(Документально художественный отчёт о пребывании иностранца в России).
'Я всё время торопил жизнь, а надо было замедлять её'.
Валентин Гафт.
Бывают в нашей жизни дни, будто подаренные нам самим провидением. Обычная череда событий вдруг прерывается и начинается нечто необычное, красочное, полное удивительных приключений. Серые будни в мгновение ока куда-то исчезают, и на их место врываются яркие, праздничные, как фейерверки в ночи, незабываемые дни. Всё вокруг становится выпуклым, осязаемым, настоящим, таким, каким оно и должно быть в нашей жизни. Ещё вчера мы ничего не замечали, череда однообразных событий сменяла друг друга, не отпечатываясь в нашем сознании, а сегодня вдруг...
Ох уж это вдруг, к которому невозможно привыкнуть и к которому нельзя подготовиться... Ничего не бывает в нашей жизни вдруг. Всё в ней закономерно, всё всегда точно выверено и всё не зря. Эти необычные дни не падают к нам с неба, как капли дождя в середине мая, они тоже были нами подготовлены и нами самими заработаны. Только вот узнаём мы об этом гораздо позже, когда праздничный салют уже закончится, необыкновенные дни уступят место обыкновенным, а ворвавшееся в нашу жизнь суматошное счастье уйдёт навсегда в прошлое.
Такова жизнь (c'est la vie - сэ ля ви), как говорят французы. Но на этот раз я решил задержать моё призрачное счастье, остановить его, запечатлев на бумаге. Я хочу, чтобы потом, когда многое сотрётся в памяти, когда череда серых будней снова накроет меня с головой, и я, как сомнамбула буду переставлять свои ноги до работы и обратно, как-нибудь вечером я возьму в руки этот рассказ, переверну его страницы и вспомню, как всё это было.
Итак, начну по порядку...
День первый. Встреча.
Нынешним летом мне стукнет 56-ть, и я отправлюсь на пенсию, пусть северную, пусть досрочную, но всё равно мизерную, какая обыкновенно получается у большинства наших людей. Во Франции я никогда не был, и теперь вряд ли там побываю. Тогда зачем, спросите вы, мне французский, который я изучаю уже третий год подряд? Сам не знаю, наверное, чтобы выглядеть умнее.
Но в нашей стране трудно выглядеть умно без денег, даже если у тебя высокий лоб и голова почти вся лысая. И что теперь прикажете делать? Ездить на рыбалку в родной ? -ск и сидеть там на берегу с удочкой? Но я и этого теперь не могу себе позволить. Машину мою, Ниву-Шевроле, я отдал своим взрослым детям, тоже, признаться, не от большого ума, а ездить на рыбалку на автобусе - это уже меня не впечатляет.
Но вернусь к французскому. Его я изучаю третий год подряд, и в последнее время у меня наметился заметный прогресс. Этому немало поспособствовала моя новая молодая учительница. Честь ей и хвала. Но пожилой и не очень способный ученик, то есть я, почему-то не воспрянул от этого духом, а наоборот, начал терять веру в себя. Закончив занятия в середине лета, я ушёл на каникулы. По правде говоря, я хотел вообще завязать с учёбой и объявить об этом преподавательнице, но побоялся. К тому же молодая симпатичная учительница стала нравиться мне, и не только как преподаватель французского...
- Утро вечера мудренее, - решил я, - наступит первое сентября, тогда и определюсь, как быть дальше....
Хорошо, что я не стал спешить.
Подготавливая документы для выхода на пенсию, я краем глаза просматривал в Интернете, как там обстоят мои литературные дела. Много ли читателей у моих новых рассказов? Ведь после выхода в свет 'Ирреального Мира' ещё в бумажном варианте, а это случилось двадцать пять лет назад, я перестал обольщаться на свой счёт. Сперва я надеялся, что эта книга будет иметь хоть какой-то успех, с её помощью я сумею зацепиться за литературу и, может быть, начну зарабатывать писательским трудом. Но...но ничего этого не произошло. И не то чтобы она была плохо написана... нет, я и сейчас ей горжусь.
Эта книга была повестью о первой любви... моей любви. В неё я вложил свою душу, и в результате она получилась достоверной, почти документальной. Но кому нужна чужая душа, когда и свою прислонить не к кому. Ирреальный мир так и не стал реальным, как это часто бывает в нашей жизни. Надежд моих он не оправдал, но... но все мы люди-человеки. Надежда умирает последней, а, может, не умирает никогда, особенно, если голова твоя доверху набита мечтами и иллюзиями даже в зрелые годы.
И вот однажды сбылось. На мой новый тяжеловесный и достаточно претенциозный роман пришла рецензия. Молодая симпатичная писательница, 15-ть лет живущая во Франции, прислала свой отклик... восторженный. Я уже не ожидал услышать такого, более того, я не думал, что кто-то вообще прочитает его до конца, а она, наоборот, очень удивилась, что до неё этого не сделал никто.
Мы стали переписываться. Натали Бизанс, или по-нашему Наташа, оказалась необыкновенным человеком, 'из моих', как я величаю таких людей. За три месяца переписки мы сдружились и стали близкими людьми, не разлей вода.
Я снова обрёл веру в себя и подумывал осенью возобновить мои занятия французским языком. Знал бы я, что очень скоро он мне здорово пригодится.
В одном из своих писем Натали мне сообщила, что к нам в Россию в начале августа поедет её друг француз.
Он хочет провести в нашей стране свой отпуск.
- Не мог ли бы ты принять его у себя хоть на какое-то время? - спрашивала она.
- Наташа, я бы мог принять от тебя и приютить даже американского шпиона, - подумал я, - если бы ты только этого захотела.
Но в ответ написал коротко и просто:
- Могу!
Ирван Контен, так мы назовём француза, собрался в поездку по нашей стране уже во второй раз. Он учитель французского языка для иностранцев в вечерней школе, этакий наш Нестор Петрович из 'Большой перемены'. К тому же вот уже пятнадцать лет, как он изучает русский язык и принадлежит к той небольшой когорте иностранцев, которые до сих пор хорошо относятся к нашей стране. Первый раз он побывал в России в 2008 году. Тогда он приезжал вместе со своим сыном, семнадцатилетним длинноволосым парнем, очень похожим на Томаса Андерса из 'Модерн Токинг' тридцатилетней давности.
Из-за этой его схожести с ними чуть было не произошёл конфуз в день празднования дня ВДВ. Слава Богу, неприятное происшествие тогда закончилось благополучно и не повлияло на решение Ирвана посетить Россию ещё раз. К тому же, в той ситуации он повёл себя достаточно храбро и хладнокровно. Не знаю, рассказывал ли он об этом инциденте своим друзьям, но теперь, провожая его в аэропорту, они вообще считали его героем. Это ж надо, в такое время решиться полететь в нашу страну!!!
Наташа дала мне его электронный адрес, и я написал Ирвану письмо. Он ответил, у нас завязалась переписка. Писал я по-французски (со словарём) и очень старался. Я также попросил его корректировать мои письма и отсылать их обратно. Мне хотелось удостовериться, много ли я делаю ошибок, и на каком уровне моё знание французского языка. К моему удивлению Ирван исправлял очень немногое в моих 'мессажах', в основном хвалил меня. Правда однажды оговорился, что может переписываться со мной и по-русски, но почему-то этого своего обещания не сдержал. А мне писать по-русски (писАть и пИсать, оказалось, что француз тоже знает эту разницу) не позволила моя гордость.
Переписываемся мы с ним до сих пор, и до сих пор на его родном языке. Конечно, в этом основная заслуга не моя, а моей симпатичной преподавательницы с прекрасным именем Елена, и поэтому теперь я стараюсь учиться, как никогда...
Годовой отпуск у Ирвана состоит из шести недель и разбит на две части. Первая, равная четырём неделям, даётся ему в августе, а вторая, двухнедельная, положена зимой. Вот он и решил в этом году провести в нашей стране 24 дня из своего летнего отпуска. Решил он это ещё до знакомства со мной и начал действовать так - разослал письма по электронной почте на факультеты иностранных языков в вузы Москвы и Санкт-Петербурга с просьбой принять его в России в семьях учеников или преподавателей знающих французский язык. Написал, отправил и стал ждать ответа. Отправил он около двадцати таких писем, но ответов получил только два, которые не очень ему подошли (это он мне потом рассказывал, как оказался у меня).
Параллельно его русские друзья, осевшие в Морле, а Ирван сейчас там проживает, искали другие варианты.
Один ему показался подходящим. Его познакомили с Дарьей, молодой русской девушкой, изучавшей французский язык и проживавшей в городке Михайловка Волгоградской области. Она ответила на его письмо и прислала ему приглашение. Этот вариант его устроил. Ирван получил визу и купил билет на самолёт до Москвы. После этого он пошёл к своему русскому другу, писательнице Натали Бизанс, поделиться планами на предстоящую поездку. Вот тут на сцену выплыл и я. Наташа сказала французу, чтобы он обязательно заехал ко мне и со мной познакомился, а уже потом продолжил путь в Михайловку. Ирван сперва не хотел этого делать, упирался: мол, это не по пути, Брянск граничит с Украиной, а там война и т. д. и т. п. Но, видно Наташа что-то ему сказала такое обо мне, что он, в конце концов, согласился. А я, в свою очередь, написал ему, опять же по-французски, что встречу его в Москве и сопровожу до моего дома в Брянске.
- До нашего города от Москвы теперь рукой подать, - писал я ему, - всего-то четыре часа на электричке. Погостишь у меня недельку, а потом двинешься дальше в свою Михайловку. Мы и билеты тебе купим до неё в Брянске по Интернету. Мне нужны лишь твои данные.
Всё это я дублировал по-русски в сообщениях к Наташе. Мало ли что, мне кажется, что я французский знаю, а как оно обстоит на самом деле - это ещё вопрос...
Ко всему прочему, Наташа мне написала, что почти все современные французы трусишки и эту поездку Ирвана в Россию воспринимают, как геройский поступок. Потом в приватной беседе на моей кухне он мне признается, что средства массовой информации во Франции пишут о России не очень хорошо. А те немногие, которые себе этого не позволяют, почти никто не читает.
Поэтому, когда я его просил выслать мне данные его паспорта, чтобы купить билеты заранее, то, честно говоря, сам трусил. Я думал, решит человек, что оформлю на его паспорт кредит, а ему потом расплачивайся всю жизнь. Ведь мы русские - такие.
Но Ирван не стал ничего придумывать и выслал мне свои данные: и номер паспорта, и дату его получения, и срок окончания его действия. Сделал он это быстро и без проволочек. Когда я распечатывал наши с ним билеты из Москвы до Брянска, купленные мною по Интернету, оказалось, что нужно проставить ещё год, месяц и день рождения. Мои данные были у меня под рукой, а вот дату его рождения пришлось выдумать из головы и, конечно же, я не угадал. Что теперь делать? Ехать по неправильно оформленному билету? Возьмёт проводник и не пустит в поезд. Мистрали нам не отдали, к санкциям присоединились, а тут ещё поддельный билет...
В результате может получиться скандал. Вот будет хвалёная русская гостеприимность. Жена посоветовала мне не рисковать и испросить данные француза ещё раз. Но на это уже я не решился (тут и ежу понятно, что мне это нужно только для кредита). Поэтому я попросил Наташу, чтобы она выведала у своего французского друга нужные мне данные и прислала мне.
Короче, купил я для француза два билета, чтобы было уже наверняка.
И вот все подготовительные хлопоты остались позади, и утром шестого августа в шесть ноль-ноль я прибываю фирменным поездом 'Иван Паристый' на Киевский вокзал. Встреча наша назначена на 11-ть ноль-ноль под башней с часами у главного входа. Ждать ещё долго, и я решаю пару утренних часов прогуляться по Москве. Столица наша в это время красива как никогда. Всё свежее вокруг, умытое, только что проснувшееся. Скверы благоухают зеленью, гранитные мостовые сияют чистотой. В них отражается солнце, а открытые настежь в этот утренний час кафешки приглашают посетителей. Рабочие в униформах с смуглыми раскосыми лицами поливают асфальт. На нём и так ни соринки, но восточные ребята чётко выполняют свою работу.
Я иду по арочному мосту через Москву реку. Останавливаюсь на его середине и смотрю вниз. До воды далеко, метров пятнадцать. Хочется плюнуть сверху, как это мы всегда делаем, но я терплю. Вода у берегов уже начала зарастать кувшинками и покрываться зелёной тиной. На середине моста, в полукруглой выемке ограды, на гранитной скамье спит одинокий бомж. Ему хорошо, ведь на дворе лето...
Набродившись вдоволь по набережной, насидевшись на каменных скамьях и насмотревшись рекламных щитов, я возвращаюсь обратно на вокзал. Внутри его охранники проверяют билеты, это что-то новенькое. Но всё всерьёз, тех, у кого их не оказывается, выгоняют на улицу. Спрашивают они и у меня, я отвечаю утвердительно, но в сумку за билетом лезть не спешу. Там у меня еда, а билеты на самом дне. Охранники верят мне на слово, это приятно. Молодая девушка с фотоаппаратом, объектив которого здорово смахивает на небольшой телескоп, фотографирует облезлый потолок.
- Для ремонта? - спрашиваю я, показывая взглядом вверх.
Она утвердительно кивает. К ней тоже подходит охранник, но спрашивает не билет, а разрешение на съёмку. Девушка оказывается не из простых, и у неё всё есть: и приличного размера грудь, натянувшая кофточку, и разрешение на съёмку. У неё даже есть с собой коврик, на который она периодически укладывается, чтобы удобнее было работать. Мы перекидываемся с ней парой фраз о том, что билеты у Якунина стоят о-го-го сколько, а потолок весь облупился и скоро обвалится на головы пассажирам.
Отщёлкав пару десятков кадров, девушка куда-то исчезает, попросив меня присмотреть за её вещичками. Кажется, и ей я внушаю доверие, это тоже приятно. Оставшись в одиночестве, я подхожу к витрине киоска и начинаю его разглядывать. На верхней полке лежат бутерброды: с сыром, ветчиной, колбасой; чуть ниже пирожки: с повидлом и сгущенным молоком; на самой нижней полке бутылки с йогуртом и кефиром.
- Может быть уже пора перекусить, - думаю я, - жена мне много чего положила в сумку... Хотя нет, лучше потерпеть, - торможу я себя, - надо дождаться француза и уже с ним позавтракать. Интересно, а он будет сало? - размышляю я, - особенно то, которое без мяса?...
И вот стрелки часов приближаются к одиннадцати. До встречи остаётся двадцать минут. Как бы медленно не текло время, час икс всё равно настаёт.
- Пора, - решаю я, и направляюсь к выходу.
Уже давно я так не волновался, но волнение это приятное. Ещё мгновение, и в мою жизнь войдёт что-то новое, не изведанное доселе.
На улице тепло и шумно. Выйдя из дверей центрального входа, я останавливаюсь на гранитных ступенях под башней с часами. Инстинктивно втягиваю живот, всё же хочется выглядеть чуточку стройнее, и в это время замечаю француза. Он точно такой, как на фотке, которую прислала мне Наташа. Только теперь он без велосипеда.
... Потом, уже дома, просматривая маршруты его путешествий, я узнаю тот снимок. Он был сделан на улице Еревана....
Я подхожу к нему, мы жмём друг другу руки и обнимаемся три раза. Потом представляемся.
- Жё маппель Виктор, - говорю я. Он отвечает мне по-русски:
- Я Ирван.
- Комман сава? - спрашиваю я.
- Сава бьян, - уверенно произносит он.
После дружеских объятий всё начинает идти легко и свободно. Я чувствую в нём своего человека. Что-то, родное, русское проглядывается в этом французе. Мы сдаём его огромный рюкзак в камеру хранения, Ирван пытается заплатить, но я ему этого не позволяю.
- У себя во Франции будешь платить, - говорю я, - если пригласишь меня в гости, - а здесь я распоряжаюсь на правах хозяина.
Потом мы идём в зал ожидания, и я предлагаю немного перекусить. Француз не отказывается, это хорошо, я не люблю церемоний. Мы усаживаемся на пластиковые кресла, оставив одно свободное между нами, и я достаю из сумки провизию, которой снабдила меня жена.
Вытаскиваю сало двух сортов, одно с прослойкой в виде бекона, и другое белое, украинское, то, к которому я привык с детства. Для нас, русских, оно вкуснее, чем с мясом. Колбаса тоже двух сортов - 'Краковская' и 'Домашняя', чёрный хлеб, полбатона белого, свойские помидоры, малосольные огурчики и две бутылки кефира жирностью 3,2. Кефир этот я купил здесь же на вокзале в продуктовом киоске, витрину которого недавно разглядывал.
Потом я расстилаю на кресле между нами салфетки, достаю складной рыбацкий нож (который потом подарю Ирвану в день его отъезда), стелю поверх салфеток кухонное полотенце и кладу на него разделочную доску. Потом вываливаю из сумки продукты, придержав их рукой, чтобы они не посыпались на пол, и трапеза начинается.
Мой французский друг ест с удовольствием, тоже не церемонясь. Мне это нравится, потому что я сам ем точно также, только гораздо быстрее. (Это подметил ещё Сафронов, когда мы вместе работали на Севере).
Снедь с разделочной доски исчезает мгновенно. Видать, француза не очень-то кормили в Москве. Взмахивая рыбацким ножом, будто фокусник волшебной палочкой, я нарезаю новые порции. При этом я что-то говорю по-французски. Ирван, с набитым колбасой ртом (а Наташа мне писала, что он предпочитает овощи) меня поправляет. Но вот наша обильная трапеза заканчивается, и в конце её я ещё выпиваю бутылку кефира. Для меня кефир за еду не считается, с детства в моём родном городке это называлось 'запить'. Француз 'запить' уже не может, он и встаёт-то с трудом, но я и не настаиваю, как не стал ему предлагать белого сала без прослойки. Он к нему даже не притронулся. Потом, уже дома, я заставлю его съесть пару кусочков.
- Как же тебе это удалось? - спросит меня потом жена.
- А ты что, не видела, - отвечу я вопросом на вопрос, - как сытый Пиня (это наш пятнадцатилетний кот) ест из моих рук хлебные шарики? То-то и оно, а тут такая вкуснятина - настоящее украинское сало. Даже при наших теперешних отношениях с Украиной, не съесть его, большой грех.
Закончив с едой, мы выходим на улицу. После обильной трапезы неплохо бы прошвырнуться.
- В какую сторону пойдём? - спрашиваю я.
- По этому мосту я вчера ходил, - говорит француз, показывая на арочный мост на Кутузовском проспекте, по которому я сам недавно прогуливался и с которого мне так хотелось плюнуть в воду, - на нём я несколько фоток сделал, - прибавляет он.
- Пойдём тогда в другую сторону, - говорю я, - к деловому центру.
Француз кивает головой, и мы направляемся к сияющим зелёными стёклами высоткам Москва-Сити.
- Я вчера долго тут бродил, - говорит Ирван, - до самого вечера. Машин в Москве дорогих много, и люди одеты так, будто собрались гулять по подиуму, а не по вечерним улицам.
- Москва красивый город, - говорю я, - но Москва, это ещё не вся Россия. Скоро ты убедишься, в провинции люди живут совсем по-другому...
Уже потом, сидя как-то у меня на кухне и беседуя по душам, Ирван покажет мне фотографии, сделанные им в Москве. На них я увижу не только Красную Площадь и мост на Кутузовском, я увижу и другой мост - с живыми цветами и портретами Бориса Немцова в траурных рамках.
Француз поинтересуется, знаю ли я этого политика, и как я думаю, был ли у него шанс добиться чего-то в нашей стране. Я отвечу, что Бориса Немцова знаю, но не лично, а шансов у него чего-либо добиться не было никаких. В доказательство, что это не пустые слова, я выну из серванта книгу Бориса Немцова 'Исповедь бунтаря' и брошюру 'Триста шагов к свободе' и дам их Ирвану почитать.
- Это ничего, - спросит он, - что ты держишь у себя такие книги?
- Ничего, - отвечу я, - мне это можно, а вот тебе я бы не советовал брать их с собой, путешествуя по России. Если хочешь, почитай лучше их у меня...
До небоскрёбов мы так и не доходим, французу захотелось кофе. Я к этому напитку равнодушен. Для меня чай, кофе, молоко, кефир - напитки одного порядка, из разряда - 'запить'. Ну, может быть, иногда я отдаю предпочтение молоку, коего в детстве с батоном за 22 копейки попил немало. При случае, я и сейчас его могу выпить достаточное количество. Могу за один присест одолеть двухлитровую банку, поэтому пример Золотухина из 'Хозяина тайги' с его полным кувшином меня никогда не впечатлял...
Но, молоко молоком, а кофе - это совсем другое. Короче, говоря русскими словами, я не кофеман. А вот мой французский друг оказался слабоват на счёт этого напитка.
- Ты что, подсел на кофе? - спрошу я его.
Ему понравится это выражение, 'подсесть на кофе', и он запишет его в свой талмуд. Потом выяснится, что он подсел ещё на сахар, на моей бабушки-мамы варенье, на блины (du crepes - дю крэп), которые по утрам будет печь моя жена, на домашние котлетки, хорошую колбаску и прочее, прочее. Вот только овощей он будет есть совсем мало. А мне Наташа писала, будто и жена его вегетарианка, и сам француз почти не ест скоромного...
Окажется, что ест, и не так уж мало, почти как я. Хорошо, жена моя не купится на мои россказни о его вегетарианстве и будет кормить его, как на убой, по всем правилам русского гостеприимства...
И вот мы у дверей московской шоколадницы. Внутри чисто и уютно. Кондиционер работает бесшумно, и ветра от него почти нет. Несколько застывших в полусонных позах посетителей примостились за столиками. Они скорее отдыхают, чем насыщают свои желудки. Ирван заказывает двойной 'американо'. Через минуту официант приносит увесистую чашку, над которой струится нагретый парок. Запах свежесваренного кофе ударяет мне в нос. Француз обхватывает чашку обеими руками и делает первый глоток. Блаженная улыбка расплывается на его лице.
- Вкусно? - спрашиваю я.
- Очень, - отвечает повеселевший Ирван, - предыдущую ночь я почти не спал. В хостеле, где я поселился, были только двухэтажные кровати, и спали на них одни русские. Они храпели так, что выспаться не было никакой возможности. Поэтому сейчас мне необходимо немного взбодриться.
Но вот кофе выпит, и француз отправляется за стойку расплачиваться. Я следую за ним. Краем глаза поглядываю на оставленные вещи.
- Сколько с меня? - спрашивает Ирван почти без акцента.
- У вас есть наша бонусная карта? - интересуется бармен. Француз вопросительно смотрит на меня.
- Есть, - отвечаю я за него, - только он её в Париже забыл. В следующий раз обязательно возьмёт. Если снова забудет, то я ему напомню.
- Что он у меня спрашивал? - интересуется Ирван, когда мы выходим на улицу.
- Ничего, - отвечаю я, - просто он принял тебя за русского, да ещё, по всей видимости, за москвича. Только у них всегда с собой всякие карты с дисконтами и бонусами. Я это по своему зятю знаю.
- Это хороший знак, - радуется француз, - и он уже второй. Первый был вчера, когда прохожий спросил у меня, как ему куда-то пройти. И знаешь, - Ирван улыбается, - я смог ему правильно объяснить...и сделал это по-русски. И он понял меня, - заканчивает он, почти сияя от радости.
В электричке сначала было жарко и очень душно. Рубашка моя прилипла к телу. Пассажиры открыли все окна, но это не помогло. На улице было минимум плюс тридцать по Цельсию. Через час появился проводник, тот самый, который перед посадкой в вагон долго изучал наши билеты и документы. Нет, всё же не зря я купил Ирвану второй билет. Теперь у нас было на двоих три кресла, одно из которых было свободным.
После того, как мы тронулись, проводник тут же врубил кондиционер на полную мощность. Холодный ветер засвистел между сидениями. Приснувший было француз, очнулся и полез в рюкзак за тёплыми вещами. Он что-то сказал мне хриплым голосом, но я его не понял. К тому же, он зашмыгал носом. Жара снаружи и кондиционер внутри - что может быть хуже для здоровья?
Вечером Ирван начнёт кашлять. Моя мать из-за этого переполошится не на шутку. Перед сном она приготовит для француза отвар из дубовой коры, предварительно настояв его в течение часа. Потом заставит выпить этот отвар на ночь. Я тоже приму участие в лечении гостя. Нагрею на плите молоко, достану мёд, сам буду его пить для профилактики и Ирвана угощать. Ни и, конечно, мне тоже придётся похлебать на ночь бабушкиного зелья, без этого она и меня не отпустит спать.
- Молочко белорусское, - буду объяснять я Ирвану, - от 'батьки', так мы величаем президента Лукашенко, а душистый медок из Кемера. Я приобрёл его в магазине 'Карфур', французском, как ты понимаешь. И расположен он был рядом с мечетью.
На следующий день, чтобы окончательно вылечить гостя, мы пойдём с ним в аптеку за лекарствами от простуды.
- Аллёон зи а апотек, - скажу я, желая блеснуть познаниями во французском языке.
- Не апотек, а фармаси, - поправит он меня.
- Вот тебе и знания, - самокритично подумаю я...
И потом вспомню, что 'Апотек' - это никак не по-французски, а скорее по-турецки. Это слово было написано на вывеске в фильме 'Бриллиантовая рука', которая якобы находилась в Стамбуле, а на самом деле висела на одной из улочек Ичери-шехера в Баку. Там в основном и снимался этот замечательный фильм. Я рассмеюсь от этих воспоминаний, но говорить французу ничего не стану...
Но вот и мой Брянск родимый на подходе. Остаётся до него каких-нибудь полчаса пути. За окном мелькают деревья. Мы проезжаем знаменитые брянские леса. Где-то в их глубине всё ещё водится воспетый Высоцким 'серый брянский волк'. Тут даже сотовый телефон не ловит, хотя до города не больше двадцати километров.
Ирван интересуется, не знаю ли я, что за деревья растут за окном. Что я могу ответить, если мои познания в местной флоре и фауне не слишком отличаются от моих познаний во французском языке. Однако, руками, мимикой и жестами я объясняю ему, что это за деревья. Ирван, как ни странно, почти всё понимает.
- Блянш, - говорю я, что значит 'белая'.
- Берёза, - говорит он и прибавляет, - 'булён' по-французски.
- А-а-а, - вспоминаю я, - Булонский лес.
- Эриссон (ёжики), колкие деревья такие, - продолжаю я свои объяснения.
- Сосна и ель - подхватывает он, - по-французски это звучит просто: 'пан' - сосна, а 'сапан' - ель.
- Осина, - говорю я, - это под которой подосиновики, грибы с красной шляпкой. Шяпо руж.
- Понятно, - отвечает он, - осина по-нашему 'трамбль'.
- Трёмблян, дрожащий, - снова припоминаю я, - у нас есть поговорка такая, 'дрожит как осиновый лист'.
Значит много у нас общего с французами и не только в языках.
- Лё шэн - дуб, - прибавляю я, вспоминая, что у меня в доме пол из лёшенового паркета...
К концу моих объяснений, француз уже почти теряет голос. Он совершенно охрип. Работающий на полную мощность кондиционер довершает своё пагубное дело. А я ничего, даже песню напеваю - 'Шумел сурово брянский лес'. Потом окажется, что Ирван двадцать лет поёт в хоре, а потому и в музыке, и в верно взятых нотах он отлично разбирается. Ну а я, по глупости, ну и, конечно, из хвастовства, на рыбалке буду петь ему песню 'Я умею мечтать' Юрия Лозы.
День первый. Продолжение.
Знакомство с городом.
Наконец, за окном показываются пригороды Брянска. Через десять минут поезд останавливается. На вокзале нас встречает Павел, мой компаньон по работе.
- Это Поль, - говорю я, представляя его французу, - а это Ирван.
Француз и русский секунду вопросительно смотрят друг на друга, а потом крепко пожимают руки. После этого мы укладываем наши вещи в багажник и садимся в машину. Форд Фокус уверенно везёт нас по улицам города.
Дома нас уже ждут жена и мать. Весёлые с рюкзаками и сумками мы вваливаемся в прихожую. Ирван сразу замечает на стене около боксёрской груши медали и ордена. Они висят на самом видном месте на вышитом моей женой коврике.
- Это моя жена сделала, - говорю я, - она у меня рукодельница. Видишь, как красиво она и коврик вышила, и медали к нему прикрепила. Награды эти моего тестя, участника Великой Отечественной войны.
Француз достаёт фотоаппарат и пару раз щёлкает. В объектив попадает также мой сэнсэй, запечатлённый на фотографии, которая висит на стене чуть выше. Он на ней делает ката на берегу Чёрного моря в спортивном лагере в Абхазии. Потом мы плавно перемещаемся на кухню.
Стол там давно накрыт и ждёт нас. Чего только на нём нет: холодный красный борщ, горячие котлеты, которые жена только-только сняла со сковородки, она их у меня потрясающе готовит, научилась ещё на Севере; толчёная картошка, малосольные огурчики, помидорчики, всевозможная зелень. Тут и петрушка со шпинатом, и кинза с укропом, зелёный лучок, сельдерей и прочее. Еды столько, словно мы собрались отпраздновать свадьбу, а не принять единственного гостя, да ещё такого поджарого.
Хотя нет. На столе отсутствует сливочное масло. Жена его не поставила. Может, забыла, а может, подумала, что это вредный продукт для европейцев. Как потом окажется - зря она так подумала.
Ирван фотографирует стол. Всё на нём сервировано очень красиво и смотрится аппетитно. Но есть ещё одна необычность в сервировке - это полное отсутствие на нём спиртного. Про него мы тоже забываем, сами-то мы давно не пьём, поэтому я даже не спрашиваю у Ирвана, хочет ли он с дороги выпить стаканчик вина...
Мама моя, конечно, помнит о таких вещах, она пятьдесят лет прожила с пьющим человеком, моим отцом, но подсказывать нам в этом деле она не спешит.
После ужина я предлагаю Ирвану прогуляться по вечернему Брянску. Бабушка опять против:
- Дай человеку с дороги отдохнуть, - говорит она, - нагуляетесь ещё.
Но француз спортивный парень. Ему 53, на три года меньше чем мне, а он до сих пор бегает марафон. Поэтому он не хочет показать мне свою слабину и сразу после ужина рвётся в бой. У себя в Морле он и своих учеников приучает к спорту. Они у него в основном выходцы с Ближнего Востока, Северной Африки и Юго-Восточной Азии. Потом он мне покажет их фотографии, сделанные где-то на пикнике. Сплошь одни смуглые и раскосые лица: тайцы, вьетнамцы, пакистанцы, алжирцы, марокканцы и прочее.
- У тебя тут одни нерусские, - скажу я.
Но Ирван не поймёт моей шутки.
- Да, - скажет он, - русских у меня только двое учеников.
И потом расскажет, что работает он учителем уже давно, что
отпуск у него шесть недель, четыре из которых он путешествует по миру, иногда на велосипеде, но чаще на своих двоих. Часто ночует, где придётся. Бывает, приютят незнакомые люди, а бывает, приходится ночевать в палатке под открытым небом. Но это даже романтичнее. Он очень спортивный мужик и очень целеустремлённый.
Поэтому маму мою он слушать не стал. Для крепкого мужика это было бы неловко, тем более передо мной - русским. Я ведь потом ему тоже разные свои фортели каратистские показывал. Хотя нашу поговорку, 'То, что русскому хорошо, то иностранному человеку не очень'... и даже, как бы крепко он ни выглядел, ещё никто не отменял, Но мы вернёмся к ней в дальнейшем моём повествовании...
На улице было тихо и тепло. Фонтаны поднимали к небу разноцветные струи и, падая, рассыпались на тысячи брызг. Вечером они у нас ярко подсвечены и потому выглядят очень красиво. Я живу в центре города, на площади Партизан. Город наш единственный в своём роде, он имеет статус города Партизанской Славы. Городов-Героев много, а наш такой один.
Лет пять назад на центральной площади провели реконструкцию. Подлатали памятник, почистили его, заново покрасили, вечный огонь сделали побольше и поярче, благоустроили прилегающую территорию. Замостили всё плиткой, поставили на площади скамейки, на которых теперь сидят пенсионеры и кормят голубей, сделали цветочные клумбы и посадили берёзки. Их сажали ещё депутаты трёх граничащих между собой областей: Брянской, Черниговской и Гомельской. Тогда мы ещё все дружили: русские, украинцы, белорусы...
Как-то потом, я угощу Ирвана конфетами, карамелью, вкусными и не очень дорогими, и спрошу его:
- Знаешь, чьи они? - и сам же за него отвечу, - порошенковские. Их наша Липецкая фабрика выпускает...
- И ты можешь их есть? - удивится он.
- Не только могу, но и тебя угощаю, ведь их делают не 'порошенки', а наш рабочий люд.
Мы оба невесело посмеёмся.
- У нас о таких вещах не пишут, - признается он.
- А ты им там расскажи у себя, особенно своим ученикам, как тут на самом деле дела обстоят...и не стесняйся, - попрошу я его.
Француз утвердительно кивнёт головой, а я подумаю:
'Посмотрим'.
И вот мы выходим с ним из ворот нашего дома и сразу встречаемся лицом к лицу с волком. Не с настоящим, конечно, брянским серым хищником, а с его собратом из мультика 'Жил-был пёс'. Какие-то умельцы сварганили его из арматуры, сварили стыки, покрасили серой краской и поставили в сквере рядом с моим домом. Мне он виден из окна. Получилось настоящее произведение искусства. Памятник очень похож на оригинал из мультика, так что, кажется, тронь за его сытое пузо, и он скажет голосом Джигарханяна:
- Щ-щ-ас спою...
Горожанам приглянулся этот железный монумент, и возле него теперь всегда толпа. Фотографируются целыми семьями. Особенно он полюбился детишкам, их от серого волка за уши не оторвать.
- Наш лё лу (волк), - говорю я Ирвану и предлагаю ему сфотографироваться рядом с достопримечательностью.
Француз подходит к железному зверю, а я щёлкаю фотоаппаратом.
Только вывеска над волком почему-то не попадает в кадр, а она очень красноречива:
- Я люблю Брянск.
И вместо слова люблю нарисовано красное сердечко... Пора мне уже мои плюсовые очки брать с собой.
Отщелкав положенные кадры, мы отправляемся в парк. Он у нас имени Толстого. Писателей Толстых на Руси трое. Один, основной и всемирно известный - Лев Николаевич, и два вспомогательных: Алексей Николаевич и Алексей Константинович. Последний - наш земляк. Он первый по старшинству, потому что родился раньше других Толстых. В середине девятнадцатого века он был известным писателем и поэтом, к тому же, моим земляком.
'Средь шумного бала, случайно...', или
'Колокольчики мои, цветики степные...', - это всё его чудесные стихи, все мы помним их со школьной скамьи. Ещё мне нравится его стих 'История государства Российского':
'...Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко
Мы лучше умолчим...' -
Умолчать и тогда и теперь - это милое дело на Руси. Но теперь этим грешим не только мы, наши западные друзья партнёры делают это почище нас.
Третий, самый молодой Толстой, Алексей Николаевич, будущий красный граф, в своё время обласканный Сталиным, написал 'Петра Первого' и 'Аэлиту', а также выстругал из итальянского Пиноккио нашего русского Буратино.
Парк Толстого тоже недавно реконструировали. Нам он известен, как парк деревянных скульптур. При реконструкции некоторые его скульптуры, стоявшие со времён оных, убрали, и на их место поставили новые. Года три назад на мельничное колесо в фонтане лили воду чёртики, теперь это делают пузатенького вида мужички. Объяснили это так, что, мол, необходимо бороться с нечистью... Ладно, будем надеяться, что её мы теперь в нашем крае больше не увидим.
Проходя мимо скульптур, я думаю, что француз бросится их сразу фотографировать, но он не проявляет к народному творчеству никакого интереса. Он даже не смотрит на них. Потом он и на экспозицию репродукций картин Марка Шагала не соизволит пойти.
- А зачем они мне? - скажет он, - вот если дождь пойдёт или холодно станет, тогда я с превеликим удовольствием, а в такую погоду это делать грех.
У фонтана с мужичками, льющими воду на бывшую чёртову мельницу, он всё же останавливается. Дело в том, что от прежней экспозиции всё же кое-что осталось. Например, деревянная мышь, сидящая на столбе. Отдыхающие бросают к её ногам монетки. Если денежка не срывается вниз и остаётся возле мышки, значит быть тебе богатым. На дне фонтана монет всяческого достоинства валяется предостаточно. О чём это говорит? Лишь о том, что цыгане в отреставрированный парк вот уже два года как не ходят, их туда не пускают. Я слышал, что договорённость такая есть с местным цыганским бароном. Думаю, что и по поводу нашего автовокзала она тоже имеется, там цыган тоже давно не видно.
Я показываю Ирвану на пять или шесть монеток, застрявших в руках мыши. Как таковое возможно, представить я не могу. Видать, и в Брянске есть очень богатые люди, хотя их и не так много...
Бросаем и мы несколько монеток к ногам мыши, две из которых застревают. Это хороший знак.
После этого мы продолжаем путь к аттракционам. Их уже Ирван разглядывает с неподдельным интересом. Пока он это делает, к нам подходит местный сторож Витька. Витьке уже 58-мь, и он мой хороший друг. Выглядит он так, будто это он директор парка, а никак не местный сторож. Одевается он всегда по моде, много читает, в своё время одолел мой 'Ирреальный Мир'. Местные девчонки к нему неравнодушны и не прочь иногда продежурить с ним до утра.
Я знакомлю его с французом, и он сходу предлагает нам прокатиться на карусели.
- Бесплатно, - говорит он.
Ирван с сомнением смотрит на ржавые цепи, к которым прикреплены кабинки.
- У нас бы за такой аттракцион хозяина арестовали, - говорит он, - а сам аттракцион тут же закрыли. Взгляни, - обращается он мне, - видишь ты тут хотя бы намёк на безопасность, а на каруселях полно детей.
Витька не слушает его и продолжает нас уговаривать, упирая на то, что 'ведь бесплатно'.
- В следующий раз, - говорит француз, - когда опять приеду, тогда и покатаюсь... вот вместе с ним, - кивает он на меня.
Потом Витька, а вернее, Виктор Иванович, жмёт нам руки, и мы с ним прощаемся. Вдогонку он нам ещё что-то кричит про рыбалку.
Выйдя из парка, мы оказываемся на бульваре Гагарина. Он тоже был недавно реконструирован, вернее, отстроен заново. В прошлом году здесь был установлен памятник первому космонавту планеты. Молодой и красивый Юрий вышагивает в своей длинной шинели по нашей улице. Когда-то он шагал по ней на самом деле. Это было в далёком 1966-м году, когда он был в нашем городе с визитом.
Автор скульптуры Равиль Юсупов изобразил Гагарина в высшей степени достоверно: и знаменитая улыбка сияет на его лице, и развязанный шнурок красуется на своём месте.
Но шнурок на правом ботинке развязался у Гагарина не здесь, не в нашем городе, а в аэропорту 'Внуково', когда он шёл по красной ковровой дорожке с докладом к Хрущёву. Краем глаза Юрий видел развязанный шнурок и очень боялся на него наступить.
'Вот сейчас споткнусь, - думал он, - и растянусь на виду у всего человечества'.
Слава Богу, этого не случилось.
За год и ботинок, и шнурок жители нашего города отполировали до зеркального блеска. Каждому обязательно нужно их потрогать.
Трогаем и мы. Затем я фотографирую Ирвана рядом с первым космонавтом планеты, а он фотографирует меня.
- Знаешь, кто это такой? - спрашиваю я.
- Конечно, - утвердительно кивает француз, - Юрий Гагарин, первый космонавт.
- А на кого он похож, знаешь? - продолжаю я допрос.
Ирван жмёт плечами.
- На моего брата, - говорю я, - мой брат в своё время тоже был военным лётчиком, и лет двадцать назад выглядел точно так же, как молодой Юрий...
Мы трогаем развязанный шнурок ещё раз, при этом я на всякий случай загадываю желание, мало ли - вдруг исполнится, и смотрим на заходящее солнце. Оно уже почти скрылось за трибунами футбольного стадиона.
Над нашими головами зажигаются фиолетовые огоньки.
Их тысячи. Они развешены на растяжках над всем бульваром, от входа в парк и до площади Ленина.
- Красиво у вас, - говорит восхищённо Ирван.
- А ты не хотел ехать в Брянск, - качаю я головой.
В конце бульвара мы подходим к стене пятиэтажки, на которой прикреплён стенд с военачальниками, героями Великой Отечественной войны. Стенд соорудили недавно, за пару дней до 9-го Мая, до юбилей Великой Победы. Моей маме в этот день исполнилось уже 85-ть. Мы останавливаемся у стенда. Первый слева на нём маршал Жуков, четырежды герой. Его портрет знают во всём мире, Ирван тоже знает великого полководца в лицо. Затем следуют маршалы: Рокоссовский, Конев, Василевский и далее по порядку, как мы привыкли видеть в школьных учебниках.
Я останавливаюсь перед портретом Чуйкова. Это под его командованием 62-я Армия защищала Сталинград.
- Бабушка моей жены, баба Дора, - говорю я Ирвану, - служила в молодости у этого маршала главным поваром и тоже была в Сталинграде...
Не знаю, вспомнит он потом об этом, когда будет посещать в Волгограде Мамаев Курган.
Дальше мы идём через площадь Ленина, и я показываю Ирвану одноимённый памятник. Недалеко от него недавно установили другой - сове, или филину. Я не различаю этих пернатых созданий, думаю, что это вообще одна и та же птица.
Трёхметровый монумент, в отличие от волка, сделан из берёзовых прутьев. Возле совы тоже теперь всегда толпа зевак. Потом мы идём дальше, к драмтеатру. Напротив здания драмтеатра памятник Тютчеву. Ирван показывает на него рукой и говорит:
- Фёдор Тютчев.
- Наш земляк, - уточняю я, - и Фёдор пишется через 'фиту', старинную русскую букву. Я тебе потом днём покажу, когда светло будет.
Миновав драмтеатр, мы оказываемся у ЦУМа, центрального универмага. Напротив него высится здание областного УВД, красивое и подсвеченное не хуже Кремля.
- Здесь наша полиция ютится, - говорю я Ирвану, - вернее, её руководство.
Француз удивлённо смотрит на меня.
- Они тут не хило устроились, - подтверждаю я его удивлённый взгляд.
- Теперь и я могу так говорить: 'не хило'? - смеётся француз.
- Можешь, только не у меня дома...
А до него остаётся уже рукой подать, осталось пересечь дамбу через Нижний Судок, подняться наверх, и вот он мой дом. Местные жители дали ему прозвище 'Дом с часами', и под этим именем его знают все в городе...
Через овраг мы переходим по дамбе, сплошь заросшей деревьями и высокой травой. Из его глубины веет прохладой. Ирван останавливается на смотровой площадке.
- Эту дамбу, - говорю я, - насыпали 50-т лет назад. Раньше тут был деревянный мост.
- Что есть дамба? - интересуется француз.
- Понт (мост), - отвечаю я, стараясь выражаться по-французски, - ну не совсем 'понт', он из песка, 'лё саблё', - уточняю я, вспомнив, как будет по-французски песок, - люи аппортэ дё ля ривьер Десна (его принесли из реки Десны), но не в карманах, конечно, а намыли, - это я уже заканчиваю по-русски.
Ирван таращит на меня глаза, но как ни странно, всё понимает. Наверное, мой французский вперемешку с русским не так уж плох.
- Иси рэспирасьон бьян (здесь дышать хорошо), - заканчиваю я свои мудрёные объяснения.
Дальше мы идём молча.
Но вот, наконец, и мой дом. Часы на его башне показывают десять часов. В начале августа в это время уже темно, да и самоё время в прошлом году сдвинули на час ближе к ночи. Говорят, что сделали это в последний раз. Посмотрим.
Дома нас уже заждались, спать никто не ложился. Моя мама опять волнуется.
- Заморишь ты нашего француза, - говорит она, - дай человеку отдохнуть с дороги. Я там вам настой сделала из дубовой коры, напои его обязательно на ночь. Кашлять не будет. И ещё медку подлей в чай...
Я выполняю все её распоряжения, ведь я по-прежнему для неё маленький неразумный сынок. С сегодняшнего дня она так будет величать и француза.
Но, наконец, все распоряжения получены, и мать желает нам спокойной ночи.
Мы остаёмся с Ирваном одни, мы пьём горячий ароматный чай и молчим. Слов на сегодня достаточно. Усталость бродит по нашим телам, но эта усталость приятная. Длинный-длинный день, наконец, закончился.
Жена стелет французу постель в зале на раскладном диване, я провожаю его до места. На пододеяльнике и на наволочках чёрно-рыжими нитями вышиты два тигра. Это бельё я купил в турецком Авсалларе, и мы им ещё не пользовались ни разу.
За окном в сквере всё ещё горят фонари. Их отключат только в половине второго. Свет от них отражается в моих окнах и потом, проходя через папоротники в высоких кадках, которыми моя жена
уставила всю комнату, она любит всяческую заморскую зелень, свет этот ложится на потолок, разрисовывая его сказочными узорами. В такой комнате приятно будет жить французу.
Мы желаем друг другу 'бон нюи' и идём спать. На душе у меня благодать, полнейшее чувство выполненного долга.
День второй. Знакомство продолжается.
Регистрация в ОВИРе и проч.
На следующий день нелёгкая поднимает меня в несусветную рань. Только-только солнышко в окошко заглянуло, а я уже протираю глаза. Смотрю, жены рядом нет, прислушиваюсь, с кухни доносится стук посуды.
Ага, это она уже готовит для француза блины (дю крэп).
Я быстренько вскакиваю, бегу на кухню и начинаю ходить возле плиты, потягивая носом.
- Сядь, - говорит жена, - не мельтеши перед глазами.
Но на одном месте усидеть я не могу, меня колбасит. Надо же, живой француз поселился у меня и будет жить целую неделю.
Я иду в прихожую, подхожу к проёму в зал, дверей у меня между ними нет, лишь только межкомнатная занавеска, и пытаюсь через неё разглядеть безмятежно спящего гостя.
- Что-то он подарков нам вчера не вручил, - говорю я жене, возвращаясь обратно на кухню, - забыл, наверное. Может стукнуть чем-нибудь посильнее, чтобы он проснулся. А потом, если что, свалим на соседей?
- По голове лучше себе стукни, - отвечает жена, переворачивая на сковородке очередной шкворчащий блин, - зачем ты его таскал вчера, на ночь глядя? Теперь вот он выспаться не может. Садись и жди, не трогай его.
Потом Ирван расскажет ей, то есть моей жене, а не мне, что уснул он поздно, что за окном допоздна гоняли мотоциклисты, что по природе своей он 'сова', а не 'жаворонок', и скажет ей спасибо за то, что она не дала мне его разбудить.
- Я у вас как король жил, - скажет он нам потом в день своего отъезда...но это будет потом, а пока я продолжаю терпеливо ждать пробуждения званного гостя.
И вот уже и блины начали остывать, а француз всё никак не просыпается. Тут уже начинает волноваться жена.
- Сделаю пока ещё одну стопку блинов, - разговаривает она сама с собой, - ты тогда будешь есть у меня холодные, а он горячие.
- Большое спасибо, гран мерси, - говорю я, но слова эти звучат из моих уст не как благодарность.
Но как бы там ни было, через час мы все за столом. Перед нами две горки пышных ароматных блинов и полтазика лукашенковской густой сметаны.
- Мне нужен один кофе, - просит француз, - без него я не могу проснуться'.
А я могу, и в отличие от него, давно проснулся, поэтому завариваю себе чай из женьшеня, привезенный мною из Таиланда. Я так им хотел угостить француза, а он...
Что ж, пусть тогда пьёт свой кофе, точнее, наш, а ещё точнее - бразильский.
Я верчу перед его носом упаковкой из-под женьшеневого чая и показываю на ней надпись 'маде ин Таиланд'. Но, оказывается, француза этим не удивишь. Он хорошо знаком с этой далёкой экзотической страной. Ирвану, как и мне - Таиланд, почти дом родной. Лет тридцать назад, после пережитой им любовной драмы, пробыл он в ней больше года. Он собирался провести там свой медовый месяц, любимая девушка обещала к нему прилететь из Франции...но не прилетела. Она вышла замуж за другого. К разбитому корыту Ирван возвращаться не стал, уволился по телеграмме с работы и остался жить в Таиланде. Было ему на ту пору неполных двадцать пять. От отчаяния он решил даже остаться в этой стране навсегда и начал даже изучать тайский язык, но время лечит любые раны, и любовные в том числе. Они, порой, лечатся даже быстрее остальных, особенно, если лечащий врач вам попадётся достойный - в виде душевной миловидной девушки.
Поэтому Ирван за год вылечился полностью, и теперь у него от той поры остались лишь приятные воспоминания. Тёплое море, жаркое солнце и приветливые люди. Он даже помнит несколько фраз на тайском языке.
- Кхоп кхун кап (спасибо), - говорит он мне.
- Самрап мыи нии (за ваше угощение), - прибавляю я.
Когда-то в юности я тоже пережил любовную драму, а потому знаю, что это такое. Я чувствую в нём собрата по несчастью, поэтому дарю ему свой 'Ирреальный Мир'. Француз с благодарностью смотрит на меня и принимает подарок. Вот мы и побратались...
Поев блинов и выпив 'свой наш бразильский' кофе, Ирван просыпается окончательно и вспоминает про свои подарки.
Я жду от Наташи чего-то необыкновенного. В одном из писем она мне сообщала, что держала 'это' в руках, и я теперь должен догадаться, что 'это'.
Ирван достаёт из своего бездонного рюкзака сначала книги, потом диски с песнями на французском языке, потом диски фильмов, тоже французских, и, наконец, опять книги и вручает всё это мне.
- Елене я куплю подарок потом, - говорит он, - я не забыл про него, просто из твоих сообщений я всё немножко неправильно понял. Я думал, что она до сих пор в Москве, сидит с внучкой, а она уже давно в Брянске. Но, я думаю, мы ей и здесь что-нибудь купим.
- Без проблем, - отвечаю я.
Но вот все подарки розданы, и Ирван вопросительно смотрит на меня.
- Можно идти гулять? - спрашивает он.
- Пошли, - отвечаю я.
'Интересно, какие из этих книжек держала в своих руках Натали'? - думаю я, выходя из дома...
Спрашивать француза о том, что, может быть, он забыл ещё про какие-нибудь подарки, я не решаюсь.
На улице, 'дэор' (снаружи), как говорят французы, я начинаю обдумывать, с чего начать сегодняшний день.
План у меня такой: сначала меняем деньги в банке, это я советовал сделать Ирвану ещё в Москве, и ни в коем случае не менять их на вокзале в обменнике, потом регистрируем его в местном ОВИРе (а вот этого я не знал, оказывается для иностранцев это обязательная процедура), и потом мой друг Боря будет возить нас по Брянску. Начнём с посещения кургана Бессмертия и парка Соловьи и закончим Свенским монастырём. На сегодня, я думаю, этого будет достаточно.
В банковском обменнике нам подсказывают, что регистрацию можно сделать не только в ОВИРе, но и в любом отделении Почты России.
'Слава Богу, - думаю я, - потому что в ОВИРе сейчас будет народу - не протолкнуться. В последнее время наших родных иностранцев с Закавказья и из Средней Азии понаехало столько, что регистрация может затянуться на весь день (рассуждаю прямо, как коренной москвич)'.
В банке очереди нет, и деньги Ирвану меняют быстро. Спрятав в карман вместо каких-то там шестидесяти евро, четыре с половиной тысячи наших полновесных рублей, он выходит из кабинки довольный.
- Куда дальше? - спрашивает он.
- В близлежащее отделение почты, - отвечаю, - оно тут рядом, за углом.
На почте очереди тоже нет, но и некому регистрировать иностранца. Девушки, которой поручена эта обязанность, на месте мы не обнаруживаем, и она, как нам сказали, будет только после обеда.
- Не хило, - восклицает француз, - теперь я могу так выражаться? - он вопросительно смотрит на меня.
- Можешь, - киваю я, - и будешь это делать ещё не один раз. В других местах тебе тоже, по всей видимости, придётся регистрироваться. Ты ведь будешь жить ещё в Михайловке, а потом в Москве?
- Да, и там мне придётся регистрироваться, - подтверждает мои опасения Ирван, - если я буду оставаться на каждом месте дольше недели. Такой ерунды нет нигде, не только в Европе, но даже в бедной Армении, где я провёл прошлогодний отпуск.
'А мы ещё хотим привлекать побольше туристов в нашу страну', - думаю я.
В это время в моём кармане звонит телефон. Это Борис.
- Давай к нам, - говорю я ему, - надо ехать на Главпочтамт француза регистрировать.
Мы выходим из здания почты на улицу. Снаружи жарко, хотя утро ещё не закончилось, только начало одиннадцатого. Температура подбирается к тридцати. Август обещает быть жарким.
Борис на своём Шевроле Круз подруливает к нам через десять минут. Я представляю его французу. Чем-то они похожи: мой друг с сорокалетним стажем, прадед которого был русским дворянином, и мой новый друг, бретонец Ирван. И не только внешне. Оба высокие, худощавые, оба симпатичные (мне на счёт француза это сказала моя тётка, случайно нам встретившаяся на улице, которая сама ещё молода и красива), и оба до сих пор бегают марафон. Но главное, оба они притягательные. Есть такая порода людей, которые умеют не раздражаться по пустякам...да и по серьёзным вещам тоже.
Мы садимся в Борину тачку, я спереди, Ирван сзади (мы так потом будем ездить всегда...и это без обид для моего иностранного гостя) и рвём к Главпочтамту. Там цена регистрации уже другая и равняется она двумстам пятидесяти рублям. Уже без тысячи.
Тут я произношу с восхищением:
- Не хило...такая разница, и всего в двух шагах друг от друга.
Но - это наш родимый капитализм, надо к нему привыкать.
Сотрудница выдаёт нам два бланка формата А4 и предлагает заполнить их с двух сторон чёрными или тёмно синими чернилами. Сделать это надо печатными буквами и на кириллице. Образец заполнения она советует поискать внутри двух пухлых фолиантов, лежащих на стойке в десяти метрах от неё. Всего через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут я их нахожу. Ирван, полный энтузиазма, бросается заполнять нужные строчки. Надо отдать должное, пишет он быстро и аккуратно, всё же сказывается профессиональный опыт школьного учителя. Им он работает уже восемнадцать лет.
В графе фамилия он пишет Контен, в графе имя - Ирван, следующая графа - отчество. Зачем она нужна, если даже в наших российских загранпаспортах нет отчеств, я понятия не имею. В неё он быстренько записывает слово Франция.
- Один бланк готов, - констатирую я и забираю испорченный лист, - стой здесь, пойду просить новый.
- Я, конечно, могу вам выдавать бланки, - говорит мне сотрудница почтового отделения, - но не до бесконечности. Поэтому лучше я вам посоветую съездить в 'Дубраву', там ребята из коммерческой фирмы за двести рублей всё вам заполнят за пять минут и сделают это правильно, а у вас я ничего не приму даже при одной неправильно проставленной запятой. У нас тут всё строго.
Мы снова выходим на улицу и снова садимся в машину. Через три минуты мы у нужных ребят в 'Дубраве'. Для этого приходится проехать под запрещающий знак, но теперь чего уж там...
За пять минут и за двести рублей ребята нам на самом деле делают всё чётко и правильно и даже распечатывают по моей просьбе дополнительный экземпляр. Я прошу его сделать на всякий пожарный, вдруг в Михайловке француз решится заполнять всё сам. Симпатичная наша 'старая' знакомая ещё через пять минут регистрирует Ирвана на мой адрес. Делает она это тоже очень быстро. Мы выходим на улицу и вздыхаем свободно. Такое дело провернули...но вот нужно ли оно было?
Борис нас ждёт у машины.
- Виктор, - спрашивает меня Ирван, - скажи, пожалуйста, какой-нибудь другой француз, да ещё не знающий русского языка, может также легко получить регистрацию в Брянске, как я?
- Вряд ли, - отвечаю, - более того, мне кажется, что в данный момент в нашем городе из французов - ты один и есть, и до конца года других не предвидится.
В парке Соловьи под кронами деревьев всё ещё свежо и достаточно прохладно.
- Пробежаться бы сейчас, - высказывает своё мнение Борис, - я тут каждое утро бегаю. Знаю все здешние тропинки, пригорки и кусты.
- Я не против, - соглашается Ирван, - я и одежду спортивную для этого с собой прихватил. Давай побежим завтра. У себя во Франции в Морле, на побережье Ла-Манша, я бегаю минимум три раза в неделю.
'Молодцы, - думаю я, - но со своей стороны - я пас'.
Мои друзья начинают обсуждать задуманное, но исполнить им это не удаётся. У Бори звонит телефон.
- Алло, - спрашивает он, - в чём дело, - и, выслушав ответ, обращается к нам, - мне надо срочно в Москву. Ехать надо прямо сейчас, вернусь только в понедельник. Попроси, - обращается он ко мне, - кого-нибудь другого вас повозить. Зачем только ты свою тачку отдал?
- Знать бы самому, - отвечаю я, - но что сделано, то сделано. Ты езжай, я как-нибудь выкручусь.
- Тогда давай по мороженому на посошок, - предлагает Борис, - там наверху, у трамплина, есть небольшое кафе. Посидим полчасика.
Мы поднимаемся на самую высокую точку парка, где был когда-то сооружён трамплин для прыжков на лыжах. В кафешке заказываем три порции пломбира: два с шоколадной крошкой, и один с малиновым сиропом. Стоит эта вкусняшка двести сорок рублей, не так уж много. Деньги я незаметно сую официанту.
Есть на жаре мороженое - просто кайф. Особенно, если ты наверху, тебя обдувает лёгкий ветерок, а перед тобой раскинулся твой родной город. Он очень красив в это время года. Мы делаем несколько снимков на память. Вернее, делаю я. Я щёлкаю Борю вместе с французом на краю трамплина. Вдаль от нас и вниз уходит просека, вырубленная для катания на лыжах. В конце её, сквозь оставшиеся нетронутыми деревья, виднеется наша речка Десна. Фотки получаются отличными.
Потом мы возвращаемся обратно в парк и делаем по нему ещё кружок. Наконец, подходим к машине и прощаемся с Борисом.
- Хороший у тебя друг, - говорит Ирван, - спортивный.
- Мы сорок лет не разлей вода, - отвечаю я, - с первого курса института дружим. Пять лет жили в одной комнате в общежитии, и вот общаемся до сих пор.
Боря садится в машину и уезжает. Мы смотрим ему вслед, когда машина скрывается из виду, мы направляемся к кургану Бессмертия.
- Что значит, курган, это ведь не русское слово, - интересуется француз, - что оно означает?
- Что-то вроде мавзолея, - говорю я, - только мавзолей - это для одного человека, а курган для многих. Его насыпали в честь наших земляков, погибших на войне с фашизмом. Для нас это святое место. Моя жена, когда была пионеркой, приносила сюда землю со своей дачи. Пусть всего несколько пригоршней, но тут тоже есть её вклад.
Мы поднимаемся наверх. Там, внутри пятиконечного пилона, я фотографирую француза на фоне нашего города. Отсюда наш Брянск виден как на ладони. Он весь утопает в зелени.
Затем мы спускаемся вниз и подходим к фонтану. Его открыли недавно. Это красивый фонтан и большой. Струи воды взлетают метров на десять, и затем, падая, разбиваются на мириады брызг. Возле него свежо и легко дышится. То и дело со всех сторон к нему прибывают свадебные кортежи. Сегодня пятница, день свадеб. Молодожёны и их многочисленные гости, фотографируются на фоне сверкающих струй. Хорошо жениться летом...вообще, хорошо жениться, ну а летом... так просто восхитительно...
Неожиданно звонит мой телефон. Это жена напоминает, что пора обедать.
- Бабушка волнуется, - говорит она, - жалуется, что заморишь ты француза не евши.
В принципе они обе правы, жара жарой, а обед никто не отменял, обед положен быть по расписанию. Назад мы едем в троллейбусе, по дороге Ирван прикидывает: 12-ть рублей - это дорого за билет, или не очень?
Дома нас встречает моя мама. Палку свою она куда-то подевала, не хочет выглядеть пожилой...Столько новостей у неё в последнее время. Где бы она ещё увидела живого француза.
- После обеда по жаре не шляйтесь, - приказывает она, - ложитесь и отдыхайте.
Но я уже звоню своему напарнику по каратэ Николаю, который работает сейчас таксистом. Мы договариваемся с ним о поездке в Свенский монастырь. Оплата только за бензин.
После обеда, как всегда сытного, Ирван укладывается на диван, а я хожу по комнатам и думаю:
'Неужели Наташа подарила мне только французскую книжку, или СиДи диск? Быть такого не может'.
- Ирван, - кричу я, - ты мне ничего не забыл передать от Натали?
Француз подхватывается с дивана...
- Извини, - говорит он, - я совсем забыл. Вот тебе от неё подарок.
Он лезет в свой объёмный рюкзак и вытаскивает из него коробку с разноцветными камешками.
- Это мне, это мне, - подскакивает первой к нему моя жена, - я знала, что Наташа подарит мне нечто необычное. Она знает, что мне надо.
'Откуда Наташа может знать, да ещё на таком расстоянии, что тебе надо - думаю я, - да... женщины - это загадочные существа'.
Жена берёт у Ирвана коробку, открывает её и начинает доставать из неё камни:
- Бирюза, Аметист, Гранат, Янтарь, - перечисляет она, - Кварц розовый, Кварц белый, Амазонит... ага, - прибавляет она, - Амазонит у меня уже есть, в серванте. Сейчас принесу. Мой только покрупнее будет.
Она бежит в зал и тащит оттуда целую пригоршню камней. Раскладывает их в кухне на столе на две кучки и начинает сравнивать. Из своей кучи берёт камень в левую руку, а Наташиной в правую. В правой каждый подаренный камешек держит подолгу.
Наконец разжимает правую ладонь и говорит:
- Этот камень, - она протягивает мне Бирюзу, - она дольше всех держала в руках. И он предназначен тебе, - прибавляет она, - это ты любишь всё небесно голубое. Возьми его, подержи в ладони. Может, и ты что-то почувствуешь...
Я с умным видом беру камень, сжимаю его в ладони и делаю задумчивое лицо.
То, что я ничего не почувствую, я знаю наверняка. Я морщу лоб, пожимаю плечами, втягиваю воздух носом и...о чудо ... происходит нечто. Я куда-то проваливаюсь, лечу и вдруг вижу задумчивое лицо Наташи. В руках она держит именно этот камень.
'Наташа, не волнуйся, - говорю я ей мысленно, - у меня всё получилось'.
Хотя, как это произошло, я - циник и Фома неверующий, не пойму никогда.
- Как бы мне сегодня с моей женой связаться, - вмешивается в наш таинственный процесс Ирван, - я хотел бы послать ей сообщение?
- Это можно сделать у меня на работе, - говорю я, - Интернет у меня там. Мы можем наведаться туда ненадолго, заодно посмотришь, как я устроился.
В эту поездку по России Ирван сотовый телефон с собой брать не стал, портабль, как они его называют по-французски, решил ограничиться планшетом. Думал, что беспроводной Интернет у нас везде, и со своим гаджетом он в любое время свяжется с Францией. Оказалось, что зря он так думал.
Во-первых, слово 'гаджет' звучит по-русски неблагозвучно и напоминает нам эпизод из 'Неуловимых мстителей', где атаман Лютый произносит такую фразу: 'Ну и гад же был твой отец, Щусёнок...'.
Во-вторых, сотовый телефон в России никогда не помешает, я это по собственному опыту знаю.
- Ты лучше называй свой прибор планшетом, - советую я, - это и звучит благозвучнее, и он, за такое ласковое с ним обращение, когда-нибудь тебя обязательно выручит.
На работе, на моём рабочем компьютере, после нескольких безуспешных попыток, после которых я звоню в фирму провайдер и ругаюсь с тамошними сотрудниками, мы, наконец, заходим в электронную почту Ирвана. Он уже неделю, как в России, а сообщений в его почте никаких нет.
- Если хочешь, чтобы о тебе вспомнили, - говорю я любимую фразу моей жены, - дай знать о себе сам.
Пока Ирван сочиняет послание жене, а потом матери, я набираю телефон Николая и прошу его приехать за нами.
Я объясняю Коле, что ко мне приехал француз, а Борис, который обещал нас возить по Брянску, наоборот, уехал, и теперь мы безлошадные.
- Нам нужно в Свенский монастырь, - говорю я, - хочу французу его показать.
Объясняю, как лучше к нам проехать, чтобы нас забрать. Ирван к этому времени заканчивает оба свои послания, и настроение его явно улучшается.
До Свято-Успенского Свенского мужского монастыря полчаса езды. Монастырь этот один из древнейших на Руси. На его месте когда-то была обретена икона Печерской Божией Матери, от которой получил исцеление брянский князь Роман Михайлович. Он прозрел. Это произошло в далёком 1288-м году. После своего чудесного исцеления князь приказал построить на этом месте монастырь. Теперь он здесь высится на правом, самом высоком берегу реки Десны. Вид, открывающийся отсюда на синеющие дали брянские леса, поражает своей красотой.
Ирван то и дело щёлкает планшетником. Я тоже фотографирую своей 'мыльницей', но не только пейзажи, их я и так вижу каждый день, в основном я фотографирую удивлённого француза. Эта поездка будет у него совсем другой, не такой, как предыдущая шестилетней давности.
На склоне холма я запечатлеваю знакомый куст шиповника. Он здорово разросся после того, как я закопал под ним своего котика Васю. Это я сделал летом два года назад. Было ему на ту пору семнадцать с половиной лет. По кошачьим меркам, не так уж и мало...
Я подхожу к кусту, стараясь не наступить на место погребения, и прошу у моего Васеньки прощения. Затем срываю несколько ещё не очень зрелых плодов шиповника и показываю их Ирвану. Он не понимает, в чём дело, но на всякий случай отрицательно качает головой. Вечером я заварю с этими плодами чай и угощу им всех. Теперь атомы моего Васеньки перейдут и в наше естество...
Отдав дань памяти коту, мы направляемся внутрь монастыря. Здесь, за его высокими стенами, всё величественно и спокойно. Отовсюду веет простой и строгостью. Дорожки чисто выметены, яблоневые деревья побелены, грядки с капустой, морковью и свёклой аккуратно выровнены. Праздношатающейся братии не видно, все они на вечерней молитве. А ещё пять лет назад я тут наблюдал другую картину. Было много бомжеватых постояльцев, и братия бродила средь бела дня, где ей вздумается. Всё изменилось с приходом сюда отца Алексия. За пять лет его неустанных трудов, монастырь превратился в образцовое заведение...
В прошлом году и мы тут по просьбе моего верующего сэнсэя проходили послушание. Мы - это команда единомышленников, занимающихся каратэ под его началом вот уже двадцать лет. Потрудились мы тогда на славу: убрали территорию, подготовили место под фундамент восстанавливаемого и когда-то взорванного большевиками Успенского собора, почистили Святой источник. Вычерпали из него всю воду, а это несколько кубов, убрали со дна накопившийся там мусор и привели в Божеский вид самоё купальню. После всех трудов праведных, помню, в душу к нам действительно сошла благодать. И это не пустые слова...
Восстанавливаемый храм теперь уже почти готов, осталась только внешняя отделка и роспись стен внутри. Все работы по его восстановлению ведутся на народные пожертвования.
Я запечатлеваю Ирвана на фоне этого величественного сооружения.
Побродив ещё какое-то время внутри монастырских стен, и пощёлкав планшетником и фотоаппаратом, мы идём в церковную лавку. Я покупаю у благообразной старушки красочный проспект монастыря и небольшую иконку Девы Марии с Младенцем. Перед отъездом я вручу её французу с тем, чтобы он передал её от моего имени Наташе. Пусть эта иконка хранит её от всех бед и напастей. Моя жена, в свою очередь, передаст ей подушку, вышитую собственноручно: с любовью, с терпением и радостью.
Верит в Бога Ирван или нет, я не знаю, но он тоже заходит вместе со мной и Николаем в церковную лавку. Увидев, что я покупаю иконку Божьей Матери, он просит себе у старушки иконку Спасителя. Для себя он её берёт, или кому-то в подарок, неважно, но мне это приятно.
После прогулки по монастырю мы покидаем его стены и выходим наружу. Но к машине не спешим, времени у нас ещё предостаточно, поэтому мы решаем спуститься по длинной железной лестнице к реке. Там внизу, у подножия лестницы, находится Святой источник. Его мы тогда и чистили в прошлом году во время послушания.
- Окунёмся? - предлагаю я Ирвану.
Тот неуверенно пожимает плечами. И в это время я слышу, как из купальни доносятся женские голоса. Они довольно звонкие и игривые.
- Пойдём к реке, - говорю я, - окунёмся потом, когда девчонки нарезвятся.
Мы пробираемся через заросли к воде. Трава здесь густая и, несмотря на начало августа, зелёная. Много крапивы, перевитой ежевичными кустами. В ней то тут, то там, мелькают синие с дымчатым налётом ягоды. Я срываю несколько штук и кладу в рот. Они тают на языке, и впечатление такое, будто я снова в детстве бреду по своему почепскому оврагу и собираю ягоды. Ничего не изменилось за пролетевшее время: юность, зрелость - всё перепуталось. И пусть я уже немолодой...но какая разница: ведь иногда старый, всё равно что малый...
У самого берега нас встречает весёлая компания. Она расположилась у деревянных столбов, служивших когда-то сваями для моста через реку.
Компания состоит из четырёх человек: молодой симпатичной мамаши, лет тридцати или около того, девочки, лет семи-восьми, вероятно её дочери, и двоих парней неопределённого возраста. Парни похожи друг на друга, вероятно, родные братья. Один из них, по всей видимости, - отец семейства и муж этой молодой женщины, вопросительно смотрит на нас. Все пьют пиво из пластиковых стаканов, кроме, конечно, маленькой девочки. Компания спокойная, не агрессивная, в какой-то степени даже притягательная. Никто не матерится, лица у всех простые, как у обыкновенных людей из глубинки, и открытые. Вероятно, так они проводят свой немудреный вечерний досуг.
- Здравствуйте, - говорит им Ирван, - приятного аппетита.
- Бон аппети, - подключаюсь я к его пожеланиям.
Компания настораживается. Разговор, который они вели, смолкает.
- Это француз, - киваю я головой в сторону Ирвана, - приехал в Россию, гостит у меня.
- А почему тогда так чисто по-русски разговаривает? - интересуется дамочка.
- Потому что изучает русский язык, - объясняю я.
- А как вы относитесь к санкциям? - переходит в наступление молодая женщина и делает шаг навстречу французу, перегораживая ему дорогу. Пластиковый пол-литровый стакан, наполовину опорожнённый, мерно покачивается в её руке. Время от времени она к нему прикладывается.
- Не приставай к человеку, - вмешиваюсь в разговор я, - видишь, он сразу все слова забыл: и русские, и французские. Вам что, на самом деле интересно про санкции? Спросите лучше его, откуда он приехал?
Я поворачиваюсь к Ирвану и беру его за локоть.
- Не волнуйся, - говорю ему я, - сэ нотр пёпль сампль (это наш простой народ). Он нам ничего плохого не сделает.
- А вы тоже француз? - переключается на меня молодая мамаша, допивая остатки пива. Сделав последний глоток, она с сожалением смотрит на донышко, потом размахивается стаканом, намереваясь запустить его в кусты, но, посмотрев на Ирвана, передумывает.
- А по моей морде что, не видно? - отвечаю я вопросом на вопрос, - или, может быть, лицо теперь у меня стало, как у француза, а не как у бывшего почепчанина?
- Но вы так хорошо говорите на их языке? - в её голосе слышится восхищение.
- А вы что тут, полиглоты, и во французском разбираетесь?
- Нет, - смеётся симпатичная дамочка и отрицательно качает головой.
Но похвала её для меня приятна. Я ведь даже не обратил внимания, что пусть и через слово, но говорю с Ирваном на французском языке.
- Откуда он родом? - интересуется один из парней, тот, который похож на папашу девочки, и которого девочка держит за руку.
- Из Морле, - отвечает Ирван.
Все делают умные лица, пытаясь вспомнить, где этот самый Морле находится, но никто не издаёт ни звука.
- Этот городок расположен недалеко от Бреста, - говорю я, - слышали о таком. Во Франции тоже есть свой Брест.
- Я об этом знаю, - говорит второй парень, тот, который не отец, - у них тоже есть Брест. Брест не только в Белоруссии.
- Провинциальный эрудит, - думаю я, и вспоминаю, что добрая половина моих знакомых москвичей не знает, что Брянск - это не Белоруссия, а Россия. (И это на полном серьёзе).
- Он приехал из самого Парижа, - говорю я серьёзно, как это делал Остап Бендер в 'Двенадцати стульях', представляя Кису Воробьянинова. Мне хочется немного разрядить обстановку.
Моё высказывание вызывает должный эффект, такой, что даже маленькая девочка отпускает папину руку и подходит к французу. При этом она вопросительно смотрит на меня.
- Это где эта...? - молодая мама взмахивает руками, рисуя в воздухе кувшин.
- Да, - подтверждаю я, - только 'эта' называется Эйфелевой башней. Ля тур Эффель, - прибавляю я.
Все начинают смеяться и Ирван тоже.
- Обещал я тебя познакомить с простыми людьми, - говорю я, - видишь, обещание своё я сдержал.
Француза обступают со всех сторон и наперебой предлагают ему пива. Чувствуется, он всем понравился. Ирван тактично отказывается. Маленькая девочка цепляется за его руку и заглядывает ему в глаза.
- У тебя ещё нет во Франции внуков или внучек? - интересуюсь я.
Ирван отрицательно качает головой.
- А в России, считай, есть, - констатирую я, и предлагаю покинуть эту весёлую компанию и вернуться к Святому источнику.
Около источника уже никого нет. Из-за стен купальни голосов не слышно, вероятно, весёлые девчата закончили свои водные процедуры. Пора к ним приступать и нам. Мы заходим внутрь купальни, осматриваемся. В ней единственное окошко под потолком, через него мы выливали когда-то воду, когда чистили этот источник. Привыкнув к полутьме, мы начинаем, не спеша раздеваться. Ирван в нерешительности трогает воду рукой.
- В такую холодную я не полезу, - говорит он, - ещё от кондиционеров не отошёл. Боюсь заболеть серьёзнее.
- Не боись, - подбадриваю его я, - наоборот, выздоровеешь, эта вода святая. Она от всех болезней - живая, как в русских сказках. Помолодеешь даже.
Но Ирван на мою провокацию не поддаётся, а я не хочу давить ему на психику. Всё же он не мой кот Пиня, который ест у меня с рук даже хлебные шарики, он человек из свободной Европы.
Но мы с Колей русские, нам всё ни по чём. Воду мы даже не трогаем - ни рукой, ни ногой, раздеваемся и сразу бу-у-лтых с головой. Окунаемся раз, другой, третий. При этом произносим молитву: 'Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя', и крестимся по три раза.
Вода обжигает, но это только добавляет бодрости. Заболеть мы не боимся, наоборот, выйдя из купели, чувствуем себя новыми людьми. Вся усталость, накопившаяся за день, куда-то исчезает. Наверное, её забрала Святая вода. Так это, или нет, проверить невозможно. Но Ирвану со стороны видней, он на нас то и дело с любопытством поглядывает. Видать, мы на самом деле изменились. Пусть потом расскажет там, в своей Франции, об увиденных у нас здесь чудесах...
Нанырявшись вволю и, не спеша одевшись, мы выходим из купальни. Возле бьющего из-под горы ключа никого нет. Мы набираем Святой воды в заранее приготовленную пластиковую тару, потом делаем ещё по нескольку глотков из пригоршней. Это ещё больше прибавляет сил. Я Смотрю вверх, впереди у нас длинный крутой подъём по железной лестнице.
Ирван налегке идёт впереди, он без посуды, а потому ускоряет шаг. Вероятно, он решил нас немножко проверить, действительно ли вода придала нам сил, ну и заодно себя показать, дескать, и он не лыком шит. А то, как нам ещё с Колей проверить: бегает он там у себя кроссы, или только басни об этом рассказывает. Мы то с Николаем уже двадцать лет ходим в секцию каратэ...и не мужиков под душем разглядывать. (Смотри 'Шесть дней, семь ночей' с Харрисоном Фордом).
И вот мы наверху. Ирван нас, конечно, обогнал немного, но ведь он налегке, а у нас полные пятилитровки. Вода хоть и Святая, но тяжёлая.
В принципе, я бы и с пятилитровкой его догнал, если бы не знал, что у Николая больное колено. Негоже оставлять друга позади только ради выигрыша. А так, я бы и с двумя пятилитровками не дал французу меня обыграть...
Я подхожу к Ирвану и незаметно прислушиваюсь к его дыханию.
Как он себя чувствует после нагрузки? (Сэнсэй иногда тоже у нас проверяет - и дыхание, и пульс, если ему кажется, что что-то не так).
Дышит француз размеренно, как это и положено спортсмену, но очень часто. Это говорит о том, что подъём не был для него весёлой прогулкой, скорее это было негласное соревнование, кто кого: он выиграет, или мы?
Находясь возле него, сам я стараюсь дышать еле-еле, чтобы было не слышно, не хочется показывать, что и моё дыхание рвётся наружу. Этому сэнсэй научил меня за двадцать лет тренировок - не проявлять на публике слабость, в чём бы она ни выражалась...
Но вот мы отдышались, я и Коля незаметно, а Ирван полной грудью, пора возвращаться домой.
Вечером на кухне, испив Святой воды, я завариваю в обыкновенной воде из-под крана тайский чай и кладу в него три плода шиповника. Теперь мой Вася будет со всеми нами.
Ближе к одиннадцати, когда жена и мать оставляют нас и уходят спать, Ирван просит мой мобильник позвонить жене. Я говорю ему, как отсюда звонить и он начинает набирать: один раз, другой, третий...но на другом конце слышен лишь автоответчик. Ирван беспокоится, мне придётся платить и немало за такой звонок (правильно беспокоится, сотовая связь с заграницей у нас не дёшёва), но... как не позволить моему французскому другу оставить хотя бы голосовое сообщение.
Ирван надиктовывает что-то быстро-быстро на автоответчик, но всё равно получается долго. Я вижу, он любит свою жену и беспокоится о ней, и ещё - он её ревнует...
День третий. Обычный.
Утром на следующий день всё начинает ускоряться, время сходу включает вторую, а то и третью передачу. Вероятно - это закон жизни. Когда чего-то ждёшь с нетерпением, канун события всегда долгий, но когда событие это наступает, время ускоряется неимоверно...
- В прошлый мой приезд, - говорит Ирван за завтраком, - мне попалась книжка 'Герой нашего времени' Лермонтова. Я её начал читать и не мог остановиться. Она поразила меня какой-то своей русскостью... но дочитать её мне не удалось, её у меня забрали?
- На каком языке была книжка, на русском? - интересуюсь я, - если да, мы купим тебе её без проблем.
- На русском, - подтверждает Эрван, - и я хочу знать, чем там всё закончилось.
- Мы её найдём сегодня, - говорю я, - я знаю приличный книжный магазин, до него максимум полчаса ходьбы, там мы и купим твою книжку. Погода сегодня как раз располагает к пешим прогулкам.
После завтрака, полежав немного для лучшего пищеварения на диване и послушав Джо Дассена из нового диска, в десять ноль-ноль мы выходим из дома.
Первую дамбу проходим быстро, на второй останавливаемся. Здесь смотровая площадка ещё шире, чем на первой. С неё открывается прекрасный вид на новый Кафедральный собор. Его семидесятиметровая с золотым куполом колокольня нависает над нами. Я видел, как огромным немецким краном устанавливали этот купол. Даже сделал несколько снимков. В своё время у меня работал такой же кран на Севере. С его помощью я смонтировал не один десяток газоперекачивающих агрегатов.
Мы проходим вторую дамбу и идём дальше к зданию областного цирка. Ирван удивляется его форме. Во Франции цирки строят по принципу 'шапито', крыши у них в виде шатров. А над нашим цирком, хотя сам он круглый, купола нет. Здание его недавно отремонтировали и сделали в стиле модерн. Фасад его теперь отливает на солнце тёмно-коричневыми новыми стёклами.
- Там с правой стороны, - показываю я рукой, - ветеринарная клиника. В ней мы лечим своих котов....правда, теперь у нас остался всего один, - прибавляю я, - нашему Стёпе мы там делали последний укол, - горестно вздыхаю я.
В трёхэтажном здании слева от цирка, в бывшем 'Доме быта' на втором этаже находится наш лучший книжный магазин. Когда-то Россия была самой читающей в мире страной. Теперь бы я этого не сказал. Мы заходим в помещение магазина, в нём прохладно, и кое-какой народ всё же имеется. Хотя, может быть, он тут просто прячется от уличного зноя.
Вчера перед сном я читал вслух Ирвану сказки Шарля Перро: 'Золушку' (Сандрийон), 'Кота в сапогах' (Лё ша боттэ) и 'Красную Шапочку' (Лё пти шапрон руж). Читал на французском: с выражением, с интонацией. Ему понравилось, как я читаю. Правда он несколько раз поправлял меня, говоря, что французы читают более плавно и не с таким явным выражением,(хотя меня в школе именно так учили), но в целом чтением моим он остался доволен. Более того, попросил меня приобрести ему такую же книжку для своих учеников.
В просторном помещении книжного магазина (мне за него не стыдно перед французом), я легко нахожу 'Героя нашего времени' Лермонтова. Он тут в двух разных изданиях. Ирван выбирает то, в котором шрифт побольше и почётче. Он покупает также огромный, в сто тысяч слов, французско-русский словарь. Платит сам, задержав предварительно мою руку в моём кармане и не дав мне её вытащить. Потом, расплатившись, дарит мне этот словарь. Я тронут подарком. Мне теперь не отвертеться, заниматься французским языком придётся серьёзно...
Но вот все книжные дела улажены, книги нам упаковывает симпатичная продавщица в фирменный пакет, и мы, выйдя на улицу, продолжаем пешую прогулку. Спускаемся по гранитной 'Потёмкинской' лестнице на набережную, Ирван при этом считает ступени, и у него получается сто сорок пять. Сколько ступеней на такой же лестнице в Одессе, я не знаю. Спустившись на набережную, по пешеходному переходу пересекаем дорогу и идём в сторону реки. На набережной у нас две достопримечательности: самый большой в Брянске фонтан и самый большой концертный зал 'Дружба'. Когда-то на месте этого зала находился главный православный собор нашего города, но его в начале шестидесятых снесли. Теперь вместо него здесь высится изделие советского зодчества начала семидесятых, не очень приглядное. Но фонтан, ничего, красив, и вода в нём чистая. Но в нём денег на дне мало, потому что доступ сюда цыганам не запрещён.
В ней мы немножко освежаемся, ополоснув лица, и дальше по понтонному мосту переходим на другой берег Десны. Я объясняю Ирвану, что такое понтон, он никогда не видел таких сооружений. Ну а я - старший лейтенант инженерных войск, когда-то сам наводил эти мосты. Пусть это и давно было, и сам я теперь в запасе, но всё же русскими и французскими словами вперемешку, я объясняю французу, как он держится на воде.
На другом берегу полно рыбаков. От жары они все попрятались под развесистыми ветлами и не спеша коротают время. Я не думаю, чтобы у них что-то клевало. Но подходить к ним мы не решаемся, смотрим издалека. Не нужно пугать даже виртуальный клёв. Я знаю, рыбалка - очень интимное дело. Завтра мы сами будем ей заниматься весь день.
В три часа мы возвращаемся домой.
- После обеда никуда, - приказывает нам мать прямо с порога, - поешьте, потом лягте полежите. Находиться ещё успеете..., - и так посмотрела на меня, что я стушевался...
Но мы выполняем только первую часть её приказания, в том смысле, что едим хорошо (хорошо - это по-русски много), а вторую - лишь частично. На диван мы укладываемся, конечно, и лежим на нём часа два, слушая французскую музыку, и, хотя певец Гару старается для нас, и его хрипловатый 'Житан(цыган)' почти убаюкивает нас, но спать мы не собираемся, надо идти в парк.
- Выспимся на том свете, - говорю я, - а сейчас надо бодрствовать. Так что собираемся.
Мама моя всё прекрасно слышит, она вообще всё прекрасно слышит, когда это ей нужно... к тому же, она очень хорошо знает, что, во сколько бы мы не вернулись домой, завтра я подниму Ирвана ни свет, ни заря. Рыбалка для меня - это святое...
Послушав ещё раз на дорожку мамины нотации, мы надеваем шорты с кроссовками... баскетками, как их называет француз, и выходим из дому.
Сегодня суббота, выходной, вечером в парке полно народу. На летней эстраде выступает ВИА семидесятых. Два мужичка, постарше нас, довольно мелодично выводят 'В свой вагон вошла она...'.
Следом за ними будут танцы, программу я знаю. Танцы для тех, кому за пятьдесят.
Удивительное это зрелище - танцы шестидесяти и семидесятилетних стариков под энергичную музыку...
Не хочется никого обижать, скоро сам стану таким, но картина эта не для слабонервных. Однажды по приглашению знакомой я участвовал в таком мероприятии. Оно мне здорово напомнило сцену из рассказа Гоголя 'Страшная месть'. Помните, как там у него: 'пустилось приплясывать девяностолетнее и столетнее старьё'.
Вспоминать молодость - это одно, а молодиться под старость - совсем другое.
Ходит тут у нас по Брянску одна блондинка лет семидесяти, весёлая такая. Одевается в лёгкую батиковую рубашку с расстёгнутым воротом и со спущенным плечиком, и юбка у неё всегда выше колен. Смотрит озорно, стараясь перехватить ваш взгляд да ещё подмигнуть. Но встречные прохожие почему-то взгляд свой отводят и норовят побыстрее ретироваться. Хорошо она нам с Ирваном по пути не попалась.
Есть у меня и парочка друзей, которые молодятся до сих пор. Да и сам я, чего греха таить, не миновал сей участи. Лет пять назад и я голодал по два раза в неделю, и на тренировки ходил почти каждый день, пока сэнсэй не заметил этого моего рвения и не запретил это делать. Как там, у Козьмы Пруткова:
'Упорство всё превозмогает...порой упорство превозмогает и рассудок...'
Сэнсэй понял, что делаю это я не для спортивных результатов, а совсем по другим причинам. Вместо похвалы он взял да и отстранил меня на время от занятий.
- Не надо делать культа даже из тренировок, - предупредил он меня, - особенно на старости лет, - и прибавил строго, - жизнь не обманешь, она всё расставит по своим местам...
Я потом, когда 'выздоровел', только поблагодарил его за это...
Так что танцевать с Ирваном на летнюю эстраду мы не идём и приглашать на танцы молодух, которым за пятьдесят, не собираемся. Побродив по парку и послушав музыку, мы возвращаемся домой.
Дома он опять начинает звонить жене. Видать, насмотрелся на дам бальзаковского возраста. Недавно я узнал, что бальзаковский возраст - это всего лишь немного за тридцать. С такими бы мы потанцевали и даже с удовольствием...
На другом конце провода, во Франции, всё то же самое и всё по-прежнему, или, говоря словами Черномырдина:
'Как всегда'.
- Может, матери лучше позвонишь? - советую я, - она передаст жене, что у тебя всё нормально.
- Наверное, ты прав, - пожимает плечами Ирван, - как это я не подумал об этом сразу...
Он пишет мне цифры телефона матери, я их диктую, и он набирает их на моём телефоне.
Слышится первый гудок, он тут же обрывается и за ним следует щелчок соединения.
Мама есть мама, французская она или русская. Она всегда на месте и всегда переживает за своего сына. Она любит его и волнуется за него, сколько бы ему не было лет. И даже, если он уже стал дедом, это не играет роли. Для наших мам, мы дети до конца их дней.
Ирван что-то говорит ей быстро-быстро, я толком не понимаю.
'Аллёр да аллёр', - но знакомые слова всё же попадаются.
Я слышу слово Брянск, и потом уточнение по буквам: 'б', 'эр', 'и', 'а', 'эн', 'эс'...
- 'Эс', как 'эс', - уточняет он, - и ещё 'ка' .
Я знаю, во французском языке имеются две буквы 'эс', одна, как наша 'эс', и другая 'эs', как доллар. Наша читается, как 'сэ', а их как 'эс'.
Потом я слышу ещё: 'ля пляс дё Партизан' (площадь Партизан) и 'Ля герр льван диси' (война далеко отсюда). Ирван успокаивает свою маму.
Поговорив, минут пять, он, радостный, отдаёт мне трубку обратно.
- Что, хвастался? - уточняю я, - говорил, что хорошо устроился?
- Есть маленько, - смеётся француз, - это я маме рассказывал, где и у кого живу. Она в Гугле найдёт ваш Брянск и площадь Партизан тоже. Хотя ей уже 75 стукнуло, она у меня продвинутая старушка. Машину водит и по магазинам сама бегает...
Я её на счёт войны успокаивал, - прибавляет он, - сказал, что война далеко отсюда. А то наша пресса по иному всё трактует.
- Когда вернёшься, расскажи им, что видел на самом деле, - уже в который раз повторяю я, - не постесняйся...
- Обязательно, - улыбается француз.
Но вот и ещё один день заканчивается. Пора ложиться спать.
- У меня сегодня настроение хорошее, - говорит Ирван, - долго теперь не усну.
- А тебе что, на работу завтра? Лежи себе и в потолок смотри, - говорю я, - только не забывай, с утра на рыбалку, и подниму тебя я рано.
- Завтра я поймаю самую крупную рыбу, - смеётся француз.
- Посмотрим, кто это сделает, - говорю я и иду заводить будильник на шесть ноль-ноль. Я это делаю для перестраховки. На рыбалку я встаю всегда по внутреннему звонку. Он во мне звенит всегда минут на десять раньше, чем настоящий будильник. Это повелось с детства. Уже тогда я был заядлым рыболовом...
День четвёртый. На рыбалке.
В половине седьмого, умытый и чисто выбритый, я иду будить француза. Спит он без задних ног. Он лежит на правом боку и тихонько посапывает, но глаза его под прикрытыми веками быстро бегают. Вероятно, он видит сон.
Я беру француза за руку и чуть пожимаю её, Ирван тут же подхватывается.
- А?...Что? - спрашивает он, непонимающе глядя на меня, и потом прибавляет, очнувшись, - я видел хорошие сны и я их запомнил.
- Это потому, что ты вчера дозвонился маме, - говорю я, - она теперь волноваться не будет, вот тебе и сны приснились хорошие.
Сны и мечты по-французски звучат одинаково. Что-то в этом есть. Я вспоминаю песню Далиды 'Ностальжи', в которой дождь плачет 'сюр мё рэв' - на мои мечты. А до приезда Ирвана я думал, что дождь плачет на море. Теперь по его совету, чтобы лучше понимать их язык, я делаю переводы из Интернета...
Николай подъезжает точно в семь, как мы и договаривались.
Я даю Ирвану кое-что из своей рыбацкой одежды, у меня её завались, хватит человек на десять. Рубаха моя ему размера на три великовата, а шорты - где-то на два. От стирок они сели больше. Выглядит француз в моей одежде смешно, но он не обращает на это внимания. Молодец мужик. Обратит на это внимание мой почепский дядька, когда мы будем сидеть у него за столом, но я опережаю события.
С вечера мы набираем столько вещей и продуктов, словно собираемся на рыбалку на месяц, а не на один день. Стаскивать их к машине помогает моя жена. Перед этим по старинной русской традиции мы все впятером: я, жена, моя мама, француз и Николай присаживаемся в прихожей - кто на стул, кто на банкетку, а кто просто на корточки. Жена желает нам поймать рыбы как можно меньше, ей её чистить не хочется, да и жалко губить божьи твари. Бабушка крестит всех на дорожку, Ирвану достаётся больше всех.
Выехав за город, он сразу же начинает снимать пейзажи своим гаджетом.
По обеим сторонам дороги тянутся засеянные поля: картофелем, пшеницей, ячменём, но в основном кукурузой. Ещё пять лет назад тут рос один бурьян, а теперь кукуруза вымахала выше человеческого роста.
- Мираторг, - говорю я, - сельхоз компания, которой тут всё принадлежит, а сама она принадлежит родственникам жены Медведева.
- А это что, запрещено? - интересуется француз, - или неэтично как-то?
- Да нет, - отвечаю я, - и разрешено и этично. Только вот странно, работать эффективно в нашей стране могут только родственники высокопоставленных лиц, а у простых людей это никак не получается. Вон и у Лужкова жена способная к бизнесу оказалась, особенно пока муж был у руля Москвы. Миллиарды успела заработать. А обычные предприниматели едва концы с концами сводят...
Дальше мы едем молча. Ближе к Почепу кукуруза заканчивается и начинается привычный взору пейзаж - бурьян да перелесок. Но и его уже кое-где распахали. Значит, в следующем году и здесь заколосится нива жизни.
- Мы едем на мою малую Родину, - говорю я, - как это сказать по-французски?
Ирван долго соображает, прежде чем ответить.
Оказывается, во французском языке нет такого понятия, как малая Родина, а есть просто 'льё до нэссанс', место рождения.
Но вот и наша речка Судость. От Брянска мы отъехали примерно сто километров. И хотя сегодня воскресенье, здесь возле речки народу ни души. Только высокая трава, в которой, вовсю трещат кузнечики. В этом году 'Мираторг' её не скосил, наверное, рабочих рук, не хватило, все уехали в Москву на заработки. Трава уже начала подсыхать, и косить её теперь нет никакого смысла.
Мы выгружаемся из машины, и я иду показывать Ирвану место его рыбалки. Беру с собой удочку, самую старую (всё равно ведь порвёт или запутает), банку кукурузы Бондюэль и раскладной стул. Сам обустраиваю ему место, сам разматываю удочку и забрасываю. Французу дозволяю только открыть жестяную банку с кукурузой. Ирван левша, но с заданием справляется легко, при этом он с уважением посматривает на мой рыбацкий нож.
Только я забрасываю и кладу удилище на рогульки, как следует первая поклёвка. Моментально подсекаю и вытаскиваю рыбёшку в пол-ладони величиной. Приходится её выпустить и снова забросить.
- Дальше я сам, - твёрдо говорит Ирван и берёт из моих рук удочку.
- Удачи, - желаю ему я и иду на своё заветное место. Есть у меня такое. В прошлом году я на нём выловил голавля килограмма на полтора... или больше. Рыбаки редко когда на глаз ошибаются, разве что в два...ну, максимум, в три раза...
Николай в это время достаёт из багажника мою резиновую лодку и начинает накачивать её ножным насосом.
Рыбалка началась. Всё, внешний мир куда-то исчезает, и я перестаю что-либо соображать.
Как там у Чехова:
'Господь не засчитывает в срок жизни время, проведённое на рыбалке'.
Это точно, Антон Павлович сам был заядлым рыболовом.
И вот в заветном месте я сижу уже полчаса, а поклёвок у меня, в отличие от Ирвана, кот наплакал. Зато мой крючок цепляется за что-то на дне. Обрывать леску не хочется, она ведь порвётся не там, где нужно, не на поводке. Мороки потом не оберёшься. К машине надо будет идти, искать запасные крючки, леску, грузила. Потом очки дальнозоркие одевать... Лучше я полезу в воду.
Раздевшись догола (тоже в своём роде чеховский сюжет), я ныряю в воду. Глубина метра три, не меньше. В прозрачной воде я вижу, что крючок мой зацепился за какую-то другую снасть, хозяин которой, в отличие от меня, не пожелал нырять за ней. Я осторожно достаю чужую снасть, и отцепляю крючок. Вот и к машине теперь идти не нужно, к тому же, сам собой у меня появляется запасной крючок, к нему порядочный кусок лески с грузилом, и своя снасть целой остаётся. Но рыбы по-прежнему нет. Вероятно, своим нырянием я её всю распугал. Выбравшись на берег, я одеваю на себя только трусы и кепку. Солнце уже высоко, и пора начинать загорать.
'Всю рыбу не переловишь', - как правильно замечают некоторые, ничего не поймавшие рыболовы.
Я собираю вещи и иду к машине. Заодно наведываюсь к французу, хочу посмотреть, как дела у него. Ирван сегодня в ударе, мало того, что он не порвал и не запутал мою снасть, он уже поймал две рыбёшки. Я сажаю их в садок и с удивлением наблюдаю, как он ловко орудует удилищем и длинной леской.
Делает он это так, будто всю жизнь ловил рыбу на нашей реке. Но я знаю, что это его первый опыт, и удочку он впервые держит в руках. Но я также знаю, что новичкам всегда везёт, тем более, что на лице у него написан такой неподдельный азарт, будто он играет в казино, а не рыбу ловит. Ещё пара ловких движений, и он сорвёт Джекпот.
Я улыбаюсь, глядя на него, а солнце уже палит нещадно. На своём уловистом месте Ирван сидит к нему спиной. Плечи он себе намазал мазью от загара, а вот остальную часть спины не достал. Ему бы попросить, кого... Теперь плечи у него белые, а всё спина красная, как у рака. Я, конечно, намажу её, но сделаю это слишком поздно.
Николай на моей резиновой лодке носится взад вперёд посредине реки. Он устанавливает на дне какие-то свои специфические снасти, надеюсь, что не браконьерские, затем ныряет с маской и высматривает крупную добычу. Но пока он тоже ничего не поймал.
- Нет тут никакой рыбы, Сергеич, - кричит он мне, - я всё дно проверил.
- Не бери в голову, - громко отвечаю я, - лучше отдыхай и купайся. Наша рыба от нас никуда не денется. Мы ведь не только за ней приехали.
Я ещё раз намазываю Ирвану спину и потом предлагаю позвонить его жене:
- Сейчас у вас там раннее утро, - говорю я, - она наверняка дома. Расскажешь ей, где ты и чем занимаешься, и какая у нас тут погода.
Ирван сразу же забывает про рыбалку. Он отдаёт удочку мне, уступает уловистое место и начинает звонить. Вчера он звонил поздно, сегодня рано, но я чувствую, результат будет тем же.
Набрав номер всего лишь раз, и наткнувшись на автоответчик, он отдаёт мне трубку обратно.
- Сэ ля ви, - говорю я ему, - не расстраивайся.
Но в это время до нас дозванивается мой почепский дядька, Аркадий Сергеевич. Вчера у него был день рождения, 77-мь ему стукнуло, и теперь он приглашает нас отметить это событие. Вчера, поздравляя его с двумя семёрками, я 'нечаянно' проговорился, что у меня гостит француз.
- Заканчивайте ловить, - радостно кричит он в трубку, и я понимаю, что на вчерашние дрожжи он уже накинул сегодняшнюю рюмку, - тащи ко мне своего француза, у нас уже и стол накрыт.
- Клёв в самом разгаре, - вру ему я.
- Да какой клёв в жару, - не верит он, - искупайтесь на посошок и срочно выезжайте...
- Да, пора бы окунуться, - предлагаю я Ирвану, - а то ты всю рыбу переловишь.
- Шутишь? - смеётся он.
- Думай, как знаешь, - отвечаю я, - но уже пора подкрепиться, а, искупавшись, это будет сделать не так жарко.
- Я тут у вас поправлюсь, - отвечает он, - я правильно произношу это слово, поправлюсь? Я тут только и делаю, что ем.
- Это хорошо, - говорю я, - и поправлюсь - верное слово. Но, чтобы проверить это, тебе надо было взвеситься в первый день, а потом в день отъезда повторить процедуру... но ты не бери в голову.
В это время Коля причаливает к берегу и вытаскивает за собой лодку. Он вываливает из неё на траву снасти, маску, ещё какую-то ерунду, но рыбы я не вижу. Не смотря на жару, подбородок у него посинел от холода.
- Не за рыбой приехали, - успокаиваю его я, - согревайся пока, а мы с французом сходим на мелководье искупаемся. Вернёмся, что-нибудь перекусим и айда к дядьке.
Ирван вытаскивает из рюкзака планшет, смотрит на него, всё ли в порядке, и мы направляемся через заливной луг к месту купания. По дороге я напеваю песню 'Я умею мечтать' Юрия Лозы. Я её тоже неплохо пою, а потому кошу левым глазом за реакцией француза. Но тот ноль внимания, полностью поглощён собой, смотрит вдаль, и на лице его блаженная улыбка.
Через пять минут мы на месте. Здесь река делает крутой поворот, в результате чего с нашей стороны образовалась большая песчаная отмель. Мы раздеваемся и лезем в воду. Вода на мели, несмотря на август, хорошо прогрелась. Там, где течение слабое, растут кувшинки, а у самого берега я вижу несколько распустившихся белых лилий. Когда-то они росли здесь везде, и в черте города тоже. Теперь же эти дивные цветы занесены в красную книгу. Ирван держит планшетник над головой, будет что-то снимать на память. А снимать есть что.
Вокруг настоящая первозданная красота!
Чистая речка Судость, зелёный косогор, с ещё не выжженной травой, огромный заливной луг. Стрижи щебечут, вылетая из прибрежных норок, оставленные без присмотра стриженята, щебечут ещё громче.
Всё это моя Родина... и малая и большая одновременно. Здесь я родился, здесь и умру. Это уже сделали мой отец, мой дед и моя баба Фёкла, на которую я был так похож в детстве, а теперь стал похож ещё больше...
Я набираю полные пригоршни воды и подбрасываю её высоко вверх. Прозрачные струи искрятся на солнце, переливаясь всеми цветами радуги, и падают мне на голову, на кувшинки, на белые лилии. Я зачерпываю их снова и снова и забрасываю в самое небо. Но они возвращаются благодатным дождём в своё речное лоно. Настроение у меня, как в детстве. Я прыгаю, кричу от радости и, наверное, плачу. Хорошо, что я весь мокрый, и этого не видно.
Ирван смотрит на меня и снимает всё на планшетник. Потом подходит к берегу к белой лилии, и берёт её крупным планом. Он снимает её вместе с замершей на ней синей стрекозой. Стрекоза не улетает, она знает, на сегодня она фотомодель... Наконец, нарезвившись, я ныряю под воду и плыву на середину реки.
Назад мы возвращаемся молча, полные впечатлений. Я уже не прошу француза, чтобы он рассказал 'там у себя, каково оно тут у нас'. Всё и так понятно без слов. Николай уже расстелил на траве моё походное одеяло и раскладывает на нём немудрёный обед.
Я смотрю на Ирвана, спина его стала совсем красной, приходится раскрыть над ним зонтик. Хорошо, что в последний момент его всучила мне жена. Я такие вещи не беру на рыбалку. Одно баловство и только...
- Это не для тебя, - скажет она мне, вручая старенький пляжный зонт, который всегда таскает с собой, - это для Ирвана. Ты и так обойдёшься.
Она оказалась права, зонт пригодился.
Ирван моим ножом, полюбившимся ему, на разделочной доске поверх одеяла режет помидоры, малосольные огурцы, колбасу и сало с прослойкой. Коля своим ножом нарезает сало без прослойки. Этим продуктом я всё же угощу француза, но чеснок он откажется есть наотрез, даже пробовать не станет. Сошлётся на изжогу. У нас с Колей изжоги не бывает никогда: ни от сала, ни, тем более, от чеснока, если всё это заедается малосольными огурчиками.
Пьёт француз и наш квас. Николай предусмотрительно обложил его бутылками со льдом, поэтому он достаточно холодный, и на жаре здорово утоляет жажду. Только вот Коля побаивается, не появились ли в нём дополнительные градусы...
Во время обеда снова звонит мой телефон. Это опять Аркадий Сергеевич.
- Где вы? - ещё радостнее кричит он, - выезжайте скорее.
- Уже выехали, - продолжаю я врать, - через полчаса будем.
- А и правда, - говорит Николай, - может, нам пора ехать? Это мы с тобой, Сергеич, тут отдыхаем, а для француза это, может быть, настоящий экстрим. Как бы он тут дуба не дал на такой жаре!
- Цел будет, - говорю я, - он и не в таких переделках бывал. Хотя то, что русскому хорошо, то немцу не очень...
Мы с Колей смеёмся, а Ирван недоумённо смотрит на нас.
- Ну, а если серьёзно, - прибавляю я, - поедем, пока никто из нас не обуглился. Да и дядька уже заждался...
Собрав мусор и остатки еды в полиэтиленовые пакеты, Коля идёт сдувать лодку, а я отпускаю пойманную рыбу обратно в её стихию. Ирван смотрит на меня одобрительно. Я тщательно споласкиваю садок, чтобы он не вонял рыбой в машине, и в это время в небе, как ухнет. Впечатление такое, будто атомная бомба взорвалась. Коля и Ирван даже приседают от неожиданности.
- Это что, Сергеич, химическое оружие уничтожают? - недоумённо спрашивает Николай, - у вас тут в Почепе, я слышал, самый большой его склад.
- Правильно, только это не химическое оружие, его уничтожают в тиши лабораторий. Всё гораздо прозаичнее - это реактивный самолёт преодолел звуковой барьер. Только и всего. В детстве я такие взрывы слышал очень часто, и бояться тут нечего.
Через полчаса у раскрытых ворот нас встречает мой дядька.
- Где рыба? - спрашивает он.
- Рыба вся, - отвечаю я.
- Тогда жарь всю.
Мы смеёмся.
Говорить ему, что я её отпустил, лучше не стоит. В отличие от меня, он до сих пор настоящий рыбак.
- Клевало плохо, - оправдываюсь я и первым вхожу во двор.
В глубине его стоит большой деревянный дом с резными наличниками. Аркадий Сергеевич открывает дверь и впускает нас внутрь. В доме уютно и достаточно прохладно. Стол давно накрыт и ломится от всевозможных вкусностей. Русские люди - хлебосольные люди, может потому, что частенько жили впроголодь...
Тётка моя, его жена, по-прежнему ещё очень красивая и голосистая, хотя перешагнула давно за ягодкин возраст, хлопочет на кухне.
- Покажи-ка мне своего француза? - просит она и, не раздумывая, идёт к Ирвану, минуя Колю. Француз хоть и одет в одежду с чужого плеча, но с русским его не спутаешь.
Они трижды целуются, и я их представляю друг другу:
- Сэ Ирван и сэ Надежда Григорьевна, - говорю я.
Дядька в это время вытаскивает из своего кабинета парадный китель. Медалей на нём - не сосчитать. Ирван достаёт из рюкзака гаджет и продолжает фотосессию. Сначала фотографирует китель, потом накрытый стол, потом всех нас за столом. Я повторяю эту процедуру, уже без своего участия, но с участием француза.
- Что-то на нём одежда какая-то странная, - с нотками сомнения в голосе интересуется Аркадий Сергеевич и успокаивается только тогда, когда я объясню ему, что это одежда моя.
- Не думай, - говорю я ему, - он не безработный, он школьный учитель.
- Ваня, - говорит обрадованный дядька, - иди ко мне, я тебе расскажу про Юрия Гагарина. Я был у него инструктором по прыжкам с парашютом. Юра был хорошим парнем. Я тебе сейчас покажу его фотки, когда он ещё не был в космосе.
- Потом покажешь, - говорит тётка, - сначала нужно гостей накормить.
То, что совсем недавно мы плотно поели, в расчёт не принимается. Отказываться нельзя, этим обидеть можно. Мало того, надо попробовать всего, что на столе, хотя бы понемногу. Тётка моя постаралась на славу, она в нашей родне кулинарная кудесница. Чего она только не наготовила: голубцы с мясом, домашние огурчики, свежие, прямо с грядки, огурчики малосольные из подвала, помидорчики, пироги с мясом, пироги с луком и другой начинкой, рулеты с черникой и яблочным повидлом, и ещё много чего разного и аппетитного. Из подвала она приносит наливку двух сортов, а к ней чудесный холодный компот из алычи и красной смородины.
Дядька подливает ему до полной, и вскоре наливка делает своё дело.
На вкус она сладенькая, но нужные градусы в ней имеются. Коля не пьёт, он за рулём, и я тоже налегаю в основном на компот.
- Ваня, - говорит французу совсем повеселевший Аркадий Сергеевич и берёт его под руку, - пойдём, я покажу тебе свои владения.
Обнявшись, как лучшие друзья, они выходят во двор. Там под развесистой алычой француз делает ещё несколько снимков уже вместе с моим дядькой.
- Прямо фотомодель, - удивляется тётка, - вроде и выпил немного. Ты бы ещё песню спел.
- А что, - говорит Аркадий Сергеевич с вызовом, - как раз для этого время настало. Племянник мой слышал, как я пою, сейчас и француз послушает.
- Расцветали яблони и груши, - начинает он мягким но сильным баритоном, - поплыли туманы над рекой...
- Выходила на берег Катюша, - неожиданно подхватывает Ирван известную во всём мире песню. Голос у него красивый, не даром он поёт в церковном хоре. Заканчивают петь они уже на два голоса.
- А знаешь, Ваня, кто написал эту песню? - обращается дядька к французу, - а написал её наш земляк, Матвей Блантер, отец которого жил на соседней улице. Так что наш Почеп богат на известных людей.
- Ладно, - говорю я Аркадию Сергеевичу, - заканчивай прощайся с французом, нам пора ехать.
- Сейчас я соберу вам в дорогу гостинцев, - встревает в разговор Надежда Григорьевна, - пока мой с Ирваном будут песни петь да фотосессию делать. Это матери передашь, - она суёт мне в руки бутылку с вином, - я сама его делала. Оно не крепкое, так, для здоровья, и ещё вот ведёрко алычи.
Потом она приносит нам ещё ведёрко огурцов, ведёрко помидоров, достаёт из подвала трёхлитровую банку компота и к нему пластиковую бутыль перебродившего берёзового сока.
- Компот вам понравился, - говорит она, - а сок даю вам в нагрузку. Он не сладкий, но жажду утоляет лучше, чем компот.
Мы укладываем гостинцы в багажник, он ещё не так раскалился, как салон автомашины, и, нацеловавшись всласть с дядькой и тёткой, отбываем, наконец, к городскому кладбищу. Раз я в Почепе, на своей малой Родине, то обязан проведать родню, которая уже переселилась в иной мир. Я это обещал сделать матери. Там и мой отец покоится вот уже почти десять лет.
От дядькиного дома до городского кладбища езды, от силы пять минут.
За это время надо перестроиться на серьёзный лад. Помогает этому чёрный кот, перебежавший нам дорогу и скрывшийся в палисаднике.
- Не обращай внимания, - говорю я Николаю, - езжай смело.
Ещё совсем недавно у меня дома жили целых три кота, и все чёрные. Двое из них уже в лучшем мире. Знаешь, по сколько раз на дню они мне перебегали дорогу? И ничего, жив до сих пор...
На городском кладбище я не без труда нахожу место, где лежит моя родня. Родительский день давно минул, могилки успели уже зарасти травой. Но внутри оградки, где лежит моя родня, всё чистенько. Чувствуется уход Аркадия Сергеевича и Надежды Григорьевны. Здесь мои все: дед Гришка, баба Фёкла, мой отец, мои дядья и уже многие мои двоюродные братья и сёстры. Есть даже те, которые моложе меня. Могилки аккуратно убраны и уставлены искусственными цветами.
Я подхожу к памятнику отцу и смотрю на него. На нём он молодой и красивый. Моя мать захотела, чтобы рисунок на мраморе сделали с его давнишней фотографии. В молодости отец мой был на самом деле очень красивым мужчиной. Я прикасаюсь к его изображению рукой.
- Извини, пап, - говорю я и незаметно смахиваю слезу, - в этот раз наливать тебе не будем. Жди следующего Родительского дня.
Потом перехожу к памятнику моей двоюродной сестрички Нины. Она утонула сорок лет назад. Мы были с ней почти ровесники. Когда мы только родились, её отец предлагал моему отцу поменяться нами. Не знаю, всерьёз он это делал или в шутку... Но я почему-то помню это до сих пор.
Утонула она в нашей неглубокой речке второго августа, сорок лет назад. Я тогда помогал отцу по каменщицким делам, мы строили подвал. Было это недалеко от места трагедии, но я ничего не почувствовал... А ведь уже тогда я умел нырять и плавать лучше всех на нашей улице.
Я глажу мраморные черты её юного лица, уже никогда не постареющего, и шепчу про себя:
- Прости меня, сестричка, что не уберёг тебя. Я знаю, ты мне всегда помогала... и тогда и теперь...
У Коли неожиданно звонит телефон. Он что-то пытается объяснить кому-то на том конце провода, но у него не получается. Он отдаёт трубку Ирвану и просит его:
- Скажи моей подруге, - говорит он, - что я сейчас в Почепе, и что со мной настоящий француз. Она мне не верит, думает, я шучу. Скажи ей что-нибудь по-своему.
Ирван берёт телефон и начинает говорить:
- Бон жур, комман са ва (добрый день, как дела)?
Мы с Колей смеёмся, француз улыбается. Чувство утраты, только недавно захватившее меня с головой, куда-то уходит. Жизнь есть жизнь...
Уже после отъезда Ирвана, я позвоню Коле, узнать, как у него дела, и он радостно сообщит мне:
- Только что компания ушла, - скажет он, - день рождения был у моей подруги. Человек десять за столом сидело.
- Ну, ты хоть похвастался, что теперь у тебя в друзьях француз? - поинтересуюсь я.
- А как же, - засмеётся Коля...
Возвращаясь в Брянск и уже подъезжая к городу, совершенно расслабленный Ирван говорит мне:
- Какие же хорошие у тебя родственники. Твой дядька просто чудесный человек...
- Ты ещё многого про него не знаешь, - говорю я, обернувшись, - он не только Гагарину помогал, Аркадий Сергеевич в прошлом двадцать лет был начальником уголовного розыска. У него есть медали и ордена за задержание особо опасных преступников. Сейчас ему 77-мь, за плечами три инфаркта и сложнейшая операция на сердце, а он ничего - молодец: жизнелюб, хозяйственник и заядлый рыбак. После операции на сердце, ему нужны были деньги на послеоперационный уход. Не знаю, как другие, а я помог. Аркадий Сергеевич и раньше ко мне хорошо относился, но после этого случая просто души во мне не чает. Ну а мне приятно'.
Перед въездом в город мы заезжаем на заправку. Я пытаюсь всучить Николаю тысячу на бензин, по договорённости это моя доля, но Ирван замечает это и, когда Николай выходит из машины, предлагает мне со своей стороны поучаствовать в оплате поездки. Я отрицательно киваю головой, но он просовывает между сидений пятисотрублёвку и говорит твёрдо:
- Я по-другому не могу, я уже тоже немножко русский.
Дома за ужином, уставший и довольный, он вспомнит нашу поговорку: 'То, что русскому хорошо, то немцу смерть...'.
- Это и французу тоже? - поинтересуется он.
- И французу, и англичанину, и американцу, и всем вам нерусским однозначно, - подтвержу я.
- Так что, я теперь вместо немца могу говорить француз?
- Нет, - возражу я, - в оригинале должен быть всё же немец. До девятнадцатого века на Руси всех не знающих русский язык называли немцами, поэтому и поговорка такая. Но относится она ко всем иностранцам.
Ирван достанет свою записную книжку и опять всё тщательно в неё запишет.
Вечером перед сном я намажу его обгорелую спину тайским тигровым бальзамом, а потом дам понюхать карандаш-ингалятор. Не знаю, будет ли ему хорошо спаться от этого, но утром он встанет другим человеком, выздоровевшим и почти постигнувшим русскую душ
День пятый.
Осмотр достопримечательностей продолжается.
После насыщенного трудного вчерашнего отдыха (трудный отдых - я думаю, словосочетание такое есть только в русском языке), мы встаём с Ирваном поздно. Не понятно даже, кто встаёт позднее, он или я. Проснувшись, я не спешу вылезать из постели и долго в ней валяюсь. Но наши женщины - мать и жена, уже давно на ногах. Они орудуют на кухне, и оттуда слышится не только стук посуды, но и тянет ароматом жареных блинов.
- Это, который день они их жарят? - вычисляю я, - не надоело б французу их есть...
Но, вкусные вещи никогда не приедаются. После вчерашней рыбалки и проведённого на природе дня в животе у меня урчит. Наесться впрок - ещё никому не удавалось. То, что вчера мы ели весь день без передышки, в зачёт не идёт. С утра организму требуется новая дозаправка. Соскочив с постели, я быстренько ополаскиваю лицо и спешу на кухню. Остальные водные процедуры решаю отложить на потом, на после завтрака. В кухне в центре стола уже красуется огромное блюдо с горкой блинов.
- Зови Ирвана, - говорит жена, - всё давно готово. Я и кофе ему свежий заварила.
Но француза звать не надо, он уже на подхвате. Из своей комнаты он чует не только запах блинов, но и слышит русскую речь, которую на пустой желудок понимает без перевода.
После данной женой отмашки, мы с ним наперегонки устремляемся за стол.
Через пять секунд, набив полный рот блинами и облизывая масленые губы, я немного успокаиваюсь и начинаю строить планы на сегодняшний день.
- Позвоню Боре, - размышляю я вслух, - узнаю, вернулся ли он из Москвы. Если вернулся, отправимся тогда на 'Партизанскую Поляну', а после неё... куда он пожелает.
И тут Борис звонит сам. Он уже в Брянске, приехал рано утром, и ему самому не терпится пообщаться с французом.
Я даю ему добро на выезд, и через полчаса вижу его машину возле нашего дома. Дом с часами в нашем городе найти легко, его знает каждый. Я уже подарил Ирвану кружку с его рисунком. Их продают у нас в сувенирных магазинах.
- Будешь там у себя в Морле пить кофе по утрам из этой чашки, - скажу я ему, - может, вспомнишь про нас нас и про то место, где жил.
- Буду, - ответит довольный француз, - и пить, и вспоминать.
Помахав Борису в окно, мы с Ирваном одеваемся и спускаемся вниз.
- Куда едем? - спрашивает меня Боря, когда я открываю дверцу его машины.
- На Партизанскую Поляну, - отвечаю я.
Борис улыбается, пожимает нам руки, и мы усаживаемся в его Шевроле Круз.
- Как решились дела в Москве? - интересуюсь я.
- Нормально, только в связи с падением рубля теперь всё будет у нас не по тридцать пять, а минимум по пятьдесят.
- Что поделаешь, - говорю я.
Боря открывает бардачок и достаёт из него тёмные очки. Солнце сегодня яркое, и по пути оно будет светить нам в глаза. У нас с Ирваном очков нет, вернее, у него есть - плюсовые, как у моей жены, но они не тёмные. Ну а мне пока они не нужны, по крайней мере, читать я сегодня не буду. Мы аккуратно захлопываем двери и трогаемся. Путь наш лежит за город.
До мемориала 'Партизанская Поляна' примерно сорок минут езды. Его тоже недавно отреставрировали. К обелискам с именами погибших проложили дорожки из гранитной плитки, выкопали прудик в центре поляны, но главное, установили новую технику, и она впечатляет. Чего тут только нет: танки - современные и времён войны, самоходки, гаубичные орудия, есть даже самолёт. Всё выкрашено в свежую ярко зелёную краску.
Француз фотографирует военную технику. Я залезаю на подножку самолёта АН-2, и он фотографирует меня. Когда-то, работая на Севере и строя газопроводы, я налетал на таких самолётах не одну тысячу километров. Это самолёт-легенда, он и труженик, и боец одновременно. Жену, правда, частенько укачивало в нём, особенно поначалу. Мы всегда смеялись, где он находит в воздухе такие кочки, что так подпрыгивает. Потом жена привыкла, а я вообще в полёте всегда спал. И не только в АН-2, но и в вертолёте МИ-8 тоже.
Пушки и танки на Партизанской Поляне выстроены красиво, ровненько, в одну линию. Мы проходим мимо, а Ирван останавливается и фотографирует их. Жерла грозных орудий направлены в небо в сторону от солнца.
- Видишь, - говорю я Ирвану, - Украина там, на юго-западе, а пушки смотрят в другую сторону. Мы - мирные люди.
- Но наш бронепоезд..., - прибавляет строго Борис.
Ирван молчит. Я уже объяснял ему, и он в курсе, что война не здесь, не рядом с нами, а в тысяче километров от Брянщины. Об этом он и маме своей сказал. Дай Бог, чтобы конфликт этот побыстрее закончился. Никакие противоречия не должны приводить людей к войне. Это ясно и ребёнку...но не политикам.
Француз уважительно смотрит на выставленную технику. Семьдесят лет назад она помогла одержать русским людям победу, и подвиг этот не удастся ни замолчать, ни умалить никому...
Обойдя мемориал и всё осмотрев, мы возвращаемся к входу-выходу. Возле него две кафешки, в одну из которых мы заходим, чтобы утолить жажду. Август в этом году, что надо. Кто бы что ни говорил, но я люблю такую погоду. Жара - не холод, и пар костей не ломит, хотя чего-нибудь попить уже давно пора.
Мы усаживаемся за столики под тентом и заказываем: Ирван - Фанту, я - Колу, а Борис традиционно, как он любит, апельсиновый сок.
Он норовит заплатить официанту за всех, но француз не позволяет ему этого.
- Хотя бы раз и я должен вас угостить, - говорит он, - а то я себя буду неуютно чувствовать.
Официант приносит заказ, мы чокаемся и пьём за наше здоровье. Я пытаюсь пошутить по поводу наших напитков:
- Русские и французы сидят за одним столом, - говорю я, - а пьют почему-то американскую хрень, и при этом ещё хают Америку. Но доллары её уважают, - прибавляю я, усмехнувшись, - такой вот парадокс.
- И фильмы их тоже смотрят, - прибавляет Ирван, - голливудские блокбастеры у нас во Франции заполонили всё.
- Есть среди них и неплохие, - вставляю я.
Посидев с полчасика в теньке, мы отправляемся обратно в город.
В лесу возле закрытого железнодорожного шлагбаума приходится остановиться. Скоро должен пройти поезд. Пути здесь вспомогательные, только для грузовых составов, и они не электрифицированы. Состав будет тащить тепловоз, может даже два тепловоза, спаренные вместе. Всё будет окутано дымом, и ещё от них будет идти специфический запах, запах пропитанных шпал. Я помню его с детства. Когда-то давно у нас в Почепе на железнодорожной станции работал маневровый паровоз. Он собирал в состав гружёные и пустые вагоны. Паровозик был чёрным, а дым из его трубы всегда валил белый, потому что работал он на дровах. И свистел он всегда мелодично и притягательно. Жена моя говорит, что паровоз - это одно из красивейших созданий рук человеческих. Он будто живой. Сам вроде из железа, но с характером.
Я смотрю на громаду проносящегося мимо гружёного состава и вспоминаю маневровый паровоз моего детства. При этом я автоматически считаю вагоны. Я всегда так делаю. Сорок, пятьдесят, шестьдесят... шестьдесят восемь, вот и пролетел состав, и последний вагон скрылся за деревьями. Шлагбаум медленно поднимается, и мы аккуратно переезжаем через рельсы. Я смотрю на часы.
Они показывают без пятнадцати три. Снова время пролетело стремительно и совсем незаметно. Опять моя мама будет волноваться, что 'мой француз целый день не евши'. И потом ещё попеняет мне, что я не напоил его чудодейственным её настоем из дубовой коры. Ирван уже давно не кашляет, но пить этот настой обязан. Он его ещё получит в дорогу и возьмёт как миленький.
Дома нас ждёт всё та же приятная глазу картина - стол накрыт, и запах от приготовленных блюд сногсшибательный. Но француз в этот раз почему-то морщится, водит носом из стороны в сторону и волнуется. Кажется, он хочет нам что-то сказать.
- Говори, не стесняйся, - поддерживает его Боря, - тут все свои.
Набрав воздуха, Ирван выдаёт:
- Знаете, без чего французы никогда не садятся за стол?
Мы пожимаем плечами.
- Без сливочного масла, - выдыхает он, - даже самые бедные фермеры едят его каждый день, а у вас что, дома его нет?
- Есть, - отвечаю я, - и мы тоже его едим почти каждый день. Но мы подумали, что для европейцев это вредный продукт, в нём много холестерина, и решили тебе его не давать. Подумали, что ты будешь налегать на овощи...
- Зря вы так подумали, - вздыхает Ирван, - мы тоже часто едим то, что вкусно, а не то, что полезно.
- Не переживай, - примирительно говорю я и лезу в холодильник.
Из него я вытаскиваю порядочный брусок сливочного масла и подаю его французу на красивом блюде с конусообразной прозрачной крышкой.
- Масло это настоящее, - говорю я, - сделанное по ГОСТу. В нём восемьдесят два процента жирности, и холестерина достаточное количество...
Могу тебе и квасу налить? - прибавляю я, - ты на рыбалке его уже пробовал. Хотя я слышал, французы его не пьют.
- Наливай, - отвечает Ирван, намазывая кусок булки маслом, - ты прав, французы квас не пьют, но я уже не совсем француз, мне можно. Мои русские друзья во Франции этот напиток уважают. Его и моя жена пробовала. Однажды мы гостили в одной русской семье, - продолжает он, - было жарко, что в Бретани бывает нечасто, и моей жене захотелось пить. Спиртного она у меня не употребляет, а русские друзья уверили, что квас - это безалкогольный напиток. Жена взяла и выпила полбутылки, он ей так понравился. Только потом смотрю, весёленькая стала, песни пытается петь. Я на следующий день в Интернете посмотрел, есть, оказывается, в этом напитке градусы.
- Это не градусы, а ерунда, - успокаиваю его я, - по нашим меркам они не алкогольные. У нас градусами считаются только те, которые в водке, а в квасе или даже в пиве не считаются... смех один.
- Когда русским смех, нам французам и прочим разным немцам..., - Ирван смеётся.
- Эт-т-т точно, - говорю я словами товарища Сухова из 'Белого солнца пустыни'...
- У нас во Франции многие увлекаются Россией, - продолжает повеселевший от сливочного масла Ирван, меняя тему разговора, - могу и я так говорить? - уточняет он.
- Лучше не надо, - я качаю головой.
- А если скажу, что я сильно увлекаюсь Россией?
- И этого не надо. Если ты так скажешь, а русские люди будут сидеть с тобой за одним столом и выпивать, эффект может оказаться обратным. Скажи им просто: я люблю Россию. Этого будет достаточно. Увлекаться можно спортом, или рыбалкой...
И даже потом за рюмкой водки, если ты станешь нести им чепуху, они поймут тебя правильно.
- Где моя тетрадь? - спрашивает Ирван, - мне в неё ещё записывать и записывать...
После его отъезда, я вдруг вспомню про красную икру, которой мы его так и не накормим. А ведь иностранцы знают, что это исконно русский продукт.
Что ж, мой друг, не обижайся, приезжай к нам в следующий раз, накормим тебя обязательно. Хотя, может быть, москвичи догадаются это сделать и сейчас. Они в таких вопросах умнее нас, провинциалов...
После обеда мы едем на Десну купаться. Едем вверх по реке за город, где вода почище. Возле деревянного подвесного моста, закреплённого на ржавых тросах, Борис останавливается.
- Может, пройдётесь по нему? - спрашивает он, - фотки сделаете прикольные.
- Пойдём, щёлкну тебя на твой гаджет, - говорю я Ирвану, - потом покажешь Наташе, где тебя нелёгкая носила.
Мостик хлипкий, качается из стороны в сторону, как пьяный, и подозрительно скрипит. Француз периодически хватается за поручни. Мне хвататься не чем, руки заняты, в них планшетник. Приходится держать равновесие без рук. О том, что я могу свалиться в воду, стараюсь не думать. Но вот снимки сделаны, и мы осторожно перебираемся на другой берег. Борис уже ждёт нас.
- Тут лучшее место для купания, - говорит он, - на дне песок, и вода чистая.
Чистая, конечно, но не такая, как в Судости. Помню, как на первом курсе, когда я только поступил в институт, мы пошли купаться на Десну, и я хотел половить раков. Все долго надо мной смеялись. Уже тогда в Десне их не было, они давно перевелись...
Я раздеваюсь и с разбега ныряю. Перед моим лбом проносится куча водорослей, а потом неожиданно вырастает деревянная свая. Я чуть не втыкаюсь в неё. Вот тебе и ныряние в незнакомом месте.
Борис и Ирван этого не делают (молодцы), они соревнуются в плавании. Вроде бы просто плывут, но я вижу, что соревнуются. Пробуют наперегонки: кто кого. Француз старается изо всех сил, но я знаю, что лучше Бори, не плавает никто. Взяв старт против течения, они долго не уступают друг другу. Но, наконец, француз перестаёт соревноваться (а, может, он просто так плавал, для удовольствия...) и поворачивает обратно. Выиграть у Бори бесполезно. Недавно он бегал городской пятнадцатикилометровый кросс и занял второе место. И это среди молодых профессиональных бегунов.
Но вот и Борис перестаёт бороться с течением и поворачивает обратно. Он плывёт легко размеренными гребками, одинаково загребая правой и левой рукой. Красиво, я так не умею.
Купальщиков сегодня немного, понедельник - рабочий день.
Подплыв к берегу, француз и русский, вместе выходят из воды. Я смотрю на них и любуюсь...симпатичные ребята.
А я ещё раз ныряю, но теперь уже не так резво. Долго плыву под водой, обследуя дно. Вижу ещё одну сваю и пытаюсь встать на неё. Течение сильное, я едва удерживаю равновесие. Ирван с Борисом уже на берегу. Они беседуют. Мне приятно, что они так легко подружились - мой старый, и мой новый друг. Француз что-то рассказывает, размахивая руками, а Борис внимательно слушает. Две крупные белые чайки что-то клюют у их ног...
На обратном пути мы заезжаем ещё на один Святой источник. Здесь, в местечке Сельцо, их целых два: один в деревянной избушке под навесом, а другой под открытым небом.
Ирван снова пробует воду ногой и снова отказывается. Я его не уговариваю, пусть лучше снимает на свой планшет, как это делаем мы.
Первым ныряет в открытый источник Борис. Он окунается с головой три раза, следом за ним прыгаю я. Вода снова обжигает и снова бодрит. Через пять минут я полезу в воду ещё раз, уже по заявке (ну и похвастать, конечно, нужно перед французом, это простительно). Вечером Ирван покажет нам видеозапись нашего купания. (Кажется, я не очень фотогеничен...).
- Бабушке только не показывай, - предупрежу его я, - даже не говори, что мы в речке купались.
На обратной дороге в машине мы слушаем радио 'Брянская Губерния'.
- Это местное? - интересуется Ирван.
- Да, - отвечает Боря.
И тут я слышу песню 'Последняя осень'. Её заказал один из радиослушателей.
- Сделай громче, - прошу я Борю, - ещё громче.
- В последнюю осень, ни строчки, ни вздоха, - поёт Шевчук хрипловатым голосом, - Последние песни осыпались летом...
Мы слушаем, затаив дыхание. Француз молчит. Не знаю, понимает он смысл песни, или нет. Может для него это просто красивая мелодия.
А Боря начинает тихонько подпевать. Он тоже поёт лучше всех, по крайней мере, раньше пел. В молодости у него был голос не хуже, чем у Градского. И это не хвастовство...
Но вот последний аккорд стихает, и опять начинаются новости.
- Знаешь, кто пел? - спрашиваю я, поворачивая голову.
- 'ДДТ', - отвечает Ирван, - Юрий Шевчук. Я знаю его песни. Это правда, что он против Путина?
- Правда, - говорю я.
- А за кого?
- Ни за кого, он за свободу. Таким уж уродился.
- И вам разрешают его слушать? - продолжает расспрос француз.
- Видишь, слушаем, - отвечаю я, - и тебе позволяем.
Ты, кстати, понимаешь, о чём он поёт в этой песне и к кому это он обращается:
Ах, Александр Сергеевич милый, Ну что же Вы нам ничего не сказали? -
Кто такой, этот Александр Сергеевич, знаешь?
Француз пожимает плечами.
- Это Пушкин, - говорю я, - наше всё. Это к нему Шевчук обращается в своей песне через века и поколения.
- Я знаю, кто такой Пушкин, и что он для вас значит, - говорит Ирван, - я только не думал, что эта песня о нём....
- Ну, песня не совсем о нём, - соглашаюсь я, - она об осени, любимой поре Александр Сергеевича.
Я рассказываю Ирвану историю о 'Болдинской осени', о холере в Москве в восемьсот тридцатом году, о том, что Пушкин из-за неё задержался в Болдино на три осенних месяца, и что в это время он написал тридцать лучших своих произведений. Потом Пушкин ещё два раза посетит это место, и оба эти раза снова окажутся продуктивными, но уже не настолько.
- Осень у Пушкина - лучшая его творческая пора, - говорю я.
- Ты умеешь рассказывать, - говорит Ирван, - приедем к тебе домой, я всё это тоже запишу. Мне это поможет в разгадке русской души.
Я чувствую, как француз благодарно пожимает моё плечо.
- Не сильно поможет, - отвечаю я, - ваш маркиз де Кюстин целый год по нашей стране катался, а толку. Всё высматривал, как наши люди живут. Оно ему надо? Книгу потом написал об этом в тысячу двести страниц, правдивую, конечно, но за неё потом добродушнейший Жуковский обозвал его собакой. Нам не правда о нас нужна, мы её и без иностранцев знаем, нам важно другое - как ты относишься к России: с любовью или нет. Маркиз описывал всё в насмешливом тоне, а насмехаться над собой русские никому не позволяют. Наполеон и Гитлер поняли это...правда слишком поздно.
Я поворачиваюсь к Ирвану проверить, слушает он меня, или нет?
Француз в ответ снова пожимает моё плечо.
Боковым зрением я вижу, как мимо нас проезжает Нива Шевроле.
- Моя машина, - говорю я.
- Жалко? - спрашивает Ирван, - в который раз ты уже это говоришь.
- Есть, маленько, - отвечаю я, нехотя.
- Отжали тачку, а ты не переживай, - смеётся Борис, - купишь потом себе новую, крутую.
Уже на въезде в город, Ирван неожиданно вспоминает, что так и не купил подарка для моей жены.
- Сейчас мы это исправим, - говорю я, - возле памятника Гагарину есть магазин 'Малахитовая шкатулка'. Там продаются поделки из натуральных камней. Моя жена любит такие вещи.
Припарковавшись у стадиона 'Динамо', мы направляемся к магазину.
Внутри тихо и прохладно, кондиционер работает почти бесшумно.
Все полки в магазине снизу до верху уставлены вырезанными из камней безделушками. Слоники, черепашки, лягушки и прочая не нужная в быту живность чередуются с вещами нужными: стаканами, ложками, блюдцами и другой утварью.
Ирван в замешательстве, что выбрать?
- Бери, что пригодится в хозяйстве, - говорю я, - стаканы, кружки, или чашки. И я когда-нибудь ими воспользуюсь, заодно и тебя вспомню добрым словом.
Борис тоже помогает французу в выборе подарка. Он достаёт с верхней полки (ростом он повыше нас) два набора, в каждом по два стакана. Сделаны они из малахита, на свету отдают благородной зеленцой.
- Их беру, - говорит Ирван и откладывает в сторону стаканы с зеленоватыми узорами. Потом он смотрит сквозь них на свет и проводит пальцем по краям. Это я ему советую так сделать, чтобы потом не было вопросов, как однажды у меня в Турции, когда я только дома обнаружил отбитый край у посудины. Но я-то могу пить и из выщербленной чашки, а жена этого делать не будет. У неё на этот счёт есть определённые приметы. Но, как бы там ни было, проверив всё основательно, мы идём к кассе. Ирван выбранным подарком доволен, а потому платит с удовольствием.
Молодая продавщица заворачивает каждый стакан в бумагу, укладывает их в разрисованный пакет и отдаёт нам.
Жена дома, увидев, что ей преподнёс француз, расцелует его в обе щёки.
В этот вечер мы будем сидеть с ним допоздна, и беседовать о разных материях.
- Завтра я уезжаю, - напомнит он мне, - а мы так и не сделали твои задания по французскому. Будем их делать?
- Будем, - отвечу я.
Ещё в день приезда я прожужжал ему все уши, что моя молодая учительница задала мне на дом на два летних месяца домашнее задание.
- Дёвуар а домисиль, - скажу я.
- Просто дёвуар, - поправит он, - это выражение уже означает домашнее задание, - а домисиль - это на дом. Как там у вас говорят, масло масленое.
Иногда Ирван поражает меня своими знаниями...
И вот теперь я, наконец, напрямую удостоверюсь в его учительских навыках.
Я беру тетрадь с листками домашнего задания, и мы отправляемся на кухню. Над столом здесь всё ещё витают запахи от недавнего ужина. Но, нужно настроиться на рабочий лад и приступить к первому заданию.
Когда-то, двадцать лет назад, когда я только начал заниматься каратэ, сэнсэй учил меня оставлять все проблемы за стенами зала. Сначала я даже не мог в это поверить, как это оставить проблемы снаружи, когда они у меня внутри. Кредит невыплаченный никуда не денется, пока я тренируюсь в зале, сломанный холодильник не отремонтируется сам собой, близкий родственник не воскреснет... и т. д. Но, оказалось, что научиться можно всему, и всё можно преодолеть, если настроиться на нужный лад. Теперь мне это делать уже гораздо легче, по крайней мере, с французским я справиться должен.
Словаря с собой я не беру, зачем он мне, если рядом живой француз.
Первый листок с заданием идёт трудно. Я то и дело натыкаюсь на незнакомые слова, запинаюсь, норовлю вскочить со стула и побежать в спальню за словарём.
Ирван останавливает меня и ненавязчиво подсказывает, но не напрямую, а наводящими вопросами, чтобы я сам догадался: где 'врэ' (правда), а где 'фо' (ложь). В основном я попадаю, но иногда ошибаюсь, тогда француз переворачивает листок на исходную сторону и заставляет меня перечитать всё заново:
- Тут всё написано, - говорит он, - читай внимательно.
Ирван учитель со стажем, он давно учит взрослых учеников, а потому знает, как с ними обходиться. Но мне от этого не легче. Я, конечно, помню, что мозг взрослого человека развивается только от непривычной для него работы, но как себя заставить её выполнять?
Как бы там ни было, но с потугами и с подсказками, куда же без них, первое задание я выполняю. Француз хвалит меня, но сдержано. Я даже не пойму, рад он моим успехам, или не очень. Я же от произведённых усилий, весь взмокаю, как мышь. Тайскую мою футболку можно выкручивать. Приходится идти в спальню переодеваться, а заодно показать жене результаты моих потуг.
- А ты что хотел, - говорит она, - на халяву проскочить? Как учит сэнсэй, тренировка должна быть не только в спортивном зале, но и во всём остальном. Переодевайся и марш обратно.
Приходится повиноваться, я переодеваюсь и возвращаюсь на кухню.
- Будем продолжать? - спрашивает француз.
- Будем, но, может, ты сам напишешь за меня остальные листки? - робко интересуюсь я.
- Я-то могу, - отвечает Ирван, - только что это тебе даст?
- Ничего, - говорю я, - каким был тупым, таким и останусь.
- Нам твой скепсис сейчас ни к чему, - улыбается мой французский друг.
- Э-т-т точно, - подтверждаю я и беру в руки второе задание.
Оно уже идёт легче, француз хвалит меня, особенно когда я угадываю незнакомые слова, но хвалит совсем чуть-чуть.
После второго задания без передышки следует третье. Но я уже чувствую, как запас моей интеллектуальной прочности заканчивается, и я потихоньку впадаю в ступор. Мозг начисто отказывается производить любую работу, а не только ему 'непривычную'. Я смотрю на картинки, которые мне надо описать по-французски, и ничего не понимаю. Это выше моих сил.
- Пиши дальше сам, - я подвигаю Ирвану листок с третьим заданием, - я пас.
- А что скажет твоя учительница, когда увидит чужой почерк? - спрашивает он с усмешкой.
- Порадуется, когда узнает, что это писал настоящий француз, да ещё мой друг...
Через месяц, когда я снова приступлю к занятиям, так оно и будет. Она даже скажет, что у Ирвана красивый почерк...
Но вот задание, пусть не до конца выполненное, откладывается в сторону, и дальше мы сидим молча. Стрелки часов приближаются к полночи. Как быстро летит время...
Времени бег
I
'... Время ускорило бег
Его не остановить
Растаял вчерашний снег
Кого за это винить?
II
Жизнь ушла в никуда
Больше не будет другой
Не удивляйся тогда,
Когда придут за тобой
III
Придут и скажут - пошли
Оставь всё привычное здесь
Станешь снова 'солью земли'
Не будешь ни пить ни есть
IV
Не будешь больше мечтать о том
О чём мечталось всегда
И всё оставленное на потом
Не возвратить никогда...'.
Давно написаны эти строки, но с тех пор жизнь только ускорилась...
Завтра Ирвану ехать в Москву, потом в Михайловку. Этот экспромтный его визит нарушил наше спокойствие. Но я этому только рад. Рад, что он взбудоражил, растормошил нас, привнёс в нашу повседневную жизнь свежую струю. Конечно, он заставил нас поволноваться, побегать, но волнения эти были в основном приятными. Вообще, приятно ухаживать за хорошим человеком, а, если он не такой как ты, то это ещё и интересно. Даже моя мать-бабушка заметно помолодела. Пока Ирван жил у нас, она повеселела и перестала думать о смерти.
Но вот стрелка часов переваливает за полночь, а мы всё говорим, говорим. Говорим обо всём: о судьбе Мистралей, о выборах во Франции и в России, о Путине, о Саркози и Олланде, о Марин лё Пен и моих карасях. Вон они плещутся в аквариуме. Ещё в первый день Ирван заинтересовался, что за необычные рыбки живут в моём аквариуме.
- Наоборот, обычные, - скажу я ему, - я их поймал в близлежащем пруду шесть лет назад. Это караси. На мой пятидесятилетний юбилей жена решила мне сделать подарок - аквариум, я же водяной человек. Ну, я пошёл и наловил в озере карасей, посчитал, что это будет лучше, чем покупать каких-то там гупий. Напускал их полный аквариум, но караси не гупии, жена замоталась убирать за ними, никакой фильтр с очисткой воды не справлялся. Пришлось почти всех их выпустить, оставили только двоих. Остальных я отвёз в реку в то самое место, где мы были с тобой на рыбалке. Жарить жена их мне не дала, они уже стали как члены семьи. Постучит она бывало по аквариуму, а караси выставят свои мордочки и смотрят на нас через стекло, ждут, когда корм начнём им бросать... Интересно всё-таки... живая тварь и понимающая. Эти двое у нас уже седьмой год живут. Мне даже любопытно, сколько они вообще протянут...
Караси, будто слышат наш разговор и понимают, что он о них. Они начинают резвиться и брызгаться водой...
После карасей мы плавно переходим к обсуждению французских СМИ, потом наших, не забываем про бесплатную медицину: у них и у нас, про судьбу 'Мистралей', про Южный поток, жизнь фермеров в Бретани и, наконец, заканчиваем нашими малыми предприятиями.
Раздухарившись, я говорю:
- Не верь, если кто-то из наших патриотично настроенных граждан будет уверять тебя, что западные санкции на нас не повлияли. Повлияли, и ещё как. Мы стали жить беднее.
- Ты критикуешь Россию? - удивляется Ирван.
- Мне можно, я русский и я здесь живу, но вы в Европе делайте это аккуратно. И с американцами не очень-то заигрывайте. В своё время, когда я работал на Севере, они в Европе устанавливали свои 'Першинги'. Тогда у меня шеф-инженером работал немец из Эссена, Буркхард. Он мне сказал тогда такие слова:
- Это плохой контракт, - сказал он, имея в виду размещение 'Першингов' в Германии, - американцы не знают, что вас, русских, победить нельзя...
И пояснил:
- При таких минимальных потребностях, как у вас, вам никакие трудности не страшны...
На счёт потребностей, я теперь с ним не согласен, - говорю я Ирвану, - но выводы, сделанные немцем тогда, отрицать не стану... Нас, русских, победить нельзя... если, конечно, мы сами этого не сделаем...
Слово за слово, обсуждение перескакивает с немцев и американцев на мою будущую пенсию и на её размер, который почему-то окажется в два раза меньше, чем у румына.
- Но ты ведь её получишь в 56-ть, - парирует француз, - а когда я её получу, я даже не знаю. Может в 65-ть, может, в 67-мь, а, может, и в 70-т, и ни на йоту раньше. И пусть я оставшиеся дни буду работать на Луне, а не как ты, на Севере, всё равно ничего не изменится. А ты уже сейчас станешь свободным человеком и сможешь заняться, чем пожелаешь...
- Ладно, не переживай, - говорю я, - давай лучше обсудим вашего Жерара Депардье. Он ведь теперь стал русским, много пьёт, и спьяну принял наше гражданство...
Но Ирван не разделяет моей иронии, он серьёзен. Он рассказывает мне о жизни Жерара, о том, что этот человек сделал себя сам, а это не так просто.
- В шестнадцать лет Депардье убежал из дома, - рассказывает он, - и потом долго скитался по разным подворотням. Приютили его в каком-то театре. Толком он тогда ни читать, ни писать не умел, был полуграмотным. Но жажда кем-то стать пересилила в нём всё. Он учился читать и писать по-французски, заучивая наизусть театральные роли. Работал днями и ночами, не покидая театра и питаясь, чем придётся.
Обыкновенный пьяница никогда не добьётся таких высот, - говорит мне Ирван, и надо признаться, говорит убедительно, - для меня Жерар, прибавляет он, - это символ Франции...
С обсуждения Депардье мы переходим на другую тему - вечную. Мы говорим о любви...
Пока Ирван, уже в который раз рассказывает мне, как он оказался в Таиланде и как переживал тогда, я ...
О Любви.
...Я вспоминаю, как мы сидели с ним однажды на диване и слушали музыку. Перед приездом Ирвана я купил СиДи диск 'Сто лучших песен на французском языке'. У меня и до этого была неплохая подборка из полутора десятков шлягеров: Джо Дассен, Ив Монтан, Мирей Матьё, Далида, Эдит Пиаф, все на одном компакте. Я даже некоторые выучил наизусть. Но, как это водится у нас, у русских, перед самым приездом Ирвана, диск этот куда-то запропастился. Осталась от него только красивая обложка. Искать его я не стал, пустое занятие, тем более, что когда француз уедет, он потом сам собой найдётся. Так всегда происходит. Поэтому за день до приезда французского гостя, я побежал в киоск и купил новый диск. Ирван потом похвалит меня за хороший вкус, но на самом деле я купил то, что было...
И вот мы сидим с ним и слушаем Мишеля Фугена, его 'Бэлль истоар - Красивую историю'.
- Тот не француз, кто не знает этой песни, - говорит он мне, - это старая вещь.
- Потом ты мне её переведёшь? - спрашиваю я его.
- Сам переведёшь, там нет ничего сложного. Все песни о любви одинаковые.
И тут я вспоминаю, о чём узнал лишь недавно (хотя французский изучаю уже третий год подряд), во французском языке любовь - мужского рода. Я даже из-за этого расстроился. Как это так, любовь - и это 'он'. Конечно же, 'она' - безумная, пьянящая, всепоглощающая, прекрасная и ...т. д. и т. п.
Я говорю об этом Ирвану.
- Ничего, всё нормально, - отвечает он, - любовь мужского рода. Это в порядке вещей.
- А на других языках, какого она рода, - интересуюсь я, - не знаешь?
Француз какое-то время думает-соображает, потом выдаёт:
- На испанском 'амор' тоже мужского, на немецком 'либэ' вообще среднего, - и потом, подумав немного, прибавляет, вопросительно глядя на меня, - а какая может быть любовь у женщины? Это чисто мужское понятие....
- Интересно, - думаю я, - очень интересно, - но вслух ничего не произношу и тут вспоминаю, что он так и не дозвонился до своей жены...
Но вот все темы исчерпаны, разговоры окончены, даже о любви, и мы идём спать. В кровати я долго ворочаюсь, сон не идёт, зато в голову лезут разные мысли. Мне припоминается, как я предлагал французу надеть на рыбалку кепку с символикой ЛДПР, которую мне незадолго до этого подарили. Я говорил ему, что там никого не будет, и никто тебя в ней не увидит, и кепка новая... но Ирван откажется наотрез.
Я улыбаюсь этим воспоминания, которые уже начинают сменяться видениями, не совсем реальными... будто бы я чищу зубы и предлагаю Ирвану начистить зубы соседу. И потом смеюсь, объясняя ему, что это не одно и то же.
Затем в моих грёзах мне видится Франция, Париж, Эйфелева башня, и Наташа, которая спрашивает меня:
- Ну что, понравился тебе Ирваныч?
Я хочу ответить ей, улыбаюсь, но чувствую, что уже несусь куда-то в длинном тёмном тоннеле и, наконец, проваливаюсь в ирреальное бытие. Выныриваю из него только утром.
День отъезда.
Короткая, как бикфордов шнур, ночь с беспокойными моими снами, наконец, окончена. Я открываю глаза и моментально соскакиваю с постели. За окном только-только брезжит рассвет. Я открываю настежь окна и вдыхаю прохладный воздух августовского раннего утра. В его утренней свежести уже чувствуется дыхание осени...
Сегодня последний день пребывания француза в Брянске. Его поезд отправляется в 13-30-ть. Надо постараться не опоздать. Ирван такой парень, что хотя жена мне и намекала, что он, может быть шпион, слишком уж тщательно всё высматривает и потом записывает, но я думаю, никакой он не шпион. Не тянет он на него... В том, что я окажусь прав, выяснится прямо сегодня и самым курьёзным образом.
Позавтракав (теперь уже со сливочным маслом), мы начинаем упаковывать его вещи. Сначала напихиваем доверху большой рюкзак, потом маленький, потом жена достаёт ещё мою спортивную сумку, с которой я раньше ходил на тренировку, но и её не хватает для всех вещей.
- Я думал, - говорит Ирван, - что, отдав вам подарки, вещей у меня поубавится, а их только прибавилось.
- Ты странно думаешь, - возражает ему жена, - разве можем мы оставить без подарков тебя и твоих друзей? Ты ещё не забудь передать привет от меня Наташе на словах.
- Ох уж эти женщины, - думаю я, но на душе у меня уже становится грустно. Последний день, как его не называй, можно и крайним, как мой брат лётчик, но всё равно он последний. Через несколько часов Ирван уедет...
Я бесцельно брожу по коридору и натыкаюсь на его куртку. Он повесил её ещё в первый день, думал, что у нас будет холодно, а она ему так и не пригодилась.
- Вот тебе ещё подарок, - говорю я, и отдаю куртку французу, - ищи теперь место, куда её запихнуть...
Но вот все вещи уложены, и пакет с продуктами в дорогу собран. Мы идём прогуляться, Ирван просит меня зайти ко мне на работу, ему нужно написать жене письмо.
Открыв электронную почту, он, наконец, обнаруживает от неё сообщение. По его лицу видно, он этому несказанно рад. Я демонстративно отворачиваюсь, давая ему возможность читать без моего взгляда 'через плечо', но Ирван только усмехается.
- Секретов от тебя у меня нет, - говорит он, - заодно бытовому французскому поучишься.
- У меня всё хорошо, - пишет его жена, - ты не волнуйся. В Бретани сейчас хорошая погода, после работы я хожу на пляж, а по вечерам навещаю маму. Сообщения твои я получила, и рада, что у тебя всё нормально...
Что у Ирвана всё нормально, я вижу по заблестевшим его глазам. До Михайловки теперь он будет добираться в хорошем настроении. Как много всегда зависит от наших женщин, мы не должны на них обижаться по мелочам, мы должны их любить...
Я читаю письмо дальше и вдруг осознаю, что почти всё в нём понимаю. Да, язык я уже выучил неплохо, по крайней мере, письменный...
Закончив с сообщением от жены, Ирван начинает строчить ответ. Что он пишет, я уже не смотрю, иду прогуляться.
Возвратившись через полчасика, а время уже поджимает, вижу, что он всё закончил и отправил письмо адресату.
- Я хочу купить себе такой же нож, какой был у тебя на рыбалке, - говорит, улыбаясь, француз, - мы успеем это сделать? Я видел хорошие ножи в магазине, напротив ваших полицейских начальников.
- Это в ЦУМе, - говорю я, - недалеко отсюда. Паша нас довезёт.
- Если пробок не будет, - замечает Павел.
- Амбутэйяж, - хвастаю я знанием французского.
Потом мы все втроём спускаемся в лифте на первый этаж.
В его торце находится большой продуктовый отдел, француз решает ещё кое-чего прикупить в дорогу.
- Давай, быстрее, - подгоняю я его и тыкаю пальцем в продукты, которые советую ему взять. Он уже доверяет моему вкусу в этом вопросе, берёт колбасу, кефир, бутылку воды и лаваш. Затем мы быстренько садимся в машину и жмём к Центральному Универмагу. Отдел с ножами закрыт, так всегда бывает, когда спешишь, ничего быстро не получается, но свет в нём горит. Я интересуюсь в соседнем отделе, куда делся наш продавец?
- Отлучилась на пять минут, - сообщает нам симпатичная девушка.
Мы ждём эти пять минут, потом ещё пять, я уже начинаю волноваться и с тревогой поглядывать на часы.
- Ладно, ещё пять минут ждём, и всё, едем, - говорю я, - а то ты опоздаешь на поезд. Если тебе так понравился мой нож, я его тебе подарю.
В назначенное время продавец так и не появляется.
- Всё, едем, - говорю я тоном, не терпящим возражения.
Дома уже не на шутку волнуются по поводу нашего отсутствия, особенно мать. (Жена - та ведёт себя спокойнее. Она потом мне скажет, что если бы француз опоздал, ничего страшного не случилось бы, ну, пожил бы у нас ещё пару деньков. Только-то и всего...).
Мы моем руки, садимся за стол и начинаем скоренько запихивать в рот всё подряд. Я поглядываю на Ирвана, но он почему-то не очень спешит, или это мне так кажется. Он тщательно всё пережёвывает и задумчиво смотрит в окно. Я подхожу к окну и вижу, Борис уже приехал. Я договорился с ним, чтобы он отвёз нас на вокзал, потому что Павел занят по работе. Я машу ему рукой, а он мне в ответ показывает на часы. Я поглядываю на свои, да, нужно спешить, до отхода поезда остаётся тридцать минут.
- Всё, - говорю я, словно отрезаю, - подъём и быстро в машину.
И тут Ирван произносит фразу, ставшую потом знаменитой:
- Мне надо выпить ещё маленький кофе...
Над столом повисает пауза, и у всех раскрываются рты.
- Ирваныч, - говорю ему я, - дорогой, милый мой, мы опоздаем на поезд.
- Успеем, - отвечает француз, - я только в туалет сбегаю.
- Действуй, - говорю я жене, - у тебя максимум полминуты.
Жена понимает, что к чему. Она берёт чайник, наливает в него воды, как раз на 'один маленький кофе', и включает его в розетку.
- До кипения не доводи, - советую я, - а то он пить долго будет.
Потом, когда мы уже все на стреме, жена заставляет всех нас присесть на дорожку. Тут уже волнуется француз, потому что не знает об этом русском обычае.
- Не волнуйтесь, теперь точно успеете, - с уверенностью говорит жена, - и в дороге с ним ничего не случится.
На прощание она целует Ирвана три раза и крестит его, когда он поворачивается к ней спиной.
Но вот мы в машине. Хорошо, что сегодня нет пробок на улицах. Кризис в экономике и жаркий август сделали своё дело. Проезжая мимо ЦУМа и видя, что у нас уже не остаётся ни минуты времени, я вспоминаю про свой рыбацкий нож. Достаю его из кармана и дарю французу. Предварительно прошу у него рубль, примета такая.
- В следующий раз я тебе тоже куплю, - говорит он и жмёт мою руку, - или из Франции привезу.
Но бывает ли в жизни следующий раз? Не всё ли в ней самое лучшее всегда происходит экспромтом?...
Через десять минут мы на бетонном мосту, переезжаем нашу красавицу реку Десну.
- Посмотрите, сколько купальщиков, - говорит француз.
И правда, на другом берегу народу собралось человек двести.
- Сё сон бэне (купальщики), - отвечаю я, - 'сэ' (это) наш городской пляж.
Отсюда до вокзала уже рукой подать. Но время, как песочные часы, сыплется всё быстрее и быстрее. До отхода поезда остаётся десять минут.
Мы моментально припарковываемся. Я хватаю огромный рюкзак, Борис спортивную сумку и пакет с продуктами, Ирвану достаётся рюкзачок с документами и книгами.
- Вытаскивай билет, - кричу я ему, - у тебя одиннадцатый вагон. Сейчас посмотрим, откуда нумерация: с головы, или с хвоста.
Успеваем мы вовремя. Немного отдышавшись, пока проводник сверяет билет с паспортом Ирвана, мы затаскиваем его вещи в вагон. Укладываем их на верхнюю полку и возвращаемся обратно на перрон. Всё, час икс наступил - пора прощаться. Сперва мы стоим в нерешительности, потом обнимаемся и троекратно целуемся. Всё по русскому обычаю. Я прижимаю француза к себе, может быть, чуть крепче, чем следует, но Ирван сам меня не отпускает. Очки на нём запотели: от жары ли, или от волнения...теперь, какая разница. Что-то трогательное и беззащитное проглядывается в его крепкой спортивной фигуре. Становится почему-то жалко его. Я отстраняю его от себя, но всё ещё держу за руку, а он её не убирает и не уходит. Он всё ещё со мной...
- Ну, всё, - говорю я, - счастливого пути. Как только приедешь в Михайловку, сразу позвони.
Ирван медленно поворачивается и взбирается по ступенькам в вагон. Всё, как в кадрах братьев Люмьер, только у них прибытие поезда, а у нас отправление, у них там всё ускоренно, а у нас, как в замедленной съёмке...
Не дожидаясь, пока его худощавая фигура скроется в тамбуре, я поворачиваюсь и быстро иду по перрону. Боря едва поспевает за мной. У подземного перехода я врубаюсь в действительность и останавливаюсь. Смотрю на часы.
- Ещё три минуты до отправления, - говорит Борис, - постоим, помашем ему на прощание.
И вот поезд трогается и медленно набирает ход.
Неожиданно откуда-то выскакивает мужик, по-видимому опоздавший. Он кричит, машет руками, пытаясь вскочить на подножку одного из открытых вагонов, но проводник захлопывает двери перед самым его носом. Мужик возмущается, снова кричит, но сделать уже ничего не может.
Безопасность важнее всего. Опоздавший ещё какое-то время идёт вслед за движущимся поездом, но, поравнявшись с нами, останавливается.
- В Москву надо было, на работу, - говорит он, словно оправдываясь перед кем-то, - и вот опоздал...за это мне сделают втык.
- Надо было в хвостовой прыгать, а не бежать вдоль состава, - советует ему Борис. Но совет этот пригодится теперь разве что в следующий раз.
- Вовремя мы шпиона в вагон запихнули, - говорю я Борису, смеясь, - а то собирать бы ему секретные сведения у нас ещё дня два, а то и три.
- Какого шпиона? - удивляется Боря.
- Потом расскажу...
Поезд быстро набирает ход.
Вот уже перед нами пятый вагон, шестой, седьмой... а вот и десятый. Слышно, как громко стучат рельсы на стыках под каждым вагоном. Но вот и наш вагон, вернее, Ирвана - одиннадцатый. Поезд мчится на всех парах. И тут я вижу прилипшее к стеклу лицо Ирвана. Он близорук, поэтому боится нас пропустить, но он абсолютно уверен, что мы ждём его, мы его не бросим и не уйдём просто так...
Он высматривает нас на платформе изо всех сил. Наконец, заметив наши фигуры, он машет нам рукой. Мне становится его ещё жальче...да и себя тоже....
Почему-то такие мгновения редки в нашей жизни.
Возвращаясь обратно и переезжая через мост, я снова смотрю на купающийся люд. Ещё десять минут назад с нами был Ирван. Предательский ком застревает у меня в горле, а к глазам подступают слёзы.
- Что-то тоскливо мне стало, - говорю я Боре, - Ирван уехал, и я будто потерял что-то. Так пусто на душе...
- А что же ты думал, ты с ним столько общался, - успокаивает меня Борис, - всю неделю вы были вместе не разлей вода. С утра до вечера.
- Как-то он там без меня доберётся? - сетую я, - такие рюкзаки ему нагрузили, и сумки у него тяжёлые получились...
- Ничего, он тёртый калач, - говорит уверенно Боря, - столько по свету колесил, не пропадёт в России.
И тут я вспоминаю, как Ирван говорил мне однажды, что никогда не нужно стесняться просить помощи у незнакомых людей...
Эпилог
Вечером мы не стали убирать постель Ирвана, такая у нас у русских примета. Пусть сначала доберётся до места, позвонит, что у него всё в порядке...тогда уж.
И вот на следующий день он, радостный, звонит нам и сообщает, что добрался он хорошо и устроился тоже, что Дарья выделила ему отдельную комнатку, маленькую, но уютную. Говорит он со мной на французском языке, медленно, с расстановкой и акцентами, употребляя самые простые слова. Я знаю, почему он это делает. Он звонит с телефона Дарьи, по всей видимости, она стоит рядом и слушает. Ирван тактичный человек и умный, он даёт ей понять, что его брянский друг, то есть я - не лыком шит и в совершенстве знает французский язык. Что ж, Ирван, я благодарен тебе, за твою тактичность. Ты не просто хороший мужик, ты ещё и умный мужик, что для нас, для сильного пола, не последнее дело. Не забывает Ирван предать привет и моей маме. Она теперь для него не просто мама его русского друга, она народный целитель, прекрасный доктор, а ещё - мудрый советчик. Она не только заботилась о его здоровье, она всегда его терпеливо выслушивала, советовала ему и называла его сынком. У них всегда находилось столько общих тем для разговоров...
Вечером уже следующего дня я опять лежу на не убранной его постели, и думаю:
- Как-то ты там без меня, мой французский друг?
Потом вздыхаю и мысленно обращаюсь к нему:
- Ирван, - говорю я, - приезжай к нам опять. К твоему следующему приезду я обязательно выучу французский язык. Я буду читать тебе новые стихи моего Жака Превера....
Ну, а теперь - пока, аu revoir maintenant (до свидания сейчас), et salut (привет) в следующем году!