденции. Генрих еще работает, вчера вечером он вернулся из Барда на выходные – совершенно измотанный и обезвоженный. Здесь прохладно и стоит чудесная летняя погода. Мы ходим гулять, я плаваю. К сожалению, Генриху придется вернуться в колледж на пару недель. Сейчас он пропадает в лесу, а письмо нужно срочно отправить на почту, иначе его не заберут до понедельника.

Большое утешение – знать, что начался последовательный курс терапии.

Всего самого, самого лучшего

Ваша Ханна

1. В архиве не сохранились ни пьеса Гретца, ни письмо.

2. Имеется в виду доклад «Что такое немецкий?», вышедший в эфир Кельнского радио в июле 1965 г. Опубликовано в: Jaspers K. Hoffnung und Sorge. München, 1965.

3. Hochhuth R. Der Klassenkampf ist nicht zu Ende // Der Spiegel, 26.05.1965, vol. 19, № 22. Позже: Krieg und Klassenkrieg. Hamburg, 1971, p. 28–44.

4. Augstein R. Die Ziege des Herrn Seguin. Charles de Gaulle und sein Gaullismus // Der Spiegel, 09.06.1965, vol. 19, № 24, p. 40–63.

378. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 июня 1965

Дорогая Ханна!

Лишь пара слов в ответ на Твое любезное письмо от 11 июня.

Я прочитал Гретца. И разделяю Твое мнение. Он точно уловил суть. Главная причина смущения и провала заговорщиков в самообмане, на котором основаны их устремления. Гретц, очевидно, чувствует, что прояснить все события сегодня, когда ФРГ, кажется, стоит на пороге нового будущего, совершенно необходимо. Он уделяет должное внимание Беку. Поэтому меня смутила статья о Гретце еще до того, как мне довелось ее прочитать. Но несмотря на это, я не могу сказать, что пьеса мне понравилась. На мой взгляд, основная мысль потеряла убедительность в избытке образов. Все они в довольно аутентичной форме описаны в существующей литературной традиции. Иногда становится скучно заново перечитывать все детали. Важным вещам он почти не придает должного значения, например, продолжительный диалог между Витцлебеном¹ и Беком, о деталях которого ничего не известно, но в ходе которого они серьезно поспорили, и в результате их пути разошлись. То, что явлено в образе Бека обладает материальностью, не только из-за его мужества, но из-за спокойствия, ясности, преданности и простоты солдата, качеств, которых в то время ни в ком не осталось. Даже удивительная свобода, с которой Бек спрашивал, а не окрикивал своих товарищей, становится в некоторой степени трагической, и в конце концов лишь его репутация остается незапятнанной. Штауффенберг продолжал лгать другим, даже когда точно знал, что Гитлер все еще жив. Бек потребовал, чтобы при отдаче любых приказов сообщалось, что смерть Гитлера пока не подтверждена, но его уничтожение остается важнейшей задачей и единственным требованием, поскольку морально он уже мертв. Бек не хотел лгать – и не лгал даже в минуты полного отчаяния, когда провал был неизбежен. Это не имеет отношения к основной идее и свидетельствует только о личном достоинстве Бека. Вся пьеса с ее монтажной последовательностью сцен показалась мне очень искусной. Может быть, я захожу слишком далеко, когда говорю, что мне не хватило страсти и атмосферы, всего, что есть у Хоххута. Но Гретц с удивительной и необычной точностью смог взглянуть на фактические события 20 июля. Меня снова охватывает подозрение, что все это плод рациональных измышлений, основанных на психологическом подходе. Он читал Твоего «Эйхмана». И обнаружил там ключевые пункты. Это не умаляет ценности его художественных достижений. К тому же возможно, что чтение Твоей книги лишь дало финальный толчок тем мыслям, которыми он уже был захвачен. Дело не в приоритете, но в мотивах его озарений. Я уважаю его произведение, но не сопереживаю ему. Оно волнует, но все же, полагаю, не производит должного эффекта. Оставить рукопись до Твоего приезда? Или попросить Эрну куда-нибудь ее отправить? Может быть я мог бы передать ее Хоххуту?

Меня обрадовали слова Хайдеггера. Он был здесь прошлой зимой с группой теологов, которые обсуждали мою книгу. Случайно я узнал, что они обсуждали, но только одно: он не понял, что я имею в виду под «шифром». На мой взгляд, сейчас в Хайдеггере есть что-то привлекательное. Я испытал это однажды и сейчас вспоминаю об этом с ностальгией и ужасом. В нем скрыто нечто, нечто значительное, но на него нельзя положиться. Проявляются и отвратительные черты. Ты знаешь, с какой радостью я написал бы небольшую книгу о Хайдеггере²: в ее центре было бы пространство, сейчас почти пустое, метафизика, где и можно встретить Хайдеггера. Затем, на том же уровне несоразмерность метафизического мышления и выражения сил, которые не проявляют себя открыто. И оттуда через смысл его полемики, ее фактическое содержание, ее последствия в его жизни к фактам его биографии. Но я не справлюсь. Я был бы счастлив завершить хотя бы работу над книгой о Тебе и независимости мышления. Но в настоящий момент перспективы крайне неутешительны, но никогда не знаешь наверняка.

Должен рассказать: ровно неделю назад возобновилось обширное кишечное кровотечение, и я по-прежнему очень изнурен. Но в этот раз, к моему удивлению, все прошло иначе. Как только открылось кровотечение, приехал Бернштейн и сделал необходимые уколы, которые в прошлый раз удалось ввести лишь через двенадцать часов. Затем Крупп и Бернштейн настояли на срочном переливании, которое в прошлый раз было назначено лишь на четвертый день. В результате кровотечение полностью остановилось спустя девять часов и не возобновлялось до сих пор. Такое иногда случается при переливании, никто точно не знает, почему и как. В любом случае мне повезло. Иногда мне кажется, что я все сильнее закрываюсь от забот общественной, публичной жизни. Но затем наступает удачный день, и во мне словно раскрывается пружина. Меня крайне трогают забота и аккуратность Эрны. Она заботится обо всем, следит за горничными, готовит еду и поддерживает бодрое настроение. Между нами установилось философское родство, которое я не могу описать словами. О Гертруде я и не говорю. Она – радость моих дней. Но и сама она страдает немало. Восемь дней назад она упала на лестнице. Ничего серьезного, но опухшее колено еще предстоит долечить.

Ты пишешь о моем «Ницше» и издании в мягкой обложке. Я рад слышать от Тебя подтверждение. Получила ли Ты перевод? Мне написал о нем Вальраф. Если его перевод хорош, может ли Хелена Вольф рассмотреть его кандидатуру для работы над «Кратким курсом»?

О книге для Нанды Эншен: я не слышал ничего с тех пор, как был подписан договор. Эштон хотел прислать предложения по сокращениям. До сих пор ничего. Боюсь, все застряло на нем, потому что ему предоставили слишком, слишком много времени. Нанда Эншен, от которой прежде я получал по письму в неделю, теперь полностью пропала. Могла бы Ты попробовать позвонить им, когда будешь в Нью-Йорке, и немного их поторопить?

Сердечный привет вам обоим и от Гертруды

Ваш

Карл

1. Эрих фон Витцлебен (1881–1944) – немецкий генерал, казнен по обвинению в причастности к движению Сопротивления.

2. Заметки были опубликованы в: Jaspers K. Notizen zu Martin Heidegger, Saner H. (Hrsg.). München, Zürich, 1978.

379. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 июля 1965

Дорогая Ханна!

Твои предложения для Harper&Row обернулись крупным успехом. Я получил письмо от Фреда Вика. Он хочет издать «Философскую веру и откровение». Но не знает, что договор уже давно лежит у него в издательстве благодаря Нанде Эншен. Теперь я надеюсь, дело сдвинется с мертвой точки. В соответствии с требованиями договора, Эштон должен закончить в октябре 1964-го. Прилагаю копию своего ответа господину Вику.

Не буду подробно рассказывать о себе. Кортизон принес ощутимое облегчение. Врач пытается определить минимальную дозировку и комбинацию препаратов, которые смогли бы действовать на протяжении долгого времени. Я не выхожу на улицу уже несколько месяцев, большую часть времени провожу на кушетке.

С нетерпением жду вашего приезда, и радость ожидания уже озаряет мои дни. Сможем наверстать все, что до сих пор не могли обсудить.

Сердечный привет вам обоим от Гертруды и

Вашего

Карла

380. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс6 июля 1965

Дорогие друзья,

Твое прекрасное письмо, написанное во время болезни. В нем слышатся веселье и уверенность, восхитительный покой всех этих лет. Полагаю, рука прошла и боли стихли благодаря приему лекарств. Мы говорим о вас каждый день, и я каждый час вспоминаю Базель и Ауштрассе.

О Гретце поговорим лично, может быть, я привезу еще одно письмо, которое успела получить, – по-прежнему в строке «отправитель» значится адрес тюрьмы. Я мало знаю о Беке, мне понравилось, что в центр пьесы он поместил Хелльдорфа, сделал его «героем», – я воспринимаю его точно так же. В остальном же наши мнения совпадают. Это не произведение искусства, но удачный репортаж, на мой вкус, сделанный на славу. Это попытка начать говорить об истине. К тому же мне нравится его независимость от идеологии и отсутствие сантиментов. Гретц – представитель нового типа, возможно, он лучше людей вроде Осецкого, которые при всем моем уважении к личному мужеству, всегда казались мне невыносимыми. Гретцу не хватает только убедительности.

Замечание Хайдеггера: я не исключаю, что он уже в той или иной форме говорил об этом в Базеле, но Тебе сообщили лишь о неприятном наблюдении. Натали Саррот, французская писательница русско-еврейского происхождения, сказала мне, что только в Америке люди пересказывают комплименты, которые говорят друг другу за спиной. Во Франции же, по ее словам, любое оскорбление распространяется с необычайной стремительностью.

Хелена Вольф уже нашла переводчика для «Краткого курса». Я уже несколько месяцев назад предложила ей Вальрафа. Я не понимаю, что происходит с Нандой Эншен, но постараюсь до нее дозвониться – полагаю, она не в Нью-Йорке. Я как раз собираюсь покинуть наш райский уголок и уехать в Нью-Йорк на пару дней.

Напишите пару строчек, как дела. Открытки вполне достаточно. Изменились ли ваши планы. Если нет, все остается по-прежнему – середина августа.

С наилучшими пожеланиями от нас обоих

Ваша

Ханна

381. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс[Паленвилль] 25 июля 1965

Дорогие друзья,

Благодарю вас за письма¹, которые так меня успокоили. Завтра утром я возвращаюсь в Нью-Йорк и вряд ли найду время написать оттуда. Пипер через своего так называемого коллегу убедил меня принять участие в Кельнской дискуссии о революции с Карло Шмидом². Если меня не арестуют на месте, что маловероятно, оттуда я сразу отправлюсь на три дня в Италию, чтобы повидаться с Мэри³. Генрих не хочет ехать со мной, а предпочитает Цюрих. Так что сегодня пишу только чтобы сообщить о датах.

Мы вылетаем из Нью-Йорка в Кельн 31-го или 1 августа и останемся там до 6-го. Затем я уеду в Италию, Генрих – в Цюрих, Waldhaus Dolder. Я приеду в Цюрих 10-го или 11-го – это самое позднее – и сразу позвоню. Мы уже оплатили комнаты в Krafft am Rhein. Генрих только до 23-го, затем неделю он хочет провести с другом Робертом⁴, я думаю, останусь до конца месяца, если вас это не побеспокоит. Наш корабль отплывает из Роттердама 7 сентября, и несколько дней мы хотели бы провести в Голландии, где Генрих никогда не был.

С Пипером в этот раз ничего не вышло, так что я должна заняться корректурой книги о революции, пока буду в Европе. В сущности, в этом нет ничего страшного.

Здесь, где я могу спокойно работать, я переделала две лекции в объемные эссе. К сожалению, они на английском и я не решаюсь отправлять их Тебе. Одно – об истине и политике⁵, и в сущности написано в результате шумихи вокруг Эйхмана: нужно ли, можно ли в политике просто говорить правду? Второе о Брехте⁶ и нашем затянувшемся споре: хорошие стихи и есть хорошие стихи.

Я очень рада узнать, что семейство Занер с вами. Полагаю, Хоххут и Занер – Твои «воспитанники», но не только. Иногда нам не везет с сыновьями и приходится ждать внуков. Но и это прекрасно. С нетерпением жду встречи с Занером. Его образ мыслей мне невероятно симпатичен. Пожалуйста, передайте ему привет.

Теперь вопрос только в том, как вы сможете меня найти, если вдруг что-то пойдет не так или наши планы изменятся. Полагаю, в Кельне мы остановимся в отеле Bristol. Я попросила Пипера и Цилькенса, приятеля, которого я встретила в поезде, забронировать номер. Но точно пока ничего не известно. Проще всего будет, если я смогу позвонить, но боюсь вас побеспокоить. Однако если Занер у вас, он наверняка сможет взять трубку. Меня ужасает мысль о том, что придется отвлечь Тебя от работы или заставить встать с софы. Но полагаю, что все же позвоню – такой уж у меня характер.

До скорого! До скорого! Всего самого лучшего, с любовью

Ваша

Ханна

P. S. Как Ты, вероятно, знаешь, Эштон сдал перевод. Был совершенно ошеломлен, что опоздал. Он превысил срок всего лишь на год.

1. Помимо п. 379 имеются в виду два письма от Гертруды Я. Ханне Арендт от 2 и 9 июля.

2. Карло Шмид (1896–1979) – немецкий юрист и политик.

3. Мэри Маккарти.

4. Роберт Гильберт.

5. Arendt H. Truth and Politics // The New Yorker, 25.02.1967, p. 49–88; Арендт Х. Истина и политика // Арендт Х. Между прошлым и будущим. М.: Издательство Института Гайдара, 2014, с. 334–389.

6. Arendt H. What is Permitted to Jove // The New Yorker, 5.11.1966, p. 68–122; Арендт Х. Люди в темные времена. М.: Московская школа политических исследований, 2003, с. 238–287.

382. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 29 сентября 1965

Дорогой Почтеннейший,

Вот уже почти неделю назад мы вернулись домой, и завтра начало моего семестра¹. Генрих, который в этом семестре не преподает, уже уехал на неделю в Бард, чтобы удостовериться, что все в порядке. В этот раз переключиться особенно тяжело, на самом деле я до сих пор с вами, а здесь за печатной машинкой сидит лишь моя тень. Думаю, надеюсь, кто-то из вас скоро напишет мне хоть строчку о том, как дела и прошли ли боли.

Я должна была рассказать о Кельне, что, кажется, было гораздо раньше, чем поездка в Базель. Абсолютная катастрофа, но не из-за руководителя студенческого фонда, хоть он и был настроен несколько враждебно, но из-за невероятного количества студентов. Два года назад у меня была идея основать союз бывших стипендиатов. И студенты, и руководство обсуждали ее с большим воодушевлением. Дискуссия затянулась на два года, но не привела ни к каким фактическим результатам. И только теперь в Кельне выяснилось, что все они (студенты, не председатель) забыли, что речь шла о союзе бывших студентов, а не о студенческой организации. Им совершенно невдомек было, что это абсолютно разные вещи. Во-вторых, никто, в том числе и директор, не понял, что предприятие имеет смысл, только если организацией займутся студенты или бывшие студенты, а не бюрократический аппарат фонда. Студенты, которые в целом меня поддержали, были крайне агрессивно настроены по отношению к директору и упрекали в ретроградстве. Он в свою очередь – и по праву – испугался сверхурочной работы. Я сказала, что от управления студенческого фонда нужны только адреса для рассылки циркуляров и в этом они не откажут. К тому же нужно немного средств – либо от студенческого совета, либо (что гораздо лучше) из частных источников. (На встрече присутствовали несколько друзей Цилькенса, адвокат, предприниматель, врач, было совершенно ясно, что они готовы внести пожертвования тут же и оказывать необходимую поддержку в будущем. Студенты совершенно не обратили на это внимания.) Конечно, они могли бы собрать все адреса. Но студенты были все так же агрессивны по отношению к руководителю, в сущности без какого бы то ни было повода. Они и подумать не могли, что могут сделать что-то самостоятельно – без приказа или просьбы сверху. Даже после того, как об этом им сначала сказал Генрих, а потом и я. Они не были ни глупы, ни злонамеренны, но совершенно беспомощны и сбиты с толку. Как дети – несмотря на то что всем около или немного за двадцать. В конце концов выяснилось следующее: бывшие стипендиаты в лучшем случае знакомы друг с другом, если учатся в одном университете и если о них заботится доверенное лицо или представитель фонда. Они справедливо жаловались, что у них нет адресов других университетов и сетовали на то, что даже не представляют, чем занимаются другие. Например, выяснилось, что Кельнская группа собиралась отправиться в Польшу, такую же поездку планировали и в Тюбингене – о чем не подозревали ни здесь, ни там. В принципе, каждый стипендиат имеет право участвовать в ежегодных съездах, однако в Мюнхене даже не подозревают, что творится в Кельне, и наоборот. Если стипендиат приезжает в другой университет, у него нет возможности найти коллег. И т. д. и т. д. В двух словах, знаменитый немецкий организационный талант не работает, если речь не идет об идеологии. В конце концов у меня возникло впечатление, что они не смогут разобраться и привести собственные дела в порядок. Фонд был и остается отличным направлением поддержки индивидуального таланта. В политическом отношении из этого ничего не выйдет. Безнадежно…

В Голландии все было прекрасно, не только восхитительные музеи, но прежде всего сама страна и люди. Пока никакого безумного экономического процветания, но здоровое благосостояние во всех социальных классах. Образцовые рабочие поселки и потрясающие достижения на Зейдерзе. Они говорят: Бог создал землю, Голландию создали голландцы, – что полностью соответствует истине. Они возделывают новую, плодородную землю и предоставляют фермерам достойные хозяйства. Все это в Фризии. И чудо из чудес – внушительный лист ожидания из тех, кто хочет стать фермером на этих землях, хотя это тяжелый труд – повсюду мы наблюдали, как коров на пастбищах доят вручную. Ненависть к немцам по-прежнему очень сильна, и можно только представить, как люди в этой мирной, рассудительной стране были испуганы и преисполнены отчаяния после нападения той орды. Все прекрасно говорят по-немецки, лучше, чем по-английски, но по возможности предпочитают на нем не говорить. Я была в двух совсем разных компаниях голландских интеллектуалов, мы говорили по-английски, а если они чего-то не понимали, я переводила на немецкий, которым они владеют почти так же хорошо, как и я. Они благодарили за помощь, произносили пару фраз на немецком и снова переходили на английский. То же самое и в частных беседах. Официанты зачастую – не всегда – относятся к немецким гостям с легкой иронией, с сарказмом, с легким нахальством, который обычно не встретить.

Обратный рейс был очень приятным, в удобной каюте. Но и там все выглядело довольно скромно – они стараются экономить, а еда была просто ужасной, чего уже давно не встретишь в первом классе. Нам было все равно, Генрих ворчал, и мы нашли утешение в лучшем французском красном вине. Читали романы – я Вирджинию Вулф², которая Вам, вероятно, не знакома, прекрасный, выдающийся поэтический талант, во многих отношениях странный и весьма оригинальный.

Телефон просто разрывается, и мне пора закончить это неприлично длинное, болтливое письмо. Ах да, Занер: я до сих пор не смогла дозвониться до Кеннета Томпсона из Фонда Рокфеллера, так что пока пришлось отложить до следующей недели. Я сразу сообщу³.

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

1. В зимнем семестре 1965–1966 гг. Х. А. преподавала в Корнелльском университете (Итака, Нью-Йорк).

2. Вирджиния Вулф (1882–1941) – английская писательница.

3. В то время Х. А. добивалась стипендии Рокфеллера для Ганса Занера.

383. Карл Ясперс Ханне Арендтконец сентября 1965¹

Дорогая Ханна!

Как прекрасно было сегодня получить от Тебя письмо! Да, мы вместе в этом прекрасном, но непредсказуемом мире. Законы природы верны, еще вернее человек, самый верный, что совершенно необъективно – ни по договору, ни по договоренности.

Твой рассказ о Кельне ужасает. Конечно, эта тема вызывает во мне живейший интерес. И ваши впечатления о прекрасной Голландии! Все так и есть.

Мои дела переменчивы, как Ты могла заметить. Какое-то время я снова не мог работать. Кисть и рука не позволяют писать. Но больше всего беспокоит усталость. Скучно рассказывать. Случаются и взлеты, и падения. Иногда «грешу» и принимаю бóльшую дозу кортизона, например, совсем недавно вводил инъекцию в фалангу и запястье. Тогда на два дня проходят местные боли и еще на долгое время остаются вполне сносными. Как только всасывается кортизон, все боли проходят и настроение сразу улучшается. Как сегодня. Как Ты можешь заметить, я пишу без помех. Время от времени врачи дарят мне лучшие дни и надеются, что они не принесут мне вреда. Не стоит рассказывать обо всех падениях и взлетах. В целом мы в хорошем расположении духа. И шансы на выздоровление сохраняются. Сейчас Гертруда чувствует себя очень хорошо.

Мою статью², о которой Ты слышала, скопировал господин Феес³, и, проверив в очередной раз, я отправил ее Аугштейну. Теперь я работаю над последней статьей о взглядах и тенденциях в ФРГ. Это совершенно точно мое последнее политическое сочинение. Но работа продвигается мучительно медленно. Затем Твоя книга, о независимости мышления, а потом великие философы, в первую очередь Гегель. Посмотрим.

У нас гостит моя сестра, знакомая, добрая атмосфера. Мы с радостью вспоминаем о прошлом и о том, что сейчас происходит в Ольденбурге, и вспоминаем столько хорошего.

Том моих небольших политических сочинений 1945–1965⁴ годов почти завершен. Я перечитал несколько фрагментов и остался очень доволен. Спустя двадцать лет все по-прежнему. Однозначно и весьма сдержанно. Ни одного упрека. Жаль лишь, что я чувствую, как с годами пропадает уверенность. Ее нужно сохранять намеренно, даже сейчас. Мы не можем позволить себе отказаться от всех удачных перспектив. Сколь иной была атмосфера 1945 и 1946 годов – мы заблуждались. Сейчас многое кажется мне наивным. Но все осталось неизменным – я по-прежнему «наивен».

Передай привет Генриху. Я желаю ему успешно выполнить свой план и сохранить увлеченность: выразить основы философской истины в краткой форме. Он на это способен. Может получиться прекрасный текст. В отличие от нашей графомании.

Ты поглощена работой и много занимаешься со студентами – как «философ».

Сердечный привет, и от Гертруды

Ваш Карл

1. Рукописная заметка от Х. А. на недатированном письме.

2. Дебаты в бундестаге об истечении срока давности убийств, совершенных в национал-социалистическом государстве.

3. Вилли Феес (1927–?) – в то время студент философского факультета, на протяжении многих лет «технический ассистент» Я., позже стал врачом.

4. Jaspers K. Hoffnung und Sorge. Schriften zur deutschen Politik 1945–1965. München, 1965.

384. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 октября 1965

Дорогая Ханна!

Время от времени Ты хотела бы получать от меня хоть пару слов. Гертруда чувствует себя хорошо. Я тоже чувствую улучшение. Постоянны лишь перемены. Ты и сама это видела. Теперь мне делают инъекции в суставы, которые особенно сильно болят, что приносит ощутимое облегчение. Я работаю, иногда по часу утром и после обеда. После этого устаю. Так что в целом я вполне счастлив.

Сегодня из издательства Macmillan я получил книгу Робинсона¹ с посвящением автора. Она толще Твоей книги об Эйхмане и на первый взгляд смертельно скучна, но нужно проверить и изучить ее подробнее. Она кажется настоящим кирпичом, который хочет раздавить и уничтожить Твою книгу. И, разумеется, автор исходит из совершенно неверных предпосылок. Исправляет «ошибки». Того же рода, что и обвинения Грюбера в Твой адрес, изложенные в его гневной статье²: Х. А. родилась в Кенигсберге. В этом контексте подобные «ошибки» не имеют никакого значения. Он сообщает самое главное: Ты выросла в Кенигсберге. В ином случае эта ошибка имела бы смысл: если бы Ты претендовала на американское гражданство. Непонимание того, что по-настоящему важно, делает книгу утомительной и невыносимой. Но ничего не поделать: придется ее прочитать. Что Ты о ней думаешь?

Я отправлю Тебе книгу о болезни Гитлера³. Ведь Ты, как и я, хочешь «обо всем знать». Ее написал швейцарский психиатр совершенно в психиатрическом стиле: бесконечные повторы, много лишних подробностей. Итог: никакой истерии, никакого диагноза «психопатическая личность», который и без того вызывал сомнения. Вместо этого: подтвержденный паркинсонизм в последние годы жизни, достоверные симптомы болезни Паркинсона десятилетиями ранее, которые считаются распространенным последствием летаргического энцефалита (вызванного гриппом). Феномен был открыт в конце Первой мировой (Экономо⁴ в Вене) и описан так, что все его симптомы с уверенностью можно обнаружить у Гитлера. Но не доказано наличие самого энцефалита. Гитлер должно быть болел им в возрасте двенадцати лет. Все выглядит вполне убедительно. То же происходит при параличе: если он подтвердится, должна быть обнаружена и сифилитическая инфекция, даже если доказать ее влияние невозможно.

Если бы Гитлер предстал перед судом, его бы не оправдали из-за явного безумия, но мера ответственности была бы снижена ввиду «ограниченной вменяемости». Автор утверждает: «виноват» не Гитлер, а немецкий народ, который последовал за ним.

С медицинской точки зрения книга подробна и хорошо продуманна. И кажется мне исчерпывающей.

Сердечный привет вам обоим, и от Гертруды

Ваш Карл

Писать по-прежнему трудно, поэтому почерк еще хуже, чем обычно. Но кое-что может быть получится расшифровать. Прости!

1. Robinson J. And the Crooked shall be made Straight: The Eichmann Trial, the Jewish Catastrophe, and Hannah Arendt’s Narrative. New York, 1965.

2. Gruber H. Hannah Arendt: Report in Jerusalem // Die Kontroverse. Hannah Arendt, Eichmann und die Juden. München, 1964, p. 235–239. Это замечание, возможно, относится к ложному воспоминанию. В архиве сохранилась весьма конструктивная критика Я. в адрес сочинения Грюбера, которая демонстрирует определенное внимание к автору. О «гневной статье» нет ни слова, а определение не соответствует ни тону, ни содержанию сочинения Грюбера.

3. Reckenwald J. Woran hat Adolf Hitler gelitten? Eine neuropsychiatrische Deutung, München, Basel, 1963.

4. Константин Александр фрайхерр фон Экономо (1876–1931) – австрийский невролог.

385. Ханна Арендт Карлу Ясперсу23 октября 1965

Дорогой Почтеннейший,

прими мою благодарность за письмо. Меня беспокоит Твоя усталость, когда я была у вас, я ее вовсе не заметила. Дело в бессоннице, напряжении, связанном с болями? Помогают ли инъекции кортизона? Они здесь очень распространены и приносят облегчение, пусть и временное. Меня очень успокоило, что Гертруде удалось отдохнуть. Я успела обратить на это внимание еще когда была в Базеле.

В первую очередь о главном: Занер. Пришел очень дружелюбный ответ из Фонда Рокфеллера. У них, как я полагаю, нет выделенных средств для Швейцарии: страна не считается недостаточно развитой и не объявляла Америке войну. Как выяснилось, это с их стороны грубая ошибка. Но Фонд предоставляет средства только малоразвитым странам: Латинская Америка, Азия и Африка. И все же, может быть, они смогут сделать исключение, прежде всего из-за весомости Твоего отзыва¹. Они спрашивают, обращался ли уже Занер к Жаку Фреймону² в Женеве (с которым я знакома) или к немецкому фонду Volkswagen. В любом случае они по возможности свяжутся с Занером лично, а не только в переписке.

Робинсон: я ничего не слышала о выходе книги, который был обещан еще два с половиной года назад. Разумеется, ее мне не прислали намеренно. Я успела ее получить, но пока не открывала. Только что беседовала с New York Review of Books, которые попросили меня написать более развернутую рецензию. Обязательно ее напишу, как только будет чуть больше времени.

Вчера у нас был Джордж Агри³, по телефону он попытался зачитать мне Твое письмо на немецком, понять его было (существенно) сложнее, чем разобрать Твой почерк. Но он уже успел его перевести и вскоре обязательно с Тобой свяжется. Он очень счастлив по поводу этого «диалога» и спрашивал, хорошая ли это идея, если он заедет, чтобы с Тобой побеседовать. Я бы сразу сказала «да», если бы он только лучше владел немецким. С устными переводчиками беседа никогда не складывается. Его жена немка, может быть, он сможет что-то придумать. У него просто уйма идей, недавно он предложил американцам привлечь немцев к участию в организации космических полетов, как и другие нации, но в первую очередь немцев, чтобы Эрхард⁴ мог предъявить что-нибудь миру, если не справится с атомным вооружением. Я рассказала ему о своих приключениях со студенческими фондами. Он ответил: необходимо учредить фонд, который присуждал бы стипендии тем, кто проходит стажировку (как врачи во время обучения в больнице) в добровольных объединениях, вроде его собственного, которых здесь несметное количество. Тогда они научатся стоять на ногах, не набивая шишек, не вступая в споры и избегая агрессии, что тоже бросилось ему в глаза и что он считает естественным следствием бессилия.

Теперь о грустном: Джаррелл⁵, американский поэт, наш близкий друг, покончил с собой. Он был настоящим сказочным персонажем, невероятно чувствительным, при этом крайне интеллигентным и смешным. Не смог справиться с жизнью. В последний раз я видела его в феврале, когда читала лекцию в университете, где он преподавал, – он совершенно меня очаровал. Лауэлл, которого можно назвать лучшим американским поэтом современности, приедет завтра, чтобы рассказать подробности. Всем, что я знаю об английском стихосложении, я обязана Джарреллу, который читал мне вслух часами напролет – не собственные стихи, а «классику». Лауэлл и Джаррелл были близкими друзьями, оба невероятно щедры: имя Лауэлла двадцать лет назад я впервые услышала от Джаррелла, который в то время уже был очень популярен, и он все время повторял: прошу, поверьте, не я, а он – истинный американский поэт.

Сегодня в газетах сообщили, что от инфаркта умер Тиллих. Мы никогда не были близки, но теперь я опечалена, что Баранья ножка (как мы его называли) больше не появится у нас дома, не выпьет литры красного вина и не отправится слегка неуверенной походкой домой. В сущности он был довольно глуп, лишен способности выносить суждения, но именно в этом и проявлялось его подлинное «христианство». Я никогда не слышала, чтобы он отзывался о ком-либо плохо – даже о врагах.

Но есть и кое-что, за что мы можем быть благодарны. Коллега Генриха, Тед Вайс⁶, популярный местный поэт, недавно опубликовал поэтический сборник⁷, два лучших стихотворения⁸ из которого не только посвящены Генриху, но и изображают его портрет – его манеру речи, его натуру, его влияние на людей, его способ обращаться с иностранным языком. Одно посвящено и мне⁹ – моему образу мысли. Много лет назад Джаррелл опубликовал небольшой, очень забавный роман о колледже¹⁰, в котором увековечил (разумеется под другими именами) нас с Генрихом. Я часто думаю, какие же мы необычные животные (strange animals) и с какой открытостью и теплотой нас принимают, не давая нам почувствовать себя чужаками.

Передай привет Занеру, Хоххуту и Эрне – не обязательно в этом же порядке. Благодаря Занеру и Хоххуту кажется, что вокруг дома в Базеле возник новый прекрасный участок земли.

С приветом от всего сердца

Ваша

Ханна

1. Имеется в виду отзыв на диссертацию Занера «Путь Канта от войны к миру».

2. Жак Фреймон (1911–1998) – швейцарский политолог, с 1955 по 1978 г. директор Международной высшей школы Женевы, с 1958 по 1977 г. профессор истории и международных отношений в университете Женевы.

3. Джордж Агри (1921–2001) – в то время исполнительный директор национального комитета для эффективности конгресса.

4. Людвиг Эрхард (1897–1977) – с 1963 по 1966 г. федеральный канцлер.

5. Рэндалл Джаррелл (1914–1965) – американский поэт.

6. Теодор Р. Вайс (1916–2003) – американский поэт, с 1964 по 1969 г. профессор английской литературы в Бард-колледже.

7. Weiss T. R. The Medium. New York, 1965.

8. Weiss T. R. Two for Heinrich Bluecher. A Satyr’s Hyde // Weiss T. R. The Medium. New York, 1965, p. 50–54.

9. Weiss T. R. The Webb, for Hannah Arendt // Weiss T. R. The Medium. New York, 1965, p. 40–41.

10. Jarrell R. Pictures from an Institution. A Comedy. New York, 1954.

386. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 5 декабря 1965

Дорогой Почтеннейший,

я так давно ничего от вас не слышала, что, разумеется, начала волноваться. И так давно не писала сама, потому что утопаю под горой работ, обязанностей и прочего. Это еще одна причина, почему сегодня я пишу письмо под диктовку. Прошу, не обижайтесь.

Пипер прислал Твои политические сочинения. Некоторые из них я уже видела, а те, что были мне незнакомы, я пока прочитать не смогла. Все приходится отложить до рождественских каникул. Что стало с Твоим анализом дебатов бундестага о сроке давности? Я думала, он должен выйти в Spiegel, но так его там и не нашла¹.

Сегодня пришлю Тебе свою рецензию² на книгу Робинсона. Вместе с рецензией пресловутого Лакера³, которая была опубликована здесь в New York Review of Books. За этими исключениями на книгу почти не обратили внимания. Вышла только еще одна лестная для меня рецензия в Herald Tribune⁴.

Всего самого лучшего вам обоим, я напишу на рождественских каникулах.

Ваша

Ханна

1. Статья не была опубликован в Spiegel, но в 1966 г. в виде «Второй части» была включена в книгу «Куда движется ФРГ?».

2. Копия рукописи «Почтенный мистер Робинсон» – под заголовком «Почтенный доктор Робинсон: Ответ» опубликована в виде статьи в New York Review of Books от 20 января 1966 г.

3. Х. А. ссылается на рецензию на книгу Робинсона, написанную Вальтером Лакеро: And the Crooked shall be made Straight // New York Review of Books, 11.11.1965.

4. Должно быть, здесь допущена ошибка, ни одна из рецензий на книгу Робинсона не выходила на страницах Herald Tribune, некоторое время спустя одна была опубликована в New York Times (20 декабря 1965).

387. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 декабря 1965

Дорогая Ханна!

Действительно непростительно, что я не писал так долго. Никакого оправдания! Несколько недель назад я написал длинный ответ¹ на Твое последнее письмо и одновременно с ним еще более объемное письмо господину Агри (который написал мне с заботой и вниманием, которые очень меня тронули). Оба письма вместе с третьим пропали. Возраст? О нем свидетельствуют и кривые чернильные кляксы на первых строчках.

Так что приходится писать заново обо всем, о чем я думал тогда. Самое главное: два стихотворения для Генриха. Меня восхищает, что поэт сумел разглядеть его натуру и рассказать о нем. Жизнь Генриха, если мне будет позволено сравнение с великими, напоминает жизнь Сократа и Аммония Саккаса² (учениками которого были Ориген и Плотин): личное влияние, о котором мы бы ничего не узнали, если бы кто-то не объявил о нем во всеуслышание. Но лишь Сократ нашел своего Платона и ничего подобного более не случалось. Импульсы Генриха охватили и Тебя, не могу не обратить на это внимание. Но мне кажется, как идеи Платона не сложились бы без влияния Сократа, так и Твои не приняли бы нынешнюю форму без влияния Генриха. Это продуктивность иного рода, которая позволяет преобразовывать подобные импульсы. Генрих произвел на меня сильное впечатление, помимо той любви, которую я к нему испытываю. Пожалуйста, пришли нам сборник стихов и напиши, на каких страницах я могу найти оба стихотворения! Конечно, когда у Тебя будет на это время.

Я долгое время был вдохновлен Твоим письмом: выражение Твоей чужеродности в мире, где все вокруг так дружелюбны и внимательны к вам, что вы могли бы чувствовать себя как дома, если бы не «нечто», что берет начало в вашем прошлом и в вашей природе. И все же, как это прекрасно! Такие люди, как ваш друг-поэт и остальные друзья, кажется, встречаются лишь в Америке. Я снова подумал о едва уловимой тени горечи в Твоей столь живой натуре, открытой всему миру, принимающей мир и исполненной радости жизни. Как и о Твоем взгляде на миропорядок: в сущности столь пессимистичный – и все же озаренный величием человека, который для Тебя стал мерой и чья подлинность воодушевляет Тебя все эти десятилетия.

Самоубийство одного из ваших друзей-поэтов глубоко вас потрясло. Никогда не знаешь – в таких случаях всегда чувствуешь себя беспомощным – и всегда противишься психиатрическому обоснованию, пытаясь объяснить все самому себе. Самоубийство заслуживает великого уважения и сдержанности. Такой поступок может быть проявлением выдающегося самообладания. Из всех живых существ на него способен лишь человек.

Скоропостижно скончался Мушг³, в почтовом отделении от удара. Чувствую себя очень странно. За два дня до смерти он был у меня, чтобы передать новую книгу⁴. Мы беседовали так доверительно, словно были близкими друзьями. Мы не виделись много лет, лишь иногда, по случаю, обмениваясь письмами. Он говорил о закате немецкого стихосложения и конце германистики. В 1920-е были живы последние великие деятели – Кафка, Брехт, он назвал еще Гофмансталя, Рильке, Георге! Сегодня – никого. Это осознание самоуничтожения немецкого духа, к которому он, как швейцарец, тоже был причастен, вдохновило его на «Трагическую историю литературы»⁵. Все, что он узнал, он распознавал во всех трагедиях нашего времени, в огромном масштабе, не только в катастрофе нашего полюса. Мушг не знал меры, мог быть странным, серьезно заблуждаться. Но он был одним из тех, чью работу направляет и вдохновляет жизненный опыт. Я понял это только после его смерти.

Ты так стараешься ради Занера в Фонде Рокфеллера. Боюсь, как этого требует общепринятое американское дружелюбие, предоставление возможности лишь скрывает вежливый отказ. Но я, как и Ты, сохраняю надежду. Занер и вся семья продолжают нас радовать. Умерла мать Занера⁶. Она очень страдала от рака, смерть была долгой и мучительной. Верующая женщина из богомольной секты. Они с сыном были очень близки. Она прекрасно знала о своей болезни и предвидела скорый конец. В последние дни, обеспокоенная, она сказала сыну: я не понимаю, как можно умирать, положившись на одну только философию! Но она никогда не пыталась обращать своих детей, в ней никогда не было миссионерской или нетерпимой навязчивости. Когда к ней прислали сектантского священника, она согласилась его принять, но с одним условием: он должен прочитать фрагмент из библии (которую она знала почти наизусть) и ничего не объяснять. Занер очень подавлен, но неутомимо активен. У него еще есть время, чтобы позаботиться о своей семье до последней мелочи.

Сегодня пришел Твой ответ Робинсону. Я прочитал лишь самое начало. Текст начинается потрясающе. Удар за ударом, захватывающе. Кажется, Ты полностью его одолела, и в конце читателю не останется ничего, кроме безукоризненно вскрытого трупа.

Я чувствую себя поразительно хорошо. Боли почти прекратились. Что еще важнее: восстановилось общее физическое состояние, температура снова в норме. Чувствую себя гораздо лучше, чем во время вашего визита. Я снова принялся за работу. Но прогулки по-прежнему даются тяжело. Слишком слаб. Несколько шагов раз в пару дней. Гертруда чувствует себя хорошо. Физическая возрастная слабость дает о себе знать и иногда сильно беспокоит. Но она бодра как никогда, отзывается на все очень живо.

Она передает вам сердечный привет

Ваш Карл

1. Письмо от 22 ноября 1965 г. Ханне Арендт сохранилось в архиве Я. Содержит карандашную заметку: «Не отправлено, утеряно». Поскольку все мысли, изложенные в свое время в утраченном письме, изложены в п. 387, его воспроизведение кажется излишним.

2. Аммоний Саккас (ок. 175–242) – александрийский философ.

3. Вальтер Мушг (1898–1965) – швейцарский историк литературы, с 1936 г. профессор Базельского университета.

4. Muschg W. Studien zur tragischen Literaturgeschichte. Bern, München, 1965.

5. Muschg W. Tragische Literaturgeschichte. Bern, 1948.

6. Фрида Занер, урожд. Гербер (1898–1965).

388. Карл и Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 января 1966

Дорогая Ханна!

Долго от Тебя ничего не было слышно. Смогла ли Ты расшифровать мое последнее письмо? Ты так занята, что не находишь времени для ответа, только если не возникнет срочная необходимость? В прошлый раз я просил о двух стихотворениях, которые ваш друг-поэт посвятил Генриху, полагаю, мой почерк совершенно невозможно было разобрать. Но как Ты видишь, в этот раз я очень стараюсь. Стало проще, поскольку я чувствую себя очень хорошо.

Я представляю, как Ты ведешь курс о «Критике способности суждения» и Спинозе, а студенты не дают Тебе покоя, Ты даешь им советы и отвечаешь на каждый вопрос. И вдобавок к этому Ты продолжаешь читать внеучебные лекции? Какая прекрасная работа!

Положение в мире ужасающее. Вьетнам, Индия, Индонезия, к тому же Родезия. Все происходящее столь неразумно, а все участники событий очень упрямы. Кажется, все движется к неминуемой катастрофе. Но взрыва не будет, поскольку Америка и Россия не хотят вступать в войну друг с другом. Наше спасение – атомная бомба? Если бы США и Россия объединились, чтобы не допустить все остальные государства к атомному оружию!

Сегодня я отправил рукопись¹ Пиперу. Текст получился слишком длинным. Совсем не подходит для Spiegel. Чувствую себя подавленным. Я никогда не писал о ФРГ с такой грубостью и прямотой. Я не хочу начинать личный скандал. Но мое страстное желание в последний раз высказаться о немецкой политике не дало мне сдержаться. Теперь я хочу заняться чем-то получше: продолжить работу над Твоей книгой о независимости мышления.

Гертруда чувствует себя не так хорошо, как я. Она страдает от серьезной забывчивости, головокружений при ходьбе, своей неуклюжести и частой усталости. Это возраст. Но она бывает, особенно по вечерам, очень воодушевлена и бодра. Ее эмпатия растет и сама причиняет страдание. Ее суждения по поводу важнейших проблем человечества неизменны. Слух ухудшается. Но тем не менее мы счастливы быть вместе. И благодарны за доброту, которую к нам проявляют все вокруг, и за то, как о нас все время заботится Мерле и помнит обо всем, что может нам понадобиться.

Лишь короткий привет, чтобы может быть выманить у Тебя пару строк!

Вам обоим от нас двоих

Сердечный привет

Ваш Карл

P.S.

Еще одно важное дело, о котором я забыл. Твоя книга о революции² пришла от Пипера. Мы оба были очень рады Твоему посвящению. Оно прекрасно! Я перечитываю книгу второй раз подряд. Меня поражает восхитительная глубина Твоих взглядов, ясность повествования и, прежде всего, человеческое достоинство, которое ты привносишь в политику.

Моя длинная статья о парламентских дебатах так и не вышла в Spiegel. Аугштейн ее похвалил, но в ее нынешнем виде публиковать ее нельзя. «Пара незначительных правок, – написал он, – все, что нужно». Приму ли я эти изменения. Он хочет опубликовать текст весной. Я дал ему разрешение. Но текст выйдет у Пипера в марте. Последняя статья о ФРГ³ почти закончена. Более 150 машинописных страниц. Этот текст тоже не получится опубликовать в Spiegel. Если я хочу печатать у них свои тексты, необходимо выработать новый стиль. На это я не способен. Я предложил Аугштейну устроить для Spiegel интервью после выхода книги.

Это будет мое последнее политическое высказывание. Достаточно. Я уже вернулся к Гегелю. Но прежде необходимо закончить книгу Ханны […]

Господину Агри нужно запастись терпением. Его замечания оказались для меня очень поучительны.

[Рукописное добавление от Гертруды Я.]

Я чувствую себя совсем не так плохо! Конечно, мое зрение действительно падает. Но, следуя закону, «принятому при моем рождении», я понемногу справляюсь.

Я счастлива, что больше не приходится печатать о немецкой политике. И все еще не согласна быть «безродной»! Но как удивительно, что человек, сказавший мне однажды: «Могу пообещать Вам год»⁴, – прожил со мной до преклонных лет, работает и радует меня своим веселым нравом. Немыслимо.

Беспокоят ли вас внешние события в Нью-Йорке? Лотте⁵ строит домик на Корфу – ради инвестиций, вскоре мы ждем ее приезда.

Мы очень подружились с Занерами, их дети просто очаровательны.

Сердечный привет Тебе и Генриху

Ваша Гертруда

1. Первая и вторая главы «Куда движется ФРГ?»

2. Arendt H. Uber die Revolution. München, 1965; Арендт Х. О революции. М.: Европа, 2011.

3. Третья глава «Куда движется ФРГ?».

4. Я. страдал от неоперабельной хронической бронхоэктазии, поэтому никогда не рассчитывал, что проживет достаточно долго.

5. Лотте Вальц.

389. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 января 1966

Дорогой Почтеннейший!

Да, я очень давно не писала, но только потому что слишком много беспокоюсь и перерабатываю – переутомлением это не назовешь. Бесконечные перелеты утомляют гораздо сильнее, чем может показаться, особенно зимой, когда толком не знаешь, взлетит ли самолет и где он приземлится. Но пока мне очень везет с погодой. Я приехала домой на рождественские каникулы довольно уставшей и сразу окунулась в предпраздничную суету. Надеюсь, Занер показал Тебе мое длинное письмо о представителях Рокфеллера. Странно, что я ничего от него не слышала, но не могу поверить, что он не получил письма. Он не написал как прошел разговор с Фройндом¹, с которым еще до его отъезда я беседовала по телефону, а от Фройнда я ничего не узнаю, пока он не вернется в Нью-Йорк.

Я очень рада слышать о Твоей «прямоте» в отношении ФРГ, хотя и предчувствую, что этот текст может доставить Тебе некоторые трудности. Я так глубоко убеждена в недолговременности этой структуры и невозможности исправить ошибки Аденауэра, что с облегчением узнала о Твоем столь однозначном отношении к этому вопросу. Да, ситуация в мире кажется безумной, и я не слишком доверяю Джонсону. Меня утешает сильная оппозиция отвратительной политике во Вьетнаме. Но это самое незначительное. Больше всего меня ужасает (как раз потому, что в некоторой степени оно справедливо) желание настоять на том, что мы – представители «величайшей мировой державы», потому что в этих словах скрыта претензия если и не на мировое господство, то на установление Pax Americana, о котором предупреждал Кеннеди. Мы не сможем остаться «великой державой». В ближайшем будущем силой первой величины станет Китай и, разумеется, окажет решающее влияние на всю Азию. Неужели американцы правда верят, что обладают таким же влиянием или могут хотя бы приблизиться к уровню влиятельности Китая? Кажется, никто кроме Китая не заинтересован в этой сумасшедшей, грязной, напрасной войне. И Китай, на мой взгляд, в первую очередь угрожает не Америке, а России – из-за Сибири. Я не верю, что дело может закончиться настоящей атомной войной. А пехотную войну нам не выиграть, хотя бы потому, что мы не можем занять и удержать захваченные территории.

Поэтический сборник о Генрихе (к сожалению, орфография просто ужасна – Blücher то и дело превращается в Bluecher) уже давно на пути к вам. Может быть, вы уже успели его получить. Я отправила его незадолго до Рождества. Я также должна поблагодарить за книгу об убийствах душевнобольных². Чем больше узнаешь, тем страшнее становится.

Дело Робинсона идет полным ходом. Текст, который я отправила Тебе изначально, был слишком длинным для журнала. Его хотел опубликовать New Yorker, но я хотела, чтобы текст вышел в журнале, на страницах которого на меня нападали, поэтому решила его сократить. Я отправлю Тебе опубликованный текст³. Он стал еще острее. До сих пор мы ничего не слышали от организаций, подвергшихся нападкам. Из неофициальных источников – от членов этих организаций или представителей истеблишмента – я слышу только положительные отзывы. Также мне стало известно, что книгу Робинсона полностью спонсировала Комиссия по еврейским материальным искам⁴ (которая получает немецкие репарационные выплаты, предназначенные Израилю, и использует их для удовлетворения культурных нужд). В публикации не захотело участвовать даже Еврейское издательское общество⁵, о Macmillan и говорить нечего⁶. Четверо пронырливых «исследователей» целых два года потратили на эту писанину. И в результате никто не удосужился даже прочитать рукопись целиком, поэтому никто и не заметил, что она кишит противоречиями. Стоило все это удовольствие от 160 до 200 тысяч долларов, как утверждает мой поручитель, который работает там же, где и господин Робинсон. Я почти убеждена, что истеблишмент не станет защищаться, но просто пропустит всю историю – и Робинсона в том числе – мимо ушей. Это было бы разумнее всего.

За исключением Корнелла⁷ и бесконечных перелетов я занимаюсь и кое-чем странным – может быть, я уже рассказывала? Я переписываю «Августина»⁸, на английском, не на латыни, так, чтобы он был понятен тем, кто не учился философской стенографии. Удивительно, с одной стороны, я писала эту работу так давно, но с другой – я узнаю себя, точно знаю, что хотела сказать, и бегло читаю цитаты из Августина на латыни. Эта работа свалилась как снег на голову: много лет назад один сумасшедший издатель купил у меня права за несколько тысяч долларов, и я согласилась, потому что затея казалась мне бессмысленной, то есть я была убеждена, что он и без этого обанкротится (что и произошло) и я смогу заработать на его банкротстве. (Очень аморально? Пожалуйста, посмейся!) В любом случае мне пришлось расплачиваться за грехи. Потому что я не могла предвидеть одного – Macmillan выкупил права во время продажи ликвидируемого имущества, и вот она я. Они прислали мне вполне приличный перевод (выполненный Эштоном), который, разумеется, никуда не годился, потому что необходимо переписать сам текст. Занимаюсь этим сейчас и даже получаю от этого удовольствие.

У нас все хорошо. В том числе и потому, что все хорошо у вас. Гертруда написала такое радостное письмо! Я отправлю еще пару фотоснимков, которые сделала летом, две карточки с портретами детей Занера.

Работа над твоими переводами с успехом продвигается. Я познакомилась с Виком, с которым до этого разговаривала лишь по телефону. «Философская вера» уже должна быть в печати, я много беседовала с Эштоном, отговорила его от пары сокращений и убедила его оповестить Тебя о других принятых исправлениях. Полагаю, он уже это сделал. «Философия» тоже должна выйти вскоре – насколько это возможно в случае с таким обширным текстом (объемным и значительным). Хелена Вольф пообещала прислать «Краткий курс» на проверку в этом месяце. К сожалению, издание «Великих философов» в мягкой обложке выйдет только осенью или этой весной, в любом случае пока оно недоступно, а сейчас в Корнелле оно бы пришлось очень кстати. Преподавание там приносит мне настоящее счастье. Курс лекций: политическая теория от Макиавелли до Маркса. Семинары: политический опыт Германии XX века. Все проходит гладко. В апреле опять нужно ехать в Чикаго, но между этим меня ждут два месяца настоящего отдыха.

Пишу в спешке. Через несколько минут выезжаю в аэропорт. Со следующей недели наконец буду дома

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Джеральд Фройнд – в то время первый заместитель директора Фонда Рокфеллера.

2. Schmidt G. Selektion in der Heilanstalt 1939–1945. Geleitwort von Karl Jaspers. Stuttgart, 1965.

3. См.: п. 386, прим. 2.

4. Комиссия по вопросам еврейских материальных претензий к Германии. На переговорах в Гаагском суде объединение тринадцати еврейских организаций представляло интересы евреев, живших за пределами Израиля. Переговоры привели к заключению люксембургского Соглашения о репарациях между Германией и Израилем от 10 сентября 1952 г.

5. Основанное в 1888 г. в Америке общество распространения книг о религии, истории и литературе иудаизма.

6. Издательство Робинсона.

7. См.: п. 382, прим. 1.

8. Имеется в виду диссертация Х. А. о понятии любви у Августина. См.: п. 10, прим. 1.

390. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 января 1966

Дорогая Ханна!

большое спасибо! В Твоем письме отразилась Твоя прекрасная работа и утомительность переездов, особенно зимой.

Некоторое время назад Занер рассказал мне о Твоем письме, но не показал его. Теперь он говорит, что давно Тебе обо всем написал. Но я полагаю, хоть и не оказываю на него никакого давления, что он написал Тебе слишком поздно. Несколько недель назад умерла его мать. Во время ее болезни – рак, операция, мучительная смерть – он был очень подавлен как морально, так и материально. Работа над его книгой почти остановилась. Он должен закончить как можно скорее. Салмони заботится о нем и помогает, чем может. Все же он его лучший ученик.

Все, что Ты пишешь о политике – Вьетнам, к сожалению, очень верно. Кеннеди, насколько я помню, спрашивал о Вьетнаме на заседании со своими советниками: могу ли я вывести войска? Теперь вопрос в том, как отведут войска США. Их положение просто ужасно. Мне кажется, нам, европейцам, стоит помалкивать. В США оппозиция и стремление к миру довольно сильны. Нам следует уважать государство, которому мы обязаны нашим существованием и относительной безопасностью. Мешает только Китай. Предположительно, Россия тоже предпочтет мир, потому что уже состоит в тайном союзе с Америкой, о котором пока, однако, не может заявить открыто или действовать в соответствии с ним. Как обстояли бы дела, если бы Джонсон предложил провести референдум под контролем ООН:

1. Хотят ли Северный и Южный Вьетнам вывода всех иностранных войск.

2. Выборы парламента под контролем ООН.

3. США подчиняются решению референдума.

В таком случае США не потеряют лицо, на мой взгляд.

Но как легко об этом рассуждать и как сложно это воплотить. То же я испытывал, выдвигая свои предложения для ФРГ, которые сейчас уже в типографии. Невозможно действовать просто и разумно, когда столь серьезную роль играют престиж, власть и эмоции. Я как раз читал о том, как приблизительно в 1888 году Бисмарк предложил Солсбери¹ вступить в союз с Англией, заверить его в парламенте и объявить о нем всему миру. Германия не стала бы выстраивать флот. По словам Бисмарка, объявление о заключенном союзе могло бы на долгое время гарантировать мир во всем мире. Согласившись с идеей в целом, Солсбери предварительно отказал – он бы не смог добиться большинства парламентских голосов и подставил бы себя под удар. Однако он надеялся на улучшение обстоятельств. Вскоре после 1890-го – я забыл точную дату – Солсбери согласился, сказав, что дело сложится наилучшим образом. Каприви², министр иностранных дел Бюлов³ и император⁴ отказались. Ему был нужен его флот. Такова история. Жизнь Бисмарка невероятно интересна. Я его не выношу, потому что он использовал все злые силы Германии и развратил немцев еще сильнее. Но в вопросах внешней политики это был настоящий гений, ловкач и ясновидец, способный предвидеть будущее и, как правило, всегда выбиравший мирный путь. После 1870-го он заявил, что все потребности Германии удовлетворены, и продолжил бороться за мир в Европе. В Германии он фактически находился в изоляции. Его величайшая ошибка заключалась в том, что он на своем посту чувствовал себя неуязвимым при любой власти и полагался на это. После того как его выкинули, он публично (в Йене) выступил за парламентаристскую демократию. Как много может изменить один человек! И в то же время как мало, если он не является парламентским воспитателем своего народа и не воплощает его лучшие качества!

Благодарю за стихи. Пока понимаю их только интуитивно. Мне нужно переводить их со словарем. Но основную эмоцию стихотворения, посвященного Тебе, я уже могу уловить. Прекрасно! Посвященные Генриху я пока не понял. Все впереди.

Твой ответ Лакеру и Робинсону сокрушителен в своей убедительности. Что на это скажет Лакер! Если Тебя не затруднит, пришли нам и его ответ.

На прошлой неделе я с помощью документов, что Ты мне прислала, подробно изложил драму организованного преследования – с использованием всех цитат, которых оказалось даже больше, чем у Тебя. Сейчас я мог бы добавить еще больше. В первую очередь поездка Хауснера в США. Недавно (прошел ровно год, с тех пор как я ее забросил) я снова начал работать над книгой. Эта драма – лишь маленькая глава. Я представляю себе целое, всю структуру, которая пока изложена в записях и заметках, но до сих пор не знаю, удастся ли мне закончить работу. Она должна проявить независимость мышления одновременно и в Твоем представлении, и в целом, как возможность. Это книга не только о Тебе. Я эксплуатирую Тебя в том смысле, что для меня Ты – повод и путеводная нить, по которой я следую. Прямо сейчас я очень воодушевлен. На днях снова вернулись боли в правой руке. Сегодня вечером сделаю укол, который обычно помогает. В остальном все хорошо.

Финансирование книги Робинсона крайне интересно. Жаль, что нельзя опубликовать и это. Твой вопрос, как это возможно, что серьезное издательство может публиковать подобные вещи, остается без ответа.

Очень рад слышать, что Ты работаешь над «Августином». Прекрасно, что Ты и спустя сорок лет узнаешь себя и снова испытываешь то, что теперь можешь выразить точнее. Несколько лет назад теолог ван Ойен⁵ использовал Твоего «Августина» в качестве основы для своего семинара.

Вик почему-то не возвращает мне договор, который я подписал уже несколько недель назад, но который до сих пор так и не подписан в издательстве. Я напомнил ему. Мне написал Эштон. Мне кажется, я должен предоставить ему полную свободу. Он переводит так хорошо, что я одобрил все предложенные им сокращения. В заголовке «в свете» следует заменять на «и»⁶. Стилистически другой вариант совершенно невозможен. В этом случае пропадает важная смысловая деталь, но надеюсь, это не введет читателей в заблуждение.

Ты читаешь лекции о политической теории от Макиавелли до Маркса, а вовсе не о том, о чем я думал. Политическая философия, а не философия. Уверен, все будет просто отлично.

Сердечный привет

Ваш

Карл

1. Роберт Артур Талбот маркиз Солсбери (1830–1903) – британский политический деятель, в то время министр иностранных дел и премьер-министр.

2. Лео граф Каприви (1831–1899) – немецкий офицер и политик, после свержения Бисмарка был его преемником.

3. Бернхард князь фон Бюлов (1849–1929) – немецкий политик, с 1897 г. государственный секретарь министерства иностранных дел. С 1900 г. рейхсканцлер и премьер-министр Пруссии.

4. Вильгельм II (1859–1941) – с 1888 по 1918 г. император Пруссии.

5. Хендрик ван Ойен (1898–1980) – с 1948 г. профессор систематической теологии в Базельском университете.

6. «Философская вера и откровение».

391. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 19 февраля 1966

Дорогие друзья,

вот и поздравление с днем рождения: оставайтесь здоровы, надеюсь, мы скоро увидимся – что еще я могу сказать? Здесь Твое интервью с Аугштейном имело большой успех. Ты, конечно, знаешь, что оно из-за ошибки Spiegel в один месяц вышло и в Commentary¹, и в Midstream² (журнал сионистской организации). В том же номере Midstream опубликована единственная положительная и достаточно истеричная рецензия на книгу Робинсона. Насколько мне известно, издатель (Шломо Кац, довольно бестолковый) хочет опубликовать и Твой разбор парламентских дебатов, я рассказывала о нем одному другу, который сотрудничает с журналом. Если им заинтересуются и в Commentary, я бы предпочла последних, но если нет, разумеется, Midstream. Пусть Тебя не беспокоит, что я со всеми рассорилась.

Вик звонил от Harper: с «Философией» все отлично и Эштон вскоре должен начать работу над переводом. Он потребовал увеличить гонорар – и по праву. Вик связался с Springer. Эштон действительно очень хорош. Полагаю, он уже отправил Тебе предисловие к «Философской вере».

Лакер так вяло и кратко ответил, что не было смысла беспокоиться и пересылать Тебе письмо. Написали и другие, я сейчас как раз пишу ответ и отправлю Тебе всю переписку, когда тексты будут опубликованы. Предположительно через неделю. О финансировании, сведения о котором, разумеется, нельзя раскрывать: из достоверного источника я узнала, что Мусманно получил дополнительные средства от United Jewish Appeal³ за рецензию в New York Times. Забавно, не правда ли? Евреи и правда совершенно сошли с ума, приличные люди здесь такого себе не позволяют, мы не во Франции.

Вьетнам: мы по-прежнему серьезно обеспокоены. Вы, может быть, читали о дискуссиях в Комитете сената по международным отношениям под управлением Фулбрайта⁴. Вчера Раск⁵ непрерывно выступал на слушаниях на протяжении семи часов. Мы следили за ним целый день по телевизору. Все это невероятно занимательно и организовано на весьма высоком уровне, производит сильное впечатление. Не могу представить ничего подобного ни в какой другой стране. Главный пункт аргументации Раска – в абсурдном определении «мировой революции», которую необходимо предотвратить во Вьетнаме. За этим, вероятно, кроется подлинный страх перед китайцами, который по большому счету вполне оправдан, но в этом случае совершенно неуместен. Несмотря на то что, на мой взгляд, под угрозой находимся не мы и не Южная Азия (например Индия), но в первую очередь Россия, а во вторую – Австралия и Новая Зеландия. Но, разумеется, невозможно знать наверняка, и хотя теории анклавов Кеннана⁶ и генерала Гейвина⁷ и звучат многообещающе, их вряд ли получится воплотить. Самое плохое в том, что мы ни в коем случае не можем вести сухопутную войну в Азии, а именно это мы и собираемся сделать. Я не верю в Третью мировую войну, но иногда мысли о ней меня пугают. И еще о вчерашнем телеэфире: этот технический инструмент придает смысл демократии в эпоху массовых теорий, смысл, которого у нее никогда не было – в подобных обсуждениях принимает участие весь народ, здесь необходимо его живейшее участие. В этот раз это стало совершенно очевидно.

На следующей неделе Генрих снова уезжает в Бард. Приблизительно через неделю я отправляюсь в Чикаго – поистине странствующий ученый. Мои лекции в Корнелле прошли с большим успехом, я только что прочитала несколько студенческих работ, которые даже не приходится оценивать (у меня было два хороших ассистента): они действительно чему-то научились, что не может не радовать старого профессора. В Чикаго я читаю лекции о чем-то вроде базовых этических проблем (я сформулировала это чуть изящнее) и уже дрожу от волнения. Генрих ведет углубленный семинар о «моральном вакууме» и в качестве основы хочет использовать книгу об атомной бомбе. Я в этот раз планирую ссылаться на Твоего «Ницше». Слава богу, он вышел на английском. К тому же я понемногу учу ходить своего старого «Августина» и должна составить новое предисловие к книге о тоталитаризме, которая должна выйти в новом издании (с твердой обложкой), поэтому мне в первую очередь необходимо расширить прежнюю библиографию. Приходится много читать. Меня это не беспокоит, но время от времени начинаю жаловаться. Никак не могу побороть свою природную склонность к лени.

Мы уже думаем о возвращении. Как обстоят дела? Можете ли вы сказать что-то определенное? Нам лучше всего подошел бы сентябрь – слишком долго объяснять. Я могла бы уехать около 10 числа, но 1 октября уже должна вернуться. Что вы думаете?

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

Дорогая, будь внимательна, не выходи на улицу одна, будь осторожна. Мне очень приятно узнать, что Тебе понравилась моя книга о революции⁸. Кажется, она старомодна и нравится не многим.

Еще P. S. Дорогой Почтеннейший, что Ты думаешь о репортаже Spiegel о Хайдеггере?⁹ Мне он совсем не понравился. Пора оставить его в покое. Кроме того, создается впечатление, что все это устроили и разыграли сторонники Адорно.

1. Jaspers K. The Criminal State and German Responsibility. A Dialogue // Commentary, February 1966, vol. 41, № 2, p. 33–39. Имеется в виду сокращенная версия.

2. Jaspers K. No Statute of Limitations for Genocide. A Conversation with Karl Jaspers // Midstream, 1966, 12, № 2, p. 3–18. Полная версия.

3. Основанная в Нью-Йорке в 1939 г. организация, занимавшаяся сбором средств для еврейских благотворительных организаций.

4. Джеймс Фулбрайт (1905–1995) – американский политик, в то время председатель Комитета сената по международным отношениям.

5. Дин Раск (1909–1994) – американский политик, в то время министр иностранных дел.

6. Джордж Ф. Кеннан (1904–2005) – американский дипломат и историк.

7. Джеймс М. Гейвин (1907–1990) – американский генерал, дипломат.

8. Относится к дополнению Гертруды Я. к п. 390 «К сожалению, моих знаний английского не хватило, чтобы прочитать сборник стихов, но „Революция“ – восхитительная работа, которую я прочитала с большим удовольствием».

9. Mitternacht einer Weltmacht // Der Spiegel, 07.02.1966, № 7.

392. Ханна Арендт Карлу Ясперсу2 марта 1966

Дорогой Почтеннейший,

вчера снова позвонил господин Фройнд из Фонда Рокфеллера по поводу Занера. До сих пор я ничего от него слышала. Занер произвел на него сильное впечатление, говорил о Канте, так что, кажется, все в порядке. Господин Фройнд говорит, шансы, что ему удастся получить поддержку, очень высоки. Он предлагает, чтобы стипендию присуждали через университет. Это привычный метод для Фонда, который выдает гранты институциям, и лишь косвенно присуждает стипендии отдельным людям. Это означает, что Базельский университет должен подать в Фонд формальную заявку – он сказал «хватит пары фраз», – чтобы Занер смог получать свои ежемесячные выплаты. Сумма составляет $5000 в год на протяжении двух лет. Фройнд полагает, все получится, потому что Занер сказал ему, Салмони готов написать рекомендательное письмо. Это нужно только для университета, потому что представителям Рокфеллера достаточно и Твоей рекомендации. Занер на днях получит соответствующее письмо от Фройнда, если не получил его до сих пор.

Сегодня я пишу лишь, чтобы сказать: если это доставит какие-то трудности, можно устроить все иначе, то есть попробовать получить прямую стипендию для Занера из Америки. Но представителям Рокфеллера не нравится такой подход, и Фройнду будет гораздо труднее это устроить. По телефону он пообещал мне рассказать и об этой возможности в письме Занеру, но я не уверена, что он это сделает. У него, собственно, не было повода мне звонить, он просто хотел сообщить, как обстоят дела и чем он сейчас занят. Мне показалось, он хотел оповестить меня и через меня сообщить Занеру, что есть альтернатива его предложениям и эта альтернатива для него не очень удобна. Иными словами: Занер должен, если получится, согласиться на предложение университета, но он не должен думать, что для него это единственный шанс.

Фройнд снова произвел на меня наилучшее впечатление. Мы говорили и о другом случае, к которому и я имею некоторое отношение. Один талантливый, но слегка сумасшедший писатель неистово отчитал Фонд, потому что ему автоматически не продлили стипендию. Он повел себя столь отвратительно, что я совершенно не хотела ничего об этом знать. Реакция Фройнда очень меня тронула: по существу, этому человеку просто нужны деньги, а значит нужно попробовать продлить его договор. Фройнд был мне благодарен, потому что я дала понять герою истории, что Фонд Рокфеллера не выплачивает пожизненных пенсий. Недопонимание – и точка. Подход Фройнда был исключительно деловым. Очень приятно.

Пишу в спешке. Сердечный привет вам обоим

Ваша

Ханна

393. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 9 марта 1966

Дорогая Ханна!

Ты спрашиваешь о заметке о Хайдеггере в Spiegel. Речь идет в сущности о рецензии на книгу¹, которая, на мой взгляд, ставит очень важный вопрос: можно ли в философии Хайдеггера обнаружить основы его политических суждений и поступков? Книгу я уже заказал, но пока не получил. Не думаю, что в этом случае следует «оставить Хайдеггера в покое». У него есть власть, и на него по-прежнему могут положиться все, кому нужно оправдать собственное нацистское прошлое. Значение его поведения кажется мне немаловажным для современной политики ФРГ.

Все обстоит иначе, когда дело касается частного. Spiegel публикует не только рецензию на книгу, но и грязные слухи. Предположение о том, что Хайдеггер больше не приезжал к нам, потому что Гертруда еврейка – глупая выдумка². Spiegel снова возвращается к своим дурным манерам. В книге о ФРГ я крайне положительно отзывался о Spiegel и верю, что смогу сделать это снова, но подобные выходки очень раздражают.

Для него никакого значения не имел тот факт, что Гертруда еврейка. Но уходя после последнего визита в мае 1933-го, он был с ней чрезвычайно невежлив и даже не попрощался. Причина была в том, что она, в своей манере, прямо высказала свое мнение, в то время как я был осторожен и говорил обиняками, с большим недоверием. Я так и не простил ему столь неблагородное отношение к Гертруде. Странно, что сама она обо всем забыла, предположительно потому, что ей в тех обстоятельствах было совершенно все равно. Оправдание, которое он предъявил после 1945-го, слова о том, что он попросту стыдится³, я считаю пустой отговоркой. Со временем мы с Гертрудой просто стали ему совершенно безразличны. Накануне моего шестидесятилетия Элькерс⁴, наш друг, ординарный профессор ботаники из Фрайбурга, спросил его, не собирается ли он поздравить меня с приближающимся юбилеем. Он крайне эмоционально ответил и, конечно, ответил «Да». Никакого поздравления я так и не получил⁵. Точно так же он молчал, когда меня сместили с должности в 1937-м. Не думаю, что эти личные конфликты действительно важны. Так бывает. Они имеют значение в личном общении, по крайней мере, для меня, и приводят к определенным последствиям. Но примитивные утверждения, которые позволяет себе Spiegel, – это не просто упрощение. Я бы сказал, после 1945-го творилось то же, что и после 1933-го. Хайдеггер не собирался прекращать общение с нами. Просто так вышло. Я не принимал решения никогда больше не встречаться с ним после 1945-го, просто так вышло, по случайности. Но обстоятельства в обоих случаях были разными. Но их объединяет аналогия неосторожности, которая кажется мне очевидной.

Разумеется, я иного мнения о его объективных поступках. Он никогда не был антисемитом и иногда весьма почтительно относился к евреям, например, когда хотел защитить кого-то вроде Брока⁶ (как в целом поступали все бывшие нацисты). Иногда он вел себя отвратительно, например, в официальном письме, направленном в Геттинген, о еврее Френкеле⁷, написав в нем то, что написали бы нацисты. Его отношение к Гуссерлю было просто примером подобострастия перед нацистами. Все это – доказательства полного растворения представлений о добре и зле. У него их никогда не было, или они посещали его как озарение, по случайности.

Только что прочитал реплику Хайдеггера в Spiegel⁸. Мне она кажется неприятной и глупой.

Знакомую Тебе статью о парламентских дебатах в Spiegel так и не опубликовали. Запланированный исправленный вариант им тоже не подошел. Понимание того, что нужно или интересно читателям, для Spiegel – главная причина успеха. Форма моего «рентгеновского обследования», как статью назвал Аугштейн, не сочетается с формой, принятой в Spiegel. Я не возражаю и все принимаю. Однако приблизительно в середине апреля в двух выпусках Spiegel хочет опубликовать фрагмент из третьей главы моей книги о ФРГ. Я рад. Это сделает книге хорошую рекламу. Там я выражаюсь просто и вполне понятно, но в то же время мои идеи довольно сенсационны: от парламентского государства к партийной олигархии, от партийной олигархии к диктатуре, «легальный» путь через запланированные законы о чрезвычайном положении, через «внутреннее чрезвычайное положение» к развитию вооруженных сил и сочетанию всех тенденций, которые в конце концов приведут к войне с Востоком, о которой даже не догадывается большинство. Армия ФРГ уже слишком велика. Пауль Готтшальк несколько месяцев назад прочитал в одной итальянской газете, что какой-то немецкий генерал заявил в выступлении перед небольшой аудиторией: мы вернем восточные области либо мирным путем, либо военным. К сожалению, саму газету он не принес. Я бы с радостью включил цитату оттуда в текст. Мне кажется бесспорным, что в головах генералов крутятся такие мысли. Моя статья это предполагает.

Уже две недели я не могу работать. Новое «обострение» с температурой, болями и общей слабостью. Теперь после двух уколов, которые мне вводят только раз в месяц, из-за связанных с ними рисков, снова чувствую себя лучше. Но спустя четыре дня их действие проходит. Надеюсь, пройдет хоть немного времени, прежде чем состояние ухудшится снова. В эти дни я работаю очень продуктивно.

До этого момента диктовал. Тем временем от Фройнда пришло письмо для Занера. Великолепное и по тону, и по содержанию! Университет напишет Фройнду, за подписью ректора. Нет никакой необходимости в переговорах или заключении от правления. Как раз этого я и боялся. Письмо ректора пока никто не видел. Надеюсь, все в порядке.

Я счастлив думать, что вы хотите снова навестить нас в сентябре. Может быть, все получится. Вы увидите, что мы оба очень изменились, но будете терпеливы к нашему возрасту.

Уже несколько недель работа почти не продвигается. Но удается сделать хоть что-то. Я подробно изучаю Голо Манна, прочитал почти все его тексты. Разумеется, для Тебя он не имеет такого значения. Но для меня он важен. У книги по-прежнему нет нужной формы. Она похожа на пестрый сборник разнообразных, случайных тем. Мне кажется, их можно объединить через актуализацию независимого мышления во всех его формах и в столкновении с противоборствующими ему силами. Я упоминаю и о современниках, потому что я видел это на их примере. Вероятно, я сохраню анонимность тех, кто оказал на меня особенное влияние.

Я бы с радостью передал Тебе рукопись в сентябре. Но это, к сожалению, вызывает некоторые сомнения. В последнее время дела снова идут очень плохо. Прямо сейчас – после обеда – чувствую себя хорошо, так что даже с больной рукой могу писать. Но вскоре собираюсь снова лечь и читать Голо. Меня захватывает он и его судьба. Непросто быть к нему справедливым. На мой взгляд, его значительность объективна и выходит за пределы частного. Опыт общения с младшими современниками незаменим.

Собираюсь упомянуть и Макса Вебера.

Вечный вопрос о чуде независимости, которой никто так и не сумел достичь.

От Гертруды и от меня сердечный привет. Надеюсь, у вас все хорошо

Ваш Карл

Вчера Хелена Вольф прислала второй том «Великих философов»⁹. Снова должен Тебя поблагодарить. Ты справилась с этой невероятно трудной работой. Я счастлив, что книга вышла в Америке.

1. Schwan A. Politische Philosophie im Denken Heideggers. Köln, Opladen, 1965.

2. Упомянутая в п. 391., прим. 9 статья Spiegel о Хайдеггере не касается этого вопроса в подобной форме, однако выдвигает предположение, что это могло соответствовать действительности.

3. Имеется в виду письмо Хайдеггера Я., написанное в 1950 г., в котором Хайдеггер заявляет, что с 1933 г. не появлялся в доме Я. не потому, что в нем живет еврейка, но потому, что «мне было попросту стыдно».

4. Фридрих Элькерс (1890–1971) – немецкий ботаник, после преподавательской работы в Тюбингене и Дармштадте с 1932 г. профессор Фрайбургского университета.

5. В декабре 1943 г. Хайдеггер передал Я. свою работу «О сущности истины». Экземпляр был подписан: «Запоздалый подарок к шестидесятилетию, с сердечным приветом. Мартин Хайдеггер».

6. Вернер Г. Брок (1901–1974) – немецкий философ еврейского происхождения, приват-доцент в Университете Фрайбурга, затем эмигрировал в Англию (Кембридж), после войны возобновил преподавательскую работу во Фрайбурге.

7. Эдуард Френкель (1888–1970) – филолог-классик, после преподавания в Киле и Геттингене с 1931 г. ординарный профессор университета Фрайбурга, после прихода к власти Гитлера эмигрировал в Англию, где был профессором латинской филологии в Оксфорде. Имеется в виду отзыв об Эдуарде Баумгартене, который Хайдеггер направил 16 декабря 1933 г. в ученый совет Геттингенского университета, в котором помимо прочего говорилось: «После того как Баумгартен провалился у меня, он сразу решил обратиться к прежде работавшему в Геттингене, но теперь освобожденному от должности еврею Френкелю». См. также: Jaspers K. Notizen zu Martin Heidegger, Hrsg. von H. Saner, München, Zürich, 1978.

8. Der Spiegel, 1966, vol. 20, № 11.

9. Jaspers K. The Great Philosophers. Ed. by Hannah Arendt, Trans. Ralph Manheim, vol. 2, New York, 1966.

394. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 26 марта 1966

Дорогой Почтеннейший,

пишу в спешке, потому что собираюсь выезжать в Чикаго на двухмесячную учебную вахту. Пишу, чтобы быстро поблагодарить Тебя и Гертруду за ваши письма.

Прилагаю копию переписки¹ по поводу моей статьи о Робинсоне. Теперь, надеюсь, с ней покончено. Странно, что прямо сейчас, как раз после того, как я публично высказала свое мнение, меня со всех сторон осаждают еврейские организации с приглашениями выступить, принять участие в конгрессах и т. д., и отчасти приглашения приходят как раз от тех организаций, которые я выбрала в качестве мишени. Кроме того, наконец в Израиле выходит издание «Эйхмана» на иврите. Полагаю, война между мной и евреями наконец закончена.

Я страшно расстроена, что у тебя началось новое «обострение», надеюсь, действие инъекций не пройдет так скоро. Давайте пока договоримся на сентябрь, середина месяца или может быть чуть раньше. Думаю об этом и жду с нетерпением.

Сегодня ни на что не гожусь, совершенно точно не готова писать письма или хотя бы диктовать

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. New York Review of Books, 17.03.1966.

395. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсЧикаго, 18 апреля 1966

Дорогие друзья,

спасибо за письма¹. Эти проклятые боли! Если Ты можешь спрашивать о его самочувствии лишь один раз в день, то сколько раз могу спросить я? Я не знаю, как это рассчитать. Я уже знала, потому что Хелена Вольф рассказала в Нью-Йорке Генриху, а он уже поделился со мной по телефону. Второй том «Великих философов» уже во всех книжных, и рецензию из New York Times² вы наверняка успели прочитать. Единственное, чего я не получила – на Пипера нельзя положиться – Твоя новая книга о Германии³, о которой Тебе уже наверняка написали из Chicago Press. Поскольку они издавали и остальные Твои книги о политике, может быть имеет смысл передать им и эту? Вопрос снова в выборе переводчика. Эштон лучший, в этом нет никаких сомнений, но он, должно быть, переводит «Философию», и лучше его не беспокоить.

Занер написал очень радостное письмо, и я очень горжусь, что вопреки Твоему пессимизму – дружелюбной манере отказывать – оказалась права. Я уже обо всем знала, потому что господин Фройнд сразу написал мне, чтобы выразить свою благодарность! (Пожалуйста, передай это Занеру, на которого такое неизгладимое впечатление произвела американская вежливость. В этом случае его впечатление совершенно оправданно.)

Я давно не писала, потому что первые недели в Чикаго оказались слишком напряженными. Поскольку меня не было тут целый год, накопилась куча дел. Кроме того, у меня вдруг собралась огромная аудитория: так называемые кредитные студенты⁴, а не только слушатели. В соответствии с принятыми правилами, все они должны сдать эссе, и я думаю об этом с ужасом. К тому же это так называемые выпускники, которые убеждены, что все решает объем. (Когда я приехала, верьте или нет, я обнаружила на столе рукопись объемом в семьсот страниц, отчасти состоящих из одной строки. Одаренный хвастун, ничего более. Но поскольку он из числа «наших» студентов, мне пришлось все прочитать.) Я читаю лекции об основах морали от Сократа до Ницше и веду семинар о Ницше на основе Твоей книги. Это возможно благодаря тому, что книга наконец вышла по-английски. Слушатели лекции (участники дискуссии) и участники семинара прекрасны, но и мне приходится прикладывать массу усилий. Они с воодушевлением читают все, что я им рекомендую, и следят за мной в оба. Мне очень это нравится. К тому же приемные часы и кандидатские экзамены и прочая чепуха. В двух словах, я – «профессор». Вдобавок на мне лежат и общественные обязанности, так что я и вечера не могу провести спокойно.

Кстати, по поводу «Великих философов»: Ты уже увидел, что идиоты из издательства поместили мое имя на титульный лист и обложку. Я сразу начала протестовать. Хелена в этом не виновата. Причина (полагаю): они издают новый тираж «Истоков тоталитаризма», к которому я как раз пишу новое предисловие. Поэтому они, вероятно, надеялись, что смогут заполучить меня обратно. Или какие-то подобные глупости. Меня это страшно разозлило, только теперь я понимаю, насколько, когда пишу это письмо и краснею от гнева.

О Хайдеггере в другой раз. Ты прочитал книгу⁵ о нем? Я с ней не знакома. Ты сам говоришь, что антисемитизм не сыграл никакой роли. Но его обвиняют только в этом и ни в чем больше. Никто даже не догадывается о том, о чем говоришь Ты. Кроме того, я не могу доказать, но почти уверена, что настоящие кукловоды в этом случае – сторонники Визенгрунда – Адорно из Франкфурта. Что особенно странно, поскольку недавно выяснилось (это обнаружили студенты), что Визенгрунд (наполовину еврей и один из отвратительнейших людей, которых я знаю) пытался поладить с нацистами. Он и Хоркхаймер⁶ на протяжении многих лет обвиняли в антисемитизме любого в Германии, кто выступал против них, или угрожали, что сделают это. Это действительно чудовищная шайка, и все же Визенгрунд не лишен таланта. Я рассказывала о нем однажды.

Тут объявилась Группа-47. После долгих размышлений я решила отказаться от всех приглашений (меня просили и немцы, и американцы). Они, вероятно, поднимут тут вой по поводу Вьетнама. Я могу оказаться в неловком положении, поскольку сама решительно против линии нашего правительства. Но немецкая манера рассуждать о подобных вопросах – у меня есть одно предчувствие: Хелена Вольф сказала, что один из участников группы, Клаус Вагенбах⁷, сообщил ей, что у нас тут 20 % безработных! В ответ на это она отправила ему журнальную заметку с достоверными цифрами (думаю, около 3,5 %, то есть в сущности немногим больше, чем количество тех, кого уже невозможно включить в рабочий процесс). На что почтенный заявил, что знает лучше, а эти цифры недостоверны.

И еще раз об «Эйхмане»: несколько недель назад я получила приложенное письмо⁸ от рабби доктора Артура Хертцберга⁹, который занимает здесь важный пост и, как видишь, послушно на меня нападал. Это извинение, к сожалению, не так дружелюбно как может показаться, я почти уверена, что он написал это письмо только потому, что изменилась официальная позиция. Несчастного Робинсона просто выкинули после того, как объявили дикую травлю. Ну, в любом случае я полагаю, что комедия наконец завершилась. По крайней мере в отношении еврейских организаций. В личных вопросах она, полагаю, не закончится никогда – это «интеллектуалы», что гораздо хуже, чем защитники интересов.

В конце о Занере: ему не стоит экономить, но следует позаботиться о том, чтобы его жене¹⁰ было чуть легче. Это куда важнее! В том числе и на будущее.

Сердечно

Ваша

Ханна

1. В архиве не сохранились.

2. Рецензия Д. Коллинза вышла в New York Times Book Review, 10.04.1966.

3. Jaspers K. Wohin treibt die Bundesrepublik? Tatsachen. Gefahren, Chancen. München, 1966; Ясперс К. Куда движется ФРГ? Факты, опасности, шансы. М.: Международные отношения, 1969.

4. Американские студенты получали кредитные баллы за пройденные курсы, от которых зависела полученная по завершении обучения степень.

5. См.: п. 393, прим. 1.

6. Макс Хоркхаймер (1895–1973) – философ, один из основателей Франкфуртской школы.

7. Клаус Вагенбах (род. 1930) – писатель и издатель.

8. От 31 марта 1966 г.

9. Артур Хертцберг (1921–2006) – в Польше, раввин, с 1926 г. в США, с 1960 г. профессор истории Колумбийского университета.

10. Элизабет Занер-Шваммбергер (род. 1933).

396. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 апреля и 8 мая 1966

29 апреля 1966

Дорогая Ханна!

Госпожа Салмони снова столь любезна, что согласилась записать под мою диктовку письмо для Тебя. Ты пишешь из Чикаго. Мы были рады это услышать. Я сам становлюсь бодрее, когда представляю Тебя за Твоей «великой работой» над философскими темами в компании воодушевленных студентов, все столь же неутомимую, словно над Тобой не властен возраст. Ты уже рассказывала о плане лекционного курса об этических основах от Сократа до Ницше. Ты уже делала намеки на эту тему в своих книгах. Она очень важна.

Конечно, меня очень радует, что на семинарах Ты рассказываешь о Ницше, опираясь на мою книгу. Некоторое время назад я снова просматривал ее (я все чаще предаюсь воспоминаниям) и подумал, что у читателя, должно быть, кругом идет голова – в первую очередь из-за главы об истине. Может быть, в ней и есть смысл, но иногда она довольно мучительна. За последние годы, когда я, кажется, начал лучше и глубже понимать Макса Вебера, я иначе взглянул на Ницше и Кьеркегора. Оба внесли свой вклад в установление истины, используя для этого схожие формулировки. Оба в сущности не смогли справиться с тем, что обнаружили (и с тем, что в поэтическом и литературном смысле смогли выразить куда точнее, чем Макс Вебер). Ницше, вопреки своей изначальной антиметафизической интенции, цеплялся за вечное возвращение, за метафизику воли к власти, за идею сверхчеловека, Кьеркегор – за свою рафинированную понятийную структуру интерпретации христианской веры, как веры, основанной на абсурде, «гениальную» структуру, за счет которой живет диалектическая теология и ради которой она и погибла, так сказать, в то же время умалчивая о том, что Кьеркегор объявил эту конструкцию поэтической и начал атаку на церковь, от которой она до сих пор так и не смогла оправиться. А те, кто воспринимает метафизику Ницше всерьез, забывают его слова о вечном возвращении: я могу заблуждаться. Но фактом остается то, что оба, несмотря на неуверенность в себе, причина которой в благочестии, фактически находились в одной сфере. Совсем иначе дело обстоит с Максом Вебером. Он не шутил по поводу безграничной честности. Поэтому он был архетипом современного человека, полностью открытым абсолютному внутреннему хаосу, битве властей, и не поддавался на скрытую ложь, жил страстно, страдал и продолжал бесцельную борьбу с самим собой. Он чувствовал, что никакое знание и никакая наука не принесут удовлетворения в жизни. Он видел скрытый смысл Ветхого Завета, на который обычно не обращают внимания, а именно: Бога можно познать не только в благе, законословии, милосердии, но и в дьявольском зле. Тот, кто мыслит не только теоретически, как Макс Вебер, но воплощает собой образ этого человека, может достичь невероятных высот, но лишь на мгновение, все подвергается сомнению. К тому же сопровождавшее его всю жизнь стремление к смерти, склонность к мыслям о самоубийстве. Рикарда Хух¹ считает его актером. Молодой человек из семьи Момзен недавно написал важную книгу о политике Макса Вебера² (важную благодаря множеству используемых источников), связывая его политическое мышление с противоречиями в конкретных суждениях, которые характеризуют его как приверженца империалистических взглядов и, ввиду его образа мышления, как прямого сторонника Гитлера. В прошлом году, когда отмечался столетний юбилей Вебера, все рассуждали о мелочах и доказали, что совершенно не понимают этого человека. Я много о нем думаю из-за «независимого мышления», смысл которого я хотел бы прояснить, написав о Тебе, но до сих пор я оказываюсь заложником множества тем или, как теперь, вовсе прекращаю работу (из-за усталости или болей). Я бы очень хотел закончить книгу, и пока меня не покидает надежда, несмотря на то что я не могу продолжать работу уже несколько недель, за исключением небольших заметок. И еще о Максе Вебере: пусть и не гений, пусть и уступает Ницше и Кьеркегору, по сравнению с этими двумя вечными юнцами и весьма сомнительными личностями – он просто человек. И это само по себе существенно. Все трое были больны, но Макс Вебер был болен иначе: он страдал не от паралича или шизофрении, но от недуга, не обнаруженного до сих пор. В его жизни были элементарные, каким-то образом биологически обоснованные фазы: высочайшая трудоспособность и энергия и затем полнейший упадок, во время которого он не мог даже читать. В последний год жизни он – мы виделись во время его последнего визита в Гейдельберг, за два месяца до смерти, – находился в «маниакальном», но весьма сдержанном расположении духа. Он говорил, что никогда прежде фразы и понятия не возникали в его голове с такой ясностью и силой, он никогда не писал так стремительно (что доказывают знаменитые 170 страниц, с которых начинается «Хозяйство и общество»). Он писал немыслимо много, читал лекции, которые не забудет ни один студент. Он непрерывно совершал политические поездки и произносил речи, сиял и страдал единовременно. Страдание его было безмерно. Если бы он остался в живых, вероятно, произошел бы новый крах. И в конце концов его осознанная кончина, совершенно спокойная, свободная от сожалений, со словами: истинное есть истина. Он до сих пор стоит у меня перед глазами, в комнате, перед Гертрудой, на цыпочках он оживленно рассказывал о чудовищном семейном двуличии, потому что Гертруда затронула больную для него тему, спросив об Альфреде Вебере. Уходя уже затемно, он сказал мне последние, навсегда вдохновившие меня слова, о только что вышедшей «Психологии мировоззрений»³. Я уже рассказывал Тебе. Казалось, будто он ни о чем не забыл, ни об одном, даже самом мелком проявлении участия и тактичности, в последние месяцы его превосходящей все границы жизни. Кстати, не предлагаешь ли Ты студентам прочитать мою первую лекцию из «Разума и экзистенции» о Кьеркегоре и Ницше? На английский «Разум и экзистенцию»⁴ переводил Эрл (изначально книга вышла в Noonday-Press, единственное издание, которое и сейчас не плохо продается).

Мне кажется, это верно, что Ты не собираешься идти к 47-м. Ты наверняка попала бы в неприятное положение. Мне кажется, вся эта группа – одна напыщенность, люди, не представляющие собой ничего по одиночке, пытаются придать себе важности в коллективе.

Я прочитал письмо рабби с большим удовольствием. Фантастика! Тихая победа – Твоя и Твоего дела! Конечно, она не может быть публичной. Полагаю, могу перепечатать письмо – разумеется, анонимно.

Об Адорно: когда-то Ты писала о нем то же самое. Если студенты могут доказать его связь с нацистами, почему они не заявят о ней публично? Они поступали так с другими профессорами (например в Бонне, когда Бенно фон Визе предъявлял свои идиотские слезливые оправдания). Это было бы очень важно для университетов. Кажется, в ФРГ Адорно становится все авторитетнее, к нему относятся с большим уважением. Что за мошенник: ни в одном из его текстов, даже в самых замысловатых, крайне разносторонних, обращенных сразу во все стороны работах, которые он пишет с высоты своей великой мудрости, я не нашел ни одной мысли, заслуживающей доверия. И все же он его завоевал. Мне он очень быстро наскучил. Такая неразбериха из всего подряд попросту невыносима.

Как видишь, мое состояние не дает повода для жалоб. Я могу читать, болтать и диктовать. По крайней мере, пока. Усталость с невысокой температурой мешают работе гораздо сильнее, чем боли, от которых по-прежнему избавляют медикаменты. К тому же я всегда счастлив быть рядом с Гертрудой. Все же прекрасно стареть вот так.

Тираж моей новой книги был сдан вчера. Я заказал у Пипера два экземпляра для вас с просьбой переслать их авиапочтой. Поскольку Пипер уже успел поделиться версткой со множеством газет и радиостанций, о ней написали еще до выхода – исключительно отрицательно. Кроме того, я слышу и личные отзывы, все против меня, даже молодые критически настроенные журналисты и писатели, например Гаус. Мне начинает казаться, что им не подходит мой способ мышления. Кажется, это заведомая антипатия в целом. Я заинтригован. Пока не знаю, как все обернется. Мне немного не по себе. Пока собираю заметки, чтобы в конце концов не оставить господ без ответа.

Сердечный привет вам обоим от Гертруды и

Вашего

Карла

8 мая 1966

тем временем я снова чувствую себя гораздо лучше. Провел несколько восхитительных дней. Теперь я перечитываю все Твои тексты и, кажется, понимаю их гораздо лучше. Делаю заметки и выписки. Мы поговорим друг с другом в моей книге, если мне удастся ее завершить.

1. Рикарда Хух (1864–1947) – писательница.

2. Mommsen W. J. Max Weber und die deutsche Politik. 1890–1920. Tübingen, 1959.

3. В авторском экземпляре первого издания «Психологии мировоззрений» Я. стояла рукописная пометка: «Когда Макс Вебер уходил от нас в последний раз, в апреле 1920 года, он сказал в сумерках у входной двери: „Вашу книгу хочется полистать, я прочитал пока не все (Разумеется!) Это стоило того (Действительно?) Это безусловно стоило того – Благодарю Вас за книгу, благодарю Вас“. Пауза „Желаю Вам и в дальнейшем столь продуктивной работы – я еще напишу о ней“ (До этого в общей беседе он рассказывал о двух цитатах в своей последней работе, в которых был упомянут я, и почему)».

4. Jaspers K. Reason and Existenz. Five Lectures. Trans. with an introduction by W. Earle, New York, 1955.

397. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 21 мая 1966

Дорогой Почтеннейший,

Твоя книга¹ пришла как раз накануне студенческой забастовки. Я сразу начала ее читать и была так взволнована и захвачена ею, что не могла оторваться до глубокой ночи. Хотела написать на следующий день, но так и не собралась из-за студентов. Генрих говорит, это самая смелая книга из всех, что немцы писали о Германии. В любом случае она удивительна – одновременно дерзкая и справедливая. Ее будут читать всегда, несмотря на то что она тесно связана с событиями настоящего. Именно поэтому она кажется столь живой. В ней есть удивительная категоричность. Все в ней равнозначно важно и равнозначно весомо (за исключением, вероятно, приложения о выборах), но особое политическое значение сегодня имеет глава о чрезвычайном законодательстве. Могу представить, что в Германии она не найдет должного отклика. Ты пишешь, им не подходит Твой «образ мыслей». К сожалению, это очень верно. Точнее им совершенно не подходит то, что Ты мыслишь конкретно. (Я провела очень приятный вечер с известным Клаусом Вагенбахом, участником Группы-47, написавшим выдающуюся биографию Кафки², сейчас он занимается издательским делом. Все его политические суждения полны стереотипов, он еще совсем молод и уже совершенно неспособен учиться новому. Во всем видит лишь подтверждение своих предубеждений, не способен воспринимать конкретное и фактическое.) И в этом смысле это «антинемецкая» книга. Единодушное неприятие Аугштейна, распространенное среди интеллектуалов, тоже крайне показательно для этого слепого мятежа против Бонна. Ему не доверяют, потому что он не занимается идеологической пропагандой. Именно это и свидетельствует в его пользу. Гаус: я уже знала, что он поддерживает большую коалицию. И, конечно, в этом суть. Все, что Ты говоришь, вселяет надежду и очень, очень точно. В значительной степени отрицание Твоей книги происходит из полнейшего непонимания и политической беспомощности. Отсюда возникает и неприятная агрессия, которой подвержены все, кто вступает в ряды оппозиции. И фантастическое отсутствие здравого смысла. Я была бы благодарна, если бы Ты мог сказать, где были опубликованы главные рецензии. Я могла бы заказать их через Пипера. Дело первейшей важности.

О Ницше мы поговорим осенью. Твоя книга невероятно помогает. Когда я с опозданием посоветовала студентам семинара прочитать Твою лекцию³ о Ницше и Кьеркегоре – сперва я о ней попросту забыла, – выяснилось, что все с ней уже знакомы; меня это очень обрадовало. Как я позже узнала от коллег, преподающих здесь в колледже, студенты получают, как здесь говорят, «приличную дозу Ясперса». Уже на выпускном курсе, и, что Тебя порадует, от человека, который преподает здесь историю и философию науки.

Студенческие беспорядки, о которых Ты уже наверняка успел прочитать, по большому счету были весьма полезны. Администрация, которая подробно обсуждает со студентами все волнующие их проблемы, по непонятным мне причинам решила отмолчаться по поводу принятой в университете политики по вопросам воинской обязанности и поставила студентов перед фактом. Студенты, в сущности, не требовали ничего, кроме подробного обсуждения всех вопросов, и так как, несмотря на все попытки, университет не сдвинулся с мертвой точки, они решили захватить здание администрации и показать, где раки зимуют. Администрацию возглавляет очень порядочный и умный человек – он не ректор, потому что еврей, но в сущности выполняет работу ректора, о чем всем хорошо известно, – поэтому все обошлось. Никто не стал звонить в полицию или угрожать студентам. Спустя три дня они освободили здание, но на протяжении всего времени вели подробные переговоры и строго придерживались всех правил дипломатической игры. Каждому давали слово, каждого внимательно слушали, никого не высмеивали, все предложения выдвигались в строгом порядке – в двух словах, студентов ни в коем случае нельзя было назвать сбродом. Само здание, в котором дни и ночи напролет скрывались около 450 студентов – они спали на полу, ели апельсины и какие-то сэндвичи, – все время оставалось безукоризненно чистым. Они убирали мусор и мыли все каждые два часа. И когда они решили вновь покинуть здание – в значительной степени потому, что в противном случае университету, «нашему университету», был бы нанесен непоправимый ущерб, – уставшие и голодные они провели там еще половину ночи, чтобы вернуть все в первозданный вид. Многие на факультете, но не в администрации, призывали к использованию радикальных мер. В один момент возникло ощущение, что университет вот-вот вызовет полицию, но целый ряд молодых преподавателей – в первую очередь декан колледжа (то есть представитель администрации), – которые ни в коем случае не поддерживали методы студентов, высказали готовность отправиться под арест вместе с ними. Я сама официально в этом не участвовала, но мне нужно было постоянно разговаривать со студентами и несколько раз пришлось зайти в захваченное здание, где я беседовала с некоторыми из них лично. Они вызвали меня среди ночи, чтобы посоветоваться. Многие приходили на занятия, по крайней мере ко мне, но были чуть живы от усталости. Конечно, я неустанно повторяла, что они должны освободить здание как можно быстрее, иначе потерпят горькое поражение. Связь не прерывалась ни на минуту, и желание выслушать и аргументированно высказаться было очень живым. Самое удивительное: изначально у них не было лидеров, они появились позже. Решающую роль в организации образцового порядка сыграла одна двадцатилетняя очень одаренная еврейка, которая вела переговоры и завоевала абсолютный авторитет. С тех пор все ломают голову над тем, какие новые институции необходимы, чтобы предоставить студентам право голоса во всех вопросах, касающихся их напрямую, не предоставляя им при этом права на принятие окончательного решения. Этого требует незначительное меньшинство, и они вряд ли добьются своего. Но подавляющее большинство по-настоящему одаренных студентов требуют права быть услышанными. И этого они смогут добиться – надеюсь.

Я пишу так подробно, потому что думаю, вам это может быть интересно. Семестр подходит к концу, 31-го я лечу домой. Я довольно устала, болела гриппом с высокой температурой и из-за этого впервые отменила занятия. Старею! (В честь этого получила восхитительный букет «от Ваших студентов» и еще один от вышеупомянутого человека из администрации, который случайно узнал о моей болезни.) У Генриха дела были гораздо хуже – посреди семестра он где-то подхватил опоясывающий лишай, который страшно подкосил его силы, потому что Генрих, несмотря ни на что, продолжал работу. Но сейчас он снова в порядке.

Думаю о сентябре! Искренне

Ваша

Ханна

1. «Куда движется ФРГ?»

2. Wagenbach K. Franz Kafka. Eine Biographie seiner Jugend, 1883–1912. Bern, 1958; Franz Kafka in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten, rororo Bildmonographien, № 91, reinbek b. Hamburg, 1964.

3. Первая лекция из сборника «Разум и экзистенция».

398. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 июня 1966

8.7: осталось лежать так надолго!¹

Дорогая Ханна!

Я до сих пор не ответил на Твое письмо от 21 мая. Но при этом последние недели я чувствовал себя вполне неплохо. Осталась лишь усталость. К тому же на меня в связи с политикой свалилось столько работы, что я не могу с ней справиться и уже порядочно от нее устал. Я наконец – как этого давно требовала Гертруда – покончил с политикой, но, конечно, не говорю об этом публично. Вся эта политическая писанина очень развращает: она гораздо проще философии. Очень ухудшает состояние внутреннего мира. Действующий политик – другое дело, но с текстами пора заканчивать.

Твой рассказ о студенческих забастовках в Чикаго произвел на меня сильное впечатление. Тебе стоит выступать и принимать в них участие. Твои поразительные политические книги – настоящая философия. Это не тот вид письма, которому в свое время поддался я, – со временем оно превращается в рутину. Цепи невозможно разорвать. Превращаешься в желанный для прессы и радио материал. Но это был интересный опыт. Вскоре предстоит еще одно – последнее – интервью, на этот раз с швейцарцем (Аллеман²). Тило Кох³ в этот раз очень меня разочаровал. Расскажу Тебе позже.

Несмотря ни на что, ваши лестные отзывы о моей книге очень меня обрадовали. Работа стоила приложенных усилий.

Вот уже несколько недель книга занимает первую позицию в списке продаж здесь и в ФРГ. Но как ничтожен подлинный интерес.

На данный момент (два месяца) едва 30 000. Для сравнения: «Александр» Петера Бамма⁴ (симпатичная, старомодная, совсем не плохая книга) за первый месяц – 100 000 экземпляров (у меня – 20 000). Аугштейн точно заметил, мы словно мыши на водяной мельнице, колесо которой не достает до воды. Ульбрихт⁵ пытается поднять шум, вы наверняка об этом слышали. Это стало хорошей рекламой для книги, но я решил не вступать в спор. Прикладываю свой ответ⁶ на его двенадцатистраничное письмо. Статью обо всем, в том числе и об этом, я только что отправил в Zeit⁷.

Опоясывающий лишай наверняка доставил Генриху множество неприятностей. Мне это знакомо. Помимо болей одолевают лихорадочность и усталость. Из-за гриппа Ты осталась дома, что совершенно естественно даже для молодых людей, и при этом пишешь «старею». В этом году Тебе исполняется 60, не могу вспомнить точную дату. Тебе не нравится отмечать день рождения и размышлять о нем. По крайней мере, так мне показалось, когда десять лет назад я отправлял Тебе в Париж свои поздравления с пятидесятилетием. Поэтому теперь я храню молчание. Скажу лишь одно: «стареть» – это не про Тебя. Твоя бодрость никогда не пойдет на убыль, может быть совсем немного, когда Тебе исполнится восемьдесят.

Гертруда тоже стареет, мы вместе. Она стала забывчива. Ее наблюдательность (не память) падает. Это весьма неудобно. К тому же она с меньшей уверенностью держится на ногах, головокружения и слабость. Но душа ее стала мягче, чувствительнее к важным нюансам, чем когда-либо прежде. Иногда она злится или защищается от мира. Мы с радостью делимся друг с другом воспоминаниями из детства. Мы делали это и прежде, но второпях, теперь же обсуждаем все подробно и много об этом думаем.

Нахум Гольдман требует от меня «сообщения» на Еврейском мировом конгрессе в Брюсселе на тему «немцы и евреи»⁸. Я не хочу отказывать. Но мне это дается с трудом. Мне не по себе. Если бы Ты была здесь, Ты могла бы исправить мою рукопись, но теперь на это не хватит времени.

В отдельном конверте я отправлю Тебе пару рецензий, которые выудил из стопки неразобранных бумаг. Не стоит и пытаться. Все переиначивают то, что я сказал о Китае. Меня не понял даже Аугштейн.

Благодаря Твоему влиянию издательство Чикагского университета, самое близкое мне издательство после Хелены Вольф, заключило со мной договор на «Федеративную Республику». Я счастлив. Кроме Хелены Вольф о той же книге спрашивали три других американских издательства. Удивительно!

Сердечный привет от нас обоих

Ваш Карл

P. S. Прилагаю и письмо от Бенно фон Визе⁹, с просьбой вернуть его обратно.

Я немного разочарован в издательстве Чикагского университета. Они прислали напечатанный договор без исправлений (например, права на все мои будущие книги и прочие неприемлемые условия). Теперь нужно понять, примут ли они мои исправления.

1. Заметка, добавленная от руки.

2. Куда движется ФРГ? Интервью с Фритцем Рене Аллеманом. Вышло в эфир Radio Studio Basel 24 июля 1966 г. Опубликовано в: Jaspers K. Provokationen. Gespräche und Interviews, Hrsg. von H. Saner. München, 1969, p. 197–213.

3. Тило Кох (1920–2006) – журналист. После выхода «ФРГ» брал радиоинтервью у Я., в котором высказал несогласие с упреками Я. в адрес «ничего не подозревающих людей», которые хотели найти компромиссы в ходе дебатов о чрезвычайном законодательстве, сказав: «среди них есть и чиновники немецкого бундестага, которых я могу понять, и со всем уважением хочу заявить, что для меня это громогласное обвинение, раздавшееся из Базеля, слишком радикально, господин Профессор». Я. воспринял эти слова как публичное отречение и подобострастие перед политиками, против которых выступал Я. См.: Jaspers K. Antwort. Zur Kritik meiner Schrift «Wohin treibt die Bundesrepublik?» München, 1967.

4. Bamm P. Alexander oder Die Verwandlung der Welt. Zürich, 1965.

5. На заседании государственного совета Ульбрихт цитировал фрагмент версии статьи, опубликованной в Spiegel, и затем запретил книгу в ГДР. В начале июня 1966 г. Ульбрихт написал Я. длинное письмо, в котором высказывался о статье Я. «Шанс упущен», опубликованной в Welt am Sonntag 8 мая 1966 г. В статье Я. выступал за возобновление диалога между СДПГ и СЕПГ. Я. лишь подтвердил получение письма, опасаясь, что переписка может быть использована в пропагандистских целях, как в свое время это было с письмами Хрущева и Рассела. О письме он позже высказался публично: Jaspers K. Antwort. Zur Kritik meiner Schrift «Wohin treibt die Bundesrepublik?» München, 1967, p. 151–167.

6. Добавление от руки: «к сожалению, не могу найти сейчас».

7. Jaspers K. Kein deutscher Dialog // Die Zeit, 01.07.1966, № 21.

8. Grußbotschaft von Karl Jaspers zur Fünften Plenartagung des Jüdischen Weltkongresses // Deutsche und Juden, Beitrage von Nahum Goldmannm. Frankfurt, 1967, p. 109–121.

9. Не удалось установить, о каком письме идет речь.

399. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 4 июля 1966

Дорогой Почтеннейший,

я собиралась написать Тебе вот уже несколько недель назад и так и не написала, потому что принялась за ремонт квартиры, что доставило множество хлопот. Потом началась страшная жара. Генрих, которого я выселила из квартиры на время ремонта, снова вернулся, и после того, как везде был наведен порядок, я решила привести в порядок и себя.

Пока не забыла: я по-прежнему должна Тебе ответ на вопрос об Адорно¹. Его неудачная попытка приспособиться в 1933-м была раскрыта франкфуртской студенческой газетой Diskus². Он ответил невероятно жалким письмом³, которое тем не менее сильно впечатлило немцев. Настоящая подлость заключалась в том, что он, полуеврей среди чистых евреев, пошел на этот шаг, не поставив в известность своих друзей. Он надеялся, что ему поможет его итальянское происхождение по материнской линии (Адорно против Визенгрунда).

Сегодня я в сущности пишу ради книги о Германии. Я видела пару реакций и, если честно, ошеломлена, с одной стороны, враждебностью общественного мнения, а с другой – тем фактом, что книга возглавляет списки продаж. Ты увидишь, что в New York Review of Books⁴ вышла крайне враждебная и гнусная рецензия и еще одна, Нила Эшерсона, боннского корреспондента лондонского Observer. Не хочу больше писать об этом, скоро нам предоставится возможность обо всем поговорить.

Ты знаешь, что Chicago Press попросили меня написать для книги предисловие. Если бы все не было охвачено хаосом, я бы написала об этом. Разумеется, я сказала, что согласна, если Ясперс не против, и Морис Инглиш⁵ написал, что Ты согласен. Зачем она им мне не до конца ясно, разве что люди здесь совершенно ничего не знают о Германии.

Вчера у нас был Эштон, слава богу, он согласился на перевод и хочет успеть к осени. Мы обсудили, что можно сделать с двумя первыми частями. Я предложила сократить приложение. Но потом мы сошлись во мнении, что было бы жаль его сокращать, и Эштон выдвинул, на мой взгляд, одно прекрасное предложение: он хочет отдельно опубликовать две первые части вместе с «Вопросом о виновности», который вышел в Германии с новым предисловием⁶. Он уверен, что сможет продать эту идею Harper. Нам показалось, что дебаты об истечении срока давности в сущности относятся к «Вопросу о виновности» или с тем же успехом могут быть опубликованы одновременно с ним. Что Ты думаешь? Разумеется, необходимо согласие Chicago University Press, потому что они владеют опционом на всю книгу. Может быть, они сами согласятся взять на себя работу над переизданием «Вопроса о виновности». Я не вижу никаких препятствий, разве что выход книги придется отложить, потому что они не могут опубликовать две книги Ясперса одновременно. Что Ты думаешь? Полагаю, Эштон напишет Тебе сам. Он также расскажет Тебе, что его работа над «Философией» не замедлится из-за этого перевода.

Я не стану писать предисловие, пока Эштон не сдаст текст, разумеется, будет удобнее, если у меня будет возможность взглянуть на английский вариант. Кроме того, мы успеем поговорить до того, как я примусь за работу.

Ты видел репортаж о процессе по делу Освенцима, подборку судебных отчетов для Frankfurter Allgemeine, которая вышла в издательстве Athenäum?⁷ Поистине чудовищно, в первую очередь потому, что речь идет о зверствах, совершенных без получения приказа. Пишу об этом, потому что должна составить предисловие для английского издания⁸. Не знаю, что и сказать.

И еще одна просьба: Ты, вероятно, помнишь, когда я подавала заявку на выплату компенсаций, Ты составил рекомендательное письмо о моих перспективах в получении доцентуры в Гейдельберге⁹. Тогда все ходатайства были отклонены. Теперь были внесены некоторые поправки, на основании которых, по словам моего адвоката¹⁰, необходимо еще раз попробовать заново подать старое прошение. При этом значительное преимущество состоит в том, что я смогу получать пенсию. В генеральном консульстве Германии мне посоветовали этого адвоката, как лучшего специалиста в вопросах возмещения ущерба. Мой личный адвокат¹¹ покончил с собой четыре года назад.

Как мне объяснили, ситуация следующая: есть шанс, что все, кому было гарантировано получение доцентуры, могут рассчитывать на получение выплат в условиях новых поправок. Для этого адвокату потребуется получить от Тебя еще одно заявление. Он его уже составил. Я пришлю Тебе образец, что, разумеется, не значит, что Ты просто должен его подписать. Он считает, очень важно, чтобы Ты был знаком с биографией Рахели. Ты помнишь, я когда-то передавала ее Тебе через Аннхен. Важным, хоть и сомнительным, для меня будет Твое заявление, что факультет, как правило, одобряет кандидатуру, если этого требует научный руководитель соискателя. Как видишь, адвокат сформулировал это через отрицание, написав, что Ты никогда не видел, чтобы факультет отклонил утвержденную Тобой кандидатуру. Я сказала ему, что коллоквиум не был настоящим экзаменом. Но и с этим можно поспорить. Я прикладываю документ в трех экземплярах, на случай если Тебе кажется, что Ты можешь просто его подписать.

Здесь по-прежнему смертельно жарко, но в квартире царит прохлада. Генрих занимается корректурой, когда он закончит, мы переедем в Палленвиль до конца августа. Почту мы будем получать либо через Chestnut Lawn House, Паленвилль, Нью-Йорк, либо через наш привычный нью-йоркский адрес. Надеюсь, у вас все в порядке. И, пожалуйста, не злись, что я диктую. Мне нужно успеть разобраться со всеми делами в ближайшие дни, чтобы мы могли уехать, поэтому я немного нервничаю.

Температура уже превысила сотню градусов¹² – и даже наша квартира стала невыносима. Я сбегаю, Генрих догонит послезавтра утром.

Как у вас дела? Как Эрна проводит отпуск? Как вы все устроите?

Еще одно послесловие по поводу книги о Германии: заключение о результатах выборов придется убрать. Его здесь не поймут.

Всего самого, самого лучшего

Ваша Ханна

1. См.: п. 373, 395, 396.

2. Diskus. Frankfurter Studentenzeitung, Januar 1963, vol. 13, № 1, p. 6. Студент Клаус К. Шредер в упомянутом номере Diskus опубликовал открытое письмо, адресованное Адорно, в котором задавался вопросом, не является ли он автором рецензии, опубликованной в июньском номере ежемесячного журнала Die Musik, «официального информационного бюллетеня молодежной организации Германского рейха», за 1934 год. Теодор Визенгрунд-Адорно рассматривал там некоторые новые произведения для мужского хора. Среди них он особенно выделял цикл Герберта Мюнцеля «Знамя гонимых». Цикл был музыкальным переложением одноименного сборника стихотворений Бальдура фон Шираха, который автор посвятил «Адольфу Гитлеру, фюреру». Рецензия была объективной, но содержала побочные замечания, которые и сегодня можно интерпретировать как преклонение перед нацистами: цикл Мюнцеля заслуживает особого внимания «не потому, что благодаря выбору стихотворений Шираха в качестве материала приобретает особенно выраженный национал-социалистический дух». В этой музыке «воссоздан образ нового романтизма, может быть, того, который Геббельс назвал „романтическим реализмом“». Имевшиеся в сборнике стихотворения, в которых содержался прямой призыв к массовому убийству, казались Адорно несущественными. В открытом письме Шредер спрашивал Адорно, как фраза из Minima moralia о том, что после Освенцима поэзия невозможна, сочетается с тем фактом, что «Вы восхваляли подобные песнопения еще до Освенцима». Кто теперь дал ему право, «просвещать немецкую молодежь в вопросах бесчеловечных погромов нацистского антисемитизма?». Адорно после войны «осудил всех, кто был причастен к происходившему в Германии начиная с 1934 г. и позже (я имею в виду, в частности, Ваши замечания о Хайдеггере)». Все это время Адорно скрывал авторство этой статьи.

3. Ответ Адорно был опубликован в виде открытого письма в том же номере Diskus. Адорно признал авторство. «Я глубоко сожалею о том, что тогда написал подобный критический отзыв». Прежде всего потому, что речь идет о «поэзии Шираха», и потому, что в ней употреблен «геббельсовский термин». «Но…» Затем следуют оправдания: каждому разумному читателю в тех обстоятельствах 1934 г. должно было быть понятно, что «глупо-тактические» фразы следует понимать как captationes benevolentiae, с целью «защитить новую музыку» и помочь ей «пережить зиму Третьего рейха». 33 долгих года назад газета была «обычным, популярным аполитическим техническим журналом». А летом 1934 г. Адорно добровольно отказался от сотрудничества. «Сам сборник стихов я не видел до сих пор». «Мне самому отвели почетное место на выставке Дегенеративной музыки». «Истинная ошибка» заключалась в «ложной оценке обстоятельств». В то время он был убежден, что «эпоха Третьего рейха не может быть долгой» и «необходимо было спасти все, что было возможно спасти». Но все же, принимая это во внимание, все, что бы ни составляло его философию тогда и теперь, он хочет «предоставить на суд читателей, чтобы они смогли составить мнение о том, свидетельствуют ли приписываемые ему слова против его работ и идей». «Тот, кто способен проследить преемственность в моих трудах, никогда не станет сравнивать меня с Хайдеггером, чья философия насквозь пронизана идеями фашизма». Или Шредер полагает, что однажды совершенная глупость «должна приговорить меня к пожизненному молчанию»? Х. А. сочла тактику Адорно лживой, что глубоко презирала: подспудная попытка заслужить доверие нацистов, скрывающая попытку утверждать, что имелось в виду совершенно другое. И в конце концов обращать внимание на виновных, чтобы снять с себя ответственность. Адорно использует весьма уклончивую логику, которая превращает письмо в «невообразимо жалкий» документ.

4. Рецензия Нила Эшерсона на книгу Я. «Куда движется ФРГ?» опубликована в New York Review of Books 07.07.1966.

5. В то время старший редактор Издательства университета Чикаго.

6. В 1962 г. Я. написал новый эпилог к «Вопросу о виновности» для нового издания в сборнике «Ключевые проблемы немецкой политики», как и текст «Надежда и беспокойство».

7. Naumann B. Auschwitz, Bericht über die Strafsache gegen Mulka und andere vor dem Schwurgericht Frankfurt. Frankfurt, 1965.

8. Naumann B. Auschwitz, A Report on the Proceedings Against Robert Karl Ludwig Mulka and Others Before the Court at Frankfurt. Trans. by Jean Steinberg. With an introduction by H. Arendt, New York, 1966.

9. См: п. 251, прим. 1. В июле 1966 г. Я. снова написал небольшой отзыв, в котором особое внимание обращал на то, что крайне вероятно, что Х. А. смогла бы защитить работу:

«Госпожа профессор доктор Ханна Арендт-Блюхер попросила меня в дополнение к моему свидетельству от 9 ноября 1955 года написать о правилах защиты докторских диссертаций, принятых в 1933 году, как и о процедуре ее собственной защиты. По этому поводу я хочу заявить:

Ключевое условие получения докторской степени – докторская диссертация, одобренная научным руководителем кандидата. В случае госпожи Арендт ответственным лицом был я, под моим руководством она защитила и кандидатскую диссертацию. В то время я ознакомился с диссертацией госпожи д-ра Арендт – биографией Рахель Фарнхаген – еще до того, как госпожа Арендт покинула Германию. Работа была закончена. Госпожа Арендт могла полностью рассчитывать на мое одобрение.

Вторым шагом должно было быть согласие всего факультета. Никогда мне не приходилось сталкиваться с тем, что одобренная мной диссертация не находила поддержки на факультете.

Таким образом защита была гарантирована. Необходимый коллоквиум не был, в сущности, экзаменом, но, как указывает само определение, в большей степени был беседой между кандидатом и преподавателями факультета. За все десятилетия моего опыта я ни разу не сталкивался с „провалом“ кандидата на этом этапе.

Базель, июль 1966

Карл Ясперс».

10. Рэндольф Х. Ньюман (1904–1975).

11. См.: п. 303, прим. 3.

12. 37,8 ℃.

400. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 июля 1966

Дорогая Ханна!

Сразу отвечаю на Твое письмо. Беспокойство, ремонт квартиры, беспрецедентные погодные условия в Нью-Йорке в нем так ощутимы. Теперь Тебе нужен славный отдых в Паленвилле, как и избалованному Тобой Генриху.

Теперь об упомянутом заключении. Оно стало прекрасной основой, потому что я понял, о чем в юридическом отношении здесь идет речь. И все же я немного его переписал, в том числе и ради того, чтобы придать ему собственный стиль, а также чтобы точнее соответствовать гейдельбергской действительности.

Если мой вариант не подойдет, я с радостью перепишу его еще раз. Пришли мне исправления. Это дело столь важно, что стоит относиться к нему со всей осторожностью. От него зависит значительная доля уверенности Твоего преклонного возраста. Надеюсь, все получится.

New York Review of Books я не видел. Можешь рассказать.

Полагаю, издательство хочет получить от Тебя предисловие, потому что Ты так известна в США и можешь посодействовать популярности моей книги, как в свое время я помог распространению Твоих в Германии. Но Тебе придется приложить некоторые усилия. Лишь в этом единственная трудность.

Предложение Эштона («Вопрос о виновности» и беседа с Аугштейном и парламентские дебаты в разных книгах) очень мне по душе. «Вопрос о виновности» вышел раньше (кажется в 1946-м) в Dial Press и тираж уже давно распродан (иначе я бы узнал о переиздании). Но стоит уточнить у издательства. Я уже получил от Эштона письмо. Вскоре отвечу: я очень всем доволен.

Я бы не стал еще раз читать книгу об Освенциме после того, как ознакомился с большинством репортажей FAZ. Это невыносимо, выходит за пределы человеческого воображения. Об этом следует знать. Гертруда прочитала все. Вывести ее из подавленного состояния было невозможно.

У нас все хорошо. Старческие болезни, о которых Тебе известно, на месте. Сегодня я все еще под воздействием последнего укола и пишу без напряжения.

Эрна в отпуске. Занеры хотели переехать к нам еще в прошлом году. Здесь Урсула¹ и маленький Штефан². Старшие дети³ у бабушки с дедушкой и других родственников. Завтра на неделю из Голландии приедет Рени⁴, чтобы помочь нам. Помимо этого каждый день (кроме воскресенья) приходят горничные. Дети приносят Гертруде много радости, но очень утомляют. Но удовольствие, которое доставляют малыши, для нее куда важнее.

Разумеется, весь начальный фрагмент книги о Германии – сентябрьские выборы – должен быть исключен.

Сердечный привет

Ваш Карл

Еще о моей книге: здесь поднялась большая суматоха, потому что Ульбрихт (ГДР) написал мне письмо длиной в двенадцать страниц. В конце концов, я написал статью в Zeit⁵ (с идиотским подзаголовком, придуманным в редакции). Я обо всем расскажу. На протяжении нескольких недель мое имя не сходило со страниц последних провинциальных газет. Предполагаю, что каждый немец, читающий газеты, сегодня знает мое имя. Теперь все закончилось. Удивительный опыт.

1. Урсула Занер (род. 1963).

2. Штефан Занер (род. 1965).

3. Клара (род. 1957) и Йоханна (род. 1960) Занер.

4. Эйрин Майер.

5. См.: п. 398, прим. 5 и 7.

401. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсПаленвилль, 10 августа 1966

Дорогой Почтеннейший, Милая,

как давно я должна была отправить вам это письмо! Мы чувствуем себя слишком хорошо и позволяем себе много лениться. И я уже представляю, как приеду к вам, а потому любое письмо кажется мне излишним. Занеры еще у вас или Эрна уже вернулась? Совсем скоро я смогу лично все проинспектировать.

Во-первых: Генрих в этот раз не приедет. Он впервые после очень напряженной зимы смог здесь отдохнуть – чувствует себя прекрасно – и хочет продолжать работу. Кроме того, он занялся лечением зубов, на которые очень давно не обращал внимания, и теперь настало время привести все в порядок. Так что придется вам довольствоваться моей компанией. Пока не могу сказать точно, когда приеду. В Нью-Йорке состоится заседание Американской ассоциации политологов, на котором мне предстоит прочитать доклад («Истина и политика»). Выступление пройдет седьмого, но заседание продлится дольше и будет невежливо сбежать сразу. Так что, возможно, я приеду между 12 и 15 сентября. Я еще напишу в гостиницу Euler (знаю, она для меня слишком роскошна, но я продала две статьи в New Yorker: «Брехт»¹ и «Истина и политика»², так что теперь очень богата), потому что она и Drei Königen – единственные, кто не принимает бесконечные туристические автобусы и никогда не просят освободить номер. Все это крайне обременительно. (Видишь, в 60 начинается новая жизнь: я во что бы то ни стало собираюсь играть роль «пожилой леди».) Остается лишь вопрос, как надолго? Я думала, на три недели, но обязательно сообщите, если для вас это слишком долго. Я хотела бы пригласить Аннхен и Мэри в Базель, потому что у меня нет никакого желания разъезжать по стране. Я также отказалась от всех лекций, выступлений на радио и прочего в Германии. В конце октября я снова буду в Чикаго, и зимой мне предстоит еще целый ряд выступлений – от гонорара свыше $1000 отказаться непросто, – и до тех пор я предпочитаю держать язык за зубами. Хочу навестить семью в Цюрихе и совсем не против туда доехать. Дайте знать, что вы думаете. И прошу, узнайте, что я могу привезти для Эрны. Она так давно ничего от меня не получала.

Теперь о письмах: искренне благодарю за такое быстрое решение вопроса с рекомендательным письмом. Оно идеально, и адвокат уже составил убедительный документ. Полагаю, ничего не получится, но стоит попробовать.

С радостью вижу, что Ты до сих пор возглавляешь список продаж. Это хорошо говорит о читателях. Это выдающийся успех – напоминает «Духовную ситуацию времени». Надеюсь, не закончится так же!³ Параллель меня немного настораживает. Пипер по моей просьбе прислал груду рецензий. Полагаю, лучше всего будет, если я привезу их с собой. Мы сможем обсудить, что сказать американским читателям. Сегодня получила письмо из Чикаго от Мориса Инглиша, который, как выяснилось, был серьезно болен (перенес операцию). По поводу одного издания с «Вопросом о виновности» он пока не может дать точного ответа. Эштон и я придерживаемся мнения, что будет лучше, если текст опубликует Harper, потому что это будет быстрее, но сперва следует предложить книгу Chicago Press. Что касается контракта, то предполагаю, все пройдет гладко. Ты спокойно можешь вычеркивать все, что сочтешь необходимым.

Ты пишешь о моем шестидесятилетии и о том, что так и не получил от меня ответа на поздравление с пятидесятилетием. У меня никогда не было на это сил. К тому же в тот день рождения случилась настоящая катастрофа. Я была в Париже и получила приглашение от Вейлей (мужа⁴ и сестры⁵ Аннхен). Незабываемо, потому что – после серьезных приготовлений, с шампанским и т. д. – он так невероятно грубо и оскорбительно со мной обошелся, что я больше никогда не переступала порог его дома. Конечно, мы давно помирились – он навещал нас в Нью-Йорке и т. д. Но инцидент был весьма символичен, дни рождения никогда не удаются. Неважно. Старение – другое дело. Тут меня охватывает тщеславие. Если уж стареть, то, пожалуйста, в благородных сединах, без «юношеской свежести» в стиле Альфреда Вебера. Я буду стараться, но это наверняка будет непросто, потому что до сих пор мне бывает весьма трудно сдержаться. Но с другой стороны – все десятилетия, прожитые с вами, – нам с Генрихом остается только следовать вашему примеру. Вы живете именно так, как хотели бы жить мы, но вы должны показать нам, как это сделать. Тебе не удалось лишь одно, потому что боги сыграли с Тобой злую шутку, – гетевское постепенное исчезновение из поля зрения. Подобное можно позволить себе только если мир находится в некотором порядке. Но теперь Ты находишься в самом центре событий. И это чудесно, просто чудесно.

И потом, приближение к смерти. Меня это не сильно беспокоит. Я всегда получала от жизни удовольствие, но удовольствие это было не так сильно, чтобы хотелось продолжать бесконечно. Смерть всегда была для меня приятным товарищем – никакой меланхолии. Болезнь была бы неприятна, тягостна. Я бы хотела найти верный, надежный способ самоубийства и с радостью имела бы его под рукой.

Я видела в газете небольшую статью о разборках Нахума Гольдмана⁶, с Тобой, Бэроном, Шолемом, Герстенмайером и т. д. Но я бы с радостью узнала, что Ты об этом думаешь. Можешь показать потом. Так много нужно обсудить – в том числе и в политике. Джонсон, который кажется мне крайне опасным, Мао, который, кажется, полумертв или мертв – новость о заплыве⁷ показалась мне очевидным доказательством того, что он уже на другом свете. Скоро начну считать дни. Была очень рада получить письмо от Бенно⁸, которое пересылаю вам.

Сейчас нужно написать введение к книге об Освенциме⁹ – необычное занятие для отпуска. Только что я закончила обширную рецензию на двухтомную биографию Розы Люксембург¹⁰, хорошая книга, очень английская – в стиле выдающихся английских биографий государственных деятелей, сопровожденных достойным критическим аппаратом, множеством неизвестных источников и самое главное – писем. О ней так мало известно, потому что она была очень молчалива – но не скрытна! Автор, Неттль¹¹, никому не известный, если верить слухам – предприниматель! – говорят, был ее последним поклонником. Весьма удачная работа. В связи с этим читаю Эдуарда Бернштейна¹² – очень умный человек. Но что за страшный лицемер был этот Каутский!¹³ Видишь, я уже разболталась.

Будьте здоровы и напишите, подходят ли даты.

От всего сердца

Ваша

Ханна

Я счастлив, что так много немцев с радостью услышали от Тебя всю правду. И мы должны сохранять надежду, что когда-то и они смогут быть услышаны. Увидимся следующим летом

Ваш

Генрих

1. См.: п. 381, прим. 6.

2. См.: п. 381, прим. 5.

3. Имеется в виду приближающийся захват власти Гитлером.

4. Эрик Вейль.

5. Катрин Мендельсон.

6. См.: п. 398, Х. А. высказывается о дискуссии «Немцы и евреи – неразрешенная проблема», состоявшейся 4 августа 1966 г. в Брюсселе в рамках Пятого пленарного заседания Еврейского мирового конгресса. Там же была зачитана поздравительная телеграмма Я.

7. Имеется в виду новость, распространившаяся во всем мире летом 1966 г., о том, что Мао переплыл Янцзы.

8. Бенно фон Визе, о письме см.: п. 398.

9. См.: п. 399, прим. 8.

10. Роза Люксембург (1870–1919) – польско-немецкая революционерка и писательница. Рецензия Х. А. на опубликованную в 1965 г. биографию Люксембург, написанную Петером Неттлем, вышла в New York Review of Books под заголовком «Героиня революции» 6 октября 1966 г. Позднее переиздано в: Arendt H. Men in Dark Times. New York, 1968, p. 33–56; Арендт Х. Люди в темные времена. М.: Московская школа политических исследований, 2003, с. 44–70.

11. Петер Неттль (1926–1968) – на протяжении двенадцати лет директор международной экспортной организации, с 1953 г. преподавал политическую науку и социологию в Наффилд-колледже в Оксфорде и в университете Лидса.

12. Эдуард Бернштейн (1850–1932) – немецкий социалистический политик и писатель.

13. Карл Каутский (1854–1938) – австрийский социалистический политик и писатель.

402. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 августа 1966

Дорогая Ханна!

Значит между 12 и 15 сентября! Разумеется, нам подойдет любой день. Напиши, когда будешь знать наверняка. И три недели в одном только Базеле! Восхитительно! Мы в счастливом нетерпении ждем этих дней. Все должны приехать к Тебе. Пипер, который хотел меня навестить, отложил приезд, поскольку Ты не приедешь в Мюнхен. Гаус несколько недель назад сказал мне, что надеется Тебя увидеть. Я ответил, что Ты наверняка очень хотела бы с ним побеседовать, но не стану настаивать на поездке, потому что слишком эгоистичен. На что он ответил, что приедет в Базель, может быть, мы увидимся и с Мэри Маккарти. Но из-за языка это может доставить некоторые трудности. Твои родные: это те прекрасные люди, которые были здесь в прошлом году, у дочери которых была проблема из-за оплаченного Тобой образования? Они не собираются снова приехать в Базель или не хотят этого – а может быть, не хочешь Ты?

Мы очень расстроены, что не приедет Генрих. Я странным образом это предчувствовал, принимая во внимание его нежелание путешествовать. И я хорошо его понимаю. Он пообещал приехать в следующем году. Но до него еще очень нескоро.

Эрна снова у нас. О нас прекрасно заботятся. Мы провели с Занерами четыре чудесные недели. Младшие дети, Урсула и Штефан, тоже гостили у нас. Двое других счастливо провели время у бабушки с дедушкой. Но госпожа Занер всерьез беспокоилась, несмотря на то что мы постарались обустроить все с наибольшим комфортом (еда из Froschenbollwerk¹, ежедневно, кроме воскресенья, приходили горничные). Но она не чувствовала себя «как дома». Она никогда нам об этом не говорила. Все были в прекрасном расположении духа и вели оживленные беседы. Она лишь поблагодарила. В следующем году к нам приедут Герта² с моей сестрой. Но нам придется перенести встречу на несколько месяцев раньше. Мы пока не обсуждали это с Занерами. К сожалению, я совершенно не могу жить в отеле. Простое физическое существование требует стольких пустых мелочей, а из-за собственной физической слабости Труди уже не может заботиться обо мне так же, как прежде.

«Надежный способ самоубийства» – наша проблема со времен нацистов и остается ей до сих пор. В нашу эпоху технического прогресса так досадно, что у нас по-прежнему нет ничего подобного. Медикаменты всегда должны быть свежими, они портятся со временем. Нацисты, всегда в авангарде технического прогресса, использовали капсулы с цианистым калием в сочетании с другими компонентами, которые снижали ощущение жжения в горле и пищеводе и ускоряли растворяемость цианида в желудке. Когда Гиммлера опознали на американской границе, он прятал такую капсулу во рту. Спустя несколько секунд после того, как его узнали, он замертво свалился на виду у всех. Где капсулу спрятал Геринг никто так и не узнал. Его, как и каждого заключенного, тщательно обыскали перед арестом – обыскали даже пуп. Наполеон пытался покончить с собой после первого поражения в 1813-м. Несколько десятков лет он хранил опиаты, на случай если окажетcя в обстоятельствах, требующих самоубийства. Они успели сгнить. Наполеон их принял и несколько дней страдал от чудовищных кишечных болей. Во времена нацистов от одного химика мы получили цианистый калий и другие вещества. Напиток следовало готовить по особому рецепту, что требовало большого мастерства. Никто не знал, будет ли на это время. Это крайне непростая задача – работать с такой лабораторной точностью прямо перед смертью. У нас был морфий, но не в той концентрации, чтобы хватило одного укола. Тогда я узнал, что даже хорошие врачи в вопросах самоубийства ограничиваются одной теорией, по крайней мере, не могут дать практического совета. У них был веронал. Это достаточно верный метод. Нужно принять очень много. Но с чаем это не доставит серьезных трудностей. Затем наступает глубокая потеря сознания, а через несколько дней приходит смерть от воспаления легких, если не успеют промыть желудок. При особо крупных дозах (несколько пузырьков) дело пойдет быстрее³. Мой брат⁴ покончил с собой, приняв героин, который можно раздобыть, если есть связи, на черном рынке. Спустя несколько часов он потерял сознание, но еще прежде заметил, что не может глотать. Моя мать, которая сразу обратила на это внимание, не вызвала врача сразу и ничего не сказала отцу. Потом она позвонила другу Энно, директору больницы в Ольденбурге и сказала: «Герхард, Ты не будешь промывать ему желудок, Энно хотел этого». И Герхард оказался настоящим другом. В конце концов, каждый врач проявляет осторожность. Они несут ответственность за рецепты, которые выписывают, и не имеют права быть причиной самоубийства. Контроль за аптеками так строг и распространяется так широко, что даже аптекари и врачи оказываются под надзором. «Свободный мир» не свободен, потому что запрещает самоубийство. В этом отношении он демократичен, не аристократичен, он оправдывает большинство самоубийств, обоснованных психологически (спасенные самоубийцы как правило оказываются благодарны за спасение), но не поддерживает меньшинство, тех, кто хочет свободной, добровольной смерти. В античные времена все было совсем иначе! – Еще один «случай»: сестра Макса Вебера, Лили Шефер, прекрасная, независимая женщина, подруга Гертруды, покончила с собой из-за коллизии, рассказывать о которой было бы слишком долго. В маленькой комнате, у Груле⁵, который в то время был в отъезде, однажды вечером она открыла газовый кран, рассказала обо всем в коротком, безобидном письме, которое вовсе не было похоже на предсмертное. Макс Вебер произносил речь на похоронах. Я никогда не видел его столь потрясенным. Он очень любил ее. Он восхвалял свободу человека, который может лишить себя жизни: «Я получил все, что мог, теперь довольно». Священник просто стоял в стороне.

Здесь я покажу Тебе все, что отправил в Брюссель⁶. Надеюсь, там нет ничего, что сможет Тебя разозлить. Я упоминаю о Тебе, но не называю Твоего имени (Твое выступление в Берлине около 1949 года).

Нам столько нужно обсудить. Поэтому я умолкаю. В личной беседе все пойдет гораздо скорее.

На другой странице напишу пару строк для Генриха.

С искренним приветом

Твой Карл

1. Ресторан неподалеку от квартиры Я.

2. Герта Дугенд, невестка Эрны Дугенд (сестры Я.).

3. После смерти Я. и Гертруды Я. в доме были обнаружены шесть капсул цианида калия, морфий и множество пачек веронала.

4. Энно Э. Ясперс (1889–1931) – юрист, позже член дирекции ссудо-сберегательных касс Ольденбурга.

5. Ганс В. Груле (1880–1958) – психиатр, с 1919 г. профессор Гейдельбергского университета.

6. Поздравительная телеграмма Еврейскому мировому конгрессу.

403. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 18 августа 1966

Дорогой Генрих Блюхер!

Нам с Гертрудой страшно жаль, что мы не сможем увидеть Тебя и поговорить с Тобой. Тебе нужен покой, и Ты хочешь продолжать работу. Против этого ни у кого нет аргументов. Значит в следующем году? Ты – человек слова. Дай бог все сложится именно так.

Благодарю за Твое мнение о моей книге о Германии. У меня сложилось впечатление, что ее читают, о ней думают даже те, кого я считаю своими противниками. Пара писем, в особенности от студентов, очень воодушевляют. Таковы немцы! Они не обделены интеллектом. Но существует страшная опасность, что и этих немногих задавят и лишат мужества. Между ними нет сплоченности. И к тому же на публичной арене среди них так много пустозвонов. Не хватает немцев еврейского происхождения. Среди них по крайней мере встречались остроумные пустозвоны, а иные были весьма рассудительны. В результате их отсутствие неизбежно приводит к общему упадку.

С сердечным приветом

Твой Карл

404. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 2 сентября 1966

Дорогие друзья,

пара слов о приезде. Я улетаю отсюда 15-го, раньше не получилось, и 16-го утром уже буду в Базеле. Оттуда напишу. Слава богу, удалось раздобыть комнату в Euler.

И еще одна новость из Чикаго, где как раз пытаются заполучить права на «Вопрос о виновности». Обсудим, когда я приеду.

С сердечным приветом и до скорого!

Ваша Ханна

405. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперсоктябрь 1966¹

Дорогие, дорогие друзья,

спасибо за все. И проследите, чтобы мы встретились снова.

Всегда ваша Ханна

1. Маленькая, недатированная открытка. На обратной стороне рукой Я.: «Октябрь 1966». Записка предположительно была оставлена Х. А. перед отъездом из Базеля.

406. Карл и Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 октября 1966

Дорогая Ханна!

Ты словно до сих пор с нами в Базеле. В прихожей стоят Твои цветы, этот лес лишенных материальности астр, чудо, которое радует нас каждый день. Пока на них нет и следа увядания.

Ты великолепно все устроила, разместив свою европейскую резиденцию на несколько недель в Базеле, чтобы провести это время подле нас. Покой проведенного вместе времени был в новинку. Беседы были беседами постаревших людей, Ты – лишь немного, я гораздо сильнее. Они были так же прекрасны, как и всегда, но, может быть, в этот раз открывали другую глубину, не сохраняя прежнего азарта. Мы вновь доказали друг другу в обсуждении множества тем, что мысли наши устроены одинаково, что невозможно выразить словами. В этом единении таится радость мира и страх перед злом, попытка добраться до предела мысли и покой.

Беседы с Тобой и Твое терпение – для Тебя я все тот же, что и прежде, и совершенно спокойно могу быть с Тобой таким, какой я и есть сейчас, – очень меня вдохновляют. Они по-прежнему очень на меня влияют. Теперь я свободен не только от книги¹ (это лишь внешнее, хоть и крайне важное следствие), но и от скованности, от политики и прежде всего от старых привычек. Теперь я дышу полной грудью, могу вернуться к философии, как своей главной теме, и уже взялся за дело. Гертруда очень этому рада. Она давно по праву от меня этого ждала.

Когда мы прощались, Ты волновалась о нас гораздо сильнее, чем обычно. Конечно, я не могу перечить, особенно учитывая наш преклонный возраст, когда все становится столь зыбко, и множество других – пусть и не столь устрашающих – симптомов. И все же я отказываюсь от этих мыслей до тех пор, пока не станет очевиден конец. До тех пор я и Гертруда будем жить надеждой. Увидеть Тебя и Генриха в следующем году, несмотря на то что надежда слабее, чем прежде, – и в конце концов в ином ключе: мы прощаемся всегда, но не прощаемся навечно².

Я не скажу ничего по поводу 14 октября³. Пусть Твоя жизнь будет прекрасна и насыщенна, а Генрих будет подле тебя и приносит Тебе радость, как философ, памятником которому стали три восхитительных стихотворения.

Сердечный привет вам обоим от Гертруды и

Вашего Карла

Проведи день рождения хорошо, ваша жизнь по-прежнему чудесна и ей чужды тяготы старости. Мы счастливы каждый день, несмотря на пронзительные боли, которые мой возлюбленный пациент так стойко сносит.

Еще раз поздравляю и передаю привет! Как чудесно, что вы нашли друг друга!

Твоя Гертруда

1. Во время своего визита Х. А. убедила Я. отказаться от продолжения работы над книгой «О независимости мышления».

2. Имеется в виду стихотворение, которое Я. цитирует во втором томе «Философии».

3. Шестидесятилетие Х. А., 14 октября супруги Я. прислали телеграмму: «С любовью и благодарностью, с вами, Гертруда и Карл».

407. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс13 октября 1966

Дорогие, дорогие друзья!

Одной ногой я по-прежнему в Базеле и, когда выглядываю в окно и вижу Гудзон, до сих пор не могу в это поверить. В своих мыслях я прохожу сквозь все комнаты дома на Ауштрассе, начинаю внизу, задерживаюсь у Гертруды в гостиной, а потом остаюсь в кабинете. Когда я думаю о том, о чем Ты пишешь, я слышу звук Твоего голоса.

У Аннхен в Брюсселе все было как обычно. Приехали муж и сестра, все как всегда. Только сестра страшно растолстела – хоть она и очень стройна от природы – в то время как Аннхен, напротив, очень похудела и следит за весом. Очень странно – как будто их вес сопряжен и одна набирает то, что как раз потеряла другая. Вейль как всегда – увы! – я рассказывала какие-то истории (не имеет значения), на что он отвечал «я знаю одну историю куда интереснее и сейчас пристыжу Вас» – после чего рассказывал какую-то совершенно непристойную байку. В это трудно поверить, но так и есть. И при этом и сестры, и он сам убедили себя в том, что он – величайший философ столетия. Это соответствует истине ровно в той степени, что он в сущности не глуп, хоть и достаточно скучен.

Очень приятный полет домой. Генрих был счастлив меня увидеть, встретил в аэропорту, с цветами и конфетами, а дома нас ждало прекрасное вино. На следующий день в семь утра (без преувеличений) позвонили с Westdeutsche Rundfunk, в первое мгновение я чудовищно испугалась – иностранный звонок в семь утра, – чуть не упала с кровати. Затем какой-то незнакомый господин, имя которого я не смогла разобрать, спросил, может ли он вытащить меня из постели в семь утра и завтра, чтобы официально поздравить меня с днем рождения и сразу отправить запись на радио. Боюсь, я была не слишком вежлива. Здесь об этом совершенно никто не знает, разве что самые близкие друзья. Но друзья – около 20 человек – завтра смогут выпить шампанского и славно пообедать, хотя подавать мы будем только закуски. Я только что ходила за покупками. Не составило труда, поскольку я до сих пор так и не взялась за работу. К тому же у меня наконец появится возможность надеть прекрасное колье¹. Генрих был очарован, а я разглядываю его каждый день.

Вчера я звонила Эштону. Было бы неплохо, если бы Ты смог напрямую отправить ему копию своего ответа критикам², в частности страницы об Америке и Китае, когда будешь отправлять их в Мюнхен. Возможно ли это? Люди в Чикаго очень торопятся, я с ними поговорю, как только доберусь туда, то есть в конце следующей недели.

Это пустое письмо я пишу только от тоски!

Всего самого, самого лучшего и передавайте привет Эрне

Ваша

Ханна

P. S. Только что получила написанное от руки письмо от Пипера из клиники. Почерк выглядит неплохо. Письмо очень милое и трогательное.

1. Жемчужное колье, подарок Я.

2. Рукопись новой книги «Ответ. К Критике моей статьи „Куда движется ФРГ?“».

408. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 3 ноября 1966

Дорогой Почтеннейший,

Твое письмо и ваша телеграмма. Я хотела написать сразу, но меня захватил день рождения – цветы, телеграммы и т. д. Все немцы в курсе, генеральный консул, посол в Вашингтоне и т. д., и к моему бесконечному удивлению – председатель СДП. Мы устроили маленькую вечеринку, с шампанским в компании самых близких друзей. Затем Чикаго, много дел и отвратительная погода. В двух словах, небольшой ураган – буквально, потому что ветер просто сбивает с ног, стоит только выглянуть на улицу. Я получила необычайно дружелюбное письмо от Клауса Пипера. И несколько писем от его жены. Но все это было уже так давно.

Все, что неизменно, – недели в Базеле и Твое письмо, и телеграмма. Ты совершенно верно заметил, в этот раз я вдруг стала значительно старше. Не физически, кажется, но это начало преклонного возраста, и наконец я очень довольна. Я чувствую себя немного как ребенок – который мечтает поскорее вырасти. Теперь приходит долгожданный покой, к тому же теперь я ближе к вам. Я очень благодарна, что могу учиться стареть под Твоим руководством. Потому что для меня Ты все тот же, что прежде.

Мой отъезд Ты интерпретировал несколько неверно. Ты увидел страх, который сопровождает меня уже давно, я лишь позволила себе его выразить. В остальном же я придерживаюсь того же мнения, что и Ты, – мы увидимся в следующем году и не стоит строить слишком далеко идущих планов.

Атмосфера здесь изменилась. Студенты пока не поняли, но начинают догадываться, что времена движения за гражданские права прошли, и потому, боюсь, их интерес к политике скоро закончится. Война во Вьетнаме, против которой выступает почти каждый из них, не сможет занять место движения за гражданские права, ведь с войной они не могут ничего поделать, хотя на протяжении многих лет могли и делали так много. Если бы они воспринимали военные игры всерьез, они могли бы сплотиться и показать правительству зубы. Пока армия состоит из малоодаренных людей, несложно предсказать все возможные последствия. Не говоря о том, что они мечтали бы поучаствовать в военных действиях – это совсем другое.

Все складывается не очень удачно. Я разделяю радость Гертруды по поводу того, что Ты больше не занимаешься политикой. О немецких делах сказать больше нечего. Вес процессы продолжаются автоматически, никакой заинтересованности – надеюсь! Я получила известие от Аугштейна, довольно беззубое. Никакой заинтересованности. Spiegel становится хуже (новая серия, посвященная СС, невероятно плоха и второсортна), мне показалось, Аугштейн потерял интерес.

Как продвигается работа над «Ответом критикам»? Я поговорила с издательством¹, и, разумеется, Эштон и Ты располагаете полной свободой действий. С «Вопросом о виновности» все иначе. С 1961 года книга продается в мягкой обложке, и пока издатели не хотят ее переиздавать. Я говорила с Шуггом, руководителем издательства. Жаль, очень жаль, что Морис Инглиш ушел, увы, Шугг мне не очень приятен. Он нанял нового ответственного редактора, Филипсона, с которым я иду на обед на следующей неделе. Надеюсь, он обо всем позаботится.

Что касается Китая: я как раз прочитала статью, которая показалась мне интересной. Нынешняя «культурная революция» – подготовка Китая к войне. Автор утверждает, Китай твердо убежден, что рано или поздно Америка совершит нападение, но полагает, что Россия (?) и общественное мнение в США предотвратят использование атомного оружия, и в таком случае китайцы справедливо (?) считают, что смогут выиграть войну. Все это кажется мне вполне вероятным, к тому же Джонсон действительно способен на что угодно. Он может погрузить всю страну в хаос. Война с Китаем может все поставить под сомнение. Невообразимо, но вполне вероятно.

Я снова донимаю Тебя политикой, но с такой радостью думаю, что Ты снова глубоко погружен в философию и (может быть) даже работаешь над книгой о Гегеле².

В конце еще одно: несколько дней назад ко мне приходил студент³, который произвел на меня невероятное впечатление. Он заходил, потому что работает над Максом Вебером, а именно над «Наукой как призванием», и впоследствии планирует защитить о нем докторскую. Он предположительно немецкого (еврейского) происхождения, родился в Швейцарии, но вырос здесь и прекрасно говорит по-немецки. Он зашел узнать, не принимал ли Ты участия в споре, разгоревшемся после публикации «Науки как призвания» (в который в то время оказались вовлечены очень многие)? Также он хотел узнать, что Ты писал о Вебере, помимо отдельных посвященных ему публикаций. У меня под рукой нет книг, поэтому я не смогла точно ответить на его второй вопрос, на первый тем более – просто потому, что не знаю ответа. Я ответила, что насколько мне известно, Ты не вступал ни в какие споры. Не мог бы Ты подтвердить, права ли я? Если возможно, пока я в Чикаго? По совместительству этот студент занимается музыкой, дирижирует студенческим оркестром, который, по его словам, очень хорош. Может быть, в следующем году он приедет в Европу. Если мое впечатление от него останется таким же положительным, я бы попросила Тебя подумать, не хочешь ли Ты побеседовать с ним. Если мое впечатление верно, это могло бы быть очень полезно – не только для студента, но и для Макса Вебера.

Остаюсь здесь до 22 ноября, затем снова в Нью-Йорк до весны

Всей душой с вами

Ханна

1. Издательство Чикагского университета.

2. Имеется в виду запланированная глава о Гегеле в «Великих философах».

3. Леон Ботштейн (род. 1946) – с 1970 г. ректор Бард-колледжа штата Нью-Йорк.

409. Карл Ясперс Ханне Арендт10 ноября 1966

Дорогая Ханна!

Пишет Гертруда, потому что я лежу в постели. Иду на поправку, так что нет причин для беспокойства. На Твои важные вопросы о Максе Вебере я, к сожалению, смогу ответить только через несколько дней. Когда пришло Твое письмо, я как раз был занят на телевизионных съемках¹. Результат: озноб и бронхоэктатическая болезнь. Думаю, подобные предприятия мне теперь противопоказаны. Но я должен попросить Тебя запастись терпением на несколько дней.

Сердечный привет от нас двоих вам обоим

Ваш

Карл²

1. В то время начались сьемки фильма Ханнеса Рейнхарда «Карл Ясперс: автопортрет».

2. Все письмо написано рукой Гертруды Я.

410. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 ноября 1966

Дорогая Ханна!

Очень сожалею, что Твое письмо с вопросами о Максе Вебере не успеет застать Тебя в Чикаго. Отвечу коротко:

1. Я не вступал в спор 1919 года о «Науке как призвании». Мне он казался бессмысленным. Важнейшую роль в нем сыграли сторонники Георге с их неприятными взглядами и столь же бестолковыми представлениями о науке и высокомерными суждениями. Ни о какой дискуссии не было и речи.

2. Я наверняка рассказывал Тебе, как после выхода «Науки как призвания» я, Макс Вебер и Тома (юрист) воскресным вечером сидели в саду чудесного дома на Цигельхойзер-Ландштрассе. Конечно, главной темой было выступление Вебера, которое всех тогда сильно взбудоражило. Оно было жестким, безжалостным и волнующим.

Я сказал что-то вроде того, что Вы ничего не говорите о смысле науки. Если наука является только тем, что Вы о ней говорите, почему Вы ею занимаетесь? Я говорил об «идеях» Канта и о том, что любая наука приобретает смысл, выходящий за ее пределы, лишь благодаря идеям. Максу Веберу было ничего неизвестно об «идеях» Канта, и он ничего не ответил. В конце концов я заметил, обращаясь к Тома: «Он сам не знает, в чем смысл науки и почему он ею занимается». Макс Вебер заметно вздрогнул: «Если Вы настаиваете: ради того, чтобы посмотреть, сколько может вынести человек, но об этом лучше не говорить».

3. Дискуссия о ценностях накануне 1914 года взволновала интеллектуальный мир (сначала на конгрессе социологов) совершенно невиданным образом. Все чувствовали, что проявилась угроза. Казалось, гуманитарные науки в своем современном виде находятся в опасности и вынуждены изменить что-то в своей основе. Это было неуверенное самоутверждение общепринятой научной объективности, которая в то время превратилась в видимость.

Показательно, что несколько человек (среди которых были Онкен¹, Шпрангер² и другие) решили провести «тайное заседание» с Максом Вебером в надежде, что дисциплинированность узкого круга опытных ученых позволит им добиться взаимопонимания. Это заседание описано в «Истории Союза социальной политики»³, опубликованной в 1930-е уже после роспуска Союза (написана она была его последним секретарем Безе). Заседание закончилось печальной фразой Вебера: «И все же Вы меня не понимаете».

4. В сущности, достичь этой цели объективным или логическим путем невозможно. Дело было в требовании, которое невозможно удовлетворить. И суть спора сводилась к тому, согласится ли кто-то принять это требование и таким образом вступить на новый путь или же подобное требование никому не нужно и никто не может его понять. В нем выражена, вероятно, величайшая задача научного, социологического, психологического, исторического познания. Дело не только в методологии, но в жизненной позиции самого ученого.

5. Когда я разговаривал с Максом Вебером, я каждый раз был очень смущен, не вступал с ним в дискуссию, но позволял себе лишь задавать очевидные, иногда дерзкие вопросы (несколько фраз, сказанных им в личной беседе, стали для меня настоящим ключом к Максу Веберу). Тогда я сказал что-то вроде: «Понимание неотделимо от оценки. Все, к чему Вы стремитесь, очень просто выражено у Галилея: круг не благороднее эллипса, это я могу понять и без подробных объяснений. Но Вы хотите разделить то, что следует делить совершенно иным образом, потому что фактически связь между составляющими нерасторжима. Высшего понимания можно достичь только через „отказ от суждений“. Но как этого достичь?»

Как бы я ни сформулировал свой вопрос, Макс Вебер ничего не ответил. В его словах проблема казалась проще, чем была в действительности. Но на деле он сумел познать глубину, которая всегда увлекала его еще дальше, через внутреннее напряжение заставляла его приближаться к решению, продолжать путь, ведущий к бесконечности. Это качество изменяет содержание, настроение и значение всех его исследований. Если уловить его однажды, оно обнаружит себя почти в каждой работе Вебера, которые разительно отличаются от любых других работ, посвященных этой теме.

6. Я не помню, публиковал ли что-то на эту тему, но кое-что об этом писал, теперь все в беспорядочной и неподходящей для публикации стопке скрыто в ворохе моих бумаг.

7. Если Твой студент приедет в Базель, я с радостью поговорю с ним об этом. Судя по моему опыту, работа может застрять на бесконечных методологических рассуждениях, как это было в год памяти Макса Вебера в 1964-м. Боюсь, что в своей интерпретации Вебера я и сам не смогу добиться ясности.

Ты вернулась в Нью-Йорк и можешь отдохнуть до самой весны. Это восхитительно. Может быть, Тебя посетят новые идеи или Ты сможешь уточнить те, о которых уже писала.

Я снова чувствую себя прекрасно или, по крайней мере, вполне сносно. Гертруда чувствует себя почти восхитительно. Пауль Готтшальк гостит у нас 14 дней. Для Гертруды это большая радость, снова погрузиться в воспоминания – почти полувековой давности – обо всех ветвях семейного древа, и я разделяю ее радость. Он сам, несмотря на 85-летний возраст, невероятно энергичен, без конца путешествует по всей Европе и все время придумывает что-то новое для своего антикварного магазина⁴.

Сердечный привет от Гертруды и меня как обычно вам обоим

Ваш Карл

1. Герман Онкен (1869–1945) – историк, с 1907 по 1923 г. профессор Гейдельбергского университета.

2. Эдуард Шпрангер (1882–1963) – психолог и педагог.

3. Boese F. Geschichte des Vereins für Sozialpolitik 1872–1932. Berlin, 1939.

4. Пауль Готтшальк в Нью-Йорке владел магазином подержанной литературы, специализировался на научных журналах.

411. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 ноября 1966

Дорогая Ханна!

Я все напутал. По телефону я попросил банк выписать Тебе чек (повод: выплата от немецкого радио в соответствии с приложенным почтовым талоном). В письменном уведомлении от банка, как я подумал, говорилось, что чек недействителен. Даже Твое имя было написано с ошибкой. Пожалуйста, просто верни его в банк (Genossenschaftliche Zentralbank, Базель, Эшенплатц), сообщив свой адрес и имя. Прости за суматоху!

Сердечно

Твой Карл

Гертруда передает привет

412. Ханна Арендт Карлу Ясперсу12 декабря 1966

Дорогой Почтеннейший,

сегодня пишу под диктовку, потому что до сих пор немного не в себе. Уехав из Чикаго, я прочитала целый ряд лекций, которые, с одной стороны, были успешны, но с другой – страшно утомительны. Семинары шли сразу за лекциями и дискуссиями, с трех часов дня до одиннадцати часов вечера.

Благодарю за письмо о Вебере. Я выписала главное и передала господину Ботштейну¹.

Ты наверняка уже получил письмо от Эштона, который должен был написать, что мы уже успели обсудить оставшиеся вопросы. Полагаю, по-настоящему важно, если Ты сможешь добавить пару страниц о нынешнем положении дел. Как Ты был прав! У меня появилось ощущение, что немцы временно изобрели новую государственную форму – двухпартийную диктатуру. Что теперь произойдет – мне кажется довольно предсказуемым. Обе партии устроят междоусобную разборку за закрытыми дверями, социал-демократы, которые в своей великой мудрости решили взять на себя управление государством, чего бы это ни стоило, пусть и началась бы война, полностью провалятся на следующих выборах, и тогда нам так или иначе достанется господин Штраус – благородный спаситель в трудную минуту.

Мне так нужно с Тобой поговорить, но что поделаешь? Мне кажется, не столь важно, что количество голосов, полученных НДП, растет, но важно, что весь мир и в первую очередь сам господин Штраус утверждают: «Вот видите, мы снова должны стать националистами».

Полагаю, Эштон написал Тебе и по поводу условия о 5 %. Если они действительно хотят изменить избирательное право, чтобы мелкие партии оказались исключены из политического процесса – чего не мог знать Эштон, когда писал Тебе, – мне кажется, Ты оказался прав и в этом отношении. В лучшем случае можно было бы изменить этот пункт, чтобы по крайней мере учесть самое главное: исключить любую оппозицию.

Таинственный чек: я не обналичила его, потому что не могла понять, о чем речь. На Немецком радио точно что-то напутали. Они отправили на Твой адрес причитающийся мне гонорар, который я попросила сразу перевести мне на цюрихский счет (Schweizerische Kreditanstalt). Но я уже обналичила чек, чтобы больше Тебя не беспокоить. Очень глупо! Не думаю, что имеет значение ошибка, допущенная в моем имени. Если я получу чек обратно, я перешлю его на приведенный Тобой банковский адрес.

Сердечный привет вам обоим

Твоя

Ханна

1. См.: п. 408, прим. 3.

413. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 января 1967

Дорогая Ханна!

Большое спасибо за письмо. Удивительно, как несмотря на перенапряжение Ты продолжаешь неутомимо работать. Я бы хотел хоть раз побывать на Твоих славных лекционных турне и вживую увидеть и узнать, о чем Ты читаешь. Ты расскажешь об этом, когда мы снова увидимся летом.

Я заканчиваю работу над «Ответом», второй книгой о ФРГ. Работа затянулась гораздо сильнее, чем я ожидал. Но на следующей неделе она уже отправляется в типографию. Политикой я сыт по горло.

Дела идут сносно. Гертруда перенесла инфекцию, из-за которой тяжело болела. Теперь, кажется, она поправилась, бодра, но слишком утомлена физически. В моем случае продолжают проявляться признаки старения, которые не опасны сами по себе, но меняют общее самочувствие. Рассудок иногда почти так же ясен, как прежде. Но я все делаю не торопясь, без суеты и позволяю себе читать то, что мне нравится. «Обязанностей» в работе я больше не признаю. К «миру» – не получается иначе – я все более равнодушен. Стопка писем, оставленных без ответа, так выросла, что справиться с ней уже невозможно.

Я напишу послесловие к переводу Эштона, как только моя книга уйдет в типографию. Прошу его потерпеть еще немного.

Помимо прочего читаю много Полибия, он интересует, но в то же время и отталкивает. Мне кажется просто смешным называть его третьим величайшим греческим историком после Геродота и Фукидида. С него начинается плоская современная историография, дешевые оценки. Даже то, как он изображает римскую «конституцию» источником римского могущества и величия², в сущности верно, но в аналитическом отношении сильно отстает от того, что мы знаем сегодня. Но все же то и дело попадаются выдающиеся пассажи, например, известная сцена: Сципион в разрушенном им Карфагене³.

Видишь, я трачу время на глупости и поддаюсь интеллектуальным причудам.

Сегодня лишь передаю привет вам от нас двоих

Ваш Карл

1. См.: п. 408, прим. 3.

2. Полибий. Всеобщая история, кн. VI.

3. Полибий. Всеобщая история, кн. XXVIII.

414. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 января 1967

Дорогой Почтеннейший,

пару дней назад пришло Твое письмо и позавчера, поздно вечером, дошли восхитительные фотографии, которые прислала Гертруда, – конверт потерялся в огромном многоквартирном доме. Я была благодарна и счастлива увидеть ее подпись после того, как ты написал о ее болезни, и даже не поняла, что, вероятно, она отправила их еще до инфекции. Когда пришли фотографии, мы оба почти в один голос сказали, что хотим заскочить в ближайший самолет, чтобы снова оказаться у вас, там, где мы и должны быть. Какой восхитительный подарок – эта дружба! И как с годами, с тех пор как в нашей жизни появился Генрих, она становится все совершеннее, что происходит так редко. Фотографии прекрасны, не могли быть лучше. Ваш портрет технически выполнен гениально, потому что передает взгляд, не показывая глаз. Думаю, я заменю прежнюю фотографию – столь же прекрасную, что стоит на моем рабочем столе, на эту. Гертруда все так же красива, все так же чуть печальна, но теперь печальна и мудра. В Твоем портрете есть захватывающая серьезность. Думаю, тот факт, что люди могут выглядеть так, – единственное видимое свидетельство долгой жизни.

Декабрь был, как обычно, очень неспокойным. Все свалилось одновременно. Праздничные дни и конференции профессиональных организаций – в этом году историки и новейшие языки. Все приезжают в Нью-Йорк. К тому же неожиданно на неделю приехала Мэри¹, чтобы разобраться со всеми возможными делами. Нас это очень порадовало. Но опять люди и «вечеринки». Даже Генриха умудрились втянуть в этот водоворот, но ему очень нравится Мэри, так что он был даже не против. Мы устроили для нее очень милый вечер, она пригласила друзей, которые отчасти (хоть и не полностью) и мои друзья тоже. Она привезла ящик первоклассного красного вина, который я медленно, но уверенно опустошаю. Затем была новогодняя вечеринка, в этот раз не слишком масштабная, приблизительно на тридцать человек, с которой мы с Эстер справились просто блестяще, потому что попросту выставили всю компанию за дверь в два часа ночи. После этого я на протяжении двух недель должна была выполнять свой гражданский долг в суде присяжных², быть заседателем, к сожалению, не по уголовным процессам, но только в гражданских исках, каждый день с 9 до 5 часов, но тем не менее мне это доставило много удовольствия и я узнала много нового. Эта работа в целом приятна. Приходится заседать вместе с людьми из самых разных социальных классов, а совещания производят неизгладимое впечатление, с одной стороны, потому, что здесь все крайне серьезно относятся к справедливости, а с другой – потому, что все очень рады принять участие в процессе, хотя для каждого с заседаниями связана ощутимая потеря времени и денег. Это гражданская обязанность, и все счастливы взять ее на себя. Никакого притворства. Все участвуют в обсуждении, но никто не настаивает на своем и не стремится произвести на остальных впечатление. Адвокаты, разумеется, стараются повлиять на присяжных, что редко им удается. По большей части приговор выносится на основе фактических улик. Даже если истец лжет под присягой, это никого не трогает и не приводит к предрассудкам по поводу доказанной части иска. Поражают объективность и беспристрастность, даже в самых простых людях. Не имеет никакого значения, что истец, как в одном из случаев, живет в США уже двадцать лет и не знает ни слова по-английски (пуэрториканец), можно воспользоваться услугами переводчика – и готово. Если адвокату не удалось разобраться с фактами, ознакомиться с составом преступления в случае незначительного нарушения, которое вообще не стоило доводить до суда, присяжные тем не менее заседают часами напролет, чтобы во всем разобраться. Решающее значение имеют факты и соответствующий случаю закон, который присяжным объясняет судья. Он все время повторяет: «Если вам не нравится закон, вы, как присяжные, не можете с этим ничего поделать. Вы должны принимать решение в соответствии с законодательством. Вы можете изменить закон в статусе „гражданина“, но сейчас вы – присяжные». Закон не считается фундаментально неизменным, всегда есть возможность его изменить.

Но я заболталась. И в связи с нашими сумасшедшими выходками во Вьетнаме, скандалом вокруг книги Манчестера³, неуверенностью по поводу убийства Кеннеди – выяснилось, что большая часть населения не верит докладу Уоррена, – нам нужно поддержать дух. Я бы очень, очень хотела узнать, что происходит в Китае. Если так продолжится и дальше, Чан Кайши⁴ однажды введет войска, что меня совершенно не обрадует. Но, несмотря ни на что, мы чувствуем себя хорошо. В следующем месяце Генрих возвращается в колледж, в последний раз перед выходом на пенсию. Колледж хочет его оставить, но он пока не уверен и сперва хочет узнать об условиях. Ни в коем случае он не хочет связываться с административной работой, но с другой стороны, мне кажется, он был бы счастлив продолжить читать лекции без каких-либо других обязательств. Я отдыхаю до конца марта, для начала должна написать введение к английскому изданию Вальтера Беньямина⁵. Уже успела просмотреть перевод. Поскольку он здесь совершенно неизвестен, а его тексты слишком сложны, введение должно быть очень понятным. И работаю я так медленно, что к самому мелкому делу приходится очень и очень долго подступаться. Смешно читать, что Ты полагаешь, будто стал медлительнее. По сравнению с другими. Но я невероятно рада узнать, что «Федеративная Республика» по-прежнему возглавляет списки продаж. Это невероятный успех.

Прямо сейчас приехал Генрих с почтой, среди писем было и очаровательное известие от Эрны, которое очень меня успокоило. Она пишет об интервью на телевидении⁶ и реакции немцев, которая отчасти была не очень дружелюбна. Я об этом ничего не слышала. Счастлива, что «Ответ» готов. Да, теперь пора покончить с политикой, не только потому, что Тебе это больше не по душе – и не должно быть по душе, – но и потому, что вот уже некоторое время о ней нечего сказать. Я, разумеется, разделяю Твое мнение о Полибии. Он первым увидел некоторые события, которых не могли предсказать римляне, потому что были слишком самоуверенны. В этом отношении у него можно кое-чему научиться. Еще немного ерунды: Тебе нужно было видеть меня последние несколько дней. Я – одна из трех членов жюри Национальной книжной премии в области философии, науки и теологии⁷ – довольно значимое направление в США. И должна по крайней мере просмотреть буквально десятки книг. Это одна из «почестей», от которых здесь нельзя отказаться и которые крадут столько времени. В двух словах: в этом году не было опубликовано ни одной выдающейся книги, не говоря уже о первоклассных. И если бы я могла поступать, как хочу, о чем, однако, и речи быть не может, я бы заявила: никаких премий.

Сообщаю новости и просто стараюсь слегка передохнуть вместе с вами. О грядущем годе не стану и писать, вы знаете, чего я желаю и вам, и нам.

От всего сердца ваша

Ханна

1. Мэри Маккарти.

2. Одна из обязанностей американских граждан – выполнять работу присяжного как в гражданских, так и в уголовных исках.

3. Manchester W. The Death of a President. New York, 1967; Манчестер У. Убийство президента Кеннеди. М.: Прогресс, 1969. Книга, подробный рассказ об убийстве Кеннеди и всех связанных с ним событиях, вышла в апреле 1967 г. Отрывки, опубликованные в журнале Look, стали причиной «скандала» и привели к публичным дебатам о манере повествования Манчестера, в результате семья Кеннеди, сперва благосклонно относившаяся к публикации, отказалась поддерживать книгу.

4. Чан Кайши (1887–1975) – китайский генерал и политический деятель, с конца 1949 г. на Тайване.

5. Benjamin W. Illuminations. Edited and with an Introduction by Hannah Arendt. New York, 1968.

6. Имеется в виду интервью с Петером Мерсебургером, состоявшееся в январе 1967 г., в котором Я. подверг жестокой критике Курта Георга Кизингера и Большую коалицию.

7. Национальная книжная премия была учреждена в 1950 г. Союзом американских издателей, до 1979 г. (когда ее сменила организация-преемница) вручала премию за лучшие книги разных направлений и жанров.

415. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс21 марта 1967

Дорогие друзья,

Занер написал, что дела идут не очень хорошо. Он рассказал, что вы оба идете на поправку, меня это очень утешает, но по-настоящему обидно, что я не могу заглянуть к вам по пути и проверить, как дела. Не думайте, что вам нужно написать, Эрне тоже. Я попросила Занера держать меня в курсе. Он, разумеется, все сделает.

Обстановка здесь изменилась настолько, что я решила – о чем пока не успела Вам написать – принять очень достойное предложение от Новой школы, выпускной курс. Один семестр в год. Будет трудно расстаться с прекрасными студентами Чикаго, но постоянные поездки туда и обратно два раза в год, мое долгое отсутствие дома для нас обоих оказалось слишком трудно. Генрих, который в этом году выходит на пенсию, разумеется, продолжит работу. Полагаю, он никогда не имел такого успеха у студентов и на факультете, как сейчас, но он будет проводить дома ощутимо больше времени. Он чувствует себя хорошо. Мы строим планы на лето и в этот раз хотим приехать раньше, в августе, если для вас это будет удобно, потому что Генрих предположительно начнет курс осенью, а семестр в колледже начинается уже в начале сентября.

Зима была суровой, очень холодной, продолжительные снегопады, последний сегодня утром. К тому же крайне гнетущая политическая обстановка. Только что я читала Твою «Федеративную Республику» вместе с проясняющим многие детали «Ответом»¹ критикам. В том, что касается Америки, я уже не могу быть столь оптимистичной. Не знаю, следили ли вы за разоблачениями ЦРУ², практически вся интеллектуальная жизнь пронизана этой заразой, прежде всего, разумеется, профсоюзы, и за исключением молодежи никто совершенно ничего с этим не делает. Конгресс за свободу культуры – сильнее других замешан в разоблачениях, ключевая фигура – Ласки, вероятно, Бонди тоже. Я хотела бы, чтобы Мэри была здесь, тогда мне было бы не так одиноко. Она была во Вьетнаме, теперь пишет серию статей³. Меня очень воодушевили Твои слова о Гюнтере Грассе⁴: да, его невозможно перехвалить. Я подружилась с Уве Йонсоном. Если вы не заняты работой, прочитайте «Две точки зрения»⁵, это хорошая книга.

Кстати, в Твоем «Ответе» на с. 202 написано нечто странное. Ты пишешь об «Американской фразе»: «необычный человек – обычный человек». Это не фраза американца, это Твоя фраза. Ты случайно обронил ее в разговоре в прошлом году, и она так меня тронула, что я сразу решила ее записать. Мы говорили о нашей нормальности, и Ты сказал это в завершение.

Это скупое письмо, в котором я так и не написала, как сильно обеспокоена. На следующей неделе я в последний раз еду в Чикаго, что немного меня пугает, потому что студенты чувствуют, что я бросаю их на произвол судьбы. Но меня страшит объем работы – слишком скучно перечислять. Я бы так хотела посвятить целый год самой себе, освободиться от всех обязанностей.

Прошу, будьте внимательны к себе, отдыхайте и поправляйтесь

От всего сердца

Ваша

Ханна

1. Jaspers K. Antwort. Zur Kritik meiner Schrift «Wohin treibt die Bundesrepublik?». München, 1967.

2. С начала 1967 г. в газетах появлялись разоблачительные статьи о финансовой и идеологической зависимости множества форм общественной жизни от ЦРУ, американской секретной службы. Среди них статья в журнале Ramparts (March 1967, vol. 5, № 9) о тесной связи американской национальной студенческой ассоциации и ЦРУ. Авторитетные издания, вроде Encounter, Preuves, Der Monat тоже получали финансовую поддержку ЦРУ, при этом многие сотрудники занимавшие руководящие должности, об этом не подозревали.

3. Три статьи Мэри Маккарти, «Репортаж из Вьетнама», были опубликованы в New York Review of Books 29 апреля, 4 мая и 18 мая 1967 г. Ее статья «Вьетнамское решение» была опубликована там же 9 ноября 1967 г.

4. Jaspers K. Antwort. Zur Kritik meiner Schrift «Wohin treibt die Bundesrepublik?», p. 230.

5. Johnson U. Zwei Ansichten. Frankfurt/M., 1965; Йонсон У. Две точки зрения // Иностранная литература, 2007, № 2, с. 80–193.

416. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 марта 1967

Дорогая Ханна!

Твое последнее письмо пришло так давно. Нам так приятно осознавать, что Ты обратила на нас свой внимательный взор. Благодарю Тебя.

Надеюсь, преподавательская работа Генриха будет продолжаться безо всей административной суеты. В этом скрыт один из его величайших талантов: воспитывать молодежь и вдохновлять ее великими фигурами. Эту работу нельзя прекращать. Он незаменим. Люди это понимают, как Ты и говоришь. Так что надеюсь на положительный результат.

Сегодня лишь короткий привет, чтобы вы не оставались без новостей от нас слишком надолго. Диктую, потому что из-за полиартрита болят руки – особенно во время письма.

Усугубились ревматические осложнения, боли и мышечная слабость. К тому же добавился грипп и так называемый бронхоэктаз. Вот уже несколько недель я не работаю. Последнее, что я написал, – короткие политические заметки о положении в Германии. «О независимом мышлении» не движется. Надеюсь, все наладится. Но в старости мы быстро заболеваем и долго выздоравливаем. Но есть шанс. Гертруда чувствует себя относительно неплохо в свои 88. Конечно, сердце ослабло, но все же работает. Она, как и прежде, очень предприимчива и полна идей, хотя и жалуется на усталость и головокружения. Все это звучит довольно жалко. Все не так плохо, но, полагаю, не могу не написать вам ни строчки. Мы радуемся жизни. Я избавлен от необходимости продолжать писать и публиковаться. Это не так важно. Мы принимаем ровно столько гостей и работаем ровно столько, сколько хотим в нашем состоянии.

Сердечный привет

Ваш Карл

Чтобы ты увидела, что писать я по-прежнему могу, делаю эту приписку. Сегодня чувствую себя лучше.

Чем Ты занята? Зарождается ли что-то новое?

Эштон как всегда прекрасен. Его предложения всегда верны. Я очень ему благодарен. Должно быть, это человек высшего класса.

417. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 13 апреля 1967

Дорогой Почтеннейший,

наши письма разминулись. Я была так рада получить одно от вас. Генрих сразу, не успев переслать, зачитал мне его по телефону.

Сегодня пишу в спешке, потому что только что получила письмо от адвоката по делу о выплате компенсаций (Ты помнишь, защита диссертации и т. д.). Сперва в министерстве отказали, чего мы и ожидали (продолжается рассмотрение апелляции в федеральном суде, или как там он называется). Но в письме с отказом в качестве особого обстоятельства, имеющего решающее значение, был упомянут тот факт, что работа о Рахели не может считаться завершенной из-за отсутствующих двух глав. Теперь мой адвокат, который сейчас как раз находится в Германии, пишет, что, возможно, Твоя рекомендация – это совершенно не точно – могла бы помочь, ведь:

«Обширная работа о Рахели, даже в отсутствие двух заключительных глав, добавленных к книжному изданию, может считаться полноценной докторской работой»¹.

Он хотел бы приехать в Базель, чтобы обсудить с Тобой такое заявление или что-то подобное. Я написала: по причине состояния Твоего здоровья, я не могу гарантировать, что Ты будешь готов его принять, и предложила решить все вопросы письменно и т. д. Но если он позвонит – его зовут доктор Надольф Х. Ньюман (он же Нейман). Сейчас он живет в Берлине, Bristol Hotel Kempinksi, 1 Берлин 15, Курфюрстендамм 27, телефон: 8 81 06 91. Он очень хорошо осведомлен в вопросах юриспруденции, очень энергичен, Ты сможешь убедиться и сам, если он объявится. Как на зло дело серьезно запущенно, потому что я только сейчас получила письмо от 6 апреля. Оно шло через Нью-Йорк. Что касается самого дела, то у меня в этом отношении нехорошее предчувствие. Биография, как правило, заканчивается смертью субъекта. Здесь никакие слова не помогут. Но все же… Если Ты не хочешь делать подобное заявление, пожалуйста, Ты волен отказать сразу. Я все равно не верю, что подобные средства могут помочь. Но как я уже написала, господин очень энергичен и ни в коем случае не глуп. Он все равно придерживается мнения, что я проявляю недостаточно интереса к «объекту», субъектом которого была.

Прости это глупое письмо. Пишу под двойным давлением: со стороны господина Доктора (! очень важно) Ньюмана и моих так называемых местных обязательств. Об этом в другой раз. Была в Гарварде на крайне любопытной исторической конференции о русской революции. Только специалисты – из Англии, Франции, Германии, Голландии и Америки. Не больше 28 человек, я – единственная, кто не был погружен в тему, не говорю по-русски и т. д. Между Гарвардом и Чикаго я быстро летала в Нью-Йорк, чтобы поздороваться и попрощаться с Генрихом, что он по достоинству оценил. У него все хорошо. Врач хочет осмотреть его еще раз через три месяца.

С сердечным приветом – я все время вспоминаю прекрасную фразу Гертруды: «Мы мечтали состариться вместе, теперь мы должны нести свой крест»². Эта чудесная близость.

Всего наилучшего

Ваша

Ханна

1. См.: п. 418, прим. 1.

2. В дополнение к письму 416.

418. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 апреля 1967

дорогая Ханна!

Я сразу написал господину Ньюману¹. Надеюсь, достаточно точно и убедительно. В этом деле, на мой взгляд, правда на Твоей стороне и стоит продолжать борьбу.

Мы будем счастливы увидеть вас в августе и наконец побеседовать с вами. Кое-что изменилось с прошлого года. Мой полиневрит несколько развился, и как следствие боли во время движения не проходят полностью (не помогает кортизон), а мышечная атрофия несколько затрудняет ходьбу. Но все не так плохо. Гертруда в прекрасной форме. Невозможно поверить в ее энергичность и силу в 88 лет.

Сердечный привет Тебе и Генриху

Ваш Карл

1. «Базель, 18 апреля 1967 г.

Уважаемый господин д-р Ньюман,

на Ваш вопрос от 17 апреля 1967 г. я обязан дать формальный и деловой ответ.

Госпожа Ханна Арендт-Блюхер не подавала заявку на получение докторской степени в 1933 году. Тот, кому известно положение дел того времени, знает, что подобная заявка не могла быть принята деканом.

Степень ее подготовки к защите диссертации не вызывает никаких сомнений. Я был знаком с ее работой о Рахели в том виде, в котором позже она была опубликована. Она по праву считается выдающейся. Не хватало лишь пары небольших заключительных глав. Но и без этого краткого дополнения диссертация была завершена по стандартам подготовки диссертационной работы – я был уверен в этом тогда, уверен и теперь. Этим госпожа Арендт продемонстрировала, что не просто претендует на получение степени, но выполнила все необходимые требования и совершенно готова к защите.

С наилучшими пожеланиями

Преданно Ваш

Карл Ясперс».

419. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс10 июня 1967

Дорогие друзья,

Полторы недели назад я страшно уставшая вернулась из Чикаго, и с тех пор мы большую часть времени проводим возле радиоприемника. Израильтяне прекрасно все утроили¹, даже если Насер был просто пугалом. Мне очень по душе заявления Даяна², а вчера я прочитала – вычитала – репортаж из Иерусалима, в котором сообщалось, что он предложил Иордании статус федерации или конфедерации. Это бы разом решило несколько проблем. Нет никаких сомнений, что за всем стоит Россия, которая будет настаивать на мирной конференции, где можно было бы осудить и Вьетнам. Я только что узнала, что Советский Союз разорвал дипломатические отношения и угрожает Израилю санкциями. Самое худшее еще впереди – хотя я и полагаю, что в отношении Израиля предстоящее будет не хуже того, что могло бы произойти без нападения. Но положение остается несколько неудобным, и мы чувствуем себя странно, пока готовимся к путешествию. Я как раз написала в Euler Hotel и заказала для нас номер с 1 августа.

Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я получала от вас письма в последний раз. Большое спасибо за медицинский отчет, который немного меня успокоил. Вчера у нас была Хелена Вольф и мы с нежностью о вас вспоминали. Она в восторге от Твоих писем. Мы с ней снова решаем издательские вопросы. Она опубликует один из подготовленных мной томов эссе Беньямина, к которому я написала предисловие³, кроме того я заключила договор с Harcourt, Brace на своего рода сборник эссе – «Люди в темные времена», в котором хочу собрать все так называемые портреты, написанные в последние годы⁴. Chicago Press скоро опубликует «Федеративную Республику» с моим небольшим предисловием⁵. Хороший знак, что «Ответ» с момента выхода по-прежнему значится в списке лучших продаж.

После непривычно холодной весны здесь несколько дней назад началось лето, и я думаю, в конце следующей недели мы снова отправимся в наш любимый Паленвилль. (Адрес: Chestnut Lawn House, Паленвилль, Н.-Й., Телефон: 518-Orange-8 33–13. Но всю корреспонденцию нам быстро пересылают из Нью-Йорка). В конце июля (пока не могу сказать точно, когда именно) мы летим в Цюрих, где останемся на несколько дней, прежде чем переместиться в Базель. Обратные билеты на корабль уже заказаны – 30 августа из Генуи. Мы хотели провести еще немного времени в Северной Италии.

Мне кажется, благодаря Твоему письму, дело о выплате возмещений сдвинулось с мертвой точки – во что я совершенно не верила. Очень энергичный господин! В любом случае дело рассмотрят еще раз. Посмотрим.

Это все на сегодня. Подаю признаки жизни

Искренне

Ваша

Ханна

1. С 5 по 10 июня 1967 г. Израиль вел шестидневную войну против Египта, Иордании и Сирии.

2. Даян с конца мая 1967 г. занимал пост министра обороны Израиля.

3. См.: п. 414, прим. 5.

4. Arendt H. Men in Dark Times. New York, 1968; Арендт Х. Люди в темные времена. М.: Московская школа политических исследований, 2003.

5. Jaspers K. The Future of Germany, Transl. by E. B. Ashton. Chicago, London, 1967.

420. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсИерусалим, 26 августа 1967

Дорогие друзья,

передаю привет. Напишу уже из Нью-Йорка. Здесь прекрасно, очень интересно, дружеская атмосфера с семьей и старыми друзьями.

Сопровождают мысли о вас

От всего сердца

Ханна

421. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 октября 1967

Дорогой Почтеннейший,

Как Ты себя чувствуешь? Не знаю, в каком положении мне следует Тебя представить – в рабочем кресле, превратившемся в трон¹, или на кушетке. Как Ты справляешься с болями?

После Израиля мы провели пару прекрасных дней в Генуе в фантастическом отеле, где – бог знает с каких доисторических времен – не только холл и лестничные пролеты, но и ванная сделаны из мрамора. Затем приятное, блаженное морское путешествие. Но закончилось все совсем неблагополучно, и Генрих слег с флебитом. Поэтому я пишу только сегодня, было слишком много дел. Он пока не восстановился окончательно, но болезнь уже почти прошла. Из-за хромоты он был похож на известную карикатуру: пожилой господин с подагрой. Сам он вспоминал старый фильм с Чаплином. Как видишь, справляться со всем нам помогает юмор. Теперь я спокойно сижу дома, потому что болезнь Генриха предоставила мне долгожданную возможность отказаться от большой праздничной программы в честь присуждения мне звания почетного доктора университета Мичигана. В целом прекрасно быть дома, заниматься домашними делами, искать новый линолеум для кухни, готовить и беспокоиться о быте, и если бы сошедшее с ума человечество не изобрело телефон, все было бы еще лучше.

Израиль: во многих, даже в большинстве вопросов очень обнадеживает. Удивительно, что реакцией целого народа на победу стал не одобрительный рев, но самая настоящая туристическая оргия – каждый считает своим долгом сперва посетить недавно завоеванную область. Я побывала на всех бывших арабских территориях и нигде не видела и намека на поведение завоевателей. Арабское население настроено враждебнее, чем я полагала. На рынке в Иерусалиме (Старый город) торговцы, прежде бежавшие за покупателями, поворачиваются к прохожим спиной. Когда я там была – еще ни намека на саботаж – израильтяне совершенно не обращали на это внимания, как немцы в Голландии. Территории Западной Иордании, находившиеся под властью Хуссейна², очень хорошо устроены, совсем не похоже на все, что я видела тридцать лет назад. Хорошая инфраструктура, достойные постройки, никакой страшной бедности, маленькие города очень чисты и т. д. Все совершенно иначе в регионах, находящихся под властью египтян, сектор Газа. Все в страшном упадке, за исключением плантаций, которые возделываются самыми примитивными способами какими-то неведомыми владельцами, которые платят своим работникам нищенские зарплаты. Возмутительно. В свою очередь беженцы в лагерях БАПОР³ живут куда лучше. По крайней мере, теперь они живут в бараках, а не в глиняных хижинах без окон словно в эпоху троглодитов. Насера следовало бы сразу повесить. Феодальная власть в худшем смысле слова под прикрытием социализма. Кажется, то же происходит и в Сирии, я, однако, не видела этого своими глазами. В укреплениях на северной границе нашли огромные залежи кнутов, которыми они собирались подбадривать солдат. Что-то похожее происходило на египетском фронте на Синае, но не в Трансиордании! Нет никаких сомнений в воинской доблести израильтян, как и в том, что они столкнулись с необычайно слабым противником. Им не о чем беспокоиться, пока ситуация не изменится кардинальным и революционным образом. Но, разумеется, все может измениться и очень быстро – что доказывает пример ориенталистских, арабоговорящих евреев, которые воспитаны именно этими отношениями и доблестно проявили себя во время войны. Я колесила по стране день и ночь целую неделю. Ты помнишь мою семью – Фюрсты. Один их зять – египетский еврей⁴, свободно говорит на арабском, второй⁵, как Тебе известно, немец, и обе юные пары отпросились со службы и согласились все мне показать. И это тоже было крайне приятно. Это странная семья, родители наполовину из Кенигсберга, наполовину из Берлина, обе дочери замужем именно за этими людьми – и все прекрасно ладят. Зятья очень близки, немец прекрасно говорит на иврите. Немного человечности, и все в порядке. Я чувствовала себя превосходно. А что касается самой страны, то сразу бросается в глаза долгожданная свобода от жуткого страха. Это, разумеется, идет на пользу национальному характеру.

Я бы хотела рассказать еще так много: я познакомилась с огромным количеством людей и разумно избегала любой официальности. Один старый друг, который живет там вот уже больше тридцати лет, сказал, ко мне не отнеслись бы враждебно, но повесили бы на шею дюжину репортеров, чтобы спросить, что я думаю.

Здесь я пока никого не видела. Элкопли был у нас и рассказал о своем визите к Тебе. Мэри (Маккарти) здесь, надеется отправиться в Ханой, опубликовала блестящий выпад в адрес администрации Джонсона⁶. Ее муж⁷ на дипломатической службе, но ему это совершенно не навредит. Здесь еще осталось что-то похожее на свободу, а авторитет Джонсона серьезно упал. Официальное мнение прессы, университетов и писателей еще способно на что-то повлиять. Если все беспокоятся о том, что будет со страной, так называемая историческая необходимость не так уж далека.

Дорогие друзья, все это болтовня, потому что не знаю толком, как ваши дела.

От всего сердца как всегда

Ваша

Ханна

1. В то время Я. поручил поднять письменный стол и рабочий стул, чтобы уменьшить боль при подъеме.

2. Хуссейн II (1935–1999) – с 1953 г. король Иордании.

3. UNRWA: Ближневосточное агентство ООН для помощи палестинским беженцам и организации работ. Сформированное в 1949 г. подразделение ООН для поддержки палестинских беженцев.

4. Шмуель Пинто (род. 1932).

5. Михаель Броке (род. 1940).

6. См.: п. 415, прим. 3.

7. Джеймс Уэст, см. п.: 331, прим. 8.

422. Ханна Арендт Карлу Ясперсу25 ноября 1967

Дорогой Почтеннейший,

я только что дочитала автобиографические тексты¹ (они уже выпали из переплета, после того как их прочитали лишь я и Генрих – наш экономный Пипер!). Получилась прекрасная книжечка. Многое мне уже было известно – родительский дом и юные годы². Очень взволновал подробный рассказ о том, почему Тебе пришлось покинуть Гейдельберг³. Я уже читала об этом в Spiegel⁴. (Если бы Ты спросил, я бы сказала, что не нужно упоминать мое имя⁵, не по «личным» причинам, но потому что это ненужным образом отвлекает от остального, придает Твоему решению дополнительный мотив, который в сущности не имел значения.) Это выдающийся портрет образа мысли, который уже не встретишь в наше время. Очень захватывает «история болезни» со всеми неизвестными до сих пор подробностями. Уникальная для мира медицинской литературы.

Я слышала от Эштона и Каспера, что они узнали от тебя, а я чувствую это в Твоих письмах – Твое самочувствие стало ощутимо лучше. Не ошибаюсь ли я? Я страшно беспокоилась, потому что не получала от вас никаких известий. Письма⁶ очень меня успокоили.

Я была в Чикаго и как раз вернулась в Нью-Йорк. Генрих чувствует себя хорошо, но нога до сих пор не восстановилась до конца. В остальном же ничего нового – кроме того, что вся страна, в первую очередь университеты, охвачена волнением. Невозможно предсказать, что произойдет дальше. Меня очень обрадовали студенты в Чикаго. Там занятия и лекции проходят по большому счету спокойно, потому что администрация и прежде всего новый ректор, Эдвард Леви, действуют крайне разумно. Практически все крутится вокруг одной проблемы: когда протестуют студенты ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя вовлекать полицию. Пока этого не происходит, не случается никаких эксцессов и мнения, сформированные студентами, не доходят до крайности. Протест превращается в бунт, стоит только администрации начать относиться к студентам, как к преступникам, которыми они ни в коем случае не являются, и угрожать полицией или дисциплинарными наказаниями. Тогда студенты воспринимают университет как врага, а не особое место, где можно решить все разногласия. В таком случае всех можно закрыть.

С наилучшими пожеланиями

Искренне

Ваша

Ханна

Генрих передает привет.

1. Jaspers K. Schicksal und Wille. Autobiographische Schriften. Saner H. (Hrsg.). München, 1967.

2. «Родительский дом и детство».

3. «Из Гейдельберга в Базель».

4. Под заголовком «Опыт исключения. Карл Ясперс о своем отъезде из Германии» в Spiegel от 2 октября 1967 г.

5. Jaspers K. Schicksal und Wille, p. 180.

6. Имеются в виду упомянутые выше письма Эштону и Касперу: в то время Я. еще диктовал деловые письма, но частная переписка (в основном от руки) почти прекратилась.

423. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 20 февраля 1968

Дорогой Почтеннейший, дорогие друзья,

Приложенная рукопись¹, которая, разумеется, посвящена вам обоим, написана для Баварского радио, в эфире которого текст выйдет сегодня в течение дня. Говорить больше или говорить по-другому я не хочу. Фраза «Верность – признак истины» принадлежит Генриху, и все остальное написано вокруг нее.

Я опечалена, что сегодня не могу быть с вами, как пять лет назад. Я могла бы приехать на два, максимум на три дня, в конце недели, но во время юбилейной суеты это мне показалось неуместным. Пусть эти дни принесут вам хоть немного радости!

Мы серьезно обеспокоены. У нас совершенно нет желания наблюдать за упадком очередной республики. Но наши желания вряд ли примет во внимание так называемая мировая история.

Всего наилучшего, искренне

Ваша

Ханна

1. Имеется в виду речь Х. А. «В честь 85-летия Карла Ясперса», вышедшая в эфир Баварского радио 23 февраля 1968 г. См.: Erinnerungen an Karl Jaspers. Piper K., Saner H. (Hrsg.). München, Zürich, 1974, p. 311–315.

424. Гертруда Ясперс Ханне Арендт и Генриху БлюхеруБазель, 4 апреля 1968

Дорогая Ханна, дорогой Генрих,

Карл уже идет на поправку, его заносчивость привела к плевриту и воспалению легких. Он готовился – совершенно голый – отходить ко сну и на следующий день заболел. Теперь он обещает быть осторожнее. И я осторожно буду напоминать ему об этом, потому что сам он скорее всего забудет. Он еще слаб, но хорошо ест, так что скоро поправится. Он не стремится вставать, а я, по просьбе врача, не должна его заставлять. Но сегодня утром он сделал пару шагов с поддержкой сиделки и господина Занера.

Очень прошу вас зачитать этот бюллетень моему другу и кузену. Адрес: Пауль Готтшальк, 84 University Place, Нью-Йорк, Н.-Й., 10003. Ему не стоит беспокоиться. Карлу уже лучше.

Сердечно

Ваша Гертруда

425. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс5 мая 1968

Дорогие друзья,

мы были очень счастливы получить бюллетень о состоянии здоровья от Гертруды, и я думаю, поскольку не получала других новостей, все становится только лучше. Я не написала, потому что у меня слишком много дел: только что вернулась из Чикаго и по-прежнему очень занята с Новой школой. И, конечно, обеспокоена всем, что здесь происходит. Маккарти¹ – единственный луч света, но шансы, что его изберут, не очень велики. Тем не менее государственный климат значительно переменился, вне зависимости от того, что произойдет осенью.

Сегодня я пишу, чтобы посоветоваться по поводу планов на лето. Всю зиму Генрих чувствовал себя не очень хорошо, и, несмотря на то что теперь он снова здоров, он не хочет ехать в Европу, а я не хочу надолго оставлять его одного. Так что я смогу приехать совсем ненадолго и лучше всего будет успеть во второй половине июня. Вряд ли смогу приехать раньше. В середине июня Генрих получит звание почетного доктора Барда и мое присутствие необходимо. Перед этим, сразу по завершении семестра, мы на пару недель отправимся за город, в хороший отель, где мы собираемся спокойно отдохнуть. Я очень устала – семестр, домашнее хозяйство и политика. Затем, когда я вернусь из Европы (Генрих вернется раньше), мы, как обычно, поедем в Паленвилль. Все это пока не точно. На следующей неделе Генриху предстоит еще одно общее медицинское обследование, но я почти уверена, что врач признает его полностью здоровым.

Сообщите, как обстоят дела. Во второй половине июня у меня нет жестких планов и я могу все поменять. И в любом случае – до скорого.

Как всегда с беспокойством и искренне

Ваша

Ханна

1. Юджин Маккарти (1916–2005) – американский политик, демократ, в 1969 г. пытался выдвинуть свою кандидатуру на президентский пост, потерпел поражение, однако серьезно помешал переизбранию Джонсона.

426. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс13 июня 1968

Дорогие друзья,

Пишу второпях. Приехать не смогу. У Генриха был удар, не инфаркт. Пока не знаем, как все сложится в дальнейшем. В любом случае нужно ждать. Я еще напишу.

Как всегда

Ваша

Ханна

427. Карл и Гертруда Ясперс Ханне Арендт и Генриху БлюхеруБазель, 17 июня 1968

Дорогая Ханна, дорогой Генрих!

Мы разделяем ваше беспокойство по поводу удара. Конечно, это не катастрофа. Но добавляет страшную неопределенность, которая, надеюсь, в ближайшие недели и месяцы станет привычной, добавится к естественным опасностям жизни. Но останется моментом, в который изменяются представления о безопасности и здоровье.

Простите ужасный почерк. Ничего не могу поделать из-за болей, которые я непрерывно вынужден преодолевать при так называемом полиартрите.

Мы опечалены, что вследствие упомянутых событий, Твоя поездка в Европу не состоится. Но иначе нельзя.

Мы счастливы. Одной надеждой не проживешь.

Напиши о новостях, если будет желание

Ваш Карл

Видите, рука совсем не слушается. Полагаю, мы можем быть спокойны. Мы счастливы возможности разделить радость с Занерами. В начале июля ему вручат премию Германа Гессе, сумма которой составляет 10 000 марок². Оба уже готовятся к церемонии. Он пишет речь. Сперва я хотела поехать с ними, но очень тяжела на подъем. Мы с нетерпением ждем от вас хороших новостей.

Будьте здоровы! Сердечно

Ваша Гертруда

1. За работу «Путь Канта от войны к миру» Занер в 1968 г. получил премию имени Германа Гессе города Карлсруэ.

428. Ханна Арендт Карлу и Гертруде Ясперс26 июня 1968

Дорогой Почтеннейший, дорогие друзья,

нас очень обрадовало письмо, написанное от руки. Вдруг понимаешь, как крепко держишься за конкретное и видимое.

Сегодня я пишу лишь чтобы сообщить, что Генрих чувствует себя поразительно хорошо. Врач поместил его в больницу, потому что боялся инфаркта. Вместо этого Генрих очень быстро оправился. Результаты электрокардиограммы в норме, и все остальное тоже в полном порядке. На прошлой неделе его выписали из больницы, и с тех пор он ведет почти привычный образ жизни дома, но очень осторожен и соблюдает бессолевую диету. Но у него вдоволь шнапса, к тому же ему разрешили с осторожностью курить трубку и сигары (не вдыхая дым). Завтра приедет делегация из колледжа, в составе которой будет и ректор, присудившая ему звание почетного доктора, чтобы провести пропущенную церемонию. Шампанское уже в холодильнике, там же и икра, которую Генриху, к сожалению, нельзя. Если все останется по-прежнему, врач отпустит нас в Паленвилль в начале или середине июля. Поначалу он был серьезно обеспокоен, но все в прошлом. Врач считает, что Генрих может жить спокойно и без строгих ограничений, если будет осторожен. Всю зиму он был сам не свой, но сейчас он чувствует себя лучше, чем когда-либо прежде. Никакой усталости.

Мы были очень рады узнать о премии Гессе, присужденной Занеру. Раннее признание очень приятно. Передайте ему привет и наши искренние поздравления. Письмо, которое переслала Гертруда, было от моей племянницы¹, которая вместе с мужем² переезжает в Регенсбург, где он получил место. Она сама пока сдает какой-то университетский экзамен в Вене. Очень счастливая пара. Она думала, я уже в Базеле. Я совсем забыла вовремя сообщить ей, что планы изменились.

Многое можно было бы рассказать о политике. Мне кажется, дети следующих столетий запомнят 1968-й таким, каким мы запомнили 1848-й. Я заинтересована в этом лично. «Красный Дени», Кон-Бендит³ – сын наших близких друзей⁴, оба погибли, мы были знакомы еще в Париже. Я знаю этого мальчика, он навещал нас, я видела его и в Германии. Удивительно славный малый. Здесь главную роль играет Маккарти, на чьей стороне вся молодежь. Но и здесь положение крайне опасное, иногда я думаю, это единственная страна, где у республики остались хоть какие-то шансы. Кроме того появляется ощущение, что находишься среди добрых друзей.

Всего наилучшего, искренне – Ханна

1. Эдна Броке, урожд. Фюрст.

2. Михаель Броке.

3. Даниэль Кон-Бендит (род. 1945) – один из лидеров студенческого протеста 1968 года.

4. Эрих и Герта Кон-Бендит.

429. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПаленвилль, 27 июля 1968

Дорогие друзья,

я хотела немного подождать, чтобы посмотреть, как будет чувствовать себя Генрих. Все та же история: он очень болен, прогнозы врачей неутешительны, его кладут в больницу – и вдруг все проходит. В юности он полгода страдал от непрерывной диареи, ничего не помогало, он очень похудел, врачи подозревали туберкулез и поставили на нем крест. На что его друг Роберт заметил: если ты все равно умрешь, сперва мы могли бы посмотреть на Италию. Они сели в машину Роберта – и через восемь дней Генрих был совершенно здоров, и так они впервые посетили Италию. Подобные происшествия не могут выбить его из колеи. Оправляться от ужаса придется только мне. Он принимает все происходящее и не волновался ни минуты из-за этого страшного сердечного приступа.

Если он и дальше будет чувствовать себя так же хорошо, может быть я смогу приехать хотя бы ненадолго. Но я хочу остаться здесь еще хотя бы на месяц. Врач настроен очень оптимистично. Слава богу, мы как раз смогли вырваться из Нью-Йорка до того, как пришла страшная жара. Здесь по вечерам всегда прохладно, а температура днем как раз очень нам подходит. Политическая обстановка не очень приятная. Уоллес¹, расистский кандидат из Алабамы, делает успехи каждый день, и никто не знает, чем закончатся два крупнейших партийных конгресса. Я воочию наблюдала студенческие протесты в Колумбии (совсем недалеко от нас). У местного университета особенно гнусное управление и многое становится понятным. Чего я не понимаю, так это почему университет вызвал полицию. В октябре прошлого года студенты передали ректору меморандум, на который он так и не ответил. Он даже не подтвердил получение. Это только разозлило студентов. К тому же негритянский вопрос. И дезинтеграция крупных городов, упадок общественных служб, все вполне очевидно: неисправность школ, полиции, почты, общественного транспорта.

Я работаю спокойно – по большей части над эссе о власти и насилии². Пытаюсь понять опыт последних лет. Но не знаю, удастся ли.

Как сейчас – я имею в виду прямо сейчас, в эту минуту – обстоят дела? Я с трудом могу представить, что в Базеле сейчас глубокая ночь, вы, надеюсь, крепко спите. Мы в свою очередь собираемся сыграть еще одну партию в шахматы с бокалом вина, прежде чем отправимся спать. Не делали этого со времен Парижа.

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

1. Джордж К. Уоллес (1919–1998) – американский политик, в 1968 г. кандидат на пост президента от Американской независимой партии.

2. Arendt H. Reflections on Violence // Journal of International Affairs, Winter 1969, p. 1–35. Расширенный вариант: Arendt H. On Violence. New York, 1970; Арендт Х. О насилии. М.: Новое издательство, 2014.

430. Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 июля 1968

Родная Ханна,

сегодня пришло Твое письмо, в котором Ты сообщаешь, что Генрих идет на поправку, и я радуюсь этому вместе с Тобой. Карл очень устал, много спит. Я беспокоюсь, но он очень терпелив и относится ко всему философски, он очень ласков.

«Могу пообещать Вам год».

Недавно мы отпраздновали 61 год¹ со дня нашей первой встречи. Он жалуется, что память становится все хуже, но моя начала подводить еще в юности, поэтому я вовсе на нее не полагаюсь. Это страшно осложнило мою жизнь и осложняет жизнь других, но моя природа связывала меня с людьми несмотря на память. Например, с Тобой и с Генрихом.

После ночи спокойного сна Карл снова спит, возле него последний номер Spiegel. Вчера его навещал Салин, все хорошо. Приходит Россман. Сегодня заходил Хоххут. Это очень отвлекает его от усталости. Вскоре снова приедет Занер. Это очень радует нас обоих.

Печальное письмо? Но нас веселит Эрна, чей живой нрав приносит нам столько радости.

В еврейской молитве Каддиш² говорится: «что есть человек, что Ты помнишь его», – законническая религия разрушила так много. Религиозность моей матери³ была глубока и наполняла наш дом любовью.

Сердечно в мыслях о вас

Ваша Гертруда

1. Гертруда и Карл Я. познакомились 14 июля 1907 г. и отмечали эту дату ежегодно. Предшествующую фразу Я. произнес во время обручения, предполагая недолгую продолжительность собственной жизни.

2. Арамейская молитва I–II в. н. э.

3. Клара Майер (1845–1912), урожд. Готтшальк.

431. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПаленвилль, 20 августа 1968

Дорогие друзья,

Генрих чувствует себя хорошо, так что я все же решила приехать еще раз – хоть и смогу остаться всего на неделю. Если все сложится так, как я думаю, в воскресенье, 1 сентября, я буду у вас, остановлюсь снова в Euler и позвоню. Билеты пока не заказаны, и, возможно, я буду на месте только второго числа.

Обо всем остальном лично

Сердечно ваша

Ханна

Передаю благодарность Гертруде за ее чудесное письмо!

432. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс8 октября 1968

Дорогие друзья,

Написал Занер, так что теперь я обо всем знаю. Сейчас я вспоминаю о вас обоих и думаю о прощании, предсказать которое всегда невозможно. Но мои мысли и мое настроение невозможно описать – потому что меня переполняет благодарность за все, чем вы меня одарили.

С бесконечной любовью

Ваша

Ханна

433. Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 февраля 1969 [Телеграмма]

Карл умер 13:43 ЦЕВ

Труде

1. Я. умер в день девяностолетия Гертруды. В начале марта Х. А. отправилась в Париж, чтобы принять участие в частной траурной церемонии 3 марта и публичной церемонии 4 марта, устроенной Базельским университетом. Там она прочитала речь, которая стала ее последним публичным выступлением, посвященным Я. В последующие годы она нерегулярно писала Гертруде Я. Речь, посвященная памяти Я., публикуется по: Basler Universitätseden, H. 60. Basel, 1969, pp. 18–20. О смерти Ясперса см.: Saner H. Sterben können // Erinnerungen an Karl Jaspers. Hersg. von Piper K., Saner H. München, Zürich, 1974.

Речь Ханны Арендт на публичной церемонии прощания в университете Базеля 4 марта 1969 года

Мы собрались здесь, чтобы перед лицом общественности, которую он любил и уважал, попрощаться с Карлом Ясперсом. Мы хотим показать миру, что с его уходом – уходом человека преклонных лет, прожившего долгую, невероятно счастливую и благословенную жизнь, – в мире что-то растворилось. Никто не говорит, как он, никто не говорил так прежде и никто не заговорит впредь. Лишь так мы можем понять, кого потеряли, но не все определяется этим. В конечном счете можно повторить слова Гете: «Песнями жива отчизна испытаньям вопреки». Дело в том, что тех, кто слышит и понимает его песнь, не становится меньше.

Люди на земле нуждаются в телесном воплощении. Даже тем, кто был знаком лишь с его творениями, но не с ним лично, необходимо было подтверждение, что за книгами стоит человек – в Базеле, на Ауштрассе, – его живой голос и жесты. Ведь только это может быть гарантией того, что все, написанное в книгах, было истинно, и все, что было действительностью для одного, возможно и для других. Он мог и хотел быть примером.

Но я имею в виду не написание книг. Книги – выражения и свидетельства уникального бытия в мире, бытия человеком среди людей. То и дело среди нас появляется некто, кто олицетворяет собой пример человека и воплощает в себе нечто, что прежде мы могли познать как идеал или идею. Единолично Ясперс воплощал единение свободы, разума и коммуникации. Примером собственной жизни он воплощал это слияние в образцовой форме, чтобы затем, размышляя о нем, описать этот опыт так, чтобы мы не могли помыслить эти три части: разум, свободу и коммуникацию по отдельности, но воспринимали их как триединство.

Для него самого было не столь очевидно, что он станет философом – не психиатром или политиком. Он часто говорил, если бы не болезнь, которая определяла не его жизнь, но его образ жизни, он бы никогда не стал профессором философии. Услышав эти слова, я вспоминала фрагмент «Государства», в котором Платон полушутя замечает, что благодатной почвой для философии можно считать либо ссылку, либо некоторую болезненность, либо маленькую, незначительную землю, где деятельная жизнь не оставляет после себя ни следа. (Стал бы сам Платон философом, если бы жизнь в Афинах была лучше?)

Со времен Платона было не много философов, для которых действие и политика были настоящим искушением. Но Ясперс? Он мог бы согласиться с Кантом: «Как заманчиво мыслить конституции», и если бы он не родился в стране, которая загадочным образом уничтожает выдающиеся политические таланты или не позволяет им выразить себя в полной мере, если бы не его болезнь – его с легкостью можно было бы представить в роли политического деятеля. И в известном смысле этот основополагающий дар, столь же сильный, как и философский, проявился в нем после 1945 года. На протяжении почти четверти века он был совестью Германии, и тот факт, что совесть эта располагалась на швейцарской земле, в республике, в городе, который можно счесть своего рода полисом, – вряд ли можно считать случайностью. Он был рожден для порядков демократической республики и величайшую радость находил во взаимообмене, направление которому задавали эти порядки. За последние годы ничто не обрадовало его столь же сильно, как получение швейцарского гражданства. Он любил повторять, что впервые солидарен с государством. Это не было отречением от Германии. Он знал, что гражданство и национальность не обязательно должны совпадать – разумеется, он был и оставался немцем, – но он знал, что гражданство не пустая формальность.

Мы не знаем, что происходит после смерти. Мы знаем лишь, что он оставил нас. Мы держимся за его работы, но знаем, что им мы совершенно не нужны. Его работы – наследие, которое и после его смерти останется в мире, что существовал до его появления и продолжит свое существование после его ухода. Что с ними произойдет зависит от пути развития мира. Но простой факт, что эти книги – свидетельство прожитой жизни, не станет неотъемлемой частью мира и может быть предан забвению. Самые мимолетные и в то же время самые великие его черты – произнесенные слова и неповторимые жесты – умирают вместе с ним и требуют памяти. Воспоминания возникают через связь с покойным, из нее рождаются слова о нем, которые вновь отзвуком остаются в мире. Связь с покойным – которой следует научиться, и мы начинаем учиться ей сегодня, в единении общей скорби.

Оглавление

Предисловие

Письма

  1. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГейдельберг, 15 июля 1926

  2. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГейдельберг, 10 октября 1928

  3. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, Фазаненштр., 57, 28 января 1929

  4. Ханна Арендт Карлу Ясперсу 24 февраля 1929

  5. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНойбабельсберг, 13 июня 1929

  6. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 16 июня 1929

  7. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНойбабельсберг, 23 июня 1929

  8. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНойбабельсберг, 24 июля 1929

  9. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 2 августа 1929

  10. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 4 августа 1929

  11. Ханна Арендт Карлу Ясперсу9 августа 1929

  12. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГейдельберг, 8 октября 1929

  13. Карл Ясперс Ханне АрендтОльденбург, 10 октября 1929

  14. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 20 марта 1930

  15. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуФранкфурт-на-Майне, 24 марта 1930

  16. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуФранкфурт-на-Майне, 1 мая 1930

  17. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 4 мая 1930

  18. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 23 декабря 1930

  19. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин-Халензее, 2 ноября 1931

  20. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 16 ноября 1931

  21. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 26 января 1932

  22. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 1 января 1933

  23. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 3 января 1933

  24. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 6 января 1933

  25. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 10 января 1933

  26. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 12 апреля 1933

  27. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 27 марта 1936

  28. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЖенева, 8 августа 1936

  29. Карл Ясперс Ханне АрендтСентябрь, 1938, Кольпах1, Реданж-сюр-Аттерт, Великое Герцогство Люксембург

  30. Карл Ясперс Ханне Арендт Гейдельберг, 28 октября 1945

  31. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 ноября 1945

  32. Карл Ясперс Ханне Арендт2 и 10 декабря 1945

  33. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 6 сентября 1945

  34. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 января 1946

  35. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 12 и 17 марта 1946

  36. Ханна Арендт Карлу Ясперсу22 апреля 1946

  37. Ханна Арендт Гертруде Ясперс22 апреля 1946

  38. Карл Ясперс Ханне Арендт8 мая 1946

  39. Ханна Арендт Гертруде Ясперс30 мая 1946

  40. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 9 июня 1946

  41. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 27 и 29 июня 1946

  42. Ханна Арендт Карлу Ясперсу9 июля 1946

  43. Ханна Арендт Карлу Ясперсу17 августа 1946

  44. Карл Ясперс Ханне АрендтЦюрих, 18 сентября 1946

  45. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 5 октября 1946

  46. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 19 и 23 октября 1946

  47. Ханна Арендт Карлу Ясперсу11 ноября 19461

  48. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 17 ноября 1946

  49. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 30 ноября 1946

  50. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 17 декабря 1946

  51. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 28 декабря 1946

  52. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 8 января 1947

  53. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 марта 1947

  54. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 19 марта 1947

  55. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс23–25 марта 1947

  56. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 19 апреля 1947

  57. Ханна Арендт Карлу Ясперсу3–4 мая 1947

  58. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 16 мая 1947

  59. Ханна Арендт Карлу Ясперсу30 июня 1947

  60. Карл Ясперс Ханне АрендтКран в Ронетале, 20 июля 1947

  61. Ханна Арендт Карлу Ясперсу4 сентября 1947

  62. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 25 января 1948

  63. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 30 января 1948

  64. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 марта 1948

  65. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 марта 1948

  66. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 апреля 1948

  67. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 апреля 1948

  68. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 мая 1948

  69. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 мая 1948

  70. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 июня 1948

  71. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуХановер, Н.-Г., 16 июля 1948

  72. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 сентября 1948

  73. Ханна Арендт Карлу Ясперсу31 октября 1948

  74. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 ноября 1948

  75. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 9 ноября 1948

  76. Ханна Арендт Карлу Ясперсу19 ноября 1948

  77. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 ноября 1948

  78. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс4 декабря 1948

  79. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 22 декабря 1948

  80. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 9 января 1949

  81. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 января 1949

  82. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 января 1949

  83. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 января 1949

  84. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 января 1949

  85. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 февраля 1949

  86. Ханна Арендт Карлу Ясперсу15 февраля 1949

  87. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 11 марта 1949

  88. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 марта 1949

  89. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 апреля 1949

  90. Ханна Арендт Карлу Ясперсу3 июня 1949

  91. Карл Ясперс Ханне АрендтСанкт-Мориц1, 4 августа 1949

  92. Карл Ясперс Ханне АрендтЖенева, 1 сентября 1949

  93. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 сентября 1949

  94. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс22 ноября 1949

  95. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 28 декабря 1949

  96. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 января 1950

  97. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 15 января 1950

  98. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 5 февраля 1950

  99. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 10 апреля 1950

  100. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 20 апреля 1950

  101. Ханна Арендт Карлу Ясперсу25 июня 1950

  102. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 июня 1950

  103. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсМаномет, Массачусетс, 11 июля 1950

  104. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 августа 1950

  105. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс4 октября 1950

  106. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс25 сентября 1950

  107. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 января 1951

  108. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 февраля 1951

  109. Ханна Арендт Карлу Ясперсу4 марта 1951

  110. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 марта 1951

  111. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс14 мая 1951

  112. Карл Ясперс Ханне АрендтСанкт-Мориц, 6 августа 1951

  113. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 сентября 1951

  114. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 января 1952

  115. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЯддо1, 25 января 1952

  116. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 января 1952

  117. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс18 февраля 1952

  118. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 марта 1952

  119. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 марта 1952

  120. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПариж, 8 апреля 1952

  121. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс10 апреля 1952

  122. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 апреля 1952

  123. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 17 апреля 1952

  124. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 20 апреля 1952

  125. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 28 апреля 1952

  126. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 мая 1952

  127. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГеоргхаузен, 7 июля 1952

  128. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 9 июля 1952

  129. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 21 июля 1952

  130. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 июля 1952

  131. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсФранкфурт, 26 июля 1952

  132. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 5 августа 1952

  133. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс23 августа 1952

  134. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 августа 1952

  135. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 7 сентября 1952

  136. Гертруда Ясперс Ханне Арендт16 октября 1952

  137. Ханна Арендт Гертруде Ясперс1 ноября 1952

  138. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 декабря 1952

  139. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 декабря 1952

  140. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 19 февраля 1953

  141. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 апреля 1953

  142. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 13 мая 1953

  143. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 мая 1953

  144. Карл Ясперс Ханне Арендт5 июня 1953

  145. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, Н.-Й., 13 июля 1953

  146. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 августа 1953

  147. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 сентября 1953

  148. Ханна Арендт Карлу Ясперсу21 сентября 1953

  149. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 сентября 1953

  150. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 15 ноября 1953

  151. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 ноября 1953

  152. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 21 декабря 1953

  153. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 февраля 1954

  154. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 19 февраля 1954

  155. Ханна Арендт Карлу Ясперсу9 мая 1954

  156. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 мая 1954

  157. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 мая 1954

  158. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 24 июля 1954

  159. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 августа 1954

  160. Ханна Арендт Карлу Ясперсу6 октября 1954

  161. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 ноября 1954

  162. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБеркли 4, Калифорния, 6 февраля 1955

  163. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 февраля 1955

  164. Ханна Арендт Карлу Ясперсу28 февраля 1955

  165. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсБеркли, 26 марта 1955

  166. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 апреля 1955

  167. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 июля 1955

  168. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 июля 1955

  169. Ханна Арендт Карлу Ясперсу

  170. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 августа 1955

  171. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуРавенна, 8 сентября 1955

  172. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 сентября 1955

  173. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМилан, 13 сентября 1955

  174. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 сентября 1955

  175. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсРим, 20 сентября 1955

  176. Ханна Арендт Карлу Ясперсу Афины, 7 октября 1955

  177. Карл Ясперс Ханне Арендт Базель, 12 октября 1955

  178. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 13 ноября 1955

  179. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 29 декабря 1955

  180. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 января 1956

  181. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 14 февраля 1956

  182. Ханна Арендт Карлу Ясперсу17 февраля 1956

  183. Ханна Арендт Карлу Ясперсу7 апреля 1956

  184. Карл Ясперс Ханне Арендт12 апреля 1956

  185. Ханна Арендт Карлу Ясперсу 30 апреля 1956

  186. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 мая 1956

  187. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 июля 1956

  188. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 июля 1956

  189. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 23 июля 1956

  190. Карл Ясперс Ханне Арендт1 августа 1956

  191. Ханна Арендт Карлу Ясперсу7 сентября 1956

  192. Ханна Арендт Карлу Ясперсу15 сентября 1956

  193. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 сентября 1956

  194. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 сентября 1956

  195. Ханна Арендт Карлу Ясперсу22 сентября 1956

  196. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 сентября 1956

  197. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, 7 октября 1956

  198. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 октября 1956

  199. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЖенева, 16 октября 1956

  200. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМюнстер, 5 ноября 1956

  201. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 ноября 1956

  202. Ханна Арендт Карлу Ясперсу26 декабря 1956

  203. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 декабря 1956

  204. Ханна Арендт Карлу Ясперсу17 февраля 1957

  205. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 февраля 1957

  206. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 14 апреля 1957

  207. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 апреля 1957

  208. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 июня 19571

  209. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 29 августа 1957

  210. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 сентября 1957

  211. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 сентября 1957

  212. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 сентября 1957

  213. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 4 октября 1957

  214. Ханна Арендт Карлу Ясперсу4 ноября 1957

  215. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 15 ноября 1957

  216. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 ноября 1957

  217. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 ноября 1957

  218. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 3 декабря 1957

  219. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 декабря 1957

  220. Гертруда и Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 января 1958

  221. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс17 января 1958

  222. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 18 февраля 1958

  223. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 марта 1958

  224. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 марта 1958

  225. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 марта 1958

  226. Ханна Арендт Карлу Ясперсу24 апреля 1958

  227. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 мая 1958

  228. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсЛюксембург, 10 мая 1958

  229. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПалленвиль, Н.-Й., 8 августа 1958

  230. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 сентября 1958

  231. Ханна Арендт Карлу Ясперсу19 сентября 1958

  232. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 октября 1958

  233. Ханна Арендт Карлу и Гертруде Ясперс16 ноября 1958

  234. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 декабря 1958

  235. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс31 января 1959

  236. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПринстон, 21 февраля 1959

  237. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 марта 1959

  238. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПринстон, 31 марта 1959

  239. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 апреля 1959

  240. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 апреля 1959

  241. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПринстон, 27 апреля 1959

  242. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 мая 1959

  243. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, Н.-Й., 20 июля 1959

  244. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 30 июля 1959

  245. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, Н.-Й., 11 августа 1959

  246. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 августа 1959

  247. Карл Ясперс Ханне АрендтКанн, 11 сентября 19591

  248. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, среда1

  249. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 3 октября 1959

  250. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 октября 1959

  251. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуФлоренция, 13 октября 1959

  252. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсФлоренция, 18 октября 1959

  253. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 28 октября 1959

  254. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 3 января 1960

  255. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 февраля 1960

  256. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 марта 1960

  257. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 марта 1960

  258. Ханна Арендт Карлу Ясперсу25 марта 1960

  259. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 апреля 1960

  260. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 июня 1960

  261. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 20 июня 1960

  262. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 30 июля 1960

  263. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуХайнс Фолс1, 22 августа 1960

  264. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 4 октября 1960

  265. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 4 октября 19601

  266. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 14 октября 1960

  267. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 октября 1960

  268. Ханна Арендт Гертруде Ясперс9 ноября 1960

  269. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 21 ноября 1960

  270. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 декабря 1960

  271. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 2 декабря 1960

  272. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 14 декабря 1960

  273. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 декабря 1960

  274. Ханна Арендт Карлу Ясперсу23 и 24 декабря 1960

  275. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 декабря 1960

  276. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 января 1961

  277. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЭванстон, Иллинойс, 5 февраля 1961

  278. Карл Ясперс Ханне Арендт14 февраля 19611

  279. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсЭванстон, 21 февраля 19611

  280. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 февраля 1961

  281. Ханна Арендт Карлу Ясперсу27 марта 1961

  282. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 апреля 1961

  283. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 апреля 1961

  284. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 апреля 1961

  285. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуИерусалим, 13 апреля 1961

  286. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 апреля 1961

  287. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуИерусалим, 25 апреля 1961

  288. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 июня 1961

  289. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМюнхен, 9 июня 1961

  290. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 июня 1961

  291. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 31 июля 1961

  292. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 августа 1961

  293. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 6 августа 1961

  294. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 августа 1961

  295. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 5 сентября 1961

  296. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 и 16 сентября 1961

  297. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсМидлтаун, Коннектикут1, 1 ноября 1961

  298. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 6 и 7 ноября 1961

  299. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсМидлтаун, Коннектикут, 16 ноября 1961

  300. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 26 декабря 1961

  301. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс30 декабря 1961

  302. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 января 1961

  303. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс19 февраля 1962

  304. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 марта 1962

  305. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 марта 1962

  306. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс31 марта 1962

  307. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 апреля 1962

  308. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 4 апреля 1962

  309. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 апреля 1962

  310. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 июля 1962

  311. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, июль/август 19621

  312. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 17 сентября 1962

  313. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 октября 1962

  314. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМиддлтаун, 29 октября 1962

  315. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 и 21 ноября 1962

  316. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 декабря 1962

  317. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 декабря 1962

  318. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуУэслианский университет, 13 декабря 1962

  319. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 декабря 1962

  320. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуМиддлтаун, 7 января 1963

  321. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 января 1963

  322. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 8 февраля 1963

  323. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсСтрасбург, 30 марта 1963

  324. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсАфины, 14 апреля 1963

  325. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсАфины, 28 апреля 1963

  326. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 мая 1963

  327. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 мая 1963

  328. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 19 мая 1963

  329. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуРим, 29 мая 1963

  330. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПрованс, 30 июня 1963

  331. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 20 июля 1963

  332. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 июля 1963

  333. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 9 августа 1963

  334. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 12 августа 1963

  335. Ханна Арендт Карлу Ясперсу18 августа 1963

  336. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго1, 20 октября 1963

  337. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 октября 1963

  338. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 октября 1963

  339. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 октября 1963

  340. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 ноября 1963

  341. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 ноября 1963

  342. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 22 ноября 1963

  343. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсЧикаго, 24 ноября 1963

  344. Ханна Арендт Карлу и Гертруде Ясперс1 декабря 1963

  345. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 13 декабря 1963

  346. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 13 декабря 1963

  347. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 января 1964

  348. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 19 февраля 1964

  349. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 1 марта 1964

  350. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 марта 1964

  351. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 20 апреля 1964

  352. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 апреля 1964

  353. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 14 мая 1964

  354. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 23 июля 1964

  355. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 июля 1964

  356. Ханна Арендт Гертруде ЯсперсПаленвилль, 12 августа 1964

  357. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 августа 1964

  358. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс22 августа 1964

  359. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 сентября 1964

  360. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 4 октября 1964

  361. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 октября 1964

  362. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 25 октября 1964

  363. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 октября 1964

  364. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 30 октября 1964

  365. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс29 ноября 1964

  366. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 декабря 1964

  367. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсРождество 1964

  368. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 8 января 1965

  369. Ханна Арендт Карлу Ясперсу19 февраля 1965

  370. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 28 февраля 1965

  371. Ханна Арендт Карлу Ясперсу14 марта 1965

  372. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 марта 1965

  373. Ханна Арендт Карлу Ясперсуполучено 13 апреля 19651

  374. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 17 апреля 1965

  375. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс28 мая 1965

  376. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 мая 1965

  377. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 11 июня 1965

  378. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 июня 1965

  379. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 5 июля 1965

  380. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс6 июля 1965

  381. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс[Паленвилль] 25 июля 1965

  382. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 29 сентября 1965

  383. Карл Ясперс Ханне Арендтконец сентября 19651

  384. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 7 октября 1965

  385. Ханна Арендт Карлу Ясперсу23 октября 1965

  386. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 5 декабря 1965

  387. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 декабря 1965

  388. Карл и Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 10 января 1966

  389. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 января 1966

  390. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 января 1966

  391. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 19 февраля 1966

  392. Ханна Арендт Карлу Ясперсу2 марта 1966

  393. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 9 марта 1966

  394. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 26 марта 1966

  395. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсЧикаго, 18 апреля 1966

  396. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 апреля и 8 мая 1966

  397. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 21 мая 1966

  398. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 июня 1966

  399. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 4 июля 1966

  400. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 июля 1966

  401. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсПаленвилль, 10 августа 1966

  402. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 августа 1966

  403. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 18 августа 1966

  404. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсНью-Йорк, 2 сентября 1966

  405. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперсоктябрь 19661

  406. Карл и Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 11 октября 1966

  407. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс13 октября 1966

  408. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 3 ноября 1966

  409. Карл Ясперс Ханне Арендт10 ноября 1966

  410. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 ноября 1966

  411. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 ноября 1966

  412. Ханна Арендт Карлу Ясперсу12 декабря 1966

  413. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 января 1967

  414. Ханна Арендт Карлу Ясперсу16 января 1967

  415. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс21 марта 1967

  416. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 марта 1967

  417. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуЧикаго, 13 апреля 1967

  418. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 апреля 1967

  419. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс10 июня 1967

  420. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсИерусалим, 26 августа 1967

  421. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 октября 1967

  422. Ханна Арендт Карлу Ясперсу25 ноября 1967

  423. Ханна Арендт Карлу и Гертруде ЯсперсНью-Йорк, 20 февраля 1968

  424. Гертруда Ясперс Ханне Арендт и Генриху БлюхеруБазель, 4 апреля 1968

  425. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс5 мая 1968

  426. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс13 июня 1968

  427. Карл и Гертруда Ясперс Ханне Арендт и Генриху БлюхеруБазель, 17 июня 1968

  428. Ханна Арендт Карлу и Гертруде Ясперс26 июня 1968

  429. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПаленвилль, 27 июля 1968

  430. Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 31 июля 1968

  431. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсПаленвилль, 20 августа 1968

  432. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс8 октября 1968

  433. Гертруда Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 февраля 1969 [Телеграмма]

Речь Ханны Арендт на публичной церемонии прощания в университете Базеля 4 марта 1969 года