Бариста Агата. Три королевских слова. Часть первая

Посвящается любимой сказке детства

"Три орешка для Золушки"

Спасибо!

Пролог

Если женщина заявляет, что она ведьма, то она конечно же таковою не является. Потому что настоящая ведьма не признается в этом ни за что в жизни. Ключевые слова в предыдущем предложении - "в жизни". Поэтому, когда я буду вынуждена объяснять некоторые обстоятельства своей истории тем, что я ведьма, придётся учитывать тот факт, что я мёртвая ведьма.

Ну, не совсем-совсем мёртвая, но почти.

Так что, думаю, мне можно.

И теперь, когда отмечена эта маленькая тонкость, я начну.

А нет, ещё не всё.

Я собираюсь рассказывать свою историю старой седой крысе, которую сначала хотела съесть. Вернее, не то чтобы "хотела" в смысле "страстно желала", но некоторое время действительно обдумывала такую вероятность. А теперь я буду повествовать гипотетическому обеду, как я дошла до жизни такой.

Или, вернее будет сказать "до смерти такой"?

Забавно.

И забавно, что мне всё ещё может быть забавно.

Наверное, я из тех людей, с которыми до конца остаётся не надежда, а ирония.

Мы сидим между двумя зелёными мусорными контейнерами. Мне сложно говорить - даже на телепатической анималингве, которая предполагает минимум физических усилий. Я смертельно устала, я хочу есть, пить и спать одновременно. Если бы не назойливое внимание крысы, я, наверное, прилегла бы на асфальт и скорей всего не встала бы уже никогда. Но крысе зачем-то надо знать мою подноготную, она толкает меня в грудь лапой с розовыми пальчиками, так похожими на человеческие, и командует:

- Не спи, ведьма Данимира, рассказывай. И торопись, если наши тебя заметят - полетят клочки по закоулочкам!

Голос у крысы хрипловато-шершавый, чуть надтреснутый, как у старой актрисы МХАТовской закалки, и манера произносить слова тоже театральная, с чётким проговариванием каждой буквы.

- Пусть полетят, - соглашаюсь я и собираюсь провалиться в заманчивое небытие.

Крыса коротко закатывает глаза - блестящие бузинные бусинки прыгают вверх и вновь обращаются на меня.

- О, святые отбросы! Соберись же! Тебя что-то держит на этой стороне, иначе бы ты никогда сюда не попала. - Она смотрит, не мигая, и задаёт вопрос. - Ради кого?

- Снежинка, - говорю я.

Нормальный человек сказал бы - ради себя, или ради семьи. Ради любви. Или ради мира во всём мире. Или назвал бы ещё какой-либо более значимый якорь. Но здесь нет нормального человека, есть только я, поэтому повторяю:

- Ради Снежинки.

Несколько секунд крыса смотрит на меня молча. Затем повторяет:

- Не спи, ведьма, говори, и, может быть, я помогу тебе.

- Зачем?

Действительно не могу понять.

- Я должна убедиться.

- А если не убедишься? - на мгновение оживляюсь я. - Клочки по закоулочкам, да?

Пальчики с острыми коготками снова тянутся к моей груди. Теперь я замечаю мерцающую полоску - браслет из рунного серебра обхватывает тонкую косточку запястья.

Кое-что проясняется.

- Ты крысиная ведьма!

Крыса снова мечет вверх-вниз глаза-бусинки и скупо усмехается левой половиной морды:

- Не отвлекайся, рассказывай.

- Не могу... Мысли ушли... нет мыслей... совсем...- объясняю я.

Крысиная ведьма недовольно передёргивает усами, но спокойно произносит:

- Ладно, уж так и быть, сюда смотри. - Она вытягивается столбиком, разводит лапы в стороны и замирает на несколько секунд, как дирижёр, который готовится к увертюре. Я даже слышу, как где-то начинает выводить нежный щемящий мотив невидимая флейточка, которая торопится сказать своё слово перед тем, как грянут литавры, и скрипки, и медь.

Крыса принимается плести воздушный колдовской сейд. Один пас, другой, третий, четвёртый... седьмой... пятнадцатый... Хрустальная паутина разворачивается с сердцевины - постепенно, по ломаной спирали; разрастается, захватывая пространство, прошивая его радужными иглами.

Прозрачная роза распускает лепестки в ущелье между мусорными контейнерами. Несколько раз ловкие пальчики смыкаются в резком движении. Я знаю этот пасc - он называется "степлер", мама часто использует этот приём.

Слежу за ловкими отточенными движениями, и вскоре вижу, что тенёта для концентрации внимания готовы.

Сеть дивно хороша. Она неуловимо посверкивает, колеблясь от энергетических потоков, которые, сплетясь по воле безупречной волшбы, удерживают друг друга в сложной четырёхмерной структуре.

Я понимаю, что крысиная ведьма - большой мастер.

- Встречалась с твоей матерью в прошлом году. В Новгороде, на семинаре по сейду, - подтверждает мои догадки крыса. - Какая она, я знаю, теперь хочу посмотреть - какая ты. Не противься, я вытяну всё сама, ты только слушай... Там, вдали...

Я вслушиваюсь. Мелодия соблазнительна, но еле слышна, почти не различима, и я трогаюсь с места, чтобы приблизиться к ней.

Двигаюсь и чувствую, как расступается вязкая муть. Сначала лёгким пунктиром обозначаются контуры, они наполняются тенями и светом, превращаясь в живые картины; прошлое клубится облаками и наплывает на будущее, и в этом смешении проступают образы настоящего. Фразы появляются одна за другой, исчезают и снова появляются, будто чёрный коготок подцепил нитку, и клубок воспоминаний, разматываясь, катится по тисовому лабиринту в поисках выхода - то скрываясь за поворотами, то вновь оказываясь на виду.

Часть 1

Я появилась на свет в Петербурге, но выросла в небольшом северном посёлке. Родители, сами родом с Кольского полуострова, вернулись на родину сразу же после окончания учёбы. Отцу, блестяще окончившему Горный институт, предложили должность инженер-мага на Оленегорском Опытном, а маме, выпускнице Смольного, нашлось место при заводской библиотеке, где в зачарованном спецотделе хранилось немало старинных книг и манускриптов.

Моё детство можно смело назвать счастливым. Отец был умён, силён и в полной мере соответствовал понятию "настоящий мужчина", мать - добра и красива. Эти определения не значат, что мама уступала отцу в сообразительности, просто её ум со временем преобразовался в такую душевную лёгкость и теплоту, что душа матери, казалось, разливалась вокруг неё нежным сиянием.

Погодные чары, издавна наложенные на местность, где стоял посёлок, смягчали суровый климат. Магический подземный Гольфстрим в этих местах образовывал петлю и подходил близко к поверхности. Невысокие синие горы, поросшие смешанным лесом, защитным кольцом окружали долину с трёх сторон. В горах хранилось заповедное озеро с кристально чистой водой, водились косули, зайцы, белки и прочее незлобивое зверьё. Зимы были щедрыми на снег, а короткое полярное лето здесь преображалось - было жарким, томным, неспешным и всегда медлило с уходом. Осенью я мысленно оглядывалась назад, и в памяти дни лета казались нескончаемыми: безмятежное белое солнце неподвижно висело между двумя пологими вершинами; таинственные токи земли, пробуждённые и пленённые заклинаниями, лениво обходили долину по кругу, навевая покой всем... и смутные мечты - возможно, мне одной.

Школа в Оленегорске была общая. Магически одарённых детей насчитывалось всего двенадцать человек. Затевать для такого небольшого количества учащихся отдельное учебное заведение не имело смысла. Поскольку все мы были разного возраста, не получилось и создать отдельный класс. Две мои лучшие подружки-однокласницы не замечали магию так же, как при безветренной погоде не ощущают воздух вокруг, и это ничуть не мешало нашей дружбе.

Курс обязательного магического минимума нам читали факультативно, а большему (при желании и под свою ответственность) могли научить родители. Империя не была в восторге от школьников, бегающих по улицам с волшебными палочками. Серьёзным вещам начинали обучать только в высших учебных заведениях, и попадали туда далеко не все.

Пока в целях безопасности нам разрешали оживлять магию только в присутствии взрослых, которые должны были позаботиться о том, чтобы тайное оставалось тайным. Например, мама обучала меня азам волшбы только в помещении библиотечного спецхрана, куда посторонние не могли попасть никоим образом.

Надо сказать, что на моей памяти запрет был нарушен всего один раз, когда Коля Малыгин, сын Михаила Васильевича, термист-мага из оружейного цеха, не совладав с гневом, заклинанием поджёг сухую берёзу за спортивным магазином.

Колька был талантлив. Берёза пылала неопалимой купиной почти сутки, пока взрослые не справились с зачарованным пламенем.

Михаил Васильевич, тоже человек горячий - недаром он имел дело с огнём - сначала хотел преподать паршивцу урок с помощью увесистого пука жгучей горной крапивы, но потом сообразил, что это будет непедагогично, поскольку продемонстрирует, что яблочко от яблони недалеко падает, поэтому попросту на полгода запретил сыну пользоваться компьютером. Коля на коленях умолял поменять компьютер на крапиву, но Михаил Васильевич почувствовал, что находится на верном пути, и на замену не согласился.

Малыгинская слабость аукнулась всем "особо одарённым". Нам пришлось по второму разу прослушать курс "Магического обществоведения". Присланный из Москвы ментор, специалист по подростковым правонарушениям, невыносимо нудным манером снова и снова напоминал, что Тихая Империя, в отличие от Адской Конфедерации, выбрала путь ассимиляции и интеграции, и этого пути мы должны придерживаться, несмотря ни на что.

Нам ещё раз напомнили, что чуть более трёхсот лет назад в валлийском королевстве Гвинед произошёл всемирный сбор магического сообщества. У подножия горы Сноуден был раскинут лагерь, и в течение семи исторических дней маги определяли будущее нашей планеты.

Вопрос, что называется, назрел.

В мире царил сверхъестественный хаос, волшебство применялось часто и грубо, порой по самым незначительным поводам. Население, доведённое до нервного срыва, ответило репрессиями и физическим уничтожением магически одарённых.

В результате недельных дебатов сообщество магов раскололось на две неравные части. Благоразумное большинство решило, что путь насильственного покорения человечества не этичен и чреват кровавыми потрясениями. И кому, спрашивается, оно надо, когда кровавых потрясений у нас и так предостаточно, безо всякой магии.

Победили сторонники мягкого ухода в тень. Отныне волшебство для обычных людей оставалось только в сказках, мифах, на страницах книг и, позднее, на экране.

Все люди равны, но некоторые равнее... просто вы об этом никогда не узнаете.

Вскоре после сноуденской встречи меньшинство, призывавшее к установлению колдовской диктатуры, всё-таки попыталось эту самую диктатуру установить, но потерпело поражение. Папа говорил, что те давние события всегда напоминали ему гражданскую войну Севера и Юга - тот её вариант, где проигравший Юг поднял из пыли поверженные знамёна, забрал рабов, запасы хлопка, фамильное серебро, хлопнул дверью и гордо удалился осваивать соседние измерения.

Смутьяны, снобы, доминанты, короли азарта - они ушли, и каждый второй из ушедших был высшим ведьмаком, а каждый первый - хищником до мозга костей.

Ещё папа говорил, что вместе с ними ушла злая, но дерзкая и горячая кровь. С лёгким таким сожалением говорил, как говорят о том, что отпуск закончился и пора выходить на работу - вроде как жаль, но ничего с этим не поделаешь.

Так возникли Тихая Империя и Адская Конфедерация.

Порталы, ведущие в измерения под властью Конфедерации, были наглухо запечатаны, а новообразованная Тихая империя подобно лохнесскому ящеру вильнула зубчатым хвостом и навсегда ушла в глубину.

Потребовались столетия, чтобы Империя превратилась в более-менее цивилизованную державу, объединяющую магов всей планеты. Теперь мы все, безусловно, были добропорядочными гражданами тех стран, где нам посчастливилось проживать. Мы платили налоги, мы соблюдали законы и мы свели к минимуму поступление магии в немагический мир.

Всё это было уже пройдено, зачёты сданы, тетради с конспектами благополучно упрятаны подальше, но пылкий Колька подложил нам свинью.

Май.

Я сижу, подперев голову рукой, и с тоской наблюдаю, как солнечные зайчики мечутся по поверхности школьной доски - тёмно-зелёной, с мраморными меловыми разводами.

Кто-то играет на флейте. Почему-то мне кажется, что это неправильно. Флейта тут не к месту. Или флейта к месту, а я - нет. Но мне так досадно тратить время на повторение уже изученного, что я мысленно отмахиваюсь от чувства несуразности происходящего.

- Мы - хранители, мы - стражи! - вещает тем временем московский гость, лысоватый, зато с очень волосатыми руками Павел Викторович. - Мы стоим на границе и оберегаем невинных!

- Над пропастью во ржи, - вполголоса добавляет Илюша Одинцов, старшеклассник, который всегда садился рядом со мной на этих занятиях. Свой выбор Илюша объяснял тем, что я удивительно мало для девчонки говорю и правильно реагирую на его тонкий юмор. Спустя пару лет он стал добавлять, что и посмотреть на меня приятно, но это будет позже.

А сейчас я согласно хихикаю, разделяя ироническое отношение Илюши. Когда в доме собирались гости, папины сослуживцы с Завода или заезжие гости, за столом - под мамино домашнее вино из шикши - начинались жаркие споры обо всём на свете. Я, как и всякий порядочный ребёнок, интенсивно грела уши, слоняясь поблизости, поэтому знала, что всё обстоит далеко не так идиллически, как это обрисовывал столичный Павел Викторович.

Многие из тех, кто голосовал за мирный путь, не хотели афишировать наличие особых способностей, рассудив, что им и так будет неплохо. По сути они не были такими уж гуманистами. Просто посчитали, что быть пастухом не так хлопотно, как волком. В немагическом мире волшебство - драгоценный товар, и Империя негласно, но весьма регулярно оказывала особые услуги тем, кто мог за это заплатить.

Нам, разумеется, излагалась официальная версия.

- И помните! Путь к хаосу может начаться с малого! Например, с бессмысленного поджигания деревьев! Это деяние только на первый взгляд кажется пустяковым...

... И бла-бла-бла, и бла-бла-бла...

"Специально они, что ли, подбирают таких зануд?" - думаю я.

Мы сидим, уставившись в кривоватый, беспрестанно шевелящийся рот Павла Викторовича, и потихоньку соловеем.

Одинцов отрывает от тетрадного листка полоску бумаги, размашисто пишет: "Сегодня он поджёг берёзу, а завтра магию продаст!", внизу изображает виселицу, на которой болтается человечек - ручки-ножки из палочек, и посылает записку Малыгину.

Тот читает и оглядывается на нас.

Мы синхронно показываем кулаки.

Колька покаянно роняет голову - догадывается, что над его головой сгущаются тучи.

Лекции мы были вынуждены прослушивать в течение двух месяцев по воскресеньям, с десяти утра и до полудня, и потеря этого золотого времени больно ударила по нашим свободолюбивым сердцам.

Мало того, занятия проходили под прикрытием в виде хорового кружка. Проходящие мимо слышали, как из окон звучит "Имангра-озеро, чаша царей", исполняемая нестройными, но чистыми детскими голосами. Если бы некто любопытный всё-таки заглянул в окно, то увидел бы, как в классе, где парты сдвинуты к стенам, полукругом стоят ученики и старательно разевают рты.

Позор на весь посёлок.

Единственное, что нас утешает, что после отъезда психолога морок должен развеяться вместе с памятью о хоровом кружке.

"... Мирный саам и суровый помор к водам твоим приходили в ненастье..." - я вдруг начинаю различать слова песни, хотя морок предназначен для прохожих и должен быть слышен только на улице. Тем не менее я слышу пение, и, кажется, будто я сижу на длинных качелях, чья-то сильная рука раскачивает меня... вверх... вниз... вверх... вниз... и флейта вторит словам про "красную нерку и жемчуг речной"...

- Шергина! - издалека слышу я. - Данимира!

Одинцов шепчет:

- Данька, проснись! - и толкает меня в бок.

Я подскакиваю с места.

- Повторите, что я сейчас говорил.

Первый раз за всё время Павел Викторович обращается ко мне непосредственно. А я-то уж было начала верить, что чаша сия меня минует.

- Э-э-э... Мы оплот?..

Кое-что я всё-таки слышала сквозь дрёму. Про оплот точно что-то говорилось.

Павел Викторович внимательно на меня смотрит.

- Оплот чего? - Он с интересом наклоняет голову.

- Э-э-э... стабильности и прогресса?

- Именно так, Данимира, именно так. Но хотелось бы услышать, какими именно способами наша Империя добивается гармонии столь различных по своей сути явлений, каковыми являются стабильность и прогресс.

Слова московского гостя катятся по поверхности моего разума, как рассыпанные пластмассовые бусины. Но и я не лыком шита. Я подбираю слова Павла Викторовича, нанизываю их на нитку в другом порядке и произношу в ответ такую же гладкую речь.

"Съел?" - думаю я. Все учителя говорят мне, что я способная.

- Прекрасно, Данимира, прекрасно, - удовлетворённо произносит Павел Викторович. - А теперь расскажите нам, что вы думаете о поступке вашего товарища Малыгина Николая.

Внезапно я чувствую острый приступ гнева. Я ощущаю, что безмерно устала от этого бессмысленного времяпровождения и что тоже с удовольствием что-нибудь бы подожгла. Колька, конечно, дурак, вот что я думаю, но мысли - это моё личное дело и никого не касается.

- Сегодня он поджёг берёзу, а завтра магию продаст? - цитирую я записку Одинцова и таращусь с честным выражением, хотя внутренне усмехаюсь.

Лицо у меня невинное и безмятежное, это я унаследовала от мамы. Только мама на самом деле такая, светлейшая из ведьм, а насчёт себя я не уверена.

Психолог задумчиво смотрит на меня, потом неожиданно усмехается и становится похожим на человека. Оказывается, кроме рта у Павла Викторовича есть глаза - серо-зелёные, с пушистыми ресницами и со смешливой искоркой на дне зрачков.

"Это ведь он специально нудятину разводил, - вдруг догадываюсь я. - Чтоб запомнили на всю жизнь".

- Такое развитие событий намного вероятнее, чем вам кажется, Данимира Андреевна, - всё так же усмехаясь, сообщает Павел Викторович. Из-за этой усмешки эта фраза звучит так, будто он отвечает на мои невысказанные слова. Может, он чтец мыслей? Редкая способность даже среди магов, но ведь встречается же.

Не успеваю обдумать эту возможность, как замечаю, что фигура передо мной размывается, серо-зелёные глаза бледнеют, остаются лишь зрачки, которые превращаются в блестящие чёрные бусинки на серой вытянутой морде.

- Ты завязла, - строго говорит морда голосом Павла Викторовича. - У тебя мало времени, двигайся дальше.

Странно. Раньше мне казалось, что дополнительные уроки по обществоведению - не лучшим образом проведённое время, а теперь не хочется уходить.

Здесь скучно, но безопасно, а там, куда мне придётся идти, скверно.

Но что-то толкает меня в грудь, и я с сожалением покидаю и это место, и это время.

Двигаться.

Мне надо двигаться, надо догнать ускользающее, невозможное, унесённое ветром...

А вообще преподаватели по всем предметам у нас были замечательные - Завод следил за этим. И училась я без проблем. Если честно, мне даже в голову не приходило, что можно добровольно отказаться познавать что-то новое. Так что школу я закончила с красным дипломом, без помощи каких-либо сверхъестественных сил.

Я, как и мама когда-то, не отказалась от инициации ведьмовского статуса, но, положа руку на сердце, сделала это в предвкушении дополнительного бытового комфорта и всяких мелких радостей волшебства - кому ж не понравится быстро находить потерянные вещи, уметь объясняться с животными, птицами и книгами; у ведьм никогда не пригорает еда, и не вянут комнатные растения. И ещё - вот оно, ради чего стоит быть ведьмой! - можно приказать одежде разгладиться самой.

Бытовую магию Империя тоже не одобряла, но чего греха таить, по мелочи жульничали все. Бороться с этим было невозможно, и на употребление колдовства в житейских делах власти смотрели сквозь пальцы.

Отец и мать обладали яркими магическими индивидуальностями и щедро делились своими знаниями со мной. В результате я умела гораздо больше, чем положено несовершеннолетней особе. Тем не менее об Академии Государственной магии мне никогда не мечталось, потому что тогда в процессе учёбы пришлось бы совершать достаточно неприятные поступки, к свершению которых у меня решительно не было никакой склонности. Да и после окончания Академии ведьмы были обязаны отработать длительный срок на императорской службе. А я хотела так же, как и мама, закончить библиотечный факультет Смольного института, найти свою библиотеку, пустить в ней корни и тихо-мирно жить в своё удовольствие.

Родители никогда не настаивали на моём продвижении по магической лестнице. Напротив, смеясь, отец говорил, что в наше время встретить скромную ведьму - это неслыханная удача, а уж он такой счастливец, что ему повезло дважды.

- Мы не скромные, мы ленивые, - отшучивалась мама. - Ты просто ещё не видел, на что способны лентяи, если потыкать в них палочкой и заставить что-то делать. Да мы горы свернём, лишь бы нас оставили в покое.

Мама была не только сильной ведьмой, но и мастером сейда, однако так и осталась хранителем маленькой заводской библиотеки в нашей зачарованной долине. Я в полной мере унаследовала от неё отсутствие амбиций.

Правда, надо отметить, что на мамином попечении оказались такие своеобычные экземпляры, что с ними справился бы далеко не каждый библиотекарь. Этим можно было гордиться.

Когда мне исполнилось семнадцать, надо мной нависла угроза в виде Имперского Реестра. Всех, достигших магического совершеннолетия, подвергали официальному испытанию. Если испытуемый показывал высокий магический потенциал, его имя попадало в Реестр. Это означало автоматическое направление на экзамены в Академию, карьеру в госструктурах, и существенно повышало шансы приблизиться ко двору Императора.

На самом деле нависшей угрозой Реестр воспринимала только я. Все остальные считали его звёздной лотереей, где каждый билет - выигрышный. Инспектора из Отборочной комиссии встречали как посланца небес.

Снова слышу флейту, и снова солнечно.

Апрель.

У нас семейный совет.

- Девчонкам там вообще нечего делать, - заявляет отец. - У академичек вечно руки по локоть в жабьей крови. А ноги по колено в драконьем навозе. Девочки должны чем-нибудь красивым и милым заниматься. Стихи писать, цветы выращивать. Что там ещё у нас есть красивого и милого? Ландшафтный дизайн, моделирование одежды, этот, как его, скрапбукинг, прости господи... А лучше всего детей растить.

- Котов лелеять, - поддакивает манул Лёва, мамин фамильяр. Вообще-то, его зовут Базилевс, но в нашей семье он быстро превратился в Лёву, Левонтия, Левиафана - в зависимости от поведения фамильяра. Манул избрал местом постоянного обитания заводскую библиотеку, но иногда удостаивал визитами и наш дом. В гостиной для него поставлен небольшой диванчик, накрытый старым жаккардовым покрывалом с вытянутыми нитками, и сейчас он валяется на нём, свесив толстый хвост до самого пола.

- Ага. Крестиком вышивать - тоже хорошее занятие, - добавляет мама с серьёзным лицом. И фыркает на папу: - Шовинист!

- Кто шовинист?! Я шовинист?! - Отец озадаченно чешет подбородок сквозь курчавую рыжую бороду. Потом вздыхает: - Ах, да... совсем забыл... да, я шовинист. Но чертовски обаятельный шовинист, и за это вы должны мне всё прощать. Данька, поступай в Университет, на физмат.

- Пап, ты чего? - таращу я глаза. - Я физику и математику, конечно, знаю, но не особо люблю... это совершенно другая магия, не моя. И кем я работать-то буду? Сумасшедшим учёным?

- Какое "работать", ребёнок? - веселится папа. - Там будет полно вумных мужиков, они тебя с руками оторвут. Замуж выйдешь, и пожалуйста - ландшафтный дизайн, скрапбукинг... моих вумных внуков воспитывать будешь.

- И котов, - добавляет Лёва. - Моих внуков, они тоже не дураки будут.

Мама начинает сердиться.

- Андрей! Левонтий! Прекратите хохмить, не сбивайте ребёнка с толку! Данечка, не слушай этих шутов гороховых, детка. Ты должна сама решить, куда тебе хочется поступать.

Папа вскидывает руки в примиряющем жесте.

- Всё-всё-всё! Светлейшая Илария сердится, я в ужасе умолкаю.

Папа, согнувшись в почтительном поклоне, целует маме кончики пальцев.

Я отвожу глаза. Взгляды, которыми обмениваются родители, явно предназначены только для них двоих. Однажды я попросила маму рассказать, как они с отцом познакомились, и мама отчего-то смутилась и погрустнела. Она вскользь обмолвилась, что "всё было не так просто", что они с папой прошли большой и сложный путь, и начало их отношений было омрачено какими-то тёмными обстоятельствами, в которые меня ещё рано посвящать. Мне пришлось удовольствоваться обещанием, что мы вернёмся к этой теме, когда я стану постарше.

Не представляю, что за тайны могут быть у моих родителей. По-моему, они до сих пор влюблены друг в друга, как в молодости...

Впрочем, моё романтическое воображение давно уже состряпало мелодраматическую историю, где юная мама "другому отдана" и собирается быть "век ему верна", но тут появляется отец (на белом коне, а как же!), и - после трагической сцены расставания с прежним женихом - мама падает в папины объятия. Ничего более тёмного я себе представить не могла.

... Откуда-то издалека доносится смешок, и шершавый голосок произносит:

- Вперёд, ведьма Данимира, продолжай, а тайны никуда не денутся, сколько ни есть - все твои.

Я двигаюсь дальше.

- Мам, пап, - говорю я. - Если честно, то пусть у меня лучше руки по локоть в книгах будут, чем в жабьем навозе. Я хочу быть библиотекарем, как мама. Ну, не рождена я для доблести, для подвигов, для славы.

Мама с облегчением улыбается.

- Ну и слава богу! А то...

Папа кидает маме взгляд, который я бы назвала предостерегающим.

- В противном случае, зайка, для тебя учёба в Академии стала бы сущим наказанием, - поспешно говорит мама, но мне кажется, что она имела в виду что-то другое.

- Да знаю я. Поэтому и не хочу. А вот почему мне иногда кажется, что в нашем шкафу, как у каждой порядочной семьи, тоже прячется парочка скелетов? - спрашиваю я саму себя вслух. - Это, наверное, потому что мои родители переглядываются, как адские шпионы из комиксов!

- А как жыш! - таращит глаза папа. - Как жыш без скелетов, доча? Мы тебе обязательно их покажем. Но только когда ты морально окрепнешь. А сейчас ещё рано. Ты у нас пока нежная незабудка у лесного ручья. Вот и сиди пока у ручья и крепни. А мы ещё скелетов поднакопим. А то стыдоба и позорище - что такое жалкая парочка скелетов для уважающего себя семейства?

Если бы кто-нибудь посторонний увидел, как отец общается с домочадцами, то, наверное, решил бы, что видит перед собой клоуна на досуге. И крепко бы ошибся. Дурачился он только с нами. Я бывала с папой на Заводе, и там отец превращался в другого человека - жёсткого в общении, скупого на слова. И, в отличие от нас с мамой, честолюбием папа не был обделён. Сначала он перешёл на должность главного инженер-мага (для непосвящённых дополнение "маг", разумеется, отсутствовало), а спустя несколько лет владелец Завода, олигарх Владислав Ладыженский, назначил отца полновластным директором Оленегорского Опытного. Ладыженский постоянно проживал в Мадриде, при дворе императора, и вёл там, по слухам, рассеянный образ жизни. Его решение поразило умудрённых опытом старцев из Министерства магической обороны, к которому был приписан Завод. Министерство желало видеть на этой должности кого-нибудь седовласого и маститого.

До папы дошли слухи, что старцы неуважительно цыкали зубом и называли его, тридцатипятилетнего бородатого мужчину, "мальчишкой в коротких штанишках".

На своё первое заседание в Министерстве отец из принципа заявился в шортах.

- Они, как только увидели мои ноги, так сразу и попадали в обморок через одного. Я так думаю, это от восхищения. Были поражены неземной красотой моих нижних конечностей, - с невозмутимым лицом рассказывал папа, - оставшиеся в сознании немедленно согласились со всеми предложениями по модернизации Завода. - И укоризненно добавил: - А ты, Данька, из джинсов не вылезаешь. Ой, напрасно!

В дальнейшем отец руководил Заводом столь успешно, что цыканье постепенно сошло на нет, а Ладыженский ещё раз подтвердил аксиому, что олигархами просто так не становятся.

В середине июня мне исполнилось семнадцать, и к нам в дом прибыл инспектор Отборочной комиссии. Перед испытанием мама заварила в большом глиняном кувшине чай из сбора с оленьей травой. Этот настой, приготовленный по старинному фамильному рецепту, обладал способностью на время ослаблять магические способности. Рецепт передала маме её свекровь, моя бабушка по папиной линии. Она не получила в своё время высшего магического образования и всю жизнь прожила в деревне, но обладала несомненным талантом травницы. Как рассказывала мама, за её настоями приезжали даже из соседних Финляндии и Норвегии.

Мне так не хотелось попадать в Реестр, что я могучим усилием воли осушила чуть ли не весь кувшин.

Мама тоже выпила кружку за компанию.

- Это чтоб было понятно, в кого ты такая слабенькая. А то папа у нас сама знаешь - орёл! А я - так, библиотекарша, мне достаточно алфавит знать, чтобы правильно книжки расставлять.

Когда я вышла в гостиную, мне казалось, что все слышат, как плещутся во мне зелёные травяные волны - где-то в районе подбородка.

Инспектор оказался желтолицым крючконосым дядькой, сильно в возрасте, с холодным бесцветным взглядом и безразличным выражением лица. После небольшой светской беседы он слегка оттаял - оказалось, инспектор тоже заканчивал Горный, только значительно раньше. Отец предложил ему отобедать, чем бог послал, и инспектор любезно согласился. Дорога в наш посёлок была долгой, и предложение отца оказалось кстати.

Во время совместной трапезы мужчины слегка перемыли кости профессуре родного института и каким-то обнаружившимся совместным знакомым. Мы с мамой сидели и помалкивали, в мужские беседы не встревали, и под столом держали друг друга за руку.

Я боролась с желанием булькнуть.

Наконец со светской частью было покончено, настало время испытания. Мама вывела меня на середину гостиной. Чувствовала я себя при этом неловко. За последние годы мой организм стремительно пошёл в рост. Иногда, глядя в зеркало, я в сердцах обзывала себя "гадким цаплёнком". Теперь я не знала куда деть руки и ноги, казавшиеся слишком длинными.

Инспектор приступил к делу, разом посуровев. С крепко сжатыми губами и нахмуренными бровями он активировал магический жезл и, переключая жезл на разные режимы, несколько раз прошёлся вокруг меня. После каждого полного круга он останавливался и записывал показания в толстый талмуд, на кожаной коричневой обложке которого красовались семь красных круглых печатей.

Вся процедура должна была занять не более получаса, мне же эти минуты показались вечностью.

После измерения уровня особых способностей инспектор ещё крепче сжал губы и сочувственно посмотрел на отца, потом мельком взглянул на бледную от волнения маму. Мне показалось, что я без труда могла расшифровать эти взгляды. Мол, как же так, у такого талантливого мага родилась эдакая бездарность, наверное, в мать пошла, пустышка.

Отец в ответ изобразил такую печальную физиономию, что я чуть не испортила всё, издав короткий нервный смешок. Инспектор вздрогнул, всё человеческое вновь стёрлось с его лица. Он опять сделался серьёзен и перевёл жезл в режим измерения магической амбициозности. Я внутренне расслабилась. Для отвратительных результатов мне не требовалось ничего принимать. Я честно и искренне не желала участия в гонках по вертикали. И действительно, жезл изобразил какую-то вялую попытку засветиться, после чего угас и признаков жизни более не подавал.

Это было последнее исследование, теперь инспектор должен был объявить о том, что Реестра и Академии мне не видать, как своих ушей. Я уставилась в пол и приготовилась пустить фальшивую горючую слезу по случаю этого прискорбного факта.

Вместо этого начало происходить нечто странное.

Инспектор уставился на свой жезл.

Время вдруг будто застыло, и все милые беспечные летние отзвуки, наполнявшие нашу гостиную, исчезли, утонули в ватном коконе: замолк весёлый птичий щебет, летевший в распахнутое окно гостиной, утих шелест молодой листвы; белая полупрозрачная штора, качнувшаяся в сторону, так и не опустилась обратно, мёртво застыв под неестественным углом.

Инспектор медленно, как бы против своей воли протянул руку и пропустил светлые струи моих волос сквозь тёмные пальцы.

Я изумлённо покосилась на эту руку, потом подняла взгляд. С лица инспектора смотрели невообразимо живые, с расширенными зрачками, мерцающие как драгоценные камни глаза, и в них плескалась такая горечь, что сердце вдруг тронул холодок какого-то тяжёлого предчувствия.

Вид у императорского посланника стал, признаться, несколько безумным.

- Как жаль... ах, как жаль... - хрипло бормотал он, как во сне перебирая мои волосы.

Несмотря на то, что всё происходящее мне очень не нравилось, я стояла смирно, агнцем на заклании, потому что от неожиданности никак не могла собраться и взять в толк, входит ли происходящее в ритуал отбора в Реестр или же что-то пошло не по плану. И только когда сухие жёсткие пальцы так же медленно прошлись по моей скуле и подбородку, я не выдержала и, мотнув головой, сделала шаг назад.

И сразу всё закончилось. Кокон рассыпался, вернулись звуки, заколыхались занавеси. Инспектор отпрыгнул от меня, как чёрт от ладана. На его обтянутых пергаментом скулах проступили два красных пятна. Он схватился за тетрадь с семью печатями, что-то косо черканул там и захлопнул тетрадь. Потом металлическим голосом зачитал стандартное извещение о том, что я не прошла испытание, и отныне могу считаться среднестатистической единицей, не представляющей для Империи особого интереса.

Как я после поняла, последняя странная часть испытания оказалась сокрыта для всех. Родители ничего не заметили. Подул магический ветер, время сложилось как театральный занавес, и в его складках исчезло несколько минут реальности.

Отец, продолжая следовать плану, печальным голосом сказал:

- Мы крайне сожалеем, что дочь оказалась столь обделённой магической силой. Придётся найти учебное заведение поскромнее.

Инспектор посмотрел на пол, посмотрел на потолок - куда угодно, только не на нас.

Потом, будто на что-то решаясь, инспектор остро взглянул на отца и буркнул:

- Она не подошла не поэтому.

Некоторое время он ещё побуравил отца многозначительным взглядом, затем прозвучало невнятное прощание. Быстрым шагом посланник направился к выходу.

Отец, нахмурясь, смотрел ему вслед.

Вечером мы, три жулика, обжулившие Империю и лично Государя Императора, отмечали моё избавление от Реестра.

Вначале пирушка выходила вовсе не такая беззаботная, как предполагалось. Отец был рассеян и задумчив. Глядя на него, тревожилась и мама. К середине ужина папа встряхнулся, произнёс досадливо: "Да ну его в болото... волков бояться - в лес не ходить", вышел и вернулся с запотевшей бутылкой шампанского.

Шампанское я пробовала в первый раз, и оно мне ужасно понравилось. Вино было ледяным, бледно-розовым, пузырьки веселящего газа тоненькими извилистыми жемчужными ниточками поднимались вверх... Нам всё-таки удалось развеселиться, и этот вечер запомнился мне как один из самых чудесных. Впереди была свобода, горизонт был безоблачен, а странное поведение имперского чиновника я внятно описать не могла. Чего ему там могло быть "так жаль"? Может, по каким-то неведомым причинам он решил, что я могла бы попасть в Реестр, и был страшно потрясён, когда оказалось, что кандидатка в магическом смысле тупа как пробка?.. Интуитивно я чувствовала, что моя теория шатка, но зато она с грехом пополам давала хоть какое-то объяснение. Поэтому я отправила воспоминания об этом происшествии в дальние закоулки памяти и не стала никому ничего рассказывать.

- Ах ты, глупенькая божья коровка, - комментирует чей-то скрипучий голос. - Это он ведь смерть твою увидел.

- Почему же он не предупредил папу? - вяло возмущаюсь я.

- Семь магических печатей налагаются на тетрадь, и последняя, восьмая, - на язык квалификатора. Он ничего не мог сказать. Тебе самой бы не молчать... Да что уж теперь, что не сделано - то не сделано, двигайся дальше, ведьма Данимира.

Мелодия снова зовёт меня, и я послушно ускользаю вслед за ней.

На следующий день отец начал обучать меня боевой магии.

- На всякий случай. Мало ли что, - туманно прокомментировал своё решение папа. - Всего предугадать нельзя, но вот соломки подстелить, - он подмигнул, - можно. Я тебе покажу несколько фокусов-покусов... из разных областей магии... кое-что, между прочим, будет адскими штучками, поэтому предупреждаю - своими знаниями ты ни с кем не делишься.

- За кого ты меня принимаешь, пап? - обиделась я. - Я не трепло!

Папа виновато вздохнул.

- Да знаю, знаю. Ты у нас, Данимира Андреевна, кремень и вообще девушка разумная. Это я так, напомнил в целях профилактики.

За месяц, оставшийся до моего отъезда в Петербург, многому научиться было невозможно, но отец показал мне несколько действенных приёмов, а я всё быстро схватывала. Во всяком случае, теперь мне не надо было носить в сумочке баллончик, ведь заклинания могут оказаться посильнее жгучего перца.

Летние деньки пролетели быстро, и вскоре я уехала в Петербург поступать в Смольный институт.

Ещё до поступления отец купил мне небольшую квартиру на Петроградском острове, в Малом переулке неподалёку от Тучкова моста.

- Может, ещё ничего не выйдет. Вдруг я провалюсь? Но если всё будет хорошо, то я хотела бы жить в общежитии, как все нормальные студенты, - заявила я, узнав об этом. - Там весело. Я читала. И смотрела.

- Поверь, дорогая, - мягко сказала мама, - жить в общежитии далеко не так привлекательно, как тебе кажется. Я одно время жила в общежитии, пока мы с Андреем квартиру не сняли. И мне не понравилось. Нет, терпимо, конечно, но один общий душ в конце коридора чего стоит! И потом, ведьмы, они же разные. Иногда, знаешь ли, такие попадаются... Была одна там такая - "с Ростова"... - Мама передёрнула плечами. Было видно, что ведьма "с Ростова" вызвала у неё самые неприятные воспоминания. - А что касается поступления, то тут, детка, я совершенно в тебе уверена.

Мама подумала и осторожно добавила:

- Я даже думаю, что тебе не стоит показывать все свои знания и умения. Всё-таки, мы с папой, обучая тебя, иногда увлекались. Возможно, кое-что было... э-э-э... несвоевременным...

- И ты, мам, туда же. Мам, я не хвастливая, - заверила я.

- Это я так, на всякий случай решила напомнить. На хвастовство, знаешь ли, любого может повести. А про общежитие, серьёзно, лучше не думай. Ты у нас девочка домашняя, тебе там будет тяжело.

Я всё равно продолжала упираться и требовать равноправия. Вслух я этого не произносила, но в памяти всплывали завлекательные сценки из телевизионного сериала "Общага", который я иногда посматривала, когда ужинала на кухне. Каждый день в общаге был до краёв заполнен весёлыми приключениями и романтическими историями. Мне очень хотелось вести такой же образ жизни.

Тогда мама напомнила, что в общежитии запрещено содержать домашних животных, и для кошек исключения не делалось. Если какая-нибудь ведьма не желала расставаться со своим фамильяром, то ей следовало поместить его в приют для магических животных при институте.

Приют был обустроен вполне цивилизованно, даже с некоторым шиком, но представить мою милую Снежинку день-деньской просиживающей в клетке, пусть даже и очень просторной, я не смогла и сдалась.

Снежинка была чистокровной кошечкой-британочкой, с белоснежной плюшевой шубкой, круглой хорошенькой мордочкой и яркими, вечно удивлёнными, оранжевыми глазами. Я сама выбрала её в знаменитом на всю страну питомнике "Верный фамильяр". Туда меня привезли родители, но сами в питомник не пошли, даже на территорию въезжать не стали, а припарковались на стоянке у ворот и остались ждать меня в машине.

Мама сказала:

- Мы с тобой не пойдём, Данечка, чтобы не сбить настройку. Не волнуйся и не торопись, выбирай хорошенько. Если возникнут вопросы - не стесняйся, обращайся к Марлене Павловне.

Марлена Павловна - хозяйка питомника, элегантная, ухоженная, похожая на кинозвезду прошлого века, стояла за воротами и поджидала меня. Она была одета в серый брючный костюм и держала в откинутой руке незажжённую сигарету, вставленную в тонкий костяной мундштук.

- И помни, это на всю жизнь, - добавил папа. - Подумай как следует. Выбери себе какого-нибудь такого... крутого пацана... рыжего, с разодранным ухом - не пожалеешь!

Мы с мамой развеселились, глядя на папу, - на его волосы с отчётливой рыжиной, на мочку левого уха, почти раздвоенную старым шрамом.

Когда я вошла в вольер, я всё ещё улыбалась.

Стая разноцветных котят бросилась мне под ноги, телепатически пища: "Выбери меня, ведьма Данимира, выбери меня!"

- Ты им понравилась, - заметила Марлена Павловна. - Запрыгали, завертелись, разбойники!

Котята кружились у ног, выгибая спинки и привставая на задние лапки. Каждый норовил дотронуться до меня, чтобы я почувствовала его силу и магический потенциал. Я растерялась - они были хороши, каждый по-своему, - хитрые рыжие, отважные полосатые, загадочные чёрные, забавные пятнистые. Мне хотелось схватить в охапку всех сразу и обниматься с ними, пока не наступит смерть от передозировки эндорфинами. А потом я увидела толстенького беленького котёнка - единственного белого из всех, который предпринимал отчаянные попытки проникнуть в эту писклявую толпу, но всякий раз его выкидывали обратно. После очередной неудачной попытки белый котёнок шлёпался на задик и сидел в стороне, изумлённо глядя на собратьев, словно не понимал, как можно быть такими. Потом он собирался духом и предпринимал очередную попытку.

Словом, это был не особо удалой и не самый ловкий котёнок. Марлена Павловна даже пыталась отговорить меня. Белый окрас слыл неподходящим для фамильяров и считался чуть ли не браком. К тому же, как я потом узнала, Снежинка провалила предварительное тестирование - никак не могла сосредоточиться, всё время отвлекалась на посторонние предметы. Такой котёнок мог нанести урон репутации "Верного фамильяра". Снежинку должны были лишить магических способностей с формулировкой "за чрезмерное легкомыслие" и продать как обычную кошку.

Но тут я упёрлась.

Только этот котёнок.

В общем-то, нельзя сказать, что я поступила здраво, сразу же остановив свой выбор на Снежинке. Наверное, среди этой толпы котят были более одарённые, да и считалось, что ведьме лучше заводить кота, а не кошку.

Но это был выбор сердца, я полюбила Снежинку с первого взгляда.

Чтобы разом прекратить бесполезные уговоры, я сделала осторожный шаг, нагнулась, подхватила белоснежный комочек и прижала его к себе. Котёнок распластался у меня на груди, как морская звёздочка и громко затарахтел. Процесс привязки фамильяра к ведьме-хозяйке начался сразу же.

Марлена Павловна приподняла тонко выщипанные брови.

- Надо же, скорость какая! Первый раз такое вижу... Может, ещё выйдет из кошурки порядочный фамильяр.

Когда я появилась перед родителями, папа сказал, не спрашивая, а скорее утвердительно:

- Небось девчонку выбрала?

- Смотри, как она на Даню похожа, тоже белая и пушистая, - сказала мама. - Хорошо, что Лёва мой в библиотеке живёт. А то лишился бы сна и покоя.

Я представила себе зверскую рожу манула Лёвы, лишившегося сна и покоя, и покрепче прижала к себе Снежинку.

- Да уж! Лёва пока пусть держится подальше.

- О господи, ещё одна блондинка в доме! - папа закатил глаза в притворном ужасе. - А бедные, бедные рыжие котяры остаются, значитца, в пролёте... - и он горестно всхлипнул.

- Ну, один рыжий котяра в пролёте явно не останется, - мурлыкнула мама, запуская пальцы в папину шевелюру.

Нет, не представляю, что там за сложности могли быть у этих двоих...

- У тебя самой сложности, не находишь? - осведомляется хриплый голосок, доносящийся непонятно откуда. - Иди дальше.

Флейта настойчиво тянет меня за собой, но мне так хочется остаться!

- Дальше! - требует голос, и я подчиняюсь.

Конечно, никаких приютов.

- Ладно, - говорю я маме. - Ради Снежинки я могу пожить хоть в "Астории".

- Ну что ты, детка, - усмехается она в ответ. - Мы никогда не поступили бы с тобой так жестоко.

...Флейта торопит, и я покидаю место, где судьба свела Снежинку со мной, доверчивой дурочкой, погубившей себя и своего фамильяра.

Моё новое жилище располагалось под самой крышей, на последнем, четвёртом, этаже неказистого серого здания. Зато дом напротив был очень красив - особняк с фасадом цвета старой розы, весь в белых картушах, завитушках, пилястрах и прочих украшательствах, и им можно было любоваться из окон просторной комнаты.

Кроме самой комнаты, всё остальное в квартире было миниатюрное - тесная прихожая, такой же маленький санузел, в котором даже не поместилась ванна - вместо неё была душевая кабина. Наверное, эта квартира была когда-то частью больших апартаментов, но потом кто-то предприимчивый произвёл перепланировку, чтобы получилось отдельное жилище, оборудованное собственным входом и удобствами.

У игрушечной кухоньки был такой же игрушечный балкончик, на котором от прежних жильцов осталась табуретка, заляпанная краской, и пара цветочных горшков. В горшках самостоятельно взошли и даже бодро зацвели жёлтыми крестиками какие-то сорные травы, выглядевшие, впрочем, довольно мило. Я решила их оставить. В конце концов, они поселились здесь раньше меня.

- Планировка не очень удобная. Но это хорошее место. Здесь внизу, под фундаментом, находится природный источник магии, - извиняясь, объяснил свой выбор папа. - Хотелось бы, конечно, устроить тебя пониже - чем ближе к источнику, тем лучше, но продавалась только эта квартира. Мы с Ларой поработаем и настроим тебя на источник. Сможешь воспользоваться этой силой, если... э-э-э... почувствуешь слабость.

- Почувствую слабость? - переспросила я.

- Ну, мало ли, - неопределённо ответил папа. - Можешь заболеть, например. Это тебе не Оленегорск. Тут, в большом городе, все друг у друга на головах сидят. Бациллы так и шастают. Одно метро чего стоит. Один человек чихнул - десять с гриппом свалилось. Не дай бог, конечно, но на всякий случай помни - у тебя есть источник. И я заговорю вход в подъезд. Никто, кто желает тебе зла, не сможет переступить порог. Не приглашай войти дурных людей - и они не пройдут.

Я хмыкнула.

- Да кому я нужна, чтобы желать мне зла?

Папа неопределённо повёл плечами и повторил:

- На всякий случай.

- А ещё неподалёку Тучков мост, - добавила мама. - Это тоже замечательно.

- И что Тучков мост?

- Ну как же! Мост через текучую воду. Будут неприятности, настроение плохое, хандра-печаль - медленно перейди по нему на Васильевский остров, может помочь. Только торопиться нельзя - иди медленно и глядя на воду. Если неприятности будут конкретные - гляди на воду, уходящую под мост. Если просто хандра на пустом месте, смотри на то, как вода выходит из-под моста.

- Надеюсь, у меня не будет конкретных неприятностей. А на пустом месте я вообще не грущу.

- А если перейдёшь дважды, - добавил папа, - с Петроградского на Васильевский, потом сразу обратно - только по другой стороне, не по той же самой, то враги потеряют твой след. Не навсегда, но на некоторое время - точно.

- Хороший мост, чтобы сбить со следа, - подтвердила мама.

Я моргнула.

Я посмотрела на родителей.

Лица у них были абсолютно серьёзные.

- Хороший мост, чтобы сбить со следа?

- Ну да. Очень хороший. Там под водой не просто источник. Там портал. Наткнулись в середине прошлого века, когда строили мост. Портал запечатан, но что-то, видно, просачивается, - пояснила мама. - Лучше тебе знать. На всякий случай.

Тогда я мельком подумала, что в последнее время мама и папа постоянно поминают "всякий случай". Потом я представила, что у меня есть дочь, которую придётся оставить одну-одинёшеньку в чужом городе, и поняла, что мне тоже было бы страшно.

Родители провели в подвале дома мудрёный и не особо приятный ритуал, во время проведения которого мне пришлось пожертвовать примерно с коньячную рюмку своей крови. Кровь быстро впиталась в песок, покрывавший пол подвала, не оставив следа, и ранка на запястье затянулась так же быстро. Папа обрадовался и сказал, что это очень хорошо - настройка прошла успешно.

Ещё отец пообещал через год, на восемнадцатилетие, подарить мне машину. А пока велел привыкать к ритму большого города, ближе к весне устроиться на курсы вождения, чтобы сдать на права, а также походить по салонам и автомобильным сайтам и определиться с моделью авто. Водить я и так умела, но здешних дорог побаивалась. Наш посёлок находился в отдалении от цивилизации, без машины было никуда, и водить учили с подросткового возраста. Но жизнь в Оленегорске текла размеренно и тихо, все прекрасно знали друг друга. Доброжелательность и предупредительность автовладельцев была естественным явлением. Здесь же всё было не так. Я даже решила повременить с покупкой велосипеда. Мне действительно надо было привыкнуть к большому городу,

Потом отец уехал - дела призывали его на Завод, а мама осталась до моего поступления - она взяла отпуск на это время. Мы успели несколько раз погулять по обожаемому Эрмитажу и по старому городу, посетили несколько театральных постановок, посидели в любимых заведениях и открыли для себя новые, не менее занятные. Неподалёку от моего нового жилища обнаружился грузинский ресторанчик, где готовили вкуснейшие хачапури, там мы отметили моё успешное поступление в Смольный.

Поступить оказалось несложно. Особенно легко прошёл экзамен по "Магическому обществоведению", на котором я изрядно повеселилась. Я практически без подготовки отбарабанила попурри из речей незабвенного Павла Викторовича, в точности копируя даже его интонации, и, разумеется, получила крепкую пятёрку.

Впрочем, я и остальные предметы сдала на "отлично".

На следующий день после последнего экзамена уехала и мама. На прощание она взяла с меня страшную клятву, что я буду есть горячее минимум два раза в сутки - не забывая про витамины и продукты, содержащие кальций, и буду звонить домой хотя бы раз в три дня. А в идеале звонить надо было три раза в день, сразу же после приёма здоровой и полезной пищи.

- Мам, я не дам себе засохнуть, не волнуйся. Я уже большая.

- Ага, - сказала мама. - Помню я себя в твои годы. Однажды месяц на китайской лапше из пакетов сидела. Не хотела на общую кухню выходить. Кожу себе испортила и волосы. Потом полгода в магической вуали ходила, пока в норму не пришла.

Я с сомнением посмотрела на маму. Кожа у неё была сияющей и полупрозрачной, идеально прямые белоснежные волосы струились шёлковым водопадом, ярко-зелёные глаза искрились из-под ровных соболиных бровей.

Мамино изображение можно было смело помещать в книжку про Снежную королеву.

Она просто не могла выглядеть ужасно. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

А я, хоть и была, как все говорили, похожа на маму, раскраску унаследовала от папы - серый цвет глаз и бежевые крапинки веснушек. Волосы хоть и были светлыми, но тоже имели папин рыжеватый оттенок и вились крутыми кольцами. Приходилось прибегать к помощи круглой щётки и фена (а в дождливую погоду и к изрядной толике магии), чтобы они были прямыми. Мучилась я с этими волосами страшно. Помню, в двенадцать лет в сердцах обкромсала сама себя хозяйственными ножницами и тут же превратилась в сущий одуванчик - пушистый шар на тонкой ножке. Больше я таких экспериментов не проводила.

Я вздохнула.

- Я другая, мам. Я себе китайскую лапшу позволить не могу. Волосы у меня папины, веснушки у меня папины, глазки у меня тоже папины...

- Чем тебе не нравятся папины глазки? - изумилась мама.

- Прекрасные глазки. Я ими хорошо вижу. Но они серые.

Мама засмеялась.

- Они серебристо-голубые!

- Это они на папе серебристо-голубые, - мрачно сказала я. - А на мне серые.

Мама снова засмеялась.

- Ну-ну, не буду убеждать, что ты у нас красотуля. Видимо, надо, чтобы тебе об этом сказал кто-то другой.

- Видимо, этот "кто-то" будет очень добрым человеком. Но я не унываю, мам. Всё-таки камнями в меня на улице не бросаются, и на здоровье я не жалуюсь.

Тут мама откинулась на спинку дивана и начала хохотать так, что Снежинка, спавшая у меня на коленях, подняла голову и недовольно мявкнула. Отсмеявшись, мама сказала, что обычно к таким словам добавляют "... и пенсия у меня хорошая".

Когда мама уехала, я немного загрустила, хотя и сама настояла на том, чтобы провести время, оставшееся до начала учебного года, в Петербурге.

Близких знакомых у меня в городе пока не было.

На вступительных экзаменах я успела подружиться с чудесной Женей Журавлёвой. Женька была родом с Урала и тоже, как и я, жила в посёлке, образовавшемся при магическом производстве. На почве схожести жизненных обстоятельств мы обе сразу же почувствовали несомненную духовную общность. Женька, личность практическая, крепко стоящая на земле, казалась взрослее меня. Она сразу приняла меня под крыло. Но до сентября она укатила на малую родину, и мне оставалось только ждать начала занятий.

Родители, конечно, снабдили меня телефонами и адресами своих знакомых, но это был запасной вариант на тот случай, если бы вдруг возникли некие непредвиденные обстоятельства.

Оленегорские подружки тоже покинули долину, но отправились в другие города. Оля Шубина поступила в Петрозаводскую консерваторию и уже выложила на своей страничке в сети фотографии, где она, счастливая, широко улыбаясь, сидит на скамье у входа в консерваторию в обнимку со знаменитым памятником - бронзовым Глазуновым. Марина Петренко уехала в Мурманск, успешно сдала экзамены и поступила на факультет логистики мурманского филиала "Макаровки".

Общались мы в основном по вечерам в Интернете, переписка немного скрашивала моё петербургское одиночество, но всё-таки это было не то. Прежде я никогда не жила совсем одна и поэтому чувствовала себя немного потерявшейся во времени и пространстве.

Погода в том августе стояла великолепная - золото на голубом в обрамлении зелёного. С утра я покидала дом и пускалась в странствия. Я исходила свой остров вдоль и поперёк, изучила каждую улочку, каждый переулок, каждый двор, заросший лопухами. (Лопухи беззаботно произрастали на кучах битых кирпичей и прочего строительного мусора. Эти кучи почему-то украшали каждый второй двор, в который меня заносили ноги).

Несколько раз я прошлась и по Тучкову мосту - просто так, без особых причин. Мне и в самом деле показалось, будто я что-то почувствовала. Будто бы там, под мостом, под сверкающей сеткой волн, под холодной зеленоватой толщей, наполовину зарывшись в песок, лежит кто-то могучий, но пленённый - космический кит, пригвождённый к месту магическим гарпуном; лежит и ворочается, и вздыхает, и грезит снами о невероятных просторах, которые не видал никто из живущих на этой земле.

Бедолага, думала я каждый раз, шагая по мосту.

Из-за повышенной чувствительности к магии мне всегда чудилось, что реальность вокруг меня неясна и размыта. Воображать нечто, существующее, возможно, только в воображении, было легко. Я по собственной прихоти наполняла окружающее пространство призраками и фантазиями.

Порою со мной пытались познакомиться на улице или в кафе - видимо, что-то в моём облике говорило о праздношатании и массе свободного времени, - но в этом мне не так везло, как с погодой. Молодые люди попадались какие-то неинтересные, цель знакомства была до зевоты предсказуема, и общение начинало тяготить меня уже через полчаса. Вскоре я изобрела собственный метод тестирования поклонников. Когда очередной новый знакомец начинал плавно подводить нашу беседу к тому, что неплохо было бы отправиться к нему домой, или на квартиру к другу, или ещё под какую-нибудь крышу с четырьмя стенами с целью познакомиться поближе, я с радостной улыбкой предлагала:

- А давай лучше в Эрмитаж!

Я была бы искренне рада обрести друга, с которым можно было бы посещать Эрмитаж и прочие интересные места. А там бы уж видно, превратится дружба во что-то большее или нет. Не понимаю почему, но абсолютно нормальное и достаточно интересное - с моей точки зрения - предложение почти всегда действовало на парней как приглашение посетить общественный туалет на Московском вокзале.

- Куда??! - переспрашивали они с ужасом, и сквозь дружелюбные улыбки начинало проступать недоумение пополам с раздражение.

- Тогда в Этнографический, - выдвигала я альтернативу. - Туда сейчас привезли чудесную коллекцию бумерангов из Австралийского музея.

Однажды меня бросили в кафе расплачиваться за свой и чужой кофе с пирожными, как раз после упоминания чего-то в этом роде.

Этот случай заставил меня призадуматься.

Лёха Абрикосов - так он назвался, - галантно извинившись, вышел на несколько минут в туалет, да так и не вернулся. Происшествие не было неприятно в финансовом плане - на моей карте было достаточно средств, чтобы скупить все запасы провизии, имевшиеся в заведении.

Но смутные сомнения посетили мою душу.

Эти бумеранги, они ведь действительно интересовали меня. Буквально каждый предмет на той выставке был магически зачарован, и каждое заклятие отличалось своим уникальным почерком. В силу изолированности Австралийского континента тамошняя магия пошла по совершенно другой стезе, и прослеживать оригинальные пути мышления австралийских ведьмаков стало бы сущим наслаждением.

Лёха Абрикосов магом не был, и для него сущим наслаждением являлось, видимо, кое-что совсем другое. Что такого интересного он смог бы увидеть в куске старого дерева или кости? Не лучше ли было помалкивать и познакомиться с ним поближе под крышей с четырьмя стенами?

Я сожалела о его бегстве, потому что Лёха начинал мне нравиться. Он был невысок, но обладал ладной фигурой, симпатичной жизнерадостной физиономией и, что меня привлекло больше всего, неплохим чувством юмора.

Абрикосов представился профессиональным фотографом. Во всяком случае, он вручил мне визитку, на которой было вытиснено серебром: "Алексей Абрикосов, свадьбы и ню". Его камера действительно выглядела внушительно - массивная, с длинным объективом, на который было наложено грамотно сработанное гармонизирующее заклинание. Лёха азартно запечатлевал меня в разнообразных ракурсах, тут же демонстрируя отснятые кадры. Он был подвижен как ртутный шарик. Несколько раз он даже укладывался на асфальт, чтобы лучше запечатлеть мои ноги, с которыми, как он клялся, я легко сделаю карьеру фотомодели в Париже.

Видимо, он ничего не знал о зачарованном объективе и о том, что с такой камерой и болотная жаба выйдет на фото царевной. На дисплее я наблюдала совершенно незнакомую девушку, более взрослую, более красивую и более уверенную в себе, чем та, кем я являлась на самом деле.

Особенно должна была помочь моей карьере фотосессия в обнажённом виде. Лёха усиленно внедрял эту мысль в моё сознание. Надо же было определить, подойду ли я для демонстрации моделей нижнего белья "Viktoria's Secret".

Лёха был уверен, что подойду, но проверить всё же было надо.

Я в свою очередь уверяла Лёху, что проверять не надо, и так понятно, что не подойду.

Наши препирательства были так забавны, что я устала смеяться.

Никто не смешил меня так, как этот маленький фотограф. Разве что отец. Я скучала по дому, и, видимо, в этом заключалась причина того, что я смотрела на остроумного Лёху более благосклонными глазами, нежели на остальных. По крайней мере, с ним было не скучно.

В отличие от своих оленегорских подружек, я в свои семнадцать всё ещё не продвинулась дальше поцелуев и подросткового петтинга, но благодаря Интернету прекрасно представляла себе процесс более близкого знакомства. Никакого страха или стеснения я не испытывала, просто хотелось начать с тем, кто не был бы мне безразличен.

И вот, когда мне попался вроде бы приятный малый, я затюкала его Эрмитажем, бумерангами и прочими заумными штучками, причём до такой степени, что он сбежал.

Да, и кажется, один раз в подтверждение своих мыслей я процитировала Бродского.

Молодец, Даня! Может, именно Бродский Лёху и добил?

Мне очень хотелось поделиться своими сомнениями с более опытными в этом плане подругами. Несколько раз я принималась писать сообщение Оле и Марине, но на экране монитора слова превращались в невнятный косноязычный лепет. Слава большого писателя мне явно не грозила.

Затевать междугородний телефонный разговор на такую тему мне тоже показалось неловким.

Несколько дней я то и дело возвращалась в мыслях к этому вопросу, пока как-то вечером неожиданно не услышала голос в голове:

- Тут и думать нечего.

Я вздрогнула, не сразу сообразив, что слышу анималингву Снежинки, которая валялась на диване кверху пузом и увлечённо ловила невидимую миру муху.

Снежинке недавно исполнилось пять лет, и как взрослый фамильяр она теперь могла подключаться к всемирной телепатической сети фамильяров - Катнету. Совокупная житейская мудрость фамильяров была беспредельна. Иметь фамильяра для ведьмы было то же самое, что иметь личную поисковую систему вроде Гугла, с поправкой на то, что это был Гугл, кровно заинтересованный в счастье и благополучии именно этой ведьмы.

Я села рядом.

- В смысле?

- Ты всё время думаешь про этого Лёху Абрикосова. А тут и думать нечего. - Снежинка лениво перевернулась на бок и продолжила скучным голосом: - Лёха обычный негодяй, и ничего больше. Кстати, что это за имя такое - "Лёха Абрикосов"? - Она подёргала левым ухом - это означало у неё иронию. - Наверняка наврал. Негодяй, как есть негодяй.

С тех пор, как Снежинка была принята во всемирное сообщество фамильяров, её кидало в крайности. По натуре она была легкомысленна и беспечна, но тот факт, что в начале жизни Снежинку чуть было не лишили магической сущности, оставил жестокий шрам на поверхности её нежной кошачьей души. Снежке очень хотелось доказать миру свою профессиональную состоятельность и стать настоящим фамильяром. Она то и дело ныряла в Катнет, подолгу там зависала, а затем, выныривая, вдруг начинала разговаривать как изрядно пожившая, повидавшая виды и от этого несколько зачерствевшая душой женщина.

Первоначально меня брала оторопь от её тона, но мама объяснила, что это у Снежинки начальная эйфория от повышения статуса, и что вскоре это пройдёт, а пока придётся потерпеть.

Я пожала плечами.

- Вообще-то, он дал мне визитку. "Алексей Абрикосов, свадьбы и ню".

- Визитку! - Снежка фыркнула. - Если я дам тебе визитку, где будет написано, что я "Дита фон Дитрих, стриптиз и песнопения", ты тоже поверишь?

- Не спорю, имя у него немного странное, но зато звучное. Возможно, это псевдоним, знаешь, как у Раневской или Вольтера. Иногда люди искусства уже и не помнят, как их называли при рождении. Должно быть, смена имени их бодрит и освежает. А насчёт негодяя - это ещё неизвестно. Просто я напугала Лёху своей манерой общаться.

Снежинка поднялась, села, сложила передние лапки вместе, обвила их хвостом и уставилась на меня ярко-оранжевыми глазами.

- Ведьма Данимира! - строго сказала она. - Он завёл девочку-студентку в ресторан, поел-попил за её счёт и смылся, не прощаясь. Кто он, по-твоему, после этого?

- Да ладно, - махнула я рукой. - Ты же знаешь, я не обеднела.

- Да, но он-то этого не знал! Ты уж меня извини, хозяйка, но по тебе не скажешь. Посмотри на себя - рубашонка клетчатая, шортики джинсовые, тапочки эти вечные на резиновом ходу... Ведьма Данимира, пора на шпильки переходить.

- Тапочки удобные, я в них счастлива. Не представляю, как люди передвигаются на шпильках. Некоторые даже бегают - я сама видела. Мне на эти ходули смотреть страшно, не то что самой надеть. И потом, я и так высокая, а на каблуках стану ещё выше. А насчёт Лёхи...Ну, не знаю, не знаю...

- А я думаю, что знаешь. Представь, что этот Лёха сбежал не от тебя, а от твоей подружки. От Ольги. Или от Маришки.

- Какой негодяй! - вскричала я тут же. - Гад ползучий!

- Ага, - довольно муркнула Снежинка. - Оказывается, мы всё прекрасно и сами понимаем. У тебя проблемы с самооценкой, хозяйка. Такое часто бывает с книжными девочками, но это пройдёт со временем - когда тебе надоест попадать впросак. А пока ты можешь представлять на своём месте дорогого тебе человека. Так тебе легче будет разобраться, что такое "хорошо" и что такое "плохо". А то - ишь! Девочка ему Бродского почитала, и поэтому Вася Помидоров теперь у нас страдалец.

- Снежка! Во-первых, не Вася Помидоров, а Лёха Абрикосов, во-вторых - да не читала я ему Бродского. Ты так говоришь, как будто я на табуретку влезала и оттуда декламировала. Так просто, к слову пришлось, совсем чуть-чуть. Стали говорить, что лето жаркое - даже слишком, все слегка замучились. Ну, вот я и вспомнила: "Я не то что схожу с ума, но устал за лето. За рубашкой в комод полезешь, и день потерян. Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это - города, человеков, но для начала - зелень". Вот и всё, четыре строчки. Но этого хватило, видимо, чтобы сбежать прочь.

- Это твой Бродский написал? - заинтересованно спросила Снежинка, не обращая внимания на моё самобичевание. - Молодец, он, наверное, в прошлой жизни котом был. Иногда так устаешь в этой шубе, а солнце всё светит и светит... Жа-арко... И всё такое зелёное-презелёное... В жару сразу хочется чего-то чёрно-белого, начинаешь завидовать обычным котам. Если встретишь Бродского, передай ему, что он хороший поэт.

- Я не встречу его, Снежечка, он уже умер.

- Ну, тогда он сейчас кот, наверное, - рассудила Снежинка. - За хорошие стихи. Может быть, даже чей-то фамильяр. Я бы с радостью ним познакомилась.

Я подумала и согласилась, что да, я бы тоже с радостью познакомилась. Хотя мне и непонятно, почему это Бродский за свои стихи должен стать именно котом.

Снежинка посмотрела на меня с укоризной.

- Сама подумай, хозяйка. Разве ты встречала хоть одну собаку, которая писала бы стихи?

Женская логика всё-таки ничто по сравнению с кошачьей, подумала я.

- Нет, не встречала. Хотя, честно говоря, я и котов таких не встречала.

Снежинка возвела к потолку оранжевые очи, на её белоснежной мордочке появилось мечтательное выражение.

- Встречала. Левиафан пишет стихи.

- Лёва?! Наш Лёва?

Матёрый манул Левиафан при виде Снежинки совершенно терял голову и пытался изображать юного котёночка. От его игривых прыжков в буфете подпрыгивала посуда и звенели хрустальные подвески на качающейся люстре в гостиной. Теперь выяснилось, что он ещё и стихи для Снежинки сочиняет.

- А я и не знала.

- Он пишет стихи только для меня, - довольно мурлыкнула Снежинка. - И только мне читает.

- Лёва - мужчина видный, но суровый, не каждому душу раскроет. Счастливая ты, Снежка.

- Да, я такая, - не стала скромничать кошечка. - Лёва говорит, что я неповторимая - как настоящая снежинка. И ещё, что я похожа на Мэрилин Монро. Кстати, это правда, что каждая снежинка уникальна? А кто это придумал и зачем это надо?

На тот момент Снежка забыла о своём новом статусе, и её мысли принялись по-прежнему с лёгкостью переходить от предмета к предмету.

Мне всё-таки хотелось вернуться к волнующему меня вопросу, и я попыталась повернуть разговор на старую колею.

- Снежинки и вправду все разные, а почему так, я не знаю. Снежечка, ты мне лучше скажи... - Я смущённо потупилась, но потом продолжила: - А я, случайно, не зануда? Ну, знаешь, вроде мальчишки не любят таких... Я учусь слишком хорошо, и слишком много знаю... таких заучками зовут.

- Тебя в Оленегорске так называли? - удивилась Снежинка. - Никогда не слышала.

- Нет, в нашей школе всё нормально было, мне кажется, меня все любили. Но в больших городах всё по-другому - я в телевизоре видела, в сериале "Заучка и Хулиган", который по утрам повторяют. Ты же знаешь, я всегда телевизор на кухне включаю, пока завтрак готовлю...

- Завтрак?.. - задумчиво сказала Снежка. - Может, мне съесть чего-нибудь?

- Я имела в виду, что, может быть, я... э-э-э...зануда?

- Всем бы такими занудами быть, - небрежно бросила Снежинка. - Рыбки? Или сметанки ложечку? Или всё-таки рыбки?.. Пожалуй, я бы съела корюшки... совсем чуть-чуть, пару штучек...

- Не сезон. Только в консервах, а консервы тебе нельзя. Я тебе лучше сметаны дам, ты вот только на мой вопрос ответь... На самом деле ведь меня волнует не частный случай с Лёхой Абрикосовым, арт-фотографом, бог ему судья, а философский вопрос в глобальном масштабе... с высоты птичьего полёта, так сказать.

- Я, конечно, не парень, но мне тоже иногда от тебя сбежать хочется, ведьма Данимира. Выражайся проще. А то ты пока к сути дела подойдёшь, сметана прокиснет.

- Проще? Пожалуйста. Ждать ли мне принца на белом коне или...

- Жди.

Снежинка снова повалилась на спину и продолжила ловить невидимую муху.

Я подождала некоторое время, наблюдая за её игрой, потом разочарованно спросила:

- И это всё?

- А что ты хотела услышать?

- Что-нибудь ещё. Хотелось бы развёрнутого ответа.

Снежинка перестала помовать лапками в воздухе, аккуратно сложила их на груди и повернула круглую мордочку в мою сторону.

- Ну что ты как маленькая, хозяйка? Ты же ведьма. Ведьминскую сущность в мешке не утаить. Ты всё равно не сможешь без своих бумерангов и звонких цитат, и без Эрмитажа, и всего такого прочего. Зачем тебе связываться с тем, кто не хочет ведьму? Сейчас, подожди, - она зажмурилась, и я поняла, что Снежинка подключилась к планетарной мудрости. Вскоре она приоткрыла глаза: - Вот, подходяще. С любимым нужно говорить на одном языке.

Я хихикнула.

- А если я полюблю китайца?

- Тебе разве не хотелось бы услышать Бродского на китайском?

- Э-э-э... Понятия не имею... А как ты думаешь, Снежечка, я ... это... ну, в общем, если я буду такой переборчивой... - я набрала воздуха и произнесла страшное: - А я случайно не останусь старой девой?

Я очень боялась остаться старой девой.

Снежка снова подёргала ухом.

- Ты - не останешься.

Она снова замолчала, но мне хотелось, чтобы Снежинка окончательно развеяла мои сомнения.

- А вдруг?

Я, конечно, втайне ожидала, что Снежка повторит мамины слова про то, какая я красотуля, но вместо рассказов о том, какая я прекрасная, Снежка вдруг сказала:

- А если и останешься, тоже ничего страшного. Зато ведьмы-девственницы самые сильные. Вот я, например, решила сохранить свою силу полностью. - И добавила довольным голосом: - Лёва плакал.

- Но я не хочу Силы такой ценой, - надулась я. - Я хочу, чтоб всё было как у мамы: и Сила, и папа.

- Учиться тебе надо срочно, хозяйка, - сказала Снежка недовольно. - По-моему, это от безделья тебе всякая ерунда в голову лезет. Тебя родители учиться направили, все условия создали, квартиру купили, денег надавали... умницей-разумницей тебя считают, доверяют... А ты о чем думаешь? Не отдать ли свою девственность - ведьмино сокровище - Васе Помидорову?

Мне стало стыдно.

Конечно же, тут Снежка была кругом права. Из-за того, что дни в конце лета были одинаково ласковыми, безветренными, приторно тёплыми, и даже редкие дожди шли только по ночам, а к утру от ночной влаги не оставалось и следа, мне начинало казаться, что я застряла в каком-то сладком безвременьи. Бесцельные странствия привели меня в состояние духовной невесомости. Иногда я чувствовала себя пчелой, которая отведала сладкого, но уже забродившего виноградного сока и теперь, потеряв все ориентиры, летит навстречу гибельной неизвестности.

Как тут было избежать глупых мыслей?

Но всё проходит, прошли и эти беззаботные дни ожидания.

Пришёл сентябрь, в остудившемся воздухе горьковато запахло осенью. Я подставила лицо первым свежим ветрам, и они вымели из головы пустое, возвратив мне цельность и ясность рассудка.

Мне так надоело безделье, что в институт я бежала вприпрыжку, размахивая рюкзачком и широко улыбаясь незнакомым встречным.

Студенческая жизнь завертелась и оказалась прекрасной. Я снова встретилась с Женей Журавлёвой, обзавелась и другими приятельницами.

Жизнь, безусловно, налаживалась.

Правда, немного разочаровала учёба. Пока всё, что нам преподавали, было мне хорошо известно, но мама, которой я пожаловалась по телефону, утешила меня.

- Не все же, как ты, выросли при библиотеке с магическим хранилищем, - сказала она. - Какой-то вводный курс необходим другим. В первое полугодие тебе действительно иногда может быть скучновато. Потерпи, Данечка, когда пойдут спецпредметы и начнутся практические занятия, станет гораздо интереснее, вот увидишь. А уж на втором курсе вообще сказочно. Наша группа на зимнюю практику в Тарту ездила, на целых два месяца. Прекрасные воспоминания. Там, в подвалах университета, такой спецхран - закачаешься! Не знаю, куда пошлют вас, но уверена, скучать не придётся.

Мамино воодушевление передалось и мне. Я со смирением повторяла основы и ждала наступления лучших времён.

Но в холодном промозглом ноябре в мою жизнь вошли Мартин и его ковен, и мне уже было не суждено перейти на второй курс.

Никаких поездок.

Никаких волшебных фолиантов.

Ни-че-го.

Больше я не хочу вспоминать. Я хочу, чтобы стало темно и тихо, как этого и желал Мартин. И ещё я больше не хочу никогда слышать этого имени - Мартин.

Я чувствую сильный толчок в грудь, чувствую боль, картинки из прошлого стремительно скручиваются в сумасшедший пёстрый клубок, и этот клубок взрывается ослепительной вспышкой.

Я часто моргаю, и когда зрение проясняется, передо мной возникает надпись, белая на зелёном: "Для твёрдых бытовых отходов", и какие-то цифры - служебный шифр коммунальщиков. Потом я вижу растянутую между стен хрустально-радужную паутину и седую крысиную морду с внимательным взглядом.

- Дело ведь в нём, в Мартине? - спрашивает крыса. - Из-за него ты оказалась здесь?

- Да. И другие тоже... с ним... - Я киваю и чувствую, как моё тело начинает сотрясать крупная дрожь, которую не остановить.

- Трясись, не трясись, а рассказать придётся, - безжалостно заключает крыса. - Рассказывай. И вспоминай хорошенько, это самая важная часть твоей истории.

Я снова киваю, но жалобно говорю:

- Я многое не могу объяснить. Я до сих пор не понимаю...

- Рассказывай как помнишь, всё остальное - потом. Отпусти память по водам, мне надо узнать твою душу.

- Вы же не дьявол? - спрашиваю я со слабой улыбкой. Вроде как в шутку.

Крыса ухмыляется довольно:

- Ты мне льстишь, деточка. Я всего лишь старая нянька. Смотри на сеть и продолжай.

Старая нянька. Какое странное определение. Но об этом я подумаю завтра. Если оно настанет.

Я не хочу смотреть на сеть и продолжать. Мне даже начинает нравиться, как меня колошматит. Дрожь покоряет меня, темнота зазывает в свою безмятежность, но бесцеремонная старуха снова больно толкает меня жёсткими пальцами.

- Ведьма Данимира! Смотри на сеть!

Я открываю глаза.

Паутина начинает вибрировать, вступает в резонанс с дрожью моего тела и постепенно замедляет колебания. Я, подчиняясь её ритму, успокаиваюсь и снова становлюсь способной мыслить и даже чему-то сопротивляться.

- Я продолжу, но не могла бы ты перестать постоянно тыкать меня в грудь? - протестую я. - У меня уже всё болит от этого тыканья!

Горло крысиной ведьмы издаёт какой-то печальный скрипучий звук.

- Дурочка, это я ведь тебе сердце завожу. Я ж говорю, у тебя мало времени. Сосредоточься и рассказывай, не буду тебя перебивать.

Надо же. Мне заводят сердце. Скверно звучит.

Я соскребаю по дальним закоулкам последние остатки разума и рассказываю.

Минута, в которую я впервые увидела Мартина, до сих пор сидит в моей памяти отравленным жалом. Наверное, есть у людей чувство (не знаю уж, каким по счёту оно является), которое ведает предвидением, и некие судьбоносные моменты, хоть мы об этом ещё и не подозреваем, запечатлеваются в нашей памяти гораздо ярче остальных.

За окном стоял ноябрь, сырой, мрачный, со сгибающимися от северо-западного ветра оголёнными деревьями, с низкими свинцовыми тучами и бесконечными дождями вместо долгожданного снега.

Мы с Женей Журавлёвой сидели на скамье в рекреации, в которой сходились несколько длинных коридоров. Я читала Женькин конспект по "Переплётной магии". Предыдущее занятие я пропустила, потому что несколько дней просидела дома из-за намечающейся простуды, и теперь надо было навёрстывать упущенное.

То ли какой-то звук на другом конце коридора, то ли что-то ещё заставило меня оторваться от чтения. Я подняла голову и увидела зрелище - именно это слово пришло мне тогда на ум. Они шли, как шла бы в небе пятёрка боевых истребителей на военном параде - один самолёт на корпус впереди и по два сопровождающих с каждой стороны.

Впереди двигался высокий золотоволосый парень в длинном, тёмном, каком-то готическом плаще, вокруг него вихрями клубилась энергия движения. Его длинные вьющиеся волосы развевались, полы плаща тоже развевались, и четыре брюнетки, синхронно шагающие позади, казались его чёрными крыльями. Это было похоже на начало высокобюджетного блокбастера, где на фоне титров в замедленной съёмке шествуют главные герои, и с первых кадров становится ясно, кто в конце концов надерёт задницу всем злодеям.

Я, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от этой удивительной пятёрки, которая так красиво и слаженно вышагивала по коридору.

- Челюсть подбери, Данька, - тихо, почти на ухо, сказала мне Журавлёва.

Я проглотила слюну и поспешно закрыла рот.

- А кто это? - так же тихо спросила я.

- Ты что, их никогда не видела? Шергина, ты меня поражаешь. Выползай хоть иногда из-под камня! Это же наша звезда, Мартин. И его свита... тоже звёзды - институтского масштаба.

Широко известны в узких кругах, вспомнила я распространённую шутку.

Слова "его свита" и "звёзды" Женя произнесла с ярко выраженной неприязнью. Брюнетки позади Мартина явно не пользовались симпатией моей подруги. Впрочем, мне показалось, что и сам Мартин Журавлёвой не нравится тоже.

- А почему Мартин? - неопределённо спросила я, но подружка меня поняла.

- Потому что из Прибалтики, из Риги, что ли... На практику к нам приехал, по обмену. Диплом пишет. Что-то там про влияние магически заряженных шрифтов на популяцию говорящих летучих мышей. Или на популяцию говорящих пингвинов... или ещё на какую-то говорящую популяцию. В общем, он в нашем спецхране сидит, зачарованные шрифты изучает.

Старшая сестра Женьки, Лена, училась на последнем курсе нашего факультета, и в связи с этим обстоятельством подруга являлась просто неоценимым кладезем информации. Она уверенно держала руку на пульсе студенческой жизни.

- А... эти? - Я опять спросила невнятно, но Женька снова меня поняла.

- А эти наши, тоже библиотечные, с пятого курса... - Она скривила губы. - Ходят за ним хвостом...

К этому времени великолепная пятёрка приблизилась, и мы замолчали. На повороте, который они выполнили так же слаженно и чётко, одна из девушек, шедшая по правую руку от Мартина, повернула точёный смуглый профиль, приподняла бархатные ресницы и искоса взглянула на нас. Мне даже показалось, что она посмотрела именно на меня - с каким-то странным интересом. Но этот взгляд длился долю секунды, затем красавица отвернула равнодушное лицо и прошествовала дальше, оставив после себя лёгкий сухой аромат дорогих духов.

Когда пятёрка скрылась за поворотом, и можно было считать, что они уже вне зоны слышимости, Женя прокомментировала:

- Вот эта, что по правую руку шла и по сторонам зыркала, - Ксения Михайловская, из Москвы. У неё отец какая-то крутая шишка в министерстве.

- Странно... - сказала я. - Обычно москвичи у себя учатся. Если вообще не в Лондонах или Нью-Йорках.

Питерский Смольный институт был почтенным старинным заведением, с традициями и прекрасной учебной базой, но готовил он, положа руку на сердце, мелкую сошку - учителей, библиотекарей, архивариусов, регистраторов и тому подобных специалистов. Сюда приезжали поступать юные ведьмы со всей провинциальной России, но чиновные москвичи в наш институт не рвались, после него карьера не светила и в тайны Мадридского двора не посвящали.

- А это её папаша сюда сослал, так говорят. В наказание за что-то.

- А за что? - с любопытством спросила я.

Журавлёва пожала плечами.

- Понятия не имею. Никто не знает.

Да уж, подумала я, если сёстры Журавлёвы не знают, то и правда, никто не знает.

- Такая красивая... - сказала я искренне. Перед глазами всё ещё стояло дивное шествие. Я добавила: - Они все такие красивые...

Женька скептически фыркнула.

- Ага. Красивые. Как кобры.

Я засмеялась, вспомнив скользящий шаг и покачивающиеся в такт головы.

- Ну да, есть что-то...

- Что-то! - Подруга снова фыркнула. - Кобры, как есть. Слава богу, что они на последнем курсе и скоро исчезнут из нашего института как страшный сон.

- А что так мрачно?

Женя замялась. Потом заговорила - снова почти шёпотом.

- Ты знаешь мою сестру, Ленку. Она с ними учится. Так вот она говорит, что если Ксюша и компания на тебя косо посмотрят, то лучше сразу взять академический отпуск или перевестись в Саратовский филиал. Здоровее будешь. Одна девочка с первого курса отказалась им стол в столовой уступить, так на следующий день ногу сломала. Сложный перелом с каким-то жутким смещением. На всю жизнь хромой останется.

- Если всем ноги ломать, кто тебе не угодил, так ног не напасёшься, - возразила я. - Представь себе - вот идут они одни здоровые, а вокруг все загипсованные, на скамеечках сидят. Представляешь картину маслом?

Женька поневоле заулыбалась.

- Вот. А ты говоришь. С той девочкой из столовой, наверное, совпало просто.

- Ага, - сказала Женя. - Совпало. - Она оглянулась по сторонам и тихо сказала: - Есть некоторые люди, которые считают, что у них... ковен.

Нервная оглядка Жени меня удивила. Она была крепкой уральской девчонкой, очень спокойной, трезвомыслящей, практически подходящей к любой жизненной ситуации и далеко не пугливой.

- Ковен? Они что, зарегистрировались? - Это был глупый, но закономерный вопрос, поскольку по законам Тихой Империи любой ковен, даже тот, что создавался для успешного проведения апрельского субботника, обязан был сначала получить одобрение имперских властей и подлежал регистрации в органах магического учёта.

- Естественно, нет. Эти некоторые люди считают, что у них чёрный ковен.

- Чёрный ковен?!

Я округлила глаза.

Такое объединение магически одарённых находилось под запретом, поскольку использование крови христианских младенцев, несанкционированное свыше оживление упокоенных мертвецов и тому подобные аморальные акты колдовства ещё со Сноуденской встречи считались в нашей Империи абсолютно неприемлемыми.

- Ну да, - подтвердила Женя. - Некоторые люди случайно слышали, как Гелька Ливанова с Анькой Гориченковой...

- Это кто? - Подруга постоянно забывала, что в отличие от неё я не знаю весь институт по именам и фамилиям.

Женька досадливо пояснила:

- Они только что мимо нас проходили, с Мартином вместе. Ливанова по левую руку шла, а Гориченкова за ней. Шергина, ты как из тайги только что вышла. Весь институт их знает, одна ты не знаешь.

- И как я раньше жила без этой ценной информации, известной каждому культурному человеку? - съязвила я.

- Теперь ты, слава богу, в курсе, - ничуть не смутилась Женька и продолжила: - Так вот, Гелька с Анькой обсуждали кое-что. Будто бы они этим летом на Волковском кладбище Тургенева поднимали.

Я снова вытаращила глаза.

- На Литераторских мостках? Ивана Сергеевича? Того самого?

- Угу. Ивана Сергеевича, того самого. Мартин им рассказал, как это сделать, они не долго думая и подняли. За "Муму" Тургенева ругали - типа слишком добрый рассказ получился. Было бы гораздо лучше, если Герасим утопил бы Муму, потом взял топор, порубил в капусту помещицу и всю челядь заодно, а потом пошёл и утопился в том же месте, где он упокоил свою собачку. Они сказали Тургеневу, что Чак Паланик лучше бы "Муму" написал. И ещё спрашивали, было у него "это самое" с Полиной Виардо или не было.

- Безобразие какое! - возмутилась я. - Нельзя так делать, у мёртвых есть право на покой! Тем более, такой писатель, такой человек... мало, что ли, он в жизни с этой Виардо настрадался? - Потом я не выдержала и всё-таки спросила: - И чего Тургенев сказал? Было или не было у него с Виардо?

Женька хохотнула.

- Чего, чего... А ты как думаешь? Послал их по матушке куда подальше. Говорят, ругался как настоящий гений русской словесности - используя всё богатство великого и могучего русского языка. Они и половины таких слов отродясь не слышали, но общий смысл уловили прекрасно.

- Смешно, конечно... Но всё же жуть какая, - я поёжилась. - А почему же их не наказали? За некромантию по головке не гладят.

- Дань, ну что ты как маленькая. Их же за руку никто не поймал, Тургенев с жалобой не обращался. Тот, кто слышал, тоже помалкивать будет. Поди, докажи, что они это делали. А как известно, не пойман - не вор.

- Ну, тогда это всё ещё может быть и неправда, - с непонятным для самой себя облегчением произнесла я. - Может, они просто фантазировали. Вообще, это на анекдот какой-то похоже. Может, это просто домыслы твоих "некоторых людей" - ну, про чёрный ковен.

Женя вздохнула.

- Поверь, девочка моя, это очень верные домыслы. Мы будем держаться от них подальше, и будет нам счастье. Я и тебе-то сказала только, чтобы предупредить. Потому что ты, Даня, вроде умная-умная, а иногда такой наив выдаёшь, как пятилетняя просто. У тебя же небо всегда синее, а солнце жёлтое. И кстати, обрати внимание, какой у них состав. Четыре девушки и один парень.

На "наив" я не обиделась - водилось за мной такое, а вместо этого задумалась. Действительно, идеальный состав для чёрного ковена - четыре ведьмы на четыре угла звёздной пентаграммы и ведьмак на вершину звезды. Но мне почему-то очень не хотелось верить, что такое возможно. Это же реальная жизнь, а не фильм ужасов.

- Может, просто совпадение? Мы в Оленегорске однажды в поход так ходили - Илюша Одинцов и нас, девчонок, четверо. Случайно получилось, другие не смогли, а мы всё-таки решили пойти. Ничего так, весело было. В смысле, нам, девчонкам, было весело. Одинцова-то мы, конечно, зверски замучили, как фашисты партизана. И, заметь, никакого ковена.

- Женька мрачно хмыкнула.

- Ага. Снова совпадение. Дань, я тебя предупредила. Увидишь Мартина и компанию - перейди на другую сторону улицы. И вообще, выбрось их из головы.

- Да никто, собственно, и не собирался бежать за ними с предложениями нежной дружбы или драться за столик в столовой. - Я пожала плечами. - Просто они такие... яркие. Колоритные. Картинки из анимэ. Как же не перемыть им кости-то, Жень? И вообще, у нас институт девчачий, мальчишек раз-два, и обчёлся. А тут этот Мартин, звезда прибалтийская...

Я вспомнила развевающиеся золотистые волосы, голубые глаза, устремлённые вдаль, и нежные губы - улыбавшиеся, будто в предвкушении невероятной встречи. Чего греха таить, "явление Мартина народу" произвёло на меня большое впечатление.

- Давай закругляться с разговорами, нам на занятия пора. - Журавлёва встала. - И кстати, чтоб ты не слишком увлекалась анимэ - некоторые люди считают, что он спит со всеми четырьмя.

Криво усмехнувшись, она добавила:

- Одновременно.

- Высокие отношения... - только и смогла промямлить я.

- Ну, чего ты хотела? Так и положено в чёрном ковене, для укрепления магической связи. У них же там половина ритуалов на сексе держится. Кончай хлопать глазами, вставай, пошли.

До аудитории, где через пару минут должны были начаться занятия, мы шли молча, и больше к этому разговору не возвращались.

Однако взбудораженное подсознание той же ночью подкинуло мне подарочек.

В наступившей ночи мне привиделся Мартин. Он лежал, раскинувшись на смятом тёмном атласе пурпурно-винного цвета, неподвижный, совершенно обнажённый, золотистые волосы были рассыпаны в странном порядке, образуя солнечный ореол вокруг головы. Его ковен был с ним. Четыре черноволосые девушки, тоже обнажённые, напротив, непрерывно передвигались - то свивая смуглые тела, то развивая их, то почти полностью скрывая тело Мартина, то открывая его. Всё это было похоже на клубок змей, празднующих свою змеиную свадьбу, а самым страшным было то, что ледяные глаза Мартина были устремлены прямо на меня, и я была готова поклясться, что он видит меня в реальности. На его губах по-прежнему гуляла предвкушающая улыбка. Мартин медленно поднял руку и беззвучно поманил меня пальцем. Я почувствовала, что против воли начинаю приближаться к тёмному ложу, и застонала от ужаса.

Спасла меня Снежинка.

Она услышала стон и разбудила меня.

- Ты мычала, - сообщила она, сидя на моём животе. - Плохой сон?

- Фу, ужас какой, - сказала я, слушая как бешено колотится сердце в груди. - Ужас, какой дурацкий сон! Спасибо тебе, Снежечка, что разбудила меня. Ты просто спасла меня.

- Что тебе снилось?

Я подумала и сказала:

- Змеи. Мне снились змеи.

Снежка замолчала ненадолго - подключилась к своему Катнету. Потом заявила авторитетно:

- Это к измене или предательству. Или к назначению индийским посланником. Ты должна быть настороже, ведьма Данимира. Навряд ли тебя пошлют в Индию. Хотя, всё в этой жизни бывает...

Я пробормотала:

- Потом догонят и ещё раз пошлют... Буду, буду настороже. А пока пойду-ка я лучше водички попью. И валерьянки приму капель двести.

- Мне тоже, мне тоже, - обрадовалась Снежинка и, вскочив с места, принялась топтаться по мне, выпуская когти.

- А тебе нельзя, - строго сказала я.

Снежка возмутилась.

- Но я же спасла тебя от змей!

- Снежа! Огромное тебе спасибо, Родина тебя не забудет. Но ты ведь если валериану хотя бы понюхаешь, до утра по ковру валяться будешь и песни свои кошачьи петь. А мне на занятия с утра.

Попив водички и вернувшись в постель, я попыталась было заснуть, но быстро выяснилось, что спать при свете у меня не получается, а заставить себя выключить лампу я тоже не могу - покой не приходил.

В итоге я снова вскочила, вернулась на кухню и заварила себе чай с мелиссой. Потом в сердцах вскрыла плитку шоколада и взяла в постель "Грозовой перевал", чтобы чужие страсти и переживания отвлекли меня от своих собственных.

Несколько листочков, отщипнутых от сушёной веточки мелиссы, я закатала в шарик из шоколадной фольги и выдала в качестве игрушки Снежинке. Подарок моему фамильяру понравился, и она полночи неутомимо гоняла его по углам.

Читала я в результате до утра, слопала весь шоколад и приползла на занятия невыспавшаяся и злая. Злилась я прежде всего на себя и на свою девичью впечатлительность. Женьке, которая заметила, что я сегодня не в форме, я не рассказала ничего, отговорившись банальной бессонницей.

Да и что я ей могла сказать? Что вчера я увидела привлекательного внешне студента, и этой же ночью он приснился мне в эротическом сне? Наверное, смешливая Журавлёва тут же вспомнила бы дедушку Фрейда и старый анекдот на тему "жениться Вам надобно, барин".

Нет уж, такие подробности я не собиралась предавать гласности.

Через некоторое время я успокоилась и вспоминала этот сон уже в юмористических тонах - удивлялась, почему в постели с Мартином не было ещё и Тургенева Ивана Сергеевича с Чаком Палаником и Полиной Виардо.

Старшая Журавлёва уже третий год по вечерам подрабатывала баристой в кофейне, которую держал хозяин-маг. Семья Журавлёвых была небогата, и дополнительный доход был не лишним.

Вскоре выпал случай, и Лена предложила освободившееся место официантки младшей сестрёнке. Я в деньгах не нуждалась, но тоже пошла поработать за компанию. Чтобы оставалось время на учёбу, мы разделили с Женькой одну вакансию на двоих.

На три-четыре вечера в неделю я превращалась в официантку, и эта игра в Золушку увлекала меня чрезвычайно. Мне нравилось всё: и само расположение "Кофейного Рая" - неподалёку от Невского проспекта, и то, что в стильном и уютном помещении было два этажа, и что наверх ведёт красивая деревянная лестница с фигурно выточенными балясинами и широкими перилами; нравилось туго повязывать вокруг талии длинный, до щиколоток, коричневый холщовый фартук, нравилось встречать улыбкой новых посетителей и приветствовать завсегдатаев каким-нибудь приятным презентом - круассаном с ещё горячей клубничной начинкой или рассыпчатым песочным сердечком в ореховой посыпке.

Это была настоящая взрослая жизнь - вечерняя, сияющая в холодной осенней мгле электрическими огнями, пахнущая свежесмолотой арабикой и тёплой выпечкой, наполненная человеческим гомоном и звуками джаза, лившимися из динамиков.

Взрослая жизнь - с поправкой на то, что я могла в любую минуту вернуться в детство.

Правда, при устройстве на работу произошёл непонятный эпизод.

В назначенный вечер мы с Женькой подъехали в кафе, где нам предстояло трудиться. Лена встретила нас и повела на второй этаж, в кабинет хозяина, чтобы представить своих протеже. Роберт Ашотович, конечно, никогда не стал бы связываться с несовершеннолетними, но ему в качестве сотрудниц были нужны именно ведьмы. Основная масса посетителей кафе происходила из магического сообщества, и всегда находился кто-то, желающий прикурить от собственного пальца или раствориться в воздухе при виде внушительного счёта.

Роберт Ашотович замаялся реставрировать картину мироустройства в головах обычных граждан и с некоторых пор подбирал персонал только среди магически одарённых.

Разумеется, любая ведьма могла найти более серьёзную работу, да ещё и Роберт Ашотович был, прямо скажем, скуповат. Но приличные чаевые помогали скрасить неказистый оклад, и студентки-магички на такую работу соглашались.

Хозяин кофейни был грузным мужчиной с яркими серебряными нитями в густых чёрных волосах. Он встретил нас, сидя за своим рабочим столом, и поначалу мне показалось, что Роберт Ашотович дремлет.

Глаза у него были полуприкрыты, а дыхание сипло, как у спящего астматика. В процессе разговора Роберт Ашотович вдруг проснулся и начал кидать на меня изучающие взгляды. И чем дольше длился разговор, тем продолжительнее становились эти взгляды. Вид у Роберта Ашотовича стал крайне заинтересованный, но в интересе хозяина "Кофейного Рая" я не почувствовала чего-либо непристойного. Он вёл себя скорее как энтомолог, заприметивший у себя на подоконнике букашку неизвестного науке вида.

Черносливовые глаза заиграли, над тройным подбородком появился намёк на улыбку.

Когда основные формальности были улажены, Роберт Ашотович сгрёб наши документы и скрылся в задней комнате, чтобы сделать с них ксерокопии.

Лена тут же шепнула мне на ухо:

- Имей в виду, у Робика жена и пятеро детей.

Я скорчила печальную рожицу и пробормотала в ответ:

- Ну вот, так всегда, а я-то размечталась!

На прощание Роберт Ашотович и совершил то самое, странное. Когда аудиенция подошла к концу, меня попросили задержаться. Девчонки вышли, а хозяин принялся расспрашивать меня о месте, откуда я приехала, о семье (я отвечала сдержанно, как всегда: выросла в рабочем посёлке, мама библиотекарь, папа на заводе работает), а под конец вдруг, будто бы на что-то решившись, кивнул на мою руку:

- Позволите?

Сомневаясь - правильно ли я его поняла? - я медленно подняла руку, и Роберт Ашотович почтительно припал к моим пальцам, тихо, еле слышно просопев над ними:

- Светлейшая... - и поднял на меня глаза.

Создавалось впечатление, что он ожидает какой-то определённой реакции.

На "Христос воскресе" положено отвечать "Воистину воскресе", на "Будь готов" - "Всегда готов", а что положено отвечать на "Светлейшую" я не знала. Когда такое проделывал папа, мама обычно выдёргивала у него руку и заливалась весёлым смехом. Я всегда считала, что это личная прибаутка родителей, глубинный смысл которой ясен лишь им двоим.

Как выяснилось, не только им.

Заливаться весёлым смехом мне что-то не хотелось, никакой особой светлости я в себе не ощущала, поэтому осторожно забрала свою конечность, неловко бормотнув в ответ: "...Э-э-э... Большое спасибо, Ашот Робертович..."

Хозяин кофейни распрямился, заново изучил моё недоумевающее лицо и, видимо, сделал для себя какие-то выводы.

- Всего доброго, Данимира Андреевна, - ровно произнёс он и замолчал, сложив руки на животе. Круглые веки прикрылись - он приготовился снова заснуть.

Я поняла, что представление окончено, и покинула кабинет.

Лена с Женькой уже спустились вниз и ожидали меня за столиком у окна. У нас был запланирован весёлый праздник живота по случаю начала трудовой жизни, и сёстры склонили русые головы над широкими листами книги в солидном кожаном переплёте - изучали меню. Когда я подошла, они оторвались от своего увлекательного занятия и накинулись на меня, требуя подробностей.

- Он просто предупредил, чтоб я не надевала на работу такую короткую юбку, как сейчас, - ляпнула я первое, что пришло в голову.

Врать я никогда не умела. Отговорка была глупа. Юбка на мне была не такая уж короткая - намного выше колена, но всё же вполне в рамках приличия.

- Что это с Робиком? Он что, с ума сошёл? Короткая юбка - это же наше всё, это двойные чаевые! - возмутилась Лена. - Сейчас я ему выскажу! - и она, развернувшись, помчалась наверх - так стремительно, что я не успела её остановить.

Вернулась Лена озадаченной.

Женька была в нетерпении.

- Ну?

- Даня, признавайся, что ты сделала с нашим хозяином? Он называл тебя по отчеству. Он сказал, что Данимира Андреевна вольна приходить на работу в чём хочет. Хоть без юбки вообще. Честное слово, так и сказал, - сообщила Лена. - И хихикнул, как умалишённый. Что всё это значит?

- Не думаю, что когда-нибудь воспользуюсь такой привилегией, - отшутилась я, как бы не слыша вопроса.

Я и сама не знала ответа, поэтому поспешно "перевела стрелки":

- Ух ты, а меню здесь какое красивое! Просто произведение искусства, а не меню! А что тут есть со взбитыми сливками? И с клубникой?

Сёстры Журавлёвы поняли, что большего от меня не добьются, и щекотливый вопрос был закрыт - по крайней мере, на время.

Через полчаса, отправляя в рот клубничину, подхваченную с белоснежной сливочной вершины, я случайно подняла глаза и застыла, не донеся лакомый кусочек до рта. На галерее второго этажа стояла группа людей и с интересом наблюдала, как я предаюсь греху чревоугодия. Там было двое молодых людей - необыкновенно схожих друг с другом, скорее всего, они были близнецами, рядом стояли две девушки - одна нашего возраста, другая подросток, и ещё была женщина с роскошными волосами цвета тёмной вишни, с младенцем на руках. На меня глазели все, включая младенца.

- Кто эти люди? - спросила я, поперхнувшись.

Лена посмотрела вверх.

- А, это Артур Робертович, Гамлет Робертович, Анжелика Робертовна, Луиза Робертовна и Мари Гаспаровна с малолетним Кристианом, само собой, Робертовичем.

- А что это они делают?

- Как что? Пришли на тебя посмотреть.

- Зачем?

Лена мстительно усмехнулась.

- Ну, как же! Ты же что-то сделала с их любимым отцом и мужем. Хотят посмотреть на злодейку.

- Я его съела. Вот так, - сказала я и отправила красную ягоду в рот. - А потом выплюнула уже совершенно другим.

- Не показывай! - поспешно сказала Женька.

Мы переглянулись и покатились со смеху.

Странности витали вокруг меня как комары - назойливо, но не причиняя особого вреда. Легче было не обращать внимания, чем придавать этому большое значение.

Первое время с непривычки мои бедные ноги гудели как высоковольтные провода. Я уставала так, что после рабочей смены падала в постель замертво, но и незнакомая ранее усталость мне тоже нравилась.

Зато больше никаких эротических кошмаров.

Да-а, барин, посмеивалась я про себя, не жениться Вам надобно, а на работу устроиться. Пахать, пахать, и ещё раз пахать!

Неоднократно после того памятного явления я снова видела Мартина в коридорах института, то одного, то с компанией, но ничего зловещего ни в нём, ни в его подружках не замечала. Вели они себя вполне адекватно, на людей с пеной у рта не бросались, хотя вид у девушек по-прежнему был надменно-отстранённый.

Один раз я столкнулась с Мартином в подвале институтского Спецхрана. Он внезапно появился из-за стеллажа, и я почти налетела на него по инерции. Мартин вежливо поддержал меня за локоть, потом отстранился, коротко взглянул на меня, извинился - с лёгким наклоном головы, и спокойно направился дальше по своим делам. Я успела заметить, что говорит он, действительно, с едва различимым акцентом, который показался мне ужасно милым. Золотисто-рыжие волосы Мартина в тот день были аккуратно причёсаны и собраны в хвост, одет он был в джинсы и белую толстовку с красной английской надписью "Born to be free".

Словом, выглядел он типичным студентом, и я подивилась своему первому странному впечатлению.

С чего это Мартин показался мне чуть ли не Люцифером?

У него были манеры хорошо воспитанного рижанина и славное, даже несколько мальчишеское лицо. Он напоминал мне кого-то из голливудской братии, но поскольку знатоком кинематографа я не являлась, имя актёра так и не проявилось в памяти.

И с чего Женькины "некоторые люди" (я была уверена, что "некоторыми людьми" была её старшая сестра) решили, что он не чурается тёмной магии?

Немного поразмыслив, я решила, что всё дело в четырёх подружках, постоянно крутившихся вокруг Мартина. Выражение горделивой спеси, не покидавшее их ни на минуту, могло вызвать раздражение в ком угодно. Одевались они то в чёрную обтягивающую кожу, то в длинные, развевающиеся на ходу одеяния - тоже тёмных тонов, длинные волосы были всегда распущены по плечам.

По моему разумению, девочки играли в крутых ведьм так же, как я играла в официантку.

Очень может быть, что они сами и поддерживали те мутные слухи, что окружали их зловещим ореолом. Мне казалось, что если бы подружки Мартина родились парнями, то, наверное, стали бы кем-то вроде байкеров. Одевались бы в куртки с заклёпками, туго повязывали бы на бритые черепа красные банданы и носились бы по городу колонной, эпатируя прохожих оглушительным рёвом стальных коней.

Есть же такие люди, которым непременно нужно доказать свою значимость с помощью внешних атрибутов. Это было так понятно - моё собственное стремление стать как можно более незаметной происходило из того же источника - из неуверенности в себе. Просто мы двигались по противоположным векторам.

Впрочем, размышления по поводу институтских достопримечательностей скользили по обочине моего сознания и особого места не занимали. Жизнь была прекрасна и удивительна, и обещала стать ещё прекрасней и удивительней.

На новогодний институтский бал традиционно приглашались студенты из других магических учебных заведений. Всё-таки Смольный был традиционно девчоночьим институтом, соотношение ребят и девушек было примерно один к пяти, и без притока тестостерона со стороны бал мог стать только пародией на самого себя.

Женька на этом балу познакомилась с начинающим художником, учившимся в Репинке. Егор обладал магическими способностями, но не инициировался и учился, не используя свой особый дар. Я видела его картины, они были чудо как хороши. В них присутствовала магия совершенно другого порядка - великая магия человеческого таланта, и этого было достаточно.

Женя и Егор быстро пришли к полному взаимопониманию, и их нежная дружба буквально через месяц перешла на следующую ступень. Подружка переехала к Егору, и некоторое время ребята пытались утаить шило в мешке - скрыть своё сожительство от всевидящего ока старшей Журавлёвой. Я, как посвящённая в тайну, тоже немножко поиграла в разведчика во вражеском тылу, но долго это не продлилось. Секрет вскоре был раскрыт, не помню даже, кто раскололся первым. Лена ужасно ругалась, обзывала Женьку малолетней маньячкой, грозилась наябедничать родителям и увезти её на Урал, к бабушке с дедушкой, постоянно проживавшим на лесной пасеке. Потом, познакомившись поближе с Егором, она сменила гнев на милость, но взяла с парочки торжественную клятву не участвовать в улучшении демографической ситуации в стране - по крайней мере, в ближайшее время.

Клятва была принесена, и солнце вновь засияло над нашими головами.

Я, глядя на чужое счастье, немного ему завидовала. На том зимнем балу я тоже обзавелась поклонниками. Их было трое, но поскольку я была равнодушна ко всем трём, то и встречалась, флиртовала и целовалась я со всеми тремя. Всё это проделывалось от скуки. Молодые люди, ухаживавшие за мной, были и хороши собой, и вроде неглупы, но я по-прежнему не чувствовала в их присутствии ничего особенного.

Бабочки в животе не порхали, колени не подкашивались.

Я приставала к Женьке с вопросом, не пора ли мне посетить психотерапевта. Со специализацией по сексопатологии.

- Я иногда как подумаю, так мне страшно становится, - с серьёзным лицом отвечала Женька.

- Чего тебе страшно становится?

- Мне кажется, Даня, когда ты, наконец, влюбишься по-настоящему - это будет такой ураган, который сметёт тех несчастных, кто рядом окажется, с лица земли. Мне уже заранее хочется блиндаж вырыть.

- Мне бы влюбиться, - ныла я. - А уж там я об окружающих позабочусь. И чем тебе плохо? Будешь со своим Егором в тёмном уютном блиндажике, хорошо тебе будет...

- Ты на нас с Егорычем не заглядывайся, - отвечала рассудительная Женька. - Нам повезло случайно, как в лотерее. Шли себе, шли, никого не трогали, и вдруг сверху - бац! - любовь. Как кирпич. А тебя тоже где-то кто-то ждёт. Кто-то особенный, кому ты предназначена. Ты лучше прекращай троим мужикам одновременно голову морочить. Вот они узнают друг про друга, и такая деревенская свадьба начнётся - мордобитие, слёзы, пьяные песни под гармошку...

- Не начнётся, - беспечно говорила я. - Это вообще ничего не значит. Подумаешь, целовались-обнимались. Подумаешь, цветы-конфеты дарили. Я ведь на них жениться не обещала.

- А это их волновать не будет, поверь, - зловеще предрекла подруга. - Скандалище будет грандиозный. - И уже другим, смущённым тоном она добавила: - Кстати, о свадьбе... Мы тут с Егорычем решили... Летом мне восемнадцать исполнится, можно будет заявление подать, а в конце августа и свадьбу сыграем.

- А-а-а-а! - завопила я. - Чур, я буду нести фату!

- Ты чего, Даня? Фату маленькие дети обычно несут. Знаешь, такие трогательные карапузы в нарядных платьицах и костюмчиках.

- Тогда я буду идти впереди вас маленькими шажочками и из корзиночки лепестки бросать - направо и налево!

- Дань, ты только не расстраивайся, но это тоже обычно трогательные карапузы делают.

- Жень, это ты не расстраивайся. Мне кажется, физически я сильнее трогательных карапузов и смогу отнять у них и фату, и корзиночку.

Мы веселились вовсю и строили радужные планы на будущее.

В конце марта, в тот день, когда было обещано, что в небе над Петербургом будет видна комета Финлея, пролетающая в опасной близости от Земли, Женька сняла с карточки всю свою наличность и потратила деньги в магазине оптики на дорогущий телескоп. Чек - измочаленный, смятый в комочек, нашли у неё в кармане. Потом с этим телескопом она поднялась на последний этаж семиэтажки, где они с Егором снимали квартиру, и вылезла на крышу.

Снег уже подтаивал, кровля была скользкой, Женька не удержалась и, проехавшись как по горке, упала с края крыши вниз.

Злосчастный телескоп лежал, разбитый, в нескольких метрах от её изломанного тела.

От неминуемой гибели Женю спасли ветви деревьев и Егор, в этот момент заходивший во двор. Егор был необученным и неинициированным магом. Рванувшись к падающей фигуре, он сумел только чуть-чуть затормозить падение.

Полученные Женей травмы были тяжелейшими, и она провалилась в бездонную кому.

Ни меня, ни Егора в палату не пустили. Только сестру и родителей, которые срочно примчались с Урала.

Состоялся нерадостный разговор с врачами, которые высказывались осторожно и весьма обтекаемо, но некоторые пессимистические намёки в их речи Журавлёвы уловили.

Военно-медицинская академия, где лежала Женя, была бы, наверное, лучшим местом, куда мог попасть пациент с такими травмами, но не для ведьмы.

Для магов имелся другой вариант.

В специальном реанимационном автомобиле, который въехал прямо во чрево транспортного самолёта, Женю переправили в Екатеринбург, где её поместили в закрытый частный госпиталь. Это закрытое и нерекламируемое заведение, располагавшееся в пригороде, - одно из многих по всей планете - принадлежало Тихой Империи и содержалось на взносы, которые регулярно перечисляли все дееспособные члены магического сообщества. Здесь оказывали специфическую медицинскую помощь пострадавшим магам. Длительное содержание пациента в магическом поле было делом дорогостоящим - даже при наличии страховки, но завод, на котором работали Женины родители, взял на себя большую часть расходов.

Лена Журавлёва оформила академический отпуск, получила расчёт в "Кофейном Раю" и уехала на Урал.

- Устроилась в госпиталь, - рассказала она мне в аэропорту. - Буду там с другими магами поле поддерживать, а в свободное время рядом с Женькой сидеть. Врачи сказали, с ней разговаривать надо. Буду ей песни петь, сказки рассказывать, за руку держать, - что угодно, лишь бы она в себя пришла.

Мы обнялись на прощание.

Я не выдержала и заплакала.

- Ничего, Даня, всё будет хорошо. Мы, Журавлёвы, живучие. - Лена улыбнулась мне, но глаза у неё были грустными. - Ты себя береги, видишь, какие дела непонятные делаются...

- Я приеду летом к вам, - пообещала я. - Как только экзамены сдам, так сразу и приеду. Тоже буду песни петь и сказки рассказывать. А может, к тому времени, Женька проснётся уже...

- Дай-то бог, - вздохнула Лена.

Это было первое настоящее несчастье, вошедшее в мою безоблачную доселе жизнь. Невероятная нелепость произошедшего не давала мне шансов примириться с действительностью. Только теперь я поняла, какими мелкими и незначительными были те неприятности, которые я раньше принимала за серьёзные проблемы.

Я сразу же, коротко и безвозвратно, порвала со всеми тремя поклонниками. Как будто кто-то протёр пыльное зеркало чистой ветошью, и в нём сразу же проступила вся глупость и жестокость моего поведения. Конечно же, при расставании я просила прощения, и конечно же, прощения не получила. Мне пришлось выслушать немало горьких и неприятных слов, но как бы то ни было, три греха скатились с моей души.

Наверное, в эти печальные дни я была не особо контактна, да и, наверное, не слишком приятна в общении, потому что остальные институтские приятельницы незаметно отошли в сторону, а я сама не стремилась заполнить образовавшуюся пустоту. Мне не нравилось, что все, недолго подивившись трагедии и поахав в виртуальных обсуждениях, вернулись к прежнему беззаботному существованию.

Умом я понимала, что так и должно быть - никто не обязан ходить в трауре вечно, тем более по однокурснице, но сердце не пожелало это принять.

Какая-то странная неврастения завладела мной. Мне было тяжело поддерживать прежние отношения, и в то же время я стала как никогда бояться одиночества.

Я постаралась занять работой все вечера, взяв на себя Женькины смены. Это немедленно отразилось на успеваемости. Впервые в жизни я начала заваливать учёбу, хотя все наши преподаватели в основном относились ко мне лояльно и сочувственно.

Почти каждый день в кофейню приходил Егор. Он заказывал чашку кофе, и сидел над ней - сгорбившись, молча, не пригубив ни капли - весь вечер.

Затем он провожал меня до дома. С единственной целью - поговорить о Женьке.

- Зачем, зачем она полезла на эту чёртову крышу с эти чёртовым телескопом в обнимку? - спрашивал он меня в который раз. - Она тебе что-нибудь говорила?

- Я понятия ни о чём не имела. Не понимаю, как могла эта дурацкая комета заинтересовать Женьку до такой степени, чтобы потратить такие деньги и полезть на крышу. Помню, что вроде да, болтали об этом как-то, но вскользь и давным-давно, когда эту проклятую комету только обнаружили. Тогда весь интернет об этом трубил. Как же, очередной конец света. Ну, поговорили и забыли. А с тобой она это обсуждала?

- Я даже не помню! - в отчаянии восклицал Егор. - Может, и говорили, а может, и нет. Но в последнее время точно нет. И вообще странно - чтобы Женька потратила такую кучу денег на ненужную вещь. Она никогда, никогда не интересовалась астрономией до такой степени, зачем же она полезла на крышу?

Меня никак не оставляла в покое ещё одна деталь. Кассовый чек из магазина оптики, смятый в комочек. Женя ведь была очень практична. У неё даже было заведено несколько подходящих коробок из "Икеи", куда складывались всяческие мелкие документы, рассортированные по смыслу, - квитанции, чеки, гарантийные талоны. Когда мы перевозили Женькины пожитки из общежития на квартиру к Егору, мы также захватили с собой упаковки из-под электрического чайника и от утюга - только потому, что у этих приборов ещё не кончился гарантийный срок. Как же она могла так наплевательски отнестись к финансовому документу на солидную сумму?

Я то и дело представляла себе, как Женька едет домой со злосчастным прибором и мнёт, мнёт, мнёт в кармане чек на покупку. Было что-то в этой картине такое, от чего у меня по коже бежал озноб.

Я даже съездила в тот магазин оптики, чтобы поговорить с продавцом, оформлявшим злополучную покупку. Но выяснилось, что тот сотрудник накануне уволился и покинул город, не оставив нового адреса.

А вскоре и Егор пришёл в кофейню в последний раз.

- Я отчислился, - хмуро сообщил он. - Перевожусь в Москву, в Академию Госмагии. Начну с нуля. Меня ещё в семнадцать лет туда записали, но я рисовать хотел, поэтому и не стал поступать.

- А как же ты увернулся? - Я вспомнила свой кувшин с чаем из оленьей травы.

- У меня дядька в Мадриде служит. Он связи поднял и "отмазал меня".

- А зачем же ты теперь?.. - спросила я, уже догадываясь, зачем.

- Если бы я в своё время не отказался от изучения магии, я бы мог спасти Женю. А мазня моя никому помочь не сможет. Может быть, это судьба меня наказала - за дезертирство.

- Наверное, ты прав, - сказала я. - Сама недавно думала, что надо было в Академию идти, на медицинский. С моим уровнем меня куда хочешь приняли бы. А я тоже дезертировала. Но ты-то, ты художник от Бога, знай, что картины твои чудесные. Не бросай это дело. Ты же сможешь рисовать просто так, для души?

- Не знаю. Может, когда-нибудь и смогу, - помолчав, вяло отозвался Егор. - Сейчас не хочется. Ничего не хочется. Я дела улажу и к Жене на лето уеду. Увидимся. - И с этими словами он исчез из моей жизни тоже.

Я осталась совсем одна.

Снежинка, как всякий фамильяр, остро чувствовала подавленное настроение хозяйки и большей частью спала, свернувшись в клубочек. Я была глубоко благодарна ей за то, что она не приставала ко мне с соболезнованиями и не знакомила меня с оптимистичными историями из Катнета, как делала обычно, когда я была не в духе из-за каких-то пустяков.

Я наконец-то взяла себя в руки и смогла рассказать маме о несчастье с Женькой. Раньше мне до такой степени не хотелось говорить об этом, что когда мама передавала приветы Жене, я бодро отвечала "Ага, передам". А Женька в это время уже лежала в гипсовом коконе, опутанная проводами и трубками, с мёртвым белым лицом, недвижимая и безмолвная,

Мама ужаснулась известию, но с отчаяньем в голосе торопливо сказала, что никак не может приехать ко мне в Петербург.

- Прости меня, Данечка, прости, но мне сейчас обязательно надо быть в Оленегорске. Как только всё разрешится, я сразу же примчусь. Нам давно уже надо повидаться.

- Проблемы в библиотеке?

Мамины слова удивили меня.

Я знала всех маминых подопечных в спецхране. Фолианты ей достались сложные, в большинстве из них заключалась скорее тёмная магия, чем светлая, но мама уже давно нашла общий язык даже с самыми сложными объектами, и в Оленегорском хранилище уже несколько лет царили тишь да гладь.

Мама немного замялась.

- Нет, Дань, у папы... сложности. Ничего серьёзного, но ему нужна моя помощь. Продержись немного, зайка, скоро увидимся.

Ничего себе - ничего серьёзного, подумала я. Что же это за сложности, если папе нужна мамина магическая помощь? То, что мама нужна папе именно как ведьма, я поняла по тому факту, что она не бросила сразу все дела и не прилетела утешать меня и отвлекать от грустных дум.

Только проблемы на Заводе могли удержать маму в Оленегорске. Неполадки в особом цеху могли быть такими, что вся долина имела шанс взлететь на воздух. Производство магического оружия - непростой и опасный процесс.

И конечно же я никак не могла узнать подробности - не телефонный был разговор. И не интернетный. Предприятие хоть и находилось в частных руках, но служило интересам Империи, выполняло государственные заказы и по сути дела было засекреченным.

Умение держать язык за зубами относительно папиной работы было привито мне с детства.

На прощание мама попросила меня не замыкаться в себе и побольше общаться с людьми.

Я, придав голосу убедительности, произнесла:

- Мам, не беспокойся, со мной всё будет в порядке. Жизнь продолжается, я знаю.

- Общение лечит, - сказала мама. - Даже если тебе поначалу тяжело будет, всё равно, Данечка, разговаривай с людьми, общайся - хоть бы и через силу, прошу тебя.

- У меня много друзей, - сказала я уверенным тоном. - Всё в порядке.

Первый раз я соврала маме. Ничего не было в порядке.

Я разогнала всех, кто мог бы вывести меня из болезненного состояния.

Маленький уютный мирок разрушился, я в прострации сидела на развалинах и не желала их покидать.

Истаяли чёрные кружева последнего снега, и на улицы Петербурга пришло весеннее тепло. Даже городской воздух, к грубым запахам которого я долго привыкала, стал будто бы нежнее и мягче. Лёгкая жёлтая дымка плыла среди деревьев, и с каждым солнечным днём она становилась зеленей и гуще.

В восьмом часу утра, в первый день майских праздников я сидела за столиком "Кофейного рая" в ожидании посетителей, а пока никого не было, пользовалась свободным временем и читала учебник магической латыни, взятый в институтской библиотеке.

В столь ранний час в зале кофейни было всего двое - я и новый бариста Эдик, занявший место уволившейся Лены.

Эдик тоже был студентом-магом. Он, нацепив наушники и поставив ноутбук на нижний прилавок стойки, самозабвенно сражался в какой-то шибко волнительной компьютерной игре.

На кухне гремела противнями наша стряпуха, Нина Семёновна.

Эдика не было видно, но со стороны барной стойки периодически доносилось его "Ах, ты ж!..", "Ох, ты ж!.. и "Нате вам, получайте, гады!". Восклицания были слегка невнятны и перемежались чавканьем. Из кухни веяло приятным ароматом свежей выпечки, и было понятно, что первая пара пирожков уже исчезает в ненасытном Эдике.

Из колонок звучал негромкий джаз - с прозрачными трелями верхних фортепианных нот. Нотки легкомысленно стремились к небу, но их уравновешивал рассудительный басок контрабаса.

Утреннее солнышко заглядывало в каждый уголок кофейни, и я с удовлетворением отмечала, что стыдится нам нечего - тёмные доски пола сияли, клетчатые скатерти были свежими. На каждом столе стояла вазочка с цветком, и заклинание неувядания было выполнено аккуратно и надёжно - я сама накладывала его позавчера. Куда ни посмотришь - ни пылинки, ни соринки. Мне вспомнился рассказ Хемингуэя, где один старик приходил в кафе и подолгу там сидел, потому что там было "чисто и светло".

Эта вещь так и называлась - "Там, где чисто, светло", и у нас было в точности так.

Учебник мне попался старенький, апатичный, и библиотекарь Лина Давыдовна, выдавая его, даже извинилась.

- Прости, Данюша, что подсовываю тебе такой... - она покосилась на книгу и продолжила, - ...раритет, но уж кто-кто, а ты с ним справишься.

Поначалу буквы были бледными, местами даже совсем исчезали. Но я пошептала учебнику ласковые слова, погладила по потрёпанной обложке, осторожно расправила заломленные уголки страниц и устроила книгу так, чтобы раскрытые страницы смогли погреться в утренних лучах. Постепенно от поглаживаний и воркований мой старикашечка оттаял, взбодрился и даже помог с объяснениями в одном сложном правиле. Красивый старинный шрифт стал чётче, а на пустых доселе страницах обнаружились недурные гравюрки.

Вот и славно, мастерство не пропьёшь, довольно подумала я, поглаживая хрупкие листы. Впервые за последнее время я почувствовала что-то вроде спокойствия.

Сердечная боль нерешительно качнулась и сделала шаг назад.

Тонко прозвенел колокольчик. Какая-то ранняя пташка уже впорхнула в наше заведение в поисках кофеина и хорошего настроения.

Раньше, принимая заказ у посетителя, я, в отличие от своих коллег, никогда ничего не записывала. Это была моя личная фишка, невинное хвастовство идеальной памятью. После несчастья вдруг обнаружилось, что слова перестали послушно укладываться в аккуратные стопочки, а вместо этого разбредались в разные стороны, как стадо непокорных коз. Пришлось завести блокнот, такой же, как у остальных официанток.

В этот день мне впервые захотелось вновь испытать свою память.

Не доставая блокнота, я подошла к посетителю, занявшему место у окна.

Блондин в голубом пуловере, повесив джинсовую куртку на вешалку и пристроив объёмистый рюкзак на соседнем стуле, изучал меню.

- Доброе утро, - поздоровалась я. - Может быть, сразу кофе? Сегодня у нас до десяти утра...

Он поднял голову, и я запнулась.

Это был тот самый Мартин из нашего института. Прибалтийская звезда, о которой ходило столько невероятных слухов.

Голубоглазый, золотоволосый, потрясающий.

- Привет! Действительно, давайте сразу кофе. - Улыбаясь, он спросил - с этим своим невероятным акцентом: - И что мне будет за то, что я пришёл раньше всех?

- Двадцатипроцентная скидка на эспрессо и капучино. До десяти утра, - несколько скованно ответила я.

Дружелюбный, но пристальный взгляд голубых глаз слегка смущал меня. К тому же вдруг вспомнились Женькины предупреждения.

Но не могла же я отказать посетителю в обслуживании из-за мутных слухов - мол, ходят тут всякие, а потом Тургеневы из могил пропадают.

- Пусть будет капучино, сто лет не пил, и кружка пусть будет огромной, - продолжил Мартин, по-прежнему улыбаясь. - У вас есть огромные кружки?

- Разумеется. Есть огромные стандартные... - я показала на стойку, где, подвешенная к держателю, сверкала белоснежная посуда. - А есть и такие... - Я повернулась в другую сторону и указала ему на старый буфет, притулившийся рядом с барной стойкой.

Там, за застеклёнными дверцами, стояли кружки, чашки, бокалы - разнообразнейших размеров, цветов и форм.

- Что предпочтёте? Стандарт или индивидуальность?

- Только отсюда! - Он кивнул на буфет. - Я и сам большая индивидуальность.

Не сомневаюсь, подумала я.

- Тогда выбирайте. Но только не с верхней полки.

- А что на верхней полке?

- Там чашки постоянных посетителей. У каждого своя. Это у нас бонус такой, для тех, кого мы давно знаем.

- М-м-м... Я тоже хочу такой бонус, - мечтательно сказал Мартин, но смотрел он при этом не на буфет, а на меня. И что-то такое было в его взгляде, отчего мне померещилось - не про чашки он говорит.

Сердце вдруг ёкнуло, и руки задрожали.

Так, Даня, кончай дурить, строго приказала я себе. Как ты ему кофе подавать собираешься - трясущимися-то руками?

Я подсобралась и вежливо улыбнулась краешками губ.

- Это ещё надо заслужить.

Пусть тоже подумает, про чашки ли я говорю.

Мартин сделался подчёркнуто серьезен.

- Я заслужу, - торжественно пообещал он, приложив руку к сердцу.

Его глаза смеялись.

Потрясающие глаза.

Глупое сердце снова трепыхнулось.

- Дерзайте, - сказала я безразлично. - Но давайте вернёмся к капучино. Выбирайте свою огромную кружку. Любую. Но не советую брать вон ту, самую большую.

- Потому что она больше похожа на ведро?

- Потому что ведро капучино в нашем "Раю" обойдётся вам в целое состояние.

- А как же двадцатипроцентная скидка до десяти утра? - с комичной наивностью приподнял брови Мартин.

- Не поможет, - я зловеще понизила голос.

Мартин понимающе хмыкнул.

- Тогда я хочу вон ту, с Венецией. Она классная.

- Согласна. Мне тоже нравится.

Ещё бы не нравилась. Я сама привезла её из Италии несколько лет назад, когда мы с мамой летали туда на весенних каникулах. Когда Лена придумала эту фишку с личными кружками, мне тоже захотелось внести свою лепту. Я поскребла по сусекам, наткнулась на этот сувенир и отнесла его сюда. Посуды у меня и так было многовато, и к тому же было интересно, кто выберет мою кружку.

Вот и узнала. Кто бы мог подумать.

Я достала кружку из буфета и передала Эдику заказ. Потом отнесла готовый кофе Мартину.

Тот тем временем снова углубился в изучение меню.

- Я жду друзей, - заметил он. - Мы договорились здесь встретиться.

Вспышкой в мозгу мелькнула картина: Мартин, распростёртый на постели и девицы рядом с ним. Знаем, каких друзей ты ждёшь, подумала я, и настроение сразу почему-то испортилось. Мой голос стал холоден, как вчерашняя зола.

- Превосходно. Ваши друзья - наши друзья. Если они успеют до десяти утра, то тоже получат двадцатипроцентную скидку.

Некоторое время Мартин смотрел на меня озадаченно, потом вдруг нерешительно произнёс:

- Послушай, Данимира... ничего, что я на ты?..

- Да пожалуйста, - я пожала плечами, лихорадочно пытаясь понять, откуда он знает моё имя. Потом я вспомнила про бэйдж, приколотый к фартуку, и обозвала себя идиоткой.

- Ты извини, но мне твоё лицо кажется знакомым. Мы не могли где-то уже встречаться?

Надо же. Не думала, что он мог меня запомнить.

- Я учусь в Смольном институте, - кратко пояснила я.

- Точно! А я-то голову сломал, всё думал, откуда я тебя знаю! - Мартин засиял. - Ты та самая красавица, которую я чуть не зашиб в подвале!

Несмотря на явное преувеличение, "красавица" мне понравилась.

- Хорошая зрительная память, - сказала я потеплевшим голосом.

- Не только зрительная. Я ведь и имя твоё откуда-то помню. Редкое имя. И красивое, как и его хозяйка.

А говорят - прибалты медлительные, мелькнуло в голове. Что-то не похоже. Тут у нас скорее римлянин. Veni, vidi, vici.

Впрочем, этот прямолинейный комплимент, вместо того, чтобы добавить мне смущения, странным образом успокоил меня. Если бы ты знал, дружок, подумала я, сколько раз за год девушка с моим именем может слышать такие слова. Должно быть, банальности интернациональны.

Мартин хотел ещё что-то добавить, но тут зазвенел колокольчик у входа, и в зале появились Мартиновы подружки.

Насколько же их поведение отличалось от того, что я привыкла наблюдать в стенах института! Невероятная вещь - они смеялись! Да и одеты они были во что-то разноцветное и жизнерадостное, отчего напоминали теперь не чёрный ковен, а стайку колибри.

Мартин помахал им рукой, и они подошли к нам.

Каждая приложилась символическим поцелуем к щеке Мартина.

Я зорко следила за поцелуями - меня разбирало любопытство.

Выглядело всё вполне невинно.

Девушки разместились за столом.

- Пойду принесу ещё меню, - сказала я.

- Подожди. - Мартин встал и удержал меня за руку. Пальцы у него были сухие, тёплые и сильные - прикосновение было приятным. - Это Данимира, - представил меня он. - Она тоже учится в Смольном, вы должны её помнить. Я, представьте, чуть голову не сломал - лицо, вроде, знакомое, а почему знакомое - вспомнить не могу. А это Ксения, Ангелина, Анна и Людмила.

- О-о-о... - протянула вдруг московская красавица Ксения. - Я вспомнила... Это же твоя подруга недавно с крыши упала?

Я немедленно ощетинилась и хотела ответить, что это не их дело, но внезапно увидела на лицах, обращённых ко мне, сочувствие и жалость, и резкие слова не были произнесены вслух.

- Такой ужас, - тихо сказала Ксения. - Сестра твоей подруги с нами учится. Мы все были в шоке.

- Как жаль! Такая молоденькая! - сказала Анна.

- Бедная, бедная, - сказала Людмила.

Я почувствовала, что ещё немного - и слёзы начнут застилать глаза.

- Ей бы ещё жить и жить, - сказала Ангелина и шмыгнула носом.

Прозвучало фальшиво.

Слёзы сразу же куда-то подевались.

- Вообще-то, Женя ещё жива, - сказала я, освободила руку, развернулась и пошла за дополнительным меню.

Позади раздались укоризненные возгласы и шиканье - Ангелине пеняли на недостаток такта.

Какая-то эта Геля неприятная, думалось мне. И, кстати, я заметила на ней магическую вуаль. Да такую мощную, что если бы эта вуаль была макияжем, то получилось бы похоже на театральный грим - нарочито яркий и грубый. Не то чтобы я могла осуждать Ангелину за это, я и сама сегодня, торопясь на работу, привела в порядок волосы с помощью магии. Но всё же такое интенсивное наложение волшбы на внешность невольно показалось мне вульгарным. Тут же я вспомнила мамин рассказ о том, как она в юности была вынуждена использовать такие же уловки, и устыдилась своей тёмной стороны.

Аппетит у пятёрки был хороший, несколько раз я курсировала туда-сюда и заставила тарелками весь стол. К этому времени зашло ещё несколько посетителей, и освободилась я не скоро.

Когда я, наконец, вернулась на своё место, то увидела, что страницы учебника пусты. Раньше текст был бледным, а теперь и вовсе исчез, будто его корова языком слизнула.

- Ну-ну, будет капризничать... - укоризненно сказала я и положила ладони на раскрытые листы.

Под ладонями зажгло.

Я отдёрнула руки и с изумлением увидела, что там, где я прикасалась к бумаге, проступили маленькие огненные буковки. Сначала буковки носились по пустой поверхности хаотически, напоминая потревоженных муравьёв, но потом замедлились, сгруппировались и выстроились в слова.

"Fuge, tace, late" - многократно повторялось на странице.

Беги, умолкни, затаись...

"Беги, беги, беги, беги, беги..." - кричали мне огненные червячки, корчившиеся от собственного жара.

Бумага начала тлеть, я поспешно захлопнула учебник.

Сбрендил совсем мой старичок, грустно подумала я. А ведь сперва казалось, что прослужит ещё не один десяток лет... Не надо было оставлять его открытым на солнце. Наверное, перегрелся. Ну, ничего, может, отдохнёт и ещё придёт в норму.

Мимоходом я поразмыслила, не связано ли то, что сейчас произошло, с появлением в "Кофейном Раю" Мартина и его подружек. Кто их знает, маловероятно, но вдруг они и вправду балуются запретной магией? Но уж кто-кто, а я совершенно не собиралась переходить им дорогу. Я человек мирный, неконфликтный, и в случае возникновений каких-либо разногласий всегда готова пойти на уступки. Единственная вещь, которая могла подставить меня под угрозу, - это то обстоятельство, что кровь ведьмы-девственницы была весьма распространённым ингредиентом, задействованным в чёрных ритуалах. Но и тут я не видела опасности. Если я не ошибалась в прочтении ауры, в случае возникновения такой нужды у них под рукой был свой донор в лице неприятной Ангелины.

На самых задворках сознания пряталась ещё одна мысль, пока скромная и не позволяющая себе вылезти вперёд. Мне почему-то показалось, что Мартину моя девственная кровь даром не сдалась.

Или действительно - показалось?

Об этом я, согласно классическому правилу, решила подумать завтра.

- Кхм-кхм... - раздалось прямо над ухом, и я вздрогнула.

- Напугал? - спросил Мартин, обнаруживаясь за левым плечом.

- Немного. Я просто задумалась.

- У меня к тебе дело. Ты завтра не занята?

Не знаю, что бы я ответила, если бы располагала временем поразмыслить, но на вопрос, заданный внезапно и в лоб, я не могла ответить ничего, кроме правды.

- Нет, не занята.

- Отлично! Мы завтра в Петергоф собрались, поехали с нами.

Сказать, что я удивилась, - не сказать ничего.

Я посмотрела на стол у окна. Мартиновы подружки следили за нами с несколько тревожным выражением лиц.

- А ты уверен, что твоя девушка... э-э-э... твои девушки... в общем, ты уверен, что все этого хотят?

Мартин усмехнулся.

- Они не мои девушки и они очень этого хотят. Они считают, тебе надо больше общаться.

Мама говорила то же самое.

- Даже не знаю... А разве фонтаны уже работают?

- Ещё нет, но это не имеет никакого значения. В этом, собственно, и есть суть завтрашнего мероприятия. Петергоф без фонтанов.

Звучало неплохо.

Более чем неплохо.

Скорбь день за днём подтачивала мою цельность, а в этом предложении был шанс сдвинуть тягостный ракурс с мёртвой точки.

Я снова нерешительно взглянула на свиту.

Ксения помахала мне рукой и улыбнулась. Этот простой жест решил всё. В конце концов, надо быть честной с самой собой - меня тянуло к этой необычной компании. Как вышло так, что они оказались вместе? Почему вне стен института они совсем другие? И конечно же больше всего меня волновал вопрос, какого рода отношения связывают их с Мартином.

Загадка из загадок покачивалась перед моим носом в виде сочной морковки, заставляя продвигаться вперёд.

- Я поеду.

- Отлично, - снова сказал Мартин. - Тогда встречаемся на Балтийском вокзале - в центре зала, в шесть утра.

- Шесть утра?! - вскрикнула я раненой птицей. Имя этой птице было сова. В свой выходной я намеревалась хорошенько выспаться и поваляться в кровати.

Мартин засмеялся.

- Ты с таким ужасом это сказала... Бедняжка. Но электричка на Ораниенбаум отходит в шесть пятнадцать.

- Но зачем в такую рань?

- Ехать почти час, потом идти в Александрию - тоже время займёт.

Идти в Александрию... Что за фраза... Перед внутренним взором предстала фантасмагорическая картинка - мы, закутанные в бедуинские одежды, цепочкой бредём по слепящим бескрайним пескам Египта...

- Это парк такой в Петергофе, - развеял пустынный пейзаж Мартин. - Никогда там не была?

- Нет. Мы с мамой, когда приезжали в Петербург, больше по городу гуляли. Как-то так получалось. Вообще мы много где бывали, но всего не успеть.

Мартин помолчал, разглядывая меня, потом спросил:

- Ты очень дружна с матерью?

Что за странный вопрос... Разве может быть иначе?

- Конечно.

С каким-то еле заметным напряжением Мартин снова спросил:

- Она красива, добра, умна? Чего в ней больше?

Эти вопросы были ещё странней предыдущего, и совсем мне не понравились.

- Она моя мать, - сказала я и обхватила себя за плечи.

Не надо было соглашаться.

Судя по тому, что Мартин сменил тему, он умел читать язык жестов.

- Завтра на Петергоф опустится великолепный туман. Но он продержится часов до девяти, надо успеть. Будет красиво, но холодно, оденься потеплее.

Я нехотя кивнула, всё ещё прикидывая, не стоит ли мне завтра в срочном порядке захворать.

- Почему ты так уверен в тумане? Ты же знаешь, как говорят - есть ложь, грязная ложь и синоптика.

- По-моему, не синоптика, а статистика. А туман... Это будет не простой туман. Люда у нас погодница. Она туманная ведьма.

- О-о-о... - Я сразу же передумала болеть. - А можно будет посмотреть как она это делает? Люда не будет против?

Мартин усмехнулся.

- Я попрошу - и она не будет против.

Не могу сказать, что мне понравился самодовольный оттенок этого утверждения, но очень хотелось понаблюдать за работой туманной ведьмы. Вмешательство в гармонию погодных стихий тоже было запрещено законом, и, в принципе, я была с этим согласна. Но ведь утренний туман на берегу Финского залива в начале мая - не такое уж противоречащее реальности явление.

Всего лишь маленький кусочек старинного парка, закутанный в седые меха...

Искушение оказалось слишком заманчивым, чтобы ему можно было воспротивиться. Я снова отмахнулась от неприятного чувства.

На следующий день ни свет, ни заря я оказалась под сводами Балтийского вокзала.

Ровно в шесть пятнадцать электричка тронулась с места, и за окнами начали сменяться дорожные пейзажи. Колёса мерно постукивали. Меня усадили между Гелей и Аней. Напротив расположился Мартин, слева от него Люда вставила в уши "капельки" плеера и мрачным невидящим взглядом уставилась в окно - наверное, готовилась к ритуалу.

Интересно, что слушают, собираясь проделать прореху в ткани мироздания? Вагнера? Раммштайн? Нежных перуанских индейцев?

Ксения, как обычно, заняла место по правую руку от Мартина. Как стало заметно впоследствии, она настолько часто оказывалась справа от Мартина, что это нельзя было назвать случайностью.

Я, не поднимая глаз, долго разглядывала обувь Ксении. Классные ботиночки, между прочим, я бы от таких тоже не отказалась... Из тёмно-синей замши, аккуратно отстроченные толстенными нитками, как-то необычно и стильно зашнурованные, на белоснежной подошве... Даже удивительно, как такая белизна могла сохраниться... магия, наверное...

Когда выносить чужие взгляды стало более невозможным, я подняла глаза.

Они все улыбались мне: погодница Люда отрешённо, словно бы тому, кого она видела сквозь меня, Ксения - ласково, Мартин - победительно и с лёгким бездумным весельем, как, должно быть, улыбаются над стреноженным мустангом или застреленным оленем.

От этого веселья мне вновь стало не по себе, и, наверное, некоторая смута отобразилась на моём лице, потому что Мартин перестал улыбаться, взял мои холодные руки в свои тёплые и произнёс:

- Всё будет хорошо.

Я пожала плечами и беспечно ответила:

- Знаю.

Туман в Александрии стал незабываемым. Он появлялся в виде двух тонких струй, вытекавших прямо из раскрытых ладоней туманной ведьмы.

В центре заросшей поляны высился мраморный, в старческих пятнах и трещинах постамент. Статуя, для которой постамент был когда-то изготовлен, сгинула во времени, и теперь на нём, широко раскинув руки, стояла Люда - с распущенными волосами, в длинной хламиде, которую она достала из рюкзака ... только смотрела она не на Рио-де-Жанейро, а в небо. Сизо-белые струи ненадолго поднимались вверх, затем опадали и слоями стелились по сырой земле; не сразу, но через несколько минут, они начинали растворяться, превращаясь в привычную глазу утреннюю дымку. Эта первоначальная неоднородность и слоистость выдавала искусственное происхождение тумана, но я всё равно была впечатлена и довольна, что не отказалась от поездки.

Все были со мной ласковы и приветливы, даже Ангелина.

Укоряя себя за слабоволие, я всё-таки заглянула под её магическую вуаль. В колдовской среде такой поступок считается неприличным - всё равно что заглянуть даме под юбку. К собственному прискорбию, я никогда не приближалась к совершенству, а такой порок, как любопытство, и вовсе поработил меня с младенчества.

Ничего особенного под вуалью не обнаружилось, хотя я была готова ко всему - к отсутствию глаза или носа, к чудовищному шраму или проваленному рту. Ну да, черты лица у Ангелины не обладали ни правильностью, ни особым изяществом, однако располагались на нужных местах и присутствовали в полном объёме.

И всё же мне показалось, что я понимаю, к чему эта маскировка.

Обычно свет души, пробиваясь изнутри, накладывает на лицо человека чары, связующие черты лица между собой, и если душа сильна, то на деле сумма оказывается существеннее, чем теоретически могли бы дать слагаемые. У Ангелины же глаза, рот, нос, скулы, подбородок существовали будто отдельно друг от друга. Как будто нечему было объединить их в единое целое, и пустота поселилась там, где должно было быть хоть что-то. Обнаружив подобную пустоту, я невольно подумала о душевной болезни и содрогнулась. Некоторое время мне было страшно смотреть на Ангелину даже в вуали. Так тебе и надо, любопытная Варвара, отругала я себя. Не хочешь видеть неприятное - не лезь туда, куда тебя не приглашают.

И вообще, Ангелину стоило не пугаться, а пожалеть.

Можно подумать, она добровольно захотела родиться такой.

Популярная теория гласит, что все люди равны, но это не относится к подъёмным, выдаваемым нам судьбой при рождении. Действительно уравнять людей можно только в сердце - этому правилу научила меня мама. Поэтому я строго-настрого запретила себе вспоминать истинное лицо Гели и постаралась привыкнуть к её искусственному облику.

Тем более что виделись мы теперь часто.

После Александрии Мартин и его подруги то и дело приглашали меня на разные удивительные мероприятия. Они будто демонстрировали свою силу, свои возможности, показывая - вот мы можем так, а можем и эдак. Меня обволакивали заманчивыми фокусами, головокружительными трюками - как шёлковым коконом, с каждой встречей наматывая всё новые и новые нити.

Иной раз казалось, что старшие ведьмы играют со мной как с новой куклой или с котёнком - милым, но несмышлёным. В их отношении иногда проявлялось что-то снисходительное.

Ксения как-то увидела меня после дождя. Накануне я работала в 'Раю' допоздна, а утром умудрилась почти проспать начало занятий. Выскочив из дома в спешке, я оставила зонт на тумбочке в прихожей, хотя и успела услышать по радио предупреждение о надвигающемся шторме.

Небесная вода бесцеремонно обрушилась сразу же, как только я покинула вестибюль метро. Как это обычно случается, общественный транспорт в то утро решил поиграть в динозавров и вымер как вид. Автомобили в ореоле брызг пролетали мимо на третьей космической скорости, и несколько кварталов мне пришлось пробежать под проливным дождём. В вестибюль института я ворвалась как степной сайгак, но всё равно опоздала к началу первой пары. Раздосадованная, запыхавшаяся, промокшая до нитки, я поплелась в институтскую столовую, где и встретилась с Ксенией, которая сочувственно поцокала языком, прищурилась, замысловато щёлкнула пальцами и сотворила изящное заклинание деликатной сушки.

Приятное тепло охватило всё моё тело, от одежды повалил лёгкий парок, а когда Ксения ещё раз щёлкнула пальцами, мокрая коса вдруг расплелась сама собою. Заклинание разглаживания, наложенное впопыхах ужасным утром, соскользнуло на пол как шёлковый платок. Кудрявые от природы волосы немедленно показали свой норов и раскинулись по плечам крутыми завитками.

Ксения долго разглядывала меня удивлённым и весёлым взглядом.

- О! Да ты у нас настоящий Барашек! - произнесла она наконец, протянула руку и ласково погладила по кудрям.

С её лёгкой руки и остальные ведьмы Мартина стали звать меня Барашком. Не могу сказать, что это прозвище пришлось мне по нраву, но я побоялась, что буду выглядеть обидчивым ребёнком, если начну возражать, - новые знакомые были гораздо старше меня, и надо было соответствовать их уровню. Только сам Мартин никогда не использовал это прозвище, за что я была ему весьма благодарна.

Отношения с Мартином складывались не совсем предсказуемо. С одной стороны, он оказывал достаточно традиционные знаки особого внимания, с другой стороны, проделывал это столь непринуждённо, столь изящно, что иногда я спрашивала себя, не является ли особенность знаков воображаемой. Как знать, может, такими произрастают хорошие манеры на берегах Балтийского моря? В то же время он на меня смотрел. И вовсе не так, как на своих верных ведьм. Как сказала бы Ангелина - он на меня пялился. Я постоянно встречалась с его взглядом - заинтересованным и в то же время напряжённым... иногда даже каким-то несчастливым. Будто он производил в уме некие сложные подсчёты, а они никак не сходились, чем мучили его изрядно.

Это сбивало меня с толку. Будущих кавалеров я всегда определяла в мгновение ока именно по зависающему взгляду, длящемуся чуть дольше положенного. Но все они при том выглядели вполне довольными жизнью.

Впрочем, это были мальчишки-одногодки, а Мартин был старше меня лет на пять-шесть, и посему являлся для меня загадкой. Народная молва в лице институтских девчонок гласила, что старшекурсников интересует лишь одно - то самое, и что эпоха невинных прогулок под луной канула для них в Лету вместе с юношеством золотым.

Иногда мне казалось, что и Мартин такой, а иногда он меня удивлял.

- Мне хотелось бы пригласить тебя куда-нибудь на чашечку кофе, - сказал как-то Мартин. - Но, учитывая обстоятельства, тебя это навряд ли прельстит.

Возможно, это был давно ожидаемый ход конём, но я предпочла засмеяться.

- Да уж. Лучший кофе в городе всё равно готовят там, где я работаю. Ты, конечно, можешь пригласить меня в 'Кофейный Рай', но не стану врать, что буду в восторге. Там замечательно, но, сам понимаешь...

- Хорошо, попробуем зайти с другого конца. Может быть, ты сама захочешь куда-нибудь меня пригласить?

Помедлив, я уточнила - со значением:

- Тебя одного?

- Да, меня одного, - и подпустив в голос бархата, он добавил: - Мне хочется увидеть тебя в тишине.

Ага, сказала я себе и немедленно отозвалась:

- Тогда приглашаю тебя в Эрмитаж. Там сейчас выставка Сикорски.

Аарон Сикорски был восходящей звездой магических инсталляций: для обычных людей его экспрессивные и экстравагантные творения выглядели взрывом на пункте приёма металлического лома, маги же могли лицезреть, как несколько раз в день из груды холодно блестящих обломков вырываются, простирают руки к небу и снова опадают невероятные создания - металл жил чувствами и погибал на глазах у изумлённой публики. Зрелище было захватывающим, и, безусловно, высокохудожественным, хотя на мой вкус чересчур трагическим.

Мартин развёл руками.

- Если я признаюсь, что не являюсь страстным поклонником Сикорски, я сильно упаду в твоих глазах?

Я пожала плечами.

- Да нет, не особо. Значит, в Эрмитаж мы не пойдём. Куда тогда?

Про себя я вздохнула, но вздохнула легко. Когда-то ведь надо начинать взрослую жизнь - без девчоночьих выдумок. Значит - четыре стены и крыша над головой.

Но Мартин возразил:

- Обязательно пойдём. Если хочешь, даже посмотрим на твоего Сикорски. Только вначале заглянем в Египетский зал, я хочу показать тебе одну интересную штуку.

Сикорски не мой, а в Египетском зале я знаю все интересные штуки, самонадеянно подумала я. У Смольного института была многолетняя договорённость с Эрмитажем, и у нашей группы уже было ночное занятие в Египетском зале.

- Магические цепи на статуе Сохмет? - спросила я наугад.

- Не-а.

- Заклинание вечного восхищения на бюсте седьмой Нефертари? Просроченное, кстати.

- Видел, что просроченное. Но - не-а.

- Хм... Там был ещё глиняный вотивный сосуд в виде птицы... птица такая смешная - толстая, как бройлер с птицефабрики. Мне показалось, что там хранилось что-то совершенно неподходящее, вроде приворотного зелья... Может, и не приворотное, но какое-то непростое зелье, влияющее на волю человека, - точно. Ты про это говоришь?

- Не гадай. Такому в институтах не учат. Твои преподаватели и понятия не имеют. Интересно, сможешь ли ты увидеть...

Я не увидела. Вернее, увидела, но только после того, как Мартин подвёл меня к скромной витрине, стоявшей в углу.

За стеклом стояло несколько ушебти из дерева и камня. Предполагалось, что эти миниатюрные слуги будут сопровождать египтянина в загробной жизни. Египтянин будет возлежать на чём-нибудь мягком, а ушебти будут за него пахать, сеять, молотить и всё такое. Ушебти были милы, но они были просто фигурками. Ленивых египтян за чертой поджидало страшное разочарование - посуду им придётся мыть самим.

- Ну? Видишь?

К крайней моей досаде, ничего такого уж интересного я не видела. Разве что ушебти, стоявший по центру, сразу же привлекал внимание - он был выточен из очень красивого зеленовато-белого оникса и отлично отполирован - наверное, его извлекли из гробницы богача.

Расписываться в собственной беспомощности не хотелось. Всё-таки я немножко гордилась тем, что я способная.

- Погоди...

Я выдохнула, сосредоточилась и стала осматривать витрину.

Ушебти из оникса, ушебти из стеатита, расписные деревянные ушебти - все со скрещенными руками, с серьёзными спокойными лицами... маленькие куколки, готовы к вечному труду во благо хозяина.

Я присмотрелась к ушебти из чёрного базальта, который стоял на подставке второго ряда. Мне показалось, что едва заметное магическое марево начало окутывать тёмную статуэтку. Из-за этого чуть заметного колебания воздуха скуластое личико будто недобро заухмылялось. К груди ушебти прижимал короткое копьецо.

Приблизившись вплотную к витрине, я ещё раз прошлась взглядом по всем экспонатам. Потом вернулась к тёмному ушебти.

- Вот этот? - Я указала на тёмного ушебти. - Может быть, я ошибаюсь, но он какой-то другой, не такой, как остальные.

Мартин посмотрел на меня в некотором раздумье.

- Хм... Молодец, Данимира. Не думал, что ты заметишь.

Да-а?.. Не думал? А зачем тогда спрашивал? Понятно, чтобы хвост павлиний распустить. На триста шестьдесят градусов. Как ни странно, от этой мысли я ощутила эмоциональный подъём. Пусть, пусть распускает хвост; значит, я ему нравлюсь...

Эти соображения оборвались, когда Мартин вдруг плавным движением скользнул мне за спину и, встав позади почти вплотную, взял меня за обе руки. От неожиданности я шарахнулась было, но Мартин меня удержал - как стальными оковами.

Он склонил голову и шепнул:

- Тихо, тихо, не бойся... - Его мягкие губы скользили по моему уху, и мне почудилось, что от жаркого дыхания ухо сейчас расплавится и тонкой струйкой воска скользнёт по плечу, а потом скатится на мраморный пол. - Не дёргайся, так надо. Я передам тебе немного силы, иначе ты не увидишь по-настоящему...

Он повернул мои руки запястьями вверх, его большие пальцы легли на запястья, как будто он приготовился слушать мой пульс.

- Тихо, тихо, не дёргайся, - приговаривал Мартин, ритмично поглаживая голубые жилки, просвечивавшие сквозь тонкую кожу, а я уже не понимала, от чего так колотится сердце - то ли оттого, что чужая сила толчками вливается в мою кровь, то ли оттого, что стоящий сзади мужчина губами касается моих волос.

Через некоторое время - не могу даже сказать какое - Мартин произнёс:

- Теперь ты готова, смотри.

К стыду, мне потребовалось некоторое усилие, чтобы разогнать розовый флёр и понять, о какой, собственно, готовности он говорит.

Чёрная фигурка за стеклом шевельнулась. Ушебти подвигал подбородком туда-сюда. Затем покрутил головой, разминая шейные позвонки.

- Он живой? - шёпотом спросила я.

- Не совсем. Он - другой. - Мартин по-прежнему стоял сзади; теперь он выпустил мои руки, но взамен обнял за талию, крепко прижимая к себе, и отвечал он, склонённый, куда-то мне в волосы.

Я впала в оцепенение. Одна часть меня наблюдала за происходящим на витрине, другая ничего не ощущала, кроме жаркого чужого дыхания.

Ушебти приподнял одну ногу, потопал ею, потом потопал другой. Это смотрелось забавно. Он был ну прямо как персонаж из мультика студии 'Пиксар', но тут человечек обнаружил нас с Мартином. Рубиновые угольки засветились в его глазницах, и сходство с мультяшкой уменьшилось.

Мартин оторвал руку от моей талии, вытянул её вперёд и поманил человечка пальцем. При виде этого жеста какое-то неприятное воспоминание мелькнуло в моём затуманенном мозгу, но тут же исчезло, потому что ушебти вдруг разбежался и прыгнул прямо на витринное стекло.

Я тихонько вскрикнула, отшатнувшись, а Мартин довольно засмеялся.

- Не бойся, он знает, кто его хозяин.

Когда человечек проносился сквозь преграду, стекло покрылось волнами - как поверхность пруда, куда упал камень, - но не разбилось.

Ушебти мягко приземлился у наших ног. Потом он встал на колени, положил перед собой копьё и пал ниц.

- И что всё это значит?

- Это охотник за умершими. Те, - он кивнул на витрину, - просто бесполезные куски камня и дерева. Ни черта не могут. А этот красавчик - другой. Он настоящий. Один крутой египетский колдун использовал его для загробной мести нерадивым должникам.

- Кошмар какой. И что он делает с нерадивым должником?

- Не знаю... может, глаза копьём выкалывает, а может, ещё что. Пока не в курсе, я недавно его поймал.

Лица Мартина не было видно, а по интонациям я никак не могла понять, шутит он или говорит серьёзно.

- И как тебе это удалось?

- Ну, я тоже немножко охотник.

- А зачем ты его поймал?

- Затем, что я смог это сделать. Ты же не думаешь, что такое может каждый?.. Знаешь, как здорово сделать то, что другие не могут? И потом, вдруг за кем-то должок будет... пригодится...

Я мягко, но решительно высвободилась из рук Мартина, чтобы посмотреть на него.

Конечно, он смеялся. Голубые глаза искрились весельем. У меня отлегло от сердца. Если не видеть славной мальчишеской улыбки, шутки Мартина могли производить зловещее впечатление. Преследовать человека после смерти - как это низко! Не был колдун, создавший такую куклу, 'крутым'. По-моему, он был изрядной сволочью.

Чёрный человечек продолжал неподвижно лежать, склоняясь к ногам Мартина, и я присела на корточки, предварительно оглядевшись по сторонам. Никто даже не смотрел в наш угол. Наверное, Мартин отвёл всем глаза, он был мастер на такие штуки.

- А как ты думаешь, его можно потрогать?

- Можно, если я прикажу.

Мартин произнёс длинную гортанную фразу на незнакомом языке. Звучание было невероятным. Я никогда не слышала подобного сочетания звуков и даже примерно не смогла предположить - к какой группе языков относится этот.

Древнеегипетский?

Ушебти вскинулся, легко поднялся с пола и подбежал ко мне. Задрав круглую голову, он рассматривал меня, а я - его.

Рубиновые угольки тлели, по широкоскулому лицу пробегали тени, вокруг ушебти по-прежнему ощущалась дрожь воздуха.

Я протянула человечку ладонь, и он вдруг обхватил пальцы, уткнувшись в них носом.

- Ой, холодный какой! - Я засмеялась. - Смотри, что он делает!

- Он запоминает твой запах.

- Зачем?

- Такова его природа. Он охотник.

Я нахмурилась и пошевелила пальцами, но ушебти вцепился в них сильнее.

- Знаешь что? А пусть он кого-нибудь другого запоминает. Скажи ему, чтоб отпустил меня. Я никому ничего не должна. И тебе тоже.

- Это сейчас, - как бы невзначай заметил Мартин, но, пока я подбирала достойный ответ, снова произнёс несколько незнакомых слов повелительным тоном.

Ушебти отпустил мои пальцы. Он вернулся к копью, поднял его, прижал к груди и взмыл в воздух. Точно так же, без какого-либо ущерба он прошёл сквозь стекло, очутился на прежнем месте и застыл. Рубиновые огоньки угасли, злое личико потеряло подвижность.

- Напугал он тебя? - спросил Мартин.

Лукавить мне не захотелось.

- Но это же не он. Это ты меня пугаешь. Иногда у тебя получается.

- Прости меня... Признаюсь в хвастовстве. Но ведь я это сделал! Никто не понял, что это за штука, один я. И я подчинил его. Разве тебе не интересно?

- Было интересно. Но...

Продолжения не последовало, потому что я никак не могла сформулировать чётко -в чём же заключается 'но'. Может быть в том, что я начинала понимать, насколько Мартин сильный колдун - немного странно для студента-библиотечника. Или в том, что мне начинало чудиться двойное дно, скрытое за ослепительной улыбкой и весёлыми глазами. А больше всего меня смущало то обстоятельство, что когда Мартин стоял позади меня и касался губами моих волос, мне было наплевать на все 'но' на свете.

Как ни в чём не бывало Мартин спросил:

- Ну что, теперь к Сикорски?

Однако после прикосновений Мартина в душе царил полный хаос, и никакие инсталляции в мире сквозь него не пробились бы.

Не в коня корм, поняла я и решительно сказала:

- Нет уж. Хватит с меня на сегодня инферно. Пойдём лучше просто погуляем.

И мы покинули Зимний дворец, и весь вечер бродили по городу. Мартин будто бы сделал шаг назад. Он вёл себя как добрый приятель, задавал мне тысячу вопросов о моих пристрастиях, с интересом выслушивал ответы, комментировал их какими-то забавными историями, рассказывал какие-то исторические анекдоты, вообще был мил и прост как никогда. Это было затишье перед боем, я была благодарна ему за эту передышку.

Белые ночи уже входили в силу, поэтому, когда мы подошли к дому в Малом переулке, смеркалось, но было всё ещё светло.

У входа мы остановились и посмотрели друг на друга.

- Я провожу тебя до квартиры, ты позволишь? - спросил Мартин.

- Ты пьёшь кофе на ночь? - ответила я вопросом на вопрос.

- Ещё как! - сказал Мартин.

Больше не было сказано ни слова. Я взяла его за руку и ввела в свой дом.

Мы молча поднимались по узкой лестнице. Ступени заканчивались одновременно слишком быстро и слишком медленно. Хоть бы Снежинка догадалась на кухню уйти, отстранённо подумала я на втором этаже. Если она останется в комнате - например, спрячется под диваном, я буду чувствовать себя не в своей тарелке, - подумала я на третьем. Впрочем, мне всё равно, решила я, поднявшись на последний, четвёртый этаж.

У дверей квартиры Мартин взял меня за плечи, развернул к себе и обнял. В полумраке его глаза сияли синим нетерпением, руки скользили по моей спине по-хозяйски уверено.

- Кофе - это слишком долго, Данимира, - пробормотал он и нагнулся, чтобы поцеловать меня.

Я прикрыла глаза и поэтому не уловила, что в точности произошло.

Вспышка была такой яркой, что я увидела её сквозь веки. Раздался какой-то треск, как будто рвали тугую материю, объятия Мартина исчезли, и когда я открыла глаза, он стоял у противоположной стены - ошеломлённый и разъярённый. Поза у него была такая, как будто его в эту стену хорошенько впечатали. Золотые волосы приподнялись как наэлектризованные.

Я застыла столбом. Глупым, ничего не понимающим соляным столбом. Рот у меня приоткрылся, но слов не было.

Мартин искривил губы и выдал длинное многосложное ругательство на древнеегипетском. Может, и не на древнеегипетском, но это был тот самый язык, на котором он отдавал приказы ушебти. И это точно было ругательством.

Потом он отлепился от стены и пошёл на меня.

Я продолжала стоять в ступоре.

Мартин приблизился и навис надо мною.

- Ты что творишь? - Спрашивал он со спокойным интересом, но почему-то было ясно, что он в бешенстве. - Ты же была не против?

Я кивнула.

- Я тебе противен?

Я в испуге помотала головой.

- Тогда как прикажешь это всё понимать?

- Это не я. - Дар речи наконец вернулся ко мне. - Честное слово.

Мартин внимательно вглядывался в мои расширенные глаза.

- Данимира, ты ведь у нас правдивая девочка?

Никогда не считала себя праведницей, но сейчас было не до диспутов о человеческой природе. Я послушно изобразила плечами жест, который подтверждал: 'Да, я правдивая девочка'.

- Ты ведь хочешь... быть со мной?

Я кивнула.

- Скажи это вслух, пожалуйста.

- Хочу... хочу быть с тобой... - сказала я с запинкой.

- Тогда... - Мартин слабо улыбнулся. - Попытка номер два... - Он снова потянулся ко мне.

Едва он коснулся моих губ, всё повторилось. Неведомая сила вновь отшвырнула Мартина от меня, я вновь услышала древнеегипетский... судя по всему, ещё более древний, и ещё более египетский.

- Что же это такое? - в смятении воскликнула я. - Это не я, честное слово! Я не знаю, что это было!

- Я уже понял. - Мартин оторвался от стены, поморщившись, потрогал правое плечо, потом с такой же болезненной гримасой завёл руку за спину. - Чёрт, приложило-то меня как...

- Прости меня, прости... - залепетала я.

Мартин сказал - с какой-то усталой безнадёжностью:

- Да не за что тебя прощать. Просто у тебя слишком здоровые инстинкты... Очень жаль. Очень. Правда.

Фразу про инстинкты я не поняла и с надеждой спросила:

- И что же нам теперь делать?

Честно говоря, я ждала, что Мартин - обычно такой уверенный в себе, полный таинственных сил - сию же минуту, как фокусник, вынет из шляпы объяснение произошедшему, и тотчас найдёт решение, и всё снова будет прекрасно.

Но Мартин был холоден и хмур.

- Думаю, мне надо уйти. Я сейчас понял, что кофе на ночь может быть очень вреден для здоровья. Спокойной ночи, Данимира. Иди спать.

Мартин пошёл и начал спускаться по ступеням.

Его сухое 'иди спать' царапнуло сердце.

'Ступай в монастырь, Офелия'.

Я метнулась за ним.

- Мартин, стой!

Он остановился, повернулся и взглянул на меня снизу вверх.

- Всё очень плохо, Данимира, - вымолвил он. - Дело дрянь.

Я остановила его, чтобы сказать о том, что не надо отчаиваться, что это недоразумение разъяснится, и что мы будем вместе, несмотря ни на что, но когда я услышала это, слова застряли у меня в горле.

В оцепенении я слушала звук его удаляющихся шагов, и только когда он был уже на полпути вниз, я перегнулась через перила.

- Это сглаз... или ещё какая гадость... подожди немного... - умоляюще лепетала я в чёрный пролёт. - Я разберусь... Я всё исправлю! Нам просто надо больше времени...

И тогда снизу, из темноты, до меня донеслись слова:

- А времени у нас нет, Данимира...совсем нет времени...

Хлопнула входная дверь, и наступила тишина.

Я опустилась на ступеньки и просидела, вцепившись в холодное железо ограждения, долгое время - без малейшей мысли. Потом внизу снова хлопнула входная дверь. Сердце в надежде вздрогнуло, но я услышала собачье повизгивание, энергичный цокот когтей по камню, и поняла, что это Ирина Ивановна, соседка с третьего этажа, вернулась с прогулки со своей дворнягой Жулей.

Жизнерадостная Жуля могла меня учуять и рвануть со всех сил здороваться. И тогда мне бы пришлось вести светские беседы с общительной Ириной Ивановной, а сил не было никаких.

С усилием я встала и поплелась в квартиру.

В прихожей я рухнула на банкетку.

Снежинка вышла встречать меня с хвостом, поднятым трубой. Она соскучилась и была рада меня видеть.

- Снежа, ты нужна мне как фамильяр, - прошелестела я ей.

Мордочка Снежинки обрела деловитое выражение. Снежинка вспрыгнула на тумбочку, села, обвив хвостом лапки и всем своим видом выразила полную готовность к несению службы.

- Посмотри на меня внимательно, Снежа. Нет ли на мне проклятия? Порчи, сглаза или чего-нибудь подобного? Может, венец безбрачия? Отворот какой-нибудь дурацкий? Или что там ещё бывает - я в этом не разбираюсь. В общем, ищи чужое колдовство.

Снежинка нахмурилась.

- В прихожей диагностику не производят, - строго сказала она. - Это серьёзная процедура. Необходимо достаточное пространство. Ступай в комнату, ведьма Данимира. Возьми стул, поставь его на середину комнаты, садись, а я погляжу.

Я села на стул.

- Что надо делать?

- Ничего. Сиди молча и думай о хорошем.

Горькая усмешка появилась на моих губах, но развивать тему дальше я не стала.

Снежинка принялась ходить вокруг кругами, тереться об ноги, запрыгивать на колени, один раз обняла лапами за шею и застыла так на несколько минут. Потом спрыгнула и принялась вновь водить вокруг свои таинственные хороводы.

По окончании диагностики Снежинка сообщила, что сглаза на мне нет. Также нет никакой порчи и прочих колдовских пакостей.

- И венца этого ужасного нет?

- И венца безбрачия тоже нет. Да я бы и раньше заметила - и венец, и сглаз, и порчу... Ничего чужого на тебе нет.

- Но ведь что-то должно быть... Слушай, а что-нибудь такое... более серьёзное... заговорённая кровь, например? Порча ауры? Или родовое проклятие? Что-то более тяжёлое, чем порча? Ты на такое проверяла?

Тут Снежинка замялась.

- Есть такие проклятия, которые так просто не распознать. А я ещё только учусь. И потом, если проклятие родовое, то оно чужой магией не выглядит - оно же своё, родное. Я могу проконсультироваться по Катнету, но мне кажется, тебе надо поговорить с родителями. Я один раз случайно услышала, что Андрей Сергеевич и Илария Александровна хотели рассказать что-то важное, но только после твоего восемнадцатилетия. Подробностей я не запомнила - маленькая тогда ещё была. Может быть то, что они хотят тебе сообщить, имеет отношение к твоему вопросу... А что случилось? На тебе чужой запах, кстати, очень странный...

Мне снова стало больно.

- Не спрашивай меня ни о чём, Снежа. Я сейчас не могу об этом рассказывать.

До дня рождения оставалось около двух недель. Из-за последнего экзамена я должна была задержаться в Петербурге, но через пару дней уже могла бы уехать в Оленегорск. Оттуда я планировала отправиться в Екатеринбург, и уже заказала билеты - и на поезд, и на самолёт.

- Давай я сначала с родителями поговорю, тогда наверняка всё прояснится. А пока я лучше про экзамены подумаю.

Смирение, думала я, стиснув зубы. Из всех искусств наиважнейшим для нас сейчас является искусство быть смирным.

День своего рождения я собиралась по-тихому провести дома. Если честно, то желания отмечать этот день не было вообще, но накануне Снежинка рассказала, что Лёва передал ей по Катнету стихи, написанные в честь моего восемнадцатилетия.

Я прониклась и затрепетала.

Было решено устроить скромную пирушку, во время которой Снежинка зачитает Лёвино творение, а я за это угощу её запретными плодами - рыбными консервами и каплей валериановой настойки в блюдечке с водой.

Да, вредно.

Да, нельзя.

Но, как известно, если нельзя, но очень хочется, то можно. Бедная Снежка, должно быть, сильно устала от нерадостной весны, от невесёлой хозяйки, от одиночества, на которое я её обрекла, заблудившись в собственных переживаниях. Настало время исправлять ситуацию. Моего фамильяра надо было срочно приголубить и побаловать. Я пообещала Снежке, что этим вечером мы позволим себе больше, чем обычно.

- Мняум, шпроты! - облизываясь в предвкушении, простонала Снежинка, и адское пламя полыхнуло в её оранжевых глазах.

- М-м-м, розовое шампанское! - облизнулась в свою очередь я, и возможно, в моих глазах тоже что-то полыхнуло.

- Только чуть-чуть, в честь праздника, - смущённо пообещали мы друг другу.

Обрадованная кошечка снова начала гонять по углам тряпичную мышь, а я пошла искать в Интернете инструкцию по открыванию бутылок с шипучкой. Я как-то слышала страшную историю про бешеную пробку, которая одним выстрелом разбила люстру и поставила невесте огроменный фингал под глазом - не помню уж в каком порядке.

За вином и шпротами я решила съездить на Невский, в знаменитый 'Елисеевский'.

Пусть не будет гостей, не будет комплиментов и горы подарков, но можно же просто сделать этот день красивым.

Где-то в шкафу была припрятана новая, ни разу не стеленная льняная скатерть, украшенная роскошной широкой каймой с ирисами из 'ришелье', в буфете скучал набор тарелок и бокалов из цветного стекла. У пригородных бабусь, торговавших у метро, можно было купить букет махровых пионов или изящных космей, а в магазине подарков на соседней с домом улочке продавались яркие ароматические свечи и прочие необходимые излишества.

Да, день рождения решительно начинал мне нравиться.

В автобусе, идущем на Невский проспект, я встала у окна на задней площадке и повернулась к салону спиной. Из-под автобуса выбегала и уносилась вдаль гипнотическая серая лента, я рассеянно следила за её бегом и пыталась представить, что же там такое мог сочинить Левиафан. 'Торжественная ода девице Данимире, написанная ко дню её совершеннолетия, каковое вряд ли прибавит ей ума и хороших манер'. 'Одна девица честных правил...'

Хорошо, что никто не видел моего лица - от воображаемых версий рот сам по себе расползался в широкой улыбке.

Разумный совершеннолетний человек, каковым я начала считать себя с сегодняшнего утра, испарился, едва я переступила порог 'Елисеевского'. Сначала я долго фланировала вдоль прилавков, глазея на витрины, декорированные таким образом, что провизия становилась произведением искусства, потом посидела под гигантским ананасом в центре зала, где взяла себе молочный коктейль с ананасовым же мороженным. Когда коктейль подошёл к концу, я с удовольствием похрюкала через трубочку, возя ею по дну высокого стакана. Затем я снова побродила по кондитерскому отделу и в результате не удержалась - набрала всего понемножку. И вовсе не потому, что так уж любила сладости, а просто потому, что выглядели они так мило, что сами по себе могли служить украшением стола.

Когда я вышла из дверей 'Елисеевского', кто-то вдруг дёрнул меня за рукав.

- Барашек!- услышала я голос Ксении, и, обернувшись, увидела всю компанию: Ксению, Люду, Аню и Ангелину. Мартин, понятное дело, был с ними.

Встреча была нежданной. Я уже настроилась на штиль со Снежинкой, а ведьмы Мартина обычно общались в стиле 'буря и натиск'. К тому же я совершенно не понимала, что про меня думает Мартин. Действительно ли он поверил, что я не отталкивала его?

Честно говоря, я и не хотела видеть его до разговора с родителями. Странности внезапно стали казаться мне опасными. А что если я причиню ему реальный вред?

Я растерянно поздоровалась с ведьмами и, мысленно съёжившись, бросила на Мартина виноватый взгляд.

Он изменился. Выглядел Мартин как человек, недавно перенёсший тяжелейший грипп: впалые щёки, голубые полукружья под глазами, которые на осунувшемся лице стали казаться ещё больше. Какой-то он стал... прозрачный... Болел? Не мог же он до такой степени переживать нашу размолвку... или мог? И как теперь себя вести?

Но тут Мартин улыбнулся - едва заметно, краешками губ... глаза его были грустны и серьёзны, но ведь он мне улыбнулся!

У меня отлегло от сердца. Действительно, если бы он сердился, Ксения не стала бы меня окликать: при всём её уме и шарме Ксения слушалась Мартина как хорошо выдрессированная овчарка.

Может быть, робко подумала я, всё ещё можно исправить? То, что произошло две недели назад, - нелепица, бред, какое-то идиотское стечение обстоятельств... Неправда, что у нас нет времени. Мне просто нужна помощь родителей, и скоро всё разрешится.

От этих мыслей меня отвлекла Аня, заглянувшая в один из пакетов.

- О! Барашек затарился шампанским! - весело воскликнула она. - А закусывать будет шпротами - мадемуазель знает толк в извращениях! По какому случаю шикуем?

Мне ничего не оставалось делать, как признаться, что у меня день рождения.

- Вау! - завопили все, даже обычно молчаливая Люда.

- И сколько нам стукнуло?

- Восемнадцать.

Все снова закричали 'Вау!', и я, смущаясь, поспешила добавить:

- Но я не праздную. Только чуть-чуть шампанского - вечером, дома.

Теперь раздалось дружное 'Фу-у-у!'

- Ты сошла с ума, - прокомментировала мой лепет Ксения. - Встречать восемнадцать лет в одиночестве - как это глупо и бессмысленно!

Я хотела было возразить, что вовсе и не в одиночестве, но смолчала. Ни у кого из них не было фамильяра, вряд ли они смогли бы понять, как нам со Снежинкой хорошо вместе.

- Эх, где мои восемнадцать... - мечтательно протянула Аня, будто была глубокой старушенцией. Затем она окинула меня внимательным взглядом и с возмущением произнесла: - Нет, вы только посмотрите на неё! Наверняка она и вечером будет в таком же виде.

- А в каком таком виде?.. - пробормотала я. - Нормальный такой вид... Майка, джинсы - всё почти новое... И чистое.

- И снова эти тапочки! - скривившись, сказала Ксения. - Барашек! Я ненавижу твои тапочки!

Дались им всем мои тапочки, подумала я, вспомнив, что и Снежинка говорила мне то же самое.

Люда вдруг сказала:

- Ксюнь, ну сделай из Барашка человека, ты же можешь!

Все оценивающе посмотрели на меня. Мартин тоже посмотрел, и под его длинным взглядом я почувствовала себя как на раскалённой сковородке.

- Сегодня вечером Данимира должна быть самой красивой, - негромко произнёс Мартин, и Ксения сразу же задумчиво прищурилась, как она обычно делала перед тем, как произвести какой-нибудь особо замысловатый колдовской пас.

Я испугалась. В воображении немедленно нарисовалась живая картина, как на меня накидывают магическую вуаль, такую же яркую, как у Гели, и превращают в раскрашенную куклу.

- Я не хочу вуаль, - поспешила сообщить я. - Не надо, мне и так нормально!

Ангелина взглянула на меня с холодком, будто прочла мои мысли, а остальные ведьмы засмеялись.

Ксения, усмехаясь, обронила:

- Не дрожи, Барашек, обойдёмся без вуали. Пойдёшь с нами, и сегодняшним вечером будешь самая красивая.

Как захотел повелитель, мысленно продолжила я. Иногда рабское подчинение Ксении начинало вызывать во мне ощутимое раздражение. Как будто она предложила Мартину свою идеальную внешность, свой яркий ум и, обнаружив, что ничего этого ему не надо, пыталась теперь привязать его к себе другими узами - жалкими, но липкими узами, которыми послушный раб привязывает к себе тщеславного господина.

Я пыталась убедить себя в том, что мне просто обидно за Ксению, умницу и красавицу, но в глубине души я знала, что это раздражение ни что иное, как ревность. И Мартин, и Ксения неоднократно и как бы невзначай пытались донести до меня мысль, что между ними нет ничего плотского, но мне постоянно мерещилось, что их связывает нечто большее, чем дружба.

Мартин молча отобрал у меня пакеты, чтобы уложить всё в свой рюкзак. Когда он коснулся меня рукой, я напряглась, подсознательно ожидая электрического разряда, но ничего не произошло. Прикосновение как прикосновение. Тёплое, сухое и, надо сказать, снова приятное. От этого чувствования мысли в голове пошли карусельным кругом. Ксюша и компания могли затащить меня хоть в ад - я думала о другом.

Тем временем Ксения и Анна подхватили меня под руки и повлекли за собой.

Мы пролетели пол-Невского (по дороге ведьмы выспрашивали меня о каких-то пустяках, я так же пустячно отвечала), свернули на другую улицу, и потом свернули ещё пару раз. В конце концов наш ход замедлился у некоего угрюмого с виду палаццо. Его первый этаж был облицован серыми, грубо обтёсанными камнями, а гранитные ступени вели к высоким дверям. Двери эти выглядели чудно: глубоко утопленные в тело здания, они были совершенно неприметны со стороны. Но при внимательном обозревании они оказались воплощением респектабельной классики - тяжёлые, дубовые, цвета старого янтаря, потемневшего от времени и петербургской непогоды. Витражная расстекловка была строга и в то же время изящна, массивные бронзовые ручки изображали бойких саламандр, навсегда застывших в стремлении вскарабкаться по вертикали. За стеклом маячила фигура - некто в фуражке и форме, похожей на адмиральскую.

На гладком фризе над дверьми блеснули тусклым золотом буквы: 'Торговая галерея 'Элизиум'.

Честно говоря, я была немного разочарованна.

Магазин?..

Таинственное путешествие заканчивается в магазине?

Я только что была в одном из самых красивых магазинов города, меня трудно будет чем-либо удивить, да и вообще я не испытывала особой приязни к подобному времяпровождению. Дома, в Оленегорске, я заказывала одежду через Интернет, а раз в год мама брала меня с собой в Милан. Там, в центре города, в небольшом живописном переулке, в кривом домишке с облупившимися стенами уже лет триста располагалась 'Модная лавка Боттичелли', владельцем которой был мамин знакомый гном. В лавке нас проводили в затемнённую демонстрационную комнату, усаживали в мягкие кресла, приносили нам чай или кока-колу со льдом, и пирожные для меня. Затем длиннобородый сеньор Боттичелли щёлкал пальцами, в центре комнаты возникала подсвеченная область, в которой и появлялись всевозможные наряды, вернее, их проекции. Магическое искусство хозяина лавки было столь велико, что любую вещь можно было взять в руки и даже померить. Мама выбирала понравившуюся ей одежду - как правило, скромно выглядящую, но безукоризненного покроя, а через пару недель в Оленегорск приходила посылка, в которой находились эти вещи, теперь уже в материальном воплощении.

Однажды и я соблазнилась хорошенькими туфельками - бледно-розовыми, расшитыми бисерными звёздочками, с маленькими жемчужными кисточками и с маленькими хрустальными каблучками. Под конец просмотра, когда мама уже всё выбрала, они внезапно возникли в столбе света и медленно закружились, показывая себя со всех сторон. Вид у них был совсем сказочный и совсем непрактичный.

- Мама, это же бальные туфельки принцессы! - сказала я, задрожав от восторга. - Я знаю, что в Оленегорске их носить негде, но можно мы их купим просто так? Я буду иногда доставать их из шкафа и ходить по дому. На Новый год или Восьмого марта.

Сеньор Боттичелли поспешно выступил вперёд и объяснил, прижав руку к груди, что это не продаётся, это подарок для дочери его постоянной клиентки, и на туфельки наложено заклинание 'всегда впору'.

Мама подарок приняла, но почему-то с сердитым видом. Она отозвала хозяина в сторону и что-то ему выговаривала несколько минут. Сеньор Боттичелли пожимал плечами с независимым видом, и было видно, что он с мамой не согласен.

Тем не менее подарок был принят, и чудесные туфельки отправились в Оленегорск. И почему я оставила их там? Надо будет забрать из дома и продемонстрировать всем, кто недоволен моими тапочками. Вот надену первого сентября в институт, пусть все умрут от зависти... И вообще, скептически продолжала думать я, раз уж речь пойдёт всего-навсего об одежде... Неподалёку от того места, где мы встретились, располагался старый добрый 'Гостиный Двор'. Мы с мамой не являлись любительницами шопинга, но однажды зашли туда, как пони пробежали несколько раз по кругу и, как мне помнится, нашли то, что искали. Нам вовсе незачем было отправляться в поход - всё равно везде продаётся одно и то же.

Тем временем кто-то подтолкнул меня в спину.

'Не робей, Барашек!' - шепнули мне на ухо. Я фыркнула про себя - никто и не робел! - ухватилась за бронзовое тельце саламандры - металл оказался тёплым - и вошла внутрь.

Угрюмый дом оказался выдолбленным изнутри, как праздничная тыква.

Я остановилась и запрокинула голову.

Старые перекрытия были снесены напрочь, и продольный полупрозрачный купол крыши парил на немыслимой высоте. Хрустальные люстры из длиннейших, радужно сверкающих нитей спиральными каскадами ниспадали вниз, появляясь словно бы из ниоткуда. Прозрачные витые колонны, полые изнутри, оказались лифтовыми шахтами - в них плавно скользили кабины, и человеческие фигурки в кабинах были совсем как игрушечные. Несколько разноуровневых площадок с пальмами, агавами и прочими экзотическими растениями парили в светлом пространстве летучими островами - поддерживающие их конструкции были совсем незаметны. Наверное, так должны были выглядеть висячие сады Семирамиды.

Белоснежные ленты эскалаторов неспешно ползли вверх мимо лёгких многоярусных колоннад, доставляя души покупателей в Валгаллу или Тлалокан.

Наверное, больше всего меня покорила внешняя невесомость многотонных конструкций, благодаря которой эфир внутри серого дома приобретал черты фэнтезийной нереальности.

Пахло в 'Элизиуме' восхитительно. Призраки лабданума, османтуса, ветивера, жасмина, сандала и прочих драгоценных субстанций витали вокруг, перевиваясь в единый аромат, неопознаваемый, но в то же время смутно знакомый, и от этого необыкновенно волнующий.

То же было и со звуками. Обрывки разнообразных мелодий, доносившихся со всех сторон, накладывались на морской шум людской речи, образуя музыку, каждая нота которой была безымянна и более неповторима.

Я стояла, невольно улыбаясь, очарованная открывшимся передо мной видом.

- Ну что, нравится? - насмешливо спросила Ксения.

- Очень! Но почему я никогда не бывала здесь раньше? Если бы я проходила мимо, мне бы даже в голову не пришло... Этот дом такой... такой солидный снаружи... я бы подумала, что здесь банк или контора серьёзная.

- Господи! А где ты вообще была, кроме своей деревни? - с неожиданным возмущением сказала Геля. - В Русском музее и Кунсткамере? Для тебя институтские катакомбы - дом родной. А жизнь, - она обвела рукой перед собой, - настоящая жизнь, реальная, она совсем другая.

Я смущённо поёжилась. Где-то Геля была права, я искренне считала, что институтские катакомбы - лучшее, что со мной случилось в жизни, но что поделать, если я уродилась такой, какая я есть?

- Каждому своё, - заметила примирительно Ксения, приобняв меня за плечи. - Зато Барашек у нас такой умненький-разумненький! Барашек будет хорошо учиться, а когда вырастет, то станет старшим библиотекарем и купит папе Карло новую куртку. А ты, ленивая Гелька, может и вообще диплома не получишь, если Мартин тебе не поможет.

- Поэтому тебе придётся выйти замуж за миллионера, - подхватила Аня, - и вести скучную примитивную жизнь миллионерской вдовы.

Геля польщено хихикнула.

- Ваши слова - да богу в уши!

Ведьмы захохотали, а я подумала, что мне заранее жаль того, кто по незнанию польстится на опасную обманку. Шутка про вдову звучала не совсем шуткой. Хорошо бы случилось так, чтоб Геле попался тот, чьи миллионы нажиты неправедно, бандит какой-нибудь или наркоторговец, тогда хотя бы выйдет по справедливости.

- Может, пойдём уже? - нетерпеливо сказала Люда. Она обычно бывала неулыбчива, погружена в себя, и теперь сохраняла отрешённый вид. У меня даже возникло ощущение, что наш внезапный поход ей неприятен, поскольку оторвал от каких-то более важных дел. Так ли это было или нет, я не знала, но в любом случае я чувствовала с Людой какую-то общность, потому что предполагала - Люда не променяла бы свою погодную магию ни на какие миллионы.

- Действительно, что мы застряли здесь? У нас уйма дел,- подмигнула мне Ксения. - Будем из Барашка делать человека.

Дальнейшие несколько часов перевернули все мои представления о том, что должна носить хорошо одетая девушка.

- Я не ношу мужские кальсоны! - с возмущением сказала я, расправив и разглядев светло-серую тряпочку из шелковистого трикотажа, которую выдала мне Ксения. Потом я взглянула на ценник и пробормотала: - Не-ет, это не мужские кальсоны, они не могут столько стоить...

- А это что? - Два предмета, которые Аня протягивала мне, отдалённо напоминали обувь. Предположительно, они должны были быть босоножками. Толстая платформа, высокие острые каблуки, лаковые ремни - всё это каких-то неземных, космических очертаний и неоново-розового цвета.

- Это Джимми Чу, Барашек. Почти. Настоящего Джимми Чу здесь нет, но почти Джимми Чу найти можно.

Поговорив эту совершеннейшую абракадабру про неведомого Джимми Чу, Ксения выдала мне короткую белую блузу, которая, казалось, состояла из одной гигантской, хитрым образом перекрученной оборки. Я в сомнении приняла блузу. Её ткань оказалась нежной, кисейно тонкой, и при этом полупрозрачной.

- Просвечивать будет. И вообще ничего не прикроет. Я не то чтобы сильно стесняюсь, но бессмысленная какая-то вещь. И даже живот не прикроет, - сообщила я обществу свои выводы.

Общество дружно вздохнуло.

- Да кому нужен твой живот! - снисходительно поморщилась Ангелина.

Железная логика, подумала я. Мой живот никому не нужен, так давайте скорее его всем покажем.

Единственной вещью, которая не вызвала у меня отторжения, была элегантная шляпа-федора из пёстрого - в 'куриную лапку' - розово-белого твида, с тремя мягкими вмятинами, с лентой у основания тульи.

- Шляпу надену, а кальсоны - нет. И Джимми Чу не надену, упаду я с вашего Джимми.

- Барашек! - понизила голос Ксения и сверкнула карими очами. - Шопингом занимаются для веселья и счастья. Поэтому ты немедленно, вот прямо сразу, не отходя от кассы, прекращаешь блеять и брыкаться, и начинаешь вести себя как нормальная девушка. То есть - радуешься, хлопаешь в ладоши и с удовольствием примеряешь всё, что посоветуют тебе старшие товарищи по шопингу. Иди переодевайся, потом нам покажешься.

- Иди-иди, - сказала Аня. - И не сомневайся. Ксю у нас эксперт по шмоткам. Ты ещё ей спасибо скажешь.

Посижу в примерочной, а потом скажу, что не подошло по размеру, - быстренько созрел у меня хитроумный план. Но тут Мартин, который, едва мы зашли в стеклянный аквариум магазина, упал в кресло для посетителей, подал голос:

- Данимира, сделай, как Ксения говорит. Тебе понравится, гарантирую, а если нет - клянусь! - я съем эту шляпу.

Тон его речи был шутлив, и Мартин вроде улыбался, но что-то в выражении его лица заставляло думать, что у него болят зубы. Определённо, он был нездоров. Не наша ли последняя встреча являлась причиной этого нездоровья? Конечно, при таком направлении мыслей Мартину я отказать не смогла, наши отношения и так были подвешены на тонкой нити.

Испустив тяжёлый вздох, я отправилась в примерочную.

- И косу распусти, - сказала мне вдогонку Ксения. - Школа закончилась, Барашек.

Продолжая страдальчески вздыхать, я облачилась в шутовской наряд, предложенный мне Ксенией. С блузой пришлось немного повозиться - Мёбиус умер бы от зависти при виде этого швейного изделия, но включив весь интеллект, отпущенный природой, мне удалось сообразить, какая часть должна находиться на фасаде, а какая с тыла.

Затем с опаской путника, расстающегося с земной твердью и вступающего на шаткий верёвочный мостик, я сняла тапочки и просунула ступни в неоновые ремни космической обуви. Со стороны каблуки выглядели пыточным приспособлением, но как ни странно, ногам было удобно. Этого никак не могло быть, но было действительно удобно.

Я озадаченно потаращилась на волшебные босоножки, потом выпрямилась, с любопытством взглянула в зеркало и замерла.

Никогда не представляла, насколько одежда может изменить человека.

Это было похоже на колдовство.

То, что принималось мною за кальсоны, оказалось узкими, и очень женственными брюками с лёгкими складками у пояса. Ноги, обтянутые серым шёлком и вознесённые ввысь искусством таинственного Джимми Чу, оказались бесконечно длинными. Белоснежная блуза Мёбиуса прикрывала всё, что должна была прикрывать, но, распахиваясь особенным образом, обнажала ключицы, отчего шея тоже казалась бесконечно длинной. Пришлось признать, что полоска голого загорелого живота смотрится в контексте образа логично и довольно-таки мило. Никогда бы не подумала, что подобный наряд может кого-либо украсить, но факт был налицо - девушка напротив словно сошла со страниц модного журнала. Недостатки, которые я с досадой наблюдала, когда раньше смотрелась в зеркало, - неловкая детская долговязость и чрезмерная длина рук и ног - внезапно претерпели в моих глазах чудесное преображение. А пожалуй, ни на ком другом эти странные вещи и не смотрелись бы так хорошо, как на мне...

Задумчивым движением я распустила волосы, и снова Ксения оказалась права - стало ещё лучше.

В качестве завершающего штриха я опустила на макушку федору, слегка надвинув её на лицо.

Я буду счастлива, вдруг поняла я, разглядывая незнакомую красавицу в зеркальном стекле. Я буду очень счастлива. Предчувствие было таким пронзительным, таким ясным...

Теперь всегда буду носить шляпу... спать буду в шляпе и в Джимми Чу. Ксения оказалась настоящей волшебницей. Как она вообще догадалась, что эти странные вещи можно носить, и, главное, можно носить одновременно?

Мне вспомнился Лёха Абрикосов. Вообще-то я считала Лёху весёлым шалопаем и искренне полагала его заманчивые речи пудрой для девичьих мозгов. Теперь стало понятно, что он имел в виду. Возможно, он и не шутил. Интересно, что там у него вышло на снимках? Надо будет поискать в Интернете, отыскать 'Лёху Абрикосова, свадьбы и ню', и выкупить фотографии того чудесного праздного, ни чем не омрачённого августа. Будем надеяться, что Лёха их не удалил. Наверное, он не откажется подзаработать на нашей случайной фотосессии.

Я ещё немного покрутилась перед зеркалом, а потом вышла на подиум... то есть, я просто отодвинула шторку и покинула примерочную, но ощущения были такие, будто там, впереди, освещённые подмостки и сотни глаз в полутьме.

- Ну вот... как-то так... - сказала я, смущённо улыбаясь и разводя руками.

Раздались аплодисменты. Ведьмы хлопали мне, хотя, по большому счёту, аплодировать надо было Ксении. Я сделала в ответ несколько шутливых книксенов.

Мартин не хлопал. Мартин меня изучал. Его серьёзный и далеко не шутливый взгляд путешествовал по мне, как если бы Мартин осматривал невиданный доселе и богато изукрашенный собор. При других обстоятельствах меня бы это смутило. Но не теперь, когда я могла потерять его. Смотри, ответила я, не отводя глаз, - игра стоит свеч? Видишь, какой я могу быть?

Когда все перестали хлопать, Мартин поднял ладони и произвёл несколько ленивых громких хлопков.

- Браво, Данимира, браво, - похвалил он. - Но это только начало, не расслабляйся. Мы только начали.

Да, подумала я, это только начало. Начало всего.

И мы отправились дальше кружить по 'Элизиуму'. По требованию ведьм я перемерила половину одежды, продававшейся здесь. Ксения производила один эстетический эксперимент за другим. Романтические платья в цветочек и рокерские косухи, строгие деловые костюмы и двойки, напоминавшие пижаму для спанья, короткие коктейльные платьица и мешковатые свитера - мне шло всё. Как выяснилось, меня можно было обмотать тряпкой для мытья полов, и в этом наряде я всё равно была бы хороша.

Первый раз в жизни я чувствовала себя по-настоящему красивой. Не симпатичной девчонкой, при виде которой парни начинают улыбаться, а женщиной, которой мужчины оборачиваются вслед с таким вот, как у Мартина, серьёзным и пристальным взглядом.

К этому состоянию надо было ещё привыкать и надо было учиться с ним жить, а пока осознание собственной красоты пьянило не хуже шампанского. Выражалось это довольно просто - мне хотелось скупить весь 'Элизиум' сразу.

Мартин постепенно обрастал пакетами. Я даже попыталась отнять парочку, но он не отдал.

И постоянно фоном присутствовала надежда: он не сможет отказаться от такой, как я. Съезжу в Оленегорск, там всё разрешится. Надо будет позднее познакомить Мартина с родителями. Маме он точно сразу понравится. А вот отец более сложный человек, да и Мартин, как мне кажется, тоже непрост. Но папа превыше всего ценит в человеке талант, он увидит, какой Мартин одарённый, и они найдут общий язык.

Где-то на последнем этаже, когда я уже начала подумывать, что, пожалуй, уже насытилась первым в моей жизни шопингом, мы остановились у витрины, где были выставлены вечерние платья. Салон 'Мадам Трюмо'. Корсеты, воздушные многослойные юбки в пол, блёстки и стразы. Всё было сказочной красоты, но немного не для этой жизни.

- Ну, это-то мне вряд ли когда-нибудь понадобится, - сказала я. - В таком виде только 'Оскара' получать, или Нобелевскую премию. Ни то, ни другое мне не грозит. И посмотрите - цены вообще не указаны. Наверное, меры предосторожности - чтоб штабеля из обморочных тел витрину не загораживали.

- А мы не будем покупать, - сказала Ксения. - Мы просто будем мерить и веселиться.

Тут я первый раз почувствовала реальную усталость.

- Может, не будем заходить? Полюбуемся, да и пойдём подобру-поздорову? Мне продавцов жалко. Здесь, наверное, редко покупают, а мы подадим им надежду.

Ксения загадочно усмехнулась.

- Нас здесь встретят, как дорогих гостей.

- Барашек, тебе это просто необходимо, - проникновенно сказала Аня. - Ты уж прости, но платье, в котором ты была на новогоднем балу...

Я удивилась. Выходит, Аня помнит, в чём я была на институтском вечере? А ведь мы тогда не были знакомы... Неужели я так плохо выглядела? Мне стало обидно за мой новогодний наряд. Мы с Женей выбирали его вместе. Голубое трикотажное платье было недорогим, но симпатичным, и вроде бы мне шло. Между прочим, на балу я у стенки не стояла.

-Мне б твои деньги, - сказала Геля. - Я б в том платье за картошкой не вышла. - В её голосе прозвучала искренняя обида, что у неё нет моих денег. По-моему, Геля сильно преувеличивала платёжеспособность нашей семьи. Мы, конечно, не бедствовали, но и для журнала 'Форбс' не существовали.

Я прислушалась к миллиону остроумных ответов, вскипевших во мне в ту же секунду. Озвучивать нельзя было ни один из них.

Ладно. Последний рывок. И только ради того, чтобы Мартин ещё раз убедился, что я могу быть красивой.

- Пойдёмте, - решительно сказала я и первой вошла в салон.

Хозяйка салона желала, чтобы её именовали так же, как и её салон - мадам Трюмо. Немного странно, но, может быть, удобно для бизнеса. Она была немолода, маленькая, сухонькая, стильная, несмотря на небольшой горбик. Гномья кровь, решила я. Вполне возможно, что к её пятидесяти можно накинуть ещё полсотни. При разговоре мадам мило грассировала, и это действительно звучало немного по-французски. Как оказалось, мадам Трюмо была знакома с Ксенией и встретила нас очень приветливо. Меня она осыпала комплиментами, сказав, что ей будет приятно подобрать достойное обрамление для юной северной жемчужины. Фраза была немного манерна, но в устах женщины, именующей себя 'мадам Трюмо' прозвучала естественно.

Мне понравилось.

Вот вам, думала я. Слышали? Жемчужина, а не Барашек!

В качестве примерочной использовалась небольшая комната, вся в зеркалах и обставленная с королевским шиком.

С застёжкой первого платья, выбранного, кстати, не Ксенией, а мадам Трюмо, мне справиться не удалось. Крючки располагались на спине, и после нескольких мучительных попыток, я поняла, что самой мне не справиться.

Я приоткрыла дверь и позвала на помощь. К моему смущению, в примерочную проскользнула сама хозяйка салона. Видимо, Ксения, шикарная столичная штучка, да к тому же дочь особы, приближённой к мадридскому двору, действительно была здесь дорогим гостем. Я подумала, что надо будет спросить у папы, не знает ли он некоего Михайловского. Снова праздное любопытство, но мне стало интересно.

- Вы имеете красивые волосы, мадемуазель Данимира, - прощебетала мадам, ловко застегнув крючки на корсете. - Но стиль прелестной дикарки - это не для вечерних туалетов.

Я поразмыслила и решила, что обижаться не на что - волосы красивые, дикарка прелестная. Замечание было сделано безукоризненно.

Мадам усадила меня в кресло, быстро и ловко собрала пряди на макушке, закрутила и подколола их множеством шпилек, которые доставала из кармашка жакета. Получилось что-то объёмное и стильно-небрежное, в духе шестидесятых годов прошлого века.

- Да, я не ошиблась, - с удовлетворением сказала мадам Трюмо.- Так хорошо. У вас, Данимира, удивительно несовременное лицо.

Я подняла на неё глаза в замешательстве.

- Это комплимент, - засмеялась она, потом, как бы между прочим продолжила: - Простите за любопытство, а в каких отношениях вы с Ксенией?

Я ненадолго задумалась. Друзьями нас, пожалуй, было не назвать. Но сегодняшний чудесный день многое изменил. Я чувствовала, что моё сердце готово раскрыться. Да, они странные... и, пожалуй, немного циничнее, чем стоило бы. Но, как говорится, у каждого свои недостатки. Сегодня ведьмы Мартина уделили мне столько внимания и подарили чудесное ощущения будущего счастья, а это дорогого стоило.

- Мы недавно познакомились, но Ксения ко мне очень добра...

В зеркальном отражении лицо мадам Трюмо странно потемнело, будто доброта Ксении ей не нравилась.

- Нет, правда-правда, очень. Ну, вроде как она шефство надо мной взяла... все они - Анна, и Людмила... и Ангелина...

Особенно Ангелина, хмыкнула я про себя. Воспитывает во мне толерантность.

- А молодой человек?

- Мартин... а-а-а... так это... он тоже...

- Шефство взял? - невинно спросила горбунья.

- А-а... да, вроде того. И вообще мы сегодня встретились совершенно случайно.

Обсуждать мои взаимоотношения с Мартином я не собиралась ни с кем. В первую очередь, потому что и сама не знала, что сказать. Ой, вы знаете, мы чуть было не стали любовниками, но выяснилось, что я бьюсь током, как неисправная проводка. Такая вот незадача, но я работаю над этим.

Мадам Трюмо сменила тему и защебетала о том, что перед своим следующим балом я обязательно должна посетить её салон.

- Мы позовём месье Шифоньера. Он лучший стилист на всём Северо-Западе. К нему записываются за полгода. Он будет счастлив поработать с таким богатым материалом.

Я с уважением подумала о том, какой сказочный мир заполняет мысли мадам Трюмо - балы, приёмы, светские рауты, благотворительные вечера... леди в бриллиантах, джентльмены в смокингах... А я даже в ночной клуб не пойду, где наша группа собиралась отмечать окончание первого учебного года, потому что в это время буду уже в Оленегорске. Впрочем, я так стремилась домой, что ни один бал в мире не удержал бы меня в Петербурге.

- Когда-нибудь - обязательно, - вежливо сказала я, вставая. - У вас прекрасные платья. И большое спасибо за причёску. У меня самой так никогда бы не получилось.

Мадам Трюмо всплеснула руками.

- Зачем же 'самой'? Есть специалисты, и вы, мадемуазель Данимира, должны научиться пользоваться их услугами...

- Когда будет повод - непременно.

Я посмотрелась в зеркало. Облегающее платье цвета слоновой кости было расшито крошечными золотистыми стразами и посверкивало при каждом движении. Сзади подол был длиннее и лежавшие на полу кружевные фестоны напоминали морскую пену. Я одновременно походила на кинодиву и на русалку.

Ну и куда в таком?

- Thank you! Thank you! - прошептала я с надрывом, раскланиваясь и прижимая к груди воображаемого 'Оскара', потом смахнула воображаемые слёзы.

Мадам Трюмо не разделяла моей иронии. Без тени улыбки она сказала:

- Женщина должна построить свою жизнь так, чтобы ей было куда выйти в вечернем туалете.

Я подумала и небрежным движением выкинула 'Оскара' в кусты.

- Например, выйти за принца?

- Например, - всё так же серьёзно подтвердила мадам. - Этот способ, наверное, самый надёжный.

- Наверное, - засмеялась я. - Но вы знаете, за всю свою жизнь не видела ни одного принца. Не попадалось. Видимо, номера наших троллейбусов не совпадают. Я пойду уже, покажусь? А то все, наверное, заждались.

- Конечно. - Она подошла к двери и распахнула её.

- Я сделала всё, что смогла, - сказала она ведьмам и Мартину. - Встречайте свою принцессу.

И снова были аплодисменты, комплименты и мимолётное удивление тому, как быстро привыкаешь к всеобщему восхищению. Ни капли смущения я не испытывала, а напротив, принимала всё как должное.

После пятой примерки я взмолилась:

- Всё, не могу больше! Сил моих нет. Давайте на сегодня закончим. Домой хочу.

И все как-то сразу замолчали и выжидательно уставились на меня.

- Барашек, ты же не собираешься дома пить шампанское в одиночестве? - спросила наконец Ксения. - Это плохой признак даже в обычный день, а в день рождения и вовсе никуда не годится. Давай-ка мы составим тебе компанию.

Я была так благодарна и Мартину, и его ведьмам за этот чудесный день, так хотелось показать, как я ценю их дружеское участие... Со времени несчастья с Женькой никого в моём доме не было, а мне всегда нравилось принимать гостей.

Быстро прикинув, что в кладовке стоят мамины заготовки, холодильник полный, а в рюкзаке Мартина имеется большой пакет с пирожными, я решила, что, пожалуй, не ударю в грязь лицом.

Гулять так гулять.

- А давайте! Но шампанского у меня только одна бутылка.

- Ничего, заедем куда-нибудь и купим, - решила Ксения.

Она вызвала такси - две машины, в одной поехали ведьмы, в другой - я с Мартином.

Всю дорогу - очень короткую дорогу - я продремала на плече Мартина, а он держал меня за руку, и от этого пустяка я была счастлива, как будто весь мир был у меня в кармане.

О чём думал Мартин, пока такси мчалось по вечернему городу, я не знала, но когда мы подъехали к дому, он разбудил меня, и я увидела его глаза близко-близко. Мне даже показалось, что он готов, наплевав на последствия, поцеловать меня.

- Не надо, - поспешно сказала я. - Я боюсь за тебя. Подожди немного - всё изменится.

С вымученной усмешкой Мартин отстранился.

- Нет времени ждать. Пойдём, остальные уже здесь.

Перед входом в подъезд ведьмы остановились и стали доставать сигареты: они курили, все четверо. Дурная привычка, на мой взгляд, но я другим не указчик.

- У тебя, наверное, курить нельзя, а хочется по страшной силе, - пояснила Аня. - Постоим здесь, отравимся наконец-таки. - И добавила жалобно: - Хотя ноги гудят, и даже спину ломит... Ужасно устала!

Её слова меня смутили.

В нашей семье никто не курил, и я табачный дым не жаловала. Но некоторые из папиных друзей курили. Дымили как паровозы, чего уж там. Когда они приходили к нам в дом, то на улицу их никто не гнал. Включался на полную мощность кондиционер, а когда застолье заканчивалось, мама творила специальную антитабачную волшбу, которую сама и сочинила, к утру комната полностью очищалась от последствий курения.

Обои у меня в квартире были такие светлые, такие чистые, и занавески тоже новенькие... и потолок со свежей побелкой... и пахло у меня в квартире приятно. А кондиционера не было. Но не могу же я держать уставших гостей на пороге. Мне очень хотелось отблагодарить их за всё. За один вечер ничего не случится. Была не была, решила я. Пусть курят в комнате, не буду даже гонять их на лестницу. Всё равно буду сегодня созваниваться с родителями. Вот и спрошу у мамы, как избавиться от дыма. А пока окно в комнате открою, и на кухне балкон, чтобы сквозняком вытягивало.

Я улыбнулась и пошире распахнула дверь в подъезд.

- Заходите. Можно у меня курить, переживу уж как-нибудь.

Ведьмы замолчали, переглянулись и снова посмотрели на меня. Они явно обрадовались. У всех четверых даже глаза блеснули какой-то зеленью.

- Ты нас приглашаешь? - довольным голосом проворковала Ксения. - Всех ?

Нет, можно подумать, я кого-то на улице оставлю.

- Ну разумеется. - Я пожала плечами. - Заходите уж скорее все. Нам на последний этаж, и лифта нет. Но тут всего четыре этажа.

Мартин сделал широкий жест рукой:

- Дамы! После вас.

Ведьмы цепочкой зашли в подъезд. За ними я. За мною нагруженный Мартин. Во время подъёма я совсем было приуныла от непрошенных, но неизбежных воспоминаний. Ещё недавно я поднималась наверх вместе с ним - наполненная радужным предвкушением, всерьёз опасающаяся своей неопытности, но ведомая твёрдой решимостью... Наверное и Мартин сейчас вспоминает тот вечер... Что же он думает про меня на самом деле? Только у дверей квартиры я встряхнулась и силой заставила себя думать о другом. Скоро я буду в Оленегорске, и всё наладится. Всё будет хорошо. А пока бессмысленно изводить себя горькими мыслями.

Я открыла входную дверь. Снежинка навстречу не вышла, но я не удивилась. На неё иногда нападала застенчивость при виде незнакомых людей. Она предпочитала сначала отсидеться в укромном месте, рассмотреть гостей, привыкнуть к ним, и только потом неслышно появиться во всей красе - так, чтобы окружающие начали ахать и восторгаться её белоснежной шубкой.

Снежинка должна была ведьмам понравиться, она всем нравилась.

А ведьмы ей? Вот это вопрос.

Девушек я проводила в комнату, а Мартина направила на кухню.

- Пакеты с одеждой в прихожей кинь - я чуть позже уберу, а всё съедобное на кухне на стол выложи. И шампанское открой, а остальное - в холодильник.

В комнате я усадила ведьм на диван, расставила вместо пепельниц несколько пиал и предусмотрительно распахнула окно. В комнату вплыл летний городской воздух - смесь выхлопных дымов и чего-то нежного, сиреневого, цветущего где-то далеко, за три двора отсюда. Щемящее чувство тоски по дому сжало сердце, но я прогнала его прочь. Не так плохо обстоят дела. Откуда ни возьмись образовался настоящий день рождения - с гостями, подарками, шампанским. И Мартин здесь, рядом... Наверное, грех жаловаться..

Ксения, Аня и Люда с любопытством оглядывались по сторонам.

- А у тебя мило, Барашек, - сказала Аня. - Картинки такие прикольные.

- Да, симпатично, - сказала Ксения. - И картины действительно хороши.

Люда молча покивала, соглашаясь.

Одна только Ангелина, опустив глаза, внимательно рассматривала свои ногти и чему-то улыбалась. Эта улыбка вызвала у меня смутное недоумение. Я редко видела Ангелину чем-либо довольной, а вот сейчас она была очень, очень довольна. Хороший маникюр?

- Вы пока курите, не стесняйтесь, - сказала я гостьям, доставая из буфета цветные бокалы и большой серебряный поднос. - А я сейчас. Я быстренько.

На кухне Мартин уже сделал всё, о чём его просили. Он стоял, опустив голову и сложив руки на груди, спиной к окну, и лицо его было в тени.

Преодолевая неловкость, я заговорила, постаравшись придать голосу шутливые интонации:

- Не стой здесь. Иди в комнату... тост пока можешь придумать. Цветистый восточный. Про то, как высоко в небе парил горный орёл, внизу бежала горная река, а потом неожиданно подвести к тому, что я умница-красавица и вообще молодец. А я сейчас всё подготовлю, бокалы ополосну и приду.

Мартин качнулся, сделал шаг вперёд и оказался рядом со мной.

Я вздрогнула - лицо у него было белое как снег, обычно голубые глаза потемнели, и в них сгустилась мутная болотная зелень.

- Данимира... - глухо пробормотал он. - Даня, Данечка...

Никогда раньше Мартин не называл меня так ласково, но вместо радости я ощутила тревогу.

- Ты выглядишь совсем больным... Что с тобой?

Мартин словно не слышал меня.

- Данечка, - снова пробормотал он. - Иди сюда, обними меня... - Его голос был странно жалобным.

- Нам нельзя... - начала было я. - чуть-чуть подожди... - Я хотела рассказать ему, какие надежды мною возлагаются на поездку в Оленегорск.

- Просто обними, - сквозь зубы сказал Мартин. Я посмотрела в больную муть его глаз и сделала, как он велел. Обняла его и положила голову ему на грудь, Мартин стиснул меня так, что мне стало трудно дышать, уткнулся мне в волосы, и мы застыли в этом объятии на долгое время.

Против ожидания, никакие бабочки в животе у меня не порхали, и вообще ничего такого я не испытывала, хотя в Эрмитаже от близости Мартина у меня подкашивались ноги. Нет, ощущения были совсем другие - мне просто было хорошо, как будто я обнималась с потерянным некогда другом. Будто я долго брела по ледяной заснеженной равнине, а теперь стою и отогреваюсь у очага. Казалось, что объятия Мартина - единственное надёжное место во Вселенной, что мы с ним единый организм, обладающий общей кровеносной системой и что разлучить нас невозможно.

Потом он разомкнул руки и быстро отстранил меня, почти оттолкнув.

- Прости меня, - сказал Мартин так, как будто что-то мешало ему говорить. Потом он резко втянул воздух через стиснутые зубы, выдохнул и повторил: - Прости.

На пороге он бросил через плечо:

- Не торопись. - И вышел.

Что это было сейчас? Что это за братско-сестринские объятия?

Я рывком распахнула балконную дверь, постояла, разглядывая свой маленький садик - в горшках, как обычно, цвела сорная трава, которую я не стала выпалывать и этой весной.

- Ничего, прорвёмся, - сказала я диким цветикам. - Всё будет хорошо.

Погружённая в свои мысли, я сполоснула бокалы, вытерла их полотенцем, аккуратно расставила по кругу на подносе. В центр водрузила открытую бутылку шампанского. Достала из холодильника гроздь красно-коричневого винограда, разделила гроздь на несколько веточек поменьше и раскидала их по подносу в живописном беспорядке. Подумала и переложила по-другому. Добавила несколько синих слив в сиреневой пыльце, лимонно-жёлтых яблок, отщипнула из букета несколько оранжевых соцветий и пристроила их к фруктам.

Композиция получилась яркой, нарядной и праздничной. Ключевое слово - праздничной. У меня день рожденья, я собираюсь его праздновать. Праздник-праздник. Только сначала придётся преодолеть сопротивление Мартина и выпытать, что же с ним такое творится.

Я взяла поднос и понесла его в комнату, втайне надеясь, что сейчас я войду, и все заулыбаются, и похвалят мои дизайнерские поползновения, и мы выпьем шампанского, а потом я поскребу по сусекам, накрою стол и будет хорошо...

На пороге я застыла. Поднос в моих руках дрогнул, и бокалы тоненько прозвенели.

Овальный стол, стоявший прежде посередине, был убран к стене, ковёр скатан в трубу и тоже убран в сторону. На освободившемся месте на паркете мелом был вычерчен большой круг. По его внешней окружности были расставлены горящие свечи.

Чёрные свечи.

По внутренней окружности шли меловые строчки заклинаний, постепенно заворачивающиеся по спирали к центру. Сквозь них просвечивали контуры пятиконечной звезды. Письмена ближе к середине круга были написаны чем-то тёмным.

Кровью, скорее всего.

Потому что так всегда делают в ритуалах запретной магии, если собираются совершить человеческое жертвоприношение... и если кровавые строчки располагают в центре, то использовать собираются не только тело, но и душу.

Мартин стоял у вершины звезды, ведьмы по бокам. На меня никто не смотрел. Ведьмы вполголоса бормотали заклинания, Мартин стоял молча, сосредоточенно уставившись в центр круга. С одного его запястья медленно, как в замедленной съёмке, сорвалась, сверкнув рубином, капля крови, и стало понятно, чьей кровью начертаны руны в центре круга.

Значит ритуал, который они затеяли, будет в пользу Мартина.

Вот, значит, за что я должна была его простить.

А за такое прощают?

Я машинально поднесла руку к причёске, желая распустить волосы - с распущенными волосами колдовать было бы легче - а магия, если я правильно понимала происходящее, должна была мне сейчас понадобиться, но причёска не желала разрушаться. Волосы будто склеились намертво. Я вспомнила говорливую мадам Трюмо и её шпильки, которые она доставала из кармана жакета.

Я сделала всё, что смогла, сказала она.

Вот как... с трудом начала понимать я - всё было продумано заранее, всё подстроено.

Вот значит, что стояло за прозвищем 'Барашек'.

Жертвенный барашек.

Как просто. Мартин, наконец, решил свою задачу, и решение оказалось не в мою пользу.

Я попыталась шагнуть назад, но Ксения, не глядя, не переставая бормотать, произвела колдовской жест, и липкая паутина злой магии опутала мои ноги.

Тогда я швырнула поднос в центр круга, надеясь, что разлитое вино смоет часть надписей, но Ксения успела его перехватить. Накренившиеся бокалы и бутылка вернулась в вертикальное положение. Поднос плавно проплыл по воздуху и приземлился на комоде.

Ксения укоризненно покачала головой.

- Ну что же ты, Барашек, нам это шампанское ещё пригодится.

Я волнообразно взмахнула освобождённой рукой - кисть сжата в кулак, отогнутый большой палец действует как нож. Папин приём помог, паутина распалась. Но не успела я этим воспользоваться, как Ксения снова сделала свой паучий жест. Я опять отбила её заклинание, и мне удалось сделать шаг назад.

- Да помогите же мне, - воскликнула Ксения. - Она брыкается!

Ведьмы прекратили чтение заклинания и обратили свои взгляды на меня. Глаза у них светились тускло-зелёным, будто они залили в глазницы фосфорический раствор.

Объединив усилия, они всё же стреножили меня, опутали липкой сетью, но были вынуждены отвлечься от своей ворожбы - я боролась.

От потери контроля вуаль на Ангелине пошла волнами, отчего казалось, что она уродливо, в какой-то нечеловеческой манере гримасничает. Сквозь вуаль я увидела Гелино лицо - настоящее лицо. Оно источало довольство и предвкушение. Язык беспрестанно облизывал красные губы. Умиротворение наконец связало её черты между собой, и они обрели гармонию - ту, которой раньше были лишены.

Почему-то именно это чудесное преображение Ангелины убедительнее всего показало, что сейчас меня будут убивать.

И сразу же стало спокойно.

Ум обрёл ясность. Так со мной обычно бывало при сдаче экзаменов. И чем труднее был экзамен, тем быстрее начинал работать мозг.

Мне не вырваться, это свершившийся факт, мечтать о возвращении в прошлое для исправления ошибок бессмысленно. Так же бессмысленно, как и рыдать и молить о пощаде - никто в такой ситуации на попятный не пойдёт. От одной ведьмы я ещё смогла бы отбиться. Или - при удаче - от двух. Но в одиночку уйти от полного чёрного ковена, от старших ведьм, натасканных Мартином... шансов никаких. Счёт шёл на минуты. Мне никто не успеет помочь. Даже родители, которые скоро должны позвонить. От участи, уготованной мне Мартином и его ведьмами, могло избавить только чудо.

Чудо...

Белое пятно вдруг показалось под диваном. Я осознала, что всё это время под диваном пряталась Снежинка. Мой фамильяр излучал ужас и отчаянье. Но всё же, сильно рискуя, верная Снежка нашла в себе силы показать, что она со мной.

'Источник, ведьма Данимира, ты забыла про источник под домом...' - передала Снежинка.

Да, это могло бы помочь... если бы с ведьмами не было Мартина. Он не даст мне уйти. Кем он был на самом деле, я не знала, но сила его была велика.

Я потянулась к источнику, зачерпнула магии, и план действий возник молниеносно, как будто бы я всегда его знала, потом забыла, а вот сейчас снова вспомнила. Три адских заклинания должны были опустошить мой магический потенциал, но ритуал не будет доведён до конца. Тело было уже не спасти - ведьмы крепко оплели его своими нитями, но можно было не отдать душу.

Сумасшедший, безумный план с неведомыми последствиями.

Хэппи-энда не будет, даже если он сработает.

Но всё можно исправить, пока душа не разорвана в клочья.

Расчёт Мартина, основанный на использовании моей души, полетит к чёрту. И сам Мартин пусть летит к чёрту.

Я сделаю это - я, наивная дурочка, библиотечная девочка, отличница, заучка, я ведь знаю наизусть каждое заклинание из маминой библиотеки. Когда у вас шопинг был, я над книжками сидела. Дырку вы от бублика получите, а не мою душу.

Они принимали меня за шестёрку, а шестёрка окажется джокером.

Так заговаривала я сама себя.

Я торопливо изложила свои соображения Снежинке, в спешке накладывая одну мысль на другую, а вслух произнесла дрожащим голосом:

- К чему же тогда был сегодняшний день? Вы ведь могли сделать всё гораздо проще. Объясните мне напоследок...

Согласие Снежинки было получено немедленно.

'Я с тобой, хозяйка. Действуй. У тебя всё получится. И до встречи'.

От этого 'и до встречи' я чуть было не зарыдала в голос, зная, на что согласилась Снежинка.

Мне ответила Ксения. Ответила неожиданно мирно, даже с печалью в голосе, со светлой такой грустинкой:

- Барашек, мы хотели, чтобы в твой последний день тебе было хорошо. Мы ведь к тебе привязались... где-то... Это был наш подарок - в свой последний день рождения ты должна была быть счастлива.

Прежняя я, наверное, остолбенела бы от такого заявления. Я и изобразила нечто вроде морального столбняка - приоткрыла рот, похлопала глазами.

А сама вновь потянулась к источнику силы в подвале, зачерпнула ещё магии и приступила к сотворению своих заклинаний.

- А я сразу была против! - сообщила Ангелина. - Я им говорила, тебя давно надо было использовать, без всех этих телячьих нежностей!

- Спасибо, Геля, - с искренним чувством сказала я, продолжая мысленно выплетать ворожбу. - Без нежностей, действительно, было бы лучше.

- Ты сама виновата - зачем ты отвергла Мортена? - воскликнула Аня. - Тебе всего-навсего надо было лечь с ним в койку. И ничего бы этого не было. Ты понимаешь - вообще ничего! Ты была бы с нами вместе и жила бы ещё много-много лет.

Мортена? И почему они дружно уверены, что я была против? В подробности их явно не посвящали. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.

Первое заклинание, самое энергоёмкое, было готово, добрая половина моих сил ушла на него. Я приступила ко второму, а пока продолжала отвлекающие манёвры.

- Счастлива, как вы? Делить одного на четверых?

- На троих, Геля почти не в счёт, - пояснила Аня на полном серьёзе.

А-а. Существенная разница. Если бы у меня было время, я бы, наверное, смеялась до упаду.

Ангелина снова заговорила, и было заметно, что её начало потряхивать:

- Ты просто не понимаешь, чего лишилась! Другие только мечтать о таком могли!

И я даже знаю, кто эти 'другие'. Что, Гелечка, не для тебя расцвёл цветочек аленький?

- Да уж, - подала голос Люда, которая до этого молчала с мрачным видом. - Лучше бы ты с ним переспала.

Ещё час назад я согласилась бы с этим на все сто. А теперь уже так не считаю.

Ксения с горечью признала:

- Даже я хотела, чтобы Мортен уложил тебя. Хотя это я была его любимой женщиной. Я, а не ты! - И она собственническим движением положила руку на плечо Мартина... или Мортена? - По-настоящему он любит меня, а ты - его временное наваждение, он просто помешался на тебе, на зелёной малолетке!

Мартин медленно повернул голову, исподлобья взглянул на Ксению, и рука тут же была убрана.

Второе заклинание было готово, и вторая треть сил ушла вместе с ним.

Гелина вуаль начала рваться клочьями, из-под неё начало промелькивать её собственное лицо. Зрелище было то ещё. Она зачастила с истерической обидой:

- Ты, маменькина дочка, папина принцесса, тебе всё в жизни доставалось легко, у тебя всё было - деньги, дом, родители...

Она перечислила именно в таком порядке.

- А у тебя нет?

- А я со Складовского детдома!

- Со Складовского детдома? Это что такое? - машинально переспросила я.

- Складовск! Это город такой под Ростовом! Ты бы там просто сдохла!

Была там одна такая... с Ростова, вдруг вспомнила я мамины слова.

- Ты бы там точно не выжила, - подхватила Аня. - И недели не продержалась бы! Тебя, неженку, там бы по стенке размазали! - Её лицо покрылось красными пятнами. - Ты в теплице выросла, в аквариуме, потому овцой такой и оказалась!

Может быть, и было зерно истины в этих словах, но сейчас не было ничего важнее осуществления моего плана, а я почуяла, что ведьмы нарочно заводятся, накручивают себя, готовясь к тому, что сейчас произойдёт.

Конец был близок.

- Заканчивайте кудахтать, - холодно произнёс Мартин. - К делу!

Мартин перевёл взгляд на меня и что-то в его лице дрогнуло, губы бесшумно шевельнулись.

'Прости меня', - прочла я и даже не смогла удивиться.

Ни одно из слов Мартина не имело больше никакого значения.

- И бог не простит, - ответила я, заканчивая третью волшбу. И мстительно добавила: - А мой отец тебя убьёт.

Мартин как-то криво ухмыльнулся, как-то внутрь себя, эта ухмылка перекликалась с неким тайным знанием его тёмного мира.

- Это вряд ли.

Мне некогда было анализировать, но этот момент царапнул.

Мартин оглядел своих ведьм и бросил:

- Начинаем.

Да, начинаем.

Затем всё происходило так быстро, что казалось, это происходит не со мной. Чувства отмерли, и я просто смотрела дурной бессмысленный фильм ужасов.

Первое моё заклинание полетело в Снежинку и вышибло из неё душу. Пушистое тельце осталось сидеть под диваном, бессмысленно уставясь потухшим взглядом в пространство, а сама душа Снежинки, сияющая одуванчиковая пушинка проплыла по комнате прямо перед носом у ведьм, которые ровным счётом ничего не увидели. Покачиваясь, следуя за потоком воздуха, пушинка подлетела к раскрытому окну и растворилась в городском космосе.

Я найду тебя, пообещала я Снежкиной душе и приготовилась к следующему этапу.

Последнее, что я ощутила, находясь в родном теле, - резкий удар под коленки и я падаю, но не на пол - меня мягко, но властно подхватывает какая-то сила и перемещает к центру круга.

А последним, что я слышала, было возмущённое Гелино:

- Стойте, погодите, пусть сначала пин-коды от карт своих скажет!

Дальнейшее я уже наблюдала из-под дивана, поскольку вместе со вторым заклинанием успела переместиться в свободное тело Снежинки.

Всё стало безумно огромным, от резкого увеличения масштаба окружающего мира тошнота подступила к горлу, и голова закружилась, как на американских горках, но сосредоточиться на новых ощущениях я не могла. Зрелище, которое разворачивалось сейчас передо мной, было самым страшным, из того, что я видела в своей короткой жизни.

Тело, моё прекрасное тело, которое я только-только начинала понимать и любить, которым я стала гордиться, и от которого ожидалось столько радости в будущем, безжизненно висело в метре от пола - запрокинутая голова с короной светлых волос, длинные руки, раскинутые в стороны, длинные ноги, ломко подогнутые и перекрещенные в щиколотках, будто я прилегла подремать на зелёном пригорке. Ведьмы и Мартин ожесточённо выкрикивали что-то на том самом древнеегипетском, затем они синхронно вытянули руки в мою сторону, и с их ладоней начали срываться круглые сгустки какой-то туманной субстанции. Мохнатые шары мутно светились красным и описывали круги вокруг распростёртого тела.

Как акулы, подумала я.

Вдруг один из шаров приблизился к ноге и будто принюхался. Открылась пасть, полная острых зубов, и шар впился в голень, отхватив кусок от неё и оставив глубокую круглую рану. Нога судорожно дрыгнулась, с неё слетела босоножка и упала неподалёку от меня. Кровь брызнула фонтаном. Моё тело выгнулось дугой, исторгло дикий вопль и конвульсивно забилось в магическом коконе.

Оцепенев, под собственные хрипы и стоны, я смотрела, как светящиеся шары начали раздирать меня на куски.

Перед глазами стала собираться темнота.

Снежинка, сказала я себе. Я должна двигаться ради Снежинки. И ради того, чтоб у ковена ничего не вышло. Для чего бы ни была предназначена эта казнь, результатом будет пшик, nothing, дырка от бублика.

Темнота отступила.

Последнее, третье заклинание я потратила на отвод глаз. Полноценного заклинания было не сплести, и человека этим магическим лоскутком было не спрятать. Но на маленькую кошку могло хватить.

Пора было выбираться из-под дивана и пробираться к выходу. Перед тем, как двинуться, я запретила себе смотреть, как я умираю. В том месте, где погибало моё тело, сознание нарисовало чёрный прямоугольник и отключило звук.

Кошачье тельце шаталось. Лапы скользили в кровавых лужах и заплетались - их было четыре, слишком много для той, что недавно была человеком.

Я бросила взгляд на гигантские фигуры. Лица показались мне меловыми пятнами, опознать их можно было только по одежде. Аня перегнулась пополам - её рвало. Ксения пыталась дотронуться до Мартина. Она беспрестанно хватала его за руку, а он стряхивал её прикосновение, как стряхивают паука, спустившегося на рукав с потолка. Их явно заклинило на этом действии. Геля распахнула блузку и медитативными ласкающими движениями размазывала мою кровь по лицу, шее, груди... и это выглядело хуже всего.

А Люда... одна Люда стояла неподвижно. Её глаза - я вдруг увидела на меловом пятне светящиеся глаза - смотрели прямо на меня. Сомнений не было - она меня видела. Погодницы, они такие, у них своя магия. С ними никогда не угадаешь.

Я застыла на месте с поднятой передней лапой. Секунду мы смотрели друг на друга, потом Люда едва заметно повела подбородком в сторону двери, и я побежала.

Я выскочила на кухню, потом на балкон и там вступила на карниз. Тот участок мозга, что отвечал за страх, отключился ещё тогда, когда первый из бесов, вызванных Мартином, впился в мою плоть. Я знала, что должна пройти по карнизу до раскрытого по летнему времени лестничного окна и не сомневалась, что сделаю это. Три нерушимых образа гнали меня вперёд - пшик, nothing, дырка от бублика.

По карнизу я прошла так ловко, будто делала это всю жизнь.

Добравшись до цели, я вспрыгнула на подоконник и так попала на лестничную клетку.

Спускаться вниз было неимоверно тяжело - перепады высоты были для меня слишком большими. Несколько раз голова перевешивала, или я путалась в лапах - и кубарем летела вниз, пересчитывая ступени. Должно быть, ушибы были сильные, но боль маячила где-то на заднем плане. У меня был надёжный анальгетик - пшик, nothing, дырка от бублика.

Добравшись до самого низа, я первым делом потянулась к источнику, и, поскольку теперь он был гораздо ближе, заполучила ещё немного энергии - она была потрачена на заклинание инверсии внешности. Теперь я должна была выглядеть по-другому. Люда, конечно, меня отпустила, но кто его знает, зачем она это сделала. Может, захотела позабавиться, может, поохотиться.

Нет больше веры никому.

По тельцу прокатилась волна магии, меня тряхнуло, шерсть стала дыбом и снова улеглась. Я мельком кинула взгляд на лапы - они стали тоньше, а шерсть стала чёрной. Отлично. Пусть теперь ищут белую кошку в тёмной комнате.

Дверь внизу, за которой скрывалось спасение, была закрыта на кодовый замок.

Кнопка домофона располагалась высоко. А ковен скоро очнётся, обнаружит, что всё пошло наперекосяк, и заметит цепочку кошачьих кровавых следов, ведущих на кухню, на балкон, на карниз...

Сложить два и два им будет не так сложно, как хотелось бы. Я примерилась и прыгнула на кнопку. Дважды я промахивалась, на третий раз - попала, даже запиликал сигнал выхода, но всё равно ничего не вышло. Надо было не только нажать на кнопку, но и одновременно толкнуть дверь - на это банально не хватало сил.

Я вспомнила про открытое окно первого этажа. Через него можно было выбраться на козырёк, нависающий над дверью в подъезд.

Так я и поступила - выбралась на козырёк и, не раздумывая ни секунды, спрыгнула на асфальт. Приземление было жёстким, я ударилась лицом... то есть, мордой и чувствительно отбила лапы. Но теперь свобода была рядом. Хромая и припадая на все четыре ноги, я ринулась прочь из двора, прочь из Малого переулка - к Тучкову мосту. Мне надо было обязательно до него добраться.

А если перейдёшь дважды, сказал папа, то враги потеряют твой след.

Хороший мост, чтобы сбить со следа, сказала мама.

По пути я пару раз чуть было не заблудилась - путала повороты и проходные дворы. С непривычного ракурса город казался совсем чужим.

Город гулливеров.

Несколько раз я пересекала улицу буквально под колёсами автомобилей, и, должно быть, немало водителей чертыхалось, когда чёрная кошка перебегала им дорогу.

Но мне надо было спешить, пока ковен пребывает в уверенности, что всё идёт по плану.

Я всё-таки добралась до Тучкова, и в ту минуту, когда я вступила на мост, позади сверкнула вспышка. Над Невой пробежал рокочущий раскат грома. По спине прошёлся порыв студёного ветра. Я шарахнулась к перилам, прижалась к ним боком, и затем через силу оглянулась. В том месте, где находился Малый переулок и мой осквернённый дом, в небо уходил столб света. Упираясь в облака, он образовывал наверху, среди акварельно-чернильных разводов, светлый овал какого-то мертвенного голубовато-серого оттенка, и в этом овале проглядывало призрачное лицо Мартина. Его бледные глаза были устремлены вниз и обшаривали землю, клочок за клочком.

Мартин, Мортен, что же ты такое, в отчаянии думала я, распластавшись по асфальту. Наверное, если меня обнаружат, лучшим выходом будет броситься с моста в Неву, чтобы избавить себя от дальнейших мучений. Но потом поисковый луч начал постепенно мутнеть, тускнеть, истощаться, и к тому же я заметила, что ищет Мартин совсем не в той стороне.

Убедившись, что колдовство Мартина иссякло, я встала, неумело встряхнулась и упрямо продолжила путь.

Где-то далеко начали бить куранты. Плескались тёмные волны, волнующий запах речной сырости проникал в ноздри, бодрил и странным образом прояснял рассудок. Когда по мосту проезжал автомобиль, мост ощутимо подрагивал. Казалось, он сейчас развалится, и вместе с его обломками я полечу в тартарары, но такая перспектива меня не слишком пугала - Мартин был страшнее. Беспрестанно двигая туда-сюда ушами-локаторами, я торопливо семенила вдоль ограды.

Мост чудился мне бесконечным - видимо, я уже вступила в зону портала, благодаря которому переправа и приобрела свои волшебные свойства. Для магического существа время и расстояние здесь могло исказиться на неопределённую величину.

Впереди возникла компания великанов. Мне они показались стадом слонов, неторопливо бредущим на другой берег. Пахнуло пивом, куревом, и сладкими девичьими духам - это были обычные люди, поздние гуляки, которые на своё счастье не замечали ни вспышек молнии, ни страшных бледных глаз, вперившихся в ночные улицы и проулки.

Зато они заметили меня.

- Ай, смотрите, кто это? Кошка! - раздался сверху звонкий голос. - Фу, страшная какая!

- Где, где? - подхватили юношеские голоса.

Я прижала уши и помчалась вприпрыжку мимо колонноподобных ног.

- Да где кошка-то? - спрашивали позади. - Ты чего, Наташка? Глюк словила?

- Да была кошка, была, чёрная, тощая, страшная! - оправдывалась уже оставшаяся позади Наташка. - Уши как у летучей мыши! Я сначала даже не поняла, кто это...

Сзади кто-то что-то сказал иронически, и компания взорвалась беззаботным смехом.

Чёрная.

Тощая.

Страшная.

Слава богу. Инверсионное заклинание удалось на славу. Этот портрет совершенно не соответствовал внешнему облику Снежинки. Самым убедительным оказалось слово 'страшная'. Никто и никогда не смог бы назвать хорошенькую Снежку 'страшной'. А дома на видном месте осталась стоять фотография, где я валяюсь на диване в петербургской комнате и читаю книжку, а рядом белоснежная упитанная кошечка мягкой лапой ловит солнечный зайчик, прыгающий по страницам. Этот снимок сделала мама прошлым летом, как раз перед отъездом в Оленегорск...

Я подумала о родителях.

Они уже сегодня будут здесь. Должны быть. По длительному молчанию моего телефона станет ясно, что произошло неладное. Наверное, первое, что они сделают, - попросят Левиафана связаться со Снежинкой. Когда и Снежинка не отзовётся, они точно поймут, что со мной случилась беда. Я вдруг представила, как родители входят в комнату, где пол и стены залиты кровью их дочери, и мне снова стало дурно... следом возникла картина - одинокая неприкаянная душа Снежинки летит в пространстве - неотвратимо удаляется, как космонавт с оборванным тросом, падающий в космическую бесконечность... Мне стало совсем тяжело. Острое горе сжало горло, и я почувствовала настоятельную необходимость остановиться и выплакаться.

Вместо этого я продолжала бежать.

Об этом я подумаю завтра, твердила я классическую формулу всех горемык, попавших в беду и спасающих свою шкуру, завтра я позволю себе всё; если захочу, я буду, не стесняясь, выть и царапать землю, а пока - беги, кошка, беги!

Справа мелькали ровные одинаковые прутья решётки. Краем глаза я отслеживала их мельтешение и через некоторое время ощутила, что начинаю впадать в какой-то транс.

Снова сверкнула молния - почти над головой. Посмотрев вверх, я припала животом к асфальту, потому что небесный просвет, в котором вновь призрачно маячило лицо Мартина, переместился и был практически над Тучковым.

У меня возникло острое предчувствие, что меня сейчас обнаружат, и это предчувствие было абсолютно, абсолютно невыносимым.

Воля, толкавшая меня вперёд ослабела, лапы подкосились. Я упала на асфальт, сжалась в комок, зажмурилась, чтобы не видеть страшных бледных глаз, висящих надо мною, и начала бредить на анималингве какую-то собственноручно слепленную, корявую, всю кривую и косую и совершенно сумасшедшую мольбу, обращённую к тому мифическому существу, благодаря которому и существовал этот портал.

- Ты, огромный, стозевный, стоглазый, стомудрый, невидим ты, но я всё равно чувствую, что ты есть, - помоги мне. Я растёрта как пыль между пальцами, я ничто, я кварк твоего мира, я распадусь, разрушусь прежде, чем закончится твой вдох, но всё равно помоги мне. Я была глупа и связалась с теми, к кому и подходить нельзя было; меня предупреждали - я не слышала, меня отговаривали - я не внимала, а теперь прошу - помоги мне. Своей беспечностью я подвела всех, и теперь заперта в чужом теле, как и ты заперт в нашем мире. Помоги мне, а я больше никогда не попадусь в эту ловушку, никогда больше не буду верить и подставлять горло для укуса; нет больше места для любви в сердце моём, я никогда не полюблю, и даже если вырвусь из этого плена - клянусь, никогда больше не буду ходить беззаботно по краю трясины... никогда больше... никогда больше... никогда...

Бессвязные обещания изливались бесконтрольным потоком, пока я не осознала, что вокруг царит тишина.

Я приоткрыла один глаз и скосила его наверх.

Никаких грозовых чернильных разводов, никаких страшных ликов - низкий туман нависал в метре надо мной, безмятежный, будто он образовался над озером в лесной глуши, а не в центре большого города.

Я открыла второй глаз и тревожно подвигала ушами вперёд-назад.

Тишина.

Проезжая часть была пуста. В этом измерении ни один автомобиль не осквернял своим прикосновением гладкое новенькое покрытие.

Меня услышали?

Раньше мне непременно стало бы стыдно за этот истерический припадок - другим словом и не назовёшь, но теперь я ровным счётом ничего не почувствовала.

Белое свечение разливалось справа от меня - за оградой, над водами Невы. Я поднялась, пошатываясь, встала передними лапами на камень и просунула голову между прутьями.

Из-под воды медленно поднималось к поверхности что-то огромное, круглое как блюдо, сияющее электрическим светом, с тёмным пятном в середине. По поверхности воды во все стороны побежали сверкающие блики-скобки. Круг так и не вынырнул на поверхность, а замер, покрытый тонким подвижным слоем воды - вода была похожа на зелёный чай. Усилился запах - смешанный дух речных водорослей, мокрого песка, маленьких ракушек, тощих живучих рыбёшек и чего-то ещё, что я уже начала ощущать кошачьим обонянием, но пока ещё не могла классифицировать.

Я ещё больше вытянула шею и свесила голову вниз.

Круг моргнул, и я поняла, что меня разглядывают, и - как мне почудилось - разглядывают с любопытством.

Я замерла.

Потом круг вновь моргнул, и тяжёлый бас произнёс одно слово... да так сочно, что звук прокатился по всему пространству портала не хуже грома небесного.

- ПРИ-И-НЯТО-О-О... - и будто бы иронический смешок завершил раскаты. Неведомому существу показалось забавным, что микроскопическая козявка посмела потревожить такого, как он?

Мы ещё немного поглазели друг на друга, потом круг погасил свечение и ушёл на глубину - так же медленно, как и появился. Воды успокоились, разгладились водовороты, вызванные погружением, и вскоре уже ничто не напоминало о необыкновенном явлении.

Что это было, и было ли вообще?

Может быть, на почве нервного потрясения мною овладели галлюцинации?

Тем не менее, туман по-прежнему висел над головой, образовывая защитный полог, и я снова побежала - в какой-то ватной тишине. Никем не потревоженная, я добралась до конца моста, беспрепятственно пересекла пустынную мостовую и тронулась в обратный путь.

И я всё-таки сделала это - перешла Тучков мост дважды, и Мартин не нашёл меня.

Спасительный туман заканчивался вместе с мостом. Мне очень не хотелось покидать магическое убежище. Хотелось остаться здесь, свернуться клубком, уткнуться носом в собственную шерсть и заснуть на долгие-долгие годы.

Ради Снежинки, сказала я себе и вышла из тумана.

Куда теперь можно податься, я не представляла совсем. Наверное, было бы разумным вернуться к дому, затаиться где-то поблизости и дожидаться приезда родителей. Но при одной только мысли о возвращении в Малый переулок, к горлу подступал комок, а к лапам - паралич. Моя прежняя жизнь закончилась так страшно, что я не могла заставить себя сделать хотя бы шаг в том направлении.

К тому же, не исключено, что возле дома меня ждёт засада.

Сойдя с Тучкова, я двинулась совсем в другом направлении. В ближайших планах было забиться в некий укромный уголок и хоть немного поспать, потом найти еду... наверное, на помойке, и воду... наверное, в луже.

Торопливой прихрамывающей походкой я мелко трусила вдоль бесконечных стен и не узнавала ранее знакомые улицы. Не покидало ощущение другой планеты - чудовищно искажённый масштаб придавал местности нездешние черты.

Через какое-то время я совершенно перестала соображать, где нахожусь.

В этот двор-колодец мне пришлось свернуть, когда стало ясно, что силы на исходе. Во дворе оказался проход - через тёмную арку с разрисованными стенами можно было пройти во второй двор, через вторую разрисованную арку - в третий, и так далее. Выход из шестого двора перегораживали чугунные ворота. К решётке ворот толстой проволокой были прикручены железные листы, доходившие до самого низа и пролезть в узкую щель не смогла бы даже кошка.

Это был конец моего пути.

Я огляделась. В углу двора стояли два высоких зелёных мусорных контейнера. Наверное, в них можно поискать что-нибудь съедобное. Баночку с остатками йогурта или куриные косточки. Или ещё какую-нибудь гадость, но выбирать не приходится, я была готова съесть что угодно.

Подойдя ближе, я посмотрела вверх, поёрзала задом, примерилась и прыгнула. Отчего-то у меня создалось представление, что я взлечу как птица. Во всяком случае, так получалось у Снежинки. Вместо стремительного полёта и точного приземления я допрыгнула только до середины зелёной стены и, скрежетнув по металлу когтями, свалилась вниз как мучной куль. После десятой попытки в глазах начало темнеть и стало понятно, что до верха контейнера не добраться - я слишком слаба и неуклюжа.

Пришлось прилечь для отдыха. Я стала с трудом соображать, что же делать дальше. Прикорнуть ли голодной прямо сейчас, или отправиться на поиски более низкого помойного бачка?

Вот в чём вопрос.

Идти уже никуда не хотелось.

Вообще ничего не хотелось.

И тут появилась она - возникла бесшумно, как призрак.

Большая толстая крыса стояла столбиком в просвете между контейнерами и пристально меня разглядывала. Это была пожилая крыса - морда у неё была седая.

Вот и обед, вяло подумала я. Наверное, она не слишком проворна, изловить её будет несложно.

Я даже встала.

Крыса не шелохнулась. Она продолжала спокойно созерцать, и на её седой морде было написано что-то задумчивое.

... И вот эту крысиную бабулю я должна изловить, наброситься на неё, как наркоман в подъезде, зверски задушить, потом как-то прогрызть в её шерсти дыру, чтобы добраться до...

Тут меня замутило, земля закачалась, и я прилегла обратно.

Нет. Даже ради Снежинки - нет. Лавров Родиона Раскольникова мне не снискать. И останусь я здесь навсегда - в чужом обличии, а дворники в пыльных фартуках склонятся надо мною и скажут: 'Кошка сдохла, хвост облез... кто первый слово скажет, тот её и подбирает...'

Мне снова захотелось плакать.

'Ну-ка, ну-ка, кто это у нас здесь хнычет? Кто это помирать собрался?' - раздалось вдруг в моей голове.

Анималингва?

Я снова подскочила и на всякий случай обернулась назад. Не было здесь никого, кроме крысиной старухи. Неужели...

- Что тебя так удивляет? Говорящая зверюшка? - ворчливо спросила крыса. - На себя сначала посмотри. Усы, лапы и хвост - вот и все твои документы. Ты кто?

- Я... я человек... А вы тоже?

Крыса хмыкнула.

- А я нет. Зовут как?

Было бы неразумно немедленно разбалтывать первой встречной, что я - Шергина Данимира Андреевна. А вдруг она послана Мартином?

Не смотря на осознание, что мои мысли - это мысли параноика, я всё же попыталась навести тень на плетень и представилась:

- Иванова Лариса... э-э-э... Ивановна...

Понятия не имею, откуда всплыла эта Лариса Ивановна.

Крыса нахмурилась.

- Слушай, ты... Лариса Ивановна... Или ты перестаёшь дурака валять, и мы разговариваем как взрослые люди, тьфу, особи, или я сейчас развернусь и уйду. И твоя золотая мечта преставиться у помойного бачка исполнится сегодня же.

Ага. Мне уже помогли в прошлой жизни.

- С какой стати я должна вам доверять?

- А с такой, что плохи твои дела. А со мной как с доктором надо - не лукавя. Тебя преследуют враги, у тебя магическое истощение, и без посторонней помощи тебе не выкарабкаться.

- Это мы ещё посмотрим, - запальчиво сказала я, зная в глубине души, что каждое слово крысы - правда. - А откуда вы знаете про врагов?

- Не трудно догадаться. Видела бы ты свою ауру - она у тебя в клочья разодрана.

- А откуда вы знаете, что я не Лариса Ивановна?

Крыса подняла лапку и неопределённо пошевелила пальчиками.

- Не идёт тебе. Ты не такая.

- Очень даже такая!.. - сказала я и замолчала, прочувствовав градус абсурда.

Крыса выжидательно смотрела, склонив голову.

Я решилась.

- Ладно. - И добавила прежде, чем вспомнила, откуда это: - Но я хочу вам сказать, что, если вы меня погубите, вам будет стыдно.

- Библиотечная ведьма, - утвердительно сказала крыса. - Очень молодая, очень начитанная, очень глупая. С головой, набитой бесполезными цитатами и романтическими бреднями.

- Меня зовут Данимира. И да - всё так, как вы сказали. Но с романтическими бреднями покончено.

- Это тебе только кажется, деточка. Нездешняя?

- С Севера.

Морда крысы приобрела задумчивое выражение.

- Ну, рассказывай, Данимира с Севера, как тебя угораздило так вляпаться.

Внезапно я почувствовала, как плавно колышется асфальт, как сгущается тьма перед глазами, и как белые ночи стремительно превращаются в чёрные августовские.

- Ночь на дворе... - проговорила я заплетающимся языком. - А можно я сначала посплю?

С неожиданным проворством старая крыса подскочила ко мне и толкнула в грудь.

- Не спи, ведьма Данимира. Рассказывай.

... И она заставила вспомнить всё. Только одно я скрыла - про видение на Тучковом мосту и про горячечные клятвы, данные мною не иначе как в бреду. Во-первых, я допускала вероятность, что нарвалась на обычный портальный морок. Такое иногда случалось, что портал вытягивал из подсознания человека всякое разное - желания или страхи - и преподносил их в материализованном виде. А во-вторых - если всё и было на самом деле, то это наше с тем существом личное дело.

Когда затихли звуки флейты, за которой я гналась всю ночь, но так и не смогла настигнуть, заря бросила золотой отсвет в чердачные окна, а небо над колодцем сменило серо-фиолетовый ночной оттенок на утренний белесо-голубой.

День обещал быть хорошим.

А вдруг это мой последний день на земле?

Последнее я, должно быть, произнесла вслух, потому что крысиная ведьма сделалась очень серьёзной.

- А теперь слушай меня очень внимательно, ведьма Данимира. Я могу открыть тебе врата. Силы у меня уже не те, поэтому проход будет чуточный. Человек не пройдёт, а кошка, пожалуй, протиснется.

- Звучит, как 'врата в ад', - вяло сказала я. Мне снова хотелось спать. - А что там, за вратами?

- Убежище. И только от тебя будет зависеть, превратишь ты его в ад или в рай. Больше ничего предложить не могу. Решай сама. Но здесь или сама загнёшься, или найдут и погубят - силёнок у тебя совсем не осталось. Сейчас ты лёгкая добыча для всех. И думай скорее, слышу - наши приближаются...

- 'Наши' - это кто? Крысы?

- Нет, мишки-коалы, - съязвила старуха. - Помнишь про клочки по закоулочкам? Ну? Соображай быстрее, а то сейчас 'Щелкунчик' Чайковского начнётся, а ты у нас не Маша, ты, как выяснилось, Лариса Ивановна.

Соображать, в сущности, было нечем.

- Открывайте ваши врата. Но повторю - если вы меня погубите, вам будет стыдно.

_ Да что же это такое! - зашипела крысиная ведьма. - Ступай уже! - Она взмахнула лапой в сторону той самой наглухо закрытой арки, ведущей в седьмой двор.

Я оглядела ворота. Они были обильно размалёваны краской из аэрозольных баллончиков. Среди надписей присутствовало несколько имперских, охраняющих Питер заклинаний - 'Цой жив' и 'Зенит - чемпион'. Исписанные листы железа закрывали решётку до самого асфальта. Сверху и по бокам решётка прикрывалась не до конца, но по видимым фрагментам было понятно, что между частыми чугунными завитушками сможет просочиться только воробей.

- Но там же закрыто?

- Иди, тебе говорят! - воскликнула крыса. Её взгляд напрягся, глаза блеснули красным, лапа с рунным браслетом повелительно вытянулась к воротам.

Я без энтузиазма похромала в ту сторону.

Куда идти-то, если всё наглухо загорожено?

- К воротам! Быстрее! В правый угол! - снова отрывисто выкрикнула ведьма, словно она была умным болельщиком, а я - недогадливым футболистом.

... Серые тени отделились от стен домов. Я оглянулась и увидела: их было много, и они наступали полукругом. В два прыжка я подскочила к воротам и там заметила наконец, что правый нижний угол железного листа размыт, дрожит и понемногу, с усилием, отгибается, образуя треугольное отверстие размером не больше моей головы.

Перед тем, как начать протискиваться в дыру, я нерешительно сказала:

- А с вами всё будет в порядке?

- За себя волнуйся, - посоветовала ведьма. - Не тормози! - И добавила вдруг севшим старческим голосом, совершенно не похожим на прежний - задиристый и командный: - Не обижай его...

Она стояла, просительно сложив лапки, будто уменьшившись в два раза.

- Кого?.. - в недоумении спросила я.

Но в этот момент крысы рванулись вперёд хищной молчаливой волной, и я, коротко мявкнув от жути, обдирая бока, прорвалась на ту сторону.

Как только я очутилась внутри, железный лист встал на место, и проход в седьмой двор был снова закрыт.

Часть 2

Что-то слабо теребило моё подсознание, едва я оказалась в этом месте, но что именно?

Сущность беспокойства, поманив, ускользнула.

Я огляделась.

Подворотня выглядела заурядно, разве что была уж совсем запущенной - старая штукатурка почти вся обвалилась, обнажив тёмно-красный кирпич, и валялась пластами на щербатом асфальте (для меня - с моими нынешними габаритами - эти груды были подобны завалам из ломаных льдин, которые по весне образуют баррикады вдоль береговой линии Финского залива).

Из арки открывался вид на часть внутреннего двора, тоже с виду вполне обычного.

Я осторожно пробралась через завалы, выглянула из-за угла и замерла.

В середине заброшенного, на четверть заросшего бурьяном дворика стоял жёлтый одноэтажный флигель. Дверь во флигель была отворена, а на крыльце сидел, широко расставив босые ноги, человек... вроде бы мужчина... во всяком случае, мне он показался каким-то квадратно-грубым, и его поза была типично мужской.

Я бесшумно продвинулась ближе.

Да, человек определённо являлся мужчиной... в полотняных мешковатых штанах и рубахе... лицо было скрыто разворотом газеты, которую он изучал. Впрочем, оно всё равно бы ни о чём мне не сказало - все людские физиономии казались теперь одинаково смазанными и неопознаваемыми. Но вот газету этот человек держал вверх ногами, если судить по фотографиям.

Что бы это значило?

Рядом со странным читателем на крыльце стояла початая бутылка - по виду пивная, и ещё имелся поднос, на котором горкой лежали куски чего-то волнующего... невыносимо привлекательного... я возбуждённо подвигала ноздрями... это была копчёная курица, разломанная на куски, пахнущая так одуряюще, что ни один афродизиак в мире не смог бы сравниться с этим ароматом по силе воздействия.

И тут я узнала, что в моём животе тоже живут бабочки. Только у этих бабочек оказались стальные когти. Бабочки проснулись и принялись порхать, раздирая когтями мои бедные внутренности.

Я судорожно сглотнула и, крадучись, начала приближаться к источнику дивного запаха.

Газета стала медленно опускаться.

Я остановилась.

Нет, это был не мужчина. Это было... нечто.

Сперва показалась макушка, украшенная парой рогов, затем глаза. Рога были ребристыми, толстыми у основания; они закручивались кольцами, но, сделав полный оборот, загибались в другую сторону и угрожающе торчали вперёд острыми концами. А глаза... Глаза были тёмными и без белков... как у животного.

Бояться я уже устала, меня больше беспокоил терзающий голод, наверное поэтому за появлением кошмара я наблюдала несколько бесчувственно.

Чудовище, помедлив, опустило газету и явило себя во всей красе. Нос - выгнутый каким-то мощным бизоньим горбом, как и вся вытянутая морда, порос короткой рыжей шерстью. Но буйная грива, обрамлявшая морду, была густо-чёрного цвета (пряди, свалявшиеся в дреды, были так длинны, что почти ложились на крыльцо). Под носом по-львиному раздваивалась верхняя губа, из-под неё виднелись клыки. Подбородок заканчивался чёрной шкиперской бородкой, которая неожиданным образом придавала несуразному чудовищу толику человечности.

А пожалуй, с меня хватит, всплыла вдруг из глубины гневная мысль. Отращивайте себе зубы, рога, копыта, хоть крылья - нас уже ничем не напугаешь. Спина вдруг сама собой выгнулась дугой, шерсть вздыбилась, и я, прижав уши, хлеща по сторонам хвостом, издавая необыкновенно противные завывания, пошла боком на крыльцо. Я плохо соображала, что делаю, только отметила, что такого гнусного гиеньего голоса я не слыхала отродясь.

Глаза чудища стали как два блюдца, брови полезли на лоб, но с места оно не сдвинулось. Кошмарное существо даже как-то закаменело - наверное, впало в ступор от столь непомерной наглости. Впрочем, мне было абсолютно наплевать. Пусть со мной делают, что хотят, но эта курица будет моей, и точка.

Походкой боевого кандибобера я приблизилась к заветному подносу и вцепилась в гигантскую куриную ногу, которая по размеру была в половину меня. Рывками утянув ногу на доски крыльца, я принялась алчно терзать её прямо на месте преступления.

Это была самая вкусная еда в моей жизни.

Периодически я проверяла - как там монстр? Видя, что он сидит смирно и только таращится на меня круглыми глазами, я в профилактических целях произносила что-то грозно-нечленораздельное и продолжала уминать добычу.

Только когда желудок оказался набитым под завязку, мне удалось оторваться от обглоданной ноги. Стало понятно, почему вволю напившаяся крови пиявка отпадает от жертвы - ей очень, очень, очень хочется спать. Несколько неверных шажков в сторону - и я повалилась набок. Делайте со мной, что хотите, но вот прямо здесь и засну, мелькнула последняя внятная мысль.

Потом пришли сны.

Кто-то осторожно поднял мою бесчувственную тушку и куда-то понёс, и куда-то снова уложил, и волны принялись раскачивать палубу, и горы вдали тоже зашатались, и звёздный небосвод начал вращаться, затягивая море, горы, весь дольний мир в свою воронку...

Вращение прекратилось, и я обнаружила себя в прежнем человеческом обличии, босиком, в чём-то длинном белом - вроде сорочки, с распущенными волосами.

Кругом была степь, и кроме меня вокруг не было ни единой живой души.

От горизонта до горизонта степь была покрыта странным чёрным ковылем. Пушистые дымные султанчики траурно поникли, ветра не было совсем.

Я побрела по этой степи (ногам было непривычно и колко), бубня под нос какую-то дикую однообразную песенку без слов, песенку деревенского дурачка, шаманскую колыбельную; долго и тщательно я вглядывалась в заросли, точно зная, что ищу нечто важное, но только спустя время - может быть, несколько часов - заметила на земле еле тлеющий красным уголёк. Уголёк оказался клубочком, я подняла его, и за ним потянулась тускло светящаяся красная ниточка, на ощупь будто шерстяная. Потом нашёлся ещё один такой клубочек, и мне невесть почему захотелось связать обе ниточки.

Узелок исчез, растаял сразу же, как только его завязали. Теперь обе нити стали единым целым, и от этого на душе у меня стало так легко, так радостно... Я бережно положила нить на землю, и она продолжала светиться - слабо, но отчётливей, чем прежде.

Горьковатый травянистый запах витал в этом месте, и он мне нравился.

Я вскинула руки и потянулась сладко-сладко - как домашним утром в первый день каникул и... проснулась.

Комната была сумрачной, такой же запущенной, как и всё остальное в этом странном месте, за окном шумел дождь, а я лежала, потягиваясь кошачьим тельцем, на чём-то тёплом, и это тёплое мерно вздымалось и опускалось.

Не в силах поверить в происходящее, я приподняла голову и встретилась взглядом с чудовищем, на груди которого я так уютно устроилась. Бревноподобный палец вынырнул откуда-то сбоку и чёрным обломанным когтем энергично почесал мне под подбородком, отчего моя голова мотнулась вверх-вниз.

Чудище радостно осклабилось, продемонстрировало кинжальные клыки и произнесло:

- Кы-ы-ы...

Часть текста удалена по требованию правообладателя - издательства "АСТ" до мая 2020 года.

Вторая часть (полностью) здесь:

Третья часть (окончание романа, полностью) здесь:

Комментарии: 835, последний от 08/06/2020.
Размещен: 15/12/2014, изменен: 25/11/2018. 274k. Статистика.
Роман: Фантастика, Фэнтези, Сказки

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Комментарии: 835, последний от 08/06/2020. © Copyright Бариста Агата (agatabarista@gmail.com) Размещен: 15/12/2014, изменен: 25/11/2018. 274k. Статистика. Роман: Фантастика, Фэнтези, Сказки Большое (черновики) Иллюстрации/приложения: 5 шт.
Аннотация: Книга вышла в издательстве АСТ 18 мая 2017 года. По требованию правообладателя часть текста удалена. За прекрасный баннер благодарю Neangel. * * * ***************

Бариста Агата : другие произведения.

Три королевских слова. Часть первая