Чваков Димыч. Сто первый километр моих аллюзий (сборник)

СТО ПЕРВЫЙ КИЛОМЕТР МОИХ АЛЛЮЗИЙ

Сто первый километр моих аллюзий

Сто первый километр моих аллюзий

от столбовой дороги далеко.

Я здесь стою, как заурядный лузер,

стрелок, попавший точно в "молоко".

И пусть не шелохнётся гладь равнины,

перевернувшись в бледном мираже.

Я на лице обветренном раввина

смог разглядеть дежурное клише

каких-то неприятностей в квадрате

трёхмерного - по сути - бытия.

Гипотенузой помыкает катет,

а грани куба равноотстоят

от столбовой дороги наших буден

и от просёлков личностных обид.

Я дал бы залп из тысячи орудий,

да жаль - прицел давно у пушек сбит!

Когда есть счастье

Когда есть счастье, остальное - прочерк;

нет смысла говорить об остальном...

И пусть беду нам между строк пророчит

отравленное горечью вино,

мы промолчим, не станем петь иль плакать -

ведь нам кругом отчаянно везёт,

горит на небе медью Тропик Рака

в тени иных ведический высот...

Когда есть счастье, нам ли до исканий?..

И нам ли до познания идей?

Мир повернулся к свету тонкой гранью,

и побежали тени по воде...

Многоточие

С годами секунды короче -

Скукожило время шагрень.

Под крышей пустых многоточий

Рождается летошний тлен,

Чтоб вырасти наново завтра

Из жалких потуг января...

Вздымаются бледные кадры -

Как птицы шальные парят.

А мы тихо мимо проходим,

Какие-то саги поем,

Питаясь в чужом огороде,

Сбивая с небес окоем.

Перманент

Простить - не проститься,

Другая задача.

Вибрируют лица,

Растения плачут,

Катарсис на марше -

От гнева до света -

Предчувствием ляжет

Ледащего лета.

Залижет до дыр

Проливными дождями,

Потоки воды

Истончают фундамент.

Седеют проплешины

Мшелых опушек,

Солома изнежена

В тлеющих лужах.

А дальше осеннее

грянет веселье,

Тогда ты нацелено

Встанешь с постели,

Пройдешь по холмам

И желтеющим нивам.

Мой вечный роман

Перманентно счастливый!

Помимо

По... мимо великих могил,

да прямо к ночному светилу

рассыпался выспренний стиль

в тамбовские хрупкие вилы.

Раззявило небо гумно

разбитого в дым горизонта

в подкожном загашнике нот

вальяжной, как облако, фронды.

Гуляют цыганы, коней

воруя на звонких просторах,

как будто на прошлой войне,

шипит недостреленный порох.

Взлетают на клумбах цветы

замедленным звёзд фейерверком.

Читают миряне псалтырь,

нащупав на облако дверку.

Над миром мольба восстаёт,

сияя невиданным светом,

Здесь царство Его и мое,

здесь царство коварного лета.

Дискотека

Бледно-желтою дорогой

Мчит к нам осень за порог.

Полинял забор убогий.

Урожай, рождённый впрок,

Оказался кем-то съеден

И частично сгнил в земле.

Бродят сытые медведи;

Спит ночной кордебалет,

Околдован сказкой полдня,

Лету вылупив глаза.

Август, август - старый сводник,

Осень - рыжая лиса.

Ты давно с ним породнилась,

Как кочевники в степи.

Осень, дева, сделай милость -

Зиму только не проспи.

А не то примерзнешь к рекам

Не протянешь лишний год.

Год - крутая дискотека,

Сингулярный оборот.

Ведьма

На санях в сенях - снадобья изводящие.

- Кто тут есть-живёт неухоженный да ледащий?

Повторять не стал, будто альт в ночи

с интонациею скрипучей...

А хозяйку застав близ огня печи,

выворачивал ей ручки:

- Ты почто, коза адихмантьева,

покусилася на князюшку малолетнего?!

Ну, какие теперь слова

против дела конкретного!

собирайся, тля, выходи во двор

казнью лютою поответствуешь!

На посаде кат льдом точил топор

в день весеннего равноденствия...

- На санях в сенях снадобья полюбовные,

всё бы вам травить, твари вы уголовные!

Путешествие к северному полюсу

Путешественник движется точно

По намеченной раньше стезе,

Его голос бурбоном заточен

Под восторги нетрезвых друзей.

Как его провожали всем миром --

Так теперь не проводят уже:

Горько плакали суки-сатиры

Формируя хвалебный сюжет;

И остаться его умоляли

Жёны, гейши, гетеры и псы,

Только он, словно сделан из стали,

Всё смотрел и смотрел на часы.

А теперь вот торосы миксует,

Обходя стороной полыньи,

Поминая Всевышнего всуе

И ещё сорок тысяч планид.

Впереди возвышается полюс

На вершине высоких широт.

Путешественник шествует соло

Вдоль Валгаллы мифических сот,

Из которых питается соком

Ненароком замёрзшей земли

Путешественник наш одинокий

Только снег по торосам пылит.

Дочь Дианы-охотницы

Оплавив воском канделябры,

Стекала ночь к моим ногам

И, раскрывая в небо жабры,

Взывала к сумрачным богам.

Добра и милости просила

И что-то там ещё... ещё...

-- Ну, как спалось тебе, мой милый? --

Открыла ты сраженьям счёт.

А я стоял в твоих покоях,

Как будто милости искал.

И сердце ритмом беспокоя,

Ко мне нагрянула тоска.

Минула ночь -- царица мира --

Умчался скверный морок прочь.

И ты меня опять любила,

И я тебя... Дианы дочь!

Монолог жиголо

Фиксатуаром заострив усы,

Как на часах -- почти на полшестого,

Я, позабыв покой, беду и стыд,

Бегу из Таганрога до Ростова.

Ты от меня рванула втихаря,

Собрав все вещи как-то спозаранку.

Ресницы словно ласточки парят...

Как хороша ты, дева-хулиганка.

Хотя легко так бросила меня

Седеть и помирать в чужой квартире.

Коня! Коня! Жилплощадь за коня!

Я догоню принцессу. Три-четыре --

Ворвусь в Ростов и -- ну к её ногам

С нижайшей просьбой разделить жилище.

О, Боже мой, ну, как же ты строга...

Что, пожалела для героя пищу?

А я всего лишь только рыжий кот,

Изнеженный, как бледная сметана.

Я просто кот, но -- нет, не идиот:

Я суточные щи хлебать не стану.

Нижний бюст

На туре вальса обнажив свой пыл,

Тебя я приобняло железной хваткой.

-- Какой у Вас весьма надёжный тыл,

Подвижный и упругий, крайне гладкий.

Его я ощущаю и пою:

Такое счастье -- редкое везенье

Корма куда надёжнее, чем ют...

Так говорит моё воображенье.

Схватил подругу там, где нижний бюст,

Вот в этом счастья полная вязанка

Держусь за бюст, а сам ужо боюсь --

А вдруг ты ведьма, жаба и вакханка:

Возьмёшь и заколдуешь -- в самый раз --

Моей руке совсем не станет места...

Ладонь на попе -- это не игра,

А наслажденье, братцы, если честно.

Но есть для наслаждения лимит,

Нельзя хватать "за здесь" -- в районе лопы --

С утра до поздней ночи, ты пойми,

Как говорится языком Эзопа.

Судьба хромает

Ломается итог на дивном берегу.

Мы говорим с тобой в тональности высокой.

Уже который век тебя я берегу

и увожу, мой друг, в дремучую осоку

от горестей и бед, унынья и тоски...

А ты опять грустишь, меня не понимая,

и без конца кричишь, и нервно трёшь виски.

Судьба же с каждым днём - всё более хромая:

пылают города; идут на дно пучин

вулканы, острова бесследно и печально.

Накроет их вода.

Но, впрочем, нет причин

подыскивать слова в удавке привокзальной.

Пусть схлопнется удел на дальнем берегу,

где мы с тобой сидим, унылы и убоги.

Я всё-таки опять тебя уберегу

на тысячи веков, как обещали боги.

В зиму!

деревья обриты цирюльником лжи -

за осенью скрыться достаточно просто...

и снег на асфальте манерно дрожит -

среди бездорожья покинутый остров;

а в лужах затянутых спят облака -

на гладкой поверхности нету движений...

медведи в берлогах расчешут бока:

для блох и вредителей мишки - мишени...

сметут с тротуаров убранство листвы,

зима вдруг нагрянет всерьёз и надолго;

засохнет в сугробах унылый ковыль,

природа положит все зубы на полку...

Пожизненный шах

(синяк из бывших)

Изумительно тесен подоблачный рай,

и в аду беспримерная давка...

Поприветствовал Пётр, мол, давай - выбирай

и на облаке громко не чавкай,

когда станешь амброзию ложками жрать

и процессом вовсю наслаждаться...

"Ты заснул, что ли, отрок, бегут твою рать?!

Дрыхни тихо - зубами не клацай!"

Я опять пребываю в нирване, ей-ей;

мне ключи от чистилища снятся....

В голове слишком много собралось идей,

только мало в поддержку оваций.

Просыпаясь, ору, словно раненый в пах,

просыпаюсь на землю капелью.

Мне однажды объявлен пожизненный шах

с перманентно ужасным похмельем.

Раствор казённого глинтвейна

На улице Бассейной нет бассейнов,

зато здесь кабачков ужо не счесть!

Наш ветхий городок - знаток глинтвейна,

где правит ненасытный Пиночет.

Здесь хунта пляшет твист святого Витте -

премьера из заснеженных широт...

На нём клубится толстой вязки свитер,

и шерсть оленя лезет в узкий рот,

украшенный не пирсингом, а пеной

того из утра мягкого бритья,

когда он пел - ах, из "La скалы" тенор! -

порой визжа, как мальчик для битья.

Сам Пиночет сидит в окне, не тужит -

портретом остроумному себе.

Его же имидж растворяют в лужах

три тысячи причин, чертей и бед.

Глинтвейном город наш пропах унылый,

но в этом, право, нет его вины...

Луна на небе ломтиком застыла

лимонным... вдоль фарватера страны.

На улице Кирдык полно прохожих,

зато их нет на площади Мечты...

А в лужах солнце растворяет рожи -

одной из них и был когда-то ты!

Зимнее

Забирается под пальто

и под свитером гнезда свивает

холод в снежные струи влитой.

Куда вывезет нынче кривая,

мне никак, ну, никак не понять -

власть зимы предпочтением лету?

Бъются с этим вопросом умы -

закалённые спорами мэтры.

Расплетаются космы берёз

на дорогах лесных удивлённых,

а над речкою, будто бы хвост,

ветер тащит арктический бонус.

Стекленеют в окошках глаза

до весенней веселой капели,

но февральская вжарит гроза

посильнее февральской метели!

Победа над собой-рабом

(диагноз)

Я поцелуи выжигал зелёнкой,

водил бриллиантином по губам...

Ты помнишь это времечко, сестрёнка,

когда в себе я победил раба?

Тогда мне даже йода было мало,

а хорошо бы - сероводород...

с каким-то странным привкусом металла,

как будто ведьмин сучий приворот.

Я эту нежить вытоптал бы с корнем,

да жаль - не получилось ни черта.

Ещё не вечер, ибо я упорный

и, как Ильич, немножечко картав.

Не будет ни покоя, ни достатка,

пока я здесь - в редакции пасусь...

Такая речь, надеюсь - без остатка,

как партизаны в Ровенском лесу -

на нечисть повлияет непременно,

когда возьму в прокат тяжёлый дрын

и покрещу дубиной мощной стены,

не доводя до мировой беды!

За Можаем

по мотивам стихотворения Алекса Трудлера "изломанный челнок"

Утратив парус, не спешу сдаваться -

дана мне в помощь девушка с веслом,

она из гипса - мрамора-эрзаца,

её люблю я всем чертям назло.

По океану креативным ливнем

летит, как тройка звонкая в степи,

умна, непотопляема, наивна

эскадра от Колумбовых ветрил -

"Санта-Мария", "Нинья", также "Пинта" -

несёт меня к Америкам стихов.

Карибы рифм корябая о рифы,

настоянные в скопище грехов,

стилистикою штиля поражая

и шторм метафор пряча от людей,

моя Планида за "седьмым Можаем",

как Фрези Грант, шагает по воде.

Шагрень стремительной души

на стихотворение Андрея Калинина "мятежной юности порывы..."

лишь многоточие и сон... -

внебрачный сын ошибок трудных,

как говорят берсерку руны,

ещё сегодня не сезон...

вот завтра сумерки падут,

придёт во тьме leifr*-расплатой -

заплачут жёны, братья, чада...

в мятежном старостью году,

в эпоху перемены дат,

в эпоху пота и скитаний,

когда раздел пойдёт британий...

я сам не знаю, брат, "когда?"

простывший ангел поспешит

поднять себя на крыльях в небо,

где кувыркается нелепо

шагрень стремительной души

* - leifr - наследник, потомок;

Bel canto

Сижу который век в Милане,

звенит надрывный контрабас.

В партере - как на поле брани -

мелизмы врезали сюрпляс.

Невыносимо мозг выносит

какой-то странный господин...

Он - шевалье Каварадосси -

с Пуччини, в общем-то, един.

Ну, а за ним - опять богема:

Манон Леско и Баттерфляй.

Спешит в Ла Скала пенья демон,

а с виду - чисто Будулай;

непревзойдённый в мире тенор

с раскрытым знаменем Христа,

любимец музыки нетленной,

как с партитур, так и с листа.

Театр эпичен, что колонна,

аншлаг, а занавес - как саван.

Крадётся свет по сцене тёмной.

Он фееричен, будто фавн!

кол готики

кол готики - фураж маньчжурских го;

гот клотика - жираф фокальных кофров.

рожу фузей журчащее арго,

оффорт - итог игры от юфти гофры!

жофрей по сути - только де пейрак,

а де ширак - лапши убойный фишер;

иван, рождённый с прозвищем "дурак",

на молоко кипящее не дышит,

снимает звёзд брутальный урожай -

тот сотни лет висит неизменяем...

кол готики - осины мне не жаль,

она иуду так напоминает!

*взят весною в заложники прошлого лета*

растревожен и взят в заложники

запоздалой весны...

стыл...

ой!

растреножил на табурете

сосулистость льда

эх... художники

мне б мольбертом

закрыть бы лицо от стыда...

выл... и...

...и одежда из трав

и поклон интраверта

и застывшая ночью вода

а ручьи

в полдень головы ото сна расправившие

понесут твой ли танец

к реке?

вдоль же русла

один иностранец давешний

запел

Заратустрой

в прицел

из соцветий набухших

наблюдая Апухтина с Пушкиным

молчанье зимы нарушив

взят весною в заложники прошлого лета

стою босиком

раздетый

скромно

как том

Фейхтвангера на полке резного дуба...

шубу тупо

рукой нащупываю -

не прощу себе -

не прощупывается

как ракета упавшая щупальцем ЦУПа...

...холодеют ладони

расправленной лжи

и мороз в кожу впиваясь тонет...

а как жить

в постоянном души камертоне

с частотой сбежавшего сердца -

два герца?

любите ли вы Брамса

как любила его героиня Саган?

UPSA... стулья от Гамбса...

примите эффералган!

Солнце номер тридцать три

Портвейн "Кавказ", окраина Европы,

карманник ветер шарит в кошельке.

Спитой старик с повадками Эзопа,

по облику- решительно аскет,

читает что-то... видимо, из Кафки.

Плывут по небу тучи облаков.

Священник-грек в линялой камилавке

глядит античным взглядом в тьму веков.

Духанщик весел, словно славно выпил.

И на веранде пахнет шашлыком.

Стакан с вином к рукам развязно липнет,

а до нирваны слишком далеко.

Сидим семьёй не свыше меры дружной:

кто цедит пиво, кто-то - хванчкару.

Мне этого изящества не нужно,

оно, простите, мне не по нутру.

Мой идеал - "Кавказ", как говорится,

на том стоял и до сих пор стою.

А солнце нынче плещет в ритме блица -

я от его мельканий устаю.

Налей, батоно! Разогнавши копоть,

пожарь, батоно, золотой люля.

Кавказ, "Кавказ". Окраина Европы.

А где-то на Плющихе тополя...

Миланский кантор

Кантор в меру седой

дрессирует вином бельканто

в альвеолах Милана вечернего

среди грешных мадонн,

практикующих эсперанто

иногда в алькове, чаще экстерном.

А на "via turistico"

мечты воспарят, будто фаеры -

итальянская мистика

со вкусом Сардинии с сайрой.

Далеко до второго пришествия,

и без сна буду маяться ночью я:

ностальгии банальной последствия -

незадавшиеся полномочия.

На канате у полночи

канотье кафедрального купола.

Но себя мне лечить

не получится... да и глупо.

Кантор полуседой

накачался вина с усердием.

Полон город бедой -

до предсердия!

Орфей

Был пьян Орфей, когда спускался в ад...

ведь там Харон - премерзкий старикашка,

но он ни в чём - тире - не виноват,

раз с Эвридикой выпала промашка...

Ведь сам певец виною стал всему -

ему ж сказали, чтобы не вертелся...

вот до чего доводит нас гламур -

желание сыграть с командой "челси"...

А Эвридика every божий день

теперь Орфею вздумала являться:

то приплывёт гагарой по воде

в разгаре Понт Эвксинской навигации,

то прилетит - как звонкий автожир -

над Грецией античной от Дедала,

накручивая петли-виражи

над лежбищем ундин, наяд, русалок...

Орфей же, брат, недолго погрустил -

пошёл тусить, ты глянь-ка, с пацанами...

Тут звездюлей нельзя не огрести,

когда фемин надумаешь динамить...

И растерзали барышни его,

измены однополой не простивши...

И эта казнь - на совести богов,

инфинитивы в хлопце пробудивших!

Танец на противоходе

на "Одноточие" Милы Славской

я создал тебя из подспудного...

ты оду пела,

оказалось, немыслимо трудно

танцевать в белом;

заплету из старого варева

слог голоса

да по вотчинам государевым -

сталь в волосы

заколю родовым проклятием...

мы расстанемся,

у меня к тебе антипатия -

культовый танец;

у меня к тебе оппозиция -

шаг в сторону,

но закончена репетиция,

жесть поровну!

Сальса вдоль линии горизонта

Зияет отчуждения межа

по линии фронтальной сексодрома.

Ты отвернулась, всё ещё дрожа;

меня ломала сладкая истома.

Сейчас бы выпить сотку коньяку

да в сон свалиться с высоты полёта...

Твои лопатки что-то гневно лгут,

прикрыть стараясь биоглифы пота.

Не забывай - я всё ещё с тобой,

хотя уйти который век старался...

Не разводи меня ты на слабо

в горячем ритме первородной сальсы!

Танго-разлука

(атмосферный танец души)

В футляре нот притихших партитур

уставшее уснуло вдохновенье.

Несёт от нас рутиной за версту,

и пляшут за окошком люди-тени.

А на столбе фонарных миражей

застыли блики кремовым муаром;

ползут к лабазу толпы алкашей,

и морфинисты делятся на пары.

Пылает звёзд туманность между строк -

её сожгли настырные уйгуры.

И танго нам играет Оскар Строк,

внося движенье в петлю партитуры...

Скажите, почему отжившая заря

фривольно отказала в чувстве гимна?..

Печаль горчит, и, честно говоря,

мы с вами далеки... хотя взаимны

Танец в ночи

Танцевали, вибрируя пеной волана,

Что от юбок балетных туманом летит...

И казалось - мы где-то в тисках океана,

И вот-вот океан нас волной угостит.

И неслись в атмосферу апрельские стыни,

И восторги блистали, как звёзды в ночи...

А на палубе лёд атлантических линий -

Титанический след в одночасье почил.

Танцевали на палубе первого класса,

Уносились в полёте повыше мечты.

Не свернул гордый лайнер с намеченной трассы...

И в награду танцорам - по водам цветы.

Звуки слышат меня

В старом еже колючем

с ночи и до утра

что-то стучит, как ключик

старого аппарата...

Морзе вползает мерзко

в мозг под каннабис-дым,

словно бы занавеска -

азбукою беды...

Он механичен в меру -

наш биоандроид-ёж...

лупит ключом по нервам,

ничем ежа не проймёшь...

Лучше - куплю лебёдку,

стану на ней скрипеть...

нежно, наивно, кротко...

если не вышло - спеть.

Поздно

(блуждающая синкопа)

когда-то мы здесь с тобою спорили,

рвали волосы, следом ветер рвался...

не найти было печальней повести,

в которой "кис-кис", а не взрослый галстук...

а теперь - за тарифмами следом

вонзаем следы балагановы:

по ступеням бредём за соседом

с намерениями хулиганов...

когда-то мы считали начатое -

в самом зародыше завершённым,

а теперь хоть говори, хоть чудачь ты -

не понять стихов ни мужьям, ни жёнам...

инженю ногти в "готик" красят,

примеряют манто субретки...

ну а зрителей вечно гасит

от какой-то херни на ветке...

мы когда-то с тобою вместе...

а теперь вот - совсем разрозненно,

засыхает печальный пестик

нервов...

поздно!

Журавлиные лужи

по брюху занедужившей земли

хожу-брожу, почти что неприкаян,

и пролетают мимо журавли

от двух столиц до самых до окраин...

они кричат над грешной головой,

пытаясь отвести наветов вздоры;

моя любовь - бессменный часовой,

всё суше, суше по долганам порох...

на брюхе занедужившей земли

гуляю, будто ангел в поднебесье,

а в лужах пролетают журавли

с машинными протекторами вместе

Монолог в портовом кабачке

по мотивам стихотворения Светланы Герш "Морское"

(эксперимент с инверсией размера в чётных и нечётных строках в разных октавах)

- Всеядность моря под большим вопросом,

всеядность оного почти не доказана...

Когда я на шхуне ходил матросом,

говорили мне волки морские разное:

скажем, если бросить в порту монетку

перед выходом в путь по маршруту длинному,

то бросающий выплывает нередко

не по-собачьи, а, представь, по гусиному -

когда сухим из воды ты выскакиваешь

и снова бодрый, как хрен с петрушкою...

Ну, что сатанёнок, опять поддакиваешь

и так ехидно поводишь ушками?

Это правда, как, кстати, разное прочее,

чем в порту промышляют сказители...

Вот попал бы ты в шторм - убедился б воочию

или б только тебя бы и видели!

У озера. Ночь

Я вслух мечтал, а говорил неслышно,

любой романтик мог меня понять...

Ах, как же так... да как же это вышло,

чтоб я полцарства на коня сменять

вот как-то враз внезапно ухитрился...

Мои года - зажиточность и фарт,

лечу-молчу, упавши камнем с пирса,

горю нефритом в бледном свете фар...

Я - месяц накануне полнолунья,

и мной полны квартиры и сады;

дождь распустил по ветру струи-слюни,

как будто мало в озере воды...

El capitano

спасибо Марановой Ирине

за предоставленный транспорт в детство

был капитаном песчаных карьеров...

да растащили по норам песок;

в море собрался - в инкогниту терру,

и закружилось судьбы колесо:

то-то мелькают заморские земли,

то-то гуляют пигмеи вокруг...

он - капитан - морю синему внемлет

и продолжает из детства игру!

Советник государя

Андрею Калинину с признательностью

Вельми понеже, добрый царь,

как рассуждаю суемудро:

не возжелай в дому купца,

гулящей девки, брыдлой пудры,

а озаботься зипуном¹,

такие иже херувимы,

эллинским зеленым вином,

рождённым вертоградом² Крыма.

Люби отчизну, будто дщерь

донде³ останнего дыханья;

сокровищ каменных пещер

не раздавай поганой дряни!

Стремись и присно, и вовек

обадить⁴послуха⁵ премило,

и принимай врага навет,

восхохоташе под кадилом⁶!

¹ - имеется в виду выражение "ходить за зипуном", где зипун - трофеи, полученные в результате сражения;

² - вертоград (старославянский) - сад;

³ - донде или дондеже (старославянский) - до тех пор, пока;

⁴ - обадить (старославянский) - расположить к себе;

⁵ - послух (старославянский) - свидетель, наперсник;

⁶ - восхохоташе под кадилом - старославянский аналог современного сленгового "пацталом";

метроном

(три хайку о фауне)

в сердце бамбука

поделом бы и дятлу

стучать, как часы

дятел - будильник:

рулит смятением душ

даже по встречной

тиканье дятла -

пропитания поиск

или метроном?

Якорь

Рог* погнулся в сторону разлуки,

разлетались шутки по домам,

безутешно лысые вампуки

мне читали скверные тома

не стихов, а чуда пустозвонства,

в них - ни смысла нету, ни рожна...

Равнодушие посадило монстра -

в якорную цепь веретена*;

рым* погнулся в направление бури,

и тому есть несколько причин:

Посейдон лукаво брови хмурит,

а Тритон трезубец наточил...

Взмах весла, сознанием отмерив,

оттолкнусь от берега тотчас,

как меня забудет этот берег,

прекратив приливами рычать.

Шток* погнулся в сторону прибоя,

растекались шутки по домам.

Море - от кристаллов голубое,

море - эпатажный наркоман!

* - Рог, рым, шток, веретено - детали якоря;

Солнце на нотном стане

Простились.

Солнце вон

из поднебесных ставен -

усталость и фетиш невидимой беды.

Скатились

на амвон

полузабытой нави

замызганных идей заросшие следы.

И в храме целый день

играют альт и скрипки -

неизданный оркестр потраченной души.

Держу себя в узде,

а трензель - повод зыбкий,

чтоб следуя судьбе, нимало не спешить.

Привиделись с утра - как будто сизый мо'рок -

два ангельских крыла в раскрытое окно.

Под фокусом стекла сгорает шёлка порох,

и солнце сотый век не помнит боли нот!

Простились. Сердце вон

из поднебесных ставен

и в пятках пятый век, усталое, дрожит

А это каково -

чадить в туманной нави

и тихо увядать в потусторонней лжи!

Удел литератора

Устать, остыть, остаться и не плакать,

гореть, не тлея, в пламени молвы.

И замереть бойцом перед атакой,

идущим не куда-то, а "на ВЫ".

Пчелиный гул, не сути, не удачи,

лишь вязкий воск невызревших обид.

Игрив гранит, застыл ходульным мачо...

А проза, четверть века... в чреве спит.

И не выходит, подлая, наружу...

А ей бы здесь... - регалий полон дом.

Я не в себе себя не обнаружил,

как с бельведера тот аэродром,

с которого взлечу блестящей птицей

или же синей, если повезёт,

не обещая бризом проявиться

или восстать, как из земли осот...

К Отцу

Рассею по бурьянам лебеду,

припомнив разлюбезною Рассею;

учну скакать, как предписал батут:

из грязи - прямо в центр Кассиопеи.

Из бедности в распыл без тормозов,

со дна да сразу - мигом на орбиту!

В моём романсе мало ли басов

и плясок на глазах святого Вита*;

в моих стихах встречаешь суету

и нежности подопытную нимфу,

сиятельную нимбом наготу

гитарной деки, осенённой грифом...

А ритма строй не рифмою сломать,

не повернуть контрастом строгих правил;

набей надеждой мой пустой карман,

коль я кричу: "Амарта, отче, Авва!"**

* - В XIV веке Европу охватила эпидемия чумы, унесшая более 20 миллионов жизней. Основным способом лечения оставались, как водится, истовая молитва, покаяние, целование креста и скрупулезное отправление всех церковных обрядов. В разгар этого бедствия наступил праздник святого Вита, который всегда сопровождался массовыми пирами и танцами. Особенно бурно празднество отмечали в Италии. Изможденные и отчаявшиеся люди, напившись вина, принимались ритмически плясать, доводили себя до истерического состояния и, уже не в силах остановиться, падали замертво. Зловещее, заразительное веселье передавалось от одного городского района к другому, от деревни к деревне, оставляя за собой бездыханные человеческие тела. Этот кошмарный эпизод, зафиксированный летописцами, получил отражение в художественной литературе (наиболее известна россиянам пушкинская пьеса Пир во время чумы ), а также в современной психологической и медицинской терминологии, где пляска святого Вита означает известный клинический симптом.

** - амарта, отче, Авва ('ămarta, Abɑ, арамейский) - ты сказал, Отец!

Вокзал отъехал

Суровых зим петляет зайцем почерк

в сугробах дымных. И предрешено:

взлечу я популярным, будто лётчик,

спасающий полярников в кино.

Пущу в расход адептов капитала

и стану Че Геварой наших дней.

В повозку двухэтажного вокзала

на переправе запрягу коней.

На первом поселю свои стихи,

а на втором от вас уедет проза.

Статьи на чердаке почти глухи,

и критика в подвале коматозна.

И сам отправлюсь в этот длинный путь,

что творчеством зовут иные люди...

Моих обозов след не рвётся пусть,

и от меня пусть тоже не убудет.

Милан любви

Милан любви, ласкающий людей

концертами прекрасными "Ла Скала",

о чувствах и эмоциях радел

раскатами классических вокалов.

И замирали птичьи голоса,

пристыженные нежностью бельканто,

и расплеталась влагою роса -

апологетом nature-эсперанто.

Канкан любви - ритмический посыл,

банальности кармическая сила.

Хотел поставить чувства на весы,

а ты меня решительно бесила

своей пустой нелепой болтовнёй -

ты не могла за мной оставить слово!

И пел Милан, ласкал бельканто, но

на этот раз довольно бестолково.

Тиражи бездуховности

Из тиража выходят в мир подранки -

печатных слов винтажные хиты,

и хайку, перепутанные с танкой -

как в классику сожжённые мосты,

эклектикой заводят ум за разум,

тревожат эхо несозревших душ.

И музыка гламурного экстаза

взимает с мира беспримерный куш

сердечности, погибшей на излёте,

взаимности духовного тепла.

А тиражей блистательный наркотик -

всего-то утешительный балласт

взамен пустыни там, где было густо,

и где погиб поэт и гражданин.

Пыль на руинах некогда искусства;

взамен любви карьера впереди

Волшебный фонарь

Фонарь волшебный зажигали вместе,

но растворились в призрачном дыму

иллюзии и совести, и чести...

...и жмётся к шее тягловый хомут.

Закрыта тема Бергмана с поляной,

и странный путь лежит на дно души.

А по углам зловещего экрана

коварный свет едва-едва дрожит...

И распаялась лампа Аладдина,

тотчас и джинн покинул свой удел.

Взамен любви повсюду паутина,

а вместо зёрен гильзы в борозде.

Разлилось солнце милостью природы

глазуньей на кипящий горизонт.

Сверкали обнажённостью красоты

натурой, уходящей в чей-то сон.

Фонарь волшебный зажигали вместе

и распалялись вслед за камельком.

Отныне ж нет ни совести, ни чести...

...а честен кто - тот назван дураком!

У буфета

попытка рассмотреть героя Алексея Козлова из стихотворения "Вокзальные стихи"

во весь упор

У буфетной хитиновой стойки

стихоплётчик слова заплетал:

декламировал внятно и бойко

облекая метафор металл

в аллюзивно-узорные формы,

как канон-предикат повелит.

Водка катится смазкой на тормоз,

и взлетают фантомы обид

над столами и дымом табачным,

будто идолы кровной вражды...

В этом месте - до мрачности злачном -

незаметны искусства следы.

Да и сам-то поэт эпатажен -

как какой-нибудь хрен во хмелю,

как кураж, перетянутый сажей,

как мираж под названьем "салют" -

накренился до риз положенья,

разглядел на полу бутерброд:

маслом вниз это было движенье...

и не факт, что раззявленный рот

оказался зашит; от ругательств

дребезжит ресторанная стынь...

"Я - поэт, но - поэт-обыватель:

обываю здесь ваши мечты,

дорогие мои согражда'не,

непутёвые духи земли..."

А вокзал, запрягающий сани,

на перроне составом юлит -

ускользает, коварное семя,

между пальцев и - сквозь ритмострой...

Спит поэт наш, оплёванный гений,

неудобный как геморрой!

Бедуины-думы

Опрокину сто граммов разлуки

в неустроенность гендерных дум.

Обрекаю на вечные муки

сам себя и себе ж на беду.

Мне совсем неуютно ночами,

да и днём-то не лучше ничуть.

Был бы повод смириться в начале,

отрешась от соблазнов-причуд,

я не стал бы за счастье цепляться,

а тихонько ушёл бы во тьму...

Нет, не стоило даже пытаться,

примеряя на шею хомут

неподъёмных - как жизнь - обязательств,

просвещения муки - в упрёк! -

и общений с богами... некстати...

из проекта "сакральный пророк".

Отложу на часок рисованье

под холстами укрою свой стыд;

путь нелёгок к далёкой нирване -

от вершка до непальской версты...

...но пройти его всё-таки нужно;

если нет, то каков же итог?

Бедуины - народ безоружный,

как сиятельный Ближний Восток.

во мне живёт

на тему Владимира Бродского "Без предрассудков"

трепанацию черепа делал,

зашивая унылый рот...

ты бывала белее белого,

что банально во мне живёт...

я пытался себя утешить,

изнасиловав весь "Плейбой"

а тебя обнимая нежно,

как гобойщик губой гобой,

как скрипач "Le Streghe" Паганини,

отлетающую от струн

по вибрациям смеженных линий

в равнобедренность полных лун...

Вопли во поле

Страдаю в поле под берёзой...

...она мне - будто бы жена:

в косынке выцветшей, белёсой,

меня любить обречена...

А я ей страстно изменяю

то с ивой, с пальмою а то...

- Ты обнажёна, как Даная,

прикрыв распущенным листом

надрезы по стволу под кожу,

где я терзал округлый бок... -

сказал... и будто подытожил,

весною в дар взимая сок..

Иудины уроки

а лица судей - снова, будто маски...

...опять готовы рвать и не пущать!

куда приятней заколдырить пасквиль,

чем за него позднее отвечать...

куда приятней друга вбить под плинтус,

когда тебя он в чём-то превзошёл...

судья махровый - несомненный свинтус,

но чувствует себя он хорошо,

когда бросает обвинений строки

в разверстую тугую круговерть...

проходят зря Иудины уроки,

хоть восемь раз себе аршин отмерь...

Потусторонний бархат

Ночь, улица, потусторонний бархат,

фонарь - формаций недостойный сын -

насвистывает интенсивно Баха,

насилуя аптекарю весы

не здешним мимолётным дуновеньем

в который раз под вечер и на дню...

По улицам гуляют люди-тени -

модельный ряд анорекси'я ню.

Протянуты дорожки из парадных

к нехоженым простуженным лесам;

и мне одно, провизору, досадно -

что доселе невиданный десант

художника ломает представленье

о мире, море, счастье, красоте,

когда летят вдоль улиц люди-тени,

как сплетни у сороки на хвосте!

Ночь глясе

Небо - броня земли,

ветер - моё оружие...

Что-то душа болит,

только что обнаружил.

Выпил ведро дождя

и закусил листвою.

"Мало ли, - мне твердят. -

Это не леший воет,

только лишь бор хрустит

в крепких объятьях бури".

Смилуйся и прости

за проявленья дури,

мой полуночный Бог -

мой несравненный критик.

Тает в кармане смог,

спит в рукаве Юпитер.

Солнце встаёт, чтоб сесть

прямо в гузно насеста.

Кофе - как ночь глясе,

время - мой строгий квестор*.

* квестор - лат. quaestor, от quaerere, искать, спрашивать, требовать. У древних римлян чиновник, собиравший общественные подати.

Иллюзионист на покое

Обыватель нетленных иллюзий

трёхведёрной мечты о мечте,

основатель объёмных перкуссий,

Гималаев седой Алитет,

я бродил по долинам изрытым

радикально истоптанных рек.

Лубяное являлось корыто,

и старуха в дворянской поре

возникала из зеркала моря,

за которым полушка - телок.

Ей рыбак говорил - мол, don't worry,

кликну ~~мышку~~ рыбку, всего-то делов...

Зайцы прыгали, в золоте "Reebok"

отражая свой солнечный пыл.

Прометей, угодивший на дыбу,

над Эльбрусом под парусом плыл,

разжигая пожаров зарницы

на изрядно помятой земле...

Моя мантия в небе пылится

звездопадом и пеплом планет.

Я давненько скучаю без дела:

сказки - прочь, а реальность - пустяк.

Млечный путь, нарисованный мелом,

чуть пульсирует в ржавых горстях.

За бокальчиком амонтильядо

Э.А.По

Я цинандалил - сутки прочь,

от Кутаиси до Боржоми;

планеты ускользали в ночь -

в страну волшебную Суоми!

Театр длиною в жизнь эпох

не проникал в вокал алькова.

В нём каркнул ворон: "Кар-лан По!",

и притаились в дуплах совы...

Весна близ Эльсинора

Сугробы смяты солнечной волной,

а в лужах пена постепенно тает.

Открылось взору чьё-то guan[o],

зимой здесь веселилась птичья стая.

А на ветвях - и вовсе "караул!":

полно ворон, упитанных и гадких,

как будто кто-то "кар!" упомянул

в струе внезапно тающих осадков,

созвав тех птиц с помоечных пиров

на креатив весеннего похмелья.

Дрожит в руке гусиное перо,

хранит в ручье достоинство офелий.

Морж!

Не смог промолчать, прочитав стих моей нежной Свет Андревны "Алиса, это Пудинг!"

...ворвавшись гостем незваным,

он долго пыхтел в передней...

...а после явился в детскую,

и сразу же стал Моржом...

...принёс заводного тритона

для "ваших мальчиков славных"

и очень большое пирожное

на семьдесят пять персон...

...ещё приволок Ерунды он

две дюжины с пинтой фунтов,

четыре отменных же паундса*

игральных колоды карт...

...и там короли с капустой

за папу поют и маму...

креветки танцуют джигу,

и дремлет лентяй Додо...

...а Шляпа там ЕЖЕ-сезонно

придавлен (О!)** файф-о-клоком,

и Соня да Мартовский Заяц

несут несусветный вздор...

...и нет у Алисы Лиддел

братьев, как эти двое...

...и нету у братьев друга

лучше, чем Cheshire Cat...

* - имеется в виду английская мера веса pound;

** - у господина Доджсона мистер Шляпа (Шляпник) явно тяготеет к мужскому роду;

Сыграем сумерки фантазий

От гитары и лютни

две струны в небесах.

В вечер - сумерек скудный,

да на крышах роса,

да на зданиях сыпью

перья умерших птиц...

Вечер осенью выпьет

завыванье истиц -

непутёвого лета

кос звенящих струи...

Ни кивка, ни ответа,

правду лживо таит

мой серебряный промельк -

от Стожаров песок...

Август старенький помер

в петле ливня в висок.

В вечер сумерек ввинчен,

как в оклад образа...

Струны грозно в наличник

пялят молний глаза!

Два мохито!

... забирается в небо звезда

по стремянке пустых иллюзий!

ноты прячет потом в проводах,

распространяясь диффузией;

застывает вдруг пламень души

в остеклении дум тяжёлых...

камелёк за окном не дрожит,

тянет холодом смерти с пола...

...упирается в небо звезда -

не пускают на небо грехи;

вот - повесилась, глянь, в проводах...

эй, гарсон, два раза мохито!

Отмороженное лето

(посвящение летнему периоду 2009-го года в Печоре)

я время по пунктиру изогну,

где спит граница майская с июнем...

не подходите полночью к окну

не распускайте вожделенья слюни:

примчалось лето, будто на пустырь,

и Арктикой неистово подуло,

когда хлестали по щекам кусты,

как хлещет хвост натруженного мула

своей спины озябнувший ковёр,

где мух засилье кружится ненастных...

и всё поёт, как bush, Багдадский вор,

и синтепон на смену курток ватных

приходит вместо маек, боже ж мой,

и страстен август ветрами и снегом...

ах, это лето сделано зимой -

какой там кайф, какая - к чёрту - нега!

я без очков увидел череп крыш

ближайшего простуженного лета...

ты не волнуйся, милый мой малыш,

и на погоду, нервная, не сетуй...

я время по пунктиру изогну,

где спит граница сентября и лета...

и солнечные зайчики мигнут,

и вот тогда походишь ты раздетой!

*глубокая заморозка*

Улиссу на "Облетая, отлетаем..."

потеплело пеплом в тело

да в душе опять горело...

да в душе сегодня душно

жаркий воск божницей кружит...

отравилось нынче тело

отчернело сталью белой

откраснело белой стынью

гласом призрачным в пустыне...

на лежалом льду вокзала

ты лежала с мёртвым жалом

замороженной казалась...

отъезжала...

На шпиле

по мотивам стихотворения Алекса Трудлера "ангел"

Сопля на кончике висит

чуть отмороженного носа...

...меня о главном попроси

и больше - никаких вопросов!

Я ангел гнева... на игле...

Адмиралтейского разлива...

Сам задубел за столько лет,

а мне б ведро-другое пива...

Да - с подогревом, чёрт возьми! -

я ж не совсем тут отморожен...

И помню время пирамид

и гуттаперчевых таможен.

Вас удивить сияньем рад

без сожалений и надрыва...

Я к шпилю крепости Петра

приписан с первого призыва.

Ленточки

на стихотворение Павла Ганжи

"Мир мне интересен"

Просто жизнь? Разумеется, точно -

я совсем бы об этом забыл,

если б гость не один полуночный

ни поведал о кознях судьбы...

Как его по вокзалам швыряло,

и носило в морях по волнам,

когда шторм - аж четырнадцать баллов -

вместо пищи, похмелья и сна.

Если женщины только виденье,

лица их - продолжение бед,

в отражениях прикосновений

ощущаешь лишь "волчий билет"...

Нет сомнений, ты просто унижен -

своего-то сознания сень...

Говорил он всё тише и тише,

и замолк на рассвете совсем...

Ну а жизнь протекала как прежде:

одному так мила, чёрт возьми!

А другого - на ленточки режет,

даже если давно не штормит...

Солнце в бокале

Я таял в Севре хрусталя,

садился пухом на бокале.

И зеленели тополя,

рассвет из озера лакали...

Моя брела по ветру тень,

надменна и почти незрима

в своей нескромной наготе,

от пены дней неотделима.

Виденье скромное зари

струилось пологом прозрачным

и ветер - чёрт его дери! -

наполнившись амбре коньячным,

кружил мне голову.

И слов

не понимая с недосыпу,

поправив в головах седло,

во сне я бился, словно рыба,

и всё мечтал свалиться в пруд

с обрыва в зелень вод стоячих.

Мою не разгадав игру,

ты из глубин смотрела мрачно -

русалка, фурия, змея -

плод зачарованных фантомов!

В бокале - солнце по краям

со вкусом виски или рома.

Я таял в Севре хрусталя,

садился пеной на бокале.

И зеленели тополя,

закат из озера лакали...

При видении

Миле Славской с теплом и любовью

Ты не скиснешь сразу, увы;

буря - выстрел чёрной вдовы...

Вянет в поле волглый ковыль

крестным знаменем...

Песнь, поверь, в миру не нова,

ох, не адекватны слова;

впрочем, на слова наплевать

горьким пламенем...

Сотни тысяч разных причин,

чтоб меня задумать лечить.

Жалкий бы я жребий влачил

медным гвоздиком...

Только об одном попрошу -

я раскрою сам парашют,

если разгадаю маршрут

прямо в гости к вам.

Вряд ли ты затмишь мой полёт,

даже если смажешь стило,

будто верный Саймон Зелот

тенью беличьей...

А к крыльцу опять намело

стынью зябкой дальних болот,

и укутано, как в салоп,

тело девичье.

Ты не скиснешь сразу, увы,

даже если смажешь стило...

Ты меня, мон шер, не гневи -

словом не сломаешь крыло!

Пали воды

Ангина - не повод, чтоб пить коньяк,

не предлог, чтобы кушать виски...

Крест на аптеке - кармический знак

бесконечной любви... неблизкой.

Фонарь на небе подглазником в ночь

сквозь стёкол осколки пялится

и жадно глотает дожди точь-в-точь -

как будто запойный пьяница.

Распятая в луже звезда Полынь

горчит внутривенным васаби,

пыльца от черёмух бела-белым;

так пучит небесные хляби,

что задыхаюсь я влагой планет,

росою вселенных погибших...

Потоп умирает в моей стране

в слезах правоверного Ницше.

Комментарии: 27, последний от 18/08/2021. © Copyright Чваков Димыч (nudless@mail.ru) Размещен: 10/02/2018, изменен: 11/02/2018. 122k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2
Аннотация: Аллюзии, аллюзии, аллюзии...

Чваков Димыч : другие произведения.

Сто первый километр моих аллюзий (сборник)