Аннотация: Рождество - пора чудес, тут не поспоришь, но, возможно, вам покажется, что возмездие не совсем подходящее чудо для этого времени года...
Рождество - пора чудес, тут не поспоришь, но, возможно, вам покажется, что возмездие не совсем подходящее чудо для этого времени года... Что ж, у кого-то всегда есть возможность нажать на "отбой", сдать билет, захлопнуть книгу, у меня же пути назад не было: месть - это блюдо, которое необходимо подать, иначе оно взорвётся в лицо повару, и вот вам моя рождественская история.
Я родилась... впрочем, довольно. Полагаю, это всё, что нужно знать о моём появлении на свет. Я порождение плоти и крови, а не фантом, возникший в галлюцинирующем мозгу, изъеденном червями несуществующих призраков. Небольшое пошивочное ателье с квартирой на Вандомской площади достались мне от матери, а ей - от её матери, и так продолжать можно долго, потому что история нашего семейного предприятия уходит корнями во времена Директории. Основал ателье сам Луи-Мари де Ларевельер-Лепо, когда после восемнадцатого брюмера гордо отказался от предложенной императором Наполеоном пенсии... однако жить и кормить пятерых дочерей на что-то было надобно. Долгими зимними вечерами при неверном огне керосиновой лампы, а иногда, когда отключали керосин, и при свете лучины, Луи-Мари строчил на машинке наряды для знатных дам и светских львов.
Кстати сказать, творческая жилка билась на виске моего великого предка как ни у кого. Это он придумал купальник бикини, но изобретение трагически опередило своё время. Луи-Мари осознал это кровоточивым чутьём гения, и чертежи были укрыты в сейфе, вмурованном в стену фамильного склепа. Так же были заживо похоронены и другие великие проекты - гамаши из меха чёрного тибетского яка, сетчатая майка и кепи с ушами (из-за него прадед рассорился с Бонапартом: Луи-Мари предоставил императору честь первым надеть новый головной убор, но капризный монарх, возомнивший себя большим художником, потребовал приподнять уши параллельно земле, нелепо исказить тулью и деформировать козырёк. Благородные очертания кепи были утрачены, и оно превратилось в уродливую треуголку. Взбешённый Луи-Мари обозвал Наполеона слоёным выпечным изделием, у которого вместо мозгов сливочный крем, и хлопнул дверью; император так и не простил Луи-Мари и в пику ему регулярно водружал на голову треугольного монстра, а кепи с ушами не надевал больше никогда).
В сейф отправилось и другое детище прадеда - джинсы, способные придавать нижней половине человечества безупречно сексуальные формы, чему способствовали объёмные вставки из лебяжьего пуха, расположенные в тщательно выверенных стратегических местах. К моему глубочайшему сожалению... нет, к моей глубочайшей ярости сегодня эти джинсы весь мир знает как китайские "Хуань Няо", где нежнейший лебяжий пух заменён на искусственный суррогат. Усыпальница была разграблена томбрайдерами, тайник опустошён, гнездо разорено, изобретения неокрепшими птенцами разлетелись по свету, позабыв своего родителя... Луи-Мари не вынес такого удара судьбы и скоропостижно скончался на руках у дочерей, прошептав перед смертью: "Отомстите за меня".
Столетиями отмщение дремало как затихший вулкан, поджидая подходящий сосуд, в который можно было бы исторгнуть лаву разочарования и каменья праведного гнева. И вот, в дни ветреного и сырого адвента, когда уже были зажжены три свечи из четырёх, судьба послала ясный знак, что сосуд этот - я. Понимание пришло на платформе парижской подземки, куда мне довелось попасть по милости рождественского шопинга и эгоистично поломавшегося авто.
На высоких каблуках, с распущенными волосами, с отвагой и трепетом средневековой девственницы спускалась я во чрево дракона, прижимая к груди бумажный пакет, в котором покоилось хрупкое праздничное счастье - золочёные шары, посеребренные колокольчики, бусы, свитые из жемчужных нитей, и сердце из лилового стекла, украшенное у основания кружевным бантом - не то заснеженное, не то засахаренное. Когда ребристые своды сомкнулись над головой, а зубья турникета бессильно лязгнули позади, какой-то грубиян в куртке-аляске с алым капюшоном, надвинутом на глаза, вдруг, обгоняя, резко толкнул меня в бок локтём. Раздался короткий треск, будто электрическая искра пробила изоляцию. В груди, с левой стороны, тоже что-то треснуло, и я, не заглядывая в пакет, уже знала, что это разбилось бедное лиловое сердце - не красоваться ему среди колючих смолистых ветвей, не отражать дутыми боками весёлых огней гостиной, в июле не грезить среди душной глупой ваты о далёком Рождестве.
"Эй!" - вырвался у меня вскрик, но негодяй даже не обернулся, а лишь ускорил шаг. И тут я заметила на нём джинсы-хуаньняо, заправленные в меховые гамаши. "Ага!" - вскричала я громче. Человек на ходу, по-волчьи, оглянулся, блеснув узкой полоской профиля - само собой, это был китаец - и почти побежал. "Надо догнать и проверить, нет ли на нём сетчатой майки или бикини", - сказала я себе и пустилась в погоню. Тем временем китаец свернул в один из боковых проходов и скрылся из вида.
Несколько часов я тщетно пыталась настигнуть неуловимого злодея. Мы кружили по лабиринту цветных линий, меняя поезда, вагоны, направления и попутчиков, бродили по переходам и лестницам, но дразнящее алое пятно всё время маячило в отдалении.
Изнемогая, я решила изменить тактику и вышла на первой попавшейся станции. На перроне было пусто, только старый нуар играл на саксофоне грустную мелодию. Перед ним лежал раскрытый футляр с мелочью, на складном стуле рядом стояло чучело трёхногой собачки с остекленевшим взором. От усталости у меня подламывались ноги, каблуки казались клоунскими ходулями. Я подошла и, сбросив облезлое чучело на рельсы, уселась на стул. "Это не адвент, это август какой-то!" - гневно пожаловалась я. Музыкант доиграл мелодию, подошёл к краю платформы и заглянул вниз. "Как ты там, Жужу, девочка?" - спросил он, и снизу раздался тоненький скулёж.
Боже мой, это было не чучело!
Я ринулась спасать трёхногую собачку, но нуар силой удержал меня: в тоннеле уже показались фары. Поезд прибыл, выпустил немногих пассажиров, закрыл двери и тронулся дальше. В уплывающем окне я увидала китайца в алом капюшоне. В руках он держал золотую вазу с цветущими ветвями сливы. Тонкое лицо его было печально и как бы говорило: да, я вор, я гнусный плагиатор, но я не убийца трёхногих собачек... Закусив губу, я отвернулась и уставилась на пустую белую кафельную стену. По полу вдоль стены шла невесть откуда взявшаяся бетонная канавка, будто предназначенная для стока крови какого-нибудь расстрелянного у этой стены San Ernesto de La Higuera. Я закрыла глаза и зарыдала так горько, как не плакала с самого детства.
Внезапно снова послышался скулёж. На платформу энергично карабкалась Жужу. Когда она выбралась и неровной походкой подбежала к нам, обнаружилось, что теперь у неё не три ноги, а пять. "Но как же так?" - изумлённо спросила я. "Минус на минус даёт плюс, - пожав плечами ответил нуар. - Когда-то давно Жужу попала под поезд и стала трёхногой, теперь с ней снова произошло то же самое событие". "Это объясняет появление четвёртой ноги, но не пятой", - возразила я, постепенно обретая ясность мышления. Нуар взглянул на меня с упрёком - "Так ведь Рождество", - и дугой развёл розовеющие ладони. "Почему же у меня ничего не получилось? Почему я не смогла изловить негодяя, разбившего моё сердце и сердце моего прадеда? Неужели я хуже трёхногой собачки?" - воскликнула я. Он ответил:"Лучше трёхногой собачки может быть только пятиногая собачка. А врага ты не поймала, потому что не назвала его. Безымянных китайцев миллиарды. Будь врагу крёстной матерью, дай ему имя, называй его по имени как можно чаще, и возмездие возьмёт его след". Я подумала и сказала: "Я буду звать его Хуаньняо. По имени его преступления". "Хорошее имя, - кивнул нуар. - Выразительное". "Хуаньняо, - попрощалась я. - И Хуаньняо за всё".
"Двойной Хуаньняо, пожалуйста", - попросила я в кофейне.
"А Хуаньняо свежий?" - спросила я в кондитерской.
"Доброго Хуаньняо!" - пожелала я себе, проснувшись в сочельник.
Утро было великолепным, поэтому я, не дожидаясь вечера, надела бальное платье и подошла к окну. За ночь тонкий слой свежего, искрящегося на солнце снежка запорошил улицы, дома и деревья. Недавно наконец снесли эту отвратительную колонну, и теперь на её месте под радостные крики обывателей в центре площади рабочие устанавливали большую ель. Мойщик стёкол, стоя на самом верху лестницы, протирал зеркальную витрину магазина напротив. Какое-то наитие заставило меня припасть к окуляру подзорной трубы (с помощью которой я регулярно проверяла, не прячутся ли в соседских квартирах шпионы).
Это был он, мой вор, мой Хуаньняо!
Он искусно замаскировался под толстого рыжего коротышку, но я уверенно опознала его по кепи с ушами и коварным планам, роившимся у него над головой.
Решительным шагом я покинула квартиру, вышла из дома и направилась прямо к грузовику, на котором привезли ель. Грузовик был выкрашен в тяжёлый тёмно-оранжевый цвет, это был цвет отравленных апельсинов, цвет Борджиа, отличный цвет застарелой застоявшейся мести.
Подобрав газовые юбки, я поднялась в кабину.
Ключ ждал меня в замке зажигания - иначе и быть не могло. Бронтозавр мести зарычал и двинулся к цели. "Хуаньняо!" - издала я пронзительный кошачий боевой клич. В зеркале заднего вида отразились разинутые рты муниципалов.
С каким наслаждением я впечатала мерзавца в витрину!
С умиротворённой улыбкой наблюдала я, как Хуаньняо, раскинув руки, летит по лазурным небесам из левого нижнего угла в верхний правый и что-то вопит. Было похоже, что он взял курс на Бэйцзин, но я полагала, что он ещё вернётся. Залижет раны и вернётся - в моём сейфе хранилось немало лакомых кусочков, в конце концов, у меня на виске тоже бьётся фамильная творческая жилка. К слову, недавно я положила на хранение экспериментальный образец - самодвижущееся кашне из кожи констриктора... воришку ожидал сюрприз. Впрочем, сейчас это не было важно. А важным было вот что: Луи-Мари, стоявший на облаке вместе с Наполеоном, нагнулся и ловко подхватил кепи с ушами, пролетавшее мимо. Он передал его императору, и тот криво нахлобучил кепи на себя. Два великих человека захохотали, сложили руки рупором и прокричали сверху: "Всем весёлого Рождества!"