Аннотация: писано на первый конкурс новогодней и рождественской прозы.
подано на конкурс "5 кб". четвертое место.
Руна Аруна
ОДНАЖДЫ
Петру Никодимычу сегодня нездоровилось. То есть нездоровилось ему давно, но вот нынче стало как-то совсем не по себе. Волоча вверх по лестнице тяжелую сумку с дешевыми продуктами, он то и дело хрипел и останавливался. Пару раз даже присел на загаженную ступеньку. Лифт не работал с осени. Может, и к лучшему. Все равно в нем постоянно на полу была моча, а кнопка на первом этаже то вырвана с корнем, то замазана какой-то вонючей хренью.
Когда-то Никодимыч на свой четвертый этаж бегал. С сумками и без. Да-а, были времена. После свадьбы даже допер Аньку на руках до самой двери. Хотя она уже и тогда была не худенькая. Любила пожрать. Но и готовила хорошо. Петр Никодимыч аж причмокнул, возясь с расшатанным замком своей квартиры. Лампочку на площадке окружал мутный ореол. Обычно Никодимыч сразу попадал ключом в замочную скважину, но сейчас руки тряслись больше обычного. Да и слабость в коленках появилась. И в груди нехорошо... Устал.
Кое-как пристроив сумку на потрескавшийся кухонный стол, Никодимыч поплелся обратно в прихожую - раздеваться. Да, была бы Анька, не пришлось бы по магазинам шляться. И консервы хавать. К Новому Году она бы и холодильник, и балкон жратвой забила. Пельменей бы накрутила, салатов всяких с мясом, селедочку, там, под шубой. Да-а. Впрочем, последние годы Петр Никодимыч мясо не очень уважал. Желудок пошаливал. Да и зубов маловато осталось. Старость - не радость. Но одному все-таки лучше.
Анька вечно ныла. Или орала. Денег мало, краны протекают, на лестнице грязь, страну развалили, детей не нарожали, внуков нет, мусор некому вынести. И шкуры воняют - в ванную не зайти. Можно подумать, ей эта ванная часто нужна была. А шкуры - ну, воняют. Ничего, за столько-то лет и привыкнуть можно. Да если бы не шкуры, на что бы жили? На пенсию? Хе-хе. А собаки на улицах никогда не переводились. И на шапки спрос не падал. Шубу-то, небось, носила и не вякала. Шуба, правда, того... не очень. Никодимыч больше по головным уборам мастеровал. Ну, и обдирать. Правда, то - раньше. По молодости, так сказать. Пока руки трясти не начало.
Обдирать ведь тоже с умом надо. Живых лучше - шерсть поднимается, мех пушистее выходит. Особенно если зверь домашний, откормленный. Эх, были времена! Пока пустырь за железной дорогой пятиэтажками не застроили и цыган не разогнали, Петр Никодимыч раз в неделю наведывался туда ночью на своей "копеечке". Смотрел пойманных собак, выбирал поздоровее да помохнатее. Цыганята ловко заматывали псам морды тряпьем, и Никодимыч приступал к работе. Ободранные собачьи туши закапывали тут же. А может, они их и жрали. С этих черномазых станется. Платил цыганам Петр Никодимыч по совести, да и заказчики у него серьезные были. К Новому Году - всегда штук пять-шесть срочных. Да-а.
А теперь что? Анька уж семь лет как померла, шить Никодимыч больше не мог. Да и обдирать не особо получалось. Машину давно продал, инструменты тоже. Были, конечно, кой-какие заначки. На них и жил. Доживал. Друзей не завел как-то. Соседи по лестнице на дух его не переносили. Особенно эта сучка из квартиры напротив. И сама стерва, и псина у нее бешеная.
Петр Никодимыч налил себе еще одну рюмочку и приготовился к бою курантов. Анька, дура, всегда желания загадывала. Да-а... Хорошо бы жизнь заново прожить. Куда там. Ну, или чтобы хоть не болеть больше...
Пронзительный звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Кого еще черти в новогоднюю ночь по лестницам носят? На площадке было пусто. Никодимыч ругнулся и начал закрывать дверь, когда вдруг заметил жмущуюся в заплеванный угол собачонку. Ну и пакость! Какой урод ее подбросил? Занес уже негнущуюся ногу, чтобы пнуть как следует, но вдруг передумал. Видать, от водочки размяк. Неуклюже подтолкнул крысеныша заношенным тапком в сторону прихожей и захлопнул за собой дверь.
Часы, кажись, бегут сильно. В телевизоре маячили какие-то клоуны. Петр Никодимыч подцепил кончиками пальцев кусочек колбасы и кинул в сторону замершей на пороге комнаты зверюшки. Та нерешительно посмотрела на подачку и тихо заскулила. На грязный паркет потянулась блестящая ниточка слюны. Вот зараза! Нагибайся теперь, подбирай. На хрен он вообще ее пустил? Совсем спятил на старости лет. И откуда они, мрази, берутся, такие лысые и лупоглазые?
Собачонка медленно двинулась к дивану. Ее покачивало из стороны в сторону. Кривые ножки заплетались и мелко дрожали. Тьфу ты, гадость какая! Под диван полезла! Никодимыч снова выругался и потащился в ванную за шваброй. Убью сволочь!
Когда он вернулся в комнату, собака сидела возле торшера. Рядом посверкивала лужица и зеленоватая кучка отвратительной жидкой дряни. Петр Никодимыч взял швабру наизготовку, решительно шагнул вперед и, поскользнувшись на куске колбасы, со всего маху грохнулся на пол. Пес взвизгнул и бросился под диван, роняя слюну.
Придя в себя, Никодимыч увидел у самого лица обломанную наискось ручку швабры. Он хотел повернуть голову и не смог. Тела тоже не чувствовал. Пахло рвотой, застарелой пылью и еще чем-то ужасно знакомым. Кровью. Откуда-то доносилось тихое чавканье.