Аннотация: Да-да, я знаю, что все уже всё смотрели и все уже всё сказали. Но если кому-нибудь это ещё интересно, то вот тут лежит моё скромное мнение...
Зачеми почему?
Страсти вокруг фильма-трилогии Питера Джексона "Властелин колец", кажется, начинают утихать. Все "Оскары" собраны, адреналин приходит в норму, каждый из актеров, принявших участие в этом фантастически масштабном проекте, получил свою долю зрительских восторгов и недовольства. Все формальные "несоответствия" между фильмом и книгой давно вытащены на поверхность и многократно обсуждены на кухнях и в форумах...
Словом, самое время подумать о смысле.
Предупрежу сразу: я не собираюсь "уличать" или, упаси Бог, "обличать" Джексона. Я не собираюсь превозносить Толкиена. Что меня действительно интересует, это разница двух замыслов - книги и фильма - по содержанию и по масштабу. Если фильм Джексона - это экранизация Толкиена, то сколько Толкиена в нем осталось, а сколько добавилось Джексона? Если это фильм "по мотивам", как, скажем, "Сталкер" Тарковского, то какова идея этого фильма и почему режиссер предпочел именно "толкиеновскую" оболочку для ее воплощения? Мне кажется, в этом стоит разобраться, отложив в сторону то ошеломляющее впечатление, которое произвело на многих из нас зрелище, созданное Питером Джексоном. Потому что впечатление - это эмоции, и лично мне хотелось бы уяснить себе, что их вызвало, что за ними стоит и куда они могут привести.
Может быть, это слишком глобальная задача для человека, который мало сведущ в тонкостях эльфийских языков или разветвлениях нуменорских династий. Я постараюсь не вдаваться в такие детали и заранее прошу прощения за возможную вольность некоторых трактовок.
"Я хотел посвятить эти легенды моей Англии..."
Как известно, книги, так или иначе относящиеся к миру Средиземья, писались Толкиеном на протяжении многих лет. Первой, как говорят, возникла легенда о Берене и Лучиэнь, а за ней - еще кое-что из того, что потом вошло в "Сильмариллион". Раньше "Властелина" появился и "Хоббит", сделанный в традициях волшебной сказки с редкими проблесками мифа (вроде встречи с Беорном). Далее увидела свет сама трилогия "Властелин Колец", итог семнадцатилетнего труда, и только потом миру была явлена полная предыстория толкиеновского волшебно-эпического мира от сотворения до начала Третьей эпохи - "Сильмариллион". В последнем изложены события, явные и скрытые ссылки на которые постоянно встречаются в тексте "ВК", заставляя читателя все время чувствовать, что повествование неоднослойно, что все происходящее имеет давнюю подоплеку. Эта неоднослойность, это второе дно очень важны, потому что без них эпопея борьбы за Кольцо превращается именно в то, что сейчас принято называть "стандартной фэнтези" и что своей однолинейностью и предсказуемостью породило множество сюжетов для компьютерных игр, сделанных по принципу "найди/уничтожь зловещий артефакт - и спасешь мир".
Толкиеновская эпопея имеет свой религиозно-философский "отправной пункт" - творение мира, момент отпадения от Творца, грехопадения и пр. в "Сильмариллионе". Сам Толкиен никоим образом не претендовал на создание новой религии, прекрасно сознавая свою человеческую ограниченность. О содержимом своих произведений он говорил как о Вторичном мире, под Первичным миром понимая богосотворенную реальность. Профессор также говорил, что разработанная им мифологическая система, на вид, возможно, более рациональна и логична, чем, скажем, христианская религия, но человеческая логика - это всего лишь человеческая логика. Он признавался, что в первоначальной редакции "Властелина колец" присутствовали упоминания о религиозных верованиях и ритуалах Средиземья, но позже он убрал их.
При всем при этом Толкиену удалось, избежав откровенной назидательности (это был один из его принципов, он следовал ему совершенно сознательно), создать сюжетно разветвленную, богатую на культурные и исторические аллюзии, изобилующую философской символикой, многоуровневую сагу, на которой выросло не одно поколение читателей и сделало диссертации не одно поколение литературоведов.
Те, кого называют последователями Толкиена, Льюиса и иже с ними в художественной литературе, в большинстве своем, к сожалению, восприняли лишь внешнюю сказочно-мифологическую атрибутику вымышленных миров. Проще говоря, декорации плюс некоторое количество "моральных шаблонов": положительный герой должен противостоять злу, зло должно быть откровенно жестоким, наглым и беспринципным, в конце герою полагается моральное и материальное вознаграждение и т.п. Внутренний выбор между добром и злом зачастую с легкостью подменяется выбором внешним - между "добрыми" и "злыми", - разница между которыми, если приглядеться, оказывается не так уж велика. Вполне закономерно такая литература в конце концов пришла к полному отрицанию нравственного выбора вообще, провозгласив, что абсолютных добра и зла попросту нет, а есть много оттенков серого. В результате герои таких книг руководствуются в своих поступках единственным правилом "хочу - не хочу" или "выгодно - невыгодно", а авторы с явным сладострастием погружаются в болото животного физиологизма или вульгарных "психологических" заморочек.
Как бы нам ни казалось, что удалось спрятаться от выбора между добром и злом, этот выбор мы все равно делаем. Тот, кто осознанно не хочет служить свету, неизбежно начинает служить тьме. Это закон, который, к сожалению или к счастью, не знает исключений...
Это закон, который не вызывал сомнений у самого Толкиена. Королевства Средиземья неминуемо рушились или погружались во тьму, когда их владыки, еще не желая сознательно поклоняться черному властелину, тем не менее поддавались соблазнам и отступали от добра. Дух Мелькор, одержимый завистью и гордыней, восстает на своего Создателя и начинает сеять зло. Эльфы теряют благословенный Запад, могучий Нуменор становится ностальгическим воспоминанием, в великолепных залах Мории поселяются грязь, мразь и ужас. Причины такого запустения для Толкиена лежат, несомненно, в духовной, а не экономической сфере и даже не в области этнической или социальной, т.е. сугубо земной справедливости. Орки, урукхаи и гоблины - это не народы, изначально созданные злыми и уродливыми, а те, кто морально и физически "одичал". Саруман, мудрейший из волшебников-майар (фактически ангел в толкиеновской системе мира - "бессмертный дух, принявший плотскую форму"), поддается искушению абсолютным знанием - и вот Белого Мага больше нет... Таким образом, центром толкиеновского мироздания является совесть, нефизический орган, позволяющий отличать добро от зла и делать сознательный нравственный выбор. Т.е. именно та часть души, которая соединяет Творца мира и его разумные создания, будь то великие потомки нуменорских королей или маленькие беззаботные хоббиты. Это первая, самая важная колонна, поддерживающая небесный свод над Средиземьем.
Она действительно крайне важна. В одном из писем читателям Толкиен говорит, например, о том, почему Гэндальф в качестве обладателя Кольца мог бы быть гораздо хуже Саурона: "Он остался бы уверенным в своих знаниях и в себе, но стал бы также и самоуверенным. Он управлял бы всем и распоряжался бы всеми с целью облагодетельствовать своих подданых, согласуясь со своей мудростью (которая была и осталась бы великой). Но если Саурон и множил зло, с добром он его не смешивал, и потому добро всегда можно было распознать. При Гэндальфе добро бы ненавидели, и не отличали бы от зла".
И каждый из героев Толкиена проходит через этот выбор между добром и злом, и каждый решает эту проблему в меру своей мудрости, чистоты, верности и... еще одного очень важного качества, которое для многих наших современников утратило свою значимость.
Почему именно Фродо оказывается пригоден для такой страшной миссии как путешествие с Кольцом Всевластья к Роковой Горе?
Задумаемся, что есть Кольцо? Несомненно, самый большой соблазн, какой только может испытывать земное существо. Все, кто так или иначе соприкасается с этим мистическим артефактом, реагируют на него с разной степенью интенсивности, но одним и тем же образом: их начинают обуевать гордость и желание во что бы то ни стало обладать Кольцом. Это отмечает и сам Толкиен в своих письмах: "На нем (Бильбо - Л.П.) все еще след Кольца, который нужно уничтожить: гордость и собственническое чувство". Тот, кто сможет долгое время сопротивляться Кольцу, должен обладать большим смирением в христианском значении этого слова. И таков и есть Фродо: он с самого начала осознает свою слабость и почти полную непригодность для такой сложной и великой миссии. Надо сказать, что далеко не все хоббиты вызывают у автора доверие в этом смысле. Например, Сэм хранителем Кольца быть не может, так как "он наиболее типичный хоббит из всех прошедших перед нами на страницах книги, и следовательно, у него в большой степени присутствует качество, которое даже сами хоббиты порой переносят с трудом - вульгарность. Под этим я имею в виду не просто приземленность, но и умственную близорукость, которая к тому же гордится собой, самодовольство (в разных вариантах) и самоуверенность, и готовность делать выводы и вешать ярлыки, ничего толком не зная - в виде сентенций обывательской "мудрости"". Но всю четверку хоббитов, отправившихся в опасное путешествие, по признанию самого автора, от их прочих соплеменнимков отличает то, что они "наделены особым даром: они могут чувствовать прекрасное и уважать то, что выше их, и бороться со своим простецким самодовольством".
Итак, главное в самом Фродо и его спутниках-невысокликах - сознание собственного несовершенства и способность воспринимать и уважать нечто, что выше их понимания. Отсюда, например, их восхищение эльфами, в отличие от той недоверчивости, которую питают к бессмертному народу другие хоббиты. Это стремление стать больше, чем ты есть, не в смысле материального успеха, а в смысле чуткости, развитости души, и делается той основой, которая позволяет четверке хоббитов сыграть действительно значительную роль в истории Средиземья. В одном из своих писем Толкиен даже обмолвился, что одной из его первоочередных задач в книге было "показать облагораживание простоты".
Возможно, именно этим и следует объяснить то, что психологичность в литературном понимании этого слова в романе характерна именно для хоббитов. Далеко не все герои "Властелина Колец" показывают нам такое ценное романное качество, как развитие характера на протяжении всего действия книги. Даже Горлум, один из самых пронзительных Толкиеновских персонажей, имеет в своей истории лакуны, которые нам приходится заполнять, исходя только из собственного воображения (например, его пребывание в подземных пещерах) или которые просто пересказываются, а не показываются воочию.
Большинство героев книги эпически статичны, что, конечно, не могло не вызвать трудностей при экранизации книги. Почему Толкиен избегал изображать тонкости их душевных переживаний - неужели они, как личности, были ему менее интересны? Разумеется, дело в другом.
На протяжении всего романа битва со злом ведется на нескольких уровнях, на нескольких планах. Уровень Фродо и его друзей-хоббитов - это план личностный и, если можно так выразиться, бытовой. Несмотря на привычку жить в норах и ходить босиком, хоббиты очень напоминают нас с вами - и с нашими пороками и мелкими страстишками, и одновременно с нашими порывами к чему-то высокому и значимому. Другое дело - к примеру, Боромир и, тем более, Арагорн. И тот, и другой - живые осколки древней легенды о Нуменоре, потерянном в результате духовного падения некогда великой державы. Первый - человек из рода Наместников, хранителей остатков былой славы. Второй - последний в роду гондорских королей, единственная надежда на возрождение династии и государства. Это уже не бытовой план, а легендарный, в том числе и духовно-исторический.
С этой точки зрения, противостояние Арагорна и Денетора, не верящего в возвращение короля, это не личностное противостояние, а этическое. Это, с одной стороны, отказ от насильного навязывания своей воли Элессаром, а с другой - нежелание увидеть величие, мудрость и право наследования трона в человеке, одетом без пышности и блеска и приехавшем "не на белом коне", - потому что он не соответствует ожиданиям...
Арагорн внутренне на протяжении всей книжной истории изменяется очень мало. Практически не изменяется вообще. Его путь к трону Гондора начался за пределами "Властелина Колец" (на момент действия книги ему уже порядка 80-90 лет, за которые он немало успел), его земное существование также закончится за пределами романа: о том, как он умер, мы узнаем только из Приложений к книге. В сущности, сама книга охватывает не такой уж большой, хоть и важный, период его жизни. Характер Арагорна у Толкиена, как уже было сказано, практически лишен того, что мы привыкли вкладывать в понятие "психологичность". Даже когда этот герой восклицает: "Увы мне! Что я теперь должен выбирать?" - в этом возгласе мало личностного, собственного. Человек, от которого зависит судьба Средиземья, ищет наилучший путь для осуществления своего предназначения и предназначения тех, кто ему доверился. Именно высшее предназначение, а не собственное желание-нежелание руководит этим Толкиеновским героем. Внутренние метания, если они и были когда-то, давно оставлены. Арагорн - второй в отряде после Гэндальфа, кто действительно понимает, что и как происходит. Несмотря на потрепанный наряд, он - мистическая фигура, в отличие скажем, от гондорца Боромира или эльфа Леголаса. Настолько мистическая, что за все время путешествия в книге ни разу не бывает серьезно ранен! Гибнет Боромир, много раз оказывается на волоске от смерти Фродо, падает в огненную пропасть Гэндальф, поражен на Пелленорских полях темными силами Мерри, - но король-бродяжник выходит из всех столкновений целым и невредимым.
Особого внимания заслуживает история любви Арагорна и Арвен. Сам Толкиен придавал этой истории очень большое значение и считал ее чуть ли не главным из Приложений к книге. В ней, как и в истории Лучиэни и Берена, отражено различие человеческой и эльфийской природы и взгляда этих двух рас на смерть и бессмертие. Здесь надо отметить, что у эльфов смертная доля считалась выше бессмертия. Они называли смерть "даром Илуватара" людям. И с этой точки зрения, жертвенность Арвен у Толкиена приобретает совсем иной смысл. Арвен - не просто возлюбленная и не просто драгоценный приз, обещанный Элессару в случае его успешного восхождения на трон. Она - знак того, что и в будущей эпохе свет Валинора еще не совсем покинет Средиземье. Она - олицетворение нетленности, которую нельзя заполучить силой, как это пытались сделать далекие предки ее супруга, но которая живет в мире рядом с нами как напоминание о том, что вечная красота и добро существуют. Вот почему в книге Арвен появляется так редко и в такие значительные моменты.
Противостояние тех, кто покорился злу, и тех, кто оказывает ему сопротивление, отражено и в двух твердынях, двух крепостях на разных берегах Андуина - Минас-Моргуле и Минас-Тирите, который еще называют Белым Городом и Крепостью Последней Надежды. Здесь нужно упомянуть о значении Гондора как государства, а Минас-Тирита как города. Дело не только в том, что и тот, и другой обладают военной мощью. Они несут в себе еще и некий символический смысл, которого, например, при всей своей симпатичности, лишен Рохан. Это твердыни, оплот легендарной мощи, которая зиждется на памяти и поддержании древних традиций, на сохранении предметов, сакральных в силу своей связи с утраченным миром Валинора (например, Белого Древа). Гондор - не просто государство, это живая история, воспоминание о былой славе и обетование славы и процветания в будущем. Сюда, к Белому Древу, а вовсе не к Ородруину на мертвой выжженной земле Мордора, в конечном итоге, сходятся все тропы, все линии и все персонажи. Но чтобы эта встреча и это возрождение Гондора состоялись, каждому из героев трилогии приходится пройти свой, нелегкий путь. И победа над Сауроном - не окончательное преодоление зла в Средиземье, потому что в Хоббитании хозяйничает Саруман, а Арагорну еще на протяжении нескольких лет придется много сражаться и ходить войной на Восток. Что, прямо скажем, не напоминает обычный хэппи-энд.
В сущности, за Минас-Тиритом лежит почти все Средиземье, где эльфы, гномы, люди, хоббиты и прочие существа, не желающие жить под владычеством Саурона, также готовятся оказать Врагу сопротивление. Но Толкиен ясно дает понять, что если будет взят Минас-Тирит, значит падет Гондор, а если падет Гондор, то не устоять ни Лориэну, ни Хоббитании, ни всему остальному. И для того, чтобы подойти почти вплотную к Цитадели - сердцу Минас-Тирита, - Врагу оказалось мало орочьих полчищ. Понадобилось сломить волю Наместника, который, в отсутствие короля, олицетворял древнюю священную власть.
Внешне Гондор противостоит вполне материальной силе - оркам, гоблинам, пиратам, гарадримам , - всем, кого подчинила себе воля Саурона. Но помимо смертных созданий, в Средиземье немало и других. Есть и третий план противостояния Тьме - план надчеловеческий.
Здесь мы неизбежно возвращаемся к теме, которая была чрезвычайно важна для Толкиена - теме отношения к смерти и бессмертию. Профессор даже утверждал, что и сама книга - вовсе не о чьих-то притязаниях на власть, а именно о Смерти и Бессмертии, вечности и памяти. Главными представителями бессмертных в романе являются эльфы, хотя есть еще и демоны вроде Барлога, и Истари (Гэндальф, Саруман и др.), и Том Бомбадил... И, разумеется, Саурон - сильнейший из майар, последователь мятежного Моргота. Современники, кстати, укоряли Толкиена в том, что зло в его книге показано более могучим, чем добро, а "темная сторона" представлена детальнее, чем "светлая". Но как раз это, как мне кажется, больше всего заостряет проблему личной нравственной борьбы и личного выбора.
Да, военной силе Саурона противостоит военная сила Гондора и Рохана. Да, зло выглядит почти всемогущим. За исключением одного "но" - ему все-таки зачем-то нужно Кольцо Власти, это материальное воплощение нечеловеческих гордыни и алчности. И то, что между ним и Кольцом встает одинокая фигурка маленького хоббита, очень символично. Исход последнего сражения решит не мощь оружия, а то, сможет ли Фродо пройти через все препоны и испытания, самое страшное из которых ждет его в самом конце пути - на Роковой горе. Заметим: Фродо много раз мог погибнуть физически, но именно его душевный и нравственный слом на последнем краю воспринимается читателем трагичнее всего...
И для смертных, и для бессмертных в романе "Властелин Колец" действуют одни и те же духовные законы. Наряду с "истинными" бессмертными - эльфами, которым это качество было даровано самим Эру, есть и "ложные". Таковы, например, короли-кольценосцы - назгулы. Их бессмертие поддерживается волей Врага искусственно, и как только Кольцо Всевластья оказывается уничтожено, а Саурон лишается материальной оболочки, назгулы погибают. Значительно продлевается жизнь Горлума и Бильбо, хранителей Кольца. Но когда Кольцо покидает их, они начинают стремительно стареть, а платой за такой "кусочек бессмертия" оказывается вечная тоска.
В самом "Властелине Колец" Толкиен не так уж много говорит о своеобразии эльфов, их обычаях и т.д. В тот момент, когда происходит действие романа, силы эльфов в Средиземье практически истощены, и эльфы покидают этот мир, уплывая на Запад, в Валинор, куда смертным дороги не найти. По словам самого Профессора, "слабость Эльфов - в их тоске по ушедшему, в том, что они потеряли интерес к переменам, как человек, которому отчаянно не нравится нескончаемо длинная книга, хочет навсегда остановиться на единственной любимой главе. Поэтому они в некоторой мере поддались коварству Саурона: они возжелали власти над сущностью мироздания (что совершенно отлично от искусства), которая позволила бы им реализовать их стремление предотвратить перемены и навечно оставить окружающий мир юным и прекрасным... Но с ослаблением власти все их зыбкие усилия сохранить мир неизменным пошли прахом. В конце концов, для них ничего не осталось в Средиземье, кроме усталости, - и тогда Элронд и Галадриэль покинули его".
Среди бессмертных особенно интересна фигура Гэндальфа, который, согласно "Сильмариллиону", не кто иной как воплотившийся майа (т.е. дух) Олорин, и о нем сказано, что "живя в Лориэне, он часто бывал у Ниэнны и от нее научился состраданию и терпению" и что "внимающих ему оставляет отчаяние и темные думы". Он - один из пяти майар, посланных высшими духами, валар, в мир Средиземья, чтобы помочь смертным народам и эльфам противостоять растущему могуществу Саурона. Для выполнения своей миссии на земле майар были облечены в смертную оболочку. Они долговечны, лишь незначительно стареют, когда у других народов успевает смениться несколько поколений, но по-человечески испытывают боль, усталость и прочие физические неудобства. Их земная оболочка может быть повреждена или даже уничтожена, и тогда они возвращаются в страну валар. Так случилось с Гэндальфом после его битвы в Мории, но валар вернули его, даровав ему еще большее могущество, чем прежде. Кроме Серого Странника Гэндальфа, в трилогии упоминается еще Белый Маг Саруман и Радагаст Карий. По письмам Толкиена известно, что были еще двое, которых он называет Синими Магами. Они ушли вместе с Саруманом на юго-восток "миссионерствовать" и не вернулись. В письме к Роне Беар Профессор говорит об их возможной судьбе: "Не знаю, удачливы ли они были, но думаю, что потерпели неудачу, как и Саруман, хотя, несомненно, совершенно иначе; я полагаю, что они были основателями тайных культов и "колдовских" традиций, переживших падение Саурона".
Все это я говорю для того, чтобы подчеркнуть одну странную деталь: имея такую необычную "биографию", Гэндальф, тем не менее, выглядит бледновато даже рядом со своим собратом Саруманом, тем более по сравнению с эффектно мрачным Сауроном. Его описание лишено ярких красок, он - всего лишь Серый Странник, любящий иногда побаловать знакомых фейерверками и необычными колечками табачного дыма. Он мудр, но не особенно любим, так как нередко приносит малоприятные вести. Он не командует легионами, не побивает полчища врагов ударами молний и не держит магической школы... Мудрость и вовремя сказанное разумное слово - вот его обычные инструменты. Такая вопиющая обыкновенность даже заставляет многих относиться к нему не слишком серьезно, не говоря уже о том, чтобы испытывать перед ним хоть какой-то трепет.
Магам в книге вообще запрещено навязывать кому-либо свою волю, манипулировать чужой волей даже с благими намерениями. Их оружие в абсолютном большинстве случаев - слово и убеждение. Даже насчет сладкоголосого Сарумана Толкиен настаивал, что тот не околдовывал слушателей голосом, просто они покорялись нерушимой логике его аргументов. В силу бренности и слабости своей облочки Маги могут поддаваться искушениям и впадать в грех, как случилось с Саруманом.
Из всего этого мы можем заключить, что Маги, и Гэндальф в том числе, это нечто намного большее, чем привычные ныне фэнтезийные волшебники, мечущие молнии из магического посоха. Точно так же, как и магия для Толкиена - не просто увеличенная во много раз возможность своеволия. Гэндальф - фактически посланец небес в Средиземье, и если магия эльфов - это "Искусство, лишенное множества ограничений, какими его наделили люди; искусство свободное, смелое, совершенное (ибо предмет и образ существуют в нем как единое целое)", то магия Гэндальфа - отзвук еще более далекого, запредельного мира.
Не Гэндальф, как можно было бы ожидать, а Арагорн вступает в поединок с Сауроном, хотя черный властелин - не человек, а могущественный падший дух. Гэндальф лишь делает все, чтобы дорога вела в нужном направлении, но пойдут его подопечные по этому пути или нет, зависит только от них самих. В этом его отличие от Саурона, который жаждет абсолютной власти и готов ломать чужую волю и положить тысячи чужих жизней ради ее достижения. В этом же его отличие и от Сарумана, пришедшего в конце концов ко вполне "сауроновскому" финалу, только в жалком, пародийном исполнении.
Практически на каждом уровне противостояния мы видим пару персонажей-антиподов, сделавших свой выбор радикально противоположным образом. На личном - это Фродо, который вынужден ежесекундно сопротивляться Кольцу, и Горлум, которого оно поработило. На уровне земной власти - Арагорн и Денетор, два человека древней крови и больших достоинств, а кроме них - еще и братья Фарамир и Боромир. На уровне власти нечеловеческой - Гэндальф и Саруман. Толкиен ненавязчиво, но совершенно определенно дает понять, к чему приводит в каждом случае тот и другой путь. Самое интересное, что чем выше подъем по этой вертикали могущества, тем меньше у пораженной стороны возможности свернуть с однажды выбранной дороги. Горлум оказывается способным на миг раскаяния. Что из этого вышло бы, если бы не грубое и бесцеремонное вмешательство Сэма, Бог весть, но этот миг был, и проблеск добрых чувств в Горлуме все же заметен. Раскаяние Денетора влечет за собой отчаяние и самоубийство, воля Наместника к сопротивлению сломлена. Саруман, который фактически превращается из мудреца-майа в падшее существо, на раскаяние оказывается просто не способен, и умирает смертью жалкой и бесславной - от руки собственного раба.
Еще ненадолго остановлюсь на Горлуме, роль которого в романе трудно преувеличить. Кольцо дарует ему долголетие, и это существо становится поистине связующей нитью всех частей книги, начиная с "Хоббита". Но в долголетии Горлума нет ни эльфийского величия, ни жизнерадостного любопытства Бильбо, ни даже зловещей значительности Девяти назгулов. На деле, это очень жалкое долголетие. Правда, эта жалкость, изломанность и одновременно опасность создания, которое оказывается во власти своих самых низких и грязных желаний, и даже всесильное Кольцо использует лишь для того, чтобы незаметно душить и есть гоблинов, внушает чуть ли не больший ужас, чем назгулы. Горлум - не животное, но в некоторых отношениях он хуже животных, потому что единственный закон, который он знает и которому подчиняется - это стремление любой ценой вернуть "свою прелес-с-сть". Никаких внутренних ограничений для него не существует. Этот путь приводит Горлума, в буквальном и переносном смысле, в пропасть.
Горлум появляется перед Фродо в Мордоре, когда физические и душевные силы хоббита начинают иссякать. Возможно, именно такое "живое напоминание" о том, во что он может превратиться, если все-таки поддастся воле Кольца, и придает Фродо решимости сопротивляться, идти дальше.
Братству Кольца не суждено единым отрядом добраться до Ородруина. Дело не только в том, что проникнуть в Мордор легче в одиночку, но и в том, что нравственный выбор - это, прежде всего, выбор личный, индивидуальный. Приходит момент, когда каждый должен понять или хотя бы интуитивно почувствовать собственное предназначение, выбрать свою дорогу. И выдержать личную битву - с соблазном власти, со страхом, с ложью и т.д.
Я намеренно почти ничего не говорю о "темной стороне" "Властелина Колец" - о Сауроне. Его зловещая власть действует в виде Девяти черных всадниках-назгулах, ведет на грабеж и убийство толпы орков, гарадримов, троллей и прочих искаженных созданий, проникает посредством Кольца в души незлых по своей сути существ. Но сам он до самого конца остается бесплотным символом, и это очень важно, потому что злу для его планов нужны послушные орудия - обманутые, прельщенные, принужденные, одержимые. Едва пропадает в Ородруине Кольцо и рассеивается тень Саурона, как орки бросают оружие и бегут, охваченные растерянностью и ужасом, а назгулы гибнут, потому что ими больше не управляет воля черного властелина. Зло бессильно, если никто не подчиняется ему по своей охоте или под нажимом. Профессор называет Врага "властелином магии и машины", подчеркивая, что и то и другое - средства насильственного получения власти над миром, природой и душами живых созданий.
Говорить о полном согласии философской концепции "Властелина Колец" с христианским мировоззрением, конечно, нельзя. Мир, созданный Толкиеном, эклектичен, а мифология - по словам самого Профессора, эльфоцентрична. Но не надо забывать художественная литература была и остается не столько областью духа, сколько эмоций и интеллекта, буйство и изощренные игры которых часто скрывают нравственную основу. Мне кажется, стоит оценивать художественные произведения именно с этой точки зрения - насколько ясна и последовательна личная нравственная позиция автора. В противном случае нам грозит полное отрицание светского искусства, даже в лучших его проявлениях.
О книге, которая у него в конце концов получилась, Толкиен писал: "Мой мир, таков, каков он сейчас - честно говоря, порой мне кажется, что не я его создаю, а он "проявляется" через меня, - прежде всего продукт воображения, а описание этого мира - произведение литературное и, не побоюсь сего слова, дидактическое (выделено мной - Л.П.)". Хотя поначалу замысел был совсем иным: "В незапамятные времена (с тех пор много воды утекло) я намеревался сочинить цикл более или менее связанных между собой легенд, от космогонических до сказочно-романтических (первые получали бы от вторых некоторую "приземленность", а последние приобретали толику великолепия первых), и хотел посвятить эти легенды моей стране, моей Англии. По манере изложения легенды должны были соответствовать нашим традициям (под "нашими" я разумею Северо-Западную Европу в противовес Эгейскому побережью, Италии и Европе Восточной) и обладать, если у меня получится, неким неизъяснимым очарованием, которое кое-кто именует "кельтским" (хотя в исконно кельтских преданиях оно встречается весьма редко); затем их следовало сделать "высокими", то есть избавить от всякой вульгарности и грубости, каковые вовсе не подобают стране, давшей миру столько великих поэтов.
Главные события я собирался изложить во всех подробностях, а прочие изобразить двумя-тремя мазками. Цикл должен был представлять собой единое целое и в то же время производить впечатление незаконченности, чтобы и другие - не только писатели, но и художники, музыканты, драматурги - могли поучаствовать в его создании. Смешно, не правда ли? Наивно и смешно".
Не так уж и наивно, учитывая то, сколько вольных и невольных подражателей породил "Властелин Колец", сколько людей зачарованно окунались в волшебный и одновременно чуть ли не документально достоверный мир Средиземья, сколько за минувшие полстолетия нашлось желающих так или иначе "поучаствовать в его создании"...
И здесь мы, наконец, подходим к одному из таких людей - Питеру Джексону.
История Кольца от Питера Джексона
"Я прокомментировал копию сценария Циммермана (Ц.), который вы мне дали, постранично... Я очень надеюсь, что кто-нибудь обратит внимание на мои записи. Если у Ц. и его помощников все же дойдут до этого руки, они вполне могут обидеться или даже рассердиться на мою критику... Hо пусть они попробуют представить, в свою очередь, насколько мне, как автору, неприятно и обидно видеть подобное отношение к своей работе: безразличное в целом, местами бесцеремонное, и без всякой попытки вникнуть в то, что собственно главное в моей книге. Законы повествования кино не так уж сильно отличны от литературных, и слабость плохих фильмов часто в преувеличении, и во внедрении ненужных деталей, что происходит от непонимания сути оригинала".
Это выдержка из письма Толкиена по поводу попытки экранизации "Властелина Колец", предпринятой режиссером Циммерманом в 1958 году. К чести Питера Джексона, в его подходе к Толкиену мы видим как раз противоположное. В интервью и ответах на вопросы любителей книги Профессора режиссер выказывает и трепетное отношение к оригиналу, и знакомство с комментариями самого Толкиена к книге, и желание как можно точнее и полнее передать дух волшебной эпопеи. Словом, Джексон изначально прекрасно понимал, с чем он имеет дело и с какими трудностями ему придется столкнуться. В одном из своих интервью по этому поводу он говорит: "В процессе съемок я представлял и создателя фильма и поклонника книги. Процесс адаптации к книге заключен в упрощении некоторых ее моментов. А Властелин Колец требует намного большего упрощения, чем любая другая книга. Я подошел к этому со всей ответственностью фильм-мейкера, но, глядя на процесс адаптации в качестве фаната, я знал, что хотел бы увидеть". Говоря о том, что заставило его взяться за этот фильм, Джексон называет несколько причин: "Верьте или нет, но я с нетерпением жду, чтобы самому посмотреть на сцены и персонажей, это была одна из наипервейших мотиваций для меня, чтобы снять эти фильмы... Я начинал с одной целью: перенести зрителей в фантастический мир Средиземья, так чтобы это потрясало и вызывало доверие. Мне хотелось взять все самые важные моменты книги и с помощью новых технологий подарить зрителям такие вечера в кинозале, каких им еще никогда не приходилось переживать... Я с самого начала не хотел делать стандартный фильм-фэнтези. Мне хотелось чего-то намного более реального по ощущению. Толкиен пишет так, что все, о чем он рассказывает, оживает, и мы хотели передать это ощущение реальности, создав мир легенды в начале самого первого фильма, а потом выстраивая этот мир по мере того, как разворачиваются события".
Работа над сценарием фильма заняла около трех лет. Сам Джексон, сценарист Филиппа Байен и продюсер Фран Уолш тщательно проработали все толкиеновские описания характеров героев, создавая для каждого свою "историю жизни". Целью было сделать такой сценарий, чтобы зритель одновременно ощущал себя и участником путешествия, и наблюдателем, который с нетерпением ждет, что будет дальше. Каждый раз перед началом съемок Джексон, по его собственному признанию, прочитывал соответствующий эпизод из книги - для вдохновения. Важные для самого Толкиена темы противостояния человеческих отношений бездушной механической цивилизации, дружбы и самопожертвования - эгоизму, света - тьме не остались незамеченными...
Но избежать упрощения, по признанию самого Джексона и членов его команды, было невозможно. И в связи с этим встают вопросы, как далеко зашло это упрощение и как оно сказалось на смысле всей толкиеновской истории. Что потеряла эпопея и что приобрела, оказавшись перенесена на экран? Мне кажется, об этом стоит задуматься хотя бы потому, что проект Джексона стал не просто событием в мире кино, он, наряду со "Звездными войнами", фактически открыл новую эру. Потому что, нравится он нам или нет, "Властелин колец" - это действительно не стандартный фильм-фэнтези, а нечто большее.
Законы кино требуют зрелищности. Это касается не только построения кадра, выбора ландшафта и изготовления бутафории, но и развития характеров. Зрителю должно быть интересно следить за тем, как меняются герои, поэтому эти изменения должны быть последовательны и видимы. Как уже было сказано, при экранизации "Властелина Колец" этому моменту было уделено особое внимание.
Если вспомнить книгу, то наибольшие изменения происходят в хоббитах. Из беззаботных, веселых и забавных существ они к концу трилогии превращаются в благородных героев, окончательной романтизации которых мешает только благословенное хоббитское чувство юмора. Остальные персонажи на удивление статичны, кроме, разве что, Сарумана, который, наоборот, являет своим примером путь деградации, доходя на наших глазах от полного достоинства седобородого мудреца до существа низкого, грязного и подлого. Претворение Гэндальфа в главу магического Совета на психологии самого Гэндальфа сказывается мало: он продолжает идти в том же направлении, что и прежде, лишь приобретает большую мощь. Книжные Арагорн, Боромир, Леголас и прочие не позволяют нам с уверенностью говорить о каких-то внутренних сдвигах или переломах в характере. Не говоря уже об Арвен, которая по природе своей скорее символ, чем живой персонаж.
Но если бы все это оказалось без изменений перенесено в фильм, Джексон рисковал бы утратить наш зрительский интерес уже в первой части картины. Для каждого киногероя пришлось наметить некую единую линию развития, которой он должен был придерживаться на протяжении всей трилогии. Это, несомненно, имело смысл. Но, так же несомненно, повлияло и на общее значение истории. Как - давайте попробуем разобраться.
Если временно отрешиться от книги и рассматривать фильм как полностью самостоятельное, жизнеспособное произведение, то можно вычленить несколько пружин, которые, разворачиваясь, двигают сюжет, одновременно подогревая зрительское любопытство.
Первая - это, разумеется, история Кольца. У Джексона Кольцо ожило и заговорило в буквальном и переносном смыслах. Оно - такой же персонаж фильма, как и другие герои: у него свой путь, характер и цель. Кольцо пытается влиять на события, направляя их в нужную ему сторону: очаровывает, а затем предает Исилдура, веками калечит и уродует Горлума, чтобы в конце концов покинуть его, пытается овладеть душой Бильбо, сломить сопротивление Фродо и т.п. Ради того, чтобы показать, как проявляется злая воля Кольца, в сценарий были введены эпизоды, которых в книге не было. Например, тот, где Кольцо попадает в руки Боромира, и тот, где Фродо уже готов отдать проклятый артефакт назгулу в Осгилиате. К сожалению, случай в Осгилиате претендует на то, чтобы стать кульминацией в борьбе Фродо и Кольца, ведь уже здесь Фродо выглядит сломленным волей последнего. Это, на мой взгляд, дублирует сцену на Ородруине, потому что она выглядит отчасти повторением того, что зритель уже видел. В Осгилиате отдать Кольцо назгулу помешал Сэм, на Ородруине вмешался Горлум, но суть от этого не изменяется: Фродо пал задолго до прихода на Роковую гору. И лично мне это кажется недостатком фильма, потому что финал оказывается лишен неожиданности - ведь тот, кто поддался раз, может поддаться снова.
О Фродо нужно, разумеется, упомянуть особо. Усиление линии Кольца в фильме сыграло, как мне кажется, двойную роль. С одной стороны, оно добавило путешествию Хранителя трагизма и обреченности. С другой, лишило его уникальности, сделав только еще одним звеном в цепи жертв зловещего сокровища Саурона. Мы последовательно видим, как черной воле Кольца поддаются легендарный герой Исилдур, завистливый Смеагорл, жизнерадостный Бильбо, благородный Боромир... Весь путь от Осгилиата, где хоббит чуть не отдал Кольцо врагу, напоминает агонию: Фродо становится похож на пассивную машину, двигающуюся вперед с тупой обреченностью когда-то кем-то заведенного механизма (и это было бы логично, если бы этот механизм не дал такой серьезный сбой в Осгилиате), и наконец - полностью ломается на краю огненного жерла Роковой горы. Собственно, на этом, самом тяжелом и страшном участке пути, он уже не ведет почти никакой внутренней борьбы, его выручают верность Сэма и внешние "случайные" стечения обстоятельств - вмешательство Горлума. Для Толкиена, разумеется, ничего случайного здесь не было: милосердие Бильбо и Фродо по отношению к Горлуму, который, будучи убийцей, предателем и коварным лгуном, по меркам земной справедливости, никакого снисхождения не заслуживает, приводит к тому, что в дело вступают совершенно иные, неземные силы - Провидение. Земля и небо нераздельны, и это очень важно, потому что иначе и жертвы, и доблесть героев большей частью теряют смысл.
Для Джексона такой финал - тоже не случайность, но по другой, более обыденной, как мне кажется причине. В этой сцене каждый получает свое: Горлум урвал "свою прелесть", которая его и погубила, Фродо освобожден от бремени и искушения, мир избавлен от угрозы порабощения злом. Все это решается исключительно на земле и земными средствами - просто потому, что персонажи вели себя так, как вели. И это тоже логичный конец, только без выхода на какой-то иной, более высокий нравственный уровень, как для героев, так и для зрителя. Но тогда остается неясным, почему незримая рана Фродо неизлечима здесь, в Средиземье, почему он должен отправиться за море с эльфами. Можно, конечно, принять как данность то, что устранить вред, причиненный Кольцом, не в человеческих и не в эльфийских возможностях. Но очень трудно при этом не задаваться вопросом: "А в чьих же тогда?" Ответа на этот вопрос в фильме нет.
Вторая линия - превращение хоббитов из беззаботных и, скажем прямо, приземленных созданий в существ, чье участие в событиях помогает рождению легенды. Эта тема не раз возникает в речах Сэма, именно его Джексон избрал для озвучивания авторского и режиссерского замысла. Мысль о том, что легендарные герои - не всегда те, кто хотел совершать подвиги, но чаще те, кто смог их совершить, когда этого потребовали обстоятельства, кажется, является главной в этой "хоббитской" линии. Она проявляется по-разному в судьбе героев: Мэрри и Пиппин оказываются втянуты в боевые действия, Фродо и Сэм пробираются в Мордор со своей опасной миссией. В сущности, и Толкиен, и Джексон говорят нам об одном - о личном мужестве, верности дружбе и о любви к добру, сила которого на земле реализуется именно через эти качества.
Для самого Джексона, по его собственному признанию, тема дружбы и самопожертвования была очень важна. Режиссер сделал фильм, где в мужской дружбе присутствуют и сдержанность, и нежность, и преданность, и - в меру - соперничество. Учитывая волну увлечения "голубой и розовой" тематикой, захлестнувшую сейчас мировое искусство, да и повседневную жизнь, разговор о дружбе и любви как об отношениях, чистых от плотской похоти, ревности и двусмысленностей, - это уже поступок.
Третья важная линия, проходящая через все три фильма, - это, несомненно, история любви Арагорна и Арвен. Поскольку, хотя Толкиен сам считал эту линию очень важной, трилогия не дает достаточно материала по этой теме, история претерпела, пожалуй, наибольшие изменения по сравнению с остальными течениями сюжета. По словам Джексона, при разработке сценария были использованы толкиеновские Приложения к книге, где отношения Арагорна и Арвен изображаются более подробно. Но и по сравнению с Приложениями в этой части истории мы обнаруживаем много нового.
Прежде всего, у Толкиена любовь Арагорна и Арвен целомудрена и скупа на явные проявления чувств. Ее чистота во многом как бы является залогом будущего супружеского счастья и блага королевства. В этом случае никаких чувственных, плотских "гарантий" прочности подобных отношений нет, их основа полностью перенесена в духовно-нравственную сферу, где имеют смысл такие категории как верность, надежда, доверие и отсутствие эгоизма. Стремление обладать телом отходит на второй план.
В фильме чувственность, пусть и замаскированно, неявно, но присутствует. Для Толкиена было невозможно, чтобы его герои - воплощение всех достоинств и добродетелей - оказались в одной постели до законного брака. У Джексона и его соавторов-сценаристов таких нравственных ограничений не было. В "Двух Крепостях" это отступление от Толкиена сыграло еще и свою художественную роль. А именно: оно сразу перевело возвышенно-легендарные отношения героев в бытовой план. А уж после того, как Арагорн, проведя ночь с эльфийской принцессой, заявляет, что "это был сон", и пытается вернуть ей ее слово, вся любовная история приобретает привкус той самой "стандартной фэнтези", от которой Джексону так хотелось бы отмежеваться.
Арвен в фильме появляется гораздо чаще и действует активнее, чем в книге. Ей отдано спасение Фродо от Черных Всадников у брода через Бруинен. Она не раз уговаривает Арагорна примириться со своей участью и следовать предназначению. Ее образ постоянно является будущему правителю в снах и воспоминаниях. От ее выбора - остаться в Средиземье или уплыть за море - во многом зависит судьба Арагорна и всего Средиземья. Казалось бы, все это должно помочь персонажу "обрасти" плотью и кровью, а актрисе - создать по-настоящему яркий и сильный образ. Но складывается ощущение, что Джексон сам до конца не знает, какая именно Арвен ему нужна. Он отнял у нее телесную чистоту и сдержанность, но, по большому счету, так и не нашел, чем ее наделить взамен. В результате весь второй фильм зритель вынужден следить за переживаниями клона Татьяны Лариной, невесть как занесенного в эпоху валькирий.
Что касается самого Арагорна, то, при всей симпатичности этого героя в исполнении Вигго Мортенсена, в нем на протяжении двух первых фильмов чувствуется внутренняя незрелость, странная для потомка древнего рода, которого воспитали эльфы и возраст которого давно перевалил за 80. Арагорн Мортенсена избегает долговременной ответственности. Он готов опекать Фродо и идти за ним в Мордор - зачем? Видимо, чтобы там умереть и таким образом избавиться от маячащего в туманном далеке королевского венца.
Внутреннее развитие этого персонажа постоянно нуждается в подталкивании. В одном из интервью Вигго Мортенсен дает понять, что для его Элессара долгое время на первом месте стояла проблема физического выживания, просто сохранения собственной жизни. Но с трудом верится, чтобы герой такого плана при этом не спрашивал себя, зачем и ради чего ее сохранять. Легендарное время "Властелина Колец" не дает возможности останавливаться на полпути в вопросе предназначения.
Больше всех в "воспитании" Арагорна преуспевает Боромир. Именно Боромир постоянно напоминает ему о его будущем королевстве и именно благодаря порывистой и жертвенной натуре Боромира эти два человека приходят от взаимного отрицания ("В Гондоре нет короля. Гондору не нужен король!") к ощущению глубинного родства и общей задачи: "Я пошел бы за тобой, мой брат, мой командир, мой король!". Книжный Боромир нескоро произнес бы такие слова. При всей трагичности этого образа в книге, в нем все-таки слишком много гордости, в то время как герой Шона Бина симпатичен именно преданной и страстной любовью к своему народу, городу, древней славе Гондора, которые, кажется, поначалу не так уж много значат для самого Элессара. Тем страшнее выглядит "падение" Боромира, когда он пытается отнять Кольцо у Фродо, руководимый все той же любовью и преданностью, которые Кольцо чудовищно извратило и изуродовало...
Те, кто читал книгу, разумеется, знают о том, что Арагорн не просто "видел Белый Город", но и защищал его, под другим именем предводительствуя гондорским войском. В фильме же эта предыстория опущена, и будущий король Гондора представляется зрителю самым настоящим Бродяжником - пусть и знатным, но лишенным корней и той "любви к родному пепелищу, любви к отеческим гробам", которые только и способны сделать человека воином, героем и королем.
Нельзя сказать, что сомнения и внутренний разлад Элессара не вызывают сочувствия. Но это сочувствие к Гамлету, первому интеллигенту в мировой литературе, а не к эпическому герою, от которого зависит ход истории и для которого не существует собственного "я" отдельно от его миссии на земле. Для Арагорна в первых двух фильмах характерен страх перед проклятием Исилдура, перед собственной слабостью, перед обещанным величием - и вечное бегство от настоящего, стремление заместить главное дело жизни делами тоже хорошими, но рангом поменьше. В одном из разговоров Боромир бросает ему с горечью: "Ты всю жизнь прятался в тени, боясь себя и того, чем ты должен быть".
Совершенно понятно, что такому Арагорну Элронд не хотел бы отдавать свою дочь, да еще и с условием потери ею бессмертия. Элронд не видит смысла в такого рода жертве. Если бы Элессар хотел стать королем, то было бы ясно, что брак Арвен послужит возвышению народа людей и возрождению былой славы Гондора, т.е. высокой и благородной цели. Но поскольку он упорствует в нежелании принять свою участь, жертва Арвен выглядит напрасной. Любовь - любовью, но дороги у людей и эльфов все-таки разные.
Перелом в характере Арагорна происходит тогда, когда он решается пройти Дорогой Мертвых. В книге этот момент также один из ключевых, но ему предшествует другой - встреча наследника Исилдура и Саурона посредством палантиров. Собственно, выбор Арагорн делает уже тогда, и это стоит ему немалых сил. Только выдержав мистическую схватку с Сауроном и вырвав из-под его власти палантир, будущий король решается пойти Дорогой Мертвых. В экранной версии фильма этот эпизод отсутствует, и впервые герой называет себя королем Гондора, стоя перед войском призраков. После этого его уверенность в себе резко возрастает, так что у Гондора действительно появляется шанс выстоять и вернуть былое величие.
Следующая важная тема фильма-эпопеи - тема эльфов и их ухода из Средиземья. Надо сказать, что вот эта часть сюжета показалась мне в фильме ярче, чем в книге. В трилогии Толкиена ее маскирует, затмевает поток событий, захватывающие приключения героев часто заставляют позабыть общую канву, по которой вышивается повествование. А канва эта - эпическая и связана, в первую очередь, именно с бессмертным народом эльфов, хранителем памяти Средиземья, его мистическим и физическим покровителем, его живой связью с по-настоящему бессмертной и немеркнущей красотой Валинора, где обитают духи-помощники Творца. Именно об уходе этого чуда печалится Толкиен, когда описывает Серую Гавань. Новая эпоха, которая должна стать эрой возвышения людского рода, пока лежит в тумане, что будет со Средиземьем дальше, не очень понятно. Да, в Гондор вернулся король. Да, Арвен осталась со своим смертным супругом. Да, зло повержено - уже в который раз, но вряд ли окончательно. Потому что зло, к сожалению, такой враг, которого каждый должен уметь распознавать в себе и побеждать ежечасно.
Островки минувшей эльфийской эпохи в Средиземье - Ривенделл и Лориэн - одиноки посреди мира смертных существ. Джексон постарался придать им всю притягательность и инаковость, какую только смог. Кажется, мысль о том, что мир хранят от зла красота и мудрость, ему близка так же, как и самому Толкиену. Что касается изображения народа эльфов, то здесь Джексон столкнулся с очень трудной задачей. Отвечая на вопрос поклонников Толкиена на официальном сайте фильма, он говорит: "Мне кажется, внешне эльфов представить невероятно трудно - Толкиен в книге описывает их очень живо, но так, что это очень тяжело передать в фильме. Я имею в виду, что эльфы у него одновременно выглядят древними и юными, счастливыми и печальными. Это сильно действует на воображение, если написано в книге, но оборачивается настоящим кошмаром, когда пытаешься воплотить это в кино. Мы руководствуемся книжным указанием, что эльфы существуют сразу в двух мирах - видимом и невидимом, что им присуща воздушность и легкость звездного света. Все то, что Толкиен описывает в своей книге, мы пытаемся передать тем или иным способом, чтобы эльфы выглядели особенными, не такими, как остальные народы". Насколько это удалось, каждый может судить в меру своего собственного воображения.
Удачно то, что эльфийская тема звучит в фильме почти постоянно, и становится ясно, что этот народ по-прежнему много значит для Средиземья. Если поблизости героям не встречается эльф, значит в кадре появляются вещи, изготовленные руками эльфов, или звучат их имена, упоминаемые героями. Своеобразный персонаж у Джексона - Галадриэль. Толкиеновская Владычица Лориэна светла и могущественна. Характеру Галадриэли в фильме сообщен еще и оттенок опасности. Мощь, проснувшаяся в ней в момент искушения Кольцом, нагоняет жуть даже в том "голливудском" режиссерском решении, которое выбрал Джексон. Это балансирование на грани прекрасного и жуткого имеет совсем другую природу, чем, скажем, у Сарумана, который был тоже по-своему прекрасен и мудр, пока не выбрал сторону Тьмы. В Галадриэли нет надлома, и у зрителя не возникает ощущения, что она способна на все ради достижения своих целей. Но при этом невольно задумываешься о том, каким хрупким человека (и не только человека) делают могущество и власть, если в нем нет нравственного стержня и привычки противостоять искушениям.
Серая Гавань на экране не менее пронзительна, чем в книге, еще и потому, что на протяжении всех трех фильмов мы видели, как эльфы принимали самое деятельное участие в спасении Средиземья, поддерживая людей и оказывая им всевозможную помощь. И теперь, когда Галадриэль и Элронд уходят за море, с ними уходит что-то большее, чем эпоха чудес; мы чувствуем, как обрывается связь между миром зримым и иным - незримым, но не менее важным и реальным. Эту связь сохранял для Средиземья и Гэндальф, который тоже покидает его, теперь уже навсегда. В нее невольно включены и носители Кольца - Бильбо и Фродо, для которых соприкосновение с нефизическим миром оказалось роковым. Средиземье полностью отдается людям и другим народам, и судьба его зависит от того, насколько им удастся сохранить память о прежнем свете, различать в себе добро и зло и следовать по дороге добра.
Хочется сказать еще об одном важном течении сюжета - о линии Гондора и его столицы Минас-Тирита. Минас-Тирит, как мы помним, - это крепость Последней Надежды, светлый "двойник" черной крепости Минас-Моргул, которая некогда пала и теперь служит обиталищем назгулам. В фильме, как и в книге, это не просто город, сопротивляющийся Саурону, это еще и мистический символ возможного возрождения древней славы людей. Он становится оплотом, вокруг которого объединяются прежде разобщенные народы Гондора и Рохана.
Видимо, Джексон поставил себе целью наглядно показать, что Гондору все-таки нужен король, ничем иным я не могу объяснить то, как выведен в фильме образ наместника Денетора. В книге этот персонаж трагичен, как человек, наделенный многими талантами и достоинствами, облеченный властью - и все же ставший игрушкой в чужих руках, сломленный, утративший надежду. Как бы ни был недоволен его действиями книжный Гэндальф, в словах мага всегда больше горечи, чем осуждения, возможно, потому что Гэндальф прекрасно знает, насколько изощренным в средствах может быть Враг.
Отношения между отцом и сыновьями в толкиеновской трилогии не лишены психологичности, но эта психологичность не столько реального, сколько легендарного плана. Она гораздо больше сродни мотивации поступков каких-нибудь рыцарей Круглого стола, чем современного человека, крепко убежденного, что все его жизенные проблемы проистекают из детства, где мама любила его меньше, чем надо было, а папа в неподходящий момент что-то не то сказал. Сцены же между членами семьи наместника в фильме производят впечатление наглядных иллюстраций к трудам австрийского доктора, настолько Денетор подвержен в них приступам болезненного родственного хамства.
Денетор Толкиена - воин и властитель, пойманный Врагом на крючок собственной гордости и страшно за это заплативший. Денетор в фильме Джексона - самодур, воспринимающий любое возражение как покушение на свой авторитет. Он кажется в фильме продуктом совершенно другого века и какой-то иной, более поздней культуры. В эпизоде, где неравный бой отряда, которым предводительствует Фарамир, с орками накладывается на трапезу наместника, Денетор вообще предстает этаким опереточным злодеем с текущим по подобородку кроваво-красным соком. Эпизод понимается однозначно: наместник - форменный злодей и пожиратель младенцев. А Фарамир идет на напрасную смерть: не за Гондор, не за Белый Город, а по воле безумца-отца. Это впечатление остается в нашей душе, хотим мы этого или не хотим - обессмысленное мужество, один из самых страшных знаков нашего времени, волей режиссера перенесенный в легенду о вечной борьбе добра и зла...
Казалось бы, что из того, что Джексон переиначил этот персонаж? Режиссер имеет право на свое толкование характера, общая тональность фильма потребовала внести в образ кое-какие коррективы и т.д. Но такой подход лишает фильм одной важной, на мой взгляд, темы, которая непрестано звучит у Толкиена, - хрупкости человека, привыкшего надеяться только на собственные силы и считающего, что мир должен вращаться только в соответствии с его волей. У Денетора в книге оказались выбиты из-под ног все привычные опоры: власть, слава, надежда и любовь близких. В результате он остался сам беззащитен перед врагом и уже не мог защитить других, потому что само по себе сопротивление злу не имело для него смысла. Смысл для него имела только победа над врагом. Именно мысль о крахе всего и вся парализовала его волю и свела его с ума - в книге. В фильме же, в первой же сцене с участием наместника, он производит впечатление человека с нездоровой психикой, что сильно снижает накал страстей в дальнейшем. В тот момент, когда он приказывает войскам сложить оружие перед Мордором, это выглядит как банальная трусость, а не как отчаяние и слом, что было бы гораздо сильнее. О палантире, через который Саруман подчинил себе волю Денетора, зритель, посмотревший фильм в кинотеатре, так и не узнает. Надеюсь, в полной версии, которая должна выйти на CD и DVD в конце 2004 года, про палантир все-таки будет упомянуто, ведь иначе получается, что крепостью Последней Надежды, единственным реальным оплотом добра в мире людей, управляет полусумасшедший и трусливый человек, о неспособности которого выполнять свои обязанности знают все, включая его сыновей, и тем не менее, все ему подчиняются. По законам военного времени, раз уж Минас-Тирит начинает слушаться приказом Гэндальфа, Денетора вообще следовало посадить под замок после того, как он отдал приказ сдаться Мордору. Но дело ограничивается тем, что маг на глазах чуть ли не всего города избивает наместника посохом, после чего тот, похоже, встает, отряхивается и как ни в чем не бывало продолжает кликушествовать.
Смерть Денетора в интерпретации Джексона приобретает подозрительный прагматический оттенок. Нет никакого сомнения, что Гэндальф в этот момент воспринимает наместника как врага. Он и обращается с ним так, как обращаются с врагом - без лишних церемоний. Денетор изначально ничтожен, и это должно оправдывать в глазах зрителя такое отношение к нему. Сцена, где наместник с воплями убегает прочь в полыхающей одежде, кажется, призвана заменить в фильме другую жалкую и уродливую смерть - Сарумана, которую зритель также не увидел в экранной версии "Возвращения короля". Между Денетором и Саруманом действительно есть нечто общее: оба одержимы гордыней, обоим в руки как будто случайно попали палантиры, оба стали заложниками врага. И все же мне не кажется удачным такое совмещение. Саруман принял сторону зла добровольно и даже рассчитывал извлечь из этого выгоду для себя. Денетор, если можно так выразиться, переоценил свои способности. То, как изобразил его в фильме Джексон, донельзя упростило конфликт - все фактически свелось к "плохому" наместнику, которому все равно лучше было погибнуть, чтобы в Гондоре смог без помех воцариться "хороший" король.
Не остался без изменений и образ Фарамира. Толкиеновский Фарамир, на первый взгляд, прост и даже невзрачен в своей положительности. Он не испытывает соблазна заполучить Кольцо, осознавая, что в мире есть вещи, с которыми лучше не сталкиваться напрямую. В его разумном выборе нет психологической интриги, и сделать такой, внутренне цельный, персонаж ярким и живым на экране довольно сложно. Поэтому Джексон выбирает более эффектный, но неизбежно и более внешний путь - путь потрясения. В фильме Фарамир собирается купить отцовское расположение, принеся в Минас-Тирит Кольцо. И ему приходится своими глазами увидеть, как Проклятье Исилдура подчиняет себе Фродо в Осгилиате, чтобы понять, что Гондору не стоит вновь испытывать судьбу.
Особого очарования полны в фильме сцены, связанные с Роханом. В них чувствуется колорит древних саг, и сама эта сюжетная линия полна мифологических деталей: исполненных предсказаний, разрушения злых чар, следования клятве дружбы и верности и др. Эовин, ристанийская принцесса-воительница, сочетает в себе хрупкость и стойкость, нежность и мужество, которые совершенно не противоречат и не мешают друг другу, что делает ее образ особенно привлекательным. В семье роханских правителей мы видим ту любовь, которой не находим между властителями Минас-Тирита: конунг Теоден и его племянники Эовин и Эомер совсем не воспринимают родственные узы как обузу или пытку, совсем наоборот. Разница между двумя цивилизациями - рода и города - очевидна. Может, поэтому и сбросить злые чары Теодену оказывается проще, чем Денетору, и смерть единственного сына и наследника не сводит конунга с ума, а заставляет крепче держать в руках оружие. Мне кажется, Рохан - несомненная удача режиссера и команды, он очень гармонично смотрится в фильме и на фоне марширующих полчищ Мордора и династийных перипетий в Минас-Тирите производит по-настоящему светлое, лирическое и одновременно мощное впечатление.
Я не буду подробно говорить о Горлуме. Его линия в фильме усилена по сравнению с книгой, но, мне кажется, принципиальных отличий в ней нет. Отдельно скажу несколько слов только о Гэндальфе и магах вообще. К сожалению, сущность магов и Саурона в фильме остается непроясненной. Почему Саурон обладал таким могуществом, и главой какого Ордена был Саруман? Кто вернул Гэндальфа "с того света" после смертельной битвы с Барлогом? Откуда вообще в Средиземье взялись эти могущественные существа, наделенные бессмертием (Гэндальф признается, что путешествует по Средиземью уже как минимум несколько столетий), но не эльфы? Зритель вынужден принимать их присутствие как данность, поскольку никаких объяснений ему не дается. Как мы помним, у Толкиена маги Саурон и Гэндальф - это духи, воплотившиеся в смертные тела для исполнения особой, хранительской, миссии, и Саурон - тоже дух, только темный, следующий воле "падшего ангела" Моргота. Наверное, давать в фильме эту предысторию подробно не имело смысла, но хоть какое-то пояснение не помешало бы.
Около пятидесяти лет назад в мире появилась книга, изменившая наше представление о сказке и, возможно, о художественной литературе вообще, - "Властелин Колец". Ее автор сумел сплавить миф, лингвистику, волшебную сказку и христианский взгляд на жизнь так, что рассказанная им история позволяет читателю черпать из нее столько, сколько он может унести. Кто-то находит в ней увлекательный квест, кто-то - философскую притчу, кто-то - пищу для размышлений о нравственности и смысле жизни. Один из читателей, человек неверующий, писал Толкиену: "Вам удалось создать мир, в котором вера как будто существует, но впрямую о ней нигде не говорится; она - свет, исходящий от невидимой лампы". Толкиен, который, как мы помним, намеренно избегал в своих текстах откровенной проповеди, был тронут этими словами.
Питер Джексон, подозреваю, вообще не собирался касаться религиозных проблем. Но он хотел создать фильм, в котором сказка возвращает нас в реальность - ту, где дружба и верность не подменяются лояльностью или двусмысленной политкорректностью, зрелая эмоциональность - дешевой сентиментальностью, мудрость - наукообразной болтовней, а умение отличить хорошее от дурного - трусоватыми призывами "не делить мир на черное и белое". В реальность, которая сейчас нам, возможно, кажется сказочной, но без которой человечеству не выжить ни морально, ни физически. В реальность, которая содержит в себе настоящий, не извращенный эгоизмом и душевной слабостью здравый смысл. И Джексон этот фильм создал.
Двоих этих людей разделяет почти полвека, и не знаю, со всеми ли отступлениями Джексона от книги согласился бы сам Профессор, но я думаю, по большому счету, их встреча состоялась. И, надеюсь, для многих зрителей встреча с героями фильма и книги состоялась тоже. В первую очередь, для зрителей молодых, для которых разговор на тему, что считать настоящим и значимым, а что - поддельным или второстепенным, очень важен. Особенно сейчас, когда лжи позволено так громко и бесстыдно кричать, выдавая себя за истину.