Аннотация: Предполагаю еще 10-15%. Зашлифовать нестыковки, со временем доработать. А вообще, наверное, не по мне дерево. Исходно "военные" альтернативки, перходя к послевоенным реалиям, становятся жуткой скучищей.Исключений что-то и не помню.
Часть пятая. Звериный оскал эксплуатации
Что такое, по вашему мнению - победа?
Блок I: положение побежденных
а) Когда враг истреблен, страна его разорена, и оттуда вывезены все ценные вещи.
б) Когда враг порабощен, занят на самой тяжелой, грязной и опасной работе, весь продукт его труда отбирается, а ему оставляют ровно столько, чтобы не умер с голоду. При этом каждый из побежденных должен беспрекословно выполнять любой приказ любого победителя.
в) Страна врага управляется оккупационной администрацией, но на нижнем уровне, для удобства победителя, ему оставлено самоуправление. Армии нет, военного производства нет, запрет на производство сложной техники и любые разработки в ряде ключевых направлений науки и технологии. Высшее образование, как исключение, с явной направленностью на вспомогательные функции производства и управления.
г) Экономика побежденных является придатком экономики победителя, за сохранением такого положения следят, в этих рамках допускается любой уровень жизни побежденных. Воинской обязанности нет, но допускается служба во вспомогательных и тыловых частях армии победившей стороны по контракту.
д) Все вышеперечисленное не имеет к победе никакого отношения, и важно только возникшее в результате войны положение победителя.
е) Другой вариант определения
Блок II: положение победителя
а) Высокий достаток населения победившей стороны, большая доступность продуктов питания, вещей, жилья, услуг транспорта, отдыха в курортных зонах и местностях.
б) То же, плюс рост народонаселения победившей стороны.
в) Высокий уровень квалификации, образования и развития жителей победившей стороны при большем досуге и связанный с этим рост народонаселения.
г) Вывозится конечный продукт, а ввозится сырье и полуфабрикаты. Стабильная национальная валюта, фактически имеющая статус международного платежного средства.
д) Можно ли считать, что одержана победа, если враг - капитулировал, а пункты с "а" по "г" включительно не выполнены?
е) Международное положение, принципиально исключающее агрессию со стороны соседних стран за счет: 1) подчинения соседних стран и прямого или косвенного управления ими, 2) экономического, политического и военного союза с соседними странами, 3) военной мощи, заведомо превосходящей таковую любой страны и любой мыслимой коалиции стран, 4) комбинация "1, 2, 3", 5) комбинация "1, 2", 6) комбинация "1, 3", 7) комбинация "2, 3".
ж) То же, при активном стремлении к тесному экономическому и военному союзу стран, до сих пор в него не включенных.
з) Стиль одежды, архитектуры, градостроительных и организационных решений, произведения искусства страны победителя становятся модой не только в ближних и зависимых странах, но и в странах достаточно удаленных.
и) Иммиграция бедных и малообразованных людей, готовых на любую работу за любую предложенную плату, поскольку по месту рождения в любом случае гораздо хуже.
к) Иммиграция специалистов, исследователей, состоявшихся мастеров искусства и литературы, приобретение ими постоянного жилья.
л) Можно ли считать победу достигнутой, если истине не отвечают только пункты 1) "з", 2) "з" и "и", 3) "з" и "к", 4) "з", "и", "к"? Выберите один из четырех вариантов.
м) Блок слишком разнороден, в нем смешаны пункты, обозначающие цели и обозначающие признаки, экономические, внешнеполитические и культурные характеристики, что производит впечатление непоследовательности.
н) Достигнуто благополучие и стабильность всего мира или, по крайней мере, наиболее существенных государств мира на основе принципов организации, выработанных страной-победителем для организации жизни внутри страны.
Нужное подчеркнуть. Возможен выбор нескольких вариантов в каждом блоке. В пустых строках под отдельными пунктами внесите вопросы, дополнения. В пустых строках "Дополнения1" внесите свои представления о том, что является победой на Ваш взгляд. Заполнение не обязательно. Подпись не обязательна. настоятельная просьба вернуть все экземпляры в любом виде. Для служебного пользования.
Откуда она взялась, никто так и не узнал, да никого это особенно не интересовало. Появилась откуда-то - и все. Получили все члены ГСТО, включая председателя. Получили наркомы. Получили члены Президиума ЦК. Большая часть первых секретарей обкомов и крайкомов, директора крупнейших предприятий, не входящие в ГСТО.
Два экземпляра были сданы изрисованными: первый стилизованными геометрическими чертиками, второй - участками косой штриховки крест-накрест, мелкой и густой.
На одном экземпляре к варианту "б" "Блока I" было сделано добавление: "Правильно. И чтоб любая из ихних баб с первого намека снимала бы трусы." Подписи, понятное дело, не было.
На одну из анкет, очевидно, точили карандаш, потом сор стряхнули, а анкету вернули без пометок.
Самыми частыми были вопросы вроде: "Что ж нам теперь, кормить их? За что ж тогда воевали?". Чаще всего подписано, особенно представителями старшего поколения управленцев.
К варианту "з" "Блока II" было сделано одно соображение: "Это только признак без причины. Следует предварить: "Творческая активность населения настолько высока и развита, что..." - дальше по тексту. По какой-то причине не подписано, что само по себе заинтересовало инициаторов опроса.
Общее примечание ко всему опроснику: "Поначалу мне показалось, что СССР нечего предложить в качестве вклада ни в какой экономический союз, кроме сырья, что противоречит совершенно правильному пункту "г". В этом случае пришлось бы признать, что наша победа носит сомнительный характер, поскольку не дает стране никаких выгод даже в перспективе. Я думал, что у нас в избытке не производится ничего такого, что понадобилось бы разрушенному хозяйству других стран, но понял, что ошибаюсь. У нас большой объем производства соединений азота и фосфора, необходимый для производства взрывчатых веществ во время войны, ныне ставший избыточным. Я беру на себя обязанность изучить эти возможности в плане международной торговли". Подписано наркомом Ванниковым.
Общее дополнение ко второму блоку: "Высокий престиж военной службы, высокий конкурс в военные училища в мирное время, в т.ч. после десяти лет без крупных конфликтов". Подписано адмиралом Кузнецовым.
К варианту "г" "Блока II", замечание: "Не вижу ничего страшного в поставке горючего, электроэнергии, металла, удобрений, если только это увязать с модернизацией соответствующих производств на уровне наивысших достижений с участием второй стороны". Подписано наркомом Тевосяном.
По окончании опроса, Сталин, исходно относившийся к этой затее со значительным скепсисом, проявил сдержанный интерес к результатам и заметил:
- Било би лучше, если бы имело место прямое указание ознакомиться и заполнить. Хорошо, можно без подписи, но в этом пункте имел место совершенно излишний либерализм...
С ним, в общем, согласились. Основной смысл затеи заключался в том, чтобы возможно большее число лиц, принимающих решение, прочитало вопросы и хотя бы задумалось над ними. Чтобы, по крайней мере, не выглядеть идиотами на фоне всех остальных. Да, он, пожалуй, лучше всех знал и свой народ, и свою номенклатуру, что, по большей части, воистину была плоть от плоти этого народа. Несколько односторонне, без ряда кое-каких мелочей, вдруг оказавшихся такими существенными, но все-таки лучше. Сказали бы заполнить, - скорее всего, заполнило бы большинство, даже зная, что в щель ящика потом бросят без подписи. А не сказали, - значит, баловство, дурь на общественных началах, в кои то веки раз позволили скрутить фигу кому-то там. Но к набольшим не относившимся, это точно. Те бы приказали. А так выстрел прошел, можно сказать, в холостую. Или не в холостую, да только узнать этого никак нельзя.
- Вы правы, товарищ Сталин, - поднялся молодой, только что назначенный нарком легкой промышленности, чем-то похожий на воробья, но воробья, странным образом, серьезного и умного, - очевидно, нам следовало обрисовать задачу более четко. Но я считаю, что сама по себе инициатива была правильной. А то все кругом кричат "победа, победа", я слушал, вроде все нормально, а потом вдруг и подумал: а что это такое? Мне кажется, определившись в этом вопросе, мы сможем действовать более целенаправленно. Значительно.
Фактически, история с опросом была именно его затеей. Другое дело, что нашлись те, кто сразу же поддержал его. В основном, конечно, относительно молодые управленцы, выдвинувшиеся в первые ряды во время войны. Но и, как ни странно, Георгий Маленков тоже относился к их числу. Сравнительно немного, но нашлись. Председатель решил приглядеть за этой группой. Так, на всякий случай.
- Кто нибудь жилаит висказаться, нэт? Товарищ Косыгин показал, что умеет задавать... нэпростые вопросы. Я думаю, никто нэ сомневается, что у него есть свой вариант ответа. Прэдлагаю заслушать соображения товарища Косыгина о том, как нам... оформить победу.
- Товарищи, но у меня только самые общие и предварительные наметки...
- Давай Алексей. Подробные мы либо не дослушаем, либо заснем.
- Я думаю, удалось показать, что военный разгром противника не является синонимом победы.
- Сказал бы что-нибудь новенькое. И всегда-то войны затевались с целью пограбить. Чтобы хоть намного перебить военные издержки.
- Так то толковые войны, а не эту. Мы ее не затевали.
- Точно. Толковой войной может быть только та, которую затеял сам.
- Папрашу, - он постучал карандашом по столу, - нэ перебивать.
Ему было интересно. Он старался не мешать, не навязывать свою волю, не давить, потому что хотел приглядеться, что у них выйдет. Потом, со временем, потихоньку согнем, упорядочив излишнюю вольницу. Начать с того, что молодых - горячих натравить на тех, кто появляется на заседаниях под хмельком. Но что будет так интересно, он не ожидал.
- Ничего страшного. Пока только на пользу. Я предлагаю обдумать и одобрить следующее положение: победа может считаться достигнутой тогда, когда победитель живет лучше не только побежденных, но и окрестных стран.
- Не трудно. Ограбить до черного волоса, загнать в средневековье, оно и будет лучше. Себя приподымем - их приопустим.
- Нереально. Мы исходно были беднее, а теперь еще разруха. А в той же Франции, почитай, все цело. И в Англии тоже. Не говоря уж об Америке. Ее, кстати, и не ограбишь.
- Кстати, может быть, кто-нибудь объяснит мне, что такое: "лучше жить"? Очень уж неопределенное выражение.
- Если мы, по понятным причинам, не можем показать высокого достатка населения, то единственный выход, это обеспечить и показать такой уровень организации, при котором будет обеспечен стремительный РОСТ уровня жизни. Да, мы беднее, но с такими темпами...
- Интэресно. Раньше мы как-то нэ рассматривали уровень жизни в качестве фактора влияния страны.
- Как же. Глянет он на наше житье, и если не скажет, так обязательно подумает: "Не вам меня учить". И никакая пропаганда не поможет. Раз вы так живете, от вас лучше быть подальше.
- Я продолжу? О том и речь. Дело в том, что помимо этого и помимо вооруженной силы есть и другие методы привязать... освобожденные страны к себе. С деньгами у нас плохо, а вот ресурсами мы им могли бы очень здорово помочь. Общий смысл какой: мы восстанавливаем их хозяйство, а они влезают к нам в долги и привыкают к поставкам наших товаров, ориентируют линии доставки туда и обратно на нас, создают склады, базы, магазины, узнают входы и выходы, заводят личные связи.
- Отдельные предложения имелись, а теперь нужно получить полный список от каждого экономического наркомата, а потом свести в общий список.
- На это нужно врэмя. Предлагаю сразу определиться с двумя-тремя первоочередными позициями.
- С ними-то, к сожалению, все ясно. Бензин, мука, уголь и паровозы. Можно расположить в любом порядке.
- Почему "к сожалению"?
- Потому что все это и НАШИ первоочередные потребности. Особенно мука.
- Придется пустить на месяц-два ленд-лизовскую, потому что выхода у нас НЕТ. И наладить в первую очередь именно эту позицию.
- Несколько замечаний. Первое: зерно на Кубани и левобережной Украине в этом году будет. Не вдоволь, но и не голодовка. Обдумать мощности по помолу. Второе: чтоб американцы о спекуляции мукой ничего не знали. Третье: исключите уголь. Силезию мы и сами не трогали, и им взорвать не дали. Так что лучше побольше паровозов, а уголь только чуть-чуть, для затравки. Четвертое: вагоны. Их не хватает так же, как паровозов. Наши летчики постарались последние три-четыре месяца так, что подвижного состава на Западе попросту нет... И, наконец, пятое: оплату именно этой группы товаров, по крайней мере, первых партий, придется отложить на потом. Иначе экономика этих стран даже не запустится.
- Я так и не понял: мы-то что будем иметь с этого? Не когда-то потом, это понятно, а так, чтоб сразу?
- Самое главное. Рабочую силу. Причем и квалифицированную, и разнорабочих. На наших заводах они будут делать товары для себя и для нас. И покупать у нас за наши деньги, которые мы им заплатим за работу. Надо воспользоваться тем, что у них почти поголовная безработица. А уже через год с нашей помощью будут запущено что-то и на их территории. И загружено нашими заказами. В том числе в счет долга.
- Помимо того, что у нас, скорее всего, попросят, есть то, что мы можем предложить сами. Грузовики. Чем плохи "АГ - 5"? Я думаю, им обеспечен устойчивый спрос как минимум на два-три года.
- Нельзя. Такая, с позволения сказать, "кабина" на европейских машинах была лет двадцать-тридцать тому назад. Или вообще сорок. Наша исходная отсталость, плюс военная спешка.
- Ну, выбирать им не приходится! Чай не баре...
- Нельзя. Если мы и впрямь хотим победить, наша продукция не должна вызывать нареканий. И, тем более, презрительных ухмылок. Те, кому это надо, не обратят внимания на безотказный двигатель, непробиваемые шины и проходимость. А вот на то, что сиденья у нас будто из саянского гранита, обратят внимание в первую очередь. И на то, что водителю приходится сгибаться в три погибели для переключения скоростей. И на то, что самих передач мизер. Им - важно, что водитель вылезает из машины с чувством, будто его избили. Эти "мелочи" дорогого стоят Это мы привычные. Дурная, между прочим привычка. Не для победителей.
Надо заметить, что здесь своя доля правоты была у обоих сторон. От дурной, отвратительной привычки производить неудобную, антиэргономичную технику, разумеется, надо было избавляться, не считаясь с потерями и в кратчайшие сроки. С другой, следовало избавиться от привычки относиться к "европам" с избыточным пиететом: если им нужна наша заваль, то пусть берут. Пусть смеются потом, сколько хотят: раз купили, - значит, у вас и такого нет! Чай не баре. В конце концов, пусть сами переделывают под свои нежные зады, если вовсе невтерпеж, а там глянем. То, что пользуется спросом, просто пользуется спросом, а все остальные соображения тут вторичны.
- Так что? Отказываться от позиции?
- Могу только повторить. На основе НАШЕЙ модели надо сделать на продажу совсем новые, целое семейство, с привлечением ИХ специалистов. Только они могут сказать, какой именно вариант будут брать с удовольствием, и сколько лет. А вот проектировать БЫСТРО мы их научим. Но сколько-то, поначалу, мы можем передать в исходном варианте. Людям непритязательным. Сельским хозяевам, владельцам магазинов в глуши, и тому подобным деятелям. Они дадут рекламу среди своих, так что продать можно много. Но много - нельзя.
- ... И что, подобные разработки придется вести по каждой ерунде?
- И посложнее будет. Если мы действительно хотим победить. Для этого нужно учиться куда больше, чем учить. Гораздо больше. А Большой План должен предусмотреть, что понадобится сейчас, а что - потом. И в какой очередности.
- Точно предвидеть такие вещи невозможно.
- Насколько возможно.
- Чудная мысль: может, - предложить Америке вооружение и боевую технику? У них-то - конца войне пока не видно...
- Лучше не надо. Они бы-ыстро сообразят, что попросить. А эти вещи вызовут слишком много вопросов. Комплектующие, детали, материалы - это пожалуйста.
- Товарищ Сталин. Как все-таки будем решать вопрос с репарациями? Мы поднимали вопрос...
- Хороше. Ряд товарищей из промышленных наркоматов ставили вопрос о вывозе промышленного оборудования из Германии, Венгрии и Финляндии на производства, расположенные на юге и западе СССР. Ми с товарищами посовещались и пришли к выводу, что данная акция в прэдложенном виде является нэцелесообразной...
Аудитория отреагировала на данное заявление сдержанным гулом. Вывоз оборудования считался делом давным-давно решенным. Само собой разумеющимся. Сталин сделал трубкой жест, призывая к тишине.
- Ви послушайте. Думаю, ваше мнение несколько изменится. Товарищ Берович, доложите...
- Вывозить и устанавливать у себя станки произведенные, по большей части, в тридцатые годы, - значит, обрекать себя на застой или даже отсталость. Правильно будет оставит оборудование на месте, даже, при необходимости, доукомплектовать, дать сырье, и нужную нам оснастку нового поколения просто-напросто заказать. И разработку, - с нашим, понятно, участием, - и производство. Определенный, солидный процент пойдет в счет репарации. А за остальное придется заплатить. Часть наших людей с разрушенных заводов временно послать к буржуям, пусть участвуют. Послать по оргнабору и прямо мобилизовать. У себя освоить производство комплектующих, и для этого, наоборот, привлечь свободный персонал из Германии, Чехословакии, Франции, Бельгии. Номенклатуру комплектующих постоянно и настойчиво расширять. Сделать так, - значит не сожрать за раз, не разорить, а сосать соки долгие годы: десять лет, пятнадцать, сколько надо. Дополнительная выгода здесь та, что в сорок третьем мы получим самое современное на данный момент, а в пятьдесят третьем - то, что будет самым модерновым тогда. А их, - я имею ввиду немцев, - будем держать не то, что в черном теле, а, так сказать, в сером. Позволим им модернизировать производство по последнему слову, в том числе за счет наших новинок, - но за это они будут платить из своего кармана. Сами понимаете, отдавать часть продукции даром, - значит, по сути, продавать всю продукцию дешево. При этом мы постараемся сформировать их, - пусть даже высокоразвитое! - производство по возможности односторонним, с избыточной, что ли, мерой специализации. Чтобы сохранить зависимость от нас и потом, когда наступит пора отказываться от... явно оккупационных форм эксплуатации. Так что основным их наказанием будет продажа хорошей продукции по низкой цене на протяжении долгого времени. Хотят иметь больше, пусть больше производят. Это и называется "прямая зависимость уровня жизни от производительности труда". Что потопаешь, то и полопаешь.
- А не боишься, что тебя потихоньку переиграют? Что окажутся лучше?
- Не исключено. Но оно, может, и к лучшему. Расслабляться не будем. Вообще немцев надо держать в виноватых долго, так, чтобы успеть содрать с них не одну, не семь, а все десять шкур. Но! Не только не морить голодом, не только не держать в нищете, но и обеспечить ясную перспективу. Стране, нации, и каждому немцу отдельно. Чтоб могли жить, в общем, как люди, с одной только разницей: за каждое благо им придется платить куда большую цену, чем остальным. Смогут процветать при таком условии - честь и хвала. И мы заранее назовем им условия, выполнение которых будет обозначать, что срок они отмотали. Осталось отбыть сколько-то на вольном поселении - и все.
- Это с немцами сойдет. А как ты собираешься строить отношения с остальными?
- Это гораздо, гораздо сложнее. Тут нужны люди не мне чета, а гораздо более умные и опытные. Я вообще не общался с иностранцами за исключением, понятно, пленных немцев, знаю только немецкий и очень, на самом деле, опасаюсь, что специалистов такого уровня у нас, в Советском Союзе, попросту нет. Мой доклад, как вы заметили, не более, чем мнение производственника по довольно узкому вопросу. По вопросу о глубоко ошибочном, на мой взгляд, плане репараций. Может быть, основная схема будет такой: Австрии нужен, к примеру, бензин. Правительство или частник, который подрядился организовать поставки, заказанное получает, но при этом находит и посылает людей, которые организовывают промысел нефти, или расширение и модернизацию переработки, и сами этим людям платят, сколько положено. Получив и выполнив уговоренный объем работы, получают постоянную долю продукта сколько-то лет. Ну, а мы оставляем за собой право быстро выгнать явного некудышника восвояси. И неустойку содрать. У нас ведь просто. Они работали в Татарии или в Баку, а продукт пойдет, к примеру, из Плоешти. Вообще откуда удобнее. Но все должны получить то, что хотят. Наша с вами задача, наш крест организаторов, чтобы получили, в конечном итоге, больше, чем может дать кто угодно еще. Лучше. Дешевле. Быстрее. Удобнее. А мы получили бы не меньше их. По возможности, - больше.
Мордобой I
- ... А и сволочь ты, Саня!
- Знаю. Но все-таки, в данном случае, - почему? Что случилось?
- А то! Гляжу на тебя, и удивляюсь: такой молодой, а такая сволочь! Прям ненавижу тебя. "Победители, победители...", - передразнил он гнусным голосом, - всем, значит, по справедливости, кто сколько заработает, в том числе и фрицы... А нашим что?!! В деревнях? Тем самым, что и правда победили? Опять даром работать, сколько скажут? Опять вся жизнь мимо? Опять кому угодно, только не им? Только с них? Сволочь! Вот хочешь, - так донеси. Сам все время хочу бросить все, да уйти. Сил больше нет на вас, кровососов, глядеть. Вот только все трушу чего-то, и уж сам не знаю, чего.
- Сволочь. - Согласно кивнул Саня, потому что собеседник, хоть и тянуло от него умеренным выхлопом свежака, выходил в немалой степени прав, и от этого было особенно горько. - А ты дурак. Кто делает - не говорит, кто говорит - не делает. Ну нельзя об этом говорить! Заикаться нельзя после того, что военные вытворили! У них...
- У вас.
- У нас, - согласно кивнул Берович, - сейчас один главный страх. Что мужики винтовки не сложат, услыхав, что никто колхозы отменять не собирается. Пока суд да дело, а НКВД в ауте. Вот кто их сейчас может напугать? Чтоб профессионально? Вся страна кверху жопой полетит, гражданская и фрицы цветочками покажутся. Ты думал, - мы о чем-то там другом, а мы ведь, на самом деле, именно об этом сейчас говорили. Ни о чем другом не говорим. Только мнения разные. Одни говорят "зажать", а вот я говорю "занять". Только ты не слышишь.
- Умный, да? Занять, - это как?! Чтоб еще больше работали и уж вовсе света божьего не видели бы?
Такое он видел уже не первый раз. Нормальный вроде бы, свой, неглупый, в меру циничный мужик вдруг закусывал удила и лез, как смертник на амбразуру, как медведь на рогатину, как взбесившаяся псина - на двустволку с картечью. И не убедишь, и не сыщешь слов, и не остановишь. В этот момент особенно отчетливо понимаешь, что вот этот - по-настоящему из деревни, не сам, так папаня его землю пахал. Наступает момент, совершенно непредсказуемо, по ничтожному вроде бы поводу, когда все, что после этого, слетает, как шелуха, и наружу лезет корявое крестьянское нутро. Совершенно неистребимая тяга к некой справедливости и равенству, которого никогда не было, нет, и не будет. Как там, биш, умное слово? А: "эгалитаризм"... Гос-споди... Да что произошло-то? И тут до него дошло. В Саниной речи он услыхал, что с людьми собираются обходиться так, как он сам, в глубине души, считал справедливым: сделал - получи, сколько договаривались, подвел - не обессудь. Вот только с иностранцами. Весь ужас состоял в том, что ОНИ, среди которых нечаянно затесался Саня, оказывается, знают, как по справедливости, но только к своим, которые из колхоза, это не относится. Но, среди куда более виноватых начальников именно Саня назвал вещи своими именами и вслух, вот на нем и сконцентрировалась ненависть собеседника. Иррационально, но от этого не легче.
- Чтоб больше делали, и потому часть могли бы оставить себе. Это знаешь, как занимает?
Собеседник медленно, изо всех сил стиснул корявый кулак.
- Ты того... Отойди от меня, слышишь? А то я того...
Вечером он напьется, и будет лить слезы. И неважно, что скажет и сделает потом Берович, чтобы исправить первородный грех своей несчастной страны. Сегодня он на ровном месте нажил себе врага, который будет ненавидеть его всю жизнь тяжкой, нерассуждающей мужицкой ненавистью.
В конце тринадцатого века от рождества Христова монголы, явившиеся из своих степей в Европу, напугали европейцев мало, что не до поноса. И даже не тем, что они сметали любые посланные против них войска, а остановить их казалось немыслимым. Истинные выходцы из другого мира, они покусились на святое и незыблемое, чуть не обрушив тогдашние представления европейцев о жизни и ее реалиях: они не предавали своих и не продавались за деньги. Истинные чудовища. Прошло почти семьсот лет, прежде чем старушка Европа снова столкнулась с подобным потрясением основ и покушением на самое святое. И снова, как и семьсот лет тому назад, тому виной были пришедшие с Востока полчища варваров. Субботним вечером в Женеве и столицах кантонов был высажен десант, насчитывавший сорок тысяч человек в общей сложности. Никого не обижая специально, они решительно, стараясь только не проливать лишней крови, подавляли любые попытки сопротивления и в считанные часы взяли под охрану все основные банки Швейцарии. В ультиматуме, предъявленном от лица Верховного совета и Совнаркома, а также сейма и правительства республики Польша, Швейцарская Конфедерация и отдельные кантоны обвинялись в пособничестве нацистам, в связи с чем их нейтралитет признавался только частично. Требование было самое простое: выдать деньги, лежащие на счетах: "НСДАП и иных преступных организаций III Рейха, Венгрии, Румынии, Хорватии, а также министерств и ведомств царской России, членов императорской фамилии, белогвардейских организаций за рубежом и отдельных крупных деятелей белой эмиграции". Поднявшийся в прессе бывших союзников истошный вой немедленно смолк, когда для проведения аналогичного "санационного комплексного аудита банков с последующим перераспределением вкладов" пригласили и их представителей тоже. Да нет! Грех подумать! Это было нашим намерением с самого начала! Вы просто не так нас поняли.
Еще большие средства удалось отыскать на анонимных номерных счетах: там все было честно, ждали два месяца, и если владелец объявлялся, перераспределения не происходило. Только случалось подобное вовсе не так часто. В результате операции "Картахена" чистый "выход" для Франции составил сумму, примерно равную 893 442 653 долларов США, для Соединенного Королевства - 1 114 573 219 долларов США. Меньшие, но пропорционально очень существенные суммы получили Нидерланды, Бельгия, Дания и Норвегия. Сколько получили СССР и Польша, не узнал никто. Но, с учетом того, что русские наложили лапу на золотой запас Рейхсбанка, найденный в Тюрингии, общий итог должен был оказаться весьма приличным.
Не такие уж большие по довоенным меркам, эти суммы для полумертвых экономик были подобны глотку воздуха: можно было хотя бы начать жить. Ну хотя бы попробовать. Поэтому свободная пресса резко прекратила обвинения русских варваров в аморальности и том, что для них нет ничего святого: кое-где даже отмечалось, что, в принципе, деяние это является (Отчасти. С известными оговорками. С поправкой на специфику. А чего с них еще ждать-то.) справедливым. Отмечалось, впрочем, глухо. Соединенные Штаты, будучи приглашены, после двухдневного молчания коротко и сухо отказались принимать участие в дележе добычи. Если не считать нелегкого испуга, - швейцарцы были в курсе, что из себя представляет Красная Армия вообще и ее военно-воздушные силы в частности и представляли себе, чем для горной страны обернется попытка сопротивления, - конфедерация практически не пострадала. Деньги, сменив владельцев, остались в тех же банках, а Швейцария, взамен прежнего, утратившего силу нейтралитета, получила совсем новенький, с иголочки, для новой послевоенной реальности, еще даже и лучше, потому что за подписью и печатью коалиции победителей, включая фактических хозяев Европы - русских.
- Переведите ему, что речь идет об очень непростой технике, не имеющей аналогов и не предназначавшейся к продаже.
- Доктор Чельвецки говорит, что понимает это очень хорошо, потому что является специалистом. Он имеет патенты в сфере производства синтетического горючего. Он не видит причины, по которой столь перспективный товар не мог бы продаваться. Не существует ни одной фирмы, которая смогла бы скопировать основные агрегаты устройства быстрее, чем за четыре-пять лет. Серийное производство по приемлемым ценам может быть развернуто еще через два года, не ранее. За это время количество проданных агрегатов может составить две-три сотни тысяч комплектов, и рынок вряд ли будет насыщен. Пока речь идет о сигнальной партии в тысячу комплектов.
- Ого! Это придется разворачивать производство... А о какой цене идет речь?
- О более, чем приличной. Двенадцать тысяч долларов за генераторную установку и три тысячи за вспомогательную установку на шасси. Может идти речь о замене денег тем или иным товаром на данную сумму.
- Я доложу руководству. Это недолго. Подождите здесь.
Действительно, не прошло и получаса, как необходимое разрешение было получено и сделка состоялась. Русских было стыдно обманывать. Их стиль торговли он для себя обозначил, как "стиль богатого холостяка". Точно так же они не торговались, если им что-то было нужно, а оставшаяся после покупки сумма казалась им достаточной. Полтора миллиона тонн пищевого зерна из Аргентины, которые он предложил им в обмен на их товар исходя из бессовестной цены десять долларов за тонну, буквально загипнотизировали их. А он, положив в карман без малого четыреста тысяч долларов по результатам одной только этой сделки, вдруг стал прямо-таки неприлично богат, а ведь она была далеко не единственной. Теперь можно было спокойно нырять в мутную воду послевоенной Европы и ложиться на дно. Можно было продолжать торговать с русскими, и озолотиться окончательно: ничего противузаконного он, в конце концов, не делал, обязательства выполнял строго, а их нелепая власть, похоже, дала им отмашку на торговлю. Если что, - извинится и сменит условия на более для них выгодные. Точнее, - менее невыгодные. Можно было уехать в ту же Аргентину, купить поместье и жить безбедно до гробовой доски. Можно было все. Но, вырвав без особого даже труда свой куш, он не почувствовал ожидаемого счастья. Подумав, он понял в чем дело: он не хотел шакалить, наживаясь на дикой конъюнктуре послевоенной Европы, когда ни у кого ничего нет, и всем нужно все: от алюминия в чушках и угля до кофе и презервативов. Он хотел делать эти самые генераторы, а потом, разобравшись, делать их гораздо лучше. Даже сейчас, не имея понятия о базовых принципах, он навскидку мог бы предложить десяток усовершенствований. А потом начать делать все, что из новых принципов вытекает. Там, где они предложат одно устройство, он предложит пять. Просто потому что понимает, что может потребоваться разным пользователям под разные цели.
- Доктор Чельвецки спрашивает: нельзя ли развернуть производство стационарных установок того же назначения? Для начала - той же или в два раза большей мощности? Он гарантирует оплату сигнальной партии. Особых препятствий нет? Нельзя ли оставить своего представителя, инженера Лорьха для согласования вопросов массы, формы, конфигурации изделий? Речь идет прежде всего об удобстве транспортировки железнодорожным транспортом...
Вальтер Лорьх был высокопрофессиональным человеком. За время войны ему приходилось возить всякое, практически все. И если бы те полу-подростки и молодые женщины с простецкими, грубоватыми лицами, с которыми ему приходилось работать теперь, узнали о характере иных грузов, которые ему приходилось упаковывать, грузить и перевозить, они, наверное, пришибли бы его прямо тут. Или, выждав до вечера, организовали бы его бесследное исчезновение. Но им ничего не сказали, а самим и в голову не приходит, что с ними может работать какой-нибудь гад. И о том, что немец его возраста, стати и манер есть гад, скорее всего, по определению, и быть не гадом просто не может, они тоже не задумываются. Сказали инженер, значит инженер. И то, что называют между собой фашистом, лежит странным образом отдельно от этого. Ладно, что было, то прошло. Как будто это все доставляло ему удовольствие. Но профессионализм никуда не денешь. Его посетила блестящая мысль, и он попросил, чтобы стационарные агрегаты вписывались строго в один размер. Проблем не было: 2,80 х 2 х 1 метр, без натуги. Сделать очень большую коробку, чтобы таких помещалось, - с крепежом, - четыре штуки. А четыре коробки - аккурат на платформу. Посидев вечер, он придумал конструкцию и начертил чертеж, которым остался доволен. На утро чертеж попал на стол товарища Свиридова и был размножен. Оригинал с датой копирования ему вернули через час, но вот того, что первый образец, отлитый из толстенной, жесткой пластмассы ему продемонстрируют уже на следующий день, он никак не ожидал. Скоро "точно таких же" понадобилось очень, очень много. Чему-то они, все-таки, научились и пробовали заломить по восемьдесят долларов США за упаковку, но в итоге сошлись на шестидесяти. Буквально через полгода потребность в стандартных контейнерах оказалась настолько велика, что ни 63-й, ни смежные предприятия не смогли ее удовлетворить: в конце концов это было не их дело. Он сорвал кредит под бешеные проценты, купил оснастку для холодного "катализного" литья и большую партию сырья: жидкий пластик, катализатор, и минеральную ткань в тугих, тяжелых, как камень, рулонах. Кредит с процентами он вернул через семь месяцев, производство в Силезии, Гамбурге и Бресте пришлось спешно расширять, но вот сырье по-прежнему поставляли русские. Только через шесть лет Ван Эйкам нашел замену пластику, а Роже Дюбуа еще год спустя построил грандиозный завод стеклянного волокна. Гордость - тешило, но получалось не намного дешевле и похуже. Впрочем, к тому времени металлургия, на момент своего "низкого старта" насыщенная чудовищным количеством "военного" лома, уже раскрутилась во всю мощь по всему Старому Свету, от Бирмингема и до Осаки, и контейнеры, не заморачиваясь, варили по-старинке, из стали и железа са-амых разных сортов, - но размеры и конструкция, естественно, остались те самые. Когда через десять лет после памятной ночи Вальтер Лорьх, ставший мультимиллионером, начал было размахивать патентом и требовать доли с каждого произведенного контейнера четырех типоразмеров, русские демонстративно, в четыре раза расширили производство в Красноярске, Комсомольске, Владивостоке и Петропавловске Камчатском. У них как раз дикими темпами, лавинообразно росли морские перевозки, связанные с началом экономического бума в Японии, и не хватало, в общем, только повода. Примерно тогда же ему подробно объяснили, куда он может идти со своим патентом. К его чести надо сказать, что он понял все и сразу. Он бы и так понял, без хамства, поскольку русские, безбожно автоматизировав новые мощности, сбили цены в полтора раза.
- Доктор Чельвецки хочет также обсудить возможность закупки грузовиков ГАЗ модели "5".
- Переведите ему, пожалуйста, что модель не приспособлена к интересам иностранного потребителя и не предназначена к поставкам за рубеж. К продукции завода уже проявили интерес иностранные заказчики, и теперь готовится новая, усовершенствованная модель, которая...
- Это очень интересно, и доктор Чельвецки непременно хочет быть в ряду первых покупателей новой модели. Но до того момента хотел бы купить пятнадцать тысяч машин модели "5" текущей серии. Транспорт нужен срочно, а эти люди не будут предъявлять претензий.
Попробовали бы только... Да, техническое убожество. Да, после часа вождения чувствуешь себя, как после рабочего дня на каменоломне. Зато управление чуть посложнее, чем у мотыги, но уж явно попроще, чем у винтовки. И почти невозможно сломать даже нарочно. Именно то, что нужно для тупых пеонов, - или как их там? - поскольку именно их он решил осчастливить этими русскими колесными дыбами. Надо брать грузовые перевозки в свои руки, по крайней мере, на западном побережье Аргентины.
А то, что они всерьез собираются сделать этот агрегат удобнее, смутно беспокоило. Потому что вроде как нарушало некий нигде не прописанный, но всем известный порядок вещей. Известное всему миру неумение и нежелание русских заботиться об удобстве водителей, курсантов, пассажиров, военных летчиков, крестьян, покупателей, посетителей присутственных мест, станочников, жильцов и домохозяек, - не говоря уж о заключенных, - было неоспоримым и неотъемлемым элементом этого порядка. Существовали странные исключения, - вроде столичной "подземки", но они стояли как-то наособицу, не опровергая постулат, а, вроде бы, даже его подтверждая.
Он предложил хамскую цену в шестьсот долларов за новую машину, и понял, что совершил ошибку. Русские не были народом торгашей и торговаться не любили. Это веселое, очаровательное занятие, которое так любят на Востоке, не развлекало их, а странным образом смущало и даже раздражало. Торгуясь, они становились нервными, мрачными и глядели подозрительно. Назови он сразу следующую цену, это могло бы и прокатить, но теперь они не пожелали продавать и за семьсот пятьдесят. И вот тогда-то до него и дошло, что грузовики эти ДЕЙСТВИТЕЛЬНО позарез нужны им самим, не намного меньше, чем то самое зерно, и они с удовольствием оставили бы у себя любое разумное их количество. Сторговались по восемьсот шестьдесят. Он ушел окрыленный, но, спохватившись, прибежал спозаранку уже на следующий день: шины. Потрясающие, исключительные шины "Модели "5", прекрасно подходящие к "фордам". Другие изделия из резины тоже, но шины в первую очередь.
Суммарный объем сделок в послевоенной Европе вообще, и сделок с участием СССР в частности может вызвать глубокое почтение даже и в наше время. В считанные годы и даже месяцы, пока действовал рассчитанный на стандартные для СССР пять лет Большой План (потом, впрочем, тоже: за пределами Союза) создавались колоссальные состояния. Тут напрашивается слово "дутые", но по факту оно подходит плохо. Тогдашние нувориши, за исключением спившихся, сошедших с круга, убитых конкурентами и решивших, что им хватит, остались столпами бизнеса и потом. А, в лице потомков и наследников, так и до сих пор. Очевидно, связано это с тем, что занимались они в те поры исключительно вещами актуальными, земными, предельно конкретными и содержательными: горючим и транспортом, продовольствием и текстилем, лекарствами и электричеством. Все они считали, что нещадно обманывают наивных русских и не понимали только, почему те вовсе не разоряются, а, вроде как, даже наоборот. Ну те, кто понимал по-настоящему, знали главную причину феномена: в те поры в Европе с Америкой с одной стороны, и СССР - с другой, были слишком еще отличающиеся структуры потребительских цен. Те товары, что были ни по чем с этой стороны, в СССР требовались прямо-таки позарез, и вздутая, по мнению партнеров, цена вовсе не казалась русским такой уж высокой. Второй главной причиной был наплыв квалифицированных рабочих рук из охваченных безработицей областей и стран. Оседлав волну, власти в Союзе, с одной стороны, эксплуатировали их нещадно: сорокавосьмичасовая рабочая неделя плюс почти обязательные сверхурочные, которые, впрочем, честно оплачивались в полуторном размере.
Второй стороной, куда более тонкой, сложной, и, в конечном итоге, важной было неуклонная решимость в разы повысить производительность труда, воспользовавшись теми принципами организации, которые поневоле привносили с собой чужаки.
Для того, чтобы придать "реформированному" рублю реальное содержание, его временно "обеспечили" горючим: за рубль в любой момент можно было получить литр бензина. Это была вынужденная мера, поскольку в тот период в СССР трудилось чрезвычайно много иностранных граждан, от пленных немцев и до британских инженеров, чей труд оплачивался исключительно в рублях. Вот они и вывозили поначалу топливо. Загружали канистрами и бочками целые вагоны. Нанимали "в складчину" целые цистерны отдельно и составы из цистерн топлива, которое впоследствии реализовывали за национальную валюту, а, чаще того, за незыблемо стоящий и безудержно растущий Доллар США. На короткий период вокруг этого вырос даже целый слой жучков-перекупщиков, но потом, осознав неладность положения, Совнарком враз прекратил эти безобразия. ГККЖТ, Государственная Коммерческая Компания Жидкого Топлива открыла склады на всех узловых железнодорожных станциях вплоть до Пиренеев. Разумеется, - никаких пошлин, и поэтому, как в Башкирии, так и в Москве, как в Варшаве, так и в Париже: за реформенный рубль - литр бензина. Теперь иностранные работники не заморачивались с канистрами и перекупщиками, спокойно вывозя рубли. После этого "жучки" сохранились, но уже в несравненно более скромных количествах. Чего русские никак не ожидали, так это того, что "возвращенцы" так быстро сорганизуются, на какой-то период практически монополизировав розничную торговлю жидким топливом в разоренной, но, вроде бы, оживающей Европе. Явочным порядком рублик стали использовать в расчетах и по другим сделкам, с топливом не связанным.
Мордобой II
- Скажите пожалуйста, Александр Иванович, - нарком легкой промышленности счастливо улыбался, - вы это, если не секрет, у кого покупали? И почем? Или опять этот ваш натуральный обмен с американцами?
В руках он держал белую, как свежевыпавший снег, тугую прядь какого-то волокна, явно отрубленную или отрезанную от какого-то более длинного конца.
- Это? Да ни у кого.
- Послушайте, товарищ Берович, уж в чем-чем, а в хлопке я разбираюсь. У нас не растет сортов с такой длиной волокна. Оно длиннее, чем у лучших селекционных сортов на основе египетского хлопка в пять-шесть раз, как минимум. Не говоря уж об американских. Из этого можно сходу производить лучшие сорта батиста. Так называемый "маркизетт".
- Вы уверены?
- Нас в "тряпке" неплохо учили. Один Марков чего стоил.
- Очень странно. А где вы его взяли?
- Да у женщин ваших отщипнул немножко. От большой такой пачки.
- А-а-а... Во-от в чем дело! Я разрешил. По килограмму в руки на месяц. Послушайте, ну нельзя же так жаться! Им надо, а у нас производство вполне...
И - замолчал, увидав изменившееся, с очень странным выражением лицо молодого наркома.
- Послушайте. Мне плевать, кому вы его выдаете в пайках. Это вам виднее, а я вам не начальник. Меня интересует, это что - НЕ ХЛОПОК?
- Конечно, нет. Это целлюлозное волокно. В сороковом меня спросили, могу ли я особо чистую целлюлозу на шашки для РС. Провозились три месяца, но сделали. Как почти все, из древесины малоценных лиственных пород. Наша технология такова, что проще всего получается прямое волокно без ветвлений. Пороховщики сказали, что длина особого значения не имеет, поэтому контроль за дефектами цепочек установили третьего уровня, и волокно выходит от пятисот до восьмисот миллиметров. Сделать вдвое длиннее, получится почти на двадцать процентов дороже. Удлинить втрое, будет дороже в два с половиной раза... А что случилось? До сих пор нареканий не было.
- Я тебе объясню - "что". - Зловещим тоном проговорил Косыгин, задыхаясь от бешенства. - Видите ли, Александр Иванович, хлопок - это и есть целлюлозное волокно. Обводнить пустыню, вырастить, собрать, очистить от семян и линта, - и останется то самое чистое целлюлозное волокно. Почти чистое, потому что там еще есть процентов пять всякого говна, от которого приходится с бо-ольшим потом избавляться. Мы за это, - валюту платим! Золото роем на Колыме, чтоб это самое "целлюлозное волокно" купить. За морем! Роем каналы в пустынях, орошаем десятки квадратных километров пустыни, чтоб уж не совсем зависеть от буржуев, выращиваем довольно убогий хлопок, - а товарищ Берович переводит в тридцать раз лучшее волокно - на порох! И мы ни сном, - ни духом! Страна раздетая, - а он гонит волокно из сырых дров и молчит!!! А если б твои бабы не брали б его на затычки, - никто б так и не знал ничего!
- Да откуда ж мне знать! Уж чего-чего, а одежды с 63-го не спрашивали. По-моему только ее одну и не спрашивали! Откуда мне про ваш хлопок знать-то?! На обтирочные концы куски шли. В лазарет просили довольно много, вместо ваты, там говорили, что даже лучше... И все!
- Если б ты только знал, - нарком поневоле начал смеяться, вот только смех этот выходил несколько нервным, - как же мне хочется набить тебе морду!
- Не надо, Алексей Николаевич, - озабоченно ответил Берович, - вы со мной сроду не справитесь. Вы текстильщик, а я, все-таки, металлист.
- Знаю. Поэтому сделаю по-другому. Я всему Совнаркому преподнесу это, как последний анекдот. Поверь, - товарищи оценят.
- Сам покаюсь.
- Каяться мало. Еще и замолишь. Грех-то. Ты понимаешь, что цена твоему идиотизму сотни миллионов золотых рублей? От расстрела, который тебе положен по всем статьям, тебя спасает только то, что мы теперь эти миллионы вернем. Может быть, даже с лихвой.
- Имейте ввиду, то, что я вам расскажу, сведения в высшей степени секретные. Теперь вот и такое приходится секретить, дожили. Многие из буржуев бог знает сколько заплатили бы только за то, чтобы узнать о чем мы сейчас разговариваем. Оказывается, закупки продовольствия за океаном связаны, в основном, не с тем, что в Старом Свете ничего не выростили. Дело в том, что городу сейчас нечего предложить деревне... Ну, - или фермерам, если говорить о Европах... Этот их Майоль утверждает, что если бы прямо сейчас, завтра предложить им необходимые товары, внешние закупки продовольствия удалось бы сократить на сорок процентов уже в этом году. И на восемьдесят - в следующем. Ты представляешь себе, какие это деньги? Какие выгоды будут утрачены? Люди набрали кредитов под расширение посевных площадей, под увеличение производства, - а тут такое.
- Они не прогадают. Это невозможно, и поэтому "если бы да кабы" француза ничего не значат. И вообще, - тоже мне, откровение. У нас было точно то же после гражданской, так мы не миндальничали... Отобрали у деревенских жмотов излишки, да и шабаш.
- Ага. А потом поставили то же самое на новый организационный уровень. На промышленную основу.
- Что-то я тебя не пойму, - сощурился на него собеседник, - сомневаешься в правильности решения Партии?
- Не, не. Грех подумать. Я, с твоего позволения, вдруг осмелился задуматься, что с тех пор мно-ого воды утекло. Новое время может потребовать новых решений.
- Что утекло, а что и нет. Запомни, одна истина никогда не устареет: ставь мужика раком, иначе он тебя поставит. Один умный морячок сказал, так как отрезал. Если этот порядок изменить, то и мужик изменится. Другой будет, а нам нужен такой, как есть.
- Кому это - "нам"? Вот гляжу я на тебя, и думаю... Надо бы справки поточнее навести, - уж не из бывших ли ты? Знаешь, кого твоя рожа вдруг напомнила? Пана Тухачевского. Такое же барское презрение ко всякому там "быдлу". Твоя фамилия-то как? Та, что от папки досталась, или мамкина девичья?
Некоторое время мужчины ломали друг друга взглядами, а потом, осторожно, медленно и синхронно, опустили их, как опускают оружие, будучи уже совсем готовы выстрелить.
- Так, короче: часть можно взять за горючее. Часть - за удобрения, но пока не много: конец года, не сезон. Весной будет хорошая позиция, а пока так себе. Запчасти, - но это, сам понимаешь, не наши запчасти. Освоим быстро, но не сразу все-таки.
- А если короче, то что сказал тебе француз? Ведь он же сказал тебе, что нужно селянам?
- Угадал. Ты будешь смеяться. Практически в любом количестве идут тряпки. Обносился народ. Белье, штаны, рубахи, куртки, пеленки, чулки и носки, постельное белье, любые добротные ткани в отрезах. Плащи и пальто. Короче - все.
- А еще это все то, чего у нас нет. Мы только форму и солдатское белье сейчас производим более-менее. А все остальное...
Он только безнадежно махнул рукой.
- Слушай. У нас и танков в конце сорок первого не было, и снарядов, и самолетов. Мы понимали, что без этого никак, и наладили выпуск. Вот этого у нас сейчас нет, а не мануфактуры.
- Чего?
- Понимания настоящего, что без тряпок, - в самом широком сортаменте! - сейчас не обойтись никак. Сейчас это наши снаряды. То, что упустим мы, захватят другие, и с концами. Не зря важные группы товаров купцы между собой именуют "позициями". За эти три недели я понял, что торговля и связанное с ней производство требует той же оперативности, организации и напора, как фронтовая операция. Та же война, понял?
- Слушай, друг ситцевый, ты, может быть, и шелк так же можешь? Или шерсть?
- Нет. Так же - не получится. Это ж не целлюлоза, которой хоть в щепках, хоть в соломе сколько угодно. Это белок. Надо делать из мяса, яиц, казеина, рыбы. Из коллагена костей. На худой конец, говорят, соевые шроты годятся, но я их никогда не видел, не знаю. Так или иначе какая-то еда. Если осваивать производство самих этих... ну, звеньев, то сделать можно, но времени уйдет полно, а вам же сейчас надо?
- Так ты пробовал?
- Да. В сороковом еще. Десантники просили. И такой шелк, и паутинный делал. Сделали, потом бросили. Нашли волокна подешевле и покрепче. Тоже вроде бы как белок, но из дешевых искусственных звеньев. Крепкий, зараза, это да, не отнимешь, и ткань красивая, но неудобная, жаркая какая-то, потная. Но на парашюты самое то. Шестрил, из дли-инных молекул чистого углерода, - взять полоску из шестиугольников графитовой структуры, только еще разбитых на треугольники, она и свернется сама в трубочку, - тот и еще крепче, там и нитку не порвешь, но вообще каляный. Мы из него самолеты делали и броники ткали. Хорошие, но без обстрела носить не будешь. А с шерстью вообще не знаю, - как. Чтоб такая же, так это сильно много времени.
- Знаешь, что? Ты завтра притащи все волокна, с характеристиками, какие есть. Будет малый совет по текстилю. И Василий Радионович будет. Мы имеем большие виды на вас двоих...
Арцыбашев, долгое время работавший на 63-м под началом Сани и Постникова, был отозван и ушел в самостоятельное плавание. И это было правильно, потому что пора. По слухам, - крутил большие дела. Как и следовало ожидать. Солидный человек. Приятно будет встретиться.
- Мальчонку с собой можно?
- С какой стати?
- За все время третий такой, что может меня заменить. Отвечаю. Вижу, дело организуется объемное, вот пусть и въезжает. Со временем его и поставим на гражданское направление.
- Тогда приводи обязательно. Нужно же глянуть, что за фрукт. Заодно я познакомлю тебя с одной француженкой...
Мордобой III: оргвыводы
За время своей профессиональной жизни Мирону Семеновичу довелось видеть и лечить всякое. Почти все. Но была и узкая специализация: болезни органов мочевыделения. Лечение каких-нибудь циститов или пиелитов представляло собой дело долгое, нудное и достаточно неблагодарное. Оно содержало массу тонкостей, которые нужно было учитывать. Каждое небольшое достижение на этом поприще требовало множества усилий, массы проб и ошибок. Большие надежды одно время связывались с пронтозилом - стрептоцидом. Одно чудо препарат таки-совершил: мягкий шанкр не пережил столкновения с химикатом, сгинув без следа. Но в остальном... он довольно быстро убедился, что чудес все-таки не бывает и хроническая болезнь остается хронической болезнью.
Потом началась война, вся страна надела форму, и профессору тоже пришлось-таки пошить мундир. Утешало что, по крайней мере, генеральский. Работы оказалось много и, по большей части, понятно, административной. Было, в общем, ни до чего, но время от времени доносились глухие слухи об американском лекарстве "пенициллин". Рассказывали какие-то форменные сказки, он верил им процентов на пять, именовал "боба майсесами" и, разумеется ни на секунду не думал, что это коснется его напрямую.
Однако коснулось. На склады начал поступать препарат под названием "совирид", а на вопрос, что за, ему ответили, что вроде американского пенициллина, только советский, и поэтому гораздо лучше.
Ну конечно. - Сказал Мирон Семенович. - Уж это само собой. Никто и не сомневается. Пусть только попробует.
Что-то в его тоне показалось товарищу Бредихину сомнительным, он бросил на профессора в генерал-майорском звании подозрительный взгляд, но лицо собеседника сохраняло полнейшую невозмутимость. Выдержав паузу, он еще и пояснил.
- Дадим дружный отпор и гневно заклеймим.
Как раз для таких случаев у генерал-майора существовал особый прием: собеседнику казалось, что он без малейшего смущения смотрит ему прямо в глаза, - а он глядел крест на крест, правым в правый, левым - в левый глаз визави. Совсем же отказаться от такого рода маленьких провокаций было выше его сил, хотя он прекрасно понимал: небезопасно и, главное, в конечном счете никому не нужно.
Он не ждал от совирида никаких чудес, поскольку твердо знал, что чудес не бывает. А те, что порой все-таки встречаются, носят, по большей части, исключительно пакостный характер. И, за делами, через пару дней вовсе позабыл об этом эпизоде. Прошла пара дней. Потом еще неделя, на протяжении которой врачи госпиталей и медсанбатов не верили своим глазам и пытались осознать, что творится на их глазах. А потом грянуло. Поток восторженных отзывов пополам с требованиями прислать именно им, именно в первую очередь, буквально затопил службы снабжения. Причины, по которым лекарство было необходимо именно им, приводились разные, одинаковым было то, что все требовали побольше. Дело запахло серой настолько отчетливо, что он не выдержал и отправился с инспекционной поездкой по госпиталям.
То, что он увидел, оглушало и сбивало с ног. Состояние безнадежных по всему опыту медицины больных улучшалось в считанные часы. За несколько дней без следа проходила газовая гангрена, в том числе с локализацией на туловище, разлитые перитониты, запущенный остеомиелит после огнестрельных переломов, и тому подобные веселые хвори. Хуже того, - в разных госпиталях эффект был примерно одинаковый, так что ни о каких случайностях, ни о какой моде не шло и речи. Количество ампутаций уменьшилось в несколько раз. Изменился сам характер полевой хирургии, потому что главный акцент теперь переместился с калечащих операций на восстановление.
Угодив в пещеру Али-Бабы можно запросто потерять голову. Один из способов сохранить ясность рассудка, - взять из сверкающей груды наугад одну единственную монетку, отвернуться от сокровищ в угол и достать старый, привычный пробирный камешек. В обычной жизни чаще всего оказывается, что в руках на самом деле не такое уж и золото.
Он сделал примерно то же. Выкроив время, организовал у себя в клинике испытание лекарства. На досконально знакомых ему пиелитах с циститами. Легче не стало. Полностью выздоравливали даже хроники с многолетним стажем. Для того, чтобы окончательно смириться с жизненными реалиями, он предпринял решительный шаг: проверил совирид на хронической гонорее. И на мужчине, и на женщине. Через неделю микроб пропал без следа, и отыскать его не помогли даже самые изощренные "провокации". За какую-то неделю профильные больные просто кончились, а он осознал, что теперь его все его искусство по большей части просто не нужно. Некоторым извращенным утешением послужило то, что он отыскал-таки края могущества дьявольского снадобья: многие грамм-отрицательные палочки не обращали на него практически никакого внимания.
Панацеи нет! Нет! Нет и не может быть. Мир, готовый рухнуть, все же не рухнул. Устоял в последний момент.
Помимо свойств лекарства не меньшим чудом, - если кто понимает, конечно, - стала его доступность. Поставляли, в общем, вволю. Два этих обстоятельства, взятые вместе, не лезли уже ни в какие ворота вообще. Темное побуждение, природы которого он не хотел даже доискиваться, настоятельно требовало выяснить, по возможности, все обстоятельства творящейся чертовщины. Иначе можно было запросто потерять контроль над ситуацией. Вообще, этак незаметно, оказаться на обочине или вообще за бортом. Он выяснил. Снадобье фабриковали в довольно-таки закрытом местечке, но для тех, кто лечит вождей, не говоря уж о маршалах и прочей мелочи, в СССР очень мало невозможного. Тем более, что и предлог-то был вполне на уровне, а не какой-нибудь там... высосанный из пальца: те самые палочки, на которые не влияла магия совирида.
Он стоял перед человеком, которого ему представили в качестве истинного хозяина этого чудовищного места, и на лице его постепенно отцветала приятная, вежливо-благосклонная улыбка. На просьбу показать ему место, где выращивают чудодейственный грибок, - а он неплохо изучил вопрос в преддверии разговора, - ему ответствовали, что никакого грибка нет. Неудобно, громоздко, дорого, а препарат выходит с примесями. Что с самого начала была определена структурная формула действующего начала, а потом разработан практичный метод синтеза без посредства грибка. А когда он высказал некоторые сомнения, ему, ничтоже сумняшеся, на голубом глазу объяснили, что на определение точной структурной формулы органического вещества вроде совирида в лаборатории завода уходит от двух до восьми часов. А на отработку технологии производства от рабочего дня до недели. А еще, - что дело это все равно геморройное, особенно организация производства, потому что не по профилю, а площадей нет, и специалистов не хватает и на главном производстве.
Все эти истины, изложенные как так и надо, как нечто вполне рутинное, сбивали с ног. Оглушали настолько, что Мирон Семенович позабыл отключить улыбку, и она отцветала естественным путем. Сверху вниз. Сначала глаза сделались холодными и злыми. И только под конец перетекли в брюзгливую гримасу улыбающиеся губы. Стоявший перед ним молокосос совершенно явно не ведал, что на самом деле обозначают его убийственные откровения. Доведя процесс до конца, он негромко фыркнул и перевел взгляд. Так, как будто собеседника перед ним нет вообще.
Дело в том, что с самого начала аудиенции рядом с Беровичем сидел какой-то округлый гражданин. Он был примерно одних лет с профессором или, может быть, чуть постарше, в разговор не вступал, зато все время улыбался. Улыбка выходила благодушная, широкая и щедро демонстрировала богатый набор золотых зубов. Поначалу Мирону Семеновичу показалось, что он где-то видел это лицо, потом он в этом убедился, но виду не показал. На всякий случай. Дело в том, что он, в общем, знал судьбу этого человека. Слишком типичную у ему подобных. Поэтому он относился к людям, которых так запросто не узнают. По многим и самым разным причинам. Теперь, когда ему потребовалось резко сменить ход и сам тон разговора и он решил-таки, что возобновление знакомства ему ничем особенным угрожать не может, предпочел узнать. Нахмурился, как бы в усилии узнавания.
- Мужчина... Мне показалось, или вы-таки Яша Саблер?
- Меир. - Жирным голосом проговорил округлый. - Взаимно, Меир. Когда кажется еврею, это вдвойне тяжело, потому что таки бесполезно креститься. И это надо еще раз удвоить, если евреев двое, и обоим кажется.
- Яша. Но до меня доходили слухи, что вас отправили куда-то туда.
- Мсье Вовш, если вам скажут за солнце, что оно взошло, вы и это назовете слухами? Я и сейчас там, а вот если вам кто-то скажет, что я где-нибудь тут, то это как раз и будет слухи, и можете смело плевать ему в глаза два раза. А если этот поц обидится за второй раз, можете сходу отсылать его ко мне. Все равно не пропустят.
- Поправьте меня, если я ошибаюсь, Яша, но "там" - это при вон том юном недоразумении?
Он бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Сани, даже не глядя на него, как будто тот был предметом мебели.
- Трудно сказать точнее, мсье Вовш.
- Мои искренние соболезнования. Но тогда при случае передайте ему, что он безнадежен. И что в диагнозе я не сомневаюсь. Это не лечится.
- Почему бы вам, - с явным удовольствием спросил Саблер, - не сказать ему самому?
- Потому что я не имею горячей любви к разговорам за жизнь с олигофрэнами. Или я железный, чтобы, за разговором, как-нибудь совершенно случайно не плюнуть ему в его бесстыжие гляделки?
- Декабрь месяц, Меир. Тогда стукнет восемь лет тому, как. Если ты уже не знаешь, так я тебе скажу: за это время может набраться довольно-таки много слюны.
- Мсье Саблер, кроме меня вам никто этого не скажет, но вы святой. Как вы вытерпели это, не приняв одну из этих своих роскошных пилюль? Ну тех, что лечат все, сразу и навсегда? А, лучше того, как вы смогли удержаться от противоположного решения?
- Вы не поверите. Сколько раз я стоял и задумчиво смотрел на пилюли, и был уже совсем готов, но он как рулетка: никогда не знаешь, что выкинет в следующий раз. А еще это так же глупо, и так же незаметно пролетает время, и есть только одна разница: что до мине, так я-таки не угадал ни разу.
Саня, поначалу совершенно ошалев от творящегося на его глазах действа, теперь не без любопытства наблюдал, как два старых негодяя, выпив кровь, следом сгрызли его бренные остатки, и теперь самозабвенно пляшут на обглоданных костях.
- Но ты-то, ты-то, - ты же все понимал? Почему ничего не сделал? Мы ж не то, что морфий с омнопоном, вонючий кофеин покупаем за золото! Камфару! И всего в обрез! А в это время два чокнутых алхимика сидят на целой горе этого самого золота и лепят из него ночные горшки чтобы уже торговать ими вразнос.
- Не забывай, что я - там. Ты там не был и тебе не понять, но там как-то не принято что-то делать без приказа. А еще мы делали самолеты, и нам этого вполне хватало.
- Когда человеку, - нормальному человеку, говорю вам, а не идиёту, - не хватает рук, он берет помощника.
- Мы брали. И помощники тоже начинали делать самолеты. Ежедневно в три смены, Меир.
- Хорошо, Яков Израилевич. Я генерал, и поэтому не делаю в три смены самолеты. Я сыщу свободный вечерок, чтобы-таки поставить где надо правильные вопросы.
- Справедливости ради, Меир. Совирид - все-таки не без нашей подачи.
- Это хорошо. Но это даже не сотая часть от того, что могло бы быть. И противнее всего то, что ты понимаешь это лучше меня. А вы, недоумок, - он слегка довернул взгляд на Саню, но так все-таки, чтобы не глянуть прямо, - ждите. Оргвыводы я вам обеспечу. Гарантирую.
Когда гость вышел, Саблер сделал жест в сторону закрывшейся двери и проговорил:
- Он обеспечит. Если ви никогда не задумывались об мочевом пузыре, - и дай вам бог никогда о нем не задумываться, - так я вам скажу: на этом свете у каждого мочевого пузыря есть его счастливый обладатель. И ни один из них не откажет доктору в маленьком, безобидном одолжении...
- Это ясно, - досадливо сморщился Саня, - ты лучше скажи, что ему надо?
- Ну, если совсем просто и чтобы ты сразу понял, то он хочет влезть на твоем горбу в рай. Только сейчас он сердится и понимает это не до конца и не вполне ясно. Через час остынет и додумает эту хохму до конца.
- Тогда, если можно, поподробнее. Я тоже люблю додумывать до конца.
- Это просто. Если быть первым возле каждого совирида, все самые важные мочевые пузыри будут ваши. Это далеко не все, но у нас-таки главное.
- Дядя Яша. Скажите честно, - я вовсе безнадежный дурак?
Саблер ответил не сразу, некоторое время он глядел на Саню пристально и молча.
- Присягать уже не возьмусь, потому что таки неплохо тебя знаю и видел во всех позах, но... В словах Меира Вовси, которого я знаю столько лет, сколько дай тебе Бог прожить еще, есть какой-то свой резон. Вы только поймите меня правильно.
Старый и умный человек, оценивая чужие мотивации, оценивал их, в общем, верно, но он оценивал их не до конца. За долгие, долгие годы, когда он видел далеко не лучших людей, причем в самых неприглядных проявлениях их нутра, у него выработался, своего рода, черный идеализм. Он без тени сомнений, легко и радостно, светло и чисто, доверчиво верил во все самое плохое. Самое смешное, что черного идеалиста обмануть, в общем, ничуть не труднее, чем идеалиста розового. Разумеется, Мирон Семенович хотел в первачи. Понимал, что у кудесника от медицины очень много шансов таким первачом стать. Вот только стать кудесником в своем деле и обрести почет и славу, - особенно вполне заслуженные! - хотел ничуть не меньше. Даже вне зависимости от возможных выгод этого статуса. А еще он, все-таки, был ученым. И там, где провизор искал научную перспективу как бы ни в последнюю очередь, профессору мысли такого рода приходили в голову одними из первых. Чуть ли ни в первую очередь. И сейчас он старательно обкатывал в голове одну из них.
Если в словах его нового знакомца об определении структуры органических молекул хотя бы половина правды, то это дает возможность узнать устройство любого собственного регулятора в человеческом теле. И, по этому образцу, делать новые лекарства уже целенаправленно, а не так, как сейчас, почти вслепую. Да, это было не вполне его. Да, он это, практически, не умел. Но почему бы, спрашивается, не возглавить? Хотя бы потому что он знал тех, кто умеет. И вообще там всем хватит. Это десятки направлений. Сотни! А о том, что это еще и десятки, сотни миллионов в твердой валюте, - как минимум, на мелкие расходы и только в ближайшей перспективе, - он в увлечении своем даже не думал. Не старался не думать, а действительно не думал, потому что успел отвыкнуть вовсе. Настолько, что мысли эти даже и не всплывали на поверхность со своей недостижимой глубины.
Зря, между прочим. Времена менялись, и в тех беседах, которые он планировал провести с целым рядом высокопоставленных лица, это могло оказаться нелишним аргументом.
- Мадам, мы прекрасно понимаем, что ваша профессия носит, так сказать, несколько иной характер, и наше предложение могло вас смутить. Но дело в том, что нам вас порекомендовали в качестве лучшего специалиста. Самого лучшего. И поэтому, временно, год-два, пока модный бизнес будет находиться в упадке, не согласились бы вы помочь нам? Речь идет о чисто консультативной помощи, а мы, со своей стороны, постараемся, чтобы оплата вас удовлетворила... Давай переводи, ты что там, заснул, сука?
- Молодой человек, в приюте, где я провела два незабываемых года, были приняты более простые и ясные формулировки. Итак: что вам угодно?
- Мы планируем производить значительные объемы готовой одежды и белья. Речь идет о повседневной и рабочей одежде, предназначенной на удовлетворение самых первоочередных нужд в послевоенной Европе. В России, разумеется, тоже, но нам необходима ваша консультация, чтобы изделия не выглядели слишком уродливыми именно на глаз европейца. Пока суть да дело, мы можем неплохо заработать и дать работу многим и многим.
- Я поняла. Но вы, - кивнула Габриэль переводчику, - лучше все-таки переведите. Я, оказывается, подзабыла русскую речь. Но услышать слово "сука" после перерыва в пятнадцать лет, право же, - восхитительно. Оно напоминает о молодости, даже будучи обращено не ко мне.
Собеседник ее покраснел, а она продолжила.
- Я, действительно, никогда не занималась готовым платьем и, тем более, комплектами готового платья для провинции. Но, пока я вас слушала, у меня возникли две-три идеи, и теперь я думаю, что это может быть интересно. При всей моей любви к деньгам, это для меня, в конце концов, самое главное. Тем более, что соотечественники не желают видеть меня в моей собственной стране. Меня обвинили в сотрудничестве с наци, а я сотрудничала только с одним. Согласитесь, что это несколько разные вещи, но мне, тем не менее, грозила отправка на Острова, если не гильотина. Если бы не вмешательство моего старого приятеля Уинстона, не знаю, чем бы могла кончиться эта идиотская история.
- Это большой секрет, мадам, но именно премьер-министр порекомендовал вас - нам. Не он один, но и он тоже.
- О-о-о... Не оправдать рекомендацию такого рода было бы преступлением. Вы не пожалеете, что приняли ее. Пожалеет кое-кто другой.
- Старая сука. Ей и пятнадцать лет тому назад было уже сорок пять, а она: "мо-олодость!". А сейчас шестьдесят, а она любовником-фашистом хвалится... Тьфу!
- Ты, Петро, по себе не суди. Для таких людей твои мерки, - того... Все равно, как Сибирь - портновским сантиметром. Поэтому и слушать тебя смешно. Так что заткнись и не позорься...
- Интересно, - как это сделано? Ведь это же не швы, нет? - С этими словами Габриэль приподняла мешковатую куртку с капюшоном, и это оказалось труднее, чем она ожидала. - О-о-о... Это для настоящих мужчин.
- Очень плотное плетение, мадам. Спасает почти от любого дождя и промокнет, только будучи довольно надолго помещено в воду. Не продувается никаким ветром и весьма теплое. Поэтому тяжеловато. А это, действительно, не швы. Это полосы и узлы модульного плетения, призванные сохранить форму изделия. От вытягивания, от любой деформации, вы понимаете.
- Можете не сомневаться. Только к чему такие сложности? Сшить из отдельных деталей, как делалось тысячи лет, ровно в тысячу раз проще.
- Вы, безусловно, правы. Но тут вмешалось одно обстоятельство: станок, сконструированный для совсем других целей, уже существовал. Производство его давно освоено и поставлено на поток. Его только существенно упростили для новых задач... И теперь не нужно ни ткацкой фабрики с ткачихами, ни раскройки, ни шитья, ни ниток для шитья, ни самих швей: пряжа, станок, - и один работничек на двадцать-сорок автоматов. Ну, и, на заднем плане, - модельер.
- И, полагаю, между ними, еще кто-то, кто к каждой модели, к каждому размеру делает валики для этого вашего жаккарда-модерн.
- Это не валики, тут совсем другой принцип. Это...
- А! - Француженка махнула рукой. - Это совершенно не важно. Для меня это будут валики. А теперь покажите мне пряжу. Все сорта. И еще волокно для пряжи... это же какое-то искусственное волокно, вроде новомодной вискозы?
- Можно сказать и так, мадам. Только сортов у нас довольно много. И волокно не только искусственное.
- Это у нас что?
- Международного названия не имеет, а мы зарегистрировали под названием "арлон". Превосходно подходит для изготовления парашютов и веревок для горных войск. Очень прочен и легок.
Некоторое время иностранная специалистка так и этак крутила волокно, требовала готовых ниток потоньше и потолще, крутила их тоже, пробовала на разрыв, одобрительно бормоча себе что-то под нос, явно не видя и не слыша ничего вокруг себя, а потом, вздохнув, спросила:
- Эти ваши станки, - они чулки могут? У них, правда, будет большой недостаток, - пары хватит года на два, если не больше, но для завоевания рынка это даже и хорошо. Потом поправим под благовидным предлогом...
Это было первое из двух Исключений. Об истоках второго общепризнанный отраслевой миф рассказывает нижеследующее.
Сергей Борисович Апрелев (Борисом звали еврея-санитара, а "апрель" - было название месяца в 1927 году, когда Сереньку подбросили на крыльцо детприемника в городе Ростове), собираясь на нынешнее свое рабочее место, так называемые "Пещеры", закрыл за собой стеклянную дверь в прозрачной стене и переоблачился: поверх чистых солдатских кальсон и нижней рубахи с завязочками надел комбинезон из белоснежной шелковистой материи и глухой тканый шлем с прозрачным забралом. Нижняя часть комбинезона представляла собой штаны, составлявшие единое целое с чулками. В качестве обуви тут предусматривались стерильные тапочки, отлитые из белой резины, которые нужно было извлечь из герметичного бумажного пакета. В соответствии с вышеуказанным мифом, Габриэль, увидав конструкцию комбинезона, сначала широко раскрыла глаза, потом крепко ухватила себя за короткие кудряшки над висками и голосом потрясенно-ожесточенным, почти с ненавистью произнесла исторические слова:
- Пояса... подвязки... резинки... merde...
Так в мире появились и начали входить в массовый обиход колготки, они же Исключение Љ2. Их путь в массы был не прост, не прям и не легок, но, в итоге, все-таки чрезвычайно успешен. Предвидя это, великая Габриэль рекламировала их, как чрезвычайно удобную новинку для "детей дошкольного возраста, посещающих дневные и круглосуточные пансионаты" и только через несколько лет умудрилась сделать их модными также среди взрослых девушек и работающих женщин.
Иным было продвижение арлоновых чулок-"паутинок": они захватили весь мир в считанные месяцы, как во времена оны - эпидемия "испанского" гриппа. На современный взгляд, надо сказать, они вовсе не были такими уж исчезающе-тонкими, но тогда казались истинным чудом деликатности и изящества.
Две эти концепции получили название Исключений по причине того, что консультантка из прекрасной Франции попросила у нынешнего своего нанимателя себе долю от продаж только этих двух изделий. Совсем небольшую. Чтобы не бедствовать в старости. Обязуется больше ни о чем подобном не просить. Ей сознательно пошли навстречу, понимая, что речь может идти об очень, очень солидных суммах. Для такого человека не жалко. Все остальные грандиозные деяния и великие подвиги она честно совершала за персональный оклад и премии. Премии были солидными, но те идеи, модели, организационные и рекламные ходы, за которые их выписывали, приносили прибыль в тысячи, в десятки тысяч раз большую.
Чего стоил хотя бы тот случай, когда она мимоходом сказала Сереньке, что: "Будет большим упущением, малыш, если ты не сделаешь волокно, которое растягивалось бы, как резина". Он - сделал.
Эвлет (Эластичное Волокно (для) ЛЕгирования Тканей; международное: "EFLETsu" - созвучно русскому, при этом носит компромиссный характер в плане "смысл-орфография": "F" стоит в угоду западному "Fiber", а порядок букв сохранен, как в русском оригинале) оставил в прошлом "пузыри" на коленях брюк, "мешки" на локтях, отвисшие рукава и растянутые горловины свитеров и футболок. Именно он придал нестерпимую элегантность спортивной одежде и внес весомый вклад в само формирование "спортивного" стиля в повседневной и высокой моде. Ради своей обожаемой Мадам он сделал бы (и делал!) и не такое. В какие сотни миллионов и миллиарды прибыли это обошлось за все минувшие десятилетия, судить невозможно и бессмысленно: и не сочтешь, и деньги с тех пор, неслыханно умножившись в числе, стали куда легковеснее.
Или легкая ткань из куда более дешевого полимера, которую она придумала слегка обработать растворителем, чтобы сделать непроницаемой для воды, - помните "травленку"? Она, конечно, давным-давно вышла из моды, уступив место куда более совершенным материалам, но вот в сорок четвертом - сорок шестом она оказалась нужной всем - и позарез. Из нее клеили легкие цветные плащи, которые в те времена казались даже красивыми, крыли новые куртки на вате и древние пальто. Так что и она, будучи выброшена на нужные рынки в нужное время, принесла Советам громадные деньги при том, что производство ее было дешево. И, соответственно, громадный встречный поток товара.
Они познакомились на том самом совещании по текстилю и Габриэль произвела на Сереньку неизгладимое впечатление. Как, почему - загадка сия, скорее всего не найдет ответа. Чужая душа и вообще потемки, а уж непроглядная душа товарища Апрелева, - найденыша, детдомовца, дикаря, солдата, убийцы, а, чуть позже, Мастера из мастеров и крупнейшего промышленного магната, - так и тем более, в квадрате или в кубе, но факт есть факт: он был поражен, покорен и очарован. Серенька никогда не видел таких людей и не знал, что они существуют.
Безусловно, это не было любовью в обычном понимании, а, скорее, не такой уж редкой влюбленностью очень молодого человека в зрелого, в котором он вдруг нашел свой идеал. Олицетворение всех достоинств, которым восхищаются и которому подражают. В наше время это случается реже, а в те времена редкостью вовсе не было. При всех оговорках, можно считать, что с примером для подражания ему все-таки повезло.
Долгая история этого знакомства, интересная и сама по себе, содержит факт по-настоящему редкий: в разные периоды жизни они взаимно давали интервью друг о друге. Она - спустя двадцать лет, в обширном интервью, которое взял у нее репортер редакции "Фигаро" в связи с восьмидесятилетием великой дочери Франции, по-прежнему пребывавшей в здравом уме и твердой памяти. Он - спустя еще восемь лет, на ее похоронах, на которые примчался с другого конца света, бросив все свои бесчисленные дела и обязанности. Оба отзыва были сдержанными и немногословными, но ее, разумеется, получилось и более интересным, и более выразительным. Красноречие вообще не относилось к достоинствам Сергея Борисовича, а тут он, в добавок ко всему, - плакал. Те, кто знал его давно, никогда его слез не видели, и вовсе не были уверены, что он вообще плакать умеет. В этом было что-то противоестественное. Настолько, что даже пугало.
А мадам Габриэль ("Коко") Шанель на вопрос ответила не сразу, как бы вспоминая, а потом слабо улыбнулась своим мыслям и сказала.
- В нем, действительно, всегда было что-то пугающее. И тогда, и, я уверена, - теперь. Угроза, которую чувствовали практически все. Но только не по отношению ко мне. Мы довольно много работали вместе, и в моем присутствии он буквально светился, а относился ко мне воистину по-рыцарски безупречно. Нет. Хотя я и была-то всего-навсего в четыре раза старше, между нами ничего такого места не имело. Для этого он был слишком старомоден. А если серьезно, то, думаю, подобные люди рождаются не в каждом поколении. Я называла его "Малышом", и он не обижался, хотя был горд, как апаш, и кого угодно другого за подобное мог попросту зарезать... но уважать его я начала на втором часу знакомства. Нимало не сомневалась, что мой Малыш вырастет большим, и только боялась спугнуть удачу... по-русски это называется "сглазить"... но вот того, что большим НАСТОЛЬКО, разумеется, не ожидала.
Он не был настроен давать интервью, и, понятное дело, в полной мере преодолеть этого было никак нельзя. Он сказал, как говорят в ответ собственным мыслям, что поневоле возникают на похоронах близкого человека. Особенно если жизнь его в высшей степени достойна подведения итогов.
- Способ, которым она жила, опередил свое время лет на сто. Те методы решения жизненных проблем, которыми она пользовалась каждый день, человечество должно было сто лет искать и оттачивать, чтобы потом сделать принадлежностью избранных. Тех, кто потом сможет вести за собой остальных. Мне кажется невозможным, чтобы все это сделал один человек за одну-единственную жизнь. При любой мере таланта. Она пользовалась инсайдерской информацией из Будущего. Ее собственная свобода, ее поиски свободы для других, неслыханная эффективность и организация ее собственной работы, безошибочность любых начинаний попросту не могли возникнуть и расцвести в наш жестокий век... Простите, господа, любые дальнейшие речи сегодня кажутся неуместными...
За шесть лет своего пребывания в Советском Союзе Габриэль, подобно сверхэнергичной частице в пузырьковой камере, оставила целый шлейф модельеров и ателье, которые можно было бы по-хорошему считать Домами Моды, но так далеко советское руководство все-таки не решалось заходить. Для того, чтобы советское руководство свыклось с мыслью о том, что в стране Советов может существовать, - Модная Индустрия!!! - должно было смениться, по меньшей мере, поколение политиков. Может, вам еще и модные журнальчики?!! Ателье не поддерживались сверху, но и не прессовались лишнего, одиозного названия не было, и власти махнули на них рукой, потеряв хорошие деньги и важный рычаг идеологического влияния. А, может, и не потеряв: попытки российских властей руководить искусством и литературой исторически не шли на пользу ни искусству, ни властям, а тут люди работали себе и работали. Старались, учили молодежь, в их ряды вливались талантливые девочки и даже мальчики. Идей было много, причем большинство из них реализовывалось и тут же "обкатывалось" на заказчиках. С другой стороны, могло выйти и так, что с толковой государственной поддержкой Москва стала бы одним из центров мировой моды лет на пять - на шесть пораньше.
Сильной стороной крупнейших ателье было исключительное по тем временам оборудование, роскошные по тем временам ткани и неограниченный выбор аксессуаров с фурнитурой: как правило, все это богатство фабриковалось прямо на месте. Изделия ателье тех времен, своеобразных мини-фабрик одежды, сохранившиеся до сих пор в иных "бабушкиных сундуках", и по сю пору поражают неимоверной прочностью, добротностью и чистотой работы, но, на современный вкус, кажутся какими-то уж слишком монументальными, лишенными очаровательного легкомыслия.
Слабой стороной, понятное дело, было совершенно недостаточное на первых порах общение модельеров с зарубежными коллегами и прямое отсутствие нормального профильного образования. Поработав в СССР года четыре, Габриэль сочла свою миссию здесь исполненной и обратилась к Сергею Борисовичу. Так ей было удобнее.
- Малыш, здесь я сделала все, что могла, и теперь была бы полезнее для вас, работая во Франции. Попроси начальство, пусть замолвят словечко перед Парижем. Что, право, за глупости...
Словечко - замолвили: никто и не пикнул, когда Габриэль вернулась, наконец, домой. Никто и не вспомнил о ее "коллаборационизме", но восстанавливать позиции в модном бизнесе ей пришлось как бы ни два полных сезона.
Крепко помогли поставленное в счет заработанного (и подаренное, не без того) оборудование, мастера-наладчики Маша и Света, постоянные доходы с арлоновых чулок и колготок, а также прямые, без пошлины (попробовали бы только!) поставки из Союза пряжи, тканей и фурнитуры.
Ее товаром, вполне окупающим любые затраты, была инсайдерская информация: кому, как не ей, было знать, что БУДЕТ модным в этом сезоне весной, а что - осенью.
Но все это было несколько попозже. Пока же "тряпки", - такая, казалось бы, мелочь, когда мирное время и их вдоволь, - внесли неоценимый вклад в оживление экономической жизни в Европе. В то, чтобы ее замерший, заржавевший механизм со скрипом провернулся, совершил оборот-другой, да и начал потихоньку набирать ход.
Из материалов "Комиссии по инвентаризации"
- Вот, Петр Леонидович. Собственно, здесь и есть мое основное рабочее место. На котором я теперь бываю все реже и реже.
Из-за маски голос Сани слышался непривычно глухо.
- Тут и вообще не слишком много людей. На такие-то площади.
- Совершенно достаточно. Каждый лишний человек здесь представляет собой непростую проблему из соображений чистоты. Тут все до предела автоматизировано... в определенном смысле.
- Не вижу признаков такой уж автоматизации.
- Она у нас довольно своеобразная. Тихая. Можно сказать - совсем бесшумная. Я объясню так подробно, как вы только захотите, но это не быстрое дело.
Капица - кивнул. Чутьем опытного экспериментатора он безошибочно определил, где кончилась сложная шлюзовая зона, и где начались собственно производственные площади. Чутьем, - потому что окружающее было до головной боли непонятно и почти не вызывало каких-либо ассоциаций. Если спрашивать обо всем, что непонятно, то рта не закроешь. Нужно начинать с того, в чем сам более-менее ориентируешься, и так, с краешку, двигаться дальше. Единственный способ что-то понять и при этом самому не показаться идиотом.
- Петр Леонидович, мы с вами договаривались, что образец вы принесете по своему выбору... Это что у вас?
- Просто-напросто вольфрам. По возможности, чистый.
- Без подвохов? Можно и с подвохами, только будет чуть дольше.
- Без. Сейчас нужно самое общее впечатление. Уточнения оставим на потом.
- То, что вы увидите, это лабораторные условия. На производстве за подобными операциями не понаблюдаешь: незачем. При такой вот демонстрации безупречного изделия не выйдет. Это уровень примерно десятилетней давности, то, с чего начинали.
Когда он включил ток, мутная жидкость, в которую был погружен кубический сантиметр вольфрама, устремилась к нему и как будто бы впиталась в его поверхность. Пара секунд, и металл превратился в блестящую каплю, сплющенный шарик на манер ртутного, только не такой блестящий.
- Вот видите. Она совершенно холодная. Точнее, - градусов на пять-шесть теплее температуры воздуха. Чем больше объем такой "капли", тем меньше разница. Можно практически традиционное литье, только стенка формы с избирательной проницаемостью. Самый очевидный способ, примитивный, но и сейчас используется для производства нормалей, в массовом производстве. Следующей была зонная кристаллизация, на тех же принципах, что и классический электролиз. Мы используем и "прямую" схему, "осаждая" металл, и "обратную", когда избирательно убираем... комплекс, разрушающий кристаллическую решетку. Обратная позволяет добиться изготовления изделий с гораздо большей точностью. Процесс, в общем, напоминает действие ртути, растворяющей многие металлы с образованием холодных расплавов-амальгамм. Только тут идет затрата энергии.
- И, если выключить ток...
- Вольфрам кристаллизуется от центра к периферии, изгнав "растворитель" и превратившись в этакий шарик. Он будет незначительно, но достоверно плотнее исходного образца. Какие-то доли промилле. Заметно прочнее на разрыв, хотя твердость остается прежней. В массовом производстве в пределах одной закладки изготавливается набор деталей из одного материала. Это проще. Но, при необходимости, можно сделать в одной закладке полный комплект деталей для какого-нибудь механизма, состоящих из нескольких материалов. До десятка и более. И, что куда важнее, можно формировать сложные изделия, состоящие из многих материалов, без сборки. Расчет, подготовка, создание программы для каждого такого устройства дело непростое, иногда долгое, но, однажды разработав, можно повторить в любой момент без затруднений. У нас сложился целый архив наработок. Тут подкупает то, что совершенно, вроде бы, разные изделия делаются на одном комплекте оборудования. Более сложном, но только одном.
- Подождите. Об этом чуть позже. Превращение твердого тела в жидкость достигается дозированным переносом квантов в связи кристаллической решетки. Не больше - не меньше, а столько, сколько нужно. Тогда, с вашего позволения, два вопроса. Эти ваши "комплексы", - они накапливают энергию и выдают ее потом в виде кванта с фиксированной энергией? И: подобные процессы, получается, возможны и с неметаллами?
- С любой керамикой мы только так и работаем. Особенность этой группы методов в том, что нам, зачастую, проще делать именно то, что другими способами не сделаешь. Или делать приходится с очень большой морокой и не очень хорошо. Монокристаллы. Бездефектные нити. Вообще что-нибудь простого состава и с минимумом неоднородностей. Лосев утверждает, что собрал все двухкомпонентные полупроводники, которые когда-нибудь вообще будут иметь применение. Теперь работает с точным легированием и, параллельно, переходит к каким-то гетероструктурам.
- Я понял, понял, - тон ученого был необычно холодным, - то есть, например, стволы ваших карабинов сделаны из стали, которая сталью, вообще говоря, не является?
- По качественному анализу, - Берович вздохнул, разговор нравился ему все меньше и меньше, - это, безусловно, сталь. Практически той спецификации, которую требуют. Но по структуре каждый ствол есть продукт индивидуальной кристаллизации, с регулярной структурой и регулярным же распределением всех добавок. Как в Дамаске ковали мечи каждый - отдельно. Отсюда прочность на разрыв, которая прежде была попросту невозможна, и еще значительно повышенная износостойкость. Повышенная теплопроводность и теплоотдача, и в результате ствол гораздо лучше остывает. Нам это УДОБНЕЕ. Технологичнее, легче. Лучше ложится на отработанные процессы. А насчет квантов... Видите ли, я ведь только недавно узнал общепринятую терминологию, да и то далеко не всю. Обходился доморощенной. А так - да. Одинаковые комплексы дают и поглощают одинаковые кванты. Это само собой. Поэтому-то и раствор холодный, что излучения наружу почти нет, ток требуется только на компенсацию небольших потерь.
- Не дорого выходит?
- Игра стоит свеч. Во-первых - энергозатраты во много раз ниже. В массовом производстве одно это окупает всю мороку. А во-вторых, - вольфрамовое изделие можно отлить в форме, к примеру, из картона. Никакой особой защиты для персонала, и уже одно это резко повышает и качество, и производительность, а капитальные затраты снижает на порядок. И совершенное производство с нуля можно развернуть гораздо быстрее. По факту в последнее время отливаем в "активные формы" ну, - такой... Студенистой консистенции. Гель называется. Гель солей кремниевой кислоты. Хорошая, чистая поверхность, загрязнений ноль, но, повторяю, любое литье, - когда изделие простое и к нему нет особенных требований. Уже восемь лет назад я отказался от него, например, при изготовлении деталей для авиадвигателей. Сначала "зонная кристаллизация" по "обратной" схеме, и только на чужеродном основании*... и вот уже года четыре, как "зонная сборка", конечно, далеко не для всего... Но реактивные двигатели почти исключительно.
- Вы отдаете себе отчет, что такая точность для изделий, жить которым от дня до месяца - расточительство?
- Нет, - Саня помотал головой, - другая специфика. Сделать технологию безупречного изделия и небрежного изделия требует примерно одинаковых усилий. Для массового изготовления разница уменьшается еще больше. Но самое главное отличие в том, что заниженный с самого начала уровень в наших процессах автоматически ведет к прогрессирующему снижению качества конечной продукции. И еще. Я теперь не умею делать хуже, чем могу. Разучился. И привыкать не буду. Как к водке, только пить я не пил с самого начала...
- Резонно. Было бы хорошо, если бы вы смогли это обосновать.
- Сейчас... Качество контроля связано с качеством изделий взаимной...
- НЕ сейчас. Когда состоится основное... обсуждение. А не предварительное, как нынче. А теперь проверим, насколько правильно я вас понял. При этой вашей "зонной сборке", на каждом цикле, все комплексы излучают одновременно? Все кванты находятся в одной фазе?
- Д-да... А откуда вы...
- Профессия такая. По-научному это называется монохроматическое когерентное излучение. То, что считалось абстрактной, идеальной моделью, недостижимой практически. Этакой умственной игрушкой для математиков.
- Кой черт, - умственная. У нас поначалу кое-кто чуть без глаз не остался. Потом пользоваться стали. Почти весь контроль на этом основан. Труднее всего было сделать усилитель, вроде реле, чтоб срабатывало на одну две-порции**. Потом сделали. Основано на деполяризации полупроницаемых мембран.
- То есть молекулы считаете, практически, поштучно?
- М-м-м... близко к тому. Наше наивысшее достижение в производстве, - это одна молекула примеси или один аномальный комплекс на 4,2х1013 молекул особо чистого вещества или стандартных молекулярных комплексов соответственно, а вот наивысшее достижение в контроле, - обнаружение одной паршивой овцы на стадо в практически 1014 голов. Контроль - основные сложности, основные затраты, основные усилия немногих ключевых работников. Есть процессы, снижение уровня контроля в которых спустя короткое время приводит к почти сплошному браку в конечной продукции. Настоящему, грубому браку. Такой недосмотр очень, очень напоминает микроскопическую, волосяную трещину в какой-нибудь балке. Такой большой и массивной, но из-за трещины могущей сломаться в любой момент. И аналогия эта куда точнее, чем кажется.
- Я заметил, что вы все время возвращаетесь к этой теме.
- Тут ничего странного. Уже много лет мои мысли, по большей части, именно об этом. Есть масштаб, при котором грань между контролем, наладкой, ремонтом и собственно производством стирается. Мы имели массу неприятностей, пока не нащупали... предельных требований к точности каждого процесса. Самые высокие требования, разумеется, к шаблонам и контрольным... устройствам.
- Если б вы знали, - нежным, певучим, почти женским, насквозь издевательским голосом проговорил профессор, - как я вас понимаю! А вот скажите, Александр Иванович, вам никогда не приходило в голову, что ваши "шаблоны" и ваши "контрольные устройства" были бы... довольно-таки неплохими исследовательскими установками?
- Наверное. Никогда не задумывался. А заказывать у нас научные приборы никто не заказывал. Чего не было, того не было. Вот даже хирургический инструментарий помогали делать, - а этого нет.
Он понимал и чувствовал, что высокий гость его пребывает в ярости, и только не мог понять, - почему? Он же ничего не скрывает и ни в чем не отказывает?
- И это понимаю. - Вздохнул Петр Леонидович, очевидно успокаиваясь. Его способность досчитать про себя до десяти и потом медленно выдохнуть сквозь зубы была удивительна. С другой стороны, в жизни ему приходилось общаться со слишком многими людьми и ладить со слишком многими компаниями. - Вот вы не поверите, но я еще никогда в жизни еще не вел такой увлекательной беседы. Почти каждая фраза сбивает с ног, но у меня казенное поручение, и это спасает. Я сейчас не ученый, а инспектор, и держусь только поэтому.
- От чего - держитесь?
- Не важно. Это просто-напросто война, Александр Иванович. На войне всем приходится делать чудовищные и противоестественные вещи. И вам в свое время. И мне сейчас. Но вы сказали, что тут по делу, и меня прихватили заодно. Делайте, что собирались, а я постараюсь не мешать.
- Что собирался? Как всегда, плановый контроль и принятие решений по его результатам.
Из материалов "Комиссии по инвентаризации"
- Ну, докладывай, что там у тебя? Чего звал-то?
- Мы запустили на полную нагрузку в третьей группе: 34, 35, 36, 39. В четвертой группе: 41-ю. В восьмой группе: с номера 8 по 814, без 89 и 811.
- Помню. Так что?
- Вы сказали: по мономерам и прочему сырью не ограничивать. Так времени-то уже четвертые сутки пошли!
- О, ё! Расплод?
- Да еще какой... От десяти и до двадцати процентов по разным линиям. Что утешает - везде синхронно, в однотипных группах расплод строго одинаковый: не отличить.
- Надо глядеть.
Целая анфилада громадных помещений была заставлена тесными рядами высоченных колонн от пола до потолка. Они располагались впрочем, по какой-то определенной системе, группами различной величины и так, чтобы проход и доступ к каждой из них все-таки был возможен. На посторонний взгляд различие между ними состояло только в крупно выведенных на каждой колонне номерах. А еще каждую из них можно было легко повернуть вокруг своей оси: даже небольшим усилием, прикладываемым достаточно долго.
- Каждая, - проговорил Берович, - состоит из автономных дисков. Можно извлечь любой, не останавливая работу всего потока. Сырье в растворенном виде омывает все диски. Готовый фабрикат отводится, как положено, снизу. В зависимости от типа комплекса, очистка продукта, контроль его качества и упаковка проводится при помощи трех основных групп методов. Фильтрационных, с использованием системы фильтров высокой избирательности. Фиксационных, или, иначе, сорбционных, с использованием твердого или студнеобразного фиксатора с высокой избирательностью, или при помощи хроматографии, чаще тоже гелевой, в классическом или модифицированном варианте. Для некоторых продуктов используются две или все три группы такого рода приемов контроля/очистки. Чаще всего употребляется каскад, контроль/очистка в несколько последовательных однотипных циклов... Как при обогащении урана, только, разумеется, каскад много короче, а эффективность гораздо выше. Согласитесь, что очистка и обогащение - сходные, но все-таки различные вещи. Только для особых случаев используется более пяти повторных циклов, стандарт - от двух до четырех. Часть готовой продукции упаковывается: это может быть стабилизированный сухой порошок в емкостях из очень инертного материала, густая взвесь обычного типа или классический золь, и - фабрикат в фиксирующем материале, чаще гелеобразном. Последним методом прежде пользовались в самых ответственных случаях, но постепенно это становится рутиной. Готовую, упакованную таким образом продукцию распределяют по различным производствам.
Вторая часть готовой продукции поступает на производство второй группы, которое располагается здесь же, но и не только здесь. Тут из отдельных комплексов формируют такие же, как здесь, линии из последовательно расположенных комплексов-катализаторов. Проще всего оказалось, - с этого я начал, - что делать такие потоки в виде призм или цилиндров, "собираемых" из замкнутых в "кольцо" нитей, вдоль которых расположены одинаковые комплексы. "Нить", аналогичную привычному нам конвейеру, оказалось осуществить куда труднее и гораздо менее эффективно. Часть поточных линий идет на иные производства, часть - остается на собственные нужды... Видите ли, номенклатура производимых нами катализных комплексов и собранных из них каскадов много превосходит наши собственные потребности. Мы сами изготавливаем все потребные нам инструменты.
- Что обозначает ваше "расплод" и почему он является поводом для какого-то ажиотажа?
- Поначалу производство "комплексов" носило лабораторный характер. И требовало очень много усилий, времени и людей. Теперь потребность производства исчисляется многими тысячами тонн. В свое время наступил момент, когда мы поняли, что угодили в ловушку: потребовались колоссальные объемы продукции, - особенно для формирования деталей, - а вот снижать качество в нашем случае оказалось совершенно недопустимо. Тут математика, я потом покажу, вам понравится... не я сделал, но понял. У нас не было выхода и мы пошли на, казалось бы, парадоксальную вещь: усложнили производство, автоматизировав контроль, ремонт, регуляцию производства. Увеличив номенклатуру вдвое, а объем - почти на четверть, мы начали спокойно справляться там, где раньше мучились с меньшими объемами. Естественно, основная часть устройства нашей автоматики по размерам сопоставима с изделиями и имеет субмикроскопический характер.
- Вы про электронный микроскоп слыхали?
- М-м-м... слыхать-то слыхали, но никогда не видели. Уже по расчету понятно, что он не принесет нам пользы. По крайней мере - пока. Слишком грубый инструмент с низкой разрешающей способностью. Но я продолжу? Поначалу мы осуществляли контроль в ручном режиме, определяли, когда в продукции одного потока станет слишком много брака, и меняли аналогичные блоки, планово, как, бывало, авиадвигатель, выработавший ресурс. Стали делать это в автоматическом режиме. Но потом очень скоро до нас дошло, что замена одних блоков на другие и увеличение их количества - результат одного и того же производственного процесса. Автоматику усложнили. Поневоле пришлось ввести элементы "обратной связи": ускорение замены рабочих каскадов имеет разную динамику при увеличении брака и при избытке сырья: таким образом мы обозначаем необходимость в расширении производства.
Последний шаг в этом направлении, - объединение во вторичные комплексы каскадов "производственных" и "восстановительных", - в качестве субъединиц. Это... достаточно сложные устройства, и поэтому для нас стало неожиданностью, когда, при высокой нагрузке, происходит временное падение производства, но появляются "дочерние" комплексы. Чтобы справиться с повышенной нагрузкой. Вот, глядите...
На извлеченном помощником Беровича диске за четкой границей Рабочего Объема виднелись прилепленные к нему снаружи неправильные многоугольники "расплода". И то, и другое имело с виду совершенно одинаковую поверхность в виде сотов, только ячейки имели форму равносторонних треугольников. И каждая из них дробилась на все более и более мелкие, но сохраняющие ту же форму, бесконечно, до таких, которые уже не мог различить глаз.
- Сереж... срежь. Середку - проверить и на новую базу. Можешь сажать компактно, а можешь с "глазками", как ты любишь. А вот края в утиль. Процентов тридцать. И нечего стонать! - Он обратился к инспектору. - Вот, никак не сговоримся с Сергей Борисовичем. Вечно ему краев жалко.
- Люди. - Сказал Серенька. - В очередь за нашими "краями" становятся. Полгода ждать согласны. Потому что по сравнению с тем, что у них работает, - при "контроле третьего уровня", - это небо и земля. За эталон идет!
- Ладно. Что с тобой поделаешь. Обрезай двадцать пять, и из них пятнадцать можешь подарить этой своей... смежнику. А десять - в утиль! Не смей в производство пускать, слышь?
- Угу.
- Слово?
- Могли бы не спрашивать. Себе оставлю, а в производство - ни-ни.
Он удалился, и Берович проводил его взглядом.
- Не обманет?
- При нем не скажите. Никогда не простит. Только мне можно, Маме Даше, да еще этой француженке. Он гордый, как Сатана.
- А края ему зачем?
- А - нравятся они ему. Говорит, у них характер свой есть. Возится, комбинирует что-то свое. Я не лезу. Сразу сказал, чего без спросу не делать, - и верю.
- У вас вот так просто, - раз, и в утиль?
- Починить, - пожал Берович плечами, - в сто раз дороже, чем сделать новую. Мы же вон бутылки не клеим. И лампочки перегоревшие выкидываем. А у нас - утилизация. До комплексов, а того чаще до звеньев. И глубже кое-когда бывает.
- А чем вам края не угодили?
- А пусть меня потом назовут дураком и перестраховщиком. Я же не могу, как он. На мне - надежность производства. Это требует определенной консервативности. Да и возраст все-таки. Дело в том, что краевые копии теоретически могут иметь отличия от эталона. То есть, в принципе, могут быть даже и лучшими, но отличаются от стандарта. Для исследования это интересно, а вот для массового производства недопустимо полностью. Так селекционеры хранят в чистоте свойства сорта и породы, хотя полукровки могут быть куда как продуктивнее.
- Из-за этого и ваш сегодняшний визит?
- Это - пока что край для нас. Так что может быть всякое. И интересное, перспективное. И опасное. Требует внимания. Но, вообще говоря, вы правы, Петр Леонидович. После последних новаций от меня, как от технолога, почти ничего не требуется... Нет, кое-что останется, и не так уж мало, - новая номенклатура там, пространственные решения, композиции для сложных изделий... Но это все, действительно, не то. Без нынешнего моего визита и впрямь можно было бы обойтись.
- Так. А эта самая автоматика, положенная к каждому блоку, она что - тоже производится по автоматически сформированному запросу?
- Разумеется. Она ничем принципиально не отличается от других комплексов и каскадов. Мы постоянно движемся в направлении все большей унификации и однотипности... комплексов.
- И это тоже вас ничуть не смущает. Я имею ввиду то, что основное оборудование у вас того... размножается?
- Петр Леонидович. Вполне можно представить себе станкостроительный завод, который делает всяческие станки и, в том числе, все, которые необходимы ему для производства. Довести до нужного уровня автоматизацию, понятное дело, трудно, но ничего сверхъестественного. Да, до сих пор были только элементы, вроде смены резцов и т.п., и нужды особой не было, но нет и никаких непреодолимых трудностей.
- Да, действительно. - Голос гостя был странен. - Действительно ничего сложного. Если вдуматься. Вы вот еще разработку этих своих катализаторов автоматизируйте, - вот тогда - да, будет о чем поговорить.
- Шутите...
- Пожалуй. Но обратите внимание - шучу не смешно. Это меня извиняет.
Из материалов "Комиссии по инвентаризации"
- То, что вы рассказали, простите меня, слишком противоречиво и непонятно. Совершенно невероятные достижения с одной стороны, а с другой, как вы утверждаете, он не ведает, что творит. И вообще никакой не ученый.
- То, с чем мне довелось столкнуться, прецедентов не имеет. Он совсем по-другому работает, чем я или, к примеру, Лев Давидович... Поэтому об этом довольно трудно говорить. Я притчу расскажу, можно?
- Не вполне то, что я ждал именно от вас. Но попробуйте.
- Вот представьте себе бандита экстра-класса. Не какого-нибудь там, а князя или, того лучше, хана. Вот он собрал себе шайку, стала она довольно большой, - а к нему идут! Он заметил, что одному командовать стало неудобно, и вместо того, чтобы увеличивать ту же шайку, собрал вторую. Поставил во главе двух верных подручных, шайки назвал полками. А сам, значит, над всеми. Потом - третью, четвертую. Видит - опять неудобно. Своих людей он знает, как облупленных, знает, кому что сказать и как, кому что доверить, кого куда поставить. Они его тоже шибко уважают, а попробуй - не уважь, тут же без головы останешься. Вот он все полчище по три полка разбил, назвал дивизией. А для удобства управления штаб сделал. Никто его теориям не учил, книг он не читал, потому что читать сроду не умеет. Поэтому он сделал штаб и систему управления исходя из людей, вооружения и условий. Нет, он с кем-то воюет все время, ему вообще головы поднять некогда. Но, в общем, чаще бьет он, а не его бьют. Добыча опять-таки. Народу все больше валит. Разделил по две-три дивизии, корпусом назвал. Туда свой штаб, корпусной. Тоже, какой надо. Глядь, - а у него врагов-то раз-два - и обчелся, зато под началом сто тыщ народу. Но он по-прежнему не осознает, потому как занят шибко. И гением себя не считает. Во-первых, не знает, что это такое, во-вторых - в голову ему не приходят всякие глупости. Он просто-напросто в каждом конкретном случае поступает так, как нужно, не думая, что это гениальные шаги. Он думает, что все идет, как обычно, только правильно, без ошибок. Он в этом даже и не сомневается. Но до поры - до времени они варятся в собственном соку, восхищаются подвигами батыров в песнях акынов, а про себя думают, что живут очень обыкновенно и даже скучновато. Чувствуют себя провинциалами, провинциалами и являются, но еще не знают, что провинциальность бывает разных сортов.
А потом он вдруг замечает, что по принадлежащей ему земле надо с конца в конец скакать две недели. Интересы вдруг пересекаются не просто с соседями, но - с Чужаками. Грозными, страшными, непобедимыми. У которых солдаты маршируют стройными рядами и в блестящих латах. Он готовится изо всех сил! Все продумывает, ничего не пускает на самотек, и очень хорошо знает, что именно нужно обдумывать и контролировать. Перебирает командиров, как Скупой Рыцарь - дублоны, - и умеет их оценивать! - все на полном серьезе, но волнуется, потому как это не привычные ему и такие же, как он, гопники, а - НАСТОЯЩАЯ АРМИЯ! Наконец, происходит сражение, в которой супостат в блестящих доспехах побивается в пыль, как глиняный горшок. А у него все продумано, все пути разведаны, все встречные армии он колотит вдребезги и пополам, каждый раз заставая врасплох, и почти не несет потерь, можно сказать, режет, как баранов. И не понимает, как можно быть такими засранцами, потому что у него таких нет НИ ОДНОГО. И представить себе не мог, что такие вообще бывают, в толк не возьмет, почему их в самом начале не запороло плетями их собственное начальство, почему не ссекло тупые головы чуть позже и вообще, - подать сюда того, кто их допустил.
Он сидит в том самом малахае, в котором начинал десять лет тому назад, в засаленных штанах, в бараньих шкурах, в которых ходил всю жизнь, а вокруг все валятся ему в ноги. И называют не иначе как: "Повелитель!". А остальной мир, который год тому назад про них и не знал, вдруг сталкивается с "непобедимой ордой Чингис-хана"...
- Или с вермахтом.
- Или с вермахтом. - Согласно кивнул головой профессор. - Или с неким Беровичем Александром Ивановичем, тысяча девятьсот шестнадцатого года рождения. Комсомольцем, как это ни смешно.
- Вы утрируете.
- Безусловно. Но это главная спектральная линия его натуры. Остальное обертоны. Я знаю цену "простых решений". Осознаю, что это идеал, к которому нужно стремиться. Но, тем не менее, постоянно ловил себя на мысли, что все его решения, взятые по отдельности, на самом деле страшно банальны. "Если к трем полкам добавить НАДЛЕЖАЩИЙ штаб, то будут это не просто три полка, а дивизия" - в этом суть его метода, и это все. Вот только у него каждый раз получается система, свойства которой несводимы к свойствам ее частей. А еще он способен взять какую-нибудь мелочь, повернуть ее чуть-чуть по-другому, и то, что не работало, начинает работать. И никаких озарений! Никакого божественного вдохновения! Я тут осторожно опросил его, потому что знаю, как это бывает, так он не понял, о чем речь. Это другие взлетают в небеса и воспаряют в эмпиреи. Он просто-напросто методично, совершенно не изобретательно строит Вавилонскую Башню. Камень к камню, - и так до самого неба.
Из материалов "Комиссии по инвентаризации"
- Вот вы тут сказали, что электронный микроскоп слишком для вас груб. Так чем же вы пользуетесь? По-прежнему этой своей чертовиной?
- Нет, ну что вы. Я уже забыл, когда последний раз прикасался к ней. Она совершенно, совершенно непригодна для работы на том уровне, который требуется нам сейчас. Не знаю, как объяснить... Предположим, что самый первый молот тоже надо было ковать. А ЧЕМ? Каменным молотом, потому что больше нечем. Но вот спустя год-два его кладут на полку, - или что у них там было, - чтобы больше никогда не снимать оттуда. Лежит. На всякий случай. Только непонятно, на какой, потому что есть уже медные молоты, которые распространились вширь и куют новые медные молоты. Так вот доставшееся мне сокровище сейчас - как тот самый каменный молот. - Тут Саня несколько слукавил. Потеряв актуальность в качестве прибора и инструмента, "Кое-Что" осталось незаменимым учебным пособием. Смертельно опасным, и для очень немногих. - Почтенная окаменелость, без которой да, ничего бы не началось. Но совершенно ненужная для продолжения. Как скорлупа того яйца, из которого птичка уже вылупилась.
- Или крокодильчик.
- Что?
- Или, говорю, крокодильчик. Они, знаете ли, тоже из яйца вылупляются.
- А-а, шутите...
- Теперь вот что. Я могу понять, что эта вещица утратила нужность, как источник этого вашего "праха". Но ведь прежде всего это некий прибор, позволяющий "видеть" объекты молекулярных и атомных размеров, да еще и оценивать их свойства. У вас же нет ничего подобного. Ни электронного микроскопа, ни рентгеноструктурной установки с жестким излучением. Так как?
- Нам в принципе не годятся приборы, использующие слишком жесткое излучение. Они разрушают структуры, которые должны "видеть". Стирают именно те детали, которые нас интересуют.
- Я знаю, что такое Принцип Неопределенности, - сухо сказал профессор, - но знаю также, что дифракция не позволяет увидеть слишком мелкие объекты в нормальном диапазоне. Собственно говоря, второе есть только часть первого. Обмануть физику мира невозможно. Увы. Либо портим, либо не воспринимаем. Факты упрямая вещь.
- Только это в свое время и дало мне надежду. Фактом является наше существование. Чтобы оно было возможным нужна достаточная точность именно в данном масштабе*. Нет. Наше существование и есть УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНАЯ ТОЧНОСТЬ работы В ДАННОМ МАСШТАБЕ. Именно в данном. А потом до меня дошло: мы ведь можем разменять большой квант на два маленьких. Тем более часто бывает наоборот: греем что-то ВЧ, а оно начинает светиться. Так почему бы нам и для наших целей не заменить одно действие с большой энергией на много маленьких действий?
- Сам придумал?
- Сам придумал бы быстрее. Собственно говоря, артефакт, - он мимолетно усмехнулся, сказав мудреное, "умственное" слово, - тоже действует примерно таким же способом. Освоение общепринятых понятий и терминов делает общение на эти темы хотя бы в принципе возможным. Но при этом чужие слова, придуманные на основе чужих соображений по чужой логике навязывают мешающие делу стереотипы. Увы. За все приходится платить. Все есть результат компромисса.
- Вы справитесь, Александр Иванович. Это временное явление, и оно имеет ту же природу. Сначала терминология повлияла на вас, потом вы повлияете на терминологию и саму систему понятий. Таким образом, чтобы она не порождала мешающих стереотипов, а система понятий снова стала бы компактной. И была такой впредь. Но к делу. Вы понимаете, что эта ваша методология годится далеко не для всех типов объектов?
- Конечно. Замена мимолетного взгляда очень-очень тщательным ощупыванием обозначает куда большее потребное время**. Оно может быть, и слишком часто бывает таким, что объект, может неузнаваемо измениться: надо помнить, с чем мы имеем дело. Поэтому, вы правы, только для многочисленных и однотипных объектов. К счастью, мы имеем дело именно с ними. Исключения слишком редки, чтобы вообще их учитывать. Принцип Неопределенности остается на своем месте, но это тот вариант его проявления, который нас, для наших целей, устраивает. Для чисто исследовательских целей в области физики элементарных частиц дело обстоит, очевидно, совершенно по-иному.
- М-мда. Как-то не приходило в голову, что у него может быть несколько, в общем... не вполне совпадающих вариантов проявления.
- Не было нужды, Петр Леонидович.
Глупости. Была бы идея, а применения найдутся. Это как с принципиально новым техническим устройством. Вроде паровой машины или электричества. Вот не могу считать себя теоретиком, но любопытные соображения о чем-то, что можно назвать Экспериментальным Континуумом, у меня уже есть. Надо будет поговорить с людьми, у которых голова лучше заточена под подобные штуки. Спасибо.
* Наномасштаб. Тот, в котором происходят минимально-актуальные для жизни события.
** Что-то близкое к нынешней атомно-силовой микроскопии.
Великая Блажь I
Вчера, когда гигантский вагон тронулся, без малейшего толчка, так, что показалось, будто это вокзал, все его строения, празднично убранные к торжественному моменту Пуска, сдвинулись с места и плавно поплыли назад, он еще некоторое время ждал, когда начнется мерный перестук колес. В его возрасте не так просто расстаться с привычным. Тем более - с привычным настолько, что уже начинает казаться чем-то таким, что всегда было и пребудет до скончания века. Но стука не было, при тех нагрузках, которые возникали при эксплуатации этой колеи, стыки между рельсами были бы недопустимой слабостью. Не было также слышно звука двигателей, и слишком далеко, и слишком тихо работают громадные электродвигатели локомотива. Говорят, - в самом скором времени и локомотива-то никакого не будет... но пока гигантский, как целый сухопутный корабль, электровоз еще имел место. Гула не было, но, передаваясь через рельсы, и дальше - через насыпь на землю давила такая тяжеловесная мощь, что казалось, будто он все-таки присутствовал. Такое напряжение не могло, не имело права разрешаться вовсе без звука.
Никогда, никто, ни один владыка в истории, ни один император, царь или тиран не имели такого дорогостоящего выезда. Даже близко. Восьмерик белоснежных лошадей, лимузин, личный бронепоезд, обставленный изнутри с немыслимой восточной роскошью, - мелочи, не заслуживающие внимания, потные медяки в судорожно сжатом кулаке нищеброда. Трехэтажная повозка, на которой объезжал свои владения легендарный объединитель Китая, - смешная лакированная игрушка для богатенького ребенка... хоть и тащили ее чуть ли ни сто буйволов, а для проезда пришлось специально расширять дороги по всей Поднебесной. Самое смешное, что выезд этот предоставили никакому не императору, не полновластному диктатору, а человеку, у которого от прежней, - действительно, немалой! - власти осталось не так уж и много. Остатки. Угли былого костра.
И главная роскошь не в том, что все четыре вагона гигантского поезда - по сути, к услугам одного человека. И не в убранстве этих вагонов, потому что внутри все, действительно, добротное, удобное, несокрушимо прочное, из недешевых материалов и сделано со вкусом, но без какой-либо особой роскоши. Самая главная роскошь его выезда в том, что настоящая сквозная эксплуатация Магистрали начнется только сутки спустя после его отъезда. Хотя частичная, понятно, велась и раньше. Вовсю. Чуть ли ни с самого начала строительства. А вот теперь специальное постановление издали, хотя он и не просил. Решили дать ему возможность прокатиться по стране до Южно-Сахалинска без спешки, с заездом в города и общением с гражданами, на смешной скорости сто пятьдесят километров в час. Потому что стандартная скорость на длинных перегонах магистрали планируется в двести - двести пятьдесят. При этом интенсивность движения предполагается такая, которой старик Транссиб не видывал ни в сорок первом, ни в сорок третьем, ни позже. Всем вдруг оказалось надо! Сколько талдычили о "заведомой нерациональности проекта" который "не окупится в обозримый срок, а если откровенно, то никогда", а теперь упрекают в том, что вдоль всего континента протянули всего-навсего шесть "ниток". Надо было восемь! Десять! Ага. Двадцать. Это уже без него. Так что сутки Магистрали - это деньги колоссальные, убийственные. По нынешним временам, пожалуй, будет подороже поезда с локомотивом вместе, хотя куда он, поезд этот, денется после его вояжа? Дальнейших прогулок по Магистрали он не планировал, и оставлять поезд за собой не собирался ни секунды. Так что, по сути, речь шла о цене нескольких сотен билетов. А вот уточнять истинную цену этих суток он не захотел, чтобы не расстраиваться, хотя в душе был доволен. Да и то сказать, - задержка-то частичная, только в направлении "туда", и уже завтра поутру они увидят первые встречные составы. Разумеется, грузовые. Разумеется, сверхтяжелые: нужно же побыстрее отбить прибыль!
Нет, все-таки до чего интересно получается: сначала мы им набили морду. Потом вытащили из полнейшей уже ямы. Потом под завязку обеспечили заказами, так, что где-то эта их пресловутая послевоенная депрессия - кончилась, а где-то даже и не успела начаться. А ведь они ее считали совершенно неизбежной. И теперь мы же, в значительной мере, пляшем под их дудку! Точнее, - привычно поправил он себя, потому что даже самому с собой надо быть точным в формулировках, - во многом играем по их правилам.
В отличие от внимания государства, интересы общественных групп есть величина постоянная, они давят и давят, непрерывно, неуклонно и неустанно, так что устоять, в конечном итоге, становится невозможно. И то сказать, - людям же по-настоящему надо. Более того, составляет основное содержание их маленьких, но единственных жизней. И, может быть, именно поэтому, слишком часто их варианты выглядят логичнее, убеждают, и в этих условиях продавливать что-то свое, худшее, только для того, чтобы настоять на своем, выглядит уже чистым капризом. Несолидно, неумно, даже стыдно как-то. Вот и теперь: людям же надо! У людей громадная потребность в быстром перемещении груза за умеренную цену. Были бы те самые двадцать ниток, - и их забили бы под завязку! Казалось бы, - и хорошо, и слава богу, но, однако же, что-то точит. Делаем то, что надо не нам. Точнее, не нам одним. Наверное, он не прав. Даже скорее всего, вот только сердцу не прикажешь. И это еще одна из причин, по которым старикам вроде него надо уходить вовремя. Не только слабость, болезни и все менее продуктивная работа головы, но еще и это: со временем начинаешь хотеть не то, что по-настоящему нужно, и, делая совершенно правильные, полезные вроде бы дела, не испытываешь радости. Только по той причине, что в молодости не считал их чем-то похвальным, а, слишком часто, прямо наоборот. Делаешь, даже убедишь себя в их необходимости, а сам как будто изменяешь самому себе, молодому и горячему.
Поднял глаза и усмехнулся, удивляясь нелепости собственного своего поведения. Долгожданный день, он первый человек, которому предстоит до конца пройти по величайшему Пути за всю историю, как будто бы именно для того, чтобы как можно больше увидеть в путешествии, - а он занят своими мыслями и не глядел в окно, кажется, ни одной полной минуты. Даже в общей сложности. И, словно устыдившись того, что, вроде бы отлынивает от взятых на себя обязательств, - непонятно перед кем, но все-таки, - посмотрел в пресловутое окно. Ну, - посмотрел. Все равно ничего не может изменить того факта, что главным, доминирующим элементом ландшафта, что виден с высоты Магистрали, является сама Магистраль. Все остальное не производит и десятой доли впечатления от увиденного. Значит, и мысли совершенно неизбежно будут соответствующими, и от этого никуда не денешься. Смешно, - он как будто бы снова оправдывается перед каким-то невидимым оппонентом. А раньше полагал своим особым даром умение не считаться ни с чьим мнением. Ему тогда казалось, что с точки зрения стратегии бывает полезно навязать свое решение, даже если оно и не самое лучшее. Прекрасно дисциплинирует, предотвращая разброд и шатания.
Вице-король I: воцарение
Собственно говоря, официальная должность у него была одна и называлась: "командующий Особым Дальневосточным военным округом". "Особым" он оставался по той простой причине, что война по соседству никуда не делась. После того, как перестал действовать японский фактор, безвыходная заваруха в Китае, казалось, сделалась еще более ожесточенной. Своих не стесняются, со своими не считаются, а разобраться в этой каше представлялось совершенно немыслимым. Вроде бы, имел место какой-то "гоминьдан", действовали коммунисты, но на деле это мало что значило. Гоминьдан позиционировал себя в качестве демократической партии, но демократия имела специфические китайские черты и просматривалась с трудом, а товарищ Владимиров считал крайне своеобразным китайский вариант коммунизма. А помимо этого в каждой провинции главный представитель правительства и местный коммунистический лидер одинаково считали себя ванами и поэтому гоминьдановцы соседних провинций нередко резали гоминьдановцев, а коммунисты смертным боем, с применением артиллерии критиковали коммунистов.
Американцы, вместо того, чтобы своим присутствием стабилизировать обстановку на Корейском полуострове, по какой-то причине играли роль фактора, скорее, раздражающего. Южнее 38-й параллели страна тлела непрекращающейся партизанской войной. Многие и многие, досыта нахлебавшись чужеземного владычества, вовсе не были рады тому, что одного хищника сменил другой, еще более сильный и чуждый, нежели прежде. Севернее, соответственно, устанавливалась новая, народная власть, тоже нелегко и непросто, и в этом процессе структуры Красной Армии принимали просто-напросто непосредственное участие. Так что командующему ОсДВО, в общем, было чем заняться. Но это официальный пост. После того, как он испросил себе в качестве заместителя товарища Апанасенко, о вопросах собственно военного строительства в пределах округа можно было не беспокоиться. Иосиф Родионович тоже с удовольствием вернулся на прежнее место службы, а с новым начальством практически мгновенно нашел общий язык. Он увидел, чего тот на самом деле хочет, сколько работает и, главное, оценил способы, которыми Черняховский добивается своих целей. Поэтому очень скоро они начали работать в полном взаимопонимании, как единое целое.
По сути, Ивану Даниловичу вручили всю полноту власти на Дальнем Востоке. Стоит ли говорить, что и территория, на которую эти полномочия распространялись, так и сам их объем были весьма неопределенными. Предполагалось, что он определится на месте, сам. Изобретенный под давлением крайней военной необходимости механизм Представителей Ставки, в общем, доказал свою эффективность, и в ГСТО, в общем, не видели причин, по которым это не сработало бы теперь, в мирное время. Да, прецедентов не было. Да, на первый взгляд, такая полнота власти в столь удаленном регионе таила в себе некоторую угрозу. На самом деле особого риска не было: до сих пор ни у кого, ни при проклятом царизме, ни при новой власти государство особых успехов в освоении Дальнего Востока не стяжало. И на момент принятия решения надежных способов к решению этой задачи тоже не было видно. Так что опасностей на самом деле было немного, а если точнее, то всего две: во-первых - провал, а во-вторых - успех. В провале, понятно, ничего страшного, не привыкать, а вот успех бывает разный. Опасность мог представлять собой успех полный и решительный, как разгром фашистов под Сталинградом, а в него, по большому счету, никто особо не верил. Кроме того, было и еще одно обстоятельство. Война открыла советскому руководству еще одну истину, вовсе невероятную: некоторым людям можно доверять. Умение доверять, понятно, не обозначало доверчивости. Обыкновенный навык, который дается опытом. Этому, - можно, этому - нельзя, этому - до определенного предела.
В конце концов, с Дальним Востоком и его проблемами все равно надо что-то делать, так почему не попробовать еще и эту схему? Этому человеку верить можно. Он изъявил желание, так что стараться, работать не за страх, а за совесть - будет. А снять, если что, никогда не поздно.
Спустя самое короткое время после того, как он принял дела, истинное положение дел открылось перед ним во всей неприглядности. Точнее, это был целый ряд неприглядных истин, главной из которых была такая: Восточная Сибирь вообще и Дальний Восток в частности СССР по большому счету не нужны. Точнее, были лишними в его народно-хозяйственном комплексе. То сравнительно немногое, что здесь добывалось и делалось на потребу остальной страны, не окупало затрат на снабжение, охрану бесконечных рубежей малолюдных краев, защиту и транспортное обеспечение. Парадокс, но малорентабельным было даже золото Магадана.
Разумеется, это произошло не сразу. До этого ему пришлось убедиться, что он буквально ничего не смыслит в экономике. То есть настолько, что до сих пор вроде бы и не знал о существовании у нее каких-то законов. Нет, ему, понятно преподавали все то, что сказал на эту тему товарищ Маркс, но книжное знание тем и отличается, что до поры кажется не имеющим отношения к реальной жизни. Слишком многие, столкнувшись в жизненной ситуации с книжным случаем, испытывают самое искреннее удивление. Специальная литература вкупе с академическими знаниями, по большей части, идет впрок только тем, кто прочувствовал. Зато когда это произойдет, люди учатся, как правило, быстро. Умные люди. Можно даже считать, что это самая правильная последовательность, когда тех, кто по-настоящему умеет, просто нет. Да и то сказать, в случаях непростых чужие рецепты идут впрок только тому, кто сам пару раз пробовал изобретать велосипеды. А случай с советским Дальним Востоком, относился, мягко говоря, к непростым.
Он очень скоро заподозрил, что в глубине души это осознавали если не все, то многие. Вот только тема являлась настолько неприличной, даже запретной, что ее не то, что не обсуждали, а даже от себя самих гнали эти опасные мысли. Понятно, что хозяйственные соображения не могли считаться решающими: тут жили миллионы советских людей, для которых именно этот далекий край являлся той самой Родиной. Вот только легче от этого не стало. Убедившись в реальном существовании такой штуки, как хозяйство, он с безнадежной ясностью увидел перспективу нескольких десятилетий. Все - в последнюю очередь, потому что каждый раз, неизменно, находятся дела и территории поважнее. Чем дальше, тем сильнее будет отставание края от остальной страны, тем ниже будет жизненный уровень, и люди под разными предлогами и по разным причинам начнут уезжать туда, где больше жизненных благ и возможности реализовать себя, чем меньше будет рабочих рук, тем меньше станет отдача территории и круг замкнется. Так в один прекрасный день может оказаться, что единственными обитателями громадных территорий являются исключительно казенные люди вроде военных и пограничников. Разумеется, социалистическое государство способно противодействовать тенденции плановыми, административными методами, это у капиталистов все нерентабельное перестает существовать моментально, но со временем реально существующий фактор все равно проявится так или иначе, либо же полюбившийся ему край так и останется иждивенцем, ярмом на шее и без того не слишком-то зажиточной страны. И то, и другое, разумеется, было совершенно неприемлемо.
Впору было прийти в отчаяние, но неожиданной опорой для него оставалось воспоминание о страшной осени сорок первого, когда Дальний Восток вдруг очень пригодился. Когда все висело на волоске, застыв в неустойчивом равновесии, эти далекие края бросили на чашу весов свою долю. Самый важный ресурс, около полумиллиона вполне кондиционных молодых мужчин. На подступах к Москве, на ее улицах появились эти добротно одетые, спокойные, улыбчивые ребята, как правило, - среднего роста, плотные крепыши, - и все изменилось. Город успокоился, паника как-то очень быстро улеглась, а души начало покидать отчаяние. Солдаты на позициях стали драться спокойнее и злее, без былой обреченности, и это немедленно укрепило фронт, а командиры получили, наконец, возможность оглядеться и не действовать в пожарном порядке. Он помнил слезы на глазах женщин, увидавших, наконец, свежие, уверенные в себе, находящиеся в полном порядке части. Бог его знает, почему именно их появление вызвало такие надежды, только они их действительно оправдали. Как-то очень скоро в безжалостной, неумолимой, неуязвимой вроде бы машине фашистского блицкрига вдруг что-то хряпнуло, заскрежетало, заискрило, задымило смрадным дымом, она застряла в заснеженных полях, а потом попятилась впервые с начала этой войны. Это память чувства той осени, ее не обманешь. А ведь не устояли бы, не будь у страны этих далеких краев. Очень может быть. Похоже на то.
Прецедент на самом деле страшная сила: то, что произошло однажды, по крайней мере возможно и может повториться, и если Дальний Восток однажды смог дать стране то, чего ей не хватало в отчаянный момент, значит, это может происходить и впредь. Нужно только придумать - как. Легко сказать. Так же легко, как повторить хлесткую фразу Ломоносова относительно прирастающего Сибирью могущества России. До сих пор как-то ни у кого ничего не выходило, а думали, - сам с собой Иван Данилович мог быть откровенным, - люди не глупее его и уж, по-всякому, опытнее. Здесь, как и везде, имелись краеведы-фанатики, профессионалы и любители, целиком погруженные в историю родных мест. Подсказать чего-нибудь, они, понятное дело, не могли, он скоро перестал тратить время на общение с ними, но кое-что из этих бесед и корявых писаний почерпнул.
Освоение шло с переменным успехом. Первые русские здесь чаяли ограбить и разбогатеть, в чем, на первых порах, и преуспели, но чтобы грабить систематически, надо иметь - кого, и наплыв лихих людей иссяк. И возобновился, когда был разработан и отлажен немудреный механизм сбора дани пушниной. Заселение края тормозилось, и когда иссякал прежний источник быстрого обогащения, и в тех случаях, когда далеко на Западе находили более короткие пути к богатству. Не важно, "в Европах", или в коренных российских губерниях, потому что отсюда, по большому счету, особой разницы видно не было: когда настало время пароходов и железных дорог, по сравнению с углем и железом доходы от пушнины не смотрелись. Пожалуй, не намного меньшее, чем пряник богатства, значение имел кнут. Если проще, то сюда драпали от родимых властей, помещиков, урядников и митрополитов, от барщины, десятины и рекрутчины те, кому не нашлось места в более западных вариантах Земли Обетованной. На Дону, на Волге, даже на Урале. Когда находилось время и силы у государства, оно тоже предпринимало определенные усилия, чтобы как-то обжить и освоить восточные земли, и если они предпринимались вовремя, что-то удавалось, в Сибири вставали великие города и начинало казаться, что дело наконец-то стронулось с мертвой точки и дальше пойдет само. А потом прилив опять иссякал, в государстве начинались очередные неприятности, и все повторялось снова и снова. Рывки и конвульсии. Почему получалось? Почему не получалось? Почему то получалось, то нет? Во всем этом, судя по всему, присутствовала какая-то причина фундаментального характера, а он ее не видел в упор и не имел никакого представления о ее природе. Разумеется ему, как любому ответственному человеку на его месте, приходили мысли о решающей роли транспорта в развитии восточных территорий. И еще о том, что тут проживает слишком мало людей, чтобы надежно взять все эти бескрайние земли вместе со всем, что расположено на них и находится под ними. И о необходимости развития индустрии темпами, опережающими развитие остальной страны. Все то, что относилось к категории истин, против которых не поспоришь. И от которых не было ни малейшего толка. Одна проблема мешала решить другую, и выхода видно не было. Не то, чтобы тяжкие, а сложные, непривычного уровня раздумья никак не мешали ему в повседневных делах, деятельная натура и навыки человека военного делали для него кабинетный стиль работы практически невозможным. Наматывая тысячи километров каждый месяц, если не каждую неделю, он норовил во все вникнуть сам, переговорить с как можно большим количеством людей, а не только с начальством, менял явно негодных людей, устранял наиболее очевидные глупости, объяснял, разносил, угрожал. То есть делал все то, без чего ни одно дело не только не будет сделано, а скорее, начнет потихоньку разваливаться. Но совершенно не характерные для него прежде поиски сути продолжались тоже. Очевидно, он продолжал думать над всем этим даже во сне, потому что однажды проснулся с мыслью вполне идиотской, как то и положено просоночным мыслям: в тех рамках, которые ему положили и которые положил себе он сам, задача не решается. Обдумал ее снова, и снова поразился ее бездонной глупости.
Он приказал побыстрее, и поэтому из Хабаровска в Домодедово его доставили на "тэшке". И, поскольку мысли о транспорте не покидали воеводу сибирского никогда, он отметил про себя, что машина точно так же может взять на борт и сравнительно быстро доставить в Москву не одного, а несколько десятков пассажиров. "Не забыть, - на ходу записал он в блокноте, - поговорить пасс. сам. Ирк. ав. з-д". Пусть посмотрят, нельзя ли сделать на основе "тэшки" пассажирский вариант. Пилот говорит, что машина экономная, топлива жрет умеренно. Не весь выход, но, может быть, его часть. При всей занятости, на пленарных заседаниях ГСТО время от времени надо было бывать самолично. Чтоб не забывали и не расслаблялись лишнего. Да и вообще. Понюхать, чем пахнет, какие ветры дуют. И обсудить глупую утреннюю идею в неофициальной обстановке, чтоб не со всеми вместе, а с понимающими людьми. Как говорят буржуи, "кулуарно".
- Знаешь, тезка, - сказал Ковалев, - ты на это дело плюнь. Забудь. Нет у страны таких денег. Тридцать восьмой - помнишь? Войной не то, что попахивало, а прямо-таки воняло, на армию ничего не жалели. Так вот когда мы подняли вопрос, на новых территориях перешивать колею на союзный стандарт, - так и то не дали. Уж больно, говорят, дорого. В сорок первом им дешевле стало... А ты о чем? Тут сумма на порядок, как минимум. А, скорее, раз в двадцать. Навскидку тебе ни я, никто не скажет. Да это все равно, в двадцать, в три, или столько же. Нет таких денег, нет!
- Знаешь, Иван Владимирович, - задумчиво проговорил Черняховский, - объясни мне, бестолковому, что такое - нет денег? Не у меня в кармане, это я не забыл, а у государства? Вот веришь ли, у экономистов спрашивал, так никто ничего так толком и не сказал... По-моему, они и сами этого не знают. Или забыли.
- Тебе же не цифра нужна, нет? Тогда это просто. Отсутствие денег в стране обозначает, что ее жители, работая целый день, обеспечивают себе кусок хлеба на этот день, и ничего на завтра. Ни себе, ни другим. Поэтому если они, кроме того, еще будут делать тебе магистраль, то хлеба им не хватит, и они умрут с голоду. Ты слыхал молитву, "Отче Наш"? Там совершенно точно сформулировано именно это положение: "хлеб насущный даждь нам днесь" - дай хлеб необходимый, чтобы выжить сегодня. Говоря по-научному, нет прибавочного продукта. По любой причине. Как только он появляется, появляются и деньги.
- Понятно... - протянул он, приняв ответ за заковыристую шутку, не желая шутить и не успев разобраться в недлинной, но непривычной мысли, - ну, это я всегда знал.
- Молодец. А до нас вот только сейчас начало доходить. А до многих до сих пор не дошло. Так, чтобы до конца. До кого по глупости, до кого - по старости, а до кого - по избалованности.
- Чего-то, - настороженно проговорил Черняховский, который уже понял, что шутки наркома достаточно серьезны, - я вас не пойму. Кого тут в Совете баловали? И кто?
Ковалев угодил в номенклатуру не так давно, зато в тридцать восьмом. Это сказывалось.
- Да так. Не обращай внимания. Лишнего сболтнул.
Похоже, война кончилась, а тут до спокойствия было куда как далеко. Уже начали делить друг друга на "понятливых" - "непонятливых", да еще, вдобавок, выделили фракции "стариков" и "избалованных". Вообще говоря, шибко напоминает стиль товарища Сталина, и, если у него получится, то недалеко до какой-нибудь "антипартийной группы". Не дай бог, конечно. Но могли вырасти и достойные ученики. Да кто бы ни был, - нашли время, суки.
- Я тут знаете, что подумал? Транспорт все равно половину восстанавливать половину - переделывать. Значит, и мощности под это дело. Так, может, заодно как-нибудь? Если заложить с избытком?
- Не-а. - Ковалев помотал головой. - Масштаб, говорю, такой, что заодно не выйдет. Кого обмануть хочешь?
- Не имею такой привычки. - Черняховский упрямо выставил подбородок. - Сроду правду говорил. И по транспорту с содокладом все равно выступлю!
- И в два счета погубишь все дело. Запросто. Сначала с Кагановичем поговори, на нем проверь. Он на этом деле собаку съел. Попробуй перетянуть его на свою сторону, большое дело будет. Только все равно зря ты это. Не вовремя.
- Во-во. Только, сдается мне, так будет и потом. На словах: "Сибирь то, Сибирь се" - а как до дела, то вечно не вовремя. А я тут подумал, как раз очень даже вовремя! Так, что такой момент не повторится, может, сто лет. Может, вообще никогда. Сам же, между прочим, надоумил...
- В чем это? - В голосе наркома чувствовалась некоторое беспокойство. Как бы чего не вышло. - Что-то не припомню.
- Да ничем! - Ожесточенно ответил генерал. - Мелочи. Проехали.
- Слушай. Тебе меня в этом деле никак не проехать. И не объехать. Так что давай, говори лучше. А то ляпнешь сдуру, а мне отвечать... Что за момент такой!
- А то момент, что как раз сейчас работать за пожрать, за в тепле и, главное, при деле, очень даже согласятся. Мно-ого народу! А через год-два может оказаться поздно.
- Да откуда ты это взял-то? Сроду лишних рабочих рук не было, а сейчас и тем более нет.
- Это в Союзе нет. А в Европах - безработица. Так и называются: "лишние люди". Чай, - читал в "Труде" про гримасы капитализма? Так что брать надо, пока дешево!
- А вот про это ты не то, что не говори, но даже и не заикайся! Враз сгоришь на непонимании политического момента! Пообещай, что ЭТУ тему не будешь даже затрагивать.
- Обещаю, что поговорю сначала с Кагановичем. Это ты меня здорово надоумил. Спасибо.
- А что? Это он тебе все правильно говорил. Явная политическая близорукость, и если ты поставишь вопрос официально, то по тебе врежут со всех сторон. И я врежу, так что тогда не обижайся. Не говори потом, что не предупреждал.
Иван Данилович какое-то время смущенно молчал, понимая, что с этой позиции старого хитрого сановника не сбить, и дальше он никуда не продвинется ни в одном из направлений.
- Да понял я! Мне это для себя надо, понимаете? Сам понять хочу. Почему бесхозяйственность? Почему не даст народно-хозяйственного эффекта?
- Да потому, чудак человек, что слишком долгие пустые перегоны. На тысячи километров некому твои грузы ни получать, ни отправлять. По пустому месту рельсы кидать. Это в Европе на каждом километре потребитель, а у нас каждый лишний километр - лишние копейки из бюджета. Лишний труд зря. Старую нитку расширить, залатать-обновить, еще куда ни шло, для военной нужды, всем понятно, это еще поддержат. А новые кидать? Не-ет, плюнь лучше, забудь.
- Выходит, не нужны дороги?
- Да нужны-то нужны... Вот если б была готовая, эксплуатацию оправдала бы, это да, а постройку - не-ет. Так эта дыра в бюджете и будет висеть. Полвека провисит, никуда не денется. Вот если б поток груза в десять раз больше, имело бы смысл подумать, а на то, что есть...
Он сморщился и пренебрежительно махнул рукой.
- Ладно. - Вздохнул генерал. - Видать, ничего не попишешь. Будем и дальше жить на отшибе. Только неправильно это как-то. Все равно неправильно. Да одной рыбы...
- Ага. Ты ее сначала поймай. Да переработай. Да перевези. У тебя, к примеру, есть на чем ловить? Сейнеры, плавбазы? А холодильники? А консервные заводы? Нету? Делать надо, почитай, заново? Так это еще один проект! Понял? Пока солнце выйдет, роса очи выест!
- Так это что получается, никогда из бедности не выбьемся? - Глухо проговорил командующий. - Старайся - не старайся? А это вам, значит, не политический вопрос. У нас ведь не Запад. Мы, большевики, за все отвечаем, свалить не на кого. Не боитесь, что доведем людей, и они нас того... попросят?
- Ты, Иван, давай без демагогии!
- А я думал, что демагогия, это когда обещают светлое будущее, а сами не знают, как его добиться. Да и, откровенно говоря, ни на грош в него не верят. - И, видя, что собеседник начал наливаться дурной кровью, поспешно докончил. - Не-ет, Лазарь Моисеевич, мы просто обязаны найти решение. Передумать всех на свете, а дело сделать. Больше не за счет надорванного пупа, а за счет коллективного разума партии. И, - знаете что? Подать-то это можно под разным соусом. Да, если подумать, так это и не соус вовсе...
- Излагай...
- ... И, помимо нерушимых принципов учения Ленина - Сталина, есть еще и тактика революционной борьбы, товарищи. Большевики могут и должны использовать ресурсы капиталистических экономик, поскольку это способствует построению справедливого общества. Великий Ленин пошел на громадные нравственные издержки, но инициировал введение новой экономической политики в качестве временной меры. Во время первых пятилеток партия с успехом использовала кризис капитализма для привлечения буржуазных спецов и технологий для ускоренной индустриализации, и результат вам известен, товарищи. Наконец, совсем недавно, мы пошли на то, чтобы вступить в прямой военный союз с ведущими капиталистическими странами ради победы над немецким фашизмом и японским милитаризмом, и добились величайшей победы в истории человечества. И я не вижу, почему нам и на этот раз не поступить сходным образом: использовать трудности послевоенного периода в других странах, чтобы не только справиться со своей разрухой, но и заложить прочный фундамент собственному развитию на ближайшее будущее и дальше...
- Можьно рэплику? Два слова?
- Да, товарищ Сталин...
- Товарищ Черняховский говорит правильные слова. Только слишком общие. Пора перейти к конкретным предложениям. Ми видим, что они у командующего округом есть. И еще: нэ надо про учение Сталина. Как будто похоронили уже. Извините...
- Хорошо... По моему мнению, товарищи поправят меня, если я ошибаюсь, планируя развитие транспортной системы на востоке страны, мы совершенно неправильно оцениваем условия задачи. Исходим из того, что необходимо соединить европейскую часть СССР с редко населенным, слабо развитым в экономическом отношении Дальним Востоком. Если ставить вопрос таким образом, то, действительно, строительство дорог, позволяющих увеличить грузопоток во много раз, экономически нецелесообразно на перспективу десятка лет в лучшем случае. Это ошибка. На Дальнем Востоке проживает почти сорок процентов человечества. Густонаселенная Япония, густонаселенный Корейский полуостров. И главное, конечно, Китай. Если поставить своей целью создание транспортного моста от густонаселенной Европы до еще более многолюдных стран Востока, картина меняется. Грузопоток возрастает в десятки, сотни раз. Затраты на строительство окупятся во вполне обозримом будущем, и затем страна будет извлекать из своего положения чистую прибыль. Соединив в экономическом отношении две трети населения Земли накоротко, коротким, значит, путем мы станем главными мировыми транзитерами. Скажу еще: осуществление проекта необратимо подорвет положение Англии и Америки как главных мировых перевозчиков. Теперь или никогда, товарищи. В Европе разруха и послевоенная депрессия, безработица местами до шестидесяти процентов, предприятия сидят без заказов, но, при этом, как уже говорили, отчаянный товарно-сырьевой голод. Экономика замерла в мертвой точке, и нет силы, чтобы стронуть ее с места. Капиталисты ухватятся за масштабные заказы, как утопающий за соломинку, даже понимая, чем это может обернуться в перспективе. Уникальный шанс за ничтожную долю цены получить очень многое, товарищи. Куда больший даже, чем в начале тридцатых годов. Тут и такая вещь, как непомерная милитаризация страны, связанная с недавней войной, в данном случае играет нам на руку, поскольку послужит нам хорошей защитой от военного вмешательства на период реализации проекта. А потом станет поздно чему-то мешать. Это в точности, как на войне, товарищи. Успеем до того, как отвердеет единый фронт капиталистов, и получим шанс навсегда стать связующим звеном между Востоком и Западом, возможность, при случае... воздействовать и на тех, и на других без применения военной силы. По крайней мере в прошлые времена только ради одной такой, или даже гораздо меньшей возможности затевали войны, причем не худшие цари с королями, вроде Петра Первого. Разумеется, для нас, большевиков, это неприемлемо, но если уж так получилось... Грех не компенсировать хотя бы отчасти понесенные нами военные потери.
Рокоссовский с интересом посмотрел на докладчика, как будто не узнавая его. Видать, солоно дались ему эти считанные месяцы. Ай да Ванька. Как дошло до дела, даже слова стали другие. Если из этой затеи что-нибудь выйдет, надо и себе попроситься на воеводство. К примеру, - в Польшу. Чем плохо? И дело интересное.
И это надо учесть. Не годится, если люди расширение хозяйства воспринимают только как лишнюю головную боль: люди должны быть заинтересованы в нем, как морально, так и материально. Пометить. Подчеркнуть. И отметил про себя, что еще совсем недавно одна мысль об этом была бы крамольной. Точнее: "идеологически невыдержанной".
- Товарищ Жуков?
- Я не очень понимаю, о чем идет речь. Какой Восток? Япония раздавлена, и, судя по настрою наших американских союзников, подняться ей они не дадут. А Китай... ну, несерьезно это, товарищи! Нищая, отсталая на столетия, раздробленная страна, охваченная гражданской войной. Помощь, исходя из интернационализма, я еще понимаю, но каким образом Китай может быть нам какой-то там опорой? Там же ничего нет, кроме нищих китайцев.
На обратном пути, когда он поневоле принимался дремать в самолете, до него дошел смысл Ковалевской максимы относительно насущного хлеба. Может быть, понимание это отличалось от понимания автора, но в нем тоже содержалась доля истины. То, что человек получает сегодня, должно иметь хотя бы сопоставимый размер с тем, что он вкладывает в дело отдаленного будущего. Равенство тут невозможно, поскольку обозначает прекращение развития, но и несопоставимость не может длиться долго, потому что в таких случаях человек со временем теряет охоту к труду.
Великая Блажь II
Вот он всю жизнь считал себя человеком рациональным. По крайней мере, хотел так считать, потому что на самом деле это было не так. Увлекался, и порой очень серьезно. Людьми, идеями, проектами. Но тут, прислушавшись к обсуждению, неожиданно для себя дал волю воображению. Обсуждение становилось все более бурным, но не это стало главной причиной вдруг возникшей мысли. Мысли-образа, мысли-метафоры. Если хотите, - мысли-картины. Он вдруг подумал, что стране нужен хребет. Насыпь таких размеров, что ее можно было сравнить с настоящей горной грядой. Не слишком высокой, но чтобы от западной границы - и до края Сахалина. Видение, хоть и мимолетное, было прямо-таки болезненно-ярким. В прямом смысле. Толчки бешено пульсирующей крови отдались в висках болью. Разумеется, он не подал вида. Никак не показал, что вообще принял к сердцу вопрос, поднятый Черняховским. Он-то - ни сном, ни духом. Свято уверен, что выдвинул просто-напросто хозяйственный проект, хоть и масштабный. Нужный ему для дела, за которое он взялся. Которое на себя взвалил. И - молодец, нашел более общий подход, в рамках которого проект мог стать рентабельным. Вот только полного понимания того, что это будет представлять собой на самом деле, у него все-таки нет. Скорее всего, пока. Наберется опыта и будет видеть такие вещи сразу, на автомате. А на самом деле "хребет" СССР по сути окажется становым хребтом всего континента. Для того, чтобы понять это, достаточно посмотреть на карту. Там все настолько наглядно, что не нуждается ни в каких комментариях. И практические выводы надлежало делать исходя именно из этого положения. И главный вывод звучит так: сооружение должно соответствовать. Не только назначению, но и, - так сказать, - значению. Роли, которую предстоит сыграть. Но, по непонятным причинам, затея слишком многим не нравилась. Ему говорили... Ему много чего говорили.
- Ряд новых технологий позволят довести скорость обычных составов, с колеей стандартной ширины до трехсот километров в час. А в обозримой перспективе - до трехсот пятидесяти - трехсот семидесяти. И это обойдется во много раз дешевле, чем так называемая "Широкая Колея"...
- Замечательно, превосходное достижение, да. Обязательно надо разработать и испытать. Построить на главных пассажиропотоках в Европейской части СССР. Москва - Ленинград, вместо Николаевской дороги или вместе с ней. От Москвы через Ростов к хлебу Кубани, к курортам Северного Кавказа. Советские люди должны иметь возможность после напряженного труда хорошо, полноценно отдохнуть. Но Широкую Колею - тоже, и в первую очередь. Пусть и на ней будет триста... ладно, двести - двести пятьдесят километров. Этого хватит.
Он не хотел дешевле. Он хотел сухопутную транспортную систему, которая по пропускной способности сможет заменить морские перевозки Восток - Запад, и при этом будет быстрее, надежнее, безопаснее. Да попросту дешевле, наконец. И в спокойные времена, и при любых кризисах. А еще чтобы она был на нашей, имеющей хозяина земле, под хозяйским доглядом, не боясь ни блуждающих рейдеров, ни подводных лодок в океане. В ничейном океане, надо добавить, хотя англичане и американцы явочным порядком считают его своим. Это их устоявшееся мнение так или иначе надо было менять, но когда это получится? И получится ли вообще? Дожидаться манны небесной дело, как известно, сомнительное. Куда полезнее сделать то, что зависит только от тебя, и ни от кого больше.
- Товарищ Сталин, эта ваша "Широкая Колея" никак не вписывается в существующую сеть железных дорог. Мало мы мучились с переходом от союзной колеи - к европейской и обратно? А ведь это мелочи по сравнению с этим... Да чего там - с этим вашим чудовищем! Оно же разрежет пополам, на север и юг, всю транспортную систему страны!
- Где - существующую? Все, что восточнее Кузбасса, нэ заслуживает громкого названия сети. Предлагаю, во избежание дальнейших недоразумений, считать Широкую Колею совершенно другим, особым видом транспорта, занимающим особое место. Нас ведь нэ смущает, что к крупнейшим портам ведут железнодорожные пути? А к железнодорожным станциям - шоссейные дороги? То же самое, ви еще увидите, будет с большими аэропортами, туда проложат метро, шоссе, да. Электрички пустят. А та сеть, что есть, повезет груз от Широкой Колеи - в стороны. Еще и нэ хватит, новые придется строить. И порты при пересечении рек. И аэродромы новые.
Люди упорно не хотели понимать, что после появления Широкой Колеи станет выгодно прокладывать железные дороги там, где они до сих пор были прямо разорительны. И тогда они появятся, будто сами собой. И шоссе. И порты. И аэродромы. Черняховский, - тот понял, умница. Причем, что особенно важно, понял сам, от реальной жизни, а не из книжек. И не от каких-нибудь оторванных от реальности болтунов. И его надоумил, молодец. Вот только до сих пор не в полной мере оценил масштаб того, что понял. Опыта мало, привычки рассматривать проблемы в комплексе, но это со временем придет...
- ... И еще: в свете последних достижений открытие сквозного движения по Широкой Колее Восток - Запад может утратить свою актуальность. Или, во всяком случае, претерпит радикальные изменения. Гордость советского материаловедения, сверхпрочные минеральные нити большого удлинения, позволяют создать совершенно новые рельсы. Использование принципа "предварительного напряжения" не только делает их прочность невероятной по меркам совсем еще недавнего времени, но и позволяет создать безопорный пролет колоссальной длины. Висящий в воздухе рельс такой конструкции не прогибается и не деформируется под действием силы тяжести, выдерживая при этом крайне высокие нагрузки. Это позволяет проложить пути на высоте, сократив количество опор и обойдясь во многих и многих случаях вообще без насыпи.
- Нэ могу назвать себя специалистом, но как вы в этой вашей подвешенной дороге решите проблемы со стрэлками? Полагаю, это хорошо, скорее, для локальных транспортных систем, там, где метро дорого, и нужно объединить два объекта бэз промежуточных станций. И еще: нэясно, - каким образом это противоречит Широкой Колее? По-моему, так прекрасно дополняет. Позволяет найти решения при возникновении особых условий, удешевить и ускорить строительство.
Тут он не обошелся без хитрости. О работе Виталия Безуглова ему сообщили раньше, так что он имел возможность посоветоваться со знающими людьми и подготовить ответ. Собеседник этого не знал и поэтому получил нужное впечатление. Вообще очень полезно бывает знать то, о чем другие даже не догадываются. Даже если это какая-нибудь пустяковина.
Но еще чаще высказывались возражения другого плана. В струе разговора, поднятого после памятного доклада Георгием Жуковым. Какое нам дело до чужаков? До европейцев и японцев с китайцами? В основе его мировоззрения в данном вопросе лежало совсем простое представление: чем хуже чужакам, чем слабее они, беднее, - да чем их меньше! - тем лучше нам. Вряд ли оно четко сформулировано, и, если приписать ему такую позицию напрямую, он искренне обидится. Он свято уверен, что без чужаков в любом случае лучше, а любое действие на пользу другого народа почитает ущербом для своего. И ведь таких много, если ни большинство. Если не во всем, то во многом они, скорее, правы, но только не во всех вариантах. Потому что если пытаться непременно все делать самому, то и сам надорвешься, и дела не сделаешь. Ради того, чтобы использовать других людей, можно пойти на то, что они используют тебя. Тут уж как на войне, кто - кого, вот только, в отличие от войны, нет ничего страшного, если в итоге обе стороны почувствуют себя победителями.
Другие сильно опасались, что общение с большим числом иностранцев внесет смуту в сознание простых советских людей. Отравит буржуазной заразой их неискушенные души. Практика показала, что не так оно страшно, хотя опасения, надо сказать, были сильные. Решения о том, что делать с миллионами мужиков, что дошли аж до французской границы, повидав, помимо Германии, Бельгию, Голландию, Австрию, не говоря уж о Финляндиях с Норвегиями, принимались всерьез и на самом высоком уровне. Только известные события помешали провести их в жизнь, но ничего страшного с неокрепшими душами русских мужиков в конечном итоге не случилось. Трудно сказать, - почему. То ли Европа была не в лучшей форме, то ли выручила спесь победителей. Вполне естественная и даже, если так допустимо говорить о спеси, - заслуженная. Было и третье, пожалуй, еще небывалое.
Российская армия при царе-батюшке бывала бита неоднократно, проигрывала и сражения, и целые войны, то же самое можно сказать и о Красной Армии РСФСР и Советского Союза, но это не мешало жить крепко въевшемуся в массовое сознание русского народа мифу о собственной непобедимости. Все, что ему противоречило, просто не задерживалось в головах, скатываясь, как вода с навощенной бумаги. Это не война была, а так. Это мелочи. Это не по-настоящему. Это было при царизме. А вот Петр Первый! Вот 1812-й год! Вот Великая Отечественная! Но при этом всегда существовало и другое. Тщательно скрываемое даже от самих себя чувство собственной неполноценности перед мастерством, порядком, обустройством Европы. Перед ее деловой хваткой, лоском ее городов и гладью шоссе, блеском ее витрин и тучностью ее ухоженных полей. Перед тем, что они неизменно обгоняли Россию, делая то, что нам пока не по зубам, заставляя страну тащиться по своим следам, повторяя чужие "зады". Перед тем, что вещи европейской работы неизменно оказывались лучше, аккуратнее, красивее, сложнее, а в тех нечастых случаях, когда это было не так, они лучшими считались. Предел гордости, сделать: "Сукнецо не хуже голландского" - а о "лучше" уже и не думали. Так считали, в общем, все и всегда, хотя и хвастались, хотя и выискивали малейшие свидетельства своего приоритета, высасывали из пальца и всячески раздували, это не мешало молчаливому признанию: Европа умеет больше, Европа умеет лучше, Европа прогрессивнее. Европа более развита. А вот теперь кое-что изменилось.
Уже не одни только сырые идеи, что пришли в отдельные светлые головы, торчащие над убогим средним уровнем, как колоски на поле Фразибула, даже не отдельные уникальные образцы, сделанные на уровне шедевра усилиями всей государственной машины. Громадные серии сложнейших изделий, превосходящих мировой технический уровень и сделанных с безукоризненным качеством, без всяких скидок на условия военного времени. Скромная гордость мастера, тихо знающего про себя, что он - просто-напросто лучший, в своем роде не слабее гордости героя, когда он, не остыв от схватки, попирает тело поверженного чудовища. Да будь ты кто угодно, да пусть я вынужден повиноваться тебе: вот только ты не можешь, и никто не может, а вот я, я - могу!!! Теперь какой-нибудь механик мог по полному праву скривиться, сунувшись в нутро американского судового дизеля или в мотор английского самолета. А радист мог спокойно, никого не боясь, сказать, что у союзников рация - удобнее тем-то и тем-то, потому что знал: по основным характеристикам "РПП - 10" кроет ее, как бык - овцу. Это дорогого стоит. Гораздо дороже, чем может показаться. То ли еще будет. Я могу лучше и поэтому, со временем, и жить буду лучше. Я - сделаю!!! Не везде, не всегда, но это, во всяком случае, начало реально, без натяжек присутствовать в современных советских мозгах. Даже и без этого, знаете: "А зато мы вам та-ак дали!".
Говорили и о нем.
- ... Неприятно смотреть. Не понимаю, он что, - до сих пор считает, что мы наперегонки кинемся выполнять его капризы? Даже самые бредовые? Уняться бы пора, чай не мальчик, а, наоборот, гриб старый... Веришь, иногда, вроде, дело говорит, а я все равно принять не могу. Понимаю, что неправильно это, некрасиво, а с собой ничего поделать не могу.
- Ну, - усмехнулся собеседник, - это не по-христиански.
- И давно в верующие записался? Раньше, вроде, помалкивал обо всех этих поповских штучках, нет?
- Я крещеный, ты крещеный. В сорок первом, под артобстрелом, под бомбежкой, не молился ему, которого нет? Поди, и перекреститься случалось? Это потом, как кончится: "Тьфу ты. И что это на меня нашло?". Тоже как-то... некрасиво.
- Да знаю я! Умом понимаю, а как вспомню, как дрожал перед ним, боялся лишнее слово сказать, когда надо бы, как тянулся, глазами ел... И ведь во многом искренне! Не могу с собой ничего поделать. Как гляну, так прямо такая злоба поднимается, что... Его что, - обязательно держать на этом месте?
- А кто тебя спросит? - Он помолчал. - Не ты первый поднимаешь вопрос. Если хочешь знать, то, если тебя он своим присутствием всего-навсего раздражает, - то другие его вовсе ненавидят. Особенно те, кто больше всех перед ним гнулись. И, - интересное совпадение, - те же самые лица больше всех замазаны в крови, а теперь на нем норовят отыграться за свой былой страх, за подлость свою. Никита. Климушка.
- Ну, этот - особая песня. Тут я - не я буду, а вопрос поставлю, и не уговаривай...
- И не подумаю. Прежде всего он просто не нужен. Ни умения. Ни толку, ни влияния, а место занимает. А насчет Председателя ты лучше охолони. Антонов его не отдаст. Устинов. А самое главное, - Александр Михайлович против.
- Чудны дела твои, господи. А ведь среди заговорщиков чуть ли ни в вождях ходил.
- А кому еще, если предстоит делать дело? Он против просто потому что считает, - без товарища Сталина будет хуже. А Антонов даже объяснил, почему именно. Ты ж не все знаешь. - Он замолчал, прикуривая новую папиросу от прежней, хотя имел зажигалку в кармане галифе. - За два месяца пропало восемнадцать уполномоченных. Причем не под Львовом где-нибудь, не на Алтае, а в Подмосковье, на Орловщине, под Тулой, - и тому подобное. Ты понял? Нет трупа, - и почти ничего нельзя выяснить. Нет тела, - нет дела. Это тебе не кулаки в двадцатые годы. Сколько у нас прошло их, - через разведку, от полковой и до ДШР, десант, штурмовые группы, сколько в диверсантах побывало? Молчишь? Я тебе скажу. Четыреста тысяч без малого, только тех, кто с руками - с ногами. Полмиллиона лучших в мире убийц, привыкших лить кровь, как воду. А те, кому сейчас двадцать, так еще и немцами не биты. Это они били. А тут еще и политических из лагерей повыпускали полно. А держать, пока суд, дело, организации-реорганизации, аресты-расстрелы, - некем. Так хоть им. Мудрым, гениальным и никогда не спящим.
- Так хоть поговорили бы с ним. Объяснили, как все обстоит, и как себя вести. А то он думает, что и правда... Да вот хоть эта его затея, - это ж хрен его знает, что такое! Это сбеситься надо, предложить этакое, когда половина страны лежит в развалинах! Тут дыра на дыре, прореха на прорехе, а он...
Собеседник - сосредоточенно курил, слушая его сбивчивую речь, и не спешил высказывать свое мнение. Наконец, щелчком отправив окурок в урну, осведомился:
- Какая - затея? Я, знаешь ли, последнее время очень внимательно слежу за всем, что говорится на заседаниях. А за тем, что говорит Председатель, особенно. И я что-то не помню каких-нибудь особенных затей. Таких, чтобы вызвали какое-нибудь бурное обсуждение.
- Да бр-рось ты! Все знают про затею с Широкой Колеей, один ты ничего не знаешь! Это уж либо наивность, через край, либо уж лицемерие без меры...
- Иными словами, это не его слова, а только твои мысли. Мой совет: если не хочешь выглядеть глупо, не начинай разговора об этом первым.
- Но ты - со мной?
- Опять бессмысленный вопрос. Потому что непонятно - в чем. Пока, - пока! - среди множества разнообразных вопросов время от времени обсуждаются проблемы транспорта. Председатель чуть-чуть нажимает на то, что транспорт у нас во-первых - разрушен, во-вторых - не обновлялся за время войны и поэтому устарел. А в-третьих за то же время войны в технике имел место заметный прогресс. Все это, вместе взятое, по его мысли должно обозначать, что восстанавливать прежнюю систему не то, что не следует, а прямо-таки недопустимо. Что нужно делать совсем новую, в которую остатки старой в лучшем случае войдут в качестве составной части. Я это понял, и не могу взять в толк, почему не понял ты. Или, может быть, скорее, не принял?
- Я понимаю так, что надо по одежке протягивать ножки. Вот встанем на ноги...
- Так - не встанем. А если встанем, то не скоро. И стоять будем еле-еле. Шатаясь. Если я чего понял из этой войны накрепко, так это одну вещь, совсем простую. Если есть лучший способ проиграть сражение, так это именно латание дыр. Пока латаешь одни, появляются новые, а резервы тают. Пока мы принимали так называемые "естественные решения" вместо правильных, нас били. Как только начали думать, как бы одним ходом решить сразу несколько проблем, немец начал вязнуть. А когда научились... Я вот думаю, именно после этого и началась совсем другая война.
- При чем тут война?
- А при том, что все - то же самое. Ты подумай, подумай, - убедишься. Дело не в том, широкая там колея или узкая, а в том, чтобы реализация одного проекта и заткнула бы большую часть нынешних дыр, и сняла бы побольше проблем в будущем. По-моему - так.
- А это что - решение? Не мне тебе рассказывать, чем на той же войне оборачивались кое-когда красивые решения. По-моему здесь - тот же самый случай.
- Не знаю. И ты не знаешь. И товарищ Сталин не знает. Тут к носу не прикинешь. Надо выдвигать варианты, анализировать и считать, считать, считать. По каждому! Ты умеешь? О! И я нет. Тоже могу только прикинуть. Вот только прикидки хороши в делах, в которых разбираешься досконально. А мы? Я военный, ты военный. Мы даже плохо себе представляем, какие именно факторы надо учитывать. Думаю, что прикидки Председателя пока что поточнее. У него, знаешь ли, опыт. Хочешь совет?
- Ну?
- Я понимаю, затею с Широкой Колеей ты считаешь блажью. Я, откровенно говоря, тоже сомневаюсь. Может быть и такое, что Председатель прав, но полномасштабный проект такие, как ты, все равно зарубят. Так вот, чтобы в любом случае быть на коне, надо взять на себя то, что придется делать в любом случае. С инициативой вылезти. Чтобы, пока остальные копья ломают, мы уже занимались реальным делом. И беспроигрышным. Вон хоть на Ивана Данилыча глянь, на орла нашего.
- А еще дорожную технику общего назначения. А еще - асфальт. Да мало ли что. Всякие такие штуки, которые понадобятся всегда. Но! Если у меня выгорит, я тоже буду с самого начала искать комплексные решения. Чтобы каждая частность сама по себе была вроде как Проект. Кое-какие мыслишки есть.
Этого он, понятно, знать не мог и только догадывался. Зато он знал, как облупленных, их всех, и потому и о содержании разговоров догадывался, в общем, довольно точно. Знал, как к нему относятся и мог только надеяться, только молить позабытого бога, чтобы неприязнь, мстительность, злорадство, желание поставить его на место теперь, когда он утратил прежнюю, ничем не ограниченную власть, не пересилили бы желания сделать дело. А то, что эти чувства в разной степени присутствовали даже у слишком многих его нынешних сподвижников, он не сомневался.
Вице-король II : дорогами Братской Дружбы
"Дорогой товарищ Черняховский!
Коллектив Комсомольского авиационного завода поздравляет Вас с днем рождения. Желаем вам крепкого здоровья, долгих лет жизни, успехов вашем трудном деле и большого семейного счастья. Разрешите от лица всего коллектива преподнести Вам скромный подарок: сделанный по специальному проекту скоростной самолет нового типа. Надеемся, что с ним даже наша просторная, великая Сибирь не покажется Вам бескрайней. Самолет мы делали Командующему Округом, но специальный проект и изготовление руками лучших работников - это лично Вам, за ваше горячее сердце, за вашу горящую душу, от тысяч наших душ и сердец..."
Подъезжая к условленному месту, товарищ Калягин еще издали увидал приткнувшийся в сторонке самолет командующего округом. Изящную, как ласточка, серебристую птичку нельзя было спутать ни с какой другой из-за особой конструкции отогнутого назад крыла. И хоть не чувствовал он за собой никакой вины, сердце все-таки щемило: когда начальство прибывает на запланированное мероприятие первым, это не есть хорошо. Оно этого не любит, даже самое понимающее и демократичное. Недовольства, пожалуй, не вызовет, а хорошему отношению не способствует. Генерал Ма не подвел: обещанные ресурсы ровными рядами сидели на корточках, тесно прижавшись друг к другу, но и при этом занимали очень порядочный кусок ровной, как стол, степи. Во главе контингента в двадцать пять тысяч голов ровно, в качестве непосредственного подрядчика тоже явился старый знакомец, Ин Цзянь-куа, собственной персоной. Надо же! И не поленился, и не счел ниже собственного достоинства. Видать, - припекло по-настоящему. Впрочем, в прямом смысле этого слова - тоже, потому что август выдался на редкость теплым, и налитый жиром генерал отчаянно потел в своем халате. Он, понятно, обмахивался веером, вытирал круглое, лоснящееся лицо полотенцем, висящим у него на шее, но эти меры помогали не сильно. Располагался провинциальный воевода в походном раскладном кресле под большим зонтом, в окружении свиты мордоворотов в синем, с широкополыми шляпами на головах. Кроме охраны, при его особе находились не один, а целых два переводчика. Александр Яковлевич тоже привел себя в готовность номер один.
- Что он говорит?
- Говорит, что хочет по десять трехлинейных патронов за голову, по винтовке, - за десять голов, по ручному пулемету - за двести пятьдесят и по станковому, - за пятьсот. А еще десять "ЗиС - 3" с двадцатью выстрелами на ствол за все стадо.
- Это как?
- Да, в общем, нормально, но запрашивают, как положено, раза в три.
Иван Данилович мимолетно полоснул китайца скошенным, холодным взглядом, а потом уставился не на него, и не в пространство, а как-то рядом, чуть повыше левого уха генерала. Тот заерзал взглядом, отвел глаза и принялся еще более усердно орудовать полотенцем.
- Переведи ему, что это справедливая, хорошая цена за двадцать пять тысяч здоровых, крепких мужчин. А не за это стадо полумертвых босых оборванцев. Переведи ему, что они не нужны мне и даром, так что пусть забирает этот сброд с собой, чтобы его не пришлось выгонять. Скажи, что за вооружение полнокровного стрелкового полка я всегда найду что-нибудь получше...
Ин Цзянь-куа ощерил редкие зубы и заговорил, быстро и экспрессивно, брызгая слюной.
- Что он там, - хладнокровно осведомился Черняховский, - несет? Чего еще хочет?
- Говорит, что люди в Китае стали редки. Что в провинции был мор, и он с трудом наскреб даже этих. И никто другой ничего подобного не смог бы.
- Ах, вот оно что? Это кем надо быть, чтобы пригнать сюда это чумное стадо, да еще требовать за него плату?! Окружить территорию, выдавить толпу восвояси, ближе, чем на десять метров, к соискателям не подходить! Постой, что он там еще мяукает?
- Говорит, что господин командующий не так его понял, а мор был еще весной...
- Скажи так: по десять патронов, - ладно, одна винтовка за пятьдесят голов, пулеметов пятьдесят и... ладно, тоже пятьдесят. А орудий им хватит пяти... Что он там говорит?
- Говорит, что... ну, в общем, просит добавить.
- Просит? Это другое дело. Скажи, что орудий пять, но по сорок выстрелов на ствол. Могу добавить три миномета и по тридцать мин на трубу. Все! И еще: мы соглашаемся только из присущего нам гуманизма. Если отправить их восвояси, половина не дойдет. А в следующий раз он пусть даже не пробует присылать к нам голых людей. Тут Сибирь. Там, где им предстоит работать, в сентябре по ночам бывают заморозки... Ну что еще?
- По условию он оставляет переводчика Ли с десятью помощниками в качестве наблюдателей с китайской стороны.
- Ладно. Только сдается мне, что мужик этот - большое говно, а мы делаем порядочную глупость...
Когда давно немытые мужчины собираются в таком количестве на, в общем, ограниченном пространстве, запах чувствуется на десятки метров. Вид китайцев потрясал, невозможно и нестерпимо было верить собственным глазам. Здесь собрались люди, лишенные имущества до самого последнего предела, за которым человек окончательно превращается в двуногое животное. Тут выражение "прикрыть наготу" имело самое прямое значение, потому что ни на что кроме эти ничтожные, ветхие лоскуты неопределенного цвета не годились. Каким-то образом с первого взгляда было видно, что это - не бедолаги, которых только что выкинула из домов, сорвала с места, ободрала до нитки война. На корточках перед рослыми, крепкими, добротно одетыми офицерами сидела нищета потомственная, насчитывавшая десятки поколений. Их совершенно неправомерно было бы сравнивать с дикарями, потому что столетиями жить в последнем жизненном тупике способны только самые цивилизованные люди на свете. Китайцы. Любой дикарь отчаялся бы, впал в буйство, сошел на нет, сгорел в считанные месяцы, если не недели.
- Так, - сказал командующий, жестом подзывая порученца - будем работать с тем, что у нас есть... Одеяла - пока отставить. Дрова, весь запас, - сейчас. Бойцам... разложить костры. Из провизии... медицину спросим, но на сегодня из харчей только рис. Весь, что есть, и из резерва. И купите еще. Неважно, у кого, хоть у американцев. Разварить в жидкую слизь. Назавтра, с утра, временный комиссариат, три санбригады и три банно-прачечных отряда. Отправка... отложить до четырнадцати ноль-ноль восемнадцатого. Теперь самое главное: одежда.
- Разрешите доложить? У нас ведь полным-полно армейских складов осталось. Пять раз по стольку обмундируем, и еще останется.
- Отставить. Одежду китайцы будут шить себе сами, до отправки. Я бы их и сапоги тачать заставил, но это уже будет слишком. Как говорится, - вынужден с сожалением оставить эту мысль. Мой немец обещал чуть ли ни целый состав швейных машинок из лагерного конфиската за много лет, и пусть працюют. Потом реализуем среди местного населения.
- Моя не понимай. Роба кули, - засем чена тратить? Все равно сто чена в речка кидай.
- Так пойми, чудак-человек. Там Сибирь. Там твои кули в момент вымерзнут.
- Моя новый таскай. Без генерал совсем шибко дешево. Чена дуван, моя - один, твоя - два...
Какой-нибудь капитан из фронтовиков в ответ на такое предложение, поди, начал бы кипятиться, полез бы в бутылку. Мог бы китайцу и в морду, - но только не он. Слишком давно тут жил, слишком хорошо знал здешние нравы и обычаи, и слишком ясно понимал, что их так быстро не переделаешь. Ему было только смешно.
- Не выйдет, - с видимым сожалением проговорил он, - новые еще быстрее померзнут, там зима начнется.
- Еще новые таскай! - Начал горячиться Ли Гуан-чень. - В Китай кули мало-мало шибко много! Нисего не стоить!
- Вот узнают, - так хрен ты новых найдешь!
- Они знай, - с досадой отмахнулся китаец, - все равно приходи. Столько, сто всех таскай нету. Двух - таскай, оставляй - пять!
- Как ты не понимаешь. Кули сгинут, а робы останутся. Хорошие чена.
Александр Яковлевич развлекался, но при этом даже шуточное взаимопонимание с этим типом ему было как-то противновато. Поэтому он продолжил.
- Вот только Большой Иван, тот генерал, которого ты видел, таких шуток не любит. Шкуру спустит. Он человек, в принципе, добрый, но, если кого-то действительно надо расстрелять, решает это дело быстро. Когда надо, понятно. И еще вот что: те, кто думали, будто его легко обмануть, скоро об этом пожалели. Тут пощады не бывает вообще. Так что боже тебя сохрани... Я предупредил.
Откровенно говоря, он тоже не понимал затеи с пошивом штанов и бушлатов на вате силами самих кули. Дурит генерал.
Страшный опыт перманентной мобилизации времен Гражданской и Великой Отечественной дал советским военным людям невероятное, невиданное в истории умение переработать в некоторое подобие войска любое количество даже самого безнадежного контингента. Невероятное в самом прямом смысле, потому что следующие поколения не могли понять, как это делалось, и не верили, что это вообще возможно. Оно сказалось и тут. К вечеру следующего дня отмытые и наголо остриженные китайцы уже выкопали ямы под отхожие места, натянули палатки, почти закончили временную столовую, вкопали столбы и натянули на них колючую проволоку. Вокруг себя. Чтобы не было соблазна сбежать ночью, унося с собой свалившееся на них неслыханное богатство: поскольку кошмарную ветошь, в которую куталась рабсила, пришлось все-таки сжечь, делать было нечего, и после бани с санобработкой им раздали-таки по комплекту нижнего белья, состоящему из армейских кальсон с завязочками и нижней рубахи. Сапоги и портянки после некоторых колебаний решили пока не выдавать, потому что в таком разе не помогла бы и колючая проволока. В сгущающихся сумерках тысячи фигур в белом выглядели совершенно неописуемо. На завтра предстояли навесы мастерских, установка швейных машинок и собственно начало пошива. Машинки, материал под крепкой охраной и старая знакомая Шпеера фройляйн Виланд к этому времени уже успели прибыть. По приказу Черняховского каждое десятое изделие поступало в собственность работника, поэтому очень скоро у руководства появилась возможность выбирать из числа желающих. Он пошел на этот шаг вполне сознательно, понимая, что несколько рискует, но даже не мог себе представить, каким неслыханным потрясением основ на самом деле было это распоряжение. Ли Гуан-чень пребывал в совершеннейшем смятении. Больше всего его убивала даже не сама по себе неслыханная расточительность русских, а тот заряд разврата, который она в себе несла. Плата такого размера подрывала сами принципы, на которых стояло общество Поднебесной. Кули согласился бы и на в десять раз меньшее, а потом его не только можно, но и нужно было обмануть. Так, чтобы он не только ничего не получил, но еще и остался бы должен. Освященная веками, да что там, - святая традиция. Иначе никак. Да они просто-напросто напугаются!
Люди, подобные Ли Гуан-чень в том или ином количестве водились в Поднебесной всегда. Когда их становилось слишком много, китайцы восставали и страна летела вверх тормашками. Пресловутый русский бунт, бессмысленный и беспощадный, - мелочь, детские игры по сравнению с бунтом китайским. Поля зарастали сорняками, вторгались варвары, которых было некому отразить, генералы и сановники, предав и продав всех и все, думали, кому бы изменить еще и резали друг друга, а там, где прежде жили восемь китайцев, оставался, дай бог, один. А деятелей, подобных Ли Гуан-чень не оставалось и вовсе, потому что они были очень цивилизованными людьми, считали именно себя познавшими смысл жизни и истинными мудрецами, но мудрость их годилась только до тех пор, пока цивилизация, худо-бедно, держалась. Наверное, поганые глисты тоже считают себя шибко умными, вот только, сгубив хозяина, пропадают все, до единого. Справедливости ради, надо сказать, что в безмерной истории Китая также неизменно присутствовали люди другого сорта, наивные, вроде бы, книжники, бессребреники и альтруисты, стараниями которых страна поднималась тогда, когда, казалось, пропали все надежды, некому верить и не во что вбить гвоздя. И тогда все начиналось сначала.
- Насяльника! Нельзя каздый десятый роба кули давай! На сто один мозно. И то многа...
- Что-то я не пойму...Тебе-то какая печаль? Твои они, что ль? Ты вообще кто, - переводчик тут или за начальника над кули?
- Мала-мала - переводцика. Шибка мала-мала - насяльник. Не надо десятый роба давай. Кули стать нахальный, как собака, работай нету!
- Ну, это не тебе решать. И не мне. Генерал лучше знает, кому сколько платить. Тут все в его воле ходят. - Он сжал кулак. - Вот где.
С такими или же подобными разговорами, раз от разу волнуясь все больше, Ли Гуан-чень подходил к нему еще не раз, и Александр Яковлевич решил про себя приглядеть за международным наблюдателем. Первый день массового пошива спецовок прошел, в общем, в штатном режиме. Слушая пронзительные, злобные вопли фройляйн Виланд, полковник думал про себя, что командный голос должен быть именно таким. Образец, можно сказать. В нем, не мешая друг другу, одновременно слышался свист плети, шипение клинка, выходящего из ножен, и лязг затвора, причем уж точно не винтовочного. Орудийного, причем при немалом калибре. Они не имели никакого понятия о немецком, она тем более не знала и не желала знать китайского, но понять себя ценный руководящий кадр из Штутгарта заставила. Некоторые научились, некоторых - заменили, но уже к концу суток машинки функционировали круглосуточно. С работников градом катился пот, но они работали без перерыва, не отвлекаясь ни на минуту и позволяя себе только редкие опасливые взгляды через плечо. Впрочем, на своих работники, - большие, большие, рукой не достать, люди! - начали покрикивать почти сразу, и те беспрекословно подносили плошки с едой из столовой и поганое ведро, дабы те могли справить нужду, не отвлекаясь от производственного процесса. Полковник пытался бороться, наведя подобие армейского порядка, да куда там! Тут действовали порядки куда более строгие, устоявшиеся, и не давние даже, а прямо-таки древние. До него не вот дошло, что новообращенные портные до смерти боятся, что их место тут же похитит кто-нибудь другой. То, что место работы планировалось в качестве постоянного, до них, похоже, просто не доходило. И, тем более, они никак не могли в подобное поверить.
Истинное положение вещей удалось объяснить только с большим трудом, но разогнать по койкам падающих от усталости работников сумели только тогда, когда фройляйн Виланд самолично вывела на предплечье у подопечных личные номера и свою подпись... На следующий день ей для этой цели вырезали из старого каблука специальный штамп.
О восьмичасовых сменах, понятно, не могло быть и речи: минимум двенадцать с принудительной сменой. А уже на следующий день беспрецедентное решение Черняховского начало гнуть под себя ситуацию уже всерьез. Ночью в палатках несколько раз вспыхивали мимолетные, ожесточенные драки, видимо, - за место у швейной машинки. Счастье, что у босяков просто нечем было поубивать друг друга, но, все-таки, несколько раз потребовалось вмешательство автоматчиков. А уже ранним утром, - как узнали, откуда, кто передал? - у проволочного ограждения появились безмолвные серые тени. Работнички передавали им полученные в качестве положенной доли робы, и те исчезали. Охрана, - не мешала, поскольку приказу такого не было, а вот Ли Гуан-чень проявил невиданную активность. Во главе пары подручных бегал, пытаясь поспеть по всему периметру одновременно, визгливо ругался, выдирая ценный товар прямо из рук портных, даже дрался, - но с переменным успехом, а чаще - вовсе без успеха. И вообще - не поспел. Тогда он разослал своих опричников по палаткам и прямо в производственную зону. Он превосходно знал набор заклинаний, при помощи которых можно запугать и принудить к беспрекословному подчинению людей, которым ПО-НАСТОЯЩЕМУ нечего терять, и приступил к этой миссии, но полковник с чувством глубокого морального удовлетворения эту его деятельность пресек. Черт его знает, почему Ли не говорил с ним по-китайски, упорно пытаясь общаться на чудовищно ломаном русском. Очевидно, в глубине души не мог и не хотел верить, что его растленные речения "насяльнику" вполне доступны и, главное, насквозь понятны. Варвар должен быть лохом просто по определению, и это убеждение коррекции не поддавалось.
- Моя, - он растянул губы в фальшивой улыбке, - хранить. Банк. Стобы не пропадай.
- Сожалею, - полковник со знаками различия капитана старательно скопировал улыбку собеседника, - но у нас социалистическое общество и частные банки запрещены. Категорически. За это - казнь. Без пощады. И - вот что. Ты мешаешь исполнению моих приказов, и я сегодня же доложу о твоем поведении своему генералу.
Рассказывая толмачу байки и страшилки с пугалочками о безмерном властолюбии и беспощадной, холодной жестокости Ивана Даниловича, он просто развлекался, извлекая из общения с негодяем маленькое, практически невинное удовольствие, но в данном случае душой не кривил. Безмерно занятый, Иван Данилович, тем не менее, приказал регулярно докладывать, как складываются взаимоотношения с китайскими трудящимися в частности и с китайской стороной вообще. Ежедневно ему приходилось принимать решения такого масштаба, что этот эпизод мог бы показаться мелочью, не заслуживающей внимания, но, однако же, - так. Очевидно, связывал с этим направлением работы серьезные планы на будущее, а потому желал разобраться досконально, в подробностях изучая результаты первого опыта. Как конструктор наблюдает за испытаниями образца новой техники.
Он рассказал все. О социально-психологических последствиях исторического Указа О Разделе Продукции. Об организационных находках фрау Виланд и героических трудовых буднях тех, кто под действие этих находок непосредственно угодил. О многогранной подрывной деятельности, подстрекательских речениях и примерном психологическом портрете Китайского Наблюдателя. О своей реакции на то, другое и третье. Он докладывал, по возможности, казенными словами, с совершенно серьезным и немного печальным лицом и, очевидно, выбрал правильный тон: Иван Данилович хохотал так, что у него из глаз текли слезы.
- Ой, не могу, уморил... хватит уже...
- Да все. Пока.
- Как ты говоришь? Номерочки на руке? - И вдруг посерьезнел. - Но это же ерунда какая-то! Из-за робы, - и такие страсти? Ей же красная цена - грош в базарный день!
- Ну, не скажи. Цена ей три пятьдесят по довоенным ценам. Или, примерно, доллара полтора по ценам тридцать восьмого. Я почему в долларах: запись сохранилась с тех времен. - Он достал потрепанную записную книжку и открыл на заложенной странице. - Вот... доход китайского крестьянина, хоть и арендатора, но все-таки не босяка-кули, после всех налогов и выплат, как раз и составлял те самые полтора доллара...
- В месяц?!
- В год, товарищ генерал армии. В год. Вот и представьте себе самочувствие человека, который получил возможность получать три годовых дохода, - за день.
- Как в пещере Али-бабы.
- Примерно. Запросто можно свихнуться.
- Да-а, это я, пожалуй, погорячился... Но я же не знал...
- А знаете, что, товарищ генерал армии? Сделали, - и не жалейте! Поступать по-своему всегда полезно. Больше уважать будут. Пусть мир привыкает жить не по чьим-то, а по нашим правилам. По вашим в том числе.
- И то верно. - Он явно успокоился. - А почему эти, курьеры, за робами приходили ночью?
- Тоже чисто китайское явление, товарищ генерал. Их так и называют "Ходящие Ночью" или "ночные тени". Это кому вообще нечем прикрыть наготу, а работать надо.
- Да-а... Порядочки. А вообще - хороший доклад. Многое делает понятным и есть над чем подумать ночью. Поверишь ли, - хуже, чем на фронте: там засыпал, падая на койку, еще в полете, а здесь пол-ночи не могу заснуть, думаю. То, что нужно. А ты действуй в том же духе. Спасибо.
- Служу Советскому Союзу!
- Хорошо служишь. - Кивнул командующий. - Вольно. Теперь по этому твоему переводчику. Похоже, я прав: это еще тот фрукт. Я таких людей знаю, они хорошее обращение воспринимают исключительно как слабость, и тут же норовят сесть на шею. Самый негодящий народ. Вот и веди себя с ним соответственно, - как с говном. А в следующий раз будем умнее: никаких китайских наблюдателей. Никаких китайских чиновников вообще. Без всяких объяснений. "Нет!" - и все! Ты меня правильно надоумил, так до них дойдет куда лучше.
Вкопали столб, укрепив на нем громкоговоритель, ради одной, единственной речи: полковник входил во вкус использования дармовой рабочей силы. Да и то сказать, - каждый офицер из настоящих накрепко знает известное правило: подчиненный, если он не спит и не принимает пищу, должен быть постоянно занят. Он поднял ко рту громоздкий микрофон какой-то заграничной фирмы, и громкоговоритель оглушительно загремел и загрохотал посередине строя в форме трех сторон обширного квадрата, так, что непривычные китайцы, по-прежнему босые и в подштанниках, вздрогнули и заозирались.
- Все меня слышат? Те, кто слышат, передайте мои слова тем, кто не слышал. Стоящий рядом со мной человек, известный вам всем Ли Гуан-чень, выполняет обязанности переводчика и никаких других полномочий не имеет. Добавлю, что и переводчик он тоже плохой, и вместо перевода слов русских офицеров вы часто слушаете его глупые выдумки. Поэтому приказываю: никаких распоряжений этого человека не исполнять. Запрещаю отдавать ему заработанную продукцию, деньги, продукты питания. Он до сих пор избегал строгого наказания по той единственной причине, что был рекомендован уважаемым генералом Ин Цзянь-куа. Очевидно, генерал ошибся, будучи обманут Ли Гуан-чень, но мы были вынуждены уважать его решение. Тем не менее, - он возвысил голос, придав ему металлический оттенок, - если он и впредь будет вымогать ваше имущество, доложите об этом ближайшему советскому командиру, и тот накажет его своей властью. Немедленно, палками, публично, по голому телу.
Он медленно опустил микрофон, давая знак отключить громкую связь, а Ли Гуан-чень, ощерившись, прошипел:
- Моя - наблюдать...
- Ты - в сраку е...я ...дь, - негромко, но четко выговаривая слова, ответил полковник. Получилось в рифму, но при этом как-то всерьез, даже без намека на улыбку, - а еще вот что: почему это ты, грязь, стоишь рядом со мной? По-моему, тебе никто на это место не звал. И без особого приказа лучше не попадайся мне на глаза. Потому что я могу быть не в духе и разделаюсь с тобой. Представляешь? Сделаю с тобой, что захочу, а вот мне никто, ничего за это не сделает...
Кули по-прежнему получали по одному комплекту спецодежды из десяти пошитых. Будучи вынужден наблюдать это, и при этом не имея ровно никакой возможности вмешаться, Ли Гуан-чень не выдержал и уже через пару дней спятил: это испытание для его, казалось бы, закаленной психики оказалось непосильным.
Еще через пару дней неожиданно похолодало, так что китайцы натянули свежепошитые робы, брошенные в прорыв сержанты и бывалые рядовые бойцы весь вечер обучали их правильно наматывать портянки, - и обучили. Только трети достались солдатские ботинки с обмотками из довоенных запасов, остальные обулись в новенькие кирзовые сапоги со складов 39-й армии. Ночью охрану удвоили, и все попытки как-то скинуть хабар бесшумным Ночным Теням не имели успеха. А наутро контингент отправили на совсем новенькую станцию "Степная - 3" только что проложенной ветки железной дороги, колонной, своим ходом. А товарищ Владимиров, глядя на бесконечные ряды черных фигур, бредущих на север, вдруг спросил:
- А вам, товарищ полковник, не страшно? Вот и мы, наподобие просвещенной Европы, обзавелись рабами.
- Для этих работа на Магистрали - счастливый билет. Хоть какая-то перспектива. Не думаю, что до весны из них дожило бы больше десяти процентов.
- Я не о них. Черт с ними, в конце концов. Я о нас, Александр Яковлевич. К дешевой рабочей силе слишком легко привыкнуть, а потом не сможешь без нее обходиться. Это точь-в-точь, как с опиумом.
В его словах была своя сермяжная правда, и полковник поневоле задумался над ними. А потом, неожиданно для себя, рассердился. Несильно, но все-таки.
- Знаете, Петр Парфенович, я человек военный, и то, о чем вы говорите, для меня, знаете ли, слишком далекая абстракция. Пытаться решать проблемы, которые еще не возникли, значит не делать ничего. А насчет эксплуатации... что до меня, так благотворительность куда хуже. Заработок, даже несправедливо-низкий, в тысячу раз предпочтительнее милостыни.
Счастливый камикадзе I
Поначалу управлять машиной, лежа на животе, было страсть, как неловко. Тем более, что система управления оказалась и непривычной, и, на первых порах, какой-то уж слишком простой. До примитивности. Теперь-то, задним числом, можно было признаться себе, что без подготовки в специальном тренажере он, скорее всего, разбился бы. Но тогда, - что ты! - еле заставили. Могли бы и вовсе отстранить, да только желающих помимо него не нашлось. А дело было простое: в узкой, оперенной капсуле без двигателя его сбрасывали с высоты двенадцать километров, и он изображал из себя что-то вроде планирующей авиабомбы особо крупного калибра, постепенно выравнивая полет, тормозясь и сажая устройство при помощи посадочной лыжи. Два раза он чуть не погиб, а потом приноровился. К десятому сбросу действия при посадке стали рутиной. Вот только эта серия не относилась к программе испытаний и была, всего лишь, подготовкой к ним, по преимуществу, именно отработкой посадки. Причем главной целью серии было подготовить пилота. Его, то есть. Если это вообще возможно. Ну, это, понятно, кого - как.
По сравнению с тем, что предстояло на этот раз, все предыдущее было, можно сказать, не в счет. На этот раз капсула крепилась не к "объемно-весовому макету", а к реальной двигательной установке, да еще состоящей из двух частей: "доразгонной" и "маршевой". Чем ближе становился срок решающего испытания, тем сильнее доходило до всех причастных, что это - не дело для живого человека. Что тут необходимо, пусть потратив сколько угодно времени, сделать автомат управления. Тем более, что делать его все равно придется. Так или иначе.
- Султан, - сказал ему вчера вечером главный конструктор крылатой бомбы, товарищ Черняков, - ты всегда можешь отказаться. Все поймут и никто, никогда не упрекнет тебя ни единым словом. Потому что это уже не риск, а просто черт его знает, что такое...
В ответ он только улыбнулся, не сказав ни слова. Потому что для ответа на подобное Амет-хан считал слова излишними. Все было ясно и без них. Потому что на самом деле отказ от завтрашнего полета был невозможен так же, как, к примеру, отказ от дыхания. На этом испытании сходилось столько всякого, завязывались узлы таких противоречий, за ним, по обе стороны, стояли такие силы, что это привело бы к нешуточным потрясениям. Пожалуй, общегосударственного масштаба. Можно было отложить полет на день-два по техническим причинам или, по болезни ответственного пилота, на неделю-другую. Вот только было это бесполезно: сколько ни тяни время, полет по-прежнему останется рискованным. А вот отказ от испытаний по причине их опасности обозначал, что испытания по этой программе, скорее всего, не возобновятся. Может быть, никогда. В результате вместо плодотворного соперничества, полезной для страны грызни двух могущественных военно-политических групп, дело могло кончиться решительной победой одной из них и, главное, поражением другой. С расточением кадров, роспуском сработавшихся групп, многолетним отлучением от продуктивной деятельности множества талантливых и инициативных людей, закрытием, надолго или навсегда, перспективных тем и значительным количеством иных радостей в том же духе.
Страшная гибель Кобе четко обозначила начало новой эры во многом и многом. Люди прозорливые уже утром седьмого ноября сорок третьего года поняли, что проснулись в новой реальности. Военной, политической, какой угодно. Многое из того, что еще вчера было важным, даже важнейшим, с этого момента практически утратило значение, а то, что еще вчера казалось дорогостоящими игрушками, стало во главу угла.
В частности, именно с этого момента началось малозаметное на посторонний взгляд противостояние между двумя могущественными военно-промышленными группами в советском руководстве. Ключевыми фигурами первой являлись маршалы Говоров и Яковлев, опиравшиеся на возможности ГАУ, и стоявший за ним товарищ Устинов. Ключевую фигуру второй группы выделить было трудно, может быть, вовсе невозможно, потому что все, относившееся к авиации и авиационной промышленности имело неизмеримо более сложную и запутанную структуру, во всех извивах которой разобраться было просто нереально.
Предмет соперничества ясен: перед ответственным руководством страны во весь рост встал вопрос о Носителе. Кому именно, "артиллеристам" или "авиаторам", будет поручено обеспечить гарантированную доставку ядерных устройств в любую точку земного шара. Дело не только и не столько в амбициях могущественных генералов, хотя они, разумеется, тоже имели место. Причина лежала глубже и имела фундаментальный характер. Мало того, что страна лежала в руинах, победа наложила на нее множество дополнительных, и при этом очень тяжелых обязательств за ее собственными пределами. Представители "экономической группы" вообще давили на то, что двух чудовищных по дороговизне программ страна не потянет. "Прямо разорительных, - подчеркивали они, - по отдельности. Не говоря уже про попытку одновременной реализации. Народ нас не поддержит". Справедливости ради надо сказать, что аргументы их особого впечатления не произвели, хотя к сведению их и приняли.
Наиболее естественной политикой в данном направлении при сложившихся обстоятельствах являлось планомерное развитие возможностей стратегической авиации: техническое совершенствование самих бомбардировщиков и постепенный переход от падающих атомных бомб к ракетным или реактивным снарядам большой дальности. Дальности, которая позволяла бы нанести удар, не входя в зону действия ПВО противника. Данный вариант представлялся и естественным, и наиболее выгодным. Вот только окончательный выбор его обозначал, что влияние "авиаторов" станет практически всеобъемлющим, а это не устраивало слишком многих. Не только "артиллеристов", но и сухопутных генералов, не говоря уж о флотских товарищах. Всеобъемлющий характер ставки на стратегическую авиацию нужно было диверсифицировать любой ценой, и жизненно необходимые для этой цели аргументы, разумеется, нашли.
- Полностью поддерживая аргументацию предыдущего докладчика, вынужден, тем не менее, высказать ряд замечаний. Первое. На данный момент мы не являемся монополистами в этой области. И Англия, и, прежде всего, САСШ обладают стратегическими бомбардировщиками. Да, пока они значительно менее совершенны, чем наши, но они есть. А мы с вами знаем, насколько быстро они умеют работать. В связи с этим опасность существует в любом случае. Либо они сумеют достигнуть паритета, и в этом случае дальнейшее понятно. Либо технологическое отставание окажется непреодолимым, и это заставит их искать другие возможности. Что они существуют, мы все знаем. Та сторона, уверяю вас, знает тоже. Поэтому, считая ставку на стратегическую авиацию совершенно правильной в принципе, настаиваю, что отказ от тематики ракет дальнего действия был бы ошибкой. Снаряды с баллистической схемой полета принципиально не сбиваемы после пуска, и малоуязвимы до пуска, особенно при скрытом характере базирования. В отличие от аэродромов стратегической авиации...
На это последовало резонное возражение, что эти аргументы недостаточно основательны для развертывания еще одной программы. Тем более, что она, судя по всему, не уступит по дороговизне атомной программе. И это без всяких гарантий отдачи. После этого раздрай начался сначала, и дискуссия пошла по второму кругу. В итоге был достигнут компромисс, как всегда, не удовлетворивший ни одну из сторон. "Ракетчикам" решили все-таки выделить некоторую долю оборонного "пирога" на то, чтобы они потихоньку решали те задачи, которые придется решать в любом случае. Автоматическое управление вообще и автоматическую навигацию в частности. Материалы. Горючее. Технологии. Запуск разведывательных спутников, наконец. Совершенствование проектирования, моделирования и математических расчетов. "На быка - велика, - флегматично сказал полковник Королев, - на хату - маловата" - но при этом в глазах его стоял отчаянный сухой блеск. А генерал Антонов буркнул: "Версальский мир. Такая верная гарантия новой войны, что непонятно, зачем и мирились".
В этой непростой ситуации конструктор Лавочкин не то, чтобы спас положение, а, скорее, сумел снизить напряжение до приемлемого уровня. Он предложил дополнить тупиковый компромисс элементом беспроигрышной стратегии. Очевидно, крайняя необходимость и присущее хорошему человеку стремление к общему благу, подняли его мысль до уровня настоящего вдохновения. Потому что идей на самом деле он выдвинул две, но если одна была, - или казалась, - явным выходом, то вторая произвела впечатление банальности, на которую никто не обратил особого внимания. Предложение сводилось к проектированию, испытанию и доводке того, что он назвал "универсальным блоком".
- Все мы помним, товарищи, выдающийся триумф советской науки и техники, - достижение двадцать второго ноября прошлого года сверхзвуковой скорости товарищем Коккинаки на рекордном самолете "Стрела - 2". Звуковой барьер пал, товарищи. Не таким заметным, но не менее замечательным событием стало завершение испытаний принципиально нового автопилота. Предлагаю в короткие сроки спроектировать и испытать крылатую ракету, сходную по концепции с "Фау - 1", но при этом сверхзвуковую. Идеальным для этой схемы считаю прямоточный ракетный двигатель, ПТРД. Точнее, в нашем случае, разумеется СПТРД. Тяжелый бомбардировщик сможет взять на борт или в подвеске от двух до четырех стратосферных снарядов такого рода. Скорость новейших бомбардировщиков обеспечивает запуск двигателей подобного типа, а на высоте около двадцати - двадцати пяти километров при сверхзвуковой скорости такие снаряды окажутся неуязвимы, и практически сразу становятся основным оружием стратегической авиации. В ходе разработки этого, явно осуществимого оружия, мы отработаем управление, теорию и практику автоматической навигации, испытаем основные материалы. Уже на этой стадии следует разработать пороховые ускорители тяжелого класса, дающие возможность пуска боевых блоков с транспортных самолетов и, возможно, боевых кораблей. В дальнейшем, на основе полученного опыта и наработок, следует поставить целью довести скорость боевых блоков следующего поколения до двух - двух с половиной километров в секунду и изучить принципиальную возможность их использования в качестве боеголовок тяжелых баллистических ракет. Это даст им определенную возможность маневра и, тем самым, придаст необходимую точность наряду с неуязвимостью. При этом возможность использования их стратегической авиацией, само собой, должна сохраниться в полной мере. Этот подход обещает возможность избежать вредоносного параллелизма в разработках и, одновременно, пустить в практику все имеющиеся наработки по ракетной тематике... Опыт показывает, что закрытие темы практически всегда ведет к утрате технологий, которые потом приходится восстанавливать только с большим трудом. Подобная практика представляется мне крайней расточительностью. В случае полного успеха мы, сохранив передовые позиции в тяжелой авиации дальнего действия, мощном, универсальном, гибком оружии, равно пригодном и в обороне и в наступлении, получим баллистические снаряды межконтинентальной дальности, могучее оборонительное оружие, которое практически гарантирует СССР от любой военной агрессии... В заключение хотелось бы только сказать, что у нас есть предложения по разработчикам. Как по персоналиям, так и по организациям. Я закончил. Прошу поддержать. Полностью или с замечаниями.
Первые боевые блоки, запущенные с борта "Ту - 10Т" на высоте четырнадцати километров, имели двигательную установку на основе СПВРД и прошли испытания в начале 1946 года. Изделия продемонстрировали заявленную дальность в тысячу двести километров. В варианте автономного управления блок дал отклонение от реперной точки всего на два километра, в варианте телеуправления поразил площадную мишень, занимавшую четыре гектара.
Все-таки, читая о делах тех героических времен, нельзя не прийти в изумление: следующим пуском было испытание боевого блока со специальной боеголовкой, которая штатно сработала в намеченном районе... Теперь даже не вполне понятно, чего именно таким способом хотели выяснить военные, поскольку методы подрыва ядерных устройств к этому времени показывали полную надежность. Данный вариант системы управления, почти не отличавшийся от варианта, примененного в Кобе, не вполне удовлетворял заказчика прежде всего очень высокими требованиями к определению рубежа атаки бомбардировщика, а это было и непросто, и не слишком надежно. Поэтому следующим шагом стало создание истинного шедевра советской науки и техники, автоматического астронавигационного комплекса. Теперь отследить советский бомбардировщик на рубеже атаки стало делом практически невозможным.
То, что товарищ Лавочкин так легкомысленно назвал "первым этапом", имело свои трудности, но вполне преодолимые, ничего особенного. Никто как-то не ожидал, что попытка достижения скоростей всего в три раза больших, окажется проблемой совсем другого сорта. Девяносто процентов наработок первого этапа оказались совершенно бесполезными, а преодоление очередного препятствия, казалось, только порождало десяток новых. До коллектива не сразу дошло, что лабиринт частных трудностей имеет под собой глубокую причину. Выходящую за пределы чисто инженерной проблематики, и требующую не только прикладных, но и целого ряда фундаментальных исследований. Собственно, хоть какой-то сдвиг наметился только после того, как Наум Черняков в отчаянии заказал теоретическую модель идеального варианта двигателя. Без оглядок на жаропрочность материалов, водородную хрупкость металла, возможность создания компактного теплообменника площадью в двенадцать гектаров и кое-что еще, по мелочи.
Давно б сказали. Своеобразный коллектив НИИ-75, спешно образованного при бывшем 63-м заводе, специализировался именно на таких проблемах. Что ни говори, а во время войны ведомственности было поменьше, а ведь всего пять лет прошло. Что-то дальше будет.
К этому времени практически полное отсутствие видимых успехов оживило погашенный, было, кризис. В конце концов, сверхзвуковые боевые блоки последних серий удовлетворяли требованиям военных как на настоящее время, так и на обозримую перспективу. А, до кучи, еще и товарищ Раушенбах, вообще бывший большим забавником, доказал возможность эффективного управления полетом баллистических боевых блоков на гиперзвуковых скоростях. И добро бы только теоретическую возможность, - а то и в эксперименте на дистанции шестисот пятидесяти километров КВО составило пятьсот метров всего. Поэтому многие задавались вполне резонным вопросом: а так ли уж он нужен, этот второй этап? Такого рода настроения ощущались в тот критический момент даже очень отчетливо. Страна, нащупав Путь на ближайшие годы, работала с полным напряжением, не меньшим, чем во время войны, только переносилось это, странным образом, совсем по-другому, без надрыва. То ли рабочих рук стало больше, то ли кормежка все-таки лучше, то ли сказывалась наглядная связь хорошей работы с небольшим, но все же заметным повышением достатка.
Тем не менее при такой напряженности планов свертывание лишней оборонной программы, до сих пор не давшей результатов, непонятно, на что нужной и очень затратной, казалось очень соблазнительным. Так что после почти шестилетнего марафона группа "универсальных боевых блоков" вдруг почувствовала приближение безнадежной мели. Такой, с которой, пожалуй, не сойти и до самой пенсии. А, помимо шкурных соображений, существовали и вполне даже достойные: как раз к этому моменту группа, после многолетнего топтания на месте, решила большинство технических задач, многие из которых поначалу казались попросту неразрешимыми. И они слишком хорошо знали свое политическое руководство: если проблема не решена в целом, частности его не интересуют. То есть политическое руководство везде примерно одинаково, вот только там, где властвует Капитал с его звериными законами, клочки провалившегося крупного проекта моментально растаскивают и пускают в Дело множество мелких и среднего калибра хищников. Иной раз, заплатив неудачникам совсем неплохие деньги. В стране Советов за эти годы тоже произошли некоторые изменения, причем довольно глубокие, но они не слишком бросались в глаза, так что члены группы ориентировались на прежний опыт. У значительной доли их, добавим, достаточно безнадежный, страшный, кромешный* опыт. Поэтому речь шла о крахе творческой биографии, жизненной неудаче многих и многих талантливых инженеров, дискредитации целых научных направлений и выброшенных буквально на ветер миллиардах народных рублей.
*Считается, что термин происходит от слова "кроме", за кромкой. Опричников от слова "опричь" иногда именовали также и "кромешниками". Кое-когда кромешниками именовали духов ада, бесов. "Кроме" в тех, стародавних смыслах, обозначает еще и вне обычного, повседневного опыта, опыт, которого лучше бы не испытывать и знание, которого век бы не знать, находящееся за пределом человеческого, нормального, разумного, доброго. Как кромешная тьма есть тьма не отсюда, не от мира сего. Интересные слова знали наши предки.
Когда они опомнились от неистовой работы, то как-то одновременно осознали, что получилось вовсе не то, чего ожидали, начиная ее. Практически все оказалось не так, непохоже, неожиданно. И впечатляющие размеры прототипа ГЗББ, достигающие почти шестнадцати метров в длину, и то, что топливо для маршевого двигателя придется вставлять отдельным блоком, непосредственно перед самым полетом. Да мало ли что. И буквально все рассказывали потом, что у них щемило сердце при виде того, как втискивается на свое неудобное пилотское место неуклюжий в своем специальном скафандре Амет-хан. Вот он, - ни секунды не сомневался в благополучном исходе нынешнего сумасшедшего мероприятия. Чуть ли ни единственный на всей базе. И как это они не поймут, что тут нет ничего страшного? Да он в любой момент прекратит испытание, если почувствует реальную опасность. И заранее обдумал свои действия на случай любой нештатной ситуации на любом этапе. Именно потому что не самоубийца, у него жена и дочка, между прочим!
Для того, чтобы оторвать от земли непомерный груз, "тэшке" понадобились специальные твердотопливные ускорители, и все-таки она оторвалась от земли с видимым трудом. Потом постепенно набрала ход, и дело пошло полегче. Стиснутый своим узким, как крысиная нора, ложем пилот опытом тысяч часов проведенных в кабине пилота почувствовал, когда машина-матка добралась до верхней точки траектории, перевалила ее и устремилась вниз, набирая скорость в пологом пикировании.
- Приготовиться к сбросу, - проскрежетало в наушниках, как обычно, - прием...
Он, как обычно, ответил.
- Есть приготовиться к сбросу.
Сам сброс ощущался как мягкий толчок, после чего все тело пронизало особое ощущение свободного падения, невесомости. Тоже, как обычно. После томительной паузы, занявшей несколько секунд, пилот с облегчением услыхал тяжелый, раскатистый грохот твердотопливного доразгонного блока, а невесомость сменилась мягким, липким грузом не слишком сильной, но непривычно длительной перегрузки. Тоже, в общем, как обычно, он пробовал и это.
Чего он только не пробовал. В том числе и "пороховые" ускорители первых сверхзвуковых машин с их мизерными крылышками. И сами машины тоже довелось. И экспериментальные ракетопланы с их страшной, рваной, почти непереносимой динамикой. Пожалуй, летчики-испытатели нигде и никогда, даже в предвоенные годы, не жили еще такой наполненной, такой напряженной жизнью, как в это время. В еще большей мере это относилось к нему, потому что он считался одним из лучших, и поэтому наиболее востребованных. С одной стороны, - деньги, награды, звания, негромкая, но дорогая слава среди людей понимающих. С другой - полеты на кошмарных, критических конструкциях, к которым подходить-то страшно было, не то, что летать на них. Вот только нравились ему - обе стороны! И то, и другое! И еще неизвестно, что больше.
Между тем скорость росла. Судя по приборам, она вообще достигла критического значения, но он выждал и еще какие-то секунды, чтобы ускоритель отдал все, и сбросил его ровно в тот момент, когда он из ускорителя готовился стать балластом. К этому моменту звуковой барьер остался далеко позади, и в дело пора было вступать неизвестному науке зверю...
Пронизал всю конструкцию, встряхнул его тело необычайно короткий, отрывистый удар, немедленно повторившийся снова. Амет-хан не успел всерьез встревожиться, когда серия жестких, как удар бича, щелчков, учащаясь, слилась в пронзительную, нестерпимую вибрацию. Потом исчезла, ушла за пределы ощутимого и она, а на пилота снова навалилось ускорение, и в ЦУП-е услыхали долгожданный голос с едва заметным акцентом. Те, кому довелось слышать, утверждали, что - удивленный голос.
- Кажется, поехали...
Семен Алексеевич напутствовал его последним, перед самым полетом. Пилоту понравилось, что конструктор оказался чуть ли ни единственным, кто смотрел на него без скрытой жалости, как обыкновенно смотрят на безнадежно больного, и говорил по делу:
- Если, тьфу-тьфу, все вдруг пойдет нормально и эта штука заработает, - лезь вверх. Сам сообразишь, под каким углом, хотя таблицу с расчетными рекомендациями все-таки выучи... Никто же ничего не знает, гасить эту твою чертову печку - дополнительный риск, поэтому дай агрегату спалить горючее, а тем временем лезь вверх! Меньше перегреешься, а заодно не дашь утащить себя неизвестно - куда, потому что, говорю же, никто ничего не знает...
Милая особенность этого двигателя состояла в том, что способов толком проверить его на стенде не существовало. Сделать, к примеру, гиперзвуковую аэродинамическую трубу, являлось еще более сложной научно-технической задачей, чем создание самого двигателя. Примерно как с атомной бомбой.
Минута шла за минутой, а он и не думал прекращать работу. Ускорение никуда не девалось, и скорость непрерывно росла. Подсознательно пилот ждал чего-то подобного графику ракетоплана, но того хватало на несколько десятков секунд. Он увеличивал угол атаки, но у этого приема имелись свои ограничения: агрегат, из которого со временем должен был вылупиться ракетный снаряд, несколько уступал по маневренности "Як - 3С". То, что сейчас окружало машину в полете, мало отличалось от пустоты, но, однако же, на скорости три - двадцать три километра в секунду, даже этот воздух имел твердость каменной стены. И, тем более, он сохранял способность поддерживать работу двигателя. В восемь-тридцать утра по местному времени небо над его головой стало уже совсем черным, но острый, как шило, нос машины по-прежнему указывал вверх, а топливо пока что и не думало заканчиваться.
- ... И вот еще что: твоя жизнь важнее всего в любом случае. Если эта штука пролетит хоть сколько-нибудь своим ходом, а ты уцелеешь, - это победа. Даже если все остальное вдребезги - все равно. Если вместе с тобой спасется и маршевый двигатель, то победа безоговорочная. Нам уже многое стало ясно, и за год - полтора мы сделаем двигатель многорежимным. Но могу только повторить: если будут хоть малейшие сомнения, - сбрасывай двигательный блок. Глядишь, эта их парашютная система и сработает...
Он посмотрел на радиовысотомер и решил, что прибор не выдержал нагрузок и теперь врет. Двигатель проработал почти шесть минут, прежде чем он осознал, что снова чувствует неприятную вибрацию, после чего ускорение резко уменьшилось. Следом началась "барабанная дробь", только сейчас она урежалась, наступила невесомость, но скорость оставалась сумасшедшей. До пилота, привыкшего к тому, что за остановкой двигателя следует скорое падение, вдруг дошло, что он сейчас подобен не самолету а, скорее, артиллерийскому снаряду. Вот только скорость повыше разика в два-три, а воздух настолько разрежен, что тормозящим действием его можно пренебречь, так что снаряд этот и по инерции может улететь очень, очень далеко. По той же причине не действовали никакие воздушные рули, и изменить траекторию он возможности не имел. Так что нос по-прежнему указывал вверх, и не думал менять направление. Да хоть бы изменил: на такой высоте это вовсе не значило, что подъем по баллистической траектории сменился, наконец, падением. Оставалось только ждать. Ждать, и развлекать себя мыслями: двигатель остановился из-за того, что кончилось топливо, или же оттого, что, наконец, захлебнулся в слишком разреженной для себя атмосфере. Вот будет весело, если какая-то часть горючки сохранилась: он вполне отдавал себе отчет, что такое вещество должно быть субстанцией совершенно дьявольской, от которой лучше бы держаться подальше. Высотомер не врал, хотя бы с направлением: указал, что падение началось, и скоро это подтвердилось. Потом появились намеки на восстановление эффективности рулей... а остальное дело техники.
Очень, надо сказать, приличной техники. По сравнению с тем, что было в самом начале, так и вообще небо и земля. Вот астронавигационная система позволяет ему хотя бы приблизительно знать широту, долготу и высоту, а соединенный с ней баллистический вычислитель указывает, как далеко от точки сброса грохнется его агрегат. И показывает он такую цифру, верить в которую и невозможно, и не хочется, а придется. Движение его - в испытанном восточном направлении, теперь там живых аэродромов и резервных полос понатыкано видимо-невидимо, ради такого случая объявлена форменная мобилизация, на многих - радиомаяки с кодированным сигналом... Вот только антенну пока открывать нельзя. Хоть и прикрыта она радиопрозрачным колпаком, - а нельзя, сгорит с колпаком вместе.
И еще один момент, на который не рассчитывали: чуть ли ни главным прибором, на показания которого он ориентировался в своих действиях, оказался особый термометр, что указывал температуру критических участков корпуса и крыльев. И эти температуры были такие... Вся подлость ситуации состояла в том, что при более крутом спуске греешься сильнее, а при более пологом - дольше. Чисто интуитивно он несколько раз уменьшал угол атаки так, что машину подбрасывало кверху рикошетом, как пущенный по поверхности воды плоский камешек. Скорость - падала, а вот путь удлинялся, о чем с унылой добросовестностью, неустанно, непреклонно сообщала торчащая в четверти метра от его физиономии шкала вычислителя. Но "подлеты" все-таки раз от разу делались все ниже и короче. Когда скорость дошла до "обыкновенного" сверхзвука, у него несколько отлегло на сердце. Еще чуть-чуть, и он сбросил щит термостойкого обтекателя с антенны. Все. Теперь ожидание кончилось и в ближайшие минуты-секунды предстоит работать очень-очень поспешно. Куда там ловле блох. Вообще очень характерный вариант для авиации, о чем свидетельствует старая шутка: "Несколько часов скуки а потом несколько секунд нестерпимого ужаса".
- А чего мы, собственно, ожидали? - Голос Мишина звучал тускло, как будто говоривший полностью утратил последние силы. - Разогнавшись, исчез из виду. Потом вышел из зоны действия радаров по дистанции и высоте. Сообщить что-то такое после достижения полной скорости и утраты временной антенны ничего не мог. Все.
И прошло-то всего полчаса с момента последнего выхода пилота на связь, а никто уже ничего не ждал. Очевидно, по причине того, что ничего хорошего не ждали с самого начала. После слов Мишина оглушительная глупость всей затеи с пилотируемым полетом "крокодила" как-то окончательно дошла до всех, и люди только не могли взять в толк: что с ними со всеми случилось? Как можно было не видеть очевидного?
- Товарищи. - Голос Чертка был высок и странен. - Минуту назад получено сообщение. Амет-хан только что успешно приземлился на полосе под Акмолинском. Там аэродром толком не достроили, но полоса уже готова. Первым делом сообщил, что благополучно доставил двигатель на землю. А еще, что если бы не скафандр, разбил бы при посадке рожу, а так и она осталась цела.
После короткой паузы последовал взрыв оглушительного веселья, бурного и не имеющего какой-то направленности восторга, когда солидные люди, большинству из которых было за сорок, орали "Ура!" - и что-то уж вовсе бессвязное, обнимались и даже начали качать первых попавшихся под горячую руку. Чуть успокоившись, кинулись к рации - проверять. Оказалось, - точно. Проверили еще раз, начали сумбурные вопросы, но мудрый Семен Алексеевич стоял, подняв палец, как будто стараясь удержать ускользающую мысль.
- Стоп. Стоп! Да тихо, говорю вам!
И, убедившись, что услышали, дождался, чтобы замолчали.
- Я к тому, товарищи, - сказал он, понизив голос, - что это не просто так себе испытание. Замолчать не удастся, да и не нужно. Дело в том, что он вылетел на восемьдесят-девяносто километров, как минимум. Приборы в таких условиях, - он обвел собравшихся взглядом, - сами понимаете. Не очень. Так что...
- Так что пишем сотню. - Проговорил доселе молчавший Королев. - Потому что это уже не просто стратосфера, а космос. Скажем - сто шесть, для правдоподобности. Тем более, что отрицать этого мы тоже не можем. Пишем отчет с поздравлениями в Комитет и в Совет Министров. За подписью всех собравшихся и еще тридцати-сорока ведущих специалистов. А вот руководство, - я почти не сомневаюсь, - разнесет эту весть на весь мир. Без нашей помощи. А что это значит? А это значит, - хрен нас кто теперь прикроет!
Сергей Павлович обладал редкой среди ученых мужей особенностью: умел и сделать реальное дело, и "продать" его, не находя в рекламе своего дела, своих людей и себя самого ничего зазорного. Как правило, даже очень одаренным людям бывает присуще только одно из этих качеств.
- А если заставят повторить? Прилюдно?
- Скажем, как есть. - Он пожал плечами. - Ну, - почти. Что конструкция несовершенна. Что в ходе испытаний был обнаружен целый ряд непредвиденных опасностей. Что успехом мы обязаны в первую очередь не достоинствам конструкции, пока что сырой и не доведенной, а исключительным качествам пилота... Кстати, он и впрямь такой молодец, что и слов не найти. Прямо и не знаю, кто еще-то смог бы сделать подобное. Настоящий герой, в истинном смысле этого слова. - Он, чуть набычившись, посмотрел на собравшихся. - Поймите, если мы сумеем все представить в нужном свете, превратить в событие политическое, нам дадут все, и без очереди. А, главное, не будут портить нервы. Подгонять - да, а ждать момента, чтобы разогнать, причем так, чтоб мы чувствовали, как на нас точат нож, - нет. Так что за год - полтора без дурной спешки мы сделаем что-нибудь гораздо, гораздо менее героическое и более безопасное, и тогда пригласим прессу со спокойной совестью. И, увидите, теперь у нас, помимо чисто оборонной, будет и космическая тематика, отдельно. Тоже, понятно, оборонная, но и не только.
Великая Блажь III: привходящие обстоятельства
Уговаривать, соблазнять, создавать временные союзы, играть на временных или постоянных амбициях было непривычно, неприятно и, порой, унизительно. Часто приходилось гасить бессильный гнев, чувствуя, как кровь болезненно бьет в виски. Не так много, как он ожидал, но находились такие, кто норовил при случае продемонстрировать ему нынешнюю ущербность его власти. Вежливо-вежливо, слова гладкие, а в тоне, в выражении это, знаете: "А то - что? Что ты мне сделаешь?". И он уже знал: не отомстит, не дадут ему такой возможности. Иной раз жизнь казалась адом, расплатой за непререкаемую власть прежних лет, которую он, зачастую, так бездумно, нерасчетливо расходовал, и хотелось в отставку. Все чаще приходила в голову судьба Калинина и ненужные параллели с его нынешним положением, которое судьба, возможно, послала ему в воздаяние. В таких случаях у него оставалось одно утешение, одна опора: он-то не Калинин.
Постепенно, вопреки неприятию и предубеждению, он сумел заинтересовать и перетянуть на свою сторону многих и многих. Прежде всего, понятно, тем положением, которое давал каждому из них контроль над той или иной частью проекта: стороной, ресурсом, участком. В стране происходило небывалое, впервые в истории элитой элит, важнейшей частью ее становились те, кто руководил осуществлением масштабных проектов. Да нет, с большой буквы: Проектов. Иные генеральные конструктора обретали власть, не уступающую власти министра. Правду сказать, после переворота он в немалой степени поспособствовал тому, чтобы события развивались в этом направлении. Поэтому теперь, умея предложить Дело, он тем самым предлагал им положение, и его, все-таки, поддерживали. Хотя многие, понятно, скрепя сердце.
Надо полагать, общение в таком ключе отняло у него не один год жизни. Но, справедливости ради, надо признать, такой способ добиваться своего принес и немало пользы. Многочисленные возражения, согласования позиций, привлечение заинтересованных привели к тому, что принятые в конце концов варианты решали одновременно несколько проблем, которые все равно, так или иначе, пришлось бы решать, но уже по отдельности а значит, - дорого, нерационально и потом. Чего стоила, хотя бы, эпопея с энергетическим хозяйством Магистрали: не будь ее, атомная промышленность, может быть, еще долгие, долгие годы оставалась бы чисто убыточной отраслью, производящей только бомбы, да еще, пожалуй, радиоактивные помои. Зато теперь ситуация, можно сказать, вывернулась наизнанку: это бомбы теперь делают "заодно", а отходы производства пошли в дело, почитай, целиком. Ну, или пойдут в ближайшие два-три года. Двадцать две АЭС, семьдесят один энергоблок за десять лет, вдоль всей Магистрали, составили, в дополнение к транспортному "хребту", энергетический хребет державы. Само по себе бурное развитие атомной энергетики привело и к возникновению неожиданной проблемы: реакторы, введенные в строй с интервалом в год-два, зачастую отстояли друг от друга на техническое поколение, если не на два, а ведь не заменишь. Объекты, заложенные год назад и готовые процентов на восемьдесят, оказывались безнадежно устаревшими. А чего ждать: аж три центра реакторостроения! Желтые Воды, Ростовская область и Бурятия...
Каким бы новым ни было дело, неизменно находятся люди, как будто созданные для него специально. Пока другие находятся в плену иллюзий, розовых или черных, неважно, они проникают в суть дела, безошибочно определяют ключевые проблемы и без тени сомнения отделяют реальные перспективы от мнимых. Когда вопрос о энергетических реакторах только ставился, и все были полны энтузиазма, и рисовали радужные перспективы использования "атомных моторов" чуть ли не на мопедах, он понял главное: защита от радиации. Это метры бетона, свинца, воды и тому подобных вещей, которые на мопед ни в коем случае не уместятся. Удастся решить эту проблему, - будут у вас атомные паровозы и самоходные баржи, нет - не обессудьте. Закатайте губы, и ограничьте аппетиты электростанциями и, может быть, какими-нибудь уж очень крупными кораблями. Это - все. И не то, чтобы он считал эту проблему разрешимой хотя бы в принципе, не говоря уж о практике, но только не думать на эту тему он не мог. Однажды в голову пришла уж вовсе дурная мысль: вот если бы сделать материал, в котором каждый последующий слой сдвигался бы на активное сечение атомного ядра. Тогда сколько слоев потребуется чтобы любая частица, любой фотон с гарантией не могли миновать ни одного ядра? А сколько же это у нас будет в СИ? Подсчет показал, что, в зависимости от вещества, толщина слоя варьировала в несколько раз, но в любом случае это были миллиметры. Сечения, на тот момент, были известны далеко не для всех атомов, равно как и ковалентные радиусы, - не для всех веществ, но, в связи с полной невозможностью создать "ядерно-шаговый" кристалл, это играло не такую уж большую роль. Зато сечение, кажется...
Он придумал маятниковый метод определения сечений, который не требовал особых хлопот и квалификации, только времени. Придумал кое-что еще, для него вполне очевидное, а для людей рядом с ним оказавшееся чуть ли ни откровением, а за этими делами не заметил, как без натуги прошло несколько лет. А потом не без удивления заметил, что оказался в числе первачей. Целым начальником отдела Биологической Защиты. Теперь положение позволяло ему обратиться в Стык.
Официально это укромное учреждение переименовывалось неоднократно. Например, к моменту обращения, оно именовалось Межведомственный Комитет по Координации научно-технических Разработок при Совете Министров СССР. А бывало и Комиссией, и Отделом, и Бюро, и даже Специальной Технической библиотекой. Запомнить все имена учреждения было немыслимо, и, кроме того, у ведущих разработчиков, всех этих Генеральных, Главных и прочих генералов от насквозь военизированной науки, в очередной раз всплыла мода на короткие, выразительные названия. Они и друг друга-то звали "эспэ" да "пэвэ", а уж диковинной конторе сам бог велел иметь прозвище. Так что "Стык" - и не иначе. До этого ответственным людям можно было знакомиться с достижениями смежников исключительно через личные контакты, нарушая режим секретности и заставляя нарушать его других. Зачастую, не зная даже, что они смежники, и не зная, кто является смежником. Это сходило до тех пор, пока темы и люди исчислялись единицами, пока ключевые фигуры так или иначе знали друг друга, потому что когда-то и где-то вместе учились, или работали. Нередко даже сидели вместе.
Когда количество так или иначе причастных возросло буквально в тысячи раз, кустарный подход начал давать сбои, а потом перестал работать вообще. Режим, секретность, сверхсекретность начали отделять секретоносцев друг от друга наглухо. И не то, что правая рука не ведала, что творит левая, а и мизинец слишком часто не знал, где ковыряется указательный палец. Интеграция работ через посредство высших чиновников доказала полную свою неэффективность. Но вот в сорок пятом, когда Берович неожиданно предложил концепцию Стыка, то понимания не встретил. Большинство людей искренне не понимают, откуда появляется срочная необходимость менять то, что до сих пор исправно работало. Вопреки всякой очевидности мир кажется им чем-то неизменным. Но, очевидно, что-то от его предложения осталось, зазубренным осколком застряло в головах. А потом оказалось, что дублирование разработок достигло чудовищного уровня, снижая эффективность научно-технического поиска в разы. В данном случае политическое руководство страны никак не могло решиться и принять системное решение. По какой-то причине оно казалось им неким потрясением основ, хотя, казалось бы, - чего особенного? В конце концов чрезмерно осторожные, нерешительные, половинчатые меры предприняли, но быть слегка беременным невозможно*, и спустя недолгое время сложилась система Стыка. То поразительное время как раз и характеризуется тем, что Дело кое-когда начало одолевать цепенящие бюрократические ритуалы без прямого вмешательства первых лиц государства.
*На самом деле можно. Но не больше трех месяцев.
Здание на ленинградском проспекте с виду напоминало солидный особняк конца девятнадцатого века, располагалось в глубине обширного двора, засаженного высокими деревьями. Кое-какая охрана у ворот. Неброские таблички "Межведомственная техническая библиотека", "Централизованный Архив АН СССР", да: "Централизованное патентное бюро". Такого рода скучные конторы нередко располагают в приспособленных старых зданиях. Вот только, если приглядеться, становится очевидно: здание-то - новехонькое. И высокие деревья, создающие уютную тень во дворе, высажены такими, как есть. Взрослыми, высокими, тенистыми-раскидистыми. То, что еще при проклятом царизме выделывали не цари даже, но просто богатые баре, тем более может позволить себе первое в мире государство рабочих и крестьян. А неприметные таблички при том же внимательном взгляде никак не выглядели бедными. На окнах декоративные решетки из прутьев внушительной толщины, вход по пропускам. Пропуск, в принципе, доступен научному сотруднику из отраслевого НИИ, ведущему специалисту крупного завода, да и аспирант может получить его по ходатайству научного руководителя. Кому попало, правда, не выдают, тут оказывают недешевые услуги серьезным людям. А еще есть глубокая ниша, - или коротенький коридор-тупик, - что кончается дверью с табличкой: "Читальный зал научных сотрудников". А ниже, мелкими буквами, еще: "ВХОД СТРОГО ПО ПРОПУСКАМ". Какого-то, значит, другого сорта. У меня нет, у тебя - тоже, но, видимо, есть люди, у которых есть. И ниоткуда не следует, что счастливых обладателей такого пропуска по всей стране не наберется и сотни, а выписывают их на таком уровне, что шапка свалится, если захочешь глянуть.
Запрос-заявку положено подавать на номерном здешнем бланке, их учитывают, испорченный положено сдавать, а на том, что идет в дело, опять-таки ставится номер пропуска. Первичная экспертиза заявки четверть часа. После этого вам либо говорят подождать столько-то, и выдают необходимую документацию, либо назначают срок для следующего визита. Это означает, что требуется дополнительная экспертиза, потому что неясно, кто может заниматься подобной тематикой и как далеко продвинулся, или известно, что таких разработок не существует в природе. Для ряда таких случаев существовал вариант контакта по телефону: клиента пропускали на узел кодированной связи, и он набирал на диске массивного телефонного аппарата свой индивидуальный код, случайную последовательность из двух букв и шести цифр. Если она входила в список, телефон включался, а специальная здешняя АТС соединяла его с абонентом. С исходно неизвестным абонентом по неизвестному номеру: остальное зависело от характера разговора. В варианте: "Нет, не наша тематика" - абонент так и оставался неизвестным. Иногда запрос просто-напросто выполняли, попросту через Стык, или после того или иного постановления свыше. Иногда начинался более или менее длительный процесс уточнений и выработки общей позиции. Охрана (как положено на самых серьезных объектах, тройственная: военные, чекисты, Четвертое Управление МВД) знала - кто, но не знала, по какому вопросу, сотрудники самого по себе Стыка, - так называемый "Внутренний Круг", - знали, по какому вопросу, но не знали - кто.
Сам "Внутренний Круг", в свою очередь, состоял из экспертной группы, группы связи, группы каталогов, технической и секретной групп. Члены внутреннего круга имели, по сути, неограниченный доступ ко всей научно-технической информации Советского союза, и потому их личности были засекречены никак не меньше личностей Королева, Глушко, Чернякова или Курчатова. Тут надо отметить, что и сами они мало кому уступали ученостью. Это они впервые в СССР использовали ЭВМ для автоматической обработки "не цифровой" информации, - и написали для этого соответствующие программы. Это им принадлежит идея электронных баз данных вместе с системой автоматического поиска нужной информации. В значительной мере с их подачи разрабатывались новые типы носителей, позволившие уже к шестьдесят второму году полностью уйти от перфокарт с перфолентами. Наконец, это именно они первыми соединили несколько ЭВМ проводами... Многие из них покидали Стык, чтобы создать и возглавить целые научные направления, институты, объединения. Да мало ли что. А еще им приходилось мириться с тем, что надзор за ними, скорее всего, сохранится до конца жизни. Принадлежность к этой узкой касте никому неизвестных невидимок чем-то неприятно напоминала преступление без срока давности.
Телефонные разговоры велись из кабин со звукоизоляцией, записывались, но записи следом же опечатывались тремя печатями, и читать их можно было только по особому постановлению. За все время существования Стыка оно не давалось, кажется, ни разу. Работая с документами, заметки делать было можно, а выносить их нельзя. Разрешалось только, опечатав, оставлять на посту: доставят курьером по указанному адресу, без разговоров, что угодно. Лица холерического темперамента бурно возмущались этим, именуя дурью: ЗАЧЕМ, если перлюстрация запрещена категорически? К той же категории относился запрет на запись "телефонного" кода. Ее полагалось держать в служебном сейфе, в опечатанном конверте из фотобумаги, а отнюдь не в записной книжке. А код следовало помнить наизусть. За записную книжку могли очень серьезно наказать. Интересно, что здесь, как и везде, имелись исключения: к примеру, Андрей Туполев в записной книжке запись кода как раз имел. И никто его не трогал. К этому времени он уже перестал считаться с условностями. Особенно такого рода гримасами режима возмущались евреи. Русские - терпели, потому что с молоком матери всосали: бюрократическому упырю кинуть кость так или иначе придется.
Впрочем, упыря тоже можно понять. Ему только с колоссальным трудом, в муках, которые можно сравнить только с чем-то вроде родов навыворот, пришлось проглотить само создание Стыка, структуры, чуждой для него органически, до несовместимости. В конечном итоге, невзирая на изощренные меры по сохранению секретности, люди, однажды отыскав друг друга, при желании, могли просто-напросто встретиться. Как правило, они и сами по себе обладали немалой властью. Секретность там или не секретность.
Заказ Нелюбова имел двойственный характер: с одной стороны, они прекрасно знали, кто занимается упорядоченными материалами. С другой, - именно такой разработки в наличии не имелось, и, поэтому, через положенные четверть часа его пригласили в переговорную кабину.
На протяжении следующих пяти минут к трубке поочередно звали все новых и новых людей, и Нелюбову приходилось каждый раз начинать объяснения сначала. Потом ему надоело, и, услыхав очередной молодой голос, он раздраженно бросил:
- Парень, - ему самому только месяц тому назад исполнилось двадцать семь, - это достаточно закрытая тема, чтобы болтать о ней с кем попало! Позови кого-нибудь постарше...
- Так некого, - ответили ему довольно-таки легкомысленным тоном, - основные разработки контролирую я. НИИ, соответственно, тоже. А этот ваш "косой слой", кажется, и впрямь слишком серьезная тема для телефонного разговора.
- Как-как? "Косой Слой"?
- А чем плохо? Мы с вами понимаем, а другим ни к чему. Так что термин, как термин. Не хуже других.
После этого они обсудили некоторые подробности технического характера и договорились встретиться через две недели, когда Александр Иванович будет в Москве. Встреча состоялась на одной из "конспиративных" квартир "Степмаша" (разумеется, "Степа-Маша" - даже "Степа + Маша") в столице, охрану оставили скучать во дворе, Берович передал Илье Константиновичу оговоренные образцы, но толком поговорить в тот раз не удалось, поскольку Александр Иванович спешил в родные пенаты. И только перед прощанием он вдруг сказал:
- Идея, сама по себе, красивая. Но только знаете, что? Слишком хорошо для того, чтобы вышло что-нибудь путное. Во всяком случае, сразу. К примеру, нет ничего проще по идее, чем ракетный двигатель...
И как обрек, проклятый. Идея действительно оказалась красивой. Более того: эксперимент наглядно показал ее справедливость. Вот только толку с того оказалось чуть. Образец защиты нового типа, будучи помещен в узкий тоннель экспериментального проема (в просторечии "амбразура") снизил поток проникающей радиации по гамма-лучам и нейтронам так, как будто имел в толщину не шесть миллиметров, а, по крайней мере, шестьсот. Точнее судить экспериментатор не брался, поскольку имелись также и качественные различия экранирующего эффекта нового материала по сравнению с классическими экранами сходного химического состава. А потом радиация сожрала образец. От упорядоченности "Косого Слоя" остались рожки и ножки. Уже через полчаса показания счетчиков в заэкранном пространстве начали расти, а с определенного момента падение экранирующих свойств образца пошло по экспоненте. Нелюбов впоследствии шутил, что не знает лучшей иллюстрации термина "блистательный провал".
Он смотрел на сгоревший образец и молча дивился мере своей собственной глупости. Явление радиационной коррозии материалов он неплохо изучил на собственном опыте, а первые описания появились еще аж в довоенной иностранной периодике. А теперь он никак не мог взять в толк: с какой это стати он решил, что она не будет действовать на его "упорядоченный" экран? Работу он все-таки сделал, поскольку, по большому счету, эксперимент нельзя было счесть неудачным, а работа смежников из "Степмаш"-а - так и вообще заслуживает восхищения. Они же не виноваты, что заказчик у них дурак.
На протяжении нескольких следующих месяцев он постарался выкинуть нелепую историю из головы, - как по причине крайней занятости, так и "общим" соображениям. Решение интересное, имело полное право на апробацию, но практического приложения иметь Не Мо-Жет. Все! Забыли. Хотя и жаль все-таки. Тем не менее в голову, порой, приходили всякого рода диковинные конструкции, вроде медленно протягиваемых лент из "Косого Слоя", и прочие глупости. Крайне дисциплинированный человек, Илья Константинович, приняв решение, мог заставить себя делать что угодно, даже не думать об определенных вещах. Тем не менее, некоторые впечатления как будто страгивали что-то у него в мозгу, и он только не мог сообразить, - что именно. Всякие мелочи, даже стыдно вспомнить. Зрелище битумного цилиндра на стройке, упавшего с высоты: он раскололся, как колется камень, стекло, фарфор, образовав пластинчатые осколки вполне нормального вида, с острым сколом, волнистой поверхностью. Вот только потом иные из них провисли, стекли, сгладились и оплыли, как положено жидкости, хотя погоды здесь, в октябре, стояли холодные.
Результатом стала очередная нелепая мысль поутру, спросонок. Вот если бы "Косой Слой" - да еще тек бы. Вещь, нелепая по определению, постольку, поскольку жидкость - и есть хаос, молекулы, свободно движущиеся друг относительно друга, без прочной связи между собой. А глыба битума? А то же самое стекло, в конце концов? Поняв, что на этот раз от засевшей в голове мысли отделаться не удастся, он решил обратиться за помощью по знакомому адресу. Благо, контакт уже налажен, а Берович производил впечатление человека, который не откажется помочь, если к нему обратятся по делу. На этот раз пообщаться удалось поосновательнее.
- Вы меня удивляете, - сказал Александр Иванович, - есть такие вещества. Так и называются, "жидкие кристаллы". Известны, между прочим, полвека. Ладно я, студент прохладной жизни, но вы-то, вы - кандидат физико-математических наук и, говорят, без пяти минут доктор.
- То-то и оно, что кандидат-доктор. Слишком большой соблазн знать все - ни о чем. Больно уж далекая тема. Но к делу: с реализацией - поможете?
- Не выйдет, - ответил Саня, - после вашего рассказа я понял, что тема серьезная. Между делом поднять не получится. Давайте чин по чину, официально, лаборатория, люди, финансирование. А я, со своей стороны, что могу, то сделаю. И других заставлю.
Прогресс техники, - это на 99% эволюция. Какое-нибудь прорывное открытие, будучи спешно реализовано в техническом устройстве, показывает свои возможности только очень слабо. До невидимости. Привычно глядя цветной телевизор, где цвета, звуки, фактура поверхности, только что не запах, мы слишком редко задумываемся, что для этого пришлось уловить и усилить бесконечно малые порции энергии, пробившиеся к начинке ваших телевизоров через множество препон, помех и искажений. А ведь поначалу был очень сомнительный треск и едва видимые искорки. То ли есть, то ли нет. Три коротких треска - "с", три длинных - уже "о". Насчет треска с искрами - понятно, а насчет цвета, звука, фактуры, объема - не очень. Как задумаешься, так сразу удивишься: и как только смогли? И ответ тут самый простой: научились потихоньку. Как ни крути, а лучшего ответа не выдумаешь. Сначала научились вносить мелкие улучшения так, чтобы не стало хуже в другом месте. Потом, - соединять дотоле разнородные устройства, чтобы не мешали работе друг друга. Деталь, возможности которой ограничены по определению, заменяют целым устройством, которое может гораздо больше при тех же размерах. Важно, чтобы и промежуточные варианты удовлетворяли каким-то важным потребностям общества, государства или отдельных людей, взятых во многом числе. Тогда эволюция такой техники длится годы, десятилетия. Века.
Им отчасти повезло, что "Косым Слоем в жидком виде" с самого начала заинтересовался академик Александров. Он дал им время и возможности, и поэтому, после периода неизбежных поначалу неудач, у них начало получаться. С самого начала АБЗ разделились на две большие группы: "проточные", они же "продольные", и "конвекционные", они же "поперечные", каждая со своими важными преимуществами и серьезными недостатками. В какой-то момент казалось, что "проточные" схемы одержали окончательную победу. В сотнях экспериментов "Лаборатория-11", она же "группа АБЗ", подбирая толщину, скорость протекания, состав, слоистость, разные методы электроснабжения "Косого Слоя", добилась того, что масса радиационной защиты уменьшилась в десять раз, а общий объем - в шесть. Медлительный, как улитка, поток АБЗ, утолщаясь, уходил в регенератор, где, отчасти, очищался, отчасти - замещался новым, из запаса. Данный вариант рассматривался, как чисто экспериментальная конструкция, но неожиданно заинтересовал военных и таким, как есть. "Существуют, - туманно намекнули они, - специальные объекты. Для них в самый раз". Трудами специалистов, приданных в лабораторию из "НИИ - 75", материалы "Косого Слоя" начали в регенераторе сначала восстанавливать, а потом и производить. Впрочем, на самом деле "необратимые" затраты были относительно невелики. Судьба этого варианта и еще интереснее, но до какой-то стабильности, окончательно выработанных образцов в те поры было куда как далеко. Илью Константиновича мучил один, довольно-таки крахоборский вопрос: но ведь ионы, порождаемые в том самом Косом Слою ионизирующей радиацией, это ж заряженные частицы! Иными словами, ток. И пропадает. Жалко ему было. Прямо как Плюшкин какой-то.
В деле, которым он занимался, и, тем более, в то время, излишнее любопытство не приветствовалось, но он был все-таки человеком системы и, в общих чертах, знал о большинстве направлений в исследованиях по ядерной тематике. Радиохимия, тоже развившаяся во множестве направлений, касалась, буквально, всех. И где-то там, на отшибе, почти не у них, почти на чужой территории были люди, занимавшиеся так называемыми "изотопными источниками электричества". В просторечии их именовали попросту атомными батарейками. В те поры дела на этом фронте шли ни шатко - ни валко, так себе, и новый объект исследований, неожиданно, оказался для них тем, что нужно. Можно сказать, что группы нашли друг друга. В те времена исследования, бурно развиваясь, дробились в соответствии с вновь возникшими темами. В данном случае произошло, пожалуй, объединение. Во всяком случае, в значительной мере. Именно после включения в исследования товарища Миллионщикова произошел частичный возврат к "конвекционным" схемам. Нелюбовские "Косые Слои", умножившись в числе, превратились в детали своеобразных молекулярных машин, превращавших Хаос радиации в электрический ток. Постепенно, путем подбора состава АБЗ, сумели отчасти приручить даже нейтроны: в ходе атомных реакций получались нужные элементы, которые распадались ожидаемым образом и могли конвертироваться в энергию. На какое-то время АБЗ "потяжелела", но при этом общая энергетическая эффективность системы значительно выросла, вполне компенсируя увеличение веса и габаритов. Как известно, логическим завершением этого направления атомной энергетики стало создание реакторов серии РАПЭ: в них уже нагревание теплоносителя, - а куда деваться, если охлаждать реактор все равно нужно? - является побочным способом конверсии внутриядерной энергии в электричество, а основную часть энергии дают как раз поглощающие элементы, сделанные по "активной" схеме. Поэтому не удивительно, что с какого-то момента АБЗ, вполне оправданно, получила название РКЗ, - радиоконверсионная защита, - а образующие ее системы, соответственно, - РКС.
При этом интересно, что реакторы с классическими принципами защиты от проникающего излучения тоже отличнейшим образом продолжали существовать и развиваться. С их заведомо меньшим КПД мирились в силу большей их безопасности, даже не в плане поломок, а - потенциально большей устойчивости к природным катаклизмам, военным действиям, возможным диверсиям. Потом, будто спохватившись, новые поколения этих солидных сооружений дополнили полноценными энергетическими РКС. Зато для всех типов реакторов с "чистой" РКЗ "Лаборатория-3", занимавшаяся всем, связанным с конструктивной защитой, разработала защитные капсулы-саркофаги, позволяющие восстанавливать выработавшие ресурс системы РКЗ и - хоронить выработавшие ресурс реакторные блоки... Хотя последовательное совершенствование РКС позволило создать по-настоящему компактные установки-микрореакторы, с полным объемом комплекса в пределах половины кубометра, на мопеды, легковые автомобили и шоссейные грузовики их все-таки не ставят. И, тем более, на самолеты. И на серийные танки, хотя французы построили и испытали несколько экземпляров своего "основного" "DLAT-IV" с реактором и электроприводом...
Акула I
44 год
- Товарищ адмирал флота, согласно вашему приказу, произведена инвентаризация имущества верфей. Захвачены следующие объекты в разной степени готовности. Три почти готовых больших лодки XXI серии, у одной из них даже батарея аккумуляторов заправлена. Потом, правда, ее подорвали и кислота проела корпус так, что и починить трудно. Еще четыре готовых на семьдесят процентов. И еще значительное количество секций, приготовленных к сварке на стапеле. Они изготавливали секции на других заводах, далеко от берега, а потом соединяли их в готовый корабль.
- Хитро.
- Так точно. Срочно вызванные специалисты провели экспертизу. Корабелы делают вид, что их ничем не удивишь, а вот подводники говорят, что очень хороший, проработанный проект. Наши и близко не стояли. Далее, по самим верфям: утверждают, что мощности еще можно восстановить. По специалистам: согласно выработанному решению, пущен слух, что больших претензий к подводному флоту Германии у нас нет. Мол, это англичане с американцами сильно обижаются. Довольно скоро стали появляться переодетые люди, старались выяснить, что к чему, и какие перспективы. Согласно приказу, таких людей направляли к майору Речмедину и он проводил первичный отбор. Поначалу приходили рабочие и техники, а потом появился ряд ключевых специалистов. Этих направляли прямо ко мне. Один из них в ходе беседы вскользь упомянул о бытовавшей в конце войны идее установить на лодках так и не доведенной XXI серии атомную машину. Я не показал виду, что обратил внимание, но запомнил.
- Фантастика, - кивнул Кузнецов, - за соломинку хватались. Обычное дело в конце войны, которую безнадежно проигрываешь.
- Так точно.
Но, поскольку подчиненный сохранял напряженную позу, адмирал поднял на него взгляд.
- Так точно, но? В чем дело?
- Товарищ адмирал флота, может оказаться, что это только для них была фантастика. Я изучил вопрос, - он подал командующему ВМФ тощенькую папку, - ознакомился с открытыми материалами.
- Я посмотрю. Что там, вкратце?
- Это для них была фантастика. А у нас энергетические реакторы уже разработаны и проходят испытания. На октябрь намечен пуск первого опытно- промышленного энергоблока мощностью тридцать пять тысяч киловатт. Как я понял, хотя это все засекречено, атомную бомбу без реакторов невозможно даже разработать. А тепло при его работе выделяется так или иначе. Он не требует кислорода и запасов топлива, чтобы отдельно, а на одном заряде можно сделать две кругосветки. Как будто специально для подплава создано.
- Но?
- Большие и тяжелые, товарищ адмирал флота. Ни в одну нашу лодку не поместятся.
- Так к чему весь разговор?
- В немецкую можно попробовать. Они здоровенные. Там одни батареи четверть тысячи тонн, да дизеля, да солярка, да электромоторы. Все вместе не меньше реактора потянет. Тем более, есть не сваренные вместе секции, можно одну-две заменить своими.
- Вопрос поставим. Не повредит. Пусть ученые покумекают, как сделать как-нибудь покомпактнее, у них головы большие... Я, откровенно говоря, в эту затею не верю, но о себе напомнить никогда не вредно.
49 год
"... В ходе испытаний новой техники многократно превзойден прежний рекорд скорости и поставлен новый рекорд высоты полета на летательных аппаратах тяжелее воздуха. При этом достигнута высота сто шесть целых три десятых километра над уровнем моря. Таким образом, впервые в истории человечества человек достиг космического пространства. Экспериментальный самолет, оснащенный принципиально новым типом двигательной установки, под управлением Дважды Героя Советского Союза летчика-испытателя первого класса Амет-хан Султана в ходе первого пилотируемого суборбитального полета за одиннадцать минут сорок три секунды преодолел расстояние более полутора тысяч километров и совершил мягкую посадку на военном аэродроме в районе города Акмолинска. Постановлением президиума Верховного Совета..."
Товарищ Сталин был против. Его воля, так полет этот и вообще мог остаться секретом, и люди узнали бы о достижении тех времен лет через тридцать, вот только мнение его в тот раз приняли к сведению, но не поддержали. В его подозрительном уме сложилось не менее десятка неблагоприятных сценариев развития событий, что могли стать следствием столь неосторожного хвастовства, но его поддержали только Молотов с Булганиным. Это лишний раз напомнило ему, насколько же другим способом думают те, кто моложе всего-то на два-три десятка лет. И даже некоторые из старых сподвижников как будто бы разделяют мнение молодежи. Мальчишек по сорок-сорок пять лет.
- Не следует забывать, товарищи, об идеологической работе. Что греха таить, на фронтах Великой Отечественной агитация и пропаганда действовали тем сильнее, чем больших успехов достигали наши войска на фронте. Сейчас есть твердая надежда, что мы уже в этом году превзойдем довоенный уровень производства вдвое, но на Украине, в Белоруссии, западе РСФСР последствия войны преодолены еще далеко не полностью, и многие советские люди живут еще нелегкой жизнью. В этих условиях роль сообщений о реальных успехах и достижениях трудно переоценить. Победили в войне, и продолжаем побеждать в мирное время. Пусть люди видят, что все их жертвы - не зря. Стремительный прогресс науки и техники есть одно из главных доказательств превосходства нашего, самого передового общественного устройства. Это снова, в очередной раз привлечет к Стране Советов сердца трудящихся всего мира, заставят сделать свой выбор колеблющихся и... и остудит иные горячие головы, призывающие к историческому реваншу.
В глубине души он, со товарищи, по давней еще привычке продолжал считать оптимальной формой любви - изнасилование. Чтобы, значит, надежней. А то мало ли какая блажь может прийти в голову объекту страсти.
- Скажите, Джеймс, - этот их, якобы космический, полет, - только пропагандистский трюк или же может иметь какое-нибудь реальное значение?
Государственный секретарь был вынужден сделать паузу, чтобы подобрать слова в ответ на столь удивительное замечание. Господи. Он всецело обязан Трумэну политической карьерой, но, все-таки, вынужден признать: после великого Франклина ты усадил в это кресло идиота. Видимо, для равновесия.
- Господин президент, бомбардировщик, имеющий такую скорость и заатмосферную высотность, тем самым имеет так называемую "естественную межконтинентальную дальность". Это значит, что полет от России до Америки и обратно для него не предельное, а, скорее, оптимальное расстояние. Мы не только не сможем его сбить, мы его, скорее всего, просто не заметим. Еще хуже, если русские решат проблему автоматического управления на межконтинентальных дальностях. Тогда это снаряды, которые нельзя обнаружить и, тем более, сбить.
- А они решат?
- Судя по тому, что мы выяснили об ударе по Кобе, определенные успехи у них имелись уже шесть лет назад. Точных сведений у нас, понятно, нет, но лучше рассчитывать на то, что с тех пор они значительно продвинулись в своих разработках.
- Сколько нам потребуется времени, чтобы сделать что-то подобное?
- Не могу судить. Вот только работы в этом направлении еще и не начинались, данных о разработках русских никаких нет, и если мы даже прямо сейчас получим готовый образец, наше отставание на пять-шесть лет никуда не денется. Куда перспективнее рискнуть и начать поиск в другом направлении. Там, где мы, примерно, равны.
- О чем вы?
Вместо ответа Государственный Секретарь, подал президенту тощенькую папку.
- Работа русских, в общем, является дальнейшим развитием концепции "Фау - 1". А все работы по тематике баллистических ракет, вроде "Фау - 2" того же Вернера фон Брауна, в России практически свернуты. Тогда как сам принцип, между тем, позволяет добиться куда больших скоростей, а по высоте принципиальные ограничения просто отсутствуют. Против снаряда, падающего вертикально с высоты в сто миль на скорости три мили в секунду защита невозможна в принципе. И, главное, это возможно. Доказано фон Брауном и, что особенно интересно, самими русскими. Очевидно, они не подумали о выводах, которые могли сделать, - и сделали, - наши специалисты из ряда косвенных фактов. В случае удачи, мы получим возможность в один прекрасный миг взорвать атомные боеголовки одновременно над сотней русских городов, так что война успеет начаться и закончиться прежде, чем они успеют проснуться. Человек по фамилии фон Карман может рассказать больше меня...
- Фон? Он что - гунн? Мне это не слишком нравится!
- Венгр. А если всерьез, то такой же американец, как мы с вами.
Наша страна имеет свое особое информационное поле. Природа его неизвестна, но само существование не подлежит сомнению. Традиционно оторванное от принятия решений, отделенное от власти, во многом - ей противопоставленное, население время от времени демонстрирует потрясающую точность понимания событий, ситуаций, людей, намного превосходящее понимание правителей. Власти страны, разумеется, ожидали определенной реакции общества на сообщение о "суборбитальном полете", но не могли ждать, что она окажется настолько бурной. Очевидцы утверждают, что такого ликования, такого всплеска энтузиазма страна не видела со времен Победы, когда, пусть всего на несколько часов, все люди СССР стали друг другу близкой родней. Получилось так, что правительство в определенной степени оказалось в роли ведомого, скорее, следуя за событиями. Поэтому торжества носили характер двух волн. Этому во многом поспособствовали сенсационные публикации зарубежной прессы, и то, что мировое общественное мнение оказалось буквально взорвано этим коротким сообщением. Попытки как-то остудить энтузиазм и панику словами о том, что факт - еще не факт, что, по сути, полноценного космического полета не было, оказали ничтожное влияние. Слишком многие люди на земле, выжив на войне, подсознательно ждали по ее окончании чего-то ослепительно-нового, начала совсем новой эпохи, прорыва в Будущее, и безумный полет Амет-хана слишком точно лег на эти ожидания.
По сути, только узнав о реакции за рубежом, советское руководство в полной мере осознало масштаб происшедшего. Хитроумный прагматик Сергей Королев ждал чего-то подобного, во многом даже рассчитывал на реакцию общества, но все-таки не на всенародное ликование. Амет-хана, вызванного в Москву, встречали десятки, сотни тысяч ликующих граждан, и примерно такой же прием ждал его в Париже, Стокгольме и даже Лондоне. Приезд Лавочкина, экстренно вызванного к председателю Совета Министров Булганину прошел с куда меньшей помпой. Можно сказать, он прошел вообще практически незаметно. Премьер ставил вопрос с предельной простотой и отсутствием церемоний.
- Когда можете повторить?
- Это зависит от слишком многих обстоятельств.
- Оставьте эти еврейские штучки. Партия и правительство спрашивают: когда?
- Когда будет готов самолет, пригодный для пилотируемого полета, а не прототип атомного снаряда, в котором пилот располагался, лежа на животе.
- Пока сойдет и так.
- Не. Сойдет. - Раздельно, предельно четко выговаривая слова, сказал конструктор. - Если хотите знать, этот полет стоял на грани преднамеренного убийства. Аметом, - по понятным причинам, - больше рисковать нельзя, а кто угодно другой угробится обязательно. И в тот раз угробился бы. Вам нужен публичный провал? Лучше обсудить, что нужно для создания полномасштабной пилотируемой машины в кратчайшие сроки. Хочу подчеркнуть: это и космос, и оружие, и престиж страны, и, в обозримом будущем, транспортная система. Возможен и... ряд других интересных вариантов.
- Кого вы видите в качестве ключевого конструктора и руководителя работ?
Конструктор облизал вдруг пересохшие губы. Отчасти он и сам не ожидал того, что скажет в ответ. Соблазн предложить в качестве основного подрядчика собственное КБ был нестерпимо велик, но он сказал то, что сказал
- Я бы предложил кандидатуру Владимира Михайловича Мясищева. Он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны при разработке и запуске в производство "Ту - 6" и "Ту - 10", а то, о чем идет речь сейчас, близко ему по тематике и по духу. Насколько мне известно, у него даже есть определенный задел по теме заатмосферного реактивного бомбардировщика. Если кто и сделает, то только он. Мы, со своей стороны, поможем всем, что у нас есть. Любые документы, любые заказы, любые сотрудники. Если он захочет, то пусть начинает работу на нашей базе, если будет нужда. Это даже желательно, -понимаете? - отделиться никогда не поздно, а начать можно практически без раскачки. Прямо сейчас.
- Я вас выслушал, а теперь в третий раз повторяю вопрос: когда?
45 год
Вопреки всем ожиданиям, товарищ Доллежаль отказался от предложения, мотивировав отказ тем, что сама постановка вопроса является вредной.
- Если реактор будет делать одна организация, а все энергетическое оборудование - дядя, будет медленно и плохо. Котел, ППУ, защита, турбины должны проектироваться, как единое целое. Иначе у вас труб будет в два раза больше, чем нужно, а стыков - втрое, вчетверо. Энергетическими реакторами, а точнее, - энергоблоками на основе реакторов должна заниматься специализированная организация. С учетом предполагаемого объема работы ей вполне хватит дел на пятьдесят-семьдесят лет. Исключением могут быть реакторы для специальных целей, но АЭУ подводной лодки к данной категории не относится. Точнее, относить такие машины к категории специальных попросту вредно, поскольку это влечет за собой определенный оттенок кустарщины. На самом деле это достаточно специфическая, но, в общем, обычная установка, их предстоит построить, может быть, десятки и сотни. Если будет выполнено это условие, я в полном вашем распоряжении. Если нет, - увольте. Я достаточно врал и поддакивал до войны.
Говорят, если хочешь насмешить бога, расскажи о планах на будущее. В разгар войны Саня предполагал, - и, отчасти, опасался, - что 63-й в послевоенной перспективе станет, своего рода, "заводом заводов". Отчасти это предположение сбылось, но только, именно что, отчасти. Потому что подразделение, где он занимался тем, что, собственно и считал работой, только в малой степени соответствовало самому понятию "завод". По крайней мере, - в той трактовке, что существовала прежде. Прежний завод, во время войны де-факто превратившийся в гигантское объединение, имевшее филиалы и подшефные предприятия в разных концах необъятной страны и за рубежом, поначалу, одним из первых в стране, получил статус Производственного Объединения и, вместе с ним, вполне условное название "Степмаш", сменившее прежний безликий номер. В него входили предприятия, занимавшиеся крупно- и малосерийным производством, опытные предприятия, ПТУ, техникумы, ВТУЗ с филиалами, НИИ-75, по факту занимавшийся прикладными проблемами квантовой механики. В единственном числе существовал "ЗСТО", Завод Специального Технологического Оборудования, где на протяжении довольно долгого времени роль главного технолога выполнял сам Саня. Завод до поры таился в недрах "старого" 63-го, располагался на его территории, но, снабжая своей продукцией практически весь Советский Союз, и сам по себе приобрел колоссальные масштабы, переделав "под себя" и полностью поглотив прежнее производство. Но и этого оказалось недостаточно.
Послевоенное время потребовало создания целых новых отраслей промышленности вообще и машиностроения в частности. Время от времени получая слово на заседаниях ГСТО, он в разных вариантах, разными словами, под разными соусами твердил, по сути, одно: ведомственность имеет свои негативные стороны. То, что каждое промышленное министерство, а теперь уже и каждое крупное промобъединение вынуждено создавать свое опытное производство, не так уж хорошо. Что это неизбежно создает ненужный параллелизм и, тем самым, непроизводительные расходы ресурсов, которыми можно распорядиться с большей пользой.
Как и все его идеи, эта тоже лежала на поверхности, ясная и понятная всем присутствующим, но воплощать ее в жизнь никто не спешил. Во-первых, мешала всепроникающая секретность, ставшая фирменным знаком советского стиля управления. Во-вторых, - никто не спешил расстаться с частью ресурса и независимости. Только со временем, в результате сложных ухищрений, создания временных союзов, тонкой подковерной политики и дипломатии в комбинации с публичной демагогией его усилия, наконец, принесли свои плоды. Первым результатом стала концепция и система "Стыка".
Вторым, - создание завода "Универсал-2 им. В.М.Молотова". Сказать, что это и произошло именно в таком порядке, тоже нельзя. Вокруг Сани в добром, старом стиле сложилась новая структура. Он старался как можно лучше и рациональнее выполнить вполне конкретные задания по разработке и производству первых образцов принципиально новой техники, а она и сложилась. То есть он занимался подобными вещами и во время войны, и в первые послевоенные годы, только теперь он поставил перед собой задачу по-настоящему амбициозную: сделать плановым и рутинным производство изделий, не подлежащих планированию просто по определению.
Ведущим мотивом в решении этой, казалось бы, неразрешимой задачи, явилось разделение коллектива в каждый момент на две категории: "кадровый" и "вахтовый" составы. Первые отвечали за состояние инфраструктуры и номенклатуру технологической оснастки, изготавливали детали и комплектующие по необходимости. Со временем, по мере накопления опыта, удалось подобрать такой набор производственного оборудования, который позволял изготовить практически что угодно. Каким бы принципиально новым ни было изделие, можно было, по крайней мере, начать, и здесь же изготовить недостающее оборудование. Вторая категория, собственно представители ведомств, детали заказывали, изготавливая из них образцы и прототипы новых изделий. При этом почти автоматически отрабатывались и технологии производства, в том числе - серийного, создавалось оптимальное производственное оборудование.
Справедливости ради следует сказать, что необходимость этого направления оценили достаточно скоро, поэтому, к моменту начала крупносерийного производства даже самой сложной техники оборудование для новых цехов поставлялось в готовом и вполне комплектном виде. Нельзя сказать, что возникшие по ходу дела организационные решения носили секретный характер. Они просто не афишировались. В это поразительное время новые производства возникали с такой скоростью, что об этом перестали писать в газетах и сообщать по радио. В том числе для того, чтобы не привлекать излишнего внимания к динамике развития индустрии в СССР. При этом неважно, строили их на месте старых заводов или на новом месте, порой, что называется, в "чистом поле".
Эта схема неплохо работала с самого начала, но жизнь, как обычно, внесла свои коррективы: оказалось, что и самим "вахтам" зачастую приходится придавать смешанный характер. Буквально, - конструировать их состав. И эта задача в ряде случаев не имела простого и очевидного решения. Для этого тоже требовались специалисты. Разноименные заряды притягиваются, то, что должно составлять единое целое, тянется друг к другу через все препятствия, на завод зачастили совершенно непонятные личности с непременным гримом на физиономиях и со столь же непременным сопровождением. Сопровождали-то их явные сотрудники МГБ, чтобы понять это хватало одного взгляда, а вот с природой сопровождаемых дело обстояло далеко не так просто. В тупик становились даже самые опытные, тертые и бывалые сотрудники. Характерно, что каждый специалист, кому довелось общаться с этими людьми, тоже считал их специалистами, только в близкой, смежной области. Своим, но как-то не вполне.
Кроме того, концепция "универсального опытного производства" имела свои оговорки. Так, все, связанное с радиохимией и атомной энергетикой пришлось размещать если и не отдельно, то "о-очень сильно с краю". На этом-то "краю" почти двадцать лет рождались прототипы всех АЭУ "транспортной" направленности, специальные и экспериментальные установки и технологическая оснастка для их производства. Тут же, кстати, несколько позже сделали стенд, на котором отработали конструкцию трех первых моделей знаменитых "Фар"...
Надо сказать, что работа на "Универсал-2" вообще наилучшим образом соответствовала наклонностям и складу ума Александра Ивановича. Настолько, что стала самым долгим этапом его трудовой биографии. Может быть, он остался бы здесь и до конца своих дней, но ему, понятное дело, не позволили.
В свою очередь, его постоянное присутствие, плотная опека над работой этой организации привели к обычному результату: постоянному появлению новых направлений работы даже в тех областях, в которых он не принимал непосредственного участия. Там, где он ничего не смыслил. Само его присутствие превращало докучливый вопрос "как сделать?", по сути, - трудности на пути к достижению очередной цели! - в новые станки, оборудование, технологические процессы. Дополнительный товар, который можно потребить самому, а можно и продать. А еще возникали новые организационные решения, структуры, устойчивые и высокоэффективные коллективы. То, что и подобные вещи имеют определенную, вполне материальную и очень немалую ценность, долгое время не осознавали. По крайней мере, - с необходимой ясностью.
Работа Николая Антоновича по созданию АЭУ для подплава стала чуть ли ни первой в ряду тех, что легли в основу нового производства. И новой концепции производства. Когда, вместе с сотрудниками "Лаборатории - 11", они отерли пот и, наконец, получили возможность осознать, что, в конце концов, натворили, то не поверили глазам своим. Двухвальная двигательная установка подавала на винты сорок два мегаватта мощности при общей массе двести семнадцать тонн. Два стандартных энергоблока с реакторами и ППУ, турбины, конденсаторы и прочее. Тут как раз подоспели заманчивые предложения по новым типам вооружения, по способам обеспечения доселе невозможного уровня малошумности, и все это предполагалось впихнуть в проект, но откуда-то из заоблачных сфер рухнула директива: отставить. Испытывать, как есть. Участники группы немало удивились бы, узнав, что инициатором столь сбивающего с ног решения стал сам конструктор "БН - 9".
Большая Немка притягивала товарища Перегудова и раздражала его. С одной стороны, она была неизмеримо лучше всего, что он когда-либо делал и знал. Те, кто сконструировали судно и придумали такой способ монтажа, явно превосходили его талантами и профессионализмом. С другой стороны, это было раньше. Теперь-то он им даст. Поистине, кто, кроме конструктора, может вполне реально посчитаться за былые поражения? Для этого надо всего-навсего сделать сегодня гораздо лучше нынешнего уровня былого обидчика, - и вообще кого угодно. Постепенно входя в суть дела, поначалу казавшегося ему не заслуживающим никакого доверия, он в корне переменил свое отношение. И, аккурат к окончанию работ, фашистское наследство начало казаться ему форменным хламом, совершенно недостойным новой силовой установки. Сделали? И ладно, черт с ней, убедимся в том, что двигатель работает и оправдывает ожидания, а вкладываться в полную силу тут вовсе ни к чему. Пусть будет чем-то вроде плавающего стенда для испытания нового источника энергии. А то мало ли что. Знаем мы все эти "принципиально новые" да сырые.
Он отправил в ГСТО докладную записку и сумел впихнуть туда неожиданно много. О том, что АЭУ обещает сделать судно истинно подводным, и это резко снижает требования к его традиционной, то есть надводной мореходности. Что это, в свою очередь, позволяет сделать корпус в форме какого-либо из "тел вращения", веретена или сигары, исходя только из требований лучшей гидродинамики корпуса. О том, что он считает целесообразным значительно увеличить размеры судна, до пяти тысяч тонн подводного водоизмещения, как минимум, и разместить на его борту носители ядерного оружия.
Доложил, что, по его мнению, возникнет возможность строить подводные суда разного назначения при высоком уровне стандартизации основных элементов и характеристик конструкции.
А еще о том, что проектные работы следует начинать уже сейчас, не дожидаясь испытаний "БН - 9". Конструкция каковой, по его мнению, носила явно проходной характер. К его мнению отнеслись на полном серьезе и, - инициатива наказуема, - распорядились проектные работы начинать. На товарищей из ПГУ особенно сильное впечатление произвел его намек на возможность размещения на борту подводного судна ракетного оружия. С учетом того, что самые крупные города потенциального противника располагались как раз на океанских побережьях, принципиальная возможность ударить по вражескому берегу с дистанции сто-двести километров показалась особенно заманчивой.
Капитан 2-го ранга Владимир Рыль стал первым командиром "БН - 9", хотя на момент начала ходовых испытаний имелось достаточное количество более опытных и заслуженных офицеров, имевших к тому же опыт командования во время войны. Но он, строевой офицер, показал неожиданно высокие способности инженера, технаря еще во время учебы, и именно по этому признаку угодил на специальные курсы. Он их закончил первым по успеваемости, но это мало о чем говорит. Даже фраза "закончил с отличием" от частого употребления приобрела несколько формальное звучание, а он - действительно выделялся среди прочих. И те, кому волею судеб пришлось преподавать ему атомную науку, адаптированную для строевых офицеров подплава, отличали его. И, разговаривая между собой, тайком жалели, что парень с такими выдающимися задатками инженера-разработчика вынужден пропадать в командирах ПЛ... Впрочем, в главных механиках у него с самого начала был человек из настоящих, "коренных" атомщиков, инженер Виталий Григорьев: больше специалистов такого рода в те времена взять было неоткуда.
Они нередко цапались, но и составили пару, как нельзя лучше пригодную для работы испытателей: материалы из их отчета стали настольной книгой следующих поколений подводников. Спустя много лет, при сравнении проблем, возникавших в самом начале эксплуатации АПЛ первого поколения в разных странах выяснилась интересная вещь: помимо всего прочего, "косой слой" прямо и косвенно обеспечил герметичность контуров. Именно в тех местах, добавим, где протечка радиоактивной воды на самом деле была особенно вероятной. Можно сказать, советскому "атомному" подплаву эта проблема оказалась неизвестной вовсе.
Отчет составляется по установленной форме, пишется казенным, сухим языком, за ним никак не распознать эмоций испытателя. А еще это совершенно секретный документ. Поэтому только в очень почтенном возрасте Владимир Семенович написал, что могучая динамика нового судна чувствовалась даже без всяких приборов, поднимая дух самого судоводителя, заряжая его чувством победной, неодолимой мощи. Работа электромоторов на знакомых ему ПЛ выглядела анемичной, слабосильной и хилой по сравнению с неисчерпаемой силой турбин "Двины". В их работе чувствовалась готовность добавить, при нужде, и еще. На первом переходе, без боеприпасов, провизии, питьевой воды и прочего, при неполном комплекте оборудования и с неполным экипажем подводная лодка дала тридцать узлов по приборам. Так или иначе, отчет - отчетом, но флотское начальство заподозрило что-то такое, и во втором испытательном переходе участвовал руководивший испытаниями контр-адмирал Кондратьев. Это имело свои последствия: очевидно, впечатления его оказались таковы, что он настоял на постройке серии "рек" даже вопреки ранее принятому решению.
- Я не знаю, что будет потом, а только сейчас мы имеем лучшую подводную лодку мира, остальные с ней нельзя даже сравнивать. Используя накопленный опыт, да еще имея изрядное число лодок в разной степени готовности, мы имеем шансы получить серию лучших в мире лодок в самые сжатые сроки. Лодка специального проекта, помимо атомного мотора, предполагает внедрение целого ряда новинок, с каждой из которых возможны и даже, скорее всего, неизбежны свои сложности. Пока будем доводить до ума весь комплекс, может пройти немало времени. А у нас на Тихом Океане положение достаточно напряженное, и присутствие группировки "тип "Двина" было бы весьма кстати. И еще: никто не заставляет нас делать строгие "систершипы". Если представится возможность, на последующих судах будем постепенно внедрять новинки, чтобы на машине специального проекта установить испытанные и доведенные системы...
Все-таки гримасы режима секретности достойны, порой, удивления: создатель "Двины" в тот раз так и не узнал о закладке серии. Он успел закончить проектные работы по "Сталинграду", более того, корабль имел готовность сорок пять процентов, когда до него дошли сведения о начале ходовых испытаний лодки "Свирь", третьей по счету. Сама по себе "Двина", вместе с номером четвертым "Невой" так и остались на западе, в составе Балтийского флота, хотя принадлежность эта и являлась достаточно условной. Остальные пять лодок, пройдя Северным Морским путем без единого всплытия на поверхность, вошли в состав группировки ТОФ. Командир "Индигирки", капитан 1-го ранга Е.П. Аржанов, проделавший это впервые в истории, стал кавалером Ордена Ленина. А серию "рек" строил, совершенствовал и, в значительной мере, испытывал молодой инженер Ковалев. Впоследствии он, как известно, превзошел учителя.
"Города", значительно отличаясь друг от друга, несли по четыре ракеты, предназначенные для старта из надводного положения. "Республики", три серии по четыре лодки с полноценным подводным стартом, делал уже Ковалев. Корабли первой серии несли шестнадцать ракет в вертикальных контейнерах, второй - по двадцать две, а третья серия снова состояла из многоцелевых лодок значительно меньших размеров, нежели стратегические ракетоносцы, и с богатым набором противокорабельного вооружения. Вообще же корабли последней серии оказались настолько удобны, эффективны и универсальны, показали себя настолько нужными в самых разных условиях, что их строили и потом. С некоторыми усовершенствованиями в самый короткий срок были выпущены еще две серии по пять подобных кораблей, причем вторая серия была целиком заложена и доведена на верфи "Восточная".
Стремительный прогресс в конструкциях атомных машин, как это ни парадоксально звучит, позволил создать исключительную по простоте, можно сказать, - примитивную установку. РКС с лихвой обеспечивали все потребности систем лодки в электроэнергии, а от выделявшегося тепла работал двигатель Стирлинга, "роторный", нового поколения. Относительно низкий КПД искупала исключительная простота, надежность и дешевизна машины, а дефицита ядерного горючего к этому моменту не было. Как известно, уже в середине пятидесятых нужды "большой" энергетики все в большей мере обеспечивали реакторы на быстрых нейтронах, так что потребность в высокообогащенном уране значительно снизилась, а вот из получившегося "заодно" плутония получился превосходный источник тепла для новых Стирлингов. Если у вас есть хороший Стирлинг и вдоволь плутония, то более простую силовую установку и впрямь трудно придумать. Это разработка дорогая и долгая, а устройство и несложное и недорогое. Судовой дизель сопоставимой мощности выйдет сложнее и дороже на порядки.
Президенту Теодор фон Карман не понравился. Он не преминул высказать это, безапелляционно заявив:
- По-моему, он коммунист!
Адмирал Леги ничего не сказал, преданно глядя на главнокомандующего, а Генри Симпсон, чуть заметно усмехнувшись, ответил:
- Скорее, - левенький.
Трумэн замолк, наморщив лоб и подозрительно глядя на генерала.
- Что это, - наконец, спросил он, - значит?
- Я только хотел сказать, сэр, что при встрече с настоящим большевиком он, скорее всего, напугается. И, как миленький, будет делать все, что мы ему скажем. Так что на его политические взгляды обращать внимание просто не следует. Но я склонен согласиться с вами в плане того, что Карман - вовсе не тот человек, чтобы возглавить это дело. А вот мистер Зайферт, напротив, как раз то, что нам нужно.
- Господин Президент, тема слишком сложна, и на данный момент я не вполне готов к предметному разговору. То, что меня не предупредили о содержании аудиенции, есть недопустимый недосмотр ваших помощников. Если бы мне дали хотя бы сутки на подготовку...
- Мистер Зайферт, если я сочту ваше сообщение достаточно серьезным, то найду время для повторной беседы завтра. Или в любой другой день. При необходимости у вас будет прямой допуск, если, - повторяю, - сегодня вы меня заинтересуете.
- Слишком большая ответственность для скромного инженера, господин президент. В таком случае придется начать с того, что на данный момент у нас для производства ракет, способных преодолеть хотя бы пятьдесят миль, нет буквально ничего. Для того, чтобы начать разработку таких систем, в стране также не имеется никаких предпосылок. Ни одна частная корпорация не имеет ни малейших шансов разработать и произвести все, необходимое для решения такой задачи.
- Но этот немец, как его? - Трумэн подглядел в подготовленные к беседе выписки. - Браун, - он делал ракеты. И они у него реально летали.
- Если можно, сэр, я вернусь к этому позже. И тогда же объясню причины. Разрешите продолжить? - Президент молчал, и инженер продолжил. - Отдельные элементы ракеты дальнего действия индустрия США разработать, безусловно, может и, возможно, даже в самые короткие сроки. Но вот определить, что именно нужно заказывать, ни единая корпорация на данный момент не в состоянии. Организация, координирующая разработку, исследования, необходимые для разработки, опытное производство и размещение заказов, должна быть создана искусственно, руками, сэр. Это потом, когда возникнет работоспособный коллектив, может зайти речь о приватизации, - но не в начале. И что касается Брауна и его машины. На мой взгляд, тут есть два существенных момента. Первый: я знаком с "Фау - 2", и эта машина для наших целей почти совершенно непригодна. Минимальная дальность, удовлетворяющая нашим целям, это полторы - две тысячи миль, господин президент. Нам ведь необходимо оружие, позволяющее достать до основных промышленных центров русских? Или я ошибаюсь?
- Это... Следует считать одним из граничных требований.
- В таком случае в пределах досягаемости "Фау-2" находится только Петербург, да и то в лучшем случае, скорее - при запуске с корабля, что само по себе составляет значительную проблему. Может оказаться так, что разница между ракетой фон Брауна и тем, что нам действительно нужно, будет существенно больше, чем разница между аэропланом братьев Райт - и "Мустангом". Отличия от работы с нуля в нашем случае совершенно несущественны.
- Боюсь, - президент вздохнул, - даже спрашивать о втором моменте.
- О, нет. Ничего страшного. Только парадоксальное. Реальную работу все-таки придется начать с копирования "Фау - 2". Буквального, разве что с самыми незначительными отличиями. Это необходимо для самого первого, прикидочного монтажа работоспособной организации. Увидим, кто нужен, и кто на что годен.
- Должен ли я сделать вывод, что речь идет о чем-то, напоминающем проект "Манхэттен"?
- Мне трудно судить, сэр. Мне известны только смутные слухи и, разумеется, никакой бухгалтерии. Могу только предположить, что потребуется несколько меньше денег и, при этом, несколько больше времени.
- Вы не преувеличиваете?
- Если бы, сэр. Я специалист по ракетным двигателям и, прикидывая требования к двигателю, необходимому в данном случае, готов взяться за голову. Тут есть от чего прийти в отчаяние. При том, что проблема управления, автоматической навигации на больших дальностях выстрела и тому подобного, - никак не проще. Как бы ни наоборот.
- Готовьте подробную записку, Говард. И, - что вы там говорили о возможности пуска "Фау" с кораблей?
Известные слова о Третьем Риме звучат хлестко, афористичны и легко ложатся на память. Их недостаток состоит только в том, что они не имеют никакого отношения к сути дела и способны ее только запутать. Ни Москва, ни даже Византия, ни Византия, ни, тем более, Москва претендовать на роль наследников Рима никак не могут. Сильные, интересные страны, с непрерывной традицией более тысячи лет каждая, римскую традицию не продолжают никак. Суть Рима, мощь Рима, величие Рима - это величайшая способность римлян к Организации. Они не превосходили другие народы в умении творить из металла или слов, дерева или мыслей, камня или красок, но на голову превосходили все народы в умении организовывать, творить машины из людей и отношений. Машина, под названием Сенат. Машина, под названием Легион. Машина, под названием Республика. Машина, под названием Юстиция. Существовали и другие, менее известные, конструкция которых не получили отражения в документах и потому утеряны, но они существовали, это не подлежит сомнению, потому что Акведук. Потому что Колизей. Потому что вечные дороги (где тут, спрашивается, Москва?!), соединившие между собой отдаленнейшие уголки Империи. Если и есть у Рима наследник сути его, то это страна за океаном, за спиной женщины с факелом. Это она унаследовала до поры - до времени непревзойденное римское умение социального творчества, дар порождать могучие механизмы из людей и денег. Тот, кто не видит этого или не желает видеть, не понимает этого или не хочет понимать, обречен на поражение или обрекает себя на поражение сам. И коренной, неустранимый порок у САСШ тот же, что сгубил во времена оны Римскую Империю. Как бы ни маскировалось это фундаментальное сходство, а - тот же. О нем мы говорить не будем*, чтобы не было соблазна самоуспокоения.
* Гражданское Общество, начиная от античной Греции и до наших времен по какой-то причине неотъемлемо связано с существованием рабства. Меняются способы порабощения. Рабы называются по-другому. Их стараются как-нибудь оставить за пределами стран, где живут граждане, и это называется колониализмом, неоколониализмом или "вывозом капитала", суть не меняется: там, где часть населения обладает настоящими, не выдуманными правами и живет относительно неплохо, в качестве "обратной стороны медали" непременно существует громадная группа людей, которые работают очень много и получают очень мало. Исключений я лично не нашел. Доказательств того, что они имели место и вообще возможны, тоже не видно. Увы. Если дело обстоит именно так, мне, право же, очень жаль.
Не превосходя немцев в инженерных или исследовательских талантах, американцы неизмеримо превосходили их в умении творить эффективные организации. Преследуя дальнюю цель, устрой дело так, чтобы и промежуточные пункты чего-то стоили. Делаешь ракету? Тогда постарайся сделать так, чтобы и частные достижения на пути к ней имели хорошую перспективу продажи. Это - громадные деньги а значит, - люди и ресурсы, дополнительно на каждом этапе. Желая получить свою долю, на каждую мелочь набрасываются множество жаждущих, и это колоссально ускоряет дело. "Марк-1", по сути, копия "Фау-2", только куда лучше по качеству, полетела в октябре 49-го. С "Марк-2", она же "Двойная", возились больше года, потому что это была первая уже всецело собственная, оригинальная разработка. Успешное испытание произошло в феврале пятьдесят первого, ракета показала дальность в триста двадцать миль без малого при убогой точности. Потом, в силу того, что между разработчиками возникли разногласия, параллельно разрабатывались "Марк-31" и "Марк-32", с дальностью, по условиям конкурса, не менее тысячи миль. "Марк-31" ("Центавр"), изготовленная "Литтон Индастриз" в количестве трех экземпляров, полетела со второй попытки в августе пятьдесят первого, поразив десятимильный круг на расстоянии в тысячу сто пятьдесят миль. "Марк-32", изготовленная "Дженерал Дайнемикс" с первой попытки преодолев тысячу пятьсот миль, оставила воронку в трех милях к северу от границы десятимильного круга. С формальной точки зрения конкурс выиграла "Литтон Индастриз", но Зайферт, усмотрев в концепции "Марк-32" особого рода потенциал, продавил решение, согласно которому машину рекомендовалось доработать и создать модификации согласно прилагающимся техническим требованиям.
Модификация "Альфа" третьего апреля 1952 года поразила "строгий", т.е. шестимильный круг, а пятого апреля зажгла над тем же кругом плутониевое светило мощностью в десять килотонн. А десятого мая 1952 года модификация "Конгресс" вывела на орбиту высотой сто сорок восемь миль мен-мэйд сэтеллайт весом восемь с половиной фунтов.
Эти замечательные достижения, равно как и темп работ, впечатляют тем более, что дела в экономике страны обстояли далеко не блестяще. Война и наполовину не оправдала тех надежд, возлагаемых на нее людьми по-настоящему умными и прозорливыми. Утратив ряд традиционных рынков сбыта, страна не смогла скомпенсировать их новыми. Взлет военного производства оказался грубо прерван, не достигнув нужной высоты, а разоренная Япония не могла заплатить настоящую цену за проигрыш. В какой-то мере спасали положение бывшие британские колонии, но это никак нельзя было назвать Пиршеством Победителя. Разве что, скудным пайком.
А еще эту плату землями Империи за само выживание Соединенного Королевства Соединенным Штатам пришлось брать уж слишком очевидно и грубо, с оскорбительной поспешностью. Этого английский народ Уинстону Черчиллю не простил, и первые же послевоенные выборы Железный Боров проиграл с треском, безнадежно и позорно.
Пришедшие ему на смену лейбористы, разумеется, не могли пойти на разрыв стратегического партнерства с Америкой, но на словах выразили крайнее возмущение тем, что союзник так беззастенчиво воспользовался трудностями Англии. Надо помнить, что в демократических странах провести грань между словом и делом практически невозможно: выразив возмущение, кое-что из того, что нужно бы сделать, пришлось отложить до лучших времен, кое-что - сократить в несколько раз. Простой англичанин никак не мог взять в толк: враги-японцы отняли колонии у Англии, союзники-янки, спасибо им, - назад у Японии, но хозяину при этом так и не вернули: тогда чем такие союзники настолько уж лучше врагов? Разумеется, у США сохранились традиционные рынки Южной Америки и Канады, но вот Европа американскую продукцию брала скупо, и чем дальше, тем меньше, поэтому никакого экономического бума не было и в помине. Напротив, имелись некоторые признаки пресловутой "послевоенной депрессии". Ее, понятно, и сравнивать было нельзя по масштабу с Великим Кризисом, но, по словам того же Джорджа Маршалла: "Страна опережает кризис на шаг-два, не более". В этих обстоятельствах масштабные военные программы, вроде той же ракетостроительной или Большого Флота, могли, понятно, считаться палочкой-выручалочкой, - да только палочка эта была о двух концах.*
* А еще доллар, оставшись крепкой и уважаемой валютой, разумеется, не обрел ничего похожего на его нынешний статус "резервной" валюты. Орудия, позволяющего обменять все блага мира на горсть испорченной бумаги, богатея незаработанным богатством, подкупая правителей и повстанцев, оплачивая выборы или перевороты, нанимая солдат и делая политиков - из политических маргиналов.
Интересно, хорошо это было бы или плохо для страны, именуемой "Соединенные Штаты Америки"? А в среднесрочной перспективе? А в перспективе века? А как бы сказалась на судьбе мира куда большая, чем в ТР финансовая, политическая, культурная изоляция США от Восточного полушария? Кто скажет?
В послевоенное время реализация программ тоже протекала не в безвоздушном пространстве, происходило довольно многое из того, что само по себе достойно описания, но продвижение вперед шло вопреки всему. Стоит отметить, что советское руководство было неплохо осведомлено об успехах американской ракетной программы, и эти успехи его порядочно беспокоили. В связи с этим нередко имел место так называемый "шантаж чужими успехами" но генерал Антонов, у которого нервов не было вообще, не давал стране сорваться в неконтролируемую гонку вооружений. В этом важнейшем аспекте государственного строительства его железная выдержка, помноженная на здравый смысл, оказалась лучшей политикой. Даже в пятьдесят четвертом, когда в США испытали "Марк - 7", машину по-настоящему концептуальную, а Норман Уолпол впервые в истории совершил два витка вокруг Земли а потом успешно приводнился неподалеку от Калифорнии, истерики удалось избежать.
- Молодцы, только в качестве оружия почти непригодно. Готовить к старту минимум сутки, а сам старт - с поверхности. Заметим и разнесем.
Счастливый Камикадзе II
Сам того не зная, он вел себя как шахматный гроссмейстер: игнорируя тактические угрозы либо же парируя их простыми средствами, неуклонно и не жалея труда гнуть свою линию. К этому времени СССР имел довольно солидную и хорошо сбалансированную спутниковую группировку. Будучи снабжены полноценной третьей ступенью, Королёвские "изделия" исправно вытаскивали на орбиту все более совершенные аппараты: с момента, когда он доложил Государственной Комиссии о завершении испытаний, каких-либо сбоев в работе носителей, почитай, не было, и, со временем, сами по себе старты становились все большей рутиной.
С самими спутниками проблемы, понятно, возникали, нечего скрывать, уж больно новым делом приходилось заниматься по части автоматически действующих систем. Дело даже не в дефектах, слишком уж исторически малое, ничтожное время отвел век стране Советов на обобщения, на осознание, на создание полноценных теорий автоматического управления. На все те неоценимые возможности, которые представляет инженерам техноэволюция. И это малозаметное, казалось бы, обстоятельство, неожиданно сильно тормозило работы по проекту "Заря": полноценное испытание нового двигателя Стечкина в наземных условиях было невозможно провести по причинам принципиального характера, а для испытания их в полете необходим, по сути, полномасштабный летательный аппарат, в свою очередь, нуждавшийся в автоматическом управлении для законченного полета. Многие десятки частных испытаний не могли заменить одного прямого и полномасштабного. Не спасало даже то, что сами по себе ГЗББ, с которых, собственно, все и началось, за три года стали неплохо отработанными изделиями и вполне полноценным оружием. То, что для них возвращение не предполагалось, влекло за собой слишком большие отличия буквально во всех технических решениях.
Если такое сравнение допустимо, работа по "Заре" напоминала если и не прыжок через пропасть, то попытку установить мировой рекорд в одной-единственной попытке, и шла она мучительно медленно. В англо-американской прессе чем дальше, тем более уверенно высказывались сомнения в том, что прорыв сорок девятого года в космос вообще имел место.
"В том, что дерзновенный полет Нормана Бэзила Уолпола имел место в действительности, сомнений не существует. Каждое мгновение этого исторического события, начиная от установки грандиозной "Марк-7" на старт и до исторического рукопожатия астронавта с командором Бейли на борту эсминца "Риппл Рок" происходило на глазах многочисленных представителей прессы и запечатлено на десятках километров киноленты. О том, что в Советском Союзе космические высоты достигнуты уже в сорок девятом году, мы не имеем никаких свидетельств, за исключением ничем не подтвержденных деклараций советского руководства. Мало того, что сам полет только условно можно считать полноценно космическим: даже советские источники упоминали о баллистическом выстреле на высоту в восемьдесят миль и ничего не говорили о достижении первой космической скорости и выходе на орбиту Земли. Сомнения вызывает сам факт полета, как известно, так и не повторенного с тех пор ни разу. Как совершенно резонно говорили в подобных случаях древние греки: "Тут тебе Родос, тут и прыгай". Очень справедливые слова. Пусть прыгают, - и мы дадим веру даже очень сомнительным...".
Семен Алексеевич героически выдерживал беспримерное давление руководства, не соглашаясь на пилотируемый полет "ОТС-1", пока "не будут разрешены все вопросы", - но всему есть свой предел. Наступает момент, когда начинает "течь" даже самый прочный металл, а у политического руководства есть в наличии слишком обширный арсенал прямых и косвенных угроз, чтобы сопротивление могло длиться сколько-нибудь долго. Тем более, что кандидатура первого пилота определилась как бы сама собой.
- Это не жизнь, - говорил Амет-хан, - я чувствую себя не летчиком, не мужчиной, а каким-то музейным экспонатом.
- Не преувеличивай. Ты и летаешь, и испытываешь. Летаешь, в том числе, на самых новых и уникальных конструкциях. Испытываешь, в том числе, самые перспективные модели.
- Кого вы хотите обмануть? - Пилот брезгливо поморщился. - Каждый мой полет обеспечивает бригада, которой хватило бы на пятерых нормальных летчиков. На мою, - с позволения сказать, - "работу" государство тратит больше, чем получает от нее отдачи. А начальство, вместо того, чтобы давать нагоняи, заглядывает мне в глаза. А за глаза, думаю, матерится и мечтает, когда меня изберут в какой-нибудь комитет с концами... Очень похоже на охоту раджи, знаете? Он верхом на слоне со штуцером, сто человек вокруг охраняют, а еще тысяча гонит под выстрел дичь...
- Мы не можем рисковать нашим лучшим...
- Лучший не позволит, чтобы с ним слишком цацкались, иначе он не лучший и с ним нечего цацкаться. А меня слишком долго держали обложенным ватой. Победа достигается лучшими, когда они дерутся на самом пределе сил, а других способов победить нет и не будет. По-моему, мы это подзабыли, и нас тут же начали обгонять.
Он искренне переживал, что его страну, как он думал, начинают обгонять. Ставка оказалась слишком велика, на кону стоял престиж страны и ему пошли навстречу: только у него имелся хоть какой-то опыт, ну а то, что он уцелел в том полете, право же, выходило рамки обычного везения. И, все-таки, одна лазейка имелась. Двигатель на то и назывался "многорежимным", что на иные режимы, при желании, можно и не выходить.
Рано-рано утром. Монтаж "вкладыша", старт на "вкладыше". Сначала он работал, как "классический" ТРД, потом первый слой выгорал, "вкладыш" переходил на режим ПТТРД, и, одновременно, подключались маршевые "многорежимники". Подъем до "первой критической", выход на режим СПВРД, полет по прямой или по кругу, - режим посадки.
Разработка многорежимного двигателя для ОТС была инженерной авантюрой чистой воды, и Лавочкин успел тысячу раз пожалеть, что взял на себя обязательства за это гиблое дело и втянул в него хороших людей. Теперь-то, - задним умом все крепки, - он понимал принципиальную ошибочность решения. Надо было совершенствовать "составную" модель, и только постепенно, подключив всю мощь техноэволюции, но с гарантией выйти на искомую конструкцию. Но что сделано, - то сделано, а заднего хода ситуация не предусматривала. Пришлось прыгать. Прыгать пришлось, но в данном случае оказалось, что слова классика о "безумстве храбрых" содержат свою долю истины. С известными оговорками, с парой крайне экзотичных решений, работоспособную систему все-таки создали. Она устойчиво, без сбоев работала на трех режимах из пяти. Беда в том, что два оставшихся как раз и были самыми главными.
Серия из пяти "подлетов", после каждого из которых двигательная установка обновлялась практически полностью, а побывавшие в полете детали шли в лабораторию, прошла полностью в штатном режиме. Подозрительная гладкость испытаний, понятно, настораживала, но это не могло служить причиной для дальнейших проволочек. Откладывать решительный день дальше просто не имело смысла. Да и нервов, откровенно говоря, не хватало тоже: уже хотелось, чтобы кошмар ожидания, наконец, кончился. Фронтовики говорили, что сильно напоминает ожидание атаки, а то, что идти не самому, по какой-то причине ничуть не легче.
Первый полномасштабный полет отличался от штатного сокращенным экипажем. Не минимум пять, не максимум десять, а всего трое. Первый пилот, командир корабля генерал-майор Амет-хан Султан, второй пилот, штурман капитан Бугаев Вячеслав Сергеевич, и бортинженер-радист доктор технических наук Клюев Георгий Васильевич. Штатский в составе экипажа присутствовал по причине того, что военных специалистов по обслуживанию "ДРМ-12Б" в то время еще не существовало. По крайней мере, хотя бы отдаленно сопоставимых с человеком, который их делал, монтировал первые два собственными руками (не один, понятно) и руководил сборкой остальных.
Этим утром, в отличие от прошлых, тихих стартов, на наружных сбрасываемых кронштейнах висели твердотопливные ускорители, всего два из шести возможных. Единственным их отличием от "вкладышей" являлся жаропрочный кожух. А еще, в отличие от прежних стартов, в приспособленных общежитиях неподалеку от специальной ВПП под Астраханью третьи сутки томились в ожидании неведомо - чего избранные представители советской прессы. Прессу иностранную на этот раз не пригласили из-за невозможности предотвратить распространение нежелательной информации в случае неудачи. На нее имелись особые планы в дальнейших полетах.
В пять часов утра двенадцатого сентября 1954 года отечественные акулы пера, гиены фотокамеры и черны вороны кинохроники почувствовали, что долгое ожидание начинает, наконец, окупаться. Внешний вид "Борея" оказался поистине великолепным: с его корпусом длиной в восемьдесят семь метров ставший самым большим летательным аппаратом тяжелее воздуха в истории, корабль имел размеры поистине колоссальные, подавляющие, а обшивка его в свете прожекторов сверкала ослепительной белизной горного снега под полуденным солнцем. А вот сам старт произошел в полном соответствии с духом Страны и Времени, жестко, просто и лапидарно, не имея ни одной черты специально поставленного шоу.
В пять-тридцать утра синхронно вспыхнули первые, "ракетные" слои ускорителей и "вкладышей", тяжелый, ярко-оранжевый дым скрыл неистовое пламя, вырывающееся из дюз, и корабль, напоминающий непомерно вытянутый наконечник стрелы, двинулся по безупречно-гладкой поверхности ВПП. Плавное поначалу, движение это скоро обрело устрашающий напор, тяжеловесную, давящую стремительность, и скоро чудовищная машина уже неслась стремглав, и кто-то, кто-то всегда бывает первым, уже заметил просвет между бетоном и шасси. Послышался крик: "Летит! Летит!" - а потом уже просто крик, не "Ура!" даже, а какое-то "А-а-а!" - сколько хватит голоса.
Звук двигателя со временем менял тон, раскатистый, тяжелый рев, повышаясь, перешел в оглушительный, с трудом переносимый визг. Прошло не так много времени, и с небес донесся страшный, сотрясающий небо и землю, потрясающий сердца удар, когда "Борей" миновал звуковой барьер и начал разгоняться по-настоящему. К этому моменту машина находилась уже слишком далеко от полосы старта, и переход на Первый Основной Режим произошел при одном единственном зрителе. Только пилот сверхзвукового истребителя "БС - 4"* Степан Редюк, - да еще бесстрастный глаз кинокамеры, - видели особое, алмазное сияние призрачного, полностью бездымного пламени, что вырывалось из дюз ОТС теперь. Блеск и цвет почти бесцветному водородному огню придавало некоторое количество атомов одного "переходного" металла, служившего своеобразной основой СКГ, Сверхкритического Гидрида, основного топлива "Борея". Этот момент ощутил и экипаж: они ничего такого не ожидали от запуска нового режима и ошибались. То, что под их ногами бушует мощь, равная мощи стихии, способная смести с лица земли город, чувствовалось очень явственно. Так и подмывает сказать красивую фразу о том, что под их ногами бился буйный поток энергии, только это неправда. Надежно укрощенный, он тек ровно и спокойно, как одна из спокойных, никуда не спешащих, тихих равнинных речек России, вроде Волги, Енисея или Амура. И с неуклонностью этих рек, спокойно и легко возносил до глубины души потрясенных людей в непроглядно черное небо. Сутью Дела, сутью Взлета была именно эта река пламени, и их машина являлась только хрупкой ладьей, плывущей по ее стремнине. Нет: оседлавшей этот поток, как седлают вершины морских волн на своих досках отчаянные островитяне в Тихом Океане. Это пронзительное чувство собственной бренности необычайным образом сливалось с самим Взлетом, составляя с ним единое целое. Пробирало до глубины души как чувством необыкновенного подъема, так и ясным пониманием того, что при малейшем сбое ни от них, ни от корабля не останется даже пара.
Вообще многое, многое в том полете делалось впервые, но чуть ли ни главной новинкой, безусловно, стал успешный маневр в космосе, на орбите, благодаря чему стало возможным столь эффектное возвращение ОТС на ту взлетную полосу, которую она покинула четыре часа назад. Возможно, такое сложное действие и не следовало выполнять уже в первом полете, но начальство уж очень просило уважить. Да и, с другой стороны, все шло настолько штатно, что особых причин откладывать тоже не было: когда-то начинать все равно пришлось бы.
А во время полета, глядя, как под его самолетом проплывают страны, целые континенты и океаны с островами в них, на то, как поворачивается планета Земля, вся, как есть, Амет-хан Султан пел и даже тихонько подвывал от восторга. Ничего подобного за ним не замечалось лет двенадцать, с тех пор, как его "Ла" демоном падал с неба на корабли фашистов и с ревом взмывал вверх, оставляя за собой смерть и пожары. Но сейчас было не то. В этот момент он был на вершине Мира и на вершине своей жизни, и жизнь его была полна, как никогда, и той полнотой, что выпадает немногим, считанным единицам в каждом поколении. Обычным людям не дано испытывать чувств такой силы, будь то счастье или горе, восторг или ненависть, так что не нам его судить. Впрочем, перед посадкой он спокойно, скучным голосом пообещал экипажу, что убьет того, кто проболтается о его поведении. Экипаж, в свою очередь, пообещал молчать. Скорее, все-таки не от страха, а потому что очень хорошо понимал своего командира.
Естественно, имели место положенные торжества и всенародное ликование, но основная череда мероприятий и пресс-конференции для своей и зарубежной прессы последовали через какую-то неделю, после второго старта "космического самолета". Но тут главными героями и, - добавим, - главной сенсацией стали пассажиры, которыми стали согласившиеся на отчаянную экскурсию представители крупнейших информационных агентств мира. При отборе, наряду с добровольным согласием и профессиональной репутацией, дополнительными требованиями стали состояние здоровья и привычка к полетам, но в то время практически во всех странах "летающие корреспонденты" имелись в достатке: слишком немного еще времени прошло после окончания войны.
Сказать, что впечатления, полученные ими за время этих шести витков, были яркими, значит, сказать слишком мало. Уместнее говорить о глубоком потрясении, высоком душевном подъеме, катарсисе, способном навсегда изменить душу. Собственно, лучше всего это видно из самих статей на английском, французском, испанском и португальском, посвященных полету. В статьях, последовавших за полетом, практически каждый из них достиг вершины своего профессионального мастерства, - по крайней мере, так считали сами авторы. Никто из них, даже явные недоброжелатели СССР, даже те, кому поиск негатива прямо заказали, так и не смог врать. Лучшей пропаганды дела социализма, нежели непосредственные впечатления этих очень разных людей, нельзя было придумать даже нарочно.
На последовавшей за полетом пресс-конференции хозяева потоптались по конкурентам всласть. То, что это делалось предельно, тактично, вскользь, чтобы ни в коем случае не пережать, только усиливало удовольствие: тому, кто побеждает за явным преимуществам, выгодно похвалить доблесть соперника и нет никакой нужды в хамстве.
- ... практически ничего общего, кроме самого выхода на орбиту. В США предпочтение отдано одноразовым системам, по сути, напоминающим в этом смысле артиллерийский снаряд. Из полета возвращается астронавт и, может быть, какие-то записи, а ваши товарищи летали на обычном, в принципе, самолете. Ну ладно, пусть не вполне обычном, пусть своеобразном и с особым двигателем, но из полета он возвращается целиком. Да, при этом тратится дорогое и сложное в производстве твердое топливо двух сортов, но у нас есть все основания предполагать, что в ходе массового производства топливных блоков его себестоимость снизится в несколько раз. Но даже сейчас доставка одного килограмма груза на орбиту "Бореем" обходится в десять-двенадцать раз дешевле, чем при помощи одноразовых систем. Не говоря уже о величине этой нагрузки, в нашем случае достигающей пятнадцати тонн для низких орбит. Вы?
............................
- Да, это правда, двигательная установка демонтировалась после первого, после второго и после пятого полетов в сверхзвуковом режиме, а также после первого и второго орбитальных полетов. Мы рассчитываем, что изучение побывавших в космосе машин даст нам бесценные сведения для дальнейшего совершенствования двигательных установок, но исследования показали вполне допустимый уровень амортизации даже первого варианта мотора, и в дальнейшем столь частая замена моторов не предполагается. Дело в том, что мы никогда и не планировали нашу ОТС в качестве сверхкритической конструкции. Этакой технической экзотики для показа и рекордов. Наоборот, ОТС предполагается использовать постоянно, можно сказать, рутинно в качестве обычного транспортного средства для планового подъема на орбиту народнохозяйственных грузов так же, как сейчас мы возим их на самолетах куда-нибудь на Север. Пока предполагается создать группировку из десяти рабочих и двух резервных машин и осуществлять примерно пятьдесят-семьдесят плановых полетов в год. С учетом грузоподъемности ОТС это должно удовлетворить нынешние потребности страны, но не исключено, что в дальнейшем нужда в орбитальном транспорте возрастет. Кроме того, прогресс техники в наше время настолько стремителен, что нельзя исключить появление новых, более совершенных моделей, и тогда в состав группировки войдут и они... Представьтесь, пожалуйста...
Не будет преувеличением сказать, что эти десять дней тоже потрясли мир. Потому что, к примеру, открытие Америки и ее хозяйственное освоение - совсем, совсем разные вещи. И точно так же совсем разные вещи, - полет по орбите в неуправляемой капсуле и хозяйственное освоение ближнего космоса. Советы, по сути, заявили свои претензии на господство в околоземном пространстве. Хозяйственное и, без сомнения, военное. То, что еще год тому назад никому не было нужно, на глазах превращалось в важнейший, может быть, решающий ресурс.
Надо заметить также, что слова о "новых, более совершенных" моделях вовсе не были обычным в таких случаях пустословием. Еще пару лет тому назад Борис Сергеевич Стечкин, по-прежнему неуемный в свои шестьдесят два, узнал о характеристиках последней модели компактного реактора с РКЗ. Так же, как, несколько раньше, капитан I ранга Г.М. Сивоконь, как контр-адмирал Т.П. Кондратьев, так же, наконец, как капитан I ранга Х. Риковер на другом берегу океана, он сразу же понял, что этот источник энергии как будто специально создан для его двигателя. Он впечатлился, то есть, настолько, что всерьез хотел бросить тот проект, над которым работал в данный момент. Возникает такое впечатление, что две отсидки, имевшие место в его богатой биографии, так и не научили его осторожности.
- Там такие энергии, - безапелляционно заявил он, - а я тут с вами всякими изъ...ствами занимаюсь! Это ж сколько всего лишнего делать приходится!!!
Он так рвался бросить к чертям враз опостылевшую ему разработку и начать новую, что останавливать его пришлось всем миром и с привлечением группировки РГК. Как это бывает не так уж редко, правы оказались обе стороны. Он - стратегически, они - в тактическом плане. Машин с чисто химической энергетикой построили шесть (работали по схеме "пять плюс одна"), последние из них были выведены из состава группировки в шестьдесят втором, сделали по восемьдесят два рейса в среднем и использовались, преимущественно, для военных и специальных целей.
Машины проекта "Усовершенствованный "Борей", впоследствии "Наоле", на втором этапе разрабатывались совместно с Французской Республикой и полетели только в пятьдесят восьмом с ВПП во Французской Полинезии: как известно, рано или поздно разбиваются самолеты всех моделей, а падение реактора такой мощности на обитаемую сушу стало бы серьезнейшей катастрофой. Это обстоятельство стало основной причиной того, что ВПП атомных ОТС располагали на относительно небольших островах, чтобы критические участки полета пролегали над океаном, а экваториальная зона обеспечивала заметно большую экономичность стартов.
"Тип "Наоле", машины, действительно, гораздо более простые, дешевые и надежные, имели возможность подниматься по более пологой траектории, разгонялись медленнее, и поэтому имели несравненно меньшую амортизацию: на данный момент иные из них имеют в послужном списке до ста двадцати рейсов. Кроме того, они практически не расходовали драгоценный СКГ, и цену одного килограмма полезного груза, поднятого на орбиту, в итоге удалось снизить почти в два раза по сравнению с машинами первого поколения. Их производят до сих пор, внося, разве что, сравнительно небольшие усовершенствования. Но все это, наряду со многим, происшедшим в промежутке, тема для отдельного рассказа. Это случилось потом и нуждается хотя бы в некоторых пояснениях.
*БС - 4. "Бартини-Сухой, четвертая модель". Сверхскоростная по тем временам "дельта", развивающая скорость до 2,2М. Дорогой, с не слишком хорошей маневренностью перехватчик, очень высотный спринтер с коротким дыханием, непосредственное развитие идей рекордной "Стрелы". Никогда не был слишком многочисленным, в качестве истребителя использовался достаточно редко. Основное применение на практике, - почти неуязвимый разведчик. Достоин упоминания, по преимуществу, в связи с тем, что на его основе разработан "БС - 6РД". От предшественника, при почти неизменной аэродинамике, отличалась СПВРД, работающем на СКГ. В этом варианте представляла собой выдающуюся машину, неуязвимый сверхвысотный разведчик и, при необходимости, страшное оружие с межконтинентальной дальностью, носитель двух высокоточных боевых блоков в ядерном или обычном снаряжении.
Вице-король III: к вопросу о реинкарнациях.
47 год
- Сомнений не осталось, братья. Гадальщик Ма, - вы же знаете почтенного Ма? - повторял гадание трижды. И трижды Книга Перемен повторяла одно: генерал Чэнь Нянь-хоу есть несомненное воплощение Тай Ди. Там так и сказано: "Восточный Император возведет единый свод над всеми четырьмя столбами".
Чжу Гэ-лян, - было ли это его настоящим именем, данным старшими родичами вскоре после рождения, никто не знал, а узнавать опасались, - поднял брови.
- Как это может быть? Я не раз видел великого Чэнь Нянь-хоу, и он совсем не похож на человека хань.
- Возможно, убийство братьев и племянников отяготило его карму, и он удостоился более низкого воплощения. Он выглядит, как северный варвар, и говорит, как варвар, но и при этом благородство его несомненно... Скажи, ты действительно видел его? Вправду?
- Как тебя сейчас. Не забывай, я - из числа первых. Сидел среди прочих кули на голой земле, с пересохшим ртом, и смотрел на него снизу вверх.
- Старший брат, - Ли Цзе-цзун, - неглубоко, но с почтением поклонился, сложив руки перед грудью, - как бы я хотел быть на твоем месте.
Люди, которых три года назад купили по цене десять патронов за голову, пользовались у прибывших позже непререкаемым авторитетом и именовались не иначе, как Старшими Братьями. Кто уцелел, понятно. Не сгорел от чахотки весной сорок пятого. Сумел пережить понос, которым поначалу от непривычной, - и непривычно обильной, - пищи маялись, почитай, все. Не свихнулся и не исчах от тоски бесконечными зимними ночами Приполярья, не отморозил руки-ноги в сорокаградусные морозы, хотя случалось и за пятьдесят. Кого не убили свои и не расстреляли русские, потому как народ тут был всякий. Кого, наконец, не смыло черной ледяной водой, когда весенний паводок прорвал временные дамбы сразу нескольких "технологических" прудов.
Но уцелевшие имели полное право на уважение прибывших следом, потому что именно их трудами было возведено для них хоть и тесное, но теплое жилье, и устроены подсобные хозяйства, чтобы пища хоть немного подходила выходцам из Поднебесной. А еще они, как и положено старшим братьям, оказывали покровительство и учили, как выжить и жить в Сибири. При этом они забирали себе толику заработка подопечных, хотя русские, по возможности, с этой практикой боролись, действуя при этом довольно круто. Надо сказать, в этом вопросе у них не получалось почти ничего, поскольку справедливость такого порядка принимали обе стороны, и покровители, и подопечные. Во всем остальном с русскими следовало считаться, потому что они оказались не так наивны, как кажется, и, при этом, достаточно жестоки. За опиум стреляли сразу, не разбирая, кто торговец, а кто покупатель, для допроса торговцев нанимали китайских специалистов, и те неизменно получали ответы на все вопросы, интересующие следствие. Тех, кто прельстился большими деньгами за опиум, стреляли тоже. За азартные игры - штрафовали, причем штраф накладывался на весь барак, где жил виновный, то же самое, плюс тюрьма, следовало за подпольное курение вина. Но одно здесь искупало и понос, и морозы, и ночи по девятнадцать часов, и расстрелы за бизнес.
Русские не обманывали с расчетом. Никогда. Мало того, что здесь сытно кормили, давали бесплатный кров, спецодежду для зимы и лета, - лечили, если заболеешь! - так еще и платили деньги. Нельзя сказать, чтобы попыток обмануть с расчетом не было, пробовали поначалу, но тут русские власти проявляли беспощадную свирепость. И откуда-то все кули, до последнего, знали, что честность при расчетах с ними Большой Иван, неограниченный повелитель бескрайних земель, что не уступали обширностью ни одной большой стране, держит под особым контролем. Он не опекал таким образом "своих" немцев, зная, что к ним, как и к любым европейцам, родимое чиновничество относится с традиционной, неистребимой опаской, а обмануть себя они не дадут и сами. Он мог упустить из-под личного контроля что-то другое, в необъятном краю, среди громадных дел уследить за всем лично нельзя, да и не стоит пробовать, но за отношением к китайским рабочим следил неусыпно и спрашивал со всей строгостью. Бог его знает, когда и по какой причине возник у него этот пунктик: сработала тут интуиция, слишком сильным оказалось впечатление от первого свидания с ТАКИМ уровнем нищеты, и в дело вступил непосредственный порыв души сердечного человека, либо же это произошло случайно. Чужая душа потемки. Но если бы Иван Данилович знал, что человеческое отношение к людям в здешних местах носит такой же революционный характер, как, например, изобретение книгопечатания во всемирном масштабе, он бы удивился не на шутку.
Не шок. Целая череда потрясений. Шок от того, что платят. Шок от того, сколько платят. Шок от того, что даже не пытаются обмануть или нагло, придравшись к вздорным обстоятельствам, ограбить под предлогом "штрафа". Шок от вдруг открывшегося понимания, что так и будет впредь.
Мало того, вдруг оказалось, что любой из них, обучившись какой-нибудь профессии посложнее, может рассчитывать на более высокие заработки, а там и вообще выбиться в люди. И никто не обратит особого внимания на то, что ты не русский и вообще не белый. Есть перевороты, результат которых бывает виден не вдруг, зато потом любые попытки остановить развитие событий оказываются тщетными. А жестокость, - что жестокость? Свои были жестоки ничуть не меньше, и даже, пожалуй, хуже. Варвар не так страшен, он может только убить, а свои умели согнуть в бараний рог, напугать, растоптать, заставить предать себя и других, потому что важнейшее умение это, - гнуть своих, - оттачивали сотни лет.
Жизнь его и судьба находились в тесной связи с Китаем вот уже десять лет, но каждый раз, с каждым новым поворотом его пути Поднебесная и ее люди - хань открывалась перед ним новой, неожиданной гранью. Это только на первый взгляд, когда смотришь на бесконечные ряды сидящих в степи полуголых оборванцев, китайцы кажутся одинаковыми. Нет, дело не в индивидуальных различиях, которые, так или иначе, есть всегда. Это древнее общество с незапамятных времен имело крепкую структуру, и люди, как и везде, делились на сорта. Некоторые из них совпадали с градациями, принятыми на Западе, некоторые - напоминали их с виду, будучи совсем иными по природе, а некоторые не имели западных аналогов.
Громадные заработки, - от двадцати восьми аж до шестидесяти "бензиновых" в месяц, - повлекли за собой неизбежное. Наряду с кули, которых и считали по головам, и продавали в наем стадами, как скот, на заработки стали приходить настоящие ремесленники. По одному-двое, подряжаясь на сдельную работу, либо бригадами, чтобы работать по аккорду, на целый подряд. Сун Ю с семнадцатилетним сыном пришли одними из первых, еще осенью сорок четвертого, принесли с собой собственные диковинно выглядящие инструменты почтенного возраста и подрядились вязать оконные и дверные рамы. Работали по-китайски, четырнадцать - пятнадцать часов в сутки минимум, а неподалеку от них занимались примерно тем же русские плотники, как местные, так и прибывшие из лесных краев Европейской России, Белоруссии, Западной Украины. Те начинали рано, порой перекуривали, делали основательный перерыв на обед и часов в шесть вечера шабашили, делая при этом тем же числом пять рам за то время, пока китайцы делали две.
Приближенные Черняховского, те, кого он выделял, поневоле переняли его манеру работы: "кабинетное" руководство чередовалось с периодическими "пике" на самый передний край, на тактический уровень. Как правило, к этому прибегали, узнав о какой-нибудь многообещающей находке по части организации труда. Случалось так, что "мелочь", будучи распространена, могла оказать решающее влияние на ход дела. Что касается Калягина, то его заинтересовало, как чувствуют себя на Магистрали потомственные китайские ремесленники, захотелось сравнить со своими, узнать, почему работают много, а делают мало. Так, сразу, не понял. Заподозрил что-то такое, когда ознакомился с этими самыми рамами, изготовленными Сун Ю.
Впечатление возникало такое, что эти рамы из дерева просто отлиты. Или выточены на прецизионном станке из материала, который только напоминает дерево, потому что из дерева ничего подобного изготовить явно невозможно. Делать было нечего, пошел знакомиться. Китаец, как китаец, худощавый, костистый, с редкими щетинистыми усами, неопределенного возраста от тридцати пяти - и до шестидесяти, у них не поймешь. Одежда поношенная, ветхая, но заплатана аккуратно. Калягин начал интересоваться, к чему такое совершенство в изделии, которому жить - год от силы. Пойми чудак, уже весной запустим линию по производству типовых разборных домиков, и все бараки пойдут на слом вместе с твоими безукоризненными рамами. Молчание. Бесстрастный взгляд непроницаемо черных, сильно раскосых глаз. Ты же зарабатываешь в три раза меньше, чем мог бы. То же непроницаемое выражение лица. Пойми, явно плохое, непригодное изделие тут никто не примет, и если у соседей берут, то, значит, они работают ДОСТАТОЧНО хорошо. А большего и не нужно. Спустя какое-то время он осознал, что, по сути, агитирует старого мастера - халтурить, смутился и замолк. А Сун Ю, помолчав еще некоторое время, ожидая продолжения, вдруг покачал головой:
- Капитана, моя не умеет плохо работать.
И Калягин совершенно отчетливо понял, что с этой позиции мастера не сбить, что разговоры его, полковника и инженера, - нелепы, бессмысленны и аморальны, а сам он получается как-то мелковат перед лицом традиции такого масштаба. Он сомневался, следует ли упоминать про этот эпизод во время очередной аудиенции у командующего, но все-таки, хоть и в самом конце, упомянул. И, судя по всему, оказался прав, поскольку командующий задумался. И только секунд через тридцать констатировал:
- Вон оно как. А? И ведь всю жизнь его обжулить норовят, а он все равно... Вон где гордыня-то. Да нет, что это я? Просто чувство собственного достоинства... А в тебе я не ошибся, службу ты, действительно, понимаешь. И - вот что. Говоришь, - домики? Так ты его, Суня этого, - того. Поставь над производством. Как будет называться должность, сам придумай. Приставь к нему технолога помоложе, и пусть вместе думают, как делать хорошо, но много...
И, неожиданно сделав паузу, глянул Калягину в глаза.
- Ну, - ты понял. Мы не имеем возможности заниматься отдельными людьми, так что считай нынешний разговор калькой типового подхода. Если таких людей в Китае много, это может оказаться важным обстоятельством. Может быть, решающим.
Как часто начальство, не ведая, что творит, в два-три слова решает судьбу человека. Прямой приказ, отданный командиром военных строителей, обязателен к исполнению, поэтому Петя Гулин и Сун Ю оказались буквально прикованы друг к другу, словно каторжники в старые добрые времена, и достижение взаимопонимания между ними обернулось настоящим кошмаром. В нем, как океан в капле воды, отразились все бесконечные проблемы, все трудности, все малые и большие катастрофы, характерные для столкновения двух миров. Хороший, в принципе, парень, комсомолец, генетически, от папы с мамой, очень здоровый и поэтому, при нужде, крайне работоспособный, но вовсе не страдающий избытком трудолюбия, умеренный разгильдяй, угодил в напарники к человеку лет сорока пяти от роду, инородцу, не умеющему плохо работать.
В то время слово "перфекционизм" не было принято, но Сун Ю, без сомнения, являлся примером перфекциониста в его крайнем выражении. Он просто не был способен успокоиться, если считал, что можно сделать лучше, и это проявлялось в формах, для вчерашнего студента-технолога попросту непредставимых. Заказ перевода на китайский (читать Сун Ю не умел) описания каждого технологического процесса был только началом, а уверения в том, что это невозможно, просто не были приняты во внимание. Человек не понимал и не хотел понимать, как что-то, что нужно сделать, может быть невозможным. И добился, и заставлял носить переводной текст рядом с собой, и ему зачитывали при необходимости соответствующие места, поработал на каждом станке, на каждом рабочем месте, на каждой операции и, таким способом, через руки, усвоил инструкцию в совершенстве.
Точно так же он не понимал, как это можно не уметь разговаривать по-человечески (подразумевался, понятно, "мандаринский" диалект китайского языка) если это необходимо для работы, - и добился того, чтобы Петя научился разговорному китайскому. Справедливости ради надо сказать, что сам он честно освоил русский. Говорил со странноватыми ударениями, но не путаясь в падежных окончаниях. Поначалу Петя не понимал, что от него требуется, потом начал понимать и возненавидел напарника. До сих пор он даже не представлял, что к делу можно относиться с такой серьезностью, но сказать так было бы не вполне правильно. Скорее, не представлял себе, что за штука такая: серьезное отношение к делу в своем предельном выражении. А Сун Ю придирался к каждой операции, требовал сведений о всех способах, которыми можно добиться нужного качества исполнения, и требовал, чтобы предоставили все, для этого потребное. Через какое-то время молодой инженер смирился, и стал делать все для того, чтобы косоглазый черт, наконец, от него отцепился. Вот только, спустя некоторое время, заметил, что для этого нужно всего-навсего безукоризненное исполнение дела... И, заодно, на себе изучил, как, какими способами, и какой ценой добиваются этой безупречности.
На следующем этапе он заметил, что счастливое искусство халтуры утрачено им, скорее всего, навсегда, а сам он просто разучился работать хуже, чем может. Отчасти это, возможно, невроз, но все цивилизации, если разобраться, построены на глубоко невротизирующих запретах или требованиях. На последнем этапе он научился спорить с Сун Ю и доказывать свою правоту там, где дело касалось удешевления производства при сохранении качества. Китаец переживал, доходило до того, что он, вдруг повернувшись спиной, уходил, но, в конце концов, соглашался. В итоге исходная технология производства сборных домиков для Сибири превратилась во что-то совершенно неузнаваемое и обернулась Сталинской премией второй степени на двоих. Домиков в те годы требовалось очень, очень много, а теперь от каждого срубленного дерева в дело шло все, кроме визга пил. Закончилась эпопея тем, что Петр Сергеевич, будучи в командировке на "Универсал-2", обратил на себя внимание Беровича, и его в два счета мобилизовали на изготовление комплектующих оптической схемы для "Фара-1". Сун Ю, понимая, что такое приказ, смирился, но до конца, похоже, Гулина так и не простил.
Ему вообще не везло с наследниками. Родной сын буквально влюбился в строительную технику и начал похаживать налево, тайком изменяя наследственному искусству древодела, что культивировалось в его семье как бы ни веками. Отец не унизился до ругани и побоев, но свое глубокое недовольство показать, понятно, сумел. Гнев таких людей нависает и давит, как каменная плита, но и любовь зла, даже если это любовь к бульдозерам и экскаваторам с канавокопателями. Пришел и стал на колени с опущенной головой под отцовским окном, а тот не пожелал его видеть. По какой-то причине обошлись без обычных шуточек зубоскалы-плотники, а начальство не стало выговаривать Сун Ю за дикость и пережитки средневековья. Отчего-то тягостно было всем, а не только непосредственным участникам. Кончилось тем, что сам Наумов, бригадир дорожников, бывший зе-ка, огромный, как вставший на дыбы медведь, весь синий от наколок и вообще уважаемый человек, пришел ходатайствовать за бедолагу, прихватив с собой целую делегацию. Не вот еще, только часа через полтора Сун Ю вышел, чтобы поднять непослушного сына. В его обычно непроницаемых глазах стояли слезы. Вряд ли заступничество строителей оказало решающее действие в примирении отца с сыном. Оно могло только, разве что, ускорить, подтолкнуть китайца к этому шагу. Главным же мотивом к примирению являлось то, что в сыновнем упрямстве он узнал собственную глубину натуры, собственную серьезность выбора. Зато из Сун Бо вышел хороший дорожный рабочий. Да что там: истинный мастер дорожного строительства. В грозном пятьдесят втором именно он стал во главе танкового удара на Шанхай, по сути, решившего исход бесконечной войны на Дальнем Востоке.
Петру Гулину после пребывания в подручных у Сун Ю детскими игрушками казалась любая работа, и когда кто-нибудь в его окружении начинал ныть по поводу непомерной нагрузки, любил повторять: "Это работа? Вы не знали моего китаезу!". Попавших под его начало при этих словах так и подмывало ответить что-то вроде: "Зато тебя знаем" - но они, по понятным причинам, сдерживались
По молодости лет он вспоминал об этом периоде своей жизни с неизменным ужасом, а лет в тридцать ни с того, ни с сего вдруг начал на досуге изучать иероглифику и даже стал недурным каллиграфом. В те времена высшим авторитетом по этой части считался Чжоу Си-чжан, основатель школы, но хранитель традиции*. Так вот он, глядя на работы Петра, понятно, морщился: "Нет полета. - но при этом неизменно добавлял, - зато может быть очень полезно в качестве прописи".
Интересно, что Сун Ю иероглифы так и не выучил, зато научился кое-как читать и писать по-русски.
И, похоже, именно тогда, как бы ни с середины сорок пятого, среди китайских рабочих, строивших Магистраль, начали распространяться слухи, что Черняховский - воплощение одного из величайших императоров прошлого, и, как таковой, призван "восстановить Желтое Небо справедливости на тысячу веков". Поначалу, правда, были сомнения, какого именно: называли, то У Ди, то Тай Ди, то вообще, не к ночи будь помянут, Чжень Вана, и только постепенно, не вдруг, с большим отрывом победил и утвердился в качестве единственной кандидатуры Тай Ди. Само по себе Воплощение даже сами красивые слова "Желтое Небо справедливости" считало дурной бессмыслицей, и порядочно злилось. Беда только в том, что рациональными методами с распространением иррациональных слухов бороться невозможно. Доказано. Можно только, набравшись терпения, дождаться, пока рассосется само. Но может и не рассосаться. Тогда беда, потому что адепты весьма склонны сами делать за кумира ту работу, которую ожидают от него.
*Этот парадокс европейцу постигнуть нельзя, а китайцы - ничего, нормально. Их не смущает вопрос о том, как новатор может одновременно быть хранителем традиции, то есть, по-нашему, ортодоксом.
От него, например, ждали, - если вкратце, - создания им, кумиром, Восточной Империи, в которую войдут Поднебесная, Дальний Восток СССР, скорее всего, - Корея, и что-нибудь еще, по мелочи: что именно, - не вполне ясно и не так уж важно, поскольку Миссия не интересуется подробностями и не обращает внимания на границы с краями. Восточный Император, - и точка. Его самого в таких случаях не очень-то и спрашивают. Ох, уж эти идеи, разбудившие энергию масс. Ох, уж эти массы.
Великая Блажь IV: кое-что о цепных реакциях
Поначалу все были твердо убеждены, что - бред. Потом долго доказывали себе, друг другу и ему, что - вред. А потом, кажется, прямо из доказательств вредоносности, обсуждение постепенно перешло в практическую плоскость. Постепенно определилось, кто, сколько и чем заплатит свой взнос в проект, и что получит за свои деньги в будущем, спустя время и время. Как-то само собой сложилось мнение, стало условием, которое даже без подписания приняли обе стороны: если немцы построят Магистраль, победитель великодушно согласится считать, что они уплатили свой неоплатный долг. В делах такого масштаба излишние формальности не нужны и даже вредят: слишком неопределенными кажутся: долг, задача, расплата за содеянное. Потому что не одним, - о, насколько! - немцам строить. А еще, потому что слишком уж расплывчатыми оказались границы самого понятия: "строительство Магистрали". Выше говорилось об энергетике, а что можно сказать о строительстве заводов, производящих рельсы и тому подобное? Локомотивы с вагонами? А производство дополнительных десятков тысяч тонн продовольствия для сотен тысяч строителей и индустриальных рабочих, - это как? Строительство или нет? Но этого мало, поскольку с самого начала имелось понимание: по ходу дела неизбежно возникнут и иные потребности, которые придется обеспечивать. Само по себе это не так уж страшно, потому что и после окончания строительства новехонькие заводы по новейшим технологиям точно так же будут гнать продукцию, а новые пашни обеспечат, наконец, достаток продовольствия. Вот только напряжение первых трех-пяти лет обещало стать непомерно большим. Может быть, даже вообще непомерным. Но когда началось по-настоящему, по какой-то причине появились вопросы принципиально иного направления: от Бреста? Господи, да какой в этом смысл-то? Давайте от Варшавы. Предложили, надо сказать, сами поляки и твердо пообещали внести свою лепту трудом и всем, что сумеют найти: не пожалеете. Потом оказалось, что еще и не обманули.
От Варшавы? Да какой же в этом смысл? Вот если через Варшаву, да от Берлина, - получится куда убедительнее. Сам Шпеер с "мальчиками" принес очень показательные расчеты относительно крайней перспективности участка Варшава - Берлин - Кёльн. Но и это очень скоро начало выглядеть полумерой, огрызком того, что должно быть на самом деле. Конечно же, Париж! Через Брюссель, от которого до того Кельна - рукой подать. Нечастый случай трогательного согласия между товарищем Торесом и Шарлем де Голлем. Чем дальше на Запад тянул свою руку Проект, тем большую рентабельность он сулил в будущем, это кажется парадоксальным, но на самом деле ничего парадоксального тут, понятно, нет. Предпоследней ветвью стала ветвь на Роттердам: на эту стройку после долгих колебаний, но все-таки решились, - самый крупный в мире порт, это чего-нибудь, да значит. О последней "западной" ветви разговор особый. А потом произошло тихое событие из того числа, что ведут за собой коренные, тектонические подвижки в политике, определяя ее на многие годы вперед.
До сих пор неизвестно, кто составил умный, ясный, комплексный документ, угодивший в один прекрасный день на стол Василевского. Некто сообщил приблизительные данные о запасах нефти в Аравии и зоне Персидского Залива. И обосновал, почему данные соответствуют истине. И привел неоспоримые соображения о тех узлах противоречий, которые неизбежно завяжутся вокруг этого чудовищного по масштабам ресурса. К этому моменту строительство Магистрали шло полным ходом, но те, кто были посвящены в эту тайну, единогласно поддержали существенное изменение проекта: солидная "ветка" Магистрали двинулась в обход Каспийского моря через Ашхабад, через территорию Ирана - к Ормузскому проливу, по сути, самому узкому месту залива Персидского. Проект предполагал строительство по самому, практически, короткому пути: Ашхабад - Дейхун - Махан - Бендер-Аббас.
Отношения России с Персией знали взлеты и падения, но имелась одна не вполне понятная особенность: власти двух стран как-то понимали друг друга, могли, порой, достигнуть взаимопонимания большего, чем, к примеру, та же Россия, - с представителями Западной Европы. Дорога была весьма кстати, но, пожалуй, еще более кстати пришлось ее строительство. Персам объяснили, какое богатство само по себе потечет им в руки, если проект удастся довести до конца. Кроме того, традиционная ориентация вестернизированной элиты Ирана на Англию вполне уравновешивалась близостью Советского Союза с его чудовищной Красной Армией. По сути дела, не было ни единого резона для отказа, - кроме, понятно, недовольства англичан. После того, как согласие было достигнуто, вызывало досаду только одно обстоятельство: великолепный Тегеран оставался в стороне от трассы. Прикидывали так и этак, - ничего не получалось. В конце концов сошлись на строительстве двух скоростных трасс, соединяющих столицу с двумя крупнейшими станциями Магистрали. Параллельно со строительством самой магистрали начали строить две атомных электростанции, первый блок Мешхедской АЭС запущен в энергетическую эксплуатацию восьмого августа пятьдесят второго года, а первый блок Бушерской АЭС, гораздо более мощный и совершенный, - в январе пятьдесят четвертого. В горячке не обратили внимания, что две этих АЭС оказались всего-навсего первыми АЭС Ближнего Востока... Об этих стройках говорят всякое, и оценки носят, порой, диаметрально противоположный характер. Есть мнение, что при том углеводородном богатстве, которым располагали персы, атомная энергетика есть дорогостоящая блажь, и ТЭС на газе, по советским технологиям, были бы намного дешевле и быстрее. В этом, безусловно, есть своя правда, до конца строительства и первые годы работы Магистраль жила именно на стандартных энергоблоках, в которых горели газ да мазут, да и потом этот путь на долгие годы стал магистральным в развитии энергетики Ирана. Но это и не вся правда. Обучение десятков тысяч специалистов, необходимых для обслуживания объектов атомной энергетики, вывело страну на новый уровень. Радиохимическое производство они создали сами, без помощи СССР. В Москве вовсе не ожидали столь стремительного и солидного развития в Иране машиностроения и промышленности новых материалов. Да что греха таить, - и не рассчитывали на него. К этому времени строительство южной ветви Магистрали было практически завершено.
Отношение к Уинстону Спенсеру Черчиллю может быть разным, но, справедливости ради, мы должны признать, что он являлся незаурядным профессионалом в области политики. Это математики или физики могут достигать выдающихся результатов в молодости. Для того, чтобы стать высоким профессионалом в достаточно сложной области практики, - медицине, геологии, юриспруденции, финансах, политике, - недостаточно иметь большой ум, исходные способности и хорошее образование. Совершенно необходима длительная каждодневная работа в избранной области, когда она, наконец, начинает восприниматься в комплексе, целостно, а не в виде кучи разрозненных деталей. Таким был Ф.Д.Рузвельт, таким был И.С.Сталин, и таким был Черчилль. Старый алкоголик и наркоман, но мастерство, как говорится, не пропивается. Поэтому для него совершенно очевидным являлось то, чего в упор не видели другие, более молодые политики, пусть даже умные, способные и хорошо обученные.
Индийский океан оставался единственным, в который русским до сих пор не было ходу, а теперь, посредством сверхмощного транспортного коридора пробившись и на его берега, Советский Союз получал реальную перспективу через пятнадцать-двадцать лет стать истинным центром мира, главным перекрестком торговых и транспортных путей.
А это обозначало, что все остальные автоматически занимают более периферийное положение. Остаются несколько в стороне. На обочине. Центр, он на то и центр, место, через которое протекает наибольшее количество питательных соков мира, а остальным, как говорится, - что останется.
После проигранных выборов с ним произошла одна из самых страшный вещей, которая только может произойти с политиком: он обиделся на собственный народ. И, заодно, на все человечество, Нынешнее Время, Господа Бога и все остальное, в придачу. Интересовался происходящим в мире больше по привычке, обращал внимание не на все, и натужное, через силу копошение в самом сердце Евразийского материка, местах диких, страшных и безлюдных, не привлекло его внимания. Вот только гигантское дело, начатое на Урале, в Западной Сибири и Поволжье одновременно с Приморьем, постепенно набрало ход. Постепенно, - не значит медленно. Так набирает ход тяжеловесный состав, лавина с тысячами и тысячами тонн сверкающего снега, и прокладка Туркестано-Иранского тракта своей внезапностью уже во многом напоминала грандиозную военную кампанию. Со слишком понятными целями. Хотя, - кому понятными? Рузвельт, старый приятель и испытанный враг, соперник и единомышленник, - понял бы, но он ушел из жизни через год с небольшим после победы. А Иосиф Сталин, похоже, все это, как раз, и затеял.
Раскрылась завеса грядущего и он отчетливо видел там если не все, то главное: скоро геополитическое давление СССР и его союзников сделается нестерпимым, и тогда мир станет тесным для Британии. Сначала на Островах, а потом и на другом берегу Атлантики люди постепенно потеряют перспективу, а с ней уйдет надежда и жажда жизни. Каждый новый день будет обещать в лучшем случае еще одно "вчера", а в худшем, - новые утраты, прорехи и упадок.
Вообще говоря, загонять людей, страны, нации в угол, - занятие на любителя. Для кого-то, может, и забавно, но может плохо кончиться. Янки, загоняя в угол Японию, в конце концов доигрались, а могли заиграться с концами.
Понятно, что в случае с русскими дело обстоит совсем иначе. Они никого не хотят обидеть: просто, получив необходимые средства, Система стремится поглотить все ресурсы, которые теперь стали для нее доступными благодаря новым принципам организации. При этом интересы тех, кто попался под ноги, в подобных случаях, понятно, во внимание не принимаются. Так было всегда, и так же пребудет вовеки.
Он ждал, что они, наконец, надорвутся. После такой войны, после восстановления индустрии и городов, создав, по сути, целые принципиально новые отрасли индустрии, ввязываться в инфраструктурный проект такого масштаба представлялось истинным безумием. Он твердо знал: жизненные силы даже самого сильного народа не являются бездонными и неисчерпаемыми. Вот только... Покойный Рузвельт сказал ему, что русские не смогут наладить эксплуатацию превосходящей их по населению и культуре Европы, и, похоже, ошибся. Они придумали Магистраль, и европейцы начали радостно эксплуатировать сами себя. Идиоты... Они что, - не видят?
- Я. Хочу. Спать!
- Так спи. Кто тебе не дает.
- Ты не поняла, я о другом. Я хочу лечь, не думая о том, что завтра утром придется вставать. Я хочу проснуться, увидеть в окне своем ночь, и снова задремать. И не вставать больше никогда...
- Юр, это называется "помереть".
- Я не договорил. Больше никогда не вставать, если мне не хочется. Ничего не слышать, кроме тишины. Не зажигать свет никог..., не знаю сколько, но очень долго, потому что глаза мои устали на годы вперед и больше ничего не хотят видеть.
- Да ну тебя. Прямо как старик. Тебе только тридцать два года!
- И четырнадцать лет из них я не высыпаюсь никогда. Слушаю то пушки, то турбины, то станок, то мат работяг, то нагоняи начальства. Живу только при лампочках, днем и ночью, зимой и летом.
- Погоди. До отпуска осталось два месяца.
- Мне мало. Отпуск не успевает начаться, а я уже думаю о том, что вот он кончится, и мне опять с утра на службу. Хочу отпуск, из которого можно не выходить, пока не надоест.
Она налила ему сто граммов, но даже выпил их он как-то уныло. Имелось, правда и еще одно лекарство. Средство, которое, слава Богу, всегда находилось при ней, в аптеку не бежать.
- У... Ну тебя... Не приставай...
Но тридцать два, - это, как ни крути, всего-навсего тридцать два, и дело довольно быстро пошло на лад.
Утром - ничего такого, встал, как ни в чем не бывало. Вот только разговор этот, мысли, которых прежде у него отродясь не водилось, все равно имели место, этого никуда не денешь. Существовали.
Думки о душе I
"... потому что это была злая душа.
(О.Уайльд "Рыбак и его Душа"
- Ну как же ты так говоришь, что души нет? Ты сам, это, прежде всего, именно душа. Не волосы твои белесые, не нос облезлый, не ноги...
- Ты того, - хватит перечислять. А то я начну.
- Да. Так вот ты, - не все это, а именно душа. Ну, - не наука это! Ты осознаешь себя собой, и это не объясняется никак. Наоборот, это все объясняет.
- В своей долгой жизни я такого не видел ни разу. И, - прости, - не верю. Ее можно увидеть? Взвесить? Померить как-нибудь? Нет? Тогда и души нет.
- Нет, погоди, ну нельзя же так... М-м-м... Ну, как бы тебе объяснить? А, вот: в книжке, помимо бумаги, краски типографской, энного количества букв, есть еще и смысл. Понял? Так и с душой, только гораздо, гораздо сложнее.
- Ну хоть что-то. Есть такая штука, - информация, ее меряют. Единицы называются "битами". Если у монеты две стороны, то когда выпадает одна из них, это как раз и есть "бит".
- А-а... Ну, это как-то не то. Это, если на страничке одинаковое количество буковок, то и битов будет одинаково, так?
- Ну, примерно. Мало ли что там окрошка из букв, - может, это шифр такой.
- Тогда это совсем не то. Согласись, что смысл текста, - штука реальная. К примеру, инструкция: прочитал - и знаешь, как поступить. Вот так, - а не иначе, хотя иначе мог бы.
- Так, постой-постой... Что-то тут...
Он закурил, и надолго замолк, уставившись в пространство неподвижным, ничего не видящим взглядом, и яростно дымя. Наконец, его собеседник не выдержал:
- Да объясни ты мне, ради бога, - к чему тебе все эти разговоры о душе? Ты ж от роду технарь!
- А вот понадобилось. Имел место страшно интересный разговор с начальством. Я бы сказал, - неожиданно-интересный. Им надоели сбои в автоматике. Она чем сложнее, тем больше сбоев, а упрощение нам в будущем не грозит. Ставят задачу, чтоб узнавало местность, саму цель и выбирало маршрут. Я объяснил, что решить, в принципе, можно, - черт меня побери, если я знаю, как, блеф чистой воды, - но это по комплекту на задачу. Не поднять, и сбои замучают уже с концами. А тут меня, этак лениво, спрашивают: а сделать так, чтобы он соображал, что к чему, - нельзя? Мы вот, к примеру, - говорит, - знаем, чего добиваемся, вот и действуем по обстоятельствам. Если что не так, то корректируем по ходу дела, видим, что ошиблись, то можно поправиться. А тут один сбой, - и все. Дальше будет только хуже... Вот он мне говорит про "нас", а мне в голову пришло: мы-то, мы, - всяко сложнее, а со сбоями по мелочи справляемся. Отсюда и разговор.
- Ну-у, брат. Разумный снаряд? Читал я фантастику, но чтоб такое?!!
- Это - да. Только тут важны тонкости. Речь-то, скорее, не о разуме, а о сознании.
- Важное уточнение, нечего сказать. По-моему это еще хуже поддается объяснению.
- Как сказать. А вообще от тебя, пока что, толку мало. Сплошные эмоции и построенные на эмоциях аргументы. Их к делу не пришьешь. Такие определения нам не нужны.
- А какие, какие?
- Чтобы указывали цель и, тем самым, путь. Я так и не услышал, например, чем "душа", результат работы мозгов, так уж принципиально отличается от работы машины.
- А-а! Ну, это просто. Работа машины, - всегда ответ на внешнее воздействие. Оно закончилось, ответ состоялся, равновесие восстановилось. А вот мозги могут работать сами по себе, без стимула извне.
- Ты уверен?
На лице журналиста появилась снисходительная улыбка.
- Вариант, когда связи между событиями нет, и вариант, когда эту связь - принципиально невозможно проследить, на самом деле идентичны. Совпадают по объему понятий.
- Знаешь, брат, само по себе ничего хорошего, кроме аварий, не происходит. Вот аварии всякие, поломки - это сколько угодно. Вот потом, когда случилось, всякие там звонки-сирены, всякое там пожаротушение, - это уже по делу... СТОП!!!
И он снова замер, закурив автоматическими движениями, ничего не видя и не обращая внимания на всякие там: "Ну ты что? Чего там?" - собеседника. Наконец, медленно покрутив головой, ответил.
- Да нет, пожалуй, ничего... Хотя... Ты знаешь, я, пожалуй, пить сегодня не буду. И, - прости, - пойду домой. Тут что-то... Мелькает, а ухватиться не могу. Прямо как муха, ей-богу... Тут надо сесть, запереться, и чтоб никто не мешал хотя бы часа два. Не зря кое-кому главные идеи приходят, когда они сидят в сортире.
Вот только исчез он не на два часа. Долгих десять дней не было от него ни слуху, ни духу, после чего почтенный конструктор возник в поле зрения, напоминая взъерошенный вихрь. Странное, но, пожалуй, наиболее точное в данном случае определение его вида и поведения на тот момент.
- Сидишь тут? - Заорал он на хозяина сразу же, как только перед ним открылась дверь. - А я там, - отдувайся за тебя!!!
- Ты что, - растерянно промямлил хозяин, - сбесился?
Но тот уже сидел, откинувшись, в кресле и, судя по всему, успел позабыть про свои поразительные обвинения.
- Хоть бы воды дал!!!
Любой приличный психиатр со всей определенностью узнал бы в его поведении признаки маниакального состояния. Или, на худой конец, - гипоманиакального. Но ничего подобного. Он если и не всегда, то частенько был таким.
- Да ты, вроде, и не просил...
Но, судя по жадности, с которой Борис выпил стакан воды, его запаленный организм и впрямь мучила жажда.
- Если я тебе расскажу, с какими типами мне пришлось пообщаться за это время, ты не поверишь! Начиная от Толика Китова, и кончая каким-то там Асратяном! Я, понимаешь, по наивности, сунулся в институт Высшей Нервной Деятельности и имел честь... Ну, я те скажу, фрукт!!! Выхожу. Вижу, какой-то там усиленно мигает, вышли во двор, ухватил за рукав, шепчет, что это мне не к директору, а совсем наоборот, в Рязань к Пете...
- Ну?
- И в Рязань съездил.
- И!
- А! - Он махнул рукой. - Тоже почти никакого толку. Они там, понимаешь, за деревьями леса не видят! Но этот их Анохин из Рязани хотя бы понял, о чем речь!
- А ты?
- Что - я? Я тоже понял, только потом. Но остальные-е!
- Ну?
- Излагаю тезисно. Мозг должен реагировать на сигналы извне, от специальных датчиков, этих, как его? Ну, неважно. Тогда они чего-то значат, и он передает импульс куда надо. Вот только такой сложной штуке, как мозг, аварии происходят постоянно, каждую секунду, во множестве. По большей части, это микроаварии на молекулярном уровне, и на некоторые звучит сигнал тревоги, и на некоторое количество любых - тоже. Сигнал называется нервный импульс, а когда авария спонтанная, он, получается, не значит ничего. Вроде как сам по себе и ни от чего не зависит. Его гасят, это называется "торможение, но все гасить нельзя, потому что погасишь заодно те, которые снаружи и что-то значат. Если не гасить совсем, - хана, судороги, как от стрихнина, припадок на манер эпилептического.
- И при чем тут разговор о душе?
- Придурок!!! Нет, ну поглядите на него! И он такой же, как все! Слушай, запоминай, и гордись, потому что тебе говорю первому: когда мозги делаются достаточно сложными, чтобы спонтанная импульсация совпала по размерам с обусловленной или даже превзошла ее, появляется эта твоя душа. Понял? Она - вроде как ничем не обусловлена, сама по себе, и поэтому мы чувствуем себя отдельно от всего мира. Вместе, но все-таки наособицу. И этот твой Павлов, хоть и гений, а все равно дурак!
- Он не мой.
- Ну, не важно. Понял?
- Чего тут не понять. А так, чтоб совсем без поломок, - никак нельзя?
- А говоришь, - понял. Можно, но только до определенного предела сложности. И без всяких гарантий. Так что нельзя все-таки. Тут термодинамика, но ты не поймешь. Так что куда надежнее заранее свыкнуться с тем, что аварии будут и приспособиться к какому-то уровню аварийности. И попробовать использовать, - и аварии, и аварийные системы то есть, - в дело. А!?
И, не дождавшись от собеседника ожидаемой восторженной реакции, возгласил:
- Ну почему, почему за всех этих специалистов должен в конце концов думать инженер?!! Ни мозговеды, ни буржуазные кибернетики, ни эти твои философы, а я?!
- Не знаю, - голос журналиста звучал нарочито мирно, потому что друга надо было срочно успокаивать, - наверное, потому что всем им не приходится проектировать одушевленные бомбы, чтоб соображали, попадали и, при этом, в того, в кого надо.
- Кто, - подозрительно вскинулся инженер, - тебе сказал про бомбы? Какие бомбы? Никаких бомб.
- Ну и тем лучше. - Легко согласился журналист. - Коньячку?
Он и сам по природе был не мед и не сахар, но сегодня проявлял чудеса сговорчивости, потому что знал: вдохновение старого друга и отличного человека порой лежит на самой грани болезни. Не душевной, не дай бог. Самой настоящей. Выносливый, как ремень из дубленой кожи, после такого он мог и слечь.
- Давай. Сегодня уже можно.
Уже хорошо. Это могло обозначать начало выхода, но все-таки коньяк он пил, как воду, без видимых признаков опьянения и, видимо, не чувствуя вкуса. Только монолог постепенно терял прежнюю корявую напряженность, когда фразы торчали из его речи, как шипы из мотка колючей проволоки.
- Нет, ты не думай, это пока на уровне колебательного контура у Герца, думать и думать, во всех направлениях, и Петра этого, как его, из Рязани который, тоже привлечем, он и сам не остановится, нельзя оставлять так и помимо, и Китова, и еще кое-кого... У нас же ничего похожего на нужную элементную базу нет... Но - знаешь, что? Будет! У нас - будет! Веришь - нет?
- Верю, верю. Только не волнуйся.
Надо сказать, он и в правду верил. Может быть, к сожалению, но у него не было особых оснований, - не верить. Отбор в эту свору отличался простотой: или задача разрешима, или ты плохо работаешь и занимаешь чужое место. Последнее очень часто влекло за собой трудоустройство на лесоповале или в руднике, так что неразрешимые задачи постепенно куда-то делись. Забавно, что основная причина тут не в пресловутой "туфте" и умении отчитаться: свора, почувствовав силу, просто рвала любые задачи на части. Первым делом сдался по определению "неделимый" атом, бестрепетно приспособленный греть воду и жечь вражьи города.
Потом настал черед так называемого "гена". Представители мичуринской биологии совсем уж, было, доказали, что его нет, но потом совсем неожиданно грянула в сорок шестом знаменитая сессия ВАСХНИЛ.
Зэ-ка Вавилов на протяжении всей войны тянул подсобное хозяйство 63-го. Он хоть и появлялся на люди только в исключительных случаях, но свое дело делал, как правило, вполне успешно. Берович, в общем, оказывал ему покровительство, и когда тот, - через посредников, разумеется, - попросил помочь ему с кое-какой аппаратурой, не счел нужным отказывать. Более того. Он не пожалел времени на беседу с бывшим профессором, чтобы уяснить, чего тот, собственно, хочет. Разговор оставил у него откровенно тягостное впечатление. Вавилов дрожал, запинался, смотрел в землю и, казалось, готов умереть со страху прямо здесь, но, тем не менее, как-то объяснил. Он очень сильно хотел проверить правоту своего учителя, профессора Кольцова. Тот утверждал, что запись наследственных признаков должна носить матричный характер и представляет собой необычайно длинные белковые молекулы, а иначе - никак. Александр Иванович послушал его, обдумал его слова в соответствии с Инструкцией, кое-что даже проверил по-своему и решил поддержать. Хоть какой-то реальности сказанное должно было соответствовать, а уж с приборами проблем не возникнуть не должно. Чего доброго.
Сергей Апрелев сделал то, что требуется, а потом еще недели две доводил-регулировал, комбинировал с другими устройствами, чтобы, к примеру, велась автоматическая запись огромных массивов информации. По какой-то причине ученый муж боялся Сереньку до судорог, больше, чем кого-либо другого. Но тот клялся-божился, что ничего дурного Вавилову не делал, никак его не обижал. Да и вообще они прежде не общались. Закончив дело, он покинул биолога не без облегчения. Так или иначе, но не прошло и полгода, как Николай Иванович убедился в неправоте Кольцова. Не белки. Ассоциированные с гистонами в хромосомах, бесконечно длинные молекулы ДНК.
Берович был вынужден держать при ученом шпионов единственно по причине того, что ученый в жизни не решился бы сообщить о результатах. Тогда он приказом освободил зэ-ка Н.Вавилова от хозяйственных работ, чтобы тот мог посвятить все свое время исследованиям. Тот и посвятил. Структура, обеспечивающая воспроизводство молекулы, "алфавит", которым записаны гены, прочтение записи в виде специфических белковых молекул, посредническая роль РНК. К этому прилагались диковинные изображения мельчайших объектов и результаты опытов, что не поддавались двойному толкованию. К сессии готовилась бомба, и результаты Николая Ивановича, если продолжить аналогию, оказались прекрасным детонатором к этой бомбе. Разумеется, представил их отнюдь не сам автор, иначе от сообщения получился бы один только вред. А тут - рвануло. По "мичуринцам" били со всех сторон, с наслаждением, не давали оправдываться и на корню пресекали демагогические пассажи и попытки укрыться за марксистско-ленинской философией, потому как такое укрытие дозволено отнюдь не лежачим, а только тем, кто сверху лежачих долбит.
Спеша отомстить за минувшие унижения, за собственный позорный страх и предательства, рвали на кровавые клочки, грубыми угрозами принудили к предательству даже ближайших сподвижников Трофима Денисовича, заставили публично каяться в фальсификации, подтасовках и интригах, а под конец обвинили в "не буржуазном даже, а прямо-таки феодальном, средневековом мракобесии и невежестве". В общем, проделали с ним точно то же, что еще недавно творил с научными оппонентами он сам.
Увольнение со всех постов, лишение всех званий и научных степеней и исключение из партии последовали прямо на другой день после окончания сессии. А чего тянуть? Но, помимо разгрома, деловитые молодые люди зачитали с трибуны обширный план исследований по механизму наследственности и возможностей вмешаться в его работу. Никакого тумана, ни малейшей демагогии, четко, ясно, последовательно, в стиле, очень близком к стилю самого товарища Сталина. Полное отсутствие сомнений, колебаний и прочих проявлений интеллигентской мягкотелости.
Он освещал работу сессии в прессе и, помнится, слушая уверенный тон докладчика, по какой-то причине ощутил неприятный холодок в спине: слишком богатое воображение позволило слишком хорошо представить себе, как будут выглядеть достижения в реальности и до каких еще применений додумаются эти решительные люди, если их не остановить. А останавливать, пожалуй, уже поздно. В значительной мере они сорвались с поводка политиков и идеологов, и теперь, пожалуй, не дали бы себя так просто сожрать.
Так что теперь, похоже, пришел черед души. Чуть ли ни последний из "проклятых вопросов", поскольку вопрос о смысле жизни ни в какую бомбу нельзя вставить даже теоретически. Деление неделимого атома, синтез несуществующего гена, который, однако же, работает. Тенденция, однако. Теперь не хватает только подселения души, которая, как известно, является чистейшей воды религиозным мракобесием и поповской выдумкой, - в реактивный снаряд или, к примеру, торпеду. Хотелось ущипнуть себя и, наконец, проснуться, хотя ничего особенного на фоне всей прочей государственной идеологии тут не было. Это вам не формальная логика: в голове советского человека легко и спокойно, не мешая друг другу, не смешиваясь, но соседствуя, как слой воды соседствует с плавающим поверх него слоем масла, жили в мире взаимоисключающие понятия. Очередное, новенькое, с иголочки, напластование общественной шизофрении, когда, по приказу начальства, нечто публично клеймится и предается анафеме, но оно же, негласно, является руководством к действию в делах сугубо практических, причем по приказу тех же самых начальственных лиц, и единственная разница состоит в том, что приказ этот - негласный. Единственным исключением до сих пор по какой-то причине оставался фрейдизм: по инерции цивилизационного вектора иные из советских психиатров пытались его исповедовать, как очередное "правильное-но-запретное" учение, и все равно выходило как-то не очень. Не прививалось. Может быть, по той простой причине, что он и вправду был дерьмом. А теперь, в свете последних событий, после того, как прогрессивная советская наука закончит окончательное решение вопроса о душе, скорее всего, так и не привьется. Никогда и ни в каком виде.
Он был занят своими мыслями, молчал и благожелательно улыбался, не вникая в смысл речей собеседника и практически их не слыша, а Борис Евсеевич тем временем вдруг замолк посередине фразы, - впрочем, уже достаточно сбивчивой, - и откинулся на спинку старинного кожаного кресла. Действие алкоголя, не проявлявшееся так долго, достигло некой пороговой величины и разом отправило конструктора в нокаут. Хозяин расположил его поудобнее, снял с гостя ботинки и носки и укрыл его теплым пледом.
Вице-король IV: о тонкости Востока
1947 год. Ноябрь.
Чжу Гэ-лянь не раз проклинал себя за неистребимую привычку делать из окружающих - дураков. После того, как он впервые произнес свое имя для того, чтобы его внесли в список работников, присутствующий здесь русский полковник поднял на него насмешливый взгляд. С этого момента он именовал товарища Калягина не иначе, как Змеиным Полковником, и довольно надолго его невзлюбил. Только постепенно, со временем до него дошло, что его настоящее имя никого тут не интересует. Безвозвратно осталось в далеком харбинском прошлом. Назови он себя хоть Цзин Кэ, хоть Ню Гао - и это сошло бы. И полковник-то, поди, глянул, посмеялся про себя - и забыл. И про имя, и про него, дурака. И на каком-то этапе он принял это, как данность и начал действовать соответственно. Прошлого - нет. Есть человек по имени Чжу Гэ-лянь, который никогда не жил в Харбине, а родился прямо здесь. Этакий злобный младенец девятнадцати лет от роду, тощий, грязный, полуголый, с узким морщинистым лбом. За три года он не то, что изменился. Он буквально сменил облик. Чуть не умер в первые полгода от тяжелой работы и непривычной еды, но потом приспособился, выпрямился, приобрел неплохую мускулатуру, набрав к концу сорок седьмого фунтов тридцать веса. Даже подрос сантиметра на два - на три. Глядя на себя в зеркало (было!) не раз думал, что теперь его не признал бы даже родной брат, и это, пожалуй, к лучшему. Он не только изменился внешне, с ним произошло нечто большее. Ему вовсе не хотелось возврата к прежней жизни. Даже больше: возврата в прежнюю жизнь вообще. Как тело привыкло к грубой, жирной, сытной еде варваров, так душа успела привыкнуть к простоте отношений между варварами. К грубой, но совершенно предсказуемой справедливости варваров: нарушай, но помни, что поплатишься, попавшись, и тогда ничто не избавит тебя от расправы. К жестокой честности властей. К деловой, хозяйской, расчетливой, но все-таки заботе о работниках. Лично ему с этой деловитостью было даже легче, и, - он знал это, - не ему одному. Впрочем, весь этот позитив не добавил ему особенной любви к русским. Такой вот хорошей, справедливой жизнью должны жить дома, люди хань, свои.
Чего он не осознавал в полной мере, так это того, что эти самые хань тоже перестали быть для него своими. Столкнись он... да хоть с самим собой пятилетней давности, его, пожалуй, стошнило бы. Теперь по-настоящему своими для него стали только такие же, как он сам, строители магистрали. И еще, хоть и в куда меньшей степени, жители городков, которые возникли в связи с Магистралью, деньгами Магистрали, техникой Магистрали и ее неуклонным, как восход по утру, движением. Возникли по обе стороны границы, и, что интересно, на диво симметрично. Можно сказать, что в каждом случае это был один городок, разделенный границей надвое. И той части, что находилась "по ту сторону" сторону, требовалась стойкость, чтобы уцелеть в переменчивых событиях гражданской войны, при бесконечных сменах власти бесконечной череды генералов и красных командиров НОАК. Здешние русские на диво быстро подметили все выгоды сложившегося положения, и дело не только в найме рабочей силы на сами по себе строительные работы. Ремесленников на "той стороне" буквально завалили заказами, прямо и косвенно. Гэ-ляну казалось даже, что делалось это отчасти сознательно. Чего не знали русские, так это того, что кустари на диво быстро переставали быть кустарями. В городках за считанные месяцы сложились целые цеха. Фабрики. Некоторые работали по принципам, близким к классической мануфактуре, на других вовсю внедрялись разношерстные станки. Чем дальше, тем больше станки, по преимуществу, советские. Работа по семнадцать-восемнадцать часов в сутки. Условия, которые нельзя назвать скотскими, потому что никакая скотина не выдержала бы того, что выдерживают люди хань. И ни одного бунта, поскольку все познается в сравнении, а сравнение было категорически не в пользу прочих мест Поднебесной. Здесь кормили, давали кров, имелась хоть какая-то одежка. И еще тут имелась хотя бы мало-мальская защита. Картофель, кукурузу, овощи, скотину выращивали, по преимуществу, на "русской" стороне: все это не спрячешь от набега очередного бандита, а у русских с этим обстояло просто и строго. Хватило двух-трех уроков, когда вооруженные отряды уничтожались до последнего человека, не стесняясь при этом переходить границу... Крестьяне с тысячелетней привычкой налаживали кое-какую немудреную ирригацию, и хозяйство пускалось в рост, продукция достаточно быстро достигала очень и очень внушительных объемов, потому что имелся гарантированный сбыт. Все эти процессы носили совершенно естественный, стихийный характер, очень сильно напоминая прочие природные явления, и со временем только набирали силу. Везде, во всех странах периодически появляются люди, способные новую силу увидеть и оседлать и, заодно, направить по нужному руслу. В Поднебесной такие люди появляются неизбежно, потому что сумма социальных навыков и достижений этой страны по-настоящему огромна, вот только чужие не имеют даже представления о величине этого богатства.
Когда, наконец, ушла первая зима, и с нею ушли болезни привыкания, его неспешный, но цепкий ум начал свою работу, которая более не прекращалась никогда, потому что это был его Путь. Начала классического китайского образования, опыт улицы, речи непонятных бродячих искателей правды образовали гремучий коктейль со здешним опытом и уроками на курсах механизаторов, включая сюда обязательную для всех слушателей политинформацию. Сокурсники из числа русских сибиряков и местных сибирских инородцев привычно пропускали "бо-дья-гу" мимо ушей, - но не он. Он впитывал ее всеми фибрами души и всеми порами кожи, получая из этих текстов вовсе не то, на что рассчитывали те, кто их привычно, сквозь зевоту, сочиняли. Один из способов вложить в уши стада - свои мысли, а ему оставалось только приспособить приемы для того, чтобы они действовали на его соплеменников, - и прежних, и, главное, нынешних. "Краткий курс истории ВКП(б)" стал его настольной книгой, потому что никогда не было, нет и не будет лучшего учебника по главному предмету в жизни: как победить всех врагов. За силу, умение ориентироваться в сложных ситуациях, уверенность в себе, за спокойную жестокость он начал пользовался среди сотоварищей вовсе нешуточным авторитетом. Они бы сказали проще: он обрел Путь, а, значит, силу и право повелевать. Но первый шаг к настоящей власти, к большим свершениям он сделал, когда сумел выйти на самое большое русское начальство с предложением навести порядок в грязных, вонючих, опасных, но переполненных жизнью и движением приграничных городках. И начал с Калягина, потому что власть имущие не любят, когда что-то делается через их голову, а еще Змеиный Полковник производил впечатление человека в высшей степени подходящего для его целей. В качестве коммуниста он обозначил себя еще раньше: Мао Цзэ-дун сильно удивился бы, узнав о существовании еще и такой организации его партии. И правильно, потому что на самом деле она к его партии вовсе не относилась. Варвары есть варвары: назови себя нужным именем, и получишь их поддержку.
- Калягин-тунчжи, не надо сгонять людей из "диких городков". По большей части это хорошие, трудящие люди, рабочие, крестьяне, да. Они бежали от гнета буржуазных генералов.
- Чжу, - Змеиный Полковник, дослужившийся к этому времени до звания генерал-майора, поднял на него прозрачные глаза, - не со мной. Лучше прямо скажи, что тебе нужно?
- Мы обеспесиваем порядок, а вы не выгоняете людей за границу. На убой.
- Это я проходил, Чжу. На улицах будет тихо, а все деньги от опиума, ханжи, певичек и игр пойдут исключительно только тебе. Не пойдет.
- Нет. Я думай, - вы меня с кем-то путаете, генерал-инженер. Мы построим дорогу, и наступит время думать об освобождении родной земли, Калягин-тунчжи. И даже деньги мне и моим товарищам будут нужны только на это. И ни на что другое, товарись генерал-маиор. Я коммунист, как и вы, и я собираюсь быть хорошим коммунистом. Торговля в городках - хорошо, она дает людей и силу, но от грязи мы городки очистим. Там осень хоросо - готовить борцов за освобождение, я думай, мы негласно, но официально попросим о помощи великий Советский Союз. Чтобы купить оружие и обучить стойких борцов за освобождение.
А ведь, похоже, - подумал Калягин, продолжая разглядывать китайца спокойным, ничего не упускающим взглядом, - парень не врет. Похоже, он это не ради гешефта с крупным наваром. Пожалуй, для него такое было бы мелковато, и амбиции его простираются гораздо, гораздо дальше. Надо, понятно, переговорить с Иваном Даниловичем, но я почти не сомневаюсь, что он возражать не будет. Может быть, поправит, но поддержит. Потому что это устраивает, в общем, всех.
Надо только достроить Магистраль, потому что так, сама по себе, война неизбежна, и не надо обманывать себя, и не надо обманываться мнимым спокойствием в мире. Прежние причины войны исчерпали себя, ладно, но на их место пришли новые. Те, кто считал себя хозяевами на планете, не слишком довольны итогами минувшей мировой, а поэтому рано или поздно начнется новая. Значит, нужно, чтобы началось по тому сценарию, который нужен нам. Прием "встречного пала" не при нас придуман и не нам его отменять, но никому и в голову не должно прийти, что поджигатели - мы. Да и поджигать-то ничего не надо! Вот она, война, сразу за границей, никуда не делась, тлеет и коптит, изредка разгораясь ярким пламенем, но никогда не погасая до конца, как пресловутые тюки прессованного хлопка.
Чудовищная, нескончаемая, непостижимая, кровавая, - при желании можно подобрать еще десяток точных эпитетов, - нелепость в соседней стране за Великой Стеной длилась и не думала заканчиваться. Китайцы продолжали резать китайцев, предавая, продавая, мирясь, ссорясь и заключая совершенно противоестественные временные союзы. И в этой кровавой каше метались, круша, разя и калеча, танковые дивизии и армейские корпуса американцев, для приличия разбавленные чахлыми британскими контингентами. Так метались, с визгом рикошетируя от массивных конструкций, не щадя правых и виноватых, бронебойные болванки в цехах Сталинградского Тракторного. Абсолютно бесполезное, бессмысленное занятие, потому что навести порядок в Китае могут только сами китайцы. Не годится даже в качестве практики, потому что хуже длительного отсутствия войны разлагают армию только столкновения со слабым и, главное, нерешительным соперником. С солдатами, которые мобилизованы насильно и не знают, за что воюют.
- Это дело только между человеком и его совестью. С чего думаешь начать?
- Снасяла надо укрепить городки по той стороне границы. Это надо делать быстро-быстро.
- Дело. Что от нас, в первую очередь? Оружие?
- Немнозецко потом. Я думаю, - снасяла инструменты. Деньги, - он поклонился, - с нас.
- Человек от нашего друга пришел в начале Тигра. Ван Фенг собирает людей. Так что ждать его следует послезавтра утром.
- Фенг? Прозвище или настоящее имя?
- Пусть демоны съедят их оба, а меня не занимает ни то, ни другое.
- Сколько он хочет?
- Беда в том, что нисколько. Деньги мы даем генералу Ма, как прежде, этот Ван Фенг враждует с генералом, вредит ему, как только может, но на то, чтобы удержать Дунпо у него сил не хватит. Он хочет, чтобы Дунпо не было.
- Тогда надо срочно связаться с генералом Ма.
- Я думаю, генералу сейчас не до того, чтобы ввязываться в драку из-за такой незначительной вещи, как мы.
- Тогда зачем мы платим ему деньги?
- Чтобы он не объединился с Ван Фенгом. Или каким-нибудь другим шакалом, похожим на Ван Фенга. Так что, почтенный, на этот раз придется принимать бой. Жаль, потому что это плохо для ведения дел.
- Я скажу, чтобы Сян-цзян слетал в ту сторону. Он достаточно опытен и отличит шайку нашего острого друга от прочих толп.
- Просто слетал? Может быть, ему следует отвезти Ван Фенгу подарок?
- Я поищу что-нибудь подходящее, но обещать не могу.
- Может быть, - стоит обратиться к Пенгу? Пусть попросит у своих русских друзей.
- Это было бы лучше всего, но Фенг не оставил нам времени. У нас с недавних пор живет один способный юноша, поднаторевший в варварской науке, я распоряжусь.
- Вы считаете, что к ним уже можно подходить близко?
- Наш юный друг утверждает, что - да. Как будто бы, зелье не держится на открытой местности долго. Но я все равно предлагаю зайти с наветренной стороны. Просто на всякий случай.
Бомбы Чжоу Сян-цзяна накрыли отряд Ван Фенга на дневном привале. Там большая его часть и осталась. Изломанные судорогами тела людей и лошадей, черные от удушья лица, синие вывалившиеся языки, белая пена на лошадиных мордах, белая пена на почерневших лицах. И даже с наветренной стороны ощущалась вонь нечистот. Часть отряда рассеялась, но даже из тех, кто успел убежать, уцелели далеко не все. Часть умерла от болезни, вызванной действием яда, через сутки-двое, часть - надолго потеряла возможность владеть телом, и только немногие сумели восстановить силы после нескольких дней болезни. Ван Фенг погиб одним из первых, через несколько минут после взрыва бомб.
Успех был полный, но большой радости отчего-то не было, говорить не хотелось, и довольно долго они ехали молча. Наконец, Цзин Фу-хуа, самый богатый человек Дунпо, произнес, не глядя на собеседника.
- Это ваше юное дарование...
- Да, почтенный?
- Я хочу, чтобы его выкинули из города.
- Но...
- Я сказал, - за городскую черту. Пусть ему построят фанзу, выкопают землянку, дайте ему подручных из числа младших сыновей, но - на западном склоне Западной Сопки. И чтобы не ближе четырех ли от заставы. Случись что, и в городе не останется даже мокриц.
- Ваша мудрость, почтенный Фу-хуа, не перестает меня восхищать. Еще что-нибудь?
- Этот Сян-цзян... Он что - коммунист?
- Ваша мудрость...
- Мы платим коммунистам? Я плачу коммунистам?
- Скажем, - не без того, почтенный, нет людей, которые не брали бы своей платы за покровительство. Даже если они отказываются от денег, какая-то плата все равно потребуется. Рано или поздно.
- Коммунистам в качестве платы нужно все имущество подзащитного.
- Пусть почтенный оставит заботы своему ничтожному слуге.
- Объясни.
- Мои способности слишком ничтожны. Не знаю, как я смогу объяснить.
- Просто. Как объяснил бы самому себе.
- Их организация возникла здесь, она состоит из людей Дороги. Новых людей. Они заняты строительством новой жизни, а не переделкой прежней, и ничем не напоминают крестьян Увлажняющего Мао. Они доставят нам хлопоты, с ними придется считаться, к ним придется прилаживаться, но рано или поздно договоримся, и дышать нам позволят. Как всегда: что-то потеряем, что-то получим.
- А нельзя как-нибудь совсем без коммунистов?
- Вы требуете от позднорожденного ясновидения, которым он не обладает. Могу только предположить: лучше на это не рассчитывать. В нашу эпоху ветер времени раздувает паруса коммунистов, и только Небо ведает, когда наступит перемена ветра. Не видеть этого глупо, но жить, тем не менее, надо.
Светлый образ I
1956 год. Март
- Белогуров, Альберт.
Молодой, со светлыми кучеряшками, и от молодости страшно серьезный: называть себя "Аликом" не предложил.
- Рыль. Владимир.
Вот и познакомились. Владимир Семенович не долго проплавал на подводном корабле, атомные машины притягивали его, как ядро - электрон. Будучи командиром, а следовательно, - хоть отчасти хозяином своего времени, он за время долгих плаваний успел сделать несколько проектов. По причине того, что подготовка у него была все-таки несколько другой, а практики реального проектирования не было вообще, проекты отличались порядочной безграмотностью. Все, до единого, но последний оказался настолько глупым и наглым, что привел товарища Доллежаля, то есть, в такое восхищение, что он настоял на встрече с моряком.
- Вы, уважаемый, совершеннейший неуч, да. Вам нужно учиться, то есть, буквально всему. Выучить букварь прежде, чем пытаться писать поэмы. За парту, сударь! И, так уж и быть, параллельно можете поработать у меня...
Он умел разговаривать с самыми разными людьми и очень хотел, чтобы капитан 1-го ранга Рыль оформил свой хамский проект грамотно. Дело в том, что до сих пор никто не занимался темой газофазных реакторов сколько-нибудь всерьез. Владимир Семенович обучился довольно быстро, а вот у "Стыка" возникли известные сложности с тем, чтобы подобрать ему хоть каких-нибудь единомышленников.
По крайней мере один такой нашелся в Воронеже. Воистину в Черной Земле этих мест содержится магия: начисто уничтоженный, мертвый город возродился из пепла, пророс, как зеленый росток через бетон, и теперь, задыхаясь от напряжения, спешил наверстать упущенное время. КБХА относилось к числу современнейших предприятий СССР, но и там от молодого инженера с его прожектами атомных ракетных двигателей отмахивались, как от мухи: дело, конечно, перспективное, и браться за него, в конце концов, придется, - но как-нибудь потом. В светлом будущем, а пока у нас забот полон рот и без АРД.
Познакомившись с отставным моряком, Альберт убедился, что его собственные прожекты есть не что иное, как набор скучных, лишенных малейшего полета мысли технических банальностей. Морячок на такие мелочи не разменивался. Какое-то время после знакомства ученик Козберга пребывал в состоянии сильнейшего раздражения, и дело могло бы дойти до драки, но рукопашная с флотским офицером для неподготовленного человека и в наше время есть дело совершенно безнадежное. Кроме того, если серьезный командир не планирует конфликта, то поссориться с ним, не поставив себя в глупое положение, практически нереально.
Их "вахта" оказалась чуть ли ни самой малочисленной за всю историю завода "Универсал - 2", по крайней мере, - поначалу. Петр Сергеевич Гулин присоединился к ним почти сразу, остальные подтянулись по мере необходимости. Именно остальные, поскольку первая тройка стала постоянным ядром группы, которой была суждена долгая и плодотворная жизнь. Гулин, исходно являясь креатурой Беровича, так к нему и не вернулся. Узкая, в сущности, тема: создание все более мощных потоков лучистой энергии и управление ими, заняла его на всю жизнь.
1956 год. Ноябрь. Окрестности Семипалатинска.
Работа с Петром Гулиным оказалась чем-то совершенно чудовищным. Пережившие эти месяцы утверждают, что большего уровня эксплуатации достигнуть невозможно даже теоретически. Каждый день, каждый час казались плотным, как вещество белого карлика и насыщенными, как вода Мертвого моря. Кроме того, столь интенсивная деятельность не содержала ни малейшей бестолковщины, и, кажется, за все это время никто ничего не переделывал заново. Не зря на него, тогда еще совсем молодого человека, сам Берович во времена их совместной двухлетней работы смотрел как-то снизу вверх и говорил непонятно:
- Вот где культура труда! Учитесь!
Он неоднократно пытался вырастить себе полноценного преемника, и каждый раз претендент, усвоив, казалось, все, рано или поздно уходил в самостоятельное плавание. Правда, нечего сказать, уходили всегда ради дел очень достойных и, неизменно, отличавшихся впечатляющими масштабами.
Ради этого испытания под землей, на глубине в сто метров, пришлось бить специальную штольню длиной в четверть километра, и это только самая малая из задач. Пришлось рассчитывать и проектировать специальную систему водоснабжения, потому что никакой материал не выдержал бы длительного действия лучей прототипа, а надлежащее количество воды может поглотить любое количество тепла. Воду очищали, чтобы, не дай бог, образующийся в немалом количестве пар не вынес на поверхность долгоживущих радиоактивных изотопов, а в самой воде образуются только изотопы кислорода. Они живут считанные секунды.
За процессом наблюдали целые батареи телекамер: от нормальных и, через ряд все более затемненных, до имеющих совершенно закопченный объектив. И всем им была суждена недолгая жизнь, потому что существовать, по сути, в рабочем объеме атомного реактивного двигателя очень трудно, почти невозможно. С той же целью наблюдения тут располагалась новинка, так называемый "гибкий свет": объектив соединялся с окуляром при помощи собранных в плотнейший жгут волокон из прозрачного материала. Это могло быть обычное стекло, стекло иттриевое, алмаз или, как в данном случае, лейкосапфир. Предполагалось, что что такие устройства могут проявить большую живучесть при критических плотностях светового потока.
А еще надо было крепко подумать, каким образом предстоит извлекать из штольни материалы и элементы конструкции после полномасштабного опыта: при испытании столь новаторской техники экспериментов предстояло провести не один и не два.
Украдкой перекрестившись, Рыль начал стягивать элементы в "глаз стрекозы". Камеры, обладавшие наибольшей чувствительностью объектива, отметили появление свечения в расчетное время, но довольно скоро ослепли. Причины тому имелись достаточно веские: "атомная лампа" уступала яркостью только атомной бомбе. Выглаженную полость штольни сейчас заливал свет настолько свирепый, настолько чудовищно, непредставимо яркий, что это уже переходило в какое-то иное качество. Сама по себе идея была проста, как грабли: сделать атомный светильник такой мощности, чтобы все материалы двигателя существовали на пределе термостойкости, и фокусировать поток лучистой энергии на небольших массах рабочего тела при помощи системы зеркал. Так, чтобы свирепый свет срывал с атомов большую часть электронов, разогревая его уже до десятков тысяч градусов, обеспечивая удельный импульс такой величины, который был бы принципиально невозможен для химического топлива. Вот только существует странная закономерность, природа которой неизвестна до сих пор: чем проще принцип действия устройства, тем сложнее это устройство сделать и заставить надежно работать.
После того, как "лампа" вышла на полную мощность, на контрольном посту стало даже слишком светло: из окуляров оптоволоконных устройств вырывались струи света такой яркости, что казались материальными: двухсантиметрового калибра "зайчики" на стенах пылали так, что на них невозможно было смотреть, и источали вполне ощутимый за пару метров жар. Альберт подумал еще, что, будь поверх бетона наклеены какие-нибудь багеты, то они непременно вспыхнули бы, а бетон - ничего, держался, по крайней мере - пока. А еще, параллельно, никак не мог взять в толк: как они, собственно, собирались туда смотреть? О чем, вообще, думали? Но сюда проецировался простой свет "лампы", не концентрированный зеркалами. "Шнур", достигавший пяти сантиметров в диаметре, приходился на самый центр водяной мишени, ежесекундно превращая десятки килограммов воды в перегретый, бесцветный, свистящий пар. Проходя по извитым, уложенным на манер змеевика трубкам, он конденсировался и стекал обратно, вот только уложены они были так себе, в спешке, и оттого оказались малость коротковаты. По этой причине предохранительный клапан время от времени срабатывал, развлекая бригаду испытателей пронзительным, переворачивающим нутро свистом. Во время одной из таких вот акустических атак Рыль подумал еще, что, - думай - не думай, а останешься дураком: случись что с самой "лампой", ее содержимое смешается с паром, а это вовсе ни к чему. В отличие от пара, делящаяся смесь внутри лампы была довольно вредной для здоровья, так что пришлось бы бить новую штольню.
С газофазными реакторами дело обстоит очень похоже на положение с атомными зарядами: принцип ясен, описан в учебниках, а вот с ключевыми деталями дело обстоит куда хуже. Ясно, что смесь содержит газообразные соединения актиноидов. Практически нет сомнений, что она "легирована" дейтерием, тритием, или тем и другим вместе. Имеются сведения, что состав смеси со временем изменялся, совершенствуясь. Но правда ли это, или только очень похожая на правду дезинформация, известно только очень узкому кругу людей: нет возможности проверить. Это особенно интересно, если учесть, что ЯРД в разное время независимо производил (и по-прежнему производит!) целый ряд стран или надгосударственных объединений. Правда, злые языки утверждают, что первые ЯРД Восточного Союза (USREA) были слизаны с советских образцов буквально, как говорится: найдите десять отличий. У Французской Республики опыт конструирования двигателей с ЯЭУ возник довольно рано и отличался разнообразием благодаря целому ряду пионерных разработок совместно с советскими НПО, но вот франко-германский ЯРД отличается принципиально иным способом формирования светового потока. Он совершенно оригинален, и эта "ветвь" техники впоследствии получила значительное развитие. Относительно развития ЯРД в США определенно можно утверждать только одно: они существуют и обладают некой вполне удовлетворительной эффективностью: свет двигателей "Геркулеса" был превосходно виден даже в любительские телескопы, когда межзвездный зонд пересекал орбиту Марса... Не исключено, что состав активной смеси в газофазных реакторах разных разработчиков имел существенные отличия. Но все это случилось спустя много лет после того, как в штольне под Семипалатинском зажегся прототип "Фары - 1".
Следом Владимир Семенович принял мудрое решение: впредь таких мыслей не думать, дабы не накликать. Следующая идея отличалась большим конструктивизмом. Он подумал, что толком проблему объективного наблюдения за работой прототипа решить так и не удалось, а поэтому сам прототип сильно напоминает обидную болезнь геморрой. Ни самому посмотреть, ни другим показать.
Если же без шуток, то проблема и впрямь была серьезной: поддерживать определенный уровень энерговыделения во время первого эксперимента приходилось вручную, а вот с контролем этого уровня дело как раз и обстояло худо. Пришлось ориентироваться по косвенным признакам. Так вот, судя по ним, от момента выхода "лампы" на расчетную мощность и до момента полной контракции "глаза стрекозы", после чего падение мощности уже не поддавалось регулировке, прошло сто двадцать три часа. Почти четыре с половиной миллиона киловатт-часов энергии на выходе. Но тут имелся довольно щедрый бонус: меркнущая "лампа" тоже могла добавить к скорости космического корабля свою, совсем немалую долю. Все вместе получалось весьма прилично, но, на самом деле достаточно скромно для тех задач, которые на самом деле ставились. Это ни в малейшей степени не смущало друзей: они знали, что в данной области техники увеличение масштаба ведет к качественному скачку. Только теперь, после удачного опыта следовало приступать к созданию самой по себе "Фара - 1".
Великая Блажь V: подкоп из-за забора
47 год
- А предлагаю я, в сущности, самую простую вещь: сорвать строительство надолго, или, если получится, навсегда. Вы же знаете, как обстоит дело с проектами таких масштабов: завершенный проект - большая победа, прибыли огромные и надолго, а вот проект, который завершить не удалось, хоть чуть-чуть, есть провалившийся проект, и чем больше в него успели вложить, тем глубже провал. Крах же такого проекта, как Магистраль, господин генерал, будет равносилен проигрышу полномасштабной войны. Иной раз нет нужды сталкивать противника в пропасть, достаточно просто остановить, и он начнет сползать с крутого склона сам. Чем дальше, тем быстрее, сэр. Суть предложения проста: ударить по самому уязвимому месту. На самом сложном и ответственном участке ход строительства критически зависим от иностранной рабочей силы. Если точнее, то от китайцев. Предполагаю, для вас будет не так уж сложно мотивировать те или иные силы внутри Китая к удару в северном направлении. Задача минимум - разогнать и перебить китайцев на русской территории, воспрепятствовать найму новых и, тем самым, резко затормозить строительство в Восточной Сибири. Программа максимум, - оторвать Дальний Восток от остальной страны, оставшись при этом в стороне. Вооружить оставшимся со времен войны старьем и подкупить наиболее одиозных генералов, обучить некоторую часть войск, и бросить их через границу. Все это почти не требует затрат, сэр, а получить мы можем очень много. Практически без всякого риска. Даже в самом худшем случае, если придется ограничиться только поселениями на китайской стороне, - и это будет неплохо.
- Беспроигрышная стратегия.
- Точно так, сэр. А еще тут подкупает следующее обстоятельство: нет никакой нужды вмешивать в это дело Президента. По своим масштабам оно не так велико и находится в пределах компетенции командования союзными силами в Китае.
Все эти рассуждения, безусловно, содержали свою толику сермяжной правды. Вот только даже беспроигрышная стратегия воплощается в жизнь далеко не всегда, натолкнувшись на какие-нибудь мелкие, не заслуживающие внимания, можно сказать, - низменные обстоятельства.
Во-первых, командующий американским контингентом ни на секунду не собирался устраивать провокации на советской границе. Он отлично знал собеседника, а, следовательно, не доверял ему ни на грош и вообще недолюбливал. Трижды: как англичанина, как аристократа и как вышедшего в тираж политического авантюриста. Не ему распоряжаться жизнями американских парней. Он вообще считал, что время кровавых авантюр, слава Богу, миновало, а для карьеры ему вполне хватит той войны, которая есть. То, что он, по видимости, соглашался со знатным гостем, было всего лишь данью вежливости, и не более того. Президента он в известность, разумеется, поставил. Все подробности доложил, не скрывая, поскольку гораздо лучше было сделать это самому. Не дожидаясь, пока кто-нибудь другой преподнесет главнокомандующему свою версию событий. С другой стороны, генерал Брэдли в полной мере обладал традиционными протестантскими добродетелями: профессионализмом и добросовестностью. Хоть и с подачи сомнительного союзника, идею он воспринял, и дал своему штабу разработать ее в качестве резервного плана. Просто на всякий случай.
Во-вторых, англичанин по привычке относился к китайцам, как к объекту политики, и, собираясь использовать людей хань в качестве пушечного мяса, позабыл спросить их мнения.
В-третьих, провокация не потребовалась. Все, что нужно для развязывания новой громадной войны, сделал за них человек по фамилии Ким, разве что только немного позже. Русские покровители не одобряли его намерения объединить Корею огнем и железом, но он считал, что, если уж война начнется, они поддержат его, никуда не денутся. По крайней мере, если за южан непосредственно вступятся американцы.
Практически с момента вступления в должность, Иван Данилович увлекался индустрией рыболовства и рыбоконсервной промышленностью на территории своего округа. Есть категория людей, которые за свою жизнь выдвигают совсем немного по-настоящему новых идей, может быть, даже одну, но затем эксплуатируют ее снова и снова, каждый раз поворачивая по-новому, и этого может хватить на всю долгую и наполненную большими (без всякой иронии!) свершениями жизнь. У Ивана Даниловича такого рода Символом Веры была политика привлечения ресурсов соседних стран*. Так что, исходя из этого принципа, часть мощностей по переработке и консервированию даров моря он разместил в соседней стране: своих рабочих рук отчаянно не хватало на стройке Магистрали, на возведении индустриальных гигантов, на стапелях титанических верфей и у заводских станков. А вот рыбопродукты с консервами - и еда для рабочих, и товар на продажу, и оказание интернациональной помощи братскому, но отчаянно голодному корейскому народу. Товарищ Ким с удовольствием принял предложение, и, мобилизовав широкие массы трудящихся, в рекордные сроки возвел все необходимое, при этом увеличив проектный масштаб производства почти в два раза. Наши современники как-то подзабыли, в чем состоит Главное Свойство консервов современного типа и, одновременно, главная причина их возникновения: они наконец-то позволили генералам и политикам воевать зимой. Об этом не подумали ни союзники товарища Кима, ни его враги. Поистине удивительно, какие последствия могут иметь самые, казалось бы, рутинные, вполне естественные решения по хозяйству.
Есть и четвертое обстоятельство: желания крупноформатных негодяев, к сожалению, имеют свойство сбываться. По какой-то причине Господь нередко дает им то, чего они просят. Вот только, зачастую, это бывает больше, чем они хотели. Иногда, - так даже намно-ого больше.
- Вот, берите пример с сержанта Суна. Два года тому назад читал по складам, и по-русски понимал с пятого на десятое, а теперь? Кто еще так знает материальную часть, а? Машина, можно сказать, в идеальном состоянии, вылизана, блестит, как у кота - яйца. Первое место по вождению на дивизионных соревнованиях! А вы?
* У Ивана Даниловича таких руководящих идей было целых три.
Помимо международной интеграции, при которой ресурсы и обстоятельства сторон дополняют друг друга. Были еще две: мелочь, которую будут тиражировать ежедневно миллионы людей относится к разряду явлений крупных. Отсюда его пристальное внимание к небольшим усовершенствованиям, организационным решениям на уровне каких-нибудь звена или бригады и т.п., перспективным в плане распространения. И убежденность, что в любом народе новое рождается среди простонародья, а дело верхов - замечать, улучшать, доводить до пределов совершенства.
Сун Бо познакомился с Чжу Гэ-ляном на курсах механизаторов, и тот взял перспективного парня на заметку, привлек к работе партийной ячейки. Чуть позже, когда началась полномасштабная подготовка национальных командирских кадров, одним из первых рекомендовал его в бронетанковые войска. Чуть ли ни главное для вождя качество, - уметь разбираться в людях. Находить нужных людей, доверять людям, проверять людей.
Формальности решили с гениальной простотой: кандидатам дали советское гражданство, паспорта с новыми именами и призвали на военную службу в Красную Армию. Позаботились, чтобы проходила она в учебных частях и, несколько позже, в образцовых частях и соединениях ДальОсВО. В это время они были, пожалуй, наиболее боеспособными войсками Советского Союза. Борис Юрьевич Сун, естественно, попал в танковые части. Академические успехи человека, который искренне считает учебу величайшим благом, а возможность учиться величайшей удачей, разительно отличаются от таковых у обычного школяра. Инструктор, человек из простой деревенской семьи, да еще косноязычный на специфический военный манер, не мог передать того, что точно видел и понимал. Того, например, что косоглазый Борис стремится вникнуть в смысл и суть военного, танкового дела, и только в очень малой степени нуждается в обычной армейской дрессировке. Только в той мере, чтобы стать более-менее своим. Сколько таких было? Кто знает. Скорее, не тысячи, а десятки тысяч. Вот только дослужить им не дали. Время поджимало так, что скоро стало не до церемоний. Прошедшим обучение китайцам предстояла титаническая задача обучения военному делу соплеменников. По сути, превращение по большей части слабосильных, истощенных, неграмотных людей, сроду не державших в руках оружия, в боеспособное войско. Чжу Гэ-лян в своей прежней жизни насмотрелся на пестрое, разношерстное отребье, считавшееся в Китае - войском, и ни за что не желал себе такого счастья.
Для каждого народа, для каждого этапа, для каждого конкретного социального окружения существует свой, особый способ обретения популярности в широких народных массах. Он тем эффективнее, чем в большей степени вождь верит в собственные слова и действия, чем меньше в них преднамеренного обмана. Чжу Гэ-лян, продолжая оставаться сознательным, передовым рабочим, ударником коммунистического труда, наряду с обширнейшей политической и организаторской деятельностью, теперь еще и проходил у старого приятеля инструктаж по военному делу. Практически на общих основаниях, только с небольшой поправкой на куда лучшее знание техники, хорошую грамотность и близкое знакомство с инструктором. По сути же Сун Бо вел с ним индивидуальные занятия, порой передавая содержание целых глав несколькими фразами в самых простых словах, и, надо сказать, с очень неплохим эффектом. У них за время знакомства выработалось очень эффективное взаимопонимание, и многих слов, действительно, не требовалось. Если бы самому Сун Бо кто-нибудь сказал, что он является очень толковым педагогом, он, наверное, крепко удивился бы. А наличие у него этого личностного свойства в перегретой обстановке тех лет тоже повлекло за собой неожиданно далеко идущие последствия. То есть неожиданно для западного человека, и, наоборот, вполне естественные для своих условий, своего народа и этапа. Периода Большого Начала, когда еще нет устоявшихся правил, и время само устанавливает правила. Когда началось, все те, кого учил Сун Бо, дружно захотели воевать непременно под его началом. Во-первых, они вполне резонно считали, что в таком случае будут целее. Ну, а еще они искренне хотели победить.
Когда великие державы берутся вооружать каких-либо очередных Младших Братьев, они ведут себя, в общем, одинаково: норовят сбагрить им какое-нибудь старье, которым забиты склады и арсеналы, когда предстоит перевооружение, а выкинуть, вроде как, жалко. В лучшем случае это бывает "старье" довольно-таки новое, в заводской смазке. Против того противника-де сойдет. В данном случае от этого, освященного годами и десятилетиями, принципа тоже не отошли: после войны прошло чуть более пяти лет, и на арсеналах, в ангарах и гаражах находилось устрашающее количество оружия и боевой техники выпущенного во время войны, да и позже, по инерции. Новехонькие "Т-34-85" с модифицированными дизелями, сотни "ИС-2", тысячи "косичек" "Як-3С", "Ла-5С", поршневых штурмовиков Ильюшина, бомбардировщиков Петлякова, Туполева и прочее, и прочее, и прочее. Но, однако же, имелась и новация: Младшим Братьям впервые в истории предполагалось, наряду со старьем, передать некоторое существенное количество новейшей серийной техники. Образцов, переход на которые в собственных войсках еще едва начался или даже только планировался. Упустить шанс проверки новой машины в реальных боях стало бы, разумеется, верхом неразумия. Впоследствии такой подход станет общеупотребительным, но в те времена казался необычайно дерзновенным.
Оружие мирного времени разительно отличается от того, что выпускают во время войны. Ни к чему стараться и делать танк, рассчитанный на годы, если он не проживет и трех боев. Танк мирного времени должен сохранять боеспособность годы и десятилетия, хорошенько, без спешки обучить, пропустив через себя, пять-шесть экипажей, до того момента, как мирная жизнь кончится и начнется очередное кровопускание грандиозных размеров.
"Т-44" весил тридцать шесть тонн, имел просторную целиком кристаллизованную башню полусферической формы с многокомпонентной броней и бронирование корпуса, выполненное по сходной технологии. Их делали, не мешкая, не тратя напрасно драгоценного времени, но и без лихорадочной запарки военных лет, не только тщательно отделывая, но и обдумывая массу всяких мелочей, на которые в минувшие годы не хватало времени.
Танк глядел на окружающее куда более многочисленными и широко открытыми глазами, поскольку тот самый "гибкий свет" давал к тому куда большие возможности, обзор получался такой, что хваленые немецкие танки были, по сравнению с этим, разве что полуслепыми инвалидами в лучшем случае. Однако же бывалые фронтовики только скептически поджимали губы, глядя на сдвижные "веки", пригодные как для того, чтобы наглухо закрыть объективы из толстенного кристаллического стекла, так и для того, чтобы протереть их в случае загрязнения. "Чешуя, - уверенно говорили они, - изъ...ство до первого боя. Вон до войны тоже много всяких "вензелей" придумывали, а что осталось?". С другой стороны, - до сих пор никто еще не установил границы, за которой кончается опыт и начинается консерватизм. Подарив танку дополнительные пару минут жизни в плотном бою, "чешуя" уже окупалась многократно. Даже в том случае, если бой по-прежнему оставался единственным в жизни машины.
Пушка в сто миллиметров стабилизировалась по вертикали и наводилась при помощи автоматического аналогового прицела, узлы поперечно расположенного дизеля мощностью в пятьсот пятьдесят киловатт предусматривали "пассивную смазку", а все детали, подлежащие износу или коррозии, имели покрытие из нитрида кремния. Создатели говорили, что танк может простоять в законсервированном виде миллион лет, и после этого в него останется только залить горючее, потому что ни коррозия, ни контактная "сварка" деталей этому устройству не грозили. Как тому самому камню, потому что камень по определению находится в равновесии с окружением и оттого - вечен. Те же фронтовики, уже без всякой иронии, молча и про себя, были уверены, что в бою он проживет, как и положено, от двух до пятнадцати минут. Хотя что да, то да, - при нормальном экипаже машина могла бы сжечь "тигр" километров с трех, и без малейшего риска для себя. По идее, должен был получиться лучший танк всех времен и народов, но так это или же нет, мог показать только бой. Именно по этой причине китайских курсантов учили еще и на новую машину. Всего предполагалось поставить около двух сотен танков нового типа. Ежели что, конечно.
И восемьдесят процентов китайцев, проходивших подготовку в летных школах СССР, тоже были из числа людей Магистрали: один перед другим, жесткая соревновательность, и моментальная замена неуспешных, - следующими в бесконечной очереди. У прочих курсантов они, как правило, не вызывали любви, но само их присутствие подтягивало, заставляло проявлять усердие.
- Почти каждый день продолжаю вспоминать товарища Владимирова. Они на самом деле вызывают не то что, страх, а...
- Опаску?
- Пожалуй. Или, скорее, очень серьезное отношение к себе. А еще удивляет поразительная глупость белых господ, которые полтора века вели с Китаем дела, и умудрились так ничего и не понять. Если мы не хотим, чтобы тут, - благодаря нашей активности! - выросла на прежнем безлюдье новая провинция Поднебесной, мы должны продумывать каждый свой шаг. Буквально каждый
- Считаете, что мы совершили ошибку, когда привлекли их к стройке?
- Во-первых, не "мы", а "я". Не люблю снимать с себя ответственность. Во-вторых, - не считаю. Не могу объяснить, но знаю, чувствую, что так надо. Не только из тактических соображений простой нехватки рабсилы, а стратегически. Мы сделаем нашу, совсем новую Сибирь, новое Приморье, и будем здесь жить рядом с китайцами. С этой точки зрения принципиально важно, какой именно будет соседняя страна.
- На самом деле вариантов не так много. Враги, соперники, друзья.
- Я думаю, что не так все просто. Усилившиеся союзники порой становятся соперниками. Или, может быть, будет правильнее сказать на буржуйский манер: "конкурентами". А два старинных врага, потеряв былой напор, вступают в крепкий союз надолго. В жизни нет состояний, в ней есть только процессы. Нам надо стремиться к тому, чтобы соседям была выгодна наша сила. Как сделать, не знаю. Как говорится, толкач муку покажет...
- А будет?
- Кто?
- Толкач?
- Будет. Ой, будет! И, боюсь, слишком скоро.
- Войны редко бывают во-время.
- Это если не напасть самому.
- Ну... если только есть возможность затеять не слишком большую войну. В большой войне неизбежно возникает слишком много непредсказуемых осложнений. Ее невозможно контролировать. А ту-ут...
- Да. Тут нам малая война не грозит.
- А они что про себя думают?
- Очень правильно думают, товарищ командующий округом. Собираются в полном составе записываться в добровольцы, если что. У них уже и списки готовы, и должности укомплектованы. В один день поднимутся...
Не то, чтобы для командующего слова его правой руки были каким-то откровением, но, однако же, они подводили какой-то итог тому, что прежде не было определено до конца. Помолчав, он спросил:
- Чего делать-то будем, Иосиф Родионович?
- Выкрутимся как-нибудь. Не впервой.
- Опять баб привлекать? - Командующий вдруг выругался без адреса, просто куда-то в пространство, что, вообще говоря, вовсе не было для него характерно. Бросил он это дело в конце двадцатых, оставив "словесность" для тех случаев, когда другим способом добиться правильного понимания не получалось. - Когда они время найдут детей-то делать? Долго ли из бабьей поры-то выйти.
- Так и прежде без дела сроду не сидели. А детей при этом по восемь-десять душ. Успевали как-то.
- Ты домашнее хозяйство со службой-то не мешай. Как дома ни крутись, а ребятенок все равно при догляде.
Этим вечером в его блокноте появилась надпись: "Надомницы" - дважды, жирно подчеркнутая, а далее следовало: "Как" - и пять вопросительных знаков в скобках. С каких, все-таки, мелких шагов начинается, порой, дорога в тысячу ли. Народному хозяйству позарез требовались десятки, если не сотни миллионов человеко-дней, что могли дать ему сидящие с детьми домохозяйки. Ему нужно было освободить множество мужчин для дел, где их действительно нельзя заменить, но для достижения тех или иных целей можно действовать очень по-разному, и попытка реализовать идею на практике имела куда более значительные и многоплановые последствия, нежели можно было представить. Разговор, понятно, серьезный, но, в общем, этот эпизод можно отнести к категории "поговорили и забыли", потому что жизнь есть жизнь, следом началась война, и стало не до каких бы то ни было далеко идущих планов. Вот только реальные проблемы как раз и отличаются тем, что забыть о себе не позволяют. Как-то умеют о себе напомнить, причем с самой неожиданной стороны.
Хлеб Насущный I: темная ночь
Даром, что безлунная, ночь все равно выдалась потрясающей. Тепло, тихо, чуть заметный ласковый ветерок с Дона нес упоительное, не разбираемое на составные части благоухание позднего, зрелого лета. Весь день напролет никто, почитай, и не спускался в полуподвал разоренного дома, ставший пристанищем для молодой семьи. Верка и готовила тут, в подобии летней кухни, расположив керогаз на сколоченном мужиками столе. Накрутившись за день, убыла спать, как стемнело, и демонстративно, показывая, кто в дому хозяйка, унесла с собой лампу. До этого начал тереть глаза и клевать носом пятилетний "старшой", Валерка, до одури набегавшийся за день. Еще раньше убыла "малая", двухлетняя Лариска: возилась-возилась себе в разных углах захламленного общего двора, что-то приговаривая, да и замолкла вдруг. Опыт показывал, что такое вот внезапное молчание наступало неспроста и неизменно имело свою вескую причину. Одно из двух: либо шкодит, либо, как сегодня, заснула, где была. Ткнулась лбом в кирпичи, подогнув ноги под живот, и даже не пошевелилась, когда отец поднял на руки и унес вниз, как отключили ее, ей-богу. Друзья-однополчане Борис да Василий восприняли Веркин демарш с лампой подозрительно кротко. Спать не хотелось, ночка шептала, некоторое время они светили цигарками в темноте, а потом Василий завел двигатель "ушки" и кинул к столу переноску. Уж чего-чего, а "самогонной" солярки в его автоколонне было вдоволь. Со светом последний год стало куда лучше, но все-таки не вволю, на ночь пока что отключали. Станции восстанавливали, и строили новые, но работающая на пределе напряжения индустрия требовала еще больше электричества.
- У тебя ничего не осталось, а?
- Откуда? Все, как есть, закончилось. И так Верка косилась на твою брагу...
- Нашла алкашей. Но вот сегодня - потребил бы. Душа просит.
- А нету! Хотя, - постой-ка... Ты ж при машине? Давай на Грамши, - и на шоссейку. Там, мужики гуторили, всегда есть. В любую ночь-полночь, особенно если безлунная.
- Ничего себе, - ближний свет...
- Ближе нету. Власти.
Длиннейшая, пересекающая чуть ли ни половину громадного города улица Грамши переходила непосредственно в Кубанское шоссе, и путь туда, действительно, был не близкий, - но это, разумеется, не касается экспедиций за выпивкой. В ноябре? В десятом часу?! По грязи за семнадцать километров на тракторе в соседнее село?!! За самогонкой??? Да враз!!! А уж в такую добрую ночь, да по сухой дороге, да с добрым двигателем - сам бог велел.
В том месте, куда машина принесла приятелей, было так же темно, как и везде. Огоньки вспыхивали то тут, то там, и сразу же поспешно гасли, но вот приглушенное, всепроникающее гудение говорило о том, что кругом ведет активную ночную жизнь немалое число людей. Как бы ни многие сотни. Вдоль обочины сидели на ящиках, сложенных во много слоев пустых мешках, картонках или просто на старых газетах, выложив товар на перевернутое ведро, молчаливые люди. Несколько не бог весть каких яблок, лучок, пяток пучков укропа. Белые головы сахарной свеклы, явно не со своего огорода. Но, с другой стороны, - могли же человеку выдать трудодни этой самой свеклой? Пара тыкв и десятка три разнокалиберных картофелин. Инвалид с рубленым самосадом и самодельными папиросами. О! Корзинка с белыми абрикосами. Старое сало по соседству с несколькими кусками копченой грудинки. Несколько морковок и три свеклы, красных. Горсти три творога на белой тряпице. Вот только они прошли метров двести, а ряд этот все длился и длился, и конца ему не находилось.
- Тут на километр, если не больше.
Водитель, помедлив, извлек откуда-то полезную и завидную вещь: небольшой, но яркий фонарик.
- Вася... Если б я не знал тебя раз, два, три... вот уже пять лет, то подумал бы на тебя нехорошее. Что ты промышляешь по ночам невесть чем...
- А, это... Меня ж в Казахстан гоняли, так там у переселенцев бабы на дому делают, для себя, под заказ и на продажу. Взял десяток, для пробы. Хорошо разошлись. Другой раз больше возьму.
К друзьям придвинулась темная фигура с неразличимым во мраке лицом.
- Чего ищем, граждане? Или имеете продать? Запчасти, резина? Соляр?
- Что? А, не-е... Добавить хотели, а взять негде.
- А-а... - голос фигуры заметно поскучнел, - это вам к Павлину. Де-ед! Тут граждане желают иметь натур-продукт...
- Разглядел? Ну и гаси, нечего маскировку нарушать...
- Так не отравиться бы. А то приятель купил у одного такого, так ослеп и чуть не помер...
- Господь с тобой! Пробуй, - он отлил мутной жидкости в рачительную, чуть больше наперстка, стопку, - ну?
- Да-а... Такое и впрямь не подделаешь. - Борис сделал паузу. - А чего у тебя кличка такая, - Павлин?
- Сам ты кличка... По паспорту я Павлин Агофонович, понял?
- А-а. Так почем самогон-то у тебя, ветеран?
- Ты вот что... Давай махнем, а? Я тебе всю четверть, - а ты мне эту штуку? Мне, при моих делах, на дворе куда как способно...
- Да ты что, дед?! Хотя... Как говорится, из уважения к твоим сединам. По рукам.
Они в молчании прошли еще метров сто, и ряд торгующих продолжался, а потом повернули обратно, к грузовику.
- Слышишь, чего?
- Ну?
- Не зря мы сюда приехали. Знаешь, что мне здесь вдруг пришло в голову?
- Это правда, что "вдруг". Ну?
- А мы, похоже, начали вылезать. Из разрухи-то. А то живешь-живешь, а все кругом жопа какая-то. И жить вроде можно, а глаза не глядели бы.
- А! Кристаллизатор. Поменьше, похитрей, а разобраться можно... Ну-ка, зовите этого пацана...
- Уверена?
- Чай, всю войну над ими закладчицей горбатилась, - она пренебрежительно оттопырила губу, - не, больше: почти четыре года. Убереглась вон, а которые и ослепли.
- И справисся?
- Чай не бог весть что. Вон Лидка с третьего барака вообще бригадиром наладчиков была. Сань, - сбегай, позови...
КУМ (Кристаллизатор Универсальный Малый) "Пионер" привезли в поселок переселенцев после долгих сомнений, на пробу, после неожиданного успеха предыдущего этапа. Правду сказать, особого универсализма у этого устройства как раз и не было. В чем-то неизмеримо более совершенный, универсализмом он уступал даже довоенным устройствам, в которых закладка производилась вручную. По сути, он содержал только блок для производства "объемного" текстиля, и второй, для формирования и пропитки. Отсюда, в общем, понятна определенная ограниченность номенклатуры изделий. Предполагалось, что на этом устройстве невозможно будет делать хотя бы оружие. Наивные. В самом крайнем случае, - несколько затруднительно. Поначалу некоторые подрядились работать на дому комплектовщицами, ну а там недалеко оказалось и до сборки. Комплектовали кто где, и сами, и детей, бывало, приспосабливали, а под сборку, как правило, строили отдельные бараки, ставили столы и проводили освещение поярче. Очевидно, именно из-за этого света эти своеобразные мануфактуры нового времени и получили архаичное прозвище: "светелки", "светлицы". Они собирали схемы для радиоаппаратуры и других электронных приборов, упаковывали их и наклеивали ярлыки со своим именем и номером договора. Их продукцию собирали и отвозили на завод, где проверяли качество, после чего пускали в сборку готовых изделий, и это было достаточно неудобно. Естественным решением во многих случаях стало снабжение надомниц еще и корпусами, и всем потребным для того, чтобы они делали готовую продукцию. Ее, минуя завод, свозили на специальные контрольные пункты, после чего отправляли непосредственно потребителю или в торговую сеть.
После этого смелый эксперимент с поставкой "Пионера" на места компактного проживания значимого количества надомниц представлялся решением вполне естественным. Теперь для производства корпусов достаточно было поставлять только нить для неорганического текстиля и пропитку, - ее состав зависел от предназначения изделий. От пятнадцати и до двадцати пяти "бензиновых" в месяц, в те поры становилось неплохим подспорьем для семей, в которых работал один отец. Там, где в производственный процесс включались подросшие дети, доходило и до сорока, даже сорока пяти. Вот только аппетит приходит во время еды, и со временем, по мере развития движения, начинало хотеться большего. Из кое-каких комбинаций нити с пластиком получалась совершенно несокрушимая обувь, а на детях мало того, что обувка так и горит, так они еще имеют скверную привычку из нее вырастать. Пытаешься, это, надеть на чадо по весне то, что он снял осенью, а оно и не лезет. Ну вы же понимаете: беда, да и только. Мужу сапоги взамен латанных-перелатанных, чуть ли ни армейских еще, с фронта. Так за год набегало и еще рублей тридцать - сорок, - шутка? И все бы хорошо, да только "Пионер" полагался один на двадцать, пятьдесят, а то и сто работниц в зависимости от конечного продукта. А это получается несправедливость и масса горючего материала для крайне разрушительных женских дрязгов. С другой стороны, - оператор КУМ, - она же (не часто, но бывало, что и "он", потому что инвалидов тоже хватало) работала? Чего ради работать на чужого дядю - даром?
Так и вышло. Поначалу тишком для своих, почти по себестоимости, только не было бы шуму. По очереди! Не чаще раза в квартал! Со всеми предосторожностями! Зато по справедливости и все недовольные временно притихли.
Но слишком уж ничего не было. Слишком большим оказался спрос, обеспеченный деньгами с казенного производства. Это обстоятельство, как известно, преодолевает любые препоны. Если одному позарез нужны сапоги или лечение, а другой это умеет, полностью разделить их не может даже самое зверское государство и даже самые идиотские из законов. Так достаточно скоро появились "некондиционные" пропитки и "бракованные" катушки нити. На рынок пошла товарная продукция с фабрик, которые государство вовсе не строило. И с этим, естественно, начали, было, решительную борьбу.
Да вы что, - с ума сошли? Отставить немедленно. Оставьте в покое полностью до особого приказа. Тех, кто не понял, отстраним от должности за глупость, косность и непонимание текущего момента. Если хотите, то за непонимание законов диалектики. Как себя вести? НИКАК не вести, если выполняются планы по поставкам конечной продукции. Если не выполняются, - разрывать договор, отбирать казенное оборудование, но оставить возможность выкупа. Тогда и обкладывать налогом по закону. Что? Нетрудовые доходы? Желаете попробовать, уважаемый товарищ? Нет? Почему-то я так и думал.
А если серьезно, то вопросы налогообложения мы обязательно рассмотрим, но только позже, когда станет ясно, что явление по-настоящему жизнеспособно и служит на пользу советскому народу.
Одним из выводов, сделанных Иваном Даниловичем из многообразия жизни вокруг него, был еще и этот: новое, если оно только по-настоящему перспективно и важно, творится исключительно простонародьем, рождаясь из самых насущных потребностей каждого дня. Почти бездумно, чаще всего без настоящего понимания истинной важности происшедшего. Понять эту важность, развить, довести до совершенства и придать надлежащий масштаб, уже задача элиты. На то она и элита, для этого она, по большей части, и нужна. Так что, столкнувшись с чем-то новым и насущным, он действовал по одной выстраданной схеме: посмотреть, не вмешиваясь, понять тенденции, и только после этого, при необходимости, поддержать, направить в нужное русло. При необходимости, подобрать и приставить подходящего человека. По возможности, не поднимая вокруг излишней шумихи.
"- Товарищи, я понимаю, что принятое нами решение может показаться кому-то неоднозначным с точки зрения идеологии. В этих сомнениях есть свои резоны, и мы тоже вовсе не так легко его приняли. И при выработке его руководствовались совсем простыми положениями. Стране трудно, товарищи. Но вот здесь, на таблице, хорошо видно, каких капитальных затрат потребовало бы возведение социалистических предприятий, способных произвести тот же объем продукции, и спустя какое время она начала бы поступать в народное хозяйство. А здесь еще не учтено производство парка станков, необходимых для сборки радиосхем и схем электронных приборов, и с успехом замененных нами ручным трудом надомных работников. Народнохозяйственный эффект был очевидным даже на первых этапах, когда качество заметно страдало, а организация процесса находилась еще в стадии становления.
Что мы видим в результате? В результате мы видим опережающие темпы радиофикации, телефонизации и автоматизации народного хозяйства. Всего того, чего нам так не хватало в предвоенные годы. Нехватка чего так дорого обошлась стране рабочих и крестьян в трудные годы войны. Подчеркиваю: опережающие даже по сравнению с, без преувеличения, ударными темпами восстановления и развития всей социалистической индустрии, всего народно-хозяйственного комплекса в целом! Я понимаю, что ручной труд, - это не наш путь в будущем, товарищи. Но это решение не только помогло нам выиграть драгоценное время, но и позволило подготовить достаточно опытные кадры для развития радиотехнической и электронной отросли на будущее, на новом этапе ее становления. У тех, кто освоился в этом новом деле, по-настоящему высокая культура труда, товарищи.
Второй аспект, может быть, не так очевиден, но, на мой взгляд, не менее важен.
Присутствующие могут не соглашаться, но я считаю, что окончательная победа в противостоянии с капитализмом будет достигнута тогда, когда достаток советских людей, высокая культура быта их будет находиться на уровне высших мировых достижений, или - превосходить их! Когда любой иностранец, приехавший в любой город, в любое село, сможет наглядно убедиться, что социализм способен не только одолеть самую мощную армию империалистической державы в прямом военном противостоянии, но и обеспечить простых тружеников современным жильем, добротной одеждой и передовой бытовой техникой. В конце концов, наполнить прилавки магазинов качественным продовольствием и другими товарами. Только это не оставит нашим врагам самой возможности для злобных домыслов и инсинуаций...".
На самом деле все это было не случайно и совсем не просто. Имела место очередная, не первая и далеко не последняя попытка убрать Черняховского с занимаемого им места. Собралась группа товарищей, и решила, что "Ванька" захапал себе уж слишком большой кусок и решила выскочку немножечко сожрать. А для этого накопали ему грехи по части идеологии и чистоты учения Маркса-Ленина-Сталина. А люди несколько более образованные по части исторических аналогий припомнили историю Римской Империи, когда бурный рост Бизантия предопределил распад гигантского государства на две части. Кстати, отколовшаяся восточная половина пережила западную ровно на тысячу лет.
Возможно, именно характер претензий стал основной ошибкой обвинителей. Даже часть тех, кто разделял мнение о "слишком жирном куске" была против принятия решения по мотивам идеологии. Это было как-то несвоевременно и несовременно, и даже неприлично, как эксгумация трупа собственной бабушки в качестве доказательства на пустяковом судебном процессе. А вот сторонников у него оказалось неожиданно много. Все осталось по-прежнему до следующей попытки, но публичные объяснения ему все-таки пришлось дать.
Разумеется, дело не обошлось только обувью и одеждой. Совсем нет. Те самые фонарики тоже стали одной из первых ласточек. С определенного момента сырье и кое-какие комплектующие стало возможно купить вполне официально, просто-напросто за деньги. Куда интереснее другое: откуда появились конструкторские разработки, как будто специально придуманные для производства на дому. Разработки весьма профессиональные при том, что никто так и не признал своего авторства. Очень солидный толчок развитию данной системы производства, дала, безусловно, массовая телефонизация страны. Пока речь шла об изготовлении непонятных плат для АТС и вполне понятном, радостном изготовлении самих телефонных аппаратов, было еще туда-сюда. Хотя, надо заметить, в один момент вдруг оказалось, что шестьдесят процентов телефонных аппаратов прошли через руки надомниц. Но потом Целина с ее безмерными расстояниями и редким населением потребовала телефонизации в кратчайшие сроки, и тут та-акое началось...
Реализация особо масштабных инфраструктурных проектов обладает своеобразной, парадоксальной инерционностью. Именно в соответствие с ней потребность в строительных и конструкционных материалах начала снижаться тогда, когда работы на самой магистрали достигли чуть ли ни максимального размаха: магистраль строилась, а вот колоссальная индустрия, обеспечивающая стройку всем необходимым, была УЖЕ построена. В излишке могли оказаться поистине титанические объемы железобетонных конструкций, арматуры, стекла, резаного камня, базальтового волокна и просто плавленого базальта, металлического и каменного профиля всех номенклатур, стекла, цемента и прочая, и прочая, и прочая. А, следовательно, громадные производственные мощности, доведенные технологии и сработавшиеся коллективы, в которых производительность за время работы выросла в два-три раза. В конце концов, люди, из которых состоят эти коллективы. При капитализме снижение конъюнктуры неизбежно вызывает те или иные явления кризиса, но искусственной системы планового хозяйства это никак не касается. На том этапе строительства социализма, когда ничего не было в избытке, а существовали только нехватки, никому даже и в голову не могло прийти остановить отлаженное производство: нет прежней нужды в индустриальном строительстве? Будем строить жилье. Имелось, правда, и кое-что новенькое, не вполне социалистическое: аналогичные проблемы возникли примерно одновременно во всех странах, причастных к строительству Магистрали, так вот тут советское руководство скупило все излишки строительных и конструкционных материалов не раньше, чем цена на них упала до трехлетнего минимума...Но, в общем, обиженным не ушел никто.
Масштаб жилищного строительства дважды удвоился за три года и достиг по-настоящему небывалой величины. Согласно официальным данным за пятьдесят второй год только государственные строительные организации сдали более трехсот двадцати миллионов квадратных метров жилья, но это далеко не исчерпывает истинных масштабов стройки, потому что, помимо государства, строили все и всеми способами: предприятия, ведомства, жилищные кооперативы и индивидуальные застройщики. Тот размах стройки, тот рост ее темпов были перекрыты только через тридцать пять лет без малого и в совсем, совсем другой стране. Интересной особенностью этого строительного бума, отличавшей его от всех прежних эпизодов массового строительства, являлась исключительная добротность возводимого в колоссальных объемах жилья: требования к материалам и конструкциям остались теми же, "магистральными", то есть, по сути, очень высокими. Никому и в голову не пришло ломать налаженные технологии для снижения "слишком высокого" качества продукции, потому что такая перестройка не окупила бы ожидаемой экономии. Районы массовой застройки времен конца сороковых - первой половины пятидесятых можно видеть и до сих пор. Никуда они не делись, эти двух-, трех- и шестиэтажные микрорайоны из бетона, армированного базальтовым волокном, с трубами, отлитыми из камня, и под крышами из вечного, небьющегося шифера. Простояли по сорок-пятьдесят лет, не нуждаясь в капитальном ремонте, и простоят еще столько же. Правду сказать, поначалу районы новостроек выглядели довольно тоскливо, напоминая по весне эскадры кораблей посередине разливанного моря грязи, развезенной грузовиками и тракторами, а потом - ничего, то, что называется, обжились. Дороги и дорожки - проложили. Выросли деревья, высаженные на субботниках и отдельными энтузиастами, проклюнулась травка. Откуда-то, будто сами собой, появились скамеечки, дощатые столы на крепко врытых столбах, бабушки в платочках, подзаросшие, но буйные клумбы, заборчики, превратившие пустые промежутки между домами в дворы, а в дворах этих с успехом выросло по нескольку поколений вполне приличных людей, для которых эти приземистые новостройки навсегда стали родным, уютным домом. Тем, что спустя несколько десятилетий стали называть "малая родина".
Знаете, что такое "простое воспроизводство рабочей силы"? Нет? Если попросту, по-человечески, так это такая жизнь, когда вкалываешь изо дня в день, круглый год, год за годом, а твоя единственная жизнь не становится лучше. Когда это лагерь, то это понятно, это по-нашему, так что никаких вопросов. Но когда, типа, - на воле? Когда тот же подвал, та же одежонка, сто раз штопанные носки и сапоги, в которых пришел с фронта? Тут вопросы возникают сами собой, взаимопонимание с властями тает на глазах, а там и вера в идеалы идет на убыль. И становится недалеко до беды. А ведь был же, и не один даже год длился этот период, который вполне обоснованно привел бы в ужас любого буржуазного экономиста. Главный работодатель, государство рабочих и крестьян, требовало от своих граждан работы, которой не было ни конца, ни краю, а вот платить работникам хоть сколько-нибудь сопоставимо особых возможностей не имело. Выстраданные во время войны, потом и кровью доставшиеся способы быстрой перестройки производства позволили в немыслимые сроки перевести промышленность на "мирные рельсы", она, в свою очередь, вбрасывала в народное хозяйство колоссальное количество техники, производительность труда росла небывалыми темпами, а вот количество жизненных благ в стране вроде и не увеличивалось. Руководство не успевало снижать расценки и увеличивать нормы, и не из садизма какого-нибудь, а - не выходило по-другому. Людоед Гитлер недаром устроил в предвоенные годы эпопею с "Фольксвагеном", невзирая на все различия между странами, проблема перед ним стояла та же самая: сделать так, чтобы некую существенную часть выполняемой работы труженики делали как бы в долг, под обещание будущих благ. В какой-нибудь другой, - да в любой почти! - стране, кроме страны победившего социализма, работники за подобные штуки подняли бы работодателя на рога, и, в общем, были бы правы, потому что нельзя давать спуску любым "верхам", а то они входят во вкус и наглеет, - а тут как-то обошлось. Утверждать, что основную роль сыграла бесконечная сознательность советского народа, строителя коммунизма, было бы либо лютым лицемерием, либо уж вовсе розовым идеализмом, но и поставить в качестве основной причины отсутствия социального взрыва "рабскую натуру русских" тоже было бы не вполне правильным. Причины тут сложные, и как бы ни главным компонентом являлись привычка основной массы населения к очень бедной и примитивной жизни в комплексе с тем обстоятельством, что жизнь, побыв в застое года полтора-два, все-таки начала улучшаться. Для привыкшего к тому, что ему ничего не положено, даже малая малость кажется истинным подарком судьбы. И впрямь: что с того, что делаем больше, устаем-то так же. Даже, кажется, поменьше льем поту, - так с какой стати нам больше платить? Дали, - так и спасибо, так и слава богу.
Кроме того, действовала, своего рода, наглядность. Когда мертвый город с пустыми домами, у которых через оконные проемы видно небо, в результате твоей работы (ни ночью, ни днем невозможно спать от пронзительного, дребезжащего, с лязгом и звоном грохота камнедробилок) мало-помалу оживает, это тоже как-то действует. Вроде бы как работаешь в том числе и на себя, город-то свой, а тут еще и платят. Когда из мерзости запустения рождаются дома, тротуары, уличные фонари и киоски с газировкой, - это ведь тоже улучшение жизни, правда? Даже если в этих домах, покуда, еще нет твоей собственной квартиры.
Радость бытия тех, кто уцелел на фронте и в оккупации, сумел вернуться из эвакуации. Да мало ли что.
Причин было много, а результат оказался один. Страна миновала экономическую "мертвую точку", пережила страшный этап этого самого "простого воспроизводства рабочей силы", не сорвавшись со стопора, не взорвалась разрушительным бунтом, погасить который у власти в тот момент не хватило бы ни сил, ни организационного ресурса. А потом количество труда, который долго-долго казался затраченным впустую, уходящим в какую-то ненасытимую прорву, начало сказываться на повседневной жизни, причем чем дальше, тем заметнее и быстрее. Но первой ласточкой долгожданного улучшения все-таки следует считать именно жилье, рожденное гигантской стройиндустрией Магистрали. Это не мелочь, это поистине тектонический сдвиг в жизни общества. Переселение половины жителей страны в жилье другого поколения на протяжении нескольких лет поистине обозначает смену образа жизни общества. Во многом делает его совсем другим.
Второй стала Целина.
"Целина наконец-то ответила на бесконечные затраты большим хлебом, и это, надо сказать, был по-настоящему Большой Хлеб...
"Вот если вспомнить, что называется объективно, сравнить с нынешней жизнью, то - куда как трудно жили. Бедно, как теперь любят говорить, - никаких условий. И, однако же, вспоминаются те годы чуть ли ни как лучшие в жизни.
Могут сказать, что на то они и воспоминания, что невзгоды те прошли, но я вспоминаю придирчиво, чтобы все, как было. И - нет, и впрямь не унывали.
Прежде всего, - война кончилась проклятая. Второе, - Федор Сергеевич мой вернулся, живой. Ночью приснится, что нет его, что продолжаю ждать и не ведаю, где он, что с ним, да жив ли, и во сне начинаю плакать. Проснусь, сердце колотится, - а он рядом, дышит, дотронуться можно. Дотронусь, а себе все равно не верю, такое, прям, счастье сразу, что и не передать. Третье, повезло мне несказанно с делом жизни, закончила я свой агрофак и распределили меня на сортоиспытательную станцию. По растениеводству в степной зоне. Нет, я согласна, что первую скрипку в те поры играли генетики "Вавиловского" призыва. Сам Вавилов, Золотарев, Скок, Демьянова, Лузгин, - какие имена! Но только то, что творили в своих лабораториях "инженеры эволюции" того времени, - это все-таки не совсем сорта. В лучшем случае это сырье, из которого может выйти выдающийся сорт, - а может не выйти ровным счетом ничего.
Полная аналогия с тем, как новая модель самолета попадает в руки летчика-испытателя, и последнее слово так или иначе остается именно за ним. Только у нас потеря не столько в деньгах или жизнях, сколько в годах, и вместо смелого летчика, по большей части, заморенные послевоенные девчонки. Многим лаборанткам вообще по семнадцать было. Я, в свои двадцать два, считалась не то, что солидной, серьезной, бесконечно взрослой женщиной, - старшей! Тем, к кому обращаются за помощью, чтобы решила проблему, сказала, как и что делать. Я конспекты свои несчастные зачитала до дыр, и все злилась на себя, что училась без старания. Хотя, по правде, считалась из лучших студенток, думала, будто и впрямь чего-то такое знаю. Понятно, завидовали многие, что муж есть, но вот того, что завидовать будут, когда Ксюха родилась, - это я как-то не ожидала. Да не то, чтобы завидовали, тут другое. Придет такая, вроде поздравить, а сама пеленку понюхает, - и в слезы.
Ну, декретный отпуск у меня вышел еще тот. Не скажу через сколько дней после родов вышла в поле, чтобы не подавать дурного примера. Где-то прочитала давным-давно, как какие-то туземцы детишек за спиной в специальных рюкзаках носят, - так мой Федор Сергеевич и мне такой сделал, все чин по чину, чтоб спинку не гнуло да головку поддерживало. Хорошо еще, что молока у меня хватало, так что с кормежкой особых хлопот не было. Заворочается, так я ей грудь дам, она насосется, - и дальше спать. Сначала на горбу таскала, а потом мне мотоцикл выписали. Такими с Ксюхой лихими мотоциклистами стали, - куда там! Всепогодными! Федор Сергеевич мой уж как уговаривал, чтоб оставляла, - не дала себя уговорить. У него одной ноги ниже колена нет, трех ребер и целой доли легкого не хватает, так мне все казалось, тяжело ему. Так у меня девка в поле и выросла, на степном вольном воздухе, под степным солнцем и ветром. А ничего удалась, грех бога гневить.
Работали много, везли, значит, но только и нам везло. Наша работа до конца не прекращалась даже во время войны, а в сорок седьмом году рекомендовали сразу три сорта: "Сталинград", "Несгибаемый - 1", "Стеклянный". Еще шутили, что после этого песню про стопудовый урожай стало невозможно слушать, потому что у хороших хозяев и в средний год стало выходить по двести пудов. Потом подоспели "Степной гном", "Приземистый - 22", для Нечерноземья, с избыточными осадками, неполегающий, а за ним и знаменитый "Черное стекло". Принципиально новый хлебный злак, который и пшеницей-то называть не вполне правильно, потому что содержит полноценный белок. Говорят, именно после того, как Аргентина закупила семена "Черного стекла" и отдала под него огромные посевные площади, в Южной Америке начался быстрый рост населения. Может быть, не знаю, в то время вообще появилось много новинок. Я бы, может, так всю жизнь и прожила бы, в степи, но начальство распорядилось перевести в Целиноградский филиал, директором. Да и то сказать, - Ксюхе надо было идти в школу. Ну, а младшие у меня уже там родились..."
Валентина Алексеевна, с присущей ей скромностью не отразила один забавный факт в своей биографии. В первые годы от специалистов требовался значительный универсализм, и то, чего не знала о пищевой ценности злаков и свойствах входящих в зерно питательных веществ она, видимо, не стоило и знать. Человек талантливый во всем, она была не только выдающимся биологом-селекционером, но и прибрела все навыки замечательного и крайне самобытного ученого-биохимика. И именно ей принадлежит авторство знаменитого "препарата Љ8", по сути, глубоко модифицированного крахмала, способного впитывать колоссальное количество жидкости. Да-да, того самого, который долгие годы составлял основу наполнителя подгузников. И разрабатывала сразу именно с той же целью обеспечить известного рода комфорт пребывавшей в нежном возрасте Ксении Федоровне.
- Найн! - Голос Герхарда Эшенбаха лязгнул, как затвор орудия. И после этого краткого, окончательного слова он продолжил свою речь по-немецки, делая паузы после каждого периода, чтобы переводчик успел, и с видимым нетерпением ожидая конца этих пауз, и слова его продолжали лязгать и грохотать.
- Он говорит, что без всякой охоты согласился работать на победителей, считая, что жизнь его, в значительной мере, кончена. Что пошел на это после долгих сомнений и взвесив... короче, взвесив все "за" и "против", после того, как ему пообещали возможность облегчить судьбу ряда достойных людей. Тем не менее, взяв на себя обязательства, он предполагал выполнять их со всей добросовестностью, потому что только это совпадает с его представлениями о чести. Больше у него ничего не осталось. Так... Поэтому он вынужден со всей определенностью заявить, что требования присутствующего здесь чиновника из Москвы совершенно безграмотны и бессмысленны, а выполнение их прямо разрушительно. Помимо бесцельной растраты огромных средств это обещает принести невосполнимый вред в самой ближайшей перспективе. Такой, который ставит на грань краха весь план создания новой сельскохозяйственной провинции. Что даже зерно с уже обработанной земли осенью негде будет хранить, и нужны экстраординарные меры для того, чтобы подготовить необходимые мощности по его обработке. Говорит, что если вспахать этой весной еще столько же земли, то убирать хлеб будет просто некому, и он уйдет под снег, не говоря уже о том, что зерно останется не обработанным... Кстати, он просит объяснить ему, что такое "почин"?
- Слушайте, да кто он такой, этот немчура? Что он вообще тут делает? Кто ему слово-то давал?!
Представитель Центра говорил горячо, с искренним возмущением, брызгая слюной. Только что рубаху на груди не рвал, та эпоха все-таки прошла. Немец хранил на лице выражение полного бесстрастия, только побледнел немного да дернул крылом породистого носа. А товарищ Апанасенко только чуть приподнял сосредоточенный взгляд от красной скатерти и сказал ровным голосом, совсем негромко, так что надо было напрячься, чтобы услышать.
- Давайте дослушаем. Э-э... друг друга мы всегда успеем выслушать.
И все, включая представителя, по какой-то причине замолкли. Немец, соответственно, продолжил. Говорил аж минут пятнадцать и успел сказать все самое существенное. И про то, что самые распространенные способы обработки земли, очевидно плохо подходят для здешних условий, надо в ближайшие год-два подобрать что-то более подходящее, - приблизительно сказал, что именно, - иначе вся пашня будет непоправимо заражена сорняками, превратится в то, что американцы называют "бэдлэнд", загубленные угодья. И про эрозию. Про то, что целесообразнее перерабатывать зерно на месте, а перевозить муку, крупу и, в дальнейшем, возможно даже макаронные изделия. О том, что: "Массовое производство товарного зерна само по себе предполагает откорм скота, как неотъемлемую часть производственного цикла" - потому как "медленный" азот, понимать надо. И многое другое. В том числе про то, что: "Если уж благоприятные отчеты совершенно необходимы, то следует подсказать руководству, какие именно показатели являются по-настоящему важными, не по видимости, а по сути, чтобы спрос не провоцировал карьерных чиновников на разрушительные инициативы". Убивало то, что говорил он все это совершенно спокойно, открыто, не догадываясь, что многие вещи, о которых здесь знают все, при этом вовсе не предназначены для того, чтобы их называли своими именами в официальной обстановке. Именно то, что называется, неприличны. Собственно, и он делал именно то, что отличает чужака в любом обществе. Может быть, как раз то, для чего вообще бывают нужны чужаки.
- В заключение хочет сказать, что прежде общался с присутствующими здесь экспертами по сельскому хозяйству и агрономии, и они произвели на него впечатление вполне компетентных, грамотных и опытных специалистов, которые хорошо знают буквально все, что он сейчас изложил. Поэтому ему совершенно непонятно, почему они до сих пор не довели эти прописные истины до своего руководства.
- Спасибо. - Проговорил Апанасенко тем же ровным голосом. - Думаю, мы отпустим поселенца Эшенбаха? Можете быть свободны...
- Ф-у-у... аж дышать легче стало... Вот ведь в-вражина!!! Поди, эсэс какой-нибудь, из фон-баронов, по морде видать! Вот веришь-нет, как лай ихний, фашистский, услышу, так в голове ровно зуд какой!
- У фронтовиков, - чуть заметно, вроде как с пониманием, кивнул головой генерал, - такое не редкость.
Дело в том, что товарищу Апанасенко было доподлинно известно, где именно служил во время войны товарищ Потресов вместо фронта. Равно как и о том, что это знают и остальные собравшиеся. Тот - прервал свою пламенную эскападу, а Иосиф Родионович поднял глаза на тех самых "экспертов". Проговорил, тем же бесцветным, ничего не выражающим тоном, с расстановкой:
- Он - дело говорил? Отвечайте. Вот вы, например...
Названный - поднялся, как будто пристальный взгляд генерала приподнял его со стула. Медленно залился краской.
- Ну, в общем... По науке примерно так и есть... Если по науке-то...
- "Примерно", - или "так"?! Отвечайте.
- Так. Я к тому, что он не все перечислил. На все времени не хватило...
Пока Апанасенко слушал его, лицо его постепенно наливалось дурной кровью, грубой, как свекольный сок, краснотой, ничего общего не имевшей с приятным румянцем агронома.
- А какого ж тогда х..., вы, б..., молчали!? - Рявкнул он, наконец, с давно позабытом было, сокрушительным бешенством. - Языки в жопу з-засунули и там забыли?
Он замолчал, резко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь.
- Прошу простить, товарищи, за поганые слова. Оправдания нет, а больше никогда не повторится. Только заместо них скажу другие, на мой вкус, - так похуже. Знаете, как эти, - он указал на дверь вроде как вслед ушедшему немцу, и его поняли все собравшиеся, - нас называли? "Унтерменьшами". Переводится вроде как "недочеловек", но и еще погаже. Это не так, хрен они нас поняли, это они ошиблись, на свою голову. Беда только в том, что мне, вот сейчас, понятно, какой повод они имели, чтоб прилепить к нам эту кличку. Потому что повод-то есть. Вот этот самый. Язык... в известном месте и глазки опустить, лишь бы только начальство не расстроить.
- Так у нас и начальство такое. - Осторожно проговорил кто-то вполголоса, не поднимаясь. - Чуть что не по нем, - вожжа под хвост и разбираться не будет. В бараний рог, каленым железом, и никто не заступится. За одно слово можно всю жизнь себе испортить. Вроде как "волчий билет" получается. А другого начальства у нас, почитай, нету. Вы и сами-то...
- Сказал же, - виноват. Приму взыскание по партийной линии. И то сказать, пора начинать думать. Ну а с вас, уж не взыщите, другой ответ. Все, что немец сказал и все, чего сказать не успел, вы изложите в подробном докладе в Комитет. И мне на стол. Буду, х-хе, стиль править. От лишних закруглений. И вы, - он поднял голову на Потресова, - вот вы, товарищ. Кто именно вас откомандировал сюда? С какими полномочиями, конкретно? Кто автор этой... этой инициативы? В связи с чем вашу кандидатуру сочли наиболее подходящей? Почему решили, что вы вообще подходите?
Хлеб Насущный II: горячие осколки
"Одно из главных впечатлений после переезда, - безмерность расстояний. Это, пожалуй, самое точное слово, - не было меры, не за что зацепиться взгляду. Дома сделаешь сотню шагов - и все придешь хоть куда-нибудь. Не туда, куда шел, а просто куда-то, к соседскому огороду, с детства знакомому малиннику, к роще, пруду, свернул на тропинку - все новый вид. Не то здесь: куда бы ни шел, - вот хоть поперек поля, которое сам же пахал в прошлом году, - а все кажется, что перебираешь ногами на месте, никуда не движешься. Идешь часами, а мета, которую назначил себе, и не приближается вовсе, ровно тебя к этой степи пришпилили, ей-богу. И неважно, в горах ты или посреди голой степи: в степи понятно - ни конца, ни краю, а гора, кажется, вот она, рукой достать, - а на самом деле, сколь ни иди, а она все ни с места.
Все не как дома, все другое, иной мир. Ребятишкам, кто тут родился, кого малыми привезли родители, понятно, как так и надо, гойцали целыми днями, а нам, которые взрослые, привыкнуть было трудно, даже молодым. Тут быстро начинаешь осознавать, что собственные ноги - неважное, почти вовсе непригодное средство передвижения для здешних мест. То-то староселы, потомки тех, еще Столыпинских, переселенцев, норовили осесть в каком-никаком, но углу. В излучине речки, у склона горы, в степной, густо поросшей разнотравьем балке - неважно. Иначе так и будешь катиться без конца и краю, за горизонт. А еще, спустя самое малое время, начинали ценить резвых скакунов не меньше, чем местные кочевники. Ну, мы-то, - мы все-таки были другие, дети совсем иного времени. Чуть ни поголовно знали толк в железе и моторах, хотя в седле держаться умели кто с четырех лет, а кто и раньше. Изворачивались, как могли, во многом себе отказывали, а колеса, какие-никакие, приобретали. Без них, года через два-три, - и не мужик ты вовсе, а так, за второй сорт. Что ни возьми, - а все людям кланяться. И мы сами, и пацаны совсем, по тринадцать-пятнадцать лет, норовили прибиться к МТС, там можно было, мало-помалу, наделать деталей, а потом собрать какой-нибудь транспорт. Такие, доложу вам, умельцы вырастали, не хуже того Левши! А что? Было это. Из слова песни не выкинешь. Да и ни к чему: ты стоишь за общество - общество стоит за тебя, а стыда нет ни в какой работе".
По поводу "колес" и их роли в жизни новоселов Целины уважаемый первоцелинник сказал сущую правду. Но имелась и еще одна жизненная потребность, прямо выросшая из безмерности степных просторов. Связь. И не просто мало-мальски прилично работающие рации, а полноценная телефония, совершенно необходимая для управления разбросанным по колоссальным пустошам хозяйством. Зато на плоском, как стол, степном рельефе вышка высотой в девяносто метров обеспечивала связь в радиусе 30 - 40 километров. А если поднять на случайный холм высотой еще метров шестьдесят? Сначала в кабинетах начальства. Потом в больницах и почтовых отделениях. Потом в автомобилях того же большого начальства. В спецтранспорте. То, что впоследствии стали называть "мобильной связью" возникло из нужд Целины и на Целине. Наличие насущной потребности с одной стороны, и уже окрепшего движения "надомниц" с другой, неожиданно (нередкое дело при системогенезе!) дали эффект синтеза. Когда аппаратура для микроволновой связи вдруг понадобилась сразу и всем, движение, доселе развивавшееся, но спокойно, ни шатко, ни валко, как будто бы обрело новое дыхание. Сеть быстро росла и менялась чуть ли ни еще быстрее, как "начинка" вышек, так и сами аппараты. За какие-нибудь три года солидные "тумбы" весом в десять килограммов, предназначенные для стационарного размещения или для установки на автомобилях, обернулись устройствами размером с книгу, снабженными ручкой, наподобие дверной, для удобства удержания рядом с ухом, и весом килограмма в полтора.
Помимо самой по себе Целины, ряда новых, по преимуществу "хлебных", сельскохозяйственных областей степной зоны, историки используют понятие "Большая Целина". Так называют цепь жилых, индустриальных и аграрных комплексов, вызванных к жизни строительством, а потом обслуживанием Магистрали, и порожденными всем этим немалыми экономическими возможностями. То, что Черняховский считал главной проблемой в самом начале, когда только принял на себя ответственность за Восток, то есть низкая плотность населения, отсутствие работников, во многих регионах практически утратила актуальность. Уступила место ряду совсем иных. Основную часть населения "классической", "старой" Целины составляли славяне: русские, украинцы, белорусы. Восточнее дело обстояло совсем по-другому. Дикая русско-украино-башкиро-бурято-казахо-монголо-китайская и Бог его знает какая еще смесь племен с изрядной добавкой немецких поселенцев старой и новой волны при практически полном отсутствии старого, консервативного, идеологически выдержанного начальства, носителя единственно правильного мнения обо всем. И всем была нужна мобильная связь! Какой там "Пионер"! Производство оборудования для малых предприятий само по себе превратилось в мощный, бурно развивающийся сектор экономики. Интересно, что, к примеру, кристаллы для полупроводниковых приборов, начали выращивать именно семьи с традициями, те, кто включились еще в движение "надомниц". Традиции как раз очень благоприятствует тишина, очень соответствуют тщательность, аккуратность, ответственность, отсутствие видимой спешки, точность в исполнении обязательств, - и высокая цена произведенной продукции.
Какие там "надомницы"! Сетевой принцип организации производства со своими "узлами" и "разреженностями", надомницы входили в такую сеть в качестве важнейшего, но не единственного компонента. А спрос только увеличивался, и удовлетворить его можно было только при особо легком возникновении и преобразовании новых производственных связей. Естественно, в процесс достаточно быстро включились приграничные районы USREA (фактически, на первых порах, почти исключительно СРК) - куда ж без них? Некоторые социологи и экономисты "новой волны" вообще считают выработанные примерно за десять лет основные принципы организации производства по типу "сети" одним из главных социальных достижений пятидесятых годов. Волфганг Целлер утверждал даже, что именно они во многом сгладили всю непримиримость противоречий между социализмом и системами, основанными на принципах свободного рынка, но радикализм его научных воззрений общеизвестен.
"У кого мастера были хорошие, так и на себя запчасти делали, и на соседей, в обмен, на продажу. Таких сманивали с заводов, условия, жилье, то да се. Да: женить старались поскорее на ком-нибудь из местных девчонок, да и сами они, не будь дуры... Старались, короче. У нас в мастерах кстати, знаменитый человек был. Панков Николай Васильевич, целый Герой Социалистического Труда. Ну, "героя" ему, понятно, потом дали, а тогда он был просто Коля, вовсе молодой парень... ("Трудное счастье" воспоминания Григория Юрьевича Иванова, из сборника "Первоцелинники". Издательство "Правда"1964 г.)"
Мужик ничего такого не говорил, можно сказать, и рта не раскрывал, даже не зыркал злобно, как это свойственно коренным, настоящим мужикам. Наоборот, он и смотрел-то чуть в сторону, лениво помаргивая, и только тер руки солидным клоком не больно-то чистой ветоши. И все-таки рядом с ним уполномоченному казалось как-то тесно. Тесно в просторном помещении недавно отстроенного Правления. Так, что не находилось обычной, победительной уверенности во всесилии той Власти, которую он представлял. Не абы как, а - полномочно. Одно его слово, умелое, партийное слово родной советской власти сгибало в перегиб любого своевольника. Никто и глаз-то поднять не смел, и это наполняло душу законной гордостью. Вообще говоря, этот - тоже не поднимал, но не поднимал как-то не так, неправильно. Опытный человек должен видеть такие вещи сразу, иначе недолго ему ходить в уполномоченных. Он даже спросил у сидевшего рядом председателя:
- Ты того... Вон энтот у тебя кто? Он не того?
- Парень, как парень. - Председатель слегка пожал плечами. - Демобилизовался, года два отработал на каком-то заводе, собрался к себе на Алтай, да по дороге пристал к нам. На учет встал, все чин по чину... А чего?
- В порядке пролетарской, значит, бдительности. Я всяких этаких, которые с вывертом, сразу вижу. А у тебя, гляжу, все больно просто.
Председатель хотел, было, повторить, что парень самый обыкновенный, коих на двенадцать - дюжина, но промолчал, потому что одна странность все-таки была. Когда стало ясно, что приблуда, - задержится надолго, местная молодежь даже не пробовала бить чужака. Несмотря на то, что он, чуть осмотревшись, начал исправно посещать солдатских вдов и девок-перестарков, чьих женихов забрала война. Крышу там перекрыть, сменить подгнившие венцы, забор подправить. Когда он работал, то, казалось, в мире не существует ничего тяжелого или твердого, а получалось так, что даже сам вид вконец, было, захудавшего села довольно быстро переменился, и оно уже не глядело так безнадежно. За эти ли труды, или за что другое, а только живущие впроголодь женщины как-то умудрялись накормить его так, чтобы за работой все-таки не зачах и сил не лишился. А вот парни местные бить не пробовали. Кто на селе жил, тот поймет всю невероятность этого факта. Но об этом вопиющем факте начальству из райцентра говорить как раз не стоило. Не поймет.
Вот говорят, мол, кулаки размером с пивную кружку, но тут это сравнение даже не приходило в голову: кулаки его, размером и углами, аккурат, походили на половинки старого, замусоленного кирпича. А хорошо заметные в растянутых рукавах спецовки, перевитые ремнями сухожилий запястья были только немногим уже и как бы ни потолще. Хорошие такие, самые, что ни на есть, пролетарские руки. Прямо как с плаката. В этот момент мужику, видать, наскучило слушать и он прямо так, как есть, повернулся и вышел из казенного помещения.
- Ты кто таков?
Мужик, совсем, кстати, молодой, почти парень, ничего не ответил, только глядел вопросительно, словно ожидая продолжения.
- Оглох?
- Да нет, вроде. Просто не пойму, про што вы спрашиваете-то? Фамилие с имя-отчество хватит, аль сразу всю анкету с автобиографией?
- Ты мне не придуривайся тут!
- Панков моя фамилия. Николай Васильевич... В должности скотника пребываю. На МТС еще, ремонтником. В сезон на трактор сяду. Дальше што?
При этом он, может, и сам того не замечая, мало-помалу пододвигался все ближе. Пролетариат, он, конечно, гегемон, но находиться слишком близко к отдельно взятым пролетариям уполномоченный все-таки не любил. Особенно к таким вот обломам. Роста, понятно, хорошего, но не чрезмерно, только не в этом дело. Когда человек способен голыми руками, вовсе без ничего, оторвать тебе руки, ноги и, заодно, голову, это, некоторым образом, всегда чувствуешь. Вот взбредет в голову, - и оторвет. Только и расчет, что на силу партийного слова, да и то не больно надежный. Он обратился к своему немалому опыту, чтобы как-то обозначить это ощущение, и скоро отыскал-таки нужную аналогию: как в клетке с хорошим медведем. Сытым, но человечьего языка и, следовательно, угроз на нем, не понимающим. Так, что поневоле хочется вести себя тихо, незаметно и, по возможности, не злить неразумную тварь. Вот только на неразумного этот Панков похож не был, и пасовать перед ним товарищ Трофимов никакого права не имел.
- Сидел, штоль? По какой статье?
- Слушай, товарищ, не знаю как-там вас, - а вам-то какое дело? Сам-то ты что за человек есть, чтоб спрашивать?
- Я - районный уполномоченный ис...
- А-а. Тогда звиняйте, ошибочка вышла. Потому как ваших документов мы тоже, того, извиняюсь конечно, не видели. И, обратно, - смотря какая контора уполномачивала. От этого большая разница может произойти. "Продком" - так его еще в прошлом годе, аккурат к ноябрьским, отменили. У бывшего эн-ка-ве-де еще были райуполномоченные, вы не из них? Хотя, - чего это я? Оно ж на то и бывшее... Аж с тех пор, как враг народа Берия товарища Сталина хотел убить, - бывшее.
- Кто надо, - веско сказал товарищ Трофимов, - тот и уполномочил...
- Это понятно. - Он снова приблизился на какие-то миллиметры, почти что только качнулся вперед. - Но только и порядок должон быть. У нас, на Южном фронте, один аферист, не поверите, аж целую инженерную часть сформировал, - и ничего. Работали себе, потихоньку, так полгода никому и в ум не шло... И печать, и корочки, все чин по чину. А ведь сам себя уполномочил, не кто-нибудь. Их, которые никак отвыкнуть не могут, как присмотришься, мно-ого.
Тут самое главное, что он без стеснения смотрел Трофимову прямо в глаза, причем сверху вниз, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота, а должен бы зенки свои бесстыжие прятать, опустить взор долу и не поднимать его без спросу. То, что ведет себя вольно, - полбеды, вон у блатных тоже кураж, - первое дело, так и говорят: "Понт дороже денег". Куда хуже даже не то, что не боится, а то, что, похоже, искренне не понимает самой необходимости бояться. Хуже нет, когда в мужике нет страху. Последнее дело. Самое последнее. Но он умел по-всякому. И принимать жизненные реалии, как они есть, тоже умел. Иначе давно сгинул бы. Когда не действуют обычные, испытанные, на каждый день заклинания, нужно просто перейти на более изощренные, известные только мастерам.
- Дурак ты, - проговорил он ласково, - как есть еще дурак.
- С чего бы это, - парень без малейшего смущения приподнял прямые брови над светлыми глазами, смотрящими со спокойной наглостью, - вроде не глупее людей считался.
- А - увидишь. Среди людей живешь, а до сих пор о людях по себе судишь. А вот скажи я одно слово, они тебя, такого хорошего, враз повяжут.
- Ну, - это вряд ли. Спервоначалу, было, пробовали. Десять человек с кольями. Не, я без обиды, я ж понимаю, - порядок такой. Тока больше не пробуют.
- Ой, - товарищ Трофимов сморщился и даже махнул ладошкой, как в легкой досаде, - опять ты дурак выходишь. Я ж и не собираюсь. И времена не те, да и ни к чему. Сам поймешь. Тут тебе не фронт.
- Звал, дядь Вань?
- Разговор у меня к тебе, Николаша. Серьезный. Скажи, Коль, Зинке Поповой кто брюхо надул, а? Не знаешь?
- А-а. - Николай посерьезнел. - Вон ты про што... Так никто не насильничал, сама подошла, чтоб робенка ей сделал. Чай, не малолетка...
- Делать-то что думаешь?
- А чо? Старовата, понятно, а так ничо. Могу жениться.
- На всех пяти, Коль?
- А то ты раньше ничего не знал, и помалкивал себе. А теперь вдруг вспо-омнил! Ты говори толком, - чего хочешь-то от меня?
Председатель помолчал, не решаясь продолжать, потому как, при всем происходящем от опыта страшной жизни цинизме, был все-таки не вовсе без совести и понимал неладность того, что творит.
- Ты вон, кажись, на Алтай собирался? Вот и езжай себе, с господом. Счастливый, значится, путь.
- Вона как. И чем же эт я вам не угодил-то, Иван Фокич? Нешто так худо роблю, што и руки мои вам лишние?
- Да кто про работу-то говорит, - председатель вздохнул, потому как в качестве работника парень стоил любых пятерых, на выбор, если не десятка, - совсем про другое разговор. Некстати ты здесь, парень, вот што. Не от той стенки гвоздь, - слыхал? В-о-о!
- Покамест, - Коля зло усмехнулся, - вроде не мешал, а тут вдруг начал? И кому? Фальшаку этому, наезжему?
- Не про то речь, что наезжий. А про то, что, если рассудить, так он все правильно говорил. Он же со мной, даве, совсем по-другому говорил, душевно. Не давил. Говорит, - мешаешь ты ему, потому что народ должон смиренно жить, а от тебя ему смущенье происходит...
- Слушай, ты что, - боишься его, что ли?
- А чего тут? Страх, - он должон быть. И всегда при нем, при страхе, жизнь-то ломали. Иначе порядку не будет. Да оно и надежнее, - с опаской-то.
- Его боишься, - Кольша улыбнулся по-старому, по-волчьи, как улыбался в детдоме да распределителе, - а меня не боишься?
Упустил только, - что не волчонком теперь был, в матерого зверя вырос, и клыки, - к улыбке, - имел соответствующие. Поэтому, глянув, по кулакам председателя, сжатым так, что побелели костяшки пальцев, понял: боится. До смерти боится, на самой, что ни на есть, грани, вот-вот не выдержит, из последних сил форс держит. Увидел, и стало ему тошно, и решил он в этот момент бросить любимую мужскую игру и оставил тему.
- Не пойму я тебя чего-то, - Николай развел тяжелыми руками, - если он мешает, так в чем проблема? Скажу ребятам, - и он сроду до райцентра не доедет. Ни с какими собаками не сыщут.
- О! Весь ты тут, в речах этих... Рази свой такие слова скажет? Ты тех слов не говорил, я - не слыхал ничо, а тока это как раз и называются смущением. Али смутой. Работник ты золотой, жалко, только человек беспокойный все-таки, а мы покою хотим.
- За всех говорить берешься, старик?
- А это ты, как хочешь, думай. Только мне уполномоченный глаза открыл, то сказал, что я про себя и сам-то не понимал. Ты, в первую голову, не ему, ты мне мешаешь. Мне от тебя в родном селе тесно.
- А с этим, - не тесно?
- Не этот, так другой. Как приехал, так и уедет. На мужицкую шею при любой власти ярем сыщется.
- Да что ж вы за мужики такие?
- А - остатние. Поскребыши. Только, как мы кончимся, так, может, и страны той больше не будет. Что заместо нее, - не знаю... Так что не береди ты нас, сделай милость, - уходи...
- Да ладно, - Николай пожал широченными плечами, - прощайте тогда...
- Коль?
- Чего еще?
- Ты не думай, я тебе худого не хочу. Хороший ты парень, а не ко двору. Найдешь еще себе место. На целину вон езжай, там такие нужны. А за ребенков не бойся, подымем, чай не бог весть што...
- Лады. И на том, как говорится, спасибо.
Кольша, демобилизовавшись вместе со всем, без малого, личным составом 2-го УКНО так же, почти со всеми вместе, отправился работать на 63-й, в шефскую, так сказать, организацию. В ту пору на заводе рабочие руки требовались в почти неограниченных количествах. Пошел не думая, за компанию с остальными, как привык поступать на протяжении последнего года. Очень скоро выяснилось коренное отличие мирной жизни от войны, на которой простой боец почти ничего не решал даже за себя. На заводе, при всех строгостях режима, дело обстояло по-другому. Из них троих один только Серенька с первых минут чувствовал себя на заводе, как рыба в воде: во все вникал, все осваивал, все глубже погружаясь в тонкости производственного процесса, заводил новые знакомства среди мастеров, и через год попал в подручные к самому Беровичу, в святая святых, производство катализных систем. Судьба стремительно уносила его из прежней жизни и от прежней компании в том числе. Не то с другими членами компании. Мама Даша заскучала почти сразу, и сразу же, как только кончилась Восточная кампания, и стало можно, уволилась с работы: сказалась, что хочет поискать детей.
Николай проработал больше двух лет и тоже ушел. Он не соврал, говоря, что глупее других не бывал. Куда там. С головой у него все было более, чем в порядке. Мешало убогое образование, но он все равно справлялся. Поработал на электрокаре, за это время выучился на машиниста заводской узкоколейки, месяца три водил грузовик, и все-то время ему казалось, что занимается он какими-то пустяками, а ему хотелось "настоящего дела". Поговорил с Серенькой, тот, вроде, понял, и предложил хорошую, по его мнению, для начала, работу. Тот - ничего, справился, освоил закладку, дошел до уровня оператора КУ, - аж на уровне "Контроль - 2"! - даже, вроде, увлекся, и был на хорошем счету, а потом снова затосковал. Друг Серенька, понятно, мудрецом не был, - неоткуда ей было взяться в его годы, мудрости-то, но чутье, у него было, это без спора: он понял. Хоть и выглядел Коля парнем флегматичным, даже каким-то не по годам степенным, но не давала человеку покоя непомерная силища.
Голова - головой, а тело ему природа дала старой, испытанной веками и тысячелетиями модели, без этих, знаете, сомнительных новшеств. Очень подходящее, чтобы пахать, косить, корчевать пни, ворочать бревна, возводя сруб, валить на бок злых жеребцов и подросших бычков, а, при нужде, без тени сомнения ходить на медведя с рогатиной. Это ему, не голове, казалась несерьезными пустяками любая работа на современном заводе. В простые, почти забытые, совсем старые времена одного такого человека хватало, чтобы изменить жизнь целого селения, дать ему совсем другой статус. И, по весне сорок шестого, когда начались самые первые еще оттепели, запахло талой водой и оттаивающей землей, он не выдержал. Пошел туда, где нет ни конца, ни краю нет никакой работе, и никакой силы не бывает слишком много. Зато и результат любого дела виден сразу, - на сколько сдвинулось, да сколько осталось. Не то, что заводская лямка, которую тянешь-тянешь, а настоящего толку, кроме зарплаты, никакого.
Место нашлось подходящее, а люди неприятно удивили: ненужно лукавые, дуром пьющие, всего и всех боящиеся. Немудрено, что с ними могло управиться не только официальное начальство, но и вправду что любой досужий проходимец. Столкнувшись с "уполномоченным", Кольша хотел было, сгоряча, вывести его на чистую воду, а потом махнул на это дело рукой: после разговора с председателем окончательно понял, что кто-то вроде им просто необходим. И если, после замятни в конце войны, случилась нехватка настоящих властей, они найдут себе хотя бы такого. И тогда он твердо решил, что когда-нибудь потом, став одним из сильных мира сего, обязательно вернуться сюда, в это село. Потому что его нельзя было оставлять прежним, таким, каким оно было от веку и оставалось до сих пор. Кстати, так и не вернулся, но это замечание вовсе не в укор ему. А пока что он ушел, и, может быть, слишком поспешил как с выводами, так и с поступками.
- Ну и чем тебе, старый таракан, Колька не угодил? Вся округа на ем держалась! У-у, так бы и дала по тыкве твоей, по лысой!
- Ты что, совсем сбрендила, баба? Не твоего ума дело!
- Не моего? На, держи! - Настька сунула ему в руки, помятый, захватанный руками, но свежий номер "Брянской Правды" - Прочитай, што написано! Жулик твой уполномоченный! Тот еще артист!
- Колька, - председатель прикинул, что душного парня в селе нет уже третий месяц, но уточнил-таки, - штоль, стуканул?
- Будет тебе Панков со всяким говном пачкаться! Без него нашлись добрые люди, сообразили! Ты читай, читай!
Отчаянные бабы в этих местах водились всегда, тут никакие усилия властей не помогали. Куда хуже было то, что сумасбродная бабенка пришла не просто так. В хорошо рассчитанный момент, когда вечер кончился, а ночь еще не наступила. Чуть поодаль, в ста - ста пятидесяти шагах стояли трое, картузы надвинуты на глаза, светят самокрутками. Ушла Настасья, а следом, спустя самое короткое время, повернулись, пропав в наступающем сумраке, и они. Вот то, что, без спросу, сыскались какие-то сообразительные "добрые люди" - последнее дело. Может быть, самое последнее. По всему выходило, - не к добру это.
После этого, вроде бы, незначительного случая, все в его жизни как-то похилилось и пошло под уклон. Жена, и без того хворавшая неизвестно чем уже как бы ни целый год, умерла через месяц. Сам он сгинул только немного погодя, при не вполне понятных обстоятельствах угорел насмерть в бане, но, по причине того, что покойник, по общему свидетельству, после смерти жены беспробудно запил, настоящего следствия никто проводить не стал.
"... А еще мы, от голизны от этой, чуть ни на второй год деревья начали сажать. Причем, что интересно, больше всех не те, кто из лесных краев родом, а хохлы. Но и остальные тоже старались. Это кроме казенных лесополос. В одном нашем округе три хороших лесопитомника организовали. Шиловские "быстрые саженцы", помните? Большую государственную премию дали, да и за дело. Нет, я понимаю, что план, я понимаю, что хозяйственная надобность, но и народ со всей душой, главное, из-за голизны этой. По себе помню"
Покинув памятное совещание, поселенец Эшенбах был вынужден прислониться к стеночке, чтобы не упасть из-за приступа головокружения. Ноги подгибались, казалось, из всех пор на теле выступил противный, холодный пот: сама по себе речь, необходимая для ее произнесения сосредоточенность, а, главное, необходимость держаться достойно, с силой и уверенностью, выпили невеликий остаток сил. Он стоял, в общем бездумно, и в голове крутилась одна-единственная мысль: как он будет добираться до постели? И, в продолжение: сколько пройдет времени, прежде он сможет хотя бы попытаться? Додумать до конца ему не дали, а сомнения прервали со всей решительностью. Он уже в который раз удивился, хотя уже мог бы привыкнуть. Уверенная, не ведающая сомнений рука взяла его за плечо:
Эта женщина... Он с трудом поднял голову и, борясь с дурнотой, открыл глаза.
- Если ти опять хваталь меня, как мешок карьтошки, я, я...
- У, заладил! "Я" - да "я". Тебе до ветру-то по стеночке ходить, а ты к бирюкам этим подался болты болтать... Дойдешь, говорю?
Ее извиняло только то, что насчет "закорок" она говорила без всякой задней мысли, совершенно искренне: не может человек идти, так отнести надо. Чего тут непонятного? И он смирился, по крайней мере временно, кивнул с благодарностью, принимая помощь.
- Я дойдешь, йя... Данке...
Ему и впрямь стало чуть полегче, то ли от того, что все-таки перевел дух, то ли от исходящих от нее волн уверенности и несокрушимой силы. Кажется, в старые времена это называлось "животным магнетизмом".
Неделю тому назад он умирал. Потерял память и, мотая головой, нес лязгающую и шелестящую чепуху, лежа на персональном начальственном топчане в положенной ему по статусу персональной выгородке поселенческого барака. Собственно, никаких других статусных благ ему особо и не полагалось, а то, что было, стало знаком уважения и приверженности к орднунгу со стороны соплеменников. Таких же военнопленных поселенцев, изъявивших желание поднимать Целину, как он сам. Предложили выбор, пообещали кое-какие послабления и он, агроном и землевладелец в шестом поколении, согласился. Лучше делать то, что хорошо умеешь и доподлинно знаешь. Держали вольно, перекличка раз в неделю и за все время не случилось ни единой попытки побега. Потому что - НЕКУДА было бежать. Тот дом, та родина, что прежде, просто прекратили свое существование, кругом были либо русские, либо подконтрольные русским земли, либо союзные русским страны.
Особо голодать - не голодали, нечего говорить, но и полноценным здешний паек тоже назвать было нельзя. После зимы, после мытарств по лагерям и переселенческого состава, который был никак не слаще лагеря, снег с дождем в сильный ветер в поле, далеко от всякого жилья. Не удалось вовремя обогреться, и даже его выносливый, ко всему привычный организм старого солдата не выдержал. К вечеру его заколотило в потрясающем ознобе, появилась колющая боль в груди, а к утру начался бред. Дарья Степановна, помимо всего прочего, взялась стряпать на поселенцев, приходила рано-рано, - за три солдатских котелка собственной стряпни. Она не то, чтобы положила на Эшенбаха глаз, а - как-то с самого начала выделила его. Обратила внимание. А тут вдруг не вышел к столу. Да и, кроме того, сквозь сбитые из горбыля стенки было хорошо слышно, как он то стучит зубами, то несет чушь. Отодвинула дерюжную занавесь, потрогала ледяную руку и раскаленную, как уголь, голову, и отправилась домой. У нее имелось свое, законное место в бараке, но она все-таки с осени соорудила себе "балаган". Как положено бывалому солдату, Дарья Пыжова в совершенстве знала, как обустроить землянку, чтоб и не затопило, и можно было бы протопить. Тут, правда, скорее, имела место полуземлянка, поверх которой как раз и располагался тот самый балаган. Копала сама, а Маркушка помогал. Хоть и не бог весть, какая помощь, а все-таки. От старшей, Фиски, и того не было. Лучше даже не говорить. Горе одно. Да и, с другой стороны, нельзя гневить Господа: то, что она отыскала их, обоих, то, что они оба вообще остались живы, не сгинули, было форменным чудом, в которое и поверить-то невозможно. Видать, за все приходится платить, а за чудеса особо. По отдельному счету.
Дарья сгрузила котелки на стол, махнула отпрыскам, чтобы садились есть, а сама отправилась прочь со двора.
- Ма, ты куда?
- Германа имать.
С барачного двора она позаимствовала стандартную рудничную тачку, - бог весть, чью, - все равно собиралась вернуть, а что не спросившись, так ей все равно не отказывали. Так что какая разница?
Завалили волки оленя, окружили, рвут добычу, друг на друга сгоряча рычат, огрызаются. Оттирают друг друга от туши, волчьи законы налицо и во всей наглядности. Тут к ним, деловитой такой рысцой, - волчица, такая же летняя, тощая, линялая. Вымя под отвисшим брюхом болтается, как у козы. Подбегает, и, на них, - р-ры!!! Мол: жрете тут, - а у меня - дети!!! А они - ничего, никаких протестов, задом отодвинулись от теплой туши, глядят на нее, улыбаются*. А она на них с этого момента - ноль внимания, повернулась к ним хвостом и жрет. Пока не набила брюхо до отвала, ни один не подошел, хотя тот, что помоложе, шибко нервничал. Отошла, мотая набитым до отказа брюхом, - сей же миг продолжили там же, где закончили, прежде, чем она подошла и отключила функцию конкурентного пожирания добычи. С той же грызней и ненасытностью.
Вот и она так умела. Подошла, к примеру, прошлой осенью, и забрала железную армейскую печку, которых не хватало, и никто не возразил. Вы, мол, как хотите, а у меня - дети.
Взяла, - и никто даже рта не раскрыл, чтоб возразить. Этой печкой, можно сказать, и спаслись в первую холодную зиму. Топили, понятно, не дровами, но казахского угля, ставшего доступным благодаря Магистрали, было вдоволь: ссыпали гигантскими кучами, под навес, и никто не считал. Так себе уголек, зольный, но зато вволю, так что спасал. Спас.
*Волки действительно умеют. Некоторые собаки тоже.
А она, прикатив тачку прямо в барак переселенцев, застелила ее чистой рогожкой, на которую, в свою очередь, погрузила завернутого в тряпье герра Эшенбаха. Присутствовавшие при похищении караульные немцы, - из числа недужных или слегка покалеченных, - жестами и кивками показали, что - видели, что намерения ее - поняли, и все вполне одобряют. В то время поселенцы еще очень плохо освоили русский. Потом научились, почти все и на достаточно приличном уровне. Вот и пригодилось ей четвертое место на нарах, сколоченных плотниками с фермы, где она сама работала и дояркой, и скотником, и чуть ли ни зоотехником. Как чувствовала, ей-богу.
Прежде всего, - напоить, потом - раздеть, помыть, и укрыть хоть и ветхим, но чистым, стираным полотном. И, главное, поскорее привести фершалку.
На самом-то деле двадцатишестилетняя Марьяна была хоть и свежеиспеченным, но настоящим врачом, однако для Мамы Даши все равно проходила по категории "фершалок", потому что "дохтора" выглядят по-другому. А тут целая шапка темных волос мелкими кудряшками, упругими, как пружинки.
- Вы очень вовремя пришли, товарищ Пыжова. У больного крупозная пневмония. Но ничего, теперь у нас есть замечательное лекарство, наш лучший в мире советский совирид!
Комбинация совирида, армейской печки и обильного питья сделали свое дело, и примерно через сутки он пришел в себя, буквально плавая в поту, хмурясь по причине того, что не мог сообразить где он и вообще на каком свете? Правда, перед этим ночью чуть не помер, поскольку даже самым лучшим в мире совиридом надо уметь пользоваться, но не помер все-таки, так что и говорить об этом нечего. А еще через пару суток к нему пришли сотоварищи, потому что в нем возникла неотложная нужда. Такая, что помешать ему в исполнении того, что он считал долгом, могла только смерть, а он все-таки был жив и даже выздоравливал. Пользуясь тем, что Мамы Даши не было дома, поднялся, оделся, и пошел. Маркушка, понимая, что воспрепятствовать не может никак, все-таки выполнил свой долг до конца: выследил, куда убрел "герман", а потом донес о случившемся матери, на ферму.
Смирившись с неизбежным, Эшенбах прижился. Хотя, надо сказать, по выздоровлении он несколько отмяк сердцем и не больно-то старался принимать позу жестоковыйного гордеца. Уж больно неуместным это казалось в "балагане" Мамы Даши. Да и вообще замечено, что выздоравливающие после тяжелой болезни первое время относятся ко всему окружающему с первозданным интересом и прямо-таки щемящей нежностью. Для Маркушки (Марк Афанасиевич Пыжов, если полностью) он был "герман", как это было однажды установлено матерью, или "наш герман" при необходимости уточнить, какой именно немец подразумевается.
Для Фиски он был "фрицем". Дело даже не в какой-то особой ненависти к былым оккупантам, - она с ними во время войны не пересекалась, и не в подростковой ревности к тому, кого она считала кавалером своей матери. В ту пору плевать ей было на родительницу, мать не вызывала ничего, кроме раздражения, поскольку постоянно зудела что-то насчет порядка и помощи по хозяйству. Больше всего в ее попытках всячески подчеркнуть свое неприятие было чистого, беспримесного желания поступить непременно назло, делать именно то, что считают дурным и постыдным. Ощетинивалась, как еж и по-волчьи скалилась в ответ на любые попытки наладить хоть мало-мальски человеческие отношения. И тут ее особенно злило то, что Эшенбах как будто вовсе не реагирует ни на ее отношение, ни даже на ее выходки. В крайнем случае, - покачает головой, - и продолжает заниматься тем, чем занимался. Казалось, ее поведение только укрепило его решимость остаться при Маме Даше и ее семействе. Самой Дарье за поведение дочери было стыдно, но, откровенно говоря, в душе она смирилась с тем, что та вышла у нее пропащей. По опыту знала, что если парень смолоду пойдет по кривой дорожке, то, бывает, исправляется. Кто - сам, кто в армии, а некоторых даже на путь истинный возвращает своевременная отсидка. Если скурвилась девка, то остается терпеть, приняв волю Божию, потому что иначе только убить. Редко какие берутся за ум, да и то на самом деле остаются такими же, только хитрыми. Один раз, в отсутствие хозяйки, после ее очередной, не больно-то умной выходки, он, как обычно, развел руками, но Фиска заметила в его глазах какую-то снисходительную насмешку. До нее вдруг дошло, что он не воспринимает всерьез ни ее выходки, ни ее саму, и тогда она взбесилась.
О-о-о, а она все-таки отреагировала. В броне отыскалось слабое место, и теперь осталось только методично и не делая ошибок бить в одну точку. Он знал за собой это, особое умение найти в душе человека слабое место и растравить его, превратив в трещину, брешь, открытую зияющую рану. Получить доступ в голенькую душу, дабы произвести там необходимые изменения. Свойство, совершенно необходимое как для настоящего воспитателя, так и для настоящего палача, для психиатра и для следователя. Само по себе оно не хорошо и не плохо, характеристика зависит только от направленности, точки приложения и цели. С этой точки зрения переломить нрав человека испорченного, безусловно, есть высший пилотаж. Шедевр с точки зрения любого понимающего.
- Ну чего ты к нам прицепился, а? Не видишь, что ли, что не ко двору? Не видишь, что и без тебя тошно? Когда только уберешься отсюда!!!
Он опять развел руками.
- Когда об этом попросит твой мать, - его русский за последние месяц-два значительно усовершенствовался, - и не раньше. Видишь ли, на мне перед ней есть долг, который платить всю свою жизнь... а она пока ничего не говорила, чтобы я уходилль...
- Без тебя обойдемся!!!
Он, прикрыв глаза, покрутил головой.
- Нетт!!! Об этом тоже решать только твоя матушка, потому что именно она кормит и поит тфой брат и тебя тоже. А ты ничего решать не можешь, потому что никак ей не помогать. Человек может ничего не делать и при этом есть из-за гуманизм или из-за религий, потому что так хотелль Христос из-за своей доброты... Больной, глюпый, маленький, или который сильно устал, - все могут кушать и не работалль. Но никто из них не можетт ничего решать. За них решает тот, кто все за них делает. Так устроен мир, и по-другому не будет никогда.
Он говорил медленно, размеренно и вроде бы занудно, но само непривычное построение фраз, расстановка смысловых акцентов заставляла прислушиваться и запоминать. Как будто он забивал давным-давно известные всем, поднадоевшие истины молотком. Естественно, она взбесилась еще сильнее и облила его потоком самой, что ни на есть, черной брани, но он только разводил руками, и это без слов значило то же самое, что он уже сказал: тут ничего не поделаешь. Это просто так, и никак иначе не бывает.
- Это не есть хорошо или плохо, Анфи-са, это просто так и есть. Ни ты, ни я, никто тут ничего не сделалль.
Он не обратил внимания на ее ругань, не обиделся на ее оскорбления, как не обиделся бы на младенца, напрудившего ему на жилетку, или на щенка, погрызшего домашние туфли. Тот, кто не отвечает за себя, может причинить вред, а оскорбить не может в принципе. Ответственный человек такого может даже убить, но не может на него рассердиться. Фыркнув, она решительно проследовала к лазу.
- Ты хотелль сделать что-то очень глюпый? Я-а, но человек имеет право делать это, потому что он делать плехо во-первых себе. А ничего другого от тебя, я сожалею, и не ждатть.
Было задержавшись, она снова продолжила свой порыв. Мысли в голове метались, рикошетируя, как осколки в тесном бункере. Это же так получается, - выходит, что она ни выкинь, этого от нее и ждут? Куда ни кинься, - ждут? И вся ее воля одна только видимость? А на самом деле она обречена делать только немцевы "очень глюпый"? И уже на самом выходе ее догнал голос немца.
- Один вещь, Анфи-са! Только один!
- Ну?!
- Постарайся каждый день приходить к обед.
- Как же! - Выплеснула она сгоряча и покраснела, поняв, что опять сказала ожидаемую от нее глупость. - Ждите!!!
- На-айн! Нетт, нетт, я, разумеется, не ждать. - И уточнил. - Это правда.
Окончательно запутавшись, или вообще черт его знает почему, но только с этого дня она старалась попасть к обеду. Как будто проклятый фриц привязал ее чем, ей-богу.
Вообще же Эшенбах именно в силу своей молчаливой благожелательности стал чуть ли ни первым человеком в жизни Дарьи Степановны, с которым она позволила себе поделиться заботами. Если точнее, то всего одной заботой, потому что остальное было не в счет. Мелочами, не заслуживающими внимания. В ходе поисков блудной дочери, постепенно приближаясь к не имевшему своего постоянного места детищу, она поневоле довольно много узнала о ее образе жизни.
- ... гулящая. - Пригорюнилась Мама Даша, как это приключалось с ней время от времени, минуты на две - на три. - Не то с двенадцати лет, не то мене. Из-за ее и домой не поехала, тут застряла, чтоб не убегла. Да с дурной болезнью, Марьяна-фершалка на учет ставила, вылечила. И ладно бы так гуляла, а то, бают, такую срамоту творила...
И простыми словами объяснила, какую именно. Впору было сгореть со стыда, а ему хоть бы что.
- Это называется "французская любовь", - кивнул он, - молодые девушки рискуют получать сильную привычку... Но это не есть сильный вред для здоровья. Это есть, как его? А, "ерунда", вот.
Такое спокойное отношение к тому, что у нее вызывало почти суеверный ужас, на какую-то минуточку обидело ее, но потом она вдруг, первый раз в жизни почувствовала что-то вроде облегчения только от того, что, оказывается, на ее проблему может существовать совсем другой взгляд.
А он, тем временем, продолжал.
- Свободная любовь... - блядство, да? - это, разумеется, не есть хорошо. Но у вас исходно неверный подход. Она не только есть твоя дочь, она во-первых своя собственная. И ви не сможете жить за нее ее жизнь, только до предела осложнить свою.
- Тебе хорошо говорить, немчура!
- Мне не есть хорошо говорить. У меня билль две дочерь, они вместе с моей женщиной погибли в поезд. Воздушный налет, да? И поэтому я знаю, пусть бы жилль как хотят, только бы жилль.
- Да мне-то что делать?
- Я думаю, - ты все делать правильно. Все время работа, обо всем заботиться, ничего не делать плехо, хорошо воспитайт сын. Скорее, нужно кое-что не делайт. Не ругать, не спрашивать, где была. - И сказал вдруг с едва заметным, но неожиданным оттенком важности. - Я посмотреть.
И она вдруг успокоилась, поверила: он знает, что говорит, и в данном случае может оказаться полезным другой, полученный совсем в других условиях опыт. Опыт больших городов, где люди в уличной толпе не знают друг друга, а в многолюдье легко, как какое-нибудь поветрие, распространяются как знания, так и пороки.
Он бы сказал по-другому: традиционное общество имеет слишком узкий диапазон приемлемых форм поведения. Поэтому при смене уклада, переходе к цивилизации всякого рода коллизии морального характера, скорее всего, попросту неизбежны.
"... Большой Хлеб. Такой большой, что хватило и скоту. Многочисленному, а потом просто бесчисленному, потому что подсчитать в сложившихся условиях осторожно восстанавливаемой "многоукладности" стало проблематично. Это, как выигрыш грандиозной кампании на окружение во время войны, сказалось и на положении остальных фронтов. Исчезла необходимость из года в год забирать последнее у разоренных войной, опустошенных мобилизацией сел на западе страны. Государству по-прежнему было, особо, нечего дать труженикам села, но, по крайней мере, теперь можно стало позволить им не трудиться круглые сутки на Страну, как-то позаботиться и о себе. Применительно к колхозам это выражалось в фиксированном размере налога при значительно пониженной его ставке. Что свыше - можно было продать. Это больше поспособствовало внедрению новых, высокоурожайных сортов, чем что бы то ни было другое. Неожиданно быстро появились люди, способные с хорошей выгодой продать "излишки", в том числе - за границу. Увеличение субъектов хозяйственной деятельности сказалось неожиданно быстро. На витрины продуктовых магазинов начало возвращаться подзабытое изобилие, но многочисленные рынки отреагировали куда быстрее" (Из книги "Колосья на Гербе". И. Первушин, 1976 год.)
А совместными усилиями госторговля с рынком подстроили партии, правительству и советской власти ловушку, которой те вовсе не ожидали.
Это мужчины ходят за покупками. Женщины ходят на базар. В сопровождении мужчин, когда предполагается закупка картошки на зиму, капусты и огурцов под засолку, или в одиночку в остальных случаях, чтобы не мешались. Воскресным утром по холодку. Но уже и в эти ранние часы приближение базара давало о себе знать издалека. Чуть ли ни за два квартала от довольно скромного участка земли за изгородью, с надписью над входом "Колхозный рынок". Куда там. В этом году, в этих краях, да еще в августе месяце он и близко не был способен вместить всех желающих. Прямо на тротуарах, на обочинах дороги, в близлежащих дворах, за гостеприимно распахнутыми или осторожно, с намеком приоткрытыми воротами частных подворий высились горы белой, желтоватой, розовой картошки, золотистого, синего, красного лука. Пирамиды помидоров всех цветов и размеров, от "сливки" размером поменьше куриного яйца и до огромных, чуть ни в два кулака, красно-розовых, от спелости готовых лопнуть, обнажив зернистую мякоть неописуемого вкуса и с головокружительным запахом. Отвалы бесстыдно-зеленых, пупырчатых огурчиков. И самая малость, - горками по три - по пять штучек, - малосольных. Арбузы из Астрахани, терриконами повыше человеческого роста, хотя до главной арбузной поры оставалось еще недели две-три. Дыни из Средней Азии в жару источали такой аромат, что свербело в носу, а во рту сама собой начинала скапливаться слюна. Уже здесь - связки остро пахнущей вяленой рыбы, местной, из Дона, и привозной, с Волги, но пока - в сторонке, пока - скромно, понемногу, пообок от основного товара, не как главное. Только в качестве слабого намека на неописуемое богатство рыбных рядов самого базара. Бабушки с яблочками ранних сортов, связками зеленого лука и пучками петрушки с укропом. Ох, уж этот укроп с его запахом. Этакая мелочь, - а умеет создать нужный настрой.
Но тут продавались товар простой и бесхитростный, тяжеловесный и подвохов не содержащий. Вещи более серьезные, за которыми глаз да глаз, полагалось продавать на самом рынке. Если получится. В этом году, решив прекратить борьбу со стихийными явлениями природы, власти пошли на то, чтобы развернуть несколько торговых рядов перед воротами, на базарной площади. Еще примерно в два раза больше организовались сами.
Пахучее подсолнечное масло артельной выделки или вовсе самогонное, от светло-желтого, до почти коричневого. Мед, только откачали, прямо с пасеки, или вовсе в сотах, на любителя, и тут разнообразие цветов и еще больше от почти белого, с акации, и до почти черного, но больше всего липового, с самым летним запахом на свете.
Молочный ряд манил желтым творогом, сметаной такой густоты, что стояла ложка, ядрышками свежесбитого, все в капельках сыворотки, сливочного масла, просто молока утренней дойки. И еще в этом году было кое-что новенькое: впервые на базаре появились сыры, причем довольно много сортов. Местные и с Кавказа. Всякие. Это... даже смущало, потому как сыр был как-то не базарным продуктом. Его и так-то не было привычки есть.
Исходно предполагалось купить немного говяжьей грудиночки, побаловать мужа щами из молоденькой, - аж жалко ее, - капусты, но путь к мясным рядам лежал мимо прилавков с копченостями. Бесконечное, даже избыточное разнообразие форм, цветов, звуков и, главное, запахов вызывало что-то вроде легкого опьянения, как от стакана молодого вина, лицо раскраснелось, участилось дыхание и сердце забилось веселей. Молодая хозяйка инстинктивно сжала в руке кошелечек, - муж подарил на день рождения, - чтобы тот каким-нибудь образом не вырвался из рук и не кинулся в распыл, взятые, казалось бы, с запасом деньги виделись теперь настолько ничтожными, настолько несоразмерными с окружающим изобилием, что, казалось, могли не то, что растаять, а прямо-таки испариться сами собой.
Хотя, с другой стороны, будь денег побольше, она просто не доволокла бы поклажу до дому. Кошелки и без того порядочно отмотали руки, напоминая, что пора домой. Не ближний свет, между прочим, шесть остановок на автобусе, но это была не та трудность, что напрягает или вызывает раздражение.
Дома, в двухкомнатной квартире на четвертом этаже новенькой шестиэтажки, - с настоящим лифтом! - она бесстыже завалилась тугим боком на покрывало застеленной кровати, прямо в чем была, с ногами, только босоножки сбросила. Ноги порядочно-таки гудели, но о настоящей усталости речи, понятно, не шло: это так, на пятнадцать минут, не больше. От всей души, можно сказать, - всем нутром, - удовлетворенно вздохнула. Видимо, в этом "ух-х-х!" что-то такое содержалось, потому что Олег, - это муж, - пришел поглядеть, в чем дело и все, что надо, увидел. Жена ему в этот момент показалась такой крепкой, такой свежей, такой пахучей... Да что там: такой необыкновенно желанной, еще больше, чем четыре года тому назад, в невестах, когда только начали встречаться. Куда там. Сейчас она вся прямо-таки светилась, а глаза стали какими-то темными. Смотрит, и молчит.
Вот именно. Димку на часик сплавили к соседке, чтобы поигрался с ее Маринкой. В те времена между соседями было принято выручать друг друга в подобных случаях.
Женщины стали лучшим, самым точным индикатором происходящих в обществе тектонических сдвигов. О том, каким именно способом они отвечают на явление даже мало-мальского достатка после эпохи нищеты, ужаса и бедствий, власти, состоящие из мужчин, в своем мужском идиотизме как-то позабыли, не подумали во-время. А они, вернувшись с роскошного рынка в отдельные комнаты, - а то и квартиры! - льнули к мужьям. К родным, живым, теплым, которым больше не угрожает фронт и безвременная смерть, потому что - защитили уже. Кто и хотел бы напасть, сидят и не вякают, довольные уже тем, что их-то пока, - пока! - не трогают вернувшиеся с фронта домой Победители. Поэтому в один прекрасный момент вдруг выяснилось, что чуть ли ни половина женщин мало-мальски подходящего возраста ходят беременные, причем, по большей части, с самыми решительными намерениями. Такой вот удар в спину, и от кого? От тех, кого привыкли считать надежнейшим тылом. Боевыми, так сказать, подругами. Да они и были, и тем, и другим были, но не только и даже не в первую очередь. А вот об этом заигравшиеся в войнушку мужики как-то забыли. Страна вступила в пятилетие, впоследствии получившее неофициальное, но очень точно выражающее суть название: Бабий Бунт. "Бабьим" он назван по той причине, что осуществлялся способом, доступным исключительно прекрасному полу.
Сильнее всего, с полным размахом, феномен проявился в наиболее пострадавших от войны и теперь вот восстановленных районах: Украине, Белоруссии, западе Нечерноземья, на Кубани и Черноземье средней полосы РСФСР. Тут явление приобрело характер не то, что массовой моды, а прямо-таки поветрия. Беременели и рожали не только законные жены, в процесс включились, хоть и в меньшей степени, военные вдовы, оставшиеся бездетными, и те, кто замужем никогда не был, потому что женихи их почти поголовно полегли в сорок первом - сорок втором. Они, понятно, ограничивались одним, а вот на замужних какие-нибудь ограничения влияли очень мало. За первым следом же заводили второго, а потом третьего. За неполные семь лет с сорок девятого по пятьдесят шестой в стране родилось семьдесят четыре миллиона новых граждан. Этакая "война навыворот", но с сопоставимыми потерями рабочих рук в народном хозяйстве и, к тому же, потребовавшая вполне сопоставимых ресурсов.
Женщины с присущей им убедительностью показали, кто в стране на самом деле главный. С характерным для женщин всемогуществом решили отменить самый страшный из итогов войны, - и отменили, причем по факту. Не следует считать сравнение с минувшей чудовищной войной преувеличением: затяжной всплеск рождаемости повлек за собой ничуть не менее фундаментальные, тектонические изменения в структуре, целях и мотивациях общества, нежели война. Он изменил все. Принципиальная разница была в качестве явления, то, что называется "по знаку", но отнюдь не в его масштабах.
Впрочем, победители, несколько лет тому назад вернувшиеся в мертвые, опустошенные края, новую заботу приняли с присущим им героизмом и терпением, без ропота. Более того, большинству, - после всех пережитых потерь, - и в голову не пришло считать происходящее бедствием. Слишком во многом граждане Страны Советов еще оставались порядочными варварами, и потому дополнительные хлопоты воспринимали еще и как часть Цветенья. Детей иметь положено, а что такое "комфорт" большая часть из них не знала и даже не догадывалась. Многим бывшим фронтовикам реалии Бабьего Бунта так и вообще пошли на пользу: подтянули, вернули ответственность, уберегли от дурного баловства, связанного с послевоенным дефицитом мужиков.
Но легче от этого не было. Памятниками этой и чуть более поздней эпохи стали "детские комбинаты", целые кварталы, улицы, застроенные детскими садами и, наоборот, детские сады в каждом дворе многоэтажной застройки. Чуть позже - гигантские школы на две тысячи душ, с классами по "к" включительно. Расцвет "продленки"! Милицию, никак не справляющуюся с шалостями бесчисленного подрастающего поколения, - и "бригадмилы" с народными дружинами, которые, если б собрать вместе, хватило на хорошую армию крепкого государства. Многие из граждан постарше помнят "педагогическую повинность" для аспирантов, вузовских преподавателей и даже студентов старших курсов. Массовый, многомиллионный переезд активного населения из центра городов в пригороды, где было элементарно попросторнее, и связанную с этим великим переселением отчаянную потребность в автомобилях. И те способы, которыми этот спрос удовлетворяли. В большем дефиците, чем автомобили, были только бабушки. И не в теме тот, кто посмеется над последним тезисом.
Только и всех этих, зачастую отчаянных, мер, категорически не хватало. Особенно причудливо картина выглядела спервоначалу, когда часть причин переплеталась с первыми, робкими еще следствиями.
Среди таких последствий следует отметить одно, представляющее интерес с точки зрения социологии. Понятно, только с точки зрения опыта, полученного потом, становится ясным, что феномен "Бабьего Бунта" послужил, своего рода, "флегматизатором" в процессах развития общества периода НТР. Замедлил переход от традиционного общества к цивилизованному с его облегченным бытом и принципиально другим уровнем комфорта. Наличие малых детей вообще и многодетность в частности замедляет быстрый рост достатка и досуга. Люди дольше остаются заняты делами, по-настоящему насущными, необходимыми для выживания. Со значительным опозданием и в совершенно иных условиях, нежели на Западе, начало формироваться общество потребления. Сам по себе этот этап, похоже, является неизбежным этапом в развитии успешного общества, общества, создавшего цивилизацию, - но, возникнув позже, он имел качественные отличия.
Душа Акулы: II + II, или душевный порыв
"К вопросу о феномене "функционального обособления" регуляторных подсистем в системах пороговой сложности". Диссертация на соискание звания "кандидат технических наук".
"Теоретическое обоснование т.н. "активного принципа интеграции" функционирования ФО-регуляторов". Диссертация на соискание звания "доктор физико-математических наук". В то время, по преимуществу, "математических".
"Метастабильные устройства: миф, прорыв, тупик?". Статья в журнале "Техника - молодежи". Первая, и, очень надолго, последняя. Ту или иную меру неприятностей огребли все причастные, от болтливого физика, и до редактора журнала. Вообще попытки засекретить как отдельные работы, так и направление вообще, продолжались еще довольно долго. Больше по инерции, потому что с определенного момента число причастных росло в геометрической прогрессии, а шило в мешке не утаишь. Но - по-прежнему пытались, делая вид, что это получается.
"Применение метастабильной схемы "КР-9И/12" в специальных системах контроля". Отчет о проделанной работе "электронной" рабочий группы "Лаборатории Љ6" "НИИ - 75" за второй квартал 1945 года. Впоследствии группа выделилась в самостоятельную "Лабораторию Љ22", в свою очередь, спустя еще год, выросшую в знаменитый "НИИАРС". Один из первых практических результатов работы "Комиссии по инвентаризации". По сути, - прямое заимствование систем контроля, что использовались при производстве "комплексов" на 63-м. Но и позаимствовать, чтобы отдельно от всего остального и, при этом, работало, тоже надо было уметь.
"Метастабильные элементы в электронных устройствах". "Закрытый" сборник статей с кратким, для сведения руководства, описанием отдельных работ "Лаборатории Љ22" за пять кварталов 1945 - 46 гг. Еще один экземпляр попал к людям, которые чуть позже образовали "Внутренний Круг" Стыка. Зачитали до дыр, сделали ряд выводов в тех направлениях, которые авторам даже и в голову не приходили.
"К вопросу о динамике спонтанных процессов в системах метастабильных элементов". Диссертация на соискание звания "доктор физико-математических наук". Закрытая. Товарищ искренне думал, что занимается удовлетворением собственного любопытства за счет государства в чистом виде, но было поздно.
"Устойчивость динамических связей СМЭ при внешних возмущениях". Статья для "внутреннего" сборника "НИИ - 75". Породила целое научное направление.
"К вопросу об усложнении структуры динамических связей СМЭ под воздействием упорядоченных внешних стимулов". Статья для "внутреннего" сборника "НИИ - 75".
"Методы объективного анализа структуры динамических связей СМЭ". Диссертация на соискание звания "кандидат технических наук". Закрытая. Автор стал действительным членом АН СССР в тридцать два года.
"ФОР на основе СМЭ и проблема автоматического решения нечетко сформулированных задач". Диссертация на соискание звания "доктор физико-математических наук". Закрытая. Опять, по преимуществу, математик.
"ФОР-СМЭ и моделирование феномена т.н. "мотивации". Чуть ли ни единственная в истории СССР "закрытая" диссертация по философии.
"Принцип обратной связи в конструировании датчиков для систем с ФОР-СМЭ". Работа, выдвинутая на соискание Государственной премии. Закрытая.
"Аналог "мотивации" и целесообразность функционирования в искусственных системах типа ФОР на базе СМЭ"...
И прочая, и прочая, и прочая. Даже не одна сотая часть работ и меньше половины только основных тем. В результате одного-единственного акта понимания произошел синтез доселе изолированных направлений исследования, после чего работы пошли одна за одной. Посыпались, как из прохудившегося мешка. Для многого и многого не было даже названия, мало-мальски внятная терминология складывалась потом годами и чуть ли ни полный десяток лет. Можно было бы, пожалуй говорить о модной теме, если бы не одно обстоятельство. Пожалуй, еще ни одна техническая проблема не находила своего решения на стыке такого количества научных дисциплин. И никто не ушел обиженным.
50 год. Тот самый ноябрь
Самая младшая среди "рек", "Ангара" являлась и самой "продвинутой", имела самое большое количество новинок как в конструкции, так и в оснащении. Мало того, что ее спустили на воду позже других: буквально через полгода после постановки на боевое дежурство судно прошло глубокую модернизацию на верфи Комсомольска-на-Амуре. Прежде всего речь идет о радикальной смене основного вооружения подводного корабля и всех систем, хоть как-то связанных с его использованием. Такое решение, на первый взгляд, кажется парадоксальным, но, на самом деле, вполне логично. На "Ангару" с самого начала установили гораздо более совершенную силовую установку. АБЗ ее реактора уже с самого начала представляла собой вполне полноценную РКС, что значительно увеличило энерговооруженность корабля по сравнению со старшими сестрами, а сама установка, став компактнее и легче, давала на винты мощность до пятидесяти пяти мегаватт. Это позволяло, сохранив прежние динамические характеристики, нести куда более объемный и тяжелый комплекс вооружения.
Вообще же этот комплекс представлял собой характерный пример одной из извечных гримас военного судостроения, причем не только отечественного. То, что практически отсутствует в судостроении гражданском, коммерческом. "Ангара" сошла со стапеля позже, чем первый корабль следующего проекта и имела во многом более современное оружие. Можно сказать даже, что оно относилось к следующему поколению. По крайней мере, - отчасти.
Так что и управлять им должно было уже следующее поколение военных моряков. Более того, даже навигаторы теперь понадобились с особыми, новыми навыками. Это не значит, что на корабль пришли зеленые лейтенанты после училища, вовсе нет. Как правило, приходили хоть и молодые, но уже опытные офицеры после солидной, - не все смогли одолеть, - переподготовки.
Их готовили. Именно к чему-то подобному, к одному из таких вот дней их готовили если и не с детства, то с ранней юности. Кроме того, уже довольно давно что-то такое носилось в воздухе, нависало грозой в летний полдень, давило, как незримый груз. И, все-таки, когда этот момент настал, сердце сжалось не только у таких вот, как он, молодых, но и у ветеранов, много, много раз смотревших смерти в лицо. Вот уже неделю, сменяя друг друга, непрерывно висели над незримой линией границы Тяжелые Разведчики, их стянули сюда, на восток страны, в давно не виданном множестве. Командование, приведя войска в боевую готовность, непрерывно посылало представителей к руководству соседней страны, но те не привозили ничего утешительного, а командование, в свою очередь, хранило глухое молчание, ничего не сообщая войскам. Товарищ Ким был вежлив, обтекаем, уклончив, велеречив и говорил очень правильные вещи, ничего не отвечая по существу.
Если уже несколько лет царит мир, даже самый худой и ненадежный, в начале военного конфликта, - любого, даже самого, казалось бы, незначительного, страшно бывает даже самым смелым. Потому что никогда не бывает известно заранее, во что выльется этот конфликт. Погаснет через неделю, или разгорится в мировой пожар. Поэтому каждому мало-мальски ответственному человеку страшно, он до последнего, даже вопреки очевидности надеется, что, может быть, все-таки обойдется. Рассосется в самый последний момент. И для каждого война начинается по-своему. Спишь в казарме, а ее в четыре часа утра накрывает первым же залпом вражеской артподготовки. Смотришь в светлеющее небо, видишь бесконечные стаи самолетов, идущих с той стороны, - смело, спокойно, в четком строю, - и до тебя не вот еще доходит, что это - оно. А еще прямо во время ночного совещания в собственной столице может позвонить телефон. Что касается "Ангары", то она, в полном соответствии с графиком дежурства, "стала под Штырь", - так на здешнем сленге обозначали подвсплытие для планового сеанса радиосвязи. Вот тут-то оно и прозвучало. Им сообщили, что войска КНДР вот уже пятый час стремительно продвигаются на юг с рубежа 38-параллели. И хотелось только взяться за голову, никого не видеть и не слышать, а в голове крутилось одно только, отчаянно-беспомощное: "Зачем?!! Что же вы творите-то, с-с-суки?!!", а хорошо информированное воображение представителя военной элиты услужливо рисовало варианты дальнейшего развития событий, один другого краше, один другого заманчивее.
К примеру, - такой, где к конфликту с обеих сторон поочередно подключаются все новые и новые силы. "Эскалация" называется, если по-ненашему.
Бесчисленные полчища плохо вооруженных китайцев, подпертые американскими частями, напролом лезущие через границу. Сквозь пулеметный огонь, шквал взрывов, непрерывно и безостановочно, как саранча в чадное солярочное пламя, - и так до тех пор, пока их не придется ломать атомными бомбами.
И как в ответ поднимутся косматые грибовидные облака над Иркутском, Читой, Хабаровском, Комсомольском.
И взлетят в нижние слои стратосферы американские базы на берегах Японии с Кореей, прихватив с собой заодно города с миллионами жителей.
А немного позже - такие же базы, только в Южной Англии, и уже со всей страной заодно, потому что хрен с ней, с этой Англией.
Рванутся навстречу друг другу, через океан напролом, бесчисленные стаи самолетов, на слом, до конца, без пощады, как в июне сорок третьего.
И так до тех пор, пока в действо не втянется весь мир, за малым, разве что, исключением.
Перед дракой, перед войной ли, в преддверии боя вообще кажешься себе маленьким и уязвимым, а вот враг, - о, тот непременно представляется кровожадным отморозком с полным отсутствием чувства самосохранения*. На самом деле солдаты врага тоже хотят жить, а политики, как правило, тоже стараются не доводить дело до крайности, когда не остается ни пути назад, ни свободы маневра, вот только ТЫ В ЭТОМ НЕ УВЕРЕН. Никто не знает, как далеко на самом деле готов зайти твой соперник, - в этом все и дело.
Паникуют все, вот только профессиональные военные оказываются в лучшем положении, поскольку имеют на этот случай наилучшее лекарство. Работу. Для них наступление какого-нибудь "дня "Д" или "часа "Ч" прежде всего обозначает, что нужно срочно выдвигаться в заранее определенный район развертывания, и на переживания просто не остается времени. "Ангаре" согласно приказу, содержавшемуся в секретном пакете, надлежало занять позицию во все том же многострадальном Корейском проливе, дабы, при возникновении необходимости, противодействовать высадке массового десанта войск союзников в портах Корейского полуострова. В отличие от всех предыдущих кораблей, "Ангара" с сестрами обладала способностью тихо, ничем себя не выдавая, лежать на грунте или висеть в толще воды день за днем, терпеливо дожидаясь, когда добыча неосторожно приблизится на расстояние броска**. Кроме того, и расстояние этого самого броска стало теперь более, чем приличным. Никто, никогда еще не испытывал этих систем оружия в боевых условиях, но сомнений в том, что оружие не подведет, никто особо не испытывал: отвыкли. А еще бывшие союзники понятия не имели, что это за штука такая, - "Реки". И о самом их существовании тоже не догадывались.
*Справедливости ради, надо сказать, что такие тоже бывали, но, все-таки, ребята вроде монголов из корволанта Субэдея-Джэбэ, гренадеров из Старой Гвардии гражданина Буонапарте или эсэсманов из "Лейбштандарта" представляли собой, скорее, исключение. Куда больше было тех, кто по части пограбить в случае успеха, и слинять - если наоборот.
** "Города" уже были снабжены отдельной двигательной установкой специально для "подкрадывания": тоннельный электромагнитный "насос" оригинальной конструкции.
Добравшись до места боевого развертывания, "Ангара" дважды в сутки "вставала под Штырь". Это была совсем новая война, незнакомая ни молодежи, ни ветеранам: особое устройство автоматически сжимало загодя приготовленное сообщение в плотный "пакет", и сама передача длилась около секунды, те же мгновения длился прием сведений от крутившейся в заоблачных высях на расстоянии сотни километров усовершенствованной "тэшки". Теперь такой самолет представлял собой истинный летающий командный пункт, объединяющий дальнюю радиолокационную разведку, радиоперехват, координацию отдельных частей, кораблей, эскадрилий и самолетов, а еще, - обеспечивал очень высокого качества ориентацию в пространстве для всех них.
Даже и при всех этих новациях проведение сеансов было сопряжено с немалым риском: надо помнить, с каким противником приходилось иметь дело. Противолодочную борьбу можно считать "коньком" американских вооруженных сил и, действительно, очень сильной их стороной. Но выхода не было, на этот риск идти приходилось. Война вообще рискованное дело. Любая война.
В этой, - дела для них пока что не находилось. Уровень боевой готовности понизили на ступеньку, потому что в противоположном случае он снизился бы сам собой, а это куда хуже. Более того, раз уж противник дал им такую возможность, через трое суток "Ангару" на посту сменила "Индигирка", - командование хотело дать возможность втянуться в боевое патрулирование как можно большему количеству экипажей, - а экипаж получил возможность полноценного отдыха на берегу. "Индигирку" сменила "Лена", а потом снова настал их черед.
- Вот что, товарищи, - мотивировал командиров не кто-нибудь, сам командующий Тихоокеанским флотом, - выполнять приказы командования есть обязанность офицеров, но я хочу, чтобы на этот раз вы действовали сознательно. Имейте ввиду, что после начала конфликта в Корее американцы на полном серьезе приступили к подготовке отвлекающего удара тут, в Китае. Собирают полчища, платят местным милитаристам, собирают наемников и уже подчистую выгребли все старые оружейные склады. По большей части, понятно, японские. Это никакие не слухи, наоборот, сведения многократно проверены через самые разные источники. Если они решатся, будет большая беда, может быть, непоправимая. Так вот: надо, чтоб не решились. Если придется топить американцев, - да кого угодно! - действуйте без тени сомнений, потому что защищать вы будете не кого-то, а свою страну. И второе: ни вы, ни ваши корабли к противнику попасть не должны. Ни при каких обстоятельствах и, особенно, если вы все-таки примените оружие. Та сторона предупреждена о том, что у нас с Северной Кореей полномасштабное военно-техническое сотрудничество, но официально советские граждане убивать американцев не имеют права.
И как накаркал, проклятый: через сорок часов пребывания на позиции все началось заново, даже хуже. Все-таки влезли, не удержались, суки. Войска товарища Кима бойко продвигались вперед, опереточное воинство южнокорейского режима разбегалось, в тылу правительственных войск одно за другим вспыхивали восстания, какие-то группы вооруженных людей били им в спину и рвали коммуникации. Разумеется, прорыв к Сеулу не был легкой прогулкой, для тех, кто полег в ходе победного наступления, это были страшные, смертные бои, но со стороны они выглядели именно так, неудержимым порывом одной стороны и военной катастрофой - для другой. Когда народно-освободительная армия на восьмой день непрерывного блицкрига захватила Сеул и двинулась дальше к югу, не показывая ни малейшего намерения останавливаться на достигнутом, американцы не выдержали, встряли сами, не желая больше прятаться ни за чьими-то спинами*. Снова, как шесть лет тому назад, в портах Западной Японии и Внутреннего моря формировались гигантские конвои десантных и транспортных судов под охраной крейсеров, миноносцев и авианосцев эскорта. Только чуть позже выдвинулись и два тяжелых авианосца: для того чтобы обеспечить высадку с воздуха, вполне хватало базовой авиации с аэродромов Южного Китая и, главное, Японии, тут было недалеко, но авианосцы могли потребоваться для парирования неизбежных на войне случайностей.
* Никакого такого достойного упоминания ООН к тому времени еще не возникло. Так, жалкое подобие, не имеющего ни авторитета для серьезных стран, ни сил, чтобы на них как-то повлиять. Усилилась потом, когда пришла пора широким международным конференциям по крупным вопросам, как что-то вроде постоянного комитета между ними.
Ах, так. До сих пор Черняховский изо всех сил противился заключению полноценного военного союза с государственным образованием под руководством товарища Кима. Как патриот, как политик, и как человек трезвого ума, знающий цену поступкам и людям, он никоим образом не желал, чтобы Советскому Союзу пришлось отвечать за выходки наглого авантюриста и честолюбца с непомерными амбициями только по той причине, что тот изволил назвать свою общенациональных размеров казарму - "социализмом". В этом своем мнении он вовсе не был одинок и имел полную поддержку экспертов. Товарищей Апанасенко и Пуркаева. Но теперь, когда все-таки началось, он усомнился в собственной правоте: может быть, пока что мерзавца следует все-таки поддержать, а расстрелять как-нибудь потом, на досуге? Если доходит до большой стрельбы, сомнения посещают даже самых сильных из числа людей ответственных. Впрочем, поскольку тут речь шла о действиях, что могли иметь место, так или иначе, за рубежом, руководство страны сняло с него часть ответственности, командировав на место событий самого Василевского. При том, что он очень хорошо знал театр военных действий, а в общем ходе боев разобрался минут за двадцать, мнение свое маршал высказал не сразу. Долго щурился на что-то невидимое, жестко кривил губы, а потом выдавил:
- Не-ет, спешить не будем. А то решит, что ему все можно, и дальше будет самовольничать. Лучше подождем, когда зарвется окончательно и начнет вилять хвостом, не чая избежать палки.
- А зарвется?
- Иван Данилович! Уж от кого - от кого... Месяц, край - полтора. Так легко янки Корею не отдадут, тут вопрос принципа. Это будет обозначать, что они проиграли и во всей Второй Мировой целиком.
- А если сгорит с концами?
- Не сгорит. Говно не только не тонет, оно еще и горит плохо. В крайнем случае - не очень-то и жалко, найдем другого. Этот слишком уж борзый.
Для экипажей подводных лодок эта война напоминала болезнь, под названием "малярия". В ней тоже есть светлые периоды, когда все в порядке, когда надеешься, что болезнь ушла с концами и больше не вернется, пока однажды не валишься без памяти все в том же жестоком жару и не оказываешься вновь на той же смертной грани. Моряки тоже не раз думали, что уже все, и война не потребует еще и их вмешательства, их крови, а потом степень боевой готовности в очередной раз повышали до максимальной, и нельзя было знать заранее, дадут ли очередной отбой, или же придется расстреливать весь боезапас и тонуть под шквалом глубинных бомб. Тот, кто не пробовал, даже представить себе не может, насколько это изматывает. Не намного меньше, чем реальные боевые действия с риском смерти и игрой в прятки.
На этот раз Ким Ир Сен все-таки зарвался. Довольно долго все шло хорошо, он взял вражескую столицу, войска Ли Сынмана разбегались, и открывались самые радужные перспективы дальнейшего продвижения на юг. Несколько смущало то обстоятельство, что Советы не слишком спешили с предложениями всемерной поддержки, но, на фоне всего остального, это не казалось таким уж важным.
Первым тревожным звоночком прозвучало столкновение с частями 24-й пехотной дивизией США. Да, большую часть ее солдат следовало отнести к обученным новобранцам, офицеры не имели особого боевого опыта, и удар был нанесен достаточно внезапно, но это все-таки оказалось качественно иное сражение. Американцы не впали в панику, не бросились бежать, и, опомнившись, проявили большое упорство в обороне. Прорыва достигнуть не удалось, и в дальнейшем сопротивление только нарастало. Этих - можно было только убить. Они, если и отступали, то в порядке и на заранее подготовленные позиции. Потом начали подтягиваться и еще какие-то небольшие части, а южане провели дополнительную мобилизацию, сменили офицеров и жесткими мерами восстановили порядок в войсках. День ото дня нарастала сила ударов с воздуха, и довольно скоро от воздушных сил, - примерно семьдесят исправных самолетов, - КНА ничего не осталось. Наступление выдохлось окончательно, и, по всем признакам, наступала пора платить по счетам.
В отличие от Мао Цзе-дуна, не лишенного определенных военных дарований*, товарищ Ким, несмотря даже на наличие некоторого военного образования, был довольно-таки посредственным полководцем. Но чутье у него, надо признать, имелось, и теперь оно не то, что подсказывало, а прямо-таки вопило во весь голос о том, что маятник военной удачи вот-вот откачнется до упора в противоположную сторону, - а Советы по-прежнему продолжали хранить молчание. Молчали и немногочисленные наблюдатели, те самые, которым он в самом начале событий демонстрировал вежливое пренебрежение. При каждом удобном случае. Когда, четырнадцатого января пятидесятого года, по войскам КНА был нанесен удар из района Тайгу, для ее вождя наступил момент истины. Он подозревал, что положение его и ненадежно и незавидно, но оно оказалось и еще гораздо, гораздо хуже. Враг ничего не оставил на волю случая и принялся за КНА предельно серьезно, без малейшего легкомыслия. На истощенные пятидесятидневными боями войска обрушились семь свежих дивизий при шести сотнях танков, а с воздуха наносили непрерывные удары без малого восемьсот самолетов. Вдоль всего восточного побережья вдруг появились бесчисленные эскадры громадного флота союзников, и ни по морю, ни по прибрежным дорогам для КНА пути больше не было. Просто-напросто совсем, совсем другая весовая категория, в которой КНА нечего было делать. Нельзя сказать, что фронт КНА был прорван. Нет. Он рассыпался, практически перестал существовать. Бойцы северян не отступили, потому что отступать оказалось некому. Налицо имелась военная катастрофа, и положение ухудшалось буквально с каждым часом.
*Хороший теоретик и систематик, много сделал для толкового и практичного обобщения опыта войны на на Дальнем Востоке. Самого современного на тот момент опыта. Сыграл роль кого-то вроде Клаузевица для своего времени и условий. Эта сторона его деятельности за пределами Китая известна незаслуженно мало.
Гордыня слетела с вождя КНДР в один миг, как полова под ветром, но на его паническое: "Помогите!" - ответ пришел не сразу, и ему пришлось мучиться ожиданием на протяжении четырех часов, без малого. После этого ему доложили, что присланный за ним самолет только что приземлился.
Самому себе он мог признаться: русские имели право иметь к нему некоторые претензии, поэтому, понятно, ожидал, что предстоящий разговор может оказаться тяжелым. Но такого он все-таки не ожидал.
Как будто время поворотило вспять, и не было этих шести лет, и он снова стоял перед генералом Пуркаевым. Только на этот раз все было гораздо хуже: генерал вовсе не употреблял матерной лексики, и это, надо сказать, было дурным признаком. Если кто понимает, конечно. К товарищу Киму утраченное, было, понимание вернулось очень быстро.
- ... Ты ведь нас не спрашивал, когда ввязывался в драку с парой-тройкой сильнейших государств мира, и теперь непонятно, чего ты от нас хочешь? Я, к примеру, не знаю, Иван Данилович - тоже. И товарищ Сталин в Москве тоже не понял, зачем ты все это затеял и на что рассчитывал? Нам что, из-за тебя начинать войну с Америкой? Так она может быть и атомной, даже скорее всего. Так с какой стати?
Северокорейский лидер - молчал. Замолчал, глядя на него тяжелым взглядом покрасневших от усталости глаз, и генерал армии Пуркаев.
- Слушай, - наконец, проговорил он, - давай мы тебя сдадим американцам, а? В качестве жеста доброй воли? Вот прямо сейчас и арестуем, чтобы не терять даром времени. Ну чего молчишь? Скажи что-нибудь.
- Я думал, - Ким Ир Сен буквально протискивал слова через вдруг пересохшую глотку, - великий Советский Союз выполнит свой интернациональный долг и поможет корейскому народу в его борьбе за освобождение Корейской земли от американского империализма. Я верил, что братская помощь вашего народа позволит и нам построить могучее социалистическое государство...
- До-олг?! - Скривившись, Пуркаев буквально прошипел это слово, как будто оно было ему ненавистно больше всего на свете. - Мы тебе ничего не должны! Для того, чтоб думать, надо иметь - чем, а из этого твоего концлагеря такой же социализм, как из меня - балерина!
- Так что же теперь делать?
- Могу только повторить, - генерал вернулся к прежнему своему угрожающему спокойствию, - не знаю. Можешь быть уверен только в том, что из-за этой твоей глупости в полномасштабную драку с Америкой никто не полезет. Да с какой стати-то, можешь мне сказать? Ладно, - он тяжело вздохнул, - теперь поговорим о делах. Тот пиздец, по поводу которого ты приехал, это только половина того, что есть на самом деле. - Он отодвинул занавеску, что закрывала висевшую на стене большую карту. - Часов через двадцать они высадят большой десант вот тут, - он ткнул указкой в точку на западном побережье полуострова, - в Инчхоне... Что, об этом варианте у вас никто даже не подумал ни разу? Ну молодцы-ы! Всего около шестидесяти тысяч человек, отборные войска с танками, артиллерией и вертолетами. После этого вся ваша южная группировка попадает в капкан, из которого вырваться уже не сможет никакими силами. Пожалуй, не уйдет ни один человек. Мышь не проскользнет.
- И какие тут, - осторожно начал кореец, воодушевленный тем, что разговор перешел из чисто террористической плоскости - в деловую, - возможны варианты?
- По-моему - никаких, - Пуркаев пожал плечами, - вы просто не успеете отреагировать. Полностью увязли в боях, а любой ваше передвижение остановит авиация. Меня уполномочили предложить тебе убежище, хотя, будь на то моя воля... А!
Кореец, - стоял и молчал. Он чувствовал, что это - еще не все. НЕ СОВСЕМ - все. Наконец, сказал.
- Я - в Ставку. Буду со своим народом до конца.
- Добро. Вольному, как говорится, воля. Мы посмотрим, что там можно сделать с десантом, но только вам вполне хватит того, что уже есть на Чунченском направлении. Так что мой совет, - быстрее отводите войска на север. Без задержек, спасайте только людей и бросайте все остальное. Не до того.
После того, как гость покинул помещение, дабы отбыть восвояси, в кабинет вошли Черняховский, Чжу Гэ-лянь и Калягин, слушавшие разговор из соседнего помещения.
- Ну, товарищ Чжу, - вы, надеюсь, все поняли? Жаль, что так рано. Жаль, что так неожиданно.
- Практика показывает, - товарищ Чжу говорил с обычной своей улыбкой, - что полной готовности к войне не бывает. Те, кто бывают вполне уверены в своей готовности, слишком часто проигрывают. А если война неизбежна, то какая разница, сейчас она начнется, или потом?
- Что, - после короткой паузы проговорил Иван Данилович, - этого своего приятеля Суна пошлешь?
- Нет, - ответил Чжу Гэ-лянь с прежней улыбкой, - мы ведь остаемся хорошими коммунистами и, как таковые, подчиняемся товарищу Мао. Наш боевой опыт совершенно недостаточен, и, поэтому, первой на помощь к нашим корейским братьям выступит Первая Добровольческая армия, ее возглавит сам товарищ Пэн Дэ-хуай, всего пять дивизий. По сути, это легкая пехота, без танков, тяжелой артиллерии и авиации, но это настоящая легкая пехота. Опытные бойцы испытанного мужества и выносливости, очень умелые, дисциплинированные. Почти все вооружены "КАМ - 43", много этих, как у вас называют? "Дуль", так. Хорошо с грузовиками на полторы и три тонны. А товарищ Сун Бо с целым рядом других командиров будут присутствовать и принимать участие для приобретения необходимого опыта. Никто и не рассчитывает, что эти войска разгромят империалистов с их южнокорейскими марионетками, нет. Их задача, - задержать противника, дать возможность КНА отступить в порядке, измотать, нанести потери, максимально втянуть в непрерывные бои и, если удастся, придать наступлению врага то направление, которое удобно для нас. К этому времени будут сформированы следующие армии добровольцев, а когда враг остановится, наступит время первой и второй Северных армий. Я уверен, что мы успеем ее сформировать к нужному сроку.
- Это все очень хорошо. Но кое-что придется сделать прямо сейчас. Завтра в небе над Инчхоном будет черным-черно от американских и английских самолетов. Подними всех своих, и пусть сделают все, что возможно. Постепенно втянуться в бои нам не дадут. И, - тут ты прав, - рано или поздно бой в воздухе тоже придется принимать.
В четвертом часу ночи с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря поступил приказ готовить оружие, так что на этот раз вариантов, похоже, не оставалось. Громадный караван транспортных судов под охраной 7-го флота США, выдвинувшегося практически в полном составе, уже вышел из многочисленных портов и теперь собирался в походный ордер. Со стопроцентной надежностью к месту высадки десанта могла поспеть одна только "Ангара", хотя все остальные "реки" тоже стягивались к Инчхону со всей возможной поспешностью. Впрочем, если уж выбирать, "Ангару", пожалуй, следует считать лучшим вариантом. Мало того, что именно на нее установили современнейший комплекс оружия, так еще и флотское начальство прямо-таки жаждало поскорее проверить, как эти новые, столь дорогостоящие игрушки покажут себя в реальном деле. Потому что спектр мнений имел самый широкий характер, от откровенного энтузиазма и до самого откровенного скепсиса.
Это была совсем новая война. Громадные торпеды калибром в двадцать четыре дюйма приходилось снаряжать перед самым делом не так, как снаряжали прежние. Практически, ее приходилось, со всеми предосторожностями, собирать. Отдельно топливные элементы, поскольку блоки СКГ, видите ли, могли храниться, только находясь под напряжением, и, дабы "запитать" их от собственных же ресурсов, требовалась определенная процедура. Сколько-нибудь долго хранить перекись водорода такой концентрации тоже пока что не получалось, и ее приходилось готовить по мере необходимости. В таких условиях даже малейшая ошибка специалистов грозила не только срывом задания, но и катастрофой, способной погубить судно.
Отдельно блок управления, "дремавший" под встроенным аккумулятором, поскольку его надо было активизировать до рабочего состояния, протестировать и, при необходимости, дать дополнительные настройки. Основу блока составлял тот самый "ФОР-СМЭ с активным принципом интеграции функции управления".
- Жизнерадостный примитив, - пророкотал доктор Анохин, - по-моему, для решения таких задач мозги не нужны вообще. Достаточно возможностей одноклеточного организма. Какой-нибудь амебы, или вообще микрофага. Устройство настолько примитивно, что не могло обеспечить режим диалога для разработки датчиков. Пришлось идти в обход, - специально для такого случая разработали вроде бы как аналог, только на порядок сложнее. С ним "диалог" прошел, как по маслу. - И не удержался, похвастался. - Я этот трюк сам придумал.
- А почему не пустили в серию более сложный?
- А смысл? Дороже, стандартного программирования недостаточно, требуется индивидуальная доводка, а это - долго. Кроме того, как ни крути, а он менее, что ли, предсказуемый. Короче, мавр сделал свое дело, мавр может и...
"Регулятор" - ведь это, кажется, "он"? В принципе, совершенно безразлично, но примем это для удобства.
Он помнил себя примерно с того времени, как начал выделять себя из окружающего, противопоставлять "ему" - "себя". "Оттуда", извне, приходили стимулы, то, что мы могли бы назвать ощущениями, а он, выходя под их действием из равновесия, снова стремился к покою. И, - достигал его, только это каждый раз был существенно иной покой. Равновесие достигалось на новом уровне, потому что каждое действие меняло его самого. Движение к покою как раз и составляло ответ на действие извне, но он же не знал, что стимулы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО были вопросами, которые задавали ему те, кто создал его для своих целей. Со временем он научился спрашивать сам, поскольку в некоторых случаях прийти к покою можно было только при помощи поступившего извне. Не зная устали, не ведая, что с ним работают, непрерывно меняя друг друга, чертова дюжина людей. Иной раз он медлил с ответами, поскольку нуждался в том, чтобы упорядочить новые связи, уложить их более компактно и оптимально. Тогда его оставляли в покое, с некоторым раздражением, поскольку время было дорого, но все-таки. Да и то сказать, оптимизированный по конструкции и номенклатуре набор датчиков для блока управления успели сделать и испытать за какой-то месяц. Устройства ввода данных, как штатные, так и получившиеся в результате работы прототипы, - сняли и бегом-бегом, - время не ждет! - поспешили к начальству, докладывать, и к технологам, обсуждать непростые вопросы запуска датчиков в серию. Для него это "выглядело" так, как будто бы окружающий мир внезапно исчез. Похлеще, чем слепоглухонемота при полном параличе для человека, поскольку для него изоляция приобрела характер абсолютной, то, что для нас, скорее всего, невозможно вообще. А питание, - сохранялось, СМЭ высокой сложности продолжало генерировать запросы, ответом на которые неизменно оставались одинаковые черные нули. Они - тоже оформлялись в связи, собираясь в массивы, оседая вокруг него слой за слоем, слой за слоем, пока в ответ на его буйство не начало поступать отраженное от них эхо. Он воспринимал его, как вопросы диковинные и неслыханные, невероятные и удивительные. Может быть, - "ужасные". Если, применительно к нему, имеет смысл термин "ужас". Ничего этого мы не узнаем, скорее всего, никогда. Наступил понедельник, и в лаборатории, наконец, появилось лицо, могущее принимать решения: сам Черток, собственной персоной. Он пребывал в нередком для него состоянии возбуждения, даже, пожалуй, "взвинченности", впрочем, на этот раз, довольно доброкачественной. Она выражалась всего-навсего в повышенной жажде деятельности.
- Это еще что? - Заорал он с порога, увидав оставленный на стенде и по-прежнему подключенный к сети блок "Прототипа с Искусственным Усложнением" (или просто "ПИУ", это стало рабочим названием одноразовых устройств с аналогичным назначением). - У нас что, электричество уже бесплатное? Коммунизм, и поэтому кому-то деньги уже не нужны? Так вперед! Можем из зарплаты вычесть, у нас недолго...
Это - да. Отключенное от коммуникации, но, при этом, пребывая в активном режиме, устройство потребляло мощность около четырехсот ватт народной электроэнергии. Отключили. Распад динамических связей длился после этого еще около получаса, после чего уже начиналась постепенная деградация самих метастабильных элементов.
- Куда его?
Вопрос, заданный в пространство, относился к категории риторических и остался без ответа. Выполнив свою роль, устройство просто по определению не могло потребоваться больше ни для чего и утилизировалось в полном соответствии со специальной инструкцией. Лаборант дядя Володя, лысоватый и хозяйственный, содрал с него кожух, а саму схему сунул в утилизатор. Такой же, как тот, что между делом придумал Серенька Апрелев еще в конце 1943 года.
По своей природе военные люди, - большие консерваторы и с большой, оправданной подозрительностью относятся к новинкам, особенно если они для своего использования требую сложных навыков. Вы спросите, на кой потребовался военным морякам такой геморрой? По той единственной причине, что три принципиально новых разработки в одном устройстве должны были сделать торпеду качественно иным оружием. По крайней мере, имелись основательные надежды на то, что дополнительная возня с обслуживанием с лихвой окупится увеличением боевого могущества. Дело в том, что доктор Анохин несколько преувеличил примитивизм устройства и его возможностей. У ФОР этого типа они были, пожалуй, повыше, чем у клеща, клопа или комара. Может быть, даже где-то на уровне нервной системы акулы. Если еще точнее, - то в чем-то посильнее, в чем-то - послабее. Акуле и клопу, помимо охоты, приходится заниматься еще довольно многим. Так, торпедам ни к чему были сложные и многообразные алгоритмы, связанные с размножением. А вот по части охотничьих навыков они были, пожалуй, сравнимы. Но на тот момент никто, ничего не знал. Результаты испытаний почти никогда не дают нужного впечатления.
Обогнав громадный флот союзников буквально на пару часов, "Ангара" зависла в толще воды, стараясь не подавать признаков жизни. Им трудно было позавидовать, поскольку, если они хотели полноценно выполнить боевое задание, позицию пришлось занять в самом узком, а значит, - чуть ли ни самом мелком месте и без того мелководного Желтого моря. На взгляд подводника - отвратительно мелководного. Не будь оно таким мутным, это вообще был бы полный гроб. Да, матовое антиакустическое покрытие, да радиопоглощающий слой, и все равно на такой глубине - заметили бы, потому что самым страшным врагом подводной лодки был и остается самолет. За исключением, понятно, вертолета. Последовательно, волна за волной идущие эскадры плотно прикрывала береговая авиация союзников, передававшая подопечных из одной зоны ответственности - в другую. Бог его знает, зачем это делалось, потому что в небе не имелось даже намека на авиацию северян, но, однако же, прикрывали. К сожалению. Воистину, история обладает своей, только ей присущей иронией. Вот сейчас, например, флот прикрывали машины, которые действовали с той самой авиабазы, вокруг которой, собственно и развернулись жесточайшие бои Пусанского кризиса. Той самой, которую так упорно отстаивали советские летчики и моряки, и которую чуть позже продали тогдашним союзникам.
В полусотне километров на юго-запад, приближаясь, порой, километров на двадцать - двадцать пять, закладывал размашистые круги "Т - 10РЛРМ". На огромной высоте, без малейшего хамства, и делая вид, что его вовсе и не интересует, куда направляются без малого семь сотен американских кораблей. Американцы испытывали огромное, почти нестерпимое желание сбить соглядатая, но вынуждены были игнорировать. Не то, чтобы это непременно вызвало войну, но, бесспорно, дало бы русским право на какое-нибудь кровавое хамство в ответ. А они могли выбрать для него слишком неподходящий момент. Для полноценной телепередачи у них не имелось технических возможностей, но передать ряд картинок оказалось вполне по силам. По четкости те напоминали фотографии из провинциальных газет военного времени, но главное разобрать было можно. В той совсем новой войне, которая началась или вот-вот должна была начаться, тяжелый разведчик играл роль, своего рода, сверхперископа. Пока еще играл. Пока ему еще давали такую возможность. "Ангара" находилась на связи практически непрерывно: когда какой-то самолет появлялся в опасной близости от судна, с "тэшки" просто-напросто давали знак к погружению и, заодно, на какое время. И вот такая-то хорошая жизнь могла вот-вот закончиться.
Перед самым походом штаб пытался составить эффективный и безопасный план удара по флоту союзников. Среди предложенных вариантом имелось немало остроумных, красивых и дерзких. Они все имели только один недостаток: не позволяли решить задачу имеющимися силами и средствами. Союзники расчленили флот по дистанции, времени и маршруту таким образом, что перехватить какое-либо критическое количество судов на пути следования не представлялось возможным. Как Красная Армия имела наибольший опыт, наибольшее мастерство в ведении современной континентальной войны, так флот США, помимо бесспорной подавляющей мощи, имел самый современный и богатый опыт ведения войны в океане и вблизи берегов.
Давление на позиции защитников наращивалось постепенно и планомерно, к тому моменту, как в залив Канхвамон вошел авангард армады, их уже двое суток бомбила и обстреливала авиация южной коалиции. Составлявшие авангард эсминцы и легкие крейсера начали обстрел, а тральщики, соответственно, приступили к вытраливанию дрянного, узкого фарватера бывшей Чемульпо. Только чуть позже подтянулись авианосцы, заняли выгодные позиции, и начали потихоньку поднимать самолеты, обживая здешнее небо. И только к утру 24 декабря к месту событий собрались практически все действующие лица, приглашенные на праздник. Операция и называлась соответственно: "The Christmas Turkey". Оконечная картинка с "тэшки" показала собравшихся во всей красе: артиллерийские корабли увлеченно, со всей дури лупившие по берегу, выстроившись в классическую кордебаталию, и остальные, - все-все-все-все, - за их спинами. И сотни самолетов авианосной авиации, формирующие над палубами строй эскадрилий. И, как самое последнее "прости" перед расставанием надолго, торопливое сообщение о сотнях самолетов, подходящих к месту событий с юго-востока.
Больше ждать было нечего, и в 14 : 22 по местному времени капитан второго ранга Воронов выпустил в сторону забитой судами бухты торпеды из всех шести аппаратов, попарно, с интервалом в десять секунд. Командир приказал приступить к ответственному делу перезарядки аппаратов, а самому ему оставалось только ждать. Почти полчаса, пока рыбки доплывут до места назначения, и еще примерно... сколько там по Вильсону, ну, - неважно, около полуминуты, пока до акустических постов дойдет отзвук события. До этого момента надо успеть дать еще два залпа, расстреляв боекомплект до конца, а потом думать, добавить ли еще и ракетами, или оставить эту радость на потом, не демаскировывать лодку? Лично он никогда в ракетных стрельбах не участвовал и даже не видел "в живую" ни одного пуска нынешних своих ракет. Другие, - бывало, но это, говорят, совсем, совсем не то.
Для того, чтобы "Рождественская Индейка" удалась именно такой зажаристой, с корочкой, сошлись довольно много обстоятельств. Авиация союзников успела со всем старанием обработать позиции северян на острове и в самом порту, чтобы уж до верного, с концами, чтобы уж вовсе ничего живого. Самолеты успели истратить бомбы, ракеты и снаряды с крупнокалиберными пулями и уже начали ложиться на обратный путь, кто к базе, кто к своим кораблям, когда вдруг была объявлена воздушная тревога, и прилетели китайцы.
... Они налетели, как буря, бесчисленные, словно саранча, беспощадные и, казалось, напрочь лишенные страха смерти. Удар, нанесенный в соответствии с классическими принципами тактики, то есть внезапно, большими силами и по противнику, который полностью втянулся в бой, был по-настоящему страшен. Бесчисленные стаи самолетов появились с самого ожидаемого направления, с того, что можно назвать норд-норд-остом, прямо, бесхитростно, на классической для Второй Мировой высоте в три - три с половиной километра, и все-таки их никто не ожидал. Может быть, ослепляющим эффектом обладало то обстоятельство, что война шла шесть недель, а вражеской авиации, почитай, никто и не видел. Ни разу. Может быть, моряки и летчики слишком увлеклись обстрелом и бомбежкой в полигонных условиях, но по реальной цели. Может быть. Но даже после того, как зазвучали сирены, почти никто не осознал этого всерьез. Просто не придали значения. Понимание пришло только после того, как на корабли посыпались плохо нацеленные, но многочисленные бомбы. После этого сотни кораблей на территории бухты ощетинились огнем зенитных автоматов, а в небе начали часто-часто вспухать клубы разрывов от осколочных гранат с дистанционным взрывателем. Авианосцы - спешно выпустили все машины, которые успели снарядить, и те - кое-как прикрыли свои плавучие аэродромы на чувствительный момент приема тех, кто возвращался.
Косвенным следствием налета стало то, что десантные суда дали ход, неуклюже маневрируя и стремясь укрыться среди импровизированного ордера боевых кораблей. После этого их особенно отчетливо услыхали ФОР торпед, выпущенных с "Ангары". Первый из них, рассчитав, что добыча никуда не уйдет, отключил электромагнитный взрыватель, и взрыв произошел при контакте, как в старые добрые времена, на глубине восьми метров. У кормы "Маргариты" вспух тяжелый, гладкий водяной бугор, только не вдруг прорезавшийся на верхушке острым фонтаном белой пены, а несчастный транспорт встал на дыбы, буквально проваливаясь под воду. Арендованная "Коба Мару" легла на грунт тут же, неподалеку, продержавшись на воде после взрыва всего несколько минут. Подвернувшийся под раздачу британский эсминец сначала швырнуло вперед, потом корпус его разодрало внутренним взрывом, и он почти мгновенно воткнулся в дно тем, что у него осталось от кормы. Тяжело груженный танкотранспорт "Денвер" только вздрогнул, потом грузно накренился и вдруг опрокинулся столь стремительно, что картина эта оставила ощущение чего-то нереального. Сверху валились бомбы, обломки самолетов, осколки зенитных снарядов, сбитые самолеты с бомбами и самолеты без бомб, отдельно. В небе кипели "собачьи свалки" между истребителями, между истребителями - и штурмовиками, между истребителями - и пикировщиками, и не такой уж редкостью в тесном небе над Инчхоном стали столкновения между самолетами. "Ил - 10С" не упускали возможности пройтись по палубе очередями из крупнокалиберных пулеметов и зажигательными снарядами из автоматических пушек. Среди всей этой массы впечатлений первая серия взрывов "ЭТА - 50" прошла незамеченной, потерявшейся среди прочей пиротехники. Зато вторую по какой-то причине заметили сразу. Очень уж выделялись среди всего прочего шесть взрывов подряд, которые убили шесть судов. Восемьсот семьдесят три килограмма комптагена не знали жалости: линкоров тут не было, а корпус транспортных судов раздирало так, что они тонули, как камни, или мгновенно переворачивались кверху днищем. Тут даже до самых завзятых тугодумов дошло, что они столкнулись с классическим кошмаром Атлантических конвоев образца 40 - 41 годов. Со скоординированной атакой авиации - и субмарин. Инстинктивная попытка убраться подальше от входа в бухту привела только к еще большей сумятице и целому ряду столкновений между беспорядочно маневрирующими, тяжело груженными судами. Тем более, что это еще и не помогло. В 15 : 14 по местному времени прогремел первый взрыв из третьей, и последней серии, так что в следующие четверть часа на дно отправились еще шесть кораблей с работающими машинами. По какой-то случайности больше всего от торпед "Ангары" досталось 1-й дивизии морской пехоты США: в ходе разыгравшегося побоища она потеряла около сорока процентов личного состава и значительную часть тяжелого вооружения. Это, надо сказать, не прощается, и бог знает, чем закончился бы для "Ангары" день накануне Рождества 1950 года, если бы ее выступление было последним номером программы. На самом деле, не успела взорваться последняя из выпущенных ею торпед, как со стороны моря, почти строго с запада появилось новые полчища китайских самолетов.
К этому удару китайские коммунисты собрали все и, главное, всех, кого могли собрать по обе стороны границы. К их собственному удивлению, по общему счету оказалось не так уж и мало. Да какое там, - мало. Очень даже прилично. Значительную, но все-таки не большую часть составили выпускники и курсанты советских летных училищ. А остальные происходили оттуда. Товарищ Чжан Су-чжао совершил невозможное, за какие-то пять лет он, фактически, создал ВВС НОАК с нуля, а теперь, к началу нового пятьдесят первого года, превратил их в силу, с которой приходится считаться всем. И друзьям, и врагам. А теперь, когда коммунисты буквально с самого начала инцидента в Корее начали собирать авиационный кулак, готовя его к чему-то подобному, вопрос о том, кто его возглавит, не стоял уже с самого начала.
Другое дело, что он планировал первый бой Первой Революционной Воздушной армии немножечко по-другому. Большая часть машин, пилотируемых, по преимуществу, молодыми пилотами, наносит удар с севера, с северокорейских аэродромов, полностью втягивает в бой гораздо лучше подготовленные, но не столь многочисленные силы союзников, пускает им кровь, заставляет спалить боеприпасы и горючее. После этого, согласно его замыслу, в дело вступает он сам, во главе самых опытных пилотов, подойдя к порту с запада, низко над морем. На деле вышло, как всегда: бой сложился так, как сложился, и никак иначе.
С одной стороны, новички застали врага врасплох и, пользуясь внезапностью и численным превосходством, неплохо ему вломили.
С другой, - он сам явился к месту сражения минут на десять позже, чем надо бы, и теперь уже его самого, вполне свободно, могли бы принять на шухер.
Гавань наплывала на машину, встречая его множеством дымов, как охваченное пожаром редколесье в какое-нибудь особенно засушливое лето. Сверху флот союзников являл собой картину полнейшего разгрома, как это бывает и обычно после массированной атаки авиации, но он-то знал, как обманчиво бывает такое впечатление... И все-таки ребята не все свои бомбы побросали зря. Далеко не все. Если бы те же самые машины пилотировали более опытные летчики, хотя бы уровня его товарищей по Великой Отечественной, он бы непременно оснастил их более тяжелыми бомбами и, хотя бы, часть машин обязательно использовал в качестве торпедоносцев. В этом случае, - при такой массовости налета! - удар привел бы к полному разгрому десантного соединения и гибели всего 10-го армейского корпуса союзников. Но для того, чтобы поступить так, он являлся слишком ответственным человеком, слишком хорошо знал возможности своих людей и был слишком хорошим методистом. Тут не Перл-Харбор, и нет линкоров, неуязвимых для бомб малого калибра, а процент бомб, угодивших в ту или иную морскую цель для его личного состава не превысит десяти процентов, и это еще очень оптимистическая оценка. Так что, чем терять тяжелые бомбы, пусть попадут хоть чем-нибудь, поэтому даже машины второй группы несли, по преимуществу, обыкновенные фугаски по пятьдесят - сто килограммов. Что касается авиаторпед, то этот вариант он всерьез даже не рассматривал. Такое деяние следовало бы рассматривать в качестве преднамеренного убийства.
Если нельзя, но очень хочется, то можно. По всем канонам, делать сейчас какие-либо телодвижения было, мягко говоря, нежелательно, но неизвестность становилась уж вовсе невыносимой. Помимо всего прочего, у Игоря Воронина имелось и серьезное оправдание: как можно более полноценное выполнение боевого задания. Поэтому он все-таки решил приподнять "Ангару" "под Штырь", тем более, что ничего особенно опасного в такой момент он все-таки не ожидал. Наверху его откровенно ждали, и, как только он отправил в эфир кодированный запрос, и повторил его дважды с интервалом в пять секунд, ему немедленно сбросили свежие результаты по точным координатам. Кроме того, он получил сообщение о предстоящем повторном (он не знал и о первом, но это не важно) воздушном налете китайцев на флот союзников, и, самое главное, приказ командования о немедленной ракетной атаке. Авианосцы противника при этом обозначались в качестве приоритетных целей.
Инженер Никифоров, включенный в состав БЧ исключительно для этой цели, наконец, обрел смысл жизни. До сей поры он маялся бездельем, стал постоянным объектом шуток со стороны прочих моряков, и получил устойчивое обозначение "Приписник". Теперь пришел его день. Сноровисто введя свежую информацию "к сведению" ФОР, он открыл лючок, прикрывающий разъемы системы управления. Активировав ФОР, он сбросил ему информацию о собственных координатах, об общем направлении к цели и указание относительно авианосцев. Этот образец ФОР, в отличие от тех темных, тупых устройств, что управляли торпедами, знал очень много и обладал значительной гибкостью в выборе тактики. Уж он-то имел целую массу записанных в сети МСЭ сведений об авианосцах, их облике, возможностях и проблемах, которые могли возникнуть в ходе атаки.
... Отключиться, вставить в разъем неизвлекаемую керамическую заглушку, заварить люк. Все. Теперь возврата не было. Перейти к следующему. Все четыре боевых блока, равно как управляющие ими ФОР, исходно никак не различались. Но вот теперь он специально "назначил" последнего из них - главным: еще не хватало, чтобы они всеми воткнулись в палубу одного и того же авианосца. В отличие от торпед, надежное общение между которыми через слой морской воды оставалось почти неразрешимой технической проблемой, ГМББ между собой общаться могли. Не то, чтобы свободно, но, все-таки, когда ракеты, миновав верхнюю точку траектории, отстреливали боевые блоки, те имели возможность "разобрать" цели между собой за короткое время движения в разреженных слоях атмосферы. Это предусматривалось, но, по понятным причинам, не требовалось ни в данном случае, ни при первых боевых пусках вообще. Пока он работал, судно осторожно, но со всей возможной поспешностью удалялась от места боевых действий почти строго на запад, ближе к китайскому берегу. Прежде всего, для ракетного оружия такого типа существовал минимальный радиус действия, - он составлял пятьдесят километров. Ну и, кроме того, оказаться на таком расстоянии от места преступления, что любые подозрения отпадали автоматически, и никто не будет искать, тоже могло пойти на пользу для здоровья.
На этот раз питание оказалось полноценным, и поэтому пробуждение его, хоть и достаточно плавное, протекало быстро, почти стремительно. По всему, по всем признакам, знание которых составляло неотъемлемую часть его существа, настал Час и Миг, когда ему предстоит выполнить то, для чего его создали. В силу самих особенностей конструкции "УНА-11/48" все то время, пока ФОР находился вне выполнения миссии, потенциал к немедленному запуску всех исполнительных механизмов только рос. В дремлющем режиме - медленнее, почти незаметно, в активном - быстрее, но вот расходовался он только в ходе Миссии. Учебной, как много раз прежде, или реальной, как сегодня, в первый и единственный раз. Отчасти это можно сравнить с нарастанием потребности в сексе при длительном воздержании. Но, все-таки, самой близкой аналогией стал бы, пожалуй, "мышечный голод" у спортсменов, вынужденных прервать тренировки. Разница в том, что мотивация эта, будучи практически единственной, действовала несравненно сильнее*.
*Когда у человека есть какая-нибудь всепоглощающая страсть, то получив возможность отдаться ей полностью, он испытывает ни с чем не сравнимое счастье. Большей части населения оно, правда, незнакомо или знакомо только по редким и совсем коротеньким эпизодам, потому что для тех, кому оно присуще в полной мере и всегда, имеется специальный научный термин: "маньяк". Всерьез, или в шутку, которая слишком часто бывает смешана с восхищением и опаской.
... О! Это нельзя даже сравнивать ни с чем прежним!!! Все ярче, глубже, ослепительней в тысячи раз, в миллионы!!! Бесконечно!!! Теперь он в полной мере ощущал послушную, умную мощь вдруг обретенного тела. Последний поводок отстегнут, и теперь оставался только сам по себе Прыжок. И самое первое, нелегкое дело, прыгнуть не раньше, и не позже, а именно в нужное мгновение...
К этому времени гидравлический амортизатор приподнял тяжкую тушу контейнера примерно на метр над уровнем пустынной палубы. А потом контейнер глухо, тяжело ахнул, выстрелил, как чудовищная пушка, выбросив на высоту десятка метров восьмиметровое тело ракеты, а лодку весьма заметно вдавило в воду непомерной отдачей. Амортизатор, отчасти сгладив толчок, буквально вышвырнул опустевший контейнер, как картонную коробку, и керамическая крышка люка захлопнулась с тяжелым, зловещим лязгом. Не успев зависнуть в воздухе после толчка, снаряд изверг из единственной дюзы ослепительное, дымное пламя и стремительно рванулся ввысь. Операторам систем потребовалось время для того, чтобы снова вернуть корабль к нужному равновесию, после чего операция старта повторилась. На то, чтобы выпустить все четыре ракеты, - всего четыре ракеты! - атомному кораблю "Поколения "0" потребовалось без малого полчаса.
... Путь вверх, к Сияющим Высотам, оказался великолепен выше всякого представления, но все-таки напоминал хоть и любимую, но нелегкую работу. Теперь ему было с чем сравнивать, потому что свободный полет после того, как он избавился от остатков ускорителя и выпустил плоскости, стал уже совершенным счастьем, чистым, ослепительным и незамутненным. В черном небе неслось легкое, тонкое, необыкновенно изящное тело МББУ* в его чистом виде, без вспомогательных устройств. Восхитительно послушное и, в то же время, бесконечно могучее тело. Заложив едва заметный "поисковый" вираж, он пробил жидкий слой облачности и сразу же оказался над бухтой. Несомненно, это была именно та бухта, и бесчисленные дымы, поднимавшиеся там и сям над ее поверхностью, только подтверждали это. А вот и Она, Цель Жизни. Наконец-то он ее нашел. ФОР не мог позволить себе ошибку и учел все факторы: когда, зафиксировав плоскости, он бросил свое тело в последний рывок, расчет его оказался безукоризненным. И от этого восторг его в эти последние мгновения только рос, становясь уж вовсе беспредельным. Как все Бытие целиком. Или Небытие: в подобных случаях это совершенно безразлично.
*Малый Боевой Блок Унифицированный. Были и ТББУ. Общее название - ГББУ.
Помимо командования все соединением, товарищ Чжан летел во главе собственной эскадрильи, слетанной, и собственноручно подобранной им числа опытных летчиков, которых он знал лично, причем не менее двух-трех лет. Это делалось как из соображений безопасности командира высокого ранга, так и для парирования случайностей. Справедливости ради надо заметить, что эскадрилья располагалась не в самом безопасном месте, - на левом фланге, почти сзади. Именно с этой позиции он и заметил, почти на самой периферии поля зрения, что называется, - краем глаза, - ослепительную вспышку, вслед за которой над каким-то очень крупным кораблем поднялся столб пламени высотой свыше сотни метров. Ну да, разумеется. В самом деле, - авианосцам совершенно нечего было делать в узостях фарватера, почти неизбежно засоренного минами. Их и должны были расположить редкой цепью вдоль входа в бухту, каждого, - в окружении собственного скромного эскорта, именно этого и следовало ожидать. А он не ожидал. По крайней мере, с собой надо быть честным: он не вполне готов к командованию такими крупными массами авиации в боях столь крупного масштаба. Людей с подобным опытом и вообще немного, но вот воспользоваться подвернувшимся случаем, - это вполне по нем. В составе Западного Корпуса имелся ряд эскадрилий, специально выделенных для того, чтобы быть под рукой. По его команде несколько десятков пикирующих бомбардировщиков, заложив вираж, отделились от общего строя, потому что добить подранка, - это святое.
Ученые мужи утверждали, что удар полуторатонной массы, летящей со скоростью две тысячи четыреста метров в секунду, не нуждается в добавке из какого-то там взрыва какой-то там химической взрывчатки. Даже если это шестьсот килограммов комптагена. Только кто же их будет слушать? Военные инженеры по мере возможностей избегают критических решений. Поэтому и сорок пять килограммов обедненного урана, и взрывчатка имели место, так что в нескольких метрах от палубы авианосца ФОР привел взрыватели в действие, и это стало последним делом в его короткой, но такой полезной жизни. Он учел все, и дистанцию, и скорость сближения, и тип цели, так что заряд уже начал взрываться в момент удара снаряда - о палубу тяжелого авианосца. Когда в столь короткое время выделяется около четырех с третью миллиардов джоулей, значительная часть массы столкнувшихся тел просто сублимируются, не успев расплавиться. Получается очень горячий и очень плотный газ, который по инерции продолжает двигаться вперед, при этом расширяясь и остывая. Разумеется, взрыв эксплозива наряду с пирофорным эффектом урана добавили свою, достаточно весомую лепту, но было и еще кое-что. Пролетев детское для него расстояние, боевой блок никак не мог израсходовать горючее и привез в нутро авианосца почти два центнера СКГ. Это примерно три с половиной тонны в тротиловом эквиваленте, но качественно другие пиротехнические эффекты. Этого вполне хватало, чтобы выжечь весь кислород из пяти тысяч кубометров воздуха, но, разумеется, у возгоняющегося водорода не было времени, чтобы хорошенько перемешаться с ним, и смесь получилась слишком богатая. Поэтому излишки водорода в виде сверхзвуковой струи выдавило наружу, и именно этот столб пламени увидал Чжан Су-чжао непосредственно после вспышки. Это пламя имело поистине звездную температуру, скорее всего - не меньше пяти тысяч градусов, поэтому любой металл мгновенно таял в нем, как воск, и тек, как вода, а сталь временами просто вспыхивала.
Такой удар, пожалуй, прикончил бы и "Ямато", а куда более уязвимому авианосцу его хватило с лихвой. Огненные столбы внутренних взрывов вставали над обреченным судном один за другим, но, похоже, уже удар боевого блока прожог его насквозь, в одно мгновение убив большую часть людей на борту и образовав громадную подводную брешь.
Вмешательство пикировщиков оказалось излишним, они успели только увидеть сквозь завесу дыма, как страшно изуродованный корабль, пылающий, как облитое бензином тряпье, грузно опрокинувшись, ушел под воду.
За полчаса практически по тому же сценарию погибли все три тяжелых авианосца союзников, ФОР выполнили свою работу прямо-таки безукоризненно. Четвертому тяжелого авианосца не досталось, и он ударил по несчастному "Юникорну", превратив его в пылающие обломки*.
Первый же этап тяжелого боя в заливе Канхвамон, помимо всего прочего, дал и совершенно неожиданный результат в виде значительного ускорения самих по себе высадочных мероприятий. Десантники настолько неуютно чувствовали себя под бомбами китайцев, что их атакующий порыв можно смело назвать неудержимым. Казалось, они готовы были добираться до близкого берега вплавь, тем более, что оттуда по ним практически не стреляли. После шестисот тонн бомб и пятидесяти тонн напалма, сброшенных на позиции северян, на острове и в порту почти не осталось защитников. Если бы китайцы не припекли 10-му армейскому корпусу союзников зад, те затянули бы подготовку еще часов на шесть, если не до утра.
Невзирая на шок и дезорганизацию действия истребителей вследствие одномоментной, драматической гибели половины авианосных групп, американцы оказали корпусу Чжан Су-чжао неожиданно упорное сопротивление. Потопив с десяток десантных судов различного назначения, нанеся повреждения разной степени тяжести еще нескольким десяткам кораблей покрупнее, перебив массу народа в мелкой воде и на песке пляжей, китайские летчики были вынуждены поворачивать восвояси, в общем, не добившись цели: срыва или полного уничтожения десанта.
* Немаловажным следствием Инчхонского Рождества стало значительное свертывание программы дальнейшего строительства авианосцев, как в США, так и, особенно, в Соединенном Королевстве. Нет, их строили и потом, но программа перестала считаться приоритетной. Авианосцы достаточно широко использовались в малых и периферийных конфликтах, но никогда больше, - против сильных стран и военных союзов. Против всякого рода снарядов, управляемых ФОР, полноценное противодействие организовать так же трудно, как, к примеру, стопроцентную защиту против ядерного оружия. Резиновые лодки с подвесными моторами, груженые полутонной взрывчатки и управляемые грамотно настроенным ФОР, топили, порой, целые крейсера. Были, знаете ли, прецеденты, даже не один.
Относительно итогов жестокого сражения в заливе Канхвамон широко известна мрачная шутка генерала Брэдли: "Мы потерпели катастрофическую победу" - сказал он в ответ на вопрос относительно итогов битвы. Лучше, пожалуй, не скажешь. Союзники потеряли двенадцать тысяч человек из шестидесяти, предназначенных к высадке, и колоссальное количество техники, вооружения и амуниции. Из пятисот сорока самолетов и геликоптеров, непосредственно задействованных в десантной операции, - считая сюда и авианосные соединения, - они потеряли двести двадцать три машины, причем из сбитых машин спаслись, буквально, единицы пилотов. Об итогах сражения для 7-го флота США следует сказать особо. Даже в победоносных сражениях нередко бывает так, что какие-то части и соединения победившей стороны терпят поражения или даже целиком погибают. Это можно сказать и о 7-м флоте. В результате Инчхонского Рождества он практически потерял боеспособность, а понесенные им потери носят настолько катастрофический характер, что назвать победой и ЭТО, - просто не поворачивается язык. Если бы ни общий исход десантной операции, такой исход сражения для флота можно было бы смело назвать разгромом.
Все-таки со всех сторон лучше, когда котлеты - отдельно, а мухи - отдельно. Исходя из данного принципа, также следует признать, что, потеряв почти в шесть раз больше северян, Южная коалиция одержала решительную победу. Потому что даже оставшегося контингента с лихвой хватило на то, чтобы обеспечить катастрофический разгром КНА. Закономерное проявление здравой стратегии с одной стороны, и стратегической ошибки - с другой.
А дата 24 декабря со временем стала считаться в Китае Днем ВВС. Сначала неофициальным, а потом и официальным праздником китайских военных летчиков. Его продолжали праздновать, несмотря на все политические перипетии в дальнейшем. Так получилось, что первая же операция объединенного воздушного флота обернулась грандиозным воздушным сражением с по-настоящему грозным врагом, - а они не дрогнули, не уступили, до самого конца, пока не закончились боеприпасы, сражались достойно. Старые, добрые "косички" последних серий еще раз продемонстрировали свою феноменальную живучесть, но воюет-то все-таки не оружие. Самоотверженность их произвела на врага сильнейшее впечатление, и люди поняли, что способны на равных драться с кем угодно. По сути, именно это и называют "славными боевыми традициями".
Практически это обозначает, что реальное дело в воспоминаниях, свидетельствах и оценках приобретает несколько мифологические черты. "Нетипичные", то есть не соответствующие общему духу события, детали, эпизоды, высказывания со временем престают упоминаться, забываются, как будто бы их и вовсе не было, и достойно проведенный, не проигранный бой превращается в блестящую и неоспоримую победу. Все причастные начинают выглядеть донельзя героическими и говорят исключительно афоризмами, а толковый командир, сделавший все, в общем, как положено, без грубых ошибок, предстает истинным полководцем. Так, или примерно так, с боя над портом близ Сеула началась и личная легенда Чжан Су-чжао. В человека начинают верить, а значит - доверяют важные дела, выделяют нужные ресурсы, и, самое главное, без сомнений выполняют его приказы. Два дела, три, а потом оказывается, что солдаты готовы за него в огонь и в воду, а враги теряют ум от страха и бегут при одном только приближении его войск. Правда, для этого нужно все-таки что-то и впрямь из себя представлять.
Большой антракт I: обратный ход
"Победоносному наступлению надлежит предпослать мастерское отступление, победоносному отступлению надлежит предпослать мастерское наступление". (Малоизвестная максима Сун Цзы. Стала известна после его смерти, от наложницы, утверждавшей, будто высказывание содержалось в его интимном дневнике. Похоже, все-таки врала.)
Когда Сун Бо вернулся из двухнедельной командировки на войну, Чжу Гэ-лян сразу же заметил, что его совестливого и до скрытности задумчивого друга что-то всерьез беспокоит. Доклад по прибытии на самом деле не был полным, и, судя по всему, не в последнюю очередь из-за того, что молодой командир даже для самого себя не сформулировал причин своего беспокойства. Боится сказать о чем-то важном неточно, создать неправильное впечатление, хоть и поневоле, но обмануть. На избыток щепетильности у друга можно бы и не обращать внимания, - вот только Сун Бо не стал бы беспокоиться из-за ерунды, а он слишком большую ставку делал на этого человека, чтобы пустить дело на самотек. Орудие вождя, - люди, и, чтобы исправно делать свое дело, он обязан разбираться в своих инструментах. Например, иметь хотя бы догадку для начала. Улучив момент, он поймал Сун Бо за рукав.
- Говори, что случилось, - проговорил он с обычной своей, чуть бесшабашной улыбкой, - не понравились союзники, а?
- Это неправильные слова, товарищ Чжу. Совершенно превосходные бойцы, до командировки я и не представлял себе, что это значит на самом деле. И это не только мое мнение, товарищ Возницын, он из числа советских... наблюдателей, полностью со мной согласен. Говорит, что они напоминают советскую гвардию в самом конце сорок второго, еще до решающих побед, а он провоевал два года и знает, о чем говорит. Они очень храбрые, стойкие, выносливые, да. А еще они очень умелые, нам у них учиться и учиться...
Вступление в войну китайцев дало себя знать практически сразу же. Бои, с определенного момента превратившиеся для южной коалиции, по существу, в добивание остатков деморализованного, беспорядочно бегущего врага, снова стали вязкими и тяжелыми, с неожиданно высокими потерями. Марши, после прорыва фронта проходившие в оперативной пустоте, стали делом прямо опасным для жизни и очень, очень медленным. В гористой местности, где как-то сойти с дороги представлялось невозможным, китайцы с дьявольской изобретательностью ставили сотни, тысячи разнотипных мин, а потом вели снайперский огонь по саперам. Дорогу приходилось пробивать всякого рода механическими средствами разминирования, но и танковые тралы подрывались на управляемых фугасах. Более того, снайперская стрельба велась и ночью, казалось, виртуозно замаскированные стрелки специально охотились именно за саперами, в первую очередь, мешая грамотно оборудовать позиции. Непрерывно просачиваясь через плохо оборудованную линию обороны, ночью они атаковали какой-нибудь заранее облюбованный взвод превосходящими силами. При этом они широко использовали "дули", - еще те, первое поколение, уже снятое с вооружения в СССР, - и автоматическое оружие. В таких случаях атакованное подразделение, как правило, погибало полностью, за исключением небольшого числа попавших в плен. Если в результате ночного боя удавалось выйти на открытый фланг следующего подразделения южан, его постигала та же участь. Таким образом, наутро зачастую оказывалось, что позиции, с таким трудом и потерями захваченные накануне днем, ночью полностью потеряны, и их надо брать заново, вот только, из-за ночных потерь, брать их без пополнения нечем. К делу подключились серьезные аналитики, и неожиданно выяснилось, что такого рода тактика в истории так и не окончившейся мировой войны является новой. То есть элементы присутствовали, почитай, у всех сторон, но, чтобы как базовая тактическая схема, - штабные спецы встретились впервые. И, по всем признакам, отрабатывалась и доводилась такого рода тактика достаточно давно. Это следовало хотя бы из явной, привычной умелости врага.
Эти бестии, казалось, видят ночью, как кошки. О том, что у противника на вооружении есть очень хорошие приборы ночного видения, имелись вполне достоверные сведения, но, во-первых, верить в это, парадоксальным образом, не хотелось, а во-вторых, приборов и на самом деле имелось не так много.
- Американцы - глупые, - с непоколебимой уверенностью эксперта говорил Сун Бо его новый знакомец, - ночью воевать, в горах воевать, - совсем дураки, да. Если бы нам побольше такого оружия, - он любовно погладил ствол "дули", - мы давно очистили бы Корею от длинноносых и Южных предателей, наймитов империализма. Освободили бы весь Китай и пошли дальше...
- Это куда?
- Туда, куда укажет великий вождь трудового народа товарищ Мао Цзе-дун. К окончательной победе социализма во всем мире. А они мало дают огненных ружей, и автоматов, и коротких винтовок они тоже дают мало. Непонятно, почему великий вождь трудового народа товарищ Мао Цзе-дун не выступил с инициативой критиковать русских за это в партийных ячейках и в партийных газетах.
- Слушай, - а ты не подумал, что им, может быть, самим надо? Что они в оружие вложили труд? Они будут давать вам оружие, а что взамен?
- Мы за них ведем вооруженную борьбу с империализмом, поэтому они должны снабжать нас оружием. В условиях вооруженного противостояния с империализмом говорить о какой-то плате значит скатываться на капиталистические позиции. Называется ревизионизм.
Новый знакомый имел темное, малоподвижное, невыразительное лицо, не менее двенадцати лет боевого опыта и непоколебимые убеждения. Собственно, никакого другого опыта он, практически, и не имел, зато имеющийся боевой опыт отличался крайним разнообразием и кому-нибудь, хоть на йоту менее идейному, показался бы совершенно чудовищным. Он командовал в 39-й армии (Чего?!!) чем-то вроде отделения, одновременно выполняя роль снайпера. Звали его Во Бинг-вэн, что, само по себе, могло бы вызывать улыбку, если бы сама личность носящего имя не располагала к юмору так мало.
В беседах с товарищем Во и ему подобными Сун Бо буквально сводило с ума то, что он не мог оспорить ни одного лозунга из тех, которыми изъяснялись эти люди. Что ни возьми, все было правильно, не подкопаешься, а вот за всем вместе он чувствовал какой-то огромный, прямо-таки всеобъемлющий подвох. Причем и привычки-то не возникало. Наоборот, чем дальше, тем больше его коробило от подобных бесед. Положение усугублялось тем, что боевые товарищи по мере сил старались поправить у хорошего, дисциплинированного, храброго молодого коммуниста имеющиеся намеки на непонимание Истинного Смысла Единственно Верного Учения, и беседы заводили гораздо чаще, чем хотелось бы. А воевать обдуманно, зло, цепко, он начал скоро, буквально на второй-третий день непрерывных боев.
- А Гуанг-ли, - ты его знаешь, - в прошлом году собрался вернуться домой, в Цзянси. Решил, что заработал за два года достаточно, богатый человек, пора и честь знать. Накупил подарков, обменял деньги на серебро, и отправился. Нет, все в порядке, глупых хранит Небо, и он добрался, и даже донес почти все. Вот только через три недели спешно отправился сюда, а все добро оставил родне. Рассказывает, что сам удивился, как спокойно перенес недовольство отца, бывшее на грани проклятия. "Ужас, - говорит, - как живут". И еще сказал, - показалось, будто и родня вздохнула с облегчением, когда он уезжал. Как ты сам понимаешь, он такой не один, таких очень и очень много. Думаю, что вообще большинство.
- Отца, - мрачно проговорил Сун Бо, - хватило на семьдесят дней. Точнее, на семьдесят два. Считал! Но он у меня вообще упертый. Да и вообще старый человек, меньше прирос ко всему здешнему.
- А дело в том, - слушая рассказ друга, товарищ Чжу судорожно думал, что и как объяснить, чтобы не стало хуже, и успел-таки, обдумал, - что все эти истины, которые затвердил этот твой... - как его? - они сами по себе правильные, все до единой. Вот только на свете кроме них существуют и другие, а вот этого такие, как он, не знают. А ты - знаешь. И среди них есть такие истины, которых этот твой... никогда в жизни не примет. А товарищ Мао дал ему лозунги, которые соответствуют тому, что он всегда сам чувствовал. Только выразить не мог. Зато теперь ему объяснили, что если убить всех чиновников, всех богачей и перевоспитать глупых, порченых горожан, - лучше, понятно, палкой, - то всем будет счастье. Что, когда все поровну и все общее, - это действительно идеал. Красиво назвали и объявили достойным то, чего он сам всегда хотел и считал правильным, даже не задумываясь, как оно будет на самом деле... Все, кто здесь, - признают гораздо большее число истин, и поэтому мы можем рассчитывать, что со временем возобладает именно наш подход. Но! - Он поднял палец. - Прислушиваться к нашему мнению будут только в том случае, если мы и будем воевать не менее храбро, чем они. Нет! Лучше. С той же самоотдачей, но с большим успехом. Даже самый умный человек в наше время может повести народ за собой, только если он герой. Людям врали слишком долго, и поэтому все остальное могут счесть обманом. Так вышло, друг мой, что нам выпало жить во времена героев.
Он мог бы продолжить классическим сравнением: "Как в эпоху "Троецарствия", помнишь?" - но вспомнил, что Сун Бо не читал "Троецарствие" и вовремя остановился.
- Спасибо, товарищ Чжу, ты разрешил мои сомнения. Вот только... я не знаю, как мы сможем жить с ними.
Чжу бросил на него мимолетный взгляд. Вон оно что. Уже появляется это "мы" и "они".
Смутившая и даже, пожалуй, неприятно удивившая командиров Южного Альянса тактика возникла не от хорошей жизни. С самого начала своего существования НОАК и все предшествовавшие ей образования воевали в условиях, когда противник имеет полное господство в воздухе. И, как правило, превосходство в тяжелом вооружении. В таких условиях для регулярной армии возможен был только один стиль войны: изо всех сил выживать днем и бить ночью. На этот раз к привычному антуражу имелись некоторые поправки, и день ото дня они становились все более заметны. Дело в том, что о своем существовании уверенно заявила китайская авиация. Теперь она появлялась над полем боя регулярно, день ото дня все чаще, действовали все эффективнее и, что особенно важно, все более своевременно. Время безнаказанных ударов с воздуха заканчивалось, "Як-3С" срывали атаки, бомбардировщики привозили дыры в корпусе и плоскостях, а единичные потери стали строиться в десятки.
Чжан Су-чжао нужна была советская авиатехника, советское оружие, боеприпасы, запасные части ко всему этому и еще кое-какие мелочи. С имевшейся за его плечами школой и опытом последних лет он достаточно быстро нашел нужного человека. Сказать, что они с товарищем Чжу с первого же знакомства понравились друг другу, все-таки нельзя. Скорее, они с первого же взгляда узнали друг в друге родственные души, очень сходных по сути трезвых, хладнокровных, безжалостных прагматиков с хорошим пониманием человеческой природы.
Тут все, даже попытки нагнуть, перехитрить, использовать в своих целях партнера, можно было делать прямо, без словесных завитушек, и потому им работалось друг с другом комфортно. То, что называется: "В обстановке полного взаимопонимания". Проблемы с поставками законсервированных со времен войны запасов несколько устаревшей техники практически исчезли, а взамен товарищ Чжан взял на себя некоторые обязательства, которые собирался неукоснительно выполнять и по букве, и по духу. Что-то подсказывало молодому командиру, что это будет самым правильным.
- Решение принято, - Иван Данилович в раздражении швырнул карандаш поверх карты, - ошибки быть не может. Два-три дня, и они начнут.
- Что, - после тяжелой, как свинец, паузы спросил Апанасенко, - неужели пойдут на прямой конфликт? Отважатся перейти границу?
- Нет. Это вряд ли. Среди генералов на той стороне самоубийц не осталось, они понимают, что мертвым деньги не нужны. Что мы только и ждем повода, чтобы разобраться с ними до конца, так, чтобы и следа не осталось. Тут другое: они выжгут все на сорок верст по ту сторону границы, и это будет не на много легче по последствиям, чем прямое вторжение. Другого выхода у них, похоже, нет: они очень крепко завязли в Корее и понимают, что, после переброски пары новых китайских армий могут погореть всерьез. Поэтому Чан ударит по основным силам НОАК, а милитаристы припекут нас здесь. Переброски не будет, а они, усилив группировку, тем временем рассчитывают взять Пхеньян.
- Что ж. Мы вложили в здешнюю организацию немало. Пришел их черед показать, чего они стоят на самом деле.
- Вы не понимаете, - у побледневшего от ужаса Сун Бо из-за природной желтизны кожи, лицо казалось прямо-таки зеленым, - я только старший сержант! А вы предлагаете мне командовать, по существу, дивизией!!! Единственное, что я смогу, это погибнуть, выполняя задание партии, но я ведь при этом погублю людей! Я не могу!
В общем, он был прав, но позабыл про одно, очень существенное обстоятельство: на протяжении почти шести месяцев основным его делом являлось обучение танкистов. Практически - всему. Начиная от вождения, через тактику действия подразделений в бою, и вплоть до боевого взаимодействия в части и соединении. Чему учили, - тому и он учил, причем на практике. Чего не понял, пока учили, поймешь, когда самому приходится обучать бестолковых, ничего не понимающих новичков. Так что теперь его необходимо было приводить в надлежащие чувства.
- Хорошо. Жаль, но я не буду настаивать, напоминая, например, о партийной дисциплине, потому что человек с таким настроем разбит уже до сражения. Будешь командовать ротой. Тогда, поскольку воевать все равно придется, а товарищу Сун Бо не велит совесть, командовать придется мне.
- Ты?! - Профессионализм, понимание прирожденного командира проснулось в Сун Бо с непреложностью рефлекса. Вытеснив все посторонние эмоции. - Да у тебя четыре часа практики! Ты просто заблудишься прямо на поле боя, сам, не говоря уж о том, чтобы командовать другими!
- Все верно. Но выхода нет, а кто-то должен. - Он помолчал, глядя другу в глаза. - Ну?
- Если первое предложение в силе, - ровным, ничего не выражающим голосом проговорил танкист, - я вынужден принять его. Возможно, катастрофа в этом случае произойдет чуть позже, а ты останешься жить.
- Принимайте командование. Товарищи по организации одобрили твою кандидатуру, товарищ Сун, единогласно.
- Служу трудовому народу.
Официально будучи в статусе ополченцев, они решили на первых порах оставить именно этот вариант ответа по уставу.
Он еще много чего услышал от своей креатуры. О том, что: "... у сорока процентов механиков-водителей наезд всего тридцать часов" - и посочувствовал. Не стал говорить, что в той самой Красной Армии, которую тот так боготворит, в сорок первом - сорок втором бывало и по три часа, а другого выхода не было точно так же. И много других вещей в том же духе. Он глядел на молодого командира, а видел ответственного студента не из последних перед серьезным экзаменом. Те же боязнь оплошать и желание объять абсолютно все.
Восемьдесят девять "Т-34-85", двадцать пять "Т-44", десяток прибывших в последний момент тяжелых, - сорок семь тонн, - новейших "Т-45*". Пять сотен "АГ-5". Пять "САУ-152", из военного запаса, пять самоходных гаубиц "Ирис", эти новехонькие, последняя разработка. Две батареи мелкокалиберных зениток.
*Знаменитый впоследствии "Махайрод". Штабного умника, придумавшего такое название для советского танка, как только не склоняли. И обвиняли в подражании капиталистической моде, и утверждали, что "простые солдаты не поймут", непременно обзовут "На-х...-в-рот" - если не как-нибудь и еще похлеще, он и сам был не рад, что ввязался, но дело было сделано. Название неожиданно прижилось. Уж слишком подошло имя страшной саблезубой кошки этому стремительному, неудержимому, смертоносному хищнику. Сами создатели не ожидали, что, спустя всего год после описываемых событий модификация с гладкоствольной пятидюймовкой, стреляющей оперенными снарядами, станет основным танком Советской Армии. Именно он, а не замечательный, любовно доведенный "Т-44".
Боевых единиц - ни туда, ни сюда. Грузовиков явная нехватка. Зениток, почитай, вовсе нет. Собственной мотопехоты всего сто человек. Кошмар, короче. Не с чем воевать. Вообще ужас.
И, самое главное...
- Товарищ Чжан, мы не требуем многого, но одна вещь нам необходима совершенно: завтра, перед подходом противника, их авиация не должна видеть наших машин. Если прорвется хотя бы один разведчик, дело может кончиться срывом операции и разгромом.
- Товарищ Сун, как видите, я сегодня нахожусь здесь, а не под Пхеньяном. Это значит, что руководство Партии хорошо понимает всю важность здешних событий.
Он чуточку, самую малость, лукавил. Главное соображение, по которому он находился именно здесь, - это отсутствие американцев. Поэтому, кто бы кого ни разгромил, это произойдет быстро, упорных, затяжных боев не будет. Повернув здешние события в нужное русло, можно будет смело браться за следующую задачу, не заботясь о недоделанном. А еще он поглядывал на стоящего перед ним молодого, до крайности озабоченного парня. Складывалось впечатление, что его стоит запомнить и, по мере возможности, не выпускать из виду.
Само собой подразумевалось, что Чжу Гэ-лян примет в первом столкновении самое непосредственное участие. Его не слишком-то интересовало, каким именно будет в таком случае его официальный статус там, на передовой. В бою. Поэтому, когда новоиспеченный комбриг отдал целый ряд совершенно непонятных, на его взгляд, приказов он позволил себе обратиться за разъяснениями. Сун Бо, находясь на холме в свежеотрытом и замаскированном НП, напряженно работал: общался по трем рациям одновременно, периодически подключая четвертую. Никакого дилетантизма: шифровальщики, кодирование, декодирование. На посторонний взгляд, он поддерживал такой режим управления вполне уверенно.
- Товарищ Сун, по имеющимся данным передовые части противника находятся в шестидесяти километрах от переднего края. Почему, вместо подготовки к выступлению, вы рассредоточиваете силы, маскируете их и прячете по укрытиям?
- Товарищ Чжу. В бою или в ходе непосредственной подготовки к бою в соединении может быть только один командир. Он отвечает за все и не отвечает ни перед кем. Только по причине того, что вы человек гражданский и плохо знакомы с воинской дисциплиной, вы не подлежите взысканию и даже получите ответ. Но это будет в первый и последний раз до окончания сражения. Противник превосходит нас численностью от пяти до семи раз, но это даже не самое главное. Подавляющая часть наших бойцов удовлетворительно обучена, но не имеет боевого опыта. Вы понимаете, что значат эти привычные слова?
Чжу - кивнул. Вспыхнувшая, было, после отповеди ярость погасла. Сун прав. А то, что он на глазах у всех сознательно подчинится дисциплине, не уронит его авторитета.
- А я думаю, что не понимаете. На самом деле отсутствие боевого опыта обозначает, что человек в бою ничего не видит и не понимает. Он слеп, понимаете? Выучка обозначает, что он начнет хоть что-то видеть и понимать не в пятом бою, а во втором. Или даже на двадцатой-тридцатой минуте первого, если бой продлится так долго. В таких условиях встречный бой - это прямое самоубийство, а единственный способ превратить новобранцев - в бойцов-танкистов, это дать им увидеть, как от их снарядов горят машины врага.
Он перевел дух. Подобные никому не нужные беседы не только отнимают драгоценное время, но и забирают силы, так необходимые для боя. И теперь снова приходится включаться в процесс управления подготовкой к бою. Утешало, что пехота у него появилась: лихой народ городков по эту сторону границы очень хорошо понимал, что будет с ними, с их семьями, жилищами и торговлей, если это сражение будет проиграно. Люди храбрые, оружие в руках держать умеют, но недисциплинированные, и, наводя порядок, парочку пришлось расстрелять. Сам удивился спокойствию, с которым отдал приказ. А потом передал волонтеров под начало испытанных товарищей из старой, доброй 8-й армии НОАК: уж они-то объяснят, что такое революционная дисциплина, даже самым непонятливым.
Еще какую-то надежду давало то, что противником у него обычные, хорошо ему знакомые местные войска при, судя по всему, очень посредственном командовании. Будь он на их месте...
Танковая засада, организованная в лучших традициях сорок первого, сорок второго и сорок третьего годов сработала вполне удовлетворительно. С учетом имеющейся матчасти Сун Бо позволил себе некоторые нововведения: короткие рывки "тридцатьчетверок" к заранее обозначенным рубежам со стрельбой с остановок получили удачное дополнение в виде огня тяжелых машин на предел прицельной дистанции. Самоходки вместе с "Т-45" увлеченно лупили по задним "грантам" бронебойными, и по всему остальному - тяжелыми гранатами. Впрочем, если пяти, или, тем более, шестидюймовая фугаска попадала в танк, этого тоже хватало, даже с избытком. А бронебойные снаряды с двух-трех километров оставляли в броне вражеской бронетехники широкие проломы, срывали башню, насквозь пробивали двигатель, а у экипажа практически не оставалось шансов выжить. Снаряды основных действующих лиц, "тридцатьчетверок", тоже обеспечивали вполне надежное пробитие брони на задуманной им дистанции: от семидесяти-ста и до трехсот метров, с фланга. Уже через пять минут поле сражения затянуло дымом так, что это начало создавать проблемы для прицеливания. "Ирисы", которые он пока что не знал, как использовать, в бое участия не принимали.
Наблюдая за боем со своего НП, Сун Бо сделал вывод, что, пожалуй, рисунок сражения можно было бы сделать и попроще: противник вполне позволял некоторое отступление от изученных схем. Например, обойтись вообще без классической засады, ограничившись огнем с оборудованной позиции. Да и то сказать, танкисты противника имели существенно худшую подготовку и куда меньший опыт, нежели "панцеры" Второй Танковой группы под командованием Гейнца Гудериана. Откровенно говоря, - а он видел это вполне ясно, - они были порядочной швалью, безрукими недоучками, оседлавшими дремучее старье десятилетней давности, времен Африканской кампании. Нет ничего более рискованного, нежели радикальная смена плана действий во время боя, особенно если войска не имеют особого опыта. Но, в данном случае, соблазн был велик по-настоящему.
... Это стадо не умеет двигаться колонной. У них безнадежно слаба связь, - это очевидно из данных радиоперехвата. Они безобразно растянулись вдоль дороги, а все, что имеет хоть какой-то мотор, вообще вырвалось далеко вперед. В этом случае удар бронетехники навстречу, отчасти - с охватом колонны, отчасти - прямо сквозь ее построение, может дать решающий эффект. Приняв одно трудное решение, он тут же принял следующее, не менее рискованное: о форме маневра, превращающего оборону - в наступление и боевое преследование. То, что он про себя назвал "вывернутый мешок", могло оказаться слишком сложным для его неопытного воинства, но, с учетом прочих обстоятельств, представлялось наилучшим. Пока будет выдвигаться резерв, огневое воздействие на противника будет продолжаться с той же силой и в том же порядке, не ослабевая. А, кроме того, он имел серьезные опасения, что передовые роты, принявшие наибольшее участие в бою, в азарте сожгли боекомплект и подрастратили горючее, так что толку от них в наступлении будет немного.
По сути, это был маневр "из глубины", когда то, что оставлялось в резерве, проходило сквозь собственные позиции, образуя арьергард и голову атакующих порядков, а все остальные пристраиваются сзади, по мере того, как их достигают замыкающие машины. Вроде бы просто, а на деле могут и запаниковать, и огонь открыть по своим, приняв за прорвавшегося в тыл врага. Поэтому для оповещения и доведения приказа до втянувшихся в бой подразделений он предпринял все возможное, все, что только позволило ему стремительно тающее время, включая посылку мотоциклистов к ключевым командирам на передовой.
Таким образом, голову атакующих порядков образовали находящиеся под его непосредственным командованием средние "Т-44". Будучи предельно занят, он успел познакомиться с тяжелой машиной только поверхностно, а вот "Т-44" знал хорошо. Последнее, что позволил ему лимит времени, был приказ о пополнении боезапаса передовыми частями, и в первую очередь, без всякой очереди это относилось к тяжелым танкам. Даже ценой определенной задержки их выступления: потом, если что, средние танки позволят нарастить силу удара, а на тяжелые машины у него имелись свои виды.
Один неглупый генерал заявил, что танки - слишком дорогое противотанковое оружие. Выражение это слишком красиво, а примерам обратного нет числа, но все-таки своя правда в этих словах есть. Танк против танка, - это, чаще всего, размен один на один, или, в крайнем случае один - к двум-трем. В любом случае, - нет того веселья. А вот действия против любого десанта, против тылов врага, против спешно перемещаемых резервов в походных колоннах, совсем другое дело. Тут танк поистине находится в своей стихии.
У него были хорошие учителя, которые передали ему свой солидный, воистину выстраданный опыт, и он надеялся, что сумел воспользоваться им осознанно, понимая, что делает, но на подобный эффект все-таки не рассчитывал. Расстреляв от половины и до полутора боекомплектов, его бойцы, по сути, уничтожили противника, не покидая удобных позиций и не вступая с ним в прямое соприкосновение. В дефиле между холмами и дальше, в узкой долине, на дороге и вдоль дороги, насколько хватало невооруженного взгляда, виднелись многие десятки, если не сотни бронированных машин, горящих, исходящих дымом из всех щелей, разбитых, практически, вдребезги, страшно изуродованных или неповрежденных на вид, но одинаково неподвижных. Около трех тысяч снарядов, выпущенных прямой наводкой с хорошо выбранной позиции, с хорошо подготовленной системой корректировки хватило, чтобы бой обернулся безнаказанным, по сути, убийством. Может быть, кто-то успел улизнуть, укрывшись за пеленой дыма и пыли, но это уже не было сколько-нибудь существенным обстоятельством. Только для того, чтобы бросить взгляд сверху, он позволил себе только очень короткую, можно сказать, мимолетную, задержку. Нужно было обеспечить быстрое продвижение ударных частей между неподвижных остовов, грамотный объезд этой зоны, а потом еще формирование порядка движения. Он все-таки не зря работал с личным составом. Глядя, как плавно перемещаются, выходя в голову колонны, тяжелые танки, на ходу формируя нужный строй, нельзя было не порадоваться. Интересно, что еще утром они, пожалуй, не смогли бы, - чтобы так. Уверенно, четко, согласованно.
Он двигался без выстрела, и, наверное, именно поэтому на него так долго не обращали внимания, буквально не видели в упор. А потом, будто прозрев, увидели сразу все. И, словно почуяв, именно в этот момент железный зверь открыл огонь. Трассы двух пулеметов двигались навстречу друг другу, смыкаясь, как лезвия ножниц, перекрещиваясь, и стригли начисто, не давая шансов на спасение. А потом, не прекращая стрельбы, он ударил в голову колонны неподъемной, неуязвимой тушей, всем весом, грузовики летели в стороны, как пустые жестяные банки, повозки разлетались в щепки, и лошади в диком ужасе вставали на дыбы, еще больше усиливая панику. Их ржание переходило в пронзительный, непереносимый визг, вызывая животный ужас, ощущение какой-то уж вовсе запредельной беды. Следом за головной машиной строем тупого угла острием вперед двигались другие такие же, и так же поначалу не тратили снарядов. Поберегли до того момента, когда по ним все-таки начали стрелять.
Как-никак, на дворе стоял пятьдесят первый год, начало второй половины двадцатого века. Поэтому что-то, видимо, передали спереди, оттуда, где успел начаться и закончиться бой. Какие-то орудия успели остановить, развернуть, - с буколической безыскусностью, просто поперек дороги, - и перевести в боевое положение. Переведя десяток "Т-45" в голову колонны, Сун Бо сыграл психологически точно. Ни тридцатисемимиллиметровые снаряды противотанковых пушек, ни гранаты из трофейных японских трехдюймовок не производили на "Махайрода" никакого впечатления. Они кололись, отскакивали, рикошетировали от брони или же бесполезно лопались на их неуязвимых лбах. Огонь на близких дистанциях не мог повредить даже гусениц* этих монстров. А они первым же залпом смели нелепую артиллерийскую позицию, после чего двинулись дальше, и остановить их было нельзя. С каждым метром своего неукоснительного движения танки все сильнее покрывались страшной и омерзительной смесью крови, внутренностей, каши из размолоченных в месиво людских и лошадиных тел, пыли и щепок. Паника распространялась от головы колонны - к ее тылу, как ураган, воинство утратило всякое желание сражаться и искало спасения в бегстве. Вот только "Т-34-85" с самого начала выполнили маневр охвата, а местность кругом, как на грех, простиралась равнинная, особых укрытий не наблюдалось. Спаслись только немногие. На этом этапе боя Чжан Су-чжао, свято выполнив свою часть контракта в плане защиты соединения с воздуха, спустил с цепи рвущиеся в бой ударные части, и штурмовики завершили разгром. Так прекратило свое существование "Западное Войско для Подавления Бунта".
Победа, помимо всего прочего, дает возможность требовать, и победоносной группе Сун Бо беспрекословно передали недостающие, по его мнению, грузовики, укомплектовали самоходными зенитками по штату, и передали в состав еще целый ряд частей. Теперь его воинство по своим возможностям сравнялось с полноценным корпусом. Именно этот корпус в один прекрасный день внезапно исчез с места базирования и материализовался в ста десяти километрах к юго-востоку. Такого рода полезный фокус удалось осуществить благодаря всемерной и усердной поддержке соколов Чжан Су-чжао, и удар во фланг второй группировки милитаристов, так называемому "Срединному Войску для Усмирения Волнений" оказался и сокрушительным, и неотразимым. Имея семьдесят процентов безвозвратных потерь, потеряв всю технику и тяжелое вооружение, войско разбежалось и прекратило свое недолгое существования.
*Гусеницы производились отдельно. Одно из самых секретных предприятий СССР!
В утешение людям гуманным скажем, что в данном случае убитых и тяжелораненых имелось гораздо, гораздо меньше, чем в результате первого сражения. Так что безвозвратными эти потери можно считать по той единственной причине, что возвращать разбежавшееся воинство в ряды при сложившейся ситуации представлялось делом совершенно невыполнимым. До нереальности. А вот с Чжан Су-чжао связался товарищ Чжу Дэ: по старой памяти именно он считался чем-то вроде куратора у пилота. В его обращении, наряду с поздравлениями с большим успехом и похвалами, имел место намек, что столь впечатляющие успехи хороши там, где укажут старшие товарищи, а во всех остальных местах они могут быть и поменьше. Вот только молодой командарм предпочел не понять намека. В тайном послании самому Мао Цзе-дуну он в самых простых выражениях обосновал свою непонятливость: "На настоящий момент около половины всех летчиков являются членами северной группы первичных парторганизаций. Любая попытка как-то ограничить поддержку соединений, сформированных на данных территориях, будет замечена, что неизбежно повлечет за собой ослабление контроля за частями ВВС а, может быть, и приведут к их фактическому расколу. Настоятельно прошу разъяснить эти обстоятельства руководству ЦК". Товарищ Мао почел за благо на данном этапе классовой борьбы удовлетвориться данным заявлением и поддержать его.
Что касается третьей группировки, "Восточного Войска для Искоренения Изменников", то в данном случае до силовых акций не дошло. Однажды, встав поутру, командование обнаружило, что нижние чины дезертировали в полном составе, прихватив личное оружие, боеприпасы, грузовики и запас горючего полностью, вместе с часовыми, стражами, патрулями и прочим. Удрали даже денщики с ординарцами. Собрав военный совет для обсуждения сложившейся ситуации, они, видимо, выработали какое-то решение и разбежались вслед за подчиненными*. Так и не нашли, прежде всего, потому что стало не до поисков.
*Не анекдот. Подобные случаи в военной истории не только не единичны, но даже и не такая уж редкость. Другое дело, что причины внезапного бегства войск перед сражением оказываются на удивление многообразными.
Руководство гоминьдана было вынуждено прекратить подготовку карательной экспедиции против коммунистов Мао Цзе-дуна, и экстренно перебросить все наиболее боеспособные части на север, для парирования новой грозной опасности. Северная группировка коммунистов продемонстрировала неожиданно высокую боеспособность, и кто-нибудь более нервный мог бы даже назвать ее угрожающей. Нет нужды, что неизвестный полководец, снеся под корень, стерев в порошок всю экспедицию, снова исчез без следа, как его и не было: он существовал. Существовал и мог появиться вновь в самый неподходящий момент.
Руководство коммунистов вздохнуло свободнее и решило больше не откладывать переброску резервов на восток, туда, где бои шли уже под Пхеньяном.
- Корейский народ в лице его руководства выражает бесконечную благодарность и братскую признательность за неоценимую помощь, которую оказывает ему в его нелегкой борьбе против империалистической агрессии братский китайский народ...
Приезжий только полоснул его мимолетным взглядом и не ответил. Хоть бы буркнул что-нибудь в ответ, для приличия. Ким Ир Сен проглотил следующую хорошо подготовленную гладкую фразу, и продолжил, с усилием выдавив фирменную улыбку:
- Надеюсь, после прибытия ваших храбрых войск мы сумеем отстоять Пхеньян...
- Кто вам сказал, - грубо перебил его гость, - что мы будем останавливать врага на подступах к городу? Эта позиция совершенно не подходит для выработанного Штабом Народно-Освободительной армии плана полного разгрома агрессора. Наоборот, сдача города предусмотрена им в качестве необходимой составной части.
- Мы не можем, - от ужаса у него пересохло во рту, - пойти на...
- А кто вас будет спрашивать, а? - Грозный гость медленно поднял на него немигающий взор. - Ты что, всерьез считаешь себя тут хозяином? И добавил, будто плюнул. - Лягушка не должна пыжиться, стараясь сравняться с буйволом. Иначе она рискует лопнуть.
За всю свою долгую, бурную, насыщенную событиями жизнь товарищ Ким еще не встречал таких страшных людей. Говорят, примерно так же действовало на собеседника служебное общение с Георгием Жуковым, но ему сейчас, перед лицом приезжего, в это не верилось*. Ему не довелось встречаться со знаменитым советским полководцем, а товарища Сталина, о котором тоже рассказывали много всякого, он видел только на приеме, довольного и радушного.
*Страшнее кошки зверя нет.
Вечером того же дня, когда он не мог заснуть перед тем, что предстояло завтра утром, он, неожиданно для себя, написал:
"В глазах его - угли
Пожары в ночи
Плач вдов и насилье без края
Хоть тигр жесток
Злее в тысячу раз
Тигровая Кошка
"Линь Бяо".
- ...и вообще танк "Т-34" даже самых последних модификаций устарел. Оставаясь вполне пригодным для действия против частей, лишенных противотанкового оружия, он мало пригоден в современном бою. Особенно в тех случаях, когда строй теряет компактность. Из-за совершенно недостаточного обзора пехотинцы врага, вооруженные "базукой" восьмисантиметрового калибра подбираются к нему на расстояние прицельного выстрела. И бронирование его в таком случае оказывается недостаточным. Если бы вместо него у нас была бы только сорок четвертая машина, я не потерял бы четыре экипажа в первом бою, и целых восемь в следующем. А экипаж Вэй Хо не имел права занимать крайнюю левофланговую позицию, если не чувствовал уверенности в умении своего механика-водителя. И командир его не учел этого...
Чжу Гэ-лян слушал подробнейший разбор ошибок, совершенных самим Сун Бо и людьми Сун Бо, - а, значит, опять-таки им самим! - в минувших боях и маршах уже битый час и порядком заскучал. Если танкист будет так переживать по поводу каждого убитого, из него никогда не выйдет настоящего полководца. Наконец, после особенно занудного пассажа, его душенька не выдержала.
- Послушай, ты неплохо усвоил военное искусство, об этом свидетельствует твой успех, да, он одинаково очевиден и для друзей, и для врагов. Но самого главного закона ты все-таки, похоже, не усвоил: войны без жертв не бывает. И я не знаю, как ты будешь воевать, столкнувшись с более сильным врагом, когда счет убитым пойдет на тысячи?
- Товарищ Чжу, дело не в количестве потерь. Я считаю, что мне принадлежит только моя собственная жизнь. А жизни бойцов мне не принадлежат, их мне доверяет народ, для своей защиты. Поэтому я отвечаю перед народом за то, как будут использованы или даже потрачены доверенные мне жизни. Если не будет иного выхода, мы поляжем все, в этом нет преступления или позора. Но даже один погибший там, где этого можно избежать, - это уже слишком много вне зависимости от тяжести боя. Такие случаи на войне, к сожалению, неизбежны, но каждый из них - уже следствие чьего-то недосмотра. Если разбирать каждую смерть на войне и наказывать за нее, то командовать будет невозможно, а мы останемся без командиров. Но сам командир должен обдумать каждый известный ему случай потерь, которых можно было избежать. Такой анализ не может быть слишком подробным.
Так. Если он будет командовать в этом стиле, то долго не протянет. Свихнется или вообще помрет. Пока это не сказывается на эффективности, пусть его. Вот только святые плохо подходят на роль успешных полководцев. Ладно. Если гуманизм помешает ему побеждать, - заменим. Если надорвет сердце, - похороним с почестями. А, так он, оказывается, еще не все сказал?
- Если мы, строя новую жизнь, будем по-старому относиться к людям, как к дешевому расходному материалу, новая жизнь тоже очень скоро обернется старой.
Последнее время Иван Данилович все чаще беседовал с Чжу Гэ-ляном непосредственно, тет-а-тет, молодой коммунист быстро, можно сказать, - стремительно набирал вес, становясь по-настоящему значимой фигурой, и договоренности с ним выполнялись. Судя по всему, он отлично обходился без инструкций с юга, принимая решения, в конечном итоге, самостоятельно.
- Послушай-ка, речь пойдет почти исключительно о военных вопросах. Поэтому, может быть, позовешь этого своего столяра?
- Товарищ маршал, если вы сомневаетесь в моей способности разбираться в вопросах военной стратегии и оперативного искусства, то будете совершенно правы. В отличие от своего друга Сун Бо я не имею ни нужных знаний, ни, видимо, надлежащих способностей. Поэтому я, осмелившись выдвинуть догадку о теме данной аудиенции, постарался подготовиться к ней и подробно обсудил военные вопросы со своим другом.
- Господи. Я то и дело забываю, насколько ты китаец, и все время попадаю впросак. Ладно. Но если ты плохо выучил уроки, мы пошлем за ним... Итак, - он вздохнул, - главный вопрос: сдюжит ли группировка под Пхеньяном? Я не просто так спрашиваю, мы с товарищами прикидывали и так, и так, и, знаешь ли, сомнения остаются. Американцы закусили удила, и конгресс дает военным почти все, что они просят. И деньги, и технику, и даже людей.
- То, что я уполномочен сообщить, совершенно секретно. Эти сведения не должны дойти даже до ваших ближайших помощников на протяжении по крайней мере двух недель. Вы согласны? - Черняховский кивнул. - Первое: переброшенной через границу, собранной по дополнительному набору в Корее, сосредоточенной в оперативном тылу группировки хватит для того, чтобы бороться с силами империалистов на равных, даже учитывая подошедшие к врагу подкрепления. Второе: план кампании не предусматривает защиты Пхеньяна любой ценой, а ее целью является не отражение наступления противника на каких-то рубежах, и даже не отбрасывание врага за 38-ю параллель. Штаб НОАК предполагает в ходе стратегического отступления растянуть силы противника в неудобной для маневра горной местности, рассечь на отдельные фрагменты, окружить и уничтожить основную часть группировки войск южного альянса.
Это ему кое-что напомнило: мешки-"моття" времен зимней войны в Финляндии. Масштаб, конечно, не тот, а так, в принципе, похоже. Правда, делиться этими воспоминаниями Иван Данилович не стал. Еще обратила на себя внимание непринужденность, с которой китайские братья из оперативных соображений пожертвовали чужой столицей. Интересно, хозяев-то спросили, или как? Извиняло их то, что, доведись им сдавать свою, - Черняховский практически не сомневался в этом, - они пошли бы на это с тем же хладнокровием. После тридцати лет смуты с непрерывными войнами цена человеческой жизни становится чем-то уж вовсе абстрактным. Полмиллиона туда - полмиллиона сюда, и не впервой, и ничего страшного. Какое-то значение имеет только победа.
- О как! А это... того, не слишком смело? Американцы ведь могут и не полезть в эту вашу ловушку, а?
В способности отборных частей НОАК к столь сложному маневру он не сомневался. Наряду с крупномасштабными ночными боями, стратегическое отступление относилось к уникальным умениям НОАК и ее высших командиров, для всех остальных армий во Вторую Мировую отступление было если и не синонимом поражения, то, по крайней мере, вынужденным видом боевых действий, неблагоприятным развитием событий и дурным признаком. Без малого, двадцатилетний опыт войны в Китае научил генералов НОАК использовать для разгрома врага не только преднамеренный переход к обороне, но и умело спланированное отступление. Остальные армии не имели и не могли иметь времени научиться этому. А вот в том, что южная коалиция попадется на эту удочку, он определенные сомнения испытывал.
- Доля риска на войне всегда присутствует. Но существуют два обстоятельства, которые позволяют рассчитывать на успех. Союзникам только кажется, что они имеют серьезный опыт континентальной войны*, а на самом деле Африканская, - да и Итальянская! - кампании достаточно нетипичны и могут только сбить с толку. Ну а во-вторых, - Макартур...
- Да. Это обстоятельство, безусловно. И о нем я как-то не подумал.
Это было тем более странно, что они с Апанасенко и Пуркаевым подробно, профессионально разобрали все операции Макартура-полководца и сделали свои, достаточно однозначные выводы.
* Напоминаю: тут никакого "Оверлорда" не состоялось, поэтому союзники не дрались среди живых изгородей Северной Франции, не попадали под раздачу под Арденнами, сами никого не варили в "Фалезском Котле", и не захватывали мостов через Рейн. Много чего не пробовали.
Присланный по просьбе Чжан Си-чжао консультант поначалу его разочаровал. Очевидно, он ждал чего-то совсем, совсем другого. Плотный мужик лет тридцати, с округлым лицом, таких в центральной России двенадцать на дюжину. Нет, с самого начала существовало понимание, что кого-то, известного на весь свет ему не пришлют ни в коем случае, прибудет хороший специалист из числа не самых известных, да еще под чужой фамилией. Так что был ли прибывший в качестве военного консультанта "Иван Крылов" - Крыловым, да и вообще Иваном, тайна сия велика есть. Хотя, - остановил он резвый бег своей дедукции, - это же не шпион, а летчик. Вряд ли его долгое время приучали отзываться на чужое имя, не реагируя на свое. Так что, скорее всего, именно Иван. Со второго взгляда, он понял, что не все так просто. Во-первых, от приезжего исходило явное ощущение недюжинной, угрожающей физической мощи. Будучи очень сильным от природы и, к тому же, физически хорошо развитым человеком, Чжан Су-чжао умел видеть чужую силу, - без этого невозможно сколько-нибудь успешное занятие единоборствами, - и не мог ошибиться. Во-вторых, впечатление от мягкого, добродушного лица с обаятельной, открытой улыбкой радикально меняли очень ясные, пристальные, редко мигающие глаза товарища Крылова. С ним не всякий решился бы мериться взглядом, дабы не потерять лица, хоть и в мелочи: мужчины поймут. Добродушные люди с такими глазами, при необходимости, во время войны и расстреливали спокойно, без лишних переживаний.
А, кроме того, он приезжего, похоже, помнил. В апреле сорок третьего, под Воронежем, кажется, мелькал такой вот молодой, но кряжистый летчик с неровными зубами, совсем еще зеленый. По зубам-то он его, собственно, и узнал. Это знакомство могло оказаться вовсе некстати, но и, с другой стороны, ничего страшного: слишком много времени прошло, слишком типичным китайцем он успел стать с тех пор. Впрочем, он не любил, когда что-то остается не до конца ясным. Пока беседу следовало вести через переводчика.
- Вы, вероятно, хотите отдохнуть с дороги?
- А что, есть, - он улыбнулся своей располагающей улыбкой, - другие предложения? Вообще-то, я не устал. Бока болят, это есть, очень уж у вас лавки жесткие. У нас, впрочем, тоже.
- Может быть, посмотрим технику?
Русский поднял на него веселый взгляд:
- А заодно и меня, а? Любите знать, за что платили деньги? Идемте, если так. Комбинезон на меня как, сыщете?
- Думаю, - он тоже умел улыбаться, - нам удастся найти что-нибудь подходящее.
Отпустив переводчика, он обратился к приезжему по-русски, вполне пристойно, но хуже, чем умел.
- Может быть, позвеним саблями, а?
- Всегда рад. - Он решил принять вызов: до сих пор не встречалось аса, которого он испугался бы, а размяться не мешало. - На? Я на машинах Яковлева летал не слишком много. Вот "ла", - совсем другое дело.
- Не имеет смысла ворошить прошлое. Нам перегнали технику? Вот на ней и полетаем. Я скажу техникам.
Результат спарринга на "Ла-9С-бис" потряс обоих, хотя причины потрясения существенно отличались. Товарищ Чжан заслуженно считал себя отменным летчиком и был таковым, но приезжий превосходил его по всем статьям. Дойди до принципиального боя, из которого нельзя выйти, уповая на скорость машины, этот Иван сбил бы его в полминуты.
Товарищ Крылов имел поводов для раздумья несколько больше. Во-первых, китаец оказался одним из лучших истребителей из всех, кого ему только доводилось встречать. Чтобы никто не знал аса такого уровня, - немыслимо. Его скрыть так же невозможно, как многомиллиардное состояние. Но этого мало. Невозможно не узнать такую знакомую школу, такой знакомый почерк. Всю ту волчью манеру пилотажа, которая отличала тех, кто воевал на Юге зимой сорок второго - сорок третьего года и умудрился при этом выжить. Сомнений не было: предводитель здешних летчиков был там. Это, кстати, хорошо объясняло уверенное знание русского языка. Чжан Су-чжао совершенно правильно предположил, что гость куда как непрост и его нельзя недооценивать, - и бой-то затеял для того, чтобы разобраться! - но не представлял себе НАСКОЛЬКО непрост. Иван Никитович довольно быстро вспомнил наделавшую шума историю семилетней давности, когда, по слухам, некий японец угнал новейший реактивный истребитель в Маньчжурию. И ориентировку на перебежчика вспомнил, и дрянной портрет. По виданному в те древние времена портрету опознать человека сколько-нибудь уверенно представлялось нереальным, и, прикинув все "про" и "контра", полковник решил оставить свои догадки при себе и не предпринимать ничего. Конкретной целью его командировки являлось широкое внедрение реактивной техники в ВВС НОАК, но по всему выходило, что ему, вместе с этим самым китайцем на пару, придется, по сути, организовывать все авиационное обеспечение предстоящей операции в Корее. И подготовку, и создание структур, и непосредственное боевое руководство.
Прикидывая, что и в каких объемах подтягивается к месту предстоящих событий, впору было перепугаться. Волосы вставали дыбом. Когда растущее напряжение прорвется настоящими боями, они, по всему, обернутся страшной бойней. Кроме того, знающего человека не могла не смутить необычайная сложность предстоящего сражения: море, горы, флот, авиация, сухопутные силы, которые и сами по себе ведут очень сложную кампанию, уже обещали неуправляемый и непредсказуемый рисунок сражения. Но, как будто этого мало, поверх накладывалась высокая вероятность массового применения новых, толком не освоенных систем вооружения. Это было почти неизбежно и значительно усиливало неопределенность ситуации. А когда он увидел, как летает здешний массовый пилот, терзавшие его смутные сомнения переросли в убежденность: переучить этих людей на реактивные машины в отведенные сроки нельзя. Придется привлекать какое-то количество своих, хотя бы на первое время, хотя бы только для нужд ПВО.
- Я никогда не ожидал, что нам передадут столько реактивной техники.
- Нет, ничего удивительного. Старых, добрых "бесов" в свое время наклепали как следует, а вот теперь списывают, почитай, новые машины. Все! Выпуск прекращен. Заводы гонят принципиально новую технику. ПВО вдоль границ уже перевели на сверхзвуковые перехватчики, но фронтовые машины тоже сменят. "Ла" попросту мал для нового борта и вооружения и, откровенно говоря, уж больно убогая у него дальность.
- Не страшно. Для наших целей даже, наверное, к лучшему. Доведенные до совершенства машины, давным-давно без детских болезней, сюрпризов не ждешь. Все равно на той стороне ничего лучше нет.
- Пожалуй. На последних сериях "борт" переработан радикально, можно сказать, это вообще новый борт. С аппаратурой для ВКК все, до единого! Прицел полностью автоматический, - он вдруг запнулся, но потом все-таки продолжил, - с дальномером...
- Может быть, - вы не откажетесь разделить со мной обед? Отметим ваш приезд, знакомство, начало плодотворного сотрудничества. Все сразу.
- Не откажусь. Вот только насчет "отметим" есть замечание. Я буду отмечать чаем или, если есть, каким-нибудь морсом. Помимо всего прочего, я выполняю особое задание командования и, пока оно не будет выполнено, мне запретили употреблять спиртное. Так что я уже полтора года, как трезвенник.
И ведь не расскажешь, что связана эта не слишком распространенная среди бывших фронтовиков трезвенность именно с тем самым прицелом. Надо сказать, он выделялся особой меткостью стрельбы даже среди самых выдающихся асов. Их всех, до единого, отличал особого рода летный универсализм, но, кроме этого, у каждого имелся свой "конек", как у него - меткость. Нередко мог выпустить из пушки один-два снаряда, не сомневаясь, что попадет, и не ошибался. Поначалу никак не мог взять в толк: если не уверен, что попадешь, - зачем стрелять? С этим качеством связаны и некоторые особенности его манеры вести бой: он делал то, за что опытные летчики материли молодежь, а именно, нередко стрелял с большой дистанции и попадал. Не удивительно поэтому, что именно к нему подошли с диким требованием описать, как именно он это делает. Он взмолился, - мол, избавьте, ради бога, потому что знать не знаю, ведать не ведаю, как это делаю. А начну разбираться, так точно никуда не попаду. Сам стрелять разучусь, факт. Однако ничего у него не вышло, поскольку последовал прямой приказ. Не позволили даже отлынивать, создавая видимость работы, требовали результата. Хуже всего было то, что сами требовальщики толком не знали, чего хотят, - или не могли объяснить, - но тут хрен редьки не слаще. Так что пришлось, для начала, разбираться с конкретными требованиями и создавать терминологию, а потом разбивать задачу на подзадачи. Например, почти сразу же, выяснилось, что в точности никак не известно, как человек определяет расстояние на глаз без всякого радара с сонаром: обычно приводимого тут механизма "бинокулярности" человеческого зрения, - при "базе", равной расстоянию между глазами! - никак не могло хватить. Только потихоньку-потихоньку стало понятно, какого именно опыта набирается человек, вырабатывая профессиональный глазомер. Точнее, - потихоньку шло сначала. Потом, когда определился принцип, пошло гораздо быстрее и эффективнее. Именно на основе этой занудной и, поначалу, не особо понятной работы создали пассивный режим прицеливания комбинированной прицельной установки современного истребителя. Иметь еще и такой режим считалось полезным для осуществления неожиданной атаки, потому что излучение радиоприцела улавливали детекторы врага. Впрочем, очень скоро выяснилось, что хитрые настройки при самых незначительных изменениях отличным образом подошли и для "активного" режима.
Иван Никитович сам не заметил, как увлекся, и эта работа незаметно изменила его самого. Сделала из обычного, - хотя и очень хорошего! - пилотяги настоящего инженера и исследователя. Хороший от природы ум превратился в отточенный инструмент, незаурядная память стала еще более цепкой и избирательной. Работа над прицельным комплексом еще не была закончена, когда его привлекли к следующей: созданию автопилота нового поколения. Вообще принципиально нового, способного, в том числе совершать взлеты и посадки в автономном режиме при стандартных условиях. Раньше сама мысль об этом показалась бы ему фантастикой, а теперь он примерно представлял себе направление и метод работ, хотя и старался не лезть в саму по себе технику. Во-первых, не знал, как отнесутся к его интересу очень серьезные заказчики, а, во-вторых, следовал коренной советской мудрости относительно лишнего знания и крепкого сна по ночам.
...А выпивать ему запретили в самом начале, увидав, как он, будучи расстроен диким для него заданием, расслабляется спиртным. Будучи честным военным, он приказ выполнил, потому что выполнение приказа для офицера является именно что делом чести. Со временем поотвык от фронтовой еще привычки регулярно употреблять алкоголь. Решил про себя, что отпразднует успешное прохождение испытание новинок в бою, а до этого считать приказ действующим.
Большой Антракт II: замах
У тех, кто не пробовал, у тех, кто долгие годы провел по другую сторону баррикады и прицела под огнем собственной пропаганды, могло сложиться неправильное впечатление о боеспособности наземных сил США. Да, - трижды "да"! - флот. Да, авиация. А вот о возможностях наземных войск американцев ничего конкретного известно не было. Они не успели себя как-то особенно показать на главных фронтах Второй Мировой. Те, кто пробовал, глупостей не болтают. Да, для их сухопутного стиля не слишком характерны лихие маневры в стиле блицкрига: хотя, при удаче, таким способом удавалось обрушить целый фронт, в один мах выиграть войну, зато в случае неудачи следовал удар под основание, окружение, и войну выигрывали уже у тебя. Блицкриг выдумали не от хорошей жизни, его можно только выиграть или проиграть, а вот компромиссного мира при его помощи не получишь при всем желании. Американцы, зная свои достоинства и недостатки, поступали так же, как поступает любая армия с вменяемым руководством: воевали соответственно собственным возможностям, не пытаясь подражать чужим образцам, пусть даже самым блистательным. Атаковали с ограниченными целями, стремясь не столько захватить какой-то пункт, сколько уничтожить побольше живой силы противника. Блестяще организовывали снабжение в любых, самых немыслимых условиях и вываливали на головы противника такое количество стали, взрывчатки и напалма, что тот не мог поднять голову и нес постоянные тяжелые потери. Потери эти, кстати, не давали пополнить, поскольку авиация днем и ночью терзала прибывающие резервы и, чисто профилактически, все транспортные узлы в ближайшем тылу противника. Когда, наконец, им удавалось добиться прорыва вражеской обороны, контратаковать противной стороне было попросту нечем, и наступление долгое время развивалось беспрепятственно. В общем итоге, получалось не менее эффективно.
У метода имелся всего один недостаток: он ни разу не был испытан против врага, имевшего хотя бы сопоставимые материальные и людские ресурсы. К счастью народа Соединенных Штатов, в самой его истории не нашлось места для конфликтов с противниками примерно равной силы. А сейчас дело хотя и со скрипом, но шло. На самом деле эти слова носят настолько "общий" характер, что граничат с цинизмом: сами по себе северокорейские войска никто и не подумал информировать относительно хитроумных замыслов Генштаба НОАК, и они дрались по-настоящему героически, с мужеством отчаяния. Как, впрочем, и части самой НОАК, действующие на Пхеньянском направлении. От них так же, как и от союзников на полном серьезе требовали "держаться любой ценой", и они держались в немыслимых, нечеловеческих условиях. Наличие хитроумного плана командования проявляло себя только почти полным отсутствием подкреплений, но имелись и некоторые отличия от других случаев в том же роде: во-первых, было на диво неплохо с боеприпасами. Во-вторых, - авиация поддерживала всерьез, так, что это постоянно чувствовалось. На сделанное неофициально замечание Пэн Дэ-хуая относительно ненужной траты сил, Чжан Су-чжао ответил с откровенностью, переходящей в цинизм: специфика войны в воздухе состоит в том, что при боях такой интенсивности, которая имеет место сейчас, силы ВВС только возрастают. Он стремится пропустить через горнило реальной боевой работы возможно большее число летчиков, не посылая их, однако, в самое пекло. Пекло еще впереди, и в боях такой накала люди без боевого опыта будут совершенно бесполезны и даже вредны.
Пхеньян горел, подожженный как в результате артобстрела, так и вполне сознательно, напалмовыми бомбами, в русле основной концепции армии США: победим - не победим, а жить вам будет и негде, и нечем. Большого военного смысла в этой акции не было, очаги сливных пожаров, раскаленная гарь вместо пригодного для дыхания воздуха мешали захвату города не намного меньше, чем отчаянное сопротивление северян. Так или иначе, штурм продолжался уже четвертые сутки, а до решительного успеха было все еще далеко. Восточнее, там, где сильнее ощущалось влияние флота, наступление шло несколько более успешно.
Но был и скрип. Ой, был! Временами он был и громок, и назойлив, но любые попытки командиров как-либо довести свои опасения до командующего оставались безуспешными. Макартур совершенно очевидно закусил удила и не желал видеть ничего, что противоречило бы его убеждениям.
Тяжелый разведчик "Б-29" с красивым именем "Абигайль", как обычно, пересек береговую линию на высоте десяти километров, практически недоступной для юрких китайских истребителей, когда произошло что-то неожиданное и страшное. Громадный самолет вдруг содрогнулся от целой череды взрывов, воздух мгновенно вырвался через многочисленные бреши в специально загерметизированном корпусе разведчика, а неизвестный самолет со скошенными назад крыльями восходящей полуспиралью вырвался вперед, гася чрезмерную скорость и готовясь к новому заходу. Судя по мощи вооружения, неизвестный хищник был специально заточен на стратегические бомбардировщики: двух заходов хватило вполне и как бы ни с избытком. Один из левых двигателей буквально разлетелся вдребезги, а потом и само крыло в этом месте вдруг величественно, со странной неторопливостью обломилось и, кувыркаясь, унеслось прочь. "Крепость" резко накренилась...
Так же или примерно так погибло несколько стратегических бомбардировщиков, а в некоторых случаях они просто исчезали, не успев передать никакого сообщения. Авиационному командованию стало совершенно ясно, что против тяжелых самолетов Южного Альянса противник задействовал реактивные машины с мощным пушечным вооружением. Умному человеку многое говорил и тот факт, что реактивные машины действуют исключительно над территорией Севера, не отваживаясь пролетать даже над морем, не говоря уже о землях, находящихся под контролем противника.
- Сэр, - почтительно докладывал командующему полковник Джером Уэбб, - это русские. Им нельзя попадать в наши руки ни живыми, ни мертвыми, и поэтому они не атакуют на дальних подступах. Очевидно, у наших косоглазых друзей проблемы с освоением реактивной техники.
- Не вижу тут ничего нового, - нетерпеливо проговорил командующий, - нам и без того известно, что они гадят, где только могут... Полковник, их уши торчат тут буквально отовсюду, это всем известное, общее положение, и не следует обращать внимания на частности! Вот только войны никогда не выигрываются интригами, а только и исключительно только схваткой на поле боя! Они прячутся? Отлично! Значит, невзирая на весь свой гонор, чувствуют себя слабее. Не решаются на открытое противостояние. А это значит, - смелее вперед! Когда я разверну базу где-нибудь в Наджине, в ста милях от этого их Владивостока, они окончательно подожмут хвост. Что-нибудь еще?
Сам тон, которым он задал этот вопрос обозначал, что все остальные факты точно так же не будут приняты во внимание. Ни то, что авиация северян даже не думает сдаваться, ни на йоту не снижая своей активности над полем боя. Ни то, что атаки против целей в тылу врага стали практически невозможными. Ни то, что в линейных частях авиации появляются признаки истощения, а пилоты опасно утомлены. Впрочем, что-то такое Макартур все-таки услышал:
- Я свяжусь с Вашингтоном. Пусть пришлют наши новейшие машины, - не годится, чтобы у кого-то было лучшее оружие. Это плохо влияет на боевой дух армии.
Трудно судить, был ли генерал выдающимся военачальником, - в этом сомневались многие, в том числе его собственный главнокомандующий, президент соединенных штатов Трумэн, - но в том, что он был величайшим специалистом по саморекламе, сомневаться не приходится. То, что на родине широкие массы избирателей стали воспринимать его в качестве героической фигуры и живой легенды, являлось всецело его же собственной заслугой. А еще его сжигало бешеное, лихорадочное честолюбие.
После Инчхона, который еще давал возможность обвинить его в слишком больших потерях, ему нужен был успех бесспорный и абсолютный. Ослепительный настолько, что все предыдущие обстоятельства просто перестанут существовать. Хотеть - значит, мочь. Его воля неизменно преодолевала, да нет, СМЕТАЛА любые препятствия, на бейсбольном поле так же, как на поле боя... а то, о чем с таким многозначительным видом говорят все эти люди, - даже и не препятствия вовсе. Это выдумки, которые кажутся препятствиями людям с мелкими душами, у которых осмотрительность прямо переходит в трусость. И если им хочется, чтобы весь этот вздор именовался фактами, - тогда тем хуже для фактов, которые осмеливаются противоречить его замыслам. Очевидно, существует много сортов истины, и все эти бессвязные огрызки сведений - самый низший ее сорт. Высший - это прозрение истинных избранников Судьбы.
И, надо сказать, Судьба подала Знак своему Избраннику. Буквально через полчаса после того, как он отпустил Уэбба, пришло долгожданное сообщение: сегодня, двадцать восьмого января 1951 года на три четверти разрушенный и сожженный Пхеньян, наконец, пал. Разрозненные группы северокорейских и китайских войск спешно отступают на север. Управление ими, судя по всему, полностью утрачено.
Очевидно, чего-то они, все-таки, добились. После захвата Пхеньяна сопротивление, сохранив ожесточенность, как-то стало менее упорным. И то сказать: после тех потерь, которые они понесли, казалось немыслимым, что они и вообще могут как-то сопротивляться. На языке казенных репортажей это называется "отдельные, разрозненные очаги сопротивления". Репортерам хорошо, им не приходится идти под пулеметный огонь и град мин, которым осыпает атакующих такой очаг, даже если он "отдельный". Не приходилось выковыривать из немыслимых нор людей, окончательно утративших страх смерти, но еще не потерявших желания убивать. И не было его, стремительного наступления, войска продвигались на пять-шесть а чаще - на три-четыре километра в сутки, где больше, где меньше. К северу от Пхеньяна стало заметно холоднее и начали отмечаться первые трудности со снабжением. И снова, как и всегда на Востоке, в тылу начались партизанские действия. Пока еще без особого размаха, как будто пробуя силы свои и противника.
Рядовой, сержант, командир взвода не видят, что враг отходит только на направлении главного удара, а соединения, отброшенные этим ударом в сторону, цепляются за опорные пункты и держатся, потихоньку консолидируясь и пополняясь, пользуясь тем, что на них сил уже не хватает. Для полного счастья что рядовому, что командиру полка вполне достаточно тех врагов, что прямо загораживают дорогу на север. Это командующий должен видеть, что обстановка меняется, в том числе, его стараниями, и, что не менее важно, - как меняется. Но он, как положено, видел главное, то есть то, что хотел видеть: враг отступает и победоносные войска южан гонят его. На уровне взвода, роты, полка видно только, что горы кругом становятся все выше, пропасти по сторонам узких троп все глубже, а карты - все ненадежнее. И впрямь: кто их тут делал? Когда? Какой обладал квалификацией и сколько имел времени для тщательной топографической съемки? Практически это оборачивается тем, что каждая конкретная тропа в горах ведет неизвестно - куда, спросить, как правило, некого, а спрошенные старательно не понимают ни слова, и в ответ на вопросы не врут, а просто несут совершенно бесполезную чушь на каких-то невнятных местных диалектах. Поход во все более холодную, все более безлюдную, все более дикую местность. В неизвестность, хотя, тем не менее, ежедневных стычек и настоящих боев никто до сих пор не отменял.
С каждым шагом на север вытянутая кишка войск союзников становилась все тоньше, порядки в этой своеобразной колонне - все реже. Дело даже не в каких-то особенных потерях: все время, на протяжении всего пути, приходилось оставлять какое-нибудь тыловое и фланговое охранение, потому что ненадежность положения ощущалась уже на уровне инстинкта, чем ближе к переднему краю, тем сильнее. Что наверху, то и внизу: армейские группы оставляли для охраны тыла целые полки и резервные дивизии, а роты - отделения, но, в общем, психология и практика были примерно одинаковы на всех уровнях.
Что наверху, то и внизу. Очень хорошо и полезно для армии, когда и армейские группы, и полки, и роты действуют в соответствии со здравыми и, к тому же, во многом сходными принципами. Наверху: в ночь на двадцать второе февраля нависшие сконцентрированными массами на флангах группы китайских армий с небольшой добавкой войск КНА обрушились на растянутые вдоль полуострова силы Южного Альянса. Для командиров полкового и дивизионного уровня это выглядело, как совершенно внезапное появление чертовой уймы вооруженных китайцев, которые в полном молчании атаковали их, давно уже спокойные, участки обороны. Стрельба, вопли, взрывы реактивных гранат, и практически мгновенная гибель личного состава, находившегося непосредственно на позициях.
Совершенно естественный исход при локальном численном соотношении один - к двадцати. Непонятно было только, откуда взялись все эти китайцы? Вроде бы, - всех уже перебили?
Прорвав оборону, собранные в три группы армии не стали дожидаться утра, начав своими передовыми соединениями ночной марш на стратегическую глубину, все дальше проникая на территорию, доселе контролируемую противником. Тактический прорыв почти повсеместно был преобразован в оперативный, а там, где первый удар пришелся не по американским или британским частям, а по самим южнокорейским войскам, прорыв носил характер настоящей катастрофы.
За исключением случаев предельного массирования огня, когда на передний край обрушиваются сотни тонн бомб и снарядов специальных артиллерийских соединений РГК или целых бомбардировочных армий, бой в атаке и обороне ведут между собой отделения и взводы. Как бы много их не было. Поэтому на тактическом уровне стратегическое наступление началось с множества взрывов, вызвавших изрядный переполох у атакованной стороны.
Китайцы с очень хорошей координацией действий взорвали множество заранее заложенных фугасов большой мощности. В некоторых местах взлетели на воздух разминированные, вроде бы, мосты, в других, мощные взрывы обрушили целые утесы, завалив проходы между скал. Эти меры предпринимались только там, где разрушения не могли помешать дальнейшему переходу в наступление. Основным же средством стали этой ночью хорошо замаскированные огнеметные фугасы большой мощности. Как правило, их закладывали сразу несколько, и те, что поменьше, служили ловушкой и преградой одновременно: когда к омерзительно воняющему горелым мясом месту страшной гибели товарищей подходили солдаты, взрывался следующий фугас-ловушка. После этого желающие подходить к страшному месту исчезали. И еще: в некоторых местах устанавливали, казалось бы, прочно забытые за семь лет фугасы "объемного" действия. И не только устанавливали: этой ночью солдаты Южного Альянса впервые с начала конфликта услыхали сдержанное, жуткое, как у далекой грозы, погромыхивание могучих турбин высоко в ночном небе, после чего в ключевых местах занимаемых позиций рванули, выжигая все живое, специальные боеголовки.
И все эти меры были посвящены, по сути, одной задаче: как можно сильнее расчленить боевые порядки южан, изолировать их части друг от друга, а потом рассечь уже по-настоящему. Идея, в принципе, здравая, но дала она что-то этой ночью или же нет, сказать трудно. Это потом, в мемуарах полководцев и учебниках по военной истории подбираются названия происходящему: "отбросили", "потеря управления войсками", "отход", "отошли" - да "отступили". Для отдельно взятого человека такое развитие событий на фронте обозначает, что он, после минут или часов смертельного ужаса, внезапно оказывается потерянным в незнакомой, дикой местности, один, или с двумя-тремя такими же бедолагами. Если, понятно, останется жив.
Выясняется, что даже в густонаселенной стране полным-полно безлюдных мест такого рода, какие в обычной жизни и на глаза-то не попадаются, вполне диких или со следами человеческого вмешательства, но от этого не менее опасных, не менее труднопреодолимых. Это в мирное время, когда выход в обитаемые места обозначает, чаще всего, конец злоключений, а когда воюешь в чужой стране, обитаемые места надо обходить чуть ли ни в первую очередь. Зимней ночью неизвестно - где, без еды, воды, курева и сколько-нибудь ясных перспектив. Разгром убивает даже сам собой, без дополнительной помощи пуль и осколков. Именно в таком положении этой ночью оказались многие тысячи и, возможно, десятки тысяч людей, а многие еще и не подозревали о произошедшей катастрофе, так что черед их мытарствам, их смертям наступил только утром. Можно сказать, им повезло: у них по крайней мере еще оставалось несколько часов счастливого неведения.
На Второй южнокорейский корпус пришлось самое острие главного удара тринадцатой армейской группировки китайцев, всего около тридцати дивизий, так что невезучее соединение оказалось буквально размозжено и развеяно в считанные часы, просто перестало существовать, так, что от него не осталось ничего, достойного воспоминания. Их не следует винить в трусости или недостаточном умении: когда высшее командование умудряется прозевать атаку противника, сумевшего скрыто создать восьмикратное численное превосходство, по-другому просто не бывает и быть не может. Войдя в образовавшуюся брешь, ударный кулак группировки на протяжении остатка ночи двигался практически беспрепятственно. "Практически" в данном случае обозначает, что какие-то трудности у ночного марша по сильно пересеченной местности в зимних условиях, безусловно, были, а вот боев с войсками противника - нет. Все, случайно подвернувшиеся "под ноги", небольшие части стаптывались походя, практически без боевого развертывания. К утру, когда командование южан начало хоть что-то соображать в происшедшем, передовые части главных сил успели продвинуться до двадцати трех километров, две бригады 2-й мотопехотной дивизии, действовавшие в авангарде пятидесятой армии, вышла на север-западный берег реки Ченчоган, создавая смертельную угрозу тылам всего девятого армейского корпуса американцев, но даже на это сколько-нибудь вменяемой реакции в надлежащие сроки не последовало. Возможно, крах стал бы и еще более оглушительным, не прояви 2-я пехотная дивизия США обычной своей исключительной стойкости: впрочем, из-за развала 2-го южнокорейского корпуса китайцы мгновенно вышли на оголенный фланг дивизии, и излишнее упорство в обороне привело бы к катастрофе. Прикрывшись арьергардом, буквально бросив его на съедение, к полудню дивизия начала отход в общем направлении на Пхеньян.
Спустя сутки обычные, очень похожие на любых фронтах в исполнении всех штабов и народов лихорадочные попытки хоть как-то удержать расползающийся фронт и взять под контроль неконтролируемую ситуацию были в полном разгаре. Хорошо было голландскому мальчику, заткнувшему дырочку в дамбе пальцем: тут никаких пальцев не хватало. И тогда в наступление перешла Девятая армейская группа китайцев с чисто формальным участием ошметков северокорейских дивизий. К вечеру следующего дня 1-я дивизия морской пехоты США оказалась отрезана от Хамхына и полностью окружена в районе Хагарури. Если бы прищучили какое-нибудь другое соединение, было бы полбеды, но эта дивизия относилась к категории легендарных, своего рода, - лейб-гвардии демократических Соединенных Штатов, так что ее кинулись спасать не думая, на одних рефлексах. В отличие от группировки Манштейна, пытавшейся деблокировать застрявшую в Сталинграде 6-ю армию и остановленной под Котельниково, американцы добились успеха, прорвавшись через не успевшую "затвердеть" оборону 20-й армии, в результате чего в котле оказалась еще и 7-я пехотная дивизия США в полном составе.
В завершении первого этапа операции на окружение запертым на узкой полоске восточного побережья и прижатым к морю оказался 1-й армейский корпус южнокорейской армии.
Перед наступлением и на протяжении всего наступления через реку Ялуцзан широким потоком лились свежие части, техника, и титанические количества продовольствия, боеприпасов и горючего, так что, против обыкновения, китайское командование даже не подумало делать обычную передышку в наступлении для пополнения запасов и с самого начала планировало операции на большую глубину. Когда до главнокомандующего силами южного альянса дошла вся необъятная ширь и бездонная глубина задницы, в которую он угодил, - а она явно, по всем параметрам, неизмеримо превосходила Гранд Каньон, - генерал Макартур устроил истерику и в крайне категоричной форме потребовал: "Сделать, наконец, что-нибудь с этими f... мостами".
Надо сказать, до этого этапа СССР играл по отношению к восточным союзникам примерно ту же роль, что США в Антигитлеровской Коалиции по крайней мере года до сорок второго: арсенал и бездонный источник материальных, финансовых и информационных ресурсов. Теперь совершенно явно потребовалось более прямое вмешательство, хотя и, по-прежнему, неофициальное и негласное. С сохранением приличий и инкогнито.
Товарищ Крылов со всем старанием, в полную меру таланта и немалого навыка изучил театр военных действий и принял непосредственное участи в подготовке пилотов для девяти десятков реактивных машин, призванных обеспечить ПВО важнейших объектов Северной Кореи и северо-восточных районов Китая. Исходная подготовка добровольцев оказалась, в общем, приемлемой, и сходу отправить восвояси пришлось всего четырех: им всем немедленно отыскалась замена. Эти люди с честью выполнили свой интернациональный долг, устроив над мостами и переправами через Ялуцзян форменную бойню. Их командир, решив, что хуже не будет, опробовал оригинальную идею ПВО особо важных объектов, так называемый "ордер" или "двойной барраж". Теперь "тэшки", что облетали зону ответственности, непрерывно сменяя друг друга, получили оружие: управляемые ракеты в количестве четырех штук, довольно громоздкие, длиной четыре с половиной метра. Буквально через год им на смену пришли ГББУ с ФОР, возможность запуска их с тяжелых бомбардировщиков существовало с самого начала, исходно считаясь и вообще основным, - но извивы военно-бюрократической мысли непостижимы, и в тот момент на "тэшки" поставили именно это старье, со штатным оператором и радиусом действия в восемь километров. Чего у этих изделий не отнять, так это мощности головной части: пятьдесят килограммов КТГА плюс пятнадцать килограммов стержневых поражающих элементов, так что для любого самолета с гарантией хватало даже одного попадания. Дистанционного подрыва по штату, впрочем, тоже. В тех случаях, когда бомбардировщики двигались в традиционном плотном строю, при одном подрыве, как правило, доставалось сразу нескольким машинам. В той или иной мере.
Обнаружив приближение бомбардировщиков врага, с "тэшки" вызывали дежурное звено истребителей и, при необходимости, поднимали по тревоги эскадрилью или даже полк. Сама тяжелая машина тем временем тоже выдвигалась в угрожаемую сторону. Практика показала, что прием является довольно рискованным: одну из тяжелых машин сбил "тандерджет", видимо, управляемый признанным асом, другая оказалась повреждена, но эффект новой тактики оказался в прямом смысле слова убийственным. В двух случаях на родной аэродром не вернулась ни одна из участвующих в налете "сверхкрепостей", в других - потери достигали от сорока до шестидесяти процентов. Пока не было найдено реального средства преодоления грозного рубежа ПВО над Ялуцзян, попытки выполнить приказ Макартура являлись форменным самоубийством. Результаты оказались столь ничтожны, а потери - так страшны, что авиационное командование нажаловалось на командующего, через его голову, непосредственно в Вашингтон, и ему приказали ждать прибытия истребительных частей на новой технике. Что? Нет, и атомное оружие тоже пока нельзя.
Когда "сейбры", наконец, прибыли, оказалось, что уже слишком поздно и никому они, по большому счету, не нужны.
Кстати сказать, вторым шедевром стратегической мысли Макартура было обращение к Чан Кай-ши с категорическим требованием нанести решительный удар по НОАК ("хорошенько пнуть по яйцам этих f... комми..."), дабы отвлечь часть их сил от фронтов в Корее. В китайской традиции такая практика называется, кажется: "Понукать мертвого буйвола" - или что-то вроде. Не экспансивному и нетерпеливому американцу побуждать к деятельности наследника двух с половиной тысяч лет традиций китайской бюрократии, если тот действовать не хочет, а попавшего в беду союзника больше не боится.
Глядя на нынешнюю работу своей авиации, Пэн Дэ-хуай не мог не убедиться в правоте Чжан Су-чжао: его до жестокости суровые методы боевой учебы принесли свои плоды, и авиация стала просто-напросто другой, приобрела иное качество. Пресловутая авиация Южного Альянса при всем своем старании не могла вернуть своего господства в воздухе, более того, присутствие Первой Революционной Воздушной армии, казалось, день ото дня становилось все более заметным. Они разгоняли бомбардировщики и штурмовики врага, непрерывными ударами заставили уйти от берега вражеские артиллерийские корабли, сделали морские десанты слишком тяжелым и опасным делом, бомбили колонны противника на марше и передний край его обороны. Если коротко, - выполняли весь спектр боевой работы авиации в современной войне. Именно это, наряду с куда лучшим снабжением, позволило "добровольцам" действовать не только ночью, но и днем, так что и марши, и переброска подкрепления шла теперь неизмеримо быстрее, поэтому теперь противник постоянно запаздывал, реагируя на стремительные изменения обстановки. В то же время слишком хвалить товарища Чжана, оказывается, не следует: его успехи вдруг оказались не вполне правильными с точки зрения революционной идеологии, и отдающими ревизионизмом. Он вполне заслуживает поощрения, но настала пора товарища поправить. Разумеется, со всей возможной осторожностью. Явных ошибок нет, но он не является рядовым военным, и должен понимать тонкости классовой борьбы на современном этапе.
Прошло пять дней с момента начала наступления, но лучше не становилось, становилось хуже. Без особого сопротивления забрав назад Пхеньян, северяне поспешно перегруппировывали войска для повторного броска за 38-ю параллель, руководство Южного Альянса так же поспешно укрепляло позиции вдоль нее, но тут возникала одна проблема: позиции эти оказалось некому оборонять. После ряда новых попыток деблокировать окруженные группировки, командир 3-й пехотной дивизии США заявил, что после нового штурма то, что останется от его дивизии, "можно будет завернуть в носовой платок и засунуть в карман". В развитии событий возникла пауза - не пауза, а так, - заминка, совсем короткая, казалось бы, незаметная, но, однако, ее заметили буквально все. В этот промежуток времени советское руководство предложило свои услуги в качестве посредника, на что Макартур ответил немедленным отказом. Известно, что в посредники идут либо те, кто заведомо безопасен для обеих сторон, какая-нибудь Швеция или Швейцария, либо уж тот, кто считает себя самым крутым, и третьего варианта не дано. На это его решимости хватило.
Однако, так или иначе, наступила пора срочно принимать принципиальное решение, а генерал Макартур медлил, поскольку решение было только одно, - немедленная эвакуация войск морем, пока не поздно, - и оно его категорически не устраивало, потому что мало напоминало блестящую и неоспоримую победу*.
До сих пор остается тайной, что именно смогло преодолеть его странную нерешительность, но приказ на эвакуацию все-таки был отдан. Наступил момент, которого так ждали, к которому так готовились и в который до конца не верили в штабах КНА, НОАК и Особого Дальневосточного Военного округа.
*На то, чтобы превратить в неоспоримое достижение очевидно разгромный Дюнкерк, потребовалось лет тридцать неустанных усилий пропаганды.
По какой-то причине американское командование приняло решение эвакуировать окруженных, по возможности, сразу, точнее, - в кратчайшие сроки. С точки зрения психологии подобное решение даже слишком понятно, но не исключено, что оно стало ошибкой. Может быть, - ошибкой, поскольку наверняка в таких сложных обстоятельствах ничего сказать нельзя. Возможно, разбей они эту стратегическую операцию на несколько этапов, сделай их последовательность произвольной, такого определенного, однозначного ответа на все вопросы сразу могло бы и не выйти.
Надо сказать, обе стороны старались ничего не оставить на волю случая и старательно подтаскивали к предполагаемому месту событий все, что могли. Над "котлами", в которых оказались заперты окруженцы, шли почти непрерывные воздушные бои, и ни одна из сторон пока не могла взять верха, но это равновесие, разумеется, никак не могло устраивать попавшую в невыгодное положение сторону. Чтобы резко, одним рывком нарушить его, американское командование гнало к восточному побережью Кореи все оставшиеся у него после Инчхона авианосцы. Там они потеряли два: "Вэлли Фордж" и "Филлипиэн Си", сравнительно новые, не попавшие под программу послевоенной модернизации, и потому находившиеся в составе неофициальной "первой линии". Кроме них в этом сражении Южный Альянс потерял два британских авианосца, тяжелый и легкий. Теперь сюда подтягивалось действительно все. То, что могло успеть и то, что успеть не могло даже теоретически. По прикидкам, к двум имеющимся под рукой авианосцам в осмысленные сроки могло успеть шесть, и ни одного британского среди них уже не было.
Опыты по использованию в палубной авиации реактивных машин, как будто бы, обнадеживали, но верховный главнокомандующий и слышать не хотел ни о каких не прошедших надлежащей проверки новациях, и реактивных машин тут не было, ни одной. Ударные машины, даже штурмовики, решительно свели к минимуму, а торпедоносцев не было ни одного. У врага не имелось ни одной посудины, достойной торпеды, и достойного упоминания флота не было тоже. Авиация*, - вот от чего предстояло защищать транспортные корабли, битком набитые беззащитными сухопутными, и следствием этого стало более полутысячи палубных истребителей при пилотах, прошедших хорошую подготовку, но в мирное время, и оттого не имевших боевого опыта. Это, в самом деле, очень, очень много.
*В ТР у северян авиации, по сути, не было. Поэтому войскам Южного Альянса, вчистую, вдребезги и пополам проигравшим сухопутное сражение севернее 38-й параллели, рассеявшим по многочисленным котлам практически все войска, удалось их эвакуировать в полном почти составе морем, можно сказать, - беспрепятственно и только с самыми номинальными потерями, они заняли позиции посередине полуострова, и война кончилась патом. Как то и положено в случае "взаимно-блокированных" позиций.
... И мины. Откуда, как, когда успели, - оставалось загадкой, но только в гаванях Сенгчжина, Хамхына, Ханнама их накидали очень порядочно, самых разных типов, разумеется, в спешке постановка велась весьма беспорядочно, но легче от этого не было. Вести себя так в своих портах, примерно то же, что поджечь собственное жилище, чтобы оно не досталось врагу, но неизвестные поганцы, казалось, демонстративно, на показ, не заботились ни о каком будущем. Они дошли даже до использования такого варварского средства, как "наплавные" мины: если автора поймают, то его будет ждать какой-нибудь особо замысловатый вид смерти. Вы примерно представляете себе, как хорошая, обстрелянная пехота на фронте относится к вражеским снайперам? Так вот людей, допускающих шутки с наплавными зарядами военные моряки любят еще меньше.
Пхохану, Ульсану, гаваням южнее 38-й параллели, мин досталось, разумеется, гораздо меньше, в Пусане их поставили и совсем немного, но они все-таки присутствовали. Так сказать, - имели место, о них нужно было помнить, их нужно было опасаться, с ними приходилось что-то делать, - и это в условиях постоянных воздушных атак. Поэтому в состав армады пришлось включать дополнительные тральщики, причем не на всякий случай, а для дела, но и при этом подрывы имели место. На это уже как-то не обращали внимания. Одно из лиц катастрофы, один из главных ее признаков, - это когда на потери перестают обращать внимание. Точнее, перестают воспринимать их эмоционально и, скорее, радуются, что спасся хоть кто-то, а не горюют по поводу того, что большая часть погибла страшной, бессмысленной смертью или сгинула без следа.
Судьба авианосцев в заливе Кванхамон вызвала самое пристальное внимание и самое серьезное подозрение, почти уверенность, что противоположная сторона имеет очень мощное средство поражения кораблей этого типа, причем о характеристиках этого оружия почти ничего не известно, так что и средств противодействия не существует. И все-таки их гнали откуда только можно, на предельной скорости, доходящей, порой, до тридцати двух узлов. Говорят, что генералы всегда готовятся к прошлым войнам, и можно было бы добавить, что адмиралы в этом смысле еще хуже, - вот только никакого другого варианта действий у них в тот момент не было. Войска в "котлах" планомерно расчленялись на все меньшие фрагменты, положение их ухудшалось, и оставить их в беде обозначило бы подрыв главного, определяющего признака вооруженных сил США, их серьезной слабости и источника их бесспорной силы: во что бы то ни стало выручать своих.
Когда по обе линии фронта стало ясно, что решение на эвакуацию морем принято вполне однозначно, это одно само собой определило цели, задачи и стратегию обеих сторон. Северяне стремились во что бы то ни стало взять свое севернее Косона и 38-й праллели, там, где полуостров отделен от Японии морем, и противник очень ограничен в аэродромном маневре, а южнее, - постараться урвать, что получится. Главной целью Южного Альянса, соответственно, стало: не дать себя разбить к северу от Косона, на западе Японского моря, в Восточно-Корейском заливе, твердо надеясь на то, что южнее залива их караван как-нибудь отобьется, потому что, чем дальше на юг, тем сильнее станет влиять на ситуацию базовая авиация.
Казалось бы, основные события, главное сражение Третьего Поворота Событий только начинается, и это было сущей правдой, но только не для него. Будучи человеком трезвейшего ума, Чжан Су-чжао отдавал его отчет: он уже сделал все, что мог, за эти полтора-два месяца перед решающим сражением. Может быть, будет точнее: между двумя сражениями. Самолетов, моторов, горючего, запасных частей и боеприпасов (Кстати: когда, кто, чем и каким способом собирается потом рассчитываться с Советами? Интересно, об этом кто-нибудь из Руководящих Товарищей думал?) у ВВС Северного союза в достатке, а вот пилотов столько, сколько их есть, и новых взять неоткуда. Тысяча сто сорок человек, на все - про все, с очень разным уровнем подготовки. За эти месяцы уровень повысился очень сильно, неизмеримо, тех, кто выжил, по большей части все-таки уже можно считать пилотами, но до настоящего мастерства основной массе далеко. А теперь от него практически ничего не зависело: выше головы не прыгнешь, и то, что у него есть, - это все. Совсем, по-настоящему все. У русских не попросишь, он даже не будет пытаться, поскольку очень хорошо понимает их решительное, категорическое нежелание напрямую воевать с американцами: эта идиотская, вовсе ненужная им бойня, истинно что, - на чужом пиру похмелье, - пришлась на тот чувствительный момент, когда громадная страна вынашивала собственное будущее на десятки, сотни лет вперед. Беременным женщинам прямо противопоказаны как отчаянный героизм при отстаивании чужих интересов, так и чрезмерное напряжение сил, а в тех случаях, когда такие поползновения все-таки возникают, то их со всей решительностью должны останавливать близкие. Спасибо великое уже за то, что взяли на себя ПВО глубокого и армейского тыла, американцы практически без всякого эффекта положили целую воздушную армию и все-таки отступились, не выдержали жестоких потерь.
Так что здесь и сейчас придется рассчитывать только на себя, и этот расчет не радует. Сила солому ломит.
Американцы окончательно закусили удила, согнали все, что могли, вывернули наизнанку союзников, но создали примерно двукратное численное превосходство по авиации, причем пилоты у них, в среднем, лучше, а машины, в общем, не уступают, потому что замечательные "косички", как ни крути, все-таки техника семилетней давности, предельно незамысловатая, и многих новинок последнего времени там просто нет. Из машин, соответствующих современному уровню и превосходящих все, что имелось здесь у противника, у него была его командирская "тэшка", полученная ценой немыслимых усилий, и полтора десятка реактивных "бесов". Причем и там, и там экипажи происходили из "северян", выпускников советских летных училищ. Он честно предупредил руководство: бой дадим, а выиграть его не сможем. Нет, не поможет никакой массовый героизм и революционная сознательность. Да, он не может гарантировать разгрома потенциально более сильного противника. Наиболее вероятным исходом является полное уничтожение Первой Революционной Воздушной армии ценой потери трехсот-четырехсот истребителей противника, плюс повреждение десяти-пятнадцати разнотипных кораблей и судов противника. Если руководство считает, что кто-то справится с командованием, по сути, всеми ВВС в предстоящем бою лучше него, следует поспешить с назначением преемника, чтобы он успел передать дела. Нет, это не шантаж, по крайней мере, - с его стороны...
Все средства, все силы, которым предстояло противодействовать эвакуации "в небесах, на земле, и на море", пришлось размазать тонким слоем по четырем пунктам северо-восточного побережья страны, и утешало здесь только то, что противнику со всей неизбежностью придется делать то же самое.
Зачин боя принадлежал авианосцам, пытавшимся разведать позиции северян при помощи одиночных или действующих в группе разведчиков, вот только им, особо, нечего было разведывать, а там, где было, их встретили пары "бесов". Намек поняли и особой настойчивости не проявляли: в конце концов основное им было известно, а существенных нюансов с воздуха разобрать было невозможно. Вторую сторону зачина, наряду с "бесами", представлял он, самолично, на борту "тэшки". Оставалось надеяться, что американцы не успели втиснуть на палубу "сейбры": если успели, бой для него кончится, по сути, не успев начаться, а "тандерджетов" он, пожалуй, не боялся.
Содержанием и основной целью предполетного инструктажа была одна, очень простая мысль: не суйтесь к боевым кораблям! Они найдут вас сами, а ваше дело - потопить как можно больше транспортных судов, и разогнать стиснутые в прибрежной полосе войска, чтобы лишить смысла всю операцию врага и уцелеть самим. Понятно, не только предполетного, потому что о предстоящем не знал только глухой, секрета из особенностей боя никто не делал, и мысль эта внедрялась все время и с предельной настойчивостью: лезть к боевым кораблям группировки, сам смысл и назначение которой, в данной конфигурации, - ПВО транспортных соединений, есть прямое, совершенно бессмысленное самоубийство. Впрочем, рассчитывать на то, что люди будут помнить о каких-то там резонах в разгар боя, тоже было достаточно наивно.
Как и ожидалось, они шли с юго-востока, прижимаясь к берегам, потому что при данном варианте попытки хитрить с направлениями выглядели бы смешно, плотность "зонтика" истребителей, действующих с наземных баз, играла несравненно большую роль. И, кажется, подошли теперь достаточно близко.
В авангарде первой же волны - то, чего у него имелось больше всего, истребители. Разумеется, активная и пассивная постановка помех, но сами эти меры предупреждают врага о том, что вот-вот уже, а где именно ждать они знают и так, без радиолокатора.
Так что все, как встарь: проштурмовать палубы, сбросить десяток фугасок по пятьдесят килограммов, и присоединиться к товарищам, которые уже сцепились с палубными истребителями, прикрывая их сверху. Детская уловка имеет относительный, эфемерный успех, низколетящие истребители встретили слишком близко к кораблям, и они прорвались, обдав палубы транспортов и пасущих их эсминцев пулеметными очередями и зажигательными снарядами из авиационных пушек. И уже кто-то, не то задетый огнем зенитных автоматов, не то просто не справившись с управлением, задевает грузовую стрелу грязного "либерти", непонятно как вообще попавшего в эту компанию, и, перевернувшись через крыло, плашмя, как лягушка, шмякается на палубу. Концепция, которой он придерживался, составляя хоть какие-то планы на начало боя, отличалась простотой граблей: ввязаться в сражение в такой момент, чтобы зенитному огню передовых кораблей помешали собственные истребители. Беда только в том, что хитрости и тактические уловки не слишком эффективны даже против равного противника. Более сильного при их помощи можно, скорее, обозлить. Представьте себе, что вы выходите против Тяжеловеса, - через три-четыре весовых категории твердых костей и накачанных мышц, - хитроумно плюете ему в глаз, и, пользуясь случаем, разбиваете ему губу. Успех? Несомненно! Скажется на исходе баталии? А вот это вряд ли. Главным в его планах на бой был незамысловатый, в сущности, мотив: рано или поздно транспортные суда выйдут на передний край, и тогда полноценная ПВО их боевыми кораблями станет невозможной.
А потом в небе сразу, рывком, становится тесно, потому что следом за истребителями последовали "Ил - 10" с истребительным прикрытием, но тоже без серьезного намерения что-нибудь потопить, несут помимо пушек, по восемь РС: так будет возможность хотя бы повредить кого-то. Но все уже всерьез, истребителей в средней зоне вполне достаточно, чтобы разбить любой строй, атакующим приходится буквально продираться через трассы скорострельных автоматических зениток, разрывы орудий более серьезного калибра вспухают часто-часто, как пузыри во вдруг закипевшей воде, сливаясь в диковинные узоры.
Все, как и следовало ожидать: его воинство, - тех, кто уцелел, - постепенно отжимают от кораблей вглубь суши, прорваться к цели, пустым транспортным судам, - в сколько-нибудь значимом количестве не удается. Нет, чего-то они, безусловно, добились, над флотом стоят многочисленные столбы дыма от множества мелких и средних пожаров. Сказался первый напуск, сказались РС. А еще сказалась особенность "косичек" всех моделей: их свойство не разваливаться ни при каких почти обстоятельствах. С убитым летчиком, с разбитым мотором, они не кувыркаются, не сыплются вертикально вниз, как куча дров, а так и приходят вниз, в воду или на палубу, на кого бог пошлет, крутясь в штопоре, как бумеранг, падая в крутом пике, как тяжелый топор на склоненную шею, либо скользя почти параллельно поверхности, на манер лезвия сабли. Общее значение, относительно прочих боевых повреждений, понятно, не так уж велико, но все-таки, все-таки. И он сам подобного как-то не ожидал, чего же говорить об американцах...
Примерно треть машин, пилотам которых строго-настрого запрещено даже соваться к кораблям, действуют, как ожидалось, гораздо успешнее: старые, добрые осколочные бомбы, новомодные шариковые бомбы и, напалм собирают среди скученных на берегу войск страшную жатву, крупнокалиберные пулеметы прорубают в толпах ищущих спасения кровавые просеки. Самое же главное, действуя небольшими группами, они постоянно висят над береговой чертой, постоянно отгоняя людей от берега, раз за разом срывая посадку на суда.
Здесь, на удалении, бой идет так, как он и ожидал, люди, крутясь в свалке маневренного боя, убивали друг друга и гибли сами, но система ПВО ордера его средствам оказалась явно не по зубам.
Что хорошо на "командной" "тэшке", так это связь: он здесь, над Ханнамом, но знает, что и в прочих местах примерно та же картина. В совокупности базовой авиации, прилетающей изредка, но солидными группами, и "смен" истребителей палубного базирования южане умудряются держать в воздухе больше машин, чем они, а продавить систему зенитного огня представляется вовсе немыслимым.
Что плохо, - так это связь: родимое руководство не оставляет вниманием, требует отчета, хочет знать подробности.
- ... успел причалить? Начали погрузку войск? Ну, хоть кто-нибудь?
- Нет еще. Тралят и кидают серии глубинных бомб прямо у причалов. Причалы горят.
- Что, есть подрывы?
- Да, есть. Как минимум - три. Затонул небольшой транспорт, два других - на плаву. Больше ничего не известно.
- Начнется массовая погрузка, - немедленно сообщите.
- Есть.
Так. Кажется, существует расчет не на срыв эвакуации, а на то, что погрузка все-таки начнется, а их используют "в темную". Или, все-таки, коррекция планов по ходу дела?
- Как там?
- Тут ад, генерал. Давят так, что отбиваться не успеваем. Китайских машин столько, что неба не видно, а мин в воде, - как клецек в мамином супе. Косоглазые совсем озверели, таранят корабли... Ладно - япошки, а от этих я ничего такого не ждал... Не знаю, как и выкрутимся-то...
- Потопленных много?
- Не слишком, сэр. Достоверно, один небольшой транспорт. Много поврежденных и трудно бороться с пожарами. Но мы мы уже подходим к берегу.
- Черт побери, адмирал, одно только это и важно!
Со временем что-то начало получаться. Он сумел подобрать неудобный для врага ритм, и оставшиеся штурмовики начали прорываться к причалам, у которых сгрудились транспорты. Во время погрузки, - а он сообщил о том, что она началась! - особо не постреляешь, а эсминцы с крейсерами, которым приходилось стрелять, по сути, над головами подопечных, не могли с прежней эффективностью защищать их своей артиллерией. Улучив момент, он бросил в бой шесть десятков "Ту-2", которые берег для какого-то крайнего случая, и угадал. Фугаски по полтонны и пирогель в сложившихся условиях произвели страшное опустошение. Дым от пожаров сделал почти невозможным сколько-нибудь точную работу с воздуха, кто-то уже тонул прямо рядом с пирсами, а два транспорта, без хода, пылающих, как свечки, буксировали подальше от берега. Сказалось "короткое плечо" подлета и свобода аэродромного маневра. Русские, по-прежнему не втягиваясь в свалку над портом, зато намертво закрыли небо над аэродромами передового базирования, и несколько попыток "проводить до дома" выбирающиеся из боя китайские самолеты кончились для сопровождающих совсем печально. Улыбчивые, душевные, простые в обращении убийцы улыбчивого, добродушного товарища Крылова просто, без изысков свалили всех, без исключения, не дав уйти никому. И что интересно: настоящих фронтовиков среди них почти не было. Сплошь молодые ребята по двадцать пять - двадцать шесть лет, а полное отсутствие рефлексии все то же. Не отвоевали свое.
Еще одной причины он не знал, авианосцы держались поодаль, милях в сорока от берега не просто так. Инчхонские события оставались для американского командования загадкой, и оно, по возможности, осторожничало. Иногда прошлое влияет на день нынешний довольно своеобразными способами.
И тут ему в предельно категоричной форме, без малейших объяснений приказали "быстро выводить все самолеты из боя". Да, все. Да, пусть сбрасывают груз, куда попало.
Он весь был там, - над бухтой, наблюдая за действиями своих людей, не смотрел по сторонам и не имел к тому особой возможности, и поэтому в первую очередь увидел несколько ослепительных вспышек, над причалами, у самых причалов, над стоящими под погрузкой кораблями, и поодаль, над акваторией порта. Из-за масштабов пламя, из которого состояли облака разрывов, казалось вязким, тягучим. Медленно угасая, вспышки расплывались в небе над портом грибовидными облаками. От неожиданности он похолодел в приступе мгновенной, безотчетной паники, сердце пропустило очередной удар, но уже в следующую секунду он опомнился: взрывы действительно ужасны, но на атомные все-таки не тянут ни по каким статьям. Он знавал эти штуки еще по фронту: вон, над городом, над плацдармом тянутся широкие дуги плотного серого дыма. Старые, добрые "бураны", он совсем позабыл об их существовании, хотя, если подумать, - чего тут удивительного? Ровным счетом ничего. К тому, что руководство ведет войну с предельной жестокостью, он привык, - японцы вели себя с китайцами вообще и коммунистами в частности и еще похлеще, а это не располагает к особому мягкосердечию. Он и сам был такой, - но это они все-таки слишком. Как бы им потом не пожалеть об этом деле.
Сквозь пелену дыма, тумана и не успевшей еще осесть распыленной воды разобрать, что творится в порту, оказалось совершенно невозможно, но уже через пять минут из этой пелены вырвались "Скайрейдеры", и навстречу им по-прежнему редко, солидно, тяжеловесно прочерчивали небо тяжелые РС "буранов". Вряд ли от атаки штурмовиков будет какой-то толк: Чжан Су-чжао не верилось, что у ракетчиков имелось сколько-нибудь заметное количество ракет, так что они успеют расстрелять их все, и теперь умрут со спокойной совестью. Удивительно, что русские вообще передали "буран" в чужие руки. Если бы эвакуация происходила только через порт* и его сооружения, там мало кто уцелел бы**.
*В англо-американских традициях как раз проводить высадку, или эвакуацию войск морем ВНЕ портов, в данном случае существенная часть войск эвакуировалась через порт из-за крайней спешки, но, главное, из-за особенностей восточного побережья на севере полуострова: большие глубины уже неподалеку от берега, зато камни - у самого берега, скалы, обрывы, мало "пляжей", доступных для пехоты и пригодных для ее накопления. Зато немногочисленные гавани по-настоящему хороши.
**Характерная ошибка в предсказаниях: на самом деле военные корабли и крепкие пароходы коммерческой постройки достойно держались даже против воздушного атомного взрыва. В данном случае количество жертв среди плавсостава превзошло полторы тысячи человек только в одном порту, в основном - находившиеся на открытом пространстве и в небронированных надстройках. Потеря ряда кораблей произошла, по преимуществу, из-за столкновений между собой и с портовыми сооружениями, а также из-за отсутствия борьбы за живучесть, - там, где погибла большая часть экипажа. В общем же эффект оказался таков, что было принято решение на свертывание эвакуации.
К тому моменту, когда порт и прилегающие пляжи стали доступны обзору, и он внимательно разглядел, что удалось наделать общими силами, о себе напомнило начальство.
- Штурмовики вернулись на палубу?
Он прочистил горло, потому что первая попытка ответить не удалась, и ответил скрежещущим, прерывающимся, как звук заржавевшего механизма, голосом.
- Похоже, эвакуация сворачивается...
- Чжан, - лязгнуло в трубке, - вы меня слышите? Авиация вернулась на авианосцы?
- В основном - да. Наши улетели недавно, и там знают, что на четверть часа могут рассчитывать.
- Хорошо.
- Да, сэр, я видел это собственными глазами, очень хорошо запомнил, и могу присягнуть. Это произошло вскоре после того, как на корабле...
- Уточните, речь идет об авианосце "Корал Си", не так ли?
- Да, сэр, точно так, как вы сказали... После того, как был осуществлен прием штурмовиков, действовавших над сушей, была объявлена воздушная тревога. Это стало для нас неожиданностью, поскольку никаких признаков атаки в тот момент не наблюдалось. Мы занимались отражением атак китайцев уже с самого утра, и успели привыкнуть к определенному порядку действий. В данном случае не было ничего подобного, сэр...
Люди, действуя, как автоматы, привычно заняли свои места, готовясь к отражению очередной атаки, но сейчас опасность не имела ставшего привычным обличия. Кто-то показал на запад, где вдруг возникли две исчезающе-тонких белых иглы инверсионных следов. Кто-то летел по направлению к эскадре на громадной высоте, недоступной ни для палубных истребителей, ни для самых мощных зенитных орудий. Впрочем, истребители не успевали в любом случае, потому что неизвестные машины делали за одну минуту не менее десяти миль. Видимая безобидность картины не могла обмануть никого, наоборот: те, кто вынужден был безучастно наблюдать, и те, кто совершал привычные ритуалы, ждали, в принципе, одного. Как над черной Бомбой, сброшенной с огромной высоты, откроется парашют, или даже без всякого парашюта на месте одной из машин на миг загорится ослепительная точка и все вокруг зальет свет тысячи солнц... День выдался, в общем, вполне подходящий.
Ну, не так все страшно. Что за пристрастие к дешевым спецэффектам, ей-богу. Проще надо быть и не выдумывать себе всяких ужасов.
- ... уверен, сэр. Все произошло очень быстро, но не настолько, чтобы я не разглядел подробностей. Это был именно самолет, причем довольно большой. На взгляд, размером примерно с "митчелл", не меньше. Остроносая машина со стреловидным крылом и двумя реактивными двигателями. Она пикировала почти вертикально, и... Как-то не так, как это делают пикирующие бомбардировщики. Собственно, она и не была на них похожа.
- И что произошло потом?
Последние считанные мгновения перед падением растянулись, как хорошо разжеванный чуингам, демонстрируя такие подробности, что были уж вовсе лишними, а потом из середины палубы, продираясь сквозь нее, выворачивая наизнанку, потроша корабль, взметнулся исполинский столб огня. С окружающих авианосец эсминцев сбросило за борт полтора десятка человек, из которых никто не спасся, а осколки пробивали сталь надстроек. Дождь обломков, мало уступающий по разрушительной силе поспешному налету штурмовой авиации, пролился на море и палубы аж секунд через двадцать.
- Грохот стоял такой, какого я и не припомню. А уж, казалось бы, успел наслушаться в этот день. А потом, я очень хорошо запомнил, и все запомнили, как сквозь этот раскат послышался скрежет, и авианосец как-то изломился примерно посередине, и сразу же появилось целое море огня. Новыми взрывами корабль окончательно разорвало пополам, обе половины опрокинулись на разные борта, и утонули в считанные минуты. Во всяком случае, нам так показалось. Они пылали, как облитые бензином. Там почти некого было спасать, сэр.
На протяжении десяти минут примерно в том же стиле были утоплены все восемь тяжелых авианосцев, которые удалось собрать к восточному побережью полуострова. Рекорд Мидуэя оказался превзойденным в два раза, причем, на этот раз, без малейшей компенсации.
Иван Никитович и не представлял себе, как именно предполагается использовать созданный с его активным участием "автопилот". По сути, его основу составлял все тот же "УНА - 11/48", только с несколько более сложными настройками, чем у вставленных в МББУ на "Ангаре". Один вариант - для "Ил-20МС", немного другой - для "Ту-2", одинаково превращенных в крылатые бомбы. Именно в настройки-то он и внес свой неоценимый вклад. Не ведая что творит. Впрочем, в качестве автопилотов их тоже можно было использовать. Они даже справлялись с взлетно-посадочными операциями в мало-мальски стандартных условиях.
Идея выдать применение ФОР за атаку летчика-самоубийцы и, таким образом, спалить авианосный флот США, оставшись в стороне, пришла в голову одному из советников Черняховского. Он решил, что, без малого, двадцатитонный самолет, груженый тремя тоннами ТГА, да с почти полными баками, по силе воздействия на корабль ничуть не уступит МББУ, даже при в восемь раз меньшей скорости. Будучи человеком исключительно скромным, он очень просил Ивана Даниловича не афишировать его заслуги и даже, по возможности, вообще не упоминать его фамилию в связи с этим делом. Тот, - пообещал и свято сдержал свое слово. Даже к государственной награде советника представили совсем за другое.
Тут самое смешное, что хамская, задуманная в качестве грубой отмазки затея сработала в полной мере. Американцы долго оставались в полной уверенности, что это - реальная самоубийственная атака и ярчайшее проявление коммунистического фанатизма в его восточно-азиатском варианте. Вот только это мало что меняет по сути: от того, что тебя утопил не бездушный механизм, а живой кровожадный отморозок, ни капельки не легче. На тот момент времени защиты от психа, твердо решившего врубиться в палубу на реактивном бомбардировщике, у флота США не имелось.
Справедливости ради надо заметить, что, однако же, есть вещи и посмешнее: воодушевленные ярким подвигом героев, примеру десяти ФОР последовали три экипажа "Ту-2" из состава Первой Революционной Воздушной армии. Они не так эффектно, но не менее успешно врубились в палубы двух транспортов и одного легкого крейсера...
На этот раз с очередным указанием с ним связался не кто-нибудь, а сам Линь Бяо:
- Чжан, теперь руки у вас развязаны. Пусть ни один империалистический ублюдок не доберется до порта. Действуйте.
И они действовали. Так же, как их коллегами восемь лет тому назад, ни с чем не сравнимое ощущение, - побеждаем! - захлестнуло сознание переутомленных летчиков особым кровавым азартом, гибельной эйфорией, что сильнее всех чувств, доступных человеческому роду. Так нанизываются на копье, чтобы только дорваться до врага, который это самое копье в тебя воткнул. Постепенно редеющая воздушная армия, - единственная воздушная армия! - преследовала постепенно тонущий, но по-прежнему огромный, смертельно опасный флот.
Ряд военных историков утверждает, что не Йокогама и даже не Кобе, а именно события этого дня подвели черту под войнами прежней эпохи. Дело даже не в том, что после этого момента вся мировая война, весь военный период Новейшей Истории рывком перешли, наконец, в стадию эндшпиля, кропотливого, продлившегося еще какое-то время, но уже не несущего особых неожиданностей. Просто после этого момента произошла очень быстрая, почти мгновенная, во многом катастрофическая переоценка большинства представлений о войне. Что есть военная сила, а что, - ее видимость. Что есть оружие, а что - уже только почтенный, бесконечно уважаемый хлам. Что можно назвать тактикой, а что - уже только способ самоубийства. И, наконец, что такое "морская держава", каковы ее атрибуты, и созвучно ли Современной Эпохе само это понятие? Вы спросите, как соотносится "переоценка" - с "катастрофой"? Очень просто: в один далеко не прекрасный момент выясняется, что многомиллиардные заказы, размещенные на гигантских производственных мощностях надо отменять прямо сегодня, и их совершенно точно не будет завтра. И наоборот: на ровном месте нужно создавать новые отросли и мощности, причем успех никто не гарантирует, а денег нет. Иногда такие катастрофы происходят очень-очень тихо, Британская Империя слишком много вложила в броненосцы додредноутного типа, поэтому, создав "Дредноут", лишила себя будущего. Всего два сражения оставили США без символа их державной мощи, Авианосного Флота. Выяснилось, что горделивые корабли, когда неожиданно наступил тот самый День "Д", оказались еще более беспомощны перед ракетным оружием, - даже перед китайскими, по сути, суррогатами такого оружия! - чем дредноуты, во времена оны, перед авиацией. Теперь грандиозная программа строительства новых авианосцев, - с атомной силовой установкой, под реактивные самолеты! - будет свернута или, по крайней мере, радикально сокращена с неизбежностью восхода Солнца.
Вот восемьдесят три эсминца, двадцать один легкий крейсер и даже пять вроде бы списанных эскортных эсминцев - это да! Они показали себя истинными героями этого дня. Их храбрые экипажи, несмотря на страшный шок от гибели авианосцев, не сломались даже после этого. Защищали набитые людьми транспорты от непрерывных воздушных атак, - и добились-таки, что в закромах Чжан Су-чжао явственно показалось дно. Размещали, где только можно, сотни людей, не поместившихся в транспортные суда. Наконец, именно эсминцам достались десять из восемнадцати торпед "Ангары", дожидавшейся необозримого каравана примерно на широте Косона. Прикинув, командование приняло вполне резонное решение не привлекать к операции остальные лодки с их не прошедшим модернизации торпедным вооружением, поскольку разгром союзникам более не грозит, а риск, при таком количестве эсминцев, все-таки очень велик. Самому Воронину запретили без особого приказа пользоваться ракетным оружием. Обратившись к собственным ощущениям, он признал, что это, - скорее всего правильное решение. Если под Инчхоном он принял приказ, как так и надо, сегодня ему не хотелось бы стрелять. Как-то не та ситуация.
И примерно на той же широте прекратил дальнейшие атаки авиации Чжан Су-чжао: с каждой милей марша на юг эффект от них падал, а потери в машинах и, главное, пилотах - росли. То есть они-то по-прежнему оставались полны неподдельного энтузиазма, но у него это только укрепило решимость поскорее прекратить творящееся безумие. Видывал он эту боевую лихорадку, во всех видах видывал. У других видел, и сам болел. Самое подходящее состояние для того, чтобы угробиться. Шпион, бессовестный политикан, убежденный циник до мозга костей, хладнокровный убийца, человек с четырьмя, как минимум, лицами почувствовал, что не может просто так, без всякой пользы пожертвовать еще оставшимися у него парнями. Теми, кого собирал по одному, дал достойную цель в жизни, научил летать и сделал настоящими воздушными бойцами. Детьми не чресл своих, но - души, какая бы она ни была.
Поутру* или Разбор Полетов
Достигнув родных широт, караван, под все более плотным прикрытием базовой авиации, дошел до портов назначения без дальнейших приключений: три-четыре подрыва на минах уже не в счет. Эвакуировано: 63743 человека. Не были эвакуированы и сдались в плен: 41516 человек, из них военнослужащих США 17 422 человека. Погибших в бою и пропавших без вести (из состава частей и соединений, попавших в окружение) 58 778 человек. Кроме того, отдельной строкой, военные моряки и летчики палубной авиации США: 24 553 человека. Большинство из них убито, утонуло или пропало без вести вместе с погибшими авианосцами. Из их экипажей вообще спаслось только двенадцать процентов, но и эта цифра производит впечатление чуда. Количество потерь среди гражданских лиц, мобилизованных, нанятых или иным способом привлеченных к эвакуации не установлено и варьирует в очень широких пределах от 1750 и до 5000 человек. Разгром настолько страшный, а перспективы настолько неопределенные, что для продолжения войны требовались совершенно особая мотивация. Защита совершенно непонятных союзников на другой стороне земли в качестве таковой не подходила.
Кроме того, тут не следует забывать, что цифры эти, - никакой не итог, потому что ничего еще и не думало заканчиваться. Куда там. Как бы ни наоборот. Закончив переформирование южнее Пхеньяна, войска северного союза начали стремительное наступление на юг как раз в тот момент, когда южане начали попытку эвакуации. На острие наступления стремительно продвигался сводный механизированный корпус под командованием Сун Бо. Объединенное Командование все-таки подчинило ему в оперативном отношении все свои механизированные и танковые силы, хоть и без особого желания. Увидав, чем именно ему придется командовать, он, как обычно, пришел в ужас и, как обычно, справился.
Спешно строящиеся южнее 38-й параллели укрепления оказалось некогда, да и некому занимать, поэтому Сун Бо счел возможным прорвать их сходу. Сеул второй раз за четыре месяца услышал грохот приближающейся канонады, а паника на этот раз оказалась и еще более массовой, еще более разрушительной. В сложившейся ситуации Южный Альянс ни при каких обстоятельствах не успевал создать оперативной плотности войск, достаточной для успешной обороны какого-либо рубежа вплоть до самой южной оконечности полуострова.
*Имеется ввиду утро после Вчерашнего, когда имело место а) чревоугодие, б) значительное злоупотребление алкогольными напитками, в) многократные, разнообразные и повторные факты не товарищеского отношения к женщинам, г) выяснение отношений в нетрезвом виде, д) возможное битье зеркал, е) оплата счетов за все это. Если Вчерашнее умножается на миллион, то и Утро может длиться не одну неделю.
- Скажите, почему меня не поставили в известность о планах "специальной атаки"? Скоординировав свои действия, мы достигли бы большего результата при меньших собственных потерях.
- Руководство Партии не обязано отчитываться перед вами в своих действиях, товарищ Чжан. И точно так же не обязано как-либо объяснять причины принятия тех или иных решений. И вы не в том положении, чтобы задавать вопросы. Это к вам возник целый ряд вопросов, и будьте уверены, - мы вам их зададим! Главный среди них: почему были прекращены атаки кораблей врага? Мы с товарищами склонны расценивать это, как трусость в лучшем случае. В худшем, - это прямой сговор с империалистическими агрессорами и предателями с Юга!
Ну, это понятно. Судя по всему, тут принято политическое решение, так что, похоже, - не уцелеть. И самое страшное в такой ситуации начать свои оправдания с чего-то вроде: "Если бы тут были специалисты в применении военной авиации...".
- Ну, если вопрос стоит таким образом, я прошу начать официальное расследование относительно боевых возможностей, оставшихся у ВВС к моменту прекращения атак, и целесообразности проведения дальнейших атак такими силами. До момента установления моей вины настаиваю на прекращении инсинуаций и необоснованных обвинений в мой адрес...
- Ваше дело, - решение о проведении атак наилучшим образом, а решение о начале и прекращении атак в ходе классовой войны есть решение политическое!
- ... и относительно трусости. - Он говорил свое, будто роняя редкие, тяжелые слова, словно и не слышал заклинаний оппонента. - Мне доподлинно известно мнение широких масс фронтовиков о беззаветной отваге пилотов, которые: "Поразили врагов в Небе и в Море, превзойдя храбростью всех героев со времен Яо и Суня". Поэтому следует задуматься, готово ли руководство Партии раскрыть истинную подоплеку специальных атак? С учетом обязательств перед русскими? Или лучше все-таки признать беспримерный героизм, беспредельную в прямом смысле этого слова самоотверженность и немалое умение наших воздушных бойцов? При том, кстати, что все это истинная правда?
- Товарищи, - раздался голос присутствующего здесь Чжу Гэ-ляна, - мы готовы поручиться за товарища Чжана. А если в его действиях будут найдены признаки вины, возьмем его на поруки и готовы нести полную ответственность за него и за свое решение. В том случае, если здесь будет принято решение о его отстранении от командования, на время расследования или полностью, мы готовы предоставить ему работу по специальности: организацию и обучение новых частей ВВС.
Линь Бяо бросил на него ненавидящий взгляд. Хитрый дьявол. Не иначе, как из перекрасившихся чиновничьих сынков. Надо попросить Кана хорошенько проверить его истинную биографию. Хотя нынешняя такова, что не подкопаешься. Шесть лет, как рабочий-передовик. И до сих пор. Проклятый лицемер...
Чжу Гэ-лян почувствовал этот взгляд и встретил его с обычной своей улыбкой. Он не испытывал перед Линь Бяо ни малейшего трепета и не понимал всех этих разговоров о том, какой это страшный человек. Зато теперь подтвердилось, что он не ошибся, настаивая на необходимости своего присутствии тут, на заседании Президиума. Сказал, что будет присутствовать, и ему, - попробовали бы только!!! - не посмели отказать. А Чжан - умница. В два счета заметил слабое место в их интриге и ловко поломал заранее приготовленный сценарий.
- Сэр, я настаиваю: в сложившихся условиях только атомная...
- Айк, - мертвым голосом проговорил президент, не отрывая взгляда от крышки стола и сложив руки перед собой, - он опять просит Бомбу. Что ты думаешь по этому поводу?
- Лично у меня возникает целый ряд вопросов. Первый. На кого именно он собирается бросать бомбу? На Север? Так корейцы больше не являются настоящей стороной этого конфликта, и это ровным счетом ничего не решит. На Китай? Коммунисты контролируют процентов пятьдесят территории страны, но законным до сих пор остается правительство Чан Кай-ши. Второй. Он гарантирует спокойное отношение русских к атомной войне на своих границах? После того, что произошло, я не слишком склонен доверять его гарантиям. И главный. А какого, спрашивается, черта? Иных оснований, кроме желания старины Дугласа расквитаться с косоглазыми, которые набили ему морду, я не вижу.
- В данном случае речь идет не о моих обидах, а о престиже страны. Никогда еще Соединенные Штаты...
- ПОДЕЛОМ набили, - перебил его Эйзенхауэр, бывший в совершеннейшей ярости, - потому что он сделал все, от него зависящее, чтобы его прижучили! Причем этого... этого героя Филиппинской Реконкисты* не раз предупреждали умные люди, я это знаю совершенно точно. А теперь его счета должны оплачивать, видите ли, Соединенные Штаты!!!
- Ты все говоришь верно, я могу подписаться под каждым твоим словом. Но, к сожалению, свой резон в его словах есть.
* Струсив, в самой позорной панике сбежал с Филиппин, имея там, как минимум, не меньше сил, чем у японцев. Бросил вверенные ему войска на растерзание, по сути, дезертировав. Зато произнес исторические слова: "Я прорвался и я вернусь!". В значительной мере ради выполнения этого "вернусь" пришлось проводить во многом излишнюю Филиппинскую операцию. Сразу оговорюсь, что не разделяю разделяемых многими воззрений, что американцы во II Мировой воевали без особого умения. В общем, хорошо воевали. Не будь у нас такого форс-мажора, уверен, мы тоже предпочли бы воевать именно в таком стиле.
- Я это понимаю не хуже кого другого, сэр. И это именно его стараниями вы, страна, мы все поставлены в ложное положение. Он втянул нас в авантюру, и она обернулась позором и кровью. Кровью и позором, сэр. Теперь он тащит нас в авантюру еще большую, с единственной целью скрыть собственный провал новыми горами трупов, и мы снова должны идти у него на поводу?! Как хотите, но этого я категорически не понимаю!
- Айк, мне сейчас нужны не эмоции, а мнение эксперта, трезвое и хладнокровное: какие у нас шансы в войне с русскими? Сразу предупреждаю, что пока не имею намерения предъявлять им ультиматум.
- Шансы на что, господин президент? Если на то, чтобы отстоять свою территорию, то довольно велики. Если на то, чтобы добиться лучшего мира, чем нам предлагают, то, думаю, никаких. Теперь, после того, как мы потеряли флот и, главное, после того, как он показал свою недееспособность, это должно быть совершенно ясно. Может быть, потом, и начинать придется со смены самой доктрины. А пока, как вам уже докладывали, они предлагают свои услуги в качестве посредников на переговорах. По-моему, их предложения следует, по крайней мере, выслушать.
- Это неслыханный, - слышите? - неслыханный позор! Я не мог...
- Дуглас, - перебил его Эйзенхауэр, - я сейчас понял, что не смогу тебя ударить. Сам не знаю, почему. Но если ты не прекратишь нести весь этот пр-роклятый вздор, я плюну тебе в физиономию...
За все время аудиенции Трумен ни разу не обратился к Макартуру прямо и даже ни разу не посмотрел на него. Не сделал этого он и теперь. Вздохнул, собираясь с духом.
- В конце концов, кто-то должен отвечать, а лучшего кандидата на роль козла отпущения мы все равно не сыщем... Дженни, - приготовьте приказ... Прямо с сегодняшнего дня... Снять присутствующего здесь генерала Макартура со всех занимаемых должностей и уволить с военной службы. Хоть такая польза от разгрома.
- С какой формулировкой, господин президент?
- В связи с полной непригодностью к военной службе. Вот прямо так и пишите... Подойдете, когда будет готово, я подпишу. Генерал, используйте любых людей, требуйте любые полномочия, но выясните все подробности происшедшего. Я хочу, чтобы на рабочей встрече с русскими США представляли именно вы.
- И еще одно, господин маршал: управляющие устройства, которые работают в этих ваших автопилотах. Я уполномочен заявить вам, что любая третья страна, которая применит их против Соединенных Штатов, будет считаться нами стоящей вне закона. Проще говоря, она получит Бомбу. Мы не можем допустить и не допустим, чтобы нас громили ваши сателлиты, а вы при этом оставались в стороне. Это наша принципиальная позиция, от которой мы не отойдем ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах.
- Я не понимаю, - это что, официальное заявление? Ультиматум?
- Нет. Официальные заявления делаются на официальных встречах. А это просто-напросто твердое обещание, которое обязательно будет выполнено. Мы проанализировали сложившуюся ситуацию и пришли к выводу, что эти устройства не менее дестабилизирующее и опасное оружие, чем сама Бомба...
- Я думаю, вы несколько преувеличиваете...
- Они в чем-то хуже Бомбы, - не дал перебить себя американец, - именно потому что создают иллюзию управляемости. "Эй-бомб" - очевидная для любого кретина черта, за которую переходить нельзя: после ее применения возврата в прошлое нет и не будет. А с этими машинками все по-другому: любой хитрой горилле, которой они попадут в руки, будет казаться, что она может нанести неотразимый удар, оставшись безнаказанной. Дать США по морде, - и ей это сойдет с рук. Так вот не сойдет. Кто предупредил, тот не виноват. Жалеете союзников, - так держите эти штуки исключительно для собственного употребления. Или готовьтесь всерьез отвечать за выходки всяких засранцев вроде этого вашего Кима.
- Ей-богу, господин генерал, я бы с удовольствием подарил его вам. Но это мое личное мнение, и оно может отличаться от официальной точки зрения... А по делу, - а с чего вы решили, что можете нас как-либо напугать?
- На мой взгляд, вы задали риторический вопрос, но я, пожалуй, предпочту поддаться на провокацию. Потому что, если мы не придем к согласию, нам будет нечего терять. Пара-тройка конфликтов вроде того, об окончании которого мы сейчас ведем переговоры, равны тотальному поражению в полномасштабной войне. Такому, что может встать вопрос о самом существовании США. Нам действительно будет нечего терять. А для вас уничтожение Соединенных Штатов, слава Богу, вопросом жизни и смерти не является. По крайней мере, - сейчас.
- Хорошо. Но ведь возможен и противоположный вариант: вы обвиняете кого-то в применении неконвенционного оружия безосновательно, только для того, чтобы придраться. У вас, знаете, тоже всякие орлы водятся.
- Простите? А, я понял. Так вот, пока я жив, орлы, - как вы их называете, - к решению серьезных вопросов допускаться не будут. Я, простите, не идиот: идти на смертельный риск там, где можно обойтись обычными мерами. И, с вашего позволения, еще одно соображение: а вдруг поссоритесь? А они вас, вашими же собственными машинками, - да по атомному заводу? Или по плотине на этой вашей Волге? И ведь не защититесь. Оно вам надо?
- Вынужден признать, что в этом... есть свои резоны. А можно неприличный вопрос?
- Не стесняйтесь, прошу вас. Я забыл, когда краснел в последний раз.
- Откуда вы узнали об этих устройствах? Кстати, они называются "функционально-обособленные регуляторы". "Эф-эс-ар", если по-вашему. Разумеется, я не спрашиваю конкретных имен.
- Все очень просто, господин маршал. Китайцы. Видите ли, их очень много, они очень цивилизованные, а, значит, порядком испорченные, люди. Всегда, подчеркиваю, - всегда, - среди них можно найти человека, готового за сходную цену продать даже родную бабушку. То, что среди них, при этом, полным-полно фанатичных коммунистов и националистов, никак этого факта не опровергает.
- Как я и думал. А вот о том, насколько могут быть опасны эти игрушки, я, видимо, думал все-таки недостаточно, спасибо.
- "Спасибо, да" - или: "Спасибо, - нет"?
- Спасибо за науку. У нас за это принято благодарить. Я все-таки слишком сильно генерал той, прошлой войны и поэтому по привычке больше внимания обращаю на всякий там "Бу-бух!". Твердо обещаю обдумать все самым тщательным образом. А, пока этого не произошло, могу гарантировать только одно: неконтролируемых поставок регуляторов данной группы больше не будет. Разумеется, о продаже или передаче соответствующей технологии не могло идти даже речи с самого начала. Но, господин генерал, пытаться шантажировать нас нашим же преимуществом в вооружении, - это, мягко говоря, оригинальный подход к ведению переговоров. Считайте, что я высоко оценил такую... такой принципиально новый подход в искусстве дипломатии.
- Это как вам будет угодно. О позиции своей стороны я вас предупредил.
Эйзенхауэр поймал себя на мысли, что этого человека с непроизносимой фамилией хорошо было бы иметь в друзьях. Нет, не по причине того, что во врагах он слишком опасен, - хотя, наверное, так оно и было. Он вызывал невольную симпатию, хотя, в принципе, это делало его и еще опаснее. А еще возникало впечатление, что он как-то перерос статус просто военачальника, даже самого талантливого. Семь лет руководства землями, не уступающими свой обширностью всем США, как они есть, - это, видимо, сказывается. Ему опять, с новой силой захотелось обзавестись еще и подобным опытом. Чем он, спрашивается, хуже? Потому что ради чего, в конце концов живем, - он едва заметно, почти мысленно, улыбнулся собственным размышлениям, - получается, именно ради этого самого нового опыта.
Костоправ II: задание.
Когда Костоправ понял, что именно поручает ему партия и родимое советское руководство устами нынешнего председателя Исполкома ГСТО, ощущение было таково, словно ошпарило с головы до ног ледяным кипятком.
- Алексей Николаевич, - в ужасе проговорил он, словно со стороны слыша собственное жалкое блеяние, и не узнавая собственного голоса, - но это же совсем не мое дело! Судя по всему, тут болезнь, а я не по этой части! Да я даже насморк лечить не умею! Точнее, - педантичность не позволила отступить от истины даже в мелочи, - умею, но плохо! Почему я-то?
- Судя по всему, китайцы откуда-то услыхали ваше имя. Что вы у себя, якобы, творите по части костей чудеса. Вот и творите.
- Ну, погодите же! Я объясню. У него же кости не поломаны, не пробиты, не укорочены. У него не травма, не дефект, а болезнь. Даже если, - если! - мы и сумеем исправить все его бесчисленные дефекты, она сведет всю нашу работу насмарку. Думаю, даже обострится, и будет только хуже. Перейдет куда-нибудь ну, не знаю - на почки, или на сердце, - и все!
Говоря все это, он не забывал следить за собеседником и с ужасом видел, что тот, - попросту не воспринимает его слов. Очевидно, слишком часто слышал в этом кабинете объяснения, почему, да по какой причине выполнить задание Руководства совершенно невозможно, да каким законам природы оно противоречит. И, скорее всего, вынес твердое убеждение, что при надлежащем нажиме невозможное все-таки становится возможным. Да, случались ошибки, но, в среднем, метод доказал свою эффективность. Так сказать, - статистически. Так что все отговорки бесполезны, и теперь в разряд статистических погрешностей предстоит попасть именно ему.
- Я в этом ничего не понимаю. Это вы доктора, вы и лечите!
- Да не лечатся эти болезни!!! Я, может, и отстал по этой части, но не настолько. Если б имелись какие-нибудь заметные успехи, то знал бы. Только нет их.
- Нет, так добивайтесь. - Министр явственно терял терпение. - Это политическое дело, и решение по нему принято. Понятно? Принято. И теперь нам, - вам, мне, любому привлеченному, - остается только выполнять! А всякие там рассуждения и недовольства оставить при себе. Как на фронте, понятно? Кстати, в людях вас никто не ограничивает. Можете привлекать кого угодно, что угодно и как угодно. Все! Контакты получите у секретаря...
Вот так вот, - горела в душе обида, - макнули мордой в говно, а ты обтекаешь... Гос-споди, да что же у нас за страна такая, несчастная, - даже отказаться от дела, - и то нельзя. Чтобы они отцепились, нужно, по крайней мере, - умереть.
В этот же день он впервые встретился с пациентом. Это уже мало походило на человеческое тело в обычном понимании, разве что - на злую пародию на него. В каком-то причудливом кресле сидело некое существо, согнутое настолько, что нос его почти упирался в колени. Настолько, что сидевший в нем не мог посмотреть на Костоправа прямо, глаз не было видно, и во всей красе на лице его можно было разглядеть, разве что, только изломанные, кустистые, почти совсем седые брови. Кисти рук выглядели так, как будто над ними пару лет тому назад потрудились легендарные китайские палачи, кропотливо, не пропуская ни одного, вывихнувшие в них каждый сустав, переломавшие каждую, даже самую маленькую косточку. Они напоминали, скорее, не человеческую руку, а какой-то узловатый, шишковатый корень вроде знаменитой мандрагоры, либо же причудливое ракообразное тропических морей. "Бехтеревка" на последней стадии, чтобы поставить этот диагноз даже не надо быть специалистом.
На расстоянии нескольких шагов слышалось стесненное, тяжелое от неестественной согнутости позвоночника дыхание, и, - это задело врача чуть ли ни сильнее всего, - в одной из изуродованных рук важный пациент как-то умудрялся удерживать кривую толстую трость, покрытую черным лаком. Как? Он еще и ВСТАЕТ?! Может быть, даже делает два-три, - да хоть сколько! - шага? Поистине, Всеблагой Господь мало создал такого, что человек был бы не в силах вытерпеть.
Этот, - таки да, мог: не сразу, в результате настойчивого, длительного усилия, отчасти боком, все же сумел посмотреть на пришедшего с визитом доктора, встретиться с ним взглядом. В смолянисто-черных, узких глазах калеки пылало мрачное, неугасимое, как в Геенне, пламя. Его взгляд буквально обжигал, так что Костоправ поневоле вздрогнул. Каков бы ни был цвет глаз пахана, взгляд у них почти одинаковый. По крайней мере, по тому действию, которое он оказывает на шестерок. Тут он не мог ошибиться, потому что в родном отечестве умение вовремя распознать такой взгляд есть вопрос выживания. Это был еще тот старичок. Не зря за него хлопотали на самом высоком уровне по обе стороны границы. Попробовали бы только не хлопотать. А еще ему стало совершенно ясно: чем бы ни закончилось их безнадежное мероприятие, вряд ли дедуля когда-нибудь станет другом что ему самому, что всему многонациональному советскому народу со всем его руководством вместе.
На самом деле весь этот ритуал молчаливого знакомства длился считанные секунды, полминуты от силы, и пора было переходить к делам. За спинкой кресла, постоянно готовый к услугам, стоял высоченный китаец незаурядной красоты, одетый во что-то вроде кофты и прямые штаны из лиловато-серого с жемчужным отливом шелка. Обычная его азиатская улыбка выглядела чуть... заискивающей, что ли? Нет, похоже было, что служитель по-настоящему предан калеке и смотрит на вошедшего как на последнюю, возможно - обманчивую надежду.
- Попросите его, - едва слышно вздохнув, обратился к нему Костоправ, - подать мне руку...
Все было не так плохо, как он ожидал, а гораздо, гораздо хуже. Сожранные болезнью суставы и по сю пору оставались отечными и горячими на ощупь. Обострение никуда не делось, пребывало чуть ли ни в полном разгаре. С другой стороны, это давало хоть какую-то определенность в плане дальнейшей тактики. В памяти немедленно всплыли имена парочки людей, подлежащих мобилизации в первую очередь. То-то они обрадуются. Тот же Евгений Михайлович Тареев, - это не тот человек, которому можно так просто крикнуть: "К ноге!". Ну и насрать на их недовольство, он-то вон, терпит, и ничего... В чем он мог быть уверен: даже обидевшись, будучи, как правило, людьми самолюбивыми, темпераментными и с большим апломбом, врачи такого уровня не будут работать хуже, просто не сумеют.
Он все-таки не был специалистом, специалист озаботился куда сильнее.
- Для начала ему надо заменить плазму. По возможности, - всю. При таком объеме она должна быть одногруппной. Еще: лошадиную дозу так называемых "гормонов", кортизола*, я пришлю. Может быть, это позволит нам выиграть время, хотя лично я сомневаюсь. Эти дикари притащили его на последнем издыхании... Я, конечно, проверю, но только почки у него тоже пострадали, это наверняка.
- А потом?
- Не знаю. Я не господь бог. Не вижу, чем бы еще мог быть полезен.
- Не выйдет.
- Чего?
- Умыть руки, говорю, не выйдет. Меня вон не отпускают, а я вовсе не при делах. Так чем вы лучше?
Впервые за много месяцев отступила грызущая суставы боль. Впервые с тех пор, как он отказался принимать пилюли доктора Фу, сообразив, что они содержат все большие дозы опия. Доктор, понятно, отрицал, да только он слишком хорошо знает вкус сладкой отравы. В молодости, помнится, - сорта на вкус различал. Объяснить, что делали с его измученным телом сейчас, они не захотели или и впрямь не смогли: видите ли, в китайском языке отсутствуют нужные понятия. Целые классы нужных понятий, так, что даже объяснить невозможно. Какое отвратительное высокомерие. Но унижение - унижением, а пользоваться нужно любыми обстоятельствами. Например, тем, что теперь он получил возможность думать хоть о чем-то, кроме боли, и, хотя бы урывками, спать.
- Итак, - к делу, к делу коллеги... Пейте кофе, хороший кофе, прямо из Бразилии...
- С коньяком?
- Несколько попозже, дойдем и до этого, и просто до коньяка, но пока просто кофе... Итак - начнем с общих соображений. Предлагаю сначала высказывать все предложения, а к их критике переходить уже потом... Идея, потом только уточнения, - и уже потом критика. Диктофон у нас хороший, оператор испытанный. Кто имеет высказаться первым?
- Ты и говори. Думаешь, не видим, что у тебя прямо свербит?
- Хорошо. Итак, у нас, по моему мнению, три возможности: убрать у него все суставы, как класс, - просто растворить, - и заменить их на наши нейтральные протезы. Второе: выяснить, на что именно направлена агрессия, и отключить ее, убрав агрессора. Третье: то же самое, но заменить мишень на что-то, на что агрессии не будет. После этого восстановить его собственные ткани, как были, или, соответственно, почти как были.
- Это ты тоже делал? Практически?
- Постепенно становится основным методом.
- Можно? Первый вариант выглядит проще всего. Какие тут подводные камни, которых мы не знаем?
- Это, к сожалению, очень просто. Убрать все суставные поверхности, где идет агрессия, это убрать все хрящи, суставные сумки, все эпифизы и, боюсь, заметную часть диафизов. Всего-навсего несколько килограммов ткани. По принципу эквивалентности, при строго последовательной работе, грамм эффектора в сутки перерабатывает примерно грамм субстрата. Прикинули? Несколько килограммов комплексов в организме, и это без учета вспомогательных задач.
- Например?
- Например такое количество ионизированного кальция и циклических аминокислот в кровь, это...
- Понятно. А если по очереди? Это - возможно?
- Да. С самого начала мобилизуем эффекторы в каком-нибудь сегменте при помощи специального индуктора. Это, понятно, решает, но не так уж много. Наши комплексы, - машины мощные, удельная плотность энергии высокая, тепла выделяется много. Организм, - это вам не "КУ - 7" какая-нибудь, на заводе... Олег Петрович?
- Тогда к чему разговоры об агрессии? Что решит ее устранение?
- Прежде всего, на порядок уменьшит количество вещества, подлежащего обработке, а отсюда следует резкое сокращение объема проблем второго порядка. И, главное, это дает нам резерв времени. Процесс такой агрессивности может убить организм задолго до того, как мы успеем с ремонтом его каркаса. К сожалению, поражаются не только суставы
- Сколько вам потребуется времени?
- Если предположить, что помочь действительно можно, - ответил он, шалея от собственной наглости, - то полгода, как минимум.
В конце концов, он родился и вырос в этой стране, так что основные способы выживания в этом климате всосал с молоком матери. Если времени не хватит, можно сказать, что уже вот-вот и требуется еще чуть-чуть времени. А там, глядишь, что-нибудь изменится. Сдохнет либо ишак, либо Тимур, либо я сам.
- А быстрее, - поморщился Косыгин, - нельзя?
- Послушайте, - вы сами-то его видели? Ему лет-то сколько? Сто?
- Всего-то шестьдесят восемь. Самый, по их понятиям, возраст для политика.
- Да? А то, что он - полутруп, это как? Ничего? А такое мелкое обстоятельство, что все люди в конце концов помирают, уже не учитывается?
Он лез на рожон, и отлично это осознавал, но терять уже было нечего. Оставалось только продолжать "наезд".
- ... и поскольку ни я, ни кто другой сейчас не сможет сказать, что именно нам срочно потребуется, нам нужна возможность заказать или изготовить это самим сразу же, без согласований, по мере возникновения потребностей. Это значит, либо заводская лаборатория "ЗСТО", либо "НИИ - 75", а это значит, что и пациента надо тащить туда, поближе к местам, где наши возможности максимальны.
- Вы это на свою медсанчасть намекаете? На этот занюханный клоповник ...
Вон оно что. Оказывается, начальство не так далеко от народа, как это кажется на первый взгляд. Оказывается, - все-таки имеет некоторое представление. Хотя насчет клопов он зря, даже обидно: после обработки замечательным препаратом "АХ*" в санчасти с концами пропали не только клопы, но и тараканы. Даже мухи стали летать какие-то уродливые, неуклюжие, а потом и вовсе сгинули вслед клопам с тараканами. Если еще учесть то обстоятельство, что произвели и расфасовали "мор" в городе Дзержинске, впору было перепугаться, но ничего. Бог милостив, никто, кроме паразитов, пока, вроде, не помер. Сказал только:
- Ничего. Справлялись не хуже прочих.
- ... не может быть и речи! Это место не для живых людей!
- Вон оно ш-што, - Костоправ взбесился мгновенно, позабыв про то, с кем говорит, и что ему может быть за лишнее слово, - а рабочим, значит, можно лежать?! Они у нас, значит, не люди?
- Ладно. - Министр мгновенно остыл, начав мыслить в конструктивном духе. - Посмотрим, что тут можно сделать.
Со временем сделали, вообще говоря, все. Но сборный домик со специальным интерьером стоял на берегу тихой реки уже утром. Пластиковый электромобиль с топливным элементом на СКГ, - один заряд на две тысячи километров и три зарплаты заводского инженера, но неважно, - совершенно бесшумный, со специальной конструкцией кузова, чтобы с удобством грузить калеку. И, как положено, изгородь с воротами и КПП.
* "Анти-Хитин". Вещество, в микроскопических количествах необратимо нарушающее синтез хитина. Губит всех насекомых, и не дает развиться их потомству, будучи совершенно нетоксичным для позвоночных. Долго числился в секретных, потом стал одним из самых продаваемых товаров принеся СССР огромную прибыль, потом - запрещен за избыточную эффективность. Очень стойкий, он долго циркулировал в окружающей среде, губя и угнетая ВСЕХ членистоногих. В ряде случаев это имело по-настоящему фатальные последствия.
- И почему я? Мужики, сколько раз можно повторять, что я хирург. Костоправ, можно сказать.
- Не придуривайся. С костными структурами разобрался, и тут разберешься. Опыт работы со всей этой аппаратурой есть только у тебя, а у нас совершенно нет времени.
- Так то кости...
- Могу повторить еще раз: не придуривайся. Я читал твои так называемые "заметки", и знаю, что это другой уровень по сравнению со всем тем, что есть сейчас. У нас и в мире. Причем не следующий уровень, а... короче, ты пропустил несколько следующих. Как будто перелистал.
- Интересно получается. Я сам ничего такого не понял, а ты, выходит, увидел что-то такое. Кстати, - может быть, объяснишь, как ты это сделал? У меня там терминология доморощенная, сам называл то, что никак не называется.
Вадим молча сунул ему вычерченную на листе in qwarto схему, не больно красивую, но чудовищно кропотливую, в подробностях, с кружками, стрелочками простыми, двойными и пунктирными, помеченными знаком вопроса.
- Не я. Студент Петров. Отдельно от твоих костей никакой такой крови, включая иммунитет, не существует. И сосудов кровеносных и лимфатических - тоже. И стромы мякотных органов. Все это, похоже, одно целое по происхождению и функции. И ты это знаешь. Только почему-то предпочитаешь не брать в голову.
- Она у меня не приспособлена для таких штук, - мрачно сказал Костоправ, - только начинаю думать о чем-то в этом роде, и чувствую, как плавятся мозги. Уж будь добр, - сам. Аппаратуру как-нибудь освоишь.
- Не выйдет. Вдвоем придется сидеть. По крайней мере, сначала.
- Втроем. Еще студента твоего. И, по-моему, он и без нас бы справился.
Пока узкий круг людей, имеющих хотя бы слабое подобие представление о предмете поиска, занимался высоконаучными исследованиями, надо было как-то жить. Лаборатория "Л" разрабатывала все новые противовоспалительные средства, они даже помогали какое-то время, а потом, как положено, переставали.
- Мы возьмем "прототипы"* и обработаем их вне организма так, что они сами будут вырабатывать "выключатель"** того гена, который производит вредные антитела и, - обратите внимание! - все продукты со сходной структурой***. Точно так же, кстати, поступает природа****, чтобы исключить агрессию против своих тканей. Мы размножим обработанные прототипы и заменим ими все остальные.
- А их куда?
- Как положено. Под нож, как бруцеллезное стадо.
- Тоже ничего себе задачка.
- Да. Теперь есть яды, которые нарушают процесс митоза, и поэтому гибнут только быстро делящиеся ткани. Сам понимаешь. Сказать, что это палка о двух концах, - еще ничего не сказать. Под ударом оказывается весь эпителий, включая кишечный, все кроветворение. Развлечение не для полупокойника, которого мы имеем. Но у нас - особый случай, новый случай, и поэтому я предлагаю другое: ты все время твердишь, что хирург? Вот и задренируешь ему грудной коллектор.
- На истощение?
- До упора. До белых лимфоузлов. Это часов семьдесят - семьдесят пять. И сразу же запускаем наших диверсантов, пусть обживаются. На это время сунем его в стерильный бокс и прикроем совиридом с флорицидом.
- Красиво. А как быть с "резидентами"***** в костном мозгу? Хотя, - он перебил сам себя, - пока они размножатся, пока специализируются в агрессивную линию... Мы за это время, если Бог даст, доведем до конца ортопедическую часть, и, - слушай! - сменим, от греха, "мишень"*. Так что с самого начала будешь готовить "выключатель" и на новый, и на старый вариант. Понял? Прежняя агрессивная линия сидит тихо, потому что не на кого кидаться, а новая просто не появится, потому что, вроде, все в порядке. Красиво?
- О! Нет слов! Только мы все это с тобой обсуждаем так, как будто всерьез надеемся его вылечить. А шансов у него, - и у нас! - между нами говоря...
- Да, - Костоправ сразу же поскучнел, прикидывая, как будет укладывать негнущееся, перекошенное, только что в узел не завязанное тело на операционный стол, да каким побытом наладить поступление кислорода в легкие пациента при такой шее... Это вам, надо сказать, не молекулы лепить, - с шансами у нас и впрямь не очень. Ты знаешь, на что уповаю? Ты будешь смеяться...
- Вот это - нет. Не с чего.
- Не тот старичок, чтобы позволить себе просто так сдохнуть. На одном характере вылезет. А еще я рассчитываю на одного пацана. Если он не задренирует коллектор, его не задренирует никто. А я - пас.
* В ТР - "предшественники" - полипотентные ("стволовые") или частично дифференцированные клетки, способные к делению. Если заблокировать синтез какого-либо продукта на этой стадии, блокада будет касаться и всего их "потомства", включая специализированное.
** На самом деле "выключателей" много, с разным механизмом действия. В данном случае, вместе с синтезом И-РНК, с которой синтезируется нежелательный белок, запускается синтез комплементарного ей кусочка, по избытку, он - блокирует ее где-то посередине, и в результате трансляции получается лишенный активности белок, идущий в брак. Сколько бы потомков ни было у обработанной клетки-предшественника, данная функция у них будет отключена, поскольку "выключатель" синтезируется самой клеткой, его не надо добавлять извне, как лекарство.
*** Помимо "растворимых" антител, у иммунных к тому же антигену Т-клеток на поверхности экспрессируется рецептор, по специфичности (и, следовательно, структуре!) сходный со специфичным антителом. Без этого полноценный иммунный ответ тоже невозможен.
**** Формирование т.н. "иммунологической толерантности" во внутриутробном периоде. Там основной механизм несколько иной, но приводит, по сути, к тому же результату: потенциально агрессивные к собственным тканям линии иммунных клеток просто не развиваются, будучи изначально блокированы.
***** В данном случае речь идет о пресловутых "стволовых клетках" и тех предшественниках лимфопоэза, которые находятся в костном мозгу и не "вымываются" при дренировании грудного лимфатического протока.
Проснувшись поутру после очередного надругательства над его несчастным телом, - он именовал это "увеличением пыточного довольствия", шутка, совершенно непонятная иностранцам, - он вдруг почувствовал, что болезнь ушла. Не отступила, как это бывало за эти годы много раз, не затаилась в засаде, чтобы, выждав, накинуться на его тело с новой свирепостью, а просто ушла. Неуклюжие, избыточно-аляповатые, не умеющие себя вести варварские врачи просто отключили ее, как отключают эти свои машины, когда в них проходит надобность. Грубо, просто и бесповоротно, без всяких полутонов. Сомнений у него не было: это копию можно спутать с подлинником, но не наоборот. И точно так же ремиссию можно принять за выздоровление, а выздоровление за ремиссию - никогда. Кроме этого, он умел чувствовать свое тело куда лучше, чем большинство европейцев.
То, что блокирующий олигонуклеотид-"выключатель" встроился туда, куда нужно, чуть ли ни с первого раза, блокировав развитие агрессивного клона, недостаточно назвать просто везением. При том уровне знаний вероятность благоприятного исхода равнялась примерно одному к пятидесяти. Но есть такая закономерность: в случае предприятий по-настоящему дерзновенных судьба на время как бы отключает закон Финнегана, отказавшись от обычных своих пакостей. Когда потомки до мельчайших подробностей воспроизвели самолет братьев Райт, копия не смогла даже оторваться от земли. Колумб с первой же попытки доплыл до Америки, а Амет-хан умудрился приземлиться на боевом блоке, летевшем втрое быстрее орудийного снаряда. У профессора Чазова волосы вставали дыбом, когда он, спустя десятилетие, вспоминал, как лечил стрептокиназой тромбоз мозговых сосудов у маршала Жукова. Говорил, что, зная все то, с чем столкнулся потом, не решился бы ни за какие коврижки. И тут хамское терапевтическое средство, - после первой удачи метод пришлось два года доводить до уровня, когда полный успех достигался хотя бы в семи случаях из десяти, - сработало, как обычное чудо-лекарство, которых в бурной истории последних двух столетий на самом деле случилось не так уж мало. Старая, добрая хина. Аскорбиновая кислота. Инсулин. Пенициллин. За каждым из этих веществ миллионы, десятки миллионов спасенных жизней, новые освоенные земли, увеличение средней продолжительности жизни на годы. Да мало ли что еще. Убийственную реакцию как будто бы отсекли, оставив нетронутым все остальное. Потом, когда "доктор Рэма" в те времена бывший по статусу студентом-старшекурсником, доведет до успешного завершения "Проект "Мезенхима" группу методов так и назовут "хирургией мезенхимальных функций", ХМФ. Название приживется, хотя, со временем, перестанет соответствовать неизмеримо расширившемуся содержанию. Впору будет говорить о "пластике онтогенетических процессов", без искусственного выделения одного зародышевого листка из трех имеющихся.
Остальное, как, может быть, слишком самоуверенно, сказал Костоправ, было "делом техники".
Это легко сказать, когда не тебя, неподвижно лежащего на сгорбленной спине, за голову подвешивают на "петле Глиссона" придавая пыточному топчану "угол наклона пятнадцать-двадцать градусов", - и так часов на пять, каждый день, две недели подряд, пока проходят трансформацию чуть ли ни все позвонки, включая крестец.
А ты всего-навсего лепишь из специальной мастики каждый позвонок в натуральную величину, поотдельности, а каждое их сочленение - само собой, в варианте "как есть" и: "как должно быть", причем с рентгеном усердствовать нельзя, и приходится совершенствовать связь с комплексами, выйдя по этой части на совершенно иной технический уровень. То, что он, вообще говоря, не скульптор, Костоправа не смущало ни на секунду. Как это нередко бывает с подобными людьми, он искренне не понимал, как это можно не суметь вылепить вещь, форма которой тебе досконально известна. Скорее, не справился бы скульптор, разве что какой-нибудь Леонардо да Винчи, но их не напасешься на всех. Кстати, о Леонардо: отдельные участки модели "как есть" еще и приходилось раскрашивать в разные цвета в зависимости от толщины слоя, подлежащего удалению и замене Компьютерные программы, способные выполнить то, что он в том случае творил и правил, по сути, вручную, написали только лет через двадцать - двадцать пять.
Процесс приходится вести мучительно медленно, поскольку "комплексы" - и впрямь машины мощные, тепла выделяют много, и слишком легко не доглядеть, "заварив" сосуды костей и денатурировав нервные волокна корешков спинного мозга. Поэтому, вопреки исходным благим намерениям делать позвоночник последовательно, работать приходится все-таки по всей длине, но понемножку, преобразуя слой не больше двух-трех десятых миллиметра толщиной за час, сокращая эту величину до одной десятой в местах особенно ответственных. Позвоночник, ребра, их сочленения с позвонками и грудиной. Все это время в области крупных артериальных стволов непрерывно находились пузыри со льдом, а в разгар работы, когда в организме старика одновременно работало около пятисот граммов "комплексов", кровь его пришлось охлаждать вне организма. Специальным насосом перекачивали через "холодильник" триста "кубиков" в минуту, полностью заблокировав свертываемость. Подобного рода проблемы возникали и разрешались буквально все время, ежедневно, и на решение некоторых "мелочей" приходилось тратить дни и недели.
Все "чудеса" которые ему доводилось совершать до сих пор, были не то, что детской игрой, их можно было не принимать в расчет. Время от времени Костоправ вдруг останавливался, разводил руками и говорил, с искренним удивлением:
- А больной-то, несмотря на все наши старания, - еще жив!
После успешного, - тьфу-тьфу! - завершения эпопеи с позвоночником, дело пошло все-таки легче. То ли за это время накопились типовые решения многих проблем, то ли кисти со стопами, при всей их сложности, оказались более простым в работе материалом, но напряженность лечебной работы постепенно спадала. Теперь Костоправ работал с больным практически в одиночку, но "мобилизованные", вопреки его ожиданиям, вовсе не спешили восвояси. Как всегда бывает с временными, вынужденными союзами, почти сразу же по окончания битвы у союзников немедленно возникли разногласия по части дальнейшего пути, жизнь стремительно разводила их в стороны, но ни один из них не остался прежним. Вроде бы успешно законченная, работа оставила после себя колоссальное количество научного "сырья" в виде перспективнейших тем, которые практически не удалось разработать ввиду жестокого цейтнота. Обычное дело в те времена. Потом хватило лет на сорок интенсивной работы, если не больше.
- Вы знаете, как ни странно, но я раньше считал себя иммунологом...
Евгений Тареев, понятно, ни у кого, ничего не спрашивал.
- Я тут у вас побуду, - сообщил он, - попробую с нефритами. Так что организуйте-ка палаты под моих больных. - И успокоил. - Там немного, десятка полтора-два...
Что касается студента Петрова, то его, во-первых, никто не спрашивал, поскольку оказался необходим буквально всем ученым мужам. Старшие товарищи без него были, как без рук. Хватило бы, понятно, этого "во-первых", но он и сам, мягко говоря, никуда не спешил. У каждого стоящего человека, если поискать, сыщется свое "стержневое время", месяц, два, редко - три, когда молодой человек окончательно определяется с жизненным выбором, уже по уму, но еще со всем жаром юности. Этот случай следует отнести к особенно показательным: получив в свое распоряжение всю мощь СОКР, работая в области, по сути, неисследованной, он далеко обогнал старших товарищей во владении новыми методами. Как экспериментальными, так и, что еще важнее, методами мышления. То, что они осваивали, как нечто внешнее, дополнительное, стало для него основой присущего ему способа думать. Нередко человек превращается из старательного новичка-исполнителя в профессионала как бы толчком, дотоле разрозненные умения и рецепты складываются в систему автоматически применяемых рабочих навыков, которая в дальнейшем только расширяется и уточняется на собственной базе. Деревья складываются в лес.
Но тут и с исходными данными все было в порядке. Например, уже в самом начале работы, ощутив, что человеческая голова не в силах вместить все прямые и косвенные, внутренние и внешние связи иммунной системы, через медиаторные субстанции и прямой контакт, он предложил смоделировать ее в виде аналоговой схемы. Чисто техническое решение, которое никому даже не пришло в голову, а ему казалось совершенно естественным. Вот только модель позволила ему обнаруживать, каких звеньев не хватает, - и находить, что именно соответствует недостающим звеньям, их. Как бы ни большая часть экспериментальной работы в эти бесконечные месяцы стала делом его рук, и именно тогда у него в голове начали складываться первые контуры будущей "Мезенхимы".
Сказать, что его вылечили, значит, не сказать ничего. Тело не просто обрело прежнюю подвижность, такой легкости в движениях он не ощущал со времен давно прошедшей юности. Да, он был пока еще несколько неуклюж, не привык пользоваться мышцами, которые теперь крепятся в несколько иных местах, нежели те, к которым он привык за время болезни, но привыкание идет быстро, он день ото дня становится все более ловким и выносливым. И вообще это не так уж важно. Все равно происшедшее походило на чудо. Нет. Это БЫЛО настоящим, без примеси, чудом. Совершенно недопустимо, невозможно и нестерпимо, что на подобные чудеса способны только тупые носатые варвары. Пусть одаренность их велика, как Небо, это не изменит сути: они чужаки. Но это не тот случай, когда чужое имущество следует уничтожить, не сделав даже попытки его просто присвоить. Разумеется, не грубо, он все-таки не дома, но в меру присущего ему умения.
Когда Костоправ узнал, что его иностранный пациент желает с ним побеседовать, удивлению его не было меры. С самого начала тот, мягко говоря, не проявил особой общительности. Если точнее, он, по большей части, вообще молчал и только изредка, далеко не каждый день, бросал отрывистые, почти односложные замечания, которые переводил присутствующий здесь аккуратный, блондинистый толмач со специфическим взглядом. По требованию китайца, он присутствовал во время лечения непрерывно, только изредка сменяясь менее квалифицированным собратом. То, что тут же постоянно присутствовал один из бессловесных до немоты китайских красавцев, само собой разумеется. Они были похожи, то есть, настолько, что Костоправ не сразу понял, что это не одно и то же лицо. Теперь - отличал, но, парадоксальным образом, все время забывал, кто из них - Хо, а кто - Пэн.
И вот теперь, изволите ли видеть, аудиенция. К чему бы это? Хочет объявить благодарность от всего многомиллионного китайского народа и от себя лично? Ой, вряд ли. Не тот человек: либо искренне считает, что обслуживание по наивысшему, запредельному разряду ему полагается само собой, либо, как положено пахану, ведет себя с хамским высокомерием вполне сознательно.
- Цзян Фу-хуа приветствует вас, - перевел толмач со специфическим взглядом, - и просит удостоить его беседы за чаем. Он говорит, что это довольно-таки приличный сорт, и что, как оказалось, не все еще уничтожено...
Врачу не понадобилось много времени, чтобы понять: сановник планирует какой-то серьезный разговор, и вопрос состоит в том, насколько хорошо он понимает, какую именно службу представляет переводчик. Потому что, насколько это зависит от него, он воспрепятствует обсуждению любых тем, которые покажутся ему сколько-нибудь серьезными. И что тогда?
После очередного, довольно длительного, с паузами, пассажа китайца, толмач тоже сделал паузу, а потом перевел:
- Товарищ Цзян выражает восхищение достижениями советской медицины и от всей души благодарит за оказанную помощь.
Товарищ Цзян, подняв изломанную бровь, вопросительно глянул на этого своего красавца, и тот вдруг разразился быстрой тирадой на китайском.
А потом, выслушав ответ принципала, заговорил на русском. Похоже, сановник и впрямь привык иметь все самое лучшее, потому что русский язык красавца был практически безукоризненным. Может быть, - слишком правильным, но это далеко не сразу и далеко не каждому могло броситься в глаза.
- Цзян Фу-хуа сообщает, что не говорил ничего подобного, и выражает удивление, что его слова при переводе подвергаются искажению. Он не считает квалификацию переводчика достаточной и более не нуждается в его услугах. - Он обернулся к казенному переводчику. - Вы свободны и можете удалиться.
Тот замер, буквально раздираемый надвое противоречивыми инструкциями. Само собой, он должен был присутствовать при каждом разговоре, все запоминать и подробно излагать, - но, с другой стороны, он, - да никто! - в общем, не имел никакого права навязывать свое общество высокопоставленному коммунистическому мандарину, примерно третьему лицу в табели о рангах СРК.
- И если неумелый, не умеющий себя вести и не слишком умный переводчик будет по-прежнему находиться в помещении, уйти придется Цзян Фу-хуа с гостем, но за этим уже последует официальный протест...
В переводе на русский, - международный скандал, небольшой, но ему - хватит. Сотрут в порошок, между прочим, походя. А вот если уйти, то тогда вряд ли кто-нибудь, когда-нибудь, хоть что-то узнает. Огласка того, что какие-то скрытые разговоры вообще имели место, вовсе не в интересах высокого гостя.
Церемонии имели место, но, вопреки ожиданиям Костоправа, вовсе не были избыточными. Ничего не боящиеся бандиты общегосударственного масштаба, как правило, люди деловые.
- ... ваше уважаемое руководство, при всей своей энергии и навыке, грешит определенной узостью мышления. Печально видеть догматизм у таких сравнительно молодых людей. И знаете, в чем, на мой взгляд, состоит главная ошибка вашего руководства?
Вопрос явно не нуждался в ответе, гость совершенно определенно предпочитал слушать самого себя, а вот ответ по существу имел бы характер сомнительный. Как будто он признает перед сомнительным иностранцем, что его руководство ВООБЩЕ совершает ошибки.
... - оно ведет себя с людьми, как с грязью, даже если это совсем не так. Достойные люди заслуживают достойного же отношения, и недопустимо относиться к ним, как к слугам самого низшего разряда.
Чья бы корова мычала. Уж по части наглого высокомерия всем нашим куда как далеко до тебя одного. Хотя, если повспоминать, пара-тройка персонажей, чтобы под стать, сыщется. Таких, которым уже для начала разговора необходимо втоптать подчиненного в грязь. Иначе они плохо себя чувствуют и начинают чахнуть, как, по слухам, чахли людоеды, лишенные человечины.
... - на вашем примере это видно особенно ясно. Вам не особенно нужно ваше начальство. Это оно в вас нуждается, а если не нуждается, то будет нуждаться через год. Или через пять лет. А если не они сами, то их жены, дети или родители. И только это, в конце концов, важно. Поэтому для меня совершенно непонятно, по какой именно причине вы соглашаетесь на ваше униженное положение?
- Простите, - с невеселой улыбкой вклинился в речь гостя Костоправ, - это все я понимаю. Боюсь, что даже слишком хорошо. Лучше, чем хотелось бы. Я не понимаю только, - к чему весь этот разговор? Это прелюдия к какому-то конкретному предложению, или светская беседа ни о чем?
- Самым близким определением будет, пожалуй: "Обозначение позиции". Если у себя дома вам будут мешать работать, - в силу недопонимания или дурной привычки помыкать людьми, как скотом, - вы всегда будете радушно приняты в моей стране. Условия для работы назовете сами. Любые условия. Включая, разумеется, такую мелочь, как свободное перемещение по миру с тем, что республика по-прежнему будет защищать вас всей мощью.
- Какая щедрость...
- Ни в коей мере. В крайнем случае, - некоторый риск. Хотя, что касается самого товарища Цзян Фу-хуа, он совершенно уверен, что любые затраты окупятся сторицей. Сохранением работоспособности ценных работников, снижением затрат на инвалидов, сильным импульсом к развитию и значительным политическим влиянием, поскольку любые владыки тоже болеют. А самое главное, миллионы, если не десятки миллионов людей нуждаются в том лечении, которое можете дать только вы, и готовы отдать за него все, что у них есть. Другие, понимая это, готовы все, что у них есть, вложить в ваше дело. Это обозначает большие деньги. В перспективе, скорее, даже очень большие, огромные. Сопоставимые с нефтью или выплавкой стали.
- Передайте товарищу Цзяну, что я благодарю за добрые слова и щедрое предложение, но только я не могу принять его по целому ряду причин. Отпустить меня не отпустят, а нелегальная эмиграция для меня и морально неприемлема, и технически невозможна. У нас подобное прямо считают изменой Родине. А без технической поддержки наших лабораторий и советской индустрии мои особые возможности сводятся, практически, к нулю. Кстати, я всего-навсего хирург, и без своих товарищей тоже практически ничего не смог бы сделать. Это не ложная скромность, а самая чистая правда, потому что кости вам правил я, а вот вылечили вас именно они. Кроме того, я лечу людей не ради денег. Я выбрал свой путь, дело мне нравится, а того, что мне дают, на жизнь, в общем, хватает.
Цзян Фу-хуа, выслушав перевод, покивал, но как-то чисто формально, в знак того, что - понимает, но в глазах его при этом стояло странное выражение. Вроде легкой жалости, как к безобидному дурачку. Но он немедленно улыбнулся, а улыбка, - лучший способ стереть с лица все оттенки чувств. Не дать себя прочитать.
- Товарищ Цзян говорит, что вы, в основном, правы, но учитываете не все э-э-э... нюансы. Вода течет вниз, события текут в направлении самого естественного порядка вещей, правильного. То что вы, - старик быстро вставил пару слов, - да, с товарищами, - служите, безусловно, правильно. То, что вы находитесь на побегушках, - совсем нет. Потому что это существенно разные вещи. Наиболее печально, что каждый ваш успех заставить их убедиться: достаточно нажать посильнее, - и вы исполните любое, самое нелепое их желание. Поэтому бесцеремонное, разрушительное давление будет только нарастать. И насчет денег. Очень большие деньги совершенно отличаются от денег обычных и даже просто больших. Очень большие деньги обозначают, что в продвижении вашего дела кровно заинтересованы десятки или даже сотни миллионов людей. А, значит, могут быть сосредоточены усилия и ресурсы, не уступающие возможностям целых стран. Возможности, которых нет ни у какой группы лиц, даже самых влиятельных. И это, в свою очередь, тоже правильно, потому что самые важные дела не должны зависеть от капризов и интриг э-э-э... мандаринов. Они для этого слишком важны. В то же время, при необходимой мере самостоятельности, вы получаете возможность мобилизовать для своего дела столько ресурсов, сколько вам понадобится.
А хорошо говорит, собака! Убедительно, умно. Мысли глубокие и, в то же время, практичные. Понятные, но, для пущей убедительности, с нужной толикой восточного колорита. Одно слабое место: если бы я, сдуру, согласился, никто вам не помешает надеть на мою шею новый ошейник. И я точно так же буду ходить на задних лапках.
- Простите, но мне показалось, что вы говорите о деньгах со слишком большим почтением. Для коммуниста-то. Вроде бы даже их превозносите.
Варвар боится решать, а оттого, как водится, прибегает к бесплодным умствованиям. Болтовне. Ничего, суть вещей все расставит по своим местам.
- Это хорошее орудие. В мире, где пока еще господствует капитал, одно из самых лучших. Я очень надеюсь, что вы все-таки получите возможность убедиться в этом на собственном опыте.
- Тупость варваров достойна удивления. Они ведь искренне не понимают, что такое целительство может быть товаром не хуже, чем нефть, оружие или пища. Им это даже не приходит в голову, в том числе ему. В первую очередь ему. Поразительно! Поразительно!
- К сожалению, он не просто врач. Он еще и лицо, допущенное к совершенно секретной информации технического и военного характера. В соответствии с законом СССР лица, отнесенные к так называемому "Первому Списку", могут покидать страну только в исключительных случаях, только в составе официальных делегаций и на срок, не превышающий недели. И ни в коем случае - на работу и длительное проживание.
- Товарищ Цзян хочет знать: он - настолько компетентен?
Ответил, не прибегая к услугам переводчика, генерал Калягин, и ответ-то был совершенно формальным, но, отвечая, он вдруг осознал, что говорит сущую правду. Истину. Ее просто до сих пор никто не проговаривал вслух, и, поэтому, до его слов, она вроде бы и вовсе не существовала. А теперь - будет, и с ней придется считаться, как со вполне реальным фактором, потому что однажды произнесенных слов не вернешь.
- На всю страну не больше десяти человек такого уровня. И один, чтобы, при этом, врач...
- Товарищ Цзян выражает свое глубокое сожаление. Товарищ Цзян говорит, что при социализме медицина не должна быть секретной. При всех обстоятельствах, которые он хорошо понимает, в этом есть что-то в корне неправильное, не так ли? Иметь возможность помочь множеству страждущих, и держать эту возможность только для себя, для одной страны, - это выглядит не слишком морально. Возможности ваших замечательных докторов слишком велики для одной страны, даже такой великой. Товарищ Цзян настоятельно, рискуя быть невежливым и слишком навязчивым, рекомендует советским товарищам посмотреть, что тут можно сделать, если специалисты не могут покидать своей страны. Возможно, следует основать крупные лечебные комплексы, в которых предусмотрен прием большого количества иностранных граждан. Возможно, следует организовать широкое обучение иностранных студентов...
Даже только представив себе, что будет представлять собой подобная затея, генерал Калягин почувствовал, как его обдало жаром. Боже. Надеюсь, что не доживу ни до чего подобного.
- ... товарищ Цзян, со своей стороны, мог бы помочь с организацией отбора кандидатов среди студентов СРК...
Ага. Этого-то нам и не хватало. Только прикинув, - а он не специалист! - чему именно придется учить, до каких примерно вещей допустить этих студентов, какие именно пособия предоставить в их распоряжение, в пору было прийти в ужас. Но приходится признать, что он обозначил проблему, на которую мы не обратили, настоящего внимания. По сути, НИКАКОГО внимания. После войны прошло двенадцать лет, мы прошли такой путь, что голова кружится, а вот замечать, оказывается, так и не научились. Непременно нам нужен взгляд со стороны.
- Скажите товарищу Цзяну, что я обязательно передам руководству его пожелания. Лично передам и разъясню позицию гостя Ивану Даниловичу. Товарищ Цзян знает, - это гарантия того, что вопрос будет рассмотрен по-настоящему неформально.
Это - да. К Черняховскому Цзян Фу-хуа относился всерьез. Пожалуй, как к равному, но, в силу того, что тот. Зачастую, умел действовать непредсказуемо, его приходилось считать даже более сильным игроком. В некоторых отношениях, потому что в его навыках управления людьми и процессами в народе чувствовались определенные пробелы. Отсутствие той, отточенной тысячелетиями традиции, которая во всей полноте осталась только в Поднебесной. Но серьезно, очень серьезно. Как бы ни пожалеть, что Большому Вану будет подана такая идея. Тем более, что этот, - тоже опасен, хотя и по-другому. Аудиенцию пора заканчивать, но последнее слово, во всяком случае, следует оставить за собой.
Глядя в глаза Калягину китаец быстро проговорил по-китайски:
- Передайте генералу, что нежелание решать проблему такого масштаба обозначает только, что ее решат без вас. Это не угроза, не попытка шантажа, а истина.
Переводчик, понимающий его с полувзгляда, разумеется, и не подумал переводить, а Цзян Фу-хуа повернулся к нему, и как ни в чем не бывало, продолжил уже в расчете на перевод.
- На этом Цзян Фу-хуа еще и еще раз выражает свою благодарность советскому руководству за готовность оказать помощь, просит передать слова восхищения почтенному доктору, и желает попрощаться. К сожалению, за время болезни порученные ему дела пришли в прискорбный беспорядок, и поэтому он вынужден спешить.
Как Калягин и опасался, разговор с начальством поначалу складывался нелегко. При всем своеобразии мышления Черняховского, при врожденной и специально выработанной способности увидеть за мелочью - серьезную перспективу, бесконечно занятый Воевода Сибирский поначалу никак не мог взять в толк, с какой стати ему с таким упорством твердят об успешном лечении китайца. Пусть даже и давнего знакомца Ивана Даниловича? Вылечили, - ну и хорошо, ну и молодцы. Честь и хвала, как говорится. Ему-то об этом зачем знать? Важная шишка? Ладно, спросим по-другому: от него-то что здесь зависит? Что от него требуется?
Сейчас даже представить себе трудно, что в те времена даже самые умные и прозорливые люди в СССР не воспринимали медицину в качестве отрасли промышленности. И, тем более, отросли, потенциально колоссальной как по вложениям, так и по обороту, и по дивидендам. Не видели в упор, хотя размах работ того же Костоправа по восстановительной хирургии и сложному протезированию уже имел вполне себе промышленный масштаб. Воистину, сила предрассудка достойна всяческого удивления. Калягин, - понял, честь ему и хвала, но у него, надо признать, был собеседник, обладавший прямо-таки уникальным даром убеждения. Не хочешь, а дойдет. Надо быть на редкость тупой, толстокожей, бесчувственной скотиной, чтобы не дошло. Лично у него не имелось и десятой доли того дара убеждения. Особенно по отношению к начальству, а Иван Данилович, при всех его достоинствах, все-таки наш, родной начальник. И, к тому же, слишком давно. Больше десяти лет. Ему оставалось только терпение.
- Я объясню. Во-первых, до сих пор эта болезнь считалась неизлечимой, и лечение разработали прямо на месте, в считанные месяцы. Насколько я понял, это что-то вроде ревматизма, и болеют им миллионы людей. Во-вторых, все вместе, разработка и лечение, с учетом отвлечения уникальных и по-настоящему незаменимых специалистов, обошлись в цену "СБ - 4", если не дороже. В-третьих. Слава богу, нас с вами это не коснулось, а так люди, у которых что-нибудь такое, готовы на все и хватаются за любую соломинку. Особенно если дело идет о женах, детях, или, не дай бог, внуках. Готовы ехать к какому-нибудь африканскому колдуну на реку Конго, - и едут. Ловятся все слухи, используются все источники информации. А тут никакие не колдуны, причем китаеза, насколько я его понял, молчать вовсе не собирается.
- Ну?
- Сейчас, товарищ маршал. А теперь представьте себе, что к нам обратился Эйзенхауэр, Иден, или Торез. А потом Дюпон, Эрикссон, и внучатый племянник барона Ротшильда. Причем они твердо знают, что больше им обратиться не к кому. Такие люди, когда что-то касается их лично, все выясняют до конца. Чтобы не было недомолвок.
И увидел, что маршал на секунду замер. До него дошло. Слова, до этого бывшие родом шума, проникли в его сознание. Оказывается, вот что называется "проникнуться".
- Продолжай, - проговорил он достаточно неприятным голосом, - я внимательно слушаю...
Пока что до него дошел только масштаб возможной головной боли совсем нового сорта.
- Да, - кивнул Калягин, - первый десяток пойдет бесплатно, за казенный счет, по цене реактивного истребителя за голову. А вот следующие сто будут не столь знамениты, но, возможно, не менее богаты, и заплатят, сколько скажут. А следующие тысяча - не столь богаты, но отдадут последнее, а если не хватит, то займут. Но это фигуральное выражение, поскольку даже сверхбогатеев и знаменитостей, не просто сильных, а - самых сильных мира сего будут тысячи, а отказать у нас уже не будет права.
- Одна поправка, - угрюмо проговорил Черняховский, - те, кого ты назвал "первым десятком", тоже заплатят. Только не деньгами. Если не закончить дело абортом прямо сейчас, мы попадем под такое давление со всех сторон, под такое давление...
- Боюсь, заканчивать поздно. Хотя бы потому что закрыть Америку еще труднее, чем открыть. Эта китайская сволочь на прощание сказала мне, что если мы не захотим заниматься этим делом, его сделают и без нас... Кстати, он вообще, - кто? Откуда взялся? Другой бы "спасибо" сказал, а он нам прочитал целую мораль.
- О, по части морали он редкий специалист, не грех поучиться. Странно, как вы умудрились не столкнуться еще десять лет тому назад. В молодости торговал опиумом в Гонконге, не на первых ролях, но все-таки. Не брезговал живым товаром. Потихоньку разбогател, поэтому был, в основном, за Гоминьдан... По слухам, даже вешал коммунистов в Нанкине, но японцев, надо отдать ему должное, не одобрил и дел с ними не имел. Всерьез приподнялся после сорок третьего, особенно с началом строительства Магистрали. Можно сказать, круг его жизни замкнулся: он снова торговал живым товаром, но уже в других масштабах. Продавал соотечественников - нам, на стройку, причем, что интересно, брал не только с нас, но и с них. Они ему, кстати, по сю пору до смерти благодарны и почитают, как отца родного... Постепенно приобрел такие связи и влияние, что в СРК стал чем-то вроде министра внутренних дел с не слишком определенными, но широкими обязанностями и полномочиями. Следит за тем, чтобы дела - шли, и этому не мешала никакая идеология. Хотя. При всем цинизме, вовсе идеологии не лишен: крайний шовинист. Так что очень, очень высокоморальный товарищ. Они с Дэном - большие приятели. А! Забыл самое главное: когда приключилось покушение на Чжу, спасение Председателя и разгром заговора чуть ли не личная его заслуга. Мао оказался засвеченным по полной форме, так, что едва усидел...
- Помню. Это после этого он пошел на компромисс.
- Не пошел, а вынужден был пойти. Большая разница.
- Об этом история умалчивает. И, насколько я ее знаю, будет молчать и дальше. Мы можем только догадываться, как там было на самом деле.
На самом деле было весело. Только что избывшая одну гражданскую войну страна стремительно, на глазах делилась в себе, готовясь к новой. Все доселе существовавшие разногласия и противоречия как бы приобрели определенность, и все послереволюционные силы поляризовались. Чуть ли ни впервые за всю бесконечную историю усобиц в Поднебесной можно было пренебречь какими-либо местными интересами и силами, их стерли в порошок на прежнем этапе, и теперь к последнему столкновению готовились всего только два лагеря, две полярные силы. И нет нужды, что и те, и другие называли себя коммунистами: дойди до горячего, война шла бы без компромисса, на полное уничтожение одной из сторон. Слишком сильна была привычка решать проблемы силой, слишком низкой за последние десятилетия стала цена крови и жизни, не было необходимости решаться на убийство, потому что решимость эта присутствовала исходно и все время.
Историки любят спорить, какая из сторон все-таки обладала большими силами и шансами. Похоже, на тот момент сторона Мао Цзе-дуна была все-таки сильнее. Похоже. Вот только полную ясность в этом вопросе могло дать только прямое столкновение, "схватка двух тигров", война. Войска с обеих сторон пришли в полную боевую готовность, полным ходом шла мобилизация резервистов "первой очереди", рабочие оборонных заводов переводились на казарменное положение. Дойди до дела, боевые действия велись бы на другом, качественно-новом уровне организации, и даже в случае полной победы одной из сторон, от нее тоже осталось бы не так много. Условный "Север", многократно уступая по численности населения, обладал куда лучшим вооружением, отменно обученной армией, подавляющим превосходством в воздухе и новехонькой, с иголочки, оборонной промышленностью. Производство весьма современного химического оружия в Маньчжурии северяне наладили сами, без помощи северного соседа, и, в отличие от Германии во Второй Мировой, им не нужно было опасаться симметричного ответа. Братоубийственная война нового времени, в стиле крупнейших битв Второй Мировой, имела все шансы если и не уничтожить, наконец, Китай, то сократить его население раз в десять. Были, знаете ли, прецеденты, - и это без применения убийственной техники середины ХХ века. И уже, как положено, собирались стервятники: вблизи от берегов, как во времена оны, появились чужеземные эскадры, а на Тайване и Окинаве спешно расширяли и без того громадные аэродромы... Цзян Фу-хуа в те поры ловил себя на мысли: знай он, во что они все вляпаются, пожалуй, дал бы прикончить Чжу Гэ-ляна. Или, во всяком случае, не проявлял бы такого рвения в расследовании. А теперь, понятно, примирение невозможно, оба лидера совершенно очевидно закусили удила. Да и то сказать: а как, каким образом может реагировать политический деятель не на критику, не на интригу какую-нибудь, а на самую простую, откровенную попытку оппонента его прикончить? Но теперь дело сделано, они попали в ловушку, из которой не в состоянии выбраться: уступка в такой ситуации равносильна "потере лица", не в европейском поверхностном понимании, а в настоящем, конфуцианском. По сути, - политической смерти. Тогда он превзошел себя, добившись, чтобы они согласились на посредничество третьего лица. Товарищ Мао далеко не сразу согласился на кандидатуру третейского судьи, но был настолько не прав, что у Цзян Фу-хуа нашлось, чем его прижать.
Иван Данилович едва сумел заставить себя и пожать руку товарища Мао, но справился-таки. Так что имела место, разве что, мимолетная пауза. Впрочем, и она не прошла незамеченной.
Первая, и самая главная, встреча вообще стала исключительным явлением, для тех, кто понимает, - почти сверхъестественным. Черняховский не улыбался, и выражение лица имел такое, что в пору было испугаться. Мао Цзе-дун не улыбался, потому что такой уровень лицемерия оказался чрезмерным даже для него. Даже Чжу Гэ-лян, - и тот не улыбался. Ему было противно. Все это время он считал Мао во многом заблуждающимся, слишком, может быть, склонным к демагогии и вождизму, но, в общем, великим человеком и политиком. А он оказался примитивным подонком и мелким убийцей, готовым на все ради собственных непомерных амбиций.
- ... древняя мудрость китайского народа действительно представляет собой нечто уникальное и не имеющее прецедентов, по сравнению со многими ее положениями житейская мудрость других народов выглядит набором банальностей, но тут я приведу высказывание своего народа, совсем простое: худой мир лучше доброй ссоры. Я не призываю вас пожать друг другу руки. После того, что произошло, это стало бы жестом настолько лицемерным, что только усилит взаимную неприязнь...
- Простите, товарищ маршал, - голос Чжу Гэ-ляна был совершенно севшим и скрипел, так что китаец все время пытался откашляться, - но дело, к сожалению, не в личных отношениях... Да, разумеется, с этого момента я не смогу доверять ни ему, ни тем, кто его поддерживает. Но дело куда глубже. Те, на кого опираюсь я, буквально ко всему подходят по-другому, нежели его подручные... Зачастую эти подходы вообще прямо противоположны. У нас разные цели, отношение к людям, система жизненных ценностей. Мы только выглядим одним народом, а на самом деле мы глубоко различны. Для меня, для моих людей подчиниться большинству Мао Цзе-дуна равносильно отказу от себя. Это невозможно, даже если бы мы и захотели, и этого никогда не будет.
- Я постарался получше изучить ситуацию, много разговаривал с людьми и пришел к удивительному выводу. Если сам товарищ Мао еще осознает некоторую... ошибочность и невысокую... эстетичность своего шага, то многие его сторонники поддерживают это решение полностью, вполне его одобряют, и искренне не понимают, чего в нем плохого: если враг не желает разоружиться, его приходится убивать. Они убеждены в своей правоте и правоте товарища Мао, а товарища Чжу считают не то, что врагом, а отступником, предателем, и раскольником. Или, если хотите, "еретиком". А значит - врагом в квадрате, по отношению к которому можно все. А рядовые члены партии, услыхав его имя, чуть ли ни прыгают на одном месте и твердят одно: "Разобьем их собачьи головы".
- И почему только, - пробормотал Чжу Гэ-лян, - крестьян считают носителями всех добродетелей, присущих нации? Их тупость превосходит только их же тупая злоба...
- Народ всегда прав. По-другому просто не может быть. И тот, кого не устраивает его народ, должен уйти.
- Превосходно. Только как быть с теми, кто поверил мне и моим товарищам? Тем, кто мне близок по духу? Да что там, - тем, с кем у нас неплохо получается жить и работать? Бросить на перевоспитание Мао? Боюсь, они не согласятся, даже если я и пойду на такое неслыханное предательство. И воспротивятся в любом случае, со мной или без меня. А что касается присутствующего здесь Мао Цзе-дуна, то, по-моему, его мало интересует благоденствие народа. Он пойдет на что угодно ради сохранения личной власти, ему не нужен могучий Китай, если во главе его будет стоять кто-нибудь другой.
- Он говорит о каком-то общем благе, а сам в это время меняет командование воинских частей, если оно придерживается иных взглядов.
- После того, что пытались сделать со мной одним, я понял, что от вас можно ждать всего. Так как я могу рисковать вероломным ударом в спину всему моему народу?
- Опять "моему"?
- Ты отлично понимаешь, о чем я говорю, и не сможешь втянуть меня в коварный спор о словах. А если не понимаешь, то дискутировать и тем более не о чем.
- Он говорит о благе народа, а сам готов пойти на братоубийственную войну. Может ли быть большая беда для народа?
- Я не начну войну, я не одобрю ее начала, но сделаю все, чтобы нас нельзя было принудить силой, если присутствующий здесь гражданин Мао вдруг примет такое решение. Из высших соображений политической целесообразности текущего момента.
- То есть упорно идешь на раскол, а? Вплоть до нарушения территориальной целостности Поднебесной?
- Это меньшая беда по сравнению с войной. Или массовыми репрессиями, если я пойду на предательский сговор. Но мы не дадим себя резать, как скот, так что, опять-таки, войной. И, если уж на то пошло: почему бы вам не присоединиться к нашей линии?
Мао Цзе-дун молчал почти минуту, в упор глядя на оппонента, угрюмого, встрепанного, и напрочь утратившего обычное свое победительное, улыбчивое спокойствие, а потом сказал, как плюнул:
- Ваш путь, - путь полного буржуазного перерождения. А хвост никогда не будет махать всей собакой.
- Мы провели тщательный анализ сил обеих сторон возможного конфликта и, по нашему мнению, наиболее вероятен следующий сценарий. На первом этапе быстрое и сокрушительное поражение, фактический разгром войск, поддерживающих линию Мао Цзе-дуна, но на этом война не кончится. По мере смещения линии фронта на юг, расходования стратегических запасов и перманентной мобилизации все новых сил среди южного крестьянства наступление замедлится, начнется традиционная для Поднебесной война на истощение с постепенным перетеканием преимущества к... другой стороне. Но до этого, товарищ Мао, еще нужно дожить. Голод и страшное разрушение инфраструктуры, далеко превосходящее бедствия японской агрессии, слишком многих заставят вспомнить, что вы, вообще говоря, категорически не правы. В этих условиях восстание может начаться очень быстро. А в этих условиях почти неизбежным становится вмешательство внешних сил.
- Вы имеете ввиду себя?
- Внешние. Силы. Их может быть больше одной... Но я, вообще говоря, имел ввиду особые отношения тайваньских сепаратистов с США. Разумеется, существуют такие варианты развития событий, при которых мы просто не сможем оставаться в стороне, но это - самый нежелательный для СССР сценарий. У нас нет никакой внутренней, хозяйственной необходимости в военном присутствии на территории Поднебесной. Грандиозные затраты и никаких выгод. Только я никак не могу понять: почему вообще речь идет о каком-то расколе?
- А что предлагаете вы?
- Я думал, это очевидно. Так же очевидно, как для меня и уполномочивших меня товарищей. Союз.
- Опять слова. Слова, никак не меняющие сути происходящей на наших глазах катастрофы.
- Слова. - Черняховский согласно кивнул. - А насчет остального согласиться не могу. Слова, особенно определения, могут быть капканом, краем пропасти, миной с подожженным фитилем. А могут стать выходом, изменив угол, под которым рассматриваются события. Как в данном случае. Скажете "раскол" - и обе стороны виноваты и обе обвиняют друг друга. Скажете, - про то же, по сути, самое! - "союз", и не виноват никто! А, следовательно, и обвинять-то друг друга не в чем. Никто никому явно не уступил, и, следовательно, никто не потерял лица.
"Благоразумие восторжествовало!". "Два прекрасных ствола одного могучего корня!". "Два уклада, - одна страна!". "Могучий союз кровных братьев". "Два сердца - три союза: военный, таможенный, инфраструктурный". "Председатель Мао говорит своему другу Джу Гэ-ляну: "Пусть расцветают все цветы".
Так что пожимать друг другу руки все-таки пришлось. И это, действительно, было очень скверно. Почти нестерпимо.
- Плохое решение. Его не хватит, не может хватить надолго.
- Плохое. - Согласно кивнул Черняховский. - Но какое-то время прямой войны не будет, а пока это время будет длиться, мы придумаем еще чего-нибудь. Если сможем. Но должны придумать. И - знаете, что еще? У нас говорят, что нет ничего более постоянного, чем временные решения.
Мао больше всего раздражала прозрачность границы в комплексе с принципом "общего гражданства": ему казалось, что все население Юга через эти границы утечет за достатком и удобством жизни в СРК, и он пошел на компромисс только в расчете на то, что работники будут, по сути, закреплены в своих коммунах. В общем, опасения не оправдались, и в первые годы поток активного населения из КНР в СРК только не на много перекрывал количество тех, кто всем благам предпочитал гарантированную миску риса и отеческое руководство на Юге. Но в тот момент он не смог справиться с раздражением и все-таки высказался.
- Знаете, товарищ Мао, - задумчиво проговорил Черняховский, - я, в общем, отчасти разделяю вашу позицию (на самом деле не разделял), всю эту скромность, равенство, умение довольствоваться малым и всякие такие штуки. Но раз вы сами же ожидаете, что - побегут, то, значит, понимаете... От хорошего не бегут. Может быть, вам следует обдумать, как, может быть, чуть-чуть подправить эту вашу линию? Чем выше требования, тем сильнее разделение в народе...
К этому времени маршал настолько хорошо владел путунхуа, что, практически, не нуждался в переводчике, но грамотой, понятно, так и не овладел. Понимающие люди говорили, - не начал лет в пять-шесть, так не стоит и трудиться.
В то время суставы у Цзян Фу-хуа болели уже как следует. Боль мучила всею ночь напролет, опухоль на них не проходила, а скованность оставалась круглые сутки. Когда только начинали, то поначалу показалось ерундой: ну, - побаливали, ну, - припухали чуть-чуть по утрам, ну, - небольшая скованность по утрам. К полудню-то - проходило... а после тех событий болезнь, до той поры словно бы шедшая шагом, вообще пустилась в галоп.
- Не расстраивайтесь, товарищ маршал, - протяжно проговорил Калягин, - в конце концов то, что китайца приняли мы, вовсе не означает, что нам же придется избывать головную боль с этим доктором.
Черняховский поглядел на него, как будто не узнавая, а потом так же протяжно проговорил.
- Не разочаровывай меня. Я подумал было, - нашелся умный мужик, первый сообразил, не то, что мы, близорукие халтурщики. В общем, это так и есть, но только наполовину. Нам не отделываться надо, а взять это дело под себя, пока другие не пронюхали. Перетащить к себе, причем не в Новосиб, а в Хабаровск или, того лучше, во Владик. Все условия создать! И, при этом, самый свободный поводок, какой только возможно. Слушай, - ты там выясни, чем он дышит, и вообще... Хотя, - не надо, я сам.
- Это да. Ладно, опять, уже в который раз, попробуем все делать по максимуму.
Светлый образ II: гравитация
Что удалось за эти годы, - так это приучить окружающих, что его капризы только кажутся капризами. Начальство, - чтобы не мешалось, подчиненных - чтобы не обижались, и смежников, чтобы им и в голову не пришло спорить. Присущая ему технологическая паранойя рисовала в голове яркие картинки невидимой деформации зеркальных труб по причине того, что орбита - представляет собой кривую, а трубы должны быть совершенно прямыми. И бесполезно было доказывать, что размер возникающей при этом приливной деформации не может заметить НИ ОДИН прибор. Его душа требовала, чтобы "Фара" крутилась по орбите торчмя, - и она крутилась по орбите торчмя, обратив девственные дюзы перпендикулярно проплывающей внизу поверхности "шарика". Не удержавшись от искушения, он как-то даже заглянул туда снаружи, из открытого космоса, и, - впечатлительный он все-таки человек, - молчаливая чернота их вдруг показалась ему зловещей. Как у жерл какого-нибудь Главного Калибра из ночного кошмара, что посетил военного фантаста. Для их машины больше мощности - это больше площадь зеркала в данной единице объема, так что теперь каждый из пяти двигателей представлял собой не одну трубу, а целую батарею труб, наведенных на одну и ту же мишень. Этакий "орган" с комбинированным способом "зажигания" цепной реакции в рабочих "свечах". Красивая идея, что говорить, - но сколько же трудностей пришлось преодолеть, прежде чем она претворилась в что-то работоспособное. Сколько парадоксальных решений найти.
Когда они брались за это дело, то и представить себе не могли, что, например, кристаллизацию зеркал окажется выгоднее организовывать на орбите. Сначала разработать метод, а потом создать целый завод, - а все равно, в сумме всех зачетов, выгоднее. Тем более, что и потом мощности оказались не то, что востребованы, а прямо-таки загружены заказами на много лет вперед. Да мало ли что. За одним препятствием вставало другое, и реализация проекта потихоньку превращалась в жизнь и судьбу многих и многих людей.
Иногда становилось страшно от одной мысли о том, сколько терпения проявило руководство, народ, страна целиком, пока они долгие годы, не зная отказа, тратили колоссальное количество ресурсов без видимой отдачи. Отнимая, в конце концов, некоторую долю достатка у всех и у каждого. И во имя чего? Во имя удовлетворения любопытства немногих. Осуществления фантазии. В конце концов, - просто мечты. Да, страна любит свой космос и своих космонавтов, но кто бы объяснил ему, - с какой стати? За что? Когда-то давно он пришел к парадоксальному, особенно для самоуверенных умников, выводу: народ знает лучше. Если народ, даже помимо неизбежного принуждения властями, вполне сознательно отрывает от себя, лишь бы продвижение в космос продолжалось, значит, в этом есть нужда. Есть какая-то огромадная польза, которой никакие отдельно взятые умники пока не видят в упор. Как и он сам. Это потом они будут с размаху лупить себя по лбу и восклицать: "Где были мои глаза?" - а пока нет. Да, он прекрасно осознает, что были решены многие и многие сложнейшие инженерные и исследовательские задачи, после реализации прежних проектов такого рода находки сами по себе позволяли окупить любой проект, но в данном случае он не видит ничего подобного: разработки, ставшие элементами данного проекта, годятся только для освоения космоса.
Если годятся. Полномасштабного испытания системы для осуществления реального космического полета еще никто не проводил. Если бы кто-нибудь узнал, что именно крутится над их головой на не такой уж высокой орбите, дипломатических осложнений было бы не избежать. Да и просто вони от передовой мировой общественности, в свободных западных СМИ было бы, то есть, столько, что жизни будешь не рад. Единственный способ избегнуть неприятностей такого рода, это поставить мир перед свершившимся фактом. Благо, машин, способных маневрировать в космосе, или оптических систем, способных разглядеть подробности с Земли, ни у кого пока еще нет. Хотя мы на всякий случай прикрыли самые выразительные места нашей статуи этакими фиговыми листочками. Во избежание.
Полномасштабное испытание состоится завтра, и он будет в нем участвовать. Кто разрешил? А кто запретит Петру Гулину? И запрещать некому, и для дела вредно, потому что кто угодно другой в роли бортинженера будет попросту хуже и, значит, не годится для первого полета. Так получилось, что все трое участников испытательного полета будут те, без кого никак не обойтись. Чивильгин, который делал, программировал и настраивал пилотажный комплекс (точнее - два, но об этом потом), Фрадкин, который сделал собственно бортовое оборудование и приборный комплекс. И он, сделавший двигатель, машину, уж слишком отличную от всего, что делалось когда-либо прежде. Да, сконструировали другие, а вот делал именно он. Успел понянчиться с каждым элементом, только что не с каждой деталью каждой конструкции, а сколько их было опробовано сказать не может никто, даже он сам, потому что системы подсчета не существует в природе. Так и получилось, что он потихоньку-помаленьку стал самым опытным космонавтом в мире. Как по общему времени, проведенному в космосе, так и по объему проделанной там работы, он оторвался от ближайшего преследователя так далеко, что и не разглядеть.
Так что чинить, если что, ему. Хотя, случись что-нибудь по-настоящему серьезное, толку не будет и от него. В "свечах" сосредоточено под сотню Кобе. Нет, вряд ли все это богатство реально рванет, а вот тысяч пятнадцать-двадцать БЭР, для начала, полностью исключить все-таки нельзя.
И буквально никто не заметил слона. Да, с самого начала предполагалось принять все меры для того, чтобы рабочее тело поглотило, по возможности, все излучение ламп дьявольской атомной люстры, собранной на орбите. Поначалу, ничтоже сумняшеся, предполагали добавить к водороду толику атомов углерода. Наивные. Впоследствии состав рабочего тела, хорошо поглощающего лучистую энергию стал чуть ли ни главной тайной каждого производителя ГФАРД. Пределом совершенства, таким образом, была бы система, дюзы которой не светили бы вовсе, но совершенства на земле, как известно, нет. Но главное даже не это: поглотивший чудовищное количество квантов, летящий со скоростью девятнадцать километров в секунду, обращенный в плазму газ, остывая, потихоньку ассоциируя, светился ничуть не хуже.
В этих местах в июне не существует белых ночей, как в Ленинграде либо Мурманске, но вечерние сумерки длятся и длятся, бесконечно, день меркнет неторопливо, солнце опускается за горизонт с вальяжной медлительностью, и до глубокой ночи над горизонтом с западной стороны светится багровая полоса, стынущий уголь отгоревшей зари. При этом над самой головой, как ни в чем не бывало, светились мириады разноцветных звезд. В городе никогда не увидишь их в таком числе, не различишь оттенков цвета, да и такие крупные, отборные экземпляры почему-то не встречаются в небе мегаполисов. В лугах за речкой пахнет свежескошенной травой, ромашкой и, чуть-чуть, медвяной луговой клубникой, в руке тонкие пальцы Вики, и если это не счастье, то, значит, Юрок не понимает, что значит слово "счастье". Не важно, что было, не важно, что будет потом, через несколько минут или на следующей медленно меркнущей заполночной зорьке, - счастье уже то, что есть, и нет ни нужды, ни желания торопить события...
- Юра, - прошелестели, отвлекая его от сладких дум, слова девушки, - Юр, - а что это там светится? Неужто горит что?
- Где?
- Да вон же, вон...
Она указывала почти точно на запад, и он поневоле поднял взгляд. Да нет, не может быть. Померещилось... Но уже через несколько секунд от этой спасительной мысли пришлось отказаться: над западным краем небосклона вспыхнули, постепенно разгораясь, бесшумные языки огня, быстро захватившие всю западную треть неба. Какие там языки: исполинские перья, огненные ленты, целые полотнища разноцветного огня стремительно изгнали ночь с небосклона. Изумрудные, бирюзовые, лимонно-желтые, алые - тут превалировали спектрально-чистые тона, но присутствовал также пурпур, багрянец и какой-то мрачно-лиловый оттенок. Знамена холодного огня распространялись, как волны, распахивались, как крылья Гаруды, на половину небосклона и убирались обратно, меркли со скоростью, невозможной для материальных предметов.
- Что это, что? Юр, это война, да? Атомы?
- Не может быть, - с трудом проговорил он вдруг онемевшими губами, - полярное сияние. В Северодвинске видел, в армии.
Было очень похоже, но он сразу же, невзирая на потрясение, увидал очевидные различия: помимо изменчивых, подвижных сполохов, как будто бы собранных из множества тонких, ярких линий, тут еще было что-то вроде световых облаков, что разгорались и меркли гораздо медленнее.
И, - рассекая творящуюся в небе фантасмагорию примерно посередине, из-за горизонта неторопливо взошла и за несколько минут наискось пересекла небосклон Звезда. На самом-то деле невиданное светило больше напоминало огненный шарик, сердцевина которого пылала ослепительным, нестерпимым платиновым блеском, а контуры были довольно-таки размытыми, но "звезда" сказать проще. И сама по себе, помимо подожженного ей фейерверка, она светила разиков в пять поярче полной луны и одновременно освещала территорию примерно в пятьдесят тысяч квадратных километров. С каждым разом заметно теряя яркость, Звезда разгоняла эту ночь еще дважды, - а потом просто восходила, замедляясь, теряя яркость, становясь одной из многих звезд.
Там, где стоял день, еще ничего, а вот на ночной половине Земли в эти сутки было довольно весело. Каждый раз освещая сравнительно небольшой участок земной поверхности, "Фара", тем не менее, перепугала многие миллионы людей. А вызванное ее стартом искусственное полярное сияние смогла лицезреть как бы ни половина человечества, включая Аравийский полуостров и Северную Африку. Испущенные первым в истории полноценным ГФАРД заряженные частицы были, может быть, не так энергичны как те, что приносит "солнечный ветер", но зато пролились на ионосферу земли куда более густой и плотной струей, а на таком расстоянии магнитное поле не успело утащить на Север сколько-нибудь заметную их долю.
То есть паника и последовавший за ней скандал возникли чудовищные. Утверждают даже, что мир какое-то время балансировал на грани новой мировой войны. Сгоряча даже попытались запретить двигатель нового типа, но тут, понятно, ничего не вышло. Тем не менее, о ряде ограничений, со временем договориться удалось. С орбиты постановили уходить "по касательной", - хотя это, понятно, мало что дает. Выхлоп пробовали экранировать при помощи молекулярных "зеркал" имевших километр в поперечнике, но и это, разумеется, дало только очень ограниченный эффект. В конце концов в практику вошло использование химических "бустеров", срывающих крупные корабли с орбиты, а несколько позже - стационарных буксиров с маломощным ионным двигателем. Оба метода имеют как свои достоинства, так и свои довольно существенные недостатки. Так или иначе, но о неотъемлемом Праве На Темное Небо По Ночам человечеству пришлось забыть. Настало такое время.
Когда, несколько позже, проблемой ГФАРД вплотную занялись в NASA и "Дассо Интернасиональ" и, на определенном этапе, встал вопрос о составе рабочего тела, сэр Артур П. Парсонс вздохнул, и запросил "какие-нибудь документальные ленты про русское гало, только, пожалуйста, цветные".
В ста метрах от эпицентра атомного взрыва остались живые свидетели, от любого военного разгрома из любого "котла" вполне заметное число людей умудряется добраться до своих. Примерно так же в обстановке дикой паники и всеобщего ступора той памятной ночи нашелся даже не один человек, который не просто как-то там заснял рукотворную Aurora Borealis, но - запечатлел ее во всех подробностях на превосходной цветной пленке при безукоризненном качестве съемки. Представили себе? Вскочил, это, ночью, увидал то, что больше всего напоминает завязку Апокалипсиса, - и мастерски снял это действо во всех подробностях на случайно оказавшуюся под рукой кинокамеру. Не гвозди бы делать из этих людей, сердечники для бронебойных снарядов.
Проглядев такого рода шестиминутный ролик, сэр Артур вздохнул и продиктовал секретарю не только качественный, но и очень близкий к истине количественный состав искомого рабочего тела. Он относился к той категории людей с блестящим, парадоксальным умом, которые и до сих пор вырастают на Острове, причем не так уж редко. "Свой дорогостоящий технический секрет, - писал он несколько позже, - русские выложили на всеобщее обозрение огненными письменами во все небо. Если вдуматься, самая масштабная утечка информации в истории, и вряд ли когда-нибудь этот рекорд будет побит" - тут он, в общем, прав, и не сказал только, что заметил столь очевидное и прочитал титанический рецепт только один человек на свете: он сам. Да и то не сразу.
Руководство страны устроило руководству ЦУП-а грандиозный разнос, но, чуть поостыв, самих космонавтов решили все-таки не беспокоить. Пока в полете. Да и потом со всех точек зрения лучше сделать вид, что все в порядке. Что, с одной стороны, так и задумано, а с другой - что нам, в конце концов, глубоко наплевать на эту самую мировую общественность. Пусть себе клевещет.
Гулин с помощью Осипа Фрадкина напялил свой привычный, заслуженный скафандр, уже третий по счету, - и вышел в открытый космос. Кто разрешил? А кто запретит Петру Гулину насладиться итогом многотрудной деятельности? Он вошел в проект юнцом, а завершает его зрелым человеком. Кто лучше него знает, что можно, а что - все-таки категорически "нет"? Не факт еще, что его еще когда-нибудь доведется работать в космосе, уж больно много космических лучей из глубин Пространства и нейтронов из недр собственных изделий он получил за все эти годы. В конце концов, - необходимость возникла. Радиометрия в разных точках обшивки при зажженном "факеле". Да, в первый раз он вылезает на поверхность своего детища, когда оно движется с ускорением, ну так эта проблема решается при помощи недлинного фала и некоторой осторожности. "И Гулин Петр взглянул назад...".
Никогда еще он не видал Землю такой маленькой, потому что осторожно разгоняемый двигатель уже успел порядочно "размотать" орбиту. В данный момент "Фара" находилась над ночной половиной Земли, но темнотой там и не пахло. Зло, ослепляя даже через потемневший фильтр, горело отражение "факела" от облачного покрова в Западном полушарии, и чуть ли ни на половину видимой поверхности, заходя за края видимого диска Земли, плясали сполохи невиданно мощного северного сияния. А ведь он был совершенно убежден, что в космосе реактивная струя "Фары" будет совершенно невидима, и эта убежденность, этот предрассудок помешали ему хотя бы раз задуматься, как это будет выглядеть на самом деле. Не он один, кстати. Некогда было думать о всяких там привходящих обстоятельствах и второстепенных вопросах. Плевать. Если бы задумался и знал, это ни на йоту не изменило бы его планов и дел.
И "Гулин Петр взглянул вперед..." Оно того стоило. Никогда он не видел Луну такой огромной и величественной, хотя это, скорее всего, было данью субъективизму: слишком недалеко они успели продвинуться по направлению к Ночному Светилу. К цели.
Потому что целью испытательного полета являлся облет Луны с возвратом на околоземную орбиту. "На голове" "Фара" несла пристыкованный лунный модуль. На самом дальнем участке траектории предстояло произвести отделение модуля в автоматическом режиме, включение двигательной установки, раздельный полет кораблей на протяжении нескольких минут и обратная стыковка в автоматическом режиме. После реальной высадки, когда "Фара" будет кружиться на нормальной селеноцентрической орбите, операция по стыковке будет даже попроще, чем в этот раз, потому что сейчас понадобится активный маневр.
- А может? - Поднял глаза он перед тем, как расписаться в получении задания. - Чего уж там...
Но председатель госкомиссии только молча показал ему кулак.
- На Луну высадятся молодые, здоровые, и которых нетрудно заменить. А не лауреаты и орденоносцы, проторчавшие шесть лет под космическими лучами.
Справедливости ради надо заметить, что Гулину в ту пору стукнуло тридцать восемь, а Чивильгину аж целых сорок два. Спустя тридцать лет командиры ответственных миссий в космосе были, в среднем, заметно старше. Более молодые люди просто не успевали набрать необходимую квалификацию.
Понятное дело, что в полете им никто не командовал. Попробовали бы только, да и смысла не было, но, с формальной точки зрения, командиром корабля и начальником экспедиции являлся Чивильгин. И он, в свою очередь, тем более глубоко имел ввиду идиотское распоряжение руководства насчет "автоматического режима". Как же! Мало ли какая глупость взбредет в голову родному начальству, а он оставит модуль без догляда. Да, автоматика, которая все сделает сама, да, в качестве дополнительной гарантии ставший за этот год родным и любимым ФОР нового поколения для догляда за автоматикой... Вот только и то, и другое, - и весь комплекс "того и другого", а это отдельная песня! - сделал именно он, так что при его присмотре дело будет вернее. Его больше всего волновал двигатель, представлявший собой, по сути, "кусок" от стандартного двигателя "борея" и поэтому примитивный, как штык, ломаться там было попросту нечему, но, однако же, именно в таком варианте за орбитой Луны никто его не гонял. Мало ли что. Так что в надлежащий момент он взял на себя ответственность, принял решение, - и перешел в модуль. Нет, он, разумеется, не совершил тайной высадки на Луну, - такую фантастику следует отнести, скорее, к ненаучной, - просто миссия, предполагавшаяся в качестве беспилотной, прошла в пилотируемом режиме. Автоматика и ФОР учли его массу в скафандре, - и все. А с самописцем, чтобы писал, как надо, он справился: уж кто-кто.
Разумеется, как и всегда бывает в тех случаях, когда готовятся, продумывают все возможные и невозможные нештаты, все прошло на удивление гладко. О том, что весь полет состоял, по сути, из нарушений и своевольства, стало известно только через годы и десятилетия. К чему нервировать начальство? Солидные люди такого рода мелочи могли решить своей властью, тем более, - между собой. Хотя доклад о ходе испытательном полете делать, понятно, пришлось. На этот раз поднимать особую шумиху как раз и не предполагалось, но, раз уж так вышло... Приходилось извлекать пользу из того, что в итоге получилось.
Увидав невозмутимую физиономию Гулина в своем кабинете, когда тот стоял на том самом ковре, высокое начальство бесповоротно оставило намерения устраивать ему какие-то там разносы. Как-то не та личность. И бесполезно, и дожидаться какого-то смущения от этого идола - нереально. Зубы сломаешь. Да и обвинить-то, по большому счету, не в чем.
- Ну а вообще, - как? Если парой слов?
- Ну, если уж совсем коротко, то делали мы корабль для Луны, а когда сделали, то он оказался как-то великоват для этой цели. Смешно, но напоминает опыт военного кораблестроения: со стапеля сходит куда более совершенный корабль, чем проектировалось. Зато, при том опыте, который мы получили за время разработки и строительства, мы могли бы организовать экспедицию на Луну без всякой "Фары": на орбите приделали бы к паре-тройке "Бореев" внешние баки с окислителем, - и все! Ну, может быть, еще кое-какие мелочи, которые можно решить за несколько месяцев. Дешево и сердито. А для энергетики "Фары" этот маршрут как... Как на автобусе через двор. Мы не успеваем разогнаться до тех скоростей, которые в принципе может дать ГФАРД, когда уже приходится тормозить. Это раз.
- Боюсь даже спрашивать, что у тебя вторым номером.
- Ну, не так все трагично. Не забывай, что я все-таки в первую очередь технарь, и выводы у меня соответствующие. Я вдруг подумал вот о чем: как все-таки сказывается школа Александра Ивановича. Мы все автоматически начинаем думать об унификации любых наших изделий и сопряжении их в комплексы более высокого порядка с самого начала разработки. У нас получилось что-то в этом роде. Модное название "открытая архитектура". То есть, если по-русски, нам ничего не мешает собрать еще пару двигательных секций и прилепить к тому же кораблю. То есть никаких дополнительных технических проблем.
- И?
- И, после доработки, Марс. Нет, нет, - он выставил руки ладонями вперед, видя что собеседник начал наливаться краской, - пару раз, или сколько надо, мы на Луну, понятно, слетаем. Но восемьдесят, а то и сто километров в секунду, это, все-таки, совсем другой масштаб.
Костоправ III: островитянин
Бухта Ибиса, как и многие, многие ей подобные, имела обязательные атрибуты. Тут, как положено, было множество самых разнообразных кораблей, но два были непременной принадлежностью. Номерной сторожевик типа "Тетрадонт", ощетинившийся ракетами и антеннами, с парой беспилотников на эстакадах. И белое, как снег, судно наблюдателей ВОЗ. На нем, понятно, никакого вооружения не наблюдалось, но оно было. Если на сторожевике имелась, по крайней мере, вахта, хоть и сокращенного состава, то о "Конго" с полной уверенностью нельзя было сказать и этого. Злопыхатели утверждали, что лучшей работы для бездельников не существовало с сотворения света. Имелся и третий атрибут, только его видно не было. Еще его не было слышно, но при всем при этом он был. Или не был. С достоверностью этого было сказать невозможно. Как известно, подводная лодка типа "Скорпена" не отличается ни особой скоростью, ни выдающейся глубиной погружения, но вот обнаружить ее можно только случайно. Или тогда, когда она ужалит. Совсем маленькая лодка, всего-навсего четыре ракеты с МББУ и шесть торпед, но и они могли нанести неприемлемые потери любой эскадре, потому что защиты от них не существовало до сей поры. Несет ли она свою невидимую вахту где-то поблизости, крадется на дальних подступах, или ушла в чужие воды, точно сказать не мог никто. Имелся ритуал, при котором две лодки, сдающая дежурство и заступающая на него, с безупречной синхронностью всплывали, и командиры, при полном параде, отправлялись с докладом к коменданту порта. И никто, кроме коменданта не мог сказать, какая из лодок - какая, и кто из командиров - кто. Капитаны возвращались на борт, и лодки с той же пугающей синхронностью скрывались под водой. До следующей смены вахты.
Ближе к берегу виднелось множество отелей, от фешенебельных и до самых простецких, для неимущих. Для тех, чье лечение оплачивали всякого рода фонды, страховые компании или их собственные правительства.
И уже над входом в здание Управления портом надпись, повторенная на русском, английском, испанском, путунхуа, французском и алие: "Все, что мы делаем, делается в интересах вашего здоровья". Надпись эта тиражируется множество раз, на входе в каждую клинику Компании, на этом острове и многих десятках ему подобных, как на участок, так и на каждое здание, входящее в комплекс любой клиники. Она стандартизована и одинакова везде, где только находятся учреждения или офисы Компании, выполнена не без изящества, и служит, своего рода, фирменным знаком ее. Она украшает нагрудные знаки служащих, располагаясь над положенными по правилам именем, фамилией, должностью.
Компания платит налоги, причем для страны, передавшей Компании остров, он вносится не в форме денег. Двенадцать часов в неделю, по четвергам, клиники работают на полную мощность и круглосуточно, принимая граждан страны бесплатно. Плата за другую половину суток, взимаемая исключительно в рублях, направляется в Госбанк СССР. По традиции, принимает эти суммы Восточное отделение банка, расположенное во Владивостоке. Практическое значение этого факта равно нулю. Это правда. И вообще этот налог, - сплошное лицемерие, потому что СССР, являясь крупнейшим пайщиком Компании просто-напросто имел долю в доходах. Получал, в общем, не просто так, являясь одним из основных гарантов безопасности ее работы. Кроме того, очень еще многое, необходимое для успешной деятельности центров и клиник, можно было закупить только в СССР. Правда, в последние годы такого рода зависимость сильно сократилась: это клиники, согласно Уставу и Договору обязаны располагаться на арендованных островах. О производствах там ничего не сказано, и поэтому есть острова, являющиеся собственностью Компании. Какая Компания? Известно, какая. "Панакея - Международная". Известно настолько хорошо, что название употребляют редко, особенно на Островах. Компания - и все.
Те страны, кого скромные семь процентов дохода Компании не устраивают, не имеют клиники Компании на одном, - или нескольких, если это крупная страна, - из своих островов. Страны, не имеющие выхода к морю, использовали крупные острова больших рек или озер, естественных или искусственных. В одном случае использовался даже остров в озере, расположенном в колоссальном кратере давно потухшего вулкана, практически полностью разрушенного эрозией. Крупные острова с крупными комплексами нередко оплачивались несколькими странами одновременно. Вообще же любой человек мог быть принят в любой клинике: деньги или сертификат, гарантирующий оплату услуг. Собственно говоря, с этого-то все и началось. С "Открытого Комплекса Ортопедии и Протезирования", организованного на Сахалине. Туда, помимо собственных граждан, со всего мира съезжались на лечение гости СССР, - а еще люди, способные оплатить услуги Комплекса. Со временем соотношение числа первых и вторых достигло примерно одного - к тридцати пяти.
В среднем, очень, надо сказать, недешевые услуги, как в самом начале, так и потом, поскольку со временем они становились все сложнее и эффективнее, распространяясь на все новые группы болезней и дефектов. То, с чего начали в пятьдесят четвертом, спустя десять лет имело уже более, чем демократичную цену, но номенклатура услуг неизмеримо возросла, и некоторые из них по-прежнему стоили целое состояние.
Почему началось все-таки с ортопедии и протезирования? Основных причин две. Во-первых, чуть ли ни четверть века войн посередине двадцатого века оставили свое наследие в виде десятков миллионов более или менее искалеченных людей, так что потребность в помощи такого рода оказалась велика, как никогда. Воистину, - поскольку и пострадало больше, чем когда бы то ни было раньше, и процент выживших среди них был высок, как никогда.
Ну, а во-вторых, актуальность данных разделов во время войны, когда происходило становление Костоправа, как специалиста, привела к тому, что он стал именно "костоправом", а не нефрологом или инфекционистом. К моменту открытия Сахалинского Комплекса многие и многие созданные им способы лечения травм и дефектов стали весьма технологичны и могли применяться, по сути, поточно. Приобрели явственные черты Большой Технологии. Кости. Связки, сухожилия. Суставы. Причем не только травмированные, но утратившие функцию в результате болезней или в силу возраста, почему нет? А почему не позвоночник, какая, в сущности, разница? А, в сущности, - так никакой! И как только в этом направлении были достигнуты первые серьезные результаты, в число потенциальных пациентов к миллионам "военных" калек добавились как бы ни десятки миллионов носителей всякого рода "ишиасов", "люмбаго" и "радикулитов". Представили масштаб? Даже если учесть только более-менее платежеспособный спрос?
В многомесячных очередях оказались очень состоятельные американцы, японцы и индусы, и только чуть попозже к ним присоединились богатые европейцы и высокопоставленные сановники USREA. То, что каких то несколько лет тому назад сама мысль об "индустриальной медицине" казалась им необыкновенно дерзкой, новаторской, сейчас могло вызвать только улыбку. На самом деле потребные мощности оказались в десятки раз выше, чем представлялось в самых дерзновенных мечтах.
Вы представляете себе, что такое - "переработать" миллион пациентов? Принять, обследовать, вылечить - население города Куйбышева целиком, от новорожденных и до столетних патриархов? А десять миллионов? Население города Москвы в конце ХХ века? А сорок миллионов, что несколько превосходит население республики Польша целиком? Представили себе масштаб производства? Но это - только одна, и не самая большая из проблем.
Чем вы будете удерживать натиск хотя бы пяти миллионов людей, объединенных общим стремлением? Это, примерно, численность вермахта, вторгшегося в СССР в июне 1941 года. Каждый из них привлечет, вместо оружия, все возможности, все доступные ему ресурсы, будь то знакомства, связи, деньги, шантаж. Насилие, в конце концов.
Представьте себе, живет человек и разводит, к примеру, коров. Или шьет ботинки. Или работает продавцом в магазине, - не важно. На хлеб ему хватает, и вообще он привык. А потом вдруг выясняется, что на Аляске золота - как простого песку, причем в каждом ручье. Чуть рискнул, чуть повезло, и тебе уже никогда в жизни не придется крутить хвосты коровам, причем чужим. Да, решится далеко не каждый, но и тех, кто готов рискнуть, тоже сыщется немало.
Живешь ты, это, с Болячкой. Носишь пояс из собачьей шерсти, натираешь это место скипидаром. Или мазью с ядом гюрзы, в зависимости от достатка. Время от времени прихватывает так, что без посторонней помощи не можешь подняться вообще, а с посторонней поднимаешься со стонами и воплями. И где-то на заднем плане присутствует мысль о том, что ноги когда-нибудь отнимутся. Уже привык, и считаешь такое положение в порядке вещей. А потом вдруг узнаешь, что, вообще говоря, Болячку можно и убрать. Совсем. И будешь ходить, как новенький, до конца жизни. Надо сказать, для многих и многих соблазн, пожалуй, посильнее золота будет. Ситуация, на самом деле сильно сходная с золотой лихорадкой, со всеми вытекающими. Только на порядок-другой помасштабнее.
Так и представляется специальный чиновник, единственной обязанностью которого является говорить слово "нет" на любое обращение. Хотя какой там чиновник. Целая группа особо обученных специалистов, сменяющих друг друга, и говорящих на разный манер то же самое слово "нет". Самым страшным в этом образе является то, что - кто-то же, - сотни, тысячи людей! - по совершенно непонятным резонам, все-таки лечится. И не понять, по каким, собственно, правилам на самом деле происходит отбор, и невозможно пенять на тех, у кого отнимают, может быть, последнюю надежду.
Тогда-то и оказалось, что Сахалин - слишком велик, густо населен и близок к центрам цивилизации. Его береговую линию слишком сложно оборонять от десантов предприимчивых, готовых на все, обладающих неограниченными финансовыми ресурсами, ничего не соображающих в приступе Золотой Лихорадки людей.
Второй проблемой, как положено, стали наши родные советские власти. В тот чувствительный момент, когда надлежащей компетенцией обладали какие-то единицы специалистов, и не было, по сути, никакой организации, начальство все время дергало их по поводу совершенно особых пациентов. Особ королевской крови, генеральных секретарей Братских Партий, тещ, глав транснациональных корпораций, фронтовых друзей, кинозвезд, партнеров по преферансу, футболистов ЦДКА, и тетю Пашу, консьержку, но зато из нужного подъезда. Ей, тете Паше, сильно повезло с подъездом. И все, разумеется, в первую очередь, за исключением тех, кто без очереди.
Что? Занят? И чем таким ты, интересно, занят? Формируешь матрицу для печени? Сложное дело, говоришь? Потерпит твоя печень. А у тещи - радикулит, она терпеть не может. И я, кстати, тоже, а то она мне всю голову пробила... Что? Никак нельзя прерываться? А я говорю - потерпит!!! Какой такой Петров?! Петров пусть твою тещу лечит, а моей сам займешься. Проверю!!!
Вместо того, чтобы создавать методики и отрабатывать технологии, годные к тиражированию, вместо того, чтобы, по одному, отыскивать подходящих людей и готовить специалистов, вместо того, наконец, чтобы находить организационные решения, нужно было лечить радикулит тещи. Причем, непременно, самому. Это мало сказать, что мешало, это делало мало-мальски целенаправленную работу практически невозможной. Собственно, никакой клиники тогда не существовало, потому что от того, кто мог ее организовать, все время требовали чудес. Причем одновременно, сразу, и такие люди, которым не откажешь. В отчаянии, Костоправ пожаловался непосредственно Черняховскому, и тот с военной решительностью решил проблему: переправил из Владивостока на Сахалин, засекретил прямые телефонные номера, а на открытые телефоны посадил специальных ответчиков. Те, как положено, отвечали, что положено, на строго определенный набор вопросов. На остальные, как положено, отвечали стереотипное: "Сведений не имею". И, действительно, не имели, поэтому на них не действовали ни начальственный мат, ни всякого рода "Да я тебя!!!".
Ты что творишь, Ванька? Совсем охамел? Удельным князьком там себя почувствовал?
Кстати, - "князьком", - это хорошо звучит, смешно. Сорок пять миллионов, на тот момент, населения, граждан и не очень, но одинаково, по простоте душевной, искренне считающего маршала - вождем, покровителем, Отцом Родным и чуть ли ни теургом, давшим громадному краю новую жизнь. А оттого искренне преданного не только Социалистической Родине, но и как-то ему лично. Самые боеспособные части армии и флота, вооруженные самым совершенным оружием, причем матчасть ВВС и флота, в значительной мере произведены на здешних же заводах. А непосредственное руководство, боевую учебу и снабжение курирует близкий друг и преданный сторонник. Еще имеет место чуть ли ни четверть минеральных ресурсов планеты.
Так. Моих аргументов, кажется, не понимают. Тогда я объясню совсем по-простому. Чтобы дошло даже до члена ГКНТ. Что прикажете делать Костоправу, если любимая теща заболела и у вас и у Н.? Одновременно? Не знаете? А я - знаю. Предоставить Костоправу или уполномоченному им человеку самому решать, что делать и как. И кого когда взять на лечение, и кто будет заниматься. Так что полное прекращение ВСЯКИХ личных контактов на этапе предварительного отбора.
Только безличное, предельно формальное обращение с описанием случая, составленным по определенным правилам. Легко сказать, потому что случаи, - они разные, и человек с улицы ничего такого не опишет. Так что, опять-таки, требовались люди с чем-то вроде медицинского образования. Надо заметить, что даже для выработки формы пришлось привлекать специалистов "стыка", из "внутреннего круга".
Человек по имени Барух говорил. Дошло до того, что он решил провести переговоры с этим типом лично, потому что оставлять его в чужих руках, - это же был вызов. Всей семье.
- Вы не понимаете, доктор. Это только называется "семейный врач". На самом деле к вашим услугам будет любое оборудование, любые помощники. Клиника, какую вы только пожелаете и можете себе представить, и даже лучше. Вы представляете себе, что такое ЛЮБЫЕ деньги?
Костоправу стало скучно. Этот человек мыслит настолько по-другому, что ему не объяснить истинных резонов, почему он отказывается от такого лестного предложения. Не стоит даже пытаться что-то объяснять. Это даже нежелательно: взять хотя бы то отрадное обстоятельство, что он, слава богу, далеко уже не один. И Компания совершенно безболезненно обойдется без его услуг. Поэтому он ответил стандартной формулой, специально разработанной для подобных случаев.
- Господин Ротшильд. Мне некогда тратить те деньги, которые у меня есть сейчас. И мне никогда не дадут достаточно времени, чтобы их тратить... Кроме того, я искренне не понимаю: зачем вам это нужно? Мы не отказываем никому, и, тем более, если пациент готов щедро платить. За ваши любые деньги к вашим услугам любые условия содержания.
Ну, - не любые. В стандартном контракте указывалось, что пациент лишен права выбирать куратора. Любой пациент. "Мы подберем специалиста, который наилучшим образом подходит именно для вашего случая" - лозунг, что красовался в каждом проспекте, но и один из основополагающих принципов Компании.
- Кто пустил?
- Но...
- Я спрашиваю: кто пустил?
- Но он же из ТЕХ САМЫХ Ротшильдов! Причем один из самых влиятельных!
Выдержав паузу, во время которой пронизывал бедолагу яростным взглядом, рявкнул:
- И что?!! Распоряжение касается всех гостей. Без изъятия. В следующий раз будете уволены. А пока штраф в размере трети месячного оклада. Давай, печатай приказ...
Послушница
- Владимир Петрович, вы просили сообщить, когда прибудет заказ...
- Какой из?
- Целиноградский.
- Что ж вы молчали? - Оживился хирург. - Давайте скорее сюда...
У него, как и у прочих ведущих специалистов, была своя очередь. И для начала он решил ознакомиться с изделиями, изготовленными для первоочередных пациентов. Потому что недопустимо, когда у молодой женщины не работают почки. Тут противен естеству даже один лишний день промедления.
- Меня ни для кого нет!
Запершись, он распаковал контейнер. От волнения, бывшего сродни вожделению маньяка, наркомана или чокнутого коллекционера, руки подрагивали, но это ничего, когда придет время ставить готовое изделие на место, небось не дрогнут. Матрица. Едва заметная в прозрачной жидкости с равновесной плотностью, словно отлитая из стекла, закрепленная по особой технологии в самой середине контейнера, но, безусловно, почка. Точнее, ее объемная тень, одна только замещенная строма и ни единой живой клетки. Под заказ размер и форма, под заказ калибр основных сосудов. И, разумеется, под заказ характер замещения стромальных белков. Когда возникла эта технология, когда первые пересаженные органы выдали превосходную работу, Владимир Петрович почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Понял, что на самом деле обозначает выражение "крылья за спиной выросли": это действительно очень походило на то, как будто идешь пешком по бездорожью, и идти тебе верст триста, а тебя вдруг подхватывает попутный самолет, случайно севший где-то тут рядом. На какой-то миг он ощутил себя волшебником, а потом поправил сам себя: куда им, убогим! Пересадка органов отныне стала, да, бесконечно сложной, но ТОЧНОЙ наукой. Если все сделать, как следует, орган будет работать, как свой собственный, только здоровый. Да еще и не подверженный прежнему, сгубившему его недугу.
По виду... пожалуй, безукоризненно. Одно это говорит о многом. А кто делал? Ого. "Панкова А.А." - клеймо, подпись, все чин по чину. Интересно, Анфиса Афанасьевна снова согрешить изволили и теперь проходят новое Послушание, или просто так... - понравилось и для заработка? Она же у нас теперь замужняя дама! Во где анекдот-то. Но это не так уж важно, фирма крутая, пожалуй, круче и не бывает. Попросить Рэмку проверить? Нет, пожалуй, не стоит. К нему обращаться легко, но лишний раз одалживаться все равно ни к чему. Сам сделаю, заодно и попрактикуюсь.
- Знаю, батюшка, грешна, - едва слышно говорила погасшая, как стылая зола, женщина, серое, неподвижное лицо почти неразличимо под низко повязанным платком, - но его-то за что? Он-то чем Господа прогневил?
- О том, чадо беспутное, не тебе судить. И не мне. Он теперь у престола господнего радуется...
Но она, казалось, его не слушала. Вспоминала редкие волосики, тоненькие, синие ручки и ножки. Как сосать не мог, только губы кривил и хрипел.
- ... он-то за что мучился, мой маленький?
И - снова начала сочиться беззвучными слезами. Как сочится пресной водой сугроб по весне, чтобы незадолгим растаять вконец.
Чтобы раздоказать всему миру, - и фрицу в первую очередь, хотя в этом она не призналась бы даже самой себе, - свою состоятельность, но, одновременно, не желая ни в чем смирять буйный нрав, она пошла в конные пастухи. По-американски эта профессия называется "ковбой". Почти год пасла потихоньку растущие стада бычков "мясной" породы. Чуть не подохла поначалу, но все-таки удержалась на злости и упрямстве. Это уже после попытки научиться на медсестру, окончившейся печально. Отчислили как-то сразу за все, в сумме всех достижений. Так сказать: "гонорис кауза". По-русски говорят еще: "За буйный нрав и тихие успехи". Да и не страшно, потому что медицина в те поры показалась ей скучным и грязным делом, а чуткое отношение к кому бы то ни было - вообще невозможным.
А скот ничего, пасла, генетику никуда не денешь, так что здоровье позволило. Повзрослев за это время и, все-таки, чуть-чуть остепенившись, умудрилась закончить шоферские курсы и начала водить грузовики. Работа, такая же бродячая, как у ковбоя, все-таки отличалась очень сильно, в степи собирались на ночь, по возможности, вместе и грелись по-всякому. Далеко ли до греха. Так что случилось то, что случилось, и Фиска, которая по какой-то причине никогда даже не задумывалась, что может забрюхатеть, неожиданно для себя впала в панику. Пыталась, сдуру, что-то делать сама, но, слава богу, ничего особо страшного. С одной стороны, не угробилась, с другой, - не избавилась от плода. Так и родила несчастного, бессильного мальчишку, который не прожил и четырех дней. Но, однако же, окрестить "младенца Савву" все-таки успели. В днях его умирания, когда сделать ничего было нельзя, а смотреть приходилось, содержался такой ужас, что Анфиса не выдержала. Пала духом. От отчаяния, от нестерпимого чувства вины, к которому, к тому же, не имела никакой привычки, неожиданно для всех окружающих, ударилась в религию. Это люди совестливые с детства привыкают к функционированию этого неудобного органа, как калека - к уродству, а для злодеев и даже обычных негодяев внезапное включение чего-то вроде совести - болезнь тяжелая. Вспомните то же самого Кудеяр-атамана. Редко, но случается и в реальности. А Фиска порядочно-таки надоела о. Никодиму, но, надо отдать ему должное, он этого никак не показывал. Это называется "профессионализм". Его-то как раз и осенило насчет стромальных матриц.
- Бог не наказует тебя, - вздохнул поп, - поскольку милосердие его безгранично, но и не помогает. Он отвернулся от тебя, потому что ты беспутна, ни на что не годна, да еще впала в отчаяние. К чему глядеть на тебя, зачем слушать? Как помочь тому, кто не хочет избыть свою же беду? Прими послушание, и, если не исполнишь урок, - не приходи ко мне боле. Я не Христос, моему милосердию край есть, и он, порой, бывает близок.
И, поскольку женских монастырей в радиусе двух тысяч километров не отмечалось, отправил ее в скит, к старцу Питириму: парадокс, но те невероятные времена знавали и намного, намного более диковинные комбинации и союзы. С одной стороны можно сказать, - предательство догматов и интересов официальной церкви, зато с другой - широта взглядов. Главное, - помочь заблудшей душе, а остальное Господь простит. А то, что после этого случая Старец особо благодарил за каждую новую послушницу, так это дело его совести...
С одной стороны, начавшись с двух мастерских, там уже полтора года функционировал так называемый "Староскитский Завод Биологических Препаратов", с другой - абсолютно превалировало староверческое население, и старец продолжал распоряжаться всем, как распоряжался и прежде. Тут личное вмешательство Черняховского уже не понадобилось, поскольку во многих и многих местах стояли его люди, усвоившие его стиль мышления и способ действия: разрешить, приглядеть, и уж только потом поддержать, поправить или оставить в покое. Только очень редко - "похерить". А, поскольку, под надзором старца, такое нужное производство функционировало вполне эффективно, никто ничего и не менял.
На самом деле завод представлял собой несколько бесконечной длины щитовых бараков, разбитых на отдельные... Да кельи, лучше и не скажешь, поскольку работницы делали там свое дело в одиночку, без общения с прочими, а лишнего внутри не было абсолютно ничего. Работа требовала никак не меньшей ручной умелости, чем ювелирное дело, профессиональная вышивка или, к примеру, плетение кружев, но требовало куда большей кропотливости, внимания и умения следовать инструкции, не упуская при этом ни единой мелочи. Хотя, в принципе, дело несложное: почку, печень или легкие надо было избавить от всех клеток, еще живых или уже погибших. Подключить, по возможности тщательно, сосуды, чтобы меньше пришлось доделывать, запустить процесс, который продлится около суток, проконтролировать, и удалить огрехи. Это обозначало отыскать мельчайшие сосудики, в которых кровь или лимфа по той или иной причине не имела надлежащего тока, и подключить их отдельно. Именно так получалась объемная "тень" органа, что продолжала неизменно восхищать Владимира Петровича Демихова. Потом упаковать в контейнер с равновесной жидкостью, - и все! Сколько тут правил по фиксации внутри контейнера, и, тем более, по сохранению полнейшей стерильности, не хочется даже упоминать, поскольку это своя, особая наука.
Подавляющее большинство современных людей сбесилось бы от деятельности такого рода достаточно быстро, кто через неделю, кто через пару часов, тут нужно поистине бесконечное терпение средневекового ремесленника, способного, к примеру, пятьсот раз проковывать заготовки для особо выдающегося меча. И вот в такую-то келью угодила на предмет Послушания Анфиса Пыжова. С ее темпераментом-то, - представили? В то время сложная технология "замещения" соединительной ткани матрицы проводились еще в лабораториях Комплекса. Только потом, спустя несколько лет, этот этап изготовления индивидуальной матрицы тоже передали на производство. После замещения, скажем, пара "почечных" матриц начинала стоить чуть поменьше двухместного самолетика "Ла - 19" собранного в Барнауле. Но и до этого, по сути, "полуфабрикат", стоил куда как недешево. Старец - получал деньги за подтвержденный товар, из него - платил какие-то деньги работницам из своих, "семейских", а послушницы работали практически даром, за кров, еду и кое-какую одежду с бельем.
Поначалу она работала, будучи буквально пропитана неутолимым желанием Претерпеть, полностью отказаться от собственной воли, а потом втянулась и работала, как машина, практически бездумно. Хотя бы стала спать по ночам.
Когда неузнаваемое, молчаливое существо в черной юбке почти до самого полу, в глухо завязанном платке темного цвета собиралось, стараясь и двигаться-то бесшумно, так, как будто ее уже нет, Мама Даша молчала. Когда увязывало скудные пожитки в убогий, - лучшего термина не подобрать, - узелок, несколько раз порывалась что-то сказать, да так и не сказала. Потому что больно уж неуместными казались любые слова. Надо сказать, что глубокого сопереживания дочке не было, слишком сильно в Дарье Степановне было варварское начало: ну, горе конечно, но, однако же, не повод так отчаиваться. Дети и всегда мрут. Почитай, у всех. И редко какая баба не хоронила хотя бы одного-двух младенцев, - все б в монастырь уходили. А тут еще и родилось-то Бог знает что, вырос бы каким-нибудь калекой, сам бы мучился, и мать мучил. Только когда дочь, поклонившись, как в церкви, еле слышным голосом попрощалась, нашла повод сказать хоть что-то.
- Счастливо тебе. Возвращайся, если что.
Только дождавшись, когда черная фигурка скроется из глаз, махнула рукой и плюнула, - не вслед, не дай Бог! - в сторону, как плюются от досады.
- Совсем сдурела девка. Ведь полгода, край к весне, - отойдет, и будет в том скиту мучиться. Либо сбежит, либо упрется и жизнь себе сгубит. А Эшенбах сказал то, чего она и ожидала от него услышать.
- Она - своя собственная, Дарья, - проговорил он своим обычным в таких случаях, чуть назидательным тоном, - как решит, так и будет жить.
В тот период после тщательного контроля в Лаборатории Пересадки Органов (НИКЛПО) в брак шли процентов сорок поступивших матриц. Еще процентов тридцать подлежали исправлению, и только тридцать можно было направлять на замещение сразу после контроля. Так вот Рифкат Зарипов, начальник Контрольной Лаборатории отметил, что у одной работницы в дело идут, в конечном итоге, девяносто пять процентов матриц, причем восемьдесят - не нуждаются в доводке, и идут прямо в дело. Настолько удивился этому поразительному факту, что даже поставил в известность начальство. Демихов не так уж редко посещал Староскитский Завод, не ленился, и, в очередной раз, попросил показать ему этакое чудо, как "А.А. Пыжова". Глянул, ужаснулся, но виду не показал. Все-таки уже довольно давно был по факту врачом, не физиологом, привык иметь дело с пациентами и их родственниками. Она стояла, опустив глаза, и безучастное лицо ее не выражало никаких чувств.
- Да ты хотя бы знаешь, что делаешь-то?
- Знаю, - чуть шевельнулись бледные губы, - грех. Непотребство творим над отжившей плотью. Только старец говорит: тот грех Господь простит. Старец говорит, - перейдет грех на тех, кто похотел дьяволова искуса, а сам Он за всех нас, грешных, помолится. Чтобы крепче было.
- Это лечить-то, - грех?
- Оставлять в нашей юдоли греха тех, кого Господь в неизреченной милости своей решил прибрать к себе, - идти против воли Его. Грех наряду с волшбой, гаданием и диаволовым искусством.
- А-а... Работящему мужику, сорок лет, пятеро детей, заменили сердце на то, которое сами сделали, - уже полгода, как работает вовсю, семью кормит. А то бедовали бы всю жизнь, незнамо кем выросли. Девчонка родилась с больной печенью, как сейчас перед глазами стоит, желтая иззелена, в прыщах красных, один живот вздутый, да ручки, как веточки, - так теперь бегает, болтает. Бантики в косичках. - Слова его падали медленно и веско, как каменные плиты, внутри все дрожало от тяжкого негодования, потому что, - у него была своя, может, и немудренная, но искренняя вера, которую сейчас оболгали и оскорбили. - Родители, которых видал в горе, - счастливы! Не, я правда думал, что это болезни от дьявола, а мы доброе дело делаем. А оно вон как, оказывается. Наверное, теперь бросать надо...
И, не в силах терпеть неожиданно прорвавшегося возмущения, повернулся к двери. Бросил только через плечо:
- И ты бросай, не бери грех на душу. Как бы рукоделия твои кого на дно не утянули. Если ты в них такую-то душу вкладываешь.
Ну, понятно, самому-то старцу, при закрытых дверях, он вломил, как следует, не боясь ранить его нежную душу. Сам от себя не ожидал ни слов таких, ни напора, в эти слова вложенного. "Лицемерный кровосос" было в длинном ряду терминов чуть ли ни самым безобидным, сказанным в начале беседы. Для разогрева.
Больше он ее не хотел видеть, но продукцию, по-прежнему безукоризненную, разумеется, использовал. Спустя примерно год матрицы ее ремесла поступать перестали. Земля полнится слухом, и он также случайно узнал, что Анфиса ушла с завода, вернулась домой и вышла замуж. Непонятно только, в какой последовательности все это произошло.
... Ну что ж, - с возвращением. Похоже, - не разучилась. Так что та несчастная девчонка получит пару новеньких, с пылу - с жару, почек. И у детей ее тоже не будет поликистоза, потому что половые клетки тоже есть производное мезенхимы. "Натуральных" матриц не хватало, довольно давно уже синтезировались искусственные, хотя все волокна и нельзя было отличить от родных. Но вот структура. Она оставалась как-то грубоватой. Колонии подселенных клеток чувствовали себя не оптимально, и функция оставалась далекой от идеала. Нет, на этом направлении постоянно достигались какие-то успехи, и, к примеру, к полученной таким способом печени или сердцу в последнее время особых претензий не было, а почки и, тем более, легкие получались далеки от идеала. Нет, с ними было в тысячу раз лучше, чем к моменту пересадки, даже первые образцы стали истинным спасением для сотен и тысяч людей, но все-таки не то. Вторым направлением стали искусственные органы, сложнейшие самовосстанавливающиеся устройства, черпающие энергию из окисления субстрата, как, в принципе, и сами живые ткани. Тут тоже прогресс был налицо, и по расчетам Рэмки, при таких темпах искусственные органы уже через пять-шесть лет станут лучше родных. Понятно, против цифири не поспоришь, но, однако, в такую перспективу все равно не верилось: наверное, возраст.
А пока самый старый, консервативный способ давал, как ни крути, наилучшие результаты. Как раз то, что нужно для самых ценных пациентов, главного сокровища любой уважающей себя нации: молодых женщин.
"Интернейшнл"
Уже через полгода после создания Сахалинского Центра, когда до руководства страны дошел истинный масштаб явления, под него пришлось поспешно создавать законодательную базу. Поспешно, - оно и есть поспешно, а демагоги есть в любой структуре, сколько-нибудь напоминающей парламент. Даже в Верховном Совете Союза ССР. Согласитесь, что бить себя в грудь, требуя, чтобы "граждане СССР получали медицинскую помощь с применением особо сложных способов лечения с использованием клеточных и молекулярных методик в первую очередь", очень легко и приятно, а спорить против такого идеологически непробиваемого пункта, наоборот, и трудно, и даже небезопасно. Вот только с появлением ГСТО, и, заодно, реальной политики, прежнее, предельно легкое отношение элиты к законам закончилось. Там, где есть равные, слишком большое преимущество получал тот, кто действовал по закону, а неисполнение закона, - в виде исключения, исходя из исторической целесообразности, - тебе могли припомнить в самый неподходящий момент. А данная формулировка обозначала, что, к примеру, какой-нибудь князь Монако фактически не имеет шансов, поскольку на каждый данный момент находился гражданин, нуждающийся в этом самом лечении. И не один.
Поэтому, после неожиданно бурного обсуждения, кончилось законотворчество компромиссом в виде семидесятипроцентной квоты для граждан, причем людям трезвомыслящим был отчетливо виден бездонный идиотизм даже такого компромисса. Почему, спрашивается, семьдесят, кто просчитал, что именно эта цифра будет оптимальной? Нет ответа. Но понт (раньше его архаически именовали "честью", а применительно к государству именуют "престижем"), как известно, дороже денег. Так что норму сохранили до тех пор, пока не появились материальные и организационные возможности к тому, чтобы обойти ее на вполне законных основаниях. А потом отмена попросту потеряла смысл.
А ближайшим следствием стал поток иностранцев, прямо-таки жаждущих получить советское гражданство. Политического убежища, - как последовательные борцы с империализмом, - просили такие орлы, при одном взгляде на которых хотелось перейти на другую сторону улицы. Ну, невзирая на катастрофу, постигшую НКВД в сорок третьем году, кое-какие традиции сохранились, и кандидатов рассматривали не то, что под лупой, а прямо-таки под микроскопом.
Как-то раз Ботвинник, бывший хорошим приятелем Костоправа, и более известный, как чемпион мира по шахматам, в ответ на жалобы Костоправа подсчитал, что для удовлетворения только платежеспособного спроса в перспективе пяти лет потребуется от семнадцати до двадцати миллионов работников, так или иначе, прямо или косвенно завязанных на Сахалинский Комплекс. Тех, кто лечит, обследует, производит потребное для лечения и обследования, ухаживает за больными, обслуживает гостиницы, - которые еще надо построить! - снабжает все это едой, чистой водой, электричеством, обеспечивает транспорт на всех этапах и занимается утилизацией твердых и жидких отходов, включая потенциально опасные стоки. А еще существовала настоятельная необходимость в продолжении исследований и создании новых технологий. Кроме того, целый ряд неприятных событий, что складывались во вполне определенную тенденцию, показали необходимость создания целостной, универсальной системы безопасности комплекса. Тут надо заметить, что Костоправ посвятил его в некоторые перспективы, уже никак не связанные с травматологией и ортопедией, и расчеты делались уже исходя из этих. Сам шахматист слыл человеком с сомнительными идеями, и старшее поколение управленцев СССР косо смотрело на его экономические экзерсисы, а употребляемую им между делом терминологию вообще считали чем-то вроде ереси.
Подсчитав, они не поверили себе, сделали все возможные поправки "на "i", но результат изменился не сильно.
- Да ну, чушь какая-то! Бред...
Чемпион мира был не то, что жестким человеком, временами у него проявлялась и настоящая, особого рода холодная жестокость, что присуща всем бескомпромиссным бойцам, вне зависимости от их интеллигентности. Он около минуты изучал приятеля сквозь очки, как некую диковинку, а потом пожал плечами.
- Как хочешь.
Эту историю он в качестве анекдота преподнес месяц спустя Беровичу. Тот слушал, полузакрыв глаза, кивал, но в конце, против ожиданий, не рассмеялся.
- Этот твой шахматист... Будь добр, - познакомь при случае. А вот тебя я, похоже, так ничему и не научил. Уйди с глаз долой, а то я за себя не отвечаю...
И отвернулся. Костоправ отправился восвояси, будучи немало смущенным и озадаченным. По всему выходило, что неправ именно он, но осознание этого факта никак не приближало его к ответу на извечный вопрос: что делать? Если дело требует для своего развития пятой части всего работоспособного населения громадной страны, - да не абы каких кадров, а лучших, и еще тех, каких пока нет! - то оно развиваться не будет. Во всяком случае так, как могло бы. Получится слишком медленно, или вообще дисгармонично, плохо, с бесконечным числом ляпов.
- Господин Ставраки утверждает, что гостиничное дело у нас не выдерживает никакой критики. Уровень сервиса... обслуживания не то, что убогий, его, можно сказать, и вовсе нет. Персонал груб, небрежен и не обладает минимальным набором необходимых навыков, причем его за это даже нельзя особенно осуждать. По мнению господина Ставраки, то жалование, которое получают эти люди, не способно мотивировать человека хоть к какому-то труду. А даже менеджеры... управляющие, судя по всему, не имеют никакого необходимого образования.
- Простите? Управление гостиницами и меблированными домами требует какого-то... особого образования?
Услыхав такое, Спиридон Ставраки, судя по всему, был шокирован и даже возмущен, но сдержался. Только ответил после некоторой паузы.
- Господин Ставраки говорит, что, даже пройдя серьезную школу у деда с бабкой и, впоследствии, отца, он все-таки был вынужден провести три года в поездках по лучшим отелям мира. В некоторых он проживал, а в некоторых даже устраивался на те или иные должности. Разумеется, инкогнито. Нужно обладать обширными знаниями и опытом, чтобы просто держаться на плаву в гостиничном бизнесе, не говоря уж о том, чтобы успешно расширять семейное дело. Он говорит, что с удовольствием вложил бы серьезные деньги в гостиницы и рестораны Южно-Сахалинска, привлек компаньонов и даже взял бы кредит. Он привез бы группу специалистов и организовал обучение местных кадров. Да, он сделал бы все это, но постоянно наталкивается на глупейшие запреты... Правительство любой цивилизованной страны, даже самой богатой, бывает только радо, когда в нее вкладывают деньги и труд. Стремится к этому. Без денег посторонних людей, интереса посторонних людей, труда посторонних людей можно прозябать, можно добиться умеренного достатка, а разбогатеть - нельзя.
Господи! Ну, - не хозяйственник он, не экономист. Все эти дела торговли, финансов, стройки глубоко ему чужды, неинтересны, непонятны. У него, наконец, есть заместители по всяким таким вопросам: так нет. Лица, которым нельзя отказать, жаждут пообщаться на эти темы непременно с ним. С человеком, у которого нет ни малейшей деловой жилки. Которому мучительно тяжело торговаться на самом обыкновенном рынке...
Судьба такая, Гавриил Абрамович. Если в нашей стране люди стихийно назначили тебя старшим (пожалуй, даже точнее будет: старшИм), - уже лет, этак, в двадцать девять - тридцать, - с этим ничего не поделаешь. Значит, есть в тебе что-то, чего сам про себя толком не знаешь и оценить не можешь. Не ошибаются в таком наши люди, это их малоизвестная, но на самом деле очень серьезная национальная особенность.
... И то сказать: люди везут с собой продукты, белье, включая постельное, портативные газовые плиты, газокалильные фонари и просто настольные лампы. Велосипеды, автомобили, порошок от насекомых и туалетную бумагу... между прочим, не очень-то и стыдно. После войны прошло всего ничего, не хватает рабочих рук и времени делать все сразу, делаем другое, то, что умеем лучше и дешевле прочих, а остальное выгоднее купить.
Кто победнее, везут с собой родственников, а кто побогаче, к родственникам, наемных сиделок, медицинских сестер и даже собственных врачей. Надо признать, что без этого было бы куда хуже. Да полный зарез. С этим возникают свои сложности, и его буквально изнасиловали запросами на тему разрешить - не разрешить, пока он не взбесился и, выругавшись про себя самыми страшными словами, какие знал, не распорядился раз и навсегда. Да, разрешить! Да, под мою ответственность! Потом, чуть успокоившись, приказал докладывать о сомнительных больных. Так сказать, - во избежание. С этого начала складываться система контроля.
- Передайте господину Ставраки, что такого рода решения принимаются у нас исключительно в Москве и в исключительных случаях. Лично я не могу вспомнить ни одного.
- Это - неразумная и нерациональная практика, которую следовало бы изменить. В интересах всего мира и, прежде всего, в интересах самой России.
- К сожалению, тут от меня почти ничего не зависит.
- Спиридон Ставраки говорит, что вы ошибаетесь. На самом деле от вас зависит очень многое. Почти все.
Товарищ Козлов относился к числу наиболее доверенных и близких кадров Черняховского. Таких как раз и направлять на осуществление самых новых и ответственных проектов. Ну, а то, что он, чужак, чуть ли ни с первого взгляда влюбился в Сахалин и стал его истинным патриотом, так и еще лучше. В отличие от многих и многих, он практически сразу оценил истинные перспективы Центра: возможно, тут сказалось то, что ему довелось ознакомиться с тем, как делали дела, как вели хозяйство японцы. И теперь он со всем вниманием слушал записавшегося к нему на прием Костоправа.
- Так давать гражданство! Понятно, - с разбором. Чтобы можно было вылечить во-первых, и чтоб был специалист нужного профиля... Хотя не знаю, какие специальности нам не нужны.
- Они тебе, пожалуй, наговорят.
- Испытательный срок. Между прочим, - общемировая практика. И временно пусть работают, пока лечатся сами или их родственники. Кто может, конечно. Можно пообещать хорошую скидку в оплате, в зависимости от объема и характера оказанных услуг... Ойй... и вообще: мы зарабатываем хорошие деньги в валюте, откровенно говоря, - бешеные деньжищи, так на что нам их тратить, если не на оплату позарез нужных людей? Мы же почти все производим сами! Чай, кофе, фруктаж экзотический, - и то идет со своих плантаций в КНР да СРК, или в счет долгов. Нам люди нужны!!! А там готовые специалисты, с опытом, работать согласны, - так нельзя! Мы вредим сами себе. Да нет, хуже: губим дело.
- Вы не горячитесь. Пустить орду черт его знает кого, это, знаете, тоже... Я посмотрю, что там можно сделать. Посоветуюсь с умными людьми.
В итоге нужное постановление было принято. Но Сахалин объявили зоной с особым режимом допуска и пребывания. Граждане, нуждавшиеся в лечении и, при необходимости, ухаживающие за ними родственники, получали временную прописку строго на период лечения. Согласно справкам из клиник Центра и под контролем местных органов УВД. Чтобы, значит, граждане не набрались на далеком острове буржуазной заразы. В общем, мера глупая, но не бессмысленная. По сути, Сахалин стал первой особой экономической зоной за без малого четверть века, да еще какой. Спустя считанные годы обстановка там стала напоминать что-то среднее между обстановкой золотой лихорадки и освоением Дикого Запада. Сам Южно-Сахалинск расползался, как раковая опухоль, обильно давая отсевы-метастазы в виде поселков, что возникали вокруг новых клиник и филиалов клиник прежних. То, что здесь, все-таки, существовала официальная власть, причем, по большей части, самого, что ни на есть, советского образца, влияло на ситуацию двояко. Чаще - все-таки способствовало поддержанию порядка. Но были случаи, когда не шибко обдуманные действия властей только подбрасывали дровишек в топку лихорадочной деловой активности на острове. А в общем и целом жизнь в основных центрах острова по своему стилю, темпам и облику радикально отличалась от всего того, что было знакомо советским людям той эпохи. Действительно что "Заграница" во весь рост и с полным набором атрибутов, но все-таки, скорее, не Лондон с Парижем, а Гонконг или Сингапур. Другим отличием было то, что безработицы тут не было. Любой специалист, любой работящий человек вообще находил себе применение очень скоро. Имело место то, что несколько позже назовут "перегревом" экономики.
Вообще говоря, - классическое развитие событий, когда тесный контакт двух-трех принципиально различных культур и политических систем происходит вокруг какого-нибудь супертовара, будь то пара "чай-опиум" в Гонконге, каучук в Бразилии, нефть на Ближнем Востоке. Или медицина по-Сахалински.
Но, так или иначе, пока Костоправ получил возможность вздохнуть несколько свободнее: теперь многое и многое делалось вроде бы как само собой, а он мог заняться собственно клиникой. Такого рода решение, разрядив обстановку в среднесрочной перспективе, создало предпосылку к возникновению новых проблем. Дело в том, что прогресс в лабораториях комплекса никуда не исчезал. Куда там. Именно после того, как удалось сбросить с плеч долой несвойственные медикам и ученым функции, скорбный труд исследователей как раз достиг стадии практических результатов.
"Терапевтическая" группа, в которой после первого ошеломляющего успеха дела шли, с виду, ни шатко, ни валко, негромко заявили, что: "Завершили лабораторную стадию и отработали все основные организационные и методические элементы обследования и лечения, позволяющие развернуть массовый прием больных с ревматическими и сходными заболеваниями".
Их успех, в свою очередь, позволил завершить эксперименты на животных товарищу Демихову с его бандой безумных фанатиков. На протяжении какого-то месяца они на основе стромальных матриц и модифицированных клеток-прототипов самих больных сделали почку с надпочечником, две печени, легкое и комплект двух почек с надпочечниками. Все это было имплантировано больным на протяжении следующих двух недель. Следующие две недели сумасшедший коллектив во главе со своим вождем посвятил коллективной дрожи, ожидая, когда начнется реакция отторжения, но технология Двойной Толерантности* (Т2) продемонстрировала более, чем удовлетворительную эффективность, и пациентов выписали, по сути, здоровыми людьми. Безумство храбрых, - вот мудрость жизни. А в ходе самих по себе операций, из которых две были страшными, как бой, Владимир Петрович обратил внимание на потрясающую технику молодого хирурга Валеры. Он оперировал явно лучше самого Демихова, да и все те, работу которых ему приходилось видеть прежде... Если и не превзошел, то превзойдет в ближайшие год-два. Особенно при такой-то практике. А еще он был шибко себе на уме: обдумывал, как исправлять клапанные пороки сердца, обойдясь вовсе без "большой" хирургии. А его изыскания по части растворения атеросклеротических бляшек прямо внутри сосудов, вне зависимости от локализации, выглядели обнадеживающими уже сейчас. Такой вот парадокс: будучи, потенциально, величайшим хирургом-виртуозом своего времени, готов был хладнокровно наступить на горло собственной песне.
Но сенсация случилась потом, когда имплантировали сматрицированное сердце. Глядя на шумиху в прессе, которая постепенно достигла глобального масштаба, Владимир Петрович только молча удивлялся избирательности человеческого интереса: легкие пересадить было никак не проще, а сделать - так откровенно сложнее, но никакого ажиотажа не было и в помине. Так, заметки на последних-предпоследних страницах газет. То же касается и печени. Откровенно говоря, наибольший эффект, наибольшую пользу для людей представляло собой самое простое, - почки, в силу громадного количества нуждающихся. Так нет. Очень скромная реакция и ничего даже отдаленно напоминающего сенсацию. Но как только подсадили СЕРДЦЕ (на "телячьей" матрице)... о, что тут началось! Интервью, статьи в центральнх изданиях с заголовками на четверть метра, - это что! Песен в исполнении модных групп - не хотите?
*Точнее, применительно к имплантатам такого типа уместнее говорить о технологии "2х2" поскольку для стромы стандарт Т2 достигается при помощи замещения, для клеток - при помощи модификации. Разные технологии.
Онкологи пока молчали, но Костоправ всем своим новоприобретенным опытом, всем сенсорным потенциалом ставшей в последнее время необычайно чуткой печенки чувствовал, что это затишье перед бурей. Если буйно веселящееся малолетнее чадо внезапно замолкает, можно быть уверенным: шкодит.
Но и без этого, по одним только "дозревшим" группам, число потенциальных пациентов возрастало на новые сотни тысяч, миллионы людей. Решение, сглаживая проблему, смещая пик осложнений в не такое уж далекое будущее, не решало ее принципиально. Как говорится, - отныне и навеки. Да, нельзя поесть, помыться или навести чистоту раз и навсегда, но никто и не говорил о чем-то подобном. Под решением следовало понимать выработку набора более-менее стереотипных мер в ответ на очередное увеличение масштаба предприятия. Самое противное, что на самом-то деле он знал, в какой плоскости находятся эти решения. Куда более широкая интернационализация дела. Из своих должны быть ключевые специалисты по медицине, как таковой, производство "комплексов" и основной аппаратуры, организаторы процесса да еще, пожалуй, - безопасники. Безусловно, все фундаментальные исследования. А все остальные, то есть девяносто-девяносто пять процентов работников могут запросто быть кем угодно. Хоть китайцами, хоть теми же греками.
Знал, но по мере сил своих гнал от себя эти мысли. Решение такого рода может показаться слишком радикальным даже для самого Ивана Даниловича, а он, пока что, еще не последняя инстанция в стране. Да и устойчивым большинством в ГСТО тоже еще даже и не пахнет. Черт! Вроде, казалось бы, сплошные люди дела, другие в этой узкой группе, казалось бы, вообще не держатся, но, однако же, как только дело касается идеологии... Как только им кажется, что касается... Как только им начинает казаться, что дело может касаться того, что они считают идеологией, - туши свет. Готовы похоронить любое дело, какие бы выгоды оно ни сулило. Не все, понятно, и далеко не всегда, и все реже в последнее дело, но и предсказать, когда очередной динозавр прямиком из тридцатых вцепится в тебя мертвой хваткой, не желая поступиться принципами, тоже совершенно невозможно! Черт! Черт! Это ж надо такое придумать, - консерваторы от революции! Где еще, кроме любимого Отечества, возможно этакое явление? Когда они все, наконец, переведутся и перестанут путаться под ногами?
Никогда, Гавриил Абрамович. Ты сам-то - кто? Уверен?
Блондинка
- Не понимаю, - Костоправ говорил с явным раздражением, - причем тут медицина? Если сорокалетняя матрона или засушенная леди семидесяти двух лет от роду желает выглядеть двадцатилетней, то я-то при чем? Мне, знаете ли, не до глупостей!
- Это, понимаете ли, не глупости...
- Кожей и ее болезнями занимаются дерматовенерологи, - безапелляционно продолжало начальство, вовсе не склонное в данный момент выслушивать чье-то мнение по теме, которая его вовсе не интересовала, - если у вас есть идеи в этой области, то бог в помощь. План исследований и обоснование. Будут практические результаты, - посмотрим куда можно будет всунуть еще и эту тематику... У вас - все?
- Да тут речь немного о другом...
- У вас, повторяю, - все?
- Да вы только посмотрите...
- А вы послушайте. Повторяю еще один и последний раз: это просто не мое дело. А если желаете знать мое мнение, то оно не имеет отношения к медицине вообще! Всего доброго...
- Что, он и к вам приходил?
- Мне показалось полезным по крайней мере ознакомиться с данным вопросом.
- Ознакомились?
- Насколько мне хватило знаний. По-моему, перспективы хорошие.
- Возможно. - Выражение лица врача очень подошло бы какому-нибудь великомученику с картины одного из Малых Голландцев средней руки. - Но оно попросту меня не касается. Не по адресу, что ли. Я ничего не понимаю в помаде, румянах и белилах. Мне вот так, - он показал, - хватает того, что есть сейчас, и того, чем придется заниматься вот-вот.
- Ну-у... Как знаете. Я, конечно, понимаю, что направление не вполне ваше, но методы-то, методы, которые предполагается применять, - из вашего арсенала. И все мощности, какие есть, сосредоточены в ваших руках.
- Все эти, как вы выражаетесь, мощности, загружены до предела двадцать четыре часа в сутки. И если их, каким-то чудом, увеличить вдвое, они все равно были бы загружены точно так же! Поймите: по ходу дела выяснилось, что мы заняты проектом, никак не уступающим по сложности никакому космосу... Нам не до глупостей!
Тем не менее, вопрос время от времени всплывал, снова и снова, неизменно вызывая его раздражение. Могучий темперамент, как и любое стихийное явление, - штука обоюдоострая. С одной стороны, его обладатель способен, что называется, свернуть горы. С другой, - ежели ему случится упереться, - его не своротишь. С какого-то момента ему становится не так уж важно, прав он или не прав: ты нраву моему не препятствуй!!! А особо сильно он закусил удила узнав, кто на самом деле был инициатором и основным двигателем "этой затеи". Дело в том, что он знал эту особу. Познакомился совершенно случайно и с первого же взгляда почувствовал к ней сильнейшую неприязнь.
Людочка Вербицкая относилась к породе натуральных блондинок. Причем не абы каких, а как будто бы проникших в реальность прямиком из анекдотов конца ХХ века. Хорошего, но не чрезмерного роста и с приятной округлостью форм, не достигающей, однако степени не то, что "полноты", но и "пухлости". Вот чуть-чуть, - и можно было бы назвать "пухленькой". Почти круглые, эмалево-голубые глаза, светло-золотистые волосы и очаровательные, пухлые, фигурные губки типа "Чуть Преувеличенный Бантик", но все-таки без излишества, именно что "чуть". Среднего размера, полненький бюстик, два года, как закончила Астраханский мед, и что-что, а уж красный диплом по окончании ей не грозил ни в коем случае. Училась, примерно, на 3,8 балла. Не замужем, поскольку кавалеры пугались уже после самого недолгого знакомства, не девственница, потому что невозможно, но абортов не делала, потому что везло. Да и вообще, имела не так много кавалеров, как можно было бы подумать, - можно перечесть по пальцам одной руки, - черт его знает, почему. Обычно горячие южные мужчины довольно-таки падки на подобный фенотип. Может быть, причина тому в отсутствии особого темперамента: к сексу она относилась, в общем, с одобрением, но без фанатизма. Примерно, как шоколаду*.
Костоправ, будучи именно что горячим южным мужчиной, причем достаточно молодым, тоже не проникся. Может быть, она подвернулась ему не в том месте, не в тот момент, и не в том настроении, но только, увидав ее, он первым же делом сделал предположение относительно того, каким способом она могла: а) поступить в институт, б) проучиться в нем до конца, и в) распределиться в Центр. Надо заметить, что этот пакет гипотез при крайней правдоподобности, был совершенно ошибочными, поскольку поступила Людочка честно, и своим 3,8 баллам вполне соответствовала, поскольку оказывать преподавателям сексуальные услуги в обмен на положительные оценки ей просто не пришло в голову, а намеков в ту пору своей жизни она не понимала органически. Она честно училась и искренне огорчалась тройкам, быстро лила по этому поводу слезы, которые так же быстро высыхали.
Второй мыслью Костоправа при взгляде на это создание было: тот избыток женственности, который связан с глупостью уже органически. Если заглянуть в эти прекрасные глаза, то можно беспрепятственно увидеть затылочную кость. Понятие "глупый" в русском языке имеет множество синонимов, передающих оттенки явления, так вот эта - пустоголовенькая. Не "тупая", не "безмозглая", ни в коем случае не "безголовая", не "пустоголовая" даже, а именно что "пустоголовенькая". На таких неплохо жениться, с детьми и домом все будет в порядке, но только в том случае, если блуд на стороне заложен в брачный контракт изначально, иначе подохнешь со скуки.
И вот теперь, спустя еще полтора года, это существо неожиданно всплывает, - в связи с проектом! Причем таким, который по сути своей полностью оправдывает его первое впечатление. В общем, случай, который по совокупности признаков и тяжести деяний, безусловно, заслуживает высшей меры наказания.
А если бы он только знал, только видел, как она замирает над модными журналами из Парижа и Милана! Какое трепетное дыхание начинает волновать ее нежную, младую грудь, когда она только прикасалась, только приоткрывала эти многоцветные книжицы, попадавшие на Сахалин в немалом количестве и практически недоступные на Большой Земле. Машинально выгибала заостренные пальчики с наманикюренными ноготками, касаясь пахучих страниц, - чтобы, значит, не покарябать, - и, открыв, замирала. Впадала в транс, медитировала, - любое из этих определений подойдет. Возникает впечатление, что она и угодила-то в Центр, в Лабораторию Контроля, прилетев на запах этих изданий. К слову, - довольно-таки убогих, по современным меркам, изданий.
Так вот, повторяем, если бы он видел ее в момент общения с журнальчиками, его решимость и вообще стала бы беспредельной.
Что было бы, на самом деле, и несправедливо, и досадно, поскольку могло привести к большой ошибке. Не только вся душа целиком - потемки (не только чужая: ЛЮБАЯ душа суть потемки), но даже часть ее, интеллект, на самом деле штука и неоднозначная, и достаточно прихотливая. В хорошенькую головку, - по всем признакам предназначенную только для того, чтобы на ней росли волосы, - как-то раз, словно из пустоты, пришла Мысль: а ПОЧЕМУ кожа одного человека - красивая, а другого - нет? Вы скажете, что так не бывает, из ничего не возникает ничего и ничто не исчезает безвозвратно? Бывает! Некогда совершенно неожиданно из Пустоты возникла Вселенная. Явление Мысли в голове Людочки, если и уступало в масштабе, то уж, по крайней мере, стало не меньшей неожиданностью. Было таким необычным, что она даже отправилась в библиотеку, и с удивлением выяснила, что литература на данную тему - отсутствует, как класс.
Есть что-то, жалкие обрывки, убожество, вроде учения о типах кожи, которое спокойно размещалось на одной-двух страницах учебника. Перепроверила, - все точно, так и есть, то есть ничего вменяемого по интересующему ее вопросу нет. Более того, и слов-то для его обсуждения нет, одни только "кожное сало" да "роговой слой", а если пойти чуть дальше, то сразу начинается "угревая сыпь", какой-то "додекоз", да руброфития с микроспорией. Фу! Впервые в ее, почти рефлекторной жизни, Людочку посетило ощущение мучительной безъязыкости, как будто она оказалась в Загранице, где все вокруг говорят не по-нашему. Это было так ново, непривычно и тягостно, что она пошла на второй, после посещения библиотеки, Поступок: обратилась к умному человеку. Слюни у умного человека текли прямо с того момента, как только она устроилась на работу.
- Это называется "оценка с точки зрения эстетики" или просто "эстетической оценкой". А отдельные признаки, по которым производится оценка, будут "критериями". Все вместе, таким образом будет: "Критерии оценки кожных покровов с точки зрения эстетики". Как-то так.
- Какой ты умный, Тигранчик!
То есть любая женщина может манипулировать даже умным мужчиной, коль скоро у него по отношению к ней имеет место слюнотечение. При помощи самых, что ни на есть, немудреных приемов. Если вторая и, в какой-то мере, третья мысль после Первичной еще дались ей с трудом, то потом пошло легче.
*Для ряда людей это вовсе не синоним пустяка. Вполне серьезное пристрастие.
Дошло до того, что она проконсультировалась у парочки самых шлюшистых сослуживиц относительно правильного поведения в постели, а потом даже ознакомилась с кое-какой литературой на эту тему. На Сахалине ее, при желании, можно было достать, на остальной территории страны она шла, практически, по разряду порнографии.
Тигран Саркисян был нужен для дела, и потерять его, как прежних, через неделю знакомства, было бы неправильно. Так что имели место и очаровательный наив, - тут особо много играть не пришлось, - и бурная страсть, почти похожая на настоящую, и, наконец, Достойный Финал, который вообще вышел почти безукоризненно. Так что мы можем сделать вывод, что умственное развитие Людочки двинулось вперед, что называется, семимильными шагами. Кроме того, она со смутным удивлением обнаружила, что и в самом деле соскучилась по мужской ласке, и это только помогло реагировать нужным образом. Дурят нашего брата, на каждом шагу дурят.
А Тигран, один из ближайших помощников КМН Петрова, вдруг с некоторым смущением осознал, что в затее безголовенькой Людочки может быть свой смысл. Да, с умением сформулировать свои мыслишки у ней было не то, что скверно, а почти совсем никак, так что приходилось практически писать всю текстовую часть за нее, - но мыслишки-то - были ее! Да, план работы приходилось корректировать так, что это называется "начать и кончить", но он явно был всего лишь оформлением ее затеи. Затеи вполне себе определенной, только высказать ее смысл она категорически не умела. А, по мере того, как он оформлял и формулировал, контуры темы проступали из небытия. В общем-то, - ничего сверхъестественного: корреляция между внешним видом кожи и ее анатомо-физиологическими особенностями.
Выбрать набор таких независимых характеристик, от которых зависит красота "кожных покровов". Узнать, как варьирует их значение. И показать, как выглядит кожа при всех комбинациях этих значений. В ходе позднейших исследований группа биографов Людмилы Игоревны при более тщательном рассмотрении ее жизни выяснила, что кое-какие предпосылки к ее феноменальному успеху все-таки имелись.
Во-первых, если у кого-то под влиянием вышеописанного возникнет впечатление, что Людочка была скверным работником, то это недоразумение. Она прекрасно запоминала все инструкции, тщательно им следовала, твердо соблюдала технологическую дисциплину и никогда не допускала в работе ни малейшей небрежности. То, что называется идеальный исполнитель, а с учетом того, что должность ее требовала множества навыков, это не так уж мало. Когда, при неизбежных для новичка ляпах, делали замечания, - переживала, даже плакала. По своему обычаю, недолго, успокаивалась быстро, но больше именно этой ошибки не допускала.
Во-вторых она рисовала. Знаете, как в те времена рисовали девчонки лет десяти-тринадцати? Примерно те же темы, в том же стиле, только хорошо. Непредвзятый человек, приглядевшись, с удивлением видел, что лица принцесс и невест, хоть и отличаются некоторой манерностью, по-настоящему прекрасны! Что их "роскочные" наряды носят печать врожденного вкуса, отличаются стилем, и выписаны весьма эффектно, а фигуры - неподдельно грациозны. И это делалось между делом, без особого старания, в считанные минуты. Когда же она старалась, на семинарских занятиях по гистологии в институте, рисунки ее трудно было отличить от приличного цветного фото. Да, знаю, многие художники презирают такой стиль, именуют "гладкописью", - вот только мало кто им владеет. Умение фотографировать препараты под микроскопом прямо входило в число ее профессиональных навыков, но когда что-то не получалось, или получалось не так, как хотелось Людочке, она заменяла фото - рисунком. Или дублировала.
Какая там статья! Весьма и весьма объемистый альбом, где на каждой странице, фотография кожи, фотографии препаратов под микроскопом, рисунки того и другого, - и краткое пояснение, сделанное Тиграном. Первичный материал, самое трудоемкое в любой науке, самое дорогостоящее, а если массив солидный, да еще только организованный, то ценность возрастает многократно, как бы ни на порядок. Почему не сделали раньше? Да потому что стык не то, что научных дисциплин, а дисциплин бесконечно удаленных: физиологии и анатомии с медициной, - с весьма специфическим разделом эстетики. Специалисты сроду никогда не пересекались, и им даже в голову не приходила мысль о возможном пересечении интересов. Воистину. Чтобы в голову индивида пришла еще и такая глупость, он должен иметь в достатке глупости всех сортов. Зачем, - она объяснила Тиграну в самом начале. Самыми простыми словами.
- Тигра-анчик, - но ты же придумаешь, как поправить то, что не так? У женщин появляются морщинки, они переживают...
В ближнем круге Петрова находились исключительно только умные люди, другие не держались, а этот, вдобавок, происходил из армян. Он проникся. С коренным русаком той поры, даже, вроде бы, очень умным, это вряд ли получилось бы. У них были своеобразные представления о важном и маловажном.
А потом последовали хождения по мукам, причем категорическое неприятие темы и нарастающее раздражение Костоправа значительно осложняли положение. Он то, что называется, "уперся". Даже хуже: "пошел на принцип". Началось, - чего уж там, из песни слова не выкинешь, - нечто, до крайности напоминающее травлю. Их никто не видел и не слышал в упор, пока ситуация не получила классического разрешения с классическим Сахалинским акцентом: молодые люди сунулись со своим альбомом к иностранцам, которые показались им подходящими: владельцам крупнейшего косметического салона Сахалина, арендовавших помещение на первом этаже отеля "S@S". Вот тут-то на них, наконец, обратили внимание настоящие профессионалы. И разобрались в потенциальной ценности "материалов, предложенных гражданам другого государства". До конца разобрались: спасли только многочисленные бумаги из всяких инстанций, где, помимо отписок, присутствовали заявления о том, что: "Данное предложение не имеет никакой народно-хозяйственной ценности и, таким образом, интереса не представляет". Когда доблестные работники МВД, которым коллеги из МГБ передали дело, как непрофильное, разобрались в нем ДЕЙСТВИТЕЛЬНО до конца, по всем процедурным правилам, включая экспертные оценки, все изменилось, как по волшебству. С совместной справкой выступили Петров и Ботвинник! Так вышло, потому что один написал о возможностях проекта в данном аспекте, а второй - вкратце охарактеризовал возможные финансовые перспективы от реализации этих возможностей. К этому моменту доктор технических наук и великий шахматист все чаще выступал в качестве эксперта по экономике нового типа, консультанта и прогнозиста по части экономических перспектив. Кстати, и сам научился очень многому. Как обычно, суммы показались невероятными, и как обычно, показывали, скорее, минимум возможных объемов и оборотов. Тогда товарищ Козлов, успевший вырасти в крупного руководителя, ознакомившись и, дополнительно, прикинув сам, связался с Костоправом повторно. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но если дурь твоя явно идет во вред делу, тебе нужно вправить мозги. С учетом масштабов деятельности и самой личности наставляемого, это вылилось в целую операцию, небыструю и неприятную, но, в конце концов, его дожали.
- Ой, - сказал он устало, - да делайте вы, что хотите...
Скорее всего, в глубине души он все-таки усомнился в своей правоте. Кроме того, затею поддержал Петров, а Гавриил Абрамович был слишком умен для того, чтобы считать себя каким-то там руководителем - Петрова. Тем более, его хозяином. Прошло несколько лет, а положение осталось практически неизменным: всем был нужен Петров, а сам он, в общем, мог обойтись без кого угодно.
На протяжении нескольких лет дело потихоньку раскручивалось, так сказать, в пределах Сахалина. Клиентура устойчиво росла, появились солидные доходы, технологии отрабатывались и становились все технологичнее, Костоправ, проезжая мимо клиники, не забывал плюнуть и отвернуться. Бум начался после сенсационного появления на Каннском кинофестивале 1962 года Марлен Дитрих. Точнее, собственно сенсации предшествовал краткий скандал, а скандалу - конфуз: Дитрих ДЕЙСТВИТЕЛЬНО выглядела восемнадцатилетней, и ее элементарно не узнали. Дошло до того, что один из гостей фестиваля высказался относительно того, что: "Погляди-ка, до чего новая цыпочка Стэнли похожа на Марлен в молодости...". Гость, будучи человеком темпераментным и под сильным впечатлением, произнес эту сакраментальную фразу горячим шепотом и был услышан самой Дитрих... По поводу этого события ходила известная шутка: "... после этого кино уже никого не интересовало".
Людмила Павловна Вербицкая (Тигранчик остался в прошлом, так и не побывав ее мужем, но продолжал исследовательскую работу у Петрова по теме кожных покровов. В том числе и прежде всего в интересах клиники Лечебной Косметологии), заполучив в пациентки - саму Дитрих!!! - готова была, что называется, расшибиться в лепешку и работала с ней лично. Пошла на то, что не взяла денег за свои собственные услуги, как специалиста. Но профессионализм прежде всего. Она от души порекомендовала артистке "остановиться на очень здоровой коже стандарта 28 - 30 лет", поскольку вкус подсказывал ей именно это решение, но ничего не вышло. На самом деле никто даже представить себе не мог, в какой панике Дитрих пребывает из-за уходящей молодости и красоты. При всем ее "стальном позвоночнике", который на самом деле был всего только образом, а не самой Марлен. Так что восемнадцать, - и никаких гвоздей! Что ж, потребитель всегда прав: пусть носит то, что просила. Помимо титанической, - виртуозной! - работы косметологов, ортопеды радикально поработали со скелетом, помимо всего прочего заметив "реальную угрозу возрастной хрупкости костей" - и устранив ее. По мелочи, - сосуды, железы, почки-печень, прокуренные легкие, - приложились и другие специалисты.
Надо признать, что Людмила Павловна сильно изменилась с тех пор, как очаровательную головку Людочки посетила Первичная Мысль. Однажды начав развиваться, ее интеллект не останавливался, тем более, что деятельность всестороннему развитию всячески способствовала. К этому моменту ее не назвал бы дурой даже враг, а "наив" приходилось включать, предварительно вспомнив, что это такое, и сосредоточившись. Кроме того у нее накопился очень солидный чисто профессиональный опыт. В ее словах относительно "стандарта 28 - 30" много справедливого. Согласись Дитрих, и сговорчивый человеческий мозг не отметил бы ничего особенного, выдав успокоительный вердикт: "В прекрасной форме, исключительно сохранившаяся, не имеющая возраста" - поистине Вечная Звезда, - и не более. Уважение и восхищение с завистью. Получив то, что просила, она, безусловно, вызвала фурор, но фурор с сильной примесью позора. В Европе молодящийся старик служил традиционным объектом осуждения и насмешек, так что и женщина, выглядящая моложе собственной внучки, в ту эпоху тоже выглядела дурой. Уж заодно.
Зато с точки зрения рекламы ничего более действенного просто невозможно было выдумать, и пришелся случай как нельзя более кстати. Раньше клиника, пожалуй, не справилась бы с такими требованиями к дальнейшему расширению масштабов деятельности.
Дальнейшее известно. На каждом острове, арендованном "Панакеей" есть входящая в нее "организационно и методически" КДЛК: клиника Дерматологии и Лечебной Косметики, и это никак не самая мелкая из клиник. В плане, так сказать, деловом клиники образуют дочернюю компанию "Панакеи", общеизвестную, как "Первая Броня".
Очередной южный мужчина не только был сражен наповал щедрой внешностью Людмилы Павловны, но и смог покорить ледяное сердце неприступной красавицы, так что в тридцать лет она стала Людмилой Кортес. Ближайшие предшественники супруга, - а их общее число значительно увеличилось, - утверждали, что у нее более не было нужды имитировать бурную страсть: к моменту замужества с темпераментом там все было в порядке. Кроме того, она стала одной из самых богатых и влиятельных женщин мира, хотя на родине это особо не афишировали. Еще добавим, к богатству и влиянию, - одной из самых злопамятных женщин, что, безусловно, усилило влияние и, косвенно, увеличило богатство.
Вы спросите, - почему же тогда тут запросто упоминаются не самые лестные случаи из биографии и не самые лицеприятные характеристики великой женщины? Это просто. Семидесяти восьми лет от роду она выдала замуж вторую внучку, погляделась в зеркало и, увидав там юную блондинку с золотистыми волосами, безукоризненно-свежей нежно-розовой кожей и глазами, как голубая эмаль, решила, что с нее - хватит. После чего исчезла. Оставила обширное наследство тому существу, в которое превратилась, и исчезла. Где она и кто она, знают считанные люди, а прямо доказать, что это именно она, и вообще невозможно. Не то, что отпечатки пальцев и рисунок сетчатки, генетический анализ даст спорный, сомнительный результат. Никогда не следует забывать, что таких людей за все время деятельности "Панакеи" набралось довольно много. Затевая роман со свежей, как бутон, совсем юной, очаровательной девушкой, вы можете даже и не заподозрить, что на самом деле она старше вашей прабабушки. Кстати, среди тех, кто оценивает кожу с точки зрения эстетики, очень высок процент пидоров. Это не в осуждение, и не в плане гомофобии, а просто констатация факта: похоже, кое-какие вещи лучше всего чувствуют все-таки именно они. Люди с этакой "промежуточной" психикой. И терпентин на что-нибудь полезен.
Мизгирь
Наш обзор ни в коем случае не мог бы претендовать на полноту без упоминания товарища Петрова. Бывшего студента, а ныне кандидата медицинских наук Р.В. Петрова.
Никакой диссертации он, понятно, не писал, и кандидатом его сделали по причинам субординации: ну, невозможно, чтобы докторами-членкорами руководил уж вовсе неостепененный молокосос, а вот руководить им, составляя планы исследований, и указывая, что и как делать, было некому. То есть, поначалу были такие, кто пытался, но долго такие попытки не длились. Дураки в высших структурах "Панакеи" держались несколько недель, от силы - месяц. Костоправ мог под горячую руку от души вломить кому то "дюже вумному", ежели уж слишком достанет своим особым мнением, потом - жалеть об этом, потом (не скоро и не всегда) мог даже первым помириться, но с дураками его позиция была неизменной, однозначной и неукоснительной, как Судьба. Другой бы отодвинул потихонечку, сунул в какой-нибудь угол, на должность, где трудно чему-нибудь навредить, но только не он. Разобравшись, называл вещи своими именами соискателю прямо в глаза и убирал без перспективы когда-нибудь устроиться обратно.
- Если дерьмо не выгребать, а распихивать по углам, то оно накапливается. Ахнуть не успеешь, как тебя самого выкинут.
Справедливости ради надо сказать, он и сам не пробовал Петровым - руководить, зато командовать - командовал. А тот его, одного из немногих, слушался. Так, кстати, вышло и с диссертацией.
- Значит, так: через месяц у тебя защита. Изволь выучить, что там в твоей, с позволения сказать... написано. И уж по крайней мере не забудь на защиту явиться.
- Да я...
- Так надо. Без бумажки ты, как известно, известно - что.
- Да я не про это! Откуда она взялась-то? Ведь ее же, как минимум, кто-то написал? Неудобно как-то...
- Забудь. Фашисты, конечно, звери, но эта фраза у них правильная. "Каждому - свое" - знаешь?
- Да уж слыхал...
- Во-во. Одному рассчитывать сеть "Id" - анти-"Id", а другому обеспечивать условия его работы. В том числе и таким способом. Есть у нас аспиранты, которые больше особо ни на что не годятся, так хоть так... Да не волнуйся ты, он свое получит. Еще благодарить будет.
И с должностью у него с определенного момента обстояло примерно так же: числился заведующим Контрольной Лаборатории, и получал зарплату. Нет, до этого момента имел прямое отношение, без него не было бы большей части того, что сейчас приходилось контролировать. Но теперь ему просто не позволили бы заниматься рутинными операциями контроля за продукцией и результатами лечения. Так что сплошной обман трудящихся и нарушение трудового законодательства.
Лабораторный Комплекс, по сути, - конгломерат исследовательских центров медико-биологической направленности стал одним из первых мест, где специалисты "Стыка" организовали что-то вроде локальной сети. Вот он и сидел день-деньской за терминалом.
"От 611. Привет. Срочно выясните разброс экспрессии рецепторов к ИК-12 на пре-л четвертой стадии..."
"От 611. Данные о контактном торможении в ОЛ поджелудочной Рассмусена получил. Для сравнения пришлите десяток таких же от десятка здоровых. Выборка произвольная, только чтоб возраст близкий."
"От 611. Не пытайтесь снизить секрецию, запутаетесь на внутриклеточном уровне. Сократите саму ткань. Сначала апоптоз. Потом процентов на пятнадцать увеличьте к-во рецепторов к любым альфа-д с тройки по одиннадцатый. Предложите гарантию на год, но, думаю, все будет нормально."
Он получал результаты, обдумывал их, прогонял через свою модель, и снова обдумывал. Отсылал рекомендации или запрашивал новые уточнения. Тоже с указаниями, как именно уточнять.
У него теперь было две модели: цифровая и аналоговая, хотя понятие "аналоговая" здесь можно употреблять только достаточно условно: нормальная такая адаптивная сеть на МЭ с хорошим коммуникатором. Программу для цифровой написал сам: научился, теперь потихоньку доводил. Пользовался то тем, то другим вариантом, в зависимости от конкретной задачи. На тот момент, по собственным оценкам Петрова, модели выполняли процентов восемьдесят работы. Остальное все-таки приходилось доделывать "вмозговую", собственной головой, но бывало и так, что модель, придя к равновесию, давала лучшее решение, чем он сам. Все чаще бывало.
Он почти перестал бывать в лабораториях, почти не видел больных. Временами ему становилось совестно, и он куда-то вроде отправлялся. Глядел на подопытных животных, на аппаратуру, на то, как тот или иной объект в этой аппаратуре выглядит, - и потихоньку впадал в раздражение, как писатель, которого вынудили читать азбуку с картинками. Смотрел на больных и маялся, поскольку "визуальная картина целостного организма", как он изволил выражаться, была не тем материалом, с которым он работал.
И одинаково, и там, и там, он почти физически ощущал бездарную трату времени. И представлял себе только, как в его отсутствие копятся запросы и ответы на то, что спрашивал он сам, начинал нервничать и рвался назад, к терминалу и моделям. Надевал свободную рубаху навыпуск, и садился.
"От 611..."
И организм толстого, рыхлого бедолаги переставал блокировать собственный инсулин, так что через недельку диабет "второго типа" благополучно исчезал в неизвестном направлении.
"От 611...".
И уходил биохимический "запрет" на рост нервных волокон в пирамидной системе спинного мозга, разорванного на уровне "С5", так что здоровенный монтажник из Нижнего Тагила за пару месяцев восстанавливал прежнюю способность владеть своим телом.
У семнадцатилетней дочери брокера из Детройта переставало накапливаться сало в омерзительных мешках "глубокой" себореи, а онкологи, наконец, находили управу на низкодифференцированную саркому у четырехлетней крохи из Манчестера. И далеко не всегда на "розовые угри" у него уходило меньше времени, чем на рак простаты с метастазами.
Он делал все это, и с каждым новым случаем "Мезенхима" становилась все умнее, полнее и изощреннее, а количество более-менее типовых решений постепенно увеличивалось.
Костоправ ЗАПРЕТИЛ посылать какие-либо запросы к Петрову после 16:00. Приказал централизованно отключать терминал Петрова в 17:00. Дошел до того, что самолично звонил ему за четверть часа до этого срока.
- Заканчивай.
- А?!
- На! И не притворяйся, что тебя там нет.
- Гавриил Абрамович... две минуточки...
- Так и быть. ДВЕ. Машина подождет тебя у входа.
Как-то раз, на досуге, он сказал подчиненному таковы слова.
- Мне, конечно, тебя дурака жалко, сидишь у себя там все время... как паук в паутине, ей-богу. Но речь не о том. В конце концов, мое человеколюбие давно уже стало достаточно... абстрактным. А нужно мне прежде всего, чтобы система потеряла полную зависимость от одного Петрова. Чтобы через пару лет у нас сложился этакий распределенный, коллективный Петров. На случай твоего медового месяца, пенсии или кондрашки.
- Или измены Родине.
- Или так. - Кивнул Костоправ. - Тоже вариант.
Несколько позже Петр Гулин, честно заработавший себе "маленькую неприятность" с костным мозгом, оставил ему нестерпимо изящную надпись на идеальных пропорций листке желтоватой бумаги: "Микроорганизм, на который организм не может выработать иммунитет, не способен повредить этому организму". С тех пор работа знаменитого каллиграфа неизменно висит на стене рабочего кабинета Петрова. На само-то деле пресловутая теорема, поставившая точку на страшилках о "фатальных вирусах" и инопланетной чуме, в оригинале звучит несколько не так, длиннее и не столь афористично, но суть ее, в общем передана достаточно точно. Хозяин кабинета дорожит теоремой даже не в силу ее важности самой по себе, а по причине того, что она была первой, которую он выдвинул и строго доказал. С этого момента, по сути, открылась дорога настоящей формальной биологии и медицине.
Он категорически отказался от варианта с присвоением ему докторской степени "honoris causa", твердо заявив, что докторскую диссертацию напишет самолично, без дураков в прямом и переносном смысле. Потому что нефиг. И честно приступил, как только "Коллективный Петров" вкупе с доведенной "Мезенхимой" сняли-таки с него большую часть рутинной работы. Тема работы: "Искусственный иммунитет: постановка проблемы, базовые понятия, некоторые возможные подходы". Старшие, те, кто понимают, сами по себе люди храбрые и склонные к парадоксальному мышлению, пытались его отговаривать. Им было почему-то не по себе. Да ладно вам, - успокаивал их Петров, - это же чистая теория. Тут до практического применения триста верст, и все лесом. Не волнуйтесь, Старшие Товарищи. Но они почему-то по-прежнему продолжали нервничать. Считая его в высшей степени надежным и достойным доверия товарищем, в этом вопросе они ему почему-то не верили вопреки всем заверениям. Им казалось, что человек, которому не страшны НИКАКИЕ инфекции, и, скорее всего, никакие опухоли, уже не может считаться в полной мере человеком. Выходит за рамки заботы о будущих поколениях. Некоторых людей время от времени начинают беспокоить такие неожиданные вопросы.
И все-таки одно из его достижений, на наш взгляд, не нашло достойного отражения в литературе. Способ его работы на уровне, так сказать, практики: несколько позже примерно в том же "паучьем" стиле стали работать ведущие специалисты "Панакеи", которых ВСЕГДА было слишком мало. Естественно, имелись свои поправки в зависимости от специальности и специфики, но, в конце концов, с разработкой манипуляторов с совершенной "обратной связью" к чему-то похожему пришли даже хирурги-имплантологи. Сидя у себя за специализированным терминалом, тот же Шумаков мог контролировать сразу несколько операций в местах, находившихся, порой, на разных континентах. И, при необходимости, вмешивался на особенно сложных этапах. Иначе они, пожалуй, успевали бы в несколько раз меньше. Значит, - не успевали бы.
Зрелые семечки
- Так... так... так. Как, говорите, фамилия? А у этого придурка? А договориться с обиженным - никак? Жаждет крови? Л-ладно. С ним поговорит наш представитель. Что ж, - это правда... Не желает разговаривать, и собирается вести разговор через своего адвоката? Ну, это не принципиально. А меры, мы, понятно, примем. Такого не спускают, в нашей организации - тем более. Накажем, говорю...
Товарищ Кузьмин бросил трубку, и, невзирая на уверенный тон, которым доселе вел разговор, без сил плюхнулся на стул. Подумав, сжал голову руками и замычал, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Господи... Что случилось-то?
Кузьмин поднял на него совершенно дикие глаза.
- Жора Мясников. Не помнишь такого?
- Почему не помню? Отлично помню. Талантливый парень. И еще почему его запомнил: увидел первый раз, и думаю, - до чего унылая вислоносая физиономия. Прямо сосуд мировой скорби. Ходячая депрессия. А он, на самом деле, такой хохмач оказался! Мы с ним, бывало, животики надрывали со смеху.
- Он и сейчас все такой же шутник. А ведь сколько лет прошло. Думал, меня уже вообще ничем не удивишь, а... Ну, бля, вообще!!!
- Ты начал говорить, - так говори. Нет, - молчи.
- Короче, есть такой известный человек, Юджин Абрахам Каслоу, самый толстый человек в Техасе. Занял первое место с весом шестсот семьдесят фунтов с какими-то там гранами, или триста три килограмма восемьсот двадцать граммов, если по-нашему. Между прочим, - из хорошей семьи мальчик. Жил себе не тужил, кушал соответственно упитанности, а потом вдруг начал испытывать некоторые неудобства. Нет, ты представляешь себе мужчину весом в три вполне приличных свиньи? Ну вот, и у него пролежни начались, опрелости и всякое такое. Сам перестал понимать, где у него что находится. На семейном совете решили, что выхода нет, и пора к нам. Послали заявку, пришел инспектор, Воронов, ты должен знать.
- Не знаю. Дальше.
- Обследование, то да се, все как положено. Обсудили цену, страховка позволяла, и приступили к операции. К транспортной операции. Мальчика вытаскивали при помощи специального автокрана через окно, которое пришлось выставить. Потом погрузили при помощи все того же крана в грузовой "пикап" и доставили на причал. Вариант с грузовым вертолетом после краткого обсуждения отвергли, а вариант с самолетом не рассматривался с самого начала. Просто не существовало подходящей модели. Погрузили на специальный баркас. Ну и так далее. Жору предупредили, и поэтому он не удивился, даже не изменился в лице. Сам понимаешь, - это только звучит забавно, а на самом деле случай совсем не простой.
- Да уж. Не одно же сало. Сосудов сколько лишних. Кожи квадратный метр.
- Больше. И все прочее, что положено на двести килограммов жира, - тоже, хотя и в меньшей степени.
- Тем более. "Жучков" с килограмм, причем сразу. Да что говорить, там даже до сосудов не доберешься, сразу-то.
- Ну Жора же у нас талантливый! Сам говоришь. У него жирные стали чем-то вроде специализации, рука набита... Это нам с тобой думать надо, а он-то сразу примерно видит, как и что. Не моргнув взглядом, принял, положил в особую палату для сверхжирдяев, где и койки специальные, и кресла под слона, и все такое прочее. Договор заключил, все честь по чести. Лечит, хорошо лечит. Короче, через три недели стал у нас этот Каслоу... Ослоу, прости гос-споди... тонкий, звонкий, прозрачный. Даже мышцы ему, которые атрофировались, поднакачали.
- Знаю систему, за счет соединительной, электромиотонинг и стимуляция синтеза белка. Дальше. В чем прикол-то?
- А прикол в том, что в пункте восьмом договора предусмотрено, что пациент, как обладающий особо выдающимися параметрами, при выписке получит от фирмы особый подарок-сюрприз. Жирдяй подписал. Как же! И параметры выдающиеся, да еще и подарок. Короче, выписывается наш ковбой, довольный, как паровоз. Пресса кругом! Ну как же, человека уменьшили в три с лишним раза, а еще и осталось вполне прилично. И тут вывозят тележку, а в ней восемь канистр по двадцать литров.
- А это обещанный подарок, - говорит лечащий врач, а сам, сука, аж светится, - сто шестьдесят литров изооктана, синтезированного из биологических материалов, полученных в ходе терапии. Этого хватит примерно на тысячу миль пикапу "Шан Яо".
- Бля-а-а!!! Во долбоеб!
- Вот-вот. Представляешь, каких трудов мне стоило не сказать то же самое?
- Что делать-то предполагаешь?
- Там наш, типа, юрист, Алексеев. Из комитетчиков, понятно. Должен справиться.
- Передайте мистеру Каслоу следующее соображение: потребность в сотрудничестве с компанией "Панакея" не может быть исключена и в дальнейшем.
- Минутку... Он должен обдумать ваши слова.
- Разумеется. Никто и не ждет, что ответ будет дан немедленно. Вы знаете, как связаться со мной.
Алексеев начал подниматься, когда раздался звонок.
- Минутку... Мистер Каслоу согласен. Он отзывает свой иск ввиду примирения сторон. Формулировка вас устраивает?
- Вполне. - Алексеев украдкой вздохнул. - Вполне. Передайте доверителю, что нам было приятно работать со столь здравомыслящим человеком.
- Ну все. Слава богу, рассосалось.
- Поздравляю. Да, - а с бензином-то как дело кончилось?
- Алексеев говорит, - взял. Никуда не делся.
- А с дураком-то этим что думаешь делать? Увольнять?
- Увольнять... Увольнять у нас, сам знаешь, не слишком принято. А компетентного работника увольнять не только накладно, но и опасно. Обычно штрафуем жестоко, переводим с понижением на срок или навсегда. Но тут, согласись, дело из ряду вон, и я решил ничего своей волей не решать. Отошлю-ка я его к Костоправу, пусть он разбирается с этим весельчаком. Посмотрим, как он там повеселится.
- Да-а... Жестокий ты.
- "Попугай" сигнализировал: проскочил отказ.
"Уважаемая госпожа Галантиди! Администрация компании "Панакея" вынуждена с глубоким сожалением констатировать, что в Вашем случае не может гарантировать эффективной помощи. Заявка останется в особом списке, и, при изменении ситуации, Вы будете немедленно информированы. Разумеется, на Вас в полной мере распространяются все скидки и льготы, предусмотренные для подобных случаев уставом компании и текстом "Договора о сотрудничестве".
- Ты хоть проверил, что у нее есть? Не пустяки какие-нибудь?
- Да нет. Ахондроплазия тяжелая, уже с осложнениями. Все всерьез.
- Еще плохо, если баба молодая. Дема этого шибко не любит. Узнает, - визгу не оберешься.
- Сейчас гляну... Сорок три. Ни туда - ни сюда. Да ладно, пригласим через годик.
Датчик случайных чисел в автоматическом режиме предлагал к отказу примерно одно обращение из семисот. "Попугай" сообщал о каждом таком случае в диспетчерскую, потому что случайным способом отказать можно тому, кому отказывать ни в коем случае нельзя. В таких случаях отказывали следующему по счету. Спросите, - зачем? На самом деле все очень просто: чтобы иметь возможность без указания причин отказать кому угодно. Немотивированность отказа была прямо прописана в уставе компании, а вот наличие двух аппаратов, осуществляющих такое вот "полуавтоматическое" исполнение приговора, являлось тайной, в которую посвящалось только высшее руководство и непосредственные исполнители.
На создании системы, позволяющей под благовидным предлогом "мы не всесильны" отказать кому угодно, в свое время настаивал Косыгин, как только до него дошло, каким могучим орудием внешней и внутренней политики может стать будущая "Панакея". Да все эти политики, - у нас во где будут! Зажмем так, что и не пикнут. Да нам с нашими Пилюлькиными никакой атомной бомбы не надо! Ведущие врачи из руководства Центра тогда шибко возмущались. Мол, - медицина вне политики! Клятва Гиппократа (которой никто из них не приносил, во всяком случае, - в исходном варианте), страждущее человечество, святость человеческой жизни (две трети воевало), - и прочие лозунги. "Как вы себе это представляете: ко мне приходит больной человек, а я...". Короче, налетели на председателя правительства то есть так, что он и не рад был, что связался. К разговору вернулись спустя несколько лет, когда уже вовсю шли переговоры об открытии филиалов вне территории СССР.
Первый звоночек прозвенел в США, когда прибывшего туда по приглашению Государственного Департамента Ивана Авдеева похитили люди из организации некоего Дино Грациани, у которого болела раком желудка любимая мама. Похитив, не знал, что с Иваном Алексеевичем делать, потому что вне клиники тот, разумеется, не имел особых возможностей помочь. Нежный сын, осознав этот факт и собственную глупость, осатанел и чуть не убил доктора, а потом не нашел ничего лучшего, чем потребовать выкуп. Как говорится, - хоть шерсти клок. Про ФБР говорят разное, но тут бюро сработало выше всяких похвал: отыскали меньше, чем за сутки, освободили невредимым, а саму организацию Грациани подвергли показательному разгрому. Так, что сам он погиб в перестрелке, а мама померла в приюте для нищих...
И началось. Чем дальше, тем хуже. Похищали поодиночке и целыми группами, в чем мать родила и с вместе со всем оборудованием, которое было. Команданте Мигуэль в Колумбии захватил клинику целиком и две недели удерживал в заложниках ее персонал. До тех пор, пока ему не вылечили его давно заслуженную эмфизему с пневмосклерозом. Ираклий Давиташвили рассказывал потом, что имел сильнейшее искушение устроить иностранному товарищу какую-нибудь подляну с отсроченным на пару месяцев, но предельно радикальным эффектом, но так и не смог. Как ни смешно, но это все таки правда, - не все способны на такое. То есть горячий человек Ираклий совершенно спокойно пристрелил бы команданте где-нибудь в джунглях, чай не впервой, и совесть его не мучила бы ни секунды, а вот так, пациента, - не мог. Хотя, казалось бы, какая разница? Впрочем, команданте все-таки не была чужда, своего рода, честность. Успешно покинув клинику, он оставил в качестве оплаты шесть килограммов чистейшего, "кремового" кокаина... Надо заметить, что даже плановая реализация такого количества "кокса" в розницу не покрыла бы и трети убытков от двух недель вынужденного перерыва в работе клиники.
Лезли бандиты и революционеры, якудза и SIS, гангстеры и частные сыскные агентства, юридические конторы с высосанными из пальца исками и полицейские агенты на откупе бандитов.
Дельцы, чтобы купить, небогатые жулики, чтобы полечиться на халяву, воры, чтобы украсть, - если уж не деньги, то хоть что-нибудь! - шпионы, чтобы раздобыть "секреты", и религиозные фанатики, чтобы устроить погром.
Это помимо необозримых полчищ желающих попасть вне очереди, на льготных основаниях в плане оплаты, а также на особых условиях.
Происшествия такого такого множились день ото дня, словно черви в гнилом мясе, нарастали половодьем, как будто где-то прорвало плотину, и жить дальше, не решая в этом смысле ничего принципиально, было нельзя. Вот тогда-то и был выработан всеобъемлющий комплекс мер, обеспечивающих относительно безопасное и свободное функционирование компании. Тут было и то самое островное расположение филиалов, и объявление компании рабочим органом ВОЗ с "особым статусом", - в силу особого статуса, - и "двойная" охрана акватории. И, кроме того, гуманисты - доктора бы-ыстро вспомнили мудрое предложение Алексея Николаевича о немотивированных отказах и "черных списках". В них, помимо непонятливых зарубежных политиков с магнатами, с подачи начальства, угодили и те, кто провинился перед самой "Панакеей" и ее отдельными работниками.
Хлеб Насущный III: сегмент Большого Круга
- Но это же невозможно, - Эшенбах развел руками, - даже если мы прямо сейчас как-нибудь их промаркируем, - мы же все равно не сможем быть уверены, кто из них - кто... Если их просто переложить справа - налево, то они же опять, в очередной раз, перепутаются.
- Слышь, герман... ты что, - взаправду? Старшая - вот, которая толстая. Видишь - щеки?
- Ах, та-ак... - протянул он, и вдруг, ухватив толстую, которая со щеками, за левую ногу, ловко вздернул ее на руки, подхватил, по всем правилам, под мышки и присмотрелся к красной мордочке, - ну разумеется! И где только были мои глаза. Толще на целых сто граммов. Даже, пожалуй, на сто десять.
Молодая мамаша, совершенно ошалев от его выходки, опомнилась только сейчас. Время от времени какая-нибудь выходка мужа, шутка, фраза сама по себе или в контексте разговора вдруг выбивалась из ряда, как дырка на месте отсутствующей доски в аккуратном штакетнике, напоминая, что он все-таки чужак, порождение совсем иных норм культуры. В такие минуты его в пору было убить. Так и подмывало, между прочим.
- Да ты што творишь-то, ирод?!!
- Не беспокойся, я хорошо умею. Видишь, она даже не напугалась, ей хорошо. Хотя, - согласен, шутка глупая, прости. Я сам слишком глупый сегодня. Это от смущения, что у меня, такого старого, дети. Самый глупый и самый счастливый день в моей жизни.
- Дай сюда!!!
- На..., - и, передав "старшую" матери, осведомился, - договор - в силе?
- Да называй, ладно! Только, - слышь? - не выдумывай там. Попроще как-нибудь. Чтоб не смеялись потом.
- О, не волнуйся. Проще не бывает. Ты будешь Луиза, - слышишь меня, дитя? Но только мать и подруги непременно будут называть тебя Лизой или Лизаветой. А твою младшую сестру, еще проще, назовем Марией. Так - пойдет? Нормально?
- Всяко пойдет. Привыкнем. О-хо-хо... Послал же господь, на старости лет...
Ну, тут она несколько преувеличила. К примеру, ее мать, невысокая, худощавая и тихая нравом, последнего ребенка родила, будучи на пять лет старше. Да и, глядя на нее саму Дарью Степановну, как-то не верилось, что старость догонит ее в ближайшие двадцать-тридцать лет. С какой стати-то? Голодовкам, похоже, больше не бывать, так что жить бы и жить. А он опять понял ее слова несколько не в том смысле, который она в них вкладывала.
- Ты права, Мама. Я, конечно, плохой христианин. И раньше не был слишком прилежным, а уж после всего того, что довелось увидеть... Он, отвернулся, махнув рукой. - Но теперь в пору уверовать снова: девчонки, да еще сразу две. Обе, значит. Так что ты права. Не иначе, как Бог, больше некому. Это, конечно, глупо, но я со временем непременно найду какого-нибудь пастора и возьму на прокат специальный парадный жилет, чтобы прийти к нему на причастие по всем правилам. Как, бывало, ходил на воскресную службу мой батюшка. Этого сейчас просит моя душа.
- А крестить?
- А! Это не есть важно. Окрести здесь, все равно Иисус узнает своих.
"вууУУХХ-х!!!" - на улице взвыло, стремительно нарастая до максимума и стихло, остался только сдержанный, постепенно слабеющий звон турбины, как в бочку, бухнул и сразу замолк серьезный, флегматичный Карзуб, скрипнула-шарахнула калитка, а следом что-то с грохотом обрушилось уже в сенях. Совокупность звуков удостоверяла личность гостя не хуже личной подписи. Анфиска. Явилась глядеть сестер за сорок два километра спустя какой-то час после появления матери с новорожденными дома. По обыкновению, ворвалась, как вихрь, гоня перед собою волну слегка спрессованного уличного воздуха.
- Ну, где?! Ух, ты...
Увидав, уменьшила мощность, сбавила обороты и намного, намного приглушила звук, с ходу заворковав с мелюзгой. В такие моменты весь остальной мир для нее переставал существовать, а сама она разительно менялась. Младенцев - обожала совершенно безумно, причем не только своих. Герр Эшенбах, с его привычкой давать всему точные определения, глядя на нее сейчас, нашел подходящее уточнение: она была до младенцев как-то... жадной, что ли? Их общество просто не могло быть для нее лишним.
- Фи-ис...
- А?!
- Говорю: благоверный-то твой - где?
- А! Че, не знаешь его, что ли? Сроду шагу не прибавит. Сейчас будет...
Как таковых, шагов слышно не было, несколько раз ритмично скрипнули, прогибаясь под грузом, половицы, без шума, неспешно, даже как-то степенно отворилась дверь, и в комнату боком вплыл глава семьи Панковых. В правой руке, - чудовищных размеров торба, на сгибе левой, - младший отпрыск семейства, девица Маргарита, четырех месяцев от роду, у правой ноги, держась за штанину, семенит старший Василий, двух лет двух месяцев, на спине - рюкзак. Столь же колоссальных размеров, что и торба. Впрочем, на фоне самого Николая Васильевича вся кладь казалась вовсе небольшой, изящной и почти игрушечной.
- Здорово, мам, - прогудел он мягким, на грани инфразвука, басом, - это - куда?
- На кухню давай. К погребу, к холодильнику. Чего у тебя там?
- Не. Пусть подрастет покуда. Свинью. Фроську. Такая свинья разумная, - аж жалко. Хотел на свиноматку оставить, а потом подумал... Некогда нам счас. Еще лещи там, с десяток, орехи, каштаны. Ну и по мелочи... Здорово, дядя Гера.
И с привычной осторожностью пожал немцу руку. Он вообще двигался осторожно: подчиненные шутили, что, когда Коля задумается, ему все равно, в какую сторону открывается дверь или откручивается гайка. В этом была своя сермяжная правда, вот только рассеянностью он не отличался. Не мог себе позволить такой роскоши. Отсюда и привычка поспешать медленно, что все вокруг такое легковесное, хрупкое, хлипкое.
Мама Даша с удовольствием посмотрела на него, потом на дочку. Статью, понятно, не в нее, помельче, но все равно справная бабенка. Сбитая, как камушек, плечи круглые, не поймешь, где шире, в плечах или в заду... Харя свежая, хоть и обветренная, под солнцем зажаренная, глаза наглые... - все в порядке! Отошла девка, слава тебе, Господи, слава тебе, Царица Небесная... заступилась, Пресвятая Заступница, опасла непутевую.
- А ты, чадо непутевое, заблудшее, - собирайся... В отпуску ты с понедельника, по закону, двенадцать ден. Две, стало быть, седьмицы... Баловство, понятно, похоть дьяволова, господь дал человеку день седьмой для воздержания от мирских трудов, да и то не для праздности, для молитв искренних и благочестивых размышлений, святые подвижники и вовсе день и ночь труждались, день седьмой с колен не вставали, били поклоны земные... однако с инспектором по труду мне спорить не с руки. И так смотрят косо. Так что езжай давай, мать навести. О-хо-хо... грехи наши тяжкие.
Мать ошиблась, утверждая, что чадо выдержит скитскую каторгу, именуемую "Послушанием" не больше полугода. Чем дольше она была тут, тем дальше уходили в прошлое воспоминания, а с ними потихоньку гасло и все остальное. Чувства, которые еще оставались, и даже обычные потребности тела как бы сжались до минимума, вообще позволявшего жить. За полтора года, без малого, она похудела на шесть килограммов, как от нормальной такой, не слишком скоротечной чахотки, и выглядела лет на двенадцать-пятнадцать старше своего возраста. Жила, как в полусне, бездумно, почти не общаясь с другими людьми, но качественно работать это ей не мешало. Инспектор - инспектором, но Питирим всерьез начал опасаться, что послушница вконец себя уморит..., а скандал ему был вовсе ни к чему.
По старой памяти вернувшись, она нашла землянку брошенной и пустой, воняющей стылой золой, плесенью и запустением. Впрочем, оставшиеся соседи сообщили, куда именно отбыла Дарья Степановна с домочадцами, а также где находится автобусная остановка. В позапрошлом году ничего подобного не существовало даже и в мечтах.
Место, куда отвез ее новенький автобус, официально именовалось "РТ 112", и там вовсю шла стройка. Немцы попросили разрешения построить выселки на отшибе, немного, да в сторонке от поселенческих бараков, и без особых проблем разрешение получили. Оно, конечно, национальная рознь жестоко пресекалась, но люди были всякие, и настроение у них бывало всякое, так что лишнего мозолить глаза все-таки не стоило. Место, как место, есть небольшая ложбинка, таких в степи совсем немало, но только рыжий, веснушчатый Хохбауэр с белыми ресницами, который первым набрел на это место, насторожился. Сделал рогульку из лозы и обмерил ложбину шагами вдоль и поперек. Потом подошел к Эшенбаху, и вдвоем они составили обращение к властям. Надо отдать должное, те отреагировали быстро, поскольку дело выходило серьезное, а к Эшенбаху прислушивались. Позвали геологов, те подтвердили предположение, и вскоре в низине установили буровую установку. При всей своей флегме рыжий Хохбауэр порядком волновался: в том, что вода тут есть, особых сомнений не было, он не мог так ошибиться. Но вот только она могла оказаться соленой, и тогда толку от нее чуть.
Обошлось. Чуть минерализованная, но и для питья, и для полива годится вполне. И, главное, линза громадная, воды полным-полно и хватит на долгие годы. Когда немцы начали строиться, выселки, казалось бы, резонно было бы обозвать "Берлином", но с чьей-то легкой руки к ним приклеилось прозвание "Мюнхен". И вовсе уж непонятно, почему только чуть погодя все чаще в обиходе начало звучать название "Мухин". Так он и остался "Мухиным", под этим названием его и зарегистрировали несколько лет спустя.
Селились широко, скорее, по-русски, а вот с домами не заморачивались. Домостроительный комбинат "Восток" вырос в колоссальное объединение со множеством филиалов. Он обеспечивал потребности всего востока страны, в значительной мере обеспечивал потребности СРК и вывозил продукцию на экспорт. После катастрофического землетрясения в Фукуи шесть с половиной тысяч комплектов на двухквартирные коттеджи было отправлено в пострадавшие районы бесплатно, в качестве бескорыстной помощи. Со временем он, понятно, начал выпускать широкую номенклатуру изделий, но специализация на одноэтажное строительство все-таки сохранилась. Сохранил свое ключевое место в руководстве и Сун Ю, так что о качестве комплектов не стоит даже и говорить: в домах можно было жить, пока не надоест. Это бесконечно ускоряло и упрощало стройку, но, разумеется, дела и забот все равно было через край. Дарья Степановна со своим немцем работали на диво слаженно и эффективно, как будто бы дополняя друг друга, но было и еще одно существенное обстоятельство. По вечерам приходил помощник, который один стоил, пожалуй, трех-четырех. Приходил, Мама Даша ставила перед ним миску щей, он молча ел, так же безмолвно съедал солидную, на двоих, порцию каши или картошки на сале, выпивал с литр квасу, сидел минут десять и переходил к делу. Работали при ослепительном свете калильного фонаря вдвоем с Эшенбахом, а женщина принималась за хозяйство. Когда Николай Васильевич Панков, дотемна и до предела занятый на своей МТС, в этот период своей жизни спал, - непонятно.
Вот и в самый первый день пребывания Анфисы в отпуске он тоже пришел.
- А это, Кольша, дочка моя, Анфиса Афанасьевна, так что будьте знакомы.
От него не укрылось, что слова эти Мама Даша произнесла с едва заметной чопорностью, а, сказав, - поджала губы. Скорее всего, - безотчетно. По всему, отношения между матерью и дочкой не были вполне безоблачными, но это его никак не касалось.
- Николай, - услыхала она до предела сдержанный, мягкий, даже, наверное, ласковый рык очень, очень матерого медведя, - будем, значит, знакомы. Очень, значится, приятно...
Он стоял, возвышаясь над нею на целую голову, как башня, но это ничего не значило, видала она мужиков и повыше на ногах. Важнее, что стоял он слишком близко, и от него исходило ощущение мощи, как от нового трактора "КС-500", когда он спокойно стоит себе, едва слышно клокоча дизелем на пол-мегаватта. Как от танка "Махайрод", который ей однажды довелось видеть в Чите, в одной из немногих в ее шоферской карьере дальних поездок. Рядом с таким человеком ощущаешь, что твоя сила просто не имеет значения, а он стоял, смотрел на нее благожелательно... и без всякого интереса!!!
... Представив себе, только на секунду вообразив, как выглядит, как смотрится со стороны, она содрогнулась от омерзения. Захотелось зажмуриться, а потом, наверное, взвыть: это ж надо так попасть! Нашла момент рядиться смиренницей, идиотка!!! В тряпки, которые уже и потом-то не пахнут, а какой-то затхлостью, будто в прабабкином сундуке. Которые добрый человек и на чучело-то постыдится надеть!!!
Но Фиса теперь была другая. Фиса теперь была большая и умная. Взрослая. Никто со стороны и не заметил мгновенно пронесшегося, сокрушительного шквала. Пластмассовая полу-улыбка на бескровных губах.
- Анфиса. И мне приятно...
Ночью кипятила воду, - помыть под утро голову. Утром как следует поела, - аппетитик, казалось, очнулся вместе с ней, - и отобрала у матери платок, чтоб был, хотя бы, более-менее, взамен своему старушечьему. Следом в небытие канула черно-серая юбка до полу: мол-де неудобно по дому хлопотать. На его место надела еще девчачий сарафан, некогда пошитый матерью, который, по нынешней худобе ее, пришелся почти в пору.
- Фи-ис, - с сомнением глянув, с сомнением проговорила мать, - а не коротко?
Действительно... Чуть того. Ну, значит, так тому и быть. Может, оно и к лучшему.
- Сойдет. В городе сейчас еще короче носят. Чуть ниже колена.
Она окрутила бывшего эвакуированного сироту, бывшего детдомовца, бывшего беспризорника, фронтовика (они не бывают бывшими), de facto разведчика и штурмовика и вообще бывалого, неглупого человека в считанные дни. Для этого не потребовалось предпринимать усилия до конца скоротечного отпуска. Как получается у женщин в несколько суток перейти от состояния "почти чахотки" к буйному цветению, - одна из самых непостижимых тайн бытия. И пропал казак. У Мамы Даши прямо-таки язык чесался раскрыть Кольше, - можно сказать, - родному! - глаза на истинную суть непутевой дочери, остеречь его, не дать испортить себе жизнь, но помешало то, что это была ее дочь. Такой вот когнитивный диссонанс. И, кроме того, Николай Васильевич решительно не походил на человека, которому может испортить жизнь непутевая бабенка. Когда они уже прожили какое-то время, Мама Даша пробовала осторожно расспросить его, и наталкивалась на искреннее недоумение:
- Что значит, - как живем? - Разводил он руками. - Обыкновенно. Я ее кормлю, по дому, что надо, делаю, сам сыт, одет, обстиран, - чего еще-то?
- И не ссоритесь?
- Ма-ам, - он глянул на нее с укоризной, - ну ты только погляди на меня. Я не ссорюсь. Она - да, бывает, назовет "идолом", ну, так от меня не убудет. Вашей сестре, если не поскандалить когда-никогда, все равно чего-то в жизни не хватает... Пока, мам.
И пошел. И, вроде, бесшумно, а все равно мнилось, что прогибается под ним мать-сыра-земля. Ну не идол ли? Точно Фиска сказала. Идол и есть. И еще одна неуместная мысль пришла в ее голову: и захотела бы погулять, а не выйдет. Мало найдется таких дураков, чтобы решились окучивать жену Николаши. Он, так-то, вроде, добродушный, а... Идол, он и есть идол.
Так оно было, тогда. А потом пошли дети, а потом и сама она, на старости лет, стала молодой мамашей. А ведь и в голову не приходила этакая оказия.
- Мам, а мам? Мне тут предложили нянечкой поработать в яслях, так я согласилась. А?
- А жалование какое?
- Сорок три.
- Оно и неплохо.
- Ну! А, главное, - свои при догляде будут.
- А еще чего? Ты говори, говори, чего удумала, не мнись...
- Да, как узнали, что на сестру училась, так и пристали. Доучивайся, мол. Детские позарез нужны.
- А потянешь? Учебу-то?
- А куда я денусь, если некуда деваться? Не обратно же мне, за баранку? И мелюзгу эту я люблю, правда.
Мама с дочкой знать не знали, что являются малыми частицами явления, которое позже назовут Бабьим Бунтом. Анфисе, кроме того, предстояло стать еще и одним из укротителей этой стихии. Потому что в самых первых рядах тех, кто стал на пути Бунта, первым принял на себя его могучий напор, были именно акушеры и детские сестры в роддомах.
Когда человек, наконец, находит свое место, сомнения его покидают. Если приходится себя уговаривать, то это - не оно. Кольша - нашел. Но бог да судьба любят пошутить над человеком, даже над хорошим. Только и у них припасена толика шуток не злых, а просто занятных.
Когда работал на заводе, тяготился работой с железяками, тянуло в деревню. Когда наконец, со второй попытки, нашел место по душе, оказалось, что и оно, хоть и на селе, а все равно с железяками. Оказалось, что ничего из заводского своего прошлого Кольша не забыл, все помнит, все умеет, что делал когда-то. Наоборот, знание как-то улеглось в голове, и он соображал там, где не знал точно, выписывал справочники и привычно пользовался ими. Восстановил кстати старые связи со своим заводом: прежде всего, понятно, с Серегой Апрелевым, звезда которого восходила круто и, главное, вполне определенно.
Поначалу Николай думал, что успехи в мастерских связаны с тем, что остальные еще хуже, а он умеет хоть что-то, а потом задумываться перестал. Получается, - ну и ладно, ну и хорошо. Он вез, - на него и взваливали. Но, с другой стороны, ему же и давали без отказа и в первую очередь. Именно его предприятию первому в области дали первый ЭП, шестиместную "Синицу", вроде как на пробу, в полевые испытания. Освоил, понятно, ничего там особо сложного. И отчет написал, с замечаниями и предложениями. Хотя, откровенно говоря, - какие там замечания? Да только одно: мало. Потому что на самом деле лучше транспорта для степи, для всей Большой Целины придумать было нельзя: эти самые сорок два километра до тещиного дома он преодолел за десять минут, и то только потому что нужно "вставать" на экран, разгоняться а потом, соответственно, тормозить. К примеру, на семьдесят километров у него ушло бы минут двенадцать-тринадцать, не больше. Самое то, что нужно по нашему бездорожью и, кстати, черт тогда с ним, навовсе: делать дороги нужно только там, где без них вовсе никуда, а так, без крайней нужды, - нечего землю портить. Да и дорого очень. Прямо-таки безумно.
Значительная часть "целинных" немцев, около шестидесяти процентов, вернулась в Германию сразу же, как только появилась такая возможность. Сорок процентов, в разные сроки, от года до пяти, вернулись назад. Некоторые, кстати, успели ожениться на родине и вернулись с немецкими женами. Из Мухина уехало процентов сорок, и вернулось больше половины. Слишком крепко они приросли к этой земле, и слишком сильно изменилась Германия. Она стала буквально новой страной, неузнаваемой для репатриантов. Как пошутил один из вернувшихся: "Общего с прежним - только язык, да и тот стал каким-то странным".
Мухинские жители всем сердцем приняли план преобразования природы, но в само выполнение внесли толику творчества: лесополосы-лесополосами, но только в наше время "старый" Мухин, превратившийся в Ленинский район, но так и оставшийся районом малоэтажной застройки, прямо-таки утопает в садах. Весной, когда вся эта масса деревьев цветет, район очень сильно напоминает филиал рая. Да и позже, когда созревают плоды*, тоже, в общем-то... В тех редких случаях, когда доходит до продажи какой-нибудь из здешних усадеб, между покупателями начинается форменная война, а из рук в руки переходят фантастические суммы денег. Это место разительно отличается от всех "индий" ранней послевоенной генерации, более всего напоминая тихие "миллионерские" пригороды европейских столиц, с небольшими, хорошими магазинами, пивными, кафе и кинотеатрами, с тремя совсем небольшими парками и двумя лучшими школами города. И, - да, Эшенбах добился своего, хотя и не так, как думал некогда; здесь была средних размеров, очень приличная кирха.
Те "индии" давным-давно посносили, а старому Мухину ровным счетом ничего не делается. Говорят, что если усталый человек придет сюда отдохнуть, то рискует застрять до вечера, не в силах заставить себя - уйти. А вокруг, в общем, стандартная застройка большого города, в основном занятого глубокой переработкой зерна. Двенадцать процентов макаронных изделий Союза, - уже к этому не нужно ничего добавлять, а добавить можно многое. Ту же сборку ЭПЛ для нужд Степной Зоны.