Шушаков Олег Александрович : другие произведения.

И на вражьей земле мы врага разгромим 1 книга 1 часть 1-4 главы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Таким фигурам пилотажа его не обучали. Впрочем, он вряд ли, понимал, что делал... Один раз он даже нажал на гашетку, когда прямо перед носом у него выскочил самолет с красными кругами на крыльях. И даже, кажется, попал! Потому что в воздухе замельтешила какая-то труха. Но в этот момент его ястребок вдруг протрясло как на кочках и швырнуло в сторону. А он получил по голове. Как кувалдой...
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  МОНГОЛЬСКИЙ ПРОЛОГ
  
  Если завтра война, если враг нападёт
  Если тёмная сила нагрянет -
  Как один человек, весь советский народ
  За свободную Родину встанет
  На земле, в небесах и на море
  Наш напев и могуч, и суров:
  Если завтра война,
  Если завтра в поход,
  Будь сегодня к походу готов!
  
  В. Лебедев-Кумач
  
  
  1. Как много девушек хороших...
   Одесса, август 1936 - декабрь 1938 гг.
  
  ...Ни-ко-гда. Ни-ко-гда. Ни-ко-гда. Безнадежно стучали колёса на рельсовых стыках. Владимир лежал на верхней полке с закрытыми глазами. Но спать ему не хотелось. Ничего ему не хотелось...
  А чего хотелось, того делать было нельзя.
  Нельзя было выпрыгнуть из вагона и хоть пешком по шпалам, но вернуться назад в Одессу. А больше ему не хотелось ничего. Даже жить. Сердце сдавило такой тягучей тоскливой болью, что впору было завыть во весь голос.
  Он сам был во всём виноват...
  И, ведь мог бы остаться в авиашколе лётчиком-инструктором, если бы захотел. Витьку Попова, между прочим, оставили инструктором, так он ходил, всем, надоедая, ныл и сетовал на свою несчастную судьбу. Ведь мог же с ним поменяться местами. Но не стал! Постеснялся. Подумал - не так поймут... Дальний Восток. На границе тучи ходят хмуро. Ему даже завидовали. Другой бы радовался такому распределению, а он...
  Эх, да, что тут говорить! Он до последнего дня так и не решился признаться девушке в любви. Безстрашный сталинский сокол! А теперь вот лежит на полке и скулит! Потому что никогда больше её уже не увидит! Никогда! Ни-ко-гда!
  В конце августа тридцать шестого года Владимир Пономарев был зачислен в восьмую Одесскую военную школу пилотов по спецнабору.
  Спецрота - двести сорок парней. Почти половина - украинцы из Киева, Одессы, Днепропетровска, Николаева. Где-то треть - кавказцы. Остальные - русские.
  Сначала, как и положено, был курс молодого бойца. Строевая, огневая, тактическая, физическая и политическая подготовка, общеобразовательные предметы - математика, физика, русский язык в объёме средней школы. К концу года все зачёты были сданы, вчерашние гражданские ребята приняли присягу и стали полноправными курсантами.
  Впрочем, кое-кто уже об этом жалел.
  Осенью, во время показательных полётов, прямо на глазах у будущих пилотов разбился лётчик. В этот день на аэродроме собралось много народу. Курсантов спецроты, всей группой привели на аэродром, и посадили на землю для просмотра полётов. В программе был пилотаж на малой высоте лётчиков из эскадрильи высшего пилотажа ВВС Киевского военного округа.
  Через несколько минут на истребителе И-5 взлетел лётчик-пилотажник лейтенант Евгеньев. Разогнав самолёт, он на высоте пятьдесят метров прошёл вдоль разместившихся на аэродроме зрителей и стал выполнять боевой разворот с бочкой. Но самолёт был несколько тяжеловат для этой сложной фигуры, и она у Евгеньева не получилась. Вместо набора высоты на боевом развороте, он её потерял. Тогда, зайдя с другой стороны, лётчик снова разогнал свой самолёт и, поравнявшись с публикой, с высоты всего тридцать метров решил повторить ту же фигуру, то есть боевой разворот с бочкой. Но вместо набора высоты самолет вновь её потерял и на выходе из разворота ударился о землю. Евгеньев погиб. Праздник не получился... Показательные полеты И-16, естественно, отменили.
  Эта катастрофа произвела на всех очень тягостное впечатление. В результате через год, при формировании эскадрилий для обучения на боевых самолетах в истребительную эскадрилью из восьмидесяти кавказцев пошёл учиться только один.
  Но это было позднее, а тогда в декабре из спецроты была сформирована учебная эскадрилья для обучения на У-2.
  Правда, полёты начались только в апреле. Зимой в Одессе всегда плохая погода - дожди, туманы, слякоть. Поэтому всю зиму Владимир с товарищами просидел в классах. Они изучали матчасть, мотор и авиаприборы. Одновременно учили теорию полета, самолётовождение, теорию воздушной стрельбы. Зубрили Курс учебно-лётной подготовки школ ВВС РККА и Наставление по производству полётов. И только когда земля просохла, наконец-то, приступили к делу.
  Полеты курсантов Одесской авиашколы проходили на западном аэродроме, расположенном километрах в пяти от основного аэродрома Одессы.
  Замерев в строю, Владимир пытался унять дрожь, волнами пробегающую по телу, то ли от утренней свежести, то ли от предвкушения полёта.
  Комэска оглядел курсантов и скомандовал:
  - По самолётам!
  Лётчики-инструкторы и счастливчики, которым первым предстояло сейчас подняться в небо, полезли в кабины, а остальные лёгким бегом направились в сторону 'квадрата' - места, отведённого на аэродроме для техников и свободных от полётов курсантов.
  Инструктор пономаревской группы старший лейтенант Иосиф Хотелев сел впереди. Во второй кабине У-2 устроился курсант Дьяконов. А его товарищей снедала белая зависть. Колька как всегда первый! Фамилия у него такая.
  - За-а-пу-скай моторы! - прозвучала команда комэска.
  - Выключено! - глядя на техника, стоящего возле винта, произнес Хотелев. - Зальём!
  - Есть, зальём! - провернул винт техник.
  - К запуску!
  - Есть, к запуску!
  - От винта!
  - Есть, от винта! - техник сильно дернул лопасть, срывая компрессию, и отбежал в сторону. Винт крутанулся. И, чихая сизым дымом, заработал мотор. Хотелев развёл руки в стороны, приказывая убрать из-под колёс колодки, и самолёт плавно порулил к старту.
  Полёт по кругу над аэродромом - взлёт, четыре разворота и посадка. Несколько минут счастья.
  Наконец, дождался своей очереди и Владимир.
  - Старайтесь запомнить направление взлёта и ориентиры разворотов, - через переговорный аппарат сказал Хотелев. - Взлетаем!
  Но ничего в этом полёте Владимир не запомнил... Кроме захватывающего дух зрелища высоты. И ощущения безконечности безкрайнего голубого неба. Когда они оторвались от взлётной полосы и набрали высоту, горизонт словно отодвинулся. И под крыльями раскинулась планета. Огромная и чудесная...
  Этот, первый полёт, навсегда остался в его памяти.
  Как навсегда осталось в памяти прекрасное майское утро, когда Владимир впервые увидел Наталью Серебровскую.
  Не заметить эту невысокую стройную блондинку с огромными льдисто-серыми глазами было невозможно! Само собой, это была любовь с первого взгляда. Всё произошло неожиданно и совершенно безнадежно...
  Не так уж много девушек приходится видеть курсанту военной авиашколы.
  Распорядок в школе суровый - подъём в шесть утра, кросс и зарядка в любую погоду, занятия строго по расписанию, вечером - самоподготовка, в двадцать три часа - отбой. Личного времени едва хватало, чтобы погладить форму, подшить подворотничок, почитать письмо из дому да написать пару строчек в ответ. Хотя иногда, в выходной, если повезет, можно было несколько часов поболтаться по Дерибасовской в увольнении, поесть мороженого и попялиться на девчонок.
  Замкомэска по строевой Иванов отпускал в увольнение только тех, чей внешний вид соответствовал его высоким представлениям о том, как должен выглядеть курсант Одесской авиашколы, будущий пилот РККА. Но это было ещё не всё. 'Иван-царевич', как почему-то прозвали замкомэска курсанты предыдущего выпуска, отпускал в город только тогда, когда кандидат в увольнение перепрыгивал через гимнастического коня. Перепрыгнешь - свободен, а не перепрыгнешь - останешься в спортзале, отрабатывать упражнение. Капитан Иванов был не женат, не пил, не курил и всё своё время от подъёма до отбоя посвящал родной эскадрилье.
  У некоторых курсантов имелись знакомые одесситки, но Владимир Пономарев к числу этих особо продвинутых не относился. Владимир девушек сторонился по молодости лет и природной стеснительности. На самом деле, в свои девятнадцать он даже и целоваться-то ещё не умел, не говоря уже обо всём остальном.
  О том, что в авиашколе появилась девушка-орденоносец, инструктор по парашютному делу, Владимир слышал, но до сих пор ни разу её ещё не видел.
  И вот увидел. И пропал! Сразу и напрочь!
  Лётная форма Наталье Серебровской очень шла. В затянутом в талии комбинезоне, улыбчивая и круглолицая, с коротко остриженными белокурыми от природы локонами, она вся светилась, как утренняя звезда. И глядя на Наталью, голова кружилась не у одного только Владимира. Но она поддерживала ровные дружеские отношения со всеми, никого особо не выделяя. Открытый и весёлый нрав позволял ей оставаться 'своим парнем' в любой компании.
  До авиашколы она работала инструктором по обучению прыжкам с парашютом в Одесском аэроклубе. Было ей всего двадцать два года, но пять из них она отдала парашютному спорту. К этому времени Серебровская совершила уже более двухсот прыжков. Она окончила Тушинский аэроклуб и Высшую парашютную школу. Была ученицей самого Якова Мошковского. Того самого Мошковского, который получил знак Мастера парашютизма СССР вторым в стране. Того самого, который в начале этого лета участвовал в экспедиции на Северный полюс и был вторым пилотом в экипаже Мазурука.
  В тридцать пятом году за личную отвагу и выдающиеся заслуги в развитии советского парашютизма Наталья Серебровская вместе с Яковом Мошковским, Николаем Остряковым и другими парашютистами была награждена орденом Красной Звезды.
  Эта награда никак не повлияла на неё. Она по-прежнему оставалась такой же озорной хохотушкой, как и до того, как на её высокой груди, рядом со знаком Мастера парашютизма СССР с трехзначной цифрой на подвеске, засверкал вишневой эмалью и серебром боевой орден.
  Ни о каком романе, конечно, не могло быть и речи. Владимир даже смотреть на Наталью не решался, не то, что заговорить. Хотя и считал часы до занятий по парашютному делу. Считать-то считал, но успехами не блистал. Увы, в её присутствии у него начинало шуметь в ушах и всё обрывалось под солнечным сплетением, как будто он совершал затяжной прыжок с большой высоты. Тем не менее, учебную программу он осваивал не хуже других и к прыжкам был допущен.
  В тот день на аэродроме работала пятёрка Владимира. Организационно учебная эскадрилья состояла из двух отрядов, по четыре звена в каждом. В звене - три лётные группы по десять человек, которые, в свою очередь, делились на две части для поддержания непрерывности учебного процесса. Каждый лётный день одна пятёрка проводила на аэродроме, а другая в классе. На следующий день они менялись местами.
  В этот день на построении рядом с инструктором стояла лейтенант Серебровская, как всегда улыбаясь утреннему солнцу. И в глазах у нее искрились весёлые льдинки. У Владимира от этого зрелища привычно зашумело в голове. Поэтому он едва не пропустил мимо ушей слова Хотелева, который объявил, что сегодня вместо полётов, они будут прыгать с парашютом. Вчера им об этом не сказали, чтобы они выспались, а не тряслись всю ночь перед первым прыжком.
  Владимир, как всегда, был предпоследним. Последним по списку прыгал Поп. Витька откровенно мандражил, поэтому болтал без умолку. Но Владимир ничего не слышал. Он безуспешно пытался справиться с сердцебиением, так как всего в двух метрах от него находилась она.
  О том, что сейчас ему придется шагнуть в бездну, он даже не думал. Не до того было. А когда он сел в кабину и Наталья, запрыгнув на крыло, поправила у него на груди лямки парашюта и что-то прокричала, давая последний инструктаж, у него от этой внезапной близости, вообще, дух захватило. Слава Богу, Хотелев, наконец, дал газ и самолёт, плавно набирая скорость, покатился по траве.
  Пока они набирали высоту, Владимир немного пришел в себя. 'Что-то с этим надо делать. Так это продолжаться не может...' - думал он. Хотя внутренний голос и подсказывал ему, что может. Ещё как может.
  Хотелев выровнял самолет на высоте пятьсот метров и убрал газ. Владимир посмотрел в зеркало. Инструктор подмигнул ему ободряюще, и показал рукой на крыло.
  Владимир решительно поднялся, вылез из кабины, ухватившись за расчалки, а затем сел на плоскость и свесил ноги. У-2 шёл с небольшой скоростью. Мотор было почти не слышно. И ветер оказался вовсе не такой сильный.
  - Приготовиться! - прокричал Хотелев.
  Владимир нащупал вытяжное кольцо парашюта и сунул руку в 'соску' (резинку, прикрепленную к кольцу, чтобы новичок не выпустил его в воздухе с перепугу). Прямо под ногами у него раскинулось зеленое поле аэродрома... Волнения не было.
  - Пошёл! - крикнул Хотелев и Владимир, не раздумывая, соскользнул вниз.
  Земля стремительно понеслась ему навстречу. Воздух уплотнился под ним, как перина. На счете 'три' Владимир дернул кольцо. Его потянуло назад, но скорость падения всё ещё была велика. Владимир отчетливо и спокойно подумал: 'Что-то не так...' Он посмотрел вверх и увидел, что одна стропа парашюта перехлестнула купол. Владимир хотел достать нож и перерезать эту стропу, но понял, что сделать этого не успевает. Земля была уже близко. Он сгруппировался для приземления. И в этот момент очень сильно ударился ногами о землю. В глазах у него потемнело.
  Спасло его то, что стропа перехлестнула не весь купол, а только его край. А ещё то, что земля в месте приземления по счастливой случайности оказалась более рыхлой, чем в других местах. Весу на армейских харчах он ещё не нагулял. Так что ничего себе не повредил, а только отбил пятки. Когда к нему подбежали товарищи, в глазах у Владимира слегка прояснилось.
  Только для того, чтобы тут же снова потемнеть.
  Потому что первой примчалась Наталья. Она быстро ощупала у него руки-ноги, чтобы убедиться, что Владимир цел. А потом обняла его и поцеловала.
  Вот тут-то земля закружилась у него под ногами всерьёз. Упасть ему не дали подбежавшие, наконец, друзья. Они обхватили его со всех сторон, затормошили, и только благодаря этому он не грохнулся под ноги своей красавице и не перепугал всех ещё больше.
  Витьке Попову в тот день прыгать, понятное дело, не пришлось. И он потом целую неделю ходил и ныл, что вот он уже готовый парашютист, а не может прыгнуть из-за того, что у некоторых стропы купол захлестывают, когда не надо. Впрочем, это он так неумело скрывал свою зависть. Потому что комэска на вечернем построении выдал значки парашютиста всем, кроме него. А ещё комэска отметил хладнокровие и находчивость курсанта Пономарева, который в сложной ситуации сохранил самообладание и предотвратил несчастный случай, за что ему и объявляется благодарность.
  Через неделю они снова прыгали, и на этот раз всё прошло штатно. Витька получил, наконец, свой значок и успокоился.
  А Владимир после того поцелуя как-то изменился...
  Нет, у него по-прежнему перехватывало дыхание, когда он натыкался на внимательный льдисто-серый взгляд Натальи. Но теперь под ложечкой у него не холодело, как во время затяжного прыжка. Теперь его всего обдавало жаром так, что хоть прикуривай. А ещё он потихоньку начал писать стихи.
  Вообще-то, стихи он писал для стенгазеты и раньше, ещё, когда учился в семилетке, а потом в деповской школе фабрично-заводского ученичества. А один раз его даже напечатали в многотиражке 'За социалистический транспорт'. Но это были совсем другие стихи.
  Раньше он писал про радость свободного труда и комсомольцев-добровольцев. Теперь же слова сами собой складывались в красивые, но такие несовременные стихи о Луне, такой же круглолицей, о волне, такой же льдисто-серой, о золоте волос и прочих совершенно неуместных, никак не связанных с героическими буднями вещах.
  Разве мог он прочитать хоть кому-нибудь, например, это:
  
  Отчего же мне так горько,
  Отчего саднит?
  Отчего сиянье моря
  Счастья не сулит?
  Безответно, безнадежно
  Я смотрю в глаза.
  В льдисто-голубом безбрежье
  Потерялся я...
  
  Есенинщина! Мелкобуржуазная лирика и сантименты! Да его тут же продернули бы, как надо, и высмеяли свои же корешки. И поделом! Он эти стихи даже не записывал. А зачем? Чтобы прятать от товарищей? Достаточно того, что он молчит, и никому ничего до сих пор не рассказал о своей безответной любви...
  А как ему иногда хотелось написать письмо любимой и во всём честно ей признаться. Признаться в том, что любит её без памяти. В том, что шепчет беззвучно, и никак надышаться её именем не может. В том, что по ночам пишет стихи только о ней.
  'Какой ты красный курсант! Ты - гнилой интеллигент, товарищ Пономарев!' - ругал себя Владимир почём зря. А потом забывался, глядя в потолок, и под звучный храп спящей казармы снова складывал никому не нужные строки:
  
  Был день как все, был день обычно-серый,
  Тянувшийся неспешно, как всегда,
  Но в миг, когда за крыши солнце село,
  Сверкнула в небе яркая звезда...
  Сиреневой чертой она скользнула
  В прозрачный жёлто-розовый закат
  И небо на мгновенье распахнула
  Для тех, кто к небу поднимает взгляд...
  
  Сделав три прыжка, Владимир окончил курс парашютного дела. И не видать бы ему больше любимых глаз. Но судьба смилостивилась над ним.
  По воскресеньям курсанты, не получившие увольнительной, пропадали на стадионе или в спортзале. Работали на снарядах, бегали, прыгали, играли в футбол. Так делал и Владимир, пока небольшая группа энтузиастов не уговорила начальника авиашколы разрешить им дополнительные занятия по парашютному спорту.
  Вести парашютный кружок, естественно, было поручено лейтенанту Серебровской. И теперь все выходные Владимир и ещё с десяток курсантов, влюбившихся в этот спорт (а может в руководительницу кружка, что вернее), проводили на аэродроме. Под чутким руководством настоящего мастера они и сами быстро становились мастерами.
  В День воздушного флота во время праздника после группового высшего пилотажа на истребителях силами парашютного кружка были проведены показательные прыжки.
  Наталья совершила затяжной прыжок, раскрыв парашют у самой земли и заставив всех изрядно поволноваться, особенно Владимира. Он и сам просился, чтобы ему разрешили выполнить это упражнение, благо такие прыжки он уже делал во время тренировок. Но начальник школы разрешил показательный затяжной прыжок только Наталье. Остальные кружковцы участвовали в групповом прыжке, когда в небе над аэродромом повисло сразу десять куполов.
  На следующий день всем участникам этого десанта приказом начальника авиашколы была объявлена благодарность и предоставлен отпуск на десять суток.
  Но съездить домой у Владимира не получалось. Слишком далеко было ехать. Туда - сюда от Одессы до Новосибирска полторы недели. Приехал, поздоровался и обратно. Поэтому он с удовольствием принял предложение своего друга Лёхи Маковкина отправиться к нему в гости в Воронеж. В их компанию затесался и Колька Дьяконов, тоже парашютист, как и они, и почти что Пономаревский земляк. Тоже сибиряк. Только ехать к нему было ещё дальше - аж до Красноярска.
  Отказаться от возможности видеть любимую целых десять дней, было для Владимира выше всяких сил. Но выбирать не приходилось, потому что она тоже получила отпуск и уехала в Москву, к родителям. Набиваться в гости к ней Владимир, ясное дело, не посмел.
  У Алексея были две младшие сестры - Таня, высокая, темноволосая и кареглазая, и Аня, маленькая, светленькая, с прозрачными голубыми глазами. Одной - уже семнадцать, а другой - почти. Весёлые и энергичные девушки тут же взяли шефство над будущими пилотами, и привлекли на помощь Татьянину подружку, длиннокосую и волоокую Тамару. Чтобы и братец не остался безпризорным.
  Пользуясь последними летними деньками, ребята не расставались ни на минуту. Гуляли, ходили на танцплощадку и в кино. Бравые курсанты в роскошной форме первого срока с ало-голубыми петлицами и значками парашютистов с подвесками привлекали множество девичьих взглядов, но сестры Маковкины и Тамара присматривали за своими кавалерами ненавязчиво, но в оба глаза, так что никаких шансов у остальных воронежских красавиц не было.
  Время в отпуске пролетело так незаметно, что Владимир даже удивился. Он удивлялся и тому, насколько легко ему было общаться с девушками. Никакой неуклюжести. Никакого шума в ушах. Он был самим собой, за словом в карман не лазил, вовсю шутил, и девушки смеялись и смотрели на него своими большими глазами.
  В кино они брали билеты на последний ряд. И Владимир, скосив взгляд, видел, что Алексей и Тамара целуются напропалую, но сам на такое не решался. Только держал притихшую Таню за руку и всё. И лишь во время прощания на вокзале, перед самым отправлением поезда, она, до этого мгновения старательно не глядевшая в его сторону и необычно оживлённая, вдруг порывисто обняла Владимира и припала к его губам в долгом поцелуе.
  Он опешил и ответил, как сумел, а она вдруг вырвалась, всхлипнула и убежала. Владимир пожал плечами и порадовался, что Алексей, целиком занятый своей зарёванной барышней, ничего не заметил. Старший брат, ведь, всё-таки. Объясняйся с ним потом!
  Он тогда долго стоял в тамбуре, уткнувшись лбом в пыльное, закопченное стекло. Разогнавшийся поезд безбожно мотало на поворотах, а он думал о Наталье. И о Татьяне.
  Являлось ли это изменой? Танцы, прогулки под Луной, походы в кино. А, самое главное, этот поцелуй? И, вообще! Неужели он такой безнравственный, что любит одну, а голову морочит другой?
  Положа руку на сердце, Владимир должен был признаться, что Танина влюбленность ему льстила. То, как она на него смотрела, не могло не льстить его мужскому самолюбию. Но была ли это любовь?
  Увы, как ни жаль, ему было бедную девушку, но любви к ней Владимир не испытывал. И обманывать ни себя, ни ее не собирался. Он просто весело проводил время в её компании. И не заметил, как девушка в него влюбилась. А потом уже было поздно.
   'Дон Жуан, несчастный!' - поморщился Владимир.
  Ничего. Отпуск кончился. Он уехал. Она осталась. Всё быстро позабудется... И, вообще, ничего такого не было. Подумаешь, поцелуй на прощание! Между прочим, она - сестра его товарища. Ничего и быть-то не могло!.. И прекрасно! Завтра он вернётся в школу, и всё пойдет по-прежнему.
  И действительно, и служба, и учеба снова пошли своим чередом. Владимир и его товарищи закончили обучение на У-2. Сам он налетал на этом, замечательно простом в управлении, самолете двадцать пять часов. Совершил полторы сотни посадок. К этому времени в школе появились курсанты-новобранцы призыва тридцать седьмого года, закончившие обучение в аэроклубах. Из них и из курсантов спецнабора были сформированы две эскадрильи. Одна для обучения на самолётах И-16, а другая - на разведчиках Р-5. Курсант Пономарев был зачислен в первую истребительную эскадрилью.
  Зимой они опять не летали, повторяя, словно по спирали, то же самое, что делали зимой предыдущей. Но теперь изучали настоящий боевой истребитель. А ещё учили, только на более глубоком уровне, аэродинамику, теорию воздушной стрельбы, метеорологию, тактику ВВС, историю ВКП(б) и многое другое.
  Изредка до него доходили вести из Воронежа. Колька Дьяконов переписывался с Аней. И, по крайней мере, с его стороны, это было серьёзно. Алексей регулярно передавал ему приветы от Татьяны. Но Владимир только отшучивался.
  Однажды он даже получил от неё письмо. Ничего особенного. Коротенькое письмецо с фотокарточкой. Окончила медучилище. Работает в больнице. Он едва узнал в этой взрослой девушке с красиво уложенной причёской и серьёзным взглядом, ту смешливую кареглазую девчонку с бантами в косичках, с которой когда-то ходил в кино.
  На письмо он отвечать не стал, но и выбросить его рука не поднялась. Так оно и лежало в тумбочке рядом с несколькими письмами от матери.
  Наталью Серебровскую Владимир видел очень редко. Если на выходные выпадала лётная погода, и назначались прыжки. Лишь тогда он мог незаметно полюбоваться её озорной улыбкой и природной грацией. И, хотя голова у Владимира уже не кружилась, как полгода назад - каждый раз, когда он видел ладную фигурку и нежный профиль девушки, всё полыхало у него внутри.
  Но всё же что-то неуловимо переменилось в нём за этот маленький отпуск. Повзрослел он, что ли? Но стихи сочинять не перестал:
  
  Там,
  На краю неба.
  Там,
  На краю моря.
  Розовое с синим.
  Это моё горе...
  Розовое - губы.
  Синее - стынь-очи.
  Мне бы одну.
  Ту бы.
  С нею бы все ночи...
  
  Иногда ему казалось, что Наталья обо всём уже давно догадалась и рада, что он помалкивает и не лезет к ней с признаниями, потому что он совершенно ей безразличен, и даже противен. И он ходил мрачный и отчаянно месил боксерскую грушу в спортзале.
  Иногда ему казалось, что она просто издевается над ним, когда бездумно кокетничает со своими коллегами лётчиками-инструкторами, и сходил с ума от ревности и месил эту грушу ещё отчаянней.
  Иногда он замечал её пристальный взгляд. Ему вдруг начинало казаться, что она всё понимает и жалеет его, и это злило Владимира ещё сильнее. И он до посинения ворочал двухпудовые гири. Это помогало, но ненадолго. А потом, маясь от бессонницы, опять до утра сочинял глупые стихи о несчастной любви.
  В конце апреля тридцать восьмого года учебная истребительная эскадрилья убыла в летние лагеря Выгода, что в сорока километрах от Одессы.
  В лагерях скучать курсантам не приходилось. Владимир налетал за лето ещё двадцать часов на спарке УТИ-4 и истребителе И-16, совершив ещё почти полторы сотни посадок. Правда, летчик-инструктор у них был уже другой. Иосиф Хотелев в мае месяце попрощался со своими курсантами и уехал, как поговаривали, сражаться в Испанию. Вместе с ним уехало ещё несколько опытных лётчиков-инструкторов и командиров звеньев учебных эскадрилий. Но на их место сразу были назначены другие. И курсанты, по правде говоря, разницы практически не ощутили. Они шлифовали навыки простого и высшего пилотажа. Учились выходить из штопора, делать петли, перевороты и боевые развороты. Тренировались в ориентировке, отрабатывали элементы воздушного боя и стрельбы по наземным целям.
  Кроме того, Владимир много прыгал с парашютом, с тихим отчаянием, подсчитывая часы и минуты, которые мог ещё провести рядом с любимой, и которые утекали, как песок сквозь пальцы. Число прыжков у него приближалось к сотне, и он сам уже давно исполнял обязанности инструктора, занимаясь с другими курсантами.
  К ноябрю и он, и его товарищи окончили курс лётной подготовки на самолёте И-16 и в палатках летних лагерей ждали приказа о присвоении воинского звания и назначении к новому месту службы. А в Одессе уже проходил новый набор курсантов.
  Во второй половине декабря им, наконец, выдали документы об окончании авиашколы, присвоили воинские звания младших лейтенантов, экипировали в заветную форму и отправили в части для дальнейшего прохождения службы.
  Владимир получил назначение в Забайкальский военный округ. Виктор Попов остался в авиашколе лётчиком-инструктором. Алексей Маковкин и Николай Дьяконов тоже получили назначение на Дальний Восток, но по пути вышли в Воронеже, чтобы провести там положенный после окончания школы отпуск.
  А Владимир поехал дальше.
  Нет, он мог, конечно, остаться в Воронеже, как, например, Николай. Но в отличие от друга снова встречаться с Лёхиной сестрой не решился. Он подумал, что лучше уж приехать в полк и окунуться в служебные дела, чтобы позабыть Наталью не в объятиях другой, а просто, потому что между ними будет пять тысяч вёрст.
  И вот теперь бесстрашный сталинский сокол и парашютист младший лейтенант Пономарев, промолчав полтора года, как рыба об лёд, но так и не признавшись любимой девушке в своих чувствах, лежал на верхней полке поезда дальнего следования, скрипел зубами и ругал себя. То ли за трусость, то ли за тупость. То ли за то и за другое одновременно...
  
  
  2. В далекий край товарищ улетает...
   Транссибирская магистраль, январь 1939 г.
  
  ...'Здравствуйте, Наташа! Вас, наверное, удивит это письмо. А, может, и не удивит. Простите меня, пожалуйста, за то, что я до самого отъезда так и не решился поговорить с Вами. Дело в том, что я Вас очень, очень люблю!'
  Владимир ворочался на полке в вагоне, мысленно в сотый раз, перечитывая своё письмо. Запоздалое признание в любви, которое сегодня, перед тем как сесть в поезд, бросил в почтовый ящик.
  - Эй, младшой! Хорош ворочаться! Слазь с печи! Давай до нас! - позвал его снизу сосед по купе, плотный чернявый морской лётчик. Судя по большому куску сала, разложенному на газете и готовому для нарезки, природный хохол. - Давай, давай, вливайся в коллектив! - повторил он, увидев, что Владимир уселся на своей полке, поджав одну ногу.
  - Давай, хлопец, не журись! Мы своих не клюем! - весело поддержал его второй моряк, такой же плотный и темноволосый, с залысинами у широкого лба. Он достал из кошёлки бутылку водки и жизнерадостно улыбнулся. - Дальний Восток потому и называется дальним, что ехать туда целых две недели! Так что, давай знакомиться! Петр Галушка, лётчик-торпедоносец, морская авиация! - он протянул спрыгнувшему вниз Владимиру широкую мозолистую ладонь. - Бывший донецкий шахтер. А это - мой боевой командир!
  - Старший лейтенант Павел Якушенко, - представился чернявый. - ВВС Тихоокеанского флота.
  - А это наше молодое пополнение. - Галушка махнул головой, показывая на сидевшего у окошка худощавого и белобрысого паренька с одной средней и одной узкой золотыми нашивками на рукаве тёмно-синего флотского кителя.
  Тот застенчиво улыбнулся, и протянул Владимиру руку:
  - Лейтенант Полищук. Николай... Можно просто, Коля.
  - Коля у нас прямо с пылу с жару! Только что окончил Ейское военно-морское авиационное училище имени товарища Сталина! И, как говорится, с корабля на бал. То есть, с бала на корабль! А, впрочем, это две стороны одной медали! - Галушка чиркнул ножом по сургучу, и ловко откупорил поллитровку.
  - Владимир Пономарев. Летчик-истребитель. Окончил Одесскую авиашколу, - по очереди пожал протянутые руки Владимир.
  - Докуда следуешь? - бережно шинковал сало Павел.
  - Чита.
  - Понятно, - улыбнулся Галушка, и разлил всем поровну. - Ну, за сталинских соколов! И морских, и сухопутных! За альбатросов и орлов!
  - За знакомство! - Владимир выпил, поставил стакан и взял протянутый Павлом шматок искрящегося солью сала, аккуратно уложенный на ломоть черного хлеба. Понюхал и только потом неторопливо откусил. Владимир отчего-то считал, что, именно, так должны пить настоящие асы.
  - Молодец! - усмехнулся Галушка, и одним залпом опустошил свой стакан.
  Остальные выпили следом.
  - Значит, тоже выпускник? - спросил Якушенко.
  - Ну, да! - ответил Владимир. - В декабре звание присвоили.
  - Я смотрю, ты много прыгал! - Якушенко махнул ножом в сторону значка парашютиста с цифрой '100' на подвеске.
  - Да, вышло так. Парашютный кружок был при школе.
  - А я не люблю прыгать, - сказал Петр Галушка. - Летать люблю, а прыгать - нет! Летчик летать должен, а не прыгать! Правильно я говорю, командир?
  - Всяко бывает... Сам-то - откуда? - поинтересовался Павел у Владимира.
  - Новосибирск.
  - Сибиряк, значит. А мы с Петро из Луганска. То бишь, Ворошиловграда. А ты, Коля? - Якушенко разлил по стаканам остатки водки.
  - С Урала, из Оренбурга, - ответил тот.
  - А как в морскую авиацию-то попал? У вас же там, в Оренбурге, вроде, своя лётная школа есть, сухопутная? - удивился Галушка.
  - Направили по комсомольской путевке. А я и не возражал. Море - это красиво. Я, ведь, раньше моря никогда не видел... А тут - пожалуйста, смотри, сколько хочешь, - улыбнулся Николай.
  - Ну, за тех, кто в море! - Галушка поднял свой стакан, и подмигнул Владимиру и Николаю. - И за тех, кто над!
  Старшие лейтенанты Павел Якушенко и Петр Галушка служили в одной эскадрилье четвертого минно-торпедного авиаполка двадцать девятой тяжелобомбардировочной авиабригады Военно-воздушных сил Тихоокеанского флота. Якушенко был замкомэска, а Галушка командовал звеном. Однополчане возвращались в родную часть после учебно-тренировочных сборов летчиков-торпедоносцев на базе Ейского военно-морского авиаучилища.
  В Ейске они отрабатывали приемы высотного и обычного торпедометания, в том числе и ночного, по лунной дорожке. Летали и в простых, и в сложных метеоусловиях.
  Занятия проводил капитан Токарев, комэска сорок третьей эскадрильи и лучший торпедоносец ВВС Черноморского флота.
  Горячий поклонник торпедного оружия и новой тактики поражения морских целей, Николай Токарев очень много занимался этими вопросами. С каждым полетом, усложняя для себя и для своих летчиков условия торпедометания, он искал и находил новые приемы сближения с противником, способы определения упреждений, наиболее выгодные дистанции для поражения движущихся и маневрирующих кораблей, тщательно изучал штурманскую работу на торпедоносцах.
  Токарев окончил Качинскую авиашколу, но потом долгое время служил летчиком-инструктором в военной школе морских летчиков и летнабов в Ейске. Был командиром звена, а затем командиром авиаотряда. Подготовил более двухсот морских летчиков. За успехи в обучении молодых пилотов торпедометанию в феврале минувшего года был награжден орденом 'Знак Почета'.
  Так что учить Токарев умел. Более того, ему это нравилось. Поэтому и Павел, и Петро ехали назад, на Тихий океан, не только надежно усвоив новые тактические приемы, но и с огромным желанием передать полученные навыки своим товарищам и подчиненным.
  Короткий отпуск после сборов, проведённый ими в родном городе лишь разогрел в них стремление побыстрее вернуться в полк, и приступить к учебным полетам.
  А пока поезд дальнего следования 'Москва-Владивосток' вез их через всю страну, сквозь заснеженные горы и леса, и широкие, застывшие в ожидании весны, реки и степи. А в купе оживленно обсуждались различные авиационные новости. И самые последние, и не очень.
  Лишь нелепая гибель Валерия Чкалова три недели назад во время испытаний нового истребителя по молчаливому согласию не упоминалась. Слишком уж свежей и болезненной была эта тема.
  Зато очень много говорили о дальнем беспосадочном перелете Владимира Коккинаки и Александра Бряндинского из Москвы до Спасска-Дальнего на самолете ЦКБ-30 'Москва' - модернизированном для перелета серийном дальнем бомбардировщике ДБ-3 конструкции Ильюшина. Галушка и Якушенко летали, именно, на таком бомбардировщике и тема была для них очень близкой.
  - Восемь тысяч километров! Сутки за штурвалом! - восхищался Галушка. - Это, какие же руки надо иметь! Тут после восьмичасового полета висят как плети, - Он потряс своими широкими ладонями. - А ведь это не простые руки, а шахтерские! Ты знаешь, что такое отбойный молоток? - повернулся он к Владимиру. А потом к Николаю. - А ты?
  - Да, - соглашался с ним Якушенко. - ДБ-3 в полете болтает, будь здоров! Во всех плоскостях! А высота! Ведь все время в кислородной маске сидишь... А слепой полет часами! Это какой штурман нужен! А дальность!.. Восемь тысяч километров!
  - Если надо, Коккинаки долетит до Нагасаки! - сильно фальшивя, пропел строчку из известной песенки Галушка.
  - И до Нагасаки, и до Берлина, и до Лондона, и до Нью-Йорка, если надо будет! - сказал, как отрезал замкомэска Якушенко. - И до тонны бомб может прихватить!
  - А у нас в спецроте учился младший брат Владимира Коккинаки, Сашка, - сказал Владимир.
  - У них вся семья - летчики. Все три брата, - ответил Якушенко. - Я как-то в санатории отдыхал вместе с Костей Коккинаки. Он у нас на ТОФе служил летчиком-истребителем, до того как перешел на испытательную работу.
  Поговорили они и о другом недавнем беспосадочном перелете из Москвы на Дальний Восток - рекордном перелете женского экипажа Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой на самолете ДБ-2 'Родина'.
  - Бардака было слишком много... - сказал Галушка. - Когда они потерялись, мы с Павлом тоже на их поиски летали. Да не нашли, слава Богу! А то, хрен его знает, что было бы. Знаете, как комбриг Бряндинский, Герой Советского Союза, убился? Светлая ему память... Полетел их искать на 'Дугласе' с журналистами из газеты 'Тихоокеанская звезда'. Хотя самолет уже нашли, и можно было не торопиться. Но не усидел... А, может, поторопили, - он махнул рукой неопределенно. - А там еще и ВВС второй отдельной Краснознаменной армии летало. ТБ-3 с десантом... Ну, они им хвост и подрезали. Все, кто в 'Дугласе' был - вдребезги. А из ТБ четыре парашютиста выпрыгнуть успели... - он покосился на значок на груди у Владимира. - Нам потом знакомый рассказывал, он там был и видел как 'Дуглас' обоими моторами врубился в заднюю часть фюзеляжа и в хвост ТБ. И, разламываясь, посыпался на землю. - Галушка пустил в ход ладони, показывая, как было дело. - А ТБ крутанулся волчком, опустил нос, перевернулся на спину, затем на живот, опять на спину. Так все там и остались, в тайге... Пятнадцать человек.
  Петр молча залез в кошелку и достал еще одну бутылку. Молча разлил поровну. И также молча выпил. И остальные тоже...
  - Смелые девки... Что тут скажешь! Раскова десять суток по тайге блукала. А это ой-ой-ой. У нас там и медведи, и тигры попадаются. А у нее только две обоймы на все про все! Повезло ей, что уцелела... - Якушенко закусил салом и продолжал развивать мысль. - Но, если честно, не женское это дело на дальнем бомбардировщике летать, - И посмотрел на своего однополчанина. - Вон, даже у шахтера руки отнимаются! А тут девчонки. Как, вообще, долетели, непонятно.
  - Это же наши советские девушки! - сказал Коля, и покраснел.
  Якушенко посмотрел на 'вьюношу' с искренней жалостью взрослого, видавшего виды, двадцатишестилетнего мужчины, но промолчал и только махнул рукой. Бабам не летать, а рожать надо, да детей воспитывать. Он, вот, свою отвез к родителям, воспользовавшись оказией.
  Уже на сносях его Галина. Через месяц сроки. А он оставил ее у отца с матерью и уехал. Служба! А что поделать... Пусть уж лучше здесь рожает, чем в военном городке. Тут за ней хотя бы присмотрят. И, вообще, молодая мать! Мало ли что! Будет, кому подсказать, научить. Они, конечно, и от природы все сами знают, как с дитем управляться, но так, всё-таки, спокойнее. Эх, Галю, Галю... Нескоро теперь повидаемся.
  Петр Галушка встал и ушёл в тамбур курить. Якушенко посмотрел ему вслед.
  У Галушки своя беда... Обычная лётчицкая - муж летает, а интенданты в канцеляриях сидят, да на чужих жён карандаши точат. А бабам плевать, что у мужа героическая профессия. Им нужно чтобы муж каждый день на работу ходил, и каждый день вечером с работы домой возвращался. Им нормальную семью подавай. А откуда ей взяться! Если мужа, то в Испанию на полгода, то в Китай, то на учения, то на сборы, то на Тихий океан, то на Северный Ледовитый.
  Вон, комбриг Тхор, пять орденов имеет! Охренеть! А толку! Мужики, на сборах рассказывали, что он со своей и сходился, и расходился, и женился, и разводился... Она даже ему ребёнка родила в какой-то просвет между его командировками на войну. А потом сошлась с бывшим начальником политуправления ЗабВО дивкомиссаром Васильевым и сбежала с ним, пока муж в очередной длительной спецкомандировке пропадал. Вот так! И ни ордена, ни звания не помогли. Он, потом даже ездил её разыскивать в Европейскую часть Союза... Интересно, нашёл или нет?
  Галушка накурился и вернулся в купе.
  'Эх, Петр Никанорович, Петр Никанорович! И ведь хороший мужик! - думал Якушенко, глядя на друга. - Отличный летчик! Надежный товарищ. Ну, выпивает иногда! Так, кто же не выпивает! Жизнь такая! Зато хозяйственный и по бабам не бегает. А, вот, досталась ему шалава, и развязаться никак с ней не может. Лариса... Хоть бы уже сбежала с кем-нибудь насовсем, как у Тхора, так нет! Гуляет и пьёт кровь из мужика! И никакой на неё управы нету. Сейчас приедем - опять какая-нибудь история. Ну, и мела бы подолом, раз не имётся! Да, только поаккуратнее! Чего же так наглеть-то!'
  - Павло, тут ребята в соседнем вагоне знакомые едут, - сказал Галушка. - Из сто пятнадцатого морского разведывательного и четырнадцатого истребительного. Сашка Василенко, Колька Сухорученков, Вовка Малахов. В гости приглашают. Я обещал. Пошли, сходим! Надо боевую дружбу укреплять!
  Якушенко посмотрел на Владимира и Николая:
  - Так, ребята! Мы вас тут ненадолго на хозяйстве оставим. А сами к соседям наведаемся, обстановку разведаем. Если что, вы потом подтянетесь. Лады?
  Николай и Владимир только плечами пожали, дескать, не вопрос. Галушка и Якушенко, прихватили початую бутылку, и ушли в соседний вагон.
  Владимир сходил к проводнику и принес чаю себе и Николаю. А потом они уселись возле темного окна, друг напротив друга, и разговорились, почуяв родственные души. А поговорить было о чем.
  Николай Полищук был влюблен по - настоящему безнадежно.
  Потому что Ирина, девушка с которой он дружил на гражданке, вышла замуж за другого, пока он учился на пилота.
  Они долго переписывались. Но потом письма из Оренбурга приходить перестали. А однажды дневальный, стараясь не глядеть в глаза, передал Николаю, пришедшую с последней почтой открытку. От соседки Ирины по заводскому общежитию. Не особо церемонясь, она писала, что ей надоело выбрасывать его письма в мусорное ведро. И сообщила, что Ирина уже с полгода, как вышла замуж за какого-то инженера, сменила фамилию, и уехала в другой город. И даже адреса не оставила.
  Хотя в Николае характер угадать было трудно, пережить это предательство он сумел. А, ведь, многие ребята, внешне более крепкие, чем он, от таких историй и стрелялись, и вешались. Был, все-таки, в этом худощавом пареньке свой стержень. Как стальная арматурина в бетоне.
  Ирину он простил потом. Наверное, ей было очень трудно одной. А, может быть, она действительно встретила свою любовь. Ведь, сердцу не прикажешь... Николай, вот так и не смог приказать своему сердцу ее разлюбить.
  Он достал маленькую фотокарточку, наверное, оторванную когда-то от заводского пропуска, и показал Владимиру.
  Ну, что сказать... С карточки на Владимира смотрела круглолицая, миловидная женщина с тугой косой, загадочной улыбкой и вызывающим прищуром глубоких глаз. Если бы Владимир не был так сильно влюблен в Наталью, быть может, и он обратил бы внимание на такую красавицу. Он вздохнул и отдал фото назад. Раздобыть фотокарточку Натальи ему так и не удалось.
  Пройдет несколько лет, он состарится и позабудет любимое лицо. Так и будет жить. Без любви... Глупо, бессчастно, безрадостно. Пока его не собьют в жестоком бою, или он сам не убьется в какой-нибудь аварии.
  А, может, он прославится... И тогда, однажды, весь в орденах и в бинтах, приедет в родную Одесскую авиашколу, выйдет на трибуну, и она, наконец-то, поймёт, какой он герой и по-настоящему его полюбит.
  В этот момент дверь купе, громко лязгнув, отодвинулась, и на пороге показались Петр и Павел в компании еще нескольких моряков.
  Пока Николай и Владимир под печальный стук вагонных колес предавались грустным воспоминаниям о своей несчастной любви, боевые друзья успели, как следует, пообщаться, допить то, что имелось, и даже сходить в вагон-ресторан за добавкой.
  А потом у Галушки вдруг проснулась совесть, и он вспомнил, что они оставили без присмотра двух желторотиков. Сгрести все со столика и перебазироваться назад, в свое купе, труда не составило.
  Сразу стало тесно и весело. Ребята быстро познакомились.
  Старший лейтенант Малахов был командиром звена в четырнадцатом иапе, а лейтенанты Василенко, и Сухорученков служили в сто пятнадцатом мрапе в одной эскадрилье и летали на гидросамолетах МБР (морской ближний разведчик).
  - Летающие лодки! - многозначительно поднял указательный палец Сашка Василенко. - Поэтому и ходим, и летаем.
  - Низэнько и тихэнько, - закончил вместо него Галушка. И все купе покатилось со смеху.
  - А то! - согласился Сашка. - МБР! Летай пониже - Мама Будет Рада!
  - Точно! - подтвердил, утирая слезы, Петро.
  - Между прочим, на нашей лодке Полина Осипенко установила три международных женских авиационных рекорда, а потом вместе с Верой Ломако и Мариной Расковой от Севастополя до Архангельска долетела! На морской машине над сушей! - махал указательным пальцем Сашка. - Две с половиной тысячи кэмэ! Международный женский рекорд дальности!
  - Дура! - потрепал его за чуб Галушка. - Це ж дивочий рикорд!
  - Ну, и что! - не сдавался Сашка. - Нет, ты машину оцени!
  - Мамо Будэт Рада! - успокоил его Галушка. И все опять покатились со смеху...
  Четвёртый моряк, их сосед по купе, летчиком не был, и даже моряком мог считаться с большой натяжкой, и то только потому, что когда-то окончил Ленинградское военно-морское училище имени товарища Фрунзе. На самом деле он оказался речником! Хотя, впрочем, тоже своим, Тихоокеанским.
  - Старший лейтенант Ревякин! Краснознаменная Амурская военная флотилия! - он положил левую ладонь поверх своих вихров и лихо откозырял правой. - Отзываюсь на имя Александр! - И вдруг широко улыбнулся. - А в кругу товарищей - просто Шурка!
  Как потом выяснилось, Шурка, хоть и был речником, но ходил на большом корабле (экипаж почти как у эсминца, а водоизмещение лишь чуть-чуть поменьше, а впрочем, вам всё равно не понять!). Он был старпомом на бронированном четырёх башенном мониторе 'Сун-Ят-Сен', который с гордостью называл речным линкором!
  Все собравшиеся были молодые и весёлые парни. И выпить не дураки. Анекдоты сыпались один за другим, а тосты становились все витиеватей и витиеватей...
  За неделю, которая потребовалась, чтобы доехать от Москвы до Читы, Владимир крепко подружился с моряками. Время они провели с пользой, и Владимир узнал много нового о флотской службе, вообще, и о службе в морской авиации, в частности.
  Когда, подхватив свой фибровый чемоданчик, он вышел на промерзший перрон Читинского вокзала, ребята пошли его провожать всей гурьбой. Но стоянка была недолгой, и полчаса спустя младший лейтенант Пономарев остался один на один со своим неизвестным будущим.
  В Чите было очень холодно. Градусов сорок, наверное. Оказалось, что за два года Владимир уже отвык от настоящих сибирских морозов.
  'Ну, что ж, будем привыкать заново!' - подумал он и отправился на поиски штаба Забайкальского военного округа.
  Найти его было несложно. Похоже, о том, где он расположен, в городе знала любая дворовая старушка, а не только постовые милиционеры. Владимир доложился дежурному, рассчитывая, что ему тут же выдадут бумагу с назначением, и отправят к месту дальнейшей службы.
  Полковник посмотрел на наивного младшего лейтенанта с нескрываемой иронией:
  - Завтра явитесь в отделение кадров. Там с вами и разберутся, товарищ младший лейтенант! И, если повезет, то к пятнице, быть может, ваши бумаги и оформят. Так что, мой вам совет, становитесь на довольствие до конца недели.
  Владимир козырнул и пошел искать гостиницу.
  Всё так и вышло, как говорил умудренный жизненным опытом полковник. Документы были готовы только к концу недели. Всё это время младший лейтенант Пономарев регулярно являлся к девяти утра в штаб, а потом, несолоно хлебавши, возвращался в гостиницу и заваливался на койку.
  Он лежал и смотрел в стенку. Иногда, только для того, чтобы заснуть, читал Наставление по стрелковому делу, забытое в гостиничном номере кем-то из его предшественников.
  А дело было в том, что Владимир только сейчас сообразил, что не написал на своем запоздалом письме-признании обратного адреса. Потому что его тогда не знал. Поэтому, даже если бы Наталья и захотела ему ответить, то все равно не смогла бы.
  Долго ли, коротко ли, но он получил-таки свое назначение. Младшим летчиком в двадцать второй истребительный авиаполк, который дислоцировался в районе станции Безречная. В командирской столовой он много чего наслушался об этом месте. Но, честно говоря, ему было абсолютно все равно, где служить...
  Потому что последняя призрачная надежда хоть когда-нибудь встретиться с любимой, надежда на то, что она хоть когда-нибудь ответит на его чувства, растаяла окончательно, оставив его в полном и беспросветном отчаянии. Написать второе письмо, не зная, дошло ли, и как было воспринято первое, он попросту не решался.
  Вот такие невеселые дела.
  * * *
  Когда Наталья распечатывала этот конверт без обратного адреса, сердце ее стучало так громко, что, наверное, было слышно даже на улице.
  Неужели это от него...
  А потом пробежала глазами первые строчки, вернулась назад, снова и снова перечитывая долгожданные слова...
  'Здравствуйте, Наташа!'
  Здравствуй!
  'Вас, наверное, удивит это письмо'.
  Нет, не удивит.
  'А, может, и не удивит'.
  Не знаю...
  'Простите меня, пожалуйста, за то, что я до самого отъезда так и не решился поговорить с Вами'.
  Не прощу!
  'Дело в том, что я Вас очень, очень люблю!'
  Прощаю...
  'Это случилось в мае прошлого года, когда я увидел Вас впервые на аэродроме. Вы меня не заметили тогда'.
  Между прочим, заметила.
  'Я понимаю. Обычный курсант, каких сотни'.
  Да, но только ты смотрел на меня так, как никто и никогда!
  'Но в моей жизни все в этот миг переменилось! А я не мог ничего Вам сказать, потому что язык у меня отнимался и колени подгибались каждый раз, когда Вы на меня смотрели'.
  Глупый, глупый, глупый...
  'А потом был этот неудачный прыжок, и Вы поцеловали меня в первый раз!'
  Да, я чуть с ума не сошла тогда от страха!
  'Тогда у меня, вообще, все закружилось перед глазами, как у пьяного'.
  Глупый!
  'Я даже стихи начал писать, но никому не мог их прочитать. Чтобы никто не узнал о том, что я Вас так сильно люблю.
  ...Мне бы научиться рисовать,
  Я бы Ваш портрет нарисовал,
  Нежных линий неземной овал
  Тонкой кистью я бы написал.
  ...Мне б хоть что-то в песнях понимать,
  Я б тогда, быть может, написал
  Нежных линий неземной овал
  И его на струнах наиграл.
  ...Если б я умел стихи писать,
  О любви своей бы рассказал.
  Нежных линий неземной овал
  Тихой строчкой я бы написал'
  Боже мой! Неужели это мне...
  'А потом было очень много прыжков, но я так и не посмел с Вами заговорить. Хотя считал каждую минуту рядом с Вами, чувствуя, как они исчезают и проходят'.
  И я тоже это чувствовала...
  'И вот меня распределили на Дальний Восток, и я еду сейчас в поезде, и думаю только о Вас и о том, что мы никогда больше не встретимся!'
  Ну, уж нет! Не бывать этому! Я тебя никому не отдам!
  'Простите меня, пожалуйста, за это письмо, если оно опоздало'.
  Не опоздало...
  'На самом деле мне гораздо проще сделать затяжной, чем опустить его в ящик. Но я дал себе слово, что обязательно его отправлю'.
  Попробовал бы только не отправить!
  'Потому что я Вас очень, очень люблю!'
  И я люблю тебя очень-очень-очень...
  
  
  3. Служили два товарища, ага...
   Забайкальский военный округ, март 1939 г.
  
  ...Все произошло совершенно внезапно...
  Позднее Владимир нещадно ругал себя за то, что его занесло тогда в штаб эскадрильи. Но с другой стороны, зачёты по матчасти он уже сдал, и на аэродроме ему делать было нечего. Потому что к полетам его еще не допустили. И хотя он и ругал себя всякими разными словами, вспоминая это роковое утро, в другом месте он оказаться, попросту не мог. Потому что надо было готовиться к зачёту по технике пилотирования, для чего зайти в секретку и получить Наставление по производству полетов.
  Вот почему вместо того, чтобы помогать механикам обслуживать мотор или зубрить расположение приборов в кабине 'ишака', он, на свою беду, оказался в штабе.
  И нарвался...
  - Товарищ младший лейтенант! Почему не приветствуете командира, как положено? - услышал Владимир за своей спиной начальственный окрик. Повернувшись, он увидел знакомые бесцветные глаза, холёные бакенбарды и тонкие усики старшего лейтенанта Ледневича. - В чем дело? Вы что устав позабыли?
  - У меня же нет глаз на затылке, - сказал Владимир. И прикусил язык, но было уже поздно.
  - Как отвечаете старшему по званию? - заорал, заводясь с пол оборота, Ледневич. - Под арест захотели?
  - Какой ещё арест? Ты что, белены объелся? - не сдержался Владимир.
  - Вы мне не тыкайте, товарищ младший летчик! Я адъютант эскадрильи! - визжал Ледневич. - Как вы смеете так разговаривать с начальником! Я вас проучу! Это вам не авиашкола!
  - Извините, товарищ адъютант, я вас не заметил. И попрошу на меня не орать, - как можно спокойнее сказал Владимир.
  Как ни странно, тон Ледневич понизил. Но слова его были пропитаны ненавистью:
  - Как адъютант эскадрильи, я отстраняю вас от полетов. За нарушение устава Красной Армии. На неделю. Вы будете назначены дежурным по старту. Я немедленно подаю рапорт комэска. Решение о вашей дальнейшей судьбе будет принимать он, - Ледневич злобно прищурился. - И поверьте, я вам не завидую!
  С этими словами он повернулся, и направился в кабинет комэска.
  Владимир обреченно посмотрел ему вслед, и с тоской подумал о том, что к самостоятельным вылетам его теперь допустят очень и очень не скоро...
  Когда по прибытии в полк Владимир Пономарев был направлен для прохождения службы в первую эскадрилью и узнал, что старший лейтенант Ледневич в этой эскадрилье служит адъютантом, в его душе шевельнулось недоброе предчувствие. Но ничего поделать было уже нельзя.
  Эдуарда Ледневича он знал давно. Они вместе учились в восьмой Одесской авиашколе пилотов. Ледневич был старше на один курс, и выпустился на полгода раньше Владимира, в мае тридцать восьмого. Учился он неплохо, подход к начальству находить умел, и при выпуске получил по два кубаря на каждую петлицу, а не по одному, как многие другие.
  Позднее ему рассказали, что лейтенант Ледневич и в эскадрилье быстро сумел найти общий язык с начальством - комэска капитаном Куцепаловым и его закадычным дружком и заместителем старшим лейтенантом Иванищевым.
  Рыбак рыбака видит издалека. Куцепалов делил спирт, отпускаемый на обслуживание матчасти, далеко не в равных долях. И бóльшую из них оставлял себе, чтобы потом употребить в компании своего земляка и собутыльника Иванищева.
  Прибыв в эскадрилью, Ледневич сразу смекнул, что к чему. Сначала он подольстился к заму, а затем и к самому комэска. Так что вскоре был допущен в их теплую компанию, и стал выполнять обязанности штатного мальчика на побегушках
  Когда Куцепалов пошел на повышение, а это сейчас происходило пугающе быстро, Иванищев был назначен на его место, а Ледневич стал адъютантом эскадрильи. При этом с подачи Куцепалова и тот, и другой незамедлительно получили очередные воинские звания. Иванищев стал капитаном, а Ледневич - старшим лейтенантом.
  Владимир не сошелся характером с ним ещё в авиашколе. Впрочем, это было совершенно нереально, настолько они были разными.
  В отличие от высокого, светловолосого и белоглазого 'чухонца', как метко прозвали Эдуарда Ледневича в авиашколе однокашники, Владимир Пономарев был плотным шатеном среднего роста с карими глазами.
  Ледневич по документам числился украинцем, но больше смахивал на прибалта. Во всех анкетах он указывал национальность матери, которая действительно была украинкой. А вот о том, что его отец, сгинувший где-то еще в гражданскую, был поляком с большой примесью еврейской крови, как это довольно часто бывает в Малороссии, Ледневич благоразумно помалкивал, ссылаясь на отсутствие каких-либо сведений.
  Владимир Пономарев тоже рос без отца, но это, пожалуй, было единственным, чем походили их судьбы друг на друга.
  Один родился в столице, окончил десять классов и два курса Московского института кооперативной торговли. Другой - сибиряк, за спиной у которого - семилетка, школа фабрично-заводского ученичества и слесарный верстак в железнодорожном депо.
  У одного ухватки проныры-приказчика. Другой - скромный, рабочий парень с заводской окраины.
  Эдуард Ледневич придавал огромное значение своей внешности, считая себя записным сердцеедом. Что, впрочем, было недалеко от истины. Потому что глупые девчонки во все времена отчего-то чаще влюбляются, именно, в таких, как он. Высоких, голубоглазых и эгоистичных красавцев. И летят как мотыльки на огонь, чтобы сгореть.
  По словам самого Ледневича на его счету было больше разбитых сердец, чем звёзд на небе. Он, вообще, редко упускал случай похвастаться в курилке очередной реальной или выдуманной победой.
  Владимир Пономарев к девушкам относился совершенно по-другому. И своего отношения к россказням Ледневича никогда не скрывал. Так что схлестнулись они однажды не на шутку.
  Потому что этот подонок посмел упомянуть её чистое имя!
  Хорошо, что товарищи удержали тогда Владимира. Спасибо им, потому что изуродовал бы он тогда 'чухонцу' его ненавистное холёное лицо. И не видать бы тогда Владимиру заветных крылышек на рукаве. Слишком людно было вокруг. Зато однажды, в увольнительной, повстречались они в городском парке почти наедине.
  Впрочем, Владимир был не один, а с друзьями-однокашниками - Витькой Поповым, Колькой Дьяконовым и Лёхой Маковкиным. Но это были свои в доску, на сто рядов проверенные, ребята. Уйти 'чухонцу' они не дали, хотя сами в дело ввязываться и не стали, предоставив Владимиру возможность самостоятельно с ним разобраться.
  Ледневич здорово струхнул, когда его обступили четыре крепыша на тёмной аллее. А когда понял, что Владимир хочет драться один на один, слегка обнаглел, рассчитывая на свой рост, длинные руки и атлетическую подготовку. Впрочем, это ему не помогло.
  Ох, как хотелось тогда Владимиру размазать нос по шляхетской физиономии! Однако контроля над собой он не потерял и бил сильно, но аккуратно, как на ринге. И только по корпусу. Через несколько минут Ледневич уже корчился в пыли. Пинать его не стали, хотя и здорово подмывало. А, уходя, предупредили, что если он, не дай Бог, настучит начальству о происшедшем, в следующий раз его точно не пожалеют.
  Ледневич стучать не стал. Но с тех пор в курилку заглядывал редко. А когда заглядывал, то уже помалкивал. Ребята думали - поумнел. А он просто затаился. И вот теперь мстит, как только может. Потому что власть появилась.
  До последнего времени Владимиру как-то удавалось избегать открытых стычек со своим недругом. Но, ясное дело, долго это продолжаться не могло...
  Как и следовало ожидать, комэска полностью поддержал своего прихлебателя. Более того, ещё и от себя лично добавил. И превратился младший лейтенант Пономарев в 'вечного' дежурного...
  Минула неделя, за ней другая, третья, а Владимир так и бегал вдоль старта с флажками, как гусь с подрезанными крыльями по хозяйскому двору. А в небо - ни-ни.
  Лётчики его уже не подкалывали. То ли привыкли, то ли жалели по-своему.
  Когда из полка прилетел связной У-2, Владимир, как и положено, стоял на старте. Увидев вылезающего из самолёта военкома полка, он вдруг понял, что это его единственный шанс вернуться в небо.
  Военный комиссар двадцать второго истребительного авиаполка двадцать третьей смешанной авиабригады Забайкальского военного округа старший политрук Калачев слыл человеком строгим, но справедливым.
  До армии он жил в Ленинграде и работал слесарем на заводе 'Красный путиловец', том самом, знаменитом Путиловском заводе, рабочие которого брали Зимний дворец в далёком семнадцатом году. Рабочая закалка осталась у Калачева на всю жизнь.
  По комсомольской путёвке он поступил на учёбу в Ленинградскую военно-теоретическую школу ВВС, а в декабре тридцать четвёртого окончил военную школу лётчиков в городе Энгельсе, что на Волге.
  Службу Калачев знал. Потому что прошёл все ступени служебной лестницы. Был младшим, а затем старшим лётчиком, командовал звеном, потом был заместителем командира истребительной эскадрильи.
  Красная комиссарская звезда на рукаве появилась у него совсем недавно. Военкомом полка его назначили всего три месяца назад. При этом был учтён и большой партийный стаж, и настоящий командирский авторитет, который, несмотря на молодость, а было ему всего двадцать восемь, Калачев уже успел заработать.
  За дело он брался круто, и спуску никому не давал. Лётчики очень быстро признали вожака в этом невысоком, но крепком, блондине со стальным взглядом.
  Когда Калачев спрыгнул с крыла, Владимир решился. Он подошёл к военкому и приложил руку к козырьку будёновки:
  - Разрешите обратиться, товарищ старший политрук!
  Калачев снял лётный шлем, достал из кабины фуражку, и надел её, автоматически проверив ребром ладони, правильно ли она сидит:
  - Обращайтесь!
  - Младший летчик Пономарев!.. Только какой я лётчик. Мне и летать-то не дают...
  - Что значит - не дают? - нахмурился Калачев.
  - Да, вот... Назначен 'вечным' дежурным, товарищ старший политрук, - потупился Владимир.
  - Смирно! - подбежал к самолету комзвена Пьянков, и лихо откозырял. - Товарищ военный комиссар полка, первая эскадрилья выполняет плановые полеты на отработку пилотажа в зоне! Происшествий нет! Командир звена лейтенант Пьянков!
  Калачев поднес руку к фуражке, отдавая честь, и скомандовал:
  - Вольно!
  - Вольно! - отрепетовал Пьянков.
  - Здравствуйте, товарищ лейтенант. - Калачев снял краги, и протянул ему руку.
  - Здравствуйте, товарищ старший политрук! - пожал крепкую ладонь Пьянков.
  - Подмените-ка дежурного по старту, лейтенант. Он мне нужен, - сказал Калачев.
  - Есть!
  - За мной! - военком махнул Владимиру рукой, и направился в штаб эскадрильи.
  Иванищева он знал хорошо. Ещё по прежним временам, когда оба были замкомэска в этом же полку.
  Григорию Аникиевичу Иванищеву было уже тридцать пять, но он всё ещё ходил в капитанах. И это, когда кругом люди росли в званиях, как грибы после дождя.
  А дело было в том, что грамотность у Иванищева хромала на все четыре копыта.
  Родился и вырос он в глухой сибирской деревушке. Сначала батрачил на односельчан, а потом работал чернорабочим в Омском железнодорожном депо. Пару зим проучился в церковноприходской школе. Она, да ещё полковая школа младших командиров в кавалерийском полку - вот и все его университеты. Впрочем, в партию большевиков отделкому Иванищеву это вступить не помешало, а даже наоборот.
  В армию его призвали в двадцать пятом году, когда был принят Закон о военной службе. Однако в конце двадцатых демобилизовали из-за полной безтолковости.
  Он вернулся в Омск, и устроился работать конюхом. Лошадей Иванищев понимал и любил с детства. Он и по сей день работал бы на конюшне, если бы не случайная встреча с земляком, которая повернула его жизнь в другую сторону.
  Всем своим положением Иванищев был целиком обязан одному человеку - Федору Тимофеевичу Куцепалову.
  Когда они однажды нос к носу столкнулись на привокзальной площади, то сразу узнали друг друга, хотя давным-давно не виделись. Были они одногодками и когда-то вместе гоняли лошадей в ночное. Но Иванищев до сих пор лошадям хвосты крутил, а Куцепалов был уже командиром отдельного авиаотряда и носил четыре квадрата на петлицах.
  После очередной поллитры, распитой за встречу старых друзей, он неожиданно предложил Иванищеву вернуться в кадры Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Причём, не просто вернуться в армию, а поступить в Военно-воздушные силы!
  Куцепалов призывался одновременно с Иванищевым. И служили они тоже вместе. В тридцать девятом Мелекесско-Пугачевском кавалерийском полку второй бригады седьмой Самарской кавалерийской дивизии имени Английского пролетариата. Вместе учились они и в полковой школе. А затем командовали кавалерийскими взводами в одном эскадроне.
  Потом, правда, их пути разошлись. В двадцать девятом году одного демобилизовали, а другого перевели в авиацию. Весной тридцатого Куцепалов окончил первую военную школу летчиков имени товарища Мясникова в Каче. А уже через полгода его назначили командиром звена.
  Аргументы в пользу своей идеи Куцепалов приводил очень убедительные.
  И действительно, биография у Григория Иванищева была самая, что ни на есть подходящая. Происхождение - пролетарское. Опять же - партбилет в кармане. Десять лет партийного стажа - это вам не хухры-мухры! И, вообще, всё как по заказу! Бывший красный командир! Кавалерист! Полковую школу окончил? Окончил! Эскадроном командовал? Командовал! Осталось только летать выучиться. Всё остальное Куцепалов брал на себя.
  Иванищев ещё с детских лет привык, что тот во всём верховодит. Поэтому, когда была допита следующая бутылка, махнул рукой и согласился.
  На другой день он пошёл в райком партии и выпросил путёвку в аэроклуб. С горем пополам его окончив, Иванищев получил пилотское свидетельство, сел в поезд и направился прямиком к Куцепалову, который принял друга дорогого с распростёртыми объятиями, оформил необходимые бумаги и со всеми обо всём договорился.
  Через месяц новоиспеченный командир звена Иванищев вступил в должность, а через год, после введения в Красной Армии персональных званий получил воинское звание старший лейтенант...
  То, что военкомом назначили не его, а Калачева, у которого партийный стаж был почти вдвое короче, Иванищев воспринял болезненно. Майор Куцепалов, временно исполнявший обязанности командира бригады, но пока ещё не утвержденный в новой должности, ничем не мог помочь старому другу. Но клятвенно обещал при первой же возможности замолвить наверху за него словечко.
  Калачев посмотрел на молодого летчика, идущего на полшага позади, и подумал, что, Иванищев явно парня за что-то невзлюбил. На него это было похоже. Невзлюбил человека, и затирает теперь. Дурит, пользуясь отдаленностью от полка.
  Военком вспомнил, как совсем недавно этот младший лейтенант представлялся ему по прибытии, и, между прочим, произвёл неплохое впечатление. Сибиряк. Из рабочих. Слесарь. И начальник авиашколы дал ему хорошую характеристику. Сто прыжков с парашютом - это тоже что-то значит! Надо во всём, как следует, разобраться, решил он и снова посетовал, что до сих пор в эскадрилье нет комиссара. Парторг, старшина Николаев, в общем, справлялся с делами, но, понятное дело, комэска, будучи его прямым начальником, не очень-то с ним считался.
  'Вовремя товарищ Сталин предложил восстановить институт комиссаров. Ох, как вовремя! - подумал Калачев. - Именно, для того, чтобы таких самодуров, как Иванищев, в руках держать!'...
  Комэска уже успели доложить о прибытии военкома полка, и он встретил его на крылечке штаба с рапортом.
  Калачев хмуро слушал с ладонью, застывшей у козырька фуражки.
  Иванищев закончил доклад и все трое зашли внутрь. При этом комэска довольно выразительно посмотрел на Пономарева, но тот сделал вид, что не заметил этого прозрачного намёка.
  В штабе за столом с необычно деловым выражением на своём холеном лице сидел старший лейтенант Ледневич. При виде военкома он вскочил по стойке 'смирно' и замер, поедая начальство глазами.
  Ледневича Калачев знал хуже, чем Иванищева, но информация о том, что комэска и адъютант в первой эскадрилье сошлись характерами на почве бытового пьянства, к военкому поступала уже несколько раз.
  'Пора, пора, наводить порядок в эскадрилье...' - снова подумал он.
  - Вольно! - Калачев поморщился и повернулся к Иванищеву. - Что это у вас тут за 'вечные' дежурные появились?
  - У нас 'вечных' дежурных не бывает, Владимир Николаевич. Только 'вечные' двигатели. Давно менять пора, а мы все летаем и летаем, - попытался отшутиться тот.
  Но Калачев не принял игру, и молча смотрел на комэска.
  Пауза явно затягивалась.
  - А... Вы, наверное, о Пономареве спрашиваете, - попробовал догадаться Иванищев.
  Калачев слегка прищурился.
  - Да... Он у нас как-то задержался в дежурных. Зелёный еще совсем. Учится. С азов начинает. Со старта, - Иванищев еще надеялся перевести все в шутку.
  - Товарищ капитан, - холодно сказал Калачев. - Доложите, почему этот лётчик у вас не летает.
  Иванищев понял, что дело идёт к разносу, и резко сменил тон:
  - Младший лётчик Пономарев отстранён мной от полётов за грубое нарушение дисциплины, товарищ старший политрук!
  Он протянул ладонь за спину, и Ледневич услужливо сунул в неё свой давешний рапорт. Иванищев, не глядя, взял его и протянул Калачеву.
  По мере чтения брови военкома хмурились всё сильнее:
  'Командиру 1 эскадрильи 22 ИАП
  К-ну ИВАНИЩЕВУ
  От адъютанта эскадрильи
  Ст. л-та ЛЕДНЕВИЧА
  РАПОРТ
  1 марта 1939 года в 10-00 мной было сделано строгое замечание мл. л-ку ПОНОМАРЕВУ за грубое нарушение Дисциплинарного устава РККА, разгильдяйство и расхлябанность, выразившиеся в демонстративном отказе выполнить требования означенного Дисциплинарного устава РККА в части приветствия командира и старшего начальника.
  Вместо этого мл. л-к ПОНОМАРЕВ в грубой форме вступил в пререкания со старшим по званию, всячески нарушал дисциплину, тыкал и не подчинялся.
  За нарушение Дисциплинарного устава РККА в соответствии с правами по занимаемой должности адъютанта эскадрильи мною был объявлен выговор мл. л-ку ПОНОМАРЕВУ, а также отстранение от полётов. Однако мл. л-к ПОНОМАРЕВ не осознал глубины своего проступка и упорствовал в пререкании.
  Прошу примерно наказать мл. л-ка ПОНОМАРЕВА за грубое нарушение Дисциплинарного устава РККА и недисциплинированность'.
  В левом углу рапорта красным карандашом крупными буквами была наложена резолюция командира эскадрильи:
  'Объявить мл. л-ку ПОНОМАРЕВУ строгий выговор за недисциплинированность. Отстранить от полётов. Назначить дежурным по старту. Комэска-1 ИВАНИЩЕВ'.
  Пока Калачев читал рапорт, в комнате стояла звенящая тишина. Только за окном слышался далекий гул авиационных двигателей в высоком небе над лётным полем.
  'Вот, крысы канцелярские, - неприязненно думал военком. - Приноровились рапорта строчить! Стакнулись тут, и хотят загубить пилота! А кто будет с японцами воевать, когда они снова сунутся?'
  В дверь постучали. Она приоткрылась с протяжным скрипом, и в образовавшуюся щель просунулось раскрасневшееся лицо старшины Николаева, парторга эскадрильи:
  - Разрешите?
  - Входи, Иван Иванович! - коротко взглянул на него Калачев. Дочитав бумагу, он аккуратно свернул её, положил в нагрудный карман и повернулся к Владимиру:
  - Товарищ младший лейтенант, вы сдали зачёты по матчасти и технике пилотирования?
  - По матчасти сдал, товарищ старший политрук. На 'хорошо'. А по технике пилотирования не успел.
  Калачев посмотрел на Иванищева, и комэска от этого взгляда стало очень неуютно. Ледневич деловито перебирал какие-то бумаги на своём столе, старательно не глядя на военкома.
  - Значит так. Приказываю. Младшего летчика Пономарева допустить к полетам. Комэска Иванищеву сегодня же лично принять у Пономарева зачёт по технике пилотирования. Адъютанту эскадрильи Ледневичу во внеслужебное время организовать для младшего лётчика Пономарева дополнительные занятия по Уставам РККА, и принять зачёт. Об исполнении доложить! Вопросы есть?
  - Нет вопросов, товарищ старший политрук, - вяло протянул Иванищев.
  - Парторг, - Калачев повернулся к Николаеву.
  - Да, Владимир Николаевич! - вытянулся тот.
  - У нас сегодня среда, - комиссар помолчал секунду, что-то прикидывая про себя. - На воскресенье назначай партийное собрание. Повестка: 'Подготовка эскадрильи к итоговой проверке за зимний период боевой, политической и технической подготовки'. А в субботу мы по этому вопросу заслушаем коммунистов Иванищева, Ледневича и Николаева на партбюро.
  Лицо у Иванищева заметно вытянулось, но он промолчал. Ледневич уткнулся взглядом в стол.
  - Слушаюсь, товарищ военком полка! - Николаев вынул из командирской сумки общую тетрадь, и стал торопливо в ней что-то записывать.
  - Связь с комполка! - повернулся Калачев к комэска.
  Иванищев подошел к столу и начал крутить ручку телефона, вызывая полк.
  - Пономарев, - Калачев взглянул на Владимира. - Вы же недавно окончили авиашколу. Когда это вы успели уставы позабыть?
  - Да я... - замялся тот. - Виноват, товарищ военком полка.
  - Это вы не мне будете говорить, а своим товарищам! На собрании. И поверьте, они с вас спросят гораздо строже, чем комэска или адъютант эскадрильи!
  Владимир молчал.
  - Уставы - это основной закон Красной Армии! Это наша красноармейская Сталинская конституция! Настольная книга красного командира! Надеюсь, что дополнительные занятия пойдут вам на пользу, товарищ лётчик... И вам, товарищ старший лейтенант тоже! - Калачев прищурился на Ледневича, который во время этой тирады, наконец, оторвал глаза от своих бумаг.
  - Комполка на связи! - Иванищев протянул военкому трубку телефона.
  - Да, Николай Георгиевич, я в первой!.. Да, посмотрел. Жалею, что сразу Шнуркова с собой не взял. Но оно и к лучшему. Пускай он с собой Калинина привезет... Да, нет, не настолько плохо. Но, уж коли проверять, так проверять!
  Капитан Шнурков был начальником воздушно-стрелковой службы, а военинженер третьего ранга Калинин - инженером полка.
  Иванищев незаметно повернулся к Ледневичу, и повёл глазами в сторону двери. Адъютант попытался бочком-бочком проскользнуть к выходу. Но Калачев краем глаза заметил его движение, и остановил резким движением ладони.
  - Да, Николай Георгиевич, я тут пока сам справлюсь. А они, оба, пускай немедленно вылетают!.. Всё проверим, как следует! Не сомневайся!.. Да, я думаю, двух дней хватит! А потом проведём разбор полётов! Вернусь, доложу подробно!.. Есть!.. Конец связи! - Калачев положил трубку, и повернулся к Иванищеву. - Боевой сбор!
  - Есть, боевой сбор! - четко ответил тот, и гаркнул, что есть силы. - Дневальный!
  За дверью раздался громкий топот и в кабинет комэска заскочил красноармеец с вытаращенными глазами.
  - Боевой сбор! - приказал комэска и дневальный убежал.
  - Даю вводную! - Калачев посмотрел прямо в глаза Иванищеву. - Аэродром внезапно атакован бомбардировщиками противника. Командир эскадрильи убит осколком бомбы.
  Иванищев открыл, было, рот, но, если и хотел что-то сказать, то передумал.
  - Пойдём, Иван Иванович, поглядим, как эскадрилья собирается по тревоге, - сказал Калачев Николаеву, и снова посмотрел на Иванищева. - А вы, товарищ капитан, раз уж вас убило, можете пока принять зачёт по технике пилотирования у младшего летчика Пономарева.
  - Та-ак... - протянул Иванищев, когда за военкомом и парторгом закрылась дверь. Он отчётливо скрипнул зубами. - Пономарев!
  - Я, товарищ капитан! - вытянулся Владимир, всё это время стоявший ни жив, ни мертв.
  - Бегом, на стоянку! И чтобы через двадцать минут спарка была на старте. Попробуй только у меня не сдать этот зачёт!
  Владимир козырнул, и метнулся прочь из канцелярии. Уже закрывая дверь, он услышал громкие непечатные слова комэска обращенные к Ледневичу:
  - А ты, какого [хрена] тут расселся, адъютант! Марш в эскадрилью!
  
  
  4. Сумеем кровь пролить за СССР...
   Халхин-Гол, конец мая 1939 г.
  
  ...Весна в Забайкалье была совсем не такой, как в Одессе. Снег сошёл очень рано, а Солнца было столько, что Владимир с непривычки ходил прищурившись.
  Понимая, что для летчика-истребителя умение видеть врага, атакующего со стороны Солнца, является условием не то что победы, а элементарного выживания, Владимир постоянно тренировался. Сначала, наловившись солнечных зайчиков, он ходил и спотыкался. Но спустя какое-то время научился смотреть на Солнце сквозь ресницы и не слепнуть.
  А жизнь шла своим чередом...
  Первая эскадрилья летала очень много. И младший лейтенант Пономарев, с легкой руки военкома допущенный, наконец, к полётам, с жадностью навёрстывал своё отставание. Все экзамены и зачёты по матчасти, различным инструкциям и наставлениям, а также по знанию района полётов он сдал на 'хорошо' и 'отлично' ещё до того, как угодил в 'вечные' дежурные, и больше никаких препятствий не оставалось.
  Потому что в конце марта капитан Иванищев, при активном содействии врио командира бригады майора Куцепалова, был назначен заместителем начальника штаба бригады и убыл к новому месту службы. А старший лейтенант Ледневич после суровой выволочки на партбюро и отъезда своего покровителя, ходил тише воды, ниже травы, больше к Владимиру не цеплялся, и жить не мешал.
  Зачет по технике пилотирования младший летчик Пономарев сдал на 'удовлетворительно'. Комэска Иванищев, при всех его недостатках, на самом деле, был на своём месте. А пил бы поменьше, да летал побольше, и не держал возле себя эту шестёрку Ледневича, то стал бы действительно неплохим командиром эскадрильи.
  Так или иначе, сильно придираться к Владимиру он не стал. Видимо решив, что на первый раз хватит. В конце концов, это была его эскадрилья, и в мае, на итоговой проверке, не адъютанту, а, именно, ему пришлось бы отвечать за подготовку лётного состава. И, вообще, раз пошла такая пьянка, и в дело ввязался военком, имело смысл махнуть рукой на глупые амбиции. Тем более, что это были не его амбиции.
  Иванищев был старый комэска и отлично понимал, что гавкаться с комполка и военкомом себе дороже. Раз выше сидят, значит, дальше глядят. И лáдненько...
  К маю Владимир восстановил навыки пилотажа. И простого, и сложного. Полетал и в составе звена, и в составе эскадрильи. Провёл несколько воздушных боев, и даже пострелял пару раз по конусу. Понятное дело, чтобы стать настоящим боевым летчиком, этого было мало, но никто и не ожидал, что за три-четыре месяца он превратится в аса.
  Во всяком случае, в строй эскадрильи младший лейтенант Пономарев встал, и командир звена лейтенант Пьянков был доволен. А если командир доволен, значит, солдат кашу ест не зря...
  О Наталье Владимир старался не вспоминать. И, может быть, именно поэтому, думал о ней постоянно... Вспоминал ее задорную улыбку, ее смеющиеся льдисто-серые глаза. Вспоминал, как она иногда, укладывая парашют, сдувала с лица свою непокорную золотистую челку. Вспоминал, как она, такая стройная и ладная, стояла на летном поле, запрокинув голову, и, приложив ладонь к глазам, смотрела в небо...
  
  Светится солнце
  Золотом красным...
  Как одиноко
  В небе прекрасном!
  Как одиноко,
  Как безнадежно...
  В небе высоком,
  В небе порожнем...
  
  Долго ли коротко ли, настал май.
  Эскадрилья вовсю готовилась к итоговой. Новый комэска старший лейтенант Черенков, принявший эскадрилью у капитана Иванищева, прятаться за его широкую спину не собирался.
  Первая эскадрилья должна быть первой во всём!
  И комполка майор Глазыкин расслабляться не давал, хотя и понимал, что молодому комэска нелегко. Поэтому полковые специалисты из первой эскадрильи не вылезали. Участившиеся строевые смотры лишь разнообразили армейскую рутину. А для Владимира они, вообще, были делом привычным до скуки (спасибо 'Иван-царевичу', уж к строевым-то смотрам он любовь у своих подопечных привить сумел).
  При этом боевую готовность никто не отменял и двадцать второй истребительный авиаполк, как ему и положено, нёс боевое дежурство по охране и обороне границ любимой Родины.
  А тучи на дальневосточных границах хмурились всё сильнее...
  Одиннадцатого мая отряд баргутской конницы при поддержке броневиков атаковал монгольскую погранзаставу у сопки Номон-Хан-Бурд-Обо. Силы были неравные, и монгольским пограничникам пришлось отойти на западный берег реки Халхин-Гол...
  И здесь пришло время для нескольких слов о международном положении. А оно было очень непростым.
  В конце тридцать восьмого года Япония испытывала серьёзные военные и экономические трудности. Война в Китае не приносила желанной победы. Была захвачена огромная территория. Однако это привело лишь к распылению сил. Ширилось всенародное антияпонское движение, руководимое Коммунистической партией Китая.
  Затяжная война не могла не сказаться и на внутриполитическом положении Японии. Понизился жизненный уровень населения. Курс йены упал, а цены на многие товары широкого потребления повысились. Росло всеобщее недовольство. Под давлением военных кругов в январе тридцать девятого кабинет, возглавляемый принцем Коноэ, был вынужден подать в отставку. На смену ему пришло 'правительство войны'. И премьер-министр Хиранума, и его ближайшее окружение - военный министр генерал Итагаки, его заместитель генерал Тодзио и командующий Квантунской армией генерал Уэда - видели выход из создавшегося положения в активизации боевых действий против Китая и расширении агрессии в северном направлении, против Монгольской Народной Республики и Советского Союза.
  При этом первостепенное внимание уделялось подготовке нападения на МНР. Быстрый захват её территории позволил бы японским войскам выйти к советским границам в районе озера Байкал, а затем перерезать единственную железную дорогу, связывающую европейскую часть Советского Союза с Дальним Востоком.
  Кроме того, успешная агрессия против СССР и Монголии могла поднять престиж японской армии, сильно пошатнувшийся после серьёзных неудач на Хасане и в Китае.
  Командир двадцать второго истребительного авиаполка майор Глазыкин сидел у себя в кабинете и смотрел в раскрытое настежь окно. Серебряный тополь, стоящий прямо у его подоконника, шуршал своей еще не успевшей потемнеть листвой на теплом ветру. Тополь, тополь... Глазыкин задумчиво крутил в пальцах остро заточенный двухцветный командирский карандаш и размышлял о превратностях судьбы.
  В двадцать девятом он окончил школу фабрично-заводского ученичества в своем родном городе Вольске. Но слесарил не долго.
  По комсомольской путёвке его направили учиться в Вольскую объединенную военную школу летчиков и авиатехников. Впрочем, в летчики он не собирался.
  Но как-то так вышло, что вскоре оказался в Третьей военной школе лётчиков и летнабов в Оренбурге, и даже выучился летать на разведчике Р-5. Чтобы потом не один год прослужить в девятнадцатой лёгко-штурмовой эскадрилье ЗабВО - сначала командиром звена, а затем отряда. В феврале прошлого года его даже наградили орденом Красной Звезды. И он уже стал, кажется привыкать.
  А через месяц был назначен помощником командира истребительного авиаполка. И всего через полгода принял этот полк у капитана Куцепалова, назначенного на бригаду и получившего по этому случаю очередное воинское звание.
  Ему тоже кинули вторую шпалу на петлицы. Впрочем, и он это отчетливо осознавал, стать командиром полка в двадцать семь, было не таким уж и большим достижением...
  Надо было раньше свою дорогу выбирать! Или идти по ней более решительно!
  И, тем не менее, под его командованием оказалось более полутысячи человек. Шестьдесят три истребителя - двадцать восемь И-16 и тридцать пять И-15бис.
  Глазыкин перевёл взгляд на дребезжащий телефон... Чтобы вернуться к реальности ему потребовалась лишь пара секунд.
  - Товарищ комполка! - докладывали со старта. - Прибыл товарищ комбриг!
  Глазыкин надел фуражку и поспешил навстречу начальству.
  Куцепалов прилетел не на связном У-2, а на своем собственном 'ишаке'. И одно это уже могло насторожить... И насторожило.
  - Здравствуй, Николай Георгиевич! - Куцепалов протянул руку Глазыкину, когда тот закончил рапорт.
  - Здравия желаю, товарищ комбриг! - козырнул Глазыкин, и пожал твёрдую ладонь.
  Куцепалов оглянулся. Никого рядом не было. И пилоты, и красноармейцы, являя собой образцы деловитости, занимались обслуживанием материальной части и несением внутренней службы, благоразумно держась подальше от начальства.
  - Как полк? - спросил он.
  - Готовы к выполнению любого приказа командования! - как и положено, ответил Глазыкин.
  - Приказ имеется, Николай Георгиевич! - Куцепалов понизил голос. - Без проверок! Сколько тебе надо, чтобы подняться и вылететь?
  - У меня три площадки, Федор Тимофеевич! Да, вы же сами всё знаете... Че плюс тридцать! А потом в соответствии с графиком. Первая эскадрилья через пятнадцать минут. Вторая по зрячему. Третья и четвёртая - сбор на маршруте.
  - Значит так! Полный боекомплект! Топливо - под крышку! Я - лидирую!.. Летим в Баян-Тумен. Но об этом ни слова! Даже Калачеву!
  - Что-то случилось, Федор Тимофеевич?
  - Да! У монголов уже неделю стрельба идет, а вчера был атакован и сбит связной самолёт сто пятидесятого сбап. Летел над своей территорией. Но это его не спасло. Летчик погиб, а летнаб выпрыгнул с парашютом. Идем на усиление.
  К тревогам в первой эскадрилье за последнее время успели уже привыкнуть. Итоговая ожидалась со дня на день, поэтому матчасть была готова к проверке в любую минуту. И техники, и лётчики, были переведены на негласное казарменное положение. Все (кроме боевых подруг, конечно!) относились к этому с пониманием. Служба!
  Поэтому пока лётчики прибывали на стоянку, и надевали парашюты, техники уже успели подготовить самолеты.
  Один за другим истребители выплёвывали в небо короткие звонкие очереди. Такая методика была введена в полку для определения готовности к боевому вылету. Между экипажами развернулось настоящее соревнование, кто первым засветит залп.
  И на этот раз, как всегда, поперёд всех успел экипаж лейтенанта Райкова.
  Никаких секретов! Просто воентехник третьего ранга Копысов быстрее всех пробегал стометровку... Всё по честному!
  Обычно после приведения самолётов в боевую готовность эскадрилья возвращалась к мирной жизни. Хотя, иногда поднималась в воздух, шла на предельно малой высоте между сопками, маневрируя направлением и высотой, и, выскочив на полигон, стреляла по мишеням.
  Младший летчик Пономарев терпеливо парился в кабине. Обычное дело - проверка кончилась, а отбоя нет. Видимо, итоги ещё не подведены.
  В этот момент в воздух одна за другой взвились две зелёные ракеты.
  Взлёт!
  Дружно поднявшись, а затем, развернувшись на сто восемьдесят градусов, эскадрилья вслед за командиром прошла над аэродромом. Внизу должны были выложить специальный сигнал.
  Радиостанции пока имелись только на тяжёлых бомбардировщиках, поэтому истребителям приходилось обходиться мимикой и такими, вот, сигналами. В верхнем левом углу большого белого полотнища на старте лежал красный квадрат. Этот сигнал означал единицу, то есть команду 'Выполнять задание'. А какое - ведомо лишь командиру.
  Дело опять же привычное. Держи строй, и не пропадешь!
  Черенков повёл эскадрилью на восток. Владимир знал, что там расположен штаб полка, и сидит вторая эскадрилья. Похоже, что это всё-таки полковые учения.
  Когда они подлетели, звеньями стала подниматься вторая. Но не только... Вот взлетело штабное звено. А это... Это же комбриг!
  Командир бригады занял место лидера и, следуя за ним, эскадрильи встали на маршрут, как гуси за вожаком. А когда к ним пристроились третья и четвёртая эскадрильи, зрелище стало ещё более впечатляющим!
  Они шли как на параде в День воздушного флота - колонной клиньев эскадрилий с превышением от первой к последней! Сначала 'ишаки', а за ними - 'бисы'. Шестьдесят с лишним машин!
  Озеро Харанор... Река Борзя... Озеро Зун-Торей... Соловьевск.
  Комбриг, покачивая самолёт с крыла на крыло, подал сигнал 'Внимание, сомкнись', и, выполнив горку, двадцать второй истребительный полк покинул пределы СССР.
  Степь, да степь кругом!
  Владимир, удерживая дистанцию и интервал от ведущего, краем глаза с любопытством смотрел на чужую землю, проплывающую под крылом. За границей он ни разу ещё не был. Впрочем, то, что он видел, на заграницу не походило. Всё то же самое. Степь, да степь... Как море. Никаких ориентиров. Только компас, да часы...
  Вскоре они пролетели над тонкой тёмной линией перечеркнувшей степь пополам.
  'Вал Чингисхана!' - догадался Владимир.
  А затем под крыло выполз Баян-Тумен... И вот это они называют городом? Юрты, сараи, коровы, лошади... И степь. Как это комбриг его нашел? А впрочем, да! Компас и часы.
  Одна за другой, выстроившись в круг, садились эскадрильи.
  Сели так же дружно, и без происшествий. Полк выстроился поэскадрильно, как на смотру - в одну линеечку, благо места хватало. Стройся хоть до горизонта.
  Владимир огляделся. Голое, ровное поле без каких-либо построек. И это авиабаза?
  Сразу после посадки - построение личного состава. А как же иначе! Как Отче наш! Выключил мотор - сбор напротив самолета командира. Бегом! И доклад о выполнении задания... Затем выслушать замечания. Замечания у командования есть всегда! Потом получить очередную задачу и усвоить порядок её выполнения. Задачи у командования тоже никогда не кончаются!
  - Сегодня самураи напали на Монголию, и мы прибыли защищать её! - Куцепалов взмахнул лётным шлемом. - Я верю в то, что вы в бою будете достойными воздушными защитниками, и своими подвигами прославите свой полк и нашу славную Родину!
  Строй застыл в безмолвии.
  - А сейчас, рассредоточить и заправить самолеты горючим, переложить полётные карты и быть готовым к новому вылету! Для боя! Для отражения налёта противника! За ВКП(б)! За Сталина!! Ура!!!
  Лётчики разошлись по стоянкам. Рассредоточить, так рассредоточить. Навалились и откатили ведомых. Одного вперёд, другого - назад. И, всё равно, выстроили так, чтоб красиво было. Начальник штаба поруководил. Ну, не выносит армейская душа бардака. Ни в казарме, ни на плацу, ни в столовой! Что тут поделаешь!
  Заправить самолёт - тоже дело не хитрое. Если, конечно, не вёдрами из бочки переливать. Боекомплект - в лентах. Карты переложить? Не фиг делать! Толку от них! Тут один ориентир - речка Керулен. Собственно, и не речка, а так - мутный ручей с глинистыми берегами. Есть, правда ещё одна река - Халхин-Гол. Да, до неё ещё километров триста лететь...
  Но долетели не все. В эскадрилье 'бисов' одного лётчика не досчитались. И, главное, никто не заметил, куда он подевался... Был человек, и нет человека.
  Глазыкин остро переживал чэпэ. Хотел даже сам на поиски вылететь. Но Куцепалов не разрешил. Завтра по этому же маршруту пойдет тридцать восьмой скоростной бомбардировочный полк капитана Артамонова. Штурманам всё равно делать нечего будет, они и посмотрят, что и как.
  - Ты, давай, лучше посты воздушного наблюдения организуй! До границы километров шестьдесят всего! Не хватало еще, чтобы нежданные гости нас тут как курей перещупали! - сказал он Глазыкину.
  Комбриг, безусловно, не зря бдительность мобилизовывал.
  Умом Владимир понимал, что они прилетели на войну. Но, как-то не верилось. Всё так мирно вокруг. Юрты да заборы с расписными воротами. Свиньи бродят, коровы... Вон, монгол сидит на маленькой мохнатой лошади, прищурился. В какой-то странной шляпе-кепочке и вышитом халате без воротника. Солнце светит. Небо - синее, трава - зелёная... Какая ещё война?
  А вот такая...
  Рано утром, на рассвете, восемь 'ишаков' первой эскадрильи взлетели и, встав в правый пеленг за комбригом Куцепаловым, перелетели на аэродром подскока у высоты семьсот пятьдесят два, в просторечии - гора Хамар-Даба.
  Может быть, младшего летчика Пономарева и не взяли бы с собой, но, спасибо воентехнику второго ранга Рябушкину (молодец Ванька!), мотор завёлся с полпинка. Не то, что у некоторых. Поэтому Владимир занял своё законное место справа от комзвена, и шёл за ним, как привязанный до самой посадки.
  И только потом сообразил, что надо было ещё и по сторонам смотреть. Потому что главная задача поменялась. Раньше надо было строй держать. А теперь надо было драться. И держаться спиной к спине, как положено в драке.
  Но это сейчас всё понятно, а тогда он лишь одного боялся, как бы интервал и дистанцию соблюсти. Балбес.
  Сели у высохшего озерка. Сразу подъехал бензозаправщик. Рядом автостартер для запуска двигателя на стрёме. Что ещё надо для счастья простому истребителю? Разве что, лишнюю ленту с патронами... В нужный момент! Но, это уже из области фантастики.
  Майор Куцепалов построил личный состав, и произнёс патриотическую речь, в конце которой категорически запретил перелетать государственную границу Монгольской Народной Республики (была бы она ещё и обозначена!) в случае преследования улепётывающего противника.
  А в девять утра позвонили с поста воздушного наблюдения, оповещения и связи у озера Буир-Нур, и сообщили о появлении звена японских истребителей.
  - По кóням! - решительно скомандовал комбриг.
  Лётчики разбежались по машинам, и один за другим пошли на взлёт.
  Все, кроме Куцепалова. Потому что на его 'ишаке', как на грех, никак не запускался мотор. Он яростно матерился. Но это не помогало.
  Черенков взлетел раньше всех и, позабыв, что он комэска, с набором высоты помчался на север. За ним, не дожидаясь друг друга, кинулись остальные.
  Владимир взлетал последним. Наконец, он оторвался от травы и резко, отматывая руку, убрал шасси. Командир звена улетел уже далеко. И его надо было догнать! Но скорость росла так медленно!.. Владимир видел как ребята, уходили вперёд, а он за ними не успевал.
  Всё в этот день было поперёк!
  Вдруг он увидел, как там, над рекой, с высоты, со стороны солнца, на неровный, далеко растянувшийся строй его товарищей упала шестёрка самураев.
  Засверкали трассы. Кого-то сразу же подожгли, и он, вспыхнув, как спичка, вошёл в пике, растягивая за собой рваный чёрный хвост... Самолёт упал, а лётчик так и не выпрыгнул. Напоровшись на очередь, перевернулся и посыпался вниз ещё один краснозвездный ястребок...
  Сбив двоих в первой же атаке, японцы сделали скоростную горку и снова обрушились сверху на четверку И-шестнадцатых.
  Нет, совсем не таким ему виделся в мечтах его первый бой! Это самураи должны были пачками лететь вниз, объятые пламенем, а не сталинские соколы!
  Владимир стиснул зубы, выжимая газ до упора. Он давил и давил на рукоятку изо всех сил, как будто это могло прибавить оборотов и без того ревущему на пределе мотору.
  Всё происходило слишком быстро!
  Два ишака с замершими пропеллерами медленно планировали вниз... А один их прикрывал. Один против шестерых! Но недолго... Получив несколько очередей и оставляя за собой дымный след, он круто пошёл к земле и при ударе взорвался.
  После этого в небе остались только машины с красными кругами на серебристых плоскостях. А над степью поднимались густые чёрные столбы.
  'Опоздал...' - скрипнул зубами Владимир. Конечно, он опоздал. Но не совсем... Потому что в небе ещё летали враги.
  И началось!
  На самом деле, он думал только об одном. Чтобы его сбили над своей территорией... И крутился, как мог, оттягиваясь на юг.
  Таким фигурам пилотажа его не обучали. Впрочем, он вряд ли, понимал, что делал... Один раз он даже нажал на гашетку, когда прямо перед носом у него выскочил самолёт с красными кругами на крыльях. И даже, кажется, попал! Потому что в воздухе замельтешила какая-то труха. Но в этот момент его ястребок вдруг протрясло как на кочках, и швырнуло в сторону. А он получил по голове. Как кувалдой... Но, к счастью, не прямо в лоб, а вскользь.
  Владимир дал газ, и сделал бочку. На такой малой высоте он неминуемо должен был бы убиться, выполняя эту фигуру. Но, видимо, не в этот раз.
  И тут он увидел, и это озерцо, и этот бензозаправщик, и автостартер... Можно было садиться. Если бы позволили эти. Которые клевали его как стервятники. Он оглянулся. И ничего не увидел... Кровь заливала разбитые очки. Оставалось только погибнуть.
  И вдруг всё кончилось.
  Самураи почему-то оставили его в покое. И тогда он толкнул ручку вперёд, и выпустил закрылки. И нырнул вниз, не выпуская шасси. Его израненный 'ишак' заскользил по траве с загнутым на капот винтом, медленно разворачиваясь вправо, и, наконец, остановился.
  Его спас капитан Савченко. Расстреляв весь боезапас, капитан искусно вышел из боя и приземлился. И, пока техник перезаряжал его оружие, стоял, напряжённо вглядываясь в небо. А потом оттолкнул его, и крикнул:
  - От винта!
  И его завели, и он взлетел, и только поэтому Владимиру удалось всё-таки посадить свой изрешеченный самолет.
  Потому что Савченко увидел, как избитый вражескими очередями И-шестнадцатый, ковыляя на бреющем, шёл к своему аэродрому, а самураи заходили на него как на полигоне и стреляли, стреляли, стреляли...
  И он взлетел, и отогнал врагов, но при посадке на поврежденной машине не смог удержать направление, скапотировал и погиб... Жизнь за жизнь.
  Такая, вот, война...
  В этом, первом, бою геройски погиб командир эскадрильи старший лейтенант Николай Черенков, который, оставшись один против шестерых, до последнего прикрывал своих товарищей - лейтенантов Александра Мурмылова и Анатолия Орлова, планирующих с отказавшими моторами на вынужденную.
  Спасая товарища, погиб капитан Савченко.
  Пропал без вести лейтенант Пьянков.
  Двигатель Куцепаловского истребителя так и не завёлся. Может, засорился бензопровод? Или комбриг в спешке залил карбюратор? Техники сняли капот, и ковырялись в движке.
  А Куцепалов больше не матерился. Он молча сидел в кабине своего самолета, глядя в одну точку в каком-то ступоре, без мыслей и без эмоций.
  Позднее выяснилось, что Александр Пьянков уцелел.
  Он был подбит, и ранен в самом начале боя. И попытался посадить повреждённый самолет. И снова был ранен. Но все-таки сумел приземлиться, не выпуская шасси, на 'брюхо'. Пьянков выскочил из машины, но спрятаться было некуда. А самураи заходили на него один за другим. Стреляли длинными очередями как в тире, а он зигзагами метался из стороны в сторону. В него они не попали. А самолет сожгли.
  И он остался один посреди бескрайней монгольской степи... Раненый. Без воды. Без пищи... Под палящими лучами солнца.
  Александр кое-как перебинтовал простреленную руку полосой, оторванной от полы нательной рубахи, определился по солнцу и побрёл на юг.
  Это была настоящая борьба жизни и смерти... И жизнь победила.
  Три дня спустя он наткнулся на колонну бронемашин. Бойцы напоили, накормили лётчика и доставили в часть. Видать, рано было ему тогда помирать, наверное.
  - Это надо было видеть! Приходит, значит, Сашка Пьянков к Глазыкину и говорит: 'Рано вы меня списали на свалку, товарищ майор! Докладываю: дрался, покалечил пару самураев... Летел домой, но запнулся. Пришлось присесть. Да, и хрен с ним! Прибыл для дальнейшего прохождения службы!' А командир берет блокнот и вычеркивает его из списков погибших! - так описывал эту сцену Толя Орлов.
  - Тебе бы не летать, а конферансье работать, - только и отвечал комзвена. - На танцплощадке!
  Но это было потом.
  Неисправность в Куцепаловском самолете техники так и не нашли. Но, перебрав и перечистив всё, что можно, они попробовали его завести. И им, как ни странно, это удалось. Впрочем, такое бывает.
  Оставаться на аэродроме подскока больше не было смысла, и Куцепалов вернулся в Тамцаг-Булак. Это было очень невеселое возвращение. Утром он увёл за собой эскадрилью, а вечером прилетел назад один. С Глазыкиным разговаривать он не захотел. Молча глянул на него и ушёл в свою палатку.
  А на следующий день снова был бой. И опять неудачный.
  Сначала, рано утром, поступил приказ привести в боевую готовность двадцать истребителей И-15бис. Но почему-то после взлета первого звена вылет остальных был отменен. И на выполнение задания они пошли одни.
  И не вернулись. Над Халхин-Голом их перехватила и сожгла шестёрка самураев. Комэска-три старший лейтенант Иванченко, адъютант эскадрильи старший лейтенант Вознесенский и флаг-штурман эскадрильи лейтенант Чекмарев погибли.
  Но это станет известно значительно позднее. А тогда никто ещё ничего не знал. Потому что радио на самолетах не было, а по расчёту времени бензин у них имелся.
  Через час после Иванченко, по ранее утвержденному плану, в воздух поднялись сразу две эскадрильи - десять истребителей И-15бис и десять И-16. Не встретив противника, они благополучно сели на свой аэродром.
  Однако такое развитие событий майора Куцепалова совершенно не устраивало.
  Он должен был отомстить за своих погибших. И реабилитироваться за провал. И доказать самому себе что-то важное.
  Доказать не кому-то, а самому себе, что двигатель в то утро не смог завестись, потому что был неисправен, а не потому что ему было очень, очень страшно... Доказать самому себе. Потому что никто, кроме майора Куцепалова, обвинения в трусости майору Куцепалову предъявлять не собирался.
  Люди знали, что мотор действительно не завёлся. Зря, что ли техники полдня потом в нём копались.
  Но если он сам себе этого не докажет, из армии надо уходить... Или стреляться на хрен! Потому что без армии Куцепалов себя попросту не мыслил. Но трусу в армии, а особенно в авиации не место!
  Вот почему сразу после посадки в полк позвонил замначальника штаба бригады капитан Иванищев и передал новый приказ:
  - Немедленно вылететь двум эскадрильям в том же составе!
  - Эскадрилья И-шестнадцатых к вылету ещё не готова, - ответил Глазыкин.
  - Вы - пол - нять! Вылететь одним И-пятнадцать бис, не дожидаясь готовности И-шестнадцатых. Это приказ! За невыполнение пойдете под трибунал! - рявкнул Иванищев.
  - Есть! - подчинился комполка.
  Потом он пожалеет об этом... Но будет уже слишком поздно.
  Эскадрилью Балашева в небо повел помкомполка майор Мягков. Это всё, чем мог тогда помочь комэска-четыре Глазыкин.
  - Ты уж там смотри, Павел Афанасьевич! - сказал он Мягкову.
  - Не беспокойся, Николай Георгиевич! Прорвемся!
  Но они не прорвались...
  Потому что на десятку стареньких советских бипланов с неубирающимися шасси навалилось восемнадцать новейших истребителей противника. Ки-двадцать семь были легче И-пятнадцатых, значительно превосходили их, и в скорости, и в скороподъемности, и в маневренности, и в дальности полета. Мало того, все они были оснащены радиостанциями. Одним словом, без поддержки 'ишаков' у 'бисов' вообще не было никаких шансов.
  И, тем не менее, не взирая на двойное превосходство противника в численности, советская эскадрилья вступила в бой. Десять против восемнадцати.
  Исход боя был предрешен.
  Во время первой же атаки был подожжен самолёт Мягкова. Летчику удалось сорвать пламя в пике, но когда он шёл на бреющем, японский истребитель догнал его и сбил.
  В ходе той же атаки был ранен в голову командир эскадрильи капитан Балашев. Он потерял сознание, но почти у самой земли пришёл в себя, сумел выровнять свой изрешеченный истребитель и, обливаясь кровью, с трудом дотянул до аэродрома.
  Оставшись без командиров, эскадрилья была рассеяна и уничтожена.
  Раненый комэска был единственным, кто сумел вернуться в Тамцаг-Булак.
  Противник потерь не имел...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"