Мы с королевой (fb2)

- Мы с королевой (пер. Инна Соломоновна Стам) 433K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сью Таунсенд

Сью Таунсенд
Мы с королевой

Посвящается Габриэль, Бейли и Ниллу

Проснувшись, станешь дураком опять.^[1]

Уильям Шекспир. «Сон в летнюю ночь»

От автора

«Мы с королевой» — плод писательского воображения. Все имена, персонажи, события и названия мест либо придуманы, либо используются автором в полностью вымышленных обстоятельствах.

АПРЕЛЬ

1. Не знает сна лишь государь один^[2]

Лежа в постели, королева вместе с Гаррисом смотрела телевизор. Был четверг, 9 апреля 1992 года, 11.20 вечера; всеобщие выборы подходили к концу. Гаррис зевнул, показав острые зубы и пурпурно-красный язык.

— Наскучили тебе выборы, золотко? — спросила королева, поглаживая его по спине.

Гаррис загавкал на телевизор: на экране судорожно дергались крошечные человечки в цилиндрах — произведение компьютерной графики.

Не вникая в суть, королева некоторое время просто наблюдала за их забавными движениями и вдруг поняла: эти красные, синие и оранжевые человечки представляют нынешний состав палаты общин. А на переднем плане долговязый мужчина, размахивая руками, скороговоркой бормочет о том, что едва ли можно всерьез полагаться на опросы общественного мнения и скорее всего ни одна из ведущих партий не получит в парламенте большинства. Взяв пульт дистанционного управления, королева уменьшила звук. Ей припомнилось, что сегодня днем секретарь, вручая ей вырезку из какой-то консервативной газеты, сказал: «Быть может, сударыня, это вас позабавит».

Заметка ее и впрямь позабавила. Какой-то спирит-медиум, услугами которого пользовалась газета, утверждал, будто он вошел в контакт со Сталиным, Гитлером и Чингисханом и те дружно заверили его, , что, явись им такая возможность, они не мешкая побежали бы на избирательные участки и проголосовали за лейбористов. За обедом королева показала эту заметку Филипу, но он не нашел в ней ничего забавного.

Гаррис глухо заворчал, спрыгнул с кровати и, переваливаясь, заковылял к телевизору. На часах было 11.25. Когда объявили результаты выборов в Базилдоне, он злобно облаял экран. Откинувшись на подушки в полотняных крахмальных наволочках, королева задумалась: интересно, кто будет завтра целовать ей руку — обходительный Джон Мейджор или приятный во всех отношениях Нил Киннок? Она не отдавала предпочтения ни одному из них. Лидеры обеих партий открыто поддерживали монархию и ничуть не походили на миссис Тэтчер, чьи безумные глаза и сдавленный голос совершенно лишали королеву душевного равновесия на их регулярных встречах по четвергам. Интересно, подумала королева, настанет ли такой день, когда премьер-министр — лидер победившей партии — окажется противником монархии?

Нарисованные компьютером человечки исчезли с экрана, а их место заняли взволнованные политики, отвечающие на вопросы журналистов; Гаррису стало скучно, и он прыгнул обратно на постель. Повертевшись на мягчайшем пуховом одеяле, он наконец угомонился и лег. Королева ласково погладила его на ночь. Затем сняла очки, выключила телевизор и, улегшись в наступившей темноте, приготовилась заснуть. На нее сразу нахлынули семейные заботы. Королева прошептала молитву, которой более шестидесяти лет назад ее научила Крофи, ее гувернантка:

И прежде чем сон окончательно сморил ее, королева, вздохнув, подумала: а что сталось бы с нею и ее семьей, если бы на выборах победили республиканцы? Этот кошмар преследовал королеву и ночью.

2. Глотнем воздуха

Бросив сигарету на шелковый коврик, Джек Баркер придавил ее каблуком. Королева страдальчески поморщилась. Между ними заструился едва ощутимый запах тлеющей ткани. Во взгляде королевы сквозило презрение. У Джека забурчало в животе. Еще когда он учил таблицу умножения на девять, у них в классе висел ее портрет. Маленький Джек нередко посматривал на него в поисках поддержки и вдохновения. Принц Чарльз наклонился и поднял окурок. Оглянулся — куда бы его выкинуть, ничего подходящего не нашел и сунул себе в карман.

Тут заговорила принцесса Маргарита:

— Лилибет, мне до смерти хочется курить. Ну пожалуйста!

— Можно нам открыть окна, мистер Баркер? — спросила королева. Ее идеальное произношение пронзило Джека, словно хрустальная игла. Он бы ничуть не удивился, увидев, что из раны сочится кровь.

— Ни в коем разе, — ответил он.

— А мне положен отдельный дом, или я обязана жить с дочерью и зятем?

Королева-мать одарила Джека своей знаменитой улыбкой, но руки ее, теребившие широкую ярко-голубую юбку, скрутили ткань узлом.

— Вам, как пенсионеру, положен одноэтажный домик. Все граждане нашей страны имеют на это право, и вы тоже.

— Ах, одноэтажный? Прекрасно. Лестницы мне уже не по силам. А прислуга будет жить в доме или отдельно?

Засмеявшись, Джек бросил взгляд на сопровождавших его республиканцев — шесть мужчин и шесть женщин, тщательно отобранных для участия в этой исторической церемонии. Они рассмеялись вместе с Джеком.

— Вы, видимо, не понимаете. Прислуги вообще не будет — ни фрейлин, ни поваров, ни секретарей, ни горничных, ни шоферов.

Он обернулся к королеве:

— Придется вам время от времени захаживать, помогать матушке. Впрочем, ей, возможно, станут возить готовые обеды из столовой.

Услышав это, королева-мать расцвела.

— Значит, я голодать не буду?

— Пока у власти народная республиканская партия, — заявил Джек Баркер, — ни один человек в Британии не будет голодать.

Принц Чарльз откашлялся.

— Гм, а нельзя ли, гм, полюбопытствовать, где именно?.. То есть каково местоположение… гм?..

— Если вас интересует, куда вы все переселяетесь, я этого сообщить не вправе. Могу только сказать вот что: жить вы все будете на одной улице, но среди незнакомых вам трудящихся. Вот здесь перечислено все, что вам разрешается взять с собой.

Джек протянул фотокопии списков, жена его составила их всего два часа назад. Списки были озаглавлены: Предметы первой необходимости; Мебель; Оборудование для муниципального домика на две спальни и для одноэтажного бунгало, предоставляемого пенсионеру . У матери список значительно короче других, отметила королева. Джек протягивал бумаги, но никто и шагу не сделал, чтобы взять их. Джек не двигался. Он был уверен: кто-нибудь из них все равно не выдержит. В конце концов поднялась со стула Диана, она терпеть не могла публичных сцен. Взяв у Джека бумаги, она вручила каждому члену королевской семьи по листку. Воцарилась тишина: все усердно читали. Джек потрогал лежавший в кармане пистолет. Только он один знал, что пистолет не заряжен.

— Но здесь ничего не сказано о собаках, мистер Баркер, — заметила королева.

— По одной на семью, — ответил Баркер.

— А лошади? — спросил Чарльз.

— По-вашему, можно держать лошадь в садике муниципального дома?

— Нет. Разумеется. Спросил не подумав.

— В списке не указана одежда, — робко сказала Диана.

— Да вам много не понадобится. Только самое необходимое. Вам же теперь не нужно будет являться при полном параде на всякие там мероприятия.

Принцесса Анна встала и подошла к отцу.

— Вот и слава Богу! С паршивой овцы хоть шерсти клок, черт возьми. Что с тобой, папа?

Принц Филип был в шоке; он впал в него еще предыдущей ночью, когда, включив в 11.25 телевизор, чтобы не пропустить специальный ночной выпуск о ходе выборов, узнал, что от округа Кенсингтон-Уэст избран Джек Баркер, основатель и лидер народной республиканской партии. Не веря собственным глазам, принц Филип смотрел, как Джек Баркер произносит речь в зале муниципалитета перед набившимися туда ликующими избирателями. Пожилые плательщики подушного налога исходили радостным криком вместе с юнцами в рваных джинсах и с серьгой в носу. Принц Филип снял телефонную трубку и посоветовал жене включить телевизор. Полчаса спустя она сама позвонила ему:

— Филип, зайди, пожалуйста, ко мне.

До глубокой ночи сидели они перед телевизором, глядя, как все новые кандидаты от республиканской партии под вопли торжествующих толп объявляются избранными в парламент. Один за другим присоединялись к королевской чете их дети. В половине восьмого утра слуги принесли завтрак, но есть никто не стал. К одиннадцати часам народная республиканская партия получила 451 место, и Джон Мейджор, премьер-министр от консервативной партии, вынужден был признать свое поражение. Вскоре после этого Джек Баркер провозгласил себя премьер-министром. Первым делом, заявил победитель, он отправится к королеве и прикажет ей отречься от престола. Улыбающиеся полицейские жестами приглашали микроавтобус с тринадцатью республиканцами проехать к Букингемскому дворцу. Солдаты королевской гвардии, стащив с себя медвежьи шапки, приветственно размахивали ими. Личные слуги королевы пожимали республиканцам руки. Подали даже и шампанское, но оно было вежливо отклонено.

До того как его избрали членом парламента от округа Кенсингтон-Уэст, Джек Баркер возглавлял небольшой профсоюз, отпочковавшийся от союза технических работников телевидения. Перед всеобщими выборами в течение трех недель Джек и его соратники, недовольные всем и вся, регулярно, но незаметно для телезрителей передавали в эфир лозунг, воспринимавшийся лишь подсознательно: «ГОЛОСУЙТЕ ЗА РЕСПУБЛИКАНЦЕВ — ПОКОНЧИМ С МОНАРХИЕЙ».

Накануне выборов, в субботу, «Таймс» выступила с призывом свергнуть монархию. Стотысячная колонна антимонархистов двинулась от Трафальгарской площади к Кларенс-хаусу^[3], не подозревая, что королева-мать сидит в это время на скачках. Сильная гроза разогнала противников монархии еще до возвращения королевы-матери, но из окна лимузина она все же увидела валявшиеся на мостовой транспаранты:

«К ЧЕРТУ В ПАСТЬ КОРОЛЕВУ-МАТЬ».

Это, конечно же, ошибка, подумала она, наверное, имели в виду «Божья благодать на королеву-мать», не иначе.

В тот же вечер она заметила, что прислуга, вопреки обыкновению, сумрачна и нелюбезна. Целых полчаса пришлось прождать, пока горничная задернет в спальне шторы.

А на следующий день британцы, над чьими мозгами Джек и его подручные поработали на славу, отправились голосовать и сделали-таки свой выбор.

Постучав, в комнату вошел офицер королевской гвардии.

— Они требуют вас, сэр, — сказал он.

— Я вам не «сэр», — обрезал его Джек. — Зовите меня просто Джек Баркер, ясно? — И обратившись к королевской семье, добавил: — Пойдемте на балкон, глотнем воздуха.

От долгого путешествия по дворцу Джек запыхался и выглядел неважно. Давненько он так далеко не ходил.

— Сколько у вас комнат? — неожиданно для себя спросил он у королевы, пока они тащились по бесконечным коридорам.

— Достаточно, — ответила королева.

— Четыреста тридцать девять, мы полагаем, — решил уточнить Чарльз.

Они свернули за угол и услышали низкий глухой рык — словно заворчал в берлоге медведь, которого разбудили рогатиной. Когда республиканцы и члены королевской семьи ступили в центральную залу, этот гул ошеломил их. Джек Баркер вышел на балкон, и толпившиеся внизу заревели во всю глотку:

— Джек, не робей, гони их взашей!

Джек глядел сверху на собравшихся под балконом граждан Великобритании. Толпы так запрудили широкую улицу, ведущую к дворцу, и окрестные парки, что не видно было ни тротуара, ни зеленых газонов. Теперь на него, Баркера, легла ответственность за питание этих людей, за их образование, за исправную работу канализации в их домах; и денежки на все это тоже должен добывать он. Справится ли? По плечу ли ему такая ноша? Сколько времени они ему дадут, чтобы он успел показать, на что способен?

Перекрывая шум, Джек крикнул:

— Члены бывшей королевской семьи, выйдите, пожалуйста, сюда ко мне.

Выпрямив спину, королева поправила висевшую на согнутой руке сумочку и шагнула на балкон. Завидев знакомую маленькую фигурку, огромная толпа смолкла было, но потом, будто ватага детей, решивших пойти наперекор строгому родителю, вновь взревела:

— Джек, не робей, гони их взашей!

Когда и остальные члены королевской семьи появились на балконе, раздались улюлюканье и свист. Диана хотела взять мужа за руку, но он нахмурился и убрал руки за спину. Принцесса Маргарита, вставив сигарету в черепаховый мундштук, закурила. Принц Филип взял дочь под руку, словно рев толпы, обретя материальную силу, мог сбить их с ног.

Королева-мать улыбалась и, как водится, помахивала ручкой. В ее возрасте менять привычки уже трудновато. Ей страстно хотелось хлебнуть джина с тоником. У нее не было обыкновения пить до обеда, но очень уж необычный выдался сегодня день. Как только закончится эта тягостная церемония, она спросит у мистера Баркера, нельзя ли ей пропустить стаканчик.

Один из республиканцев вручил Джеку полиэтиленовую сумку из магазина «Сейфуэйз»^[4]. В ней лежало что-то громоздкое и увесистое. Сумка натянулась от тяжести.

Два республиканца раскрыли ее, и Джек вытащил корону Британской империи. Унизанная по краю жемчугом, корона была усыпана изумрудами, сапфирами и бриллиантами. Джек повернул корону так, чтобы рубин «Черный принц» был виден толпе. Затем, воздев руки, поднял ее над головой и швырнул вниз, во двор. Пока корона падала, королева думала о том, как она всегда ненавидела ее и боялась. Перед коронацией ее по ночам преследовал один и тот же кошмар: вот она встает с трона, и королевский венец валится у нее с головы. А теперь, глядя сверху на слуг, которые, ползая на четвереньках, подбирали рассыпавшиеся по двору драгоценные камни, она вспомнила, как взволнованно сопел архиепископ Кентерберийский, водружая ей на голову семифунтовую корону.

— Помашите им на прощанье, — распорядился Джек Баркер.

Члены королевской семьи послушно помахали, и каждому припомнились более счастливые дни: свадебные платья, поцелуи, клики восхищенной толпы. Они повернулись и вошли во внутренние покои. А толпа неистовствовала, приветствуя Джека со товарищи, да так, что сотрясались картины на стенах дворца. Джек долго задерживаться не стал, культ личности он поощрять не намерен. Это вызвало бы лишь ревность и недовольство, а Джеку хотелось как можно дольше сохранить любовь и уважение своих соратников. Ему всегда нравилось руководить. В начальной школе он ведал раздачей молока: расставив перед одноклассниками бутылки, он нарочито медленно распределял соломинки; потом собирал бутылочные крышечки из серебряной фольги и скатывал их в большой шар; вырученные за ценный металл деньги шли на нужды слепых. Если кто-то из детей нечаянно ломал соломинку, Джек наотрез отказывался заменить ее целой.

Дома у пятилетнего Джека царил полный кавардак. В школе ему именно потому и нравилось, что там были твердые правила. Когда их толстая учительница мисс Биггс кричала на него, он чувствовал себя в безопасности. Мать Джека не кричала никогда; она вообще с ним почти не разговаривала, разве только приказывала сбегать в магазин купить пяток сигарет «Вудбайнз».

Разгоняя рукой табачный дым — Маргарита все-таки закурила, — королева поинтересовалась:

— Сколько же нам отведено времени на сборы?

— Сорок восемь часов, — ответил Джек.

— Совсем в обрез, мистер Баркер, — заметила королева.

— А вы еще не поняли, что ваше время давным-давно вышло? — спросил Джек и, обращаясь ко всем членам королевской фамилии, распорядился: — Отправляйтесь к себе и ждите. О дате переезда вас известят. Ну что, полегчало? — бросил он Чарльзу.

Сделав вид, что не понимает, о чем говорит Баркер, Чарльз сказал:

— Мистер Баркер, можно мы тоже переедем в воскресенье? Я хотел бы помочь матери.

— Ну конечно, — в голосе Джека зазвучала издевка. — Это ваша прерогатива. Прерогатива, впрочем, уже не королевская, чего нет — того нет.

Чувствуя, что в присутствии матери ему необходимо продемонстрировать волю к сопротивлению, Чарльз сказал:

— Члены моей семьи в течение многих лет преданно служили нашей стране, и более всех — моя мать…

— Ей за это хорошо платили, — огрызнулся Джек. — Я мог бы вам назвать десяток людей, мне лично знакомых, которые трудились на благо страны вдвое больше, чем ваша мать, а получали за это шиш.

Слово «шиш» всплыло у Джека в памяти из детства, полного нищеты и унижений, — именно тогда и сформировались его политические взгляды.

Почесав наманикюренным ногтем нос, принц Чарльз сказал:

— Но ведь мы способствовали утверждению определенных норм…

Джек обрадовался, что у них завязался-таки этот разговор. Мысленно он репетировал его множество раз.

— Если ваша семья чему и способствовала, — начал он, — так это утверждению иерархии, в которой вы — на самом верху, а остальные, само собой, под вами, внизу. В результате в нашей стране господствует классовая система. Нас душит классовый страх, мистер Виндзор. И чем быстрее росли богатство и влияние вашего семейства, тем глубже погружалась страна в болото застоя. Я же кладу конец этой несообразности.

Королеве надоело слушать всю эту республиканскую чушь.

— В таком случае вам, наверное, придется подыскать новый национальный символ, что-то вроде президента?

— Нет, — отрезал Джек. — Британский народ сам станет своим национальным символом, все пятьдесят семь миллионов.

— Пятьдесят семь миллионов людей затруднительно будет даже просто сфотографировать, — обронила королева и, открыв, звонко защелкнула свою сумочку. Джек заметил, что в сумочке нет ничего, кроме белого кружевного платка.

— Вы позволите мне удалиться? — спросила королева.

— Безусловно, — ответил Джек, слегка наклонив голову.

Королева вышла из зала и пошла по коридорам. По дороге она читала перечень вещей, которые ей дозволялось вывезти с собой, и описание ее нового жилища.

ПЕРЕУЛОК АДЕБОР, 9

РАЙОН ЦВЕТОВ

ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ: Это довоенное строение на две спальни, имеющее общую стену с соседним домом и расположенное в районе Цветов, было недавно полностью отделано заново; оно включает в себя следующее: парадный вход, прихожую, гостиную, кухню, ванную комнату, лестничную площадку, 2 спальни, кладовку и уборную. Возле строения имеется подъездная дорожка; перед домом и позади него — сад.

КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ:

Первый этаж

Парадный вход: дверь, ведущая в прихожую.

Прихожая: лестница на второй этаж, встроенный шкаф.

Гостиная: 14 футов 10 дюймов х 12 футов 7 дюймов, с газовым камином.

Кухня: 9 футов 6 дюймов х 9 футов 9 дюймов, необставленная; имеется мойка, газовая плита и дверь, выходящая в сад за домом.

Ванная комната: набор из двух предметов, куда входят чугунная ванна и раковина; имеются окна матового стекла и газовая колонка; стены частично отделаны кафелем.

Второй этаж

Лестничная площадка: с нее ведет лестница в чердачное помещение.

Спальня № 1: 13 футов 1 дюйм х 10 футов 1 дюйм.

Спальня № 2: 9 футов 5 дюймов х 9 футов 2 дюйма.

Кладовка: 6 футов х 6 футов.

Уборная с окном матового стекла.

СНАРУЖИ: К строению через сад проложена дорожка; дорожка от боковой калитки ведет в сад позади дома.

ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ: Настоящим не дается никаких гарантий, что колонка или системы отопления и водоснабжения находятся в полной исправности.

3. Невиданно скромная жизнь

Уже смеркалось, когда мебельный фургон подъехал к дому номер девять по переулку Адебор. Королева с окаменевшим лицом взирала на свое новое жилище. А дом угрюмо взирал на нее из мрака, будто затаил недоброе. Окна были забиты наглухо. Какой-то богатырь со злым азартом приколотил к рамам шестидюймовыми гвоздями древесностружечные плиты. На крыше в водосточном желобе рос маленький явор.

Королева поправила на голове платок и выпрямила спину. Взглянула на жалкую парадную дверь; наша мебель здесь ни за что не пройдет, подумала она, и вдобавок у нас общая стена с соседями — как там она у моряков называется? Какое-то веселенькое, музыкальное словечко. А, переборка ! В доме номер одиннадцать отворилась дверь, вышел мужчина в майке и комбинезоне и стал на бетонном пороге. К нему присоединилась женщина, светловолосая и дородная, в явно тесноватом для нее костюме и в красных пушистых тапочках без задников. Вечерний ветерок шевелил длинный ворс, и тапочки напоминали подводных тварей, которые на морском дне ищут себе пропитание.

Это были супруги Тредголд — Тони и Беверли, — новые соседи королевы. Не скрывая любопытства, они таращились на мебельный фургон. Соседний дом пустовал больше года, и Тредголды наслаждались роскошью относительного уединения. Они орали во всю глотку, бабахали дверьми и занимались любовью, ничуть не ограничивая себя в своих звуковых проявлениях, а теперь этому пришел конец. Для них это был грустный день. Они надеялись, что новые соседи будут респектабельными, но в меру.

Водитель вышел из фургона, обогнул его и открыл королеве дверцу. Она спустилась на землю, радуясь, что на ее твидовую юбку не пожалели материала.

— Пошли, Филип, — подбодрила она мужа, но Филип продолжал сидеть в кабине фургона, прижимая к себе портфель, словно это грелка, а он умирает от переохлаждения.

— Филип, этому джентльмену пора ехать, его ждут дома.

Водитель фургона был очень польщен, что королева назвала его джентльменом.

— А куда спешить-то, — великодушно сказал он.

На самом деле ему не терпелось поскорее вернуться в свой муниципальный домик и рассказать жене, как он сегодня ехал по шоссе M1, как беседовал с королевой про гомеопатию, про собак и про трудности переходного возраста у детей.

— Я помогу вам вытащить ваше барахлишко, — предложил он.

— Вы очень добры, но ведь республиканская партия настаивает на том, чтобы мы с мужем привыкали управляться сами.

— В нашем доме за них не голосовал никто, — доверительно шепнул водитель фургона. — Мы всегда голосуем за консерваторов, всю жизнь.

— А в нашем доме кое-кто их поддержал, — так же доверительно сообщила королева.

Водитель мотнул головой в сторону принца Филипа:

— Уж не он ли?

На это королева лишь рассмеялась.

В переулке раздался рев второго мебельного фургона. Дверцы кабины распахнулись, и оттуда выскочили внуки королевы. Королева помахала им, и мальчики бегом бросились к ней. Принц Чарльз помог жене выйти из фургона. Диана старательно подготовилась к тяготам новой жизни: она надела джинсовый костюм и ковбойские сапожки. Взглянув на дом номер восемь по переулку Адебор, принцесса вздрогнула. Принц Чарльз, однако, улыбался. Вот она наконец, простая жизнь.

4. Шикарные господа

На табличке с названием переулка четыре металлические буквы давно отвалились. Теперь в дрожащем свете уличного фонаря можно было прочесть: «Переулок АД».

Да, подумала королева, это и вправду Ад, не иначе, потому что за всю мою сознательную жизнь я ничего подобного не видела.

А ведь она посетила множество районов муниципальной застройки — открывала местные общественные центры, проезжала сквозь бурно ликующие толпы, выходила из машины, шествовала по красным ковровым дорожкам, получала букет цветов от двухлетней крохи в платьице из магазина «Мать и дитя»; она выслушивала приветственные речи косноязычных сановников; дернув за шнур, открывала мемориальные доски, расписывалась в книгах почетных посетителей. Потом снова — ковер, машина, вертолет, затем вверх, все выше, выше и — прочь. Ей случалось смотреть по Би-би-си-2 документальные съемки городских трущоб, доводилось слышать, как неприглядного вида бедняки рассказывают, перебивая сами себя и не умея закончить фразу, о своей ужасной жизни, но она считала такие программы чем-то вроде социологических изысков, наподобие передач про обряд обрезания у индейцев Амазонки; все это было настолько далеко от ее жизни, что никакого реального значения уже не имело.

В воздухе стояла вонь. Кто-то жег в переулке автомобильные покрышки. Едкий дым медленно переваливал из одного двора в другой. Ни один дом по этому переулку не мог похвастаться целыми окнами. Заборы были либо сломаны, либо напрочь отсутствовали. В садиках валялась всякая дрянь, черные пластиковые мешки для мусора были разодраны оголодавшими собаками, мерцающие телевизоры ревели во всю мощь. В переулок въехал полицейский фургон и остановился. Ухватив зазевавшегося на тротуаре юнца, полицейский запихал его в кузов, и фургон с барахтающимся в кузове юнцом укатил. Приподнятая на кирпичах вместо домкрата, возле тротуара стояла развалюха, некогда бывшая машиной, под ней лежал человек. Еще несколько сидели рядом на корточках, подсвечивая лежащему фонариками и наблюдая, как идет дело; у всех были татуировки, старомодные стрижки, в ладони у каждого дымилась сигарета. В белых туфлях на «шпильках» по переулку пробежала женщина, догоняя карапуза в одной рубашонке. Ухватив малыша за пухлую ручку, она волоком втащила его в дом.

— Сиди и не высовывайся, — визгливо крикнула она. — Кто из вас, окаянных, не закрыл эту чертову дверь? — Этот гневный вопрос предназначался, видимо, другим ребятишкам, постарше.

Королеве припомнились сказки, которые, бывало, рассказывала в детской за чаем Крофи. О домовых и ведьмах, о дальних странах, где живут недобрые люди. Королева всякий раз просила Крофи перестать, но та — ни в какую. Только потешалась над нею.

— Да ладно уж тебе, — повторяла она. — Больно уж ты неженка.

При маме Крофи никогда так не разговаривала и не высмеивала ее.

А ведь Крофи знала, подумала королева. Знала. Вот и готовила меня к жизни в переулке Ад.

Пользуясь отсутствием няни, Уильям и Гарри, возбужденные необычным путешествием, носились по тротуару взад-вперед.. Их родители стояли у парадной двери старого грязного домишка и пытались вставить в замок ключ.

— А что ты делаешь, папа? — спросил Уильям.

— Пытаюсь войти в дом.

— Зачем?

— Затем, что мы будем здесь жить.

Уильям и Гарри громко расхохотались. Папа не очень-то часто шутит. Иногда, правда, заводит дурашливым голосом речь про каких-то Гунов^[5] и тому подобную ерунду, но по большей части он совершенно серьезен. Хмурится и читает нотации.

— Это наш новый дом, — сказала мама.

— Какой же он новый, когда он старый? — удивился Уильям.

И мальчики опять залились смехом. Уильям даже потерял равновесие и, чтобы удержаться на ногах, привалился к просмоленному забору, отделявшему их двор от соседнего. Видавший виды забор не выдержал веса его хрупкого тела и рухнул. Глядя, как Уильям, повизгивая от смеха, валяется на разлетевшихся в щепы досках, Диана непроизвольно поискала глазами няню — няня всегда, в любых обстоятельствах знала, что делать, но няни нигде не было. Диана наклонилась и подняла сына с обломков. Захныкавший Гарри цеплялся за край ее куртки. Чарльз ожесточенно саданул дверь ногой, и она распахнулась ; в нос ударил тяжелый запах сырости, запустения и прогорклого масла для жаренья картошки. Чарльз включил в прихожей свет и поманил жену и детей в дом.

Закурив сигарету, Тони Тредголд протянул ее Беверли. Потом закурил сам. Над его галантным обхождением частенько потешались в Рабочем клубе района Цветов. Однажды в битком набитом баре, проталкиваясь с полным подносом к своему столику, он произнес: «Прошу простить», и тут же его гетеросексуальность была публично поставлена под сомнение.

— «Прошу простить»? — передразнил толстяк с бешеными глазками. — Ты кто будешь, педик, что ли?

Тони с размаху опустил поднос толстяку на макушку; после чего немедленно направился к Бев извиняться, что задержался и еще не принес выпивку. Вот это манеры!

Тредголды слышали, как почти невидимая в сумерках фигурка велела высокому мужчине выйти из фургона. Она что, иностранка? Разве ж она по-английски говорит? Но, попривыкнув к ее речи, они поняли, что это все-таки английский, но какой! Шикарный! Самый что ни на есть шикарный язык.

— Слушай, чего это они таких больших господ у нас в переулке поселили? — спросила Беверли.

— А я откуда знаю, — отозвался Тони, вглядываясь во мрак. — Где-то я ее раньше видел. Это не она работает сестрой-регистратором у доктора Хана?

— Нет, точно не она, — сказала Беверли (которая то и дело бегала к врачу и потому знала, что говорит).

— Вот уж, черт возьми, повезло так повезло: такая шикарная публика вдруг у нас в соседях!

— Зато они, по крайней мере, не нагадят в ванну, как предыдущие ублюдки.

— Что правда, то правда, — согласился Тони.

Принц Филип безмолвно взирал на дом номер девять. Рядом ожил, замигал уличный фонарь, бросая странные, неестественные блики на обветшалое новое пристанище принца. Фонарь продолжал театрально мигать, будто надеялся убедительно изобразить морской шторм. Водитель фургона опустил сзади аппарель и полез в кузов. Такого прекрасного товара он в жизни не видал — за все двадцать с лишком лет работы на перевозке мебели. Пес, сидевший в клетке в глубине фургона, зарычал, защелкал зубами и стал свирепо бросаться на прутья клетки.

— У них и собака, — заметил Тони.

— Пускай себе, лишь бы слушалась хозяев, — отозвалась Беверли.

Тони сжал плечо жены. Славная она девочка, подумал он. Без всяких там предрассудков.

Принц Филип заговорил.

— Это, черт возьми, ни в какие ворота не лезет. Я отказываюсь. Я скорее соглашусь жить в какой-нибудь поганой канаве. А этот распроклятый фонарь сведет меня с ума, — крикнул он, обращаясь непосредственно к фонарю, который тем временем продолжал изображать шторм; когда же Филип, ухватившись за фонарный столб, принялся трясти его изо всех сил, фонарь перешел к изображению урагана.

— Все ясно, — сказала Беверли. — Он псих, один из этаких, знаешь — их выпускают, чтобы они хоть померли среди нормальных людей.

В это время Филип, ринувшись к раскрытому кузову, заорал на собачонку:

— Молчать, Гаррис! Засранец эдакий!

— Может, ты и права, Бев, — обронил Тони.

Они уже собрались вернуться в дом, но тут королева обратилась к ним.

— Извините, пожалуйста, быть может, у вас найдется взаймы секач?

— Сикач? — переспросил Тони.

— Да, секач, — королева подошла к калитке.

— Сикач ? — озадаченно повторила Беверли.

— Ну да.

— Я не знаю, что такое «сикач», — сказал Тони.

— Не знаете, что такое секач?

— Нет.

— Его используют для рубки.

Терпение королевы было на исходе. Она обратилась к ним с простой просьбой; но ее новые соседи оказались явно слабоумными. Ей, конечно, известно, что качество образования в стране сильно снизилось, но все же — не знать, что такое секач… Полное безобразие.

— Чтобы попасть в дом, мне необходимо какое-нибудь орудие.

— Пушка, что ли?

— Орудие!

Тут водитель фургона предложил им свои услуги в качестве переводчика. Проведя в беседах с королевой несколько часов, он чувствовал, что ему теперь по плечу любые языковые загадки.

— Дама интересуется, есть ли у вас топор.

— Ну, есть топор, только вон тому типу я его не дам, — заявил Тони, указывая на Филипа. Пройдя по тропинке через садик, королева подошла к Тредголдам, и свет, падавший из их прихожей, осветил ее лицо. Беверли ахнула и довольно неуклюже присела в реверансе. Тони пошатнулся; ухватившись, чтобы не упасть, за дверной косяк, он вымолвил:

— Он там за домом. Сейчас притащу.

Оставшись одна, Беверли разразилась слезами.

— Это от шока, — объясняла она потом, когда они с Тони уже лежали в постели, но не могли заснуть. — Ну пойми, кто ж этому поверит? Я сама, Тони, поверить ну никак не могу.

— Я тоже, Бев. Ты ж понимаешь, королева в соседках! Давай подадим заявление об обмене, а?

Это предложение немного успокоило Беверли, и она заснула.

Доски от парадной двери отодрал Тони Тредголд, но первым, взяв у жены ключ, отпер дверь и вошел в дом принц Филип. Дом оказался, конечно же, смехотворно мал.

— У нас в саду, помню, детский домик и то больше был, — сказала королева, вглядываясь в гостиную.

— Да у нас машины и те, черт возьми, были больше, — сказал принц Филип и сердито затопал вверх по лестнице.

Все кругом было оклеено рельефными обоями и окрашено в светло-кремовый цвет под названием «магнолия».

— Очень симпатично, — сказал водитель фургона. — Чистенько.

— Еще бы, — заметил Тони, — после того как отсюда выставили Смитов, муниципалитету пришлось вызвать взвод спецуборщиков. Знаете, в защитных комбинезонах, в шлемах таких — туда еще кислород подается. Смиты эти были отчаянные грязнули. Так что вам повезло — после них дом привели в порядок, отделали как положено.

Беверли принесла из дому всем по кружке крепкого чая. Целую, без трещин, кружку она подала королеве. Принц Филип получил лучшую из оставшихся, с ярмарки в парке «Олгон Тауэрс», о чем и гласила надпись на ней. Себе Беверли оставила самую неказистую, подтекавшую, с надписью «ЕЖЕДНЕВНО СПИ С СУПРУГОМ И ЗАБУДЕШЬ О НЕДУГАХ». Зазвонил телефон, все вздрогнули. Принц Филип отыскал его в шкафчике для газового счетчика.

— Тебя. — Он протянул трубку жене.

Звонил Джек Баркер.

— Ну и как вам там нравится? — спросил он.

— Мне нравится. Кстати, а вам-то как все это нравится?

— Что именно?

— На Даунинг-стрит. Работы ведь масса. Все эти бесконечные красные коробки с государственными бумагами…

— Красные коробки! — фыркнул Баркер. — У меня есть дела поважнее. Спокойной ночи.

Королева положила трубку и сказала:

— Пожалуй, пора уже вносить мебель.

5. Кабинет на кухне

В десять часов Тони Тредголд, повозившись немного с антенной, включил королевский телевизор в розетку, болтавшуюся в треснувшей стене.

— Уф, обрыдла эта политика, — сказал он, когда на экране появилось лицо Джека Баркера, и дернулся было выключить телевизор, но королева сказала:

— Пожалуйста, не выключайте, не надо.

И, усевшись поудобнее, стала смотреть.

В программе «В гостях у премьера-министра» впервые показали кухню дома номер десять по Даунинг-стрит. Новый кабинет Джека — шесть женщин, шесть мужчин — расположился вокруг большого кухонного стола, стараясь выглядеть как можно непринужденнее. Во главе стола сидел на виндзорском стуле Джек и глядел в камеру. Искусно разложенные режиссером официальные бумаги, кофейные чашечки, ваза с фруктами и маленькие букетики садовых цветов призваны были создать атмосферу неказенной деловитости.

Рукава бумажной рубахи Джека были закатаны до локтей. Его и без того красивое лицо особенно выигрышно смотрелось благодаря умело наложенному гриму. В выговоре Джека сочетались мягкие гласные севеpa и жестковатая южная интонация. Зная, что у него приятная улыбка, он пользовался ею вовсю. Еще раньше он привел в смятение референтов, объявив, что речи свои намерен писать самолично; и теперь с помощью «бегущей строки» произносил спич собственного сочинения. Даже самому Джеку его рацея показалась нелепой и напыщенной. Но менять что-либо было уже поздно.

— Сограждане! Мы уже более не подданные ее величества! Сегодня каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок нашей страны может высоко держать голову, ибо мы освободились наконец от пагубы классовой системы, которая столько лет отравляла жизнь нашему обществу. Отныне все чины, звания и титулы, дающие особые привилегии, отменяются. Сохранятся лишь обращения «мистер», «миссис» и «мисс».

Членам королевской семьи, благоденствовавшим за счет народа, предстоит переселиться в другой район и жить обычной жизнью, среди обычных, простых людей. Реверансы, поклоны или обращения к ним каким-либо иным образом, кроме вышеприведенного, будут караться как уголовное преступление. Их земли, имения, картины, мебель, драгоценности, стада и прочее теперь целиком принадлежат Государству. И да будет известно тем, кто вздумает завоевывать расположение членов бывшей королевской семьи, что подобное поведение, будучи замеченным властями, подлежит наказанию.

Тем не менее права экс-королевской семьи охраняются законами нашей державы. Всякий, кто станет их запугивать или оскорблять, угрожать им, причинять вред или вторгаться в их жилища без приглашения, будет привлечен к судебной ответственности. Надо надеяться, что члены бывшей королевской семьи сумеют войти в местное общество, что они найдут себе дело по душе и станут полезными гражданами нашей страны — чего за ними не наблюдалось уже много сотен лет.

Сокровища Британской Короны будут проданы с аукциона Сотби, как только завершатся необходимые приготовления. Вырученные средства пойдут на поддержание жилищного фонда Британии. Японское правительство уже проявило интерес к этой распродаже. Неверно, что Сокровища Британской Короны «бесценны». Все имеет свою цену.

Итак, сограждане, выше голову! Многовековое ярмо сброшено.

— Ну что скажешь? — спросил Джек.

— Жеманничал ты чего-то, — ответила Пат Баркер.

Они сидели на кровати в доме номер десять по Даунинг-стрит. Кровать была завалена пачками документов, набросками всевозможных проектов, официальными и частными письмами. Факс изрыгал все новые порции сообщений, поздравлений и оскорблений. Непрестанно пощелкивал автоответчик. Пять минут назад Джек уже поговорил с американским президентом. Тот заверил Джека, что ему «всегда было как-то не по себе с этой вашей монархией, Джек».

Джек невольно затрепетал от счастья, услыхав знакомый голос, лениво цедивший слова. Надо будет заняться этой своей особенностью. Есть, есть у него склонность впадать в телячий восторг от встреч и разговоров со знаменитостями, но, вероятно, теперь, когда он сам стал знаменитым…

Протягивая мужу сандвич с сыром и хрустящей картошкой, Пат спросила:

— А что ты собираешься делать с фунтом стерлингов, Джек?

Деньги хлынули вон из страны таким потоком, будто прорвало дамбу.

— Собираюсь в понедельник встретиться с японцами, — ответил тот.

Королева с усилием поднялась с набитой вещами коробки, сидя на которой смотрела телевизор. Впереди столько дел. Она вышла в коридор и увидела, что Тони и Беверли волокут вверх по узенькой лесенке двуспальный матрац. За ними карабкался Филип, с резной спинкой от кровати.

— Лилибет, — сказал он, — я не могу отыскать в фургоне вторую кровать.

— Но я точно помню, что просила две, — нахмурилась королева, — одну себе, другую тебе.

— И как прикажешь нам сегодня спать? — поинтересовался Филип.

— Вместе, — ответила она.

6. Вивисекция дивана

Ковры оказались чересчур велики для крошечных комнатушек.

— Есть у меня один приятель, Спигги зовут, — сказал Тони. — Он аккурат по коврам мастер. В два счета бы вам все что надо подрезал; и взял бы фунтов двадцать.

Королева взглянула с лестничной площадки вниз, на гобелены, сваленные в прихожей; они походили на яркие расписные рулеты.

— А то и новые можно купить, — вставила Бев. — Вы уж извините, но я что хочу сказать? Ваши-то малость потерты, верно? Местами чуть ли не до дыр.

— Да за двести пятьдесят Спигги вам бы весь дом коврами устлал, в лучшем виде, — решил подсказать Тони. — У него есть отличный мохнатый палас, оливково-зеленый, у нас в гостиной такой же.

Часы уже показывали половину одиннадцатого, а мебель все еще стояла в фургоне. Водитель спал, уронив голову на руль.

— Филип?

Королева устала — она в жизни еще так не уставала. И никак не могла принять определенное решение. Ей хотелось укрыться в своей комнате в Букингемском дворце, где уже приготовлена для нее ночная сорочка. Хотелось проскользнуть под полотняную простыню, упасть головою на мягкие подушки и заснуть навсегда — или на худой конец до утра, когда принесут поднос с чаем. Филип сидел на лестнице, сжав голову руками. Он помогал таскать ковры из фургона и теперь был совершенно измучен. А он-то думал, что сохранил хорошую форму. Теперь ясно, в какой он форме.

— Ничего я не знаю, черт побери. Поступай как хочешь.

— Пошлите за мистером Спигги, — сказала королева.

Спигги явился сорок пять минут спустя; при нем был специальный острый нож, металлическая рулетка и четыре банки пива «Карлсберг». Королева была не в силах наблюдать, как Спигги кромсает ее драгоценные ковры. Она вывела Гарриса погулять, и когда они дошли до конца переулка, ее вежливо отправили обратно обходительные полицейские, охранявшие поспешно воздвигнутый барьер. Из крохотной будки вылез инспектор Дентон Холиленд и объяснил, что остальная часть района Цветов ей и членам ее семьи заказана — «впредь до специального распоряжения».

— Вашему сыну я уже все разъяснил, — сказал инспектор. — Он искал магазин, где продают жареную рыбу с картошкой, но мне пришлось и его вернуть обратно. Таков приказ мистера Баркера.

Королева четырежды прошлась по переулку. Вокруг не было ни души, кроме случайной дворняжки. А ведь я теперь живу в гетто, подумалось королеве. Надо считать себя военнопленной. Я должна сохранять мужество и ни в коем случае не давать поблажек самой себе. Она постучала в дверь дома, где обитал теперь сын.

— Можно?

В передней стояла Диана. Королева сразу заметила, что невестка плакала. Выражать сочувствие сейчас не стоит, подумала королева.

— Наши ковры в эти комнатушки не влезают, — сглатывая слезы, проговорила Диана, — а мебель все еще в фургоне.

Показались принц Чарльз и водитель мебельного фургона, с великим трудом тащившие огромный китайский ковер.

— Да нет, дорогая, не войдет, конечно, и не надейся, — пропыхтел принц Чарльз.

— Побереги спину, Чарльз, — напомнила королева. — Тут есть один человечек, на этой же улице, он может обрезать ковры по размеру…

— Мне все же кажется, мамочка, что тебе, гм, не пристало… не слишком ли это снисходительно звучит… Я имею в виду, учитывая наше теперешнее положение… называть кого бы то ни было «человечком»?

— Но он и вправду человечек, — возразила королева. — Мистер Спигги ростом даже меньше меня; он специалист по настилке ковров. Попросить его зайти?

— Да ведь этим коврам цены нет. Это было бы, гм… н-да, сущим вандализмом…

Наверху на лестничной площадке показались Уильям и Гарри — в тапочках от Барта Симпсона и в пижамках.

— А мы спим прямо на матраце, — пропищал Гарри.

— В спальных мешках, — хвастливо добавил Уильям. — Папа говорит, это у нас приключение.

Диана повела королеву по дому. Времени на осмотр ушло немного. Интерьером здесь занимался человек, который слыхом не слыхал о Теренсе Конране^[6] . Диана вздрагивала, глядя на лиловые с бирюзой обои в супружеской спальне, на полистиреновые плитки, которыми был выложен потолок, на заляпанное рыжей краской окно.

Завтра же позвоню в «Интерьер», подумала Диана, попрошу редактора заехать с образцами красок и обоев.

— А нам повезло, — сказала королева, — у нас весь дом отделан одинаково.

Обе женщины побаивались предстоящей ночи. Ни той, ни другой не приходилось до сих пор ночевать с мужем в одной спальне и тем более в одной кровати.

В детской, лежа на спине, мальчики с восторгом разглядывали обои с изображением Супермена.

— Посмотри-ка туда. — Уильям указал на круглую ляпушку плесени над окном. — Это планета Криптон.

Но Гарри уже спал; одна ручонка у него свалилась с матраца на грязные, ничем не прикрытые доски пола.

Допивая последнюю банку пива, Спигги обозревал плоды своих трудов. В свете голых лампочек ковры горели яркими красками. Королева собрала обрезки и унесла их в кладовку — готовясь к тому дню, когда их вплетут обратно и вновь расстелят в Букингемском дворце. Теперешний абсурд долго ведь не продлится. Это всего лишь отрыжка истории. Мистер Баркер наломает дров, и простой народ возопит, требуя восстановить у власти консервативное правительство и монархию — иначе и быть не может, верно? Безусловно. Англичане славятся своей терпимостью, своей тягой к справедливости. Экстремизм им совершенно несвойствен. Даже в мыслях королева старалась отделять англичан от шотландцев, ирландцев и валлийцев — в тех-то горячая кельтская кровь частенько дает о себе знать.

— С вас пятьдесят фунтов, ваше величество, — сказал Спигги. — Время-то уж, так сказать, сильно за полночь.

Королева открыла сумочку и заплатила причитающееся. Деньгами она заниматься не привыкла и отсчитывала купюры медленно.

— Ну все, пока, — сказал Спигги. — Теперь пойду загляну к принцу Чарльзу. Он небось еще не лег?

Было уже четыре утра, когда Спигги прошел через полицейский кордон в конце переулка; в кармане у него прибавилось сто фунтов, да и в пивной сегодня будет что рассказать! Он просто дождаться не мог наступления дня, язык у него так и чесался.

В половине пятого утра на пороге дома номер девять Тони Тредголд пилил диван, который некогда принадлежал Наполеону. В переулке Ад не принято жаловаться на шум. Шум — дело обычное, на его создание уходят и днем и ночью немалые силы. Вот если шум стихает, тогда обитатели переулка Ад подходят к дверям и окнам, выясняя, что же такое стряслось.

Диван не выдержал и развалился надвое. Кусок поменьше придержала Беверли. Подождав, пока Тони с Филипом отнесут более массивную часть в гостиную, она поволокла обрубок вслед.

— Забить в него завтра с полдюжины шестидюймовых гвоздей, и будет как новенький, — сказал Тони, гордясь своими плотницкими успехами.

Взглянув на любимый диван, королева поняла, что, даже распиленный пополам, он все равно велик для гостиной.

— Вы были очень любезны, мистер и миссис Тредголд, — сказала она. — А теперь идите спать, я прошу вас.

— Как здесь стало красиво, — Беверли оглядела комнату. — Малость тесновато, но очень красиво.

— Погодите, вот развесят картины, тогда… — зевая, сказала королева.

— Да, вон та мне особенно нравится, — Беверли тоже зевнула. — Это кто ж ее нарисовал?

— Тициан, — ответила королева. — Спокойной ночи.

Умываясь и раздеваясь ко сну, и королева, и принц Филип испытывали смущение. Все комнаты были забиты мебелью. Протискиваясь в узких проходах, они то и дело задевали друг друга и без конца извинялись. Наконец в сереньком рассветном полумраке они улеглись, размышляя об ужасах прошедшего дня и о предстоящих кошмарах.

С улицы донеслись вопли молочника, пытавшегося спасти свой товар от местного воришки. Королева повернулась к мужу. А ведь он все еще красив, подумала она.

7. Маленькие сокровища

Страж Столового Серебра в упор разглядывал Джека Баркера, нового премьер-министра.

Очень даже симпатичный, думал он. Пониже, чем кажется по телеку, но очень симпатичный. Костюмчик, правда, простоват, туфли тоже не из дорогих, зато лицо красивое, с правильными чертами, глаза восхитительные — фиалковые, и ресницы длиннее, чем паучьи лапки. Так бы и съел.

Было девять часов утра. Они спускались на лифте в шахту бывшего бомбоубежища, расположенного на территории Букингемского дворца. Джек подавил зевок. Он всю ночь прокорпел над своими расчетами.

— Вы небось вечером рады-радешеньки скинуть это идиотское облачение? — спросил Джек, глядя на гетры, пряжки и камзол с аксельбантами и замысловатыми застежками.

— Да нет, я люблю всякие блестящие штучки, чего уж там, — сказал страж, вынимая из кармана жилета ключи. Лифт остановился.

— На какой мы глубине? — спросил Джек.

— Сорок футов, но до цели еще не добрались.

Выйдя из лифта, они зашагали по коридору, вдруг сделавшему крутой поворот, так что теперь они шли едва ли не вспять.

— Как вас зовут? — спросил Джек.

— Официально я — Страж Столового Серебра.

— А неофициально?

— Малькольм Балтитьюд Босток.

— И давно вы здесь работаете, мистер Босток?

— С тех пор как школу кончил, мистер Баркер.

— Нравится вам тут?

— Да, я вообще люблю красивые вещи. Летом скучаю по дневному свету, но дома у меня в спальне стоит кварцевая лампа.

Они подошли к толстенной, в четырнадцать дюймов, стальной двери, запертой на сложный кодовый замок. Мистер Босток вставил в скважину ключ, и дверь, пощелкав, отворилась.

— Секундочку, — произнес страж и включил свет.

Они оказались в помещении величиной с футбольное поле, разделенном перегородками на комнаты без дверей. В комнатах высились стеллажи, занавешенные синтетической пленкой.

— На что-то конкретное хотите взглянуть, мистер Баркер? — осведомился мистер Босток.

— На все, — ответил Джек.

— Большая часть коллекции находится, как вы сами понимаете, в Сандрингеме^[7], — сказал Босток и отдернул пленку; глазам Джека открылось множество искусно вырезанных фигурок животных. Джек взял в руки кота, украшенного драгоценными камнями.

— Красиво.

— Это Фаберже.

— Как вы думаете, сколько они стоят? — спросил Джек, указывая на сверкающий зверинец.

— Ну откуда же мне знать, мистер Баркер, — сказал мистер Босток, ставя кота на место.

— А вы прикиньте.

— В прошлом году, вообще-то, одна заметочка и впрямь привлекла мое внимание. Про черепаху Фаберже; на аукционе она пошла за двести пятьдесят тысяч.

Джек снова поглядел на миниатюрные фигурки. Бормоча себе под нос, он принялся их пересчитывать.

Мистер Босток сказал:

— Их здесь четыреста одиннадцать.

— Целую больницу можно построить, — буркнул Джек.

— Несколько больниц, — не без самодовольства поправил мистер Босток.

Они двинулись дальше. Джек дивился, с какой беспечностью хранятся сокровища.

— Что и говорить, прибраться бы нам здесь не помешало, — заметил мистер Босток, укладывая в пластмассовую коробочку несколько выпавших из нее изумрудов. — Эту вот только четверо дюжих парней поднять могут. — Он указал на массивную серебряную супницу. — А золото чистить — вообще охренеешь, — пожаловался он чуть позже, раздвигая синтетическую завесу, за которой высились горы золотых тарелок, чаш и блюд.

— Настоящее золото? — прошептал Джек.

— Высшей пробы.

Джеку вспомнилось, что женино золотое обручальное кольцо куда ниже пробой обошлось ему десять лет назад в сто пятнадцать фунтов, а ведь в нем-то была дырка!

— Сюда кто-нибудь спускается? — спросил он у мистера Бостока.

— Она, собственной персоной, примерно дважды в год, но это скорее — вроде смотра личного состава. Когда она на все это глядит, у нее глаза не горят. А последний раз пришла и спросила, нельзя ли понизить температуру; не любит она тратить денежки попусту.

— Ну, понятное дело, ей приходилось проявлять прижимистость, — заметил Джек, трогая ножны — подарок аравийского принца королеве Виктории.

Он прекратил выпытывать, сколько стоят сокровища. Цифры утратили всякий смысл, а мистеру Бостоку было явно неловко рассуждать о деньгах.

— Стало быть, здесь лишь часть коллекции, да? — спросил Джек, когда они обошли весь этот склад чудес.

— Только верхушка айсберга.

Поднявшись на лифте к свету Божьему, птичьему щебету и урчанию автомашин, Джек поблагодарил мистера Бостока и сказал:

— На этой неделе сюда заедут несколько иностранных господ, надо будет поводить их, показать коллекцию. Я вам сообщу.

— Позвольте спросить, что это будут за иностранные господа? — поинтересовался мистер Босток, обратив лицо к солнцу.

— Японцы, — ответил Джек Баркер.

— А позвольте спросить, мистер Баркер, я остаюсь в прежней должности?

Джек ответил одним из своих предвыборных лозунгов:

— В Британии Баркера будет работать всё и все.

И они зашагали рядышком по росистой лужайке, обсуждая японские церемонии и уточняя, как низко должен кланяться Страж Столового Серебра гостям, которые явятся вовсе не вручать дары, а покупать их.

8. Клиент не поддается

Ее разбудил холод, и сознание беды охватило ее прежде, чем она успела собрать все свои душевные и физические силы. Гаррис отчаянно скребся в дверь спальни, ему приспичило погулять. Королева накинула поверх ночной рубашки кашемировую кофту, спустилась вниз и открыла псу заднюю дверь. Апрельский воздух был сыр и холоден; наблюдая, как Гаррис задирает в заиндевевшей траве лапку, она заметила, что дыхание клубами белого пара вырывается у нее изо рта. В садике были кучей свалены пустые банки из-под краски. Их пытались поджечь, но ничего не вышло; там их и бросили. Королева позвала пса в дом, но Гаррис, желая обследовать новую территорию, засеменил на своих забавных лапках в угол сада и исчез во мгле.

Вскоре он появился вновь, неся в зубах дохлую крысу. Морозом ее скрючило так, будто она приняла смерть в страшных мучениях. Пришлось хорошенько стукнуть Гарриса деревянной ложкой по голове, чтобы он отдал добычу королеве. Однажды в Белизе ей довелось проглотить ложку блюда из крысы. Отказ был бы страшной обидой. А королевские военно-воздушные силы жаждали сохранить в Белизе свой пункт дозаправки.

— Утречко доброе. Хорошо спалось?

Это Беверли, в оранжевом халате, вышла снять с веревки заледеневшее белье. Джинсы стояли по стойке смирно, будто по-прежнему напяленные на Тони.

— Сегодня днем он идет на собеседование насчет работы, так что надо было высушить ему все лучшее.

Беверли щебетала, а сердце у нее так и колотилось. Как прикажете говорить с человеком, чью голову вы, привычно лизнув, наклеиваете на конверт? Беверли отцепила парадный джемпер Тони, застывший с воздетыми рукавами, в позе ликования и торжества.

— Гаррис нашел крысу, — сказала королева.

— Кысу?

— Крысу, видите?

Беверли поглядела на мертвого грызуна, валявшегося у королевских ног.

— Возможно, это не последняя? — спросила королева.

— Да вы не волнуйтесь, — сказала Беверли. — Они в дом не заходят. Во всяком случае, очень редко. На огородах-то им куда как привольно.

Послушать Беверли, так можно подумать, что крысы регулярно снимают поместье где-нибудь на курорте, резвятся в плавательном бассейне, напоминающем формой почку, и перемывают косточки нежащимся на солнце бездельникам.

В парадную дверь постучали. Извинившись, королева поспешила в тесную прихожую. Накинув поверх ночной рубашки и кофты еще и пальто, она стала открывать дверь. Это оказалось делом нелегким. Она, конечно, давненько сама не открывала дверей где бы то ни было, но все же раньше это давалось ей куда легче. Изо всех сил она тянула створку на себя. Пришелец за дверью приоткрыл тем временем прорезь для почты. На королеву глянули карие, переполненные душевным теплом глаза, и она услышала сочувственный женский голос:

— Привет, меня зовут Триш Макферсон. Я ваш советник по социальным вопросам. Слушайте, я знаю, вам приходится тяжко, но вряд ли вам станет легче, если вы не пустите меня на порог, правда?

При словах «советник по социальным вопросам» королева вздрогнула и отступила от двери. Триш не забыла, чему ее учили, главное — никакой агрессивности. Она переменила тактику:

— Ну же, миссис Виндзор, откройте дверь, и мы с вами побеседуем по душам. Я приехала специально, чтобы помочь вам справиться с психологической травмой. Давайте-ка поставим чайник и выпьем по чашечке чайку.

Королева сказала:

— Я не одета. Я не могу принимать посетителей в таком виде.

Триш весело рассмеялась.

— Из-за меня можете не волноваться; я людей видала в самых разных видах. Мои подопечные, когда я к ним прихожу, обычно еще лежат в постели.

Триш твердо знала, что она сама — человек хороший, и не сомневалась, что ее подопечные, особенно если копнуть поглубже, тоже люди неплохие. Она искренне жалела королеву. Коллеги Триш наотрез отказывались взять дело Виндзоров, зато Триш сегодня утром заявила на все бюро:

— Хоть они и королевской крови, но такие же люди, как все. Для меня это просто-напросто двое пенсионеров, лишенных привычного места жительства; и они нуждаются во всяческой поддержке.

Не желая вызывать у подопечных враждебные чувства, Триш написала записку на бланке Бюро социальных услуг, подсунула ее под дверь и удалилась. Записка была следующего содержания: «Зайду сегодня днем, около трех. Ваша Триш».

Королева поднялась наверх, соскребла лед с внутренней стороны окна и стала сверху наблюдать за Триш, чем-то вроде кухонной лопатки очищавшей ото льда ветровое стекло машины. Подобной лопаткой королева иногда пользовалась в Балморале^[8] во время приемов на открытом воздухе. Одета Триш была в ацтекском стиле, ее запросто можно было принять за героиню спектакля «Охота за Королем-Солнце»^[9], случайно забежавшую в переулок Ад прямо со сцены. На ногах у нее красовалось нечто вроде кусков козлиной шкуры. Сев в машину, она пометила в досье: «Клиент не поддается воздействию; в 10 утра еще не одета».

Убедившись, что машина уехала, королева подошла к мужу, спавшему на спине крепким сном. С его хрящеватого носа свисала капелька. Королева утерла капельку своим носовым платком. Она не могла решить, что ей делать дальше, как строить день: с умываньем, одеваньем и причесываньем ей самой было явно не справиться. Я даже дверь в собственном доме не сумела открыть, с горечью подумала она. Одно она знала твердо: в три часа дня для посетителей ее дома не будет.

В заледеневшей ванной не было горячей воды, и она помылась холодной. Голова походила Бог знает на что: от привычной прически уже не осталось и следа. Она долго трудилась, но в конце концов просто обвязала голову шарфом на цыганский манер. Как же непривычно и неловко было самой одеваться, до чего же увертливы эти пуговицы! И почему молнии то и дело заедает? Как вообще можно сообразить, что с чем носят? Ей вспомнились коридоры, вдоль которых сплошь тянулись шкафы; в них рядами висела ее одежда, уже подобранная по цвету. Как не хватало ей ловких пальцев фрейлины, чтобы застегнуть лифчик! Вот уж нелепое сооружение! И как только другие женщины справляются со всеми петельками и крючочками? Надо быть прямо-таки акробаткой, чтобы сцепить их без посторонней помощи.

Одевшись, королева преисполнилась гордости: все-таки она это осилила. Ей захотелось поделиться с кем-нибудь своим достижением, как в тот давний день, когда она впервые сама завязала шнурки на ботиночках. Крофи тогда была ею страшно довольна.

— Молодчага. Конечно, тебе самой заниматься всем этим не придется никогда, но уметь все равно надо — так же, как пользоваться таблицами логарифмов.

Единственным источником тепла в доме был газовый камин в гостиной. Накануне вечером Беверли зажигала его, но сейчас королева была в полном замешательстве. Она открыла кран до упора, поднесла спичку к керамической горелке — никакого эффекта. Ей очень хотелось обогреть хотя бы одну комнату, пока не проснулся Филип, а еще (быть может, это слишком уж честолюбивые мечты?) она намеревалась приготовить завтрак: чай с тостами. Ей представилось, как, сидя у газового камина, они с Филипом будут обсуждать свое новое житье-бытье. Ей всегда приходилось ублажать Филипа: его грызла обида, что он всюду должен идти на шаг позади нее. По характеру он не годился на роль второй скрипки. В нем крылся целый оркестр перессорившихся между собой музыкантов.

Когда она подносила последнюю спичку к непокорному камину, в гостиную вошел Гаррис. Он проголодался, замерз, его некому было покормить, кроме нее. Она разрывалась между камином и Гаррисом. Столько дел, подумалось королеве. Столько работы. И как только обычные люди все успевают?

— А секрет в том, что нужно опустить в щелку пятьдесят пенсов, — разъяснил принц Чарльз, которому наконец удалось попасть в дом матери; входную дверь ему так и не открыли, зато на его стук открыли окно гостиной — в него он и влез. Чарльз подошел к шкафу с газовым счетчиком и показал матери щель в металлической коробке.

— Но у меня нет монетки в пятьдесят пенсов, — сказала королева.

— У меня тоже. Может, у папы есть?

— А у папы откуда?

— Верно. У Уильяма, наверно, есть в копилке. Может, мне… гм… пойти и?..

— Да, и скажи, я ему верну.

Королева поразилась, как сильно изменился сын. Он полез было через окно обратно на улицу, затем вдруг вернулся.

— Мама…

— Что, родной?

— Сегодня утром к нам приходила советница по социальным вопросам.

— Триш Макферсон?

— Да. Она была очень мила. Сказала мне, что я могу подлечить уши бесплатно, в государственной клинике. Сказала, что я перенес психологическую травму… гм… и мне кажется, она… ну… вроде как, гм… права. Диана думает, не заняться ли ей своим носом. Он ей всегда жутко не нравился.

Чарльз выпрыгнул из окна гостиной, а королева подумала: какой у него счастливый вид, и когда? В день, который должен бы стать самым горестным в его жизни!

Наверху заворочался Филип. Он ощутил на кончике носа что-то крайне неприятное.

— Подайте мне платок, и побыстрее! — приказал он несуществующему слуге. Через несколько мгновений он вспомнил, где находится. Беспомощно оглянувшись, уступил обстоятельствам и сам вытер нос простыней. Затем повернулся на другой бок и снова заснул; он сделал свой выбор: предпочел мир королевских грез ужасающей действительности, где он был обычным гражданином, проснувшимся в нетопленном доме.

Королева вскрыла картонный ящик с надписью «ЕДА». Внутри она нашла буханку толсто нарезанного хлеба с надписью на обертке: «МАМИНА ГОРДОСТЬ», полфунта масла «Анкор», банку клубничного джема, банку говяжьего фарша, банку томатного супа фирмы «Хайнц», банку тушенки, банку молодого картофеля, банку зеленого горошка, банку персиков (кусочками) в сиропе, пачку несладкого овсяного печенья, пачку печеньиц с джемом «Мистер Киплинг», банку растворимою кофе «Нескафе», пачечку чая в пакетиках «Тайфу», пакет стерилизованного молока, пакет сахарного песка, коробочку кукурузных хлопьев, пачку соли, бутылочку соуса с изображением парламента на этикетке, полуфабрикат кекса «Птичий глаз», пакетик с несколькими ломтиками сыра «Крафт» и шесть яиц (очевидно, с птицефабрики, потому что на коробке не было хвастливой надписи о том, что куры вели здоровый образ жизни на открытом воздухе).

Гаррис жадно взирал на банки, но королева сказала:

— Для тебя, милый друг, ничего нет.

Она взяла в руки банку с говяжьим фаршем. С виду очень похоже на еду для собак, подумала она, но вот как ее вскрыть?

«Для открывания пользуйтесь ключом», — прочла она и тут же нашла ключ: он прижался ко дну банки, как часовой к будке. Ну а теперь, с ключом, что прикажете делать дальше? Гаррис раздраженно тявкал, наблюдая, как королева возится с банкой мясного фарша: она пыталась просунуть кончик металлической ленты в отверстие в ключе.

— Потерпи, пожалуйста, Гаррис, — попросила королева. — Я и так стараюсь изо всех сил; сама проголодалась и замерзла, а ты мне ничуть не помогаешь.

Так же, подумала она (не сказав ничего вслух), как и мой муж, — лежит себе наверху в постели и тоже ничуть не помогает.

Она повернула ключ, и Гаррис ринулся к банке, из которой вырвался тяжелый кровяной дух. Гаррис неистовствовал, и тут даже королева, чья готовность терпеливо сносить громкий собачий лай вошла в поговорку, не выдержала и шлепнула пса по носу. Злобно зыркая, Гаррис убрался под мойку. После продолжительной борьбы королева все же сняла с банки дно; из-под него показалась плотная розовая, испещренная пятнышками жира масса. Но сколько королева ни трясла банку, фарш с места двигаться не желал. Может, попытаться просто ухватить мясо пальцами?..

Когда Чарльз снова влез к ним через окно, зажав в гордо воздетой руке, словно ценную добычу, пятидесятипенсовую монету, он нашел мать в прихожей; она стояла, опершись о полукруглый комод Уильяма Гейтса, служивший теперь столиком. На его изысканной крышке темнела лужица крови. Под комодом Гаррис яростно терзал жестяную банку, издавая первобытный гортанный рык. Сверху доносились знакомые устрашающие звуки: там на что-то гневался отец. Один психолог научил Чарльза, как действовать в таких случаях, — и он блокировал изрыгаемые отцом непристойности, сознательно сосредоточившись на времени создания Гейтсова комода.

— Тысяча семьсот восемьдесят первый год, — сказал он, — сделан по заказу Георга Четвертого.

— Да, верно, какой ты молодец, милый, только вот как бы мне не истечь кровью до смерти. Будь добр, пригласи ко мне моего врача.

Сняв намотанный на голову шарф, королева обвязала им кровоточащие пальцы. На верхней площадке появился дрожащий от холода Филип в шелковом халате.

Они прождали четыре с половиной часа, прежде чем королеву принял доктор из Королевской больницы. На всех окрестных дорогах лежал густой туман, и травмопункт Королевской больницы оказался забит автолихачами и их жертвами.

Чарльз, королева и вооруженный полицейский в штатском проехали через кордон в конце переулка Ад, как раз когда туда въезжал фургон с мебелью принцессы Маргариты. Заглянув в полицейскую машину и увидев закапанную кровью кашемировую кофту и закрытые глаза сестры, принцесса Маргарита незамедлительно впала в истерику и завизжала:

— Они нас всех поубивают!

Водитель мебельного фургона кровожадно посмотрел на нее. Проведя в ее обществе три часа, он бы с радостью завязал ей глаза платком, поставил к стенке и всадил пулю в сердце. И даже не дал бы выкурить напоследок сигарету.

Добрую половину дня Чарльз с матерью просидели за тонкой занавеской в крохотной палате Королевской больницы. Со всех сторон неслись невыносимые звуки людских страданий. Они слышали предсмертные стоны и хрипы, а также безудержный смех юных сестер, пытавшихся стянуть потрепанную резиновую куклу с пениса пожилого господина. Королева едва сама не расхохоталась, когда его жена сказала сестрам:

— Я так и знала, что у него кто-то есть.

Но она не рассмеялась, а насупилась. Крофи учила ее владеть своими чувствами, и королева была благодарна Крофи за эту полезную науку. Иначе как бы могла она выдерживать все эти бесконечные приветственные речи на непонятных языках, зная, что придется еще прослушать и их перевод на английский? А потом самой вставать и зачитывать свой набор банальностей, а потом обходить строй почетного караула, сознавая, что любой мужчина (или женщина) больше всего боится, как бы она не остановилась возле него (или нее). А что она говорила, остановившись? «Откуда вы родом? Сколько времени служите?» Больно бывало смотреть, как они, заикаясь, отвечают. Однажды она спросила у восемнадцатилетнего морячка: «Нравится вам на флоте?» И он мгновенно ответил: «Нет, ваше величество». Она тогда нахмурилась и пошла дальше. А ведь ей хотелось улыбнуться и похвалить его за столь редкую искренность. Она распорядилась, чтобы его не наказывали.

— Извините, что заставил вас ждать, миссис Виндзор. Меня зовут доктор Анимба.

Доктора уже предупредили, кто его следующий пациент, и все же, беря в руку окровавленную кисть королевы, он почувствовал, что у него повышается давление. Он осторожно снял пропитанную кровью повязку и осмотрел глубокие порезы на большом и двух других пальцах.

— Как же это у вас вышло, ваше вел… миссис Виндзор?

— Порезалась о консервную банку с фаршем.

— Весьма частая причина травм. Необходимо вмешательство закона. Выпуск таких банок должен быть запрещен.

Доктор Анимба был серьезный молодой человек, убежденный, что закону под силу излечить большинство социальных болезней.

— Доктор Анимба, — вступил в разговор Чарльз, — моя мать прождала приема почти пять часов.

— Да, знаю, это нормально. — Доктор Анимба встал.

— Нормально?

— Конечно. Вашей матери еще повезло, что она не надумала поесть консервов в субботу вечером. Под воскресенье у нас дел всегда невпроворот. А теперь мне пора идти. Скоро подойдет сестра.

Прошелестев занавеской, он исчез. Королева снова вытянулась на больничной каталке и крепко зажмурилась, чтобы не выдать слез, жегших ей веки. Она обязана держать себя в руках во что бы то ни стало.

— Это другой мир, — произнес Чарльз.

— Во всяком случае, другая страна, — откликнулась королева.

Они слышали, как доктор Анимба вошел в соседнюю комнатушку, где находились резиновая кукла и ее жертва. Они слышали, как доктор прикладывает энергичные усилия, дабы отделить резину от плоти. Слышали, как он произнес:

— Необходимо вмешательство закона.

Покраснев от смущения, Чарльз сказал:

— Как раз завтра я должен был открывать в Тонтоне новую больницу.

— Думаю, жители Тонтона переживут твое отсутствие, — заметила королева.

Они замолчали, ожидая появления обещанной сестры. В конце концов королева заснула. Принц Чарльз смотрел на нее, на ее растрепавшиеся волосы, на окровавленную кофту. Взяв в ладони ее здоровую руку, он поклялся беречь мать как зеницу ока.

9. Faux pas^[10]

В тот же день крохотную гостиную Дианы заполнили посетители — одни женщины. Некоторые принесли с собой альбомы для автографов. В комнате стоял густой запах духов, которые обычно дарят на Рождество. Духов, которые производятся на маленьких фабричках Юго-Восточной Азии. Вайолет Тоби, одна из соседок Дианы, рассказывала историю своей долгой жизни. Остальные женщины ерзали, закуривали сигареты, одергивали юбки. Они уже много раз слышали эту повесть.

— И вот, как увидела я письмо это самое, сразу все поняла. Приходит он с работы домой, а я его и спрашиваю: «Кто такая эта чертовка Ивонн?» Он аж побелел весь. А я говорю: «Убирайся отсюда, и чтоб духу твоего здесь больше не было». И на этом у меня со вторым все.

Диана, как ее учили, подбодрила рассказчицу:

— И вы снова вышли замуж?

Вайолет, которую подбодрять не было нужды, рассмеялась.

— Да я сейчас уже за пятым замужем.

И все женщины в гостиной тоже рассмеялись.

— Пять мужей. Одиннадцать детей, пятнадцать внуков, шесть правнуков, а теперь положила глаз на одного малого, он в Британском легионе служит.

Поглядывая в зеркальце, вделанное изнутри в ее пластиковую сумочку под змеиную кожу, Вайолет намазала губы ярко-алой помадой.

— Халда ты грязная, вот ты кто, Вайолет, — заявила Мэнди Картер, соседка Дианы с другой стороны; это ее забор повалил накануне вечером Уильям. Мэнди прижимала к плечу запеленатого младенца — последнее свое дитя, по имени Шэдоу.

Взглянув на одежду Мэнди, Диана с трудом подавила дрожь отвращения. Эластичные хлопчатобумажные джинсы — и туфли на шпильках! Бр-р-р! А эти стоящие дыбом светлые волосы! Посекшиеся концы — точно стрелки весеннего китайского лука. Жуть. И эти бледные груди, вываливающиеся из розовой акриловой блузки с обширным вырезом, — сверхвульгарно.

— Чего-то вашего мужа с его мамашей долгонько нет, — заметила Вайолет Тоби.

— Да, — отозвалась Диана. — А больница далеко отсюда?

— Две мили по шоссе, — сказала молодая женщина, у которой на шее был вытатуирован паук.

— Я шесть с лишним часов в больнице проторчала, когда Клайв мне челюсть сломал, — сказала Мэнди.

— Господи помилуй! — воскликнула Диана. — А кто такой Клайв?

— Папка его, — сумрачно ответила Мэнди, указывая на Шэдоу. — Я тогда ни есть, ни курить, ни пить — ничего не могла.

— Только трахаться, да? — сказала Вайолет. — Аж мне слышно было — через два-то дома.

Диана вспыхнула. Боже упаси, она не ханжа какая-нибудь, но ей очень не нравится, когда женщины употребляют крепкие выражения. Она подняла глаза; в это время мимо изгороди из влажных кустов бирючины шел инспектор Холиленд. Он сурово глянул на собравшихся в гостиной. Женщины дерзко засвистели, а татуированная громче всех — будто подзывала такси на шумной лондонской улице.

Холиленд уже шагал по дорожке. Лавируя между гостьями, Диана пошла открыть дверь. Инспектор откашлялся, собираясь с мыслями. Он напрочь забыл, как ему предписано к ней обращайся. Миссис Виндзор? Миссис Спенсер? Миссис Чарльз?

Диана ждала, пока у инспектора пройдет приступ кашля.

— Им здесь находиться не положено, — выпалил он наконец, указывая на сидящих в гостиной женщин. — Вы не должны пользоваться особым вниманием. — Он наконец овладел собой. — Буду очень признателен, мадам, если вы попросите их уйти.

— Но что невозможно. Так грубо я с ними не могу обойтись.

Гостиная одобрительно загудела; к двери тут же подскочила Вайолет — руки в карманах атласной куртки до пояса, на морщинистом лице застыло надменное выражение.

— Никакого такого особого внимания мы ей не оказываем. Зашли по-соседски — узнать, может, нужно чего.

— Ну конечно, — насмешливо ухмыльнулся Холиленд. — И к любой другой так же бы зашли, правда?

— Да, так бы и зашли, ей-Богу, — искренне сказала Вайолет. — Мы здесь, в переулке Ад, держимся друг за дружку.

Она повернулась к Диане:

— Ну что, пойдем займемся кухней?

Холиленд отвернулся. Согласно финансовым отчетам Вайолет, ее муж Уилф и их семеро взрослых детей еще не уплатили за этот год подушного налога; как, собственно, и за прошлый год. Так что у него будет возможность отыграться.

И тут Диана заметила бегущую по мостовой принцессу Маргариту: высокие каблуки цокают по асфальту, шубка распахнулась, пряди волос выбились из замысловатого узла на макушке. Подбежав к ограждению, она сцепилась с молодым полицейским. Инспектор Холиленд что-то произнес в рацию — и почти в тот же миг взревела автомобильная сирена, всю улицу залило резким белым светом.

— Господи помилуй! — воскликнула Вайолет. — Прямо как в Кольдице^[11] каком-нибудь!

— Да это Марго, — сказала Диана. — Пытается прорваться, несмотря на комендантский час.

Инспектор Холиленд самолично проводил принцессу Маргариту обратно к ее дому.

— Но мне необходимо попасть в «Маркс и Спенсер»^[12] до закрытия, — услышала Диана. — Я же не умею готовить.

Прикрыв входную дверь, Диана вернулась к соседкам. Она уже предвкушала, как наденет фартук, пойдет на кухню и станет там греметь всякими кастрюлями и сковородками, в точности как пел в одной песенке Малыш Ричард^[13]. Возьмет у Вайолет на вечер специальную сковороду и приготовит для всей семьи яичницу с фасолью и жареной картошкой. Чарльзу придется отступить от своей жесткой диеты, пока она не наладит поставку бобовых. А у Вайолет вряд ли есть лишняя банка чечевицы.

Когда все занялись делом, Мэнди спросила:

— А чего вам будет особенно не хватать?

— Моего «мерса», — не задумываясь, ответила Диана.

— «Мерса»?

— «Мерседеса-бенц 500 SL». Цвет у него красный металлик, а скорость — сто пятьдесят семь миль в час.

— Стоит небось будь здоров, — заметила Мэнди.

— Н-да, около семидесяти тысяч фунтов, — призналась Диана.

В комнате воцарилась тишина.

— И кто же за него платил?

— Герцогство Корнуоллское.

— А это еще кто? — удивилась Мэнди.

— Ну, в общем, мой муж, — сказала Диана.

— Семнадцать тысяч, говорите? — Вайолет поправила свой розовый слуховой аппарат.

— Семьдесят тысяч, — проорала Филомина Туссен, единственная чернокожая в этой комнате. Все опять замолчали.

— За машину? — От возмущения у Вайолет дрожал подбородок.

Диана опустила глаза. Она еще не знала, что одежду, вызвавшую у нее такое презрение, эти женщины, которые вымыли ей кухню, купили в благотворительных магазинах. Лифчик Вайолет — особо большого размера — был приобретен за двадцать пять пенсов в магазине «Помогите престарелым».

Молчание нарушила Мэнди:

— Мне бы тоже, черт возьми, не хватало, да только не машины, а няньки.

Тут Диана вспомнила, что не видела Уильяма и Гарри с тех пор, как к ней пришли эти гостьи. Она громко позвала мальчиков, думая, что они наверху, но никто не ответил. Она выглянула в унылый садик позади дома, но не увидела там ни единой живой души, кроме Гарриса и принадлежавшей Мэнди Картер явно нечистокровной овчарки, чье расположение Гаррис силился завоевать. Псы вились друг возле друга. Маленький и большой, плебей и аристократ. Овчарку звали Король. Выбежав из дому, Диана принялась звать:

— Уильям, Гарри!

Уже почти стемнело. В домах вспыхивали голые, без абажуров лампочки — переулок Ад готовился к ночи.

— Мальчики еще никогда не гуляли в темноте, — сказала Диана.

Это новое свидетельство изнеженности ее детей вызвало у женщин смех. Они ведь то и дело посылали поздним вечером своих малолетних ребятишек в бакалейную лавку, которую держит индиец. А как иначе? Неужто, имея собаку, самой же и лаять?

— Да они где-нибудь тут играют, — стала успокаивать ее Вайолет.

Но Диана не желала успокаиваться. Набросив шелковую куртку с капюшоном, она зашагала в своих ковбойских сапожках по переулку Ад, разыскивая сыновей. В конце концов она нашла их в доме номер девять: расставив перед газовым камином кораблики, они с дедушкой разыгрывали морскую битву. Диана наблюдала через окно эту сцену, пока Гарри, заметив ее, не махнул ей ладошкой. Принц Филип был в пижаме и халате. Он не побрился, редкие пряди волос свисали на уши. На серебряном столике времен Вильгельма III^[14] стояла банка тушеных бобов с зазубренной крышкой.

— Чарльз звонил, — крикнул в окно Филип. — Они все еще в больнице. Не могу пригласить вас к себе: эта проклятая входная дверь не открывается. А ключ от черного хода потерян, черт его подери.

Поняв намек, Диана вернулась к своим домашним обязанностям. Когда все шкафы в кухне засияли чистотой, женщины сделали перерыв, чтобы попить чаю и выкурить по сигаретке.

— Может, хоть ненадолго да уймутся, — обронила Вайолет.

— Кто уймется? — удивилась Диана.

— Тараканы. Их у нас у всех полным-полно. Никакою силой не избавишься. Хоть ракетами по ним стреляй, все равно через три дня — тут как тут. Ну а теперь, — сменила Вайолет тему, — давайте бумагу: нужно застелить полки, прежде чем ставить туда продукты.

Ничего подходящего у Дианы не нашлось, и Вайолет забарабанила в стену, отделявшую ее гостиную от гостиной Дианы.

— Уилф! — крикнула она. — Принеси-ка сюда вчерашнюю газету.

В ответ прозвучало что-то неразборчивое, и через считанные минуты Уилф Тоби уже стоял на пороге. Это был необычайно высокий мужчина, с могучими плечами, огромными ручищами и ножищами. Из тех, кого адвокаты называют в своих речах кроткими великанами. Уилф Тоби, однако, кротостью не отличался. Он страдал хроническим бронхитом, и непрерывная борьба за глоток воздуха сделала его раздражительным и угрюмым. Он боялся смерти и жил в постоянном страхе, словно каждый день для него — последний. Ему казалось, что Вайолет уделяет ему недостаточно внимания. Она куда больше времени проводит у чужих людей, считал он, чем в собственном доме. Услышав неровное хриплое дыхание Уилфа, Диана успокоилась: она поняла, что за странные звуки пугали ее и не давали уснуть прошлой ночью. Это сипло дышал Уилф за разделяющей их стенкой.

Уилф взглянул на Диану — и влюбился с первого взгляда. Он никогда еще не видел живьем и совсем близко подобной красавицы. Ее фотографии ежедневно попадались ему в газетах, но он и не подозревал, что у нее такое свежее лицо, нежная кожа, такие застенчивые синие глаза, теплые губы. У всех известных Уилфу женщин лица были жесткие, грубые, словно жизнь колошматила их без всякой жалости. Когда Диана брала у него газету, он посмотрел на ее руки. Длинные бледные пальцы с розовыми ногтями. Уилфу страшно захотелось потрогать эти пальцы. Интересно, они на ощупь такие же гладкие, как на вид? Он критически оглядел Вайолет, свою жену с четырехлетним стажем. Как это его угораздило связаться с нею? Впрочем, он отлично знал как. Она просто затравила его, точно зайца. От нее не улизнешь.

— Ну давай, громилушка, либо заходи, либо топай отсюда. А то дом выхолаживаешь.

Вы только послушайте, как жена с ним разговаривает. Ни капли уважения.

— Заходите, пожалуйста, — сказала, улыбаясь, Диана.

В другое время никакая сила не заставила бы Уилфа переступить порог дома, битком набитого женщинами из переулка Ад, но ему страх как хотелось видеть Диану, слушать ее чудный голос. До чего ж она красиво говорит — правда-правда.

При появлении в доме мужчины женщины попритихли. Даже Вайолет, складывавшая «Новости мира»^[15], чтобы застелить полки и ящики, понизила голос. Перед Дианой промелькнули заголовки:

ИЗБИЕНИЕ ФУНТА

Вчера пошли слухи, что фунт едва жив после того, как зарубежные дельцы совершили на него, по выражению одного финансового эксперта, «зверское нападение». «Это было жестокое избиение», — сказал он.

Оно произошло после «двойного несчастья» — сокрушительной победы Джека Баркера на выборах в четверг и отмены в пятницу монархии. Управляющий Английским банком призвал дать стране передышку.

Пираньи

Представитель лондонского филиала Токийского банка вчера заявил: «Фунт — это золотая рыбка, плавающая в аквариуме, полном пираний».

Закончив, Вайолет с гордостью оглядела плоды своих трудов.

— Ну вот, теперь все чисто и красиво, — сказала она. И, повернувшись к Уилфу, рявкнула: — Чаю небось дожидаешься?

— Сыт я, — буркнул Уилф. Да разве он вообще теперь сможет есть?

Диана мечтала, чтобы они все ушли, однако не могла придумать, как им на это намекнуть. Но тут Шэдоу, получивший временное пристанище на бархатном диване, пробудился и своими воплями прогнал прочь и мать, и ее товарок.

— Если чего нужно будет, стучите в стенку, — приказала Вайолет.

— Хоть ночью, хоть днем, — добавил Уилф.

— Вы очень любезны, — сказала Диана. — Сколько я вам должна?

Она открыла кошелек. Но когда подняла глаза, то по лицам своих посетительниц поняла, что совершила большой faux pas.

Вернувшись к дому номер девять, Чарльз и Елизавета узнали, что Тони Тредголд ударом ноги распахнул входную дверь и теперь подстругивает ее снизу.

— Покоробилась от сырости, — объяснил Тони, — вот и не открывалась.

Принц Филип, Уильям и Гарри, сидя на лестнице, наблюдали за Тони. Все трое жевали сандвичи с джемом, неумело приготовленные Уильямом.

— Как дела, старушка? — спросил Филип.

— Устала до смерти. — Забинтованной рукой королева пригладила растрепавшиеся волосы.

— Чертовски долго вы там пробыли, — заметил муж.

— Врачи страшно загружены, — объяснил Чарльз. — Мамина травма не опасна для жизни, вот нам и пришлось подождать.

— Но ведь мать у тебя, разрази меня гром, не кто-нибудь, а Королева, черт возьми! — взорвался Филип.

— Была, черт возьми, королевой, Филип, — негромко заметила королева. — А теперь я миссис Виндзор.

— Маунтбеттен, — лаконично поправил ее принц Филип. — Ты теперь миссис Маунтбеттен.

— Моя фамилия — Виндзор, и я не намерена ее менять.

— А моя фамилия Маунтбеттен, ты — моя жена, следовательно, ты — миссис Маунтбеттен.

Тони Тредголд стругал как одержимый. Они явно забыли о его присутствии.

— А наша фамилия как, папа? — спросил Уильям у Чарльза.

Чарльз поочередно посмотрел на родителей.

— Гм, мы с Дианой пока еще этого не обсуждали… гм… С одной стороны, фамилия Маунтбеттен не может не привлекать благодаря дяде Дику, но, с другой стороны, не может также и, гм… ну… гм…

— О господи! — В голосе Филипа зазвучали угрожающие нотки. — Ну давай-давай, выкладывай!

Тони подумал, что королеве пора бы и присесть; выглядит она хуже некуда. Он взял ее под руку и провел в гостиную. Газ в камине не горел; порывшись в карманах, Тони нащупал пятидесятипенсовик и сунул в счетчик. Вспыхнуло пламя, и королева благодарно склонилась к теплу.

— Сдается мне, мамаше вашей неплохо бы выпить чайку, — подсказал Тони Чарльзу.

Тони уже понял, что от Филипа в доме толку ждать не приходится, мужик даже одеться сам не может. Но и Чарльз, заметил Тони, подметая стружки и зачищая шкуркой нижний край двери, уже целых четверть часа попусту мечется по кухне, безуспешно пытаясь найти заварку, молоко и десертные ложки; Тони пошел к себе и попросил Бев поставить чайник.

Королева неотрывно смотрела на огонь. А она-то полагала, что этот давний фамильный спор Виндзоров с Маунтбеттенами порос быльем, — и вот на тебе, снова поднял свою мерзкую голову. Во всем виноват Луис Маунтбеттен. Когда родился Чарли, этот гнусный сноб уговорил карлайлского епископа отметить, что негоже-де лишать ребенка, рожденного в законном браке, отцовской фамилии. Эти соображения безвестного священника попали на первые полосы всех центральных газет. И тогда лорд Маунтбеттен всерьез развернул кампанию по возвеличиванию своего имени, добиваясь, чтобы царствующая династия его приняла. Королева разрывалась тогда, желая, с одной стороны, угодить мужу и Луису Маунтбеттену, а с другой — стремясь выполнить волю короля Георга V, основавшего, как он надеялся, Виндзорскую династию на веки вечные. Королева закрыла глаза. Луиса уже давно нет на свете, однако влияние его ощущается до сих пор.

Вошла Беверли с подносом в руках; на нем стояли четыре дымящиеся кружки с чаем и два стакана оранжевой шипучки. В жарко-рыжей жидкости болтались толстые полосатые соломинки. На тарелке, покрытой бумажной салфеточкой, лежало сухое печенье. Чарльз взял поднос у Беверли из рук и стал топтаться, прикидывая, куда бы его поставить. Королева наблюдала за сыном с нарастающим раздражением.

— На мой письменный стол, Чарльз!

Чарльз водрузил поднос на столик «чиппендейл»^[16], стоявший у окна, и стал раздавать кружки и стаканы. Пышнотелая Беверли смущала и волновала его. В какой-то миг он мысленно увидел, как она, обнаженная, закутанная в кисею, любуется собственным отражением в зеркале, которое держит Амур. Венера девяностых годов XX века.

— Это миссис Беверли Тредголд, Чарльз, — представила ее королева.

— Здравствуйте, как поживаете? — сказал Чарльз и протянул руку.

— Спасибо, в полном порядке. — Беверли ухватила его руку и энергично встряхнула.

— Мой сын, Чарльз Виндзор, — сказала королева.

— Маунтбеттен, — поправил Филип. И, обращаясь к Беверли, сказал: — Его зовут Чарльз Маунтбеттен. Я его отец, и фамилия у него моя.

Чарльз подумал, что давно уже пора положить конец жуткому отцовскому деспотизму. А какую фамилию носила в девичестве его прабабка, королева Мария? Тек. Да, точно. Чарли Тек — неплохо, пожалуй, звучит?

— Мы потом это обсудим, Филип, — остановила мужа королева.

— Нечего тут обсуждать. Я — глава дома. Сорок лет я шагал позади тебя. Теперь моя очередь выйти вперед.

— Ты, значит, хочешь вести дом, да, Филип?

— Да, хочу.

— В таком случае, — сказала королева, — пойди-ка на кухню и ознакомься с многочисленными приспособлениями и операциями, необходимыми для завариванья чая. Не можем же мы вечно уповать на щедрость миссис Тредголд.

— Если хотите, я научу вас заваривать чай, — сказала Беверли. — Вообще-то это пара пустяков.

Но принц Филип пренебрег ее великодушным предложением и, обращаясь не к ней, а к Тони, пожаловался:

— Не могу включить горячую воду; а побриться необходимо. Займитесь этим, ладно?

Тони разобрала злость. Ей-Богу, подумал он, этот тип разговаривает со мной как с паршивым псом.

— Извините, — сказал он, — мы с Бев уходим, хотим пропустить стаканчик. Ты готова, Бев?

Беверли обрадовалась: под этим предлогом она сможет покинуть дом, в котором сгущаются тучи семейных неладов.

Тони отправился домой, прихватив с собой ящик с инструментами. Ну и денек выдался — псу под хвост по всем статьям. Вакансия забойщика кур по законам Корана, объявленная фирмой «Халал», уплыла: перед Тони оказалось еще сто сорок четыре претендента, мужчины и женщины всевозможных вероисповеданий.

Беверли ненадолго задержалась у соседей, чтобы показать принцу Филипу, как подогреть на плите в кастрюльке воду для бритья. Нужно следить, объяснила она, чтобы ручка кастрюли торчала не вперед, а к стене.

— Тогда ребятишки не опрокинут ее ненароком.

В кухню вошел Чарльз и стал сосредоточенно наблюдать, словно ему демонстрировали военный танец племени маори. Незаметно подошли оба его сына с мордашками в оранжевых разводах и ухватили его за руки. Они припомнить не могли, когда им раньше удавалось так подолгу видеть отца. Вода запузырилась, и Беверли показала, как выключить горелку.

— Ну а теперь что делать? — уныло спросил Филип.

Это уж дудки, черта с два я стану тебя брить, подумала Беверли и с облегчением покинула дом бывшего королевского семейства.

— Ну чисто малые дети, — говорила она Тони, переодеваясь в платье-для-пивной. — Чудеса еще, что задницу сами себе вытирают.

10. Как согреться

На следующее утро мороз стал еще злее.

— Филип, уже девять часов, а ты еще не побрился.

— Я отращиваю бороду.

— Но ты и не умылся.

— В ванной чертовски холодно.

— Ты уже два дня подряд носишь одну и ту же пижаму и халат.

— Я же выходить не собираюсь. Так чего ради утруждаться?

— Но тебе обязательно надо выйти.

— Зачем?

— Подышать свежим воздухом, размяться.

— В переулке Ад, черт бы его побрал, свежим воздухом и не пахнет. Дыра вонючая. Мерзопакостная. Знать не желаю про его существование. К дьяволу все — буду сидеть дома до самой смерти.

— И чем будешь заниматься?

— Ничем. Просто лежать в постели. А теперь — поставь поднос с завтраком, задерни эти чертовы шторы и ступай, ладно?

— Филип, ты разговариваешь со мной как со служанкой.

— Я твой муж. Ты моя жена.

Филип принялся за завтрак. Яйца всмятку, тосты и кофе. Королева задернула шторы, отгородив спальню от переулка Ад, и спустилась вниз, чтобы позвать Гарриса в дом.. Гаррис ее очень тревожил. Он попал в крайне дурную компанию. В саду перед королевским домом собралась стая сомнительного вида дворняг, судя по всему совершенно беспризорных. Гаррис не предпринимал никаких попыток отвадить их, напротив, он даже явно радовался приходу этих разбойников.

Филомина Туссен проснулась оттого, что в соседний одноэтажный домик въезжала королева-мать. Встав с кровати, Филомина накинула теплый халат, подаренный ей Фицроем, старшим сыном, на восьмидесятилетие.

— Грей свои кости, старуха, — сурово сказал тогда сын. — Надевай эту чертову хламиду.

Филомина читала, что королева-мать пьет и играет в азартные игры. Сама она подобных занятий не одобряла и сейчас обратилась с молитвой к Богу:

— Господи, хоть бы соседка меня не трогала.

Она порылась в кошельке, ища пятидесятипенсовик. Зажечь газ сейчас, днем, или вечером, когда она будет смотреть телевизор? Этот вопрос она задавала себе ежедневно круглый год, кроме лета, хотя Трой, средний ее сын, говорил ей:

— Слушай, мам, если тебе нужно, включай газ хоть на целый день , ты нам только свистни, и за деньгами дело не станет .

Но Филомина была женщина гордая. Она медленно, одну за другой натягивала на себя одежки. Потом подошла к шкафу, где висело ее зимнее пальто. Надела его, обмотала шею шарфом, напялила фетровую шляпу и лишь тогда, приняв все оборонительные меры против холода, направилась в кухню готовить завтрак. Первым делом пересчитала куски хлеба: пять. Затем оставшиеся яйца: три. Есть крохотный кусочек маргарина — хватит разве что на помазанье при крещении младенца. Тряхнула коробку с кукурузными хлопьями. На полмиски наберется, а до пенсии еще два дня протянуть надо. Наклонившись, она открыла дверцу холодильника.

— Чего ему попусту гудеть, когда вокруг мороз.

Она выдернула вилку из розетки, и холодильник смолк. Достав кусочек сыра, она с великим трудом (сильно болели узловатые, изуродованные артритом пальцы) натерла щепотку на кусок хлеба и сунула его в духовку.

Она сидела в нетерпеливом ожидании, досадуя, что расходуется газ. В конце концов вынула бутерброд из духовки, хотя сыр еще толком не растаял, и, по-прежнему закутанная, в шляпе, пальто, шарфе и перчатках, принялась за полуготовый завтрак. Было слышно, как за стеной смеется королева-мать и втаскивают в дом мебель. Обращаясь через стену к королеве-матери, Филомина сказала:

— Погоди, погоди, моя милая. Скоро тебе станет не до смеху.

Накануне вечером Филомина видела по телевизору Джека Баркера, который сказал, что бывшая королевская семья будет жить на государственное пособие. Что пенсионеры — королева, принц Филип и королева-мать — будут получать столько же, сколько и Филомина. Прикрыв глаза, она произнесла:

— За все, что Ты дашь мне, благодарю Тебя, Господи. Аминь.

И принялась за завтрак. Откусив кусочек, она долго и тщательно жевала, чтобы растянуть удовольствие. Хорошо бы съесть еще ломтик, но ведь она откладывает деньги: скоро опять вносить абонементную плату за телевизор.

А королева-мать потешалась над нелепой миниатюрностью окружающего.

— Совершенно восхитительный домик, — хохотала она. — Просто прелесть. Вполне подошел бы в качестве конуры для крупной собаки.

Кутаясь в норковую шубку, она осматрела ванную. Раздался новый взрыв смеха; видно было, что хохотунья всегда панически боялась зубоврачебного кресла.

— Я просто в восторге, — заливалась королева-мать. — Какая вместительная ванная, и взгляни, Лилибет, даже крючок для пеньюара есть.

Королева посмотрела на крюк из нержавеющей стали, торчащий в двери. Есть из-за чего приходить в восторг — обыкновенный крючок, практичный предмет обихода, созданный с конкретной целью: чтобы на него вешали одежду.

— Лилибет, здесь нет туалетной бумаги, — шепнула королева мать. — Где же ее берут?

Кокетливо склонив голову набок, она ждала ответа.

— Покупают в магазине, — сказал Чарльз.

Он в одиночку выгружал коробки из фургона, который только что подъехал к домику его бабушки. Зажав под мышкой торшер, он держал в другой руке шелковый абажур.

— Ах вот оно что! — Казалось, улыбка навеки застыла на лице королевы-матери, будто высеченная в горе Рашмор^[17]. — Здесь все невероятно интересно!

— Вот как?

Королеву раздражало, что мать не желает хотя бы на миг предаться отчаянию. Ведь на самом-то деле домик поистине отвратительный — тесный, скверно пахнущий и холодный. Как же мать сможет здесь жить? Она ведь даже шторы ни разу сама не задернула. И вдруг пожалуйста, изо всех сил, хоть это и глупо, старается не теряться в таком жутком положении.

Прибыл Спигги выполнять уже знакомое задание и был встречен преувеличенно радостными возгласами. Королева-мать не поверила цифрам в памятке, полученной от Джека Баркера. Не может же комната быть размером девять футов на девять, решила она. Одну цифру, видимо, пропустили — Баркер имел в виду девятнадцать футов. Поэтому огромные ковры из Кларенс-хауса прибыли в фургоне в переулок Ад. За этим проследили, сослужив ей последнюю службу, те из челяди, кто не успел напиться в стельку.

Спигги извлек из сумки орудия разрушения: острый нож, металлическую рулетку, черную клейкую ленту — и принялся кромсать бесценный ковер, подарок Персии, чтобы он уместился возле камина, выложенного оранжевой плиткой. Спигги вновь был героем дня. Королева-мать прогуливалась в садике за домом, рядом с ней семенила ее корги^[18] по кличке Сьюзан. В кухонное окно соседнего домика за ними наблюдала чернокожая женщина. Королева-мать помахала ей, но та нырнула в глубь дома и скрылась из виду. Улыбка на губах королевы-матери чуть дрогнула, но тотчас заиграла вновь, наподобие биржевых сводок в «Файнэншл таймс», когда в Сити выдастся трудный день.

Королева-мать отчаянно нуждалась в любви. Она могла существовать лишь в атмосфере всенародного обожания; без него она бы погибла. Большую часть жизни она прожила без мужской любви, и преклонение простых людей служило ей в какой-то мере утешением. Ее слегка обеспокоило недружелюбие соседки; тем не менее, когда она вернулась из садика в дом, улыбка вновь сияла, как прежде.

Спигги поднял голову от ковра. В его глазах королева-мать прочла восхищение. Она заговорила с ним, стала расспрашивать о жене.

— Сбегла, — коротко обронил Спигги.

— А дети?

— С собой забрала.

— Так вы, стало быть, беспечный холостяк? — Голос королевы-матери весело звенел.

Спигги насупился.

— Кто это вам сказал, что я без печки?

— Бабушка имела в виду, — разъяснил Чарльз, — что вы, наверное, живете без забот, не обремененный всевозможными семейными обязанностями.

— Мне денежки с неба не валятся, я вкалываю, — сказал Спигги. — Вы бы сами попробовали потаскать туда-сюда тяжеленные ковры.

Столь явное непонимание привело Чарльза в замешательство.

И почему его родственники не умеют просто поговорить с соседями, без этого… гм… постоянного… гм?..

Королева стала передавать собравшимся изящные фарфоровые чашечки с блюдцами.

— Кофе, — объявила она.

Спигги напряженно наблюдал, как члены бывшего королевского семейства обращаются с крошечными чашками. Они продевали указательные пальцы в ручки, поднимали блюдца к лицу и отхлебывали. Однако указательный палец Спигги, мозолистый, распухший от многолетнего физического труда, никак не лез в ручку чашки. Спигги взглянул на собственные пятерни. Моментально устыдившись, сунул кулаки в карманы комбинезона. Самому себе он теперь казался неуклюжей скотиной. А у них тела словно бы светятся — будто стеклом облитые. Вроде как для защиты, что ли. У Спигги же тело было похоже на карту, испещренную условными обозначениями: травмы на работе, драки, заброшенность, бедность — все прожитое оставило свои видимые меты. Спигги сгреб чашечку правой рукой и в один глоток выпил скудное содержимое. Да тут комару не хватит нос обмочить, проворчал он себе под нос, ставя чашечку на блюдце.

Принц Чарльз с трудом пробился сквозь небольшую толпу, собравшуюся у ворот бунгало королевы-матери. Поодаль, ссутулившись, дрожал на ледяном ветру бритоголовый паренек. Он подошел к Чарльзу.

— Видак нужен?

— Вообще-то да, — сказал Чарльз. — Моей жене нужен. Мы свой забыли, не подумали в… гм… но… они ведь жутко, гм… ну… дорогие?

— Еще бы, ясное дело, дорогие, но я могу достать за пятьдесят монет.

— За пятьдесят монет?

— Ага, один мой кореш их толкает.

— Филантроп, наверное?

Уоррен Дикон непонимающе уставился на Чарльза.

— Просто кореш.

— А они, гм… то есть… эти видеомагнитофоны, они… гм… работают?

— Само собой. Они же из хороших домов, — возмутился Уоррен.

Что-то тут Чарльза смущало. Откуда этот юнец с крысиной физиономией знает, что у них нет видео? И он спросил Уоррена.

— Да я шел вчера мимо вашего дома. Глянул в окошко. Красный огонек не светится. Занавески надо задергивать. У вас ведь там товарец клевый — хоть те же подсвечники.

Чарльз поблагодарил Уоррена за комплимент. У юноши, очевидно, прекрасно развито эстетическое чувство. И впрямь не стоит судить о людях по первому впечатлению.

— Да, подсвечники изумительные, — сказал Чарльз, — Вильгельм Третий. Он, гм… я имею в виду Вильгельма, положил начало коллекции в…

— Чистое серебро? — поинтересовался Уоррен.

— Разумеется, — заверил Чарльз. — Работа Эндрю Мура.

— Надо же, — отозвался Уоррен, словно наперечет знал всех серебряных дел мастеров семнадцатого века. — Небось, потянут на кругленькую сумму, а?

— Возможно, — согласился Чарльз. — Но ведь, как вы, гм… наверное, знаете, мы… то есть… членам моей семьи, нам не разрешается, гм… вообще говоря… продавать что бы то ни было из нашего, гм…

— Товару? — Уоррену тошно было дожидаться, пока Чарльз закончит фразу. Вот козел! И он мог в один прекрасный день стать королем и править им, Уорреном?!

— Ну да, товару.

— Так вам надо было оставить там подсвечники и прикупить видак.

— Прихватить видак, — уточнил Чарльз.

— Короче, нужен он вам или нет? — Уоррен решил, что пора завершать сделку.

Чарльз пошарил в карманах брюк. Где-то у него была бумажка в пятьдесят фунтов. Отыскав, он протянул ее Уоррену Дикону. Он не знал ни имени Уоррена, ни его адреса, но, раз юноша интересуется материальной культурой прошлого, решил Чарльз, его стоит поддержать. Он уже представлял себе, как покажет Уоррену свою небольшую художественную коллекцию и, возможно, побудит молодого человека заняться живописью…

Чарльз залез поглубже в фургон и подхватил картонный ящик с надписью «обувь»; но ведь обувь обычно не звякает и поднять ее не составило бы такого труда? Приоткрыв крышку, Чарльз увидел двадцать четыре бутылки джина «Гордонс», аккуратно переложенные зеленой упаковочной бумагой. Прижимая ящик к груди и обливаясь потом, он протиснулся сквозь толпу. Вот бы Беверли посмотрела, как он тащит такую тяжесть — выполняет мужскую работу. Когда он благополучно донес груз до входной двери, женщины и малыши в колясках веселыми, хотя и не без насмешки, криками выразили ему свое одобрение; Чарльз, раскрасневшийся, довольный собой, кивнул им в знак благодарности, как учили его делать с трехлетнего возраста.

Пошатываясь, он втащил тяжеленную коробку в кухню, где его мать мыла в раковине посуду — одной, здоровой рукой. Привалившись к крошечному пластмассовому столику, принцесса Маргарита наблюдала за королевой. В ее собственном доме все стояло вверх дном. Не было никакой подходящей для новых обстоятельств одежды. Большой кофр с вещами на каждый день остался в Лондоне, и теперешний ее гардероб состоял лишь из шести туалетов для коктейля, которые оказались бы вполне уместны на вручении премий звездам эстрады — но больше нигде. Меха, разумеется, были при ней, однако и тут загвоздка: нынешним утром девица с вытатуированным на шее пауком, проходя мимо нового жилища принцессы, прошипела: «Живодерка проклятая!»

Королеве от души хотелось, чтобы сестра ушла наконец из материнской кухни. Она только свет загораживает и место занимает, а здесь и без того тесно. Да и работы невпроворот.

Спигги просунул голову в кухню и обратился к принцессе Маргарите:

— Ковры подогнать надо? До вечера, поднапрягшись, могу и вам сделать.

— Благодарю вас, не надо, — растягивая слова, ответила та. — Едва ли стоит этим заниматься, я здесь долго задерживаться не намерена.

— Дело ваше, Мэгги, — как можно дружелюбнее ответил Спигги.

— Мэгги?! — Она гордо выпрямилась. — Да как вы смеете ? Я вам не Мэгги, а принцесса Маргарита. — Спигги даже подумал, что она его сейчас треснет; подтянув рукав великолепного кроя (от Карла Лагерфельда), она погрозила Спигги кулаком, однако потом кулак убрала и крикнула: — Противный маленький толстяк!

Удовольствовавшись этим, она убежала в свой дом в переулке Ад. Королева поставила на газ чайник. Мистер Спигги заслужил чашечку чая, подумала она.

— Извините, пожалуйста. Мы все сейчас сильно нервничаем.

— Да ладно, чего там, — сказал Спигги. — Мне и вправду неплохо бы малость похудеть.

Точно, еще и это, подумал он. У них-то у всех — ни жиринки. А у него вся родня заплыла. Женщин разносило после родов, а мужчины толстели с пива. На Рождество семейство с трудом умещалось в гостиной.

Ожидая, пока вскипит чайник, королева что-то мурлыкала себе под нос; уловив мелодию, Спигги, обрезавший ковер в прихожей, стал ее насвистывать.

— И как это называется? — спросил он, когда они закончили свой импровизированный дуэт.

— «Рожденная свободной», — ответила она. — Я смотрела картину в 1966 году. На королевском просмотре.

— Билеты небось бесплатные?

— Да, — призналась она, — и никакой очереди в кассу.

— А чудно, поди, ходить в кино в короне.

Королева рассмеялась.

— Ну что вы, всего лишь в диадеме! В кино корону не надевают; к чему мешать сидящим сзади?

Спигги гулко захохотал, тут же раздались стук в стену и вопль Филомины Туссен:

— Прекратите шум, у меня аж в голове гудит!

Филомина проголодалась и замерзла, голова у нее болела. Ее разбирала зависть. Когда-то и ее кухня звенела от смеха, все дети тогда жили еще дома: Фицрой, Трой и малыш Джетро И здоровы же были эти мальчишки лопать! Только успевай подавать. Она то и дело бегала на рынок. И прекрасно помнит, как оттягивала ей руки корзина, как вздымался пар из-под тяжеленного утюга, когда по утрам она гладила им к школе влажные белые рубашки.

Она подтащила стул к высокому буфету, где хранились коробки с крупами и консервы. Взобравшись на стул, поставила пакет с кукурузными хлопьями на самый верх. И раз уж залезла туда, принялась перебирать стоявшие на полках коробки и банки. Этот суп выдвинула вперед, те хлопья сунула поглубже назад и, наконец, довольная новой расстановкой своих припасов, сползла вниз.

— Ко мне в дом полиция сроду носа не совала, — громко объявила она пустой кухне. — А в буфете завсегда баночки припрятаны, — сообщила она прихожей. — И на небесах для меня местечко найдется, — заверила она спальню, снимая пальто и залезая под одеяло, чтобы согреться.

Под вечер вокруг фургона собралась приличная толпа желающих увидеть королеву-мать. Инспектор Холиленд направил туда молодого полицейского, чтобы тот рассеял зевак. Констебль Айзая Лэдлоу охотнее согласился бы охранять разлагающийся труп, чем стоять лицом к лицу с этими сурового вида женщинами и их зловредными чадами.

— Давайте-ка, давайте, сударыни. Проходите, пожалуйста.

Он похлопал руками в больших кожаных перчатках и, со своими редкими усиками, стал похож на ретивого тюленя, который ждет не дождется, когда ему кинут мяч поиграть. Констебль повторил приказ. Ни одна женщина не двинулась с места.

— Вы же заблокировали магистраль.

В толпе никто точно не знал, что такое магистраль. Может, то же, что мостовая? Женщина на сносях, у которой круглый, как арбуз, живот распирал куртку, сказала:

— Мы сторожим фургон королевы-матери.

— Ну, а теперь можно идти по домам. Раз я прибыл, то я и посторожу.

Беременная презрительно рассмеялась.

— Да я полицейскому кучку дерьма не доверю сторожить.

Такое оскорбление его профессиональной чести возмутило констебля Лэдлоу, но он вовремя вспомнил, чему его учили в Хендоне^[19]. Главное — спокойствие, нельзя позволить толпе взять верх. Умей контролировать события.

— Это по твоей милости мужик мой на два года загремел в Пентон-вилл^[20], — продолжала женщина.

Констеблю следовало пропустить это замечание мимо ушей, но он был молод и неопытен.

— Стало быть, ни в каком преступлении он не повинен, так, что ли? — Лэдлоу постарался произнести это с сомнением и насмешкой, но у него не очень-то получилось.

Беременная приняла его вопрос за чистую монету. Помертвев от ужаса, констебль Лэдлоу смотрел, как по ее круглым раскрасневшимся щекам покатились слезы. Неужто его преподаватели вот это все и называли «общением с народом»?

— Говорили, будто он с церковной крыши свинцовые листы поснимал, так ведь врали все, черти полосатые. — Остальные женщины толпились вокруг, похлопывая и поглаживая рыдающую рассказчицу, чтобы утешить ее. — Он же высоты пуще всего боится. Даже на стул залезть, чтобы лампочку перегоревшую сменить, и то не мог — мне приходилось.

Из бунгало вышел Чарльз, намереваясь перетащить в дом последние коробки, и вдруг услышал жалостное женское причитанье:

— Лесли! Лесик ты мой! Не могу я без тебя!

Он увидел небольшую группку женщин, окруживших молодого полицейского. Шлем у того свалился на тротуар и был тут же подобран малышом с серьгой в ухе; карапуз нахлобучил его на свою головенку и был таков.

Констебль Лэдлоу попытался объяснить истерически рыдавшей женщине, что хотя по слухам такое иногда действительно подстраивают в раздевалках, но сам он ни в чем подобном никогда не участвовал.

— Послушай-ка… — начал он и тронул ее за рукав куртки.

В едином порыве вся группка шагнула вперед, преградив Чарльзу путь к кузову фургона. И тут Чарльзу открылось другое зрелище: полицейский ухватил за руку молодую женщину на сносях, а та пытается высвободиться. Чарльз читал в газетах сообщения о жестокостях полиции. Но неужели такое и в самом деле возможно?

Теперь констебль Лэдлоу оказался посреди небольшой толпы пронзительно кричащих женщин. Надо поостеречься, а не то, не ровен час, с ног собьют. Изо всех сил он вцепился в рукав беременной — ее, как он понял из воплей окружающих, звали Мэрилин. Даже качаясь из стороны в сторону под натиском женщин, он представлял себе, что напишет в отчете — ибо происходящее, несомненно, уже перешло в разряд «происшествий». А сколько еще бумаг предстоит написать!

Чарльз стоял возле толпившихся женщин. Следует ли ему вмешаться? Он ведь славится своим миротворческим искусством. Чарльз был уверен, что, будь у него в свое время возможность вмешаться, он сумел бы положить конец забастовке шахтеров. Когда-то, в Кембридже, он подумывал вступить в университетский лейбористский клуб, только вот Рэб Батлер^[21] отговорил. Чарльз видел, как Беверли Тредголд, захлопнув дверь своего дома, побежала через улицу. В блестящей белой эластичной майке, красной мини-юбке, с голыми посиневшими ногами, она была похожа на соблазнительной формы британский флаг.

Беверли с воплем врезалась в толпу:

— А ну оставь нашу Мэрилин в покое, свинья поганая!

— В этот миг констебль Лэдлоу уже воображал, как будет давать показания в суде, ибо налетевшая вихрем Беверли повалила его на землю. Его прижало лицом к мостовой, провонявшей собаками, кошками и окурками. На спине у него сидела верхом Беверли. Констебль едва мог вздохнуть: Беверли была женщина дородная. Могучим усилием он сбросил ее с себя. И услышал, как голова ее ударилась о мостовую и она вскрикнула от боли.

"А затем, ваша честь, — мысленно слушал он непрекращающийся репортаж из зала суда, — я снова ощутил на спине тяжесть, это был, как я теперь знаю, бывший принц Уэльский. Он неистово вцепился в мой форменный китель. На просьбу прекратить нападение он ответил примерно следующее: "Во время забастовки шахтеров я вмешиваться не стал, так вот вам за Оргрив^[22], получайте". Но тут, ваша честь, прибыл инспектор Холиленд с подкреплением, несколько человек были арестованы, в том числе и бывший принц Уэльскийо. К восемнадцати ноль-ноль порядок был восстановлен".

Но до этого Уоррен Дикон с младшим братишкой Хуссейном успели утащить из фургона остатки поклажи. Полотна Гейнсборо, Констебля и несколько картин разных художников на темы охоты были проданы хозяину местной пивнушки «Юрий Гагарин» по фунту за штуку. Хозяин как раз заново отделывал курительную — «под старину». Картины будут прекрасно смотреться рядом с жаровнями и рогами изобилия, из которых торчат букетики сушеных цветов.

Позже, утешая мать, королева сказала:

— У меня есть очень неплохой Рембрандт; я готова отдать его тебе. Над камином он будет очень хорош; принести, мама?

— Не уходи, Лилибет. Не покидай меня; я еще никогда не оставалась одна.

И королева-мать крепко сжала руку своей старшей дочери.

Давно уже наступила ночь. Королева устала, она мечтала забыться сном. Целая вечность ушла на то, чтобы раздеть мать и уложить в постель, а сколько еще несделано! Надо позвонить в полицию, успокоить Диану, дома приготовить что-нибудь поесть — для них с Филипом. Ей страшно хотелось повидаться с Анной. Вот уж кто истинная опора.

Сквозь стену доносился бессмысленный, записанный на пленку смех из какой-то телепередачи. Может, соседка побудет с матерью, а сама она пойдет поспит? Королева тихонько высвободила руку из материнской ладони и, сославшись на то, что надо положить Сьюзан в кухне ее собачьей еды, неслышно выскользнула из домика; подойдя к соседской двери, она нажала кнопку звонка.

Дверь открыла Филомина — в пальто, шляпе, шарфе и перчатках.

— Ах, вы как раз собрались уходить? — сказала королева.

— Нет, я только пришла, — солгала потрясенная Филомина, увидев на пороге королеву Англии и британского Содружества.

Королева объяснила свое почти безвыходное положение, особо подчеркнув преклонный возраст матери.

— Ладно, милая, я твоей беде помогу. Я же видела, как сына твоего забрали в полицию, сраму на всю семью не оберешься.

Королева пристыженно пролепетала слова благодарности и пошла сказать матери, что ее не оставят на ночь одну: рядом, в гостиной у камина, будет сидеть бывшая больничная уборщица миссис Филомина Туссен, трезвенница и набожная прихожанка епископальной церкви. Но соседка поставила четыре условия: пока она находится в доме, здесь не должно быть ни кутежей, ни азартных игр, ни наркотиков, ни богохульства. Королева-мать условия приняла, и старухи были представлены друг другу.

— Мы уже встречались, на Ямайке, — объявила Филомина. — Я еще была в красном платье и махала флажочком.

Не зная, что сказать на это, королева-мать спросила:

— Так, так, в каком же это могло быть году?

Филомина стала рыться в памяти. Стоявшие на трюмо часы севрского фарфора своим тиканьем словно подчеркивали, как бесконечно далеко то время и тот край, куда обе старухи пытались перебросить мостик.

— Тысяча девятьсот двадцать седьмой? — спросила королева-мать, смутно припоминая поездку в Вест-Индию.

— Помнишь меня, стало быть? — Филомина была довольна. — А муж-то твой, как его звали?

— Георг.

— Вот-вот, Георг, он самый. Оченно я жалела, когда его Господь прибрал.

— Да, я тоже, — призналась королева-мать. — Я тогда даже обижалась на Бога.

— А я, когда Господь моего мужа прибрал, я и в церковь ходить не стала, — в свою очередь призналась Филомина. — Мужик-то мой бивал меня и денежки мои пропивал, а я об нем все одно тосковала. А тебя твой Георг не колотил?

Нет, сказала королева-мать, Георг ее никогда не бил; ему самому ребенком порой доставалось, и он ненавидел всякое насилие. Он был милый, мягкий человек; и ему не доставляло большого удовольствия править империей.

— Ясно, — сказала Филомина, — потому Господь его и прибрал: хотел дать ему отдохнуть от мирских забот.

Откинувшись на подушки тонкого полотна, королева-мать прикрыла глаза; Филомина сняла с себя перчатки, шапку и пальто, размотала шарф и уселась в великолепное золоченое кресло перед камином, наслаждаясь бесплатным теплом.

Чарльзу разрешили разок позвонить. Диана красила эмульсионной краской стены в кухне, когда затрещал телефон.

— Миссис Тек? — произнес придушенный голос. — Звонят из полицейского участка на Тюльпанной улице. Ваш муж на проводе.

— Послушай, — услышала она голос Чарльза. — Мне страшно жаль, что все так вышло.

— Чарльз, я просто поверить не могла, когда зашел Уилф Тоби и сказал, что ты подрался на улице. Я как раз красила ванную. Между прочим, цвет морской волны с прозеленью смотрится изумительно, и я хочу попробовать подыскать того же оттенка занавеску для душа. Понимаешь, у меня в это время был включен приемник, и я все прозевала. Как тебя арестовывали, как бросали в «черный ворон»; зато я позволила мальчикам лечь попозже, чтобы они могли досмотреть все до конца. Ах да, заходил этот парнишка, Уоррен, принес видео. Я заплатила ему пятьдесят фунтов.

— Да ведь я ему уже дал пятьдесят, — удивился Чарльз.

Но Диана продолжала щебетать как ни в чем не бывало; Чарльз впервые слышал у нее такой оживленный голос:

— Работает замечательно. Перед сном хочу посмотреть «Касабланку».

— Послушай, дорогая, — сказал Чарльз, — это страшно важно: пожалуйста, позвони нашему адвокату. А то меня собираются обвинить в нарушении общественного порядка.

Но тут в трубке прозвучал другой голос:

— Достаточно, Тек, возвращайтесь в камеру.

11. Пупочка

В одной камере с Чарльзом сидел высокий тощий юноша по имени Ли Крисмас. Когда Чарльз впервые вошел в камеру, Ли повернул к нему скорбную физиономию и спросил:

— Ты принц Чарльз?

— Нет, — сказал Чарльз, — я Чарли Тек.

— За что сел? — спросил Ли.

— За нарушение общественного порядка и нападение на полицейского.

— Ну да?! Что-то больно у тебя для этого вид шикарный, а?

Уклоняясь от малоприятных расспросов, Чарльз поинтересовался:

— А вы, гм… за что тут?

— Пупочку стянул.

— Пупочку?

Чарльз погрузился в размышления. Может, это слово из тайного уголовного жаргона? Может, мистер Крисмас совершил какое-то гадкое преступление на сексуальной почве? В таком случае — полное безобразие, что его, Чарли, вынуждают сидеть с ним в одной камере. Не спуская глаз с кнопки звонка, Чарльз прижался к двери.

— Там стояла эта машина, так? Месяца, считай, три у нас на улице торчала; колеса да стерео ушли в первую же ночь. А потом и остальное, и мотор тоже. Кузов один остался, так?

Чарльз кивнул, он мысленно хорошо представлял себе эту развалину. Точно такая же стояла и в переулке Ад. В ней играли Уильям и Гарри.

— Короче, — продолжал Ли, — машина — «рено», так? И у меня «реношка». Даже года, считай, одного. И вот, иду я себе мимо, так? А в развалюхе ребятишки играют, представляются, будто они Золушка и едут — куда там она ехала?

— На бал? — предложил свой вариант Чарльз.

— Ну, словом, на танцы, в дискотеку, — уточнил Ли. — Короче, гоню я их оттуда к такой-то матери, лезу к рулю — сиденья, само собой, давно тю-тю — и свинчиваю с ручки переключения передач эту самую пупочку, так? У меня-то, понимаешь, пупочки как раз и нету. Вот она мне и понадобилась, усёк?

Чарльз уловил, куда клонит Ли.

— И тут, как ты думаешь, кто цапает меня через окно за руку? — Ли замолк, ожидая ответа.

— Не имея полного представления об обстоятельствах вашей жизни, мистер Крисмас, — запинаясь, произнес Чарльз, — о вашей семье, друзьях и знакомых, чрезвычайно трудно предположить, кто бы мог…

— Вонючки переодетые! — возмущенно завопил Ли. — Два легавых в штатском, — растолковал он, поглядев на озадаченное лицо Чарльза. — И готово, забирают меня за кражу из этой пустой железяки. За пупочку, за дерьмовую пупочку. Ей цена-то — паршивых тридцать семь пенсов.

Чарльз пришел в ужас.

— Но это же кошмар, — заявил он.

— Да куда уж хуже, — отозвался Ли. — Хуже даже, чем когда нашу собаку задавило. Я же в семье — сущее посмешище. Вот выберусь отсюда, пойду на дело по-крупному. Почту возьму или еще чего-нибудь. А то мне в переулке нашем головы теперь не поднять.

— А где вы живете? — спросил Чарльз.

— Да в переулке Ад, — ответил Ли Крисмас. — Сеструха твоя нам соседкой будет. Нам еще письмо прислали, не велят приседать перед вами и все такое.

— Ни в коем случае, — решительно заявил Чарльз. — Мы теперь самые обычные граждане.

— А все ж таки мамаша моя аж к парикмахеру побежала, перманент делать; и вообще, начищает все, намывает, прямо спятила. Обычно-то она — ленивая корова. Вроде твоей мамаши: ни черта по дому не делает.

Раздался звон ключей, дверь в камеру распахнулась, и вошел полицейский с подносом в руках. Он протянул Ли накрытую прозрачной пленкой тарелку с бутербродами и сказал:

— На, Крисмас, поднабей себе пузо.

И, обратившись к Чарльзу, произнес:

— Коварная штука эта клейкая пленка, сэр, позвольте, я вам ее сниму.

За то время, что он пробыл в камере, он шесть раз назвал Чарльза «сэром», а напоследок пожелал ему «приятных снов» и сунул маленький пакетик печенья «Джаффа».

— Стало быть, это правда? — сказал Ли Крисмас.

— Что правда? — спросил Чарльз, жуя кусок хлеба с сыром и маринованным огурцом.

— Для богатеев поганых — закон один, а для вонючих бедняков — другой.

— Извините, — сказал Чарльз и протянул Ли печенье «Джаффа».

В одиннадцать часов в камере вдруг прорвало вторую программу радио, и звук заполонил тесное пространство. Громкость была оглушительная, и Ли с Чарльзом зажали уши руками. Чарльз несколько раз надавил на кнопку звонка, но никто не явился, даже почтительный полицейский за своим подносом.

Приложив губы к щели в двери, Ли проревел:

— Уменьшите звук!

Они слышали, как и другие заключенные вопят о пощаде.

— Это пытка! — крикнул Чарльз, перекрывая мощные звуки старинной песенки «Идут с креветками баркасы».

Но худшее было впереди. Кто-то невидимый перевел рычаг громкости, и радио еще сильнее заревело «И мир весь в руце Божией», а сквозь этот рев и пронзительный скрежет помех пробивалось еще что-то вроде телефонного разговора на сербохорватском.

Чарльза всегда занимало, сумел бы он выдержать пытку или нет. Теперь представился случай выяснить. Еще пять минут в этом звуковом аду, и он расколется и будет готов сдать властям кого угодно, хоть собственных сыновей. Он попытался применить на практике постулат «разум выше материи» и стал мысленно перебирать английских королей и королев, начиная с восемьсот второго года: Эгберт, Этельвульф, Этельбальд, Этельберт, Этельред, Альфред Великий, Эдуард Старший, Ательстан, Эдмунд I, Эдред, Эдви, Эдгар, Эдуард II Мученик, — но на саксонцах и датчанах сдался, не сумев вспомнить, один ли правил в тысяча тридцать седьмом году Гарольд Заячья Нога или вместе с Хардиканутом. Добравшись до династии Плантагенетов — до Эдуарда I Длинноногого, — он задремал, продолжая размышлять, какого точно роста был Длинноногий. Но его разбудили «Брильянты навсегда» в исполнении Ширли Басси^[23], и он продолжил инвентаризацию. Саксен-Кобург-Готская династия — Эдуард VII, затем быстренько пробежал Виндзорскую династию: Георг V, Эдуард VIII; Георг VI, Елизавета II — дальше шла пустота. Когда-нибудь в будущем, после смерти матери, настал бы его черед — и он оказался бы узником совсем иной тюрьмы.

А тем временем Ли Крисмас, позабывший все унижения, спал, крепко обхватив тощими руками плечи, подтянув колени к впалому животу. Его «реношка» мчалась по шоссе, свеженькая, блестящая, рядом с ним сидела девушка, а рука Ли покоилась на злосчастной пупочке, готовясь переключить передачу.

Королева лежала без сна и с беспокойством думала о сыне. Однажды она случайно посмотрела по второму каналу Би-би-си снятый в Бристоле документальный фильм о природе хулиганства (она-то думала, что покажут картину о диких зверях). Знаменитый врач подчеркивал связь между недостатком материнского внимания и любви в детстве и склонностью к насилию. Не потому ли Чарльз затеял на улице драку? Не ее ли в том вина? Ей ведь никогда не хотелось отправляться в эти бесконечные поездки по всему свету и оставлять Чарльза дома, но она в то время верила своим советникам, а те твердили ей, что без ее поддержки британский экспорт развалится. И что же? Он все равно развалился, с горечью думала она. Так что она могла прекрасным образом оставаться дома с собаками и по часу-два в день проводить с сыном.

И еще одно не давало королеве уснуть: деньги у нее были на исходе. Правда, вот-вот должны вроде бы прийти из Отдела социального обеспечения и принести сколько-нибудь, но пока никто не появился. Как же прикажете ей завтра утром добираться в суд? Нет ведь ни машины, ни денег на такси.

Обследовав карманы мужниных брюк и не найдя ни пенса, она пошла по родственникам просить взаймы десять фунтов. Но королева-мать не могла найти своего кошелька. Принцесса Маргарита притворилась, что ее нет дома, хотя королева четко видела ее силуэт за матовым стеклом входной двери; а Диана, очевидно, растратила пособие, выплаченное им на переезд, купив краску и видеомагнитофон.

Королева не могла взять в толк, куда ушли деньги. Как же другим-то хватает? Она включила ночник и, вооружившись бумагой и карандашом, попыталась подсчитать расходы за время житья в переулке Ад. Когда она записала: «М-р Спигги — 50 фунтов», свет погас. Нужно бы опустить монетку в электросчетчик, но опустить было нечего, и королева смирилась с темнотой.

Она услышала голос Крофи: «Ну же, Лилибет, шевелись, надевай шляпу, пальто и перчатки, мы едем кататься на метро».

Однажды они с Маргаритой и Крофи проехали от Пиккадилли-Серкус до Тотнэм-корт-роуд, сделав на Лестер-сквер пересадку. Какое было захватывающее ощущение, когда в вагоне несколько раз гас свет! Она потом говорила родителям, что это была самая увлекательная часть экскурсии, но родители почему-то не разделили ее восторгов. Для них тьма таила в себе опасность, и Крофи впредь строго-настрого запретили выводить юных принцесс в настоящий мир, полный отнюдь не самых прекрасных людей, к тому же неприглядно одетых и говорящих на своем особом языке.

12. Полицейские враки

Королева глядела на сына, стоящего за барьером, который отделяет подсудимых от судей и публики, и вспоминала далекие времена, когда тоже видела его за решеткой. Он тогда играл в манеже, в детском крыле Букингемского дворца.

Сидя рядом с королевой, Диана комкала в руке мокрый платочек. Глаза и нос у нее покраснели. Как же это она забыла попросить адвоката съездить к Чарльзу в полицейский участок? Каким образом такая важная вещь могла выскользнуть у нее из памяти? Она, и только она виновата, что интересы Чарльза представляет назначенный судом адвокат Оливер Мередит Лебатт, рыжий, обтерханный, с пожелтевшими от никотина пальцами и вдобавок заика. Королеве он сразу не понравился. Чарльз помахал рукой и улыбнулся жене и матери, сидевшим на балконе, за что тут же получил замечание от Тони Ригглсуорта, председателя суда и профсоюзного активиста.

— Здесь вам не карнавал, мистер Тек.

Королева насторожилась. «Тек»? Почему вдруг Чарльз взял девичью фамилию своей прабабки? Слава Богу, Филип не пожелал встать с постели и поехать в суд. Очень возможно, что эта новость сразила бы его наповал.

Диана улыбалась мужу, он выглядел потрясающе. Двухдневная щетина придавала ему бесподобно небрежный вид завзятого уличного драчуна. Она подмигнула мужу, а он ей, получив за это очередное замечание от Тони Ригглсуорта:

— Мистер Тек, вы ведь не комик Роуан Аткинсон, так что будьте любезны не фиглярничать.

По залу пробежал подобострастный смешок, не затронувший, однако, места для прессы, ибо представители прессы отсутствовали. Улицы вокруг здания суда были закрыты для прохода и проезда, а главное — для журналистов.

В зале вдруг возник шум: из камеры ниже этажом поднялась Беверли Тредголд и стала рядом с Чарльзом. Она была прикована наручниками к охраннице. Чарльз обернулся и пододвинул Беверли стул. Тони Ригглсуорт в ярости бухнул по столу кулаком и заорал:

— Вы не на распродаже мебели, Тек! Извольте встать, миссис Тредголд!

Чарльз помог Беверли подняться. Их руки соприкоснулись, и Диану кольнула ревность. А Беверли и вправду выглядела бесподобно: пышнотелая, особенно женственная в своем вязаном костюме. Диана решила прибавить в весе хотя бы стоун^[24].

Ввели еще одну обвиняемую — Вайолет Тоби, бледную и без косметики сильно постаревшую. Тони Тредголд и Уилф Тоби лишь кивнули женам, из страха перед Тони Ригглсуортом не решаясь на более откровенное выражение теплых чувств.

Началось слушание дела. Обвинитель Сьюзан Белл, один вид которой наводил тоску — типичная отличница, — изложила суду факты. Королева, своими глазами наблюдавшая события, столь эффектно описываемые обвинителем, пришла в ужас. Ведь на самом деле все происходило совсем не так. Вызвали констебля Лэдлоу, и он принялся рассказывать небылицы, будто бы он подвергся зверскому нападению со стороны Чарльза, Беверли и Вайолет.

Нет, объяснить, чем было вызвано это нападение, он не может, но не исключает, что тут сказалось пагубное воздействие телевидения. Инспектор Холиленд подтвердил версию Лэдлоу, назвав происшедшее "разгулом насилия под предводительством этого самого Тека, который громко кричал: «Убить свинью!»

— А имелась ли в непосредственной близости свинья, — прервал его Тони Ригглсуорт, — четвероногая свинья?

— Нет, сэр, я полагаю, клич Тека «Убить свинью!» означал, что он подстрекает своих сообщников умертвить констебля Лэдлоу.

— Чушь, — сказала на весь зал королева.

Ригглсуорт немедленно накинулся на нее:

— Сударыня, это вам не какая-нибудь новомодная театральная студия. Здесь участие аудитории не поощряется.

Оливер Мередит Лебатт перестал исследовать отложения серы в собственных ушах и приложил чумазый палец к губам, показывая королеве, что ей лучше помолчать. Хотя ее захлестывали ярость и ненависть, королева, не проронив больше ни слова, лишь бросала сердитые взгляды на членов суда, с которыми сейчас совещался Тони Ригглсуорт; по одну сторону от председателя сидела кубообразная женщина, вся в твиде, по другую — нервного вида мужчина в приличном, но мешковато сидевшем костюме.

Слушание продолжалось; вышло солнце и осветило подсудимых со спины, отчего вся троица стала похожа на ангелов, спустившихся с небес.

Оливер Мередит Лебатт неуклюже поднялся, уронил папки с бумагами и писклявым голосом, пришепетывая, обратился к своим подопечным, причем перепутал их имена, показания и вообще разом восстановил против себя весь суд. Присутствовавшие изумились, когда после небольшого перерыва Тони Ригглсуорт объявил, что дела всех троих обвиняемых передаются в Высокий суд, однако при соблюдении определенных условий их могут и выпустить под залог.

Оливер Мередит Лебатт торжествующе вскинул сжатую в кулак руку — будто только что выиграл нешуточное дело в Олд Бейли^[25]. Он оглянулся, ожидая услышать поздравления, но никто к нему не бросился, и он, собрав бумаги, нетвердой походкой засеменил из зала суда, торопясь продолжить заигрывания со Сьюзан Белл, в которую уже почти влюбился.

Чарльз настоял, чтобы ему разрешили остаться в зале и присутствовать на слушании следующего дела. За кражу черного пластмассового набалдашника Ли Крисмас был приговорен к двум месяцам тюремного заключения. Перед тем как спуститься вниз отбывать срок, Ли крикнул:

— Передай нашей мамке, Чарли, пусть не волнуется.

Тони Ригглсуорт не замедлил откликнуться на это, объявив, что здесь суд, а не экспедиторская с посыльными.

Когда они вышли из здания суда и двинулись по необычно тихой улице, Тони Тредголд предложил зайти в кафе в магазине «Бритиш хоум сторз» и отметить это дело чашкой чая, а уж потом отправиться на автобусе к себе в переулок Ад. Глядя на все три парочки, входившие в кафе перед нею, королева остро ощутила свое одиночество. Уилф положил ладонь на плечо Вайолет, Тони и Беверли держались за руки, а Диана ласково склонила голову Чарльзу на плечо. Королеве же оставалось искать утешения лишь у собственной лакированной сумки, и она покрепче прижала ее к себе.

Она полагала, что появление в людном кафе сразу трех членов бывшей королевской семьи вызовет переполох, однако их, в сущности, даже не заметили, разве что несколько человек с любопытством глянули на растрепанного, взъерошенного Чарльза да на Дианины роскошные солнечные очки — в апреле вроде бы еще не по сезону. За пластмассовыми столиками сидело много женщин того же возраста, что и королева; головы у большинства были покрыты платками и шарфами, а на пальто красовались брошки.

— Боюсь, у меня на чай нет денег, — сказала королева.

— Пустяки, — отозвался Тони и, предложив остальным подыскать свободный столик, пошел в очередь к прилавку самообслуживания. Вернулся он с семью чашками чая и семью пончиками.

— Тоник, ты просто прелесть, ей-богу, — сказала Беверли.

Королева была с ней совершенно согласна. Она проголодалась как волк и жадно вонзила зубы в пончик; вытекший джем стал капать ей на шерстяное пальто.

Вайолет протянула королеве бумажную салфетку:

— На-ка, Лиз.

И королева, ничуть не обидевшись на такую сверхфамильярность, поблагодарила Вайолет, взяла салфетку и вытерла пальто.

13. Вмятины

Вернувшись в переулок Ад, Чарльз направился к миссис Крисмас, чтобы передать ей весточку от сына. В доме стоял жуткий гвалт. Мистер и миссис Крисмас шумно ссорились с шестерыми сыновьями-подростками из-за невесть куда подевавшихся с заветного места денег за квартиру. Одного сына держала миссис Крисмас, ухватив его особым приемом дзюдо за шею. А мистер Крисмас грозил остальным толкушкой для картошки, размахивая ею, словно мечом. Юнец, открывший Чарльзу дверь, тут же снова окунулся в перепалку, будто и не отвлекался ни на миг, и громогласно заявил о своей невиновности:

— Ну не брал я!

— А я знаю одно: деньги на квартиру я своими руками сунула под часы, а теперь их нет как нет, — сказала миссис Крисмас.

Мистер Крисмас ткнул толкушкой в сторону сыновей и заключил:

— Один из вас, ублюдки, их заграбастал.

Сыновья притихли. У двоих уже виднелась на лбу четкая сеточка вмятин. Даже у Чарльза гулко застучало сердце, хотя он этих денег точно не брал.

Рыская по гостиной, мистер Крисмас продолжал говорить, будто читал лекцию на редкость тупым студентам:

— Ладно, я знаю, что и сам я не ангел. Чего уж там скрывать — да, промышляю воровством. И до этих пор вы у меня были обуты, одеты и накормлены, так?

— И чего им только не хватало, — преданно вставила миссис Крисмас. — Все, отец, у них было, чего ихняя душа пожелает.

Она выпустила шею сына, и тот повалился на пол; его тут же вывернуло.

А мистер Крисмас продолжал свою речь:

— Ладно, пусть я нарушал законы страны, но зато я сроду не нарушал другого закона, а он поважнее будет: где живешь, там не срёшь. Ни под каким видом не переть у соседей, а тем паче — у родной своей семьи. — До глубины души растроганный собственным красноречием, мистер Крисмас обвел сыновей затуманившимся взором. — Да, знаю, нам пришлось нелегко после того, как я зашиб себе хребет.

Миссис Крисмас со всем пылом бросилась на защиту супруга:

— А как прикажете взламывать двери, ежели спина в корсете?

Чарльз преисполнился жалости к мистеру Крисмасу, собрату-страдальцу с больной спиной, которая мешает зарабатывать на жизнь. Он откашлялся. Все семейство обернулось к нему, приготовившись слушать.

— Скажите, мистер Крисмас, — запинаясь, проговорил Чарльз, — в чем вы видите причину наблюдаемого падения нравственности в преступной среде?

Мистер Крисмас вопроса не понял и потому неопределенно махнул толкушкой в сторону окна и лежащей за ним улицы.

— Общество! — взволнованно воскликнул Чарльз. — Да, я с вами полностью согласен. Падение качества образования и гм… неравенство между богатыми и бедными…

Мимо окна, загораживая дневной свет, медленно проехал большой фургон для перевозки мебели и остановился у соседнего дома. Выглянув в окно, Чарльз заметил, что за рулем сидит его сестра. Миссис Крисмас бросилась к зеркалу на каминной полке и стала взбивать свои мелкие подсиненные кудерьки. Зашвырнув в угол фартук, она скинула тапочки и влезла в белые туфли без пяток на клинообразных каблуках. Обернувшись к шестерым сыновьям и мужу, спросила:

— Стало быть, что надо сказать, когда будете с ней знакомиться?

Семь зычных голосов дружно отчеканили:

— Привет вам, ваше королевское высоцство. Добро пожаловать в переулок Ад.

— Ага, — едва слышно одобрила миссис Крисмас. — Разумники вы мои.

— Ох, миссис Крисмас, — начал Чарльз, — у меня для вас, боюсь, плохие новости. Ли посадили на два месяца.

Миссис Крисмас вздохнула и, обращаясь к мужу, сказала:

— Значит, придется тебе и его отбивную съесть. Справишься с тремя-то?

Мистер Крисмас заверил супругу, что не даст сыновней отбивной пропасть. После чего они гурьбой высыпали на улицу к воротам, на которых пузырилась старая краска, и принялись во все глаза смотреть, как Чарльз приветствует сестру, прибывшую в переулок Ад.

— Здорово! — сказала Анна. — Ну и дыра, черт побери. Видок у тебя тот еще. А это что за пугала у ворот?

— Твои соседи.

— Боже! Вылитые Манстеры^[26].

— Никакие они не монстры, Анна, они…

— Манстеры — ну, по телевизору, не знаешь, что ли?..

— Я же не смотрю…

— Как мама?

Анна опустила аппарель, и на свет выбрались ее дети, Питер и Зара, оба бледные и нездоровые на вид.

— Предупреждала я вас, черт возьми, что ездить в кузове фургона — мало радости, — сказала Анна, — но вы не послушались.

Бросив Питеру ключи от дома номер семь по переулку Ад, она велела ему открыть входную дверь. Заре было приказано пойти погулять с собакой, а Чарльз получил указание разгружать фургон. Сама Анна широким шагом прошла к кабине, разбудила спавшего на пассажирском месте водителя и отправилась знакомиться с семейством Крисмас.

К ее удивлению, Манстерша и все Манстеры мужского пола произнесли характерными манстерскими голосами:

— Привет вам, ваше королевское высоцство, добро пожаловать в переулок Ад.

Пожимая восемь рук, она сказала:

— Меня зовут Анна. Так и обращайтесь ко мне, пожалуйста!

Ошалевшая от восторга миссис Крисмас присела в реверансе, согнув жирные колени и склонив голову, но когда она, продемонстрировав полное самоуничижение, выпрямилась, то в смятении увидела, что Анна присела в реверансе перед нею, Уинни Крисмас. Она совершенно опешила. В голове у нее помутилось. Что это значит? Или Анна обезьянничает в насмешку над Уинни? Да нет. Вид у нее страх какой серьезный. Серьезнее некуда. Будто Уинни ничуть ее не хуже. Вот те на.

Услыхав, что приехала Анна, королева поспешила к ней. С необычным для нее пылом она бросилась дочери в объятия.

— Я очень, очень рада тебя видеть! — воскликнула королева.

Чарльз стоял в сторонке. Он чувствовал себя лишним. Дурацкое положение. Что-то такое было в Анне, отчего он казался себе в ее присутствии… он поискал слово… глупым? Нет. Бездарным? Да. Это, пожалуй, ближе. В отличие от него сестра презирала всякое теоретизирование, предпочитая решать повседневные проблемы сугубо реалистически, по-деловому. В прошлом она откровенно высмеивала его попытки осмыслить мир. Он ощутил себя одиноким. Как бы ему найти в переулке Ад родственную душу?

Домик Анны ничем не отличался от прочих домов в переулке Ад; но поскольку он стоял на углу, сад при нем был значительно больше обычного и весь зарос ежевикой. Дом был грязный, сырой, холодный и тесный, но Анна объявила, что он ее вполне устраивает.

— Крыша над головой есть, — сказала она, — а это все же лучше, чем если тебя поставят к стенке и расстреляют.

Молодых Крисмасов — Крейга, Уэйна, Даррена, Барри, Марио и Энгельберта — отправили таскать вещи из фургона. Миссис Крисмас послала мистера Крисмаса в магазин купить пачку порошка «флэш» и пластмассовое ведро для мытья полов. А пока он ходил выполнять поручение, миссис Крисмас с Анной вымели из комнат мышиный помет.

Питера с Зарой отвели к Крисмасам смотреть их громадный телевизор. Войдя в гостиную, дети, вопреки правилам хорошего тона, сморщили носы. В картонной коробке лежал на акриловой кофте огромный черный кот Крисмасов, Сонни. Он был стар и страдал недержанием, но что тут поделаешь, объясняла детям миссис Крисмас.

— Не могу я его усыпить; ну, воняет чуток — подумаешь великая беда. — Она подошла к Сонни и потрепала его по шелудивой голове. — Дома все же лучше помирать, верно?

Питер с Зарой слегка повеселели. Крисмасы, конечно, жутко вульгарны, зато животных, по крайней мере, любят, значит, их новые соседи не так уж плохи. Еще утром дети видели, как плакала мать, прощаясь со своими лошадьми. Они попытались было ее утешить, но она, оттолкнув их, утерла глаза и сказала:

— Никогда не надо чересчур привязываться к животным.

Зажав нос, Зара присела возле коробки, где лежал Сонни. Она принялась поправлять ему пропитанную мочой кофту, а Питер тем временем на бешеной скорости скакал по тридцати шести каналам кабельного телевидения. Сонни лишь моргал мутнеющими глазами, глядя на мгновенно меняющиеся на экране картинки. Он чуял мышей, но не было сил выбраться из коробки и исполнить свой долг.

А в полой стене, разделявшей два дома, вовсю резвились грызуны, ожидая, пока Анне доставят продукты и сложат в кладовку.

Явился Спигги, полагая, что и Анне понадобится подрезать ковры. Но здесь его искусство оказалось ни к чему. В отличие от родни Анна отнеслась к инструкциям Джека Баркера внимательно и вполне серьезно. Ковры и мебель у нее были скромны и по стилю, и по размерам. Миссис Крисмас, ожидавшая увидеть роскошь, какая и во сне не приснится, была горько разочарована. А где же золотая и серебряная посуда? Где бархатные портьеры? Обитые шелком стулья? Где высокие кровати, парчовые балдахины? И где, скажите, все эти немыслимые вечерние платья и диадемы? Гардероб у Анны состоял сплошь из брюк, джинсов да пиджаков цвета прудового ила. Миссис Крисмас чувствовала себя обманутой.

— Пойми, — втолковывала она позже мистеру Крисмасу, начищая к обеду десять фунтов картошки, — на кой ляд вообще тогда королевское семейство, ежели они совсем как простые люди?

— Кто его знает, — отвечал мистер Крисмас, раскладывая на давно не мытой сковороде девятнадцать крошечных отбивных из молодой бараньей грудинки. — Да ведь теперь — всё, теперь никакая они не королевская семья, вот же как оно обернулось.

За стеной раздался стук по водопроводной трубе: это бывшая принцесса подключала свою стиральную машину, пользуясь инструментами Тони Тредголда и руководством «Сделай сам» (продукция журнала «Ридерс дайджест»).

14. Стая

Гаррис мчался так быстро, что сердце и легкие, казалось, вот-вот лопнут. Впереди неслась Стая: вожак Король, восточноевропейская овчарка; Рейвер, заместитель вожака; Кайли, сука этой Стаи; а также Лавджой, Мик и Даффи, обыкновенные псы низкого сословия вроде Гарриса. Король остановился и оросил стену местного клуба; остальные, усевшись поодаль, ждали, пока прибежит Гаррис. Потом они наскоро и не всерьез сцепились друг с другом и — понеслись прочь, к детской площадке. Гаррис бежал рядом с Даффи, у которого мать была ирландский терьер, а отец — неизвестно кто. Даффи был драчун каких мало, Гаррис видел его в деле.

Король повел Стаю через улицу, и фургон «Обеды на дом» со скрежетом затормозил перед ними. Гаррис побежал вместе со всеми; вообще-то его учили сидеть на тротуаре и ждать безопасного момента, но он понимал, что если сейчас усядется ждать, то утратит всякое уважение Стаи. Крутые псы не смотрят ни направо, ни налево. Уже на тротуаре, в безопасности, он, оскалившись, обернулся к водителю фургона, побелевшей как полотно пожилой женщине. Но тут гавкнул Рейвер, и они помчались дальше, к детской площадке, где все было переломано, а бетонное покрытие усеивали конфетные обертки и битое стекло.

Придурковатый водолаз Лавджой и Мик, помесь колли с борзой, принялись обнюхивать Кайли, и она бросилась к Королю, ища защиты. Мик цапнул Лавджоя за хвост, тот в ответ щелкнул зубами, и вскоре оба пса покатились по траве злобно рычащим клубком. Гаррис надеялся, что ему не придется брать ничью сторону. У него не было опыта уличных боев. Ведь его большей частью держали на поводке. Глядя, как Король и Рейвер тоже вступают в бой, он понял, что до сих пор совсем не знал настоящей жизни. Но тут вдруг, по совершенно необъяснимой для Гарриса причине, битва прекратилась, и все собаки сели зализывать раны.

Гаррис лег возле Кайли. Красивая она. Помесь с колли, шубка медового цвета. Конечно, хороший уход ей бы очень не помешал: шерсть у нее свалялась от грязи. Но ее близость возбуждала Гарриса. До сих пор ему никогда не разрешали вступать в связь по его собственному выбору. Все его предыдущие связи организовывала королева. Пора уж ему познать настоящую любовь, подумал он.

Он потихоньку подбирался поближе к Кайли, но тут Король вдруг вскочил и, навострив уши, уставился в дальний конец площадки, где показался незнакомый пес. Гаррис сразу узнал незваного пришельца. Это была Сьюзан, его единокровная сестра; она слегка опередила Филомину Туссен и королеву-мать, которые брели рука об руку, наслаждаясь весенним солнышком. Гаррис всегда недолюбливал Сьюзан. Она была снобкой, а кроме того, он завидовал ее затейливому гардеробу. Да вот, пожалуйста, взгляните: вышагивает в своей пижонской клетчатой попонке. На что она похожа? Гаррис почуял возможность укрепить свое положение в Стае; выскочив из ее рядов, он с яростным лаем ринулся на Сьюзан. Поджав хвост, Сьюзан засеменила назад, к королеве-матери, но где уж ей было удрать от Гарриса: он легко догнал ее и цапнул за нос. Королева-мать замахнулась на Гарриса тростью, которую держала в руке, и крикнула:

— Гаррис, ах ты негодная собачонка!

Гаррис отступил; Филомина бросила ему вдогонку камень, стукнувший его за левым ухом, но Гаррис и внимания не обратил на боль. Зато Стая выразила ему свое одобрение, а это дорогого стоит. Гаррис был повышен в ранге, и когда они понеслись с детской площадки к лавочке, торговавшей жареной рыбой с картошкой — в мусорных баках там иногда попадались восхитительные рыбные объедки, — Гаррису было позволено бежать сразу за Рейвером.

Поздно вечером Гаррис вернулся домой — грязный с головы до ног, провонявший рыбой, с засохшей кровавой коркой за ухом.

— Да ты просто паршивый хулиган, Гаррис, — сказала королева.

Иди ты знаешь куда со своей хренотой, подумал Гаррис. Я теперь, детка, персона номер три в Стае. Он развязной походкой прошествовал в кухню, рассчитывая увидеть там полную миску еды, но миска была пуста. Королева подхватила его и понесла наверх, в ванную. Заперев дверь, она открыла оба крана, вылила в воду остатки шампуня «Крэбтри энд Ивлин», подождала, пока ванна наполнится, и плюхнула протестующего Гарриса в пышную пену.

За стеной, в соседской ванной, Беверли Тредголд недоумевающе спросила мужа:

— Тони, что она там делает с бедной псиной ?

— Да приканчивает ее, надеюсь.

В садике за домом Тредголдов Гаррис вскоре после переезда устроил себе уборную и активно ею пользовался.

— Ну и ладно. — Беверли поднялась из ванны, голая и прекрасная. — А теперь пора и тебе помокнуть.

15. Зачем сегодня вечером грустить

На следующий вечер, перебравшись через сломанный забор, королева позвонила в дверь к Тредголдам. В доме гулко прозвенели первые такты песенки «Зачем сегодня вечером грустить?». Дверь открыла Беверли; на ней была вишневая пижама, запястья и щиколотки схвачены белыми манжетами. Беверли стояла босиком, и королева заметила, что ногти у нее на ногах какого-то странного болезненно-желтого цвета. Королева протянула пятифунтовую купюру:

— Возвращаю вам деньги, которые ваш муж любезно одолжил мне на автобус и на газ.

— Заходите, — сказала Беверли и провела королеву из прихожей в тесную кухоньку.

Королева пришла к ним впервые. Отовсюду на нее смотрел Элвис Пресли — с картин, висящих на стене, с тарелок, чашек и блюдец, расставленных в буфете. С посудных полотенец, сохших над головой. С фартука, висевшего за дверью. Он же смотрел с кухонных занавесок. На коврике под ногами у королевы он был изображен в своей знаменитой позе с дерзко выпяченным вперед тазом.

Завидев на пороге кухни королеву, Тони Тредголд загасил сигарету, ткнув ею Элвиса в левый глаз, и поднялся. Королева протянула Тони пятифунтовую купюру.

— Я вам несказанно благодарна, мистер Тредголд. Моя мать в конце концов нашла свой кошелек — в духовке.

Тони смахнул с табуретки стопку боксерских трусов с портретом Элвиса и предложил королеве присесть. Беверли набрала воды в чайник с Элвисом на боку, и королева заметила.

— Я вижу, вы большие поклонники Элвиса Пресли.

Да, подтвердили Тредголды, еще какие поклонники. Когда чай был заварен и выпит, они прошли в гостиную, и там королеве показали самые ценные вещи из домашней преслианы. Но королеву привлекла висящая над камином яркая, писанная маслом картина с изображением двух маленьких детей. Кто эти детки, поинтересовалась королева. После некоторого молчания Тони сказал:

— Это Вернон и Лайза, ребятишки наши. Мы подумали, стоит заказать их портрет. Семейная ценность будет, на много лет вперед.

Королева удивилась; она полагала, что Тредголды бездетны. Так она и сказала.

— Да нет, — сказала Беверли, — детишки-то у нас есть, только их от нас забрали.

— Кто же? — спросила королева.

— Бюро социальных услуг, — ответил Тони. — Уже полтора года как.

Прижавшись друг к другу, они с Беверли глядели на прелестные нарисованные лица своих детей. Расспрашивать их королеве не хотелось, а сами они ничего больше не сказали; поблагодарив за чай, королева распрощалась. Тони вышел проводить ее и подождал, пока она благополучно дошла до своей входной двери. Вынимая ключ, королева сказала ему через забор:

— Я не сомневаюсь, что вы с миссис Тредголд были замечательными родителями.

— Спасибо, — сказал Тони и пошел утешать жену.

Королева поднялась наверх, приотворила дверь спальни и заглянула внутрь. Муж лежал на боку. Открыв глаза, он посмотрел на нее с выражением такой муки, что она подошла к постели и взяла его грязную руку в свою.

— Что с тобой, Филип?

— Я потерял все, — ответил он. — Какой смысл жить?

— Мой дорогой, чего тебе особенно не хватает?

Королева погладила мужа по небритой щеке. Каким он сегодня выглядит старым, подумала она.

— Мне всего, черт побери, не хватает: тепла, уюта, комфорта, красоты, машин, экипажей, слуг, еды, пространства. В этой жуткой коробчонке вместо дома мне нечем дышать. Мне не хватает и моего кабинета, и королевского поезда, и самолета, и яхты «Британия». Лилибет, мне не нравятся люди, живущие в переулке Ад. Они уродливы. Они не умеют толком разговаривать. От них дурно пахнет. Я их боюсь. Не желаю с ними общаться. Не встану с постели до самой смерти.

Он рассуждает как ребенок, подумала королева. А вслух сказала:

— Я собираюсь сварить суп из банки; хочешь тарелочку?

— Да не хочу я есть! — взвыл Филип и повернулся к жене спиной.

Королева пошла вниз готовить ужин. Она стояла, помешивая баночный суп из дичи, и слушала, как за тонкой стеной душераздирающе рыдает Беверли Тредголд. Королева закусила губу, но одна-единственная слеза сострадания все же скатилась у нее по щеке и капнула в кастрюлю. Королева поскорее размешала в супе это свидетельство ее неполного владения собою. Зато подсаливать не придется, подумала она. И никто ничего не видел. В дверь кухни скребся Гаррис, проголодавшийся после семимильного кросса вместе со Стаей. Покупать для него собачью еду королеве было не по карману, и она плеснула ему в миску немного супу и покрошила туда же кусочек черствого хлеба, чтобы было погуще.

Гаррис наблюдал за ее действиями с отвращением. Что здесь, собственно, происходит? Его светская жизнь изменилась к лучшему, зато что сталось с едой? Это не еда, а насмешка. Просто курам на смех.

— Завтра куплю тебе косточек, Гаррис, обещаю, — сказала королева. — А теперь ешь суп с хлебом, и я тоже поем.

Гаррис зыркнул на нее с такой невиданной прежде злобой, что королева опешила. Он глухо заворчал, глаза у него сузились, и, оскалив клыки, он двинулся к тонким королевским лодыжкам. Она отпихнула его ногой прежде, чем пес успел ее укусить. Он ретировался за кухонную дверь.

— Ты ведешь себя просто несносно, Гаррис. Впредь я запрещаю тебе водиться с этими ужасными дворнягами. Они на тебя дурно влияют. А ведь раньше ты был такой славный песик!

Гаррис презрительно скривил губы, словно строптивый подросток. Сроду он не был славным песиком. Лакеи его ненавидели, а он обожал мучить их, запутывая поводок, писая в коридорах и опрокидывая миску с водой. Но это так, мелкие пакости по сравнению с его подлой манерой тяпать их исподтишка за ничем не защищенные лодыжки. Гаррис пользовался своим положением королевского любимца. Ему было позволено все. До сегодняшнего вечера. Он решил, что благоразумнее будет извиниться перед королевой и посидеть несколько дней дома, изображая из себя славного песика. Он вышел из-за двери и принялся благовоспитанно лакать суп.

16. Появляется Лесли

На рассвете следующего дня Мэрилин, неофициальная жена сидящего в тюрьме Лесли, родила первенца. Повитухой была Вайолет Тоби. За ней побежали, как только у Мэрилин отошли воды. Мэрилин отнюдь не выражала желания непременно рожать дома. Она очень надеялась побыть в роддоме хотя бы три дня, но «скорая помощь», следуя путаным указаниям компьютера, заблудилась в лабиринте района Цветов. Когда Вайолет поняла, что младенец вот-вот родится, она выглянула из окна гостиной Мэрилин, чтобы посмотреть, кто в переулке Ад еще не спит. Сквозь щель в бархатных шторах королевы пробивался свет. Тогда Вайолет, подбадривая кричащую от боли Мэрилин, сказала, что сходит за подмогой, и, выскочив из дома, постучалась к королеве.

Приоткрыв шторы, королева увидела у себя на пороге Вайолет Тоби в вишневом халате из «рогожки» и в парусиновых туфлях. Королева в это время решала головоломку: составляла из кусочков картину, и в руке у нее было зажато облачко над Балморалом. Она было пошла открывать дверь, но вдруг поняла, откуда этот кусочек, и прежде вставила его на место.

— Мне нужна подмога, — проговорила запыхавшаяся после пробежки Вайолет. — У Мэрилин дитя на подходе, а во всем доме никого, только полоумный парнишка.

Королева стала возражать у нее, мол, нет опыта в родовспоможении, и пользы от нее не будет никакой, она лишь помешает. Но Вайолет стояла на своем, и королева скрепя сердце последовала за ней. В гостиной полоумный подросток, один из Лесовых отпрысков от других его связей, стоял над Мэрилин, держа в руках мокрое посудное полотенце — серую липкую тряпицу, которую он, даже не сполоснув, вынул из мойки.

— Я же сказала личное полотенце, идиотина, — рявкнула Вайолет и отправила его наверх в ванную, крикнув вслед: — И отыщи там чистые простыни!

— Нету тут чистых простыней, — крикнул он в ответ.

Содрогаясь всем телом, Мэрилин лежала на засаленном диване, рядом валялось грязное белье. Вайолет сгребла вонючее тряпье в сторону, уложила Мэрилин на спину и стянула с нее трусы. Королева видела немало ковбойских фильмов и знала, что понадобится горячая вода; она отправилась на поиски чайника и чистого таза. Кухня оказалась на редкость запущенной. Было очевидно, что тот, кто взялся вести дом, давным-давно махнул на нее рукой.

Королева не могла заставить себя прикоснуться к чему бы то ни было в этой кухне: слой жира и грязи покрывал все вокруг. Подошвы туфель липли к замызганному кафельному полу. Чайника не было, на плите, покрытой коростой жира, стояла лишь закопченная кастрюля.

Она уже повернулась, чтобы уйти, но тут заметила яркое пятно. Высоко наверху, на полке, куда запустение еще не добралось, лежал набор из трех детских распашонок — желтой, бирюзовой и зеленой. Встав на цыпочки, королева сдернула вниз целлофановый пакетик. От вида распашонок у нее почему-то сдавило горло.

— Я иду домой, — сказала она.

— Не уходи сейчас-то, он же с минуты на минуту выйдет, — взмолилась Вайолет.

При каждой схватке Мэрилин пронзительно вскрикивала:

— Мне нужен Лесли, мне нужен мой Лес.

— Я вернусь, — пообещала королева.

Она побежала домой и принялась собирать полотняные простыни, полотенца, наволочки, серебряный чайник, чашки с блюдцами, чай, пакет молока, большой фарфоровый таз пятнадцатого века и детские вещички, которые когда-то принадлежали ее прабабке, королеве Виктории. Она захватила их с собой из Букингемского дворца, зная, что Диане страстно хочется дочку.

Она металась по спальне, хлопая створками шкафа в поисках картонок для детских вещей; в постели заворочался Филип. До чего же у него запущенный вид, подумала королева; она начинала понимать, как легко впасть в такое состояние и как, наверное, трудно из него выбираться.

Они с Вайолет помыли Мэрилин, надели на нее одну из ночных сорочек королевы, застелили диван белым полотном и стали готовиться к появлению ребенка. Фарфоровый таз был наполнен кипятком, детское бельишко разложено возле камина, чтобы согрелось, а придурковатому парню велено приготовить чай — используя королевские чашки с блюдцами старинного доултонского фаянса.

— Разобьешь хоть одну чашку, я тебе, дубина, враз шею сверну, — пригрозила Вайолет.

Королева принялась устилать плоскую картонную коробку принесенными из дома полотенцами и наволочками.

— Мы будто снова в куклы играем, — сказала она Вайолет. — И мне это очень нравится. Когдагда Мэрилин заберут в роддом, надо будет в этой вонючей дыре прибраться. Хоть бы она слово сказала, корова несчастная. Неужто мы бы ей не помогли?! И постирушку бы устроили, и ребеночку кой-чего собрали бы; и какой-никакой порядок бы тут навели.

— Наверное, она была слишком подавлена и не справлялась с домашней работой, как вы думаете? — спросила королева. — Я знаю один подобный случай.

— А насчет этой чертовой «скорой» я нашему члену парламента обязательно напишу, — сказала Вайолет, проверяя, не показалась ли головка ребенка. — Вот выясню, как его зовут, и напишу. Безобразие какое. Я для таких дел уже старовата.

Тем не менее она действовала уверенно и сноровисто; королева изумленно наблюдала, с какой готовностью Мэрилин выполняет команды Вайолет, то приказывавшей ей тужиться, то отдохнуть чуток.

— Вы учились сестринскому делу, да, Вайолет? — спросила королева, прокаливая над газом ножницы.

— Нет, у нас в семье никто ничему не учился. Я даже сдала на стипендию, да только не до школы мне было. — Самая мысль о полном среднем образовании рассмешила Вайолет. — На форму и то денег не могли наскрести, да и вообще, пора было идти на заработки.

— Как это несправедливо, — сказала королева.

— Ох, Вайолет, — вдруг взвизгнула Мэрилин, — ой, мамочки, больно!

Вайолет промокнула лицо Мэрилин белоснежным личным полотенцем с монограммой, заглянула ей между бедер и сказала:

— Головку уже видать, вот-вот выйдет, скоро ты малыша своего возьмешь на ручки.

Лесли-Керри-Вайолет-Элизабет Монк родилась в два часа десять минут ночи, и весила она пять фунтов и шесть унций.

— Чуток побольше, чем пакет картошки, — заметила Вайолет, готовясь перерезать пуповину, связывавшую мать и дитя.

Королева зачарованно смотрела на ребенка — девочка лежала у Мэрилин посреди живота, словно розовый камушек на широком белом берегу. Вайолет попросила королеву запеленать малышку и вытереть ей личико. Когда это было сделано, веки у крохи поднялись, и на королеву глянули ярко-синие глазки, как сапфиры на той брошке, что подарили ей родители по случаю появления на свет Чарльза.

Королева протянула Лесли что-то лепетавшей Мэрилин — та была рада-радешенька, что боль отпустила и что ребенок «в порядке, не уродка какая или еще чего-нибудь». Придурковатого парня, заварившего без всяких просьб еще чаю, щедро похвалили. Лесли уложили в картонную люльку, и женщины сели пить густо-оранжевую жидкость.

Придурковатый братец Лесли открыл дверь, и в комнату вошли трое маленьких ребятишек в замурзанных майках и штанишках.

— Хотят на ребенка поглядеть, — сказал он. — Ты их своим криком разбудила.

— Это девочка, — сообщила пасынкам их незаконная мачеха. — Я ее назвала Лесли, в честь вашего папки.

Королева вымыла детям руки и мордашки. Потом им разрешили по очереди подержать ребенка. Затем она отвела всю компанию наверх и уложила всех вместе на двуспальную кровать под драные одеяла.

На площадке она вдруг увидела собственное лицо: вырванная из газеты страница была приклеена скотчем прямо к стене. Монархиня была сфотографирована во всем блеске — на открытии сессии парламента. Королева быстро осмотрела спальни и ванную. Тяжкий дух нищеты и безысходности ударил ей в нос, в легкие, въелся в одежду, казалось, что все тело облеплено мерзкой пленкой.

Надо полагать, к этому запаху в конце концов привыкают, подумала королева, спускаясь вниз, чтобы открыть дверь; на пороге стоял рассыпающийся в извинениях врач «скорой помощи» — они наконец-то разыскали переулок Ад.

Мэрилин с Лесли усадили в переносное кресло и на нем втащили в карету «скорой помощи». На коленях у Мэрилин, в полиэтиленовой сумке из дешевого универмага «Вулвортс», лежало детское приданое времен королевы Виктории.

— Только посмей уйти из дому, — сказала Вайолет придурковатому парнишке, который именно это и собрался сделать. — Не вздумай улизнуть на какую-нибудь тусовку с «травкой» и оставить мальцов без пригляду. Мы завтра с утречка забежим — чтоб ты был дома.

Он без особой радости кивнул и направился к своей разворошенной постели.

Вайолет завернула послед в газету; так ловкий подручный мясника завернул бы для покупателя большой кус говяжьей печенки. Потом они с королевой, серьезные и важные, пошли за дом, развели там костер и положили сверток в огонь. Они стояли, тихо переговариваясь, пока пламя не поглотило послед.

Такое чувство близости, как сейчас к Вайолет, королева в своей жизни мало к кому испытывала. Что-то было особенное в отблесках костра — обеих женщин так и тянуло поделиться сокровенным. Вайолет, конечно, вульгарна, одевается отвратительно, но в ней чувствуется внутренняя сила, которая вызывала у королевы восхищение, даже зависть. Они заговорили о тех страданиях, которые причиняли им дети. Королева призналась, что со дня переезда в переулок Ад она не получала известий от сыновей, Эндрю и Эдварда, которые находились за границей.

— Я страшно беспокоюсь, — сказала она.

— Только об себе думают, черти! — презрительно фыркнула Вайолет. — Мигом небось прибегут, когда чего-нибудь понадобится.

— Вот исполнится им по восемнадцать, думала я, и тогда… Ну не то чтобы с плеч долой, но хоть меньше сердце будет болеть, — сказала королева.

— Как же, держи карман шире, — отозвалась Вайолет.

Они с королевой мешали угли в костре, пока последний уголек не потух. «Булькай, тужься, клокочи»^[27], — ритмично стучало у королевы в голове.

Вернувшись к себе , она окинула взглядом свой опрятный, чистенький домик; какое счастье, что в нем так уютно. А если я когда-нибудь всерьез разболеюсь, подумала она, Вайолет Тоби мне поможет.

Королева заснула; ей снилось, что она вручает Вайолет орден Британской империи за заслуги перед человечеством.

17. А в портфеле пусто

Сидя перед телевизором, королева ела кукурузные хлопья. Кусочек вдруг выпал у нее изо рта и опустился на ковер. Гаррис мгновенно подлизал его.

— Я превращаюсь в полную недотепу, Гаррис, — сказала королева.

Но тут ее внимание отвлекла крикливая перебранка, вспыхнувшая в утреннем выпуске новостей. Обсуждая здравие фунта стерлингов, Джек Баркер сцепился с ведущей программы (обычно вполне благодушной дамой).

— Позвольте, мистер Баркер, — говорила ведущая, буравя его круглыми блестящими глазами, — фунт ведь страшно ослаб. Вчера вечером он очень сильно упал.

Ну, знаете, подумала королева, ее послушать, так подумаешь, что фунт решил покончить с собой и прыгнул с крыши.

Джек умиротворяюще улыбнулся:

— Но сейчас, благодаря принятым нами мерам, фунт уже немного окреп и скоро приобретет прежний вес.

Королева мысленно вообразила, как чахлый фунт томится на больничной койке, весь обклеенный датчиками, опутанный трубками капельниц, а вокруг толпятся обеспокоенные врачи и консультанты по финансовым вопросам.

Повернувшись к камере, ведущая объявила:

— А теперь — о погоде.

И королева пошла на кухню мыть миску с ложкой.

Тем же утром, попозже, на улице разыгралась яростная ссора между Вайолет Тоби и Беверли Тредголд.

Беверли возмущалась, что ее не разбудили и не дали выполнить свой долг, когда рожала ее родная сестра. Женщины обменивались чудовищными оскорблениями. Вайолет обвинила Беверли в том, что та совершенно забросила беременную Мэрилин.

— Ты когда последний раз к сестре в ее поганый дом заходила? — пронзительно вопрошала Вайолет.

Стоя за закрытой входной дверью, королева слушала ругань. Противницы орали каждая от своих ворот. Слышно было каждое слово: их возбужденные голоса звучали громче пожарной сирены. Обитатели переулка Ад выходили из домов, чтобы насладиться перебранкой — весной это нечастое удовольствие. Такое обыкновенно случается летом: наступает жара, детей распускают на каникулы, и издерганные матери ждут не дождутся, когда начнется учебный год.

Вдруг королева с тревогой услышала, что поминают и ее.

— Да тебе просто-напросто хотелось с королевой поближе сойтись, — крикнула Беверли.

— Что я, снобка какая? — заорала в ответ Вайолет. — Я ее позвала, потому что у нее свет горел, и потом, она не робкого десятка. Не то что ты, Беверли Тредголд, — крови она, видите ли, не выносит!

Королева отошла от двери; ей не хотелось больше слушать про самое себя. Это правда, держать себя в руках она умеет. Неужели она сойдет в могилу, так и не узнав, что такое нервное расстройство? Что все-таки лучше — твердо придерживаться внушенных с детства правил: превыше всего хорошие манеры, жесткий контроль над своими эмоциями и самодисциплина — или дать волю чувствам и вопить на улице, словно выжившая из ума старая карга?

Однажды, когда ей было тринадцать лет, на обеде в честь посла Венгрии она случайно рыгнула; рыгнула довольно громко, но знатные гости дружно и дипломатично не заметили ее промашки. Рассказывая эту историю Крофи, она тогда беспечно подытожила:

— Да ладно, уж лучше рыгнуть, чем внутрь отрыжку загонять.

Но Крофи решительно запротестовала:

— Ни-ни, Лилибет, что ты; гораздо, гораздо лучше загнать ее внутрь.

А интересно, каково это — взять да разинуть рот и заорать? Стоя над тазом для мытья посуды, королева пискнула для пробы. Писк очень напомнил ей скрип несмазанной дверной петли. Она попробовала еще раз:

— Ааааааргх!

Очень неплохо. Ну-ка, еще разок:

— Ааааааааарггх!!!

Королева почувствовала, как вопль, вырвавшись из легких, заполнил дыхательное горло и вылетел из широко открытой глотки и разверстого рта, словно рев Британского льва. От этого вопля проснулся Филип, к двери королевского дома побежали люди; птицы, хлопая крыльями, снялись с деревьев в королевском саду, а черви глубже зарылись в землю.

Вопль отвлек всеобщее внимание от уличной свары, и чиновник из Отдела социального обеспечения, собравшийся уже открыть калитку и пойти по дорожке к дому королевы, замер на месте. Что там, черт возьми, происходит? Убивают королеву, что ли? А он захватил с собой бланки для оформления пособия на похороны?

Открыв входную дверь, королева заверила соседей, что она в полном здравии. Просто была в одних чулках и наступила на кнопку. Все глаза уставились на ее ноги, на которых красовались прочные зеленые сапоги. Посланец ОСО пробился сквозь толпу зевак, явно усомнившихся в королевском объяснении, и представился:

— Я — Дэвид Доркин из Отдела социального обеспечения. Пришел разобраться с вашим пособием.

Королева провела его в гостиную и усадила на наполеоновский диван, посоветовав держаться подальше от места распила, куда уже были вбиты шестидюймовые гвозди. Открыв свой металлический кейс, Доркин принялся вынимать из него бланки и раскладывать на крышке. Он нервничал; а кто бы на его месте не занервничал? У него куда-то запропастилась ручка, и королева взяла с письменного стола и протянула Доркину тяжелую золотую авторучку ценою в два его годовых жалованья.

— Я чернильной не пишу! — объявил Доркин.

Отвинтив колпачок, он посмотрел на россыпь мелких драгоценных камешков вокруг пера. Писать такой ручкой чересчур ответственно, это ясно как день. Что, если он ее сломает? Могут потребовать по страховке огромные деньги. Он вернул ручку королеве, глубоко вздохнул и, порывшись в карманах своей бежевой куртки, вытащил шариковую ручку. Зажав ее в кулаке, он сразу почувствовал себя увереннее. От кофе Доркин вежливо отказался.

— Мне бы хотелось, чтобы при разговоре присутствовал ваш муж, — сказал он.

— Мой муж плохо себя чувствует, — сказала королева. — Ему нездоровится с тех пор, как мы переехали.

— С тех пор, как вас переселили? — уточнил Доркин.

— С тех пор, как мы переехали, — повторила королева.

Шариковая ручка так и бегала по страницам блокнота.

— А как у вас в настоящий момент обстоят дела с финансами?

— У нас нет ни пенни. Мне пришлось занять у матери; но теперь и у нее нет ни пенни. Как и у остальных членов семьи. Я вынуждена была воспользоваться добросердечием соседей. Но дальше так продолжаться не может. Мои соседи… — королева смолкла.

— Не принадлежат к обеспеченным социальным слоям? — подсказал Доркин.

— Да нет, они бедны, — сказала королева. — У них, как и у меня, нет средств. Я бы хотела, мистер Доркин, чтобы вы дали мне немного денег — пожалуйста, сегодня же. У нас нет еды, в доме холод, а если и электричество отключат, то не будет и света.

— Ваше заявление рассмотрят и в случае положительного решения вам пришлют почтовый перевод, — сказал Доркин.

Но дело было в пятницу, и королева ожидала, что этот молодой человек с торчащим кадыком просто вынет из портфеля банкноты и вручит ей. Ее семейство тоже пребывало в этом заблуждении, потому они и тратили всю неделю деньги с таким безрассудством. Она попыталась снова объяснить Доркину, что деньги ей нужны прямо сейчас: в холодильнике ничего нет, и в буфете совершенно пусто.

Как нельзя более кстати в комнату, шаркая, вошел Филип и сразу же жалобно заныл: он еще не завтракал; куда, интересно знать, подевались его контактные линзы; холод в доме невыносимый.

Доркин поразился тому, как страшно изменился Филип; в предвыборной телепередаче он выглядел вполне бодрым, на лице играл румянец , держался он надменно и был безупречно одет. А сейчас Доркину тяжко было смотреть на стоявшую перед ним горестную развалину — словно он обнаружил в придорожной канаве собственного в стельку пьяного отца. Королева успокоила Филипа, пообещав дать ему кофе, подвела его к лестнице и уговорила опять лечь в постель.

Когда она вернулась в гостиную, то увидела, что Дэвид Доркин заполняет какой-то бланк. Может, это и есть упоминавшееся ранее Заявление? Тогда его следует заполнить немедленно. Надо же кормить Филипа и Гарриса. Она сама никогда не отличалась большим аппетитом и как-нибудь перебьется. Но муж с собакой совершенно беспомощны и целиком зависят от того, насколько умело проведет она семейный корабль по темным водам ОСО.

Как только все графы были заполнены, королева спросила, когда она получит перевод.

— Возможно, через неделю; правда, у нас не хватает людей, поэтому… — Доркин замолк, не окончив фразы.

— Поэтому — что?

— Возможно, и позже; дней через девять-десять.

— Но как же нам прожить десять дней без еды? Вы же не допустите, чтобы мы умерли с голоду? — сказала королева.

Доркин нехотя признал, что голодная смерть бывшего королевского семейства не входит в программу правительства.

— Есть еще такая штука, как Срочное Вспомоществование.

— А как получить это Срочное Вспомоществование? — спросила королева.

— Надо лично явиться в ОСО, — ответил он.

Доркин предупредил, что пока он с нею разговаривает, у дверей Отдела уже наверняка выстроилась длиннющая очередь, но королева, не слушая, натягивала пальто. Она просто не может позволить себе и дальше занимать деньги у соседей. Она накинула на голову платок. Раз у нее нет денег, придется идти в город пешком.

18. Игроки

Фицрой Туссен очень удивился, обнаружив, что матери нет дома. Он всегда приезжает по пятницам, в час дня, и обычно она в любую погоду уже ждет его на пороге. Открыв своим ключом дверь, он вошел в бунгало. Фицрой был благодарен судьбе, что больше не живет в переулке Ад. Как только он сдал все выпускные экзамены, он умотал отсюда к чертям и поселился в приличном пригородном районе. Господи, ну и холодрыга! По узенькому коридорчику он прошел в кухню. По крайней мере, у матери полно еды — и то хорошо; полки в высоком буфете сплошь уставлены пакетами и банками. Тогда почему она такая тощая? Прямо тает на глазах, ноги и руки стали как палочки, да нет, не палочки, а прутики.

В доме, как всегда, было чисто, ни пятнышка, рядом с мойкой лежало сложенное аккуратным квадратиком посудное полотенце. Заглянув в спальню, он увидел, что кровать застелена, а мать уже начала вязать внукам подарки к Рождеству. Это его обрадовало — значит, артрит не разыгрался. Он просунул голову в гостиную и на зеркале, висящем над нетопленым камином, увидел записку:

«Фицрой, я у соседки, у каралевы-матери. Зайди туда, они не против, я спрасила».

Дверь в дом королевы-матери была приоткрыта. Фицрой толкнул ее, и в лицо ему ударил нагретый воздух. Он помедлил, слушая громкий возмущенный голос Филомины, которая рассказывала одну из семейных историй:

— Говорю тебе, та женщина была грешница — сбежать вот так и бросить детей…

Теперь донесся голос королевы-матери; она все пыталась вставить словечко, и наконец ей это удалось:

— Уоллис Симпсон^[28] тоже была грешница, я в этом убеждена. В жизни не прощу ей того, что она сотворила с бедным Дэвидом . Для всех нас это было страшное испытание. Отречься от престола! Какой стыд! Он ведь знал, что мой муж, Георг, не хотел становиться королем — еще бы, с таким-то заиканьем. Все эти речи были для него сущей мукой; и для меня тоже.

Фицрой услышал пронзительный голос Филомины, старавшейся перекричать королеву-мать:

— А вот еще одна дурная женщина! Тетка моя, Матильда. А уж пить была горазда — страшное дело. Смотри, если приглядеться хорошенько, то увидишь у нее в руках бутылку.

Постучавшись , Фицрой вошел в гостиную; престарелые дамы рассматривали фотографии, каждая в своем семейном альбоме. Обе были слишком стары, чтобы волноваться о том, что о них подумают; обе со смаком обсуждали семейные тайны.

Фицрой заметил, как вспыхнуло радостью лицо Филомины, когда она увидела его. А в глазах королевы-матери мелькнула тень страха. Уж не подумала ли она, что он пришел ее грабить? Неужели его костюм и роскошная папка «филофакс» у него под мышкой ни о чем ей не говорят?

Мать, само собой, засыпала его вопросами. Как его кашель, прошел? А работы по-прежнему много? Питается хорошо? Сам готовит еду? От Троя есть новости? Почему сбрил усы? Похолодало, он фуфайку не забыл поддеть? А на могилке у Джетро был? Не хочет ли выпить чего-нибудь горяченького?

Королева-мать настояла, чтобы они попили с ней чаю. Она с трудом поднялась со стула, отметил Фицрой. Он предложил ей руку, и она грузно оперлась на нее.

— Сядь, женщина! — заорала Филомина. — Поговори лучше с сынком моим. Я ж не такая старая, как ты. Я и приготовлю чай.

И она затопала на кухню, словно у себя дома. Королева села и спросила Фицроя, интересуется ли он лошадьми. Уж не ловушка ли тут, подумал Фицрой. Он ведь дал матери слово, что никогда не будет играть на скачках. В день, когда ему исполнилось восемнадцать, она заставила его поклясться на Библии, что ноги его больше у букмекера не будет. И он сдержал клятву.

Когда ему исполнился двадцать один год, он открыл по телефону счет в букмекерской конторе Джека Джексона. Все выигрыши направлялись прямиком в его банк, но, как и королева-мать, он в жизни не переступал порога букмекерской конторы. Фицрой подсел к королеве-матери поближе и, понизив голос, ответил:

— Да, интересуюсь.

— Всерьез?

— Всерьез.

— Кто готовил Морской Вал, лошадь внука?

— Ник Гейзли, — без запинки ответил Фицрой, — к скачкам на приз памяти герцога Глостера. Принц Чарльз пришел четвертым.

— Верно, я проиграла двадцать пять фунтов.

Королева-мать вытянула из-за корсажа пятифунтовую бумажку, утаенную от дочери, и вручила ее Фицрою.

— Морская Мгла — в Кемптон-парке, в два часа, — сказала она, не спуская глаз с кухонной двери.

— На выигрыш?

— Да, это верняк, особенно в такую погоду.

Из внутреннего кармана пиджака фирмы «Пол Смит» Фицрой вынул телефон и, нажав несколько кнопок, поставил деньги королевы-матери. Потом, исключительно из дружеских чувств, и сам поставил двадцать пять фунтов на Морскую Мглу. Они рассказывали друг другу разные истории о скачках, но, когда вошла с подносом Филомина, сразу заговорили о работе Фицроя. Он занимался неплатежеспособными предприятиями и в настоящее время подводил сеть обувных магазинов одной компании к мирному концу. Он пообещал королеве-матери достать для нее пару просторных домашних туфель из парчи — со скидкой, конечно.

В четверть третьего звякнул телефон Фицроя. Филомина в это время с шумом и звоном мыла на кухне посуду.

— Да? — сказал он, поглядывая на королеву-мать. — Ну надо же! Вы выиграли кругленькую сумму.

Глаза королевы-матери алчно блеснули.

— Так, — прошептала она, — Нектарин; Кемптон-парк, в два тридцать. Двадцать фунтов на первые три места.

Ему пора было возвращаться в контору, он опаздывал, но все же дождался звонка — в два тридцать пять. На сей раз Филомина тоже была в гостиной, поэтому он молча ткнул большим пальцем в пол, так, чтобы видела королева-мать. Она сразу все поняла.

Собрав свои альбомы с фотографиями, Филомина велела королеве-матери лечь вздремнуть. Она и сама очень устала, ее клонило в сон.

Фицрой проводил мать до дому и у двери вручил ей полиэтиленовый пакетик с пятидесятипенсовыми монетами.

— Это для газового счетчика, — сказал он. — Пользуйся.

И бодро зашагал к своему «форду-сьерре»; он был доволен выигрышем и рад, что у матери появилась приятельница. Это же, братцы мои, как гора с плеч. Он нажал кнопку на брелоке, и под действием таинственного электронного устройства замки всех дверей в машине, щелкнув, одновременно открылись. Он помахал на прощанье рукой пожилым дамам, махавшим ему в ответ каждая из своего окна, и задним ходом покатил к кордону. Фицрой не любил сталкиваться с полицией нос к носу. Отродясь не любил.

19. Долгая прогулка

Гаррис вместе со Стаей резвился на улице. Стоя на крыльце, королева звала его, но он все не шел. Она выбежала за ворота, сердито окликая его. Ватага ребят тоже принялась гоняться за Гаррисом. Какие они все немытые-нечесаные, подумала королева. И вдруг заметила, что среди них носятся, как дикие зверушки, ее собственные внуки Уильям и Гарри. Удиравший от них Гаррис юркнул под разломанный и обгорелый остов «рено», приткнувшийся к обочине. Королева стала выманивать пса мятной конфеткой, которую обнаружила у себя в кармане плаща; потом стегнула его разок-другой поводком. Но не сильно, слегка.

Гаррис позволил надеть на себя ошейник, и королева отправилась в путь; до города надо было прошагать три мили. Подойдя к полицейскому кордону, она увидела, что дежурит констебль Лэдлоу, он как раз проверял права у красивого, хорошо одетого чернокожего мужчины, сидевшего за рулем «форда-сьерры».

Когда «форд» задним ходом выскочил из переулка Ад, королева подошла к Лэдлоу и возмущенно спросила, зачем он дал в суде насквозь лживые показания. Именно этого констебль полиции Лэдлоу и боялся. Он уже три ночи не мог спокойно спать — его грызло сознание вины. Пытаясь изгладить из памяти совершенное им преступление, он допоздна слушал по радио Всемирную службу Би-би-си. Дача ложных показаний — дело серьезное; тут недолго и работу потерять. Вряд ли, конечно, но кто в наше время может за что поручиться?

Инспектор Холиленд научил его, что говорить в суде, и он исправно повторил все слово в слово. Он и не предполагал, что ему поверят. «Убить свинью»! Лэдлоу ожидал, что судьи и публика лишь рассмеются, представив себе принца Уэльского, произносящего эту затертую фразу; но ведь констебль был при всех регалиях, он воплощал собой Закон, Порядок и Истину, вдобавок его слова подтвердил и инспектор Холиленд, хотя сам он на месте событий не присутствовал.

— Зачем вы наплели столько лжи про моего сына? — снова спросила королева.

— В тот момент эти факты виделись мне именно так, — сказал Лэдлоу.

Гаррис тем временем обнюхивал отвороты его штанин. Лэдлоу переступил с ноги на ногу, и Гаррис, истолковав это как проявление воинственности, вонзил клыки в полицейский носок и в прикрытую им плоть. На взгляд Лэдлоу, королева явно не торопилась оттащить собачонку от его левой щиколотки. Чтобы выйти за пределы переулка Ад, королеве пришлось заполнить анкету.

Имя Элизабет Виндзор

Адрес Переулок Ад, 9

Время 14:45

Пункт назначения ОСО в Мидлтоне

Вид транспорта Пеший ход

Примерное время возвращения 18.00

Лэдлоу поднял шлагбаум, и она покинула переулок.

Позади, на известном расстоянии, плелся некто в штатском. Неужто же она и впрямь потащится в город пешком? Как назло, он сегодня надел новые туфли. Сотрет теперь ноги в кровь. Они и без того сплошь обклеены мозольным пластырем. И в штатском ходить уже до смерти надоело. С каким удовольствием он уселся бы в свой уютный черно-белый полицейский автомобиль! Звали его Колин Лайтфут. Ему поручили тайно следовать по пятам за королевой и докладывать обо всем инспектору Холиленду.

Королева шла с огромным удовольствием, хотя предпочла бы идти по Хоукам-Бич, поблизости от Сандрингема, или по вересковым пустошам близ Балморала. Но, по крайней мере, она вырвалась из переулка Ад и может как следует размяться. Гаррис же был очень недоволен. Он не привык столько ходить по жесткой мостовой, подушечки у него на лапках разболелись; он едва поспевал на своих коротеньких ножках за энергично шагающей королевой.

Они шли вдоль дороги, соединявшей район Цветов с городом. Королева как-то побывала в этом городке; утром она открыла здесь больницу, посетила трикотажную фабрику и небольшой машиностроительный заводик, а после обеда в мэрии отправилась в приют для престарелых со спутанным сознанием; там у нее состоялась мучительно невнятная беседа с обитателями. Один пускавший слюни старик был убежден, что она — его мать, что на дворе 1941 год, а он по-прежнему служит в интендантских частях. Возвращаясь к королевскому поезду, она наскоро заглянула в исправительное заведение для несовершеннолетних; ее провели по сверкающим чистотой спальням и показали свежевыкрашенную комнату для игры в пинг-понг. Нескольким воспитанникам, поприличнее на вид, разрешили присутствовать, когда дочка директора центра социального обслуживания вручала королеве букет весенних цветов. Интересно, размышляла теперь королева, а где продержали в тот день остальных воспитанников, которые, вероятно, не отличались приличным видом?

Полил дождь, упорный, безжалостный. Она надвинула платок пониже на лоб и зашагала дальше. Следовавшая за ней фигура в штатском, чертыхаясь и проклиная все на свете, погрозила небесам кулаком, и тут, словно в насмешку, мимо проехала полицейская машина; внутри, в тепле и уюте, сидели стражи порядка в полицейской форме, сопровождавшие мистера Крисмаса в участок на Тюльпанной улице.

Королева взглянула на часы и ускорила шаг. Мистер Доркин предупредил ее, что отдел закрывается в пять тридцать. Он написал ей на листочке адрес. Королева достала из кармана сложенную бумажку. Разобрать можно было только два слова: «Приемная ОСО». Адрес размыло дождем.

Какое-то время Гаррис пытался не отставать от королевы, но скоро выдохся и дальше идти не желал. Он ведь знал, что ему понадобится плащик. Он же недаром стоял под вешалкой в прихожей. Он даже лаял, показывая, что надо надеть на него дождевичок, но где там — она торопилась, ей было не до него. Что вы, теперь у нее минутки не находится, чтобы покормить пса и сказать, что он самый-самый любимый. И вообще, откуда вдруг такая тяга к насилию? Что ни день — взбучка, а то и не одна. Поостереглась бы… Он ведь знает про Королевское общество защиты животных от жестокого обращения. Да, и еще: у него появились самые настоящие блохи. Королева дернула за поводок, но Гаррис не двинулся с места. Она попробовала потащить его за собой, но он, усевшись на тротуар, уперся всеми четырьмя лапами. Какой-то заляпанный грязью прохожий заметил:

— Эдак ты ему всю задницу обдерешь.

— Я ему всю спину обдеру, если будет упираться, — пообещала королева.

Она пнула Гарриса ногой; он взвизгнул, словно от жуткой боли, и кувыркнулся на спину, притворяясь мертвым. Чуточку приоткрыв один глаз, он увидел, что королева склонилась над ним с виноватым и озабоченным видом, и вот уже ее ласковые руки поднимают его с земли и несут.

Они продолжали путь в город, где дороги отнюдь не были вымощены золотом; собственно говоря, они вообще не были вымощены. Все имевшиеся средства муниципалитет вознамерился вложить в продуваемый ветрами окраинный пустырь площадью в тысячу акров; решено было построить там зоопарк, но без животных. Одна частная компания убедила членов муниципалитета, что вместо грязи и вони настоящего зоопарка с дикими зверями, которых еще и кормить нужно, лучше построить несколько огромных зданий без окон, а в них с помощью современной электроники зримо и точно воссоздать природу всех материков вместе с населяющими их животными, сопровождая все это соответствующим звуковым рядом. Получится впечатляющая картина Подлинной Действительности. Со всей Британии съедутся миллионы посетителей поглазеть на чудеса природы и техники. Для них планировалось построить гостиницу на пятьсот мест. Узенькие дороги к продуваемому ветрами пустырю предполагалось немного расширить. Устроители надеялись, что принц Филип (он ведь, как известно, президент Всемирного фонда охраны диких животных; другая его ипостась — меткого охотника на птиц и мелких зверей — к церемонии не очень подходит) приедет открывать электронный зоопарк.

Добравшись до центра города, королева присела на скамейку отдохнуть и опустила Гарриса на землю. Он задрал лапку и стал писать на переполненный мусорный бак. Королеве почему-то припомнился Ниагарский водопад, который, в отличие от Гарриса, можно при желании перекрыть.

На скамейке рядом с королевой сидел мужчина. Ему, видимо, недавно сломали нос: на переносице виднелась большая ссадина. Он пил что-то прямо из коричневой бутылки. После каждого глотка он вытирал рот грязной рукой, словно заметая следы. На ногах у него были туфли вроде тех, что между двумя мировыми войнами носили руководители музыкальных ансамблей. Струйка мочи побежала к этим туфлям, и мужчина поднял ноги на лавку — так благовоспитанная барышня поджала бы ножки при виде бредущего мимо паука.

Королева извинилась за неприличное поведение Гарриса.

— Ох, да где ж такой малявочке удержаться, — сказал сосед сиплым голосом человека, наоравшегося ночью всласть. — И потом, ты хоть тресни, но ей, крохотульке, на толчок нипочем не влезть.

Мужчина захохотал, захлебываясь от собственного остроумия: видя, что королева не смеется, он толкнул ее в бок:

— Да ладно, тетка, выше нос. А то на тебя взглянешь — и тоска берет, прямо как туча в воскресный день.

Королева на мгновенье раздвинула губы, и сосед утихомирился.

— А знаешь, на кого ты похожа? Я тебе скажу. Ты похожа на ту бабу, которая изображает королеву. Ей-Богу, правда, вы прямо одно лицо с ней, как ее там? Ну, ты знаешь. Ты даже больше на нее похожа, чем та баба. Правда-правда. Ты ж на этом можешь столько денег огрести! Запросто можешь. Запросто. А меня знаешь за кого принимают?

Королева поглядела на его разбитую, в сизых прожилках физиономию. На глаза цвета заката в тропиках, на свалявшиеся космы, на рыжевато-желтые зубы.

— Ну, угадай — за кого?

— Не имею ни малейшего представления, — сказала королева, отворачиваясь, чтобы не слышать его пропитанного сидром дыхания.

— Хе-хе-хе, — развеселился тот. — Хе-хе-хе, вот это класс. Выговор — ну точь-в-точь как у нее. «Нэ имэу ны млейшего прдствлениа», — передразнил он. — Ну в точности как королева, один к одному. Тебе бы на сцене выступать, запросто. «Нэ имэу ны млейшего прдствлениа». — Его смех гулко перекатывался по центру городка. Он хлопнул себя кулаками по ляжкам. — Только не говори мне, что она и впрямь так разговаривает. Ни-ни, ни в коем разе. Это ж выговор невзаправдашний, а вроде как у робота из «Доктора Икс»^[29]. Верно я говорю, тетка? Верно же? А теперь мы ее скинули. Ну, туда ей и дорога, скажу я тебе. Да еще и выпью за это. За это надо выпить. Кто у нас теперь командует, а?

— Джек Баркер, — ответила королева, стараясь подавить проклятый выговор.

— Хе-хе-хе. «Джик Баркер». Ну ты просто отпад, тетка, — объявил этот республиканец. — Отпад, полный отпад.

Поднявшись, он стал перед королевой, качаясь из стороны в сторону. А он ведь без носков, заметила королева. Манжеты на брюках обтрепались, нитки волочатся по земле. Если бы репортер модного журнала вздумал спросить его, как он отбирает себе гардероб на каждый день, он бы со всей прямотой ответил, что как набросил однажды утром на себя одежду, так и носит, не снимая, круглые сутки, пока через пару-тройку месяцев не явится бригада в комбинезонах, резиновых перчатках и масках, чтобы его наконец раздеть.

— Ну так кого я тебе напоминаю?

Он принял, как ему казалось, изысканную позу: подперев пальцем подбородок, повернул голову, чтобы искореженный профиль предстал во всей красе.

Королева покачала головой, она понятия не имела, кого он ей должен напоминать.

— Да герцога же, — заорал бродяга. Но по виду королевы понял, что она опять не понимает, о ком речь. — Принца Филипа. Я же прямо вылитый он: все в один голос говорят. Неужто сама не видишь? Да быть того не может!

В конце концов королева согласилась, что «некоторое сходство» есть. «Герцог» осушил бутылку, потом потряс ее хорошенько, и две коричневые капли упали в подставленный разинутый рот. Он снова потряс бутылку, поднес горлышко ко рту, подождал, но ничего оттуда не вытекло, и он, рассердившись, клацнул зубами по стеклу.

— А на «биг-мак» ты мне, тетка, не наскребешь? — спросил он.

— Нет, — ответила королева, ставя бутылку из-под сидра возле мусорного бака. — У меня нет ни пенни.

— Охо-хо, это все говорят, хоть и не с таким классным выговором.

Королева спросила его, как пройти к Отделу социального обеспечения. Он вызвался проводить ее до самой двери, но королева учтиво отказалась. Она стояла на переходе, ожидая, когда зеленый человечек покажет, что можно идти, и вдруг услышала, как грязнуля закричал у нее за спиной:

— Джанетт Чарльз! Точно, вспомнил. Ты же — вылитая она. Деньжищ огребешь!.. Уйму!

Возле Отдела социального обеспечения королева стала в очередь. Девица в каком-то невыразительном костюме выдала ей кружок с номером — тридцать девять. Перед королевой стоял номер тридцать восемь, а за ней вскоре пристроился номер сорок. Те из очереди, у кого были часы, то и дело на них посматривали. Те, у кого часов не было, то и дело спрашивали, который час.

А время, невидимое и неумолимое, летело, словно насмехаясь над цепочкой людей у двери в Отдел. Примут ли их? Оставалось двадцать пять минут. Головы у всех были заняты математическими расчетами. Проявляя героическое терпение, стояли в очереди дети, держась за коляски своих младших братишек и сестренок. В трех футах от очереди урчал «пиковый» поток машин, то останавливаясь, то снова трогаясь с места; выхлопная гарь заполняла легкие сидящих в колясках детей.

Гаррис закашлял и натянул поводок.

Шаркая ногами, очередь постепенно вползала внутрь Отдела, и вскоре королева продвинулась настолько, что могла заглянуть в просторную комнату, где часы с большими черными стрелками и пугающе стремительной секундной стрелкой сообщили ей, что уже двенадцать минут шестого. Один малыш расплакался, и ему сунули пососать запечатанный пакетик хрустящего картофеля.

— Ему же хрустики не дашь, там одна соль да уксус, — объяснила молодая мама — номер тридцать восемь. — А он такое не любит.

Королева молча кивнула; ей не хотелось открывать рот и привлекать внимание своим великосветским выговором. Она от него и так порядком настрадалась. Не попытаться ли его немного сгладить? От грамматически правильной речи тоже одни неприятности. Может, ей начать путать формы глагола? Ведь теперь и не разберешь, где ее место; разве что в очереди, между номерами тридцать восемь и сорок.

Стрелки часов уже приближались к половине шестого; очередь заволновалась и подступила поближе к столам, за которыми просители излагали свои горести сквозь решетки, впаянные в листы небьющегося стекла.

С этой стороны стекла сквозь решетку летели слова мольбы, гнева и отчаяния. В обратном направлении струились фразы о правилах, обоснованиях и причинах отказа. Один мужчина вскочил и бахнул по стеклу кулаком.

— Мне нужны деньги, и немедленно, — крикнул он. — Не могу я вернуться к своим без денег. В доме — хоть шаром покати.

Служащий безучастно наблюдал, как охранник уводит крикуна прочь.

— Номер тридцать шесть, — произнес служащий.

— Тридцать семь, — сказал другой.

Сидевшая за третьим столом девица встала и принялась собирать бумаги, укладывать в коробочку ручку и карандаш. Нацепив на плечо сумку, она приготовилась уйти.

Королева вышла из очереди и спросила сквозь решетку:

— Извините, пожалуйста, вы когда заканчиваете работу?

— В полшестого, — нехотя ответила девица.

— В таком случае у вас осталось еще пять минут до конца, — сказала королева. — Наверное, у вас часы немного спешат.

Девица снова уселась на свое место и произнесла:

— Тридцать восемь.

Королева вернулась в очередь, которая торжествовала эту скромную победу. Позади нее номер сорок сказал:

— Здорово вы их, сударыня! — Он пододвинулся к ней поближе и, почти не разжимая губ, произнес: — Я имел честь служить в вашем полку, Уэльском гвардейском. Участвовал в операциях на Фолклендах, в Блафф-Кове. Демобилизован с хорошей аттестацией. Зато нервы теперь ни к черту.

— Это скверно, — сказала королева, которая в прошлом была почетным командиром тридцати восьми полков и еще невесть скольких частей.

Прозвучал ее номер; его назвал симпатичный молодой человек азиатской наружности. За две минуты королеве надо было изложить свою просьбу и получить деньги на автобус, на еду, да еще монетки на оплату газа и электричества.

— Так дело не пойдет, — улыбнулся молодой человек, когда в ответ на его вопросы она сказала: нет, у нее нет документов, удостоверяющих, кто она такая и где живет. — Чтобы получить Срочное Вспомоществование, нужно представить какие-то надежные бумаги; ну, хоть пенсионная книжка у вас есть? Или счет за газ?

Королева объяснила, что еще не получила пенсионной книжки. Она ведь живет по теперешнему адресу всего четыре дня.

— А раньше где вы жили? — спросил молодой человек.

— В Букингемском дворце, — ответила королева.

— Ну конечно, где же еще, — засмеялся тот, глядя на пальто королевы, все в отпечатках собачьих лап, на ее грязные ногти, на мокрые растрепанные волосы. Это же надо! Каких только историй он тут не наслушался. На целую книгу хватит! Даже на две. Ей-богу. — А почему же вы жили в Букингемском дворце? — спросил он погромче, чтобы и коллеги могли развлечься.

— Потому что я была королевой, — ответила королева.

Молодой человек нажал под столом кнопку, и охранник, ухватив королеву под руку, вывел ее с Гаррисом в вечернюю тьму. Она стояла на тротуаре, не зная, что делать и куда обратиться за помощью. Она обшарила все карманы, надеясь найти монетку, чтобы позвонить, хотя ей было отлично известно, что в карманах совершенно ничего нет, кроме кусочка туалетной бумаги, оторванного от рулона. Она не знала, что позвонить можно и за счет собеседника.

Была пятница, уже вечер, ОСО закрывался на два дня. У них-то деньги есть, а у нее нет.

Волоча за собой Гарриса, она вбежала назад в приемную. Все служащие уже были в пальто. Часы показывали двадцать девять минут и тридцать секунд. Просителей выпроваживали из зала. Королева заметила, что номер тридцать восемь, зажав в руке пятифунтовую бумажку, разговаривает со своим малышом: рассказывает ему, как она купит молока, хлеба и пеленок. Номер сорок уходить не желал.

— Я же воевал в Блафф-Кове, — кричал он.

Королева подхватила Гарриса под мышку.

— Моя собака умирает с голоду, — объявила она на всю комнату.

Служащая, стоявшая у второго стола, жила с матерью, тремя собаками и пятью кошками. Она мечтала стать ветеринаром, но неважно сдала экзамены. Она взглянула на Гарриса, который безжизненно обмяк в руках у королевы, словно на последней стадии истощения, и села за стол. Расстегнула пальто, достала ручку и предложила королеве присесть. Прежде всего она прочла королеве нотацию о той ответственности, которую налагает владение собакой.

— Вообще говоря, не следует и заводить пса, если вы не в состоянии его, ну, скажем, прилично содержать.

Гаррис жалобно заскулил, уши у него повисли. А служащая продолжала:

— Вид у него прескверный. Я дам вам немного денег, хватит на пару банок еды для собак и на таблетки, регулирующие обмен веществ. Те, что выпускает фирма «Боб Мартин», вполне подойдут.

Королева взяла деньги, расписалась в получении и вышла. Она возблагодарила Бога за то, что англичане все поголовно обожают собак.

20. Одни кости

Фигура в штатском следовала за ней. Когда она вышла из отдела, соглядатай стал молить Бога, чтобы она не надумала идти домой пешком. У него и так вместо ног уже было кровавое месиво. Он мечтал снять наконец туфли. Королева крепко сжимала в кулаке три монеты по фунту каждая. Сколько стоит буханка хлеба? А фунт картошки? Банка кофе? Она не имела ни малейшего намерения покупать Гаррису еду для собак или таблетки для регулирования обмена веществ.

Когда королева в детстве заболевала, Крофи неизменно варила ей бульон. Королева вспомнила, что для этого, кажется, использовались кости. Она как раз проходила мимо мясной лавки. Мужчина в белом халате и полосатом фартуке скреб полки витрины. На прилавке топорщилась груда зеленой пластмассовой петрушки — потом ею украсят витрину. Привязав Гарриса снаружи, королева толкнула дверь.

— Закрыто, — сказал мясник.

— Не могли бы вы продать мне костей? — спросила королева.

— Я уже закрылся, — ответил он.

— Пожалуйста, — умоляюще сказала королева, — мне для собаки.

Мясник, вздохнув, пошел в подсобку и вернулся с охапкой устрашающего вида костей, которые он швырнул на весы.

— Тридцать пенсов, — отрывисто бросил он, небрежно заворачивая кости в бумагу.

Королева вручила ему монету в один фунт, мясник достал из сумки с мелочью сдачу и без улыбки протянул ей.

— А вы не дадите мне пакет? — попросила королева.

— Нет, за тридцать пенсов не дам, — отрезал мясник.

— Ну что ж, спасибо и спокойной ночи, — сказала королева.

Она не знала, во что обойдется пакет. А тратить еще двадцать, а то и все тридцать пенсов она не могла.

— Спокойной ночи, — повторила королева.

Повернувшись к ней спиной, мясник стал раскладывать пучки пластмассовой петрушки на витринных полках.

— Я вас чем-нибудь обидела? — спросила королева.

— Слушай, — сказал мясник, — купила чего хотела на свои тридцать пенсов, а теперь закрой дверь с той стороны.

Но прежде чем она успела выполнить это указание, в магазин вошел хорошо одетый мужчина.

— Вы закрылись, я понимаю, — сказал он, — но все-таки продайте мне три фунта филе на бифштексы.

Мясник заулыбался.

— Конечно, конечно, сэр, сию минуту.

Забрав кости, королева вышла. Отвязывая Гарриса, она видела через окно, как мясник отрезает толстые ломти от здоровенного куска говядины, и весь так и лучится радостью — прямо мясник с рекламной картинки.

От запаха костей Гаррис совершенно обезумел. Он старался допрыгнуть до свертка, зажатого у королевы под мышкой. Когда они пришли на автобусную остановку, она кинула ему маленький мосол, и Гаррис яростно набросился на него; зажав кость передними лапами, он с алчным утробным урчанием стал обгладывать висевшие на ней жалкие клочья мяса.

Когда подошел автобус, кость была обглодана дочиста. Центр города совсем опустел. Королева с ужасом думала об оставшихся до понедельника днях. Сейчас она возьмет в автобусе билет, и у нее останется два фунта и десять пенсов. Как на эти деньги прокормить себя, мужа и собаку? Брать в долг она больше никак не может. Что ж, будет молить Бога, чтобы ее пенсионная книжка пришла с завтрашней почтой.

— Один до района Цветов, пожалуйста, — сказала королева.

Она опустила шестьдесят пенсов в черную пластмассовую кассу возле водителя, ожидая, что сейчас ей дадут билет. Но водитель сказал:

— С вас девяносто пенсов. На собаку — полбилета.

— Неужели? — с ужасом спросила королева.

— На собаку — полбилета, — повторил водитель.

Королева злобно посмотрела на Гарриса. Она бы охотно заставила его бежать за автобусом. Весь день только под ногами путается. Тем не менее она уплатила требуемую сумму и, повинуясь распоряжению водителя, потащила Гарриса на второй этаж. Там она дважды пересчитала деньги, но результат всякий раз оставался неизменным: один фунт восемьдесят пенсов. Закрыв глаза, она стала молиться о ниспослании чуда — вроде того, с хлебами и рыбами.

Сойдя с автобуса, королева заглянула в супермаркет «Еда-да-да», обслуживавший район Цветов. Виктор Берримен был его хозяином и управляющим в одном лице. Стоя у дверей, он приветствовал покупателей и одновременно следил, как бы кто чего не стянул.

— Добрый вечер, сударыня, как, устраиваетесь на новом месте?

Королева улыбнулась и кивнула.

— Да, стараемся.

— Приятно слышать. А вот слухи про вашего мужа огорчительны.

— Про моего мужа?

— Да, говорят, с ним дело неладно.

— Неладно?

— Ну, нездоровится ему, спятил чуток.

— Он в угнетенном состоянии духа, это правда.

— Я-то понимаю, каково ему сейчас. Знаете, у меня раньше была целая сеть таких магазинов, во всех восточных графствах Центральной Англии. Реклама по телевизору. Помните, с гавайскими танцовщицами? «Еда-да-да» — блаженство для клиента", — напел он, покачивая обширными бедрами.

Еда-да-да!

Блаженство для клиента.

Еда-да-да!

— Я все хотел, чтобы девушки сделали номер в полинезийском стиле — ну там юбочки из травы, на шее цветочные гирлянды, — так меня чуть по судам не затаскали.

Он устремил полный горькой обиды взгляд на контроль, где две коренастые женщины средних лет предъявляли свои покупки недреманному электронному оку.

— Да, я тоже был в свое время главой династии, и мне понятно, каково приходится вашему мужу сейчас, когда у него все отобрали.

— Не мой муж, а я была главой династии, — нахмурилась королева.

Выхватив батончик «Марса» из внутреннего кармана куртки уже уходящего мальчишки, Виктор Берримен дал ему оплеуху и вытолкал из магазина.

— Во всяком случае, сударыня, если только могу быть чем-то полезен… — сказал он, грозя вслед мальчишке кулаком.

Королева объяснила, что хотела бы сварить бульон.

— Булен? — недоуменно повторил Берримен.

— Бульон, такой суп без всего, — объяснила королева. — Кости у меня есть, но что нужно еще?

Ее собеседник был явно озадачен: кухня оставалась для него тайной за семью печатями. Он знал только, что туда поступают холодные ингредиенты, а оттуда, через более или менее равные промежутки времени, они выходят уже в виде горячей пищи.

— Миссис Монди, — крикнул он одной из женщин, сидящих на контроле, — помогите, пожалуйста, этой даме, а я сяду за кассу.

Миссис Монди одарила королеву подобием реверанса и проволочной корзиной для покупок; они принялись фланировать по проходам между стеллажами. Королева положила в корзину луковицу, две морковки, одну репу, фунт картошки, большую буханку хлеба, маленькую баночку клубничного джема и два бульонных кубика.

Пропустив все купленные королевой товары над волшебным электронным оком, Виктор Берримен огласил итог:

— Один фунт пятьдесят восемь пенсов.

— Ах, Боже мой!

Королева смотрела на фунт и восемьдесят пенсов, лежащие у нее на ладони.

— Что-то придется положить обратно, — сказала она. — Пятьдесят пенсов мне нужны на газ.

После долгих подсчетов они сообща решили, что если она откажется от одной морковки и одного бульонного кубика, а вместо большой буханки возьмет маленькую…

Королева вышла из магазина с фирменным пакетом «Еды-да-да». Виктор сам открыл ей дверь, говоря, что будет рад снова увидеть ее у себя в супермаркете; быть может, она порекомендует его членам своей семьи, а если у нее где-нибудь завалялся лишний королевский герб, то он с удовольствием повесил бы его над входом.

Королеву смолоду учили, что людям принято задавать вопросы, и, отвязывая Гарриса от бетонного столба, она спросила Виктора, как случилось, что он лишился своей торговой империи.

— Из-за банка, — ответил он, проверяя висячие замки на металлических решетках, закрывающих окна. — Они меня все обхаживали, чтобы я взял заем для расширения дела. А потом процент вырос, и я не смог выплачивать долг. Поделом мне, дураку; все пошло прахом. Жена вот очень горевала, дом продали, машины. А на это заведение, в районе Цветов, никто не позарился — еще бы, кому придет в голову его купить? Только полному психу. Мы теперь живем над магазином.

Королева подняла глаза и увидела, что из незанавешенного окна печально смотрит вниз женщина, — миссис Берримен, решила королева.

— А все равно, — сказал Виктор, — это чепуха по сравнению с тем, чего лишились вы, правда?

Королева, которая лишилась дворцов, поместий, угодий, драгоценностей, картин, особняков, яхты, самолета, поезда, около тысячи слуг и миллиардов фунтов, утвердительно кивнула.

Вытащив расческу, Виктор провел ею по лысой голове.

— Когда в другой раз придете, поднимитесь к нам, навестите жену. Выпьете чашечку чая, жена всегда дома — у нее агорафобия^[30].

Королева опять подняла глаза, но грустного лица в окне уже не было.

Зажав в кулаке пятидесятипенсовик, королева шагала обратно в переулок Ад. Позади, на некотором расстоянии, прихрамывая, ковылял соглядатай. Если в штатском бросают на такие задания, то он согласен из формы вообще не вылезать.

Войдя в дом, королева услышала знакомый кашель. Маргарита пришла. Да, вон она — сидит курит и стряхивает пепел в кофейную чашку.

— Лилибет, ты выглядишь совершенно кошмарно! А что у тебя такое в этом вонючем свертке?

— Кости, нам на ужин.

— У меня был жуткий день: после обеда явился премерзкий тип из социального обеспечения. Он вел себя неописуемо гнусно.

Они перешли в кухню. Королева налила полкастрюли воды и бросила туда кости. Маргарита напряженно наблюдала, будто перед ней не королева, а Пол Дэниэлс, который сейчас покажет фокус.

— Ты умеешь чистить картошку, Маргарита?

— Конечно нет, а ты?

— Нет, но надо попробовать.

— Давай-давай, пробуй. — Маргарита зевнула. — Меня сегодня пригласили на ужин. Я позвонила Бобо Криш-Хатчинсону, у него дом в этом графстве. Он заедет за мной в половине девятого.

Варево в кастрюле покрылось слоем пены, и выкипевшая вода залила газ. Королева вновь зажгла конфорку и сказала:

— Ты же знаешь, нам не разрешается ездить на ужины, для нас все еще действует комендантский час. Ты бы лучше позвонила Бобо и отменила встречу. Значит, инструкцию Джека Баркера ты так и не прочла, да?

— Нет, я порвала ее на клочки.

— Тогда прочти мою, — посоветовала королева, обтесывая картошку столовым ножом. — Она у меня в сумочке.

Закончив чтение, Маргарита вставила в мундштук очередную сигарету и объявила:

— Я убью себя.

— Дело, конечно, твое, но что подумала бы про такой поступок Крофи?

— Да кому какое дело, что думает эта старая злобная ведьма? — взъярилась Маргарита. — К тому же она давно умерла.

— А для меня не умерла. Она всегда со мной.

— Меня она терпеть не могла, — сказала Маргарита. — И даже не скрывала этого.

— Еще бы: ты же была невыносимо противная девчонка, — сказала королева. — Своенравная, заносчивая и хитрая. Крофи всегда говорила, что ты наломаешь в жизни дров, и оказалась права — так оно и вышло.

После получасового молчания королева извинилась за свою несдержанность. Это переулок Ад на нее так действует, объяснила она. Незаметно привыкаешь говорить все, что думаешь. Без неловкости, конечно, не обходится, зато потом на душе почему-то становится легче.

Маргарита пошла в гостиную звонить Бобо Криш-Хатчинсону, а королева положила в кастрюлю овощи и бульонный кубик. Миссис Монди сказала, что бульон нужно часами держать на медленном огне — «чтобы выварить кости хорошенько», но королева страшно проголодалась, ей необходимо было сейчас же, немедленно съесть что-нибудь вкусное, сытное и сладкое. Она достала хлеб, джем и сделала себе несколько бутербродов. Ела стоя, прямо у кухонного стола, без тарелки и без салфетки.

Некая дама — видный политик — уверяла ее в свое время, что бедняки не могут прожить на государственное пособие по одной-единственной причине. «Не умеют они готовить простую, здоровую и питательную еду».

Королева глянула на кастрюлю, где булькал простой, здоровый и питательный бульон, и потянулась за очередным куском хлеба с джемом.

В тот вечер Филип долго метался по спальне, бормоча что-то себе под нос. Он выглянул в окно. Улица так и кишела его родственниками. Из дома его невестки вышли его жена и свояченица, двинулись через дорогу к домику его тещи. В саду копается сын — в кромешной тьме, идиот проклятый! У Филипа было полное ощущение, что родня обложила его со всех сторон. Куда ни глянь, всюду эти козлы. Вон Анна вешает занавески, а Питер и Зара ей помогают. Уильям с Гарри сидят в разбитой машине и вопят. Филип чувствовал себя ковбоем посреди обоза, который со всех сторон все теснее окружают индейцы.

Он забрался обратно в постель. Мерзкий, уже остывший бульон, который принесла ему жена, выплеснулся на серебряный поднос и потек на покрывало. Филип и пальцем не двинул, чтобы остановить бульонную струйку. Он слишком устал. Натянув простыню на голову, он подумал, что хорошо бы оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно, только не здесь.

21. И след простыл

Смотритель Королевских Воронов миновал Белую башню, потом повернул обратно. Что-то было не так, хотя он и не мог сообразить что именно. Он стоял неподвижно, стараясь сосредоточиться. Японские туристы принялись его фотографировать. Группа немецких подростков хихикала, потешаясь над его дурацкой шляпой. Американцы приставали с расспросами: неужто английская королева теперь и вправду живет в муниципальном доме?

Смотритель Королевских Воронов осознал, что именно не так, в тот самый миг, когда школьница из Токио щелкнула своим фотоаппаратом «никон». На снимке у Смотрителя Королевских Воронов был страшно разинут рот, а в выпученных глазах застыл первобытный ужас.

Из Тауэра исчезли Вороны: значит, королевство падет.

В этот день Гарри впервые пошел в новую школу. В начальную школу на улице Ноготков. Чарльз стоял у кабинета директрисы, раздумывая, входить или нет. В кабинете шел какой-то спор. Он слышал возбужденные женские голоса, но слов разобрать не мог.

— Слышь-ка, пап, чего это там творится? — спросил Гарри.

Чарльз дернул сына за руку:

— Гарри, ради Бога, говори правильно.

— Если я буду говорить правильно, — сказал Гарри, — мне всю рожу расквасят.

— Кто же? — озабоченно спросил Чарльз.

— Хто же, — поправил Гарри. — А ребята с переулка Ад, вот хто.

Из кабинета вышла Вайолет Тоби, следом за ней показалась директриса, миссис Стрикленд.

— Только тронь еще моих внучков, — орала Вайолет, — ты у меня по суду ответишь, корова бесчувственная.

А у миссис Стрикленд и вправду весьма непреклонный вид, подумал Чарльз. Накатил привычный страх, который неизменно вызывали у него школы. Он покрепче сжал ручонку Гарри. Бедный малыш…

Одарив Чарльза ледяной улыбкой, миссис Стрикленд сказала:

— Простите за столь неприятную сцену. Мы были вынуждены наказать в пятницу Шантель Тоби, а ее бабушка восприняла это довольно болезненно. Такое, по правде сказать , впечатление, что она все выходные только об этом и сокрушалась.

— Вот как! — сказал Чарльз. — Что ж, хочу надеяться, что вам не придется наказывать Гарри, он мальчик очень впечатлительный.

— Фиг-то, — отозвался Гарри.

Чарльз поморщился и продолжал:

— Если вы мне скажете, в какой класс зачислен Гарри, я его отведу…

Тут Чарльзу на голову упала большая капля влаги. Он смахнул ее и в ту же минуту почувствовал, как ему брызнуло на руку.

— О Господи, — воскликнула миссис Стрикленд, — дождь пошел.

Подняв глаза, Чарльз увидел, что сквозь трещины в потолке сочится вода. В школе требовательно зазвенел звонок.

— Это пожарная тревога? — спросил Чарльз.

— Нет, это дождевая тревога, — ответила миссис Стрикленд. — Сейчас прибегут дежурные по ведрам; извините, мне надо идти.

И точно, Чарльз и Гарри увидели, что со всех сторон подходят дети и выстраиваются перед кабинетом директрисы. Тут в дверях появилась сама миссис Стрикленд с целой грудой пластмассовых ведер; она выдала каждому по ведру, а дети оперативно расставили их по коридору в местах протечки. Несколько ведер унесли в классы. Чарльза поразила несуетливая сноровистость участников этого мероприятия, о чем он и сообщил миссис Стрикленд.

— Еще бы, — сказала она, пренебрежительно отклоняя комплимент, — в этом деле опыта им не занимать. Мы ведь уже пять лет ждем, что нам починят крышу.

— Господи помилуй, — ужаснулся Чарльз. — Гм, а вы не пробовали собрать на это деньги?

— Пробовали, конечно, — с горечью отозвалась миссис Стрикленд, — и собрали — как раз хватило на три дюжины пластмассовых ведер.

— Пап, мне по малому делу надо, — пронзительным шепотом сообщил Гарри.

— Куда, гм, его отвести? — обратился Чарльз к миссис Стрикленд.

— Вон туда, — она указала на игровую площадку, где выбоины стремительно наполнялись водой. — Возьмите-ка, ему пригодится.

Пошарив рукой за дверью кабинета, она подала Гарри зонт, на котором красовалась тупо ухмыляющаяся физиономия Почтальона Пата^[31].

— Как, у вас в здании нет туалетов? — изумился Чарльз.

— Нет, — ответила миссис Стрикленд.

После схватки с нежелавшим открываться зонтом Гарри опрометью бросился к мрачному строению, где размещались уборные. Чарльз хотел было проводить его, но Гарри крикнул:

— Да ты что, папка, не позорь меня!

Чарльз прошел в директорский кабинет и написал заявление о приеме Гарри в начальную школу на улице Ноготков. Он обрадовался, услышав от миссис Стрикленд, что сыну положены бесплатные школьные обеды. Тем временем вернулся Гарри и отдал мокрый зонт миссис Стрикленд; она воткнула его в подставку у вешалки и повела сына с отцом в класс, куда был зачислен Гарри.

— Твоего учителя зовут мистер Ньюмен, — сказала она мальчику.

Подойдя к двери класса, миссис Стрикленд постучалась, и они вошли. Никто их появления не услышал и не увидел. Слишком уж громко хохотали ученики, глядя, как мистер Ньюмен убийственно похоже изображает директрису. Даже Чарльзу, хотя он совсем недавно познакомился с миссис Стрикленд, было ясно, что мистер Ньюмен — талантливейший мим. Он очень точно ухватил и тяжелую нижнюю челюсть, и отрывистую манеру речи, и привычку сутулиться. Лишь когда дети наконец затихли, мистер Ньюмен, обернувшись, заметил своих посетителей.

— А, это вы, — сказал он, обращаясь к миссис Стрикленд. — А я сейчас показывал им Квазимодо: у нас сегодня с утра французская литература.

— Французская литература! — гневно повторила миссис Стрикленд. — Этим детям не худо бы сначала познакомиться с английской.

— Вся беда в том, что у нас нет учебников, — сказал мистер Ньюмен. — Мне приходится страницами переснимать из собственных книг — причем за свой счет.

Наклонившись, он поздоровался с Гарри за руку.

— Я — мистер Ньюмен, твой новый учитель, а ты — Гарри, верно? Чармиан, на сегодня Гарри поручается тебе, хорошо?

Пухлая девочка в ярких цветастых «бермудах» и майке с портретом Терминатора-2, выйдя к доске, оттащила Гарри от отца и повела к свободному месту рядом с собой.

— Ему положены бесплатные школьные обеды! — громогласно сообщила миссис Стрикленд.

— А тут всем положены бесплатные школьные обеды, — тихо заметил мистер Ньюмен. — Так что он среди своих.

Чарльз помахал сыну и вышел вместе с миссис Стрикленд. Лавируя между расставленными вдоль коридора ведрами, Чарльз сказал:

— Значит, вам не хватает учебников?

— А еще бумаги, карандашей, клея, красок, гимнастических снарядов, ножей, вилок и ложек для столовой, а также учителей, — ответила миссис Стрикленд. — Но в остальном наша школа прекрасно оснащена. Родители нам очень помогают, — добавила она, — вот только денег у них нет. Они в состоянии купить весьма ограниченное количество лотерейных билетов и даже на дешевые распродажи ношеной одежды не могут ходить регулярно. Здесь вам не зеленый безбедный пригород, мистер Тек.

Чарльз был с нею вполне согласен; в районе Цветов даже листьев под ногами — кот наплакал; Чарльз подозревал, что и осенью их больше не станет.

МАЙ

23. Два сапога — пара

Было первое мая, праздник весны. Чарльз крикнул Диане:

— Закрой-ка глаза, милая. У меня для тебя сюрприз.

А Диана еще и не открывала глаз: всего-то полседьмого утра, рань страшная; она повернулась на бок лицом к двери. Чарльз вышел из ванной и подошел к кровати.

— Открой глаза.

Она открыла один глаз, потом другой. Он выглядел как всегда, разве что волосы приглажены тщательнее обычного… Тогда Чарльз повернулся спиной, и Диана испуганно ахнула. С затылка у него свисал стянутый ярко-красной махровой ленточкой «конский хвост». Очень еще маленький, но тем не менее… Уши торчали теперь особенно заметно.

— Ну, потряс, дорогой.

— Правда?

— Ага, потрясон.

— Как ты думаешь, маме понравится? — Чарльз обеспокоенно нахмурился.

— Не знаю. Папе — точно нет.

— Но тебе-то нравится?

— Клево.

— У нас свекла проклюнулась, а у дроздов одна самочка уже сидит на яйцах.

— Класс. Диана начала привыкать к этим садово-огородным репортажам ни свет ни заря. Каждое утро Чарльз вставал в шесть и принимался топать по саду в высоких резиновых сапогах. Она очень старалась проявлять интерес, но Боже милостивый… Она со страхом думала о предстоящей осени: он, очевидно, надеется, что она будет варить варенье, солить и мариновать овощи. Он уже просил ее не выбрасывать пустые банки, предвидя изобилие продуктов, выращенных своими руками. Она встала с постели и потянулась за шелковым халатом.

— Я так счастлив; а ты? — спросил он.

— Потрясающе счастлива, — солгала она.

— Ведь это значит, — продолжал Чарльз, — что сад экологически чист. Дрозды ни за что не станут…

Сквозь стену, отгораживающую их от соседей, они услышали, как заплакал Шэдоу, потом скрипнули пружины кровати: это встала его мать, чтобы сунуть ему бутылочку с чаем. Прежде чем уйти в ванную, Диана сказала:

— Чарльз, мне нужно сделать прическу. Дай мне, пожалуйста, денег.

— Но я собирался на этой неделе купить мешок костной муки, — растерянно сказал Чарльз.

Шэрон крикнула через стену:

— Ди, я тебя сама подстригу. Зря, что ли, шарашила в ученицах у парикмахера. Зайди часиков в десять.

— Звукоизоляция в этих домах чудовищная. Ее, можно сказать, просто нет.

Сквозь другую стену Диана с Чарльзом услышали, как Уилф Тоби говорит жене:

— Только бы Диану не обкорнали.

Потом в стену ударило изголовье кровати: это Вайолет, проворчав: «Кончай трепаться», повернулась на другой бок.

Диана и Чарльз спустились вниз и стали шарить по полкам в поисках чего-нибудь на завтрак. В денежном отношении они, как и вся их родня в переулке Ад, были совершенно, до неприличия на мели, и днище их корабля уже царапали предательские скалы государственного пособия. Чарльз дважды посылал целую пачку официальных прошений. Они каждый раз возвращались с сопроводительным письмом, утверждавшим, что бумаги «неверно оформлены».

Когда прошения вернулись во второй раз, Диана сказала:

— А я думала, ты знаешь арифметику, правописание и все такое.

Швырнув письмо через всю кухню, Чарльз завопил:

— Да разве это английский язык? Это канцелярская абракадабра! А их арифметику сам черт не разберет.

Усевшись опять за кухонный стол, он сделал еще одну попытку, но расчеты были ему явно не по силам. Он уяснил одно: они не могут требовать Жилищное Пособие, пока не известен размер Дополнительной Выплаты Малообеспеченным; а Дополнительную Выплату можно просить, только когда установлен размер Жилищного Пособия. Кроме того, существует Семейный Кредит, пользоваться которым они еще не могут, но который, судя по всему, тоже принимается в расчет. Пытаясь во всем этом разобраться, Чарльз невольно вспомнил Алису в Стране Чудес. Он тоже блуждает в каком-то сюрреалистическом мире. Он получает письма с просьбой позвонить, но когда звонит, никто не берет трубку. Он пишет письма, но не получает ответа. Ему ничего другого не остается, как отправить третью пачку прошений и ждать от государства обещанных этим самым государством пособий. А они с Дианой едва сводят концы с концами. Они меняют вещи на продукты, занимают деньги и уже задолжали пятьдесят три фунта восемьдесят один пенс Виктору Берримену, хозяину «Еды-да-да» и филантропу.

В дверь постучал молочник — они ему давно не платили. Обшарив глазами кухню, Диана схватила с полки набор рюмок для яиц веджвудского фарфора. Чарльз побежал за нею, зажав в кулаке серебряную ложку с фигурной ручкой в виде апостола.

— Попроси у него дюжину яиц, — шепнул он, сунув жене ложку в свободную руку.

Молочник Барри стоял на ступеньках крыльца, не спуская глаз со своей тележки. Когда дверь отворилась, у него упало сердце: он понял, что ему опять не заплатит наличными.

В тот же день Чарльз возился в саду, связывая в пучки стебли кормовых бобов; мимо прошла Беверли Тредголд, толкая перед собой старую высокую коляску, в которой лежала ее крохотная племянница. На Беверли была черная мини-юбочка из синтетического трикотажа, белые туфли на высоких каблуках и красный свободного покроя жакет. Ноги у нее посинели от холода. У Чарльза свело желудок. Он выпустил из рук стебли, и они с треском повалились на землю.

— Подсобить? — спросила Беверли.

Чарльз кивнул, Беверли вошла в сад и помогла ему подобрать стебли. Когда Чарльз соорудил из них нечто вроде вигвама, Беверли ухватила их за макушки и держала, пока Чарльз связывал их зеленым шпагатом. От нее пахнет дешевыми духами и сигаретами, думал Чарльз. Она должна бы вызывать у меня отвращение. Он судорожно пытался сообразить, что бы такое сказать, тут сойдет что угодно. Главное — оттянуть минуту расставанья.

— Когда нас снова вызовут в суд? — спросил он, хотя прекрасно помнил когда.

— На той неделе, — сказала Беверли. — Ох, страх меня берет.

Он заметил, что у нее не хватает четырех коренных зубов. Ему хотелось поцеловать ее в губы. Вышло солнце, и посеченные концы ее волос засверкали; ему хотелось погладить ее по волосам. Она зажгла сигарету, и он, активный противник курения, захотел ощутить ее дыхание. Сумасшествие какое-то, подумал он, начиная понимать, что влюбился в Беверли Тредголд. Либо дело обстоит именно так, либо же он подцепил вирус, разрушительно действующий на его умственные способности, во всяком случае, на его здравый смысл. Мало того, что она простолюдинка, у нее и вид плебейский до вульгарности. Беверли двинулась было прочь, и Чарльз сменил тактику, лишь бы удержать ее.

— До чего же обворожительный ребенок! — вскричал он.

По правде говоря, маленькая Лесли отнюдь не была приятным на вид младенцем. Она лежала на спине и сердито сосала большую розовую соску-пустышку; взгляд ее голубых глаз, неотрывно смотревших в небо над переулком Ад, напоминал взгляд разочарованного жизнью старика. От нее исходил тяжелый запах. Одежда на малышке не отличалась свежестью. Поправив ей у шейки флюоресцирующее розовое редкой вязки одеяло, Беверли собралась двинуться дальше.

— А быстро оно в суд попало, наше дело, правда? — продолжал суетиться Чарльз.

«Наше» — какое драгоценное слово, ведь оно означает, что у них с Беверли Тредголд есть что-то общее!

— Это из-за вас, — сказала Беверли. — Они ж хотят побыстрее с вами разделаться.

— Вот как?

— Ага. Засадить вас в кутузку, подальше от греха.

— Ну уж нет, в тюрьму я не пойду. — Чарльз даже рассмеялся такому нелепому предположению. Он вообще ни в чем не виноват, в конце-то концов. А здесь, как ни говорите, Британия, не какая-нибудь не имеющая понятия о законности «банановая республика», где правит деспот в темных очках.

— Зачем им, чтоб вы разгуливали на свободе — того и гляди снова посадите свою мамашу на трон.

— Вот уж о чем и думать не думал, — запротестовал Чарльз. — Да я никогда еще не был так счастлив. А сейчас, в эту минуту, я, Беверли, счастлив безумно.

Глубоко затянувшись, Беверли докурила последние миллиметры сигареты и швырнула горящий фильтр в канаву, где уже валялось много таких же окурков. Поглядев на серые фланелевые брюки и блейзер Чарльза, она сказала:

— Уоррен Дикон продает цветные спортивные костюмы из эластика, по десять фунтов за штуку, вы бы купили, чтобы возиться в саду. У него и кроссовки есть, и всякое такое.

Чарльз жадно ловил каждое ее слово. Раз Беверли советует, он разыщет Уоррена Дикона, выследит его и потребует выдать ему этот костюм, что бы он собой ни представлял. Малышка в коляске захныкала, и Беверли, бросив ему «Ну, пока», двинулась по переулку дальше. Чарльз видел синие жилки вен у нее под коленями, его тянуло полизать их. Он влюблен в Беверли Тредголд! Ему хотелось плакать и петь, смеяться и кричать. Он неотрывно смотрел, как она проходит полицейский кордон, как презрительно сплевывает точнехонько у ног старшего инспектора Холиленда. Вот это женщина!

В окно стукнула Диана и мимически изобразила, будто пьет из чашки. Чарльз притворился, что не понял намека, и ей пришлось выйти из дому и спросить:

— Хочешь чаю, милый?

— Нет, — раздраженно бросил Чарльз, — от этого чертова чая меня уже мутит. Изо всех пор сочится.

Диана ничего не ответила, но губы у нее задрожали, а глаза наполнились влагой. Почему он так гадко ведет себя с нею? Сколько сил она положила, создавая уют в их ужасном домишке! Научилась готовить ему эту жуткую, якобы способствующую долгожительству пищу. Одна управляется с детьми. Она даже согласна смириться с его дурацким «конским хвостиком». А у нее в жизни никакой радости. Она никуда не ходит. Она даже не может позволить себе купить батарейки для приемника и теперь не имеет понятия, какие диски сейчас самые модные. Наряжаться ей совершенно незачем. Шэрон безбожно обкромсала ей волосы. Ей нужно сделать маникюр и педикюр, но не как попало, а профессионально. Если она сама о себе не позаботится, то скоро станет похожа на Беверли Тредголд, и Чарльз тут же потеряет к ней всякий интерес.

— Это ты вигвамы для мальчиков строишь? — спросила Диана, трогая бобовые стебли.

Чарльз бросил на нее такой испепеляюще-презрительный взгляд, что она вернулась в дом. Она уже вымыла и вычистила все что могла, перегладила белье; мальчики куда-то убежали, делать больше было нечего. В будущем ее ждало одно-единственное развлечение — суд над Чарльзом. Поднявшись наверх, она заглянула в гардероб. Что же ей надеть? Просмотрев туалеты, она выбрала туфли и сумочку — и сразу утешилась. Еще в детстве она обожала игры с переодеваньем. Закрыв дверцу шкафа, она решила про себя, что строгий черный костюм прибережет для заключительного дня процесса — Чарльза ведь в самом деле могут посадить в тюрьму.

Диана снова открыла шкаф. А что она наденет на тюремное свиданье?

24. Как механик механику

Полночь; Спигги распластался в огромной луже, стоявшей на полу в кухне Анны. Анна тряпкой собирала воду. На ней были зеленые резиновые сапоги, джинсы и ковбойка. Выбившись из-под черепаховой заколки, густые светлые волосы рассыпались по спине. Оба были мокрые и растрепанные.

Вечером Анна включила стиральную машину и отправилась навестить бабушку, а вернувшись, обнаружила, что кафельный пол в кухне покрыт трехдюймовым слоем воды. Немедленно послали за Спигги.

— Что я сделала неправильно? — спросила Анна.

— Шланг у вас открутился, — ответил Спигги, стараясь не глотать слоги. — Только и делов, а так все путем! Из баб мало кто может машину подключить.

— Спасибо, — Анне комплимент понравился. — Надо мне завести себе набор инструментов.

— Нешто у мужа вашего нету? — спросил Спигги.

— Мы с мужем разъехались много лет назад, — сказала Анна.

— Вон оно как?!

Анна удивилась: ведь в англоязычных странах все население до последнего человека всегда в курсе ее дел. Отжав тряпку над оцинкованным ведром, она спросила:

— Вы разве не получаете газет, Спигги?

— А на кой они мне? — сказал Спигги. — Я читать-то не умею.

— Но телевизор-то смотрите? Радио слушаете?

— Не, — ответил Спигги. — У меня от них голова пухнет.

До чего же славно разговаривать с человеком, который относится к ней без всякого предубеждения! Спигги закрепил шланг, потом они общими усилиями прикрутили заднюю панель и задвинули стиральную машину на место, под пластмассовый стол.

— Порядок, — сказал Спигги. — Еще надо чего-нибудь наладить?

— Нет, — сказала Анна. — И потом, уже очень поздно.

Спигги намека не понял и уселся за крохотный кухонный столик.

— Я тоже разъехался с женой, — объявил он, вдруг преисполнившись жалости к самому себе. — Может, как-нибудь вечерком сходим в клуб, выпьем по стаканчику, в бильярд поиграем?

Спигги положил руку Анне на плечо, но без всякой задней мысли — просто по-приятельски, как один разъехавшийся с супругой механик по стиральным машинам может положить руку на плечо другому. Пока Анна размышляла над его предложением, Спигги представил себе, как он придет в Рабочий клуб, ведя под руку принцессу Анну. Мужики небось живо отучатся потешаться над его ростом и фигурой. Многим женщинам очень даже нравятся маленькие толстые мужчины. Посмотрите хоть на Боба Хоскинса^[32] — ничего, в полном порядке.

Вынырнув из-под похожей на дельфина руки Спигги, Анна налила ему еще стакан пива «Карлсберг» и посмотрелась в зеркало. Не подстричься ли ей? А то носит одну и ту же прическу невесть сколько лет. Может, пора ее сменить? Особенно теперь, когда ниже падать уже некуда: мать-одиночка, живет в муниципальном доме, на дворе полночь, и в эту позднотищу за ней ухаживает толстячок-коротышка.

— А что, почему бы и нет, Спиггз? — сказала она, удивляясь самой себе. — Я найму кого-нибудь посидеть с детьми.

Спигги не верил своему счастью. Он купит пленку, зарядит фотоаппарат и попросит кого-нибудь из приятелей снять их с принцессой Анной, когда они будут чокаться, отмечая встречу. Потом он вставит фото в рамочки, а одно подарит матери. Наконец-то она будет им гордиться. А еще купит себе новую рубашку; где-то у него и галстук завалялся. Теперь уж он не наделает тех ошибок, что с прочими женщинами, когда на первом же свиданье с ходу лез к ним под лифчик, а в машине запускал кассету с сальными анекдотами. С ней он спешить не станет. Она же все-таки леди.

Он нехотя встал. Поправил комбинезон в паху. И вспомнил про недавно купленный фургон. Стоит сейчас за воротами. Начинающий художник по вывескам начертал на борту: «Л.А. СПИГГЗ, ПЕРВОКЛАССНЫЙ МАСТЕР ПО НАСТИЛКЕ КАВРОВ». Прежде фургон принадлежал компании «Бритиш телеком», как указывалось в формуляре. То был единственный законный документ на руках у Спигги. Ни прав, ни страховки, ни квитанции об уплате дорожного налога у него не было. Он уповал на удачу; и потом, где ему набрать столько денег? После того как он раскошелился за фургон — вы ж понимаете. Законопослушание — удовольствие дорогое, и бензин тоже.

— Ладно, я пошел, — сказал Спигги. — Пора баиньки, а то цвет лица испортится.

Женщины любят, чтоб их смешили, он про это слыхал. Анна проводила его до дверей и на крыльце попрощалась за руку. Ей пришлось для этого слегка нагнуться. Зато Спигги казалось, что он стал десяти футов ростом; он захлопнул дверцу своего желтого фургончика и, постреливая глушителем, помчался прочь из переулка. Анна задумалась: может, надо было сказать Спигги, что «ковров» пишется через "о"?

Шум, поднятый фургоном, разбудил принца Филипа, и он расхныкался. Королева обняла мужа и стала его баюкать Утром она вызовет врача.

25. Не бей лежачего

В воскресенье утром доктор Поттер, молодая австралийка, дети у которой сидели без присмотра, взяла руки Филипа в свои.

— Неможется, мистер Маунтбеттен? Хандрим помаленьку?

Королева беспокойно переминалась в изножье кровати. Хоть бы Филип не сорвался на грубость. Его несдержанность и раньше бывала причиной разных неприятных эпизодов.

— Естественно, хандрю, черт побери! Я ложусь! — рявкнул Филип, вырывая руки из докторских ладоней.

— Но вы ведь лежите уже — сколько?..

— Несколько недель, — подсказала королева.

Доктор Поттер глянула на заглавия книг, сложенных на тумбочке возле кровати: «Говорит принц Филип», «Остроты принца Филипа», «Новые остроты принца Филипа», «Соревнования по управлению экипажами» .

— А я и не знала, что вы писали книги, мистер Маунтбеттен, — сказала доктор.

— Я много чего делал, пока проклятый Баркер не поломал мне жизнь.

Доктор Поттер осмотрела глаза Филипа, его горло, язык и ногти на руках. Прослушала легкие и сердце. Уговорив его сесть на край кровати, проверила рефлексы, постукивая его по коленям блестящим молоточком. Измерила давление. Королева удерживала лежащего мужа, пока у него из вены левой руки брали кровь. Доктор Поттер сразу же сделала анализ крови на сахар.

— Норма, — сказала она, бросая в мусорную корзину полоску с результатом анализа.

— Тогда позвольте узнать, доктор, какой вы поставили диагноз? — спросила королева.

— Похоже на классический случай депрессии. Если только не втирает нам очки. Дайте-ка я осмотрю лобок, мистер Маунтбеттен.

И она попыталась развязать шнурок на его пижамных брюках.

— Пошла ты знаешь куда! — взвился принц Филип.

— Тогда можно вас кой о чем спросить?

— Я готова ответить на любые вопросы, — сказала королева.

— Нет, это не пойдет; мне ж нужно узнать — как у него с памятью. Когда вы родились, Фил? — оживленно спросила врачиха.

— Десятого июня тысяча девятьсот двадцать первого года, на острове Корфу, в Монрепо, — не задумываясь, отрапортовал тот, будто перед военным судом.

— В Монрепо? — Доктор Поттер засмеялась. — Ишь шутник какой! Это ж адрес Эдны Эвридж^[33].

— Нет-нет, — сказала королева, поджимая губы. — Он говорит чистую правду. Он родился в доме под названием «Монрепо».

— А маму как звали, Фил?

— Принцесса Анна Баттенбургская.

— Торт еще такой есть, да? А папу?

— Эндрю, принц Греческий.

— Братья и сестры есть?

— Четыре сестры. Маргарита, замужем за Готфридом, князем Гогенлоэ-Лангенбургским, офицером немецкой армии. Софи, замужем за князем Кристофом фон Гессе, летчиком люфтваффе…

— Достаточно про сестер, дорогой, — прервала его королева, видя, что из тщательно охраняемых семейных тайников так и полезли опасные призраки — хватило бы на целый мюзикл Басби Беркли^[34].

— Что ж, он compos mentis^[35], — заключила доктор Поттер, выписывая рецепт. — Давайте посадим его на этот транквилизатор, ага? Я забегу попозже, возьму мочу. Сейчас тороплюсь, у меня список больных длиннее кенгуриного хвоста.

Когда они сошли по лестнице вниз, доктор Поттер сказала:

— Вы бы его помыли маленько, а? От него воняет почище, чем из логова больного динго.

Королева обещала постараться; правда, когда она недавно попыталась умыть мужа, он зашвырнул мокрую губку в другой угол спальни.

— Надо же как все оборачивается, — засмеялась доктор Поттер. — Я ведь еще школьницей получила золотую медаль герцога Эдинбургского. А мужа вашего я последний раз видела в Аделаиде. На нем был стильный такой костюмчик, а на лице — с полтонны грима.

И доктор Поттер поспешила в дом напротив. В переулке Ад ее ждал еще один больной. Человеческому здоровью нищета явно не на пользу.

26. Шоу должно продолжаться^[36]

Гаррис был в глубоком горе. Король, предводитель Стаи, погиб под колесами фургона, доставлявшего вермишелевый суп к служебному входу магазина «Еда-да-да». Гаррис, увидев фургон, загавкал, пытаясь предупредить Короля, но было уже поздно.

Прикрыв тело Короля куском дерюги, Виктор Берримен положил его в коробку из-под хрустящего картофеля. Потом пошел к Мэнди Картер, формальной хозяйке Короля, и сообщил ей печальную новость. Хотя Мэнди редко кормила пса и частенько гнала его из дома, она долго плакала. Гаррис с недоверием наблюдал за нею. Бедный Король, у него даже ошейника не было. Даже миски для еды. Вообще ничего своего.

От Виктора Берримена Мэнди позвонила в муниципалитет; приехал серый фургон, Короля сунули в мешок, мешок бросили в кузов, и фургон покатил прочь. Несколько сотен ярдов Стая бежала за ним следом, но в конце концов сдалась, и собаки разбрелись по домам.

Приковыляв в переулок Ад, Гаррис заполз под столик в прихожей. От еды (сочного бычьего хвоста) он отказался; это обеспокоило королеву, но, отметил Гаррис, ненадолго. Как всегда, она была слишком поглощена Филипом, чтобы уделить должное внимание своему псу.

Поспав немного, Гаррис лаем потребовал выпустить его и огородами пробрался к тщательно возделанному участку Чарльза. Там Гаррис раскидал компостную кучу, побегал взад-вперед по ровным бороздкам, накануне старательно засеянным Чарльзом. Передохнув немного, сдернул с веревки белые джинсы Дианы, погонялся за малиновкой и убежал искать Кайли (разыгрывавшую из себя недотрогу), имея в виду пристать к ней с вполне определенными намерениями. Король успел преподать ему, пожалуй, всего один, но важный урок: чтобы выжить в переулке Ад, надо быть очень крутым. А теперь, когда Король погиб, Гаррис намеревался стать Псом Номер Один.

Король умер. Да здравствует король! — думал Гаррис.

В понедельник утром, со второй почтой, королеве принесли авиаписьмо.

Служебный вход

Театр «Ройял»

Данфермлайн-Бей

о. Южный

Новая Зеландия

Милая моя мамочка!

Я не мог поверить собственным ушам, когда услышал результаты выборов. Это очень противно, жить в районе муниципальной застройки? Я заявил Крейгу, нашему режиссеру:

— Мне придется поехать домой. Маме нужна поддержка.

Но Крейг сказал:

— Подумай сам, Эдди, что ты можешь сделать?

Я подумал, и, как всегда, Крейг оказался прав. Было бы жутко непрофессионально с моей стороны бросить труппу посреди гастролей, верно ведь?

«Овцы!» идут на ура. Чуть не в каждом кресле по заднице. Спектакль и правда хорош. А какие блестящие актеры, мамочка! Настоящие опытные лицедеи. В овечьих костюмах сейчас ужасно жарко, а уж петь и танцевать в них — вообще кошмар, но я не слышал ни словечка жалобы.

Новая Зеландия скучновата и малость отстала от века. Вчера видел свадебную процессию, выходившую из церкви, так на женихе были брюки-клеш и широкий галстук ромбом. Умора!

Крейг пребывает в некотором унынии — впрочем, в дождливую погоду он всегда не в лучшей форме. Ему необходимо ощущать на себе лучи солнца, тогда он не разваливается на части.

Вчера было жутко смешно: одна из ведущих актрис — Дженни Лав — в конце первого акта исполняла свой главный номер, «Хоть шерсти клок», и вдруг с нее слетела овечья маска. Она провалила всю сцену, не смогла проблеять ни слова. Мы с Крейгом так и покатились со смеху, а зрители вроде бы даже не заметили, что Дженни потеряла маску! Правду сказать, физиономия у Дженни очень смахивает на овечью.

На следующей неделе мы уезжаем в Австралию. Билеты уже продаются и идут хорошо, я бы очень хотел, чтобы ты, мамочка, посмотрела «Овец!». Музыка прелестная, танцуют потрясающе. Были у нас, правда, некоторые трудности с автором, Верити Лоусон. Она совершенно разошлась с Крейгом в решении сцены забоя скота. Верити хотела, чтобы сзади, с колосников, спустили на крюке мертвую овцу, а Крейгу хотелось, чтобы Баран (его играет Маркус Лавендер, помнишь «Счет»?) исполнил танец смерти. В конце концов Крейг победил, но Верити успела призвать на помощь союз писателей и учинить всякие другие неприятности. Ну, хватит с тебя театральных сплетен, посылаю «овечью» бейсбольную кепку и программу. Когда дойдешь до «Главного администратора турне», увидишь, что я сменил фамилию: я теперь Эд Виндмаунт. Всех умею помирить, правда?

С любовью, Эд

Р.S. Получил от бабушки странное письмо: ликуй, пишет она, Эверест покорен!

27. Мы с королевой

Подойдя к калитке Вайолет Тоби, королева столкнулась с придурковатым подростком. На голове у него красовалась бейсбольная кепка с буквой "Э". "Э", подумала королева, означает, наверное, «энергия», а может, «Элтон» — в честь популярного певца. Королева спросила про Лесли, его маленькую единокровную сестренку.

— Орет целыми ночами, — сказал он, и королева заметила у него под глазами черные круги. — Поганка она, — заключил придурок.

Королеве показалось, что «поганка» — чересчур резкое слово для такой крохи.

— А это ее соска? — спросила она, указывая на огромную розовую пустышку, висящую у него на шее.

— Нет, моя, — ответил юнец.

— Не поздновато ли тебе соску сосать? — озадаченно спросила королева.

— Не, она мне для дела, — ответил придурок и, достав из складок своих обширных штанов ватный тампон, засунул себе в ноздрю, а потом, к изумлению королевы, стал мазать им по деснам.

— У тебя воспаление носовых пазух? — спросила королева.

— Не-а, кайф ловлю.

И, посасывая пустышку, зашагал прочь. Королева, однако, успела его предупредить:

— У тебя шнурки на туфлях развязались!

— Никакие это не туфли, — крикнул в ответ придурок, — это кроссовки. И шнурки теперь одни козлы завязывают!

Королева зашла за Вайолет Тоби, и они направились на остановку автобуса, обсуждая последние события в семье Вайолет. Все складывалось очень печально: там был и разлад между супругами, и измена, и переломанные кости. В автобусе обе женщины заворчали, недовольные дороговизной проезда.

— Шестьдесят пенсов, черт бы их драл, — не могла успокоиться Вайолет.

Полчаса спустя они уже бродили по огромному крытому рынку и, подбирая с мощенного булыжником пола овощи и фрукты, совали их в свои хозяйственные сумки.

— Только ополоснуть — и порядок, — приговаривала Вайолет, разглядывая крупные, чуть сморщенные груши.

Вокруг перекрикивались торговцы, разбирая свои лотки. У тротуара, урча двигателями, стояли дорогие крытые грузовики иностранного производства. Там и сям, как коты в поисках поживы, рыскали инспекторы дорожного движения. Бедняки торопливо подбирали отбросы, пока не явились муниципальные уборщики. Нагнувшись за бурыми пятнистыми яблоками (в готовку сойдут), лежавшими у канализационной решетки, королева мысленно ужаснулась: чем я занимаюсь?! Прямо как голодающий индус. И опустила яблоки в сумку.

В автобусе Вайолет и королева протянули водителю по шестьдесят пенсов, но тот вдруг сказал:

— Плата теперь одна, пятнадцать пенсов за поездку.

— С каких это пор? — недоверчиво спросила Вайолет.

— С этих самых: мистер Баркер час назад объявил, — ответил водитель.

— Молодец мистер Баркер, — заметила королева, отправляя назад в кошелек нежданный дар в сорок пять пенсов.

— Стало быть, по пятнадцать, — повторил водитель.

— Ага, — Вайолет бросила в черную мисочку тридцать пенсов. — Мы с королевой берем два.

28. Выход в свет

В понедельник вечером королева сидела у Анны в гостиной и беседовала со Спигги о металлоломе. Наверху одевалась Анна, собираясь в Рабочий клуб, а королева пришла посидеть с внуками. Спигги разоделся в пух и прах: новая белая рубашка, галстук с лошадиными головами и черные кримпленовые брюки на широком кожаном ремне с пряжкой в виде львиной головы. На ковбойские сапоги поставлены новые подметки и набойки. Спигги уже вручил Анне красную пластмассовую розу в целлофановом фунтике. Сейчас роза, чуть клонясь вправо, стояла на приставном столике в стеклянной вазе Лалика^[37].

Спигги не пожалел сил на свой туалет. Перочинным ножом выскреб грязь из-под ногтей. Купил батарейку для бритвы. Сходил к матери принять ванну, вымыл с ополаскивателем свои длинные, до плеч волосы. Зашел в аптеку, приобрел флакон лосьона после бритья «Молодой турок» и щедро наплескал себе под мышками и в паху. Особо тщательно подбирал украшения: не хотелось надевать ничего слишком кричащего. В конце концов повесил па шею одну-единственную массивную золотую цепочку, на руки надел хромированный браслет со своей фамилией и всего три перстня. Толстый серебряный с черепом и скрещенными костями, рубиновый с печаткой и золотой соверен.

Анна намеренно надела расширенное к подолу, скрывающее фигуру платье и туфли на низких каблуках. Ей не хотелось подавать Спигги надежду, будто их дружба перерастет в любовную связь. Спигги был вовсе не в ее вкусе; она предпочитала смуглых стройных, изящных мужчин. Ярый мужской напор Спигги ее немного пугал. Анне необходимо было ощущать, что она держит ситуацию под контролем.

Королева проводила их до крыльца и постояла, глядя, как они садятся в фургон. Если бы Филип узнал о времяпрепровождении своей единственной дочери, подумала королева, он бы не пережил этого. Включив телевизор, она стала смотреть новости. Если верить Би-би-си, страна вступала в эпоху поразительного обновления. Перемены ожидались во всех областях. Газ и электричество подешевеют, а реки станут чище. Создание ракет «Трайдент» отменяется. В школьных классах будет не более двадцати учеников. Выделяются дополнительные средства на школьные учебники и на подготовку медицинских кадров. Возможно, откроются новые учебные заведения инженерного профиля. Социальные пособия вырастут вдвое. Вечно запаздывающие или пропадающие навеки почтовые переводы уйдут, надо полагать, в прошлое.

Показали безработных строителей, осаждающих центры по трудоустройству, так как было объявлено о проекте, который корреспондент Би-би-си назвал «крупнейшей программой жилищного строительства и обновления жилого фонда за всю историю Англии».

Сырые, холодные дома останутся лишь в воспоминаниях. Корреспондент Би-би-си по медицине и здравоохранению подтвердил, что снижение числа заболеваний, вызываемых сыростью (бронхит, воспаление легких, некоторые виды астмы), принесет национальной системе здравоохранения огромные средства. Затем пошел прямой репортаж с Даунинг-стрит: Стоя на ступеньках своей резиденции, Джек Баркер размахивал документом, в котором и предусматривались эти волшебные перемены. Крупным планом, во весь экран, показали название «Народная Британия!». А вокруг этих ярко-синих букв восторженно улыбались лица всех рас и оттенков кожи.

Потом на экране появились ворота, закрывающие проход на Даунинг-стрит. Их снимали снизу, и потому люди в напиравшей на ворота толпе казались пигмеями. Джек подошел к микрофону, установленному перед входом в дом номер десять.

— Наше правительство свои обещания выполняет. Мы обещали построить в этом году полмиллиона новых домов — и уже предоставили работу сотне тысяч строителей! Впервые за долгие годы им не понадобятся пособия по безработице!

В толпе одобрительно засвистели, затопали ногами.

— Мы обещали снизить стоимость проезда в общественном транспорте — и снизили.

Толпа вновь начала бесноваться. Многие, оставив дома машины, приехали к резиденции премьер-министра на поезде, на метро, на автобусе — кто как.

— Мы обещали упразднить монархию — и упразднили, — продолжал Джек. — Букингемский дворец очищен от паразитов!

Камера общим планом показала толпу за оградой, ликующую громче прежнего. В воздух взлетали шляпы и кепки.

Королева заерзала на стуле, ей стало не по себе от энтузиазма, который вызвало у ее бывших подданных именно это достижение нового правительства.

Когда восторженный рев несколько стих, Джек продолжил с прежним пылом:

— Мы обещали, что правительство будет более открытым, и выполняем свое обещание. А сейчас давайте вместе, сообща, устраним ту преграду, которая отделяет правительство от его народа. Долой преграды!

Отойдя от микрофона, Джек в сгущающихся сумерках зашагал по Даунинг-стрит к толпе. Из заранее развешенных громкоговорителей грянуло: «Иерусалим мой…», а из стоящего неподалеку фургона вылезли мужчины и женщины в огнестойких комбинезонах, со сварочными щитками на головах. Они зажгли кислородно-ацетиленовые горелки и принялись резать металлические прутья ворот; толпа отпрянула. Джеку вручили щиток и автоген, и он тоже стал резать металл. Репортаж с места события продолжался, несмотря на полную тьму на Даунинг-стрит, озаряемую лишь синим пламенем горелок.

Королева с нарастающим волнением смотрела затянувшийся выпуск новостей. Она восхищалась чутьем, с которым Джек выстраивал свой спектакль, его очевидным умением общаться с массами. В свое время королеве очень пригодился бы такой Джек в отделе Букингемского дворца по связям с прессой!

Ворота рухнули — сразу и целиком, как на сцене, — и толпа, шагая прямо по ним и увлекая Джека за собой, хлынула на Даунинг-стрит ко входу в дом номер десять. В небе вспыхнул фейерверк, осветив запрокинутые к небу лица людей, исполненные счастья и надежды.

Вместе с согражданами — и теми, кто стоял в толпе, и теми, кто сидел дома у телевизоров, королева горячо надеялась, что все дорогостоящие проекты Джека по обновлению Британии осуществятся. В спальне у королевы проступило на стене пятно сырости и растет теперь с каждым днем; денежные переводы никогда не приходят вовремя; и куда это годится, что у Уильяма в классе тридцать девять учеников, а учебников вечно не хватает?

После новостей пошла беседа в телестудии главным образом, о периоде правления Тэтчер. Передача нагнала на королеву тоску, и, переключив канал, она стала смотреть, как на американском Среднем Западе Джон Уэйн^[38] защищает слабых от сильных. Королева хотела было сходить к Крисмасам, где Зара с Питером играют в новую электронную игру «Буря в пустыне», но потом раздумала. Ковбойские фильмы лучше смотреть в одиночестве, когда никто не мешает.

Вернувшись домой, Питер и Зара увидели, что бабушка заснула, сидя в кресле. Они выключили телевизор и, тихонько прикрыв дверь гостиной, отправились спать.

29. Полный порядок

Старший инспектор Холиленд дежурил как раз в тот день, когда у кордона в переулке Ад появилась группа американских тележурналистов. В нее входила некая личность неопределенного пола по имени Рэнди Фокс, стриженая, в джинсах, кроссовках «Найк», белой майке и черном кожаном пиджаке. На лице Рэнди не было ни грамма косметики, но под майкой все-таки просматривались маленькие груди. Ведущая — склонная к ажитации молодая женщина в розовом костюме — звалась Мэри-Джейн Вокульски. Ее золотистые волосы развевались на ветру как флаг. Звукооператор Бруно О'Флинн держал микрофон высоко над головой старшего инспектора. Бруно ненавидел Англию и не понимал, как здесь вообще можно жить. Господи, вы только посмотрите на этих людей. У них у всех такой вид, будто они смертельно больны. Режиссер шагнул вперед. По требованию компании он, работая в Англии, надевал костюм, рубашку и галстук; это откроет перед вами все двери, заверяли его дома, в Штатах.

— Приветик! — обратился режиссер к инспектору. — Мы из Эн-ти-ви, хотим взять интервью у английской королевы. Сначала, как я понимаю, надо зарегистрироваться здесь. Меня зовут Том Дикс.

Холиленд бросил взгляд на аккредитационную карточку, болтавшуюся у Дикса на темно-синем пиджаке в тонкую полоску.

— Никакое лицо по имени «английская королева» в переулке Адебор не проживает.

— Кончай, приятель, — улыбаясь, сказал Том. — Мы же знаем, что она здесь.

Мэри-Джейн уже готовилась к съемке: обводила черным карандашом губы и стряхивала золотистые волоски с немыслимо розового жакета. Рэнди, под сурдинку кляня освещение, взвалила на плечо камеру.

А старший инспектор Холиленд, сознавая, что за ним — новенький, только принятый парламентом закон, а за углом, на Дельфиниум-авеню, стоит автобус, набитый полицейскими, тем временем безмятежно продолжал:

— В соответствии с законом о членах бывшего королевского семейства, часть девятая, параграф пятый, их фотографирование, интервьюирование и съемка на кино — или видеопленку с целью воспроизведения в печатных или электронных средствах массовой информации запрещается.

— Этот козел балабонит так, будто ему горячую сосиску в задницу сунули, — злобно проворчала Рэнди.

Том еще шире заулыбался Холиленду.

— О'кей, сегодня никаких интервью; а что, если мы только дом ее снаружи поснимаем?

— За это меня наверняка уволят с работы, — сказал Холиленд. — А теперь, будьте любезны, освободите территорию, вы мешаете проходу.

Тут к кордону подошел Уилф Тоби. Он возвращался домой после безуспешной попытки сбыть краденый автомобильный аккумулятор, который он вез в бывшей детской коляске. Согнувшийся над нею в три погибели Уилф походил на няньку из страшной сказки про нечистую силу. Он плохо спал ночью, ему снилась королева. Видения были беспокойные, эротические. Несколько раз он просыпался, стыдясь самого себя. Он предпочел бы видеть во сне Диану, но в царстве грез постель с ним делила почему-то лишь королева.

Уилф опасался, что старший инспектор Холиленд арестует его за эти ночные похождения, а кроме того, жаждал поскорее пройти кордон, добраться до дому и упрятать аккумулятор в сарай.

Мэри-Джейн приблизилась к Уилфу.

— Позвольте спросить, как вас зовут, сэр? — с труднообъяснимым жаром спросила она.

— Уилф Тоби.

— Ну и каково это, Уилф, когда по соседству живут лица королевской крови?

— Да знаете, это, того, ну, они же…

— Совсем как мы с вами? — подсказала Мэри-Джейн.

— Ну не то чтобы уж совсем, — промямлил Уилф.

— Но самые обычные люди, да? — гнула свое Мэри-Джейн.

А Уилф, раскрыв рот, уставился в глазок камеры. С ним происходили сразу два потрясающих события: он беседует с американской красоткой, которая ловит каждое его слово, и при этом его еще и снимают. Он горько жалел, что не побрился и не надел выходные брюки. Мэри-Джейн чуточку посуровела, давая понять своим телезрителям, что собирается перейти к серьезным политическим вопросам.

— Уилф, вы социалист?

Социалист? Уилф забеспокоился. С этим словом теперь вроде бы связывалось такое, чего Уилф в глаза не видел и не понимал. Наподобие вегетарианства, государственной измены и прав женщин.

— Нет-нет, я не социалист, — заверил Уилф. — Я голосую, как все, за лейбористов.

— Значит, вы не революционер? — уточнила Мэри-Джейн.

А теперь про что она толкует, озадачился Уилф. Его прошиб пот. Революционеры же взрывают самолеты, верно?

— Не, я не революционер, — сказал Уилф. — Я и в аэропорту-то сроду не бывал, не то что в самолете.

Том Дикс закрыл лицо руками и застонал.

— Но ведь вы же республиканец, Уилф, правда? — торжествующе заявила Мэри-Джейн.

— Публиканец? — опешил Уилф. — Да где мне публику-то собирать? Я ж безработный.

Бруно захихикал и остановил запись.

— У него мозгов, как у недоношенного моллюска. Хочешь продолжать?

Том Дикс кивнул.

Мэри-Джейн снова выдавила из себя улыбку.

— Уилф, а как королева воспринимает новый образ жизни?

Уилф откашлялся. В голове зароились привычные, шаблонные фразы.

— Ну, не сказать, чтобы она была на седьмом небе, но ведь и не на первом же, понимаете? Так как-то, между небом и землей.

— Стоп! — заорал Том Дикс и, совершенно выйдя из себя, прошипел, обращаясь к Мэри-Джейн: — Нельзя ли все-таки спуститься на землю? Черт вас всех подери!

— А что я могу поделать, если он малость туповат? Прямо как «О мышах и людях»^[39], помнишь? Считай, что я с Ленни разговариваю. На Льва Толстого он, пожалуй, не тянет.

Уилф тихо стоял в сторонке. Уйти ему или остаться? С великим облегчением он увидел, что к кордону спешит Вайолет. Охотно уступив ей место перед камерой, он повез аккумулятор домой. Раз Вайолет пришла, можно ни о чем не беспокоиться. Американцы останутся довольны.

По знаку инспектора Холиленда набитый полицейскими автобус медленно выехал из-за угла и подкатил к кордону. Полицейские поспешно дожевывали только что выданные картофельные чипсы и допивали кока-колу. Они нетерпеливо поглядывали в окна, рассчитывая сразу приступить к работе. Но глазам их предстали Мэри-Джейн, пытающаяся взять интервью у Вайолет Тоби, инспектор Холиленд, стремящийся во что бы то ни стало растащить женщин в разные стороны, и отчаявшиеся телевизионщики, из последних сил старающиеся снять интервью. Офицер, руководивший операцией, приказал подчиненным надеть шлемы и, «соблюдая порядок, покинуть автобус». Что и было сделано. В одну минуту американцы и Вайолет Тоби оказались в сплошном синем кольце из вежливых английских полицейских. Инспектор Холиленд вывел Вайолет за пределы кольца и велел отправляться домой. После чего американцев отвели к машине и предупредили, что если они опять нарушат «правила поведения в зоне, куда вход и въезд запрещены», их арестуют.

— Слушайте, да меня в Москве и то лучше принимали, — возмутился Том Дикс. — Мы с Ельциным целую флягу джина «Джим Бим» выдули.

— Очень рад за вас, сэр. А теперь будьте любезны сесть в автомобиль и покинуть территорию района Цветов…

Когда «рейндж-ровер» с американцами, набирая скорость, отъехал от кордона, Рэнди крикнула:

— Вашу мать !

Вся орава полицейских дружно заскребла в затылках:

— Мать ? Может, это у них оскорбленье такое?

Королева выглянула из окна на втором этаже. Прекрасно: горластые американцы, слава Богу, уехали. Пожалуй, теперь можно пойти по магазинам.

30. Признания

Миновав кордон, Триш Макферсон въехала на своем ослепительном «ситроенчике» в переулок Ад. Ей надо было навестить трех подопечных. Причем в темпе: после обеда предстояло обсуждение одного дела — супруги Тредголд потребовали, чтобы им вернули Лайзу-Мэри и Вернона. Они прослышали, что за время пребывания у добродушной четы Дункан дети несколько раз ломали себе кости.

Встречи с Тредголдами внушали Триш ужас. На них никогда не обходилось без слез и бурных заверений Беверли и Тони в своей невиновности. Триш и рада бы поверить, что они не причиняли детям вреда, но ведь они же сами в обратном не сознались бы, правда? А Тони уже привлекался к ответственности за применение силы, верно? Вот, в досье черным по белому написано: «Нанесение тяжких телесных повреждений шестнадцатилетнему грабителю, который влез к ним в дом; оскорбление действием вышибалы в ночном клубе; употребление бранных выражений по отношению к полицейскому».

Да и Беверли — тоже штучка. На обсуждениях она вела себя ужасно, кричала, визжала, а однажды вскочила и замахнулась на Триш кулаком. У них обоих явно неустойчивая психика. Так что детям куда лучше оставаться у мистера и миссис Дункан; у них и песочница есть во дворе, а дома — целая библиотека детских книг.

Триш остановила машину возле дома королевы. Прикрыла пледом лежащий на заднем сиденье пухлый портфель. Ей не хотелось напоминать своим подопечным, что у нее имеются и другие клиенты, к тому же портфель выглядит так официально. Люди его просто пугаются; никто из обитателей переулка Ад на работу с портфелем не ходит. Собственно, мало кто из обитателей переулка Ад вообще ходит на работу. Триш предпочитала, чтобы у подопечных создавалось впечатление, будто она случайно ехала мимо и заскочила поболтать.

Королева видела в окно, как Триш вынула из приборной доски стереомагнитофон и сунула в обширный мягкий саквояж (судя по виду, сшитый из ненужного верблюжьего одеяла, подумала королева, которую при посещении Джайпура^[40] сопровождали двести верблюдов, — Боже, ну и запах!). Королева надеялась, что Триш направится куда-нибудь еще, но нет — вот она уже открывает калитку. Как все это утомительно!

Пять минут спустя королева и Триш сидели по обе стороны холодного камина, прихлебывая чай «Эрл Грей». Пакетики с чаем привезла Триш; они тоже отдают верблюжьей шерстью, подумала королева, снова ставя чайник на огонь.

— Ну, как дела? — голосом, вызывающим на откровенность, спросила Триш.

— Вообще говоря, довольно скверно, — ответила королева. — У меня нет денег; телефонная компания грозится отключить наш телефон; моя мать убеждена, что сейчас тысяча девятьсот пятьдесят третий год; муж вот-вот уморит себя голодом; у дочери роман с мастером по настилке ковров; сын должен в четверг предстать перед судом; у пса завелись блохи, а сам он становится настоящим разбойником.

Триш подтянула повыше носки и спустила пониже леггинсы. У нее аллергия на блох, но такого рода риск на ее работе неизбежен. Без блох тут не обходится. В углу скребся Гаррис, наблюдая, как женщины подносят к губам хрупкие чайные чашки.

Триш заглянула королеве прямо в глаза (зрительный контакт очень важен) и сказала:

— И потом, вы, наверное, страдаете от пониженной самооценки. Я имею в виду, что раньше вы были вон где… — Триш воздела вверх руку, — а теперь вы вот где, — и рука Триш резко опустилась, будто нож гильотины. — Вам придется создавать себя заново, верно? Искать новый стиль жизни…

— Вряд ли в моей жизни будет какой-то стиль, — обронила королева.

— Конечно же, будет, — уверила ее Триш.

— Для стиля я слишком бедна, — раздраженно заметила королева.

Триш улыбнулась своей жуткой понимающей улыбочкой. Она потупилась, будто размышляя, сказать ли то, что у нее на душе, или все же не надо… Затем решительно вскинула голову и проговорила:

— Знаете, мне почему-то кажется — и, хоть это такая старая, затертая фраза, я вкладываю в нее первоначальный глубокий смысл…

Королеве захотелось треснуть Триш по башке чем-нибудь твердым и увесистым. Черный жезл герольдмейстера очень бы подошел, мелькнула у нее мысль. Триш взяла загрубевшие королевские руки в свои.

— …Все лучшее на свете дается и вправду бесплатно. По ночам, лежа в постели, я смотрю на звезды и думаю: «Триш, эти звезды — ступеньки в неизведанное». А утром, проснувшись и услышав пенье птах, говорю своему партнеру: «Эй, послушай, ведь будильники матери-природы уже звонят». Он, конечно, притворяется, что не слышит меня.

Триш рассмеялась, показав зубы, которыми явно занимался частный дантист. Королева посочувствовала спящему партнеру Триш.

Один из будильников матери-природы какнул на оконное стекло, и по нему потянулась белая полоса наподобие восклицательного знака, становясь все длиннее и длиннее.

— Итак, чем я могу вам помочь? — внезапно спросила Триш; но теперь это была совсем иная Триш — деловая, практичная, словом, Женщина, Которая Добивается Своего.

— Вы мне помочь не можете, — сказала королева. — Мне сейчас нужны только деньги.

— Но что-то же я могу сделать? — продолжала настаивать Триш.

— Может быть, вам еще удастся вернуть свой портфель, — отозвалась королева. — Какой-то юнец бежит с ним по переулку.

Триш как ветром сдуло из королевского дома, но когда она добежала до тротуара, юнца с портфелем уже и след простыл. Триш расплакалась. Королева заулыбалась. Она бесстыдно солгала — портфель утащил никакой не юнец, а Тони Тредголд.

Тем же вечером, попозже. Тони зашел к королеве. В руке он держал пухлую папку. Королева задернула в гостиной шторы; они уселись рядышком на диван, и Тони извлек из папки письмо.

— Это из больницы, от врача-консультанта.

Взяв у Тони письмо, королева прочитала его. По мнению педиатра, у Лайзы-Мэри и Вернона повышенная хрупкость костей.

— Конверт-то был даже не распечатан, — сказал Тони. — Триш письма и не читала вовсе.

Королеве сразу же стало ясно, что такой диагноз снимает с Беверли и Тони всякие обвинения в причинении собственным детям телесных травм. Со второго этажа дома Тредголдов доносился стук и грохот.

— Это Бев, — сияя улыбкой, пояснил Тони. — У ребят в комнате чистоту наводит.

31. В дело вступает Эрик

Утром следующего дня королева получила конверт с таким адресом:

Жильцу дома № 9

по переулку Адебор

район Цветов

Мидлтон

M12 9WL

Внутри был синий почтовый листок с написанным от руки посланием:

Эрилоб

Проезд Лисьей Норы, 39

Аппер-Хэнгтон

близ Кеттеринга

Нортгемптоншир

Ее Величеству

Елизавете II,

Милостью Божией

Соединенного Королевства

Великобритании и Северной

Ирландии, а также других

Государств и Территорий Королеве,

Главе Британского Содружества Наций,

Защитнице Веры

Ваше драгоценное Величество!

Позвольте покорнейше представиться. Я — Эрик Тремейн, Ваш скромный, но верный подданный, пришедший в ужас от того, что произошло с нашей страной и ее некогда великими народами. Я знаю, что Джек Баркер, этот трус и предатель, запретил Вашим подданным обращаться к Вам подобным образом, но я решил не сдаваться на милость победителя, а бросить ему вызов. И если мне суждено поплатиться за свою смелость и предстать перед палачом, значит, так тому и быть. (В результате производственной травмы я уже потерял два пальца, так что мне меньше терять, чем остальным людям.)

Прервав чтение, королева схватила сковороду и вышвырнула за окно два сгоревших ломтя хлеба. Кухня наполнилась черным дымом. Королева помахала письмом Тремейна, чтобы рассеять чад, и продолжила чтение.

Ваше Величество, я уже положил голову на плаху, организовав движение, которое называется «Британцы, Освободим Монарха, Будем Активны!», сокращенно БОМБА. У моей жены Лобелии замечательный дар слова (взгляните хотя бы на приведенное выше забавное название нашего дома — свидетельство ее искусности в этом деле).

Вы не одиноки, Ваше Величество! В Аппер-Хэнгтоне Вас поддерживают многие!

Сегодня днем мы с Лобелией отправимся в Кеттеринг, чтобы пополнить наше движение «БОМБА» новыми членами. Обычно мы стараемся держаться подальше от шума и гама крупных населенных центров, но на сей раз мы превозмогли свое отвращение. Интересы Дела куда важнее, чем наше неприятие городской суеты, которой, к сожалению, полон Кеттеринг девяностых годов.

Лобелия, с которой мы женаты уже тридцать два года, никогда не стремилась выделиться. Она всегда охотно предоставляла возможность более уверенным в себе людям вроде меня играть ведущую роль. (Я — председатель целого ряда обществ: Любителей игрушечных железных дорог, Комитета жителей Аппер-Хэнгтона, Движения за выгуливание собак в парках; можно было бы назвать и другие, но и этих достаточно!)

Однако, при всей своей застенчивости, жена моя, заметьте, готова обращаться в самом центре города Кеттеринга к совершенно, абсолютно незнакомым людям и говорить с ними о движении БОМБА! Из этого видно, как возмущена она тем, что произошло с нашей обожаемой королевской семьей. Потакая вкусам толпы, Джек Баркер пытается низвести нас всех до животного состояния. Он не уймется, покуда не увидит, как мы предаемся похоти без разбору и удержу в полях и огородах нашей некогда зеленой и прекрасной страны.

Свиньи вроде Баркера не желают понять, что одни из нас рождены править, а другими необходимо управлять и командовать для их же блага.

Пожалуй, пора кончать письмо. Мне нужно еще заехать в дом тридцать один и забрать листовки, которые выпустила БОМБА. Мистер Бонд, владелец вышеназванного дома номер тридцать один, любезно размножил нам на компьютере вышеупомянутые листовки!

БОМБА пока еще невелика, но она будет расти! Ее отделения скоро появятся в каждой деревне, поселке, городе и каждом крупном жилом центре со всеми его пригородами! Оставьте страх! Вы непременно будете вновь восседать на Троне.

Остаюсь преданный Вашему Величеству

Ваш наипочтительнейший подданный

Эрик Ф. Тремейн

Королева положила письмо Тремейна на поднос с завтраком для Филипа. Это, быть может, его развлечет, подумала она, но, зайдя к мужу двадцать минут спустя, увидела, что завтрак не тронут, а письмо явно осталось непрочитанным: оно все так же торчало из-под миски с остывшей овсянкой.

— Сегодня, дорогой, я получила презабавное послание, хочешь, прочту? — оживленно спросила она. Доктор Поттер советовала ей постараться расшевелить Филипа. — Пишет некий Эрик Ф. Тремейн. Интересно, что скрывается за инициалом "Ф"? Может быть, Филип? Вот было бы любопытное совпадение, правда?

Королева чувствовала, что обращается с мужем так, словно перед нею какой-то недоумок, но ничего не могла с собой поделать. Он не желает разговаривать, двигаться, а теперь и есть отказывается. От этого взбеситься можно. Надо снова вызвать врача. Не может же она спокойно наблюдать, как муж умирает голодной смертью. Он так исхудал, что сам на себя не похож. Волосы и борода у него поседели, а глаза без цветных контактных линз стали какие-то блеклые, как «варёнки», которые жители переулка Ад, видимо, предпочитают прочей одежде.

Внезапно Филип оторвал голову от подушки и крикнул:

— Хочу Элен!

— Кто эта Элен, милый? — спросила королева.

Но голова Филипа уже упала на подушку. Глаза его закрылись, он вроде бы заснул. Королева спустилась вниз и сняла телефонную трубку. Трубка глухо молчала. Королева несколько раз нажала на рычаг, но привычного гудка не услышала. Компания выполнила-таки свою угрозу и отключила телефон за неуплату.

Она накинула пальто и выбежала из дома, зажав в руке десятипенсовик и записную книжку. Когда она уже влетела в вонючую телефонную будку, то обнаружила, что на автомате помаргивает надпись: «Только 999»^[41]. Королеве захотелось что-нибудь слегка покорежить, благовоспитанно разнести эту телефонную будку. А Филип подходит под 999? Есть ли угроза для его жизни? Есть, решила королева и набрала 999. Телефонистка ответила сразу же.

— Здравствуйте, какая именно служба вам требуется?

— «Скорая помощь», — сказала королева.

— Соединяю.

Ей долго не отвечали. Наконец механический женский голос произнес:

— Говорит автоответчик. Все телефоны «скорой помощи» в данный момент заняты, и мы ставим вас на очередь. Подождите, пожалуйста. Спасибо.

Королева стала ждать. За дверью будки появился мужчина. Открыв дверь, королева сказала:

— К сожалению, здесь можно набрать только 999.

Она ожидала увидеть на его изможденном лице некоторое неудовольствие, но никак не панический ужас.

— Мне кровь из носу надо до десяти дозвониться в Отдел жилищных пособий, не то меня вообще с компьютера скинут, — объяснил он.

Королева взглянула на часы, которые носила с тех пор, как ей исполнился двадцать один год. На часах было 9.43 утра. Как же все непросто в переулке Ад, подумала она. Ничто нормально не работает. Немудрено, что обитатели переулка, включая, надо признать, и ее самое, постоянно пребывают в стрессовом состоянии.

Королева оглянулась вокруг. В переулке Ад телефонные провода тянулись по меньшей мере к половине домов, но она знала, что провода — всего лишь символ связи. Где-то сидят люди, чья работа только в том и состоит, чтобы отключать неплательщиков; выдернул штекер — и отрезал большинство живущих в переулке Ад от остального мира. Там, где денег едва хватает на еду, обувь и школьные экскурсии — ребятишки же не должны чувствовать себя обделенными, — там телефонные счета откладывают «на потом». Она ведь сама тоже запустила руку в банку, где хранились деньги на телефон, и купила стиральный порошок, мыло, колготки, разные бакалейные товары, а также подарок Заре. При этом уверяла сама себя, что, разумеется, восполнит потраченное, но выкроить эту сумму из их с Филипом пенсий оказалось невозможно, а ведь Филип-то сейчас не ест. Что же с ними будет, когда Филипа вылечат от его непонятной хвори и к нему вернется его могучий аппетит? Кроме того, королева тоже с нетерпением ждала Жилищного Пособия, оформленного задним числом. Ей стало жаль этого человека.

— Пойдемте со мной, — сказала она.

В последнее время у нее сложились довольно натянутые отношения с принцессой Маргаритой, но тут положение было критическое. Пока они переходили улицу, направляясь к дому номер четыре, незнакомец рассказал ей, что он — квалифицированный рабочий, специалист по оборудованию магазинов, да только работы теперь днем с огнем не сыскать.

— Экономический спад, — с горечью промолвил он. — Кто ж сейчас магазины-то открывает? Поначалу я еще мастерил вывески «Продается», а потом и эти заказы кончились. Кто сейчас магазины покупает?

Королева кивнула. Наезжая изредка в город, она всякий раз удивлялась тому, как быстро растет число объявлений «Продается». Магазины, расположенные в районе Цветов, большей частью дышали на ладан, преуспевала, по всей видимости, лишь «Еда-да-да». Королева не забыла, как однажды впервые приобрела там для Гарриса их фирменную собачью еду. Выбирать не приходилось, банка стоила на десять пенсов дешевле, чем те, что она покупала прежде. Сначала Гаррис взбунтовался и объявил голодовку, но через три дня сдался и жадно, хотя и с недовольным видом, слопал все до крошки .

Они подошли к дому, где жила принцесса Маргарита. Окна были плотно зашторены от любопытных взглядов. Открыв калитку, королева сделала незнакомцу знак следовать за ней.

— Можно узнать ваше имя? — спросила она по дороге.

— Джордж Бересфорд, — представился он, и, уже взойдя на крыльцо, они пожали друг другу руки.

— А я — миссис Виндзор, — сказала королева.

— Еще бы мне не знать, кто вы. У вас ведь и у самой не шибко все гладко, да?

Да, сказала королева и постучала в дверь молотком в форме львиной головы. Изнутри послышались шаги, дверь отворилась, и перед ними с тряпкой в руке предстала Беверли Тредголд, недавно нанявшаяся к принцессе Маргарите убирать дом. Увидев королеву, она явно обрадовалась.

— Сестра у себя? — спросила королева, входя в прихожую и ведя за собой Джорджа.

— Ага, в ванной, — ответила Беверли. — Я напоила бы вас чайком, да боюсь, она пакетики пересчитывает. — Беверли указала глазами наверх, туда, где ее новая хозяйка плескалась в дорогих шампунях. Поправив на голове наколку, Беверли скорчила гримасу. — У меня в этой штуковине не рожа, а чисто задница. Да ладно, какая-никакая, a работа.

— Платят-то хорошо? — спросил Джордж.

— Паршивые фунт двадцать в час, — презрительно фыркнула Беверли.

Королева сконфузилась и решила поскорее сменить тему.

— Нам с мистером Бересфордом надо бы позвонить, — сказала она. — Как вы думаете, можно?

— Я заплачу, — сказал Джордж и, разжав кулак, показал несколько нагретых в ладони серебряных монет.

Королева взглянула на большие напольные часы, высившиеся над ними в тесной прихожей. Было 9:59.

— Идите первым, — сказала она Джорджу. Беверли открыла дверь гостиной. Они уже собрались войти, но тут на верхней площадке крутой лестницы появилась принцесса Маргарита.

— Пожалуйста, — властно сказала она, — прежде чем войти в комнату, снимите обувь, а то на ковре остаются следы.

Густо покраснев, Джордж Бересфорд посмотрел на свои кеды. Они держались на честном слове, а носков под ними не было вовсе. Не выставлять же напоказ голые ноги в присутствии этих трех женщин. Ступни у него уродливые, думал он, пальцы волосатые, и ногти сбиты.

Глядя снизу вверх на принцессу Маргариту, вытирающую волосы полотенцем, королева сказала:

— Я предпочла бы не снимать туфли. Как ты думаешь, шнур дотянется в прихожую?

Вытянув шнур во всю длину, Беверли попыталась вынести телефон, но шнура хватило только до порога гостиной. Тем не менее Джордж набрал номер и стал напряженно ждать ответа.

Наблюдая, как Беверли протирает Маргаритины окна, королева думала: интересно, а сколько получали горничные в Букингемском дворце? Уж безусловно побольше, чем фунт двадцать в час.

В конце концов Джорджа соединили, и он услышал короткие гудки.

— Занято, — проговорил он.

Часы пробили десять. Джордж переполошился.

— Я пропустил свою очередь на компьютере!

— Наберите-ка снова, — посоветовала королева. — Компьютер ведь то и дело выходит из строя. Во всяком случае, я это слышу каждый раз, когда звоню по поводу своего Жилищного Пособия.

Джордж опять набрал номер. То же самое. Занято.

Он набрал в третий раз, и тут вдруг ему сразу ответили. Он даже оробел; за всю свою жизнь он так и не научился говорить по телефону — он предпочитал смотреть собеседнику в глаза. И теперь закричал в трубку:

— Алло, это Жилищное Пособие? Да-да, верно. Мне велели позвонить до десяти, но… Да, я знаю, но… Это Джордж Бересфорд звонит. Я получил письмо, там велено звонить до десяти, чтобы я успел попасть на… — Джордж замолчал, приникнув к трубке. Сверху доносилось жужжание фена для волос. — Да, но понимаете, тут такое дело, — Джордж слегка отвернулся от королевы и понизил голос: — Видите ли, у меня небольшие неприятности. Мне приходится сейчас платить за квартиру из пособия по безработице, но беда в том, что оно… оно все вышло…

Он снова стал слушать. По тому, как искривилось его лицо, королева поняла, что ему сообщают такие вещи, которые он либо не хочет слышать, либо уже десять раз слышал, либо они не вызывают у него доверия.

— Подождите минуточку! — сказал Джордж в трубку и, обернувшись к королеве, пояснил: — Они говорят, никаких моих бумаг у них нет. И ничего-де отыскать не могут.

Королева взяла у него трубку и твердым, уверенным тоном, каким произносила тронные речи, сказала:

— Здравствуйте, говорит советник мистера Джорджа Бересфорда по юридическим вопросам. Если завтра, с первой же почтой мистер Бересфорд не получит причитающееся ему Жилищное Пособие, мне придется, к сожалению, подать на главу вашего отдела в суд.

Беверли захихикала, но Джордж не увидел в этом ничего смешного. С ними ведь шутки плохи. Поступок королевы очень удивил его. Королева протянула Джорджу трубку, и служащая Отдела жилищных пособий сообщила Джорджу, что она «отдаст приоритет» заявлению Джорджа. Положив трубку, Джордж спросил у королевы, что значит «отдаст приоритет».

— Это значит, — сказала королева, — что каким-то сверхъестественным образом они сейчас отыщут ваше заявление, оформят его и сегодня же отправят вам чек.

Джордж присел на ступеньку лестницы, а королева позвонила в регистратуру и спросила, не может ли докторша-австралийка опять прийти в дом номер девять по переулку Ад к мистеру Маунтбеттену, состояние которого ухудшилось.

Потом королева и Джордж Бересфорд попрощались, положили на столик в прихожей тридцать пять пенсов и ушли.

32. Тающий муж

Доктор Поттер смотрела на Филипа и качала головой.

— Да на паршивенькой креветке и то больше мяса бывает, — подытожила она свои наблюдения. — Когда он в последний раз ел?

— Три дня назад пожевал овсяное печеньице, — ответила королева. — Может быть, его лучше отправить в больницу?

— Ага, — ответила доктор Поттер. — Ему нужно поставить капельницу, сделать внутривенные вливания.

А принц Филип и знать не знал, что две женщины с глубоким участием разглядывают его иссохшее тело. Он был в это время далеко, в Виндзоре, — ехал в карете по Большому парку.

— Я соберу ему вещи, хорошо? — предложила королева.

— Да, но сначала мне нужно раздобыть для него место, — сказала доктор Поттер и, достав радиотелефон, набрала номер. Трубку долго не брали, и она успела сообщить королеве, что на прошлой неделе закрыли три палаты, значит, коек стало на тридцать шесть меньше. — А на той неделе мы лишимся и детской палаты, — продолжала она. — Один Бог знает, как мы будем выкручиваться, если поступит несколько тяжелых больных.

Королева сидела на кровати и слушала, как больницы одна за другой отказываются принять ее мужа. Доктор Поттер спорила, улещивала, наконец раскричалась, но все было напрасно. В районе не было ни единой свободной койки.

— Позвоню-ка я в психиатрички, — сказала доктор Поттер. — Он ведь и правда не в себе, так что все вроде как по закону.

Королева пришла в ужас.

— Так ведь ему нужна срочная терапевтическая помощь! — сказала она.

Но доктор Поттер уже набрала номер.

— «Угрюмые башни»? Говорит доктор Поттер, участковый врач района Цветов. У меня тут одного мужичка надо бы положить. Хроническая депрессия, от еды отказывается, необходимы искусственное кормление и внутривенные вливания. Найдете коечку? Нет? Общее отделение переполнено? Правда? Да? А если завтра? — спросила она королеву.

Королева благодарно кивнула. Сегодня она все силы приложит, чтобы как-то подкормить Филипа, а завтра он уже попадет в надежные руки специалистов. Каковы-то они, эти «Угрюмые башни», подумала она. Звучит жутковато, вроде тех заведений, что обычно возникают, озаренные молниями, в начальных кадрах отечественных фильмов ужасов.

33. Лебединые страсти

За два часа до начала процесса к зданию городского уголовного суда прибыл автобус с полицейскими, которые немедленно очистили прилегающую территорию. Всех газетчиков, радио — и телерепортеров, явившихся освещать заседание, отправили в бывший лагерь Королевских ВВС, расположенный за Маркет-Харборо^[42], и целый день продержали взаперти в просторной комнате, предусмотрительно снабдив несметным количеством бутылок английского вина.

Сейчас показания давал констебль Лэдлоу: он отчаянно пытался припомнить все те небылицы, которые наплел на прошлом судебном слушании.

Обвинитель, свирепый толстяк по имени Александр Роуч, помогал Лэдлоу не сбиваться в своих показаниях с курса.

— А видите ли вы, — осведомился он, мотнув подбородком в сторону скамьи подсудимых, — в зале суда обвиняемого?.. — Роуч сделал вид, что ищет имя в своих бумагах, — А именно Чарли Тека?

— Да, — Лэдлоу тоже повернулся к скамье подсудимых. — Он в спортивном костюме и с «конским хвостом».

Королева страшно злилась на Чарльза, ведь она ему говорила, нет, приказывала — во-первых, покороче подстричь волосы сзади и на висках, а во-вторых, надеть на заседание блейзер и фланелевые брюки, но он, упрямец, заартачился. И теперь был похож на… Да чего уж там, на бедного, невежественного мужлана похож.

Лэдлоу давал свои путаные показания — не заглядывая в служебные записи, отметила королева. Тут встал Иэн Ливингстон-Чок, адвокат Чарльза. Бросив взгляд на Лэдлоу, он свирепо усмехнулся.

Иэн Ливингстон-Чок рос единственным ребенком в семье. Ближайшим товарищем его юношеских лет служило ему собственное отражение в зеркале. Он был само изящество, но за этим стильным фасадом крылась пустота: чересчур озабоченный впечатлением, которое он, как ему казалось, производит на окружающих, Ливингстон-Чок лишь вполуха слушал те важнейшие сведения, которые сообщали свидетели.

— Констебль полиции Лэдлоу, во время рассматриваемых событий вы вели записи?

— Да, сэр, — тихо ответил Лэдлоу.

— Вот и прекрасно. Блокнот, в котором вы делали эти записи, при вас?

— Нет, сэр, — еще тише проговорил Лэдлоу.

— Как нет?! — взвился Ливингстон-Чок. — Помилуйте, отчего же нет?

— Оттого, что я уронил его в канал, сэр!

Повернувшись к присяжным, Ливингстон-Чок вновь улыбнулся своей тщательно отрепетированной издевательски-свирепой улыбкой.

— Вы — уронили — его — в — канал, — повторил он медленно, отчеканивая каждое слово, чтобы в паузы успело прорасти недоверие к таким показаниям. — Тогда будьте любезны, констебль Лэдлоу, поведайте присяжным, что именно вы делали при, на или в канале.

— Я спасал попавшего в беду лебедя, сэр, — прошептал Лэдлоу.

Ливингстон-Чок оторопел.

Два заседателя одновременно ахнули и посмотрели на Лэдлоу другими глазами.

— Курам на смех! — воскликнул Чарльз.

Судья призвал Чарльза к порядку, заметив попутно:

— Меня удивляет, Тек, что вы считаете спасение лебедя смехотворным занятием; ведь совсем недавно ваша мать владела всей популяцией лебедей в Британии. Продолжайте, мистер Ливингстон-Чок.

Королева сердито воззрилась на Чарльза, пытаясь взглядом заставить его замолчать. Потом перевела глаза на Ливингстон-Чока, мысленно побуждая его построже допросить Лэдлоу о мнимых подвигах по спасению лебедя, но адвокат пренебрег этой ниспосланной небом возможностью и, целиком переключившись на обсуждение драки, увяз в массе подробностей. Присяжным это наскучило, и они перестали слушать.

Когда Ливингстон-Чок наконец сел, тут же вскочил Александр Роуч.

— Последний вопрос, — обратился он к Лэдлоу. — А попавший в беду лебедь остался жив?

Лэдлоу понимал, что отвечать нужно с осторожностью. Он немного помедлил.

— Несмотря на все мои усилия вернуть его к жизни с помощью массажа сердца и дыхания «изо рта в рот», лебедь, к сожалению, скончался у меня на руках.

Королева громко расхохоталась, и весь зал, обернувшись, уставился на нее. Когда королева взяла себя в руки, слушание уже шло своим чередом. Чарльз, Беверли и Вайолет по очереди дали показания, подтвердив свидетельства друг друга.

— Произошло нелепое недоразумение, — сказал Чарльз в ответ на обвинения в том, что он подстрекал толпу в переулке Ад убить констебля Лэдлоу.

— Для вас, Тек, это, возможно, было всего лишь недоразумение, однако полицейский Лэдлоу, способный проявить чуткость по отношению к лебедю, получил от вас серьезные телесные повреждения, не так ли?

— Нет, не так, — сказал побагровевший Чарльз. — Не получил он телесных повреждений ни от меня, ни от кого другого. Констебль Лэдлоу оцарапал подбородок, когда упал на мостовую.

Все взоры в зале суда обратились на скрытую бородой нижнюю челюсть констебля.

— На лице остались такие шрамы, — с пафосом заметил Роуч, — что констебль Лэдлоу вынужден будет до конца жизни носить бороду.

Гладко выбритые присяжные сочувственно закивали.

Суд объявил перерыв на обед; выходя из зала, Маргарита поинтересовалась:

— Где Чарльз отыскал Иэна Ливингстон-Чока? Не был ли он случайно прикован к ограде возле Юридического общества^[43] за непрофессионализм?

— Хотя Чарльз у нас из Нибумбум-сити, США, — сказала Анна, — но даже он сумел бы лучше построить защитительную речь, чем Ливингстон-Чок.

В кафетерии в здании суда Диана, взяв бутерброд с копченой грудинкой, спросила королеву:

— Как вы думаете, что Чарльзу грозит?

Королева изящным жестом вынула попавшую ей в рот щетинку, положила ее на край тарелки одноразового использования и сказала:

— А что грозило Жанне д'Арк, когда факелы поднесли к хворосту?

Если у Чарльза и оставались какие-то шансы на оправдательный приговор, то Иэн Ливингстон-Чок своей защитительной речью их полностью развеял. Обратившись к прошлому Чарльза и к особенностям его натуры, он сказал:

— И наконец, господа присяжные, посмотрите внимательно на этого сидящего перед вами человека. Его детство было полно лишений. — Тут несколько присяжных вытаращили глаза. — Да, лишений. Он почти не видел своих родителей. Его мать работала и частенько уезжала за границу. А в самом нежном возрасте его отправили терпеть тяготы и унижения сначала в английской приготовительной школе, а затем — в шотландской частной школе, страшнее которой ничего и быть не может. Дисциплина жесточайшая, еда скудная, спальни неотапливаемые. Каждую ночь он рыдал в подушку, мечтая о родном доме.

(Вот тут-то дело и было полностью проиграно; один из заседателей, владелец скобяной лавки — его потом избрали старшиной присяжных, — прошептал соседу: «Дайте скорее платок — душат слезы».) А Ливингстон-Чок продолжал ораторствовать, не замечая неприязни судьи и присяжных:

— Что же удивляться, если этот истосковавшийся по отчему дому юноша стал попивать? Кто из нас сможет забыть потрясение, которое мы все испытали, узнав, что наследника престола выпроводили из пивной после того, как он поглотил неустановленное количество черри-бренди?

Тут Чарльз явственно пробормотал:

— Да вы что, всего одну рюмочку…

Но судья немедленно велел ему замолчать.

А Ливингстон-Чок продолжал свою пышную речь, обреченный на тот же успех, что и ныряльщик, совершающий блистательный прыжок в пустой бассейн:

— Этот жалкий злосчастный человек заслуживает нашего сочувствия, нашего понимания и справедливого суда. Он, конечно же, поступил плохо: призывы «Убить свинью» и попытки напасть на полицейского оправдать невозможно. Разумеется, невозможно…

— Да ничего подобного я не делал, — буркнул Чарльз. — Вы, вообще, на чьей стороне, Ливингстон-Чок?

Судья вновь приказал ему замолчать, иначе он будет обвинен в неуважении к суду.

— Так проявите же милосердие, господа присяжные, — воззвал в заключение Ливингстон-Чок, — в память о том малыше, что рыдал в спальне, тоскуя о мамочке с папочкой.

Во всем зале суда не упало ни слезинки. Одна из присяжных демонстративно сунула два пальца в рот, показывая, что ее вот-вот вырвет. Когда Ливингстон-Чок возвращался на свое место, Анне с Дианой пришлось изо всех сил удерживать королеву, которая явно намеревалась вцепиться адвокату в глотку и стискивать ее до тех пор, пока он не испустит дух. Беверли сочувственно пожала Чарльзу руку, а Вайолет пробормотала, почти не разжимая губ:

— Ну и барахло… Да у «Маркса-Спаркса» на распродаже и то получше найти можно.

Чарльз вежливо улыбнулся этой шутке и получил от судьи очередной нагоняй:

— Вам не мешало бы проявить искреннее раскаяние, но для вас, видимо, происходящее здесь лишь забава. Сомневаюсь, что присяжные разделяют ваше мнение.

Этого вопиющего нарушения судебной этики — судья ведь ничего не должен подсказывать присяжным — Иэн Ливингстон-Чок даже не заметил и уж тем более не выразил протеста: он подсчитывал расходы в своем пухлом блокноте «филофакс».

Королева бесстрастно выслушала приговор. Диана разразилась слезами. Принцесса Анна сделала присяжным непристойный жест, а принцесса Маргарита сунула в рот антиникотиновую таблетку. Когда Чарльза уводили из зала, чтобы отправить вниз, в камеру, он одними губами что-то прошептал Диане. Она, тоже одними губами, спросила:

— Что?

Но его уже не было в зале.

Позже, когда начало вечереть, бывшая королевская семья собралась у постели королевы-матери, которую Филомина Туссен кормила с ложечки супом.

— Слышь, губы-то разлепи, — ворчала Филомина. — Не буду же я с тобой весь день возиться.

Разлепив глаза и губы, королева-мать глотала суп, пока Филомина не выскребла тарелку до донышка, заключив:

— Хо-кей.

— Я вам страшно благодарна, — сказала королева. — А у меня она так и не съела ни крошки.

Филомина вытерла королеве-матери подбородок тыльной стороной ладони.

— Это ж какой для ей удар — узнать, что ейного внучка в тюрьму посадили, с оборванцами всякими да подонками.

В набитой людьми крошечной спальне было невыносимо душно, и Диана пошла открыть входную дверь. На улице в компании бритоголовых мальчишек играли Уильям и Гарри; мальчишки катили шину к дому Вайолет Тоби, а внутри шины, упираясь в нее руками и ногами, стоял чей-то малыш.

— Хрен вам, теперь моя очередь, — услышала Диана возглас Уильяма.

Ее сыновья уже свободно владели местным наречием. От других мальчиков переулка Ад они отличались лишь длинными волосами. И каждый Божий день умоляли ее остричь их наголо, «под пулю».

На крыльцо выскочила Вайолет Тоби и завопила:

— Если эта чертова шина только прикоснется к моему забору, я вам задницы начищу!

Катастрофы удалось избежать, потому что малыш вывалился из шины и разодрал себе коленки и ладошки. Помахав Диане, Вайолет рывком поставила визжащего малыша на ноги и повела к себе — мазать ссадины йодом. Диана понимала, что надо остановить Уильяма, который уже устраивался внутри шины, но не было сил препираться с ним, и она, крикнув: «Уилл, Гарри, в восемь спать…», вернулась в домик королевы-матери.

Подправляя макияж перед крошечным зеркальцем, висящим над кухонной мойкой, она снова попыталась разгадать, что именно сказал ей губами Чарльз, когда его уводили в тюрьму. «Поливай ящики с рассадой» — почудилось ей тогда; но не может же быть, что он думал про свой дурацкий огород, правда? Не в такой же трагический миг о нем думать.

Диана несколько раз произнесла одними губами: «Поливай ящики с рассадой» — и огорченно отвернулась от зеркальца; что бы он там ни произнес, это явно не было «Я люблю тебя, Диана», или «Мужайся, любовь моя», или тому подобное, что говорят в кино любимым, прежде чем уйти из зала суда в тюремную камеру. Она с завистью вспоминала, с каким ликованием был встречен вердикт присяжных, объявивших Беверли Тредголд и Вайолет Тоби невиновными. Тони Тредголд бросился к жене и на руках унес ее со скамьи подсудимых. Уилф Тоби подошел к Вайолет и поцеловал ее прямо в губы, а потом, обвив рукой ее обширную талию, повел из зала, а у выхода ее радостно приветствовали другие, менее важные родственники, которым не удалось пробиться на галерею для публики. И оба клана, Тредголдов и Тоби, возбужденной гурьбой отправились через дорогу в пивную «Весы правосудия», чтобы отпраздновать событие.

Члены же королевской семьи просто-напросто влезли в кузов фургончика, и Спигги отвез их обратно в переулок Ад.

34. И никаких поблажек

Выскребая грязь из-под ногтей чистым концом обгорелой спички, Ли Крисмас вдруг услышал пение.

Боже, храни короля!

Многая лета ему!

Боже, храни короля,

Ля-ля-ля-ля,

Славу ему ниспошли…

Поднявшись с нар, Ли приник щекой к решетчатому окошечку в двери камеры. Его сокамерник, Жирнюга Освальд, перелистнул страницу: он изучал «Кухню Дальнего Востока» Мадхура Джаффри. Книга была раскрыта на сто пятьдесят шестой странице «Рыба в ароматическом бульоне с тамариндом». Такое чтение не в пример лучше порнографии, думал Освальд, пуская слюнки над списком ингредиентов.

В замке загремели ключи, и дверь распахнулась. В камеру вошел директор тюрьмы Гордон Фоссдайк, сопровождаемый мистером Пайком, старшим по этажу.

— Встать перед директором! — взревел мистер Пайк.

Ли уже стоял, но вот Жирнюга Освальд аж вспотел, пока сползал с верхних нар.

Однажды, выступив на конференции, проводившейся Ассоциацией директоров тюрем, Гордон Фоссдайк целую неделю купался в лучах славы, поскольку заявил в своей речи, что существуют такие понятия, как добро и зло. И преступники, утверждал он, входят в категорию зла. За ту неделю неслыханной известности Фоссдайка архиепископу Кентерберийскому пришлось дать по телефону семнадцать интервью по этому краеугольному вопросу.

Подойдя к Жирнюге Освальду, директор тюрьмы ткнул его в живот. От самой шеи Жирнюги каскадом низвергались дряблые складки.

— Этот человек толст сверх всякой меры. Почему, мистер Пайк?

— Не могу знать, сэр. Он поступил к нам жирным, сэр.

— Почему вы такой жирный, Освальд? — осведомился директор тюрьмы.

— Я всегда был крупноват, сэр, — ответил Освальд. — Когда я родился, то уже весил одиннадцать фунтов и восемь унций, сэр.

Жирнюга Освальд расплылся в горделивой улыбке, но никто не улыбнулся в ответ.

Под тюремной робой в сине-белую полоску сердце Ли Крисмаса отчаянно заколотилось. Неужто они собираются устроить в камере шмон? А вдруг найдут в наволочке его стихи? Если найдут — он сунет голову в петлю. С мистера Пайка ведь станется прочесть вслух стишок Ли во время прогулки. Ли весь взмок, вспомнив свой недавно написанный стих «Киска-Пушиска». Людей, случалось, убивали и за куда меньшие прегрешения.

— К вам подселят еще двух сокамерников, — объявил директор тюрьмы. — Тесновато будет, но придется уж с этим мириться. — Он прошелся по маленькой камере. — Как вам известно, здесь у нас все находятся в равном положении. Один из этих двух заключенных считался до недавнего времени нашим будущим королем. Второй, Карлтон Мозес, обязан охранять его от неподобающих приставаний других заключенных. Я знаком с нашим, как недавно считалось, будущим королем, он, на мой взгляд, милейший, воспитанный человек. Учитесь, у него есть чему поучиться.

Дверь захлопнулась, и Ли с Жирнюгой Освальдом вновь остались одни.

— Бог ты мой, — сказал Ли, — Карлтон Мозес в нашей камере! Он же семи футов ростом! Мало того, что ты тут, еще и он сюда вопрется! Тогда уж совсем не продохнуть.

Десять минут спустя в камеру внесли еще одни двухэтажные нары. Жирнюга Освальд едва-едва мог протиснуться в узеньком проходе. Ли похвастался Освальду, что немного знаком с Чарли Теком. О Карлтоне Мозесе, однако, он отзывался с менее теплым чувством. Поговаривали, что Карлтон в буквальном смысле продал собственную бабушку, вернее, обменял ее на «форд-кабриолет XRI». Жирнюга Освальд считал, что это враки. На его взгляд, такой обмен не лезет ни в какие ворота. Кому нужна чья-то бабка?

Их рассуждения прервал приход Чарльза и Карлтона; новые сокамерники тащили груды постельных принадлежностей, ощетинившихся жесткими складками.

Это был худший день в жизни Чарльза. Он никак не ожидал, что его отправят в тюрьму. Но — отправили. И вдобавок успели подвергнуть чудовищным унижениям; самое, пожалуй, отвратительное — ему раздвигали ягодицы, проверяя, не пытается ли он пронести наркотики в обход закона. Тем временем дверь захлопнули, и все четверо уставились друг на друга.

Чарльз смотрел на Освальда и думал: Боже ты мой, этот человек просто неприлично жирен.

Ли смотрел на Карлтона и думал: не иначе как он и вправду обменял свою бабульку на машину.

Жирнюга Освальд смотрел на Чарльза и думал: слушайте, это ж самая настоящая перенаселенность тюрьмы. Обязательно напишу про это в Европейский парламент.

— Сколько получил, Чарли? — спросил Ли.

— Шесть месяцев.

Чарльзу уже казалось, что в камере нечем дышать.

— Значит, выйдешь через четыре, — сказал Ли.

— Если будет хорошо себя вести, — заметил Карлтон, укладывая свои пожитки на свободные верхние нары.

Освальд вновь уткнулся в книгу Мадхура Джаффри. Он понятия не имел, как обращаться к особе королевской крови. «Сэр» или «ваше королевское высочество»? Завтра надо взять в тюремной библиотеке книгу по правилам этикета.

Встав на цыпочки, Чарльз заглянул в маленькое, забранное решеткой окошко. Видно было лишь кусочек красноватого неба и макушку дерева, опушенную молодой нежно-зеленой листвой. Явор, определил Чарльз. И стал думать про свой огород, который ждет его не дождется. Молодые побеги, проросшие семена и пикированная рассада тоскуют по нему. Он опасался, что Диана забудет увлажнять почву в лотках для семян и в подвесных корзинах с рассадой. Он умолял ее неукоснительно пасынковать помидоры; не упустила бы она их. Будет ли она исправно вливать в ящики с перегноем по полтора литра в день? Бросает ли, как прежде, овощные очистки в его компостную кучу? Надо немедленно написать ей подробные указания.

— Бумаги у кого-нибудь не найдется? — спросил он.

— Газетки, что ль? — озадаченно переспросил Ли Крисмас.

— Писчей бумаги, почтовой, — уточнил Чарльз.

— Письмо писать собрался? — спросил Карлтон.

— Да.

Про себя Чарльз уже было подумал, что, сам того не замечая, перешел то ли на французский, то ли на валлийский язык.

— Дак ведь надо, чтоб начальство само тебе все выдало, — объяснил Карлтон. — На одно письмо в неделю.

— Только одно? — удивился Чарльз. — Какая нелепость. Мне необходимо написать множеству людей. Я обещал матери…

Однако тут он почувствовал новую безотлагательную нужду. Ему приспичило сходить в уборную. Он тронул кнопку звонка возле двери и стал ждать. Остальные молча наблюдали за ним. Две минуты спустя Чарльз бешено давил на кнопку пальцем. Терпеть уже не было никакой возможности. Прошла еще одна мучительная минута, и в дверях появился мистер Пайк. Чарльз напрочь забыл, где находится.

— Наконец-то, — с упреком сказал он. — Мне нужно в уборную; где она?

Лицо Пайка под форменной фуражкой стало мрачнее тучи.

— «Наконец-то»? — насмешливо передразнил он Чарльза. — Я тебе скажу, Тек, где уборная. Вот она. — Он ткнул пальцем в стоящий на полу сосуд. — Ты сейчас в тюрьме, вот и сливай в парашу.

— Будьте добры, — обратился Чарльз к сокамерникам, — выйдите на минутку, пока я…

В ответ раздался неудержимый хохот. Схватив Чарльза за плечо, мистер Пайк подвел его к параше и, сбив с нее начищенным сапогом пластмассовую крышку, провозгласил:

— Мочеиспускание и опорожнение кишечника, Тек, происходит здесь.

— Но это же варварство, — возмутился Чарльз.

— Берегись, Тек, ты вот-вот нарушишь тюремные правила, тогда добра не жди.

— А каковы эти правила? — обеспокоенно спросил Чарльз.

— Вот нарушишь, тогда узнаешь, — с явным удовольствием ответил Пайк.

— В этом есть что-то кафкианское.

— Возможно, — промолвил Пайк, понятия не имевший, что значит это слово. — Но правила есть правила, и не жди от меня поблажек только потому, что когда-то ты был наследником престола.

— Я и не ждал поблажек, я…

Но Пайк уже захлопнул за собой дверь; не в силах больше удерживаться, Чарльз поспешил к пластмассовому сосуду и смешал свою мочу с мочой Освальда и Ли.

— Я читал книгу Кафки, — застенчиво сказал Освальд. — «Процесс» называется. Там одного парня судят, а ему и невдомек за что. Ну и в конце концов ему крышка. Скучища смертная.

Чтобы отвлечь их от оглушительного звона струи в параше, Чарльз сказал:

— Но как невероятно убедительно передана гнетущая атмосфера, вы разве не находите?

— Не, скучища смертная, — повторил Жирнюга Освальд.

Чарльз привел себя в порядок и, вновь подойдя к двери, нажал на звонок, попутно объясняя Ли, Карлтону и Освальду, что забыл попросить у Пайка письменные принадлежности. Но Пайк уже распорядился, чтобы на звонки из камеры номер семнадцать не отвечали. В конце концов небо за окошком потемнело, ветки явора исчезли, и Чарльз убрал палец с кнопки звонка. Он отклонил предложение Ли почитать его книжку, заметив:

— «Быстрое авто» — это не книга, а журнал.

Карлтон уселся за письмо жене и то и дело спрашивал Чарльза, как пишутся слова «достаточно», "протирать ", «потому что», «соски», «развлечение», «вторник» и «условно-досрочное освобождение».

Освальд в одиночку съел целую пачку печенья, тихонько, чтобы не шуршать оберткой и не потревожить сокамерников, выуживая его по штучке из пакета.

Наконец лампочка под потолком погасла, остался гореть лишь красный ночник, и заключенные принялись укладываться. Тюрьма, однако, не затихала. До них доносились крики, звяканье ключей и высокий тенорок, распевавший: «Благослови, Господь, принца Уэльского». Закрыв глаза, Чарльз стал думать о своем саде-огороде и вскоре заснул.

35. Платина

Из примерочной магазина на Слоун-стрит^[44] Саяко вышла в костюме, сшитом по последней моде, как на обложке английского журнала «Вог». Костюм прошедшего сезона небрежной кучкой валялся на полу примерочной. Саяко осмотрела себя в большом зеркале сверху донизу. Менджер, стройная, вся в черном, стояла позади.

— Этот цвет вам очень к лицу, — сказала она, улыбаясь широкой профессиональной улыбкой.

— Беру, — сказала Саяко. — Еще возьму такой же темно-синий, бледно-желтый и цвета фрез.

Менеджер внутренне возликовала. Значит, они выполнят недельный план продажи. И она может еще по крайней мере месяц за свое место не волноваться. Боже, благослови японцев!

В одних чулках Саяко подошла к стенду с замшевыми мокасинами.

— И вот эти туфли — под цвет костюмам, размер четвертый, — сказала она.

Образцом для нее служила девица-манекен из стеклопластика, небрежно и очень натурально привалившаяся к прилавку; на ней был точно такой же кремовый костюм, что и на Саяко, а также мокасины, которые Саяко только что заказала, и сумочка — ее Саяко сейчас закажет, да не одну, а четыре: темно-синюю, кремовую, бледно-желтую и цвета фрез. Белокурый нейлоновый парик на манекене так и сиял. Девица прикрыла голубые глаза, словно в упоении от собственной арийской прелести.

До чего же красивая, подумала Саяко. Стащив с манекена парик, она надела его себе на голову. В самый раз.

— Это тоже беру, — сказала Саяко.

И протянула менеджеру платиновую кредитную карточку, на которой стояло имя ее отца, императора Японии.

Пока менеджер вводила в компьютер волшебные цифры с карточки, Саяко примерила зеленое пальто мягчайшей замши, которое демонстрировала другая искусственная красотка, в рыжем парике, сидевшая в «шпагате» на полу магазина. Пальто стоило без одного пенса тысячу фунтов.

— А это у вас каких еще цветов есть? — спросила Саяко у продавщицы, упаковывавшей ее костюмы, туфли, сумки и парик.

— Еще только одного цвета, — ответила продавщица (а про себя подумала: «Господи, да мы сегодня после работы обязательна дерябнем»). Сбегав на склад, она скоренько вернулась с таким же роскошным пальто цвета топленых сливок.

— Да, — сказала Саяко. — Беру оба, и сапожки — в тон, конечно, размер четвертый. — И она указала на сапоги рыжеволосой красотки.

Груда на прилавке росла. Стоявший у двери телохранитель Саяко нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Лимузин, оставленный против входа, уже привлек внимание дорожного инспектора. Он обменялся с водителем неприязненными взглядами, однако оба точно знали, что дипломатический номер машины полностью исключает возможность налепить на лобовое стекло штрафную квитанцию.

Когда принцессу с покупками увезли, заведующая и все продавщицы принялись кричать, визжать и обниматься от счастья.

Сидя на мягких подушках позади шофера, Саяко разглядывала Лондон и его жителей. До чего же чудные эти англичане, думала она, лица у них так и ходят ходуном, носы огромные, а уж кожа! Саяко засмеялась, прикрыв рот ладошкой. Кожа белая, розовая и даже красная! А какие они высоченные! Такая высота и не нужна вовсе. Взять, например, ее отца: он хоть и низенький, а император Японии.

Лимузин тем временем двинулся в Виндзор — принцесса остановилась в недавно открывшемся там отеле «Ройял Касл». У Саяко уже слипались глаза. Магазины так утомляют. Она начала делать покупки в половине одиннадцатого утра, это было в «Харродз»^[45], в отделе дамского белья; теперь уже четверть седьмого, а она только часок отдохнула за обедом. В отеле ее ждет загадочная книга, «Трое в одной лодке». Она обещала отцу читать хотя бы по пять страниц в день. Ее английский станет гораздо лучше, говорил отец, и вдобавок книга эта поможет ей понять психологию англичан.

Она уже осилила «Ветер в ивах»^[46], «Алису в Стране Чудес» и почти до конца — «Джемайму Паддлдак»^[47], но все эти книги показались ей очень трудными; в них полным-полно говорящих животных, одетых в человеческое платье. Чуднее всех был «Домик на Пуховой опушке» — повесть об умственно отсталом медведе, с которым завел дружбу мальчик по имени Кристофер Робин. Учитель разговорного английского еще раньше сообщил Саяко, что в английском есть много слов, означающих «дерьмо». К ним относится и «пух».

На Гайд-парк-корнер машина внезапно стала, шофер чертыхнулся, и Саяко открыла глаза. Телохранитель обернулся к ней.

— Демонстрация, — объяснил он. — Ничего страшного.

Выглянув в окно, она увидела вереницу пожилых людей, переходивших дорогу перед автомобилем. На многих были бежевые куртки с капюшоном; Саяко, больше всего на свете любившая ходить по магазинам, сразу определила: куртки из «Маркса и Спенсера» Несколько демонстрантов несли на палках плакаты с красно-бело-синими буквами: БОМБА.

Никто, кроме отдельных нетерпеливых водителей, не обращал на них ни малейшего внимания.

36. Дареный конь

Спигги въехал в переулок Ад верхом на неоседланном гнедом жеребце по имени Гилберт. Поравнявшись с домом Анны, Спигги крикнул: «Тпру-у!»; Гилберт остановился и стал щипать придорожные сорняки. Спигги спешился и повел Гилберта к крыльцу.

— Погоди, сейчас как глянет на тебя, — говорил он лошади, — так и обалдеет.

Открыв дверь и увидев прямо перед носом добрые карие глаза Гилберта, Анна испугалась, что тут же, на пороге, и разревется. Она протянула руки и обняла коня за шею.

— Откуда он у тебя? — бросила она Спигги.

— А купил, — ответил он. — У одного мужика в клубе. Ему все равно его держать негде.

— А тебе есть где держать? — поинтересовалась Анна.

— Негде, — признался Спигги. — Я тогда уже принял пару пинт пива, и он мне по сердцу, что ли, пришелся. Толокся, бедный, на привязи возле автостоянки, ну я его и пожалел, что ли. Он стоил-то всего пятьдесят фунтов и рулон ковровой дорожки в придачу. А зовут его Гилберт! На нем и подковы новые, — возбужденно добавил Спигги; уж очень ему хотелось, чтобы Анна подтвердила, что Гилберт — удачная покупка.

Наметанным глазом Анна сразу определила: Гилберт — жеребец что надо.

— Как его использовали? — спросила она.

— Мужик сказал, он туристов возил в Дербишире. Но последнее время он на отдыхе, потому как это дело с туристами лопнуло. А характер у коняги — золото.

Анна и сама это видела. Гилберт позволил ей провести руками по бабкам до самых копыт и осмотреть уши. А когда Анна заглянула ему в рот, он даже оскалил зубы, будто сидел в зубоврачебном кресле и очень старался помочь дантисту. Анна погладила его по коричневому носу, а потом, взяв уздечку, повела по боковой дорожке в заросший сад позади дома. Седла на жеребце не было, но она все же вскарабкалась Гилберту на спину, и они не спеша прогулялись до заднего забора и обратно. Закурив сигарету, Спигги уселся на кованую железную скамью, которую Анна привезла из Гатком-парка. Анна ему очень нравилась, она, черт возьми, ни капли не выдрючивается. И собой ничего — особенно когда волосы распущены, вот как сейчас.

То-то шуму было в Рабочем клубе района Цветов, когда они с Анной впервые появились там вместе! Спигги загордился еще больше после того, как Анна всех его приятелей обставила в бильярд. И Гилберта он подарил ей в знак любви.

Спигги считал, что у нее в саду места для Гилберта вполне хватает, надо только его хоть раз в день гонять галопом по спортплощадке. Анна нехотя слезла с лошади.

— У меня нет никакой возможности держать его, Спигги, — сказала она. — Я детей-то прокормить не могу.

— Кормить его буду я, — объявил Спигги. — Скажи, чего ему нужно, я достану. — Анна заколебалась, и он добавил: — Просто у меня не такой большой сад, как у тебя. Будем конем вроде как на пару владеть. Папаша мой был из цыган, и меня сызмалу к лошадям приохотили. Еще шнурки не научился завязывать, а уж верхом ездил. Ну, Анна, выручай. У тебя место для конюшни найдется.

Гилберт ткнулся носом Анне в шею. Разве могла она отказаться?

Днем зашел Джордж Бересфорд — надо было обмерить Гилберта, прежде чем ставить конюшню. Позже он забежал опять вместе с Фицроем Туссеном. Они притащили листы розового пластика, Джордж прихватил их из парикмахерской, которую он когда-то помогал ремонтировать.

— Ну не то чтобы прямо ворованные, — сказал он, когда Анна выразила сомнения в безупречном с точки зрения закона происхождении пластика. — Считай, приварок к заработку.

Фицрой смотрел на это так же; он сообщил Анне, что может бесплатно достать и ей, и детям бумагу для компьютера.

— Запросто, — говорил он, — когда угодно.

Анна набросала план конюшни, указав, на какой высоте нужно делать поилку и кормушку; она объяснила, что денник у Гилберта должен быть достаточно просторным, чтобы конь мог развернуться, и что необходим сток в полу, а сам пол должен выдерживать обильный полив конской мочой. Фицрой помог Джорджу принести еще пластика, а потом, извинившись, ушел: ему пора было возвращаться в контору.

Поверх забора за ними наблюдал Мистер Крисмас . Его выпустили под залог из тюрьмы — он попался на краже сферического клапана в магазине «Сделай сам», где его засекла телекамера внутреннего наблюдения. Достав из кармана штанов морковку, мистер Крисмас угостил Гилберта.

— А куда конское дерьмо девать станете? — спросил он у Анны.

Анна призналась, что еще не думала, хотя со временем, добавила она, решить данный вопрос будет отнюдь не легко.

— Хотите, возьму это дело в свои руки? — предложил мистер Крисмас, уже мысленно прикидывая, что навоз небось пойдет по фунту за пакет.

— Возьмите, возьмите. Я в свои руки его брать не собираюсь, — ответила Анна.

Они рассмеялись, и тут в сад вошла королева, неся седло, которое она и вручила дочери.

Королева не представляла себе жизни без лошадей. Несмотря на инструкции Джека Баркера, при переезде она привычно сунула в фургон седло.

— Сегодня утром вытащила из кладовки. Надо будет приладить, но мне кажется, оно ему впору, — сказала она, улыбаясь Гилберту и скармливая ему мятную конфетку.

— Как там сын-то ваш сидит? — спросил мистер Крисмас.

— Не знаю, ни одного письма еще не получила, — ответила королева, машинально теребя чепрак. — Я ему, само собой, уже написала и послала книжку.

— Книжку! — фыркнул мистер Крисмас. — Так ему ее и дали!

— Отчего бы нет? — спросила королева.

— Правила такие, — объяснил мистер Крисмас. — А вдруг вы на страницы наклеите микродозы ЛСД или насыплете кокаину в ту жесткую корку, которой страницы скрепляются…

— Корешок, — уточнила королева.

— Один из моих ребят в тюрьме пристрастился к наркотикам, — непринужденно сообщил мистер Крисмас. — А как вышел, пришлось ему лечиться, через фомку проходить.

— Через ломку, — поправила королева.

— Во-во, через ломку! Толку все равно никакого. Говорит, пускай себе молодым умру. Весь мир, говорит, ненавижу и жить не для чего.

— Это очень грустно, — сказала королева.

— Да он с самого рожденья какой-то малахольный. До года и не улыбался даже. Сколько я его ни порол, он все одно не улыбался.

37. Дорогая мамочка

На следующее утро, когда королева прочищала в саду перед домом дренажную канавку, к ней подошел почтальон и вручил письмо. Королева стянула с рук резиновые перчатки. Она надеялась, что письмо от Чарльза. Так оно и оказалось.

Тюрьма «Замок»

Пятница, 22 мая

Дорогая мамочка!

Как видишь, я вложил в письмо разрешение на свидание. Был бы страшно рад, если б ты меня навестила. Здесь отвратительно, а кормят так кошмарно, что описать невозможно. Подозреваю, что еда эта и свежеприготовленная мерзка, но до камер она доходит в таком виде, что хуже не бывает: липкая и остывшая. Когда поедешь ко мне, привези, пожалуйста, фруктов и овсяных хлопьев с орехами и изюмом, в общем, чего-нибудь питательного.

И прихвати, пожалуйста, книг. Мне пока еще не разрешают пользоваться тюремной библиотекой. Поэтому я целиком завишу от литературных вкусов моих сокамерников — Ли Крисмаса, Жирнюги Освальда и Карлтона Мозеса. А они отнюдь не разделяют моей любви к изящной словесности; собственно говоря, вчера мне пришлось объяснять, что такое баллада. Ли Крисмас, например, был убежден, что «баллада» — это то мерзкое пойло, которое нам приносят в обед. Пока что мы круглые сутки сидим взаперти. На трудотерапию и образовательные программы требуются надзиратели, а их не хватает.

Мы по очереди разминаемся в тесном проходе между нарами. Кроме, конечно, Жирнюги Освальда; тот целыми днями лежит и читает кулинарные книги, испуская ядовитые газы. Я обвинил его в том, что и он отчасти несет ответственность за разрушение озонового слоя, но он в ответ отмахнулся:

— Подумаешь, то ведь на воле.

Мамочка, на самом деле ад — это люди Я мечтаю погулять один или половить в одиночестве рыбку, чтобы только я, река и безъязыкая живность.

Занимается ли Диана моей апелляцией? Обязательно проверь, мамочка. Я вообще тут оказался по чудовищной несправедливости. В тот день я ни к какому бунту в переулке Ад не подстрекал. И не кричал «Убить свинью!». Карлтон сказал, что Иэн Ливингстон-Чок, мой адвокат, славится своей ленью и непрофессионализмом. В уголовных кругах он известен под кличкой «Чок-Мусорок», потому что симпатизирует полицейским. Непонятно, почему он выступает защитником. Попроси Диану подать на него жалобу в коллегию адвокатов и, пожалуйста, напомни ей, что огород необходимо поливать — помидорам в ящиках с перегноем, что стоят у кухонной двери, нужно самое меньшее по полтора литра в день на растение, а если погода очень жаркая, то еще больше.

Вчера директор тюрьмы мистер Фоссдайк сделал мне подарок — твой официальный портрет на церемонии коронации. Сейчас я пишу тебе, сидя под ним. Мои сокамерники этим сильно задеты. Теперь они требуют, чтобы мистер Фоссдайк вручил им живописные портреты их матерей.

Я бы очень хотел, чтобы мистер Фоссдайк относился ко мне с тем же презрением, что и к другим заключенным. Пожалуйста, будь добра, напиши ему и попроси его в следующий раз, как увидит меня, смотреть на меня свысока, разговаривать порезче и проч. Тебя он послушается; он, несомненно, ревностный монархист.

Обязательно передай от меня привет Уиллсу и Гарри, скажи, что папа прекрасно отдыхает за границей. Поклон отцу и обними за меня бабушку.

Ты, наверное, уже заметила, что, заполняя пропуск в тюрьму, я допустил ошибку. Я, конечно же, собирался после твоего имени вписать туда Диану, но по какой-то необъяснимой причине вписал вместо нее Беверли Тредголд. Сам не знаю, как это вышло. Надеюсь, Диана не против подождать недельку-другую.

Любящий тебя

твой сын Чарльз.

PS. Раз в неделю помидоры надо подкармливать навозной жижей.

PPS. Известно ли тебе, что Гаррис спарился с сукой по кличке Кайли? Ее владелец, Аллан Гауэр, сидит здесь же, он — «пластиковый ковбой» (то есть подделывает кредитные карточки). Теперь он требует, чтобы я частично оплатил ему услуги ветеринара.

Королева немедленно уселась за письмо директору тюрьмы.

район Цветов

переулок Ад, 9

Понедельник 25 мая 1992 г.

Директору

тюрьмы «Замок»

Гордону Фоссдайку

Дорогой мистер Фоссдайк!

Как Вам известно, мой сын находится на Вашем попечении. В письме ко мне он рассказывает о Вашей доброте и сердечности. Я Вам весьма благодарна, но была бы признательна еще более, если бы Вы время от времени проявляли к нему бессердечие. Не могли бы Вы устроить так, чтобы его примерно наказали за какое-либо небольшое нарушение правил? Это, мне кажется, улучшило бы отношение к нему его товарищей по камере.

Еще один вопрос. Отчего тюремная пища должна быть непременно холодной? Быть может, Вы не хотите, чтобы заключенные обжигались? Словом, я уверена, что на то есть веские основания (просто мне они неизвестны); ведь Вы, как администратор, несомненно, в силах добиться, чтобы еда заключенных была такой температуры, какую и Вы, и я сочли бы приемлемой.

И еще об одной мелочи. Более недели назад я послала сыну книгу Алана Телуэлла «Садоводство без химии». Почему ее не передали ему? Быть может, по недосмотру?

Искренне Ваша

Элизабет Виндзор

Тем же утром Чарльз тоже получил письмо.

Переулок Адебор, 8

23 мая 1992 г.

Чарльз, дорогой!

Прости, что не написала раньше, но я была так занята! Надеюсь, ты здоров!

Я подкрасила волосы в каштановый тон, все говорят, мне идет. В магазине «Помогите престарелым» я наткнулась на ужасно симпатичный брючный костюм фирмы «Макс Мара», розовато-бежевого цвета. Жакет удлиненный, брюки заужены. И всего-навсего 2 фунта 45 пенсов! У Уильяма в школе было родительское собрание, и я надела его с белой блузкой (той, с вышитым воротничком).

Вчера вечером была у Мэнди Картер, на вечере засушенных цветов. Ты ходишь по гостиной и покупаешь засушенные цветы, а определенный процент с выручки идет Мэнди. Там была и твоя бабушка со своей приятельницей Филоминой. Я купила прелестную маленькую корзиночку таких голубеньких цветочков, которые чудесно пахнут; их полным-полно в Сандрингеме, но это не вереск. Да ты знаешь, как они называются — по-моему, на букву "л". Вертится на языке. Нет, выскочило.

Сушеные цветы покупали плохо, и бедняжка Мэнди ничего с этой затеи не получила! Женщина, которая выставляла цветы, любезно предложила мне тоже устроить на следующей неделе такой вечер, и я согласилась! С деньгами очень трудно. Виктор Берримен («Еда-да-да») сказал, что содержание заключенного в тюрьме стоит 400 фунтов в неделю — счастливчик ты у нас!

Мне надо бежать. Я только что видела, как Гаррис прыгал по ящикам с рассадой!!!

Любящая тебя

Диана

PS. Лаванда!

PPS. Вчера ночью умер во сне Сонни Крисмас. Грустно, правда? На экзамене по математике Уильям получил четырнадцать очков из ста. Я объяснила его учителю, что у нас в семье у всех с математикой плохо, но он заметил: «Однако же вы как будто справлялись с подсчетом подоходного налога». Что он хотел этим сказать?

Чарльз перечитал письмо жены. Всякий раз как он натыкался на восклицательный знак, его передергивало. Каждый из них зримо напоминал Чарльзу, до чего они с Дианой разные люди.

38. Полет к свету

Хворое тело королевы-матери лежало на кровати в ее домишке в переулке Ад, но дух ее парил над землей, на тридцать шесть тысяч футов выше уровня облаков, и летел он в реактивном самолете «комета». Вел самолет командир эскадрильи Джон Каннингем. Его спокойный голос сообщал королеве-матери, над какими странами они пролетают в этом беспосадочном рейсе: над Францией, Швейцарией, Италией и северной оконечностью Корсики. Шел 1952 год. Они неслись на скорости 510 миль в час; дух захватывало! Потом картины стали меняться. Вот она целится из крупнокалиберного ружья в носорогов; вот выбивает бешеный ритм на маленьком кубинском барабане «бонго»; а теперь подходит к генералу де Голлю, чтобы выразить ему свое сочувствие по поводу падения Франции; а вот уже стоит на ступенях часовни Св. Георгия в Виндзоре, из которой выносят гроб с телом герцогини Виндзорской; через мгновение она, в одном из своих роскошных платьев, уже сидит в ложе с Ноэлом Кауардом^[48]. Дают «Кавалькаду». После спектакля они ужинают в «Плюще».

Макнув уголок носового платка в стакан воды со льдом, Филомина Туссен смочила королеве-матери рот. Было 3.15 ночи. Ощутив на губах приятный холодок, королева-мать благодарно улыбнулась, однако сказать что-нибудь или даже открыть глаза сил не было. Королева просила Филомину вызвать врача, если ночью матери станет явно хуже, но Филомина воспротивилась:

— Какой еще врач? И не подумаю. Ей за девяносто перевалило. Она устала, пора уж ей и уснуть навсегда в объятиях Господа Всемилостивого.

Филомина пригладила королеве-матери волосы, провела по губам розовой помадой, оживила румянами щеки. Стянув голубые тесемки на пеньюаре королевы-матери, она завязала ей под подбородком пышный бант. Поправив постель, выложила руки королевы-матери поверх полотняной простыни. Филомина ждала, грудь королевы матери вздымалась все ниже. В комнате посветлело. Под карнизом домика защебетала птаха.

Решив, что уже пора, Филомина пошла в соседний дом, где в гостиной на диване спала, не раздеваясь, королева. Она проснулась мгновенно, как только Филомина тронула ее за плечо. Королева поспешила к матери, а Филомина, надев пальто, отправилась по остальным родственникам, неся печальную весть: королева-мать умирает. Держа мать за руку, королева пыталась внушить ей, что не надо умирать. Как она будет жить без матери? В комнату вошли Анна, Питер и Зара.

— Поцелуйте ее на прощанье, — сказала королева.

Затем пришла Диана; на одной руке она несла сонного Гарри, за другую уцепился Уильям. Оба мальчика были в пижамках. Наклонившись, Диана поцеловала королеву-мать в мягкую щеку и подтолкнула сыновей к ее постели.

С улицы донесся стук Маргаритиных высоких каблучков: она семенила вслед за Филоминой. Сьюзан, собачка королевы-матери, вскарабкалась на кровать и улеглась поверх покрывала в ногах хозяйки. Маргарита горячо обняла мать, потом спросила сестру:

— Ты вызвала врача?

Нет, призналась королева, не вызвала и добавила:

— Маме девяносто два года. Она прожила замечательную жизнь.

— Я ее уж раз пытала, — сообщила Филомина, — хочешь, говорю, чтоб в тебя трубки и разные штуковины навтыкали и чтобы за тебя машина дышала? А она мне и говорит: «Господи избави».

— Но не можем же мы сидеть и смотреть, как она умирает, — вспылила Маргарита. — Да еще в этой мерзкой комнатенке, в этом мерзком домишке, в отвратном этом переулке отвратного района.

— А ей здесь нравится, — сказал Уильям. — И мне тоже.

Весть уже облетела переулок Ад, и к дверям домика потянулись соседи. Они негромко обменивались воспоминаниями о королеве-матери. Даррену Крисмасу было велено слезть с рычащего мопеда и вручную катить его из переулка куда подальше, чтобы рев его сюда не долетал. И в то утро никому не разрешалось красть бутылки из тележки молочника — в знак уважения к умирающей.

В восемь часов в домик пришел преподобный Смоллбоун, священник-республиканец; его известил продавец газет, у которого он покупал единственный на всю округу экземпляр «Индепендент». Стоя возле постели королевы-матери, священник неслышно бормотал что-то о рае и аде, о грехе и любви.

Королева-мать открыла глаза и сказала:

— Знаете, а я ведь не хотела выходить за него. Ему пришлось трижды делать мне предложение; я тогда была влюблена совсем в другого!

И она снова закрыла глаза.

— Она сама не знает, что говорит, — заявила Маргарита. — Она же обожала папу.

А королева-мать вновь превратилась в Элизабет Боуз-Лайон, известную красавицу семнадцати лет; в замке Гламз она кружилась по бальной зале в объятиях своего первого возлюбленного, имени которого никак не могла припомнить. Думать становилось трудно. Вокруг темнело. Откуда-то до нее долетали голоса, но все тише, все глуше. Потом наступила тьма, только вдалеке забрезжил крохотный лучик яркого света. И вот она уже полетела к этому свету, и он принял ее в себя, и она стала лишь воспоминанием.

39. Пунктуация

Настала очередь Чарльза выбирать радиостанцию, и теперь вся камера слушала передачу Радио-четыре^[49]. Ведущий, Брайан Редхед, беседовал с бывшим управляющим Английским банком, который накануне ушел в отставку. На его место пока никого не нашли.

— Итак, сэр, — продолжал допытываться мистер Редхед, — вы утверждаете, что даже вы, занимая столь высокий пост — управляющего Английским банком, — знать не знали об условиях японского займа? Мне в это поверить трудно.

— Мне тоже, — с горечью произнес бывший управляющий. — А отчего я, по-вашему, подал в отставку?

— И как же будет выплачен сей заем? — спросил мистер Редхед.

— А никак, — сказал управляющий. — Хранилища-то пусты. Изыскивая средства на свои безумные затеи, мистер Баркер дочиста ограбил Английский банк.

Дверь камеры отворилась, и мистер Пайк протянул заключенным письма.

— Жирнюге Освальду — от матери. Мозесу — одно от жены, другое от подружки. Тебе, как всегда, ничего, — обратился он к Ли. И повернулся к Чарльзу: — Одно Теку, судя по надписи на конверте, от какого-то блаженного.

Чарльз вскрыл конверт, в нем лежали два письма.

Дарагой папа!

Уминя все харашо а утибя харашо

Мне скозали нигде ты не аддыхаишь я видил Дарруна Крисмоса дак он мне скозал ты в кутуске

Гаррис в агароди все-все павыдерал

Любющий тибя Гарри. 7 лет.

Дорогой папа!

Мама нам наврала, будто ты аддыхаешь в Шотландии. Видак наш сперли и падсвешники тоже каторые от того короля Георга каторый правил давным-давно. Мистер Крисмас знает парня каторый их спер. Он сказал он того парня вздует и забирет наши падсвешники взад.

В нашей школе скора будет новая крыша. Джек Баркер прислал миссыс Стриклан письмо и она вчера нас собрала и сказала.

Тетя Анна заимела лошадь зовут Гилберт. Она живет в канюшни в саду взади дома. Она розовая. Канюшня а не лошадь. Пришли нам пажалуста из тюрьмы денег у нас совсем нету.

Любящий тебя Уильям

P.S. Ответь пажалуста скорее.

Чарльз с ужасом прочел оба письма. И дело было не только в чудовищном незнании сыновьями родного языка, не только в орфографических ошибках, полном пренебрежении к Правилам пунктуации или отвратительном почерке. Более всего удручило Чарльза содержание писем. Как только он выйдет из тюрьмы, первым делом прикончит Гарриса. И почему Диана даже не упомянула о краже?

Только он сложил письма, как дверь отворилась, и мистер Пайк объявил:

— Тек, у тебя бабушка умерла. Директор передает соболезнования и разрешает выпустить тебя на похороны.

Дверь закрылась; Чарльз пытался справиться с нахлынувшими на него чувствами. Его сокамерники: Ли, Карлтон и Жирнюга Освальд, молча глядели на него. Несколько минут спустя Ли произнес:

— Меня бы выпустили — я бы драпанул.

Чарльз неотрывно смотрел в тюремное окно на макушку явора, душа его рвалась на волю.

Тем же утром, вернувшись с занятий литературного кружка, Жирнюга Освальд вручил Чарльзу клочок бумаги:

— Это тебе, чтоб не унывал.

Поднявшись с нар, Чарльз взял из пухлой руки Освальда бумажку и прочел:

Тут до Чарльза дошло, что он читает стихи.

— Слушай, Освальд, а ведь чертовски здорово, — сказал Чарльз; он полностью разделял выраженные в этом творении чувства, хотя его банальность в формальном плане вызывала у Чарльза неприятие.

Сияя от гордости, Жирнюга Освальд вскарабкался на верхние нары.

— Прочитай вслух, Чарли, — попросил Ли, до сей поры не подозревавший, что сидит в одной камере с собратом-поэтом.

Когда Чарльз огласил стихотворение, Карлтон заметил:

— Слышь-ка, а стих-то вредный.

Ли по-прежнему отмалчивался. Его снедала творческая зависть. Его собственная «Киска-Пушиска», полагал он, была не в пример лучше.

Чарльз лег на нары, в мозгу стучали последние две строки стихотворения:

40. Женское дело

Филомина и Вайолет умели положить и обрядить покойника. Этому они научились давно, в тяжелые времена. Они никак не ожидали, что умение это пригодится в 1992 году, однако спрос на их услуги возник снова. В переулке Ад мало кто мог позволить себе обратиться к гробовщику — всю жизнь будешь по уши в долгах, если только причиной смерти не была производственная авария (тогда предприниматель идет на все, лишь бы умилостивить семью покойного). Страховки считались сказочной, неслыханной роскошью — все равно что поехать отдыхать за границу или в воскресенье взять да и подать ростбиф.

Понимая, как важно в таких случаях для родственников все время чем-то заниматься, женщины то и дело отправляли королеву с разными мелкими поручениями. Королева послушно шла. Ей стало тягостно находиться в опустевшем бунгало без своей жизнерадостной матери.

Закончив труды, обе женщины подошли к изножью кровати посмотреть на королеву-мать. У нее на губах застыла легкая улыбка, словно ей снился приятный сон. Они обрядили покойную в ее любимое ярко-голубое вечернее платье, в ушах и на шее засверкали синим блеском сапфиры.

— Упокоенная она, правда же? — не без гордости спросила Филомина.

Вайолет смахнула слезы.

— Никогда не могла взять в толк, кому и зачем нужна королевская семья; но вот она была и вправду баба славная; балованная, а все ж таки славная.

Убедившись, что усопшая и спальня в полном порядке, они пошли прибирать остальные комнаты. Уилфа отправили в магазин купить побольше молока, сахару и пакетиков для заварки чая: в ближайшие дни в доме будет много народу. В кухне к Филомине и Вайолет присоединилась Диана. Она принесла букет лиловых цветов на длинных стеблях. Опухшие от слез глаза ее были прикрыты темными очками.

— Я собрала их в саду… Для… для торжественного прощания — это, кажется, так называется…

Кухню незаметно заполнил едкий запах.

— Да это ж лук, — сказала Вайолет, принюхиваясь к букету, — трава огородная, — растолковывала она.

— Ой, неужели? — Смущенная Диана залилась румянцем. — Чарльз на меня жутко рассердится.

— Подумаешь большое дело, — сказала Вайолет. — Воняют вот только — это да.

— Тут бы лилии в самый раз были, — заметила Филомина. — Дак ведь они идут по фунту двадцать пять за штуку.

— Что идет по фунту двадцать пять за штуку? — спросил, входя в кухню, Фицрой Туссен.

— Да лилии, те, что сладко пахнут, — ответила Филомина. — Королева-мать их очень любила.

Фицрой до сих пор ни разу не видел Диану живьем. Опытным взглядом он сразу охватил все: лицо, фигуру, ноги, волосы, зубы и нежную кожу, черный костюм фирмы «Кэролайн Чарльз» и остроносые замшевые туфли фирмы «Эмма Хоуп». Чего бы он только не дал за возможность свозить на вечерок эту краснеющую леди в клуб «Стар-лайт» — выпить несколько коктейлей и потанцевать. Поверх цветов лука Диана смотрела на Фицроя. Какой он высокий, широкоскулый, красивый. И одет превосходно: костюм — «Пол Смит», туфли — «Гивз-энд-Хокс». И пахнет от него изумительно. Голос мягкий, густой, как сироп. Ногти чистые. Зубы великолепные. И говорят, он хорошо относится к матери.

— Я хочу купить лилий, не желаете со мной проехаться? — предложил Фицрой.

— Желаю, — сказала Диана, и, оставив старух возиться на кухне, они отправились в цветочный магазин. Диана собралась было обойти машину, чтобы сесть на пассажирское место, но Фицрой крикнул:

— Эй! Ловите! — и бросил ей ключи.

Поймав их, Диана вернулась к водительской двери, открыла ее и скользнула за руль.

Возле полицейского кордона инспектор Холиленд изумленно воззрился на Диану и Фицроя.

— У вас сегодня свидание в тюрьме, миссис Тек?

Диана потупилась и отрицательно покачала головой. С того дня, как Чарльз попал в тюрьму, она каждое утро надеялась получить пропуск на свидание, но его все не было. Перед ними подняли шлагбаум, и Диана двинулась из переулка Ад в тот мир, который ей был более знаком: мир шикарных автомобилей, красивых кавалеров и дорогих цветов. По улице Ноготков она проехала мимо начальной школы, возле которой резвился Гарри. Накинув на голову пальто, он играл в грабителей — любимую свою игру. Объезжая спортивную площадку, Диана увидела Гарриса, который во главе большой стаи диковатых собак промчался по тоннелю через детскую площадку.

Фицрой вставил в стереомагнитофон кассету. Машину заполнил голос Паваротти — «Nessun Dorma»^[50].

— Не возражаете, надеюсь? — спросил Фицрой.

— Нет, что вы, я его обожаю больше всех; я видела его живьем в Гайд-парке. А Чарльз предпочитает Вагнера.

— Вагнера? Тогда хорошего не жди, — сочувственно произнес Фицрой.

Наклонившись, он нажал еще одну кнопку, и в крыше открылся люк. Вырвавшийся из машины голос Паваротти привлек внимание королевы, которая, стоя у входа в «Еду-да-да», принимала соболезнования Виктора Берримена. Подняв глаза, королева увидела Диану за рулем машины; рядом, на пассажирском месте, сидел Фицрой Туссен и размахивал руками в такт музыке.

Что же дальше-то будет? — подумала королева и, собрав пакеты с покупками, двинулась в обратный путь, в переулок Ад.

А Диана с Фицроем неслись в город , дружно подпевая финальным тактам «Nessun Dorma»; их слабенькие голоса сплетались с мощным бельканто Паваротти. Навстречу им в направлении района Цветов двигалась запряженная лошадью повозка. Позади скопилось изрядное количество машин; разъяренные водители пытались заглянуть вперед в надежде улучить момент и обогнать гужевой транспорт.

— Это моя золовка со своим приятелем, — сказала Диана.

— Они похожи на цыган, — пренебрежительно бросил Фицрой. — И что это такое у лошади на голове?

Диана глянула в зеркало заднего вида.

— Это шляпа, которую Анна надевала в прошлом году на скачки в Аскоте. — И сухо добавила: — Пожалуй, лошади она идет больше.

Ей понравилось, что Фицрой засмеялся. Ей уже давно не удавалось рассмешить Чарльза.

Проезжая мимо тюрьмы, Диана вздохнула:

— Бедняжка Чарльз.

— Да. Вам, наверное, одиноко без него? — посочувствовал Фицрой.

Их взгляды встретились на какую-то долю секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы оба поняли: полное одиночество Диане теперь не грозит. Отсутствие мужа будет восполнено. Диана расцветала на глазах.

А солнце тем временем палило огород Чарльза. Из ящиков с перегноем, подвесных корзин и лотков с семенами испарялась вода; питательный компост высыхал, словно в пустыне Невады.

41. Читая газеты

Назавтра днем Вайолет Тоби, постучавшись в заднюю дверь королевского дома, прошла прямиком в кухню. В руках она держала свежий выпуск газеты «Мидлтон Меркьюри». Из-под стола высунулся было и зарычал на нее Гаррис, но Вайолет пнула его остроносой туфлей на высоком каблуке, и он убрался восвояси. Королеву Вайолет нашла в гостиной, та гладила шелковую блузку. Воротничок ей никак не давался.

— Противный, все морщит и морщит, — пожаловалась она.

Взяв утюг из рук королевы, Вайолет посмотрела на регулятор температуры.

— Он же у тебя на лен поставлен, — сказала она. — В этом вся загвоздка.

Королева выключила утюг и предложила Вайолет сесть.

— Вот это ты видела или нет? Тут про матушку твою.

Она протянула королеве газету. На седьмой странице, под сообщением о том, что в ночь на воскресенье в деревушке Пигстон Магна с веревки стянули белую майку, шла крохотная заметка:

УМЕРЛА БЫВШАЯ КОРОЛЕВА-МАТЬ

В переулке Ад (район Цветов) умерла в возрасте 92 лет бывшая королева-мать, в 1967 году открывшая травматологическое отделение Мидлтонской королевской больницы.

Королева вернула газету Вайолет, и та спросила:

— А вырезать неужто не хочешь?

— Нет, — ответила королева. — Хранить это вряд ли стоит.

И тут ей бросился в глаза кричащий заголовок на первой полосе: «КРИЗИС ИЗ-ЗА ЗАЙМА — ЯПОНИЯ ПРЕДЪЯВЛЯЕТ УЛЬТИМАТУМ». Она снова взяла у Вайолет газету и прочла, что накануне Джек Баркер восемь часов подряд вел переговоры при закрытых дверях с руководителями казначейства и министром финансов Японии. Никакого заявления для прессы сделано не было.

Маркус Мур, корреспондент «Мидлтон Меркьюри» по финансовым вопросам, писал, что, как ему представляется, Британия стоит на пороге кризиса, самого тяжкого после мрачных времен второй мировой войны. Он с возмущением отмечал:

«Общественности до сих пор неизвестно, чем именно обеспечивался заем во много миллиардов йен. Теперь стало совершенно ясно, что приверженность мистера Баркера открытости в управлении страной — обман. Иначе почему нас по-прежнему держат в полном неведении? Какие обязательства дала Британия Японии? „Мидлтон Меркьюри“ настаивает: МЫ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ».

— Любопытно насчет этого японского займа, — проговорила королева, вторично возвращая Вайолет газету.

— Правда? — удивилась Вайолет. — А мне на политику наплевать. Она ж до моей жизни не касается.

— Я думала, вы поддерживаете Джека Баркера, — заметила королева.

— Ага, поддерживаю. Только его ведь скоро вышибут под зад коленкой.

Размышляя над углубляющимся финансовым кризисом, королева согласилась, что Вайолет вполне может оказаться права. Она сложила гладильную доску и убрала ее в шкаф под лестницей, и все это время ей не давал покоя вопрос: как она отнеслась бы к тому, чтобы вернуться в Букингемский дворец? Конечно, замечательно, если бы другие, невидимые руки гладили за нее белье, однако перспектива вновь приступить к исполнению своих официальных обязанностей приводила ее в дрожь. Она надеялась, что Джек сумеет выпутаться из трудностей.

42. Работа по дереву

На следующий день королева смотрела, как Джордж Бересфорд вбивает в гроб последний гвоздь.

— Вот, — сказал он с гордостью, — такая домовина и для королевы сгодится!

— Прекрасно сработано, — отозвалась королева. — Сколько я вам должна?

— Еще чего, — обиделся Джордж. — Подумаешь, какие-то обрезки досок, а гвозди у меня и так были.

Он провел по гробу рукой. Потом взял прислоненную к забору крышку и проверил, подходит ли она по размеру.

— Тютелька в тютельку, хоть и грех хвалить самого себя.

— Но вы же потратили время, — продолжала настаивать королева, надеясь, что время Джорджа обойдется не очень дорого. Службы социального обеспечения, выдавая похоронное пособие, не слишком расщедрились.

— Своему времени я теперь сам хозяин, — сказал Джордж. — А если не выручу соседку, грош мне цена.

Королева провела рукой по крышке гроба.

— Вы настоящий мастер, Джордж.

— Я все ж таки был в учениках у краснодеревщика. И пятнадцать лет вкалывал на «Барлоуз».

Это название ничего не говорило королеве, но по тому, с какой гордостью Джордж его произнес, она поняла, что «Барлоуз» — весьма уважаемая фирма.

— Почему же вы оттуда ушли? — спросила она.

— Надо было ухаживать за женой, — ответил он, и лицо его помрачнело.

— Она заболела? — спросила королева.

— Удар у ней случился, — ответил Джордж. — Ей было тридцать три всего-навсего, говорливая была — страсть. Одним словом, утром я на работу ухожу, и она мне машет на прощанье, прихожу — она уже в больнице. Не говорит, не шевелится, не улыбается. Только и могла что плакать, — грустно добавил Джордж и продолжал, по-прежнему стоя к королеве спиной: — Словом, смотреть за ней больше некому было. А ее надо ж и помыть, и покормить, и все прочее, да тут еще малыши, Тони с Джоном, вот я и бросил работу. А потом, когда она померла, компания «Барлоуз» разорилась, а мне подвернулась только работа по оборудованию магазинов. С этим-то я с закрытыми глазами справляюсь. Но какая-никакая, а работа. Мне тоскливо, если мне руки не к чему приложить . И не в одних деньгах дело. — Стараясь объяснить подоходчивей, он обернулся к королеве: — Просто тогда кажется… Вроде бы ты кому-то нужен… Ну, в общем, на кой ты, ежели не работаешь? А в магазинах у меня были товарищи что надо. Я уж три года как один живу; иной раз смотрю по телеку хорошую передачу и думаю, один-то сидючи: утречком расскажу ребятам. — Джордж рассмеялся. — Горюшко, одним словом, верно?

— А вы со своими товарищами встречаетесь? — спросила королева.

— Да нет, не получается, — объяснил Джордж. — Не свиданье же мне им назначать, в самом-то деле; решат, небось, что я сбрендил.

Он принялся рассовывать инструменты по специальным карманам холщовой рабочей сумки. Для каждого предмета было свое гнездо. Королева заметила внутри на сумке черную надпись: «Барлоуз». Она взяла половую щетку и начала сметать в кучу кудрявые стружки. Джордж отнял у нее щетку.

— Это не для вас.

Но королева забрала ее обратно:

— Я вполне в силах замести стружки…

— Нет, — возразил Джордж, снова овладевая щеткой, — вас к черной работе не приучали.

— Пожалуй, напрасно, — и королева ловко выхватила щетку из его рук.

Оба примолкли, сосредоточившись каждый на своем деле. Джордж полировал гроб, а королева ссыпала стружки в черный полиэтиленовый пакет.

— Жалко, что ваша матушка померла, — вдруг сказал Джордж.

— Спасибо, — произнесла королева и впервые после смерти матери разрыдалась. Джордж положил тряпку и обнял королеву, приговаривая:

— Ничего, ничего, ты дай себе волю. Поплачь, поплачь всласть.

И королева всласть поплакала. Джордж увел ее в свой аккуратный домик, показал ей, где диван, велел лечь и, вручив рулон туалетной бумаги — промокать слезы, — ушел. Он знал, что в одиночестве ей легче будет предаться горю. Через четверть часа, когда ее рыдания немного стихли, он внес в гостиную поднос с чаем. Королева села и взяла у него из рук чашку с блюдцем.

— Извините меня, пожалуйста, — сказала она.

— Не за что тут извиняться, — сказал Джордж.

Пока они пили чай, королева попыталась прикинуть, сколько же чашек чая она выпила с тех пор, как переехала в переулок Ад. Наверное, сотни.

— Так приятно выпить чашечку чая, — сказала она вслух.

— И дешево, и все-таки горяченькое, — заметил Джордж. — Когда ничего нет, и это хоть какое-то удовольствие. Потом — не все же работать, надо в положенное время и чайку попить.

Королева допила свою чашку и протянула ее Джорджу, чтобы он налил еще. Ей хотелось немного отдохнуть, прежде чем браться за другие похоронные хлопоты.

В заднюю дверь постучали; вошли Спигги и Анна.

— Ваша матушка наплакалась вволю, — сообщил Джордж Анне.

— И хорошо, — сказала Анна; усевшись на валик дивана, она погладила мать по плечу. Стоявший позади королевы Спигги сжал ей руку повыше локтя, неуклюже выражая свое сочувствие.

— Мы со Спигги, — сказала Анна, — придумали, как доставить бабушкин гроб в церковь.

— Нашли у кого-то «универсал»? — спросила королева; она уже прикинула расходы и поняла, что катафалк и две машины для похоронной процессии им не по средствам.

— Нет, — ответила Анна. — Гроб может везти Гилберт.

— На чем?

— На повозке отца Спигги.

— Красочкой пройтись, и порядок, — добавил Спигги.

— У меня в кладовке есть несколько банок, — воодушевился Джордж.

— Послушай, Анна, милая, — сказала королева, — невозможно же хоронить маму на цыганской повозке!

Анна, которая в прежней своей жизни нередко выступала в поддержку цыган и их прав, несколько ощетинилась от этого пренебрежительного тона. Зато Спигги, в чьих жилах текла цыганская кровь, ничуть не обиделся.

— А я твою мамашу, Анна, понимаю. Что тут говорить, торжественными похоронами это не назовешь.

— Да ваша матушка была бы не против, — сказал королеве Джордж. — Я заметил, у нее, когда она ехала в карете, всегда бывало такое счастливое лицо.

Королева слишком устала и измучилась, чтобы спорить, и подготовка к торжественным похоронам, как их представляли себе в переулке Ад, пошла своим чередом. Было решено, что похоронным дрогам лучше всего подойдут краски лиловая и черная; Джордж, Спигги и Анна принялись соскребать с повозки прежнее веселое разноцветье — через два дня выезд по совсем не веселому поводу.

43. Занятия на несвежем воздухе

Британская ассоциация любителей занятий на свежем воздухе собралась на ежегодный торжественный ужин в Национальном (бывшем Королевском) географическом обществе. Банкетный зал был заполнен мужчинами и женщинами с обветренными лицами и отменным аппетитом. Байдарочники болтали с альпинистами. Мастера по спортивному ориентированию обменивались шутками с владельцами спортивных магазинов. Было заметно, что многие участники ужина чувствуют себя в вечерних туалетах неловко; им явно не терпелось снова влезть в свои видавшие виды тренировочные костюмы.

Почетным гостем на банкете был Джек Баркер. Он восседал за центральным столом; по правую руку от него сидел представитель Союза байдарочников Великобритании, а по левую — председательница Британской ассоциации спелеологов-любителей. Джек изнывал от скуки. Он терпеть не мог вылазок на природу, но сейчас охотно полез бы на Бен-Невис^[51], даже задом наперед и нагишом, лишь бы не выслушивать очередное бесконечное повествование о том, как его соседка по столу оказалась в затопленной пещере. Он отодвинул тарелку — суп отдавал рыбой.

— Это что за суп? — спросил он у стоявшего позади церемониймейстера.

— Рыбный, господин премьер-министр.

Когда Джек съел почти полпорции цыпленка по-королевски, его вдруг прошиб пот и он сильно побледнел.

Наклонившись к нему, представитель Союза байдарочников Великобритании с беспокойством спросил:

— Вы себя хорошо чувствуете, сэр?

— Не очень, — признался Джек.

Эрик Тремейн, присутствовавший на ужине как скромный член Британского клуба автотуристов и посаженный далеко от почетных мест, с тайным ликованием наблюдал, как церемониймейстер выводит Джека из зала.

— Какое неприличие, — заметил Эрик своему соседу, мастеру по затяжным прыжкам с парашютом, глядя, как Джека неудержимо рвет в зажатую в руках полоскательницу.

Когда в больнице Св. Фомы сделали лабораторный анализ супа из Джековой тарелки, то в нем обнаружились следы самого распространенного в стране гербицида и небольшая примесь средства для уничтожения улиток.

Поскольку Джек был единственным, кто пострадал на банкете, врачи и полицейские эксперты пришли к выводу, что имела место неумелая попытка отравить премьер-министра.

Следующим утром Эрик Тремейн сидел в своем прицепе на площадке для машин неподалеку от Ист-Кройдона. Он в третий раз перечитал заголовок «ОТРАВЛЕНИЕ ПРОВАЛИЛОСЬ — ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ЖИВ» и с отвращением отшвырнул газету.

44. Вверх по Коровьему взгорку

В день похорон королева проснулась рано. Она полежала немного, вспоминая мать, потом выглянула в окно. Солнце затопило переулок Ад. Возле дома Дианы стояла машина Фицроя Туссена.

Покопавшись в куче перепутавшихся колготок телесного цвета, королева наконец нашла пару, в которой почти не было спущенных петель Она надела темно-синее шерстяное платье и, порывшись в нижнем ящике гардероба, отыскала синие лодочки. Затем отправилась в кладовку и долго перебирала коробки, пока не наткнулась на подходящую шляпу: синюю с белой репсовой лентой. Она примерила шляпу перед зеркальцем в ванной. До чего же я сейчас похожа на себя прежнюю, подумала она. С тех пор как они переехали в переулок Ад, она все время ходила в удобных юбках и свитерах. А теперь, в траурной одежде, она самой себе казалась напряженной и чересчур официальной.

Сойдя вниз, она покормила Гарриса, поджидавшего ее за кухонной дверью, потом налила себе кружку крепкого чая и пошла с нею в садик позади дома. У Беверли Тредголд бельевая веревка была увешана детскими вещичками, колыхавшимися на ветерке. Королева услышала, как взвыла стиральная машина Беверли, переходя на отжим. По другую сторону, в саду у Анны, она увидела Гилберта, жующего охапку сена. И вот уже отовсюду несется плеск воды, хлопанье дверей и голоса: обитатели переулка Ад встают и собираются на похороны, назначенные на раннее утро.

Вернувшись к себе, королева пригладила волосы, чуть-чуть подкрасилась и, взяв сумку, перчатки и шляпу, пошла в домик матери. Окна, по местному обычаю, были зашторены в знак того, что в доме кто-то умер. В кухне Филомина мазала маслом груду нарезанного белого хлеба, рядом на пергаменте лежал оранжевый тертый сыр, куски розового колбасного фарша и бежевая глыба мясного паштета — начинка для сандвичей, которые пойдут на поминки. Вошла Вайолет Тоби, в руках у нее был поднос с горой крошечных, облитых немыслимо яркой разноцветной глазурью пирожных.

— Спасибо, — сказала королева.

Следом Беверли Тредголд принесла большой фруктовый пирог, чуть подгоревший с боков. Вскоре маленький пластмассовый столик, стоявший посреди кухни, был завален всякой снедью.

Прибыла принцесса Маргарита, вся в черном, и объявила:

— Люди раскладывают на лужайке перед маминым домом кошмарные букетики дешевых цветов.

Королева вышла на крыльцо в ту самую минуту, когда миссис Крисмас клала на траву охапку васильков; на прикрепленной к ним открытке было написано: «С искренними сабалезнованиями, супруги Крисмас и сыновья»

Вокруг толклись другие жители переулка Ад, читая надписи на цветочных подношениях. Было там и подношение от инспектора Холиленда — традиционный венок из красных, белых и голубых гвоздик. На открытке значилось:

«Да пребудет с Вами Божья благодать. От инспектора Холиленда и ребят у кордона»

Но самую пышную и красивую дань памяти усопшей нес через дорогу Фицрой Туссен. Две дюжины благоухающих лилий, окруженных облачком гипсофилы . Тут подъехал фургон цветочника, и от исполненных сочувствия соседей по переулку Ад на траву легли новые венки и букеты. Тони Тредголд оборвал всю сирень с запаршивевшего деревца, росшего у него в саду.

Ровно в 8.30 к домику королевы-матери рысцой подошел Гилберт, запряженный в чудесно преобразившуюся повозку. Она сверкала лиловой и черной краской, изнутри колес поблескивала золотая кайма, а по бокам повозки аккуратно, ярко-синим — любимым цветом королевы-матери — были выведены буквы «К.-М.».

Уздечка у Гилберта была начищена до блеска, шкура лоснилась. Ради торжественного случая его заново подковали, и он ступал гордо, высоко поднимая ноги, словно привык быть на королевских торжествах в центре внимания. Толпа соседей по переулку Ад примолкла, когда Анна и Спигги вылезли из повозки и направились в дом. Наклонив голову, Гилберт принялся жевать венок инспектора Холиленда, но Уилф Тоби подхватил вожжи и, дернув, заставил Гилберта поднять голову.

В переулок Ад въехала полицейская машина; за рулем сидел констебль, а сзади — мистер Пайк и Чарльз. На Чарльзе был темный костюм, черный галстук и розовая рубашка. Волосы были стянуты на затылке теперь уже привычной красной махровой ленточкой. На правом запястье виднелся наручник. Мистер Пайк был в тюремной форме, на левой руке тоже красовался наручник. "Почему Диана не справилась с простейшим поручением? — думал Чарльз. — Ведь в письме я просил ее прислать белую рубашку". Машина остановилась; Чарльз и мистер Пайк, скованные в запястьях, вылезли и направились в дом. Королева огорчилась, увидев Чарльза. А она-то надеялась, что его уже постригли, как в тюрьме положено. И с какой стати он вырядился в розовую рубашку? Это что, протест анархиста против заведенных порядков?

В спальне королевы-матери собрались мужчины, которым предстояло нести гроб: Тони Тредголд, Спигги, Джордж Бересфорд, мистер Крисмас, Уилф Тоби и принц Чарльз, на это время освободившийся от мистера Пайка. Спигги нервничал. Он был на добрых восемь дюймов ниже остальных; дотянется ли он до гроба или будет, на потеху всем, хватать руками воздух? Джордж проверил винты на крышке, и под взглядами ближайших родственников покойной мужчины подняли гроб на плечи. Спигги поднапрягся и, к великому своему облегчению, почувствовал, что кончики пальцев касаются дерева. Осторожно лавируя, гроб вынесли из тесного домика.

Собравшиеся молча смотрели, как, подойдя к повозке сзади, мужчины ловко вдвинули гроб на место, и он стал прочно, удерживаемый собственной тяжестью. Королева попросила положить на крышку букетик душистого горошка; потом начали класть и другие цветы, и вскоре повозка напоминала рыночный цветочный лоток. Анна вскочила на козлы, взяла вожжи, и Гилберт тронулся приличествующим случаю похоронным шагом. Стоя за закрытой входной дверью бунгало, Филомина ждала. Услышав шарканье двинувшейся в путь толпы и замирающее вдалеке цоканье копыт Гилберта, она раздвинула шторы, впустив в комнаты солнечный свет. Затем распахнула входную дверь, чтобы выпустить дух королевы-матери.

Повозка и следовавшая за ней процессия миновали кордон. Инспектор Холиленд браво отдал честь, избегая встречаться глазами с Чарльзом. На некотором расстоянии от толпы, провожавшей королеву-мать в последний путь, ехал автобус с полицейскими — отгонять представителей прессы, ежели найдутся среди них храбрецы, готовые пренебречь запретом на освещение похорон в средствах массовой информации. До церкви и примыкающего к ней кладбища было всего полмили, но Диана уже жалела, что надела черные лодочки на высоченных каблуках; зато она снова была на виду, пусть всего лишь у местных жителей, которые, стоя у дверей своих домов, молча разглядывали процессию.

Из «Еды-да-да» вышел Виктор Берримен вместе с кассиршами и юным подсобным рабочим в бейсбольной кепке козырьком назад. Когда повозка поравнялась с ними, Виктор сорвал у юнца с головы кепку и успел прочесть ему мини-лекцию об уважении к усопшим. Миссис Берримен, отрезанная от мира своей агорафобией, грустно взирала из окошка наверху.

Оставался последний отрезок пути: Коровий взгорок, на котором стояла церковь. Гилберт напрягся в оглоблях, приноравливаясь к подъему. Вдоль дороги группа мужчин и женщин сажала деревья; они отставили лопаты, глядя на похоронную процессию.

— Деревья сажают! — воскликнула королева.

— Замечательно, правда? — сказал Чарльз. — По Радио-четыре передавали, что Джек Баркер распорядился провести массовую посадку деревьев. Надеюсь, ямы они подготовили как надо. — Он с беспокойством обернулся.

Диана уже спотыкалась, и Фицрой Туссен, ослепительный в своем темном костюме, заботливо взял ее под руку. Этой женщине, думал он, нужна поддержка, и он — тот самый мужчина, который готов ее оказать. Впрочем, в глубине души он понимал, что, восстановив однажды свое самоуважение, она сумеет выжить и в одиночку.

— Тпрруу, — пропела Анна, как ее учил Спигги, и Гилберт стал у погоста.

Похоронная процессия вползла в церковь и превратилась в общину прихожан; когда все расселись по местам, мужчины внесли гроб и поставили у алтаря. Королева просила, чтобы сначала исполнили «Все светлое и прекрасное», a затем — «Неслыханную благодать». Прихожане из переулка Ад охотно подпевали. Слова они знали и пели с наслаждением. В пивных частенько случались импровизированные спевки, конец которым клал только сам хозяин заведения. Высокие родственники усопшей пели более сдержанно, кроме королевы, странным образом испытывавшей прилив новых сил, какое-то почти освобождение. Ей слышался голос Крофи «Грромче, девочка, полными легкими!» — и она пела полной грудью, изумляя стоящих по бокам Маргариту и Чарльза.

В конце заупокойной службы священник возгласил:

— Прежде чем мы пройдем на кладбище, прошу вас присоединиться ко мне в благодарственном молении.

— Знать, в бильярд выиграл, — шепнул мистер Крисмас жене.

— Заткнись — прошипела миссис Крисмас. — Имей, черт подери, уважение! Ты же в церкви.

Священник, помолчав, продолжал:

— Вчера было совершено покушение на жизнь нашего обожаемого премьер-министра. К счастью, благодаря заступничеству Божьему, все обошлось.

— К счастью для кого? — поинтересовалась принцесса Маргарита sotto voce^[52].

И замолчала под испепеляющим взглядом королевы. Хотя терпение священника было на исходе, он продолжал.

— Боже Всемогущий, благодарю Тебя за то, что пощадил жизнь слуги Твоего, Джека Баркера. Наша маленькая община уже испытала на себе благотворность его мудрого руководства. В школе нашей скоро будет новая крыша, предполагается отремонтировать ветхие дома.

— А мне перевод пришел вовремя! — прервал его сидевший сзади человек по прозвищу Джонсон-Перевод.

— А я получил работу! — крикнул Джордж Бересфорд, размахивая письмом из нового Министерства срочного жилищного строительства.

Другие тоже стали рассказывать о том, как лично их немыслимо облагодетельствовал Джек. Филомина Туссен в экстазе залопотала что-то непонятное, а мистер Пайк, охваченный общим возбуждением, признался, что мечтает увидеть в каждой камере тюрьмы «Замок» унитаз со сливным бачком.

— Мы преодолеем!^[53] — крикнул он.

Ну, это уж слишком, подумал священник, прямо какое-то сектантское сборище. Он неодобрительно относился к харизматическому богослужению с тех самых пор, как его жена во время ссоры объявила, что ему самому не хватает харизмы. И когда Чарльз выкрикнул, что, на его взгляд, распоряжение о посадке деревьев «свидетельствует о внимании мистера Баркера к окружающей среде», священник решил, что пора их унять; он велел прихожанам стать на колени и, сложив руки, тихонько помолиться.

Королеве был особенно тяжек тот миг, когда гроб опускали в разверстую могилу, и, прежде чем бросить на крышку горсть земли, она протянула руки к двум своим старшим детям. На лице Маргариты, прикрытом вуалью, выразилось неодобрение: королева показывает свои чувства — это дурно, неприлично, все равно что сорвать пластырь с открытой раны. Чарльз тоже не скрывал своего горя. Анна приникла к нему, и королева пыталась их утешить. Маргарита оторопела, увидев, что обитатели переулка Ад, в полное нарушение королевского протокола, подходят к сестре и обнимают ее. А что делает Диана в объятиях Фицроя Туссена? Почему Анна, склонившись, рыдает на плече толстенького коротышки? Маргарита, передернувшись, отвернулась и зашагала по взгорку вниз.

Поминки продолжались едва ли не до вечера. Королева охотно рассказывала о матери, естественно и непринужденно общалась с гостями. Филомина Туссен, сидя у себя на кухне, прислушивалась к звукам веселья у соседей. В доме, где подают алкогольные напитки, она находиться не может. Пододвинув стул, она взобралась на него и начала переставлять в высоком буфете банки, пакеты и картонки. Все те пустые банки, пустые пакеты и пустые картонки, которые составляли гордость старухи с нищенской пенсией.

В то самое время как поминки подходили к концу, принц Филип, подкрепленный искусственным питанием, сел на постели и принялся уверять новую временную сиделку, что он — самый настоящий герцог Эдинбургский. Он женат на королеве, он отец принца Уэльского, он плавает на королевской яхте «Британия», одно обслуживание которой обходится в 30 000 фунтов в день.

— Ясное дело, — певуче отвечала сиделка, внимательно глядя в широко раскрытые глаза безумца. — Ясное дело.

— А я — новый Мессия! — возгласил лежавший рядом больной.

Сиделка повернулась к нему.

— Ну, ясное дело, — сказала она. — Ясное дело.

Принц Чарльз умолял мистера Пайка разрешить ему осмотреть свой огород, и Пайк, подобрев после двух банок сверхкрепкого пива, уступил:

— Ладно, на минутку, а я пока пописаю.

Пайк пошел наверх в уборную, а Чарльз шепнул Диане:

— Быстро отыщи мой спортивный костюм из эластика и кроссовки.

Пока Диана бегала на поиски, Чарльз с ужасом оглядел обезвоженную пустыню, некогда бывшую его огородом. Донесся шум сливаемой воды, затем шаги — это Пайк пошел в ванную мыть руки. Чарльз сбросил траурные одежды и облачился в яркий спортивный костюм и кроссовки. Осознав смысл происходящего, Диана помчалась за кошельком. Протягивая Чарльзу банкноту в двадцать фунтов, она сказала:

— Счастливо тебе, дорогой. Жаль, что у нас с тобой жизнь не сложилась.

Чарльз уже бежал, когда мистер Пайк вытирал наверху руки; затем Пайк открыл в ванной шкафчик — на всякий случай проверить не мешает, — а Чарльз тем временем перепрыгнул через забор позади огорода; он уже мчался на север, к свободе, когда Пайк, удовлетворив свое любопытство, закрывал шкафчик и не спеша спускался вниз, готовясь препроводить заключенного обратно в тюрьму.

ИЮНЬ

45. Промашка

Джек Баркер принимал делегацию Союза матерей, ходатайствовавшую об узаконении публичных домов. Расположившись в гостиной дома десять по Даунинг-стрит, они поглощали горячие закуски и рассуждали о садо-мазохистских играх с плеткой и промывании толстой кишки. Джек всячески старался показать, что его ничуть не шокируют высказывания пожилых, достойных на вид матрон.

— Однако вы, к примеру, — обратился он к главе делегации миссис Баттеруорт, — вряд ли бы обрадовались борделю по соседству с вами, правда?

Ухватив с проносимого мимо подноса кусочек хрустящих водорослей, миссис Баттеруорт возразила:

— А у меня и так бордель по соседству. Содержит его милейшая женщина, а девочки — просто золото. Какой у них ухоженный сад!

Перед мысленным взором Джека тут же возникли едва прикрытые шлюхи, подравнивающие бордюры у клумб.

— Как несправедливо, что они живут под постоянной угрозой судебного преследования.

Джек согласно кивал, но голова его была занята совсем другим. Через полчаса ему предстояло выступить в парламенте с официальным заявлением. При мысли о том, что ему надо сойти в эту медвежью яму, полную разъяренных зверей, и изложить, как именно он намеревается выплатить долг Японии, на Джека нападал колотун. В комнату вошла Росетта Хиггинс, личный секретарь Джека, давая понять, что пора ехать. Джек пожал миссис Баттеруорт руку, пообещал «заняться этим весьма важным вопросом», помахал на прощанье остальным и направился к двери. Выходя, он услышал, как миссис Баттеруорт говорит группе сбившихся вокруг дам:

— Глаза дивные , задница отменная, вот только в перхоти весь — обидно.

На пороге резиденции Джек отряхнул свой темный пиджак и подумал: «Ах ты, толстая старая корова, вот выясню, где ты живешь, и этот твой дом свиданий быстро по миру пущу». Но тут же устыдился таких мстительных мыслей. Что с ним происходит? Повернувшись к сидящей рядом в правительственной машине Росетте, он сказал:

— Купи мне потом этот «Хед энд шоулдерс», ладно?

— Сам покупай, — отрезала она. — Я и так по шестнадцать часов в день работаю. Когда мне ходить по магазинам?

— Не могу же я сам ходить по магазинам, согласись, — заканючил Джек.

— Да куплю я этот чертов шампунь, — вмешался шофер. — Вон, на углу Трафальгарской площади. Какие у тебя волосы, Джек? Жирные? Сухие? Нормальные?

— Какие у меня волосы? — спросил Джек у Росетты.

— Жидкие, — бросила она.

По утрам волосы Джека забивали в душе сток. Когда он мчался из своей приемной на официальную встречу, а потом в палату общин, он всюду оставлял осязаемые следы своего присутствия. Волосы его легко отделялись от головы и плыли по воздуху, выбирая, где бы приземлиться. На голове Джека они уже не чувствовали себя в безопасности, а потому и не испытывали к ней особой привязанности.

Когда машина, выехав с Даунинг-стрит, свернула на Уайтхолл, Росетта протянула Джеку папку с надписью: «БОМБА — ПОСЛЕДНЯЯ ИНФОРМАЦИЯ. СЕКРЕТНО».

— Просмотри-ка лучше это.

Джек улыбнулся. Слава Богу, хоть есть чем развлечься.

— Что там еще придумал этот старый пень?

— Его, кроме прочих, официально поддерживают Британский легион, Клуб автотуристов Великобритании и Федерация арендаторов. Прочти сам.

Открыв папку, Джек принялся за чтение. Эрик Тремейн стал уже чертовски досаждать ему. Зародившись в Кеттеринге, его идиотское движение охватило страну почти целиком. «Маркс и Спенсер» распродали все свои запасы бежевых автомобильных курток с резинкой на спине.

— Старый осел, — буркнул Джек, возвращая папку Росетте. — А королева ему хоть раз ответила?

— Последняя страница, — рявкнула Росетта и швырнула досье Джеку на колени.

Джек снова открыл папку, долистал до последней страницы и прочел фотокопию письма королевы, перехваченного почтой по дороге к дому «Эрилоб».

М12 9WL

Мидлтон

район Цветов

переулок Ад, 9

Уважаемый мистер Тремейн!

Благодарю Вас за письмо. Я весьма признательна Вам и Вашей жене за заботу о благополучии моем и моей семьи. Тем не менее я очень советую Вам целиком сосредоточиться на Ваших разнообразных увлечениях, и пусть БОМБА закончит свое существование. Мне не хотелось бы чувствовать себя ответственной за те недоразумения с властями, которые в противном случае могут у Вас возникнуть.

Приношу извинения за неприглядную бумагу и конверт. В нашем местном магазине выбор несколько ограничен.

Искренне Ваша

Элизабет Виндзор

Р.S. Содержание нашей переписки почти наверняка не избегнет внимания властей. Поэтому вынуждена просить Вас больше мне не писать. Уверена, что Вы меня поймете правильно.

Переписка тем не менее продолжалась.

Шофер остановил машину и быстро зашагал в супермаркет. Джек читал фотокопию очередного послания Тремейна, собственноручно, с наклоном влево, написанного на обороте приглашения на открытие выставки «Идеальное жилище».

Ваше Величество!

От меня не ускользнул тайный смысл Вашей фразы "Уверена, что Вы меня поймете правильно". Именно поэтому Ваш молочник Барри Лейкер сам принесет Вам эту записку вместе с пинтой полужирного молока. Буду держать Вас в курсе событий.

Ваш

Эрик (БОМБА)

Переписка и на этом не оборвалась.

Ваше Величество!

Простите, что долго не писал. Нам с Лобелией пришлось несколько дней заниматься нашим автоприцепом. Туда вторглись какие-то вандалы и разломали двухэтажную кровать и оборудование для душа. От одного зрелища разрушений Лобелии стало так плохо, что пришлось отпаивать ее успокоительным, но теперь она вновь на коне. БОМБА растет не по дням, а по часам. У нас есть сторонники даже в Дамфрисе и Тотнесе. Наш почтальон (Алан) шутит, что скоро им придется отвести нам на почтамте специальный ящик для корреспонденции!

Лобелия шлет нежные приветы Диане (своей всегдашней любимице). Мои любимицы — Вы и Анна (за добро, которое она несет за границей темнокожим ребятишкам).

С любовью,

Эрик

Можно спокойно посылать ответ с молочником Барри Лейкером. ОН — ИЗ НАШИХ.

Шофер вернулся в машину и сунул флакон «Хед энд шоулдерс» в бардачок.

В досье Тремейна было еще кое-что. Джек вздыхал, читая записки королевы к молочнику.

ЧЕТВЕРГ

На одну пинту больше, чем обычно, пожалуйста.

СУББОТА

Одну баночку йогурта, пожалуйста.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Позвольте, я уплачу Вам в среду, хорошо?

СРЕДА

Извините, Барри, перевод еще не пришел.

— Барри Лейкер работает на нас? — спросил Джек.

— Нет, — ответила Росетта, — он работает на молочный магазин; это самый обыкновенный разносчик молока, который просто оказался членом движения БОМБА. Как и миллионы других людей, Джек. Пора тебе отнестись к ним серьезно.

Но БОМБА была не тем предметом, к которому Джек мог относиться серьезно. Пока машина двигалась к Парламентской площади, он вынул из папки последние фотографии супругов Тремейн и громко расхохотался. Фотограф щелкнул Эрика и Лобелию в их садике. Эрик подрезал плющ, буйствовавший в желобах на крыше. Его придурковатая физиономия была обращена к жене, которая протягивала мужу печенье с отрубями и дымящуюся кружку. Внизу на снимке значился час: «11.00 утра».

— Одиннадцатичасовой чай — точнехонько в одиннадцать часов, — веселился Джек. — Даже при том, что эта безмозглая жопа сидит на лестнице! И ты хочешь, чтоб я относился к ним серьезно. Да ты только глянь, как она одета! — воскликнул Джек, тыча пальцем в Лобелию.

— Ну, не умеет она одеваться — подумаешь, велика важность.

Джек хмуро смотрел на Памятник павшим, мимо которого с черепашьей скоростью тащился их лимузин.

— Нет, Росетта, не в том дело, что она не умеет одеваться. Просто одета она так, будто у нее крыша поехала. Их нужно освидетельствовать и упрятать в психушку.

Росетта раздраженно отвернулась и стала глядеть в окно машины на Уайтхолл. Ей не нравилось, когда Джек бывал в таком настроении. Она предпочитала серьезного лидера, которому безразлично, кто как одевается.

Когда машина подъезжала к парламенту, их нагнали двое полицейских на мотоциклах и двинулись рядом.

— Проезжайте прямо, держитесь за нами! — крикнул один из них.

Признав в них моторизованную охрану членов палаты общин, шофер повиновался.

— Чрезвычайные меры безопасности, — заключила Росетта.

— И слава Богу, — отозвался Джек.

— Значит, его объяснения грозных для Британии финансовых связей с Японией придется отложить. Машина неслась по набережной; глядя на Темзу, Джек думал: а здорово было бы сесть на пароходик до Саутенда — и дальше, в открытое море.

К вечеру королева зашла в лавочку Пейтела, торговца газетами, намереваясь купить себе шоколадку. Когда она была сказочно богата, эта ерунда ее не привлекала; но теперь, в бедности, ей почему-то все время страстно хотелось конфет. Разглядывая выложенные рядами сласти в ярких обертках, она заметила на прилавке свежий выпуск «Мидлтон Меркьюри» с аршинным заголовком «СЕНСАЦИЯ:: ЖИТЕЛЬ АППЕР-ХЭНГТОНА В ЗАГОВОРЕ ПРОТИВ ПАЛАТЫ ОБЩИН». Испросив у мистера Пейтела разрешения, она стала читать статью.

Эрик Тремейн, житель наших мест, сегодня был арестован в Лондоне за хранение взрывчатых веществ. Пятидесятисемилетнего Тремейна, проживающего в Аппер-Хэнгтоне, неподалеку от Кеттеринга, обнаружил в подвале здания Парламента полицейский с собакой-ищейкой. В хозяйственной сумке нашего земляка нашли небольшое количество семтекса, пластиковой взрывчатки. Тремейна, бывшего торговца рыбой, увезли на допрос в полицейский участок на Боу-стрит.

Образцовый сад

Население Аппер-Хэнгтона все еще бурно переживало происшедшее, когда приехал репортер Дик Уилсон , чтобы побеседовать с местными жителями. «А ведь в субботу Эрик должен был определить победителя соревнования „Образцовый сад“, — сообщила ему 85-летняя Эдна Лэптон. — Что теперь будет, не представляю».

Чудаковатый

Сосед Тремейна, пожелавший остаться неизвестным, сказал: «Эрик малость чудаковат, он так и не оправился после того, как лишился своего рыбного магазина». Миссис Лобелия Тремейн (59 лет) находится у друзей. Эрик Тремейн является основателем и лидером движения «Британцы, Освободим Монарха, Будем Активны!» (см комментарии редакции на стр. 3).

Королева раскрыла газету на странице три.

В сегодняшнем номере мы сообщили о том, что полицейский и его отважная собака задержали жителя наших мест Эрика Тремейна, при котором было обнаружено взрывчатое вещество семтекс. Хотелось бы поздравить пса, кличка которого нам пока неизвестна. Кто знает, какое чудовищное несчастье он предотвратил? Читатели помнят, что наша газета в свое время поддержала начатую мистером Тремейном кампанию по восстановлению монархии, дабы помешать Джеку Баркеру безрассудно растрачивать средства, которых ни у него, ни у страны нет. Однако, обуреваемый стремлением добиться своего, мистер Тремейн, по всей видимости, готов был прибегнуть и к насильственным методам. Таких действий наша газета не одобряет и одобрить не может.

Аккуратно свернув газету, королева положила ее назад на прилавок.

— Именно таким я его себе и представляла, — заметила она, глядя на нечеткую фотографию на первой полосе.

— А вы его знаете? — спросил мистер Пейтел.

— Знала, что есть такой, — ответила королева, никак не решаясь сделать окончательный выбор между шоколадным батончиком «Фрайз» с мятной начинкой и коробочкой горошка «Смартиз».

46. Бедняк у ворот^[54]

Королева сидела в комнате отдыха клиники «Угрюмые башни». Рядом, в белом больничном халате, примостился Филип. На спине у него крупными зелеными буквами было выведено «СОБСТВЕННОСТЬ ГЗО»^[55]. Разговор не клеился. Королева принялась читать «Олди»^[56], а Филип — смотреть плохо настроенный телевизор, укрепленный на стене высоко над головой. Другие больные, сидевшие в комнате отдыха, вполне дружелюбно болтали с родственниками. Оторвавшись от статьи Джермейн Грир о том, как ухаживать за садом, расположенным возле ветреного перекрестка, королева оглядела комнату. А ведь не сразу отличишь больных от посетителей, мелькнула у нее мысль. Вот бы Филипа одеть не в пижаму, а в нормальный костюм!.. О чем он там бормочет? Она наклонилась к нему поближе.

— Ишь косоглазый, — бурчал Филип, уставившись в экран.

Проследив за направлением его взгляда, королева увидела его величество императора Японии Акихито, махавшего с верхней ступеньки поданного к самолету трапа. Потом камера показала принцессу Саяко, встречавшую отца внизу, возле трапа. Рядом стоял Джек Баркер, его плешь поблескивала на солнце. Филип волновался все больше.

— Косоглазый! — завопил он.

— Тише, милый! — сказала королева, однако Филип вскочил и, ругаясь и размахивая кулаками, двинулся к телевизору.

— Только теперь она поняла, почему телевизор подвесили так высоко. Санитар отвел Филипа в палату, чтобы уложить в постель; королева пошла за ними. Из комнаты отдыха доносилась необычная музыка; королева сразу узнала: японский государственный гимн, а играет, скорее всего, оркестр Колдстримского гвардейского полка.

Когда королева шла из «Угрюмых башен» к автобусной остановке, ей повстречалась компания обтрепанных бедолаг, рассевшихся табором у дороги. Один из них, молодой человек в пальто до пят, подошел к королеве и спросил:

— Сударыня, можно нам вернуться обратно?

Она всего лишь посетительница, объяснила королева, а не сотрудница клиники.

— Мы хотим обратно, — детским голоском сказала пожилая женщина.

Мужчина с разбитой физиономией, показавшейся королеве знакомой, закричал:

— Выкинули нас — живите, говорят, в этом, елки-палки… в обществе. А нам оно не по нраву, ваше общество, и мы ему тоже, елки-палки, не по нраву. Джек Баркер должен нас принять обратно. Говорил, приму-де, приму, вот пущай и примает, пущай и примает.

Выразив ему свое полное согласие, королева поспешила на автобус.

47. Уход со сцены

Молочник Барри стучался в дом номер девять по переулку Ад до боли в суставах. Было еще очень рано, полшестого утра, но ему необходимо было передать письмо королеве в собственные руки, как того требовала Лобелия Тремейн.

Наверху затявкал Гаррис, и вскоре королева, нечесаная, с затуманенными сном глазами, отворила дверь. Барри стоял перед ней, зажав, словно королевскую державу, пинту полужирного молока. Оглянувшись на полицейский кордон, он прошептал:

— Вам письмо, ваше величество.

Королева взяла у Барри молоко, и он в тот же миг одним движением сунул ей в руку конверт.

— От миссис Тремейн, — негромко сказал Барри и, повернувшись, зашагал к калитке.

Вздохнув, королева прикрыла дверь. А она-то надеялась, что вся эта дурацкая суета, поднятая Тремейном, уже позади. Она пошла на кухню и поставила чайник. Ожидая, пока он вскипит, вскрыла конверт и вынула несколько листков. Начала она с послания, написанного от руки на сложенной пополам открытке с изображением барсука.

Ваше Величество!

Как Вы уже, наверное, знаете, вчера арестовали моего мужа Эрика. Для нашего Дела это тяжкий удар, и тем не менее я, будучи всего лишь слабой женщиной, намерена возложить на себя груз ответственности, который нес Эрик. Один доброжелатель из Австралии прислал нам копию заметки из «Сидней трампет», которая при сем прилагается…

Не дочитав записки Лобелии, королева взяла в руки глянцевитый листок с копией заметки.

ЕГО АНГЛИЙСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО УХОДИТ В НАРОД

Таинственное исчезновение экс-принца, администратора гастрольной труппы

Вчера вечером, за полчаса до поднятия занавеса, исчез Эд Уиндмаунт, главный администратор английской труппы, чей спектакль «Овцы!» идет в Королевском театре Сиднея с полным аншлагом. Управляющий отелем «Бридж вью» Клайв Трелфорд сказал: «Он ушел днем прямо в театр, в номере он явно не спал: постель была не смята». Мистер Крейг Блейн, директор труппы, сегодня заявил «Мы совершенно сбиты с толку. Эд обычно очень точен. Опасаемся, что произошло что-то скверное».

Последним видел члена бывшего английского королевского семейства театральный осветитель Боб Ганторп. Вот что сообщил нам главный электроспец труппы: «Я работал над сценой и, глянув вниз, заметил, что здоровенный амбал, ни дать ни взять гималайский медведь, уводит Эда за кулисы. Я слышал, как Эд крикнул „Помогите“, но пропустил это мимо ушей: Эд — малыш на редкость неуклюжий, даже для англичанина, вот я и подумал, что он налетел на декорацию».

Сиднейская полиция опубликовала примерный портрет похитителя: «Рост шесть футов шесть дюймов, крупного сложения, лицо загорелое, сломанный нос, от левого уха ко рту идет косой шрам, одет в маскировочную куртку, зеленые брюки, зеленый берет и тяжелые башмаки».

Даты на факсе не было. Сколько же времени прошло с тех пор, как Эд исчез? Она надеялась, что хотя бы его, самого впечатлительного из ее детей, судьба пощадила; а теперь, по милости этой чертовой Лобелии Тремейн, забот у нее прибавилось. Королева нагнулась и, вынув открытку Лобелии из пасти Гарриса, дочитала ее. БОМБА и прочий бред занимали большую часть письма, а в конце была приписка:

Р.S. Из надежного источника я узнала, что принц Эндрю служит на подводной лодке где-то под полярными льдами.

— Так вот почему Эндрю не давал о себе знать, — сказала королева Гаррису. — Ему повезло.

48. Приглашение на обед

В полдень к королеве зашли Анна со Спигги и были поражены, застав ее в халате и шлепанцах. Она молча протянула Анне газетную вырезку. Памятуя, что Спигги читать не умеет, Анна тактично прочла ее вслух. Королева убрала с глаз растрепанные волосы и глубоко вздохнула.

— Я понимаю, мама, это для тебя новый удар, — сказала Анна, — но нельзя же распускаться.

Подведя мать к лестнице, она велела ей принять ванну и одеться.

— Спигги приглашает нас на обед, — крикнула Анна, когда королева, шаркая ногами, выползла из ванной комнаты.

На обед? — подумала королева. И где же? В сосисочной? Или в придорожном кафе? А может, возле забегаловки, торгующей рыбой с жареной картошкой?

Она была приятно удивлена, узнав, что Спигги заказал им столик в Рабочем клубе района Цветов (поставив в журнале регистрации крест вместо подписи). Зал был хорошо обставлен, королева, успевшая зверски проголодаться, с радостью отметила, что в баре на прилавке горами высятся булочки с мясом, сыром и салатом, рулет с яйцом по-шотландски и куски пирога со свининой. В углу тихонько бормотал телевизор, придавая залу почти домашний уют. В соседнем концертном зале такие же, как она, пенсионеры под запись оркестра Джо Лосса^[57] разучивали старинные танцы.

На танцплощадке кружились Вайолет и Уилф Тоби. Вайолет была ослепительна: усыпанные блестками туфли без пяток на высоких каблуках, алое платье в таких же блестках и сияющее счастьем лицо.

Королева опустилась рядом с Анной на обитую искусственной кожей банкетку и приказала себе расслабиться.

Небрежной походкой Спигги подошел к бару и, вытащив по дороге из кармана скатанную в трубку пачку банкнот, заказал еду и напитки.

Пока Норман, угрюмый бармен, неопрятными руками собирал на подносе их обед, королеве припомнилось, как Крофи говаривала ей: «Надо съедать все, что тебе положат. Оставлять на тарелке — страшное неприличие!»

Когда стол был уставлен яствами и выпивкой, Анна подняла стакан горького пива и предложила королеве:

— Давай не будем говорить про наши семейные дела, хорошо?

Наступило молчание; наконец Спигги, проглотив половину рулета с яйцом, заговорил о Гилберте. И тогда завязалась оживленная беседа о лошадях, которых они знали и любили; разговор прервался, когда на телеэкране возникло мрачное лицо Джека Баркера.

— Чегой-то стряслось, — взглянув на часы, сказал Спигги. — В это время обычно показывают передачи для ребятишек. — И, обращаясь к Норману, крикнул: — Э-гей, Норман, прибавь-ка звук.

Когда Норман, нашарив рычажок, повернул его в нужную сторону, Джек Баркер произнес:

— Таким образом, учитывая всемирный финансовый кризис, несущий угрозу стабильности в нашей стране и даже самому нашему образу жизни, правительство решило, что настала пора внести серьезные изменения в британскую конституцию.

Осушив бокал белого вина, королева скептически заметила:

— А у нас нет писаной конституции. Очевидно, Баркер намерен написать свою собственную.

Она подалась вперед, желая услышать, что же именно предлагается; но ее ожидало разочарование.

— Заняв пост премьер-министра, я получил высокое право осуществлять радикальные реформы, невзирая на противодействие самых разных сил. И впредь, какую бы должность я ни занимал, я всегда буду стремиться быть полезным своему народу, своей стране.

— Он что же, собирается подать в отставку? — спросила королева.

— Вот уж чего не хотелось бы, — сказал Спигги. — Он только вчера отменил подушный налог!

— Тихо, Спиггз, — шикнула Анна.

— Завтра в одиннадцать часов утра я выступлю с развернутым обращением к стране. Всего доброго! — внезапно закруглился Джек.

Ведущий в темном костюме торжественно объявил:

— Все назначенные на завтра передачи отменяются, вместо них пойдет специальный прямой репортаж. Он будет передаваться по всем каналам.

— Вот те на! — воскликнул Норман, который каждую свободную минуту проводил у телевизора. — Прямо, черт возьми, конец света.

49. Чай на троих

Торопливо покинув телестудию в Вестминстере, Джек с провожатым подошел к лимузину, чтобы ехать назад, на Даунинг-стрит. Хотя великолепные резиновые шины мягко катили по ровному асфальту, Джеку чудилось, что он ощущает под собою железные ободья повозки, грохочущей по булыжной мостовой к месту казни.

В спальне своего pied-a-terre^[58] — номера-люкс в отеле «Савой» — Саяко не сводила глаз с зеркала. Она упивалась собственным отражением. Она была великолепна, бесподобна, как и положено той, кому предстоит вскоре стать кумиром всех народов. Только что служанки помогли ей снять последнее, самое изысканное творение портновского гения, созданное специально для нее; аккуратно завернутое, оно уже висело в шкафу. Взяв сумочку и справочник «Дебреттс пиридж»^[59], Саяко, одетая элегантно, хотя уже не столь ослепительно — в один из купленных на Слоун-стрит костюмов, — спустилась вниз, где ее ждала машина, чтобы отвезти на чаепитие.

Когда лимузин подъехал к дому номер десять по Даунинг-стрит, Джек вылез не сразу, хотя шофер уже открыл ему дверцу.

— Чтой-то не так, Джек? — поинтересовался шофер, видя, что Джек мешкает.

Это «чтой-то» звенело у Джека в голове, снова навевая воспоминания детства и тогда же усвоенных жизненных правил. Он оцепенел и стал похож на манекен, который сейчас будет использован в искусственной дорожной аварии для проверки надежности систем защиты.

— Ноги свело, — солгал Джек. — Погоди минутку.

А на Даунинг-стрит бледная женщина в шелковом одеянии уже накрывала на низеньком столике чай. В приемной Джека ожидали высокие гости. Наконец Джек вошел к ним; он шагал по ковру без туфель, в одних носках, протягивая гостям руку; лишь в самый последний миг он, вспомнив ритуал, опустил ее и низко поклонился.

50. Лети вольным орлом^[62]

В тот же день, когда королева оплачивала на контроле купленные в «Еде-да-да» продукты, Виктор Берримен опустил ей что-то в хозяйственную сумку.

— Потом посмотрите, — шепнул он.

Разбирая дома покупки, она обнаружила, что таинственный предмет — это письмо к ней, написанное рукою Чарльза.

Дикая пустошь,

Дальний Север

Мамочка, дорогая моя!

Пишу впопыхах (на одном месте стараюсь не задерживаться), хочу тебе сообщить, что я бежал «за море на остров Скай» — конечно же, не буквально за море на остров Скай, но безусловно в те края.

Днем сплю, а передвигаюсь и ищу пропитание по ночам. Стараюсь слиться с вереском, и, по-моему, мне это удается. Особенно помогает то, что мой спортивный костюм (благословенная одежда, до того удобная — не передать) лилово-зеленого цвета.

Надеюсь до наступления зимы набрести на заброшенную ферму и там обосноваться. Потребности у меня очень скромные; сухой торф для костерка, вереск для подстилки, простая пища и, хотя бы изредка, номер-другой «Дейли телеграф».

Одна просьба, мамочка, прежде чем закруглюсь. Пожалуйста, передай привет от меня Беверли Тредголд, скажи, что у меня не было времени попрощаться. И разумеется, поклон Диане и мальчикам.

Меня зовет новая жизнь. Мне теперь необходимо чувствовать, как лицо обдувает свежий ветер, необходимо слышать пронзительный крик зверьков, пойманных крылатыми хищниками.

Крепко тебя целую, дорогая моя мамочка

Ч.

Побарабанив пальцами по кухонному столу, королева сказала вслух:

— Будь я курильщицей, сигарета мне сейчас очень бы пригодилась.

Ей больно было думать о том, что Чарльз, совершенно один, бежит куда глаза глядят. И как он, дурачок, перенесет суровую шотландскую зиму, когда самый воздух стынет от мороза? Распечатав коробочку «Смартиз», она высыпала содержимое на кухонный стол и сосредоточенно выбрала все красные горошины.

51. Зубы

Королева поставила будильник на четверть восьмого. Накануне вечером Гаррис домой так и не пришел.

— Бессовестный, — укоризненно сказала она. — Знает ведь, что я беспокоюсь.

И вышла в переулок Ад на поиски пса.

Через час королева включила в гостиной телевизор. Вид на Букингемский дворец занимал весь экран. Флагшток был пуст. Слышалась военная музыка — похоже, оркестр Королевской морской пехоты, подумала королева. Распутав провод и шланг пылесоса, обмотавшиеся вокруг гладильной доски, она наконец извлекла пылесос из шкафа под лестницей, притащила в гостиную и стала чистить ковер, не спуская глаз с экрана, хотя картинка не сменилась ни разу. Пылесос нет-нет и втягивал в себя размотавшиеся по краям ковра нити, которые Спигги не закрепил как следует, и королева всякий раз чертыхалась.

Королеве очень хотелось, чтобы в доме все блестело. Она пригласила родню и кое-кого из соседей посмотреть прямой репортаж. Вытирая пыль и полируя мебель, она заметила, что руки у нее слегка дрожат: ее терзало дурное предчувствие; заявление Джека Баркера не сулило ничего хорошего.

Без пяти одиннадцать в тесной гостиной яблоку негде было упасть. Разнося кофе и печенье, королеве приходилось лавировать, чтобы не наступить кому-нибудь на ногу. По телевизору теперь показывали парадную дверь дома номер десять по Даунинг-стрит и собравшуюся вокруг толпу, которую сдерживала цепочка стоявших плечом к плечу полицейских.

Ровно в одиннадцать часов глянцевитая черная дверь отворилась, и появился Джек Баркер. Какой он бледный и усталый, подумала королева, будто ночь не спал. Джек подошел к сдвинутым в кучу микрофонам и поднял руку, успокаивая приветствующую его толпу. Он посмотрел на свои туфли, затем поднял голову и сказал:

— Британцы, сограждане, вчера я подписал документ, который изменит к лучшему нашу жизнь. Свою подпись под ним поставил также его величество Акихито, император Японии.

Джек извлек из кармана пиджака лист бумаги и поднял повыше, давая возможность операторам и туче фотокорреспондентов показать и запечатлеть его.

— Да говори же, болван! — вырвалось у королевы.

Наконец, сунув бумагу обратно в карман пиджака, Джек продолжил:

— С сегодняшнего дня между Англией, Шотландией, Уэльсом и Северной Ирландией, с одной стороны, и Японией — с другой, вступает в силу договор о дружбе, который закрепит особые отношения и постоянно растущие связи, существующие между нашими великими странами; договор этот принесет нам новую безопасность и процветание.

— Хватит пустопорожней болтовни, Баркер. Ближе к делу, — нетерпеливо сказала королева.

Джек заставил себя глянуть прямо в объектив стоявшей перед ним камеры, словно надеялся, посмотрев в глаза миллионам телезрителей, убедить их в своей искренности.

— С чувством радости и гордости я заявляю: этот договор вернет Британию на путь к новому величию. Мы опять станем частью империи, над которой никогда не заходит солнце.

Толпа разразилась ликующими криками.

— Куда он клонит? — пробормотала королева.

— Начиная с десятого апреля я служил народу в качестве премьер-министра. С сегодняшнего дня, по-прежнему находясь здесь, в доме десять по Даунинг-стрит, я буду служить вам в новой роли — генерал-губернатора Великобритании.

— Генерал-губернатора! — ахнула королева, но все в комнате на нее зашикали.

— Заботы о суверенитете нашей страны с нами разделит теперь Японская империя, — продолжал Джек.

Королева была не в силах больше сдерживаться.

— Он нас продал! — закричала она. — Продал как товар!

— В результате таких перемен в государственном устройстве, — продолжал Джек, — выплата краткосрочного займа в двенадцать триллионов йен, полученного правительством тринадцатого апреля и подлежащего погашению первого июня, откладывается на неопределенный срок. Наши новые федеральные отношения с растущей Японской империей, тщательно сбалансированные соответствующими финансовыми вливаниями, явятся гарантией того, что мы наконец получим необходимые средства для переустройства нашей великой страны так, как мы хотим и того заслуживаем. Теперь остается лишь закрепить этот политический и финансовый союз узами личного плана. Я счастлив сообщить, что именно это в данную минуту и свершается!

Черная дверь приотворилась, и Джек нырнул в дом.

— И чего это он тут молол ? — спросил Спигги, совершенно сбитый с толку длинными учеными словами.

— Джек Баркер отдал нашу страну в залог Японскому банку! — воскликнула королева.

— Бог ты мой! Мы что же, теперь по-японски должны будем говорить? — изумилась Вайолет.

— Уж я, во всяком случае, не стану, — заявил Уилф. — Слишком стар я, черт побери, чтобы учить еще один язык; я по-английски-то еле балакаю.

— Один мой знакомый, — заметила Беверли Тредголд, — сходил разок в японский ресторан. Жуть, говорит, полная. Кормили одной сырой рыбой.

— Пусть они не думают, — возмущенно начала Вайолет, — что стоит им сюда заявиться, и мы сразу перестанем готовить рыбу по-нашенски. Я, например, на это ни за что не пойду.

— А за квартиру кому теперь платить? — спросила Филомина Туссен. — Городскому совету, как раньше, или Японскому банку?

— Будь у нас нормальная писаная конституция, — процедила Маргарита, — ничего подобного бы не произошло.

Королева поспешно вышла из переполненной комнаты. Казалось, голова вот-вот лопнет. Неужели только она одна вполне поняла смысл заявления Баркера? Ведь совершен государственный переворот. Британию аннексировали, превратив в еще один отдаленный от метрополии японский остров. Королева пошла за дом, в сад. Гарриса по-прежнему нигде не было видно. В его миске лежала вчерашняя еда. Королева опорожнила миску в мусорное ведро под мойкой.

Хорошо хоть, что Филип сошел с ума, подумала она. Узнай он, что его любимую, ставшую родной страну продали, как рыбу на базаре, он бы, наверное… спятил.

Схватив транзисторный приемник «Сони», королева швырнула его об стену. В дверях появилась Анна.

— Мам, пойди-ка посмотри, — сказала она.

Теперь показывали Малл^[60] , вдоль которого стояли толпы людей. Некоторые размахивали национальными флажками, другие — флагами с восходящим солнцем. Королеве, имевшей в таких делах огромный опыт, было совершенно ясно, что люди эти даже не догадываются, по какому поводу собрались. Они пришли просто потому, что полиция стала огораживать улицу барьерами.

Фицрой тем временем объяснял Диане, что может теперь лишиться работы. Он специализировался на экономическом спаде, напомнил он ей, а если со спадом покончено, зачем тогда он нужен?

Лица лондонцев исчезли с экрана, и камера показала золоченую карету, которую везла четверка белых лошадей, украшенных плюмажем; карета проехала под аркой Адмиралтейства и двинулась по Маллу. Толпа продолжала ликовать, хотя сквозь зашторенные окна не видно было сидящих внутри пассажиров.

— Идиоты, они и обезьян приветствовали бы точно так же! — в ярости воскликнула королева.

— А мы и были обезьянами, мама. Жили в зоопарке, и публика ходила на нас глазеть. Я рада, что вырвалась оттуда.

Королева заметила, что Спигги тихонько придвинулся поближе к Анне. В комнате стало невыносимо жарко. Королева чувствовала, что ей надо скорее выйти на свежий воздух. В висках у нее стучало.

Когда экипаж свернул в ворота Букингемского дворца. Тони Тредголд спросил:

— Кто ж там в карете-то?

— Откуда мне знать? — огрызнулась королева.

Картинка на экране сменилась: теперь под Тауэрским мостом проплывал японский фрегат. Шеренги английских и японских моряков на палубе отдавали честь. Королева презрительно фыркнула. Вдруг камера показала балкон Букингемского дворца, на который вышли две крохотные фигурки. Общий план резко сменился крупным, и стало видно, что одна из фигурок — Джек Баркер, одетый как игрушечный оловянный солдатик. На нем была треугольная шляпа с белым пером и багряный китель, увешанный знаками отличия и наградами, неизвестными королеве. Рядом с ним стоял император Акихито в ослепительном шелковом кимоно.

Они помахали собравшейся внизу толпе, и толпа тут же замахала в ответ. Затем Джек шагнул влево, а император вправо, и на балконе появились еще две фигуры, одна в мерцающем белом одеянии из шелка и шифона, в головном уборе с флердоранжем. Вторая — в серой визитке и цилиндре.

— А это еще кто, черт возьми? — воскликнула королева. Камера послушно приблизилась, чтобы ей было виднее. То был ее сын Эдвард с пасмурным лицом и тусклым взглядом; он держал за руку свою невесту — Саяко, дочь императора.

Королева не верила собственным глазам: император улыбается новоявленному зятю, а Эдвард, будто заводной манекен, наклоняется и целует молодую жену. Толпа внизу завопила так громко, что в телевизоре что-то задребезжало.

— Они похитили Эдварда! — вне себя от злости и отчаяния крикнула королева. — Теперь его заставят жить в Токио в качестве ее принца-консорта! — Она яростно тыкала пальцем в лицо Саяко на экране, сразу и навсегда невзлюбив свою новую невестку.

Тут раздался громоподобный гул. На экране засинело небо над Букингемским дворцом; на переднем плане торчал пустой флагшток. В вышине с воем возникли бывшие «Красные дьяволы»^[61], теперь окрашенные в желтый цвет, и принялись крутить над дворцом замысловатые «петли» и «бочки», вызывая восхищение толпы. Эдвард мрачно наблюдал, как самолеты исчезают над южной частью Лондона.

Вот тут-то оно и произошло. По флагштоку, высокомерно хлопая на ветру, медленно пополз вверх флаг. Флаг был японский.

— Что, мир уже совсем, черт подери, сошел с ума? — закричала королева.

Опираясь на руку Эдварда, Саяко нагнулась; по виду ее можно было заключить, что сейчас она поднимет нечто такое, благодаря чему ее мгновенно полюбят миллионы сидящих у телевизора обожателей животных. Она выпрямилась, и камера показала то, что Саяко зажала под мышкой. Это был Гаррис в украшенном флердоранжем ошейнике.

— Гаррис! Ах ты, поганый маленький предатель! — взвизгнула королева.

Гаррис льстиво заглядывал Саяко в глаза. Император протянул руку, чтобы погладить английскую собачку. Гаррис оскалил зубы и зарычал. Император по глупости еще раз попытался приласкать собачку, но успеха не имел: Гаррис злобно вцепился в большой палец императора. Император хлестнул Гарриса перчаткой и в тот же миг утратил расположение всей английской телеаудитории.

Гаррис злорадно оскалился, а потом залился яростным лаем. Камера показывала его все более крупным планом, и наконец его голова заняла экран целиком. Королева и ее гости в тревоге отпрянули от телевизора, на котором видны были только острые зубы Гарриса и его пурпурно-красный язык.

АПРЕЛЬ

52. Наутро после той ночи

Королева вздрогнула и проснулась. Прыгая, как мячик, перед телевизором, Гаррис лаял с невиданным остервенением. Королева была вся в поту. Тяжелые полотняные простыни облепили ее влажным холодом. Как обычно, она поглядела в угол, на пятно сырости, но его не было, вместо него виднелось нечто похожее на тонкую шелковую обивку.

— Да замолчи же ты, паршивая псина! — крикнула королева.

Гаррис продолжал тявкать на пустой экран. Чтобы заставить его замолчать, королева взяла пульт дистанционного управления и включила телевизор. Было утро десятого апреля 1992 года, и Дэвид Димблби с воспаленными от бессонницы глазами устало повторял, что на выборах победила консервативная партия.

— О Боже, какой кошмар! — простонала королева и натянула одеяло на голову.

Примечания

1

Перевод Т. Щепкиной-Куперник. Здесь и далее — прим. перев

(обратно)

2

У. Шекспир. «Генрих IV», часть II. Перевод Е. Бируковой

(обратно)

3

Резиденция королевы-матери в Лондоне

(обратно)

4

Сеть недорогих супермаркетов

(обратно)

5

«Гуны» — юмористический, на грани абсурда радиосериал 1951-1960 гг. Принц Чарльз был большим его поклонником

(обратно)

6

Теренс Конран — современный английский художник по интерьерам, владелец целого ряда модных магазинов мебели, домашней утвари и проч.

(обратно)

7

Сандрингем — королевское поместье в графстве Норфолк

(обратно)

8

Балморал — королевская резиденция в Шотландии, близ Абердина

(обратно)

9

Известная историческая драма Питера Шеффера (род. в 1926 г.)

(обратно)

10

Неверный шаг, промах (франц.)

(обратно)

11

Кольдиц — город в Германии, где во время второй мировой войны в неприступном замке была устроена сверхсекретная тюрьма для военнопленных

(обратно)

12

Магазины известной английской фирмы, торгующей готовой одеждой и продуктами

(обратно)

13

Американский негритянский певец 60-х гг., один из королей рок-н-ролла (наст. имя Ричард Уэйн Пеннимен)

(обратно)

14

Вильгельм III — английский король (1650-1702), правил с 1689 г.

(обратно)

15

Лондонская воскресная газета бульварного толка

(обратно)

16

Стиль английской мебели XVIII в.

(обратно)

17

Гора в штате Дакота, в которой высечены огромных размеров головы четырех американских президентов: Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Теодора Рузвельта и Авраама Линкольна. Автор — американский скульптор Г. Борглум (1867-1941)

(обратно)

18

Редкая порода собак

(обратно)

19

Хендон — северо-западный пригород Лондона, где находится колледж столичной полиции

(обратно)

20

Большая мужская тюрьма в северной части Лондона

(обратно)

21

Английский политический деятель, член консервативной партии

(обратно)

22

Во время крупнейшей забастовки английских шахтеров 1984-1985 гг. забастовщики активно пикетировали Оргривский коксокомбинат, добиваясь его закрытия. Однако консервативному правительству с помощью полиции и штрейкбрехеров удалось этому помешать

(обратно)

23

Популярная в 1970-е годы английская певица

(обратно)

24

Мера веса, равная 14 фунтам, или примерно 6 кг

(обратно)

25

Общепринятое название Центрального уголовного суда в Лондоне

(обратно)

26

Монстры по фамилии Манстеры — герои американского многосерийного мультфильма, созданного в 1964-1965 гг. известным художником-мультипликатором Чарльзом Аддамсом (1912-1988)

(обратно)

27

Неточная цитата из сцены ворожбы ведьм (У Шекспир. «Макбет». Акт IV, сцена 1.)

(обратно)

28

Дважды разведенная американка, на которой женился английский король Эдуард VIII (1894-1972), предварительно отрекшись от престола (1936)

(обратно)

29

Научно-фантастический сериал на Би-би-си-1, транслируется с 1963 г.

(обратно)

30

Боязнь толпы, открытых пространств

(обратно)

31

Герой популярной книжки для детей младшего возраста

(обратно)

32

Популярный английский актер

(обратно)

33

Комический персонаж серии австралийских телепередач

(обратно)

34

Басби Беркли (наст. имя Уильям Беркли Инос; 1895-1976) — американский хореограф и режиссер, постановщик театральных и киномюзиклов 30-х гг.

(обратно)

35

В здравом уме (лат.)

(обратно)

36

Песня Фредди Меркьюри

(обратно)

37

Рене Лалик (1860-1945) — французский художник, ювелир, дизайнер

(обратно)

38

Джон Уэйн (1907-1979) — популярный американский актер, игравший главные роли в многочисленных вестернах

(обратно)

39

Повесть американского писателя Джона Стейнбека (1902-1968)

(обратно)

40

Город в Индии, административный центр штата Раджастан

(обратно)

41

Телефон вызова пожарных, полиции и «скорой помощи»

(обратно)

42

Город в графстве Лестершир

(обратно)

43

Юридическое общество — британское общество юристов-профессионалов, основано в 1825 г.; занимается, кроме прочего, рассмотрением жалоб на поведение адвокатов

(обратно)

44

Улица в Лондоне, где расположены дорогие магазины

(обратно)

45

Лондонский универмаг, торгующий дорогой модной одеждой, один из крупнейших в Европе

(обратно)

46

Детская повесть английского писателя Кеннета Грэма (1859-1932)

(обратно)

47

Джемайма Паддлдак — утка, героиня сказки английской писательницы Беатрис Поттер (1866-1943)

(обратно)

48

Ноэл Кауард — известный английский драматург, композитор, актер (1899-1973)

(обратно)

49

Канал общенационального вещания Би-би-си

(обратно)

50

«Никто не спит» — ария Калафа из оперы Дж. Пуччини «Турандот» (итал.)

(обратно)

51

Гора в Северной Шотландии, высота 1343 м

(обратно)

52

Вполголоса (итал.)

(обратно)

53

Первая строка известной песни

(обратно)

54

Видимо, аллюзия на стих из «Ветхого Завета», Книга Пророка Амоса, 5, 10-11

(обратно)

55

Государственное здравоохранение

(обратно)

56

Английский журнал для пожилых людей

(обратно)

57

Американский джазовый музыкант (1910-1990); танцевальная музыка в исполнении его ансамбля, очень популярная в 30-40-х гг., стала часто звучать и в 80-х.

(обратно)

58

Пристанища (франц.)

(обратно)

59

Ежегодник, в котором печатается список английских аристократов

(обратно)

60

Широкая аллея в Сент-Джеймском парке, ведущая к Букингемскому дворцу

(обратно)

61

Самолеты британских воздушно-десантных войск

(обратно)

62

Здесь и далее цитируется популярная, ставшая народной песня на стихи шотландского поэта Г.Е. Боултока (1859-1935) «На лодке к острову Скай»:

В песне поется о Карле Эдуарде, прозванном «Красавец принц Чарли» (1720-1788), английском принце из династии Стюартов, который в 1745 г. безуспешно пытался захватить английский престол и был вынужден бежать во Францию.

(обратно)

Оглавление

От автора

АПРЕЛЬ

  1. Не знает сна лишь государь один[2]

  2. Глотнем воздуха

  3. Невиданно скромная жизнь

  4. Шикарные господа

  5. Кабинет на кухне

  6. Вивисекция дивана

  7. Маленькие сокровища

  8. Клиент не поддается

  9. Faux pas[10]

  10. Как согреться

  11. Пупочка

  12. Полицейские враки

  13. Вмятины

  14. Стая

  15. Зачем сегодня вечером грустить

  16. Появляется Лесли

  17. А в портфеле пусто

  18. Игроки

  19. Долгая прогулка

  20. Одни кости

  21. И след простыл

МАЙ

  23. Два сапога — пара

  24. Как механик механику

  25. Не бей лежачего

  26. Шоу должно продолжаться[36]

  27. Мы с королевой

  28. Выход в свет

  29. Полный порядок

  30. Признания

  31. В дело вступает Эрик

  32. Тающий муж

  33. Лебединые страсти

  34. И никаких поблажек

  35. Платина

  36. Дареный конь

  37. Дорогая мамочка

  38. Полет к свету

  39. Пунктуация

  40. Женское дело

  41. Читая газеты

  42. Работа по дереву

  43. Занятия на несвежем воздухе

  44. Вверх по Коровьему взгорку

ИЮНЬ

  45. Промашка

  46. Бедняк у ворот[54]

  47. Уход со сцены

  48. Приглашение на обед

  49. Чай на троих

  50. Лети вольным орлом[62]

  51. Зубы

АПРЕЛЬ

  52. Наутро после той ночи