Дни складывались в недели и месяцы. Работа и отдых, радости и неприятности, придирки и недосмотры начальства, дружбы и ссоры, встречи и разлуки... Нормальная, в общем-то, жизнь. О том, что она рабская, Гаор старался не думать. Решение необратимо, приказы не отменяются, обратной силы закон не имеет. Так что... сколько ему отведено, сколько отпустит Судьба, что со Смертью сёстры родные, столько ему и жить рабом. Седой сказал: "освободишься со всеми",- но об отмене рабства не заговаривали даже самые смелые реформаторы, которых он наслушался на редакционных посиделках и в компаниях, куда несколько раз попадал с Кервином. Говорили там неслыханные, и для него совершенно невозможные вещи, волос у него тогда не было, а то бы дыбом встали, но до такого... О рабстве, насколько он помнил, не говорили вообще, его не одобряли и не осуждали, его для этих спорщиков и прожектёров просто не существовало. И для него тоже. Точно, пока жареный петух не клюнет...
Гаор сидел в компании ещё таких же заядлых курильщиков и курил, привычно пряча сигарету в кулак.
Место это ему показали не сразу. Уже после нового года не меньше трёх выдач прошло, когда его вечером окликнул Полоша.
- Рыжий, курнуть пойдёшь?
Гаор удивлённо посмотрел на него: особого приглашения для похода в умывалку не требовалось, но кивнул.
- Тады одевайся.
Полоша был в куртке поверх комбеза, шапке и ботинках. Это становилось совсем интересно. Гаор быстро оделся и вслед за Полошей вышел из спальни. Дальше начались совершенные чудеса.
Полоша постучал в закрытую уже дверь столовой. И не простым, а явно условным стуком. Дверь приоткрылась, и они вошли. В столовой было темно, и Гаор ухватился за куртку Полоши. Так, в сцепке - Полоша явно хорошо знал маршрут - они прошли через столовую, протиснулись мимо тёплой громады остывающей плиты, вошли в тесный, ещё более тёмный, если только такое возможно, и плотно забитый людьми закуток.
- Все что ли ча? - негромко спросил кто-то.
- Все, - ответил Полоша.
- А с тобой кто?
- Рыжий.
- А ну, подай голос, - потребовали вполне по-командирски.
- Я это, - сказал Гаор.
- Ага, ладно.
Раздался тихий, но отчётливый стук, в котором Гаор с изумлением узнал сигнал бедствия. Тишина. Стук повторился. Снова тишина. Еле слышный щелчок замка, звук приоткрывающейся двери, в лицо бьёт струя холодного воздуха и слабый не фонарный свет.
- Сколько вас?
- Шестеро, господин.
- Готовьте.
- Сигарету готовь, - шепнули прямо в ухо Гаору.
Он уже понял, что это кто-то из охранников выпускает рабов в неположеннное время, и понятно, что делает это не за так. Хорошо, пачка с собой. Гаор достал и приготовил в кулаке сигарету.
- Лезьте.
Охранник стоял у двери чёрным неразличимым силуэтом, держа в одной руке маленький фонарик, которым высвечивал заклёпки на их ошейниках, а другой принимал у проходящих мимо него сигареты. Как все, Гаор сунул приготовленную сигарету в ладонь охранника и короткой перебежкой, пригнувшись, пересёк освещённое пространство, укрывшись в густой чёрной тени от стены напротив.
Они устроились в ряд на корточках и закурили. Закинув голову, Гаор попытался определить источник света, совсем не похожий на прожекторный. Луна, что ли? Если полнолуние, то возможно. Небо чистое. Он нашёл знакомые созвездия, вдохнул морозный, щекочущий ноздри и губы воздух, смешанный с сигаретным дымом.
- Эй, шестой где? - вдруг спросил так же стоящий в тени и потому практически невидимый охранник.
Гаор сообразил, что их выдают сигаретные огоньки, а он свою слишком хорошо прячет, и приоткрыл кулак.
- Вижу, - удовлетворённо сказал охранник, - фронтовик что ли?
Это уже требовало ответа.
- Да, господин.
- Пересядь, чтоб я тебя видел.
Гаор перешёл на освещённую сторону.
- Левее, дурак.
Здесь выступ стены тоже давал тень, но не такую густую. Гаор послушно пересел.
- Вот так, - удовлетворённо кивнул охранник.
Теперь Гаору были различимы сидящие в тени рабы и стоявший в стороне и тоже куривший охранник. Того выдавал не только огонёк сигареты, но и блеск висящего на груди автомата. Невелика зарплата у охранника - усмехнулся про себя Гаор - если так себе на сигареты зарабатывает. А ведь и он мог оказаться на его месте. В надзиратели бы он не пошёл, даже ничего ещё не зная, а в охранники... Но в надзиратели ему и не предлагали. В Центре Занятости, куда он регулярно ходил, заполняя каждый раз заново анкеты и тесты, предлагали разное. Надзирателем - никогда. А в охрану звали. Многие считали это наилучшим вариантом, но ему слишком не хотелось опять козырять и тянуться. Разовые подработки оставляли больше времени для газеты, ведь он, даже не состоя ни в штате, ни в Союзе журналистов, считал себя, прежде всего, журналистом. Хорошо, что не пошёл. Попал бы в одну смену с той же сволочью... а охранника матери отнимать у смерти бы не стали, и избили бы его по-другому, он бы, может, даже успел бы выстрелить, а потом... Так хреново, а этак дерьмово. А вот что за недомерок там курит? И к Турману прижимается. И тут же сообразил, что это женщина, и, скрывая улыбку, опустил голову. А женщинам сигарет не дают, так что Турману эта прогулка влетела... бабе дай, за бабу дай, себе и за себя. Четыре сигареты. Не хило. Широко гуляет Турман. Не замечал за ним такого. А вон ещё одна женщина. Значит, две пары и двое сами по себе.
Сигареты докурены до обжигающих губы остатков, которые тщательно растираются в пыль. Охранник показывают им автоматом на дверь. Опять перебежками к двери, и они втискиваются в тесный душный закуток, на бегу благодаря охранника, и за ними щёлкает, закрываясь, дверь. Снова путь через тёмную столовую, приоткрывается на щёлочку дверь, в которую они протискиваются по одному, и кто-то, так и оставшись невидимым, запирает её за ними.
Коридор уже почти пуст, значит, отбой скоро. Ни удивлённых взглядов у встречных, ни вопросов.
Вдвоём с Полошей Гаор вошёл в мужскую спальню. Сидевший на своей койке справа от двери Старший озабоченно рассматривал свой ботинок и даже головы не поднял, когда они проходили мимо него. Правила - понял Гаор - те же, что и с вещевой. Знаешь - знай, а не звони. И всё же не удержался. Умываясь на ночь, встал рядом с Полошей и тихо сказал.
- Спасибо.
- Дежурит он редко, - вздохнул в ответ Полоша.
И Гаор понимающе кивнул. Разумеется, как опознать этого охранника, кто подаёт сигнал, что можно, кто был в столовой, впуская и выпуская их, он не спросил. Жизнь дороже любой информации. Ну, если не любой, то эта точно жизни не стоит. А что за лишнее любопытство отвечаешь жизнью, он ещё по фронту знал. Сам даже раз укорачивал язык такому чересчур любопытному, что вздумал у них выяснять всякие ненужные командованию подробности и детали. Болота в Алзоне глубокие, гати узкие и неустойчивые, оступился - и никакая прокуратура, ни военная, ни, тем более, штатская не найдёт. А жизнь на фронте легко списать. Легче испорченной амуниции, сгнивших сухарей или разбитой машины. Самое дешёвое на фронте - жизнь солдатская.
Выдачи четыре прошло, пока ему опять Полоша не сказал.
- Курнём?
Он понял, что его догадка: курить - это в умывалке или на дворе в выходной, а курнуть - на воле, - правильна, и кивнул.
Всей воли - закуток за рабским корпусом, а всё равно. Рядом сидит, прижимаясь к нему, Веснянка и курит частыми мелкими затяжками.
В выходные вечера часто пели. Обычно, уже разойдясь по камерам на ночь, когда до отбоя оставалось всего ничего, все лежат по койкам, но не спят и свет не погашен, кто-то, каждый раз другой, начинал песню, к которой присоединялись, подваливали остальные. Пели все. И он тоже. Когда знал слова, того же "коня" - там уже почти все слова выучил, то со словами, а нет... вёл голосом мелодию. Закончив песню, немного молчали и начинали следующую. Запевал уже кто-то другой. Обычно мужская и женская спальни чередовались, будто разговаривали песнями. После третьей, редко когда четвёртой песни входил надзиратель и командовал отбой, задвигал решётки и выключал свет.
За всё время ни разу Гаор не услышал знакомой песни или мелодии. Но и сам понимал, как нелепо бы здесь звучали маршевые и даже окопные песни, не говоря уже о тех, под которые танцевали. Не было и тоже известных ему "блатных" песен: уголовных или "блатяг" не любили, как он ещё в отстойнике понял. И то, как его встретили. Ворюга или мочила. Других ведь среди обращённых нет. Только Седой, тот мужчина на торгах с треугольником, нет с треугольником двое, у Ворона тоже треугольник, увидел случайно, когда оказался рядом с ним в душе, тот как раз голову мыл. Треугольник в круге, значит, долг выплачен, и Ворон считается прирождённым, видно, поэтому и терпят его. Но не дружат. И вот он сам со своей пятилучевой звездой. Четверо. А их только здесь две сотни, а сколько ещё, рождённых в рабстве, рабов от рождения? Система, конвейер... Хотя и он иногда даёт сбои. Но тоже по хозяйской воле.
...Веснянка лежит щекой на его плече, гладит ему грудь. Рядом как всегда кто-то сопит и покряхтывает. Даже мысленно он не позволяет себе узнать голос. Незачем.
- Рыжий, Рыженький, - шепчет Веснянка так, будто целует его шёпотом. - Любый мой. Были б мы в посёлке.
- И что тогда? - поворачивает он к ней голову, встречаясь губами с её ртом.
- Ох, - наконец отрывается она от его губ, - жаркий мой. Родила бы от тебя. Чтоб тоже рыжим был. Огоньком бы звала.
Такое кощунство немного задевает его, но совсем чуть-чуть, это же не может быть всерьёз, чтоб человека с Огнём в имени ровнять.
- Так за чем дело стало? - наклоняется он над ней.
Веснянка тихонько смеётся, прижимает его к себе. Он уже знает, как и насколько резко может ворочаться в тесном пространстве под стеллажом вещевой, и больше с ним таких казусов, как в первый раз, не бывает. Дразнят его, правда, до сих пор, и, как он понимает, ещё долго будут дразнить, рассказывая, как Рыжий в раж вошел, дорвался, понимашь, и все полки у Мааньки обрушил. Сам смеётся со всеми, уж больно складно у Сизого получается.
Веснянка охотно поддаётся ему, а той, первой, ведь не понравилось когда по-дуггурски, так и не показалась ему потом, не позвала больше. Он так и не знает, кто она. А Веснянка сама к нему на выходных играх подошла, в ручейке вызвала, и потом они целовались в полутьме за углом, совсем уйти со света он не рискнул, боясь нарваться уже не на дубинку, а пулю - за попытку к бегству огонь на поражение. И все ещё гомонили и играли, благо погода хорошая, а они ушли вниз, порознь как положено, разошлись по спальням и встретились у вещевой. Дверь приоткрыта и внутри темно. Значит, можно. Так и пошло у них. Хорошо пошло. Да и он уже не дёргался, чтоб как по-дуггурски, сзади, как ему привычно, а стал как все, по-нашенски, лицом к лицу.
Гаор замер, уткнувшись лицом в рассыпанные вокруг головы Веснянки её чуть влажные от пота волосы и, тихо соскользнув, лег опять рядом, уплывая в тёмную воду беспамятства. Рука Веснянки погладила ему волосы, расправила, накручивая на палец, кудри на лбу.
- Тебя матерь твоя Кудряшом, наверное, звала. Или Кудряшиком?
- Не помню, - ответил он, - нет. Вроде нет.
- А как?
- Не помню, - повторил он уже чуть более сердито.
Не любит он таких разговоров. Слишком по сердцу они его бьют. Веснянка поняла и замолчала. И ему стало уже немного не по себе, что чуть не обидел её ни за что.
- Ну, так как? - решил он вернуться к их тому, прежнему разговору. - Родишь от меня?
Она невесело засмеялась.
- Да не в посёлке ж мы. Здесь хозяин не даёт нам рожать. Он нас не на расплод покупал, по-другому работаем.
- Как это не даёт? - не захотел он понять.
- Глупый ты, Рыжий. Таблетки такие есть, вроде фишек, тоже беленькие. Вот раз в три выдачи нам их и дают, и глотать при себе заставляют, и в рот смотрят, проглотила иль нет. А коли всё хорошо, то конфету дают, чтоб заесть. Горькие они, во всём горькие.
Он молчал, прикусив изнутри губу, чтоб не закричать, не выругаться по-страшному. А она всё гладила его по голове и груди, не лаская, а успокаивая...
...Гаор потягивается под одеялом, забросив руки за голову, устало прислушивается к ночному, "казарменному" шуму спальни. Всё спокойно, хотя опять видел на вечернем построении эту сволочь. Ну, авось обойдётся. Вроде тот не дежурит, так подошёл, посмотреть. Говорили ему, что того теперь только на наружную охрану ставят. Но всё равно, неприятно. Спецвойска, спецовики, спецура... Самая отъявленная сволочь там. Болтали, что кто человек, так тех они сами забивают. Не верил. Знал, конечно, что за гады там служат, но чтоб такое... А теперь думает: правду болтали. Хорошо, Седой "мозготряс" свой на корню зарубил, ещё б спецуре "мозготряс" и тогда всё, кранты и амбец полный. А так... так ему случалось и обыграть их. Когда и вчистую. Как тогда, в Алзоне. Полное отделение, двенадцать человек вместе с машиной он на дно отправил. И не жалел, и не жалеет о сделанном. Только одного боялся: с ними офицер был. А хоть и младший лейтенант, а всё же не солдат и не сержант. Такого могут и посерьёзнее искать. Но обошлось. Никто об этом не знает, а то бы ему уже давно перед Огнём Справедливым стоять пришлось. А здесь говорят Ирий-сад. Как там у него в папке?
Листы пополнялись. Статью про Седого он уже почти сделал. "Вылизывал" её теперь, зачищая все шероховатости, аккуратно оставляя пропуски на месте дат, номеров и некоторых названий. Этого ему, к сожалению, сейчас не сделать. Статью про отстойник, печку и пепел пришлось всю перечеркнуть и начать заново. Для серьёзной работы у него нет данных, а для зарисовки... одни вопли, да и кого это зацепит. Чтоб страх прочувствовали в чтении, не надо писать: ой, как страшно. Нет, тоже пока только выписки, сбор информации, а эмоции на потом. Третий лист, стремительно разрастался, постоянно вычёркивались усвоенные и вписывались новые слова, он их уже начал потихоньку разбирать, отделяя то, что могло хоть как-то вывести его к первой, открывающей лист, записи, где под словом дуггуры красовался жирный вопросительный знак. Ничего, кроме, тутошних и исконных он пока вписать не может, а это не ответ, а уход от ответа. Он ещё раз просмотрел лист, вложил его в папку и завязал тесемки. Всё, спать - отдал он самому себе приказ.
Дёргать со склада Гаора начали ещё перед Новым годом. То чистить снег на тракторе, то куда-то везти хозяина. Разумеется, он не спорил. Тем более, что за водительскую работу шли серьёзные прибавки к выдачам. Тогда за регулировку "коробочки" и поездку с хозяином он получил дополнительно к трём белым ещё красную и синюю фишки, да за чаевые зелёную. Разбогател, понимашь! Да ещё, как всем, в честь праздника, дополнительная пачка сигарет. И сволочи той даже близко не было.
Гаор подумал, что такого весёлого Нового года у него ещё не было.
В училище устраивались ёлки, в старших классах и на курсах их отпускали на специальные танцевальные вечера, куда собирались курсанты со всех училищ, начальство предусмотрительно разделяло солдатские и офицерские отделения, и драки - курсант не дрался, значит, не гулял - не выходили за рамки допустимой вражды между родами войск. Общевойсковое уступало только десантникам, у которых программа по рукопашному бою была намного серьёзнее. Откуда брались девчонки для этих вечеров, он тогда не задумывался. Веселье оставалось казённым, в рамках дозволенного Уставом, и потому по-настоящему не весёлым. На фронте праздник не по календарю, а когда можно посидеть, а лучше поспать в тепле, сытно поев и не ожидая обстрела, бомбёжки или атаки. Бо-ольшая редкость. И два праздника на дембеле. Случайные подруги на один вечер, выпивка со случайными собутыльниками... Новый год - семейный праздник. Или дружеский. У его друзей были семьи, и он к ним не навязывался. Хотя и Жук, и Кервин его звали. Звала и Моорна. Но тут он давал задний ход при малейшем её приближении. Он же не слепой и видит, как глядят на Моорну Арпан и Туал. Ну и пусть разбираются сами. Моорна - хорошая девчонка и нечего ему торчать перед ней третьей сосной. Нужен ей бастард-полукровка?!
А вот рабом отпраздновал Новый год, как положено, по-семейному. Ведь и в самом деле, одна семья. Где ссорятся и мирятся, ругаются и любятся, но если что, негде тебе больше искать защиты и поддержки.
Тридцать первого гонка началась прямо с утра. На склад они бежали не хитрыми меринами, а призовыми жеребцами, и как ни спешили, у их входа уже стояли две отчаянно ругающиеся тройки зального подвоза с тележками. Надзиратель даже не обыскал их толком, сразу впустил со словами:
- Живо, волосатики!
Хорошо, самое срочное, у них с вечера было готово. Вот что Плешак умеет, так это угадать, за чем с утра приедут. У Гаора так не получалось. Он запомнил, конечно, самое расхожее, но у Плешака не один праздник за спиной, оговорился он как-то, что уже шестой год у Сторрама работает, и всё на пятом складе. Сначала в подручных ходил, а потом того продали, и стал Плешак главным. И сам троих подручных уж сменил.
- Ты, Рыжий, четвёртый у меня.
Гаор кивнул, не спросив, куда те делись. Ясно, что продали. Прибежал Махотка, нагрузили ему тележку, а он её и стронуть не может, больно тяжело вышло. Надзиратель махнул дубинкой.
- Рыжий, пошёл! Отвезёшь и пулей сюда.
- Да, господин надзиратель, - вылетел наружу Гаор.
Вдвоём они поволокли гору пылесосов и электропечей в зал. Но до зала Гаор не дошёл. На полдороге к Махотке подбежали его напарники, отчаянно ругаясь за задержку, а Гаора, вытянув дубинкой по спине, отправили опять на покупательскую стоянку, убрать скопившиеся тележки для покупок.
Там была неразбериха, похлеще фронтовой пробки на переправе перед бомбёжкой, когда каждый стремится проехать первым и потому намертво закупоривает проезд задним и не даёт развернуться и выехать переднему. Шофёры и охранники бешено орали друг на друга, дёргая машины и не глядя по сторонам, тем более на какого-то раба. Как ему удалось выбрать из этой каши хрупкие, по сравнению с машинами, тележки и при этом не попасть под колёса самому и не поцарапать ничью машину - Гаор сам потом удивлялся. Но собрал, выкатил, составил их в длинный поезд - тележки удобно вставлялись друг в друга - и удачным пинком отправил к центральному входу. Как их тут же расхватали покупатели и зальные рабыни, он не увидел, убегая на склад.
А там Плешак, пыхтя и ругаясь, пытался выдвинуть чёртов энергоблок. И какой дурень этакую тяжесть на праздник покупает?! Надзиратель с ходу дубинкой вкинул Гаора в склад, а потом сделал вид, что не заметил, как тот, вытаскивая громадину, вышел за порог без разрешения.
Только эту дурынду увезли, опять прибежали за гирляндами. И тут же утюги понадобились. И бритвенные наборы.
- Эта-та хренотень к чему? - прохрипел Плешак, водружая на тележку коробку на тридцать наборов.
Надзиратель долго и упоённо ржал над дикарями - обалдуями волосатыми. Под его ржание Гаор опять вышел незамеченным в коридор, чтобы помочь Моргашу с крепежом.
Но странно: вся эта гонка почему-то даже радовала Гаора. Или просто бушевало в нем ликование от первого виденного им унижения Гарвингжайгла Юрденала. Ликование, которым поделиться он ни с кем не мог, и потому особенно остро переживаемое. Есть, значит, Огонь-Справедливый! Конечно, изгнание из дорогого магазина не идёт ни в какое сравнение с клеймом и ошейником, но... И сказали: "банкрот". Значит, и в другие такие же заведения не пустят. И дорогих шлюх теперь Братцу не видать, и игровых залов с дорогими золотыми и серебряными фишками, будет обходиться цветными, которые им, рабам, раз в неделю выдают. И даже... "ограниченная дееспособность", чёрт, не помнит: при этом можно играть, или это вовсе запрещено? Эх, Жука бы сюда. Ну не совсем сюда, конечно, такой жизни он не то что другу, не всякому врагу пожелает, но хотя бы поговорить. И сам Юрденал - не генерал спецвойск, а просто генерал войск, это не дееспособность, в этом он разбирается, значит, в отставке. Пустячок, а приятно.
Звонок на обед застал их за подтаскиванием к двери очередных контейнеров.
Надзиратель наскоро обыскал их и подбодрил дубинкой.
- Живо, олухи, на одной ноге чтоб!
Гаор, как всегда, держался вровень с Плешаком, хотя мог бежать и быстрее, а Плешак нёсся изо всех сил, и потом в строю долго не мог отдышаться, дохал вплоть до обыска.
За стол садились, наскоро ополоснув лица и руки, а многие, и так, как вбежали, так сразу за стол. И матери, против обыкновения, торопили обедающих, не расставляя, а прямо-таки расшвыривая миски, но, не проливая при этом ни капли. Кисель допивали, уже выбегая из столовой и на бегу благодаря Мать.
Пробегая через двор к складам, Гаор заметил, что стоянка для покупателей уже пуста. Ну да, магазин сегодня полдня работает. Теперь им...
- Таперича, паря, мы им всё подготовим и прям в зал отвезём.
Гаор с интересом кивнул. Ему и в самом деле было интересно. В торговом зале Сторрама он ни разу не был. Ни раньше - цены у Сторрама сержанту-ветерану не по зубам, ни теперь.
- Ага, явились, - встретил их надзиратель, - за смертью вас только, волосатиков, посылать. Держи и быстро чтоб, - вручил он Плешаку длинный, на нескольких листах, бланк заказа. - Рыжий, чего вылупился, за сеткой мотай.
Дубинка надзирателя несильным ударом направила его вглубь коридора. Туда Гаор ещё не ходил. Он послушно пробежал вдоль ворот всех остальных складов, где за открытыми и полуоткрытыми дверьми кипела такая же работа, и в самом конце нашёл большой решетчатый контейнер.
Когда он его подтащил к двери их склада, Плешак уже приготовил часть заказа.
- Давай, паря, щас мы его...
Вдвоём они под завязку набили его коробками со всякой бытовой электромелочовкой, и надзиратель махнул им дубинкой, не проверяя и не обыскивая.
- Везите.
На дворе уже темно, ну да самые короткие дни в году, Небесный Огонь - Солнце отдыхает. Гаор невольно усмехнулся.
Они проволокли контейнер по двору и пандусу и через задние грузовые ворота въехали в огромное приземистое здание торгового зала. Низкий проход между тамбурами-хранилищами, и Гаор даже зажмурился на мгновение: таким слепящим глаза светом брызнули лампы под потолком.
- Левее бери, паря, туды нам.
- Ага, понял.
Пока они доехали до отдела бытовой техники, Гаор огляделся.
Огромный зал перегорожен стеллажами в рост человека, образуя правильную решётку с десятью проходами через весь зал и поперечными торговыми квадратами. Мельтешили яркие оранжевые комбинезоны зальных рабов и более светлые, выцветшие у дворовых. Бегали распоряжаясь надзиратели, но, как быстро понял Гаор, на самом деле командовали старшие зальных бригад, и надзиратели особо в их работу не вмешивались, хотя орали вовсю.
- Ага, ага, сюда давайте!
- Да куд-ды ты её суешь!
- Живей, волосатики, до ночи колупаться вздумали!
- Девки, здесь загрузили, живее мойте!
- Эй, сдвинься, не проедешь!
- Да куда ты её на хрен, здесь мягкие, к ёлочным давай!
Но голоса весёлые, ругань беззлобная, и даже надзиратели только машут дубинками, но не бьют, а Гаор уже наслышан об их злобе и умении бить незаметно, но очень больно.
А вот и их отдел. Зальный надзиратель махнул им дубинкой, чтоб выгружали, и побежал дальше.
- Давай, паря, одно к одному.
- Понял, - весело ответил Гаор.
- Распихаем и второй привезём. Эх, третьего бы нам, чтоб подготовил.
- Давай, Плешак, - сразу решил Гаор, - мотай на склад и готовь, я сам распихаю и приеду.
- И то дело! - согласился Плешак и выметнулся из зала.
Оставшись один, Гаор расставил коробки по полкам и даже подровнял их, чтоб стояли красивым зигзагом, разложил по открытым ящикам мелочевку и покатил контейнер к выходу.
На полпути его вдруг окликнули Дубравка с Кисой.
- Ой, Рыженький, помоги нам, она тяжёлая!
Большая, в полтора его роста, искусственная пальма в кадке стояла у входа в цветочный отдел, и её надо было перетащить через пять отсеков к "мелочам интерьера". Поднять её Гаор даже не стал пытаться, а попробовал, крепко ли она сидит в кадке-подставке, и не так перетащил, как перекатил её на указанное место, думая, что для "мелочей" пальма всё-таки великовата, установил так, чтобы она не загораживала проход, и... получил хлёсткий удар по спине.
- А чтоб тебя, дурня, обалдуя лохматого, а ну ставь её обратно на хрен, пока я тебе всё к празднику не оторвал! - бушевал надзиратель.
Дальше последовало такое, что Гаор несмотря на боль в спине с невольным уважением отметил новизну и виртуозность оборотов. Он переволок пальму обратно, получил второй удар, уже не такой сильный и не по спине, а пониже, схватил свой контейнер и побежал на склад, радуясь, что легко отделался, злясь на самого себя, что купился, и обдумывая месть. Особо он не обиделся: такое и в училище практиковалось. Сам виноват - не будь лопухом.
У Плешака всё было уже не просто готово, а лежало в порядке укладки, и загрузились они в рекордные сроки.
- Запомнил, где что?
- Запомнил, - кивнул Гаор.
- Тады вези, я третью ходку подготовлю.
И Гаор побежал обратно, волоча нагруженный контейнер.
Он влетел в торговый зал и помчался в свой отдел, ловко лавируя - приспособиться недолго, если умеючи - между одновременно моющими пол и раскладывающими товары рабами и рабынями. Дубравка с Кисой предусмотрительно шарахнулись от него в глубь какого-то отсека, он даже не посмотрел в их сторону.
Гаор заканчивал раскладку, когда к нему подбежал надзиратель.
- Всё?
- Ещё одна ездка, господин надзиратель, - ответил Гаор, разворачивая контейнер.
- Живее, лохмач, задница волосатая!
- Есть, господин надзиратель, - гаркнул Гаор, убегая из отдела.
Дело делом, но задуманное им должно получиться, и надо прямо сейчас, а то после драки кулаками махать невместно - ещё одно недавно освоенное им слово.
Рассчитал он точно. Девчонки были уверены, что он их не заметил, работу в своём отсеке они уже, считай, сделали и теперь в два голоса трепались и зубоскалили с парнями из отсека кухонной посуды напротив. Гаор подошёл к ним сзади, не останавливаясь схватил Дубравку, взвалил её к себе на плечо и пошеё дальше. Дубравка истошно завизжала, а Киса кинулась вдогонку его бить. По-прежнему не меняя шага, Гаор ловко перебросил Дубравку в контейнер, поймал свободной рукой Кису и перевалил её туда же. Девчонки, взвыв уже в два голоса, попытались вылезти по решётке, но Гаор тут же изобразил болтанку двумя резкими поворотами на ходу, и они оказались на дне.
О том, как на это посмотрят остальные, а тем более надзиратели, он даже не подумал. Но, к его удивлению и облегчению, ржали все.
- Рыжий, пусти!
- Неа, - ответил Гаор, встряхивая контейнер, чтобы залезшая на решётку Киса снова оказалась на дне.
- Рыженький, прости!
- Рыжий, мы для смеха!
- А уж я так прямо обхохотался, как по хребту получил.
- Рыженький, мы не думали!
- Индюк тоже не думал, пока в суп не попал.
- Рыженький, ну не надоть!
Девчонки уже почти ревели всерьёз, и на выезде из зала он их выпустил. И они побежали обратно, а он на склады в общей толпе грохочущих контейнеров и тележек.
К его изумлению, надзиратель встретил его уже по-новому.
- Нашёл время девок катать! - ржал надзиратель, и ему вторил мелким смехом Плешак.
Они-то уже откуда все знают? - удивился Гаор, но тут же сообразил, что приехавшие раньше него и всё тоже видевшие, успели трепануть Плешаку, а надзиратель-то рядом стоит и всё слышит. Надо помнить.
- Вези, паря, - вытолкал его в коридор Плешак, - я тут мыть начну, так что пару баб завези на подмогу.
Торговый зал встретил Гаора дружным хохотом и градом шуток и подначек, причём смеялись и надзиратели. Отругиваясь и отшучиваясь на ходу, Гаор втащил контейнер в свой отдел и стал раскладывать товар.
- Давай живее, - подбежала к нему Зимушка, - нам уж мыть пора, а ты с девками забавляешься!
- Прокатить? - предложил Гаор, быстро запихивая на нижнюю полку запасные коробки с электровафельницами.
- Пошёл ты...! - Зимушка ловко увернулась от его руки, шлёпнув рядом с ним по полу мокрой тряпкой.
Гаор стёр с коробки попавшие на неё брызги.
- С водой аккуратнее, они подмочки не любят.
- Поучи меня! - фыркнула Зимушка. - Всё что ли ча?
- Всё!
Гаор покатил к выходу пустой контейнер.
Зал уже заметно опустел. Раскладка товаров закончена, часть зальных ушла, и теперь как только уборщики домоют полы, их тоже отпустят. А Плешак там один корячится, и Гаор побежал со всех ног.
Контейнер на место в конец коридора. В других складах тоже моют полы, в нарушение всех правил, перекликаясь и гомоня.
Вдвоём они быстро закончили работу. Тем более, что склад теперь тоже полупустой.
- Завоз, - объяснил Плешак,- таперя только апосля праздника будет.
- Валите, волосатики, - выпустил их надзиратель, обыскав явно не всерьёз.
Впускают без построения, только обыскивают внизу, а в коридоре уже шум, гомон, толкотня. Бегают, переодеваются, сговариваются к выдаче.
- Все? - орёт Старший. - К выдаче становись.
Тут, правда, Гаор сообразил, что его сегодняшнее веселье может обернуться не только "мягкими", но и "горячими". Но обошлось. Надзиратели, видно, в честь праздника не стали цепляться к нарушениям и портить выдачу. А может, просто лень им сегодня дубинками махать. Но выдача прошла быстро, никого не били, дверь закрыли, и вот тут началось...
Уже к ужину, как было заведено, переоделись из комбезов в гулевое, и сели за столы с тем же весёлым гомоном, дразня и подначивая друг друга, замолчав только на раздаче мисок. Еда - дело святое, не до балагурства тут.
Впервые за всё время каша была сладкой. Белая рисовая каша и даже с изюмом и кусочками чернослива и кураги. И потому ели, не спеша, смакуя. Такого Гаору ещё не приходилось пробовать. Как всегда, в конце давали добавку. Обычно она шла в очередь, полмиски сверх пайка, но сегодня по две ложки всем положили. И чай был слаще обычного. Как все, Гаор встал из-за стола, поблагодарил Мать и вышел в коридор, где сразу закипело веселье.
К нему, правда, сунулся было Махотка.
- Рыжий, ты чо девчонок заманил?!
- У них убыло? - ответил вопросом Гаор.
И вокруг грохнули дружным смехом.
- А чо, девки, грех жалиться, задарма прокатились!
- Рыжий, ты ж чо их выпустил? Увёз бы к себе и лады.
- Ага, им там с Плешаком в самый раз было бы!
- Ага, два на два!
- А Махотка бы следом бежал!
С Гаора переключились на Махотку, пошли поминать, с кем и чего такое случалось. И не такое тоже. Кто-то сзади дёрнул Гаора за рубашку. Он круто развернулся, чтобы поймать приставалу, но та увернулась и исчезла в толпе, и Гаор, уже зная правила - не знаешь, кого ловить, лови что под рукой - поймал и притянул к себе Зимушку.
- Ух, ты скорый какой, - не всерьёз отбивалась она.
Обычно в ловитки - погоню и ловлю с поцелуями - играли на дворе, там хоть погоняться где есть место, ну а в коридоре зато другое способнее. Не желавшие играть, а может уже сговорившиеся разбежались по кладовкам и другим удобным местам, и в коридоре стало чуть свободнее. Ловил он, ловили и его, вернее, подставлялись ему.
Гаор уже давно заметил, что весь охмурёж и заигрывание с угрозами заманить и затащить ведут мужчины, но решают женщины. Коли сказано тебе: "нет", - то отвали и не настаивай. Та, его первая, не звала его, и он считал себя свободным. Да и у остальных тоже, похоже, каждый раз решается заново. Это настолько не походило на привычное с детства, когда мужчина редко когда зовёт, больше приказывает, и женщина не смеет отказываться, если только за неё не заступится другой мужчина, что не укладывалось в голове, и Гаор, не пытаясь пока понять, просто подчинялся здешним правилам, угадывая их по поведению остальных. И сейчас, видя, что в коридоре остаются только парни и девчонки, а кто постарше разошлись, он тоже вышел из игры и ушёл в спальню.
Здесь упоённо валялись на койках, играли в чёт-нечёт, вели какие-то свои в своих компаниях разговоры, но, проходя к своей койке, Гаор не так понимал, как чувствовал, что он здесь действительно свой, никому ему не надо ничего доказывать, отстаивать себя, придумывать объяснения, чего это ты не в увольнительной, за что оставили, или почему домой не взяли, как это бывало в училище.
Гаор достал из тумбочки сигареты - у него ещё с той выдачи пять штук, да ещё сегодняшняя пачка, и фишки есть, чтоб прикупить, - может себе в честь праздника даже три позволить, взял зажигалку и пошёл в умывалку.
Там было полно курильщиков, и вечно маявшийся без курева Мухортик - свою пайковую он не столько скуривал, сколько раздавал как долги - стоя в общем кругу, с наслаждением дышал даровым дымом.
Трепались о жратве и бабах. О выпивке говорили мало - рабу напиться редко удаётся, это в посёлках есть такие бабки, варят хмельное, а здесь-то... даже в праздник не дают. Хозяин не терпит. Можно, конечно, к надзирателю подлизнуться...
- За ради выпивки ссучиться? - удивился Гаор.
- То-то и оно.
- А чо, был такой... как его?
- А этот, сучонок, ну так и продали его.
- И надзирателя того уволили.
- За курево в неположенном отметелят, но ещё посмотрят, а с выпивкой... всё, в раз на торгах окажешься!
- И с поротой задницей.
- Ну да, а тогда хрен к хорошему попадёшь.
- Ну да, они целых смотрят.
- Вот чо ещё хорошо, браты, это что дубинки у наших. Синяк он сойдёт, а кожу порвёт, рубец сразу виден.
- Ага, я вот на заводе работал, так тамошние надзиратели с плетьми ходили. Походя врежет, так через штаны рвёт.
-Есть такие, штаны целые, а по ногам кровь текёт.
- Рыжий, а тебя это чем метелили? Ну, на спине у тебя, как полоса вырезана.
- Это фронт, - пыхнул сигаретой Гаор, - осколочное ранение.
- Это как?
- Чо за хренотень?
Гаор стал рассказывать о снарядах, минах и пулях. Ну, с пулями хоть вприглядку, но были знакомы все. Охранники с автоматами, управляющие с пистолетами - обычное дело. А вот снаряды...
- И большой он, снаряд этот?
- От таких до таких, - Гаор, зажав сигарету зубами, показал руками размеры.
- Ни хрена себе!
- Даа, ежели таким да по башке, то и не встанешь.
Гаор невольно рассмеялся.
- Когда прямое попадание, то ни вставать, ни лежать некому, ни хрена от человека не остаётся. Так... ошмёточки вокруг, - он передёрнул плечами. - Стоишь, говоришь с кем, слышишь: свистит, тут, где стоишь, там и падай, тряхнёт тебя, засыплет, потом встаёшь и стряхиваешь с себя... землю с мясом.
- Каким ещё мясом?
- А того с кем говорил, - ответил Гаор, разглядывая свой окурок и прикидывая, хватит ли его ещё на одну затяжку.
- Мухортику дай, - сказал Мастак, - у тебя ж есть ещё.
- Есть, - кивнул Гаор, протягивая окурок Мухортику.
- Обойдусь, - отмахнулся Гаор, доставая и прикуривая от сигареты стоявшего рядом Зайчи новую сигарету.
- Обогател ты, паря, - засмеялись в толпе.
- А чо, умственность она стоит.
- Паря, а водилой как, легко работать?
Гаор кивнул.
- Ага, ключ повернул, рычаг дёрнул, и спина мокрая.
Все дружно рассмеялись.
Стоявший тут же со всеми Ворон, курил, кивал, улыбался, но в разговор не вступал. И остальные его не гнали, но и не заговаривали с ним. Свой, а чужой - подумал Гаор. А Седой... Седой чужой, а свой. Интересно, как перемена слов местами меняет смысл высказывания. Это можно очень интересно обыграть, даже построить на этом... Но думая об этом, он уже со всеми смеялся над рассказом Мухортика, как тому случилось работать под началом обалдуя-надзирателя, и как того обалдуя дурили все рабы.
Курили и трепались свободно, не думая, успеют ли до отбоя. Седни отбоя нетути. Надзиратели сами гуляют. Состав курильщиков незаметно менялся, одни уходили, другие приходили, подваливали в разговор. Выкурив отведённые себе три сигареты, ушёл и Гаор.
Махотка лежал, накрывшись одеялом с головой, и судя по тому, как одеяло колыхалось, был там не один. Никто на это особого внимания не обращал. Бродил между койками Тукман, разглядывал всех, искал, кто бы с ним поговорил или поиграл. Гаор, проходя мимо, отвернулся. Он всё теперь знал, понимал, даже сочувствовал, но перебороть себя не мог. Как и с Зудой. Да от него же и не требовали, чтобы он дружил с ними. Не держи сердца, значит, не злись, не думай о мести, прости. Он простил, сердца не держит, а с кем ему говорить, сам решает.
Гаор сунул сигареты и зажигалку в тумбочку, сгрёб в кучку фишки. Надо бы у Матуни ещё коробочку попросить. Под мыльницу он нашёл, под мочалку приспособил плоский пластиковый неизвестно из-под чего лоток. Теперь вымылся, пришёл, уложил, и ни на сигареты, ни на бельё не натечёт. А фишек много стало, завтра купит себе чего-нибудь в ларьке.
Обычно в это время уже давали отбой, и многие по привычке улеглись. Но свет не выключали, и решётки оставались открытыми. Конечно, новогодняя ночь - особая, говорят: какая ночь, таков и весь год будет. Но просто так сидеть глупо, а он сыт, хорошо покурил, нигде не болит, можно и поваляться, отдохнуть.
Гаор усмехнулся: и будет он весь год на койке валяться, сытым и довольным. Хорошо бы. Приметы разные, в эту он никогда не верил, с... да, ещё с детства. В училище, в младших классах ещё сомневался, но потом поумнел. Эта примета никогда не сбывалась. Здесь, похоже, её либо не знают, либо не соблюдают. Да и наломались все за день, гонка была... завтра он и нагуляется и напразднуется - подумал Гаор, взял свой "душевой" набор и пошёл мыться.
Привычка бриться дважды в день была им слишком хорошо усвоена, здесь она стала ежедневным, если не слишком уставал, душем. В душевой было парно, и в самом горячем - там из всех кранов бил кипяток - углу задушевно беседовали, лениво плескаясь в шайках, трое мужчин с дальнего конца спальни. Гаор уже не раз слышал про баньку и паренье, даже смутно, но представлял, о чём идёт речь. Поэтому он мимоходом пожелал им лёгкого пара и прошёл в другой конец к свободному рожку, открыл себе воду по вкусу и стал мыться. Тоже не спеша и не дёргаясь: успеет.
К его удивлению, когда он вышел в спальню, свет был выключен, но решётка не задвинута. И не только с Махоткиной, но и с многих других коек раздавались вздохи, сопенье и кряхтенье. Койки скрипели, а многие даже раскачивались, Однако... как в казарме перед Чёрным Ущельем. Непроизвольно возникшее сравнение заставило Гаора нахмуриться. Как бы не накликать.
Он подошёл к своей койке, не глядя на вставшее горбом одеяло на койке Полоши, уложил мыло и мочалку в тумбочку и залез под одеяло. Хотел ещё сказать Полоше, чтоб тот так койку не тряс, но заснул, едва голова коснулась подушки. Кто-то с осторожной лаской тронул его голову, он не проснулся, и, вздохнув, от него отошли.
Разбудил Гаора внезапно вспыхнувший свет. Он сел, ошалело моргая, но свет почти тут же погас, вспыхнул, снова погас.
- Готово, - сказал чей-то приглушенный бас, - упились.
- Да уж, - откликнулся женский голос, - почнут теперь играться.
- Ща за девками пойдут.
- Не, седни другие, этим была бы выпивка, а девки по хрену.
- Ну и хрен с ними, - высказавшийся шумно зевнул.
Гаор про себя полностью и безоговорочно согласился с ним, но, зная по опыту, что перепившиеся офицеры могут хрен что придумать, вплоть до приказа в атаку, насторожился и, когда лёг, то не заснул, а задремал, когда вроде и спишь, но всё слышишь и наготове.
Но свет больше не включали, и спальня успокаивалась. Постепенно потихоньку возвращались уходившие в женскую спальню. Словно не замечая так же бесшумно уходящих женщин, они пробегали к своим койкам и укладывались.
Хлопнула, открываясь, дверь надзирательской, донеслось нестройное пьяное пение, и уже без динамика крикнули.
- Старший! А ну на одной ноге, волосатик!
- Иду, господин надзиратель, - громко ответил Старший, выходя из спальни и властно бросая через плечо, - всем дрыхнуть.
Несколько приподнявшихся голов послушно опустились на подушки.
Интонация зова и пение не понравились Гаору. Такое, вернее, очень похожее, он не раз слышал и, подозревая, зачем позвали Старшего, торопливо натянул штаны, спрыгнул вниз и тихо прошёл к двери, но в коридор не вышел, оставшись стоять у косяка так, чтоб если откроется дверь надзирательской, его не увидели.
Он и раньше замечал за собой, что когда напрягался, слышал и видел намного лучше, чем обычно, и, никому об этом не говоря, этим пользовался. И сейчас он, напряженно прислушиваясь, пытался определить, что происходит в надзирательской. Какие там могут быть развлечения, и чем они обернутся для Старшего, он очень хорошо представлял. Разумеется, влезть в надзирательскую, чтобы под каким-нибудь предлогом вызвать и увести Старшего, он не мог. Не самоубийца же он, здесь фронтовые штуки, какими ему случалось выручать вляпавшихся в офицерскую гулянку новобранцев, не сработают. Но... хохот, слов не разобрать, чёрт, снова хохот... Старшего не слышно...
Если кто и проснулся и следил сейчас за ним, то не вмешивался: такое напряжение было в его застывшей как перед прыжком фигуре.
Гаор выскочил в коридор и сразу увидел Старшего. Тот стоял, привалившись к стене в двух шагах от надзирательской, и шатался, явно стараясь не упасть. Мотало Старшего сразу по всем направлениям. Подбегая к Старшему, Гаор ещё издали ощутил знакомый и особенно отвратительный сегодня запах и понял, что произошло. А что тут надо делать, он хорошо знал.
Спереди рубашка Старшего была залита отвратительно пахнущей маслянисто блестящей тёмной жижей. Старший поднял голову, посмотрел на Гаора измученными, недоумевающими перед раздирающей внутренности болью, гаснущими глазами и попытался что-то сказать.
- Молчи, - ответил Гаор, обхватывая его сбоку за спину и закидывая его руку себе на плечи, - держись за меня.
Старший дёрнулся.
- Держись, - повторил Гаор, - я знаю, что делать. Пошли.
Он повёл тяжело оседающего, обвисающего на нём Старшего через всю спальню в уборную, ногой пнув по дороге койку Махотки.
- Ты чего?! - выскочил из-под одеяла голый Махотка.
- Тихо! - гаркнул на него шёпотом Гаор. - Помоги.
- А...?
Гаор бешено поглядел на него, и Махотка немедленно заткнулся и встал с другой стороны, подперев Старшего своим телом.
В уборной Гаор, быстро сдирая со Старшего испоганенную рубашку, шёпотом скомандовал.
- Кружку, соль и ложку тащи, живо!
- Чего? Да где я тебе...?
Гаор бешено выругался.
- ...где хочешь! Но чтоб было!
Что-то в его голосе было такое, что Махотка мгновенно исчез, получив вдогонку.
- И не звони!
Гаор помог Старшему сесть на пол.
- Не ложись только, и дыши, глубже дыши, не смертельно, знаю.
В уборную влетел Махотка с пачкой соли, кружкой и ложкой в руках.
- Старшего держи, чтоб не лёг, - распорядился Гаор, отбирая у него принесённое.
Раковин в уборной не было, а бежать в умывалку долго. Гаор снял крышку с унитазного бачка и зачерпнул воды, вода что здесь, что в умывалке одна, знаем. Быстро разболтал полную с горкой ложку соли и склонился над Старшим.
- Пей. Давай, Старший, пей, пока нутро не сгорело.
- Ещё матерей беспокоить, - отмахнулся Гаор. - Сами справимся. Ну, Старший, давай. А ты вторую кружку так сделай.
Черпать из унитазного бачка Махотка не стал и побежал в умывалку, а Гаор помог Старшему встать и нагнуться над унитазом, нажал ему на живот.
Солевой раствор сработал, и Старшего вырвало отвратительно пахнущей чёрно-зелёной смесью. Рвало его долго. Сзади сопел с кружкой наготове Махотка.
Когда приступ закончился, Гаор снова усадил Старшего на пол и взял у Махотки кружку.
- Пей, Старший, надо, чтоб до конца прочистило.
Старший отпил, страшно скривился, но проглотил.
- Махотка, воду спусти, - распорядился Гаор, - а то не продыхнуть.
- Рыжий, - шёпотом спросил Махотка, выполнив приказ, - а чего это?
- То самое, - сердито ответил Гаор. - Сколько стаканов, Старший?
- Три, - сипло ответил Старший, - последний насильно вливали.
- Ты пей, пей. Силён ты, Старший. Меня на втором вырубало. Допил? Давай по второй. Махотка, ещё одну делай.
Гаор подозревал, что, конечно, многие, если не все, не спят, но в уборную никто не заходил, и из спальни не доносилось ни звука. Старший сам встал и наклонился над унитазом.
На этот раз приступ длился недолго, и такого запаха уже не было. Махотка вернулся с третьей кружкой.
- Сколько влили, столько и вынем, - объяснил Старшему Гаор, всовывая ему в руки кружку. - Пей, Старший. А ты, Махотка, иди, ложись, спасибо, дальше без тебя. И никому ни звука, понял? - закончил он почти весело, - а то сам всё тебе оторву, и девки не нужны будут.
Махотка посмотрел на Гаора и повернул к двери, столкнувшись с Матухой, с наспех закрученными на макушке волосами и в одной мужской рубашке на голое тело.
- Что тут у вас?
- Ты разбудил?! - вызверился на Махотку Гаор.
- И без него хватает, - отмахнулась Матуха, требовательно глядя на них. - Ну?!
Старший, давясь, пил рассол и потому только мотнул головой на Гаора, дескать, он объяснит.
- Напоили его, - нехотя ответил Гаор и, так как Матуха по-прежнему смотрела на него, стал объяснять. - Это капральская смесь. Мешают водку с перцем и ружейным маслом, ну и ещё что под рукой. Если не вынуть, может нутро сжечь. Противно, но если сразу вычистить, то не смертельно. Знаю я это, и что делать знаю. Потому и не стал звать.
Матуха кивнула, неотрывно глядя на него.
- А сейчас чем поишь?
- Тузлуком, - оторвался от кружки Старший, - уйди, Матуха, меня сейчас опять вывернет, не могу при тебе, уйди.
Увидев, что он допил, Гаор шагнул к нему и отобрал кружку.
- Не держи в себе, давай. Махотка, здесь ещё? Тогда чистой воды принеси. Ополосни только.
Гаор сунул Махотке кружку и встал рядом со Старшим так, чтобы загородить его от Матухи.
- Давай, Старший, не видно тебя. Пошёл, - и уверенно взял Старшего за плечи, чтобы помочь, если что.
Матуха молча стояла у дверей и смотрела на них.
Когда приступ закончился, Гаор взял у Махотки кружку и дал её Старшему.
- Рот прополощи и горло. Чтоб не щипало.
- Откуль знаешь? - спросила Матуха.
- Поили, - кратко ответил Гаор и, вздохнув, стал объяснять, - шутка это армейская. Это ещё ничего, бывает и похлеще шутят. Над рядовыми, над новобранцами...
- И сам поил? - вдруг спросил Старший.
- А за это и врежу, - сразу разозлился Гаор, - и что ты Старший, не посмотрю. Сволочью я не был, хоть и сержант. Это старослужащие любят, а на фронте за такие шутки быстро расплачивались.
Старший выплюнул последнюю порцию и, перевернув вверх дном кружку, потряс ею над унитазом.
- В порядке я, - ещё сиплым, но уже уверенным голосом ответил он. - Значит, это они шутят так, говоришь?
Гаор кивнул.
- Сволочь эта там была? - спросила Матуха.
- Не было его, - ответил за Старшего Гаор.
- А это откуль знаешь? - спросил Старший.
- Ты б тогда не вышел оттуда, - усмехнулся Гаор. - Они масло из оружейного шкафчика доставали? На стене у них, так?
Старший не слишком уверенно кивнул.
- Ну вот, с маслом бутылка круглая, а там ещё две стоят. Одна квадратная, она с эссенцией, концентрат, его глотнёшь, тебе пищевод выжжет, трое суток умирать будешь, и не поможет ничего, там уже только операция, а кто тебя на неё повезёт. А ещё одна, маленькая, треугольная, это чтобы даже в темноте на ощупь не перепутать, она с королевской водкой, кислотная смесь, железо разъедает, там сразу смерть. Он бы тебе этого намешал.
- Рыжий, - вдруг вмешался Махотка, про которого они все даже забыли, - а ты всё это откуль знаешь? Ну, про бутылки.
Гаор невольно рассмеялся.
- Я ж служил. Фронт да училище, это... - он даже запнулся, считая, - я выходит, пять да восемь, да четыре, семнадцать лет в армии, вот и знаю всё про это.
- Ладноть, - сказала Матуха, - обошлось и ладноть. Завтра тебе, Старший, травки заварим, чтоб нутро не болело, а сейчас спать идите.
Она повернулась и вышла, ловко вытолкнув перед собой Махотку и оставив их вдвоём.
Они стояли и молча смотрели друг на друга. Оба высокие, полуголые, и очень похожие сейчас. Старший вдруг протянул правую руку и положил её на левое плечо Гаора. Гаор понял, что это начало какого-то обряда и растерялся. Старший понял его растерянность и сказал.
- И ты так же.
Гаор повторил его жест.
- Плечо к плечу, - тихо сказал Старший.
И Гаор, уже начиная догадываться, эхом повторил за ним.
- И сердце к сердцу.
И когда Гаор повторил эти слова, Старший притянул его к себе так, что они соприкоснулись левыми сосками. Там, где сердце - понял Гаор.
Подержав его так секунду, Старший легко и необидно оттолкнул его от себя, огляделся и поднял с пола свою рубашку, повертел в руках.
- Вот... - выругался он, - совсем новая ведь. К празднику как раз получил. Отстирается, не знаешь?
Гаор пожал плечами.
- Смотря чем стирать. Бывало и не отстирывалось. Сколько бутылок мешали?
- Сначала пять, а потом... хрен их знает, у меня чегой-то с глазами началось.
Гаор тихонько присвистнул.
- Крепок ты, Старший, если с пяти начали, да три стакана... как это ты до коридора дошёл. Сейчас глаза как?
- На Новый Год напиваться положено, так что всё по правилам.
- Пошли они со своими правилами..., - выругался круче прежнего Старший, - если они с перепоя с утра нам свет не включат, вот будет весело. Обхохочемся.
- А что? - догадался Гаор, - плита электрическая?
- Ну да, на токе, все без жратвы останемся.
- Посмотрим, - спокойно ответил Гаор.
- Петришь? - пытливо посмотрел на него Старший.
- Посмотрим, - повторил Гаор.
- Тады пошли, - кивнул Старший.
Они вышли из уборной в сопящий и храпящий сумрак спальни. Если кто и подслушивал, то давно убедился, что всё в порядке и заснул. Да и Матуха наверняка успокоила всех. И уже лёжа под одеялом, Гаор вдруг вспомнил, что кружка, соль и ложка так и остались там, в уборной, на полу, но сил - встать и идти за ними - уже не было. Как и записать на третий лист, что тузлук - это, скорее всего, крепкий солевой раствор.
К счастью, надзиратели сменялись перед побудкой, и свет им включили, хотя подъём и не объявляли. Но голод тебя всегда разбудит вовремя, и в привычный час спальня зашумела просыпаясь. Этот шум и разбудил Гаора. Он оторвал от подушки голову, тяжёлую, будто сам вчера напился, и приподнялся на локтях - привык спать на животе, пока спина заживала.
- Чего, утро уже?
- Лопать не хочешь, так лежи, - засмеялся Волох.
Гаор зевнул, потряс головой и спрыгнул вниз. Еда - это святое, ни проспать, ни опоздать нельзя. Как окопы рыть - он больной, как к пайку - так здоровее всех. Всегда так было.
Никаких следов ночного происшествия в уборной не было, никто ни его, ни Старшего, ни даже Махотку ни о чём не спросил. Чему Гаор был очень рад. Здешних порядков он не знает, а там, в прежней жизни, не выдержать капральской смеси если не позор, то слабость, которой стыдятся, и ему вовсе не хотелось, чтоб Старшего посчитали слабаком. Потому и велел Махотке молчать. Там полагалось, шарахнув стакан, выйти строевым шагом и уже где-нибудь, где тебя никто не видит, чиститься самостоятельно, помощь принимали только от очень близких друзей, и то... Он потому, став сержантом, и спасал новобранцев от этого испытания любыми подручными средствами. Не потому, что брезговал возиться с одуревшими от адской смеси пацанами, а чтобы те себя на этом не теряли. Предупредить легче, чем лечить - говорили им на занятиях по доврачебной помощи, и он много раз потом убеждался в правоте этого изречения. Сам он проходил через капральскую смесь трижды. В седьмом классе, когда переходили на боевое оружие и тогда их поили капралы - сержанты-воспитатели, затем на первом курсе, когда выпускной принимал салаг, и уже в части, когда старослужащие принимали их, "свежачков". Сказав, что сам не поил, не обманывал, хотя на выпускном курсе участвовал в посвящении первокурсников. Но там до насильного вливания не доходило, доза была маленькая и без опасных дополнений. Водка, перец и масло - и всё. А в армии, он быстро оказался на фронте, где таким баловались только тыловики, ну и те, кому очень хотелось схлопотать пулю в спину от обиженного.
Кроме этих трёх положенных раз, он, было дело, вляпывался и залетал, ведь не убережёшься, но выдерживал и ни разу при паскудниках, а как ещё таких шутников назвать, не валялся и себя не ронял. А каково ему потом было - это уж совсем никого не касалось. А здесь... обошлось и ладноть - повторил он про себя слова Матухи и выкинул всё из головы.
Дверь открыта, выход свободный, на дворе лёгкий мороз и тонкий слой свежевыпавшего снега, который не надо убирать, так что... Гуляем, браты и сестрёнки!
Мимо надзирательской, по лестнице и через верхний холл проходили с опаской: от перепившихся надзирателей всего ждать можно, да и трезвые они не лучше, но, оказавшись на дворе, на свету, даже солнце показалось, забыли обо всем!
И как все, одурев, опьянев от солнечного морозного простора, бегал и орал, задираясь и отругиваясь, Гаор. Такого счастья он не испытывал никогда. И нет светового круга, чёткой границы, иди куда хочешь. Конечно, не такой он дурак, чтобы соваться к ограде, под пули внешней охраны, или на фасадный двор, где возвышалась видимая даже здесь нарядная ёлка, да и на хрен ему ёлка, на ней ни подарков, ни чего ещё ему не приготовлено, а вот сумасшедший бег по лестнице за девчонками, сорвавшими у него шапку с головы - это другое дело! Они попробовали, когда он их запер на верхней площадке, перекидываться его шапкой, но Гаор, вспомнив волейбольную площадку в училище, перехватил её первым же броском, и теперь уже девчонки с визгом бросились от него вниз по лестнице. Гаор рассмеялся им вслед, сел на стальную трубу ограждения и, оттолкнувшись ногой, заскользил вниз, обогнал и встал перед ними. А когда они попытались обежать его с двух сторон, он, раскинув руки, поймал сразу обеих.
- Рыжий, пусти!
- Рыженький, не надоть!
- А чего не надо? - смеялся Гаор, притискивая их к себе, - попались, так попались!
- А чего на выкуп возьмёшь? - сообразила Аюшка.
- По два поцелуя с каждой!
- А не жирно будет?!
- А у меня рот большой! Целуйте, а то ща вниз перекину!
Аюшка с Вячкой ещё немного побарахтались и повизжали в его руках, потом сдались и поцеловали его с двух сторон в обе щёки, и он их отпустил.
Девчонки с визгом убежали вниз, а Гаор, всё ещё смеясь, спустился уже спокойным шагом, доставая на ходу сигареты. Но сидеть и курить не хотелось, и он сунул пачку обратно.
- Рыжий, стыкнемся? - позвали его.
- А это чего? - поинтересовался Гаор, входя в круг из парней и мужчин.
Оказалось, это выйти в центр круга и, держа руки за спиной, постараться плечом вытолкнуть противника. В училище Гаор занимался и боксом, и борьбой, и рукопашкой, дрался и по правилам, и без правил, это было что-то новенькое, и он с удовольствием постыкался, выбив почти всех своих противников, но, оказавшись против Асила, вылетел с первого же толчка и, поскользнувшись, упал. С необидным гоготом его подняли и поставили на ноги. Булдырь бы, может, и съязвил, но его самого Гаор вытолкнул, а против Асила и впятером не устоять. Недаром Асил!
Ага, и это имя что-то значит - сообразил Гаор. Что у всех рабов клички и имена не различаются, он давно догадался, ещё когда получил в камере своё прозвище, но на незнакомые слова думал, что это просто переврано какое-то слово, а оказывается... ну да, и Дубравка, и ещё... И увидев пристроившегося с сигаретой в безветренном уголке Плешака, подошёл к нему и присел рядом на корточки, достал сигареты.
- Силён ты, паря, - пыхнул дымом Плешак, - в силу войдёшь, всех кидать будешь. На Асила не потянуть тебе, кость тонковата, а так силён.
Гаор счёл момент подходящим.
- А что это? Асил?
- А! Богатырь значит. Мы-то, волохи,говорим велеты, грят, были, тоже, ходили, земля под ними прогибалась. А он, значитца, из криушан, там асилы.
Гаор по возможности незаметно перевёл дыхание. Он получил гораздо больше, чем рассчитывал. Впервые прозвучало странное, но явно название племени. Даже два. Криушане и волохи. А асилы и велеты - богатыри. Но это он обдумает позже, лёжа на койке, над белым листом бумаги. А сейчас...
- Стенку тута не заведёшь, - рассуждал тем временем Плешак, - не дадут. На кулачках тоже... могут прицепиться, не любят они вишь, драк, а кака драка, коль на людях и по правилам. А в посёлке я когда был, и на стенку ходил, и сам на сам бился.
Стенка, сам на сам... варианты кулачного боя? Тоже интересно. И тоже туда же. А сейчас... сейчас вон опять к его шапке подбираются, думают, он не видит. Гаор подпустил девчонок вплотную, делая вид, что занят исключительно куревом. Плешак, тоже всё поняв и сообразив, не мешал ему, благодушно попыхивая сигаретой и тоже не глядя на девчонок. В последний момент Гаор пригнулся и перекатом отлетел в сторону, подшибив девчонок так, что они упали на Плешака.
- А чтоб вас, лягвы пучеглазые! - радостно заорал Плешак, - Вот я вас!
- Ой, дяденька, мы не на тебя! - завизжали девчонки, - нас Рыжий подставил!
- Чего?! - громогласно возмутился вскочивший на ноги Гаор. У него даже сигарета не погасла.
Девчонки воробьями прыснули в стороны, на ходу крича и визжа про рыжего-конопатого.
- Иди, паря, - Плешак даже закашлялся от смеха, - иди, играйся, твоё время сейчас.
Но Гаор и без его советов понимал, что упускать ни минуты этого морозного солнечного дня нельзя. Когда он ещё теперь солнце увидит? Только если опять в поездке, а будет ли она... А вот если...
Он смерил взглядом лестницу, по которой гонялся за Аюшкой и Вячкой, растёр пальцами окурок и легко побежал к лестнице. Если получится... а почему и нет. Перила обледенели в самый раз, наклон крутой, но удержаться не проблема.
Катание на перилах было любимым развлечением в училище. Это запрещалось, пойманные на этом попадали в карцер, но никаких особых помех, вроде перильных шишек или шаров, как он видел в университете, куда его отец однажды отправил за Братцем, никогда не ставили. И с шиком прокатиться по всему коробу, все шесть этажей, лихо отталкиваясь на поворотах ногой, эффектно спрыгивая в конце и с ходу впечатываясь в пол по стойке "смирно", считалось молодечеством и для старших курсантов. Случалось, такой полёт заканчивался стойкой перед сержантом, а значит, и карцером, но что за курсант, коли карцера не нюхал, к "губе" не готовился? А опасность, вполне реальная, не удержать крена, свалиться в лестничный короб и разбиться насмерть, только прибавляла азарта.
Поднявшись наверх, Гаор попробовал на всякий случай крепость перил и немного потёрся о них бедром, проверяя, как будет скользить комбез.
- Рыжий, ты чего? - спросили его шёпотом.
Гаор огляделся и увидел забившуюся в щель под маленьким пандусом-въездом в дверь Кису.
- А ты чего здесь? - ответил он вопросом.
- Мы в прятки играем. А ты?
У Гаора озорно заблестели глаза.
- Хочешь, прокачу?
- Это как? - Киса ещё шире распахнула свои и без того большие глаза, невиданного никогда Гаором ярко-зелёного цвета.
- Вылезай и иди сюда.
Помедлив с секунду, Киса вылезла из укрытия и подошла к нему.
- Чур-чура, Кису вижу! - заорали снизу.
Но Кисе уже было не до этого. Творилось неслыханное и невиданное, каки-таки прятки тута?! Ну их к лягвам в болото.
Гаор сел на перила спиной наружу - всё-таки не катался давно, особо не пошикуешь - и протянул к Кисе руки.
- Иди ко мне.
И когда она подошла, посадил её впереди себя, и, обхватив, прижал к себе.
- Хочешь визжать визжи, только не дёргайся, - предупредил он.
Киса доверчиво прижалась к нему.
- Ну, поехали! - Гаор резко оттолкнулся каблуком, и их понесло вниз.
Он был выше Кисы, и её голова не мешала ему следить за дорогой и вовремя отталкиваться на поворотах. Бьющий в лицо ветер и упоительное чувство полёта... Против его ожиданий, Киса не визжала, вернее, она чуть-чуть взвизгнула в самом начале, а потом только молча прижималась к нему, задыхаясь от режущего лицо ветра, созданного их полётом.
На дворе наступила тишина. Задрав головы, люди молча следили как две, маленькие снизу, фигурки в куртках поверх оранжевых комбинезонов стремительно катятся вниз, то исчезая за поворотом, и тогда все затаивали дыхание, то появляясь, и вздох облегчения пробегал по толпе. Из будочки у ворот вышли охранники и также молча смотрели на скользившие по обвивавшей главный складской корпус лестнице оранжево-тёмные черточки.
- Десантура? - задумчиво спросил один из охранников.
Второй пожал плечами.
- Отчаюга.
- Ну, чтоб в рабы угодить...
- Да уж, не скромняга.
- На чём спёкся, интересно.
У ворот стоял блестящий лимузин, и сидевшая за рулём молодая женщина в шубке и тюрбане из леопардового меха тоже молча смотрела и не беспокоила охрану сигналом, чтобы ей открыли.
Гаор все-таки немного не рассчитал: лестница была гораздо длиннее училищной, да ещё на морозе, а комбез хоть и поверх брюк, но холоднее училищной зимней формы, ноги застыли, и вместо эффектного соскока в стойку Гаор просто спрыгнул в конце на землю, еле сам удержавшись на ногах и удержав Кису. И с удивлением увидел, что все стоят и молча смотрят на них.
Он что, нарушил что? Но тут Киса наконец-то завизжала и, подпрыгнув, прямо села на него, обхватив руками за плечи, а ногами за талию, и стала целовать его взасос и орать что-то невразумительное. Их окружили, его били по плечам и спине, отдирали от него Кису и дёргали во все стороны. Пробился Старший и с ходу влепил ему раза по шее.
- А если б навернулся?! - сердито, но, улыбаясь, сказал Старший.
- Так не навернулся же, - ответил Гаор, избавившись, наконец, от висевшей на нём Кисы и вытирая рукавом обслюнявленное лицо.
- Рыжий, Рыженький, - дёргали его за рукава и полы, - ну прокати, а? Ну, Рыженький.
- Да пошли вы, - отбивался Гаор, - я вам что... сами катайтесь.
- Я им покатаюсь! - рыкнул уже всерьёз Старший. - Я им такие салазкизагну, что не встанут.
Грянул дружный хохот. Смеялся и Гаор, до конца так и не поняв, над кем и чем он смеётся.
Кто-то из парней попробовал сесть на перила, но тут же упал, и Старший рассердился уже не на шутку.
- А чтоб тебя, Рыжий, перебаламутил всех и лыбишься!
- А что мне, плакать? - пробурчал, отходя, Гаор.
С одной стороны, он получил от Старшего вполне справедливо, но за свою глупость, а за чужую он не в ответе. И ещё одно слово не забыть: салазки и загнуть салазки. Ладно, потом...
А сейчас ему что горелки, что ловитки, что ручеёк, что... ещё что. Лишь бы от души, без оглядки.
Самые верные часы - собственный живот - показывали обеденное время. И толпа начала редеть, потихоньку втягиваясь в открытые двери рабского корпуса.
Гаор достал сигареты и закурил. После обеда опять можно будет гулять, но солнца уже не будет. Вон оно, красное и круглое, уже низко как, не то что голову поднимать не надо, он уже выше солнца смотреть может.
Гаор стоял у двери, привычно запрятав сигарету в кулак, так что ни огонька, ни дыма не увидишь, и курил, глядя, не отрываясь, на солнце. Лицо его стало угрюмо тоскливым. Прошагивавшегося вдоль парапета охранника - проспались и вылезли сволочи - он не замечал. Но и тот даже не смотрел на него.
- Рыжий, - тихо сказали у него за спиной.
Гаор вздрогнул и обернулся. Мать. Без комбеза и куртки, в одной рубашке и брюках, каштановые волосы закручены на макушке, открывая высокий лоб с синим кружком в центре, тёмно-синие глаза смотрят сразу и строго, и ласково.
- Иди есть, Рыжий. Сегодня обед хороший, праздничный.
Гаор молча раздавил в пальцах и уронил себе под ноги окурок, не заметив ожога, а там ещё на полторы затяжки было, не меньше, и шагнул к ней. Мать молча обняла его, прижав его голову к своему плечу, и чувствуя, как задрожали у неё под руками в беззвучном плаче его плечи.
- Ничего, - шептала она, - ничего, сынок, живой ты, вот и больно тебе, и это тебя от боли так шарахает, сам ещё не знаешь, куда понесёт тебя, ничего, все будет у тебя, Рыжий, ты молодой ещё, и здоровый, и сильный, и знаешь много, будешь долго жить, пронесёт тебя Мать-Вода мимо бед, по нраву ты ей пришелся... отмолила тебя матерь твоя...
Гаор не понимал и не хотел сейчас ничего понимать.
Наконец, он справился с собой, поднял голову и постарался улыбнуться через висевшие на ресницах слёзы.
- Прости, Мать, заморозил я тебя, да? Сейчас, снегом лицо протру только.
Кивнув, Мать отпустила его. По-прежнему не замечая охранника, Гаор подошёл к парапету, сгрёб пригоршню снега, протёр лицо и обернулся уже весёлый, по-настоящему весёлый.
- Иду, Мать.
Внизу шум и беготня перед обедом, смех, шутки, беззлобная ругань и стычки не всерьёз. Гаор быстро разделся и прежде, чем повесить комбез, осмотрел швы и присвистнул. Да, придется шить, а то задница засверкает.
-Что, Рыжий, - съязвил кто-то - докатался, что штаны протёр.
Грохнул хохот, и Гаор опять смеялся вместе со всеми, стараясь удержать в памяти блаженное чувство полёта над пустотой. Ну и ни хрена, посидит после ужина с иголкой, зато хорошо было!
Праздничный обед, необыкновенно вкусный и сытный, и опять гулянье, и там... видно будет, чем заняться.
Нет, если весь год такой, то он согласен!
После Нового года Гаора стали чаще дёргать со склада, то на расчистку снега, то в гараж осмотреть и заново отрегулировать "коробочку", правда, в поездки не посылали, то помочь на другом складе, на внешней погрузке, несколько раз возил товары в зал, то ещё что...
- Шило у них в заднице, что ли ча, - ворчал потихоньку Плешак, - совсем работать не дают.
Гаор чувствовал себя виноватым перед Плешаком, ведь когда его дёргают, Плешаку опять одному ворочать, но и не сам же он просится или отлынивает, его дело подневольное: куда хозяин пошлёт, туда и иди... вперёд и не оглядываясь.
И ещё был у него с Плешаком инцидент. Правда, обошлось, но Плешак целую неделю смотрел на него... ну если как не на врага, то с подозрением. А всего-то и было, что вскоре после Нового года, когда его никуда не дёрнули, они, как обычно, "играли в слова", и Гаор спросил.
- Плешак, а вот криушане, волохи, а ещё какие есть?
И у него на глазах Плешак побелел, как, скажи, он ранил его, и вся кровь вытекла.
- Плешак, - даже испугался Гаор, - что с тобой?
- Ты... - наконец выговорил непослушными, дрожащими губами Плешак, - ты... откуда... ты что... это ж...
- Что "это"?
Гаор ничего не понимал. Наконец, Плешак отдышался и начал его ругать. Да так, как он за всю свою жизнь ещё не слышал. Гаор терпеливо переждал ругань, чувствуя, что это не так со зла, как от страха и растерянности. Похоже, он затронул нечто, действительно...
- Ты жить хочешь? - закончил Плешак неожиданным вопросом.
- Хочу, - согласился с очевидным Гаор.
- Тады молчи об этом, вмёртвую молчи. И кто тебе только вякнул про это?!
"Ты и вякнул", - хотел сказать Гаор, но предусмотрительно промолчал. А то у Плешака и разрыв сердца может быть. Но... кое-какие мысли у него и раньше появлялись, и кажется, он в своих предположениях оказался прав не на сто, а на двести процентов.
- Нельзя про это, - успокоившись, Плешак заговорил непривычно тихо и серьёзно. - Всем смерть тогда. И кто сказал, и кто слышал. И не просто смерть, а... не могу я, Рыжий, страшно это. Если услышит кто, да дойдёт, ты ж не на себя там иль меня, или ещё кого, ты на посёлки смерть наведёшь. Всем тогда зачистка, помнишь, сам рассказывал. А никого не останется, тады что? Нас и так-то мало осталось, а тогда... молчи, Рыжий, клятву брать с тебя нельзя, не на чем здесь, да и что вам клятвы, вы ж...
Плешак не договорил, а Гаору стало по-настоящему страшно. Таким отчуждённо горьким было это "вы", "вам".
- Я не чужой, - глухо сказал он, - мне здесь "мы".
- Не чужой, - согласился Плешак, - вот и блюди себя.
И упрямо замолчал до конца смены. Гаор понял, что если Плешак скажет кому об этом, что он затронул... запретное, то ему конец. Он жив только потому, что его приняли в "свои". А чужаком он загнётся в неделю, даже если его просто не убьют первой же ночью, накрыв одеялом или ещё как.
Но, похоже, Плешак промолчал, и лёжа в ожидании отбоя, Гаор достал третий лист и вместо вопросительного знака аккуратно написал: криушане, волохи и поставил многоточие. Два имени он нашёл. Имена истребляемых и не истреблённых племён. И Седой прав: память жива, и хранятся язык, обычаи... Как сказал Ворон? "Дуггуры должны сохранить себя, ты опускаешься". Он вспомнил, о чём подумал тогда. У Валсы несколько течений, друг над другом, и на островах они расходятся. Когда плывёшь по течению, тебя несёт мимо островов, но стоит нырнуть, опуститься в другое течение, и оно понесёт тебя уже в другой рукав. Да, он опустился. В другое течение, и теперь его путь другой. Дуггуры... у них есть всё: армия, Ведомства Юстиции, Крови, Рабское, спецвойска, а у... должно быть общее название. Дуггуры - Сто Семей. Значит, криушане, волохи, ещё кто-то и общее название. Так, у них ничего, кроме памяти. Как сказал Плешак? "Нас и так-то мало осталось". А Ворон? Что дуггуры потеряли ещё одного. Значит, и Ворон что-то знает. И молчит. Ладно. Он тоже будет молчать. Прав Седой: ни один обыск этот лист не найдёт и не достанет. Но он не отступит. А в атаку с голым задом не ходят, подготовь тылы, и только тогда рыпайся. Подготовь тылы, следи за флангами и на прорыв? Хренушки вам. Минное поле проверь сначала.
За неделю Плешак успокоился, видно, понял, что Гаор будет молчать, и постепенно их разговоры о том, какое слово что значит, возобновились. Тем более, что Гаор был теперь осторожен и старательно учил обыденные расхожие слова, уже зная, куда не стоит соваться. У остальных он отчуждения не чувствовал, с ним охотно трепались в умывалке, расспрашивая о фронте, зоопарке, ещё всяких известных ему и незнакомых этим людям вещах.
Поговорить с Вороном о Крейме-Просветителе пока не получалось, но Гаор сам вспомнил. Был такой, лет где-то двести с небольшим назад. Учился в Университете, жил в своё удовольствие, и вдруг бросил всё и ушёл проповедовать в рабские поселки, опустился и жил как дикарь, и был убит ими. Насчет последнего у Гаора теперь возникли вполне серьёзные подозрения, что к смерти Крейма причастны совсем другие силы. И кстати, откуда у спецуры этот знак: глаз на ладони. Тоже ведь неспроста. Чёрт, как же мало он знает. За что ни возьмись, упирается в одно: так заведено, так всегда было. Сплошные традиции, обычаи и обряды, а под ними...
Усталость редко давала ему возможность додумать, он засыпал, но на следующий вечер упрямо начинал с того, на чём остановился накануне.
А однажды вышло совсем неожиданно.
Был выходной вечер. Он наигрался с Веснянкой, потом как обычно вымылся в душе, приготовил всё на завтра и успокоено лёг, ожидая пения. Сегодня дежурила надзирательская смена, дозволявшая песни.
Спели начатую женской спальней песню, и когда отдыхали, словно выжидая, кто начнёт, вдруг подал голос Булдырь.
- Рыжий, а ты что песен совсем не знаешь?
- Почему? - удивился Гаор. - Знаю.
- А чего тогда без слов поёшь?
Расслышать в мощном многоголосье один голос, разобрать, чей он, и определить, что поют без слов, просто ведя мелодию... надо уметь!
- Этих не знаю, - честно ответил Гаор, - я их раньше никогда не слышал.
- Ну, так ты теперь свою спой, а мы послушаем, - предложил с плохо скрытым ехидством Булдырь.
- Булдырь, отзынь от парня, - сказал Асил.
- А чего ж нет? - возразил Гаор.
И сам не зная почему запел не какую из фронтовых, а там хватало и "озорных", и "душевных", а ту старинную, что разучивал с ними ещё в училищном хоре смешной маленький хормейстер. Они её не любили: она требовала многоголосья, а орать в унисон маршевые было намного легче. Но может именно поэтому, что он привык уже к другому пению, Гаор и начал её, хотя был уверен, что забыл. Но слова сами собой всплывали в памяти, точно и уместно укладываясь на мелодию.
- Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он.
О юных днях в краю родном,
где я любил, где отчий дом.
И как я, с ним навек простясь,
там слушал звон в последний раз!
Мерная и одновременно протяжная мелодия, и слова... чёрт, как же он раньше не понимал их, это... это же и о нём, да теперь это о нём. Гаор пел, не замечая, что уже несколько голосов ведут вместе с ним мелодию, без слов, создавая тот многоголосый фон, который не заглушает, а помогает словам, чего так и не мог тогда добиться от них хормейстер.
- Уже не зреть мне светлых дней
весны обманчивой моей.
И скольких нет теперь в живых
тогда весёлых, молодых,
и крепок их могильный сон,
не слышен им вечерний звон...
Песню поддержали женщины, похоже, пели уже все, но ни одно слово не терялось.
- Лежать и мне в земле сырой,
напев унылый надо мной
в долине ветер разнесёт,
другой певец по ней пройдёт,
и уж не я, а будет он
в раздумье петь вечерний звон!
Гаор дотянул последнюю ноту и замолчал. Наступила зыбкая неустойчивая тишина. И вдруг тяжёлые шаги надзирателя, лязг задвигаемых решёток, и... не дав команды отбоя, не приказав им заткнуться и больше не выть, надзиратель ушёл, хлопнув дверью надзирательской, и тут же погас свет.
Гаор сполз под одеяло: петь лёжа он так и не научился и пел полусидя, опираясь спиной на скомканную для мягкости подушку - и успокоенно закрыл глаза. И вдруг хриплые сдавленные звуки. Он даже не сразу понял, что это, а, поняв, почувствовал неодолимое желание спрятаться под одеяло и затихнуть. Это рыдал Ворон. В спальне прежняя тишина, И вдруг лёгкие скользящие, а не ступающие шаги и быстрый женский шёпот.
- Ну что ты, ну не надоть... ну миленький, не надоть так, не надрывай сердца...
Гаор накрылся с головой и зажмурился, боясь тоже заплакать. Что-то близко у него слёзы стали, раньше так не было. Мужчины не плачут, вот и давится Ворон, чтоб слабину его не поняли, а... нет, чёрт о ком же он писал, ведь... старинная, чёрт, как же его звали, они же пели её тогда, выходил объявляла в парадной форме и рявкал: "Сводный хор общевойскового..." - дальше шло перечисление наград и имён и, наконец: "Вечерний звон. Слова...", - чёрт, ну почему самого главного он не помнит.
Вроде Ворон успокоился, и Гаор осторожно откинул с головы одеяло и лёг поудобнее, стараясь не скрипнуть койкой.
- Хорошая песня, - раздумчиво сказал кто-то, - чего ж раньше не слышал?
Ему никто не ответил, и постепенно тишина сменилась обычным ночным шумом.
В будни петь не дозволялось, Но Гаора потом всю неделю просили наговорить слова, уж больно душевно, и в каком же это посёлке дело-то было? Песня-то точно про посёлок, где ещё погост, и чтоб храминанедалеко была, звон-то откуда, ну?
- Старинная, говоришь? - Волох задумчиво пыхнул дымом. - А никто не знат.
- Паря, ты-то откуда знашь?
- В училище пели, - спокойно ответил Гаор.
Они курили в умывалке, и ему было даже интересно, как дальше пойдёт разговор и до чего додумаются собеседники.
- А вот это ты врёшь! - торжествующе сказал Булдырь. - И завираешься!
- Это в чём? - с намеком на обиду ответил вопросом Гаор.
- А в том, что там одни голозадые, а они наших песен не знают! - победно припечатал Булдырь.
- Да-а, подловили тебя, паря, - согласились с Булдырём.
Гаор даже растерялся, не зная, что ответить, тем более, что вспомнить автора слов он так и не смог. Вертелось рядышком, а ни в какую.
- Это Крайнор написал, - тихо сказал куривший со всеми, но ставший после той ночи совсем молчаливым Ворон.
И тут Булдырь ударил его в лицо. Удар был настолько силён и неожиданен, что Гаор хоть и устоял на ногах, но выронил только что прикуренную сигарету, которая, зашипев на мокром полу, тут же погасла.
- Сдурел?! - заорал Гаор, - я ж тебя...!
Остальные растерялись, а Булдырь, круто развернувшись, ударил Ворона, и тот, вскрикнув, упал.
Завязалась нешуточная свалка. Одни помогали встать Ворону, который оказался под ногами дерущихся, другие растаскивали, разводили Рыжего и Булдыря, рвавшихся друг на друга, как скажи пайку не поделили. И только вмешательство Старшего и Асила прекратило драку. Асил держал широко разведёнными в стороны руками драчунов за волосы, пока Сташий отвешивал им по шеям, чтобы успокоились.
Гаор перестал дёргаться первым, а Булдырю пришлось врезать посерьёзнее.
- Ну, - тяжело перевёл дыхание Старший, - ты, Асил, их подержи ишшо. Из-за чего сцепились-то? А Ворону кто подвесил?
Что Ворона ударил Булдырь, и Рыжего он первый ударил, а тот, понятное дело, стал отмахиваться, это выяснилось сразу. А вот из-за чего? Все переглядывались, недоумённо пожимали плечами и разводили руками. А хрен его знает, чего ему привиделось, стояли, говорили, а он тут к Рыжему привязался, а Ворон за Рыжего, а он с кулаками...
- Та-ак, - Старший внимательно оглядел всех, - ладно, Асил, отпусти. Так, Рыжий, о чем говорили?
- О песне, - буркнул Гаор.
Как только Асил его отпустил, он поднял с пола свою размокшую растоптанную сигарету и убедился, что она пропала безвозвратно.
- Ну, - Старший даже руками развёл, - ну мужики, вы точно спятили. Всякое бывало, но чтоб из-за песни сцепились... По койкам тогда, отбой скоро.
Сигареты в пылу свалки у всех погасли, и, спрятав окурки, курильщики послушно разошлись. Ворон остался обмывать окровавленное лицо, задержался и Гаор, поэтому Булдыря быстренько вытолкали в спальню. А то и впрямь время позднее, надзиратель услышит, так мало никому не будет.
- Ну, - Ворон оторвался от раковины, - убедился? Что ещё нужно, чтобы ты понял?
- А что я должен понять? - ответил Гаор, так же умывавшийся в соседней раковине.
Кровь из носа ему не пустили, но пришлось по скуле, и если сейчас на захолодить, то нальётся синяк.
- Что они дикари, а ты человек.
- А при всех ты это повторишь? - не удержался и съехидничал Гаор.
- Нет, конечно, - грустно улыбнулся Ворон, - я все ещё хочу жить. Но...
- Да, а про Крейма я вспомнил, - перебил его Гаор.
- Ну, так и помни, как они ему отплатили. И он ушёл сам, и мог в любой момент вернуться, а ты...
- А я нет, - кивнул Гаор, - и всё равно, прав я, а не ты. И сколько осталось мне прожить, я проживу с ними.
Ворон невесело усмехнулся.
- У нас нет другого варианта, всё так. Раб не выбирает.
Из умывалки они вышли одновременно, но каждый сам по себе.
И уже засыпая, Гаор подумал, что почему-то остальные не захотели сказать Старшему, из-за чего началась драка. И что-то здесь ещё есть... но сон спутал мысли.
День за днём, от выплаты к выплате. Еда, работа, сон, заветная папка перед сном, курение в умывалке и на дворе в выходные...
- Чего Булдырь ко мне вяжется?
- Так на то он и Булдырь, - смеётся Плешак, - болячка значит.
Гаор смеётся и кивает. И впрямь некоторые прозвища как припечатывают. Иначе и не скажешь, а сказал - и всё понятно.
- Давай эти перекатим, чует моё сердце, дёрнут меня завтра.
- Ну, раз чует, то давай, - соглашается Плешак.
Гаор теперь предусмотрительно разбавлял вопросы о словах и обычаях вот такими житейскими соображениями, чтоб Плешака лишний раз ненароком не испугать. А то... мало ли что, залететь легко, а вот выпутаться потом, ой как трудно бывает. А "Вечерний звон" теперь пели тем же сложным вольным многоголосием, как и остальные, исконные, песни, но Гаор пел, как привык, ведя песню на свой голос, и вроде ему даже как-то послышался голос Ворона, а раньше тот в пении не участвовал. Крейм-Просетитель, ох нет, чует он, не сердцем даже, битой задницей, что и тут без спецвойск, а то и Тихой конторы не обошлось, хоть и назывались они тогда по-другому. И всё больше жалел, что не налегал на историю в училище, что не обо всём расспросил деда и отца Стига, что отказался тогда поехать с Кервином к его дяде-историку. Сейчас бы у него куда больше задел был. А то...
Но мысли сами по себе, а жизнь сама по себе. Ворон, конечно, прав: у раба выбора нет, но...
- Рыжий!
- Да, господин надзиратель.
- Живо в гараж!
- Да, господин надзиратель.
Вот чёрт, как накликал! Как раз они эти энергоблоки чёртовы перетаскивать стали, Плешаку одному с ними к шабашу не управиться, а утром и так свистопляска будет. И поздно уже. Чего им там приспичило?
Но ни спорить, ни возражать Гаор себе, разумеется, не позволил. Шкура дороже. Послали, значит, идёшь.
До гаража он бежал во всю прыть, боясь не так опоздать, как замёрзнуть. И влетев туда, увидел Сторрама, и с ходу его тело само проделало остановку в уставную стойку на уставном расстоянии, а глотка гаркнула. Хорошо, в последнее мгновение успел изменить формулу.
- Рыжий здесь, хозяин!
Сторрам позволил себе улыбнуться, а стоявший рядом с ним молодой мужчина в полевой форме без знаков различия засмеялся.
- Выучка на уровне рефлекса.
- Да, - кивнул Сторрам, - известная школа. Он займётся вашей машиной.
- Благодарю.
- Надеюсь на ответную услугу, - улыбнулся Сторрам.
- Разумеется. В любое время.
Сторрам посмотрел на Гаора, стоявшего всё это время в стойке с привычной миной тупого солдатского послушания.
- Займись этой машиной.
- Да, хозяин.
Гаор позволил телу обмякнуть и посмотрел на машину. Так, ещё одна "коробочка", тоже перекрашена в весёленький "штатский" цвет, но... Приказ получен, надо выполнять.
Он подошёл к шкафу, которым всегда пользовался, работая в гараже, достал и надел инструментальный пояс, взял необходимый набор и вернулся к машине. Открыл капот и углубился в работу.
Мужчина молча наблюдал за ним, не вмешиваясь, и Гаор уже даже забыл о его существовании. К тому же эта машина была в весьма худшем состоянии, чем хозяйская, ту-то он поддерживал на уровне, а этой, похоже, с фронта не занимались, только перекрасили, заменили шины и всё.
Венн Арм всё с большим интересом наблюдал за уверенной работой необычного раба. Надо же, не просто выправка, а ещё и выучка. Ну-ка, попробуем раскрутить, вдруг что интересное выкрутится.
- Какое училище?
Гаор вздрогнул и ответил.
- Общевойсковое, господин.
- С какого курса выперли?
- Я окончил полный курс, господин.
Венн присвистнул.
- И решил, лучше в рабы, чем на фронт?
Гаор предпочёл промолчать в ответ. Странно, но его не ударили. И не потребовали ответа. И он продолжал спокойно работать. Изначально машина была сделана очень добротно и с выдумкой. Ему стало по-настоящему интересно. А всё-таки, с чего Сторрам взялся регулировать чужие машины? Ведь это не платный гараж. И с какой стати такая услуга? По-родственному? Да нет, родственники по-другому разговаривают. Жареным пахнет. Как бы тебе самому не поджариться, журналюга - остановил он сам себя. Полгода назад, ты ещё мог себе это позволить, а сейчас... Скажи спасибо, что не бьют.
- Когда стал рабом?
- В прошлом ноябре, господин.
В датах Гаор теперь был не слишком не уверен: рабу они по хрену, вот и не следит, но этот месяц и день он помнит хорошо.
- Значит, всё-таки повоевал, - задумчиво сказал Венн. - В каком звании демобилизовался?
- Старший сержант, господин.
Гаор отвечал, не оборачиваясь и не отрываясь от работы. Это позволяло не следить за лицом, хотя было и неприятно ждать в любой момент удара по спине. Чёрт его знает, когда и что этой сволочи не понравится.
- И за полтора года догулялся до рабства! - засмеялся Венн, - Лихо ты гулял, старший сержант! Ни других, ни себя не жалел!
Гаор молчал изо всех сил. Правда, этому помогала, во-первых сложная работа, а во-вторых, что его не спрашивали, а сами делали выводы. Ну, и хрен с ним, что посчитал его мочилой. Ему с этим типом на соседних койках не спать.
- Выдержанный, - одобрил Венн. - Или напороли, как следует? Вложили в мозги через задницу! - и засмеялся над собственным остроумием.
Гаор и тут промолчал, а его усмешки никто не видел.
Посчитав работу законченной, он выпрямился, вытирая руки тряпкой, которую с того памятного дня считал входящей в его рабочий комплект. Что этот пояс и набор без него не берут и даже не трогают, он давно заметил. То ли свободные шофёры и механики брезговали работать тем же инструментом, что и раб, то ли ещё почему... додумывать до конца он не хотел.
- Готово, господин.
- Уже? - удивился Венн и легко встал с табурета, на котором просидел всё это время. - Ну-ка...
Он сел за руль и включил мотор, погонял на холостых оборотах и, оставив работающим, вышел, оглядел Гаора с нескрываемым уважительным удивлением.
- Мочилы так не работают, - задумчиво сказал Венн. В принципе, он уже всё понял и вспомнил ту операцию, но надо уточнить до конца.- Так за что попал?
Гаор подавил вздох: мог бы и отпустить его, время-то уже вышло, наверняка уже на ужин и отдых запустили, а что с ним сделают надзиратели за опоздание - тоже тот ещё вопрос! - но ответил спокойным, даже равнодушным тоном.
- Бастард, продан отцом за долги наследника рода.
- Врёшь! - продолжал свою игру Венн. - Такого уже двести лет не было!
Гаор устало промолчал. Он сам знал, что не было. А с ним вот сделали. И видимо его усталое равнодушие было убедительнее любых возражений.
Венн заново оглядел его. Всё-таки, невероятно.
- Номер?
- Триста двадцать один дробь ноль ноль один семьсот шестьдесят три, господин, - с привычной бездумностью отбарабанил Гаор.
Венн кивнул своим мыслям - да, похоже, тот самый - и полез в нагрудный карман. Ну, последняя проверка. Он достал пачку сигарет, вытряхнул себе на ладонь три сигареты и протянул.
- Держи за работу.
Гаор покачал головой.
- Это ещё почему? - угрожающе спокойным тоном спросил Венн.
Гаор решил ответить максимально исчерпывающе, чтобы прекратить надоевшие ему вопросы.
- Здесь курить запрещено, господин, а в спальню меня с ними не пропустят.
- Логично, - пробормотал Венн, а громко сказал. - Интересные порядки. А если я тебе дам денег? Тогда что?
Гаор ответил тем же устало спокойным без малейших признаков энтузиазма тоном.
- Отдам надзирателю, господин, и получу фишки для рабского ларька.
- Ну да, это как везде, - Венн кивнул, убрал сигареты и достал из кармана пригоршню монет, выбрал одну. - Держи.
- Спасибо, господин.
Гаор подставил ладонь и сжал кулак вместе с монетой, даже не посмотрев её достоинство. Он очень устал и хотел, чтобы всё уже кончилось. И, кажется, это поняли.
- Ладно, ступай.
На этот раз благодарность у Гаора прозвучала куда искреннее. Он мгновенно запихал пояс и инструменты в шкаф и вылетел из гаража, даже не заметив, каким внимательным взглядом его проводили.
Как он и думал, время запуска рабов на ужин и отдых уже давно прошло. Заметно похолодало, и Гаор побежал со всех ног, гадая, чего и сколько ему влепят за такое нарушение распорядка. Объяснить, кто и почему его задержал, как он догадывался, ему не дадут. Хорошо бы обошлось "мягкими", но если дежурят любители "горячих", то опять ему спать на животе.
Но бить его начали ещё на полдороге к рабскому корпусу.
- Стой! Лежать! Мордой вниз!
Гаор с ходу выполнил команду, получил прикладом по спине и ботинком в бок.
- Ты чего шляешься, образина?! Где был?!
Гаор приподнял голову ровно настолько, чтобы был слышен ответ.
- В гараже, господин.
Новый пинок.
- Что делал?
- Машину регулировал, господин.
- Чаевые получил? - спросили уже поспокойнее.
Гаор подавил вздох.
- Да, господин.
- Встать! Давай сюда! Бего-ом! Лежать! Бего-ом!
Скучавший на пустынном дворе охранник прогнал его любимым строевиками "котильоном" - Гаору всегда было недосуг узнать значение этого слова, потому что вспоминал об этом, только попав в очередной раз под него, и тут же забывал - до самых дверей рабского корпуса. Там уже другой охранник заставил его отжиматься на кулаках, что на мёрзлом бетоне без перчаток просто больно, и, наконец, ударом приклада забросил его внутрь.
- Пошёл, лохмач! Остальное тебе внизу выдадут.
Дверь надзирательской была открыта, а в рабский коридор закрыта. Так что... Гаор приготовился к неизбежному.
- А ну сюда! Смирно! Где был?!
- В гараже, господин надзиратель.
- Чаевые где?
Гаору так всё надоело, что он ответил правду.
- Охранник во дворе забрал, господин надзиратель.
Словом, пять "по мягкому" за опоздание, ещё пять за то, что не сберёг чаевых для надзирателя, которому они положены по праву, ещё пять за то, что назвал охранника без господина, ещё пять за то, что сказал "забрал", а не "изволили взять", и пять, "для памяти и вразумления". Выслушав всё это, Гаор расстегнул и снял комбез, спустил подштанники и лёг на пол, догадываясь, что сравнительно легко отделался. Даже двадцать пять, но "по мягкому" это не "горячие". Били по ягодицам, звучно, но без особенной силы, видно, больше для собственного развлечения и "для порядка".
- Пшёл вон, волосатик!
Надзиратель открыл дверь и вбил Гаора в коридор, даже не дав одеться. Коридор был полон: все уже поужинали - и Гаора сразу окружили. Практически с теми же вопросами. Где был? Получил ли чаевые?
- "По мягкому" двадцать пять получил, - огрызнулся Гаор, пробиваясь к мужской спальне, по-прежнему с комбезом в одной руке и поддерживая подштанники другой.
- Давай по-быстрому! - распорядилась Мать. - Переодевайся и есть иди. Оставили тебе.
Это была первая приятная новость за весь вечер. И Гаор улыбнулся.
- Я мигом, Мать.
Комбез на крючок, сорвать и кинуть на койку пропотевшее бельё, натянуть штаны, рубашку, для скорости не застегнём, а завяжем полы на животе, бегом в умывалку хоть руки ополоснуть и бегом в столовую.
Большие столы уже вымыты, и его, как и тогда, кормили за отдельным маленьким столом. Глядя, как он ест, осторожно сидя на самом краешке табурета, Маманя покачала головой.
- Сколько же тебе влепили, Рыжий?
- Двадцать пять "по мягкому", - невнятно из-за набитого кашей и хлебом рта ответил Гаор.
- Умеешь ты вляпываться, Рыжий. Подложить тебе?
Гаор кивнул, соглашаясь сразу и с первым, и со вторым.
В спальню он пришёл, сыто отдуваясь, и сразу взял сигареты, чувствуя, что если сейчас ляжет, то сразу заснёт. И уже в умывалке рассказал достаточно подробно, что и как с ним было. Ему посочувствовали, что чаевые пропали: охрана к выдачам касательства не имеет. Но и согласились, что могло обернуться и худшим: опоздание - это нарушение распорядка, тут всё что угодно может быть. Вплоть до "ящика".
- А это что? - спросил Гаор.
- Попадёшь, так узнаешь, - мрачно ответили ему.
И пояснили, что больше суток мало кто выдерживает. Других объяснений ему не потребовалось. Лучше не попадать.
И уже лёжа в темноте на своей койке, Гаор ещё раз подумал, что легко отделался. Могло быть куда хуже, "котильон" и отжимания - это пустяки, ему не впервой, а вот "ящик"... нет, не знаю и знать не хочу. Рабская радость: выпороли, а могли и убить. Достать папку и поработать он не смог, заснув на полуслове.
К счастью, в ту неделю его в поездку ни разу не дёрнули, и к выдаче всё, можно считать, зажило и, самое главное, забылось надзирателями, так что добавки он не получил. Ни фишками, ни "мягкими", ни "горячими".
День за днём, выдача за выдачей. Незаметно прибавлялся день, на обед уже бежали не в темноте или сумерках, а на полном свету, снег если и шёл, то не зимний колючий, а мягкий, и ветер стал другим.
- Скоро праздник, паря! - смеётся Плешак. - Опять гулять будем!
Праздник? Ну да, как же он забыл, Весеннее солнцестояние, конец зимы! Солнце на лето, Небесный Огонь проснулся!
Весенний праздник - праздник просыпающегося Огня, первой зелени, или хотя бы оттаявшей земли. В училище - весенние учения, но не всерьёз, а вроде лёгкого похода. И опять танцевальные вечера на старших курсах. А здесь? Ну, доживём - увидим. Главное - не оказаться на праздник с битой задницей. Хотя это и в другое время важно и для здоровья полезно.
Жить, ожидая чего-то, гораздо легче: время быстрее идёт. Хотя и спешить ему особо некуда. Разве что на новые торги. Но ему совсем не хочется к другому хозяину, все говорят, что у Сторрама и паёк хороший, и прижима такого, как бывает в других местах, нет, а если не попадаться и не шкодничать, то жить бы да жить. Лучше только в посёлке родном, где и матерь рядом, и все тебе свойственники да родня, да друзья, но ты попробуй так проживи. Хрен дадут. Не любят они, гады, чтоб мы по-своему жили, тасуют, как хотят, а на хрена?!
Когда заходила об этом речь, и начинали выплёскивать друг другу, а кто ж ещё поймёт: как мальцом увезли, парнем угнали, ни с того ни с сего продали - Гаор молча слушал и смутно ощущал, что причину таких перемещений он не то, что знает, а догадывается о ней. Потому что у матери его забрали не из любви к нему, и даже не столько следуя обычаям, как для того, чтобы сделать его одиноким и беззащитным, и потому готовым не просто подчиняться, а подчиняться с радостью. И эти перемещения - людей как карточную колоду тасуют, - это та же первичная обработка, когда его неделю продержали в одиночке без прогулок и любого общения со смещённым режимом, чтобы сломать, покорить, не нанося увечий.
Догадку неожиданно подтвердил не кто-нибудь, а Старший. В душевой как-то оказались рядом на скамейке - Гаор теперь часто мылся, как и все, в тазу, их называли шайками, вставая под душ только обмыться - и Старший вдруг спросил его.
- Ты чего вчера под вещевой дверью маялся?
Гаор невольно смутился, хотя должен был уже привыкнуть, что здесь все у всех на виду, и честно ответил.
- Веснянку ждал.
Старший кивнул и негромко сказал.
- Хорошая она баба, только ты не привыкай к ней. И её отпусти.
- Как это? - не понял Гаор.
Старший вздохнул.
- Нельзя нам привыкать. Завтра тебя ли, её ли продадут, и что тогда? Сердце напополам рвать?
Гаор, похолодев от страшной правды этих простых слов, кивнул. А Старший помолчав и сосредоточенно мылясь, так же негромко продолжал.
- Нельзя нам сердцу волю давать, не выдержит оно такого.
Встал и ушёл под душ смыть пену.
А Гаор остался сидеть и думать над услышанным. Значит что... значит, понимают и почему, и зачем, и эта коробившая его поначалу лёгкость встреч, сговоров даже не на ночь, а на час - это... это защита, оборона. Чтоб сердце не разорвалось. Нельзя рабу ни к чему привязываться, ни к людям, ни к вещам. Ведь в любой момент отберут, не по заднице, по сердцу ударят, а оно может и не выдержать.
И опять так и вышло. Недаром ему Маманя сказала: "Умеешь ты, Рыжий вляпываться". Умеет, чего уж там. Сам потом удивляется, как его занесло, но потом. А дело уже сделано.
В отличие от новогодней ночи, под весенний праздник решётки на ночь задвигали, но это и в обычные ночи никому не мешало. Правда, большинство мужчин между прутьями пролезали с трудом - мешали плечи, поэтому, в основном, по ночам из спальни в спальню бегали девчонки и те из парней, кто помоложе и ещё в полную силу не вошёл, не заматерел. Гаору и хотелось попробовать, и боялся застрять. Хорошо если просто на смех поднимут, а если надзиратель проснётся... двадцать пять "горячих" как нечего делать огребёшь. И потому он, когда прокричали отбой, спокойно заснул, не обращая внимания на шаги, вздохи, поскрипывания и прочие составляющие предпраздничного отдыха. Опять же его в гараже задержали, перед самым обедом дёрнули, и все уже пошабашили, пообедали, выдачу получили, когда его только отпустили. Хорошо, за нарушение не посчитали, огрёб только пару затрещин от охранника у двери и надзирателя внизу, получил свои фишки и сигареты - под праздник дополнительная выдача - и попал в спальню, когда у остальных уже время к ужину подошло. За ужином ему положили двойную, в счёт пропущенного обеда, порцию. От обилия еды и выкуренных трёх сигарет он даже слегка опьянел и потому, наскоро вымывшись, завалился спать. С кем была Веснянка, а что она одна не осталась, он отлично понимал, Гаор по совету Старшего старательно не думал. И получилось это неожиданно легко.
А вот утром... Опять распахнутая на двор дверь - свободный выход! Снег уже весь стаял, от газонов на фасадном дворе и вдоль ограды ощутимо тянет запахами земли, ярко-голубое безоблачное и блестящее как эмаль небо, комбеза поверх рубашки и штанов достаточно, куртки и шапки на хрен не нужны, от легкого тёплого, гладящего тебя по лицу ветра сам вот-вот взлетишь... И уже не девчонки срывают у парней и мужчин шапки, предлагая погоняться и отобрать, а парни отбирают у девчонок лёгкие цветные лоскуты, повязанные вокруг собранных в узел волос - косынки. А девчонки визжат и кидаются в погоню и выкупают свои косынки поцелуями или как уж сговорятся: светового-то круга нет, и не холодно, можно устроиться.
Махотка победно крутил над головой ярко-розовую с красным и жёлтым косынку, а Киса прыгала рядом, пытаясь перехватить и опустить книзу его руку. Махотка, радостно гогоча, перекладывал косынку из одной руки в другую, дразнил Кису. Дубравка, Вячка и Аюшка кинулись щекотать Махотку. От щекотки или от чего другого, но Махотка разжал пальцы, и ветер сразу подхватил лёгкий лоскут и погнал его не по двору, а вверх.
- Упустил! - ахнула Киса. - Она ж новая совсем!
Растерялся и Махотка. Косынка не пайковая, это у Матуни девки с бабами лоскутки сами себе подбирают, подворачивают ровненько и на праздник наряжаются, хозяин позволяет, но не приказывает, так что за пропажу не накажут. И шутка оборачивалась не подставой, а только обидой, чего он, в самом деле, не хотел.
Киса заревела в голос. Махотка растерянно топтался рядом, не зная, что делать. Остальные, подняв головы, следили за улетающим в недосягаемую высь лоскутком.
Вот на эту тишину и одинокий горестный рёв и вышел Гаор. Ещё на Новый год, когда можно было днём гулять по всему двору, он приметил за рабским корпусом подходящую трубу и сегодня её опробовал. Для чего её там пришпандорили - непонятно, и для турника малость высоковато, но его вес она выдержала, и он успел размяться, поподтягиваться и даже немного покрутиться на полных оборотах.
Большая, основная эмблема предназначалась покупателям и возвышалась над торговым корпусом, а здесь была установлена вторая, чуть поменьше и пониже, как указатель для грузовиков. И косынка, долетев до неё, зацепилась и затрепетала на ветру весёлым флажком.
- Доставай теперь! - закричали на Махотку девчонки.
- Да пошли вы на хрен! - заорал Махотка.
И тут Гаора как дёрнул кто. Может, разогретая на турнике кровь заиграла, может, как он сам потом смеялся, ему весенним солнцем голову напекло и мозги поплавились, может ещё что, но, быстро отследив глазами возможный маршрут, он решил, что справится с ним, и решительно пробился к горестно рыдавшей Кисе.
- Не реви!
- Даа, - вцепилась в его комбез Киса, - он, мотри, чего сделал, и... лыбится-а-а...!
- Не реви, - повторил Гаор. - Достану твою косынку.
Киса замолчала, уставившись на него с полуоткрытым, как у Тукмана, ртом. Гаор снял с головы свою шапку и нахлобучил ей на голову, посоветовал закрыть рот, чтоб ворона не залетела, и неспешным даже чуть вразвалку шагом пошел к административному корпусу.
Первый этаж отсутствовал, вернее, с этой стороны стальные гладкие колонны поддерживали второй этаж, образуя крытую стоянку для начальственных машин. Сейчас она была пуста. Взобраться по этим колоннам было невозможно, но Гаор и не собирался этого делать. Он подошёл к фонарному столбу, плотно обхватил его руками и ногами и полез вверх. Поднявшись на уровень карниза-козырька, он перешагнул на него. Дальше шла глухая безоконная стена, расчерченная желобками под старинную замковую кладку. Желобки были глубокими, на ботиночный рант, а пальцы входили почти на целый ноготь. Ему приходилось лазить и более гладким поверхностям. Высота и ширина блоков почти равнялась его росту, но раскинутых в стороны до отказа рук и ног, в принципе, хватало. Гаор распластался, почти расплющился по стене и полез вверх.
Внизу стояла напряжённая тишина.
Бетон сменился полосой тёмного и зеркально блестящего стекла. Здесь желобков не было, но зато появились тонкие металлические рейки оконных переплётов. Гаор попробовал: сталь ли это - и полез дальше, стараясь не отвлекаться на собственное отражение и мысли о том, какому идиоту понадобилось делать на такой высоте зеркало для птиц, да ещё чёрное.
Оранжевая, распластанная сначала на сером бетоне, а потом чёрном стекле, медленно, но неуклонно ползущая вверх фигура была видна издалека. И сменявшаяся как раз в этот момент наружная охрана, забыв про свои дела, с интересом следила за ним, заключая пари: навернётся лохмач или нет. Вернее, с какой высоты он гепнется вдребезги. Никто не заметил, как во двор вышел Сторрам, а за ним Гархем. Теперь они стояли поодаль за спинами столпившихся рабов и так же молча следили за происходящим.
Стекло снова сменилось бетоном. Эта полоса была гладкой, но меньше его роста, и Гаору удалось зацепиться за верхний жёлоб водостока и выбраться на крышу. Он думал, что сможет пройти по крыше к нужному углу, но крыша за ограждением оказалась стеклянной, и Гаор решил не рисковать. Если он её проломит, то лететь придётся долго и падать среди обломков стекла, что намного хуже снарядных осколков, во всяком случае, вынимать их сложнее, было у него как-то такое, и врач ругался. Думая об этом, он по жёлобу - хорошо, сталь везде, прочно держит - прошёл к углу, где крепилась одна из растяжек от вышки с эмблемой и трепетавшей на ветру косынкой.
Стоявшая в толпе Мать что-то почувствовала и обернулась. Глаза её испуганно расширились, рот открылся в беззвучном крике. Стоявшие рядом с ней так же оборачивались и застывали в ужасе.
Такой реакции Сторрам не ожидал и даже обиделся - он всегда старался поддерживать страх перед хозяином на разумном, не мешающем работе уровне, но тут же сообразил, что испугались не его, а чего-то за его спиной, и обернулся.
В шаге от него охранник, держа двумя руками пистолет, медленно вёл стволом, выцеливая идущую по краю крыши оранжевую фигуру. Из-под козырька форменной каскетки с радужным кружком-эмблемой на месте кокарды холодным хищным блеском горели прищуренные глаза, губы сжаты в издевательской насмешке. Сторрам быстро шагнул к нему, заслонив собой обзор, и прежде чем, растерявшийся охранник что-либо сказал, взял пистолет за ствол, резким поворотом вырвал его из рук охранника и сунул к себе в карман.
- Смирно, - негромко скомандовал Сторрам.
Тон был совсем не приказной, но охранник вытянулся в струнку.
- Всем молчать, - приказал Сторрам так же тихо, но почему-то все услышали.
Гархем кивнул, достал из кармана своего пальто небольшой защитного цвета бинокль и протянул его Сторраму. Тот кивком поблагодарил его. Теперь они следили за развитием событий, время от времени передавая друг другу бинокль.
Добравшись до растяжки - вниз он не смотрел, зная, насколько это бесполезно и опасно - Гаор проверил её крепость, натянул на кисти рук рукава комбеза и мягким скользящим движением лёг на неё и тут же перевернулся спиной вниз, обхватив её руками и ногами. Растяжка поднималась вверх под слишком острым углом, и он пополз по ней, цепляясь руками и рывком подталкивая самого себя. Трос был достаточно шершавым, чтобы щёчки ботинок не скользили, но ощутимо колол руки через ткань комбеза. Переправляться по тросам его учили ещё в училище, потом приходилось и над Валсой, и в Чёрном Ущелье, и ещё, но там он был в перчатках, со страховочной петлёй на поясе, и не один. Но взялся за дело, значит, делай его хорошо.
Добравшись до круга, к которому крепилась растяжка, Гаор задним переворотом выбрался на него и чуть не выругался в голос. Поторопился! Совсем упустил вращение эмблемы, и теперь косынка на другой стороне. Лампочки включены и жар от них такой, что сквозь ткань припекает, так что вдоль этой дуры в его рост не пройдёшь - поджаришься, как нечего делать. Так... спуститься на проволоку и переждать поворот, по-другому здесь не получится. Гаор отвернулся от невыносимого блеска и присел под круг, пропуская эмблему над головой. Снова выпрямился. Ага, есть! Теперь в темпе. Он плавным прыжком выбросил тело вверх, уцепился и повис на боковине. А вот и косынка. Подтянувшись на одной руке, он отцепил лоскуток, скомкал его, сунул за пазуху и подтянул, чтобы случайно не выронить, молнию. Гархема он на такой высоте не встретит, так что шею можно и прикрыть. А пробирает здесь здорово, и видно далеко. Он не удержался и почти два полных оборота прокрутился, лёжа на ребристой, усеянной заклёпками и штырьками боковине и разглядывая проплывающие на горизонте дома Аргата. А заодно и отдыхая.
- Пейзажем любуется, - совсем тихо, как про себя, сказал Сторрам. - Эстет.
Гархем кивнул и так же тихо ответил.
- Или разведчик.
Отдохнув, Гаор начал обратный путь, который оказался ничуть не легче и не безопаснее. Он спустился на круг, натянул рукава, подождал, пока его подвезут к растяжке, и мягко спрыгнул на неё. Снова перевернулся спиной вниз и заскользил, тормозя в основном ногами, чтобы не ободрать ладони. Вниз не вверх, падаешь всегда быстрее, чем влезаешь. Теперь по жёлобу, где он забирался? А то если прямо здесь спускаться, окажешься у парадного входа, куда рабу лучше не соваться, про тамошнюю охрану ему уже говорили, что они нервные и любят чуть что пулять. Пока, правда, мазали. Ну, он-то понимает, что не мазали, а пугали, били впритирку, что тоже неприятно, а ведь вполне могут и на поражение. Ага, вон он, вентиляционный грибок, от него шаг влево, верно, здесь как раз жёлоб отвёрнут углом, он, когда лез, чуть пальцы не порезал.
Гаор присел на корточки и соскользнул вниз, повис на руках, нащупывая носками ботинок выступ рамы. Есть!
И снова распластанная по стене оранжевая фигура ползёт вниз.
Здесь рамки и желобки приходилось нащупывать вслепую и получалось немного медленнее. Кроме того, начали уставать руки. И встав на карниз, Гаор не стал перешагивать с него на столб, а оттолкнулся от стены и спрыгнул вниз, чтобы боковым переворотом погасить скорость.
Приземлился он удачно и, выпрямившись, наконец, позволил себе увидеть и услышать творившееся вокруг. Приспустив молнию, он достал косынку и шагнул к Кисе.
- Держи, рёва! - протянул он ей косынку.
И так как Киса стояла неподвижно, глядя на него как... как на чудо какое-то, Гаор сунул ей в руки косынку, хотя и думал немного подразнить, снял с её головы шапку и надел, привычно проверив ребром ладони середину козырька. Молчание столпившихся перед ним людей уже показалось ему пугающим, неужели опять что-то не то? Скрывая вспыхнувшую тревогу, он улыбнулся, но ответных улыбок не увидел. Что случилось?
- Рыжий! - вдруг прозвучал из-за голов негромкий, но, безусловно, командный и узнаваемый голос.
Хозяин?! Вот влип! Толпа мгновенно расступилась, образовав проход, и Гаор увидел Сторрама, а за ним Гархема - молись, чтоб "горячими" обошлось - а ещё дальше охранник из наружки... та самая сволочь. Ну, теперь всё. Но пока Гаор думал, его тело как само по себе подбежало уставной рысцой, сорвав по дороге шапку и проверив молнию на комбезе, и остановилось, автоматически щёлкнув каблуками, в уставной стойке.
- Да, хозяин, - выдохнул Гаор, приготовившись к неизбежному, как понимал, избиению. И если наказать его разрешат этой сволочи-спецуре, то впереди уже не торги, а только "печка".
- Что ты там увидел? - спросил Сторрам.
Гаор изумился, но добросовестно перечислил оторванный угол у жёлоба, перегоревшие лампочки в эмблеме и что подъездные пути пусты, а на шоссе у развязки авария, перевернулась легковушка и там три полицейские машины и одна скорой помощи. И сам удивился тому, сколько всего он успел увидеть, пока крутился на эмблеме.
- Вы были правы, - не оборачиваясь, бросил Сторрам Гархему, достал из кармана пачку дорогих сигарет и стал распоряжаться.
- Это тебе за лихость.
- Спасибо, хозяин, - ничего не понимая, Гаор взял пачку.
- А за глупость сегодня после ужина придёшь в надзирательскую и получишь двадцать пять "горячих".
Неужели этим обойдётся?!
- Ступай.
- Да, хозяин, - гаркнул Гаор, разворачиваясь и пулей улетая обратно в толпу рабов, дружно шарахнувшуюся подальше от хозяина.
Сторрам улыбнулся и, став серьёзным, повернулся к охраннику.
- Ваша смена когда закончилась? - и, не дав тому ответить. - Почему вы в нерабочее время на чужом участке? Доложите начальнику смены о наложении взыскания. Можете идти.
Охранник выразительно посмотрел на карман Сторрама.
- Получите у начальника смены после отбытия взыскания. Можете идти, - чуть жёстче повторил Сторрам.
Охранник плотно сжал губы и, сделав чёткий разворот, отошёл.
- Не уволите? - тихо спросил Гархем, когда они остались вдвоем.
- Его лучше держать на глазах, - так же тихо ответил Сторрам. - Последите, чтобы он не работал на внутренних контурах. Мне не нужны эксцессы. Желаю хорошо отпраздновать.
- Взаимно, полковник. С начальником охраны говорить будете вы?
- До сих пор он сам понимал ситуацию, но на всякий случай проследите.
Гархем склонил голову, сразу и прощаясь, и принимая указания к исполнению.
Гаора обнимали, тискали, били по плечам, спине и шее. Но молчком, потому что хозяин с Гархемом ещё были во дворе. Матуха требовательно рассматривала его ладони: не сильно ли он поранился о трос, Старший отвешивал ему вполне заслуженные, но не сильные разы по шее, Киса лезла с поцелуями, отпихивая других девчонок, которые тоже хотели поблагодарить Ражего, что жизнью за косынку рисковал.
- Нашёл из-за чего! - Старший, оглянувшись, убедился, что хозяин с управляющим убрались, и заговорил в полный голос. - У тебя в голове хоть что есть?
- У меня сигареты шальные есть, - смеясь, ответил Гаор, распечатывая полученную от Сторрама пачку, - двадцать пять штук, дели, Старший.
- Дурак, - сказал кто-то, - ты рисковал, а курить все будут, что ли ча?
- Сам дурак, - ответил Гаор, - примета такая есть. Шальное сразу тратить надо, а то больше удачи не будет.
- Ну, раз так, то другое дело, - зашумели вокруг.
- Это ты, паря, в точку.
- За удачу надоть.
- Старший, так по сколь будет?
- Нас-то сколь...
- Цыц, - остановил гомон Старший, - накликаете. Сигарета на четверых выходит, если без баб.
- Бабы так подышат.
- Ежели кто хочет, сам поделится.
- Давай, браты, по четверо.
- Это как в отстойнике?
- Ну да по-пайковому.
К изумлению Гаора, перестроение из толпы в колонну по четыре прошло быстро и без всякой толкотни и неразберихи. Надо же, а он когда новобранцев строил, глотку срывал.
Разобрав сигареты, мужчины расселись в ряд под закрывавшим от ветра парапетом и дружно закурили, деля сигареты уже по затяжкам. Гаор, ожидая своей очереди, он попал в одну четверку со Старшим, Асилом и Волохом, вертел в руках глянцево блестящую чёрную с золотым тиснением пачку.
- Матуне отдай, - сказал Старший, - она пронесёт, ей можно, а потом уже у неё заберёшь, раз приглянулась.
Гаор кивнул, принимая совет.
Спустившись к выезду, Сторрам сел в ожидавший его лимузин, рядом с молодой женщиной в леопардовой шубке и тюрбанчике.
- Я заставил тебя ждать?
- Ничего. Я получила большое удовольствие.
Охранник у ворот откозырял им.
Сторрам искоса с улыбкой посмотрел на неё.
- На шоссе авария, я сначала даже подумал о тебе.
- Да? Я, видно подъехала раньше, а откуда ты знаешь?
Сторрам засмеялся.
- Парень успел увидеть, и когда я спросил, доложил по форме.
Засмеялась и женщина.
- Можно подумать, он не сам полез, а ты его посылал в разведку.
- Спасибо за намёк, я обязательно подумаю о таком использовании.
- У тебя хорошее настроение, - женщина с ласковой насмешкой посмотрела на него. - В честь чего? Неужели из-за этого раба?
- В какой-то мере, да. Ты же знаешь, я люблю обманывать, - он подмигнул ей, - и даже жульничать, и счастлив, когда жульничанье удаётся.
- И кого ты обжулил сегодня? - поддержала игру женщина.
- Не сегодня, но... сегодня я убедился, что оно удалось. А обжулил я не кого-нибудь, а Рабское ведомство.
- А-а, - понимающе протянула она.
- Да, дорогая, ты права. Я заплатил за него семь тысяч, а он стоит в полтора, если не вдвое больше.
- Да, - кивнула женщина, - он действительно ценный раб. Кстати, ты обратил внимание, на солнце у него волосы почти такого цвета, как и комбинезон.
Сторрам внимательно посмотрел на неё.
Они уже выехали на шоссе, миновали развязку и стремительно уносились от города. Женщина смотрела прямо перед собой, сжимая руль побледневшими от напряжения пальцами.
- Он любит рисковать. На Новый год катал рабыню по перилам, ты знаешь?
Сторрам молча кивнул.
- А сегодня полез за этой тряпочкой, которыми они обвешиваются. Рабыня та же самая? На что ещё он способен ради женщины?
Она замолчала.
- Дорогая, - голос Сторрама звучал мягко, даже участливо, - уверяю тебя, что если это даже была та же самая рабыня, то это не имело для него никакого значения. У рабов преобладает физиология. Я знаю, как многие следят за своими рабами, ставя их физиологию под жёсткий контроль, и давно пришел к выводу, что это неразумно. Физиологию глупо запрещать, её надо использовать, в крайнем случае, сделать безвредной. Поэтому я даю рабыням контрацептивы. Это дешевле, чем держать лишний штат надзирателей или переделывать решётки на дверях. Я выдаю рабам сигареты и строго наказываю за курение в неположенном месте. Но зато не воруют в залах и не курят где попало.
- Они это ценят?
Сторрам пожал плечами.
- Бунт легче предотвратить, чем подавить. Во всяком случае, дешевле. Дорогая, уверяю тебя, им всё равно, с кем удовлетворять свои потребности. Иначе бы были драки, скандалы. Но за всё время, а я завёл эту систему уже давно, ты знаешь, не было ни одной драки из-за женщин.
- Но их, по-моему, поровну?
- Да, я стараюсь поддерживать баланс. Но естественное стремление любого мужчины сделать всех женщин своими, у них отсутствует. Насколько я знаю, самая долговечная пара просуществовала чуть больше месяца. Ревность - чувство высшего порядка.
- Ревнуют все, - возразила она. - Ты помнишь моих попугаев? Вспомни, что началось, когда я купила ещё одну самочку? А лошади... Как жеребец оберегает свой табун от других жеребцов.
- А мне, - Сторрам засмеялся, - мне приходилось холостить жеребцов, но не понадобилось кастрировать ни одного раба для поддержания порядка. Дорогая, не приписывай им того, чего у них нет. Не знаю почему, я не хочу вдаваться в подробности, но у них сильно ослаблены или вообще отсутствуют родовые, семейные чувства. Они достаточно сообразительны, многие просто умны, хитры... но бесчувственны. Скорее всего, этот раб сейчас, - Сторрам посмотрел на часы, - да сейчас у них обед, ну так после обеда он будет совокупляться, не красней, дорогая, я знаю, ты хочешь сказать по-другому, но это самое точное слово, так вот будет он с этой или с другой рабыней, или с несколькими, сразу или по очереди, это не больше чем физиология, и ни один из других рабов, не вмешается. Потому что будет тоже совокупляться или спать, или совершать другие физиологические действия.
Сторрам замолчал, и какое-то время они ехали молча.
- Совсем недавно он был свободным, - тихо сказала женщина.
- Да, и что меня удивляет, так это то, как легко он приспособился к жизни раба. Видимо, потому, что он полукровка. Но дорогая, на свободе, он был пехотным сержантом, а как они относятся к женщинам и интимным отношениям... пожалуй, я бы назвал тут рабов более нравственными, они, по крайней мере, не заявляют, что все женщины шлюхи, а молча пользуются тем, что удаётся урвать.
Женщина брезгливо поморщилась.
- Ты действительно так думаешь или дразнишь меня?
- И то, и другое, дорогая. Меня всегда восхищал в тебе твой ум, холодный, здравый, умение подчинять чувства разуму. И вдруг... что с тобой?
Она вздохнула.
- Не знаю. Ещё не знаю. Когда пойму, то скажу тебе первому. Он хороший шофёр?
- Дорогая, - Сторрам стал серьёзным, - если тебя потянуло на волосатую экзотику, а время от времени такое поветрие проносится по женским умам, я ничего не имею против. Возьми, сколько надо, и купи себе на торгах любого приглянувшегося. Но уверяю тебя, ты быстро разочаруешься. Как только ты выйдешь из спальни и оставишь его одного, он быстренько оприходует твою горничную или рабыню-уборщицу, причём с ней ему будет намного комфортнее, чем с тобой. Да, да, дорогая. Физиология безусловно важна, но тебе, моей умнице нужно большее. Не так ли? А этого... оставь его. Мне он нужен шофёром. Пока шофёром.
- А в будущем?
Сторрам одобрительно кивнул.
- Думаю, через несколько лет, это будет вполне приличный Старший. Нынешний к тому времени состарится, и мне не придётся ломать устоявшиеся связи и системы. Я недооценил его, отправив на склад, придётся купить туда другого, за полгода старый кладовщик подготовит себе смену, и я обновлю состав. А Рыжий... его надо пропустить через все службы.
Машина съехала с шоссе на боковую обсаженную старыми каштанами даже не дорогу, а аллею.
- Дорогая, ты сама отлично водишь, а шофёр-раб - это не столько роскошь, сколько проблемы.
Они проехали мимо загона, где по первой весенней траве бродили ухоженные лоснящиеся лошади, и другого, поменьше, с небольшой отарой тонкорунных овец и лежавшей на солнечном пригорке чёрно-белой овчаркой. Показался просторный усыпанный гравием подъездной двор, ослепительно белый, украшенный нежно зелёным плющом дом.
- Ты не останешься на обед?
- Нет, отец, - она улыбнулась, - у меня назначена встреча. Передай мой привет матери Наследника. И наилучшие пожелания.
- Обязательно. Она очень хорошо к тебе относится.
- Я знаю и ценю её отношение, отец. И спасибо за беседу.
- И тебе, - Сторрам улыбнулся. - Кто ещё оценит меня не как дельца, а как просветителя, - и комично вздохнул.
Они одновременно рассмеялись. Машина плавно остановилась точно напротив крыльца, Сторрам вышел и захлопнул дверцу, шутливо козырнул, хотя был в штатском. За лобовым стеклом качнулся в ответном приветствии леопардовый тюрбанчик, и машина уехала. Сторрам повернулся и, не спеша, стал подниматься по белым, отмытым до блеска ступеням к приветливо открывающейся перед ним двери.
Сигареты не шибко понравились. Большинство их сочло слишком слабыми.
- Трава травой.
- За что только голозадые такие деньжищи за них отваливают.
- Ага, я в зале видел. Цены-ы... обалдеть, не встать.
Гаор, понимая, что обидеть его никто не хочет, он сам давно привык к дешёвым "солдатским" сигаретам, на дембеле первое время удивлялся, за что такие деньги платят, только со временем научившись различать сорта дыма, а потому молча слушал, попыхивая сигаретой: он курил четвёртым и мог докуривать, как хотел.
- Ладноть вам, мужики, дарёному коню в зубы не смотрят.
- А это чего? - сразу спросил Гаор.
Ему со смехом перевели на дуггурский. На его счастье, как он хорошо понимал, его незнание большинство смешило, а то бы солоно пришлось. Чужаков нигде не любят. Как на фронте тогда издевались над непонятно как попавшим в строевую часть хилым очкастым парнишкой, а когда узнали, что дурак сам, добровольцем пошёл... Дурачок был не в его, в другом отделении, вмешиваться он не мог, а затюкать очкарика просто не успели: попали под бомбёжку на марше, многих не досчитались потом. Может, из-за того дурачка, что всем и всему верил - крикнули ему: "А ты стой!", - он и остался стоять живой мишенью вместо того, чтобы со всеми сигануть в кювет, вот и остался лежать на дороге в ожидании "трупняков" - похоронной команды, он и к Туалу тогда в первый раз в редакции отнёсся... не шуганул по-армейски. А потом уже понял, что когда Туал говорит, ему надо только слушать и запоминать, и благодарить за науку, когда Туал вместо Кервина, а бывало и такое, брался "крестить" его заметки. Кервин ему по дружбе кое-что и спускал, и не хотел "портить самобытность", а Туал был беспощаден. Да они все возились с ним. Кервин, Туал, Арпан, даже Моорна. А то ей, кроме него, спутников не было, да и художественные галереи, спектакли, концерты - Моорна о них, в основном, и писала - туда женщина могла и в одиночку ходить. Поздно понял, дурак, что это она его "приобщала к художественным ценностям", да ещё старалась, чтобы он не обиделся. Дураком был, таким, видно, и останется, всё до него как до жирафа из анекдота доходит.
Время уже обеденное, гасятся и растираются в пыль окурки, встают, отряхивая, оправляя комбезы. Гаор ещё раз оглядел пустую пачку.
- А то попробуй, - сказал Волох, - седни без обыска заходим.
- Ты, паря, только с глаз убери, - посоветовал ещё кто-то.
И увидев, как он ловко упрятал её под комбез, одобрительно хмыкнули.
- Умеешь.
В праздник да ещё днём запускали и впрямь без обыска, даже не пересчитывая, и Гаор в спальне сразу перепрятал пачку в тумбочку, под пайковую коробку. Была у него одна мыслишка, но... вот когда получится, тогда и получится, а пока комбез на крючок и в умывалку бегом, обед уже на столе. А солнце высоко, он его и после обеда прихватит, и надышится и... да нет, турника ему сегодня хватит.
О его походе за косынкой больше трещали за женским столом, а за мужским больше обсуждали, чего он за такое с Кисы получить должон. И дразнили Махотку, пока Старший не рыкнул.
- А ну угомонились, он же дурак, тоже полезет куда.
- Не полезу, - буркнул Махотка, обиженно глядя на Гаора, - я не такой. Мне это по хрену.
После обеда, когда Гаор со всеми одевался опять на выход, Старший подозвал его.
- Мотри, не глупи так. Ты не видел, а сволочь эта выцеливала тебя из пистоля.
- Так, - кивнул Гаор. - Понятно. А чего не выстрелил?
- Хозяин у него пистоль отобрал. А дважды не везёт.
- Спасибо, - улыбнулся Гаор, - я осторожно.
Старший вздохнул, почесал в затылке и... окликнул Асила.
- Ты наверх? Пригляди за этим... а то умеет вляпываться дурак. Двадцать пять уже у него есть. Того и гляди, ещё наработает.
- Пригляжу, - кивнул Асил, внимательно глядя на Гаора.
Гаор невольно поёжился.
Солнце уже клонилось, сильнее пахло землёй и странно приятной сыростью. Перед тем, как спускаться вниз, Гаор снова взглядом проследил свой путь к эмблеме и обратно и удивился: как это он не навернулся? Да, дуракам везет да по-дурацки. И Киса эта ему не нужна, не будет он с малолеткой связываться, и двадцать пять "горячих" сейчас получит. Но что же ему с этой сволочью спецурной делать? Тесно им на одной земле становится.
После ужина Гаор переоделся, оставив только штаны и рубашку на голое тело, и пошел к надзирательской. Дверь была полуоткрыта, и он просто встал перед ней, не зная, что ему делать: стучать или сразу заходить, или ещё как. Жалел, что не спросил у Старшего, но уходить и возвращаться не хотел: могут и прибавить.
Его довольно быстро заметили.
- Ага, явился, заходи.
Гаор осторожно переступил порог. До этого он бывал в надзирательской только на выдачах, а сейчас... столы стоят по-другому, вдоль дальней стены две койки, рядом на маленьком столике электрочайник, какая-то снедь в кульках, армейские кружки... всё это он быстро осмотрел исподлобья, опасаясь поднять глаза и схлопотать за "наглость".
-Ну и сколько тебе положено?
- Двадцать пять "горячих", господин надзиратель, - ответил Гаор, не поднимая глаз.
- А за что?
- За глупость, господин надзиратель.
Один из надзирателей засмеялся и отошёл куда-то ему за спину. Обернуться Гаор не посмел.
- Тогда всё правильно. Вас, дураков волосатых, только так и можно учить, до вас всё только через задницу доходит. Ну, давай, рубашку на голову, штаны спускай и становись.
Дубинкой ему указали на торец одного из столов. Гаор подошел к нему, как велено, задрал себе на голову рубашку, оголяя спину, расстегнул и спустил штаны, вернее, они сами упали к его ногам, встал "столиком", упираясь ладонями.
- Ну, - надзиратель даже поплевал себе на ладони, перехватывая дубинку. - Считать не надо, волосатик, не труди мозги, их у тебя всё равно нет, с этим я и сам справлюсь.
О чём это он? - удивлённо подумал Гаор, слушая гогот второго надзирателя и свист разрезаемого дубинкой воздуха.
Дубинка ложилась звучно, но неожиданно мягко, и больше приходилось по ягодицам, чем по спине. Счёт про себя Гаор всё-таки вел и, получив последний удар, по возможности, незаметно перевёл дыхание. Но выпрямился только после приказа.
- Чего ждёшь? Одевайся давай, а то выставил свою задницу.
Гаор осторожно выпрямился, подтянул и застегнул штаны, опустил рубашку. Ну, теперь отпустят или что своё, сверх хозяйского приказа придумают?
- Десантура или горные егеря? - спросил второй надзиратель.
Он, пока напарник бил Гаора, успел заварить чай и теперь сидел на койке с дымящейся кружкой в руках. Дубинка лежала рядом.
- Пехота, господин надзиратель, - ответил Гаор.
- А где так лазить навострился?
У Гаора невольно дрогнули в злой насмешке губы, но ответил он прежним равнодушно почтительным тоном.
- В Чёрном Ущелье, господин надзиратель.
Надзиратели переглянулись. Бивший Гаора подошёл к столику с чаем и наполнил ещё одну кружку, потом достал из заднего кармана плоскую фляжку, отвинтил колпачок и налил себе и второму, молча подставившего свою кружку. Запахло спиртным. Водку с чаем пьют - понял Гаор - так её меньше уходит, и запаха такого нет. Уйти ему пока не разрешили, а попросить разрешения он не рискнул. Своё он получил, а чужого ему не надо.
- Ну и стоило там корячиться, чтоб сюда попасть? - спросил вдруг один из надзирателей.
"Я ни туда, ни сюда не просился", - мысленно ответил ему Гаор, продолжая молчать. Надзиратели снова переглянулись, и бивший небрежно махнул ему.
- Ступай.
- Мы тоже там были, - сказал ему уже в спину второй.
Гаор не обернулся, выскакивая в коридор.
- Ну? - встретили его.
- Баранки гну, бубликом завиваю, - ответил Гаор уже усвоенным присловьем. - Сколько дали, столько и получил.
- Рыжий, - сунулась к нему Киса, - ты куды сейчас?
Гаор сверху вниз посмотрел на неё и усмехнулся. Вот дурёшка зелёноглазая на его голову.
- А чего после двадцати пяти "горячих" делают? Не знаешь?
Киса растерялась и не ответила, а Гаор, обойдя её, ушёл в мужскую спальню. Теперь в душ и спать. Только спать, ничего ему больше не надо. Ноют натруженные мышцы, слегка саднят следы ударов дубинки, хотя избили его, надо признать, "для близиру".
Он вымылся под душем, проверил и приготовил всё на завтра, сбросив грязное бельё в ящик, осмотрел рубашку и штаны - хорошо, кожу ему не порвали, кровью нигде не запачкано, но воротник сильно засалился, надо бы постирать, пуговицы сидят крепко, комбез у него в порядке, ботинки, чёрт, носки как быстро продираются, попросить, что ли, у Матуни портянки, многие, он видит, их в ботинки наворачивают, их и стирать легче...
- Рыжий, - окликнули его сзади.
- Чего? - ответил он, не оборачиваясь.
- Выдь на час, а то девка мается.
И засмеялись.
Гаор чертыхнулся: он-то голый уже, а тут... но всё-таки влез в штаны, накинул на плечи рубашку и пошёл к двери. Как он и думал, там была Киса, но не одна, а с... Матуней. Гаор сразу проглотил уже заготовленное ругательство и вышел к ним в коридор. Отошли в простенок между дверями спален.
- Ты её на Новый год катал? - сразу спросила Матуня.
Гаор вздохнул.
- Под руку подвернулась, Матуня.
- А чего б ни было. За косынкой её лез? Ну, чего молчишь, Рыжий?
- Я за это уже двадцать пять "горячих" огрёб, - буркнул Гаор.
Хрясь! Матуня неожиданно, ловко подпрыгнув, шлёпнула его по затылку.
- Не об том речь, глупой! Хватит тебе девку на верёвочке водить! Не хочешь чего другого по глупости своей, раз не девка она тебе, а сестрёнка, так вон, рубашку свою ей дай. Постирает да зашьёт где надо.
Предложение настолько ошеломило Гаора, что он озадаченно уставился на Матуню. Та даже руками развела.
- Ну, совсем ты тёмный. Давай рубашку сюда!
Гаор послушно снял рубашку и протянул Матуне.
- Ей дай. Бери, дурёха, вон воротник, как голова у голозадого, аж блестит. Сейчас и постирай, завтра к ужину отдашь ему, чтоб переодеться смог. А ты спать иди, завтра зайдёшь ко мне, объясню я тебе. Всё, сейчас отбой будет! - и совсем неожиданно, - Марш!
Подчиняясь и команде, и звуку поворачивающегося запора на дверях надзирательской, Гаор влетел в мужскую спальню и одним прыжком оказался на своей койке. Волох рассмеялся.
- Здорово сигаешь, паря. Опять скажешь, что на фронте выучился?
- Где ж ещё, - хмыкнул Гаор, лежа, вылезая из штанов.
С лязгом задвинулись решётки, погас свет, хлопнула дверь надзирательской. Гаор осторожно приподнялся, вешая штаны в изножье, залез под одеяло и вытянулся.
Надо же, как повернулось. Сестрёнка. Завтра Матуня ему объяснит, хотя он и сам кое о чём догадался. Интересно получается. Ну да, если мужчины все друг другу браты, то женщины: матери, бабы, девки и сестрёнки, скорее всего это сёстры. С девкой крути как хочешь, с бабой как она позволит, к матерям со всем уважением, а с сестрой? Это ему завтра и расскажут. Заодно тогда и про дочерей спросить. И вообще про семью. Здесь, похоже, тоже всё наособицу, не так, как... как у кого? И сам себе ответил: у тех, у голозадых, у дуггуров. Голозадые - это не просто ругательство, а название, так мы тех, дуггуров по-ихнему, называем. Он никогда ни от кого не слышал такой фразы. Она вдруг сама возникла, именно этими, нашенскими, словами. Но записать её придётся в переводе. Нашенских букв он не знает, этого ему никто пока не скажет. А интересно, есть ли они? Или... Засыпая, он еле успел вложить лист и завязать тесёмки от папки.
От вечера до вечера, от выдачи до выдачи.
Начальство как сбесилось. Дня он на одном месте не работает. Полдня на складе, полдня куда пошлют. А посылают... только бегать успевай. То в гараж, то на другой склад, то в зал, то вдруг в административный корпус окна мыть. Приспичило им! Туда, правда, не одного его, а целую бригаду. Десять человек. С крыши спустили веревочные люльки, и они, болтаясь в них, мыли, оттирали зеркально-чёрные снаружи и прозрачные изнутри, как он случайно обнаружил, стёкла. Значит, отсюда весь двор виден, а им со двора - ни хрена. Интересно получается. А где же он ещё такие стекла видел? Было ведь дело: ещё тоже подумал, что на хрена зеркало впаяли... Крышу мыла уже другая бригада, а их, едва закончили окна, погнали на разгрузку сразу трёх пятиосных трейлеров, под завязку набитых коробками.
- Рыжий!
- Здесь, господин управляющий! - гаркнул Гаор, подбегая к Гархему и вытягиваясь перед ним.
Хрясь! - сразу по физиономии. Ну, Гархем иначе не объясняет. Сейчас скажет, что надо делать.
- Сразу по складам отправляй!
- Да, господин управляющий!
Что он оказался старшим над десятком грузчиков, Гаор даже не понял. Потому что выгрузка сразу из трёх машин одновременно, а ему надо успеть прочитать надписи на коробках, сообразить что это, вспомнить номер склада и успеть крикнуть парням, куда это волочить, и чтобы на одной тележке или в одном контейнере не оказалось предназначенное для разных складов, а то парням складские надзиратели за путаницу влепят. И обед уже скоро, а пока они не сделают, их не отпустят, да ещё шоферня орёт, им тоже на отдых охота. Ох, хоть бы они под ногами не путались, свободные ведь, гады, нет, чтобы покурить в сторонке, лезут, а не шуганёшь!
Трейлеры опустели, и зазвенел звонок на обед почти одновременно. Они даже успели тележки на место отпихнуть и рванули на построение. Гаор влетел в строй рядом с Плешаком и перевёл дыхание. Тот радостно улыбнулся ему и шепнул.
- С обеда вместях будем, шумнули мне.
- Здорово! - так же шёпотом ответил Гаор, привычно вытягиваясь в стойку.
В обед за столом сидят в рабочем, только руки и лица ополаскивают, а некоторые и так садятся, и разговоры все до ужина, сейчас ни до чего, но есть и неотложные дела.
- Эй, Рыжий!
- Мг, - ответил с полным ртом Гаор.
- Причитается с тебя седни.
- Чего? - оторвался от супа Гаор.
За столом засмеялись. Гаор покосился на Мать и Старшего. Они тоже смеялись, так что...
- Ты сегодня старшим работал, - отсмеявшись, сказала Мать, - десяток под тобой ходил.
- Хорошо работал, - кивнул Старший, - не подставил никого, по-дурному руками не махал. Так что в ужин угощение выставишь.
Гаор уже сообразил, что это вроде присвоения нашивки, так что всё по правилам. Но тогда он выставлял пайковое спиртное, прикупив, по возможности, в армейском автоларьке. Об очередном присвоении даже специально сообщали заранее, чтобы успевали подготовиться к обмывке, а то носиться не будет. Награды тоже обмывали, чтобы не тускнели. Главное - было бы чем надрызгаться, а причину найдём. Кроме угощения были ещё кое-какие обычаи. А здесь...
- Маманя, - громко позвала Мать.
- Слышала, - откликнулась от женского стола Маманя, - подберём ему с Иволгой.
Иволга ведала ларьком. И Гаор понял, что дальнейшее от него не зависит или зависит очень мало. Раз матери взялись, то ему только слушать и делать что велят.
Так и получилось. Когда все вечером сели за стол, на нём, кроме каши, хлеба и чая, появились большие коробки с соком, горки сухариков, орехов и ломаного печенья. Всё это Гаор видел в ларьке и с ужасом подумал, хватит ли ему фишек расплатиться с Иволгой.
- Ну, за Рыжего! - весело сказал Старший, когда все допили чай и приступили к магарычу, как уже объяснил Гаору Плешак, - чтоб ему с нами и нам с ним и дальше по-доброму работать!
Выставленного угощения на сотню мужчин, да ещё и женщины от своего стола пришли его поздравлять, их тоже угощали, было до жути мало. Кому глоток, кому орешек, кому от печенья обломок... Но каждому хоть что, да досталось, и каждый его поздравил, с каждым пришлось обняться и поцеловаться. И с каждой тоже. И как Гаор быстро догадался, главным было не угощение, вернее, не его размер, тогда в камере каждому тоже по крошке пришлось, а то, что они вместе все, он с ними, и они с ним. И то, что в столовой сидели, теснились за одним, уже общим, столом. И если б не надзиратели за дверью, то и попели бы, да в будни не дают, и потому стали играть в загадки и скороговорки, когда один начинает, а другой с ходу подхватывает. И всё со смехом, шутками, подначками, и не обижая никого. Если на загадках он ещё худо-бедно, но справлялся, то на скороговорках Гаор даже пытаться не стал.
- Ну, чего ты, - переживала Киса, по праву сестрёнки устроившаяся на его правом колене, - ну Рыженький, ну ты ж рази не знашь?
- Не знаю, - смеялся Гаор, с изумлением ощущавший себя опьяневшим, хотя и глотка спиртного не то, что за столом, за все эти месяцы у него и во рту не было.
- А чо ты знашь? - не отставала Киса. - Ну, хоть чо, а? Ты, грят, песни душевные знашь.
Гаор невольно вздохнул.
- Сегодня петь нельзя.
- А ты стихи почитай, - вдруг сказал Ворон с лёгкой, непонятно над кем насмешкой.
Гаор удивлённо посмотрел на него. Что, и он захмелел?
- А это чего? - заинтересовались многие.
- Чо это, паря?
- Рыжий, а?
- Навроде песни?
- Вроде, - усмехнулся Ворон, - только не поётся, а говорится и на один голос. - И с непонятным вызовом. - Слабо, Рыжий?
- Говорят, их и как песню можно, но я мелодии не знаю, а слова... вот.
В полях, под снегом и дождём, мой милый друг, мой бедный друг,
тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг...
Гаор говорил нараспев, и как помимо его воли, выстраивалась протяжная и даже чуть монотонная мелодия. Его не пытались поддержать, но многие шевелили беззвучно губами, проговаривая за ним слова.
- А если мука суждена тебе судьбой, тебе судьбой,
готов я скорбь твою до дна делить с тобой, делить с тобой.
Киса, прижавшись щекой к его плечу, шёпотом повторяла за ним, и её дыхание обжигало ему шею.
- Пускай сойду я в мрачный дол, где ночь кругом, где тьма кругом,
во тьме я солнце бы нашёл с тобой вдвоём, с тобой вдвоём.
В глазах сидевших напротив Гаор видел слёзы и чувствовал, что у самого так же заволакивает глаза.
- И если б дали мне в удел весь шар земной, весь шар земной,
с каким бы счастьем я владел тобой одной, тобой одной.
Гаор замолчал, и наступила зыбкая неустойчивая тишина.
- А повеселее ты не помнишь? - вдруг спросил Ворон. - Откуда это?
- В сборнике одном старом прочитал, - пожал плечами Гаор. - А ты? Знаешь их?
- Нет, - резко ответил Ворон.
Слишком резко, - отметил про себя Гаор, - что-то здесь не так.
- А вот это знаешь? - Ворон вдруг неожиданно ловко просвистел мелодию. - Слабо спеть?
Гаор изумлённо посмотрел на него.
- Ошалел? Я ещё жить хочу.
- Ладноть, - прервал их спор Старший. - Отбой скоро.
Все зашумели, задвигались, вставая из-за стола.
- Даа, душевно посидели.
- Здоровские песни знашь, Рыжий.
- А чо, ребя, свободно петь можно.
- Вот в выходной и попробуем.
- Рыжий, а вот после вьюги, как оно там дальше?
- Ну, счастливо, Рыжий, тебе и дальше...
Гаор пробился к Иволге. Она стояла рядом с Маманей и сразу, не ожидая его вопросов, сама сказала.
- Мы фишки сами у тебя взяли, долгу на тебе нет.
- Это столько и столького стоит? - не поверил Гаор.
Они рассмеялись.
- Раз так, то в три выдачи по синенькой ещё дашь.
- Дам, - кивнул Гаор.
Маманя укоризненно покачала головой, но спросила с улыбкой.
- И чего ты такой?
- Не люблю в должниках ходить, - серьёзно ответил Гаор.
- Никак нажёгся?
- Было дело, - кивнул Гаор, довольный таким оборотом. Ещё три синеньких он отдаст: он теперь куда больше получал.
В спальне, уже когда погасили свет, его вдруг кто-то спросил.
- Рыжий, а чо это? - и довольно удачно повторил мелодию Ворона.
- Жить не хочешь? - ответил вопросом Гаор.
- Это у кого там язык без дела болтается? - угрожающе спокойно спросил Старший, - ещё раз услышу, сам оторву!
Больше никто ни о чем не спросил, спальня заполнялась храпом и сопением. Гаор спокойно вытянулся под одеялом, расслабил мышцы. Смешно, но, кажется, он впервые вот так праздновал.
Склады, гараж, зал, то он один, то под ним трое, то пятеро, то опять десяток. Ну, точно, шило в заднице у Гархема. На хрена он его так дёргает?!
Но вдобавок ко всему, он и сам вляпывался. Ему ещё в училище говорили: инициатива наказуема! Так неймётся ему, дураку битому. Видно, мало били. Ну, стоит во дворе энергоблок, и мается возле него девчонка-продавщица, чуть не плачет, а старший продавец ей втык за что-то делает. Его какое дело?! Они свободные, он раб, старшего продавца из отдела техники он знает - та ещё сволочь! Чего ему до этой девчонки? Уволят её, так уволят. Так нет. Остановился.
Она посмотрела на него из-под радужного фирменного тюрбанчика зарёванными глазами с потёками чёрной туши на щеках.
- Чего тебе?
И тут Гаора будто кто за язык дёрнул.
- Я могу помочь, госпожа?
Она изумлённо хлопнула слипшимися от слёз и туши ресницами и... ответила.
- Он включается, но не работает.
- Госпожа прикажет посмотреть? - подсказал Гаор ей формулу.
- Да, - обрадовалась она. - Посмотри и сделай.
- Слушаюсь, госпожа, - ответил он.
Коробка от энергоблока тут же, в ней инструкция и схемы, а он идёт в гараж и инструментальный пояс на нём - посылали проверять чью-то машину на стоянку под административным корпусом - так что отвёртки и тестер при нём, а залезть в эту дуру ему давно хотелось, а то их чего-то слишком часто стали катать в зал и обратно из зала. И Гаор, не мешкая, приступил к работе.
Через переноску - её тут уже до него протянули - включил, проверил. Энергоблок фыркал, мигал лампочками и даже подрагивал, но явно не "фурычил", как говаривал сержант, преподававший им практику авторемонта. Гаор отключил энергоблок и стал вскрывать корпус.
Открылась путаница цветных проводов, медно-блестящих коробок и прочего. Гаор развернул инструкцию, нашел электросхему и стал проверять блок за блоком. Продавщица растерянно топталась рядом, явно не понимая и даже не пытаясь понять его действий.
Гаор так ушёл в работу, что совершенно забыл о незаконченной машине в гараже. Какого хрена, сигнал проходит, а не фурычит гадина?! Это на месте, это... работает, это... чёрт, здесь же ещё блок должен быть, он-то куда делся?! Без него фурычить не будет, а сигнал тогда чего проходит? Индикаторы все на месте.
- Что здесь происходит?!
Этот голос, а, главное, явный гнев выдернули бы Гаора и из большей углублённости. Хозяин! Гаор сразу вспомнил, что незаконченной машиной был не очередной грузовик, а легковушка, и понял, что двадцать пять "горячих" будут слишком большим и незаслуженным везением. Выронив инструкцию, он выпрямился и застыл лицом к хозяину.
Сторрам был не просто разгневан, а в бешенстве.
Поняла это и продавщица. Сторрам смотрел именно на неё, и отвечать надо ей. Подставлять её Гаор не хотел, но если она скажет, что он сам навязался...
- Он, господин Сторрам, он включается, но не работает. Мне... мне велели его проверить, - закончила она шёпотом.
- Велели вам, а что здесь делает он?!
Сторрам не удостоил его даже взгляда, только небрежного кивка, от которого у Гаора сразу предательски зачесалась спина и по ногам пополз холодок.
Продавщица посмотрела на него, на Сторрама, снова на него и...
- Я приказала ему найти и устранить причину неисправности, - отчеканила она, вздёрнув подбородок.
Гаор незаметно перевёл дыхание. Но теперь Сторрам повернулся к нему, и он сразу застыл по стойке "смирно".
Гаор ещё раз перевёл дыхание, и... была не была, не он же напортачил при сборке.
- Это невозможно, хозяин.
Голос Сторрама стал почти ласковым.
- Это почему?
- Здесь блок регулировки не стоит. А провода закоротили. Вот он и... фыркает и не фурычит.
Продавщица хихикнула, тут же пришлёпнув себе рот ладошкой.
- То есть как, не стоит? - Сторрам будто не заметил, что в последней тираде его ни разу не назвали хозяином. - Показывай.
К удивлению Гаора, Сторрам вполне прилично разбирался в электронике и сразу схватил, в чём дело.
- Гархем, - негромко позвал он, задумчиво рассматривая внутренность энергоблока.
- Да, полковник.
Гархем возник как из-под земли, а может, он уже давно был здесь. Гаор с невольной опаской покосился на него и снова опустил глаза, ожидая распоряжений.
- Бланки рекламаций у вас? Благодарю. Все энергоблоки сюда. Рыжий.
- Да, хозяин.
- Проверяешь все подряд и заполняешь бланки. Дата, заводской номер, состояние и так далее. Подпись эксперта оставишь пустой.
- Да, хозяин, - Гаор взял протянутые ему пачку бланков и ручку.
- Вы можете идти в зал.
- Слушаюсь, - явно обрадовалась продавщица.
- Подождите, - остановил её Сторрам. - А почему вы решили использовать именно этого раба?
Гаор похолодел. Девчонка явно не знала, что ответить, и если сейчас ляпнет правду, что он первый заговорил с ней, то...
- Ладно, идите,- отпустил её Сторрам после нескольких показавшихся Гаору нескончаемых мгновений молчания и посмотрел на него. - Когда закончишь здесь, вернёшься в гараж и доделаешь машину.
- Да, хозяин, - облегчённо выдохнул Гаор.
- Приступай.
И опять Гаор оглянуться не успел, как перед ним вырос ряд энергоблоков. Ни хрена себе работёнка, тут не только до обеда, до ужина хватит, и на завтра останется. Ему ж каждый надо из упаковки вынуть, включить, выключить, вскрыть корпус, проверить, описать, закрыть и обратно упаковать. Вляпался он, надо признать, капитально. Да ещё в гараже машина на нём.
До обеда он сделал только три энергоблока. А их... с ума сойти, уже двенадцать, а эти уже не со склада, он помнит, сам эти номера в зал отвозил. Ну не хрена себе.
Заверещал звонок на обед.
- Ступай, - возник рядом Гархем, - после обеда продолжишь.
- Да, господин управляющий, - выдохнул Гаор, срывая с себя пояс и засовывая его вместе с пачкой бланков в пустую коробку.
На построение он успел вовремя и привычно встал рядом с Плешаком.
- Это к тебе, что ли, дурынды увезли? - шёпотом спросил Плешак.
Гаор кивнул. Ну да, чтоб Плешак уже чего-то не знал, невозможно.
- А ты один?
Плешак только горестно вздохнул в ответ.
Внизу в общей суматохе Гаор пробился к Старшему.
- Старший, я на дворе с дурындами этими...
- Знаю, - кивнул Старший, - Махотка к тебе подручным пойдёт на упаковку.
Гаор удовлетворённо кивнул. Ну, чтоб Старший чего упустил - такого тоже не бывает. И только сели за стол, заверещал звонок, и вызвали Старшего.
Новокупку привезли. Все высыпали в коридор и плотным кольцом окружили высокого светловолосого парня. Гаор невольно вспомнил, как его так же привели перед обедом. Но в отличие от него, парень был новокупкой, но не обращённым, а прирождённым, и потому хоть и с опухшим от пощёчин Гархема лицом, но чувствовал себя уверенно. Сразу поздоровался, сказал, из какого он посёлка, угнали на заводы ещё когда, на заводе работал.
- Ага, понятно.
- И куды его, Старший?
- Велели к Плешаку, пока Рыжий на дворе колупается.
- А ну за стол все, - строго скомандовала Мать. - Чего зеваешь, Старший? Куда положишь его?
- Грача на филиал увезли, - озабоченно ответил Старший, - его койку и займёт.
- На филиал говоришь, - сразу вмешался Мастак, - а не на торги случаем?
- Наша машина, на торги, так те свою присылают.
- Ну, тыды ничего.
Дав новенькому немного поесть, поинтересовались именем.
- Буланка, - ответил тот, - только ентот, управляющий, грит, есть уже такой, и велел Салагой зваться.
- Есть, - кивнул Булан, - я это. Рыжий, а ты чо лыбишься?
Гаор объяснил, что салагами в армии называют первокурсников, и вообще молодых солдат, но которые первоначальное обучение уже прошли.
- Пойдёт, - кивнул Старший, - по делу прозвище.
- Рыжий, - сразу заинтересовались, - а ещё тама как обзываются?
- Вечером узнаешь, - сразу оборвал Старший.
На построении Гаор привычно встал было к Плешаку, но между ними Старший втиснул Салагу.
- Ничо, Рыжий, - шепнул Плешак, - дурынды эти уделаешь, и опять мы вместях работать будем. Нас-то трое таперя.
Гаор кивнул, хотя не так понимал, как предчувствовал, что на склад его теперь не вернут. Не будет Сторрам держать троих там, где двое справляются. Он покосился на Салагу. Вроде, ничего, нормальный парень, но если он на Плешака покатит, то придётся укорот давать.
Поднявшись по лестнице, он стремглав побежал к оставленным энергоблокам. Сзади топотал Махотка. "Хорошо, не Тукмана дали, - подумал Гаор - Махотка хоть соображает".
Вдвоём дело пошло и впрямь веселее. Махотка снимал и надевал упаковку и помогал ему вскрывать корпус. Руки у парня оказались ловкими, не колупался и не тянул, так что даже успевал совать нос во внутренности очередного энергоблока и слушать объяснения Гаора. Проверенные энергоблоки расставляли сразу в две шеренги: исправные отдельно от неисправных. Исправных было мало. Вернее, у них все блоки были на месте, но соединены так, что Гаор, характеризуя работников, полностью перешёл даже не на армейские, а на фронтовые обороты. Махотка только восторженно крякал и крутил головой.
- Научи, Рыжий, а?
- На хрена, чтоб им и родне их... Ты лучше другому учись. Вот, видишь, обрывки висят?
- Ага.
- Ты их и закручивай. Синие с синим и красные с красным. И изолентой сверху, чтоб такой же цвет был.
- Ага. Это мы, чтоб ток проходил?
- Верно. Без тока фурычить не будет.
- Рыжий, а чо это? Ну, ток?
Гаор озадаченно посмотрел на Махотку, почесал в затылке зажатой в кулаке отвёрткой и начал объяснение с заученной на уроках физики фразы.
- Это движение электронов в электропроводящей среде.
Махотка неуверенно ухмыльнулся.
- Это ты опять по-фронтовому загнул?
Гаор рассмеялся.
- По-научному. Ну, слушай.
Говорили они тихо, но без опасений. По делу же. Мимо то и дело кто-то проходил и пробегал, но их не дёргали. Гархем, как давно убедился Гаор, всё видел, всё замечал, был везде, но появлялся точно с окончанием работы, чтобы дать тебе следующую. Умудрился же он практически одновременно отправить его на обед и обработать Салагу.
Работая языками и руками, они медленно двигались вдоль ряда энергоблоков.
- Третьего бы нам, - вздохнул Гаор, заполняя бланк, - чтоб писал под диктовку.
- Ты быстро пишешь, - возразил Махотка, - я и не видел раньше такого, - и так вздохнул, что Гаор догадался.
- Сам-то умеешь?
- Да нет, откуда.
- Ну, хоть буквы знаешь?
- Я цифры различаю, - ответил Махотка, - уже здеся показали мне. Я ж прям из посёлка сюды попал. А ты вона как могёшь, - и попросил, - научи, а?
- Научу, - кивнул Гаор, быстро прикидывая, из чего ему смастерить тетрадь и где найти ручку или карандаш, - а сейчас, слушай и запоминай.
Совмещённый урок практической физики и электротехники был в самом разгаре. У Махотки оказались цепкая память и хороший глаз, значки в схемах он с лёта запоминал. Шеренга энергоблоков потихоньку разделялась на проверенные неисправные и проверенные и исправленные. Гаор понимал, что его ремонт, конечно, топорен, но что они теперь будут фурычить, был уверен, заполненных бланков уже больше чем незаполненных. И, кажется, он уже сообразил, каких блоков и почему не хватает, ну ловкачи, ну жулики, ха-арощая бы статья получилась про заводские прииски, или нет, как из электрореки намыть золотишка, ну да, ток течёт, потоки энергии, расхожие выражения, можно было бы обыграть...
Чья-то рука схватила его за шиворот, резко оторвала от раскрытого энергоблока и развернула. Гаор оказался лицом к лицу с высоким мужчиной в белой рубашке с галстуком и гладко выбритой блестящей головой. Раньше он его никогда не видел, в чём дело? Но сказать Гаор ничего не успел, получив сильнейший удар по лицу, сразу разбивший ему в кровь губы. За спиной испуганно охнул Махотка.
- Не смей, ты, мразь, ублюдок!
Новый удар. Конечно, рабу любой свободный - господин, но не настолько же! Гаор открыл рот, но промолчал. И потому что увидел в жгуче чёрных глазах мужчины настоящую ненависть, и потому что получил новый удар, от которого упал.
- Не смей! Учить вздумал?! Не смей учить!
Теперь его били ногами. Блестящими остроносыми ботинками. Конечно, это не армейские с подковками, но тоже неприятно. И бить этот тип умел. Гаор подтянул колени, защищая грудь и живот, закрыл руками голову, но его весьма умело развернули пинком в рёбра.
- Не смей, не смей учить! Дикарь, ублюдок! Знай свое место, тварь! Не смей учить! - бушевал мужчина.
Гаор не видел, как останавливались пробегавшие по двору рабы с тележками и контейнерами: не было такого, чтоб не надзиратель или охрана, а... хрен его знает, кто это, бил, да ещё так бил. Как уже несколько охранников и надзирателей направились к ним. Мужчина, яростно хрипя уже нечленораздельные ругательства, остервенело пинал скорчившееся у его ног тело в оранжевом комбинезоне. Побледневший до голубизны Махотка застыл изваянием, ни двигаться, ни даже соображать он сейчас не мог. Гаор молча перекатывался под ударами, стараясь, по возможности незаметно, подставлять наименее уязвимые и болезненные части тела. Так его били только на гауптвахте, и тогда он тоже отделался разбитой в кровь физиономией, что неприятно, но не смертельно, но откуда этого психа принесло на его голову?
- Ардинайл? - прозвучал голос Сторрама
Пинать сразу перестали, и Гаор позволил себе осторожно раздвинуть закрывавшие лицо пальцы. Точно, Сторрам, Гархем, ещё какие-то, их он не знает, ну будем надеяться, что все вместе они его бить не будут.
- Вас уже известили об инциденте?
- Да, полковник. И я удивлён, почему вы позволили нарушить пломбы без нашего представителя.
- Это моё право, Ардинайл. Рыжий.
- Да, хозяин, - Гаор оттолкнулся от земли руками и встал.
Лицо его было покрыто кровью вперемешку с бетонной пылью.
- Ты всё проверил?
Гаор повёл взглядом по контейнерам, вытер рукавом разбитые губы, чтобы кровь не мешала говорить.
- Три штуки осталось, хозяин.
- Вы поручили эту работу...?! - мужчина так резко развернулся к Сторраму, будто собирался теперь ударить его.
Сторрам остался неподвижен, а Гаор еле заметно посторонился, чтобы не оказаться на пути психа, точно ведь псих: бить чужого раба. Пришедший в чувство Махотка неожиданно ловко и незаметно поднял и сунул в руку Гаору бланки и ручку, которые тот выронил после первого удара. Заметил движение Махотки только Гархем, но никак на это не отреагировал. С равнодушно спокойным лицом он стоял чуть сзади и сбоку Сторрама, держа руки в карманах и демонстрируя полное глубочайшее равнодушие.
- Любую работу, Ардинайл, я поручаю тому, кто с ней справляется. Рыжий, доложи результаты.
- Да, хозяин. Эти три теперь исправны. Там всё на месте, соединения были неправильные, пришлось перемонтировать. Эти семь без блоков регулировки, а в этих ещё и балансиры не поставлены.
- Что? - потрясённо переспросил Ардинайл. - Ты что несёшь? При чём тут балансиры?!
Гаор с плохо скрытой ненавистью посмотрел на него, краем глаза поймал выжидающее выражение лица Сторрама и позволил себе ответить.
- Балансир из серебряного сплава, а регулировка с золотым напылением... господин. По ноль семь пятьсот тридцать восьмой пробы, а серебра... - он запнулся, припоминая.
- В пересчёте на партию, - Сторрам улыбнулся, - вполне прилично. Ардинайл, вы думали, это остроумно? На что вы рассчитывали? Рыжий, описания сделаны?
- Да, хозяин, - Гаор протянул ему пачку бланков.
Но взял их у него Гархем, быстро просмотрел исписанные мелким и очень чётким почерком листы, на мгновение удивлённо шевельнул бровью и кивнул.
- Ступай в гараж, - сказал Сторрам, - к ужину закончишь машину.
- Да, хозяин.
- Ты с ним, - повелительный жест пальцем стронул Махотку с места.
- Да, хозяин, - выдохнул Махотка.
И бросился вперёд, догоняя, убегающего к гаражу Гаора.
- Оставшиеся три штуки осмотрят ваши люди, и баланс независимости будет соблюдён, не так ли?
Гархем посторонился, пропуская к контейнерам с энергоблоками троих приехавших с Ардинайлом техников.
- Вы собираетесь присутствовать? - спросил Ардинайл.
- Разумеется, - кивнул Сторрам, перелистывая переданные ему Гархемом бланки описаний. - Только в сравнении достигается объективность, не так ли?
Ардинайл, плотно сжав губы, промолчал.
Ничего этого Гаор, разумеется, не видел и не слышал, улепётывая к гаражу на максимальной скорости. На полдороге его нагнал Махотка.
- Хозяин с тобой велел.
Гаор на бегу посмотрел на него и улыбнулся распухшими разбитыми губами.
- Не робей, паря, бывает и хуже.
- Быват, - также на бегу согласился Махотка.
Раскрытая машина стояла там, где он её оставил этим сумасшедшим утром, и Гаор с ходу нырнул в неё. Махотка затоптался рядом, и Гаор погнал его к общему на весь гараж стеллажу за маслом, наскоро объяснив, сколько и какого цвета полосок должно быть на канистре. Махотка ничего не перепутал и принёс нужное.
Скорее всего в гараже уже знали о происшествии, потому что появление второго раба не вызвало никакой реакции, и никто Махотке не мешал бегать то за одним, то за другим. Объяснять, что тут, зачем и почему, Гаор не стал, опасаясь нарваться на ещё одного такого психа, и потому только шепнул Махотке.
- Вечером расскажу, а пока молчок.
Махотка понимающе кивнул.
К ужину они управились, Гаор сдал машину механику - Сторрам так и не появился, видно, с психом возится, успокаивает, а впрочем, ему по хрену что там господа голозадые делают - успел убрать инструменты в шкаф и как только донёсся сигнал на ужин, бросился к выходу. Почему-то на выходе из гаража, в отличие от залов или складов, никогда не обыскивали. Махотка ожившей и довольно громко топотавшей тенью бежал рядом.
Место Гаора возле Плешака было уже занято Салагой, а Махотка раньше стоял на другом конце, и Старший одним ловким пинком вдвинул их в строй уже рядом и, проорав положенную команду, побежал к Гархему сдавать рапорт. Гаор привычно встал в строевую стойку, даже не заметив, как Махотка неуклюже, но достаточно верно повторяет его движения, даже голову так же вздёрнул.
Пересчёт, обыск, запуск. Мимоходом брошенное ему Гархемом.
- С утра в гараж.
И его автоматическое.
- Слушаюсь, господин управляющий.
И, наконец, можно скинуть комбез, пропотевшее бельё, натянуть кажущиеся сейчас чистыми штаны и рубашку и, главное, умыться, смыть корку из засохшей крови и пыли. И бегом в столовую.
У входа его перехватывает Матуха и, требовательно крутя ему голову, осматривает лицо, облегчённо вздыхает.
- Нет, обошлось. По нутру сильно пришлось? Он тебя, грят, ногами пинал.
Как всегда за ужином ждали всех, чтоб начать сразу. А пока выясняли у Рыжего, с чего этот чмырь к нему прицепился?
- Рыжий, за что это он тебя так?
- Я Махотку физике учил, - весело ответил Гаор.
- Чему?! - изумились соседи.
- Физике, - повторил Гаор, - и электротехнике. Чтобы он в технике разбирался.
- А, это чтоб и он мог по-умственному работать?
- Ну, дело стоящее.
- Давай, Махотка, лови, пока дают.
- Махотка, тебя подручным, что ли, к Рыжему поставили?
- Да, - ответил, усаживаясь на свое место, Старший. - Рыжий, в гараже теперь будешь работать. И Махотка с тобой.
- Это чего ж, - заволновался Плешак, - навовсе его со склада снимают?
- У тебя теперь Салага будет.
Старший принял переданную ему миску с кашей и разговор прекратился.
Но возобновился после ужина. Впервые на общей памяти отлупцевали мастера, а что Рыжий мастер по технике было всеми признано, за то, что учит подсобника. Махотку заставили повторить всё, что наговорил Рыжий, Гаор поправил перевранное и объяснил непонятное, и все пришли к выводу, что энтот голозадый точно псих. Ничего такого опасного Рыжий не говорил. Вот если бы он... начавшего тираду Клювача, выделявшегося длинным и будто свёрнутым книзу носом, прервали дружным в несколько голосов цыканьем. Так что Гаор не смог услышать, какое знание считают голозадые опасным. Но зарубку в памяти сделал.
- А вот я на заводе работал, - начал Салага, - так там у нас был, он всех учил. Сам мастер, так к нему нарочно подсобников ставили, чтоб выучил. Он всё мог, с ним даже энтот, - Салага с натугой выговорил, - конструктор-экспериментатор со всем уважением говорил, как скажи со свободным.
- Прирождённый? - скрывая волнение, спросил Гаор.
- Не, - мотнул головой Салага, - обращённый, три луча в круге.
- И давно ты его видел?
- Нуу, я уж, - Салага оттопырил губы, припоминая, - я совсем мальцом был, только из посёлка, сейчас-то двое торгов уже прошёл. А он уж седой совсем тогда был, даже звался так, - и вздохнул, - сейчас в Ирий-саду небось.
- Нет, - покачал головой Гаор, - я с ним на торгах в одной камере был.
Несколькими вопросами уточнили, что и впрямь говорят об одном и том же человеке, и Салага обрадовался.
- Вот здорово! А куды его с торгов не знашь?
Гаор покачал головой.
- Знаю только, что он с бригадой своей ушёл, и что за пятьдесят тысяч их купили.
- Ну, тады ишшо поживёт, - согласились слушавшие их, - таки деньжищи скоро не отработать.
Потом у Салаги стали выяснять, кого ещё он где встречал, может знакомцы или родичи, али земели найдутся, А Гаор пошёл к Матуне искать чем писать и на чём писать. Удивительно, но ему повезло. Он нашёл небольшой полурулон светлых почти белых бумажных обоев - один край, правда, был сильно мятый, но его можно срезать - и россыпь полувысохших фломастеров. К сожалению, не водяных, а на спирту, так что размочить не удастся. Ну да на первое время ему хватит, а там ещё чего-нибудь придумает.
- Ты чего это задумал, Рыжий? - спросила наблюдавшая за его поисками Матуня.
- Дело, конечно, - кивнула Матуня. - Только ты всё это перед отбоем ко мне обратно занеси и положи где подальше, чтоб не на виду, а ты бы знал.
И, видя его изумление, засмеялась.
- Ты чо, Рыжий, думашь один псих такой? А ежели по тумбочкам шмонать начнут, а у тебя там неположенное? А? Мы почему, пока вы работаете, тумбочки ваши проверяем? А чтоб не залетели вы по-глупому. Мастак, знашь, сколь прятал своё, пока ему не разрешили при себе держать? То-то.
Гаор медленно кивнул. Да, об этом он не думал, дурак, открыл бы тыл и матерей подставил.
- И часто шмонают, Матуня?
Матуня вздохнула.
- Не угадаешь, когда им приспичит. У тебя-то порядок пока.
- А вот пачка пустая у меня лежит, ничего?
- Её хозяин тебе при всех подарил, ничего не сказали.
Гаор поблагодарил Матуню и пошёл в спальню мастерить тетрадь и прописи для Махотки.
А когда уже прокричали отбой, и погасили свет, в темноте кто-то, вроде Юрила, сказал.
- Ты, Рыжий, всё-таки поаккуратнее, не при всех учи, и не в полный голос.
- Да, - согласился ещё кто-то, - не любят они, чтоб мы знали чего.
- А Махотке чаще по шее отвешивай, ну будто злобишься, тады не прицепятся, - посоветовали с другого конца спальни.
И Гаор не выдержал. Фраза эта возникла у него ещё днем, когда он перекатывался под пинающими его ботинками и слышал истошный крик: "Не смей учить!" - но не хотел он добивать Ворона. А сейчас...
- Ворон, - позвал он, - спишь?
- Нет, - почти сразу откликнулся Ворон.
- Так кто Крейма-Просветителя убил? Дикари неблагодарные, которых он грамоте учил и просвещал, или это всё-таки кто другой был? Сомнения у меня, понимаешь, возникли, ба-альшие сомнения.
- Замолчи, - испуганно ответил Ворон. - Замолчи!
- Крейм-Просветитель? - немедленно переспросил чей-то бас, - а это кто?
Гаор уже открыл рот, но его неожиданно опередил Асил.
- Это Кремень-Светоч, у нас о нём по сю пору песни поют.
Гаор медленно поднёс ко рту кулак и заткнул им сам себе рот, чтобы не ляпнуть чего неподходящего. И тут, тоже неожиданно, откликнулся снизу Полоша.
- И у нас сказывают, как Кремень-Светоч по земле ходил и людей учил, а убили его змеи огненные, он их от посёлков на себя отманил и в болото завёл. Сам сгинул, а людей спас.
Огненные змеи, выжигающие посёлки... на себя отвёл... нет, ему этого и записывать не надо, и так намертво впечаталось. Кремень-Светоч, первое слово похоже на Крейм, а второго он совсем не понял, чёрт, он теперь же не с Плешаком, у кого спросить, чтоб не нарваться?
- Спите, мужики, - негромко сказал Старший, - всё завтра.
Гаор вытянулся на спине, устало бросив руки вдоль тела. Всё завтра? Да. Знают Асил, Полоша... у них и спросит. Крейм-Просветитель - Кремень-Светоч против огненных змей. Убить и свалить на саму жертву. Знакомый почерк. Двести лет прошло, и ничего не изменилось, но... но значит, и срока давности нет. Ни у убийства, ни у подлости. Завтра он начнёт четвёртый лист.
Знать бы, где упасть, так соломки бы подстелил. А если и знаешь, да соломки нет?
Работая в гараже, бегая по разным поручениям - и оттуда его дёргают - в залы, на склады, ещё куда-то, Гаору теперь часто приходилось сталкиваться с внешней охраной. То его остановили и стали выяснять, где он служил и за что попал в рабы, то прицепились, какого он года выпуска из общевойскового и где именно был на Валсе. Хорошо, хоть без битья обходилось. Но самое неприятное, что во внешней охране была та сволочь-спецура. Не уволили его, на что в глубине души Гаор сильно надеялся, так что... А тут, Гархем потребовал везти его в город, и как раз сволочуга выпускала и впускала их машину. Гаор был за рулём, рядом сидел Гархем, гадина даже откозыряла и каблуками щёлкнула, но он видел, каким внимательно холодным, в самом деле змеиным взглядом, окатили его из-под козырька форменной фуражки с эмблемой Сторрама вместо кокарды. Так что... Как он слышал от Туала? "Мужайтесь, худшее впереди". Туал сопровождал этой фразой каждое извещение о штрафе. Хорошо сказано. Главное - правильно.
Но думать всё время об этой сволочи Гаор не мог и не хотел. Надо жить. И радоваться, что живой, здоровый, что можешь выкурить лишнюю сигарету - он теперь получал не меньше красной и синей фишки в неделю, что неделя обошлась без "горячих" и даже "по мягкому" ни разу не огрёб, что от синяков давно не осталось и следа, что из приоткрытой двери вещевой тебя, именно тебя окликает ласковый женский голос, что есть сестрёнка, и именно к тебе подходит Губоня узнать, не против ли ты, что он с Кисой сговаривается, а то она всё на тебя, Рыжий, ссылается, мол ежели брат позволит, то пускай, и ты с нарочитой строгостью под общий дружеский хохот говоришь, что ежели обидишь сестрёнку, то враз всё оторвёшь и губы в ниточку вытянешь. А Махотка уже все буквы выучил и слова разбирает, и нос дерёт, что ему разрешили не просто подержать, а и подкрутить кое-что в машине. И сделана давно задуманная штука.
Ему всё-таки удалось найти у Матуни сломанный механический карандаш и починить его. Помучились они с Мастаком, как следует, думал, не получится ни хрена, прикидывал уже, где ему в гараже стырить ручку и как протащить её через обыск, но... хорошо, что не пришлось. И он разрезал ту подаренную Сторрамом коробку, одну из больших картонок с обратной белой стороны расчертил на клетки, из другой и боковинок вырезал кружки, и получились совсем как настоящие шашки. Сначала он играл с Вороном, а остальные болели, держали на победителя и учились вприглядку. А потом и сами заиграли. Правда, всё шашечное хозяйство теперь держали у Матуни. Её полки не шмонают. Да и не он один, многие хранили у Матуни то, что могло и не понравиться надзирателям.
Иногда Гаору становилось страшно, настолько у него всё хорошо сейчас, но тревожиться впустую он не хотел. Когда припрёт, тогда и трепыхнёмся. Пока тебя жареный петух не клюнул, живи и жизни радуйся.
Темнело теперь поздно, и на выходных до ужина свет во дворе не включали, что позволяло бегать и гулять по всему двору, кроме, понятное дело, фасадного. И тепло совсем, многие гуляли, как и работали, в одних комбезах на голое тело или даже в рубашках и штанах.
И Гаор вышел на двор в рубашке и штанах, без белья, сбросив его сразу, как снял после работы, в ящик для грязного. К его разминкам и отжиманиям, а он всё продолжал их делать, давно привыкли, и то, что он вместо ловиток на трубе своей крутится, ни вопросов, ни тем более осуждения не вызывало. Махотка, который теперь за ним хвостом и после работы ходил, даже с девками теперь меньше валялся - некогда ему стало - и сюда за ним припёрся.
- А энтому научишь?
- Давай, - согласился Гаор.
Вреда не будет, а насчет пользы... посмотрим. Силы у Махотки хватало, и подтягивания у него пошли. И тут... что-то, то ли шум на большом дворе изменился, то ли сердце у него ёкнуло, но он бросил Махотку висящим на вытянутых руках и побежал туда. Махотка немедленно спрыгнул и припустился следом.
На большом дворе все стояли и смотрели куда-то в сторону ограды. Было ещё совсем светло. Он влетел в толпу и стал пробиваться вперёд, ещё не зная, что там, но тревожась всё сильней и сильней.
- Рыжий, не психуй, Рыжий, - кто-то попытался придержать его за плечо.
Он одним движением освободился, продолжая пробиваться, ввинчиваться в толпу.
Пробился. И увидел.
Свободное открытое пространство основного пандуса, и внизу, ближе к воротам, стоят пятеро из внешней охраны. Трое без оружия, видно, сменились, а двое с автоматами. И среди них та самая сволочь, спецура. Стоит чуть впереди, поигрывает дубинкой. Она-то у него откуда? А вон ещё надзиратель с ними, без дубинки, значит, у него взял, зачем? Что задумал, гад? А к ним идёт, медленно неуверенно девчонка в оранжевом комбинезоне и с повязанным вокруг пучка волос на макушке красно-розовым лоскутком. Киса?!
Гаор рванулся вперёд. Но жёсткая ладонь Матери пригвоздила его к земле, стряхнуть её руку он не посмел. С другой стороны от него стал Старший, а сзади засопел Асил.
- Не психуй, Рыжий, - жёстко сказала Мать. - Завсегда охрана с девками балуется. Не убудет от неё.
- Стой, как стоишь, - тихо сказал Старший. - Сам залетишь и всех подставишь.
- Там же... - выдохнул Гаор.
- Не слепые, видим. Стоять!
Широченные ладони Асила сзади легли ему на плечи, мягко, но властно потянули назад, в толпу. Пружиня, напрягаясь всем телом, Гаор пытался противиться этой силе.
- Путь стоит, - сказала Мать, - лишний шум будет. Только вперёд его не пускай.
Нажим немного ослабел. Гаор стоял теперь со всеми в напряжённом ожидании.
Вот Киса подошла, остановилась в трёх шагах. Зачем? Сволочь взмахом дубинки приказывает ей раздеться. Что, при всех насиловать будут?! Сволочь, шлюх городских ему мало?! И тут он с ужасом понял, что задумала сволочуга и зачем дубинка, и что означают эти жесты охранников. Спорят. На спор дубинкой зашибить. Огонь-Вседержатель, лишь бы не по хребту. Тогда, на гауптвахте, тоже охрана спорила, кто с одного раза штрафника в беспамятство уложит. Лишь это, не дура же, Киса, крикнуть ей, чтобы сразу падала? Нет... Нет! Не-е-ет!
Но он уже видел, что не об этом спор. Что Киса послушно вылезла из комбеза и ботинок и встала перед ними, и эта сволочь по-прежнему без слов, только взмахами дубинки заставила Кису встать перед ними согнувшись на прямых ногах и касаясь вытянутыми руками земли. "Столик". И сволочь заходит сбоку, так, чтобы видели, и спорщики, и столпившиеся наверху рабы, он и на них играет, заносит над головой дубинку как топор и с коротким горловым выдохом бьёт по ослепительно-белой девичьей спине.
Вскрикнула ли, падая, Киса, Гаор не услышал, не понял. Какая сила смогла вырвать его из хватки Асила и швырнуть вниз по пандусу к лежавшему на сером бетоне в немыслимом страшном изломе телу, сразу ставшему маленьким и по-мёртвому жалким.
С ходу упав на колени, Гаор схватил Кису за плечи. Жива?! Сволочь, позвоночник сломал, нет...?
Подтягивая её к себе, пытаясь приподнять, Гаор не так видел, как ощущал, что от пояса Киса уже мертва. Сволочь, её за что?! Он поднял голову и увидел ненавистное улыбающееся лицо.
- Вот так, - бросил тот через плечо остальным, - гоните деньги. Я ж обещал одним ударом. А это никак фронтовик прибежал. Вот и отлично. Спорим, мне одной пули на две головы хватит? Ну, на недельную, кто рисковый?
Не отводя от него глаз, Гаор подтянул Кису, положив её голову себе на плечо, затылком к поднимающемуся стволу. "Одной пулей? Хрен с тобой! У Огня встретимся, я тебя там подожду, ты здесь не задержишься, а там поговорим на равных. Огонь нас рассудит". Но вслух он говорил другое.
- Ничего, Киса, ты только потерпи чуть-чуть.
- И всё кончится? - вздохнула, обвисая на нём, Киса.
- Да, - твёрдо ответил Гаор, - всё кончится, сестричка. Ты только потерпи немного. Это не больно, Киса. Когда прицельно, то не больно.
- Рыженький, - тоненько заплакала Киса, - я боюсь, Рыжий.
- Не бойся, - голос Гаора был по-прежнему спокоен. - Я с тобой, мы вместе, Киса, потерпи.
Почему-то было очень тихо, и всхлипывания Кисы и твёрдый голос Гаора звучали особенно отчётливо. И так же отчётливо Гаор видел побледневшие лица охранников, застывшего в рывке к ним - ему-то зачем? - надзирателя, насмешливую улыбку и холодно блестящие глаза спецовика, и чёрный кружок пистолетного дула, медленно, как вслепую, нащупывающую наилучшую траекторию. Тянет время, хочет помучить? "Дурак, Киса не видит, а мне не страшно. Но если ты промахнёшься по мне, то тебе тогда конец, я тебя живым уже не выпущу".
- Нет, фронтовик, это ты слишком быстро помереть хочешь, мы ещё поговорим. Ты у меня поползаешь, сиделец из Чёрного Ущелья.
Ствол чуть-чуть сдвинулся, щёлкнул курок, ослепительная вспышка от выстрела в упор, и... стрелком спецовик был классным. Пуля чётко вошла в голову Кисы, словно взорвав её, забрызгав лицо и руки Гаора кровью и ошмётками мозга, но его самого не задела.
Раздался неясный гул, охранники вскинули автоматы, целясь вверх, над головой Гаора. Но ему было уже не до этого. И вообще ни до чего.
Бережно опустив на бетон тело Кисы с раздробленным черепом, он выпрямился во весь рост, медленно поднял к горлу руки, одним рывком от воротника вниз разорвал на себе рубашку и отбросил её назад. И полуголый, залитый кровью, пошёл на охранника. Тот пятился перед ним, держа наготове пистолет и нащупывая стволом то его голову, то грудь, но почему-то не стрелял.
От ворот бежали с автоматами наготове охранники, выстраиваясь в цепь. Но автоматы были нацелены вверх, на медленно двинувшуюся вперёд толпу. Стояла та же тишина, и в ней вдруг медленно прорезался страшный утробный горловой рёв, в котором не было уже ничего человеческого. Это, не сознавая уже ничего, закричал Гаор.
Выждав момент, когда ему целили в лоб, Гаор кинулся вперёд, поднырнув под возможную пулю. Охранник успел выстрелить, но пуля прошла над головой Гаора, а его тело уже врезалось во врага, отбросив его назад и вниз. Зажав мёртвой хваткой правую руку противника, отведя её в сторону и не давая вывернуть кисть и выстрелить себе в бок, Гаор остервенело бил головой в лицо противника. Правой рукой и локтем он блокировал его другую руку. Тот бился под ним, пытаясь если не сбросить с себя, то хотя бы перевернуться и оказаться сверху. Гаор наваливался, вдавливая, впечатывая его в бетон, ему удалось коленом ударить врага между ног, тот захрипел, но сознания не потерял, и, понимая, что руками ему не дотянуться, что как только он освободит хоть одну руку, тот победит, Гаор вцепился зубами в его горло.
Когда и откуда появился во дворе Гархем, никто потом не мог и даже не пытался вспомнить. Просто вдруг он возник в пространстве между толпой рабов и сцепившимися в смертной схватке рабом и охранником, невозмутимо огляделся, не спеша, подошёл к борющимся, наступил на откинутую в сторону руку охранника с зажатым в ней пистолетом, прямо на кисть, потому что запястье сжимали закостеневшие в усилии пальцы раба, достал из кармана пальто небольшой пистолет с врезанной в рукоятку наградной пластинкой, перехватил его за ствол и, наклонившись, ударил рукояткой по рыжему лохматому затылку. Оба тела, вздрогнув, застыли. Аккуратно подцепив носком ботинка под рёбра, Гархем откатил верхнего. Теперь они лежали рядом, оба, залитые кровью, и, казалось, мёртвые. По прежнему спокойно Гархем убрал ногу с руки охранника, забрал его пистолет, оглядел и спрятал в карман пальто. Оглядел рукоятку своего - не испачкана ли она - и убрал пистолет. Мельком поглядев на оцепеневшую толпу рабов, Гархем начал распоряжаться.
Короткими скупыми жестами и даже кивками и взглядом он подзывал нужных и отдавал приказы.
- Охрану на периметр... Мешок, упаковать и на утилизацию. Носилки и в санчасть, скорую пока не вызывать... В "ящик" на трое суток...
И подчиняясь его командам, охранники бегом вернулись к воротам и разбежались по наружным постам. Два надзирателя принесли чёрный пластиковый мешок на молнии, заложили в него окровавленное девичье тело, закрыли молнию и утащили волоком. Два охранника принесли носилки, взвалили на них тело охранника и унесли в сторону домика охраны. Ещё два надзирателя подошли к третьему телу. Один из них наклонился и расстегнул на нём брюки. Взяв за руки, они поволокли его, сдирая бетоном с него одежду, к рабскому корпусу, прямиком на толпу. Люди невольно шарахнулись в стороны, образовав проход. Удовлетворённо кивнув, Гархем по-прежнему тихо и спокойно скомандовал.
- За ноги.
Надзиратели немедленно выполнили приказ.
По толпе прошёл неясный гул, но люди остались стоять на месте. Когда надзиратели скрылись за дверью, Гархем нашёл взглядом Старшего и кивком подозвал его. После еле заметной паузы Старший подошёл и встал перед Гархемом, глядя ему в глаза.
- Тряпки убрать, кровь замыть, а в остальном режим обычный.
- Да, господин управляющий, - с трудом разжал губы Старший.
- Ступай.
- Да, господин управляющий, - повторил Старший, поворачиваясь и медленно возвращаясь к остальным.
Убедившись, что все приказы выполнены, Гархем ушёл. Опять потом никто не мог сказать, куда.
Было ещё светло, и время до ужина оставалось, но рабы сразу ушли вниз. Только трое уборщиков замывали из шлангов кровавые лужи и полосы на пандусе: где лежала Киса, где была схватка, и где лицом вниз волокли Рыжего. Да ещё двое замывали такую же кровяную полосу внутри, через холл к верхней надзирательской. Замыв и убрав шланги, вёдра и тряпки, они ушли к остальным.
...Сознание возвращалось медленно, и он никак не мог понять, что с ним и где он. Он лежит, окружённый, сдавленный со всех сторон жёстким холодным металлом или камнем, болит голова, саднит разбитое лицо, боль во всём теле... его избили? Кто? Когда? Где он?... Не шевельнуться, не поднять рук... завал? Чёрное Ущелье? Сиделец из Чёрного Ущелья... Кто посмел сказать ему это? Кто?! Гадина, спецура... Он рванулся в бешенстве, но жёсткие твёрдые стены словно сжались и ещё сильнее сдавили его... Саркофаг? Он в в саркофаге?! Без погребального костра?! Заживо?! Нет!... и снова боль во всём теле и темнота. Он давно не видел такой темноты, только... нет! Киса... за что?! Гадина, сволочь, за что?!... И снова его сдавливает, не даёт шевелиться, дышать... Нет, не возьмёте, гады, гадина, не придушу, так загрызу, нет!...
Дежурившие надзиратели сидели на своих местах и только изредка косились на стоявший у стены продолговатый чёрный ящик, когда оттуда доносился хриплый, но не жалобный стон.
- Смотри, бушует ещё.
- Скоро затихнет.
- Думаешь, выдержит?
- Поспорим?
- Нет, с меня хватит. Один уже доспорился.
В дежурку вошёл Гархем. Оба надзирателя вскочили и вытянулись по стойке "смирно".
- Можете идти отдыхать, - спокойно сказал Гархем.
Надзиратели молча щёлкнули каблуками и вышли. Гархем подошёл к ящику, прислушался и осторожно ткнул носком ботинка в стенку. Донёсся хрип. Гархем удивлённо покачал головой: однако, какая живучесть! - и вышел из надзирательской, аккуратно выключив за собой свет и заперев дверь своим ключом. Теперь в санчасть и посмотрим, что с тем. Внизу уже спокойно. Надо же, на грани бунта были, чудом не сорвались.
В спальнях было тихо, как никогда не бывает в выходной вечер. Молча и без вкуса поужинали и теперь без толку толкались в коридоре и спальнях. Случившееся было слишком страшным и необычным. Впервые на их памяти раб пошёл на господина, взял того за горло.
- Говорят же, зубами, дескать, рвать буду, вот он и...
- И не за себя, за другого...
- Сестрёнкой она ему была...
- Да, за сестрёнку как за матерь пошел...
Старший сидел на своей койке, угрюмо глядя в пол. Он удержал, не дал всем сорваться вслед за Рыжим туда, вниз, на ненавистные рожи, а стоило... удерживать?
Рядом тяжело сел Асил.
- Прости, Старший, не удержал я его, - Асил вздохнул, - и как он вывернулся?
- Его б никто не удержал, - скривил губы в невесёлой усмешке Старший, - слышал же. Зверь в нём проснулся. Человеку зверя не удержать.
Асил снова вздохнул.
- Не знашь, на сколько его?
- На трое суток, - Старший схватил широко открытым ртом воздух и справился, переборол подступившие к горлу рыдания.
- Сволочи, - Юрила стукнул кулаком по загудевшему стояку, - тут после суток не откачаешь, а на трое... Лучше бы пристрелили.
- Вот сходи и попроси, - резко ударил их женский голос.
Мужчины вздрогнули и обернулись к незаметно подошедшей к ним Матери. Она строго осмотрела их.
- Старший, Махотка с кем завтра пойдёт? Одному ему в гараже делать нечего.
- Гархем скажет, - отмахнулся Старший.
- Завтра Гархему не до нас будет, ему хозяину отчёт сдавать. Ты решай.
- Не могу, Мать, - жалобно попросил Старший, - не могу. Побратались мы с ним в Новый год, на сердце своё я его взял. Не могу, дай ты мне...
- Чего? - безжалостно перебила Мать. - Пойти и рядом с ним лечь? Не дам. Ты Старший, сто душ на тебе, это помни.
- Брат он мне! - бешено крикнул Старший и заплакал.
- А мне сын, - возразила Мать, - мне не больно, думашь? Я и дочь, и сына за раз потеряла, и тебя теперь терять? А остальных куда? Так все в Ирий-сад и явимся?! За ради этого он сволочь зубами грыз, зверю своему волю дал? Ну?!
Старший молча плакал, спрятав лицо в ладони. В спальне стояла мёртвая тишина. Мать протянула руку и погладила Старшего по голове.
- Обумись, Старший. Взялся большаком стоять, ну так и стой, нельзя тебе слабину себе давать. А об Рыжем... постель его не убираем пока, ждать его будем. Кису мы отвоем, а об нём молчать будем.
Старший с усилием поднял к ней мокрое, залитое слезами лицо, уронил на колени руки.
- Думашь, Мать...? Трое суток ведь...
Мать вздохнула и пожала плечами.
- Кто знат, Старший, Мать-Вода с ним, может и пронесёт его.
- А есть Мать-Воде доступ к нему? - спросил Асил.
- Ну да, - Юрила с надеждой смотрел на Мать, - закрыто там-то, ящик двойной, чтоб никакого доступа.
- Захочет Мать-Вода, так её не остановишь. - Мать усмехнулась, - вода, она себе щёлочку да дырочку везде найдёт.
- Ладноть, - Старший сдёрнул с изголовья полотенце, вытер лицо и встал, заглянул в лицо Матери, - попросите матерей набольших к нему, а?
- Не учи, где сам не знашь. Ты своё дело сполняй, а наше мы сами справим.
Мать оглядела спальню, внимательные, полные робкой надеждой лица.
- Поздно уже, отбой скоро. Нам-то жить всё равно надоть.
И вышла.
Выйдя из санчасти охраны, где спал после перевязок, успокаивающих и обезболивающих уколов охранник, Гархем посмотрел на небо. Погода завтра будет хорошая, надо вывезти к дороге киоски с мелочью, должен прийти груз уже к летнему сезону... но надо известить полковника, что "глазастый" дурак ничего не понял. К сожалению, подобные всегда неправильно понимают вежливость. Рабов удалось успокоить, охрана будет молчать, надзиратели - также не проблема. Подумать только, как может навредить один дурак, недаром его выгнали, ведь обычно "глазастые" не демобилизуются, к жизни они совсем не приспособлены.
Не спеша, Гархем прошёл по пандусу, где уже высохли следы внеочередной уборки, и вошёл в корпус рабского комплекса, кивнув охраннику у входа. Сегодня исправная смена, но после такого инцидента надо даже не так проверить, как подстраховать.
Не заходя в верхнюю надзирательскую, Гархем спустился вниз.
Увидев его, оба надзирателя вскочили и вытянулись в струнку. Гархем кивнул им, разрешая стать вольно.
- Ну?
- Тихо, господин Гархем. Дали отбой, свет погашен в соответствии с распорядком.
- Даже не поют? - удивился Гархем.
Один из надзирателей приоткрыл дверь, ведущую в жилой коридор, и они услышали.
Одинокий женский голос нараспев выговаривал непонятные слова, и ему не так вторили, как поддерживали низкие мужские голоса.
- ...уж ты доченька моя милая, уж растила я тебя, вскармливала, вскармливала да вспаивала, любовалась я тобой, красавицей, да закрылись твои ясны глазыньки, листвяного цвета майского... ты пошто меня здесь бросила, не взяла с собою в путь-дороженьку, что во Ирий-сад ведёт-уводит всех... не догнать тебя мне, мое дитятко...
Гархем слушал так внимательно, что один из охранников не выдержал и тихо спросил.
- Вы... понимаете?
- Это похоронная песня, - пожал плечами Гархем, - вряд ли, конечно, вой осмысленный, но... пускай. Скоро они сами замолчат. Если это вас раздражает, закройте дверь. На сегодня инцидентов хватит.
Охранники понимающе кивнули. Разумеется, никаких своих соображений они не высказывали и вопросов не задавали, но когда Гархем ушёл, они закрыли дверь, чтобы не слышать непонятное и от того ещё более страшное унылое пение.
- Вот заведётся такая сволочь, - сказал один, - и всем от неё только неприятности. И почему его сразу не уволили?
Второй вместо ответа молча показал раскрытую правую ладонь.
- Во-во, там они творили, что хотели, и здесь...
- Ну, положим этому теперь, - не выдержал молчания второй, - надолго хватит.
- Выжил он?
- Гархем подоспел, а то бы загрыз его парень, - надзиратель усмехнулся. - Нас, войсковиков, до точки доводить тоже опасно, зубами рвём, где оружия нет.
- Да, сам дурак, нарвался.
- Напросился, - поправил собеседник, - ты вспомни, бывало, и там напрашивались.
- Бывало. Но неужто избавились мы от него?
- Сторрам такого урона не потерпит. Как-то ещё волосатики завтра на работу выйдут.
- А! - первый пренебрежительно взмахнул рукой, - повоют и всё. Кишка у них тонка, по серьёзному за дело взяться.
- Или до точки ещё не дошли, - задумчиво ответил второй. - Сегодня, когда они всей толпой попёрли, думал уже всё, конец. Ну, скольких я уложить успею? А остальные так по тебе и пойдут.
- Ладно, хватит, давай выпьем что ли?
- Чаю?
- Пока Гархем не лёг, другого нельзя. Посмотри, как они там?
- Успеется.
Надзиратели принялись за чаепитие.
Кису отвыли, и в спальнях наступила тишина, обычная ночная с храпом, сопеньем, стонами и сонным бормотаньем, но сегодня ко всем этим привычным звукам добавились всхлипывания. Плакали многие.