Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

Н.Великая. Казаки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Монография рассказывает о судьбе, исторических обычаях, семьях, религии и взаимоотношениях с соседями терских и гребенских казаков - отважных защитников Отечества и непримиримых врагов кавказской разбойной падали.

Н. ВЕЛИКАЯ

  

КАЗАКИ ВОСТОЧНОГО ПРЕДКАВКАЗЬЯ В XVIII-XIX ВВ.

  
   ГЛАВА II. РОССИЙСКОЕ
   ГОСУДАРСТВО И КАЗАКИ РЕГИОНА В ХVIII-ХIХ ВВ.
   2.1. ОСВОЕНИЕ КАЗАКАМИ ТЕРСКОГО ЛЕВОБЕРЕЖЬЯ В ХVII-ХIХ ВВ.
   До появления российской государственности Притеречье уже было отчасти освоено
   ногайцами и казаками. Последние были представлены двумя группами: терскими
   низовыми (обитали в устье Терека) и гребенскими. Первые фактически исчезли с
   этнокарты региона в ХVII веке, вторые - продолжают проживать на Терском
   левобережье, справедливо считаясь одной из ранних групп казачества на юге
   России.
   Происхождение гребенцов до сих пор вызывает споры исследователей (1, с.3-55;
   см.: Гл. I). Основные версии (новгородская, рязанская, донская) почти не имеют
   письменных подтверждений, предания гребенцов также не содержат указаний на место
   их исхода.
   Документы ХVI-ХVII вв. определенно свидетельствуют, что пополнение казаков в
   Притеречье шло за счет различных социальных и этнографических групп русского
   населения (2, с.246; 3, с.85; 4, с.69-70). Признание того, что гребенское
   казачество формировалось из различных компонентов, не снимает проблемы поиска
   его этнического ядра. О том, что оно было русским (а не горским, хазарским,
   половецким и пр.), свидетельствует, прежде всего, восточнославянский пласт
   материальной и особенно духовной культуры (верований, фольклора). При более
   конкретном определении встает вопрос: севернорусским или южнорусским? Ведь
   каждая из этнографических зон имела свои яркие отличительные особенности.
   Однако до сих пор значительно лучше исследованы заимствования у горских и
   тюркских народов, чем те компоненты, которые и составили стержень гребенской
   культуры. Именно благодаря наличию ранней, достаточно стойкой традиции,
   ассимилировались многие позднейшие наслоения, и в отдельных компонентах она
   сохранилась до наших дней. Поиски региона, где возникли основные черты
   гребенских обычаев, обрядов, языка и пр., уводит нас далеко на северо-запад от
   Терека.
   Прежде всего, отметим, что историческая основа говора гребенцов - северная,
   поскольку в их языке присутствуют севернорусские черты и отсутствуют
   южнорусские. На Кавказ они пришли с оканьем (хоровод, помочи и пр.), которое
   здесь отмирало. То есть окончательное оформление их говора как среднерусского
   произошло уже на новом месте жительства в результате общения, смешения с
   прибывавшими сюда "южноруссами" (8, с.75,82-83). Но даже если признать их говор
   изначально среднерусским, то территориально - это часть Новгородской и Тверской,
   а также Московская, Владимирская, Псковская области (6, с.94).
   Важнейшим показателем материальной культуры народов является жилище. В
   гребенских станицах, как и в северной зоне (Карелия, Новгородская,
   Архангельская, Вологодская, Ярославская, Ивановская, Костромская, север Тверской
   и Нижегородской областей), было распространено срубное строительство. Жилище
   казаков поднималось на столбах на 1,5-2 метра от земли и имело высокое крыльцо.
   Эту "приподнятость" исследователи объясняют как влиянием природных факторов
   (сырые почвы, наводнения), так и этнических (севернорусскими традициями) (7,
   с.382-383). Поскольку лесов в Притеречье было немного, это приводило к
   дороговизне строительного материала. Выход был найден в следующем: бревна
   распиливали и их круглые бока помещали на наружную сторону. Не заставило
   отказаться от традиции и то, что такие жилища в условиях Притеречья продувались,
   требовали большого количества топлива. В них жили только летом, хранили скарб,
   принимали гостей, находились в дни праздников, похорон, свадеб. Они считались
   обязательными, хотя большую часть времени семья проводила в турлучных и саманных
   постройках (8, с.234-235; 9, с.234; 10, с.107-109).
   Бревенчатые дома завершала крыша с резным коньком, окна также были резными.
   Примечательно, что подобный тип жилища был занесен и в Сибирь выходцами из
   Европейского Севера (6, с.269).
   Средне-севернорусской оставался и план гребенской избы (печь помещалась справа
   от входа, а по диагонали от нее находился киот с деревянными иконами и литыми
   медными складнями). Сходными были представления о домовом, обряды, связанные с
   переходом в новый дом.
   Гребенцы не имели традиционных для южных русских представлений о леших и
   русалках. Они верили в лабасту, нагую женщину с отвислыми грудями, закинутыми на
   спину, которая безобразна, наводит страх на людей, живет в болотах, омутах,
   захватывает идущих мимо и щекочет, иногда до смерти (11, с.63-64; 12, с.76).
   Подобные представления о страшных косматых женщинах с большими отвислыми
   грудями, которые живут в водоемах или лесах, характерны для северных русских. Их
   называли водяными чертовками, слово русалка здесь не было известно (13,
   с.111-117). У гребенцов, по-видимому, "северный" образ под влиянием кавказских
   соседей-тюрок стал именоваться лабастой (от тюрского - албаслы, злой демон
   женского пола).
   Еще больше параллелей мы находим в обрядовой практике гребенцов и северных
   русских. Важнейшей отличительной особенностью севернорусской свадьбы являлся
   т.н. свадебный плач. У гребенцов также за семь дней или накануне свадьбы невеста
   садилась в угол и оплакивала свою долю (12, с.38; 14, с.29). Определенное
   сходство прослеживается и в других элементах свадебной обрядности гребенцов и
   "северян" (ср.: 15).
   В западных и южнорусских областях Святки почти не праздновались, а в
   средне-севернорусских и у гребенцов они превращались в большие, главным образом
   молодежные праздники. Примечательно, что в масленичных обрядах упоминалось такое
   "северное" орудие, как соха (16, с.55), хотя гребенцы в ХIХ - начале ХХ
   обрабатывали землю плугом. В обнаруженном архивном документе ХVIII века
   утверждается, что гребенцы на правом берегу Терека выращивали каливу (брюкву)
   (17, л.14) - культуру, характерную для нечерноземной зоны.
   Общими элементами религиозного календаря было то, что и на севере страны, и у
   гребенцов широко отмечались Покров, Никола Зимний и Вешний, Пасха, Масленица,
   Троица, Успение и некоторые другие. И в то же время отсутствовали егорьевы
   обходы, купальские игры, дожинки и другие элементы аграрного календаря,
   поскольку роль земледелия была сведена к минимуму.
   Средне-севернорусским обычаем являлись помочи. Их мы находим и у гребенцов.
   Общим местом стало утверждение о том, что эпические произведения всех жанров
   лучше всего сохранились на крайнем севере (Поморье) и юге страны (у казаков)
   (18, с.14-19; 19, с.182). Причем на Тереке былины бытовали главным образом в
   гребенских станицах. Объяснение этому не найдено. Отметим, что Поморье и Терское
   левобережье имеют и другие черты сходства. Население и в том, и в другом регионе
   большей частью занималось промысловой деятельностью (рыболовством и охотой). В
   традиционной кухне преобладала именно рыба (поморы говорили: "Безрыбье хуже
   бесхлебья", гребенцы: "Без рыбы ни в пиру, ни в похмелье, ни на поминках").
   Здесь возникли центры старообрядчества, сохранившие многие восточнославянские
   верования и культы. В северных, новгородских говорах бытовало слово "казак",
   "казачиха" в значении работников. В Поморье имелся и Терский берег. На севере и
   юге страны эталоном настоящего мужчины был отважный, гордый и свободный духом,
   независимый человек, ощущавший свою особость и превосходство над соседним
   земледельческим населением. Ни поморы, ни гребенцы с крестьянами практически не
   роднились (20, с.78-169; 21, с.110-226).
   Возможно, что сходный хозяйственно-культурный тип вызвал к жизни и аналогичные
   явления в материальной и духовной культуре. Примеров тому этнография знает
   множество. Однако такой подход объясняет далеко не все. В этой связи нельзя не
   отметить, что север Европейской России являлся районом преимущественно
   новгородской колонизации ХIV-ХV вв. (22, с.89-91). Среди первопоселенцев названы
   атаманы, князьки, беглецы. Здесь сохранилось много преданий о новгородцах, часто
   упоминается и Иван Грозный. По-видимому, новгородские ушкуйники ХII-ХIV вв.
   проложили сюда путь. С ними севернорусские предания связывают появление
   разбойных мест, причем их признаками являлся гористый рельеф, расположение при
   устьях рек и отдаление от населенных пунктов. Среди исследователей, занимающихся
   Русским Севером, существует гипотеза об ушкуйническом происхождении разбойных
   мест, что ассоциируется с ранним способом "новгородского" освоения Севера -
   набеги, грабежи, обложение данью (23, с.234-237).
   Подобная гипотеза существует и в отношении гребенского казачества. Известно, что
   и в ХIV веке ушкуйники доплывали до Астрахани и, возможно, выходили в Каспий и
   Терек. В бассейне Терека есть археологические находки средне- и севернорусских
   древностей (24; 25; 26). По-видимому, настала пора сместить акценты и связать
   большую их часть не с пленными русичами, которые оказались за пределами своих
   территорий, а с новгородскими ушкуйниками. Они, "открыв" притеречные земли,
   подготовили сюда массовые переселения. Последние были вызваны известными
   историческими событиями конца ХV века (разгром и присоединение к Москве
   Новгородских -1477 г., Тверских -1485 г., Вятских земель -1489 г.; отметим, что
   в позднесредневековых склепах Ингушетии Е.И.Крупновым были обнаружены
   "вятические" подвески). Примечательно, что в гребенских былинах совершенно нет
   упоминаний о борьбе с монголо-татарами (см.: 18, с.18-19).
   Переселенцы из новгородских (точнее, средне-севернорусских) земель двинулись как
   на крайний север (Поморье), так и на далекий юг, несомненно, уже разведанными
   путями (в Притеречье, скорее всего, по Волге в Каспий и Терек). Своеобразным
   воспоминанием о прибытии на Терек можно считать ежегодно совершаемый обряд
   "пускания кораблей", распространенный в гребенских станицах (о "корабельной"
   тематике в обрядах и фольклоре гребенцов см.: 16, с.59-60).
   На новой Родине предки гребенцов "развили" неземледельческий
   хозяйственно-культурный тип. Причем в новых условиях он стал не просто
   промысловым, а военно-промысловым (и как у новгородцев, определяющую роль в
   административно-военной структуре гребенцов играла десятичная система - деление
   на сотни, десятки) (7, с.83-85).
   Таким образом "новгородская" (средне-севернорусская) версия имеет целый ряд
   доказательств (27). Отметим также, что в состав казачьих групп Предкавказья
   вошло большое количество однодворцев (потомков военнослужилых людей низшего
   разряда) (применительно к Кубани эта проблема исследована В.А.Колесниковым -
   28). Происхождение их изучено крайне слабо. Для нашей темы важно то, что это
   были выходцы, в основном, из замосковских уездов северно- и среднерусской полосы
   (6, с.111-112). Таким образом, и эта группа могла нести на юг черты
   севернорусского уклада.
   Все вышеизложенное показывает, что собственно русские корни гребенцов нуждаются
   в дополнительном изучении. Это даст возможность более определенно говорить об их
   далекой прародине. Но уже то, что известно, позволяет утверждать: казачьи группы
   (донцы, гребенцы, запорожцы и др.) имели разные генетические корни, но
   "становились казаками" под влиянием сходных экстремальных обстоятельств
   ("политической анархии", имевшей место в пограничных зонах, Диком поле, на
   Северном Кавказе и др.).
   К ситуации с гребенцами вполне применимы выводы исследователей о том, что
   бегство и уход от государственной власти составляли содержание истории России. В
   ходе таких побегов происходило освоение, колонизация новых территорий. Однако,
   государственная власть шла вслед за переселенцами, укрепляя за собой вновь
   заселенные области и обращая их население "под свое владычество" (29,
   с.136-140).
   Другой проблемой, давно волнующей исследователей, является определение мест
   первоначального поселения гребенцов (об этом писали как дореволюционные, так и
   современные исследователи: Виноградов В.Б., Денискин В.И., Кушева Е.Н.,
   Магомадова Т.С., Нарожный Е.И. и др.). По мнению Е.Н.Кушевой, сведения
   письменных источников о т.н. вольном периоде крайне скудны и противоречивы, а
   надежд на новые источники нет (30, с.28). В этой связи считаем необходимым
   обратить внимание казаковедов на такой невостребованный пока источник, как
   легенды и предания - своеобразную неписаную историю казаков (подробнее см.: 31).
   Обращение к нему дало прекрасные результаты применительно к кубанскому,
   запорожскому и донскому казачеству. В этой связи нельзя не согласиться с мнением
   О.В.Матвеева о том, что скептическое отношение к этому виду источников
   неоправданно, поскольку фольклорные материалы создавались гораздо раньше
   письменных и поэтому являются самыми ранними историческими источниками, в
   которых, зачастую, не больше вымысла, чем в письменных документах. И, кроме
   того, в них отразились особенности самосознания казаков, их восприятие
   окружающего мира (32, с.114).
   Предания гребенцов (отчасти и чеченцев) указывают, что казаки проживали по рекам
   Аргун, Баас, Хулхулау, Сулак, Акташ, Сунжа, в Воздвиженском и Татартупском
   ущельях, по Качкалыковскому хребту, в окрестностях деревни Андреевой (Эндери) и
   др. Так как казаки жили на гребнях (в горах), отсюда и пошло их название (эндо-
   и экзоэтноним). Проживание в горах отразилось в их фольклорных произведениях,
   религиозных верованиях (7, с.356-357; 33). Согласно представлениям гребенцов,
   рай находился под горой Казбек, где угодившие богу люди проживали в роскошном
   доме и пользовались всеми райскими наслаждениями. Ад они также помещали в горах,
   где жара, все кипит, о чем-де и свидетельствуют горячие источники.
   Информацию о местах первоначального проживания гребенцов одни исследователи
   просто сообщали, другие - выбирали что-то одно, третьи - пытались расширить
   ареал обитания.
   Если суммировать сведения из преданий, то мы получим чрезвычайно большой регион
   (предгорные и горные районы нынешних Северной Осетии, Ингушетии, Чечни,
   Дагестана). Однако, во второй половине ХVI в. (к этому времени относятся первые
   упоминания письменных источников о казаках в Притеречье) эта территория не
   пустовала, а с той или иной степенью полноты была заселена горскими народами. С
   другой стороны известно о немногочисленности ранних казачьих социоров, которые
   просто не могли прочно освоить указанный регион. Но все становится на свои
   места, если учесть указания источников о "кочующих" в гребнях казаках. Впервые
   на этот термин обратила внимание Л.Б.Заседателева (34, с.23). Он, на наш взгляд,
   является показателем большой мобильности казачьих групп, ориентирующихся в тот
   период, согласно преданиям, на присваивающие отрасли хозяйства (охоту,
   рыболовство). При таком образе жизни казачьи поселения просто не могли оставить
   сколько-нибудь заметного "культурного слоя" и призывы археологически изучать
   гребенцов, раздававшиеся как в дореволюционный, так и в советский периоды так и
   останутся, по-видимому, благими пожеланиями, тем более что материальная культура
   горцев и казаков трудноразличимы. Хотя полностью исключать археологическое
   изучение казачьих "опорных пунктов" нельзя (см.: материалы раскопок
   Е.И.Крупновым "Трехстенного городка" - 35, с. 124-133; отдельные артефакты - 25,
   с.14-16; 36, с.11-13).
   Таким образом, предания о местах расселения гребенцов в далеком прошлом не
   выглядят противоречивыми. В разное время казачьи "общины" могли находиться в той
   или иной части Северо-Восточного Кавказа. Это позволяет, на наш взгляд, снять
   саму проблему, связанную с поиском мест первоначального поселения гребенцов,
   указывая лишь на регион, в котором происходили их постоянные перемещения.
   Однако такая амплитуда перемещений не оставалась неизменной. Пространство,
   освоенное гребенцами, постоянно сокращалось и накануне перехода на Терское
   левобережье они проживали в бассейне р.Сунжа (в фольклоре гребенцов эта река
   именуется Сунжей-матушкой) (37, с.7-9; 38, с.26-32).
   О том, как казаки оказались на гребнях, одно из преданий рассказывает, что
   предки гребенских казаков были некогда казаками Ермака. Когда он пошел в Сибирь,
   от него отделился некто Андрей (Шадра) с казаками и поселился за Тереком. Еще в
   1722 году кумыкский шамхал Адиль-Гирей писал, что его брату Айдемиру жить в
   Андреевой деревне (Эндери) "нельзя, так как земля эта исстари гребенских
   казаков" (39, л.37 об.).
   В дальнейшем происходило пополнение казачьих социоров разноэтничными местными и
   пришлыми элементами, но главным "цементирующим" звеном их стал ХКТ, основанный
   на промысловой деятельности. В северных регионах население окончательно
   переходило к нему из-за природно-климатических условий, в южных (Дикое поле
   вплоть до гор Северного Кавказа) к промыслам добавилось военное дело - в силу
   социально-политических причин.
   "Международный" термин казак в период средневековья означал вольного, удалого на
   войне человека (40, с.146). Группы таких людей могли иметь своей субстратной
   основой, костяком, вокруг которого происходило формирование более широкой
   этнической общности, и тюркоязычные, и русскоязычные, и украиноязычные элементы.
   Сводить все группы казачества к единой этнической основе не представляется
   возможным. Казачьи группы средневековья были разноэтничны и разноязычны. В
   документе ХVI века, исходящим от русского правительства, сообщалось, что "на
   поле ходят казаки многие - казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и
   наших украин казаки, с ними ж смешався, ходят" (см.: 41, с.67). Очевидно, что
   единый ХКТ, образ жизни способствовал "смешению", образованию более
   многочисленных групп. По мнению исследователей, чем больше факторов (язык,
   религия, территория, враждебное окружение и пр.) задействовано, тем быстрее идет
   процесс консолидации (42, с.142).
   Не все из известных казачьих групп сумели выжить, сохраниться. Несомненно, что
   ядро русскоязычного казачества составило русское население, перешедшие в
   условиях Дикого поля к особому ХКТ. При ином подходе невозможно объяснить
   наличие в обычаях и обрядах казаков ярко выраженных славянских, древнерусских
   пластов культуры, которых просто не могло быть у новокрещенов. Тем более нельзя
   согласиться с утверждением, что "начало гребенскому казачеству дали крепостные
   крестьяне" (43, с.85), поскольку система ценностей, образа жизни у них были
   диаметрально противоположны.
   Локализовавшись в определенных районах (Терек, горы), казаки стали гребенскими,
   терскими. Последние известны в устье Терека с 1563 г. (44, с.171). Однако в 1606
   году они покинули Терек (4 тыс. казаков отплыли в Астрахань и приняли активное
   участие в событиях Смутного времени). Назад практически никто не вернулся. От
   сильного войска "вольных атаманов и казаков" осталось лишь 220 человек. После
   наводнения 1668 года они переселились на р.Копай (близ Терской крепости) и были
   включены в состав гарнизона под названием Терского казачьего войска. В ХVIII в.
   вместе с гарнизоном они были переселены в крепость Св.Креста на Сулаке. Накануне
   переселения в войске насчитывалось не более 200 человек (из них треть
   "инородцы") (45, с.57-59, 62, 87, 105; 46, с.18). Хотя в дальнейшем терские
   низовые казаки продолжали вести свое происхождение от ранних поселенцев, но их
   позднейшие общины практически не сохранили первоначального ядра и постоянно
   обновлялись за счет "инородцев" (главным образом крещеных представителей
   северокавказских народов) (47).
   Отправная точка, откуда прибыли казаки в Притеречье, выглядит в преданиях
   туманно, но путь: Волга - Каспий - Терек - его притоки, уходящие в горы,
   представляется весьма реальным. Отметим, что некоторые фольклорные образцы и
   обряды гребенцов обнаруживают связь с Поволжьем (16, с.59; 48, с.112; 49,
   с.136). Именно в Поволжье и Подонье в средневековье происходили процессы
   активного взаимодействия восточнославянского и тюркского этнических элементов.
   Примечательно, что некоторые имена гребенцов, сообщаемые источниками второй
   половины ХVI-ХVII в., находят аналогии с именами казаков Поволжья ХV- первой
   половины ХVI в., которые находились на службе у ногайских князей (ср.: 30, с.
   41; 50, с.89, 131-132). Отметим в этой связи и документ 1584 г., сообщавший, что
   турецких гонцов "на Терке волжские казаки громят". В Астрахань к воеводам было
   направлено распоряжение царя, "чтоб сыскали накрепко тех всех казаков, которые
   Волгою приходят в Терку" и "чтоб казаки в Терку не приходили" (51, с.35-36).
   Естественно, российские власти на местах в тот период не могли подобному
   воспрепятствовать. Указанное сообщение еще раз показывает, каким путем казаки
   появлялись в Притеречье.
   О времени поселения казаков в горах предания сообщают как об очень давнем.
   Приведем в этой связи запись, сделанную в середине ХIХ века Л.Н.Толстым. В ней
   говорится о прибытии на Терек Ивана Грозного с войском, который "по самое море
   землю забрал и столбы поставил... Только пришло ему время домой идти, вот он и
   говорит: "Земля эта мне полюбилась. Кого мне тут на границе оставить". Ему и
   сказывают, что мол есть тут за рекой казаки на Гребне живут, им землю отдай, они
   стеречь тебе ее будут. "Поди, говорит, приведи мне этих стариков-казаков, я с
   ними говорить буду". Приехали старики, человек сто приехало верхами...". На
   призыв царя служить ему, старики ответили так : "Мы вольные казаки, отцы наши
   вольные были, и мы никакому царю не служили, да и детям нашим закажем. А коли
   ты, мол, нам земли отдать хочешь, мы перейдем, только ты нашу казацкую волю не
   тронь. А мы из-за Терека татар не пустим" (см.: 52, с.31).
   Упоминание Ивана Грозного в этом и других фольклорных произведениях (53, с.76;
   54, с.42) не случайно, поскольку именно с ним связан выход границ российского
   государства на Терек, строительство здесь первых городков и острогов. Иван
   Грозный на Тереке не был, но терские воеводы его именем осуществляли политику в
   регионе. Предание определенно указывает, что казаки проживали на гребнях задолго
   до появления российской администрации на Тереке. Одно поколение сошло с
   исторической арены, другое состарилось. Конец ХV в. - такова глубина
   исторической памяти гребенцов, что согласуется с предложенными нами причинами
   "исхода" населения из средне-севернорусской зоны.
   Сложная этническая история ранних групп казачества нашла свое отражение в их
   внешнем облике. По мнению дореволюционного исследователя Н.В.Гильченко, среди
   казаков сплошь и рядом "встречаешь типичного низкорослого плотного монгола с его
   широкими скулами, слабой волосистостью на лице, узкими глазами...И столь же
   часто попадается тип красавца-горца" (55, с.112). Однако антропологическое
   изучение казачества нельзя признать удовлетворительным, оно так и осталось на
   уровне констатации вышеприведенных наблюдений.
   С ХVI века начинается новый этап в развитии казачества Притеречья. Оно стало
   привлекаться на службу. Казаки контролировали торговые и стратегические пути,
   сопровождали посольства, помогали кабардинским и иным князьям - союзникам
   России, защищали возникшие городки и острожки от нападений турецких и иранских
   отрядов и пр. Взамен казаки получали порох, оружие, продовольствие (3, с.84-86).
  
   В 1588 году российскими властями в устье Терека был заложен город (Терки,
   Терский, Тюменский), который, в отличие от предшествующих, просуществовал более
   100 лет. Его воеводы по-прежнему привлекали казаков для выполнения определенных
   разведывательных и охранных мероприятий. Однако зависимость от властей
   оставалась номинальной, казаки считали себя вольными людьми и зачастую не
   выполняли приказы властей (подробнее см.: 7, с.189-196).
   В ХVII веке начинается переселение казаков-гребенцов на левый берег Терека,
   окончательное завершившееся в начале ХVIII века (38, с.26-36; 56, с.31-42).
   Перемещение было связано как с давлением исламизированных соседей ("чеченцы и
   кумыки стали нападать на городки, отгонять скот, лошадей и полонить людей" - 39,
   л.38), так и с переходом все большего числа казаков на государственную службу,
   которая проходила на линии вдоль реки Терек. По преданиям гребенцов, российские
   власти были разгневаны тем, что казаки принимали беглых и потому требовали
   переселения на левый берег, где их можно было контролировать (39, л.38 об.).
   Внешнеполитическая угроза (нападения крымцев и их северокавказских союзников
   совершались постоянно) заставила казаков-гребенцов вместо прежних небольших
   городков основывать на левобережье крупные поселения: Червленный, Шадрин
   (Щедринский), Курдюков и Гладков (в 1722 году гладковские казаки получали
   жалование на один городок, а в 1725 году - на два: Старогладковский и
   Новогладковский - см.: 57). Эти городки (с конца ХVIII века - станицы),
   названные по "фамилиям" или прозвищам атаманов, протянулись на 80 верст по
   левому берегу Терека. Они и в дальнейшем являлись основными поселениями
   гребенцов.
   Гребенское войско поставляло на службу не менее 1000 казаков, из которых
   половина получала жалование, а другая обороняла свои городки "с воды да с
   травы", то есть бесплатно (7, с.194).
   В правление Петра I в жизни казаков произошли серьезные изменения. Гребенское
   войско в 1721 году переводится в подчинение Военной коллегии и тем самым
   включается в состав вооруженных сил России. Вместо упраздненного Терского города
   в междуречье Сулака и Аграхани в 1723 году закладывается новая русская крепость
   - Святой Крест, близ которой, по распоряжению правительства, расселяется 1000
   семей донских казаков (из Донских, Донецких, Бузулукских, Хоперских,
   Медвединских городков). Трудности, связанные с переселением и обживанием на
   новом месте, чума привели к тому, что к 1730 году уцелели лишь 452 семьи. После
   Ганджинского договора с Ираном, по которому граница России отодвигалась на
   Терек, донцы в 1736 году были переселены на левобережье (от гребенских станиц
   вниз по Тереку) тремя станицами: Бороздинской, Каргалинской, Дубовской. Они
   получили название Терско-Семейного войска (7, с.197-200; 58, с.155). Здесь
   давали жалование не только казакам, но с 1737 года выделяли провиант вдовам и
   сиротам (17, л.39).
   В 1735 году на левобережье Терека в 60 верстах от Каспийского моря был заложен
   новый город - Кизляр, ставший на долгие годы политическим и культурным центром
   Северо-Восточного Кавказа. Из крепости Святого Креста сюда были переведены
   казаки и северокавказцы, издавна находившиеся на службе России (кабардинцы,
   чеченцы, кумыки и др.). Все они стали именоваться теперь уже Терско-Кизлярским
   войском. Русские по языку казаки проживали в особом квартале, т.н. "Кизлярской
   станице", нерусские - жили в других кварталах (59, с.85-86).
   С одной стороны малосильность, а с другой - полиэтничный и поликонфессиональный
   состав Терско-Кизлярского войска способствовали тому, что оно не привлекалось к
   охранной и сторожевой службе, но из него поставлялись лучшие разведчики,
   проводники, переводчики. Для выполнения различных поручений они направлялись в
   Персию, Крым, на Кубань, к калмыцким и прочим владетелям. Причем знание языков и
   нравов соседних и других народов демонстрировали не только
   казаки-северокавказцы, но и "русские", о чем свидетельствуют многочисленные
   документы (см.: 59, с.71-72).
   С возникновением Кизляра все группы казаков по Тереку были поставлены в
   подчинение Кизлярского коменданта. В 40-е гг. ХVIII века была предпринята
   попытка объединить Гребенское и Терско-Семейное войска, но она не увенчалась
   успехом (60, с. 121).
   В ХVIII веке усилилось стремление северокавказцев (прежде всего осетин, ингушей,
   кабардинцев) к освоению Притеречных земель. В 1762 году кабардинскому князю
   Кончокину было разрешено с крещеными подданными переселиться в урочище Мездогу
   на левом берегу Терека. В 1763 году здесь было заложено укрепление,
   преобразованное в 1765 году в город Моздок. Его основное население составили
   грузины, армяне, кабардинцы, осетины, греки (59, с.86). Из числа переселенцев,
   главным образом крещеных осетин и кабардинцев, была создана горская Моздокская
   казачья команда, насчитывавшая чуть больше 100 человек, под командованием все
   того же князя Андрея Кончокина. Эти казаки большей частью выполняли функции
   переводчиков, посылались с почтой (61, л. 48).
   Для усиления терской укрепленной линии на левобережье от Моздока до Червленной
   были поселены 517 семей волжских казаков (тех же донцов, которые несколько
   десятилетий прожили на Волжской пограничной линии между Камышиным и Царицыным, а
   с ее ликвидацией не были возвращены в родные места). Как и терско-семейные
   казаки, они являлись выходцами с Верхнего Дона ("верховыми"). Их говор относился
   к южному наречию и ближе всего по ряду признаков стоял к Курско-Орловской и
   Рязанской группам (ср.: 62, с.66-85; 63, с.67-76). Именно с ними, а не с
   гребенцами, можно связывать гипотезу А.Шенникова о червленоярцах как предках
   казаков (1, с.99-117).
   Как установил С.А.Козлов, хотя правительственное решение о переселении волжцев
   было принято в 1765 году, однако реальное основание Галюгаевской, Ищерской,
   Наурской, Мекенской, Калиновской станиц произошло только в 1771 году (64,
   с.93-96). Казаки названных поселений составили Моздокский казачий полк. В
   дальнейшем в каждую станицу было дополнительно направлено по 50 семей донских
   казаков. В 1770 году сто семей донцов на окраине Моздока основали станицу
   Луковскую. В 1800 году возникла станица Стодеревская, куда поселили и 200 семей
   крещеных калмыков (65, с.110). Однако, как свидетельствуют архивные документы,
   калмыки вскоре вернулись в закумские степи к прежнему кочевому образу жизни и к
   прежним буддистским верованиям (66, л. 47 об.).
   После Кючук-Кайнарджийского мира с Турцией в 1774 году новая пограничная
   Азово-Моздокская линия стала усиленно укрепляться. В 20-30-е гг. ХIХ века
   получает распространение практика принудительного обращения в казачье сословие
   государственных крестьян и представителей кавказских народов. В станицы Терского
   левобережья направляются крестьяне из Полтавской, Харьковской, Черниговской,
   Воронежской, Курской, Тамбовской, Симбирской, Астраханской губерний (7,
   с.212-214).
   В 1785 году небольшое казачье поселение возникло в местечке Копай (в устье
   Терека). В 1825 году сюда переселили 30 семей ставропольских крестьян. Село было
   переименовано в станицу Александрийскую. В 1847 году в станицу прибыло еще 150
   семей из Харьковской и Черниговской губерний (67).
   Правительством делались попытки приписать к казакам моздокских осетин и
   кабардинцев, армян, грузин, но, как правило, безуспешно. Лишь часть осетин
   (переселенцев с гор), грузин и еще в меньшей степени армян пожелали перейти в
   казачье сословие.
   Подобные мероприятия правительства были вызваны низким естественным приростом
   казачьего населения, возросшими потерями, которое оно несло в ходе Кавказской
   войны.
   В 1832 году было создано Кавказское линейное казачье войско (КЛКВ), куда вошли
   станицы от Средней Кубани до устья Терека. Все казачьи войска были переименованы
   в полки. В КЛКВ вошли Гребенской, Моздокский, Кизлярский (объединивший
   Терско-Семейных и Кизлярских казаков) полки, охранявшие Терское левобережье от
   Моздока до Кизляра.
   В связи с окончанием военных действий на Северо-Восточном Кавказе были проведены
   административные реформы. В 1860 году создана Терская область, а в следующем
   году - Терское казачье войско. Вскоре, по мнению И.Л.Омельченко, была прекращена
   приписка в казачье сословие лиц иного социального происхождения и одновременно
   наложен запрет на выход из него (59, с. 116-117). Однако, судя по отчетам
   Наказных атаманов, практика приписок не прекращалась и в дальнейшем. Так, в 1882
   году было зачислено в войсковое сословие 36 душ обоего пола (см.: 68).
   История формирования Терского казачества показывает, что к концу
   дореволюционного периода оно представляло собой сложное социальное и этническое
   образование, в формировании которого, по воле правительства, приняли участие
   казачьи группы других регионов (донцы, волжцы), крестьяне, представители
   кавказских и иных народов. Благодаря усилиям властей на Тереке было
   сосредоточено население, с помощью которого правительство пыталось решить
   экономические и военно-политические задачи.
   Сверху санкционировалось создание городов и станиц. Наделение землей создавало
   необходимые условия для "коренизации" казачьих групп.
   В последнее время Россию все чаще называют политарным образованием (по
   Ю.И.Семенову), где огромное значение во всех областях жизни играло государство.
   Как мы видим, колонизация Терского левобережья, его этнокарта во многом
   определялись правительственными распоряжениями, как и дальнейшее развитие здесь
   разных по своему происхождению казачьих групп.
   ПРИМЕЧАНИЯ:
   1. Шенников А.А. Червленый яр. Исследование по истории и географии Среднего
   Подонья в ХIV-XVI вв. - Л.: Наука, 1987.
   2. Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. - М., 1961.
   3. Козлов С.А. На Северном Кавказе в ХVI веке. // ВИЖ, 1993. N 11.
   4. Козлов С.А. Терско-гребенское казачество и миграция населения северо-запада
   России в ХIV-ХVII вв. // Казачество в истории России. Тезисы докладов. -
   Краснодар, 1993.
   5. Бенская Э.Я. Средневеликорусский говор на территории Грозненской области
   (говор станицы Старо-Щедринской). // Известия Грозненского областного
   краеведческого музея. Вып.6. - Грозный: Грозн. кн. изд-во, 1954.
   6. Русские. Сер. "Народы и культуры". - М.: Наука, 1997.
   7. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина ХVI - начало ХХ в.).
   Историко-этнографические очерки. - М.: МГУ, 1974.
   8. Статистические монографии по исследованию Терского казачьего войска. -
   Владикавказ, 1881.
   9. Ржевуский А. Терцы. - Владикавказ, 1888.
   10. Радченко И.К. Поселения и жилища гребенских казаков (по материалам станицы
   Старогладковской). // Поселения и жилища народов Чечено-Ингушетии. - Грозный,
   1984.
   11. Рогожин Т. Нечто из верований, поверий и обычаев жителей станицы Червленной.
   // СМОМПК. Вып.16. - Тифлис, 1893.
   12. Караулов М.А. Говор гребенских казаков. // СМОМПК. Вып.37. - Тифлис, 1907.
   13. Дынин В.И. Некоторые особенности мифологического образа русалки у восточных
   славян. // ЭО, 1994. N 6.
   14. Гребенец Ф.С. Из быта гребенских казаков. // СМОМПК. Вып.40. - Тифлис, 1909.
   15. Озаровская О.Э. Северная свадьба. // Художественный фольклор. N 2-3. - М.,
   1927.
   16. Белецкая Е.М., Великая Н.Н., Виноградов В.Б. Календарная обрядность терских
   казаков. // ЭО, 1996. N 2.
   17. РВИА. Ф.1058. Оп.1. Д.503.
   18. Песни гребенских казаков (публикация текстов, вступительная статья и
   комментарии Б.Н.Путилова). - Грозный, 1946.
   19. Новичкова Т.А. Сокол-корабль и разбойная лодка (к эволюции "разбойничьей"
   темы в русском фольклоре). // Фольклор и этнографическая действительность. -
   СПб., 1992.
   20. Бернштам Т.А. Поморы: формирование группы и система хозяйства. - Л.: Наука,
   1978.
   21. Бернштам Т.А. Русская народная культура Поморья в ХIХ - начале ХХ в. - Л.:
   Наука, 1983.
   22. Жуков А.Ю. Карелия в системе межэтнических отношений Русского Севера в
   ХV-ХVI вв. // Контактные зоны в истории Восточной Европы. - М., 1995.
   23. Русский Север. К проблеме локальных групп. - СПб., 1995.
   24. Виноградов В.Б., Нарожный Е.И. О ранних этапах формирования
   терско-гребенского казачества. // Первая общероссийская научно-практическая
   конференция "Казачество как фактор исторического развития России". - СПб.: ЗАО
   "Познание", 1999.
   25. Голованова С.А. Русско-северокавказские связи IХ - первой половины ХVI века
   (историко-археологическое исследование по материалам Центрального Предкавказья).
   // Автореф. дис... к.и.н. - Ростов-на-Дону, 1993.
   26. Джиоев М.К. Еще одна иконка из Притеречья. // Из истории и культуры
   линейного казачества Северного Кавказа. Материалы Второй международной
   Кубанско-Терской научно-просветительской конференции. - Армавир, 2000.
   27. Один из прежних аргументов в пользу этой версии (Гребенское войско имело
   знамя с гербом Новгородской республики) не должен отвлекать исследователей,
   поскольку еще В.А.Потто установил, что "новгородское" знамя было даровано
   гребенцам Екатериной I в 1727 году (Потто В.А. Два века Терского казачества.
   Т.II. - Владикавказ, 1912, с.31-32).
   28. Колесников В.А. Однодворцы-казаки. - СПб.: Нестор, 2000.
   29. Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания. - СПб., 1994.
   30. Кушева Е.Н. О местах первоначального расселения гребенских казаков. //
   Историческая география России XVIII века. Ч.II Источники и их характеристика. -
   М.: АН СССР, 1981.
   31. Великая Н.Н. Этногония гребенских казаков. // Дикаревские чтения (6). Итоги
   фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1999 год.
   Материалы региональной научно-практической конференции. - Краснодар, 2000.
   32. Матвеев О.В. "Дэ диды, прадиды служилы..." "Служилое" начало в
   этногенетических представлениях кубанских казаков. // Из истории дворянских
   родов Кубани. Материалы научно-теоретической конференции. - Краснодар, 2000.
   33. Ткачев Г. Откуда вышло гребенское войско и где было первоначальное место его
   поселения. // ТВ, N 114.
   34. Заседателева Л.Б. Восточные славяне на Северном Кавказе (в сер. ХVI - нач.
   ХХ века) (динамика этнокультурных процессов). // Дисс. ...д.и.н. в форме
   научного доклада. - М., 1996.
   35. Крупнов Е.И. Городище "Трехстенный городок". // СЭ, 1935. N 2.
   36. Нарожный Е.И. Восточные и западные инновации золотоордынской эпохи у
   населения Верхнего и Среднего Притеречья (археолого-историческое исследование).
   // Автореф. дисс. ...к.и.н. - Воронеж, 1998.
   37. Виноградов В.Б. "Гребенские" казаки и "чеченская" плоскость. // На стыке гор
   и равнин: проблемы взаимодействия. Материалы аспирантско-преподавательских
   семинаров. Вып.3. - Армавир, 2000.
   38. Голованова С.А. Географический фактор в самоидентификации гребенского
   казачества. // Вопросы северокавказской истории. Вып.6. Ч.1. - Армавир, 2001.
   39. РВИА. Ф.644. Оп.1. Д.117.
   40. Благова Г.Ф. Исторические взаимоотношения слов казак и казах. // Этнонимы. -
   М., 1970.
   41. Мининков Н.А. Донское казачество на заре своей истории. - Ростов-на-Дону,
   1992.
   42. Панеш Э.Х. Этническая психология и межнациональные отношения. Взаимодействие
   и особенности эволюции (на примере Западного Кавказа). - СПб., 1996.
   43. Анчабадзе Ю.Д., Волкова Н.Г. Этническая история Северного Кавказа ХVI-ХIХ
   века. // Материалы к серии "Народы и культуры". - М., 1993.
   44. Казачьи войска. Хроника. (Репр. изд. 1912 года). - АО "Дорваль", 1992.
   45. Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Т.I. - Владикавказ,
   1912.
   46. Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Т.II - Владикавказ,
   1912.
   47. Здесь мы наблюдаем чисто географическое совпадение названия и "тела",
   которое постоянно менялось.
   48. Карпинский М. Гребенские казаки и их песни. // СМОМПК. Вып.27. - Тифлис,
   1900.
   49. Снегирев И. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. Вып. III. -
   М., 1838.
   50. Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1489-1549 гг. -
   Махачкала, 1995.
   51. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. Т.I. - М.: АН СССР, 1957.
   52. Л.Н.Толстой на Кавказе в записях современников. // Труды ЧИ НИИ ИЯЛ. Т.III.
   - Грозный, 1961.
   53. Фарфоровский С. Из фольклора терских казаков (остатки былевого эпоса). //
   ЗТОЛКС. - Владикавказ. 1914. N 3.
   54. Станица гребенцов пред Иваном Грозным (историческая песня). Записал
   Ф.С.Панкратов. // ЗТОЛКС. - Владикавказ. 1914. N 2.
   55. Гильченко Н.В. Материалы для антропологии Кавказа. Терские казаки. //
   Протоколы заседаний русского антропологического общества при императорском
   Санкт-Петербургском университете за 1890-1891 гг. - СПб., 1892.
   56. Виноградов В.Б., Магомадова Т.С. О месте первоначального расселения
   гребенских казаков. // СЭ, 1972. N 3.
   57. Юдин П. Первые поселения гребенцов. // ТВ, 1913. N 7.
   58. Казачий словарь-справочник. Т.III. - Сан Ансельмо. Калифорния. США, 1970.
   59. Омельченко И.Л. Терское казачество. - Владикавказ: Ир, 1991.
   60. Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. - Владикавказ, 1912.
   61. РВИА. Ф.414. Оп.1. Д.300.
   62. Караулов М.А. Говор станиц бывшего Моздокского полка Терского казачьего
   войска. // Русский филологический вестник. - Варшава. 1900. N 3-4.
   63. Вопросы антропологии, диалектологии и этнографии русского народа. - М.,
   1998.
   64. Козлов С.А. Кавказ в судьбах казачества. - СПб., 1996.
   65. Караулов М. Песни поющиеся в станице Галюгаевской. // СМОМПК. Вып.29. -
   Тифлис, 1901.
   66. ГАСК. Ф.79. Оп.1. Д.1508.
   67. ТВ, 1887. N 45.
   68. ТВ, 1883. N 40.
  
  
  
  
  
  
   2.2.ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ.
   На территории Терского левобережья демографические процессы имели свои
   особенности.
   Как уже отмечалось, гребенские казаки первоначально обитали на правом берегу
   Терека. По документам начала ХVII века в Гребнях проживало 500 человек
   (по-видимому, речь идет о душах мужского пола) (1, с.113, 114, 123), и это
   свидетельствует о немногочисленности казачьих социоров.
   Предания сообщают о ранней семейственности гребенцов. Без нее само формирование
   стойкой этнической группы было бы просто невозможно. Согласно одному из
   преданий, горские народы увидели в пришельцах "людей отважных и предприимчивых,
   стали жить с ними дружески, и связь свою подкрепляли связью родства, выдавали их
   девок в замужество за казаков" (2, л.7). В то же время казаки, пускаясь на
   добычу в горы, "возвращались не с пустыми руками, а с лошадьми, скотом, оружием,
   а подчас и пленницами, которых делали своими женами", а "иной раз и женихались
   полюбовно на их девках, платя за них дорогой калым скотом, оружием и другими
   вещами" (3, л.38 - предание записано в 1847 году от 90-летнего казака станицы
   Червленной). По рассказам старожилов, обычай умыкания они заимствовали у горцев
   потому, что "иначе женщин не добьешься", так как их "было мало, да и тех
   стерегли", а "казаков все больше становилось" (см.: 4, с.295).
   О семейном быте казаков применительно к ХVII веку сообщают и документы. Согласно
   отписке терских воевод 1649 года, мурзы Большой Ногайской орды, кочевавшие по
   Тереку, "многих казаков побили и жен их и детей в полон поймали", а в 1653 году
   после "кызылбашского разорения" 10 казачьих городков прекратили свое
   существование, а казаки "с женами, детьми разбрелись" (см.: 5, с.38). О
   "домовитости" гребенских казаков сообщали в начале ХVII века С.Фрич и И.Герольд
   (см.: 6, с.66). Эти документы интересны не только с точки зрения демографической
   ситуации. Они свидетельствуют о непростой обстановке, сложившейся в тот период
   на Северном Кавказе. Именно она и заставила казаков стать "под руку" Российского
   государства.
   Открытость казачьих социоров, деятельность которых сопровождалась людскими
   потерями, объяснялась вполне понятными причинами регенерации. И в ХVIII веке
   кабардинские владельцы жаловались, что казаки не отдают беглых ясырей, объясняя
   это тем, что они уже приняли крещение (7, с.104). Географическая мобильность
   ранних казачьих социоров влияла на их толерантность, открытость внешним
   контактам, включая и семейные связи. По данным Дж.Берри и Р.Калина, существует
   прямая связь между географической мобильностью и этнической толерантностью, то
   есть чем более подвижно общество, тем оно более открыто для связей с другими
   группами (см.: 8, с.121).
   Браки вольного периода носили межэтнический характер, иными они вряд ли могли
   быть. Даже в ХIХ веке, когда взаимоотношения с горцами серьезно обострились, у
   казаков-гребенцов были жены из числа дагестанских народов, кабардинцев, чеченцев
   (9, с.80-85, 194-199; 10, с.87). Однако как в ХIХ веке, так и в более ранний
   период, этническая и религиозная принадлежность считались по отцу. Подобная
   ситуация очевидно была близка к той, что наблюдалась во время колонизации
   Латинской Америки испанцами и португальцами и освоения русскими переселенцами
   Забайкалья и Камчатки.
   Отмеченные межэтнические контакты не могли не оказать своего влияния на
   свадебную обрядность казаков. По мнению Л.Б.Заседателевой, заимствования
   выразились в обязательном включении в состав приданного и свадебных подарков
   металлических предметов и изделий, оставлении части приданного в семье
   родителей, исполнении лезгинки, игре на местных музыкальных инструментах,
   спортивно-развлекательных играх и состязаниях (джигитовка, стрельба и пр.), в
   ряде элементов свадебной одежды и украшений, похищении невесты (11, с. 32 ; 12,
   с.58).
   На наш взгляд, это влияние было гораздо глубже (см.: 13, с.49-51). Оно явилось
   порождением именно межэтнических браков и контактов. Известное наблюдение
   Л.Н.Толстого о родстве гребенцов с чеченцами, подтверждается и генеалогией
   многих казачьих фамилий, в числе которых Гуноевы, Гулаевы, Закаевы, Молаевы,
   Харсеевы и др.
   Отметим, что калым, избегание, особенности одариваний, свадебного поезда и др.
   были характерны и для ногайцев. Как и у тюрок, невесты-казачки отдавали
   предпочтение красному (алому) цвету свадебного платья, украшениям из монет и
   кораллов.
   Эти и другие наблюдения позволяют считать еще одним важнейшим компонентом, из
   которого складывалась гребенская субэтническая группа, тюркский. В документе
   начала 50-х гг. ХVII века названы Иван Агрыжан и Евлаш из Шадринского городка,
   Кардавал и Иван Яхлаш - из Степанова, Бормата, Остай Тагайпс, Илях - из
   Потапова, Андрей, сын Ивана, сына Сунгура - из Наурского и др. (14, с.41). В
   ХVIII веке к казакам и в российские крепости уходили ногайцы. И хотя было
   предписано беглецов возвращать в Кабарду, документы подобных "выдач" не
   зафиксировали (7, с.71).
   Гребенское казачество пополнялось не только за счет естественного прироста, но и
   постоянного притока различных социальных и этнографических групп русского
   населения. Источники упоминают и беглых стрельцов, и "воровских" людей С.Разина,
   выходцев из Переяславля-Залесского, Тулы, Новгорода и др. (15, с.246; 16, с.85).
   В 1614 году атаман гребенцов Я.Гусевской сообщал, что к казакам вышли из
   кабардинского плена трое русских людей, которые и остались в Казане городке у
   Овдокима Мещеряка (17, с.33).
   О донском компоненте следует сказать особо. Отметим, что донской транзитный
   центр активно заявляет о себе в ХVII веке, когда сторонники старой веры
   (партиями и в одиночку) уходят с Дона на Терек (18, с. 39). После восстания в
   Астрахани в 1614 году часть донских казаков под предводительством И.Заруцкого
   также бежала на Гребни. Новый приток переселенцев с Дона наблюдается после
   разгрома сторонников С.Разина. В период восстания на Дону 1707-1708 гг.
   К.Булавин поддерживал переписку со старообрядцами Терека, а после поражения
   И.Некрасов увел на Кубань часть казаков. Устная традиция связывает с
   некрасовцами укрепления близ Шелкозаводской. Во второй половине ХVIII века
   прекратились религиозные притеснения казаков на Тереке, и сюда стали отправлять
   донских казаков-староверов.
   Документы ХVII века сообщают о донских, запорожских, яицких казаках, которые
   приходили на Терек на непродолжительное время и курсировали здесь в поисках
   добычи. Наблюдалось и обратное движение. В 20-30 гг. ХVII века часть гребенцов
   бежала на Дон из-за притеснений ногайских и кумыкских владельцев. Связь с Доном
   и в дальнейшем была постоянной, поскольку "ходу" с Дона на Терек было 10-14 дней
   (19, с.50-51).
   С 60-х гг. ХVII века в Притеречье бегут раскольники и спасавшиеся от
   закрепощения крестьяне. Этот во многом горючий материал послужил основой тех
   отрядов терцев, которые принимали участие в восстаниях Болотникова, Разина,
   Булавина, Пугачева. С установлением Российской власти на Тереке подобных лиц
   запрещалось принимать в казаки, и они находились на положении "беглых". В 1747
   году гребенцы сообщали, что при необходимости могут включить в свой состав две
   тысячи "гулебщиков" (20, с.109).
   Гребенские городки пополнялись и за счет представителей соседних
   северокавказских народов, которые по тем или иным причинам становились изгоями
   (кровная месть, нарушение обычаев и пр.). По документам известны оставшиеся в
   гребенских станицах ногайцы, "ясыри" кабардинских, брагунских и других
   владельцев (5, с.37; 7, с.64, 221; 21, с.33). Принимая крещение, они вливались в
   состав гребенцов. И в ХIХ веке многие казачьи роды помнили о своем
   происхождении: Фроловы - от донцов, Тихоновы - от татар, Рогожины - от калмыков
   (9, с.90), Егоркины, Титкины и другие - от чеченцев. Гулаевы всегда радушно
   встречали своих родственников из чеченского тайпа Гуной Веденского района,
   помогали им убирать и перевозить хлеб, поддерживали в случае нужды. По разным
   сведениям, гунойцы бежали к казакам из-за кровной мести или из-за насаждения
   ислама (22, с.49-50). О том, что в состав прежде всего гребенского и кизлярского
   казачества вошли представители разных народов, свидетельствуют прозвища и
   фамилии казаков : Аука, Басман, Тарывердый, Ходжаев, Велиев, Казиев, Бетапов,
   Шергипов, Кантемиров, Гусенбеков, Татаров, Черкесов, Грузинов и др. (7, с.180;
   21, с.70-71; 23, с.197; 24, с.153; 25, л. 30 об.; 26; 27). Таким образом
   дореволюционные авторы не случайно писали о гребенцах, как о конгломерате
   местных народов, спаянных русской кровью и объединенных общей судьбой. По словам
   В.Г.Белинского, гребенцы стали "новыми и удалыми сынами Кавказа, без которых не
   полна и не определенна его физиономия" (см.: 22, с.46).
   Наряду с открытостью казачьего социора на определенном этапе произошло и
   эндогамное его "замыкание", переход к которому стимулировала не только
   иноэтничная обстановка, но и утверждение у соседей гребенцов ислама. Эндогамия
   усилилась в связи с переходом к полной оседлости на левобережье Терека,
   сохранением старообрядчества, миграционной политикой правительства. В конце
   ХVIII-ХIХ в. межэтнические браки становятся редкостью.
   "Кавказскость" гребенцов, как наследие вольного периода, изучена достаточно
   подробно. Исследователи отметили заимствования, не только вытеснившие прежние
   элементы материальной и духовной культуры (см.: 28, с.155-159), но и
   сосуществовавшие с ними (бревенчатая изба и сакля, сусек и сапетка в одном
   дворе, складни в киоте и оружие по стенам, трепак и лезгинка, стойкость в пешем
   бою, присущая русским, и лихое горское наездничество - 29, с.111). Наблюдалось и
   смешение русских и северокавказских, тюркских культурных компонентов и выработка
   на этой основе инноваций (одежда, свадебная обрядность и др.). Были сохранены
   полностью или частично элементы русской духовной культуры (былины, календарная
   обрядность). Отметим, что при обилии заимствованных вещей, "идеология" их
   оставалась славянской, русской (30, с.61-76).
   Уже в ХVII веке, когда гребенцы выступают на северокавказской арене под
   названным экзо- и эндоэтнонимом, можно говорить о возникновении новой
   субэтнической казачьей группы. Под субэтносом мы понимаем часть этноса (в данном
   случае русских), перешедшего на иной ХКТ (подробнее см.: Гл. Ш) и
   характеризующегося собственным самосознанием, особенностями материальной и
   духовной культуры, диалектом. Казачество (речь идет об общности, возникшей
   естественно-историческим путем) как субэтнос не было единым. В нем выделялись
   локальные субэтнические группы, имевшие свои культурные особенности,
   историческую судьбу.
   С середины ХVI века в дельте Терека известно Терское низовое казачество.
   Согласно документу, оно составилось "само собою в древних временах разными
   людьми из кавказских черкес, донских и гребенских казаков, поляков и грузин"
   (24, с.59).
   Терские низовые казаки приняли самое активное участие в событиях начала ХVII
   века. Абсолютное их большинство ушло с Терека. Здесь сыграли свою роль и тяжелые
   климатические условия, и рост населения Терского города и его окрестностей,
   стеснявшего промысловую деятельность казаков. Часть их слилась с гребенцами (20,
   с.22-23). Гребенская субэтническая общность оказалась наиболее устойчивой.
   Вокруг ее средне-севернорусского ядра (с его особым говором, религией, ХКТ)
   происходила консолидация иных этнических элементов.
   Таким образом, существование, развитие гребенской этнической группы происходило
   как путем естественного прироста, так и за счет притока переселенцев из России,
   включения представителей иных казачьих групп, северокавказцев, которые в тот
   период добровольно принимали крещение и язык казаков-старожилов, то есть
   подвергались добровольной ассимиляции.
   В ХVII веке начинается переселение казаков-гребенцов на левый берег Терека.
   Причины выхода с гор (сначала на правый берег) сами казаки видели в том, что
   "чеченцы и кумыки стали нападать на городки, отгонять скот, лошадей и полонить
   людей", аулы "горцев стали умножаться и стеснять их своими поселениями и
   скотоводством" (3, лл.4-4 об., 38). То есть демографическая ситуация на
   правобережье Терека стала складываться не в пользу казаков.
   Создание крупных стационарных поселений на левом берегу Терека в начале ХVIII
   века, все большее внимание, прежде всего со стороны правительства, к вопросам
   самообеспечения казаков путем развития земледелия положительно сказалось на
   росте численности гребенской этнической группы (по мнению исследователей, у
   оседлого населения естественный прирост в 5-6 раз выше, чем у неоседлого,
   занимающегося присваивающим хозяйством) (31, с.66). В начале 20-х гг. ХVIII в.
   на левом берегу Терека проживало 4 тыс. жителей (32, с.27; 33).
   В ХVIII веке укрепленная линия по Тереку была усилена донскими казаками (452
   семьи). Это создало новые условия для дальнейшего демографического роста. По
   данным II ревизии (1744-1745 гг.), на Тереке уже проживало примерно 6 тыс.
   человек (32, с.28).
   "Семейный характер" носили и переселения волжских казаков на линию в 70-х гг.
   ХVIII века (517 семей). Однако, темпы естественного прироста были крайне
   низкими. Так, с 1762 по 1845 гг. население Терско-Семейного войска увеличилось
   всего на 677 человек. Это вызывалось громадной детской смертностью,
   неблагоприятными природно-климатическими условиями, материальными лишениями (24,
   с. 127). Немалую роль играла и высокая смертность взрослых казаков, которые
   гибли на полях сражений во всех войнах, которые вела Россия, как на Кавказе, так
   и за его пределами.
   Правительство пытается решить демографическую проблему самым простым способом:
   переселением на Линию государственных крестьян. А.П.Ермолов считал главными
   своими задачами видоизменить управление казачьими войсками (сделав их абсолютно
   послушными) и усилить русский элемент в станицах (34, с.8)
   В первой половине ХIХ века в связи с кровопролитными боевыми действиями и
   серьезными людскими потерями казачества, получает распространение практика
   принудительного обращения в казачье сословие не только государственных крестьян
   из Южной и Центральной России, но и представителей кавказских и иных народов.
   Так, в 1819 году к казакам станицы Бороздинской были приписаны казанские татары,
   а в 1837 году - пленные тавлинцы (выходцы из Дагестанцы) (35, с.4). В то же
   время источники ХIХ века дают достаточно много примеров добровольного перехода в
   казачье сословие кумыков, грузин, цыган и др. (4, с.214; 9, с.185; 24, с.130;
   35, с.4). Подобные "локальные" иноэтничные группы существовали и среди донского
   казачества (36, с.7, 18-23). Большая их часть, как правило, достаточно быстро
   ассимилировалась. Правительственные мероприятия привели к тому, что уже в 1834
   г. на левобережье Терека казаки составляли более 20 тыс. жителей.
   В 40-е гг. для подкрепления Гребенского полка в его состав были зачислены нижние
   чины Куринского полка, в станицы Щедринскую, Новогладковскую, Старогладковскую,
   Шелковскую были переселены крестьяне из Харьковской губернии. Нам известен лишь
   один случай, когда старожилы-гребенцы из Червленной наотрез отказались принимать
   переселенцев. Власти, не пожелавшие в условиях военного времени обострять
   обстановку, не стали настаивать, и "приписные" в 1849 году основали близ
   Червленной новую станицу - Николаевскую (3, л. 42). В 1854 году на Терек прибыли
   вновь украинские переселенцы (37, с.31; 38, с.103; 39, с.210).
   Таким образом, в дореформенный период действовали как механизмы естественного
   прироста, так и "искусственного" роста казачества за счет приписных. Последнее
   обеспечивалось и регулировалось правительственными распоряжениями (40).
   В середине Х1Х в. население некоторых казачьих станиц пополнялось и
   северокавказцами. Так, число казаков станицы Луковской с 1856 по 1866 годы
   увеличилось почти вдвое. Статистические данные 1875 года сообщают, что основными
   этническими группами в станице помимо "русских" казаков стали черкесские (772
   чел.) и осетинские (182 чел.). К концу ХIХ века казаки-"магометане" переселились
   в Кабарду или приняли крещение, ассимилировались. Лишь в четырех дворах
   проживали мусульмане. Последние записывались на службу в КЛКВ постоянно, в
   разные годы от 30 до 57 человек (41).
   К подобному процессу, происходившему уже в новых условиях, сами казаки
   относились отрицательно, видя в этом угрозу своей самобытности. Исследователи
   отмечали напряженные, и даже враждебные отношения между
   старожилами-старообрядцами и переселенцами-приписными, которые большей частью
   являлись православными. Эта позиция резко отличалась от той, которая
   существовала в ХVII и даже в ХVIII веках, когда казачьи социоры сами принимали
   большое количество беглых. Однако в тот период последние были настроены на
   добровольную ассимиляцию, чего не наблюдалось в ХIХ веке. Слишком высокие темпы
   прироста (в 1834 г. на левобережье проживало более 20 тыс. человек, в 1865 г. -
   более 30 тыс., в 1889 г. - более 40 тыс., в 1910 г. - более 65 тыс. - см.:
   Приложение) и малый исторический период не привели к полному слиянию разных по
   своему происхождению, языку, религии казачьих групп. По данным С.Писарева, к
   началу 80-х гг. ХIХ века в Кизляро-Гребенском округе казаки-великороссы
   составляли 64,8%, казаки и крестьяне малороссы - 24%, крестьяне-великороссы -
   2%, отставные солдаты - 1%, инородцы - 7,2% (42, с.43-44). Эти цифры еще раз
   свидетельствуют, что формирование терского казачества как единой субэтнической
   группы не было завершено.
   В ХIХ веке все более полиэтничным становилось и население казачьих станиц. Так,
   по данным 1900 года в станице Наурской жили калмыки, армяне, грузины, поляки,
   чеченцы, евреи, лезгины и даже турки. В религиозном плане они делились на
   православных, старообрядцев, католиков, ламаистов, армяно-григориан, мусульман и
   иудеев (43, с.182-184, 188-189).
   Переход к мирной жизни положительно сказался на демографических процессах. В
   пореформенный период продолжилась приписка в казачье сословие, но в значительно
   меньших размерах, чем в период военных действий. Правительству это было уже не
   нужно. В начале 70-х гг. ХIХ века терское казачество увеличилось на 248 душ
   "из-за естественного прироста и из-за зачисления в войско из других сословий"
   (44, л.40). Казачьи семьи в рассматриваемый период в большинстве своем были
   многодетными. По данным 1882 года, на каждую казачью семью приходилось 7-8 душ
   обоего пола (45). Таким образом, до конца ХIХ века у казаков Терского
   левобережья сохранялся традиционный режим воспроизводства, при котором
   экономически выгодно было иметь максимальное количество детей.
   К началу ХХ века казачество постепенно становится этносоциальным меньшинством на
   Тереке. Так, в Моздокском отделе на 13 станиц приходилось 81 русское селение
   (поселок, деревня), в Кизлярском отделе на 21 станицу - 21 селение (46, с.94.
   См.: Приложение). В самих станицах росло число иногородних. Приток их усилился
   после 1886 года, когда крестьянам было разрешено переселяться в казачьи области.
   Уже в 1889 году лишь Курдюковская, Калиновская, Мекенская, Наурская и
   Стодеревская не имели иногородних, в других станицах их насчитывалось от 2 (в
   Каргалинской) до 178 (в Галюгаевской) (47, с.6-28; 48, с.42-52. См.:
   Приложение.). Это усилило консерватизм и замкнутость казачьих общин, негативное
   отношение к приезду русского и украинского населения. Ведь к тому времени казаки
   считали себя коренным населением края, охранявшим рубежи России со времен Ивана
   Грозного, и противопоставляли себя мигрантам, прибиравшим к своим рукам земли,
   которые они некогда защищали.
   Уже ранние административные преобразования на Тереке (определение границ
   войсковых и прочих земель) сопровождались их этническим осмыслением. В
   документах подчеркивалось, что казаки, например, Моздокского полка осваивали
   земли левобережья, "когда не было там ничьего жительства" (49, л. 42 об.) Отсюда
   становится понятна крайне болезненная реакция казачества на сокращение
   этнического пространства, что связывалось с угрозой его существования.
   В этих условиях эндогамия становится своеобразным защитным механизмом,
   препятствующим ассимиляции. Именно она выступила фактором стабилизации и
   дальнейшего существования казачьих групп на Тереке. Браки заключаются
   преимущественно в казачьей среде, причем предпочтение отдается своей локальной
   группе, своей конфессии.
   В т.н. вольный период рост казачьего населения в Притеречье происходил как за
   счет межэтнических браков, так и благодаря приему беглых. В дальнейшем
   правительство стало пресекать последнее. В то же время оно создало в ХVIII-ХIХ
   веках новые источники механического роста, переселяя на Терское левобережье
   донских и волжских казаков, а затем и государственных крестьян, приписывая в
   казачье сословие представителей разных социальных и этнических групп. По данным
   переписи 1897 года по языку терское казачество делилось следующим образом:
   145508 человек говорили на русском языке, 16329 (большая часть их проживала в
   западных районах Терской области) - на украинском (50, с.122).
   Казачество, по крайней мере, трижды в дореволюционный период, пережило
   демографический шок. В ХVII веке под давлением численно превосходящих
   исламизированных соседей казаки были вынуждены уходить на левый берег Терека. Во
   второй трети ХIХ века в станицах появилось большое количество приписных. В конце
   ХIХ - начале ХХ века казаки стали "тонуть" в массе переселенцев из Центральной
   России и других областей. В самих терских станицах по данным переписи 1897 года
   "иногородние" составили 12% населения (50, с.118). Однако и в этих условиях
   казачество продемонстрировало удивительную стойкость и живучесть, сохранило
   основные черты материальной и духовной культуры.
   ПРИМЕЧАНИЯ:
   1. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. Т.I. - М.: АН СССР, 1957.
   2. РВИА. Ф.1058. Оп.1. Д.503.
   3. РВИА. Ф.644. Оп.1. Д.117.
   4. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина XVI- начало ХХ в.).
   Историко-этнографические очерки. - М.: МГУ, 1974.
   5. Козлов С.А. Взаимоотношения терско-гребенского казачества с северокавказскими
   народами (2 пол. ХVI-ХVII вв.). // Известия СКНЦВШ, 1990. N 4.
   6. Потто В.А. Два века Терского казачества. Т.I. - Владикавказ, 1912.
   7. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. Т.II. - М.: АН СССР, 1957.
   8. Лебедева Н.М. Психологические аспекты этнической экологии. // Этническая
   экология: теория и практика. - М.: Наука, 1991.
   9. Ткачев Г.А. Станица Червленная. // СОЛКС. - Владикавказ, 1912. N 7-12.
   10. Л.Н.Толстой на Кавказе в записях современников (сост. Б.С.Виноградов). //
   Труды ЧИ НИИ ИЯЛ. Т.Ш. - Грозный, 1961.
   11. Заседателева Л.Б. Традиционная и современная свадебная обрядность русского
   населения Чечено-Ингушетии. // Новое и традиционное в культуре и быту народов
   Чечено-Ингушетии. - Грозный, 1985.
   12. Заседателева Л.Б. Культура и быт русского и украинского населения Северного
   Кавказа в конце ХVI - ХIХ веке. // КЭС. Т.VIII. - М., 1984.
   13. Великая Н.Н. Свадебная обрядность казаков и вайнахов как показатель
   этнокультурных связей. // Из истории и культуры Линейного казачества Северного
   Кавказа. Материалы Второй международной Кубанско-Терской научно-просветительской
   конференции. - Армавир, 2000.
   14. Кушева Е.Н. О местах первоначального расселения гребенских казаков. //
   Историческая география России ХVIII века. Ч.II. Источники и их характеристика. -
   М.: АН СССР, 1981.
   15. Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. - М., 1961.
   16. Козлов С.А. На Северном Кавказе в ХVI веке. // ВИЖ, 1993. N 11.
   17. Русско-дагестанские отношения ХVII - первой четверти ХVIII века. -
   Махачкала, 1958.
   18. Великая Н.Н. Общие корни в формировании терского и кубанского казачества. //
   Возрождение казачества (история, современность, перспективы). Тезисы докладов,
   сообщений, выступлений на V Международной (Всероссийской) научной конференции.
   Ростов-на-Дону, 1995.
   19. Козлов С.А. Пополнение вольных казачьих сообществ на Северном Кавказе в
   ХVI-ХVII вв. // СЭ, 1990. N 5.
   20. Васильев Д.С. Очерки истории низовьев Терека: (досоветский период). -
   Махачкала: Даг. кн. изд-во, 1986.
   21. Русско-дагестанские отношения в ХVIII - начале ХIХ века. Сб. док. - М.:
   Наука, 1988.
   22. Калоев Б.А. Из истории русско-чеченских экономических и культурных связей.
   // СЭ, 1961. N 1.
   23. Попко И.Д. Терские казаки с стародавних времен. Гребенское войско. Вып.1. -
   СПб., 1880.
   24. Омельченко И.Л. Терское казачество. - Владикавказ, 1991.
   25. ГАСК. Ф. 249. Оп.1. Д.105.
   26. СГВ, 1857. N 19.
   27. РВИА. Ф. 15255. Оп.1. Д. 4, 8, 10, 13, 22.
   28. Гриценко Н.П. Быт и нравы кавказских горцев и терских казаков. Их взаимное
   влияние друг на друга. // АЭС. Т.3. - Грозный, 1969.
   29. Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. - Владикавказ, 1912.
   30. Великая Н.Н., Даутова Р.А., Хасиев С.-М.А. Представления и обряды казаков и
   вайнахов, связанные с жилищем. // Археология и традиционная этнография народов
   Чечено-Ингушетии. - Грозный, 1992.
   31. Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. - М.: Наука,
   1989.
   32. Кабузан В.М. Население Северного Кавказа в ХIХ-ХХ веках. Этностатистическое
   исследование. - СПб.: БЛИЦ, 1996.
   33. Следует отметить, что цифры ревизий нельзя признать полностью достоверными,
   поскольку скрупулезно подсчитывались лишь души мужского пола, облагавшиеся
   подушной податью (крестьяне, мещане, которых на Тереке было немного), остальных
   учитывали приблизительно.
   34. Чернозубов Ф.Г. Генерал-майор П.С.Верзилин, первый наказной атаман
   Кавказского линейного войска. // ЗТОЛКС. - Владикавказ, 1914. N 3.
   35. Бутова Е. Станица Бороздинская. // СМОМПК. Вып.7. - Тифлис, 1889.
   36. Черницын С.В. Донское казачество и этнические процессы (ХVIII - ХIХ вв.). //
   Автореф. дисс. ...к.и.н. - М., 1992.
   37. Анчабадзе Ю.Д., Волкова Н.Г. Этническая история Северного Кавказа ХVI-ХIХ
   века. // Материалы к серии "Народы и культуры". - М., 1993.
   38. Гребенец Ф.С. Новогладковская станица в ее прошлом и настоящем. // СМОМПК.
   Вып.44. - Тифлис, 1915.
   39. Ткачев Г.А. Гребенские, терские и кизлярские казаки. - Владикавказ, 1911.
   40. Документы конца 50-х - начала 60-х гг. ХIХ века сообщают о зачислении в
   казаки Кавказского линейного казачьего войска дворян, крестьян, дворовых,
   военнослужащих, детей священника, титулярного советника, купца, отставного
   надворного советника, а также землемера, служащего канцелярии, служащего
   уездного суда, коллежского регистратора, ученика духовной семинарии, служащего
   палаты государственных имуществ, топографа и др. (РВИА. Ф.1058. Оп.1. Д.19, 20,
   22, 24-95, 115 ,117, 123, 139-141).
   41. Попов И. Станица Луковская. // ТВ, 1899. N 19-22.
   42. Писарев С. Трехсотлетие Терского казачьего войска. 1577-1877. - Владикавказ,
   1881.
   43. Востриков П.А. Станица Наурская. // СМОМПК. Вып.33. - Тифлис, 1904.
   44. РГИА. Ф.1268. Оп.18. Д.150.
   45. ТВ, 1883. N 40.
   46. Тютюнина Е.С. Структура поселений Терской области 1900 г. // Вопросы
   северокавказской истории Вып.6. Ч.1. - Армавир, 2001.
   47. Статистические таблицы населенных мест Терской области. Кизлярский отдел.
   Т.1. Вып. II. - Владикавказ, 1890.
   48. Статистические таблицы населенных мест Терской области. Пятигорский отдел.
   Т.1. Вып. III. - Владикавказ, 1890.
   49. РГИА. Ф.398. Оп.81. Д.63.
   50. Футорянский Л.И. Численность, национальный и религиозный состав казачества
   России в 1897-1917 гг. // Проблемы истории казачества. - Волгоград, 1995.
  
  
  
  
  
   2.3. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ.
   В ХVIII - ХIХ веках произошли серьезные изменения во взаимоотношениях
   государства и казачьих групп на Тереке. Если ранее Москва обращалась к казакам с
   просьбами о "вспоможении", а они "учиняли меж себя совет", то есть собирались на
   круг и решали, откликнуться ли им на призыв Российского государства или нет, то
   в начале ХУШ века следовали Указы, которые подлежали безусловному исполнению (1,
   с.52).
   По приказу Петра I гребенские казаки приняли участие в 1717 году в Хивинском
   походе, где понесли большие потери. При строительстве крепости Святого креста в
   1723 году на них была возложена заготовка леса, угля, сена и др. У гребенцов
   было взято 200 арб, 61 каюк. Их заставили конвоировать почту, курьеров, давать
   подводы "грузинским и горским владельцам" (от последнего, в связи с жалобами,
   освободили). Подобные притеснения вызвали бегство части гребенцов на Кубань (2,
   с.108-109). В то же время впервые гребенцам было определено постоянное хлебное и
   денежное жалование (от 30 рублей и 21 четверика муки войсковому атаману до 12
   рублей и 6 четвериков муки рядовым казакам, кроме того всем чинам выдавалось по
   3 четверика круп, по 6 четвериков овса и по 48 фунтов соли в год). По словам
   В.А.Потто, "гребенские казаки начинают жить общею жизнию с государством,
   принимающим на себя заботы об их материальных и нравственных нуждах" (3, с.17).
   Правительство в тот период еще не посягало на казачье самоуправление. Однако
   такое положение не могло продолжаться долго.
   В 1744 году Астраханский губернатор докладывал, что "оные гребенские, хотя и
   могут из всех казаков за лучших воинов почитаться, только от того, что атаманов
   погодно переменяют и старших против прочих не имеют, в великом беспорядке
   находятся". Посланный к гребенцам бригадир Кольцов так и не смог найти достойную
   кандидатуру атамана, угодную царской администрации. Его ужаснуло то, что
   "атаману никакого почтения и страха казаки не имеют", каждый считает себя
   вольным и независимым (1, с.65).
   По преданиям, записанным в середине ХIХ века, гребенцы ранее все "дела решали
   общим советом. Для этого казаки собирались по заклику на станичный сбор.
   Большинством голосов решалось обыкновенно всякое предложение станичного атамана,
   который лично не имел особенной власти, но был только блюстителем порядка,
   каждый казак считал себя участником общего дела, имел полный голос и потому
   станичные сборы были очень шумны, а нередко происходили на них и ссоры" (4, л.6
   об.).
   Правительство попыталось ликвидировать гребенскую "особость" путем слияния
   гребенцов с уже покорными правительству семейными казаками. В 1745 году по Указу
   Елизаветы Петровны было решено соединить Гребенское и Терско-Семейное войска и
   выбирать на кругу общевойскового несменяемого атамана в присутствии Кизлярского
   коменданта. Станичные атаманы, есаулы, сотники, писари, хорунжие избирались на
   один год. С 1746 года атаман и старшины войска стали утверждаться Военной
   коллегией (5, с.11-12). Войсковой атаман наделялся неограниченными полномочиями
   "под страхом за противные поступки жестокого истязания". Он должен был вершить
   суд, хотя и при участии казачьего круга, и лишь о важных государственных делах
   доносить в Военную коллегию (1, с.68-69). Таким образом, был сделан первый шаг
   по осуществлению контроля над казачьим самоуправлением.
   Постоянная борьба за "атаманство", которая велась в объединенном войске,
   заставила правительство назначить в 1752 году наказным атаманом гребенца Ивана
   Иванова, а затем в 1754 году и разделить войска.
   В Терско-Кизлярском ("разноплеменном") войске, фактически созданном
   правительством в ХУШ веке, с самого начала выборы были признаны
   нецелесообразными, и его возглавил подполковник Э.Черкасский. В середине ХVIII
   века три войска (Гребенское, Терско-Семейное, Терско-Кизлярское) подчинялись
   Кизлярскому коменданту - Астраханскому губернатору - Военной коллегии. У
   гребенцов, хотя выборы войскового атамана вновь происходили погодно, атаманы
   находились на своей должности фактически пожизненно. Как писал современник, их
   уже волновали чины, почести и прочие выгоды. Приручение казачьей верхушки, таким
   образом, шло достаточно успешно (1, с.88 - 89). Примечательно, что во второй
   половине ХVIII века атаманами Гребенского войска оставались представители одной
   семьи Ивановых (дед, отец, внук) (3, с.60).
   Переселенцы с Волги, составившие Моздокский полк, с момента появления на Тереке
   были лишены самоуправления. Правительство считало (и так оно и было), что при
   переселениях легче всего изменить управление, поскольку мысли переселенцев
   заняты, прежде всего, обустройством на новом месте, борьбой за выживание. Во
   главе Моздокского полка был поставлен полковник (бывший атаман И.Д.Савельев) (1,
   с.96).
   Однако выборные начала в полку не были забыты. В 1771 году беглый донской казак
   Е.Пугачев избирается войсковым атаманом казаками Ищерской, Наурской,
   Галюгаевской и собирается ехать в Москву, дабы выхлопотать повышенное жалование
   и провиант. После ареста, а затем бегства Е.Пугачева из Моздокской тюрьмы была
   произведена расправа над теми, кто выбирал его. Виновных "при собрании народа
   нещадно батожьем" наказали (3, с.101). Это одно из первых упоминаний о расправе
   над казаками Терека. В дальнейшем подобные меры воздействия в отношении не
   подчинявшихся властям были продолжены, что вызывало возмущение казаков, бегство
   их в горы.
   Создание в 1785 году Кавказского наместничества, включившего Кизлярский и
   Моздокский уезды, поставило проживавших здесь казаков в двойственное подчинение
   военным и гражданским властям. Последние постепенно регламентировали права на
   землю, рыболовные угодья, добычу соли, продажу вина и прочее. Все, что касалось
   внутренней жизни станиц, все отставные, не служащие казаки, женщины, малолетки
   были изъяты из подчинения военных и находились в ведении губернских или уездных
   учреждений. За войсковым атаманом остались служилый состав полка, военные
   действия. Обо всех происшествиях: пожарах, падеже скота, посевах, урожаях
   сообщалось гражданским властям, которые и давали соответствующие предписания.
   Губернское правление обложило казаков денежной податью на содержание почт,
   сторожа Кизлярского земского суда и пр. Казаки обязаны были не только размещать
   по хатам прибывших солдат, но и представлять им часть своих пастбищ и сенокосов.
   Однако четкого разграничения полномочий между гражданскими и военными властями
   на Тереке еще не произошло, и при обострении обстановки власть военных резко
   возрастала (1, с.101-102).
   Бюрократизация системы управления, по мнению кубанского этнографа Н.И.Бондаря,
   привела к тому, что община потеряла контроль над военной организацией, и
   военно-территориальная община (войско) фактически распалась на ряд сельских
   территориальных общин (станиц) (6, с.63). Этому способствовала и ориентация на
   хозяйственную деятельность, как главный источник существования, поскольку
   жалование казаков уменьшилось.
   Верховным собственником земли считалось государство, которое часть Терского
   левобережья передало войскам. Войсковая собственность переходила в пользование
   станичных обществ, в свою очередь те передавали земельные наделы казакам в
   зависимости от должностного положения. За пользование землей казаки должны были
   нести службу.
   В конце ХVIII века один из острых вопросов, с которым столкнулась власть, был
   вопрос земельный. Появившиеся на Тереке Волжские казаки сообщали, что они
   переселились на линию тогда, "когда не было там ничьего жительства" (7, л.42
   об.). Однако вскоре земли близ станиц оказались в руках частных лиц, казны,
   сдававшей их в оброчное содержание кизлярским армянам и грузинам "с платежом в
   год малозначащей суммы" (7, л.4). Управляющий Кавказской губернией
   генерал-лейтенант Ртищев подтверждал, что "земли состоящие в Кавказской губернии
   не приведены еще в точную известность... народам надлежащим порядком не
   отмежеваны и каждое состояние и звание людей не наделено узаконенною пропорциею
   земли отчего... каждый старается удержать оные за собою по одному только
   самовольному праву сильного, и одни делают распашки... от чего беспрестанно
   продолжаются между жителями и в особенности между поселенными казаками и
   крестьянами и частию азиатцами споры и жалобы" (7, л.19-19 об.). Было решено
   "утвердить во владение казакам те земли и леса, которые были заняты при
   первом... переселении на Линии и придать нужное количество земли в той
   пропорции, которая назначена в 1797 году", командирам - 300 десятин, старшинам -
   60, рядовым казакам - по 30 десятин земли (7, лл.6-8 об.).
   Тот же документ свидетельствует о том, что обязанности казаков также не были
   точно определены. Хотя в Указе Сената 1731 года говорилось, что кроме Линии,
   караулов и разъездов казаков никуда не посылать, а в 1777 году было предписано,
   чтобы казаки и дети их "ни в какие работы отнюдь употребляемы не были" (7, л.32
   об.-33), на деле все происходило по иному. Мало того, что при переселении с
   Волги казаки "понесли великие убытки", а затем претерпели "разорение и
   грабительство от горских хищников, захвативших целые их семейства, жен и детей и
   имущество и истребивших пламенем первые их жилища" (7, л.36), на Линии заставили
   нести службу и неслужащих казаков, "кои только имеют силы, не получая притом
   никакого от казны содержания" (7, л. 34 об.). Казаки стали отправлять земские
   повинности, почтовую, сопровождения. У них брали подводы на разные надобности
   (привоз и отвоз аманатов и депутатов от горских народов, для казенных крепостных
   работ), на собственные деньги казаки были вынуждены выкупать тех, кого
   захватывали "горские хищники". Далее в жалобе говорилось, что вот уже 30 лет
   "утруждают они правительство беспрерывным испрашиванием в обращении внимания на
   их истощение и оскудение чрез неполучение дарованных выгод и удовлетворении
   всякой их просьбы" (7, л.37 об.). После многолетней переписки правительство
   признало необходимым оказать казакам покровительство и облегчение, и впредь без
   специальных указов "тягостей не налагать и не взимать" (7, лл.39, 41 об.). Таким
   образом определение прав и обязанностей казачества происходило в постоянной
   борьбе, которая на Тереке приобретала мирный характер (просьбы казаков
   рассматривались вышестоящим руководством, вплоть до Сената, императора, по ним
   принимались определенные решения).
   В конце ХVIII века происходит постепенное уравнивание казачьих и армейских
   офицерских званий (так, И.Д.Савельев стал генерал-майором) (3, с.204-206; 8,
   с.28-29; 9, с.18). Это дает казачьим офицерам право на получение личного и
   потомственного дворянства и, соответственно, право на земельные владения. Помимо
   поземельного устройства власти занимались и реформированием системы местного
   управления.
   При А.П.Ермолове гребенские казаки лишились возможности избирать себе войскового
   атамана. В 1819 году первым наказным (назначенным) атаманом гребенцов стал
   полковник Е.П.Ефимович. "С этого времени начинается настоящий перелом в правах и
   образе жизни гребенских казаков" (4, л.8). По мнению А.П.Ермолова, необходимость
   указанной меры диктовалась тем, что постоянно на казачьих кругах возникали
   распри и драки, происходили имущественные захваты и самовольство, казаки
   злоупотребляли "правом убежища для людей беглых и часто вредных", слабо уважали
   выборные власти, да и выбирали далеко не лучших. Командующий Кавказским корпусом
   решил покончить с этим "беспорядочным" самоуправлением. Войсковыми атаманами
   теперь назначались офицеры регулярной армии. Им было предоставлено право
   заменять и выборных станичных атаманов (10, с.6-7). Таким образом, в начале ХIХ
   века прежним принципам самоуправления был нанесен сильнейший удар. В весьма
   ограниченной форме они продолжали существовать лишь на уровне станичных обществ.
   Казаки были вынуждены с этим смириться. Если раньше они пугали правительство
   бегством на Кубань, то в новых условиях бежать было некуда. На Кубани
   существовала такая же военная, заселенная по инициативе властей, Линия. Побеги к
   горцам не приветствовались, так как в военных действиях они выступали противной,
   враждебной стороной. Кроме того, в условиях Кавказской войны, за любым
   неповиновением следовало наказание по военно-уголовным законам. Казаков наравне
   с солдатами пороли розгами, били палками, шпицрутенами.
   Этноисторические взгляды гребенцов своеобразно характеризуют их представления о
   государстве, как об оформленной границами территории (Иван Грозный ставит столбы
   и просит казаков границу охранять). Однако начавшееся взаимодействие с властью
   привело не только к выполнению ими пограничной службы, но и к трансформации
   самих казачьих социоров (их внутренней структуры, самоуправления, хозяйственных
   занятий и пр.). Эти разные стороны взаимодействия с государством воспринимались
   казаками неоднозначно. Первая (охрана границ) - рассматривалась как священный
   долг, вторая (вмешательство государства во внутреннюю жизнь) - вызывала
   протесты, облекавшиеся в разные формы (неповиновение, побеги, жалобы и пр.).
   Культивирование лояльности к государственной власти, введение в общее
   социально-правовое пространство с четким определением прав и обязанностей
   придавали казачеству все больше черт сословности.
   Сложная внешнеполитическая ситуация заставляла мириться с постоями войск в
   станицах, с действиями войсковых и корпусных командиров, в частности
   Е.П.Ермолова.
   Последний стал достаточно широко привлекать, приписывать к казакам переселенцев
   из России, отдельные группы и представителей северокавказских народов. Это был
   разительный контраст с предыдущим веком, когда Кизлярские коменданты посылали
   драгунские команды, которые в притеречных лесах ловили и выдворяли желающих
   пополнить казачьи общины. Теперь, в условиях военных действий I половины ХIХ
   века, казачество понесло серьезные потери, и власть взяла на себя заботу о
   пополнении населения станиц. Причем никого не смущало, что пополнение идет из
   разнородных, "разноплеменных" элементов. И ранее таковые принимались в казачью
   среду, но с условием принятия крещения и русского языка. Теперь же,
   причислявшиеся в казаки казанские татары, грузины и другие сохраняли свою речь,
   религию, традиции. Такой подход создавал возможность для "размывания" старых
   казачьих групп, утверждения представлений о социальной, а не этнической природе
   казачества. Однако естественные процессы ассимиляции приводили к слиянию
   небольших подразделений приписных с основными группами казачества
   (Терско-Семейного, Гребенского, Моздокского).
   Помимо общевойсковых правил, которыми должны были руководствоваться казачьи
   части, командиром гребенцов Е.П.Ефимовичем были разработаны и в 1820 году изданы
   "Постановления для Гребенского казачьего войска, которыми станичные начальники и
   сотенные командиры во всякое время должны руководствоваться". Этот документ был
   опубликован в конце ХIХ века историком И.Д.Попко (13, с.420-424), и исследован
   недавно В.Н.Нефедовым, который считает его памятником норм обычного права (14,
   с.25-30). Однако "Постановления" носили обязательный характер и ряд дел уже
   нельзя было рассматривать "так, как установили отцы" (то есть по обычному праву,
   которое господствовало ранее). "Постановления" представляют значительный интерес
   с точки зрения того, как постепенно происходила трансформация норм обычного
   права у казаков и замена их имперским законодательством.
   Здесь впервые было подробно рассмотрено управление на базе низшего звена -
   станицы. Для решения станичных дел устанавливалось три инстанции: начальник,
   станичный сход, суд выборных почетных стариков. В сходах могли участвовать все,
   но право голоса предоставлялось офицерам и тем казакам, которые отличались
   трезвостью и безупречным поведением. Кричать, говорить одновременно строго
   запрещалось, вплоть до ареста. Суд почетных стариков состоял из 6-8 отставных
   казаков в возрасте не моложе 35 лет и прослуживших не менее 12 лет. Они
   избирались на один год и освобождались от телесных наказаний. Суд собирался по
   предложению начальника станицы и разбирал иски и ссоры, по которым не было
   принято решение на станичных сходах.
   Недовольные имели право обращаться к командиру войска, который мог отстранить
   при необходимости почетных стариков от должности. Высшей инстанцией становился
   командир войска, который, как уже говорилось, назначался со стороны. Его
   полномочия стали фактически неограниченными в 1849 году, когда казакам было
   строжайше запрещено обращаться к высшим властям, минуя своих командиров (15,
   с.50). Таким образом от былого самоуправления остались лишь сходы, да и то, с
   весьма урезанными функциями.
   Отметим, что с созданием земских судов в Кизляре и Моздоке казаки стали
   разбирать тяжбы и здесь. Однако в период военных действий подобное не всегда
   было возможно, и в виде исключения Военный министр в рапорте Сенату писал о
   необходимости изъятия дел казаков из общей юрисдикции, с тем чтобы они,
   "прекращая дела словесным судом на месте, избавлялись от судебных издержек и не
   отвлекались от обязанностей службы и хозяйственных занятий" (16, л.1). В 1843
   году император разрешил учредить в Кавказском линейном казачьем войске словесные
   суды, где рассмотрение дел происходило по нормам обычного права. Однако, это
   была временная уступка, вызванная войной.
   Характер наказаний за те или иные проступки, также был сильно изменен (аресты,
   привлечение к общественным работам), если сравнивать даже с концом ХVIII века.
   Тогда за кражи предусматривалось возмещение двойной стоимости украденного плюс
   денежный штраф в станичный бюджет. Последний также должен был пополняться за
   счет сумм, взимаемых за переправы, лавки и спиртокурительные заводы,
   находившиеся в станицах. Ежегодно составлялись станичные отчеты о доходах и
   расходах. Часть сумм, но с разрешения командира войска, могла выделяться в
   качестве помощи тем, кто не мог работать и не имел родственников.
   "Постановления" регламентировали и брачные отношения. Возраст жениха определялся
   не моложе 18 лет, невесты - 14. При заключении брака требовалось разрешение
   начальника станицы, уведомлялся об этом и командир войска. До конца ХIХ века
   станичный атаман выдавал удостоверения не только на брак, но и на погребение
   умерших. Заявления об этом регистрировались в специальных станичных книгах (17;
   18). Таким образом, под контроль местной администрации постепенно ставилась не
   только общественная, но и личная жизнь казаков. Вмешательство государства в
   жизнь казачьих социоров продолжалось.
   Согласно Указам императора 30-х гг. ХIХ века, ограничивался срок казачьей службы
   тридцатью годами (двадцать пять полевой и пять внутренней). С 17 лет казак
   наделялся пожизненным участком в размере тридцати десятин (9, с.18-19). С
   созданием линейного казачьего войска в 1832 году его наказной атаман получил
   широкие полномочия. Они касались не только воинской службы казаков, но и их
   "гражданской жизни". Атаман отдавал распоряжения о развитии виноградарства и
   шелководства, об исполнении населением христианских обязанностей. Сгорел стог
   сена - следовало распоряжение, чтобы подобного не было впредь и т.п. (10, с.31).
   В 1845 году было издано Положение о Кавказском линейном казачьем войске, которое
   четко определяло права и обязанности казаков и предусматривало формирование
   войсковых единиц из равного числа жителей. Это привело к тому, что Гребенской
   полк составили станицы Калиновская (населенная моздокскими казаками),
   Николаевская (состоящая из переселенцев-малороссов и отставных солдат),
   Шелковская (где большая часть жителей являлась приписанными к казакам
   грузинами). И в то же время собственно гребенские станицы (Старогладковская,
   Курдюковская) были переданы в состав Кизлярского полка (19, с. 120). В указанный
   период правительство не обращало уже никакого внимания на этнические различия
   казачьих групп, осуществляло помимо масштабных переселенческих мероприятий,
   перекройку административных границ.
   Последнее касалось не только границ полковых территорий, Моздокского и
   Кизлярского уездов (отделов, округов), но и их постоянного переподчинения (см.:
   Приложение). Это являлось своеобразной профилактикой против сепаратизма. Однако,
   переподчинения оставляли казаков все в том же российском социально-правовом
   пространстве и поэтому не вызывали у населения серьезных протестов и
   недовольства.
   Приведенные (и другие) мероприятия и законодательные акты свидетельствуют о том,
   что правительство в ХIХ веке подходит к казачеству как сословию, права и
   обязанности которого, как и других социальных групп Российской империи, четко
   регламентируются законами. Это военно-служилое сословие вряд ли следует считать
   привилегированным, если вспомнить, что и в конце ХIХ века, помимо военной
   службы, терские казаки выполняли почтовую, подводную, дорожную, квартирную,
   паромную и другие повинности. (20, с.238). По-прежнему, идя на действительную
   службу, казаки за свой счет приобретали коня, холодное оружие, обмундирование.
   Станичные органы управления были поставлены под жесткий бюрократический
   контроль. Сохранились лишь воспоминания о былой казачьей вольнице и привилегиях,
   но именно они давали казакам повод относиться к другим сословиям с презрением,
   считать себя выше и благороднее их. О гордости, заносчивости старожилов,
   утверждавших формулу "не казак - не человек", писали многие дореволюционные
   авторы (11, с.176-177; 21, с.21; 22, с.161).
   По мере того, как военные действия на Кавказе шли к своему логическому
   завершению, в верхах все чаще заговаривали о "невыгодах" всеобщего вооружения
   казачества. Один из высокопоставленных чиновников по этому поводу писал: "Всем
   известны невыгоды всякого вооруженного народонаселения. Везде, где подобные
   учреждения существуют, - они были вынуждаемы крайней необходимостью и терпелись
   как зло - но зло неизбежное, отвращающее, может быть, гораздо большее зло.
   Однако ж всякое правительство старается по мере возможности уменьшить этот
   разряд населения, и там, где исчезает цель, с которой оно было некогда
   учреждено, должно всеми силами стараться подводить его под общие установления
   государственные" (см.: 6, с.62).
   В 1859 году закончились военные действия с горцами на Северо-Восточном Кавказе,
   то есть исчезла цель, ради которой казачество поддерживалось и ради которой
   правительство мирилось с рядом его вольностей. С созданием Терской области и
   Терского казачьего войска (ТКВ), куда вошли Моздокский, Гребенской и Кизлярский
   полки, казаки перешли в подчинение начальнику Терской области и наказному
   атаману ТКВ, который существовал в одном лице и осуществлял руководство как по
   гражданскому (как губернатор), так и по военному (как командир дивизии)
   направлениям (19, с. 124).
   В пореформенный период власти приступили к окончательной ликвидации "духа
   особости" в государстве, который исходил от казачества. В 1867-1872 гг.
   утверждается жеребьевый порядок службы, то есть в этот период служат далеко не
   все казаки. В связи с принятием Устава о воинской повинности 1874 года, срок
   службы казаков определяется в 20 лет, причем на действительной службе - только 4
   года. Это в значительной степени уравняло представителей различных российских
   сословий в отношении к воинской службе.
   Как отмечали дореволюционные авторы, "с водворением мира казак стал более
   гражданином, чем воином. Сам стал заботиться о хозяйстве и пропитании" (20,
   с.1). В 1869 году было принято Положение "О поземельном устройстве в казачьих
   войсках", объявившее станичные земли в общинном владении. Лицам не войскового
   сословия разрешалось селиться на землях казачьих войск. Позволялось выходить из
   казачьего сословия. Казаки могли заниматься промыслами и торговлей на общих
   основаниях. Положение 1869 года предусматривало выделение земельных паев всем
   казакам, достигшим 17-летнего возраста и обязанных отбывать воинскую повинность.
   Однако в некоторых станицах (Дубовская, Бороздинская) паи нарезались на каждого
   родившегося мальчика. Во всех станицах полпая давалось вдовам, из свободных
   земель могли выделить участки сиротам, а также семьям, в которых было много
   дочерей (23, с.236). То есть в ряде случаев (в том числе не предусмотренных
   законом) продолжали действовать нормы обычного права.
   В полной мере это относится к так называемым родным участкам, родовым владениям,
   под которыми понимались окультуренные отдельными семьями земли. Они не подлежали
   традиционному переделу, не включались в пай, могли передаваться по наследству,
   продаваться внутри общины (23, с.243-244, 248-253). Этот институт вольной заимки
   на пашенные, лесные, сенокосные угодья, огороды не был юридически оформлен и
   признан государством, но, тем не менее, просуществовал до начала ХХ века.
   С государственно-правовыми нормами было связано возникновение другой формы
   частной собственности на землю, получившей распространение в пореформенный
   период. Казачьи офицеры и чиновники, взамен прежних денежных пенсий, после
   выхода в отставку наделялись землей. К началу ХХ века казачьей верхушке было
   роздано около 350 000 десятин. Однако, зачастую, не имея возможности эти земли
   обрабатывать, новые землевладельцы продавали их, но чаще - сдавали в аренду. В
   аренду передавались и свободные земли войскового запаса, которые к концу ХIХ
   века давали до 50 000 рублей дохода (23, с.242-246).
   В 1870 году были приняты "Положения об общественном управлении в казачьих
   войсках" (конкретизированные в 1890-1891 гг.), которые распространялись на все
   казачество России, уничтожая таким образом какие бы то ни было региональные
   особенности, существовавшие в этой сфере ранее. С 1870 года были признаны
   всесословный характер станичных обществ и право участвовать в сходах лицам не
   войскового сословия (однако иногородние рассматривали только те вопросы, которые
   их непосредственно касались) (9, с.17-24). Согласно Положениям, распорядительную
   и исполнительную власть осуществляли станичный сход, станичный атаман, станичное
   правление и станичный суд (Их полномочия и характер деятельности подробно
   описаны М.Ф.Куракеевой - см.: 24, с.56-88). Таким образом было возрождено
   самоуправление на уровне станичных обществ. Однако после "прививки" 1 половины
   Х1Х века оно не представляло для правительства никакой угрозы, к тому же в его
   ведении находились главным образом хозяйственные вопросы, устранение различных
   конфликтов, дела, касающиеся военной службы казаков.
   Полномочия указанных органов вполне сопоставимы с теми правами, которые имели
   соответствующие сходы, старосты и старшины, волостные суды сельских обывателей,
   то есть крестьян России. Функционирование норм обычного права в области
   казачьего общественного самоуправления хотя и продолжается, но уже в измененном
   виде и под жестким контролем властей. Усиление государственного бюрократического
   давления сковывало инициативу казачества, которое, по словам современника, все
   меньшее число вопросов могло решать самостоятельно, а все надежды возлагало на
   начальство, от которого получало жалование, льготы (22, с. 163).
   Исследователь А.Н.Мануйлов на кубанском материале пришел к выводу о том, что
   законодательство о казачестве развивалось в двух направлениях: инновационном
   (когда официальное законодательство проникало в сферы обычного права и ставило
   под свой контроль регулирование социальных отношений) и реформационном ( когда
   оттачивались и упорядочивались формы управления казачеством со стороны
   государства) (25, с.13-21). Примером первого, по терским данным, могут служить
   "Положения" Е.П.Ефимовича, Закон о словесных судах 1843 года и др. Однако
   большинство законодательных актов носило именно реформационный характер. Казачьи
   социоры и управление ими моделировались по типу крестьянских общин, создавались
   верховные органы управления, которых не было у казачества раньше.
   Сложность этого процесса, растянувшегося на столетия, заключалась в том, что
   социальные отношения вольного казачества были далеки от того общинного идеала, к
   которому стремилось правительство, и который был для него привычен и во всех
   отношениях удобен (как со стороны хозяйственных, так и
   административно-полицейских функций). Употребляемые исследователями термины
   "ватага", "отряд", "дружина", "община" применительно к вольному периоду не
   отражают всей полноты и сложности социальной организации раннего казачества.
   Здесь необходим новый понятийный аппарат. На наш взгляд, возможна характеристика
   небольших казачьих групп вольного периода, как социоров (то есть
   социально-исторических организмов, прошедших определенный путь развития). Ранние
   казачьи социоры отличались заметной мобильностью, открытостью, ориентацией на
   присваивающие отрасли хозяйства и военное дело во всех его проявлениях.
   Согласно этнографическим данным, присваивающее хозяйство никогда не приводило к
   резкому социальному расслоению. Материалы по казачеству Терека эту
   закономерность подтверждают. В казачьих социорах эксплуатация, то есть
   присвоение "чужого" общественного продукта, была перенесена не внутрь общества,
   а вовне, то есть являлась межсоциорной. В условиях, когда казак и воин в течение
   многих столетий являлись однопорядковыми явлениями, процесс классообразования
   был затруднен даже с усилением роли производящих отраслей хозяйства и связанным
   с этим имущественным расслоением. Набеги, военная добыча помогали решать
   назревавшие противоречия. Как свидетельствует донской материал, именно
   "голытьба" выступала инициатором походов "за зипунами", в ходе которых можно
   было серьезно поправить свое положение.
   В условиях подчинения государством в ХVIII-ХIХ веках социальная структура
   казаков моделируется по общероссийским стандартам. Казачьи социоры постепенно
   превращаются в крестьянские общины с их ориентацией на земледелие. В казачьей
   среде выделяются дворянство, духовенство и другие слои. Искусственность этого
   процесса осознавалась казачьей общественностью. Но еще и в начале ХХ века
   наказной атаман Терского войска М.А.Караулов восклицал, что хотя казачество и
   превращено в своего рода сословие, но все-таки остались "живы в сознании
   народном остатки прежней бессословности: и генерал, и чиновник, и урядник, и
   рядовой все дома - в станице - и теперь еще родные братья-казаки" (см.: 19,
   с.22). Традиции мужского "братства" сохранялись в обычаях взаимопомощи при
   обработке земли, сенокошении, ловле рыбы, охоте, строительстве домов и других
   занятиях. В них в пережиточной форме бытовало прежнее отношение к полученному
   продукту, как общему, на который, например, не только рыбак, но и все общество
   имели равные права.
   Несмотря на большое число работ по казачеству, взаимоотношения его с
   государством изучены недостаточно полно. И.Л.Омельченко рубежным для казачества
   региона считал 1721 год, когда Гребенское войско было переведено в подчинение
   Военной коллегии и тем самым стало частью вооруженных сил России (19, с. 65). По
   мнению С.А.Козлова, полное военно-административное подчинение Гребенского войска
   государством происходит "с 60-х гг. ХVIII века" (1, с. 89). Дореволюционные
   авторы в качестве рубежного называли 1819 год, когда выборных атаманов сменяют
   назначаемые сверху командиры (13, с. 290-296; 26, с. 47). Указанные и иные
   авторы обращали внимание на изменения в военной организации и управлении
   казаками, отмечая постоянное наступление "царизма на казачьи вольности и
   автономию" (19, с. 18). Однако этим взаимоотношения государства и казачества не
   исчерпывались. Не отрицая важности каждой из отмеченных дат (которые касаются
   большей частью лишь гребенцов), подчеркнем, что главное заключается в выяснении
   самой направленности политики правительства в отношении казачества, тех целей,
   которые оно преследовало в разные исторические периоды.
   На наш взгляд, во взаимоотношениях государства и казаков Терского левобережья
   можно выделить несколько периодов.
   На первом этапе (с начала и до конца ХVIII века) постепенно определялись
   повинности, обязанности казаков и в то же время размеры постоянного жалования
   (как в деньгах, так и продуктах), которое государство выплачивало им за службу.
   На Терек переселяются донцы, волжцы, северокавказцы, издавна находившиеся на
   российской службе. Они явились основой для создания новых казачьих войск. При
   этом Терско-Кизлярские и Моздокские казаки, имевшие в своем составе разнородные
   и "разноплеменные" элементы, уже при переселении лишаются права на
   самоуправление. На этом этапе власти во многом идут путем проб и ошибок,
   пересматривая свои же решения.
   В конце ХVIII - начале ХIХ века происходит усиление гражданской администрации на
   Тереке. С этим связано размежевание земель, насаждение общинных земледельческих
   порядков. Делается ставка на продовольственное самообеспечение казаков.
   Наделение их паями рассматривается как главная компенсация, вознаграждение за
   службу.
   В 10-50-е гг. ХIХ века завершается формирование военно-служилого сословия с
   четким законодательным оформлением его прав и обязанностей и полным подчинением
   государственной власти.
   И наконец, в пореформенный период хозяйственная деятельность и организация
   самоуправления казаков были максимально приближены к крестьянским, что позволяло
   как некоторым дореволюционным, так и современным историкам считать казачество
   особой группой крестьян России. Казачьи социоры действительно постепенно
   превращались в крестьянские общины с их ориентацией на земледелие. Однако
   развитие "мирных" хозяйственных занятий тормозилось сохранением продолжительной
   воинской службы, которая в новых условиях стала рассматриваться самими казаками
   как помеха нормальной жизни.
   Таким образом в ХVIII и особенно в ХIХ веках, правительство пытается "вписать"
   казаков Терского левобережья в общероссийскую социальную структуру. Процесс
   этатизации, огосударствления был достаточно длительным и сложным. Особенности
   образа жизни и занятий казаков невозможно было игнорировать, и власти были
   вынуждены создавать правовые нормы, которые вводили бы целиком данную общность в
   определенное правовое поле, придавая ей тем самым сословный (этно-социальный по
   В.П.Труту - см.: 27, с.78) и достаточно замкнутый характер. В документах ХIХ
   века казаки определенно именуются войсковым (военным, казачьим) сословием (см.:
   4, л.8 об.; 28, л.5).
   В феодальной России не существовало общегражданского права, а были четко
   определены права и обязанности сословий, куда и относились отдельные
   представители и целые этнические группы региона. Положение каждого конкретного
   человека определялось, прежде всего, тем, к какому социальному слою (страте) он
   принадлежит.
   Государственное регулирование коснулось не только сословности (упорядочения прав
   и обязанностей казаков левобережья), но и административного деления региона,
   поземельных отношений.
   В пореформенный период делаются заметные шаги по сближению правовых норм,
   касающихся разных сословий, то есть к созданию гражданского общества. Но это
   процесс так и не был завершен к началу ХХ века.
   ВЕЛИКАЯ Н.Н. КАЗАКИ ВОСТОЧНОГО ПРЕДКАВКАЗЬЯ В XVIII-XIX ВВ.ГЛАВА IV. РОЛЬ
   КОНФЕССИОНАЛЬНОГО ФАКТОРА В ИСТОРИЧЕСКИХ ПРОЦЕССАХ.
  
   4.1. ОСОБЕННОСТИ СТАРООБРЯДЧЕСТВА У КАЗАКОВ.
   История старообрядчества, как и его распространение среди ранних групп
   казачества, изучены явно недостаточно (1, с. 26-27). В обобщающих трудах,
   посвященных этому религиозному течению, Терское левобережье как один из регионов
   проживания староверов даже не упоминается. Единственной работой, где
   старообрядчество на Тереке исследуется в исторической перспективе, является
   статья Н.П.Гриценко (2, с. 69-81). Однако классовый подход, утверждения автора о
   том, что казаки использовали старообрядчество для борьбы с крепостничеством и
   самодержавием, явно устарели. В настоящее время накоплена достаточно солидная
   источниковая база, которая позволяет по-новому взглянуть на роль
   старообрядчества в истории казаков Терского левобережья.
   Наиболее ранние источники, повествующие о гребенских городках в Затеречье,
   ничего не сообщают о наличии в этих поселениях культовых зданий. По-видимому, их
   сооружение в силу ряда факторов (прежде всего неоседлый образ жизни, отсутствие
   духовенства и др.) было невозможно. Отметим, что первая православная церковь на
   землях Войска Донского была возведена лишь в 1652 году. Религиозность казаков
   проявлялась не во внешних церковных ритуалах, а носила характер ощущения
   внутренней связи человека с Богом (3, с. 59-60). По мнению Т.А.Бернштам, для
   военизированных этногрупп было характерно определенное религиозное
   свободомыслие, они сохраняли веру и обряды, насколько это было возможно (4,
   с.19).
   По-видимому, для совместных обрядовых действий казаки собирались в одном из
   домов, который выполнял функцию молитвенного (и в начале ХVIII века у гребенцов
   была лишь одна церковь в станице Курдюковской, остальные здания для отправления
   культа являлись молитвенными домами), или на открытой местности. В пользу
   последнего предположения свидетельствуют сохранявшиеся до конца ХIХ века обряды
   гребенцов-старообрядцев. Так, Масленица сопровождалась "взятием городов" (обряд
   совершался на окраинах станиц на возвышенных местах). В этом и других праздниках
   (подробнее см.: 5, с.50-63) по особенному соединялись разноконфессиональные
   (христианство, язычество) черты. Примечательно, что и в других местах
   переселенцы устраивали религиозную жизнь по своему "христианскому разумению". С
   одной стороны они несли христианство на окраины в его локальных вариантах, с
   другой - сами выбирали лиц для богослужения и справляли те христианские
   праздники, которые считали нужными. В северных и сибирских регионах население
   также обходилось без церквей (4, с.96).
   Главным христианским таинством у казаков, несомненно, являлось крещение.
   Христианская принадлежность определялась уже самим фактом рождения в казачьей
   среде. Особым видом причащения было то, что гребенцы брали в рот конец бороды,
   которую считали священной (6, с.245). Поскольку исповедь, покаяние в условиях
   отсутствия духовенства и церквей были невозможны, у казаков получила
   распространение такая форма самопокаяния как обет (по обету ходили на поклонение
   наиболее известным в крае святыням, купались в Тереке на Крещение и др.). И в
   дальнейшем нехождение в церковь на покаяние и причащение было характерно для
   местных старообрядцев. Судя по письменным источникам, и в центральных регионах
   страны в ХVI-ХVII вв. население крайне редко посещало церковь (см.: 4, с.332), и
   в известном смысле старообрядцы Терека сохраняли эту традицию достаточно долго.
   Руководили религиозной деятельностью наиболее нравственные, знающие (эти
   познания они получали от своих отцов и дедов) казаки. К началу ХVIII века
   относится сообщение войскового начальства о том, что "в гребенских городках не
   имеется ни одного попа, за исключением Терской крепости" (см.: 7, с.74). Таким
   образом, церковная организация у вольного казачества отсутствовала, а культовой
   деятельностью руководили выборные лица из числа казаков. Практика выборов
   священнослужителей и в Центральных регионах страны господствовала до середины
   ХVIII века, и лишь во второй его половине пошла на убыль, стала рассматриваться
   властями как явление ненормальное. В казачьих регионах эта практика сохранялась
   дольше. Например, на Дону в 1762 году казацкие старшины, считая себя "во всем от
   прочих отменными", не хотели слушаться архиерея и "не только в причет церковный
   аттестуют, но по своему рассмотрению и в причетники сами определяют и прямо в
   церковные дела вступают и грамоты причетские от себя дают за своими войсковыми
   печатьми". В жалобе Воронежского епископа от 1765 года сообщалось, что "оное
   войско и ныне, самовольно властвуя, в духовные дела вступает же, к церквам в
   дьячки и пономари определяет и грамоты дает" (8, с.511-512). Казаки достаточно
   свободно как входили в духовное звание, так и выходили из него. У отдельных
   групп старообрядцев Терека выборность т.н. уставщиков сохранялась и в ХХ веке,
   то есть у них, как и прежде, отсутствовала официальная церковная организация.
   Первые церкви на Тереке появляются в русских городках и острожках ХVI-ХVII вв.
   Их посещали и казаки. Так, по-видимому, продолжалось до официального раскола.
   Известно, что в 1645 году в Соборной церкви Терского города к присяге Алексею
   Михайловичу были приведены "дворяне, дети боярские, новокрещены, всяких чинов
   русские люди, терские и гребенские атаманы и казаки" (9, с.262-264).
   Во второй половине ХVII века внимание центральной власти к региону временно
   ослабевает. Гребенцы продолжают сохранять старые обряды, видя в этом один из
   факторов сохранения собственной идентичности.
   Однако официальный раскол не обошел стороной казачьи земли. Из центра страны
   раскольники побежали на Дон. По словам источника, "с Москвы и из иных разных
   городов стрельцы и казаки и всяких чинов люди, забыв страх божий и крестное
   целование, бегают на Хопер и Медведицу, в казачьи вольные городки", число
   последних в 1672 году составило 52 ( ср.: в середине ХVII века на Дону их было
   31) (10, с. 230). Сами донские казаки в письме на Кубань сообщали, что "многие
   русские люди бегут к нам на Дон денно и нощно с женами и детьми от изгона царя
   нашего и от неправедных судей, потому что они веру христианскую от нас отнимают"
   (см.: 11, с. 97).
   Поскольку правительство принимало жесткие меры по искоренению раскола на Дону,
   часть раскольников (в одиночку и партиями) направлялась еще дальше на юг, к
   Кубани и Тереку. Особенно многочисленными эти партии стали после разгрома
   восстаний С.Разина и К.Булавина. В тот период старообрядцы играли заметную роль
   в движениях социального протеста. Религиозная и политическая независимость
   рассматривались ими в неразрывном единстве.
   Следует отметить, что наиболее сильные изменения в обрядовой практике русской
   православной церкви произошли в ХVI-ХVII вв., когда связи казаков с
   "метрополией" были очень слабыми и ограничивались главным образом
   военно-политической сферой. То, что в центре страны в ХVIII веке казалось давно
   устоявшимся, каноническим, на окраинах воспринималось совсем иначе. Казаков
   обвиняли в том, что они не так заключают брак, погребают умерших, причащаются и
   пр. Но при этом необходимо помнить, что лишь в ХVI веке заключение брака
   (венчание) переходит в исключительное ведение церкви, а в ХVII веке церковь
   перестала рассматривать усы и бороду как необходимый элемент подобия человека
   образу Божию, стала требовать строгого соблюдения Великого поста. Лишь в ХVII -
   начале ХVIII века полностью складывается официальный обряд крещения с
   погружением крещаемого в воду, чины погребения и отпевания, цикл поминовения.
   Формирование всех треб завершилось к рубежу ХVII-ХVIII вв. Однако обо всех
   новшествах, главным образом второй половины ХVII века, на таких окраинах, как
   Восточное Предкавказье, просто не могли знать. Отметим, что исполнение таинств и
   обрядов во всей полноте было достаточно редким явлением и в Центральных районах
   страны даже в ХIХ - начале ХХ века. Причем в оценке их значимости у церкви и
   народа существовали разночтения. Церковь считала важнейшими и обязательными
   таинства крещения с миропомазанием, покаяние и причащение, народ - крещение,
   венчание, требы поминально-погребального круга (то есть обряды т.н. семейного
   цикла). Степень их соотношения в российских областях была разной (4, с.40, 48,
   60-64, 85-88).
   В начале ХVIII века, когда позиции российского государства на Тереке усилились,
   встал вопрос об отношении к старообрядцам-старожилам. И здесь мы наблюдаем
   разные подходы светской и духовной властей.
   Петр I приказал не тревожить старых верований гребенцов, так как служат они
   государю верно и без измены, "удерживаются" в мусульманском мире, не идут против
   церковной власти, не нарушают государственного порядка (12, с.133-134). Таким
   образом, для светской власти на первом месте стояли вопросы обороны и покорности
   государству, а не веры.
   Ситуация изменилась с сооружением Кизляра в 1735 году. Вскоре здесь была
   учреждена особая должность "закащика" - доверенного лица астраханского епископа,
   который наблюдал за церковной жизнью на территории определенного района
   (заказа). Им стал поп Федор Иванов, который вместе с сыном попом Афанасием
   принялись искоренять раскол. Последний, по их мнению, проявлялся в том, что
   гребенцы крестились двумя перстами, ходили "по солнцу", творили двойную аллилуйю
   и т.п. (13, с. 21).
   Гребенское войско 18 мая 1738 года было вынуждено обратиться к астраханскому
   епископу Иллариону (1731-1755 гг.): "Великий господин преосвященный Иларион,
   епископ астраханский и ставропольский, вашего архипастырского благословения
   нижайшие рабы, гребенского войска войсковой атаман Данила Аука и всего
   гребенского войска старшины и казаки. Ибо блаженные и вечно достойные памяти его
   императорское величество Петр Первый император и самодержец всероссийский, как
   из России следовал в Дербент и из Дербента возвратно пошел, и тогда на нас
   нижайших всякое поносили люди, что мы з бородами и в платье и двоеперстным
   крестом молимся и в другом протчем, и его императорское величество им сказал,
   что-де дело маломочное, ибо де их самих имеется всего з горсть, и живут-де они в
   пограничном месте и как-де их Бог управляет от неприятелей и служат-де мне,
   государю, в верности и без измены. И по отшествии его императорского величества
   по повелительному указу, остались при крепости Святого Креста господин генерал
   Артемей Григорьевич Загряжской и при нем полковник и майор, и приводили нас к
   присяге за второго императора двоеперстным крестом; тако же, по указу его
   императорского величества, прислан был к нам в гребенские городки господин
   полковник Василей Иванович Чириков и приводил нас к присяге за предбудущаго
   двоеперстным крестом, и ныне вашего архипастырского благословения всепокорно
   просим я, войсковой атаман, и старшины и все гребенское войско. Ибо ныне
   имеющейся в Кизлярской крепости господин закащик, поп Федор Иванович и на нас
   нижайших имеется от него налога, как всему войску, так и нашим священникам, а
   наипаче ему возмущает сын ево поп Афонасей Федоров в кресте и в молитве и что
   попы ходят в служении и в браках и в крещении по солнцу, а мы нижайшие, как отцы
   наши деды жили в православной вере, так и мы в том же стоим, не прибавливаем и
   не убавливаем о том ваше архипастырское благословение сам извещен, такожде
   которые прежде сего выходили из орды русские и разных вер люди и оженились у нас
   и служат ея императорскому величеству с нами в равенстве; а дело наше украйное,
   а от оной налоги много людей пропадет и мне войсковому атаману, не остатца в том
   Вашего архипастырского благословения нижайши раби, гребенской войсковой атаман
   Данила Аука и старшины и все гребенское войско, благословения просим и должны за
   ваше архипастырское благословение вечно бога молить" (12, с.133-135).
   В тот период во всем Гребенском войске была только одна церковь во имя св.
   Николая в Курдюковском городке, в остальных (Старогладковском, Новогладковском,
   Червленном и Шадринском) - существовали молитвенные дома без алтарей, ничем не
   отличавшиеся от обычных домов, за исключением креста на них. В ответ на
   обращение, казакам предписывалось пристроить алтари, попам совершать
   "правильные" литургии, казакам говеть и причащаться. После этого в Астрахань
   была направлена делегация, которая заявила, что казаки выполнят все требования,
   кроме троеперстия. Епископ согласился.
   Поскольку пристройка алтарей была приостановлена, в 1740 году священников из
   казачьих городков вызвали в Кизляр и задержали (пока казаки церкви не достроят).
   После того, как это требование было выполнено, 8 января 1741 года Гребенское
   войско обратилось к Иллариону с просьбой освободить священников (из числа
   гребенцов) и освятить церкви. Атаман (уже Иван Петров) писал: "Рабски и
   всенижайше прошу, дабы от вашего архипастырского благословения повелено было
   милостиво отпустить из Кизлярской крепости наших попов к нам в городки, понеже
   мы, нижайше имеем в том великую нужду и живем без попов, аки скоты без
   пастыря..." (12, с. 139).
   Священники были отпущены, церкви снабжены утварью и освящены. Последним
   занимался протопоп астраханского Успенского собора Андрей Григорьев. В новых
   храмах все казаки продолжали креститься двумя перстами. Как и у других групп
   старообрядцев обрядовая сторона для них была наиважнейшей.
   По-видимому, ситуацию этого времени отразил документ, опубликованный
   М.О.Косвеном и датированный им приблизительно серединой ХVIII века. В нем
   говорится, что "хотя божии церкви в каждом горотке и имеютца, но токмо не весма
   понуждают казаки попов... Егда случитца воскресной день, праздник или высочайшее
   торжество, то накануне священник скажет атаману, атаман прикажет есаулу, чтоб
   ходя по тем тесным переулкам громогласно кричал, чтоб в завтрашней день в поле
   или в другие места для работы не ездили" (14, с. 247).
   Замечание относительно того, что "не весма понуждают казаки попов",
   примечательно. Церковное управление насаждалось сверху, как и
   военно-гражданское, и в этой сфере самоуправление сходило на нет, что не могло
   вызывать радости у казаков.
   В 1744 году на гребенцов последовали новые доносы о том, что "казаки состоят в
   немалом расколе и противности святой церкви, имянно изображение креста знаменуют
   на себя двоеперстным, а не троеперстным сложением". Епископ Илларион
   распорядился, что если казаки "в своем двоеперстии и упрямстве будут, то не
   токмо духовным, но и гражданским наказанием наказаны будут" (12, с. 139-140).
   Гребенцы вновь хотели послать делегатов в Астрахань, но Кизлярский комендант не
   позволил. Тогда они дали подписку о покорности святой церкви, но с соблюдением
   двоеперстия, так как-де у них есть прежнее разрешение Иллариона. Креститься
   тремя перстами они категорически отказывались, даже если бы им пришлось
   пострадать и "умерети". Казаки грозились покинуть Терек (13, с.27).
   В 1745 году председателю Кизлярского духовного правления архимандриту Мефодию
   было направлено "доношение" от Гребенского войска в том, что "...в нашем
   гребенском войске расколу не имеетца, ибо как отцы наши, деды, прадеды издревле
   состояли в православной вере христианской и крестились двоеперстным крестом, так
   же и мы, нижайшие... от мала до велика в том состоим и доныне не убавливаем и не
   прибавливаем", и царям всем присягали двоеперстным крестом. "А понеже дело наше
   украйное и на имя ея императорского величества выходят из гор и с протчих мест
   из плену разных вер люди и принимают веру греческого исповедания и оные
   окрестились и оженились и живут у нас в гребенских городках домами, как и мы
   нижайше состоим, тако и они служат ея императорскому величеству в верности и
   получают ея императорского величества денежное и хлебное жалования с нами в
   равенстве". Люди не стерпят притеснений и разбегутся (12, с. 141-142, выделено
   нами - Н.В.). Такое же донесение было направлено и епископу Астраханскому.
   Приведенные документы показывают, что гребенские казаки осознавали себя
   истинными христианами, не собирались конфликтовать ни с церковью, ни с властями,
   готовы были идти на ряд уступок, кроме одной, которая для них имела
   принципиальное значение. Это двоеперстие. На наш взгляд, в условиях
   специфического образа жизни казаков, когда каноническая обрядовая служба была
   невозможна, для них главным христианским таинством являлось крещение. Его
   совершение было равносильно причислению к казачеству, служило началом
   социализации нового члена общества. Новокрещеные из числа кавказских и других
   народов пополняли казачьи социоры. Попытка доказать, что все действия с крестом
   (его изображение, двоеперстие) у казаков были неверными, ставило под сомнение
   "крещеность", принадлежность к христианской вере всех членов казачьих социоров.
   С этим гребенцы согласиться не могли. К тому же наличие иноконфессионального
   окружения казаков уже на ранних этапах их истории привело к тому, что религия
   стала важнейшим этническим признаком. Старохристианские верования и культы
   прочно утвердились в сознании и поведении казаков, без них они себя не
   представляли. В рассматриваемый период гребенцы выступали единым
   старообрядческим монолитом и утверждали только одно: мы сохраняем обряды,
   доставшиеся от отцов и дедов, ничего "не убавливаем и не прибавливаем".
   Церковное давление вызвало побеги казаков на Кубань, Куму, так как "здесь житье
   несносно: принуждают к кресту" (13, с.29). Зачинщиками побегов в 1745 году были
   признаны и арестованы щедринский атаман Данила Неписанов (по кличке "Сегай") и
   казак Марк Заворков. Атаман Гребенского войска и старшины уверяли, что вины их
   нет и просили отдать "под ответственность войска". Однако виновные были
   отправлены в ссылку в Архангельск (15, N 208). Как и в других регионах гонения
   на раскольников усиливали дух взаимопомощи и поддержки, укрепляли,
   консолидировали гребенскую субэтническую группу.
   Уступки властей в середине ХVIII века предотвратили волнения и новые побеги. С
   одной стороны Сенат, исходя из пограничного положения гребенцов, распорядился не
   принуждать их в вопросах веры, а с другой - Кизлярский комендант заявил, что
   насильно искоренить раскол невозможно и был прав. Он просил прислать
   священников, "ученого человека" для бесед с казаками. Но поскольку "за скудостью
   в том здешней епархии послать некого и за неимением училищ, надежды нет", то
   лучше не посылать консисторских указов, "чтоб тем наибольше не привесть казаков
   в развращение и в дальние замыслы" (16, с.336; 17, с. 79).
   Не случайно именно в 1745 году Гребенское войско было соединено с
   Терско-Семейным. В последнем доминировали православные. Сказалась близость к
   Кизляру, где с 1738 года действовал Крестовоздвиженский монастырь, монахи
   которого обучали казаков грамоте. По одному православному священнику находились
   и в каждой станице Терско-Семейного войска. Они состояли в штате войска и
   получали от казны хлебное и денежное довольствие (18, с. 17-18). Так власти
   пытались выйти из сложившегося кризиса, но безуспешно.
   Епископ Илларион счел возможным вернуться к прежнему своему мнению (с которым
   Св.Синод не был согласен) и повелел священникам гребенских городков в
   троеперстии принуждения не чинить, "взятков" с казаков не брать, нападкам не
   подвергать, "понеже у них, кроме креста иного расколу никакого нет" (24, с.
   143). Но это решение пришло поздно. По словам И.Д.Попко, казаки отшатнулись от
   священников, обратились к самозванным пастырям, именно тогда и начался у
   гребенцов раскол. Его занесли на Терек беглые старообрядцы первой половины ХVIII
   века (12, с. 84).
   Однако, как свидетельствуют источники, раскольники из центральных районов страны
   и Дона, как транзитного центра, появились на Тереке уже во второй половине ХVII
   века.
   Наибольшее количество документов о поимке беглых старообрядцев относится ко
   второй трети ХVIII века, когда борьба с расколом на Тереке приобрела невиданный
   размах. С неисповедовавшихся взимали штрафные деньги, осуществляли допросы и
   следственные дела над попами, отправлявшими службу по старопечатным книгам,
   отбирали иконы старого письма и пр. Казаки оказывали пассивное и активное
   сопротивление, ставили вопрос о смещении священнослужителей, "поставленных без
   согласия народа". Дело доходило до избиений и убийств, по-видимому, присланных
   священнослужителей (19, с.18-20; подробнее см.: 20, с.61-70).
   Раскольническая пропаганда приносила определенные плоды, тем более что среди
   расколоучителей было много грамотных людей, часть которых прошла соответствующую
   подготовку в старообрядческих центрах (например, Ветке).
   В 1764 году священники гребенских станиц доносили Кизлярскому духовному
   правлению, что на исповеди, причастии и вообще в церкви не были: в Курдюковской
   - 254 человека, Щедринской - 938, Старогладковской - 219, Новогладковской - 142,
   Червленной - 171. То есть всего 1725 человек обоего пола. Однако эти данные не
   точны, так как зажиточные казаки давали плату священникам, чтобы не попасть в
   список (12, с.161-162).А уже в следующем году священник одной из гребенских
   станиц направил прошение в Св. Синод с просьбой выделять денежное и хлебное
   жалование православным причтам, поскольку едва ли не все гребенские казаки впали
   в раскол и в церковь не ходят. Однако епархиальное духовенство заявило, что
   раскола у гребенцов нет (17, с.99-100).
   С одной стороны, раскола действительно не было как проявления враждебных
   государству и церкви настроений. С другой стороны, подобные утверждения защищали
   "честь мундира", свидетельствовали о благополучии в епархии. И, наконец, заявляя
   подобное, церковные и светские власти на Тереке расписывались в собственном
   бессилии, поскольку утвердить никонианские нормы среди гребенцов никому не
   представлялось возможным.
   В рассматриваемый период действия духовных и светских властей были направлены
   большей частью не против староверов-старожилов, а прежде всего на то, чтобы
   оградить гребенцов от "классических раскольников", проповедовавших о пришествии
   Антихриста, близкой кончине мира, "неправости" никонианской церкви, которая в
   отдельных рукописных сочинениях, найденных на Тереке, предавалась проклятию и
   т.п.
   С беглыми раскольниками, очевидно, связано возникновение скитов на Тереке. Они
   строились в глухих местах, служили пристанищем для беглых, где они и молились.
   Это были своеобразные пропагандистские центры раскола. Попытки властей покончить
   с расколом, прежде всего поимка и выдворение беглых, поток которых значительно
   сократился к началу ХIХ века, привели к изменению функций, которые выполняли
   скиты и скитники.
   Известные источники показывают, что скиты, возникшие в ХIХ веке, являлись уже
   чем-то вроде богаделен. Так, скит близ Калиновской был основан около 1812 года
   местным казаком Толмачевым, человеком достойным и грамотным, который построил
   первую избушку и переселился в нее из станицы. В 1818 году к нему присоединился
   выкупленный из плена Василий Кулак с женой, затем старики Горины, несколько
   беглых солдат и крестьян, раскольничьих монахов, которые обучали детей
   старообрядцев грамоте. Число избушек возросло до 20. Для богомолья была
   возведена часовня. Женщины скита на добровольные пожертвования купца А.Шульгина
   построили свой молитвенный дом. К концу ХIХ века скит стал чисто женским, здесь
   проживало 39 обитательниц: 1 игуменья, 18 монахинь, 7 престарелых и 13 послушниц
   (21, с.134-140).
   Скит близ станицы Червленной возник в середине ХIХ века. Здесь проживали
   бездетные старики, старухи-вдовы, старые девы, убогие, инвалиды. Каждое
   воскресенье жители приносили сюда кое-что из съестных припасов (22, с.114).
   Еще один скит во второй половине ХIХ века находился близ Новогладковской в роще,
   обнесенной высоким забором. Он состоял из 11 домиков. Скитники обрабатывали свои
   фруктовые и виноградные сады, плели сети, шили платья. Некоторые уходили на
   заработки на сбор винограда. Пропитание они получали из станицы. Продукты
   приносили дети, которые называли имя того, за кого нужно помолиться. В ските
   проживали 16 женщин и 1 мужчина. Здесь находили приют убогие, люди, на которых
   обрушились невзгоды, бедность, неудачи (23, с. 252-258).
   Таким образом с течением времени скиты - своеобразные старообрядческие
   монастыри, меняли свое значение. Из мест, где укрывались и вели раскольническую
   пропаганду беглые, они постепенно превращались в приюты для обездоленных
   (больных, убогих, старых, неимущих).
   По мнению И.Д.Попко, во второй половине ХVIII века православие у гребенцов
   угасало с каждым годом, церкви ветшали и пустели, выбывшие православные
   священники не замещались. Скиты заводились открыто. Своего пика это процесс
   достиг в 1812 году, когда, в связи с нашествием Наполеона, учение об Антихристе
   овладело умами многих россиян (12, с.164-165).
   В противоположность этому старообрядческое церковное строительство на Тереке
   переживало подъем в конце ХVIII века (в 70-90 гг.), главным образом в правление
   Екатерины II. Как известно, императрица проводила политику веротерпимости,
   ликвидировала раскольничью контору, разрешила не брить бороду, носить любое
   платье. Был отменен двойной оклад со старообрядцев, наименование их
   раскольниками (в дальнейшем этот термин был возрожден и широко использовался в
   периоды правлений Николая I, Александра III, Николая II). Это позволило и
   старообрядцам Терека открыто осуществлять моления и обряды, строить культовые
   сооружения. В 80-гг. ХVIII века были возведены деревянные церкви в честь Николая
   Чудотворца в станицах Новогладковской, Шадринской, Червленной, в 1801 году - в
   Курдюковской (24, с.417).
   В конце ХVIII века правительство переселяет на Терек донцов, в основном
   старообрядцев. Появление новых групп казачества на территории Терского
   левобережья, расколоучителей разных направлений, которые имели здесь своих
   последователей, привело к той ситуации, которую в конце ХVIII века наблюдали
   современники. По словам академика Н.Я.Озерецковского, казаки "все разных
   расколов" (см.: 25, с. 97). По словам другого современника, казаки последовали
   за расколоучителями и "образовали самостоятельные секты" (см.: 2, с.74).
   Николай I попытался покончить с расколом. В 1826-1827 гг. в центре страны были
   сняты кресты со старообрядческих церквей, запрещено строительство новых,
   старообрядческим попам было запрещено переезжать, беглых православных
   священнослужителей возвращали епархиальному начальству и пр. Однако на окраинах,
   особенно в казачьих регионах, борьба со старообрядчеством была избавлена от
   крайних форм.
   Еще в ХVII веке один из идеологов старообрядчества Аввакум осознавал его
   трагедию: отсутствие собственных кадров священнослужителей. Это заставляло
   казаков принимать беглых священников, а с возникновением в 1846 году
   Белокриницкой старообрядческой церкви большинство казаков-поповцев примкнуло к
   ней. В станицах их иногда называли "австрийцами", так как провозглашение
   старообрядческой иерархии произошло в с. Белая Криница на территории Австрии.
   Уже к 1859 году образовалось 10 старообрядческих епархий, в том числе и
   Кавказская. Старообрядческие общины оказались связаны единством иерархии и уже
   никакие правительственные репрессии не смогли ее разрушить (10, с.388-389).
   В начале ХIХ века число старообрядцев на левом фланге линии возросло. В шести
   станицах Моздокского полка их насчитывалось около четырех тысяч (26, л. 7).
   Посетивший шесть лет спустя Терское левобережья штабс-капитан Калмберг отмечал,
   что более половины старообрядцы составляют в Стодеревской, Галюгаевской,
   Мекенской, Калиновской станицах. Почти все казаки являются старообрядцами в
   Ищерской, Каргалинской. Все старообрядцы в гребенских станицах Червленной,
   Шадринской, Новогладковской, Старогладковской, Курдюковской (27, лл.17 об.-64
   об.). Крупнейшим центром старообрядчества на Тереке была Червленная, казаки
   которой длительное время не допускали поселения здесь православных.
   Такое положение не могло не волновать официальное православное духовенство. В
   январе 1843 года состоялось открытие Кавказской епархии. Официальными
   служителями культа обстановка здесь к этому времени характеризовалась следующим
   образом: "Раскольники открыто строили молитвенные дома, открыто держали беглых
   попов, заводили скиты, в начальники станиц назначались явные раскольники, даже
   между командирами Гребенского и других полков встречались иногда раскольники.
   Дерзость раскольников дошла до того, что во многих станицах уничтожены были
   православные храмы" (см.: 28, с. 260).
   Епископ Иеремия, в 1843 году побывавший на Тереке, сообщал в Синод, что в
   Гребенском войске практически не осталось православных церквей, а Кизлярский и
   Моздокский полки находятся на пути в старообрядчество (7, с.116). К тому же на
   Тереке появились представители таких сект, как молокане, духоборцы и др.
   В 1844 году Иеремия оказался причастен к выдворению беглого попа из Червленной.
   Князь Г.Гагарин, проходивший в это время службу в Гребенском полку, стал
   очевидцем т.н. бабьего бунта. Дело в том, что при прохождении через Червленную
   донского полка, один из казаков узнал в станичном уставщике беглого и заявил об
   этом. Епископ настоял на его аресте. Казаки не могли такому решению противиться,
   так как наказание по военно-уголовным законам последовало бы незамедлительно. На
   защиту уставщика встали женщины, вооружившиеся винтовками и палками. Для
   устрашения по ним ударила холостыми зарядами артиллерия. Но казачки не
   испугались и бросились на солдат. Однако бунт был подавлен, уставщик арестован
   (29, с. 146-147). Деятельность Иеремии, направленная на искоренение
   раскольнических богослужений, вызвала недовольство гребенцов, которые обвинили
   архипастыря в религиозной нетерпимости и употреблении насильственных мер.
   Но как и ранее, преследуемые епархиальным начальством, казаки нашли защиту у
   светских властей. Против религиозных притеснений выступили наместник Кавказа и
   наказной атаман линейного войска. В частности наместник Кавказа, командующий
   Кавказским корпусом граф М.С.Воронцов, полагал, что борьба за старую веру
   отнимала у казаков много сил и времени и мешала им исправно нести военную
   службу, активно участвовать в Кавказской войне. Это мнение разделил и российский
   император. В 1850 году свыше последовало распоряжение именовать раскольниками
   только "вредных" сектантов (духоборцев, иконоборцев, иудействующих и др.),
   остальных называть староверами и не преследовать. В условиях военных действий на
   Кавказе раздражать и притеснять линейных казаков, боевые заслуги которых были
   неоспоримы, никто не желал. Это было и рискованно, о чем свидетельствовал как
   пример некрасовцев, так и тех староверов, которые переходили к Шамилю. Так, на
   арабской карте Чечни конца 40-х гг. ХIХ века на левом берегу р.Хулхулау показан
   ряд домов с припиской: "Это кельи русских, твердых в своей вере". Согласно
   другому источнику, в 1851 году "около 20 казаков, с женами и детьми и двумя
   священниками, пришли в Дарги-Ведено и просили у Шамиля земли, чтобы поселиться.
   Он указал им место, где б они могли построить дома и церковь" (30, с. 28-29).
   Однако, в накаленной обстановке тех лет, распоряжения Шамиля наибами зачастую не
   исполнялись, и переселенцы были вынуждены бежать в другие районы Кавказа, либо
   возвращаться назад. В советский период о перебежчиках времен Кавказской войны
   писали, как о людях, сознательно боровшихся с самодержавным строем на стороне
   горцев. В данном случае причиной переселений были религиозные притеснения.
   Казаки пытались укрыться в горах среди населения, близкого по бытовому и
   военному укладу, у которого имели кунаков и родственников (31, с.13-15).
   В середине и во второй половине ХIХ века были известны случаи перехода казаков
   из православия в старообрядчество. Крайне редко подобное происходило с
   православным духовенством и в силу этого все меньшее число приверженцев
   становилось у беглопоповцев. В 1869 году казаки станицы Щедринской поясняли,
   "что уже семь лет, как не имеют священников потому, что их негде взять,
   обязанности священников у них исполняют уставщики", выбранные из числа самих
   казаков (32, л.95). Тем не менее в ведомости, характеризующей население
   Щедринской по конфессиональному признаку, было записано: беглопоповцев - 1343
   человека, магометан - 79. В 1897 году картина изменилась. По-прежнему большая
   часть казаков надеялась на беглых попов (1190 чел.), но 48 - причисляли себя к
   беспоповцам, а 208 - признали духовенство Белокриницкой епархии, стали т.н.
   "австрийцами" (33, лл. 4 об., 35 об.).
   В пореформенный период старообрядцы не испытывали серьезных притеснений со
   стороны властей, поповщина была признана безвредным, чисто религиозным течением.
   Действительно, повсеместно роль старообрядчества как формы социального протеста
   неуклонно убывала. Вопросы веры все более становились частным делом казаков. И в
   целом для старообрядчества различных толков было характерно доминирование
   личностного религиозно-нравственного аспекта, что повышало значимость идей
   возмездия и спасения, бренности бытия и ответственности за грехи.
   Пожалуй, единственным исключением стало религиозное движение, охватившее в
   основном, гребенские станицы в 60-х гг. ХIХ века (32; подробнее см.: 34). Оно
   имело ярко выраженную социальную направленность. Существующие общественный строй
   и порядок назывались "раскольниками" царством Антихриста, выдвигался лозунг
   неповиновения властям и официальному духовенству, проповедовался уход от
   реальной жизни и др.
   Примечательно, что указанные воззрения получили распространение в мирный
   реформистский период. До недавнего времени он рисовался в радужных тонах.
   Однако, судя по религиозному движению, 60-е гг. ХIХ века были временем
   серьезного духовного перелома. Переход к мирной жизни оказался достаточно
   трудным. Исчезли конкретные цели, менялись стереотипы оценки личности. Конец
   прежнего военизированного образа жизни ассоциировался с концом света вообще.
   В связи с рассмотренными событиями нельзя не отметить и то, что на местное
   старообрядчество оказали определенное влияние радикальные раскольнические идеи,
   проникновение которых на Терек началось еще в ХVII веке.
   К концу ХIХ - началу ХХ века гребенские казаки, будучи в массе своей
   старообрядцами, тем не менее, оказались разобщенными по разным его течениям. В
   наиболее крупной станице Червленной, судя по нашим полевым материалам, лишь
   единицы исповедовали православие. Местную православную церковь посещали главным
   образом офицеры, торговцы, приезжие из Центральной России.
   Небольшая часть казаков перешла на позиции единоверческой церкви. Правила
   единоверия были высочайше утверждены в 1800 году. Согласно им, священники
   единоверческих церквей ставились епархиальным архиереем и подчинялись ему по
   духовным делам и по суду. Однако служба должна была отправляться по
   старообрядческим канонам и книгам. Специально оговаривалось, чтобы не было "хулы
   ни с единой стороны" (35, с. 308). Объясняя законность единоверия, один из
   церковных иерархов отмечал: "Если вера о Св.Троице есть непорочна, то какими бы
   пальцами ее не изображать, нет буде спасению, что как бы ни ходить - по солнцу
   или против солнца, в том великой силы не находим... только бы быть в соединении
   с церковью" (см.: 8, с.182).
   Единоверчество, представлявшее собой попытку поставить под контроль официального
   православного духовенства старообрядческие общины, попытку соединить официальное
   православие и старообрядчество, приживалось крайне плохо. Некоторые успехи
   единоверчества на Тереке относятся к 70 гг. ХIХ века. Так, согласно
   статистическим данным, в 1871 году в Терском войске не было ни одного сторонника
   единоверческой церкви, а в 1880 году их насчитывалось уже 378 человек (36, с.
   151). Важную роль в распространении "единоверия" у гребенцов сыграл приезжий поп
   Назарий (Пузин), в честь которого построенная в станице Червленной церковь,
   именовалась назаровской. Однако, как отмечали современники, единоверцы считали
   себя теми же старообрядцами, но только "с настоящим попом, а не с
   самоставленником" (37, с.3).
   В 1883 году вышел новый закон о старообрядцах, который разрешал им отправлять
   богослужение только в частных домах и на кладбищах. Уставщики не преследовались,
   но и не считались духовными лицами. Старообрядцам было запрещено совершать
   крестные ходы, строить колокольни, помещать иконы над входом. Вид староверческих
   молитвенных домов не должен был походить на православные церкви. Это решение
   отбросило церковное строительство на Тереке далеко назад. Лишь после 1905 года
   старообрядцы открыто могли строить церкви и молитвенные дома, открывать
   церковные школы, их духовенство получило права священнослужителей.
   Однако, высшие распоряжения всегда корректировала жизнь. После 1883 года
   действовавшие ранее старообрядческие церкви и молитвенные дома на Тереке не были
   закрыты. Статистические данные за 1889 год свидетельствуют о том, что в станицах
   Терского левобережья действовали: 2 молитвенных дома (в Калиновской), 2 церкви
   (в Червленной), по 1 старообрядческой церкви имелось в Мекенской, Щедринской,
   Новогладковской, Старогладковской, Каргалинской, Курдюковской, Стодеревской,
   Ищерской, Наурской (См.: Приложение). А всего в Терской области в конце 80-х гг.
   ХIХ века насчитывалось 23 старообрядческие молельни и 5 скитов (6, с.284).
   В целом взаимоотношения светских и духовных властей со старообрядцами Терского
   левобережья имели свои особенности. Генеральная линия на искоренение раскола (в
   правление Анны Иоанновны, Николая I и др.) почти не ощущалась
   казаками-старожилами. Государственные деятели в центре и на местах "закрывали"
   глаза на казачье старообрядчество, либо вынужденно его поддерживали. Яркие
   примеры этого дают 30-е гг. ХIХ века. В это время в центре страны разрушались
   старообрядческие центры и старообрядчество фактически ставилось под запрет,
   линейным же казакам высочайшим указом 1836 года разрешалось совершать
   богослужение по своим обрядам.
   Религиозная обстановка на Тереке обострялась прежде всего в связи с
   деятельностью православных священнослужителей. Однако, в возникавших конфликтах
   светская власть неизменно становилась на сторону казаков-старообрядцев. Казачье
   старообрядчество не содержало "хулы" на государство и церковь, а двоеперстие не
   мешало присягать российскому престолу и верно нести службу. Именно военная
   функция казачества считалась главной, и ради ее сохранения правительство шло на
   уступки, зачастую пересматривая собственные решения.
   Тем не менее удельный вес старообрядцев в общей массе казачьего населения
   неуклонно сокращался. Это было вызвано военными действиями и переселенческой
   политикой царизма. При заселении передовых рубежей (на правобережье Терека), где
   велики были потери от столкновений с горцами, первыми в списки заносились
   неправославные (например, большинство казаков станицы Умахан-Юртовской
   составляли старообрядцы). На этот процесс оказывали влияние и меры,
   предпринимаемые православной церковью по борьбе с расколом. Распространение
   православия являлось составной частью государственной политики по отношению ко
   всем казачьим группам (38, с.80).
   Согласно Л.И.Футорянскому, в начале ХХ века раскольники в Терском войске
   составляли 15,6% всех казаков (39, с.123). В 1900 г. в станице Наурской на 6374
   православных приходилось 229 "раскольников"-беспоповцев, которые все таинства
   совершали в собственной часовне (40, с.184). В Ищерской старообрядцы
   австрийского толка составляли менее трети всех жителей (41, с.53-54). Даже в
   гребенских станицах, например, в Новогладковской, старообрядцами оставалась лишь
   половина жителей станицы (все "австрийцы") (42, л.8 об.; 43, л.6 об.; 44, л.9).
   Но по-прежнему оплотом старообрядчества оставались гребенские и часть низовых
   станиц. По данным 1888 года в Кизлярском отделе из 20915 раскольников
   преобладали приемлющие "австрийское" духовенство (45, с.56). В 1915 году в
   Кизлярском отделе насчитывалось 25,2 тысячи старообрядцев и раскольников, что
   составляло 73,4% всех таковых, живущих на Кавказе (46, с.15).
   Позиции старообрядчества на Тереке в ХХ веке были столь сильны, что многие
   старообрядческие церкви существовали и в годы Советской власти. Как вспоминает
   бывшая заведующая фондами Чечено-Ингушского республиканского краеведческого
   музея И.З.Пономарева, когда в начале 60-х гг. была закрыта старообрядческая
   церковь в станице Калиновской, в музей удалось перевезти "полный грузовик икон
   ХVII-ХVIII вв., религиозных и светских книг ХVIII в., предметы культа" (47,
   с.79). В ходе т.н. первой чеченской войны практически все коллекции музея были
   уничтожены.
   К началу ХХ века наиболее сильные позиции в казачьих станицах сохраняли
   "австрийцы" и беглопоповцы. В Червленной часть старообрядцев-беглопоповцев
   именовалась никуданцами. Толк нигде неизвестный. Возможно, они назывались так
   потому, что не входили в существующие согласия. Никуданцы посещали свой
   молитвенный дом, службу у них отправлял выборный уставщик. Два раза в год
   представители никуданцев отправлялись в Москву и привозили священника, "от ереси
   преходящего", за общественный счет в станицу, где он совершал необходимые требы.
   Когда священника не было, все требы, за исключением венчания, полного обряда
   погребения и крещения, исполняли местные уставщики, которых избирали из пожилых,
   нравственных людей, знакомых с религиозной литературой (48, N 26). А в
   Новогладковской 10-12 семей называли себя "неокружниками", молились в
   собственном молитвенном доме, но постепенно сливались со старообрядцами других
   толков (49, с.105). Таким образом в рассматриваемый период старообрядцы на
   Тереке придерживались разных толков и не преодолели разногласий.
   Наши информаторы сообщали, что зачастую и в семьях не было религиозного единства
   (мать относилась к австрийскому толку, дочь - к никуданскому, один брат был
   православным, другой - "австрийцем", невеста "единоверка", жених - "австриец" и
   т.п.). Это сильно осложняло взаимоотношения в семьях, о чем писали и
   дореволюционные авторы. Однако, противостояние внутри старообрядческой среды не
   было абсолютным и роковым. Так, беглопоповцы переходили к австрийцам из-за
   близости обрядов, родства, свойства, недовольства преходящими священниками и пр.
   (48, N 26).
   Переход в православие облегчал развод, т.к. браки старообрядцев церковь считала
   недействительными. При выходе замуж, женщины чаще всего изменяли конфессию,
   поскольку в православных семьях быт был менее суровым. Были и случаи перехода в
   православие мужчин, которые брали себе новых жен. Подобные акции резко
   осуждались. Казаки говорили: "Отступнику спасения нет" (50, с.358). В каждом
   жилище на видном месте висели картины страшного суда, которые должны были
   остановить "перебежчиков" в иную конфессию.
   Наиболее напряженные отношения (враждебные, как писали некоторые дореволюционные
   авторы - 41, с.47) сохранялись у старообрядцев с православными, как правило,
   более поздними переселенцами. Это нашло свое отражение в планировке станиц.
   Население по религиозному признаку группировалось в отдельных слободах, где
   каждая группа имела свое культовое здание. Так было в станице Новогладковской,
   где "старожители"-старообрядцы составляли в конце 70-х гг. ХIХ века 52%
   населения, "хохлы"-православные - 38% и казанские татары-мусульмане - 9% (23,
   с.242). Примечательно, что и казаки бывшего Семейного войска при переселении на
   Терек старались "держаться" единоверцев. Старообрядцы жили в станице
   Каргалинской, в то время как православные - в Бороздинской и Дубовской. И после
   смерти представители разных конфессий хоронились на разных кладбищах (для
   православных, старообрядцев, мусульман).
   Иноверное окружение способствовало консервации культурно-бытовых особенностей
   старообрядцев Терека, новшества входили в обиход с большим трудом. Старожилы не
   выращивали картофель и некоторые другие сельскохозяйственные культуры,
   предпочитали традиционную одежду, убранство жилищ и пр. Лишь в конце ХIХ века
   старообрядцы стали принимать православных у себя, но предоставляли им особую
   посуду. Ходили и к ним в гости, после чего очищались молитвой у уставщиков.
   Наиболее приверженными старообрядчеству оставались женщины.
   Терские старообрядцы считали себя хранителями древнерусских обычаев и порядков,
   верными сынами древнехристианской церкви. Это, по мнению дореволюционных
   исследователей, придавало им нравственную силу и гордость (23, с.252). Убеждение
   в собственной исключительности, противопоставление "истинно верующих" (себя)
   "мирским" в еде, питье, молитве и пр. было характерно для старообрядцев всех
   толков.
   В целом и в начале ХХ века казаки-старообрядцы вели достаточно замкнутый образ
   жизни, пытались отгородиться от "мира Антихриста", "мирских", редко роднились с
   православными, не брили бород. По словам современника, в обычаях терских
   старообрядцев сохранялось "много особенностей, данных им расколом. Отвращение от
   трубки, поклонение иконам старой живописи, благоговение к книгам до никоновского
   издания и равнодушие к обрядам православной церкви" (см.: 2, с. 75-76). В то же
   время современников не переставало поражать соединение несоединимого: в одной
   комнате на стенах висели старинные медные складни и оружие, определенная
   замкнутость быта сочеталась с постоянным "якшанием" с иноверцами (51, с. 111).
   Казалось бы, христианская идеология и военизированное сословие также
   несоединимы. Однако казачество нашло в христианстве такие стороны, которые не
   просто помогали ему в единении, но и в сохранении образа жизни. Как известно,
   русская религиозная традиция всегда чтила воинов-заступников, людей
   самоотверженных, готовых отдать жизнь за других. Религиозная традиция
   приписывает Христу такие слова: "Нет больше той любви, как если кто положит душу
   свою за друзей своих" (Евангелие от Иоанна 15; 13). Этот идеал стал одним из
   основополагающих у казачьих социоров. Представления о загробном мире, вера в то,
   что отдавшие жизнь за веру, царя и Отечество окажутся в раю, придавали казакам
   особое бесстрашие. По словам современников, казак не боится смерти и в любой
   момент готов умереть, взяв конец бороды в рот, и таким образом причастившись
   (52, с.103). Войсковое начальство также отмечало, что казаки "на явную смерть
   идут без размышления" (53, л.21).
   Весь жизненный уклад казаков был пронизан христианством. Сельское общество в
   целом и каждый казак в отдельности существовали в литургическом ритме, с
   чередованием будней-праздников, постов-мясоедов.
   Христианство освещало важнейшие вехи на жизненном пути казаков: рождение,
   свадьбу, смерть, которые сопровождались крещением, венчанием, отпеванием. Как в
   других регионах страны, эти таинства считались наиглавнейшими.
   Внутреннее пространство жилищ обязательно включало красный угол, где помещались
   образа (т.н. Деисус - иконы Спасителя, Пресвятой Девы и Иоанна Крестителя),
   пелена, лестовки, лампадки, свечи, пасхальные яйца. По своей семантике эта часть
   дома, что характерно для общерусской традиции, приравнивалась к алтарю храма и
   как бы повторяла его. Христианские символы (кресты) помещались на многих
   предметах (двери, окна, лавки, печь и пр.). Молитвы сопровождали прием пищи,
   выход на работу, службу, посещение знакомых и родственников. Забота о спасении
   души способствовала развитию "скитничества".
   Для местного старообрядчества был характерен особый тип соединения христианства
   с традиционными языческими представлениями. Нагляднее всего это проявилось в
   календарной обрядности казаков (подробнее см.: 5, с.50-63).В частности, не
   имеющим прямых аналогов в русской этнографии, является бытовавший у гребенцов
   Троицкий обряд "пускания кораблей" по Тереку.
   Троицкий "корабль" строили специально. В станице Курдюковской он представлял
   собой трехметровую лодку, окрашенную в красный цвет (каюк), в Червленной -
   маленькую модель корабля с мачтами и снастями. В Гребенской - это было
   четырехугольное сооружение, "как стол". На корабль помещали кукол в казачьих
   костюмах (казачка и казачку, иногда только казака); для них накрывали на корабле
   стол с питьем и едой - жареным воробьем (или куском курицы), яичницей; иногда
   ставили и вино в маленькой бутылочке. Корабль украшали лентами, лоскутами и с
   песнями несли по станице к воде - к озерам, но чаще к Тереку. Шествие
   сопровождалось песней "Как по морю было, по морюшку" о червон - корабличке,
   который непогода заносила во иную землю, где царит - королюет девушка Маринушка
   (Марина Кайдаровна).
   После того как "корабль" спускали на воду, в него начинали стрелять, стараясь
   попасть в кукол или венок, чтобы потопить его. Дети выхватывали из воды остатки
   "корабля", ленты, лоскуты и делили между собой. В таком виде обряд сохранился
   только на Тереке, в общерусской Троице ничего подобного нет, хотя отдельные
   элементы имеют параллели в других обрядах.
   Песни, сопровождавшие обряд "пускания кораблей", исполняли и на свадьбах.
   Например, в станице Старогладковской пели "Селезень, мой селезень" (селезень
   невеселый: утица подстрелена; молодец невеселый: девица просватана за другого).
   Рассматривая обряд "пускания кораблей" в совокупности его элементов, можно
   сделать следующие выводы. Во-первых, в нем содержатся рудименты обряда
   жертвоприношений - воде или предкам, т. к. путь к последним лежал по воде. Об
   этом свидетельствуют "стол" на "корабле" (воробей - курица, яичница, вино как
   поминальная еда), куклы казака и казачки как замена живых людей. Во-вторых, этот
   обряд имел форму ритуального отправления на "тот свет" через потопление, о чем
   свидетельствуют древние формы похоронного славянского обряда в ладье, а также
   ленты и лоскуты на корабле как замена полотенца - символа пути в загробный мир.
   И в-третьих, обряд пускания кораблей имел несомненную связь со свадебным
   обрядом, на которую указывают характер сопровождающих его песен (мотив увоза
   девицы на корабле), их свадебные функции, а также древность обычая совершения
   браков у воды.
   Таким образом, "пускание кораблей" в конце ХIX - начале ХХ в. представляло собой
   сочетание разнохарактерных, разновременных, разноконфессиональных по своему
   происхождению обрядов. То же самое можно сказать о Святках, Масленице, Пасхе и
   других широко отмечаемых праздниках.
   Подробное рассмотрение истории старообрядчества на Тереке позволяет сделать
   следующие выводы.
   Старообрядчество казаков Терека имело "дораскольнический" характер. Оно явилось
   не результатом раскола, а результатом сохранения верований раннего христианства.
  
   Старообрядчество объективно выступило формой религиозной оппозиции официальной
   церкви, хотя сами казаки, понимая невыгодность своего политического положения,
   всячески старались не доводить дело до открытого конфликта, внешне
   демонстрировали уступчивость, умело использовали силу государственной власти,
   которая шла на уступки и даже защищала их от нападок православного духовенства.
   Старообрядчество на Тереке, имевшее иные истоки (оно не возникло из
   противостояния и непримиримости), само по себе не содержало
   антикрепостнического, антигосударственного, антицерковного заряда. Оно, в
   отличие от организованных старообрядческих толков, сформировалось, так сказать,
   естественным путем.
   Тенденция к обособлению, изоляции от внешнего мира, характерная для разных
   толков старообрядчества, проявлялась и на Тереке. Дореволюционные авторы писали
   о том, что раскол замкнул гребенское общество, разобщил его с русским народом
   (12, с.166). Оно опиралось, прежде всего, на систему патриархальных
   семейно-бытовых норм.
   Как и в других регионах, старообрядцы Терека были более грамотны, чем окружающее
   их православное население. Обучение детей по старопечатным книгам преследовало
   главным образом религиозные цели и осуществлялось в семьях, у грамотных
   станичников (таких негласных домашних учителей в 70-е гг. ХIХ в. в
   Новогладковской насчитывалось 4 - см.: 23, с.268), в скитах, а в начале ХХ века
   в старообрядческих церковно-приходских школах. Наибольшей популярностью
   пользовалась апокрифическая литература, сочинения одного из великих Отцов Церкви
   Иоанна Златоуста, а также Часовник, Апостол, Псалтирь и др. По сей день терские
   старообрядцы сохраняют религиозные книги ХVIII века, доставшиеся им от отцов и
   дедов.
   Старообрядчество казаков Терека запечатлело ярко выраженные пласты
   восточнославянского язычества, которое оказалось тесно переплетено, включено в
   христианскую обрядность.
   Местная религиозная система имела ряд особенностей, и ее можно рассматривать как
   один из вариантов народного христианства.
   В отличие от других регионов, старообрядчество на Тереке не дало толчок развитию
   новых экономических отношений. Консерватизм, запрещение на всякую "новину"
   (одежду, продукты питания и пр.), в том числе и в производственной деятельности,
   составляли характерную черту местной конфессиональной системы.
   Старообрядчество на Тереке оказало огромное влияние на самосознание
   старожильческого казачества. Хорошо известно, что в сознании людей ХVII-ХIХ вв.
   понятие "русский" было равнозначно понятию "православный" (4, с.96, 113-114). На
   Тереке же такими равнозначными понятиями выступали "старовер" (истинно
   православный) и "гребенец". Отрицание официального православия приводило и к
   отрицанию принадлежности к русским. В этом (в том числе) и заключался один из
   парадоксов, наблюдаемых современниками. Люди, говорящие по-русски и считающие
   себя истинными христианами, тем не менее, к русским себя не причисляли.
   Старообрядчество способствовало сохранению гребенской субэтнической группы, о
   чем в своих "доношениях" сообщали и сами казаки. Остальные казачьи группы,
   позднее появившиеся на Тереке и в значительной степени "оправославленные", тем
   самым были лишены одного из важнейших этноразделительных признаков и не
   выступали столь единым монолитом, как казаки-гребенцы. Они легче адаптировались
   к православным переселенцам, через православие их самосознание постепенно
   переводилось в "русское русло", теряло свою этноконфронтационность.
   Старообрядчество на Тереке испытало определенное влияние со стороны различных
   толков "классического раскольничества", старавшегося придать ему дух
   оппозиционности государственной власти и церкви, эсхатологичность. В отдельные
   периоды это удавалось. Однако большей частью религиозная обстановка на Тереке
   обострялась не в связи с действиями старообрядцев, а в связи с определенной
   линией, которую проводили светская или (чаще всего) духовная власти. При этом,
   как уже отмечалось, светская власть шла на попятную, учитывая сложную обстановку
   на Северном Кавказе.
   Казачье старообрядчество невозможно отнести к основным течениям (поповцы,
   беспоповцы) или толкам (поморцы, нетовцы, федосеевцы и пр.). На Тереке при
   отсутствии духовенства сложились особые формы религиозной деятельности,
   осуществлявшиеся под руководством наиболее уважаемых и нравственных казаков,
   передающих свои познания сыновьям. То есть здесь фактически долгое время
   господствовало беспоповство. Появление на Тереке миссионеров из старообрядческих
   центров привело к их признанию в качестве учителей, наставников. Таким образом
   местное старообрядчество стало развиваться по пути беглопоповства. Однако поимка
   и выдворение беглых расколоучителей вызывали возрождение прежней традиции.
   Руководство религиозной жизнью казачьих социоров вновь переходило к местным
   уставщикам из числа казаков. Возникновение старообрядческой белокриницкой
   (австрийской) иерархии привело к принятию этого толка частью казаков и переход
   их на позиции поповства. Деятельность русской православной церкви (в том числе и
   по распространению единоверчества), расколоучителей разных толков, сектантов
   привели к усложнению религиозной жизни на Тереке. Однако основная масса
   казаков-гребенцов сохранила приверженность местному варианту старообрядчества.
   Для представителей разных толков и течений обрядово-религиозная сторона жизни
   оставалась практически одной и той же, только в одних случаях ею руководили
   выборные уставщики-казаки, в других - православные попы (при единоверии), в
   третьих - священники, направленные на Терек белокриницкими иерархами и т.п.
   Особенностями религиозного сознания казаков в ХIХ веке можно считать
   представления о своем назначении - быть защитниками веры, Отечества. Их
   религиозность тесно переплеталась с воинским долгом, выступала фактором
   консолидации (казаки - братья не только по оружию, но и по вере).
   Проанализированные выше особенности позволяют, на наш взгляд, говорить о
   казачьем старообрядчестве, понимая под ним естественно сложившуюся на основе
   христианских и языческих представлений религиозно-обрядовую систему, получившую
   распространение в местах проживания "старых" групп казачества (прежде всего на
   Тереке и Дону).
  
   ПРИМЕЧАНИЯ:
   1. Великая Н.Н. Особенности старообрядчества у гребенских казаков. //
   Православие, традиционная культура, просвещение (К 2000-летию христианства). -
   Краснодар, 2000.
   2. Гриценко Н.П. Из истории старообрядчества на Тереке в ХVIII - ХIХ вв. //
   Вопросы истории Чечено-Ингушетии. Т.ХI. - Грозный, 1977.
   3. Сопов А.В. Религиозность казачества: мифы, факты, проблемы. // Проблемы
   изучения и развития казачьей культуры. - Майкоп, 2000.
   4. Бернштам Т.А. Молодость в символизме переходных обрядов восточных славян:
   Учение и опыт Церкви в народном христианстве. - СПб.: Петербургское
   востоковедение, 2000.
   5. Белецкая Е.М., Великая Н.Н., Виноградов В.Б. Календарная обрядность терских
   казаков. // ЭО, 1996. N 2.
   6. Ржевуский А. Терцы. - Владикавказ, 1888.
   7. Гедеон Митрополит Ставропольский и Бакинский. История христианства на
   Северном Кавказе до и после присоединения его к России. - Москва-Пятигорск,
   1992.
   8. Карташев А.В. Очерки по истории русской православной церкви. Т. II. - Париж,
   1959 (репринт. изд. - М., 1991).
   9. Кабардино-русские отношения в ХVI-ХVIII вв. Т.1. - М.: АН СССР, 1957.
   10. Никольский Н.М. История русской церкви. - Минск: Беларусь, 1990.
   11. Казачий словарь-справочник. Т. II. - Сан Ансельмо. Калифорния. США, 1968.
   12. Попко И.Д. Терские казаки с стародавних времен. Вып.1. Гребенское войско. -
   СПб., 1880.
   13. Юдин П. Л. Из-за старой веры. // ЗТОЛКС. - Владикавказ, 1915. N 13.
   14. Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. - М., 1961.
   15. Юдин П. Гребенские заточники в гор. Красном Яру. // ТВ, 1911. N 208.
   16. Из документов Астраханской Духовной консистории. // КЕВ. - Ставрополь, 1875.
   N 10.
   17. Михайловский Г. Исторические сведения о расколе среди терских (гребенских)
   казаков во второй половине ХVIII столетия. // КЕВ. - Ставрополь, 1877. N 3.
   18. Юдин П.Л. Состав казачьих войск на Кавказе в 1767 году. // ЗТОЛКС. -
   Владикавказ, 1914. N 4.
   19. Прот. Попов И. Мои занятия в архивах. // СОЛКС. - Владикавказ, 1912. N 1.
   20. Великая Н.Н. Взаимоотношения светских и духовных властей со старообрядцами
   Терского левобережья в ХVIII-ХIХ веках. // Вопросы северокавказской истории.
   Вып.6. Ч.1. - Армавир, 2001.
   21. Решетов. Старообрядческий скит в станице Калиновской. // СМОМПК. Вып. 16. -
   Тифлис, 1893.
   22. Малявкин Г. Станица Червленная. // ЭО, 1891. N 1.
   23. Статистические монографии по исследованию Терского казачьего войска. -
   Владикавказ, 1881.
   24. Равинский И.В. Хозяйственное описание Астраханской и Кавказской губерний. -
   СПб., 1809.
   25. Козлов С.А. "Дневные записки во время путешествия по России 1782 года" о
   русском казачестве на Северном Кавказе. // Рефераты докладов и сообщений VI
   Всероссийского научно-практического совещания по изучению и изданию писцовых
   книг и других историко-географических источников. - СПб., 1993.
   26. ГАСК. Ф. 79. Оп.1. Д. 587.
   27. ГАСК. Ф. 79. Оп.1. Д.1508.
   28. Раздольский С.А. Русская православная церковь в Кавказской войне. //
   Кавказская война: уроки истории и современность. Материалы научной конференции.
   - Краснодар, 1995.
   29. Ткачев Г.А. Станица Червленная. Исторический очерк. // СОЛКС. - Владикавказ,
   1912. N 7-12.
   30. Генко А.Н. Арабская карта Чечни эпохи Шамиля. // Записки Института
   Востоковедения АН СССР. Т.II. - Л., 1933.
   31. Дударев С.Л. Эпизод у Прочноокопа: еще раз о беглых и пленных русских
   солдатах и казаках у горцев в ХIХ в. // Прочноокопский историко-культурный
   многоугольник. Материалы конференции. - Армавир, 1994.
   32. ГАЧР. Ф. 115. Оп.1. Д. 4.
   33. ГАЧР. Ф. 62. Оп.1. Д. 2.
   34. Великая Н.Н. Религиозное движение в терских станицах в 60-х гг. Х1Х века (по
   материалам госархива Чеченской республики). // Дикаревские чтения (4). Итоги
   фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1997 год.
   Материалы научно-практической конференции. - Белореченск, 1998.
   35. Русское православие. Вехи истории. - М., 1989.
   36. Хорошхин М. Казачьи войска. Опыт военно-статистического описания. - СПб.,
   1881.
   37. Караулов М.А. Говор гребенских казаков. // СМОМПК. Вып. 37. - Тифлис, 1907.
   38. Виноградов В.Б. Некоторые аспекты распространения православия на Северном
   Кавказе в ХУШ веке. // Кубанское казачество: три века исторического пути.
   Материалы международной научно-практической конференции. - Краснодар, 1996.
   39. Футорянский Л.И. Численность, национальный и религиозный состав казачества
   России в 1897-1917 гг. // Проблемы истории казачества. - Волгоград, 1995.
   40. Востриков П.А. Станица Наурская. // СМОМПК. Вып.33. - Тифлис, 1904.
   41. Бутова, Лысенко. Станица Ищерская. // СМОМПК. Вып. 16. - Тифлис, 1893.
   42. ГАЧР. Ф.60. Оп.1. Д.1.
   43. ГАЧР. Ф.60. Оп.1. Д.3.
   44. ГАЧР. Ф.60. Оп.1. Д.39.
   45. Максимов Е. Терское казачье войско. // ТС. Вып.1. - Владикавказ, 1890.
   46. Кульчик Ю.Г., Конькова З.Б. Нижне-терское и гребенское казачество на
   территории Дагестана. - М., 1995.
   47. Пономарева И.З. О сборе этнографических материалов среди терского и
   сунженского казачества Чечено-Ингушским республиканским краеведческим музеем в
   50-70 гг. // Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа.
   Материалы Второй международной Кубанско-Терской научно-просветительской
   конференции. - Армавир, 2000.
   48. Малявкин Г. Казачьи верования и суеверия. // ТВ, 1891.
   49. Гребенец Ф.С. Новогладковская станица в ее прошлом и настоящем. // СМОМПК.
   Вып.44. - Тифлис, 1915.
   50. Заседателева Л.Б. Терские казаки (середина ХVI - начало ХХ в.).
   Историко-этнографические очерки. - М.: МГУ, 1974.
   51. Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. - Владикавказ, 1912.
   52. Ткачев Г.А. Гребенские, терские и кизлярские казаки. - Владикавказ, 1911.
   53. РВИА. Ф.644. Оп.1. Д.117.
  
  
  
  
  
  
   4.2. УКРЕПЛЕНИЕ ПОЗИЦИЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ.
   Деятельность православной церкви на территории Терского левобережья является
   одной из малоизученных страниц религиозной истории. До революции она так и не
   стала предметом специального исследования, что объясняется, на наш взгляд, тем,
   что исследователей прошлого интересовала политическая история, хозяйственное
   развитие притеречных районов. В церковной деятельности по тем временам не было
   ничего необычного и особо примечательного. Из года в год повторялись
   традиционные религиозные праздники, обряды, молебны и т.п. К тому же в
   старообрядческом регионе результаты ее работы были достаточно скромными.
   После десятков лет забвения в советский период тема получила освещение в книге
   митрополита Ставропольского и Бакинского Гедеона "История христианства на
   Северном Кавказе до и после присоединения его к России", написанной в 1960 году
   (опубликовать ее удалось только в 1992 году) (1). Она представляет большую
   ценность, так как впервые вводит в научный оборот епархиальные и иные документы,
   характеризующие деятельность православной церкви на Тереке. Однако, в книге
   работа православного духовенства с горскими народами показана значительно лучше,
   чем в казачьих приходах.
   Это объясняется не только недостаточной источниковой базой, но и тем, что
   религиозная обстановка на Тереке имела свои особенности. Как уже отмечалось,
   здесь проживало большое количество старообрядцев-казаков, которые прекрасно
   несли службу, и власти не желали обострять с ними отношения.
   Восточное Предкавказье зачастую выпадало из церковной статистики. По синодальным
   документам 1 половины ХIХ века мощного старообрядческого анклава на Тереке как
   бы и не существовало. Православная церковь долгое время (особенно пока шли
   военные действия) закрывала глаза на то, что здесь происходило. Лишь в
   пореформенный период, когда усилилось переселение на Северный Кавказ
   православного населения, была проведена церковная реформа, деятельность
   официальной церкви на Тереке активизировалась, что и нашло свое отражение в ряде
   выявленных нами документов.
   Первые православные храмы на Тереке возникли в российских городках и острожках.
   Религиозной деятельностью здесь занималась Астраханская епархия, учрежденная в
   1602 году (в дальнейшем она именовалась Астраханской и Терской, Астраханской и
   Ставропольской, Астраханской и Кавказской) (2, с.45-46). В 1664 году в крепости
   Терки уже был монастырь и две церкви. По словам митрополита Гедеона, Терки стали
   форпостом православия на Северном Кавказе (1, с. 74).
   С основанием Кизляра, а затем Моздока эта роль перешла к указанным городам. В
   частности, в Кизлярской крепости был сооружен Казанский собор, который,
   неоднократно подновляясь и перестраиваясь, существовал и в ХIХ в. (первая такая
   перестройка произошла в 1773 году с разрешения императрицы) (3, лл.1-16; 4,
   лл.1-2). Эта трехпрестольная церковь в старовизантийском стиле, как старейшая на
   Северном Кавказе, получила реликвии от двора Елизаветы и Екатерины II (5, с.89).
   Причт его долгое время возглавлялся грузинскими духовными лицами. И это не
   случайно. В ХVIII веке в Кизляре и Моздоке самой большой группой православного
   населения были грузины. Появление их на территории Терского левобережья вызвало
   строительство православных храмов, прежде всего в местах компактного проживания.
  
   В начале ХVIII века грузинами была построена православная церковь в
   Сарафанниково (Шелкозаводская-Шелковская).
   В 1738 году грузинский архимандрит Даниил подал в Синод прошение о строительстве
   в Кизляре еще одной православной церкви. Астраханская духовная консистория его
   поддержала. В Кизляре была построена церковь, а вскоре и мужской монастырь. По
   поводу даты основания монастыря в литературе существуют разночтения. Одни
   исследователи считали, что монастырь был построен в 1736 году (5, с.92), другие
   - 1738 году (6, с.21), третьи - в 40-х гг. (7, с.39). Как бы то ни было, в 1751
   году по Указу Сената "грузинского Крестовоздвиженского монастыря архимандриту
   Даниилу с братиею и прочим при том монастыре церковнослужителям... отмерено
   пахотной, сенокосной и бахчевой земли в прибавок к монастырю" (7, с.39).
   Монастырь получил возможность вести крупное хозяйство на отведенных ему 2675
   десятинах).
   В 1759 году Николай Саакадзе построил в Кизляре приходскую церковь в честь иконы
   Божьей Матери "Живоносный источник" (7, с. 82). В 1760 году в Кизлярской
   крепости была заложена православная церковь во имя Преображения Господня (8,
   л.7).
   Строительство православных храмов на Тереке требовало все новых кадров
   духовенства. Дефицита таковых в ХVIII веке не ощущалось. Как свидетельствуют
   документы, пополнение их шло в основном за счет грузин. Сюда, ближе к
   исторической Родине переселялись священнослужители из Москвы, Астрахани и других
   городов страны. Были переселенцы и из Грузии. И, наконец, представители
   духовенства попадали в плен к горцам, а затем освобождались (российскими
   войсками или за выкуп), бежали на Терек, где получали возможность вести духовную
   службу.
   В Кизляре крестились многие "магометанцы", которые пополняли затем ряды казаков
   Кизлярского войска. Возможно, некоторые из них в дальнейшем сами становились
   священнослужителями. Так, известно, что в середине ХIХ века благочинным Кизляра
   был протоиерей Муратханов (9, л.1). После принятия христианства происходила
   достаточно быстрая ассимиляция северокавказцев. Аналогичные примеры известны в
   этнографии. Так, крещеные саамы считали себя русскими и в доказательство
   показывали крест (10, с.64). То есть под воздействием христианства изменялось
   этническое самосознание.
   Монахи Крестовоздвиженского монастыря не оставляли без внимания и других соседей
   - казаков войска Семейного. Учили их грамоте, просвещали в вопросах религии (11,
   с.17). Не случайно, что в станицах, ближе расположенных к Кизляру (Бороздинская,
   Дубовская), было больше православных.
   Удаленность астраханских иерархов от своей паствы (за весь ХVIII век они
   посетили Притеречье всего четыре раза) привела к назначению в Кизляр в 1738 году
   т.н. "закащика" - доверенного лица епископа, который наблюдал здесь за церковной
   жизнью и управлял духовенством. Первым заказчиком на Терском левобережье стал
   священник Федор Иванов, которому поручался и сбор налогов в виде венечных и
   лазаретных пошлин. Он получил самые широкие полномочия. Атаманам гребенских
   городков указывалось, чтобы ему "никакого помешательства не чинилось" (1, с.75).
   Деятельность "закащиков" отличалась произволом, один из них, кизлярский
   священник Г.Федотов, за вымогательство, произвольные аресты и пр. был даже
   освобожден от должности. Но тем не менее, этот институт просуществовал
   достаточно долго (до 1779 года), когда в Кизляре учреждается пост Благочинного с
   подчинением ему всех церквей Азово-Моздокской линии (к тому времени их
   насчитывалось 15) (1, с. 76).
   Как уже отмечалось, с появлением института заказчиков религиозная обстановка на
   Тереке резко обострилась. Власть встала на сторону казаков, даже епископ
   Илларион был вынужден пойти на уступки и разрешить двоеперстие. Борьба с
   расколом на Тереке во второй трети ХVIII века приобрела другие формы: все усилия
   светских и духовных властей были направлены на борьбу с прибывавшими на Терек
   беглыми раскольниками, которые могли "заразить" местных староверов
   антигосударственными и антицерковными настроениями. Астраханская духовная
   консистория собирала сведения о таковых и направляла их Кизлярскому коменданту
   для принятия соответствующих полицейских мер (аресты, выдворение и пр.).
   Если старообрядцы-гребенцы выступали против вмешательства духовных властей в их
   культовую деятельность, то кизлярские казаки, наоборот, уповали на их помощь.
   Примечателен в этой связи документ 1741 года. - челобитная, направленная
   астраханскому епископу Иллариону. В ней говорилось: "В прошлом государь, 1740
   году, напали на нас, холопей и сирот Великого Государя, бусурмане татары, сожгли
   святую церковь, увели у нас, холопей и сирот Великого Государя, попа Лавра, и
   великое разорение причинили. Великий Господин, преосвященный Иларион,
   Астраханский и Терский... Пожалуй нас, холопей и сирот Великого Государя: вели
   церковь новую во имя Николая Чудотворца построить, и пришли нам, холопям и
   сиротам Великого Государя, другаго попа за Лавра. Вели, государь! Смилуйся, и
   пожалуй" (см.: 12, с.167-168).
   В конце ХVIII - начале ХIХ века проповедническая деятельность православных
   пастырей в гребенских станицах замирает. Причин здесь несколько. С одной стороны
   либеральная правительственная политика, прежде всего Екатерины II, дает
   возможность старообрядцам действовать открыто и не опасаться преследований со
   стороны официальной церкви.
   С другой стороны, обширность епархии, удаленность региона от епархиального
   центра, отсутствие дорог, сложная внутри- и внешнеполитическая обстановка,
   бедность и малочисленность приходов создавали ряд трудностей в деятельности
   официального духовенства. Желающих вести здесь проповеди было явно недостаточно.
   Пятнадцати имеющимся на Кавказской линии церквам не хватало 5 священников, 7
   диаконов, 9 дьячков, 14 пономарей (1, с.76). Большинство же действующих
   священников отличалось малограмотностью.
   Особенно тяжелым было положение духовенства в старообрядческих станицах, где оно
   не находило для себя ни малейшей поддержки. Атаманы и высшие офицеры зачастую
   относились к священнослужителям без должного уважения, о чем писал протоиерей
   А.Лебедев. Обращаясь к Астраханскому епископу, один из священников гребенских
   станиц просил предоставить хлебное и денежное жалование и "не дать умереть с
   женою и детьми голодной смертью", так как "дохода никакого нет" (см.: 1, с.78).
   Во второй половине ХVIII века крупным православным центром на Тереке становится
   Моздок. И во многом благодаря деятельности грузинского духовенства. В Моздоке
   сооружаются православные храмы. Отметим, что в церковных делах грузинское
   духовенство подчинялось астраханскому епископу, то есть никакой автономией не
   обладало. Важнейшую роль на судьбу грузинского и в целом официального
   православия на Тереке оказало решение властей в 1811 году присоединить
   Грузинскую православную церковь к Русской, и перевести богослужение на русский
   язык. Это вызвало отток грузин на историческую родину, где данное решение не
   всегда исполнялось, а также способствовало ассимиляции православных
   прихожан-грузин. Уже в середине ХIХ века грузинские храмы и монастыри именуются
   грузино-русскими, а затем только русскими. Однако, до начала ХХ века влияние
   грузинского православия на терских грузин-казаков было достаточно заметным. Они
   отдавали предпочтение "своим" святым (Св.Георгию, Св.Варваре). У них бытовали
   песни, поющиеся на грузинском языке накануне рождества, при рождественских
   обходах во дворах и домах, а также свадебные песни, сопровождавшие жениха с
   невестой до церкви и обратно. Древне-церковные напевы сохранялись и в застольных
   песнях (13, с.167-168). Но в целом, перевод казаков-грузин в русское православие
   лишил их важнейшего этнодифференцирующего признака.
   В конце ХVIII века на линии появляются новые переселенцы, составившие Моздокский
   полк. Среди них было немало старообрядцев-донцов. Как выясняется, им чинились
   препятствия в строительстве церквей. Официально говорилось о том, что
   правительство и Св.Синод опасаются, что население будет не в силах поддерживать
   церковь и духовенство. На наш взгляд, опасение состояло в другом: как бы все
   вновь прибывшие не перешли в раскол по примеру казаков гребенских станиц, а
   построенные ими культовые сооружения не стали центрами "раскольнической
   пропаганды". Сил у православной церкви воспрепятствовать этому было явно
   недостаточно. Таким образом, описанная в дореволюционной (и отчасти,
   современной) литературе идиллическая картина, согласно которой в терских
   станицах строились, прежде всего, церкви, не подтверждается реальными фактами.
   Лишь после усиленного ходатайства Кавказского генерал-губернатора П.С.Потемкина
   Св.Синод разрешил строить храмы на Азово-Моздокской линии, однако лишь в том
   случае, если население станиц будет составлять не менее 500 душ (1, с.79).
   Во второй половине ХVIII века большую роль в распространении православия на
   Северном Кавказе играла Осетинская духовная комиссия (далее - ОДК). Миссионеры
   работали не только в горах Осетии и Ингушетии, но и в Кизляре, Моздоке. Из числа
   крещеных ОДК горцев была создана казачья осетинская сотня.
   В 1793 году ОДК была упразднена, и учреждена Моздокско-Маджарская викарная
   епархия. В указе Екатерины II по этому поводу говорилось: "...уважая обширность
   Астраханской епархии, не позволяющую тамошнему архиепископу иметь ближайшее о
   сих народах радение, признали мы за благо учредить в г. Моздоке епископа
   викарного Астраханской епархии с именованием Моздокского и Маджарского,
   препоручая в его попечение все те обязанности, которые возложены были на
   Осетинскую духовную комиссию касательно просвещения народов, в близости
   находящихся" (см.: 1, с.89).
   Новую епархию возглавил архимандрит Гай (Бараташвили). Согласно новому
   назначению, преосвященному Гаю были переданы в управление храмы Моздока, Кизляра
   и других населенных пунктов Кавказской линии, а также кизлярский
   Крестовоздвиженский монастырь.
   Епископ Гай постоянно посещал церковные приходы на линии. В станице
   Новогладковской он застал местного священника пьяным. Гай строго предупредил
   его, что "ежели и впредь будет в таком же образе, то подвергнет себя растрижению
   священного сана и отдаче в военную службу" (см.: 1, с. 92). Однако, несмотря на
   строгие предупреждения, отлучались от сана лишь единицы. И таких
   священнослужителей некем было заменить. Кадровая проблема уже с ХVII века
   серьезно встала перед русской православной церковью. С одной стороны,
   мздоимство, аморальное поведение, низких уровень религиозного образования
   подрывали позиции духовенства на местах. С другой стороны, получило
   распространение такое явление, как потаковщина ("угодничество человеческим
   грехам"). Духовенство подстраивалось под свою паству, закрывало глаза на
   всевозможные религиозно-обрядовые нарушения, вместо того, чтобы наставлять
   прихожан на путь истинный.
   По мнению митрополита Гедеона, епархиальные деятели и священники на местах вели
   миссионерскую работу не только среди горцев Северного Кавказа, главным образом
   среди осетин (внешняя миссия), но и преследовали цель оградить русское население
   от влияния старообрядчества и сектантства (внутренняя миссия) (1, с.179-180). В
   ХVIII веке, на наш взгляд, православное духовенство более успешно действовало
   среди нерусских народов Притеречья. "Подобрать ключ" к местным старообрядцам так
   и не удалось. Попытки силой, административными методами заставить казаков
   отказаться от "раскола" встретили их единодушное сопротивление, что заставило
   светские и духовные власти отступить.
   В 1799 году Моздокская викарная епархия неожиданно упраздняется по причине
   малочисленности ее церквей, которые вновь были присоединены к Астраханской
   епархии, после чего к титулу астраханского епископа добавилось наименование
   Моздокского и Кавказского.
   Платон Любарский, управлявший епархией до 1805 года, сообщал, что на Тереке
   распространяется раскол, появляются беглые попы и монахи из Иргизских скитов (1,
   с. 100). В помощь Кавказскому духовенству были отправлены православные книги, в
   Моздоке и Кизляре открыты школы грамотности, а затем и духовные училища (в
   Моздоке действовали уездное и приходское) (14, л. 29 об.).
   Многие из ранних культовых построек к этому времени уже сильно обветшали. В 1824
   году генерал А.П.Ермолов ходатайствовал о построении в Моздоке новой деревянной
   соборной церкви вместо старой и был поддержан епархиальным руководством. Дело в
   том, что с 1800 года строительство деревянных церквей в России было запрещено.
   Но дабы "православные не впали в раскол", в данном случае было сделано
   исключение, поскольку иного материала для строительства церквей на левобережье
   Терека не было (15, лл.387-388).
   Энергичные начинания епископов конца ХVIII - начала ХIХ в. не имели продолжения.
   В 1829 году Кавказская линия перешла в ведение Донской епархии. Но центр новой
   епархии от Терека находился также очень далеко, и командующий войсками
   Кавказской линии и Черномории П.Х.Граббе стал добиваться создания
   самостоятельной Кавказской епархии. В 1842 году Николай I утвердил доклад
   Св.Синода о ее учреждении (1, с.108-109).
   Кавказская епархия стала действовать с 1 января 1843 года. Епископ Иеремия
   (1843-1849), ее возглавивший, стал именоваться Кавказским и Черноморским. Он
   поднял вопрос о строительстве новых храмов, об открытии семинарий и духовных
   училищ, о борьбе с расколом (1, с. 110-111).
   В этот период православие на Тереке переживало трудные времена. Посетивший в
   1834 году Терское левобережье штабс-капитан Калмберг писал, что в станицах от
   Моздока до Кизляра грекороссийские церкви действовали лишь в немногих станицах
   (Ищерской, Наурской, Шелкозаводской, Дубовской и некоторых других) (16, лл. 24
   об.-78 об.). А по свидетельству епископа Иеремии, православные храмы в станицах
   Гребенского полка были разобраны, "материал храмов Божиих, кроме станицы
   Старогладковской, растрачен, и неизвестно, где находятся Св.Антиминсы, книги,
   утварь, несколько икон из иконостаса находятся в домах раскольников" (см.: 1, с.
   116). В станице Каргалинской, где находился штаб Кизлярского полка, церковь была
   так ветха, что грозила падением, и ее пришлось подпирать со всех сторон. В таком
   же плачевном состоянии находились церкви в станицах Наурской и Ищерской
   Моздокского полка.
   Ветхим был и храм Крестовоздвиженского монастыря. Да и сам он находился в
   упадке. Весь его штат вместе с прислугой составляли десять человек. Постоянные
   споры, которые терско-семейные и кизлярские казаки вели с монастырем с 1794
   года, завершились тем, что у монастыря были отторгнуты пашенные и сенокосные
   участки, рыболовные угодья (17, лл.1-18 об., 216-216 об.). Положение, в котором
   оказался монастырь, характеризовалось как "унизительное для православия", для
   духовного пограничного укрепления, единственного в области и на линии (18,
   лл.1-9). Однако просьба поддержать монастырь денежными средствами не нашла
   отклика у местных властей.
   По мнению митрополита Гедеона, линейное духовенство не находило ни нравственной,
   ни материальной поддержки, становилось жертвой произвола военных властей и
   станичного руководства (1, с. 135).
   В 1845 году все православное духовенство линейных казачьих станиц отделялось от
   Кавказской епархии и подчинялось обер-священнику Кавказского отдельного корпуса
   Лаврентию Михайловскому, который находился в Тифлисе. Эта "удаленность" усилила
   позиции старообрядчества на Тереке. По данным, собранным в терских станицах в
   1846 году, "нераскольников" в Курдюковской не было вообще, в Новогладковской -
   2, Старогладковской - 7, Червленной - 12, Щедринской - 16 человек. "Раскольники"
   доминировали в Ищерской, Мекенской, Калиновской, Каргалинской станицах (19, лл.
   60-81).
   Казалось бы, со второй половины 40-х гг. (да еще при наличии активных военных
   действий на Северном Кавказе) церковная жизнь должна была замереть. Но этого не
   произошло, поскольку на Линии появляются переселенцы из южных областей Украины и
   России. Именно с ними связано возведение православных церквей (часовен,
   молитвенных домов) практически во всех станицах Терского левобережья (за
   исключением Червленной).
   В первой половине ХIХ века положение православного духовенства продолжало
   оставаться достаточно сложным. В старообрядческие станицы, хотя и назначались
   священнослужители, но они не имели здесь средств к существованию. Спасало их
   наличие лишь "поземельного довольствия" (20, л.41). В других станицах священники
   получали небольшое жалование от войска (14, л.31).
   Продолжалось и давление военного начальства на духовенство. В 1849 году
   последовало распоряжение командующего войсками Кавказской линии и Черномории
   генерал-лейтенанта Завадовского о прочтении во всех церквах три воскресенья
   подряд приказа кн. М.С.Воронцова о том, чтобы казаки не смели обращаться к
   высшим властям, минуя своих непосредственных начальников. Все священники, за
   исключением Герасима Сперанского, подчинились. На него была отправлена жалоба
   обер-священнику в Тифлис. Но, неожиданно для командования, Л.Михайловский
   высказался достаточно резко. По его мнению, "объявление в православной церкви
   прилично только в делах церкви или ее догматах или важных иерархических
   распоряжениях, или, наконец, в происшествиях, касающихся дел государственных или
   Августейшего Императорского Дома, и никогда о частных гражданских, в которых
   духовенству вмешиваться вовсе не следует". По мнению обер-священника, наказать
   следует тех, кто стесняет духовенство "неосновательными требованиями". Он просил
   "сделать распоряжение дабы ни станичное, ни полковое правление не позволяло себе
   простирать власти свои на священников и не обременяло бы их непосильными, а
   часто незаконными требованиями..., что может успеть духовенство в деле служения
   его, если оно в глазах простого народа будет так притесняться местным военным
   начальством?" (см.: 21, с.50-51). После этого конфликта все распоряжения,
   касающиеся казаков, стали читать у церквей или на сходах.
   На положение духовенства наложили свой отпечаток и военные действия, во время
   которых "...не было места во всем Предкавказье, где не угрожали бы или плен, или
   меч, или шашка и меткая пуля черкесская. Посему всякий путник почти на всех
   путях Кавказа непременно должен был иметь и память о смерти и готовность
   встретить смерть по-христиански. А для сего некоторые из священнослужителей
   Кавказских в путешествии своем имели при себе Святые Дары" (см.: 1, с. 130).
   Представители духовенства и властей отмечали тяжелое материальное положение
   станичных духовных лиц. Из-за скудного содержания сюда шли люди с самым
   ограниченным образованием (1, с.123).
   В середине ХIХ века каждым полковым командиром подавались сведения наказному
   атаману Кавказского линейного казачьего войска о составе и деятельности
   церковнослужителей. В сохранившихся сведениях Кизлярского полка за 1853 год
   сообщалось, что в станице Каргалинской при церкви Рождества Христова священником
   является Илья Васильевич Бальбуциев, который "некоторое время вел себя нетрезво,
   через что бывали неприличные случаи. В такие дни он дерзок строптив и от того не
   мог заслужить расположения прихожан. Но около года ведет себя хорошо". Священник
   церкви Покрова Пресвятой Богоматери станицы Александрийской Павел Илларионов
   Ястребцов "самого дурного поведения, почти постоянно пьяный, вздорного характера
   и к службе нерадив". Аналогичным образом характеризовался переведенный из
   ст.Мекенской в ст.Сосоплинскую священник Никита Леонтьев Пещанский: "совершенно
   пьянкий (так в документе - Н.В.) человек и во всех отношениях не заслуживающий
   уважения" (22, лл.28-29). Указанные священнослужители закончили курсы
   семинаристов и были направлены на Терек из центральных районов России на
   вакантные места. Несмотря на резкие характеристики, Ястребцов и Пещанский
   продолжали нести службу, так как некому было их заменить. Очевидно, что такие
   проповедники не могли внушить уважения ни к себе, ни к православной вере.
   По данным за 1858 год православных церквей по-прежнему не существовало в
   Червленной, Старогладковской, Курдюковской, Сосоплинской (23, лл.73-77).
   Казаки-грузины последней с момента переселения на новое место (1853 год)
   ходатайствовали перед командиром полка о строительстве в станице церкви или
   молитвенного дома, поскольку находились от других сел не менее, чем на 10 верст.
   Сначала в станицу направили священника, и лишь в конце 50-х гг. было принято
   решение перенести из ст. Кизлярской в Сосоплинскую церковь во имя Св. Александра
   Невского (для ее обновления была отпущена 1000 рублей) (24, л.2 об.). После чего
   станица стала называться Александро-Невской.
   В сложных политических условиях церковное строительство на Тереке продолжалось.
   В 1855 году установлена новая крыша из листового железа, и сделаны пристройки к
   деревянной православной церкви в станице Калиновской (25, лл. 1-50 об.). В 1860
   г. открыт церковный штат из одного священника и одного дьячка в Новогладковской
   (26, л.166).
   В пореформенный период, точнее с 1863 года, началась масштабная церковная
   реформа, которая преследовала цель повысить авторитет духовенства, укрепить его
   материальное положение и в целом положение православной церкви в стране.
   После окончания военных действий по указу Св. Синода от 14 сентября 1867 года
   духовенство бывшего Кавказского линейного казачьего войска вновь было подчинено
   Кавказской епархии (1, с. 132). В это время в семи станицах Моздокского полка
   имелось 4 церкви, 1 молитвенный дом, 3 часовни, в шести станицах Гребенского
   полка действовало 5 церквей и 4 молитвенных дома, в восьми станицах Кизлярского
   полка насчитывалось 5 церквей, 2 молитвенных дома, 3 часовни (27, с.326). К
   сожалению, статистика не указывает сколько же среди них было православных и
   старообрядческих культовых сооружений.
   Владыка Феофилакт, посетивший в этот период линейные станицы, нашел много
   отклонений в церковной службе, некоторые священники "живя вдали от духовного
   начальства... отвыкли даже от церковности" (см.: 1, с. 135). По-прежнему остро
   не хватало священнослужителей.
   Обширность епархии, рост приходов потребовал внести изменения в ее управление. В
   1870 году было открыто Моздокское викариатство. Но просуществовало оно не долго.
   В 1885 году состоялось разделение Кавказской епархии на три: Ставропольскую,
   Владикавказскую и Сухумскую, что повлекло упразднение Моздокского викариатства.
   В 1894 году по Указу е.и.в. Владикавказская епархия была выделена из состава
   Грузинского экзархата (28, л.1). Теперь распоряжения из Св. Синода сразу
   поступали во Владикавказскую духовную консисторию, которая доводила их до
   сведения и исполнения на места. На этом церковно-административное строительство
   завершилось. Постоянные переподчинения, смена архипастырей не могли не нанести
   ущерб распространению православия на Тереке.
   После окончания военных действий на Тереке развернулось церковное строительство.
   Этому способствовал и приток православнмго населения из центральных районов
   России. Место для церквей отводилось, как правило, в центре станиц, на площади.
   По ее периметру обычно располагались станичное училище, церковно-приходская
   школа, торговые заведения, управление и т.п. Возникнув, церкви на Тереке
   неоднократно перестраивались и обновлялись. На смену деревянным культовым
   постройкам в начале ХХ века пришли церкви из красного кирпича, либо на кирпичном
   фундаменте. К отдельным церквям пристраивались приделы, колокольни, ограды (29,
   л.1; 30, лл.1, 25 об.; 31, л.1; 32, л. 1 об.).
   На постройку церквей в пореформенный период выделялись значительные суммы. Так,
   в 1866-1867 гг. на эти цели в станице Шелковской было израсходовано 10 000
   рублей (для сравнения: на постройку школы в той же станице было выделено 420
   рублей) (33, с.329).
   Православные культовые памятники освящались в честь традиционных христианских
   святых. В Калиновской, Луковской - в честь Михаила Архангела, в Николаевской,
   Ищерской - в честь Николая Чудотворца, в Дубовской - в честь Иоанна Предтечи, в
   Бороздинской - во имя Дмитрия Ростовского, в Кизлярской - Св.Троицы, в
   Александрийской - Покрова Пресвятой Богородицы, в Каргалинской была
   Христорождественская церковь и т.п. (22, лл. 28-28 об.; 34, лл. 2, 3, 4 об.).
   Как правило, причт церквей был малочисленным и состоял из священника, дьякона и
   псаломщика. В некоторых церквях дьякон или псаломщик отсутствовали.
   Священниками в терских станицах чаще всего становились приезжие из центральных
   районов России (Тамбова, Рязани, Тулы, Вологды, Астрахани, Харькова и других
   городов). В конце ХIХ - начале ХХ века все чаще в документах упоминается
   духовенство, закончившее Кавказскую, Владикавказскую, Ардонскую духовные
   семинарии. Дьяконы, псаломщики получали образование в Ставропольском, Моздокском
   и других местных духовных училищах. Среди них значились и казаки, получившие
   домашнее религиозное воспитание (30, лл. 2 об., 21 об.; 32, лл. 3 об., 4 об.;
   34, лл. 9 об., 11 об.; 35, лл.1, 3 об., 4 об.; 36, лл.1, 2 об., 4 об.; 37, лл. 2
   об.; 38, лл.1, 3 об., 6 об.).
   В целом духовенство на Тереке было немногочисленным сословием. Так, в 1900 году
   в Кизлярском отделе, куда входили гребенские и терские низовые станицы, было 138
   священнослужителей на 24 425 православных (39, с.9, 13. О материальной базе
   церквей и положении священнослужителей в пореформенный период см.: 40).
   Как показывают источники, деятельность православной церкви в казачьих станицах в
   пореформенный период становится весьма многогранной.
   Церковь организовывала приходскую благотворительность, оказывала помощь всем
   бедствующим (вдовам, сиротам, больным и др.). Специальные тарелочные и кружечные
   сборы, поступавшие затем в центральный бюджет, производились для Мариинского
   попечительства, для призрения слепых, для сирот и попечителей, для бедных
   духовного звания, для лечения душевнобольных, для слепых, глухих, для семей
   убитых и умерших от ран в войнах 1877-1878 гг., 1904-1905 гг., для обществ
   попечения о больных и раненых и др. Целевые пожертвования шли на строительство
   церквей и музеев, содержание церковно-приходских школ, училищ и семинарий,
   православного миссионерского общества. Церковь на Тереке откликалась и на
   события международной жизни. Собирались деньги в помощь пострадавшим от
   землетрясения в Греции в 1893 году, на строительство православных храмов за
   рубежом, в пользу нуждающихся славян и т.п. (28, лл. 14, 35, 35 об., 47, 48, 62,
   68, 73, 73 об., 79; 41, л. 3 об.; 42, лл. 59 об., 84 об., 140 об., 150 об.; 43,
   лл. 14, 20,31; 44, лл. 2, 6, 8).
   В целом наблюдался и рост доходов станичных православных церквей. При этом
   следует отметить, что доходы церквей и священнослужителей напрямую были связаны
   с количеством прихожан.
   Православные церкви на Тереке, согласно ведомостям, были "достаточны утварью". В
   них имелись иконостасы, кресты, дарохранительницы, потиры, ковши, церковные
   облачения, хоругви, кадила, колокола, плащаницы и др., стоимостью предметов от 1
   до 150 рублей (29, лл. 1-5 об.; 45, лл. 1-9).
   В целом материальная база церквей была достаточно прочной, что и позволяло им
   играть важную роль в общественной и духовной жизни терских, в том числе и
   старообрядчески станиц.
   Часть церквей имели церковно-приходские школы. Но они были немногочисленны, так
   как не все приходы могли их содержать, не хватало и специальных помещений.
   Бурное развитие светского образования в пореформенный период поставило эти школы
   в достаточно трудное положение. Их количество в целом по стране сократилось с
   1865 по 1881 годы в пять раз. Это вынудило правительство в 1884 году издать
   новые правила о церковно-приходских школах, в которых подчеркивалось, что "школы
   сии имеют целью утверждать в народе православное учение веры и нравственности
   христианской и сообщать первоначальные полезные знания" (см.: 46, с.21). Для них
   специально были изданы начальные уроки закона Божия, букварь
   церковно-славянского языка, Евангелие, Часослов, Псалтирь. Благодаря щедрому
   государственному финансированию к 1900 году число школ церковного ведомства и
   Министерства народного просвещения стало равным.
   Однако церковно-приходские школы, как правило, продолжали оставаться
   одноклассными и по количеству учащихся значительно уступали светским.
   До революции 1917 года религиозное образование в терских станицах играло
   определенную роль в нравственном и эстетическом воспитании населения, в
   распространении грамотности. Однако, его значение не следует преувеличивать. В
   церковно-приходских школах учили чтению и письму на церковно-славянском языке,
   и, по свидетельству современников, обучающиеся наизусть знали все псалмы Давида,
   но почти не умели читать и писать по-русски. Требовались время и усилия, чтобы
   научиться самим гражданской грамоте. Характерно, что население рассматривало эти
   школы в качестве начальной (но не окончательной и не единственной) ступени
   образования. Часть казаков отдавала детей сначала в церковно-приходские школы, а
   затем переводила в светские. Подавляющее большинство сходов ходатайствовало об
   открытии в станицах именно светских школ, тем более что там учащиеся изучали
   Закон Божий (законоучителем, как правило, являлся местный священник).
   В конце ХIХ - начале ХХ века церковь утратила свою монополию в деле обучения.
   Этот вывод во многом справедлив и в отношении других сфер духовной жизни терцев.
   Так, в начале ХХ века в Наурской станичное училище посещало 300 детей, но оно не
   могло вместить всех желающих. 200 человек выписывали газеты и журналы. В станице
   была открыта библиотека, работал драматический кружок, скрипичный и духовой
   оркестры (47, с. 200-204, 217). Духовная жизнь станиц все более наполнялась
   светским содержанием.
   Однако церковью по-прежнему "контролировались" все сколько-нибудь значительные
   события, происходившие в семейно-бытовой сфере. По крайней мере, здесь не
   обходилось без ее участия.
   Так, после рождения ребенка несли к священнику для совершения молитвы, после
   которой назначались крестины. В этот день в церковь собирались все родственники
   и близкие. Священник давал ребенку имя. Последнее записывалось в специальную
   книгу. Следует отметить, что в станичных церквях велись метрические книги для
   записи не только родившихся, но и вступивших в брак, умерших.
   Венчание также происходило принародно в церкви, без него брак считался
   недействительным.
   Перед смертью к тяжелобольному вызывали священника для причащения. В день смерти
   приглашали дьякона, псаломщика или другое духовное лицо для чтения Псалтиря. На
   второй или третий день умершего несли на кладбище в сопровождении священника,
   дьякона, хора певчих. В течение 40 дней по покойному заказывали в церкви
   панихиды.
   В родительские субботы (на Фоминой неделе, на Троицу, в Покровскую субботу и
   другие дни) устраивались общие поминки на кладбище. Родственники собирались
   вместе, священник совершал панихиду возле каждой группы. В конце дня совершалась
   общая панихида по всем умершим. Несомненно, это способствовало укреплению
   родственных связей, поддерживало добрую память о предках.
   Духовенство на основе метрических книг составляло списки призывной молодежи. Для
   "предотвращения и искоренения беспорядков, чинимых новобранцами",
   рекомендовалось разъяснять "им значение военной службы, обязанность каждого
   гражданина свято выполнять воинскую повинность". С этой же целью в церквях
   устраивались и торжественные молебны для призывников с приглашением местных
   властей (28, л. 29).
   Проводы казаков на действительную службу непременно сопровождались общим
   напутственным молебном. Православная церковь внесла свой вклад в воспитание
   патриотизма, высокого боевого духа, призывая сражаться за веру, царя и
   Отечество.
   Молитвами начиналось и заканчивалось любое дело.
   Таким образом эти и иные моменты семейной жизни казаков находились под влиянием
   православной церкви. То же можно сказать и о знаменательных и трагических
   общественных событиях, календарных праздниках, связанных с хозяйственными
   занятиями.
   Особенно много народу приходило в церковь на большие праздники: Пасху, Троицу,
   Рождество Христово и др. Ко многим из них были приурочены основные
   сельскохозяйственные работы. Так, после Троицы начинались сенокосы, а после
   Рождества Пресвятой Богородицы - сбор винограда.
   Во время засух и неурожаев казаки с иконами, хоругвями, церковными песнопениями
   шли в поле. Здесь священник окроплял посевы и проводил молебен.
   При возникновении эпидемических болезней священники рассказывали о мерах
   предосторожности, обходили дома, где были больные, укрепляли их дух (28, л. 49).
   Объединяли всех (или значительную часть) станичников храмовые праздники. По
   свидетельству современников, они проходили шумно и дружно. После торжественного
   богослужения прямо на площади ставили длинные ряды накрытых столов для тех, кто
   приходил из соседних станиц. Столы накрывались и для почетных членов местного
   общества. В домах также собирались знакомые и незнакомые. Обычно три дня
   проходили в веселье, песнях и танцах.
   Большим праздников в терских станицах стало и 900-летие крещения Руси, которое
   отмечалось 15 июля 1888 года. Накануне, после всенощного бдения, была устроена
   торжественная литургия с крестным ходом на реку для водоосвящения (43, л.16).
   Нельзя не согласиться с академиком Д.С.Лихачевым в том, что особенно в сельской
   местности церкви являлись своеобразными очагами культуры (см.: 48, с.28). Сюда
   собирались в дни праздников и несчастий, общались, знакомились с религиозной
   литературой и искусством, постигали многие, ставшие народными, традиции и
   обычаи.
   "Идеологическая" работа православной церкви в указанный период имела несколько
   направлений.
   Велась проповедническая деятельность среди староверов. В 1870-1872 гг. в
   Кизлярском округе в православие перешло 17 человек (49, л.40). По данным
   Начальника Терской области, за 1900 год число "раскольников" в области
   уменьшилось на 0,9% за счет обращения их в православие (39, с.15). Сами
   старообрядцы объясняли это тем, что некоторые казаки и казачки пытались подобным
   образом решать свои семейные проблемы (развод, установление родственных
   отношений с православными и пр.).
   Для бесед со старообрядческими "начетчиками" в начале ХХ века в терские станицы
   были командированы два ессентукских священника для духовно-назидательных бесед
   (в Ищерскую - на три дня, в Калиновскую - на четыре, в Щедринскую - на два дня).
   В наставлениях им рекомендовалось выступать принародно в духе "евангельского
   мира и той любви, которая долготерпит и превозносится, не безчинствует и все
   переносит" (28, лл. 5 - 5 об.).
   Для противодействия сектантской пропаганде был разработан комплекс мер. Епископ
   Владикавказский и Моздокский Агапит предписывал духовенству отправлять службу
   "уставно и истово, дабы богослужение производило впечатление искренней и
   сознательной молитвы", использовать в церквях общенародное пение, распространять
   листки и брошюры с разъяснением церковных служб, проводить внебогослужебные
   собеседования, разъяснять содержание Евангелия, священных книг, житий святых,
   устраивать миссионерские съезды по округам для обмена опытом и знаниями, курсы.
   Могучим средством борьбы с сектантством признавалась и приходская
   благотворительность (28, лл. 3 - 3 об.).
   Специальные меры предпринимались и для противодействия антирелигиозной
   пропаганде.
   Еще одним направлением работы православной церкви была борьба с продолжавшими
   существовать пережитками язычества. К таковым, например, был отнесен обычай
   провожать и встречать из церкви жениха с невестой ружейными выстрелами,
   "вследствие чего не проходит года, что бы не ранили или даже не убили человека"
   (28, лл. 20 - 20 об.). Против этого, а также против кулачных боев молодежи в
   праздники Его Преосвященство просил принять меры Начальника области. То есть
   там, где не действовали духовные увещевания, в дело должна была вступать
   гражданская власть.
   В других случаях, когда церковь не могла добиться строгого выполнения своих
   требований, она вынужденно шла на уступки. Так, значительная часть прихожан не
   исполняла "долг исповеди и святого причастия в Великий пост", поскольку была
   занята на сельскохозяйственных работах. Не соблюдались Петровский и Успенский
   посты. Поэтому священникам рекомендовалось привлекать казаков к исповеди зимой,
   в пост перед Рождеством, "как время более у них свободное" (50, л. 24).
   Таким образом деятельность православной церкви и духовенства в терских станицах
   в последней трети ХIХ - начале ХХ века была достаточно разносторонней. Она
   охватывала многие сферы общественной и духовной жизни местного населения. В
   рассматриваемый период позиции русской православной церкви на Тереке упрочились
   (стало больше приходов, укрепилась их материальная база, более разнообразными
   стали методы работы с верующими и др.). В то же время в этой области наблюдались
   и кризисные явления, связанные с тем, что религия и церковь уже не могли
   сохранять доминирующую роль в духовной жизни общества, в области образования.
   Процесс секуляризации культуры набирал силу.
   Православие у разных групп населения Терского левобережья имело свои
   особенности. Как это не покажется странным, но самыми православными являлись
   кизлярские казаки, состоявшие большей частью из "новокрещенов", по крайней мере,
   они не были замечены в каких-либо отступлениях от православных канонов.
   По-видимому, принятие ими православия сопровождалось полным забвением прежних
   религиозных систем, включавших и языческие пласты. К тому же эта часть казаков
   находилась под неусыпным контролем многочисленного православного духовенства
   Кизляра.
   Православие у казаков-грузин отличалось тем, что в их обрядах и фольклоре
   сохранялись черты, присущие восточно-грузинскому населению, что лишний раз
   подтверждает преобладание на Тереке выходцев из Картли-Кахети (13, с.168).
   В православной системе казаков (выходцев с Дона) был представлен ряд
   оригинальных обрядов. Так, православные ст. Бороздинской под Новый год выкликали
   "святой вечер", а на второй день Пасхи не бывших в церкви обливали у колодца
   холодной водой (51, с.39-41).
   Православные переселенцы из южных областей Украины и России принесли на Терек
   обряды, пронизанные аграрной символикой, почти не известной казакам-старожилам.
   Однако отмеченные особенности не приводили к разъединению православного
   населения, наоборот, православные храмы, где бы они ни находились, посещались
   грузинами и малороссами, казаками-старожилами и русскими переселенцами. Таким
   образом православие выполняло очень важную интегрирующую роль на Тереке.
  
  
  
  
  
  
  
   ВЕЛИКАЯ Н.Н. КАЗАКИ ВОСТОЧНОГО ПРЕДКАВКАЗЬЯ В XVIII-XIX ВВ.ГЛАВА V. ПРОЦЕССЫ
   СОЦИАЛИЗАЦИИ У КАЗАКОВ.
   Принадлежность к определенной этнической группе определяется не биологической
   наследственностью, а целенаправленными действиями по приобщению подрастающего
   поколения к материальной и духовной культуре. Интерес исследователей к изучению
   традиционных форм и методов воспитания, социализации личности появился
   сравнительно недавно, но уже привел к возникновению новой дисциплины -
   этнопедагогики (1). Одна из ее задач - показать, как совершалась и совершается
   передача культурных ценностей от поколения к поколению и таким образом
   сохраняется культурная преемственность. Этот процесс еще называют инкультурацией
   или культурной трансмиссией, когда этническая группа "передает себя по
   наследству". Выделяются вертикальная трансмиссия, когда ценности, умения и пр.
   передаются от родителей к детям, горизонтальная - от сверстников, "непрямая" -
   от окружающих взрослых.
   Следует отметить, что применительно к терскому казачеству данная тема до сих пор
   не рассматривалась. В дореволюционной литературе о воспитании детей лишь
   упоминалось в связи с описаниями семейного быта. В советский период некоторые
   аспекты социализации детей и подростков были затронуты в работах
   Л.Б.Заседателевой (2; 3; 4).
   Природная среда, в которой обитали казаки как в горах, так и на плоскости
   позволяла им заниматься различными видами деятельности, но предпочтение они
   отдавали присваивающему хозяйству, прежде всего рыболовству и охоте. Как
   отмечают исследователи (см.: 5, с.141-142), в охотничьих и рыболовных обществах
   всячески поощрялась физическая мобильность. Успеха в таких занятиях достигали
   люди сильные, выносливые, смелые, уверенные в себе, идущие на риск, проявляющие
   инициативу и самостоятельность. Воспитание детей направлялось на развитие именно
   этих качеств. Социализация была основана на том, что родители предоставляли
   детям (мальчикам) максимальную свободу и поощряли независимость. По Дж.Берри, в
   таких обществах даже происходили изменения в генофонде, поскольку зависимые и
   несамостоятельные особи изгонялись, отвергались обществом, и это усиливало шансы
   группы на выживание и адаптацию в определенной экологической, исторической среде
   (см.: 6, с.25-26). Все это с полным основанием можно отнести к казачьим
   социорам, которые старались воспитывать детей с развитым чувством собственного
   достоинства, самостоятельных, физически крепких. Последнее качество было
   необходимо и в силу "военизации" казачества.
   Центральной ценностной ориентацией в процессе социализации был ответ на вопрос,
   кем может и должен стать молодой человек, принадлежащий к той или иной общности.
   От этого зависел сам процесс воспитания (чего и как общество добивается от
   детей). У каждого этноса существовали свои представления об идеальном человеке
   (нормативный базовый образ - по И. Кону) (5, с.110-111). Именно он и был главной
   целью народного воспитания. Этот образ пропагандировался в фольклорных
   произведениях (песнях, пословицах, поговорках и пр.), назиданиях, разговорах.
   Первая песня, с которой ребенок вступал в жизнь, была колыбельная. В ней
   отражалась не только любовь матери к своему ребенку, но и мечты о его будущем.
   М.Ю.Лермонтов, неоднократно бывавший в станицах Терского левобережья, хорошо
   знал фольклор гребенцов. В 1837 году, слушая песню, которую пела известная
   червленская красавица Дуня Догадиха, М.Ю.Лермонтов набросал на клочке бумаги
   "Казачью колыбельную песню" (7, с. 42-44), которая так рисует представления
   матери о будущности своего сына:
   Спи, младенец мой прекрасный,
   Баюшки-баю.
   Тихо смотрит месяц ясный
   В колыбель твою.
   Стану сказывать я сказки,
   Песенку спою;
   Ты ж дремли, закрывши глазки,
   Баюшки-баю.
   По камням струится Терек,
   Плещет мутный вал;
   Злой чечен ползет на берег,
   Точит свой кинжал;
   Но отец твой старый воин,
   Закален в бою:
   Спи, малютка, будь спокоен,
   Баюшки-баю.
   Сам узнаешь, будет время,
   Бранное житье;
   Смело вденешь ногу в стремя
   И возьмешь ружье.
   Я седельце боевое
   Шелком разошью...
   Спи, дитя мое родное,
   Баюшки-баю.
   Богатырь ты будешь с виду
   И казак душой.
   Провожать тебя я выйду -
   Ты махнешь рукой...
   Сколько горьких слез украдкой
   Я в ту ночь пролью!..
   Спи, мой ангел, тихо, сладко,
   Баюшки-баю.
   Стану я тоской томиться,
   Безутешно ждать;
   Стану целый день молиться,
   По ночам гадать;
   Стану думать, что скучаешь
   Ты в чужом краю...
   Спи ж, пока забот не знаешь,
   Баюшки-баю.
   Дам тебе я на дорогу
   Образок святой:
   Ты его моляся богу,
   Ставь перед собой;
   Да готовясь в бой опасный,
   Помни мать свою...
   Спи, младенец мой прекрасный,
   Баюшки-баю".
   Колыбельная пелась в станицах до недавнего времени почти без изменений и это
   может свидетельствовать о том, что поэт очень точно передал фольклорный образец.
   Нарисованный идеал казака - мужчина-воин, "богатырь", который может отличиться,
   завоевать почет и уважение своими делами на поле брани. Идеал женщины-казачки -
   мать, верная жена-труженица, которая ждет домой мужа и сына. В колыбельной в
   простой форме представлен своеобразный курс жизневедения, где показаны основные
   социальные роли: отца, матери, их сына (8). Современные психологи считают
   бесспорным существование памяти детства (у ребенка до 5 лет), когда
   закладываются основы восприятия мира, создаются предпосылки для последующего
   усвоения народной песни и слов.
   Традиционная казачья культура практически не давала ребенку возможности выбора.
   Его будущее было предопределено. Мальчик должен был стать воином. Главным
   образом в ХIХ веке эта практика закрепилась правительственными постановлениями,
   а идеологически - подпитывалась пропагандой о необходимости защиты веры, царя и
   Отечества. Следует отметить, что у казаков установка на воспитание воина долгое
   время поддерживалась и суровой приграничной действительностью, влияние которой
   было зачастую более эффективным, чем "педагогические" приемы. То есть
   традиционная система воспитания помимо морально-психологической имела и
   социально-историческую детерминацию, поскольку ее порождали и поддерживали
   крайне неблагоприятные внешние условия.
   Идеальный тип личности у казаков был отличен от образца мужчины земледельческих
   групп, у которых ребенок "одной ногой в колыбели, другой ногой - на пахоте".
   Высокий статус мужчины-воина, воина-защитника, который должен быть смел,
   физически крепок, придавал всей системе воспитания особую направленность.
   Поскольку военно-спортивные навыки передавались от старших мужчин младшим, роль
   отца, деда в воспитании у казаков была очень велика.
   Важнейшее место до конца ХIХ века в традиционной педагогике занимала физическая
   подготовка (подробнее см.: 9). Эта традиция позволяла растить сильное и смелое
   поколение, могущее заменить взрослых в ратных и трудовых делах.
   Уже многие детские игры включали в себя бег, прыжки, метание предметов,
   вырабатывали выносливость и смекалку. Физические упражнения сочетались с
   активным использованием естественных факторов (солнца, воздуха, воды). Мальчиков
   специально учили плавать (сначала на мелких рукавах, а затем и на Тереке),
   скакать верхом. Впервые мальчика сажали на коня в годовалом возрасте. (По
   древнерусской традиции на коня сажали княжеских сыновей 2-3 лет. По мнению одних
   исследователей, этот ритуал выводил мальчика из-под материнской опеки, другие
   считают его сродни инициации, с посвящением мальчика божеству войны. В фольклоре
   умение отрока сидеть на коне символизирует его готовность к подвигу. В центре
   страны обряд выродился, а у казаков - сохранялся до недавнего времени, как и
   многие другие черты древнерусской культуры) (10, с.118). Дальнейшее обучение
   верховой езде делало из подростков и юношей лихих наездников.
   На военную службу молодые казаки приходили хорошо подготовленными и по той
   причине, что их достаточно рано учили обращаться с оружием. "Казаки с военным
   духом роднились с детства" (11, л. 21). По воспоминаниям современника,
   "гребенской казак, только что выйдя из пеленок, первым делом задается мыслью
   иметь кинжал, окованный серебром с чернетью; и эта мысль не дает ему покоя ни
   днем, ни ночью, до тех пор, пока отец не удовлетворит это его первое желание"
   (12, N 83). Кинжал позволялось носить с 11-12 лет, затем пистолет, ружье, после
   19 лет (со дня присяги) - шашку. О большой роли "военизированных" элементов в
   культуре казаков свидетельствует и "национальный" мужской костюм, который
   одновременно являлся форменной одеждой.
   Многие дореволюционные авторы отмечали, что оружие и военное воспитание казаки
   заимствовали у соседних горцев. Однако заимствования (скачки, джигитовки, танцы
   с холодным оружием и др.) в казачьей среде были творчески переработаны, развиты,
   приспособлены к условиям тогдашней действительности. Они проводились в связи с
   иными событиями и датами, были более регламентированы.
   Так, старые казаки в обязательном порядке обучали юношей-допризывников на
   специально отведенных за станицей площадках верховой езде, стрельбе, виртуозному
   владению холодным оружием, спортивным навыкам (4, с. 100-101). Здесь юноши
   постигали азы джигитовки, то есть выполняли различные фигуры на коне. Упражнения
   выполнялись на полном скаку. Наиболее сложными были групповые действия,
   например, двое скакали на лошадях и держали турник, на котором третий
   переворачивался.
   На праздники в станицах проводились скачки, на которых молодежь показывала свою
   удаль. Победитель должен был подхватить приз с земли на полном скаку. На скачки
   собиралось практически все население станиц. Это было самым любимым местным
   развлечением. Джигитовки и скачки устраивались для молодежи и казаков,
   вернувшихся с действительной службы. Накануне состязаний казаки приводили в
   порядок сбрую и оружие, чистили лошадей, упражнялись за селом в наездничестве.
   Устраивались в станицах и сложные спортивные скачки через препятствия. Всадники
   должны были перепрыгивать через "гроб" (длинный ящик с землей), ров с водой,
   плетень и другие препятствия. Здесь можно было показать свое мастерство,
   прославиться.
   Наблюдавшие казаков в деле российские офицеры, неизменно давали им восторженные
   характеристики, отмечая их храбрость, мастерство, выносливость.
   Военная служба и подготовка к ней наложили свой отпечаток на возрастную
   градацию. С 30-х гг. Х1Х века "исчисление малолетков" производилось следующим
   образом: от 1 до 10 лет, от 10 до 16 лет и от 16 до 20 лет, когда начиналась
   действительная служба (13, л. 9 об.). Возможно, что официальная система отразила
   наиболее раннюю периодизацию жизненного пути в зависимости от "военных" умений и
   навыков и от свойственной казакам символике чисел, в данном случае 10 (на
   десятки делились даже при пахоте) (2, с. 53-92). По-видимому, ранее с 10 лет
   казаки учились обращаться с оружием, 20-летие означало наступление
   совершеннолетия воина. Такое предположение вполне допустимо, ведь периодизации
   жизненного пути не только различаются у разных народов, но и у одного и того же
   народа в разные исторические эпохи (например, детство может быть более или менее
   продолжительным, в это понятие вкладывается разное социальное содержание.
   Изменение целевых установок ведет и к смене всей системы воспитания,
   свидетельствует о серьезных социально-экономических сдвигах).
   В пореформенный период, насколько об этом позволяют судить источники, основными
   социо-биологическими возрастами у казаков считались детство, юность, зрелость и
   старость. Период детства был достаточно продолжительным и подразделялся в свою
   очередь на два возрастных рубежа (с рождения до 6-8 лет и с 6-8 лет до 12-15
   лет, последний период в дальнейшем будет именоваться подростковым). В основе
   этого деления лежали как физиологические признаки, так и социальные (возрастные
   категории рассматривались с точки зрения трудоспособности, готовности к семейной
   жизни) (ср.: 14, с.41,58,122).
   Определенные вехи жизненного пути у казаков отмечались и особыми обрядами (т.н.
   возрастной символизм). На подобную возрастную градацию, по-видимому, оказала
   влияние и православная церковь, которая давала оценку каждому возрастному этапу
   с точки зрения духовного потенциала. По мнению духовенства, до семи лет дети не
   могут рассуждать о грехе и добродетели. С 7 лет ребенок не только должен был
   посещать церковь, исповедываться, но и знать основные заповеди: бояться Бога и
   царя, повиноваться отцу, матери и уважать крестных, класть поклоны перед
   иконами, соблюдать посты и ходить по праздникам в церковь. Конец отрочества
   церковь относила к двенадцатилетнему возрасту (в связи с последним упоминанием в
   Евангелии молодости Христа). Нормативно-брачным возрастом духовенство считало 13
   лет для невесты и 15 лет для жениха (с 1830 года Синод ввел новые нормы: 16 и 18
   лет соответственно) (10, с.116-133).
   "Казачья" периодизация нуждается в пояснениях. Отмеченные возрастные рубежи не
   могут быть более точными, так как имела место (и сейчас имеет) межличностная
   гетерохронность (то есть индивидуальное развитие детей было разным) и половая
   гетерохронность (половое созревание происходило в разное время у юношей и
   девушек). Но, так или иначе (раньше или позже) представители подрастающего
   поколения проходили основные возрастные ступени, связанные не только с
   биологическими особенностями организма, но и положением в системе общественных
   отношений.
   До 6-8 лет все дети воспитывались вместе, затем воспитанием девочек больше
   занимались женщины, мальчиков - мужчины. Начиналось и приобщение детей к
   определенным (мужским и женским) занятиям (4, с. 100). С 8 лет в пореформенный
   период часть детей начинала посещать школу. В церкви им разрешалось
   исповедоваться. Но главным содержанием подросткового этапа было приобщение детей
   к хозяйственным занятиям. И дальнейшие переходы от одной возрастной ступени к
   другой сопровождались изменением прав и обязанностей, социального статуса. В это
   время происходило и формирование гетеростереотипов (в 6-7 лет), а затем и
   автостереотипов, которые к 11-13 годам становились устойчивыми, схожими с
   "родительскими". Ослабление их наблюдалось там, где у детей было больше
   контактов с детьми иных этнических групп (например, в станице Луковской, где
   дети казаков и осетин вместе играли, вместе посещали школу, знали по два языка и
   др.).
   В подростковом возрасте мальчиков приучали к промысловым занятиям (рыболовству,
   охоте). Отец вместе с сыном ставили капкан. Затем кто-то из домашних подкладывал
   в ловушку пойманную отцом дичь и напоминал подростку о капкане. Мальчик
   возвращался с добычей, его хвалили, и охотничий азарт оставался у него на всю
   жизнь (15, с.50).
   Завершение подросткового периода для девочек сопровождалось следующим обрядом.
   После 12-летнего возраста родители ставили девочку в избе на лавку, заставляя
   пройти по ней несколько раз. Затем она спрыгивала в новый сарафан, юбку
   ("взрослую" одежду) или круг, сделанный из пояса. В доме устраивали угощение,
   девочке дарили подарки. С этого времени она считалась девушкой, невестой, могла
   принимать участие в хороводах. Завершение подросткового возраста у мальчиков
   ознаменовывалось тем, что дядя по матери одаривал 15-летнего подростка
   подарками, например, конем. С этого времени (15-16 лет) юноша работал наравне со
   взрослыми (4, с. 100).
   Таким образом, после 12-15-летнего возраста наступал период юности, который был
   наименее продолжительным, так как браки заключались довольно рано (для девушек в
   15-17 лет). Женатые же и замужние независимо от возраста считались уже людьми
   зрелыми. То есть рубежом между юностью и зрелостью служило вступление в брак, а
   для юношей и начало воинской службы.
   Несомненно, что основы будущей личности закладывались в семье. По мнению
   С.А.Головановой, "одной из задач современной исторической науки является
   изучение казачьей семьи как важного фактора в процессе социализации личности"
   (16, с.46). Хозяином в семье считался мужчина. У казаков и в пореформенный
   период продолжали бытовать стереотипы маскулинности и фемининности,
   унаследованные от прежних времен. Поскольку военное дело, занимавшее в системе
   ценностей одно из главных мест, являлось прерогативой мужчин, женщины же, им не
   занимавшиеся, считались неизмеримо ниже мужчин. Они практически не участвовали в
   общественной жизни, в церкви стояли отдельно и позади мужчин, не имели права
   переходить мужчинам дорогу, при встречи наклоняли голову в знак покорности и
   уважения, не имели права выйти на улицу или показаться при посторонних без
   головного убора и др. (17, с. 29-30).
   Этнографические данные свидетельствуют, что чем больше роль женщины в добывании
   пищи и в целом в хозяйственной деятельности, тем выше ее социальный статус, роль
   в обществе (5, с.176). Поскольку на плечах казачки было не только домашнее, но и
   все остальное хозяйство (это нашло отражение в пословице "Хорошей женой дом
   держится"), ее статус объективно не мог быть низким. И действительно,
   дореволюционные авторы неоднократно указывали на относительную свободу и
   самостоятельность женщины-казачки (17, с.29; 18, с. 242, 248-253). Однако
   консервативные представления о половой стратификации приписывали именно мужчинам
   главенствующую роль в семьях. Общественная сфера неизменно оставалась их
   привилегией.
   Особенности представлений, связанных с маскулинностью-фемининностью, оказывали
   влияние на социализацию мальчиков и девочек. В отношении девочек бытовало
   стойкое убеждение, что "девок учить нечего, пусть лучше мужьям пироги пекут, да
   рубахи чинят" (19, с. 36). Образование девочкам было большей частью недоступно
   не только из-за существовавших стереотипов, но и потому, что в отличие от
   мальчиков, которым предоставлялось больше свободы, к девочкам предъявлялись
   повышенные требования, касающиеся домашней работы, ухода за младшими. Им просто
   некогда было играть и учиться. Более благосклонно общественное мнение относилось
   к обучению девочек в церковно-приходских школах, где основное внимание уделялось
   религиозной литературе и рукоделию. Таким образом, девочек готовили, прежде
   всего, к выполнению семейных, домашних обязанностей, что является универсальной
   чертой всех народных педагогик (5, с.197).
   В казачьих общинах господствовал культ семьи. По словам дореволюционного
   исследователя Г.Малявкина, отличительной чертой казака было стремление к
   семейственности, своему дому. Об этом свидетельствуют и бытовавшие поговорки:
   "Казаку одному жить не приходится", "Лучше плохой постой, чем хороший поход",
   "Что толку бобылем жить" и другие (20, с. 128).
   Общество порицало неженатых. Бедным же во время свадьбы казачий "мир" всячески
   помогал деньгами и продуктами (17, с. 128).
   Если в семье были дети, развод, особенно в семьях старообрядцев, считался
   страшным позором. В станице Гребенской такие исключительные дела решали
   уважаемые старики. Если сохранить семью не удавалось, то разведенных
   соответственно называли "соломенная вдова" и "соломенный вдовец". Им не
   разрешали венчаться 5-6 лет, а то и всю жизнь. Родители не принимали их к себе,
   а в церкви священник "не брал под крест". В отношении этимологии "соломенный",
   отметим, что в восточнославянской традиции этот термин служил выражением высшей
   степени сухости-старости со значением нечистой силы (в фольклоре соломенный
   мужик считался хозяином некрещеных детей - 10, с.244).
   Авторитет родителей в казачьих семьях был чрезвычайно велик. Взаимоотношения
   родителей и детей были основаны на безусловном повиновении детей независимо от
   их возраста. Женатые сыновья приводили невесток сначала в родительский дом, и
   лишь затем отец принимал решение об отделении.
   По мнению дореволюционных авторов, отношения в семьях имели "мягкий оттенок",
   редко можно было услышать резкое слово. Брань порицалась. Мужа-буяна приструняли
   родители или станичный суд, который в качестве крайней меры мог передать
   управление хозяйством жене (17, с.33-34).
   Отношение родителей к детям, по словам заведующего Червленским станичным
   училищем Т.Рогожина, было "почти гуманное" (21, с. 59). Если дело можно было
   поправить, ребенка не наказывали, чаще прибегали к внушениям, поучениям.
   Важность такого института как семья заключалась в том, что здесь дети узнавали
   семейные и общественные нормы поведения, знакомились со сказками, песнями,
   преданиями (поскольку письменная история отсутствовала, в памяти старшего
   поколения хранились и передавались молодежи исторические сведения, запечатлевшие
   представления казаков о прошлых событиях, происхождении), семейной генеалогией.
   В казачьих семьях хранились (и сейчас хранятся) и передавались от поколения к
   поколению поминальные книжки, куда вносили имена умерших членов семьи. Память об
   умерших, их почитание, плачи во время похорон, где перечислялись заслуги
   покойного, нужны были не для мертвых, а для живых. Это был своеобразный призыв к
   молодежи следовать примеру предков, воспитывать в себе положительные качества.
   Родители стремились воспитать в детях правдивость, смелость, вежливость,
   почтительное отношение к старшим, любовь к Родине. Казаки презирали пьяниц,
   людей, не чистых на руку. И в конце ХIХ века величайшим пороком считалась
   трусость, и никакие оправдательные мотивы, вызванные чувством самосохранения, в
   расчет не принимались (22, с.170).
   В семьях дети знакомились со своеобразной казачьей речью, изобилующей словами из
   тюркских, вайнахских, адыгских и других языков. В конце ХIХ века в некоторых
   казачьих семьях сохранялось двуязычие (русский и ногайский, кумыкский,
   чеченский, кабардинский языки). Причины этого коренились как в происхождении
   терского казачества, так и в бытовании межэтнических браков, обычаев
   гостеприимства, куначества, аталычества.
   В казачьих семьях происходило приобщение детей к труду. По словам одного из
   дореволюционных авторов: "Каждый из членов семьи проникнут одним и тем же духом
   - духом работы. Мальчики и девочки одинаково участвуют в труде взрослых...
   Ребенок воспитывается в труде и в нем научается искать для себя удовольствий.
   Отсюда понятно, почему 6-8-летнее дитя любит домашнюю работу и весьма гордится
   своим участием в работе со взрослыми. 10-12-летний подросток считается важной
   рабочей силой, подмогой, а 16-летний парень работает наравне со взрослыми" (23,
   с. 191). В целом, к подросткам и юношам предъявлялись более жесткие требования.
   Их ранняя самостоятельность, стремление выполнять "взрослую" работу всячески
   поощрялись.
   С 6-8 лет дети на практике усваивали основные методы ведения хозяйства. Они были
   погоничами при пахоте, помогали взрослым сажать, сеять, полоть, поливать
   огородные культуры. Зимой детей брали в лес, где они стерегли быков, пока
   взрослые запасались дровами, очищали и собирали хворост. В косовицу и жатву,
   когда родители были в поле, дети присматривали за домом, младшими братьями и
   сестрами, поили и кормили скотину. Помощь взрослым оказывалась и при сборе
   винограда. С 11 лет мальчики участвовали в ловле рыбы, а девочки вместе с
   женщинами помогали рыбакам плести сети.
   Девочек рано приобщали к ведению домашнего хозяйства, рукоделию, приготовлению
   пищи. С 12-летнего возраста они уже умели печь хлеб.
   Поскольку в семьях были дети разных возрастов (многодетностью казаки гордились),
   за ними закреплялись и определенные посильные для каждого обязанности: одни
   встречали с выгонов и поили овец, другие - крупный скот, третьи приносили в дом
   дрова, четвертые помогали родителям на виноградниках, пятые смотрели за младшими
   и т.д. Это воспитывало ответственность за порученное дело. По словам
   П.А.Вострикова, "дети казаков очень рано приучаются к физическому труду, к
   перенесению голода и холода; рано привыкают они к терпению и настойчивости в
   преодолении невзгод жизни и несению того непомерного труда, который требуется
   для того, чтобы доставать себе кусок хлеба" (24, с.228).
   Дети принимали участие и в общественных видах труда. Все это позволяло
   передавать детям, подросткам, юношам и девушкам основные трудовые навыки и
   традиции соционормативного поведения.
   Во второй половине ХIХ века изменились многие стереотипные оценки личности у
   казаков. Это было связано с тем, что значительно сократились сроки воинской
   службы, мужчины больше времени занимались хозяйственной деятельностью. В этих
   условиях на первый план выступали уже не смелость и лихое наездничество, а
   умение вести хозяйство. Уважение как раз и завоевывают те казаки, которые своим
   трудом создавали крепкие хозяйства.
   Одним из важнейших принципов народной педагогики терских казаков было внушение
   детям почтения к старшим. Действовало неписаное правило: "Старший сказал -
   закон". И это не обязательно были отец или дед, а просто старший по возрасту,
   например, брат, сосед. Казачья община чужих детей не знала. Участие широкого
   круга лиц в процессе социализации, постоянное нахождение ребенка, подростка, а
   затем и взрослого на виду всей станицы имело тот положительный результат, что,
   например, за десятилетие (1820-1829 гг.) во всем Гребенском войске не произошло
   ни одного уголовного преступления (25, с.308).
   По мнению Б.Х.Бгажнокова, этнос держится на коммуникативных связях, где
   стандарты коммуникации, шаблоны поведения задаются обществом, культурой и
   поэтому различны у разных народов (26, с.4-6). У казаков сложились свои формы
   взаимодействия между представителями старшего и младшего поколения, мужчинами и
   женщинами, родственниками, гостями и пр.
   Старики особо почитались. Несмотря на воинскую субординацию рядовой казак-старик
   пользовался зачастую большим уважением, чем офицер. На улице при виде старика
   издали замедляли шаг, снимали шапку и спешили поклониться. Если кто-либо из
   детей и юношей указанную норму этикета нарушал, то это не проходило
   незамеченным. Старший обязательно спрашивал : "Чей будешь? Пойди и скажи дома,
   что стариков не уважаешь. А я к вам вечером зайду". Младший обязательно сообщал
   дома (отцу, деду) о своем проступке, за который подвергался самому серьезному
   внушению. Вечером старики действительно собирались, беседовали о прошлой и
   настоящей жизни. Молодежь в эти разговоры никогда не смешивалась. Таким образом,
   здесь соединялись покаяние и внушение, как важнейшие приемы воздействия на
   личность.
   По установившейся традиции при старших никогда не курили, не могли появляться не
   вполне одетыми, а женщины и девушки без головных уборов. Старики следили за тем,
   чтобы безусые и безбородые не употребляли спиртного, а для остальных за позор
   считалось выпить в будни. Молодые в знак уважения называли стариков по
   имени-отчеству (20, с. 120; 27, с. 110). Аналогичные нормы поведения и обычаи
   существовали и у соседних народов, что создавало дополнительные возможности для
   межэтнических коммуникаций.
   Свое отношение к старшим младшие члены казачьих семей демонстрировали в
   "прощеное" воскресенье на Масленице. Дети в этот день обходили практически всех
   родственников. Посидев, младшие молились и кланялись в ноги старшим, с тем,
   чтобы те простили их. На это старшие отвечали: "Господь простит, и нас простите,
   Христа ради". В заключение детей одаривали (18, с. 230). Несомненно, что
   указанный обряд способствовал упрочению родственных связей, воспитывал уважение
   к старшим.
   Последнее, на наш взгляд, определялось и тем, что в условиях отсутствия школ,
   профессиональных училищ знания и навыки передавались от старших к младшим.
   Отсюда их авторитет, ссылки на опыт дедов и прадедов. Однако в пореформенный
   период авторитет старших был уже не столь незыблемым.
   В процессе воспитания детей и подростков важную роль играли не только взрослые,
   но и общество сверстников, других детей (сиблингов). В условиях, когда отцы
   уходили на службу и иногда годами не появлялись дома, а матери были постоянно
   заняты не только домашним хозяйством, но и тяжелым сельскохозяйственным трудом,
   общество сиблингов становилось главным опекуном ребенка. Групповое
   сотрудничество ускоряло выработку коммуникативных навыков, взаимопомощи,
   взаимозащиты и пр. Мнение детского коллектива ставилось очень высоко. Дети
   переходили не только из одного возрастного класса в другой, но из одного
   возрастного коллектива в другой. Достаточно стойкие группы детей, подростков,
   юношей, призывной молодежи, служащих и не служащих - одна из особенностей
   социальной структуры казаков. "Казачье братство" формировалось с детства,
   создавало условия для усвоения идеи о благости жизнь положить "за друзей своих".
  
   Уже в ранних детских играх формировались общие навыки социального поведения,
   ориентация на групповые или индивидуальные действия, выделялись свои
   "авторитеты". Игры и забавы позволяли показать ловкость, смекалку, физическую
   подготовку. В играх выплескивался избыток жизненной энергии, агрессия. Здесь
   усваивались правила поведения, определялся характер общения с другими детьми.
   Игры, как художественно-драматические действа, были тесно связаны с песнями,
   танцами, загадками, скороговорками, считалками и другими формами народного
   творчества. В ходе игры дети включались в процесс самовоспитания, ставили перед
   собой определенные цели (например, быть первым), старались их достичь. В
   дальнейшем это сказывалось на характере, склонностях, способностях человека.
   Формы досуга подростков и юношества отличались разнообразием и приближались к
   взрослым.
   Подростки уже могли принимать участие в хороводах (по-казачьи, это круг, где
   молодежь танцевала лезгинку под гармонику). Хороводы собирались на площадях,
   перекрестках улиц. Еще одной формой досуга, позволявшей юношам и девушкам лучше
   узнать друг друга, были "сиденки". Они устраивались в холодное время года.
   Девушки собирались у одной из подруг или вдовы, пряли шерсть, шили, вязали, пели
   песни, танцевали, играли на гармонике, в складчину готовили ужин. На такие
   посиделки приходили и парни. По праздникам здесь не работали (27, с. 51).
   Эти и другие формы досуга и общения молодежи, несомненно, отразившие влияние
   кавказского окружения, способствовали сближению полов, позволяли молодым
   выбирать себе суженых, были сориентированы на подготовку их к семейной жизни.
   Зимой собирались "товарищества" молодежи для совместной охоты (по 10-15
   человек). Они на общие деньги покупали порох, уходили от станиц на 40-80 верст,
   строили шалаш и ежедневно ходили на охоту. Кто-то один отвозил дичь в город и
   продавал. Вырученные деньги делились поровну. Аналогичные товарищества
   составлялись и для ловли рыбы (17, с.37-38). По-видимому, товарищества отразили
   ранний этап существования казачьих социоров, с их ориентацией на присваивающие
   отрасли и равнообеспечивающее распределение. В рассматриваемый период юношеская
   возрастная группа проверяла и показывала, таким образом, свою способность
   существовать самостоятельно, демонстрировала готовность к принятию взрослых
   обязанностей. В группе реализовывалась и психологическая потребность в общении
   со сверстниками, дружбе с ними.
   До революции 1917 года большое внимание казаки уделяли религиозному воспитанию
   подрастающего поколения. Приобщение детей к религии начиналось в раннем
   возрасте. Родители, идя по воскресеньям и в праздничные дни в церковь,
   обязательно брали с собой детей. Дома обучали их церковно-славянской грамоте. В
   школах и старообрядческих скитах происходило углубленное знакомство с
   религиозной литературой. В светских станичных училищах (начальных школах)
   преподавался Закон божий, по праздникам учащиеся пели в церковном хоре (23, с.
   205; 24, с. 302-303).
   У старообрядцев долго сохранялась традиция обучения детей по старопечатным
   книгам в старообрядческих скитах.
   По существующей в терских станицах традиции, дети принимали самое активное
   участие в праздновании Святок, Масленицы, Троицы и др. Они колядовали и
   щедровали, организовывали шествия, ряжения, определенные обрядовые игры.
   По-видимому, в прошлом это имело магическое значение, символизируя чистоту и
   святость (ср.: 46, с. 166). Нельзя не отметить и то, что таким образом
   осуществлялась религиозно-культурная преемственность. Так, под Святки девушки в
   терских станицах ночевали у подруг, слушали от взрослых, стариков колядки,
   щедровки ("Отцы поют - нас учуть") (29, с.87). Став взрослыми, они также
   передавали молодым свои познания в этой области.
   Важную роль в деле воспитания и образования детей казаков, особенно в конце ХIХ
   - начале ХХ века стали играть светские станичные училища (начальные школы).
   Здесь учащиеся получали определенный объем знаний по русскому языку, арифметике,
   географии, геометрии, ботанике, зоологии и другим предметам. Важное место
   занимали занятия гимнастикой, пением. В школах устраивались
   религиозно-нравственные, патриотические и исторические чтения.
   На серьезную основу было поставлено трудовое обучение, которое в значительной
   степени было приближено к жизненным потребностям. В станичных училищах
   преобладали столярные и токарные мастерские, поскольку изделия из дерева
   пользовались определенным спросом у населения. Преподавались садоводство,
   огородничество, шелководство. При училищах имелись земельные участки, где
   учащиеся овладевали практическими навыками (23, с. 204-205; 24, с. 301-305).
   Развитие школьного образования приводило к деэтнизации казачества, поскольку оно
   несло не только новые знания, но и новые ценности, нормы поведения. Влияние
   светских школ сказывалось на распространении русского литературного языка,
   который постепенно вытеснял местные диалекты. В начале ХХ века последние
   сохранялись в речи стариков, которые в свое время в школах не учились, а после
   окончания службы находились постоянно в станицах, и женщин. В этот период далеко
   не всегда взрослые могли служить источником знаний, образцом. Влияние старшего
   поколения на молодежь уменьшилось. Дети хотели учиться и походить прежде всего
   на своих более старших товарищей.
   Рост образованности, прежде всего у казачьей верхушки, оказывал определенное
   влияние на изменение прежних традиций в труде, общении, одежде, убранстве жилищ
   и т.п. (30, с. 3-4). По мнению А.Ржевуского, раньше казаки стремились развить
   наездничество и ловкость, а теперь больше интересуются, грамотен ли казак,
   нравственен (18, с. 230). Следует отметить в этой связи, что имел место двоякий
   процесс: с одной стороны пореформенная модернизация требовала новых знаний и
   умений, которые давала светская школа, с другой стороны - овладение новыми
   знаниями и умениями приводило к изменению мировоззрения, к иному отношению к
   хозяйственным и прочим занятиям.
   Таким образом, в конце ХIХ - начале ХХ века в процессе социализации детей и
   юношества у терских казаков произошли определенные изменения. Но в главном
   воспитание подрастающего поколения сохраняло преемственность с прежней системой,
   что выражалось в приобщении детей и юношества к определенным трудовым и
   физическим навыкам, ценностям духовной культуры, во внушении уважительного
   отношения к родителям и в целом к старшим, любви к родине и др.
   Ряд этнографических особенностей позволял казакам Терека и в начале ХХ века не
   называть себя русскими. Слово "казак", таким образом, указывало на
   принадлежность к особому субэтносу, базирующемуся, прежде всего, на особом
   военно-промысловом ХКТ. В то же время разные казачьи группы имели отличия в
   материальной и духовной культуре, которые и передавались от поколения к
   поколению. С понятием "казак" отождествлялось и чувство сословной чести.
   Наибольшим оскорблением считалось сказать мужчине, что он не казак, а мужик.
   Термин "казак" ассоциировался и с вольностью, храбростью, гордостью. Уважение к
   свободной личности ставилось казаками очень высоко и внушалось с детства.
   Эта система не была избавлена от определенных издержек, выражавшихся в запретах
   на определенную профессиональную ориентацию (ремесло, торговля), замкнутости
   станичных групп по религиозному признаку и др. В пореформенный период проявилась
   известная рассогласованность между целями традиционного воспитания
   (казака-воина) и социальными потребностями (в казаке-земледельце). Формированию
   последнего мешали сложившиеся стереотипы (ратный "труд" имел более высокий
   статус, чем нератный, который считался к тому же более приличествующим
   женщинам). Прежняя система социализации теряла свою устойчивость, свое моральное
   оправдание, поскольку изменились условия хозяйствования и существования
   казачества на Тереке.
   Тем не менее, рассмотренная система воспитания, включавшая в себя элементы
   народной педагогики не только русского, но и соседних горских народов (прежде
   всего это относится к системе физической подготовки подрастающего поколения -
   см.: 30, с.91-132), обеспечивала культурно-историческую преемственность,
   передачу подрастающему поколению сложившейся системы ценностей, взглядов на мир
   и человека, природу и практическую деятельность.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ВЕЛИКАЯ Н.Н. КАЗАКИ ВОСТОЧНОГО ПРЕДКАВКАЗЬЯ В XVIII-XIX ВВ.ГЛАВА VI. ОСОБЕННОСТИ
   САМОСОЗНАНИЯ КАЗАКОВ.
   Для характеристики каждой казачьей группы, проживавшей на территории Восточного
   Предкавказья в ХVIII-ХIХ вв., важнейшее значение имеет наличие определенного
   самосознания, которое в науке уже давно рассматривается как один из главных
   этнических признаков.
   В доиндустриальных обществах (за редким исключением) наблюдалось совпадение
   группового и индивидуального сознания. Подобное происходило у казаков Терского
   левобережья, поэтому термины "этническое сознание", "этническое самосознание"
   будут употребляться нами как синонимы.
   По мнению исследователей, этническое самосознание не остается неизменным, а
   меняется в ходе развития этноса, является не только результатом, но и одним из
   факторов, воздействующим на этнические процессы, может обостряться или затухать,
   быть многостепенным, сочетаться с сословными, расовыми и прочими формами
   самосознания. Этническое сознание (самосознание) - это не только осознание
   людьми своей принадлежности к определенному этносу, оно имеет достаточно сложную
   структуру. Одни исследователи выделяют в нем два важнейших компонента:
   когнитивный (знания об особенностях своей группы, осознание себя ее членом) и
   аффективный (чувство принадлежности к группе, оценка ее качеств, отношение к
   членству в ней). Другие - включают в структуру этнического сознания такие
   элементы, как: сознание единства, принадлежности к этнической группе, выраженное
   в этнониме, этноцентризм, этнические образы (взгляд изнутри на собственный этнос
   - автообраз, автостереотип, представления о других народах - экстраобразы,
   гетеростереотипы), этнические симпатии и антипатии, взгляды на государственную
   общность, историческое прошлое и другое (см.: 1, с.201-224; 2, с. 3-16; 3,
   с.9-22). Причем в разные исторические периоды на первый план могли выходить
   различные элементы. Постараемся, насколько позволяют источники, рассмотреть
   структурные компоненты этнического сознания казаков региона, которое только
   становится предметом специального исследования (см.: 4, с. 22 23; 5, с.33-43; 6,
   с.26-36; 7, с.45-46; 8, с.84-86).
   Ярким показателем этнического самосознания является этноним. С ХVI века в
   документах встречается термин "терские казаки". Как уже отмечалось, в начале
   ХVII века терские казаки почти в полном составе покинули Терек. В дальнейшем
   термин "терские" прежде всего обозначал место проживания, но не этнокультурную
   общность (9). Поселенные на левобережье в ХVIII в. Терско-Семейное и
   Терско-Кизлярское войска, включали в свой состав донцов, северокавказцев,
   издавна находившихся на российской службе, и др.
   По мнению ряда исследователей, нельзя любые названия наделять этническим
   статусом, к тому же трудно различать этнонимы и социононимы, названия групп по
   религии, хозяйственным занятиям, ландшафту и пр. Географический фактор у многих
   народов играл большую роль в начальной самоидентификации (вспомним "полян",
   "древлян", примеры традиционных обществ). Такие наименования называют
   предэтнонимами, поскольку зачастую они менялись с изменением мест обитания (10,
   с.6-13). О проявлении этничности, возникновении этнонима можно говорить тогда,
   когда и при переселениях, социо-культурных изменениях название остается тем же,
   что мы и имеем в случае с гребенцами. В их этнониме отразилось место исхода,
   проживания. Но и на плоскости они остались "горцами", и в дальнейшем этническое
   самосознание вместе с особенностями материальной и духовной культуры
   передавалось каждому новому поколению в ходе воспитания и социализации.
   Самосознание гребенцов, как и других этнических общностей, прошло несколько
   стадий от выделения-противопоставления "мы-они" к осознанию своей этнической
   принадлежности, общих интересов, ценностей. По мнению С.А.Головановой, не
   случайно этноним "гребенские" (1613 г.) появляется в документах позднее
   "терских" (1563 г.). Он относится к периоду активного освоения гребенцами
   Притеречья (ХVII век), когда в процессе взаимодействия с другими этническими
   группами, в том числе и казачьими, у них закрепляется убежденность в собственной
   историко-культурной самобытности (6, с.28-29).
   Формирование этнического самосознания казаков происходило в "вольный" период и
   облегчалось удалением от "метрополии" и наличием неславянского нехристианского
   окружения. Язык, вера, как отмечали многие исследователи, а также ХКТ помогли
   гребенцам не ассимилироваться, устоять в иноэтничной среде.
   С.П.Толстов считал важнейшей задачей любого этногенетического исследования
   определение того узлового исторического момента ("критической точки", "перерыва
   непрерывности", "кульминации"), когда территориально-социальное объединение
   превращается в этническое (см.: 3, с.16). По-видимому, для гребенского
   казачества таким историческим "моментом" стал ХVI век, на протяжении которого
   шло активное формирование новых черт культуры, приведших к трансформации
   самосознания и к появлению общего самоназвания - этнонима. Отмеченные перемены,
   произошедшие у русской по своему этническому ядру и духовной культуре общности,
   свидетельствовали о возникновении новой субэтнической группы.
   Формирование этнического самосознания не заняло у казаков большого исторического
   периода. В этом сыграли свою роль экстремальные условия, в которых находились
   ранние казачьи социоры, иноэтничное окружение, с которым были установлены не
   только тесные дружеские контакты, но имели место и вооруженные конфликты.
   Примечательно, что процесс возрождения самосознания современного казачества
   произошел достаточно быстро под влиянием того, что "казачество вновь оказалось
   на периферии этнической и государственной территории, в повышенно конфликтной
   зоне" (11, с.155).
   Мы уже отмечали, что регион, где первоначально происходило "кочевание" казачьих
   групп, был достаточно велик. Однако, по-видимому, под давлением кумыков,
   чеченцев, кабардинцев и других народов в ХVI и особенно ХVII веке происходило
   сокращение этой территории. Судя по картам и историческим источникам,
   непосредственно перед выходом на левый берег Терека, казаки проживали в бассейне
   Сунжи (12, с.7-9).
   Малая территория (по сравнению с тем, что было раньше), давление многочисленных
   соседей позволили установить наибольшее число информационных связей, "уплотнить"
   внутреннюю среду, ускорить этнообразующие процессы. Деление на своих и чужих
   выстраивалось по лингвистическим, территориальным, конфессиональным и другим
   признакам. Постепенные количественные изменения привели к качественным. На
   историческую арену северокавказского региона выступила новая казачья группа -
   гребенская.
   Их этнизация сопровождалась появлением представлений о собственной истории
   (гребенцы вели свое происхождение от атамана Андрея и его казаков, которые
   пришли на гребни и смешались здесь с представителями других народов), родине.
   Последней уже считались не собственно русские территории, а гребни Северного
   Кавказа. В этноисторических представлениях гребенцов запечатлелись наиболее
   значимые, существенные факты и ситуации. В этой связи постоянное упоминание в их
   "историческом фольклоре" Ивана Грозного не случайно. Появление российской
   государственности на Тереке коренным образом изменило судьбу вольного
   казачества. По мнению О.В.Матвеева, легенды о наделении казаков землей Иваном
   Грозным, как бы подтверждали право казаков на землю, их автохтонность (13,
   с.130-131).
   По сложившейся в России политической традиции, земля считалась государственной
   собственностью, передававшейся отдельным лицам, группам населения за службу. И
   предания подтверждали "законность" владения казаками землей. Закрепление
   определенной территории, признание ее своей, создавало ощущение постоянства,
   стабильности, комфортности.
   В этноисторических воззрениях гребенцов отразились представления об общности
   происхождения и территории обитания, едином ХКТ, религии и пр. Отсутствие книг и
   летописей делало особенно значимой мудрость стариков, которые и передавали
   историческую информацию молодому поколению. Она постоянно комментировалась и
   обсуждалась и таким образом долгое время отражала коллективные представления о
   прошлом группы.
   Переселение в ХVIII в. на Терское левобережье гребенцов, донцов и волжцев
   положило начало формированию терского казачества как новой субэтнической группы,
   в состав которой вошли и представители кавказских, тюркских и других групп. Они
   стали известны под названием Терско-Кизлярского, Терско-Семейного, Гребенского
   войск и Моздокского полка.
   Эти подразделения отражали не только войсковое, административно-территориальное
   деление, но и этнокультурное. Войска (полки) имели общее происхождение,
   историческую судьбу, особенности языка, быта, материальной и духовной культуры.
   К этому миру человек приобщался с рождения. Примечателен в этой связи провал
   попытки в 1745 г. объединить гребенских и терско-семейных казаков. По словам
   В.А.Потто, правительство упустило из виду то, "что между гребенцами,
   стародавними обитателями Кавказа и аграханцами, незадолго перед тем
   переселенными с Дона, не было никакой внутренней связи ни по характеру, ни по
   духу самого населения" (14, с.207). Но спустя сто лет стало возможным
   объединение Терско-Семейного и Кизлярского полков, а последнего, с Гребенским в
   единый Кизлярско-Гребенской полк. На этот раз мероприятие прошло безболезненно,
   что свидетельствует о консолидации названных казачьих групп. Свою роль в этом
   процессе сыграло общее этносоциальное самосознание (социальная составляющая все
   более выходила на первый план), включавшее оппозиции: "казак - русский", "казак
   - мужик". Основой более широкого этнического образования на Тереке выступили
   русский язык, содержащий массу слов из северокавказских и тюркских языков,
   религия (гребенцы, значительная часть донцов и волжцев были старообрядцами),
   правительственные мероприятия.
   У старожилов-гребенцов перенимался опыт ведения войны и хозяйства,
   взаимоотношений с соседями, многие элементы материальной и духовной культуры.
   Пища, жилище, одежда (она так и именовалась "гребенской") также испытали
   многочисленные заимствования. Этот процесс облегчался тем, что в местах прежнего
   проживания "старые" группы казачества уже имели определенный опыт общения с
   другими народами, в частности, с тюркскими. Примечательно, что и во второй
   половине ХIХ века терско-семейные казаки хорошо говорили по-ногайски и даже
   нередко пользовались им в разговоре между собой (15, с.52). Донцы и волжцы (как
   ближайшие соседи и сослуживцы) "подтягивались" к гребенцам. В свою очередь
   гребенцы, оказавшиеся на левобережье Терека, утрачивали многие "туземные" черты.
  
   Образование Терской области ускорило выработку единого "терского" самосознания.
   Государственный фактор стал играть мощную консолидирующую роль уже в ХVIII веке,
   в ХIХ веке и особенно в пореформенный период, когда полное подчинение казаков
   было достигнуто, его значение еще более возросло. Определенная территория,
   закрепленная за Терским войском (важнейшим не просто географическим, но и
   этническим символом становится река Терек), единая социальная организация,
   управление, хозяйственная деятельность, русский язык (диалектные особенности,
   прежде всего под влиянием школьного образования, уходили в прошлое),
   распространение православия, правительственные мероприятия - вот не полный
   перечень факторов, которые способствовали консолидации казачьих групп.
   Отметим, что тесные взаимосвязи в казачьей среде (казачье братство) находили
   свое отражение во взаимопомощи во время отражения опасности и хозяйственных
   работ, совместной воинской службы и др. В этих и иных случаях уровень
   солидарности казачества был очень велик.
   В ХIХ веке в связи с активными боевыми действиями происходит определенный отрыв
   и противопоставление гребенцов той среде, которая во многом питала, определяла
   "физиономию" их культуры. Гребенцы ощущали перемены довольно остро. У
   Л.Н.Толстого находим следующую фольклорную запись: "Теперь наш народ вырождаться
   стал; а то мы, отец мой, чистые азиаты были. Вся наша родня чеченская - у кого
   бабка, у кого тетка чеченка была. Да и то сказать, живем мы в стороне азиатской,
   по леву сторону степи, ногайцы; по праву Чечня, так мы как на острову живем"
   (16, с.87). Но, в связи с прочным включением региона в состав России, островному
   положению гребенцов приходил конец.
   В дореформенный период, несмотря на боевые действия, часть казаков сохраняла в
   горах кунаков и родственников, знала их язык, обычаи. Конфликт, в который они
   были вовлечены, являлся своеобразной формой межэтнического контакта,
   взаимодействия. В ходе него происходило сопоставление-противопоставление по ряду
   направлений (ХКТ, языковая, конфессиональная принадлежность, стадиальный уровень
   и пр. - см.: 17, с.101), при этом выяснялись многие общие черты материальной и
   духовной культуры. В условиях противостояния, некоторые из казаков колебались
   между двумя культурами, демонстрируя признаки маргинальной этнической
   идентичности. В этой связи иную трактовку может получить известное "Дело
   Атарщикова".
   Семен Атарщиков родился в 1807 году в станице Наурской. Ребенком был отдан в
   кумыкский аул, где научился кумыкскому, чеченскому и "татарскому" языкам.
   Позднее сам С.Атарщиков писал: "Я невольно сроднился с бытом, нравами и обычаями
   горцев" (18, с.255). Приобретенные познания позволили ему уже в 16 лет стать
   переводчиком в Моздокском казачьем полку. Во время военных действий 40-х гг. ХIХ
   века С.Атарщиков дважды бежал в горы. Во второй раз он принял мусульманство,
   женился на дочери закубанского ногайского узденя и стал принимать участие в
   сражениях на стороне горцев.
   По мнению М.О.Косвена, этот случай показывает, что "воспитание в горском ауле,
   приобретенные навыки горского вольного быта, позднейшее общение с горцами,
   дружба С.Атарщикова с отдельными представителями горских народов и, наконец, его
   побег в горы, все это... звенья одной цепи" (18, с.258). И с этим выводом
   кавказоведа нельзя не согласиться .
   Отметим, что подобный случай не был единственным в своем роде. Сын Фролова и
   кабардинской княжны Таймазовой (из станицы Червленной) Мисост (он же Иван) бежал
   на Кубань и сражался против русской армии. Подобная метисная прослойка в
   станицах служила своеобразным передаточным механизмом, звеном, соединяющим
   северокавказские народы с казачеством.
   Г.А.Ткачев называл побеги в горы обычным явлением местной жизни (19, с.80-82,
   169). Об этих людях пели песни, где "прославлялись их подвиги, но в них же
   высказывалось и сожаление, что они оставили казачество" (20, с.121). Традиционно
   считается, что этнокультурная маргинальность возникает при миграциях и у
   потомков межэтнических, межрасовых браков. Однако, материалы по казачеству
   показывают, что глубокое проникновение в другую культуру могло происходить не
   только в результате межэтнических браков, но и различных форм искусственного
   родства и дружественных отношений, развития билингвизма, который позволял
   воспринимать "чужую" культуру, как "свою".
   По мнению этнопсихологов, именно маргинальные, колеблющиеся между двумя
   культурами, народами, личности могут в конечном итоге стать наиболее
   "националистически" настроенными (21, с.102). Подобное происходило с беглыми
   казаками-маргиналами, которые "страшили своих больше, чем чеченцы" (19, с.172),
   а будучи пойманными, не раскаивались в содеянном.
   В первой половине ХIХ века, когда потери казаков резко возросли, широкое
   распространение получает практика обращения в казачье сословие
   крестьян-переселенцев из других областей России. Последнее стало одной из причин
   того, что складывание терского казачества, как единой субэтнической группы,
   растянулось на многие десятилетия, и так и не было завершено к концу
   дореволюционного периода (и в целом новые представления формируются у этнической
   общности не раньше чем через 80-100 лет - см.: 22, с.12). В этот период объектом
   противопоставления становятся не только "инородцы", но и представители русского
   и украинского населения.
   Вначале остановимся на отношении казаков к собственно русским. Следует отметить,
   что в вольный период и какое-то время после него не существовало полного
   противопоставления казаков русским. Беглецы из Центральной России активно
   пополняли казачьи социоры, и это нашло отражение в документах, вышедших из
   казачьей среды, где не отрицалось, что одним из этнокомпонентов казачества
   являлись русские "гулебщики". Известно, что в ХVII веке казаки делились на
   "коренных" и "схожих" (беглых) (23, с.49), последние через некоторое время
   становились "коренными". С другой стороны сходство языка, веры, элементов
   культуры также было налицо. Донцы в этой связи говорили А.И.Ригельману, что их
   можно считать русскими по закону и вере (24, с.17).
   В документах ХVIII-ХIХ вв. сами казаки даже не упоминали русских в качестве
   одного из этнокомпонентов. Среди предков терских казаков назывались кубанские
   мурзы, черкесы, окоченские татары, поляки, донские казаки, грузины (25, лл. 34 -
   34 об.). Гребенцы помимо первопредков-казаков указывали осетин, черкесов,
   чеченцев и ногайцев, хотя в источниках известны многочисленные выходцы из
   различных регионов России, пополнявшие казачество Терека. Но казаки-старожилы
   всячески отрицали какую бы то ни было связь с ними. Почему? Причин этого было
   несколько.
   С одной стороны, казаки дистанцировали себя от податного населения России и
   поэтому выводили свою родословную исключительно от иноплеменников (13,
   с.128-129). С другой - признание "российского" источника означало, что
   подозрения (убеждения) властей в том, что казаки принимают русских беглых,
   справедливо. Но это могло принести лишь неприятности. Отсюда упорное
   замалчивание восточнославянских корней и подчеркивание своего происхождения от
   неких вольных людей (горцев, татар, грузин, да кого угодно, тем более что,
   действительно, трудно найти представителей кавказских, тюркских и иных народов,
   которые бы в той или иной степени не пополняли казачьи социоры). На данных
   высказываниях без критического их осмысления базировались теории некоторых
   казачьих историков. Однако, примечательно в этой связи то, что писала
   эмигрантская пресса: "Что бы не утверждали сепаратисты, несомненным фактом
   остается, что казачество говорит на русском и отчасти украинском (черноморская
   часть Кубанского казачьего войска) языке, исповедует (в массе) ту же религию,
   воспитано на русской культуре и в течение столетий принимало непосредственное
   участие во всех важнейших событиях Российской империи. Если даже допустить, что
   основой казачества был какой-то неизвестный ныне народ индоевропейского или даже
   тюркского происхождения, то народ этот давно растворился в массе позднейших
   русских и украинских переселенцев. Сущности дела - по вопросу родства казачества
   с русским народом - это не меняет" (см.: 26, с.176).
   Важно, на наш взгляд, подчеркнуть, что (как и в случае со старообрядчеством)
   складывание собственно русского этнического самосознания происходило как раз в
   тот период, когда предки гребенских казаков находились на Кавказе, то есть они
   его (стойкого русского самосознания), по-видимому, никогда не имели. Поэтому не
   стоит удивляться тому, что "старые" казачьи группы так упорно противопоставляли
   себя русским.
   К тому же длительная изоляция от "метрополии", тесные контакты с другими
   народами, особый ХКТ привели к появлению массы несхожих культурных черт.
   Примечательно в этой связи, что старожилы Сибири никогда не приравнивали себя к
   пришлым русским и называли себя "индигирщиками", "досельными", поскольку разница
   в материальной и духовной культуре тех и других была весьма существенной (27,
   с.131).
   В первой половине Х1Х века актуализируется эгоцентрический уровень этнической
   психологии казаков. Наплыв войск из России, постой их в станицах, постоянные
   столкновения из-за женщин и др. породили взаимную неприязнь. По словам
   Л.Н.Толстого, солдаты "острят и потешаются над казаками и казачками за то, что
   они живут совсем не так, как русские" (28, с.142). "Казак, по влечению, менее
   ненавидит джигита горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у
   него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату, он
   уважает врага-горца, но презирает чужого для него угнетателя. Собственно русский
   мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо... Этот
   христианский народец... считает себя на высокой степени развития и признает
   человеком только одного казака, на все же остальное смотрит с презрением" (28,
   с. 176-177). И другие авторы отмечали, что старожилы станиц к неказачьему
   русскому населению выказывали презрение, считали себя выше и благороднее других,
   а слово мужик употребляли как бранное (15, с.21; 29, с.316).
   В целом, высокий социальный статус, который поддерживался правительством,
   особенно в военное время, порождал у казаков чувство превосходства над другими
   этническими группами. Аффективная часть сознания у казаков долгое время
   оставалась позитивной, принадлежность к казачеству воспринималась как
   социально-престижная. По сравнению с крестьянами ("мужиками") казаки имели ряд
   привилегий. И пока шли военные действия, статус их и среди окружающих народов
   был достаточно высок.
   В пореформенный период (и особенно в конце ХIХ века), когда меняются приоритеты
   и ценности (а ценностные ориентации казачества определялись его исторической
   судьбой), и на первый план выступают "мирные" сферы деятельности, в которых
   казаки были не сильны, снижается их позитивная идентичность, меняется и
   отношение к русскому населению. Ощущая отставание в сфере образования от
   центральнороссийских областей, казаки говорили: "Мы народ темный, вот русские -
   другое дело, те многое знают!" (30, N 50). Иным становится и отношение к
   практическому опыту русского населения в области земледелия.
   Представления о не престижности (а они постепенно накапливались в этот период)
   собственной культурной традиции пробивали брешь, делали менее стойким этническое
   самосознание. Дореволюционные исследователи казачества, считая, что казакам не
   выдержать конкуренции с крестьянами, иногородними и в хозяйственной сфере,
   предрекали, что "казачество впадет в экономическое разорение, утратит свою
   самобытность и подчинится более сильному, здоровому и любящему труд русскому
   элементу" (31, с.68). Этому способствовали и перемены в стране. После отмены
   крепостного права, а затем и подушной подати, крестьяне стали более
   независимыми, чем казаки, обремененные воинской службой (с обмундированием,
   конем и оружием за свой счет). В начале ХХ века уже некоторыми казачьими
   деятелями ставится вопрос о ликвидации особого отношения казачества к воинской
   службе, то есть об уравнивании прав в этой сфере с русскими крестьянами.
   Особо следует сказать об украинском населении на Тереке. Его адаптация к новым
   условиям кавказской жизни происходила достаточно сложно. Между старожилами и
   украинскими переселенцами первоначально существовали резкие противоречия, не
   изжитые и в начале ХХ века (32, с.2; 33, с.47).
   Конфликтным был сам стационарно-миграционный аспект. Старожилы, рожденные на
   этой территории, противопоставляли себя пришлому населению. Кроме того, те и
   другие плохо соотносились по языку, конфессии, ХКТ, что препятствовало
   ассимиляции. Большая разница наблюдалась и в самосознании, образе жизни,
   материальной и духовной культуре собственно казаков и тех, кто был записан в
   казаки.
   Общественное мнение той и другой сторон нашло свое выражение в 80-х гг. ХIХ века
   в следующих высказываниях. По мнению старожилов, казаками нельзя стать, ими
   нужно родиться. Переселенцы же отзывались о казаках следующим образом: "Воны ти
   ж азияты, татарского заповиду" (34, с.368, 371). И хотя процесс "оказачивания"
   (приобретение навыков службы, элементов казачьей культуры и пр.), несомненно,
   происходил (быстрее там, где все население станиц было православным), но слияния
   разнородных этнических компонентов не произошло, они не успели "переплавиться" в
   притеречном "котле". Слишком велика была разница в культуре, и слишком малым
   было время (жизнь примерно двух поколений). Материалы, собранные этнографами,
   свидетельствуют о существовании собственно украинских традиций и речи на Тереке
   и во второй половине ХХ века (35, с.321-322). В этой связи нельзя не вспомнить
   парадоксальное правило, выявленное этнографами: чем меньше этническая дистанция
   (например, между русскими и украинцами), тем более существенными становятся
   различия в сопоставляемых однопорядковых явлениях (36, с.42), что и является
   серьезным препятствием на пути консолидации.
   У позднейших переселенцев, в том числе и русских, не успело сформироваться новое
   этническое самосознание. Для них казачество являлось, прежде всего, социальной
   общностью, наделенной рядом привилегий. Поэтому о позднейших "приписных" можно
   говорить как о русских, украинских, грузинских и прочих (интегрированных - по
   Л.Б.Заседателевой) группах в составе российского казачества на Тереке (см.: 37,
   с.10), подразумевая при этом тех, кто, не утратив язык и культуру предков, на
   несколько десятилетий оказался включен в казачье сословие.
   Эти выводы согласуются с наблюдениями этнографов Северной Осетии и
   Кабардино-Балкарии, которые имели дело почти исключительно с приписными
   казаками. По мнению И.Х.Тхамоковой, наиболее существенные этнокультурные
   различия были не между этими казаками и крестьянами, а между русскими по
   происхождению казаками и крестьянами, с одной стороны, украинскими - с другой,
   осетинскими - с третьей и т.д. Приписных казаков разного происхождения отделяли
   от таковых же крестьян только социальные барьеры, сословное самосознание, а
   заимствования у соседних кавказских народов были минимальными (38, с.166-169,
   183).
   Отношение старожилов к горцам в рассматриваемый период обуславливалось тем, что
   у "старых" казачьих групп и северокавказцев ценности были сосредоточены вокруг
   войн, превозносились храбрость, воинская доблесть и пр. Долгое время социально-
   и этнопрестижным для казаков оставалось то, что было присуще тюркам и
   северокавказцам (использование "татарской" речи, северокавказской одежды, оружия
   и пр.). Эстраобразы не оставались неизменными, и когда новый опыт вступал в
   противоречие с прежними оценками, происходило их отрицание главным образом
   молодежью.
   По мнению Л.Б.Заседателевой, с течением времени менялся этнический состав
   казачьих обществ в направлении увеличения восточнославянского этнического
   элемента и деэтнизации национальных групп. Это происходило из-за близости
   "метрополии" и постоянного притока оттуда населения (35, с.37-38). Быстрее всего
   ассимилировались казаки-новокрещены, прежде всего Кизлярского полка. Другие
   компактно проживающие казаки-"инородцы": грузины (Шелкозаводская-Шелковская,
   Александро-Невская), казанские татары (Новогладковская) и др., хотя знали
   русский язык и многое у казаков-старожилов заимствовали, но в то же время
   сохранили свой национальный быт, традиции, религию. Как только казачье сословие
   было ликвидировано, они вместе с наименованием "казаки" лишились и особенностей
   военизированного уклада жизни. В советский период их ассимиляция ускорилась. То
   есть у "национальных" групп казачества сложилось своеобразное
   социально-"национальное" самосознание, и при отсутствии первого,
   восторжествовало второе.
   В пореформенный период резко возрос наплыв иногородних на Терское левобережье. В
   начале ХХ века иногородних в Калиновской насчитывалось - 239 человек, в
   Николаевской - 283, в Щедринской - 140 и т.п. (39, с.81). И хотя иногородние
   были встречены враждебно старожильческим населением, процесс "обрусения" казаков
   продолжился. Это выразилось в забвении языков кавказских народов, многих обычаев
   и традиций, которые соблюдались лишь представителями старшего поколения,
   появлении чисто русских обрядов, поговорок, "городских" костюмов и пр. (20,
   с.68; 32, с.4).
   В условиях массовых внешних воздействий, угрожающих существованию казачьей
   культуры, включались механизмы (например, старообрядчество), ограничивающие,
   блокирующие контакты с окружением.
   В ситуации, когда утрачивались прежние традиции как важнейший фактор
   поддержания, сохранения этнической культуры, появились и иные этнические
   "мобилизаторы". Историки, краеведы, выходцы из казачьей среды в своих трудах
   поют гимн казачеству, идеализируют его прошлое. Не случайно, что они заявляют о
   себе в конце ХIХ - начале ХХ века (тогда создается и Терское общество любителей
   казачьей старины). Их деятельность привлекла более образованное молодое
   поколение и была призвана поддерживать высокую социально-этническую идентичность
   напоминанием о подвигах предков, их славных деяниях.
   История формирования терского казачества показывает, что к концу
   дореволюционного периода оно представляло собой сложное социальное и этническое
   образование, включавшее в свой состав группы "старого" казачества, а также
   представителей и группы русского, украинского, кавказских и других народов, что
   оказывало влияние на их самосознание. Эти процессы в ХVIII-ХIХ веках находились
   в постоянном движении, развитии, что и обусловило многокомпонентность,
   двух-трехслойность самосознания.
   С одной стороны старожилами осознавалась принадлежность к казачеству как к
   этнической общности (с присущим именно ей военно-промысловым ХКТ) и сословию, с
   другой - к определенным по происхождению и особенностям культуры малым группам
   (гребенские, кизлярские и др.), и наконец, после образования Терского казачьего
   войска, ускоряется выработка единого "терского" самосознания. Таким образом
   этнонимическая система казаков Восточного Предкавказья была достаточно сложной.
   У неоднократно переселявшихся донцов (которых на Волге стали именовать
   волжскими, на Аграхани - аграханскими) войсковые (полковые) наименования на
   Тереке,по-видимому, выступили в роли предэтнонимов, они способствовали
   трансформации прежних представлений казаков о себе как о донцах. То же можно
   сказать и о новокрещенах. И лишь на этой основе в дальнейшем происходил переход
   к новому терскому самосознанию, которое внедрялось и "официальными" историками,
   употреблявшими термины "терцы" (А.Ржевуский), "терское казачество" (И.Д.Попко,
   В.А.Потто). (Примечательно, что краеведы из числа местных казаков свои работы
   называли более конкретно "Гребенские, терские и кизлярские казаки" Г.А.Ткачева,
   "Говор гребенских казаков", "Говор станиц бывшего Моздокского полка"
   М.А.Караулова и др.). Естественно, это были уже не прямые потомки терских
   казаков, известных по документам ХVI-ХVII вв. (к сожалению, мы не знаем
   особенностей их культуры, слишком рано они сошли с исторической арены).
   Известно, что история народа и термина, его обозначающего, зачастую, очень
   сильно отличаются, то есть нельзя смешивать термин с тем, что он означал в
   разные исторические периоды. С ХVIII в. терскими казаками именуются разные по
   происхождению и особенностям культуры группы казачества, проживающие на
   территории терского левобережья, и развивающиеся в новую субэтническую общность.
   Терские казаки ХVIII - ХIХ вв. - это новообразование, возникшее по воле
   правительства в определенных им политических границах, российском
   культурно-правовом пространстве. Несомненно, государственная политика играла
   важную роль в интегративных процессах. Государство стремилось придать казачеству
   чисто сословный характер, перемешивая, "разбавляя" старые и создавая новые
   казачьи группы. Однако, несмотря на сильное правительственное давление,
   направленное на консолидацию и деэтнизацию указанных групп, в рассматриваемый
   период действуют и объективные факторы, приводящие к унификации казачьей
   культуры. В конце ХIХ в. уходят в прошлое традиционные обычаи и обряды,
   материальная и духовная культура нивелируется под влиянием т.н. городской
   культуры. Таким образом все большая однородность терского казачества в конце ХIХ
   в. являлась не столько результатом ассимиляции и консолидации, сколько утраты
   всеми казачьими группами прежних этнокультурных особенностей. Важнейшую роль в
   этом играла и миграционная политика правительства, в результате которой
   казачество, по словам Г.А.Ткачева, "тонуло" в массе пришлого русского населения
   (40, с.55).
   Признание того, что изначально системообразующим фактором "старых" казачьих
   групп выступил ХКТ (а также язык и религия), не исключает того, что у "новых"
   такую роль играло самосознание, поскольку выработка общих черт культуры и быта
   различных групп казачества на Тереке шла гораздо медленнее. Но и здесь мы имеем
   многофакторную модель. Сглаживание различий происходило не только в "идейной"
   (появление общих черт самосознания), но и в материальной сфере, испытывавшей
   влияние старожильческой, городской культуры, правительственных мероприятий и др.
   Как уже отмечалось, несмотря на воздействие многих факторов, консолидационные
   процессы не были завершены, субэтническая группа под названием "терское
   казачество" в дореволюционный период так и не сформировалась.
   Школа историков профессора В.Б.Виноградова, к которой принадлежит и автор, вот
   уже ряд лет разрабатывает понятие российскости, под которой понимается
   долговременная тенденция к равноправному историческому партнерству народов под
   эгидой России, обеспечивающей интеграцию в социальной, культурной, политической
   и иных сферах (41, с.26; 42, с.3). Такое понимание встретило поддержку и
   развитие у ряда исследователей (43, с.5-6; 44, с.28; 45, с. 34).
   Одни историки (С.Л.Дударев) утверждение российскости связывают прежде всего с
   передовыми, демократическими кругами России (46, с.12-15), другие
   (Ю.Ю.Клычников) - считают, что в этом процессе нельзя сбрасывать со счетов и
   официальную власть (47, с.13). К тому же в условиях региона оппозиционные
   деятели зачастую становились государственными руководителями и наоборот.
   Однако и вышеприведенная трактовка не может считаться исчерпывающей, так как она
   не учитывает субъекты, с которыми предстояло вырабатывать условия "мирного
   сосуществования", их реакцию на те или иные меры правительства, окружающего
   населения. С другой стороны, российскость следует понимать и как важнейшую
   составную часть самосознания, приобретение которой началось у казаков Терского
   левобережья в ХVIII веке и утверждалось в последующем. Отнесение себя к
   россиянам на основе общей государственности, интеграционных процессов, признание
   России своей Родиной, выработка общих культурных черт - становились все более
   заметной тенденцией.
   Примечательно, что в песнях, былинах, преданиях казаков отразились важнейшие
   события не только этноистории, но и истории России. Исторические песни о Ермаке,
   Степане Разине, Петре I и др. широко бытовали в станицах. Предания о битвах с
   поляками, турками, горцами и др., в которых участвовали казаки, позволяли не
   только вспомнить о героях (если даже и мифических, но имевших реальных
   прототипов), но и формировали представление о собственной "исторической"
   значимости.
   Постоянное участие в общероссийских событиях, войнах (и упоминание о них в
   фольклоре) способствовало формированию российскости. Е.М.Белецкая, проводившая
   изыскания в гребенских станицах в 60-е гг. ХХ века, зафиксировала песни,
   рассказывающие о событиях и деятелях ХVI-ХIХ вв. (48, с.76-77). И до сих пор
   среди казаков Терека наиболее популярны исторические, военно-бытовые песни (49,
   с.83-86).
   Для самосознания казаков в отношении к России был характерен такой компонент как
   "сопряженность-отстраненность" (или "притяжения-отталкивания") (по
   Р.Ш.Джарылгасиновой - 3, с.19). С одной стороны, у казаков вызывали недовольство
   постои войск, ликвидация самоуправления, борьба со старообрядчеством, с другой -
   служение России давало определенные преимущества (личная свобода, владение
   землей и др.), а войска спасали станицы от разорения. Сопричастность к
   общероссийским событиям, судьбе русского народа укрепляла российскую
   составляющую казачьего самосознания.
   Как отмечали современники, в ХIХ веке влияние России в станицах ощущалось только
   "с невыгодной стороны" (28, с.176), и тем не менее ни у одной из
   социально-этнических групп на Тереке не формируется в этот период такого
   стойкого российского самосознания, как у казачества. Причины этого следует
   видеть в том, что уже с начала ХVIII века казаки Терека привлекались для участия
   в войнах России на дальних (поход в Хиву) и ближних рубежах. Постоянный отрыв от
   родных мест (в период активных боевых действий в станицах оставалось 10-15
   взрослых казаков), общение с солдатами, ополченцами расширяло кругозор,
   формировало представления о великой Родине, которая нуждается в защите. Именно
   эта военная функция рассматривалась как главная, что долгое время тормозило
   развитие хозяйственной активности казаков.
   В ХVIII веке, когда границы России в регионе были определены договорами с Ираном
   и Турцией, казачество стало рассматриваться как сила, способная их защищать. Эта
   идея постоянно внушалась казакам, но вряд ли бы она утвердилась, если бы не
   происходило постоянного подтверждения ее на практике. Вплоть до конца ХVIII века
   казачьи станицы подвергались нападениям и разорению со стороны крымско-татарских
   орд, а в первой половине ХIХ века - интенсивным набегам со стороны горцев. По
   мнению С.А.Козлова, без помощи регулярных войск, России казакам было не устоять
   на данном рубеже, и пророссийская ориентация уже с ХVI века обеспечивала их
   существование (50, с.36). Понимание этого и заставляло мириться с постоями войск
   в станицах, с действиями войсковых и корпусных командиров, с наступлением
   российского законодательства и права. Российская составляющая самосознания у
   казаков становилась все более определяющей, что и выдвинуло их в качестве
   главных защитников российской государственности в бурных событиях начала ХХ
   века.
   Еще раз подчеркнем, что самосознание казаков Терека в рассматриваемый период
   находилось в постоянном развитии, являлось своеобразным индикатором тех
   процессов (социально-политических, этнокультурных и др.), которые здесь
   происходили.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ВЕЛИКАЯ Н.Н. КАЗАКИ ВОСТОЧНОГО ПРЕДКАВКАЗЬЯ В XVIII-XIX ВВ.ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
   В ХVIII-ХIХ вв. Восточное Предкавказье стало особым регионом России. Ранее оно
   было частично (и стихийно) освоено казачьими группами и ногайцами. Но в
   рассматриваемый период сюда уже по воле правительства переселяются казаки из
   других регионов страны, закавказцы и др. Правительственное "освоение"
   преследовало вполне конкретные задачи: защитить, сохранить регион в составе
   России, экономически освоить его.
   Под влиянием внешних и внутренних социально-политических условий очень сильно,
   по сравнению с т.н. вольным периодом, изменился образ жизни казаков.
   Приспособление шло и к новой географической среде обитания. В то же время были
   сохранены язык, религия, остатки прежнего ХКТ, что позволяет отнести их (по
   терминологии С.В.Лурье) к "центральной зоне" казачьей культуры. Именно они в
   процессе социализации передавались новым поколениям, что и определяло
   преемственность в развитии казачьих групп.
   Наши выводы о роли военно-промыслового ХКТ в формировании и развитии казачества
   перекликаются с наблюдениями А.Н.Ямскова, З.П.Соколовой и других исследователей
   о нерасторжимой связи культуры этнических общностей (например, малых народов
   Сибири и Севера) с их производственной деятельностью. Те, которые прекращали
   заниматься традиционными видами деятельности, достаточно быстро подвергались
   ассимиляции, утрачивали иные этнические черты, в том числе и этноним (см.: 1,
   с.119-120, 165). Аналогичные выводы делают и ученые, занимающиеся изучением
   малых народов зарубежья. По их наблюдениям, переход к иному
   хозяйственно-культурному типу всегда сопровождается колоссальными
   заимствованиями (орудий труда, пищи, жилища, одежды, языка и пр.) и в конечном
   итоге приводит к быстрой ассимиляции соседними народами (2, с.233-234; 3, с.62).
   Именно эти процессы утраты прежнего ХКТ (вкупе с утратой диалектов, особенностей
   религии, традиционной материальной культуры и др.) происходили с казачьим
   населением региона со второй половины ХIХ века. Усиливающаяся деэтнизация
   некоторыми исследователями именуется расказачиванием. Важную роль в этом, в
   целом объективном процессе, играло государство, которое организованными
   переселенческими волнами размывало "старые" казачьи группы, вводило их в
   сословно-правовые рамки, определяло профессионализацию.
   Указание В.М.Широкогорова о том, что этнос - это процесс, актуально и
   применительно к субэтносу. Казачьи социоры прошли по крайней мере 500-летний
   путь развития, в ходе которого изменялись районы проживания (например, у
   гребенцов - сначала горы-гребни, правобережье, а затем и левобережье Терека),
   окружающие народы, хозяйственные занятия (переход от присваивающей экономики к
   производящей) и др. Вольный период саморазвития сменился в ХVIII-ХIХ вв.
   условиями жесткого диктата властей, моделировавших казачьи социоры по типу
   крестьянских общин. К этому приводила и миграционная политика правительства,
   ставившая цель превратить казачество в часть русского земледельческого населения
   страны.
   Деэтнизации "старых" казачьих групп способствовало усилившееся влияние т.н.
   городской культуры, светского образования, а также распространение православия.
   Позиции последнего значительно окрепли в пореформенный период и тем самым
   казачьи группы лишались важнейшего этноразделительного признака, становились
   "духовно" однородными, близкими русским.
   Отмеченные процессы происходили в общем русле унификации и модернизации русской
   культуры, когда стирались различия между этнографическими и субэтническими
   группами.
   В ХХ веке на территории Терского левобережья произошли огромные изменения в
   этническом составе населения, что во многом определялось политическими
   причинами.
   Как известно, казачество, в своем большинстве, не поддержало советскую власть,
   за что и было "наказано". По данным В.М.Кабузана, в 1917-1926 гг. численность
   населения Северного Кавказа сократилась почти на треть, главным образом за счет
   русского (казачьего) населения (4, с.109-110; см.: Приложение).
   Национально-государственное строительство, проводившееся в регионе, учитывало
   интересы, прежде всего, горских народов. В казачестве видели лишь имперское
   сословие, которое нужно ликвидировать, в том числе и физически. Казаки в годы
   советской власти стали этнографическими группами русского народа с перспективой
   полной утраты своей специфики.
   Положение терского казачества в советский период до сих пор слабо изучено.
   Однако документы свидетельствуют, что с 1918 по 1921 гг. было выселено и
   разорено 11 станиц, вошедших в состав Горской республики (в том числе станица
   Калиновская, состоящая к тому времени из 1382 дворов). Освобожденные для горцев,
   они ими практически не заселялись, и как писали казаки: "Разрушаются здания,
   инвентарь, рамы, стекла и проч. увозятся в аулы, портятся фруктовые деревья.
   Сельскохозяйственный инвентарь разбросан, изломан, ржавеет и гниет... Русское
   население обезоружено и к физическому отпору и самосохранению бессильно. Аулы,
   наоборот, переполнены оружием, каждый житель, даже подростки лет 12-13 вооружены
   с ног до головы, имея и револьверы, и винтовки... Таким образом получается, что
   в Советской России две части населения поставлены в разные условия в ущерб одна
   другой, что явно несправедливо для общих интересов" (5, с.139).
   В ходе дальнейших административно-территориальных преобразований западная часть
   Терского левобережья (с г.Моздоком и станицей Луковской) оказалась в составе
   Северо-Осетинской, восточная - (с г.Кизляром и некоторыми терскими станицами) в
   составе Дагестанской АССР. Большая часть станиц все же была передана в
   Орджоникидзевский (Ставропольский) край, но ненадолго.
   В связи с восстановлением Чечено-Ингушской АССР (после 12 лет депортации ее
   народов) Постановлением Правительства РСФСР от 7 февраля 1957 года центральная
   часть Терского левобережья была выделена из состава Ставропольского края и
   включена в границы ЧИАССР (4, с.115). В Наурский и Шелковский районы вошли все
   гребенские станицы: Червленная, Щедринская, Новогладковская (Гребенская),
   Старогладковская, Курдюковская, а также Бороздинская, Дубовская, Каргалинская,
   Ищерская, Наурская, Мекенская, Калиновская. Возвращавшимся из ссылки чеченцам
   запрещалось селиться в горах, их упорно размещали в казачьих станицах,
   закладывая тем самым бомбу замедленного действия (6, с.5-6). Лишь Стодеревская и
   Галюгаевская остались в границах Ставропольского края.
   Расширение административных границ автономных республик в советский период было
   воспринято "титульным" населением как расширение границ этнических. Началась
   "коренизация" населенных пунктов Терского левобережья. Уже в 1959 году в
   Наурском районе русские составили 83,2%, чеченцы - 7,3%, в Шелковском -
   соответственно 71% и 5,7% (4, с.115). В дальнейшем доля чеченцев как в целом по
   республике, так и по указанным выше районам постоянно росла.
   Аналогичные процессы происходили и на территории Дагестана. В Кизлярском районе
   республики с 1970 по 1989 гг. русское население сократилось в 2 раза, в то же
   время численность аварцев и лезгин возросла в 2 раза, даргинцев - в 3,5 раза,
   лакцев - в 7 раз (7, с.34-35).
   Одна из причин этого связана и с тем, что демографическое развитие основных
   групп населения республик развивалось в разных направлениях. Горские общества
   продолжали оставаться традиционными с высоким уровнем рождаемости, господством
   патриархально-родовых норм. В то же время у русских (в меньшей степени терских
   казаков) в годы советской власти завершился процесс демографического перехода,
   то есть смены "традиционного" режима воспроизводства на "современный" (при
   котором более престижно иметь не большое количество детей, а детей, получивших
   хорошую профессиональную подготовку).
   Урбанизационные процессы, которыми в большей степени были затронуты русские,
   делали для них притягательными и престижными города. По данным Г.В.Заурбековой,
   в конце 30-х гг. в селах Чечено-Ингушетии проживало 44 % русских, в конце 50-х
   гг. - 14,7 %, в конце 70-х гг. - 4,6 % (8, с. 76-80). Дальнейшее развитие
   урбанизационных процессов привело к оттоку молодежи, старению населения станиц.
   Демографическая ситуация здесь менялась.
   Не только низкий уровень рождаемости, вызванный демографическим переходом и
   урбанизацией, но и усиливавшаяся миграция за пределы автономных республик
   Северного Кавказа, привели к уменьшению численности "русскоязычного", в т.ч. и
   казачьего, населения. С развитием "перестроечных" процессов не столько
   недостаточные возможности для профессионального и культурного роста, сколько
   складывающаяся тяжелая морально-психологическая атмосфера подозрительности,
   "виновности" (за действия властей, как в дореволюционный, так и в советский
   периоды), которая все больше окружала русских на фоне стремительно шедшего
   национального возрождения, вынуждала их искать новые места для проживания
   (подробнее см.: 9; 10; 11).
   В перестроечный период происходила дальнейшая коренизация станиц, в том числе и
   в связи с целенаправленными действиями властей по переселению горцев на равнину,
   что сопровождалось занятием административных должностей представителями
   титульных народов, скупкой домов, распространением новых моделей поведения и пр.
   (7, с.35).
   Этот процесс особенно ускорился в последнее десятилетие в связи с отсутствием
   условий для безопасности т.н. русскоязычного населения. Назовем в этой связи
   осетино-ингушский конфликт 1992 года (перешедший в тлеющую стадию), военные
   действия в Чечне в 1994-1996, 1999-2001 годах, нападение чеченских боевиков на
   Дагестан в 1999 году и др. Не случайно, что наибольшее число переселенцев в
   Ставропольский край дают Чечня, Дагестан, Северная Осетия-Алания, а также
   Карачаево-Черкессия (12, с.121,123).
   Терские казаки стали терять свою малую родину. У оставшихся, которые не могли
   смириться с мыслью стать беженцами, усилилось стремление к объединению в рамках
   единого административного образования.
   Однако разрозненность сил, нестабильность в регионе, отсутствие поддержки со
   стороны федерального центра не позволили не только решить, но и приблизиться к
   решению известных проблем. И это несмотря на то, что терское казачество имело
   достаточно широкую базу. Городское и сельское "русскоязычное" население региона
   поддержало его "не по зову крови", а видело в казачестве форму социальной защиты
   (7, с.36-43; 13, с.14-15).
   И по сей день отсутствие условий для безопасной жизни, этнокультурного развития
   побуждают жителей Терского левобережья к переезду, что ставит на карту будущее
   всего региона. По словам атамана Всекубанского казачьего войска В.П.Громова:
   "Россия там - где русские. Уходят русские - уходит Россия" (см.: 11, с.85).
   Необходимость разработки и реализации эффективной государственной политики в
   отношении приграничных районов - это вопрос будущего не только терского
   казачества, но и всего Восточного Предкавказья.
  
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"