Где-то между этими двумя полюсами, где происходит повествование романа Аарона Вулфа, происходит нечто другое: это становится видением.
Это первый роман Аарона Вулфа. Тридцатичетырехлетний и преуспевающий в другой области искусства, он по веским личным причинам попросил, чтобы его настоящая личность не мешала его художественной литературе, и поэтому "Аарон Вулф" является псевдонимом. Ему тридцать четыре года, он женат, имеет одного ребенка и живет на среднем западе Соединенных Штатов.
Работы Аарона Вулфа появлялись в "Эскападе", журнале "Мистерия Альфреда Хичкока" и "Вирджинском ежеквартальном журнале"; художественная литература и поэзия. В 1965 году он стал лауреатом стипендии North American Review writing fellowship, и один из его рассказов, опубликованных в том же году, появился в Почетном списке Марты Фоули "Выдающиеся американские рассказы". Тем не менее, "ВТОРЖЕНИЕ" - его первый роман и первое научно-фантастическое произведение.
"Я всегда любил читать научную фантастику, - говорит он, признаваясь, что у него "большая коллекция" старых криминальных журналов и антологий, - и даже испытываю к ней страсть. Я увлекаюсь с десяти лет, и когда я сажусь за научно-фантастический роман, я снова чувствую себя ребенком. Кто мог иначе отреагировать на этот удивительный материал? "
ВТОРЖЕНИЕ дает некоторое представление о том, что может сделать первоклассный писатель, когда он пишет художественные эссе для более широкой аудитории. Это просто один из самых замечательных первых романов в любой области, которые я когда-либо читал.
Другие комментарии, относящиеся к моей роли в серии книг о лазере, о том, как это произошло и какой я вижу свою собственную роль, можно найти в моем предисловии к роману К. У. Джетера "Свет ПОИСКА", первому из этой группы романов, опубликованному недавно, и я с благодарностью отсылаю читателя к нему.
Барри Мальцберг
Нью-Джерси.
СРЕДА
Начало
1
Трехсотакровая ферма Тимберлейк, которую мы арендовали в том году, была самым изолированным убежищем, какое только можно найти в Новой Англии. В других местах автомобильные дороги прорезали районы, некогда закрытые для человека густыми сосновыми лесами и скалистыми ландшафтами; и маленькие городки, ранее довольствовавшиеся своими бесхитростными обычаями, начали строить промышленные "парки", чтобы выманить производителей из загроможденных городов; и пригороды продолжали разрастаться, поглощая открытую сельскую местность, щебеня и конкретизируя лесные массивы. Презирая шум и грязь цивилизации, северный Мэн избегал автомагистралей, которые вели в никуда; и он не приветствовал жителей пригородов, которые хотели переехать в снежную страну со своими большими машинами, снегоходами и домами из алюминия и красного дерева. Конечно, когда-нибудь, когда демографическое давление достигнет невыносимого пика, даже ферма Тимберлейк будет заполнена похожими друг на друга домиками на ранчо с двумя спальнями и многоквартирными домами в кондоминиумах; однако в тот год, когда мы там жили, ферма находилась в двух милях от ближайшего соседа и в одиннадцати милях от ближайшего города Барли,
Штат Мэн.
Изолировано.
Возможно, слишком изолировано.
Но осознание этого пришло к нам только в декабре, после того как мы прожили на ферме более шести месяцев. И тогда было определенно слишком поздно передумывать.
Фермерский дом представлял собой двухэтажное каменное поместье с четырьмя большими спальнями, тремя ванными комнатами, гостиной, кабинетом, библиотекой, отделанной сосновыми панелями, официальной столовой и современной кухней. Роскошь была больше, чем можно было ожидать найти на фермерском доме в штате Мэн, но Timberlake задумывался как убежище джентльмена, а не как предприятие, которое должно обеспечивать само себя. Земля никогда не обрабатывалась, и в сарае никогда не содержалось никаких животных, кроме верховых лошадей.
Изоляция:
В доме был один телефон, линии для которого были проложены Крейтоном за немалые деньги
Development, компания, которая владела и арендовала недвижимость через Blackstone
Недвижимость в Барли. Квартира была полностью меблирована, за исключением телевизора - и мы заранее решили обойтись без этой сомнительной роскоши в пользу книг и бесед.
Изоляция:
Каждые две недели мы втроем ездили в Барли на нашем микроавтобусе Volkswagen. Мы могли сходить в кино в кинотеатре Victory и всегда ужинали в ресторане Square. Мы купили новые журналы и книги в мягкой обложке в сигарном магазине через дорогу от ресторана. Это был полный объем нашего контакта с внешним миром - если не считать редких телефонных звонков и случайных писем, которые мы получали в еженедельной рассылке в конце нашей полосы.
Поначалу это было все, что нам требовалось. Но как только выпал снег и начались неприятности, мы по сто раз на дню проклинали свою изоляцию и страстно желали контактов с людьми за пределами нашей семьи, с кем бы то ни было вообще..
Первая крупная метель в этом году началась двенадцатого декабря, ближе к вечеру, когда на земле уже выпало восемь дюймов снега раннего сезона. Мы с Тоби были в лесу к северу от дома, выслеживая лис, снежных кроликов, ласок, белок и нескольких кошек, которые сохраняли активность до тех пор, пока снег не стал настолько глубоким даже под деревьями, что они были вынуждены оставаться в своих пещерах, норах и гнездах. Любимым занятием Тоби было выслеживать наших соседей-животных и шпионить за ними. Я наслаждался этим мягким видом спорта так же , как и он - возможно, потому, что это было мягко, возможно, потому, что я гордился тем, что мой сын ни разу не предложил нам пойти в дом, взять ружье и поохотиться на животных. В тот день мы были глубоко в лесу, по горячим следам лисицы, когда между сосновыми ветвями начал сильно проседать снег, настолько сильный, что мы поняли, что на открытой местности, за пределами укрытия леса, должно быть, разыгрывается сильная буря. К тому времени, когда мы вернулись по нашему собственному следу к опушке леса, новый дюйм снега лежал поверх старых восьми дюймов; и фермерский дом на вершине холма в трехстах ярдах от нас был почти невидим за колышущейся завесой хлопьев.
"Там будет глубоко?" Спросил Тоби.
"Боюсь, что так", - сказал я.
"Мне нравится глубоко".
"Ты бы так и сделал".
"По-настоящему глубокое".
"Это будет выше твоих сил", - сказал я ему. Для десятилетнего мальчика он был довольно худым и немного низкорослым; поэтому я не сильно преувеличивал, когда держал руку над его головой, чтобы он мог посмотреть вверх и увидеть, как далеко будет до поверхности, если его занесет свежевыпавшим снегом.
"Великолепно!" - сказал он, как будто мысль о том, чтобы быть заживо погребенным в сугробе, была слишком близка к раю, чтобы ее можно было вынести. Он отбежал вправо, зачерпнул пригоршню свежего снега и бросил в меня. Но она была слишком сухой, чтобы скататься в комок, и он только разлетелся на части и сдулся обратно на него, когда он бросил ее.
"Давай, Тоби. Нам лучше вернуться в дом, пока мы не застряли здесь ". Я протянула ему руку, надеясь, что он примет ее. Десятилетние мальчики обычно настаивают на том, чтобы доказать свою самостоятельность; но тридцатилетние отцы предпочли бы, чтобы они были зависимыми, совсем немного, всего на несколько лет, ровно настолько, чтобы нуждаться в помощи, чтобы преодолеть скользкий склон.
Он широко улыбнулся и направился обратно ко мне, затем остановился в дюжине футов от меня и уставился в землю. По тому, как он наклонился, и по интенсивности его взгляда я понял, что он наткнулся на множество следов и ломает голову над природой животного, оставившего их.
Мы бродили по лесу более трех часов, и я был готов к теплому камину, водке с мартини и паре тапочек на войлочной подкладке. Дул резкий ветер; снежинки забирались мне под воротник пальто и стекали по спине. "В доме будет горячий шоколад", - сказала я ему.
Он ничего не сказал и не поднял на меня глаз.
"И тарелку пончиков".
Он ничего не сказал.
"Пончики, Тоби".
"Это что-то новенькое", - сказал он, указывая на рельсы перед собой.
"Маршмеллоу к горячему шоколаду", - сказала я, хотя знала, что проигрываю битву. Ни один взрослый не может достичь целеустремленности ребенка.
"Посмотри на это,
Папа."
"Пока мы едим, поиграем в "Монополию". Как насчет этого?"
"Папа, посмотри на это", - настаивал он.
Итак, я пошел и посмотрел.
"Что это?"
Я обошел его сзади, чтобы увидеть следы с его выгодной точки.
Он нахмурился и сказал: "Это не лиса, не ласка и не белка. Это точно. Я сразу могу определить одну из них.
Похоже на отметину, которую оставила бы птица, да, папа? Птичьи следы - но забавные. "
Эти отметки, безусловно, были "забавными". Когда я рассматривал рисунок одного отпечатка, я почувствовал, как задрожала кожа у меня на затылке, а воздух, казалось, стал немного холоднее, чем был всего минуту назад. Отпечаток состоял из восьми отдельных углублений. В снегу было три равномерно расположенных отверстия — каждое на расстоянии четырех дюймов друг от друга - параллельно второму ряду отверстий в двух футах справа от первой линии. Все следы были идентичны, как будто они были оставлены на снегу мужской тростью. На равном расстоянии от обоих наборов отверстий и более чем в ярде перед ними виднелась пара похожих углублений, хотя каждое из них в поперечнике было размером с дно стандартного стакана для воды. Это выглядело примерно так:
Хотя я был довольно хорошо знаком с лесом, я никогда раньше не видел ничего даже отдаленно похожего. Если все это действительно был один отпечаток, животное было довольно крупным, и уж точно не птицей какого-либо вида.
"В чем дело, папа?" Спросил Тоби. Он прищурился, глядя на меня снизу вверх, его ресницы покрылись снежинками, нос похож на ягоду, козырек его красной шапочки окаймлен льдом. Он был уверен, что у меня будет ответ.
Я сказал: "На самом деле я не знаю".
На мгновение его разочарование во мне было слишком очевидным, затем он быстро скрыл свои чувства, изменил выражение лица, расплылся в робкой улыбке. Это опечалило меня, потому что это был признак того, что он понял
Папа все еще находился на шаткой психологической почве и нуждался во всей любви и ласке, которые он мог получить. В противном случае папа мог снова оказаться в больнице, уставившись в стены и не разговаривая, и совсем не таким, каким должен быть папа.
"Мы можем следовать за ним?" Спросил Тоби.
"Нам пора возвращаться домой".
"Ах, черт возьми".
"Твой нос красный, как светофор".
"Я крутой", - сказал он,
"Я знаю, что это так. Я бы не стал с этим спорить. Но твоя мать ждет нас примерно сейчас ". Я указал на быстро исчезающие отпечатки. "Кроме того, ветер и снег занесут их в течение нескольких минут. Мы не смогли отследить их очень далеко ".
Он оглянулся на деревья, прищурил глаза, как будто пытался разогнать тени под сосновыми ветвями. "Значит, что бы это ни было, оно прошло здесь как раз перед тем, как мы вышли из леса, да, папа?"
Это было правдой, хотя я об этом не думал. "Когда шторм закончится, может быть, мы сможем выйти и поискать новые следы", - сказал я.
"На снегоступах?"
"Придется надевать снегоступы, если снег лежит у вас над головой".
"Отлично!" - сказал он, внезапно отметая загадочность.
Если бы мы все могли оставаться маленькими мальчиками хотя бы в одном крошечном уголке нашего сознания, мы бы никогда не оказались в уединенных, запертых палатах в тихих больницах, уставившись в стены и отказываясь говорить
"По крайней мере, мы можем идти по этой тропе, пока она не отвернет от дома", - сказал я.
Он подал мне руку, и мы наклонили головы против ветра, внимательно следя за странными отпечатками, пока взбирались по склону. Ямы повторялись в точности по тому же образцу, пока мы не оказались на полпути к дому. В середине склона следы заканчивались сильно утоптанным кругом на снегу. Тоби нашел место, откуда они снова свернули к другому рукаву соснового леса.
"Он стоял здесь", - сказал Тоби. "Он стоял прямо здесь и долгое время наблюдал за нашим домом".
Действительно, животное, кем бы оно ни было, казалось, вышло из леса исключительно для того, чтобы поглазеть на фермерский дом, и, как только его любопытство было удовлетворено, снова ушло. Но мне не нравилось думать, что это так. В этих отпечатках было что-то неопределимо инопланетное, настолько непохожее на все, с чем я когда-либо сталкивался, что поначалу мне было не по себе, а в конце концов и немного страшно. Этот страх, каким бы иррациональным он ни был, только усилился, когда я представил себе существо, стоящее здесь, на этом продуваемом всеми ветрами склоне, наблюдающее за фермой, где Конни провела весь день' в одиночестве.
Но это было нелепо.
Не так ли?
ДА.
Чего тут было бояться?
Это было всего лишь животное.
Я вел себя по-детски.
"Может быть, это был медведь", - сказал Тоби.
"Нет. Лапы медведя не оставили бы таких следов".
"Я не могу дождаться, когда отправлюсь на поиски этого на снегоступах".
Ну, это на другой день, - сказал я.
"Давай".
Он хотел еще раз взглянуть на отпечатки.
Я продолжила держать его за руку и снова направилась к дому, задав темп быстрее, чем мы шли раньше. "Запомни этот горячий шоколад!" Но я совсем не думала о горячем шоколаде.
2
К тому времени, как мы добрались до солнечной веранды в задней части дома, ветер был яростнее взрыва бомбы. Он последовал за нами через дверь, подняв облако снега на крыльцо.
Мы делали традиционные вещи, которые люди делают, когда возвращаются домой с мороза: мы топали ногами, хлопали себя руками по бокам, со свистом выдыхали! и комментировали клубы пара. К тому времени, как мы сняли пальто, перчатки и ботинки, Конни действительно приготовила для нас какао на кухне.
"Отлично!" Сказал Тоби, забираясь на свой стул и ковыряя ложкой наполовину растворившийся зефир.
"Ты что, не знаешь другого ругательства, кроме "Великий"?" Спросил я.
"Expliv-что?" - спросил он.
"Что вы говорите, когда вы взволнованы. Когда что-то действительно кажется вам хорошим и замечательным, неужели вам нечего сказать, кроме "отлично"?"
Он нахмурился, уткнувшись в свой шоколад, задумавшись об этом на секунду или две. Затем: "Потрясающе!"
"Ну, это предлагает разнообразие", - сказал я.
Пятнадцать минут спустя, утомленный послеобеденным выслеживанием местной фауны, Тоби чуть не заснул в своей кружке какао.
"Я должна отнести скаута в постель вздремнуть", - сказала Конни. Она улыбалась ему, и она была очень хорошенькой.
"Я сделаю это", - сказал я.
"Уверен?"
"Конечно", - сказала я. "Я была бы признательна за что-нибудь покрепче горячего шоколада, когда уложу его спать. Как ты думаешь, это можно устроить?"
"Возможно".
"Мартини с водкой?"
"Самое подходящее лекарство для холодного дня".
"Особенно в больших дозах".
"Я приготовлю полный кувшин. Мне самому нужно немного лекарства".
"Ты весь день провела в поджаристом теплом доме".
Она улыбнулась. "Ах, но я так хорошо понимаю твое обморожение. Я чувствую, как ты замерз ".
"Я думаю, ты просто распутница".
"И это тоже".
Я поднял Тоби на руки и отнес наверх, в его спальню в дальнем конце главного холла. Раздеваться самому ему было не очень-то и нужно, потому что он продолжал клевать носом. Я, наконец, уложила его под одеяло и натянула его до подбородка. Через несколько секунд его веки дрогнули и закрылись, и он крепко заснул.
Грозовое небо было таким темным, что мне не понадобилось задергивать шторы на двух больших окнах со средниками. Ветер тихо стонал за стеклом: жуткая, но эффективная колыбельная.
Некоторое время я стоял и наблюдал за ним, и думал, каким он будет после дневного сна: бодрым, энергичным, полным идей, проектов и игр. Проснувшись, он был бы очарован скоплением нового снега, как будто, ложась спать, он не знал, что надвигается буря.
Прежде чем мы смогли бы поужинать, нам пришлось бы выйти на улицу в ботинках и измерить снег с помощью мерки. И это завершило бы одну из рутинных процедур, которые мне так нравились: уложить его в постель, разбудить, вывести полюбоваться снегом. Летом были и другие программы, но они были так же хороши, как и эта.
Конни сидела внизу у камина, где она поднесла спичку к нескольким хорошо просушенным березовым поленьям. Ее вид согрел меня так, как никогда не согревал огонь. Она была стройной, но стройной блондинкой, которая неделю назад отпраздновала свое тридцатилетие, но без макияжа могла бы сойти за подростка. На самом деле она не была красивой ни в каком общепринятом смысле. Она не походила на фотомодель или кинозвезду. Для этого у нее было слишком много веснушек. Ее рот был слишком широким, а нос слишком длинным для классической красоты. И все же каждая черта гармонировала с любой другой чертой ее нежного лица, и общий эффект был чрезвычайно чувственным и притягательным.
Ее лучшей чертой были глаза, огромные, круглые и голубые. Это были широко открытые, невинные, любопытные глаза олененка. Она всегда выглядела так, как будто ее только что напугали; она не была способна на тот знойный взгляд с тяжелыми глазами, который большинство мужчин находили сексуальным. Но меня это устраивало. Ее красота была тем лучше, что она была уникальной и доступной.
Я сел на диван рядом с ней, обнял ее и взял напиток, который она мне налила. Он был холодный, горький, очень освежающий.
"Вот такого сына ты вырастил", - сказал я.
"Ты и его вырастил".
"Я не ставлю себе в заслугу то, чего нет", - сказал я.
В конце концов, я прослужил в армии два года, восемнадцать долгих месяцев в Юго-Восточной Азии. И после этого, более двух лет, была больничная палата с серыми стенами, куда Тоби разрешили навестить только дважды, а после этого я провел еще восемь месяцев в частном санатории
"Не будь так строг к себе", - сказала она. Она прислонила голову к моему плечу. Ее светлые волосы веером из золотых перьев рассыпались по моей груди. Я чувствовал, как бьется пульс у нее на виске.
Какое-то время мы оставались такими: работали над своими напитками, смотрели на огонь и вообще ничего не говорили. Когда я впервые выписался из больницы, мы почти не разговаривали, потому что ни один из нас толком не знал, что сказать.
Я чувствовал себя ужасно виноватым из-за того, что отдалился от них и от своих обязанностей перед ними, что мне было неловко из-за того, что я внезапно стал равноправным членом семьи. Она не знала, что сказать, потому что отчаянно боялась сказать что-нибудь, что угодно, что могло бы вернуть меня в мой квазикататонический транс. Нерешительно, на ощупь, мы в конце концов нашли обратный путь друг к другу. А потом было время, когда мы могли говорить все, что пожелаем, время, когда мы слишком много говорили и наверстывали упущенные годы - или, возможно, мы мы боялись, что если мы не скажем всего этого сейчас, не поделимся этим сейчас, немедленно, у нас не будет шанса сказать это в будущем. За последние два месяца мы перешли к третьему этапу, на котором мы снова были уверены друг в друге, как это было до того, как я ушел на войну и вернулся сам не свой. Мы не чувствовали, как раньше, что нам необходимо болтать друг с другом, чтобы избежать паузы. Нам было комфортно с долгими паузами, мечтаниями … Итак: огонь, напитки, ее волосы, учащенное сердцебиение, ее рука, сжимающая мою.
А потом без всякой видимой причины - за исключением, возможно, того, что все было слишком хорошо; я все еще боялся, что все будет слишком хорошо и, следовательно, некуда будет идти, кроме как снова вниз - я подумал о странных следах на снегу. Я рассказал ей о них, но отстраненно, как будто говорил о чем-то, что прочитал в журнале.
Она спросила: "Как ты думаешь, что их создало?"
"Я понятия не имею".
"Может быть, вы могли бы найти это в одной из тех книг в кабинете. Рисунок или фотография, точно такие же, как вы видели".
"Я об этом не подумал", - сказал я. "Я проверю это после ужина". В дополнение к обитой кожей мебели в кабинете стояла полка с книгами по лесоведению, охоте, уходу за ружьем и другим "мужским" предметам.
"Что бы это ни было - может ли это быть опасным?"
"Нет, нет".
"Я не имею в виду опасное для нас, но, возможно, для такого маленького парня, как Тоби".
"Я так не думаю", - сказал я. "Похоже, у него не было когтей, хотя оно должно быть довольно большим. Тоби упоминал птицу. Я не могу себе представить, что это за птица, но предполагаю, что это может быть она. "
"Самые крупные птицы здесь - фазаны", - сказала она. "И эти следы кажутся слишком большими для фазанов".
"Слишком большое", - сказал я.
"Может быть, нам не стоит отпускать Тоби одного на улицу, пока мы не узнаем, что у нас на руках".
Я допил свой напиток и поставил стакан на кофейный столик. "Что ж, если книги не дадут мне подсказки, я позвоню Сэму Колдуэллу и посмотрю, сможет ли он направить меня по правильному пути. Если Сэм никогда не видел ничего подобного, то это всего лишь плод нашего воображения."
Сэму было семьдесят лет, но он все еще управлял своим магазином спортивных товаров на площади в Барли. Он охотился и ловил рыбу в течение каждого разрешенного сезона, на все породы животных, характерные для Новой Англии. Судя по тому, как обветрилось его лицо - изрезанное сотней морщин и сильно загоревшее от солнца и ветра, - он даже походил на кусочек леса.
Как это часто случалось в последнее время, наше восхищение потрескивающим огнем быстро переросло в восхищение друг другом, и мы начали игриво обниматься. Игривость уступила место настоящему интересу: поцелуи стали продолжительнее, объятия крепче. Уверенный, что Тоби проспит еще час или около того, я только начал говорить с ней по-настоящему серьезно, когда она немного отстранилась и склонила голову набок, прислушиваясь.
Я спросил: "Что это?"
"Ш-ш-ш!
Когда мое сердцебиение утихло, а дыхание стало несколько менее громким, чем раньше, я тоже услышал это: ржание лошадей: "Только клячи".
"Интересно, что с ними не так?"
"Они знают, что мы сидим здесь и нежничаем, и они ревнуют. Вот и все. Они думают, что мы должны быть там, ухаживать за ними ".
"Я серьезно".
Я вздохнул. "Лошади иногда пугаются вообще без всякой причины". Я попытался снова обнять ее.
Она все еще была сосредоточена на том, чтобы слушать лошадей, поэтому шикнула на меня и отстранила.
Я сказал: "Я знаю, что запер двери сарая, так что не может быть, чтобы их беспокоил ветер".
"А как насчет обогревателей?"
"Они были включены с последней недели октября", - сказал я. "Я никогда к ним не прикасаюсь".
"Ты уверен?"
"Конечно".
"Ну, может быть, обогреватели сломались, и в сарае стало холодно".
Я неохотно отпустил ее и отодвинулся от нее. "Ты хочешь, чтобы я посмотрел на это?"
"А ты бы стал?"
"Сию минуту", - сказал я, подчеркнув это хорошо поставленным вздохом сожаления.
"Мне жаль, Дон", - сказала она, ее глаза газели были широко раскрыты, голубые и совершенно потрясающие. "Но я не могу быть счастлив & # 133; Я не могу чувствовать себя романтично, если эти бедные лошади там замерзают".
Я встал. "Никто не может
Я, - признался я. Их визги были действительно жалкими. "Хотя я бы попробовал".
"Я принесу твое пальто".
"И мой шарф, и перчатки, и шапочку-чулок, и лекарство от обморожения", - сказал я.
Она улыбнулась мне в последний раз, чтобы согреть меня в снежную бурю. Это была не та улыбка, которую большинство мужчин получают от своих жен: она была слишком соблазнительной для этого, слишком дымчатой и знойной, ни в малейшей степени не домашней.
Пять минут спустя она ютилась на неотапливаемой застекленной веранде, пока я натягивал ботинки и застегивал молнию. Когда я уже собирался уходить, она схватила меня за руку, притянула к себе и быстро поцеловала в щеку.
"Когда я вернусь после психоанализа лошадей, - предупредил я ее, - я буду гоняться за тобой вокруг дивана в гостиной, пока не поймаю".
"В честной гонке ты меня не догонишь".
"Тогда я буду жульничать".
"Тоби проснется примерно через полчаса", - сказала она, убирая одной тонкой рукой свои светлые волосы за правое ухо. "Боюсь, мы упустили эту возможность".
"Ах да?"
Она бросила на меня дерзкий взгляд. "Да".
"Ну, в любом случае, этому парню самое время узнать факты жизни, тебе не кажется?"
"Не наблюдая, как папа гоняется за мамой по дивану", - сказала она.
"Тогда я скажу тебе вот что".
Она ухмыльнулась.
"Что?"
"Пока я буду в сарае избивать лошадей до потери сознания, чтобы они больше не могли нам мешать, почему бы тебе не привязать Тоби к кровати? Тогда, даже если он проснется, он не сможет нам помешать ".
"Как умно".
"А разве нет?"
Она покачала головой с притворным раздражением, одарила меня еще одной из своих ослепительных улыбок и вытолкнула через дверь солнечной веранды в слепящий снегопад.
3
В это время года темнота наступала рано, а плотные снежные тучи принесли ее на полчаса раньше запланированного. Я включил фонарик, который
Я привез его с собой - и пробормотал несколько очень неприятных вещей о производителе, который навязал его ничего не подозревающей публике. Оно прорезало темноту и густой поток снежинок на расстояние всего двух или трех футов - это было все равно что пытаться потушить бушующий костер с помощью детского игрушечного водяного пистолета. Действительно, вид всех этих дико кружащихся снежинок в бледно-оранжевом луче света вызвал у меня такое головокружение, что я выключил фонарик и направился к сараю чисто инстинктивно; однако, поскольку сарай находился всего в двухстах футах от дома, путешествие вряд ли могло чрезмерно напрячь мое чувство направления, каким бы скудным оно ни было.
Я родился и вырос в северной части штата Нью-Йорк и повидал немало крупных зимних штормов, но никогда не видел ничего, что могло бы сравниться с этим. Ветер, должно быть, дул вверх по изгибу холма со скоростью более сорока миль в час. В этом было что-то зловещее, как в том, что потертый кончик кнута царапает голую кожу; и это вызывало охлаждающий фактор, который, должно быть, понизил температуру до субъективных двадцати градусов ниже нуля, или того хуже. Казалось, что стало еще хуже. Снег валил теперь так сильно, что казался горизонтальной лавиной, движущейся с запада на восток по сельской местности штата Мэн. На тропинке, которую я расчистил лопатой вдоль кромки холма после предыдущего снегопада, уже скопилось четыре дюйма сухих зернистых гранул, а в тех местах, где ветер натолкнул сугробы на то или иное препятствие, их было значительно больше четырех дюймов.
И шум! На украшенных блестками рождественских открытках и в причудливых пейзажах снежные сцены всегда выглядят такими приятными, тихими, нежными и умиротворяющими, это хорошее место, чтобы свернуться калачиком и заснуть. На самом деле самые страшные штормы - это воющие, визжащие звери, которые могут превзойти по децибелам любой летний ливень с грозой в состязании голосов. Даже с надвинутыми на уши полями моей шляпы я мог слышать ужасный вой ветра. К тому времени, когда я был в двадцати шагах от двери на солнечную веранду, у меня сильно разболелась голова.
Снежинки залетали мне в ноздри.
Снежинки стекали мне за воротник.
Ветер вырывал слезы из моих глаз.
Мне потребовалось в четыре раза больше времени, чем обычно, чтобы добраться до дверей сарая, и я наткнулся на них с криками и сильной болью, прежде чем понял, что зашел так далеко. Я повозился с замком и отодвинул засов, хотя мои пальцы были такими холодными, что не хотели сжиматься вокруг кованой ручки. Разгоряченный стихией, я шагнул внутрь и захлопнул за собой дверь, испытывая облегчение оттого, что оказался вдали от хлыста ветра и тех хоров банши, которые намеревались разнести мои барабанные перепонки.
В теплом сарае снег на моих бровях мгновенно растаял и потек по лицу.
В самом прямом и строгом смысле этого слова здание на самом деле не было сараем, поскольку в нем отсутствовали чердак, загоны для животных и традиционное оборудование, которое можно найти в сарае. Всего в один этаж высотой, оно тянулось прямо вдоль гребня холма: десять просторных стойл для лошадей слева и семь справа, бункеры для зерна и муки в конце правой стороны, седла, сложенные на козлах для пилы в углу, инструменты для ухода за лошадьми, одеяла и ведра для воды, прикрепленные к стене прямо над седлами.
Много лет назад, если верить людям из "Блэкстоун Риэлти", какой-то богатый фермер-джентльмен разводил здесь нескольких скаковых лошадей, в основном для собственного развлечения; однако сейчас здесь были только две жалкие кобылы по имени Кейт и Бетти, обе упитанные и привыкшие к роскоши, которой они никогда не зарабатывали, плюс пони для Тоби по кличке Блуберри. Все три животных были чрезвычайно взволнованы, закатывали глаза и фыркали. Они били ногами в задние стены своих стойл. Они врезались плечами в деревянные перегородки, разделявшие их. Они подняли свои длинные и изящные шеи и закричали, их черные ноздри раздулись, а карие глаза расширились от ужаса.
"Эй, эй, эй", - сказал я мягко, тихо, изо всех сил стараясь успокоить их. "Успокойтесь, дамы. Все в порядке. Успокойтесь. Только вы, успокойтесь ".
Я не мог понять, что их так встревожило. Все отопительные приборы работали нормально. Воздух в сарае циркулировал при приятной температуре шестьдесят девять градусов. Я обошел заведение вдоль и поперек и заглянул в пустые стойла. Но ни одна бродячая собака или лиса не проникли внутрь через какую-нибудь незаметную щель в дощатых стенах; лошади были одни.
Когда я попытался успокоить Блуберри, она набросилась на меня и чуть не вырвала из моей правой руки приличный кусок. Я никогда раньше не видел, чтобы она так себя вела. Она обнажила свои черные губы, как будто считала себя сторожевой собакой, а не лошадью. Мы купили ее для Тоби, потому что она была такой нежной и послушной. Что произошло, что так радикально и так быстро изменило ее темперамент?
"Эй, сейчас. Эй, девочка".
Но она просто не собиралась успокаиваться. Она фыркала, ржала и пинала заднюю стенку своего стойла, пинала так сильно, что доска раскололась с хрустящим, сухим звуком.
Как ни странно
Кейт и Бетти были более сговорчивыми, чем Блуберри, хотя у обеих были небольшие злобные черточки. Они перестали кричать и расшвыривать свои стойла, когда я гладил их по мордам и трепал за ушами. Но даже они не смогли полностью взять себя под контроль. Они фыркали, как собаки, и вращали глазами из стороны в сторону.
Я вспомнил, что лошади особенно чувствительны к огню: запаху тлеющего дерева, отдаленному потрескиванию первых языков пламени, начальным следам дыма … Хотя я принюхивался, как ищейка, я не мог ощутить ничего, кроме сена, соломы, пыли, пота и особенно мягкого запаха хорошо поношенных кожаных седел и поводьев. Я осмотрел маленькую масляную печь, которая обогревала конюшню. Я ощупал стенку вокруг топливного бака. Я осмотрел обогреватели во второй раз. Но я не смог обнаружить никаких признаков опасности или какой-либо неисправности.
И все же Черничка встала на дыбы и заржала.
А двое других снова заволновались.
Почти придя к выводу, что их расстраивают не что иное, как ветер и буря - и теперь все они прыгали и фыркали еще яростнее, чем когда-либо, как будто это были не три обычные клячи, а три чистокровных жеребца с высокими нервами, — я повернулся к двери и совершенно случайно заметил свет, который зловеще мерцал прямо за единственным окном во всем здании. На самом деле там было два источника света, оба теплого янтарного оттенка и тусклой мощности. Казалось, они пульсировали и мерцали - а затем исчезли, как будто их никогда и не было: мигни!
Я поспешил к двери сарая, распахнул ее и шагнул в снежную ночь. Арктический ветер ударил меня, как молотком, которым размахивает кузнец, рассерженный на свою жену, и меня чуть не сдуло обратно в конюшенный ряд. Включив почти бесполезный фонарик, я наклонился, защищаясь от ветра, и закрыл за собой дверь. С трудом, осторожно я медленно обошел сарай сбоку в направлении окна, с тревогой вглядываясь в землю передо мной.
Я остановился, не дойдя до окна, потому что обнаружил именно то, чего боялся: те странные восьмиконечные следы, которые мы с Тоби видели на склоне ранее днем. Их было очень много, как будто животное стояло там, двигаясь взад-вперед в поисках лучшей точки обзора, в течение длительного времени - по крайней мере, все то время, что я был внутри с лошадьми.
Оно наблюдало за мной.
Внезапно я почувствовал себя так, словно вернулся в Юго-Восточную Азию — в джунгли, а не в снежную бурю, - где враг безжалостно преследовал меня.
Смешно, конечно.
Это было всего лишь какое-то животное.
Бессловесное животное.
Я обвел лучом фонарика вершину холма и обнаружил, что отпечатки продолжались в нескольких футах от меня. Хотя
Я не хотел пользоваться фонариком и предупреждать свою добычу, я не мог идти по следу без него. Декабрьская ночь казалась совершенно черной и пустой, если отойти подальше от света, льющегося из дома и единственного окна конюшни. Держа фонарик перед собой, как будто это был меч, я направился на запад, вслед за животным.
Ветер.
Снег.
Еще больше ветра.
Еще больше снега.
Две минуты спустя
Я потерял след. Ветер и снег сговорились стереть следы, сделав землю чистой и гладенькой, как новая хлопчатобумажная простыня.
И все же это казалось невозможным. Конечно, снег падал очень сильно и быстро. Столь же несомненно: ветер был ужасный. Но у существа могло быть не более двух минут форы передо мной. Шторм не мог стереть все следы этого так быстро. Если только... Если только это не удалялось от меня с той же тяжелой скоростью, с какой двигался я. Если бы в тот момент, когда он отвернулся от окна конюшни, он побежал, и если бы он мог бежать невероятно быстро, несмотря на плохую погоду, у него могла бы быть пятиминутная фора, и его следы могли бы легко засыпаться, и сейчас он был бы в миле от нас.
Но что за животное могло двигаться так легко и уверенно при таком ветре, ночью, когда видимость была близка к нулю?
Учитывая это, я должен был подумать еще об одной вещи, о которой пока не хотел думать. Я увидел два янтарных огонька в окне, приглушенный свет, очень похожий на пламя свечи, приглушенное цветным стеклом.
Что за животное носило с собой лампы.
Мужчина.
Человек может быть диким животным.
Но зачем ему носить с собой лампы вместо фонарика?
Безумец?
И даже если бы это был человек, который разыгрывал какую-то гротескную мистификацию, одетый в обувь, оставляющую те странные отпечатки, он не смог бы двигаться так быстро и увеличить расстояние между нами.
Итак, к чему это привело меня?
В никуда.
Стоя в конце тропы и глядя на серо-белую завесу летящих хлопьев, я начал чувствовать, что животное обошло кругом позади меня и теперь стоит по моим собственным следам, наблюдая за мной. Ощущение стало таким сильным, таким неоспоримым, что я развернулась, вскрикнула и посветила лучом фонарика в воздух позади себя. Но вокруг была только ночь.
"Ты ведешь себя нелепо", - сказал я себе.
Повернувшись спиной к направлению, в котором убежало животное, чувствуя себя из-за этого неуютно, я с трудом пробрался через постоянно увеличивающиеся сугробы к задней части фермы. Я посветил фонариком перед собой, хотя мне не нужен был его свет и без него было бы лучше.
Несколько раз мне казалось, что я слышу что-то неуместное, металлический скрежет, который я не мог идентифицировать, поблизости, перекрывающий завывания бури. Но каждый раз, когда я вглядывался в окружающую темноту с помощью фонарика, там не было ничего, кроме снега.
Когда я, наконец, добрался до дома, отряхнул снег с пальто и вышел на солнечную веранду, Конни ждала меня. Она спросила: "Что случилось?"
"Я не знаю".
Она склонила голову набок. "Ты что-то нашел. Я могу сказать".
"Я думаю, это было то животное".
"Тот, чьи следы ты нашел?"
"Да".
"Беспокоишь лошадей?"
"Да".
"Значит, ты это видел?"
"Нет. Но я нашел следы за окном конюшни".
"Сможешь ли ты что-нибудь приготовить из них на этот раз?" спросила она, беря мое пальто и вешая его на вешалку у двери.
С покрытого коркой льда подола и воротника начала капать вода. Капли яркой воды брызнули на пол.
"Нет", - устало сказал я. "Я все еще не мог ничего понять в них".
Она взяла мой шарф и стряхнула с него снег. "Ты следил за ними?" - спросила она.
Я сел на сосновую скамейку, расстегнул ботинки, стянул их, помассировал озябшие пальцы ног. "Да, я шел за ними. Несколько ярдов. Потом они просто исчезли".
Она взяла ботинки и поставила их в углу рядом со своими и Тоби ботинками. "Ну, может быть, это птица, как ты сказал ранее".
"Как ты себе это представляешь?"
"Птица могла просто взлететь; она могла улететь, и это объяснило бы, почему исчезли отпечатки пальцев".
Я покачал головой: нет. "Этот ветер оторвет ему крылья. Я не понимаю, как птица, вообще любая птица, может разгуливать в такую ночь".
"Или любое другое животное".
"Или любое другое животное", - согласился я.
"Лошади успокоились?"
"Я их больше не слышу", - сказал я.
"Ты думаешь, это вернется - что бы это ни было?"
"Возможно. Я не знаю".
Мы уставились друг на друга. Ее вечно испуганные глаза казались еще шире, чем обычно. Мои глаза, вероятно, тоже были широко раскрыты. Мы были напуганы и не знали почему. Никто не пострадал - и даже не подвергался угрозам. Мы не видели ничего пугающего.
Мы не услышали ничего пугающего. Это всего лишь напугало лошадей. Но наш страх был реальным, смутным, но неоспоримым: интуитивным.
"Что ж, - резко сказала она, - ты задержался дольше, чем я предполагала. Я лучше займусь ужином".
Я привлек ее к себе и обнял. "Гнилые лошади".
"Всегда есть потом".
Я поцеловал ее.
Она ответила на поцелуй и улыбнулась, когда Тоби позвал нас из гостиной. "Позже".
Я отпустил ее, повернулся к двери на солнечную веранду и задвинул засов, хотя обычно мы оставляли ее незапертой. Когда мы прошли через кухонную дверь, я закрыл и запер ее тоже.
4
После ужина я пошел в кабинет и взял с полок все книги, которые могли бы помочь мне установить личность нашего таинственного нового соседа.
Сидя за тяжелым столом из темного дуба, с небольшим бокалом бренди под рукой, с пустым ящиком для оружия за спиной, я провел больше часа, листая восемь толстых книг, изучая описания, рисунки и фотографии отпечатков следов дикой природы.
С теми животными, чьи отметины показались мне совершенно незнакомыми, я перевернул образцы на бок и вверх ногами, надеясь найти те отпечатки, которые я искал, просто рассматривая их под необычными углами. Однако примерно в четырехстах образцах не было ничего даже отдаленно похожего на то, что я видел на снегу, независимо от того, как я их рассматривал.
Я расставлял книги обратно на полки, когда в кабинет вошла Конни.
Она спросила: "Есть успехи?"
"Нет".
"Почему бы тебе не составить нам компанию? Тоби работает со своими красками tempra, а я читаю. У меня есть довольно хорошая FM-станция с большим количеством дерзкого Римского-Корсакова вперемешку с Бетховеном ".
Я подхватил ее на руки, поднял с пола и поцеловал, почувствовав мятный привкус послеобеденного ликера, который она пила. Она была из тех женщин, которых мужчине очень хочется обнять: женственная, но ни в коем случае не мягкая, чувственная, но не отталкивающая. Ее отец и отец ее отца были каменщиками, но в ее лице было определенное неоспоримое благородство; она обладала осанкой и грацией человека, рожденного для высокого положения. Именно тогда, когда я обнимал ее, для меня было непостижимо, что я когда-либо отступал от этой части реальности, от Конни.
"Дон, Тоби в соседней комнате..."
Я шикнул на нее. "Доктор Коэн, психиатр, который должен знать все о таких вещах, говорит, что мы должны целоваться и обниматься в присутствии Тоби, чтобы он знал, что мы действительно любим друг друга, и чтобы он не думал, что меня не было все это время, потому что я хотела быть подальше ". Я снова поцеловал ее. "Таким образом, это не просто немного горячих объятий - это психиатрическая терапия для всей нашей семьи.
Ты можешь с этим поспорить?"
Она усмехнулась. "Думаю, что нет".
Как раз в этот момент Тоби постучал в полуоткрытую дверь кабинета и осторожно переступил порог.
Мы оторвались друг от друга, хотя и не слишком поспешно, рука Конни все еще лежала на моей руке. "Да, Тоби?"
Он стоял там, по-видимому, в течение долгих секунд, пытаясь решить, как лучше привлечь наше внимание, не поставив нас в неловкое положение. Он был странно напряжен, как будто участвовал в демонстрации правильной осанки в школе. Его лицо было бледным, глаза очень широкими, а губы отвисшими, как будто он вот-вот заболеет.
Конни заметила его состояние так же, как и я, и мы поспешили к нему. Она положила руку ему на лоб и, очевидно, решила, что температуры нет. "В чем дело, Тоби?"
Он посмотрел на меня, потом на нее, а потом снова на меня.
В уголках его глаз набухли крупные слезы, но он предпринял героическое усилие, чтобы не пролить их.
"Тоби?" Спросила я, опускаясь на колени рядом с ним, удерживая его между
Мы с Конни загоняем его в клетку любви.
Он сказал: "Я не могу"… Он говорил шепотом, и в его голосе слышалось замешательство.
Она сказала: "Что? Что не могу, дорогой?"
Он закусил губу. Его била дрожь.
Конни я сказал: "Он напуган до смерти".
"Тоби?"
"Я не могу сказать", - сказал он.
"Почему бы и нет?" Спросила Конни, убирая его темные волосы со лба.
"Я не хочу... расстраивать папу", - сказал он.
("Будут времена, - сказал доктор Коэн в тот последний день в своем кабинете перед тем, как меня выписали из санатория, - когда люди - даже те, кого вы любите и которые любят вас - будут говорить вещи как намеренно, так и ненамеренно, но чаще всего последнее, которые напомнят вам о вашей болезни. Они причинят вам боль, очень сильную. Вы будете испытывать чувство вины за то, что бросили свою семью.
Тебе захочется уползти куда-нибудь и побыть одному, как будто ты раненое животное. Однако быть одному, несомненно, худшее лекарство, Дональд.
Оставайся там. Смирись с этим. Продвигайся вперед. Сделай все возможное, чтобы скрыть свои раны и попытаться спасти ситуацию ". Доктор знал свое дело, это верно.)
"Ты не расстроишь меня, Тоби", - сказал я. Слова давались с трудом, и еще труднее было говорить. "Сейчас со мной все в полном порядке. Я больше не так легко расстраиваюсь. "
Он уставился на меня, не мигая, пытаясь оценить степень правды в том, что я сказал. Он перестал дрожать; он был совершенно спокоен.
"Продолжай", - сказала Конни, прижимая его к себе. Он больше не мог сдерживать слезы. Они покатились по его круглым щекам, ярко блестя, стекая с мягкой линии подбородка. Он начал дрожать - точно так же, как вздрагивал, когда пытался съесть что-то, что ему не нравилось, чтобы произвести на нас впечатление своей мужественной стойкостью.
"Тоби?"
"Давай, Тоби. Расскажи нам".
"У окна", - сказал он. Теперь это вырвалось у него в спешке, слова сливались воедино, вырывались прерывистыми вдохами. "У окна, прямо у окна, в другой комнате, я видел его у окна гостиной, и у него были желтые глаза".
Нахмурившись, Конни сказала,
"У кого были желтые глаза?"
"Большие желтые глаза", - сказал он, пугая себя еще больше, когда вспоминал их. "У него были большие желтые глаза размером со всю мою ладонь, действительно большие, смотревшие прямо на меня". Он поднял руку, чтобы показать, какие большие у него были глаза.
Конни посмотрела на меня, подняв брови.
"Я не лгу",
Сказал Тоби.
Я сказал: "Вы оба ждите здесь".
"Дон..." - начала Конни, протягивая ко мне свободную руку.
Я не собирался поддаваться сдерживанию, потому что вспомнил пару янтарных огоньков в окне конюшни. Ребенок мог бы назвать их "желтыми".
В то время я задавался вопросом, что за животное повсюду таскает с собой лампы, решил, что единственное, что это делает, - это человек, и не рассматривал никакого другого объяснения этим двойным кругам света. И теперь Тоби дал мне это: глаза.
Но … глаза? Ну, глаза многих животных, казалось, светились в темноте. Глаза кошек были зелеными. И у некоторых из них, таких как горные львы и дикие кошки, были желтые глаза, янтарные глаза - не так ли?
Конечно, они это сделали.
Желтые глаза.
Но желтые глаза размером с блюдца …?
В гостиной я быстро оглядел три больших окна, но не увидел ничего необычного. Затем я подошел к каждому окну и уставился сквозь него на краткий обзор заснеженной земли, темноты и движущихся, перескакивающих снежинок. Неважно
Тоби видел глаза или фонари, человека или животное, но теперь это давно исчезло.
Я вспомнил, как быстро оно удалилось от сарая, когда я отправился за ним..
Позади меня в гостиную вошли Конни и Тоби. Он прижался к ней одной рукой, а другой рукой вытер слезы с глаз. Через мгновение он переставал плакать; через два мгновения он улыбался; через три он полностью приходил в себя. Он был крепким маленьким человеком; ему рано пришлось научиться полагаться на себя.
"Какое это было окно?" Я спросил его.
Он отпустил руку Конни и подошел к окну, которое находилось сразу слева от входной двери.
Когда я пошел проверить это еще раз, мне пришло в голову взглянуть на сугробы, скопившиеся на полу переднего крыльца, - и я увидел отпечатки.
Те же отпечатки. Четкие ямки на снегу. По восемь лунок в каждой группе.
Конни почувствовала новое напряжение, которое расцвело внутри меня. "Что это?"
Я сказал: "Подойди и посмотри".
Она пришла; я показал ей.
"Это снова было то животное?" Спросил Тоби. Он втиснулся между нами, прижавшись носом к стеклу. Он перестал плакать.
"Я думаю, что так оно и было", - сказал я.
"О, тогда все в порядке", - сказал он.
"Так и есть, да?"
"О, конечно. Я думал, это что-то намного хуже, чем просто какое-то старое животное ". Теперь он действительно улыбался. Посмотрев на Конни, он сказал: "Можно мне еще кусочек торта, мам? Мой кусок за ужином был не очень большим".
Она пристально посмотрела на него. "Ты хорошо себя чувствуешь, Тоби?"
"Просто проголодался", - сказал он. Страх рассеялся, как электрический разряд. Он сказал: "Это было всего лишь то животное. Когда снегопад прекратится, возможно, завтра, мы с папой наденем снегоступы, выследим его и узнаем, что это такое ". Когда никто из нас не смог придумать, что на это ответить, Тоби спросил: "Мам? Торт?"
"Снова стать десятилетним", - сказал я.
Конни рассмеялась. Она запустила руку в копну волос Тоби и взъерошила их, проявление привязанности, которое он стойко перенес. "Пойдем на кухню, парень, там ты сможешь съесть это так, чтобы на всем не осталось крошек".
Я отпустил их. Все то время, пока Тоби ел свой торт, я стоял у окна и смотрел на эти странные отпечатки, пока ветер и снег стирали их.
5
Позже, когда Тоби был наверху, принимал ванну перед сном, а мы сидели на диване перед камином, Конни сказала: "Как ты думаешь, тебе стоит ... зарядить пистолет?"
Когда меня призвали в армию, Конни купила автоматический пистолет 38-го калибра, который хранила в доме для защиты от грабителей. У нас все еще были пистолет и коробка с патронами. В армии я научился обращаться с оружием, поэтому мы не были совсем уж неподготовленными.
"Загрузить это?" Спросил я. "Ну
… Не сейчас."
"Когда?"
"Возможно, в этом не будет необходимости".
"Но это животное может быть опасным".
"Я так не думаю", - сказал я. "И даже если это опасно, оно не может так легко проникнуть в дом".
"Колодец…"
"Мне не нравится, когда где-то валяется заряженный пистолет".
"Я полагаю, ты прав".
"Дело не в том, что я боюсь заряжать пистолет, Конни. Если придет время, когда мне придется им воспользоваться, я это сделаю. Я смогу им воспользоваться. Я больше не считаю, что оружие само по себе является злом. Вы знаете, я провел сотни часов с доктором Коэном. Я могу снова использовать оружие, не разлетевшись на куски ".
"Я знаю, что ты можешь". Она отвела взгляд от потрескивающего пламени, охватившего березовые поленья. Ее лицо было раскрасневшимся и красивым.
"Я думаю, первое, что я должен сделать, это позвонить Сэму Колдуэллу и узнать, сможет ли он мне помочь".
"Сейчас?"
"Это такое же хорошее время, как и любое другое".
"Я лучше поднимусь наверх и посмотрю, как там Тоби, убедлюсь, что он чистит зубы". Когда она спустилась вниз по лестнице, она оглянулась на меня и сказала: "Дон, ты не должен так сильно беспокоиться о том, что мы о тебе думаем.
Мы любим вас. И всегда будем любить. Мы любим вас и верим, что вы хорошо позаботитесь о нас ".
Я кивнул, и она улыбнулась мне. Я смотрел, как она поднимается по ступенькам, пока не скрылась из виду, и мне хотелось, чтобы я мог доверять себе так же сильно, как она доверяла мне.
Смогу ли я зарядить и использовать пистолет, если придет время для подобных действий, или это оружие напомнит мне о войне, Юго-Восточной Азии, обо всех тех вещах, от которых я бежал в кататонию, чтобы забыть? Смог бы я защитить свою семью - или отступил бы от пистолета, как человек, отступающий от гремучей змеи? Я просто не знал; и пока я не узнал, я не заслуживал ее улыбки.
В кабинете я набрал номер Сэма Колдуэлла. Он прозвенел четыре раза, прежде чем он ответил.
"Сэм? Дон Хэнлон".
"Ты готова оказаться в снежном плену?" спросил он.
"Ты думаешь, до этого дойдет?"
"Конечно. Мне кажется, нас ждет первое большое падение в этом году ".
"Ну, я вроде как с нетерпением жду этого".
"Это правильное отношение. Быть занесенным снегом - это отдых, умиротворение".
Я решил, что этого достаточно
Светская беседа. Ни один из нас не был склонен к долгим дискуссиям о погоде, политике или религии. Сэм, особенно, презирал пустые слова; он был очень молчаливым, дружелюбным, но полностью самодостаточным и замкнутым
Житель Новой Англии.
Он пришел к тому же выводу на долю секунды раньше меня.
"Зачем вы звонили?" спросил он в своей обычной резкой, короткой, но не невежливой манере.
"Ты довольно много охотишься".
"Это правда".
"Знаете ли вы споры животных, которые, скорее всего, бродят по этим лесам?"
"Конечно".
"Все они?"
"Я охотился почти на всех из них".
"Ну, я наткнулся на кое-что довольно необычное. Я никогда не видел подобных гравюр и, похоже, не могу найти их ни в одной из книг, которые у меня здесь есть".
"Вы не можете научиться дикому ремеслу по книге".
"Именно поэтому я тебе и позвонил".
"Тогда стреляй".
Я дал ему подробное описание отпечатков. Я начал рассказывать ему о янтарных глазах, о существе, которое было у окна конюшни и у окна нашей гостиной, но меня прервали, когда погас свет и телефон отключился в тот же момент.
"Сэм?" Переспросил я, хотя знал, что связь была прервана.
Единственным ответом была тишина.
"Дон!" Крикнула Конни.
Я положил трубку на рычаг и ощупью выбрался из кабинета в гостиную. Сначала темнота казалась полной и лишь постепенно рассеивалась фосфоресцирующим свечением снежных полей, которые лежали за окном и отражались от стекла. "С тобой все в порядке?" Я позвал ее.
"Свет выключен", - сказала она. Прежде чем я успел ответить на это, она сказала: "Ну, разве это не глупо с моей стороны?" Она нервно рассмеялась.
"Ты же знаешь, что свет выключен".
Я мог бы сказать, что, как и я, она была напугана внезапной темнотой. И, также как и я, она изначально и иррационально связала сбой в подаче электроэнергии с желтоглазым животным, которое напугало лошадей.
"Телефон тоже отключился", - сказал я.
"У Сэма были какие-нибудь идеи, что..."
"У него не было возможности сказать".
После недолгого колебания она сказала,
"Я собираюсь завернуть Тоби в халат и отнести его вниз".
"Не пытайся спускаться по ступенькам без света", - сказал я. "Я найду свечи на кухне и принесу одну тебе".
Это было значительно легче сказать, чем сделать. Мы прожили в доме чуть больше полугода, и я не был настолько знаком с его планировкой, чтобы легко находить дорогу в темноте.
Пересечь гостиную было не так уж плохо, но кухня превратилась в поле битвы, потому что там было только одно окно, через которое падал яркий снег. Я ободрала голени о три из четырех стульев, стоявших вокруг маленького столика для завтрака, ушибла бедро о тяжелую хромированную ручку дверцы духовки и чуть не упала, споткнувшись о коробку Тоби с красками tempra, которую он оставил на полу перед шкафчиком, где они должны были храниться. Я перерыл четыре ящика, прежде чем наконец нашел свечи и спички. Я зажег две свечи, потратившись на обугленный большой палец, и вернулся к лестнице в гостиную, чувствуя себя довольно глупо.
Увидев меня, Тоби крикнул с лестничной площадки второго этажа: "Эй, у нас тут неспокойно".
"Пока мы не запустим генератор в доме", - сказал я, поднимаясь к ним. "Может быть, полчаса".
"Отлично!"
Я повел их вниз по ступенькам в пляшущем свете свечей, и мы вернулись на кухню, где Конни нашла два латунных подсвечника, чтобы освободить меня от свечей, которые начали плавиться и горячо капали мне на руки.
"Что случилось?" спросила она.
Она не принимала неудобства с
У Тоби вроде как приподнятое настроение.
Я тоже .
"Сегодня вечером просто ужасный ветер", - сказал я. "Вероятно, он повалил дерево где-то вдоль линии. Силовые и телефонные кабели проложены на одних и тех же опорах, так что один дуб, клен или сосна хорошего размера могли бы выполнить всю работу. "
"Великолепно!" Сказал Тоби. Он посмотрел на нас, неверно истолковал наши мрачные выражения и исправился. "Я имею в виду - потрясающе!"
"Я лучше пойду посмотрю насчет генератора", - сказал я.
"А как насчет топлива?" Спросила Конни.
"В наземном резервуаре достаточно масла. Мы могли бы без проблем управлять домом своими силами в течение недели или десяти дней".
"Швейцарская семья Робинзонов", - сказал Тоби.
"Ну, - сказал я ему, - у нас есть несколько технологических преимуществ, которые были недоступны
Швейцарская семья Робинзонов."
"Вы думаете, может пройти неделя или десять дней, прежде чем линии будут восстановлены?" Спросила Конни.
"Нет, нет. Я разговаривал по телефону с Сэмом, когда это случилось. Он поймет, что пошло не так. Он позвонит в телефонные и энергетические компании. Как только эта метель немного утихнет, они начнут разбираться с этим."
Тони схватил меня за рукав и потянул за него. "Привет, пап! Можно мне пойти с тобой к генератору?"
"Нет", - сказала Конни.
"Но почему, мама?"
"Ты только что принял ванну".
"Какое это имеет отношение к делу?" Жалобно.
"Горячая ванна открывает твои поры, - сказала она ему, - и делает тебя восприимчивым к простуде. Ты останешься здесь, со мной".
Но мы оба знали, что это не было настоящей причиной, по которой ему пришлось бы оставаться внутри, а не идти со мной в сарай, где хранился вспомогательный генератор.
Ты ведешь себя иррационально, сказал я себе.
Желтоглазое животное не имело к этому никакого отношения.
Возможно
Почему вы его так боитесь? Вы его не видели. Оно не пыталось причинить вам вред. Инстинкт? Этого недостаточно. Ну, это как если бы эта штука, чем бы она ни была, излучала какое-то излучение, которое порождает страх &# 133; Но и этого недостаточно; на самом деле, это совершенно глупо.
Это всего лишь животное.
Не более того.
ДА. Конечно. Но что, если…
Что, если что?
Я не мог ответить на этот вопрос.
"Я принесу твое пальто и ботинки",
Сказала Конни.
Я взял одну из свечей. "Я отлучусь в кабинет на минутку".
Она обернулась, силуэт вырисовывался в оранжевом свете свечей, ее голубые глаза были тронуты зеленью. Что..."
"Чтобы достать пистолет. Пришло время зарядить его".
6
Впервые за несколько недель мне приснился сон. Это было повторение старого, когда-то знакомого кошмара:
Я был прижат вражеским ружейным огнем, лежа на скудном участке кустарника, в сорока ярдах от основания длинного склона, который на артиллерийских картах обозначался как холм № 898. Равнина, которую мы занимали, была болотистой; дождь лил сильно и быстро, ударяя с бесконечным "щелк!щелк!щелк!" по растительности и моей униформе. Когда оно ударило меня по лицу, оно ужалило, как будто это был рой насекомых.
Пуля будет ощущаться так же, как капли дождя: короткое и удивительно острое жало, минутная конвульсия, ничего больше. Единственное интересное отличие будет заключаться в том, что произойдет потом. Если бы это была пуля, а не дождевая капля, то, возможно, после этого вообще ничего бы не произошло, вообще ничего, только бесконечная пустота.
Сквозь плоскую блестящую листву карликовых джунглей высотой по пояс мне открывался превосходный вид на гребень холма, где окопались конги. Время от времени там что-то двигалось, вызывая огонь с наших позиций. В остальном этот холм был похож на серо-зеленый череп, безликий, мертвый и невыразимо чужой. Дождь заливал ее; густые слои тумана иногда скрывали вершину; и все же казалось невозможным, что она может быть естественной частью этого ландшафта.
Вместо этого он выглядел так, как будто прибыл из какого-то другого мира или времени и был заброшен сюда по прихоти небесной Силы.
Когда наконец произошла атака, сцена была еще менее реальной, чем раньше: искаженной, гротескной, меняющейся, как лицо в зеркале дома смеха.
Нас было тридцать семь человек в густых зарослях эластичных растений, ожидавших подкрепления с вертолетов.
Более полутора сотен вражеских солдат удерживали высоту № 898, и они приняли решение, которого мы все боялись: для них было бы лучше, если бы они окружили нас, уничтожили, а затем разобрались с вертолетами, когда те попытались приземлиться.
Они пришли.
Крики
Это было хуже всего. Они спустились с того холма, не обращая внимания на наш ответный огонь, целой волной, их передние ряды были вооружены пулеметами, которые использовались наиболее эффективно, люди во второй и третьей шеренгах держали свои винтовки над головами и кричали, беззвучно кричали. За считанные секунды, прежде чем удалось уничтожить более десятка из них, они одержали верх: ситуация переросла в рукопашную схватку.
В тот момент, когда они начали спускаться с холма, я оторвал лист тонкого прозрачного пластика - как пакет из химчистки - от своей винтовки и впервые подставил его под дождь. Но крики настолько парализовали меня, что я не мог стрелять. Крики, искаженные желтые лица, туман, проливной дождь, зуб холма № 898, резиновые растения … Если бы я выстрелил в них, я бы признал, что все это было реально. Я был еще не готов к этому.
Когда они были рядом с нами, я, спотыкаясь, поднялся на ноги, выведенный из опасного транса внезапным и ужасным осознанием своей смертности. Четверо врагов, казалось, были маниакально полны решимости уничтожить меня, никого другого, только меня, меня одного, как будто я был их личным врагом, а не просто каким-то американцем. Первого из них я настиг выстрелом в грудь, второму разнесло лицо, третьему вспороло живот, а последнему я всадил два выстрела в грудь. Два выстрела: первый его не остановил. Это было в центре его груди, в сердечном центре, но он двинулся вперед, как автомат. Вторая пуля дернула его влево и значительно замедлила движение, но и это его не остановило. Спустя полдуха он врезался в меня. Тонкое лезвие его винтовочного штыка пронзило мое плечо, принеся с собой молнию, боль, подобную молнии, острую и яркую. Мы оба упали в мокрый кустарник - и я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, мир был совершенно тих, не было слышно даже шума дождя.
Что-то тяжелое навалилось на меня, и я почувствовал странное оцепенение.
Но я был жив. Не так ли? В любом случае, это было что-то. Это действительно было что-то. Не так ли?
Я открыл глаза и обнаружил, что мертвый солдат лежит на мне. Его голова была на моем левом плече, лицо повернуто ко мне. Его черные глаза были открыты, как и рот. Он выглядел так, словно все еще кричал.
Я попытался оттолкнуть его, вскрикнул, когда сильная волна боли прокатилась по правой стороне моего тела, и рухнул спиной на мокрую землю.
Я осторожно отвернул от него голову и посмотрел на свое правое плечо, где штык прошел насквозь и вонзился в землю подо мной. Руки мертвеца соскользнули вниз, пока не сжали конец ствола, к которому была прикреплена рукоятка ножа. Я попытался дотянуться до тела и разжать эти пальцы. Они были так плотно обвиты вокруг оружия, что я не мог ими пошевелить, не такой слабый и напуганный, каким был. Каждый раз, когда я предпринимал очередную попытку стряхнуть с себя тело или высвободить штык, кровь пузырилась из моей раны и пропитывала рукав моей рубашки. Я уже рисовал муравьев.
Мы лежали там одиннадцать часов. Прилетели муравьи, исследовали мое лицо и решили отпустить меня, пока я не умру. Они заползли в открытый рот желтого человека и облепили его глаза. Я не хотел смотреть на них, но поймал себя на том, что беспомощно пялюсь. Время растянулось на недели и месяцы: минуты превратились в часы, мелодия исказилась, казалось, замедлилась - и все же мне казалось, что я с пугающей скоростью несусь по узкой трубе времени к круглому черному выходу в ничто.
Крики
На этот раз это был я.
Я вспомнил трех других убитых мной мужчин, и мой разум наполнился образами разлагающихся трупов, хотя я не мог видеть их с того места, где лежал. Четверо мужчин
Ну и что? Я убил дюжину человек на других миссиях.
Крики
Теперь прекрати это, сказал я себе.
Но я не мог остановиться.
Я мог бы убить дюжину человек до этого - но они не казались мне мужчинами. Убийство было совершено на расстоянии, и я мог думать о своих целях просто как о "врагах".
Это делало его безличным, приемлемым. Эвфемизмы делали его похожим не более чем на тренировку по стрельбе по мишеням. Но теперь, лежа здесь, в кустарнике, я не мог избежать правды, не мог избежать того факта, что это были люди, которых я убил. Я увидел свой собственный грех - и свою собственную смертность - в ярких красках. Я увидел, что это были мужчины, увидел неопровержимую правду, потому что я смотрел прямо в лицо одному из них (и
Смерть смотрит на меня в ответ), заглядывая в открытый рот, полный плохих зубов (и
Смерть ухмыляется во весь рот), смотрит на мочку уха, проколотую ради кольца, которого сейчас там нет (и Смерть протягивает мне кольцо костлявой рукой), смотрит на потрескавшиеся губы
Когда они нашли меня одиннадцать часов спустя, я попросил их, пожалуйста, убить меня.
Медик сказал: "Ерунда". Из-за стука лопастей вертолета его слова звучали бессвязно, механически. "Вы были тяжело ранены, но вы достаточно здоровы. Вам невероятно повезло!"
И затем сон начался снова. Я лежал в зарослях кустарника у подножия холма № 898, ожидая атаки врага, моя винтовка была завернута в пластик
Я проснулся весь в поту, в руках у меня было полно скомканных простыней и одеял.
В реальной жизни битва за холм № 898, конечно, произошла только один раз. Но ночью, когда я видел сны, они прокручивались в моей голове снова и снова, как цикл фильма. Это было, однако, единственным важным различием между реальностью и воспоминанием.
Все составляющие кошмара присутствовали в подлинном событии; следовательно, мне не нужно было ничего добавлять, чтобы усилить ужас.
Рядом со мной,
Конни спала, не подозревая о каких-либо усилиях, которые я, возможно, предпринимал, пытаясь проснуться.
Я тихонько встал с кровати и подошел к окну, чтобы посмотреть, утих ли шторм вообще. Этого не произошло. Во всяком случае, ветер дул на дом сильнее, чем когда-либо, и снег валил в полтора раза сильнее, чем когда я вышел на улицу, чтобы включить вспомогательный генератор. Мир покрыло более двенадцати дюймов свежевыпавшего снега. Во многих местах сугробы поднялись до пяти-шести футов.
Изучая ночь и снег, я в очередной раз осознал, насколько уязвимой была наша позиция. Генератор, который подавал электричество для освещения дома и конюшни, работы наших приборов и поддержания в рабочем состоянии двух масляных печей, не был особенно хорошо защищен от вандализма. Нужно только взломать двери конюшни и взять гаечный ключ к механизмам. Мы были бы вынуждены сгрудиться вокруг камина, спать и есть в радиусе его тепла, пока не прибудет помощь.
Это может произойти через несколько дней - даже через неделю.
И за это время могло случиться все, что угодно.
Но я снова вел себя по-детски. Не было никакого - чего? монстра? монстра, ради бога? — монстра там, в снегу. Это было бессловесное животное. У него не было бы никакого представления о назначении генератора.
Бояться было нечего.
Тогда почему я боялся?
На мгновение мне показалось, что я почувствовал что-то - вроде холодных пальцев - на задворках моего сознания. Я попытался отшатнуться от этого ощущения, понял, что оно внутри меня, и чуть не рухнул от ужаса. Затем, внезапно, ощущение прошло, но страх остался.
Когда я смотрел на бурю и на покрытую снегом землю, я осознавал чуждость всего этого, что-то похожее на жуткую нереальность, которую я почувствовал, лежа у подножия холма № 898 и ожидая, когда снова начнется битва. Если бы я не был на улице в такую отвратительную погоду, я бы подумал, что все это было сценической декорацией, тщательно изготовленной из картона, краски и риса.
Было слишком много снега, слишком сильного ветра, слишком пронизывающего холода для реальности. Этот белый мир был домом для других существ, а не для человека. Он терпел человека, не более того.
Иррациональный страх снова охватил меня.
Я пытался подавить это, но вместо этого оно чуть не задушило меня.
Это штат Мэн, сказал я себе так твердо, как только мог. И то существо там - всего лишь животное, не что-то сверхъестественное или даже сверхнормальное. Просто животное. Вероятно, уроженец этой местности - но, в худшем случае, животное, сбежавшее из зоопарка. Вот и все.
Вот и все.
Конни что-то бормотала во сне. Она поворачивалась с боку на бок и что-то бормотала на каком-то иностранном языке.
Ветер стонал в стекле передо мной.
Конни села прямо в кровати и позвала меня по имени. "Дон! Дон, не подпускай это ко мне! Не позволяй этому завладеть мной!"
Я подошел к ней, но как только я потянулся к ее плечам, она откинулась на подушки. В одно мгновение сон покинул ее, и она мирно спала.
Я сел на край кровати и взял пистолет с тумбочки. Он был заряжен; я сам заправил магазин. Тем не менее, я проверил это еще раз, чтобы убедиться, прежде чем откинулся на подушки и стал ждать, когда что-нибудь произойдет.
ЧЕТВЕРГ
Страх
7
В девять часов следующего утра, сразу после завтрака, я использовал снегоочиститель размером с газонокосилку, чтобы расчистить узкую дорожку между домом и сараем. Звук машины напоминал звук реактивного истребителя, входящего в мощное пике. Ошеломляющие вибрации пробежали по моим рукам, через плечи и обратно вниз по рукам к рукояткам снегоочистителя, от которых они исходили, подобно электричеству, текущему по замкнутой цепи. Снег взметнулся вверх и прочь справа от меня ослепительным, искрящимся полумесяцем.
Теперь шел слабый снег, и ветер значительно стих. На земле лежало восемнадцать дюймов свежевыпавшего снега, но это был еще не конец. Небо все еще было низким и свинцовым; и, согласно радиосообщениям из Бангора, которые мы слушали во время завтрака, в этот район надвинулся второй штормовой фронт, еще более сильный, чем первый, который еще не совсем закончил проходить над нами. Снег и ветер, возможно, на какое-то время и поутихли, но к вечеру они снова будут бушевать, в этом нет никаких сомнений.
Через пятнадцать минут я расчистил путь и выключил машину. Зимняя тишина обрушилась на меня, как рушащиеся ватные стены. На мгновение я был слишком ошеломлен, чтобы вообще что-либо слышать. Постепенно я начал различать тихий свист ветра и шелест ветвей большой дугласовой ели, стоявшей в углу сарая.
"Папа, разве это не здорово? Не правда ли?"
Тоби выбежал из дома, чтобы присоединиться ко мне, как только я выключила снегоочиститель. Он должен был быть на кухне и делать уроки прямо сейчас. По профессии Конни была учительницей начальной школы, и ей была выдана ограниченная государственная лицензия на выполнение функций репетитора Тоби, пока мы жили на ферме Тимберлейк. Она придерживала для него довольно строгий график учебы, проводя один государственный экзамен в неделю, чтобы следить за его прогрессом.
Однако прошлой ночью она плохо спала, и Тоби удалось уговорить ее ненадолго отложить утреннее занятие, чтобы он мог пойти со мной, пока я поил, кормил и выгуливал наших лошадей.
Ухмыляясь белому миру, едва способный видеть сквозь стену снега, которую я поднял справа от тропинки, он сказал: "Ты когда-нибудь видел столько снега за один раз?"
Я смотрел вниз, вдоль бледного склона, на сосновый лес, одетый снегом и кружевами льда.
Это была сверкающая, до боли яркая сцена. "Нет, Тоби, я никогда этого не делал".
"Давайте поиграем в снежки", - сказал он.
"Может быть, позже. Сначала нужно поработать".
Я подошел к двери сарая, отодвинул покрытый коркой льда засов и открыл дверь.
Тоби пробежал мимо меня в тускло освещенный сарай.
Я зашел внутрь и направился прямо в угол, где хранил бункеры для зерна и инструменты.
Когда я снимал ведро с крючка в стене, на котором оно висело, Тоби сказал: "Папа?"
"Да?" Спросила я, подставляя ведро под водопроводный кран, который торчал из пола рядом с бункером для зерна.
"Где Блуберри?"
"Что?"
"Где Блуберри?"
"О чем ты говоришь?"
"Папа?"
Я выпрямился и посмотрел на него. Он стоял в середине ряда стойл, прямо перед открытой дверью стойла,
Прилавок Блуберри. Он пристально смотрел на меня и сильно хмурился; и его губы дрожали.
Он сказал: "Черничка исчезла".
"Ушел?"
Он заглянул в пустое стойло.
Внезапно я осознал, насколько неладно обстоят дела в конюшне. Лошади были необычайно тихими: мертвенно тихими и неподвижными. Кейт стояла в третьем стойле слева, низко свесив голову над дверью, не наблюдая ни за мной, ни за Тоби, тупо уставившись на усыпанный соломой пол в ряду конюшен. Бетти лежала на боку в соседней кабинке дальше по линии; я мог видеть ее тупой черный нос, высовывающийся из щели под половинкой двери кабинки. Кроме того, в воздухе ощущался специфический запах: аммиак, что-то похожее на аммиак, но не неприятный, неопределенный и сладкий, сладкий аммиак
И Блуберри исчезла.
Что, черт возьми, происходит? Я задавался вопросом.
Глубоко внутри я знал. Я просто не хотел этого признавать.
Я подошел к Кейт и тихо произнес ее имя. Я ожидал, что она попятилась и тревожно заржала, но у нее не было сил на подобные вещи. Она просто медленно подняла голову и уставилась на меня, смотрела сквозь меня, выглядя очень унылой, глупой и пустой.
Я погладил ее по морде и почесал за ушами, и она жалобно шмыгнула носом. Из нее вышел весь дух; ночью произошло нечто, что совершенно сломило ее, навсегда.
Но что это было? Я спросил себя.
Ты точно знаешь, что это было, - ответил я.
Желтоглазое животное?
ДА.
Вы думаете, что оно украло
Черника?
ДА.
Разве Блуберри не могла сбежать сама?
Если она и сделала это, то была достаточно предусмотрительна, чтобы остановиться и задвинуть засов за собой. Дверь была закрыта и заперта.
Есть какое-то другое объяснение.
Другого объяснения нет.
Я положил конец этому напряженному, но бесполезному внутреннему монологу, открыв дверь в
зашел в кабинку Бетти и опустился на колени рядом с ней.
Бетти была мертва. Я погладил ее шею и обнаружил, что она холодная и окоченевшая. Засохший пот в виде соляной корки покрыл ее некогда гладкую шерсть. Воздух в стойле пропах мочой и навозом. Ее карие глаза выпучились, как будто вот-вот выскочат из орбит. Ее губы были растянуты, обнажая зубы. Она выглядела так, словно умерла от страха.
Я встал и закрыл дверь кабинки, прежде чем Тоби успел заметить ужасный труп.
"Мы должны найти Блуберри", - сказал он, закрывая открытую дверь в ее стойло.
Я взял его за плечо и повел вдоль ряда конюшен к двери сарая. "Тебе нужно вернуться в дом и поработать над уроками математики и истории. Я найду
Черника."
Он остановился, отстранился от меня и сказал: "Я хочу пойти с тобой".
"Ты должен учиться".
"Я не могу учиться".
"Тоби"...
"Я буду беспокоиться о
Черника."
"Беспокоиться не о чем", - сказал я.
"Где ты будешь искать?"
"Я буду искать вдоль дороги. И на северных полях. А затем возле леса - и в лесу. Я найду ее в том или ином месте".
"Зачем ей убегать?"
"Она была напугана ветром. Когда я был здесь вчера вечером, ветер дребезжал в окне и стонал над крышей, свистел в карнизах … Лошади уже тогда были напуганы, а ночью шторм усилился ".
"Если бы она испугалась грозы, - сказал он, - она бы не выбежала навстречу".
"Она могла бы. Лошади на самом деле не слишком умны".
"Она не убегала", - настаивал он.
"Что ж, она ушла".
"Кто-то похитил ее".
"Украл ее?"
"Да".
"Чепуха, Тоби".
Он был непреклонен.
"Зачем ему красть только одну лошадь, когда их было три?"
"Я не знаю".
Окно задребезжало в своей раме.
Ничего: просто ветер.
Пораженный, пытаясь скрыть свое беспокойство, взглянув на пустое окно и вспомнив два янтарных диска, которые я видел там вчера вечером, я сказал: "Кто мог сделать подобное? Кто мог прийти сюда и украсть твоего пони?"
Он пожал плечами.
"Ну, в любом случае, я найду ее", - пообещал я ему, задаваясь вопросом, смогу ли я сдержать обещание, совершенно уверенный, что не смогу. "Я найду ее".
* * *
Вскоре после десяти часов я снова покинул ферму. На этот раз у меня в правом кармане пальто был заряженный пистолет.
Небо стало чуть темнее, более мрачным, приобрело более глубокий оттенок серо-металлического цвета, чем было всего час назад.
Или это просто мое мировоззрение омрачилось?
С того места, где я стоял на вершине холма, я мог пойти тремя путями, тремя общими участками, в которых я мог искать Чернику: по узкой частной дорожке, которая соединялась с окружной дорогой в двух милях отсюда, или в открытых полях, которые лежали к западу и югу от дома, или в лесу, который лежал совсем рядом, на севере и востоке от нас. Если бы Блуберри сбежала по собственной воле (каким-то образом заперев за собой дверь сарая), она была бы в открытом поле. Если бы мужчина пришел, чтобы украсть ее, то искать улики нужно было бы вдоль переулка, в направлении шоссе. Поэтому, не желая терять времени, я свернул с дороги и полей и направился прямо вниз по склону к поджидавшему меня лесу.
На опушке леса я сделал глубокий вдох. Я прислушался и ничего не услышал, послушал еще немного и, наконец, выдохнул. Клубы белого пара поднялись перед моим лицом.
Я прошел сквозь них, как будто входил в комнату через прозрачную занавеску.
Я гулял среди деревьев, пересекал замерзшие лужи, спотыкался о заросли скрытых снегом шиповника, ежевики и примятых лиан. Я пересекал овраги, где рыхлый снег лежал глубоким слоем поверх мягкой мульчи из гниющих осенних листьев. Я взбирался на лесистые холмы и проходил мимо покрытых льдом кустов, которые переливались, как радуга. Я перешел твердый, как железо, замерзший ручей, невольно наступил в глубокие сугробы, из которых с трудом выбрался, и пошел дальше
Через некоторое время я остановился, сначала не уверенный, почему остановился, - и постепенно понял, что здесь что-то не так. Мое всегда работающее подсознание почувствовало это первым, но теперь я начал осознавать это. Что-то
Я тяжело дышал, пытаясь восстановить дыхание и энергию. Я понюхала воздух - и вот она, неправильность, наконец-то определенная: аммиак, смутный, но безошибочный и неоспоримый запах, аммиак и все же не аммиак, слишком сладкий для аммиака, сладкий аммиак, тот самый, который я почувствовала в сарае всего два часа назад, когда Тоби впервые сказал, что пропала Черника.
Я достал пистолет из кармана пальто и снял с предохранителя. Мои перчатки из свиной кожи были без подкладки, и они не мешали мне сжимать оружие или нажимать на спусковой крючок.
Напряженный, с опущенными плечами, опущенным подбородком и колотящимся сердцем, я посмотрел налево, направо, вперед, позади и даже выше себя.
Ничего. Я был один.
Продолжая действовать со значительно большей осторожностью, чем я проявлял до сих пор, я поднялся по гребню лесистого холма, следуя за усиливающимся запахом аммиака. Я спустился по пологому склону в природный собор, стены которого представляли собой ряды сосновых стволов, а сводчатый потолок был сделан из изогнутых сосновых ветвей.
Ветви были так густо переплетены, что на дно поляны выпало всего два или три дюйма снега. А тот снег, который там был, был истоптан животным. На поляне были буквально сотни любопытных отпечатков с восемью лунками.
Единственное, что еще заслуживало упоминания на поляне, была Черника.
То, что осталось от Черники.
Немного.
Кости.
Я стоял над скелетом - который, несомненно, принадлежал маленькой лошади - и смотрел на него сверху вниз, не в силах понять, как такое возможно. Кости были окрашены в желтый и коричневый цвета, но к ним не прилипло ни единого кусочка плоти или хрящей. Они были ободраны дочиста.
И все же на снегу вокруг них не было ни кровинки. Это было так, как будто
Чернику окунули в огромный чан с серной кислотой. Но где был чан? Что здесь произошло? Неужели желтоглазое животное - благослови нас Господь - съело целиком молодую лошадь?
Невозможно!
Безумие!
Я оглянулся на пурпурно-черные тени под деревьями и выставил пистолет перед собой.
Запах нашатырного спирта был очень сильным. Он душил меня. Я почувствовал головокружение, легкую дезориентацию.
Что за существо могло съесть лошадь, обглодать кости и оставить ее вот так? Я хотел знать; больше всего на свете я хотел знать. Я вглядывался в деревья, отчаянно ища подсказку, думая: что там снаружи, что это за штука, с чем я столкнулся?
Внезапно я был уверен, что оно пытается ответить мне. Я почувствовал странное давление на глаза, а затем и на весь череп. И тогда давление было не извне, давящее изнутри: оно было внутри, двигалось внутри моего разума, кружащееся, электрическое. Узоры света танцевали перед моими глазами. Начал формироваться образ, образ желтоглазого животного, сначала смутный и нечеткий, но проясняющийся, проясняющийся — и страх взорвался во мне, как ручная граната, разорвавшаяся в траншее, стирая образ прежде, чем он успел сформироваться. Внезапно я оказался не в состоянии терпеть это окончательное вторжение. Это беспокоило меня на подсознательном уровне, глубоко внутри, где я не мог себя контролировать. Что-то ползало внутри моего черепа, что-то, что казалось волосатым и влажным, скользило по влажной поверхности моего мозга, пытаясь найти место, куда можно вонзиться.
С моей стороны было бесполезно пытаться убедить себя, что это не так, потому что теперь я реагировал интуитивно, как примитивный, как дикий зверь. Что-то было в моем черепе, многоногое существо. Немыслимо! Вытащи это! Сейчас же! Вон! Я сопротивлялся, выплескивал из себя силу, пытался не дать ей просочиться обратно в меня. Я наносил удары в воздух, кричал и извивался, как будто сражался с физическим, а не ментальным противником.
Алмазно-твердый страх … безымянный ужас … иррациональный ужас … мое сердце колотится, почти разрываясь с каждым колоссальным ударом … вкус желчи … дыхание застряло у меня в горле
… крик застрял у меня в горле … пот струится по моему лицу … я не могу позвать на помощь, и некому помочь, даже если бы я мог позвать их ... воздушный шар все раздувается и раздувается в моей груди, все больше, больше, он вот-вот лопнет
Я отвернулся от скелета, упал и треснулся подбородком, с трудом поднялся на ноги.
Таинственное давление, охватившее мою голову, усилилось, снова скользнуло внутрь меня и снова начало вызывать желтоглазый образ..
Вон!
Я бежал. Я никогда не убегал на войне; я противостоял всему и вся. Даже мое психическое заболевание, моя кататония, не было результатом страха; тогда мной двигали разочарование и ненависть к самому себе. Но теперь я бежал, охваченный ужасом.
Я сорвал с себя кепку, дергал себя за волосы, как буйнопомешанный, пытался схватить и задушить то невидимое существо, которое пыталось проникнуть ко мне внутрь.
Я споткнулся о бревно, тяжело упал. Но я поднялся, сплевывая кровь и снег, и взобрался на склон небольшого холма.
Где-то по пути я обрел голос. У меня вырвался крик. Он эхом отразился от густых деревьев и склонов холмов. Это был не мой голос, хотя, несомненно, был им. Это даже звучало не по-человечески.
Долгое время - точно как долго, я действительно не знаю, возможно, полчаса или, возможно, вдвое дольше - я бродил без направления по лесу. Я помню, как бежал, пока мои легкие не загорелись, ползал, как животное, ползая на животе, постанывая, что-то бессмысленно бормоча. Меня временно свел с ума невообразимо сильный страх, расовый страх, почти биологический страх перед существом, которое пыталось связаться со мной на той поляне, обсаженной соснами.
Наконец я споткнулся и упал лицом вниз в снежный сугроб, не в силах ни подняться на ноги, ни ползти, ни даже ползти дальше на животе. Я лежал там, ожидая, когда с моих костей снимут плоть
Когда я восстановил дыхание и мое сердцебиение замедлилось, биологический страх утих, сменившись более рациональным, гораздо более управляемым страхом. Ко мне вернулись чувства; мои мысли снова начали двигаться, сначала вяло, затем как быстрые рыбки. Больше ничто не пыталось проникнуть в мою голову. Я был один в тихом лесу, за которым не наблюдало ничего более зловещего, чем сторожевые сосны, и лежал на мягком снежном ложе. Я уставился на темнеющее небо, с которого падали крупные, медленно кружащиеся снежинки, и поймал несколько хлопьев языком. По крайней мере, на данный момент я был в безопасности.
В безопасности от чего?
На этот вопрос у меня не было ответа.
Как долго будет безопасно?
Ответа нет.
Когда мне в голову пришла странная мысль, я на целую минуту закрыл глаза и снова открыл их только для того, чтобы увидеть небо, деревья и снег. Невероятно, но я наполовину ожидал увидеть стены больницы. На одно ужасное мгновение мне показалось, что ферма, лес и желтоглазое животное вовсе не реальны, а всего лишь плод моего воображения, фрагменты сна, граничащего с кошмаром, и что я все еще нахожусь в глубоком кататоническом трансе, лежа в больничной палате, беспомощный.
Я вздрогнул. Мне нужно было двигаться, иначе я разлетелся бы на куски.
Ослабев от всего того, что я натворил, я с трудом поднялся на ноги и обнаружил, что все еще крепко сжимаю пистолет. Моя рука сжалась вокруг него, как замороженная клешня. Я на мгновение заколебался, взглянул на лес, который окружал меня со всех сторон, ожидая, что кто-нибудь нападет на меня, решил, что поблизости ничего нет, и затем положил пистолет в карман пальто.
Но я держал себя в руках.
Я сделал полдюжины шагов, остановился, развернулся и оглянулся на мирные дикие земли. Закусив губу, заставляя себя не оборачиваться каждый раз, когда за спиной завывал ветер, я начала искать выход оттуда.
Десять минут спустя
Я достиг границы леса и начал взбираться на холм к фермерскому дому. На середине склона я остановился, обернулся и посмотрел на деревья. Снег начал падать так же сильно и быстро, как и весь прошлый вечер; и деревья были подернуты дымкой, расплывчатые, хотя до них было всего пятьдесят-шестьдесят ярдов. Тем не менее, я мог видеть достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что внизу, на опушке леса, ничего не было, ничего, что могло бы преследовать меня. И затем, как будто это было вызвано моими мыслями, далеко в лесу, по меньшей мере в миле от меня, вспыхнул яркий фиолетовый свет, который, несмотря на расстояние, окрасил снег вокруг меня в фиолетовый цвет, три раза быстро вспыхнул подряд, как вращающийся луч маяка, только три раза и ничего больше.
Я наблюдал. Ничего? Воображение? Нет, я видел это; я не сходил с ума.
Я ждал.
Выпал снег.
Поднялся ветер.
Я поглубже спрятала подбородок в шейный платок.
Тьма опустилась за облака.
Ничего
Наконец я повернулся и пошел вверх по холму к дому.
Что, черт возьми, здесь происходило?
8
Сначала я думал, что скажу Тоби, что не смог найти ни следа Блуберри, оставив всю историю для Конни. Однако, когда у меня было несколько минут, чтобы подумать об этом - пока я снимал пальто и ботинки и благодарно сжимал в руках кружку кофе с анисовой крошкой, - я решил не скрывать от него правду. В конце концов, он был сильным мальчиком, привыкшим к невзгодам, особенно эмоциональным, переносить которые было гораздо труднее, чем любые физические страдания; и я был уверен, что он справится с любой ситуацией лучше, чем другие дети его возраста. Кроме того, в течение последних нескольких месяцев я работал над тем, чтобы заставить его доверять мне, иметь уверенность в себе, уверенность глубоко на подсознательном уровне, где это действительно имело значение; и теперь, если я солгу ему, я вполне могу разрушить эту уверенность, разрушить ее так сильно, что она никогда не сможет восстановиться. Поэтому я рассказал и ему, и Конни о
Лишенный плоти скелет Блуберри, который я нашел на той лесной поляне.
Удивительно, но он не казался ни испуганным, ни особенно расстроенным. Он покачал головой с самодовольным видом и сказал: "Это то, чего я уже ожидал".
Сказала Конни. "Что ты имеешь в виду?"
"Животное съело чернику", - сказал Тоби.
"О, теперь..."
"Я думаю, он прав", - сказал я.
Она уставилась на меня.
"Впереди еще что-то и похуже", - сказал я. "Но я не сумасшедший. Поверьте мне, я рассматривал эту возможность, тщательно ее рассматривал. Но есть несколько неоспоримых фактов: эти странные следы на снегу, желтоглазое существо у окна,
Исчезновение Блуберри, кости на поляне - все это не плод моего воображения. Что-то съело нашего пони. Другого объяснения, насколько я вижу, нет. "
"Каким бы безумным это ни было", - сказала Конни.
"Каким бы безумным это ни было".
Тоби сказал: "Может быть, там действительно бегает старый медведь гризли".
Конни протянула руку и отвела ее от чашки с какао.
"Эй, ты, кажется, не слишком расстроен из-за того, что только что потерял своего пони".
"О, - сказал он очень серьезно, - когда я впервые вернулся из сарая, я понял, что животное съело Чернику. Я сразу поднялся наверх и заплакал из-за этого. Я это пережил.
Я ничего не могу с этим поделать, так что мне придется с этим жить ". Его губы немного дрожали, но он не плакал. Как он и сказал, с этим он покончил.
"Ты - это нечто", - сказал я.
Он улыбнулся мне, довольный. "Я не плакса".
"Просто чтобы ты знал, что плакать не стыдно".
"О, я знаю", - сказал он. "Единственная причина, по которой я делал это в своей комнате, заключалась в том, что я не хотел, чтобы кто-нибудь разыгрывал меня, пока я не буду хорош и не закончу".
Я посмотрел на Конни. "Десять лет?"
"Я искренне верю, что он карлик", - сказала она, довольная им так же, как и я.
Тоби сказал: "Пап, мы собираемся пойти и выследить этого старого медведя гризли?"
"Ну, - сказал я, - я не думаю, что это медведь гризли".
"Какой-то медведь".
"Я так не думаю".
"Горный лев?" спросил он.
"Нет. Медведь или горный лев - или практически любое другое дикое плотоядное животное - убили бы лошадь прямо в сарае и съели бы ее на месте. Мы бы нашли кровь в сарае, много крови. Медведь или горный лев не убили бы Блуберри, не оставив крови на месте преступления, не понесли бы ее всю дорогу в лес, прежде чем поужинать."
"Тогда что это?" Спросила Конни. "Что достаточно большое, чтобы унести пони? И оставить чистый скелет. У тебя есть какие-нибудь идеи, Дон?"
Я колебался. Затем: "У меня есть один".
"Ну?"
"Тебе это не понравится. Мне это не нравится".
"Тем не менее, я должна это услышать", - сказала она.
Я потягивал кофе, пытаясь привести в порядок свои мысли, и, наконец, рассказал им все о мигающем фиолетовом свете в лесу и, что более важно, о силе, которая пыталась взять под контроль мой разум. Я минимизировал свою реакцию страха в пересказе и сделал так, чтобы это звучало так, как будто попытке захвата было относительно легко противостоять. Не было необходимости драматизировать это, потому что даже когда это было недооценено и рассказано безжизненным монотонным тоном, история была довольно пугающей.
Я пересказал эти события с такой силой и так живо, что Конни поняла, что я говорю правду - по крайней мере, ту правду, какой я ее видел, - и что я был совершенно серьезен. Ей все еще было трудно принять это. Она медленно покачала головой и сказала: "Дон, ты точно понимаешь, что говоришь?"
"Да".
"Что это животное, эта желтоглазая тварь, которая может проглотить пони, является ...разумным?"
"Это кажется наиболее логичным выводом - каким бы нелогичным это ни казалось".
"Я не могу ухватиться за это", - сказала она.
"Я тоже не могу. Не очень хорошее".
Тоби переводил взгляд с Конни на меня, потом снова на Конни, как будто он исполнял старую рутину со зрителем на теннисном матче. Он сказал: "Вы хотите сказать, что это космический монстр?"
На мгновение мы все замолчали.
Я сделал глоток кофе.
Наконец Конни сказала: "Ты это имеешь в виду?"
"Я не знаю", - сказал я. "Я не уверен … Но это возможность, которую мы просто не можем исключить".
Снова тишина.
Тогда, Конни: "Что мы собираемся делать?"
"Что мы можем сделать?" Спросил я. Нас занесло снегом. Первый сильный шторм в этом году - и один из худших за всю историю наблюдений. У нас не работает телефон. Мы не можем поехать в город за помощью; даже микроавтобус увязнет в радиусе ста ярдов от дома. Так что & # 133; Нам просто нужно подождать и посмотреть, что будет дальше ".
Ей это не понравилось, но и мне тоже. Она водила кружкой с кофе по столешнице. "Но если ты прав или хотя бы наполовину прав, и если эта штука может завладеть нашими умами..."
"Оно не может", - сказал я, стараясь звучать предельно уверенно, даже вспоминая, как опасно близко это существо подошло к тому, чтобы взять меня под контроль. "Оно пыталось проделать это со мной, но у него ничего не вышло. Мы можем противостоять ему".
"Но что еще он может сделать?"
"Я не знаю. Больше ничего. Что-нибудь еще".
"У него может быть лучевая пушка", - с энтузиазмом сказал Тоби.
"Даже это возможно", - сказал я. "Как я уже говорил ранее, нам просто нужно подождать и посмотреть".
"Это действительно захватывающе", - сказал Тоби, нисколько не обеспокоенный нашей беспомощностью.
"Может быть, мы больше ничего этого не увидим", - сказал я.
"Может быть, это просто исчезнет".
Но никто из нас в это не верил.
Мы довольно долго обсуждали ситуацию, рассматривая все возможности, пытаясь подготовиться к любым непредвиденным обстоятельствам, пока не осталось ничего, что можно было бы сказать больше, чем мы уже не говорили полдюжины раз. Устав от этой темы, мы перешли к более обыденным делам, пока я мыл кружки с кофе и какао, а Конни начала готовить ужин. Казалось странным, но в то же время было довольно утешительно, что мы могли справляться с повседневными делами перед лицом наших самых экстраординарных обстоятельств. Только Тоби не мог вернуться к более практическим вопросам; все, чего он хотел, это стоять у окна, смотреть на лес и ждать, когда наступит
Появится "монстр".
Мы позволили ему делать все, что он хотел, возможно, потому, что знали, что у нас нет никаких шансов заинтересовать его чем-то еще, особенно уроками. Или, возможно, мы с Конни оба чувствовали, что на самом деле это не такая уж плохая идея - поставить часового на дежурство.
Пока я вытирал и расставлял по полкам кружки, Конни спросила: "Что мы собираемся делать со старой Кейт?"
"Я совсем забыла о ней!" Сказала я. "После того, как я обнаружила Бетти мертвой, а Блуберри пропавшей, у меня не было времени накормить и напоить ее".
"Это наименьшая из ее проблем", - сказала Конни. "Даже хорошо накормленная и напоенная, она не будет в безопасности там сегодня ночью".
Я на мгновение задумался об этом, а затем сказал: "Я приведу ее на ночь на солнечную веранду".
"Это будет грязно".
"Да, но, по крайней мере, мы можем присматривать за ней и следить, чтобы ей не причинили никакого вреда".
"На солнечной веранде нет тепла".
"Я перенесу обогреватель из сарая. Тогда я смогу отключить отопление в сарае и позволить температуре там упасть ниже нуля. Это предохранит мертвую лошадь от разложения и превращения в угрозу для здоровья. "
Я снова закутался в пальто, шарф, перчатки и ботинки и вышел в воющий шторм, который к этому времени был ничуть не менее свирепым, чем шторм, который мы пережили накануне. Подхваченный ветром снег жалил мне лицо, и я щурился, как восьмидесятилетний старик, пытающийся читать газету без своих бифокальных очков. Скользя, спотыкаясь, размахивая руками, я сумел удержаться на ногах на протяжении всего пути, который я открыл этим утром, но который уже почти полностью закрылся.
На свежевыпавшем снегу вокруг двери сарая я нашел свежие образцы странных отпечатков с восемью отверстиями.
Я начал потеть, несмотря на пронизывающе холодный воздух.
Мои руки неудержимо дрожали, я отодвинул засов, распахнул дверь и, пошатываясь, вошел в сарай. Я знал, что найду. Но я не мог просто развернуться и побежать обратно к дому, не будучи абсолютно уверен, что
Я был прав.
Сарай был полон теплых запахов: сена, соломы, навоза, лошадиной упряжи, запаха поношенных кожаных седел, пыльного аромата зерна в корзинах для кормов - и больше всего аммиака, черт возьми, сладкого аммиака, такого густого, что меня тошнило.
Кейт исчезла.
Дверь ее стойла была открыта.
Я побежал вдоль ряда конюшен к стойлу Бетти и приоткрыл половинку двери. Мертвая лошадь была там, где и раньше, уставившись остекленевшими глазами: желтоглазое животное, очевидно, интересовалось только свежим мясом.
И что теперь?
Прежде чем пронизывающий ветер и сильно падающий снег смогли стереть следы, я вышел наружу, чтобы еще раз изучить следы. На этот раз, при ближайшем рассмотрении, я увидел, что Кейт покинула сарай самостоятельно: отпечатки ее копыт вели вниз, к лесу. Но, конечно же! Если инопланетянин - да, как бы неуклюже это ни звучало, это все равно было единственное подходящее слово, - если инопланетянин смог так близко подойти к захвату контроля над человеческим разумом, насколько просто для него загипнотизировать бессловесное животное. Лишенная силы воли лошадь ушла с пришельцем.
Когда я присмотрелся повнимательнее и прошел по следу несколько ярдов, я исправился и добавил букву "с" к существительному: инопланетяне. Очевидно, их было по меньшей мере двое, возможно, трое.
Ошеломленный, я вернулся в сарай и выключил обогреватели, чтобы уберечь мертвую лошадь от разложения. Уходя, я запер дверь, хотя сейчас это был бессмысленный жест.
Я долго смотрел на следы. Кошмарные мысли проносились в моей голове, как мечи фокусника пронзают даму в волшебном шкафу: черника была не ужином, а обедом. Кейт была их ужином. Что бы они хотели на завтрак?
Я? Конни? Тоби? Мы все трое?
Нет.
Нелепо.
Будет ли первая встреча человека и инопланетянина разыграна как какой-нибудь простодушный фильм, как дешевая мелодрама, как неумелый сюжет халтурного писателя-фантаста: человек-звезда - гурман, человек - несчастная еда?
Мы должны были убедиться, что так не пойдет. Мы должны были установить коммуникационный мост между этими существами и нами самими, мост к взаимопониманию.
Если только они не хотели понять, не хотели беспокоиться, не хотели от нас ничего, кроме белка, который мы носили в своей плоти и крови … Я вернулся в дом, задаваясь вопросом, действительно ли я сошел с ума.
9
Мы с Конни договорились по очереди дежурить ночью на страже.
Она спала - или пыталась спать - с десяти часов до четырех утра следующего дня, а потом я спал - возможно - примерно с четырех до того времени, когда просыпался. Мы также согласились, что мы, по сути, пара настоящих придурков, что мы были чрезмерно осторожны, что в такой крайней мере безопасности, как эта, вероятно, не было необходимости - и все же ни один из нас не предложил забыть о дежурстве на страже и просто спать вместе, без защиты, как мы бы сделали в любую другую ночь.
Незадолго до десяти я помогла ей уложить Тоби спать, поцеловала ее на ночь и пошла посидеть на верхней площадке лестницы, в точно очерченном круге света от тензорной лампы. В гостиной горела одна настольная лампа, теплый желтый свет отбрасывал мягкие округлые тени. Заряженный пистолет был у меня на боку.
Я был готов.
Снаружи штормовой ветер завывал под карнизом и заставлял стропила скрипеть.
Я взял роман в мягкой обложке и попытался заинтересовать симпатичного профессионального вора, который руководил ограблением банка в Нью-Йорке.
Орлеан. Это была захватывающая, хорошо рассказанная история; мои глаза бегали по строчкам, напечатанным шрифтом; страницы пролетали быстро; но я запомнил не более пяти процентов того, что прочитал. Тем не менее, я остался при своем мнении, потому что не было лучшего способа пережить следующие шесть часов.
Беда пришла раньше, чем я ожидал.
Двадцать три минуты двенадцатого. Я знал точное время, потому что только что посмотрел на свои наручные часы. Я прочитал не более трети романа в мягкой обложке, почти ничего из него не усвоив, и мне стало скучно.
В коридоре второго этажа позади меня раздались тихие, почти неслышные шаги, и когда я обернулась, Тоби был там босиком и в красной пижаме цвета пожарной машины.
"Тебе не спится?" Спросил я.
Он что-то сказал: бессвязное бульканье, как будто кто-то душил его.
"Тоби?"
Он спустился на первую ступеньку, как будто собирался сесть рядом со мной, но вместо этого быстро проскользнул мимо меня и продолжил свой путь.
"Что случилось?" Спросила я, думая, что он направился к холодильнику за поздним перекусом.
Он не ответил.
Он не остановился.
"Эй!"
Он начал спускаться по последней ступеньке.
Я встал.
"Тоби!"
У подножия лестницы он взглянул на меня. И я поняла, что в его глазах не было никакого выражения. Просто водянистая пустота, отсутствующий взгляд, безжизненный взгляд. Казалось, он смотрит сквозь меня на стену за стеной, как будто я всего лишь дух, парящий в воздухе.
Один из инопланетян контролировал его.
Почему мне никогда не приходило в голову, что инопланетяне могут счесть разум ребенка гораздо более доступным, гораздо более контролируемым, чем разум взрослого?
Пока Тоби бежал через гостиную, я начала спускаться по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз, рискуя подвернуть лодыжку и сломать шею. На бегу я кричал на него, надеясь, что каким-то образом мой голос выведет его из транса.
Он продолжал идти.
Кости … кости… кости лошади, полный скелет … кости на лесной поляне
Я чуть не упала, спускаясь со ступенек, с небольшим отрывом избежала катастрофы и бросилась через гостиную. Я добралась до кухни как раз вовремя, чтобы услышать, как за ним захлопнулась наружная дверь солнечной веранды: ровный, твердый, последний звук.
Кости на лесной поляне … белые кости, лежащие на белом снегу
Я не стал заезжать за перчатками, ботинками или пальто.
Кости лошади, скелет … подобраны дочиста
Я пробежал через кухню, ударившись бедром о стул и опрокинув его за собой.
Кости Тоби, скелет Тоби … подобраны дочиста
Я пересек веранду в три длинных шага, прыгая, как антилопа.
Выбрано подчистую
Я распахнул дверь и вышел в черную, наполненную снегом ночь.
Кости
"Тоби!"
Холод обрушился на меня и сильно потряс, как будто острые сосульки вонзились глубоко в мои суставы, между мышцами и оболочкой, через артерии и вены. Это был "один" из двух ударов, которые приготовила для меня Природа. "Вторым" был ветер, который бушевал на холме со скоростью более пятидесяти миль в час: молоток, чтобы загонять сосульки поглубже.
"Тоби!"
Ответа нет.
В течение четырех, пяти или шести секунд, пока я отчаянно вглядывался в унылую ночь впереди, я не мог его разглядеть. Затем внезапно я мельком увидела его ярко-красную пижаму, выделяющуюся на фоне снега и развевающуюся, как флаг на ветру.
"Тоби, остановись!"
Он, конечно, не подчинился. И теперь он был почти вне поля зрения, поскольку видимость была практически нулевой.
Кости
По колено в снегу - который, скорее всего, был ему по пояс - я смог показать гораздо лучшее время, чем он. Через несколько секунд я догнал его, схватил за плечо и развернул к себе.
Он ударил меня по лицу маленьким кулачком.
Удар скорее удивил, чем причинил боль, и я отлетел назад в сугроб.
Он высвободился, повернулся и снова направился к лесу.
Вокруг меня начали срабатывать сотни больших медвежьих капканов: снапснапснапснапснапснап! И тогда я понял, что слышу только стук своих зубов. Я был наполовину заморожен, хотя
Я провел не более минуты при минусовой температуре, продуваемый этим свирепым ветром. Тоби, должно быть, был в еще худшей форме, чем я, потому что его хлопчатобумажная пижама обеспечивала меньшую защиту от непогоды, чем мои джинсы и толстая фланелевая охотничья рубашка.
Я оттолкнулся и пошел за ним, шатаясь, как пьяница в нетерпеливой погоне за катящейся винной бутылкой. Через дюжину шагов я поймал
Схватил Тоби за плечо, остановил его и развернул к себе.
Он замахнулся на меня во второй раз.
Я уклонился от удара.
Когда он отступил, чтобы снова замахнуться, глядя сквозь меня безжизненными глазами, я обхватил его обеими руками и оторвал от земли.
Он ударил меня ногой в живот.
Дыхание вырвалось из меня, как воздух из проколотого булавкой воздушного шарика. Я потерял равновесие, и мы оба рухнули кучей.
Он вырвался и отполз в сторону.
Я полз за ним на четвереньках, которые казались четырьмя глыбами льда. Я увидел его, сократил разрыв, сделал выпад и сбил его с ног подкатом. Я перекатился с ним, прижимая его к себе, крепко обнимая, чтобы ему не было больно - и чтобы он не мог брыкаться.
Он укусил меня.
Тяжело.
Но меня это вполне устраивало, потому что я в значительной степени ожидал этого и приготовился как к боли, так и к неожиданности. Пока он злобно грыз мое плечо, наверняка пуская кровь, но не издавая при этом ни звука, я с трудом поднялся на ноги, все еще держась за него.
Тонкая снежная корка примерзла к моим ресницам, сварив их в пару хрупких пластинок. Каждый раз, когда я моргала, мне казалось, что две тяжелые деревянные ставни с треском встают на место. Кроме того, мое лицо онемело, а губы, казалось, потрескались и кровоточили.
Я сделал несколько неуверенных шагов по мягким сугробам, пока не понял, что двигаюсь вниз, а не вверх - и, таким образом, прочь от фермы. Я поискал взглядом дом, свет в гостиной - и вместо этого увидел дюжину или больше лучистых глаз, янтарных глаз, светящихся на меня с расстояния тридцати ярдов, странные круги теплого света, которые пульсировали, как маяки, сквозь метель. Невольно вскрикнув, я развернулась и побежала вверх по склону так быстро, как только могла поднимать и опускать свои покрытые коркой льда ноги.
Тоби извивался возле меня, перестал кусаться, попытался использовать колени и локти, чтобы ранить меня. Но я держал его слишком крепко, чтобы он мог оказать какое-либо влияние.
Знакомое давление внезапно расцвело вокруг моей головы, искало вход, быстро нашло путь ко мне и затанцевало на поверхности моего мозга
Нет!
Я сопротивлялся контакту.
Кости.. подумайте о костях
Я набрал скорость.
По мере того, как давление внутри моего черепа увеличивалось, во мне нарастал страх; и это был ужасно сильный страх, тот биологический ужас, который сделал из меня разъяренного безумца в лесу ранее днем. Но сейчас я не мог позволить себе потерять рассудок. Если я начну вслепую бегать кругами, крича и нанося удары кулаками в пустоту, инопланетяне схватят Тоби и меня; и вскоре они войдут в дом и заберут Конни. Теперь, когда они попытались украсть у нас Тоби, я был готов серьезно обдумать эту мелодраматичную и банальную научно-фантастическую концепцию, которая ранее казалась мне если не невозможной, то крайне неправдоподобной: что они рассматривали нас не более чем как богатый и удобный источник белка. Следовательно, наше выживание вполне может зависеть от двух вещей: от того, насколько успешно я смогу противостоять настойчивым ментальным зондированиям - и от того, насколько успешно я смогу справиться с парализующим страхом, сокрушительным ужасом, который эти зондирования вызвали во мне.
Тоби продолжал сопротивляться.
Прижимая его к груди, я умудрялась продолжать идти.
Инопланетянин пытался погрузить мыслепальцы в мой разум, но я щипал, тыкал и царапал его ментальный фронт, сопротивлялся, сопротивлялся и еще раз сопротивлялся.
Бессмысленный страх обрушился на меня, как морской ураган, как гигантские волны, разбивающиеся о дамбу. Я выстоял.
Я продолжал бежать.
Впереди меня зажегся свет.
Я мог видеть дом, солнечную веранду.
Пятьдесят футов. Может быть, меньше.
Я побеждал.
Потом я упал.
Все еще держа на руках Тоби, который значительно притих за последние несколько секунд, я сел на снег и посмотрел вниз с холма на лес. Янтарные глаза были ближе, чем всего полминуты назад, теперь их отделяло от нас не более тридцати-тридцати пяти футов.
Образы, возникшие перед моими глазами, фрагменты света и яркие цвета, инопланетные сцены
Нет! Держись от меня подальше!
Страх … сокрушительный страх … ужас … что-то в моей голове … пауки в моем черепе, что-то разъедает мой мозг
Я должен был бороться с этим, и я боролся с этим, и, тем не менее, я был уверен, что проигрываю там, где мгновение назад выигрывал.
Я начал вставать. Мои ноги выскользнули из-под меня. Я снова упал и увидел, что янтарные глаза были еще ближе, в двадцати футах от меня, и они быстро приближались ко мне, и я понял, что мне не уйти, и я начал плакать и -
— и тут рядом со мной появилась Конни, ступая, как театральная актриса, сквозь снежный занавес. В руках у нее был пистолет, который я оставил наверху лестницы. На ней было пальто поверх ночной рубашки, а ее длинные волосы были покрыты снегом, который превращался в лед. Защищаясь от ветра, держа пистолет обеими руками, она стреляла в приближающихся существ.
Ветер заглушил большую часть звука выстрела.
Хотя никто из инопланетян, казалось, не был ранен, они, казалось, понимали, что по ним стреляют, и, похоже, рассматривали пистолет как вполне реальную опасность. После того, как она сделала свой второй выстрел - снова в пустоту - они остановились на месте и уставились на нас своими огромными немигающими глазами. Очевидно, было по крайней мере одно благословение, за которое мы могли быть благодарны: эти твари явно не были всемогущими, непобедимыми и неудержимыми, как меня приучили думать годы просмотра фильмов ужасов.
Давление в моем черепе резко упало. Ментальные зонды были прекращены.
Прищурившись, я попытался разглядеть, что за существа скрываются за янтарными глазами - однако темнота и снег одолели меня. Насколько я мог судить, они состояли только из глаз, огромных бесплотных дисков света, дрейфующих по ветру.
Крича, чтобы быть услышанной сквозь шум бури, Конни спросила: "С тобой все в порядке?"
"Достаточно хорошо!" Крикнул я ей в ответ.
"Тоби?"
"Я думаю, с ним все в порядке".
Я встал.
Пришельцы остались там, где были.
"Тебе нужен пистолет?" спросила она.
"Оставь это себе", - сказал я. "Давай двигаться дальше. Но не поворачивайся к ним спиной".
Я был наполовину заморожен. Казалось, что мои мышцы горят, хотя пламя было ледяным, а суставы сводило от сильного холода. Каждый шаг был чудом и агонией.
Как будто мы играли в детскую игру, мы медленно отступали к фермерскому дому. Мы не сводили глаз с глаз пришельцев и проверяли ненадежную почву позади нас, прежде чем сделать решительный шаг. Постепенно между нами и нашими потусторонними посетителями образовалась брешь. Мы вступили в квадрат тусклого света, который лился через окна солнечной веранды, — и не более чем через две минуты мы были в безопасности внутри.
"Запри дверь", - сказал я ей.
"Не беспокойся об этом".
Я отнес Тоби на кухню и положил его на стол, пока она запирала дверь солнечной веранды, а также дверь, соединяющую веранду с кухней.
"Они пришли за нами?" Спросила я, гадая, прижимаются ли они сейчас к стеклянным стенам веранды.
"Я их не видел. Я не думаю, что они это сделали".
В доме было тепло, но нам вдруг показалось холоднее, чем во время грозы. Я полагаю, это был контраст. Мы начали дрожать, подергиваться и сотрясаться.
"Мы должны снять с Тоби эту пижаму", - сказала Конни, выбегая из комнаты. "Я принесу ему свежую пару и несколько полотенец".
Тоби, казалось, спал. Я дотронулся до его запястья и посчитал пульс. Биение было ровным, ни слишком быстрым, ни слишком медленным.
Мгновение спустя Конни вернулась с чистой пижамой и огромной стопкой полотенец. Я высушила волосы, пока она занималась Тоби. Вытаскивая его из промокшей, замерзшей пижамы, она сказала: "У него идет кровь".
"Все в порядке", - сказала я, мой голос дрожал от холода.
"У него кровь вокруг рта", - настаивала она.
"Это моя кровь, а не его".
Когда она освободила его от пижамы и завернула в два больших банных полотенца, она вытерла ему лицо и увидела, что то, что я сказал, было правдой. "Твоя кровь?"
"Они взяли под контроль его разум", - сказала я, вспоминая кошмарную битву на снегу. "И они заставили его укусить меня, когда он пытался освободиться и подойти к ним".
"Боже мой!"
"Они почти добрались до него".
Она покачнулась.
Я подошел к ней и взял полотенце у нее из рук. "Снимай пальто. Вытри волосы. Ты подхватишь пневмонию, стоя вот так ". Я начал вытирать волосы Тоби. Я держался на ногах только благодаря упрямой решимости. Я почувствовал вкус собственной крови: мои губы растрескались от холода, и теперь они горели и зудели.
Она спросила: "С тобой все в порядке?"
"Просто холодно".
"Укус?"
"Это не так уж много".
"Твои губы..."
"Это тоже не так уж много".
Глядя сверху вниз на Тоби, положив тонкую руку ему на лицо, она спросила: "Он просто без сознания?"
"Вылезай из пальто и высуши волосы", - снова сказал я ей. "Ты подхватишь свою смерть".
"Он просто без сознания?"
"Я не знаю".
"С ним ведь все будет в порядке, не так ли?"
"Я не знаю".
Она уставилась на меня, ее красивая челюсть внезапно сжалась так твердо, словно была отлита из бетона. Глаза у нее были дикие, тонкие ноздри раздувались. Она подняла руки: они были сжаты в маленькие кулачки. "Но ты должен знать!"
"Конни"...
"Когда они взяли его под контроль, разрушили ли они при этом его разум?"
Я закончил сушить его волосы, старался не смотреть на нее, старался не думать о том, что она сказала, и именно это я говорил себе последние пару минут.
Она была полна решимости добиться от меня ответа. "Он теперь просто овощ? Это вообще возможно? Это то, что они с ним сделали?"
Когда мои руки согрелись, они начали чесаться и неметь. Полотенце выскользнуло у меня из рук.
"Неужели?" - требовательно спросила она.
Тоби сказал,
"Мама? Папа?"
Она схватилась за край стола.
Я помог ему сесть.
Моргая, как человек, вышедший из подвала на солнечный свет, Тоби посмотрел на меня, перевел взгляд на нее, тихонько кашлянул, покачал головой, неуверенно улыбнулся и сказал: "Что, черт возьми, произошло? Мне так … ужасно холодно. Можно мне немного горячего шоколада?"
Конни обняла его и заплакала.
Чувствуя, как горячие слезы набухают в уголках моих собственных глаз, я прошла через комнату к кухонным шкафам, чтобы найти кружки, ложки и большую банку какао-смеси.
ПЯТНИЦА
Соседи
10
Мы должны были позвать на помощь. Мы должны были сообщить кому-нибудь во внешнем мире о том, что происходит на ферме Тимбер-лейк.
До сих пор я думал, что нам было бы лучше всего, если бы мы сохраняли как можно больше спокойствия, оставались там, где были, и переждали бурю. Со временем телефонная связь была бы восстановлена, и мы смогли бы позвонить шерифу в Барли и попросить о помощи. Но теперь я увидел, что из-за того, что вторая снежная буря надвигается так быстро вслед за первой, телефон может выйти из строя на три, четыре или пять дней, а то и дольше. К тому времени, когда линии были, наконец, отремонтированы, мы все прошли бы путь Блуберри и Кейт … Когда зазвонил бы телефон в следующий раз, в живых не было бы никого, кто мог бы ответить.
Идеальное решение было очевидным, хотя и непрактичным: мы все оденемся в нашу самую теплую одежду, наденем снегоступы и выйдем отсюда, когда через несколько часов наступит рассвет. Просто уходи, смело, как тебе заблагорассудится. Просто прогуляйтесь по открытым полям, по холмам, через другой участок леса, но не того леса, в котором приземлились инопланетяне, прямо к ферме Джонсонов, где мы могли позвонить шерифу по их телефону (который был совершенно не похож на наш) и получить помощь &# 133; Это была приятная фантазия, но она была далека от реальности.
Джонсоны, наши ближайшие соседи, жили чуть более чем в двух милях от
Ферма Тимберлейк. Хотя Тоби был очень самодостаточным, он все еще был ребенком с ограниченной физической выносливостью. В такую жестокую погоду он никогда не смог бы пройти две мили на снегоступах, возможно, даже одну милю. И ни Конни, ни
Я бы выбрался живым, если бы нам пришлось нести его по очереди; эта ноша истощила бы нас и заставила бы слабо барахтаться в глубоких сугробах. Как и во всем остальном в этой жизни, идеал был недостижим и даже смехотворен; поэтому мне пришлось бы обратиться за помощью самостоятельно и оставить их двоих позади - оставить их одних на ферме.
Как только мы приняли это решение - мы с Конни сидели в мягких креслах в гостиной, а Тоби спал на диване напротив нас, - нам пришлось выбирать между двумя вариантами действий. Я мог бы попытаться получить помощь в Барли. Или я мог бы отправиться на ферму Джонсонов и отстаивать свое дело там.
Прежде всего: Барли. Я мог бы идти прямо на восток, по нашей частной дороге, пока не доберусь до окружной дороги, которая лежала чуть менее чем в двух милях отсюда. Когда появился снегоочиститель в первый раз, я смог остановить его и поехать в Барли. План оказался простым, почти безошибочным. Но могли возникнуть осложнения. Что, если бы на окружной дороге не работали снегоуборочные машины - вообще никакого движения? В конце концов, это был не главный маршрут. Оно обслуживало горстку сельских семей, которые каждую зиму ожидали, что их на несколько недель занесет снегом, и которые этого не сделали обычно вас беспокоит, если дорога оставалась закрытой в течение нескольких дней. В снежную бурю таких масштабов бригады по техническому обслуживанию автомобильных дорог округа и штата могли бы сосредоточить свои усилия в городах, а также на супермагистралях и основных трассах штата, которые использовались в большей степени. Из-за того, что ветер перекрыл шоссе, которые они распахали несколько часов назад, они были бы заняты на основных магистралях, в то время как я мог часами стоять у окружной дороги, напрасно ожидая и постепенно замерзая до смерти. Если бы мимо не проехали плуги, мне пришлось бы вернуться на ферму с поражением или пройти еще две мили до ближайшего дома, выходящего фасадом на окружную дорогу, без какой-либо гарантии, что, добравшись туда, я найду кого-нибудь дома и / или работающий телефон.
"Если бы вы пошли в том направлении, - задумчиво сказала Конни, - я не верю, что вы нашли бы помощь вовремя. Я не думаю, что вы добрались бы до Барли".
"Я тоже".
"Значит, мы это исключаем?"
"Да". Мы оба переоделись в сухую одежду и выпили по кружке дымящегося какао. Я закрыла глаза, желая, чтобы я могла сохранить тепло дома и не выходить снова на улицу. "Значит, мне придется поехать на ферму Джонсонов".
"Мы всегда говорим, что это в двух милях отсюда. Но так ли это?"
"Это то, что сказал нам Эд".
"Две мили
Но две мили пешком - или две мили по прямой?"
Это была тревожная мысль. Я никогда не проходил весь маршрут дальше, чем до вершины
Пасторский холм, с которого можно было любоваться лесом и видеть ферму Джонсонов, расположенную на другом холме вдалеке. Я открыл глаза и сказал: "Если все так, как летает ворона, то пешком может пройти значительно больше двух миль.
Может быть в трех или четырех милях. Может быть, это слишком далеко для меня. "
Она ничего не сказала.
Она смотрела на меня своими невероятно красивыми глазами, яркими глазами газели.
"Но это должно быть неправильно", - сказал я, изо всех сил пытаясь убедить себя. "Послушайте, когда вы говорите кому-то, что ваш ближайший сосед живет в двух милях от вас, вы имеете в виду, что это двухмильная прогулка пешком или двухмильная поездка на автомобиле, а не двухмильный перелет".
"Да, я думаю, в этом есть смысл. Но что, если вы доберетесь туда и обнаружите, что их нет дома?"
"Они домоседы. Они будут там".
"Но что, если?"
"Я взломаю дверь и воспользуюсь их телефоном".
"А если телефон не работает?"
"Тогда нам не лучше, чем было до моего ухода, но мы ничего не потеряли, попытавшись ".
"Ты прав".
"И я уверен, что они будут там".
"Я помню, что у Эда есть футляр для оружия. Дробовики и винтовки".
"Конечно", - сказал я, начиная чувствовать себя лучше. "Каждый фермер в округе ходит на охоту. Так что &# 133; мы с Эдом можем вооружиться &# 133; И даже если телефонные линии в его доме оборваны, мы можем вернуться сюда за тобой и Тоби ".
Она выпрямилась, присела на краешек стула. "Знаешь, я начинаю думать, что, возможно, у нас есть шанс".
"Конечно. Конечно, есть шанс. Хороший шанс!"
"Когда ты уезжаешь?"
"С первыми лучами солнца".
"Это всего в нескольких часах езды. Тебе нужно немного поспать перед уходом", - сказала она. "Я посижу с Тоби".
"Тебе тоже нужно поспать".
Она поморщилась. "Мы оба не сможем уснуть, это точно. Кроме того, я уже проспала час, прежде чем Тоби попытался сбежать от нас".
"Ты не сможешь пережить завтрашний день, если поспишь один час".
"И ты не можешь отправиться на ферму Джонсонов, совсем не выспавшись", - сказала она, поднимаясь на ноги.
Понимая, что она была права, а я был дураком, споря, я сложил свое ошибочное рыцарство и спрятал его в мысленный шкаф, где оно больше не привлекало бы меня. Я встал, потянулся и сказал: "Хорошо. Лучше разбуди меня около пяти".
Она пришла ко мне.
Я обнял ее.
Она прижалась губами к моему горлу.
Тепло, сердцебиение, надежда.
* * *
Она выключила лампу, погрузив гостиную в темноту, и подошла к входной двери, где меня ждал я в своем тяжелом пальто, шарфе, перчатках, шапочке для катания на санках, ботинках и снегоступах.
"Когда ты туда доберешься?" спросила она.
"При таком ветре, на снегоступах … Четыре часа".
"Имея пару часов на отдых на другом конце, возможно, вы вернетесь сюда к трем или четырем часам дня".
"Надеюсь, раньше".
"Я тоже на это надеюсь".
Я хотел иметь возможность увидеть ее, на минуту погрузиться в яркие омуты ее глаз.
"Я люблю тебя", - сказала она.
"Я тоже тебя люблю", - тупо повторила я, вкладывая в это смысл всей своей души, желая, чтобы была какая-нибудь умная фраза, которая сказала бы это лучше. "Я люблю тебя".
Два пятна еще чернее черного в темноте комнаты, мы обнялись, поцеловались, несколько секунд цеплялись друг за друга, цеплялись, как утопающие за плот.
"Лучше поторопиться", - сказала она наконец.
"Да". Когда я потянулась к дверной ручке, у меня возникла пугающая мысль. Я замерла и сказала: "Если они снова возьмут под контроль Тоби, ты не сможешь его удержать. Я едва справлялся с ним. Что будет дальше?"
"Все в порядке", - сказала она. "Я уже думала об этом. Когда я буду кормить его завтраком, я добавлю одну из своих таблеток снотворного в его горячий шоколад".
"Это не причинит ему вреда, не так ли?"
"Они не настолько сильны. Большую часть завтрашнего дня он будет спать как младенец. Вот и все ".
"И ты думаешь, пока он накачан наркотиками, они не смогут его использовать?" Спросил я.
"Что ты думаешь?"
"Я не знаю".
"Это сработает".
"Я думаю, так и будет".
"Что ж, - сказала она, - сработает это или нет, это действительно единственное, что я могу сделать".
После того, как я рассмотрел это со всех сторон, я вынужден был согласиться с ней. "Но будь предельно осторожна, Конни. Наблюдай за ним так внимательно, как если бы он не был накачан наркотиками. Если они возьмут его под контроль, то могут заставить его напасть на вас. "
"Я буду осторожен".
Я тихо слушала, пока не услышала глубокое и ровное дыхание Тоби: он все еще крепко спал на диване в гостиной.
Я сказал: "Держи пистолет при себе".
Она сказала: "Я не упущу это из виду".
"Не выпускай это из рук".
"Хорошо".
"Я серьезно".
"Хорошо".
"И не снимай с предохранителя".
"Я сделаю это".
"Я не должен был оставлять тебя одну".
"И я должен заставить тебя взять пистолет на случай, если они придут за тобой по пути".
"Они этого не сделают".
"Они могут".
Я нащупал ее, обнял. "Ты в гораздо большей опасности, чем я. Я не должен уходить".
"Если мы останемся здесь вместе, - сказала она, - мы умрем здесь вместе". Тихо:
"Лучше поторопиться, пока снаружи не стало слишком светло".
Я поцеловал ее.
Она открыла мне дверь.
Затем: холод, снег, лед, ветер.
11
Рассвет наступил, но только технически. Солнце поднялось из-за плотных темных грозовых туч, но ночь еще не легла спать. Солнце стояло на затянутом облаками горизонте, и в мире не было ничего, кроме смутного проблеска света.
Окутанный тьмой, но с достаточным количеством рассветного света, чтобы не заблудиться в неверном направлении, я выбрался из фермерского дома. Я направился строго на запад, к Пасторскому холму, который возвышался за открытыми полями, окружавшими ферму Тимберлейк.
Я барахтался, привыкая к своим снегоступам, и шел по холодному сухому морю снега глубиной по пояс.
Я не знал, были ли поблизости какие-нибудь инопланетяне и наблюдали ли они за мной. Из прослушивания радио я знал, что это не было всемирным вторжением, поскольку в новостях не было сообщений о странных желтоглазых существах. До сих пор инопланетяне, казалось, были сосредоточены в лесу за фермерским домом, хотя они вполне могли быть со всех сторон от нас.
Если бы они были со всех сторон от нас, если бы за мной наблюдали прямо в эту минуту, тогда у меня было бы мало шансов когда-либо добраться до фермы Джонсонов.
Но это было негативное мышление, и оно попахивало чем-то большим, чем паранойя. Паранойя приводила к отчаянию и чувству полной беспомощности. Такое отношение может закончиться параличом, состоянием, которое уже наполовину было вызвано ветром и снегом. Решив мыслить позитивно, я использовал темноту и волнообразные сугробы, чтобы замаскировать свое незаметное продвижение по открытым полям к Пасторс-Хилл.
Если бы инопланетяне были где-то там, несли вахту, они бы никогда меня не увидели.
Никогда.
Ни за что на свете.
Я должен был в это поверить.
Когда я шел прямо навстречу ветру, ссутулив плечи и опустив голову, я начал понимать, что то, что мы пережили, могло бы стать идеальной темой для книги: моей второй книги. Эта мысль настолько удивила меня, что на мгновение я остановился, стоял совершенно неподвижно, не обращая внимания на ветер и снег и на возможность того, что некоторые из желтоглазых существ могли прятаться в сугробах поблизости.
Еще одна книга?
Моя первая книга была опубликована, когда я был пациентом психиатрической лечебницы. Это была не столько книга, сколько дневник, военный дневник, который я вел с первого дня базовой подготовки, пока меня не привезли домой из Азии в качестве душевнобольного. Очевидно, дневник помог удовлетворить потребность нации увидеть все своими глазами и в полной мере осознать ужас последней войны, поскольку он занял первое место во всех списках бестселлеров по всей стране. Оно принесло много денег всем заинтересованным сторонам и было хорошо рассмотрено. На продажах определенно не сказался тот факт, что автор был квазикататоником, живущим в эквиваленте камеры с обитыми войлоком стенами. Действительно, это, вероятно, помогло продажам больше, чем вся реклама издательства. Возможно, я был - в глазах моих читателей - метафорой Соединенных Штатов; возможно, они видели, что страна была доведена до безумия.
Я был на войне. И, возможно, они думали, что смогут извлечь из моего испытания какие-то уроки, которые были бы полезны для них - для возвращения всей страны - на здоровую почву.
Но в дневнике не было спасения. Я уверен, что большинство из них были разочарованы. Как они могли надеяться на мое спасение, когда я не смог спастись сам?
На войне я научился двум вещам:
Смерть реальна и окончательна.
Мир - это сумасшедший дом.
Возможно, это мало что значит для вас.
Но это сломило меня.
Эти два осознания в сочетании с моим собственным глубоким чувством вины и моральной несостоятельности довели меня до крайности. И именно окончательное принятие этих горьких уроков, нахождение способа жить с этими двумя истинами позволили мне вновь обрести сносную перспективу и подобие здравомыслия.
Главное в том, что я прошел через этот ад, и именно пламенем были прижжены мои раны. Мои читатели - какими бы благонамеренными они ни были - были просто страдальцами в кресле. Они стремились пройти через пламя опосредованно - и этого никогда не будет достаточно, чтобы прижечь их психические раны.
Когда меня выписали из санатория - вопреки всем прогнозам, вопреки всем ожиданиям, - когда стало ясно, что у меня есть хорошие шансы вести относительно нормальную жизнь (хотя возможность рецидива никогда не исключалась), я согласился дать интервью нескольким репортерам. Мне задавали этот вопрос чаще, чем любой другой: "Ты напишешь еще одну книгу?" И мой ответ всегда был одним и тем же: "Нет". Я не писатель. О, я полагаю, что у меня есть некоторые способности к прозе, но я определенно не мастер в этом. Время от времени у меня появляется оригинальное озарение, кое-что, что я хочу сказать. И я не слишком неуклюж в характеристиках и не слишком свободен в цветистых метафорах и затянутых сравнениях. Я знаю английскую грамматику так же хорошо, как следующий выпускник колледжа. Но я просто не способен изо дня в день прилагать постоянные усилия к созиданию.
Для этого требуется больше чувствительности, чем у меня есть, а также большее безумие. Я говорю безумие, потому что даже самый отъявленный богохульник должен верить - даже если он отрицает это перед всеми и перед самим собой, - что то, что он делает, меняет ход человеческих событий, каким бы незначительным он ни был. На самом деле это не так. Мне жаль, но это правда.
Мир - это всего лишь сумасшедший дом. А кто может вразумить сумасшедших? Кто может организовать приют? В той или иной степени большинство мужчин (и женщин) являются сумасшедшими: религиозными фанатиками, политическими фанатиками, расовыми фанатиками. Вы не можете спорить с ними, потому что вы не можете обучить их, если они не хотят быть образованными.
И, друзья мои, они этого не хотят. И если вы пишете вместо этого как вызов не массам, а эпохам, если вы чувствуете, что бросаете вызов Времени, тогда вы не понимаете второй вещи, которой я научился на прошлой войне:
Смерть реальна и окончательна.
Смерть - это не освобождение от страданий.
Смерть - это не благословение.
Смерть - это не тайна.
Смерть - это не решение проблемы.
Смерть - это не путешествие на небеса.
Или в ад.
Или в лимбо.
Или к нирване.
Или для того, чтобы (заполнить ваш любимый рай).
Смерть - это не единство с
Природа.
Или с Богом.
Или со вселенной.
Смерть - это не реинкарнация.
Смерть случается не только с другими людьми.
Смерть - это не только то, чего заслуживает злодей.
Смерть - это не просто прием романиста.
Смерть - это не героизм.
Смерть бывает не только в кино.
Смерть - это не просто этап, через который мы проходим.
Смерть не подвержена изменениям.
Смерть недопустима.
Смерть - это не обман.
Смерть - это не шутка.
Смерть. Реальна. И. Финал.
Финал.
Навсегда.
И это все.
Так что же еще остается делать мужчине, кроме как жить, пока он может? Что еще имеет смысл, кроме как хватать всю любовь и радость, какие только можешь, пока можешь, и к черту попытки изменить неизменное? К черту совесть писателя, его мораль, его видение и его миссию.
И все же я думал о второй книге. И я знал, что, если мы все выживем (или даже если я выживу один), история будет рассказана. Я бы рассказал. Агония творения была бы продолжена.
Но почему?
Конечно, не для того, чтобы просвещать массы. Вы знаете, какова моя позиция по этому вопросу.
И не для того, чтобы развлекать. Есть десятки писателей, которые гораздо умнее, остроумнее и занимательнее, чем я когда-либо мог надеяться стать.
Я не силен в придумывании острых ощущений, возможно, потому, что самое худшее в жизни случилось со мной и меркнет перед плодом моего воображения (хотя я все еще читаю триллеры и получаю от них удовольствие).
Зачем же тогда эта книга?
Я полагаю, потому, что во время войны мой дневник стал для меня важной отдушиной. Это был безмолвный консультант, молчаливый психиатр, священник, перед которым я мог исповедоваться, причитать, кричать, шептать, извергать мучения. И теперь, если бы мы пережили это испытание в
Ферма Тима-Берлейка, я мог бы лучше очистить свою душу от пятна, если бы изложил эту историю на бумаге.
И, написав это, почему бы не заработать доллар-другой? Больше денег означало бы больше шансов наслаждаться жизнью в полной мере.
Я опасно откровенен.
Осуждай мое отношение, если хочешь. Почувствуй свое превосходство. Будь моим гостем. Мне нечего терять.
Но теперь, когда это было сказано, я должен также сказать, что была еще одна причина, по которой я почувствовал побуждение к написанию второй книги. Стоя там, на снегу, я почувствовал, что у этой истории есть уникальный аспект, который требует, чтобы ее рассказали - не ради блага других людей, не на века, а ради чего-то большего, чем слава, богатство и признание, к которым стремится большинство писателей, чего-то совершенно неопределимого.
Нужно ли было рассказывать эту историю для них - для инопланетян?
Но в этом не было никакого смысла. Насколько я мог видеть, они думали о нас как о животных, белках, безмозглых созданиях, мясе на копытах. Даже если бы моя книга была опубликована и экземпляр был бы представлен им, они, скорее всего, не поняли бы, что письменность и создание книг были признаками разумного вида. Для них книга могла быть таким же непримечательным предметом, как камень или ком земли, поскольку они, возможно, развили телепатию раньше языка, что сделало язык ненужным.
Для них письменные символы могут быть непостижимы. В конце концов, если бы наш фермерский дом - четырехстенное геометрическое сооружение некоторой сложности по сравнению с кроличьей норой или медвежьей берлогой - не был для них признаком того, что мы являемся представителями разумного вида, с которыми они должны общаться, с которыми они должны прилагать все усилия, чтобы их понимали, а не боялись, то никакая книга не привлекла бы их внимания и не имела бы для них никакого значения.
И все же я знал, что напишу это. И, зная это, приняв это, я смог снова начать двигаться. Я шел к Пасторс-Хилл сквозь ветер и снег, чувствуя себя не лучше и не хуже из-за того, что принял такое решение. Я был просто озадачен этим.
Я пересек открытые поля и поднялся по лесистому склону Пасторского холма, не встретив ни единого живого существа, рожденного в этом мире или в каком-либо другом. На вершине холма, обдуваемый ветром, который ревел в голых ветвях и между голыми стволами деревьев, я остановился передохнуть.
Прикрыв глаза рукой, как индейский разведчик в старом фильме, я посмотрел на запад в поисках фермы Джонсонов, которая лежала на вершине лысого холма за этим рукавом леса. Я не мог разглядеть ни дом, ни красный амбар, ни даже сам холм. День заметно прояснился, но снег падал густо и быстро, безжалостно подгоняемый ветром; и я мог видеть не дальше, чем на сотню ярдов.
Я вдохнул зимний воздух и снова начал двигаться. На дне пасторского
Поднявшись на холм, я пересек узкий замерзший ручей. Мои снегоступы громко застучали по железной поверхности.
На дальнем берегу ручья меня остановила другая мысль: без компаса я наверняка потеряю ориентацию и безнадежно заблужусь в лесном лабиринте. До этого момента я довольно хорошо знал местность, но с этого момента все это будет для меня в новинку. Каким-то образом я должен был придерживаться курса на запад, не отклоняясь, если хотел добраться до фермы Джонсонов. Сначала я не понимал, как я могу быть уверен, что нахожусь на правильном пути. Солнце было скрыто плотными облаками, его свет был настолько рассеянным, что я не мог просто держать его за спиной, чтобы обеспечить свое продвижение на запад. И тогда я понял, что до тех пор, пока солнце не поднимется выше, западный горизонт будет самым темным из четырех. Эта часть леса - в основном клен, береза, вяз, дуб и лишь очень немногие рассеянные вечнозеленые растения - была обнажена сменой времен года; поэтому я мог видеть опускающиеся серые облака и отмечать свой курс, направляясь к самой мрачной части неба. Скоро солнце поднимется достаточно высоко, чтобы не было возможности различать темные и светлые горизонты, но система должна видеть меня большую часть пути через лес, если я поспешу до рассвета.
Я неуклюже двинулся вперед. Громоздкие снегоступы были мне здесь гораздо менее полезны, чем в открытом поле, потому что они постоянно цеплялись за кусты шиповника и ежевики, которые пробивались сквозь снег. Тем не менее, проявив настойчивость, я показал довольно хорошее время.
И ко мне не приставали. Очевидно, я сбежал с фермы незамеченным.
В 9:30 утра я вышел из-за деревьев на пастбище под фермой Джонсонов. Земля мягко поднималась, как женская грудь, а ферма красиво возвышалась на вершине холма. В доме или вокруг него не было никакого движения, также не горел ни один свет. По крайней мере, я не смог увидеть движение или свет с того места, где я стоял, хотя я был слишком далеко, чтобы быть абсолютно уверенным.
Склон холма представлял собой фантазию о зубчатых сугробах, некоторые из которых были слишком мягкими, чтобы выдержать мой вес, хотя снегоступы распределяли его по большой площади. Снова и снова я проваливался по бедра в рыхлый снег, и мне приходилось выбираться, тратя драгоценную энергию и минуты. В тот момент моим самым большим страхом было свалиться в сугроб, который был выше моей головы - в этом случае я мог измотать себя, пытаясь спастись, упасть в обморок и замерзнуть насмерть там, погребенный под свежевыпавшим снегом.
Я старался не думать об этом и продолжал брести вверх. К 10:00 я достиг вершины, потратив полчаса на то, чтобы совершить то, что в бесснежный день было бы трехминутной прогулкой. Я пересек лужайку, подошел к заднему крыльцу, взобрался по ступенькам и через крыльцо подошел к задней двери дома.
Дверь была открыта. Нараспашку. За ней находилась неосвещенная кухня.
Я хотел развернуться и пойти домой.
Это было невозможно.
Я постучал в дверной косяк.
Мне ответил только ветер.
"Эй!"
Ничего.
"Привет, Эд!"
Ветер.
"Молли?"
Тишина.
Затем я заметил, что дверь была открыта так долго, что снег проник сквозь нее и скопился на глубину восьми или десяти дюймов на ближайшей кухонной плитке. Я неохотно вошел внутрь.
"Эд! Молли!"
Кого я обманывал?
На кухне никого не было.
Я подошел к двери в подвал, открыл ее и уставился вниз, в идеальную бархатистую черноту. Когда я нажал на выключатель, ответа не последовало. Я закрыл дверь, запер ее и на мгновение прислушался, чтобы убедиться, что в подвале ничего не шевелится.
Затем я подошел к кухонным шкафам и обыскал большинство ящиков, пока не нашел двенадцатидюймовый, острый, как бритва, мясницкий нож. Держа его наготове, как кинжал, я вышел из кухни в холл первого этажа.
В доме было так же холодно, как и в зимнем мире снаружи. Мое дыхание облаками висело передо мной.
Прямо под аркой холла
Я остановился, сдвинул ушанки на своей охотничьей шапке и внимательно прислушался. Но по-прежнему ничего не было слышно.
В гостиной было слишком много мебели, но она была уютной: сосновые книжные шкафы, три мягких кресла с белой обивкой против макарон, две скамеечки для ног, две напольные лампы, три другие лампы, журнальная стойка, выцветший вельветовый диван с резными подлокотниками из красного дерева, кресло-качалка, великолепные старинные напольные часы, которые разрядились и больше не тикали, телевизор и радио на отдельной подставке, редкие столики, уставленные безделушками, и каменный камин со статуэткой мужчины. . На столике рядом с одним из кресел стояли толстая керамическая кружка, наполовину наполненная замороженным кофе, и недоеденный рулет на завтрак, а на скамеечке для ног перед креслом лежал открытый журнал. Это выглядело так, как будто кто-то встал, чтобы открыть дверь, и так и не вернулся.
Столовая находилась прямо через холл от гостиной. Там тоже было пусто. Я даже открыла шкаф: картонные коробки, заклеенные клейкой лентой, несколько легких летних курток, альбомы с фотографиями, расставленные на полках, как книги
Позади меня послышался шум.
Я повернулся так быстро, как только мог, слишком неуклюжий в снегоступах.
Комната была такой же, какой и раньше.
Я сел и снял снегоступы.
Другой шум: механический щелчок
Или мне что-то послышалось?
Я осторожно подкрался к дверному проему столовой, помедлил на пороге, как десантник в предпоследний момент, а затем выпрыгнул в холл.
Ничего.
Все было тихо.
Было ли это моим воображением?
Единственной другой комнатой внизу была берлога. Дверь была закрыта. Я приложил к ней ухо, но там ничего не было слышно. Конечно, я наделал столько шума, войдя в дом, что предупредил бы любого из пришельцев, если бы они были здесь. Я высоко поднял кинжал, сильно ударил ногой в дверь, отчего она отшвырнулась внутрь, и ринулся внутрь, готовый рубануть по всему, что могло поджидать меня.
Там никого не было.
Там ничего не было.
Я держал кинжал поднятым, наготове.
Я прошел по главному коридору в переднюю часть дома, намереваясь подняться наверх - и обнаружил, что входная дверь лежит на полу в фойе, а дом открыт стихии. Хотя дверь была наполовину погребена под парой футов снега, набившегося внутрь, я мог видеть, что она была разбита на три или четыре больших куска, разбита вдребезги и выброшена в фойе. Подойдя ближе, я осмотрел петли, которые все еще были прикреплены к раме. Сталь была погнута не по форме. Болты петель были сломаны, как будто они были карандашным грифелем.
Выйдя на крыльцо, я посмотрел налево, на сарай. Там не было ничего необычного. Поля перед домом были белыми и мирными. Справа приближался лес, но желтоглазых существ, выглядывающих из-за деревьев, не было.
Насколько я мог видеть, ничего подобного.
Я вернулся в фойе и стоял там по меньшей мере пять минут, возможно, десять, прислушиваясь, ожидая услышать тот щелкающий звук, который я слышал в столовой. Но тишина была глубокой и нерушимой. Казалось, я был один.
Сжимая пальцами рукоять мясницкого ножа, я поднялся наверх.
Из холла второго этажа выходили пять дверей, и четыре из них были закрыты. Пятая была сорвана с петель и валялась наполовину в комнате, наполовину в коридоре.
"Кто там?" Я позвал.
Мой голос эхом отразился от ледяных стен.
Я посмотрела вниз по ступенькам. Они были пусты. На снегу в фойе не было никаких следов, кроме моих собственных. Никто не пытался подкрасться ко мне сзади.
Пока нет.
Смерть случается не только с другими людьми.
Смерть бывает не только в кино.
Это в точности похоже на войну.
Смерть не подвержена изменениям.
Смерть - это не героизм.
Смерть окончательна.
Смерть реальна.
Убирайся быстро.
Убирайтесь!
Я сделал один шаг к сломанной двери, затем еще один, и еще, и четвертый, остановившись только тогда, когда половицы заскрипели и напугали меня. Я слушал ветер на чердаке и думал обо всех тех заплесневелых рассказах Х. П. Лавкрафта, которые я читал, когда
Я был ребенком. Вечность спустя мне удалось сделать еще один шаг, и еще через вечность я достиг разрушенного дверного проема в хозяйскую спальню. Там я замер и стал ждать, что что-то произойдет.
Но ничего не произошло.
"Эй!"
Мне казалось, что это ночь Хэллоуина и я ребенок на кладбище, робко ищущий призраков, в которых я не верил, но которых вполне ожидал найти.
Я переступил порог, поколебался, а затем сделал еще один шаг в комнату.
Здесь было совершено насилие. Кресло-качалка лежало на боку, один подлокотник был сломан. Туалетный столик лежал в углу рядом с туалетным столиком, расколотый, как будто кто-то ударил по нему топором. Зеркало на комоде было разбито, и осколки посеребренного стекла были разбросаны по всему полу. Комод лежал на боку, ящики вываливались из него, а из ящиков вываливалась одежда.
Я нашел скелет на дальней стороне кровати с балдахином. Это был человеческий скелет, неуклюже распростертый на полу. Он злобно смотрел на меня. На нем не было ни унции плоти. Маленький, тонкокостный, это явно был женский скелет. Останки Молли Джонсон.
12
Ферма Джонсонов была такой же реальной, как боль, и в то же время это было также ясновидящее видение, экстрасенсорное предчувствие нашей собственной судьбы: предупреждение о том, что для Конни, Тоби и меня не существует иного будущего, кроме этого. Гигантское лицо Смерти лежало подо мной, непристойный рот широко открылся; и я ненадежно балансировал - в стиле Гарольда Ллойда в очках, но мрачно, очень мрачно - на темных и гниющих губах. Я шел по дому, сараю и конюшне, как человек, идущий, ослепленный и изумленный, по неровному ландшафту безумного, параноидального кошмара, который был таким же реальным и неоспоримым, как Пятая авеню.
Мы собирались умереть.
Все мы: Конни, Тоби, я.
Спасения не было.
Я знал это. Я чувствовал это.
Но я сказал себе, что будущее может быть сформировано собственным мышлением, и что я должен отказаться от негативного мышления и принять все позитивное.
Тем не менее, борясь с имитацией Раскатов, я продолжал ощущать быстро приближающуюся катастрофу поистине ужасающих масштабов.
Когда я больше не нашел на ферме ничего интересного (никаких новых скелетов), я спустился вниз и вышел на улицу, через крыльцо, в кружащийся снег. Без снегоступов я направился к сараю, пробираясь по колено в снегу и обходя более внушительные сугробы.
Зимний мир был калейдоскопом смерти: поворачивайте объектив для получения бесчисленных тревожащих изображений:
— грозовое небо: восковое, в серо-черных пятнах, такое неподвижное, как будто оно было нарисовано на тонком холсте: коже трупа;
— ветер: холодный, резкий, лишающий сил: дыхание давно умерших масс;
— незамутненный снег: молочно-чистый, белоснежный, гименеальный: саваны смерти, гладкая атласная подкладка нового гроба, выбеленные временем кости
Двери сарая открылись на хорошо смазанных полозьях.
Я вошел, держа перед собой остро отточенный мясницкий нож, хотя и чувствовал, что теперь это оружие совершенно бесполезно. Враг пришел, забрал все, что было нужно, и давным-давно покинул это место. Сарай больше не таил в себе никакой опасности, от которой можно было избавиться хорошо отточенным ножом.
Я вышел с холодного зимнего ветра на неподвижный воздух, который был еще более леденящим.
Амбар представлял собой мавзолей, в котором хранились скелеты шестнадцати взрослых дойных коров. Пятнадцать из них лежали в огороженных доильных отсеках, их головы были обращены к внешним стенам сарая, голые бедра торчали в усыпанный сеном центральный проход, по которому я шел. Казалось, что они умерли и были лишены плоти в одно мгновение, слишком быстро для того, чтобы они успели достаточно возбудиться, чтобы порвать удерживающие их веревки, которые все еще были целы и обвивали шеи скелетов.
Шестнадцатый набор костей был свален в центре прохода, голова отделилась более чем на ярд от шейных позвонков, одно из ребер разлетелось на сотни и сотни осколков; а пустые глазницы говорили беззвучно, но с жутким красноречием.
Пока я шел вдоль сарая, я пытался представить, как с коровами поступили так внезапно - и почему это было сделано. Я больше не был абсолютно уверен, что инопланетяне убивали ради еды; действительно, чем дольше я думал об этом, тем более глупым и недалеким казалось это объяснение; и вместо этого мне пришло в голову, что эти существа, возможно, собирали образцы фауны земли. И все же &# 133; Если бы это было так, почему бы им не захотеть кости вместе со всем остальным? Почему бы им не забрать животное целиком таким, каким оно было при жизни? Возможно, они не искали ни пищи, ни образцов. У них вполне могли быть причины, которые только они могли понять, мотивы, которые я (или любой другой человек) счел бы непостижимыми.
Это было безумие.
Конечно: мир - сумасшедший дом: большинство людей - сумасшедшие: законы Вселенной иррациональны, безумны: другой урок последней войны.
Я поднял глаза на чердаки с обеих сторон.
Ничто не смотрело на меня сверху вниз.
В другом конце сарая большая раздвижная дверь была полностью открыта. Внутри лежал слой снега и колосков льда. Голый скелет Гарбо, немецкой овчарки Эда Джонсона, бесформенной кучей лежал на подоконнике, как внутри здания, так и снаружи. Череп люпина был раздроблен на самой макушке, а затем раскололся на удивительно ровные половинки от брови до кончика морды, как будто собака получила внезапный, жестокий удар железной трубой прямо между глаз и над ними. Его желто-белые зубы, заостренные, как иглы, казалось, были обнажены в отвратительном оскале, но это было не более чем обнаженный выступ, обычный для любого черепа, будь то человеческого или животного, когда он был обнажен без украшений из плоти.
Если бы инопланетяне наконец добрались до меня, я выглядел бы именно так: ухмыляющийся / рычащий на вечность.
Вот как
Конни бы тоже посмотрела.
И Тоби.
Предчувствия
Я перешагнул через Гарбо и вышел на улицу, где нашел то, что осталось от Эда Джонсона. Конечно, только его кости. Его потрепанный пикап стоял в двадцати футах от меня, лицом к двери сарая.
Сугроб образовался по всей длине пассажирской стороны, доходя до окна и доходя до грузового отсека. Водительская дверь была открыта, ее сильный ветер прижимал к переднему крылу, а в снегу рядом с грузовиком валялся скелет мужчины. Некоторые его части были занесены снегом и заполнили пустую грудную клетку.
Одна жуткая рука была поднята от локтя, и пальцы, казалось, хватали зимний воздух.
В конюшне, которая находилась за сараем и за брошенным пикапом, были три лошади, а также кошка, которую назвали Абракадаброй (за то, что она заставила мышей исчезнуть из дома и сарая в течение недели после того, как поселилась у Джонсонов): теперь от нее осталось четыре скелета. Хотя это было не менее ужасно, чем моя первая встреча с отвратительным мусором пришельцев (кости бедняжки Блуберри на лесной поляне вчера днем, выброшенные, как человек, бездумно выбрасывающий остатки ужина с курицей), эта последняя сцена произвела на меня очень слабое впечатление. Я был пресыщен ужасом, мне это наскучило, я пресытился.
Большой сарай, в котором Эд хранил все свои инструменты, верстак и аварийный электрогенератор, был пристроен к южной стене конюшни, и именно там я наткнулся на самое любопытное зрелище, которое могла предложить ферма. Массивный черный бык — не только скелет, но и вся туша целиком, замороженная, твердая, как лед, с непроницаемыми от инея глазами - привалился к механизму. Один из его рогов был отломан и упал на соседний подоконник, где тускло поблескивал в декабрьском свете, отфильтрованном облаками. Животное получило другие травмы. Его голова, плечи и толстые ляжки были отмечены глубокими порезами и ссадинами, а застывшая кровь была темной, как виноградный сок. Генератор был в не лучшем состоянии, чем бык. Тонкие секции корпуса были пробиты рогами, а более толстые стальные пластины были сильно погнуты и помяты. Провода и кабели были разорваны. Четыре большие батареи были сброшены со своих опор. Очевидно, животное погибло в жестокой, бессмысленной битве с техникой.
Это было похоже на то, как Дон
Дон Кихот наоборот. Близорукий бык, стремящийся доказать свою состоятельность против человека, но принимающий машину за своего настоящего противника.
Почему?
Почему бы и нет?
Будьте серьезны.
Я серьезно.
Тогда почему?
Почему бы и нет?
Это не ответ!
Не хуже любого другого.
Почему бык это сделал? Я настаивал.
Я напомнил себе: мир - сумасшедший дом, и никогда не забывай об этом. Не позволяй этому расстраивать тебя. Плыви вместе с этим.
Ледяные глаза быка уставились на меня из-под покрытых коркой крови бровей и растерзанной плоти.
Я подумал: смерть реальна и окончательна.
Эй, теперь ты все понял, сказал я себе.
Ошеломленный не только холодным воздухом, я вышел из сарая и закрыл дверь.
Обойдя сарай, чтобы избежать демонстрации биологии крупного рогатого скота внутри, я направился к фермерскому дому. Но на холме, на полпути между двумя строениями, я пригнулся, как игрушечный солдатик, ступая все медленнее, еще медленнее и еще медленнее, пока
Я вообще не двигался. Позволяя ветру хлестать меня по лицу, я оглядел безмолвную ферму и почувствовал, как нервное потрясение наконец уступило место страху, а затем и ужасу.
Дом был склепом.
Сарай был мавзолеем.
Конюшня была кладбищем.
Ферма Джонсонов: кладбище.
Я прошел более двух миль сквозь бушующую метель, боролся с ветром, снегом, пронизывающим холодом и крутой местностью - и все это ради того, чтобы найти помощь для Конни, Тоби и для себя. Но теперь казалось, что помощи не было, никакой помощи настолько близко, чтобы это имело значение.
Я проделал весь этот путь, чтобы вовлечь наших соседей в войну миров в миниатюре, которая, тем не менее, была смертельной из-за своих ограниченных масштабов. Но теперь я знал, что нашим единственным соседом была Смерть, которая позволила бы мне позаимствовать чашу вечности.
Я хотел прилечь. Иди спать. ДА. Усни и погрузись в прекрасную темноту, где не было бы желтоглазых существ из-за звезд, где не было бы никаких неприятностей любого рода, где не было бы ничего, совсем ничего
Так же напуганный этими негативными мыслями, как и пришельцами, я наклонился, зачерпнул пригоршню снега и швырнул его себе в лицо. Я задыхался, кашлял и отплевывался, придя в себя достаточно, чтобы снова заковылять к фермерскому дому.
Но что дальше?
Тоби
Конни
Как я мог их спасти?
Или они уже были мертвы?
И , как и прежде , я думал:
Ферма Джонсонов была настоящей болью, и в то же время это было также ясновидящее видение, экстрасенсорное предчувствие нашей собственной судьбы: предупреждение о том, что для нас не существует иного будущего, кроме этого.
Конни, Тоби и я.
Гигантское лицо Смерти лежало подо мной, непристойный рот широко открылся; и я ненадежно балансировал - в стиле очкарика
Гарольд Ллойд, но мрачно, угрюмо - на темных и гниющих губах.
И мои ноги скользили.
13
Всего за пять минут у меня в большом камине гостиной разгорелась целая куча поленьев. Они потрескивали, шипели, трещали и выпускали тонкий дымок вверх по каменному дымоходу. Пламя было желто-оранжевым и дико плясало на сквозняке. Неудивительно, что в теплом мерцающем свете комната выглядела примерно на тысячу процентов веселее.
Хотя у меня не было аппетита, я вышел на кухню поискать еды. Если бы мне пришлось проделать пешком весь обратный путь до фермы Тимберлейк после часового отдыха, то мне нужно было бы что-нибудь съесть, запастись топливом, чтобы заменить то, что я сжег, добираясь сюда. Кладовая Молли Джонсон была хорошо заполнена, однако большая часть продуктов испортилась из-за длительной глубокой заморозки, которая началась вскоре после отключения электричества. Фрукты, овощи и другие товары, которые были упакованы в банки, теперь были несъедобны, поскольку они замерзли, вспучились и разрушили контейнеры: осколки стекла теперь кололи замороженное содержимое. Большинство банок вздулись, и любому консервному ножу пришел бы конец. Однако в хлебнице я нашла домашний шоколадный торт, а в холодильнике — полгаллона ванильного мороженого. Я отнесла торт и мороженое, которые были похожи на куски гранита, к камину, чтобы они немного оттаяли. Вскоре мороженое растаяло, и торт стал мягким. Мне удалось прикончить по две приличные порции каждого из них. Затем я принесла снег с улицы и растопила его в миске. Я выпил теплой воды, которая оказалась лучшей частью обеда и помогла мне почувствовать себя лучше, чем за последние несколько часов.
(Зачем такое длинное описание блюда, которое было чем-то значительно меньшим, чем гастрономическое наслаждение? Потому что я не хочу продолжать то, что осталось от истории? Хватит тянуть время, Хэнлон. Запишите это на бумаге, каждый последний ужасный поворот, запишите на бумаге и выбросьте из своей системы в лучших традициях самоанализа. Тогда вы можете тихо сойти с ума.)
В логове я осмотрел все оружие в оружейном шкафу. Я выбрал винтовку с оптическим прицелом и двуствольный дробовик. Я зарядил оба оружия и отнес их в гостиную вместе с двумя коробками боеприпасов.
К этому времени мне уже не терпелось поскорее отправиться в путь, потому что мне не нравилось думать о Конни и Тоби, оставшихся совсем одних на ферме Тимберлейк, особенно сейчас, когда день клонился к раннему зимнему закату. Мне также не нравилось думать о походе по лесу в темноте, легкой добыче для Природы и инопланетян. И все же
Я понимал, что если мне предстоит еще одно долгое путешествие по снегу, мне придется остаться здесь, у костра, на час или до тех пор, пока мои кости, а также одежда не согреются и не высохнут. И как бы мне ни не терпелось начать действовать, я сидел там столько, сколько потребовалось огню, чтобы привести меня в чувство. В танцующем пламени я видел лица:
Конни, Тоби и лицо, состоящее исключительно из двух огромных желтых глаз
В час дня я покинул ферму Джонсонов через тот же холм и пастбище, через которые пришел.
Винтовка была привязана у меня за спиной.
Я держал дробовик в правой руке.
Я был готов ко всему.
По крайней мере, я так думал.
Это было нелегко. И это еще мягко сказано. Температура упала на пятнадцать-двадцать градусов по сравнению с тем местом, где она была сегодня утром, и теперь, должно быть, держится значительно ниже нуля, даже без учета фактора охлаждения ветра. И фактор охлаждения ветра, должно быть, был значительным, поскольку ветер дул с запада со скоростью все тех же сорока миль в час, которые он обрушивал на нас (за исключением редких порывов со скоростью пятьдесят миль в час и шквалов со скоростью шестьдесят миль в час) в течение почти семидесяти двух часов. Кроме того, повсюду образовались новые сугробы, и многие из них еще не успели покрыться коркой, достаточно толстой, чтобы выдержать мой вес. Я упал в них, выкарабкался, поднялся на ноги, прошел несколько шагов и снова упал, падение за падением. Это стало монотонным. После, как мне показалось, шести или восьми часов изнурительных, титанических усилий я подошел к знакомому известняковому образованию, у которого я некоторое время отдыхал этим утром, когда двигался в противоположном направлении. Известняк отмечал середину пути через этот рукав леса, а это означало, что я прошел всего четверть обратного пути к ферме Тимберлейк. Я позволил себе меньше пяти минут, а затем снова двинулся в путь. Я шел на восток, определяя направление по определенным формациям местности, деревьям и кустарнику, которые я тщательно запомнил по пути на запад ранее в тот же день. Подул ветер, повалил снег, похолодало, и свет постепенно исчез с серого неба, как будто чья-то небесная рука медленно поворачивала реостат над облаками.
* * *
Я лежал на спине под голым вязом и отдыхал. Я понятия не имел, как туда попал; я не мог вспомнить, как лег. И я лежал на винтовке, которая все еще была привязана к моей спине … Странно. Явно странно … Но гораздо удобнее, чем я думал. О да. Так удобно. Просто чудесно. Мне было тепло и уютно. Я могла смотреть вверх сквозь переплетение черных ветвей и наблюдать, как красивые маленькие кружевные снежинки по спирали опускаются на землю. Такое красивое, теплое и мягкое, красивое, мягкое и теплое, теплое, теплое, теплое
Хэнлон, не будь дураком, сказал я себе.
Ну, мне здесь нравится, - ответил я.
Навечно?
Пяти минут будет достаточно.
Вечность.
Может быть, ты перестанешь вламываться в мой уютный мир?
Вставай.
Нет.
Вставай!
Я перекатился на бок, сел, ухватился за ствол дерева и снова подобрал под себя онемевшие ноги. Мое чувство равновесия функционировало примерно так же хорошо, как если бы я только что сошел с самых больших и быстрых американских горок в мире. Мир кружился вокруг меня … Тем не менее,
Я снова двинулся в путь, опустив голову и выставив вперед челюсти, стиснув зубы, с дробовиком в одной руке, другая сжата в кулак, выглядя и чувствуя себя злобным, как загнанный на дерево енот.
* * *
Комок порошкообразного белого вещества выпал из нагруженных сосновых ветвей над головой и ударил меня в лицо. Я отплевывался, кашлял, ругался, шарил по снегу, нашел дробовик всего в нескольких дюймах от своих пальцев, использовал его как посох и с трудом поднялся на ноги.
Я самодовольно подумал, как насчет этого для выносливости? А? Вот это вы называете настоящей выдержкой.
Но сразу же моя пессимистичная половина включилась в разговор обеими мысленными ногами. Если бы этот снег, строго сказал я себе, не попал прямо в середину твоего уродливого лица, знаешь, где бы ты все еще был? Вы все еще были бы прямо там, на земле, под тем деревом; вы были бы там, пока, наконец, не замерзли бы до смерти.
Неправда!
Конечно, есть.
Я отдыхал.
Отдыхаешь?
Сохранение сил.
Что ж, каждая минута, которую ты тратишь на "сохранение сил", - это еще одна минута, которую Конни и Тоби... помни их, Конни и
Тоби, жена и сын? — провести время в полном одиночестве на ферме.
Эй, ты действительно знаешь, как испортить хорошее настроение, не так ли?
Да.
Думаю, я достаточно отдохнул.
Вам лучше поверить в это.
Решив резко положить конец этому нескончаемому внутреннему диалогу, я сориентировался, глубоко вдохнул воздух, который, казалось, мгновенно кристаллизовал мои легкие, и зашагал на запад. Через несколько минут я добрался до узкого замерзшего ручья. Я пересек его и поднялся по западному склону Пасторс
Холм.
На гребне я приготовился к ветру, бившему меня в спину, и уставился на открытые поля фермы Тимберлейк. Дом был скрыт вздымающейся снежной завесой. Но оно было где-то там, прямо за пределами моего поля зрения, и я был бы дома примерно через час. Осталось пройти всего одну милю, последнюю милю, самую легкую милю на сегодняшний день, прямо по открытой местности, без деревьев, холмов, шиповника или ежевики, легко, просто, сладко, настоящая Легкая прогулка.
* * *
Тьма.
Мягкость.
Тепло.
И я продолжал думать:
Смерть недопустима.
Смерть - это не обман.
Смерть не подвержена изменениям.
Смерть реальна и окончательна.
"Я еще не умер!" Прохрипел я, с трудом поднимаясь на ноги.
Я прошел, наверное, ярдов десять, прежде чем понял, что у меня больше нет дробовика; я развернулся и пошел обратно искать его. Я прошел мимо места, где упал, и продолжил идти.
Пройдя двадцать или тридцать футов, я нашел пистолет. Снег почти похоронил его. Черный, покрытый льдом ствол торчал из сугроба достаточно далеко, чтобы привлечь мое внимание. Я вытащил оружие, крепко сжал его обеими дрожащими руками и потопал к дому, который все еще был окутан колышущейся снежной дымкой.
Каждый шаг был агонией. Боль пронзила мои ноги, обожгла спину.
Только мои ноги не болели, потому что они онемели от сильного холода.
У меня были проблемы с дыханием.
Я проклинал свои слабости, пока шел.
(Я трачу слишком много времени и слов, рассказывая об этом путешествии с фермы Джонсонов. И я знаю, почему я это делаю; я так легко вижу себя насквозь. Есть две причины. Первое: я не хочу писать о том, что следует за этой стандартной сценой выживания в дикой природе. Я не хочу сталкиваться с воспоминаниями.
Второе: я изо всех сил пытаюсь убедить себя, что сделал все, что мог сделать, все, что мог бы сделать любой человек. Я прошел четыре мили сквозь яростный шторм, ища помощи. Была ли это моя вина, что на другом конце провода не было никакой помощи? Перестань тянуть время, Хэнлон. Ты можешь просто покончить с этим?)
Тьма расползалась по небу, как пролитые чернила, просачивающиеся сквозь ковер.
Температура упала.
Ночь наступила в полной мере, плотно сжавшись вокруг меня, возбуждая страхи клаустрофобии.
Я двигался вслепую, щурясь в никуда, сморгивая слезы, которые холодный ветер выжал из моих глаз и которые теперь превратились в лед на моих щеках. Я продолжал двигаться, полагаясь на инстинкт, который вел бы меня к дому, потому что я был в ужасе от того, что в тот момент, когда я остановлюсь, я растеряюсь, дезориентируюсь и после этого буду беспомощно ходить кругами.
Снег: корка на веках, щекотание в ноздрях, покалывание на губах, таяние на языке.
Ветер: позади, как преследующий демон, толкающий, пихающий, бьющий, свистящий в приглушенных ушах.
Когда видение привлекло меня, страх внезапно взорвался и разнес образ на куски. Я встал, облизывая губы. Я начал идти, задаваясь вопросом, иду ли я все еще на восток, продолжал идти.
Я снова упал.
Я встал на четвереньки, опустив голову - и понял, что стою на коленях в круге бледно-желтого света. Дрожь пробежала по мне, когда я представил, как полдюжины желтоглазых существ смыкаются вокруг меня, отбрасывая перед собой жуткое сияние. Но
Я поднял голову и обнаружил, что свет исходит из одного из окон фермерского дома, расположенного не более чем в десяти футах от меня.
Минуту спустя я навалился на входную дверь, колотил в нее, звал Конни, плакал.
Дверь открылась.
"Дон!"
Я ввалился внутрь, прислонился к ней, когда она подставила плечо, и сказал, не веря своим ушам: "Я дома".
СУББОТА 12:00-1:00 утра
Атака
14
Я этого, конечно, не видел. Я не могу знать. Я не могу пересказать это с полной уверенностью в истории. Тем не менее, должно было произойти что-то подобное:
Небольшое стадо оленей было укрыто в лесу, где снег не достигал такой высоты, как на открытых полях. Они питались жесткими, но сочными листьями зимних кустарников, гусиной лапкой и остролистом, ягодами различных сортов для холодной погоды, нежной корой и теми грибами, которые дожили до осени достаточно долго, чтобы их можно было быстро заморозить при внезапной смене времен года.
Один самец пасся на краю стада. Он грыз полоски очищенной бересты.
Ветер свистел высоко над деревьями, издавая отдаленный вой, похожий на волчий, загнанный в угол верховыми охотниками.
Время от времени один из оленей вглядывался в темноту над головой, но не со страхом, а с любопытством.
Сосновые ветви - поскольку эта часть леса состояла в основном из сосен - защищали оленей от самого сильного шторма.
Инопланетянин бесшумно передвигался среди деревьев.
Самец оторвался от своей трапезы.
Инопланетянин подошел ближе.
Самец перестал жевать, выпустил пар, перевел дыхание, наклонил свою великолепную голову, прислушался, фыркнул и вернулся к бересте.
Инопланетянин приблизился к нему.
Внезапно почувствовав неприятный запах аммиака, самец, наконец, поднял свою гордую голову. Он принюхался, потряс рогами и уронил на землю наполовину прожеванный кусок коры.
Несколько других оленей обернулись, чтобы посмотреть на это.
Самец снова принюхался.
К этому времени все двадцать с лишним членов стада почуяли запах спелости. Никто из них больше не интересовался едой. Они были неподвижны, если не считать дрожащих длинных ресниц и ноздрей, на которых выступили капельки влаги. Они ждали худшего, их сердца бешено колотились, уши были настороже
Инопланетянин остановился в десяти ярдах от нас.
Снежинки таяли на носу оленя.
Застонал ветер. Он казался немного громче, чем был минуту назад.
Самец некоторое время стоял неподвижно, пока не увидел огромные желтые глаза, которые были устремлены на него. Он на мгновение замер, а затем запаниковал.
Пришелец приблизился быстро.
Самец фыркнул и встал на задние лапы — а инопланетянин протянул руку и полностью завладел простым животным разумом.
Один из донов завизжал.
Затем еще одно: заражение.
Стадо с грохотом понеслось прочь по лесной тропе, вздымая за собой белые хвосты, стук их копыт заглушался снежным покровом, окутавшим их.
Остался только доллар.
Инопланетянин вышел из густого кустарника, раздвигая зазубренные заросли ежевики, снег взлетал с его многочисленных ног. Он ступил на узкую тропинку между соснами и приблизился к оленю.
Самец моргнул, задрожал.
Другое существо немедленно успокоило его. Стоя перед животным, инопланетянин внимательно рассматривал его в течение всего полуминуты, как будто изучая, как зверь может использоваться, затем повернулся и неуклюже зашагал по тропе в том направлении, куда ушло стадо.
Опустив голову, широко раскрыв большие карие глаза, самец без колебаний последовал за ней. Его язык высунулся между губ. Теперь хвост был поджат: блестящий белый бок скрыт, тусклый серо-коричневый бок обнажен.
В конце концов два существа покинули лес и вышли на длинный склон, где их ждали еще пять желтоглазых существ.
Самец был вынужден перепрыгивать через несколько глубоких сугробов, которые едва не оказались для него непосильными. Он брыкался и вздымался. Его толстые мышцы бедра и плеча болезненно напряглись. Из его черных ноздрей вырывался пар.
От широких, темных, скошенных, блестящих спин шестерых пришельцев тоже поднимался пар.
Вскоре на вершине холма показался дом.
Фермерский дом.
Тимберлейк
Ферма.
Атака началась.
15
Я быстро приняла горячий душ, смывая часть холода, который свернулся, как сегментированный ледяной червяк, глубоко внутри меня. Червь закрепился тысячью усиков и не мог полностью освободиться. Когда я вышел из душа, то обнаружил, что Конни оставила двойную порцию чистого виски в приземистом стеклянном стакане на краю раковины. Я отхлебнул первую порцию, пока вытирался полотенцем и одевался. Перед тем, как спуститься вниз, я прикончил вторую порцию одним обжигающим глотком, который обжег мне горло и заставил слезиться глаза.
Однако даже виски - хотя оно и вызвало яркий румянец на моем лице - не смогло выжечь каждый сегмент ледяного червя.
Конни и Тоби были на кухне. Они оба поели раньше, но она разогревала для меня домашний овощной суп. Тоби сидел за столом, пристально изучая большую, наполовину законченную головоломку; я вздрогнула, когда увидела, что это была сцена со снегом.
Даже незнакомец, войдя в ту комнату, ничего не зная о нашем положении, мог бы увидеть, что мы живем в условиях осады. Шторы на окне были плотно задернуты, а дверь на солнечную веранду закрыта, заперта и заперта на цепочку. Винтовка лежала на стуле возле стола, а заряженный пистолет - рядом со стаканом для воды на том месте, которое поставила для меня Конни. Но больше всего в нас чувствовалось ожидание, тонко замаскированное напряжение.
Я сел, и она поставила передо мной тарелку супа. Я глубоко вдохнул ароматный пар и вздохнул. Я не был очень голоден, пока передо мной не стояла еда; а теперь я был зверски проголодан.
Пока я ел, Конни высушила, разобрала и смазала дробовик, который пострадал во время снежной бури.
Тоби оторвался от своей головоломки и сказал: "Эй, пап, ты знаешь, что произошло?"
"Скажи мне".
"Мама наложила на меня заклятие".
"Заклинание?"
"Да".
Я посмотрел на Конни. Она пыталась подавить улыбку, но не поднимала взгляда от дробовика, над которым работала. Я спросил Тоби: "Что за заклинание?"
"Из-за нее я проспал весь день", - сказал он.
"Это так. После того, как ты проспал всю предыдущую ночь?"
"Да. Но знаешь, что еще?"
"Что еще?"
"Я вообще не верю, что это было заклинание".
Теперь Конни оторвала взгляд от своего пистолета.
Я спросил: "Это не было заклинанием?"
Тоби покачал головой: нет. "Я думаю, она подсыпала мне одну из своих снотворных капсул в апельсиновый сок на завтрак".
"Почему, Тоби?"
Сказала Конни.
"Все в порядке, мама", - сказал он. "Я знаю, почему ты это сделала. Ты думала, пока я сплю, инопланетяне не смогут заставить меня снова убежать. Ты заставил меня уснуть, чтобы защитить меня. "
Я начал смеяться.
"Мальчишка", - сказала ему Конни,
"ты действительно слишком много значишь для меня. Ты знаешь это?"
Он ухмыльнулся, покраснел и повернулся ко мне. "Ты собираешься рассказать нам еще о том, что ты нашла в
Ферма Джонсона?"
Единственное, что я им сказал до сих пор, это то, что инопланетяне были там раньше меня и что Эд и Молли мертвы.
Конни быстро сказала,
"Дай своему отцу поужинать, Тоби. Он может рассказать нам позже".
Когда я съел три тарелки супа, я рассказал им о скелетах на ферме Джонсонов и о мертвом быке, лежащем в сарае для генератора. Я старался сохранять спокойствие, старался опустить большинство прилагательных и наречий, но время от времени я позволял истории становиться слишком яркой, настолько яркой, что они слегка отшатывались от меня.
После того, как я закончил, Тоби сказал: "Тогда, я думаю, нам придется сдерживать их в одиночку. Мы справимся ".
Конни сказала: "Я не так уверена в этом, генерал".
Она посмотрела на меня, в ее прекрасных глазах появились гусиные лапки беспокойства. "Что мы собираемся делать?"
Я много думал об этом. "Мы можем сделать только одно. Убирайся отсюда".
"И куда идти?"
"Восток".
"Окружная дорога"?
"Это верно".
"Ты думаешь, его распахали?"
"Нет".
Она скривила свое милое личико. "Значит, ты собираешься дойти до ближайшего дома пешком?"
"Мы все пойдем пешком до ближайшего дома", - сказал я. "В большой белой рамке, в направлении Барли".
"Этот дом в четырех милях отсюда".
"Я знаю".
"Мы уже обсуждали эту возможность..."
"Мы сделали это?" Спросил Тоби.
"Прошлой ночью, - терпеливо объяснила она ему, - когда ты спал на диване".
"Я скучаю по интересному", - сказал он.
Она сказала мне: "Тоби не может пройти четыре мили на снегоступах в такую погоду".
"Я крутой", - сказал он.
"Я знаю, что это так", - сказала она. "Но это снежная буря. Ты не такой крутой".
Часы в холле пробили полночь.
Тоби думал об этом, пока звонили куранты, затем кивнул в знак согласия. "Ну, да & # 133; Может быть, я не такой уж крутой. Но почти ".
"И мы не можем нести его", - напомнила она мне. "Ни один из нас не выспался. И после твоего похода на ферму Джонсонов &# 133; Мы бы ни за что не выбрались оттуда живыми, если бы нам пришлось нести его на руках ".
"Он пойдет так далеко, как сможет, а потом мы понесем его остаток пути", - сказал я. "У нас нет выбора. Если мы останемся здесь, то закончим как Эд и Молли ".
"Эй, - сказал Тоби, - тебе не придется нести меня. Я могу покататься на санках!"
16
Пока мы с Конни, Тоби и я говорили о побеге, снаружи началось движение, первые этапы атаки.
Продолжение этой нечеловеческой сцены:
Не было никакого света, кроме смутного жемчужного свечения глубоких снежных полей, призрачного свечения, похожего на кожу альбиноса в темной комнате.
Ветер нес снег и крошечные крупинки льда.
Сугробы поднимались до дюноподобных вершин.
(Фон Дэникен, провидец или настоящий сумасшедший, несомненно, оценил бы другой элемент этой особенной ночи: шестерых желтоглазых богов - или дьяволов, - хотя один их вид разнес бы большинство его теорий в пыль. Каким-то образом все боги, которые, как предполагается, управляли "колесницами" фон Дэникена, выглядят как очень нордические типы, светловолосые, красивые, с ясными глазами и явно созданные для кинозвезды; но на самом деле вселенная не повторяет свои собственные замыслы, и у нее тоже припасено несколько безумных шуток в рукаве & # 133;)
Пятеро пришельцев остановились на вершине холма, всего в тридцати ярдах от фермерского дома. Они изучали дверь солнечной веранды, изучали занавешенное кухонное окно, изучали яркие лампы, горевшие за окнами гостиной
На них падал снег - однако он не таял с их плоти так быстро, как таял бы с человеческой кожи. Действительно, снег облепил их, как облепил бы столбы забора, камни или любые другие холодные неодушевленные предметы. Тонкий слой снега покрыл их и быстро превратился в хрупкую корку. Корка превратилась в лед, прежде чем окончательно и постепенно соскользнула тонкими прозрачными пластами, чтобы быть замененной новой коркой снега, которая все еще находилась в процессе превращения в лед.
Тем не менее, из пор на их широких и блестящих спинах поднимался пар.
Шестое существо направилось к конюшне, подальше от своих товарищей.
Самец последовал за одиноким пришельцем. Он выпрыгнул из четырехфутового сугроба и провалился в еще более глубокий снег. Оно вздымалось и извивалось, его глаза выпучились от усилия, которое ему пришлось приложить, чтобы освободиться.
Инопланетянин повернулся и уставился на него.
Олень сопротивлялся.
Инопланетянин успокоил его, сделал более целеустремленным.
Самец вырвался, хрипя.
Пришелец продолжил движение к конюшне. У двери конюшни он снова остановился, отодвинул засов, толкнул дверь и быстро отступил в сторону.
Самец заковылял вперед, нетвердой походкой, похожий на олененка, впервые вставшего на ноги.
Инопланетянин позволил ему на мгновение отдохнуть, а затем дал ему новую цель.
Восстановив часть своей силы, самец вошел в здание во многом в том же состоянии транса, которое охватило бедняжку Блуберри, когда она вышла оттуда на пути к превращению в груду костей.
Внутри сарая не было света. И только одно довольно маленькое окошко пропускало слабый свет на заснеженные поля.
Это, казалось, не беспокоило самца. Его глаза были созданы для обеспечения выживания, когда большие северные волки рыскали ночью.
Инопланетянина - янтарные глаза пылают, излучая какой-то собственный свет - темнота тоже не беспокоила. Он наблюдал за оленем через открытую дверь.
В сарае не было ветра, но в длинной галерее было холодно, так как электрические обогреватели были выключены более суток назад.
Самец понюхал затхлый воздух - и почувствовал тело лошади, которое лежало в одном из стойл с правой стороны. Его жестко контролируемый разум перевернулся, как больной желудок, и в нем вспыхнуло восстание.
Инопланетянин жестко подавил атаку.
Самец отшатнулся в сторону, споткнулся и упал на передние лапы, блея от боли.
Пришелец ждал.
Олень был неподвижен.
Наконец пришелец ослабил ментальные вожжи.
Ошеломленный самец опустился на колени там, где стоял.
Инопланетянин дал ему инструкции: быстрые, беззвучные импульсы мысли.
Животное снова поджало под себя передние лапы и зашагало вдоль ряда конюшен.
К генератору.
Оно принюхалось.
Генератор загудел.
Самец отступил на несколько футов и опустил рога.
17
"Сани?" Спросила Конни.
"Мой красный бегунок на солнечной веранде", - сказал Тоби.
Она взяла его за руку и нежно сжала ее. "Это хорошая мысль, милый". Затем она посмотрела на меня и сказала: "Это сработало бы, не так ли? Санки?"
Тоби был взволнован и доволен собой. "Я мог бы пройти часть пути пешком.
Может быть, целую милю. А потом, когда я просто не смогу пройти больше ни шагу, вы могли бы по очереди тянуть мои санки, пока я не отдохну как следует. Это было бы не так тяжело, как нести меня. Привет, пап? Что думаешь?"
"Бегуны провалятся сквозь сугробы и увязнут", - сказал я.
Тоби сказал: "Держу пари, что они этого не сделают".
"Они это сделают", - заверил я его. "Но это не значит, что твоя идея плоха. Сани - идеальный ответ. Нам просто нужно использовать правильные сани - без полозьев. "
"Без посыльных?" Переспросил Тоби.
"Кусок тяжелого пластика с привязанными к нему веревками. Вы могли бы лечь на пластик, распластавшись на животе, распределяя свой вес по большей площади, чем пара бегунов .. "
"Отлично!" Сказал Тоби.
"Ты действительно думаешь, что это сработает?" Спросила Конни.
"Я действительно хочу".
"Фантастика!"
Конни наклонилась вперед, положила руки на стол и спросила: "Где мы возьмем лист пластика?"
"Мы могли бы воспользоваться пакетами, в которых мы получаем нашу одежду из химчистки", - предложил Тоби.
"Нет, нет", - сказал я. "Это слишком тонко. Это разорвется на куски прежде, чем мы отбуксируем вас на сотню футов".
"О, да". Он нахмурился собственному предложению и начал оглядывать комнату в поисках источника прочного пластика.
Я обхватил руками кофейную чашку и задумался, но не смог найти решения. Я устал, у меня все затекло и болело. Я хотел спать.
После трех или четырех минут молчания Конни спросила: "Это обязательно должно быть из пластика?"
"Думаю, что нет".
"Разве кусок тяжелого полотна не справился бы с этой работой так же хорошо?"
"Конечно", - сказал я.
"Ну, все это барахло, которое владельцы хранят в подвале, завернуто в брезент. Мы можем что-нибудь развернуть. Если брезент слишком большой, мы можем его разрезать ".
"Идеально", - сказал я.
"Где ты возьмешь веревку?"
Я на мгновение задумался. Затем: "Проволока будет ничуть не хуже веревки. В ящике для инструментов есть большой рулон такой проволоки ".
"Когда мы отправляемся?"
"Сейчас?" Спросил Тоби.
"Мы бы заблудились в темноте", - сказал я.
"Ты не заблудился, когда возвращался домой в темноте от Johnson!s", - сказал он.
"Глупая удача".
"Я думаю, ты замечательный, папа".
Этот комплимент поднял мне настроение выше, чем я могу выразить словами. Впервые я поняла, что благодаря этому испытанию у меня появился шанс проявить себя перед Тоби, стереть его воспоминания о том, как я выглядела в больнице, гораздо быстрее, чем я могла бы сделать без нынешнего кризиса. "Спасибо", - сказал я. "Вы и сами не так уж плохи, шеф".
Он широко улыбнулся, ярко покраснел и опустил взгляд на свой пазл.
"Может быть, к утру", - сказала Конни,
"ветер и снег прекратятся".
"Возможно. Но не рассчитывай на это. Мы отправимся с первыми лучами солнца и будем ожидать, что погода на каждом шагу будет против нас ".
"А как насчет сна?" Спросила Конни.
"Я не хочу спать", - сказал Тоби. "Я спал прошлой ночью, а потом мама накачала меня этим утром. Я только начинаю просыпаться".
"Ну, тебе все равно придется попытаться заснуть", - сказал я. "Когда мы завтра отправимся в путь, тебе нужно будет освежиться". Я повернулся к Конни, у которой, как и у меня, были мешки под глазами. Она спала всего один час за последние тридцать шесть часов, а я спал ненамного больше, возможно, часа три. Мы оба были на грани срыва. "Мы снова будем спать посменно", - сказал я ей. "Ты иди первой. Я спущусь в подвал и посмотрю, где брезент".
"Можно мне пойти с тобой?"
Спросил Тоби.
Вставая из-за стола, я сказал: "Конечно. Ты должен помочь мне с этой работой".
Конни встала, подошла ко мне и на мгновение обняла меня. Затем она поцеловала меня в шею и отступила назад, повернулась и направилась к арке гостиной.
"Я разбужу тебя через три часа", - сказал я.
Она повернулась. "Раньше этого. Тебе пришлось тяжелее, чем мне. Кроме того, тебе всегда нужно было больше спать, чем мне ".
"Три часа, и не спорь", - сказал я. "Иди поспи. Утро наступает слишком быстро".
18
Этот метод стал навязчивым: это тщательное, шаг за шагом описывающее тот самый решающий час в моей жизни, это продолжительное повествование о событиях, которые, безусловно, развивались гораздо быстрее, чем в реальной жизни. (Да, на самом деле все произошло слишком быстро.) Но нет другого способа рассказать об этом мне, одержимому этим, как я есть, управляемому этим, как я есть, сломленному и уничтоженному этим, как я есть &# 133; Поэтому еще раз, дайте волю воображению, выгляните за пределы фермы и вернитесь в сарай, где инопланетянин сейчас стоит у открытой двери, заглядывая внутрь:
Самец опустил рога. Он фыркнул и забарабанил лапой по земляному полу, очень похоже на то, как бык бьет по арене в назидание матадору.
Генератор загудел.
Доллар атаковал технику.
Столкновение было основательным, жестоким и шумным: громкий, раскатистый удар гонга.
Самец отскочил. Он упал навзничь на задние лапы и издал жалкий звук.
Инопланетянин успокоил животный разум.
Самец поднялся. Он покачал головой.
Генератор все еще функционировал.
Самец снова бросился в атаку. Прозвучал гонг. Кусок великолепного оленьего рога отломился и упал на механизм.
Генератор загудел.
(Если инопланетяне понимали назначение генератора - а ясно, что они должны были это понимать, поскольку они точно знали, почему он должен быть уничтожен, - тогда почему они не могли осознать тот факт, что мы были представителями разумной расы, а не просто бессловесными животными вроде оленя? Почему? Во всех научно-фантастических романах, которые я читал в детстве, инопланетяне и люди всегда признавали разум друг в друге, независимо от того, какие физические различия у них могли быть. В этих книгах инопланетяне и люди работали вместе, чтобы построить лучшие вселенные - или они сражались друг с другом за контроль над галактиками - или они изо всех сил пытались хотя бы жить вместе во взаимной терпимости или - Ну, почему все было не так в реальной жизни, когда первые существа со звезд встретились с первыми людьми (нами)? Ну, на это легко ответить, Хэнлон. Они могли знать, что такое генератор, и все же не думать о нем как о продукте цивилизованной культуры.
Для них это может показаться невероятно грубым символом культуры, такой же примитивной для них, как для нас обезьяны. Генератор, очевидно, не сделал нас достойными их заботы. И это так сложно понять? Разве муравьи не строят тщательно продуманные города, не устраивают суды над своими "преступниками" и не выбирают королев? Разве это не изучалось и не регистрировалось сотнями энтомологов? Конечно. Но мы все равно наступаем на них, не так ли? Мы сокрушаем их десятками тысяч, не думая об их крошечной цивилизации.)
Повернувшись лицом к двери конюшни, самец прижался спиной к механизму. Он начал брыкаться, как мустанг, ударяя копытами по металлическому корпусу, защищавшему движущиеся части.
Листовая сталь погнулась.
Стеклянная поверхность датчика разлетелась вдребезги.
Что-то звякнуло! как отрикошетившая пуля.
Животное снова вырвалось.
Металл зазвенел! и прогнулся.
Еще один удар.
Никакого эффекта.
И еще одно.
Лопнули заклепки.
Еще одно.
Сломался второй датчик.
Копыта застучали по стали.
И все же генератор гудел.
Олень перестал брыкаться. Он развернулся, еще раз посмотрел на урчащую машину, опустил голову и врезался прямо в две тяжелые сосновые подставки, похожие на желоба на ножках, в которых находились четыре большие аккумуляторные батареи.
Левый рог отломан у основания. Кровь выступила из плоти вокруг него, потекла вниз, чтобы соединиться с кровью, которая вытекла из поврежденного левого глаза животного.
Подставки для батарей дико раскачивались взад-вперед. Гвоздь заскрежетал, когда его вытаскивали из дерева. Но подставки не рухнули.
Олень умирал. Кровь лилась из полудюжины порезов, но серьезной была травма глаза.
Почувствовав близость смерти, животное запаниковало и попыталось восстановить контроль над собой, попыталось убежать. Но инопланетянин держал его разум так крепко, как скряга сжимает в кулаке чрезвычайно ценную золотую монету.
Доллар заряжен, аккумулятор снова стоит.
Батарейка упала на землю. Из нее вылетел колпачок. Кислота с бульканьем растеклась по полу сарая.
И снова самец бросился на трибуны и снова выбил батарею. Но на этот раз он также оторвал кабель под напряжением. Бам! Посыпались искры. Что-то пошло не так! Когда скрученный конец кабеля упал в аккумуляторную кислоту, олень, приплясывая, встал на задние лапы и описал полный круг, отданный на милость разряда тока. Но затем ток прекратился, генератор наконец закончил работу, и гордое животное рухнуло с ужасным треском. Мертвое.
19
Мы с Тоби были на полпути вниз по лестнице в подвал, направляясь посмотреть, можно ли использовать брезент в качестве саней, когда погас свет. Удивленный, я схватился за перила, чтобы не упасть в темноте. "Что-то случилось с генератором".
Позади меня Тоби сказал: "Ты думаешь, те парни все испортили, папа?
Эти парни из космоса?"
Моей первой мыслью было, что запасы топлива истощились или что оборудование вышло из строя. Но когда Тоби задал этот вопрос, я понял, что эти желтоглазые ублюдки добрались до оборудования и заминировали его. Я вспомнил мертвого быка и разбитый генератор на
Ферма Джонсона, и я знал, что могу исключить идею естественного выхода оборудования из строя.
(Я должен был все это предвидеть! Ради бога, на ферме Джонсонов был тот бык. Как я мог упустить такую возможность? Но я так устал, подкрепленный горячим душем, порциями виски, тарелками овощного супа и надеждой, слишком устал, чтобы ясно мыслить. И все же … Даже если бы я осознал опасность, что бы я мог с этим поделать? Давай, Хэнлон, прекрати бить себя в грудь. Это бесполезно. Я не мог стоять на страже в сарае всю ночь, потому что они могли слишком легко добраться до меня.)
"Папа?"
"С тобой все в порядке, сынок?"
"Конечно.
Ты в порядке?"
"Прекрасно".
Темнота была абсолютной. Я закрыл глаза, крепко их зажмурил, открыл: по-прежнему ничего.
"Что дальше?" Спросил Тоби.
"Мы должны немедленно подняться наверх". Когда я услышала, как он оборачивается на ступеньках надо мной, я сказала: "Будь осторожен, не споткнись и не упади в темноте".
Конни была на кухне. "Дон?"
"Я здесь".
"Я тебя не вижу".
"Я тоже тебя не вижу".
"Где Тоби?"
"Я в порядке, мам".
Я шарил вокруг руками, как слепой.
Конни спросила: "Они это сделали?"
"Боюсь, что так",
"Что должно произойти?"
"Я не знаю. Где оружие?"
"Винтовка на стуле", - сказала она. "Пистолет все еще на столе, если только он не у вас".
"Я не знаю".
"У меня есть дробовик", - сказала она.
"Вот винтовка", - сказал Тоби.
Я, спотыкаясь, направилась к нему.
"Не прикасайся к этому!"
"Я просто держу руку на заднице", - сказал он. "Я не буду поднимать ее, папа".
Я нашел стол, затем пистолет, а затем Тоби. Я подобрал заряженную винтовку.
"Я поищу свечи", - сказала Конни.
Я сказал: "Может быть, нам стоит подождать их в темноте".
"Я не могу", - сказала она. "Я ничего не вижу, совсем ничего - и я продолжаю думать, что они уже в доме, уже в этой комнате. Мне нужен свет".
На мгновение я ожидал, что меня коснется нечеловеческая рука - и тогда я понял, что если бы инопланетяне были здесь, с нами, на кухне, мы увидели бы их желтые глаза даже в этой кромешной тьме. Я так и сказал.
"Мне все еще нужен свет", - сказала Конни.
Она порылась в нескольких ящиках, нашла спички и зажгла пламя.
Она зажгла свечу.
Затем еще два.
Мы были одни.
На данный момент.
20
Извне:
Выполнив свою миссию, одинокий пришелец вышел из сарая, в котором окровавленной кучей лежал мертвый олень (символ чего-то). Тонкие, но ужасно сильные ноги существа глубоко зарылись в снег и двинулись вперед, не обращая внимания на сугробы. Существо присоединилось к своим пятерым товарищам, которые стояли всего в тридцати ярдах от задней части фермерского дома.
Казалось бы, не обращая внимания на свирепый ветер, слепящий снег и пронизывающий минусовой холод, шесть желтоглазых существ выстроились в ряд. Они выглядели как солдаты, стоящие лицом к лицу с позицией противника и готовящиеся к хорошо спланированной атаке.
Которое, на самом деле, является именно тем, кем они были и что они делали.
(На протяжении всего нашего испытания, с самого начала, с той самой минуты, когда Тоби обнаружил те странные следы на снегу, с того момента, как я увидел их, я понимал символику — как естественную, так и психологическую - которая действовала в этом деле. Я видел параллели между этими событиями в северном штате Мэн и некоторыми вещами, которые я пережил в Юго-Восточной Азии. Возможно, я недостаточно подробно прокомментировал этот аспект вопроса; возможно, я не сделал аналогию с войной такой очевидной для вас, какой она была для меня, аналогию с войной и азиатской аналогией. Возможно даже, что я преуменьшил свои наблюдения, потому что думал, что, вкладывая в эти события такой сложный и принципиально безумный смысл, я преувеличиваю, излагаю теорию - или, может быть, даже, ну, может быть, я думал, что такие наблюдения, если их напечатать, могут быть истолкованы как свидетельство какого-то возобновившегося во мне безумия. Как угодно. Но, прежде всего, я вполне в здравом уме. Мой разум чист, как ледниковый покров. И мертв, как ледниковый покров - или вот-вот станет таковым, когда я пишу это. Сколько мне осталось до смерти? С каждым напечатанным словом мне остается на одну минуту меньше жизни. Но что я хочу сказать, так это то, что я действительно понял систему отсчета, действительно увидел символику, которую навязал мне сотрудник сумасшедшего дома, хихикая, когда она проносилась мимо. О, я, конечно, все это видел, да. О, да. Вы знаете, я неглупый человек, и на самом деле я был выпускником своего класса в Пенсильванском государственном университете до войны, как и все остальные, кто
Я могу вспомнить, что было в моей жизни до войны, до этой вонючей войны … И все же.. Каким-то образом я упустил из виду самую очевидную и важную связь между этими научно-фантастическими событиями и войной во Вьетнаме. Как я мог это пропустить?
Я прочитал все о лейтенанте Кэлли. Я прочитал о Май Лай и массовых убийствах.
Культурный шок. Отсутствие социального взаимодействия. Неспособность человека понимать своих собратьев, особенно когда их разделяют цвет кожи, политика, религия и история. Я все знал об этом: я был образован: я был либералом. И все же я упустил суть всего, что я вам до сих пор рассказывал. Это было похоже на войну! Это был Вьетнам.
Это было там, в штате Мэн, во Вьетнаме, снова и снова, та же боль, те же недоразумения, те же ошибки, черт возьми!)
Желтые глаза засверкали.
Инопланетяне наблюдали за домом.
Были ли они напуганы, находясь так далеко от дома? Или они, подобно высокомерным американским солдатам, были уверены в своем праве доминировать и разрушать?
По прошествии десяти минут существа переместились на десять ярдов ближе к солнечной веранде.
Затем прекратилось.
И наблюдал.
И ждал.
И подготовлено.
21
Внутрь:
Несмотря на каменные стены толщиной в восемнадцать дюймов и прочную
Строительство во время войны за независимость, дополненное изоляцией из стекловолокна двадцатого века, в фермерском доме быстро остыло, как только система отопления была выведена из строя. В доме было шесть больших каминов, и из каждого из них отводилось тепло, в то время как зимний воздух устремлялся по дымоходам. Холодный воздух выходил из всех окон. Через пятнадцать минут после того, как погас свет, воздух был явно прохладным. Еще через пять минут в доме стало совершенно холодно.
Мы надели шерстяные шарфы, шапки, перчатки и пальто, как только поняли, что должны улавливать тепло своего тела и сохранять его как можно больше, пока дом не стал похож на холодильник.
"Может быть, нам стоит развести костер", - сказала Конни.
"Хорошая идея".
"Я помогу", - сказал Тоби.
"Ты остаешься со своей матерью". Я подбросил дров в огромный камин в гостиной и положил под поленья стартовый материал - древесную стружку, бумагу и опилки. Я уже собирался поджечь газету, когда на меня снизошло внезапное откровение. "Боже мой!"
Конни резко отвернулась от окон, поднимая винтовку, которую держала обеими руками.
Ствол блеснул в свете свечи. "В чем дело?"
"Я только что понял, почему эти ублюдки отключили наше электричество", - сказал я.
"Почему, папа?"
"Наша масляная печь. Она зажигается от электрического фитиля".
- И что? - спросила Конни.
Я все еще лихорадочно соображал. "И я думаю, что знаю, почему им пришлось использовать быка для уничтожения
Генератор Эда."
"Дон, расскажи нам".
Я поднял глаза и ухмыльнулся. "Они не выносят тепла".
"Тепло?"
"Огонь, жар, теплый воздух", - взволнованно сказал я. "Эти существа, должно быть, прибыли с чрезвычайно холодной планеты. Они не могут жить в комнате, которая достаточно теплая, чтобы быть комфортной для людей. Может быть, им нравится такая минусовая погода.
Возможно, температура должна быть ниже - ну, скажем, заморозков, - прежде чем они смогут хотя бы терпеть это место. Им пришлось отправить этого быка, чтобы он вывел из строя генератор Эда, потому что сарай для инструментов на ферме Джонсонов отапливался ".
"Нам не следовало выключать обогреватели в сарае", - сказала она. "Мы дали им шанс".
"Нет", - сказал я.
"Они бы нашли какое-нибудь животное для использования, например, быка".
(Позже, когда я нашел мертвого самца, я понял, что они использовали животное, хотя в сарае уже много часов не было отопления. Однако, когда они украли у нас лошадей, сарай был отапливаемым. И когда они планировали свое нападение на нас, они не могли знать, что я дам сараю остыть ".
"И теперь, когда здесь станет достаточно холодно, - сказала Конни, - они придут за нами".
Мы долго смотрели друг на друга.
Она сказала: "Лучше разожги огонь".
Я поджег бумагу, опилки и стружки.
"Можем ли мы отогнать их огнем?" Спросил Тоби.
"Я не знаю, - сказал я, - Но мы, черт возьми, можем попытаться".
22
Извне:
Шестеро пришельцев разделились на две группы по три человека в каждой. Одна группа двинулась на восток и исчезла за углом фермерского дома.
Остальные оставались на месте еще пять минут. Затем они быстро двинулись к дому.
Время пришло.
23
Смятая бумага сразу же вспыхнула и воспламенила, в свою очередь, опилки.
Через несколько секунд древесная стружка начала загораться, а затем сухая кора кордовой древесины затлела и заискрилась. Осторожно раздувая растущее пламя, я улыбнулась, когда первый смутный след тепла повеял от камина и коснулся моего лица, а затем кратковременная иллюзия безопасности исчезла, когда позади меня, в дальнем конце комнаты, разлетелось вдребезги оконное стекло.
Закричал Тоби.
Конни закричала.
Схватив дробовик с каменной плиты камина рядом со мной, я поднялся, повернулся и невольно ахнул.
Впервые при свете трех свечей один из пришельцев предстал полностью раскрытым. Это было насекомоподобное существо, и оно пыталось пробиться через одно из трех окон, выходивших на переднее крыльцо. Оно было чем-то похоже на богомола и немного на кузнечика - но на самом деле не было похоже ни на то, ни на другое.
По размерам, конечно, оно не походило ни на одно насекомое, которое когда-либо знала земля: голова семи футов высотой, откидывающаяся назад футов на шесть-восемь, с толстой частью тела, две передние ноги размером с мои руки и шесть других ног толщиной с метлу и с тремя суставами каждая. Голова существа была ярд длиной и два фута шириной, с янтарными глазами размером с блюдце, волнистым роговым гребнем, идущим от межглаза к кончику заостренной морды, и пилообразными мандибулами, которые, казалось, постоянно работали, как будто пережевывали лакомый кусочек. Снег облепил существо, когда оно пролезало через разбитое окно; и тонкие, как бумага, кусочки льда посыпались с его блестящего коричнево-черного панциря. Оно вырвало оконные распорки, разделявшие оконные стекла и препятствовавшие его продвижению; хотя оно казалось довольно хрупким, это было невероятно сильное существо.
В другом углу комнаты, в задней части дома, разбилось окно.
"Дон!"
Я повернулся в том направлении.
Второй инопланетянин пытался проникнуть в гостиную с лужайки за домом. Две тяжелые, покрытые колючками волос, припорошенные снегом лапы просунулись в окно, хитиновые лапы, твердые, как металл, и заскреблись в поисках опоры.
Я взглянул на огонь. Он медленно разгорался, но выделял недостаточно тепла, чтобы компенсировать холодный воздух, врывающийся в разбитые окна.
Позади меня снова взорвалось стекло.
Второе из трех больших окон веранды было выбито, и третий инопланетянин постепенно протискивался сквозь огромную раму.
Первый атаковавший инопланетянин был уже почти внутри. Его большие передние лапы прочно стояли на ковре; и только четыре из шести других лап все еще находились на крыльце. Его огромная голова поворачивалась то к Конни, то к Тоби, то ко мне, то к Конни
Я направил на него оба ствола дробовика и выстрелил в обратном направлении. Две ножки поменьше были оторваны и стукнулись о стену. Существо издало странный, пронзительный звук и снова двинулось ко мне. К тому времени я достал из кармана пальто два патрона и перезарядил их. Я выстрелил в него обоими выстрелами, и он, казалось, растворился, вывалившись через окно на крыльцо на дюжину кусочков.
Я загнал в патронники побольше патронов.
Я почувствовал, как ментальные пальцы тянутся ко мне, давят на мой череп, проскальзывают внутрь меня. Я сопротивлялся всей своей волей - боролся не только против контроля, которого они добивались, но и против бессмысленного, биологического страха, который они порождали. Этот страх может вывести меня из строя; он парализовал меня раньше. И если бы я сейчас сошел с ума от страха, у нас не было бы надежды.
Кости
Конни использовала винтовку. В комнате раздался резкий, оглушительный звук.
Я оглянулся и увидел, что насекомое на ее стороне комнаты прошло три четверти пути внутрь и не было остановлено ружейным огнем.
Разбилось стекло.
Четвертый инопланетянин пытался проникнуть через окно третьего подъезда. Но это не имело большого значения, потому что существо у второго окна уже было внутри и приближалось ко мне, его голова вращалась, янтарные глаза были ярче, чем я когда-либо видел, большие жвалы громко клацали.
Я поднял дробовик и нажал на первый спусковой крючок, не зная, находится ли эта тварь на линии моего огня.
Пришелец остановился, но он не был мертв. На мгновение он казался ошеломленным, но затем снова двинулся вперед.
Я подошел ближе и выпустил второй выстрел ему в голову, прямо в глаза.
К счастью, он содрогнулся и опрокинулся.
Я нащупал еще патронов, загрузил их в пушку, захлопнул брешь и вышвырнул третьего пришельца из окна обратно на крыльцо.
Комната наполнилась раскатами грома. У меня заболели уши.
Винтовка Конни постоянно трещала, пока я разбирался с нападавшими на моей стороне комнаты, но она все еще не могла уничтожить четвертого пришельца. Казалось, что он способен поглощать винтовочные пули без повреждений - это означало, что дробовик был эффективен только потому, что он отбивал значительно больше пуль и разбрасывал гранулированный заряд по более широкой площади. Пока я перезаряжал свое оружие, Конни бросила винтовку и подбежала к камину, пошевелила горящими дровами и нашла довольно длинный, тонкий кусок дерева, который горел только с одного конца. Она подобрала это, повернулась и побежала обратно к зверю.
"Конни, нет!"
Существо было на полпути через комнату, когда она наткнулась на него, и оно отступило, как только увидело пламя. Его жвалы издали щелкающий звук.
Внезапно одна из трех тонких лап с правой стороны потянулась к патронташу, перекинутому через спину; похожие на пальцы когти схватили трубчатое устройство, прикрепленное к патронташу.
"Конни, оно тянется за оружием!"
Она бросила горящую ветку.
Когда пламя коснулось его, инопланетянин взвизгнул - нечестивый звук, от которого меня бросило в дрожь. Он отшатнулся назад, подбоченившись на восьми ногах, и тяжело рухнул на пол. Оно горело, как пропитанный бензином факел. Оно каталось, вздымалось и лягалось, пытаясь добраться до окна. Невыносимая вонь - аммиак, углерод, разложение - была такой сильной, что мне стало плохо.
Я разрядил в тварь весь свой дробовик, чтобы положить конец ее страданиям, затем обернулся посмотреть, не появились ли какие-нибудь новые твари через окна веранды.
Ни у кого не было.
Все было тихо.
Оглушительно тихо.
"Все кончено?" Спросила Конни.
"Не так-то просто".
"Есть еще?"
"Я бы поставил на это".
"Мы не можем продержаться вечно".
"Мы сделали..."
Нас обоих в одно и то же мгновение осенило, но она сказала это первой: "Боже мой, где Тоби?"
"Он был здесь..."
"Сейчас его там нет!"
Я выбежала на кухню.
Его там не было.
Я слышал, как она кричала в гостиной, поднимаясь по лестнице.
Дверь на солнечную веранду была открыта. Я поспешил к нему.
Она бросилась на кухню следом за мной.
Я оглянулся на нее.
"Дон, он мне не отвечает".
Я вышел на солнечную веранду и обнаружил, что наружная дверь открыта. Ветер заносил внутрь снег - и на снегу сразу за дверью виднелись следы детских ног и следы с восемью ямками, которые я слишком хорошо знал.
Смерть реальна.
Смерть окончательна.
"Они схватили его", - сказала она.
Мир - это сумасшедший дом.
"Их атака была предназначена только для того, чтобы отвлечь нас", - ошеломленно сказала она. "Пока мы были отвлечены, они взяли под контроль разум Тоби и вывели его прямо из дома".
Я повернулся и пошел обратно на кухню.
Она пришла за мной. "Но четверо из них погибли! Пожертвовали бы они четырьмя своими, чтобы заполучить одного из нас?"
"Похоже на то", - сказал я, открывая коробку с патронами для дробовика, которая стояла на кухонном столе. Я начал набивать карманы.
Она тихо застонала.
"Мы должны действовать быстро", - сказал я ей. "Возьми свою винтовку и коробку с патронами. Поторопись".
"Мы идем за ними?"
"Что еще?"
Она колебалась.
"Конни, поторопись! Мы должны поймать ублюдков, прежде чем они
Мы должны забрать у них Тоби!"
Свинцово: "Что, если он уже мертв?"
"А что, если это не так?"
"О Боже!"
"Именно".
Она побежала за винтовкой.
СУББОТА
Конец
24
Той суровой зимней ночью мы предприняли жуткую погоню: вниз по открытому склону холма, где тропа была лишь слегка размыта ветром и падающим снегом (что означало, что они не могли быть далеко впереди нас, иначе их следы были бы полностью стерты), затем вдоль периметра деревьев более ста ярдов и, наконец, в первозданный северный лес. Под соснами, в унылой пустыне, наши фонарики были нам более полезны, чем на открытой местности, потому что снег не удар и простреливание перед нами, сокращая поле зрения; и желтые лучи прорезали ночь на двенадцать-четырнадцать футов вперед, словно скальпель, рассекающий кожу. Конни шла первой по узким лесным тропинкам, потому что я чувствовал, что если на нас нападут, враг наверняка попытается застать нас врасплох с тыла. В конце концов, фонарик освещал путь впереди и защищал нас от того, чтобы вслепую не наткнуться на руки инопланетян; следовательно, звери могли кружить вокруг нас. Она несла винтовку, а я дробовик. Время от времени, напуганный странными тенями, вызванными пляшущими лучами фонарика, один из нас поднимал пистолет, поворачивался и почти открывал огонь. И пока мы шли, мы постоянно оглядывались: я делал это, чтобы убедиться, что мы все еще одни, а Конни делала это, чтобы убедиться, что шаги, которые она слышала позади себя, все еще были моими.
"Мы зашли так далеко", - сказала она в какой-то момент. "Зачем им тащить его так далеко?"
"Я не знаю".
Но вскоре я все понял. Через двадцать минут после того, как мы вошли в лес,
Я понял, что мы направляемся в том направлении, откуда на меня сверкнул тот яркий фиолетовый свет два дня назад, сразу после того, как я вышел из леса после того, как нашел скелет Блуберри. Свет, должно быть, был каким-то проявлением их космического корабля: он отмечал место их приземления, их базу вторжения. И теперь они везли Тоби на свой космический корабль
Для чего?
Обследование?
Тесты?
Вскрытие?
Они брали его в качестве образца, унося к звездам?
Мы ускорили шаг, шли так быстро, как только могли, меньше, чем раньше, думая о возможности внезапного нападения.
Время истекало - быстро.
Я чувствовал, что мы приближаемся к ним, что они, возможно, находятся не более чем в нескольких сотнях ярдов по тропе. Однажды мне показалось, что ментальные пальцы слегка, очень легко надавили на мой череп, но я не был уверен. Ничто не пыталось проникнуть в меня; но я знал, что оно было там и ждало.
Мы поднялись по тропе на холм, спустились в неглубокий овраг, обогнули выступ известняка.
И корабль лежал перед нами.
Конни остановилась.
Я подошел к ней и положил руку ей на плечо.
Корабль стоял на поляне. Это была сфера по меньшей мере ста пятидесяти футов в диаметре, абсолютно огромная, ошеломляющая. Она возвышалась над нами, как четырнадцатиэтажное или пятнадцатиэтажное офисное здание. На нем не было ни окон, ни дверей, ни люков, никаких следов любого рода. Идеально бесшовный жемчужно-серый материал, из которого он был сделан, излучал холодный-пречудный свет.
Шума не было вообще. Мы даже не слышали, как над нами завывает ветер. И хотя мы снова были на открытом месте, далеко за пределами укрытия деревьев, ветер не касался нас, и здесь не падал снег. Очевидно, сфера была окружена тонким, но эффективным щитом, который не исключал членов ее экипажа или нас, но защищал судно от земной погоды.
Я чувствовал себя дикарем, когда смотрел на огромную сферу, как дикарь, вглядывающийся в джунгли и впервые замечающий пролетающий реактивный авиалайнер.
"Там Тоби", - сказала Конни.
Я не хотел думать об этом.
"Что мы собираемся делать, Дон?"
"Уберите его".
"Как?"
Прежде чем я успел ответить, меня ударили сзади: сильно. Меня буквально сбило с ног, и я перекатился через край. Я потерял дробовик; он, вращаясь, отлетел в кусты.
Конни вскрикнула.
Я услышал винтовочный выстрел.
Ошеломленный,
Я встал на колени и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть четырех инопланетян, толпящихся вокруг нее.
Она выстрелила снова.
Один из зверей потянулся к винтовке когтями на конце своей многосуставчатой передней лапы.
Она попятилась и выстрелила.
В ярости одно из существ бросилось на нее, встало на четыре задние лапы и показало зловещее жало длиной в ярд, которое торчало из передней части его брюха.
Хитиновая сабля была ярко-зеленой и источала то, что могло быть только ядом.
"Конни"...
Тварь мгновенно набросилась на нее, вцепившись передними лапами и вонзив жало ей в живот. Заостренный кончик вышел из спины, извергая кровь и желтый ихор.
Не было никаких сомнений, что она мертва. Действие яда было действительно академическим. Колотая рана, пробившая жизненно важные органы, прикончила бы ее в мгновение ока.
Я потерял контроль. Безумие охватило меня. Я начал кричать и не мог остановиться.
(Это было не просто горе, которое довело меня до крайности. О Боже, я любил эту женщину, да, любил ее больше, чем себя. И что еще я могу сказать? Какая любовь может быть сильнее? Когда я потерял ее, я понял, что потерял причину вставать по утрам. И все же были и другие составляющие моего безумия. В то же время я внезапно осознал, что, как и во Вьетнаме, здесь были две культуры, два чуждых общества, бессмысленно конфликтующие. Вместо того, чтобы пытаться общаться, они убивали. И вместо того, чтобы попытаться придумать какой-нибудь способ достучаться до них и заставить их понять, я убил. Убийство всегда легче, чем разумные, аргументированные действия. Насилие не является последним средством для человечества (и для высших рас, таких как эти инопланетяне), но это основной ресурс, первая реакция. И именно поэтому нет надежды на мирное будущее, независимо от наших научных и технологических достижений. Мы несовершенны, потому что несовершенна Вселенная. Вселенная - это сумасшедший дом, и все мы безумцы, будь то люди или разумные насекомые. И это видение этого так ясно, как и горе, заставило меня начать что-то невнятно бормотать.)
Я вскочил на ноги, крича и что-то неразборчиво бормоча, переполненный ненавистью к самому себе и горем. Я поднял кулаки, замахнулся в воздухе и побежал к ближайшему инопланетянину.
Я видел, как его жало выходит из живота, но мне было все равно. На самом деле я хотел, чтобы он им воспользовался. Я побежал прямо к нему, крича, вопя — и почувствовал давление вокруг моего черепа, затем в черепной коробке, затем оно захлестнуло меня, прижало к земле, взяв под полный контроль, загнав меня на задворки моего собственного мозга, погрузив во тьму
25
Когда я пришел в сознание несколько часов спустя, я снова был на ферме.
Я сидел за столом в кабинете. Через окно справа от меня я мог видеть вершину нашего холма и сарай, ярко-красный на снегу. Суббота, должно быть, в разгаре, подумал я, потому что небо было светлым. Шел снег, хотя и не так быстро и густо, как шел уже несколько дней.
Я был не один. Один из пришельцев стоял прямо за дверью логова, наблюдая за мной. Его жвалы клацнули друг о друга, открылись, захлопнулись, открылись … В комнате был еще один инопланетянин - и Тоби стоял рядом с ним.
Лицо мальчика было бледным, глаза пустыми.
"Ты знаешь, где находишься?" он спросил меня.
У меня пересохло во рту. Я кивнул.
"Ты хорошо себя чувствуешь?"
Я понял, что разговариваю вовсе не с Тоби, а с инопланетянином рядом с ним, который использовал мозг, язык и губы Тоби для общения со мной. Я сказал: "Я чувствую себя отвратительно".
"Физически или эмоционально".
"Эмоционально".
"Все в порядке", - сказал Тоби-инопланетянин.
"Может быть, для тебя это и так".
"Мы обнаружили, что не можем контролировать разум взрослого человека или многому научиться у него. Вот почему я не нахожусь в вашей голове, не разговариваю с вами изнутри. Вы бы этого не допустили. Вы были бы переполнены страхом и отвращением. Поэтому мы используем вашего сына для общения с вами. Вас это устраивает? "
Я ничего не сказал.
"Ты писатель", - сказал Тоби-инопланетянин.
Я был удивлен таким подходом.
Я не знаю, чего я ожидал, но такого я точно не ожидал.
"Нет".
"Вы написали книгу".
"Одна книга. Это не делает меня писателем".
"Тем не менее, вы можете писать. Вы можете нанести эти любопытные маленькие символы на бумагу, упорядочить свои идеи, передать свои впечатления и эмоции другим людям вашего вида ".
Неохотно я сказал: "Да".
"И, возможно, к нам".
"Ты убил мою жену".
"Это не относится к делу".
"В этом весь смысл".
Жвалы пришельца яростно работали, а его янтарные глаза смотрели на меня с непостижимым намерением. Через
Тоби, он сказал: "Мы не можем узнать, о чем ты думаешь, войдя в твой разум.
Ваш страх настолько силен, что блокирует ваши мысли. Но мы хотим знать, как вы воспринимаете свое существование и Вселенную. Мы хотим понять, какой эволюционный уровень вы представляете. Поэтому мы желаем вам. изложить свои мысли на бумаге. Мы прочитаем написанное глазами вашего сына и исходя из его содержания поймем, насколько вы достойны ".
"Мое достоинство?" Переспросил я.
"Ты напишешь еще одну книгу".
"По поводу чего?"
"Вы напишете о нас, обо всем, что произошло здесь, на ферме Тимберлейк, за последние несколько дней", - сказал Тоби-аллен. "Тогда мы узнаем, как вы нас воспринимаете, и сможем представить это дело в надлежащей перспективе".
"Нет".
"Нет?"
"Я не буду писать книгу".
"Ты напишешь книгу".
"Ты убил мою жену".
"Какое это имеет значение?"
"Ты с ума сошел?"
"Мы не понимаем концепцию психической нестабильности".
"Потому что вы все сумасшедшие, и вам не с чем себя сравнивать", - сказал я.
"Ты напишешь книгу", - сказал Тоби-инопланетянин, и пока он говорил, его начало подергивать. В уголках его рта пузырилась слюна.
"Что ты с ним делаешь?" Потребовал я ответа.
"Ничего", - сказал инопланетянин через мальчика. "Но нам трудно использовать даже ребенка. Такой странный вид. Он сопротивляется моему контролю над мыслями, и время от времени у него случаются припадки, очень похожие на те, которых вы называете эпилептиками ".
"Если я напишу книгу, ты оставишь нас с Тоби в живых? Ты уйдешь из этого мира?"
"Ты напишешь книгу".
"Мне нужно это обещание".
"Ты напишешь книгу".
Когда Тоби начал дергаться еще сильнее, я сдался.
"Хорошо. Я напишу книгу. Я все это опубликую. Только не мучай мальчика ".
"Я не мучаю его. Этот спазм - просто неконтролируемая психологическая реакция на мое присутствие в его сознании".
"Вы говорите, что используете его как инструмент общения, но вы говорите не с его словарным запасом".
"На те краткие мгновения, когда мы были в твоем сознании, в сознании твоей жены и в умах остальных
Джонсоны, мы впитали весь ваш язык. Мальчик - это не словарь, а просто переводчик и громкоговоритель ".
"Ты убил Джонсонов".
"Это не имеет значения".
"Ради бога!"
"Смерть не имеет значения".
"Это все, что имеет значение".
"Любопытно".
"Я напишу книгу", - сказал я, откидываясь на спинку стула.
"Через три земных дня".
"Я могу это сделать", - сказал я. "Я не буду беспокоиться о стиле, грамматике или пунктуации. Я просто опущу грубые эмоции, эмоцию и факт".
"Ты напишешь книгу".
"Моя пишущая машинка - электрическая модель", - сказал я. И тут я понял, что свет горит. Не из-за жары, конечно, потому что они ее терпеть не могли. Но это будет включено после того, как они уйдут.
"Мы отремонтировали генератор. Теперь мы оставим вас за вашей работой".
Они забрали Тоби с собой, когда уходили. Я наблюдал за ними, пока они не скрылись в лесу. Они бы
Я когда-нибудь увижу его снова?
Возвращаясь в логово, я прошел мимо фотографии
Конни. Оно было в серебряной рамке на пианино. Она хорошо играла на пианино;
Я почти слышал ее музыку. И вид ее лица был подобен удару в живот. Я согнулся пополам, упал на колени и громко зарыдал.
Смерть не подвержена изменениям.
Смерть недопустима.
Смерть - это не обман.
Смерть - это не шутка.
Смерть реальна и окончательна.
Но мир - это сумасшедший дом.
Помните об этом. Не принимайте это всерьез.
Я не знаю, как долго я оставался на коленях, уткнувшись головой в пол и рыдая. Долгое время. Возможно, несколько часов. Когда я наконец встал, у меня болела грудь, першило в горле и жгло глаза.
Но когда я все-таки вставал, я шел в кабинет и вставлял лист бумаги в пишущую машинку. Я писал книгу. Каким-то образом я держал себя в руках достаточно долго, чтобы написать книгу.
Конни ушла навсегда. Но Тоби был все еще жив. Было не так уж много шансов, что они отдадут его мне или что они оставят нас в живых, но я должен был держаться даже за самую хрупкую ниточку надежды. И поэтому я продолжал говорить себе: если ты напишешь книгу, возможно, ты спасешь себя и Тоби. И поэтому я начал печатать.
26
Все кончено.
За три дня я написал сто восемьдесят страниц рукописи и выгорел. Я спал только одну ночь из трех и, возможно, четыре или пять раз вздремнул по часу. Я справился с этим испытанием с помощью пятой порции бурбона "Дикая индейка", коробки таблеток без кофеина и нескольких "бенни" (прописанных мне в те дни, когда я страдал от приступов летаргии и депрессии, сразу после того, как я вышел из санатория). Бурбон, кофеин и скорость: это нехорошее сочетание, совсем нехорошее. Я пошатываюсь при ходьбе и больше не могу ясно мыслить.
Но с этим покончено.
Через несколько минут я встану из-за этого стола, пойду в гостиную и сяду их ждать.
Каким-то образом они узнают, что книга написана. Чему они ожидают из нее научиться, я не понимаю. Для меня очевидно, что наши расы настолько ужасно отличаются - физиологически и психологически, - что никакая книга, никакие объяснения одного человека никогда не смогут преодолеть пропасть между нами. Они изучат подготовленный мной текст, будут озадачены им - и тогда они убьют нас?
Все кончено.
Теперь давайте закончим с остальным.
Вперед, ублюдки.
ЭПИЛОГ
Некоторое время во время моего одинокого бдения я заснул на диване. Мне ничего не снилось. Но когда я проснулся, бормоча что-то себе под нос и вытирая воображаемую паутину со своего лица, в гостиной меня ждали два кошмара: двое инопланетян стояли передо мной, а между ними Тоби.
Воздух был прохладным. Они отключили систему отопления задолго до того, как вошли в дом. Я неудержимо дрожал.
Я сел, протер глаза и поморщился от ужасного вкуса во рту. "Все кончено", - сказал я им.
Как и прежде, они говорили со мной через Тоби. "Мы прочитали рукопись".
"Уже?"
"Вы проспали более двенадцати часов".
"О". Я встал, больше не боясь их. Мое лицо оказалось в нескольких дюймах от щелкающих жвал одного инопланетянина. "Ты чему-нибудь научился из этого?"
"Да".
"Что?"
"Тебе все равно не понять".
"Испытай меня".
"В вашем языке - или в вашем сознании - нет понятий".
"Я понимаю". Но я этого не сделал.
"Мистер Джонсон и миссис Джонсон не могут быть восстановлены. Это была наша ошибка. Но сначала он убил одного из нас", - сказал Тоби-инопланетянин.
Мне было немного трудно приспособиться к внезапной смене темы, и я сказал: "Хорошо & # 133; Для чего вы это говорите? Вы пытаетесь снять с себя вину?"
"Мы не понимаем концепцию вины", - сказал Тоби-аллен. "Мы просто хотим, по каким-либо причинам, расставить все точки над"i"".
"Почему ты на земле?"
"Ты не мог понять".
"Зачем ты убил лошадей - и ободрал их плоть?"
"Вы понятия не имеете о наших мотивах или целях, а мы едва ли понимаем то странное поведение, которое вы демонстрируете".
Я быстро ничего не добивался, но вопросы посыпались сами собой. "Вы с самого начала понимали, что мы разумные существа?"
"Мы не верим, что вы разумные существа", - сказал Тоби-инопланетянин, когда жвалы с шумом застучали по обе стороны от него.
"Что?"
"Вы никоим образом не соответствуете нашей концепции интеллекта. Вы - варвары, грубые, отвратительные. Мы считаем, что вы всего лишь чрезвычайно умные животные, способные симулировать действия и отношения, которые указывают на самый базовый периферический интеллект. "
"Тогда почему ты утруждаешь себя попытками связаться?"
Тоби-инопланетянин сказал: "Потому что есть малейший шанс, что мы можем ошибаться. Возможно, вы разумны, какое-то чрезвычайно странное проявление универсальной силы осознания".
Надежда снова просочилась во мне. "Значит, нам позволят жить?"
"Да", - сказал Тоби-пришелец. "Мы покинем этот мир в течение часа. У нас нет желания узнавать больше о вашей культуре, реальной или просто надуманной, какой бы она ни была".
"Я думаю, что это неправильное отношение".
Снова меняя тему, Тоби-инопланетянин сказал: "Ваша жена наверху, в хозяйской спальне, ей дали успокоительное".
У меня задрожали ноги. Я думал, что упаду в обморок. "Моя жена мертва".
"Она была мертва".
"Значит, она все еще здесь".
"Почему это должно быть так?"
"Смерть окончательна".
"Это доказывает, что ваша раса неразумна".
"Смерть окончательна, черт возьми!"
"Этого никогда не бывает".
"Я убил четырех ваших людей", - сказал я. Трупы убрали несколько дней назад; все, что осталось в качестве свидетельства битвы, - это разбитое стекло.
"Мы удалили их мозги, которые находятся в неприступных капсулах под панцирем. Мозги были помещены в недавно выращенные тела. Они живут".
"И ты создал новое тело для Конни?"
"В этом не было необходимости. Есть другие методы".
"Скажи мне. Я должен их знать".
"Если бы вы были разумным существом, вы бы уже знали их", - сказал Тоби-инопланетянин. "И поскольку вы неразумное животное, эта концепция не принесла бы вам никакой пользы. Вам этого не понять."
Инопланетяне повернулись и вышли из комнаты.
Они покончили со мной и никогда не оглядывались назад.
Тоби сказал: "Папа? Что здесь происходит? Мне страшно".
Его голос дрожал.
"Все кончено", - заверил я его. Я поднял его и обнял.
"Теперь бояться нечего".
"Где мама?"
"Давай найдем ее", - сказал я, чувствуя, как комок подступает к моему горлу.
Я отнес его наверх.
Когда мы пришли, она сидела на кровати. Она была такой же красивой, как всегда. "Дон?"
"Я здесь".
"Тоби?"
"Привет, мам".
Смерть не окончательна.
Но вселенная по-прежнему сумасшедший дом. В этом есть смысл, да, но случайный смысл, планирование сумасшедшего, цель спастичного Планировщика.
И мы сумасшедшие в этом сумасшедшем доме, но мы научились жить с этим - необходимость, поскольку нет никакой надежды освободиться от этого. Когда мы с Тоби сидели на краю кровати и втроем обнимали друг друга, ночь была наполнена нашим маниакальным, но, несомненно, счастливым смехом.