Если вам скажут, что моряки люди суеверные, не верьте. Они не суеверные. Они точно знают, какие приметы сбываются, а какие нет. И знание это не высосано из пальца, не появилось само по себе и не даровано свыше, а есть итог богатейшего опыта, накопленного многими и многими поколениями моряков...
Капитан-лейтенант Аристарх Филимонович Маточкин, высокий, широкоплечий, сероглазый и русоволосый потомственный помор, любимец женского персонала базы, вездесущей ребятни и обитающих на территории собак, в приметах разбирался. И в правильных, вроде садящегося в тучу солнца, и в надуманных - про несчастливые числа, вечер пятницы и тому подобных. И когда волею зловредного начальства оказался назначен на торпедный катер за нумером тринадцать, не стал рвать на себе волосы, биться головой об стену и лить слёзы, а чётко развернулся через левое плечо и отправился к месту службы.
Вид оного... места... не впечатлял. И даже мог ввергнуть в состояние уныния. Кого-нибудь. Но не Маточкина. Хмыкнув, - и не такое видали, - новоиспечённый командир корабля построил экипаж, представился, а затем коротко и чётко объяснил, что число, украшающее борт (кстати, подновить бы надо) вверенного им плавсредства, является несчастливым только для тех, кто по глупости своей и слабоволию в это верит. Иначе говоря, не для советских краснофлотцев. Потому как в первом в мире государстве рабочих и крестьян глупых и слабовольных на флот не берут!
И вообще...
А меньше, чем через неделю, слова Маточкина получили наглядное подтверждение. Когда во время налёта немецких бомбардировщиков их ТК-13, единственный из всего дивизиона, не получил не то что повреждений, но даже царапины на свежеокрашенных бортах и надстройке. Да ещё пулемётчик не сплоховал - подловил супостата на выходе из пикирования и всадил длинную прямо в брюхо.
Конечно, это оказался не единственный сбитый, поскольку в боевую готовность базу привели ещё до налёта. Но если с другими было сложно - всё же по каждому налётчику одномоментно лупило не меньше пяти стволов (даже, по слухам, дежпоКПП - и тот из штатного нагана весь барабан высадил) - то вот с этим желающих оспорить "авторство" "несчастливчиков" или примазаться к чужой славе не нашлось. И хотя никакой награды, кроме устной благодарности от комбрига, не последовало, экипаж "Тринадцатого" ходил, гордо задрав подбородки, расправив плечи и свысока поглядывая на тех, кто ещё вчера сам задирал носы...
Недолго. Однако свою задачу эта Минута Славы выполнила: экипаж перестал считать свой корабль приносящим несчастье...
Потом накатили заботы...
События шли своим чередом. Дежурства сменялись боевыми выходами. Боевые выходы - отражениями налётов. Отражения налётов - восстановлением базы... И так - по кругу. Пока однажды Маточкина не вызвали в штаб и не поставили задачу вывезти с временно оккупированной территории разведгруппу. Ушедшую в глубокий поиск и что-то нашедшую. Что-то настолько важное, что во время очередного сеанса связи она запросила эвакуацию. Срочно. А почему именно "Тринадцатый"? А потому что остальные на выходе. А "Счастливчик", как его неофициально прозвали в дивизионе, из-за развалившегося в прямом смысле среднего движка остался и...
И вот, пожалуйста!
Но приказ есть приказ. И меньше чем через час, глухо рокоча оставшимися двумя двигателями, ТК-13 выскользнул из базы и неторопливо направился в сторону заходящего солнца.
И не вернулся.
Ни утром, как предполагалось. Ни к вечеру... И только через сутки после назначенного времени "Тринадцатый" медленно вполз в акваторию и остановился, не доковыляв до своего штатного места каких-то десяти метров.
Но это было неважно, потому что на палубе, вместе с членами экипажа, стояли и весело улыбались встречающим разведчики...
Через два дня прибывший в базу представитель командующего фронтом вручил Маточкину и другим членам экипажа ТК-13 награды "...за мужество и находчивость, проявленные при выполнении боевого задания". А заодно привёз три новеньких, в заводской упаковке двигателя, которым и сам Маточкин, и его экипаж обрадовались даже больше, чем полученным орденам и медалям.
Их, эти двигатели, в авральном порядке установили, испытали и... получили ещё один приказ эвакуировать разведчиков. Правда, из другого места. Потом - доставить в заданный район. И так оно и пошло...
Как однажды сообщил Маточкину знакомый из флотской разведки, у сухопутных коллег даже примета появилась: если в операции - неважно на каком этапе - участвует "Тринадцатый", и задача будет выполнена, и без потерь обойдётся.
Маточкин в ответ только хмыкнул да плечами пожал - мол, каждый сходит с ума по-своему. Однако вскоре ТК-13 официально, приказом передали в подчинение разведотделу флота, официально переименовали в катер особого назначения "Счастливчик" (с сохранением бортового номера) и заодно подправили штатное расписание. И тогда же, когда с ним - приказом - знакомили, объяснили, что последнее - вроде аванса. Чтобы Аристарх Филимонович Маточкин служил спокойно на нынешнем месте. И чтобы знал, что в званиях его не обойдут, потому как есть куда расти.
Вот Маточкин и служил: доставлял, эвакуировал, высаживал, подбирал... Заработал с пяток орденов и "подрос" до капитан-лейтенанта. За три года. Кто-то скажет: "Мало"? За три-то военных года?..
Может, и мало. Но для Маточкина главными были не ордена и звания, а то, что ни одна из групп, которые он высаживал, не погибла и не потеряла ни одного человека. И экипаж. Тоже. Не потерял. Не только погибшими, но и серьёзно раненными. А если кого и цепляло - война всё-таки, никуда от неё, проклятой, не денешься - те своими ногами добегали до санчасти, их там перевязывали, и они тоже бегом - пока не уложили - возвращались на катер. На "Счастливчика". На "Тринадцатый". Домой. И потому Маточкин был доволен жизнью настолько, насколько это возможно во время войны. А когда прибежал посыльный с приказом явиться в штаб, просто кивнул и отправился за очередным заданием, перед этим распорядившись готовить корабль к срочному выходу. На всякий случай. Чуйка сработала...
В кабинете начразведотдела Маточкина первым делом представили троим гостям: высокому, как сам капитан-лейтенант, молодому парню с обритой, по нынешней пехотной моде, наголо головой, в камуфляже без знаков различия. Рядом с парнем, с любопытством разглядывая моряка, стояла без преувеличения красивая девчонка на вид лет семнадцати, тоже в камуфляже и без знаков различия. И, наконец, третий гость, почему-то не замеченный сразу, хотя на наблюдательность командир катера никогда не жаловался. Гость этот, склонившись над картой, что-то там высматривал, а услышав фамилию Аристарха, оторвался от своего наверняка очень интересного занятия и то ли проскрипел, то ли проскрежетал: - Из поморов? - Так! - гордо вздёрнул подбородок Маточкин, одновременно пытаясь определить, кто это вообще есть. - Годно, - хмыкнул тот и представился, напирая на "о": - Кощей, князь ночной.
В детстве Маточкин очень любил сказки. И всегда внимательно их слушал. Даже если далеко не по первому разу. И запоминал. И сейчас, аккуратно, чтобы случайно не раздавить старческие кости - а этот третий был явно очень стар - пожимая протянутую руку, неожиданно для себя спросил: - Бессмертный? Тот самый?
Глаза Третьего неожиданно полыхнули зелёным пламенем, и бравый моряк ощутил, как его в буквальном смысле сковал ледяной ужас. Сковал - и растаял, оставив после себя только лёгкий зуд в позвоночнике. Пламя из глаз тоже ушло, сменившись едва заметными зелёными огоньками. Светившими слегка насмешливо и как будто спрашивавшими: "И что теперь?"
Сколько продолжалась эта игра в гляделки, Маточкин так и не понял, в чувство же его привёл скрип-скрежет:
- Вот, помор, нам вот сюда потребно.
Едва заметно вздрогнув и с трудом подавив желание потрясти головой, каплей подошёл к столу и без труда разглядел на карте рядом с костлявым пальцем маленький крестик. Как раз в середине того района, к которому и сам он присматривался. По долгу службы. Чтобы, когда возникнет необходимость - а она возникнет! - не метаться из угла в угол, не зная, за что хвататься, а выложить пусть не чёткий, но план. А лучше - несколько. Так что сейчас, помолчав немного для солидности и чтобы ответ не выглядел поспешным, сообщил, что до указанного места катер дойдёт. А вот на обратный путь топлива уже не хватит.
- А парус? - насмешливо проскрипел... Бессмертный. - Аль позабыл?
- Мачта хлипкая, - хмыкнул Маточкин. - И парусины нет. А из брезента... - он махнул рукой. - Да и ночи сейчас короткие. А в светлое время под парусом съедят. Не отстреляемся.
Теперь зелёные огоньки светили задумчиво. Сказочный герой - если он и правда сказочный, - о чём-то размышлял. Наконец он вздохнул, мотнул головой, отгоняя явно невесёлые мысли, и с грустью спросил: - Так что? Не пойдём? - Да пойдём, куда деваться-то! - поморщился Маточкин. - А обратно как? - Придумаем что-нибудь.
Когда шли к катеру, девица не утерпела и спросила Третьего, почему "помор". Тот хмыкнул, повернулся к каплею, встретил заинтересованный взгляд, укоризненно покачал головой и принялся рассказывать. Выходило складно, Маточкин аж заслушался. Однако закончилось повествование...
Они уже подходили к трапу, когда этот... пережиток прошлого выдал: - Вот и получается, что в переводе на человеческий фамилие нашего бравого кормщика будет Компаскин!
Упомянутый "бравый кормщик" от неожиданности споткнулся на ровном месте и едва не пропахал носом бетон. Однако удержался и, восстановив равновесие, недовольно посмотрел на рассказчика. И встретил ясный, ничем не замутнённый взгляд зелёных глаз. Как будто говорящий: "А чего ты хотел?"
"И правда, - подумал Маточкин, - знал же, с кем связался, - подумал ещё немного и поправился: - Догадывался!"
Взойдя на борт, пассажиры разделились. Парень, назвавшийся Сергеем, попросил разрешения присутствовать в рубке, а Третий вместе с девчонкой уселись перед надстройкой, опершись на неё спинами. Поглядевший на эту картину каплей хмыкнул и приказал принести любителям свежего ветра пару бушлатов, а затем, пройдя в рубку, скомандовал помощнику: - Снимаемся!
Следующие четыре с четвертью часа, до самого захода солнца, катер полз экономическим ходом курсом почти строго на запад. И за всё это время затаившийся, иначе не скажешь, в углу тесной рубки пассажир подал голос всего дважды. В первый раз, через два часа после отхода, поблагодарил за принесённый одним из матросов чай, а второй - ещё сорок минут спустя, когда сигнальщик доложил об обнаруженной воздушной цели. Приказал огня не открывать и сохранять курс и скорость. Именно приказал. Хотя и не имел права. Но Маточкин почему-то послушал. И рулевой. И даже пулемётчики, хотя и не могли его услышать...
Чертовщина какая-то...
Когда солнце полностью ушло в воды Балтийского моря, впереди, в полумиле вдруг возникла плотная стена тумана и почти сразу ожил пассажир: - Нам туда, - помолчал, то ли давая время присутствующим осознать, что предстоит сделать, то ли раздумывая о чём-то, и добавил: - Только ход лучше бы сбавить. До малого.
Маточкин, у которого при появлении стены руки без участия разума рывком поставили телеграфы* на "Полный назад", чтобы погасить инерцию, кивнул, переставил рукоятки в положение "Стоп" и только после этого осторожно, почти нежно перевёл их на "Малый вперёд".
* Каких-либо изображений или хотя бы описаний рубки Д-3 не нашёл, но предполагаю, что машинные телеграфы там должны быть.
В туманах Маточкин разбирался. И туманные стены доводилось видеть. Правда, не такие, которые возникают буквально за секунду, но всё же. Как говорится, плавали, знаем. Но никогда раньше он не попадал в туман, в котором было бы светлее, чем снаружи! И ни один из виденных туманов не превращался то и дело в крупные - в четверть ногтя мизинца - белые шарики, светящиеся изнутри. И это превращение совершенно точно не привиделось, потому что когда оно случилось первый раз, стоящий на руле матрос не сдержался и помянул... нехорошую женщину. Пришлось делать ему внушение. Хотя, положа руку на сердце, и сам едва сдержался. А пока внушал, шарики растаяли. Потом опять появились, повисели снаружи и растаяли. И ещё раз. И ещё. И...
После очередного превращения пассажир очнулся от размышлений и сообщил, что уже почти пришли. Осталось немного.
И правда. Всего через две минуты туман так же неожиданно, как и появился, исчез, а впереди, в пяти кабельтовых, точно поперёк курса возник берег. Руки Маточкина потянулись к телеграфам, но в этот раз пассажир оказался быстрее, скомандовав: - Прямо! - помолчал немного с таким видом, будто к чему-то прислушивался, и добавил: - Правее курса пристань. Подходи к ней. "Правее курса!" - мысленно передразнил каплей, поднимая к глазам бинокль. - Вест-тен-Норд, - уточнил то ли что-то почуявший, то ли что-то заметивший пассажир. - Так понятнее? - Уел, - буркнул Маточкин после небольшой паузы. - Не подставляйся, - посоветовал пассажир.
Хмыкнув - легко говорить! - Маточкин сменил тему: - А мы вообще где? И почему в эту штуку, - он показал бинокль, - я вижу не чёткую картинку обещанной пристани, а какую-то муть?
Пассажир молчал. Долго. Целую минуту. А потом вдруг выдал: -На море-окияне, на острове Буяне... - и умолк. - Стоит дуб велик и могуч, - продолжил за него Маточкин, - а под ним... - запнулся, подбирая наиболее подходящий из известных наговоров, и вдруг его осенило: - Так это что, Буян?! Тот самый?!
- Тот самый, - почему-то вздохнул пассажир. - А муть - это защита работает. - А... - Дом тут, на острове, княжий, - он опять вздохнул. - Только князь давно в нём не был. Очень давно. А пока не был, защита по-другому работать стала... - И что теперь? - нахмурился Маточкин. - Пристань видишь? - вместо ответа поинтересовался пассажир.
Капитан-лейтенант, до того смотревший на собеседника, повернулся и обнаружил, что непонятная дымка по мере приближения к берегу откатывалась назад и в стороны, как будто не желала оказаться к катеру слишком близко. Или к его пассажирам. Последнее, по мнению Маточкина, было вернее. И - да, пристань теперь было видно даже без оптики. - Ну вот, - хмыкнул пассажир, - к ней и подходи. А как подойдём, сидим на борту и ждём, когда князь с защитой разберётся. - А... - А концы он сам примет...
От увлекательнейшего созерцания занятого созерцанием неизвестно чего Третьего Маточкина оторвал шёпот моториста, пытающегося добиться от любимого командира толики внимания. И даже не столько сам шёпот, сколько звучащие в нём отчётливые нотки паники - состояния, для членов экипажа "Тринадцатого" вовсе не характерного. И вот эта вот нехарактерность и заставила "таща капитан-лейтенанта", отойдя с подчинённым на корму, осведомиться, что там такого произошло, из-за чего у морально стойкого комсомольца и храброго, что подтверждалось различными государственными наградами, советского моряка дрожит голос.
А дело и впрямь оказалось серьёзным: топливо. Его как было перед выходом под горловину, так и осталось. Другими словами, почти пять часов двигатели катера питались... Чем? Святым духом?..
Мировоззрение не верящего ни в бога, ни в чёрта комсомольца получило страшный удар. Парня требовалось спасать. Срочно. И Маточкин, заткнув на время бурчащую, что обманывать нехорошо, совесть, принялся рассказывать о проводимом на их катере испытании изобретения советских учёных. Предположительно - очень полезного изобретения, но, к сожалению, ещё не до конца изученного. И такая вот экономия топлива как раз и есть неожиданное проявление неизвестных ранее качеств.
Короче говоря, никакое это не чудо, а достижение советской науки, полностью соответствующее теории Ленина-Сталина...
Судя по тому, с какой скоростью из глаз моториста уходила паника, где-то глубоко внутри у него был жёсткий, несгибаемый, стальной стержень характера советского человека. И сейчас, после разъяснений, этот стержень проявил себя во всей своей мощи! Так что осталось только напомнить, что писать об этом в журнале не следует. Потому как случай сам по себе секретный, а журнал - он ДСП. А вот когда вернёмся и доложим, тогда компетентные товарищи и объяснят, что писать, куда писать и кому писать...
Закончив беседу этим коротким инструктажем, Маточкин отпустил подчинённого и вернулся к наблюдающим. И как будто ждавший этого Третий вдруг резко выпрямился, расправил плечи, поправил свою выгоревшую пилотку без звёздочки и неторопливо зашагал по древним даже на вид доскам настила к берегу. Меняясь на каждом шагу. Сначала неуловимо. Потом всё заметнее и заметнее. И когда ступил с пристани на берег, в нём уже ничто не напоминало того старика-ветерана, с которым - не прошло и полсуток - Маточкин познакомился в штабе.
Теперь это был Князь!
Наверное...
Увы, Маточкин, ни разу не видевший князей даже на картинках и не встречавший ни одного - ни устного, ни письменного - их описания, мог только предполагать...
А тем временем не только на пристани, но и на берегу, справа, на самой границе ясной видимости начали происходить изменения. Дымка сгустилась, собралась в комок и почти сразу же растаяла, оставив старую, очень старую женщину. Согбенную годами, с клюкой, в тёмном плате и таких же тёмных кофте и длинной, до пят юбке. Женщина постояла, вглядываясь в приближающегося гостя, и пошла навстречу. Точно так же, как князь до этого, меняясь при каждом шаге. Выпрямилась спина, исчезла клюка, плат обернулся кокошником, а невзрачные кофта с юбкой - белой рубахой и ярко-зелёным сарафаном. На мгновение остановившись, женщина перебросила на грудь толстую длинную - почти до земли - косу, а когда двинулась дальше, то уже не шагала, а будто плыла над землёй. "Как лебедь белая", - вспомнилось Маточкину слышанное когда-то сравнение...
Они остановились, когда между ними осталось четыре шага. Одновременно. И замерли. Тоже одновременно. И стояли, глядя друг на друга не отрываясь. И молчали, Маточкин почему-то был в этом абсолютно уверен. И им было совершенно безразлично, что происходит вокруг. И в этом Маточкин тоже был уверен. Абсолютно. Всё, чего они - эти два древних могучих существа - сейчас хотели, это вот так стоять - и ничего не говорить. Потому что они очень долго не видели друг друга. Потому что им очень о многом нужно было помолчать...