Аннотация: Любая ошибка нуждается в наказании, даже если ты заранее знаешь, что совершаешь ошибку, и сам выбираешь для себя наказание - которое тебе горше смерти.
"ОГНЕННЫЕ ВРАТА"
Только войдя в свои покои, король позволил себе сорвать со своих густых, едва-едва тронутых ранним серебром черных волос трижды ненавистную корону и с силой запустить ею в стену. Уже давно не золотая, а просто покрытая позолотой стальная корона, врезавшись в стену, упала, и звук ее падения, как и сильного удара, смягчили алые ковры, которые были здесь везде. Все - алое.
Алое - как кровь...
Алое - как завтрашнее пламя...
Алое - как сердца тех двухсот пленников, которых он пол часа назад приговорил к смерти на костре, в пламени "Огненных врат", за причастность к поднявшим недавний мятеж домам.
Рухнув на очень аккуратно заправленную слугами огромную постель, король схватился за виски, словно их раздирала жестокая боль. Да, он сделал все правильно. То, что он, король, приговорил сегодня двести человек (о, боги, двести стариков, женщин и детей!) - тоже правильно. Даже несмотря на то, что почти все они невиновны. За треть из них осмелились просить. Король отказал им, им всем - это тоже было очень и очень правильно...
Глухо застонав, король зажмурился и тихо завыл, закрывая лицо руками.
Быть правителем, жестоким и несгибаемым королем во благо страны. Как он ненавидел это. Как он ненавидел быть королем...
Только один-единственный человек мог утешить его, заставить забыть сегодняшнюю жестокость.
- Ваше величество! - раздался из-за дверей голос его верного рыцаря. - К Вам...
И старый рыцарь назвал имя. То самое, единственное во всех землях.
Юноша вошел, словно ответ на безмолвную мольбу короля. Мужчина поднялся, раскрывая ему на встречу свои объятья, лицо его прояснилось от одного взгляда на свою отраду... И застыло маской недоумения, когда тот не бросился к нему, не прижался губами к его глазам, осушая жар в них, а встал перед ним на колени, опустив глаза в пол. Соломенные пряди упали на лоб, закрывая знакомое до последней черточки лицо.
- Что?.. - выдохнул правитель, недоуменно глядя на того единственного, кому никогда не позволял становиться перед собой на колени.
- Ваше величество, - заговорил юноша, и король, привыкший слышать из этих уст лишь свое имя, вздрогнул. - Ваше величество, я пришел просить Вас о помиловании для людей, осужденных вами сегодня.
- Почему? - машинально спросил монарх, еще не совсем понимая, что происходит. - Ты ведь даже не знаком с ними, любовь моя. Ты мог видеть мельком двоих, троих... Почему?
Опущенные на ковер ладони на миг сжались в дрожащие кулаки и сразу же вновь распрямились.
- Среди них есть человек, больше которого на этой земле я люблю только Вас.
- Так скажи мне, кто это! - вскричал король, но сердце его сжалось от ревности. - Ради своей любви к тебе, я освобожу его! Зачем же тебе нужны они все? Мятежники, что могут пошатнуть нетвердый покой страны...
- Изгой и среди ваших приближенных, и среди затаившихся. Я никому не пожелаю такой судьбы. Прошу Вас, Ваше величество! - юноша не выдержал и все-таки вскинул молящее лицо (Господи, какое красивое, единственно дорогое!) к королю. - Умоляю Вас! Отпустите их, они уже ничего Вам не сделают, а среди этих двух сотен человек, как и Вы владеющий частичкой моего сердца, сумеет затеряться. Ваше величество... возьмите мою жизнь, сожгите меня, но пощадите... Хотя бы мою душу...
- Дурак! - вновь отчаянно вскрикнул король, падая на колени рядом с юношей и судорожно прижимая такие знакомые лохмы к своей груди. - Дурак, ну неужели ты не понимаешь, что просишь, чтобы я совершил ошибку и сам же наказал себя за нее. Наказал твоей смертью, Свет моей жизни!
Тело в его руках было так близко, но в то же время отстранено, как за тысячи лиг. А внутри этого тела, как бешеный, бился зверь, так жаждущий стать близким, утонуть в тепле! Но зверя удерживала очень жестокая клетка воли - сам юноша. И тело задеревенело.
- Ваше величество, - проговорил юноша, - не позволяйте мне жить с виной не спасенной любви... Я не так силен, как Вы... я не смогу.
И король понял.
- Хорошо, - лихорадочно-сухим голосом сказал он. И от этого простого слова согласия тело в его объятьях обмякло, вновь став близким и живым.
Король попытался отстраниться, но теперь уже его не желали отпускать.
- Ты не понял? - резко сказал король, отталкивая от себя свою любовь. Подлетев к столу, он набросал на пергаменте несколько строк, приложил к сургучу свой перстень и бросил указа юноше. - Читай! Их жизни в обмен на твою, как ты и хотел. Отнести к капитану стражи или сжечь - это твое решение. Ты - за них. Понимаешь?!
- Да, - ответил юноша.
Король, скрывавший злые слезы, отвернувшись от него, покосился через плечо, услышав этот тон. Он не ошибся. Его любовь облегченно улыбался. Поднявшись с алого ковра, юноша подошел к королю и обнял его, нежно прикасаясь губами к его шее.
- Уходи, - обессилено прошептал король, проглатывая застрявшее в горле бесполезное сердце. - Ты добился своего. Я не изменю решения, чего бы ты ни делал.
- Я знаю, - все еще улыбаясь, ответил юноша. - Я очень хорошо знаю тебя. Я не ищу спасения, я хочу лишь дать тебе покой.
И он выполнил свое обещание, хотя боги знают, как ему удалось это. За все четыре ночных часа, наполненных то страстью, то медленной нежностью, за те часы, когда смех юноши плавил мир, перекраивая его по своему желанию, когда оба были до боли желанны и столь близки, что слова были всего лишь еще одной лаской, король так и не забыл о завтрашнем дне. Он смеялся, как безумный - потому что его Свет желал этого, он плакал, не жалея слез и не щадя горла, чтобы успокоиться в теплых объятьях, а потом заплакать или засмеяться снова, дробя на куски тело и душу. Но зато ему не было больше больно.
Юноша выскользнул из рук опустошенно короля, быстро оделся и растворился, забрав с собой пергамент. Король наблюдал за ним, не нарушая сонной размеренности своего дыхания. Тот, кто ушел, уже был мертв. Но король уснул. В нем больше не было ничего, кроме подарено равнодушного покоя. Единственное - тепло светлой улыбки на прощанье...
В другом крыле дворца юноша протянул пергамент капитану. Тот, развернув и прочитав его, пораженно вгляделся в стоящего перед ним человека, еще не дожившего до своего двадцать пятого лета.
- Вы знаете, о чем тут написано? - спросил он у королевского любимца.
- Да, капитан.
- Ну что ж... Эй, солдат! Отведи заключенного в камеру поприличнее. Сожалею, - вновь обратился он к молодому человеку, - но мне придется Вас заковать. Мне не сносить головы, если Вы сбежите.
- Все в порядке, капитан, - юноша улыбнулся странной, отрешенной улыбкой. - Я понимаю.
- Прошу Вас...
Король сидел на возвышении посреди главной площади только пару дней назад отбитого у мятежников города. На другой стороне стояло странное, похожее не то на камин, не то на ворота сооружение из толстых сухих стволов.
"Огненные врата", казнь для благородных. Говорили, что сгоравшие в них попадали куда-то еще.
Король не верил в это.
Из дверей тюрьмы медленно, как остывающий деготь, потек людской ручеек. Но не к "Вратам". Удивленные горожане смотрели и видели, как только вчера осужденные беспрепятственно проходили оцепление и растворялись в толпе.
Король смотрел на людской поток, гадая, кого же из них так любил его Свет? Кого? И больше не было той глупой ревности, охватившей его, когда он узнал, что есть человек, которого его мальчик так сильно любил. Не было ничего...
Король был спокоен... опустошен. Его любовь позаботился, чтобы он ничего не чувствовал. И даже память о прошедшей ночи приносила не сожаление - тепло.
Последним среди осужденных шел юноша, единственный - в цепях на хрупких запястьях. Высокий и с высоко поднятой головой, охваченный сиянием соломенных волос и уверенных серых глаз, как его тонкая талия была охвачена тонким белым пояском смертника.
Юноша сам свернул с пути и пошел к "Вратам". Его стройные ноги, обутые в маленькие сапожки, легко и уверенно ступали по истоптанному миллионами ног белому камню мостовой.
Белому - как его поясок...
Белому - как нежная, светящаяся в ночи кожа...
Белому - как чистая, не ведающая сомнений любовь молодого человека, сделавшего так, как он счел нужным. Ради своей любви. Без сожалений.
Оставив кандалы в руках палача, юноша поднялся к "Вратам", опустившись в них на колени. Он склонил голову перед священником, что-то отпускавшим ему.
Толпа молчала, потрясенная. Одна казнь - вместо двухсот. Без глашатаев. Молча. Молча.
Толпа ждала, что мальчик закричит. Кто-то рыдал в ее глубине, и король смутно понимал, как много тех, кто плачет. Кто-то безнадежно матерился или шипел сквозь зубы, смотря на казнь - таких тоже было не мало. Значительно больше жалких двух сотен.
Бревна загорались по краям, и все знали, что в центре, в самих "Огненных вратах", еще мало чувствуется опаляющий жар. Но скоро он станет нестерпимым, а потом все сооружение полыхнет и за минуту сгорит в пепел. Сразу. Так... милосерднее.
Вот уже внешний край почернел, обуглился, а юноша с чеканным профилем молчал, стиснув зубы, хотя одежда его уже тлела, а волосы сворачивались от жара. Скоро он закричит... уже должен был...
Черное - как остывшие угли в костре....
Черное - как риза бледного священника, молившегося в стороне, чтобы "Врата" были Вратами.
Черное - как предательство, как жизнь короля без его единственного Света.
Так ожидаемый вопль пронесся над толпой, заставив вздрогнуть каждого, кого-то - упасть. Но кричали не из "Врат".
Король, поднявшись, кричал от боли и ужаса.
Один? Снова - один? Без него?!
Король вдруг понял, что мертвец не вышел из его спальни. Мертвец остался в ней. А поняв это, король с диким протестующим криком тоски и ярости бросился к "Вратам".
Никто не успел остановить его, стрелой промчавшегося над площадью и влетевшего в объятья юноши. Прижавшись к нему, король спрятал лицо мальчишки у себя на груди. Даже палач, привыкший к жару многих "Врат", уже не смог последовать за королем и вытащить из огня его безумное величество.
В начавшейся панике никто не увидел и не расслышал, как маленькая девочка рвалась сквозь оцепление, надрываясь жалким криком: "Братик! Бра-ати-ик!!!" И как старый рыцарь подхватил ее, когда она все же прорвалась, и закрыл ей глаза в тот миг, когда "Врата", наконец, полыхнули.
В повисшей над площадью судорожной тишине, рыцарь поднял малютку на руки и унес, не оглядываясь. Он думал о том, что у него было немного земли и замок далеко от дворца с его играми и проклятьями. Он думал, что у него, верного сердцу своего короля, теперь была наследница.
Юная девушка лежала на полу так близко к пылающему камину, что ее платье спереди уже покрылось приличным слоем пепла и сажи, а лицо, похожее на лицо Золушки, немного сжимало от жара. Она не обращала на это внимания, смотря в огонь.
Вот уже семь лет, как юноша улыбается ей оттуда, рассказывая девочке сказки.
- Старший братик, - шептала она, заправляя за ухо непослушную соломенную прядку.
Юноша, не изменившийся за эти семь лет ни на черточку, смеялся, как смеялся всегда, и касался сестренки ласковым язычком белого пламени.
Потом появлялся мужчина, одобрительно глядел на нее. Она опять воевала с упрямой прядкой, и мужчина смеялся, как не смеялся никогда прежде - он находил ее жест очень... знакомым.
Они уходили вскоре, вдвоем, и их фигуры, сотканные из огня, были так близки, что сливались в один неровный силуэт. Юноша поднимал лицо, а мужчина нежно приникал к его губам. И они растворялись в обычном пламени.
Девушка вставала и шла менять платье, ведь дедушка сердился, когда она была грязной. Он любил свое непутевое приемной дитя.