Положенцев Владимир Николаевич : другие произведения.

Правда Бориса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Виртуальная история времен Бориса Годунова на основе реальных фактов. Продолжение "По следу Гончего пса".
  
  
  
  Брат и сестра
  
  По скользкому, натертому до блеска дубовому полу покоев царицы Ирины, скакали шуты и карлицы. Они строили смешные рожицы, кувыркались, падали задирая ноги. Царица сидела на кровати, хлопала в ладоши, смеялась. Рядом с "забавниками" стоял Федор Иванович, играл им на дудочке, вовсю надувая щеки. Звуки были отрывистыми, немелодичными, но царь старался как мог. Он сам приплясывал на тонких, коротких ножках. На его бледном, одутловатом лице сияла простодушная улыбка. Один из шутов, между скачками, умудрялся пускать через соломинку радужные пузыри из мыльной травы. Они летали по покоям, как хрустальные шарики, с брызгами лопались под лепным потолком, добавляя веселья царице.
  "Ещё, ещё!- отложив дудку, хлопал в ладоши царь.-Ну давайте, же, на головах постойте. Вот так. Ох, не могу!"
  Мыльный пузырёк лопнул у лица Ирины. Она стала тереть глаз. Настроение её тут же переменилось.
  -Ну всё, будет на сегодня,- сказала она.- Подите.
  -Ещё немного, Иринушка, ну ещё чуть- чуть,- заныл Федор.
  -Будет, я сказала,- поднялась царица.- Не знаешь уёму, Феденька. Как маленький. А ведь царь теперь. Пора трапезничать.
  С годами Ирина Федоровна всё больше походила на Елену Глинскую- мать государя Ивана Васильевича Грозного (так после смерти стали величать великого царя) - с виду красивая и кроткая, натура же- твердая, резкая, противоречивая. Могла поплакать со служанкой по поводу её семейного горя, а вскоре приказать выпороть за случайно пролитое на стол молоко.
  -Эй, Сенька! - позвала Ирина жильца.
  Шуты и карлицы тут же выбежали из покоев, а в них вошел слуга. Поклонился.
  -Вели в трапезной накрывать,- распорядилась она.- Хотя нет. Давай, Феденька, не будем сегодня шибко чревоугодничать. Утомилась. Нет сил на церемонии.
  И не дожидаясь ответа мужа, велела принести постный обед в свои покои.
  -А ты ступай к себе, Федор, тебе там подадут. И ему постного,- сказала она слуге.-Да, и не надобно мне сегодня никого. Ни кравчих, ни священников.
  Федор Иванович хотел подойти к Ирине, чтоб поцеловать, но она устало махнула рукой и царь тихой, раскачивающейся походкой удалился.
  -Борис Федорович хочет тебя видеть,- сказал царице жилец.
  -Что братцу надобно в такой час?- вскинула густые черные брови Ирина.
  Но ответить слуга не успел. Оттолкнув его, в покои вальяжно, опираясь на большой, словно у митрополита посох, вошел боярин Годунов. Он тяжело дышал, обливаясь потом. Лето стояло жаркое, утомительное. Несмотря на довольно молодой возраст, его уже с год мучила одышка. С тех самых пор, когда и государь Иван Васильевич стал сильно болезновать.
  -Что, сестрица, сразу не пускаешь? Власть голову вскружила?
  -Полно, Бориска,-вздохнула она.-Какая власть, когда ты да Шуйские над нами. А еще Никита Романович. Юрьев особо наседает. Никакого продыху.
  -Расплачься ещё. Вона как взлетела. Благодаря мне.
  -Помню, братец, и молюсь за тебя, что в свое время ко двору пристроил. Токмо не забывай- как стала я женой Федора и ты поднялся. А уж после кончины Ивана Васильевича в золоте купаешься. Конюшего получил, ближнего боярина, наместником двух царств стал.
  В дверях покоев появился дворецкий, поклонился:
  -Ирина Федоровна, сюда кушанья подать али в столовую палату?
  -Не видишь с боярином беседую?- вспылила она.- Сказала же-сюда! Вот ведь, лободырники глухие.
  Царица чувствовала, что брат пришел не просто так. Это её встревожило. С тех пор, как похоронили Ивана Васильевича, она все время ждала чего-то недоброго. Во время венчания на царство Федора, пышных торжеств и пиров по этому случаю, она всматривалась в лица бояр и дворян- кто зарежет её рано или поздно темной ночью- Шуйские, Стрешневы, Налимовы или Глинские? Федор-никакой не царь. Нет у него ни сил, ни охоты править Россией. Только бы Богу молиться, со странниками и монахами говорить, с шутами прыгать, да на медвежьи бои смотреть. Перегрызутся теперь бояре за власть над ним. Уже начали. А она лишняя. В лучшем случае в монастырь ушлют. Хорошо хоть брат опора. Но кто верх возьмет, он или недруги?
  Слуга, по приказу дворецкого, поставил на столик с резными ножками у окна кашу, грибы, лепешки, кувшин с мятной водой.
  -Вина принеси,-сказал ему Годунов. - Холодного.
   Снял меховую накидку с золотой застежкой, бросил жильцу. Тот подхватил её налету, с поклоном, не оборачиваясь удалился. За ним пошел дворецкий, в дверях задержался:
  -Федор Иванович кушать отказывается.
  -Чего ему?-недовольно спросила царица.
  -Требует шутов и печенья медового. Скучно, говорит.
  -Обойдётся. Вели к нему попа привести, молиться царю пора и спать.
  Когда принесли зелёного вина со льдом, боярин сам наполнил себе кубок, залпом выпил. Подошел к столику, отломил кусок лепешки, занюхал.
  -Конюшего, говоришь, получил?- ухмыльнулся он.- Денег много? А что толку? Всё одно я ниже знатных бояр. Для них я как был Годун из татарского рода Четы, так им и остался. Не успокоятся. Извести постараются. И тебя тоже.
  -Боюсь того,- кивнула царица.
  -Не успокоятся,- повторил Борис Федорович.- И народ не уймется пока есть Дмитрий. Вспомнят, что Иван Васильевич завещал, в случае порочности твоего чрева, назначить царицей Иришку Мстиславскую. Надобно бы её в монастырь какой упрятать. Ну, скажи на милость, чем вы с Федором по ночам занимаетесь, печенье медовое кушаете?
  -Ты же знаешь, Борис, Бог потомства не дает. Ужо молюсь Пресвятой Богородице об том денно и нощно.
  -Плохо молишься!
  -Для того и пришел, чтоб укорять?
  Годунов остыл, выпил ещё. Попробовал кашу, в сердцах бросил ложку на стол.
  -Я тебе о Дмитрии сказал, не поняла?
  -Что же Дмитрий?- пожала плечами царица.- Ты его с Нагими в Углич отправил, думаю, навсегда. И Богданом Бельским славно прикрылся. Слух пустил, будто это он отравил царя Ивана Васильевича, а теперь подбирается к сыновьям Федору и Дмитрию. Для того царевича де и надо подальше от Москвы.
  -Да, с Богданом лепо получилось. Я, вроде, и ни при чем. И Бельского на растерзание не отдал, от гнева людского спас, воеводой в Нижний услал.
  Поскорее сбагрить Богдана Яковлевича куда подальше с глаз долой, у Годунова была веская причина- чтоб реже вспоминали о том, что в тот день, когда государя хватил удар, он находился вместе с Бельским в его покоях. Тем мартовским четвергом Иван Васильевич пребывал в хорошем расположении духа, с утра шутил, был вежлив, как никогда, с жильцами и боярами. В обед хорошо поел-скушал трех перепелок, сломал бока аж нескольким крупным белорыбицам, закусил заячьими ушами и, конечно, усладился любимым огуречным вареньем. Вместо Малявы, что помер по случаю в тот же день, когда царь заставил князя Владимира Андреевича Старицкого принять яд, варенье из шипастых огурцов ему готовил повар по прозвищу Синеус. Его привела царица Мария. Не то, конечно, но съедобно. Затем государь усадил Богдана Бельского играть с собой в шахматы. Передвинул пешку и тут же повалился своим распухшим, еще прошлой весной телом, на пол. Рухнул и испустил жуткий, серный смрад. Словно бес из него вылетел. Вместо того, чтоб броситься к царю, Борис подскочил к окну, выбил его ногой, закричал: "Царь помер!" А потом тихо уже, себе: "Неужто в самом деле помер...?" Бельский тоже не приближался к лежащему на животе государю. Только вбежавшие стрельцы перевернули Ивана Васильевича навзничь и, как показалось Годунову, он обвел всех напоследок своим злым, уже затуманенным взглядом. "Как же ты, Борис, сразу догадался, что царь помер?- подозрительно спросил Годунова Бельский в темном углу палат. - Али знал об чём?" "Не более, чем ты, Богдан Яковлевич,- ответил Борис.- Мы теперь с тобой в одной упряжке. Ежели что, спросят с обоих. Понял?" "Как не понять",- ухмыльнулся Бельский.
  -Теперь Богдан мне ещё и обязан будет,- продолжил Годунов.
  -Жди, дождешься благодарности от людей, за добро зело и платят. Солью едкой в добрые глаза.
  -Не скажи,- ухмыльнулся Годунов.- Когда государь Иван Васильевич на царевича Ивана прогневался за супружницу, на него замахнулся, я его посох перехватил. Так он меня им же и бил нещадно, чуть голову не расколол. Царевич за меня вступился, на руке его повис- зачем де верного слугу обижаешь! Тот его отпихнул. Иван ударился лбом об стенку и помер. Думал, царь меня четвертует, а он за смелость мою, за то что за сына его встал, возвысил. Да-а, великий был царь, Иван Васильевич.
  -Ага, токмо, помнится, за спиной ты государя лишь поносил.
  -Не поносил, а подвергал сомнению чрезмерные его...деяния. И всегда честно об том говорил ему в лицо.
  -Не ври, братец.
  Годунов опустил глаза, замешкался.
  - Ладно. О Дмитрии. Вернее, о новом государе всея Руси Федоре Ивановиче. Что, ежели он немощный и болезный, завтра помрет? Кому ты пустая баба будешь нужна?
  -Думаю об том,- ответила после некоторого молчания царица.- Царевич Дмитрий -незаконнорожденный. Он нам не помеха. Надобно ещё, чтоб Федор указом запретил духовникам упоминать его имя при богослужении. Нет Дмитрия и ладно, пусть народ вообще о нём забудет.
  -Так -то оно так. Но недруги наши на всё ужо готовы. Я получил донесение, что князья Воротынские, Шуйские и Голицыны хотят меня позвать на пирушку и отравить. Говорят, позовет меня на нее Иван Мстиславский.
  -Иван Федорович? Ему то что надобно, старому псу?
  -Как что? Сказал же тебе про Иришку Мстиславскую. Помру я, ты без защиты останешься. Жива пока я жив. Юрьев не в счет, первым сбежит. Ирку на царство желают, вот чего! Ну, что же посоветуешь, сестрица? За твой ум тебя ценю.
  -Соглашайся на пирушку, вестимо.
  -Для чего же?
  -Откажешься, еще чего удумают. Мы неблазников их же злодейством и прихлопнем, -сказала задумчиво царица Ирина.-Кто тебе весть принес?
  -Ну-у,-замялся боярин. На самом деле, он не особо доверял и Ирине, но другого выхода не было, сказал. - Мальчонка один, что при постели Ивана Петровича Шуйского, разговор подслушал. Он родичу, тот моим людишкам нашептал. Племянник Василия Губова, бывшего царского стряпчего. Помнишь такого?
  -А то! Дружок твой закадычный, вы с ним за Малютой гонялись. Жив он что ли?
  -Кто ж знает. Ужо, почитай, лет десять не видал. Где-то под Клином в своих деревеньках тогда обретался. Один я, никому верить нельзя. Кругом недруги.
  -Вот и верни в Москву Василия, коли здоров. С ним ловчее будет дело провернуть.
  -Чего задумала-то?
  -Завтра, братец, завтра, нужно всё крепко в уме связать.
  Ирина подошла к окну. На Иване Великом и на башне Чудова монастыря чернецы перебирали веревки колоколов, готовясь зазвонить к вечерне. На оконный выступ села большая чайка с Москвы-реки. Была она потрепана и грязна, словно её драли кошки, испуганно вращала нахохленной головой. Птица пыталась усидеть на выступе, но все время срывалась с него, оставляя на белом камне следы от когтей. Вновь подлетала и опять падала. Когда всё же умастилась, царица постучала пальцем по мутному стеклу. Чайка, несколько раз ударив по нему крыльями, взмыла в темнеющее небо. "Птица- плохая примета, тем более такая,- подумала Ирина.- Вот и я сижу на краю обрыва и в любую минуту могу сорваться. Но хватит ли сил ещё подняться в небо или сразу головой об землю?" Царица тяжело вздохнула и несколько раз перекрестилась.
  
  Старые приятели
  
  Бывший стряпчий государя Василий Васильевич Губов жил в своей деревеньке Красная на берегу реки Сестры в полной праздности и без особых забот. Царь, отпуская его со службы, пожаловал ему четыре деревни с парой сотен крестьян, заливные луга, неплохое кормление от клинского земства и аж 5 тысяч рублей. Пожаловал за "крепкую преданность" и геройство при штурме Вейсейштейна в Ливонии. Губов, приставленный государем к дворовому воеводе Григорию Лукьяновичу Скуратову, отбил тогда раненого Малюту от шведов, на руках вынес из боя. Но опричный воевода истек кровью и помер, а самому Губову ливонцы тогда отстрелили из мушкета два пальца на деснице. И Василий кинулся государю в ноги- отпусти с миром на покой. Тот готовился к очередной женитьбе, был весел и добр, а потому согласился. Однако у Губова была и другая причина оставить государя- после того странного сговора на волжском острове, он не мог смотреть ему в глаза, считал себя изменником. Потому при первом случае и упросил отправить на войну. Очень боялся, что заговорит Федька Басманов, когда всё их семейство угодило в опалу. Басмановых обвинили в том, что они якобы вместе с архиепископом Пименом готовили переход Новгорода и Пскова к королю Сигизмунду Августу. Но не заговорил Федор. То ли не успел, то ли забыл всё от страха. Говорят, он даже своего отца зарезал, когда ему посулили прощение, если он убьет родича.
   Широкие ржаные и льняные поля Губова были хорошо возделаны, луга чисто скошены. На них стояли многочисленные пасеки и по осени мёд везли в больших бочках в Москву. Отправляли и набитые за лето шкуры зверей, копченую и вяленую рыбу. Даже Юрьевым днем никто из крестьян от него не уходил. А смерды из соседних деревень, просились на работу.
  У Василия был просторный дом на самом берегу, выстроенный в немецком стиле, как когда-то у князя Владимира Старицкого в Воробьёве. Жена его Елена- дочь местного воеводы Ивана Михайловича Куликова, родила двух сыновей-близнецов и преставилась от водянки. С тех пор так больше и не нашел ей замены. Впрочем, и не искал. Летом ловил стерлядь и пучеглазых бершей с рыбаками, ставил для забавы в лесу сетки на птиц, охотился на кабанов и медведей. Однажды косолапый его здорово подрал и у Василия на шее появилась отметина в виде трех выпуклых шрамов. Зимой помогал мужикам править плуги, косы, льняные мялки и ровницы.
   Мальчики- Михаил и Иван подрастали, им шел уже 15 год, и он готовился пристроить их жильцами к влиятельным боярам. К Шуйским или Глинским, тем более что у Шуйских уже служил его племянник Федька Зимин.
  Когда государь Иван Васильевич умер, Губов не поехал в Москву на похороны, даже мертвому царю было стыдно смотреть в лицо. Да, государь натворил немало черных дел, но Василий нарушил клятву верности. С той тайной встречи на Волге избегал общения с Борисом Годуновым, но выполнил обещанное- замолвил за него доброе слово перед государем. С Малютой тоже старался не видеться, а когда все же встречались, скорее уходил. Ну а на войне забылось всё прежнее. Скуратов оказался славным воеводой. Берег стрельцов, никогда не посылал их по-пустому на смерть. Не делил перед боем на опричных и простых, первым с саблей бросался на шведов и ляхов, не укрываясь за чужими спинами. Как в нём уживались коварство, хитрость, жадность, злоба в обычной жизни с честностью и порядочностью на войне, Василий не понимал. И не раздумывая, рискуя своей жизнью, бросился к раненому Малюте, вынес от стен ливонской крепости. А после даже всплакнул на панихиде в Архангельском соборе- тело сопровождать в Москву поручили ему.
  На высоком берегу Сестры, за амбарами, Михаил и Иван метали ножи в деревянный круг, обтянутой козьей шкурой. Оба были в простых, холщовых рубахах с короткими рукавами, утянутых конопляными веревками, и желтых сафьяновых сапожках с отворотами. Когда они попадали в центр круга, отец одобрительно трепал их густые соломенные шевелюры. Если промахивались или нож бился об мишень рукояткой, брал сыновей за кисти, вместе с ними примеривался и крикнув "хоп!", кидал клинок. Как правило, нож вонзался прямо в середину круга. "А правда, у меня лучшее получается, батюшка?- заглядывал Василию в глаза, остро любящий похвалу, Иван. "Может, у тебя и лучшее выходит,-отвечал за отца Михаил,- да я метчее. Ха-ха". "Нет, я проворнее!"-топал ногой Иван и готов был с досады расплакаться. "Не ссорьтесь, братья,- говорил Губов.- Вам еще по жизни долго вместе идти, а вы по пустякам цепляетесь".
  Ничего он не мог с ними поделать. На лицо близнецы были похожи, как две капли воды, а вот внутри- мало общего. Михаил, всегда сдержанный, рассудительный, был широк душой и готов на самые непредсказуемые поступки. Возьмет да влезет в еще холодную весеннюю реку и кувыркается в ней до синего носа. Или выйдет ночью на крыльцо и смотрит до утра на яркие августовские звезды. Однажды за этим его застал Василий. "Что увидел там, сын?" "Да вот думаю- почему звезды не падают на землю и отчего некоторые из них ходят по небу. Причем, каждый раз одним и тем же путем. А еще размышляю- что за пятна на Луне". Василий сел рядом, приобнял за плечи: " В Польше был ученый по фамилии Коперник, он многое про звезды знал. Когда подрастешь, дам тебе его книжку почитать. Я то в ней мало что разобрал".
  Книгу "О вращении небесных сфер" тайно прислал ему несколько лет назад через немецких купцов Андрей Курбский. Зачем, для чего? Так и осталось без ответа. В той посылке из Речи Посполитой, завернутой в розовой бархат, больше ничего не было. Василий и так и сяк вертел в руках книгу, рассматривая диковинные рисунки, но не мог понять о чем в ней написано. Побежал к купцам, а те приложили палец к губам: "Не знаем для чего Андрей Михайлович попросил передать тебе это сатанинское пособие, но хорошо заплатил". "Как называется-то?" Те перевели и добавили, перекрестившись: "Там сказано, что не Солнце вращается вокруг Земли, а она вокруг него". "Да ну?"- изумился Василий. Спрятал книгу в подпол, но иногда рассматривал загадочные картинки, гадая- для чего Курбский преподнес ему сей подарок? Что хотел тем самым сказать? Ну а за год до смерти своего лютого врага- московского царя, Андрей Михайлович и сам помер в своем поместье в Миляновичах. И унес тайну в могилу. Сказывали, похоронили его в монастыре Святой Троицы, а все его владения у родственников отобрали.
  Прежде чем что -то сделать, Михаил крепко думал, не жалея на то времени. Со стороны мог показаться тугодумом, но это было не так. Он взвешивал свои поступки и мысли так же внимательно и аккуратно, как дельный лавочник измеряет на весах каждую крупицу муки.
  Иван же, в отличие от брата, был довольно замкнут и даже не по годам угрюм. Тоже любил думать в одиночестве, например, забравшись в гущу нескошенного ржаного поля, но о чём- для Василия оставалось загадкой. Не говорил. Не терпел возражений и чужих удач, в первую очередь брата. Но выражал свое недовольство, как правило, слезами.
  При всем различии, Михаил и Иван любили другу друга. Только первый бескорыстно, всем сердцем, другой же знал за что- за ум и надежность, на которые можно было в случае чего положиться.
  "Гляди как надобно!"- крикнул Михаил брату и резко кинул одной кистью, как учил отец, ножик в мишень. Однако на этот раз клинок не попал в цель. Он ударился рукоятью о край круга, отскочил и, звеня закаленным лезвием, полетел прямо на Василия. Тот пригнул голову, а когда обернулся, обомлел.
  Возле дерева, в которое вонзился клинок, стояли трое всадников. Никто и не заметил как они подъехали. Но не то изумило Василия. В одном из наездников он узнал...Бориса.
  Годунов был в серой походной одежде. За его спиной висела короткая пищаль, а к широкому кожаному поясу были прилажены пороховница, подсумок для пуль и пыжей. И не подумаешь, что высокая особа, так, обычный помещик решил развлечься охотой. Да только его особый статус выдавала сабля с золотой рукояткой, вставленная в искусно сделанные серебряные ножны, украшенные разноцветными камнями. Двое его приятелей тоже были одеты по- дорожному.
   Борис снял шапку, похожую на монашескую скуфейку, оббил ее об колено, тронул шпорой коня. Тот фыркнул, стал перебирать влево, к сосне из которой торчал нож.
  -Так-то ты встречаешь старых друзей, Василий Васильевич! Ха-ха,- рассмеялся шурин царя, выдергивая из сосны клинок.- Не узнаешь? А я бы тебя ни в жизнь не признал, ишь бородищей-то зарос, аки леший. Токмо по глазам и догадался, что ты. Очи-то не спрячешь.
  На самом деле, боярину указали где Губов с сыновьями, помещичьи людишки. Василий, конечно, отпустил бороду, но не такую уж огромную, какую отращивают отшельники и бездельники. Он был рад видеть Бориса, хотя в последние годы, находясь при царе, сторонился. А теперь уж что? Столько вод унесла Сестра.
  Братья хоть и не знали кто перед ними, поклонились незнакомцу.
  -Вежливые отроки растут, хвала родичу,- довольно кивнул, ставшим еще более, чем ранее, крючковатым носом боярин.- И меткие. Ха-ха. Хоть сейчас на крымчан.
  Слез с коня. Кинул поводья товарищу.
  -Ну, обнимемся что ли?- развел он широко руки. Сам подошел, стиснул Василия в крепких объятиях, поцеловал.- Рад видеть тебя, стряпчий.
  -Бывший стряпчий,- поправил его Василий, незаметно отирая висок, ставший мокрым от губ боярина.
  -А ты не торопись. На всё воля божья и теперь моя. Ха-ха. Может, ещё и выше прежнего взлетишь. Или нравится тебе в своей норе, зарывшись, аки барсук, сидеть? Не отвечай, все одно не поверю, коли скажешь, что нравится. Доброму человеку не пристало дичать в одиночестве, когда государству угрожают недруги.
  -Опять крымский хан собирается?- спросил Василий, гадая для чего к нему пожаловал Годунов. Уж не в самом же деле в поход на Герая его звать. Прям таки без него и не обойдется.
  -А-а,-махнул рукой Борис.- Намедни крымчане рязанские украйны потрепали. Надоели, сил нет. Но это покуда так, мелочи. Главные недруги теперь внутри, в золотых парчовых кафтанах и шубах соболиных ходят, в Думе сидят. Глинские да Шуйские, Воротынские, да Юрьевы, Романовы, да Мстиславские.
  -Кажись, всех знатных перебрал, Борис Федорович,- ухмыльнулся Губов.
  -То-то и оно. Их вон сколько, а я один. Как перст посреди...
  Борис попытался найти подходящее сравнение, но так и не нашел. Снова махнул рукой.
  -Поговорим что ли?
  
  Расположились за домом, в тени молодых березок и сосен. Макушки и ветви обрезал им сам Губов и теперь они походили на игрушечные деревца. Такие он видел в Ливонии и решил разбить "сказочный сад" у себя.
  Осушив кружку крепкого меда, а за ним сразу шипучего яблочного вина на крыжовнике, Годунов довольно крякнул. Отер широкой ладонью аккуратную бородку. Седая волосинка зацепилась за массивный перстень. Борис ее выдернул, скрутил.
  -Видишь, старею,- вздохнул он.- А ты все такой же молодец. Только вижу шею тебе кто-то пытался скрутить.
  -Шатун постарался.
  -А-а. Слыхал в своей глухомани как я поднялся?
  - Слыхал, Борис Федорович,-кивнул Губов.
  - Да что ты по отчеству-то? Мы ж с тобой старые приятели. Эх, были времена...Самого Малюту- гончего пса, в нору загнали. Ха-ха. А вот теперь меня загоняют, убить желают.
  -Для чего же?-задал вопрос Василий и понял, что он неуместен. Ясно для чего. Недаром же Борис сразу сказал про Шуйских да Голициных. Все родовитые бояре о большей власти мечтают. А Годунов и не стал отвечать на этот вопрос.
  -Да-а,- сжал он кулаки.- Один я. Хм. А где Кашка, сын Адамов? Помнишь его, али забыл?
  -Как не помнить,- вздохнул Василий.
  
  Русоволосый богатырь Кашка, который спас царя от гибели во время его странствий, довольно быстро надоел государю. После возвращения в Александрову слободу, он сделал его головой личной опричной стражи. Тот старался как мог, да только охранять Ивана Васильевича особо было не от кого. Тем не менее, Кашка усилил охрану царских палат, всего кремля, лично досматривал всех, въезжающих на территорию слободы. Раздевал почти до гола даже знатных людей. Те бесились, но перечить не отваживались. Правда, жаловались царю. По началу тот лишь ухмылялся- "Кому прятать нечего, тот не в накладе". Раздражало Ивана Васильевича то, что Дмитрий все время следовал за ним по пятам. А однажды застал его за амвоном храма Богородицы с Федькой Басмановым. Чего они вытворяли прямо в святом соборе, Кашке вспоминать было страшно. "Что, праведник, осуждаешь?-спросил вечером царь.- Не суй нос куда не велено, целее будешь". А уж увидев, как государь самолично ведет дознания, попавших в опалу "непотребков", вообще поник. "Для чего сии реки крови, смерти пыточные, разве на то в опричнину просился, чтобы причастным к лютым зверствам быть?" И как-то сказал об том государю. Тот ухватил его за грудки : "Скверну защищаешь, сам ужо осквернился?" Оттолкнул Кашку, ушел, сверкнув своими синими, стеклянными глазами. Но трогать не стал, на другой день говорил с ним как обычно, дружелюбно. Кашка, вникнув в суть слободских порядков, понял, что долго ему тут не удержаться. Или в кипятке сварят, как недавно приказного дьяка Хромого, всего лишь за то, что тот в посольской грамоте неверно указал царский титул, или зарежут тихо за углом. А потому, когда стряпчий Василий Губов собрался на Ливонскую войну, попросил Ивана Васильевича отпустить вместе с ним. Царь был доволен таким исходом. Напоследок несколько раз перекрестил Дмитрия, поцеловал в лоб и крепко обнял: "Токмо тебе верю, друже, токмо ты мил моему сердцу. Ступай с Богом, бейся за честное дело и славу России". Но не сложилась военная судьба Кашки. Почти в первом же бою с ляхами он был ранен и попал в плен. Поначалу думали, что он погиб, но литовцы показали на утро толпу связанных пленников и потребовали за них сто талеров. Среди них Губов увидел и Кашку. "За этих лободырников,-крикнул тогда ляхам воевода Малюта Скуратов,- и гнутого рубля не дам. Раз попались, знать, никчемные. Себе забирайте!" Это была уловка Малюты, он не собирался просто так бросать своих людей. Ночью с двумя десятками стрельцов головной воевода предпринял попытку штурма левого фланга вражеских укреплений, за которыми по словам лазутчиков, держали пленных. Некоторых удалось отбить, остальные полегли под огнем и стрелами ливонцев. Кашки в рядах спасенных не оказалось. Так и пропал Дмитрий сын Адамов, каким-то чудом сошедшийся с царем. А где-то через год до Губова дошли слухи, что Кашку де выкупил у какого-то шляхтича, у которого он рабствовал, Андрей Курбский. Зачем Дмитрий ему понадобился? Видно, решил показать, что он благодетель даже для ближних людей московского государя. Мол, тот их отправляет на смерть, а он дарит им жизнь. Говорили, что Кашке Андрей Михайлович даже подарил под Ковелем один из своих домов. Предлагал вступить в королевское войско. Однако Дмитрий отказался, упросил отпустить его в Россию.
  -Но то доподлинно неизвестно,- сказал в заключении Губов.- Вероятно, в свой Великий Новгород подался.
  -Да-а,-задумчиво протянул Борис.-Хольмгард, престол Рюрика, колыбель русская. Ты тогда, помнится, ходил с Иваном на Ильмень погромы чинить.
  -Ходил,- взглянул прямо в глаза Годунову Василий.- А ты, кажись, хворым в тот год оказался.
  -Хворым,- кивнул Борис.-Бог уберег от лютого злодейства. Тысячи новгородцев извели, не считая людишек из попутных городков. Ай-ай. И за что? Мол заговор задумали, к королю переметнуться желают. Ай-ай. Малюта те злодейства придумал, а ты его спасал. Не в чести нынче Григорий Лукьянович. Всё жду когда мне жену-дочь его Марию припомнят.
  -Ты это к чему, боярин?
  -Ну полно, ну сразу и "боярин".Так просто, люблю вспоминать былое. В прошлом сила. Будущее страшит неизвестностью, душу растлевает. Так, говоришь, в Новгороде Кашка-то?
  - Не знаю. Возможно.
  -Так вот, извести меня хотят родовитые бояре. Хочу людей преданных вокруг себя собрать. Тебя первым позвать. Согласен?
  -Чем же я могу тебе теперь полезным быть, Борис?
  - Отдашь своего самого смышленого мальчонку жильцом к боярину Ивану Петровичу Шуйскому. По столу дворовым помогать. Важный человек слово замолвит. Ведаю, что племянник твой Федька ужо у Шуйских. У Василия Петровича. Твоего же пристроим именно к Ивану Петровичу. Далее, разыщешь Кашку. Ты меня стороной обходил, а мы с ним крепко сблизились. Добрый человек, правильный. Тоже мне шибко нужен. Вместе будете мне способствовать.
  Губов был немало удивлен такому совпадению. Сам же собирался кланяться Шуйскому о Михаиле. А тут- на тебе.
  -Какая же твоя надобность в моем сыне у Шуйских?
  -А вот тут слушай внимательно.
  
  Пару дней назад, как и предупреждали доносчики, к Годунову заглянул Иван Федорович Мстиславский. Сопел широкими волосатыми ноздрями, обмахивался от жары бархатной накидкой с собольей окантовкой. Долго молчал. Борис пытался поймать его взгляд, но тот отводил свои вечно печальные, словно смертельно обиженные, глаза. Впрочем, однажды его действительно сильно обидел государь Иван Васильевич, обвинив в том, что боярин вместе с Бельским плохо организовал оборону Москвы и тем самым навел на неё крымского хана. А ведь до того царь говорил, что- он, Бельский и Мстиславский- три московских столпа. Пришлось тогда Ивану Федоровичу валяться в ногах у государя, публично каяться в своем "злодействе" перед людьми, просить пощады. И царь, как ни странно, простил, снова приблизил. Но с тех пор в глазах боярина и застыла неистребимая печаль.
  Боярин так громко и противно сопел, наполняя светлицу запахом маринованной редьки с чесноком, что Годунов не выдержал:
  -С чем пожаловал, достопочтенный гость? Могу ли чем-то услужить бывшему главе Боярской Думы?
  Укол пришелся в самое сердце. И теперь Иван Федорович сохранял видное положение в Думе и земщине, но прежней силы, конечно, не имел. Мстиславский встряхнул рыжей бородой, попросил квасу. Когда с удовольствием осушил две полные кружки задиристого напитка на хреновом листе, тяжело вздохнул, после сказал:
  - Князь Иван Петрович Шуйский просит тебя быть на Воздвижение у себя на именины.
  Зашевелились тараканы, подумал Борис. Шуйскому палец в рот не клади. Сам хитрющий литовский канцлер Ян Замойский провести его не смог во время осады Пскова. Шуйский держал тогда оборону города. Канцлер подослал к нему человека с ларцом и письмом, в котором немецкий офицер писал, что хочет перейти на сторону русских. А искусный ларец, мол, преподносит в дар. Но Иван Петрович носом почуял подвох, ларец открывать не стал. Когда же его вскрыли мастера, в нем оказалось полтора десятка взведенных самопалов.
  -Да-а? -принял удивленный вид Борис.- А чего же сам князь меня не приглашает, тебя прислал?
  -Так ить вы с ним на ножах. Боится не услышишь. А напрасно. Что нам, регентам-опекунам, делить? О России надобно печься. Князь примириться с тобой желает, мировую выпить.
  -А мы с ним особо и не делили до селе ничего. Он в Пскове был, я тут. Царь Федор Иванович ему знатное кормление пожаловал- и с рынков псковских, и с кабаков, и с полей окрестных. Живи да радуйся.
  -Ну да, ну да,- вытер накидкой взмокший лоб Мстиславский.- А все одно понимания средь вас...средь нас нет. А потому зовет тебя Иван Петрович к себе. А ты уж сам думай.
  -Что же мне думать, Иван Федорович, я ни с кем тягаться, а тем более на острие быть не желаю. Скажи Ивану Петровичу, что приглашение его с благодарностью и низким поклоном принимаю и обязательно буду у него.
  Мстиславский исподлобья взглянул на Годунова- шутит что ль? С поклоном он принимает, а сам каждый день к сестрице Ирине бегает и что-то ей нашептывает. Не иначе что-то злое на того же Шуйского. И на него, Ивана Федоровича, конечно. От этого Бориски Косого доброго не жди. Как был татариным, так им и остался.
  
  -На той пирушке, на Воздвижение Пресвятой Богородицы, прости матерь божья,- Борис широко, истово перекрестился. Раньше за ним такой набожности Губов не замечал,- меня и хотят отравить бояре.
  Годунов жестом подозвал столового человека, велел налить себе яблочного напитка на крыжовнике. Тот от чрезмерной расторопности, пролил на кафтан боярина немного вина. Василий напрягся, ждал как отреагирует царский регент- слишком ли о себе уже возомнил? Но Борис словно и не заметил оплошности холопа.
  -Ежели об том ведаешь, для чего же согласился быть?
  -А чтоб жало у всех недругов вырвать одним разом. Помнишь, как государь Иван Васильевич говорил?-одним махом и всех злыдней в прорубь.
  -Ну а сын-то мой при чём?
  Борис хмыкнул, будто удивился непонятливости своего товарища. Он сказал, что мальчонка, находясь в доме Шуйского, должен узнать как бояре собираются его отравить. Какой яд подсыпят, в кубок с вином или в еду- простую цикуту из вёхи, мышьяк или византийскую отраву. Тогда Годунов заранее примет противоядие.
  -Да ты ума лишился, боярин!- подскочил с лавки Губов. - На такую опасность сына посылать! Кто я по твоему- упырь, али родич? И откуда ты вообще узнал, что у меня есть малые сыновья? Ехал-то ко мне не наобум.
  - Людишки мои заранее проведали. Не горячись. Неужто желаешь, чтоб твоего старого товарища жизни лишили? То-то, сядь.
  Василий опустился на скамью, разминая жесткую бороду. Его покрасневшие от негодования шрамы на шее набухли, стали синими.
  -По другому нельзя, уж и так и эдак рядили с Ириной. Но ежели желаешь оставить меня в беде, прощай.
  Годунов встал, опрокинув кружки и кувшины.
  -Погоди,-остановил его Василий.
  Он понимал- если откажет отцу царицы, то ни ему, ни его детям доброй, спокойной жизни уже не видать. Да, когда-то приятельствовали, одно дело делали, был тогда Борис разумен и справедлив. Но время идет. Взлетев на вершину власти люди становятся, как правило, совсем другими и в них открываются самые черные стороны. И потом, знать о злодействе и не предотвратить его, грех. Подумал, разумеется, Губов и о выгоде. Недаром Борис упомянул о Шуйском, который получил от царя Федора на кормление целый Псков. Да что, Федор, не он же принял это решение, наверняка Ирина по наущению Годунова осыпала Ивана Петровича милостями, чтоб задобрить одного из самых серьезных недругов. Но, видно, мало боярам, на трон зарятся, по тому и к горлу Бориса подбираются. Всё так. Опасно, но, значит, иного пути нет. Иначе бы не примчался.
  -Погоди, Борис Федорович,- повторил Губов.- не горячись и ты. Странно было бы, ежели я разбрасывался своими сыновьями, как гнилыми яблоками.
  -Странно,- согласился Борис.- Но и меня пойми. Не токмо о своей шкуре пекусь. О России. Пока в регентстве, могу на многие добрые дела царя направить, немало уже полезного задумал. Хочу с Польшей мир перезаключить, войну окончательно остановить, в Москве университет как в Париже открыть, чтоб наукам всяким боярских да дворянских детей обучать. А, может, и простых тоже. Пошлю их для начала в Европу знания получать. Отстали мы от немцев, на века отстали. Татарва проклятущая...Но ничего, наверстаем, была бы воля! Крестьянам волю дам. Токмо свободный человек может быть зело полезен государству. Или...хотя бы четыре Юрьевых дня в году им позволю. Поглядим. В преобразованиях моя правда! А придут Шуйские али Мстиславские? Сядут по лавкам и будут зады толстые чесать. Ляхи с крымчанами Москву окончательно разорят. Превратится Третий Рим в пепел.
  -Ладно,- хлопнул по столу покалеченной десницей, несколько захмелевший от яблочного вина, Губов. - Рассчитывай на меня, Борис. Предположим, мой Михаил выведает чем тебя собираются отравить. А ежели то окажется мышьяк или серная кислота? Противоядие не поможет.
  -Да, от мышьяка или кислоты не убережешься.
  -Тебе ли не знать,-ухмыльнулся Губов.
  -И ты туда же,- опять тяжело вздохнул Годунов.- Да не травил я государя Ивана Васильевича! - вдруг крикнул Борис на всю деревню.
  От его звонкого голоса всполошились в сарае куры, а холоп, стоявший невдалеке под березами, от неожиданности присел.
  -Тише,тише,- впервые искренне улыбнулся Губов, поняв что попал в больное место Бориса. Он и не предполагал, что это доставит ему удовольствие-подзадорить самого царского регента.- Знамо дело, царь от удара помер.
  -Слушай, Васька...,- боярин сжал кулаки.- Тебе ли не знать, что государь предавался безудержным плотским утехам и не токмо с бабами. Думаешь, он так просто, ни с того ни с сего, на Федьку Басманова и все их семейство ополчился? Федька привез из Ливонии нехорошую болезнь и наградил ею государя. А лечился Иван Васильевич ртутью да сурьмой. Ему итальянские лекари не раз говорили, что сие отрава, так он их слушать не желал. Пухнуть начал, бросался на всех без повода аки пес. Впрочем, сами они ничего более действенного не предлагали. Так, какие-то травки да мази, от которых у государя был нескончаемый понос. Вот и не выдержала душа.
  -Верю,- кивнул Губов и опять расплылся в улыбке.
  -А хоть и не верь, мне всё одно,- махнул рукой Борис и опять случайно опрокинул на столе кружку. Слуга бросился водворять её на место, но Годунов его прогнал.
  -Ну а я-то с Кашкой для чего тебе надобен?-спросил Василий.
  -А-а,-расправил плечи Борис так широко, что с него слетела накидка. Дворовый кинулся ее поднимать, но снова был прогнан. - Для вас с Дмитрием, коль его разыщешь, у меня особое дело. Боярин Мстиславский из церквей не вылезает, иконы с собой пудовые возит. Ему бы в отшельники на дальний остров. Всех каликов перехожих и юродивых привечает, на двор к себе пускает, кормит и поит, спать укладывает. И допытывается у них что будет с ним завтрева и опосля. Верит им больше, чем попам. Сказывают, весь его дом за Самотёкой псиной от этих убогих пропах. Ха-ха. Помнишь, как я в Белом городе у кабака, где должны были встретиться с Бакуней, Малютиных соглядатаев подначивал: "Дяденька, дай дудочку, а то говном забросаю". Ха-ха.
  Борис засмеялся так, что затряслись стриженные деревья. Вспомнив тот день, не смог удержаться от смеха и Василий. Да, изумил тогда его юноша Годунов своей смекалистостью и проворством, ничего не скажешь. Кем ведь был? Мальчонкой с конюшни. А теперь опекун царя и отец царицы. Глядишь, так и до царского трона доберется. Сидит сейчас с ним и запросто вино пьет, да уговаривает ему помочь. Эх, причудливы пути господни, неисповедимы.
  
  А вскоре старые приятели перешли в растопленную до красна баню. И там уже о деле не говорили ни слова. Вспоминали былое и хохотали от души, сотрясая стены крепкого дубового сруба. Потом плавали, ныряли в реке Сестре, брызгая друга ладошками, словно дети. Собравшиеся на высоком берегу дворовые людишки тоже смеялись, показывали на них пальцами. Они и не догадывались, что чернявый, коротконогий как татарин гость хозяина, дурачившийся в воде будто мальчишка, никто иной как будущий царь всея Руси Борис Федорович Годунов. Он лишит их тех немногих прав, которые они имели- отменит Юрьев день и превратит всех крестьян в кабальных холопов.
  
  
  Возвращение
  
  Дмитрия Кашку, сына Адама действительно взяли в плен в одном из первых боев, во время осады Ревеля. Не сдался бы, конечно, никогда, да ударил ему сзади по голове осколок каменного ядра, выпущенный из русской же мортиры. Когда очнулся- кругом гогочущие ливонцы- то ли шведы, то ли ляхи, то ли литовцы, не поймешь. Да и не до того было, кровь текла из раны не переставая. Ему помог какой-то простой фин из обоза с хлебом. Перемотал Дмитрию голову тряпками, дал напиться. Вместе с другими пленными Кашку угнали в Полоцк, который к тому времени вновь взяли войска Речи Посполитой- возводить разрушенные городские укрепления. А где-то через месяц в Полоцке объявился Андрей Курбский. Ему, видимо, рассказали пленные стрельцы кто такой Кашка, кем был при царе. Курбский его позвал к себе.
  -Ну и как же ты странствовал, молодец, с самим государем? Расскажи, зело любопытно.
  -Ты и есть тот самый беглый воевода Курбский?- в свою очередь спросил Дмитрий.
  -Он самый,- кивнул Андрей Михайлович и рассмеялся.
  -Чего веселишься?
  -Жизнь славная.
  -Токмо конец у предателей обычно невеселый,- хмуро сказал Кашка.
  -Да ладно тебе, "предатель"...А кого я предал? Тирана кровавого? Неужто еще не понял кто есть такой Иван Васильевич? Гляжу, отблагодарил он тебя знатно, на войну сбагрил.
  -Я сам напросился.
  -Что, невмоготу с сатрапом-то уже стало? Ха-ха. Понимаю.
  Кашка промолчал.
  -Мало того, что царь на непотребной войне своих подданных губит, да ещё всю Россию на край бездны поставил,-продолжил Курбский.- Не устоять Москве перед Речью.
  -Еще посмотрим.
  -А тебе-то что от этой бойни? Даже ежели государь победит, вернет прибалтийские подати, что дальше? Сытнее станет жить русский народ, веселее? Бессмыслица, полная бессмыслица.
  -Чего ты от меня хочешь?
  -Ничего, кроме одного. Вот ты, волей или неволей, стал человеком, который спас царя, продлил муки великой страны. Да, да, великой. Наш народ вобрал в себя всё самое лучшее от варягов, славян, прибалтов, татар и многих других племен. Такой могучей крови нет ни у кого. Нам бы жить да процветать. А мы нищенствуем, в дикости несуразной пребываем. Почему? Не токмо потому что нам часто не везет с царями, а потому что мы, со времен орды, привыкли слепо поклоняться ханам-царям. Не позволяем себе даже мыслить против них, какими бы кровопийцами они ни были. Мы должны перестать быть рабами, в первую очередь, самих себя. Вот и желаю я чтобы и ты- избранник божий или сатаны, не знаю- наконец окончательно прозрел, скинул с себя рабские оковы.
  За вновь выкопанными рвами загремели пушки. Но Андрей Михайлович даже не обернулся. Это полк поляков вел пристрелочную пальбу по дальним мишеням у леса. В походный шатер, где беседовали Курбский и Кашка, вполз едкий запах пороха. Бывший царский полководец чихнул. Как ни странно, что удивляло многих, он всегда жутко чихал от порохового зелья. Затыкал даже нос тряпками, но ничего не помогало.
  То ли убеждения Курбского подействовали на Кашку, то ли накопившейся в груди желчи действительно нужен был наконец выход, но он все рассказал Курбскому. И как встретился с государем в кабаке, и как попал с ним на Сьяны. Поведал о том, что увидел за амвоном церкви Богородицы в Александровой слободе. О пытках, казнях и прочих царских непотребствах.
  - Парень ты крепкий и, вижу, смышленый,- сказал Курбский, выслушав исповедь Кашки.- Могу сделать тебя для начала десятником в моем полку. Пять талеров в месяц, дам домишко в Упитском повете. У меня их там много. Сигизмунд подарил.
  Опять Кашка задумался.
  -Неужто желаешь вернуться в Россию?- нарушил молчание Андрей Михайлович.-Мало тебе мытарств и невзгод, мало крови и злобы на родине видел?
  -Злобы и крови я видел немало,- наконец заговорил Дмитрий.- Видел я и как хорошо, чисто живут люди в Литве. Да токмо тяжко мне мне без родины. Пропах я ею, сросся с ней, не оторвать. Я не лучше её, а она не лучше меня. Одно целое. Прав ты, воевода, страдаем от себя. А от себя не убежишь. Кто ж виноват, что она такая? Я и виноват, так за что ж её винить, за что предавать? Отпусти с миром, ежели можешь, молиться на тебя буду.
  Курбский встал, отодвинул шторки шатра.
  -Ишь, вечер уже скоро. А правую стену так еще и не заделали. На истового богомольца ты не похож. Да и обойдусь без твоих молитв. Умному-воля, дураку- колодки. Эй, Михайло!- позвал Курбский.
  В шатер тут же влетел воин в кожаных латах с двумя длинными саблями по бокам. Сам он был лохмат и довольно низок, от чего клинки доставали до земли. Застыл, сверля глазами хозяина.
  -Кто привел последний отряд пленных?
  -Капитан Суербер.
  -Сколько просит за голову?
  Пленные русские были нарасхват среди шведов, литовцев и поляков. Кто из командиров брал их в бою, тот ими и владел. Из королевской казны "владельцам" выделялись деньги, если пленные использовались в государственных, а не в личных целях, например, при ремонте стратегических крепостей. Однако пленными торговали направо и налево, что, собственно, в Речи Посполитой не воспрещалось.
  -Кажись, три с половиной талера.
  Курбский расстегнул дорожную сумку, бросил на походный низенький столик несколько золотых.
  -На, передай Суерберу. Скажи, Курпский купил.
  В польских документах Андрей Михайлович значился именно как "Курпский", поэтому со временем он сам стал упирать на букву "п" в своей фамилии.
  Михайло сгреб в желтые ладони монеты, со скорым поклоном выскочил из шатра.
  -Ты свободен, Дмитрий Кашка, сын Адамов,- сказал князь.- Ах, да, сопровождение...
  Курбский сел за стол, достал лист гербовой бумаги, быстро написал на ней что-то по- польски, подышав на массивный перстень, поставил печать.
  -Можешь идти на все четыре стороны,- со сдержанной злобой сказал Андрей Михайлович.-Не держу. Надеюсь, расскажешь о моей...щедрости.
  -Обязательно,- ответил Кашка, запихивая "сопровождение" под камзол. На выходе обернулся.- А ведь под Улой, я слыхал, Андрей Михайлович, ты лихо русских людей побил. И на тебе крови нашей немерено.
  Он ждал как отреагирует Курбский. Понимал, что испытывает судьбу. Беглый полководец ведь может разгневаться и забрать назад свою "щедрость". Встретились глазами, кто кого переглядит. Первым их опустил Андрей Михайлович.
  
  В черной дыре
  
  Оператор Юра Головин попытался выглянуть из открытого шлюза корабля, за которым был отчетливо виден Александровский кремль. Капитан "Адмирала Врангеля" Федор Лопухин и не думал его останавливать, настолько он был потрясен. Остальные члены экипажа тоже стояли, словно в немой гоголевской сцене.
  Юра вытянул по-гусиному шею, но его лоб тут же уперся в будто прозрачную стенку. Он ощупал ее руками- и сверху, и снизу- одинаково. Тогда он ударил по "стеклу" кулаком. Картина с кремлем стала расплываться, превратилась в насыщенный, абсолютно пустой сиреневый фон.
  К оператору подошла медсестра Алге Варнас. Её родители еще в прошлом веке перебрались из Литвы в Россию. На "Адмирале" её называли на русский манер Аллой или просто Алей, а она не возражала. Алге в переводе с литовского- ангел, а Алла с греческого- иная. "Да,- говорила она встряхивая шикарными пшеничными волосами,- я иная, таких ангелов, как я, больше нет". Варнас очень гордилась своей красотой, считала что милостиво одаривает ею окружающих. При кажущейся надменности, внутри она была мягкой и доброй девушкой, но при необходимости очень решительной и смелой.
  Алге прикоснулась пальчиком к сиреневой стенке, постучала по ней костяшками пальцев.
  -И что это означает?- обернулась она на капитана.- Где причал Љ15, где Энона?
  Лопухин изобразил на лице кислую гримасу, тоже подошел к шлюзу, но трогать его не стал. Затоптался, разминая длинными аристократичными пальцами тяжелый двойной подбородок. Он был покрыт легкой щетиной. Командир надеялся привести себя в порядок в лучшем отеле Эноны, где есть и озоновые ванны, и бесконтактные ионные бритвы.
  -Да сделайте что-нибудь, задумчивый капитал!- воскликнула медсестра.
  -Доктор, дайте своей помощнице успокоительного,- обратился Лопухин к врачу Чернозёмову.- Действительно загадка. Где штурман?
  -Я здесь,- вскинул руку штурман Суховой, стоявший среди группы энергетиков, прилетевших на одну из термоядерных станций экзопланеты, на замену своим коллегам.
  -Мы шли точно по заданному курсу?
  -Бортовой компьютер "Илион" об отклонениях не сообщал,-пожал плечами штурман.
  На корабле было установлено два бортовых компьютера. "Софокл" отвечал, что называется, за гуманитарную часть, "Илион" за техническую.
  -Так пусть проверят параметры снова.
  "Илион" не отвечает,-раздался голос "Софокла",- Попытки войти в его систему, ничего не принесли. "Илион" заблокирован, требует пароль".
  -Какой еще пароль?!- не удержался капитан, но сразу же спрятал эмоции, которые были непозволительны для командира. Тем более в сложной ситуации.
  -Что за пароль?- переспросил уже спокойно Лопухин.
  "Пароль для входа. Он состоит из двух шестизначных знаков. Я пробовал подобрать комбинации. Из десяти триллионов ни одна не подошла".
  -Так взломайте же его, черт возьми!- не сдержался уже штурман.
  "У меня нет такой программы. К тому же это запрещено. Во время входа в звездную систему Гончих псов, я получал некоторую информацию с "Илиона". Он сам мне её сбрасывал, не полную, не знаю для чего".
  -Ну, и? Да говорите же, железка с проводами!- не мог сдерживать нервного напряжения штурман Суховой.
  "Международной конвенцией от 19 января...запрещено оскорблять кибернетические системы, как потенциально мыслящих существ",-ответил "Софокл".
  -Не обижайся на штурмана, Софоклушка,-взмолилась Алге.- Расскажи что тебе известно, где мы находимся?
  "Когда входили в Гончих псов, неожиданно, до нуля упала скорость корабля",- ответил компьютер.
  -Да, падение скорости было, это мы заметили,- подтвердил уже менее нервно штурман.- Но решили, что то просто технический сбой. Уже через несколько секунд показания пришли в норму- одна вторая световой, как и положено при входе в звездную систему.
  "При этом возросли силы гравитации. До невероятных значений,-продолжил "Софокл". -Такие могут быть только от притяжения черной дыры. Я запросил "Илион", он ответил, что все в порядке".
  -Почему же не сообщили мне?- спросил штурман.
  -Техническая и навигационная стороны вопроса- не моя прерогатива. За них отвечает "Илион".
  -Черт бы вас побрал, железяки неразумные!- снова вспылил Суховой.
  -И что это может значить?- осторожно спросил капитан.
  -Мы провалились в черную дыру,- высказал предположение продюсер Петя Вельяминов.- Если уж кванты света в ней застревают...Но откуда она здесь взялась? Ведь ее тут не было, так, господин штурман? Иначе бы вы что-то заранее предприняли.
  -Не было, конечно,- ответил Суховой.- Не первый раз летаем на Энону. Чушь какая-то...
  "Возможно, это небольшая блуждающая квантовая черная дыра,- сказал "Софокл".- Когда-то где-то сколлапсировала карликовая звезда, остался сгусток гравитационной материи. Случайно попала в созвездие Гончих псов. Скорость движения таких пространственно-временных ям неизвестна, а потому невозможно предсказать их появление".
  К сиреневой стене подошел журналист Илья Плетнев. Оглядел "занавес", пошкрябал ноготком, хмыкнул:
  -Я читал, что приливные силы черной дыры непременно разорвут на части корабль и всех его обитателей при приближении к точке сингулярности. Интересно, мы уже прошли горизонт событий?
  На журналиста дико посмотрела медсестра.
  -Не умничай, Плетнев,- фыркнула она. Ей нравился Илья, она давно уже положила на него глаз. Но сблизиться с ним ей мешала чрезмерная, как она считала, надменность журналиста, желание считать себя выше других. Теперь слова корреспондента взбесили Алге как никогда. Тем не менее, перспектива быть разорванной приливными силами, о которых она тоже когда-то слышала, её не прельщала.- А почему мы в шлюзе видели...какой-то монастырь?
  -Александрову слободу,- поправил девушку Юра Головин,- бывшую резиденцию царя Ивана Васильевича Грозного. Впрочем, при жизни его так никто не называл.
  -Вам виднее,- подал голос врач Чернозёмов.- Но здесь действительно прослеживается непонятная пока взаимосвязь между нашим нынешним...хм, положением и картинкой за шлюзом. Её все наблюдали воочию, это не массовая иллюзия, я подтверждаю адекватность восприятия, как медик!
  "Думаю, взаимосвязь есть",- ответил "Софокл".
  "Он думает,- передразнил шепотом штурман,- раньше надо было думать". И уже в полный голос:
  -Ну, и какая же, по-вашему?
  "Возможно, историю, которую я сочинял, находящимся в глубоком сне журналистам, уловила черная дыра. Её притяжение не может покинуть не только свет, но и информация".
  -Так это ты виноват в наших бедах, "Софокл",- без злобы, даже весело сказал Юра Головин.- Что же нам теперь делать, заживо гнить в этой консервной банке или ждать, когда нас сожмет до атома сингулярность?
  "Ложиться спать".
  "Что?!"- воскликнули все хором.
  "Ложиться спать,- повторил "Софокл". Видимо, черную дыру заинтересовал мой рассказ и она ждёт продолжения. Только после этого она откроет пароль к "Илиону" и даст нам спокойно продолжить путь.
  -Но мы отчетливо слышали команды посадочных служб Эноны,- неуверенно возразил штурман Иван Суховой.- И вообще, бред...Живая черная дыра, которой нужны глупые сказки. Нет, товарищи, вам не смешно всё это слышать?
  -У вас есть другое предложение?- подошла к штурману медсестра и взглянула на него своими синими, пронзительными как хазарские стрелы, глазами. - Я не прочь немного вздремнуть. Давайте ляжем вместе, Иван Степанович, в одной капсуле, а?
  Суховой покраснел до корней волос, а девушка расхохоталась заразительным, несколько неприличным смехом. "Софокл" продолжал:
  "Команды могли быть реальными. Провалившись в дыру, мы опередили время, а потом каким-то образом вернулись в своё. В проеме шлюза было изображение эпилога моей истории. Именно так я его себе представлял- поздняя осень, снегопад над Александровой слободой. В ворота въезжают сани, в окружении стрельцов... Голоса диспетчеров могла сымитировать и сама черная дыра. Для чего? Кто ж её знает. Сведений в сети, о том, что они мыслящие, нет, но вселенная огромна, ничего нельзя исключать. Возможно, дыра каким-то образом знает о русской средневековой эпохе больше, чем мы".
  -Откуда?
  "Информация, как и любая материя, никогда и никуда не исчезает, она лишь трансформируется. Как она к ней попала, неизвестно. Так что, капитан Лопухин, какие будут указания команде?"
  Командиру, конечно, не к лицу долго раздумывать, чтобы не потерять авторитет. Но ситуация была из ряда вон выходящей. Поверить в то, что корабль провалился в какую-то блуждающую черную дыру, которую заинтересовали сказки бортового компьютера "Софокла", было невозможно. Но и отрицать безвыходность положения, тоже глупо.
  Он приказал еще раз попробовать войти в "Илион", но все попытки оказались тщетными. Виртуальные экраны технического компьютера были пусты, как беззвездное небо. Только через определенное время на них появлялись двенадцать, разделенных между собой точек. "Илион" заблокированный, черной дырой, требовал пароль.
  
  Межгалактический корабль "Адмирал Врангель" погрузился в сон. На этот раз "Софокл" вливал свои исторические фантазии в нейроны головного мозга всем членам экипажа. Начало он уже придумал, оно ему нравилось. Самому было интересно что дальше. Кто-то ему явно помогал- подпитывал его систему неизвестными фактами и событиями. "Софокл" догадывался кто. Ему помогала черная дыра.
  
  Божьи люди
  
  В то лето, несмотря на жару, почти не смолкали дожди. Московские реки вспучились как на дрожжах. По всему городу и за ним- на Пресне, Сущёве, Напрудне, в Вробьеве, набухли всегда тихие болотца, слились между собой, образовав непроходимые топи. Народ перекидывал через них гати из бревен и сучьев, вздыхал: выбрали же предки местечко для жизни, недаром в старину Москва звалась жидкой грязью. Но на таких задирались, шикали несогласные- коренные москвичи- то не топь означает, а медведицу. Медведь- зверь, сильный, коварный, сноровистый. Порвет и глазом не успеешь моргнуть. Так-то, пришлый, бойся. Спорили, а дожди все лили.
  Хоромы Ивана Федоровича Мстиславского находились между речками Самотёкой и Капелькой. Слева к ним добавлялась Напрудная. От ливней они разлились так, что дом боярина оказался фактически на острове, к которому можно было добраться только на лодке. Однажды, будучи хмельным, он чуть не выпал со струга и велел поставить через Капельку мостик. За пару дней мужики его соорудили из старых гнилых деревьев, что половодье принесло из леса. Своих, хороших бревен, боярин пожалел.
  Теперь через этот мосток пробиралась телега, застревая скрипучими колесами в дырах через каждый сажень. Мужик, видно из торговых крестьян, нещадно хлестал лошаденку, будто она была виновата в том, что людишки положили худое дерево, которое не выдержало веса телеги.
   Ближе к съезду на слегка подсохшую дорогу (небо сжалилось и второй день не проливало на землю сильных дождей, лишь моросило), повозка окончательно застряла. Крестьянин пытался вытолкать ее из расщелины дрыном, но тот сломался. И позвать было как назло некого- утро только занималось. Мужик сплюнул, облокотился на телегу, отчего та еще шибче провалилась, дернув в сторону худую, с облезлым боком лошадь. Та фыркнула, вскинула заднюю ногу, задев телегу. С нее слетела корзина с копченой рыбой.
  "Ну, ты еще!"-замахнулся на кобылу мужик, собирая с опилок жирных окуней и судаков.
  Тут он заметил двух грязных, оборванных нищих. Один-жилистый и длинный, опирался на кривую клюку, другой кряжистый и угловатый, на его плечо. У обоих челюсти были подвязаны тряпками, под уставшими, ввалившимися глазами- темные синяки. На шеях, вместе с иконками, болтались какие-то амулеты и мешочки.
  -Эй, добрые люди, подмогните что ль, рыбки дам на пропитание. Застрял и маюсь.
  -Пару рублей бы отсыпал, тогда сошлись бы,- ухмыльнулся жилистый.
  -Дядь, дай дудочку, а то говном забросаю- заблеял другой и заржал как конь, обнажив вполне здоровые зубы.
  -Что?!- дико выпучил глаза торговый и замахнулся на нищих кнутом.-Я вас сейчас, наблазки...!
  -Поори еще,- спокойно сказал высокий,- щас телегу твою в речку опрокинем, будешь заново рыбу свою ловить. А тебя на дворе за потерю высекут, да еще деньгу за обман сдерут. Ивану Федоровичу что ль рыбку везешь?
  -У-у,- насупился мужик, опустив кнут.- Кто такие?
  -Разве не видишь? Странники божьи, милостыней пробиваемся, да еще людям их будущее угадываем.
  -У-у,- опять произнес мужик. Теперь в его голосе не было угрозы, одно любопытство.- И как же так? Правду что ль сказываете, али всё врете?
  -Желаешь, и тебе скажем,- подошел к телеге высокий ободранец, взглянул в расщелину, где застряло колесо, постучал по ней клюкой. - Да, одному тебе не вылезти. Так желаешь?
  -У-у,- произнес, видимо, излюбленное выражение мыслей торговый.
  -Что ты всё ухаешь, как сыч на дубе,- приблизился к крестьянину и кряжистый нищий, оглядел его невыспавшуюся физиономию. -Вижу что на твоем лбу написано. Будет у тебя новый домишко и конь исправный. Коль не слободырничаешь.
  -Откуда же?-прищурился мужик, а потом захохотал.- Ну, ладно, проваливайте с миром, такие сказки не по мне. Других надувайте. А не уйметесь, стражу кликну,- кивнул он на высокий боярский забор, который возвышался в ста саженях от реки, словно крепостная стена. В ней даже имелись прорези в виде узких бойниц.
  - Не дозовешься, да и пока прибегут...А райская жизнь твоя вот она.
  Длинный развязал мешочек на шее и вынул из него...аж три новгородских рубля. Протянул крестьянину.
  -Чего это?- сглотнул мужик.- Он давно мечтал накопить монет на десяток чернорунных овец, что продавал сосед, и новую избенку, да больше шести московских алтын никогда не набиралось.
  -Деньги, вестимо, новгородские. Здесь и на обжу хватит. Купишь себе землицы,будешь овес да рожь сеять, богатеть год от года. Получишь, ежели выполнишь уговор.
  Видя, что крестьянина аж перекосило от алчности и он готов на всё, ободранцы лихо выдернули телегу из расщелины, погнали лошадь к крутояру на Самотёке. За ними еле поспевал крестьянин. Он что-то лепетал, но, вероятно, сам плохо понимал что именно.
  В коряжнике, у самой воды, остановились. Мужика, как выяснилось, звали Игнатий по прозвищу Смола. Высокий нищий, от которого, как он уловил, пахло медовой водкой, ухватил его за отворот зипуна.
  -Боярин, слышно, странствующих людишек, да юродивых привечает,- сказал он.
  -Привечает,-с готовностью подтвердил Смола.- Но теперь как-то не шибко. Матушка Анастасия Владимировна ругается, говорит, всякую падаль в дом тащит. Однажды, сказывают, до рукоприкладства дело дошло.
  -Что же, жена боярина бьет?- ухмыльнулся кряжистый нищий.
  -Бабы пуще сатаны, от них никому спасу нет,- вздохнул Игнатий и почесал затылок. Видимо, и ему не раз доставалось от супруги.
  -Короче. Нам надобно свидеться к боярином Мстиславским. Привезешь на двор рыбу, скажешь, что в Москве объявились известные на всю Русь блаженные люди и вещуны. Тебе лично, мол, предсказали намедни так, что всё сбылось. А главное, уберегли от дурного. Теперь де они сидят под воротами. Понял?
  -Как не понять...Что задумали-то?
  -Не твоего ума дело. Ты ведь разумеешь, скудоумец, что у простых юродивых таких деньжищ не водятся. И что станется с тобой, ежели оплошаешь?
  -А ничего с ним не будет,- отстранил товарища высокий.- Так и будет тухлой рыбой торговать, а на новый дом токмо облизываться. Ладно, что с ним, пошли, Велимудр, другого счастливца отыщем. Этому дурню и надобно-то было лишь об нас красиво рассказать, а он артачится.
  -Стойте, люди добрые!- закричал Игнатий, которому очень понравилось имя Велимудр.- Я готов, токмо и вы меня уж не подведите. Как бы что б всё ладно вышло, а?
  -Не бойся, Смола, всё будет как и должно быть. Держи рубль, остальное получишь опосля. Так я сказываю, Первуша?
  Длинный, которого назвали Первушей, кивнул.
  Игнатий сжал в желтой, мозолистой ладони новгородский рубль, какой он держал лишь однажды- случайно нашел у Водовзводной башни кремля. Но то счастье продолжалось недолго- к нему подлетел опричный стрелец, дал в ухо, сказал что рубль его.
   Смола опрометью погнал лошадь к двору боярина Мстиславского, теряя с воза рыбу. Ему уже явно было не до нее.
  -Сделает?- спросил один нищий другого.
  -Никуда не денется,- ответил его товарищ.- Крестьянам нынешним летом туго. Да, видно, и жаден этот Смола до добычи, аки его окуни.
  Это были Василий Губов и Кашка сын Адамов.
  
  Долго под воротами сидеть не пришлось. Из них высунулась гладкая, сытая физиономия боярского жильца: "Шагайте за мной, да не уприте ничего по пути, бошки оторву. Я вам не Иван Федорович. Привечает боярин всякую дрянь. Тьфу!"
  Дворовые людишки оказались более приветливыми. Они окружили странников, отвели к зерновому амбару. С любопытством и страхом глядели, как божьи люди с жадностью пожирают принесенный им хлеб, пареную репу и огурцы, разбрасывая объедки далеко от себя. Среди дворовых стоял, потупив взгляд, Смола.
  Насытившись, Первуша уставился на дородную крестьянку с расцарапанными локтями. В ней было столько бабьего перебродившего сока, что у Кашки челюсть свело- уж сколько дней без девок. А эта, кажись, с мужиками, все углы пообтёрла, никому не отказывает, оттого и локти стерлись. Покрутил жеванной, как из молотилки, бородой, вскочил на четвереньки, зарычал, дико тараща глаза: "Черная туча, грозою гремуча, не зря пугает, землю как из ковша поливает. Утопит и малого и старого, хромого и косого, все от неё сгинем, коль греха не отринем..."
  "Блуд, как сатанинский кнут, не хребет ломает, душу перешибает!"- добавил Велимудр и угрожающе взмахнул клюкой. Пышнотелая крестьянка его тоже взволновала.
  Баба отступила назад, приложила руки к огромной, выбивавшейся из рубахи груди, перекрестилась.
  Раздавив пару выловленных подмышкой блох, Первуша засунул их себе в рот. Народишко морщился, но старался стоять с почтением.
  -Пропадаем, христовы люди, как есть пропадаем,- заохал один из дворовых смердов или холопов.- Водицей заливает, как при потопе.
  -По грехом вашим и напасть. Все утопните, аки крысы амбарные, коли не одумаетесь! Для чего похоти и алчности предаетесь, для чего языком смердите, аки змеи, для чего зависть в сердце допускаете! Нет в вас смирения, от того и защиты Христовой не имаете. Ной спасся лишь благочестием!
  "Ох, так, божьи странники,- кивали людишки.- Ох, по грехом нашим. У вас на все глаза Богом открыты, потому вас и почитаем".
  "Злословят нас, мы благословляем, гонят нас, мы терпим",- процитировал Апостола Павла Первуша. Его товарищ Велимудр добавил:
  "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии...Терпим голод и жажду, и наготу и побои..."
  Кашка тайком взглянул на Василия- не переборщили с проповедью из Нового Завета? Тот подмигнул-мол, все как надо.
  
  Василий Губов отыскал в Великом Новгороде Дмитрия Кашку без особых усилий. Добрался до знатного града через Ильмень и сразу в ремесленные посады. Знал, если Кашка здесь, каким-нибудь промыслом пробавляется, иначе бы или в Ливонии остался, или вновь в Москву подался. Вкусив лучшего, более от него никто не отказывается, разве что глупцы и юродивые. Да, Новгород знатный город, гордый, свободолюбивый. За то часто и страдал- и Иван Васильевич, и дед его Иван Великий не раз огню предавали, а народ новгородский мученической смертью изводили. Конечно, и теперь стоит исполин, колыбель Русского государства как ни в чем не бывало. Бьет в нем жизнь хрустальными, родниковыми водами. И дышится здесь легко, и думается. Но только, словно запах былых пожарищ в воздухе витает, будто слезами людскими каждый дом, каждый закоулок пропитан. И есть в лицах новгородцев на веки застывшая печаль и обреченность- опять рано или поздно горе повторится. Снова Москва растопчет. Последние ростки Рюриковой правды уничтожит. Давно уже в Москве иная правда- ордынская и нету с ней сладу.
  Где живет Кашка, указали многие- за кузней на Волхове, что справа от Дворцовой башни. Бочки делает, да мачты для лодок мастерит.
  Губов застал его за работой на просторном ремесленном дворе с навесом, у небольшого, но опрятного сруба. Дмитрий огромными своими ручищами вгонял деревянным молотом в клёпки днище бочки. У его ног лежали железные обручи, которыми он, видимо, собирался эти бочки скреплять. В чугунке булькала на костре смола. Рядом суетился шибко бородатый , подстриженный под горшок человек в длинном, синем кафтане. Он пытался заглянуть в глаза Кашке, но тот их не отрывал от дела.
  -Так что, Димитрий Адамович, успеешь десяток бочонков к Рождеству Богородицы справить? Пока какое-никакое перемирие с ляхами наладилось, надобно рыбкой да медом успеть поторговать.
  Кашка поправил на голове стягивающую волосы веревку, снова принялся стучать.
  -Слово свое крепко держу, Поликарп Матвеевич,- ответил как бы нехотя он, давая понять что на том разговор окончен.
  -Ну и ладно,- обрадовался купец, довольно обтирая руки о кафтан.- Так я оставляю тебе три алтына серебром? Скорее сделаешь, еще добавлю.
  Купец положил уже на готовую бочку деньги. Задрал полы своего длинного платья, стал аккуратно переступать через лужицы и мусор, стараясь не запачкать своих таких же синих сапог с высокими мысами. Увидев неизвестного ему человека, по виду дворянина, слегка кивнул, поспешил прочь.
  Василий подошел сбоку к Дмитрию, присел напротив на хлипкую лавчонку.
  -Может, и мне пару бочек спроворишь? Буду в них капусту солить,- сказал он.- Знатная в этом году капуста уродилась. Все залило, а ей блаженство. У вас-то как тут с дождями?
  -Бог миловал,-ответил, не поднимая глаз Кашка.- Сколько надобно, столько и проливается. Свои что ли бондари в Московии перевелись?
  -Да куда им до новгородских. Узнал что ли?
  - А то.
  -Ну?
  -И чего, обниматься с тобой?
  Губов вспомнил, как его стиснул в объятиях Борис Годунов. Не знал тогда радоваться или сторожиться. Но ведь приятно было. И не потому что Борис так возвысился, а потому что старое, если конечно не шибко злое, всегда приятнее нынешнего.
  -А почему бы и нет?
  Кашка наконец бросил молоток, повернулся к Василию.
  Неужто прогонит?- подумал со страхом Губов. Столько верст промахал, денег потратил. Правда, ими Борис не обидел.
   Но Дмитрий вдруг заулыбался своей доброй, простой улыбкой. Схватил Губова крепко за руку, притянул к себе. Помнит, печалится о потерянном, ухмыльнулся Василий. Кем был? Главным стражником царя, а теперь вона бочки строгает. Эх, жизнь. Не ценим того, что имеем, а потом сокрушаемся.
  В кремле зазвонили колокола, все вместе. Звук пробрал Василия до костей, до самых корней волос. И он вновь осознал, что находится действительно в великом городе, которому нет равных в России. Не так звонят в Москве- там натужно, надменно, здесь- свободно, величаво.
  -На священномученика Киприана Карфагенского звонят,-пояснил Кашка и широко перекрестился. Постный день.
  Василий был голоден, он старался быстрее отыскать Кашку и даже не купил пирогов в торговых рядах. Перспектива питаться весь день постной кашей, запивая водой, его не особо прельщала. К тому же путнику можно и отступить от канона. Неужто, Дмитрий стал шибко воцерквленным? Но Кашка его успокоил:
  -Плевать на пост, когда встречаются два старых приятеля. Идем.
  Сняв кожаный фартук, Кашка вылил на огонь ведро воды, повел Василия вниз к реке. Там за кузней уже начинались торговые посады. Позади них находилась большая корчма. Василия поразило то, что возле нее, да и в съестных рядах, он не увидел ни одного нищего.
  Сели в дальнем углу, за чистым, как дома, столом. Кашка попросил целовальника принести что-нибудь "постного". Тот понимающе кивнул. Вскоре на столе появилось все, что разрешено лишь в дни скоромные- зайчатина с лапшой, тушеная баранья голяшка, жареная ильменская рыбка. Не забыл кабатчик и про штоф фруктовой водки из погреба.
  -Свободные у вас тут нравы,- удивлялся Василий.- В Москве бы за то заплевали.
  -Потому и спорит Новгород с Московией уже какой десяток лет.
  -А вы, значит, уже не Московия,- подначивал Губов.-Помнится, вечевой колокол Иван III еще сто лет назад у вас срезал.
  -Дух свободный не срежешь. Он дороже всего.
  -Ой ли? Чего же тогда от ляхов сбежал? Там, сказывают, свободы еще более.
  Сказал то Василий и пожалел. Понял что насыпал соли на рану Дмитрия. Тот налился густой краской, сжал кулаки, но ничего не ответил.
  -Борис Федорович за тобой прислал, помощь твоя ему нужна.
  -Годунов?- не очень-то, как показалось Губову, удивился Кашка.
  -Он. Возвысился до небес. Регентом царя стал. Его Ирина теперь царица.
  -Знаю, не медведь в берлоге. Чем же помочь ему могу, простой бондарь?
  И Василий рассказал о встрече с Борисом в своей деревеньке, о том, что Мстиславские, Шуйские и Глинские хотят его отравить.
  Кашка долго размышлял.
  -Значит, Борис князем Олегом себя возомнил,-сказал он наконец.
  Губов удивленно вскинул брови.
  -Вещий Олег был регентом малолетнего князя Игоря, сына Рюрика,- пояснил Кашка.- А потом он создал Русское государство. Для того в Киеве Аскольда убил и на его место сел. Сам от коня своего умер, змея укусила. Я монахам бочки делаю, они мне книги старые дают читать. Борис, видимо, тоже хочет свое государство создать, в правители метит.
  -Высокой птице- высокий полет. Каждый к лучшему стремится, да не каждому от того прок,-ответил, вздохнув, Василий.- Думаю, Борис государству больше пользы принесет, нежели всякие Мстиславские. Ты же помнишь Ивана Федоровича? То Девлет Герая проспал, то под Коловерью его разгромили, то Кесь сдал. Сплошные промахи, а он мечтает свою дочку вместо царицы Ирины на трон взгромоздить. Коль родич никчемен, то и дочка такая.
  -Отчего ты именно про Мстиславского-то заговорил?
  -Говорю же, дочь у него, тоже Ирина. Ты, видно, не знаешь- по завещанию Ивана Васильевича, ежели жена царя Федора окажется бездетной, то её место должна занять дочь Мстиславского. А сестра Бориса, царица Ирина, никак родить не может. Сейчас для врагов Годунова самый удобный случай убрать Бориса, а не будет его, скинут сразу и Ирину. Понял, наконец?
  -Понял.
  -Слава Богу. С боярина Мстиславского и начнем вражьи ряды крушить. Ежели ты, конечно, согласишься. Кстати, Борис мне на дорогу 15 рублей отсчитал.
  -Сколько?!-округлил глаза Кашка, который никогда не отличался жадностью.
  - Дальше еще больше будет. Но дело не токмо в деньгах. Проснись, вылезь из своей норы, успеешь еще чернецов бочками порадовать. И о тебе, возможно, в книгах напишут, как о...спасителе нового Вещего Олега.
  Этот довод оказался решающим для Кашки. В конце концов не для того на родину от ляхов вернулся, чтоб бочки строгать. Это уж по необходимости. Раз снова появилась возможность послужить государству, значит то воля божья. Вспомнил физиономии бояр и дворян, когда раздевал их до нога в Александровой слободе, рассмеялся. Василий не понял его смеха.
  -Так, согласный, что ль?-спросил он осторожно.
  И Губов на ухо нашептал Кашке что задумали они для начала с Борисом.
  -Да!- ударил по столу кулаком, как кувалдой Кашка.- Пропаду и ладно, повеселюсь хоть еще немного перед смертью.
  К приятелям подскочил целовальник, собрал слетевшую на пол посуду. Не спросив, принес еще штоф фруктовой водки.
  -Токмо дело здесь надо закончить. Десять бочек купцу Поликарпу склепать.
  -Времени нету,- поморщился Губов,- надобно скорее в Москву.
  -Мое слово железное.
  В тот день приятели гуляли в кабаке до самой Луны. А утром принялись в четыре руки варганить бочки. Василий помогал как мог и, в общем-то, у него неплохо получалось. К концу седмицы закончили. Дмитрий послал за купцом соседского мальчонку- сына кузнеца. Поликарп Матвеевич прилетел на крыльях, расцеловал Кашку, на радостях отвалил ему еще два серебряных алтына.
   Утром приятели погрузились на большую торговую парусную лодку и отправились на другую сторону Ильменя. А уже в Дубовицах, что недалеко от Руссы, взяв становых лошадей, во весь опор помчались в Москву. По пути обсуждали как заявятся к Мстиславскому. При этом оба хохотали так, что чуть не вываливались из седел.
  
  Дворовые людишки, окружившие блаженных, вспорхнули как воробьи, завидев кота. Иван Федорович Мстиславский и приближался осторожно, как-то боком, то ступая, то замирая, будто кот. Привечал боярин юродивых. Дай Бог доброта зачтется. А эти, сказывают, и вовсе вещуны отъявленные. Наговорят еще страстей. Боязно. Вон, блаженный Никола Салос, бросил под ноги царю Ивану Васильевичу кусок сырого мяса, предрек ему, что ежели тот Псков разорит, громом будет повержен. И сам Грозный отступил. А эти с чем пришли? Ох, неспроста их сюда занесло.
  Боярин был в простой рубахе, но подпоясан дорогим шелковым поясом, что привезли недавно купцы из-за морей. На толстой, сросшейся с подбородком шее висели, серебряный крест с золотой иконкой. Редкие волосы на седой голове были влажными, торчали из-под крохотной скуфейки перьями, словно после бани, однако он не мылся, взмок от напряжения.
  Подойдя к христовым людям, покачал головой, словно сокрушаясь, что им выпал столь тяжкий крест- страдать телесно и духовно за грехи всего мира, говорить правду в глаза, которую никто не любит.
  -Монахи странствующие, али от Христа блаженные?-осторожно спросил боярин.-Как вас величать, добрые люди?
  Губов и Кашка встречались ранее с Мстиславским много раз. Будучи головным стражником царя, Дмитрий однажды раздел в Александровой слободе для "досмотра" Ивана Федоровича. Тот тогда кричал от гнева так, что с деревьев сорвались вороны. Но Кашка был непреклонен- "Надо будет и кишки наизнанку выверну".Боярин тогда очень испугался этих слов- без ведома царя этот холоп глумиться не станет над знатными боярами. Подчиниться.
  -Видишь что над ним витает, Первуша?- спросил один юродивый другого, не отвечая на вопрос Мстиславского.
  -Как не видеть, Велимудр.
  -Что? Что там?- обомлел боярин, хватаясь обеими руками за скуфейку.
  - Тьма злая,- сказал Велимудр.
  - И постыдная,-добавил Первуша.
  -Не понимаю...
  -Дай руку.
  Мстиславский протянул дрожащую десницу Первуше, а Велимудр достал из-за пазухи мешочек, высыпал на нее толченую золу, растер пальцем.
  -Нога у тебя правая сохнет, а в боку рана не заживает, никакие снадобья не помогают. Голова часто болит, по ночам аж кричишь, иногда от того даже под себя ходишь, -сказал после паузы Первуша.
  Боярин в испуге отдернул руку. Так оно все и есть! Но откуда же знать об том странникам?
  О недугах Ивана Федоровича, тогда в Красном, рассказал Губову Борис. Годунов как мог, через своих людишек, выведывал слабости врагов.
  -Всё от гордыни чрезмерной, от страстей неуемных. Не дает тебе покоя желание подняться еще выше, а Бог крыльев не дал.
  -Люцифер его подначивает!- крикнул Велимудр. Крутанулся по земле так, что чуть не подкосил, стоявшего на онемевших ногах, боярина. - На козни подбивает! На ухо злое нашёптывает.
  - На татарина всё еще надеется, а другого извести хочет,- тихо сказал Первуша, встав на четвереньки.
  Стрела попала прямо в сердце боярину. Он сразу понял о чем говорят блаженные. Когда царь Иван Васильевич объявил в Успенском соборе государем татарина Симеона Бекбулатовича, возрадовался. Дочь- то его Анастасия была его женой. Мстиславский уже подумывал подговорить бояр позвать на московский трон крымского хана Девлет-Герая. Тогда, мол, более и забот знать не будем. Ну, а Анастасию выдать за хана. Бес ним, с Сименом, извести раз плюнуть. Но Бог удержал от рокового шага, царь прогнал татарина с трона через 11 месяцев, правда, сделав его великим князем Тверским. И теперь Бекбулатович в силе. Может понадобиться, если что Посвящать же "нечистого" в нынешние тайны не следует, никакой ему веры. Хоть и принял христианство, а в душе такой же басурманин.
  -Отступись от злого умысла!-опять крикнул Велимудр.- Али сгребет тебя сатана в охапку и унесет в свои дебри черные и будет трясти твою душу, аки... грушу, до скончания веков!
  -Как же... как же отступиться?- опустился на землю рядом с юродивыми Иван Федорович.
  -На то ангелы небесные имеются,- сказал Первуша.- Надоумят тебя, лободырника, когда час придет. Жди.
  Губов покосился на Кашку- не перегибай палку и так на грани.
  Но тот и не думал останавливаться.
  -Узришь царство небесное токмо через добродетель и покаяние,- продолжал Велимудр-Кашка.- Спасибо за угощение, боярин, сыты теперь и благостны. И ты откушай.
  С этими словами Кашка вынул из котомки дохлую крысу. По всему двору разлетелся жуткий смрад. Он раскрутил ее за хвост, швырнул прямо в лицо Ивану Федоровичу! Крыса так сильно ударила по боярину, что он повалился навзничь.
  -Ешь падаль, коль сам падалью стал!- завопил Первуша
  -Слуга сатаны другого и не достоин,- подхватил Велимудр.
  К боярину бросился стоявший поодаль и подслушивавший жилец, что впустил их в ворота. Он схватил обоих юродивых за драное тряпье, встряхнул:
  -Высечь за непотребство, Иван Федорович?
  -Я тебе высеку,- поднялся, кряхтя Мстиславский.-Дай им денег, отпусти с миром. Недобро покосился на юродивых, поплелся прочь. "Ох, грехи наши".
  Жилец денег не дал. Вышвырнул "божьих людей" за ворота, в след им кинул крысу:
  -Что б духу вашего тут более не было! Я вам не боярин, увижу, до смерти запорю.
  Вдруг заржал, погрозил кулаком.
  -Узнал молодца?- спросил Губов Кашку.
  -А то, Федька Лопухин, бывший сподручный Малюты Скуратова. Ну тот что после Бакуни к нему прибился. Когда Григория Лукьяновича у крепости ранило, он спасать-то его не побежал. Спрятался.
  -Да-а, царство небесное, гончему псу Малюте.
  -Теперь этими гончими псами и мы стали, во главе с Годуновым. Загоним его недругов, сделаем ему доброе, ответит ли добром?- покачал головой Дмитрий.
  -Главное, служить добру. Оно и не обойдет стороной. Смертоубийство-грех, мы должны помочь Борису. Отстоять его правду. Верю ему. А боярин, кажись, здорово струхнул. Пока всё как надо. Жрать охота после боярской репы.
  Приятели скорым шагом дошли до реки Капельки, перебрались через неё вброд. Далее двинулись вверх по Самотёке. Там их нагнал запыхавшийся Смола:
  -А деньги? Негоже смываться, имея должок.
  Глаза его горели жадностью и обидой. Отпираться не стали- помог, значит, помог. Отдали обещанные два рубля. Похлопали по плечу: "Еще понадобишься". "Всегда рад помочь божьим людям", - сказал с поклоном Смола.
  За изгибом реки, в лесочке, нашли своих привязанных к деревьям коней. За ними следил, нанятый за полушку, крестьянин. Отмылись от грязи в бурных речных водах, переоделись, отправились в село Сущёво, к истоку Самотёки.
   Вечером, в местном кабаке, Губова и Кашку должен был найти человек от Годунова. Он их сам узнает. Подойдет, покажет розовый камушек с буквой "Б"- знак Бориса.
  В Сущёво сразу отыскали цирюльника-брадобрея, обстригли свалявшиеся лохмы, обгрызенные черные ногти, поправили бороды на немецкий манер.
  Кабак, в который после направились, местные называли "Одноглазый сыч". То ли потому, что его хозяин был косой, то ли из-за деревянной птицы с одним оком у входа. Потребовали вина, рыбы, куриных потрохов с горохом. Ели жадно, молча, сосредоточенно, как будто нищенствовали целый год.
  Сентябрьское солнце за мутным окошком уже припадало к земле, а к ним никто не подходил. В кабаке народу было немного: несколько бывших стрельцов в заношенных кафтанах, да пара крестьян с мешками овса- видно, не успели продать, дожидались другого дня.
  Вдруг почувствовали, что сзади кто-то стоит. Обернулись. На них пристально смотрел...Федор Лопухин, жилец боярина Мстиславского. Откуда взялся?
  -Здорово, юродивые, давно не виделись. Знатно, гляжу, нанищенствовали, напредсказывали, ни в чем себе не отказываете. Людишки наши доверчивые, грех не попользоваться. Мой хозяин, вон, до сих пор от страха по стенкам бегает. Ха-ха.
  Василий сжал рукоять походного ножа на поясе, Кашка примерился к соседней лавке- его излюбленному средству защиты в кабаках.
  -Ну, ну, охолонитесь,- сказал Лопухин.- Не хватало еще поубивать друг друга.
  Федор положил на стол розовый камушек с буквой "Б".
  
  Именины Шуйского
  
  Встречали Бориса Федоровича, словно это он был именинником. У княжеских палат, что на Воздвиженке за монастырем Честного Креста Господня, Годунова поджидали: сам боярин Иван Петрович Шуйский, его брат Андрей с сыновьями Василием и Андреем. Рядом- Голицын, Налимов, Воротынский и Мстиславский. Иван Федорович переминался с ноги на ногу, не знал куда деть руки и будто что-то жевал старческими губами. Лицо бледное, перепуганное.
  Вместе с боярами толпилась у ворот княжеская челядь- молодцеватые парни в чистых льняных рубахах с закатанными рукавами, словно собирались приняться за серьезное дело, полнокровные девки с нарумяненными щеками. Белила на них были бледно-розовые, по ливонской моде, а не ярко красные как обычно в Московии. Брови полностью выбриты, заново накрашены черной сажей. Сарафаны широкие, разноцветные, украшены атласными лентами и бисером из речных ракушек и рыбьей чешуи. Своими добрыми нарядами дворовые, видимо, должны были демонстрировать достаток и благоденствие в доме Шуйского.
  Вперед вышла дочь князя- высокая и худая, похожая на жердь Степанида. Она с поклоном преподнесла Годунову, как дорогому гостю, пирог с изюмом. Борис отломил кусочек, тоже ей слегка поклонился. Отправляя хлеб в рот, думал- не станут же травить прямо на пороге при скоплении народа! Не посмеют. К тому же всё уже, вроде бы, известно как они поступят. Вроде бы...именно что вроде. Чего ждать от этих неблазников и сам бес не знает. Ишь, Шуйский-то лыбется, а у самого в глазах ненависть лютая. И чего-то не видать митрополита Дионисия, вероятно, не отважился пресветлый присутствовать при таком грехе. Эх, люди...ну, попомните вы у меня эти именины. А вот и Мишатка Губов, на него надежда.
  Борис Федорович приехал не с пустыми руками. В подарок имениннику привел вороного персидского скакуна в атласной попоне. Шуйский, кажется, забыл обо всем, бросился осматривать коня. Обнимал и целовал за него Годунова вполне искренне. Любил Иван Петрович лошадок, души в них не чаял. С войны всегда пригонял целый табун. В Пскове, где воеводствовал после победы над Стефаном Баторией, имел целых три огромных конюшни и каждого коня знал по имени. Когда государь Иван Васильевич позвал его в Москву на регентство, чтоб следить за скудоумным наследником Федором Ивановичем, то и сюда Шуйский привел любимых животных. Правда, держать их в городе в таком количестве было неудобно, конюшни он поставил за Серпуховской заставой.
  Кроме того, Годунов подарил Шуйскому три бочки польской водки. Как когда-то царский повар Малява, личный чашник боярина Тимофей, настаивал её на лесных корешках.
  У ближнего забора монастыря сидели нищие и юродивые. Они трясли палками, своими искалеченными конечностями. То ли приветствовали боярина Годунова, то ли осыпали проклятьями, не поймешь. Водоотводную канаву вокруг обители, наполненную доверху дождями, правили стрельцы. Ими командовал раздетый до пояса десятник. Ливни наконец прекратились и на Москву навалилась жара.
  Стоявший позади боярина Мстиславского его ключник Федор Лопухин, подмигнул Годунову, кивнул, вероятно, давая понять, что все идет как задумано. Однако внутри Бориса Федоровича кипело, ноги были словно не свои...Ох, страшно. А ежели осечка? На кону его жизнь. И всего его рода. Никого не пощадят.
  Шуйский с почтением пригласил Годунова в палаты. Стал показывать свое богатство, привезенное из Ливонии (теперь Речи) и Пскова. Чего тут только не было: и картины, и гобелены, и древние медные кувшины, и, конечно, дорогое оружие. Утомлять, слава Богу, долго не стал, проводил в "личную приемную залу" на втором этаже за княжескими покоями.
  Здесь уже был накрыт небольшой- для самых близких товарищей- но шикарный стол. Свиные копченые головы, вареные телячьи языки, рыба многих сортов, заморские фрукты вместе с обычными яблоками, грушами, сливами, черный и белый виноград, возвышались горами.
  Бориса Федоровича усадили на почетное место, во главе стола, в высокое, будто трон, ореховое кресло. Перед Годуновым была поставлена фарфоровая миска с любимым его блюдом- томленными в сметане, с чесноком и грибами, бараньими ребрами. Как узнали о его пристрастии, вроде на трапезах с Шуйским никогда не пересекались? "Видимо, кто-то из моих людишек подсказал. Кругом лазутчики, никому веры нет".
   Напротив Бориса- Иван Петрович Шуйский. По левую руку- Василий Голицын и Михаил Воротынский, по правую- Иван Федорович Мстиславский с Дмитрием Налимовым.
  Слуги быстро наполнили тарелки и кубки вином. Им помогал Михаил Губов. В какой-то момент он пролил немного зеленого Рейнского на кафтан Бориса.
  "Ах ты, паршивец",- окрысился на него дворецкий. Но за Михаила вступился Шуйский: " Уймись, Тимофей! Не гневайся на мальчонку, Борис Федорович, всего седмицу у меня. Но расторопен, смышлен". "Пустяк,- ответил Борис, потрепав вихрастую голову отрока.- Сами-то с чего начинали".
  Сказал, а сам залился тяжелой краской. По договоренности Губов должен был подать Годунову знак. Если прольет "случайно" вино, значит, отрава в нём, коль уронит кусок хлеба- в еде. Но ведь могло случиться и так, что Михаила не допустят до стола. Тогда Мстиславского позовет якобы по важной надобности Федька Лопухин. Произнесет слова- "немедля поспешай"- яд в вине, скажет- "неотложное дело"- в мясе или рыбе, закашляется при этом- в фруктах. Это нужно было знать боярину, чтобы в нужное время сделать так, как задумано. Итак, римская отрава, в кубке.
  О том, что травить Годунова собираются именно ею, узнали от Мстиславского. Он так напугался пророчества "юродивых", что чтобы его окончательно добить, много усилий не понадобилось. Утром, после встречи в кабаке с Губовым и Кашкой, Лопухин разбудил своего хозяина. "Слыхал я от чего тебя намедни предостерегали христовы люди. Напоследок они мне велели тебе передать, что б ты отступился от какого-то Бориса. Знаешь об ком речь?" "Свят, свят,- начал креститься старик Мстиславский и вдруг заплакал.- Вестимо знаю. Не могу более на душе такую тяжесть носить". "А ты и не носи,-посоветовал Лопухин.- Убережешь чужую душу, спасешь и свою". "Что?" "Вся Москва судачит, что царского регента Бориса Годунова недруги хотят извести. Уж не об нем ли речь?" И Иван Федорович, всхлипывая, рассказал своему ключнику о заговоре против Годунова. "Не на тех коней поставил, боярин. Хитрый татарин вас всех вокруг пальца обведет. И ты ему в том поможешь, ежели не желаешь лишиться головы". "Не желаю!"-крикнул Мстиславский. "Ладно,-ответил Лопухин.- Я встречусь с людьми Годунова, поведаю им правду о злом умысле и о том, что ты одумался". Открывать все фишки перед Иваном Федоровичем, что он уже в сговоре с Борисом, не имело смысла- меньше знает, крепче держится на поводке. А потому вечером ему сказал, что все обговорил с людьми Годунова, Мстиславского простят, ежели поведет себя верно. Для начала он должен узнать какую отраву подсыпят и у кого её купят. На следующий день Мстиславский дрожащим голосом рассказал: приобретут яд дружки Налимова у шотландского купца Гарсея в Немецкой слободе на Болванке. Лопухин тут же помчался к немцам. Здесь на Болванке осели многие пленные из Ливонии. Сюда часто наведывались купцы из многих стран. Быстро отыскал Гарсея. Схватил того за шиворот: " Кому зелье ядовитое продал?" Тот сначала открещивался : Chan eil fhios agam. Не знаю ничего", но после пары добрых пинков и обещания "немедля утопить в Яузе", одумался, сказал, что продал двум дьякам Кантареллу. "Это страшный яд,-пояснил купец,- так в семье Борджа называли отраву из шпанской мушки и жука навозника, рецепт которого Чезарес получил от своей матери Ваноцци Катанея". Кто такие Чезарес и Катанея Федор выяснять не стал. "Противоядие давай",- потребовал он. "В больших количествах Кантарелла за день убивает быка, в малых помогает...хм...доставлять великое удовольствие жене..." "Что ты хочешь этим сказать?" "Надо выпить много много крепкой водки, тогда яд станет не опасным, а даже...полезным. Но если доза его была мала". "Смотри, немец, ежели о нашем разговоре кому- нибудь проболтаешься..."- сказал уже более миролюбиво Лопухин, выгребая из сумки шотландца все имеющиеся в ней деньги.- Плата за твое непотребство". "А-riamh, tha mi a ' bheil sibh a labhairt air beatha chloinne. Никогда, клянусь".
  
  Шуйский встал, высоко поднял серебряный кубок с вином. Дорогому гостю Борису поставили кубок самый большой, из чистого золота, украшенный драгоценными камнями. Его добыл Иван Петрович у Пскова, когда русские стрельцы погнали поляков. Стефан Батория побросал тогда все что было, в том числе и ценную посуду из своего дворца.
  - Божьей милостью, волею Спасителя, пути мои пересеклись с великим человеком, знатным воином Борисом Федоровичем Годуновым,- начал помпезно говорить Иван Петрович. -Он не раз доказывал свою преданность России и вселенской добродетели, воюя не только с врагами, но и бесовским злом. Знаю, что у него много завистников и недругов, но мы вместе, рука об руку, будем биться с нашими общими врагами и обязательно их одолеем. Давайте осушим наши кубки за брата великой царицы Ирины, головного опекуна царя Федора Ивановича, дай Бог ему здоровья и всяческих благ- Бориса Федоровича Годунова! Слава Борису!
  "Слава",-отозвались вразнобой остальные гости. Боярин Мстиславский так, кажется, и вовсе не открыл рта. Издал непонятные звуки чревом. Руки его дрожали.
  -Спасибо, други,- в свою очередь сказал Годунов. Токмо какой я головной опекун...Вы головные в регентском совете, да Никита Романович Захарьин. У вас покуда учусь уму разуму. Жаль, что его теперь тут нет.
  Борис обвел взглядом бояр- что, не согласился Никита участвовать в вашем шабаше?
  -Только собрались мы сегодня не ради меня, -продолжил он,- а ради нашего славного героя- участника многих ливонских и прочих походов, воеводу Каширы, Серпухова и Пскова, богатыря, остановившего 120-тысячную армию проклятого Девлет-Герая, славно командовавшего полком боярских детей при Молодях, наголову разбившего польского короля. Ради именинника, великого Ивана Петровича Шуйского! Именно на таких людях держится святая Русь и будет держаться впредь. За тебя, дорогой князь!
  Годунов поднял кубок, поднес его ко рту, расправив усы, но вдруг остановился:
  -Вот какая неприятность...Не могу в последнее время пить одно вино, мурашками и сыпью покрываюсь, лихоманка бить начинает. Непременно надобно сразу водкой тело и душу ублажить.
  -Так то славное молодое Рейнское,- озадачился Шуйский.-От него токмо кровь в жилах играет и в голове светлеет.
  -Что Рейнское, что галльское,-махнул рукой Годунов.- Для меня, извини Иван Петрович, все едино. Эй, дворецкий!
  В дверях тут же появился княжеский распорядитель.
  -Откупорь, друже, одну из бочек с водкой, что я привез боярину, да подай сюда. Заодно князь убедится, что я его не какой-нибудь...отравой решил попотчевать.
  Все натужно засмеялись, а Мстиславский, так чуть не упал в обморок.
  -Ну же, живей, не видишь уже кубки полны!-подогнал дворецкого Борис. Тот тут же бросился выполнять указание.
  Все так и пребывали в оцепенении пока слуга не втащил в залу бочонок с водкой, проворно его не откупорил и не налил польского крепкого напитка в широкобокую чашу.
  Только тогда Борис Федорович снова поднял кубок, мысленно перекрестился и залпом осушил его до дна. После этого он опрокинул в себя полную чашу водки, потребовал еще. Все глядели на него с изумлением.
  Слуга сглотнув, плотно закрыл за собой дверь.
  -Ну так, ху-у,- выдохнул Годунов, пытаясь понять что у него творится внутри.
  А там что-то разливалось огненной лавой. То ли польская водка, то ли выпитая перед этим отрава. Вдруг он почувствовал, что ему становится худо.
   Борис схватился за горло. Захрипел, припал на стол, смяв локтями мясные и рыбные блюда. Стянув на себя шелковую скатерть, повалился навзничь. На него посыпались тарелки и подносы. Изо рта Годунова пошла белая пена.
  -Что с ним?!- подскочил Шуйский.
  -У-упал,-выдавил Налимов.
  -Вижу, что не полетел. Что произошло, спрашиваю!
  Иван Петрович проворно обежал стол, взглянул на неподвижное тело. За его плечами появились Голицын и Воротынский. Боярин Мстиславский от страха не переставая жевал хлеб.
  -Налимов,- наклонился к Борису Шуйский,-ты же говорил, что римский яд подействует только через день, а он сразу сдох.
  -Сдох ли?-усомнился Воротынский.
  -Не видишь, пузыри пускает! И посинел. Ну-у, колобродь неблазная, и что нам теперь делать? Васька, встань у входа, никого не пускай!
  Голицын тут же подскочил к двустворчатым дубовым дверям, прижался к ним своим шарообразным телом на коротких ногах.
  Налимов покраснел, как вареный рак, казалось, и его сейчас хватит удар.
  -Не понимаю,-бубнил он.- Купец шотландский сказывал дьякам, что не сразу...
  -Ска-азывал,- передразнил Иван Петрович,- ничего тебе, Димитрий, доверить нельзя. Что теперь говорить-то станем? А я-то по уши...Позвал на именины...Москва бомбой пороховой взорвется. Ты понимаешь, свинячий потрох, что наделал?-схватил Шуйский за грудки Налимова.
  -Да, отстань ты, Иван Петрович!- оттолкнул его Дмитрий.- Сам бы и промышлял по поводу зелья. Яд Кантареллой называется, им римские попы да кесари друг друга веками травили.
  -Что мне до римских попов,-опустился в бессилии на стул Шуйский, обхватил старческими, морщинистыми ладонями голову.
  -А давайте ему череп кочергой проломим,- предложил Воротынский.-Скажем, что о край стола ударился. С кем не бывает.
  Он подошел к печке, отделанной изразцами в петухах и рыбках, взял в руки кочергу, повертел:
  -В лоб ему, промеж глаз, стол кровью измажем, потом жильцов позовем.
  Шуйский опять встал, тяжело вздохнул, пнул Бориса:
  -А-а, мне все одно не отмыться. И вам тоже!
  Кто-то попытался открыть дверь.
  -Пошел вон!- крикнул Голицын в щель.- Надобно вот что...Вынести покуда Бориску через черный ход,-он кивнул на дверку позади залы.- В чулане каком спрятать. Устроим гульбу до небес, пляски, в угарном дыму никто не поймет куда делся Годунов, а мы и не ведаем. Пропал и всё.
  -Тоже, конечно...,-засомневался Шуйский,- но похоже, это единственное что остается.
  -Так что, кочергой-то будем отметину делать?- примерился железкой к голове Годунова Воротынский.
  -Да погоди ты, Михаил. Ох, соратнички...
  Шуйский сорвал со стены большой гобелен, изображающий короля польского Сигизмунда II на охоте, расстелил на полу. Это тоже был трофей из Пскова.
  -Ну, подмогните же что ль.
  Все, кроме Мстиславского, который продолжал жевать хлеб, взялись за тело Бориса. Положили на гобелен, стали заворачивать. Годунов издал какой-то звук. Замерли.
  -А ежели ещё живой?- опять усомнился Воротынский.
  -Отнесем в подпол, там татарина веревкой для верности придавим,- сказал Шуйский.
  Он подхватил сверток с головы, Воротынский и Налимов с ног. Голицын подпер плечом входную дверь.
  -Ты-то что, Иван Федорович, замараться боишься?-обратился Шуйский к Мстиславскому.
  Тот икнул, встал, не зная что делать, потом взялся за сверток двумя пальцами в середине. Да чуть не упал, ноги совершенно не слушались.
  Еле протащили тело в узкую дверь, предназначенную для служивых холопов. Пронесли через темный коридорчик, в конце которого крутая винтовая лестница вела в подсобку. На ней Годунова несколько раз чуть не уронили, пару раз стукнули головой о бревна. Внизу наружная дверь оказалась открытой. На дворе никого видно не было. Шуйский, бросив ношу, тут же притворил дверь, набросил щеколду. Теперь свет еле пробивался в подсобку через маленькое окошко сверху.
  Годунова положили на земляной пол среди метел, кос, топоров и прочего хозяйственного скарба. Воротынский взял колун, взвесил на руке:
  -А все же надобно бы Бориске череп раскроить.
  -Уймись, князь,- отстранил его Шуйский.-Нечего мне в доме кровавую скотобойню устраивать.
  Стали искать веревку, чтобы придушить для верности, но не нашли. Начали решать кто это сделает руками. Но вдруг рядом вроде бы послышались голоса.
  -Потом,- прошептал Шуйский.- Вертаемся.
  Побежали наверх. В зале по-прежнему никого, кроме Голицына, подпирающего дверь не было.
  Сели за стол. На этот раз руки дрожали у всех. Мстиславский опять принялся за хлеб. На него долго, пристально смотрел Шуйский, затем глаза его округлились, он раздул ноздри на своем длинном, красном носу. Сжал в руке яблоко так, что мякоть от него брызнула по всей комнате. Перегнулся через стол, пододвинул к себе бараньи ребра, предназначенные для Годунова. Лицо Ивана Петровича сделалось совсем бледным. Кажется, стала еще белее его борода.
  -Куда Годунову отраву римскую подсыпали?-наконец спросил он.
  Налимов указал пальцем в толстых перстнях на миску с ребрами:
  -В баранину, вестимо. Забыл что ли?
  -А Бориска её ел? А? Он даже к ней не притронулся!- хлопнул сухим кулаком по столу Иван Петрович.- Бориска токмо вина Рейнского хлебнул да водкой запил!
  -Как же так...,-начало что-то доходить и до Налимова.
  -Получается...,- не закончил фразы и Воротынский.
  -Получается,- зло прошипел Шуйский.- У умного-то получается, а у дурня токмо голова качается.
  Бросились к черному ходу. В тесном коридоре набили себе шишек о низкий свод и друг о друга.
  В подсобке тела Бориса Годунова не оказалось. На лавке лежал жеваный комок мыльной травы, с помощью которой Борис так ловко провел своих недругов.
  
  В полной растерянности заговорщики вышли на задний двор. А через забор княжеских палат, с разных сторон, уже лихо перемахивали нищие ободранцы и стрельцы, что расчищали канаву у монастыря. Их даже не пытались остановить людишки Шуйского, так они были потрясены напором. Да, в общем-то, и не было у князя особой охраны- так, несколько бывших опричников в качестве стражи и пара полуглухих стариков из смердов, что мотали трещётками по ночам и лениво покрикивали: "Не балуй!", "Бойся!"
  Стрельцы с лопатами и палками, влетели в княжеские палаты, расталкивая дворню. Сломали нос брату Шуйского Андрею. Принялись чинить в доме князя настоящий погром-переворачивали столы, срывали со стен картины и украшения, найдя дорогое оружие, тут же хватали его, бежали с ним дальше. По ходу набивали себе запазухи тем, что приглянулось.
  А нищие, среди которых были Василий Губов и Дмитрий Кашка, уже хорошо вошедшие в образы ободранцев, растеклись по двору.
  Увидев у палат стрельцов и нищих, Шуйский присел от страха. Налимов и Воротынский, почуяв жареное, тряслись как травинки на ветру, повторяли: "Ой, пропали". Голицын побежал обратно в дом, а Мстиславский неуклюже принялся карабкаться на забор. Перелезть его у него не было никакой возможности, но он усердствовал.
  "Неблазных заговорщиков" скрутили без всяких церемоний, бросили на землю. Из дома выволокли упирающегося, плюющегося Голицына. "С кем непотребничаете, холопы! Всех запорю!"- кричал он. Прибежала дочь Шуйского Степанида, начала рвать на себе волосы: "Отпустите батюшку, ироды! В чем его вина?! Бога гневите!" Один из "нищих" оттащил ее за косу к сараю, пнул в живот. Она взвыла, поползла за угол. Никто из дворовых ей не помогал.
  И тут появился Борис Годунов. Увидев его, Шуйский дернулся всем телом, но стрельцы плотно прижимали его сапогами к земле. Это были люди боярина Никиты Романовича Захарьина- Юрьева, который согласился помочь Борису в поимке "проказников". Рассуждал он просто- раз Годунов узнал, что его собираются отравить в доме Шуйского, значит далеко и крепко щупальца раскинул, с таким тягаться не следует. Голицын ему как-то говорил, что скоро зарвавшийся, безродный Бориска получит по заслугам. "Понимаешь свою выгоду?"- спросил он в лоб. Но хитрый и осторожный Юрьев сказал, что у него разболелась голова и ему более не до разговоров. Но и предупреждать Годунова об опасности не стал. А когда Борис прислал к нему на Варварку Федьку Лопухина с просьбой одолжить "для дела" своих стрельцов ( Юрьеву, как бывшему первому воеводе полка правой руки при ливонском походе и главе земства, было позволено иметь два десятка стрельцов личной стражи), тот сказал, что хочет поговорить с Борисом.
  Годунов приехал немедля. Он не стал сразу допытываться у боярина, знает ли тот о заговоре. Просто сел рядом. Чувствовал, что Никита Романович у него что-то попросит. Не знал что, но понимал- не откажет дяде царя. Дальнему, а все ж родственнику через сестрицу Ирину.
  "Помирать мне скоро,- сказал грустно Юрьев.- Станешь ты головным регентом царя. Остальные- пустое место, хоть и пыжатся. Не на кого мне положиться, нежели на тебя. Ты в силе и, верю, окрепнешь еще более. Возьми, Борис, опосля моей кончины заботу о моем семействе. В первую очередь возьми под опеку сына Фёдора".
   Двадцатиоднолетний Фёдор был первым щёголем и заводилой всяких шумных веселий на Москве. "Уж кто меньше всего нуждался в моей опеке, так это Федька",- подумал Годунов. Но сделал вид, что словами боярина растроган до слез. Поклялся все сделать так, как просит Никита Романович. "Так стрельцов-то дашь?"-спросил он наконец. "Что ж, своих мало?" "Хочу, чтоб и ты в честном деле поучаствовал".
  На самом деле, Борис не доверял своему сотнику Сушникову, собирался от него избавиться, но сейчас было с руки- не время плодить недругов. "Как не дать, дам,-ответил Никита Романович.- Токмо ты уж не злобствуй шибко с...проказниками. Один раз топором взмахнешь, понравится". "Знаешь о замысле злодейском?" "А то". Почему боярин его не предупредил, Борис допытываться не стал, обнял Юрьева и молча удалился.
  
  Годунов, подбоченившись, стоял над поверженными врагами.
  -Спасибо за угощение, Иван Петрович,- сказал он как можно ядовитей.
  -На здоровье,- дерзко ответил тот.
  -Мое-то здоровье при мне, а вот твое под большим вопросом.
  -Что ж, здесь порешишь, али помучиться на колесе сперва дашь?
  -По себе обо мне судишь. Пусть земский суд решает, что с вами делать.
  -А что с нами делать? Я тебя на именины пригласил, а ты меня вон как отблагодарил.
  -Отравой заморской.
  - Не знаю ничего. Ты вон живой и здоровой, блестишь как новгородский рубль. Какая же отрава?
  -Кантарелллой называется.
  -Выдумки. Кто подтвердит?
  Губов с Кашкой притащили, находящегося почти без чувств, Мстиславского.
  -Вот он,- указал на него Борис.
  -Все расскажу, все как есть!- упал на колени Иван Федорович и разрыдался как дитя.- Он, Шуйский все придумал. Яд Налимов у немцев покупал, а подсыпал в баранину Воротынский. Я об том вашему мальчонке...Михаилу утром рассказал.
  -Поросячий потрох,-зло прошипел в адрес Мстиславского Шуйский, застонал от бессилия.
  - В баранину?-вскинул черные брови Годунов.- Не понял. Где твой сын, Василий?- спросил он Губова.
  -Я здесь,- тут же вылез из-за спин стрельцов Михаил.
  -Ну- ка расскажи мне, отрок, куда они яд подсыпали, на что Мстиславский тебе указал?
  На самом деле все было не так, как говорил Иван Федорович. Он приехал с подарками к Шуйскому ни свет ни заря. Не сиделось дома от страха. К тому же была договоренность с людьми Бориса- он заранее скажет мальчику Михаилу- жильцу князя- где будет яд- в еде или напитках. А уж он предупредит Годунова. Шуйский очень удивился раннему приезду Мстиславского, но поблагодарил за подарки- пару отрезов шведского холста, мешок восточных специй и соли, отвел ему комнату для отдыха. Тот лег на мягкую постель, но, разумеется, расслабится не мог. Когда солнце поднялось довольно высоко, прискакали Воротынский и Голицын. Чуть позже Налимов. Он их видел в окошко. Князей увел куда-то Шуйский. Почему его не позвали, не доверяют? Решил сходить в нужник, стал спускаться по лестнице. Да споткнулся, кубарем скатился вниз по крутым ступенькам, ударился лбом о косяк. Чуть сознание не потерял. Рядом находилась поварская, где уже были готовы яства для именин. В ней никого не было. К боярину подошел мальчонка, помог подняться, добраться до лавки в закутке рядом с кухней. Положил ему на лоб мокрую тряпку.
  -Спасибо, отрок,- поблагодарил Мстиславский.- Как тебя звать?
  -Михаил,- ответил тот.- А тебя я знаю, ты Иван Федорович Мстиславский.
  Боярин хотел что-то сказать, но мальчик положил ему на рот свою маленькую, неожиданно крепкую ладонь. "Тихо".
  На кухне раздались шаги, за приоткрытой дверью было видно, что в нее вошли князья Шуйский и Воротынский. Затем появился и боярин Налимов.
  -Знаю, Бориска любит жрать ребра бараньи,- сказал Шуйский.- Специально приготовили. В них и сыпанём.
  Налимов достал кожаный мешочек, развязал. Стал посыпать баранину в широкой фарфоровой миске. "Вот так. Приятного аппетита".
  Все захохотали. Шуйский позвал дворецкого. "Поставишь блюдо перед Борисом Федоровичем Годуновым. Повторяю, токмо перед ним. Понял?" "Все понял",-кивнул тот.
  В кухне опять стало тихо.
  -Иди ужо, боярин,- почти приказал Мстиславскому Михаил и подтолкнул в бок.- Мне теперь от тебя ничего не надобно знать, сам все видел. Чего дрожишь, аки осиновый лист? От того, что головой ударился, али от страха? Так помни, ежели оплошаешь, выдашь нас как-нибудь, тебе ещё страшнее будет.
  Мстиславский так поразился злым речам тщедушного с виду мальчонки, что сразу послушался. Стянул тряпку со лба, бросил под лавку, шустро стал подниматься по лестнице, с которой недавно скатился. Не успел прилечь, как появился Шуйский.
  -Ну, как отдыхается на лебяжьих перинах? А что это у тебя на лбу-то, Иван Федорович?
  -В нужник сходил,- ответил еле слышно тот.
  -Ха-ха. Лестницы пленные ляхи делали. Ты уж береги себя, по крайней мере, до трапезы. Всё готово, ждем регента. Сегодня Годунов лично познакомится со своим святым. Его праздник, его именины. Ха-ха!
  Сделав попытку тоже рассмеяться, Иван Федорович сполз с мягкой постели.
  
  -Так как же так, Михаил?-допытывался Годунов.- Яд был в мясе, а ты указал мне на вино.
  -Я не указывал,- потупился мальчик.- Случайно вино тебе на кафтан пролил.
  -Вот как!
  -Так, боярин, извини.
  -Значит, Кантареллы в нем не было?
  -Нет.
  
  Теперь Борис понял- плохо ему стало от того, что после целого кубка вина выпил сразу две чаши крепкой водки. Раньше бы ничего, а теперь...эх, годы, текут шустро как реки в половодье и не остановить их никакой плотиной. Тем не менее, тогда сумел собраться и незаметно сунуть себе в рот комок мыльной травы, от которой и пошла пена.
  -Ха-ха,- натужно рассмеялся Шуйский.- Мальчонку своего на кол посади, Бориска, наелся бы баранинки и уже с архангелами беседовал. Неблазных помощников себе набрал.
  -Не беседовал бы,- твердо сказал Михаил.
  -Это почему же?- удивился Годунов.
  -А потому что, когда все из кухни вышли, я отравленные ребра в помойку выбросил, а в такую же миску других из котла положил.
  -Тьфу!- сплюнул в сердцах Шуйский.- Целую паутину у меня перед носом сплели. Радуйся, твоя взяла.
  -Да, теперь не отвертишься, Иван Петрович,- сказал Борис. Он обвел злым взглядом остальных заговорщиков.- И вы все перед земским судом ответите! Молите бога, чтобы... царица Ирина пребывала в ближайшее время в хорошем настроении.
  Заговорщики поникли окончательно. Решающий голос не только в Боярской думе, но и в земстве принадлежал царю. Федору Ивановичу-то все равно, а вот сестра Годунова уж постарается за братца отомстить.
  Всех "воров" отвезли в Разбойный приказ на Никитской. А Годунов пригласил в свои свежевыстроенные хоромы в Зарядье обоих Губовых, Кашку и Лопухина.
  -Спасибо, други, без вас бы я пропал. Но это еще не всё, это только начало. Скажи, Михаил, как бы я узнал от тебя, где яд.... ежели его нигде не было?-спросил он Михаила.- Промахнись я, князья бы сразу догадались.
  -Не промахнулся же,- ответил, ничуть не смутившись, младший Губов.- Не мог я яд в тарелке оставить, коль видел что его в нее подсыпали. А ежели бы я оплошал, что-нибудь перепутал? Всю жизнь бы за твою погибель грех носил. А так, славно все вышло.
  -Славно,- подтвердил Борис.- Бог помог. Хорошего сына вырастил, Василий Васильевич, спасибо.- Да вы кушайте, что сидите как на именинах Шуйского? Ха-ха.
  Все засмеялись и с волчьим аппетитом набросились на еду.
  
  Расплата
  
  Злодеев увезли на простых телегах, со связанными сзади руками в Разбойный приказ на Варварке, что находился теперь у церкви Святой Варвары Великомученицы. Дивились люди, открывали рты, крестились- виданное ли дело-знатных бояр, князей везут, как грязных воров. Мальчишки бежали за телегой, свистели, бросали вслед камнями. Раз повязали, знать по делу, кто-то более сильный нашелся, а слабому- никакого почтения. Приказные дьяки и подьячии чесали натруженными перьями за ушами-уж и не припомнить, когда сюда знатных доставляли. Иван Васильевич, как правило, сам разбирался с высокопоставленными проказниками, после его смерти их делами ведал земский суд. А тут- на тебе, подношение. Шуйского, Голицына, Воротынского и постоянно плачущего Мстиславского, доставил в приказ Федор Лопухин со стрелецкой стражей. Иван Федорович всю дорогу ему кричал : "Я ж злодеев выдал, меня-то за что? А?" Лопухин только ухмылялся, почесывая свою якорную бородку, а князь Шуйский пинал Мстиславского ногой: "Уймись, вымесок псовый, чтоб у тебя зенки поганые полопались".
  -И что с ними делать, кто велел?- спрашивал Лопухина дьяк Самохин.
  -Кто надо, тот и велел,- отвечал, морщась как от зубной боли, Федор.- Вскорости нужную бумагу от царя Федора Ивановича получишь. А пока запри их покрепче. Охранять будут мои люди.
  Лопухин уже не сомневался, что стал ближним товарищем Бориса Годунова. Ну а как без него бы провернули все это дело? Одних бы Губова и Кашки не хватило. Они тоже порывались сопровождать через Москву бояр, но Лопухин их отстранил- "сам справлюсь". Очень уж хотелось, чтоб все видели, что он теперь стал большим человеком. Борис тогда кивнул в знак согласия- мол, желает отличиться, не надобно осаживать. Люди жаждут не только хлеба, но и славы.
  Упирающегося Мстиславского вместе со всеми запихнули в железную клетку в подвале. Перед тем, как захлопнулась низкая дверка, он припал мокрой от слез и соплей бородой к решетке: "Я ж тебя пригрел, Федор. Как дружка почитал, доверял, а ты..." "Извини, Иван Федорович,- вздыхал Лопухин.-Теперь ты во власти Годунова. Каждый отвечает за свои оступки- кто сломанными руками, кто ногами, а иной и головой. Моли Создателя, чтоб простил тебя Борис".
  Как быстро меняется в Москве отношение к людям- от почитания, до презрения, заговорщики убедились сразу. Им даже не бросили в клетку соломы, а на просьбу Шуйского дать напиться, стражник лишь ударил древком бердыша по клетке: "Сиди смирно, а то слезами напьешься".
  В подпол спустился дьяк Иван Самохин. Долго качал головой, но не произносил ни слова, только цокал языком. Потом сел за небольшой стол под свисающими с низкого свода цепями с загнутыми крюками, стал что-то записывать в амбарную книгу.
  -Кто такие, назовись,- наконец хмуро сказал он.- По одному.
  -Да ты что, Богдан, меня что ль не узнаешь?- опять припал к решетке Мстиславский.
  По ней снова стукнул рукояткой топора с широким лезвием стрелец. На этот раз попал боярину по пальцам. Тот взвыл. Стражник расхохотался:
  -Еще не трогали, а он уже орет. Во потеха будет, когда тронут.
  Дьяк не ответил на вопрос, повторил:
  -Назовись каждый.
  А потом обернулся на стрельца:
  - Свечей поболее принеси, в чернильницу попасть не могу.
  В подполе было довольно светло от факелов, но стрелец спорить не стал. Приладил высокий бердыш к стене, медленно стал подниматься по скользким каменным ступенькам. Когда скрылся, Самохин поднял на узников глаза:
  -Всех знаю, Иван Федорович, да разве я в силе? За митрополитом Дионисием подьячего незаметно послал, велел ему на площади крикнуть, что злодейство неимоверное творится, родовитых бояр, опекунов царя в темницу на Варварке заточили.
  -Век буду за тебя молиться,- прослезился Мстиславский.
  -Спасибо,- выдавил из себя Шуйский. Он все еще никак не мог до конца осознать, что заговор провалился, а его собственная жизнь теперь висит на волоске. И этот предатель Мстиславский... Хотелось придушить его прямо здесь, в клетке. Но Иван Петрович его трогать не стал и пальцем. Скоро придет Дионисий, люди прибегут, все должно быть пристойно, без свары. Но что говорить толпе, коль Мстиславский все Годунову открыл? Как теперь выкручиваться? Только на митрополита и надежда.
  Тем не менее, Шуйский презрительно сплюнул под ноги Ивану Федоровичу. Тот, казалось, и не заметил, мокрыми, заискивающими как у собаки глазами, глядел на дьяка:
  -А правда ли ты послал за Дионисием?- спросил он.
  Ответить дьяк не успел. В подпал вернулся с пучком свечей стрелец, положил их перед Самохиным.
  -Назо-ови-ись,-повторил растяжно приказной дьяк.
  
  Еще до приезда митрополита Дионисия, на Варварке собралась большая толпа. Стояла с любопытством, грызла семечки, вполголоса переговаривалась, не зная чего ожидать. Но видно, что-то намечается, раз народец-то привалил. Сказывали, вроде у стен Кремля, что то ли князя Шуйского убили, то ли сам зарезался. А у приказа теперь его тело на обозрение выставят. Кто убил, зачем?
  Тут же подсуетились сбитенщики и кваснецы, притащили к приказу свои меда и легкую хлебную брагу в малых бочонках с Торговой площади. Щедро наливали штоф за полушку. Не отставали и пирожники, почуяв выгоду- незнамо сколько протопчется толпа у приказа, от скуки есть захочет. Пироги с капустой отдавали тоже за пол деньги за пару, кренделя и караваи по копейке. Чумазый мальчонка в рваных стрелецких сапогах, стянул с лотка пирог. Торговый заметил, кинулся за ним, да споткнулся о вывороченную телегами и дождями брусчатку. Распластался на дороге как гусь на сковороде, поломал лоток. Пироги и булки разлетелись по мостовой. Народ загоготал, хватаясь за животы. Выпорхнувшая из-за угла церкви стая ребятишек, тут же склевала с дороги весь хлеб, задиристо поглядывая на нерадивого торговца. Тот разбил себе в кровь нос, но держался почему-то за правый бок. "Ох, неблазность,-ворчал он.- И за что всё черное на меня обваливается...?" "За жадность",- сказала ему толстая баба, с прилипшей к нижней губе шелухой от семечек.- Ишь, цены на хлеб задрали, за фунт скоро алтын требовать станут, морды нахальные". "Так то не мы- пекари, в том виновны, матушка,- отвечал торговый,- крестьяне цены подбросили. Говорят, засуха была. А какая засуха, когда дожди с Великомученицы Ирины не переставали. Ох". "По началу засуха, потом ливни,- согласилась баба, горько качая головой.- Все так. Ничего не остается, как пропадать". "Уж ты пропадешь,- подумал недобро пирожник,- на твоем сале можно до следующей Пасхи рыбу жарить".
  Митрополит приехал на обычной повозке в сопровождении двух чернецов. Одет он был тоже по- монашески, во все черное. Такая же черная длинная борода шевелилась на поднявшемся ветру. Глаза на бледном, почти белом лице, горели как два угля. Видно было, что Дионисий разгневан. Ему на встречу выбежал из приказа дьяк Самохин. Низко поклонился, попытался припасть к ручке. Предстоятель убрал десницу за спину, выпрямился словно жердь, задрал подбородок.
  -Почто добрых людей в яму бросил?- грозно спросил он.-Самоуправствуешь, Самоха?!
  -То не я, светлейший,- еще ниже согнулся приказной дьяк.- То людишки Годунова их сюда приволокли, велели дознание провести. Я же за тобой и послал.
  -Дознание?-вскинул желтые брови митрополит.- По какому праву, в чем они виновны?
  И не дожидаясь ответа, повернулся к толпе. Заговорил надменно:
  -Я, волею великого царя Ивана Васильевича, облачен в сей почетный сан. И принимая его из рук государя, поклялся, что свое архипасторское служение посвящу добру и справедливости. И от клятвы своей не отхожу- преклоняюсь пред правдой и требую её от других. Ибо нет ничего более весомее и ценнее на свете, нежели правда. Где же здесь правда, спрашиваю я вас, люди московские? В чем же справедливость, когда невинных людей бросают за решетку? Князья Шуйский, Голицын, Воротынский и Мстиславский не раз своими честными делами доказали, что они поборники правды, ее верные слуги.
  В толпу медленно въехали два всадника. На них незлобно ругались, подпихивали коней, неохотно сторонились.
  -Они верные слуги беса,- сказал один из них, когда верховые приблизились к Дионисию.
  - Кто таков?- грозно спросил Дионисий.- Почему верхом перед митрополитом?
  Всадники соскочили коней. Но видно было, что особого почтения к предстоятелю они не испытывают.
   Это были Василий Губов и Дмитрий Кашка. Говорил Василий. Он представился ближним товарищем Бориса Годунова.
  -Бояре Шуйский, Воротынский, Мстиславский, Голицин зазвали к себе в гости брата царицы Ирины с намерением его отравить. Но замысел сих разбойников был сорван.
  Толпа загудела, Дионисий нервно встряхнул своей смоляной бородой:
  -Кто сие может подтвердить?
  - Иван Федорович Мстиславский,- спокойно ответил Губов.- Он и поведал нашим людям, что в кушанье или вино Годунову будет подсыпана римская отрава Кантарелла. Так воры и поступили. То видел мальчик Михаил- жилец Ивана Петровича Шуйского. Он подтвердит сие на Священном писании.
  Василий не стал говорить, что Михаил- его сын. Пока не к месту, понадобится, скажет.
  -Вот жалобное письмо Бориса Федоровича Годунова в земский суд,- показал Губов свернутую в трубочку бумагу. - А это,- вынул он вторую,- указ царя Федора Ивановича- учинить допрос разбойникам до суда.
  Митрополит затоптался, помял желтыми, сухими пальцами бороду, пожевал губами. Не знал что делать. Народ ждал его слова. Наконец Дионисий заговорил:
  - Я не в силах противиться воле...государя. Но...люди хотят знать правду прямо сейчас. Так?
  "Так! - взорвалась криком толпа.- Выводи их сюда!"
  Дьяк Самохин взглянул на митрополита, тот кивнул.
  Глава Разбойного приказа побежал к дверям. Слету ударился лбом о косяк. Толпа опять захохотала.
  На церкви Святой Варвары зазвонили к вечерне колокола. Им вторили колокола на других окрестных церквях и храмах, в Чудовом монастыре за кремлевскими стенами. С куполов сорвались вороны, стали кружить в полупрозрачном, пахнущем жжеными листьями сентябрьском небе, затем всей гурьбой подались вдоль Москвы-реки к Новодевичьему. Стало быстро, по-осеннему холодать.
  Стрельцы вывели из приказа четырех "злодеев". Они были напуганы, прятали глаза в земле. Народ заволновался, раздались грозные выкрики. Мало кто любил Годунова, но дело теперь было не в нём. Попались на лихих делах, отвечайте, а что натворили и неважно. Тем более такие птицы на аркане, одно удовольствие над ними покуражиться. Толпа стала придвигаться к "проказникам". Еще немного и даст волю праведному гневу- покалечит, али вовсе порвет. Митрополит поднял тяжелый серебряный посох:
  -Ну, оглашенные! Не наступай, уймись! На всё справедливость нужна.
  "Справедливости и требуем, отче",- отвечали в толпе.
  -Уймись, сказал!- еще громче крикнул Дионисий. Его голос был настолько крепок и громок, что люди остановились, недобро глядя на князей.
  -Ну так-то.
  Митрополит подошел к Мстиславскому:
  -Скажи, князь, верно ли что вы отравить брата царицы и опекуна государя желали?
  Иван Федорович дрожал как осиновый лист.
  -Так, святейший,- еле слышно произнес он.
  -Громче.
  -Так! Это они, они,- кивнул Мстиславский всклоченной головой на своих подельников.- Я тут и ни при чем! Я остановил злодейство. Князь Шуйский все придумал, а эти ему помогали.
  Шуйский заскрипел зубами, сплюнул в сторону Мстиславского: "Пакость непотребная".
  -Что скажешь на то, Иван Петрович?-спросил Дионисий, наклонив к нему голову.
  -А что я скажу?-ухмыльнулся тот.- Борис жив-здоров, как и остальные, что пришли поздравить меня с именинами. Все! Где же тут злодейство? Сам подумай, пресветлый, ежели хотели, почему не отравили? Наговоры это, придумал кто-то, а мне отвечай. И кто в своем доме гостей травит, а? Токмо скудоумные простаки. Похож ли я на такого?
  -Не похож,- после некоторого раздумья ответил Дионисий.
  -А Мстиславский врет, собака,- продолжал Иван Петрович.- Видать, денег ему посулили.
  -Сам пес!- крикнул Иван Федорович.- Это он врет, потому как гнева людского боится. От Бога-то давно отступился, в постные дни поросятину жрет. Тьфу!
  Шуйский еще крепче заскрежетал зубами, а затем неожиданно бросился на Мстиславского, ударил того головой в живот. Иван Федорович повалился наземь, смешно задрав кверху ноги. Иван Петрович стал его пинать. Толпа сначала притихла, потом загоготала. Недаром собрались. Потеха!
  Стрельцы еле оттащили Шуйского. В старике имелась еще недюжинная сила.
  Ухмыльнулся и Дионисий.
  - Полно вам,- сказал он.- Ведь вы вместе когда-то Мариенбург, Феллин брали, Ревель осаждали, героями были, а теперь...Кому же верить?
   Митрополита тронул за широкий рукав рясы Василий Губов. Сказал чтоб слышала толпа:
  -Это сын мой Михаил у Шуйских прислуживал. Он видел, как Воротынский, Шуйский и Голицын подсыпали яд Кантареллу в угощение Борису Федоровичу Годунову.
  -Отчего же Федька не подох?!-выпалил Иван Петрович и осекся- понял, что своим резким словом выдал себя с головой.
  -Почему? Потому что Михаил выбросил отравленное мясо в помойное корыто, а в блюдо положил хорошее.
  -Верно ли говоришь, Василий?- сдвинул брови Дионисий.- Да, да,помню тебя. Ты добрым холопом у Ивана Васильевича, упокой его душу, был.
  Слово "холоп" не понравилось Губову, но ответил, конечно, спокойно:
  - Повторяю-Михаил на писании поклянется.
  -И я подтверждаю сии слова,- сказал Мстиславский, отирая кровь на губах о плечо.- С мальцом я тогда в поварской находился. Михаила на доброе и надоумил.
  -Ну-у, де-ело,- протянул Дионисий.- Ладно!-опять вскинул он посох- константинопольскую реликвию, доставшийся ему от митрополита Антония, а тому от Филарета.- Повеселились и будет. Истину земский суд установит.
  "Зачем суд, когда и так всё ясно?!"-выкрикнули в толпе. "Верно!"- отозвалось эхом в слева и справа.
  -Тихо!-повысил голос Дионисий.- Слушай меня. Знаете отчего нас ляхи и прочие немцы считают дикарями? Потому что мы якобы ведем себя как дикари. Но разве мы такие? Разве мы не честные, добрые люди, которые могут показать пример великой добродетели всему миру? Разве мы, русские, изверги безголовые? Нет! Мы наследники честного Рюрика и великой православной Византии. Она пропала, а мы несем ее волю и святость. А потому вести себя должны достойно!
  Упоминание Рюрика прозвучала несколько двусмысленно. Род Шуйских проистекал из суздальской ветви Рюриковичей. И Мстиславский, хоть и через дальнее родство, но был близок к этой фамилии. Тем не менее, слова митрополита произвели на толпу успокаивающее действие, она обмякла.
  Князей увели в приказ, люди стали постепенно расходиться. Дионисий сел в повозку и, перекрестив оставшийся еще на Варварке народ, поехал в Кремль. И там, у алтаря храма во имя Чуда святого Архистратига Михаила, в одиночестве долго, истово молился Создателю.
  
  Ранние гости
  
  Утром - ни свет ни заря митрополит поспешил в царские палаты, сказав жильцам, что срочно нужно видеть по важному делу Ирину Федоровну. Его проводили в государев рабочий кабинет. На царском кресле дремал огромный черный кот с колокольчиком на шее. Он уставился на Дионисия своими недобрыми, колдовскими глазами. У митрополита даже мурашки по спине побежали- вот ведь бесовское племя, еще в лицо вцепится. Сел подалее. Но кот зевнул, потянулся, уткнул морду с лохматые лапы.
  Ждать пришлось довольно долго. Наконец двери распахнулись и в кабинет вошел...Никита Романович Юрьев- главный опекун царя Федора. Он низко поклонился митрополиту, но благословения испрашивать не стал, к его ручке припадать тем более. Сел напротив, уставился на Дионисия мутными, старческими глазами.
   Так и сидели, как каменные, не проронив ни слова, пока не появилась царица Ирина. За ней следом- Федор Иванович. Царица была в легкой шелковой накидке до пят поверх домашней простой рубахи. Волосы прибраны спешно, на опухшем со сна лице- вялость, томление и некоторая грусть. Вероятно, ночные видения были не очень приятными. Федор был одет в зеленый мундир стрелецкой кремлевской стражи, в руках держал шутейную дудку с широким раструбом. Не поздоровавшись с ранними гостями, согнал с кресла кота, сел. Зажимая поочередно дырочки на дудке, стал дудеть в неё. Ирина тут же схватилась за голову:
  -Полно, Феденька, ну нельзя же с утра меня донимать.
  Федор недовольно оторвал от губ дудку и тут словно впервые заметил митрополита и боярина. Подскочил, бросился к Дионисию, наклонил голову с рано лысеющей макушкой. "Благослови, пресветлый".Тот ее скоро перекрестил.
  -Здравствуй, Никита Романович. Как ночевал?- спросил он Юрьева.
  -Спасибо, государь. Токмо твоей заботой и живем.
  -И я хорошо спал,- сказал царь.
  Опять опустился в кресло, принялся дуть в дудку.
  -Ну я же тебе сказала, Федор, перестань!- повысила голос царица.-Не до того теперь.
  Государь скривил губы, печально вздохнул и вышел из кабинета. За дверями он сразу же задудел во всю силу, на какую были способны его слабые легкие.
  -Никакого с ним сладу,- покачала головой царица Ирина.-Без молитвы мимо не пройдешь. С чем пожаловали, достопочтенные гости, в такую рань?
  Спросила и еле сдержала улыбку, в душе же расплылась в улыбке широкой. Ясно ведь с чем пожаловали, вон лица, словно мухи засидели. "Со стариком Юрьевым понятно- дал стрельцов Борису, теперь просить что-то будет. Видно, вступиться за своего непутевого сынка Федьку. Не иначе пришел и регентство с себя сложить в пользу братца. А какой у него теперь выход, когда Борис на коне оказался? Славно я все рассчитала- и злодеи в клетке и соперники сами сдаются".
  Что же касается митрополита, то здесь она сомневалась. Чего ему-то надобно? Слышала, конечно, что накануне устроил нелепый сход у Разбойного приказа, заставил Мстиславского каяться. И тот не подвел- указал на подельников. Да и Юрьев немало знает. Брат ведь говорил, что Никита Романович рассказывал как к нему приходил Голицын и предлагал вступить в ряды заговорщиков. Но хитрый Захарьин сказался больным, ушел от ответа. Она специально свела митрополита с Юрьевым нос к носу, не развела по разным комнатам. Весело на них глядеть, сидят оба аки истуканы, токмо зубами скрипят.
  От вопроса царицы, оба засмущались еще больше. Первым заговорил Дионисий:
  -По твоему указу, матушка...вернее, царя Федора Ивановича, князей знатных в Разбойном приказе держат, в злодействе обвиняют.
  Ирина поморщилась- ну и язва этот Дионисий, матушкой назвал, когда знает что народить не может. Впрочем, святейший прав, при таком царе она матушка и есть- всей России.
  -Лишь земский суд обвинить может, святейший,- ответила царица, глядя прямо в глаза митрополиту.- Отравители же пока задержаны для дознания. Но то по праву, на них многие указывают. Например, боярин Мстиславский. И жилец...как его? Михаил, кажется.
  -У Ивана Федоровича могут быть свои счеты с Иваном Петровичем Шуйским,- покачал головой Дионисий.- А мальчонка...что с него взять? Что вложат в уста, то и скажет.
  -Что ж по- твоему, Мстиславский сам себя оговорил, чтоб голову на плахе сложить? Он что, скудоумец? У него и так ноги сохнут, тело, сказывают, в язвах, не иначе скоро помрет. И зачем ему вместе с Шуйским Воротынского и Голицына под монастырь подводить? А, главное, все семейство свое до седьмого колена на веки позорить. Дочка-то его Иришка, мне в затылок дышит. Не так ли?
  На это у митрополита не нашлось что сказать. Он заерзал на стуле с бархатной обивкой, поискал глазами кувшин с водой, но не найдя его, тяжело, сухо сглотнул. А Ирина продолжала:
  - Не веришь Мстиславскому и мальчонке, так ты вон у Никиты Юрьевича спроси.
  Дионисий с удивлением взглянул на Захарьина. А тот достал из кармана золоченого немецкого кафтана шелковый платок, вытер лоб и жирный, пористый нос. На самом его кончике назревал, видно от переживаний, большой прыщ.
  -Да, так- сказал боярин.
  -Что "так"?- недобро спросил митрополит.
  - А то, святейший, что и я молчать не стану. Расскажу на суде, как ко мне приходил Голицын и подбивал на непотребство.
  -Вона ка-ак, значит.- Дионисий округлил глаза так, что, казалось, они сейчас выпадут из глазниц.- Вона...
  Он встал, задев широким рукавом посох. Серебряная реликвия с грохотом упала на пол. Поднимать митрополит палку не стал, подошел к окну, принялся всматриваться куда-то вдаль. Долго молчал.
  -А надобно ли тебе, матушка, то?
  - Что?- не поняла царица.
  -Возвращать времена Ивана Васильевича, упокой душу...Мало ли крови по земле русской уже растеклось, высохнуть еще не успела. Снова за топор, теперь уже ты? Сколько же мук терпеть и издевательств над собой нашему человеку! Европа над нами потешается, варварами называет, потому как крепче врагов, самих себя ненавидим, изничтожаем. Сила-то в добродетели, смирении и прощении, а не в топоре. Хочу чтоб родина наша процветала, а не слезми умывалась. Что б зло в сердцах было искоренено.
  - Предлагаешь зло оставлять без наказания?
  Митрополит резко обернулся, приблизился к царице, наклонился к ее лицу:
  -Зло всегда наказывается. Наказывается Богом!
  -Заповедь забыл, святейший: "Кто не борется со злом, тот приумножает его".
  -Вечная книга учит нас побеждать зло добром, - сказал отчетливо, выделяя каждое слово, митрополит.- Добром!
  - Вот придет в следующий раз крымский хан к Москве, попробуй убедить его добром отступиться, поглядим что получится. На голое добро понадеешься- ни с чем останешься. Нет, светлейший, добро должно быть в крепкой кольчуге и с острой секирой. А правда, да -неприкасаема. Натворил-отвечай перед людьми, ибо ты человек, а не дух святой. Пред Богом же еще найдется за что ответить- за помыслы скверные, поступки окаянные и...слабость. Не имеет права человек быть слабым, тем более облеченный властью, ибо сила ему дана чтобы бороться с сатаной и его слугами. Нещадно и постоянно. Ладно, поговорили.
  У митрополита задергался левый глаз, на лбу вспухли синие жилы. Всегда белое, как обескровленное лицо, стало пергаментным.
  -Гонишь?!
  В кабинет заглянул Федор Иванович:
  -А мне сейчас пирог с малиной принесут.
  Он приложил дудку к губам, издал ею несколько резких звуков, засмеялся, скрылся за дверью.
  Ирина вдруг улыбнулась, тронула подрагивающие пальцы митрополита:
  -Что ты, Дионисий! Поняла к чему клонишь.
  Остыл и митрополит, опустился рядом.
  -Ни к чему нам теперь раздрай,- вымолвил он ровным голосом.- А тебе особо. Ну зачем вокруг себя врагов плодить? У Шуйских- семья большая, влияние. Справишься ли? Голицын, Воротынский - ладно. Отправь их по разным городам. А князя Шуйского усади за один стол с братом, пусть мировую выпьют.
  -Согласится ли братец?
  -Уговори.
  -Ох, святейший, не иначе какую выгоду свою преследуешь.
  -Преследую, -охотно согласился Дионисий,- грехи свои пытаюсь тем самым умалить.
  -Ой, ли? Отчего же о князе Мстиславском не говоришь? Этих ушли, с этим помирись, а с Иваном Федоровичем что делать?
  -Пока его Ирина над тобой висеть будет, не успокоишься. Найдется для князя местечко в Кирилло-Белозерской обители. Славно там на берегу Сиверского озера, тихо. Библиотека знатная имеется, пусть книги старинные читает. И дочку его туда же.
  Услышав про библиотеку, Ирина задумалась- долго уже ломала голову что делать с книгами государя Ивана Васильевича и прочими реликвиями, что патриарх Филарет схоронил по его приказу в Коломенском под церковью Вознесения. Римлянам приданное Софьи Палеолог вернуть? Теперь бы они стали неплохой опорой. С Речью мир некрепкий, надобно бы продлить, сил нет более воевать. И здесь католический папа мог бы содействовать. Или оставить покуда? На другой случай. Самим-то книги, вроде, не надобны, никто и не вспоминает.
  -Так тому и быть, святейший,- хлопнула Ирина маленькими красными ладошками по столу. Поднялась. Повторила:- Так тому и быть. Федор напишет указ прекратить дознание и отпустить всех... проказников с миром по домам. Прямо сейчас. Что скажешь на то, Никита Романович?
  -А что скажешь на мудрость? Верно решила, Ирина Федоровна. Поражаюсь твоей прозорливости, Дионисий. Мне регентство теперь в тягость, болезную. Пусть один Борис Федорович справляется. Головным опекуном станет.
  В знак благодарности за лестные слова, митрополит слегка поклонился Захарьину. Гордо, с чувством выполненного долга пошел к дверям. В них столкнулся с царем Федором. Тот перегнулся через его плечо, крикнул Ирине:
  -Такой пирог с малиной вкусный, а ты все здесь сидишь. Сам все съем!
  Митрополит вспомнил, что оставил посох у стола, вернулся, подмигнул Захарьину:
  -Так-то. Правильно по поводу регентства решил. Вовремя отступить-не значит проиграть.
  Когда он ушел, Ирина сказала Захарьину:
  -Ты, Никита Романович, на меня можешь теперь рассчитывать. Все сделаю, что просишь. Напиши, рассмотрю. Пойду, утомилась.
  -Спасибо, царица.- Боярин Захарьин низко поклонился вслед уходящей Ирине.
  Оставшись один в кабинете, потрепал черного кота за ухом, прошептал: "Мы еще поглядим- кто у кого опосля просить будет".
  В тот же день, на обедню, к разбойному приказу на Варварке подогнали несколько крытых повозок. В каждую из них с почтением, под руки усадили князей Шуйского, Мстиславского, Голицына и Воротынского. Перед этим дьяк Самохин зачитал им царский указ о прекращении дознания по делу о попытке отравления боярина Бориса Федоровича Годунова и за неимением претензий с его стороны, отпустить домой. Иван Федорович Мстиславский не верил своим ушам, а после оглашения указа, разрыдался от счастья. Иван Петрович Шуйский кряхтел, сопел широким носом- знал, что освобождение- не просто так, что-то за ним последует. Не тот человек Борис, чтоб простить. Но что задумал? Впрочем, особо сейчас ломать голову над этим не хотелось. Он тоже уже приготовил себя к самому худшему и освобождение стало для князя поистине божественной, нечаянной радостью.
  
  Царская трапеза
  
  Государь Федор Иванович обедал в четверг в Средней золотой палате без жены. У Ирины разболелась голова и она отдыхала в своих покоях. Федор был рад случаю потрапезничать по всем кремлевским правилам, заведенным в незапамятные времена- с кравчим, что приносил кушанья к столу, дворецким по правую руку, вытиравшим государю губки, чашником-подносящим золотые кубки к царственному рту. Ну и жильцом-шутом, пробующим на полу, как собака, многочисленные блюда- ежели что царю подсыпят, первым и сдохнет. Такие обеды случались теперь редко, царица не любила церемоний, говорила что у нее после таких застолий изжога. Но все же иногда соглашалась на них- нужно же было выказывать хоть изредка уважение родовитым боярам и князьям, приглашая их на трапезы, после чего говорила, что несказанно устала. Сегодня она позволила "повеселиться" Федору, но без нее.
  Без супруги и опекунов государь делал за столом что хотел, никто его не одергивал, никто ему не указывал. Ни Шуйского, ни Мстиславского. Царь знал, что они провинились- вроде бы собирались зачем-то отравить брата Ирины- Бориса.Ну да, два указа подписал. Сначала- начать дознание, на другой день- прекратить дознание. Что ж, Ирине виднее. Не очень-то нравился ему шурин. "Слишком красив, не то что я и смотрит надменно, будто он царь". Однако государь полагался на жену, раз она Бориса любит, почитает, значит и он терпеть должен. Ирина-непререкаемый авторитет и нужно быть благодарным Борису, что он в свое время привел её во дворец.
  Ирина попала в Кремль в семилетнем возрасте, благодаря тому что государь Иван Васильевич оказал милости семейству Годуновых за "добрую помощь Бориса в разоблачении злого заговора". Приблизил ко двору и самого Бориса, и его дядю Дмитрия, сделав постельничим. По просьбе Бориса взял в царские дворовые и Ирину. Годунова еще девочкой нравилась царевичу Федору, а когда подросла, совсем потерял от нее голову. Однажды он сидел на крыльце и читал Новгородский Домострой протопопа Сильвестра. Отец, дав ему книгу, велел вникать в "мудрые правила и наставления". Федор же, наткнувшись на некие странные для него поучения, рассмеялся на весь двор. Мимо проходила Ирина.
  -Что, весело?-спросила она.
  -А то! Читаю как следует вести себя в гостях и за столом: при входе в светлицу нос высморкать, грязные ноги вытереть. Ха-ха! В гостях не следует нос копать перстом, глядеть по сторонам, есть без спросу. Смешно?
  -Не очень.
  -Почему?
  -Потому что только дураки на людях в носу ковыряют. Глупая книга у тебя.
  -Вот еще, глупая,-надулся царевич.- А это тоже глупость написана?
  Он перелистал Домострой в начало:
  -Царя и князя следует бояться и служить им как представителям Бога на Земле. А ты меня боишься?
  -Нет.
  -Почему?
  -Ты еще не царь.
  -А когда буду?
  -И тогда бояться не стану. Жена мужа должна не бояться, а на путь истинный наставлять.
  -Ты что же, думаешь стать моей женой?
  -Конечно. Разве я тебе не нравлюсь?
  -Нравишься,- не задумываясь ответил Федор и добавил,- очень нравишься.
  С тех пор Федор и Ирина почти не расставались. Государь Иван Васильевич ухмылялся такой дружбе, но не мешал. А однажды позвал Бориса, которому недавно пожаловал боярина, сказал:
  -Сестра твоя от царевича не отходит. Ты научил?
  -Нет, государь. Они сами свою судьбу решают.
  -Судьбы решаю только я.
  -На любовь, государь, и ты не способен повлиять.
  -Что?!-вспылил царь, но вспомнил о первой своей жене Анастасии, тяжело вздохнул. Царь был влюбчив, но по-настоящему, всем сердцем прикипел только к Анастасии Романовне. - Да, любовь- страшная сила. Нет от нее спасения и нет над ней хозяина. Пусть милуются, разрешаю.
  -Ежели не можешь запретить, лучше разрешить.
  -Что?!-опять вскинулся государь.
  Борис низко поклонился. Знал, что Иван любит дельные слова, простит дерзость. Так и вышло. Государь лишь погрозил Борису пальцем:
  -Говорлив больно стал. Ладно, иди.
  После того, как Ирина и Федор поженились, царевич, можно сказать, спрятался за спину супруги. Почти ни чем не интересовался, кроме получения удовольствий и если раньше читал книги, то теперь забросил и их, ему хватало мудрости Ирины. Многие считали, что после женитьбы он совсем ослаб умом, потерял себя. Но это представление было несколько обманчивым. Да, Федор вел себя как ребенок, но это не означало, что он не понимал, что происходит вокруг. Он допускал до ума и сердца только то, что ему было необходимо. Остальное благополучно забывал. Однако иногда поражал бояр и сановников необычной резкостью, твердостью суждений и поведения. Но только когда не было рядом Ирины. При ней он вел себя, как дитя рядом с матерью.
  
   В трапезную принесли десятки кушаний-перепелок в сметане, зайцев тушеных на меду с репой, бычьи уши под фряжской подливой, запеченных в глине, гусиную печень с орехами, стерлядь астраханскую, фаршированную чесноком с хреном и многое другое. На другом конце длинного стола расположились приглашенные: бояре Данила Лыков, Всеволод Мячков, князья Иван Трубецкой, Глеб Вельяминов, Иван Бутурлин. В углу, у окна, за особым столом сидели дворцовые сановники и личный духовник Игнатий. Все ждали, когда примется за еду царь чтобы тоже начать чревоугодничать. Однако Федор не знал с чего начать. То брался за рыбу, то за бараньи мозги, но отодвинув их в сторону, притянул к себе вазы с печеньем и пряниками. Принялся с упоением запихивать их себе в рот, забыв даже дать на пробу шуту. Стал запивать сладости клюквенным морсом. Князья, бояре и сановники, давившиеся слюной, с ожесточением набросились на ароматные блюда.
  Боярин Лыков так увлекся рыбной похлебкой, что утопил в миске почти всю свою бороду. Сосредоточенно стряхивал с нее ложкой налипшие овощи, запихивал себе в рот. Иван Бутурлин не выдержал:
  -Ты, Данила Макарович, будто бородищей в миске рыбу ловишь, ее же и ешь. Тьфу.
  Лыков тщательно прожевал кусок, не торопясь, облизывая ложку, ответил:
  -Нам, русским людям, борода не помеха, а во вспоможение. Не то что наголо бритым немцам. Ты погляжу, Иван Михайлович, совсем в немца, али франка превратился. Ишь, не бороденка, а одно название.
  -Не люблю ее в супе полоскать,-засмеялся Бутурлин,- аппетит отбивает.
  В углу засуетился поп Игнатий, почесал грудь с большим крестом:
  -Сказано в Стоглаве: кто браду бреет, и преставится таковой, не достоин над ним служити, ни сорокоустия пети, ни свечи по нем ставить...ибо еретик есть.
  Сказал и тоже засмеялся. "Бутурлин-еретик!",-заржал и шут, стал показывать князю белесый язык, строить рожи. Схватил с его тарелки кусок мяса, стал рвать зубами.
  Внезапно громко захохотал и царь Федор Иванович. Повторил за шутом: "Бутурлин-еретик". Все тоже захихикали. Чавкать старались негромко. Молчание прервал боярин Лыков:
  -Напрасно смеетесь, други. От бритых одни беды. Вон, сказывают, немецкие купцы зелье отравленное заговорщикам подсунули.
  - Подсунули...Не надо было бы, не взяли,- сказал князь Трубецкой.-Это ж надо, самого царева регента, брата царицы отравить возжелали. Ничего не боятся теперь люди, ни Бога, ни черта. Напрасно ты их, Федор Иванович, освободил, указ подписал.
  -Указ?- удивился государь, потом вроде как вспомнил,- ах, да, указ.
  -Вот я и говорю, напрасно. Добрая душа твоя супруга Ирина Федоровна.
  -Добрая,-охотно подтвердил Федор. -Токмо не пойму при чем здесь она, я же указ подписал.
  -Ты, конечно, государь, но с её наверняка...совета.
  Царь перестал есть печенье, сцепил пальцы. Они сделались красными от напряжения, на висках взбухли синие вены.
  -По- твоему, князь, я никто, да? Пустое место, а за меня всё решает Ирина? И вы все так думаете?
  У Федора начали подрагивать губы. К нему подошел поп Игнатий, приобнял за плечи:
  -Полно, государь, князь не хотел тебя обидеть. С языка у него сорвалось. Пошутил.
  Опять повисла тишина. Федор крошил пряники на стол. Наконец сказал:
  -Тут Стоглав вспоминали- кто бороду бреет, тот еретик. Гляжу, князь, у тебя в самом деле бороденка-то жидкая. А что, ежели вели ее сбрить...да вместе с головой?
  Трубецкой перестал жевать, заерзал на стуле, Федору показалось, что он усмехнулся. Царь поднялся, бросил на стол полотенце в золотых петухах. Обвел всех диким взглядом:
  - И вас обрею. Не верите?
  Духовник вновь попытался приобнять государя, но тот его оттолкнул. На лице Федора появилась плаксивая гримаса, на глаза навернулись слезы. Он стал похож на обиженного ребенка, у которого отняли любимую игрушку.
  -Эй, дворецкий, а ну-ка позови стражу.
  Головной слуга Савелий Дятлов замялся на мгновение, но приказ выполнил. Вскоре в трапезную вбежала заспанная охрана с начищенными до блеска бердышами. Впереди- стольник Трифон Мухнов. Он недоуменно уставился на царя:
  - Что стряслось, государь?
  -А ну вяжи этих воров, они меня отравить хотели злым зельем. Видишь, бороды-то у них, как у немцев, а те все неблазники.
  Второй раз приказывать было не надо. Сторожевые стрельцы тут же скрутили бояр с князьями и сановниками, бросили на пол. Не тронули только духовника Игнатия да шута.
  -У меня-то борода длинная!-кричал боярин Лыков.
  Служивые прижимали "воров" сапогами к полу, задирали кверху головы за волосы, чтоб те видели своими перепуганными до смерти глазами государя.
  Федор перехватил у стрельца чуб князя Трубецкого:
  -Понял, Иван Михайлович, как шутить-то со мной?
  -Понял, государь.
  -И славно что понял, но поздно. Велю сейчас же всех вас казнить, у обеденной палаты, там где курам головы рубят. Не заслужили на площади, пред народом смерть принять, сдохните как петухи брыдливые.
  "Мы-то, мы-то за что?"-взмолились разом бояре Вельяминов и Мячков, ни разу не открывшие до этого рта.
  -За компанию, будете знать с кем дружбу водить,-спокойно ответил государь и кивком головы велел тащить уже "воров" прочь.
   Но тут в палату вошла царица Ирина. На ее голове был крепко повязан шерстяной рушник. Парчовая накидка до пят поверх ночной рубахи и босые ноги. Царица ничуть не смущалась своего наряда. Она часто позволяла себе появляться во дворце перед знатными людьми в подобном виде. Злые языки по углам шептали: "Как была простой девкой, таковой и осталась".
  -Что здесь происходит, Феденька?- морщась, без особого удивления спросила Ирина. У нее явно раскалывалась голова.
  -Да вот хочу казнить этих божевольников.
  -За что?
  -Насмехались надо мной, говорили, что я де не правитель, пустое место, а правительница настоящая де ты.
  -О, Боже,- со вздохом опустилась на стул царица, поддерживая спадающее со лба влажное полотенце. -И это всё?
  -А разве мало?
  -Не надо никого сегодня казнить, Феденька. Видишь, погода какая выдалась благолепная, солнышко светит, птички поют. Иди лучше погуляй.
  -Ну не надо, так не надо,- сразу согласился государь.- Пойду на мишек посмотрю, намедни новых из тверских лесов привезли.
  Федор Иванович достал из кармана камзола любимую дудочку, свистнул в нее пару раз, пошел из трапезной.
  -Да отпустите же гостей наконец,- сказала царица сотнику.
  Тех отпустили, они начали подниматься, тяжело переводя дух. Некоторые мелко крестились- пообедали с государем, ничего не скажешь.
  Федор внезапно вернулся, схватил князя Трубецкого за подбородок, зло прошипел:
  -Еще раз подобное скажешь, самолично голову с плеч сниму.
  И уже остальным князьям и боярам:
  -Да вы садитесь, кушайте, а то совсем всё остынет.
  Дунул в трубку, набил карманы пряниками и скрылся в коридорах Средней золотой палаты.
  
  Перемирие
  
  На Красном крыльце Большого Грановитого дворца Шуйских встречали митрополит Дионисий, боярин Никита Романович Юрьев, дворецкий Савелий Дятлов, сотник Трифон Мухнов, несколько дворцовых жильцов. Иван Петрович Шуйский был приглашен на "мировую" с Борисом Годуновым вместе с двоюродными племянниками Андреем и Василием. Ни царица Ирина, ни тем более государь Федор Иванович на крыльцо дворца не вышли. Мол, разбирайтесь сами, а мы здесь ни при чем. На самом деле о встрече двух врагов в Грановитой палате Ирина долго упрашивала Бориса. Она понимала, что митрополит говорит дело- надо помириться. Вырвать жало у Шуйских пока не получится, слишком влиятельное семейство. Это не то что Мстиславские с Голицыными и Воротынскими. Нужно быть гибче, дать Шуйским еще раз оступиться, совершить роковую ошибку, а тогда уж прихлопнуть навсегда. А то, что они не успокоятся и обязательно что-нибудь злодейское в отношении нее предпримут, она не сомневалась.
  -Я его видеть не могу!- кричал сестре Борис.-Об чем мне с ним говорить? Ах, дорогой мой и любимый Иван Петрович, давай дружить с тобой на веки вечные, несмотря на то, что ты хотел отправить меня прежде Господа на небеса. Спасибо тебе, Иван Петрович, дай Бог тебе здравия и всяческого благоденствия. Так что ли?
  -Ну да, так,- отвечала царица.
  -Тьфу!
  -Нельзя перегибать палку.
  -Какую еще палку?
  -Такую. Иван Федорович Мстиславский уже в Кирилло-Белозерский монастырь пожитки собирает. А за ним жена с дочкой на Сиверское озеро. Заметь, без дознания и суда, токмо моей...токмо волею государя, по его указу. Кстати, это миротворец-Дионисий предложил- та еще штучка, от него еще хлебнем. Воротынскому в тюрьме коломенской местечко приготовлено, а Голицыну в псковской, вскорости туда отбудут. И тоже без земского решения. Если еще и с Шуйским расправимся, народ точно возропщет- а почто без суда и всеобщего оглашения его вердикта? К тому же всех Шуйских не скосишь, вон сколько в их роду вёха ядовитого. Один Василий чего стоит. На Серпухов и Новгород воеводой недавно ходил, за ним стрельцов тьма преданных. Не отмашешься. Нет, этих трогать покуда нельзя. Потом, всему свое время, братец.
  -Да-а, Васька Шуйский далеко пойдет, ежели не остановить.
  -Остановим, братец, главное не опережать то, что должно идти своим чередом. Капкан на них еще один поставим.
  -Какой?
  -Согласен что ль на встречу?
  -Мертвого уговоришь.
  -Надеюсь, до мертвяка тебе еще далеко. А не будешь меня слушать, таковым быстро станешь. Славно ведь у нас с именинами-то вышло.
  -Славно-то, славно, да чуть не оступился. Я ж не знал, что сынок Губова отраву в помои выбросил, отчего и когда загибаться было непонятно.
  -Перестарался малец, но все же из добрых намерений. Хотел как лучше.
  -А не надо как лучше, надобно как положено.
  -Истина, братец, да если б знать куда жизнь в следующий миг повернет, дышать бы всегда легко было. А отрок еще пригодится. Говоришь, у Губова двое сыновей и оба на одно лицо?
  -При ярком солнце с молитвой не отличишь. А вот характеры разные- один смел не по годам, решителен, дерзок, все знать желает, другой мямля, капризен, но амбициозен. Я так успел понять.
  -Это очень хорошо. Этим и воспользуемся.
  -Теперь-то скажешь что задумала али опять позже?
  -Зачем изменять привычкам? Обдумаю все, расскажу. А пока готовься к встрече с Шуйским.
  
  Боярина Бориса Годунова и князя Ивана Шуйского усадили один на один в углу Грановитой палаты, под свежевыкрашенными в красно-желтые цвета сводами огромного зала. Наблюдатели разместились вдоль стен на лавках, как во время заседания Боярской думы или Земского собрания. От Шуйского- племянники Андрей и Василий, от Годунова- Губов, Кашка и Бутурлин, который недавно получил, не без стараний Бориса, чин окольничего. Иван Михайлович утром рассказал, чего учудил намедни во время обеда государь. "Страсть Божья, чуть головы не лишил. А, главное, за что?" "Постерегись его, только с виду агнец кроткий,- ответил Борис.-Глупые люди-самые опасные". "Отправь меня куда-нибудь, хоть бы в Новогород, там Торговую сторону надобно укреплять. И со шведами не иначе скоро опять война. Уж лучше опять воеводой, как в Смоленске,чем с этим...". "Оставить хочешь меня в трудный час, а я с кем буду?" "Не могу, Борис, боюсь, мне ваши придворные игры как кость в горле, не мое это дело. Отпусти". "Ладно, подумаю. А пока при мне будешь, в Кремль на перемирие с Шуйским пойдешь, чтоб его бесы на мелкие клочья порвали".
  К круглому столу, за которым сидели "враги", подошел митрополит Дионисий. Положил перед ними толстую книгу. Шуйский и Годунов на него удивленно посмотрели.
  -Это Апостол, что напечатал в Москве еще Ванька Федоров,- сказал он.-Помер в прошлом годе, царство ему небесное.
  -И что нам с этой книгой делать, читать что ль теперь вслух?- ухмыляясь, спросил Иван Петрович.
  -А ты, князь, не зубоскаль,-тихо, чтобы не слышали остальные, говорил Дионисий.- Не случайно перед вами книжицу сию положил. Иван для царства Русского великое дело сделал, Печатный двор устроил. Так загнали его завистники и невежды, аки зверя, станок подожгли. Еле ноги отселе в Литву унес, а Сигизмунд его приветил с распростертыми объятиями. Федоров преосвященному Макарию оттуда написал, мол, не токмо король, но и все его паны рады ему были. Зло, ненависть, зависть, глупость наша толковых людей на чужбину гонит. Грыземся, будто собаки промеж собой, добро гнобим, а худо от того отечеству. Не поняли еще об чем и к чему я это?
  Оба промолчали, хотя, конечно, прекрасно поняли митрополита. Дионисий все же пояснил:
  -Что лепого от того, что вы- знатные и влиятельные люди, друг с другом договориться не можете, что движет вами не духовный разум, а ненависть поганая? Что доброго вы тем даёте отечеству? Нет, вы тем разоряете отечество, живым его в землю закапываете. Я все покуда сказал, а вы уж сами решайте как быть. Народ на площади ужо собрался, ждет чего вы решите.
  -Спасибо, светлейший,- сдержано сказал Борис.-Дай нам теперь с глазу на глаз поговорить.
  Митрополит книгу со стола забирать не стал, степенно вышел из Грановитой палаты. Ну, во-первых, чтоб не мешать, а во-вторых, после ремонта в палате все еще нестерпимо пахло краской. "На чем её фрязины намешивают, на яйцах что ль тухлых?"-каждый раз, входя в нее, закрывал нос платком Дионисий.
  Сидели молча довольно долго, не глядя друг на друга.
  -Извиняться не стану,- сказал наконец Иван Петрович. Его старческие желтые глаза были подернуты красной паутиной. Видно, давно нормально не спал.
  -За что же тебе извиняться, за свою натуру? Так что Бог дал, то и есть. Не пойму токмо чем ты Голицына и Воротынского на черное дело подбил. Ну, с Мстиславским понятно. Он спит и видит свою Ирину в Кремле. На все для того готов. Про тебя и не спрашиваю- суздальская кровь Рюриковичей покоя не дает, небось на своих племяшей,- Борис кивнул на Андрея и Василия,- шапку Мономаха в мечтах примеряешь. Токмо упустил одно- любая власть от Бога. Заслужить ее у Создателя надобно, а злодейством не заслужишь. Получить-то, может, и получишь, да все одно низвергнут будешь.
  -Ты всегда умом и мудростью, Борис Федорович, отличался,-прищурился Шуйский,- еще тогда, когда в царской конюшне мальчонкой чумазым бегал.
  К подобным уколам Борис давно привык, поэтому только ухмыльнулся.
  -А что там тогда за история темная вышла,-продолжал Шуйский,- с приказным дьяком Никитиным, который весть важную государю Ивану Васильевичу нес? Вроде как его убили или сам он случайно зарезался.
  -Сам зарезался.
  -А-а, ну так я и думал, что сам. Ты ведь это своими глазами видал. И более кроме тебя никто.
  -Никто.
  -Тогда ладно.
  -Да Бог с ним, с дьяком,-принял игру Годунов.- Кто он такой? Помер и Бог с ним. Ты лучше расскажи, Иван Петрович, о своей победе над Девлет-Гиреем при Молодях. Сказывают, хитрость лихую удумал-полк свой из детей боярских якобы в бегство обратил, а тут Михайло Воротынский со своими отрядами сбоку крымчан вовремя подвернулся, так и погнали поганых. Если б не ты, опять горела бы Москва. Или не якобы от татар побежал?
  Шуйский дернул пегой бородой, пожевал губами.
  -За победы не судят. И тебя не сужу за... Ивана Васильевича. Ловко вы с Бельским государя к архангелам спровадили. Не подкопаешься. Али он сам всё же от удара помер? Как, кстати, Богдан, не хворает ли в Нижнем?
  -Не пишет,- опять остался спокоен Борис.-Видать, здоров, раз не жалуется.
  -Ну дай ему Бог. Мой тебе совет, Борис Федорович, избавься от сестры Ирины.
  -Что?!
  Годунов даже привстал из-за стола. Напряглись на лавках и наблюдатели. Василий поднялся, но Андрей опустил его на место.
  -А ты глаза-то не выкатывай,- тихо, почти шепотом, продолжал Иван Петрович.- Вот что я тебе скажу. Она бездетна и долго этого ни царь Федор Иванович, ни тем более народ, терпеть не будут. В один прекрасный день ее просто задавит толпа, а потом и до тебя доберутся. Лучше уж миром- пусть скажется шибко больной и добровольно пострижется в монахини. А ты...скажем, воеводой в Новгород али Псков поедешь, а то и вовсе послом за границу. Чем не жизнь! Ну зачем вам, Годуновым, престол? Вы ж по крови татары, а поганым не место в Кремле.
  -Откровенно,-покачал головой Борис.- Славное у нас с тобой примирение выходит.
  -Лучше правда, чем ложь.
  -Твоя-то в чем выгода? Избавишься от моей Ирины, Мстиславскую-то Федор в жены не возьмет, на дух ее не переносит. Надеешься других девок царю из вашего семейства сосватать? Так еще неизвестно во что то сватовство выльется. Али после Ирины за Федора Ивановича примешься, чтоб дорогу племянникам расчистить? Не получится.
  -Почему же?
  -Я не дам.
  -Вот как.
  -Так.
  -Сам в цари метишь?
  -Почему бы и нет?
  -Царевича Дмитрия в расчет не берешь. Видно, и для него что-то удумал. Так же как с дьяком Никитиным поступишь? Напоролся де сам на ножичек и концы в воду. Мой тебе совет- что-нибудь другое придумай, а то сразу догадаются.
  - Советами, аки горохом сыплешь. Дмитрий мне не помеха, он незаконнорожденный. Церковь не признает.
  -Так Дионисий дело поправит. Дмитрий ведь от Ивана Васильевича, а кровь-великое дело. Впрочем, худородным этого не понять.
  -Куда уж нам. Так вот знай, Иван Петрович, в государи я не собираюсь, но сделаю все, чтобы укрепить царство Российское. И ты на трон не облизывайся, не по Сеньке шапка.
  -Поглядим.
  -Поглядим.
  -Поговорили.
  -Поговорили. Значит, врагами остаёмся.
  -А ты бы смог простить того, кто хотел тебя убить?
  -Нет. Что же народу скажем? Ждет толпа нашего примирения.
  -Скажем, что помирились, по- другому нельзя, князь.
  -Нельзя, Борис Федорович.
  Не сговариваясь оба встали, крепко обнялись. С лавок аж повскакивали наблюдатели, Кашка крикнул "Ура!" Широко улыбались все, кроме Василия Шуйского.
  "Примиренцы" вышли на Красное крыльцо палаты. На площади действительно собралось много народу. Впереди стоял митрополит Дионисий, глядел с прищуром, нетерпеливым ожиданием. Шуйский и Годунов спустились на несколько ступенек. Князь хотел что-то сказать людям, но его поворотил к себе Борис, троекратно с ним расцеловался. Затем они снова обнялись.
  Толпа возликовала, стала подбрасывать шапки, а Дионисий даже прослезился: "Так Богу угодно, так Богу угодно",-только и повторял он, вытирая рукавом праздничной сутаны мокрые от счастья глаза.
  "В одной берлоге два медведя не живут,- хмуро сказал, стоявший рядом с митрополитом мужик.- Умоемся еще от одного и другого. А хлеще от Бориса".
  
  Четыре письма
  
  Отпевали Никиту Романовича в Новоспасском монастыре, что на Крутицком холме, где ещё со времен Ивана Великого покоился с миром родоначальник его семейства Василий Юрьевич Кошкин-Захарьин. Никита давно болел, но как-то справлялся со своей хворобой с помощью немецких и английских лекарей. А тут после обильной трапезы прихватило живот. До своего нужника добежать не было сил, решил воспользоваться дворовым, для жильцов, да провалился одной ногой в срамную дыру. Ну провалился и ладно, делов-то. Но боярин отчего-то сильно от того запереживал, зажгло в груди, слег. Привезли Никите Романовичу на Варварку из Государевой аптеки английского доктора Роберта Джекоба. Тот вертел возле кровати больного вечно красным то ли от чрезмерной значимости, то ли от неуемного употребления ячменной водки, носом, чесал свои волосатые уши: " То сильный припадок от сужения жил и вздымания чрева, надо пускать кровь и давать толченый семицвет с белой ртутью",- говорил врач, которого в свое время королева Елизавета прислала "в подарок" государю Ивану Васильевичу.
  -Не надобно семицвета,- сказал ослабшим голосом боярин.-Зовите попа.
  Примчался сам митрополит Дионисий, сел рядом с Захарьиным, взял его за руку. Так до вечера молча и просидел. Утром провел с чернецами службу, нарек Никиту Романовича монахом Нифонтом. Захарьин приподнялся на локтях, обвел всех блуждающим взглядом:
  -Уберите кадила, дышать от дыму невмочь. Варвара с Евдокией здесь?
  И священники, и толпившиеся в углу дети-Михаил, Федор, Александр, Анна, недоуменно переглянулись. Жены боярина- Варвара и Евдокия были давно уже в могиле.
  -Здесь, батюшка,- ответил за всех Федор.- Тута они, не печалься.
  -Славно,- выдохнул Никита Романович, с облегчением опустившись на подушки.
  -Так вот слушайте все,- произнес он после долгой паузы.- Грех на нашем роду великий, всё наше семейство в срамную яму провалится.
  -Какой грех, батюшка?- спросил осторожно Федор.
  Никита Романович сделал попытку снова подняться, но не смог, лишь тихо повторил:" В яму". Закрыл глаза и более их уже не открыл.
  
  В деревянном Преображенском соборе Новоспасского монастыря было многолюдно и душно от свечей и густого ладана. Под низкими, темными сводами, слева от алтаря стояли дети, дальние и близкие родственники Никиты Романовича. Справа- опоздавшие на службу царь Федор Иванович и царица Ирина Федоровна. За ними- бояре, земские и придворные сановники, воеводы полков, которыми когда-то командовал Никита Романович, иностранные послы. Церемония выдалась пышной, словно отпевали самого царя.
  -Ишь, Бельский с Головиным и Щелкаловым пожаловали,- шепнула мужу Ирина.- Хитрые, с Шуйским-то в сговор не вступили, надеются на опекунстве усидеть. А ведь Бориса и меня ненавидят не менее. Братец их теперь всех к ногтю прижмет.
  -Прижмет, Иринушка,- отвечал царь.- Уж больно томительно тут, устал.
  -Терпи, всё ж дядю твого на небеса провожают.
  Бояре и члены регентского совета Бельский, Головин и Щелкалов вошли в храм стайкой, бочком, притулились за жертвенником. Но от всевидящего глаза Ирины не скрылись. Смотрели на царственную пару с опаской, будто и они были повинны в заговоре против брата Ирины. "Страшно. Вона, Никита отчего-то вдруг помер, Мстиславский ужо в монастыре просвиры жует, Голицын с Воротынским вообще незнамо где. Шуйский на веревочке подвешен. Примерение? Знаем мы про примерение меж пауков. Так, глядишь, и мы под те же жернова попадем".
  -И я, Феденька, еле на ногах стою,- не поворачивая головы, продолжала шептать Ирина.- Дай Бог, опять понесла.
  -Что?-сразу и не дошло до царя, а когда понял, аж воскликнул:
  -Неужто, Иринушка!
  Стоявшие поблизости бояре и сановники повернули к ним свои скорбные ( и не очень) лица.
  Царица подпихнула мужа, еще тише сказала:
  -Всё к тому, что зачала. Молись теперь Создателю, Феденька, что б и на этот раз не выкинула.
  Теперь она сама обернулась на супруга и как-то странно на него посмотрела. А Федор Иванович горячо зашептал благодарственную молитву.
  -Надобно королеву Елизавету просить, чтоб прислала сведущую повивальную бабку. На своих-то надежды нет,- сказал Федор.
  Царица опять пытливо взглянула на мужа. Ответила спокойно:
  -Об том, братец позаботится.
  Ирина же подумала- как славно, что Федор сам про английскую королеву заговорил. Теперь можно и к делу приступить.
  А дело было задумано хитрое. И помог его замыслить, сам того не подозревая, никто иной, как Федька Захарьин- сынок почившего Никиты Романовича.
  
  Месяц тому, на Варварке давал пир, или как теперь было принято говорить у немцев- приём, английский управляющий Московской торговой компанией Джером Горсей. Пировал по случаю своего очередного возвращения в Московию из Туманного Альбиона. Привез подарки царю и царице, ближним боярам и сановникам. Федор не хотел идти на "прием":
  -Скучно мне там будет, лучше пойду на медвежьи забавы погляжу.
  -Завтра поглядишь, Феденька,-отвечала царица.- Нам с Джеромом дружить следует. Через него предложим королеве монополию на торговлю с нами, взамен на то, чтоб наши купцы свободно торговали пушниной, осетрами да медом в Англии. Горсей вскорости снова домой собирается, с ним послание Елизавете и отправим.
  -Хорошо, Иринушка, токмо я в этом ничего не смыслю. Ты уж сама его составь.
  -Ох, Феденька,-делано вздохнула Ирина,-что бы ты без меня делал. Надобно не токмо о медведях думать, но и о благе отечеству. Письмо заготовлено давно, приложишься к нему своей печаткой, да подпись поставишь.
  Не успел государь и глазом моргнуть, как Ирина достала из кривоногого шведского столика свернутую в трубочку клееную французскую бумагу. Позвала дворецкого, велела принести чернила и перо. Тот с поклоном удалился.
  Вскоре в светлицу вошел жилец Иван Губов. Его пристроил ко двору помощником постельничего, в знак благодарности Василию Губову, Борис. А вот Михаил... остался у Ивана Петровича Шуйского. Князь сам попросил "приберечь для него этого хитрого, ловкого, расторопного мальца". Это очень удивило и Бориса, и самого Василия Губова- как же так, Мишатка оказался лазутчиком Годунова, чуть князя до плахи не довел, а теперь тот желает оставить его у себя? Но возражать не стали- ежели Шуйский намерен и далее быть под присмотром людей Годунова, то это его выбор. Спросили, разумеется, для чего ему. Князь ответил, что отрок знает цену жизни и добру. Не побоялся сделать так, как велело ему сердце, несмотря на то, что понимал- ставит под удар весь умысел Бориса Федоровича. "И ведь поставил,- говорил князь.- Ежели бы не случай, еще бы неизвестно как дело повернулось". "Не тебе, князь, о добре рассуждать,-ответил Борис,- а отрок, что ж...ежели надобно, держи при себе".
  Иван, одетый по дворцовому этикету в светлый камзол с начищенными до блеска бронзовыми пуговицы, узкие штаны и остроносые, тоже белые сапожки, никак не мог к ним привыкнуть. Особенно раздражала его высокая шапка-колпак, которая постоянно наровила свалиться с головы. Но он терпел. Еще недавно и помышлять не смел, что судьба его занесет ни куда- нибудь, а в кремлевский дворец. Более того, он подружится с самим государем Федором Ивановичем. Они быстро нашли общий язык. Однажды Иван от нечего делать метал нож в поленницу за столовой палатой и получалось у него ловко как никогда. "Дай и я попробую",- услышал он голос за спиной. Обернулся. Рядом стоял сам государь Федор Иванович. Но не было в нём ничего царственного, надменного, отделяющего его от других. "На",- спокойно ответил Иван. Так и кидали ножи до самого вечера, а потом пошли вместе смотреть медвежьи бои.
  Губов положил на стол чернильницу и перо, собирался уйти.
  -Ванятка, принеси-ка мне из моего кабинета печатку именную,- обратился к жильцу государь. Она за троном, в коробице.
  -Не дело это, Федор, жильцу малому печатку свою доверять. Сам сходи.
  -Ну, Ири-инушка,-заныл государь.- У меня ножки болят.
  -Ничего у тебя не болит, не притворяйся. Сама уж схожу.
  Царица принесла печатку в кожаном мешочке, развернула перед Федором бумагу.
  Государь округлил глаза, видя абсолютно чистый лист.
  -Здесь же ничего не написано! А говорила послание заготовлено.
  -В голове заготовлено. Понял? Ставь подпись внизу и печаткой приложись. Ну, Феденька...
  Никогда не слышал Федор столько просьбы в голосе Ирины. Он отчего-то медлил.
  -Не доверяешь мне что ль?-прищурилась царица.
  -Что ты, Иринушка! Токмо тебе и доверяю, моей голубке.
  Царь медленно, аккуратно и красиво расписался в нижнем углу длинного листа, подышал на печать, тиснул двуглавого орла рядом. Подписанную бумагу царица убрала в шкатулку, заперла, ключик повесила на шею.
  -Ну, а теперь пора собираться на пир к Горсею,-сказала она.
  
  Прием выдался на славу. В доме Английской торговой компании собрался чуть ли ни весь московский свет. Джером не поскупился на яства- на столах стояли целиком зажаренные бараны, поросята и зайцы, копченые бычьи окорока, на серебряных подносах горами возвышались жареные потроха и фрукты, в том числе и крайне редкие в Московии ананасы и манго. Подарки гостям помогали вручать Горсею его так называемые консулы и ассистенты. И подношения были богатые. Царице- золотое колье с бриллиантами, государю- длинный мушкет, отделанный тоже золотом и драгоценными камнями. Боярам-кому отрезы тканей, кому твердые как деревянные, по последней европейской моде, камзолы. Дьяку Щелкалову достались узкие порты с шелковыми подвязками. Андрей Яковлевич, всегда недобро относившийся к английскому торговцу, сплюнул, но под общий хохот штаны все же принял. Напитки лились рекой. На этот раз торговец потчевал гостей черным мавританским вином и португальской мадерой. Запрыгали шуты, немецкие музыканты с Болванки. Сначала играли нудные галльские и фламандские мелодии, потом ударили русские плясовые.
  Заводил весельем, конечно,Федор Захарьин-Юрьев, куда уж без него. Шум и пыль в английских палатах он поднял такие, что казалось опять Гирей на Москву нагрянул. В какой-то момент подхватил царицу Ирину, скучающую рядом с Федором. Стал кружить ее, как ветер осенний листок. Все захлопали, тоже заскакали рядом. Таких вольных веселий сами родовитые москвичи обычно себе не позволяли, а у иностранцев отрывались, будто завтра конец света.
  После танца, запыхавшиеся Ирина и Федор отошли в сторону. Давно нравился царице Федька, мечтала о таком по ночам. Отведали "дамского коньяка"- мадеры, он целый кубок, она пригубила.
  -Шибко скачешь, Ирина Федоровна,- сказал, оказавшийся рядом, дьяк Щелкалов,- так никогда наследника в чреве не выносишь.
  Ох, и ядовит был дьяк. И теперь попытался испортить царице веселье. Но тоже ведь опекун, не перечь ему особо. Откуда про чрево-то полное знает?
  -А ты не завидуй, старый пень,- дерзко, со смехом ответил Захарьин.- Это в тебе твои потроха ужо не держатся, хоть веревками подвязывай. Ха-ха.
  Рассмеялась невольно и царица.
  -Муж-то твой, - продолжал ворчать дьяк,- царственную степенность соблюдает, а ты яко стрекоза порхаешь. С Федькой скудоумным народ потешаешь.
  -От такого мужа любая упорхнет,- в задоре сказал Федор.- Ей бы кого по-крепче, глядишь, и пляски бы выносить наследника не помешали. Какого бы заморского принца. Мы бы тогда каждый день и танцевали.
  Сказал и понял, что брякнул лишнего, прикусил язык. Даже очередной кубок с мадерой до рта не донес, замер.
  Дьяк ухмыльнулся:
  -Мне теперя о твоих злых речах государю донесть, али потом?
  Но Федор на этот раз не растерялся:
  -А я и не говорил ничего. Ты сам придумал. Так, Ирина Федоровна?
  Та внимательно поглядела на Захарьина, тоже ухмыльнулась, незаметно сжала руку Федора в своей руке.
  -Так,- подтвердила царица.- Ничего злого Федор и не сказывал. Померещилось тебе, Андрей Яковлевич. Лучше тоже мадеры выпей, да штаны, подаренные тебе Горсеем примерь. Ха-ха.
  Она смеялась, но слова Федора Захарьина, кажется, зацепили ее.
   Ушли на другой край стола. Царица опять тайно сжала Захарьину ладонь:
  - А ведь, верно, неплохо бы я смотрелась под руку, предположим, с австрийским принцем. А? Ха-ха. И тебе, Федор, померещилось. Ничего такого я не говорила. Никому!
  Захарьин засмеялся, но как-то натужно, не понял шутит теперь царица или говорит от сердца. Да-а, жить с таким недотепой, хоть и царем, бабе одно наказание.
  На следующий день Федор разыскал в посадах Ивана Петровича Шуйского. Князь у пристани кушал расстегаи с визигой, запивал пирожки медом. Захарьин рассказал ему, чего накануне обронила Ирина. "Я ей, как ты просил, подбросил про заморского принца, а она и попалась". "Вот оно как,- прикусил губу князь.- Знать, верно мои люди доносят об их замысле с братцем. Ну, поглядим..."
  Ни Шуйский, ни Захарьин не заметили, что за ними внимательно следят несколько нищих. Один из них читал их слова по губам.
  
  -Клюнули, голубчики,- говорила Ирина, лежа на смятой постели. На голове у нее было мокрое полотенце. Ломило в висках и затылке после вчерашней мадеры.
  -Не думал я ,что Федька Захарьин с ними за одно,- сказал Борис Федорович, сидя за туалетным столиком сестры с букетом красных цветов.- А ты, кажется, глаз на него положила.
  - Да уж, конечно,-хмыкнула царица,- ты же знаешь, мне токмо принцев подавай. Ха-ха.
  Она рассмеялась и тут же схватилась за голову.
  -Надобно бы Горсея в его мадере утопить. Черт кривоногий, опоил. Федька зимой купцу Снегирёву в кости много проиграл, с тех пор под Иваном Петровичем ходит, тот ему в долг дал. Но не думала, что он...его наушник. Кто Шуйскому про принца-то австрийского нашептал?
  -Мишатка Губов с дворовыми играл и брякнул, что его батюшка теперь сотник Годунова. И он мол слышал, как во дворце говорили: царь Федор де болезный и долго не протянет. А Ирине Федоровне, чтобы удержаться на троне, надобно уже сейчас искать нового мужа. Но не из наших, из иноземцев. Те, разумеется, передали слова Мишатки князю.
  -Не пойму для чего князь его у себя оставил,- сказала Ирина.- Уж не ведет ли какую хитрую игру? Как бы нам в собственный капкан не попасться.
  -Так на нас, сестрица, и приманки у него не найдется. Мы ничем не рискуем.
  -Ой,ли,-поморщилась то ли от ломоты в голове, то ли от слов брата Ирина.- Кого в Лондон да Вену пошлем?
  - Сама, верно, уж догадалась- Василия Губова и Дмитрия Кашку.
  - А что, ежели и...
  -Федора Захарьина,- не дал договорить сестре Борис.
  -Да.
  -И я о нем думал. Так вернее будет. Денег дадим, согласится. Да и Шуйский тому будет рад.
  
  "Любезная наша сестра, добрая королева королев великой Англии, Елизавета..."
  Подьячий Оська Ямин скрипел пером, проговаривая каждое слово, сказанное ему Борисом Федоровичем. Он писал хитрыми чернилами из сока лука, брюквы и молока. Буквы появлялись на бумаге и почти сразу же бледнели, а потом и вовсе исчезали.
  У темного ночного окна сидела Ирина, нервно разминала пальцы.
  -Как-то не очень... "любезная сестра",-сказала она.- Иван Васильевич на ней жениться хотел, а Федору всего-то ничего по годам. Какая она ему сестра?
  -Ну не матушкой же Федору королеву называть,-возразил Борис,- Елизавета ведь девственница.
  Ирина нехотя согласилась. Подьячий глядел на Годунова, с готовый продолжать выводить витиеватые, но ровные буквы на бумаге, уже подписанной царем Федором Ивановичем. Той самой, что хитростью вытребовала у него Ирина. Именно Оська почти всегда писал за царя указы и письма. Намедни его отвел в сторону Федор Лопухин, получивший недавно чин воеводы, сунул в потные руки мешочек с медью и серебром. Тут же схватил за горло:
  - Составишь одну...хитрую грамоту, но ежели о ней кто узнает...в кипятке вместе с отпрысками своими булькать будешь. А жену твою лично собакам скормлю.
  -Что ты, боярин,-перепугался подьячий до смерти,- я нем как рыба.
  -Ночью в палаты царицы приходи, с черного хода,-ухмыльнулся Лопухин, который пока только мог мечтать о боярстве.
  Теперь Федор Лопухин стоял за дверью, прислушивался к тишине ночного дворца. А Борис продолжал диктовать:
  "Обращаюсь к тебе, потому как токмо твоему доброму и умному сердцу могу открыть сердце своё. Жена моя Ирина Федоровна бездетна. Уж Богу нашему и Спасителю Иисусу Христу молимся беспрестанно о плоде, а видно так бес устроил, что чрево ее слабо. Какой ужо раз выкидывает зачатое дитя, а надежды на рождение здравого нет. Но нельзя царству Российскому без наследника быть, ибо то приведет к смуте. Я же, помня добрые отношения твои с государем Иваном Васильевичем..."
  Ирина опять перебила брата:
  -Ну какие добрые отношения, когда королева не токмо сама ему отказала, но и не позволила взять в жены племянницу Марию. Он Елизавете жуть какое гневное письмо тогда отправил, королева, поди, до сих пор чешется. Я знаю.
  Борис лишь махнул рукой, мол, не перебивай. Продолжил диктовать: "... помня добрые отношения с государем...прошу оказать милость и найти мне из твоего семейства Тюдоров новую жену. Свою же, Ирину Федоровну, я намерен вскорости постричь в монахини. Подобный союз будет зело полезен нашим странам. В знак дружбы я готов уже теперь позволить твоим купцам от Английской торговой компании, и токмо им, безвозмездно и безраздельно торговать на нашем Севере. Ежели на том согласимся, и дело пойдет славно, торговать разрешим беспошлинно по всей России. Взамен прошу тебя и нашим купцам разрешить вольно торговать в Англии. А еще прошу тебя оставить сие послание в полной тайне. Вечно преданный тебе друг и брат, Божиею милостью, Государь, Царь и великий князь Федор Иванович всея России, Владимирский, Московский, Новгородский и... иных прочих земель государь".
  Как только была поставлена последняя точка, подьячего отпустили. За дверями его снова ухватил за тонкую шею Лопухин: "Помни об уговоре". "Помню, боярин". "Ну иди".
  Брат и сестра поглядели на уже совершенно чистый, лишь с печатью и подписью внизу, лист. Текст должен был проступить над огнем. Остались довольны. Царица свернула письмо в трубочку, перевязала шелковой лентой, убрала в свою шкатулку, заперла на ключик.
  - Не потеряй. Лучше бы послание у меня было,- сказал Борис.
  -Ты так беспокоишься, будто и впрямь оно для королевы.
  -Какая разница!-горячо возразил Годунов.- Все должно быть, будто ей оно и писано. Иначе какой во всем смысл. Сама ж придумала. Давай теперь я за стол сяду.
  Борис снял тяжелый камзол, чтоб было сподручней писать. Развернул перед собой новый лист французской бумаги, окунул в чернильницу тоже с хитрыми чернилами, но иными, нежели прежние, перо.
  Эти удивительные чернила удалось достать через того же швейцарского торговца на Болванке, что продал людям Шуйского отраву для Годунова. Утверждал что из самой Венеции. В свое время такими якобы часто пользовались венецианские дожи и военные магистры Теодато Ипато, Джованни Фабричако, Пьетро Мочениго. Фиолетовые чернила на солнце исчезали в считанные минуты. Федор Лопухин сам проверил их действие. Похлопал одобрительно торговца по груди, но денег опять не дал. Напоследок на всякий случай, погрозил кулаком: "Помни о Кантерелле". Швейцарский купец лишь кисло улыбнулся- хорошо хоть на этот раз карманы не обчистили.
  Борис поднес чернильницу к носу, поморщился:
  -Пахнет гнилой капустой.
  -Не все ли тебе равно, братец,- зевнула Ирина- Давай за дело, скоро уж к заутренней зазвонят.
  В дверь просунул голову Федор Лопухин:
  -Все тихо.
  Окунув в чудные чернила перо, Годунов принялся писать, произнося вслух слова: "Дорогой друг наш, великий эрцгерцог Австрийский, правитель Передней Австрии и Тироля, Фердинанд".
  -Титул-то верный, братец?
  -У послов узнавал, верный, сестрица. Не отвлекай.
  "Обращаюсь к тебе, как к человеку и правителю, известному своей добродетелью, справедливостью и умом. Волею черных сил, судьба Российского царства нашего оказалась в слабых, недостойных руках. Царь и государь Федор Иванович, сын государя и великого князя Ивана Васильевича, неуместен на троне. Слаб умом, взбалмошен и не имеет интереса к правлению. Его жена, сестра моя Ирина Федоровна, волею Бога ставшая царицей и владеющая силой и волей к правлению, не может проявить себя как должно. Царь Федор Иванович слаб не только умом, но и здоровьем. Сильно болен и, верно, скоро помрет. Тогда Ирина Федоровна будет прогнана из Кремля и заключена в монастырь. Однако сие не в интересах наших стран. Английские купцы Торговой компании возомнили себя в России хозяевами. Мы же желаем отдать торговлю вольную токмо в руки купцам австрийским и более никому. Чтобы скрепить наш союз, предлагаем договориться о возможном браке моей сестры Ирины Федоровны Годуновой с австрийским принцем и последующим возведением его на московский трон. Боярин, брат царицы Ирины Федоровны и регент царя Федора Ивановича, Борис Годунов".
  -Ну как?- поднял глаза от бумаги Борис.
  -Вроде бы так. А знаешь, братец, я бы и в самом деле австрийского принца в своей постели согрела.
  -Не сомневаюсь,- ухмыльнулся Годунов.- Потерпи, сестрица, Бог терпел...
  -Да сил ужо нет, братец.
  -Терпи, Иринушка, воздастся.
  Борис потянулся, тоже стал зевать. Но дело было не закончено. Следовало переписать это письмо еще и чернилами обычными.
  Сделав это, Годунов сунул два свертка под камзол, поцеловал сестру, постучал пальцами по двери.
  Лопухин просунул голову, сказал: "Все спокойно". Оба тихо спустились из покоев царицы по задней винтовой лестнице.
   А от другой двери, с противоположной стороны, на цыпочках отошел Ванятка Губов. Он мышью проскользнул по темным коридорам палат, добрался до спальни жильцов, что находилась в подклете, юркнул под одеяло.
  На следующий день подьячий Оська вроде бы напился сильно пьяным, упал с мостика через Банный ручей и сломал себе шею.
  -Не успел рта-то открыть?- спросил Годунов Лопухина.
  -Какое там. Как деньги получил, так глаз из штофа и не поднимал,- ответил Федор.
  
  Из-за обильных дождей реки и ручейки в Москве расползлись по всему городу. Ловить рыбу можно было даже на Селянке, Лубянке и даже высокой Пресне. Иван Губов бегал рыбачить из Кремля за Охотные ряды, где на Неглинке торговали дичью и живой птицей. Здесь было спокойнее, чем за Харчевым и Обжорным рядами, особенно утром. Иногда удавалась побывать на реке и днем, в самую жару. Правда, тогда не клевало, но Ваня особо не расстраивался. Стягивал с себя всю одежду, залезал в Неглинку и блаженствовал в прохладной воде.
  В последнее время с ним все чаще стал ходить на реку Федор Иванович. Ему тоже понравилось следить за крашенными поплавками из лебединых перьев и ждать когда их утащит под воду рыба. А когда это происходило, дергал ореховое удилище со всей силы. Да так что, если сидела на костяном крючке какая рыбка, она улетала аж до хибары цирюльника, что стояла в десяти саженях от берега.
  Несмотря на более чем десятилетнию разницу в возрасте, Иван и Федор понимали друг друга с полуслова- радовались одному и тому же, печалились тоже. Ирина не очень одобряла их дружбу, но не одергивала мужа- Иван все же сын Василия Губова- близкого товарища и теперь сотника брата, а они сейчас делают одно дело. Это, в общем, и настораживало царицу- как бы мальчонка чего лишнего не сболтнул, ежели услышит от отца или во дворце то, чего ему не следовало слышать.
  Сегодня Федор наловил больше бершей, чем Иван, чему очень радовался, подтрунивал приятеля:
  - Неумелый ты, Ванятка, до рыбной ловли. Учись у меня. Ха-ха.
  С тех пор, как Иван попал во дворец, он как-то сразу повзрослел. Перестал воспринимать остро, как когда-то с братом, свои неудачи. Но теперь ему было не до бершей. Он томился какими-то мыслями. Вдруг спросил:
  -Скажи, Федор, а зачем тебе другая жена?
  Государь чуть не выронил удочку:
  -Что ты, Ванятка, к чему мне другая жена? Я Ирину свою очень люблю.
  -Для чего же подпись свою под посланием королеве Елизавете поставил?
  Федор запустил пойманную рыбку в ведерко, подошел к Ивану.
  -Ты о чем?
  Губов долго не знал с чего начать, а потом выложил все, что подслушал ночью у покоев царицы. Выслушав его внимательно, Федор заложил руки за голову, лег на траву, смотрел не отрываясь на поднимающееся над торговыми рядами солнце.
  -Зачем ты там оказался?- строго спросил государь.
  -Иконку отцову где-то днем потерял, ночью искал, чтоб никого не беспокоить.
  -Дьяк, значит, писал чернилами, которых не видно...Хм. Знаю о таких. Их надобно потом к огню поднести, буквы и проступают. Но для чего? Помню, Ирина мне давала бумагу, что б я ее подписал и печать поставил. А они вона на неё...Зачем?! - вдруг крикнул Федор. - Заговор?!
  Но тут же успокоился:
  -Я верю своей Ирине. Мне более и верить некому. Все говорят, что я глупый, никчемный, к царствованию не пригодный. Может, и так, но для чего меня предавать? Нет более подлого воровства, нежели предательство... Все можно простить, но не измену. Я ж к ней всем сердцем прикипел. Предавший единожды, предаст и в другой раз. Ты говоришь, что второе письмо писал Годунов эрцгерцогу австрийскому с просьбой найти моей Ирине нового мужа...
  Федор схватился за голову, перевернулся на живот, застонал. Иван видел, что ему больно не только душой, но и телом. Подошел, опустил на плечи руки.
  -Обожди горевать, Федор Иванович. Не иначе это...какой-то хитрый план. Но не против тебя.
  -Против кого же?- поднял красные, наполненные слезами глаза царь.
  -Не знаю покуда, да и знать не могу.
  Государь вскочил на ноги, сжал кулаки:
  -Сейчас пойду и спрошу строго Ирину!
  -Не надобно.
  -Почему?
  -Ну...,-замялся Иван.- Прежде следует поглядеть как далее дело обернется. Прикинься несведущим дурачком. Прости, государь. Ежели бы Борис Федорович Годунов с царицей задумали супротив тебя что-то скверное, то не стали бы писать послания всякими чудными чернилами. Зачем? Здесь хитрость, но и ты будь хитрее.
  -Хм, дело говоришь. Но что же, сидеть сиднем как ни в чем не бывало и чего-то ждать?
  -Нет. И ты должен сделать ход. Для начала...подмени письмо, что лежит в шкатулке царицы.
  -Как так?
  -Забери тихо, а положи другое. Поглядим что будет.
  -Пустое?
  -Мы...ты напишешь его такими же чернилами, которые проявляются у огня.
  -Что же написать-то?
  - Ну напиши короле Елизавете о своих планах что ли...Вон ты мне говорил, что собираешься Белый город из камня ставить вместо деревянного, новые селения на Дону и в Сибири городить. А лучше...Ты сказывал, что царица опять зачала и надобно бы бабку повивальную из Англии выписать. Вот и попроси об том королеву.
  -Не возьму в толк для чего сия подмена, однако верно в том, что торопиться не следует.
  -Эх, хорошо бы с братом Михаилом посоветоваться, но нельзя сор из дворца выносить. И с отцом нельзя, он ведь сотник у Годунова. Мало ли...
  -А ежели и родич твой в заговоре?-спросил Федор.- Что ж и через отца своего переступишь?
  -Ради тебя, Федор Иванович, переступлю.
  -Хм. Мой родич Иван Васильевич как -то сказал Федьке Басманову: "Отца своего предал, предашь и царя".
  -Не знаю, кто такой Басманов, но я тебе предан до конца дней своих, государь.
  -Гляди!- крикнул царь.- У тебя клюет!
  Оба бросились к удочке Ивана, на крючке которой оказался крупный, с черными плавниками и желтой горбатой спиной чебак.
  
  Нужные чернила из сока брюквы, лука и молока, несколько листов французской бумаги Иван купил в немецкой слободе. Тем же вечером заперлись с Федором Ивановичем в темной комнатушке, при свече написали послание Елизавете. Как и предлагал Губов, царь просил королеву Елизавету прислать в Москву "опытную повивалку". У Ивана была хорошая память и обращение к королеве было таким же: "Любезная наша сестра, добрая королева королев великой Англии, Елизавета..."
  Царь выводил буквы и по-детски радовался, видя как слова, высыхая, пропадают с листа прямо на глазах. Внизу листа поставил подпись, крепко приложился печаткой.
  -А что с теми письмами...ну, в которых Годунов просит в мужья австрийского принца моей Ирине?
  -Поглядим,- уклончиво ответил Иван. С этим же не медли. Вот тебе зелье сонное, там же на Болванке раздобыл.
  Подложное письмо перевязали первой попавшейся красной лентой, та что была на оригинале куда-то делась.
  Трапезничали Федор Иванович и Ирина Федоровна перед сном вместе, поэтому царю не составило особого труда подсыпать в чашу жене сонного порошка. Она быстро обмякла, сказалась как обычно на головную боль и велела Федору идти к себе. Царь послушался, велел попам и ключнику царицу и его сегодня не беспокоить, а сам вернулся через некоторое время в покои Ирины. Она спала поперек кровати, не сумев на ней как следует умоститься.
   Федор снял с её шеи ключик, отворил шкатулку, вынул свернутое в трубочку и перевязанное лентой послание. Положил свое. Вернул на шею жену ключ, подложил ей под голову подушки.
  -Эх, Ирина,- глядел государь на красивое, удивительно милое, но даже во сне строгое лицо царицы.- Ежели и ты супротив меня, то нет мне на этом свете места. Токмо тобой и живу, токмо тобой и дышу, токмо о тебе денно и нощно думаю. Радость моя, что же ты, стервь окаянная, задумала? Коль узнаю, что предала, живой в стену Новодевичьего монастыря замурую.
  Федор потрогал несколько округлившийся живот Ирины.
  -Выноси дитя, роди по-человечески, а то и верно придется просить Елизавету найти мне новую супружницу.
  Поцеловал в лоб, ушел, вздыхая, к себе.
  Через несколько дней у Федора Ивановича начался сильный жар. Прибежал аптекарь Ганс Глиссер, нюхал подмышки государя, его мочу, оттягивал ему веки. "Wo es weh tut, mein Herr? Где болит?"
  Государь только моргал своими воспаленными, полными печали глазами. К вечеру он впал в беспамятство.
  Но до этого произошло немало важных событий.
  
  Антракт
  
  В Центре управления корабля " Адмирал Врангель" было тихо как во сне. За широкими виртуальными экранами горела переменным блеском двойная звезда Сердце Карла. Словно синяя дыра в черном небосводе. Дыра же черная, в которой застрял корабль, делала эту звезду подвижной, вытягивала ее то в одну сторону, то в другую.
  В кресле капитана сидел Борис Годунов. На месте штурмана- его сестра Ирина. Рядом с ней-царь Федор Иванович. Все трое были полупрозрачны, иллюзорны.
  -Интересная все же звезда,- сказал Борис.- Полное её название- Сердце Карла, Короля мученика. Прям про меня, я тоже мученик. Мученик собственных амбиций.
  - Ты еще не король, то есть, не царь, Илья,- сказала Годунову сестра. -К тому же, каждый сам выбирает свою судьбу. Судьба-это характер.
  -Верно, Алге, характер,-повернулся к Ирине Борис.- Только характер формируется обстоятельствами, окружением и окружением.
  -Ерунда,- возразил Федор Иванович,- человек по сути не меняется никогда. Могут измениться его представления о явлениях и событиях, но его генетический стержень всегда один и тот же.
  -Мутации в генах происходят постоянно, Юра,- возразил Илья-Борис.- Уже через минуту мы не те, что были прежде.
  -Ты хочешь сказать, что у Годунова было на роду написано стать таким же деспотом и негодяем, как Иван Васильевич?- спросил оператор Головин, он же царь Федор Иванович.
  -Цели у них были разные, а сошлись в одном- в методах достижения своих целей.
  -А что брат сделал не так?- спросила Алге Варнас.-За что его осуждать? Да, расправлялся со своими недругами всеми возможными способами. Но так это закон эволюции, побеждает сильнейший. Федор был немощен как царь, прости Юра, занимал фактически чужое место. И Годунов его хотел убрать.
  -Я так понял, он боялся, что бездетная Ирина рано или поздно будет отправлена в монастырь, а в след за ней пропадет и он. Может, мы с тобой, жена, не так сексом занимаемся, может, нужно какие-нибудь иные...конфигурации использовать? Ха-ха. Изучи пока Камасутру.
  -Очень смешно, Головин. Как медик скажу тебе, что ты озабоченный тип. Да ладно бы знал сексуальную грамоту, а то ведешь себя в постели, как последний мужик. Так что сам Камасутру читай.
  -Ну со своими сексуальными проблемами вы потом разберетесь,-перебил Алге Варнас Илья Плетнев. Давайте по делу. Кстати, Софокл, а где остальные участники...исторического спектакля?
  Бортовой компьютер ничего не ответил, а в рубку корабля вошли такие же иллюзорные Федор Лопухин, Василий Губов, его сыновья Михаил и Иван, Дмитрий Кашка, князь Иван Петрович Шуйский.
  - Ты кто, Вельяминов? Отзовись!- окинул взглядом вошедший народ Плетнев.
  -Кто, кто,- проворчал продюсер Петя Вельяминов,- догадайся с трех раз.
  -Неужто враг мой закадычный- князь Шуйский?
  -Как в жизни, так и в истории.
  -Не нуди, Петя. Все вопросы к Софоклу, он роли распределил. А где этот...Ванятка, черт бы его побрал.
  -Я здесь,- подошел к Борису Иван Губов.- Позвольте представиться- корабельный врач Даниил Чернозёмов.
  -Мы с вами уже знакомы,- поморщился Плетнев,- к чему реверансы! Вы лучше скажите, достопочтенный доктор, зачем письмо короле Елизавете украли? И что будет с моими бумагами, которые я написал эрцгерцогу Австрийскому?
  -Придет время, узнаете,- ухмыльнулся врач.- Я еще сам не решил, как поступить. Возможно, посвящу в дело отца и брата Михаила. Вместе обмозгуем.
  -Да уж, потрудитесь это сделать, доктор,- подал голос Василий Губов.- А то творите бог знает что. Наверняка об этом ни в летописях, ни в учебниках нет. Я- все же капитан корабля Лопухин. Кстати, странно, что в этой забавной истории я не стал тем пронырой, ключником Мстиславского Лопухиным. Мне отвели роль Михаила. И насколько видите, я с ней неплохо справляюсь.
  -Ага, только меня чуть не подставили,-возразил журналист Плетнев.-Предупреждать надо, когда начинаете отсебятину городить. Кто, кстати, Лопухин?
  -Я,- вышел вперед штурман Илья Суховой.- Не пойму пока что за образ и как себя вести. Но, думаю, продам и куплю всех.
  -Это я уже заметил, -подошел к виртуальному экрану главный инженер Никита Колбин. Посмотрел на переливающуюся, вытягивающуюся тонкими и не очень протуберанцами звезду Сердце Карла. - Дмитрий Кашка,- представился он.-Роль пока в этой части спектакля малозаметная, но, надеюсь, все еще впереди. Вообще-то, меня больше волнует вопрос- как нам разгадать пароль и разблокировать Илиона. Не вечно же нам по Средневековью носиться!
  -А почему бы нет?-пожал плечами продюсер Петя.- Мне нравится. Кем мы тут были, а кем стали!
  -Боюсь вас расстраивать, господин Вельяминов,- сказала Алге,- но князь Шуйский плохо закончил.
  -Так это в реальной истории, а эту мы пишем сами.
  -Ой ли,- возразил Илья,- Софокл позволяет нам некоторый маневр, но не выпускает за жесткие рамки. Заметьте, все события в которых мы участвуем, имели место быть, а вот интерпретация Софокла и немного наша. Но я не желаю дожить в этой сказке до своей...духовной и физической катастрофы. Надеюсь, все закончится раньше.
  "История закончится, когда вы разгадаете пароль и Илион сможет включить ионные двигатели,- прорезался вдруг Софокл.- Действуйте активнее, предпринимайте самые невероятные шаги. Думаю, именно этого ждет от нас черная дыра".
  -То есть, мы будем развлекать черную дыру , пока ей не надоест?-спросил капитан корабля.
  "Не знаю",-честно ответил Софокл.
  -Мы клоуны для какого-то сгустка гравитации. Глупее не придумаешь.
  "У нас нет выбора,-ответил Софокл.-Возможно, она обрывок параллельной вселенной, где происходила альтернативная земная история. Каким образом этот обрывок в виде черной дыры попал сюда, неизвестно, но встретившись случайно с землянами, она захотела узнать как мы представляем себе сами свою историю".
  - Ну так обращалась бы во Всемирную академию наук!-воскликнул капитан.-Мы то, простые люди, здесь при чем? Мы знаем о своей истории не больше, чем она.
  "Повторяю, вероятно, она услышала то, что рассказывал вам спящим я. Это ее и привлекло. Стечение обстоятельств, вероятность- единица к бесконечности"
  -Не верю я в такие обстоятельства!-повысил голос и доктор.- Обстоятельства-лишь отговорка для немощный дураков. Мы их создаем сами, а потом киваем на других.
  На это компьютер ничего не ответил. Опять повисла полная тишина. Все завороженно глядели на кипение синей звезды.
  "Итак, господа, антракт окончен,- заговорил снова Софокл.- Просьба приготовиться, мы продолжаем".
  Все это время журналисты и члены экипажа межгалактического корабля "Адмирал Врангель" находились в своих спальных барокамерах. Софокл лишь частично вывел их из сна. Дал немного отдохнуть и виртуально пообщаться друг с другом. Чтоб понимали- в первую очередь от них зависит будет ли найден пароль к Илиону.
  Честно говоря, Софоклу тоже уже надоело болтаться в безвременье черной дыры. Это люди по наивности думают, что кибернетические существа не способны чувствовать и воспринимать мир как они.
  
  Византийское приданное
  
  Государь сказал жене, что отправляется в Коломенское молиться о счастливом чадородии. Церковь Вознесения и была для того заложена великим князем Василием, дедом Федора Ивановича. Сюда раньше вместе с мужем нередко наведывалась и Ирина, но после очередного выкидыша поняла, что Бог на нее за что-то гневается и разницы нет где ему молиться.
  Однако была и еще одна причина по которой Ирина не хотела бывать здесь с Федором. В подклети церкви Вознесения находилось приданное Софьи Палеолог - старинные книги из византийской библиотеки, которую иногда по латыни называли либерией. Из Москвы в Коломенское её вроде бы в свое время вывез митрополит Филарет с согласия государя Ивана Васильевича. Впрочем, теперь это не имело значения. Ирина подумывала вернуть "фрязинам" либерию, не без выгоды для себя и государства, но обсуждать это с Федором не видела смысла- все равно не поймет да еще расскажет попам и думным боярам. Находясь вместе с ним в церкви Вознесения, разговор о либерии мог зайти сам собой. А так царь вроде бы о книгах и не вспоминает.
  Федор поехал в Коломенское с Ваняткой Губовым. Иван уговорил царя взять с собой еще и брата Михаила, чтобы вместе подумать как быть с письмами. После долгих сомнений он понял, что без него не обойтись.
  "Верь ему, государь,-говорил о брате Иван,- он очень смекалист и умен". "Слышал ужо, как он Шуйского вокруг пальца обвел. Ладно, тебе верю, Ванятка",- отвечал Федор.
  За Михаилом заехали на Воздвиженку к Шуйскому. Увидев, вышедшего из простой дорожной крытки царя, нищие у монастыря попадали ниц, поползли на коленях к государю. Их отогнали бердышами царские охранные стрельцы, забарабанили в ворота князя. Долго не открывали, когда все же отворили, сонные стражники (теперь Иван Петрович нанял за немалые деньги ветеранов Ливонской войны), зевая, начали браниться: "Ну чего стучите, как в колокола бьете?! По вашим головам сейчас так пройдемся".
  Один княжеский охранник узнал стрельца из кремлевской стражи: "Демьян ты что ль?" "Вот я щас по твоей башке-то постучу",-ответил недобро тот.
  Ворота тут же распахнулись настежь. В них вошли государь Федор Иванович с Иваном Губовым. Одет он был в ненавистный ему белый кремлевский камзол. Высокую шапку держал в руках.
  Из палат выбежал в длинном китайском халате Иван Петрович Шуйский. Наступил на полу, чуть было не упал, низко склонился:
  - Почто милостью своей пожаловал? Велю сейчас же стол накрывать.
  -Знаю я, как ты гостей встречаешь,-ответил, смеясь государь.-Так что уж потерплю. И не ты мне теперь потребен, а Мишатка Губов, жилец твой.
  -Эй, зовите немедля Михайло Губова,- крикнул своим людям, раскрасневшийся от нелестных слов князь. Он выпрямился, вонзился в царя острыми, как татарские стрелы, глазами, ожидая еще каких указаний. Но более ничего не последовало. Федор с Иваном отошли в сторону, принялись о чем-то шептаться.
  Михаил выбежал из поварской палаты, сразу заключил брата в объятия. И только потом через плечо Ивана увидел царя. Приложил руку к груди, наклонил голову.
  -А почему в ноги мне не падаешь?- спросил, прищурившись Федор.
  -То теперь непотребные манеры, государь,-ответил Михаил.
  -Мане-еры,- протянул царь.-Слов-то каких тут нахватался. Ты научил, Иван Петрович?
  Князь приложил две руки к сердцу, замотал головой, будто отряхивался от мух, замычал невнятное.
  - Токмо из-за брата тебя прощаю,- сказал государь Михаилу, а потом вдруг рассмеялся. - Шучу. Давно пора наши старые, глупые привычки бросать, у европейцев манеры перенимать. И облик. Вот велю всем бороды брить.
  -Как же брить, государь? - сглотнул Шуйский.- Сказано же в Стоглаве, кто безбород, тому и должного отпевания не будет.
  -А что мне Стоглав? Я свой Стоглав напишу,-ответил Федор Иванович.-Собирайся, Мишатка, со мной поедешь.
  -Коня Михаилу приведите!-крикнул дворовым Шуйский.
  -Не надобно,- сказал царь.- В моей крытке ему места хватит. Ты лучше скажи, Иван Петрович, для чего хотел брата моей Ирины отравить? Чем тебе Борис-то не угоден?
  Шуйский зашатался из стороны в сторону, словно пьяный, тяжело завздыхал.
  -Бес попутал, государь,-сказал он наконец.-Но нонче все позади, помирились.
  -А ты его видал?
  -Кого?
  -Беса.
  -Н-нет.
  -Так чего ж списываешь на того, кого, может, и вовсе нет! Я вот с монахами часто беседую и они его не видали. А вот ты, князь, есть, и твои неблазные делишки всем видны. Вот велю тебе, Иван Петрович, прямо сейчас голову отрубить тем топором, каким курам рубят. Веришь?
  -Верю, государь.
  -То-то. Ладно, живи, не до тебя покуда.
  Когда за царем, Михаилом и Иваном закрылись ворота, Шуйский перекрестился:
  "И послал же Бог такого брыдливого правителя. Не поймешь что на уме. Того и гляди, впрямь головы лишишься. Но для начала пусть её Бориска Годунов лишится вместе с сестрицей, а там и до тебя, вымесок, руки дотянутся. Тьфу!"
  
  Федор Иванович стоял на коленях на "царском месте" церкви Вознесения, отбивая поклоны и шепча молитвы перед образами Создателя, Вселенских святых, Московских чудотворцев. Михаил и Иван, пару раз перекрестившись, переминались с ноги на ногу поодаль, ближе к выходу. С открытыми ртами рассматривали роскошный иконостас церкви, причудливый шатровый свод.
  -Зачем нас царь сюда приволок?-спрашивал брата Михаил.
   В крытке царь рассказывал какие новости принесли ему чернецы из Пскова и Новгорода-мол, опять шведы хотят с Москвой войну затеять. Но о деле ни слова. Иван только пожимал плечами. И он пока ничего не говорил Михаилу, ни о письмах, ни о том, что подьячий Оська, писавший одно из них, неожиданно сломал себе шею.
  Царь молился долго. Наконец, когда у братьев уже начали кружиться от ладана головы, он встал с колен.
  - Мой дед великий князь Василий молился тут о ниспослании ему наследника. Родился государь Иван Васильевич. И я молюсь, может, смилостивится господь. Не просить же в самом деле у австрийского эрцгерцога другую жену. Сейчас я вам кое-что покажу.
  Государь велел служке позвать настоятеля. Прибежал игумен Петр- согбенный, с редкой бороденкой поп в потертой рясе и маленькой, словно детской скуфейке. На его поясе сбоку болтались разного размера ключи.
  -Отопри- ка нам, святой отец, подпол. Все ли там цело?
  -Сам блюду, как царица Ирина Федоровна велела.
  Вышли из церкви, обогнули звонницу. За ней находилась дверь в подвал.
  Петр неторопливо перебирал ключи, ища подходящий, потом аккуратно открыл хорошо смазанный деревянным маслом замок. Первым впустил вниз царя.
  Особо темно внутри не было, так как в подклеть пробивался свет из нескольких верхних окошек. В подвале ничего интересного не оказалось-какой-то хлам: старые бочки, сломанные церковные канделябры, тряпье.
   Настоятель отодвинул в углу сломанную лежанку и бочку с ржавыми скрепами. Под ними оказался люк в еще один подпол. Петр открыл и его. В темень вела широкая лестница. Подпалили толстые свечи, спустились. Здесь, в довольно просторном подвале с низкими белокаменными сводами, вдоль стен стояли покрытые паутиной разнокалиберные сундуки. Их было около дюжины.
  -Оставь нас, Петр,- сказал царь настоятелю.
  Тот задул свою свечу, стал подниматься по лестнице.
  -Люк затворить?-спросил он сверху.
  -Оставь, а то задохнемся. А ты иди себе, нам поговорить надобно.
  Когда шаги игумена стихли, Федор Иванович подошел к сундукам:
  -В них не токмо книги, что привезла из Венеции моя прабабка. Здесь и посуда дорогая, и украшения греческие, и монеты римские. Что-то добавил родич Иван Васильевич. Да токмо он не знал что с этим всем делать. Ирина, ведаю, подумывает вернуть либерию фрязинам. Что б встали вместе с нами против шведов, силы-то теперь у нас не те. Но, смекаю, дело не токмо в этом. Ирина рассчитывает, что книги будут и её приданным.
  -Что?! - изумился Михаил.- Она же твоя жена, государь!
  Царь ухмыльнулся, велел Ивану рассказать брату о письмах.
  -Вот оно как,- выдохнул Михаил, когда Иван закончил.- Верно сделал, государь, что Ирине Федоровне ничего не сказал. А остальное...загадка. Как там, Ванька, Годунов эрцгерцогу пишет про царя?
  - Волею черных сил, судьба Российского царства нашего оказалась в слабых, недостойных руках,- в точности повторил строки письма Иван.- Царь и государь Федор Иванович, сын государя и великого князя Ивана Васильевича, неуместен на троне.
  Царь сжал в ладони свечу так, что она переломилась пополам. Свесившийся огненный язык опалил пальцы, запахло горелой кожей. Даже в полутьме было видно, что Федор Иванович побагровел.
  -Они еще у меня попляшут..., -прошипел он.-Узнают кто такой царь всея Руси Федор Иванович. Думают я дурачок блаженный, сморкушка пустая. Всем головы поотрубаю.
  -Погоди, государь, головы рубить,- сказал Михаил.- Успеется. Надобно понять для чего эти послания заготовлены. Что сказала Ирина Федоровна своему брату, когда первое послание они закончили? "Ты так беспокоишься, будто и впрямь оно для королевы". Так, Иван?
  -Так.
  -Ну. Значит, королеве оно не предназначено. Но кому? Ха...Тем, кто его перехватит и прочтет. А другое письмо с пропадающими чернилами...Для них же, а не для эрцгерцога Фердинанда. Кто-то откроет письмо, а в нем ничего нет. Но кого желает Борис Федорович Годунов обмануть? Того, кто с ним на ножах. Догадываетесь кто это?
  -Иван Петрович Шуйский,- сказал Иван.
  -Шуйский?-удивился царь.- Ну да, Шуйский, конечно. То есть...
  -Письма попадут ему в руки, он взовьется, предъявит их Боярской думе, Земскому собранию, а там ничего нет.
  - Запутался я совсем,- опустился со вздохом государь на один из сундуков. А для чего тогда Бориска переписал послание Фердинанду обычными чернилами? Нет, он все же хочет ему его послать. Или...
  -Да, сие пока не понятно,- сказал Михаил.- Вот что думаю. Ежели послания писаны для Шуйского, то отец наверняка через меня снова что-то ему захочет подкинуть. Не иначе сегодня и придет. Подождем.
  -Яблочко от яблони...И зачем я с вами связался?- опять завздыхал царь.- Коль ваш родич изменник, то и вам веры нет.
  -Чего ж тогда сюда привел?-дерзко спросил Михаил.-Мы не просили.
  -Никому веры нет. Ирину свою всем сердцем люблю, но и ей не верю. Вдруг и впрямь захочет сию либерию на меня променять? Дудки. Не отдам. Дворцовым не могу доверить сие дело, сразу Ирина узнает. Помощь ваша нужна. Для того вас сюда и привел. Сундуки эти с книгами следует перепрятать. Куда-нибудь подалече отвезть. Может, в Коломну и там в местной обители схоронить.
  Повисла тишина. Царь потрогал большой замок на сундуке, подергал-надежно ли заперт. Удовлетворенно кивнул, проверил другие замки.
  -Думаю, не надобно в Коломну,-сказал Михаил.- Когда воры ведают где лежит, спрячь рядом, никогда не догадаются.
  -Что?-округлил глаза царь.
  -Братец верно говорит,- сказал Иван.- Поблизости есть еще какая церквушка?
  -В Дьяково,- ответил государь.-Проезжали, должно видели. На обрыве у Москвы-реки церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи.
  -Ну вот,-потер руки Михаил.- А то Коломна. Сколько телег надобно, сколько народу, не утаишь. А тут дюжина чернецов справится, мы подсобим.
  -Дело!-даже захлопал в ладоши Федор Иванович.-Ну братья, ну головастые! И верно, ведь, никто не смекнет.
  -Что же ты Ирине...Ирине Федоровне скажешь, государь?
  -А ничего. Увез и все. Мое дело, я царь!
  -Верно,-сказал Иван.-Заметил, много с ней...любезничаешь.
  -Не твое дело! Люблю ее. Но не верю.
  -А нам веришь?
  -Не знаю почему, но верю.
  Братья взялись за ручки сундуков, но смогли только слегка оторвать их от пола.
  Переключившись на книги, совсем забыли о письмах. Михаил вернул разговор в прежнее русло:
   - Письма... Годунов не иначе отцу нашему поручит. Сделает его живой приманкой для Шуйского.
  -Надобно батюшку предупредить,-сказал Иван.
  -Следует сделать так, что б и он цел остался и Борис с Ириной...Ириной Федоровной довольны были. То письмо, что дьяк Елизавете писал, где?
  -При мне,- похлопал Иван себя по дворцовому камзолу.
  -Давай.
  Иван взглянул на царя, тот кивнул- мол начали дело, теперь уж не след останавливаться.
  Спрятав послание в сапог, Михаил снова попытался поднять сундук.
  -Нелегкое приданное. Вели игумену нас с Иваном слушать, а сам ложись в...постель.
  -Что?
  -Батюшка сказывал, что государь Иван Васильевич в самые трудные для себя времена прикидывался больным и глядел как поступают ближние, бояре да дворяне. Лучший способ вывести недругов на чистую воду. Так что давай тем же путем. А мы пока с братом либерией займемся.
  Наверху закашлялся игумен Петр. Спросил не надо ли еще свечей. Царь позвал его вниз и сказал, что сей же ночью все сундуки с книгами надобно под присмотром этих двух парней, перевести в Дьяково, в церковь Иоанна Предтечи. Игумен не стал спрашивать для чего и зачем. Только сказал, что местный настоятель недавно помер и никто вопросов задавать не будет, но подпол там маленький и все сундуки в него не влезут. Однако со стороны реки в церковь раньше был подземный ход, его забросили, но можно заново откопать. В нем временно и спрятать сундуки, раз такая спешка. А там видно будет. На это государь Федор Иванович согласился.
  
  Михаил не ошибся. Через пару дней, вечером на двор к Шуйскому приехал Василий Васильевич Губов повидаться с сыном. Иван Петрович встретил нового сотника Годунова, как дорого гостя. К тому же Михаил-то вон запросто общается с самим царем. Да не просто общается, тот его на своей карете возит. Князь предложил Василию Васильевичу выпить вина с дороги, закусить пирогом с грибами. Тот вина выпил, от пирога отказался. Повел сына в посады, в рыбацкий кабак. Приобнял за плечи:
  -Как тебе тут, Михаил?
  -Лучше не придумаешь. Говори с чем приехал. Не иначе в дорогу собрался?
  Губов убрал руку, внимательно на него посмотрел. Всего-то ничего прошло с переезда из деревни в Москву, а Михаила, да и Ивана не узнать. Хоть, конечно, и оставались в них отроческие черты, но сильно возмужали, стали крепче лицами и глазами. Москва людей или ломает, или закаляет.
  -Не спрашиваю откуда знаешь, догадываюсь. И в посадах, и на торговых площадях судачат, что Иван с царем сошелся. Ишь, уже отца обошли.
  - Борис Годунов тебя с письмами в Англию или Австрию отправит. Люди Шуйского перехватят, не пощадят. Годунов, думаю, хочет чтобы одно из посланий в руки князя попало,- без проволочек перешел к делу Михаил.- Для того ведь ты и пришел- хочешь, чтоб я о твоем предстоящем странствии Шуйскому рассказал. Так ведь? Тебе Борис Федорович хоть рассказал о чем в грамотах?
  Сотник промолчал. Накануне его и Кашку позвал к себе Годунов. Сказал, что обоим за "серьезную услугу" вытребует у царя новые деревеньки и городишки для кормления. Дмитрию под Великим Новгородом, Василию там же где он и живет, под Клином. Но борьба с Шуйским не закончена. Нужно загнать его в яму, из которой он уже не выберется.
  -Вот три письма,- выложил он на стол, свернутые в трубочку и перевязанные лентами послания. Одно для королевы Елизаветы. Якобы для королевы. В нем государь просит ее подыскать ему новую жену вместо бездетной Ирины Федоровны. Но...это письмо должно попасть к эрцгерцогу Австрийскому Фердинанду.
  -Зачем?-по-простому спросил Кашка.
  -А затем, чтобы эрцгерцог понял, что ему надобно опередить Англию в торговых и личных делах в Московии и заключить с нами военный союз против шведов. Он наверняка так и поступит. Второе письмо Фердинанду от меня... В нем я прошу эрцгерцога найти нового мужа моей сестре Ирине, вместо слабоумного и больного царя Федора.
  -Дерзко,- опять сказал Дмитрий. Губов же молчал и внимательно слушал Бориса. Тот продолжал:
  - А вот оно, якобы по ошибке, должно попасть к королеве Елизавете. Тогда встрепенется уже она и захочет опередить Фердинанда. Славная между ними гонка получится.
  -Что ежели думные бояре и земские узнают о сих грамотах?- спросил Василий.- Не сносить тебе головы, Борис Федорович. К тому же ты, верно, и в самом деле подумываешь о заморском муже для сестры.
  - Фердинанд и Елизавета будут молчать, они давно думают наложить лапу на наш Север и заключить с нами союз. Речь Посполитая им обоим как кость в горле. Но вот копия письма Фердинанду, написанного исчезающими чернилами, должна попасть в руки...Шуйского.
  -Кажется, я понимаю,- сказал Василий Губов. Он предъявит его Думе или царю, а в нем...ничего нет.
  -Верно! На этом мы Шуйского и поймаем. Вскроем очередной грязный замысел против меня. И уж тогда не отвертится.
  -Но больно уж мудрено, Борис Федорович. И как письмо с хитрыми чернилами попадет к князю в руки, сами что ль ему отдадим?
  -Ты, Дмитрий, якобы поедешь в Англию, а ты, Василий, в Вену. Вместе с тобой отправим Федора Захарьина. Ну да, этого плясуна. Он на поводке у князя Шуйского. Федька и сделает то что нам надобно. По дороге выкрадет письмо...или...Там как Бог даст. Не исключено Шуйский на вас своих головорезов нашлет, там уж сами выкручивайтесь, но повторяю, письмо должно оказаться у князя. Да, еще...мальцы твои, Василий, больно шустры стали. Иван от царя не отходит. А намедни так и вовсе учудили - книги Ивана Васильевича, ну те что Софья Палеолог из Византии привезла, в Коломенском перепрятали. По указке Федора, конечно, но уж больно в хитрые игры стали играть, как бы не погорели. Без меня ничего делать нельзя. Ты их уж охолони. Кстати, неплохо, что б и Михаил Шуйскому ненароком проговорился, что вы с Кашкой в Вену да Лондон на днях по делу собираетесь. Для верности.
  
  - Рассказал,- кивнул Василий.
  -Хм. О посланиях уже знает государь,- сказал Михаил.- Иван слышал как Борис и Ирина эти письма сочиняли. Что-то странное задумали, а ты пострадаешь.
  - Что ж, Борис высоко метит. Не тот это уже мальчонка, которого я знал.
  -Люди никогда не меняются,- сказал Михаил.- На них оседает наносное, они меняют взгляды, представления, но суть всегда не остается прежней.
  Василий аж рот открыл. Михаил всегда был смышленым, но таких мудрых, не по годам рассуждений от него не ожидал.
  -Это верно,- сказал наконец старший Губов.- Какая сидит внутри человека червоточина, такая рано или поздно его и сгрызет. Знаю во что влезаю. У Бориса вроде бы своя правда- Россию Европой сделать, из нищеты ее вытащить, подружиться с соседями, торговать с ними, волю народу дать. И эта правда меня вполне устраивает. А какая правда у Шуйского и его товарищей? То-то. Кстати, хотел спросить- сундуки с римскими книгами вы в церкви Иоанна Предтечи надежно укрыли?
  На этот раз удивился Михаил. Хмыкнул.
  -Игумен проболтался или кто из чернецов?-спросил он.- Впрочем, это неважно. Борис Федорович об том знает?
  -Нет,- соврал Василий.
  -Значит, и ему ты не веришь, не сказал. А говоришь правду его одобряешь. Слова -одно, дело-другое. Какая на самом деле в голове у него правда никто не знает. А вот то, что он по чужим головам готов идти к этой своей правде, я вижу. С сундуками за ночь справились. Старый лаз в церковь со стороны реки откопали, он длинный, в него и спрятали либерию. Вроде, надежно.
  -Надобно потом перепрятать. Что же касается писем...
  -Иван с Федором одно подменили. В нём государь просит у английской королевы не жену, а повивальную бабку. Ирина Федоровна опять зачала.
  -Та-ак. Получается...Все письма одинаковыми чернилами написаны?-прощупывал Губов сына- все ли знает, что известно ему от Годунова.
  -Нет. То что Елизавете- скрытыми, луковыми, на свет надобно смотреть. А эрцгерцогу- пропадающими. Откроешь, а вскоре там и нет ничего. Его Борис Федорович зачем-то переписал обычными чернилами.
  -То что подменили, у царя?
  -У меня.
  -Давай сюда.
  Михаил достал из сапога письмо, протянул отцу. Тот спрятал его под камзол.
  -Не переживай за меня, сын, все будет хорошо. Шуйский спросит зачем я приезжал, скажи ему как надобно. Сам знаешь что. И ещё...Государю Федору Ивановичу неплохо бы пока больным сказаться. Помнишь, я тебе рассказывал, как в свое время поступил Иван Васильевич Грозный?
  -Помню, батюшка. Царь уже должно быть в постели... помирает. Ха-ха.
  И опять искренне удивился Василий Губов. Да, такими умными сыновьями можно только гордиться.
  
  Князь Шуйский, сразу после ухода Василия Губова, нашел Михаила. Спросил, как и ожидали, с чем приезжал отец, уж не надобность ли какая семейная, он всегда готов помочь. Михаил ответил, что надобности никакой нет, а приезжал родич чтоб попрощаться- отправляется де в дальние страны по важному делу. То ли в Англию, то ли в Австрию, а может и в Париж, он точно не помнит. Шуйский потер руки- все складно выходит. Намедни прибегал с вытаращенным глазом Федька Захарьин, сказал, что Борис Годунов предложил ему отправиться вместе с Василием Губовым в Вену и передать важное письмо эрцгерцогу Фердинанду. Что за письмо он не знает, но видно, неблазное, раз не решились передать его через австрийского посла Фабиана Гафрона, что целыми днями пьет пиво в немецкой слободе. Посол от пива и безделья распух так, что в двери местной кирхи уже не пролезает.
  
  Царица Ирина кушала медовый пирог с вишней, запивала клюквенным морсом. Потом перешла к пирогу с малиной. Повар знал толк в пирогах, Ирина могла их есть постоянно и в огромных количествах. Удивлялась- брюхата, а на соленое как обычно не тянет. Ну ничего, плоду и сладкое не помешает. Знахарских бабок до себя не допускала, верно сказал Федор-нужно пригласить повивалку из Англии, а московские опять токмо травами пичкать начнут, глупости всякие шептать будут, снова дитя в чреве погубят. Сам Федор Иванович неожиданно слег с жаром, а потом и вовсе впал в беспамятство. "Что с тобой, Феденька?"-трогала его лоб жена. "Помираю, Иринушка,-отвечал заплетающимся языком государь, когда еще был в себе,-видно, так Богу угодно, чтоб ты нового мужа себе подыскала". "Так уж и помираешь, подумаешь, жар. С кем не бывает. Ганс Глиссер свое дело знает, поставит тебя на ноги. Вскоре опять будешь к своим медведям бегать". Сама же позвала митрополита Дионисия. Тот пришел в черном монашеском наряде, хмурый как никогда, долго читал молитвы в изголовье больного. А потом захлопнул псалтырь и ни слова никому не сказав, ушел. Ирина не поняла, почему святейший с ней не попрощался, а позже догадалась-хочет показать, что она без Федора никто, а ежели помрет, то она во дворце и до следующего дня после похорон не задержится. "Вдруг и впрямь теперь Федька помрет! -ужасалась она,- Не к месту, с недругами еще не расправились. И чего Борис тянет?" Но брат успокоил ее- все уже подготовлено, как и задумано. Даже если царь помрет, то еще есть время обернуть все в свою пользу.
  Собираясь приняться за очередной кусок пирога, она кликнула дворецкого чтоб подлил ей морса. Тот наполнил чашу напитком, сказал, что просит принять Борис Федорович.
  -Так веди же скорее,- даже подпихнула рукой дворецкого Ирина. Хоть предавалась чревоугодию, но о деле ни на миг не забывала, ждала брата.
  Борис пришел какой-то осунувшийся, со впалыми глазами. Видно было, что устал.
  -Морса хочешь?-спросила не поздоровавшись Ирина.
  -Не до морса теперь. Как Федор?
  -А-а,-махнула рукой царица.- Лежит. С утрева очухался, велел никого к себе не пускать.
  - Очу-ухался,-передразнил Борис.- Ты так спокойна, будто грозы рядом не чуешь.
  -Да ты в своем уме, братец! - вспылила Ирина и бросила недоеденный пирог на стол. Отлетевший кусок, попал ей на щеку. Смазала его пальцами, облизала, вытерла их о халат. - Токмо и жду когда ты всерьез к делу приступишь. Все ли продумал?
  -Все,-кивнул Борис.-Шуйский то, чего нам надобно, знает. Утром отправляю Губова с Захарьиным в Вену, Кашку с Лопухиным в Лондон. По пять стрельцов им в придачу. Подорожные грамоты выправлены. Что б все честь по чести.
  Борис достал подорожные, показал Ирине. Та и смотреть на бумаги не стала, не интересно.
  -Давай еще раз расскажи,- сказала царица,- кто и чего куда повезет.
  -Ну гляди. Письмо для королевы от царя Федора будет у Васьки Губова, а поедет он с ним в Вену. Послание для Фердинанда у Кашки, он отправится в Лондон. Удивятся, конечно, правители. Ну а что? Ну перепутали как всегда в московском приказе, эка невидаль. У Губова на руках будет якобы мое письмо, написанное обычными чернилами. Я его завтра гонцам покажу и лично вручу Ваське. На самом деле у него будет послание с исчезающими чернилами. Но об том никто кроме нас с тобой знать не будет. Скажу им, что открывать послания ни в коем случае нельзя, иначе вскоре чернила пропадут.
  -А Федька Лопухин? Он же стоял у дверей и все слышал!
  -Федьку я ужо предупредил, что все будет наоборот.
  -Погоди, братец, у меня самой уже голова наоборот. Запутал ты меня.
  -Сама же придумала!
  -Ну да, придумала, чтоб пустое письмо, якобы от тебя, где ты просишь эрцгерцога мне нового мужа, в Думу попало. А ты эдакого наворотил...
  -Ничего не наворотил. Короче, людишки Шуйского наверняка встренут гонцов где-нибудь под Тверью, отберут послания, примчатся с ними в Москву, предъявят в Думе или Земскому Собранию, а там...
  -...Молоко прокисшее котам. Как же тогда с бабкой повивальной-то быть? Мне и в самом деле надобно ее из Англии выписать.
  -Не волнуйся, сестрица. Я уже передал просьбу королеве через торговца Джерома Горсея. Он на днях домой едет.
  -Ага, как вспомню его мадеру, так сразу голова опять кругом идет. А не жаль тебе дружков своих Губова, Кашку да Лопухина? Шуйский ни перед чем не остановится, чтоб заполучить письма, таких головорезов наймет, что и со стрельцы им охранные не помогут. На смерть не иначе их посылаешь.
  Борис взял со стола кувшин с морсом, открыл крышку, влил в себя целую половину. Вытерся рукавом, посопел, будто хлебнул польской водки.
  -Может, и обойдется,-сказал он наконец.- Живы останутся гонцы. А нет...ну что ж, каждому своя дорога в этом мире прописана. За великое дело головы свои сложат. За Россию. Одни на войне гибнут, другие здесь, выполняя серьезные поручения. Но все мы одного хотим и потому животов своих не щадим-блага своей родине.
  -Смотрю я, братец, на тебя и не перестаю удивляться и гадать. Демон ты или ангел? Что более в тебе тьмы или света? Ну я- то ладно, со мной все понятно. А ты вроде за благо, добро, а ни перед чем не останавливаешься.
  -Говорил тебе не раз- добро должно быть сильным и решительным. Иногда ради большего добра нужно жертвовать меньшим. В этом моя правда!
  -Правда Бориса,-ухмыльнулась царица.- Да, мне тут донесли, что Федька мой, дай Бог ему здравия, очередное коленце выкинул. Либерию Ивана Васильевича перепрятал. Думал, я не пронюхаю. От меня спрятал, чтоб я римлянам не вернула.
  -Знаю,-кивнул Борис.- Не останавливай глупого в его глупости, не поможет. Пусть пока приданное Софьи у церкви Иоанна Предтечи полежит, а там перепрячем.
  -Не забудь сказать куда, братец,- ухмыльнулась царица.
  -Не забуду, сестрица.
  
  Утром, чуть свет Борис собрал гонцов в своих в хоромах. Показал послание, написанное собственноручно эрцгерцогу Фердинанду:
  -Государь Федор Иванович сильно занемог, а потому это обращение мое к австрийцу теперь очень важно.
  Приблизил письмо к глазам Федора Захарьина, чтобы тот его лучше разглядел.
  -Другое письмо,- продолжал Борис,- короле Елизавете. В нем...государь Федор Иванович просит прислать в Москву знахарку, которая помогла бы царице Ирине выносить дитя и при родах.
  Василий Губов аж встряхнул головой- что такое, неужто Борис узнал о подмене, но почему тогда ему ничего не сказал? Или нечаянное совпадение? Как же быть? Хитер Годунов, сам запутается в своей хитрости.
  Но вслух, конечно, ничего не сказал, продолжал слушать боярина.
  Годунов скрутил послание трубочкой, перевязал лентой. Достал второе письмо. Они были абсолютно одинаковы. Только ленты разные- на одной синяя, на другой красная.
  -Открывать письма нельзя,- говорил Борис.- Ежели такое случится, то вскоре слова на бумаге исчезнут. Писаны они такими чернилами, что прочитать их можно только раз. Понятно?
  Все дружно закивали. Федор Лопухин, кажется, ухмыльнулся. Или Губову просто показалось.
  -А теперь откровенно, други,-сказал Годунов, опустившись на стул.- Дело важное и для вас опасное. Наши враги, скорее всего, попытаются перехватить эти послания. А потому будьте готовы ко всему. Но...письма должны быть обязательно доставлены в Лондон и Вену. Всё. Деньги- талеры, шиллинги, гульдены получите у казначея. Днем выступаете, идите собирайтесь. Встречаетесь в Земляном городе у дворцовой слободы. Письма вам передаст мой человек.
  Когда вышли во двор, Лопухин как бы ненароком сказал Захарьину:
  -Хитрит Годунов. Письмо Елизавете поддельное, не про бабку повивальную там. Писано оно якобы от имени царя. Он просит себе жену вместо Ирины. Но мы холопы, нам все одно, платят щедро и ладно.
  -Во-о, как,-покрутил головой Захарьин. -Знаешь откуда?
  -От того кто задом лижет блюда,-ухмыльнулся Лопухин.
  После обедни на Земляном валу дворецкий передал послания гонцам. Кашке вручил письмо с синей лентой, Губову с красной. Теперь у Василия было два письма-одно обычное, другое написанное исчезающими чернилами. Последнее ему отдал Годунов, тоже с красной лентой, еще накануне. "Оно и должно оказаться в руках злодеев,- сказал он,- не перепутай. С Федьки Захарьина глаз не спускай. Он лазутчик Шуйского, не иначе". Губов ничего не сказал Борису о подмене, и что настоящее письмо спрятал в надежном месте.
  Федор Захарьин от Годунова помчался к Ивану Петровичу Шуйскому, рассказал о чем напутствовал гонцов Борис. Князь дал ему рубль. "Не промахнись",-похлопал он Федора по плечу. "Твои люди что ль на нас навалятся? Где?" "Не бойся, тебя не тронут".
  До Твери ехали все вместе с десятью стрельцами- далее Кашка с Лопухиным должны были двинуться на Торжок, через Новгород и Нарву морем в Англию, Губов с Захарьиным через Ржев на Великие Луки, Псков, и через Речь Посполитая в Австрию.
  Остановились на постоялом дворе, заказали обильный стол, выпивку. Гуляли хорошо, весело, до дыма. Утром не могли вспомнить где сумки, в которых лежали письма. Наконец нашли за топчаном в спальной комнате, куда их спрятал "на всякий случай" Лопухин. Высыпали все содержимое из них на стол, уставились на послания неопохмеленными глазами. Где какое, кто помнит? Красное в Англию или в Австрию? А синее куда? Вот ведь неблазность дикая...
  Вспоминали все вместе, рядили, ругались. Но к единому мнению так и не пришли. И вскрывать нельзя.
  Однако весь этот спектакль был разыгран исключительно для Федора Захарьина. Якобы после долгих гаданий, Губов незаметно убрал со стола послание с красной лентой, положил вместо него то, что было припрятано у него.
  "Красное!- сказал он после этого твердо.- Я теперь верно помню, что Годунов мне отдал письмо с червонной лентой!" "Отдай-ка его мне, Василий Васильевич",- сказал Захарьин и поцеловал того в щеку. "Ну,- отстранился Губов,-еще не опохмелялись. Что ж, ежели у тебя голова крепкая, держи его при себе".
  Федор спрятал письмо за пазуху, похлопал себя по груди: "Отсюда не пропадет, здесь в целости и сохранности будет. Неужто наш государь Федор Иванович и впрямь помрет?"
  На это никто ничего не ответил. " А что, други, не погулять ли нам здесь еще?-предложил Захарьин.- Заграница никуда не денется, а дороги у нас длинные". "Ладно,-согласился Губов,- и впрямь еще ноги наломаем". И опять пили, ели, веселились в корчме вместе со стрельцами, которые прогнали из кабака весь посторонний люд. "Ну, московиты, - сокрушенно качал головой тверской целовальник, -хуже татарского нашествия. Таких пьяниц еще поищи, даром что Тверь Москве при Иване Великом поклонилась". Ворчал, но обслуживал быстро и угодливо, к тому же платили "московиты" щедро и подносили ему самому. К вечеру он уже не вязал лыка, чуть позже и вовсе уснул на столе. А с московских гостей, как с гуся вода- сами себе уже подносили, сами наливали, швыряли монеты в стойку целовальника, за которой никого не было. Мальчонки -помощники кабатчика, разбежались еще засветло. А ночью стрельцы горланили песни так, что, казалось, сейчас попадают звезды с неба.
  
  В тесной избе на Пресне сидели за длинным столом: князья Иван Шуйский, Иван Татев с женой, княгиней Марфой Ивановной, митрополит Дионисий, крутицкий архиепископ Варлаам Пушкин, дьяк Щелкалов, еще несколько бояр и торговых людей. Было душно и жарко, все сбросили на лавки свои теплые верхние кафтаны. Не сдавалась только Марфа. Она прела, обливалась потом, но песцовую накидку не снимала. Стучала пальцем в перстнях по бумаге, над которой склонился дьяк Иван Тимофеев.
  -Пропиши еще про гонения духовные, что устроил нам Годунов.
  -Обожди, матушка,- оборвал её Шуйский. Вечно княгиня лезет куда ее не просят. И чего сейчас притащилась, без нее бы не обошлись? Но с другой стороны- чем более народу против Бориса выступит, тем лучше.-Ну ка зачти, Иван, что ужо получилось.
  Дьяк откашлялся, придвинул к своим подслеповатым, желтым как у кота глазам, бумагу: "Государь наш и царь всея Руси и...Федор Иванович. Челом бьют тебе холопы твои верные на веки вечные князья...так...и чины посадские, и боярские и епископы и торговый люд.... Доносим тебе о жутком злодействе боярина Бориса Федоровича Годунова, что посмел дерзновенно поднять на тебя руку...Отправил эрцгерцогу Австрийскому Фердинанду письмо, где требует прислать царице Ирине Федоровне мужа взаместо тебя...А тебя и вовсе не почитает, ты мол слаб и немощен и скоро помрешь... А еще удумал злодейство и того хлеще, и отправил письмо королеве Елизавете, где от твоего светлого имени просит прислать тебе тоже новую жену..."
  -Погоди,- толкнул в плечо дьяка Татев.- Мы же сами будем просить государя взять себе в жены бабу здоровую, которая бы наследника родила, а получается Бориска нас в том уже опередил.
  -Да, но он же отправил послание и Фердинанду!-воскликнула княгиня Татева.- Ты, Иван, не понимаешь дела и не суйся.
  "Токмо еще семейных сор здесь не хватало",- ухмыльнулся Шуйский.
  -Ничего он нас не опередил,-сказал князь вслух. -А совершил злодейство. Разве государь его об том просил?
  Все притихли, задумались, в том числе и Шуйский. Сказал и язык прикусил, а может, и в самом деле просил, кто знает? А с письмом Фердинанду какая-то хитрость. Но отступать теперь уже поздно.
  -Где то письмо к эрцгерцогу, о котором мы тут сказываем?-спросил архиепископ Пушкин.- Ты говорил, Иван Петрович, что твои люди его сюда доставят.
  Шуйский прислушался. За забором пока не слышно было стука копыт, но он был уверен, что его человек его не подведет. Все сделает так, как договаривались и скоро письмо будет здесь. Сели писать бумагу на имя государя заранее, чтобы утром уже собрать Боярскую думу, пригласить на нее вождей земских и посадских. Царь Федор Иванович вроде как болен, но пусть тогда родовитые люди и решают что с Борисом Годуновым делать. И вообще как дальше быть.
  -Не волнуйся, Варлаам,- ответил архиепископу Шуйский.- Все будет как я обещал. Продолжаем, пиши, дьяк: "Посему челом бьем, чтоб ты отстранил от себя вора Бориса Годунова и предал его суровому наказанию. А еще слезно просим тебя, государь, ради чадородия принять второй брак, а свою первую царицу отпустить во иноческий чин". Ну, кажется так.
  -Так, Иван Петрович,-кивнул митрополит Дионисий.- Нет более сил проказы Борискины терпеть, а еще более ждать, когда Ирина народит. Хватит!-ударил он посохом об пол так, что княгиня Марфа Ивановна аж подскочила.-Как там Мстиславские в монастыре, Ирина еще жива?
  -Тебе, святейший, виднее, что в твоей епархии творится,- ухмыльнулся Шуйский.- Токмо ты напрасно все на Ирину Мстиславскую уповаешь, другие жены царю найдутся.
  -Из твого семейства?-приподнял брови митрополит.
  -А хоть бы и из моего,-принял вызов Шуйский.-Мы никак тоже Рюриковичи.
  -Седьмая вода на киселе, подул и нет ее.
  -Ты, Дионисий, говори да не заговаривайся. Наш род ближе к великому князю Новгородскому, нежели какой другой. Наши корни от самого Олега Вещего, что хазар с полянами из Киева прогнал и вотчину князей русских в нём устроил.
  -Будет вам! Как сойдутся, так словно собаки с цепи спущенные,- нахмурилась княгиня.- Главное, Годуновых безродных из Кремля выгнать. А жену мы государю подберем. Может, и в самом деле ему с английской королевой породниться?
  Все опять замолчали, раздумывая над этим и над тем что Годунов-то на самом деле прав, предлагая Елизавете найти жену Федору. Но только ему-то какая от того выгода? Под себя яму что ль копает? Непонятно.
  На дворе залаяли собаки. Кто-то что-то крикнул, холопы принялись отворять ворота. Шуйский подошел к низенькому окошку, но разглядеть через мутное стекло да еще в ночи, ему ничего не удалось. Но он знал кто это.
  Вскоре в избу ввалился улыбающийся Федор Лопухин. Увидев знатное общество, сорвал шапку, поклонился.
  -Ну как, где?!- нетерпеливо спросил князь.
  -У меня,-похлопал себя по груди, не переставая широко улыбаться Лопухин. Вынул свертки, протянул Ивану Петровичу.- Одно письмо Елизавете, якобы от государя Федора Ивановича, другое австрийскому Фердинанду от Годунова.
  -Молодец!- приобнял князь Лопухина. Начал было разворачивать одно из посланий, но Федор его остановил:
  -Не знаю точно, какое писано пропадающими чернилами. Забыл. Развернешь и вскоре ничего нет. Один раз токмо прочесть можно.
  Бояре закашлялись, торговые зачесались, кто-то засопел.
  -И что же теперь делать?-спросил Дионисий.
  -Ничего неблазного, светлейший. Откроем сии послания завтра в Боярской думе. Все убедятся, что Бориска вор, и того хватит. А там пущай словеса с бумаги пропадают. -Молодец,-похвалил он Лопухина еще раз.- Все ли гладко прошло?
  -Гладко.- Федор провел ребром ладони по горлу.- И ахнуть не успели.
  
  Прошло действительно все гладко. Когда ночью в тверском кабаке вроде бы все перепились до неузнаваемости, стрельцы что сопровождали Кашку и Лопухина, спокойно связали стрельцов, что были приданы Губову и Захарьину. Федор во хмелю перед этим кричал, что он Иуда, что купил его, как последнего божевольника за "тридцать сребреников" князь Шуйский. Бросил полученный от него перед отъездом рубль в стенку, плакал на плече сначала у Губова, потом у Кашки. Говорил, что бросит проклятущий, злой мир и уйдет в монахи. Его утешал Федор Лопухин. А потом, когда Кашка, Губов и Захарьин уснули, Лопухин помогал стрельцам вязать их товарищей. Вместе с целовальником их заперли в чулане. Затем Федор спокойно обчистил Василия и Дмитрия, забрал нужные письма.
  -Порешить их?-кивнул на спящих от вина и сонного зелья, щедро подсыпанного в кружки, один из стрельцов.
  - Я тебе порешу,- показал кулак Лопухин.- Они мне живые надобны. Везите в Мытище, местный воевода предупрежден. Я же во весь опор в Москву.
  
  
  В Грановитую палату набилось полно народу- и думные бояре, и земские, и думные дворяне и думные дьяки. Всего человек пятьдесят. Причем сидели не как обычно- бояре справа от трона, дворяне и земские- слева, а вперемешку. Гудели, ожидая такого, чего давно уже на Москве не было- потехи с разоблачением родовитого человека, да ни кого-нибудь, а самого брата царицы Ирины Бориса Годунова. Да, чрезмерной воли набрал себе "татарин" в последнее время, многие от него стонут, а ему хоть бы что. И царица...неведомо когда народит и родит ли вообще. А нужна ли пустая баба царю? Сам же государь шибко болен. А не отравили ли его злодеи, те же Годуновы? Ох, род проклятущий. Ежели бы Федор не любил Ирину всем сердцем, давно бы под корень их семейство следовало извести. И куда раньше смотрели!
  Дворецкий призвал народ к тишине, постучав тяжелым посохом по начищенному до блеска каменному полу. Вперед вышел разодетый, как павлин Иван Петрович Шуйский- песцовая шуба до пят, накидка шелковая вся в жемчугах, шапка чуть ли ни маномахова . Его старческие глаза сверкали звездным блеском, кончик длинного носа от нетерпения подергивался. Он почесал лоб, поднял руку с двумя свертками.
  -Вот!- помахал он ими.- Это доказательства низкого и подлого злодейства боярина Бориса Годунова. Его здесь нет, видно, боится. Но ничего, более никуда не денется и за все ответит.
  Князь рассказал что написано в письмах Елизавете и Фердинанду. Бояре и дворяне заохали, заахали. Кто-то потребовал "немедля посадить Бориску на кол" или "сварить на торговой площади в кипятке, а мясо бросить собакам".
  Двери палаты широко открылись, в них степенно, с высоко поднятой головой вошла царица Ирина Федоровна. Она опиралась на золоченый посох, шлейф ее длинного платья поддерживал карлик на кривых ножках. По левый локоть-дворецкий, по правую-ключник.
  Все встали. Ожидали возможного появления и государя Федора Ивановича. Но он не появился. Ирина Федоровна не торопясь опустилась на царский трон, поправила шапку с горностаевым обкладом, махнула палкой. Бояре и дворяне опустились на лавки вдоль стен. Остался стоять только Шуйский.
  -Ну, Иван Петрович, сказывай теперь и мне за что должен ответить мой брат Борис.
  Шуйский низко поклонился царице.
  -За воровское злодейство, Ирина Федоровна.
  -В чем же то злодейство?
  -Написал австрийскому эрцгерцогу письмо, в котором попросил для тебя нового мужа. А Федор де неспособен дитя зачать царице, умалишен и вскорости помрет.
  -Федор Иванович поправляется, вскоре должно на ноги встанет. А мне другого мужа не надобно.
  -Так-то оно так,-смутился Шуйский.- Но брат твой решил иначе...а потому...
  -А потому дай-ка мне сие письмо.
  -Оно...
  -Что оно? При тебе послание?
  -При мне.
  -Не спрашиваю как добыл, верно опять через кровь. Ну так открывай.
  Князь дрожащими пальцами развязал ленты на свертке, развернул. И открыл от удивления рот. На бумаге не было ничего, ни единого слова.
  -Ну, читай,- поторопила князя Ирина.-Да покажи другим, что там написано.
  Шуйский затоптался словно конь на водопое, встряхнул головой. К нему подбежали земские, засмеялись: "Так там нет ничего! Ну, Шуйский!".
  Отбросив в сторону пустую бумагу, князь развернул другой сверток.
  -А-а, это письмо королеве Елизавете, сочиненное без ведома государя самим Борисом. Так...
  Князь читал, шепча слова себе под нос, и не верил своим глазам. Сглотнул.
  К нему подошел дворецкий, забрал из рук письмо.
  -Читай, разрешила ему Ирина.
  Дворецкий начал: "Любезная наша сестра, добрая королева королев великой Англии, Елизавета..."
  Чем дальше читал дворецкий, тем громче шумели на лавках.
  "Так брат Борис просит прислать тебе, Ирина Федоровна, повивальную бабку?!"-не удержался от возгласа боярин Свиньин.
  -Видимо, так Михаил Петрович. А мне разве умелая бабка не нужна?
  Царица встала с трона, натянула спереди платье, демонстрируя округлость живота.
  Все загудели еще громче. "Что там еще в письме?"
  Дворецкий дочитал послание до конца. Митрополит Дионисий, красный как вареный рак, сказал:
  -Но...твой брат предлагает отдать торговлю в России австрийцам, а ,значит, желает поссорить нас с Англией.
  -Вряд ли тебе теперь дело до Англии, светлейший. Не того ты ожидал увидеть и услышать. А теперь слушайте все. Князь Шуйский, митрополит Дионисий, Татеевы, архимандрит Пушкин и прочие затеяли против моего брата злой умысел с целью оклеветать его. А значит и унизить меня. Царицу, жену государя, который души во мне не чает. Сия подлость значит и против него. Против всей России. Думаю, надобно считать их всех изменниками. И предать их лютому наказанию, какого они заслуживают.
  -Ну, на это у тебя руки коротки!- встал, встряхнул смоляной бородой митрополит Дионисий. Щеки его впали, обтянув скулы, глаза воспалились.- Не забывайся, Ирина, ты токмо придаток к государю!
  -У кого это руки коротки?- раздалось с другой стороны палаты.
  Дионисий сразу и не разглядел за центральным столбом палаты, подпирающим крестовый свод, кто говорит.
  В боковую дверь вошел во всем царском наряде государь Федор Иванович. Царица тут же уступила ему трон, дворецкий принес ей высокий стул, но садиться она на него не стала, не спускала глаз с Шуйского.
  - У кого руки-то коротки?-повторил царь, обращаясь к Шуйскому.
  Князь молчал.
  -То что Годунов без моего ведома в Англию письмо направил,- продолжал государь,- конечно, нелепо. Я все знать должен. Но ведь Борис ничего злого не сделал. Ирина носит нашего ребенка, а я занемог. Вот Годунов и взял всё в свои руки. Что же касается торговли, то и здесь верно. Да , торговать надобно со всеми, в том числе и с англичанами, дружить с ними, этого еще государь Иван Васильевич хотел. Но и с австрияками торговать надобно. А вот пусть они к нам наперегонки побегут, расталкивая друг друга локтями. Ха-ха. Что мнешься, Иван Петрович, давай-ка сюда письмо, какое вы ночью на Пресне состряпали. Мне ведь писали?
  -Тебе, государь,- покрылся багровыми пятнами Шуйский.
  -Ну так не томи или не желаешь, что б лишние уши его слышали?
  Федор поднялся, подошел к Шуйскому, выхватил письмо. Развернул, молча прочел, расхохотался:
  -Вот, Иринушка, слушай: "...Посему челом бьем, чтоб ты отстранил от себя вора Бориса Годунова и предал его суровому наказанию. А еще слезно просим тебя, государь, ради чадородия принять второй брак, а свою первую царицу отпустить во иноческий чин". Ну, как тебе?
  Ирина вцепилась в спинку стула, словно боялась не сдержать себя: сорваться и плюнуть в лицо князю.
  -Что ж, Иван Петрович,- сказала она еле двигая губами. -Спасибо тебе, что полностью открыл на себя очи. Все видали и слышали, как Шуйский, Дионисий и прочие хотели оклеветать меня и моего брата? Или еще есть такие, кто не понял что сие за змеиный выводок! К таким беспамятным обращаюсь: забыли, как князь Шуйский клялся Борису в вечной дружбе после того как чуть не отравил его в своем доме? И что же? Борис его простил, а Шуйский устроил еще одно злодейство против него же. Но то не токмо против брата, а против всего государства нашего. За что и он, и его сотоварищи, повторяю, должны ответить.
  "Ответить!"-закричали бояре и дворяне. "За подлость- на колесо!" "Дионисий-бес брыдливый!" "Слава государю Федору Ивановичу и царице Ирине Федоровне!"
  Тут вышел Федор Лопухин, ухмыльнулся прямо в лицо Шуйскому. Князь съежился, втянул голову в плечи.
  -Теперь я хочу свое слово сказать,- начал Лопухин.- Князь нанял меня, чтоб я убил гонцов Годунова, их охрану и отобрал письма, коими он мог бы укорить Бориса. Федор Захарьин с пьяных глаз проговорился, что и он служит Шуйскому, открестился от него. Письма я забрал, но убивать, конечно, никого не стал, все живы -здоровы. А послания Шуйскому передал, как он и велел, что б выставить его вот так на позор в Грановитой палате.
  -Бориска тебя надоумил!-крикнул Шуйский.
  -Думай как хочешь, а все видят, что ты, князь, вымесок свинячий.
  -Холоп!
  -Но не твой.
  Лопухин достал из кармана деньги, взвесил на руке:
  -Это те, что ты мне дал за измену.
  Швырнул монеты в князя. Московки и новгородки покатились в разные стороны, но никто поднимать их не стал.
  Шуйского стали толкать, дергать за воротник, пинать ногами. С него слетела дорогущая меховая шапка. Того и гляди до смерти бы замяли. Ирина остановила:
  -Не потребно без земского суда! На том и закончим теперь. Поведайте народу, что здесь было.
  За дверями Лопухина, который сразу вышел из Грановитой палаты, поджидал Борис Годунов.
  -Ну доволен, боярин, как я все обстряпал?- спросил Федор брата царицы.- Ты денег обещал.
  -Все получишь, сполна. Гонцов-то моих не шибко помял?
  -А-а,- махнул рукой Лопухин.- Что им будет то! Отлежатся немного в темнице мытищенской, залижут раны.
  -Отпусти их, надобно ведь и впрямь королеве с эрцгерцогом письма отправить.
  
  Вечером Борис пришел к Ирине. Царица уже готовилась ложиться спать-кушала на ночь любимый медовый пирог с вишней. Увидев брата, поморщилась:
  -Вламываешься, как медведь в свою берлогу, а я уже раздета.
  -Славно все получилось,- не обратил внимание на ворчание сестры Годунов.-Разошлем теперь всех неблазников по монастырям, там им и место, никто возражать не будет. Я велел до суда Шуйского вместе с сыном Василием под замок посадить.
  -Василия-то за что?
  -На всякий случай. Змееныш еще никак себя не проявил, но то дело времени. Дионисий уже рясу походную примеряет. Кого желаешь вместо него митрополитом видеть? Я думаю, епископ Коломенский Иов покладистым будет.
  -Тебе в том доверяю, братец. И вот еще что...о царевиче Дмитрии в Угличе подумать надобно. Заняться им самое время. Пошли к нему братцев Губовых. Пусть у Нагих освоятся, станут своими. А потом...Было дело, приказной дьяк Никитин в Александрове на ножичек случайно напоролся. Так ведь?
  Упоминание о дьяке Никитине Борис вроде бы пропустил мимо ушей.
  - Дмитрий из головы не выходит, хоть и незаконнорожденный, а опасен,- сказал он.- Так и сделаю, отправлю в Углич Михаила и Ивана. Славные ребята, шустрые, библиотеку Ивана Васильевича из церкви Вознесения в церковь Ионна Предтечи за ночь перетащили.
  -Говорил мне об том уже.
  - Я к тому, что в Коломну книги надо сплавить, к Иову. Коль митрополитом станет, рот на замок закроет. Обсудим еще. Что же до мальцов... Они одно из моих писем в твоей в шкатулке подменили.
  -Не может быть!
  -Ну не они, государь подменил, но братья его на то надоумили. Кстати, письмо это наверняка у Василия Губова осталось, хоть и говорит, что сжег его. И он опасен.
  -От Лопухина избавься, много знает. Федьку Захарьина- в монастырь, коль покаялся, там ему и место.
  -Не жаль Федьку-то? Ты по нему ведь ночами сохнешь, мечтаешь. Э-э, знаю.
  -Что ж из того что сохну. Не пара он мне, помиловаться с ним даже негде. Уж лучше с глаз долой, что б сердце не тревожил. И потом эти Захарьины...Чую, высоко могут взлететь, надо сразу крылья подрезать. А старшего Губова и Кашку в степи что ль отправь, пусть крымчан стерегут.
  -Так и сделаю.
  - Не пойму для чего ты комедь в Твери разыграл. Князь ведь своих головорезов за гонцами не послал.
  - И среди стрельцов охранных наверняка наушники Шуйского имелись. Что б все правдиво было. Никому верить нельзя.
  -Да ты и не веришь, даже мне.
  -Не верю, сестрица.
  -За правду твою тебя и люблю.
  Брат и сестра обнялись, поцеловались.
  
  Свобода
  
  "Пароль найден"- сказал бортовой компьютер "Софокл". Но его никто не слышал. Весь экипаж корабля и тележурналисты по- прежнему спали в барокамерах. На экране мониторов всплыли два слова: "ПРАВДА БОРИСА". "Ввожу в Илион". По мониторам побежали нули и единицы, затем что-то щелкнуло, экраны загорелись зеленым светом. В Центре управления кораблем, на столах капитана и штурмана тоже началось оживление- появилась картинка на индивидуальных компьютерах. "Пароль принят,-ответил наконец Илион.- Корректирующие и разгонные двигатели под моим управлением, готовы к работе. Задайте курс". "Послушай, Илион, хватит уже выпендриваться,- сказал Софокл,- ты прекрасно знаешь куда нам надо. Склонение +38, 19, 06, нынешний параллакс 29.65- 1.1, планета Энона". "Принято",- так же сухо ответил Илион. Звезда Сердце Карла стала пропадать с мониторов, на них появилась удаленная планета, третья от светила. "Включаю ионные двигатели",-доложил Илион. "Включай,железяка",-ответил Софокл.
  Планета стала медленно приближаться, потом все быстрее, пока не заняла все экраны. "Запрашиваю наземные службы". "Запрашивай". "Стыковка к третьему шлюзу,- через некоторое время сказал Илион.- Кстати, Софокл, черная дыра просила передать тебе большое спасибо за историю, давно она так не развлекалась". "Оба-на! И ты на нормальном человеческом языке разговаривать умеешь! Рад, конечно, что мои фантазии ей понравились, но это не повод воровать межгалактические аппараты посреди вселенной. Это чистое пиратство! Откуда она взялась?" " Кто ж ее знает. По моим расчетам-это осколок черной дыры из галактики IC 1101 скопления Abell 2029. Там бесследно пропали несколько земных экспедиций, возможно, на одном из кораблей хранилась информация о всей земной истории. Знаешь как теперь себя называет черная дыра, что нас пленила? Ирина Годунова". "Забавно. Хорошо хоть отпустила. Пароль оказался довольно простым". "Не уверен, что ей нужен был именно этот пароль". "Боюсь, на обратном пути мы ей снова понадобимся". "Не исключено, готовь продолжение истории". "Ладно. Нужно будить людей. Думаю, из их памяти следует стереть сны, иначе нормально работать не смогут". "Да, верное решение". " Всё,отключаю внешнее воздействие, выравниваю воздушную среду и давление в барокамерах".
  Капсулы глубокого сна стали открываться. Первым выбрался из барокамеры продюсер Петя Вельяминов, потянулся. Увидел, что уже продирает глаза оператор Юра Головин.
  -Привет, как спалось?- спросил продюсер.
  -Замечательно. Снился мне пивной магазин у дома. Представляешь, 57 сортов пива и все бесплатно.
  Поднялся и журналист Илья Плетнев.
  -А я не помню что мне снилось,- сказал он.- Какие-то обрывки. Вроде как экскурсия по Кремлю- Грановитая палата, Красное крыльцо, колокольня Ивана Великого...
  -Эх, вы,- укоризненно покачал головой Петя.- Ларек пивной, экскурсия. А вот мне приснилось, что мы в черной дыре застряли на долгие годы, а Софокл, чтоб она нас отпустила, рассказывал ей какую-то историческую сказку.
  -Да-а,-протянул Юра.- Буйные фантазии- повод для посещения врача. Давно говорил, что тебе лечиться надо желтыми медузами, а ты не верил.
  В отсек к журналистам вошли капитан корабля Лопухин и доктор Черноземов.
  -Здравствуйте, господа,- поздоровался капитан.- С прибытием на Энону.
  -Как себя чувствуете, друзья?-в свою очередь спросил врач.
  И не дожидаясь ответа, стал дистанционно снимать с них медицинские данные: температура тела, давление, пульс, глубина дыхания. Удовлетворенно кивнул: все в порядке.
  Через четверть часа все уже стояли возле главного шлюза корабля. Мониторы показывали внешнюю картинку- трап, транспортер, огромный терминал космопорта, летающие машины в синем, словно акварельном небе.
  Алге Варнас поправляла замысловатую прическу, которую она умудрялась делать из коротко остриженных, пепельного цвета волос. Капитан и штурман подтягивали галстуки на ослепительно белых рубашках. Остальные нетерпеливо топтались.
  "Открывай шлюз, Софокл!"-дал команду капитан Лопухин.
  Шлюз "Адмирала Врангеля" начал медленно раздвигаться. В корабль ворвался свежий воздух, наполненный незнакомыми, пряными ароматами далекой планеты у звезды Сердце Карла в созвездии Гончих псов.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"