Аннотация: Это история осажденной крепости, где два мага совершили чудовищный ритуал - принесли в жертву священника. Первым двигало желание спасти людей, второй мечтал спастись сам. Но отчего святой отец сказал нoc age, благословляя обоих?
Душа праведника
Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком - канат над пропастью.
Ф. Ницше
Примечание: по всему текстуТьори поет голосом Татьяны Головкиной (Леголас) http://elinor.fbit.ru/arxiv/lasik.htm
Часть I: Метаморф
Глава 1
По вечерам, когда только-только загущалась мгла, и под куполом небесного свода зажигались робкие первые звезды, на стене крепости появлялся силуэт. То укрываясь за заостренными зубцами, то выходя вновь, ночной гость двигался в причудливом танце, балансируя получше иного канатоходца: ломалось под немыслимыми углами тело, руки и ноги мелькали, словно спицы в раскрутившемся колесе. Воздух над танцором нагревался и дрожал, придавая зыбкость его очертаниям. Суеверные крестились - тень, едва различимая в гаснущем сиянии дня, запросто могла служить обличьем крылатому демону, и точно в подтвержденье тому вражеские стрелы облетали ее стороной.
- Кого принесла нелегкая? - шептались часовые.
- Да колдун это!
- Разве колдуны не спят по ночам как все люди?
- Придумаешь тоже - колдуны как люди!
Спать маг уходил за полночь, вставал до зари и опять плясал, плясал на гребне стены, и пар валил от разгоряченного тела. Следовало отдать ему должное, колдун был силен. Он легко мог изменить траекторию стрелы или раскрошить камень из катапульты прямо в полете, огненные шары метал на зависть - только успевай уворачиваться. Через начертанные его рукой руны не пробивались морок и лихие заклятья: не поднимались мертвецы, умолкали ночные шептуны и тени благопристойно оседали наземь, где было самое для них место. Вблизи башни Крылатого Льва, в которой обосновался ночной танцор, воины давно перестали бояться вражеской магии.
Странно лишь, что за всей своей премудростью колдун позабыл о главном - о том, что на войне должно воевать, а не танцевать. Не случилось до сих пор такого, чтобы выпущенная им шаровая молния лишила противника жизни, не бывало и так, чтобы остановленные словом его враги полегли замертво. Колдун не убивал. Оттого и косились воины на диковинного мага-чистоплюя - ну разве доверишь такому прикрывать спину в бою?!
Со своей стороны Вивиан отнюдь не стремился к сближению. Он был слишком аристократом, чтобы смеяться над солеными солдатскими шутками; баронов он презирал, с боевыми магами общался лишь по необходимости. Бдительные да пронырливые могли бы заметить Вивиана подле целителя, однако проныр поблизости не оказалось, внимание же бдительных подчинено было одной лишь цели - остаться в живых. Когда в затылок тебе пыхтит Костлявая не поозираешься! Да и на что глядеть-то? Стоят себе двое, беседу ведут, падают на ветер слова, летят прочь:
- Что тебя здесь держит? Ужели открыл в себе призвание защищать вдов и сирот? Или, подобно нашему менестрелю, мечтаешь сложить голову за короля? Маг жизни на войне чужой - кругом кровь и смерть, а ты озабочен как бы рук не замарать.
- Едва я примусь убивать, как магу мне станет крош цена.
Вивиан и сам чувствовал свою неуместность. Его волшебство, выпестованное и отточенное годами, идеально служило там, где нуждались в защите, но абсолютно не годилось для нападения. В противовес боевой магии, идущей рука об руку со смертью, классическую школу телесной магии частенько именовали магией жизни. Интересно, что среди всех течений эти два были наиболее схожи между собой - инструментом магам жизни и смерти служило собственное тело. Однако ключом к могуществу боевых магов являлись сражения, чтобы иметь возможность колдовать, им непременно нужно было атаковать, поражать, проливать кровь. Ходили нехорошие слухи, будто в заклятия свои боевые колдуны вплетали души убитых врагов. Врали болтуны или правду говорили, поди разбери, но суть эта байка отражала верно: боевые маги колдовали чужой жизнью, телесные - своей.
Приверженцы классической школы телесной магии черпали силу из самоограничений, путем победы над собой. Они не ели мяса убитых зверей, не пили вина и не дурманили себя травами, они отличались откровенностью в речах, и - упаси Создатель! - не вольны были прерывать жизнь. За верность своим заповедям телесные маги и получили среди колдовской братии насмешливое прозвище - праведники. Хотя, насмешка была обоюдной. Вон, магов любви, черпающих силу из жара плоти, иначе как суккубами не звали, а магов подобия - тех, что для колдовства извлекали силу из предметов и символов, честили заемщиками. Да и магов души, творчеством своим за душу берущих, вниманием не обделили. Только ленивый дразнилку не распевал: ты нам спой и попляши, рассмеши нас, маг души! Не любили колдуны своего брата, ох, не любили.
Только ведь магию, как и родителей, не выбирают. Родился боевым колдуном - уж не обессудь, отныне повязан с клинком. Певцом родился - ищи свою силу в сплетении дорог, бей ноги в пыли, режь пальцы о струны, а иначе не творить тебе чудес. Однако во все времена находились строптивцы, норовящие потягаться с судьбой. Любой мальчишка расскажет вам сказку про сына кузнеца, мечтавшего сделаться рыцарем, любая девчонка вздохнет над историей белошвейки, повенчавшейся с герцогом. Мало ль их было, желающих нарядиться в платье с чужого плеча? Так и Вивиан, с малолетства отличавшийся редкостным упрямством и гордыней, наотрез отказался принять выпавший на его долю жребий.
Поначалу юный маг подвизался телохранителем, после ходил в охране при торговых караванах. Жалованье охранника не исчислялось количеством голов, а значит, и рубить их не было нужды. Маг брал страхом, а где не хватало, подпускал пыли в глаза блеском стали. При виде колдуна с мечом тати в ужасе пускались наутек, ибо о различиях между магическими школами никто кроме самих колдунов слыхом ни слыхивал.
Вивиан скоро привык к походной жизни, перенял у вояк их любимые хитрости, клинок стал пускать в дело смелее, не боясь зарубить ненароком. Говорят, от смелости до безрассудства - один шаг, а от молодости к глупости - и вовсе рукой дотянуться.
Обоз, в который маг подрядился охранником, приближался к месту назначения - купеческому городу с соловьиным названием Кайлиан. В переводе с щебечущего наречия местных племен Къель Лиан толковалось как торговая крепость. Племена те давно канули в пучину веков, а вот название - поди ка! - прижилось. До Кайлиана оставалось пара суток пути, когда к располагавшемуся на ночлег обозу прибился парнишка.
- Позвольте до города с вами дойти, люди добрые! Вместе, известно, веселее. А что до платы, я - Тьори-менестрель, и расплачусь не звоном монет, но звонким голосом своим!
Голубые глаза звонкоголосого певца глядели ясно, алели маковым цветом губы, из-под плотной шапочки выбивались неровно остриженные золотые кудряшки, какими загордилась бы любая девушка. Да что кудряшки, во всем облике менестреля сквозила наивная нетронутая нежность. Одет он был в коротенькую щегольскую курточку с перламутровыми пуговицами в два ряда, станом тонок да гибок, плечи еще не раздались по младости лет. Такому в одиночку бродить - удачу дразнить, ходячая приманка для любого бандита!
Но охранники не торопились доверяться незнакомому человеку. Вот так пожалеешь мальчишку, пустишь на ночлег, а поутру его дружки горло тебе перережут и карманы выпотрошат. Кто знает, откуда взялся красавчик на пользующемся дурной славой разбойничьем тракте?
- Певец, говоришь, - задумчиво пробормотал седой рубака по кличке Торг, оглядывая пришлеца. Он внимательного взора не ускользнула висевшая на поясе мальчишки сабля в обтянутых бархатом ножнах. - А ну, спой, соловушка!
Парень не заставил себя упрашивать: вспорхнул на облучок повозки, уселся удобно, пристроил на колени лютню. Повременил, распаляя любопытство слушателей, и коснулся струн. Сладкозвучный перебор поплыл над остывающим днем. Истосковавшиеся по развлечениям охранники сгрудились вокруг повозки, которую певец избрал своими подмостками; тянули шеи возницы, дул щеки купец в сопровождении круглолицего розовощекого племяша.
Тьори исполнял песню о музыканте, что ведет разговор со сверчком.
Мне, конечно, случалось поспать во дворе,
Но такие сараи -- особое место.
Боже! -- скрипка... И, если судить по игре --
Это мастер... Прошу, не стесняйтесь, маэстро!
Вы даете концерты -- в такой-то мороз?!
А как выглядит музыка, если замерзла?
Разрешите сказать Вам, что Вы -- виртуоз!
Между прочим, у нас очень схожи ремесла.
Пел менестрель в охотку, глядел на слушателей, каждого дарил улыбкой. Крылатые пальцы его порхали по струнами, каблучки сапог выстукивали ритм. И без того светлое лицо мальчишки наполнилось внутренним сиянием: зарделись румянцем щеки, залучились глаза, словно из-под век вдруг брызнуло солнце. Верно, для этих певцов внимание зрителей слаще меда, а коли певец владеет магией души, то даже простое спасибо отольется ему благодатной маной, что помимо легенд о чудесном насыщении является единицей измерения магической силы. Правду сказать, только маги подобия ею и пользовались, очень уж неудобно было пересчитывать чудеса на цифры.
Торг отвел Вивиана за повозку, что стояла подальше прочих, хмуро кивнул на мальчишку:
- Что за птица залетная?
- Ты нам спой и попляши, рассмеши нас, маг души! - ответил Вивиан дразнилкой. Он не желал марать язык ложью ради сохранения тайны случайного прохожего.
- Колдун? - забеспокоился начальник охраны.
- Говорю же: маг души.
- Меч ему зачем? - продолжал выпытывать Торг.
- Прикажешь лютней от разбойников отбиваться? Ты тоже далек от магии, однако с клинком не расстаешься. Вот и певцу меч не для колдовства нужен, колдует наш певец, сочиняя песенки.
- Как это?
Магия души эфемерна, ее место на кромке между сомнением и верой. Долгое время среди колдунов не стихали споры, а магия ли то вообще - столь естественно творения магов души меняли реальность. И чем одареннее был маг, тем сложнее оказывалось вычленить, где кончается его колдовство, и возвращаются к действию законы мироздания. Говорят, сам Творец был магом души. Врут, наверное. Или так сами маги души выдумали.
Объяснять все это Торгу Вивиан не стал, ограничился кратким:
- Сегодня менестрель сочинит сказочку про сундук с золотом, схороненный в лесной чаще, завтра споет ее при честном народе. Простой люд охоч до чудес, кто-нибудь да поверит. И тогда певцу останется взять лопату и выкопать свои сокровища.
- Ух ты! - Торг аж присвистнул от изумления. - Так-таки и выкапывать?
В фолианте по магии подобия на этот счет имелось правило. Чтобы вычислить степень вероятности волшбы мага души, положим, того же певца, необходимо произвести расчет согласно формуле: x=y-a+?+d+l+b, где искомое х складывается из исходного запаса маны колдуна у, помноженного на квадратный кореньот суммы внимания слушателейa, их количествa ?, силы и звучности голоса певца dиl, а также его манеры игры b. Следует помнить, что полученный результат будет весьма приблизительным. Если же вы желаете вычислить точнее, то ...
Вдаваться в подробности Вивиану было ни к чему. Магия подобия уместна заемщикам, которые шагу ступить не могут, не просчитав его по своим формулам. Хороший маг жизни и без квадратного корня может оценить влияние на мир собрата-колдуна.
- Ты ему веришь? - спросил Вивиан своего собеседника.
Торг был далеко неглуп, быстро свел воедино слова песенки и полученные объяснения.
- Ишь ты, под самым носом охмуряет! Заливается-то, заливается! Пойду-ка растолкую этому щеглу...
Начальник охраны направился было к певцу - зашуршал листовой опад, хрустнула под пяткой сухая ветка, - но колдун удержал его.
- Оставь. Нет в парне грязи. Да и смеркается уже, куда ему идти на ночь глядя?
Несмотря на принадлежность к колдовской братии, Вивиан нравился Торгу. Не первый день следовал с караваном колдун, и старый рубака успел составить о нем свое представление. Колдун не болтал попусту, ученостью не кичился, особого отношения к себе не требовал, происхождением не кичился, хотя по всем признакам был не босяцкого сословия. Касаемо новых знакомцев у Торга имелась теория: коли человек содержит свое оружие в порядке, не забывает отчистить от крови, смазать салом, сохраняя от ржавчины, следит за остротой заточки, то он достоин всяческого расположения. Иное дело, если клинок затупился или потускнел - к таким нерадивым хозяевам Торг не подошел бы на расстояние двадцати шагов. Меч колдуна свидетельствовал в пользу владельца.
Успокоенный, Торг скинул куртку наземь, сел на теплое и прикрыл глаза. Обветренное лицо его скоро обмякло, поникло усами. От песен мальчишки заворочалась в груди седого рубаки глухая тоска. Ему мечталось о крыше над головой и о набитым свежим сеном матрасе, о горячей бараньей похлебке с плавающими островками золотистого жира, о приправленном пряностями вине. Подступавший к самой дороге лес казался враждебным и неприютным. В темной чаще сухо трещали козодои, в предвкушении ночной охоты ухали совы, волки выли голодно и жутко. Даже самому Торгу, немало повидавшему в жизни, захотелось очутиться ближе к человеческому жилью, что уж там говорить о сопливом мальчишке. И впрямь, не звери они, чтобы отказать певцу в ночлеге.
- Эй, колдун, - лениво окликнул глава охраны. - А сам-то как поступишь, коли злата-серебра пожелаешь?
- Наполню бочку водой в юго-восточном углу дома, поставлю напротив зеркальное стекло и притворюсь золотой рыбкой. Золотая рыбка - она к деньгам.
Торг громогласно расхохотался. И зачем спрашивал? Вестимо, ни один уважающий себя мастер не доверит тайны ремесла первому встречному. Рыбка к деньгам, ну распотешил!
Глава 2
В банде у Гнуса царила железная дисциплина. Главаря уважали за редкостное везение - казалось, завидя его, рыжая сука-удача падает на пузо, чтобы подставить загривок хозяйской ласке, и делается игривой, словно щенок. Пуще того главаря боялись. Ох, и крут был Гнус на расправу, с предателями разговаривал лишь держа против себя их голову, нанизанную на пику, не терпел хамства, а равно - подхалимства. Главарем гордились. По-своему, конечно, гордились, не забывая метить на его место и плести интриги за спиной.
Минувшей зимой на исходе месяца солнцекрада, когда ночи были длинные и непроглядные, а стужа лютая, к банде прибился человечишка - именно так, иначе не скажешь. Плюгавенький, чахоточного сложения, с длинными ручками-ножками и большой головой на тощей шейке, он напоминал нескладную куклу. Даже лицо его было точно механическое сочленение частей, взятых от разных людей: высокий благородный лоб соседствовал на нем с расплющенным перебитым носом, твердая линия скул нисходила к влажному похотливому рту и далее превращалась в безвольно скошенный подбородок. Эти детали никак не желали вязаться в единый облик, и любая попытка объединить их порождала лишь головную боль.
Вопреки всякому разумению, человечишка носил древнее и благородное имя Гарм. Черноту гармовой души по достоинству оценило даже последнее отребье, когда тот бахвалился, как в голодный год засолил в дубовой кадке и съел собственную мать. Но даже и без досужей болтовни поганый то был человечишка, невзрачность тела своего с лихвой окупавший великой душевной подлостью. Подельники с радостью прирезали бы его во сне, кабы не одно весомое обстоятельство - Гарм был треклятым колдуном.
"Порешу! - рдели уголья гармовых глазок. - Порешу, а после выну с того света и еще разок чиркну ножичком для верности".
Убивал Гарм со знанием. И ладно бы, только убивал, так он же, поганый стервятник, с мертвяками творил противоестественные колдовские ритуалы, аж жуть накатывала. Гнусовы приспешники, и сами не святые, зрелища не выдерживали, сбегали, а шибко чувствительные блевали в ближайших кустах. Человечишка же, будто насыщаясь от чужой смерти, после каждого грабежа возвращался из себя весь гладенький да довольный.
При пособничестве Гарма Гнус скоро подмял под себя окрестные банды - счастливые утекли сами, неудачников пожрал цепной колдун главаря. К слову сказать, кто у кого на цепи сидел, хорошо бы еще разобраться. Ныне Гнус полноправно царил на сытом купеческом тракте. В каждом селе у него сидело по осведомителю, которые за долю в добыче приглядывались к следующим по тракту путникам, выспрашивали их, а при оказии направляли в подготовленную бандой ловушку.
Пренебречь удачной возможностью выпотрошить торгашей было для Гнуса откровенным святотатством. Говорите, колдун в охране? Чихали мы на их колдуна, у нас вон свой имеется - клыкастый-зубастый, любому шею свернет, точно курёнку. Пятеро вояк под началом седого усача и подавно не представлялись головорезам помехой - не умением, так числом задавят, а коли зарубят кого, невелика потеря. Один Гарм не унимался, все про собрата по ремеслу выспрашивал: чем ел-пил, как говорил, что под подушку прятал - чуял, чуял клыкастый, откуда ждать неприятностей.
Дорога петляла через лес. По обе стороны, точно струны гигантской арфы, раскачивались могучие буки; их пышные кроны смыкались в вышине, образуя купол, проходя которым солнечные лучи приобретали таинственный зеленоватый оттенок. Подхватывая заданный буками мотив, шелестели листвой клены и грабы, позвякивали хвоей редкие ели. В негустом подлеске, среди боярышника и черной бузины щебетали испуганные шумом птахи. Стрекотали юркие белки. Оглушительно трещали цикады.
Обоз растянулся в ленту. Мерно скрипели повозки, ломались сухие ветви, шуршала прошлогодняя прель да зычно ругались возницы, когда колесо налетало на торчащий из земли корень. Тьори-менестрель, устроившись на облучке одной из повозок, перебирал струны лютни. Играл мальчишка складно, ни разу не сфальшивил и не взял неверной ноты, да и голосом Творец его не обделил.
Вивиан следил за мелодией, получая немалое удовольствие. Сам он был далек от музыки, однако мог воздать должное чужому таланту - в магических школах практиковали разностороннее образование. Благодаря этому среди аристократии считалось хорошим тоном определять своих отпрысков на обучение к колдунам, что в немалой степени способствовало процветанию последних. Рассуждали аристократы примерно так: положим, не вырастет наследник в боевого мага, но отстоять родовой замок при помощи колдовской науки он сумеет, в турнире рыцарском не осрамится, постигнет тонкости счетоводства, а в довесок - нотную грамоту и стихосложение, куртуазные речи в фаворе при дворе. Если не дурак, то обзаведется хорошими знакомствами и полезными связями, которые пригодятся ему для дальнейшего устройства собственной судьбы.
Маги охотно брали в обучение баронских да графских сынков, потому что за ними давали большие деньги, однако не жаловали за глупость и спесь. Те платили колдунам взаимностью, обучались из-под палки, больше кутили да интриговали. На Совете Наставников маги нередко выступали с предложением отказаться от аристократии в пользу сельских самородков, богатых талантами, но бедных на золото.
"Мы растрачиваемся впустую! - горячился его мажество наставник Опцимус. - Имея возможность воспитать блестящего боевого мага на пользу отечеству, мы вместо этого плодим легионы виршеплетов, для которых пределом станут хвалебные оды Киру V, на большее у них никогда не достанет маны. Из школы магии мы превращаемся в школу изящной словесности. Не пора ли сменить вывеску, господа?"
"Уважаемый коллега! - урезонивал разошедшегося Опцимуса его мажество наставник Либерус. - Протяните руку и возьмите с кафедры кубок. Вы видите, видите?"
"Что я должен увидеть? Кубок как кубок, погнутый краями, но для вина весьма пригоден, в чем главное его достоинство."
"Это же Argentos, чистая Луна, вот его главное достоинство! А не далее как вчера, уважаемый друг, Саверел-младший закончил писать портрет Вашей супруги, коим вы изволили украсить бальную залу вашего загородного поместья. Откажись школа от золотых мальчиков, не видать Вам ни Луны, ни Саверела-младшего, ни бальной залы, ни юной леди Опцимус. Но будем же серьезны! Уважаемый наставник Либерус, готовы ли Вы подать нам пример достойный подражания и первым обратить кошелек на пользу отечеству, то бишь оплатить обучение тех самых самородков, о благополучии коих Вы изволите печься?"
"Поразмыслив, я прихожу к выводу, что в изящной словесности нет ничего дурного", - соглашался старый смутьян, и за комфорт светил магической науки продолжали платить графы да бароны, а в их числе и Вивианов родитель. Между тем, неблагодарный наследник, столь же талантливый, сколь и строптивый, по окончании школы решил, что знаний у него непростительно мало для истинной магии, однако с избытком для роли сторожевого пса. Напрасно граф ждал сына домой, наследник предпочел замковым стенам свободу больших дорог.
Солнце давно перевалило за полдень, когда Вивиан, позволивший себе уплыть рекой воспоминаний, уловил участившийся ритм сердца. В прошлом решительно не было опасностей, поэтому искать источник тревоги следовало в настоящем. А здесь по-прежнему скрипели повозки, и все так же скакали солнечные зайчики в листве, и возницы неустанно бранились под аккомпанемент лютни. Только лютня, поначалу игриво выводившая сельские напевы, отчего-то забеспокоилась. Мелодия поменяла тональность, стала отрывистой, нервной, то нарастала оглушительным крещендо, то обрывалась в никуда, рождая безотчетный страх.
- Тьори! - окликнул Вивиан менестреля, - Поведай-ка, друг любезный, давно ли ты школу окончил?
Мальчишка был непозволительно юн для мага. Следуя негласной политике, наставники не выпускали из-под крыла alma mater юнцов, дожидаясь, пока перебродит вино молодых страстей. А до той поры находили молодняку занятия: истязали теорией и историей магии, не гнушались смежными немагическими науками - тактика со стратегией для боевых колдунов, история искусств певцам и художникам, арифметика - магам подобия. Ох, и горазды были старики на выдумки! Один налог на колдовство недипломированного чародея в корне менял его представление о самостоятельности.
Тьори вполне ожидаемо насупился. Нижняя челюсть мальчишки выдвинулась вперед, сошлись на переносице брови, он запыхтел, засопел, вот-вот кусаться полезет.
- Какая разница? Я отличный маг!
- Повтори, ты только играл вот так: там тамтам-тамтам... трам!..
Грозовое предупреждение, услышанное Вивианом в мелодии, при повторном исполнении зазвучало яснее: вступление было плавным, едва слышным, оно шелестело листвой, тенькало птичьими пересвистами. Но вот по струнам прокатились раскаты далекого грома, послышались крадущиеся шаги, струны взвизгнули спущенной тетивой, зазвенели, загудели.
- Ой! - по-девчоночьи воскликнул Тьори, испугавшись собственного творения. - Оно само как-то из-под пальцев выскользнуло ...
- А ты бы держал покрепче, тогда и скользить не будет!
По каким приметам он это определил - неведомо, но на то и был Вивиан колдуном, чтобы знать неведомое и видеть незримое.
- Вот ведь маг их забери! - ругнулся глава охраны, нимало не смущаясь присутствием рядом упомянутой нечисти.
- Возможно, и заберет. При них боевой маг, и это очень скверно.
Торг плюнул в сердцах на дорогу, выругался еще раз и принялся отдавать команды. Вовремя! Разбойники посыпались из леса, точно горох из дырявого мешка - эх, лакомая добыча торговый караван, слаще нее лишь купеческое золото!
Взметнулись на дыбы испуганные лошади, она из повозок опрокинулась, и оттуда яркими бабочками выпорхнули шелка. Пронзительно заорал племяш купца. Хлопнуло кнутовище возницы, ожалив бирюка в мехах, что потянулся к хозяйскому добру. Мальчик-менестрель, напевая, выхватил саблю из ножен. Дальше глядеть по сторонам стало некогда. Работай, маг! Вивиан соскочил с коня - ему нужна была земля под ногами и простор для движения. Сверкнула сталь, и блеск ее не сулил нападавшим ничего хорошего. Маг сражался с легкостью, достойной прирожденного танцора: тенью он ускользал от вил, проскакивал под острыми лезвиями косами, в то время как клинок его перерубал древко, на которое те были надеты. Верткий, точно рыба в родной стихии, колдун обозначал удары - оскорбительные, несерьезные, однако лишающие возможности участвовать в драке.
С пригорка за схваткой наблюдал разбойничий колдун. Гарм не торопился на помощь подельникам. Вместо этого он смотрел, как бандиты гуртом навалились на караванщиков, как повозки скрылись за обтянутыми дублеными шкурами спинами. Клубилась пыль, мелькали вилы и рогатины, кричали люди, неистово ржали кони. Разбойники валились рядом с добычей, расплескивая пурпур по золоту и лазури шелков. Точно изысканное лакомство, Гарм вбирал в себя запах окропленного кровью металла, ловил предсмертные хрипы, втягивал угасающее дыхание. Рот колдуна наполнился вязкой слюной, верхняя губа его приподнялась, обнажая совсем не подобающие клыки. Эта игра всегда казалась захватывающей - балансировать на краю сознания, будучи еще человеком, но уже читая окружающий мир на звериный манер. Когда восприятие окончательно сместилось к запахам и вкусам, Гарм упал на четвереньки, вздыбил черную шесть, которую не рубил ни один клинок, и направился убивать.
Вивиан ухватил лишь финальный этап превращения: с пригорка, где только что стоял низкорослый боевой маг, по-разбойничьи укутанный в меха, летела мохнатая же черная псина с доброго зубра размером. Тьори сыграл бы здесь сразу четыре форте сфорцато, а Торг разразился отборной бранью.
Несколько наспех выпущенных молний-заклятий соскользнули со шкуры адского пса и ударили в землю, оставив выжженные дымящиеся круги - пробить боевого мага в обличье оборотня не легче, чем победить дракона. Пес между тем играючи смел вставшего на его пути охранника, наступил лапой ему на грудь и рванул, нимало не считаясь с кольчугой. Чтобы погрузить морду и сожрать еще трепещущее горячее сердце, Гарму потребовалась доля мгновения.
Эх, не зря остерегали мудрые наставники: не желай! не касайся реальности своими мыслями! Помнишь, маг-праведник, когда-то ты мечтал посадить демона на цепь и обучить его пляскам под шарманку?
Расстояние до пса Вивиан преодолел в прыжке. Метаморфоза мягко подхватила тело: скатила лоб к затылку, расширила скулы, высекла на морде оскал. Послушные воле мага, развернулись плечи и раздвинулись лапы-пальцы, треснула по швам одежда, и из-под нее вместо кожи проросла густая шерсть. С глухим урчанием серебряный барс прянул на спину извечному врагу всего кошачьего рода. Это только сталь не вредит шкуре оборотня, а поди-ка зачаруйся от алмазных когтей! Барс рвал черную шерсть в клочья, пес рычал и мотал головой. Наконец и он сумел дотянулся, вгрызться в блестящий мех. Переплетясь клубком, черное с серебром покатились по земле - горе тому, кто рискнет вмешаться в драку между зверьем!
Пес трепал барса, расцвечивая белое алым, барс в ответ лупил врага лапой по морде, метя в глаза. Гарм полностью отдался на волю зверя, Вивиан же, напротив, сдерживал инстинкты. "Пусти! Пусти! Помочь!" - рычал зверь, но человек упрямо натягивал сворку, и оттого барс совсем чуть-чуть, незаметно человеческому глазу, незаметно чутью звериному уступал псу в скорости, проигрывал в реакции.
Когда разбойники увидели, что на Гарма нашлась управа, их боевой задор заметно иссяк. Охрана легко оттеснила нападавших обратно в лес, они бежали, побросав свое оружие. Тьори отшвырнул, наконец, саблю и торопливо взялся за лютню. Ох, каким же сложным оказалось примерить скользкие от крови пальцы к паутине струн! Не остывши еще от схватки, весь нерастраченный пыл мальчишка переливал в слова.
Свободен! Легко и неслышно, как тень,
Бегу неприметной росистой тропой.
Теперь не родня и не ровня я тем,
Кто стаей вершит свой трусливый разбой!
Рывок на свободу! О нем до сих пор Сильней, чем о власти, мечтает другой, Я бредил... Нет, я испытал не позор, А злобную радость, услышав: "Изгой!"
А вот и шарманка подоспела, подумалось Вивиану. Пляши давай, чертова псина!
Эта мысль стала последней. Вырвавшийся на волю зверь спрятал поглубже глупого уязвимого человека, извернулся и смертельным капканом защелкнул челюсти на горле пса.
И лязгнули зубы над горлом моим,
Но случай мгновенье мне дал для прыжка...
Роса розовеет от крови... Но им
Сегодня пришлось выбирать вожака...
К вящему огорчению Торга, менестрель не изволил сыграть отходную задранному оборотнем охраннику. Равно не помогли угрозы и посулы, Тьори отказывался наотрез, тряс головой, мотал светлыми кудрями.
- Как вы не поймете, не могу я говорить с его душой - Адский пес пожрал ее!
В тишине выкопали яму, где и похоронили товарища, вместо последней почести обернув его испятнанным кровью шелком - редкий покойник мог похвалиться подобным саваном. В тишине собрали обоз. Менестрель не вызвался пособить. Упрямый мальчишка сидел подле зверей - подыхавшего, но так и не разомкнувшего челюстей барса и громадного черного пса.
Будь Вивиан в своем истинном обличии, не поздоровилось бы менестрелю за подобную фамильярность!
Всем известно, что любые увечья на оборотне затягиваются в момент превращения. Когда кто-то быстро оправляется от хвори, про него говорят: заживает, как оборотне. К сожалению, Тьори не много внимания уделял повадкам магических зверей и химер, а оттого не мог понять, почему недавний знакомец продолжает валяться раненым, вместо того чтобы вернуться в человеческую ипостась и вновь сделаться живым и невредимым.
Менестрель гладил зверя и тихонько уговаривал:
- Отпусти его, оставь, ну оставь же!..
Когда тело умершего охранника было предано земле, а опрокинутая повозка поставлена на колеса, караванщики заторопились покинуть злополучное место.
- Трогаем, маг вас разбери! - подгонял глава охраны. В свете недавних событий любимое ругательство приобретало пророческий смысл. - А ну, курррвова мать, двинули!
Менестрель и перекинувшийся в барса маг в спешке были позабыты.
- А Вивиан? - насупил брови Тьори. - Он ради вас, за скарб ваш!.. А вы бросить его решили?!
- Чай все едино, подохнет, - подал голос Кнут, тот самый возница, который лихо орудовал супротив разбойников своим тезкой.
- Сейчас ты подохнешь! - вспылил менестрель, хватаясь за клинок.
Мальчишку удержали. Барсу высвободили угол в одной из повозок, где лежали тюки с пряностями. Охранников не удалось заставить подойти к зачарованному зверю, Тьори сам разжимал ему зубы кинжалом, сам устраивал среди тюков, добавляя острый мускус в благоухание шафрана и кардамона.
Никогда, даже в босоногом детстве, Обрубок не был хорош собой. Мальчишкой он не обладал ни очаровательной щербатой улыбкой, ни веснушками, кудряшками либо голубыми глазками - ничем из того, что обычно так умиляет мамаш. Заматерев, Обрубок изменился лишь к худшему. Широкая физиономия его обтекла жиром, пополнилась тряскими подбородками и покраснела, сквозь сальные и редкие волосенки просвечивала нечистая кожа головы, ноги обернулись двумя колодами, не отстали от них и руки - коротенькие, как у большинства невысоких людей, но удивительно пухлые, топорощились они по обе обрубковы стороны, словно пришитые нерадивым портным.
Бывает, люди, обделенные внешне, отличаются столь приятным нравом, что он заставляет заново посмотреть на них, перелицовывая их недостатки. К Обрубку сие допущение никакого отношения не имело - он был глуп, ленив, труслив и чрезвычайно жаден.
- Эй, балбес, хорош по земле лазать! Вали сюда!
На окрик Обрубок приподнял багровое лицо, с которого ручьями стекал пот.
- Тут телега торгашеская вверх тормашками стала. Может, вытряхнулась какая деньга, а торгаши недоглядели.
- Торгаши и деньгу недоглядели? Не пори чепухи! Давай, подымайся! - и Ветошь подкрепил довод увесистым пинком по заду приятеля.
От пинка Обрубок завалился в колючий кустарник. Вскочил страшный, кинулся на обидчика с кулаками: саданул Ветошь в челюсть, тот боднул его в живот, не удержался сам, и оба разбойника покатились по траве, обнявшись будто любовники.
Привлеченный звуками свары, на ель уселся ворон и с любопытством уставился на дерущихся. Черное оперение птицы отливало зеленью, в круглых, ровно блюдца, глазах его нашлось место и небу, и солнцу, и деревьям, и Ветоши с Обрубком, которые продолжали мутузить друг друга уже лежа.
- Кра! - ворон разинул клюв, и, подумав, добавил для пущей убедительности. - Кра, кра! - так букмекеры подбадривают драчунов и призывают зрителей делать ставки.
Первым запросил пощады Ветошь. Тощий, с гладкой лысой головой, он разменял шестой десяток уже тогда, когда достался в наследство Гнусу от прежнего главаря. Любимые байки Ветоши обычно начинались словами: вот, помню, малой я был, и это означало, что история происходила очень и очень давно. Куда там старику тягаться с молодым, полным здоровой дури Обрубком!
- А ну, кыш отсюда! Накаркал! - злой от поражения, Ветошь швырнул в ворона палкой, птица захлопала крыльями, поднялась и перелетела ближе к макушке ели. - Гнус велел трупы с дороги убрать.
- Так и сказал: убрать с дороги?
- Ты за дурака меня держишь? Так и сказал.
- Но не сказал закопать? - упрямо гнул свое Обрубок.
- Не сказал.
С главарем шутки были плохи. Разбойники - один под мышки, другой за ноги оттаскивали тела бывших подельников в чащу, когда приключилась оказия. Пока пыхтящий Обрубок своими короткими ручонками поудобнее перехватывал очередного мертвяка, а Ветошь тем временем стаскивал с ног его сапоги, рыжебородый громила по прозванию Малыш возьми да и воскресни.
- А ну, обувку оставь, вор! - бодро рявкнул покойник.
Ветошь подскочил, как ужаленный. Обрубок отбежал к дереву и надежно укрывшись за стволом, заорал:
- А че я? Кабы не сапоги... - виновато пробасил Малыш.
Очнулся он весьма кстати. Втроем разбойники споро свалили трупы в яму под корнями вывороченного грозой бука и забросали камнями да ветками, чтобы не добралось лесное зверье.
- А с этим как поступим? - кивнул Малыш на дохлого оборотня.
Ни один из разбойников не желал первым признаваться в диком ужасе, который внушал один только вид поверженного колдуна.
- А как Гнус приказал? - решил уточнить Обрубок.
- А этот... он точно того? - боязливо поежился Ветошь.
- Я не пойду смотреть. У меня рука тяжелая - у меня мертвяки оживают, - отказался Обрубок и угрюмо покосился на Малыша.
- Я тоже не пойду, - заупрямился Ветошь.
Малыш поскреб грудь под меховым жилетом. Сделал осторожный шаг в сторону пса.
- Кра! - предупредил его с ели ворон.
Ветошь вздрогнул и точас вызверился на птицу:
- У курвово отродье, чтоб тебя!
Малыш приблизился еще на один шаг.
- Вроде, дохлый.
- А ты его палкой, палкой потычь! - предложил Обрубок.
- Ты себе палкой потычь! А попросишь - так и я тку, - огрызнулся Малыш, делая еще шажок к псу.
- Пошли отсюда... - заканючил Ветошь.
- А пес?
- Да пес с ним, с псом! Ты магов когда-нить хоронил? То-то и оно, что нет. Я тоже не хоронил, но видал это дело. Тут чуть что не так пойдет, ну, к примеру, черенок от лопаты поломается, и пиши пропало. Разроется колдун обратно и станет шататься по миру, искать, кто его закопал. Помню, малой я был, так у нас в деревне колдун преставился. Справили, значится, по ём похороны - народу собралось не меньше, чем на иную свадьбу, одних колдунов трое понабёгло. Первый, значится, с рогатиной ореховой бродил да место правильное выверял, приятель евоный над гробом бормотал, а рядом с ним священник читал молитвы. Да где это видано, чтобы священники колдунам подпевали! А самый главный колдун, значится, три дня и три ночи покойника бдил, чтобы ежели тот шататься начнет, обратно его упокоить. Во как. Не стану я колдуна хоронить, хоть режьте!
После рассказанной Ветошью истории похолодало, солнце скрылось за облака и приумолкли певчие птахи, зато ворон, напротив, раскаркался особо зловеще. Не сговариваясь, разбойники двинулись прочь.
- Слышь, Ветошь, - донеслось уже издалека, - А у тебя такое бывало, ну когда ты малой был, будто кто-то в спину тебе смотрит, аж промеж лопатками свербит, а поворачиваешься - и нету никого?
- По-всякому бывало. Вот, помню, когда жива жинка только-только преставилась, сели мы с кумом хмелевухой ее помянуть, так и казалось будто баба моя, точно живая, стояла рядом да каждую кружку считала. А повернешься - вроде, и нету ей...
Едва утихли голоса и перестали качаться ветви деревьев, ворон, плеснув крыльями, слетел на дорогу. Осторожничая, небольшими шажками подкрался он к туше огромного пса, вспрыгнул на лоб. Дальнейшее действо произошло мгновенно. Доселе такой недвижный и нестрашный пес сграбастал птицу и отправил ее в пасть, не побрезговав клювом и перьями. Напитавшись чужой жизнью, оборотень приподнялся на лапах, вскинул морду и завыл протяжно и жутко. Эхо подхватило вой и понесло его далеко-далеко. Затрепетала листва, поникли цветы и травы, ветер отпрянул от безумного зверя. О чем говорил адский пес с миром - не понять. Каким демонам взывал он, какие тени будил - не изведать. Излив бессильную злобу, пес склонился к тропе и, зарываясь носом в землю, потрусил к Кайлиану.
Глава 3
Целители не способны читать мысли и отличать правду от лжи, они не слагают стихов и не видят снов о грядущем, они не вольны обращаться в зверей или птиц. Но разве оттого их способность врачевать становится менее чудесной?
Чему же учить целителя? Что для целителя главное?
Знание трав, умение сохранить их силу в настоях и отварах. Верный глаз, от которого не укроется ни единая хворь. Безграничное терпение, талант выслушать и вывести собеседника на откровенность, ведь далеко не всякий больной жаждет поведать о мучающем его геморрое. Господа рыцари почитают болезни признаком слабости, достославные бароны о впопыхах перебинтованном порезе вспоминают лишь когда он распухает так, что остается резать руку целиком, а после честят медиков живодерами. Встречаются и иные пациенты, которые любую простуду возведут в ранг фатальной и часами плачут о нестерпимых муках - тут лекарь сумей отличить серьезное заболевание от тоски и меланхолии. Целителю следует обладать цепкой памятью, дабы выучить многообразие симптомов тысячи разных болезней. Истинному целителю просто необходима...
Так-то оно так, но редко кто из воинов вспоминал о внимательности Асклепия или, скажем, об исключительном его даровании травника. Иные при случайной встрече не узнали бы доктора в лицо. Зато все как один запомнили руки - широкие крестьянские ладони, могучие предплечья и плечи, покрытые татуировкой змей, прорисованных до мельчайшей чешуйки. Действительно, попробуй забудь, когда едва придя в сознание, сталкиваешься мордой к морде с гадом, и пока там разберешь, что гад нарисованный!
Этими-то змеями и любовался Тьори, мысленно рифмуя строки героической баллады: змей - сумей, змей - не смей, змей - пей смелей. Асклепий в свою очередь разглядывал гостя: обтянутые бархатом ножны у пояса, щегольскую курточку с перлами в два ряда, золотые кудри, выбившиеся из-под расшитой бисером шапочки. Мальчишка был явно взволнован. Заварить ему чая с melissa officinalis?
- Я удостоился чести свести знакомство с величайшим магом средь ныне живущих, но дружба наша, полнившаяся взаимным доверием и симпатией, к несчастью вышла недолгой, - выспренно начал Тьори. - В битве c Адским псом, в битве кровавой и жестокой, мой товарищ утратил свою истинную суть.
- Он ранен? - не понял целитель.
- О, да! Страшны его раны, и душа его вот-вот воспарит к небесным сферам, ибо много страшнее ран проклятье, что наложил на моего друга Адский пес.
- Хм... приятель, а мог бы ты изъясняться claris verbis? Ну так, чтобы понять можно было?
Говорить по-человечески мальчишка не умел. Дорогой к трактиру Тьори раз десять пересказал свою историю, изукрашивая ее все новыми подробностями, и в итоге конечный вариант столь разнился с первоначальным, что Асклепий попросил менестреля помолчать, боясь запутаться.
- Здесь я его оставил. Хозяин не рад соседству с оборотнем, отказать пытался... У-у-у, дурной человек, стаю бесов ему под седалище!
Костерил трактирщика мальчишка недаром. В каморке под покатой крышей трудно было разместиться и одному человеку, а тут нате вам - и виршеплет, и зверюга. Свет проникал в каморку через оконце, что подслеповато щурилось сверху. Воздух за день нагрелся от крыши, был душен и сух. В нос пахнуло резким ароматом. По лекарской привычке Асклепий принялся раскладывать его на составляющие:
- Мы купца охраняли. После героической победы в неравной схватке Вивиан не мог идти, и купец любезно предложил устроить его в повозке с пряностями.
- Охо-хо! Первый раз вижу метаморфа, который сам в суп просится... Апчхи!.. Метаморф тушеный с медом и имбирем, метаморф жареный в щафрановой корочке ... апчхи!..
Не переставая чихать, целитель осмотрел зверя. Барс отнесся к осмотру равнодушно, лишь глянул лениво левым глазом (правый распух и не открывался) и опять впал в дрему. Зверь был ужасающе грязен. Некогда светлая шерсть его пропиталась кровью и пылью, сбилась колтунами, слиплась от гноя. Дышал барс часто, натужно, но причиной тому была жара в каморке, помноженная на густую шерсть, а вовсе не ранения. Запах пряностей начисто отшибал звериный дух.
- Да твой друг нас с тобой переживет! - успокоил менестреля Асклепий. - Обернется разок - и как новенький.
Тьори не разделил оптимизма целителя:
- В том-то и соль! Вивиан поныне пребывает в обличье барса, хотя с момента битвы луна трижды сменила солнце.
Асклепий знался большей частью с боевыми оборотнями. За неполные тридцать лет он успел повидать великое множество зверюг и химер, но в его практике не встречалось еще колдуна, затягивающего пребывание в звериной шкуре сверх необходимого. После сражения боевые маги скорее стремились стать людьми, ибо шкура поглощала существенный запас сил и истощала нервную систему. Надо полагать, прочие колдуны не сильно от них отличались.
На всякий случай Асклепий решил уточнить:
- Ты сказал, что твой друг с оборотнем схватился?
- Ах, как он дрался! Как дрался! Об этом не стыдно сложить поэму: солнце сияло на его белоснежной шкуре, и шкура сияла подобна доспеху. Алмазные когти разили острее заточенной стали, хвост яростно бил, аки плетка о семи хвостах...
- Он с оборотнем сражался? - прервал целитель словоизлияния певца.
Принужденный вернуться от красочных метафор в тусклый обыденный мир, тот ответил без интереса:
- С оборотнем, с кем же еще.
- А оборотни колдовать не могут, - закончил свою мысль Асклепий.
Тьори было призадумался, но буйная фантазия тотчас подсказала ему решение:
- Вдруг тот оборотень ядовитым был? Взял и зачаровал свою кровь - глотнешь и отравишься вернее любого яда.
- Такое я только в книгах читал. В своих "Повадках химер магических и немагических" Альфрус Брэмус делится соображениями: "Случается, что боевой маг получает способность к неограниченным превращениям, то есть метаморфозам. Это делает его чрезвычайно опасным противником, поскольку среди прочего дает способность внутри себя производить яд наистрашнейший, коему нет противоядья". Только наш случай, по моему разумению, иного порядка. Ты другого целителя не спрашивал?
- Да много ли целителей в этом паршивом городишке? Двое местных, едва заслышав про оборотня, захлопнули двери: к фельдшеру, к фельдшеру ступай, оборотни по их части!
Менестрель заблеял и замахал руками, передразнивая кайлианских медиков. Артистизма мальчишке было не занимать.
- Так то оборотни, а у нас налицо метаморф. Говоришь, в чем разница? А вот гляди: оборотнем принято именовать боевого мага, который всегда примет облик одного и того же животного. Так, Турс - колдун с юга королевства оборачивается туром, а столичный маг Мартин - лисом-кицунэ, командир же наш Кассиан... а, впрочем, не жалует он это дело, коли повезет так увидишь сам, а не повезет, оно и к лучшему. В отличие от боевых колдунов, приверженцы классической школы телесной магии, к которой принадлежит твой друг, в выборе животного воплощения не ограничены - с утра маг может принять обличье мыши, к вечеру станет кошкой. Чтобы не возникало путаницы, их звериную ипостась называют иначе - метаморф. Об этом еще Альфрус Брэмус писал в своем "Разнотварье". Есть еще маги любви, те могут обернуться зверем частично, но впрочем, тебе о них думать рановато. Обернувшись, маг утрачивает способность колдовать. Ну, словно оставляет ее в залог за звериную шкуру. Вот еще беда какая: завтра мы уходим из Кайлиана, ума не приложу, когда успею с барсом твоим разобраться.
Тьори, было задремавший под россказни о магических тварях, встрепенулся:
- Вы идете бить врага? И новобранцев вербуете?
Целитель поспешил вернуть мальчишку с небес на землю:
- Слышишь, как со зверюгой поступим?
Чтобы отвлечь юного певца от мечты о ратных подвигах требовалось нечто большее, нежели раненый зверь.
- Возьмем с собой! Оборотень все-таки боевая единица.
- Оборотень-то оно, конечно, единица боевая, а вот метаморф - явление прямо противоположное. Совсем ты меня не слушал! Метаморфами маги жизни становятся, а их магия запрещает им убивать. Поклясться готов, не обрадуется твой друг войне.
- Не могу я его бросить! Как потом в зеркало смотреться? Упрекнет отражение Тьори: забыл друга в беде в чужом краю! Раненого, бессловесного покинул смерти на забаву! Чем оправдаюсь тогда? Уж лучше разделю с ним его горькую участь!
И менестрель вполне правдоподобно захлюпал носом. Спектакль произвел должное впечатление.
- Ладно, герой, пошли за хозяйской телегой, - смилостивился целитель.
Тьори засомневался:
- Этот разве даст!
- Зря я его жену давеча он мигрени пользовал? Сам говорил, никчемные в Кайлиане медики.
Мальчишке предстояло узнать о людях много нового, ибо трактирщик, по его разумению, тип злобный и прижимистый, завидев Асклепия разительно переменился. Он воссиял фальшивой улыбкой, расцвел, залебезил:
- Господину целителю угодно доехать до казарм? И зверя угодно забрать? Конечно-конечно, ни к чему бить ноги! Да и животинку мучить не годится, мы ж не живодеры какие! Вон, израненный, мается, бедолага! Конечно-конечно, покорный слуга господина целителя...
При помощи двух здоровенных трактирных вышибал барс весьма споро был погружен в телегу и для пущего уюта обложен сеном. Под морду зверю подсунули засаленную подушечка с кистями, давным-давно позабытую в трактире некой знатной дамой. Тьори и Асклепий заняли место на козлах. Телега загрохотала по мостовым. Вот она нырнула в узкий Стремянный проулок, протиснулась под смыкавшимися крышами домов на Шорную улицу и, минуя Кожевную площадь, покатила в сторону городских казарм. Правил телегой Асклепий. Тьори сидел подле него и поминутно оглядывался назад.
- Прекрати ты вертеться! Не сбежит твой друг, доставлю в сохранности...
Менестрель послушно отвернулся. Попытался было занять внимание домами, мимо которых они проезжали. Не найдя в тех ничего примечательного, глянул на проплывающие по небу облака, после - на мельтешение брусчатки под колесами телеги и вновь обратил взор к метаморфу. Барс спокойно лежал, устроив на подушке морду.
На подъезде к казармам Асклепий резко натянул вожжи, останавливая кобылу:
- Вот ведь незадача! Сам идет.
- Да кто же?
- Командир, кому еще?
Навстречу им двигалась легенда во плоти. С боевого мага Кассиана Кайлианского придворные живописцы любили писать героев батальных сцен. В серии исторических полотен Саварела-младшего, коя удостоилась чести пополнить картинную галерею его величества, чеканными чертами Кайлианца щеголял сам великий колдун Рас-Альхаг. Лицо Кассиана было мужественным и благородным: глубоко утопленная носогубная складка, высокие дуги бровей, резкие скулы, нос, будто вырубленный из гранита. Плечи командира плащом укутывала длинная грива черных волос. Кассиан зачаровал собственные волосы, обратив их в подобие неуязвимого шлема, и с тех пор удары по голове ему были не страшны.
Не тут-то было - воплощенная легенда легко преградила дорогу. Телом командир напоминал могучий дуб - высокий, крепкий, вывернуть с места который неподвластно даже смерчу.
- Тпру! - крикнул Асклепий, осаживая лошадь.
- Кто с тобой? - спросил целителя Кассиан.
- Виршеплета по случаю повстречал. Клянется изводить нас гимнами, маршами, песнями патриотическими - боевой дух отряда поднимать.
- Где нашел? Не лазутчик ли вражеский? - дотошно выспрашивал командир.
- Мал еще лазутчиком быть. Cantor vulgaris, - пожал плечами целитель. - Менестрель как менестрель.
- Стреляет метко?
- Да я белке в глаз с сотни шагов попадаю, - встрял Тьори.
Кассиана не просто было сбить с толку:
- Мы с белками не воюем. Оружие при себе имеешь?
- Да я в поединке на мечах любого боевого мага за пояс заткну!
- Ты колдуешь? - теперь командир действительно заинтересовался. Посмотрел пристально, ожидая ответа.
- Маг души, с вашего позволения!
- Ладно, пойдешь хронистом.
- Разрешите ехать, командир?
- Езжайте... А ну, стоять! В повозке что? - орлиный взор Кассиана наконец проник вглубь телеги.
- Ковер везем, командир, ревматизм замучил, никакого спасу...- бодро нашелся Асклепий, но Тьори свел его труды на нет.
- Заморский зверь! Из далеких земель привезен, батюшкой на рождение пожалован, нехорошо родительскими подарками бросаться.
Даже столь прозаическое действо, как почесывание затылка в исполнении Кассиана выглядело завораживающе.
- Подозрительный он у тебя. Говоришь, иноземный?
Тьори принялся сочинять на ходу:
- Он при мне с рождения, еще котенком слепым. Батюшка сказывал, змея однажды в детскую проскользнула, да пока няньки задремали, прямиком в колыбель вползла. Проснулись нерадивые и видят: змеища на хвосте поднялась, жало выпростала, шипит - быть беде! Благо, барс не растерялся, схватил гадину поперек горла и придушил. Жизнью я ему обязан!
Красноречие Тьори было вознаграждено.
- Выступаем поутру. Животное обеспечить намордником.
Вечер прошел в суете. А утром, едва просветлел небокрай и заря зарумянила острые скаты крыш, отряд под предводительством Кассиана Кайлианского выдвинулся из города, увлекая на войну мага-праведника в звериной шкуре.
Часть 2: AgnusDei или праведник на войне
Глава 4
Кассиан вел войско на юг. Там, у приграничной крепости Архэт стратеги и провидцы в один голос предрекали решающее сражение. Чтобы им поверить, достаточно было взглянуть на карту, где у южной границы королевства, между лесами и равниной, вырисовывались зубцы тринадцати башен. Столь мощное укрепление ни один здравомыслящий командир не рискнул бы оставить позади себя. Овеянный легендами форпост, творение гениального зодчего старины, иногда называли ключом к южным воротам - пади Архэт, и продвижение врага не сдержать соборной магией целого королевства.
Близ границы стали попадаться сожженные деревни. Тоска сжимала сердце при виде этих разоренных оплотов людского благополучия, среди которых бродили, захлебываясь тоскливым воем осиротелые псы. Обугленные, стояли венцы срубов с торчащими трубами, костяки деревьев тянули к небу ветви-пальцы в немой мольбе, и - горький - витал надо всем запах дыма. Говорят, на пепелищах хорошо растет крапива - жгучая, как само пламя, но это случится много позже, а до той поры Кассиан распорядился ставить кресты. Их колотили в топорно, в спешке, зато на века. Солдаты тянули заунывные отходные и копили лютую злобу.
На одном из таких погостов встретили священника, который молился, утопая коленями в золе. Спросили, который день стоит - не знал. Спросили, как остался в живых - сказал, милостью Создателя. И расплакался. Поднесенную воду пил жадно, захлебываясь, кашляя, измочив бороду и рясу. Сам Кассиан говорил со святым отцом и, не углядев в нем вражеского лазутчика, передал на попечение целителя.
Ввечеру встали биваком. Расположились в лесу возле болот, где не счесть летало комарья. Застучали топоры, закипела ключевая вода в походных котелках. Солдаты то и дело оборачивались на святого отца. Появление в отряде священника вселяло веру в собственную правоту и оттого в неминуемую победу. "Создатель с нами, - думалось каждому. А разве дано кому устоять перед мощью Его?" И разжимались зажатые в кулак ладони, и разглаживались морщины на хмурых обветренных лицах.
- Расскажите, ваше благословение, как вышло-то в деревне? Как Вы от смерти убереглись? - не утерпел один из новобранецев, паренек лет пятнадцати на вид.
- Меня не было с ними. Меня с ними не было!.. - горько прошептал святой отец и снова заплакал, заслонивши лицо рукавом.
- Мне думалось, только нашему командиру за каждым пнем враги мерещатся. Коли Кассиан не признал отца Агнеция за лазутчика, ты можешь спать спокойно, - упрекнул парня целитель.
- И вовсе не хотел я обидеть!
- Попроси ветеранов, они занятных баек порасскажут, а от отца Агнеция отступись, не береди раны.
Новобранец умолк, но святой отец неожиданно ответил:
- Не об умерших моя печаль, умершим Создатель простер милосердные объятия. О живых горюю - великая беда пришла на нашу землю, наистрашнейшее зло творится, многих оно коснется, вот о ком надо скорбеть!
- Ваше преподобие, благословите на битву праведную!
И скорый на словах и в делах парень бухнулся перед отцом Агнецием на колени. Священник покачал головой, молвил с укором:
- Не торопись убивать.
- Создателю во славу!
- Мало Творцу славы в гибели его детей.
- То ж детей! - вступился за новобранца длинный как жердь малый. За бессонные красные глаза и необъяснимое пристрастие к историям про живых мертвецов приятели прозвали его Упырем. - А мы душегубцев бить будем, и на нас глядючи Творец порадуется.
- Все равно Творцу дети - люди ли, звери, любая тварь под солнцем.
- И гвиноты тоже? - простодушно удивился Упырь. - Они жадны до смерти, как мертвяки, из могилы восставшие: грабят, жгут, губят посевы, селениями целыми в полон уводят, баб насильничают, детей малых на пики насаживают. Одно зло от них! К чему Творцу такие выродки, коли у него есть дети куда достойнее!
- Создателю дорог каждый. При рождении человека он затепливает искру в его душе. Дурными помыслами и скверными делами человек гасит эту искру, и тогда после смерти душа грешника, черна и беспросветна, растворяется во мраке, и некому подхватить ее. Но если прежде грешник успел раскаяться в содеянном, огонь Творца разгорится и озарит скорбную его душу. Отчего же ты стремишься лишить гвинотов счастья вернуть себе дар Творца?
- Так сколько еще им честных людей изводить!
- Разве убив врага, ты сделаешься лучше него? Ты же не брешишь как дворовый пес, и не воруешь кур из курятника подобно лисице. Кем и когда определено, будто равняться нужно на худших? Опуститься на четвереньки, уподобясь зверю, легко, подняться обратно - вот истинный подвиг. Что мы собой представляем в сравнении с лучшими из людей? Встань рядом с праведником, и ты поймешь, что не безгрешен.
Упырь растерянно зачесал затылок:
- Выходит, мне домой теперь топать? А я сеструхам обещал с богатым трофеем на приданое вернуться ...
- Отчего я не догадался раньше, - тихо прошептал целитель. - Конечно, человеку не пристало отворять душу для зверя. Эй, Тьори, ты слышал святого отца?
Менестрель не участвовал в беседе. Он расположился поодаль и задумчиво щипал струны лютни. Что за дело ему было до скучного богословия, когда впереди ждали великие битвы и подвиги?
- А? Вот, послушай: я песен немало сложил о войне, где сталь пламенеет и лошади ржут...
- Повтори-ка, что ты рассказывал про метаморфа своего!
- О, то страшный зверь - шерсть его подобна сверкающему доспеху, о которую затупился ни один клинок, когти его - алмазы, а на дне вертикальных его зрачков таится... таится...
- Обожди ты, Упырь, со своими когтями, - отмахнулся Асклепий.
- И вовсе они не мои. Мои-то обычные, а кабы алмазные были! Вдруг зверь заморский отдаст коготок сеструхам на приданое? Ну, хоть с мизинчика! У самого ж их вона как много!
- Тьори, еще раз напой, что ты тогда бренчать надумал на своем инструменте? - настаивал целитель.
- Да хоть сей же час!
И, не чинясь, менестрель заиграл.
С первыми взятыми аккордами Тьори поглотила целая гамма переживаний: вспомнилось, как в горячке боя он выплескивал в созвучиях клокочущую ярость, стремление жить, жить любой ценой. Перед страхом смерти все действительно важное было отринуто на второй план, зато второстепенное сделалось наинасущнейшим. На смену рыцарским идеалам заступил инстинкт - слепой и безжалостный превыше любых условностей.
Тьори хрипел, рвал струны и сплевывал кровавую пену слов. Из лесу лютне вторил волчий вой. Цепенели у костра солдаты, хмурился целитель. Лишь отец Агнеций оставался безмятежен - священник давно укротил в себе страсти.
Последняя нота упала в безмолвие.
- Поздравляю, мальчик! Ты сочинил заклятие, запирающее душу человека внутри зверя. И никакой серебряный ошейник не нужен, - восхищенно выдохнул Асклепий.
До Тьори не сразу дошел смысл сказанного. Менестрель уставился на целителя, моргая длинными ресницами:
- Как так? Ты говорил, будто оборотни чужды магии!
- Снова путаешь. Действительно, оборотень не может колдовать, потому что сделался зверем, а магия суть прерогатива человека. Стало быть, восприимчивость к магии у оборотня иная. Ну, вот попробуй медведя в плащ обрядить - налезть-то налезет, да толку? Именно потому оборотням д выдумывают особые заклятия, рассчитанные или на звериную их сущность, или на магическую природу. Некоторые из них, кстати, рядовому воину не страшнее чиха будут.
- Выходит, не было зачарованной крови, и не было проклятия Адского пса, и я сам стал своему товарищу худшим проклятием?! О горе мне, горе!
Менестрель вскочил и кинулся в лес, туда, где охотился его барс.
- Хмель-травы никак объелся? - удивился Упырь. - Зачем в чащу-то сигать? Там же ш волки!
- Его защитнику волки, что тебе семечки. Ну, мальчишка, ну, шельмец, ведь сказал командиру: полноценная боевая единица, надежный страж... Это надо же, серебряный ошейник на метаморфа надеть! - восхитился Асклепий, но все-таки не решился отпустить Тьори одного, направился следом - Эй, охолони, страшное проклятье...
Зачаровать легко. А попробуй-ка теперь назад верни, поймай крылатое! На разбойничьем тракте слова сами легли в руку, едва в них возникла нужда, ныне же, как назло, удавалось ухватить лишь хвосты рифм, и те - куцые. Извечное проклятие магии души: не она послушно бежит по твоему зову, но, напротив, ты заложник ее капризов. Маялся певец: все шептал что-то, спорил сам с собой, дергал пальцами, подкручивая колки и перебирая незримые струны. Да только от маеты ни одной путевой песни не родилось.
Однажды не выдержал. Попросил Асклепия:
- Не отсыплешь ли щепоть гиппокрены?
Целитель слышал про новомодное увлечение золотой молодежи магических школ. На вечеринках, где щедро лилось вино и рекой текли золотые монеты в карман кабатчиков, юные маги ели ягоды Athopa belladonna или вдыхали аромат порошка из корня Senecio, некоторые же добавляли в вино сок цветка Papaver somniferum. После такого купажа даже самому слабому магу становилось подвластно небывалое чародейство. Да только расплата за мимолетный миг всевластья порой бывала слишком высока.
Особо ценилась в этой связи травка гиппокрена. Растет она близ источников, лист имеет темный, кожистый, стебель жесткий - не оборвешь. На излете весны гиппокрена украшается крупинками белых соцветий. Если собрать цветки и добавить их в чай тяжело больному, он погрузится в долгий сон и во сне том забудет о боли, и увидит яркие счастливые сны, оттого любят гиппокрену целители. Маги души эту травку тоже жалуют, потому как дарует она исключительное вдохновение, позволяя прикоснуться к своим мечтам наяву. Главное отмерить точь-в-точь, иначе уснувший может не проснуться, а ушедший в видения заблудится в мире грез, оттого так мила гиппокрена убийцам-отравителям и оттого же бродят по деревням люди с пустыми глазами - кто зовет их блаженными, а кто - безумными. Уж этим-то гиппокрена мила пуще прочих: предложи щепотку - пойдут за тобой, подведи к краю обрыва и брось лепестки на ветер - вослед кинуться. Кто разберет теперь, много ли тех безумцев прежде стремились к всевластью?
- Нет у меня гиппокрены, - хмуро ответил Асклепий.
- Однако я слышал, будто каждый целитель ее запасает, чтобы облегчить боль страждущим....
- О, ты не только боевым магом, еще и врачевателем успел выучиться? Может, меня заменишь?
Тьори оторопел. Какая муха укусила обычно благодушного целителя? Отчего тот вспылил в ответ на невинную просьбу? Менестрель не находил в употреблении травки-гиппокрены ничего предосудительного, а действие ее, которое он успел опробовать на себе, было выше всяких похвал. Ту, героическую балладу, что привиделась Тьори в последний раз, в школе аж на восемь голосов разложили!
- Не для себя прошу, - попытался настоять менестрель, но был встречен едким:
- Ужели?
- Для друга моего.
- Постой, дай запишу новую формулу: "Коли же вы желаете вернуть истинное обличье метаморфу, высыпьте на холку ему pulvis высушенных и истолченных соцветий гиппокрены. Данную операцию следует проделать ровно в полночь и непременно при полной луне", - продолжал насмешничать Асклепий.
- У меня слова песни не складываются! - в отчаянии выкрикнул Тьори.
- А с гиппокреной, значит, сложатся? Слюнявым идиотом сделаться хочешь?! Нет у меня твоей гиппокрены, нет и просить не смей!
Первая стычка с гвинотами случилась ранним утром, росистым и свежим, когда воздух звонкой ясностью своей подобен горному хрусталю. Сшиблись яростно: воинам Кассиана не терпелось поквитаться за пепелища за спиной, а гвиноты ничем, окромя ярости да свирепости похвалиться не могли, но той и другой хватало через край.
Тишина раскололась конским ржанием, гудением стрел и лязгом железа. Кричали люди - слышались боевые кличи, ругательства и просто протяжные крики. В руках у Тьори вместо любимой лютни пел-заливался упругий клинок, песне его грозным рыком вторил белый барс. Там, куда не дотягивалась чинкуэда, успевали клыки и когти - заморский зверь ревностно охранял певца. Безжалостно разил Асклепий - кому еще, как не целителю, знать уязвимые точки на человеческом теле, с перекошенным лицом и вытаращенными красными глазами рубился Упырь, беспорядочно размахивал клинком вчерашний паренек-новобранец. В самой гуще сражения метал боевые заклятия Кассиан - воистину, боевой маг десницей махнет - десяток воинов мертвыми полягут, шуйцей же осенит...
Недаром любили командира солдаты и женщины, придворные живописцы и колдуны, и даже сам его величество Кир V благоволил Кайлианцу. Колдун гвинотов продержался против Кайлианского рыцаря недолго. В боевом воплощении гвинот был страшен, отпрянули даже ветераны - такого чудища они не встречали! Гигантская гидра затмевала собой солнце. Гладкая, черная, мотала она гибкими шеями - две, и три, и шесть! На боках топорщилась острая чешуя, хвост колотил по дорожной пыли. Да только, отказавшись от обличья человеческого, прощайся и с магией - когтистой лапой не удержать меча, звериной пастью не прошептать заклятий! Уповай, химера, на свою чешуйчатую броню и яд в железах.
Сверкал изгиб фальчиона, ослепляя тварь. Скупые и емкие взмахи клинка обернулись смертоносным заклятием. Гидра осела у ног Кассиана в лужу черной дымящейся крови - жаль, не случилось рядом придворного живописца, чтобы запечатлеть поверженного врага!
Лишившись колдуна, гвиноты еще пытались сопротивляться, но исход схватки был предрешен. С одним из пленных Кассиан имел продолжительную беседу, после которой распорядился всех расстрелять.
- Но то не по чести! - воскликнул Тьори.
- Сиди уж! - охладил его пыл целитель. - Глянь сколько их! И каждый воин. Освободится - жди ножа в спину. Думаешь, кабы нас взяли в плен, стали бы церемонии разводить?
- Но ведь их можно зачаровать, воли лишить.
- Labor ineptiarum. К чему командиру ману тратить? Чтобы эту когорту следом тянуть? Опять же, всем пить-есть подавай, не то ноги протянут. А итогом куда? В Архэт, Бешеному Мартину в подарок преподнести?
Услышав гремевшее в королевстве прозвище боевого мага, Тьори съежился и плотнее надвинул на глаза свою шапочку, повторил тихо:
- Бешеному Мартину?
- Глянешь на боевого не из последних, будет о ком песни слагать. Да не робей так! - по-своему истолковал поведение мальчишки Асклепий.
- Но как же... они в плен сдались ...
- Вот что я тебе скажу: остерегись мерить боевых магов обычной меркой, мораль у них иная. Наслушался в детстве сказок и думаешь, будто боевого мага заклятия да владение мечом делают? Тогда и ты боевой маг, и твой друг-метаморф. Скольких, думаешь, можно убить, находясь в ладах с совестью? Мы ведь не изверги какие. Ветераны, бывает, ночами бессонницей маются, настои просят, чтобы спать без сновидений. А боевые - правая рука смерти, они косят людей сотнями. И полбеды, если, перешагнув положенный предел, маг скажет: не могу больше. Я в хрониках читал, что в древности они частенько сходили с ума. Вот и представь безумца, наделенного разрушительной силой стихии. Хорош?
Чтобы этого не случилось, при обучении боевого мага ему закладывают иное мышление. У них особые отношения со смертью - Костлявая пляшет на острие их мечей, она всегда рядом, поманит боевого, и тот пойдет следом. Боевой маг ни во что не ставит человеческую жизнь, что чужую, что свою. В любую минуту он готов забрать ее или отдать без сожаления, и в своем праве карать и миловать не усомниться ничуть. Именно поэтому боевую магию называют магией смерти.
Не один Тьори удивился приказу командира. Отец Агнеций долго упрашивал Кассиана поменять решение и отошел ни с чем. Подавленный, стоял священник на поле, заваленном убитыми людьми и лошадьми. Пальцы его перебирали четки у пояса, губы беззвучно шептали молитвы - не вымолив милосердия у колдуна, священник обращался к Творцу.
И странное дело - еще недавно на Кайлианском тракте Тьори вовсе не жаль было убитых разбойников, и этих гвинотов он тоже разил без сомнения, но стоило отцу Агнецию преклонить колени, как ненависть покинула душу певца. Из зверей с перекошенными рожами и изогнутыми клинками гвиноты превратились в простых людей. И жены-то у них мнились любящие, и матери-то ждали их домой, и отцы гордились сынами. Если отец Агнеций, святой человек, просит за врагов, то кто такой Тьори, чтобы их ненавидеть?
Подхватив скорбь, заплакала лютня.
Молитву прервал очередной приказ:
- Вали кучей.
Кто-то заботливо поинтересовался:
- Может, их на куски порубать, командир?
- Секиру зазря тупить! А ну, ваше преподобие, освободить поле боя!
Трупы свалили огромной и страшной горой. Воины не гнушаясь снимали с мертвяков приглянувшийся им щит или кривую саблю.
- Ты погляди! Так и блещет, так и искрит! А острая, острая-то стерва! Сеструхе возьму на приданое.
- Экий ты дурень, к чему девке сабля?
- Вот будет у тебя шесть сестер, узнаешь, к чему.
Работа была окончена. Кассиан приказал отойти подальше, вздернул вверх руку. И тут полыхнуло! Столп огня рванулся от боевого мага, неудержимый, жадный вылизал он поднесенную жертву.
- Вот так. Не все душегубам пожары чинить.
Отряд двинулся дальше. Недопетая песня ела горло Тьори. Или то бы дым погребального костра? Не раз и не два менестрель оглянулся назад, а костер отполыхал на удивление быстро, и труженник-ветер заметал песком рану земли.
- Кашляешь, певец?
- Пустое, пыли наглотался.
Пригибались к краям дороги густые травы, камни вылетали из-под конских копыт, бряцало оружие и вскачь неслись слова неспетой песни, удивительно схожей с молитвой.
Несколько дней подряд менестрель преследовал старца. Словно верный оруженосец, подхватывал каждое им оброненное слово, клал на ноты каждую невысказанную мысль, рифмовал каждый исполненный доброты и благолепия жест. Долго, долго шлифовал Тьори свое творение. Дни мелькали за днями, ложилась под ноги дорога, не один и не два боя принял отряд Кассиана, прежде чем на самом подходе к крепости Архэт певец наконец решился.
Солдаты располагались на привал. Ночь наполнило гудение голосов, шутки и ругань вперемешку. Кто-то готовился спать, устроив голову на седло или щит, кто-то жевал круто просоленное мясо или хрустел сухарем, травили старые байки. Дождавшись, когда людское море отшумит, Тьори подхватил лютню и решительно направился в сторону от лагеря.
- Ты куда? - окликнул его часовой.
- Случайно зверь тут мой не пробегал? Белоснежный барс?
- Так командир наказывал людей стеречь. А ты зверя искать удумал!
- Не спится, - и менестрель ускользнул во тьму.
Ищи ветра в поле, а зверя на воле!
Дитя городских улиц, Тьори быстро понял безнадежность своей затеи. Много ли разглядишь ночью в лесу? Только ели качаются, волоча макушки по звездам. Стенают, жалятся старые великаны: "Короед, поганец, и точит, и точит, и точит! - Крот под корнями ходы роет! - Ох, тяжко!" Только совы ухают, да стрекочут цикады, да воет ветер-пастух, сгоняя грозовые облака. Какая-то особо настырная сова долго преследовала Тьори, перелетала с ветки на ветку, все пыталась втолковать собрату-певцу что-то по-своему, по птичьи: "Уу-хуу ху, уу-хуу ху, у-ху. Уу-хуу ху, у-ху, - злилась, повторяла, переспрашивала - понял ли? - Уу-хуу ху, у-ху. У?"
Уйти далеко от лагеря Тьори не решился. Не охотник он, не следопыт, чтобы из лесной чащи обратно пробираться. Но песня - неспетая песня, уже сложилась и толкала в грудь, и непременно нужно было отпустить ее. Менестрель сел на замшелый валун, положил на колено госпожу лютню.
Глава 5
Человек лежал на земле, свернувшись калачиком, - ни дать ни взять младенец, преждевременно исторгнутый из материнского чрева. Его окутывали ароматы вечерних трав, мха и хвои, прелой листвы. Светляки мелькали в ветвях над его головой.
Человек шевельнул рукой. Сжал пальцы в кулак. Приподнялся, опираясь на колени и локти. Оцарапался о ветку. Не думая, по-звериному зализал рану. Попробовал выпрямиться в рост. И тут на него с размаху обрушились память зверя. Острые эмоции. Много чувств. Череда мыслей и запахов. Если разложить, этого хватило бы на долгую эпическую балладу, какими певцы любят вызывать слезы у слушателей. Человек прочувствовал все разом, будто в высверке молнии. Осознание непоправимого. Ярость. Пьянящая мощь чужой крови. Спутавшиеся и порванные нити мироздания. Жалобный звон серебряных струн. Тошнота. Он заскулил. Зацарапал бессильными ногтями эту жесткую и равнодушную землю.
Еще один высверк холодного света, и на месте человека забился в судороге метаморфозы белый барс. Обернуться не получилось. Вышвырнутый из спасительной шкуры человек стал на четвереньки, закачался, пытаясь отыскать себе место в этом зыбком мире. Кожу кольнули первые капли дождя. Человек вывалил язык, задышал часто, загнанный химерами памяти.
Прячась от воспоминаний, вновь попытался превратиться в зверя. В этот раз он успел коротко рыкнуть, прежде чем инстинкт вернул его в собственное тело, распластанное на сырой земле. Спасаясь от памяти, человек затряс головой, зажмурил глаза, прижал ладони к ушам и завыл в голос. Опять попытался обернуться. На этот раз не хватило магии.
Гордец из гордецов, человек засмеялся над собой. Улыбка уцепилась за уголки рта, потом тряхнула плечи и, наконец, исторгла из груди сухую икоту. Смех был неотличим от слез - громкий, истеричный. Человек катался по земле, бил кулаками, и хохотал, хохотал, хохотал.
На помощь пришло небо: плотной завесой упал дождь, мир милостиво сомкнулся вокруг. Небо плакало без стеснения - ему, небу, вовсе не зазорным казалось рыдать; в треске молний небо рвалось на части, потому что человек не мог разорвать собственную плоть. А человек сидел под грозой, пока не понял, что сама природа протянула обе руки ладонями вверх, чтобы принять боль своего нерадивого сына. Тогда он встал, шатаясь, словно после долгого голодания, и побрел на звук серебряных струн.
Красавица Архэт рождала ощущение несокрушимости. Колодец во внутреннем дворе и забитые припасами кладовые в случае осады могли прокормить восемь сот воинов. Высокие стены глубоко проросли в землю своими каменными корнями, исключая возможность подкопа, а вязь защитных рун добавляла камню прочности. Тринадцать круглых башен - по четыре яруса с бойницами каждая, сообщались между собой сложной системой внутренних переходов; все башни выступали за стены, что позволяло свободно вести фланговый обстрел нападавших. В окружавшем крепость рву стараниями колдунов не переводилась водоплавающая нечисть.
Архэт была отстроена более двух сотен лет назад гениальным зодчим Дзратением, и с тех пор не пала ни разу. В минувшие времена Конклав не признавал магии души, и крепость служила великолепным аргументом в спорах о ее существовании, ибо, как утверждали сторонники, ни воинская доблесть людей, ни сила боевых магов, ни фортификационные изыски сами по себе не смогли бы обеспечить подобной неуязвимости. С подтверждением магии души споры о сущности Архэт не утихли. Теперь ученые мужи с не меньшей дотошностью выясняли, достало ли для возведения крепости таланта одного Дзратения или же в строительстве вкупе с легендарным зодчим принимал участие никому неизвестный маг подобия.
Поинтересуйся колдуны мнением гарнизона, выяснилось бы, что вояки знать не знают ни о Дзратение, ни тем паче о таинственном маге подобия, однако могут на свой лад разукрасить легенду. Самыми любимыми были истории про призраков, с которыми воины коротали долгие вечера. Мол, Благородный рыцарь умер сто лет тому назад во время защиты от воинственного пламени урнаван, но до сих пор готов прийти на помощь, стоит лишь повернуться три раза на левой пятке и прокричать его имя. Сеньор, почивший во времена правления Кира IV, на помощь не придет, вертись хоть до головокружения, однако охотно постоит в стороне, а потом примется распекать за допущенные промахи. А вот Черного господина, не к ночи будет помянут, повстречать к большой беде.
Как и обещал Кассиан, отряд вступил в Архэт к обеду. Обозы с оружием и припасами прогрохотали по мосту, направляясь в надвратную башню. Давным-давно, глядя на призывно распахнутые створки врат, некий пошляк-острослов окрестил ее Башней Девы - недостаток женского общества вреден для мужчин. Внутреннее пространство крепости заполняли постройки из дерева и камня разнообразного назначения. К стенам лепились кузница, кухня, арсенал, казарма для воинов, земля двора была плотно утрамбована сотнями меривших ее ног. Движение здесь не прекращалось ни на минуту: воины были заняты тренировками, оружейники и кузнецы чинили доспехи и оружие, в кухонных постройках курился дымок и пахло готовящейся снедью.
Кайлианца ждали. Вечером того же дня собрались в большой Зале советов в главной башне крепости. За сдвинутыми дубовыми столами восседали представители знати - боле землевладельцы, нежели вояки, за которыми стояли древность рода, золото и войска. Наособицу держались боевые колдуны. Лишь двое из них могли похвалиться родословной, прочие же обладали только незримым и страшным могуществом, которое, тем не менее, давало им право беспрепятственно распоряжаться баронским золотом и войсками. Любое предложение колдунов рождало ропот недовольства среди баронов, слова последних, в свою очередь, встречали стойкое сопротивление магов. Интересы колдунов сводились к клинкам и заклятиям, бароны пеклись о финансовой выгоде. Те и другие сходились лишь в одном, полагая своих собеседников напыщенными ослами.
- Гвиноты будут у стен Архэт на четвертый день месяца звездопада, - изрек граф Паулин.
Известный модник, граф щеголял в винного цвета дублете, щедро расшитом золотой канителью. Из-под под дублета белела батистовая сорочка, отделанная тончайшим клекретским кружевом. На ногах графа были золотые рейтузы с огромным украшенным рубинами гульфиком. За пристрастие подчеркивать эту деталь туалета к Паулину прилипло прозвище граф Гульфик. На шее графа висела тяжелая цепь, пальцы слепили от обилия перстней - Паулин запросто мог послужить сигнальным огнем, не окажись под рукой факела.
- Кто сказал? - вскинулся Мартин Бешеный, известный своими подвигами боевой маг.
- Мой сновидец.
- Когда это сновидцы научились исчислять точные сроки исполнения своих пророчеств? - съехидничал колдун, сидевший одесную Мартина.
- А я всегда говорил: хороший нос за шестидневье магию учует, - поддержал Паулинова сновидца другой Мартинов сосед.
К нему, пожалуй, имело смысл прислушаться - нос колдуна, длинный и сплюснутый с боков, весьма походил на флюгер. Этот нос, постоянно находился в движении, задавая тон всему лицу - вертелся, принюхивался, морщился. Собратья по волшебству шутили даже, будто боевым воплощением Альхаха - так звали носатого, является птица-дятел.
- Я отряд высылал в разведку, - вступился один из баронов. Это был крепыш невысокого роста, пухленький, но энергичный, облаченный в порядком потертые кожаные рейтузы и сюрко поверх кольчуги. Их милость барон Шеду славился рачительным управлением своими землями и имел репутацию хорошего мечника. - Идут, сердешные. Ажно сотен пять. Ходко идут, прав сновидец, и колдуны при них.
- Сколько колдунов? Что из себя? - насторожился Мартин.
Шеду пожал плечами:
- Колдуны и колдуны, много я в них понимаю.
- А помощи попросить зазорно? - опять встрял колдун справа. Звался он Альгизом, и самой выдающейся чертой его характера слыла задиристость.
- Как же, допросишься с вас помощи, - проворчал Шеду не настолько громко, дабы это можно было счесть ответом, но и вовсе не так тихо, чтобы пропустить мимо ушей.
Альгиз начал приподниматься в кресле, но был остановлен:
- Остынь, брат! Милорд дело говорит. Взял бы он магов, и это привлекло бы внимание. Сам знаешь, на любую хитроумную магию найдется нос по ветру, зато проявив осторожность, можно узнать много интересного.
Они были совершенно непохожи, эти братья Аль: носатый Альхаг сморщен и щупл, как пересушенный урюк, а Альгиз, напротив, здоров да румян. Недоброжелатели любили зубоскалить, будто славу великого Рас-Альхага братья поделили пополам: старшему отошли ум и хитрость, а младшему достались сила и мощь.
Альхаг обернулся к барону:
- Милорд Шеду, сколько боевых магов вы насчитали у душегубов?
Барон хитро прищурился:
- Четверо верно есть, они и не таятся, красуются на виду.
Гвиноткие колдуны рядились в полосатые плащи, а волосы заплетали множеством косиц, по-варварски украшая их перьями, бусинками и прочей мишурой. Шеду вспомнил, как он боролся с искушением послать стрелу в такую отличную мишень - право слово, одним пером больше, одним меньше разницы никто и не углядит! Только стрела боевому магу не опаснее комара, он ее в полете голой рукой возьмет, а дальше прощайся с жизнью целый отряд.
- Вот дурачье! Это они с четырьмя магами на нас прут! - не удержался Альгиз.
- Остынь, брат! Дурачье кормит воронье. Как бы они со своими четыремя магами не щелкнули нас по носу.
Шеду между тем продолжал:
- Я к тому же склоняюсь. Есть у душегубов козырь в рукаве, есть, иначе б не двинули они на Архэт столь малым количеством колдунов. Прежде-то, ясен корень, на века строили, не как ныне.
- Да разве могут сподобиться безмозглые варвары на хитрость? - пренебрежительно скривился Паулин, - Ты, Шеду, смотри сам себя не перемудри.
Бароны принялись спорить:
- Их племя лукавое, змеиное.
- Варвары и есть.
- А как эти, с позволения сказать, варвары, отряд его милости Октомба порезали? Хитростью и взяли!
- Изрядным болваном был его милость! Хотя рысаки его всегда приходили первыми на бегах и в карты ему непростительно везло, да, везло... а кстати, если барона зарезали, значит, он долги взыскивать не станет? Хорошая новость, однако.
На мажьей половине стола Мартин потянулся взглядом к Кассиану:
- Не дают мне душегубы покоя. Шеду их видит, Паулинов сновидец снит, Альхаг носом чует - торчат, что твой гвоздь в заднице. И ладно б еще мороком прикрылись, так нет, прут бесстыже!
- Оглядеться?
- Представь: с юга движется армия на упряжке из четырех боевых, а с запада крадутся в обход, положим, еще парочка. Чин по чину: тайными тропами, увешанные амулетами от магической слежки. Будь я главным душегубом, так бы и поступил. Оглядись, неужто старик Мартин совсем мнительным стал...
Зря говорят, нельзя узнать наперед. Очень даже можно. Дай мучимому жаждой кружку воды - выпьет. Предложи деревенской девке барона в мужья - пойдет. Назови Альгиза ослиной задницей - кулаком промеж глаз осчастливит. Вот и ставит хитрюга-судьба свои капканы: так подтасовывает обстоятельства, что человек со всеми его мечтами и чаяниями, принципами, идеалами поступает четко определенным образом. О, зная эти идеалы, до смешного легко угадать, когда жертва исполнит должное, отдавая последствия на откуп случаю.
А свободу выбора, ее поэты придумали.
Теперь скажи еще раз, когда я мог отказаться? Когда вы с Тьюри грузили меня в повозку в шкуре барса? Ты все верно понял, его песня оказалась тем самым серебряным ошейником - мало в зверя обратила, так еще и в ручного, до сих пор не опомнюсь от позора. А ты спрашиваешь, отчего не люблю мальчишку - хватит уже, до оскомины налюбился!
Или мне следовало уйти после обратной метаморфозы, когда шкура взяла мою магию? Без заклятий, безоружным, в чем мать родила? Терпеть насмешки смердов вслед? Слышал, его величество Кир V издал указ вешать дезертиров без суда и следствия? И поди объясни палачу, что я маг-телесник, а значит, воевать не подписывался.
Уйти из Архэт? Воины знали меня в лицо. Никогда не любил прозвание телесных магов, но Вивиан-праведник много лучше, чем Вивиан-трус.
Накопить ману, прикрыться иллюзией? Мне, выпускнику классической школы, вместо подлинной метаморфозы опуститься до вульгарной личины?! А верно говоришь, я уже и портрет подходящий срисовал. Успел бы, если бы просить пришел любой другой, но не Кайлианец.
Вивиан пытался стряхнуть с себя последствия долгого ношения шкуры барса. Он изменился. И шут бы с ней с сединой - экая невидаль, преждевременно поседевший колдун; ну, подумаешь, скалится он вместо улыбки, улыбаться-то все одно нечему - к экзотической внешности магов люди давно привыкли. С душой обстояло гораздо хуже. Вивиан ловил себя на попытках опуститься на четвереньки, он вскидывался от шорохов, его мучил постоянный голод, утолить который удавалось лишь теплым сырым мясом. И счастье, что с момента обратной метаморфозы до вступления в ворота Архэт ему не встретились гвиноты. Хорош был бы маг-праведник, разрывающий зубами горло врагу!
- Телесные маги накоротке с окружающим миром, - начал Кассиан задумчиво. - Им легче договорятся с природой, нежели с людьми. Особенно, когда люди молчат.
Вот ведь принесла нелегкая боевого мага с совета! Другие в унисон с баронами решали, как одолеть гвинотов, отчего ж этому не усиделось?
Несмотря на вечер, солнце палило нещадно. В застоялом безветрии дрожало марево от камней, стоптанная и сухая земля внутреннего двора напоминала пепел, пожухла трава, вяло жужжали изморенные мухи, штандарты его величества Кира V казались узором, вытравленным на раскаленном панцире небес. Только двум колдунам жара была нипочем. У одного из них было все, чего только можно достичь: слава боевого мага, благосклонность короля и уважение воинов, деньги, титул. У другого - лишь непомерная спесь на уголках высокомерно искривленного рта, да позабытый майорат, который он без раздумий сменял на школу пыльных дорог.
Кассиан выхватил из ножен тяжелый фальчион и изобразил цепочку выпадов, тесня невидимого противника. Вивиан воздел руки вверх, соединяя ладони. Босая стопа его правой ноги уперлась в бедро левой. Маг приподнялся на кончики пальцев и лениво смежил веки. Замер изваянием. Солнечный жар охватил его простертое ввысь тело. Солнце для магов-праведников - отец родной, не зря они каждый день начинают не с молитвы, как подобает человеку добропорядочному и благонравному, а с варварского ритуала солнцеприветствия.
- Стой, стой, - пробормотал Кайлианец. - А меня послушай. Недалеко от крепости скрываются гвинотские колдуны.
Вопреки собственным заверениями, старый кицунэ Мартин ничуть не выжил из ума. И ошибся-то всего ничего, на одного человечка. Право слово, какая мелочь - лишний боевой колдун, сравнимый по силе с небольшой армией.
В стороне от наезженного тракта у огня расположились люди. Неискушенному взгляду они показались бы обычными путниками, остановившимися на ночлег. Разве что время и место выбрали неподходящее - слишком близко к границе да в разгар войны. Но мало ли какая нужда гонит странника в дорогу? Сидят себе, разговаривают вполголоса, по-южному зябко кутаются в широкие полосатые плащи от вечерней прохлады. Пламя подсвечивает их силуэты, наполняя ткань красноватым сиянием, благодаря чему люди превращаются в этакие праздничные фонарики. Весело потрескивает хворост, закипает вода над костром. Тот, кто сидит ближе других к огню поднимается, горстью сыпет в котелок пряные травы.
И в миг все переменилось. Прямо из пламени, опрокинув воду на шипящие угли, выскочили два демона и набросились на мирных путников - совсем распоясались, окаянные, куда только колдуны смотрят! Но путники, хвала Создателю, оказались не промах. Под скинутыми враз плащами открылись фигуры воинов - поджарые, мускулистые, в руках возникло оружие - мечи и секира-хищница.
Двух мечников взял на себя демон покрупнее, бывалый. Глаза его полыхали, предвкушая схватку, за спиной билась черная грива волос - демон был в своей стихии! Он нападал стремительно, а удары отражал с такой силой, что с клинков сыпались искры; хуже того, бесчестный демон выпустил на волю заклятья, которые разили вернее меча.
Вот он сделал выпад, и движение обрело плоть, клочком мрака кувыркнулось с изгиба фальчиона, заверещало, застрекотало. Ответный взмах мечника тоже породил тварь - востроносую, с мелкими острыми зубками и фосфорицирующими глазами. Магические сущности затеяли склоку - полетела шерсть, закапали тягучие черные капли ихора, что служил тварям кровью.
Мечник закричал, хватаясь за плечо - темная кровь разъедала посильнее кислоты. Напарник его бешено атаковал демона, выигрывая время для приятеля. Вокруг раненого стали вырисовываться призрачные доспехи. Они укрыли человека целиком - нагрудный панцирь, наплечники и наручи, глухой шлем армэ. Но тут демон, который, казалось, все свое внимание отдавал защите, высунул свернутый трубочкой язык и плюнул.
Ух, бесово семя, еще дразнится!
В доспех с тонким свистом вонзилась игла-хари. Она замерла, вибрируя, и растворилась, привнося свою лепту в колдовство. Воин вспыхнул ярким факелом, озаряя деревья и траву. Ударил по ушам полный муки крик. Черногривый хищно осклабился оставшемуся противнику.
У дружка демона дела шли не так гладко. Секирщик рубил напористо, страшно, но демон уклонялся с нечеловеческой гибкостью, избегая ударов, всякому другому ставших бы смертельными. Глаз едва успевал следить за тенями. В какое-то мгновение показалось, не люди - два зверя сошлись на лесной тропе: матерый нахрапистый вепрь-секач и гибкий стремительный барс. Бурое и серебро, глаза, щетина, шерсть, когти.
Сердце пропустило удар, другой. Но нет, пригрезилось! Противники скинули животное обличье, а вместе с ним и одежду. Человек обнажен полностью, однако лишь глупец назовет его беззащитным. Демона покрывает чешуйчатая броня, мерцающая слабой зеленью, словно пень-гнилушка. Секира соскальзывает по гладкой чешуе, и, пользуясь задержкой, демон по рукоять погружает меч человеку в живот.
Неискушенному наблюдателю остается лишь тихонько ахнуть в стороне, но второй демон видит: рука с мечом медлит, медлит, медлит, не сразу решаясь нанести удар. Именно тогда человек делает последнее движение, которое позволит ему войти в преисподнюю в обнимку с убийцей. Чешуя облетает с демона, будто засохшая листва. Демон падает, и из раны его бьет вполне человеческая алая кровь. Черногривый рычит и разрубает своего противника пополам. Торопится к приятелю. Тянется к кинжалу, что торчит из его груди. Змейка на гарде кинжала выгибает шею и шипит - она стережет смерть. Волнообразное лезвие кинжала тянется и тянется, не желая покидать плоть.
- Кретин! Праведник! - неистовствует демон, - ему бы свои обряды имяположения творить, так нет, сражаться полез!
Он закидывает приятеля на плечи и в яростной вспышке торопится в ад.
Глава 6
Кассиан ступил из портала в лазарет. Здесь боевой маг сгрузил ношу на койку, распорядился:
- Поставите на ноги в возможно короткий срок.
Лазарет пустовал. Из целителей были Асклепий, перетиравший сухие травы в ступке, да старичок Поликсен - замечательный медикус, но из рук вон плохой колдун. В углу, слившись с тенями, расположился Тьори-менестрель. Он пел, аккомпанируя себе на лютне, и раскачивался из стороны в сторону - то ли в такт музыке, то ли пытаясь удержаться на колченогом табурете.
- Что стряслось? - поспешил на помощь Асклепий.
- На жалость свою напоролся. Пожалел гвинота.
Из угла тихонько ахнул Тьори:
- Живой?
- Стал бы я падаль порталом тащить!
Маги не болеют - такова истина. С магами не случается неприятных оплошностей: им не падают на головы расшатавшиеся камни, они не ломают себе ног и не сворачивают шей по нелепой случайности. Любимцы фортуны, колдуны с рождения избавлены от всех ее выкрутасов, коими дарит она простых смертных. Но, как частенько повторяет Альхаг, сам изрядный плут, на всякую хитроумную магию отыщется нос по ветру. Баловень судьбы маг ровно до тех пор, пока он находится в полной силе - иначе почему, думаете, колдуны селятся в одиноких башнях средь лесных чащоб, подальше от врагов, соседей и просителей? Там, под защитой каменных стен да накопленной маны до ста лет дотянуть легко, а вот колдовская практика, напротив, быстро приравняет любимца фортуны к простому обывателю.
Вивиан выглядел плохо. Лицо его приобрело землистый оттенок, черты заострились, под глазами залегли глубокие тени. Испарина инеем блестела на коже. В груди мага зияла рана: обугленная краями, черная, жуткая.
Асклепий склонился к Вивиану. Над ухом целителя тотчас засопел Тьори, пихаясь и заслоняя свет.
- Сыграй что-нибудь! - попросил его Асклепий (успеет еще мальчишка ужасов насмотреться) и перенес внимание на раненого. - Не поскупился душегуб, припечатал морт-заклятием... ну, тут он поспешил, хоронить-то нашего друга пока рано...
За целителем числилась привычка в процессе врачевания разговаривать с самим собой - она помогала ему лучше сосредоточиться. Асклепий полностью погрузился в монолог, пытаясь определить природу поразившего Вивиана заклятия.
Гвинотская магия разнится с той, что практикуют родные колдуны, и это отнюдь не случайность. Почти два века тому назад король Максимилиан, просветитель и гуманист, издал эдикт о запрещении человеческих жертвоприношений в магических и немагических целях. Этот акт наложил отпечаток на дальнейшее развитие магии, и попутно явился основой разлада с ближайшими соседями - населявшими равнину племенами гвинотов. По свидетельству хронистов, современники довольно резко отзывались о принятом законе, самому королю за глаза давали нелицеприятные прозвища, но Маскимилиана оправдало само время - в поисках обходных путей магия шагнула далеко вперед, а, стремясь за нею, продвинулись наука и искусство. Даже клирики сделались снисходительны к колдовству - маг, молящийся в церкви, стал привычным зрелищем, а среди подвижников обнаружился святой Киприан, покровительствующий колдунам. Гвиноты же как были, так и остались варварами, и по сей день не гнушались замешивать свое колдовство на крови.
Но даже столетия спустя в корне многоликих боевых заклятий лежал единый принцип. Тело-то у всех одно, а калечить его можно по-всякому, что вам любой заплечных дел мастер охотно растолкует. Способ лишь дань традициям, отражение личных предпочтений.
- Ясно. И ad extremum...тихо-тихо-тихо-тихо... чуть левее, и еще немного... да, здесь оно и засело. Поликсен, посветите, будьте добры!
Асклепий принялся творить колдовские пассы. От близости магии на руках его зашевелились татуировки-змеи. Сперва еще можно было списать их движение на прихоть освещения, но вот ожившие гады соскользнули на грудь Вивиану, где свернулись скользкими прохладными клубками, вытягивая жар. Целитель речитативом читал формулы. Старый Поликсен одну за одной вычерчивал руны: для очищения, для заживления, от лихорадки и хворобы. Мерно сиял шарик колдовского огня - как обычное пламя выжигает любую заразу, так огонь магический убивает всякую недобрую волшбу. Пугающая чернота ранения постепенно сменялась пурпуром, затем кармином, заструилась кровь, вымывая скверну.
- Теперь полный покой. Тьори, сообразишь колыбельную?
Сидеть подле раненого да играть ему колыбельные - разве ж такой должна быть война? Будни приграничной крепости тянулись монотонно, и неугомонный певец успел заскучать. Где, спрашивается, подвиги? Где враг, которого нужно разить? Где лазутчики, изловленные и повешенные в назидание высоко на башне? Пару раз, признаться, мелькнули подходящие на роль лазутчиков личности, однако промелькнув, они столько же быстро канули в ничто.
Боевые маги оттачивали заклятья. Знатные сеньоры дни напролет гоняли рыцарей по жаре и напивались под вечер. Оруженосцы беспрестанно чинили доспехи своих хозяев, начищали им оружие, кормили, поили и выводили пастись за стены крепости их боевых коней. Асклепий пропадал в лазарете, врачуя раны телесного мага, и столь успешно ему это удавалось, что Тьори, коль скоро он находился поблизости, неудержимо клонило в сон. Менестрель падал с табурета, просыпался и отправлялся бродить по Архэт от греха подальше. Посему певец чрезвычайно обрадовался, когда второго дня месяца звездопада его отыскал оруженосец графа Гульфика.
- Их сиятельство сеньор Паулин изволят усладить слух своих гостей музыкой. Вознаградить обещают знатно, коли угодишь.
- А где веселье?
- Дело известное, в покоях милорда.
- И много ли гостей приглашено?
- Что ты пытаешь? Не хочешь, так и скажи, другого сыщем.
- Равного мне не найдете вовек.
Тьори уже успел смекнуть: других песнопевцев в Архэт не было. Иначе не потрудился бы его сиятельство посылать оруженосца к неизвестному менестрелю.
- Все-таки скажи, приглашенных много? - и менестрель склонился к собеседнику, доверяя тайну. - Я обет дал замкнуть уста и целый год провести в боях и лишениях, как истинный воин.
- А-а-а, - протянул оруженосец разочаровано. - Ты петь не можешь!
- Могу, но если слушателей соберется немного. Пусть ты, сеньор твой, двое или трое благородных рыцарей.
Тут и оруженосец не устоял перед соблазном поделиться сокровенным:
- Понимаешь, дело какое. Милорду сновидец сказал - а этот не соврет! - будто сегодня-завтра война начнется. Вот и охота ему гульнуть напоследок. Ты не открывай только ни единой душе - ну, поклянись!
- Буду нем, как могила!
- Милорд одному колдуну целую гору золота отвалил, чтобы тот девиц ему в покои наколдовал. А завтра, значится, колдун отколдует их взад, откуда взял - вот чудеса-то, до чего магия дошла!
- Ужели настоящих девиц?
- Самому бы хоть одним глазком взглянуть!
- Тогда решено. Веди!
Оруженосец проводил Тьори в башню Равновесия, где расположился его сиятельство. Не иначе, как в насмешку башню так называли, ибо долгие годы она неуклонно креналась на бок, словно никак не могла решить: то ли рухнуть окончательно, то ли, напротив, явить пример стойкости. Как же богато были разубраны графские покои! Полы застланы толстыми коврами, по стенам, спасая от промозглой сырости, висели шкуры и гобелены; свечи в серебряных шандалах разбавляли сумрак - ведь через узкие бойницы проходило так мало света! На низких столиках грудами навалены были фрукты и темнели бутыли с вином.
Полуодетые красотки вились вокруг Паулина. С расчетливой небрежностью задевали они графа пышными чреслами, поглаживали широкие плечи его парчового дублета и, хихикая, косились на внушительных размеров гульфик, изукрашенный жемчугами и бирюзой.
Не отставал от графа его закадычный друг и собутыльник барон Кенар Молчаливый. Их милость обрядился в цвета своего рода: ярко-желтый дублет со стоячим воротником и подкладкой тончайшего шелка едва сходился на животе, ноги обтягивали расшитые золотыми узорами рейтузы. На коленях барон устроил рыжеволосую красотку, которую угощал виноградом. Захмелевшая дама не успевала подхватывать ягоды, и они катились на ковер, а то и в глубокий вырез корсажа, рождая бурю веселья.
Открывшееся зрелище обладало той невыразимой притягательностью, что присуща одним лишь порокам. Помимо воли затянутый в водоворот чужих страстей, Тьори уже не мог отвести взора. Нагретый воздух графских покоев пах воском, давленым виноградом, мускусом и терпким ангейским - пьянящий букет. Каждый вдох разливался теплом по телу, рождая жажду и сладостное томление.
- Чего ты ждешь? Играй, менестрель, играй!
Струны дрогнули под рукой певца и рассыпались мириадами созвучий.
Пока мой мир тобой не обделен, Я слушаю сквозь времени теченье, Как голос твой живой виолончелью Вплетает в утро мой последний сон.
Узнаю позже: горше всех наук - Наука настоящего прощанья. Как разглядеть меж прочими вещами Мгновенность слов и мимолетность рук?
Оргия шла своим чередом. Привычный к господским забавам оруженосец подносил вино. Серебряные бокалы заменили белые животы девиц. От щекотки девицы корчились, им вторили раскатистым хохотом знатные господа. Мелькала белая плоть, алели влажные жадные рты и все сильнее, до одури, до хрипоты пересохшего горла пахло виноградом.
Тьори не знал, куда деваться от стыда. Заткнуть бы уши - да руки заняты, закрыть бы глаза - да срамные картины словно наяву мерещатся, повернуться бы спиной, да нельзя никак - то смертельная обида графу и пятьдесят ударов плетью певцу.
Так что, играй, менестрель, играй!
Чтоб зной тебя в дороге не застал, Не тронули усталость ли, тоска ли, Я память о себе прохладной каплей Вложу в ладонь кленового листа.
Будь звездным небо над дорогой дальней! В конце ее - да светит ожиданье...
Тут, будто назло, одна из девиц заметила смущение мальчишки. Она зашептала что-то своему покровителю, то и дело поглядывая на певца.
- Подойди! - поманил граф.
Тьори поднялся, склонился в глубоком поклоне, пряча пунцовые щеки.
- Дамам нравится, как ты поешь. Они хотят благодарить тебя.
- Я уже вознагражден с лихвой оказанной мне, скромном певцу, честью петь для вашего сиятельства.
- Но-но, не зазнавайся! Ты что же, пренебрегаешь моей благодарностью?
Девица отлепилась от Паулина и резво обняла Тьори. Ее острый язычок лизнул ухо менестреля, острые как у куницы зубки прикусили мочку, словно очередную винограду. Граф сдернул с волос менестреля шапочку и погрузил унизанные перстнями пальцы в светлые кудри.
- Ах, золотой голос, золотой волос!
Бесстыжая девица проворно принялись расстегивать перламутровые пуговицы на короткой куртке мальчишки. Паулин пыхтел в лицо винным перегаром и похотью.
- Нет, нет, не убегай! Поиграй с нами, золотой мальчик!
Тьори рванулся прочь. Крохотные и частные кругляши перламутра посыпались на пол, теряясь в густом ворсе ковра. Пьяно шатаясь, сжимая в одной руке лютню, а другой запахивая полы куртки, Тьори выскочил из графских покоев. Вслед ему звенел хохот.
Опрометью мчался менестрель по темным коридорам Архэт. Не успев остановиться, он с разгону врезался в грудь кого-то из воинов, отлетел и весьма чувствительно плюхнулся задом на холодный пол.
Он поднял глаза и обомлел, увидев перед собой Мартина Бешеного. О нет, прозвище боевого мага вовсе не имело отношения к его манере сражаться - в бою Мартин был предельно хладнокровен. Зато все остальное время... С Бешеным опасались ругаться. Бешеного предпочитали не тревожить зазря. Да и вообще, по молчаливому сговору, за советом к боевому колдуну обращались только в самых крайних случаях.
Менестрель вжался в шероховатые камни стены. Затаил дыхание. Потянулся было прикрыть волосы любимой шапочкой, так несктати оставленной в графских покоях.
- Ты что здесь делаешь?! - прогремел колдун.
Сердце у Тьори упало.
- Я... я... Я хочу служить Его величеству Киру V. И хочу воевать.
- Мало я порол тебя в детстве! Сопли до пояса, а туда же! Я тебе покажу, воевать! Я тебе такое величество устрою!
Не обращая внимания на сопротивление, Мартин подхватил менестреля за шкирку и поволок. Пинком он распахнул двери залы совета, втолкнул туда Тьори. Поднаторевший в общении с боевыми магами, мальчишка успел пригнуться, когда мимо него пронесся огненный шар, чтобы разорваться у дальней стены. Ощутимо потянуло серой.
- Кажется, я собственноручно отправлял тебя в школу магии!
- Мне уже семнадцать! Когда на границе королевства неприятель, истинного мага не удержат никакие запоры!
Вслед за огненным шаром каскадом прострекотали метательные ножи. Второй царапнул менестрелю щеку, седьмой отхватил прядь волос. Вокруг Мартина трещал и искрился воздух.
- Подвигов жаждешь? Славы? Ты куда ввязываешься?! Боевым магом себя почитаешь?
- Никак нет.
- Да ты хотя бы знаешь, что такое настоящее сражение?
- Мой меч унес жизни не одного гвинота. И еще были разбойники на Кайлианском тракте, когда на нас словно с небес сверзся Адский пес, а телесный маг перекинулся в барса.
Мартин перевел дыхание:
- Ты с кем?
- У Кайлианского рыцаря в отряде.
- Думаешь, Кайлианец от смерти тебя оградит? - опять начал заводиться колдун.
- Я не нуждаюсь в защите, - гордо заявил менестрель. - Я могу надеть на боевого оборотня заклятье, подобное серебряному ошейнику, тогда оборотень будет ходить за мной, как верный пес, и охранять.
- А не бершишь? Ну, покажи!
Глаза Тьори лукаво блеснули:
- Оборачивайся!
- Другого дурака поищи. Кайлианец тебя сюда приволок на мою голову? Его и поищем. Погоди, кому сказано! Прикройся!
Как и следовало ожидать, мага застали за поединком. Кассиан сражался с Альхагом во внутреннем дворе крепости. Столь близко и столь завораживающе творилась боевая магия высшего порядка, где каждое движение несло в себе смертельную угрозу, где выпады складывались в заклятия, а любой поворот или наклон имели свое значение.
Верткий Альхаг дразнил противника: вот только промелькнул и уже отступает, тяжелый фальчион ринулся вдогонку, рассек пустоту, и - о, что это? - на изгиб меча плавно опустился алый бутон, будто похвала от восторженных зрителей. Но поблизости нет ни трибун, ни ристалища, а Тьори, хотя и стоит, разинув рот, цветов с собой не принес. Заклятье "Цветок смерти" придумала женщина, и как вся женская магия, оно столь же прекрасно, сколь и коварно - не останови воин замаха, пробудится дремлющее заклятие, раскроется цветок, дурманя ядовитым нектаром.
Кассиан успел. Скинул с клинка бутон, безжалостно впечатал лепестки в пыль. Частными выпадами маг принялся теснить Альхага. Росчерки, что его меч рисовал в воздухе, вопреки законам мироздания, не спешили таять. Будто живые, они прорастали друг в друга, вязались в узлы, переплетались ячейкам сети. Выбирай, носатый хитрец: слева щекочет бок острие, справа - припекает ловушка.
Альхаг исчез, чтобы возникнуть за спиной Кассиана - мгновенное перемещение коронное заклятие боевых магов.
- Так мы до завтра прождем, покуда они наиграются, - проворчал Мартин и рявкнул: - Сложить оружие!
Противники вопросительно повернулись к Бешеному.
- Альхаг, будь любезен, оставь нас!
Маленький колдун вложил меч в ножны, кивнул Мартину. Проводив Альхага взглядом, Бешеный произнес:
- Твой певец болтает, будто песней он может связать боевого оборотня.
- Он вообще болтлив сверх меры.
- Отчего не погонишь?
- Пускай себе болтает, коли язык не мешает ему сражаться.
- Я попрошу тебя обернуться?
Кассиан пожал плечами и принялся раздеваться - маг не любил портить одежду. Обнажившись, он распорядился:
- Отойдите! Дайте мне место!
"В кого же он превращается?" - подивился Тьори. Прошагав до Архэт от самого Кайлиана, певец ни разу не видел, как оборачивается боевой маг. Воины судачили, что не жалует он это дело, однако на расспросы уклончиво отвечали: "Погоди, сам увидишь".
На это и вправду стоило поглядеть. В боевом воплощении Кайлианец оставался все так же великолепен. Ипостасью его был дракон - вот и пой теперь, будто они вымерли, когда с севера пришел ледник! Лютый и гибкий, цвета сумеречного неба с янтарными отблесками глаз. Хребет ящера венчал резной гребень, чешуя сверкала сотнями маленьких зеркал, вздымались и опадали крутые бока, дыхание несло опаляющий ветер.
С благословения боевого колдуна менестрель запел дракону сонет. Гигантский ящер нетерпеливо переминался с лапы на лапу, видать, не жаловал высокое искусство. Едва лютня смолкла, Мартин без замаха метнул в Тьори кинжал. Дракон оказался быстрее: хвостом оттолкнул мальчишку, оскалился, грозно зарычал на обидчика.
- Хорошо, - довольно сощурился Бешеный. - Оборачивайся.
Дракон не понял приказа. Застыл, ожидая пояснений.
- Кассиан, становись человеком.
Чешучатый хвост с шипастой шишечкой на конце хлестнул по зеркальным бокам - чудо, что не расколол!
Мартин встал между ящером и хрупкой фигуркой певца.
- Позабыл спросить: ты умеешь снимать свое заклятье?
Дракон тоже придвинулся ближе. От гладкого, мощного тела его волнами исходил жар. Тьори поспешно кивнул и вновь заиграл, на сей раз совершенно иначе. Повинуясь его голосу, страшный огненный ящер превратился в не менее разъяренного боевого мага. Добра ждать не приходилось. Менестрель развернулся и побежал, оставив колдунов объясняться друг с другом.
"Найду Асклепия, - подумалось Тьори, - Про дракона расскажу. И про графа Гульфика. Нет, лучше про Гульфика не скажу, только про дракона. Хотя, про дракона он и сам, верно, знает. Колыбельные петь стану, пока не охрипну. Немного поскучать будет ох, как кстати!"
Глава 7
- Ты, главное, не геройствуй. Помощь какая понадобиться, так проси.
- Не нужно ничего.
- На, выпей.
По зубам Вивиану стукнула оловянная кружка.
- Что тут?
- Отравить тебя надумал. Вчера вылечил, а сегодня решил: дай, поправлю недоразумение... Да не шарахайся, вода это! Знаю я вас, колдунов...
И вправду, боевые маги были худшими из пациентов. Вместо того, чтобы смирно лежать и глотать декокты, колдуны, едва придя в сознание, рвались в бой, а после жаловались: у Асклепия нитки гнилые - швы расходятся, у Асклепия травы дурные - от них ноги подкашиваются и в голове шумно.
Вивиан глотнул.
- Чудная какая-то вода.
- Aqua vulgaris, гульфиком графа Паулина клянусь, обычная вода!
- Вкус у нее странный, - упрямился маг.
- Так то не вода, это душегуб тебя заклятьем приласкал - теперь все другим будет на вкус казаться. Ты потерпи, пройдет. Кинжальчик-то гвинотский заговоренный был, на нем морт-заклятье сидело. Командиру нашему скажи спасибо - он хранителя спугнул, да сюда тебя через портал притащил, почитай, от верной гибели спас.
От саркастичного замечания по поводу советов и благодарностей целителя спасло появление в лазарете Тьори.
Менестрель захлебывался словами:
- Вы здесь... А там... там... такое творится! Гвиноты пришли, тьма-тьмущая. Стали под стенами, трубят в рога, стяги по ветру полощут. А еще... еще...
Картинки одна другой ярче замелькали перед глазами Вивиана. В чехарде быстро меняющихся образов не разобрать было, какие из них рождены рассказом Тьори, а какие суть бредовые видения. Ну, целитель, опоил-таки, не пожалел редкой травы гиппокрены!
И Вивиан провалился в беспокойный сон, где тьмой-тьмущей наступали гвиноты, как один вооруженные волнистыми кинжалами с морт-заклятьями, и полосатые стяги служили им плащами. Нужно отметить, что видения телесного мага мало отличались от действительной картины событий - все же колдуны не чета простым смертным. А было так.
Дребезжали варварские рожки. Гудела земля.
- Гвино-о-оты идут! Гвино-о-оты! - донеслось от дозорной башни.
С высоты черные и юркие варвары напоминали муравьев. На равнине их собралось несметное множество. Тысячерукое, сотнеглавое войско щерилось копьями, сияли начищенные шлемы, по-варварски украшенные колесами и рогами, колыхались на шестах расчерченные полосами стяги, кони хрипели и били копытами. От войска отделился всадник с круглым щитом, блестевшим, будто младший брат солнца, за всадником двинулись двое боевых магов налегке. Остановились на расстоянии полета стрелы. Щитоносец прокричал на варварском наречии и гвинотские колдуны перетолмачили его слова:
- Великий военачальник Ииндун, покоритель запада, страх востока желает держать речь с защитниками крепости.
На стену достойно и неторопливо вознесся граф Паулин. По случаю нападения его сиятельство облачился в парадный доспех, покрытый травлением с позолотой, нацепил золоченый шлем с плюмажем из красных и черных перьев. На поясе Паулина красовался фамильный меч, ярче рукояти которого сверкал на солнце золотой гульфик.
За графом тенью следовал оруженосец.
- Сиятельный граф Паулин, барон Ангейский, Тарнский и Ирианский изволит слушать.
- Великий военачальник Ииндун, покоритель запада, страх востока, требует вынести ему ключи от крепости и выдать боевых магов числом пятеро. Воинам, изъявившим на то желание, дарована будет честь присоединиться к непобедимой армии Ииндуна, дабы разделить ее триумф. В неизмеримой милости своей великий Ииндун, покоритель запада, страх востока, клянется не чинить препон и тем, кто сочтет себя недостойным вступить в его войско и пожелает покинуть крепость. Однако они должны будут оставить меч, доспехи, коня и подвергнуться отсекновению правой руки, дабы не обратили более оружия во вред империи Гвина, - надменно изрек варвар.
По крепости прокатился ропот.
- Ишь, удумал! Себе чего отрежь, чтобы не болталось зазря!
- Совсем обнаглели душегубы!
- Да язык к нёбу ему пришпилить, небось, по-другому запоет!
Ииндун ждал, будто пустил на равнине корни. Позади него безразличный ко всем войнам мира ветер играл полосатыми плащами магов-телохранителей.
- На протяжении веков сюда приходили разные племена, но никому еще не удалось покорить Архэт. Отступитесь и вы! - ответствовал Паулин.
- Я даю день на раздумье. Солнце зайдет и взойдет вновь, и если ворота крепости не будут открыты, я растворю их сам.
Осада началась. К стенам крепости гвиноты тянули осадные машины. Какие привезли с собой, больше сколотили прямо на месте. У северной стены варвары установили тербюше и пару катапульт, у южной еще две катапульты, и по одной - на восток и на западе. Из бревен, добытых в лесах близ Архэт, варвары соорудили высокие передвижные башни, откуда обстреливали стены и двор крепости, не позволяя защитникам снять доспехи. Стены башен были укутаны сырыми кожами, и вонзившись в них подожженные стрелы тотчас затухали. Защитники убили множество воинов, обслуживающие осадные машины, но на смену убитым тотчас становились другие.
Противостояние длилось без малого два шестидневья. Держались ровно, без перевесов у той или другой стороны. Гвиноты пытались пробиться в крепость, защитники отражали штурмы всеми доступными средствами. Отстреливались из луков и арбалетов, обрушивали на нападавших огромные камни из метательных машин. Иногда открывали ворота и самые отчаянные вылетали наскоком, крошили без разбору, топтали копытами боевых коней - и тотчас отступали под защиту каменных стен. Отряды смельчаков под покровом ночной темноты и магических амулетов (а иногда и без них, уповая лишь на защиту Создателя) отправлялись в лагерь гвинотов и поджигали выстроенные варварами осадные машины.
Руководил обороной граф Паулин. Подле него высился боевой маг Турс. Формально колдун именовался телохранителем, дабы его сиятельство (не приведи милостивый и милосердный Создатель!) не скосило гвинотское заклятье; фактически же угрюмый маг оберегал не столько Гульфика, сколько войска от бездарного командования, перетолковывая распоряжения графа на собственный лад.
Над крепостью гудели стрелы. Шипели в полете морт-заклятья - те самые, которые при попадании разят сразу насмерть, не размениваясь по мелочам. Во внутренний двор с грохотом падали камни, выпущенные гвинотскими катапультами. Выкрикивали приказы бароны да зычно ругались боевые маги.
На южной стене его милость барон Шеду в который раз пожалел об отсутствии в его подчинении хотя бы плохонького колдуна. Охранные амулеты и навешенные вдоль амбразур защитные руны пока держались, но насколько их хватит, ведало одно только небо. Хищными ястребами взвилась стая стрел, налетели, заклевали. По правую руку от барона упал молодой лучник. "Не поднимется, - отстранено подумал Шеду. - Метко бьют, полосатые!"
- А ну, прицелились! Да-авай! - надсадно заорал барон.
И опять вой, и свист, и визг.
- А ну, еще разок!
О том, что защита все-таки рухнула, Шеду понял тогда, когда его воины, кашляя, повалились наземь, а самого барона скрутил такой приступ, что, казалось, через горло наружу выйдут потроха. Едкий дым раздирал грудную клетку, откуда ни возьмись полезли крупные хлопья гари. Барон уткнулся в подол сюрко, попытался дышать часто и мелко. Обидно было сдохнуть по-глупому - не в поединке, а на земле, как собака, из-за поганой гвинотской магии!
"Послать в лазарет за целителем, авось, успеет".
Шеду хотел отдать приказ, но вместо слов вылетело хриплое карканье. Превозмогая слабость, барон пополз по каменным плитам. Путь до лазарета показался ему немногим короче дороги на небеса. Только бы продержаться! Только бы успеть! Словно в ответ на его молитвы, подле лица Шеду возникли сапоги. Сил поднять голову и посмотреть не достало.
Барон закашлялся, и его вырвало прямо на сапоги незнакомца. Тот отодвинулся и принялся крутиться, будто хотел вызвать умершего сотню лет назад рыцаря, который воевал с урнаванами. Он крутился этаким безумным волчком, все быстрее, и быстрее, и быстрее, и с каждым очередным его оборотом проклятый смрад отступал. Не веря, Шеду попытался сделать вдох, когда же ему это удалось, он глотнул полной грудью, задышал запойно и жадно.
Колдун остановился, подал одному из лучников почерневшую стрелу, на древке которой до сих пор тлела пакля. Распорядился кратко:
- Верни гостинец.
"Не полетит",- захотел возразить барон. Хорошо, смолчал - в горле вдруг запершило от дыма. Стрела покорно легла на тетиву. Незнакомец прищелкнул пальцами, воскрешая гвинотское заклятье, и огонь вспыхнул на обугленном древке. А и верно, с колдунами не спорят!
При посредстве нового знакомца дело пошло веселее. Можно было не отвлекаться на возню с амулетами и не выклянчивать дополнительной защиты у вечно занятых боевых магов - рожи у них тогда делались такие, будто величайшую милость оказывали! Отрекомендовавшийся Вивианом, колдун был немногословен, и это пришлось по нраву барону. А пуще того нравилось Шеду, что в отличие от других своих собратьев, маг не раздавал его воинам приказов и не торопится делиться мнением, как сподручнее разить врага.
Не единожды отводил Вивиан смерть, спешащую к Шеду на наконечнике стрелы, не единожды прикрывал лучников от вражьей магии или слал заклятья в обратку. Стоял плечом к плечу, без необходимости не высовывался, но и труса не праздновал. А уж когда гвинотские колдуны в крепость заявились...
Поначалу показалось, будто грянула оземь каменная глыба - грянула, да и раскололась надвое, а из ядра ее стали два варвара спина к спине: огромные, свирепые, кулачищи, что твоя наковальня. Стали они, переглянулись и пошли косить людей, точнехонько у Южной стены. Пока спохватились боевые маги, пока подбежали братья Аль, чтобы загнать варваров обратно на равнину! Да только первым рванулся к душегубам Вивиан, отгораживая людей и принимая удар вражеской магии на себя. Тряхануло колдуна крепко - Шеду видел потом, как тот кривится украдкой, да отворачиваясь, сплевывает кровь.
Вот так. А завистники, пусть их языки чешут, коли чешутся.
- Слышал, Шеду, ты колдуна пригрел?
- Отчего мой колдун тебя заботит? Али завидно? Так своего заведи!
- Свят-свят-свят! Только колдуна мне и не хватало!
Чадят в зале совета смоляные факелы, кладя блики на кислые лица баронов - гвиноты под стенами отнюдь не повод к веселью. Паулин обещал истребить варваров к месяцу солнцедару, однако вопреки бахвальству графа, противостояние затягивалось. И настрой уже не тот, что был при прошлой встрече, ушло бравурное веселье, сидят насуропившись, перебрасываются через столы сухими репликами, будто в кости играют.
- Гвиноты держат осаду, но не торопятся войти в крепость.
- Бестолковые варвары! Не по зубам им южная твердыня. Постоят-постоят до зимы, да и уберутся восвояси.
- Не уберутся, подкрепления они ожидают.
- Сгинуло их подкрепление.
- Колдуны-то? Ужели на них свет клином сошелся? Будто войны лишь к радости колдунов ведутся!..
Говоривший осекся. Помяни мага! Растворилась и хлопнула оббитая кованым железом дверь, в залу вошел Мартин Бешеный в сопровождении братьев Аль. Троица прошествовала к столу и расселась на своих местах против баронов. С появлением колдунов разговоры стихли. Бароны угрюмо хмурились, ерзали на жестких лавках. Из-за большого количества людей и чада факелов воздух в зале потяжелел. Пот заблестел на лицах собравшихся.
Граф Гульфик, как обычно, не спешил почтить собрание своим сиятельным присутствием. Вместе с ним опаздывал Турс. Графу столь льстила охрана боевого мага, что он не отпускал того от себя ни на шаг, и поговаривали, даже в нужник ходил в сопровождении телохранителя - а ну как вражья магия за причинное место ухватит!
Час спустя явился и граф. Бароны загомонили разом:
- Правда ли, что к крепости движутся войска?
- Так все-таки то идет подкрепление или опять гвинотские колдуны?
- Ваше сиятельство, что пророчит сновидец?
- Врет, будто Архэт падет. Я выгнал лжеца. Крепость не может пасть, коль скоро она доверена моему командованию.
- А войска-то, войска? Уважаемый Шеду, вы ли не знаете?
Живчик барон заметно осунулся. Но лицо его повеселело, а глаза горели ярче прежнего. Поневоле задумаешься, может, и стоит ручного колдуна завести, коль скоро он оказывает столь благотворное влияние?
- Не больше вашего, уважаемый. Вместе тут сидим.
- Пять сотен всадников. На каждую сотню по магу, - произнес Мартин негромно.
Его однако услышали. Хвастаться расхотелось, планы славной победы рушились, как карточные домики.
- Мы могли бы попросить помощи, - осторожно промолвил Кенар Молчаливый.
- Откуда?
- Его милость Конкор?
- Не захочет. А и захотел бы - у самого немного людей.
- Аргруст?
- Держит оборону на востоке.
- Да, жаль, Октомба зарезали. Хотя и болван был, а как-то раз поддержал супротив соседа.
- Отправляя меня в это Творцом забытое место, его величество Кир V посулил прислать два отряда в подкрепление, - важно изрек граф Паулин, и взгляды присутствующих с надеждой обратились к нему.
В этот миг он показался им не лишенным приятности: да, пустобрех, да, фанфарон, но за два отряда ему выписали бы индульгенцию на отцеубийство и скотоложство.
- Они идут?
- Как скоро?
- Я отказался. Жалким пятистам варварам не испугать нас. Я удержу Архэт своими силами. Мое имя будут славить потомки.
Глава 8
С приходом свежих сил гвиноты взялись за Архэт всерьез. Кольцо осады сжималось. К концу месяца солнцедара могущество боевых колдунов достигло апогея, и они ударили по крепости магией стихий. Колесо времени слетело со своей оси, день и ночь поменялись местами в магической свистопляске. Против солнца тлела разбухшая, багровая от крови луна, в небе полыхали зарницы и переливались многоцветные облака, дождь лил вперемешку со снегом, тучи извергали градины величиной с кулак - и это на исходе жаркого лета! Теперь стрельба не прекращалась с наступлением ночи, изнуренные лучники засыпали у амбразур, их оттаскивали в сторону и на освободившееся место тотчас заступали новые.
Земля содрогалась под шквалом заклятий. Искрились и выгорали защитные руны. Ров испарился, и в подсыхающей грязи барахтались колдовские твари, не страшнее обычных карасей. Призраки Архэт попрятались по щелям. В лесу у окоема горизонта выл волк тоскливо и безнадежно, вселяя отчаяние в сердца людей - пристрелить гада мечталось каждому.
Кто-то из летописцев назвал однажды войну поединком титанов, где итог сражения определяется не доблестью солдат и не гением полководца, а единственно мощью боевых колдунов. Исполинские фигуры на шахматном поле, истинные боги войны, ударом меча они извергают огонь из недр земных, на плечах своих держат они хрустальный свод небес. А пешки, знай, возитесь в песке, возводите и разрушайте города, рыдайте и ликуйте, только не путайтесь под ногами - растопчут походя.
Не уберег!
Живчика Шеду зацепило морт-заклятьем, и теперь барон в мучениях отходил в мир иной. Организм, закаленный годами боев и походов, сослужил ему дурную службу, изо всех сил противясь черной магии. Милосердная смерть медлила.
- Я умру? - шептал барон.
- Позже.
Заклятье гноилось нарывами и смердело влажным дыханием, при каждом слове у губ барона лопались кровавые пузыри; Шеду то колотило в страшнейшем ознобе, то сразу, без предупреждения бросало в жар.
- А мог бы соврать... ну, скажи: чудишь, старик, погуляем еще на твоей свадьбе... не так тошно будет ...
- Мог бы - соврал.
- Печет, точно у черта на сковородке... крутит... да никогда ж так худо не было!.. Добей, сделай милость!
- Не могу. И своих не проси - смертью заразишь злее чумы.
- Ты ужели не страшишься?
- Меня не тронет.
Барон резко дернулся, замотал головой, будто марионетка, оброненная кукловодом, зашептал спешно и быстро, сам того не ведая - думал, молчит, ан нет, боль заставила умолять:
- Поделись бессмертьем, колдун?.. чистым золотом откуплюсь... Ну хочешь, надел земельный?... Нет? А если дочь в жены? Три у меня - умницы, красавицы, бери любую... а хоть бы и всех скопом... Что кривишься? Али мало? Аль вам только то, чего в замке не ведаешь, за плату годится?
- От морт-заклятья не лечат.
"До начала осады я мог бы потягаться со смертью. Ныне - тебя спасу, рыцарей твоих оставлю без защиты. А будешь ли ты рад такому спасению? Еще вчера я тоже горазд был колебать земную твердь, но на войне правят бал боевые маги, тогда как моя связь с мирозданием истончается. Не за горами день, когда мне придется взять меч и сразиться врукопашную, словно простому воину".
- Гвиноты сдохнут, а мне не увидать... ведь сдохнут, пообещай колдун!..
Вивиан медлил с ответом. Телесные маги, прозванные праведниками, не дают невыполнимых клятв, да только - вот досада! - барон о том не знал.
- Ну же, обещай!.. Не отказывай приговоренному в последней просьбе! - он ухватился за мага, верно, не отдавая себе отчета.
Отстранится Вивиан не успел. Отнять руки не посмел. Тут же спутались мысли и сознание захлестнула чужая боль. Злая звезда телесных колдунов: порой, когда требуется достоверно описать симптомы отравления, целители принимают яд сами или платят баснословные суммы телесникам-эмпатам, которым достаточно просто коснуться отравленного.
Удобно? Вам бы такое удобство!
Вивиан сдержал порыв поделиться силами с Шеду. Глупо, ох, глупо! Минутное облегчение - вот и все, чем он мог помочь. Был бы здесь боевой маг, добил бы, избавляя от мучений. Целитель соединил бы слова и травы, даровав благословенное забытье. Но подле умирающего сидел бесполезный маг-праведник, который даже соврать толком не смел!
- Пошли за священником, - отрывисто выдохнул Шеду.
Пока ждали, барону становилось хуже. Память его искала спасения в прошлом и, будто нарочно, поднимала со дна давно осевшую муть - в бессвязной речи проскальзывали голод и мор, пепелища и вороны, слетавшиеся к полям сражений.
Рядом с бароном от невольно разделенной муки ежился колдун.
"Не дотянет", - искренне полагал он.
Шеду дождался. Шелестя рясой, отец Агнеций преклонил колени на камнях, вознес молитву Создателю, осенил крестным знамением сначала барона, после - мага.
- Ваше преподобие, остерегитесь дотрагиваться до его милости, - предупредил Вивиан, - морт-заклятье - это вам не любовный приворот
Словно не слыша, священник положил ладонь на лоб барону, отер пот. Благоухание ладана заглушало вонь смерти.
- Вы не боялись, - молвил он.
- Меня бережет моя магия.
- А меня сам Создатель. Я страшусь лишь Его гнева.
Вивиан покачал головой. Понимая, что спорить бесполезно, он собрал в пригорошню щит-заклятье, заслонил отца Агнеция и оставил их с бароном наедине. На душе было погано. Ветер нес каленый привкус магии. Вивиан поднялся к амбразуре, открылся летящим в него стрелам - стрелы не успеют, а вот с ветром мешкать нельзя. Маг широко развел руки по сторонам, растопырил пальцы и засвистел протяжно и нудно.
Любопытный суховей охотно откликнулся на призыв. Подлетел, завертелся вокруг человека, задергал за одежду, за волосы. Люди - увлекательная, но сиюминутная забава - едва заиграешься, и уже поломались! Однако подозвавший его человек говорил с ветром на равных, он не бежал и не прятался, а как замечательно перебирал он воздушные струи, освобождая их от засевших колючек - и где только прицепились, репьи противные! Юному ветру невдомек было, что его колючки не имеют к репьям ни малейшего отношения. Просто некто злой и могущественный бросил на ветер души павших воинов, которые так и не поняли, что их бой окончен и жаждут разить без разбору.
Хитросплетения воздушных потоков и оборванных судеб Вивиан распутывать не взялся - все-таки он маг, а не пряха. Зато в его силах было даровать мертвым возможность отомстить и попутно уязвить гвинотов.
Он подправил заклятье и высвистел свою просьбу.
Друг просит вернуться? Незаметно? Прятаться? Новая игра?
Суховей лизнул телесного мага на прощание и пустился обратно. Распластался вдоль стены, юркнул в траву змейкой-поземкой. На равнине ветер явил себя во всей красе: вытянулся воронкой от земли до облаков, встряхнулся, освобождая зудящие потоки.
Хор-рошая игра! А, вот еще друг. Поиграем? Нет-нет, не так! Так плохо! Так больно! Так...
На одеянии гвинота не дрогнуло ни единое перо, не звякнул даже самый крохотный из вплетенных в косы бубенчков. Лица боевого колдуна не разглядеть было издалека, да и ни к чему его разглядывать - все гвиноты на одно лицо. Но манера колдовать оказалась знакома - Вивиан мог бы поклясться, что морт-заклятье, убивавшее барона Шеду, и та магия, которая походя развеяла смерч, сотворены одним человеком - вот этим самым, большеротым, с острым подбородком и колючими глазами.
Вивиану стоило бы уйти со стены. Но вместо этого он вспоминал морт-заклятье - ясно, до оскомины, до солоноватого привкуса в кровь закушенных губ. Вот где пригодилась способность ощущать боль на своей шкуре - когда она чужая, запамятовать ее легко, но попробуй-ка позабудь собственные взлелеянные страдания!
Он ударил, не раздумывая. Тоской по уходящей магии, завистью, и злостью, и глухим отчаяньем. Кощунством было бы учить мага жизни убивать, но ведь смерть лишь обратная сторона бытия. А за дни, проведенные в Архэт, Вивиан с виртуозностью отточил умение переиначивать заклятья. Реверс удался на славу - обоюдоострый, отточенный. Уклониться? Обхитрить? Передарить соседу? Ха! Зачарованный на тысячу и одну атаку щит гвинота оказался бессилен перед квинтэссенцией сущего.
Может ли убить шум дождя или полет совы под звездами? Распыляют ли отраву в каплях росы или на режущей кромке травы-осоки? Губительно ли отражение рассвета в зыбкой ряби ручья?
Безграничность образов мироздания разом распахнулась в сознании гвинота. На краткий миг варвар оказался в шаге от божественного: он узрел все процессы и явления во множестве их взаимосвязей, воспринял все то, для понимания чего человеческое сознание непростительно ущербно - и сгорел в этом абсолюте, как вспыхивает и сгорает метеор среди ночного простора.
От отдачи Вивиан тяжело осел, обдирая спину о каменную кладку.
"А как ты хотел, маг-праведник? Думал переиграть судьбу и использовать дарованный тебе талант, дабы убивать невозбранно?"
Чьи-то неуклюжие руки помогли ему подняться.
"Посторожнее! - хотелось крикнуть Вивиану. - Не мешок с мукой ворочаешь!"
Сквозь звон в ушах донеслось:
- Ваш друг отправился на встречу с Творцом,
Протестуя, маг поспешил ответить:
- Он мне не...
"Не друг? Ой ли? Отчего тогда кажется, будто тебя волоком проволокли по пятидесяти пяти улицам и двум сотням переулков благословенной столицы королевства? Отчего тогда, пренебрегши запретами, ты обрушил на гвинота слепящую ярость бытия? Отчего сводит скулы и ноет сердце в груди?"
Вивиан отвернулся от проницательного взгляда священника, скрыл усталость за разворотом плеч. От голоса спрятаться не удалось.
- Как много людских страданий! Как много смертей и скорби! Я бы жизни не пожалел, дабы положить распре конец, - с горечью произнес отец Агнеций.
"Каждый день в Архэт умирают десятки воинов, - подумалось Вивиану. - О боевых магах даже говорить не стоит, эти изначально в заложниках у смерти. Вот и Шеду сложил свою голову на чашу весов. Какова цена победы в расчете на человеческую жизнь?"
Сказал другое:
- Жизнью Вы не удивите никого, святой отец, на войне она - расхожий товар. А вот решились бы Вы разменять на жизни людей в крепости Вашу бессмертную душу?
- Увы, над душой я не властен.
Неужели он ждал от священника другого ответа?
После смерти Шеду командование отрядом перешло к племяннику барона, рыцарю по имени Курт. Помощи от мага тот не просил, но и отказаться не отказался - боевым магам тринадцать башен Архэт защитой не объять, а на юге крепости Вивиан сдерживал гвинотскую магию. Правда, и без магии защитникам приходилось туго: одна за одной следовали атаки, обстрелы перемежались короткими и яростными штурмами, небо извергало каменные огонь и глыбы. В этом аду мог петь только один человек.
Огонь зацветает высоко и зло, И ветер уже подхватил семена, И треснуло небо - слепое стекло...
Мне кто-то сказал, что война - ремесло С доходом на все времена.
Во весь опор Тьори несся к башне Крылатого льва. Привычка петь, когда страшно, была родом из детства, магическое образование ее оправдало; менестрель знал - песни даруют ему неуязвимость, а нередко не только ему, но и тем, кто находится рядом. Оттого в последние дни мальчишка не умолкал.
Подбежав к Вивану, Тьори остановился, перевел дыхание.
- Скорее, тебя Бешеный требует!
Магия Вивиана была не менее впечатляюща, чем поединки боевых колдунов. Точно капля ртути, он перетекал из одного положения в другое, выкручивался в замысловатые кренделя, всплескивал руками, дрожал, и в противовес беспрерывному его движению южную стену густой завесой окутывал покой. Он ощущался как толща воды вязким и плотным, он поглощал боевые заклятья и глушил панику.
Не прекращая своего занятия, маг спросил:
- Сейчас?
- Турса сразило гвинотское заклятье - великий воин останется в благодарной людской памяти героем, ведь ценою своей жизни он спас его сиятельство графа Паулина. Альгиз тяжело ранен. Кассиан...
Слова потонули в грохоте. Следом частым дождем застучало каменное крошево. Донеслось истошное: "Пристрелялись, черти! Они проломят стену!". Внизу суетились гвиноты, прилаживая на катапульту новый камень. Выстрелить не успели. С башни рухнул разъяренный дракон, крепко зацепил катапульту в когтях и, поднявшись высоко-высоко, обрушил ее на гвинотов.
- Можешь не продолжать. Уже иду.
Мартина Вивиан нашел возле западной стены.
- Турс пал, - начал колдун без предисловий. - Прикроешь Гульфика и его людей.
- На юге полторы сотни воинов. Мне не вытянуть охрану графа.
- Твою мать! Тебе не вытянуть? А я творить чудеса должен? В крепости осталось четыре боевых мага. Четрые! И один чертов граф-командир, тупой, как мой детородный орган! А у душегубов магов четырежды по четыре, и Ииндун не чета нашему долбоклюву! - заорал, брызжа слюной, Мартин. Бледное лицо его пошло пятнами от гнева. - Маг-праведник слишком хорош для войны?! Так проваливай хоть сейчас, портал открою!
Это был его шанс на спасение - настоящий, верный, какой выпадает раз на тысячу. Покинуть постылую западню Архэт, забыть пережитое. Магу-праведнику не место на войне, и занесло его сюда волей слепого случая. С ним ли, без него ли, крепость падет, и тогда лучше броситься со стены, чем очутиться в плену, для магов у гвинотов припасена незавидная участь.
Словно со стороны услышал Виван свой голос:
- Разрешите забрать людей графа на южную стену?
- Бери, и запомни: Гульфик должен молчать. Хочешь, язык ему вырежи, хочешь - порчу нашли, только не позволяй раскрыть рта, иначе мы все тут покойники!
Магия уходила. То, что прежде опаляло жаром ладони, ныне теплилось едва-едва. То, что прежде было гордыней, обернулось яростью, сухой и пылкой. Тело отказывалось повиноваться. Выполняя привычные ритуалы, Вивиан сбивался с шага и терял равновесие, потел и задыхался. Если раньше для полыхания энергии ему доставало полутора часов, то теперь приходилось тренироваться все четыре.
Вивиан требовал от себя невозможного. Он мало спал, восполняя отдых магией. Ел крайне разборчиво, дабы не перекрывать путь энергии непригодной пищей. На вопросы и просьбы отмалчивался, даже думать себе запрещал, чтобы страсти не сжигали cилы. Другой на месте телесного колдуна загнал бы себя до смерти, но приученный к изнурительным тренировкам с малолетства, Вивиан лишь сжимал зубы да туже затягивал узлы из собственного тела.
"Я могу. Где могут боевые, смогу и я. Могу. Могу".
И онемевшее от усталости тело переставало перечить. Оно покорно складывалось впополам, вчетверо, в гармошку. Позволяло загибать углы и выворачивалось наружу мягкой сердцевиной. Мелькали в пантомиме диковинные растения, звери, птицы. Затягивал петли удав. Бабочка присаживалась на распустившийся цветок лотоса. Рычал лев и орел расправлял свои крылья. Я могу-у-у-у!
Сознание ухало в бездонный колодец Вселенной и воцарялся покой - глубже забытья, крепче самого крепкого сна. Кому случалось оказаться в такие минуты рядом с колдуном, шептались, будто он окостеневает. "Помер никак!" - охали поначалу. Но вот колдун распахивал глаза и непрошенные доброхоты в ужасе пятились - с озаренного стылым светом лица глядела воплощенная вечность. Потом тревожить прекратили. Тем паче, что недавний покойник, отлежавшись, поднимался и как ни в чем не бывало топал по своим делам.
Умиротворенный после ритуала, Вивиан спускался со стены, когда внимание его привлекла фривольно одетая девица. О шлюхах по случаю осады забыли. Ни один маг не пожелал тратить ману на их возвращение: Мартин косился на Альхага, Альхаг валил на Турса - мол, тот был телохранителем Гульфика, он и должен был с его девицами разбираться, ну а коли Турс умер, то и спрашивать не с кого. Девицы же опечалились мало - они слонялись по крепости и извлекали из ситуации собственную выгоду.
- Доброй ночи, красавчик!
- И тебе...
Вивиан осекся. Воля мага - закон. Сейчас пожелаешь удачной ночи, и к шлюхе валом повалят клиенты, а у неосторожного чародея ритуалы облетят пустоцветами.
- Постой-ка!
- Да, красавчик?
Девица остановилась. Заблестела глазами, выставила крутое бедро. О маге болтали всякое. Праведником кликали. Вроде и маг, да не такой, как прочие, а в чем разница, не понять. Да и различались мужчины, исходя из ее опыта, лишь покуда были одеты.
- Сколько за ночь возьмешь?
Она заливисто расхохоталась. Запрокинула голову, задрожала белым горлом. Под тонкой кожей можно было сосчитать биение пульса, уловить ток теплой крови.
- Ты же, того... монах, а я девушка горячая, залюблю-зацелую!
- Так ведь не скопец.
Тут она по-новому оглядела мажью фигуру: приласкала взглядом обнаженный торс - Вивиан не удосужился накинуть рубашку после ритуала, опустила глаза ниже, следя за дорожкой волос от пупка. Довольная увиденным, девица облизнулась, подошла к магу вплотную и потерлась о него блудливой кошкой.
Надеялась смутить? Напрасно. Колдуны-телесники не обучены стесняться собственного тела, как не стесняется любимой флейты музыкант. Ответной лаской Вивиан огладил девицу по позвоночнику, пощекотал теплом нервные окончания.
- Договоримся, красавчик!
Наутро маг довольно щурился. Не наврала подруга - ее сила переполняла отдохнувшее тело, струилась в крови, жаром стекая к ладоням - казалось, взмахни рукой и тотчас посыпятся искры. В тот день заклинания давались ему легко. Шлюха же, напротив, сказалась усталой и проспала до самого захода солнца.
Глава 9
Ему снился закат над Архэт. Больной закат, кровавый закат обагрял белую плоть небес, жидким золотом растекался по артериям и венам облаков. Ему снились убитые - те, кого он помнил живыми и те, кого он не знал никогда. Они корчились и взывали о помощи, не желая уходить в небытие, они тянулись к нему, умоляли и проклинали. Ему снились вороны. Крупные черные птицы полоскались среди окровавленных туч, то опускаясь, то вновь взмывая в вышину.
Вивиан пробудился, сел рывком, стряхивая липкие клочья кошмара. В прорезь бойницы виднелось затянутое облаками небо; облака зловеще мерцали - от снов под таким небом жди беды. Вивиан сбросил обвивавшую его худую руку шлюхи, оттолкнул бедро другой. Маг-праведник позабыл свои ограничения, забросил ритуалы и коротал ночи в компании девиц с графской оргии - немытых, нечесаных, схожих более с призраками, нежели с людьми. Изнанка любовной магии неприглядна - страсть колдуна за считанные дни обратила цветущих девок в высохших старух.
Какова цена победы в расчете на человеческую жизнь? Кому решать, кто и кого ради должен умереть? И где искать его, этот абсолютный эталон?
Мастерство Вивиана стало защитникам Архэт надежной преградой от чужеземного колдовства. Оно же было причиной, по которой воины сторонились мага, ибо не могли простить ему этой своей зависимости, крайней нужды в нем. Однако, оберегая людей, Вивиан невольно чувствовал ответственность за них, и даже то, что эти люди почитают его колдуном поганым, вдруг сделалось незначительным. Как смел он сказать, что силы его на исходе? Кому интересны запреты, через которые он преступил? Мироздание воротило свой лик от блудного сына, и на объяснения не доставало времени. Оставалось черпать силу из доступных источников.
"Он убивает их", - покачал бы головой Асклепий, если бы знал про шлюх.
"Я собственноручно притащу сюда новых, когда он прикончит этих, пусть только продолжает колдовать", - возразил бы целителю Мартин Бешеный, если бы знал.
Не знал никто. Право слово, кого в агонии осажденной крепости заботила участь продажных девиц? И Вивиан оставался наедине со своей совестью и инстинктом выживания - тяга к жизни у телесных магов в крови, а шлюхи прикрывали Архэт отмеренной им судьбой. Почувствовав неладное, пробудилась рыжеволосая - в минуты опасности сознание проясняется. Заскулила:
- Пожалуйста, пожалуйста, отпусти меня. Их - оставь, а меня отпусти. Я никому не скажу, я уйду тихо.
- Не могу. Ты нужна мне, без тебя мне не жить.
- Лжец!
- Чистая правда. Ну посуди сама, куда ты пойдешь - крепость в осаде, кругом гвиноты.
- Ты страшнее гвинота! Ты чудовище! Ты губишь меня!
Покорная слову колдуна, больше она не просыпалась. Лежала, разметав спутанные кудри, раскинув болезненно тонкие руки и ноги, вовсе неприглядная в смерти - да и смерть бывает красивой разве что в героических балладах.
Тяжелые раздумья Вивиана нарушил стук в дверь. Он поднялся, отворил, мало заботясь о пристойности обстановки. На пороге стоял отец Агнеций - вот уж кого он ожидал увидеть в последнюю очередь. И сразу огорошил:
- Отчего Вы медлите, юноша? Наше время истекает!
- Медлю? - не понял Вивиан.
- Вспомните разговор: я предложил отдать жизнь, а Вы ответили, что отнимите душу.
- Я помню прекрасно. Вы отказались, сказав, что не властны над своей душой.
- Нет-нет, не отказался и по-прежнему готов умереть, дабы люди обрели спасение.
- Хотел бы я обмануть Вас, святой отец, да не могу. Ваша жизнь не имеет значения. Я думал о заклятии, непременной составляющей которого стала бы именно душа. Будь оно иначе, я давно нашел бы добровольца: поверьте, у Вас далеко не самая сильная витальность.
- Исправьте, коли ошибусь - я простой слуга Творца, и мало смыслю в магии. Ведь тело не живет без души. Дабы вызволить душу, Вам придется разрушить мое тело.
- Вам не откажешь в проницательности.
- Что ж, смело беритесь за нож, я приму уготованную участь.
- Да поймите, наконец, Ваша смерть ничего не изменит!
- Примеряете на себя роль Создателя? Полагаете, будто можете совладать с душой?
- Прекратите морочить голову, ваша святость, и без вас тошно!
- Хорошо, дабы Вы поняли, скажу иначе: я готов предоставить Вам возможность связать мою душу заклятием.
Похоже, этой ночью безумие прочно угнездилось в крепости.
Тьори вбежал в лазарет взволнованный, с лихорадочно блестящими глазами и румянцем на обе щеки. Удушливой волной нахлынули запахи: застоялая вонь прелых тел, пота, крови и боли, мешанина трав с яркой ноткой лимонника, что использовался для очищения воздуха, остаточное дыхание магии, пахшее раскаленным песком и грозой. Надрывно кашляли - немудрено в такой-то духоте! Кто-то звал сквозь стоны: "Мара, Мара...". Бранились басом. Хрипели. Молились.
Протискиваясь между коек с ранеными, Тьори приблизился к целителю. Глянул в упор:
- Асклепий, ответь, как ты ко мне относишься?
- Ты о чем? - не сообразил тот.
- Скажи, - настаивал менестрель, - как?
- Парень ты неплохой, только трещишь без умолку.
- Я хотя бы на толику нравлюсь тебе?
- Ты о чем толкуешь?
- Дни крепости сочтены. Мы недолго еще продержимся!
- Никак Гульфикова сновидца повстречал?
- Я знаю и без сновидца: слышу в шепоте стен, в стенаниях ветра. Звезды над Архэт сходят с орбит и катятся на равнину - звезды тоже предвидят скорую гибель крепости... Можно попросить тебя напоследок? - менестрель замолчал, собираясь с силами, и неожиданно выпалил: - Поцелуй меня!
Целитель опешил. Не то, чтобы он имел заблуждения относительно страсти мужчин к себе подобным, однако никогда даже в самых безумных фантазиях он не представлял себя в роли объекта подобных воздыханий.
- Видишь ли, - осторожно вымолвил Асклепий, но Тьори, начав, уже не мог остановиться.
- Я никогда не был... ну, ты понимаешь... и, теперь, верно, никогда и не буду. Но я не хочу умирать, не зная, как оно бывает...
- Какая чепуха приходит тебе в голову!
- Ну представь, что это нужно для спасения умирающего! Представь, что я неизлечимо болен - болен от любви...
По-своему, мальчишке не отказать было в привлекательности. И к чему греха таить, окажись у Тьори сестра-близнец, Асклепий с радостью исполнил бы такую просьбу, и одними поцелуями дело не ограничилось.
Это было уже чересчур. Играючи мешавший ложь и правду, на этот раз мальчишка открылся нараспашку. В глазах его блеснули совершенно искренние слезы, которые он поторопился спрятать.
"Да что же такое творится в этой Творцом позабытой крепости! - подумал Асклепий - В конце концов, если Архэт суждено пасть, то шут с ним, со всем!"
Безумие одержало полную и безоговорочную победу. Первое, что увидел Вивиан, ворвавшись в лазарет, были две фигуры, сплетенные в тесных объятиях - средь стонов раненых, в смрадной и душной ночи серьезный и рассудительный целитель целовал взбалмошного мальчишку менестреля. Еще вчера маг скривился бы в ироничной усмешке. Сегодня он не взял на себя смелость судить других. Даже вмешаться показалось неловким - нечто посильнее минутной слабости связывало этих двоих.
- Асклепий, есть разговор.
Менестрель испуганно отпрянул.
- Это вовсе не то, о чем ты подумал... - попытался объяснить Асклепий.
- Вы привлекаете внимание. Выйдем! Мой разговор не для сторонних.
Они прошли в огороженный с трех сторон закуток - скудно освещенный, заваленный обрывками ткани для повязок, корпией, флаконами и склянками. С натянутых под потолком веревок свисали пучки сухих трав. Резко пахло эфиром.
Вивиан принялся мерить помещение шагами - по пять с половиной между перегородками; метания мага сопровождались звоном бьющегося стекла.
- Знаешь, что со мной творится? Простые заклятья требуют колоссальных усилий. У меня чертова бессонница, потому как едва я засыпаю, меня душат кошмары. Я старался не убивать, видит магия, старался!
- Исстари известны средства, помогающие уснуть без сновидений...
- Да не обо мне речь! - Вивиан махнул рукой, и на нее намотался обрывок свисающей с потолочной балки веревки. В раздражении маг дернул сильнее, пытаясь высвободиться. - Я схожу с ума оттого, что меня мучает совесть. Оттого, что иду против привитых с детства идеалов.
- Ты не там ищешь причину. Твое тело отторгает боевую магию, а ты упрямо продолжаешь его насиловать... Эй-эй, дай помогу!
Целитель не успел - маг сорвал клятую веревку, а за нею дождем посыпались шуршащие листья и стебли. Вивиан попытался освободиться, но не преуспел, а напротив, запутался сильнее. Выругался и продолжил:
- Если я перестану, все рухнет к хренам собачьим! Южная стена - заплата на заплате, сплошной морок. Башню Крылатого Льва снесло боевым заклятием, тем не менее она стоит, и по лестницам ее топают воины. Наш чудо-зодчий Дзратений, наверное, объяснил бы, благодаря каким силам здесь обретают материальность иллюзии, меня не спрашивай, я далек от понимания, как можно ходить по несуществующим лестницам.
Асклепий не узнавал Вивиана. Маг-праведник сквернословил не хуже боевых, а те брань разве только в заклятья не вплетали. И вовсе не из уважения к высокому искусству магии, а исключительно потому, что подобные оговорки были чреваты явлением демонов из преисподней.
- Может быть, тебе стоит потолковать с отцом Агнецием? Мне иногда кажется, это не я чародей, а он. Отец Агнеций поднимает смертников без лекарств или магии, одними молитвами. Не поверил бы, кабы не узрел воочию.
- Мы обречены. К сновидцу не ходи, еще немного, и кодла гвинотов, которая копошится на равнине, ринется в Архэт.
- Это случится завтра. По крайней мере, так пророчит Гульфиков сновидец.
- Так какого черта, если завтра... Вот что. Знай, я действительно говорил с отцом Агнецием. Именно поэтому сейчас пришел говорить с тобой. Ведь целительство - это одно из направлений магии подобия. Я хочу, чтобы ты создал формулу заклятья, которое перенесло бы душу одного человека на другого.
- Это невозможно!
- Во времена короля Максимилиана отнять душу было обычным делом. Да и поныне шепчутся, будто когда боевой маг творит волшбу, он забирает часть души от каждого им убитого. Наставники магических школ опровергают сплетни слишком поспешно, но согласись, странно было бы обратное. Кто признается тебе в препарировании души или тем паче тому обучит? И что есть часть души? Можно ли дробить anima на части? Ты у дружка своего спроси задушевного, ему виднее.
Тьори не был бы Тьори, кабы не подслушивал разговор колдунов. С другой стороны, его присутствие и не являлось тайной. Менестрель вышел из-за перегородки, оторопело глянул на приятелей. Сознание страшного опаляло:
- Адский пес на Кайлианском тракте... я хотел играть отходную охраннику, но не успел: пес вылизал его бессмертную душу подчистую, - прошептал Тьори сквозь сомкнутые пальцы.
Пятеро сыновей было у Мартина Бешеного. Двое старших рождены в законном браке, прочие - бастарды, но колдун не проводил между ними различий. Пятеро лихих наездников, искусных воинов и боевых магов средней руки. Но - о насмешка судьбы! - надо же было такому случиться, чтобы способность к магии наиболее полно и ярко раскрылась не в увенчанных несомненными достоинствами могучих мужах, а в девчонке-последыше, поздней дочери, хилой и хворой, а оттого нареченной в честь знаменитого отца, дабы вместе с именем перенять его здоровье.
Мать Марсии и третья жена колдуна сбежала следом за предшественницами, бросив младенца. Мартин не винил супругу - в доме, переполненном боевой магией, могла выжить редкая женщина. Марсия сумела. Не ведавшая материнской ласки девочка росла сорвиголовой. Первой игрушкой ей стала сабля, первым словом пухленький ротик сложился в "твою мать". Когда сверстницы подбирали ленты в косы и наряжались в кружевные платьица, Марсия училась блокировать боевые заклятия и уклоняться от метательных ножей. Когда подружки зачитывались сказкам о прекрасных принцах, она штудировала хроники Рас-Альхага и Цветка Смерти.
Единственное, за что Мартин неустанно возносил хвалу Создателю - девочка не уродилась боевым магом, ее талант лежал в иной плоскости. Но стоило ли удивляться, что Создатель окажется глух к молитвам колдуна? Ибо сейчас Марсия глядела на отца, точь-в-точь копируя его прищур и манеру речи:
- Черта лысого мне ясно! Ждешь, когда Кир V тебе орден за героическую оборону пожалует? Посмертно?
Отгораживаясь от злых слов, Марсия перекрестила руки на груди. Щеки ее заалели, бровь сошлись в линию на переносице, ноздри раздувались от ярости - мало кто усомнился бы в ее родстве с Бешеным.
- Будет бойня. Ты не училась сражаться.
- Я прошла через сотню сражений и уцелела, на мне нет ни царапины. Это наилучшее доказательство!
- Засунь свои доказательства в конскую задницу и забей пробкой, чтоб не выскочили при скачке! Игры закончились, я не сумею оградить тебя от того, что неминуемо здесь случится. Боевой маг покидает ратное поле последним, зачастую - на щите. Но ты - не боевой маг, и тебе нечего делать в Архэт!
- Вспомни, когда я обращалась за твоей защитой? Может, когда братья оттачивали на мне искусство волшбы? Или когда они соревновались в метании секиры, поставив мне на голову чару с вином? - в особенно жуткие моменты юная Марсия закрывала глаза, уносилась мыслями далеко-далеко и негромко напевала. Ох, и злило же братьев ее пение! - Я выросла. Я могу за себя постоять. Я имею право решать сама.
- Ни хрена ты не можешь! Ты не понимаешь, что творишь! Ты мнишь себя очень умной, но знать не знаешь природы боевой магии!
Терпение Бешеного лопнуло. Он вытянул вперед руку, и в ней тотчас оказался острый клинок. Короткая сабля-чинкуэда отразила удар. Еще. И еще. Марсии везло до невозможного. Она держала защиту на упрямстве, на юношеской наивности, на идиотских книжных идеалах - отчаянная вера в придумку не желала склониться перед действительностью. Мартин рубил, она подставляла саблю. Мартин колол, она уворачивалась. Девушка легко одержала бы победу над новобранцем; при толике удачи она смогла бы уложить одного или даже двоих воинов постарше - будь на месте Марсии любой из парней, он удостоился бы скупой улыбки колдуна, но похвалить дочь означало приговорить ее.
Меч Мартина нацелился в сердце девушки:
- Выживут единицы. И они будут молить о смерти.
- Я остаюсь, - Марсия оттолкнула острие. Она все еще не сознавала серьезности происходящего, для нее это было игрой - опасной, а оттого притягательной вдвойне.
Мартин ускорил ритм. Сталь в его руке закрутилась ярким водоворотом, разбрызгивая голубоватые сполохи. Все-таки, Бешеный слыл живой легендой и счет победам потерял задолго до того, как его своенравная дочь появилась на свет. Девчонка возомнила себя великой воительницей?! Следовало сжечь глупые россказни о Цветке Смерти прежде, чем она выучилась читать!
Маг начертил между собой и дочерью знак. Неведомой силой девушку отшвырнуло к стене. Удар вышиб воздух из легких. Перед глазами замелькали искры. Марсия почувствовала, как ладонь отца, горячая от прошедшей сквозь нее силы, сомкнулась на горле. Она попыталась закричать, вцепилась в Бешеного ногтями, замолотила его ногами. Тщетно. Еще в детстве, когда братья играли с ней в свои игры, она твердо выучила - пощады ждать бесполезно.
- Посмотрим, как ты запоешь теперь. Я легко могу лишить тебя голоса, а что могу я, то сумеет любой паршивый гвинот. Хорошо если твоим убийцей станет простой солдат. Хуже - если боевой маг. Убив тебя, он получит всю твою силу без ограничения, чтобы присовокупить к своей. Ты героиня, тебе на это плевать, но что будет с остальными?
Он выпустил ее, и Марсия рухнула на пол, жадно вдыхая воздух. Волосы девушки растрепались и прилипли ко лбу, пот противными струйками сбегал между лопаток, руки дрожали от напряжения. Мартин... ну, Мартин был в ярости, это точно - недаром его окрестили Бешеным.
- Жду ровно через час в своих покоях.
Она кивнула. Вымолвила хрипло:
- Я буду там.
- Открою портал. Торопись, времени в обрез. Не придешь - отыщу и убью. Лучше я, чем гвинотские псы. Я не могу допустить, чтобы твоя магия стала нам во вред.
Она достаточно хорошо знала отца, чтобы понять: Мартин не станет разбрасываться пустыми угрозами. Он боевой маг, и этим все сказано. Он в самом деле убьет ее, и даже сможет прожить с этим остаток своей долгой и тусклой жизни.
- Я не ослушаюсь, отец.
Расставшись с Бешеным, Марсия прямиком направилась в Башню Равновесия.
Паулин был мертвецки пьян. Лицом вниз граф покоился на неубранном ложе средь пены шелкового белья, белая рука его в клекретских кружевах безвольно свисала вниз, прямо под ней валялась откупоренная бутыль темного стекла; ковер, которым так гордился Паулин, пропитался вином, схожим цветом с пролитой кровью. Сновидец углядел бы в том дурное предзнаменование. К счастью, граф его выгнал.
- Пробудитесь! Пробудитесь, Ваше сиятельство! - заорала она в ухо Паулину. - Враг у ворот, Архэт вот-вот падет!
Старания ее не увенчались успехом, зато привлекли внимание графского оруженосца. Юноша явился из комнаты для слуг весь зареванный, рукавом размазывая по гладким щекам сопли и слезы.
- Не хочу умирать! - причитал он. - Бо-оюсь!.. Ах, отчего только я пошел на войну! Не сиделось мне под родительским кровом... У отца-то нынче яблоки в садах поспели медо-о-овые... и груши... и девочка-соседка, губки медовые, щечки - яблоки... Как умирать страшно-о!
- Немедленно прекрати реветь!- тряхнула оруженосца Марсия.
- Тебе хорошо! Ты не боишься, смелый. А мне ужас как страшно!
- Замолчи же! Будь мужчиной!
Оруженосец захлюпал пуще прежнего. Пнул со злостью спящего сеньора.
- Ему хорошо дрыхнуть! Попутался с колдуном, тот воду в вино ему обратил, пей - не жалей. И лакал, лакал, и вылакал целый колодец! Как только не лопнул! Ни капли не оставил, ни на донышке, а то б и я напился. И лопнул. Пьяному помирать не страшно. Ох, груши мои - яблоки.
По всему видно, парнишка не привык к тяготам военных кампаний - некогда пухлый, он едва ли не гремел костями, вид имел затравленный и жалкий, щегольское платье его обтрепалось.
Марсия смерила оруженосца взглядом:
- А если б из крепости потайной лаз открылся, ушел бы?
- Да я б воздуху полетел, как Касьян-маг, кабы только крылья выросли.
- По воздуху нельзя - подстрелят, - серьезно рассудила Марсия. - Я намедни страшную тайну выведал. У Мартина Бешеного дочь в крепости обретается. Нынче ночью в самый темный предрассветный час колдун отворит магическую дверь, чтобы отвести девушку прочь от войны.
- Мне-то что с того? Я ж не дочь колдуна!
- Теперь послушай. Я отвлеку Мартина, а ты проберешься к нему в покои - и войдешь в портал. Доподлинно знаю, едва ступаешь в портал колдовской, как он тут же за тобой захлопывается. Никак не проверить, кто ушел.
Оруженосец от интереса даже перестал шмыгать.
- А дочь?
- Тебе-то уже все равно будет.
- Э-э-э, не скажи. А ну как выведает колдун в шаре своем хрустальном, что я заместо дочки евоной шагнул? Озлится и обратно меня возвренет, страшным пыткам подвергнет... Не-а, не пойду, страшно-о-о!
- Дался ты Бешеному! Сновидца помнишь? Тот сказал, что днем душегубы ворвутся в крепость. До тебя ли будет Мартину? Ты между тем времени не теряй: прошел червоточину колдовскую - и беги бегом к своим медовым яблокам.
Паренек зажмурился и закивал в согласии:
- Хочу, хочу!.. - затем снова усомнился. - Но... погоди... ты же не за так мне помогаешь? Сам бы, небось, сиганул!
- Я говорил тебе: обет дал, в храме святому Киприану поклялся - провести год подобно воину в боях и лишениях. Не желаю слыть клятвопреступником!
- И все?
- Еще не все. Платье твое парадное мне глянулось. Колет бархатный со шнуровкой, рубашка кружевами отделанная, сапожки мягкие из кожи свиной. И непременно берет с фазаньим пером. Хочу идти в последний бой благородным сеньором. Обменяемся нарядом?
Это была самая опасная часть задуманного действа, но обошлось. Помогла вовремя опрокинутая свеча - пока оруженосец на ощупь искал кресало, пока затепливал свет, Марсия успела облачиться и торопила парня:
- Быстрее, быстрее, колдун ждать не будет!
- Ну а как он различит подмену? - не унимался оруженосец, пока Марсия тянула его через освещенный факелами двор к башне Змеелова - обиталищу боевого мага.
- Занят он будет. Портал держать - не вино хлестать зачарованное. Кончай расспросы, уже пришли, а слух у колдунов отменный. Замри! И пыхтеть перестать!
Из-под двери, в которую они уперлись, пробивались тонкие лучики света. Марсия взялась за ручку, потянула. Девушка рассчитала верно, магия портала уже действовала - это легко уловить тому, кто большую часть жизни провел среди боевых колдунов. Когда открывается червоточина, краски мира блекнут, и запаздывают звуки, а внутри смещается чувство равновесия. Ключ к переходу - сам колдун. Не зря он шагает, и шагает, и разворачивается, и опять шагает, и вскидывает и опускает впереди себя меч - со стороны кажется, не человек двигается, а заведенная кукла в часах. Выверено мерно шагает, и разворачивается, и опускает меч, повергая невидимого противника.
Дождавшись, пока Мартин станет спиною к двери, Марсия звонко выкрикнула:
- До свидания отец!
С этими словами девушка толкнула оруженосца через разделяющее их расстояние прямо на колдуна. Когда двое непременно должны были встретиться, раздался хлопок, мир обрел былую яркость, а парень провалился в прореху мироздания, словно медяк в дырявый карман бедняка.
Глава 10
Эхо шагов спугнуло тишину, забарабанило отрывисто и гулко: топ-топ, топ-топ, топтоптоптоптоптоп. Влажные от сырости камни масляно заблестели, косые тени перечеркнули кладку, принялись кривляться и шушукаться между собой. Застигнутые светом, и шепчущим эхо, и волнением затхлого воздуха давешние хозяева подземелий - крысы спешили укрыться по норам.
- Вот так и поверишь байкам, будто Архэт стоит на костях! - пробормотал Асклепий.
Он шагал первым, разгоняя мрак в излучинах коридоров шариком магического огня: взгляду открывались то железные решетки с цепями, то пожелтевшие кости и скалящиеся черепа узников былых времен. Следом за целителем шел отец Агнеций - это для него сиял огонь, его хранил, чтобы не споткнулся в кромешной ночи.
- Стоит. Голову на отсечение даю! - отозвался Вивиан.
Телесный маг замыкал процессию. Глаза его отливали зеленью, ровно у кошки, благодаря чему маг превосходно ориентировался в полумраке. Поистине, странный тандем - два колдуна и священник, ну да чего только не встретишь в подлунном мире!
- Откуда знаешь? В хрониках, поди, вычитал?
- Чувствую. Я же маг жизни как-никак. И кошмары не зря снятся...
Продолжать Вивиан не стал. Страх сделался частым гостем его снов. Он поглощал сознание, выталкивая на поверхность одну-единственную мысль - бежать, бежать не оглядываясь до самого края света. Телесные маги без лишней необходимости и на кладбища-то не ходили, а тут целая крепость, выстроенная на костях.
Хронисты, сами не ведая, разгадали секрет, когда упомянули о некой смеси, сцеплявшей камни намертво - что намертво, это точно, вот вам и магия подобия в действии! Раствор, используемый при строительстве, приобрел чрезвычайную прочность благодаря добавлению в известь умерших животных, да и пленными не погнушались - в давние времена нравы были простые. Между прочим, кровью своего приятеля, обосновавшего формулу прочности, Дзратений щедро окропил камень-основание крепости, снискав в веках себе славу единственного творца. Неудивительно, что Архэт так притягивала призраков!
В одном из казематов, куда давным-давно позабыли дорогу, все было приготовлено для ритуала: выметена истлевшая солома, сдвинуты в дальний угол цепи и кандалы. Вдоль стен трепетало пламя свечей, и не бедняцких сальных, а слепленных вручную из чистейшего воска с добавлением тридцати трех трав - словно множество любопытных зрителей расселось поглазеть на чародейство. Пол темницы ровным покровом испещряли руны. Столь часто они были начертаны, что земля казалась рыхлой. Поверх рун четкими линиями расходились лучи звезды; на конце каждого опять горела свеча - с запястье взрослого мужчины в обхвате и по колено высотой. Эти были цветными: небесно-голубая, зеленая в тон весенней листвы, золотая, будто спелые колосья, белоснежная и закатно-алая.
Асклепий поставил в пентаграмму курильницу - можжевельник с ноткой гиппокрены, подрисовал идеально выведенные знаки, трижды обошел темницу противосолонь. Поравнявшись с Вивианом, целитель остановился и вытащил из складок одежды узкий трехгранный клинок - таким удобно колоть между пластинами бриги или кольчужными кольцами. Вдоль лезвия от мага к магу проскочила голубая искра.
- Что это?
- Мизерикорд. Кинжал милосердия. Знаешь, как пользоваться?
Он хотел спросить иначе: "Сумеешь воспользоваться?" - однако не осмелился, памятуя о болезненной гордости телесного мага.
Прежний Вивиан непременно огрызнулся бы: "За кретина держишь? Думаешь, лишь целителям да боевым колдунам известны пересечения жизненных путей на теле человека? Не много ли мните о себе, господа?" Вивиан нынешний коротко кивнул, отвечая на невысказанный вопрос.
- Вы готовы, святой отец? - голос целителя прозвучал глухо.
- Hoc age.
- Если Вы передумали, еще не поздно уйти.
- Нам некуда идти.
Словно в подтверждение сказанному, по коридорам прокатился рокот, земля задрожала мелко и часто, и с низкого свода посыпалась пыль, припорошив вошедших. Отец Агнеций отстранился от магов и по рунам прошел в центр темницы туда, где чернела звезда. Священник был бос, в поношенной рясе, подпоясанной пеньковой веревкой.
- Вив?
Вивиан занял место за левым плечом святого отца, целитель встал справа. Причин медлить не осталось.
Так вершатся легенды. Годами позже проведенный ритуал внесут в Большую энциклопедию чернокнижия в раздел "Запрещенные заклинания". Наврут, будто непременным условием успеха стало уникальное сочетание особого места - крепости, возведенной на крови зодчим-магом, и редчайшего состава участников - целителя вкупе с классическим телесником. Мол, убить праведника дозволено только праведнику. Выдумают обязательный артефакт убийства - мизерикорд боевого мага, что невозможно в принципе, ибо боевая магия и милосердие понятия взаимоисключающие. Но якобы только так, на перекрестке всех видов существующей магии, надлежит творить это заклинание, поименованное "Душою праведника". Колдуны надежно прячут свои тайны за нагромождением лжи. Для тех, кто склонен не принимать чужих слов на веру, будет ясно, что сочетания перечисленных элементов противно природе, дураки и твердолобые станут пытаться. Повторить не получится ни у тех, ни у других.
Ритуал был недолог. Словно капли воды, монотонно срывались слова с уст целителя, каждое порождало отзвук и долго еще металось меж стен, не находя приюта. Моргали и исходили воском свечи. Холодало. Лучи звезды проросли колким инеем, который уверенно полз дальше, заполняя руны, неровные стыки камней, вмятины от следов. В перепутье лучей застыли три фигуры, окруженные пляшущими тенями. На последних словах заклинания голос Асклепия дрогнул. Тогда Вивиан подошел к отцу Агнецию вплотную и точным движением, будто все детство провел за подобными забавами, вонзил трехгранный клинок под ребра священнику.
Гвиноты ворвались в крепость сразу с двух сторон: на северо-западе, тараном сокрушив ворота, и с юга, где под влиянием неведомого колдовства в одночасье исчезла Башня Крылатого льва, прихватив с собой значительный фрагмент стены. В гигантском тигле сражения сплавились воедино защитники и нападавшие, мечи, магия, жизнь и смерть, мужество и трусость.
Марсия оказалась возле самых ворот, когда окованные железом створки вдруг вспухли чудовищным наростом и прорвались, выплескивая гвинотов, ведомых колдуном в полосатом плаще. Беспощадным приловом враги шли по телам тех, кто остался погребен под рухнувшими створками, втаптывая в землю заживо. Наверное, Марсии было очень страшно, потому что голос ее взметнулся над мешаниной людских тел звонче лязга металла, громче грохота и криков.
Огонь зацветает высоко и зло, И ветер уже подхватил семена, И треснуло небо - слепое стекло...
Мне кто-то сказал, что война - ремесло С доходом на все времена.
Я песен немало сложил о войне, Где сталь пламенеет и лошади ржут, Где добрый и правый в сраженьях сильней, Но мог ли я знать, что увижу в огне Тот город, в который вхожу...
Вокруг вскипело безумие. Время, точно кусок слюды, расщепилось чередой разрозненных мгновений-слоев; мир перевернулся отражением в зеркале клинка, который стал целым миром. Нырнуть под лезвие секиры. Перерубить древко копья. Оттолкнуть кривую саблю, полоснуть наотмашь. Камни под ногами темны от пролитой крови, кровь на лице - плевать, лишь бы не заливало глаза! И - откуда только силы берутся?
А город был скомкан - и предан золе... Впервые для загнанных в угол людей Я пел, не стремясь заработать на хлеб, И был мне наградою взгляд, что теплел - Свинцовый - от песни моей.
Я чувствовал: струны как жизни рвались, И было неважно, что пальцы в крови. Вот только слова на губах запеклись: "Спой песню о нас... а не можешь - молись!.. Будь голосом нашим... Живи!.."
О, как она жила! За каждого из павших - пламенно и остро, отмеряя судьбы сумасшедшим стакатто сердца. О, как она пела! Ни в придорожном трактире, ни в родовом замке, барону ли, графу ли, самому ли королю не услышать подобного пения. Так однажды в году соловей отвлекает трелями хищников от гнезда - дни и ночи напролет без отдыха и сна; так поют пред ликом любви или, как Марсия, глядя в глаза самой смерти.
Голос девушки звенел над осажденной крепостью, чинкуэда мелькала в руке певицы, а из-за спины ее улыбалась прозревшая Удача - таинственная сила хранила Марсию, отводя удары или заставляя противника отвлечься. Уверенность и отчаянная лихая бесшабашность девушки передались воинам; люди стремились встать ближе к Марсии, потому что в песне ее звучала надежда, а с надеждой даже умирать - не страшно!
Израненные, вымотанные защитники сдерживали натиск вражеской армии. Вокруг падали воины - кто молча, а кто неистово крича от боли. Сраженный, рухнул парень со смешным прозвищем Упырь, осиротив шестерых сестер, - эх, напрасно доверился он вражеской сабле! Вчерашний новобранец подхватил выпавший клинок и заступил на его место. Мальчишка продержался немногим дольше.
И в небо ушел остывающий взгляд... Ни стона вокруг - неужели один?.. Так вот он - момент нарушения клятв! Измызганной улочки манит петля: Я жив! Я успею уйти!..
... некуда идти! - долетело эхо чужих слов. Или это были и ее слова тоже? Гвинотский маг устремился к певице. В коротком и жестком замахе полыхнула сталь, тонко взвизгнул надрезанный воздух.
Первую атаку Марсии удалось отбить. Но гвинот вовсе и не думал сражаться всерьез - он описывал вокруг противницы круги, жалил то здесь, то там, заигрывая с ее удачей. Волнами вздымались полосы на плаще, дребезжали вплетенные в косы бубенцы, рябили перья и ленты - колдун мнился не то птицей с кожистыми крыльями, не то пернатым ящером. Наскок, выпад, отступление. Разворот неожиданный и резкий. Тяжесть обрушившегося удара выворачивает запястье. Свинец заливает плечи. Крошится калейдоскоп заклятий.
Марсия знала, что ей не устоять. Отец щадил ее, этот - не станет. Он сметет ее песни, перечеркнет рифмы одним-единственным росчерком клинка. Дорого ли стоит слово против холодной стали?
Гвинот точно подслушал охватившие девушку сомнения: хищная улыбка вскрыла тонкогубый рот колдуна, он принялся накручивать темп поединка, загоняя противницу. Марсия уже не пела - выкрикивала строки. Мучительно далеко, на противоположной границе крепости, выругался и заскрипел зубами от ярости Мартин Бешеный.
Нет, поздно... Ворота уже подались. В руке непривычная тяжесть меча. Я - голос немых запрокинутых лиц!.. "Война - ремесло... если можешь - молись..." Сейчас все решится... сейчас...
Онемение пришло неожиданным и страшным, захлестнуло горло арканом заклятья - ни позвать на помощь, ни проклясть напоследок. А вот боль припозднилась. Прежде была досада оттого, что не удержала защиту, оступилась и упала, нелепо распластавшись на камнях. От удара чинкуэду вышибло из рук, а в бедро словно вонзились невидимые когти, каждый с добрый кинжал размером. Мир заволокло дымкой, из глаз невольно брызнули слезы. Могла бы кричать, закричала бы в голос. Гвинот размахнулся. Кривое лезвие взошло по широкой дуге, солнце ножнами обхватило полированную сталь, жидким огнем заструилось по желобку дола.
Мартин обезумел от ярости. Он перекинул меч за спину, обеими руками подхватил копье, выпавшее у кого-то из мертвых воинов и устремился к покореженным воротам, где слышался ему голос дочери. Пробираясь через сражавшихся он яростно рубил и колол, не различая своих и чужих; люди в ужасе бежали прочь. Какой-то воин в кольчуге встал на его пути, Мартин пробил ему грудь прямо сквозь кольчугу, острие копья вышло наружу между плеч, Мартин поднял воина прямо на этом копье и отшвырнул. Добежав, наконец до ворот, Мартин достал свой меч, прицеливаясь для броска. Как известно, боевые маги не промахиваются.
И тут свершилось доселе невиданное, не описанное еще ни в одной из легенд, которых Марсия перечитала несметное количество. Массовое помешательство охватило гвинотов. В разгар битвы внезапно стих звон стали, умолкли команды и крики - мир замер в тишине. А потом нахлынули совсем другие, неуместные звуки. Гвиноты отказывались сражаться и убивать: они опускали оружие или обращались в бегство, некоторые падали на колени, заливаясь слезами, другие срывали доспехи и бросались на мечи. Не обошла напасть и боевых магов. Погас клинок, занесенный над Марсией, враг склонился к девушке, будто бы собираясь помочь ей подняться.
Летящего меча не заметила ни Марсия, ни гвинотский колдун. Однако наперерез невесть откуда выскочил лохматый пес, черный, как полночь в преисподней. Меч, выпущенное рукой боевого мага, вонзился в грудь зверя, тело его содрогнулось в судороге и начало стремительно преображаться: исчезли когти, удлинились и оголились лапы, морда принялась округляться и местами лысеть, превратившись в большую голову, заросшую бородой и нечесаными патлами. Человек с развороченной грудной клеткой, абсолютно нагой, упал рядом со спасенной им девушкой.
Глава 11
Защитники Архэт не сразу осознали масштабы случившегося. Бароны и даже боевые маги, распоряжений от которых ждали, сами оказалась в замешательстве. Как быть с гвинотами? Казнить? Но много ли чести убить безоружного? Одно дело победить в сражении, явив доблесть воинскую, и совсем другое - прирезать как барана в праздник забоя скота... гордится-то чем потом, спрашивается? В полон взять? То было бы весьма хорошо, кабы нашлись темницы, способные уместить войско, в разы превосходящее гарнизон приграничной крепости. А чем прокормить уйму лишних ртов? Этак мы пахать будем в поте лица, а враг в казематах прохлаждаться да жиреть от трудов наших праведных?! Оставить в покое? Да кто его знает, доколе еще продлится их помешательство? Оставь змею за пазухой! Вон, Кенар Молчаливый и сейчас кричит: то хитрость военная! не запахнем вовремя рта - тьфу, ворота! - и нас самих, как баранов на праздник... Нет, тут нужно совет созывать, да к королю с министрами гонцов слать. А что с душегубами, пока суд да дело? Может-таки казнить? или в полон взять?..
Положение прояснилось, когда кто-то из воинов, словно по наитию, пробормотал: магия! В арсенале боевых колдунов подобного заклятья не числилось, но люди, разумеется, об этом не ведали и твердили беспрерывно: магия, магия. И вправду, лучшего объяснения внезапно обуявшему гвинотов приступу раскаяния придумать было трудно.
Асклепий и Вивиан, поднявшись из подземелий, наблюдали за гвинотами - первый с нескрываемым восторгом, второй - отрешенно.
- Знаешь, что мы с тобой сделали? - проговорил целитель. - Мы преломили исход битвы! спасли сотни жизней! мы...
- ... до отвала накормили хряков золотой крупой. Там, в подземельях мы отняли у мира истинного праведника, - вполголоса откликнулся Вивиан.
Асклепий его не услышал. Отвернулся, искал кого-то, ощупывая жадным взглядом лица. "Тьори... мальчишка... " - "Силен! И как не побоялся на боевого душегубца пойти: с песней на устах, чинкуэда наголо. Ведь не пикнул, когда колдун мечом его пронзил! А после гвинот возьми, да и обернись огромным псом" - "Где?!" - "У ворот же"!
У ворот пса не было. Зато злее тысячи псов стоял Мартин - право, Асклепий предпочел бы иметь дело с оборотнем.
- Он мертв? - вырвалось помимо воли.
- Достало глупости схватиться с боевым магом, коли и выкарабкается, останется калекой!
Непостижимым образом мальчишке удалось выжить в неравной схватке. Он распростерся на камнях - меловой, с бескровными от боли губами, зажимая ладонью рану на бедре. Штанина менестреля была располосована сверху донизу, такую рану закрыть не хватит даже десятка рук!
- Нужно нести его в лазарет.
- Никакого лазарета! - возразил Мартин неожиданно резко. - Врачевать будешь у меня.
Целитель пытался спорить:
- Меня ждут, раненым требуется помощь.
- Гори они синим пламенем! Им есть, кому помочь.
Вот и поговори о благородстве боевых магов! Кем же приходится мальчишка Бешеному, если тот так печется о нем?
С величайшей осторожностью Мартин поднял Тьори с земли, минуя убитых и раненых, пересек с ношей своею двор, двинулся дальше - до башни Змеелова, наверх по истертым множеством ног ступеням.
В обиходе колдун довольствовался малым: узкой скамьей для сна, сундуком и столом, откуда, повинуясь нетерпеливому жесту, Асклепий смел карты, донесения, свечные огарки и прочие предметы, составлявшие будни боевого мага. На столешнице устроили певца.
- Принесу из лазарета необходимое, - предложил Мартин.
Целитель перечислил, не вдаваясь в подробности - если вызвался, значит, управится.
- Не дивись ничему. Об увиденном молчи, - сказал Бешеный и уже с порога добавил: - вылечишь - век твоим должником буду.
Ушел стремительно, не дав возразить.
Какие долги? С кем считаться? С боевым магом или с собственным сердцем - а певец успел прочно въесться в сердце целителю, ни одной кислотой не вытравить! Неукротимым своим духом, страстностью речей и поступков, безыскусным восторгом, с которым встречал он каждый новый день - всем восхищал мальчишка. Как много в нем было жизни! И вот теперь его жизнь висела на волоске.
Тьори стонал, сыпал гнусной площадной бранью, храбрился: заживет! царапина! - но видно было, что и храбрость и грубость его напускные, а под ними прячется обычный страх. Кому захочется умереть в семнадцать лет?
- Держись, - как мог подбадривал его целитель. - Справимся. И не таких ставили на ноги.
- Не оставляй меня!
Выговорив последние силы, Тьори впал в тревожное забытье. Вернулся Мартин, стал у изголовья.
- Мне потребуется помощь, - кратко сказал Асклепий Бешеному.
- Я в твоем распоряжении, - кивнул колдун.
Вдвоем они разрезали ткань, сплошь пропитавшуюся кровью. Нога менестреля являла жуткое зрелище. Через бедро к голени тянулись четыре глубокие рваные борозды, они вскрывали кожу и мышцы до кости и обильно кровоточили. Честной сталью так при всем желании не изувечишь, а когти боевых оборотней, и это целитель знал наверняка, ядовиты.
- Кем был душегуб?
- На кетсаля похож - зеленые перья, чешуя.
- Я приготовлю антидот.
Асклепий промыл и вычистил раны, скрепил их тонкими цепкими швами. Не медля, обратился к противоядию: замешал травы в мазь для перевязок, приготовил настой выпаивать певца. Менестрель всхлипывал сквозь сон, Бешеный ругался на чем свет стоит.
Пока целитель выполнял эти привычные действия, некая истина сделалась ему доступной и очевидной. Придя к ее пониманию, он иначе взглянул на речи юного менестреля, на странности его поведения, да и на собственное отношение к Тьори. Фрагменты воспоминаний собрались в целостную картину, где любые недомолвки казались неуместны:
- Не беспокойтесь, Мартин, я не выдам вашей тайны, - пообещал Асклепий боевому колдуну.
Удивиться не получилось. Кажется, целитель понял это давно, только не успел осознать до сей поры. Вот как оно повернулось - охватившее его той памятной ночью безумие на проверку вышло вернее прежних обдуманных трижды решений.
В комнате наверху башни Змеелова время остановило свой бег: сиротливо жалась к полу разбитая клепсидра, магический свет горел денно и нощно. Асклепий не смог бы ответить, как долго девушка провела в беспамятстве. Он находился при ней неотлучно, предвосхищал малейшие ее просьбы, поил, менял повязки, шептал заговоры и просто слова утешения. Увы! Худшего избежать не удалось. Занялась горячка. Нога Марсии распухла и почернела, чернота перекинулась выше. Холодные обтирания не снимали жара. Девушка металась на своем импровизированном ложе, приходилось держать ее, оберегая от падения. От метаний разошлись швы, и на повязках проступали яркие пятна крови. Асклепий терпеливо чистил раны, менял повязки и продолжал заклинать, в глубине души зная, что лечение не принесет плодов. Печать смерти уже тронула черты девушки.
Своим восковым лицом, тонкой до прозрачности кожей, сбившейся золотой канителью волос Марсия напомнила целителю розу, какую он видел однажды зимой в разгромленной оранжерее. Отряд двигался сквозь покоренный город - столько их было, что теперь и не упомнить названия! - хрустело битое стекло под сапогами, землю порошило снегом, а в белой пелене рдел цветок. Морозная роза, холодная и хрупкая, схваченная ледяной глазурью, с хлопьями снежного сахара в скрутке лепестков, она распустилась не в срок, и тем была обречена.
Порой к Марсии внезапно и кратковременно возвращалась способность мыслить. Она бодрилась, улыбалась насилу растрескавшимися губами:
- Мы победили?
Тогда Мартин принимался рассказывать ей про гвинотов. Он говорил и говорил безостановочно, любую чепуху, лишь бы девушка не тратила силы на вопросы.
- Матери пугают гвинотами детей - мол, не станешь слушаться, придет злой варвар с равнины, и выпьет твою кровь, и совьет веревку из твоей жизни себе в косу, оставив тебя ходячим мертвецом. Действительно, гвинотские колдуны черпают магию из человеческих жертвоприношений. Однако на сей раз мы одолели варваров их же оружием. Парень, что сидит с тобою рядом, да маг-праведник принесли в жертву варварам священника. Как это сработало, да почему, черт его разберет. Но результат налицо - армия точно рехнулась. Бродят по крепости, полны желания искупить содеянное зло, вон, на юге новую стену возводят взамен той, которую сами же и снесли...
Не дослушав, Марсия опустила веки, тень от ресниц перечеркнула мраморную бледность щек. Бешеный склонился к девушке, и такая тоска, такая страшная мука читались во взгляде его и во всей его позе, что Асклепий отвернулся, не желая становиться свидетелем чужой слабости. Принято считать, будто боевые колдуны неуязвимы.
Целитель не мог помочь. Отмолить жизнь Марсии, наверное, взялся бы отец Агнеций, ну а он со своими познаниями, годами практики, мазями и антидотами лишь длил ее мучения.
- Мартин! - тихо позвал он колдуна.
Тот вскинул лицо: закаменелые скулы, бесконечно темные, отчаянные провалы глаз - не глаза, а глазницы, дергается левое веко.
- Дай мне проститься!
Асклепий вышел. Ему казалось, будто кто-то холодный и равнодушный сдавил его сердце в горсти. Не впервой было целителю терять пациентов, но никогда прежде он не тянулся душой вослед за умирающими. Странное оцепенение завладело Асклепием. Во власти этого чувства он брел бесцельно и бездумно, как тот мертвец из детских страшилок, натыкался на углы, односложно кивал в пустые лица сослуживцев. Опомнился в подземелье, где воин с нашивками гарнизона Архэт заступил ему дорогу.
- К пленным пропускать не велено.
Целитель покорно развернулся, чтобы уйти, но вновь был остановлен:
- Да погоди ты, куда собрался? Не боись!
Воин стоял в карауле давно, смена опаздывала, ему было тоскливо и одиноко, хотелось выпить, или сыграть в кости, или попросту перекинуться с кем-нибудь парой слов. Игнорируя запрет, караульный зазвенел ключами, отомкнул решетку в один из нижних коридоров и указал во мрак с нескрываемой гордостью:
- Там у нас вражьи чароплеты содержаться. А признайся, охота впечатление об них составить?
Пожатие плечами караульный истолковал на свой манер.
- Так ступай следом, покажу!
Вот совпадение - совсем недавно Асклепий шел этим же путем. И камера ему хорошо знакома, ведь он собственноручно расчертил ее рунами от верхнего свода до земляного пола. На земле знаки, разумеется, затоптали, но со стен они до сих пор мерцали жуками-светляками, взирали надменно на грудящихся в тесноте людей: "Вы - жуки, вы, а не мы, нет, не мы. Мы наверху, а вы в пыли - прах-прах-прах, страх-страх-страх".
- Угораздило ж уродиться такими страхолюдными! - в унисон жукам восхитился стражник, - Глянь сюда! У этого-то перепонки меж пальцами и перья заместо волос, ей-ей, не вру!
Услышав, что о нем идет речь, перепончатопалый колдун приник к прутьям решетки, словно нарочно выставляя свое уродство. Вблизи перепонки оказались противными, чешуйчатыми, с отливом в зелень.
- Ну ты посмотри, любопытина какая! Эй, пшел, пшел!
Караульный замахал на гвинота факелом, но вяло, без предписываемого уставом рвения, а будто выполняя бессмысленную и постылую обязанность. Колдун и не думал устрашиться. Он не мигая уставился на целителя, прошептал:
- Маленький воин... Аэд с мечом...
Шепот прорвался через отупляющую пелену отчаяния, вспыхнуло бешенство. Асклепий сжал кулаки и попятился, боясь сорваться. Охранник топтался рядом. Прямого приказа заставить пленных молчать не отдавали, хотя обычно беседы с врагом не поощрялись. Но говорящий гвинот был для воина диковиной - надо же, варвар, а на человечьей мове толкует!
Точно решив окончательно развеять тоску караульного, гвинот расчувствовался:
- Как он пел! Как пел! Воистину, устами его рекли боги!
- Благодаря тебе твои боги онемеют. Он умирает, - отрывисто бросил Асклепий.
Целителю хотелось уйти, но нечто превыше разумения держало его подле врага, заставляло терпеть его уродство и ловить сухой шелест слов:
- Пустишь взглянуть? Не спеши отказать, еще успеешь. Вашим его не спасти. Я попытаюсь. Мой яд... - миг, и не лапа с перепонками, а длинные загнутые когти клацнули железом по железу. - Пусти искупить вину!
"Частичное изменение! - изумился Асклепий. - Вот тебе и кетсаль! Если боевой маг способен к метаморфозам, то поиск противоядия равен поиску блохи на загривке у волкодава. Страшный противник, не ограниченный в превращениях, такой по своей прихоти создаст любую отраву".
Теплый зефир скользнул по коридору, встрепенул пламя факела, овеял терпкой печалью ладана. Вспомнилось ли или на самом деле соткалась посреди темницы фигура босого человека в рясе, подвязанной пенькой веревкой? Укор слышался в шорохе ветра: "Отчего ты стремишься лишить гвинотов счастья вернуть себе дар Творца?"
- Открывай! - решительно повернулся к нему Асклепий.
- Не велено, как есть выпорют за нарушение приказа. И не подбивай, чай, не твоя спина пострадает! Прими добрый совет: ты позови, он сам к тебе пойдет!
- Как позвать? Куда пойдет?
- Почем я знаю, как. Ну свистни, что ли.... Колдун он, понимаешь, колдун. Бывает порой, насквозь решетку минует и бродит, бродит коридорами туда-сюда, сюда-туда. Ну, поставили меня колдуна стеречь, а я - что я, устерегу разве! Да и не пугает он, худого не чинит, а сидеть обездвиженным распоследнему врагу не пожелаешь. Меня раз в плен забрали, ох и намаялся в зиндане, как попомню, так судорога берет ...
Происходящее походило на сон любителя славной травки гиппокрены. Что ж, сон - так сон, у сновидений свои законы. Асклепий прервал словоохотливого вояку:
- Выходи! Я тебя провожу.
Кетсаль только того и ждал. Споро протиснулся между прутьями, будто мышь в погребную щель - изломился, вытянулся, обузился и как-то сразу оказался по эту сторону узилища. Вослед уходящему улыбался отец Агнеций, через рясу которого просвечивали жуки-светляки: прах-прах-прах, страх-страх-страх.
Обратно целитель бежал, боясь опоздать. Сумасшедшая, шальная надежда несла его на крыльях. Навстречу поднялся Мартин, хватаясь за меч:
- Идиот! Кого притащил?!
Асклепий прикрыл гвинота собой. Потом Бешеный рассказывал, что целитель голыми руками вырвал у него клинок.
- Он вызвался помочь.
- И ты поверил варвару?
- Сам говорил, что гвиноты из благих побуждений строят стену. Ужели не удержишь, если надумает бедокурить? Или совсем ничего не стоишь как боевой маг?!
- Меч верни.
Гвиноту пришлось лечить с острием у горла. Не мудрствуя над противоядием, варвар отворил себе кровь, щедро нацедил в чашу и влил в губы умирающей. Марсия закашлялась, отворачиваясь. Гвинот был настойчив. Исполнив задуманное, он отошел, присел на корточки, придавился спиной к стене.
Напряжение звенело между нечаянными компаньонами. Мартин покоил на коленях клинок - не понятно было, как собирается колдун пустить оружие в ход, но бесспорно, что самому ему так спокойней. Асклепий не отходил от Марсии, тщась различить первые признаки исцеления. Вопреки доводам рассудка, он верил гвиноту. Оказалось - не прогадал. Метавшаяся в лихорадке девушка вдруг глубоко вздохнула и успокоилась. Костлявая отступилась. Асклепий почувствовал это - много лет спасая человеческие жизни, он свел со смертью близкое знакомство, а гвинот проводил ее взглядом. "Как мало мы знаем о варварах!" - мимоходом подумал целитель, основное внимание которого было отдано Марсии.
- Мартин! Она будет жить!
Старый кицунэ не был столь доверчив:
- Там увидим, - уклончиво ответил он.
Два дня спустя стало окончательно ясно - девушка идет на поправку. Гвинот под неусыпным надзором Бешеного был водворен обратно в темницу и тщательно припечатан охранными рунами: "Нечего туда-сюда, сюда-туда шататься". Сам колдун все чаще и чаще отлучался, оставляя любимицу на попечение целителя - обилие забот в крепости требовало внимания боевого мага. Но об обещании не забыл. Однажды, пока Марсия спала, сказал кратко:
- Я твой должник. Если есть у меня то, что могу отдать, если есть в мире то, что могу отнять, если есть то, что могу исполнить - проси.
Асклепий неожиданно засмущался.
- В ее исцелении немного моей заслуги. Кабы не колдун вражеский...
- Не колдун сидел при ней неотлучно.
- Колдун вытащил ее с того света.
- Куда сам же и отправил. Не спорь!
- Раз так... Я не богат, и роду незнатного. Но немного сбережений отложить успел, и если случится оказия, на клочок земли хватит. Позволь просить руки твоей дочери!
Мартин удивления не выказал, но что-то подсказывало целителю - изумлен колдун. Тем не менее, от слова данного не отступился.
- Об этом с ней объясняйся. От себя препон чинить не стану.
Часть 3. Канат над площадью
Глава 12
Герои слетались на победу, как пчелы на мед.
Гонец его величества Кира V достославный лорд Нуго, виконт Нугаторский не замедлил прибыть, едва радостная весть достигла столицы. Загнанный скачкой вороной тряс гривой и ронял хлопья пены с поводьев. "Напоить!" - распорядился лорд Нуго, лихо соскакивая с коня и передавая его на попечение воинов. Именем короля гонец затребовал себе отдельные апартаменты, личного повара и вино урожая не позднее пятнадцатого года. Но вопрос, откуда в военной крепости взяться вину пятнадцатого года гонец пожал плечами и протянул: "Ну-ууу... вам следовало позаботиться об этом заблаговременно".
Отдохнув с дороги и плотно отобедав, виконт отправился беседовать с сиятельным графом Паулином. Того распирало от гордости.
- Видите! Видите! - говорил Гульфик каждому от безусых новобранцев до боевых магов. - Все вышло именно так, как я и спланировал. Я удержал крепость, несмотря на жестокое сопротивление гвинотов, я отстоял Архэт у захватчиков вот этим самым клинком, - после своих слов граф извлекал из ножен парадный меч и принимался беспорядочно размахивать им, грозя проткнуть невольных слушателей.
- О, милорд Нуго! Сколько лет, сколько зим! Поднимайтесь ко мне наверх, да поберегитесь, ступени крутые. Именно отсюда я руководил сражением, достойным войти в анналы истории. Обратите внимание, какой замечательный открывается вид: лес, равнина - все словно на ладони. Ветер? Ветер - это сущая безделица по сравнению с тем, какой ад здесь разверзся.
- О, да, да, вижу! Вон туда, правее, кажется, попал камень?
- Кхм... действительно, брешь, и какая огромная. Прежде ее не было, куда только колдуны смотрят?!.. Послушайте же, как было. Гудели и свистели стрелы, гвиноты лезли на стены, даже колдун, приставленный ко мне телохранителем, умолял меня поберечься и уйти (думается, он попросту трусил), но я твердо отвечал: эти страшные часы я проведу с моей армией, являя пример мужества и чести.
- О! Вы герой, поистине герой! - дивился королевский гонец. - Вам следует пожаловать медаль за мужество, я непременно, непременно оповещу владыку Кира. Ваши заслуги в войне против захватчиков несомненны и трудно умалимы... Кстати, Вы упомянули мимоходом о магии? Лейб-маг его величества может заинтересоваться, Вы же знаете колдунов - эти выскочки имеют наглость полагать, будто мир держится исключительно на них. Но мы-то люди просвещенные... Мне послышалось, или вы упомянули об ангейском? Не продолжить ли нам общение в более приятной обстановке? Уж больно здесь ветрено, так и насморк подхватить недолго.
Итогом бесед стал портал, наведенный из крепости в столицу, - его величество страсть как не любил ждать. В портал вошли сам лорд Нуго, граф Гульфик, блистательно разгромивший вчетверо превосходящие силы противника, двое колдунов для визита к лейб-магу и юноша в берете с фазаньим пером, которого в крепости знали как Тьори-менестреля.
- Гебо.
- Соулу.
- Гебо.
- Соулу.
- Гебо.
- Со... ах ты, черт!
Ряд из трех одинаковых символов вспыхнул и исчез, знаменуя победу. Поле боя вислело прямо в воздухе между соперниками. Руны чертились заговоренным каем: "Гебо", мало отличимая от изображения креста, обозначала небо, а солнечную "Соулу" заменяли обычным кругом, поскольку истинные знаки, подкрепленные силами начертавшего их мага, в случае проигрыша частенько обращались против победителя - как известно, терпеть поражение не любит никто.
Королевская стража коротала время за игрой. Обычная связка: телесный маг для выявления лиц, вынашивающих злокозненные намерения в адрес коронованной особы, и боевой для устранения оных. С последними редко церемонились, отсюда и пошло в народе выражение: кто с утра во дворец, тот к обедне - мертвец. Драконовы меры существенно сокращали численность визитеров, понапрасну смущавших покой его величества. Может статься, сама королевская канцелярия и придумала эту поговорку для облегчения своего нелегкого труда.
Окончив бой, маги обратили внимание на посетителей. Надо же, читалось удивление в их глазах, не перевелись еще, родимые?
- Цель аудьенции?
- Доклад его Величеству по крепости Архэт. Изволили посылать. Вот, грамота верительная, - засуетился лорд Нуго.
- Это по той, которую третьего дня с землей сровняли, что ли? - лениво протянул телесник.
- Архэт устояла исключительно благодаря моему талантливому руководству обороной! - обиженно засопел граф Паулин.
- Точно, - отозвался боевой маг. - Это Кархарт третьего дня с землей сровняли. Вечно вы, праведники, все спутаете... Оружье при себе какое имеется?
Паулин подбоченился, демонстрируя рубины, усыпавшие рукоять парадного клинка, но охранники не обратили на него внимания. Зато прицепились к менестрелю:
- Струмент сюда положь!
- Но... - попытался было спорить певец, прижав лютню к груди. - Вы про оружие спрашивали!
- Для мага души лютня приравнивается к оружию. Положение пять артикула седьмого Устава, знать надо ... Клади-клади, ничего твоей подружке не сделается. Поохраняем! - и оба радостно загоготали - видно, то была любимая их шутка.
У целителя отыскался кинжал-базилард, с которым тот расстался без сожалений, неразговорчивый и хмурый телесный маг отрицательно покачал головой, что не помешало коллеге обыскать его с особым пристрастием.
- Чисто... - разочарованно протянул охранник.
- Парадный клинок с клеймом... - напомнил Паулин.
Не удостоив его сиятельство взглядом, маги единодушно процитировали:
- Положение восемь седьмого артикула Устава: представителям родовой аристократии от барона до принца включительно дозволено оставлять при себе парадное оружие, вложенное в ножны и опечатанное магически. Документик с подтвержденьицем печати счас выправим.
Тронный зал рождал благоговение и трепет. Он был совершенно огромен и непривычно высок. Художники, ткачи и архитекторы потрудились на славу: тройной ряд широких окон восходил к расписному потолочному своду, в простенках висели шпалеры с изображением сцен охоты. Непременного внимания заслуживали покачивавшиеся на толстых цепях хрустальные люстры, однако редкие гости осмеливались запрокинуть голову в присутствии его величества. Зато узорчатая мозаика пола была изучена ими до малейшего завитка. Здесь присутствовало не менее двух дюжин пород древесины. Плавно перетекая от рассветного серебра ясеня через полуденный янтарь сосны в ночную синь мореного дуба, узоры стремились к противоположной стене, где под пурпурным бархатным балдахином на возвышении покоился королевский трон. Отполированный паркет напоминал тонкий весенний лед - один неосторожный шаг и утянет в стремнину, захлебнешься в подводных течениях.
Склонились в поклонах: с аристократическим достоинством Нуго и Паулин, изящно, будто придворный учитель танцев, Вивиан, скованно Асклепий и едва не упав Марсия. Казалось, девушка потеряет равновесие, проломит хрупкий паркет и с головой скроется в полынье. Нет, удержалась. Распрямилась, нервно откинула отросшую золотую прядь со лба.
- До нас дошли известия о славной победе, - милостиво улыбнулся король.
- Ваше Величество! По Вашему слову его сиятельство граф Паулин, руководивший обороной, из первых уст раскроет подробности победоносного сражения, - предложил виконт Нугаторский.
- О да, мы сей же час желаем узнать!
Оттеснив своих спутников, вперед выступил граф Паулин. Он облачился в золото и пурпур, подчеркивая родство с правящим домом - третья жена графа приходилось двоюродной внучатой племянницей деду нынешнего правителя. Дублет Паулина, скроенный умелым портным, придавал ширину плечам и твердость осанке. Пуговицы на дублете были золотыми с гранатовыми вставками. Гранатами и альмандинами отделан был золотой гульфик, рейтузы же цветом напоминали сливовое вино.
- Ситуация складывалась безнадежной. Гвиноты превосходили вверенные мне войска вчетверо, впятеро числом. Бароны, и боевые колдуны, и даже мой сновидец малодушно твердили о подкреплении. Но мне ли не знать, что люди не растут на деревьях - у Вашего величества на счету каждый воин! Мне ли не знать о затруднительном финансовом положении королевства, причиной коему война! Мне ли не знать, что беспокоить Ваше величество по столь ничтожному поводу значит отвлекать от дел государственной важности! И мне пришлось взять на себя всю полноту ответственности за принятое решение. Враги плотно взяли крепость в осаду - мышь не проскользнула бы. На их стороне были огромные магические силы, на нашей - четверо слабеньких колдунов да военный гений Вашего покорного слуги. Однако поведаю без ложной скромности, что мне удалось превратить неминуемое поражение в бесспорную блестящую победу...
Тем, кто не был знаком с графом лично, после проявленного им красноречия действительно могло показаться, будто Паулин не только в одиночку устоял перед вчетверо, впятеро превосходящим силами противника, но еще и - чем черт не шутит! - победил в рукопашной всю гвинотскую магическую рать.
Рядом поддакивал виконт Нугаторский, обозначая и свою причастность к победе:
- Проявленное графом несравненное мужество выше всяких похвал. Оно заслуживает быть увековеченным в хрониках.
Кир V хранил молчание, по-видимому, осмысливая подвиг, совершенный под знаменами и во имя его величества. Лишь лейб-маг протянул лениво:
- Позвольте поинтересоваться, любезнейший. Люди позади Вас...
- Всего-навсего фельдшер и колдун, коим я присоветовал дельную идею для заклятия. А мальчик - менестрель, взявшийся воспеть мой подвиг в стихах.
- Стало быть, в дело замешана магия. Не будете ли Вы столь любезны, сиятельный граф, уточнить, какую именно идею подсказали господам магам? Или лучше пусть они расскажут сами, лицу непосвященному в высшие магические науки легко пропустить важные детали, - вкрадчиво предложил колдун.
О лорде Корнелие при дворе шептались. Но сплетни во все времена служили излюбленным развлечением придворных, и для того, чтобы подозревать лейб-мага требовались более весомые доказательства. А смотрелся он неплохо - статный, не лишенный привлекательности мужчина средних лет, одетый по последнему веянию моды, изысканный и приветливый. Для подозрений куда больше пригодны типы неуживчивые да мрачные, к чему оскорблять хорошего человека безосновательными домыслами? Разве вот взгляд - такой более пристал начальнику тайного сыска, но никак не придворному. Не взгляд, сущий репейник!
- Будут ли интересны Вашему величеству подробности заклятия? По своему снотворному действию теоретическая магия превосходит маковую настойку, - осторожно спросил Вивиан у короля.
- Круг интересов куда как широк, - поспешил вставить лейб-колдун. Точно, репей - прицепился, не оторвешь!
Ни для кого не было секретом, что король хорошо разбирался лишь в двух вещах: охоте и пирах, отдавая бремя управления страной на откуп министрам. Возможно, именно поэтому Кир V ревностно относился к малейшим посягательствам на собственный авторитет.
- Для нас важны любые мелочи, связанные с победой, - эхом подхватил владыка.
- Лорд Корнелий склонен преувеличивать роль магии и преуменьшать доблесть многоуважаемого графа. Существуй возможность магически изменять исход битвы, в рядовых воинах отпала бы нужда. Стоит ли тратить внимание на ту малой лепте, которую мы внесли в общее дело победы? Тем паче, что заклятие, послужившее предметом спора, повторить невозможно.
- Позвольте его величеству самому определять пределы возможного! - возвысил голос лейб-маг. - Телесные колдуны слабы в магии подобия, полагаю, целитель как маг подобия мог бы раскрыть суть?
- Да-да, пусть говорит целитель, - тут же слабо откликнулся король.
Асклепий, оказавшийся в центре внимания влиятельных особ, замешкался, но все-таки попробовал ответить:
- В целом мой друг прав. Это прозвучит неправдоподобно, однако первоосновой заклятия и впрямь стала ...
Слыхано ли - в присутствии самого короля признаться в проведении ритуала чернокнижия да еще с человеческим жертвоприношением, запрещенным еще во времена далеких предков нынешнего правителя!
Придворные у трона начали переглядываться. Но ропот легко перекрыл голос пухлого прелата, что до сих пор не проявлял интереса к докладу:
- Вы убили священника?! - задыхался от возмущения слуга Создателя. - In credibite dictu! Crimen sacrilegii! Куда катится этот мир! Да если колдуны начнут резать честных людей направо и налево...
- Во имя победы! Не забывайте, во имя победы! Одна жизнь в обмен на сотни! - с пафосом воскликнул Паулин.
- То была воля самого отца Агнеция... и разве воины не поступают иначе, принимая смерть во благо короны по собственной воле? Никто не ищет на войне смерти. Даже боевые маги Его величества...
- Не примешивайте сюда колдунов! - завизжал прелат. - Вы осмелились поднять руку на слугу Творца и, нимало не стыдясь, заявляете о том пред ликом наместника его на земле! Воистину, мир сошел с ума.
- Именно поэтому возможность повторения заклятия исключена.
- Отчего же? Вот отец Эмилий с радостью с радостью умрет за Отечество и короля, не правда ли? - улыбнулся лейб-маг уголками губ.
Чем, интересно, успел досадить ему прелат?
- Умереть может кто угодно, но станет ли его смерть благом, еще вопрос, - вмешался Вивиан.
- Вы сомневаетесь в моей добродетели? - прелат, еще минуту назад возмущенный убийством собрата, теперь с не меньшим пылом отстаивал право на самопожертвование. - Сам государь высоко ценит мои заслуги на ниве спасения душ. И если какой-то сельский священник сумел остановить на границе несколько жалких сотен гвинотов, то мне, человеку высочайшей морали, подвластно заново переписать ход истории. Я требую, настоятельно, сегодня же требую, чтобы меня принесли в жертву!
- Нет, нет и нет! - взвился король. - Вы не можете покинуть нас это тяжелое время! Мы запрещаем Вам умирать! И хватит уже о магии, магами пускай занимается лорд Корнелий, это его епархия. А мы желаем слушать о войне. Уважаемый лорд, проводите колдунов в наш сад.
Глава 13
В дворцовом саду отцветали поздние розы. Благоухающие их лепестки всех оттенков золота и меди усыпали изогнутые дорожки, стелились под ноги. От цветка к цветку порхали стайки быстрокрылых бабочек, под сенью деревьев мелькали пестрые павлиньи хвосты. Такой покой и благодать царили в воздухе, что даже не верилось, будто у границ королевства - в невообразимой дали, почти в несбыточности! - длится война, свистят стрелы и со звоном сшибается сталь.
В тени густо раскинувшегося кустарника открылся проход к беседке. Марсия, прихрамывая, потянула колдунов туда. Ей трудно было подолгу стоять на ногах - раны, нанесенные боевыми магами, рубцуются тяжело, и даже зажив, напоминают о себе в сырую погоду. Асклепий предложил певице руку, на которую та оперлась с благодарностью.
Какое-то время сидели в тишине. Слышен был щебет мелких птах и пронзительные вопли павлинов, мерное журчание фонтанов и робкий шелест, с которым опадали в траву увядшие лепестки. Потом Марсия, не умевшая молчать подолгу, взялась наигрывать на лютне. Мелодия стронула лед безмолвия, выпустив на волю сомнения, терзавшие приятелей.
- Во что мы ввязались, Вив? - без обиняков спросил Асклепий.
Вивиан ждал этого вопроса. Про себя он не единожды проговаривал ту или иную часть истины, пытаясь найти в ней мало-мальски приглядные стороны, но - увы! - заглядываться было не на что. Теперь осталось лишь дать волю словам, делая домыслы данностью.
- Это засахаренное ничтожество лорд Нуго оказал нам скверную услугу, притащив во дворец.
Внезапно налетевший и также быстро сошедший на нет ветер зашвырнул в беседку пригорошню розовых лепестков, обдавая говоривших приторным тленом увядания. Маг продолжал:
- И вот, Паулин вышел героем, виконт Нугаторский стяжал себе лавры победоносца, а мы оказались в роли того самого уродца из балагана, на горбу которого едут в рай. Останься мы в Архэт и, глядишь, при дворе поверили бы в военный гений этого шута графа Гульфика. Ныне же нам предстоит завидная честь путешествовать вдоль границы от крепости к крепости и резать священников - заметь, исключительно во благо короны.
- Ты о его высокопреосвященстве толкуешь?
- Эмилия король отговорит. Потешит гордость прелата намеками на его исключительность и важность в государственных делах, наобещает земель для церкви.
- А мне показалась, тот настроен решительно.
- Прелата можно упрекнуть в излишнем рвении, в ханжестве, даже в фанатизме, но нисколько не в глупости. Любовь девиц и монархов ветрена - примись Эмилий настаивать, и король одарит своей благосклонностью того же лейб-мага.
- Тогда кто? Второго отца Агнеция им не найти.
- К чему утруждать себя поисками? Возьмут любого другого, третьего, десятого. Если бы, говоря о невозможности повторения заклятия, ты затребовал икру летучей мыши или растертый в порошок лунный свет, тебе бы поверили. А душа - что душа? В королевстве душ как по осени груш. Они ведь так ничего и не поняли! Думают, во имя победы мы поступились законом Максимилиана о запрете на человеческие жертвоприношения, и в мыслях уже наложили на него вето.
- Я объясню, - попытался возразить целитель, но Вивиан перебил, с ходу отметая любые доводы.
- Кому? Королю? Корнелию? Лейб-маг с радостью запишет формулу твоего заклинания и использует в удобных ему целях, а королю нужна победа, и хорошо бы малой кровью. А тут выходит на редкость удачный расклад - один священник бьет целую армию
- Но вдруг они правы? Пусть не отец Агнеций, а кто-то другой с душой столь же светлой согласится... отчего нет?
Телесный маг резко вскочил, склонился к целителю, вцепился тому в плечи, уставился в глаза, удерживая взгляд, и сбивчиво зашептал:
- Не смей! Слышишь, никогда, никогда впредь не смей говорить такого! Не смей даже предположить, будто мы сможем еще хотя бы однажды... никогда больше не смей творить подобного! Мы ошиблись... кем мы себя возомнили?!
- Ты чересчур строг к себе, Вив. Ты пытался спасти людей и это удалось. Легкого пути не было. Так что здесь худого?
- Откуда ты знаешь, кого в действительности я хотел спасать? С чего ты взял, будто я спасал кого-то кроме самого себя? С моих слов? Ах да, телесные маги никогда не врут! Но знаешь, мы чересчур любим себя и слишком дорожим собственной шкурой - вот и помножь одно на другое. Сама природа ограничивает нас, запрещая убийства, иначе при наших возможностях да с нашим жизнелюбием мы двинемся по трупам...
Он и вправду был безжалостен к себе. Один за одним Вивиан срывал покровы с души, обнажая ее во всей неприглядности.
- Ведь я испугался. До жути, до судорог испугался. Потому что против гвинотов со всей своей магией я был бессилен. А потом и магия стала уходить - легко ли в горниле войны соблюсти ее заповеди! И тут подвернулся он. Такой светлый. Такой открытый. Само милосердие. Нам следовало беречь его свет, нести в мир... а мы вместо того... Она была права, я варвар, я ничем не лучше гвинотов!
Вивиан сорвался с места и ушел -сквозь перекрещенные ветви, по лепесткам отцветших роз, топча редкие, привезенные из отдаленных земель травы. Взвизгнула Марсия - на лютне лопнула струна.
Поутру явился пажонок. В отведенных магам покоях вовсю гуляли сквозняки, а сами гости после длительных поисков обнаружились в парке.
- Достопочтенные колдуны! Вас его милость лорд Корнелий разыскивают, с ног сбились, велят препроводить немедля... - просительные нотки и дрожь прорезались в голосе пажонка, умоляюще глянули снизу вверх влажные оленьи глаза - не то хозяин был сварлив, не то мальчонка - хитер.
За пажонком Вивиан и Асклепий прошли широкими парадными маршами и тесными винтовыми лестницами. Миновали гулкую галерею с арочными сводами, где в росписи стен бесспорно угадывалась кисть Саверела-старшего: буйство красок, контрасты, обилие солнечных тонов; пересекли огромную залу с фонтанами и вездесущими павлинами, хвостами обметавшими мозаичные полы, еще одну залу, где таились в нишах скульптуры, а ввысь возносились балконы в ажурной вязи перил.
После великолепия дворцовых интерьеров кабинет лейб-колдуна показался почти аскетичным.
- Я бы извинился за столь раннее приглашение, но война не терпит проволечек. Мне хотелось расспросить о подробностях заклятия - оно раскрывает широкие перспективы...
Лорд Корнелий стоял у окна, демонстрируя чеканный профиль со слегка горбатым носом. Из-за стекла брезжил свет нарождающегося дня, свечей маг не зажигал. Между окном и дверью располагался массивный стол, где стопками громоздились книги в золоте переплетов, да мерцали литыми боками бронзовые статуэтки - дань последней дворцовой моде.
- Да что нас с спрашивать. Вот, закляли...
Целитель осторожно примостился на краю стула. Ему было не по себе от окружавшей его роскоши, чрезмерности обстановки и обильности речей. На соседнем стуле в объятиях алого шелка закаменел Вивиан - прямой, отчужденный, замкнутый.
- Обойдемся без ложной скромности. Ваше "закляли" дисквалифицировало армию гвинов! Армию! Теперь Ваш непременный долг, прямая обязанность перед короной объяснить, каким образом удалось добиться подобного эффекта. Не сомневайтесь, формула будет использована сугубо во благо короне.
- А как быть с исключительным правом творца на тварь и сотворенное? - обронил Вивиан.
- Стряпчий составил документы о выкупе.
Корнелий отошел от окна, принялся перекладывать бумаги на столе. Пока он искал, кабинет озарился яркой вспышкой. Загудело, пророкотало, грохануло, заклубился едкий и вонючий дым, и из открывшегося портала появилась парочка колдунов, что давеча сражались в Гебо-Соулу возле тронного зала. Между ними сгибался в три погибели человек.
- Сколько раз твердить: учитесь открывать порталы! учитесь! Когда научитесь?! Ковер трюссонский спалили. Да если с вас шкуру спустить, и то его стоимости не покроет! - принялся честить прибывших лейб-маг. Вправду сказать, портал и впрямь был наведен довольно неряшливо.
- Так в прошлый раз, когда мы на стол открылись, вы опять ругались. Ну, мы и переместились малость... - оправдывались охранники.
Асклепий вглядывался в приведенного человека.
- Гвинот? - не сдержал он изумления.
- Я неустанно сожалел о вопиющей недальновидности виконта Нуго, который, приведя во дворец вас, не озаботился захватить опытные образцы для изучения воздействия заклятия. Какая досадная оплошность! Но ныне с помощью этих болванов я ее исправил. Примете участие в изысканиях?
Корнелий умел искушать. В Асклепии проснулся ученый:
- Такое возможно?
- Не сомневайтесь. Лаборатория давно подготовлена, к чему откладывать?
Асклепий поднялся, обернулся к Вивиану. Тот не разделял охватившего целителя возбуждения.
- Я бы предпочел воздержаться, коль скоро милорд не испытывает острой нужды в моем присутствии. Телесные маги, практики, а не теоретики. Да и признаться, методы исследований в королевских лабораториях вызывают у меня дрожь... Так что, если дозволите, я бы оставил Ваше, несомненно, приятное общество.
Не встретив возражений, Вивиан подчеркнуто низко поклонился и удалился.
Между тем целая секция стены со всеми шкапами, витражами, книгами и статуэтками отъехала в сторону, освободив ступени и коридор, равномерно освещенный белым магическим пламенем. Коридор привел к замкнутой двери, возле которой стояла охрана. Лаборатория лорда Корнелия способна была поразить даже самое искушенное воображение. Хотя - и тут не откажешь в прозорливости телесному магу, - отдельные предметы явно вышли из пыточной.
- Разве мы не станем дожиться толмача? - спросил целитель и в ответ на последовавший вопросительный взгляд поторопился пояснить. - Мне показалось, Вы хотели говорить с пленным?
- Я объясню, почему этого делать не стоит. Даже если предположить, что во дворце отыщется некто, владеющий языком варваров, окружающие тотчас узнают и гвиноте, и о заклятии, и о принесенной вами жертве. Начнутся ненужные вопросы, волнения в народе, одна только церковь способна создать нам множество проблем... а сейчас такое время, да, такое время, когда авторитет среди населения терять абсолютно противопоказано. Думаю, излишне предупреждать о строжайшем соблюдении секретности - о происходящем в этих стенах не должна узнать ни одна живая душа. Страшно представить, что будет, если тайна выйдет наружу. Я рассчитываю на Вашу добросовестность, коллега!
- Языком гвинотов владеют боевые маги ...
- Смеетесь? Вызывать во дворец боевого мага в разгар войны, чтобы поговорить с этим ничтожеством? Много чести!
- Но как тогда мы сможем его понять?
- Я и так узнаю все, меня интересующее, - отмахнулся лейб маг. - Да и в Вашем лице я обрел великолепного помощника. Магия, дорогой коллега, средство универсальное. Мы, маги, самодостаточны и не нуждаемся ни в ком - в переводчиках ли, в дознавателях, в воинах или палачах Мы суммируем в себе их всех и еще множество, множество других. Право слово, мне делается смешно, когда наши просвещенные лорды принимаются толковать о равенстве. Разве могу я, с моим блестящим образованием, с годами практики за плечами быть равным лудильщикам и землепашцам?!
С каждым днем, проведенным в лаборатории лейб-мага, Асклепий мрачнел. Ему казалось, будто давным-давно он притерпелся к жестокости и видел худшие проявления мироздания. Он мог оправдать равнодушный расчет боевых магов. Он мог понять, когда вступая в приступом взятый город, воины грабили и жгли в отместку за сопротивление и погибших товарищей. Как-то отряд Кассиана направили усмирять крестьянский бунт, и даже жестокость этих доведенных до края нищеты людей Асклепий принял. Но до недавнего времени, каким бы удивительным это ни показалось, он не сталкивался с жестокостью бессмысленной, творимой лицемерно под покровом некоего абстрактного общего блага. Ибо таких благ, которые можно получить, истязая безответного пленного, целитель измыслить не мог.
Сомнения обуревали его. Он и рад был поделиться ими с друзьями, но образ юного менестреля - златоволосого, розовощекого, в залихватски заломленном на бок берете пришелся ко двору. На балах и приемах гости наперебой требовали Балладу о битве в Архэт, творение, написанное с подачи Вивиана, героическое и монументальное, имевшее мало общего с истинным ходом событий, тем и полюбившееся придворным. Впервые оказавшись при дворе, Марсия купалась во всеобщем внимании и омрачать ее восторг целителю не хотелось, да и привлекать к ней интерес лейб-мага было опасно.
Что же до Вивиана... этот будто рожден был для придворной жизни. Асклепий не раз наблюдал случаи, когда, заглянув в лицо смерти, воины принимались жить истово, будто последним днем, стократ восполняя все, в чем прежде себе отказывали: трезвенник делался кутилой, правдлолюб - отъявленным лжецом, скупердяй - мотом, скромник - завсегдатаем веселых домов. Вот и телесный маг пустился во все тяжкие. Высокомерие и надменность, прежде лишь изредка проскальзывавшие в его манере держаться, ныне сделались непременными атрибутами. К лицу мага намертво приклеилась маска пресыщенного аристократа.
На приеме по случаю разгрома гвинотов под Архэт - уже пятом по счету - Вивиан напивался.
- Эй, веселей!
- Я весел, и к ночи собираюсь навеселеть сильнее.
- Вы же не пьете!
- Не врем, не сквернословим и не убиваем.
Вивиан сделал знак виночерпию, и тот подлил ему вина из пузатого кувшина. Стоящее перед магом блюдо было завалено костями.
- Попробуй, недурная куропатка в меду с пряными травами - розмарин, пажитник, шалфей, дальше разобрать не могу - повар его величества выше всяких похвал. Качаешь головой? Быть может, предложить тебе медвежьи лапки в вишневом сиропе? Или хвост бобра с икрой? А вот губы лося...
- Вив! Да очнись же! Что тебя гложет?
- Это я обгладываю несчастную куропатку. У меня все хорошо, лучше даже пожелать нельзя. Помнишь, на днях я зарезал священника? А сегодня, вместо того, чтобы заковать меня в колодки, наш уважаемый - да продлятся дни его! - государь требует продолжать в том же духе. Так что у меня все замечательно!
Вивиан опрокинул в себя кубок, икнул и покачнулся. Пьяное лицо телесного мага, худое и вытянутое, словно у старой клячи, отразилось в серебре. Целителя посетило чувство, будто он попал в чуждую страну, где все перевернуто с ног на голову.
- Балладу! Пусть менестрель исполнит Балладу о разгроме гвинотов под Архэт! - вскричал кто-то из гостей и его тотчас поддержали хмельным многоголосьем.
Марсия уже шла между пирующими с лютней в руках, в мужском наряде и в неизменном своем берете. Звенели струны, звонкий голос летел под высокие своды. Гости благосклонно кивали певице, даже с лица Кира V исчезла всегдашняя недовольная гримаса. Граф Гульфик, сидевший подле короля, раздулся от важности, точно жаба. На бархатном с меховой оторочкой дублете этой жабы, точно звезда на тверди небесной, искрился бриллиантами орден.
Кир V изрек, глядя на менестреля:
- Твой голос слаще соловьиной трели. Давно не услаждали мой слух подобным пением. Такой талант достоин высшей награды!
Марсия опустилась на колено перед королем, склонила голову.
- Счастье служить Вашему величеству превыше любых наград.
- Скромность тебе к лицу. Но скромность должна вознаграждаться. Итак, мы приняли решение пожаловать мальчику медаль за его бесподобный голос. Ну, и за участие в обороне, разумеется.
От столов раздался согласный гул. Герольды торжественно вынесли медаль на алой подушечке и сам государь прикрепил ее к колету Марсии.
- Это еще не все. Нашему лейб-магу удалось создать заклятие, которое позволяет надеяться, что в самое ближайшее время мы разобьем вражескую армию в пух и прах. И сегодня, в этот торжественный час лорд Корнелий готов воочию представить на наш суд плоды своих трудов во благо короны.
Взоры обратились к дверям, откуда важно шествовал лейб-маг, ведя за собой человека. На горле человека был замкнут ошейник, от которого к лорду тянулась цепь.
- Прошу внимания, почтенные лорды! Перед вами представитель вражьего племени. Воин, плененный под Архэт. Он сражался как тур, а теперь не страшнее агнца. Я читаю любопытство в обращенных на меня взглядах. Тонкостей заклятья я, разумеется, раскрыть не вправе. Но скажу, что благодаря магии враг надежно обезоружен: он не пытается бежать, не оказывает сопротивления и полностью подвластен моей воле.
В подтверждение своих речей, лейб-маг дернул цепь, и гвинот кулем упал к ногам почтенных лордов.
- Смелее, лорд Ветфальский! Я знаю, что пока Вы со своим отрядом несли службу на границе, варвары разграбили и сожгли Ваш замок и надругались над Вашей женой, несравненной миледи Розалиндой - о, как хорошо помню я ее, по праву признанную одну из прекраснейших женщин двора! Не снеся позора, баронесса наложила на себя руки. Как знать, может, среди нападавших был и этот гвинот. Или Вы, милорд Даверлим? Ваш отец и братья сложили головы на войне, а ведь этот пленный тоже чей-то отец и брат. Хотите отомстить?
И так, именуя присутствующих на приеме сеньоров, лейб-маг подходил ближе и ближе к королю, а за ним на четвереньках полз гвинот, провожаемый недобрыми взглядами. О, лорд Корнелий хорошо знал, чем уязвить каждого из придворных. Не забыл он и менестреля.
- Мой юный друг, Вы тоже пострадали от гвинотов. Ведь хромота не врожденный недуг? А певец должен был приятен взору, и для странствий ему необходимы резвые ноги. Хотели бы Вы видеть вашего мучителя хромым?
Поравнявшись с королем, лейб-маг отпустил цепь, она грохнула всеми своими звеньями об пол. Кир V отшатнулся, скривился брезгливо.
- Ваше величество, судьба пленного в Ваших руках!
- Но, право...
- Государь! Взгляните на подданных! Они алчут Вашего правосудия!
- Но право же, прием, послы... неудобно...
- Демонстрация силы позволит увидеть в нас желанного союзника, с которым лучше договориться миром.
- Ладно, будь по-Вашему. Итак, мы решили: здесь, сейчас, в этом зале именем короля да свершится справедливость! Данной нам властью варвара повелеваем ослепить, вырвать язык, оскопить, четвертовать и бросить собакам. Приговор будет приведен в исполнение завтра на дворцовой площади. И уведите его наконец, не то от его унылого вида у нас случиться несварение желудка!
Намеренно или по простой забывчивости Кир V не добавил обезглавить? Взгляд гвинота выражал безоговорочную покорность монаршей воле, и это пугало целителя. Ведь он узнал пленного. Не сразу, далеко не сразу - родных по прошествии лет и то не вдруг различаешь, а тут даже не приятель, так, случайный прохожий на перекрестке судеб.
Но когда ведомый придворным колдуном гвинот поравнялся с Марсией, все стало на свои места - вспомнилась башня Змеелова, яркий магический свет и чаша темной крови у губ умирающей. Целителю ли не знать - единожды отведя смерть, принимаешься беречь спасенного тобой постоянно. Вот и пленный постарался отгородить Марсию от лорда Корнелия. Этот порыв легко было истолковать превратно - мол, гвинотский пес вознамерился обидеть менестреля, дернулся, да благо, лейб-маг удержал. Но Асклепий относительно истинных намерений кетсаля не сомневался.
Мрачное раздражение, густо замешанное на чувстве вины, укрепило целителя в принятом им решении. Он корил себя за то, что согласился сопровождать лейб-мага в лабораторию, где своим опытом и ровной манерой держаться произвел на лорда Корнелия столь высокое впечатление, что его сиятельство распорядился пропускать Асклепия к пленному в любое время дня и ночи, коль скоро уважаемый коллега изъявит на то желание. Едва лорд уходил, целитель пробовал лечить увечья гвинота, но упрямый кетсаль неизменно отказывался, будто почитал физические страдания искуплением грехов.
Целитель не мог не признать правоты Вивиана - найденное ими заклинание было обоюдоострым мечом. Оставалось надеяться на содействие телесного мага в исполнении задуманного.
- Вив! - прошептал Асклепий, привлекая внимание приятеля.
Тот успел порядком захмелеть.
- Как ты находишь ножку молочного поросенка?
- Ты слушал лорда Корнелия?
- Хоть сейчас перескажу тебе его речи! Леди Розалинда, первая дама двора и что-то про хромоту.... Сейчас... Телесные маги не пьянеют, понимаешь? А почему? Потому, что не пьют! Только открою тебе секрет - я больше не маг. Всю свою магию оставил я в подземельях Архэт...
- Вив! Полно тебе городить чепуху!
- Клянусь ножками дамы Розалинды и охромевшим поросенком!.. Не веришь? Зря...
И Вивиан опять погрузился в поглощение вина.
На любом ином пиру Асклепий применил бы отрезвляющее заклятье, но колдовство в присутствии коронованной особы без особого на то дозволения каралась смертной казнью. Иной же возможности вывести приятеля из-за стола не предвиделось.
Изысканные кушанья сменяли друг друга: за молочным поросенком следовала оленина, колбасы, начиненные мясом каплуна, кабанье мясо с изюмом и сливами, говяжьи рулеты, фаршированные морковью, корнем сельдерея и петрушки, утиная печень, обжаренная в масле с клюквой и вишней. С серебряных блюд разевали позлащенные клювы фазаны и лебеди. Не забыть про пятнадцать сортов сыра и про тонко нарезанные сало и солонину! А жонглеры! А акробаты! Пока придворные наслаждались яствами, артисты развлекали их, демонстрируя свое искусство. Вправду признаться, после того как целитель видел магию Вивиана, жонглерам и акробатам нечем было его поразить.
- Вивиан!
Усилия были тщетны. Не привычный к выпивке, телесный маг спал, уткнувшись лицом в недоеденного поросенка.
Глава 14
Отзвуки пира разносились по галереям и анфиладам дворца. Переливы флейт и гобоев, нестройный гул голосов, звон кубков вырывались из распахнутых настежь окон, летели через лестничные марши, ночными татями забирались в отведенные гостям покои и почтительно стихали подле кабинета лейб-мага его величества Кира V. Лорд Корнелий веселился на приеме, а давешние приятели Гебо и Соулу маялись у дверей, и даже любимая игра не спасала от скуки.
Далеко за полночь к лорду пришли визитеры: целитель и мальчишка-менестрель. Юнец остановился, не дойдя нескольких шагов до охранников, всем своим видом являя презрение.
- И днем, и ночью - на посту! - посочувствовал Асклепий.
Он уже успел свести с колдунами приятельские отношения. При ближнем знакомстве те оказались неплохими ребятами, хотя и испорченными царившими при дворе нравами и вседозволенностью, дарованной королевской страже.
- Ой, не растравливай! - живо откликнулся боевой маг, про себя целитель окрестил его Гебо.
- А сам отчего не празднуешь? - полюбопытствовал колдун-телесник, которому досталось прозвище Соулу.
- Я бы и с радостью, когда еще доведется поесть и выпить за казенный счет, да вот, - Асклепий кивнул на менестреля, - упросил привести: мол, хочу взглянуть в глаза врагу...
- Не налюбовался за осаду-то? Чай, гвинот - не баба, чтоб на него заглядываться, - съязвил колдун-телесник.
- Налюбуешься, распевая серенады.
- А нам птичка пропела, будто мальчишке медаль за оборону справили... - усомнился боевой маг. Воспоминания о мягких перышках той птахи явственно отобразились на его лице.
- Кому это за оборону медали раздают?! К началу сидения в Архэт было восемь сотен воинов, серебра не хватит для всех награды выплавить. То певец его сиятельства Паулина, вот граф и выхлопотал у короля поощрение.
О том, что граф Гульфик равно любвеобилен к девицам, и к женоподобным юношам, было хорошо известно при дворе. Караульные ехидно разулыбались:
- Ну, если его сиятельство, тогда понятно, за какие подвиги нынче дают награды. Тут, почитай, пятнадцать лет верной службы, а только тычки да зуботычины. Еще ковер этот трижды клятый с жалованья удержат... Эх, напасть! Отчего было не уродиться белобрысым и смазливым!
Менестрелю надоело стоять в стороне и слушать досужую болтовню. Он вздернул подбородок, капризно надул губы, ногой топнул:
- Желаю узреть ворога лютого, в ошейник и цепи закованного! Не то его сиятельству расскажу!
Гебо и Соулу переглянулись. Тяжела ты, дворцовая служба! Куда ни повернись, одинаково боком выходит: лорда Корнелия злить опасно, новому любовнику графа перечить скверно, вот и мечись служивый между двух огней!
- Нет на нем цепей, - пробормотал Соулу.
Доселе гвинот не выказывал злых намерений и на людей не бросался, но то касаемо магов - поди набросься на того же Гебо, на месте испепелит. Как знать, быть может, завидев сопляка, варвар прельстится легкой добычей. Оно и не жалко, но как бы не пришлось ответ держать перед графом, а объяснениям подобного рода присуще дурное свойство сказываться на кошельке.
Видя их колебания, вступился целитель:
- Ну, хотите, догляжу за ним? Думается мне, недолго мальчишка будет рассматривать варвара. Не привыкши он к видам пыток, он из благородных.
Для придания своим доводам пущей весомости Асклепий отстегнул от пояса пузатую флягу и украдкой протянул Гебо:
- Припас себе ангейское хлебнуть поутру, но хороших людей угостить не жалко. Поможет ожидание скрасить.
- Положение первое артикула шестого: несение службы, находясь под пагубным влиянием винных паров... - забубнил Гебо и вдруг сорвался в сердцах. - Пагубное влияние винных паров! Кто его только писал, Устав этот! Писуны нашлись! Вы там поторопитесь, не ровен час, сам пожалует.
Пришлецы скользнули в кабинет. Проводив их взглядом, Гебо откупорил флягу, поводил перед собой, жадно втягивая аромат.
- Но-но, ты не увлекайся, - одернул напарника Соулу.
Не обращая на него внимая, Гебо сделал глоток, блаженно зажмурился, прислушиваясь к ощущению тепла, которое разливалось внутри. Изрек глубокомысленно:
- Вам, праведникам, нельзя. Вы свои заповеди должны блюсти, не то колдовать не сможете.
- Эти заповеди еще похлеще Устава, разве их соблюдешь! А на колдовство покамест разрешение выпишут да дюжиной печатей запечатают, хмель успеет выветрится. Передай флягу, не жмись!
Кое-какие примеси, не свойственные благородному ангейскому вину, оба мага упустили из виду, но это легко было оправдать, ведь на долю охраны не часто перепадают напитки с королевского стола. Да и чутью целителя следует отдать должное - нотка синь-травы для крепкого сна дополнила букет пикантной горчинкой. Кого удивит желание вздремнуть в тихий предрассветный час? Караульные противились ему еще до того, как пожаловали визитеры, теперь же, подстегнутое добрым вином, оно и вовсе сделалось необоримым.
Разбудил их скрип петель. Тщательно оберегаемая дверь растворилась, оттуда выступил Паулинов полюбовник в криво сидящем берете, прикрываясь ладонями. Юношу поддерживал целитель. Он обернулся, подмигнул магам, прошептал заговорщецки:
- Я же говорил, не привыкши. Тонкая натура, тошнит от вида крови... - при этих словах мальчишка застонал и целитель заторопился. - Эй-эй, потерпи, сейчас к окну добредем!
И замерло. Затерялись в переходах шаги, благостная тишина нежнее лебяжьего пуха обласкала слух, заткала взор уютной дремой. Во сне Гебо и Соулу были златовласыми красавцами, ели фазанов с золотой посуды и запивали их из серебряных кубков редкими винами. Кабы колдуны чуть-чуть помедлили на пути в царство грез, им открылась бы поистине диковинная картина: из кабинета его сиятельства лейб-мага вышел второй менестрель, на сей раз облаченный в дамское платье, и крадучись двинулся вслед за ушедшими. А, может, караульные и не нашли бы в его появлении ничего странного, ведь от ангейского частенько двоится в глазах.
Панику подняла пришедшая с утренней уборкой горничная. От пронзительного визга дребезжали стекла в оконных переплетах, а девица все орала и орала, и не было решительно никакой возможности ее унять. На крик сбежалась прочая челядь, заинтересовались те редкие гости, которые после приема могли стоять на ногах; пришлепал кастелян, босой и неприбранный со сна, явились гвардейцы. Последним удалось развести собравшихся и установить причину паники.
Центром происшествия оказались Гранатовые покои. Как выяснилось, их занимал некий телесный маг, прибывший из приграничной крепости Архэт, которую третьего дня сровняли с землей гвиноты... постойте, это же Кархарт они сровняли с землей!.. Ну, да не важно. Ныне покои пустовали, а обитые муаром стены, дубовый паркет и даже потолок, вместе с розетками и херувимами, были густо забрызганы кровью, свидетельствуя о страшном преступлении. Гость исчез бесследно.
В процессе его поисков открылось, что ночью из лаборатории лейб-мага его королевского величества сбежал приговоренный к казни гвинот. Когда же любопытные принялись донимать расспросами, отчего пленный содержался в лаборатории, а не в темнице, где ему самое место, обнаружились совсем удивительные подробности: оказывается, варвар был не рядовым воином, как представлял его лорд Корнелий, а боевым колдуном. Вот тут знатные сеньоры заметно встревожились, припоминая, сколь близко подступал к ним гвинот на приеме, и каким могильным холодом веяло от его взгляда. Охранники, которым поручено было стеречь варвара, клялись, что не покидали своего поста и ни на минуту не сомкнули глаз, а пленный попросту растворился в ночи. Не таким невероятным казалось их предположение, если вспомнить про магию. На дальний переход гвиноту явно не достало сил, потому потребовалась жертва, чьей кровью он открыл себе портал из дворца.
С побегом гвинота честолюбивые помыслы лейб-мага пошли прахом. Беда не приходит одна. Пользуясь опалой лорда Корнелия, королевская Тайная канцелярия - извечный противник магов при дворе предъявила ему обвинение в казнокрадстве и в недозволенном применении магии вблизи коронованной особы. Доказательства у дознавателей копились давно, теперь же представился случай отправить впавшего в немилость лорда на виселицу или, что куда заманчивее, получить от него откупные за молчание.
Среди поднявшейся кутерьмы к лейб-магу зашел Асклепий. Лорд Корнелий выглядел усталым, небрежность отличала обычно безупречный облик вельможи, голос его звучал сухо:
- Вы выбрали на редкость неудачное время для визита, коллега.
- Надеюсь, причина, приведшая Вас сюда, была уважительной.
Вместо ответа целитель положил на стол перед лордом рукопись и пустился в объяснения:
- Я взял на себя смелость in extenso изложить расчеты для формулы заинтересовавшего Вас заклятья. Здесь я нарисовал сочетания рун, вот тут указал положение небесных светил и отметил стороны света. Увы, ту часть заклятия, которая всецело зависела от моего друга, восстановить не удалось.
- Похоже, Ваш друг сильно не хотел доверять свое детище в чужие руки, вот и накликал. Магам следует быть осмотрительнее в желаниях. К чему мне теперь эта формула? А, впрочем, оставляйте, просмотрю на досуге. У Вас все?
- Если мое присутствие больше не требуется, я просил бы дозволения покинуть дворец. По завершении дел мне предписано вернуться в расположение отряда.
- Можете быть свободны.
- Довольно ли будет сослаться на Ваше слово, чтобы получить вознаграждение?
Вопрос о деньгах переполнил чашу терпения лейб-мага. Лорд Корнелий сорвался на крик:
- Что за вздор Вы несете? Договор о выкупе подписан не был, а в свете недавних событий кто станет выкупать половину недействующего заклятья? Да и недействующее заклятье целиком, если на то пошло! Идите, идите уже, не отвлекайте меня от дел государственной важности.
Ввязываться в безнадежный спор Асклепий не стал. Не тратя времени на сборы, он поспешил прочь из дворца. Когда часы на здании ратуши били три часа пополудни, целитель в сопровождении юной особы, остриженной неприлично коротко и хромавшей на левую ногу, стоял на Рыночной площади среди пестрой и гомонящей толпы.
- Эй, служивый, подари подруге перчатки из кошачьих шкурок, они согреют в холода, а коли погладишь - замурчат на радость!
- Свинёнка, свинёнка бери, за сущий бесценок отдам, себе в убыток торгую!
- Люди добрые, он у меня кошелек срезал! А ну, держи вора!
- Слыхали? Кума-то давеча двойню принесла...
На Рыночной площади продавалось все, что только можно себе вообразить: ленты и пряжа, невесомые шелка, кожи тонкой выделки, пряные травы, целебные мази, приворотные зелья и даже потрава для крыс. Целым рядом располагались шорники, к ним примыкали кузнечных и золотых дел мастера, в оружейном ряду неспешно прогуливались воины, яркие девичьи наряды мелькали там, где расхваливали свой товар кружевницы и белошвейки, около лотков со сластями толкалась ребятня.
С рассвета торговцы вереницей тянулись в столицу. Плотная толпа у въезда, точно песок в часы, медленно просеивалась через перемычку ворот и дальше растекалась вновь, бурно и людно; под вечер невидимая рука переворачивала часы, и тот же песок обращался в движение вспять. Чаще торговать ехали жители окрестных деревень - Заречья, Подбрюшья, Белой стыни, но случалось, везли редкий товар купцы из более отдаленных мест. Обрести попутчика до Кайлиана, дорога к которому занимала без малого шестидневье, проще всего было именно здесь.
- Вы откуда путь держите, почтеннейший? - наудачу обратился Асклепий к одному из торговцев.
- С Заречья, - ответил тот. - От чего пытаешь?
- Супруга моя ногу повредила, боюсь, не дойдет.
Торговец зыркнул из-под кустистых бровей на девушку, покачал головой с неодобрением.
- А куды надобно-то? - откликнулся другой, не столь строгого нрава.
- Нам бы до Кайлиана...
- Эк вас занесло далече! Мне-то в супротивную сторону, но сыщите Дина Златобрюха, он как раз в те края направляется.
- Не подскажете ли, где нам его найти?
Советчик неопределенно взмахнул рукой:
- Там. Дина любой укажет.
Следуя подсказкам, Асклепий и Марсия влились в толпу. Их подхватил плотный поток, в котором перемешались лица и морды, горластые и голенастые бабы, бойкие мужички, квохчущие несушки, норовистые породистые скакуны и равнодушные тяжеловозы, копыта, колеса, башмаки. Все кругом лязгало, лаяло, кричало, хрюкало - впору было позавидовать глухим! Живая река вынесла их к дородному купчине с животом необъятных размеров. По одному этому животу можно было догадаться, что они нашли того, кого искали. От денег купец отказался, но охотно взял попутчиков в обмен на охранные услуги. Как истинный торговец, он нимало не терял от проявленного добросердечия.
Обратная дорога запомнилась невыразимым покоем и умиротворенностью, какие наступают только после полного напряжения всех душевных и телесных сил. Осень сходила на землю: уже подернулась робкой позолотой листва деревьев, яблони и груши в садах сгибались под сладкою своею ношей, поспела рожь, налилась пшеница и ждали сенокоса сочные травы. В деревнях гуляли свадьбы, а оттого встречали гостей не той вымученной и опасливой приветливостью, что идет от суеверия, а с искренним желанием поделиться счастьем - всякий знает, благодарный гость привлечет достаток в дом.
Целитель и девушка наслаждались теплыми днями под открытым небом, вобравшими в себя неяркое, но такое ласковое солнце осени. Тем светлее им было, что ехали они рядом, соприкасаясь то рукавами, то коленями, обмениваясь взглядами и ощущая абсолютную созвучность душ.
Марсия достала лютню и принялась наигрывать на ней.
- А последнюю столичную ты, случаем, не слыхала? Как гвинотов наголову разгромили при Архэт, - полюбопытствовал Златобрюх.
Купец оказался на удивление приятным компаньоном. Он по-доброму относился к Асклепию и девушке, быть может, вспоминая своих детей или собственную молодость. Всегда предлагал разделить припасенную в дорогу снедь и разбавленное водой вино, угощал Марсию сладостями. Девушка не любила их, но неизменно брала, чтобы не обидеть купца. Марсии захотелось отблагодарить Дина.
- Столичная песня - сладкая сказочка для господ. О войне у меня есть и получше.
Ударила по струнам жестко, отбросив свою обычную манеру игры.
Огонь зацветает высоко и зло, И ветер уже подхватил семена, И треснуло небо - слепое стекло...
Мне кто-то сказал, что война - ремесло С доходом на все времена.
Этой песни не знали вельможи. Это была настоящая Баллада о битве в Архэт, которую Марсия исполняла лишь однажды, стоя насмерть у ворот крепости, ею она отпевала всех павших в том сражении, и ею же пыталась оградить живых. Раны еще были свежи. Марсия отрешилась от мира, она играла с закрытыми глазами, хмурясь, кусая губы, без остатка отдавшись воспоминаниям. На щеках девушки блестели дорожки слез.
Слушая ее срывающийся голос, глядя на ее пальцы, отскакивающие от струн, будто те жглись каленым железом, Асклепий дивился одаренности Марсии. В последней битве дочь колдуна доказала свое право называться воином, однако сутью ее была музыка. Лишить ее музыки значило бы безвозвратно изменить в ней нечто первостепенное, сродни способности дышать, чувствовать прекрасное, откликаться на чужое горе.
Ни прибавив к сыгранному ни словечка, Марсия зачехлила лютню. Сердобольный купец по-своему попытался отвлечь певицу от тягостных мыслей:
- Хотите знать, отчего меня Златобрюхом кличут? Ты, девонька, передохни чуток, а я развлеку вас беседой.
То была занимательная история. По молодости у Дина, сына купца Краснобрюха, не было ни живота, ни особо везения в торговле. А вот папашино прозвище к парню отчего-то привязалось - куда бы ни приехал купеческий сын, случайно ли, нарочно, а только все его принимались честить по родителю. Вроде, ничего обидного в кличке той не было, но скоро стала она Дину поперек горла. Иное дело традиционные купеческие Сплошная Прибыль или Тугая Мошна - и солидно, и красиво, и удачу манит, а тут - ни уму, ни сердцу, глум сплошной! И так постыло купеческому сыну его прозвание, что накопил он полсотни золотых соликов и выложил заезжему колдуну, дабы тот провел над ним обряд имяположения. Маг глянул на звезды, начертал знаки и выдал: "Ничего не попишешь. Коли кличка сама прилеглась плотно, то и резать по живому я бы не присоветовал, как бы худа не вышло. Ну, да не кручинься, вот так поступим: цвет поменяем, а уж брюхо, не обессудь, придется отращивать".
И с того дня Дин Краснобрюх стал Дином Златобрюхом. После обряда начал у тощего парня точно на дрожжах расти живот. Но тут грех было жаловаться, ибо с ним вместе пошли в рост и доходы юного купца. Смекнув, что к чему, Дин принялся живот свой холить, лелеять, баловать сочным мясцом да терпким винцом. Опять же, заморышем красотки не больно-то интересовались - как ему жену прокормить, коли самому есть нечего, а когда обзавелся Дин солидностью, присущей зрелому мужу, на него тотчас обратили внимание. Выбирал он с умом, хозяйку да стряпуху, чтобы достояние преумножалось с каждой трапезой.
За рассказом время пролетело быстро - не заметили, как свечерело. Остановились в придорожном трактире. Дин отправился сговариваться о присмотре за лошадью и телегой.
Едва Марсия осталась с целителем наедине, ее безмолвие получило свое объяснение.
- Помнишь парнишку, которого Упырем прозвали? У него еще шестеро сестер было? Только не отговаривай, я уже все придумала.
- Не буду, - согласился Асклепий. - А что придумала-то?
- Не заслужила я награды, Киром мне врученной, носить ее мочи нет, грудь ноет. Ты ведь верно отметил, из восьмиста воинов подобной чести удостоилась лишь я одна. Но мне бесценной наградой осталась жизнь, а медаль пусть достанется сестрам того паренька. Пожелают - верной памятью станет, а нет, так продадут и поделят на приданое.
- Медаль твоя, и решать тебе, хоть в первую встречную речку зашвырни.
- Жалко в речку. Красивая она, вон как искрит-играет!
Целитель захохотал:
- Рассказать кому, засмеют - дочь боевого колдуна, героиня осады Архэт - небось, призраки в крепости ждут не дождутся, когда ты помрешь и присоединишься к их тесной компании, а точно сорока, блеск каменьев ей глаза застит!
Глава 15
Дорога сближает не только расстояния, но и людей. Прощание с купцом вышло теплым. Они застали его за столом в общей трапезной, где верный себе Златобрюх преумножал свое достояние. Помощь ему в том оказывали баранья лопатка в чесночном соусе, козий сыр, каравай свежеиспеченного хлеба и вместительный кувшин вина.
- И вы поднялись, - поприветствовал их Дин, подвигаясь, чтобы освободить место. - Угощайтесь!
Целитель покачал головой.
- Здесь дороги наши разойдутся, - сказал он. - Отступные отдать готов, что против договора сходим раньше, без охраны оставляя.
- Мне жаловаться - лишь Творца гневить, - ответил купец, не переставая жевать. После завтрака он был благодушен. - До Кайлиана недалеко, как-нибудь доберусь. А что, говоришь, сходите?
- Родня у нас в этих краях, вот и подумали погостить, когда еще свидеться придется.
- И то верно, забывать родичей - распоследнее дело. Тебе, девонька, отдельный поклон, что красотою своею да сладким голосом дорогу скрасила. Уважь старика, сыграй напоследок!
Ну, хитер купец, и здесь своего не упустит! Догадался ведь попросить Марсию о песне - ужели успел понять, что слово мага души дороже золота?
Девушка не отказала, благословила сполна - теперь не то, что до Кайлина, хоть назад в столицу поворачивай, доедет без помех! Привлеченные песней, подсели ближе другие постояльцы, постепенно стихали беседы и смех, люди с интересом прислушивались. Расцветшая от такого внимания Марсия играла громче и громче, до отказа заполняя музыкой немалое пространство зала. Она пела про расстояния и расставания, про путь, который когда-нибудь приведет домой, про возвращения и странствия. Она была вся светлая в солнечных лучах, что косо падали из окна; вокруг нее ореолом порхали пылинки, а лютня ее звучала торжественно и печально. Кто-то из заезжих гостей кинул девушке монету, кругляшок ударился об пол, подпрыгнул и замер у ног певицы. Марсия улыбнулась:
- Эта песня на счастье. А кто же обменивает счастье на деньги? Его можно только дарить.
И она дарила счастьем всех, кто слушал ее. Каждый находил в песне строки себе по сердцу. Хитрюга-купец довольно щурился, предвкушая возвращение с прибылью. Простодушный селянин мечтал об удачной торговле. Разряженный в пух и прах баронет выстукивал ритм кулаком по столу, не обращая внимания, что против него присел бродяга-оборванец. Бойкая трактирная служанка и манерная дама были в этот миг были схожи мечтательным выражением лиц.
Сотни совершенно разных людей проходят через трактиры, неся свои радости и горести, делясь своими судьбами. Люди идут дальше, а трактир стоит, как стоял в колыбели дорог. Вольно или невольно на долю его хозяина выпадет роль хранителя историй. У кого, как не у трактирщика было выспрашивать про парня, о котором только и знали, что родом он из этих мест и осталось у него шестеро сестер. Рассказ парня хозяин помнил хорошо, хотя тому уже семь зим минуло.
Жила в ближнем селении семья. Отца ребятишек по зиме медведь-шатун задрал, а матушка следом за мужем сгорела в одночасье. Остались дом и двор без хозяев, а дети одни одинешеньки. Кто мог, помогал сиротам - где пару медяков подбросят, где накормят-напоят, а где и просто ласковое слово скажут. Семеро их было - мальчшка старшой и следом за ним девчонки-погодки. Парень только-только вошел в тот возраст, когда уже не ребенок, но и до мужа еще не дотягивает, а так, серединка на половинку. Рано ему пришлось взрослеть. Ох, и упрямым оказался - недоедал, недосыпал, с ног валился от усталости, а все для сестер делал, все в дом нес. Девчушки, на него глядючи, и сами принялись по хозяйству. Первое время трудно было, потом подросли, пообвыклись - и ничего, выжили, теперь не им помогали, а они людям за добро добром платили. Хорошая семья была, дружная, общей бедой в один кулак сплоченная. А когда война подкатила, парень и пошел новобранцем, пообещав сестрам вернуться с богатым трофеем на приданое.
Дом их стоял у леса, не новый, зато прочный и обжитой. Здесь не запирали ворот и не сторонились незнакомцев. Война пока не докатилась сюда от границы, лишь грозно рокотала вдалеке, припугивая. Во дворе бродили куры и позвякивал цепью злющий пес. Куры дразнили его - подходили близко-близко, клевали крошки под самым носом, пес, позабыв о цепи, срывался, прыгал, но ошейник держал крепко, и зверю ничего не оставалось, кроме как исходить лаем от бессильной ярости.
На стук выбежала девчонка-малолетка. Взвизгнув, подалась обратно, и от дверей донеслось:
- К нам гости...
- Ну, так гостям отворить надо, - ответили ей.
На крыльце показалась девушка постарше. Хозяйка придержала верного стража, пригласила пройти. Не слушая отказа, накрыла на стол. Пока ели - больше из уважения, чем от голода, собрались и остальные сестры, все похожие, круглолицые да востроносые, не красивые, но подкупающие своей приветливостью и юностью. С Асклепием девчонки определились сразу - усадили во главе стола и предлагали лучшие куски. А как вести себя с Марсией, не поняли. По виду, вроде бы девка, так стрижена по-мужски, и меч носит на поясе в истертых ножнах, а за плечами вовсе диво - лютня, как у перекатных певцов.
Сама Марсия, оказавшись в непривычной обстановке, робела не меньше сестер. Пораженная странным косноязычием, она достала медаль и протянула ее хозяйке.
- Ваш брат передать хотел...
- А разве сам он... - начала девушка и осеклась, меняясь в лице.
Марсия кивнула.
- Он пал героем.
И вновь растерялась. Дочь боевого мага не учили словам утешения. Непроизвольно подалась Марсия к девушке и вдруг обняла ее порывисто и неловко, дрожащей рукой гладила по голове, по спине, пока та плакала навзрыд. Девчонка - такую же девчонку. Уже после были рассказы и воспоминания. К своему стыду, певица немного знала о парне, и, стремясь скрыть прореху, она привычно принялась выдумывать, облекая его в доспехи героя.
- Когда только ворвались гвиноты в крепость, он вышел один на один против боевого колдуна, а колдун, поняв, что в человеческом обличие ему с этим воином не справиться, обернулся огромным псом. Черной была шерсть его, клыками в тридцать три ряда утыкана пасть, и глаза горели угольями.
Девушки внимали, затаив дыхание. Им виделся их любимый брат, сражающийся с врагом, втрое превосходящим его размерами и вдесятеро - силой. Брат, не отступивший перед оборотнем. Разумеется, он пал героем, иначе и быть не могло, а государства награда - тому подтверждение. И от этих мыслей горечь уходила, меняясь гордостью.
Скоро сложенная Марсией легенда облетела село. Целитель и девушка сделались желанными гостями. Их не отпустили ни вечером, ни утром следующего дня, а все выспрашивали, выспрашивали беспрерывно и сами же отвечали.
Пользуясь непредвиденной задержкой, в этом же селе в приходском храме Асклепий и Марсия обвенчались. И тогда же поссорились. Целитель обязался проводить Марсию в магическую школу, откуда сбежала певица. Та по привычке своей ринулась было в спор, но бросила взгляд на раненую ногу и умолкла.
- Вот и я говорю: какой из тебя теперь воин, - ничуть не жалея ее, проговорил Асклепий. Когда на кон поставлена жизнь, не остается места для гордости. - А легенды ты слагаешь на диво. У девчонок поныне глаза на мокром месте были, кабы не ты.
- Я выдумала все!
- И это гнетет тебя? Или от нашего приятеля праведности набралась? Ужели не видишь сама: ты сделала их счастливыми. С мечом ты заурядный солдат, а придумывая истории, перекраиваешь судьбы людей. И ни к чему разменивать талант на медяки. Вспомни Вивиана - куда привела его война?
Марсия молчала, признавая правоту целителя. Но и сдаваться, когда только-только она прикоснулась к мечте, казалось немыслимым. А уж от близости разлуки и вовсе перехватывало горло. Сбежать бы опять! Только далеко ли убежишь, хромая?
Эту битву она проиграла вчистую.
Цитадель магов души стояла в тихом и сонном провинциальном городке. Было ли когда-то у него официальное название или нет, то неведомо, только все - и жители, и гости с давних пор величали его Кленовый. Пятипалые кленовые звезды встречались здесь повсюду: в гербе на городских воротах, вдоль улиц и на площадях, в цветочных горшках на окнах, в узорах на одежде зажиточных горожан, на кованых решетках оград. Асклепий и Марсия точно попали в кленовое королевство. Была ли виною тому эта необычная обстановка, или же сыграло свою роль чувство неизбежного расставания, только Марсия, дувшаяся и непривычно тихая дорогой, оттаяла от обиды.
- Как думаешь, где сейчас праведник? - спросила девушка.
- Там, где ему и положено - на небесах, - пожал плечами целитель.
- Я не об отце Агнецие... - она вдруг прервалась на полуслове и потянула Асклепия за рукав. - Смотри!
Узкая улочка, что вела их сквозь каменное чрево города, неожиданно оборвалась, дома расступились, открывая площадь, где давали представление бродячие артисты. Их пестрые фургоны смыкались, образовывая полукруг. Внутри полукруга на ворохе опавшей листвы мальчик-подросток, облаченный в цветастое с потускневшими блестками трико, играл на флейте. Мелодия, многократно усиленная эхо получалась объемной и многоголосой. Но вниманием толпы владел отнюдь не флейтист. Над площадью от крыши к крыше тянулся канат, и на нем под эту музыку-плач, протяжную и тоскливую, двигалась фигура.
Канат сливался с небесами, отчего казалось, будто канатоходец ступает прямо по облакам. Между небом и землею, на той высоте, что доступна лишь птицам, человек каждым шагом своим бросал вызов земному притяжению. Он был естественен, точно небожитель. Он не держал равновесия ни шестом, ни руками, однако не пошатнулся ни разу и не сделал ни единого неверного движения. Не доходя середины каната, как раз над зачарованной толпой, он вдруг остановился, отнял одну ногу от воздушного своего пути и подхватил ее ладонью, образовав кольцо. Толпа - сотня ртов в унисон - восхищенно ахнула.
Этого канатоходцу показалось мало, второй рукой он потянулся вниз, медленно, будто в бесконечном полете-падении, клонясь к камням мостовой. О нет, он не был самоубийцей. Каким-то чудом в мгновении от решающего прыжка, рука его обхватила канат, за нею последовала другая, кольцо разомкнулось, и канатоходец снова встал, но уже перевернувшись вниз головой, прямой, ровно свеча.
Повторить пройденный им путь казалось немыслимым для человеческого тела. Быть может, там, среди облаков, он дрожал от напряжения, и пот лился градом по его лицу, но этого никак нельзя было заметить тем, кто стоял на земле. Зато они хорошо видели, как свеча согнулась в арку, будто воск ее растаял на жаре, сделавшись мягким, не способным удерживать собственную тяжесть, и вновь распрямилась, перекатившись через самое себя.
- Надо обязательно поговорить с ним! - горячо зашептала Марсия.
- Зачем?
- Он же маг! Он не может... - в волнении она возвысила голос, и целитель приложил ладонь к ее губам.
- Тише! Приглядись, в его движениях нет ни толики магии.
Безо всякого колдовства человек выкручивался, перекатывался и изгибался, выводя своим телом вязь в небесах. Казалось, будто невидимый кай пишет на облаках послание от самого Творца, казалось вот-вот откроется смысл этого послания, а с ним и все тайны мироздания, но смысл ускользал, знаки таяли, а одинокая фигура под надрывный плач флейты продолжала свой путь по канату.