Снежная королева

   Объективный подход к научным вопросам предполагает независимость теории от влияния самого учёного или окружающего общества, даже если предметом изучения является психология человека или законы общественного развития. Если «иной разум» решил о чём-то побеседовать с людьми, то он не должен следовать сиюминутным желаниям общества, даже если такие желания представляются вполне разумными и обоснованными.

   Незавершенная повесть А.С. Пушкина «Египетские ночи» была опубликована после смерти поэта. Реконструированный пушкиноведами вариант содержит большие стихотворные отрывки, отсутствовавшие в рукописи и добавленные по смыслу. Первое стихотворение тематически связано с известным стихотворением «Поэт и толпа», поднимающем вопрос о назначении поэтического творчества. Общество указывает поэту, что он должен, а что он не должен делать: поэту требуется «давать смелые уроки», «исправлять сердца собратьев», употреблять свой дар «во благо». Если песнь его свободна как ветер, то бесплодна и не ведёт ни к какой цели. Общество при этом «дёргает поэта за край одежды» и такая навязчивость не может вызывать позитивных эмоций. Похожая картина возникает в книге Достоевского «Бесы», когда Пётр Верховенский пытался вдохновить Ставрогина возглавить его движение.

   — Слушайте, мы сначала пустим смуту, — торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. — Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ.

   Поступая вразрез с желаниями общества, наука служит не обществу, а объективной истине, и вправе выбрать самые произвольные направления для исследования. Тема первого стихотворения из «Египетских ночей» — «поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением». Творчество поэта сравнивается с ветром, орлом и Дездемоной, оно не может объясняться простой житейской целесообразностью, декларируя тем самым своё право поступить не так, как надо. Ветер крутится в овраге и несёт пыль, хотя его дыханья ждёт корабль. Орёл летит на чахлый пень вместо гор и башен. Молодая женщина выбирает себе кумиром не прекрасного принца, а того кто может стать её убийцей. Каждый из этих образов иллюстрируется одной из трёх глав «Египетских ночей».

   В первой главе описан некий молодой человек Чарский. Его фамилия созвучна главному герою комедии Грибоедова «Горе от ума» Чацкому. В отличие от Чацкого, Чарский не выступает против общества, он только хочет, чтобы общество не мешало ему заниматься любимым делом, писать стихи. Положение «стихотворца» не обладает особенными преимуществами, в лакейских его называют «сочинителем». Поэт заклеймён своим прозвищем и званием. «Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия». Чтобы сгладить «несносное прозвище» он ведёт себя, как обыкновенный светский человек. Вдохновение он считает «дрянью». Кто-то считает дрянью азарт игры в карты или на рулетке, также занимающие иногда время с раннего утра до поздней ночи. Чарский выдумывает себя, чтобы выглядеть в глазах других «таким как все». Лишь только под маской ты можешь остаться собой.

   Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом; хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печеный картофель всевозможным изобретениям французской кухни.

   Только под маской он может быть «как Аквилон», древнеримский бог северного ветра, и носить в себе всё, что хочет и ни от кого в своей «дряни» не зависеть. Так же как Онегин и молодой Джон Мельмот из книги Метьюрина «Мельмот Скиталец», Чарский получает от дяди в наследство порядочное имение. Правда, Онегин не писал стихов и не любил их.

   К Чарскому приходит итальянец, гениальный импровизатор, способный взять любую чужую идею и мгновенно преобразовать её в стихотворный вид. Образ импровизатора иллюстрирует сравнение поэта с орлом. Обязательно ли орёл должен сидеть на высокой башне? Вместо званого пира для избранных, поэт вполне может избрать для себя немые стогна града, подобно орлу, пролетевшему мимо гор и севшему на чахлый пень. Эпиграфом ко второй главе «Египетских ночей» взята строка из стихотворения Державина «Бог» в контексте:

Я царь, я раб, я червь, я бог.
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? — безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, создатель!
Твоей премудрости я тварь,

   Импровизатор, подобно пророку, излагает не свои мысли, но только те, которые ему предложены. Его собственное мнение значения не имеет. Это диаметрально противоположно тому, чего хочет от своего творчества Чарский и диаметрально противоположно тому, на какую тему импровизатор сочиняет стихи в второй главе «Египетских ночей». Поэт сам выбирает предмет своей песни, но тему этой песни ему предлагает Чарский. Этот принцип может быть самым актуальным для доказательства аутентификации «божественного откровения» в творчестве писателей русской классической литературы. Если фактическое содержание творчества писателя почти не имеет никакого отношения к его собственному мнению, то тему его произведения заказал кто-то другой. Именно об этом говорит фраза: «талант — дар божий», если эту фразу понимать буквально. «Чужая мысль чуть коснулась его слуха и уже стала его собственностью, как будто он с нею носился, лелеял, развивал ее беспрестанно». Пророк должен чисто и без искажений передавать мысль, которая ему внушается и это его главное качество.

   Третья глава «Египетских ночей» описывает само представление. Темы для импровизаций предлагали люди из зала. Чарскому тоже пришлось написать свою тему, хотя «казалось, что играть роль в этой комедии ему было неприятно». Одну из тем написала некрасивая девушка со слезами на глазах и по приказанию своей матери. Кто что написал, Пушкин не сообщает, однако было бы интересно пофантазировать на эту тему. Все темы объединяет Смерть. В семействе Ченчи происходит убийство отца своими детьми. Это центральная сюжетная линия книги Достоевского «Братья Карамазовы». Отец Фёдор Карамазов очень гордился своим носом: «Настоящий римский, — говорил он, — вместе с кадыком настоящая физиономия древнего римского патриция». Гордый римский профиль Франческа Ченчи описал Стендаль в новелле «Ченчи». Поэму «Шильонский узник» лорда Байрона перевёл на русский язык Жуковский. Стихотворный размер «Узника» взял позже Лермонтов для своей поэмы «Мцыри». Чарский ближе всего подходит на роль «байронического героя» и поэтому возможно именно он захотел услышать про «Весну, видимую из темницы». «Последний день Помпеи» — картина Карла Брюллова про извержение Везувия в 79 году н. э. «Триумф Тассо» имеет отношение к трагической судьбе автора «Освобождённого Иерусалима» Тассо, умершего за несколько дней до готовившегося увенчания его лавровым венком в Капитолии, о чем он мечтал всю жизнь.

   Тему «Клеопатра и её любовники» скорее всего действительно написала некрасивая девушка по приказу своей матери, однако очень сомнительно, что эта девушка имела в виду показание Аврелия Виктора о назначении Клеопатрой смерть ценою собственной любви. Можно предположить, что эта девушка стала жертвой какой-то романтической истории, известной свету и её матери. Тема должна была быть дана в назидание целомудрия и добропорядочности. С Клеопатрой связана трагическая история её смерти имевшая отношение к Марку Антонию, поэтому тема, которую хотела назначить девушка, должна была быть в духе пьесы Шекспира «Антоний и Клеопатра». Некрасивая девушка напоминает Татьяну в третьей главе «Евгения Онегина», хотя Татьяна вряд ли стала бы так беспрекословно слушать свою маму и слишком сильно привлекать внимание света. Третья глава «Египетских ночей» иллюстрирует «неправильность» Дездемоны. Девушка выбирает себе кумиром романтическую любовь женщины, погибшей в ожидании будущей встречи со своим любимым. Некоторые обратили неблагосклонное внимание на девушку наверное, потому, что (мои фантазии) её чувства уже были осуждены в свете и, возможно, зная это, Чарский решил ей помочь. Онегин решил подшутить над Ленским в пятой главе «Евгения Онегина» после того, как Татьяна была готова упасть в обморок, оказавшись за столом напротив Онегина. Чарский объявил, что предложил тему сам и выбрал такой вариант «любовников», который бы максимально защитил девушку от подозрений и домыслов. В отличие от романтической, позитивной Клеопатры, Чарский предлагает импровизатору изобразить Клеопатру самкой паука, поедающей самца сразу после спаривания, то есть сделать всё наоборот. Хотя, кто знает, может быть глубоко в душе, девушка сама мечтала бы стать такой паучихой.

   Это немного напоминает сюжет романа «Евгений Онегин». Татьяна не обладает красотой своей сестры, «дика, печальна, молчалива», увлечена французскими любовными романами, и может быть, даже читала «Антония и Клеопатру». В конце романа, тихая девушка превращается в светскую даму, побеждающую Онегина. Генеральша Татьяна сравнивается с Клеопатрой Невы и превосходит её.

Но обращаюсь к нашей даме.
Беспечной прелестью мила,
Она сидела у стола
С блестящей Ниной Воронскою,
Сей Клеопатрою Невы;
И верно б согласились вы,
Что Нина мраморной красою
Затмить соседку не могла,
Хоть ослепительна была.

   Роман «Евгений Онегин» можно представить, как большую импровизацию на тему, предложенную девушкой в зале, однако, совсем с другим содержанием. Татьяна не гибнет от любви и не участвует в ошеломительных романтических приключениях - она превращается в Клеопатру в духе последнего стихотворения «Египетских ночей». Татьяна восьмой главы не стала бы избирать себе любовников ценою их жизни, но именно такова цена её любви. Она «другому отдана и будет век ему верна». Вариантов нет.

   Импровизатор и Клеопатра из второго стихотворения имеют в себе нечто общее и это общее можно назвать или определить «Египетской ночью». Это ледяное тепло, чувство, записанное на плёнку, люминесцентная лампа. Одно дело — театральное представление с живыми актёрами, и совсем другое голографическая запись этого представления. В лампе накаливания светят движущиеся молекулы и поэтому она очень горячая. В люминесцентных лампах имитируется цветовая температура, сама лампа при этом остаётся холодной. Процесс создания стиха у импровизатора не требует ни труда, ни возбуждения, ни беспокойства, предшествующего вдохновению, он просто выполняет свою работу — из конкретной темы создаёт продукт. Его самого больше волнует, какую цену можно назначить за билет. Эпиграфом к третьей части Египетских ночей является простая конторская афишка: «цена за билет 10 рублей; начало в 7 часов». Такова рыночная цена чувства вложенного в продукт, независимо от того, какое пламя чувства существует в самом продукте.

   В начале представления упоминается «фарфоровая ваза», стоящая посреди музыкантов. Фарфоровая ваза — один из главных символов выступления князя Мышкина на смотринах у Епанчиных в книге Достоевского «Идиот». Речь Мышкина была наполнена таким душевным жаром, что он в запале её разбил. Импровизатор в «Египетских ночах» очевидно, ничего не разобьёт, он просто актер и относится к своему ремеслу трезво и рассудительно. Бармены на работе никогда не пьют. Что бы импровизатор не сотворил и какую бы тему не раскрыл, его никогда не назовут «больным человеком».

   Для иллюстрации «холодного чувства» и как оно переходит в «реальное чувство» можно вспомнить диалог между Катериной Николаевной и Грушенькой в книге Достоевского «Братья Карамазовы». Грушенька отказалась целовать у Катерины Николаевны ручку, и в результате была названа «продажной тварью». Благожелательное отношение к Грушеньке вначале — это «холодное чувство», а истерика в конце — чувство вполне реальное и горячее. Грушенька специально проиграла эту сцену перед Алёшей, чтобы объяснить ему разницу между реальностью и синтетикой.

   «Египетские ночи» упоминаются у Достоевского в книге «Преступление и наказание». Свидригайлов, чьё чувство к сестре Раскольникова Дуне было вполне тёплым и натуральным, намекает на холодность и синтетичность отношения к нему окружающих и прежде всего самой Дуни. Дуня, хотя и не Клеопатра, явилась причиной самоубийства Свидригайлова. Она фактически убила его своим ледяным равнодушием, хотя кто назовёт это убийством?

   Когда Настасья Филипповна в «Идиоте» Достоевского вышла на крыльцо, «бледна как мертвец», ехать венчаться с князем Мышкиным, какой-то канцелярист крикнул из толпы: — Княгиня! За такую княгиню я бы душу продал! — «Ценою жизни ночь мою!..». «Большие чёрные глаза Настасьи Филипповны сверкали на толпу, как раскалённые угли». В этот момент она почувствовала всю реальность происходящего, а себя в роли Клеопатры, готовящейся убить молодого человека, у которого «первый пух нежно отенял ланиты» и отказалась совершить это. При необходимости решить свою судьбу здесь и сейчас, Настасья Филипповна сразу осознала синтетичность своих чувств к князю Мышкину. Она стояла на крыльце перед толпой, как приговоренный к смертной казни перед эшафотом, и не решилась сделать последний шаг. Но сбежав из-под венца, у неё самой уже не осталось шансов выжить, и смерть от ножа Рогожина оказалась предрешена.

   Ночь с царицей ценою жизни поднимает другую тему о достижении небольшой цели ценой огромных потерь, что родственно теме создания всеобщего счастья путём жертвы одного ребёнка. Однажды, я работал с друзьями в деревне. Мы ночевали в построенном нами доме, в котором только что закончили оклейку обоев. Света в доме ещё не было, средств от насекомых тоже. Нас так достали комары и мухи, что мы устроили им настоящий бой. Наутро, когда аврора блеснула утренней порфирой, мы увидели, что все стены были в кровавых следах от убитых насекомых и в резиновых отметинах от мухобоек. Вся наша работа по оклейке обоев была полностью испорчена. Недавно, когда я пошёл в лес за грибами, мне встретилась группа дачников, рассказавших, что в наших глухих лесах появился медведь и что он бродит где-то совсем близко. Меня это не остановило, и я всё же пошёл в лес. Моё воображение рисовало его силуэт, рык и трескающиеся рядом со мной ветки. Медведи летом не нападают на человека, если их не дразнить. Какой смысл дразнить медведя и доказывать ему свою правду, если в результате можно лишиться жизни?