Цветной квартал праздновал неумело, то есть бестолково, пьяно и шумно. Эркин и Андрей не спеша шли по улице, весело переругиваясь со знакомыми. Они уже посидели с ватагами Одноухого и Арча, выпили, погорланили, поели. Солнце стояло над головой, впереди полдня, и делать абсолютно нечего...
... Он с утра, пока Женя спала, вымыл голову и обмылся оставленной с вечера на плите водой, заготовил всё для Жени - она говорила про уборку и мытьё Алисы - и заглянул в комнату. Женя ещё спала, но от его взгляда сонно потянулась и приподнялась на локте.
- Ты?
Он подошёл и присел на корточки у её изголовья.
- Я. Разбудил тебя?
- Нет, всё равно пора уже. Ты уходишь?
- Да, я всё сделал. Вода уже закипает.
- Спасибо, родной, - она высвободила из-под одеяла руку и погладила его по голове. - Вымыл голову?
- Да.
- Не простудишься с мокрой головой?
- Нет, сегодня тепло.
Они говорили шёпотом, чтобы не разбудить Алису.
- Я в темноте приду.
- Хорошо. Денег возьми, не ходи голодный.
Он молча взял её руку, поцеловал.
- Тебе бы тоже отоспаться сегодня, да вот...
- Нет, Женя, все хорошо.
Он положил её руку и, наклонившись, осторожно поцеловал её в висок. Как она любила, сжатыми губами. И ушёл...
... Эркин покосился на Андрея. А Андрею совсем не весело, хоть он и горланит, и задирается в шутку. Их глаза встретились, и Андрей, резко отмахнувшись от встречного, вдруг сказал.
- А на хрена нам круговерть эта?! Пошли, посидим где-нибудь.
- Пошли, - согласился Эркин.
Рабское веселье - нажраться и упиться - не привлекало его. Да ещё в такой компании, где половина - шакалы, что за халяву нагишом станцуют.
Через Цветной квартал они выбрались из города, обогнули свалку и вышли к заросшей лощине с прудиком. Свалка сюда ещё не добралась, и склоны в молодой траве ещё чисты. Здесь никого не было, и Андрей предложил.
- Скупнёмся, пока чисто?
Эркин пожал плечами и согласился. Они спустились к чистой, ещё не зацветшей воде.
- Плаваешь? - Андрей быстро сбросил у старого пня сапоги и куртку и попробовал ладонью воду.
- Не очень. А ты?
- В детстве плавал. Может, и помню.
Андрей ещё раз огляделся по сторонам.
- Вроде чисто. Но знаешь, давай по очереди, а то ещё голышом останешься.
- Иди первым, - согласился Эркин и стал раздеваться.
Пока он складывал своё, чтоб зря не мять, Андрей бросил кое-как штаны и рубаху и не вбежал, а как-то влетел в воду.
- Ах-ха-ха-ха! - вода гулко отразила его восторженный вопль.
Эркин покосился на комки его одежды и всё-таки поднял и уложил их как следует, рядом со своими. И с наслаждением потянулся, разминая, расправляя тело. За его спиной ухал и шумно плескался Андрей. Эркин стоял под приятно жаркими лучами и гнал, гнал по мышцам волны напряжений. По раскинутым рукам от пальцев к плечу, по спине к другому плечу, и по другой руке до пальцев. Играл мышцами спины, груди, ног. Всё зажило, синяки и ссадины сошли бесследно и если б не щека...
- Ух, хороша водичка!
Эркин обернулся. Андрей стоял у берега по щиколотку в воде, ерошил обеими руками волосы. Эркин впервые увидел его обнажённым. Он... он никогда не видел такой белой кожи. Лицо Андрея и кисти рук, и так светлые, казались тёмными, почти обугленными рядом с молочно-белой, чуть ли не бесцветной кожей тела. И такого... страшного тела Эркин тоже никогда не видел. Рубцы и шрамы покрывали Андрея как узором, местами из тела словно куски мяса вырваны, обтянутые кожей ребра в шишках сросшихся переломов. И худой он какой, все кости наружу...
- Ну, чего вылупился? - хрипло с нарастающей злобой спросил Андрей. - Иди, купайся. Красавчик... - он закончил ругательством.
Эркин молча прошёл мимо него к воде.
Плавал он плохо, но на воде держаться умел. В дорогих Паласах были бассейны, и их учили работать в воде. Да и тогда, когда на второе лето гоняли бычков, ему иногда удавалось выкупаться, если лагерь был рядом с ручьём или там речкой, а он оставался днём один.
Вода холоднее и не такая упругая, как в бассейне, но радость от владения телом была сильнее, и не по приказу, а по своему желанию... Эркин с удовольствием ещё раз кувыркнулся в воде, встал на ноги и пошёл к берегу.
Андрей сидел на траве, обхватив колени руками, и смотрел на него таким же внимательным изучающим взглядом. Но Эркин не стеснялся своей наготы, а уж теперь, когда все зажило... Вот только... но Андрей знает, что он спальник, так что пусть... не страшно. Эркин, спокойно выдерживая этот взгляд, подошёл и сел рядом, подставив спину солнцу.
- А что? - вдруг спросил Андрей, - у вас там все с такими, - он сделал выразительный жест, - были?
- Других на сортировке выкидывали, - очень спокойно ответил Эркин. - Ты мне про лагерь расскажешь?
- Ты что?! - немедленно вскипел Андрей, - Охренел?! Да мне вспомнить только...
- А мне вспоминать приятнее? - перебил Эркин.
Андрей бешено посмотрел на него, потом отвернулся и длинно сплюнул сквозь зубы.
- Ладно, не ершись. Просто... гладкий ты...
- Чего?! - теперь уже Эркин обозлился. - Гладкий, говоришь, смотри! Сюда смотри! Видишь?
Крохотные треугольники, словно чуть вдавленные в кожу, еле заметные вмятинки, на запястьях, у сосков, на животе, на лобке, мошонке, щиколотках, висках...
- Говори, видишь?
- Ну, вижу. Ты б мне ещё в нос ткнул. Чего это?
- То самое, - Эркин отодвинулся. - Током когда бьют, прикрепляют такие... пластинки. Ну и остаются... следы, как ни разглаживай потом, всё равно. Так-то не видно, только если знаешь, где смотреть.
- Током? - переспросил Андрей.
- А чем ещё? От плётки кожа портится. Ну и дубинками ещё били. Но тоже чтоб без следов.
- Про дубинки знаю.
- Гладкий... - повторил Эркин. - Знал бы ты каково... как эта гладкость... Э, ладно, - он с силой ударил кулаком по земле. - Нечего душу травить, - но остановиться не мог. - А смотрел я... я таких белокожих сроду не видел. Ты всегда такой был?
- Не знаю, - Андрей вытянулся на траве. - Говорят, в тюрьме кожа светлеет. А я с двенадцати лет по тюрьмам и лагерям.
- Сколько ж тебе?
- Считаю, двадцать. А тебе?
- Двадцать пять.
Забивая пустячными вопросами возникший холодок, они снова и снова возвращались к тому, что разделяло их - спальника и лагерника. Но уже по-другому.
Эркин лёг рядом с Андреем ничком, уткнулся подбородком в скрещённые руки. Прямо перед глазами среди стеблей суетились какие-то букашки, козявки... Андрей перевернулся на живот, искоса глянул на Эркина.
- Злишься ещё?
Эркин покачал головой.
- На всех злиться... Ты своего хлебнул, я своего. Ты тоже... не сердись, что я... смотрел. Не видел, чтоб белого и так.
- Я ещё ничего, - усмехнулся Андрей. - Ты б других, кто постарше, увидал... А насчет хлёбова - это точно. Мало никому не было.
Он стал приподниматься, но Эркин вдруг сбил его, навалился сверху.
- Ты чего?! Совсем...? - забарахтался Андрей.
- Лежи! - прямо в ухо ему крикнул шёпотом Эркин. - Идут сюда.
Андрей как-то по-детски ойкнул и замер, вжимаясь в траву и зачем-то закрыв руками голову.
- Лежи, - повторил Эркин.
Он, не вставая, дотянулся до пня и сдёрнул их одежду, набросил на Андрея его рубашку.
- Одевайся. Живо.
Не вставая, елозя по земле, он влез в трусы. И привстал. Огляделся. Точно. Идут. И вроде... вроде...
- Беляки.
- Отваливаем.
Сидя на земле, Андрей натянул штаны и встал, застегивая рубашку.
- Давай, прикрою.
Джинсы натянуть, дальше уже можно не спешить. Эркин накинул рубашку на плечи и встал, готовый уже прикрывать Андрея, пока тот обуется. Но из-за деревьев их, видно, тоже заметили. Голоса стали удаляться.
- Отбой, - Андрей сел на землю и потряс головой. - Фу, труханулся как.
Эркин не понял слов, но кивнул, догадавшись по интонации о смысле.
- Окунемся ещё?
- С меня хватит. - Андрей огляделся. - А хорошо здесь. Давай что ли... сами посидим.
У Андрея оказались полбутылки выпивки и рыба, Эркин достал купленный по дороге хлеб. Разложили на пне. Андрей выдернул скрученную из обрывка газеты затычку.
- Ну, с материнским днём тебя.
Он глотнул и протянул бутылку Эркину. Но тот мотнул головой, отказываясь.
- Не пьёшь, не куришь, - усмехнулся Андрей. - Зря. В рай все равно не пустят.
- Доберусь до рая, а там видно будет, - ответил шуткой Эркин. - Может, и вломлюсь. А сам? То дымишь, то нет. И с выпивкой...
- Иногда хочется. - Андрей задумчиво вертел бутылку, бултыхая и разглядывая мутную желтоватую самоделку. - Сегодня я б напился, - и поднял на Эркина светлые, неуловимого цвета, серо-голубые глаза. - Придумали же, сволочи, День Матери. А я... я и помню её плохо. Так... Руки помню. Как она меня умывает... Смешно, а? Она всё за чистоту беспокоилась. Чтоб мы руки перед едой мыли.
- Вас... у неё много было? - медленно спросил Эркин.
- Трое... а может и четверо, - Андрей неуверенно пожал плечами. - Били меня сильно, перезабыл, что... до этого было. Я ж в лагерь из приёмника попал, спецприют для перевоспитания. Мы стукачонка одного придушили ночью. И всей спальней... вперёд и не оглядываясь. Это помню. И дальше помню. Может, и путаю, что за чем, но помню. А её плохо...
Эркин машинально, не чувствуя вкуса, жевал. Хлеб ли, рыбу ли, не всё ли равно?
- Иногда вдруг вспомню, прямо как увижу, и тает всё. Будто и не со мной было. И вроде сёстры были. Помню девчонок, они вроде старше были... А... у тебя как?
- Мне нечего помнить, - тихо ответил Эркин. - В питомниках сразу отбирают, дают другим. Выкармливать. И меняют. Чтоб не привыкали, наверное.
- Это... со всеми так? - глухо спросил Андрей.
- В имениях до года разрешают держать. Ну, кто родил. Они и кормят. А потом отбирают и продают.
Эркин говорил спокойно, даже лениво. Так объясняют давно известные, не очень-то важные вещи. Только на упиравшемся в пень кулаке посветлела натянувшаяся кожа, да привычно опустились веки, пряча глаза под ресницами. И Андрей отвёл глаза, давая ему время справиться с лицом.
- Парни, а парни, дайте глотнуть.
Они вздрогнули и оглянулись. Как эта ведьма только подобралась так тихо?! Сама толстая, а руки и ноги костлявые, торчат, в грязной рванине, седые лохмы, на лицо и поглядеть страшно, и не поймёшь, кто по цвету, бурая какая-то... Ну, ведьма и есть.
- Дайте, парни, - канючила она. - Мне б глотнуть только. Горит всё.
- Давай, - не выдержал Андрей. - Во что тебе?
Такая она грязная, страшная, что он побрезговал дать ей бутылку. Она захихикала, подставила трясущиеся ладони.
- Ты ж прольёшь больше! - возмутился Андрей.
- Ты налей, а уж я не пролью.
- Ну, смотри, второго раза не будет, - предупредил Андрей.
Но как только он наклонил бутылку, вся дрожь из её скрюченных пальцев исчезла. Не пролив ни капли, она одним глотком осушила пригоршню, чавкая, облизала мокрые ладони и пальцы и ловко подхватила обгрызенную Эркином рыбью голову, валявшуюся рядом с пнём.
- Бог вас наградит, парни, - она торопливо засовывала в беззубый рот рыбью голову. - Может, и вашим матерям кто нальёт.
У Эркина вспух, запульсировал на щеке шрам, у Андрея натянулась на скулах кожа. Она, шамкая, бормотала благодарности, не отводя глаз от бутылки.
- А ну вали отсюда! - вдруг рявкнул Андрей.
И она сразу попятилась, засеменила.
- Что вы, парни, я ж глоток только... Бог вам даст, парни...
Андрей беспомощно выругался ей вслед. Эркин встал.
- Пошли отсюда.
Андрей осмотрел остаток водки, будто решая, что с ней делать, понюхал.
Андрей тоже заметил таящиеся в тени за кустами фигуры и засмеялся.
- Эти-то... Они тебе и не то выпьют. Пусть их.
И поставил бутылку на пень рядом с рыбьими ошмётками.
Они поднимались, не оглядываясь, и не видели, какая молчаливая беспощадная драка завязалась у их объедков.
Они уже миновали свалку, возвращаясь в город, когда Эркин нарушил молчание.
- Я смотрю, ты не пьянеешь совсем.
- Когда как, - Андрей поправил накинутую на плечи куртку. - Сегодня не берёт чего-то.
- Бывает, - кивнул Эркин.
Город наплывал на них сумерками, пьяным шумом, разноголосой музыкой.
К четырём часам Женя всё сделала. Дом блестел, печенье готово, отмытая тоже до блеска Алиска в лучшем платьице всё поняла и усвоила. Женя перебрала свои наряды. Но ничего, кроме юбки от костюма и кофточки, придумать не смогла. А если... нет, сарафанчик, переделанный для бала, никак не годится. Ну что ж, расстегнём у блузки воротничок и сделаем её навыпуск с кушаком из ленты. Пожалуй, так будет неплохо.
- Какая ты красивая! - убеждённо сказала Алиса.
Женя засмеялась и чмокнула её в щёку.
- Ты всё поняла?
- Ага.
- Говоришь только, когда спросят, в разговоры не лезешь, за столом ничего не хватаешь. Я всё сделаю сама.
- Ага, - вздохнула Алиса.
- Ну вот, а пока никого нет, я тебе почитаю.
Женя читала Алисе до без четверти пять. Потом попросила дочку поиграть самой и, не зная, куда себя деть, прошла на кухню. Кухня, как и комната, сияла необыкновенной чистотой. На всякий случай. Женя подошла к окну. Улица залита солнцем и пуста. День Матери - семейный праздник. Гости - редкость, в основном, поздравляют и навещают матерей. Ну что ж, у неё всё не как у людей, будет и это...
В пять минут шестого пришли Ирэн и Этель.
- Боже мой, это ваша дочка? - восхитилась Ирэн. - Какая прелестная девочка! Как тебя зовут, детка?
- Элис, мэм, - Алиса изобразила нечто вроде книксена.
- А сколько тебе лет? - вступила Этель.
- Пять лет, мэм, - Алиса повторила движение.
- Прелесть, прелесть!
- Джен, для мамы с пятилетним стажем вы чудно выглядите.
Женя поблагодарила, разлила кофе и подала печенье. Гостьи пили кофе, восторгались печеньем, Алисой, уютом и милой простотой скромного жилища и самой Женей. Женя восторгалась вкусом, тактом и умом гостий. Через полчаса пришла Майра, выяснила, как Алису зовут, сколько ей лет, и разговор пошёл по новому кругу.
Алиса сидела рядом с Женей и старательно улыбалась гостьям как мама. Женя время от времени ободряюще улыбалась ей, и тогда Алиса тихо, совсем незаметно вздыхала.
Выпив кофе, гостьи повосторгались, посплетничали и стали прощаться. И тут пришла Рози. Алиса, уже решавшая, что она стребует с матери за своё хорошее поведение, гневно насупилась, исподлобья оглядывая новую гостью.
Несколько минут суеты, поцелуев, восторгов, и Этель, Ирэн и Майра упорхнули. Женя невольно облегчённо вздохнула, переглянулась с Рози, и они рассмеялись.
После Бала Рози изменилась. Она не то что похорошела, но стала как-то свободнее. И сейчас она очень естественно поцеловала Алису в щёчку и не докучала ей глупыми вопросами об имени и возрасте, а достала из сумочки и вручила ей куклу в фермерском костюме.
- Какая прелесть! Настоящая Барби! - восхитилась Женя. - Но, Рози, право, это неудобно.
- Нет-нет, - смеялась Рози. - Сегодня День Матери. А хочешь порадовать мать, порадуй её ребёнка. Так говорила моя мама.
- Мамы не ошибаются, - вздохнула Женя.
- А ты что подарила сегодня маме? - обратилась Рози к Алисе.
Алиса оторвалась от куклы и подняла на гостью глаза. Что ж, такая заслуживает честного ответа.
- Я её сегодня весь день слушаюсь.
Рози ахнула и залилась таким весёлым искренним смехом, что засмеялись и Женя, и Алиса.
- И как ты её назовешь, Элис? - спросила Рози.
- Как тебя, - сразу ответила Алиса и вежливо добавила, покосившись на мать. - Вы мне позволите, мэм?
- Ну конечно, Элис.
- Значит, её зовут мисс Рози, - сказала Женя и мягко подтолкнула Алису к её уголку.
- Большое спасибо, мэм, - сказала Алиса и пошла знакомить мисс Рози с Линдой, Тедди и Спотти.
Женя принесла свежего кофе и новую порцию печенья.
И вроде бы тот же ни к чему не обязывающий разговор, но с Рози он немного другой и намного приятнее. И Женя чувствовала, что Рози пришла позже остальных не случайно. Ей надо о чём-то поговорить.
- Джен, я хотела бы... - Рози оглянулась на Алису. Та сидела на полу и тихо беседовала со своими куклами. - Я хотела бы обсудить с вами один вопрос.
- Пожалуйста, Рози, я с охотой помогу вам.
- Джен, я на Балу познакомилась. Он... ну словом, мы встречаемся. И мне неловко. Он не знает, что я... что у меня не было... - Рози покраснела и снова покосилась на Алису.
- Я понимаю, Рози, - успокоила её Женя. - Вы боитесь, что узнав, он вас бросит?
- Да. Ведь в первый раз это так больно и неприятно, что этот... ну с кем... что испытываешь к нему ненависть. И я не знаю, что мне делать. Раньше были Паласы. И вся проблема решалась очень легко.
- Даже слишком легко, - задумчиво сказала Женя.
- Да, возможно и так. Но, но что мне делать, Джен? Ведь Паласов нет. Я попробовала поговорить... с одной, вы её не знаете, но она очень опытна. В этих вопросах. И она посоветовала мне... Она говорит, что в городе есть... ну бывшие спальники. Немного. Уцелевшие. И что можно нанять для этого. Правда, это дорого, потому что они скрываются, и не будет выбора, как в Паласе. А только тот, кого она найдёт. Как вы думаете, Джен, может попробовать? Я чего-то боюсь. Но другого-то выхода нет.
Слушавшая вначале просто вежливо и добродушно, Женя вся напряглась. Но выдать себя нельзя. И она задумчиво, будто решая задачу, сказала.
- Я думаю, вам, Рози, не стоит с ней связываться. Вы рискуете потратить деньги и ничего не приобрести.
- Да, я тоже так думаю. Всё-таки в Паласах за ними следили, за здоровьем, чистотой, и вообще... Но как же тогда... с этим?
- Попробуйте поговорить... со своим другом. Если он действительно друг вам, он всё поймёт. И всё будет хорошо.
- Но... но Джен, я же тогда... если я с ним... я же возненавижу его.
Рози смотрела на неё с такой надеждой. А Женя, глядя перед собой остановившимися расширенными глазами, видела... смуглое напряжённое лицо... тёмные с длинными пальцами руки, скользящие по её животу... неожиданная улыбка, словно вспышкой молнии, освещающая это лицо и делающая его озорным и близким... играющие, переливающиеся под гладкой смуглой кожей мышцы... и тихий шёпот, где слова уже не важны... и это же тело, но тёмное, в пятнах синяков и ссадин, костлявое, жёсткое... опухшее перекошенное лицо, залитое кровью... Женя перевела дыхание, нашла глазами ждущее лицо Рози и улыбнулась.
-Когда любишь, то ничего больного, грязного, некрасивого уже нет. Если он вас любит, Рози, то всё будет хорошо, - и тут же поправилась, - если вы друг друга любите.
- Да, Джен, вы, конечно, правы, - обрадовалась Рози. - И потом, ведь эти, спальники, я думаю, что они ничего, ну ничего не чувствуют. Вы понимаете? Ну, вот мы же печатаем и болтаем совсем о другом, нам всё равно, что печатать. И им так же, всё равно с кем... ну вы понимаете, Джен. Работа - это же совсем другое.
- Да, - кивнула Женя. - Работа, это совсем другое.
- Большое вам спасибо, Джен, вы так помогли мне. Конечно, я лучше поговорю с ним. Он такой добрый и умный...
Дальнейший разговор шёл как-то мимо сознания Жени. Она проводила гостью, переоделась сама и переодела Алису, убрала со стола. Потом стирала, играла с Алисой, шила, готовила. Но всё это так, это не она, а кто-то другой живёт заведённым порядком, а она сама... у неё сейчас одно. То страшное, что так легко, походя сказала Рози, и о чём она ни разу не подумала за эти шесть лет. Для него это было работой. Ра-бо-та! И Рози права, иначе и быть не могло. И на следующую ночь он был с другой, работал, и потом, и потом... И она для него как для неё очередной лист с текстом. Не больше. Он работал, работал хорошо, честно, она должна быть благодарна ему за его старания, но он только работал. Поэтому сейчас так невесомы его объятия, так отчуждённы губы. Поэтому он так охотно ушёл спать в кладовку. Да, он благодарен ей, заботлив, но... но она же совсем, ну совсем не чувствует в нем того... желания, что ли. В Хэмфри оно за десять шагов не то что чувствовалось, а прямо било разрядом, будто за провод взялась, било её, стоило ей оказаться рядом с Хэмфри. Но... но почему она решила, что права Рози? Что они не маньяки, а работники? Может... может, она просто не вызывает у него желания. Он не любит её, а просто... просто отрабатывает своё спасение. И не надо! И пусть так и будет! Он же не виноват, что она выдумала эту любовь. А её и не было вовсе! Просто... просто на неё даже маньяк не польстится!
Женя так яростно оттирала кастрюлю от пригоревшей каши, что заметила возвращение Эркина только, когда стукнула дверца плиты. Она обернулась и увидела его привычно сидящим на корточках перед топкой и поворачивающим, чтобы лучше горело, полено. И сразу раздражение, обида, неприязнь исчезли. Осталась только грустная щемящая нежность к этому смуглому черноволосому парню, что готов замучить, загнать себя на работе ради... ради чего? Лишь бы его не прогнали, разрешили жить рядом, спать на холодном полу в затхлой кладовке, так что ли? Ради той тарелки супа, на которую он каждый раз смотрит как на чудо?
Эркин почувствовал её взгляд и обернулся, посмотрел на неё снизу вверх.
- Ну, - Женя кашлянула, справляясь с голосом. - Как отпраздновал? Гулял?
- Да. С Андреем на пруд ходили, за городом. Купались.
Женя невольно улыбнулась его мальчишеской интонации.
- А ещё что? Было интересно?
Он как-то неуверенно пожал плечами.
- Да нет, пожалуй.
- Что так?
- Мы... мы не умеем праздновать. Так. Поели, выпили, не работали. И всё.
- Ну, - Женя ополаскивала кастрюлю, - танцы хоть были?
Он засмеялся.
- Были.
- Танцевал?
Он мотнул головой.
- Посмотрел, и хватило.
Не станет он Жене рассказывать, что сначала побоялся выдать себя в танце, а потом... И ведь тогда придётся рассказать и об этой... суке. Они с Андреем стояли и смотрели на танцующих. В плотной густой толпе. Их толкали, сдвигали, но он чего-то увлёкся и подавался вместе с толпой, ничего не замечая. И вдруг почувствовал, что кто-то гладит его по ягодицам. Умело гладит. Дёрнулся и оглянулся на что-то Андрей, но снова уставился на танцующих. Он покосился налево и увидел смуглую черноволосую женщину, с живым интересом разглядывающую танцоров. На его взгляд она пожала плечами и отвернулась. А чужая рука уже скользит по левому бедру, заходит на живот. Ну... ну сейчас... Он высвободил правое плечо и резко левой рукой перехватил эту кисть, сжал, насколько мог, и с криком: "По карманам шаришь, сука!" - с размаху, с разворота ударил обладателя этой руки. В последнюю секунду он увидел, что его кулак летит в лицо именно этой, что стояла рядом с ним, женщины, что это её рука, и не ударил как хотел, сдержал удар, мягко ткнув ей в нос, пустив кровь без перелома, ниже удивительно светлых на смуглом лице глаз. Она с криком отшатнулась, выдёргивая руку, и он отпустил её. Она убежала, а толпа ещё погомонила, обсуждая, что карманников развелось... И потом, он уже простился с Андреем и шёл домой, он снова увидел её. На границе Цветного квартала. С ней троих. Чуть подальше, плохо видимых в темноте.
- Эй, - окликнула она его. - Ты, дурак. Чего размахался? Нужны мне твои карманы! Дело есть.
Он остановился, нащупывая и открывая в кармане нож.
- Если ты, сука, - он длинно выругался, - ещё раз полезешь, пожалеешь, что вообще родилась.
Она захохотала.
- Ты ж спальник, чего ломаешься?! Можешь заработать.
- А пошла ты, - он добавил кое-что из Андреева списка.
- Да ты перегорел ,что ли?
Те трое вроде подходят, хотят с боков зайти? Он вытащил нож, и они остановились.
- Перегорел? Точно? Мерин, значит. Так и мерину работу найдем.
Он молчал, приготовив нож. И она захохотала, сплюнула ему под ноги.
- Зря, конечно. А так... живи, меринок. Я не в обиде, что воровкой ославил. Всё-таки поостерёгся. Живи, раз такой осторожный.
Он дождался, пока они уйдут, не трогаясь с места. И потом долго кружил по улицам, проверяя, не идут ли следом, чтобы не навести на Женю. И уже у самого дома сообразил, почему её голова была такой странной. Чёрные волосы были париком, он съехал, и из-под него выбивались светлые пряди.
Не может он об этом рассказать.
- Мне хватило, - повторил Эркин.
- Ужинать будешь?
Он молча мотнул головой.
- Как всегда, - усмехнулась Женя. - А чаю?
- Чай буду, - сразу согласился он.
Даже странно, как он быстро привык к чаю. Ведь раньше никогда не случалось, чай бывал только в очень дорогих Паласах, когда "по-английски", он всего раз за таким столом прислуживал, а пробовать и не пробовал ни разу. А теперь пьёт каждый вечер. Женя кофе никогда не варит. Только чай.
Алиса уже спала, и Женя как всегда затенила коптилку. Женино печенье Эркин нахваливал вовсю, но Женя подозревала: только потому, что другого не пробовал. Она так и сказала ему. В шутку. Но он виновато поёжился. И Женя сообразила, что действительно ведь не пробовал. Ей захотелось погладить его по голове, утешить, но она сдержала себя. Может, ему и неприятно, что она так постоянно трогает его. А эти поцелуи рук и как он иногда прижимается к её руке лбом... Ну, он же должен это уметь и знать. По работе.
После чая он почти сразу ушёл в кладовку.
Эркин лёг, завернулся в одеяло. Поворочался. Как сказала эта сука? Мерин? Точно сказала, стерва. Шлюха белая, бегает, спальников вынюхивает. У него после удара о её харю на кулаке какая-то дрянь налипла. Оттирал потом травой. Это она под цветную намазалась. Ну, попадется она ещё ему на дороге... Мерин тоже... лягаться умеет. Убьёт на месте, по земле размажет. Только мерином всё равно останется. Чтобы не закричать в голос от обиды, он закусил угол подушки, привычно загнал боль внутрь, чтоб не мешала жить. Сон уже наваливался блеском воды, белым страшным телом Андрея, пьяными песнями Цветного...
Женя прислушалась. Спит. Она лежала и никак не могла заснуть. Надо будет рассказать Эркину об этой... про которую говорила Рози. И мысль о Рози сразу вызвала, потащила за собой весь этот клубок. И обиду... Что вот он, больше месяца рядом и... и словно не понимает, что она - женщина. Нет, он добрый, хороший. Но неужели она настолько подурнела, что совсем, ну совсем не волнует его. Хэмфри говорил: "У мужчины встаёт от одного взгляда женщины. Конечно, если это женщина". И остальные... да, по-разному, но все говорили одно и то же. Женщина волнует мужчину, возбуждает его. А спальники приучены возбуждаться от любой женщины. И уже сами возбуждают её. Хэмфри возбуждался легко. И его возбуждения хватало на двоих. Нет, не хочет она даже думать о нём. Эркин, ну почему, почему ты так? Ведь тогда она понравилась ему. Нет, не работал он тогда. Она же ничего не делала, это он был так страстен и нежен, если бы она ему не нравилась, нет... Не могло это быть работой. Так что же сейчас? Почему? Нет, не будет она больше ждать. Пусть скажет сам.
Женя встала и как была, в одной ночнушке, пошла на кухню. На пороге остановилась. Взять коптилку? Нет, на свету она может и не спросить. А в темноте, в темноте говорят уже правду. Хэмфри в темноте говорил то, чего бы никогда не решился сказать на свету.
Пол холодил ступни. Тапочки она тоже забыла. Надо будет Эркину тапочки купить, а то он дома босиком ходит. Правда, она полы моет часто, но так и простудиться недолго. Вот и кладовка. Она нашарила ручку, потянула. Он не запирался, дверь открылась мягко, без скрипа, и она услышала, вернее, почувствовала его дыхание.
-Эркин, - позвала она шёпотом. - Эркин, ты спишь, Эркин?
... - Эркин, - звали его из темноты, - Эркин.
Голос, который шесть лет звал его в снах, не давая соскользнуть в Овраг...
Дыхание прервалось.
- Что? Женя? Что случилось?
Тревога в его голосе почему-то успокоила её.
- Ничего. Я хочу поговорить с тобой.
Женя шагнула вперёд и сразу наткнулась на него. Когда он успел только вскочить на ноги? Он держал её бережно, но... но это не было объятием. Но её это уже не могло остановить.
- Эркин.
- Да, Женя.
- Скажи, я совсем не нравлюсь тебе?
- Что? Я... я не понимаю...
- Не надо, Эркин. Ты всё понимаешь. Ты не хочешь близости между нами, да?
Он молчал. Она стояла, опустив руки, касаясь плечом его груди, и его руки лежали кольцом вокруг неё. Не давали упасть и не касались. И она продолжала.
- Почему? Я стала такая некрасивая?
- Нет, - у него был хриплый сдавленный голос. - Ты... Женя, ты... - у него сдкак пережало горло, и он не закончил фразу..
- Эркин, тогда, ну когда мы встретились, ты... я ведь понравилась тебе тогда?
- Да.
- Помнишь, я плакала тогда? Когда мы прощались. Я думала, что никогда не увижу тебя, что мы навсегда расстаёмся.
- Да, помню, - теперь он говорил тихо и очень глухо.
- Я ждала тебя. Ты пришёл. И тебя нет. Почему? Ну, говори же, Эркин. Я хочу знать. Ты разлюбил меня?
- Нет, - и таким криком у него это вырвалось, что она повернулась к нему, прижалась и охватила, обняла его, такая боль звучала в этом еле слышном крике-шёпоте. - Женя, ты... у меня ничего нет, только ты. Я живу, потому что ты есть. Не будет тебя, и мне жить незачем. Не будь тебя... я только тобой и жил. Женя...
- Ну, так что ж тогда? Что мешает тебе?
- Я... я уже пять лет... не спальник, я скотником был. Вот, у меня и руки стали... Я дотронуться до тебя боюсь, что больно сделаю.
Женя засмеялась.
- А я думала, что тебе неприятно, когда я тебя трогаю.
- Женя... я боялся...
- А ты не бойся, дотронься. У меня же тоже вот, - она провела ладонью по его левой щеке. - Чувствуешь, какие шершавые. Тебе же не больно?
- Нет.
- И мне не будет. Ёжик мой, ёжики всегда колючие.
"Дурак, сволочь, скажи ей всё, она же не знает ничего, не понимает!" - кричал он себе, а его руки уже прижимали её, и он уже ловил губами её ладони, гладившие ему лицо. Нет, не скажет он, что будет, то и будет. Не может он так мучить её, пусть будет, как будет. Она к нему пришла, сказала то, что он не ждал услышать, не думал, что вообще могут быть такие слова.
Он целовал её лицо, влажное от выступивших в разговоре слёз, собирал их губами, а руки его, глупые непослушные руки, которым бы только через ткань... они расширяли ворот её рубашки, сталкивали вниз, высвобождая её плечи. Худенькие, с ямками над ключицами. Он поцеловал её в эту ямку и почувствовал губами биение пульса. Оглушительно затрещала, разрываясь, ткань рубашки, тихо засмеялась Женя, и он, сдвигая рубашку, целовал её в грудь, в ложбинку между грудями. Она оперлась ладонями на его плечи, и он стоял перед ней на коленях, прижимая её к себе, касаясь губами её живота и не смея опуститься ниже. Позволит ли она? Ведь по-другому он теперь не может. Женя опять засмеялась, обнимая его за голову, прижимая его. И он гладил, вёл руками по её телу и, забываясь, вжимал ладони. И вдруг замер.
Женя перебирала его волосы, запуская пальцы в пряди, играла ими, а он с ужасом, боясь поверить, прислушивался к себе. Будто какие-то тяжи туго натягивались внутри, собирая, бугря мышцы, и горячая упругая сила била толчками и пульсировала, набухая, плоть, выпрямляя и разворачивая тело. Нет, не может этого быть, не должно. Это есть - отвечало тело. Он знал себя, своё тело и не ошибался в его сигналах. Но сейчас... "Нет, ты же не можешь этого" - "Могу, всё могу".
Эркин медленно встал, выпрямился. Женя стояла перед ним, всё ещё держась за его плечи. Она не видела его застывшего, исступлённого лица. Она просто и доверчиво следовала его движениям, когда он мягко и сильно, положив ладони ей на ягодицы, раздвигал и разворачивал ей бёдра. Он чуть осел под ней и мягко точно вошёл. И тут же снова выпрямился и сжал, сдвинул её ноги, зажал их своими ногами. Он не может рисковать, срыва не будет. Они стояли, обхватив друг друга, сцепленные, соединённые самым прочным, каким он знал, замком. Мягко покачиваясь, пружиня спиной, чудом держа равновесие, он сильно бил и бил толчками, и она, плотно прижавшись, поймав ритм, качалась встречными мягкими толчками. И ничего уже не было, только это тёплое, горячее, и она, прильнувшая к его груди, и его руки плотным кольцом вокруг нее, и встречное, слаженное, соединяющее их движение...
Женя вздрогнула от прикосновения холодного воздуха, и Эркин вдруг ощутил, что она уже не стоит, а держится за него и ей холодно, что они незаметно разделились. Ему было страшно отпустить её, что всё это сейчас окажется сном, одним из его сумасшедших несбыточных снов, когда он сочинял, чем бы он порадовал её, выдумывал такое, что наяву бы в жизни в голову даже не пришло... А оказалась тесная тёмная кладовка, и ей холодно, она устала...
Он мягко опустился, укладывая её на свою постель, нащупал сбитое, отброшенное в сторону одеяло, расправил и укрыл её. А это что? Её рубашка? Кажется, он порвал её, вроде трещала материя... Дурак, совсем голову потерял. Он на ощупь забросил рубашку на стеллаж, чтоб не мешалась. Его била дрожь. То ли от холода, то ли...
- Эркин, - позвала Женя, - иди сюда.
Он осторожно лёг под одеяло, вытянулся рядом на краешке, но Женя обхватила его за поясницу и притянула к себе. И уже она укрывала, укутывала ему спину и плечи.
- Тебе удобно?
- Всё хорошо. Мне очень удобно. Ты дрожишь. Тебе холодно?
- Нет, всё в порядке.
Рука Жени мягко скользит по его боку, по бедру. Ей так хочется сказать: "Ну вот, а ты боялся", - но что-то мешает, и она говорит совсем другое.
- А Рози подарила Алисе куклу.
- Мг, - он мычит что-то невнятное, потому что ему как раз попали под губы её волосы, и он осторожно отдувает их.
- Они тебе мешают?
- Нет, - и ляпает уже совсем несусветное. - Они вкусные.
- Ужинать надо вовремя, - притворно сердится Женя, отбирая у него свои волосы.
- Ага, - легко соглашается он, ловя губами её щёку, но почему-то натыкается на нос.
Женя тихонько смеётся, и этот смех отдаётся его телу уже новой дрожью, тёплой, рождающей новую силу. Но он медлит, сдерживает себя: ей надо отдохнуть.
Но рука Жени, мягкая тёплая рука, с трогательными, памятными с той ночи бугорками мозолей, мягко гладит, ласкает его, и он приникает к ней, утыкается лицом, губами в её шею. И Женя мягко поддаётся его нажиму, поворачиваясь на спину. Эркин растопыривает локти, чтобы случайно не задеть Женю, и крепко упирается ими в перину по бокам Жени, теперь его тяжесть придётся на его руки, не помешает ей. Женя пропускает свои руки под его руками и обхватывает его за спину, заставляя лечь на себя. Он пружинит, боясь своей тяжести, но руки Жени настаивают, он сдаётся и, входя, опускается на нее. Губы Жени мягко касаются шрама на его щеке, гладят его. И он уже спокойно, не боясь ничего, качает её ласковыми толчками. И всё тело Жени мягко качается, колышется, сливаясь с его телом.
- Эркин, Эркин, - губы Жени шевелятся у его уха.
Или она что-то другое говорит? Или это он зовёт её? Он поворачивает голову, и их губы встречаются, но Женя начинает тяжело дышать, и он убирает, отводит лицо и слегка, чуть-чуть, только чтобы облегчить ей дыхание, приподнимается на локтях. От напряжения начинает кружиться голова, он судорожно сглатывает, пытаясь удержаться от обморока. Но его дыхание уже стало таким же частым, неровным, как и у Жени, качание неритмичным, беспорядочным, и он уплывает, уходит куда-то, и последним сознательным движением он опять опускается, обхватывает Женю, чтоб не потерять её в чёрно-красном, захлестывающем его водовороте.
Водоворот медленно отступал, высвобождая его. Он лежит на спине, и Женя спит рядом на его руке, прижавшись щекой к его груди. И она такая маленькая и худенькая, что помещается в тесной щели, что он оставил ей, раскинувшись во сне. Он пробует подвинуться, но она только крепче охватывает его, и он замирает, боясь её потревожить. Но одеяло... одеяло он сейчас подтянет. Свободной рукой он подтягивает и расправляет одеяло, укрывает Женю так, чтобы не заслонять ей лицо, и закидывает руку за голову, упираясь локтем в стену. Подушка тоже куда-то отлетела. Ладно, Жене удобно, а ему и так хорошо.
Эркин дышал медленно, спокойно восстанавливая дыхание, глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Была пустота, какая-то новая, неиспытанная раньше пустота. Не тяжёлая опустошённость после смены и не чёрная мёртвая от усталости пустота ночи на скотной. Она какая-то тёплая, мягкая и словно светится, без лампы или свечи, а сама по себе. И он плыл в этой светящейся пустоте. Не хотелось даже думать о случившемся. Это было. И всё. И он знает, что будет, что он опять полновластный хозяин своего тела, и не нужны ему для проверки никакие упражнения. Он знает это. И сделала это Женя. В третий раз её голос, её руки... Сейчас он передохнёт и встанет, уложит Женю на кровать и укутает. Здесь она точно простудится, вон от двери как тянет. И немного поспит сам. Хоть и не устал.
Эркин вздохнул и осторожно, чтобы зря не потревожить Женю, свёл и распустил мышцы. Хорош. Сейчас он передвинет Женю на себя и сможет встать, взяв её на руки одним движением. Вроде она крепко спит. Ну, пошёл...
...Женя проснулась от солнца, бившего ей в глаза. Она завозилась, пряча лицо, и открыла глаза. И ничего не смогла понять. Она на своей кровати, без рубашки. Завёрнута в одеяло так, что и не выбраться. Комната залита солнцем. Одетая умытая Алиса стоит у её изголовья, сжимая в руках новую куклу. А Эркин... тишина в квартире указывала на его отсутствие.
- Ты проснулась? - спросила Алиса.
- Да, - ответила Женя. - А где Эркин?
- Он на работу ушёл, - Алиса повертела куклу и задумчиво спросила. - Ты болеешь?
- Нет, - Жене, наконец, удалось выпутаться из обёрнутого вокруг неё рулоном одеяла. - Я здорова.
- А чего тогда Эрик сказал, чтоб я к тебе не приставала?
- Не чего, а почему, - привычно поправила Женя. - Потому что он хотел, чтоб я выспалась. Сегодня выходной.
- А почему он тогда сказал, что на работу?
- Потому что у него работа в выходные дни.
Женя прямо на голое тело накинула халатик и с наслаждением потянулась. Тело ломило, но не от усталости. Наоборот, хотелось двигаться, что-то делать. И очень хотелось есть.
- Я проснулась, а ты спишь, - рассказывала Алиса. - Я пошла на кухню, а Эрик чай пил. С хлебом. Он сказал, что ты должна спать. И дал мне чаю. И сказал, чтобы я сама всё сделала.
Женя бегала по квартире в суматохе утренних дел, а Алиса бегала за ней, рассказывая на ходу, как они с Эриком всё делали и не разбудили её.
Управившись с утренними делами, Женя подошла к кладовке. Уходя, Эркин накинул крючок, и она уже давно, хлопоча на кухне, пробегая в комнату, косилась на белую дверь с тонкой короткой чёрточкой крючка. И сейчас решилась. Сняла крючок и потянула дверь. Конечно, Эркин всё убрал. Его постель свёрнута и запрятана под стеллаж. Все его вещи аккуратно лежат на своих местах. Но что-то изменилось. Что? Женя стояла в дверях и не могла понять. Она шагнула внутрь, и дверь плавно закрылась за ней. Её охватила ночная темнота, и тогда она ощутила лёгкий запах. Живой, чуть пряный запах человеческого тела, запах Эркина. Он почти не заметен, видимо, он проветривал с утра кладовку, и нужно очень стараться, чтобы ощутить его, но она старалась. Женя негромко рассмеялась в темноту. Ёжик, ёжик колючий. И как оказалось всё просто и объяснимо. А она уже накрутила, навыдумывала... Всё ещё смеясь, Женя повернулась и вышла. И уже выходя, заметила свою ночнушку. Она лежала скомканная на верхней полке, и если бы не свесился кусок подола, так бы и осталась. Значит, Эркин как ночью забросил её туда, так и забыл. Женя сдёрнула рубашку и вышла из кладовки, накинула крючок.
На свету осмотрела ночнуш. От ворота почти до пупа разрыв. Ситец, конечно, старенький, но разрыв почти не лохматится, значит, одним рывком. А она и не ощутила его. Однако и силища у Эркина всё-таки...
Женя села зашивать ночнушку. Алиса вертелась рядом и радостно болтала. Женя отвечала ей и шила. Она шила короткими нитками и часто наклонялась, откусывая нитку. И каждый раз вдыхала запах рук Эркина, оставшийся, как ей казалось, на ткани.
Эркин вернулся в сумерках. Женя увидела его в кухонное окно и подвинула на огонь кашу. Но он медлил, и она вышла на площадку, откуда видна калитка, узнать, что его задержало. Он стоял и разговаривал с седой благообразной дамой из дальнего дома, которую все так и называли Старой Дамой. Вернее, она что-то говорила, а Эркин слушал и время от времени почтительно кивал. Наконец она величественным, но не обидным жестом отпустила его и ушла. Эркин поднял голову, увидел Женю, улыбнулся и пошёл к двери.
Он и в кухню вошёл, улыбаясь. И Женя улыбнулась ему в ответ. Он прошёл в кладовку и там разулся, вышел в кухню уже босиком. Женя ждала, что он подойдёт к ней, обнимет, поцелует, ну как положено, а Эркин сразу занялся топкой. Но тут он искоса, снизу вверх быстро взглянул на неё, и прежняя улыбка мгновенно блеснула и тут же спряталась. И вот он уже занят только огнём, сосредоточенно поправляя поленья. И Женя засмеялась и сказала совсем не то, что готовила.
- Уже жарко совсем. Тебе, наверное, тяжело в сапогах.
Он ответил, не оборачиваясь.
- Я смотрел, когда штаны искал. Обувь очень дорогая. И только на деньги.
Женя кивнула.
- Надо посчитать. Я пойду шторы опущу, темно уже, а ты мойся. Сейчас ужинать будем, - и от двери добавила. - Сегодня не отвертишься.
- Не буду вертеться, - согласился он, вставая и расстёгивая рубашку.
Он умылся под рукомойником, обтёр мокрыми ладонями грудь и плечи, а когда выпрямился, перед ним стояла Алиса с чистым полотенцем.
- Вот, мама сказала, чтобы ты уже шёл.
Идя домой, Эркин не знал, что ему говорить и делать. Он весь день был в смятении: случившееся ночью слишком ошарашило его, не так обрадовало, как испугало. Как и всякая неожиданность. И он путался, спотыкался, отвечал невпопад... Ловил на себе недоумевающий взгляд Андрея, но ничего не мог сделать. Когда он в очередной раз стукнул мимо гвоздя - они что-то чинили, он так и не понял что, - Андрей не выдержал.
- Тебя что?! С бабы сдёрнули, а разбудить забыли?
Эркин удачно стукнул: себе по пальцу и потому смог отмолчаться, посасывая ушибленный ноготь. Больше Андрей ему ничего не сказал. Они вообще потом работали молча. И он как-то справился с собой. И даже договорился с этой белой старухой о завтрашней работе. Что он сходит за напарником, и они ей перепилят и переколют все её брвна, и починят навес над поленницей. Это ж надо додуматься - сарая у неё нет! Но это её проблема. Нет, он всё понял и договорился об оплате деньгами. Но вошёл, увидел Женю, и словно его кто по затылку огрел. Нет, он старался держаться и разговаривать как обычно. И даже что-то получалось.
Эркин с силой растёр лицо, повесил полотенце рядом с рукомойником, пригладил обеими руками волосы. Он тянул время, но под внимательным взглядом Алисы несколько раз вдохнул и выдохнул и шагнул через порог.
Он сидел на своём, уже обычном месте, ел густую, с мясом, жирную кашу. Женя постаралась. Всё мясо она ему, что ли, выбрала? Он не выдержал и спросил об этом.
- Нет, я потом нарезала. Нравится?
Рот у него был набит, и он молча изобразил восторг.
- Положить ещё? - и не дожидаясь ответа, Женя потянулась к его тарелке. - Я сегодня весь день такая голодная.
Эркин медленно покраснел. Но Женя уже поставила перед ним тарелку, и он начал есть, наклонившись, чтобы скрыть лицо. Он чувствовал на себе взгляд Жени и рискнул покоситься на неё. Она сидела, подперев подбородок кулачками, и смотрела на него. С доброй и очень... мягкой улыбкой. И он перевёл дыхание и поднял голову.
Женя засмеялась его робкому безмолвному вопросу, и он понял, что ему ответили. И напряжение сегодняшнего дня стало отпускать. Они ещё пили чай, а он уже засыпал, и, к немалому удовольствию Алисы, ему сказали идти спать даже раньше, чем ей.
Эркин дотащился до кладовки, уже с закрытыми глазами вытащил и развернул перину, кое-как побросал одежду и рухнул на постель. А как укрылся, и сам не знает.
Женя, войдя в кухню, постояла у двери кладовки, прислушиваясь к его дыханию, но заходить не стала и взялась за посуду. Пусть спит. Хэмфри как-то говорил, что мужчина всего себя в это вкладывает. Да и другие жаловались, что мужчина потом ну ни на что не способен. А он ещё весь день работал. Она-то сама спала почти до полудня. Эгоистка! Хорошо, хоть он поел, как следует. А то ушёл утром полуголодный. Ему обязательно нужны ботинки или ещё лучше - кроссовки. И легко, и не такие они тонкие, как скажем, кеды, те сразу протрутся. Джинсы он себе удачно купил. Совсем целые. А рубашки у него все ношеные, чиненые. Клетчатая получше, но там штопка очень хорошо сделана, совсем незаметно. Майки он не носит. Ну и пусть лежат до осени. Будет их поддевать. Куртка у него ещё зиму выдержит. Зимы здесь мягкие. К зиме, пожалуй, только пару тёплых шерстяных, или подешевле байковых рубашек надо будет купить. Или распустить старую кофту и связать ему джемпер. Все равно она её не носит. Вот Алиса растёт, ей на зиму много нужно. Ну, или она ему вяжет, а Алисе покупает. Или если купит рубашки, то кофту перевяжет Алисе. Надо будет посчитать, что лучше. На лето у Алисы есть, да ещё она лоскуты купила. И с одеждой ничего, вот обувь - главная проблема. Эркин прав, Обувь безумно дорога. Простенькие туфли - четырехнедельная зарплата. С ума сойти! А хорошо бы на лето платье. Говорили, в моде будет матросский стиль. Стоп-стоп. У неё, кажется, что-то есть. Ну да, её старое платье. Бело-синее. Надо будет посмотреть, как его переделать. За квартиру она уплатила, теперь только через месяц...
Женя уже давно закончила все домашние дела, легла, уже спала, а расчёты и соображения никак не хотели оставить её в покое и дать возможность не спеша вспомнить и снова пережить вчерашнюю ночь.
- Джен всегда была хорошенькой, - возразила Этель и лукаво добавила. - Как бутон.
- Да, - подхватила Майра, - а теперь она расцвела.
- Меня вдохновило цветущее окружение, - весело отпарировала Женя. - Но кто действительно расцвёл, так это Рози.
- Рози, ваша Счастливая Фермерша произвела фурор.
- Многие просто заболели фермерской модой.
Рози польщёно покраснела.
- Рози влюблена, - авторитетно заявила Майра.
- Конечно. Рози, не стесняйтесь, это видно не вооруженным взглядом.
- Женщина хорошеет, когда влюбляется!
- Да?! - защищалась Рози. - А Джен? Джен, вы влюблены?
Женя не успела ответить.
- Влюблены в Джен, - вмешалась Ирэн. - Женщина расцветает, когда в неё влюбляются.
- Да, инженер Мюллер покорён, повержен и взят в плен, не правда ли, Джен?
- Ах этот Бал. У нас в городе все дамы расцвели.
- Либо влюбились они, либо в них. И неизвестно, что лучше.
Женя с удовольствием смеялась и болтала. Неужели, совсем недавно, ей эти разговоры казались глупыми и неинтересными. Радость переполняла её, приподнимала над землёй. И очень удачно, что влюбленность Гуго заметна всем. Не будь её, как бы она объяснила своё состояние. А так, ей не надо объяснять и не надо скрывать. Заметят и объяснят сами. А ей даже не надо ни отрицать, ни подтверждать. Можно просто смеяться и шутить. И думать о своём.
Сегодня она встала почти одновременно с ним и успела его накормить. Он спешил. Ему надо было найти Андрея и уже вместе работать у Старой Дамы. Никто во дворе иначе её не называл. Но она заставила его поесть. Выпить горячего сладкого чаю и поесть хлеба с мясом. День обещал быть жарким, и он надел рубашку с короткими рукавами. И она опять завела речь о кроссовках. Он согласился, что кроссовки лучше и дешевле, и сказал, что походит по вещевому ряду, посмотрит, сколько за них просят, и тогда уже вечером они посчитают деньги и прикинут, сколько нужно и сколько есть.
- Сигареты я больше не беру. На них всё равно ничего не меняют, - он торопливо глотал большие куски хлеба.
Она согласилась с ним. Он допил чай и у же у двери вдруг остановился и оглянулся. И подошёл к ней. Она обняла его, и его руки снова сомкнулись кольцом, тёплым сильным кольцом.
- Женя, - тихо сказал он. - Это правда?
- Правда, - убеждённо сказала она.
И потянулась поцеловать его, а он за этим же нагнулся, и они стукнулись лбами. Он даже испугался, а она засмеялась.
- Давай ещё раз, а то поссоримся, - и, взяв обеими руками его за голову, легонько стукнула своим лбом об его.
- Ну, всё, мне Алису будить.
- Да, бегу.
И убежал, только калитка хлопнула. Она метнулась к кухонному окну, но он успел завернуть за угол. Глупыш, ёжик колючий. Нашёл чего стесняться - намозоленных рук. Будто это так важно.
Женя рассмеялась удачной шутке Этель.
- Девочки, хотите анекдот? - Майра сегодня в ударе.
Глупый но неприличный анекдот вызвал общий восторг. Только миссис Стоун словно не слышала ничего. После Бала она стала совсем незаметной.
Брёвна Старой Дамы они перепилили к полудню. Эркин вооружился старым колуном, а Андрей занялся навесом. Там надо было поменять две поперечины и перестелить лоскуты кровли. Старая Дама оказалась вполне приличной старухой: показала им работу, дала топор, пилу и ушла, не стояла над душой. И зевак немного, а как Эркин взялся за колун и поленья полетели, то и детвора исчезла.
- Кормить не будут, - сразу предупредил он Андрея. - Я на деньги договорился.
- Дело, - согласился Андрей.
Андрей уже заканчивал навес, когда Эркин завяз с очень уж неподатливым чурбаком. Андрей посмотрел на его мучения и спрыгнул с навеса.
- Давай, я. А ты вон тот лоскут подтяни и закрепи.
- На, - передал ему колун Эркин.
Андрей, поднатужившись, вырвал его из чурбака, оглядел и пренебрежительно бросил на землю. Взял свой, достал из ящика окованный тяжёлый клин. И с двух ударов добил чурбак.
- Вот так! Ты когда-нибудь обзаведёшься своим инструментом?
- Когда-нибудь. - Эркин подбил край кровли и откинул молоток к ящику. - Так и буду с топором ходить, чтоб от меня шарахались? Или чтоб полиция замела?
Андрей помрачнел. Один раз они уже так чуть не вляпались. Эркин скинул свой нож к нему в ящик и пошёл вперёд на патруль, а Андрей успел увильнуть в проулок. Тогда обошлось обыском. Да и остальные рассказывали, что иметь при себе что-то - опасно. Не знаешь, на кого нарвёшься.
- Это, конечно, так, - наконец согласился Андрей и тут же предложил. - Можешь в моём носить. Ко мне так не цепляются.
- Посмотрим.
Старая Дама, видимо, всё-таки наблюдала за ними. И в тот момент, когда они уложили последние поленья, подошла к ним с приготовленными деньгами. Увидев их, Андрей досадливо крякнул: половина заработка старыми имперскими бумажками. На рынке их брали не все, и всякий раз приходилось заново пересчитывать, сколько это в радужных кредитках военной администрации. Но отступать поздно, они забрали деньги, поблагодарили и ушли. На улице Эркин виновато вздохнул.
- Об этом не подумал.
- Ладно, - отмахнулся Андрей. - Всего не обговоришь. Попробуем ещё чего перехватить?
- Тогда на станцию, - пожал плечами Эркин.
Рынок даёт работу только с утра, потом или станция, там всегда на погрузку можно подвалить, или ходить по улицам в надежде, что тебя позовут.
До станции они не дошли. Их окликнули. Поставить поваленную изгородь и навесить калитку. Не самая сложная работа и до темноты они бы управились. Но помешал муж хозяйки или кем он ей там приходится. Крепкий, налитый силой, полупьяный, в накинутом на плечи армейском мундире со следами споротых погон и нашивок, он удобно расположился на веранде со стаканом виски и начал ими командовать. Что и как делать они и без него знали. И все его слова спокойно пропускали мимо ушей. Но когда он перешёл на цветных, их леность и нерадивость, Андрей не выдержал.
- За это двойная плата.
- За что? - не понял тот.
- А за то, что мы тебя слушаем, - попробовал удержаться на шутливой границе Андрей.
- Что?! - вскипел белый. - Ты, рвань, будешь мне указывать?! Да я тебя...
- Смотри, не лопни от натуги, - посоветовал ему Андрей.
- Ты... ты позор расы! - белый с грохотом опрокинул кресло и рванулся к ним.
Андрей выпрямился, поигрывая молотком. Эркин, привыкший к ругани во время работы, и толком не слушавший перепалку, забеспокоился. Дело грозило обернуться совсем не нужной дракой, если беляк полезет с кулаками, нельзя же подставляться, не то время. На веранде мелькнуло побледневшее лицо нанявшей их женщины.
Андрея вся эта история пока забавляла. Он спокойно стоял перед изрыгавшим ругательства белым и, улыбаясь, отвечал не менее забористой руганью. Что его назвали "позором расы", его не тронуло. Тот прошёлся по родне Андрея и... переключился персонально на Эркина.
- Я работаю, сэр, - тихо сказал Эркин и вдруг неожиданно для себя рявкнул на Андрея. - Мы работаем или треплемся?! Долго я тебя ждать буду?!
- Ща! - подмигнул ему Андрей, охотно принимая игру подчинения. - Видишь, отвлекли. Не сердись, - и нагнулся подбить удерживаемую Эркином секцию.
- Ты! - задохнулся белый. - Белому указывать?! А ты слушаешь?!
И он кинулся на них с кулаками. Андрей в последний момент подшиб Эркина, а сам отклонился в сторону, и кулак белого с размаху вонзился в только что натянутую железную сетку. От веранды к ним бежала женщина, с ужасом глядя на них и на вывшего от боли мужчину.
- Слушай, хозяйка, - Андрей улыбался, но улыбка его стала уже совсем иной. - Или ты своего... успокоишь, или мы уходим, и пусть он тебе забор ставит. У него вон... силы много.
Женщина, обхватив мужчину за плечи, быстро заговорила.
- Да-да, уходите. Уходите скорей. Уходите...
- Та-ак, - протянул Андрей, - с этим ясно. А плата? Мы вон, половину уже сделали.
- Уходите, - повторила женщина, - уходите.
Андрей покачал укреплённый ими стояк - повалить его уже будет сложно - и посмотрел на Эркина. Тот уже встал и отряхивал джинсы и рубашку. В ответ на взгляд Андрея пожал плечами. Мужчина что-то рычал и рвался к ним из рук плачущей женщины. Андрей махнул рукой, подобрал свой ящик, и они пошли со двора. Но у висевшей на одной петле калитки Андрей не выдержал и обернулся.
- Чтоб наш кусок тебе поперёк горла встал.
Мужчина снова начал рваться за ними, но они уже ушли.
Молча, они миновали несколько домов. Спускались сумерки, и найти работу было уже никак невозможно. Андрей остановился закурить.
- И на чёрта я созорничал, - тоскливо сказал Эркин. - Дёрнуло же меня...
- Ничего, - отмахнулся Андрей. - Жаль, морду ему не набили, а так всё нормально.
Они шли по стремительно пустеющей улице. Странно, но потеря заработка, похоже, не слишком огорчила Андрея.
- А трудно теперь будет, - вдруг сказал Андрей. - Это ж из пленных, понял? Возвращаются. И что не довоевали, на нас отыграют.
Эркин угрюмо кивнул. Он тоже заметил, что в городе появились белые в старой форме. Они недружелюбно ворчали вслед, придирались, когда на них работали... Похоже, Андрей прав. И только потерей работы не обойдётся.
- Давай что ли завтра с утра на станцию?
- Думаешь, на рынке не отломится?
- Заглянуть можно. Да толку... - Андрей сплюнул на середину мостовой.
- Посмотрим. На станцию всегда успеем. И на вещевой загляну.
- Прибарахляешься? - ухмыльнулся Андрей.
- В сапогах ноги горят. Да и к зиме целее будут.
- Далеко заглядываешь, - покрутил головой Андрей. - Ну, бывай.
- Бывай.
По дороге домой Эркину почудились за спиной шаги. Несколько раз он останавливался и прислушивался. Было уже совсем темно, и вне Цветного квартала индейцу лучше никому на глаза не попадаться. Ни полиции, ни своре, ни любой белой сволочи. Но он пошёл дальним путем, через парк, куда с наступлением темноты никто не рисковал сунуться. В парке он перестал слышать шаги и побежал через дворы домой. Не рискуя хлопать калиткой, перелез через забор у навеса Старой Дамы и, прячась в тени сараев, пробрался к дому. У сарая Жени он снова прислушался. Нет, похоже, оторвался. Но кто же ходит за ним? Неужели этот... Рассел, о котором говорила Женя. Что ему нужно?
Эркин бесшумно задвинул засов на калитке и вошёл в дом. Нижняя дверь, ступеньки скрипучие, надо бы починить, но это у Андрея надо сначала выспросить потихоньку, что и как. Звать его на эту работу он не может, не брать же с Жени деньги, а бесплатно Андрею с какой стати работать. Верхняя дверь. Он закрывал верхний замок, когда рядом прозвучало тоненькое.
- А мы сегодня твой пакет доедим?
И голос Жени.
- Ах ты, бесстыдница, нет чтобы поздороваться.
И недоумённый вопрос.
- А он разве гость? Он же свой.
Эркин прислонился лбом к двери и постоял так, будто не мог справиться с замком. Потом обернулся. Дверь в комнату открыта, и в двери стоит Женя с прислонившейся к ней Алисой, смотрят на него и обе улыбаются. И из кухни тянет запахом чая и чего-то вкусного. И он сбросил, как ненужный груз, и шаги за спиной, и сорвавшийся заработок, и страх от мелькнувших за углом фар... И улыбнулся.
...Толстые маленькие лепёшки Женя называла oladii, а Алиса oladushki. Он не сразу понял, что это одно и то же, и повторил: оладьи, оладушки.
- Да, Эркин, - Женя подвинула ему сметану в чашке. - Ты в сметану их макай, так вкуснее. - И перешла на английский. - Алиска опять стала путать. Ты же уже много слов по-русски знаешь, так давай тоже, день по-русски, день по-английски, хорошо? - он неуверенно кивнул. - А то ведь эта обезьянка так ни одного языка знать не будет.
- А разве сегодня английский день? - вмешалась Алиса. - Сама же по-русски начала. Про сметану.
Женя засмеялась и сказала по-русски.
- Виновата, исправлюсь.
И посмотрела на Эркина: понял ли?
- Я... плохо говорю... по-русски, - осторожно составил он фразу.
- Всё правильно, - одобрила Женя и тут же уточнила. - Сказал правильно. А говоришь ты совсем не плохо. С Андреем на смеси говорите? - перешла она на английский.
- Когда как, - быстро ответил он по-английски же.
- Ты ей смешивать не давай, а сам говори как удобнее, - сразу изменила решение Женя.
- Да?! - тут же возмутилась Алиса, - а я тоже хочу...
- Мала ты ещё для хотений, - не давала ей перейти на английский Женя.
Он слушал их перепалку молча, и всё та же неуверенная улыбка чуть морщила ему губы, почти не меняя лица, только глаза поблёскивали.
Женя уложила Алису, а он ещё сидел за столом, ожидая их обычного вечернего разговора.
- Всё, спи, маленькая. Мне завтра с утра на работу, спи, Алиска.
- Тебе всегда на работу, - пыталась спорить Алиса.
Наконец она затихла, и Женя вернулась к столу. Села, налила себе и ему чая.
- Как сегодня?
- Немного. Мне... в имперских заплатили. Ничего?
- Не страшно, - махнула рукой Женя. - Вот давай и посмотрим, как у нас с деньгами.
Он кивнул. Женя встала, принесла шкатулку и выложила на стол деньги.
- Давай посмотрим, - повторила она.
Он залпом допил и отодвинул чашку, расчищая место.
- Отнеси на кухню, - попросила Женя. - Сложи там в тазик, я потом помою.
Он кивнул и быстро встал, собирая тарелки и чашки. На кухне он сложил всё в тазик для мытья посуды, Затем, подумав, вылил туда ковш тёплой воды, чтобы не присохло, и вернулся в комнату.
Женя, сосредоточенно хмурясь, раскладывала деньги на маленькие кучки. Эркин осторожно, чтобы не помешать ей, сел на своё место.
- Вот посмотри, - подняла на него глаза Женя, и он подался вперёд, навалился грудью на стол. - Вот, это нам на еду. В пятницу я получаю, и должно хватить.
Он медленно кивнул, настороженно разглядывая толстую пачку.
- На еде нельзя экономить, - поняла его взгляд Женя. - А то потом на лекарствах больше протратишь. Это на горючку для коптилок. А знаешь, - вдруг оживилась она, - я видела лампу, керосиновую. Очень хорошую. Керосин теперь в продаже есть. А то раньше как стратегический его и достать было нельзя, и цены сумасшедшие. А теперь свободно. Может, купим с получки? Как думаешь?
Эркин пожал плечами и тихо спросил.
- Она... очень дорогая?
- Можно найти и не очень.
- Я в вещевом видел, недорогие. Но их чинить надо, - рискнул он предложить.
- Чинить? - переспросила Женя. - Чиненое не надёжно. Можно пожар устроить.
Женя пересчитала оставшиеся деньги, задумалась, тряхнула головой. Но он опередил её.
- Я смотрю, имперские... это я принёс, да?
- Да.
- Тогда давай, я их обменяю. Это же как сигареты, да?
- Правильно! - улыбнулась Женя. - Мне же в имперских не платят, - она быстро перебрала пачки, выбирая зелёные, цвета молодой листвы, бумажки. - Вот. Только не меняй, а купи чего-нибудь. Но на кроссовки этого мало.
Он кивнул.
- Вот что, давай тогда так, - решила Женя. - Бери все имперские, и что будешь зарабатывать, оставляй себе, - поглядела на его огорчённое лицо и улыбнулась, - пока не купишь.
- Тебе... не тяжело будет? - осторожно спросил он.
- Нет. Ты ведь много зарабатываешь.
Он грустно улыбнулся её обману. Он приносил много бумажек, но они все мелкие, а цены он уже знал. Они зарабатывают с Андреем вровень и лучше многих, а ест он лучше других. И одет не в рабское. И Женя ещё говорит... Всё равно, она на него свои деньги тратит.
- А кто тебе зелёными заплатил? - оторвала его от этих мыслей Женя.
- А? - вздрогнул он. - Старая Дама. И ещё по мелочам.
- Сбрасывают вам старые деньги, - кивнула Женя.
- Это... нарочно значит?
- У Старой Дамы других может и не быть, - пожала плечами Женя. - Она сюда позже меня приехала, ненамного позже. Но ни с кем не разговаривает. И вообще держится так... - она изобразила надменную гримасу, и Эркин радостно негромко рассмеялся.
Все ещё улыбаясь, Женя обернула пачки узкими полосками бумаги с надписями и сложила в шкатулку. Имперские подвинула ему.
- Утром возьму, - кивнул он.
- Хорошо, я их тогда и положу наверху.
Она быстро убрала деньги и, проходя мимо него на кухню, остановилась. Он, по-прежнему сидя, молча смотрел на неё снизу вверх блестящими как антрацит на изломе глазами. И Женя поняла, улыбнулась ему.
- Посуду уберу и приду.
- Тебе там холодно, - тихо ответил он. - Я сам приду. Хорошо?
Женя тихо засмеялась и ответила шутливым.
- Буду ждать.
Но он очень серьёзно ответил.
- Я приду.
Он прошёл в кладовку, быстро развернул перину и разложил одеяло, чтобы потом не тратить на это время и силы. Разделся. Темнота не мешала ему: он быстро запоминал, что где лежит. На ощупь нашёл полотенце и сел на постель. Вот Женя ополаскивает посуду, сливает грязную воду. Сердце часто и гулко билось о рёбра. О плохом нельзя думать, а то оно и сбудется, но страх перед случайностью той ночи, страх, что это было один раз и не повторится... Нет, он не знает, как это случилось, но это было. Сегодня он сам напросился. Сам. Два дня думал об этом и понял: Жене нельзя идти к нему опять. Он обещал ей, что будет по её слову, и... нет, что-то он совсем запутался. Ладно, как будет, так будет. Он должен смочь. Значит, сможет. Вот, Женя ушла в комнату. Пора.
Эркин вышел в кухню. Щели в топке плиты красновато светились. Ему этого хватило. Он набрал ковш тёплой воды, намочил конец полотенца и быстро сосредоточенно обтёрся, разминая заодно мышцы. Не хватало ещё заставить Женю его пот нюхать. А лицо обтёр холодной водой, отгоняя сон. Растёрся ещё раз сухим концом, разогрел ладони, бросил полотенце на верёвку и подошёл к двери в комнату. Сердце ещё раз стукнуло где-то у горла и замерло.
Женя не стала гасить коптилку. А то ещё налетит на что в темноте и разбудит Алису. Быстро переоделась на ночь и легла. Она ждала, но всё равно вздрогнула, когда приоткрылась дверь, и Эркин быстро, словно боясь, что кто-то остановит его, подошёл к ней. От его порывистого движения заметался и затрепетал огонёк коптилки.
- Погасить?
Женя кивнула и успела заметить, как взметнулась и пролетела его ладонь над огоньком, и словно накрыла его, обрушив темноту.
- Ты где? - приподнялась на локте Женя, вытянула в темноту руку.
И тут же наткнулась на его плечо. Он сидел на краю кровати.
- Я здесь.
Его голос был твёрд и чуть звенел от напряжения. Женя нащупала его руку, легонько сжала и потянула на себя.
- Ложись.
Она хочет так? Так и будет. Он лёг рядом, и она очень легко и просто подалась к нему. Они лежали на боку лицом друг к другу. Он провёл ладонью по её спине и ниже до колен, до конца рубашки и мягко повёл руку вверх, собирая, поднимая ткань. Женя негромко засмеялась и вдруг спросила.
- Тебе неудобно? Снять? Давай сниму.
И услышала его шёпот.
- Тебе приятно, когда я тебя раздеваю?
- Да, - недоумённо ответила она.
- Тогда я сам.
Его голос был очень тих, но все слова звучали необыкновенно отчётливо. Женя не знала, что она первая из белых, что слышит этот шёпот, при котором почти не шевелятся губы, но ни одно слово не теряется.
- Так тебе хорошо?
- Да-а.
Его руки безостановочно двигались, скользили по её телу, так что Женя даже не поняла, как он отделил её от рубашки. Но она уже всей кожей ощущает его мускулистое гладкое тело. Женя обняла его за голову, нашла губами его губы. Поцеловала. Губами почувствовала его улыбку и засмеялась.
Он был готов ко всему, но... но не к тому, что опять поднимется горячая волна, что его тело окажется столь послушным ему. А волна вздымалась всё выше, и он обнял, прижал к себе Женю, подставил себя её губам и ладоням.
- А тебе? Тебе хорошо?
Он никогда не думал, что услышит такой вопрос, что ему придётся отвечать.
- Да, да, Женя, да, Женя...
Он твердил это "да" и её имя, не зная, не умея, что сказать ей, как ответить, чтобы она поняла, что впервые, впервые его несёт горячая волна, от которой сохнет горло и кружится голова.
Женя охватила его за плечи, выгнулась под ним, поднимая его на себе, и он извернулся, перекатился на спину, чтобы ей было легче. Одеяло свалилось, и он руками пытался закрыть её, но она не чувствовала холода, только его руки на себе, и в темноте искала, ощупывала губами его лицо, мокрое, будто он плакал.
Когда она, тяжело дыша, отделилась и соскользнула, Эркин долго боялся потянуться за одеялом, потому что Женя продолжала держаться за него. И он повернулся опять набок и навис над ней. Наконец её объятия ослабели, и он, целуя её в локти, запястья, ладони, осторожно убрал её руки и встал. Подобрал одеяло и укрыл её.
Он думал, что она заснула, но когда он наклонился, чтобы поцеловать её и уйти, она поймала его за голову.
- Хотел сбежать, да?
Она шутила, и он понимал это. Но Женя сама испугалась, что он это не так поймет, и быстро заговорила.
- Нет-нет, ложись, отдохни. Ты ведь устал, да? Ложись, Эркин.
Он осторожно лёг рядом, и она набросила на него одеяло, погладила по груди.
- Тебе было хорошо?
- Да. Со мной ещё не было такого.
Женя осторожно провела пальцами по его лицу, погладила брови, очень осторожно тронула ресницы.
- Ты плакал? Почему?
- Не знаю, - он прерывисто вздохнул и совсем тихо, еле слышно попросил: - Погладь ещё.
- Здесь?
Женя гладила его грудь и живот. Он, играя, напрягал и распускал мышцы пресса, и она обводила пальцем границы мышц, словно рисовала их. И вдруг остановилась, и он встревожено повернулся к ней. Женя не видела, но почувствовала его движение, виновато потёрлась щекой о его плечо и объяснила.
- Тебе надо отдохнуть, а я беспокою тебя.
- Беспокоишь? - переспросил он. - Нет, Женя, что ты, - он поймал её руку и положил себе на живот, там, где она остановилась, и даже слегка прижал к себе. И повторил: - Нет, Женя. Тебе нравится это, да?
- Мне нравишься ты, весь, - она поцеловала его в ухо.
И он негромко засмеялся.
- Я весь твой и есть. Мне хорошо, Женя, правда.
Она вздохнула, прижимаясь щекой к его плечу. Он повернул голову, и его подбородок и губы уткнулись в её волосы. Эркин вдохнул их запах и замер. Женя подняла голову и вся чуть-чуть подвинулась вверх. Теперь её лоб касался его лба, а губы упирались в губы. Женя тоже замерла, будто... будто прислушиваясь к чему-то. И легко необидно отодвинулась, убрала руку.
- Отдыхай, милый.
Эркин дождался, пока её дыхание не стало ровным дыханием спящего, и тогда бесшумно выбрался из-под одеяла. У двери остановился и прислушался - спит. На кухне он нащупал полотенце. Один край был ещё влажным. Умываясь, он разбудит её шумом воды. Эркин обтёрся влажным полотенцем, и кожу приятно стянуло лёгким поверхностным ознобом. Повесил полотенце обратно и пошёл в кладовку. Темнота, как он боялся её когда-то. В Паласе редко работали в полной темноте, в камерах всегда горел свет. Только в имении, в их закутке было так темно. Нет, не так. Эта темнота тёплая и совсем не страшная. Он лёг, укрылся. Захолодевшая ткань быстро согревалась, сохраняя ощущение чистоты и лёгкости. Он поёрзал, укладываясь поудобнее, и негромко засмеялся. Сегодня страхи оказались пустыми. А дальше... видно будет.
Рози пригласила Женю "на чашечку". Женя охотно согласилась. Она вообще стала такая добрая-добрая, все и всё ей нравилось. У Рози, видимо, тоже наладилось с её другом, потому что она пребывала в таком же состоянии любви ко всему миру. И ей тоже хотелось рассказать об этом, ничего не говоря.
День был настолько упоительно хорош, что они пошли к Рози кружным длинным путём мимо городского парка. Через сам парк они идти не рискнули. Без мужчин женщины там не показывались. Рози рассказывала Жене о своем детстве на ферме, когда из-за поворота навстречу им вышла довольно большая группа негров и цветных. Рози запнулась на полуслове и ухватилась за Женю. Но, увидев их, те сами быстро перебежали в сторону парка, перепрыгнули через невысокую каменную ограду и исчезли среди деревьев.
- Ну, вот видите, Рози, - попыталась улыбнуться Женя. Страх Рози на мгновение передался ей. - Паника была излишней.
- Ах, Джен, - всё веселье Рози улетучилось. - Вы не понимаете. Это так ужасно.
- Ну, Рози, вспомните, каких ужасов ждали от освобождения рабов, и ничего не оправдалось.
- Да, но... Знаете, Джен, у нас на ферме было пять рабов. Они работали, ну, по хозяйству. Их не пороли, почти не пороли. Только за воровство. Джен, понимаете, их совсем не плохо кормили, и всё равно они воровали. И мама писала... что когда их освободили, она боялась, но они только всё перебили, переломали и ушли. Мама потом наняла других. Но, но она писала, как они шли по дорогам и всё, всё ломали и крушили...
Рози говорила путано, пытаясь что-то объяснить, что и сама неясно понимала. Женя задумчиво кивала. Она не споря мягко уводила Рози от этого места. Ей показалось, что цветные спасались от кого-то, а значит, и им не стоит здесь задерживаться. Но Эркина там, кажется, не было.
Пока дошли до дома, Рози успокоилась. Но настроение было испорчено, и "чашечка" вышла невесёлой и какой-то формальной. Женя вспомнила, что Алиса дома одна. А ведь без неё девочка не может даже во дворе погулять. Конечно, Рози понимает, в такую погоду держать ребёнка без свежего воздуха нельзя. И Женя распрощалась и побежала домой.
Эркина ещё не было. Женя пообедала с Алисой и отправила её гулять. И началась обычная вечерняя круговерть, никогда не мешавшая ей думать о своём. Нет, вроде, Эркина там не было. Но от кого-то эти негры спасались. И если они побежали прятаться в парк, значит... значит, действительно в парке может быть опасно. Ведь Рози по сути сказала то же, что тогда Рассел: "У них есть все основания для мести белым". А месть всегда неразборчива. И если вспомнить Хэмфри, его циничные рассуждения о рабах... Хотя, о ком он не говорил цинично? Странно, но она что-то стала его вспоминать, вернее не его самого, а все эти рассуждения. Что людьми движет жажда наслаждений и денег на эти наслаждения. И самое большое наслаждение - это власть. Власть над человеком. И если бы Хэмфри убили его собственные рабы, это было бы не только логично, но и справедливо. Красавец Хэмфри. Ему нужно было наслаждение, и больше всего он наслаждался насилием. Сейчас она это понимает. Неопытная провинциалка как бы ни была покорна, всё равно даст иллюзию сопротивления. Он и не скрывал этого...
...Утреннее солнце бьёт в широкое окно. Хэмфри полулежит на огромной квадратной кровати и смотрит, как она одевается. Его пристальный и... какой-то насмешливый взгляд смущает её.
- Отвернись.
- Зачем? - хохочет Хэмфри. - Джен, это доставляет мне удовольствие. Где ты откопала эту допотопную рухлядь? В сундуке прабабушки?
Она молча отворачивается, застёгивая самодельный лифчик.
- У меня нет денег на бельё от Монро.
Нет, она произнесла это про себя. Сказать так вслух - это попросить у него. И вслух она говорит другое.
- Я люблю шить.
- Глупости, Джен, - отметает он её слова, как нечто не стоящее даже возражений. - У Монро неплохой выбор. Почему бы тебе не купить себе пару комплектов.
- Мне нравится носить то, что я пошила сама.
Аргумент слабый, но другого у неё нет.
- Глупости, - повторяет Хэмфри и с наслаждением потягивается. - Женщина в дорогом белье соблазнительна. И тебе, моя дорогая, никогда не сшить так, как надо.
Она молчит. Её молчание, как и попытки спорить, только забавляют его.
- Ты прелесть, Джен. Твои надутые губки, - он искренне, но от того не менее обидно, хохочет, - волнуют. С тобой поистине не ложе наслаждений, а поле боя.
Она быстро заплетает и укладывает волосы в узел на затылке.
- А ты не боишься, что в один прекрасный день окажешься проигравшим в этом бою?
- Кто знает, - пожимает он плечами, - но не тебе, детка, победить.
Она накидывает жакетик, берёт сумочку.
- Джен, - окликает он её уже в дверях. - Завтра в шесть в баре "Плазы". До встречи, любимая, - и оглушительно хохочет ей вслед...
...Женя вывернула платье Алисы и осмотрела швы. Нужно немного выпустить. А так оно ещё совсем крепкое. Темнеет уже. Где же Эркин? Не дай бог, если что. Да, за Хэмфри ей в голову не приходило беспокоиться. Хэмфри победитель. И был прав: проиграла она...
...Она пришла к нему. Как он сказал к семи вечера. Портье предупреждён. И в самом деле, когда она подошла к стойке, портье, ни о чём не спрашивая, подал ей ключ и показал дорогу к лифту. Хэмфри ещё не было. На столе как всегда его любимое вино, фрукты, шоколадные конфеты для неё. И записка: "Дорогая, постараюсь не задерживаться, а ты постарайся не скучать". Последнее время Хэмфри часто задерживался, опаздывал, а то и отменял свидания. Всезнающие девчонки объясняли, что так он готовит разрыв. И, скорее всего, передаст её своему приятелю Патрику. Тот уже начал ухаживать за ней. Видимо, Хэмфри хочет разыграть сцену ревности. Ухаживания Патрика ей глубоко безразличны. Как и девчонки с их путешествиями по богатым спальням под лозунгом: "Конечно, он не женится, но зато какие подарки!". А подарков, кстати, и не было, одни неопределённые обещания. А она заканчивает колледж, получает диплом и уезжает отсюда. Странная пустота внутри. Ей даже не хочется никому мстить.
- Завидная точность, Джен. Ты давно ждёшь?
Она с усилием отрывается от окна и оборачивается к нему.
- Ты просил прийти к семи.
- Я не прошу, детка, я приглашаю.
Он с небрежной умелой ловкостью откупоривает вино, наливает себе и ей.
- Я видел Патрика. Он без ума от тебя.
- Вот как? Передай ему, что я тронута.
Хэмфри приподнимает брови.
- Ты не хочешь сказать ему это лично?
- У меня много своих проблем, Хэмфри. Проблемы Патрика меня не волнуют. Я хотела поговорить с тобой, Хэмфри.
Он, смакуя, пьёт и между глотками благодушно отвечает.
- Сейчас ляжем и поговорим, моя прелесть.
- Я не собираюсь ложиться.
Он внимательно смотрит на неё.
- И зачем же ты тогда пришла?
- Я хотела тебе сказать, что была у врача. Я беременна, Хэмфри.
- Детка, это не проблема. Решается элементарно.
- Ты имеешь в виду аборт?
Его лицо становится заинтересованным.
- Ого, маленькая провинциалка может об этом говорить? Не ждал, Джен. Тебя шокирует упоминание об оргазме, но не об аборте. Интересно!
- Я могу о нём говорить, потому что не собираюсь его делать.
Он медленно ставит бокал на стол, его лицо становится жёстким.
- Твой ребёнок это твоя проблема, крошка.
Она спокойно кивает.
- Я знаю.
- Патрик будет огорчён.
- Проблемы Патрика меня не волнуют, я же сказала, - она смотрит ему в глаза, такие голубые и холодные, и спокойно говорит. - И твои тоже. Хотя... хотя одну из них я могла бы решить.
- Вот как? И какую?
Она сама не понимает, почему она так спокойна. Она всегда легко плакала и смеялась, её даже дразнили "слепым дождиком", когда сразу и дождь, и солнце, а сейчас... Она не сдерживает слёз, их нет, не пересиливает себя. Она даже не хочет уколоть его, сделать ему больно, нет. Просто, это надо сделать. Так будет лучше.
- Вот, - она достаёт из сумочки и выкладывает на стол колечко с блестящим, под бриллиантик, камушком, цепочку с подвеской-сердечком, нетронутый флакончик духов. - Вот, это твоё. Возьми. Сможешь использовать ещё раз.
Он зло улыбается.
- Почему бы тебе, детка, не вернуть и стоимость номера и угощения. И вина. И билетов в Варьете.
- Номер был нужен тебе, и от остального ты получал больше удовольствия, чем я, - пожимает она плечами.
- Я бы не советовал тебе, детка, ссориться со мной. Я не скуп, и эту дешёвку ты можешь забрать.
Она улыбается.
- А зачем мне дешёвка, Хэмфри?
- Потому что ты сама дешёвка. И шантаж твой глуп, детка. Не ты первая, но я справлюсь с тобой, как и с ними. А там были не тебе чета, русская... - он не договорил, потому что она встала.
- Шантаж? - повторила она и улыбнулась. - Думай, как хочешь, Хэмфри, а я пойду. Врач советовал мне вести размеренный образ жизни.
Кажется, он что-то сказал ей вслед, но она уже закрыла за собой дверь. И весь этот путь по коридору к лифту, вниз, через холл... и кажется, кто-то, может и портье, кому-то сказал.
- Быстро управился сегодня.
Но её это уже не касалось. Она отрезала, как ножом провела по приготовленному тесту, и узкий разрез стремительно расширяется и как сам по себе разваливает приготовленный шар надвое...
...Женя отложила шитьё и вышла на лестницу, позвала Алису. Уже совсем темно, а пока не позовёшь, сама и не подумает возвращаться. Но, правда, домой идёт с первого зова. Её саму мама долго звала, иной раз и отец выходил. Но и играла она не одна, как Алиса. И Эркина всё ещё нет. Придётся без него ужинать. Алиске спать скоро.
Эркин пришёл, когда Алиса со слипающимися глазами канючила посидеть ещё ну хоть чуточку.
Эркин подозрительно долго умывался, гремя рукомойником, потом возился в кладовке и к столу сел в чистой рубашке. И сразу ухватился за чашку с чаем. Женя молча подвинула ему тарелку с картошкой. Он только исподлобья покосился на неё и стал быстро и как-то зло есть.
Женя вышла на кухню, долила и поставила чайник. Интересно, куда он дел грязную рубашку? Обычно, вернувшись, он сразу снимает и замачивает своё, и к столу садится полуголым, в одних штанах, благо, у него теперь сменные есть, а то в трусах сидел. А сегодня... в ведре пусто, не похоже на него. И весь он какой-то... взъерошенный.
Она вернулась в комнату и погнала Алису спать. Пока её укладывала, закипел чайник, а он управился со второй порцией картошки. Женя налила чая ему и себе и села как обычно. Он упрямо молчал, и Женя начала первой.
- Ёжик, убери колючки, - он ещё ниже сгорбился над чашкой, и она уже серьёзно спросила. - Что случилось, Эркин? Я же вижу.
Он выпрямился, повернулся к ней, и она увидела свежий кровоподтёк на левой скуле.
- Кто это? Полиция?
- Нет, от полиции мы удрали.
- Где тебя ещё ранили? Ну?
- Нигде. Так, царапина.
- Покажи.
Он неохотно расстегнул рубашку. Слава богу, и в самом деле царапина. Поперёк живота, чуть выше пояса. Женя порывисто встала и метнулась к комоду.
- Сейчас я тебе йодом прижгу, чтоб не нарывало. Ты потерпи.
- Терплю, - согласился он.
- Где рубашка? В крови, наверное. Давай замочу.
- Я сам, - вылез он из-за стола.
- В холодной только, - сказала она ему в спину.
Он молча кивнул.
Женя сидела, грела вдруг захолодевшие руки о чашку и слушала, как он звякает на кухне вёдрами. Что-то происходит. Значит, и те негры, которых они с Рози видели, спасались от полиции.
Эркин вернулся и сел к столу, виновато посмотрел на неё.
- Подрались мы, ну ватага на ватагу, - он говорил неохотно и осторожно. - На станцию пришлые подвалили, мы их не знаем. А работы и так на всех мало. Ну и подрались. А там полиция.
- Это тебя ножом?
- Не знаю. Я только потом заметил, - и улыбнулся. - Но мы их шуганули.
Женя невольно рассмеялась. И он улыбнулся в ответ, глаза радостно заблестели.
- Я потом на станцию вернулся. Допоздна работал. Ещё завтра с утра договорился. Только я рано уйду. Я тогда с дровами сейчас...
- Нет, уже поздно, ложись спать. С утра и сделаешь. А я тебе на утро на плите оставлю.
Он кивнул. И осторожно сказал.
-Там... она порвана сильно. И... не моя кровь. Одного порезали, ну и тащили его. Я перепачкался только. Я замыл... ещё на станции... Где заметил.
- Андрей уцелел? - спросила Женя, собирая посуду.
- Ну! - в его голосе прозвучало восхищение, и даже зависть. - Он вовсе без царапинки ушёл. Набил их как хотел.
- Никого не убили?
- Не знаю, - пожал плечами Эркин. - Мы их к товарняку прижали. Тот уже под парами стоял. Они и попрыгали. Своих они всех затащили, а там как, не знаю. А из наших... кого полиция захватила, ну это не жильцы, ясно, ещё одному голову проломили, двоих порезали сильно. В Цветной унесли. Не знаю, выживут ли. У остальных как у меня. Кому нос смяли, кому ухо сплющили, - он посмотрел на неё смеющимися глазами. - Мне вот для равновесия слева привесили.
- Для симметрии, - улыбнулась Женя. - А если бы по глазу попало? Как тогда, помнишь?
- Помню, - кивнул он. - Женя, тогда меня били, а сейчас драка была. В драке я увернусь.
Женя встала, взяла было посуду и тут же поставила её на стол, наклонилась и поцеловала его, куда придётся. Пришлось в переносицу.
- Ёжик.
Он поймал её за руку и повернулся, подставляя её губам ушиб.
- Подуй, а? Алиса говорила, ты дуешь, и боль проходит.
Она подула и уже серьёзно спросила.
- А что, болит?
- Теперь нет, - он поцеловал её в щёку.
- Я серьезно, Эркин.
- Я тоже, - он поцеловал её ещё раз и встал.
- Ну, мне посуду надо мыть, - Женя осторожно погладила его по правой щеке, рядом со шрамом. Он перехватил её руку, прижал к своей щеке.
- Я боялся так...
- Чего?
- Ну... что ты рассердишься. За рубашку.
- Глупыш мой. Нашёл из-за чего переживать. А если б тебе...
- Что?
- Живот вспороли, вот что! - рассердилась Женя.
- Я больше не подставлюсь, - серьёзно пообещал он.
Женя засмеялась, прижалась к нему на мгновение и тут же отстранилась.
- Ладно, тебе рано вставать. Иди, ложись. Ночь уже.
Он медленно отпустил её.
- Иду.
Войдя в кладовку, Эркин быстро развернул постель и лёг.
О кроссовках она его не спросила. Ну что ж, тем лучше. Если не обманет этот белый, то за два дня он наберёт. Если, конечно, и на станции все будет нормально. А дерётся Андрей как никто. Если б не он, они бы от пришлых так легко не отбились. Многих бы порезали. Откуда они только взялись на нашу голову?
Эркин осторожно ощупал царапину. Хорошо, сзади было пусто, смог отступить. Андрей ругался, что он лезет вплотную. Точно, ведь выпустили б ему кишки. Андрей показал ему потом, как правильно нож держать, чтоб самому не порезаться. Любит Андрей драться. Но когда что умеешь... да нет, сунь его сейчас в Палас, ведь в петлю полезет, да и раньше... а умел, выучили. И на скотной тянул, правда, до последнего, но ведь не потому, что любил. Просто боялся. Всё-таки еда, свой закуток... Ушёл, когда подпёрло. А мог остаться...
...Грегори нагнал его за воротами. Сначала он подумал, что Грегори успел узнать на кухне, что он там в наглую взял себе полбуханки господского хлеба и кусок мяса, или из-за рубашки. И когда Грегори окликнул его, он угрюмо остановился, готовый отдать и еду, и рубашку. Ну, пойдёт дальше в одной куртке, не помрёт. Не возвращаться же за рабской. Но Грегори заговорил о другом.
- Угрюмый, я договорился, хозяйка согласна. Одна корова твоя будет. Молоко от неё, телёнок там - всё твое. Ну и как положено, харчи, жильё, одежда... и деньгами ещё.
Он попытался молча обойти надзирателя, но Грегори ухватил его за плечо и остановил.
- Ты подумай, Угрюмый, ну куда ты пойдёшь? Признает кто в тебе спальника, ведь прирежут, сам знаешь. А здесь никто тебя не тронет. Ты парень работящий, хозяйка успокоится, всё нормально будет.
Он слушал и не слышал, что говорит, что втолковывает ему надзиратель. На Грегори у него злобы не было, и он просто ждал, пока тот уберёт руку, потому что стряхнуть её он не решался.
- Ну же, Угрюмый, чем тебе плохо было? Пять лет прожил, не пороли по-настоящему ни разу. После ломки на шипах не лежал. Ел всегда досыта, голым по снегу не гоняли. Другие же остаются. Ну, чего молчишь?
- Да сэр, - неохотно ответил он. Грегори обрадовался, решив, что это согласие, но он продолжил. - Другие остаются, сэр.
- А ты, значит, уходишь?
- Да, сэр.
- Дурак ты. Месяц сидел, за скотиной смотрел, а теперь...
- Да, сэр.
- Что да, дурак?
- Я дурак, сэр.
Грегори досадливо сплюнул, сжал кулак, но не ударил.
- Ну, иди. Обратно ведь приползёшь. Кому ты нужен, сам подумай дурацкой башкой своей.
Он угрюмо молчал, уставившись в землю. Грегори, видно, понял, что от него больше ничего не добьёшься.
- Тварь ты неблагодарная. Его покрывали, жить давали, а он... ступай, ублюдок, дрянь краснорожая. Посмотреть бы, как тебя полосовать будут, спальник поганый.
Покрывали? В чём его покрывал Грегори? Ну, это не его дело. И как только Грегори ослабил хватку, он высвободил плечо и, обойдя Грегори, пошёл по дороге. По размешанной сотнями ног в грязь, в месиво, немощёной дороге. Грегори ещё обругал его в спину, он не обернулся. К вечеру он нагнал рабов из какого-то другого имения и ночевал с ними у общего костра. А утром пошёл дальше...
...Эркин плотнее закутался в одеяло, хотя холодно не было. Он всё-таки подбил под дверь войлочный узкий валик и сделал порог. Теперь от двери почти совсем не дует. Просто, когда завернёшься вот так, кажешься самому себе не таким беззащитным. Если ударят сонного, одеяло хоть немного, но прикроет. У Жени хорошие одеяла, толстые, чуть тоньше перины. И тепло, и мягко, и кожу не царапает. Надо будет у Жени на комоде посмотреть что-нибудь для рук. Она наверняка разрешит взять, а нет, так купит. А то всё-таки он царапает её, она, правда, молчит, но он-то сам должен понимать, что с его лапами ему только поленья ворочать... Откуда всё-таки нанесло этих пришлых? Наглые, как скажи, наняли их. И полиции кто стукнул, вроде ведь тихо дрались. Следил что ли кто-то? Похоже, Андрей прав: крутая каша заваривается. Горячо хлебать будет. Обожжёшься. Рубашку жалко. Здорово порвали. Знал бы, надел тёмную, из имения, а захотелось пофорсить в рябенькой. Ладно, у него ещё клетчатая и с короткими рукавами - Женя её тенниской называет - есть. Перебьётся. А эту, видно, на тряпки только. Только бы белый с кроссовками не надул. Женя уже легла вроде...
Эркин вздохнул во сне, потёрся щекой о подушку. Спать надо, времени совсем ничего осталось...