Мы сидели и пили чайковского.

И тут наш директор Ибанов потек. Сам сказал: "В течение..." А до этого произнес такое заклинание-пожелание, чтобы наши слова на этом собрании реально не расходились с делом.

Он начал так: "Я в течение этого дня..." И вдруг растаял снегурочкой. Замолчал, забулькал наш Ибанов, коричневой жижей растянулся по полу.

- И почему я не удивлен, что директорское течение именно такое - коричневое, - глубокомысленно заметил зам. по фин. Педров, - хотя, конечно, нечего сказать, Ибанов - хороший начальник. Товарищи, как думаете, сколько он продержится в жидком состоянии?

- Навскидку... - начал альт Сидыров, но тут же вскинулся и начал летать с рук на руки, как ничейное пальто с помойки. Каждый норовил оттолкнуть и отбросить его от себя.

Зам. Педров испугался: вдруг и он обратится в такое же нечто, и поскорей замолчал. А следом - что ему зашло в голову? - эстрадно запел: "Я так хочу, чтобы лето не кончалось, чтоб оно за мною мчалось, за мною вслед!" и выскочил в окно.

Мы переглянулись и посмотрели вниз, не гонится ли наше дохлое лето за Педровым. Оно гналось! Заодно мы выбросили туда и надоевшего Сидырова: вскидываясь, он первой скрипке Смирдову нечаянно ногой в лицо попал, отчего первая скрипка возьми и взгвизни:

- Товарищи! Налицо фантастическое хамство.

Альт Сидыров с удовольствием улетел в лето, которое мчалось за Педровым, долго вскидывался то брассом, то баттерфляем, но все-таки догнал товарища, взял его за руку, и они полетели рядом, выписывая красивые фигуры. Но при этом Сидыров оставил-таки на лице первой скрипки Смирдова хамство неизвестного происхождения в виде уродливых крабовых пальцев "чужого".

- Это неслыханно! - не удержалась арфистка Гробова и тут же схватилась за уши. Она оглохла, испугалась и стала нечленораздельно подвывать.

- Тихо, товарисчи! Думайте, значится, прежде чем говорить! - крикнул догадливый контрабасист Скоробокаччко и прикрыл рот пухлой ладошкой.

Мы позакрывали руками губы вместе с носами и подбородками и некоторое время сидели молча, деликатно поджав ноги: мы боялись нечаянно размазать начальника, текущего под нами. Фантастическое хамство на Смирдовом лице зашевелилось, устраиваясь поудобнее. Мы все неприязненно поморщились, а тубу даже вырвало на фагота.

- Надо что-то делать, - пробормотал дирижер Мусикийский, - узнать хотя бы: такое только у нас творится или эпидемия обрела мировой масштаб и захватила больший диапазон.

Дирижер помолчал, пробуя на вкус и ощупь свои слова. Потом приободрился и продолжил:

- Придется нам объясняться с вами, товарищи, без метафор. И вообще, лучше исключить все наречия, друзья мои. Иначе нас ожидают непредсказуемые последствия. И давайте подумаем, как все же остановить это безобразие.

Образ Мусикийского немного задрожал и перекосился, но он не заметил этого.

- А зачем?..

Мы растерянно посмотрели на говорившего: в углу, за инструментом, сидел барабанщик Крябин и, задрав голову, скреб обросший подбородок.

- Педрову и Сидырову, по-моему, очень даже хорошо, Ибанов в своем естественном состоянии. Может, он там в нирване пребывает: иж, растекся как. А Смирдову поделом, заносчив очень и лицеприятен...

- А работац-ц кто тогда будет? - возмутился кларнет Мусоровский. - Если за каждым лето гоняться начнет?..

- Увидите - скоро наши отпускнички возвернутся, - успокоил барабанщик. - Лета нынче не видать, какое это лето. Глядишь, устанет оно за ними гоняться. Слыхали назавтра прогноз - опять 14 градусов!

- Ну так давайте работац-ц! - возмутился кларнет. - Собрание - так собрание. Продолжим, господа... Что хотел сказац-ц директор словами: "В течение этого дня..."

- Осторожно! - вскричал Мусикийский, но было поздно.

Кларнетист протек фиолетовым и постепенно слился с директором. Арфистка при виде кларнетного фиаско взвыла громче прежнего, а трое наших вскричали "Господи Иисусе", "Боже мой" и оказались в черных рясах.

- Вот подпевала! Слился-таки, противный. Теперь стучать будет по каждому поводу, - с досадой отметил дирижер и нечаянно взмахнул ауфтактом. У нас по привычке дернулись руки, даже у флейтистки Фасольевой. Девушка, дрожа, отняла белую ладошку от хорошеньких губок и прошептала:

- Я знаю все. Директор хотел сказать, хотел сказать, что... что сегодня... он... целый день...

- Что, блин, целый день, Фасольева? - не выдержал дирижер и тут же плоским блином распластался на текущей под ним шоколадной смеси директора и кларнета Мусоровского.

- Смотрите, какое получилось интересное, аппетитное сочетание наших товарищей, - засмеялся ехидный барабанщик Крябин.

Флейта Фасольева возмутилась, рявкнула: "Крябин! Это плоско, наконец!" и улеглась вторым блином поверх дирижера.

Тут вошла секретарша Ибанова Вера Юбкина и сказала:

- Ну, развели тут грязь! Разводы на полу какие-то!.. Не зря, значит, товарищ Ибанов на сегодня освободил оркестр от репетиций ради субботника! Щас тряпки в зубы и ага!.. А, кстати, где он сам, товарищи?..

При слове "субботник" мы все поняли, восскорбели и взвыли громче арфистки Гробовой. А с улицы раздались крики падающих Сидырова и зама Педрова. Наверное, питерское лето обиделось и перестало их ловить, потому что снова пошел холодный дождик.

Когда невредимые зам и альт появились на пороге, первая скрипка Смирдов уже доедал своего личного краба, любезно предлагая всем и каждому обсосать конечности, а четверка "текущих" и "плоских", с расширенными зрачками и красные от стыда, поднималась с пола.

�