Аннотация: Досужие рассуждения о событиях и героях Махабхараты
Курукшетра, семнадцатый день битвы потомков Бхараты.
Махабхарата использует разные сравнения для описания поля боя. То это река смерти, которая несет в бурном течении трупы и разбитые колесницы и низвергается кровавым водопадом в подземные миры смерти. То это океан, в котором кровавые волны омывают брега из завалов тел павших. Подходящие эпитеты находятся только в мире природы, в ее мощи и стихийности, превосходящей силы и воображение человека. Кажется, сами люди изумляются силами, которые они решились выпустить на волю.
По полю битвы движутся навстречу друг другу две колесницы. Великие колесничие бойцы вступают в бесконечные поединки с простыми воинами и ровней себе, царствующими особами, восседающими на колесницах и слонах, приходят в себя от жестоких ран, от известий о гибели сыновей, родичей и близких друзей, но неуклонно сближаются.
Одного из них направляет в буквальном и переносном смысле сам Бог. У Арджуны возничим стал Кришна, Он постоянно ободряет своего друга и призывает к твердости в отношении к врагам. Случайным возничим другого становится Шальва, сам по себе прекрасный воин и возничий, но, оскорбленный своим местом, постоянно предрекает своему колесничему, Карне, поражение в поединке. У Арджуны в упряжке кони молочной масти, у Карны - красные, то есть гнедые.
Позднее цветовая символика переосмысляется в соответствии с цветами гун - отдельных принципов, из которых состоит мироздание. Белый цвет - цвет саттвы, принципа благости, красный - раджаса, Первоначально это, скорее, были просто геральдические цвета. У Арджуны было право на белый, царственный цвет, так как считался сыном Индры, царя богов, а Карна имел упряжку из красных, то есть гнедых, коней, таких же как у его небесного отца - бога Солнца Сурьи. Таким образом подготавливалась мистерия поединка саттвы и раджаса, победителем в которой могло оказаться только благочестие.
Был еще один смысловой уровень восприятия предстоящего поединка. Правда, он был явен только для первых слушателей Махабхараты, у которых в памяти присутствовал миф о поединке Индры и Сурьи, в котором Сурья потерпел поражение. Позднее это сказание исчезло из народной памяти, а уж подавляющему числу нынешних читателей эпоса оно неизвестно.
Встреча двух героев предопределена событиями десятилетий, исход поединка - предугадан. Оба знают, какие силы двигают ими, один находит мужество подчиниться им, другой - противостоять.
Этот бой является сюжетной кульминацией Махабхараты. Точнее, в эпосе несколько уровней сюжетов и слушатель, а также нынешний читатель, вправе выбирать для понимания любой.
Общепринятым является мнение, что настоящая кульминация Махабхараты - Бхагават-гита, поучение Кришны колеблющемуся Арджуне. Если рассматривать Махабхарату в мистическом смысле, то это так.
Но на человеческом уровне, плоскости взаимоотношения людей и общества, кульминацией является именно поединок Арджуны и Карны. До этого момента исход битвы не является явным, Поле Дхармы (одно из многочисленных названий Курукшетры) все еще испытывает бойцов и не торопится отдать победу одной из сторон.
В определенной мере сюжет Махабхараты до поединка - подготовка к нему, связывание воедино судеб и событий, их течение в одном направлении, которое в конце приобретает необратимый характер, нарастание напряжения - а после поединка искупление его последствий.
Арджуна - неформальный лидер Пандавов. Он счастливо сочетает в себе благочестие Юдхиштхиры, без раздражающей иногда пассивности старшего, с воинской энергией и отвагой, он и человек действия, но его деяния одухотворены мудростью и милосердием, в отличие от Бхимасена, олицетворения кшатирийской буйности и гордыни. На нем на самом деле держится успех всего предприятия. Он - любимец богов, идеальный военачальник и боец.
Карна - такой же военный лидер Кауравов. Он тоже гармонично сочетает в себе крайности этой политической партии. Он впитал лучшее от старшего поколения учителей, их знания, опыт, но, в отличие от них, не приемлет даже мысли о примирении с Пандавами. Он столь же тверд и последователен как братья - Кауравы и их ближайшие сподвижники в ненависти к Пандавам. Его ненависть холодна и не опускается до нелепостей оскорбления, что очень часто вредит сыновьям Дхритараштры. В эпосе неоднократно повторяется сравнение - Дурьодхана есть дерево Кауравов, зато Карна - их ствол.
До вечера пятнадцатого дня над Курукшетрой кроме смрада и стонов витала надежда на примирение. Первые два полководца Кауравов, которые руководили битвой в это время, испытывали одинаковые родственные чувства к обеим ветвям царствующей династии. Сражаться и умирать за Кауравов заставлял их долг, но в глубине души они до самой смерти хранили мысль о примирении.
И вот они пали в бою. Причем убиты обманом, совсем не так, как это дозволяется правилами честного поединка и совершенно иначе, как это можно было подозревать от Пандавов.
Бхишма пообещал Пандавам посоветовать, как же им победить в битве - и Юдхиштхира, убедившись что в бою Бхишма непобедим, просит у того совет, как можно сразить его самого. Связанный словом Бхишма действительно рекомендует использовать в качестве живого щита воина, с котором сам Бхишма считает сражаться ниже своего достоинства.
Дрона имел единственную слабость - своего единственного сына Ашваттхамана. Зная, что после гибели сына в бою Дрона не станет сражаться, Пандавы убивают боевого слона с таким же именем и сообщают о смерти Ашваттхамана Дроне, не уточняя, о ком идет речь. Дрона дважды обращался к Юдхиштхире с подтверждением этой вести и оба раза Олицетворение Правды кривил душой, говоря: "Да", не уточняя, о ком, собственно, идет речь. Потерявший смысл жизни старый воин бросил оружие и его прикончили во время молитвы.
Забегая вперед можно отметить, что гибель еще двух вождей Кауравов, Карны и Дурьодханы, тоже не соответствует кшатрийскому понятию о честном поединке. Карна гибнет в тот момент, когда не может сражаться, Дурьодхану в бою на палицах поражают в бедро, что считалось запрещенным приемом и от чего он, естественно, не защищался.
И на военном совете Кауравов в ночь с пятнадцатый на шестнадцатый день еще звучали робкие призывы к переговорам, но это только отзвуки былых симпатий и обрывки кшатрийских понятий о правильной войне как о поединке, в котором дхарма определяет победителя. Пандавы сами перешли к тотальной войне на уничтожение противника, их ждал адекватный ответ. Никто, ни Пандавы, ни Кауравы, ни вожди, ни простые воины еще не понимали, что свершившийся перелом означает не просто забвение рыцарских правил ведения войны, не переход на новый качественный уровень ожесточения - на их глазах изменялась эпоха.
Вождем стал тот, кто по мнению Кауравов лучше всего подходил для ответа на вызов - Карна. Карна был известен всем как наиболее могучий боец и самый последовательный враг Пандавов.
Вот тут начинает нарастать напряжение, которое заканчивается только с гибелью Карны - как предгрозовое атмосферное удушье разряжается ударом грома и блеском молнии. Слушателю-читателю известна вся истина, подавляющему большинству персонажей Махабхараты - только часть, отчего поступки героев воспринимаются "внутри" и "снаружи" эпоса совершенно по-разному.
"Снаружи" виртуального пространства эпоса слушатель-читатель Махабхараты узнает о загадке Карны в конце третьей книги. Один из рассказчиков Махабхараты растолковывает первому слушателю непонятный вначале эпизод, в котором к Карне во сне явился бог Солнца Сурья и предупредил об интриге, в ходе которой Карну обманом хотели лишить его неуязвимости. Пандавы были готовы к решительным действиям, поединок Карны с Арджуной был только вопросом времени и выжить в нем мог только один. С целью порадеть родному сыну Индра, переодевшись в брахмана, собирался попросить у Карны его атрибуты неуязвимости - панцирь и серьги, в которых он появился на свет. Карна не мог отказать в просьбе брахману, чего бы она не касалась, и отверг совет изменить хоть раз своим принципам. Единственное, на что он мог согласиться - это попросить в обмен волшебное копье, поражающее наповал любого противника - но, к сожалению, только один раз. Мена произошла, в ответ на просьбу лже-брахмана Карна бестрепетно срезал с себя панцирь, сросшийся с телом. Копье действительно спасло Карну от верной гибели, только использовано оно было не против Арджуны, которому предназначалось изначально, а против колдуна и воина Гхотаткачи, сына Бхимасены и ракшаси. Единственный шанс выстоять против Арджуны с Кришной таким образом был утерян. Так вот, настоящим отцом Карны был Сурья, чем объясняется участие бога в делах людей, а матерью - Кунти, мать Пандавов.
О том, что Карна на самом деле старший из Пандавов "внутри" эпоса известно только нескольким персонажам. Во-первых, несчастная Кунти, мать Карны, которую судьба заставляет так расплачиваться за грех наивной девушки. Во-вторых, Кришна, которому по Его настоящему божественному статусу положено знать все. Третий и четвертый - отец Кауравов Дхритараштра, а также его возничий и наперсник Санджая. Перед началом битвы Кришна желает наделить слепого Дхритараштру даром ясновидения с тем, чтобы он воочию увидел картину битвы. Дхритараштра, осознавая, что ему предстоит увидеть, отказывается и дар переходит к Санджае. Пересказ Санджаи смягчает картину гибели сотни царевичей, каково при этом самому Санджае, в эпосе не упоминается. Пятый сам Карна, узнавший об этом почти одновременно от двух близких ему людей.
Себя он считал найденышом, усыновленным возничим Абхиратхой. И вот, после очередных неудачных переговоров пандавской и кауравской партий о разрешении династийного кризиса, практически перед объявлением выступления обоих воинств на Курукшетру, Кришна Васудева сообщает Сыну Суты тайну его рождения, о том, что было до того, как Абхиратха выудил из Ганги корзину с младенцем. Кунти была наделена заклинанием призывать к себе богов. Из девичьего каприза она приказала явиться к себе Сурью, бога Солнца. Прекрасный бог наполовину угрозами - наполовину искренним восхищением перед красотой земной женщины склонил ее к любви. Плодом этой любви оказался Карна. Незамужняя девушка решила скрыть свой грех и отдала младенца на волю реки. Позже Кунти еще три раза воспользовалась этим даром, но уже не из любопытства, а по необходимости. Формальный отец Пандавов, Панду не мог иметь потомство из-за проклятия. Фактическим отцом Юдхиштхиры был Дхарма, бог справедливости, Арджуны - Индра, царь богов, Бхимасены - Вайю, бог ветра. Двое младших Пандавов, близнецы Накула и Сахадева от другой жены Панду, также считались сыновьями богов-близнецов Ашвинов. Так был продолжен род Панду.
Таким образом Карна из низшего воинского сословия, добившегося царского титула своей отвагой и верностью, превращался фактически во властелина мира. Он оказывался старшим из Пандавов по рождению. Зная их приверженность дхарме, можно было предположить, что они признают его старшинство. Тогда распря между Пандавами и Кауравами прекращалась сама собой, так как именно Карна был опорой Кауравов, без него они бы отказались от сохранения своего владычества. Карна был бы законным и желанным приемником Дхритараштры, перед которым бы преклонились все ветви царствующей династии. Он бы оказался даже шестым мужем прекрасной Драупади. Кришна, его двоюродный брат, так как Кунти - сестра Васудевы, явно высказал свое благоволение к Карне, раз счел нужным поведать об этом и именно в этот момент. Карну ждали объятия настоящей матери, которая занимала во дворце Хастинапуры положение вдовствующей императрицы.
Между блистающим будущим и весьма скромным настоящим стояло только одно - честь. Карна решил до конца считать своими подлинными родителями суту Абхиратху и его жену Радху. Они спасли и воспитали его, он всем обязан им. Также он решил сохранять верность своим благодетелям, Кауравам, которые обласкали и возвысили простого воина. Пандавы же сознательно унизили его. После поединка Карны с Арджуной, который был прекращен по настоянию распорядителя турнира из-за возможности убийство кого-то из них, на поле боя появился возничий Абхиратха и неизвестный дотоле молодой воин высказал старику сыновью почтительность. Тогда Бхимасена презрительно бросил Карне, который только что выстоял против героя - Арджуны, что, он-де недостоин не только сражаться с царевичами, но даже умереть от их руки. При этом сами царевичи имели бабкой простую рыбачку, существо совсем уж низшей варны. Пандавы посягнули на единственное святое, что могло быть у простого воина - честь, чувство долга перед единственными близкими ему людьми. Эта очень уж неосторожная фраза, впрочем, обычная в устах Бхимасены, сделала братьев заклятыми врагами. Потом и Драупади подлила масла в огонь. Во время сваямвары она воспротивилась участию Карны в состязаниях, призом которых была она сама. Сын Суты, достигший к тому времени царского титула благоволением Куаравов, был для нее слишком низок.
Карну не поколебали даже слезы Кунти, которая повторила рассказ Кришны и умоляла сына вернуться к ней. Он отстранил ее холодным упреком в том, что мать, бросившая сына, теряет право просить его о чем либо и вообще напоминать о своем существовании. Единственная уступка, на которую не мог не пойти истинный кшатрий при виде рыдающей женщины, к тому же родственницы сюзерена - обещание щадить в бою Пандавов. В список тех, на кого Карна не смел посягнуть, включались Накула и Сахадева, которые, строго говоря Карне вообще никто, но исключался Арджуна, самый младший сын Кунти. Прозвучало издевательское утешение - таким образом, как бы не закончилось противостояние, у Кунти все равно останется пять сыновей... В ответ Карна взял у Кунти обещание не открывать секрет самим Пандавам. Он хотел до конца остаться для них врагом. В системе нравственных координат Карны это есть признание родства с заклятыми братьями. Он связывал руки себе, но развязывал их первоклассным бойцам, каждый из которых готов пожертвовать жизнью ради убийства опоры Кауравов. Что он еще мог сделать для матери и для самых родных ему людей? Только дать убить себя. Только таким образом он мог отрешить себя от клятвы верности Кауравам.
Карна действительно встречается в бою с Юдхиштхирой, Бхимасеной, Накулой, Сахадевом, побеждает - и щадит их.
Наконец-то он вступает в поединок и с Арджуной. Поединок идет на равных, пока во исполнение проклятия брахмана колесо колесницы Карны не застревает и, пока Карна пытается вытащить колесницу - Арджуна убивает безоружного и не имеющего возможность сопротивляться воина. Это противоречит нормам кшатрийской морали, зато соответствует желанию Кришны.
На следующий день Кауравы еще пытаются сопротивляться, но битва заканчивается всеобщей резней. Сперва добиваются остатки армии Кауравов, потом три уцелевших воина Кауравов устраивают бойню среди спящих бойцов Пандавов. Кауравы научились воевать по-новому, но было уже слишком поздно.
Спустя несколько дней до поля боя добираются женщины из Хастинапура и Кунти рядом с погребальным костром сообщает Пандавам, кем им приходился Карна. Так Пандавам приходится почувствовать буквальность смысла "братоубийственная война" и то, что они единственные оставшиеся в живых ее зачинщики.
Еще раз им суждено свидеться во время волшебного свидания, устроенного Кришной. По Его велению на ночь были разомкнуты границы мира живых и мира мертвых и жены воинов смогли увидеть своих мужей, уже пребывающих в раю Индры. Братья встречаются как братья, смерть Карны примиряет их. Земные заботы, обиды и амбиции становятся пустыми и надуманными, уходят прочь. Теперь Карна - старший из Пандавов, их гордость, слава семьи и рода. А младшие братья для Карны - предмет заботы и любования. Каждый из них смог выстоять против него в поединке, каждый был равен ему в доблести, если не по силе, каждый был настоящим кшатрием. Характеры персонажей Махабхараты действительно таковы, что их лютая ненависть в жизни сменяется искренним раскаянием и прощением. Только Карна совершает это гораздо раньше, еще при жизни, а братьям еще предстоит жить с осознанием своего преступления. То, что Карна простил их, вовсе не означает, особенно для Юдхиштхиры, что они простили самих себя.
Поединок между Карной и Арджуной обозначает собой перелом эпох. Кстати, индуистская хронология соотносит с войной потомков Бхараты смену двух эпох. Двапара - юга заканчивается, начинается Кали - юга.
В бою сходятся родичи, ровесники, воспитанные практически одинаково, сходного общественного положения, которые являются почти копией друг друга, но которые духовно отличны, как будто их разделяют тысячелетия и континенты.
Арджуну направляет вера.
Душа, отторженная от Бога, стремится к нему по земной юдоли, греша и испытывая сомнение в своей вере. В крайний предел сомнений и уныния, в низшей точке падения, она взывает к Богу и обретает Бога.
Арджуна, потрясенный мыслью, что защита его личной чести, чести семьи, долга кшатрия лежит через убийство его ближайших родных, через смерть десятков миллионов других людей, готов отказаться от притязаний Пандавов на господство. Он намеревается отложить оружие и дать просто себя убить. Кришна, его друг и возничий, упрекает воина-колесничего в малодушии, в том, что неоднократно преподанные истины так и остались для Пандава пустым звуком. И Он развертывает перед Арджуной мироздание как свиток, и Арджуна по своей свободной воле находит место для себя в замыслах Бога и принимает их, чем бы ему это не грозило. Теперь слова извне становятся для него смыслом жизни.
Так душа обретает Бога.
И так Бога обретает человечество.
Бхагава-гита - явление столь же эпохальное как Воскресение Христа.
Впервые в благословенной Индии Бог обретает черты одновременно человека и Бога, самого малого и самого огромного одновременно. Ведийские боги, то абстрактные и далекие, то слишком "очеловеченные" до уровня человеческих пороков, обожествленные стихии дравидов уходят прочь, становясь с того момента ритуальными формулами и образами - мурти.
Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом. Так сказал Григорий Ниский, один из отцов христианской церкви.
Это непостижимая здравому смыслу формула объясняет появление Кришны и его открытие Самого Себя на Курукшетре. С этого момента развертывается новая индуистская космология, в которой появляется Бог. И появляется первый человек, который находит свое место рядом с Ним.
Арджуна - бхакта, первый бхакта, в чьем сознание сочетаются образ преданного друга, родича, соратника по имени Кришны, сына Васудевы, и Бога - Вседержителя, Создателя и Уничтожителя Вселенной. Образ, который нам так знаком по христианству, по личности Иисуса Христа, в котором, как гласит догмат, человеческое и божественное слито совместно, но не слиянно.
Действия Арджуны на Курукшетры можно назвать миссией. Он добровольно признает право Кришны указывать на то, что надлежит выполнять смертному, плохо это или хорошо с точки зрения господствующей морали. Кришна дает ему формулу очищения от греха, сравнимую с таинством христианской исповеди: "Действуй, но отрешись от плодов своих деяний!". Кармические последствия несут только поступки, выполняемые ради собственного Эго, столь отличного от подлинной души. Если же действие выполняется во имя Бога, если человек не вкладывает своекорыстный интерес - то эти деяния свободны от греха, от кармических последствий.
Арджуна посвящен в замысел Бога, ради которого Господь совершает снисхождение на землю в роли аватары Кришны. Арджуна благодарен Кришне за то, что может служить Ему, для Арджуны уже не имеет значения, чем может окончиться эта миссия. Он есть одухотворенное орудие Бога, такое же как чакра Кришны, обладающая собственным именем и биографией. В христианстве эта зависимость определяется формулой "раб Божий", что при буквальном, первоначальном понимании означает предельную зависимость человека от Бога. И это не принижение человеческой личности, не превращение ее в автомат по исполнению воли свыше. Каноническое христианство и индуизм Бхагават-Гиты постулируют свободу воли индивидуума, данную ему свыше возможность беспрепятственно и с осознанием последствий выбирать между добром и злом. Раб Божий - предельное состояние человеческой личности в качестве вместилища замыслов Господа, какими бы неисповедимыми они бы ни были. Человек, предавшийся Богу, полностью положившийся на Его волю, осознает, что суждение человека о многих вещах неполно, иллюзорно или просто неверно. Иначе и не может быть, так интеллект человека не в состоянии объять всю совокупность явлений и слишком уж зависим от скоротечности человеческой жизни и обуревающих смертного страстей. Единственная правильная точка зрения исходит свыше, единственный канал связи с трансцендентным - душа, единственное правильное действие - то, которое совершается по велению души и во имя Бога. И Арджуна знает эту точку, с которой события Курукшетры представляются в правильном ракурсе. Для Арджуны, который имел возможность познать Бога буквально на расстоянии вытянутой руки, причащение участи раба Божьего произошло мгновенно и безвозвратно. Если Пандава одолевают уныние и колебание, то он осознает их неизбежность и скоротечность как необходимую обратную сторону своей миссии.
Можно сказать иначе - для Пандавов имеет значение то, во имя Кого (или Чего) они что-то делают, для их противников - то, КАК они это делают. Это разница между верой в Бога и в исполнении дхармы. Но это тот же конфликт, переведенный в этическую плоскость - нравственное противостояние между Бхишмой и Юдхиштхирой, между наставником и его учеником, продвинувшемся дальше учителя. В схватке Карны и Арджуны противоречие проявляется гораздо острее.
Что же тогда движет Карной, причем делает того главным врагом Арджуны, чьи действия направляет сам Бог?
В Махабхарате присутствует невнятное объяснение смысла уничтожения восемнадцати миллионов воинов на Курукшетре - выжило только пятеро Пандавов с Кришной с одной стороны и трое бойцов - с другой. Они, дескать, все были демонами, заполонившими Мать-Землю и явление Кришны имело главной целью избавление земли от этого бремени. Замечу в скобках, что эта версия мне знакома в изложении современных индологов и по вайшнавской литературе, возможно, в канонической версии из-за неизвестных мне нюансов данное утверждение выглядит более логично и убедительно. В таком виде версия даже при первом рассмотрении содержит в себе противоречия.
Во-первых, тогда среди демонов оказываются и сподвижники Пандавов. Достаточно упомянуть, что в битве пал племянник Кришны и почти все сыновья Пандавов, которым Кришна приходился двоюродным дядей. Трудно заподозрить их всех в демонизме, а Кришну - в заведомом умысле извести род Куру.
Во-вторых, среди соратников Кауравов множество персонажей описывается исключительно положительно. Это рыцари без страха и упрека, исполненные мудрости и благочестия государственные мужи, которым выражают почтение Пандавы и Кришна. Можно еще упомянуть, что на стороне Кауравов сражались воины ядавы, родного племени Кришны. Перед битвой на Курукшетре в Дварку одновременно явилась два посольства с намерением привлечь Кришну и его войско на свою сторону. Кришна предложил выбор Арджуне и Дурьодхане: на одну сторону перейдет Он сам, при этом не имея права сражаться (поэтому высокородный кшатрий, царевич, которому по чину положено быть полководцем в битве исполняет скромную роль возничего), на другую переходит армия ядавов. Так Кришна оказываются на стороне Пандавов, а его друзья и родные - вместе с Кауравами и полностью истребляются.
Вот как звучит панегирик сраженному Карне (его, конечно произносит Санджая, которого можно заподозрить в симпатиях к воинам Кауравов, но эти фразы сохраняет Вьяса и подтверждает вся описанная в Махабхарате жизнь Карны):
"Вриша (т.е. Бык, Тур, устойчивый эпитет Карны), который на просьбы ищущих богатства отвечал: "Даю!" и никогда не говорил: "Нет!", кто всегда был добродетелен и окружен добродетельными людьми - он ныне сражен в колесничном поединке! То, кто был столь же велик духом, что ни в чем не отказывал брахманам, даже если нужно было отдать все достояние свое и саму жизнь, кто был всегда любим людьми, щедрым дарителем и сам радовался возможности совершать дарения - тот ушел на небеса, унося с собой надежду на победу, благо и последнюю опору твоих сыновей (т.е. Кауравов)!"
Если Карна, как утверждается в Махабхарате - воплощение/аватара демона земли Тараки, то мне, современному человеку, становится не совсем понятно, в чем заключается различие между положительными и отрицательными персонажами Махабхараты. Демоны пуранической литературы выглядят совершенно иначе и действительно являются противниками Кришны и всего человечества.
(Тогда конфликт Махабхараты напоминает сюжеты советских фильмов об ответственных партийных и хозяйственных работниках - там разворачивалась борьба хорошего с очень хорошим).
Создается впечатление, что на священный сюжет первоначальной Махабхараты, который невозможно было изменить, позднее была наложена благочестивая редактура, правка, на которую решились почтенные редакторы и составители - вьясы. Для них сохраненные фрагменты текста были священны и неприкосновенны - или же настолько общеизвестны, что кардинально менять их они не решились. Все, на что было способна их смелость в трактовке древних мифов - сопроводить соответствующими комментариями.
Если брать литературу более позднего периода, пураническую, то там идея истребления демонов на Курукшетре выглядит совершенно естественно, вытекает из идеологических предпосылок и не противоречит сюжету. Такова, к примеру, Шримад-Бхагаватам, в которой земное существование Кришны представляется как борьба очередной аватары Господа против заполонивших землю демонов. Апогей - битва на Курукшетре, которая не описывается, но подразумевается как завершение деяний Кришны. Но литература пуранического комплекса создавалась позднее даже времени кодификации Махабхараты, не говоря уже о времени объединения первоначальных былин-итихас с описанием подвигов-героев вокруг сюжета о битве на Курукшетре. Что же касается самих итихас - то это уже такая окончательно забытая древность, что с уверенностью можно утверждать только одно - они были.
То есть можно предположить, что в первоначальной, не-индуистской версии Махабхараты у причин массовой бойни на Курукшетре было другое объяснение. И оно есть, проскальзывает в отдельных репликах персонажей, а также упоминается в других трудах и сохраняется в народной памяти.
Эта версия, которая постоянно сравнивает сражение с жертвоприношением.
Курукшетра, поле Куру, общего предка Пандавов и Кауравов - священная земля той общности племен, в среде которых зародился сюжет Махабхараты. С Курукшетрой связаны мифы космогонические - здесь Брахма создал вселенную, здесь Вишну в облике Варахи извлек Землю из пучины, в которую ее увлек очередной демон, здесь зародилась царская власть и положено начало правильному государственному устройству. Список ассоциаций, которые возникали у человека ведической и индуисткой культур при произнесении слова Курукшетра можно продолжать очень долго. В целом, можно сказать, что Курукшетра для человека того времени была сакральным центром мироздания. В скобках замечу, что в тексте Махабхараты явно читается превознесение Курукшетры не только над восточными районами Северной Индии, средним течением и низовьями Ганги, что объяснимо, так насаждение арийской культуры началось там относительно недавно, но и над легендарным Пятиречьем, верховьями Инда, где некогда слагались Веды. Последнее выглядит примерно так, как для иудея принижать роль Иерусалима в пользу Александрии или Вавилона, где иудеи действительно проживали и где составляли Талмуд.
И вот на Курукшетре происходит некое действо, в которое вовлекается как минимум кшатрийская элита междуречья Джамны и Ганги, как максимум - все благородное арийское население Индии, арианизованные жители окраин и даже варвары - млеччхи. Трудно сказать с уверенностью, подразумевалось ли с самого начало само-истребление почти всех участников собрания.
Замечание в скобках о форме действа - то, что называется битвой, на самом деле обрисовывается как сочетание множества поединков между двумя, реже несколькими участниками. Трудно называть в современном смысле боем или битвой столкновение воинских масс, которые действуют не как организованные отряды, а подчеркнуто индивидуально. В описание битвы на Курукшетре отсутствуют описание маневров подразделений. По сути армии движутся в линейном направлении - утром сближаются, вечером расходятся - или совершают аналогичные перемещения в течение боя при наступлении или отступлении своих вождей. Если принять всерьез версию о многочисленности противоборствующих сторон, то можно допустить, что ограниченность пространства не давала места для маневра людских масс. Происходило истребление воинов, находящихся на линии столкновения - и больше ничего. Но при этом в описании подчеркивается, что вожди воинств свободно перемещались по полю боя на громоздких колесницах или слонах в поисках достойных противников - этим их руководство боем ограничивалось. Разумнее всего допустить, что на самом деле битва представляла собой только цепь поединков между высокородными воинами, а вспомогательные отряды из простонародья если и принимали участие в бою, то отдельно от руководства и по собственной инициативе. На ход сражения это никак не влияло.
Для начала надо четко представлять, что привычные для нас слова и понятия в другие времена и для других культур наверняка имели совершенно иные значения. Для нас война, активные боевые действия есть особая фаза политики, в которой разрешаются проблемы, нерешенные в мирной фазе. Война начинается с того, что противоборствующие стороны не устраивает их статус в мирном положении и они решают, что в их распоряжении достаточно сил, чтобы изменить его. Война длится до того момента, пока противоборствующие стороны не приобретают новые позиции для ведения "мирной" политики. Это может быть захват (потеря) территории, приобретение (лишение) сокровищ и денежных средств в любом виде, причинение урона людским ресурсам и хозяйству противника. Идеологическая оболочка известных нам войн может быть какой угодно, но суть проявляется одной и той же - приобретение конкретных, зримых, материальных преимуществ над всеми противниками, явными и потенциальными.
Таковыми войны стали очень давно, так их описывает еще "Артхашастра", составленная еще до наступления новой эры и отражающая реалии Индии середины первого тысячелетия до н.э.
Если брать к рассмотрению войны, то не далее как полторы сотни лет тому назад европейцам приходилась сталкиваться с совершенно иными представлениями о смысле войн.
Можно вспомнить анекдот с рассуждениями маори о европейском способе ведения войн. Некий англичанин весьма живописно обрисовал достижения техники того времени в истреблении людей и огромных потерях, которыми сопровождались боевые действия. "И что вы потом делаете с трупами, если их так много?" - "Отпеваем и хороним с почестями на кладбищах". - "Так ради чего вы тогда воюете???" Последняя странная реплика объясняется тем, что подавляющее большинство конфликтов маори было на самом деле почти единственным способом обеспечить себя мясом. В Новой Зеландии не водилось животных, годных для охоты, единственная промысловая птица - гигантская моа была быстро истреблена и поневоле населению пришлось обратиться к каннибализму. Трупы павших в стычках и пленные становились самым важным трофеем. С точки зрения маори войны вести следовало только из-за этого, а не ради территориальных захватов или контрибуций. При всем своем "неприличном" поведении маори не опускались до полного истребления племени противника или захвата его земель, чем грешили культурные европейцы.
В войнах на североамериканском континенте европейцев часто ставила в тупик странная тактика индейцев, точнее, полное отсутствие таковой. Индейцы могли вступать в бой в самых невыгодных условиях и избегать столкновений тогда, когда могла надеяться на удачу. Они просто воевали по-своему и не захотели изменить своим принципам даже ради самосохранения. Единственное, ради чего стоило вступать в бой, было обретение "ку". "Ку" - зримый след проявленной в бою отваги. У индейцев прерий высшим "ку" считалось коснуться противника в бою голой рукой, потом по убывающей шло нанесение ему увечий, убийство, скальпирование, захват оружия и лошадей. Поведение воина в бою подчинялось только возможности приобрести "ку" наивысшего разряда, а не другими низменными интересам вроде обороны от отрядов бледнолицых или проведения организованных боевых действий. Можно представить, к каким последствиям приводило следование обычаям в столкновениях с регулярной армией бледнолицых.
Одна из особенностей человеческого мышления заставляет проецировать реалии мира, в котором живет человек, в прошлое и будущее, в иные миры и пространства. Так творится уютная домашняя вселенная, в которой все привычно и знакомо, не угрожает неизвестным и не требует затрат мысленной энергии на познание мира. На самом деле попытка проанализировать простейшие факты истории или этнографии обнаруживает радикальное расхождение собственного опыта и представлений о жизни представителей других культур.
Эта, в общем-то банальная истина, уместна здесь для начала фантазий о том, чем на самом деле могла быть битва на Курукшетре.
Современному человеку она представляется в двух ипостасях.
Согласно первой это был конфликт между двумя политическими партиями - линиями наследников царствующей династии.
Вторая - своего рода крестовый поход поклонников Кришны против сторонников старых культов.
Обе версии могли иметь место, служить одной из причин битвы и превосходно дополнять друг друга.
Но некоторые факты, к которым я уже привлек внимание, могут дополнить такой взгляд новыми нюансами. Мотив жертвоприношения может объяснить причину, по которой участники вступили в битву и почему выбор одной из сторон конфликта был для них вопросом второстепенным. Имело значение только участие в битве.
Ритуальные поединки и войны описываются во всех эпосах, только современное восприятие древних текстов читает в них субъективное отражение в специфическом сознании человека определенной эпохи вечных объективных категорий - таких как политика и экономика. Путанные, многозначные и плохо понимаемы древние тексты действительно можно понимать как угодно и при желании находить подтверждение любой теории.
Можно припомнить еще многочисленные но разрозненные свидетельства в исторической литературе о странных войнах и поединках, которые представляли собой жертвоприношения. Например, "цветочные" войны ацтеков. Согласно их религиозным воззрениям для поддержания стабильности мироздания требовались регулярные и многочисленные человеческие жертвы из числа военнопленных. Масштабы экспансии привели к тому, что ацтеки вели "нормальные" завоевательные войны на расстоянии месяцев пути от столицы, доставка пленных была затруднена, а при перемириях вообще была невозможна, что не обеспечивало нужды святилищ. В качестве выхода из этого положения ацтеки объявляли войну своим близлежащим и совершенно лояльным поданным и союзникам. В ходе настоящих битв ацтеки захватывали необходимое количество пленных и жизнь возвращалась в обычное мирное русло. Даже само жертвоприношения обставлялись как род поединка - против привязанного пленного, снабженного палкой, увитой гирляндами цветов, выступали воины в защитном снаряжении с настоящими копьями и мечами. Нетрудно предположить, что прототипом формализованного ритуала стояли настоящие поединки, в которых противники имели равные шансы на победу.
Мотив Карны в битве на Курукшетре имеет аналоги в эпосе, который был создан на другом краю Евразии. Карна и Ахилл одинаково являлись потомками бога, они не имели прямых выгод от конфликта, в который вовлекались, им наноссились оскорбления перед началом решительных действий, из-за которых они являются только наблюдателями истребления своего войска, они оба вступали в битву в самый решительный момент и оба гибли, причем не по правилам честного поединка, оба от стрелы. Аналогии можно продолжать - оба первоначально обладали неуязвимостью: Карна с рождения имел облекающий тело панцирь и волшебные серьги, Ахилл стараниями матери приобрел заговоренное тело, которое не может поразить оружие. Но оба лишаились неуязвимости. У Карны в качестве дара брахману переодетый Индра выпросил панцирь и серьги, а Ахилл обладал "ахиллесовой пятой". Последняя протягивает нить аналогий к другому персонажу Махабхараты - именно в пятку стрелой был поражен Кришна, когда решил покинуть землю. Оба почти наверняка знали, чем закончится для них последний поход, но участвовали в нем несмотря ни на что.
Сам Гомер достаточно смутно представлял истинные мотивы поступков своих героев. Он был отделен от них многими поколениями предков и знал только обрывки древних былин. Из них он мог почерпнуть сюжеты, имена, географические названия, наименования народов, некоторые реалии, которые он смешивал с современными ему. В любом случае при создании Илиады и Одиссеи он не пытался достоверно реконструировать события в том виде, в каком они описывались первоначально. У него была совсем другая задача - создать эпос, прославляющий предков своих благодетелей. Причем, что вполне вероятно, что, воспевая подвиги ахейцев, обитателей островной и материковой Древней Греции, он использовал предания, посвященные защитникам малоазийской Трои. В Илиаде ахейцы воспринимаются как банда невежественных пиратов и захватчиков, попирающих моральные нормы, в противовес благородным илионцам. Самый положительный персонаж Илиады - мужественный патриот Гектор, который до последнего выступает против войны, требует выдать мужу Елену, формальный повод для нашествия, но когда наступает время битвы - благородно сражается и принимает смерть.
Очень схожие мотивы, стоит заметить в скобках, звучат в Махабхарате, в книгах, описывающих непосредственно битву на Курукшетре. Бхишма, Дрона и Карна описываются с большей симпатией чем нарушающие воинский кодекс чести Пандавы и Кришна. Можно допустить, что при составлении древнегреческого и древнеиндийского эпосов авторы и редакторы использовали первоисточники, созданные идеологами обоих противоборствующих сторон. Видимо, идейные, политические и религиозные расхождения противников были минимальны, если существовали вообще. Различались они только трактовкой действий персонажей в рамках единого понимания сути событий.
И еще деталь, которая позволяет сопоставлять Илиаду с Махабхаратой. Неизвестно, входило ли в стоимость заказа Гомеру пожелание о формировании пантеона древнегреческих богов. Если Гомер действительно сделал это, создав фоном для действия смертных персонажей деяния бессмертных богов, то его, скорее, побудило к этому требовательность настоящего творца в создании настоящей интриги, в попытке увидеть за поступками людей нечто бОльшее. И еще ревностное миссионерство глубоко религиозного человека, который решил дать миру очередную истинную веру.
То, как уже две с половиной тысячи лет представляет из себя древнегреческая религия, на самом деле является делом рук Гомера и Гесиода (или тех, кто стоял за этими именами). Они создали канон: наделили богов именами, индивидуальными чертами, биографиями, связали их родственными и личными отношениями. Популярность творений Гомера объясняется не только чисто художественными достоинствами и даже не тем, что в них впервые расцвел классический древнегреческий язык. Народ, который даже не был народом, а всего лишь амфорной совокупностью племен и кланов разного происхождения, живущих в постоянной вражде друг с другом и с варварским окружением, рассеянных по островам и горным долинам, говорящих на множестве диалектов - получил свою историю, свои моральные заповеди, божественные прецеденты, которые стали потом законами, более того, получил свое великое будущее. То, что сделало эллинов великими, пророчески содержалось в Илиаде и Одиссее, нужно было только поверить в это.
Махабхарата и Рамаяна в этом смысле аналогичны комплексу эпосов Илиада - Одиссея с примыкающей к ней Теогонией Гесиода. Они тоже оформили индуистский пантеон, они создали из арийских и туземных племен единую индуистскую общность, которая извне, несмотря на огромные различия между составляющими частями, представляется единым целым, они запечатлели в народной памяти идеалы, к которым Индия стремилась потом всю свою историю.
При желании аналогии сюжетных линий Махабхараты можно найти в эпосах других индоевропейских народов.
Но и Илиада, и Махабхарата - поздние переосмысления событий, которые произошли гораздо раньше прежде чем их коснулись руки творцов. Подлинные мотивы, которыми руководствовались герои, были непонятны даже для первых слушателей эпосов. В этом можно заподозрить особый стилистический прием - авторы преднамеренно заставляют своих персонажей совершать деяния, противоречащие обычной логике, подчеркнуть, что ими управляет что-то, чему нет объяснений в обыденной жизни. Они герои, стоящие над толпой с ее низменными интересами и их поступки в принципе не могут быть понятны простому человеку.
С той же долей вероятности можно предположить и то, что так было на самом деле.
Обращение к верованиям Древней Эллады может указать еще на один аспект событий Махабхараты, который не присутствует явно в тексте.
Речь идет о дионисийстве. Сразу оговорюсь, что следов этого культа в индийских эпосах нет. Хотя весьма интересна устойчивая традиция, которая отправляет Диониса в поход в Индию. Но с его помощью можно попытаться реконструировать особое мироощущение, частным явлением которого были разнообразные формы греческого дионисийства, и которые вполне могли иметь отношение к войне Бхаратов.
Греческое дионисийство обычно соотносится с женщинами. Самая яркая его часть - радения менад, женские оргии (в первоначальном смысле, не имеющем чисто сексуального смысла), которые сопровождались плясками впавших в добровольное безумие женщин, беге по уединенным местам в поисках своего бога или жертвы во имя его, убийствах первых встречных или специально избранных жертв, даже самоубийствах. Эллины, особенно классические считали это непотребством, всячески осуждали. Так что сохранилось очень мало свидетельств того, что происходило на самом деле - а особенно того, что же стояло за этим.
Психологической основой оргий менад считается женское половое исступление. Человеческая сексуальность несет в себе очень мощный заряд энергии, который может проявляться разнообразно, в том числе и в таком виде. Как причина экзальтации это вполне вероятно. Но как причина появления религиозного движения, в которое были вовлечены тысячи людей, и которое оказало значительное влияние на эллинскую религию - эта версия явно несостоятельна. К тому же не совсем понятно, почему мужская сексуальность, которая считается более сильной и агрессивной, не создала ничего подобного.
В тоже время дионисийство запечатлело одну из самых древних возможностей переживания Бога в человеке, причащение земной твари божественному, трансцендентному. Это самая настоящая мистика, хотя и облаченная в столь непривычную и отпугивающую форму.
В дионисийстве соединялось земное - и загробное, то есть жизнь - и смерть, но смерть как дарующая вечную жизнь. Дионисийское мышление отождествляло жертвы, приносимые богу, с самим богом. Одна из ипостасей Диониса была растерзана, но возродилась, следовательно, жертва ярости менад, мыслилась ими как предназначенная для бессмертия. Тот же принцип отождествления помогал менадам как жрецам считать себя самим богом. Они в земной жизни выполняли все, что испытывал в своей земной биографии их бог - и, в соответствии с их логикой, должны были унаследовать и его небесную судьбу.
Более упорядоченное дионисийство, ставшее во многих полисах государственной религией, отвратилось от крайностей оргий менад, но сохранило первоначальную суть. Разнузданность менад, их обращение к самым темным сторонам человеческой психики, была снята катарсисом, нравственным и ритуальным очищением, совершаемым от имени Аполлона. Так в сознании эллинов установилось столь любимое ими равновесие между стихийным, в лице Диониса, и упорядоченным, гармоничным, что олицетворял собой Аполлон. Эволюция мистики продолжалась, и следующая, более возвышенная форма религии превратилась в таинства вроде Элевсинских, а также в орфических мистериях. Позднее очень многое из дионисийства прорастет и расцветет в христианстве.
Тогда встает вопрос - как может выглядеть мужской вариант радения менад? Ритуал, в котором освобождаются самые низкие инстинкты, жажда уничтожения, распада - и сублимируются в нечто возвышенное? Каким образом мужчины могли реализовать свой вариант причащения Богу?
Самый простой и достоверный вариант - поединок, бой.
Тогда получается, что эпос Эллады сохранил воспоминания об особой форме мужского дионисийства, который проявлялся в развязывании ритуальных войн и битв, в которых участники отождествляли себя с богами и доказывали это жертвоприношениями в виде собственной или чужой смерти.
Ахилл - классическая фигура такой военной оргии. Его действия подчиняются не капризам или корысти, каким-то политическим соображениям, но только подготовке себя в принесение в жертву, накоплению в себе особого чувства жертвенности, морального очищения и поиску достойного противника, единственного человека, который достоин пасть от руки Ахилла - или принести Ахилла в жертву. Священный антагонист Ахилла - Патрокл, такой же как Карна для Арджуны.
Основа древнегреческого эпоса, первичные его составляющие - песни о героях, приносящих себя в жертву, даже не песни а акафисты, молитвы, обращенные к ним.
Они должны были побуждать определенное чувство - пафос, особое патетическое состояние психики, порождающее сначала священный страх, ужас - и через это переход в прямую противоположность первоначальным эмоциям, к блаженству и спокойствию. Самым сильным переживанием такого рода для человека является смертельная опасность - и счастливое преодоление ее (причем не обязательно в смысле избавления от смерти, точно так же воспринимается и избавление от страха смерти). Для общества в целом аналогично воспринималось вероучение, которое дарило бессмертие после смерти. И если для достижения такого бессмертия требовалось соблюдение обрядов, сопровождавшихся кровавыми жертвами и самопожертвованием - цена была не слишком высока.
До-гомеровская Эллада породила множество так называемых героев. Позднее это слово изменило свое значение, первоначально же оно означало смертных потомков богов, обладавших могуществом, несравнимым с обычным человеком, и выделяющихся своей необычной судьбой. После смерти, обязательно "героической", соответствовавшей определенным канонам, герои не превращались в немые тени, как это происходило с обычными смертными, а сохраняли определенную индивидуальность и влияние на судьбы еще живущих. Герои становились духами-хранителями городов и народов, многие черты их культа вошли в дионисийство.
Можно предположить, что многие жизненные коллизии древнегреческих героев объяснялись не ревностью со стороны богов (как это пытались представить древнегреческие мифографы) а особым складом психики, нацеленностью на совершение необычных/героических поступков. Трагичная судьба героев обычно содержит в себе тайное рождение, часто от неизвестного отца, попытку уничтожения ребенка и его чудесное спасение, взросление в глуши, неожиданное для окружающих проявление силы и воинского мастерства, угрозы и преследования со стороны соперников и даже настоящего высокородного родителя. Очень часто встречается безумие, в котором герой совершает преступления, причем направленные против родственников, благодетелей или женщин и детей, а потом расплата за роковой шаг. Типичная смерть героя - насильственная, героическая, жертвенная. Для многих героев предусматривалась метаморфоза - то есть обретение божественного или полубожественного статуса. За этими шаблонными чертами биографий могли действительно стоять неверно понятые этапы жизни героя. Воспитание в уединении, в обителях мастеров воинского искусства, вдали от пустых мирских соблазнов, принятие особой этики и образа жизни, который был нацелен на скрупулезное соблюдение жизненных принципов, которые не могли не доставить массу проблем в отношении с окружающими. Жизнь такого человека проходила в непрестанном совершенствовании, моральном и воинском, постоянно проходила на грани жизни и смерти и часто действительно приводила к помешательству с точки зрения обычного человека. А закончиться она могла только смертью в бою - или обретением бессмертия.
Чистокровный арья Карна полностью соответствует эллинским героическим критериям. В соответствующем изложении песня о жизни и гибели Карны могла свободно, без сопротивления сюжета и стиля, войти в состав древнегреческого эпоса.
Если обратиться к зачину Илиады, то он звучит призывом к богине воспеть гнев Ахилла, Пелеева сына.
Схолиасты толковали устаревшее даже для них гомеровское слово "меним" (которое по традиции переводится в русской литературе - гнев, обида) как более знакомый в дионисийском контексте "пафос". Они ощущали родственность понятий, но уже не могли в полной мере описать, что стояло за устаревшим термином.
Для Ахилла пафос был средством соединения с божеством, отождествления себя одновременно - в соответствии с логикой дионисийства - и с жертвой, посвященной богу, и жрецом, приносящим жертву, и самим богом, которому эта жертва приносилась. Он шел по пути ипостасей Диониса, растерзанных, но благодаря своей жертвенной смерти -приобретавших жизнь вечную. Гомер как ярый сторонник Аполлона и противник Диониса не преминул подорвать эту веру, живописав в Одиссее печальную судьбу Ахилла в царстве Гадеса в облике печальной тени. Только вопреки аэдам Ахилл не стал собственной печальной тенью - он до сих пор жив в сознании тех, кто прикоснулся к эпосу.
Для слушателей песня об Ахилле была более безопасным для них и смягченном способе ощутить нечто подобное. Они были не просто слушателями - они испытывали со-переживание герою, со-чувствие в его гибельном житии. И, как герой они проходили все стадии пафоса - от начального, содержащегося в описании биографии - до последней, высшей, в которой герой принимал смерть - и вместе с ней бессмертие. Вместе с ним они достигали состояния катарсиса, только герой - ценой жизни, а слушатели - благодаря сопереживанию ему.
(Так что первоначальный текст Махабхараты мог быть мистерией, благодаря которой слушатели также оказывались в священном действе - как просто слушатели, испытывающие эмоции, схожие с переживаниями героев - или могло иметь место драматическое действие с участием слушателей-зрителей).
Перед битвой, утром первого дня наряду с произнесением Бхагават-Гиты происходило еще одно событие. Юдхиштхира, наиболее высокопоставленное лицо в армии Пандавов, пешком и без оружия, то есть без признаков атрибутов воинственности и власти, отправился к строю врагов и просил у тех, кого считал старше себя по возрасту и по положению, дозволения начать битву и прощения за предстоящий грех убийства. Кауравы встретили его насмешками, так как подозревали, что он отправился за примирением. Он обращался к Бхишме, двоюродному деду, самому старшему родственнику, к Дроне, наставнику в воинских искусствах, практически отцу в индуистском мировоззрении, к родному дяде Шалье. Старший Пандав получал от них всех прощение, похвалу в знании тонкостей дхармы, благословение и предсказания о победе.
Создается впечатление, что эпизод с Бхагават-Гитой намеренно перекрывает этот ритуал, снижает его значимость, низводит до уровня межличностных отношений. Хотя, повторюсь, время произнесения Бхагават-Гиты с психологической точки зрения очень уместно. Только в таком психическом надломе Арджуна мог действительно воспринять истины из уст Кришны
Если не становится полностью на позиции редакторов-вьясу, то есть не воспринимать данное действие Юдхиштхиры только как проявление присущего ему благородства и щепетильности в вопросах дхармы, то в этом можно увидеть фрагмент подлинного ритуала. Да, само-жертвоприношение и должно было начинаться так - с прощения. Воин просил прощение у своего противника за то, что готовился его убить, и, одновременно, прощал тому тоже самое намерение. Убийство соплеменника в любой культуре рассматривается как грех, для проведения воинских радений следовало выполнять это с соблюдением определенных правил. Для чистоты совершения обряда в поединке должны были отсутствовать корысть и низменные чувства.
В последующие дни битвы, несмотря на потери и нарастающее ожесточение, противники, если в прошлом их связывала дружба, по прежнему сохраняли приязнь друг к другу. Не возбранялось после окончания битвы с наступлением темноты отправится в лагерь к противнику и провести время за приятной беседой или в дружеской пирушке с людьми, которых требовалось убить несколько часов тому назад. Пандавы так отправились к Бхишме, чтобы вызнать способ его же убийства. Видимо, в том, что вожди одной стороны явились засвидетельствовать свое почтение духовному лидеру стороны противоборствующей - не было ничего необычного.
(Это напоминает рефрен многих американских фильмов про мафиози или крутых бизнесменов - "Это только бизнес, здесь нет ничего личного").
Противники на поле Курукшетры четко отделяли "бизнес", то есть ритуал, от личных симпатий или антипатий, человеческих отношений
Трудно еще отделаться от странного впечатления, что в поведении Арджуны и Карны есть нечто сомнамбулическое. Они совершают подвиги, они падают от ран или изнеможения, они рыдают при виде убитых родичей и даже сыновей, они находят в себе силы превозмочь себя и снова встать под ливень стрел - но это словно автоматически. Их занимает совсем другое. Наверное, нечто подобное испытывает опасно больной обычный человек, который постоянно чувствует в себе болезнь, то, что сильнее его, то, что на самом деле управляет его жизнью, то, что может прекратить саму жизнь. Или другой пример - психическое расстройство, которое в крайней стадии становится аутизмом, полной отрешенностью от действительности. Ощущение, что реальность за порогом сознания становится блеклым фоном, а главное совершается в мозгу, в котором утвердилась какая-то мысль. Их мысли и речи сводятся в конце концов к одному - к главному поединку, который решит все. Остальное расценивается только как ведущее к нему - или, наоборот, мешающее.
Оба сделали свой главный выбор в жизни - Арджуна на рассвете первого дня битвы, Карна - во время разговора с Кунти. Они оба находятся в таком состоянии, что определяющим для них является только поединок. Их жизнь есть существование до того момента, когда они встретятся в бою и обретут неведомую им полноту жизни. Для Карны была важна сама возможность сразиться с единственным достойным его противником, а для Арджуны - исполнить доверенную ему Богом миссию.
Обряд поединка, если он существовал, позволял контролировать неизбежно присутствующие в психике человека стихийные разрушительные наклонности, заложенные в подсознании человека и поэтому практически не поддающиеся устранению. Эпоха Махабхараты была ритуализована и представляла собой цепь непрерывных обрядов, который каждый был обязан совершать в соответствии со своим статусом. Личность лишалась личной свободы во имя существования общества и самой вселенной, так как человек посредством обрядов вовлекался в поддержание мирового порядка и играл роль краеугольного камня в мироздании. Как свидетельствует история, общества подобного типа обязательно имели своего рода анти-ритуалы, которые снимали условность и жесткую заданность такой жизни на какой-то период, после чего жизнь возвращалась в прежнее русло. В христианской традиции такой отдушиной были карнавалы. Во время их временно отменялись практически все юридические и моральные нормы, которым человек добросовестно и ответственно подчинялся все остальное время. После необходимой разрядки, после реализации деструктивных потребностей, которые человек не мог реализовать никаким другим образом, человек становился законопослушным членом общества.
В эпосах не сохранилось свидетельств о проведении анти-ритуалов, как это будет позднее реализовано в народных праздниках, скорее всего, тогда древние индийцы шли по другому пути. Для определенных социальных групп регламентировалось проведение поединков, в которых желающие могли свободно и безопасно для общества реализовать свои агрессию, стремление к лидерству, к подавлению другого человека и многое другое, от чего невозможно избавиться посредством исполнения обрядов. Например, известны словесные поединки брахманов, правда, иногда ставкой была жизнь проигравшего - или признание правоты оппонента. (Неизвестно, что было хуже).
Особенно актуально это было для кшатриев, чья агрессивность была чуть ли не генетической, присуща варне изначально, и требовала периодической разрядки - а иначе угрожала членам других варн. Статус кшатрия давал много возможностей для выхода боевого пыла - войны, отправление правосудия, защита от хищников и демонов. Но были периоды, когда благоустроенная и статичная жизнь Двапара-Юги не предоставляла место для подвигов. Возможно, первоначально поединки появились как мудрый компромисс в подобных ситуациях. Именно такими были рыцарские турниры в средневековой Европе. Инстинкт самосохранения всего общества и отдельной варны требовал держать ратный пыл на определенном градусе - ни ниже, чем это требовалось для поддержания консенсуса между варнами, но и не выше того уровня, когда накопление раджаса могло бы привести к непредсказуемым последствиям. Ритуальные поединки периодически поглощали излишек агрессии, которые не могли реализовать войны, не подчиняющиеся определенным закономерностям. При желании можно рассматривать геноцид кшатрийского сословия Рамой Джамадагни как реакцию на ситуацию, которая однажды вышла из-под контроля. Для возвращения общества, в котором одна варна попыталась возвыситься над другими за счет грубой силы, в лоно святой варнашрамадхармы действительно могло потребоваться вмешательство свыше.
Таков социальный аспект ритуала поединка.
Что же все-таки давал человеку ритуал поединка? Ведь плата просто за участие в нем - увечье или смерть. Кшатрийские благородные правила были направлены на то, чтобы избавить участников ритуала от роковых случайностей. В основе поединка лежала аксиома - поединок должен вестись только на равных условиях, то есть оружием одинакового класса, воинами одинаковой квалификации в одинаковом физическом состоянии и нарушение этого правила означало немедленное и безусловное прекращение боя до того момента, когда равноправие не будет восстановлено. Но и в этих жестких рамках - а они тщательно соблюдались, потому что даже такие невинные с сегодняшней точки зрения прегрешения Пандавов были зафиксированы и получили должную оценку - присутствовал достаточный элемент риска. Частое участие в поединках доводили шанс гибели до ста процентов. То есть ритуал поединка предоставлял его участникам нечто, что превосходило инстинкт самосохранения.
Выше смерти могло быть только новая жизнь, только лучшего качества.
Обряда поединка, который происходил в состоянии экстаза и в котором перед человеком открывалось то, чего он не мог постичь в обыденной жизни. Того ритуала, который ставил смертного вровень с богами. Нелишне напомнить, что для ведического мировоззрения не существовало принципиальной разницы между богами и людьми - такой непреодолимой преграды между полностью трансцендентным явлением как Бог и Его творением в материальном мире как человек. Если Арджуне в голову не могла прийти даже мысль о том, чтобы уподобиться Богу (в отличие от множества лже-пророков, прошлых, нынешних и, к сожалению, будущих) - то для Карны мысль о слиянии посредством обрядов с богом ведийского пантеона не была еретичной или неосуществимой. Ее было трудно реализовать - и только. И в первую очередь из-за препятствий со стороны самих богов, которые справедливо видели в попытках смертных повторить некие обряды и достичь равного с ними могущества, нечто реальное и угрожающее положению небожителей. Так, например, достичь могущества Индры мог смертный царь, совершивший столько же ашвамедх, сколько сам царь богов - числом в сто.
Основной постулат магии гласит - чем больше отдаешь, тем больше получаешь, чем больше жертва - тем больше ответный дар со стороны богов или природных сил. В том, что воины жертвовали свои жизни, был чисто магический расчет - они надеялись получить своего рода бессмертие. Что подразумевалось под этим - психическая иллюзия или какая-то неведомая нам реальность, сказать невозможно. Устойчивость ритуала поединка и его существование в различных регионах в течение долгого времени заставляет поверить во второе. Своего рода метаморфоза, происходящая с куколкой, когда она становится бабочкой - смертное и уязвимое тело выпускает на волю, в предназначенную для этого стихию свою сокрытую сущность.
Поединок превращался в своего рода мистерию, повествующую о деяниях богов. Воины отождествляли себя с богами, они достигали главного - бессмертия благодаря ощущаемому ими слиянию с объектом своей экзальтации. В этой связи неслучаен мифологический аспект поединка Арджуны и Карны, который мог трактоваться и как ритуальное повторение поединка Индры и Сурьи. Сохранившееся еле внятное упоминание об этом мифе в Ведах не дает нам возможность представить полностью сущность мифического события. Вполне возможно, что целью поединка была борьба за главенство в роде богов-суров, в ходе которой Индра получил титул царя богов, под которым мы его знаем. Земная проекция данного мифического события, воплощенная на Курукшетре в поединке людей, тогда могла означать попытку реванша - со стороны Карны, как сына Сурьи, и подтверждение главенства - со стороны Арджуны, сына Индры. И, одновременно, мифологическая основа наполнялась новым содержанием - как Индра наводил новые порядки на небесах, устанавливая полноценную царскую власть, так и Арджуна вводил новый порядок на Земле. Двойственная природа мифа - вечного архетипа, но неизменно меняющегося сообразно конкретным обстоятельствам - в полной мере проявлялась в ритуальном поединке.
Махабхарата прямо указывает на подоплеку битвы на Курукшетре - в ней сошлись земные воплощения суров (богов) и асуров (таких же богов, но вечных противников суров) - в эпической традиции. В пуранической, соответственно, это противостояние божеств под предводительством аватары Кришны и Его противников - демонов. Бойцы на Курукшетре могли в качестве побудительной причины выбрать любую версию. Некоторые могли ощущать себя своего рода крестоносцами, истребляющими проклятых язычников - такими были ретивые сторонники Кришны, вдохновляемые Его призывами. Другие могли разыгрывать старинные ритуалы мифических поединков между богами или родами божеств. И те, и другие достигали слияния с объектами своей боевой медитации, уподоблялись им и достигали этим своей цели. Смерть - не самая большая цена за чувство, что ты отдал себя Богу и эта жертва угодна Ему.
Относительно медитации сейчас широко распространено не совсем верное представление, что она достигается только в покое и безмолвии. Таковы многие практики. Но и в наши дни наряду с медитациями покоя продолжают существовать подлинные боевые искусства. Их адептам в обстановке стресса и напряжении физических сил удается достичь того же, к чему другие направления приходят в многолетнем отказе от действия и в полной статичности. Им удается выйти из обыденного сознания и соприкоснуться с Высшей Реальностью, как бы она ни называлась и не описывалась. Это просто другой путь - и он вполне мог существовать в Двапару-Югу. Неважно средство, лишь бы способ достигал цели. Тогда Курукшетра являлась еще местом проведения массовой медитации, правда, в совершенно непривычном для нас виде.
Я намеренно не касаюсь очень многих аспектов своей теории. Моя цель - не доказать ее, а заставить задуматься, так ли это на самом деле и придти к собственному выводу. Неважно, совпадет ли он с моим, важно то, что этот вывод будет сделан самостоятельно.
И еще одно замечание. Реконструкция ритуала поединка, воинских радений выполнена при сопоставлении данных двух эпосов - древнеиндийского и древнегреческого. При большом желании можно привлечь сведения из ирландской мифологии, которая сохранила до введения христианства на окраине индоевропейского мира многое из того, что в Элладе и Индии стало анахронизмом тысячелетием раньше. Общие мотивы, которые проявляются в разных культурных центрах на огромной территории, могут свидетельствовать в пользу версии, что ритуал поединка был знаком всем древним индоевропейцам, хотя, может быть, для разных народов имел различное значение в духовной жизни общества.
Мне трудно судить, имелось ли в дальнейшей истории Индии, которая после Курукшетры начинает приобретать черты знакомой нам академической истории по-европейски, нечто подобное ритуалу поединка. Скорее всего, сущность ритуала угасала в памяти, оставалась внешняя форма обряда. Вот последнюю можно отыскать в воинских обрядах раджпутов.
Эволюция бхакти пошла в другом направлении, намеченном еще при жизни Кришны раса-лилой.
Другой вопрос - зачем Кришне нужно было добиваться своих целей таким путем? Единственный, кто знал точный и полный ответ на этот вопрос - Арджуна, но он никак не стал комментировать Бхагават-Гиту и то, что осталось за рамками официальной версии, озвученной в Махабхарате и пуранах.
(Интересно, рассуждать о замыслах Бога - это еще шизофрения или уже ересь?)
Скорее всего, действия Кришны заключались в устранении прежних религиозных норм и в проявлении новых. Двапара-Юга заканчивалась, начиналась Кали-Юга, что означало радикальную перестройку нравственного состояния человечества. То, что было приемлемо или хотя бы терпимо для уходящего века, совершенно не годилось для слабеющих нравственных устоев нового поколения. Кришна дал новую трактовку вечной веры в Бога, которая остается актуальной до появления следующей аватары. Но носители прежней дхармы продолжали жить и их вера могла служить соблазном для тех, кто мог воспринять только внешнюю форму прежнего поклонения, но уже не мог проникнуть ослабевшим разумом в его сокровенную суть.
Единственно достойным финалом благочестивой жизни кшатриев Двапара-юги могла стать Курукшетра.
Если они знали или хотя бы догадывались о замысле Кришне - тогда они предоставили человечеству образец высочайшего самопожертвования.
И если Карна знал об этом... О чем все-таки говорили Карна и Кришна во время своего последнего свидания? Может, в Махабхарату не вошла еще одна Бхагават-Гита, только обращенная к Карне, а Карна принял на себя исполнение СВОЕЙ миссии?
Мне бы очень не хотелось противопоставлять Арджуну и Карну в духе школьных сочинений типа разбора героев по степени прогрессивности. Мол, Арджуна - настоящий бхакта, истинный верующий, а Карна - рудимент доисторического прошлого, ходом истории приговоренный к смерти. Это не вытекает ни из Махабхараты, ни из взаимоотношений ее героев, ни из моего убеждения, что нет абсолютной шкалы правильных и неправильных религий. Каждому времени и обстоятельствам соответствует своя вера, в рамках которой человек может достичь вершин святости или рухнуть в ад.
Карна был не менее религиозен, чем Арджуна, просто его вера была иной. В ней отсутствовал Бог в том смысле, в каком Его описывают догматы современных религий. Но этого самого Бога и не могло быть в сознании Карны, так как подлинная манифестация Кришны происходит только утром первого дня Курукшетры. С этого момента начинается фактически Кали-юга, эпоха, в которой ослабевшим сознанию и вере человека необходима внешняя всевышняя сила.
Если судить по предыдущим аватарам Господа, хотя бы по предпоследним, то ни одно из этих воплощений не содержало в себе пропаганду необходимости преклонения перед Богом.
Описания деяний Рамы, сына Джамадагни, и Рамы, сына Дашаратхи, достаточно красноречиво описывают отношение к религии в Двапара - Юге. Ведические жертвоприношения и ритуалы в первую очередь совершались для поддержания дхармы как земного отражения космического миропорядка, умилостливения отдельных богов как олицетворения стихий и сил, а также для снискания материального благополучия. Квинтэссенция этого мировоззрения содержится в споре Драупади и Бхимасены с Юдхиштхирой, приведенной в начале третьей книги Махабхараты. Жена и брат упрекают старшего мужа в том, что его братья и она сама вынуждены терпеть бедствия в изгнании, в то время как их враги, преступившие дхарму, благоденствуют. Юдхиштхира находит оправдание своему внешнему бездействию в обязанности соблюдать дхарму и в надежде на то, что плод его благочестивых поступков рано или поздно созреет. В их речах нет упования на Бога, как на что-то трансцендентное, стоящее над мирозданием и управляющее им. Во вселенной Юдхиштхиры есть только человек - и законы мироздания, сочетающие в себе законы физики и этики, которым человек должен подчиняться во имя вселенской гармонии. Двапара - Юга не нуждалась в Боге, Господь доверял своим созданиям и не считал необходимым становиться надсмотрщиком их совести. По сути ни один из персонажей Махабхараты не нуждался в Боге для решения земных проблем.
В минуты крайней опасности Арджуна не уповал на Бога как это сделали бы крестоносец или воин джихада в смертельном поединке. И Кришна не призывал своего бхакта полагаться только на помощь свыше, поддержка Бога заключалась только в дружеском участии и ободрении со стороны друга, совсем как от обыкновенного человека.
Как это ни странно, религия без Бога, именно религия, а не смутное анимистическое верование, вполне может быть. В Элладе времен дионисийства был культ Безымянного бога, который не имел никаких атрибутов, даже имени - просто был и к нему были обращены чувства верующих. В двадцатом веке Толкин реализовал смелый эксперимент - создал эпопею о Боге, в которой Бог не упоминается совсем. Именно это придает особую достоверность нью-эпосу, которая воспринимается на уровне подсознания теми, кто имеет представление о подлинных эпосах. В отсутствии Бога заключается характерная черта эпосов всех народов, где персонажами являются только люди-герои и весьма близкие к ним боги - обожествленные герои и стихии. Если не проецировать современную эпоху на прошлое и будущее, в которых существовали и могут существовать самые разнообразные религиозные формы - этот тезис не нуждается в доказательстве.
Оба брата достигли апофеоза. Нет вины Карны в том, что его подвиг остался в Двапара-Юге, а нравственное самосовершенствование Арджуны было обращено к эпохе Кали и до сих пор служит примером нам. Один герой заслонил другого, только и всего. Наверное, сами они в глубине души в своей непримиримой вражде ощущали себя частью единого целого, разделенного до степени противоположности на два противоборствующих начала. Но воля Бога вела их навстречу друг другу. Только так, в смертельном поединке, они смогли обрести самих себя, испытать до предела дух и силу, понять свое предназначение. А уж кто из них оказался настоящим победителем, сказать трудно. Слишком много точек зрения, с которых можно оценить вечер семнадцатого дня битвы на Курукшетре.
После битвы в беседах Пандавов имя Карны почти не упоминается. Слишком уж многозначительное молчание, чтобы не обратить на него внимания. В сознании братьев происходит душевный надлом, от которого они пытаются уйти привычным путем - душеспасительными беседами, жертвоприношениями, богоугодными делами.
Юдхиштхира становится образцовым государем, под властью которого благоденствует вся земля, царем, буквально помазанником Божьим. Его имя становится синонимом мудрого, могучего и милосердного владыки для всей последующей истории Индии. В последних книгах Махабхараты он центральный персонаж, вокруг которого строится сюжет. Он единственный, кто продолжает жить в полной мере - устраивать жизнь, перекроенную битвой на Курукшетре. Другие, например Кришна и Арджуна, превращаются во второстепенные персонажи, свои собственные тени. Из них уходят былые сила и энергия, они покорно избывают свое существование как заслуженную кару за свои деяния. Пандавы превращаются в простых помощников Юдхиштхиры, исполнителей его воли, Кришна уединяется в своей Дварке. И все же созидательный труд не может изменить того, что произошло, загладить коллективную вину Пандавов. Мораль эпохи, настоящая мораль Махабхараты, которую не смогли отредактировать редакторы - вьясы, осуждала принцип "цель оправдывает средства". И сами Пандавы думали так. Подлинными победителями на Курукшетре оставались те, кто жил во имя чести и не изменил ей в смерти, даже перед ясно выраженной волей Бога - Бхишма, Дрона, Карна. В моральном смысле Курукшетра обернулась для Пандавов поражением.
Прошли десятилетия, ушли в небытие очевидцы великой войны потомков Бхараты, свидетели братоубийства. Изменилось все - земля, время, люди. Несчастные победители ушли в небытие искупать грехи, совершенные во имя Бога.
Возможно, что самый последний эпизод жизненного пути Юдхиштхиры, буквально последняя его фраза, сказанная перед земной смертью, является отголоском нравственного поединка с Карной и попыткой заслужить его прощение.
Спутником Пандавов во время их исхода стала собака, тварь с ведической точки зрения презренная. Просто приблудилась и шла с ними до конца, испытывала голод и жажду, питалась подаянием как ее хозяева, видела их смерть от изнеможения и, наконец, вместе с Юдхиштхирой оказалась у подножия колесницы Индры, готовой отнести героя в рай. Только псине было не место в колеснице. Юдхиштхире было достаточно просто отвернуться и вознестись на небо. Он отказывается. Если собака сгинет в пустыне и отправится в ад - то он разделит ее судьбу. Он, Пандав, полубог, вершивший судьбы мира, творивший историю, вознесенный людьми до небес - разделит судьбу своего случайного бессловесного спутника.
В Махабхарате из центральных персонажей только Карна был некогда поставлен перед таким же выбором - сохранить верность людям, с которыми свела его судьба, даже ценой гибели или отказаться от этого долга, предпочтя почет, славу и богатство. Что может означать для Юдхиштхиры аналогичная ситуация, причем усиленная противопоставлением собаки достаточно благородным приемным родителям Карны? Он ни на минуту не колеблется, точно так же как не колебался Карна, делая свой выбор между приемными родителями и владычеством над миром. Да, конечно, это было испытание богов, облик собаки на самом деле принял бог Дхарма, небесный отец Юдхиштхиры, но что чувствовал Пандав в эти мгновенья?
Может, ему представлялось, что он наконец-то встал рядом, вровень со своим старшим братом...