ТЕПЕРЬ. Апрель 2017 года. Бункер управления спутниковой группировкой ВКС РФ "Зета". Граница Московской и Тверской областей.
Их было сорок семь человек - офицеров и контрактников, заступивших на дежурство в свою смену в первых числах июля 2010 года. Их было сорок восемь, подготовленных к любому развитию событий. Но то, что ждало их всех уже через неделю после того, как они заступили на ту злосчастную смену, никто и в страшном сне никогда не пытался прогнозировать. Приказ на вскрытие "красного" пакета был получен полковником Снедалиным, командующим базой, уже на третий день, на рассвете. Взвыл ревун, будя отдыхающих офицеров, затворялись замки на всех уровнях... Война!
Их было сорок восемь, и каждый чётко знал, что и как он должен делать в текущей обстановке. Словно роботы, загнав в дальние уголки своих душ щемящую тоску о своих семьях, занимали офицеры места перед своими терминалами. А где-то там, в космосе, спутники начинали свой танец, меняя орбиты и скорости. Их учили этому, и они были готовы. Получая визуальную информацию в режиме реального времени, они видели, как покидали Севастопольскую бухту наши корабли. Они видели шевелящуюся армаду американского флота, оттягивающуюся от города мористее. Это они выводили в самоубийственную атаку звенья ракетоносцев, нанёсших первый серьёзный удар по американским кораблям в пока ещё необъявленной войне. Они наблюдали, как стартовали ракеты "Клубов", замаскированных под самые обычные контейнеры, с бортов коммерческих контейнеровозов, уязвивших Америку, бахвалившуюся своим "непробиваемым" противоракетным зонтиком. Как уходили со стартовых площадок списанные западными СМИ в рухлядь гигантские "Воеводы", и как распухали грибы ядерных взрывов там, куда они были нацелены, где мирно текла обычная сытая жизнь людей, живших так, словно им и не умирать. Боже мой, неужели?! Неужели - при нас?!
Надо сказать, что в годы, предшествовашие этим страшным событиям, в российском обществе укоренилась уверенность, что его армия, правительство, президент - они ни на что не способны. Даже более того - на корню продались дешёвому миру настоящей демократии - Америке, Западу. Всё подтверждало это, на каждом углу, в каждой газете, на каждом сайте в сети - обсасывалось, смаковалось, кочевало с одного ресурса на другой. Вскрывались чудовищные факты безалаберности в армии, считалось, что армия и флот - тень былого, смешные клоуны, призраки былой мощи канувшей не без чужой помощи империи. Об этом не твердил только немой, всё же остальное общество жило в твёрдой уверенности - защитить его некому. И получалось на поверку так, что думающему гражданину первый шаг был в Москву, а следующий - за границу. Бежать, сломя голову, побросав всё, лишь бы быстрее убраться подальше из этой проклятой страны! В мир истинных благ, настоящей демократии, непреходящих ценностей, где нет коррупции, где все - братья, а по ночам не нужно бояться ходить по улицам. Куда угодно: на Кипр, в Болгарию, Эстонию, куда угодно! А для избранных и их капиталов - недоступные Британия и Америка... Каким страшным должно было стать их разочарование в ту июльскую ночь! Ведь тогда никто и представить себе не мог Россию, наносящую ядерный удар первой!
Когда стало понятно, что происходит, Снедалин сказал приготовится к худшему. Их бункер - цель номер один для американских ракет, и хотя он был спроектирован и построен так, чтобы уцелеть при ядерном ударе, надежд было мало. Строился объект в начале восьмидесятых, а тогда и заряды были другими, и средства доставки отличались. "Московский щит" вряд ли остановит страшный удар возмездия, а то, что таковой отнюдь не замедлит быть нанесённым, знал каждый из них. Тянулись тягостные минуты ожидания... Лишь спустя восемь часов были зафиксированы ответные спуски, да и то какие-то странные - крылатые ракеты. Маловато как-то, а ведь чудес не бывает. Но массированного удара не было, и снова потянулись часы. Ожидание смерти хуже самой смерти - страшная, но объективная истина.
Связь с другими станциями пропала практически сразу - они были выбиты крылатыми ракетами. А от них удар словно Бог отвёл - большинство целей, идущих на столицу, были сбиты "Московским щитом". К вечеру замолчало командование...
Что творилось в это время наверху? Об этом поступали лишь отрывочные сведения. Вся территория была плотно оплетена сетью камер наружного наблюдения, отсюда-то и черпалась информация о делах, творящихся наверху. А посмотреть было на что: уже к вечеру на территории и вокруг неё появились первые мертвецы. То есть, по началу, были сомнения - что это за люди с таким странным поведением?! Сошлись во мнении - жертвы химического или бактериологического оружия. Это многое объясняло, а главное - отсутствие ядерного удара. И это казалось логичным - химическое и бактериологическое оружие куда эффективнее ядерного, в плане уничтожения населения. Фактически, примени одна из сторон конфликта таковое, и население потенциального противника свяжет руки уцелевшим частям и подразделениям вражеской армии. Кто бросит без защиты и помощи заживо гниющих жён, матерей и детишек?! А занятая помощью населению армия - не занята своей деятельностью, ведением боевых действий. Верно учили в академии - иной раз выгоднее ранить противника, выведя тем самым из строя не одного, а нескольких его бойцов. К тому же, логика просматривалась ещё и вот с какой стороны: а зачем потенциальному агрессору территория после ядерного удара? Другое дело, когда население вымрет само от воздействия химии или бактериологии, приходи и бери весь банк. Всё твоё! Логика железная...
Но это - только сначала, пока не увидели, как перерожденцы пожирают трупы. Вот тогда-то лейтенант Горемазов, поглядывая в пол, и выдал: а ну как мертвецы?! Как в фильмах?! Сперва смеялись, но смех скоро прекратился. А прекратился он после того, как несчастного автора этой фантастической гипотезы лейтенанта Горемазова отправили наверх с группой бойцов - в нарушении приказа, кстати - осмотреться: что там и как на территории, да заодно и выгнать в зашей с неё этих нарушителей. Понятно, что обратно из группы уже никто не вернулся - нельзя с мертвецами этак вот, наскоком. Поэтому перекошенное лицо лейтенанта, пожираемого невесть откуда понабежавшими тварями, бывшими ещё недавно вольнонаёмными работниками базы и членами их семей, жившими в посёлке неподалёку, быстро объяснило оставшимся под землёй кто это такие. И тогда массивные двери бункера закрылись уже надолго...
Первое время люди пребывали в шоке - шутка ли, зомби. Про них писались книги, снимались фильмы, было весело. Но всё это весело до того, пока не станет реальностью, а когда станет - вот тогда уже будет реально жутко. Жутко от того, что враг неведом, находится за гранью бытового понимания. Тут всё понятно: вот НАТО, это враг, у него полно ядерных боеголовок, да и вообще - опасные товарищи. Пьяный чувак с ножом в тёмном переулке, серийный маньяк, маскирующийся под недалёкого интеллектуала, парни и девки из кавказских республик с поясами шахидов в метро - всё это плохо, страшно, опасно, но - понятно. И ясно, как и что надо делать, чтобы эти пассажиры тебя не достали. А тут - экскурс в область непознаваемого. Да что же, чёрт возьми, случилось такого, что эти вот зомби хреновы шагнули вот так вот с экрана телика прямо сюда, в их условно-комфортный мир?!
Когда страсти немного поулеглись и смена пришла к пониманию текущих обстоятельств, имеющих место там, наверху, и, следовательно, согласилась с ними, Снедалин собрал офицерский совет. Нетривиальная ситуация требовала нетривиальных же решений. Что на столе? Имеется война, но вот, они сидят под землёй уже неделю, вторая пошла. Никто не нападает, ракеты не летят. На улице - вон что, а связи с командованием - да и вообще связи - нет. Они одни, как в крепости, но есть Присяга, а кроме неё - семьи, которые непонятно где и неясно, что с ними. Дилемма! Офицерский долг требует - ждать и продолжать наблюдения и коррекции, мужской долг - бросить всё и нестись сломя голову к своим. Снедалин - старый опытный тигр, он к тому же неплохой психолог. Он видит, что творится на вверенном ему объекте с людьми. Приказывать? Он может, его уважают. Но как долго продержится бункер на его приказах? Сколько ещё? И кто первый попробует полковника на крепость?! А ведь попробуют! И что тогда? Ведь выход один - стрелять...
Бункер был построен так, чтобы смена могла находиться в нём сколь угодно долго. Сколь угодно - это конечно, утрировано. Но год - однозначно, а при известной экономии - все три. Для этого при строительстве объекта было предусмотрено, кажется, всё: несколько артезианских скважин и система водоподготовки, гигантские продовольственные склады, небольшой спортзал, сауна, комната отдыха. Офицеры на боевом дежурстве жили в отдельных небольших комнатах, в общем зале стоял бильярд. Мощная дублированная климатическая система поддерживала заданные параметры температуры и влажности, а в тысячелитровые подземные ёмкости было закачено топливо для генераторов. Снедалин понимал, что для функционирования станции оставшихся сорока двух человек не требуется. Вышло так, как вышло. Более того, этот социум, запертый под землёй, скоро начнёт представлять опасность. Опасность для самих себя. И эту опасность требовалось минимизировать. Самое важное в их ситуации вот что: они заперты тут до самого конца, каким бы он не был, и на какую-либо помощь сверху рассчитывать уже бессмысленно. Если бы государство сохранило контроль над ситуацией - помощь уже бы пришла, у них тут не вино-водочный киоск на перекрёстке, объект наивысшей категории важности. Значит, там, наверху, уже всё... А следовательно, они остались один на один со своей задачей, и никто другой её уже не выполнит. Для того, чтобы осуществлять порученные функции - слежение и коррекции - сорок человек уже не нужны. Людей надо отпустить раньше, нежели они попытаются уйти сами. Конфликт между присягой и ответственностью за родных - не абы что. Проблема, наверное, одна из самых сложных, которые вынужден решать офицер. Пусть идут. Ещё есть надежда на то, что возможно хоть кто-то из них может помочь своим. А заодно, если будет такая возможность, донести до людей наверху информацию об их обстановке. И кто знает? ... Но он, Снедалин, останется на объекте до конца, и уже не важно, чем всё закончится.
Когда все отпущенные Снедалиным люди собрались и ушли, их осталось всего восемь. Сам Снедалин, майор Алексей Дуров, майор Николай Стругов, капитаны Кравцов и Лабазов, лейтенант Зорин, фельдшер Наум Шапиро и Михал Михалыч Ларин, инженер - техник. То, что фельдшер среди них специалист лишний, полковник понял немного позже. На пятьдесят втором году его, Снедалина, жизни здоровье уже начало показывать гримасы - тут тебе и давление, и аритмия, и очки уже с носа не снимаются, а то и остеохандроз разгуляется на погоду. Дело шло к тому, что скоро комиссия, закрывавшая до последнего времени по представлению командования глаза на его ситуацию, всё же отправит его "наверх". Конечно, таких специалистов, знающих свой "предмет", как Снедалин - единицы; потому и держат. Но годы идут, и день такой был уже не за горами. А тут просто чудесные превращения какие-то! Тонометр, который Снедалин приучился держать в своём тревожном чемодане, показывал ему последнюю неделю достаточно странные и неожиданные цифры: 125 на 75. Может, кто-то и хмыкнет; но надо принимать во внимание, что до последнего спуска на объект они были несколько иными - 140, а то и повыше, на 90. И это при том, что каждое утро Снедалин начинал с того, что принимал прописанную доктором пилюльку. Но вот что странно: пилюли успели закончится, а давление пришло в норму. И это не всё - уже пару дней назад полковник с удивлением обнаружил, что очки мешают ему читать и наблюдать за экранами. Очки он, не афишируя, убрал, но непонимание осталось... А затем и остальные ребята заговорили об этом. Здоровье, оно такое - люди о нём всё больше помалкивают, и поднимается вопрос лишь в двух случаях - кто-то серьёзно заболел, либо же, наоборот - чудесно излечился. Так вот этот, второй момент, и имел место в их замкнутом коллективе, а что уж совсем было удивительным - массово. То есть, каждый вдруг заметил улучшения; а ведь тайные болячки были у всех! Шапиро, с пристрастием осмотрев каждого, недовольно посмотрел на полковника:
-Что могу сказать? Здоровы, как дети. Не знаю уж, каков истинный генез этих изменений, но... Закончится всё - можете подавать заявления в отряд космонавтов. По здоровью пройдёте. Непонятным для меня остаётся одно: зачем вам тут я?!
Но если соматическая картина у людей, запертых уже не первый месяц под землёй, прогрессировала, то этого отнюдь нельзя было сказать о картине психической. Изоляция вообще не повод для пребывания человеческой психике на уровне, принятом нормальным, а уж изоляция под землёй под спудом долга, отсутствия информации, когда там, наверху, имеет быть война - раз, и зомбификация населения - два, будьте уверены, скажется на человеческой психике самым что ни на есть негативным образом. И вопрос не в том, скажется или нет. Вопрос в том - когда скажется. Рутинная деятельность также располагает к процессу, называемому специалистами деменцией. Иными словами - необратимыми изменениями личности под влиянием текущих факторов.
К чести наших восьмерых героев надо признать: их готовили, и они продержались долго. Очень долго. Среднестатистический гражданин "поплыл" бы уже через месяц-второй, тут всё зависит от крепости психики каждого. У наших героев началось всё значительно позже, они продержались девять месяцев. Как это не странно, первым "поплыл" фельдшер, в течении недели он стремительно регрессировал на фоне переживаний и страха смерти, и Наума пришлось изолировать. Хорошо было, что "поплыл" он без агрессивной составляющей, и на исходе месяца с момента своего манифеста он представлял из себя раскачивающийся и бормочущий что-то непонятное куст. В итоге Наум, которого кормили с ложки, водили в уборную попарно и руки которого держали связанными, смог развязаться, разбить стеклянную полочку в медицинском настенном ящике и перерезать себе оба запястья, залив весь медпункт густой, липкой кровью...
Тело мёртвого фельдшера завернули в брезент, служивший каким-то противопожарным целям, нашедшийся на складе, и Дуров с Зориным вытащили его на улицу, вовсе не догадываясь о том, что уже через полчаса, когда, торопясь, они ушли обратно, свёрток зашевелился...
Смерть Наума Шапиро отразилась на остальных самым поганым образом. Глаза у ребят и так уже бегали, туда-сюда, туда-сюда, словно следили за чем-то очень быстро меняющимся, заметным лично каждому - первый нехороший признак того, что разум работает со сбоями. Следующей жертвой бункера стал Михал Михалыч - он повесился, и нашли его не сразу. Его отсутствие перед глазами просто проигнорировали, тоже красная лампочка на приборной панели.
Господь и тут оказался милостив к затворникам поневоле: провисев несколько часов в петле, инженер не восстал. Не восстал он и позже, когда тот же Дуров и Зорин - местные мортусы, как повелось - волокли его тело наружу. Это произошло несколько позже, но - слава Богу - этого опять же никто не видел. А можно ведь было догадаться и как-то обезопаситься - ходячие мертвецы ведь не их воздуха беруться - но разум уже поскользнулся...
С того времени договорились быть вместе и следить друг за другом. Но стоит смерти протоптать дорогу в общество людей, изолированных от нормальной среды их обитания, к тому же надолго, обратно её уже не выживешь. Она соберёт свой урожай полностью, дотошно, до каждого колоска, до зёрнышка. Капитан Лабазов стал её следующим клиентом. Ночью ему незаметно удалось уйти на поверхность через "кротовый" лаз - коридор, выводящий на поверхность из бункера, в сторону реки. Сконцентрировав остатки разума, Лабазов взял продовольственный запас, а оружие Снедалин отобрал у всех и закрыл в оружейке. Именно по этой причине капитан смог продержаться только до утра и уйти по берегу в сторону Ленинградки километров на семь - там его и сожрали мертвецы. Но о том, как и что произошло с ним, оставшиеся, конечно же, не знали. Ведомый страхом и помутнённым разумом, Лабазов оставил дверь в "кротовый" лаз открытой, и туда проникли мертвецы. Это произошло утром, когда Снедалин и Дуров спали в комнате, делить которую начали с момента, как договорились не оставлять никого наедине с собой. Дверь в оружейку была закрыта, ключ - у полковника, полковник - спит, дверь в его комнату также заперта, а в зале мертвецы подрали остальных офицеров, сидевших за мониторами. Такая вот гримаса судьбы, ибо одно следует за другим, и если уж однажды кто свернул не на той стрелке, то его поезд никогда не придёт туда, куда должен был. Мертвецы, проникшие на такого уровня объект - это беда; куда хуже, что задранные ими Стругов, Кравцов и Зорин ещё и пополнили их ряды. Пробуждение Снедалина и Дурова было кошмарным!
-Лёша, просыпайся! - теребил Дурова трясущимися руками Снедалин, и глаза его нехорошо бегали. - Лёша, вставай! Ну, кому говорю?!
-Евгенич, ты чего?! - подскочил, вырванный из липких пут морфея Дуров. - Чего ты?!
-Лёша, у нас беда! Беда у нас. Там... - указал полковник трясущимся, как у разбитого паркинсоном старика пальцем на запертую дверь, из-за которой доносилось вполне внятное чавканье и шарканье . - Слышишь?
Дуров, приходя в себя после такого мгновенного перемещения из мира сна в мир реальный, сидел на раскладушке и тёр глаза. Ему понадобилось около минуты, чтобы понять, что звуки оттуда - тревожные. Не должно быть их.
-Я звал их, но они не отвечают. - бегая глазами, бормотал Снедалин. - Я их звал. Эти там - мертвецы. Мертвецы, Лёша! Всё, майор, пиздец нам, ты понимаешь?! Что будем делать?!
Дуров, окончательно вернувшись в действительность, мигом оделся. Глаза метались по утлой обстановке их комнаты, ища то, что можно было бы противопоставить гостям с того света, но не находили. Грёбаная безопасность после смерти Наума, быть ей проклятой! На Снедалине не было лица, казалось, что со вчерашнего дня крепкий, подтянутый мужчина вдруг постарел лет на десять. Снедалин, прислонившись к стене, трясся, и было понятно - всё, полковник спёкся. Всему есть предел и черта. Свою Снедалин сегодня переступил. Надеяться можно только на себя, свою голову, свои руки. Было бы ещё, что в эти руки вложить...
-Евгенич! Приди в себя! - обернувшись к командиру, гаркнул на него Дуров. -Возьми себя в руки!!! Ну! Где ключ от ружейки? Ключ!!! Ну?!
Полковник достал трясущимися пальцами связку ключей и протянул майору. Тот вырвал её из рук поплывшего Снедалина. Так, ключи тут, от оружейки - этот вот, длинный. Теперь дело за малым - попасть к ней. В дверь, направо, в коридор, слева вторая по ходу. Метров пятнадцать... Как их преодолеть, открыть дверь и остаться живым? На что способны эти твари - Дуров уже видел. Вопрос в том, сколько их там, за дверью. С пустыми руками выходить - равносильно смерти, и смерти лютой, такой, какую ни себе, ни Снедалину Дуров не пожелал бы. Гоняя в голове все эти мысли, Алексей бросил взгляд на полковника, и то, что он увидел, ему не понравилось. Подойдя к нему, майор резко встряхнул его за плечи:
-Евгенич! Батя! Ну! Возьми себя в руки, пожалуйста! Соберись!
-Лёша, Лёш... это всё... конец нам, Лёш! - пытаясь отрицать происходящее, крутил головой Снедалин.
-Евгенич, да ни фига. Мы с тобой сколько? Пять, семь лет? Я лейтёхой желторотым к тебе попал, вспомни! Мы вместе с тобой сто лет уже. Соберись, давай! - тряс его Алексей. - Мы сможем, где наша не пропадала! Только соберись. Я без тебя не смогу. А вместе - сможем. Мне нужна твоя помощь, Евгенич.
-Ну всё, всё, да, Лёш, да. - сжал кулаки Снедалин. -Да. Я с тобой. Скажи - что нам делать?
Крики привлекли внимание упырей снаружи, по двери заскребли, прямо за ней шаркали мертвецы. Снедалин в ужасе застыл, уставившись на дверь во все глаза. Понимая, что с трудом добытое просветление командира ускользает, Алексей посадил его на раскладушку, обняв за плечо.
-Ну что делать, Евгенич, что нам делать... - затараторил майор, отвлекая внимание Снедалина от происходившего за дверью. - Что у нас тут есть, Евгенич, давай подумаем. Давай подумаем, что мы сможем использовать как оружие. Думай, думай, Евгенич. У тебя нож есть?
-Нет, Лёш, ножа у меня нет... Мы же договорились! - круглыми глазами уставился на Алексея Снедалин.
-Это плохо, плохо, Евгенич. У меня тоже нет ножа. А что у нас есть? Вот стул у нас есть с тобой. Можем мы из стула что-то сделать? Можем. Ну-ка, Евгенич, давай-ка мы стул с тобой сломаем.
Из ножек стула получилась пара хлипких палок. За неимением лучшего подойдут и они, но надежды мало. При благоприятном стечении обстоятельств можно отмахнуться от зомбарей, а вот остановить - уже никак. В оружейке есть то, что поможет, но туда ещё добраться надо. Время против Дурова - кто знает, не прибывают ли дополнительные гости в данный момент?
-Как всё это получилось, Лёш? Как они попали сюда?! - бормотал Снедалин.
-Какая разница сейчас, Евгенич? - бегая глазами по комнате, буркнул Дуров. - Разберёмся потом, если до оружейки доберёмся. Правильно, нет, Евгенич?
-Правильно. Да, правильно. - кивнул полковник.
-Ну вот. А пока смотри, что нам ещё может пригодиться? Стекло! У нас есть стекло?
-У меня в тумбочке есть.
-Доставай его, Евгенич.
Полковник, смахнув на пол нехитрое наполнение, вынул квадратное стекло, служившее полкой.
-Давай его сюда. - протянул руку Дуров. Снедалин отдал, и Алексей, примерившись, ударил им плашмя об угол стены. Стекло разбилось, предоставив в его пользование несколько вполне годных, острых осколков. Выбрав пару покрупнее, Дуров оттолкнул остатки битого стекла ботинком под раскладушку, обдумывая, что делать дальше.
-Есть что нибудь типа скотча? Верёвка, шнурки, пластырь??? - зыркнул он на Снедалина, держа в руках набор для изготовления холодного оружия.
-Скотч есть. - ожил Снедалин. - Вот, в тумбочке, рулон.
Порывшись в ней, полковник протянул Алексею целый моток серого армированного скотча в упаковке.
-Живём, Евгенич! - улыбнулся Дуров. В течении следующих пяти минут он примотал осколки стекла к ножкам от стула; так, что теперь изделия напоминали что-то вроде доисторических топоров, только вместо камня - стекло.
-Держи! - протянул он Снедалину одно из изделий. - Ничего получилось?
-Ничего, Лёш. Что дальше?
-Дальше, Евгенич, вот что. Рви давай свой матрас, простыни на полосы, шнурки вынимай, обматывай руки, ноги, шею, голову. Чтобы... эти не прокусили, понял? Поверх одевай всё, что у тебя есть. Ладони обмотай особенно внимательно, руки - самое уязвимое. Понял? Приступай, Евгенич.
Через полчаса наших офицеров было не узнать. Похожие на этаких "бибендумов" последнего времени, надутых весёлых человечков из рекламы компании "Мишлен", напялившие на себя всё, вплоть до зимних форменных парок, висевших в шкафу, они замерли перед дверью, сжимая своё утлое оружие.
-Я первый иду, Евгенич. Ты за мной. - сказал, покручивая своей палкой, Дуров. - Если там совсем плохо - бежим по коридору в насосную, там у Михалыча наверняка что-то посерьёзнее найдётся. Ключи, может - топор. Если мертвецов не шибко много - пробуем валить их, бей по голове или шее. Запас у нас не велик, но на пару-тройку ударов, может, и хватит стекла... Ну, пошли?
-С Богом, Лёш. - выдохнул Снедалин и перекрестился. - Если что...
-Не надо, Евгенич. - перебил его Алексей. - Мы сможем с тобой. Мы - люди, мы - умнее. Там - просто мертвецы. Представь, что это компьютерная игра... Или кино. Ну?
-Пошли!
Дуров, стараясь не шуметь, повернул замок, и отступя назад на пару шагов, разбежался и ударил ногой в дверь. Та распахнулась, снеся двух упырей, царапавших её снаружи, их отбросило ударом к стене. Для ликований повод натянутый, тут же, словно ничего и не произошло с ними, чёртовы покойнички начали подниматься, а слева, со стороны зала, на помощь временно поверженным упырям уже спешили их товарищи, шаркая и вытягивая вперёд руки - именно так, как и показывали их нам в фильмах в прошлое, благословенное время. Дуров, понимая, что на счету даже не каждая секунда, а их доли, бросился к этим двум, нанося удары по голове, а за ним - и Снедалин, который вроде бы пришёл в себя. По крайней мере, в следующие несколько минут, он действовал чётко, правильно, как абсолютно вменяемый человек. Видимо, шок, испытанный старым полковником и ужас, который творился на его глазах, запустил адреналиновый механизм, позволив Снедалину сдать этот краткий, но ответственный экзамен. Ну а затем...
Но пока, в эти минуты, офицерам удалось забить этих двух мертвецов. Стекло на палке Дурова обломилось на первом ударе, пришедшемуся выбранному им упырю по кости черепа, оставив однако зазубренный обломок, и этим обломком Алексей ожесточённо крушил голову второго, которого Снедалин упокоить сразу не смог. Он наносил удары пока тело мертвеца не обмякло, залив кровью и мозгами пол корридора, и лишь тогда сообразил, что подходящие мертвецы уже в шаге от него. Понимая, что старый Снедалин вряд ли остановит тварей, он бросил ему ключи.
-Лети в оружейку, Евгенич. Я задержу этих! - и нанёс первый удар по обтрёпанной мертвице в грязном и запятнанном кровью пальто, подбиравшейся к нему первой. Удар пришёлся чётко по шее, рассёк её, и голова дамы резко упала на бок. Это не остановило тварь, вытянув руки с окровавленными пальцами и сорванными ногтями, она продолжала напирать. А за ней - ещё шестеро, а из-за угла тянутся всё новые и новые лица! Твою же мать! Оглянулся - ага, Евгенича нет, значит, рванул к оружейке. Хорошо, что мертвецы вон какие медлительные - еле пыхтят, это на руку, это шанс - лихорадочно соображал Дуров, пятясь назад и отмахиваясь от мертвицы-подранка, которая порывалась броситься на Алексея, по крайней мере - так ему казалось. Вот и поворот, ещё десяток метров, и...
Снедалин, спеша в оружейку, наткнулся на этого мертвеца сразу за углом. Этим мертвецом был Кравцов, но Снедалин узнал его не сразу и то - только по форме и росту, лица у Кравцова не было, а было какое-то жуткое месиво из остатков кожи и мышечной ткани. Глаз на трупе офицера также не оказалось, а именно это и облегчило задачу полковника. Замерев на секунду, шокированный увиденным кошмаром Снедалин снёс голову своему бывшему подчинённому, откуда только сила взялась. Труп Кравцова рухнул, заливая пол, а Снедалин устремился к вожделенной двери оружейки, которую и открыл, спустя секунды. Пока Снедалин пытался присоединить рог к автомату, превозмогая тремор, Дуров пятился назад под напором мертвецов из зала. И вот тут-то труп Кравцова и сослужил ему худую службу, а ведь при его жизни Дуров с ним дружил. Он об него просто споткнулся. Споткнулся и повалился назад, прямо в кровавую лужу из трупа товарища, выронив палку и шмякнувшись об пол так, что сердце зашлось, не столько от падения - Алексей был упакован как на полюс, одежда изрядно смягчила удар при падении - сколько от неожиданности. И тут его настигли.
У мертвецов была ровно минута, чтобы обиходить Дурова, и, поверьте, твари использовали её с чувством, толком и расстановкой. По её истечении открылась дверь оружейки, и Снедалин прекратил вакханалию, всадив весь рожок в мерзкую копошащуюся массу над телом майора Дурова. Тварей отбрасывало назад, летели ошмётки плоти и костей, и когда автомат выплюнул последнюю гильзу, Снедалин поменял рожок. И снова грохот автоматной очереди, рвущий перепонки...
Когда Снедалин добил последнюю тварь из тех, что рвали Дурова, наступила передышка. Снедалин, бросившийся к майору, отшатнулся - у Алексея не было лица. Он изредка дёргался в луже крови и Снедалин осознал - теперь он остался один. Схватив товарища за шиворот - не до сантиментов, из коридора за углом уже слышно шарканье - полковник втащил Алексея в оружейную и нагнулся над ним. Размотав кусок простыни с шеи, Снедалин приложил его к лицу Алексея. Ткань мгновенно пропиталась кровью, и отняв её, Снедалин с ужасом обнаружил, что вместо правого глаза на лице Дурова - дыра, откуда толчками бьёт кровь. Щёки майора были разорваны, сломан нос, левый - целый - глаз набухал синевой. Дуров мелко дрожал, и было видно - мужику осталось недолго, а там... Снедалин потряс его за плечо:
-Лёша! Лёша!
Словно Дурову всего и нужно было только, чтобы услышать его голос, левый глаз майора приоткрылся.
-Лёша! Да что ж такое?! Слышишь меня? - нагнулся над ним полковник.
-Да... - кивнул майор. - Евгенич... умираю...
-Стой, стой. Говори со мной. Лёша, смотри на меня! Всё будет хорошо. Ты только смотри на меня... Я сейчас, Лёш! Я вот в медицинский, сейчас принесу всё, и всё хорошо будет. Понял меня? Я сейчас...
-Евгенич... - вдруг резко схватил за руку Снедалина Дуров. - Евгенич... они покусали меня, Евгенич... ты же видел... мне конец. Ты не жди, когда я... вот как они. Ты сразу меня, Евгенич.
-Да что ты говоришь такое? - отпрянул Снедалин. -Сейчас я, пожди. Думай, о чём-нибудь думай, а я сейчас принесу!
И, сгребая со стола собранные магазины, Снедалин попятился к двери, глядя на лежавшего на полу и истекающего кровью истерзанного Дурова. Снедалин исчез за дверью и сразу же загрохотал его автомат. Затем наступила тишина. Она влекла Дурова, затаскивала в себя, в свой покой, и Алексей медленно поплыл в её многообещающий туман...
Снедалин вернулся через двадцать минут, вывалив на стол бинты, салфетки, пузырьки. По дороге в медицинский кабинет и обратно он свалил шесть трупов, но понял при этом, что на объекте мертвецов куда больше. Главное теперь - Дуров, надо успеть сделать для него хоть что-то. И Снедалин спешил. Он боялся найти своего офицера другим, на своих ногах, но, к счастью, тот лежал там, где и прежде. Только крови натекло.... Мама дорогая!
Пользовал он бесчувственного Дурова больше часа, не зная даже, жив тот, или уже нет - Алексей не подавал никаких признаков и надежд. Лицо Алексея превратилось в маску мумии, из-под бинтов алели кровавые пятна, и смотреть на его неподвижное тело было для Снедалина ужасным. Подложив под голову Алексея какую-то сумку, полковник собрал ещё несколько рожков, посекундно оглядываясь на товарища. Он боялся его перевоплощения, что и говорить. Но обезопасить себя можно было лишь пустив пулю в лоб Алексея, а на это полковник готов не был. Перекрестившись, Снедалин снова вышел на зачистку вверенного объекта...
Бункер был немал, но и не настолько велик, чтобы за два часа Снедалин не успел справится с задачей. Он прошёл каждую комнату, каждый угол, методично отстреливая тварей, и дважды возвращался - проверить Дурова и пополнить свои боеприпасы. Снедалин уже ничего не слышал, из его ушей тоними струками сбегала кровь. Такова цена за стрельбу в замкнутом помещении. В ушах звенело, но дело было сделано: повсеместно лежали упокоенные им тела загробных гостей. В итоге нашлась и причина того, как они попали на объект - злосчастная дверь в "кротовом лазе". Закончив всё, Снедалин уселся на пол рядом с Дуровым.
-Лёш. Лёш, ты как?
Единственный глаз Дурова с трудом приоткрылся. Алексей, видимо, хотел что-то сказать, да как? Всё его лицо было перебинтовано Снедалиным. В итоге он просто сжал кулак. Снедалин заметил это, нагнулся к нему, расстегнул зимнюю парку, исполосованную так, словно Дурова драли тигры, а не мертвецы.
- ...энич! Пыть... - послышалось из под бинтов.
-Да что ж я?! - хлопнул себя по лбу Снедалин. - Сейчас я, ты потерпи чуток.
Снедалин вернулся через несколько минут с ножницами и бутылкой воды. Стараясь быть аккуратным, он сделал прорезь в бинтах, там, где был рот, и ему было видно, как было больно Алексею, тот подвывал и скрёб пальцами пол. Дуров потерял огромное количество крови, он лежал в огромной бурой луже, и Снедалин не понимал, на чём держится его жизнь. Но был факт: невзирая ни на что, Дуров жил. Полковник легонько приставил горло бутылки к прорези и Алексей сделал глоток, скорчившись от боли.
Когда Дуров очнулся в следующий раз, он осознал, что находится всё там же, в оружейной, но лежит на раскладушке. Снедалин как-то смог затащить его на неё, раздел, поставил рядом бутылку с водой. Самого полковника рядом не было. У Алексея был страшный жар, казалось, что кто-то вылил на него бадью кипятка, так горело всё тело. Лицо, голова раскалывались от пульсирующей боли, ломили ноги. Очень хотелось пить, но найти в себе силы протянуть руку за водой Дуров не смог. Он снова провалился в небытие.
Какие картины он видел в этом горячечном бреду - тема отдельная. А вот Снедалина - Снедалина в разуме - он уже больше не видел. Он пролежал неделю, прежде чем смог сползти с раскладушки. Бинты на лице превратились в чёрствую мерзкую корку, лицо под ними нестерпимо чесалось. Добравшись до двери и приоткрыв её, он позвал:
-Евгенич! - но никто не пришёл. Бункер хранил тишину.
На следующий день он смог встать, и опираясь на стены, пошёл искать Снедалина. Кругом валялись трупы, зловонные чахнущие тела, по ним ползали мерзкие белёсые черви. Пятна крови. Крови, и ещё чего -то - белёсого, серого. Жуткий смрад, словно он в отстойнике. Сладковатый, дурманящий... Снедалина он всё же нашёл. Но это был уже не любимый всеми Евгенич - рослый, крепкий мужик. Это был заросший щетиной, грязный сумасшедший, писавший что-то маркером на стене в их комнате. Дурова он не узнал...
Выздоравливал Алексей ещё неделю. Почему он не умер? Почему не превратился в мерзкого ходячего мертвеца? Кто знает... Может, у него был иммунитет к этой заразе, может ещё почему. Главное - он жив, а лицо заживало не по дням, а по часам. Глянув на себя в зеркало после того, как снял бинты, он обомлел. Урод записной! К бабам теперь не сунешься. Да какие, к чёрту, бабы? Он остался один, и тот, что был раньше Снедалиным - не в счёт. Почему так случилось с Евгеничем? И, главное, что теперь делать с ним? Технически-то он ведь человек, он только разумом скорбен. И что было бы с ним без него?! Придётся позаботиться о нём, вот только самому бы в норму прийти.
Веки правого глаза Дуров зашил себе сам. Вколол анастетик, и зашил перед зеркалом. Стало ещё непригляднее. Ну и рожа у тебя, Шарапов! К детям лучше не выходить. Отмылся, отожрался, так что аж до колик в желудке. А ведь тут он не просто так, подумалось Дурову в какой-то момент. Он тут работать, Родине служить оставлен.
Мертвецы нанесли оборудованию определённый ущерб, но Дуров был одним из самых опытных офицеров объекта. Что-то он смог починить, что-то нет... Вопрос встал ребром, лишь только Алексей добрался до мониторов: что же творится??? Ряд спутников просто исчез! Словно их не и было! Сбили, была первая мысль, и он нервно начал отсматривать видеосъёмку. Он провёл целые сутки, всматриваясь в экраны, и всё, куда бы он не смотрел своим единственным теперь глазом, было мёртвым, пустым. Связи не было никакой. Только шуршание - на всех диапазонах частот, спутниковая давала отбой. На миг он подумал - всё, в этом мире он один, и от ужаса зашевелились волосы, тело покрылось мурашками. Он начал всматриваться ещё внимательнее, но везде была пустота. И тишина... А на мониторах наружных камер резвились мертвецы. Их было немеряно. Что забыли эти твари тут, в глуши, в общем-то? Ответ на этот вопрос пришёл к майору Дурову не скоро...
Потекли долгие месяцы одиночества. Вариант покинуть бункер сначала рассматривался, но затем Дуров от него отказался. Времени было много, и проводя время за мониторами, Дуров узнавал о своём мире много нового и интересного. Эти знания и похоронили вариант бегства из бункера. Бежать было некуда. Он видел мёртвые города, наводнённые нежитью. Пустые, брошенные деревни. Сонмища тварей бродили по его земле, да и не только - они были везде, а среди них - левитаны. Повадки этих тварей Алексей изучал долго, и природу их понял. Электронные глаза спутников показывали ему то, чего лучше не видеть. Земля умирала, чего нельзя сказать о ближайшем космосе. Там что-то происходило.... И то, что происходило там, совершенно не радовало майора Дурова в бункере под землёй тут. Они ждали гостей, они делали всё, чтобы приблизить этот день. Идиоты. Они дождались, но радости почему-то нет. Потому что радоваться теперь некому... И эти, левитаны, со всем этим неразрывно связаны. Только вот поделиться этим сокровенным знанием Дурову тоже не с кем. Снедалин... у Снедалина теперь своя реальность.
Он ухаживал за сошедшим с ума полковником, как мог. Кормил, и тот ел, поил, и тот пил. Тот, что раньше был Евгеничем, зарос бородой, но мыть и брить себя не давал, впадая в неконролируемую агрессию. С течением времени Дуров заметил странную деталь - от Снедалина не пахло, хотя должно было смердеть так, что... Но факт был таков - не пахло, и слава Богу, или кому ещё там, позволившему этому всему случиться. В Бога Дуров не верил, а в последнее время - просто стал богоненавистником.
Снедалин больших проблем не доставлял - майор держал его в их бывшей комнате. Линий поведения умалишённого офицера было три: качаться, словно маятник, сидя на стуле чаще всего, писать какую-то галиматью на стенах с помощью понятных только ему, Снедалину, символов и букв, сильно напоминавших Дурову старорусские, гораздо реже, ну, и агрессия - это если Дуров пытался достать его с чем-то своим. В суть этого всего Алексей не лез - человек скорбный разумом, поди, разберись что это. Да и ни к чему ему это.
Единственное, чего Алексей добился от него за эти годы - вернул ему навык посещения туалета, поскольку до этого был просто кошмар. Дурову и так выпало сомнительное удовольствие отчищать бункер от гниющих останков мертвецов и отмывать пол и стены от пятен, так что убирать за гадящим там, где его застала нужда, Снедалиным - через чур. И без того в бункере поселился такой запах, что беда. Правда, к нему Дуров со временем привык. Человек ко многому привыкает...
Текли месяцы, годы. Дуров сидел за пультами и мониторами. Он делал свою работу и не знал, что на самом деле он, Дуров - теперь один из немногих, кто представляет себе то, что творится под солнцем. Словно Агасфер, он был обречён на такую вечность, хотя и не знал об этом. Быть может - догадывался, но не знал. Как может человек не сойти с ума от такой жизни? У Дурова такая зацепка была, в отличии от Снедалина - он ждал. Он верил, что однажды помощь придёт. Когда, как - неясно, но придёт...
И он дождался! Хотя, честно надо сказать, Дуров рассчитывал немного на другое...
$$$
-И где же ваш соратник, Алексей? - подняв на Дурова глаза, положил ложку отец Зосима.
-Снедалин? - уточнил майор.
-Да. - кивнул батюшка.
Майор машинально вздёрнул руку, глянул на часы. Часы у Дурова были что надо - настоящая механика, турбийоны. По нынешних временам - просто богатство. Брат Софроний, от глаз которого сей факт не ускользнул, даже привстал за столом:
-А можно глянуть? - спросил келейник старца.
-На что? - удивился Дуров, собравшийся было что-то ответить старому монаху, но прерванный вопросом Софрония.
-На часы.
-Ну... пожалуйста. - с удивлением на лице ответил майор.
-Ух ты! "Ориент"! - загорелись глаза Сафрония. - Такие теперь...
-Софроний! - остепенил своего соратника отец Зосима. - Что-то не о том ты всё. Оставь человека в покое. Я вот про полковника спросил, а ты и ответить не даёшь. Сядь-ка.
Софроний, перекрестившись, покорно сел за стол.
-Простите, Алексей. Я ведь дурного-то не хотел. Просто такие часы теперь... - попытался оправдаться Сафроний, но батюшка снова осадил:
-Много чего теперь дивного, редкого и дорого. А люди дороже всего. Вот, рядом с нами тут офицер, до конца исполнивший свой долг и спасший от лютой смерти человека, который в свою очередь, и нас от таковой спас. От всех этих ужасов и кошмаров сущих душенька его и не выдержала. Моё сердце о нём болит, а твоё, Софрониюшка - о часах. Где же ваш полковник, Алексей? Проводите уж к нему!
-Так я что хотел сказать-то? - повернулся к старцу майор. - Плохое время сейчас - "пишет" сейчас Евгенич. А вот через часок, а то и два - милости прошу. Познакомлю. Вот только... особых чудес не ждите. Евгенич, он... странный человек. Так что...
-Пишет?! - переспросил отец Зосима.
-Ну я же говорил. - придвинулся к старцу Дуров, положив свои изуродованные руки на стол. - Пишет, рисует. На стенах, на потолке. Кстати, вы может быть, и разберётесь в его каракулях. Я - не в силах. И, возможно, увидев новых людей, да ещё священников, что-нибудь может у него тут и щёлкнет. - ткнул себе пальцем в лоб майор. -Так что, обождите чуток, отцы. А пока... расскажите хотя бы, как у вас получилось. Про наши дела я вкратце обрисовал, теперь, получается - ваша очередь.
Историю их злоключений с первого дня взялся рассказывать Софроний, и так уж выходило, что началась она с визита той странной женщины, принесшей отцу Зосиме книгу. Софроний и сам удивился, как логично всё складывалось в их жизни, а ведь рассказывал он в первый раз - слушателей не было. В обители кто должен был знать - знали, а иным такое знание и неполезно. А иных людей и не встречали - не с кем и поделиться. Софроний начал издалека, ещё до прихода паломницы, но скоро добрался и до того дня. Дуров слушал внимательно, изредко задавая вопросы, а по ним молодому монаху было ясно, что слушатель его от Веры и Церкви далёк. Но тем не менее, старался как можно понятнее объяснять мирянину то, о чём он спрашивал, и Дуров кивал, кивал головой. И когда Софроний раскрыл тему Книги, глаза майора сделались круглыми.
-Постой, постой... - сделал останавливающий жест рукой Дуров. - Как такое вообще возможно?! То есть, ты говоришь, что эта вот книга, что у вас - там всё написано прямым текстом, что будет, как и когда?! Так, что ли?!
-Иными словами - да, так и есть. - выдохнув, ответил Дурову монах. - Но, к сожалению, книга плохо сохранилось, и многие страницы попросту истлели. Но даже то, что удалось истолковать нашем батюшкам Зосиме и Тихону - уже это...
-Постой, постой! - снова прервал его Дуров. - Значит, была некая книга судеб, о которой никто ничего не знал, и вот, как только какая-то баба притащила её на свет в монастырь - так сразу всё и началось?! Так получается?!
Софроний вытер рукой лоб, ища подходящее объяснение. Назревал неприятный для любого священника спор - спор о божественном промысле с атеистом, требующий максимальной сдержанности, терпения и убедительности. Помоги Господи! Софроний глянул на своего старца, ища поддержки, но отец Зосима замер за столом, сцепив руки и закрыв глаза. Складывалось впечатление, что старец вообще не здесь, с ними, а где-то ещё. Понятно, что старик устал, но и разговор получается не шуточный!
-Тут вы не вполне правы. Видите ли, это вечный вопрос о том, что было ранее - яйцо или курица. - начал своё объяснение Софроний. -Но в вопросах веры стоит руководствоваться в первую очередь...
-Да нет, он прав, Софрониюшка. - вдруг перебил его старец. -Он прав... С этого всё и началось. Я долго обмысливал, и да, склоняюсь к тому, что явление Книги вполне могло запустить процесс Божьей кары.
-Божьей кары?! - ехидно переспросил Дуров. - Ну... Вот, значит, какая у церкви терминология. "Божья кара"! Это всё объясняет.
-Вы зря ехидничаете, Алексей. - спокойно посмотрел на майора отец Зосима. - Да, именно кара Божия. По делам нашим. Господь, исшедший от нас после того, как был оболган, осмеян и предан крестным страданиям, вполне внятно предупредил нас о том, какова она будет, чрез Откровения Иоанна Богослова, известные также как Апокалипсис. Другое дело, что современные люди относились к этому слову Божьему посмеиваясь. А иные и вовсе проявляли нерадение отрицанием. Изволите ли видеть, терпение Господне было весьма долгим. Но финал был предсказан, а мы с вами теперь видим Волю Его совершающейся. И вот в такие времена, во времена всеобщих бед и несчастий, когда возлетает горе глас страждущих от земли, тогда и являют себя различные чудеса и знаки. Явялют они себя и в иные времена, скажем, мирные. Но и тогда, и теперь стоит быть весьма рассудительными, чтобы верно руководствоваться ими. Ибо, кроме ниспосылаемого Господом, есть ещё и попускаемое им. И отличить одного от другого весьма и весьма непросто. Точно также, необходим великий дар рассуждения, чтобы понять сущность данной книги и факт её явления. Запустило ли её появление механизм конца света? Или же, в преддверии его, Господь явил нам Своё чудо? Это очень, очень непростой вопрос, Алексей. Не стоит быть скоропалительным в попытке объяснить то или иное... Вот эта книга. - и отец Зосима бережно развернул тряпицу.
Дуров протянул руку, чтобы предвинуть книгу к себе, но старец остановил её на полпути.
-Осторожнее! Лучше из моих рук.
Дуров придвинулся к старцу ещё ближе, и тот развернул страницы.
-Вот.
Алексей смотрел на полуистлевшие страницы, силясь понять и разобрать хоть что-то, и вдруг, резко вскочив, бросился к стене. Прижавшись к ней, с остекленевшими глазами, майор вытянул палец в направлении коридора. Оба монаха также вскочили из-за стола, сухонький старец бросился к майору.
-Там... - прошептал тот. - Те же символы, что пишет на стенах Евгенич!!!
Отец Зосима прищурился, вглядываясь в глаза майора Дурова, полные ужаса.
-Да?! - тоненько переспросил его он, сглатывая подступивший к горлу комок.
-Да.. - выдохнул Дуров.
И тогда старый архимандрит упал на колени, вознося похвалу Господу и неистово крестясь и кланяясь. И Дуров, и Софроний замерли в стороне, тревожно переглядываясь между собою. А старец продолжал неистово молиться, из его глаз текли слёзы, их было видно обоим мужчинам, замершим у стены. Взгляд майора метался от молящегося старца к лицу застывшего Софрония и обратно, а Софроний, тот понемногу начинал догадываться. Господи, сколь же немсповедимы пути твои! Возможно ли измыслить нашим скудным разумом, где и как явишь ты Волю Свою?! А старец продолжал молтву, и казалось, лицо его понемногу начало светиться. Дуров глянул на Софрония, тяжело, испытующе - разъясни, что это происходит? Но Софроний, упав на колени, также вознёс свои молитвы, и Дурову, и так огорошенному своим открытием, стало совсем не по себе. Но и прервать монахов он не осмелился - так и стоял, прижавшись к стене, под мигающей красной лампой аварийного освещения. Ведь полное освещение было отключено им самим, и уже давно - энергию необходимо экономить. Потом свет вдруг погас.
И в полной темноте эхо разносило по пустым залам и комнатам бункера слова молитвы старца. Голова Дурова закружилась и всё его существо объял вдруг беспросветный ужас, трепетный страх. Со стоном майор сполз по стене, сев на холодный бетонный пол. А в полной темноте грохотало:
ИИСУСЕ, СЫНЕ БОЖИЙ! ПОМИЛУЙ МЯ!
Дуров очнулся от того, что кто-то похлопывал его по щекам. Как так получилось, что он вырубился? Сначала погас свет, и этот голос, и эти слова... И он поплыл, поплыл, и так легко и сладостно было на душе, его уносило отсюда прочь, куда-то туда... туда. А потом тьма стала исчезать, какой-то мягкий свет начал пробиваться отовсюду, освещая весь бункер, и там, в этом свете были они... его друзья, офицеры, погибшие и ушедшие наверх. Они все были здесь, рядом с ним, живые. Они улыбались! Он звал их, кричал, но отчего-то они не слышали его. А вокруг, наполяя полуосвещённые коридоры и залы, звучала молитва, и маленький седой старец в утлой рясе кланялся, и свет прибывал. И от этого было так тепло, так хорошо, всё сразу стало понятно... И он спросил второго монаха, стоящего рядом с ним: "Он - святой?!". Но тот вдруг воспарил над полом, раскинув руки, и на глазах его ряса, рваная и потрёпанная после боя с нежитью вдруг превратилась в кристально-белое одеяние и прозвучал ответ: "ДА!!!!". И вот теперь кто-то хотел забрать его оттуда, обратно, в этот мир, а покидать тот - ну так не хочется! Дуров, стараясь отринуть эти потуги, застонал. Щурясь, он приоткрыл глаза.
-Ну вот, вот и хорошо. - добрые глаза отца Зосимы были прямо перед ним. - Очнулся.
Вернувшись, Дуров поднял глаза к потолку - как и раньше, под ним, изредко помигивая, горела красная лампа.
-Я... - проскрипел он. -Что это было?
-А что было? - нагнулся над ним брат Софроний.
-Ну это. Сначала свет погас, а потом... потом другой появился. И все вернулись...
-Кто - все? - снова переспросил Софроний.
-Все ребята наши. Кто ушёл, и кто... умер уже. А ты - летал...
-Я? - удивлённо ткнул себя в грудь келейник.
-Ты. В белом весь. - при этих словах брат Софроний перекрестился.
-Давай-ка вставать, Алексей. - подхватил его под плечи старичок. -Мало-ли что померещится. Вот так.
Отец Зосима поднял Дурова на ноги, и поддерживая, довёл до стула. Тот грузно упал на него. Старик было направился к столу, но Дуров вдруг ухватил его за рукав.
-Постойте, батюшка. -хрипло попросил он, и отпустив рукав рясы, извинился, глядя на свою руку, - Вы простите. Скажите - это ведь всё есть, да?
-Что? - удивился такому малопонятному вопросу старец.
-Этот... другой мир. Где все живы.
Отец Зосима задумался на пару секунд, а затем присел рядом, глядя прямо в глаза Дурову.
-Ну конечно, он есть, Алексей. Конечно есть.
-А вы знаете, как всё будет?
-Я?! - ещё больше удивился старец. - Откуда ж мне? Только Бог знает.
-С нами. Что будет с нами? Ведь вы же прочли эту книгу...
-Ах вот ты о чём. - сообразил наконец отец Зосима. - С нами... Ведь книга - не компьютер. Может быть так, а может - и эдак. Господь человеку дал великий дар - собственную волю и право поступать по ней. Поступишь так - и будет одно, эдак поступишь - другое. Ничего не предопределено. А многое в книге и вообще сокрыто... Пока. И чтобы стереть эти белые пятна, знаешь ли ты, что нам потребно совершить?
-Что, батюшка?
-А подняться прямо сейчас, и пойти к твоему полковнику. Там, я уверен, многое из сокрытого откроется нам. Так что, отведёшь нас?
$$$
Поворот ключа, и дверь распахнулась. Он сидел на сетке кровати,мерно раскачиваясь вперёд и назад, и что-то бормотал себе под нос. Его руки обтирали одна другую, резко, нервно, однообразно, а голые ступни отбивали от бетонного пола странный ритм. Казалось, приход Дурова с новыми, незнакомыми ему людьми в рясах никак не заинтересовал его.
Отец Зосима, сконцентрировав своё внимание на самом Снедалине, не сразу и понял, что же он видит перед собой. Понимание пришло чуть позже, спустя минуту, или две...
Все стены, окрашенные снизу светло-голубой масляной краской, и выше, просто побеленные, были мелко-мелко исписаны. Исписаны странными, но такими знакомыми старому монаху символами, цифрами, местами были рисунки, но в полутьме комнаты, скудно освещённой единственной лампой, льющей мутный свет, он рассмотрел их не сразу. Даже потолок в некоторых местах - тех, видимо, до которых Снедалин мог добраться, используя тумбочку - был покрыт этими письменами. И когда отец Зосима наконец понял, что видит перед собой, он истово перекрестился.
-Святый Боже... - прошептал старик, инстинктивно сделав шаг назад и наткнувшись на стоящего за ним Дурова. Снедалин, не обращая никакого внимания на своих посетителей, продолжал раскачиваться, бормоча что-то еле слышно и однообразно. Софроний же, до того смотревший на стену немигающим взором, перекрестился, и выбежал из комнаты.
-Вот об этом я и говорил, батюшка. - подхватил пошатнувшегося старика майор. - Я, знаете ли, стараюсь не смотреть на это его творчество. Мне оно совершенно не понятно, а непонятное - пугает. Теперь и вы увидели. Как думаете - что это всё может значить?
Отец Зосима замер, смотря сквозь проём двери то на Снедалина, то на стены, плотно покрытые символами и цифрами. На вопрос Дурова он не ответил, и тот положил руку на плечо старика.
-Батюшка?!
-А.. Простите, Алексей. - дёрнулся тот.
-Что это всё значит, отец Зосима?
-Это то, Алексей, ради чего мы проделали весь наш путь из обители в этот бункер. - глядя в глаза Дурова, ответил ему старец. - Иначе зачем мы здесь?! Это то, что мы считали утерянным, работая над текстами книги. Неужели не узнаёшь эти символы? Так вот зачем Господь вёл нас сюда... Вот за что брат Глеб положил свою душу. Воистину, велика воля Твоя и сколь неисповедимы пути Твои! И вот для чего ты сам, Алексей, выжил и спасся тогда - видишь ли теперь?! Хранить пророка - вот какова твоя миссия. И слава Богу - ты её выполнил...
-Истинно. - кивнул старец. - Сила Божия в немощи совершается!
-И... И что теперь? - спросил Дуров, всё тело которого в миг покрылось мурашками. - Что будет со мной, если... всё?!
-Конец одного всегда начало другого. - положив руку на плечо офицера, ответил ему отец Зосима. -Зри сам: всё только начинается. А нам с тобой предстоит огромный объём работы, и надо успеть к моменту, когда они придут...
-Кто - они?! - в ужасе прошептал Дуров.
-Кто знает? - развёл руками старец. - Но этот день близится. "... но он один, пока не явятся с востока те, что ходят по ветрам." - процитировал по памяти старик. - Да... вот только - почему же всё-таки один? Почему?
-По ветрам... - повторил Дуров. - Кто же это, батюшка???
-Я мыслю - люди. Не все сгинули в мЕртвых, и не всех мЕртвые взяли. Выстояла же наша обитель, выстояли и другие места. Ты и сам говорил, что видел такие места далеко в Сибири. Армия ведь не исчезла же? Я мыслю, что люди ушли - туда, за Урал. Там теперь Россия, Алексей. Ты военный - вот и скажи мне: раз страна наша нанесла семь лет назад тот страшный ядерный удар по Америке, что считаешь, был ли план действий у руководства страны?
-Я думаю, был, батюшка... - ответил майор, наблюдая за Снедалиным. - Не могло не быть.
-Значит - они и придут. А что до того, как написано в Книге... По ветрам, по воздуху. Они прилетят, вот что я думаю. А когда... я не знаю. Но чувствую - скоро. А нам надо успеть, а сам видишь, - кивнул старец на дверь, - дел-то немало. А вот скажи: он всегда такой? Ничего не говорит? Ну, слово хоть?!
-Бормочет только. А как я прихожу - замолкает. А то я делаю что-то, а он шепчет... но ничего не разобрать. - сказал Дуров. - Я пробовал послушать из-за двери, но он словно чувствует...
Отец Зосима покачал головой.
-Страшная и великая судьба у твоего полковника. Но давай теперь не будем томить его своим присутствием, пойдём. Сегодня всё одно и начинать не стоит, умаялись мы... А где же Софрониюшка наш? - удивился отец Зосима, и уж было повернулся к двери спиной, но в этот самый миг уловил движение в комнате.
Снедалин, до того сидевший на кровати, упал на колени, и не обращая внимания на Дурова, замершего, словно истукан в проёме двери, воздел руки к старцу.
-Свят, свят, свят, пусти, пусти, свят... - монотонно забормотал тот, кого раньше называли Снедалиным. - Пусти, свят.
Дуров в страхе отпрянул в сторону, когда отец Зосима, протянув свои руки к пророку, вошёл в комнату.
-С нами ли ты, Божий человек? Ты ли говоришь со мной? - спросил старец, возлагая руки на голову Снедалина.
-Я, я... пусти, свят... - шептал тот, обхватив обеими руками щуплую фигурку монаха. - Не могу... пусти. Скорее, свят. Я сделал, пусти!
-Софрония сюда, быстро! - сурово прохрипел старик, повернувшись к замершему в ужасе Дурову. - Тащи его! И пусть захватит всё!
-Что? - выдавил из себя майор.
-Он знает, ну же!!! - гаркнул отец Зосима, и Дуров бросился прочь.
Отец Зосима медленно поднял Снедалина с колен и бережно усадил на кровать. Глядя в тускнеющие глаза офицера, спросил его:
-Назови себя!
-Сне... Снедали-и-ин... - прошептал тот.
-Целуй. - и старец прислонил к его губам свой наперсный крест, тот поцеловал. Силы быстро покидали этого человека и было видно, как тот старается собрать их. Волны дрожи пробегали по его телу, жизнь покидала того, кто был сейчас дороже всех для старого монаха.
Топая, в комнату ворвались Софроний с мешком старца и Дуров. Келейник, пав на колени перед отцом зосимой, который приобняв, держал голову Снедалина, судорожно развязывал мешок.
-Воды, Софрониюшка! Скорее! - протянул руку старец, и Софроний, скрутив пробку, протянул ему бутыль со Святой водой. Отец Зосима приложил её к губам Снедалина.
-Пей! Пей же!
Тот постарался глотнуть, и струйка воды сбежала по его бороде. Велика целительная сила Святой воды! Глаза пророка ожили.
-Крепись! - не отрываясь, отец Зосима наклонился над угасающим Снедалиным. - Говори, что написано тут?
-Ведаешь ли ты суть написанного, чадо?! Чью волю несёшь ты?
-Он... он дал срок... я умираю. Гляди! - и Снедалин резко схватил отца Зосиму руками за виски.
Старец было дёрнулся, но затем, обхватив руки Снедалина своими, замер, прикрыв глаза. Спустя несколько секунд он отрыл их, грозно глянув на своего келейника.
-Читай на разлучение души с телом. Что бы не происходило - читай, не дерзни прерваться!!! - прошептал он, и снова закрыл глаза, а спустя минуту старец вскрикнул, как кричат люди, котрых внезапно постиг инфаркт, и обмякнув, упал головой на кровать. Голова Снедалина ударилась о стену, и тот, привалившись к телу старца, замер. Его била пелкая дрожь, но скоро прошла и она. Софроний, в душе которого бушевали страх и ужас перед происходящим, не смея ослушаться старца, читал, но голос его дрожал и срывался. Лишь прозвучало последнее "Аминь!" из его уст, он бросился к старцу, забыв обо всём. Не помнил он и про Дурова, который лежал в проёме двери, постигнутый обмороком. Бросившись к отцу Зосиме, он поднял его бессильную голову и отдёрнулся: из ушей и носа старого монаха сбегали струйки крови. Отец Зосима не дышал...
В гулких полутёмных казематах бункера, спрятанного глубоко под землей, на десятки километров вокруг которого во тьме ночи не было не единой живой души, Софроний остался один...
$$$
Когда Снедалин вдруг схватил голову отца Зосимы своими ладонями, старца словно пронзило и наполнило огромным потоком информации. Он увидел всё, что происходило в бункере после того, как Снедалин оставил истекающего кровью изуродованного мертвецами Дурова в оружейной комнате. Вся эта информация, это знание мгновенно навалилось на него, но где-то поверх неё кричал голос, полный неописуемого страдания:
-Батюшка, жажду покаяния и святых молитв твоих! Скорее!!! Умираю!!! Отпусти меня!!!
Сквозь наслоение картин, мелькающих в его сознании, он видел фигуру подтянутого моложавого офицера немного за пятьдесят, в военной форме. Его волосы тронула седина, но она не портила его, лишь придавала тому некую степенность, благородство. Он звал его, и отец Зосима пытался прорваться к нему сквозь волну этой информации, сыпавшейся на него в виде эпизодов, картин из жизни того, который звал его, просил о помощи. О той последней помощи, оказать которую способен лишь только священник. Сконцентрировав всю свою волю, старик смог выплыть, прорваться сквозь этот информационный массив, и вернувшись, наказать Софронию сделать то, что сам уже не мог - читать Отходное правило. Затем воронка поглотила отца Зосиму, и падая в глубины невообразимой пропасти, он узнал всё. Навалилась тьма, и видения погасли. Полковник Снедалин поведал старцу всё, что видел и знал сам, тогда когда ещё не стал пророком Божиим, и после, когда он им являлся. Где-то там, на границе подступающей и заполняющей весь рузум старца тьмы, в угасающий свет, уходила фигура в военном кителе, и пока тьма ещё не заполонила всё, фигура обернулась. Полковник Снедалин, уходя, кланялся старому монаху... Но мгновение спустя всё померкло. Уходили цвета, звуки, память - всё, чем был архимандрит отче Зосима, заканчивалось. И в этой кромешной, адовой тьме вдруг отчётливо прозвучал нечеловеческий голос, он был страшен и величественен:
-Воин стал свободен. Теперь - ты!
$$$
Первое, что увидел отец Зосима лишь только сознание вернулось в его бренное тело, были ошалевшие, полные слёз глаза верного Софрония. Сквозь ещё не остывшую грань мира, старающегося удержать душу старого монаха, не пустить её обратно из своей вязкой, нездешней субстанции в мир, принятый считаться реальным, лицо келейника показалось старцу невероятно огромным, заполнившим собою всё, что мог увидеть старик - а так бывает с людьми, даже и вполне здоровыми. Отца же Зосиму таковым назвать теперь можно было с большой натяжкой. Уж больно цепко ухватила старца "та" реальность, слишком долго держала она его в себе. Зрачки отца Зосимы разбежались почти до границ радужки, затем мгновенно сузились почти до точек. В изнеможении, со стоном старик снова закрыл их. Софроний же, нависший над своим любимым наставником как скала, лишь промычал что-то бессвязанное, и, перекрестившись, продолжал сверлить лик старца немигающим взглядом. Оба молчали, но для каждого причина молчать была разной. Старец - тот был просто без сил, языком пошевелить - великая тягота. Софроний же не мог осознать происходящего и, увидев, как старец открыл глаза, впал в ступор. За часы, проведённые у его ложа, он уже успел оплакать его не раз, возмутился такой несправедливости и смирился уже раз десять. И вот, для него свершилось чудо! А как назвать иначе? Отец Зосима пробыл в беспамятстве - не дыша! - более шести часов. Чудо, иначе и не скажешь. А когда чудеса происходят, не каждый найдёт слов, чтобы выплестнуть свои эмоции.
За время своего служения отцу Зосиме, брат Софроний настолько проникся любовью к старику и важностью его миссии, что не представлял себе исхода её таким, что старца не станет. Он и не думал о такой возможности: отец Зосима, сама скромность, мудрость, уверенность, как может его не стать?! К тому же известно - теперь не умирают, а тяготы и лишения их пути вроде бы остались позади. С Божьей помощью и чудотворным старцем они достигли искомого, исход - вот он, рядом, и тут... Кто ж выдержит такое?! С последним вздохом старца мир брата Софрония рухнул. Словно крохотного младенца, кровиночку свою, нёс на руках бездушное, невероятно лёгкое тельце старика брат Софроний из той злосчастной комнаты вон. Лишь пустота в глазах молодого монаха, а более и ничего. Ему бы рыдать, да в душе такая пустота, словно вымели её начисто добросовестные монастырские трудники перед великим праздником. И всё бессмысленно, глупо, несущественно теперь; сама жизнь его, Софрония, не имеет смысла, нет фундамента, лишь трещины, лишь пустота. Так значит вот как посетил Ты его, Господи! По грехам; дал цель - и подрубил крылья, когда она уж вот; дал жизнь во славу Свою - и прибрал в самый ответственный момент! Бог дал, Бог взял! К чему её подобие Софронию?! Упокоить любимое тело - и прочь, наверх! Софроний не Глеб, его достоинств в нём нет, одно лишь - любовь к старцу, и что теперь?! Избрать долю брата, встретить лицом к лицу страшное, неминуемое, и отдать её, так отдать, как отдал брат Глеб... Брат Софроний уже укрепился в таком решении, но словно привязанный или приклеенный чем-то прочным, никак не мог оторваться от тела любимого старца. И рыдая над ним, вдруг подумал: а что бы сам отец Зосима сказал ему, явись он вот сейчас в чудесном сиянии? Ведь призраки - они реальны... Но нет, это не может быть с отцом Зосимой, как?! С любым, наверное, может; но только не с ним! А решения такого старец вряд ли бы одобрил. Глянул бы прищурившись, как бывало - не осуждающе, нет - и сказал бы: "Что ж это удумал ты, отрок?! Видано ли сие: на смерть обрекаться?! Тяжкий, тяжкий грех! Грех грехов! И кто говорит?! Монась!!! Ступай-ка, подумай зрело: для того ли Господь - Батюшка дар жизни тебе преподнёс, чтоб ты с ним так, с даром Божиим?! Нет бы о деле радел; дак нет же - на худое врагу поспешествуешь! Ниии, и слова не скажи мне! Ступай!!!". И топнул бы ногой своей, этак вот... Эх, тяжко как без доброго напутствия твоего, отче! И словно сам отец Зосима незримо подталкивал его, Софроний вдруг прозрел: да что ж это он! Отдал жизнь за други своя брат Глеб, внезапно оставил сей мир старец - Софроний остался один. Один из тех, кто нёс чудесную книгу, исполняя древнее пророчество неведомого монаха. "...он один, пока не явятся с востока те, что ходят по ветрам." Так вот чьё одиночество предрекает книга, вот кому выпало встречать неведомых "ходящих по ветрам"! Сколь прозорлив был старец, растолковав своим спутникам истинный смысл замысловатых строк! И как же можно предать его, выбрав простой и бесславный путь - путь самоубийства?! Для того ли страдал сарик, терпел лишения; для того ли попрал толпы нечисти святою молитвой своей?! Нет, нет же!!! Он, Софроний, недостойный, принял эстафету старца своего, таков промысел Господа. А у Господа не бывает пустого, бессмысленного.
Такова судьба твоя, монах. Как и другие до тебя, понесёшь ты крест свой до самой до Голгофы своей. Христос терпел, и тебе велел!!! И уж было совсем пал Софроний в душе своей, как вдунув добрые мысли в его страждущую главу, Господь свершил чудо! Отец Зосима, тяжело и шумно вдохнув, открыл свои очи...
-Батюшко!!! Батюшко! - вскинул руки Софроний и пал на колени перед лежащим старцем. - Жив! Господи Святый мой! Слава Тебе!
Услышав завывания своего келейника, отец Зосима вернулся уже окончательно. Рой образов в голове испарился куда-то, словно и не было их, осталась только боль в глазах и боль в душе. Тихо шурша своими лапами, к старцу возвращалась память. Медленно, неслышно отворила двери разума, пятясь вошла, взорвав больную голову старца. Отец Зосима застонал, зашевелился...
-Батюшко! Родной! Да что же я? - бросился к старику Софроний. - Не молчи!
Я сейчас! Сейчас я..., - попятился монах, и, повернувшись, бросился в кладовую, где в чанах была отфильтрованная для питья вода. Вернулся он через минуту, вбежал, расплёскивая из кружки воду.
-Вот, батюшко. Пей, родной! - поднёс он кружку к потрескавшимся губам старца. Тот глотнул, потом ещё. Вода замочила его седую бороду, испачканную в засохей уже крови.
Испив, старец повернул голову к стоящему на коленях перед ним Софронию.
-Ведаешь, что видел, сынок? - тихо прошептал отец Зосима.
-Отче, ты же чудом одним выжил..., -попробовал возразить келейник, но старик уже, кряхтя, повернулся на бок. И Софроний, согласен он был или нет, уже был вынужден помогать. Подхватив под мышки наставника, помог ему сесть, уселся рядом, обняв за плечо.
-Ступай, принеси ещё попить. - толкнул он Софрония. - Всё нутро горит пламенем адовым.
Софроний принёс, напоил старца.
-Худо, отче? - заглянув в глаза старца, участливо спросил Софроний.
-Худо. - помолчав недолго, промолвил тот. -Много хуже станет, ежели сейчас мы не встанем и не пойдём...
-Куда, отче?!
-Обратно. Мощи пророка Божия обиходить нужно нам, и отслужить, что положено. Мы здесь не в санатории...
-Но батюшка! - подскочил Софроний. - Гляньте на себя: куда вам?!
-Туда, сынок. - махнул рукой в направлении комнаты, где всё случилось. - Худо - не худо, а идти надо: время на исходе. Пошли.
-Да что ж ты, отче! - всплеснул руками монах. - На тебе ж лица нет!
-Мал ещё прыщ со мною спорить! - вдруг взвизгнул отец Зосима и потряс кулаком. - Я что сказал?!
-Ваша воля, отче. - насупившись, покорился гневу старца Софроний. - Но если что...
-Если что - Бог управит. Ну-ка, помоги встать.
Подняв на ноги старика и поддерживая его под локоть, келейник повёл отца Зосиму в ту страшную комнату. Уже на подходе к ней молодой монах услышал чудный запах, спутать который с любым иным он не смог бы никогда. Не один час и день провёл он, новоиспечённый послушник, в молитвах и бдениях у мощей Святых старцев в Богомзданных пещерах. Такое радение для новопостриженных было обязательным, так считал отче Тихон, настоятель. Весьма и весьма полезное, особо для примирения с собой, с чего и начинается монашеский путь. И этот запах, смешавший в себе аромат ладанов, горящих пасхальных свечей, свежего морского ветра, тишины горной обители, солнца, детства - всего, что дорого сердцу любого человека, живущего под Луной, хорошего и худого - разве есть ещё подобный?! Разве можно спутать?! Да, так благоухают Святые мощи - останки тех, кто истинно благоугождал Господу и людям при жизни.
-Чуешь, сынок? - прищурившись, вопросил старец.
-Д-да. - поперхнувшись от наполнившего его счастья, ответил Софроний.
Дверь в комнату, в которой лежало тело Снедалина, была распахнута, Софроний не затворил её в тяготах. И, кружа голову, оттуда плыл дивный, божественный запах.
Тело Снедалина лежало там где и было оставлено. Казалось, полковник спит, таким безмятежным и мирным было выражение его лица; и лищь бурые ниточки засохшей крови из его носа и уха говрили о том, что не всё так просто. Старец перекрестился, и, войдя, встал на колени, поцеловал руку Снедалина.
-Приступи. - обернулся он к своему келейнику, и тот, приклонив колени, благоговейно прижал руку к губам.
-Тёплая! - прошептал молодой монах.
-Нужно нам омыть и обрядить угодника. - промолвил старец. - Велик его подвиг, и негоже нам, монахам, оставлять его в виде, в коем постигло его успение. Посему, Софрониюшка, ты ступай. Отыщи Алексея и веди его сюда...
-Дуров! - словно прострелило в сознании брата Софрония.
И верно - как же он забыл про майора?! Пока он страдал над телом старца, почитая того почившим, про Дурова и не вспомнил. А надо полагать, тому досталось не меньше, чем самому Софронию! Он-то монах: смертные дела и чудесные обстояния для них - работа; монах, ежеминутно не пребывающий в размышлениях о смерти, посмертии и страхе Божиим - монах худой, ненастоящий. А для мирян все эти обстояния куда как чужды и обычно пугающи. И первое дело монаха помогать брату-мирянину в этих, страшных для него обстояниях; а он?!
Заметив краску на лице келейника, старец спросил:
-Что ж ты? Забыл о товарище?
-Грешен, отче...
-Бог простит. - перекрестил парня отец Зосима. - Ступай, ищи теперь. Там ищи, где оружие хранят. Там он, мается...
Майор Алексей Дуров и действительно прятался в оружейной. В неё он приполз, стуча зубами от страха, в поту, трепеща и бормоча нескладные слова молитв Тому, Кто, как оказалось, всё же существует. Всю жизнь майор Дуров саму возможность Его существования отрицал, более того, и глумился временами, а также очень любил отпустить в компании таких же, как сам, атеистов шуточки, что люди воцерковлённые неспроста именуют богохульством. То, что как говорил Христос, вся простится, а хула на Духа Святаго не простится, он, конечно, не знал. Зато слышал, что незнание закона не освобождает от ответственности. А то, что закон Жизни есть, он узнал только что. Ведь на его глазах, считай, его командир и друг, полковник Снедалин воспарил из офицеров в Пророки. Себя не обманешь: одно дело - говорят, а тут сам увидел! Блаженны не видевшие, но уверовавшие - это не про него сказано. Но, как оказывается, информация-то была доступна: никто не скрывал ничего. А он, Дуров, проходя мимо храма, только что не плевал за ограду. И выходит, по кругу он грешник, и грешник лютый; вокруг, считай, конец света шагает, того и гляди и его черёд - небось, не под пальмами с мохито загорает Дуров тут, в бункере. Каждый день может стать последним. В душе оказалась помойка, полная заблуждений, страха перед неизвестностью, но этого мало: отрицая Господа, Дуров не миновал и худых страстей - пил, курил, прелюбодеял, сквернословил, гневался, злился сам и злил других. И вот, вся эта изнанка его жизни, подобная смердящему, грязному белью оптвного бомжа, стала перед глазами, явилась очевидной, во всей своей мерзостной красе. Жизнь прожита; менять что-то поздно - перед смертью не надышишься. А как теперь жить с этим?! И майор Алексей Дуров дёргался на полу оружейной, на буром пятне собственной крови, в рыданиях и иступлении. Шаг за шагом, склоняясь к единственно доступному решению, которое поставит крест на его страданиях - приставить ствол автомата к подбородку. Ведь если за чертой, отделяющей жизнь от посмертия - геена огненная, в любом случае, зачем усугублять и без того сугубое?! Выхода нет!
Вероятно, промедли Софроний ещё минуту или две, в тишине бетонных коридоров прогремел бы очередной выстрел. Но Софроний рванул по указу старца, словно скакун. Предолев пару десятков метров вмиг, монах забарабанил кулаками в запертую дверь.
-Алексей, вы тут? Это Софроний; откройте немедленно!
В ответ - тишина, но за запертой дверью брат Софроний услышал сдавленные рыдания - крик страждущей души Алексея Дурова, и тогда он застучал в дверь с удвоенной силой.
-Откройте же! Я знаю, что вы там! Старец зовёт вас; нам нужна ваша помощь!
Дуров открыл не сразу, а когда открыл, Софроний отшатнулся. Лицо майора и так было не медийным - загробные косметологи постарались над ним на славу, душевные же копания и явивший себя страх Божий добавили ему ещё больше "шарма".
-Он жив?! - сбрасывая со щеки слезу, удивился Дуров. - Я был уверен....
-Жив! Жив! - перебил его монах. - Господь явил чудо. Он зовёт вас. Без вас нам - никак.
-Без меня всем лучше. - пробормотал Дуров под нос, но, заперев дверь, сунул ключи в карман. - Пошли. Мне тоже без вас никак теперь...
Войдя в комнату, Дуров принялся втягивать носом воздух. Это первое, что он сделал, а затем, увидев отца Зосиму, коленопреклонённого перед телом своего бывшего командира, бросился к нему, схватив за руку и имея намерение целовать: то, что священникам целуют руки, он видел когда-то по телевизору. Однако отец Зосима отстранил его, указав на тело Снедалина.
-Его руку целуй. Я-то что... Он угодник Божий.
Дуров удивлённо замер перед ним.
-Отче, что мне делать?! Как быть? Нет человека хуже меня... - запричитал Дуров.
-Позже поговорим, Алексей, и не тут, пред телом угодника. - перекрестил голову майора старец. - Ведаю, ведаю мытарства твои, но пока - не время. Более насущное перед нами, вот. Ему благоугодить - самое важное теперь. Я-то немощен, а вот вы двое - берите тело угодника, бережно, и несите в банную комнату.
-Зачем? - удивился Дуров.
-Омоем его. Или ты согласен с тем, что тело его, человека, спасшего душу твою, должно пребывать и впредь в подобном неблагопристойном виде?
-Нет. - закрутил головой майор.
-Вот и бери тогда. - указал пальцем на тело отец Зосима.
Бережно взяв тело Снедалина, источавшее удивительное благоухание, Софроний и Дуров аккуратно понесли его в душевую. Там, раздев его, положили на лавку и приступили. Тело Снедалина омыли, а затем Дуров, стараясь сдерживать слёзы, сбрил его свялявшиеся патлы с лица и как мог, подстриг волосы. Всё это время отец Зосима читал посмертное правило, и когда Алексей вернулся с комплектом чистой формы, помог одеть его. Снедалин лежал перед ними чистый и аккуратный, и Дуров, издав какой-то писк, махнул рукой и выбежал из душевой.
-Просыпается человек... - изрёк старец, проводив его взглядом.
Тело Снедалина положили на кушетку в одной из комнат, которую раньше занимал кто-то из офицеров. Молча собрались за столом, поели консервы, даже не разогревая банок. Откушав, майор было встал, но старец осадил его:
-Ты не торопись, Алексей. Присядь-ка. Давай поговорим.
Дуров послушно опустился обратно на стул, поставив пустую банку.
-Молчишь? - прищурился отец Зосима.
-Стыдно. - потупившись, ответил тот.
-Знаю. Что понял ты из увиденного? - спросил старец, и Дуров задумался - вопрос простой, но сразу не ответишь.
-Бог -есть. А я - говно.
-Ну-ну. - отмахнулся старик. - Бога знать обязательно, но и себя уничижать так вот - нехорошо. Послушай старика, повидавшего немало - ты не самый худой человек под этим небом.
-Я-то? - привстал Дуров. - Да я... Да мне...
-Ты сядь, сынок, сядь. Послушай. Бог даёт каждому крест нести исключительно по силам его. И мы каждый несём свой. Вся жизнь человека - крестный путь на голгофу, и у каждого она своя. И испытывает нас Господь по-разному: одного так, другого - иначе. Иной, и казалось бы, вовсе худо свою жизнь проживает, в грехах, в страстях: а, глянь-ко, наступает момент, и человек совершает такое, что искупает всю эту непорядочность в один миг. А иной в обители годами истирает пол в храме в молитвах, а приходит час, и не являет того, что ждёт от него Бог. Пример апостола Павла тому утверждение первейшее. И вот, ты коришь себя теперь, ты что-то увидел и что-то понял. Иные так и уходят, не поняв, и я скажу тебе - не завидна их доля! Ох, не завидна! Ты глянь только! Сколько людей жизни лишилось непричастно! Что же с их душами, спрошу я тебя, коли тела их, души исторгнув, бродят в посмертии наверху, далее сея смерть и тлен? А что же ты?! Господь дал тебе твой крест, и дал шанс на искупление. Ибо не только по грехам взвесит дела наши Бог в последний час, а и потому, как мы противостояли им, грехам и детели врага жизни нашей тут, на земле. Ведомо ли это тебе? Благодари лучше Господа - хоть и поздно, а открыл он тебе глаза. А ведь иные так и ушли с закрытыми. Тебе ли горевать? Слезами делу не поможешь, Господь дел ждёт наших. Но то, что по неправедной жизни своей ты льёшь их - это хорошо. Теперь подумай как следует, обмысли всё и прими решение. Для того Бог и даёт нам волю свободную, чтоб ведая всё, сами управляли душу свою к доброму. А кто и к худому. Зло всегда есть осознанный выбор, ибо нет того, кто не ведает разницы между добром и злом. А по выбору - и награда. Кому-то в вышняя, а кому - в тартарары. Понял, что сказано?
Минуту притихший Дуров молчал, затем, глядя на отца Зосиму, вдруг произнёс:
-Всё, что надо - сделаю. Но если буду жив - потом - уйду в монастырь...
-А ты сейчас не в нём ли? Подумай! - обвёл рукой вокруг старец. - Суди сам: семь лет в затворе, почитай, в пещерах; за угодником Божиим ходил; оставшись в одиночестве, воинский долг исполнял, хотя иной и бросил бы; Святые мощи - в наличии; и братия кое-какая присутствует. Чем тебе не затвор?!
Словно прозревший, Дуров крутил по сторонам головой.
-А ведь и воистину. - проговорил Софроний. - Батюшко, как в воду глядишь!
-В воду? - задумчиво переспросил старец. - В воду... Ох, Софрониюшка, велеречивый ты мой! А я-то и запамятовал было уж, старый пень... Алексей, а скажи-ка мне, сынок: где тут у вас скважина?!
$$$
Освящение вод отец Зосима запланировал на заутрене, а пока, весьма утомлённый и не полностью отошедший от тяжёлого состояния, в кое был ввергнут отпустом души Снедалина, старец прикорнул. Привыкший к постоянной деятельности, умственной вкупе с физической, старый монах имел весьма скромные потребности в сне, да и возраст стариковский тому одна из первых причин. Так уж организм человеческий устроен - чем ближе к последней черте, тем больше бодрствует, как бы ловя, сохраняя драгоценное время. И не важно, что в последние времена многое изменилось, но нет, организм не обманешь. А может, дело в привычке? Кто знает... А пока старец почивал, брат Софроний с майором Дуровым вели приготовления к этой самой службе.
А служил отец Зосима по монастырскому канону, не упуская не единой кафизмы, ни одного возгласа. На приходах так не служат, только в обителях; да и не каждый приходской батюшка знает полный круг. Такая служба требует особой выдержки и физических сил, и главное - цепкой памяти. Одно дело, когда служат несколько батюшек краткую, а с ними диаконы, алтарники да и клирос к тому же. Другое, когда священник служит один... И молодые, здоровые отцы не выдюживают порой. Но отче Зосима иной службы не признавал.
-Кому служим? Себе? Прихожанам? Господу служим мы! - говорил старец, поясняя свою непримиримую позицию. -И что же: умыкнём, скрадём славу Его, себе послабив работу?! А в этом наша работа и есть; а коли немощен, расслаблен, тяжко тебе - то не в монахах надобно быть. И миряне весьма утруждаются, вон, придёт хирург на операцию и скажет: "О, эта операция долгая, как бы мне не устать, давайте, может, покороче как-то делать. Тут вот резать не станем, а то больно долго, не вытерпеть мне". О таком слыхали где, а может, видели?! Не приведи Господь к такому врачу попасть в немощах! А мы те же врачи, но врачуем мы души, а не телеса. Оттого и ответственность пред Богом и людьми у монаха втрое.
И заутреня у отца Зосимы, дай Бог, к утру только и завершалась. На то она и заутреня, как говорил старец. Пока были в пути, больших служб не стояли - там бы дойти да добраться, и вот, считай эта первой и станет. С момента ухода троих монахов из обители... А подготовить надо всё: бункер не церковь, а для отправления службы и внутренний храм создать нужно. Как без алтаря служить? Богохульство; есть время, силы и возможности - нужно поставить алтарь, чем Софроний с майором и занимались. Старец повелел приготовить комнату Снедалина, после того, как тело полковника переместили, и работы хватало.
-Тут ставь... Не, не так - ближе подвинь. - руководил брат Софроний размещением столика, должного стать престолом, иначе - трапезой, как говорят священники. - Вот так.
-Пойдёт? - подвинув стол так, как указывал монах, спросил того Дуров.
-Да. Вот так правильно. - кивнул Софроний, доставая из батюшкиного рюкзака свёрток, аккуратно обвязанный бичёвкой. - Надо чтобы в центре алтаря стоял. По канонам так.
Развязав бичёвку, Софроний перекрестился, и обвязал ножки стола таким образом, что откуда не смотри, получался крест. Затем, помолившись кратко, накрыл стол платом. Дуров в сторонке смотрел на то, что делает монах, не задавая вопросов. Этих таинств вчерашний атеист, конечно, не понимал - их и верующие-то мало кто знает. Он просто стоял и смотрел, что и как делает Софроний. А Софроний снова полез в чудесный рюкзак старца и извлёк оттуда очередной свёрток - поменьше. Аккуратно расправив ткань, брат Софроний сложил её вчетверо, и, поцеловав, благоговейно разместил на трапезе. При этом Дуров рассмотрел, что плат шёлковый этот стар и потёрт, чуть ли не до дыр, и тот рисунок , что был на нём когда-то, уже и не разобрать. Заметив удивлённый взгляд Дурова, Софроний пояснил:
-Антиминс батюшкин. Он един у него, всю жизнь с ним. Это знак того, что священник имеет право совершать Литургию...
-А ты имеешь такое право, Софроний? - вдруг спросил его майор.
-Я?! Что ты; я - нет! - отмахнулся от него, словно услышал непристойность, монах. - Куда мне?! Я простой монах, вот одна радость - батюшке сослужить...
-Простой - да не простой. Ты вон при каком человеке...
-Так то ни моя заслуга. Батюшка всё, дай ему Бог здоровья...
-Ты мне вот что скажи, брат Софроний. Это вот всё, - обведя взглядом стены, спросил Дуров.- это вот всё... ты вообще разбираешься, что это? Что тут написано? Знаки, цифры?!
Софроний огладил рукой свою жидкую бородёнку и усы.
-Если честно - мало что. Одно скажу: это симбиоз древнего церковно-славянского и византийского языков. Похож он на греческий, но всё же много и отличий. - подумав, начал Софроний. - Отче вместе с отцом Тихоном - настоятелем нашим - не одну ночь потратили, разбираясь. А отче Тихон - в старых языках дока; было время - читал в Академии даже. И то - не враз... А мне куда? Я пришлый; ни семинарии, ни Академии боле того, не оканчивал. Я и по церковно-слаявнски-то - с трудом, а тут...
-Вон видишь цифры? - указал пальцем на стену Дуров.
-Которые? Их тут как звёзд...
-Вон те. Обведены которые.
-А. Вижу. Но ничего не скажу... Вот отец Зосима возьмётся, и тогда...
-Я тебе скажу. - положил руку на плечо монаха майор. - Не даром обвёл их Евгенич! Гляди, сколько всего понаписал он тут! Но ничего нигде не обвёл - а эти обвёл. Как считаешь, отчего?!
-Наверное, важные какие-то! - пожал плечами Софроний. - Откуда нам знать. Вот придёт батюшка, и...
-Я тебе и без него скажу. День, когда всё - ВСЁ ЭТО - закончится, вот что они означают!
-Откуда тебе знать?! - округлил глаза, а затем истово закрестился молодой монах.
-Это надо Евгенича знать. Было надо знать... - тихо сказал Дуров. - Постой-ка, я сейчас. Всё и сам поймёшь! - сказал он, и скрылся за дверью. Брат же Софроний в страхе застыл, как вкопанный.
Дуров вернулся спустя пять минут, неся в руках старый ежедневник. Подойдя к Софронию, он открыл его наугад.
-Вот, гляди!
И перед молодым монахом предстал один день из жизни полковника Снедалина - старой ещё жизни, той, когда не было войны, не бродили мертвецы, а все те, кем они стали, были ещё живы и даже в самых лютых своих кошмарах не могли бы представить себе, в кого... во что они превратяться, не минёт и года. Жизнь человека, оставшаяся в записях,в словах, в буквах, в цифрах; человека, который уже не живёт... Он писал своей рукой тогда, а теперь это уже история. Софроний читал, и планы того далёкого дня, записанные Снедалиным, вставали перед ним. Снедалин писал почти каллиграфически - чёткий, резкий, уверенный почерк уверенного человека. Офицера. Что нужно успеть на тот день: рабочие задачи, подготовка отчётов командованию, забежать в химчистку, купить хлеб.... Поздравить майора Дурова с Днём Рождения! И запись эта обведена ручкой! Резко, размашисто - так же, как и дата на стене!!!
По коже Софрония пробежали мурашки. Медленно он оторвал свой взгляд и обратил его в глаза Дурова.
-Алексей....!!! - прошептал он.
-Дальше гляди. - перелистнул несколько страниц майор.
И там, и дальше, много где всё самое важное в жизни Снедалина, было обведено. Так же обведено. Это были дни рождений, праздники друзей, сослуживцев, семьи - всё, что было связано с людьми, которыми полковник Снедалин дорожил. Рабочие задачи он не обводил и не подчёркивал. Их важность была для него чем-то само собою разумеющимся...
Брат Софроний повернулся спиной к двери и снова уставился на цифры, обведённые полковником.
-Так это.... Конец Света, Судный День... Господи, воля Твоя!!! - почти прокричал он в тишине. - Но что это за дата? Когда?!
-Какая разница, отче.... - резко ответил Дуров. - Главное - это всё закончится.
-Этот день - дата празднования Пасхи, самого главного нашего праздника, друзья мои. - вдруг прозвучал тихий добрый голос и на плечи Софрония и Дурова легли руки отца Зосимы. - Девятнадцатое апреля две тысячи двадцатого года - именно тогда мы и будем праздновать Пасху. Это будет великий Праздник, дети мои. День, когда сгинет нонешний мир, а на смену ему придёт мир новый. Ты говоришь - Судный День, Софроний? Ты не прав - именно здесь и сейчас каждый наш день - судный. Страшный Суд - он не там, впереди. Он уже свершается, и всем нам предстоит пройти через этот великий суд. А тогда.... Будет Пасха. Какой ещё мир не видывал! Но праздновать её предстоит не всем... Не всем. - вздохнул старец. - Не трепещите! Вы только подумайте, какой звон будет стоять! Какие переливы предстоит услышать! Слава тебе, Господи!