Аннотация: Шестое место на Беспределе (Cosa Nostra-3) :) :))) Тринадцатое (по оценкам) место на Техномире 2008 К рассказу есть буктрейлеры - посмотреть.
ВЫКУП
Полуночную тишину давно нарушало только редкое прерывистое дыхание умирающей. Лучше б стонала, всё голос живой... Детей с вечера забрали сердобольные селяне - не стоит им так рано Жнеца встречать. Не ровен час приглянется кто из малышей.
Чернав не отрывал от жены горестного взора. Выть хотелось... Думал ли он три года назад, когда привёл в дом Зарёнку-певунью, любимицу всей деревни, что так мало им будет отмерено? Тоненькая, светлая, она будто солнышком светила на хуторе. Благодаря ей и другие к нему поласковей стали. Не чурались, как прежде, просто так в гости заглядывали, а не только когда нужда есть скотину какую забить или шкуры выменять. Понимал Чернав, конечно: не из-за него приходили - из-за жены его, но серпнику ли жаловаться...
А теперь кончилось всё. Потечёт по-старому, коли не хуже. Скажут ещё - сам виноват, нечего с судьбой спорить. Жизнь отнимающие всегда бобылями жили да на выселках, чтоб не перешла кровь на добрых пахарей, а через них - на землю-кормилицу.
Вот и Зарёну смерть чужая сгубила, на руках мужниных в дом принесённая...
Глухо, тяжко застонал Чернав, замычал сквозь зубы, будто не жена - жизнь от него уходила. Схватить, удержать, за собой спрятать! Да только не дело это - у Жнеца на дороге становиться.
Серпник повел вокруг мерклым взором, узелок увидел, от старой ведуньи принесённый...
- Не дело Жнецу перечить, - хмуро твердила старуха. - Не своей волей он нити человечьи режет. Ярог отмеряет сроки. Потянешь назад бабу - худо будет.
- Да пойми ты, ведьма! Не могу я её отпустить. Ровно самому живым в могилу лечь!
Сжав кулаки, Чернав упрямо стоял против ведуньи. Плавилась в темных глазах боль горячая, свет застила:
- ...А ведь могла ты Зарёнку от хвори избавить да, верно, не захотела. Всё кошку свою мне простить не можешь, Ночкой задавленную. Оттого и зелья твои не впрок пошли. Ну, помни, старая: жена помрёт - мне на свете не жить. Но и тебе тоже. Не побоюсь ещё одну смерть на руки принять!
- Не побоишься? - Старуха зыркнула на него из-под тяжелых век. - Крови-то на тебе много, верно, серпник. Да только кровь, она разная бывает... Может, и Зарёнкины вины на себя примешь, коли смелый такой?
- И приму! Лишь бы жить осталась!.. Мой это выбор. Мой! Не её.
Ведунья молча посмотрела на Чернава, отвела глаза:
- Смотри же, серпник. За сотворенное и ответишь сам.
Мёртвое Око Ярога едва поднялось над лесными вершинами, когда Чернав, неся жену на руках, вышел из дому. На скрип двери откуда-то выскочила чёрная собака, закрутилась у ног хозяина.
- Ночка, рядом! Не чай радоваться, не за дичью мы...
И серпник зашагал в сторону болот к старому кладбищу, которое давным-давно ушло в трясину.
Шёл ровно, упруго, стараясь оберечь умирающую, но успеть к сроку, что назвала ведунья.
В час Мёртвых придёшь к древним костям, очертишь пеплом из этого туеска круг и положишь в нём жену свою и тварь чёрную...
Топь давно тянулась жадными щупальцами к живому лесу, забирала по пяди, по кусочку, кралась к жилью человеческому. Не раз оставляли селяне дома и строили новые - подальше от края болот. Но те всё расползались. И к могилам прадедов теперь ходили дальней дорогой, огибая длинный язык трясины, снова подобравшейся к деревне.
Чернав успел вовремя - Мёртвое Око стояло прямо над топью.
Выбрав место посуше, он бережно опустил жену и развязал ведьмин узелок. Ночка сидела рядом. Только изредка прижимала уши и боязливо оглядывалась на трясину.
...Встанешь над ними, оборотясь к могилам, и скажешь...
- Кровь на руках моих, по воле Ярога или против неё, - глухо прокатился над топью голос Чернава. - Беру на себя и вины Зарёны, дочери Ладны - и те, что были, и те, что будут. Не оставьте внука сыновей ваших, примите выкуп за жизнь её и передайте Жнецу.
...И ножом костяным, полынью натёртым, перережешь горло чёрной твари - так, чтоб кровь её на лицо и руки жены брызнула...
Доверчиво положила Ночка голову на руки хозяина и даже не взвизгнула, когда острый скол полоснул по шее. Только укоризна стыла в меркнувших глазах...
...Бросишь выкуп в трясину и до свету ждать будешь.
Яростно-красным вставало Огненное Око над дальним лесом. Ни разу не видал Чернав такого, и страх сковал его... Но при первых лучах открыла Зарёна глаза, и понял серпник - принята замена. И думать забыл о гневе Ярога! Подхватил жену на руки, к дому понёс.
Быстро поправлялась молодая хозяйка. Через седмицу на ноги встала, через две по двору прошлась, а через три уже хлопотала на хуторе, как и раньше. Исхудала разве, да всё никак румянец прежний не возвращался.
Чернав на неё наглядеться не мог. Только лиса, перетаскавшая за месяц почти половину курятника, его из дома вытянула - если не выследить воровку, и вовсе без кур остаться можно. Но то ли Кусай ещё молод да глуп оказался, то ли рыжая больно хитра попалась, а воротился серпник к вечеру несолоно хлебавши.
Двор обошел и всё дивился про себя: как же зверь так пробраться сумел, что ни следов не оставил, ни волоска. И лаза не видать.
А дома его Зарёна опечаленная встретила:
- Добринка заходила. Коза у неё пропала... Вроде недалёко пастись оставили. Да привязь старой оказалась - она её и оборвала. Да сдуру в лес подалась, а не к деревне. Может, видал её?
- Да нет, Кусай бы почуял... - Чернав почесал в затылке. - А не увели козу-то?
- Кто? - откликнулась Зарёна. - Чужих не было, а по дворам искали уже, думали - вдруг приблудилась.
Она посмотрела в окно. Сквозь мутную плёнку едва пробивался свет вечерней зари. Пора лучину затеплить. Молодая хозяйка достала светец и корытце с водой.
- Жалко Добринку... У неё и коровы нет, а по лавкам пятеро да двое в люльке. Где теперь молоко достанет?
Утром серпник проснулся с первым светом. Зарёнка, весёлая, раскрасневшаяся, собирала на стол завтракать. Услышав, как она напевала тихонько, чтоб не разбудить малышей, Чернав улыбнулся и подхватил пустые вёдра - воды принести, как умоется. Дверь чуть скрипнула, выпуская его в сени. Он сунулся к обувке - и замер. Медленно вернулся обратно, опустился на лавку...
- Зарёна, ты выходила куда?
Она обернулась от печи, зарумянилась:
- Да по нужде только.
Чернав кивнул и снова двинулся к двери, так и не решившись спросить, откуда же тогда взялась серо-зелёная болотная грязь на башмаках жены...
Когда исчез четвёртый телок, мужики всей деревней пришли серпнику кланяться - найди пропажу, оборони от зверя лютого, ведь не то весь приплод перережет!
И кручинилась Зарёна вместе со всеми, просила мужа выследить волка. Хоть и не держали они скота, но всегда она беды соседей как свои принимала. За то и полюбил её Чернав ещё девчонкой босоногой, когда других женихов и в помине не было. Сам за ней тянулся, нрав свой нелюдимый смягчая.
А теперь молчал серпник. Молчал да на жену поглядывал. Но когда селяне все как один на колени бухнулись, обещая год молоко без мены носить, решил хоть по следам пройти - а там... Там видно будет. Кивнул хмуро, в избу сходил за оружьем охотничьим. Потом Кусая кликнул и в который раз горько вспомнил о Ночке. Уж с ней-то бы не плутали - ни за лисой, ни теперь.
Жаль, не было той ночью ещё кого гожего рядом: все куры, как на подбор, пёстрыми оказались, а кошка - чёрно-белой. И котят таких же принесла.
Однако молодой пёс на диво легко взял след. Не спутался, не сбился на схожие, что к деревне вели. Ровной рысцой побежал с выпаса к чащобе - так же, наверное, как и телок от стада уходил. Но только луг скрылся за узловатыми лесными стволами, как начались странности: Кусай то на месте вертелся, то назад петли закладывал... И всё - носа от земли не отрывая. Будто телёнка пропавшего тянуло что, а он идти не хотел, упирался да кренделя выписывал.
Нахмурился Чернав: эдак блуждать - на всю ночь! Вон уж и заря вечерняя погасла, ярко светит Мёртвое Око над лесом, сплетает чёрные тени под листвяным пологом... Но и бросать след на полпути не хочется. По остывшему-то пёс, может, и не выведет, собьётся.
Но тут развернулись петли в ровную строчку, и похолодел серпник, поняв, где закончится погоня. Понесла же нелёгкая скотину к проклятому месту!.. Он выругался сквозь зубы и чуть не упал, запнувшись о Кусая. Тот, ощетинившись, замер неподвижно на самой кромке живого леса и неотрывно смотрел на топь. Хозяин опустил руку на холку, чтоб успокоить разгорячённого пса, и вдруг ощутил как тот дрожит: дрожит не от злобы - от страха... И будто сердце остановилось у Чернава, когда взглянул он меж чёрными стволами.
У самой трясины в полустёршемся пепловом круге стояла Зарёна, жена любимая. Зеленью старого серебра покрывал её распущенные волосы призрачный ночной свет, бледное лицо Оком Ярога отражалось в темном небе... А к ней, словно против воли передвигая ноги, медленно подходил пропавший телок. Вскинулась левая рука - и пал он на колени. Мигом склонилась к земле тонкая женская фигурка, тускло мелькнул нож, брызнула кровь на белую сорочку. Захрипел, забился телёнок, на бок заваливаясь. А Зарёна в ладони, сложенные горстью, собирала горячий алый поток, к губам подносила...
Потемнело в глазах у Чернава. Не видел он больше ни лютого пира, ни жертвы, сброшенной в топь, не слыхал слов, что сплетали уста окровавленные...
Утро выдалось хмурым. Низко плыли над лесом тяжёлые тучи, застилая светлое Око, будто печалился Ярог над свершённым. С первым светом подскочил с холодной земли верный пёс, заметался вокруг хозяина, тыкался мокрым носом в вялую ладонь. Чуял - миновала беда ночная, можно домой возвращаться. Там хозяйка ждёт добрая да ласковая - она и накормит, и напоит, и, может, даже косточку сахарную кинет... Тут и серпник зашевелился. Поднялся на ноги и, едва разбирая дорогу, поплёлся к хутору вслед за веселым Кусаем.
Тяжко было Чернаву.
Точно обруч железный сдавил грудь, когда увидел он, как радостно жена ему навстречу из избы выбежала. Ножом по сердцу полоснула улыбка Зарёны ясная. Молча прошёл мимо серпник, только на крыльце остановился. Бросил угрюмо:
- У тебя кровь на сорочке.
Растерялась Зарёна. Ровно в одночасье чужим стал муж - не обнял, не подхватил на руки, как бывало.
- Так дни женские, не уследила, - смешалась жена. - Сейчас застираю, не сердись только!
И засуетилась, подхватилась в избу проскочить, непрошенные слёзы пряча. Но не пустил Чернав. Схватил, будто клещами сдавил плечи:
- Зачем на болото ночью ходила? Что тебе там? Кому жертвы приносишь?!
Побледнела Зарёнка, потемнели от обиды глаза. Опустилась она на колени:
- За что?.. Что ж ты оговору злому поверил... Ведь чиста я перед людьми и Ярогом, нет на мне вины!
Отшатнулся Чернав и белее снега стал. А потом рядом с женой на колени пал, обнял, зашептал глухо:
- Прости меня, любушка, лада моя! На мне вина... На мне. Не могу я без тебя!.. Вот она - вина моя главная.
И потекли дни по-прежнему, да только не было больше в них радости серпнику. Всё чаще пропадал он на тропах звериных от зари до зари, рыща сам, точно зверь, и нигде не находя покоя. По ночам не спал, сторожил лихо тёмное.
Не усторожил. Не во мраке кромешном пришла беда, ясным днём подкралась. И померкло Огненное Око в прозрачной выси...
Редко теперь оставался Чернав дома, да в этот раз уговорила его Зарёнка.
- Что ж ты, муж, чуть свет со двора бежишь? Будто не мила я тебе стала, и дети не любы. Они отца, почитай, и не видят вовсе. Всё по лесу бродишь, а в колодце вода замутнела - почистить надо. Да дров нарубить. Не поленница стоит, одно названье... Как зиму зимовать будем? И тёс в ограде подгнил, зверьё лесное уже под дверью шастает. Дел невпроворот!
Смутился серпник. Знал - права жена, совсем забросил он хозяйство. Вот и остался. Засучил рукава, за топор взялся... И не заметил, как полдня пролетело в заботах. Вон и обедать уже Зарёнка кличет. Улыбнулся сторожко - и будто спала тяжесть с сердца, будто и вправду поверил, что вернулась жизнь прежняя. Умылся да за стол сел, сына взял на руки. Засмеялся малыш радостно, потянулся ручонками к отцовской бороде...
Тут-то и стукнула дверь, пропустила Добринку - простоволосую, с лицом, опухшим от слёз.
- Не откажи, серпник!..
Прервалось дыхание, сбитое бегом заполошным, тяжко осела на пол она у порога.
Спустил хозяин мальчонку с колен, к гостье подошёл. Поднял бережно и к лавке подвёл:
- Сядь, соседка, да расскажи толком беду свою, а уж потом думать станем, как ей помочь.
- Ой, беда, как есть беда! Не иначе казнит Ярог за что-то!.. - С мукой взглянула она на Чернава: - Дочка у меня пропала, Радушка моя ненаглядная!.. Ох, лихо-лишенько! Как чуяло сердце материнское, не хотела её отпускать сегодня. Так нет - выпросилась. Дескать, все девчонки собрались по ягоды, а я дома сидеть буду? Подхватила корзинку - да и вон из избы! Ну, что с ней сделаешь? Да и самая пора сейчас клюкве - пусть, думаю. А как воротились, глядь - а кровинушки-то моей и нет... Подружки говорят, что ходили они к закату от старого кладбища: там, дескать, самая крупная ягода бывает. Не откажи, серпник, отыщи дочку! Ведь ночь скоро, а она в лесу иль по трясине плутает, коли жива ещё...
И снова расплакалась.
Захолонуло сердце у Чернава, когда услыхал он, куда занесло детей неразумных, и будто окаменело. Не иначе девчонку топь заворожила, снова за жизнью живой потянулась. А значит...
- Иди домой, Добринка, - глухо проговорил хозяин. - Иди... Верну я Раду твою.
Всхлипывая, пролепетала что-то гостья благодарно и поплелась из избы. И ни слова не сказала ей Зарёнка, только дочку малую крепче к себе прижимала. А потом молча смотрела на сборы мужа. Он уж у двери был, когда услышал:
- Береги себя, Чернав. Не ходи в топь далеко...
Но не к болотам пошёл серпник. Рано, не будет там никого - Огненное Око ещё едва касалось лесных вершин. Свистнул Кусая да повернул от калитки на полночь, к землянке старой ведуньи.
Отворяя низкую дверцу, он и сам не понимал толком, что сделает - то ли с ножом к горлу подступит, то ли в ноги старухе поклонится.
Ведьма подняла голову от сухих трав, рассыпанных на столе, посмотрела пристально:
- Никак дитё в деревне пропало?
Серпник только кивнуть и сумел.
- Небось, гадаешь, откуда прознала? Ну, худые-то вести резвее добрых разносятся... Да и у тебя - вона, всё в глазах написано. Слишком крепко ты жену любишь, чтоб из-за скотины простой ко мне бежать. Верно, милок, и об этом слышала, - покивала головой ведунья. -Неладное сотворил ты, серпник. Видать, уж надрезана была нить зазнобы твоей, когда ты её обратно потянул. Вот и не хватило курей да телков на выкуп - больно велик долг оказался.
Она вздохнула и снова зашуршала душистыми пучками. Упал Чернав на лавку, сгорбился, голову руками обхватил:
- Зарёнка, зоря моя ясная!.. Что ж она творит? Как же рука поднимается - просто так жизнь отнимать?!
- А не она это, - будто спокойно отозвалась старуха. - Ты и сам не знаешь, какую жуть ночную накликал. Да и мне неведомо, кто за обещанным из болот приходит да руками Зарёны кровь живу пьет. Вот прабабка бабки моей, можа, и сказала бы. Сильная ведьма была... А я что? Не узнала лихо, когда в дом пришло. Гнать тебя, Чернав, надо было тогда. Гнать, чтоб с женой прощался...
Ведьма умолкла, глядя на морщинистые руки, неподвижные среди ломких стеблей.
- Подскажи, бабушка, - вскинулся серпник, - как беду избыть! Во всем тебя теперь послушаю, научи только!..
- А сам неужто не знаешь? - Булатом острым резанул душу пристальный взгляд ведуньи. - По своей воле Жнецу поперек дороги встал - и не ведаешь?!
Отшатнулся серпник. Побледнел да молча к двери пошёл. Печально головой качнула ведьма, и жалость мелькнула в глазах:
- Погоди, сынок... Дай накину чего потеплее, провожу до хутора. Хоть полпути вместе пройдём. А уж дальше ты сам...
Высоко горит над лесом Мёртвое Око, сквозь сплетённые кроны прямо в лицо заглядывает. Самое время. Да и недалёко осталось...
За детей Чернав не тревожился: до утра старуха присмотрит, а там соседи помогут, не бросят сирот. И, может, милостив будет Ярог, минует сына судьба серпника. А сам он... За свою вину - и все вины Зарёны - сам ответит перед Ярогом! Вот только Рада, дочурка Добринки... Ну, она девчонка смелая - добежит до хутора, тут близко. И никакая жуть ночная ее не потревожит, и кровь живую не выпьет... Не останется для нее лазейки.
Ровно, упруго шагал Чернав, не торопился. Знал, что успеет.
На убыль повернула ночь. И раздался над топью собачий вой, полный тоски неизбывной...