Аннотация: Якобы книга, или млечныемукидва. Книга первая.
Голова 01. Перо на гвоздь
Ljdjkmyj ljcflyj ljkuj yf,bhfnm ntrcn& Dszcyzz dcrjht& Xnj dct "nj ,skj yfghfcyj/ Botim& Cdjq cnbkm Buhftim ckjdfvb& crekfvb Ghtlkj;tybzvb& B dct "nj phz/ Gj;fkeq& "nj b tcnm kexibq gjdjl yfgbcfnm tot jlye rybue/ Djpvj;yj& Tot ,jktt ,ktrke. ,tcghbxbyye. B ,tcnjkrjde.& F xnj tot ltkfnm d 'njq ;bpyb& B tckb ceotcnde.n ghtltks b rfyjys crexyjcnb b dnjhbxyjcnb& Nj vjz [elj;tcndtyyfz pflfxf cjcnjbn bvtyyj d njv& Xnj,s ytghtvtyyj jnscrfnm b[ b ljdtcnb lj cjdthitycndf& Jnnfxbdfz "nj ytcjvytyyjt cdjt vfcnthcndj/ Dtlm z -nj pyf. & Xnj ltkj vjt ghfdjt b ktdjt jlyjdhtvtyyj/ B d cbke dct[ dsityfpdfyys[ ghbxby& F nfr;t tot jlyjq& Cfvjq ukfdyjq& Htxm j rjnjhjq pfqltn xenm gjp;t& Z yfxbyf. Yjdsq gj[jl r ,tkjcyt;ysv dthibyfv pf,dtybz/ Nfr b yt ecksifd dctuj-nj lde[ kturb[ ckjd& gTib tot/
Довольно досадно долго набирать текст, выясняя вскоре, что все это было напрасно. Забыв переключить раскладку клавиатуры, я допустил грубую ошибку, однако стирать абзац и набирать его заново нет уже ни сил, ни желания. Слишком поздно: за окном, склоняя ко сну, чернеет ночь. Да и что это за ошибка, так - ошибочка. К тому же ошибки давно уже стали характерной чертой моего стиля, скажу больше - неотъемлемой частью личности. Так что не такая уж и ошибка эта ошибка, поскольку не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, но и тот, кто ничего не делает, по всей видимости, тоже ошибается.
Делать что-то надо.
Мое дело - проводить эксперименты. В недавнем прошлом, к примеру, я провел один блестящий эксперимент, результаты которого превзошли. Собрав в кучку рассказы разных лет, я объединил их под одной обложкой и издал за собственный счет. Счет меня почти разорил, отобрав последние деньги, но я зашел уже слишком далеко, чересчур увлекся экспериментом, зачем-то выбрав самую гладкую бумагу, при этом явно сэкономив на верстке и редактуре; многими местами, чего уж, схалтурил и на содержании.
Следствием эксперимента стал 21 экземпляр книги. Оставив один себе, остальные 20 книг, очертив круг неких избранных, я распространил среди людей мне, так или иначе, близких и симпатичных, после чего принялся ждать, что из этого получится.
Таким способом очень скоро я установил, что с тем же успехом вполне мог бы отдать все свои деньги первому встречному уличному бродяге. Тот, вероятно, точно так же слегка удивившись и бегло отблагодарив за нежданный презент, поспешил бы скрыться из вида поскорее да подальше, уходя из моей жизни навсегда.
Само собой, я всегда отдавал себе прекрасный отчет в том, что нет такого выражения как "отдавать себе прекрасный отчет", есть выражение "прекрасно отдавать себе отчет в". Хотя именно из-за присущей мне словесной путаницы и вынужден был издавать книгу за свой счет, вполне понимая, что едва ли она будет любопытна широкому кругу издателей, не говоря уже про всяких читателей и прочих писателей, так как общепризнанно, что моя сатира сортирного уровня - чистой воды самодеятельность, лишенная тонкого коммерческого расчета и умного анализа психологии масс, навыка выдавать читателю именно то, что ему будет, видите ли, интересно.
Мне это не интересно.
Между прочим, называя свою книгу "Книга", одним только этим я очень многое имел в виду. Хотя бы и то, что слово "книга", если долго и пристально всматриваться в него, просто смешно само по себе, поскольку спокойно ложится в один ряд с такими бестолковыми лексемами как "шняга" или "шарага". Тем не менее, чего уж теперь терять, проговорюсь, что в слово "книга" мною закладывалось еще не менее трех значений и сложносочиненных смысловых галлюцинаций.
Когда я был мал, то ничего не понимал. И только после завершения эксперимента пришел к пугающему выводу, что теперь, когда мне под тридцать, оказывается, понимаю еще меньше. Если раньше я всегда как-то думал, полагал, ладно, предполагал, что, когда один человек дарит книгу другому, тем более свою, в особенности если эти люди друг другу знакомы, то тот, другой человек, вполне может взять на себя труд ее полистать, сложить о ней некоторое мнение и может быть даже когда-нибудь высказать его автору, отправив смску, электронное письмо, в крайнем случае - что-нибудь да скажет словами при встрече.
Здесь сразу следует подчеркнуть, что под "мнением" я подразумеваю не только бурные овации или многостраничные рецензии, но также и испепеляющую критику, тот же добрый совет завязывать с этим делом, раз уж получается как-то не очень, хотя временами и закрадывается странное ощущение, что ценою страшных стараний и целых циклов бессонных ночей, автору все же удалось кое-где ввернуть приличный абзац.
И вот, вопреки моим предэкспериментальным представлениям, наиболее популярным мнением о "Книге" стало ловкое молчание, перерастающее в зловещую, заговорщицкую тишину.
Сперва я воспринял это неправильно и чуть ли не обидчиво. Мне почудилось, что "Книга" не понравилась читателю настолько, что прокатилась в провале абсолютно, безвольно и глобально. Настал даже момент, когда я был близок к тому, чтобы весь эксперимент счесть ошибкой. Однако памятуя о том, что эксперимент он на то ведь и есть эксперимент, чтобы давать результат, я принял к сведению и эту тишину, делая соответствующие выводы и пометки в блокнотике. И конечно, то обстоятельство, что результат эксперимента несколько разошелся с ожиданиями, вовсе не сделал его неудачным.
Да и как иначе, без эксперимента, я мог бы выяснить, что мои представления о том, что, когда один человек дарит книгу другому, тем более свою, то тот, другой, вполне может взять на себя труд ее полистать... оказались не более чем моими представлениями об этом, тогда как на самом деле, там, в параллельных головах-мирах, царят принципиально иные представления. А ведь это, в сухом остатке, и есть центральный результат моего эксперимента, пускай и не имеющий особого отношения к литературе.
И только так, прислушиваясь к дыханию массового молчания, я смог открыть глаза и увидеть, что другого результата, разумеется, и быть не могло, потому как тексты мои по большей части столь безыскусны и безыдейны, что вежливые и порядочные люди, сжалившись, не сговариваясь, приняли щадящее решение деликатно и тактично промолчать, дабы не нанести моей хрупкой душевной организации непоправимый ущерб неумолимой честностью и беспристрастностью. Пожалуй, с моей стороны было бы даже уместно собрать всех респондентов в одной вечеринке, в рамках которой принести извинения за низкий художественный уровень "Книги" и, положа руку на сердце, дать торжественную клятву, что больше подобных выходок с моей стороны не повторится уже никогда.
Ну а если рассуждать трезво и рационально, что в целом мне не слишком свойственно, вынужден признать, что, и вправду, кто я такой и что нового имею сказать миру, в котором сам я лишь обычная единица голосящей на все лады толпы, где никто друг друга давно не слышит и слышать не желает; толпы, взоры которой устремлены в гладкую голубую даль экранов, где беснуются веселые и задорные, кем-то уже одобренные и специально отобранные клоуны-небожители.
Заканчивая эту затянувшуюся мысль, добавлю, что несмотря на некоторую неоднозначность проведенного эксперимента, впоследствии мне так и не пришлось пожалеть об этом опыте, что ничто не убедило меня в том, что "Книга" являлась ошибкой: нет, здесь нет и не может быть ошибки, тем более что результаты объективно превзошли, выйдя далеко за рамки литературы и ответив на многие даже не приходившие в голову вопросы. Наверное, ошибкой стало разве что чудовищное количество экземпляров; хватило бы, думается, и пяти гвоздей.
Таким вот образом, достигнув самой вершины своей литературной карьеры, добравшись до максимально доступной точки, я принял единственно возможное решение - повесить перо на гвоздь, заколачивая его для себя последним в крышку гроба некогда большой и славной литературы, так и не сумев стать даже крошечной ее частью.
P.S. Уж лучше бы я отдал последние деньги несчастному бродяге.
P.P.S. бодренькое_начало_книги - галочка.
Голова 02. Купи у нас
В те странные дни, завершив свою писательскую карьеру буднично и бесславно, я с головой погрузился в пустоту, быстро осознавая, впрочем, что ее срочно необходимо чем-то заполнить или хотя бы разбавить. Так и не приступив к работе над второй книгой, которой я и планировал ранее наполнять менее густую пустоту, я надумал полностью сосредоточиться на построении самой обычной карьеры: той, что приносит деньги и положение в обществе, поскольку у меня никогда толком не было ни того, ни другого. Ведь и мне, как и прочим действующим лицам жизни, также потребно время от времени выбираться в универсальный магазин, дабы покупать себе пищу, одежды и различные полезные в быту микросхемы.
Начал я свое возрождение, как водится, с поисков работы. Вот только подолгу вылистывая шершавые рабочие газеты и мониторя гладкие виртуальные предложения, я никак не мог отыскать для себя ничего. Повсюду мелькали объявления, в которых зазывали барыжить товарами или бодяжить услугами, я же воспринимал все это как однозначно уже пройденный этап.
Спустя неделю, однако, я заметно смягчился, ловя себя на мысли, что вновь уже в шаге от очередного компромисса с реальностью, готовясь сделаться куда менее разборчивым и принципиальным в данном прикладном вопросе. А все потому, что карьеру, строго говоря, можно построить вообще везде, да хоть в сети общественных туалетов, так что чего уж теперь выделываться, честно признался я себе, когда самому уже критически под тридцать, а преуспеть по-взрослому хоть в одном предприятии прежде мне не удавалось.
Тем более что работа - явление почти всегда довольно подневольное, когда нужно просто договориться с самим собой, чтобы пять раз в неделю посещать какое-нибудь место, в конце месяца получая за это оговоренную сумму, компенсирующую множественные моральные неудобства. К тому же при наличии определенной фантазии в абсолютно любой деятельности можно отыскать глубоко скрытый подтекст и незримое другим значение, практически предназначение.
Вероятно, если бы в те дни я подвизался грузчиком, то в своем сознании не просто поднимал пианино с группой новых коллег на последний этаж высотки, нет, я делал бы это исключительно для того маленького мальчика, которого зажиточные родители вздумали побаловать какой-нибудь диковинной игрушкой. Уже предчувствуя, что родители, возможно, сильно недооценивают потенциал своего отпрыска, а тот, увлекшись игрушкой, когда-нибудь напишет великую музыку, которая на время остановит войны и сделает этот мир чуточку чутче, я буду тянуть и придерживать пианино значительно энергичнее и терпеливее. А там, в далеком будущем, глядишь, этот виртуоз еще вспомнит обо мне: о том самом дяде, который когда-то не только донес до него инструмент, но еще и дружелюбно подмигнул, застолбив за собой местечко в памяти.
Годы летят. И вот тот мальчик, уже маэстро, бросая многие великосветские дела, начинает наводить справки и давать объявления в онлайн-газеты, рассчитывая найти своего невольного благодетеля, приходя к выводу, что именно то мое подмигивание и предопределило его дальнейшую судьбу, поскольку только благодаря этому он и понял пианино как нечто веселенькое и увлекательное... И потому он жаждет отыскать меня, чтобы основательно воздать за судьбоносный эпизод, обещая позаботиться о том, чтобы больше я никогда и ни в чем не нуждался.
Не скрою, что и я запомнил того мальчугана по необычной звездообразной родинке на лице, такой же, что есть и в лице маэстро. Кроме того, как раз в тот день я и дебютировал в амплуа грузчика, то есть тянул пианино в небо впервые, а это, как известно, запоминается навсегда. И именно я, в отличие от своих коллег-сквернословов, отирая пот с высокого лба и прерывисто дыша, отчего-то захотел подмигнуть тому мальчику, испуганно смотрящему на непонятную бандуру, тогда как он просил всего лишь новенькую игровую приставку...
Вот так вот, спустя десятилетия, когда сам я становлюсь рыхлым разбитым стариком, не имеющим ничего общего с тем породистым грузчиком, каким был когда-то, я случайно узнаю, что тот мальчик разыскивает меня, желая дать все то, чем так щедро обделила меня моя сомнительная жизнь. Мне это льстит, но нет, мирская слава уже не в моих интересах, не нужно мне всяких запоздалых почестей и назойливых репортеров, я только счастлив знать, что тот мальчик, в отличие от меня, стал человеком и сочинил грандиозную музыку, изменившую мир к лучшему. И мне вполне достаточно этого знания, им я и буду согреваться всю оставшуюся жизнь, а потому предпочту остаться в тени, не откликаясь на пестрые поисковые объявления, не выдавая никому своего, казалось бы, такого пустяшного, но вместе с тем и весьма весомого вклада в сокровищницу мировой культуры...
Однако как-то уж так вышло, что идти в грузчики мне не пришлось: судьбина пошутила иначе. Вообще-то уже давненько, во всяком случае, в последние несколько лет, я подумывал о том, а почему бы не основать свое дело? Прежде меня всегда останавливала тяжеловесная мысль, что для того чтобы основать свое дело - нужно же еще и уметь что-то делать... а вот здесь имелись определенные сложности. И только в те странные дни, внимательно изучая объявления шершавых газет и уютных интернетов, я все более утверждался в мысли, что все же нынче только тем и заняты, что что-нибудь перепродают друг другу и перепокупают, так почему бы и мне, расчетливо прикидывал я, не попытаться преуспеть на продажной ниве?
На подъеме энтузиазма я позвонил Димасу, а затем и Денису, своим коллегам по прошлой работе, с которыми у меня установились крепкие и внерабочие отношения, предлагая им встретиться и поговорить. К моему удовольствию, встретились мы как-то сразу же, тем же вечером, и, беседуя о том, о сем, я выяснял, что друзья, как обычно, испытывают схожие с моими трудности, в чем, впрочем, ни секунды и не сомневался.
Мало-помалу я подводил тему к своему делу, рассуждая в том ключе, что по большему счету ничего невозможного нет, главное - наметить реальную цель и упорно стремиться к мечте, как бы подозрительно просто это ни звучало. Димас осторожно признавал, что тоже уж пару лет подумывает о таких вот своих делах, но никак не может решиться и с чего-то начать. Лицо Дениса же, помню, выражало полное недоумение и непонимание - о чем это мы? В конце заседания мы пришли к выводу, что неплохо бы встретиться снова через пару-тройку деньков, когда у подобных забродивших уже мыслей, быть может, наметятся более трезвые очертания.
В те срединно-августовские дни я валялся в квартире, купаясь в тепле проникающегося и сюда лета и вынашивая полный пунктов бизнес-план. И одна идея раскручивалась и становилась все более зримой: ведь если так поразмыслить, то маржа во всех спекулятивных бизнесах примерно одинаковая - процентов 50-100 с любой продажи. Так и чего голову ломать: нужно просто продавать все, что можно продавать, покупая это на оптовых складах. А для того чтобы покупать и продавать дальше, нужно всего-навсего быстренько оформить простейшее индивидуальное предпринимательство, дабы все шло по бумагам и наукам.
Дня через три мы собрались с друзьями опять. Сначала слово взял Димас, предлагая открыть пышечную, поскольку его тетя уже работает в пышечной и знает это дело во всей полноте. А там, когда дела попрут, можно же будет и о чем-нибудь более величественном подумать: об основании закусочной на колесах, а то и сети бистро, главное-то - начать. Мы с Денисом лишь переглянулись, понимая, что Димасом движет вовсе не коммерческий нюх, а его ненасытный желудок, уже нарисовавший разуму веселые картинки бесконтрольного потребления собственной продукции.
Денис саркастично посоветовал учредить пышечную рядом с банком и по ночам украдкой сверлить дыру в будущее, чтобы однажды преуспеть всерьез и надолго, как он видел это в фильме одного заморского кинорежиссера. Своих оригинальных заявок на победу у него не было.
Тогда я принялся озвучивать свои выкладки, и хотя Димас сперва сопротивлялся, считая свою тему более сочной и вкусной, Денис же решил поддержать меня, предложив затеять интернет-магазин, потому как он вполне способен изобразить сайт. Эврика! Интернет-торговля - это то, что доктор прописал, время такое.
Мы с ребятами не на шутку загорелись идеей, ибо вложений не нужно почти никаких, а перспективы, при системном подходе к делу, вполне обнадеживающие и радужные. Теперь мы старательно суетились и встречались ежедневно, укрепляясь во мнении, что находимся на верном пути и все делаем грамотно и толково. Димас посещал налоговую, оформляя на себя предпринимательские свидетельства, так как жил ближе всех к данному учреждению и всегда был более склонен к бумажным хлопотам. Денис вовсю создавал сайт, который с каждым днем становился все изящнее и структурнее. Я же занимался отбором материалов, скидывая их Денису.
До хрипоты мы спорили о том, как бы назвать наше детище, но все эти "Крокодилы 78" и "СуперШопы 812" не могли удовлетворить никого из нас в полной мере. Тогда, настаивая на том, что нужно бы что-нибудь такое предельно простое и даже примитивное, но обязательно запоминающееся, иллюстрируя примером, я случайно выдал: "Купи у нас". Неожиданно для меня самого друзья не поняли иронию моей буквальности, им отчего-то так понравилось, что они сразу же утвердили это название как окончательное и наилучшее. И я был бессилен им возражать, так как никто меня за язык не тянул.
Назвав свой корабль, мы продолжали прилагать все усилия, чтобы поскорее запустить его в долгое плавание, дел отныне хватало на всех. Я в те деньки складывал дивные длинные тексты, призывая купить что-нибудь именно у нас, а не у них, в глубине души даже немного гордясь, что мои сочинительские порывы находят выход хотя бы и здесь, в кои-то веки имея характер вполне практический и весьма прикладной.
Запуск окончательной версии сайта намечался на середину сентября, мы шли к успеху и были очень довольны собой, с нетерпением ожидая от будущего захватывающей нескучности. И тут вдруг, незадолго до предполагаемой даты отправления нашего спутника в космос, мне позвонила бабушка.
Голова 04. Бабушка зовет
Казалось бы, что может быть более обыкновенного, чем телефонный звонок от бабушки к внуку, равно как и в обратном направлении? Как правило, это никоим образом не влияет на будущность абонентов, но тут, несколько забегая вперед, небрежно оброню, что этот звонок изменил в моей жизни очень и очень многое.
Здесь, с видом человека, как бы знающего и понимающего жизнь, замечу, что бабушки, как и люди в целом, бывают всякие. Хотя в большинстве случаев модель взаимоотношений бабушек и внуков проста и незатейлива: бабушки любят своих внуков, а те относятся к ним тоже нормально; бабушки с нетерпением ждут внуков в гости и охотно навещают их сами; бабушки нянчатся с внуками, всячески их балуют и поощряют, забирают к себе на каникулы и развлекают блинами с вареньями и кашками с пенками. По данной модели, в частности, выстраивались мои взаимоотношения с бабушкой по материнской линии. Однако тем вечером мне позвонила совсем другая бабушка - с отцовской стороны, именно о ней и пойдет речь дальше.
Попутно отмечу, что отца своего я никогда толком не знал. Он, как и подобает героическому летчику-испытателю, трагически погиб при каких-то секретных испытаниях, а потому проживал теперь в другом городе. О последнем обстоятельстве, разумеется, я узнал только когда был уже достаточно взрослым, и, по правде, сильно слукавил бы, сказав, что это перевернуло во мне все или хотя бы что-то существенно изменило в мировоззрении. Вот примерно в такой же атмосфере отчуждения и равнодушия я всегда сосуществовал и со своей бабулей.
Вообще-то бабушка уже давно ушла из семьи. Моя мама как-то рассказывала, что стоило мне только появиться на белый свет, как бабушка уже не на шутку расстроилась новоявленному обстоятельству. Ведь она, еще вполне себе молодая женщина и видная партийная деятельница, вдруг стала... бабушкой, что, в ее понимании, видимо, знаменовало начало конца и наступление осени жизни.
И откровенно говоря, даже очень пристально всматриваясь в детство и подолгу напрягая память, я так и не сумел припомнить ни одного эпизода, в котором бабушка, взяв меня за руку, вела в зоопарк, кинотеатр или просто на прогулку, покупая сладкую вату или какую-нибудь гремящую безделушку. Никогда она не забирала к себе на работу, поскольку меня не с кем было оставить, не предъявляла своим коллегам по коммунистическому цеху в качестве наследника и того самого внука. Пожалуй, я мог бы еще долго продолжать эти "не", но, наверное, картина и без того должна быть уже ясна. И все это можно было бы объяснить заурядным фактом наличия у нее некоторого числа других внуков и наследников, более любимых или менее капризных, но нет же, я всегда был и оставался единственным.
В пору своего карьерного взлета бабушка достигла вполне серьезных аппаратных высот, а потому в те радостные дни развала страны, когда наконец-то пришла пора пилить пирог и делать государственную собственность собственной, моя бабушка тоже не осталась внакладе, заполучив квартиру в двухэтажном особнячке на юге Сэйнт-Питерсбурга, где каждая квартира занимала целый этаж. Так она завладела всеми помещениями на первом этаже; на втором же этаже осваивался со своим счастливым семейством популярный в народе убийца за деньги, ставший впоследствии народным избранником в нижней палате.
Не могу сказать, что по мере моего взросления и становления в качестве школьника или студента наши отношения как-то качественно или эмоционально менялись. Бабушка в те годы перестроек и демократий уже вовсю председательствовала в местном отделении международной организации "Красивый крест", как бы взяв под свою опеку обездоленных и натерпевшихся русских детишек, на которых в ту пору сбрасывались тонны всевозможных гуманитарных продовольствий и прочих кайфов. Интерес моей бабушки, очевидно, заключался в приеме и последующем перераспределении этих благ в нужное русло, за небольшое вознаграждение, как водится. А дети... дети эти, ни черта не смыслящие еще в настоящей взрослой жизни, как мне видится, только без дела путались под ногами, протягивая к заграничным гостинцам свои неуемные ручонки и немытые жадные рты, изредка получая в утешение какой-нибудь дешевый шоколадный батончик или никому не приглянувшуюся рубаху.
Говоря прямо, мою бабулю, сколько ее помню, всегда волновали в основном вопросы обеспечения комфортной и сытой жизни для себя и своего бойфренда, одного отставного вояки. Я же, как и подобает скромному бедному родственнику, никогда как-то и не стремился в ее конъюнктурный круг, хотя если бы вдруг и начал стремиться, то едва ли был бы впущен в него через эти двери. Справедливости ради, раз в год я навещал бабулю в день ее рождения, делал этикетные звонки в дни международных женских дней и празднований новых годов, но в целом наши отношения всегда оставались сугубо формальными и протокольными.
У независимого читателя может даже сложиться неприятное впечатление, будто я, весь такой обделенный лаской и материальными благами, затаил какую-то жуткую обиду на свою бабушку, и вот теперь так изощренно перевираю ее биографию, трактуя ее крайне вольно и непочтительно. В какой-то мере так оно и есть, но сейчас важно отметить лишь то принципиальное для дальнейшего повествования обстоятельство, что с бабушкой мы всегда проживали в настолько несовместимых и параллельных мирах, что объединяло нас разве что номинальное родство и одинаковая фамилия. По духу отношений, пожалуй, мы были именно что поверхностно знакомыми однофамильцами. В остальном же я всегда относился к бабуле приблизительно так же, как и к троюродной тетушке из паспортного стола, видя ее от случая к случаю, время от времени получая новый паспорт, когда приходил срок к замене или я попросту терял старый, то есть, по совести говоря, не относился почти никак. На этих откровениях может также назреть законный вопрос, отчего же я тогда позванивал и даже порой захаживал к своей своенравной бабуле? Не буду оригинален в ответе: всему виной надежда быть упомянутым когда-нибудь в завещании.
И обо всем этом я рассказываю вот почему: сколько я ни морщил память, но так и не смог выудить оттуда ни единого случая, когда бы бабушка звонила мне сама. Все мои маленькие личные события, вроде дней рождений, окончаний школ и университетов, стоит ли вообще говорить, нисколько не входили в сферу ее внимания. Помнится, во время одного из моих редких визитов она искренне изумлялась, узнавая для себя, что, выясняется, я давно уж получил диплом - и вот уже даже работаю на какой-то там работе, хотя я подробно докладывал о том в ходе прошлогоднего еще посещения. Да, я вполне добродушен по жизни, но и память у меня, да будет вам известно, достаточно долгая и емкая.
И в силу всех вышеперечисленных причин, мое удивление ее звонку, которым она приглашала меня в свою резиденцию, было подлинным и неподдельным; потому-то я, крайне озадаченный и морально готовый ко всему, подходил тогда к ее элитному особняку, стоящему, как и положено, особняком, посреди нелепых одинаковых хрущевок.
Дверь отворил бабушкин бойфренд. Тот, неприветливо взглянув на меня, сообщил, что бабушка уже ждет, спросив, зачем это я опаздываю, когда она так этого не любит... Здесь отчего-то вспомнилось, что никогда я даже и не называл ее "бабушкой". Для меня, как и для прочих простых смертных, она всегда оставалась обитательницей высших сфер - Ниной Иоанновной.
Голова 05. РЦСЧОДН
На дворе тогда устоялось то самое время года, когда центральное отопление преступно халатно, то есть за окнами домов холодно так же, как и в самих домах, поэтому, очевидно, еще подходя к гостиной, я невольно отметил приятное потрескивание поленьев в аккуратном камине. Я и раньше обращал внимание на этот камин, но обычно мне доводилось навещать Нину Иоанновну летом, когда камин бездействовал, и только теперь я получил возможность понаблюдать его в действии, что, пожалуй, и согревало меня в первые минуты нашей беседы.
- Ну чего переминаешься? - приветствовала меня бабушка. - Присаживайся.
Признаться, я всегда чувствовал себя несколько стесненным ее обществом, равно как и обществом всех подобных ей львиц и извечных хозяев положения. Возможно, именно потому в ту минуту я охотно последовал ее совету, присаживаясь настолько долго и претенциозно, насколько это позволяли правила такта в моем их понимании.
- Ну, рассказывай, как поживаешь? - без раскачки полюбопытствовала она.
В дни наших нечастых встреч передо мной всегда вставала непростая задача: порассказать ей о своей не слишком яркой и богатой на успехи жизни таким образом, чтобы сказать много, но вместе с тем и ничего определенного одновременно. Однако в тот день была у меня в запасе одна крепкая весть, которой я планировал поразить свою бабулю, умерить придирчивость, давая той повод даже гордиться мной.
- Я это... Нина Иоанновна, бизнес тут свой с друзьями затеваю, все достаточно многообещающе, ребята надежные, это весьма современный интернет-проект...
Нина Иоанновна, впрочем, услышав эту мою радостную новость, вопреки ожиданиям, лишь ехидно фыркнула, а затем, едва сдерживая усмешку и глядя на меня, точно на юродивого, отвечала:
- Какой еще бизнес, ты рехнулся? Да самое лучшее, что тебя ждет, если вдруг дела пойдут - ссылка в Лондон. Да в наше время любой приличный бизнес сразу забирают себе, сам знаешь кто. С Луны свалился, что ли?
Я начал было возражать, что жизнь в Лондоне представляется мне не настолько беспросветной и невыносимой, как принято об этом в последнее время говорить у нас. Тем более что и говорить-то пока о столь мрачных перспективах весьма преждевременно, поскольку никаких реальных предпосылок для моей ссылки в Лондон нет, как и бизнеса-то успешного нет - ничего еще нет, все только на бумаге. После этого я отчего-то принялся делиться с бабушкой своими общими житейскими соображениями, рассказывая, что я не из числа тех, кому нужно от жизни слишком много и сразу, что вполне готов довольствоваться средними заработками и тяжелым трудом, так что едва ли стану когда-нибудь кандидатом в ссылку. А превыше всего я ценю дружбу, чувство локтя, атмосферу созидания и развития, а деньги - лишь побочный эффект этих процессов, не главное это, главное, чтобы хватало, чтобы проглядывалась тенденция роста, да и в целом было интересно...
Во время моей речи Нина Иоанновна посматривала на меня точь-в-точь как, должно быть, психиатр смотрит на тяжелого душевнобольного: отстраненно-настороженно; мало того - ей было явно стыдно за меня.
- Это тебя мать так воспитала? Институт? Или книжек каких-то фантастических начитался? - почти прикрикнула она. - Ндааа... не уберегла я тебя, внучок... - примирительно добавив после непродолжительного молчания, - но и моя вина в том есть, не скрою. Не занималась тобой совсем - и вот он плачевный результат!..
Как раз в тот критичный момент ее бойфренд и по совместительству личный повар принес нам на пробу свои кулинарные поделки, а также всякого рода покупные мясные закуски, несколько видов икры и бутылочку неизвестного мне сорта шампанского. Пока мы кушали, я имел возможность перевести дух, по-прежнему не улавливая, чего ей от меня надо-то, какова цель моего приглашения...
После того как мы откушали, бабушка, понимая, видимо, мое непонимание, протянула мне визитку с загадочной аббревиатурой РЦСЧОДН. На мой недоуменный взгляд и вопрос "что это", она пояснила, что это название конторы, в которой с ближайшего понедельника я приступаю к работе... Разумеется, я тут же принялся горячо ее разубеждать, уверяя, что мне это совсем не подходит, ведь я и без того уже при деле: мы с ребятами бизнес уж строим, все крайне продумано и взвешенно, так что спасибо, конечно, но...
- Никаких "но"... - оборвала Нина Иоанновна мой сбивчивый спич. - Лучше послушай внимательно, что скажу тебе я, твоя бабушка! Так вот: внук мой родненький, ты пойми, что ты же кровинушка моя, единственное, что останется после меня... Доверься моему жизненному опыту и пойми наконец: хватит, хватит уже по подворотням шарахаться! Пора бы и тебе человеком становиться... Я специально за тебя просила это место, поверь - это прекрасный трамплин в блестящее будущее. Папаша твой - непутевый совсем, не слушал меня никогда... и где он теперь? Так я вот надеюсь, что хоть ты не посрамишь нашу фамилию... А в этой конторе главным трудится мой старый друг и большой должник - Козырь, Гарик Валентинович. Он позаботится там о тебе. Был он у меня тут на днях, вот мы обо всем и договорились. Не упускай свой шанс! Давай-ка дуй к нему в понедельник по адресу на визитке, не пожалеешь! Бабушку потом до конца жизни вспоминать будешь... Попомни мои слова!..
В ту минуту я никак не мог подобрать отвечающих эмоции ситуации правильных слов: до того это было не похоже на нее, что, стоит признать, я был немало удивлен ее настроению, разумным наставлениям, звучавшим весьма убедительно, веско и искренне. К тому же зная бабушкины связи и авторитет в конкретных кругах, я мог быть уверен, что речь идет не о работе на уровне купи-продай, хотя до сих пор так и не услышал ничего внятного о том, а в чем, собственно говоря, заключается содержание этой работы.
Мы посидели еще, потягивая мягкий мятный чай. Бабушка, окончательно перехватив инициативу, вещала о потрясающем будущем, о сумасшедших перспективах, которые вскоре откроются передо мной во всю ширь. О том также, что нужно уметь удерживаться от всякого рода соблазнов, которые обрушатся на меня с приходом первых денег. И под "деньгами", как несложно догадаться, она подразумевала вовсе не те деньги, на которые я кое-как поддерживал свое существование на этой планете бесконечно долгие годы.
- Жить надо красиво, на широку ногу, а иначе зачем? - напутствовала она меня уже в прихожей.
Уходя от нее, помнится, я много и сильно думал о неожиданных переменах, которые, похоже, вот-вот неизбежно произойдут в моей судьбе. И как причудливы бывают эти жизненные повороты, когда, изрядно разочаровавшись почти во всем, как-то и не ждешь уже от жизни ничего хорошего, как хорошее вдруг настигает, возникает из ниоткуда, разворачивая совсем иные горизонты и немыслимые прежде панорамы.
"Что ж, если еще совсем недавно я планировал строительство серьезной карьеры, даже не зная, с чего начать, то, кажется, это именно то, что мне нужно для старта, - деловито прикидывал я. - На ловца и зверь бежит, как говорится"
Впрочем, даже тогда у меня и мысли не было, чтобы вот так запросто забросить едва зарождающийся бизнес, к тому же имелись еще и обязательства перед друзьями и данное мною слово идти до конца. Не забывал я и о том, что я же изначально и выступал инициатором процесса, что, разумеется, накладывало дополнительную ответственность. "Значит, - размышлял я, - буду вкалывать теперь на два фронта, а со временем определюсь, куда бросить основные усилия..."
В общем, тем вечером я покидал Нину Иоанновну в крайне смешанных чувствах, ощущая себя востребованным везде, энергичным и деятельным, вполне, правда, допуская, что решением открыть сразу два фронта работ, возможно, совершаю фатальную ошибку, а с другой стороны, ведь может быть и наоборот: вытягиваю очень счастливый билет.
Голова 07. Мне сюда
Тем сентябрьским субботним вечером, собравшись на квартире у Дениса, мы с ребятами наконец-то запустили наш сайт в сеть, после чего отметили это дело символическим ящиком пива. Я как мог подробно и доступно объяснил друзьям, что мне поступило предложение, от которого нельзя отказаться, но несмотря на все на это - остаюсь идейным купиунасовцем. И, само собой, планирую всячески оставаться в жизни проекта, вкладываясь и деньгами, и участием, и всем, чем смогу. Кроме того, озвучил я и свой хитроумный план: побатрачу там с полгодика-годик на солидных господ, поправлю финансовое здоровье, а затем уж всеми руками-ногами полноценно вернусь в дело, как бы там оно ни складывалось. К счастью, друзья весьма достойно приняли непредусмотренные бизнес-планом факторы, спокойно выслушав аргументацию во всей ее убедительности: внешне, во всяком случае, не выказывая недовольств и сомнений в подлинности моих намерений.
Следующим, воскресным вечером, выглаживая брюки и разыскивая в шкафу какую-нибудь светлую рубашку, я ловил себя на ощущении дежавю, что вот опять я возвращаюсь в офисные джунгли, куда войду вновь уже буквально завтра, хотя еще в обобщенном вчера бежал оттуда со всех ног. Но убежал, выходит, недалеко, раз уже назавтра ожидается очередной рабочий понедельничный день, в котором, по закону джунглей, многое будет сложным и тревожным, потому как мне предстоит пройти целый ряд неотличимых друг от друга коридоров и поворотов, повстречать множество волевых подбородков и безвольных кивков, оценивающих глаз девушек всех возрастов и возможностей, а также строгих косых взглядов уборщиц, буфетчиц и охранников. И нужно будет в самые сжатые сроки еще как-нибудь освоить десятки новых, но одинаковых имен, этих Саш и Леш, Инн и Ян, пытаясь соотнести их имена с внешностями, а внешности с должностями, чтобы прощупать почву под ногами и попытаться понять - кто есть кто и во что горазд, с кем можно и пошутить на грани фола, а кого, напротив, следует держаться подальше.
Иными словами, во мне вызревали классические сомнения из серии "а оно мне надо?" - не лучше ли просто побыть завтра дома, оставить все как есть, принести извинения Нине Иоанновне, продвигающей меня по карьерной лестнице, чтобы полностью сосредоточиться на собственном проекте и всего добиться самому. В общем, признаться, никогда не любил я этих первых дней, да и последующих, а в данном случае ситуация усугублялась еще и тем осложнением, что я так и не получил никакой информации, а куда и кем, прямо скажем, иду работать.
Аббревиатура РЦСЧОДН не говорила мне ни о чем. Понятно, я уже обращался к интернету, пытаясь найти ответ: такая комбинация букв там встречалась; я обратил внимание, что поисковик знаком с данной аббревиатурой, однако результаты выдает весьма мутные и расплывчатые. Складывалось даже ощущение, что если какая-то информация и была в сети, то оперативно кем-то удалялась, не говоря уже о том, что никакого фирменного сайта у предприятия не обнаружилось. И это-то в эпоху, когда иметь свой сайт стало нормативом даже для периферийного пивного ларька с чипсами. Так мои сомнения становились все более уверенными.
Откровенно говоря, это совсем не внушало. Конечно, если деятельность предприятия совсем не связана с торговлей или публичностью, то вполне можно обходиться и без сайта, но все-таки, ненавязчиво повторюсь, меня это несколько настораживало. Единственная открытая информация о РЦСЧОДН представляла собой метку на карте: контора располагалась в отдельно стоящем здании, что немного улучшало впечатление о ней. Здание находилось примерно посередине между метро Kupchino и Parnas, что меня вполне и устраивало, однако разыскать фотографию здания, чтобы было проще сориентироваться поутру, как-то не удалось.
Несмотря на то что рабочий день, со слов бабушки, там начинался не совсем уж спозаранку - в 11:00, а заканчивался в 17:00, что мне в целом тоже весьма импонировало, я отправился в первый путь пораньше, допуская, что с поиском здания под номером 23 корп. 14 лит. Ж могут возникнуть некоторые сложности. К тому времени я давненько не спускался в подземку, подолгу не вылезая из своего района, удивляясь теперь тому, что народу здесь прибывает, похоже, с каждым месяцем, и даже в 10 утра тут бешено мельтешит, точно в ускоренной перемотке, прежняя толкающаяся толпа всех возрастов, видов и сортов.
Мои опасения по поводу потенциальных сложностей со зданием 23 корп. 14 лит. Ж подтверждались наихудшим образом. В доме 23, например, никогда и не слышали о здании с корп. 14. Наконец, обогнув полквартала, мне удалось отыскать здание с корп. 5, но и там никто не мог ничем мне помочь. Иногда я называл им, вахтерам и сторожам, аббревиатуру РЦСЧОДН, те лишь перекрещивались и отпускали "с Богом". Когда же, зайдя в тупик и вернувшись к дому 23, я приметил с другого бока корп.10, то почти возликовал, хотя, конечно, быстро выяснилось, что рано радовался. Я опущу долгие подробности дальнейших метаний, но тот факт, что отыскать в пространстве хоть что-то похожее на здание под номером 23 корп. 14 лит. Ж - не такое уж плевое дельце, становился все более несомненным.
Вкупе с тем нюансом, что днем ранее я не сумел отыскать в сети их сайт, да и просто каких-нибудь достоверных упоминаний, я уже заранее проникся серьезным скепсисом к будущим работодателям. Был момент, когда я почти решился оставить идею построения успешной карьеры в качестве наемника. Прямо подмывало бросить все и развернуться домой, где можно и чайку хлебнуть, и прикорнуть на уютненькой тахте в условиях тепла и безветрия; в общем, дома было абсолютно все, чего не было в том промозглом сентябрьском утре.
Однако то ли данные мною друзьям обещания заработать денег для нашего совместного проекта, то ли пронизывающий бабулин взгляд в случае капитуляции, заставляли меня продолжать поисковую операцию и обратить в итоге внимание на глухой забор красного кирпича, накрытый сверху колючей проволокой, с едва заметной проходной и подвижными воротами. Сколько-то раз я оставлял уже позади эту проходную, каждый раз как-то приходя к убеждению, что по антуражу это походит скорее на филиал какой-нибудь тюрьмы или секретное разведывательное учреждение, а потому так и не отваживался заглянуть внутрь. Но теперь, больше для очистки совести, я договорился с сомнениями и согласился наведаться и сюда: а вдруг там подскажут, где этот несчастный корп. 14, лит. Ж?
Стоило мне войти внутрь, как все семь мордоворотов, сидевших на вахте, заметно переполошились и приняли оборонительно-выжидательную стойку. Я задал свой вопрос, на что получил довольно грубый по тональности ответ: "А тебе-то че?" Начиная уже догадываться, что мне сюда, я доложил, что так и так, мол, на работу пришел, к Козырю Гарику Валентинычу, тот должен быть в курсе, вот мне чего. "А ты че, пешком, что ли?", - недоверчиво вглядываясь в меня и в отсутствие любого автомобиля в окне, заговорил их главный, во всяком случае, самый массивный амбал. Я отчего-то присочинил, что просто у моего мотора какая-то хроника с мотором, не вылезает из ремонта, так что да, я пешком, простите, пожалуйста. "Так новую надо брать, и все", - научил меня один из охранников, с чем я поспешно и согласился, подумывая, что придется, видимо, начать пользоваться своими правами, сперва отыскав их в шкафу, и с первых заработков задуматься о покупке какой-нибудь развалюхи, раз уж пешком сюда не принято.
Охранники меж тем долго всматривались в какие-то списки, изучая спущенные сверху бумаги, вот только никак не могли отыскать среди них ни одной такой, где фигурировала бы моя фамилия. Наконец-то самый молодой, начинающий еще охранник, крайне простодушно проговорился: "Извини, братан, но у нас тут строго все, не положено без пропуска пускать..." В очередной раз уже обрадовавшись, что, видать, не судьба, а потому можно все-таки ступать домой, поскольку теперь-то я уж точно сделал все возможное, я уже поворачивал на выход, невольно примечая обращающую на себя внимание голубоглазую брюнетку, не испытывающую ни малейших сложностей с прохождением проходной, когда именно она, перекинувшись парой фраз с мордоворотами, вдруг окликнула меня:
- Никита Никольских?
- Никольский, - поправил я.
Голова 08. Афина
Наше знакомство началось с ее извинений. Миловидная девушка, вытащив меня из компании камуфлированных с ног до головы стражников на территорию предприятия, сразу же кое в чем созналась. С ее слов выходило, что именно она и повинна в том, что у меня возникли сложности со входом в РЦСЧОДН, так как вся ответственность за циркуляцию бумаг из здания до проходной и обратно лежит на ней. Вот только в прошлую пятницу, замотавшись и закружившись, она совсем позабыла донести туда бумагу, включающую мне зеленый свет. Я в ответ поспешил успокоить ее, заверив, что из подобных ситуаций в основном и состоит моя жизнь, а потому особенных неудобств не испытал и зла не держу, про себя еще подумав: разве можно держать зло на такую милашку? Девушка облегченно улыбнулась.
Пока мы направлялись к зданию РЦСЧОДН, я имел возможность изучить окружавшее меня пространство первым, самым верным взглядом. Надо сказать, оно, пространство, производило престранное впечатление. От проходной до здания было метров триста ходу, но странность выражалась вовсе не в этом: здание из того же красного кирпича стояло ровно посреди площади, образованной периметром забора, словно застыв в пустоте - больше никаких построек на территории не обнаружилось. Поэтому, возможно, трехэтажное строение напомнило мне одно из тех аристократических английских поместий, виденных в разных фильмах. Добавляло сходства и то обстоятельство, что здание было густо увито какими-то декоративными лианами, что делало мои вчерашние размышления о возвращении в джунгли еще более обоснованными.
Отличие же заключалось в том, что вместо ухоженного сада это поместье со всех сторон обступала асфальтовая пустошь - метров по триста во все стороны, что заставляло задуматься уже о сходстве с крепостью. Таким образом, первым сюрпризом стала на редкость иррациональная планировка пространства РЦСЧОДН: по большому счету на данной площади можно было бы возвести с десяток подобных строений, но в этом, по всей видимости, не возникало необходимости.
Еще подходя к красному дому, я приметил по правую руку от здания целый автопарк из автомобилей самых престижных марок. Некоторые из них я видел только на фотографиях с последних зарубежных автосалонов, даже и не предполагая, что их завозят в нашу страну в принципе, тем более в столь сжатые сроки. Я поделился своими наблюдениями с провожающей меня девушкой, на что она отвечала, что и сама до сих пор не привыкнет ко многим чудесам и чудачествам, имеющим место в РЦСЧОДН, потому как работает здесь немногим больше месяца. Спохватившись, видимо, что позабыла не только подать бумагу о моем визите на проходную, но и представиться, она протянула ручку в изящной перчатке и назвалась:
- Афина, - своим мелодичным голосом произнесла она.
Я отчего-то не сразу смекнул, что это имя, но все-таки сообразив, пожимая ее ручку в ответ, отчитался в том, что я Никита, вспоминая тут же, что это ей уже известно. В ту минуту мне сделалось несколько неудобно за свое простецкое рабоче-крестьянское имя, которым могут назвать вообще кого попало; тогда я надумал сделать ей комплимент, говоря о том, что ее имя, весьма необычное для наших широт, очень и очень порадовало и впечатлило. Она вновь загадочно улыбнулась, а я догадался, что только что, конечно, стал стопятисотым, кто польстил ей подобным образом. Могу однозначно сказать, что как-то сразу я проникся симпатией к этой девушке, чему способствовала и общая ее приятность, и умение принести извинения не пойми за что, а уж имя...
Приближаясь к стеклянной входной двери, мы болтали про проделки погоды; Афина, порывшись в сумочке, уверила, что если без машины попасть сюда не так уж и сложно, то без такого вот специального кругленького ключика - это совершенно невозможно. Так мы поднялись на второй этаж, она проводила меня к административному отделу; там, как я понял с ее слов, мною должен был теперь заняться некий молодой специалист, главный по приему на работу. Афина оставила меня у двери и побежала по делам, пообещав, что мы еще обязательно встретимся.
Заглянув за дверь, я нашел кабинет пустующим, а потому решил переждать в гостевом кресле. На журнальном столике, как и положено, лежали журналы; взяв один из них, я прочитал, что он полностью посвящен новинкам мобильного рынка - это меня не заинтересовало. Остальные журналы оказались прошлыми номерами того же издания, и потому, от скуки, я принялся тщательно осматривать кабинет, обращая особое внимание на гигантского размера монитор компьютера. Затем взгляд остановился на календаре уже будущего года с фирменным логотипом РЦСЧОДН, где заглавные буквы были выделены красным, а остальные, поменьше, цветом, не поддающимся классификации. Тогда-то я и узнал расшифровку этой аббревиатуры.
Так вот, выяснялось, что РЦСЧОДН - это не что иное как "Расчетный Центр Сравнительно Честного Отъема Денег у Населения". Пока я переваривал интересную информацию, в кабинет вошел какой-то долговязый старик и, заметив меня, вопросил:
- Ааа... Никита Парамонович, должно быть? Как же, как же, все утро вас дожидаюсь, - и, протянув руку для рукопожатия, представился, - Молодой Степан Серафимыч.
Привстав, я поздоровался в ответ. Молодой же, проворно устремившись к столу, отыскал на нем две какие-то заготовленные бумаги и деловито протянул их мне, предлагая ознакомиться с содержанием и подписать, после чего уже можно будет приступить к остальным формальностям.
Бумаги оказались договорами. И если первый из них - "о неразглашении информации" - не содержал никакой уникальной информации, то второй заставил крепко призадуматься. Никогда прежде не доводилось мне сталкиваться с договором "о непротивлении злу", так что этот документ я рассматривал до неприличия долго. Находя его, кстати, даже во многом остроумным, я поставил автограф и под данным документом, хотя меня и порывало задать Молодому каверзный вопрос, а что, собственно, считать злом, поскольку внятного определения этого понятия, как и конкретных примеров, в договоре не значилось. Примечательной особенностью являлось и то, что мне экземпляр договора не полагался.
- Ну-с, продолжим, - заговорил Молодой, стоило мне подписаться. - Меня за вас сам Козырь попросил, чтобы я доступно изложил суть дела. Без Козыря сюда, правда, и муха не залетит, случайных людей у нас здесь нет, поэтому я, старый кадр, и в одиночку управляюсь с функцией отдела кадров. Дело это не хитрое, а мне на старости лет тоже копеечка пригодится... До этого вообще вон года два почти никого к нам не брали - не было-с необходимости. А тут за последний месяц аж троих уже набрали, включая вас... Меняемся!
Прежде чем начать рассказ о моих обязанностях в РЦСЧОДН, Молодой, откатившись на стуле с колесиками к сейфу, вынул оттуда почтовый конверт и протянул его мне. В конверте, судя по характерному шелесту и указанной ручкой шестизначной сумме, находились деньги. "Это так, задаток", - небрежно бросил Молодой, хотя обозначенная сумма составляла в среднем полугодовую мою зарплату на прежних работах. Это здорово подкупало.
И вот Молодой, вальяжно закинув руки за голову, вполне свободно распространялся об удивительной миссии "Расчетного центра", рассказывая, что РЦСЧОДН - это старая система государственно-частного партнерства, активно действующая по всей стране, и не только нашей, и занимающаяся изъятием денежных излишек у населения, с последующим перераспределением среди "настоящих людей". Для этого на первом этаже плодотворно заседает теоретическая группа. Тамошние специалисты изучают "пределы терпения населения", а также "прорабатывают перспективные темы", поскольку прогресс не стоит на месте, а методик и практик изъятия заначек становится год от году все больше и больше.
Зачем это нужно? Все просто. Давно уже научно доказано, что чем выше благосостояние населения, во всяком случае, в нашей стране, тем больше у народа возникает всякого рода капризов, желаний жить еще получше, а отсюда и вредные порывы, вроде сменить бы власть, поставить ее на контроль, заставив быть подотчетной и управляемой. А вот этого-то допустить никак нельзя! Конечно, определенная масса таких смутьянов была, есть и будет всегда, но задача РЦСЧОДН заключается как раз в том, объяснял мне Молодой, чтобы масса эта не становилась критической. Ну что тут непонятного: пока основная часть населения занята делами насущными в режиме выживания - поиском денег на завтра, на новый обязательный учебник для детишек, погашением кредитных займов и т.д.д.д.д.д. - держава будет стоять, как стояла веками, ибо на том и стояла.
- Но ты будешь заниматься практикой, - не стал развивать тему Молодой, безболезненно переходя на "ты", потому как я уже безвозвратно становился своим в доску парнем, посчитав, видимо, что можно не продолжать сыпать примерами, и без того уж все очевидно.
Затем мне было предложено на выбор несколько направлений, которыми я в теории могу заниматься практически.
- У нас тут на этаже четыре отделения, на первом, как я уже говорил - теоретики, все дипломированные социологи, тебе это не подойдет, а на третий этаж нужен особый допуск, туда пока рановато. В общем, подумай-ка, в каком направлении тебе будет сподручнее работать: "уличные лохотроны", "автомобильные подставы", "мобильное разводко" или "ЖКХ-технологии".
Не могу сказать, что я был в восторге от любого из этих предложений, понимая, что везде, судя по всему, предстоит заниматься сомнительной деятельностью, не слишком близкой моему мировоззрению и всему предшествующему жизненному опыту. Однако отступать было некуда, договор уже подписан, а ситуация обязывала к выбору из озвученного перечня. Проговорившись, что имел некогда опыт работы продавцом-консультантом в салоне сотовой связи, я остановился на "мобильном разводко", хотя и честно признал, что имею достаточно смутное представление о таких вот разводко.
Пообщавшись с Молодым еще минут десять и открыв для себя много нового, пусть о многом из этого нового давно догадывался, я выразил готовность приступить к работе.
- Тогда пойдем, покажу тебе рабочее место, заодно и с Минором Камонычем зазнакомлю, он там за старшего, - поманил меня Молодой.
И мне не оставалось ничего, кроме как поманиться.
Голова 09. Mobile razvodko
Молодой уводил меня вглубь по коридору, открывая следующие двери и тайны дома, в котором сравнительно честно отнимают деньги у и без того не особо богатого населения. Вот мы миновали дверь, на которой я успел прочесть табличку "GKH-technologies", затем еще какую-то, я не сумел разобрать надпись - Молодой оказался крайне шустрым стариком, а потому мне приходилось даже поспевать за ним. Так мы добрались до деревянной двери с золотистой табличкой "Mobile razvodko". Это невольно наводило на мысли, что отечественная страсть подражать во всем Западу, похоже, неискоренима, вот и здешние офисеры не избегли подобного подражательства, хотя, как известно, на уровне риторики Запад в таких кругах принято всячески осуждать, отзываясь о нем нарочито снисходительно, а впрочем, как и о Востоке. Вспомнилось отчего-то, как моя же бабуля на днях стращала ссылкой в туманы Лондона, если я вдруг ослушаюсь ее мудрого совета работать в РЦСЧОДН.
В ту минуту Молодой, поведенчески преобразившись в услужливого дворецкого, наигранно распахивал передо мной дверь в странную действительность, куда я, перетаптываясь, и вошел. На меня тут же уставились разнообразные лица будущих коллег, по которым легко угадывалось, что к незнакомцам здесь не привычны, да и в целом это явно не то место, где встречают посторонних или же ждут своих постоянных клиентов.
- Прошу любить и жаловать - это наш новый разводящий, Никита Никольский, - громогласно, по-гусарски, выкрикнул Молодой.
Откровенно говоря, сочетание слов "Никольский" и "разводящий", в такой пикантной близости друг к другу, - изрядно резануло слух. Всю жизнь я сам, как мне всегда почему-то казалось, был "разводимым", а тут, выходит, буквально в считанные часы после пробуждения выбился в "разводящие", уже получив за что-то набитый купюрами конверт.
Помню еще свои первоначальные опасения, что придется теперь усиленно отрабатывать эти вложения по полной программе, занимаясь отъемом у населения мобильных телефонов, с последующей перепродажей краденного на блошином рынке, потому как в моем персональном словаре глагол "разводить" устойчиво увязывался с бегающими глазами, дрожащими руками и неожиданно резвыми ногами уличных предпринимателей.
Однако манеры и одежды новых коллег быстро убедили меня в том, что здесь сконцентрирован совсем иной тип разводящих. Коллеги, вскакивая с рабочих мест, дружно жали мне руку, раскрывая свои имена. На ум даже пришла догадка, что рукопожатие носит здесь характер не столько приветственный, сколько корпоративно-ритуальный. Предсказуемо случилось именно то, чего я побаивался накануне: не менее половины из человек пятнадцати оказались Сашами и Лешами, а потому мне было весьма затруднительно в них сориентироваться. Среди дюжины парнишек-мужичков, годиков от 23 до 34, присутствовали и три дамы той же примерно возрастной группы, но лишь одну из них на первый взгляд я счел во многих отношениях интригующей.
Сам кабинет представлял собой вытянутую от двери до окна комнату, вдоль стен стояли друг против друга столы, а уже на них - прекрасные и могучие мониторы ручной работы. Мне указали на рабочее место, которое сразу показалось несколько искусственным и надуманным, будто бы спешно созданным специально под меня: уж слишком вплотную к дверной стене стоял стол. И только увидев аналогичный стол и с противоположной стороны стены, я отринул это подозрение.
Почти тут же из соседней комнаты высунулось хмурое бородатое лицо раздраженного мужчины лет сорока пяти, отреагировавшего на суету, вызванную моим появлением; тот призвал всех к порядку. Приметив Молодого, а затем и меня, он уловил причину оживления и пригласил пройти в свой отдельный от остальных кабинет, расположенный в боковой комнате, ближе к окну. Я почему-то сразу оценил свое положение в ряду столов - ближе всего к двери и дальше всего от шефа.
Молодой тогда напутственно похлопал меня по плечу, шепнув, чтобы я был поаккуратней с Минором Камонычем, а то мужик он, конечно, хороший, но уж больно нервный сделался от работы. Я прошел в кабинет Камоныча; тот, нехотя подняв на меня глаза, немедленно вернул их обратно в монитор, всем видом сожалея, что вынужден будет уделить мне часть своего драгоценного времени.
"Ну что тут скажешь: дел у нас много, а времени совсем мало",- тут же порадовал шеф. Я с непритворным интересом слушал установку, вглядываясь в его примечательную наружность: физиономией Минор Камоныч походил на молдованина, что, в сочетании с огненно-рыжей шевелюрой и бородой, создавало весьма причудливый эффект. Позже один сплетник проговорился мне, хотя я и не спрашивал, что Минор был единственным сыном румынской беженки и ирландского дипломата... именно этим обстоятельством сплетник объяснял жгучий патриотизм Минора Камоныча, а также высокую сознательность в деле спасения нашей страны через изъятие денежных излишек у народонаселения.
Тем временем Минор разъяснял мне основы: что "мобильное разводко" - это широкий комплекс понятий, связанных с отъемом денег у населения, пользующегося мобильной связью, то есть почти всех. В круг этих понятий входят такие промыслы как рассылка смсок, при открытии которых у граждан списываются незначительные суммы, однако масса таких смсок в течение одних только суток самым замечательным образом превращает доходную сумму в значительную; это также и звонки родственникам от лиц, говорящих путаными голосами, будто они попали в беду, из которой их может вызволить только срочное пополнение мобильного счета или подвоз денег по определенному адресу - старая схема, но по-прежнему рабочая... Ну и одна из новинок последних сезонов - установка по городу мобильных терминалов-однодневок, весьма прибыльная, пусть и более дорогостоящая и хлопотная процедура.
Лекция шефа длилась не более трех минут. Он явно нервничал, куда-то поторапливался, постоянно поглядывая на часы, а потому не удосужился поинтересоваться ни моими жизненными взглядами, ни политическими или религиозными убеждениями, равно как и попросту профессиональным опытом, сообщив, что всю необходимую для работы информацию я могу почерпнуть из методички, которая лежит на моем рабочем столе. "В компе, разумеется", - добавил он, после чего и сам погрузился в комп, как бы позабыв о моем присутствии. Так до меня дошло, что на этом инструктаж окончен, стало быть, можно приступать к выполнению своих обязанностей, о которых мне по-прежнему оставалось только догадываться.
Весь свой первый рабочий день я провел за изучением методички, не без удивления узнавая, что и сам все эти годы был объектом такого вот "разводка": с моего счета тоже периодически списывались небольшие суммы; мне также звонил как-то дерганный в голосе мужик, представлявшийся моей троюродной тетей, просившей срочно закинуть ей денег на телефон, плохо подделывая свой мужской голос в женский, но откуда-то знавший имена и адреса; и да, бывало, что я закидывал деньги на телефон через терминал, но никуда они так и не приходили. Теперь-то я понимал, что все-таки приходили, просто поступали сразу на счет "Расчетного центра".
В конце дня один из моих новых коллег и вовсе озадачил. Коллега по имени Alex попросил посмотреть мою мобилу, и я без всякой задней мысли предоставил ее; тот, хоть и несколько возмутился тому, что моя модель уже прошлого сезона, набрал на ней какую-то комбинацию клавиш, а затем перезагрузил аппарат и вернул его. Сняв блокировку, я не узнавал своего телефона - дело было в полной смене стиля меню. На это я спросил коллегу, а в чем, собственно, подоплека поступка? И тот торжественно заявил, что только что я прошел обряд инициации в настоящие разводящие, а мой телефон, как и я, отныне перестал быть "разводным", угодив в белый список "неразводных".
Так я и стал неразводным.
Голова 11. При делах
Даже отработав на работе полную неделю, пожалуй, я так и не смог бы ответить убедительно на пару невинных вопросов: кем работаю и чем занимаюсь.
Как и мои коллеги, по должности я числился "разводящим манагером". Поначалу я полагал, что раз уж отныне я "разводящий", то в мои обязанности должны входить такие функции как рассылка разводных смс посредством хитроумного программного обеспечения, или же установка по городу лже-терминалов, но уже к вечеру второго трудодня я отчетливо уяснил, что от меня не требуется ровным счетом ничего. Что нужно просто приезжать в офис к 11:00, да и это скорее лишь рекомендация, а не требование; приезжать, чтобы как-нибудь развлекаться, потом сытно и бесплатно обедать в столовой; затем снова чем-то себя занимать, а уж в 17:00 уезжать из офиса куда подальше, дабы проводить досуг в иных развлекательных местах, спуская на ветер внушительную зарплату. Мои коллеги, во всяком случае, насколько я понимал из их разрозненных разговоров, поступали именно так.
Помнится, на первых порах я все порывался "что-нибудь сделать", поскольку высиживание на стуле за компьютером не слишком-то меня устраивало, даже имея в виду максимально комфортные для высиживания условия и самую существенную в моей жизни зарплату. Когда же я пробовал делиться с коллегами своими соображениями на этот счет, те призывали меня "ваще не париться", так как "внутренние манагеры все сделают". Сперва я предполагал, что "внутренние манагеры" - это некая изощренная духовная техника, позволяющая достичь того состояния ума, в котором все происходит правильно само по себе, без особых усилий и напрягов. Вскоре, впрочем, выяснилось, что имеется в виду нечто совсем другое.
На самом деле "внутренними манагерами" в нашей среде политкорректно называли заключенных исправительных учреждений, которые и выполняли всю рутинную работу, то есть занимались рассылкой смс и телефонированием, а их ненадолго вышедшие на волю собратья устанавливали по городу левые терминалы-однодневки. В наши же обязанности входила только одна функция - следить на специальном сайте за динамикой пополнения счета "Расчетного центра". Если эта динамика не устраивала, то можно было даже проявить ненаказуемую инициативу и позвонить Шершавому или Поребрику в "Kresty" - тамошним представителям РЦСЧОДН, чтобы они пошевелили внутренних манагеров, сделав соответствующие внушения.
К слову, и этими вопросами на практике заведовал Минор Камоныч, у которого, в отличие от нас, - судя по его постоянному участию во всяких совещаниях, поездках в "Kresty" и непрерывным телефонным переговорам, когда он появлялся в офисе, - работы было по горло. Мы же, "разводящие манагеры", повторюсь, по факту не делали категорически ничего. В такой вот атмосфере лености и праздности подходила к концу моя первая трудонеделя. И хотя поначалу меня почти тошнило от безделья, вскоре я пришел к утешительному выводу, что могу весьма просторно заниматься еще и делами проекта "Купи у нас", наполняя сайт содержимым, что на время примирило меня с непривычной реальностью.
В те странные первые дни я еще пробовал, что называется, "вжиться в коллектив", то есть общаться со своими коллегами и находить актуальные темы для разговора, пытаясь выделить из общей массы Саш и Леш, несколько наиболее близких и симпатичных мне Саш и Леш. Но вскорости стало очевидно, что и в этом необходимости также нет, как нет и никакого - в обычном понимании слова - коллектива. Только со временем я разобрался, в чем тут дело.
А дело было в том, что случайные люди с улицы, как и анонсировал Молодой, в РЦСЧОДН и вправду не работали. Все здесь были сыновьями, дочерьми или, в крайнем случае, племянниками и внуками авторитетных артистов, прославленных чиновников или "бизнесменов от бога". И именно "Расчетный центр" по каким-то причинам взял на себя миссию трудоустройства отпрысков влиятельных и знаменитых, поскольку и тем ведь тоже нужно где-то работать, куда-нибудь да ездить, но при этом таким образом, чтобы и не работать одновременно, реализуя жизненную установку "ваще не париться". То есть РЦСЧОДН стал для многих классической синекурой, давая возможность посидеть в офисе, побыть вроде бы при делах, в то же время никого и ничем не утруждая, выдавая к тому же на руки приличные наличные. Интерес "Расчетного центра", по всей видимости, заключался в ответной лояльности всех этих чиновников и бизнесменов, что, зачастую, конечно, одно и то же. Не исключаю, что на самом деле чиновники-бизнесмены сами же и платили зарплату своим верным сынам, хотя на счет своей бабушки я мог быть спокоен, будучи уверенным, что едва ли она станет нести расходы по выплатам зарплаты из своего кармана.
Уж больно больно врезался мне в память один эпизод из прыщавой юности, когда, гуляя с нравившейся мне тогда девчонкой, я заглянул к Нине Иоанновне, чтобы попросить денег на кино, поскольку мы прогуливались неподалеку от ее особняка, а я к тому времени уже наобещал той девчонке, что мы сегодня же сходим в кино, хотя сам и не располагал достаточной денежной массой для такого поступка. Вот только она, бабушка, невиданно разъярившись, выставила меня за порог, негодуя и вопрошая, где это я такой наглости набрался, чтобы просить у нее денег, пусть и смешных. После того памятного для меня случая, я скорее взял бы заем под чудовищный процент в банке, нежели обратился бы с любой деликатной денежной просьбой к Нине Иоанновне, испытывай я даже самую удручающую финансовую грусть.
Так вот, возвращаясь к нашим разводящим, не стану кривить душой и утверждать, будто обстановка в коллективе сложилась напряженная, натянутая или сколько-нибудь враждебная, напротив: все было предельно чинно, мирно и сонно. Атмосфера устоялась скорее снобистская, проникнутая показным пофигизмом и демонстративной дистанцированностью: коллеги мало общались со мной, да и между собой тоже. Вскоре я догадался, что все тут чувствуют некое превосходство друг над другом: у кого-то папаша занимал более высокую должность в нефтегазовой иерархии, кому-то были подарены более крутые автомобили, кому-то апартаменты-мансарды... На этом фоне я смотрелся бы до безобразия скромно, попытайся потягаться со своими коллегами в подобных категориях, и все же и у меня имелась одна маленькая причина чувствовать превосходство.
Ощущение превосходства мне давало хотя бы и то незначительное обстоятельство, что я был единственным, кто ежедневно прочитывал свежий номер "Блатной правды" от и до. Надо сказать, что чтение "Блатной правды" ("БП") стало излюбленным моим времяпрепровождением в офисе. Признаться, я всегда питал некоторую слабость к разного рода периодическим изданиям, а потому даже неплохо ориентировался в этом, однако еще никогда не доводилось мне быть читателем "БП"...
И неудивительно, ведь издание распространялось только в государственных и придворных структурах, и насколько мне стало известно позже, весь тираж издания уничтожался тем же вечером, в день выпуска, во избежание утечек. Так или иначе, "БП" являлась ко мне ежедневной газетой одноразового использования: каждое утро, приходя на работу, я с удовольствием отмечал, что свеженький выпуск "БП" уже аккуратненько лежит на краю стола. Так вот, я был единственным, во всяком случае, в своем отделе, кто со всей почтительностью и любознательностью вычитывал всю газету; остальные лишь изредка пробегались глазами по заголовкам. Почему же это было столь интересно?
Если обычные СМИ публиковали в основном очевидное и ребенку вранье и всякую отвлекающую чепуху и развлекуху, то здесь печатали именно что правду, а поскольку любая правда не может быть достоянием широкой общественности, то и тираж "БП" отличался умеренностью, рассказывая правду только тем, кому положено и позволено знать о реальном положении вещей. К примеру, когда все СМИ хором сообщали, что инфляция в текущем году составляет всего 6,6 %, пускай некоторые особо смелые издания и телеканалы осторожно и давали полунамек, что, может быть, в каких-то депрессивных регионах все-таки чуть-чуть побольше, то в "БП" писали прямо: инфляция составила 16,66%. При этом подобная новость не трактовалась на страницах "БП" как "плохая", не называлась "неудачей правительства", напротив, новость была исключительно положительной, ведь денег у "лохов" стало еще меньше, но все-таки и не настолько, чтобы оно, народонаселение, хваталось за вилы или пухло с голоду - ювелирная работа.
Или вот еще пример: когда где-нибудь на юге нашей страны случалась очередная перестрелка с трупами, а случалась она там почти каждый день, то традиционные СМИ скучно рапортовали, что уничтожено, дескать, 20 боевиков, при штурме погибло трое силовиков, выдавая эту новость за хорошую и подавая материал так, что складывалось впечатление, будто хорошие южане убили плохих, то есть добро учинило кровавую расправу над злом. В "БП" же на это просто сухо констатировали, что в давешней стрелке со счетом 20:3 клан Тудаевых перестрелял Сюдаевых, а посему Тудаевым отходит центральный пакет акций сети чебуречных в городе N и 20 % акций от кирпичного завода в славном городе M, если Сюдаевы, конечно, в самые скорые сроки не возьмут убедительный реванш.
Читая "Блатную правду", я то и дело встречался с такими терминами как "лохи", "полулохи" и "нелохи". Спустя некоторое время я пришел к мнению, что под "лохами" подразумевается основная часть населения нашей страны; те самые граждане, которые живут от зарплаты до зарплаты, то есть от случая к случаю: всегда и во всем себе отказывают, извечно сидят в долгах, ведя отчаянную борьбу за печальное существование. Но именно они, как ни странно, являются главным ресурсом этой страны, принося денег в казну побольше даже, чем экспорт газа, нефти или зерна. Ведь именно "лохи" каждый раз соглашаются платить за все - все больше и больше, не задавая лишних вопросов, а просто молча отдавая почти все, что есть у них самих. Кстати, наша страна в "БП" именовалась исключительно "этой страной".
"Полулохи" - это преимущественно городская категория людей, представители которой могут позволить себе немного шикануть, изредка приобретая даже недорогие авто или отдыхая на зарубежных пляжах. Многие "полулохи" смутно подозревают, что их дурят и обирают, однако и "полулохи" на все согласны, цепляясь за свое хрупкое благополучие, а потому неудобных вопросов тоже не задают, достаточно безболезненно переходя в касту "лохов", если это "нужно Родине"
"Нелохи", или чаще "люди" - та небольшая прослойка населения, которая, собственно, живет. Именно "люди" выбирают президента, пользуются конституционными правами и давным-давно сложили с себя все обязательства перед обществом, то есть пресловутыми "лохами" и "полулохами". Еще одна особенность "людей" заключается в том, что живут и работают они пока "здесь", но мыслями в принципе уже давно "там", в тех самых официально презренных Miami и Riviera.
Стоит признать: благодаря чтению "БП" я открывал для себя множество любопытнейших вещей; нередко, впрочем, просто получая подтверждения тому, о чем давно следовало бы знать каждому. В частности, я не раз спорил с истеричными историками на предмет "крепостного права". И если историки утверждали, что якобы право это отменили еще в одна тысяча восемьсот шестьдесят всем известном году, то мне же всегда почему-то казалось, что все это не более чем красивое предание для лохов. Крепостное право на самом деле, конечно, никто и не думал отменять, да - произвели шумную смену вывески, сохранив старые добрые традиции и обычаи: есть "помещики" и есть "крепостные", и пока первые поживают нарядно и проводят время утонченно и благородно, вторые вкалывают на них и вполне счастливы тем редким дням, когда их не секут и не бранят. Соотношение же "помещиков" и "крепостных" в историческом времени если и меняется, то совсем незначительно, хотя и "помещикам" приходится идти в ногу со временем, называя себя в каждой эпохе по-новому.
Только теперь я начинал понимать, что каким-то образом за одну неделю перескочил из унылых "лохов" - хотя по некоторым признакам все же был "полулохом" - в "нелохи". Только теперь я сознавал, что конкретно имела в виду моя бабуля, говоря, что пора мне "человеком становиться". Уверен, что иной гражданин в схожей ситуации быстро почувствовал бы себя очень особенно, окончательно разрывая связи с цепями прошлого: мол, теперь-то я "нелох", то есть все-таки "выбился в люди", став человеком первого класса. Скажу откровенно: за собой никаких непоправимых перемен не замечал; наверное, моим противоядием являлась трезвая констатация, что сам я лишь типичный представитель того самого народа, который, согласно собственноручно подписанному годовому трудовому соглашению, должен был теперь "разводить". И все для того только, чтобы иметь хоть какой-то шанс развить свой собственный маленький бизнес, успев вовремя соскочить с блатной иглы... Пойдя таким образом на сделку с совестью, я старался думать об этом как можно меньше, оправдывая себя популярной в том же народе присказкой про "хочешь жить - умей вертеться".
И закрывая тему нашего разводящего коллектива: когда я пробовал все-таки пообщаться с коллегами на отвлеченные темы, вроде нового альбома старой музыкальной группы или вчерашних сенсационных результатов в Формуле-1, то реакция неизменно оставалась достаточно прохладной, чтобы у меня напрочь отпало желание предпринимать последующие попытки в поисках общего. Единственная тема, на которую мои коллеги всегда высказывались охотно - это обсуждение последних моделей "Кайфонов", их прошивок и приложений, причем некоторые из коллег настолько прочно ассоциировали себя со своим девайсом, что складывалось стойкое ощущение, будто каждый из них самостоятельно смастерил свой персональный "Кайфон", после чего еще и наладил массовую сборку, организовал сбыт и обеспечил спрос.
И все же, как водится, нашелся в отделе один человек, с которым у меня установились отношения другого рода. И это была она, чем-то интригующая девушка, которую я отметил еще при первом своем появлении в отделе. Вот только когда на меня вываливались новые имена во время моей презентации, то я либо не расслышал ее имени, то ли она просто мне и не представлялась. Зато сидела эта девушка тоже ближе всего к двери, точно напротив меня. Я заметил, что, когда я читаю "БП" или смотрю в монитор, она осторожно переводит взгляд на меня, когда же при этом я переводил взгляд на нее, то она мгновенно уводила глаза в свой монитор. Это длилось уже достаточно долго, чтобы счесть неприличным. Наконец, выждав момент, когда мои коллеги дружно убежали на самый смак рабочего дня - бесплатный и вкусный обед, я несколько задержался, отметив, что и она не спешит покидать рабочее место. Тогда, подойдя к ее столу, и, как здесь и принято, протягивая руку, полушутя я представился повторно.
- Моника, - мило улыбнулась она.
Голова 13. Хорошо
Субботним утром я был разбужен солнцем, доставшим меня сквозь окна своими лучами, поскольку накануне, вымотавшись от безделья рабочей недели, так и не удосужился задернуть шторы. Повалявшись в постели где-то с полчаса, я все-таки побрел на кухню завтракать чаем и чем-нибудь еще, попутно обдумывая: идти ли или не идти в кино, как я и запланировал на неделе. Той осенью, усилиями заморских синематографистов, в старый свет вышел крайне новый фильм, приводящий в восторг широкие массы; и даже массы критиков, больше всех смыслящих в киноискусстве, отнеслись к данной картине достаточно некритично и дружелюбно.
Уже многие годы я ходил в один и тот же кинотеатр, расположенный в центре Сэйнт-Питерсбурга, хотя с годами, в силу разных причин, вырваться удавалось все реже. За это время уже и в моем угловом районе возвели великое множество кинозалов, более удобных, современных и разрекламированных, и все же я оставался верен старенькому кинотеатру в центре, всего-то с пятью залами, рядов по двадцать в каждом.
Собравшись с мыслями и вещами, я прибыл к кинотеатру минут за пятнадцать до первого на сегодня показа нашумевшего фильма. Купив билет, я прошел в зал, где было еще практически безлюдно - до сеанса оставалось минут десять. Почитав буклет и посмотрев анонсы грядущих жутковатых кинокомедий и уморительных ужастиков для всей семьи, я принялся развлекаться изучением входящих в зал киноманов, не ожидая, чего уж, увидеть никого особо хорошего.
Однако, к моему смятению, там намечался практически максимально возможно хороший сценарий, как если бы я стал режиссером-постановщиком собственной жизни. В ту секунду, когда вошла эта девушка, в зале погас свет. Я же, отдавая дань давней традиции, сидел на излюбленном пятнадцатом ряду. Верхние ряды от пятнадцатого до двадцатого были уже порядком заполнены, а потому я как-то сомневался, что она двинется наверх, но нет, она восходила до тех пор, пока, не застыв на уровне пятнадцатого ряда, подсвечивая мобильным номера мест, не продолжила плавное приближение ко мне.
Нужно ли говорить, что в итоге все вышло хорошо: она заняла место через кресло от меня, а поскольку соседнее, как по волшебству, пустовало, я дал о себе знать, приглашая ее заполнить эту вакансию. То была та самая девушка, которая вытащила меня из проходной в первый мой рабочий день в РЦСЧОДН - Афина. Признаться, так она мне запомнилась, что несколько раз я вполне умышленно выходил из кабинета в коридор, якобы размять ноги и пройтись, а на самом деле рассчитывая увидеть ее. Вот только всю неделю ее что-то совсем нигде не было видно, в той же столовой, где в обеденный час обычно собирались все, кроме нее, что каждый раз несколько омрачало мне праздник приема пищи. И это учитывая, что в столовой РЦСЧОДН кормили как в приличном ресторане, за той лишь разницей, что все-таки еще и бесплатно.
- Вот так встреча!- воскликнула Афина, узнавая меня.
До сеанса оставались считанные минуты, что заставило меня спросить прямиком: "где же ты была?" Афина отвечала, что найти ее легко и просто, так как работает она в первом же кабинете второго этажа, сразу после стойки ресепшна, в кабинете офис-манагера, занимаясь разносом бумаг и прочими побегушками, но на минувшей рабочей неделе малость приболела, потому-то я и не имел возможности ее наблюдать. Тогда я задался вопросом: а зачем вообще в РЦСЧОДН ресепшн, если посторонние в здание зайти не могут? Афина затруднилась ответить, предположив, что для того, видимо, чтобы соблюсти некие корпоративные стандарты, в это время начался показ.
Фильм оказался действительно весьма хорош; я вполне понимал, почему он так приглянулся широким массам - от критиков до кретинов, ведь в нем показали все, что нужно благодарным зрителям: и кровь, и любовь, и погоню с интригой, и трогательную развязку со счастливым концом. Пока мы направлялись к гардеробу, я поинтересовался ее впечатлениями от увиденного. И - это важно, я был поражен, насколько мнение Афины совпало с моим собственным. А сказала она примерно следующее: что фильм, нет слов, прекрасен в технической реализации, отличная работа актерского состава, крайне качественная постановка картинки, а все же, что ни говори, пустовато в смысле содержания. К тому же это практически полная идейная копия одного полузабытого фильма из шестидесятых годов прошлого еще века, а потому все эти восторги и ахи раздаются от тех, кто не видел фильма-первопроходца, где упор был сделан на раскрытие идеи, а таких зрителей, не видевших и не знающих оригинала, подавляющее большинство, во всяком случае, у нас.
Понятно, после таких метких слов - а я тоже весь фильм ловил себя на мысли о кальке с того старого фильма - я не мог не попробовать пригласить ее на полчасика на чашечку кофе в близлежащую кофейню. Она согласилась. По пути к кофейне я отметил, что, Афина, кажется, не слишком хорошо ориентируется в городе, с живым вниманием рассматривая те здания, места и мосты, которые я лично видел уже тысячи раз, а потому давно перестал замечать.
- Ты приезжая, что ли? - деликатно поинтересовался я, стараясь не делать сильный акцент на слово "приезжая", дабы, еще чего, ненароком не обидеть.
Афина отвечала, что так оно и есть, что в Сэйнт-Питерсбурге она живет всего-то месяца полтора, и, как только окончила свои институты где-то на севере, ее папаня, какой-то хозяин медной горы, выгодно распродающий ее недра, отправил любимую дочь поближе к цивилизации, пристроив во все тот же РЦСЧОДН. После чего Афина пожаловалась, что город ей, само собой, очень нравится, вот только у нее еще совсем нет здесь друзей, что огорчает. В ответ на это я заверил, что как минимум один друг у нее уже есть.
Получасовое кофепитие естественным образом переросло в трехчасовое. В тот хороший день нам нашлось что обсудить, поскольку многие увлечения совпадали буквально, а в таких случаях беседы имеют свойство затягиваться, в результате чего на дне чашки все равно остается недосказанность, предвещающая новые встречи. Оставалось только порадоваться тому, что нам будет, о чем пообщаться еще и, возможно, еще и еще. Выходя из кофейни, я полюбопытствовал, где она живет, но вот тут, увы, не совпало. Афина прописалась на полностью противоположном конце города, а потому я даже не стал предлагать проводить ее, к тому же на вечер у меня была назначена встреча с Димасом и Денисом, которым я приготовил приятный сюрприз. Когда настал миг расставания, Афина на прощание чмокнула меня в щечку, что было воспринято как вполне хороший знак и заставляло с нетерпением ожидать понедельника, дабы свидеться вновь.
Вечером состоялась посиделка с моими, так сказать, бизнес-партнерами, но больше все-таки пока друзьями. Я зазвал их в гости еще на буднях, предварительно приготовив совсем легкий ужин, так как случайная встреча с Афиной задержала меня больше ожидаемого. Кроме того, я заранее прикупил пару бутылок отличного рома с пепси-колой, чего ранее никогда для них не делал: обычно мы с друзьями выпивали недорогие сорта пивных суррогатов. Димас и Денис пришли в срок, после чего мы обстоятельно обо всем переговорили.
Мне как-то сразу бросилось в глаза, что их бизнес-энтузиазм уже изрядно поиссяк. Заказов не было, но, с другой стороны, чему здесь удивляться, когда проект существует всего неделю? Представлялось естественным, что пока покупают именно у них, а не у нас.
- В том-то и штука, что всякого рода "их" слишком много, а мы - одни, - запричитал Димас. - Наши позиции в поиске слишком низки, конечно, ты молодец, что отписываешь в блогах и добавляешь материалы на сайт, но пока мы хоть немного раскрутимся, не менее полугода уйдет, а кушать хочется уже сейчас! Да и не в хотении тут дело, а в элементарной необходимости. А если мы сейчас с Денисом пойдем на работу, то магазин совсем заглохнет. Нам бы денег найти на продвижение сайта в поисковиках, так вот их-то как раз нет... Круг замыкается, - окончил свой взволнованный монолог Димас.
В тех словах я почувствовал скрытый упрек и в свой адрес. И в некотором роде, действительно, как-то нехорошо получалось, что мои партнеры на передовой одни, а я как бы отсиживаюсь в тылу, дожидаясь лучших времен. Тогда я заинтриговал: "Минутку, господа, есть идея!" Сбегав в коридор, я извлек из кладовки тот самый конверт, который подсунул мне Молодой в качестве задатка. Оставив себе примерно с четверть тех денег, я элегантно вывалил на общий стол приличную пачку тысячного достоинства ассигнаций, предположив, что, возможно, это как-то поспособствует движению сайта в поиске.
Настроение моих друзей заметно похорошело. Весь оставшийся вечер мы провели в обсуждении прошлых приколов и будущих прорывов, я же, по ощущениям, своим своевременным жестом только что спас проект от полного уныния и закрытия, в связи с чем чувствовал себя весьма и весьма, опять же, хорошо. И в совокупности всех событий тот день стал одним из тех немногих, о котором смело можно было сказать, что он выдался и удался.
Голова 16. Заведующий всем
Последующие недели полетели в духе первой, ничего принципиально не менялось: я развлекался "Блатной правдой", изредка прислушиваясь к дискуссиям своих коллег по поводу "Кайфонов" и отмечая значительные изменения лишь за окном, где уже уверенно утвердилась осень. Опадали листья, улетали птицы, однако мне было плевать: каждый день я ожидал обеда - и причиной тому служил вовсе не голод.
Однажды дверь в отдел "Mobile razvodko" резко распахнулась, а в дверной проем заглянула загорелая и косматая голова. Голова подтянула за собой и остальное туловище, таким образом в кабинет проник какой-то шумный и задорный мужик. Одет он был просто: в черную водолазку и синие джинсы, а потому сперва я принял его за вернувшегося из отпуска водителя или завхоза, поскольку на тех дресс-код не распространялся. Высокий дядя мгновенно навел шороху в нашем обычно тихом и вялом болоте, энергично проходя вдоль столов и пожимая всем руки, сопровождая рукопожатия короткими возгласами, вроде: "Саша, чо?" или "Лех, как?" Возвратившись к двери, он хитро зажмурился и поманил меня пальцем на выход, как бы вызывая на разговор. Я неохотно последовал за ним, наблюдая своих коллег в коллективном восторге от этого дяди, и в особенности от того факта, что ему есть до меня какое-то дело.
- Ну чего, пойдем-пожрем-с? - по-барски зевая, предложил он, время-то настало обеденное.
Ничего еще толком не понимая, я не слишком воодушевленно брел рядом, потому как планировал провести обеденное время вовсе не обществе не пойми кого. Однако когда он поинтересовался: "как там поживает Нина Иоанновна?", я сразу прозрел, догадавшись, что это и есть всесильный Гарик Валентинович Козырь, - хозяин здешней тайги и заведующий всем, - о котором я уже столько раз слышал, но до сих пор не имел удовольствия познакомиться. Ведь никто кроме Козыря, насколько я понимал политику конфиденциальности РЦСЧОДН, и не мог знать о Нине Иоанновне. Никто из моих коллег никогда открыто не говорил о покровительстве своих родных, а сам я, понятно, не расспрашивал, полагая, что это бестактно, да и просто не имеет особенного значения. Козырю же на поставленный вопрос я отвечал, что бабуля в полном порядке, хотя лично и не контактировал с ней с тех самых пор, как она оказала мне неоценимую услугу: прощаясь со мной в вечер нашей встречи, Нина Иоанновна ясно дала понять, что сама выйдет на связь, когда придет время, и я уж не стал уточнять, что она имеет в виду.
В столовой, выбрав себе из шведского стола сразу всего и помногу, прямо подразумевая, что обед будет не только питательным, но и продолжительным, Козырь порасспрашивал меня про то, как я устроился; я в ответ порассказывал, что все на уровне и полет нормальный, поблагодарив за проявленный интерес к моей скромной персоне. Дальше говорил только Козырь; речь, правда, шла отнюдь не о работе, как я того ожидал, а о том, что только вчера вечером он, Козырь, вернулся с Мальдивских островов и вскоре уж собирается на Каймановы; после чего сделал признание, что хоть и до смерти надоели ему эти райские закоулки, но и сидеть в сером и сыром Сэйнт-Питерсбурге осенью-зимой - так себе удовольствие; поэтому, мол, и приходится выбирать меж двух зол.
С кротостью ученика я слушал его развеселые истории о местах и краях, в которых едва ли мне предстоит когда-нибудь побывать; в том числе и потому, что серый и пасмурный Питерсбург всегда нравился мне в основном именно за эти качества, отвечая моему обычному настроению, хотя, пожалуй, во многом и формируя его. Козырь тем временем вещал об островах с таким иронично-страдальческим видом, как будто кушать уже совсем не может, а его все заставляют и заставляют: то одна упругая подруга заманит, то другая соблазнит, а ведь надо бы еще и с супругой и ребятишками иногда выбираться... Словом, что за жизнь пошла?
Разумеется, я, как умел, выказывал сочувствие к его суровым будням, тем более что рассказывал он это все в тех интонациях, словно бы я и сам должен претерпевать схожие сложности. Наконец, к его чести, Козырь обратил внимание и на то что я, бесконечно извиняясь, переглядываюсь вон с теми двумя девушками, а те понимающе кивают в ответ. Тогда он все-таки отпустил меня с миром, по-дружески сообщив на дорожку, что если у меня возникнут какие-либо проблемные ситуации, то отныне я знаю, к кому следует обращаться для их разрешения. Тактично отблагодарив шефа за участие, я отправился к двум ожидающим девушкам: в последние недели я обедал в компании Афины и Моники, но сегодня Козырь, своим триумфальным возвращением, внес коррективы в сложившуюся расстановку сил.
В первый же понедельник после той нашей неожиданной встречи в кинотеатре я как-то невольно потянулся к Афине, все к тому располагало. Встречаясь в коридоре, случайно ли или специально, мы охотно общались на всевозможные темы и над чем-нибудь да прикалывались. Нередко я захаживал в ее кабинет, где стоял копировальный агрегат, и подолгу копировал ненужные коллажи из интернета; на самом деле, конечно, мне просто хотелось побыть с ней рядом, отмечая, что и ее это вполне устраивает. С того понедельника мы стали обедать вместе, вскоре, впрочем, к нам начала подсаживаться и Моника...
Штука в том, что как бы я ни тяготел к Афине, но большую часть рабочего времени все равно проводил с Моникой, так как она - вон, как на ладони, всегда за столом напротив, также скучающая от болтовни про "Кайфоны", их функциональные возможности и обновленные приложения, и в то же время совершенно равнодушная и к правде из "Блатной правды". Скучать же было явно не в ее натуре, именно этим я объяснял то обстоятельство, что теперь она то и дело крутилась возле моего стола, разворачивая различные разговоры обо всем на свете. И вскоре я вынужден был признать, что ее общество становится для меня, пожалуй, даже предпочтительней чтения беспощадной "Блатной правды".
Как только Моника стала присоединяться к нашим с Афиной трапезам, я ощущал уже, что оказываюсь в двойственном положении, будучи в обществе их обеих одновременно. А потому предоставил событиям развиваться своим чередом, заняв достаточно выжидательную позицию, уделяя равное внимание обеим девушкам и наблюдая, что и друг к другу они вроде бы относятся вполне ровно и терпимо, общаясь и между собой так, что в первые дни мне даже чудилось, будто знакомы они уже давно, хотя обе и устроились в РЦСЧОДН примерно за месяц до меня.
Да и в целом, когда они вместе за обеденным столом сидели рядом, помнится, сперва я подспудно отмечал некоторое внешнее их сходство. Обе они были примерно одного возраста, роста, фактуры; обе являлись брюнетками с выразительными голубыми глазами... вот только стоило им начать говорить, жестикулировать, передавать солонку, как вся их схожесть куда-то таинственно исчезала. И, беря шире, если Афине было свойственно спокойствие и сосредоточенность на чем-то, казалось, очень глубоком, личном и внутреннем, то Моника, напротив, виделась мне крайне легкой, внешней и веселой; прямо скажем, даже предсказуемой, но, как ни странно, от того не менее приятной и привлекательной особой.
Допускаю, что независимому читателю могут быть не слишком-то важны излишние подробности: она была такой, та другой, ну а я вообще никаким, заделавшись наблюдателем. Тем не менее рассказать об этом просто необходимо, тем более что упоминаю только к тому, что уже тогда во мне закладывалось ощущение: что-то будет... и дальнейшие события, как говорится, превзошли самые смелые ожидания.
Ну а покамест я пребывал в неустойчивом и непривычном положении, когда мне нравились сразу две девушки, еще и постоянно находившиеся поблизости, и самое главное: им был чем-то интересен я...
Голова 17. Только спокойствие
Теми выходными я съездил к матушке в область, в загородные просторы. Вообще говоря, я всегда навещал ее с огромным удовольствием, и все же значительно реже, чем хотелось бы самому. Во многом потому, что город извечно держит в напрягах и тревогах, удерживая в заложниках и высасывая всю энергию в обмен на красочную игру огней; поэтому, в частности, я с такой настоящей радостью пользовался каждой возможностью выбраться к матушке, вырваться и передохнуть от этого самого города, выспаться в свежести воздуха, напитаться другой пищей, и в обязательном порядке прогуляться по лесу, что раскинулся в километре от дома.
Воскресным утром, жуя пирог с капустой и запивая его молоком, я повествовал матушке о неожиданном участии в моей жизни Нины Иоанновны; о том, как она оказала мне бесценную помощь в трудоустройстве, поведав между делом и о запуске магазина "Купи у нас", где дела, кстати, после моего денежного вливания, пошли в рост. Видя озадаченность на лице мамы, вызванную, очевидно, моим контактом с Ниной Иоанновной, я поспешил успокоить ее тем, что бабушка, кажется, все-таки встала на путь исправления, что и в ней пробудилось что-то человеческое; тем более что я был и оставался - насколько мне, во всяком случае, известно - единственным ее родственником в настоящем поколении, чуть ли не последним из могикан. Мама подивилась этой перемене не меньше моего, когда бабушка вдруг позвонила сама, и потому посоветовала держать ухо востро, поскольку уж кто-кто, а она-то знает все ее повадки и наклонности как нельзя лучше, предостерегая, что Нина Иоанновна Никогда и Ничего в своей жизни еще не делала просто так, не корысти ради.
Днем я отправился прогуляться по лесу, погода благоприятствовала: устоялся один из тех редких теплых и солнечных дней осени, чем-то напоминающих начинающуюся весну. Не знаю отчего, но именно там, в лесу, мне частенько удавалось уловить совершенно особенное настроение - чувство на грани невесомости и неуязвимости. Наверное, если бы мне поручили дать определение слову "счастье", я выстроил бы это определение в духе синонимов таких понятий как "спокойствие", "умиротворенность", "уверенность в будущем", то есть именно тех состояний ума, которые всегда в моей жизни бывали в серьезном дефиците. И именно тогда, в лесу, я был вполне себе счастлив; именно там: в окружении других форм жизни, с древности враждебных человеку - деревьев, мхов и папоротников, грибов, птиц и насекомых, от которых я никогда не встречал проявлений враждебности, тогда как в городе, в царстве homo sapiens, опасностей на квадратный километр, по моим ощущениям, всегда таилось несравненно больше. А впрочем, все относительно: пожалуй, окажись я в лесу в тот момент, когда солнце отвернулось от нашей страны, а также на значительном отдалении от каких-либо городских или поселковых огней, вполне допускаю, что рассуждал бы принципиально иначе, тоскуя уже по привычным каменным джунглям.
Придя в понедельник на работу расслабленным и отдохнувшим, я тут же отметил в обстановке какое-то напряжение, несвойственное прошлым неделям; к тому же я слегка заспался и припоздал, потому во мне возникло то чувство, как это нередко случается в дни опозданий, будто бы я пропустил нечто крайне важное и все вокруг явно что-то недоговаривают. Вот и мои коллеги, и без того не слишком-то приветливые и общительные, были в тот день безмолвны как-то по-особенному. Даже Моника, вопреки обыкновению, не стягивала мое внимание на себя, сидя безучастно и сосредоточенно высматривая что-то в плоскости монитора. Никаких видимых причин для напряжения, правда, я так и не усмотрел, связывая всеобщую пришибленность с первым ночным заморозком.
Однако во время обеда от меня не ускользнуло то, что и Афина сегодня более задумчива, нежели обычно: и это при всей ее исходной природной сдержанности. Кроме того, я отметил, что Афина и Моника совершенно не общаются между собой, даже как-то демонстративно уклоняются от такой возможности, и все их разговоры осуществляются только со мной. Становилось очевидно, что похолодание произошло не только на улице, но и в межличностных отношениях двух столь симпатичных мне девушек. Наконец, где-то за час до окончания рабочего дня, улучив момент отсутствия Моники в кабинете, я решил проведать Афину, чтобы переговорить с ней о том, что происходит нечто странное, предполагая затронуть и тему осложнения ее отношений с Моникой - почему-то именно Афина представлялась мне более подходящей фигурой для подобного разговора.
Направившись к кабинету Афины, еще издалека я увидел ее стоящую возле двери вместе с Моникой: они оживленно о чем-то спорили, явно ссорясь, в связи с чем я предпочел не встревать в это дело и, развернувшись, ушел незамеченным. Вернувшись в ставший уже почти родным кабинет Mobile razvodko, я захотел срочно на что-нибудь переключиться и полистать наконец-то сегодняшний выпуск "Блатной правды", поскольку наэлектризованность обстановки не позволила сделать это с утра. Однако же, вот незадача, буквы больше не лезли в глаза - то ли я был пресыщен грустной правдой о глобальном разводе народа, хотя, скорее, мне не давал покоя наметившийся разлад между Моникой и Афиной.
С одной стороны, конечно, все это было мне весьма неприятно, потому как обе они мне очень даже нравились, пускай каждая по-своему. Подчас я даже ловил себя на мысли, что само свое участие в столь неоднозначном предприятии как РЦСЧОДН можно оправдать одним уже только знакомством с ними. И с какого-то момента мой интерес в походах на работу заключался не только в денежном вознаграждении, и не только в поддержке проекта "Купи у нас", серьезной мотивацией стала сама возможность быть рядом с этими прекрасными созданиями минимум пять дней в неделю. И разумеется, мне представлялся только один предмет, из-за которого они могут ссориться: и этим предметом был я... вот тут уже начиналась приятная сторона вопроса. Мысленно я буквально превознес бабулю за то, что встроила меня в столь избранную структуру; и пускай я так и не научился пока находить удовольствие в ничегонеделании, все-таки вынужден был признавать, что работаю, безусловно, не на самой скверной работе в этом мире. И многие, очень многие, мечтали бы занять мое кресло-место, сидеть на нем долго и счастливо, реализуя мечту миллионов: работать поменьше да зарабатывать побольше. "А потому и мне, чего уж, пожалуй, грех жаловаться", - приходил я к долгожданному согласию с действительностью.
Эти размышления были оборваны внезапно ворвавшимся в кабинет Минором Камонычем; он тут же бросил на меня гневный взгляд и, едва сдерживая свой гнев, как-то даже прикрикнул: "Никольский, ко мне в кабинет, живо!" Я обескуражено последовал за ним, не слишком понимая, чем вызвано его недовольство, и тем более - каким образом это может быть связано со мной. "Дверь прикрой", - приказал мне Минор. Я последовал его рекомендации, после чего состоялся престранный, последний между нами разговор:
- Ты уволен, - совершенно безапелляционно заявил он мне, добавив, что мне можно все-таки еще недельку походить на работу, чтобы получился полный месяц, и я мог рассчитывать на денежный расчет.
- Вот как? - искренне недопонял я. - С чего это вдруг?
- Просто не нравишься ты мне, плохо работаешь! - бросил он в сердцах, чувствуя и сам, что подобное обоснование звучит не слишком-то убедительно.
Прямо скажем, такой ответ меня даже позабавил: возможно ли плохо работать там, где выполнение какой-нибудь работы даже и не входит в круг обязанностей? На это я просил привести мне в пример работника, который, по его мнению, работает хорошо и продуктивно. Камоныч принялся перечислять имена: по его подсчетам выходило, что хорошо работают все, не считая меня. Имя "Моника" в волнении он произнес аж дважды. Я не стал спорить с ним дальше, выходя, сообщив, что проконсультируюсь еще на эту тему с Козырем Гариком Валентиновичем, хотя тот вроде бы в очередной раз нежился на каких-то чужедальних островах: в конце прошлой недели, во всяком случае, я его что-то уже нигде не примечал. Надо сказать, мое заявление разозлило Камоныча еще больше.
Само собой, я был весьма раздосадован таким необъяснимым поворотом, при этом, в стремлении следовать своей же лесной установке - "Только спокойствие", оставался в то же время довольно спокойным. Тут необходимо заметить, что по ходу воскресной лесной прогулки я успел произвести традиционную духовную работу, давая себе установку, что любой ценой необходимо оставаться невозмутимым во всевозможных жизненных ситуациях и их комбинациях, не размениваясь по мелочам и всячески игнорируя лихорадку людских страстей. И после подобных самоустановок всякий раз я задавался вопросами: возможно ли это - оставаться спокойным, когда кругом творится черти что? Надолго ли хватит такого прекраснодушного настроя?
Впрочем, в минуту моего увольнения спокойствие было продиктовано и тем обстоятельством, что даже если принять в расчет худший вариант: я уволен уже документально и на то имеется санкция самого Козыря, то теперь-то я не пропаду, поскольку дела у "Купи у нас", как я уже упоминал, и вправду пошли, а потому я мог со спокойной душой возвращаться в собственного сочинения проект. Единственное, что меня огорчало в данной истории по-настоящему, так это то, что теперь я буду разлучен с девушками... "Правда, с ними ведь можно встречаться и не на работе, и во всех смыслах - так оно будет даже правильнее", - немедленно нашел я выход.
Вспомнив о своих девушках, мне захотелось немедленно разыскать их и рассказать новость дня. Их, однако, нигде не было. Уже покидая работу, я обернулся у проходной и увидел их у парковки - казалось, они снова ожесточенно о чем-то спорят, а потому, бесповоротно уходя, я принял решение отложить объяснение до завтра.
Голова 18. Раздвоение личностей
Следующим, так сказать утром, я явился на работу уже сильно за полдень, едва поспев к обеду, не видя более необходимости соблюдать формальность прихода туда к 11:00, раз уж все равно уволен. С физиономий моих сослуживцев считывалось, что все уже в курсе моей досрочной отставки. Особенно свидетельствовала об этом Моника, ее внимательно-оценивающий взгляд, сочувствующий и сожалеющий; но словами, ни она, никто другой, не стали упоминать о досадном происшествии. Вскоре Моника, не удержавшись, прислала мне сообщение в вАбстракте, которым говорила, что она "в шоке", так как я, вроде как, стал первым, кого здесь уволили в принципе, без собственного волеизъявления. На это, помнится, я доверительно отвечал, что сам я не слишком убит горем, хотя причины увольнения мне до сих пор неизвестны, да и побыть первым хоть в какой-то области - не такое уж позорное дело. Моника отписала, что ей эта история тоже совершенно непонятна: Минор Камоныч, мол, с утра уже выступил с официальным объявлением относительно меня, после чего спешно укатил на заседание в "Kresty". Не зная, что и сказать, я отделался многоточием...
Обсудив ситуацию с Моникой, мне тут же захотелось пообщаться и с Афиной. Отыскав для этого в сети какой-то бессмысленный коллаж, я отправился в ее кабинет, дабы наделать копий. Афина находилась на рабочем месте одна, без ассистентки, что было нам только на руку.
- Приветик, Афина, а меня тут уволили, - бодреньким голосом отчитался я, пытаясь поразвлечь ее неожиданностью.
- Да знаю уж, знаю,- тяжко вздыхая, отвечала она.
Я помолчал, раздумывая, что бы к этому можно добавить.
- И что, тебя даже не интересует, почему Камоныч решил тебя уволить? - нетерпеливо разбила она тишину.
Я слукавил, что не особо интересует, но она, то ли догадываясь, что все-таки это не совсем так, то ли намереваясь выдать всю правду вне зависимости от моих интересов, заинтриговала:
- Поблагодари за это Монику! - нервно выпалила Афина.
- Монику? - переспросил я, - она-то здесь каким боком?
Афина лишь покачала головой, словно бы поражаясь моей неразборчивости в людях.
- Ты, похоже, единственный еще не в курсе, что Камоныч вовсю ухаживал за ней, нарушал даже субординацию, что делается здесь в исключительных случаях - обедал с ней... разные уровни допуска, понимаешь? Боссам настоятельно не рекомендуется иметь внерабочие отношения с манагерами; Камоныч, я слышала, хотел даже назначить Монику своей заместительницей, хотя такой должности тут отродясь не бывало. А ей эти ухаживания Минора были совершенно ни к чему, ну а затем появляешься ты... она быстренько сближается с тобой, чтобы Камоныч все понял именно так, как это выгодно ей: что причина в тебе.... И на мой взгляд - это реальная подстава...
- Хм, - хмыкнул я, - как-то не уследил я за такими тонкостями, это еще что за мелодрама? И откуда я, спрашивается, должен был узнать? Мне об этом как-то никто и не говорил... ни сама Моника, ни, кстати, ты... а сам я за такими вещами следить не привыкши...
- Согласна, я тоже хороша... - после некоторых раздумий продолжала Афина. - Просто раньше она обедала только с Минором, все знали почему, но в последние недели, как ты, наверное, обратил внимание - она трапезничала с нами... а тот это дело подметил и, как ты заметил, ему все это здорово не понравилось... Моника еще вчера утром знала, что Камоныч решил тебя убрать, понимаешь? Сама же мне и проговорилась. Не думаю, правда, что только мне. А когда я потребовала от нее, чтобы она как-нибудь повлияла на Минора, она наотрез отказалась... Вот мы и имеем, что имеем.
Теперь помолчал уже я. Обычно мне бывали как-то чужды такого рода истории, со стороны я находил их, пожалуй, даже забавными; и в тот момент неожиданно обнаружил именно себя в самом центре какого-то глупого анекдота.
- Послушай, Афин, да мне ведь по большему счету плевать на это увольнение! У меня есть с друзьями свой маленький бизнес, он набирает обороты, я найду, чем заняться, поверь. И откровенно говоря, я всегда стремился сбежать из офисных джунглей, так что будем считать, что эта среда сама меня отторгла, приму как знак!
В тот миг она взглянула на меня внимательно и задала простой вопрос, который, однако, поставил меня в тупик: "А как же...я?"
Помнится, я замялся с правильным ответом, тогда она как-то театрально бросилась мне на плечо, как мне показалось: едва ли не плача. И на это уже в любом случае следовало как-то отреагировать...
- Что ж, надеюсь, нас связывает не только работа? - улыбнулся я, глядя в ее отпрянувшее, просиявшее лицо.
И то секундное торжество было порушено одной неосторожной ее фразой:
- Да ты не беспокойся, - сказала она, взяв меня под руку, - Нина Иоанновна что-нибудь да придумает...
Это заставило меня напрячь руку и отстраниться.
- Постой-ка, а ты откуда знаешь Нину Иоанновну?
Для меня это было весьма и весьма неожиданно, поскольку ни старик Молодой, ни Минор Камоныч, судя по его действиям, не ведали, что я от бабушки пришел. Все это время я как-то полагал, что это одному только Козырю и известно, большому бабушкиному другу и должнику. К тому же Афина, с ее слов, проживала в Сэйнт-Питерсбурге всего-то около двух месяцев, а потому едва ли могла успеть завести знакомство с Ниной Иоанновной...
Афина тем временем, с видом, будто выболтала что-то лишнее, переводила от меня взгляд куда-то в сторону окна, после чего, наконец, нашлась:
- Глупенький, так я же с документами работаю, я все знаю... В досье пометки на этот счет специальные есть, разве могла я не почитать про тебя?
Такой ответ меня более-менее успокоил, хотя и не устроил полностью. Досье еще какие-то... И все же я предпочел пока забыть об этом недоразумении. В ту минуту меня вдруг взяла злость на Монику: за то, что умолчала про свою связь с Минором. Еще и нагло врала в вАбстракте: не знает, мол, почему меня увольняют... Уж кто-кто, а она-то все прекрасно знала... Потому я решил спросить у Афины про Монику, кто она и почему здесь, чья она протеже, однако сформулировал все эти вопросы значительно проще:
- А Моника?
- Что, Моника? - осуждающе посмотрела на меня Афина таким взглядом, словно про эту падшую девицу следует забыть раз и навсегда.
Надо сказать, что тот наш с Афиной разговор оставил во мне крайне двоякое ощущение: оказывается, и она бывает совсем не такой милой и разлюбезной, какой я уже привык ее видеть, а Моника... так и вовсе. Вот сам собой и разрешился вопрос, кому мне отдать предпочтение, подумал я, и, условившись с Афиной о встрече в столовой минут через пятнадцать, вернулся в кабинет Mobile razvodko. Я взглянул на Монику чуть ли не с презрением, она на меня с непониманием: это повторялось несколько раз. На обед я поспешно удалился без нее. Войдя в столовую и застав меня в обществе Афины, Моника предпочла удалиться в противоположный угол. Она отобедала одна.
Голова 20. Любой из нас
Второе утро подряд я раскладывал пасьянсы в компьютере, скучливо дожидаясь обеда, то есть, по сути, очередного свидания с Афиной. Пасьянсами же я занялся отнюдь не из приверженности к этому занятию, скорее из необходимости игнорировать Монику, которая, как выяснилось, оказалась не совсем той, за кого себя выдавала, и что еще хуже - цинично воспользовалось мной как прикрытием. Вот чего понять я никогда не мог: одно дело безвредно привирать по пустякам, совсем другое - подленько подводить под удар и потом делать вид, что ничего особенного и не произошло, что сложившиеся взаимоотношения могут оставаться прежними. Моника тем временем то и дело бросала на меня умоляющие взгляды, которые не без труда мне все же удавалось блокировать. Регулярно она отписывалась и в вАбстракте, что-то там про "выслушай меня", но я оставался выше этого, не желая ничего и слышать.
Тогда, помнится, я окончательно пришел к мнению, что только Афина - вот, кто мне нужен, как я мог вообще распылять внимание на эту мнимую Монику!? Ведь по всем своим жизненным умениям, убеждениям, устремлениям, да и всем прочим вместе взятым "У" - Афина на голову превосходила Монику. Последняя, в те осенние дни, представлялась мне попросту прелестной пустышкой и миловидной матрешкой, хотя еще пару-тройку месяцев назад я счел бы ее блестящей для себя находкой. "Но все течет, меняется, теперь у меня есть Афина" - подытоживал я.
Подытоживал, подытоживал, да все не мог никак подвести черту и что-нибудь уже в итоге подытожить. Тут я упомнил еще кое-что против Моники и в пользу Афины. Как-то раз, во время обеда, я устроил девчатам небольшой сюрприз: преподнес "Книгу", допечатав специально для них еще пару экземпляров. И девушки, отблагодарив за странный прямоугольный презент, дальше повели себя принципиально по-разному. Если Моника пополнила армию молчунов, словно бы и не было никогда никакой "Книги", то Афина спустя некоторое время поделилась заключением, что "Книга" ей местами понравились, хотя и не в полном объеме, но то, что понравилось - понравилось по-настоящему. Такое мнение, стоит ли говорить, было мне всяко поближе, чем снисходительная заговорщицкая молчанка. Чего уж, оно полностью совпадало и с моим собственным: мне тоже нравилось далеко не все из того, что я успел натворить, а совпадение мнений так часто случалось у нас с Афиной и в других вопросах, что дополнительно свидетельствовало о непредвзятости данной точки зрения. А тут ведь, как ни крути, все-таки интуитивно мне всегда как-то более импонировали личности, которым "Книга" прочиталась, нежели те, кому нет. К тому же мы, писатели слов и инженеры предложений, особенно незадачливые, народец, как известно, до крайности мнительный и подозрительный. А впрочем, по правде сказать, к тому хмурому срединно-октябрьскому времени года я почти и позабыл уже о своих прошлых писательских потугах, считая их банальным баловством, вроде разбивания школьных окон в знак протеста против политики школы в сфере закупок сырья для столовой.
Моника меж тем вновь попыталась было увязаться за мной по пути к столовой: как будто бы желая сообщить мне нечто крайне важное, я же, методом наращивания шага, оторвался от нее, прошмыгнув в кабинет Афины. Я знал, что Моника не войдет сюда: с Афиной у них установилась очевидная холодная война. Так мы вновь отобедали с Афиной вдвоем, а она одна, и в тот тихий обеденный час мне отчего-то стало даже жаль ее.
Да и после обеда Моника продолжала кидать на меня долгие просительные взгляды, я отвечал на них короткими укорами, чаще не отвечая вовсе. К слову, я с нетерпением поджидал прихода Минора Камоныча: вот кому мне хотелось заглянуть в глаза. Да и понаблюдать за поведением Моники в его присутствии и в свете новых знаний было бы весьма и весьма любопытно. Однако рабочий день уже катился на выход, а Минор Камоныч так и не соизволил появиться, как не появлялся он и вчера, а потому я откровенно развлекался, спонтанно решившись сделать то, чего никогда еще не делал: позвонить в "Kresty" Поребрику, чтобы он поработал над производительностью труда внутренних манагеров.
Поребрик сиплым голосом отвечал мне что-то на смеси смеха, русского матерного и фени, общение с ним осложнялось еще и шумящим в камере шансоном. И хотя, насколько я понял, он сообщал о какой-то заворушке, все же явственно ощущалось, что Поребрик находится там на своем месте, да и сам вполне доволен своим положением в обществе: как зарешеточном, так и вообще.
И вот пока я ожидал прихода Минора, случилось второе пришествие. Вновь в дверном проеме, под самым верхним косяком, возникла косматая и широко улыбающаяся голова, только теперь-то я уже был в курсе, что это он самый и есть - наш отец родной и хозяин всего, Козырь. Надо сказать, Гарика Валентиныча я почему-то никак не ожидал увидеть. Все свидетельствовало о том, что он вновь прохлаждается в каком-нибудь Гонолулу, не зная никаких тревог и забот. С другой стороны, как раз его-то я и ждал все эти дни с моего увольнения, а к тому времени шел уже четвертый такой день; следующий же должен был стать пятым - последним и заключительным днем моей работы в РЦСЧОДН. Теперь-то я отдавал себе отчет, что за все в конторе отвечает Козырь, иными словами: едва ли Камоныч осмелился бы уволить меня без телефонного общения с ним. Другое дело, что это плохо согласовывалось со словами моей бабули о том, что Козырь ее старый друг, к тому же еще и большой должник, а сам Козырь ранее велел мне обращаться к нему для урегулирования любых ситуаций. Да и как я узнал от Афины: тот случай, когда Гарик Валентиныч решил отобедать со мной, простым смертным манагером, на самом деле очень многое значил: этим он крайне озадачил моих коллег, поскольку никто из них такой чести прежде не удостаивался.
Козырь, по своему обыкновению наводя в кабинете шороху, ведя себя шумно и горячо приветствуя всех, поздоровался и со мной, безо всяких, впрочем, широких жестов в мой адрес. Наконец, застыв в центре кабинета, он зычно, по-командирски затребовал полной тишины:
- Дамы и господа, у меня есть для вас важное объявление!..
Все вмиг превратились во внимание.
- Скоро у вас будет новый начальник отдела, - продолжал он, - Минор Камоныч сегодня уволился, по собственному: проблемы со здоровьем. Он звонил мне пару часов назад и поставил перед фактом, что улетает в Лондон греть кости и, похоже, там и останется с концами. Такие дела...
Эта новость прозвучала громом; особенно для тех, кто привык считать именно Минора Камоныча ясным небом за последние лет семь: столько тот и руководил мобильными разводами в РЦСЧОДН. На Козыря со всех сторон посыпались вопросы: как, что и почему. Гарик Валентиныч не стал даже пытаться ответить на них сразу, затыкая вал вопросов отмашками. В ту минуту я украдкой взглянул на Монику: ее личико выражало безотчетную радость, натуральную и живую. Она, уловив мой взгляд, осторожно поделилась своей радостью и со мной. Я видел, что рада она именно избавлению от Камоныча, и, как следствие, моему спасению тоже; сам я не знал еще, как отнестись к этому: мысленно я уже распрощался с РЦСЧОДН. Во многом потому, что от Димаса и Дениса я регулярно узнавал, что заказы у "Купи у нас" пошли и реально, и виртуально; да так, что у ребят теперь практически и не оставалось свободного времени. Это подтверждалось и тем, что вот уж которые выходные мы никак не могли собраться, встретиться, дабы выработать план действий в сложившейся ситуации. Впрочем, так уж вышло, что именно тем странным вечером мне удалось все же повидаться с ними.
Козырь меж тем вновь попросил тишины. Гарик Валентиныч официальным тоном сообщал, что в отделе Mobile razvodko впервые будет опробована передовая технология выбора начальника: это будет не назначение сверху, как раньше, а честная жеребьевка, которая состоится уже завтрашним вечером.
Таким образом, главным мог сделаться любой из нас.
Голова 21. ЗАЧЕМ?!?
Тем же вечером в мои владения наведались наконец Димас и Денис: в последнее время наша встреча словно висела в воздухе, как бы где-то вызревая и постоянно переносясь на завтра, в силу уважительных, объективности ради, причин. Кто бы мог подумать, что магазин "Купи у нас" стартует столь ретиво, что ребята будут теперь так основательно заняты обработкой поваливших заказов и решением сопутствующих сложностей. Разумеется, мне очень хотелось оказать им посильную помощь и принять в этом пиршестве деятельное участие; к тому же еще в понедельник я успел обнадежить друзей своим увольнением, пообещав, что вскоре оттяну часть болезней роста и приятных хлопот на себя.
Однако начинать нашу долгожданную встречу пришлось с объявления, что все изменилось опять: человек, уволивший меня, и сам теперь вышел из игры, вроде бы проблемы со здоровьем, хотя еще в понедельник, когда он меня увольнял, смотрелся вполне жизнеспособным субъектом... "Так что, похоже, я продолжаю работать в конторе: все остается по-прежнему", - закруглил я монолог.
Димас и Денис отчитались в том, что после сентябрьского моего транша ситуация и впрямь уверенно пошла по нарастающей. И если начиналось все с ерунды - всяких флешек и мягких игрушек, то сейчас же продается вообще все: и покрышки пошли и задвижки уже какие-то и..., короче, лед тронулся. Мне оставалось только порадоваться за ребят: тому, что заказывать наконец-то стали и у нас, у "Купи у нас", а не только у них - у бесчисленных конкурентов. И все это настолько обнадеживало и предвещало, что я даже позволил себе смелый прогноз: с такими темпами роста скоро и свой офис обустроим, а по сырости и непредсказуемости улиц пускай курьеры бегают.. Посидев еще некоторое время и пообщавшись на сторонние дружеские темы, расходились мы вполне довольными результатами совещания.
Перед сном я по привычке решил разобрать рабочий портфель, вынимая из него разные ненужные уже бумажки и монетки; однако помимо предусмотренных вещей я обнаружил в портфеле еще и какой-то незнакомый белый конверт. На конверте было лаконично выведено от руки "от М.": кто такой этот М., оставалось только догадываться. Распечатав конверт, я извлек из него письмо, лишившее меня сна.
Уже по запаху духов Моники я учуял, что письмо от нее. Пронюхав от кого письмо, первой реакцией было скомкать его и выкинуть навсегда, но любопытство все же взяло верх. Письмо было следующего примерно содержания:
"Никита, прошу, прочитай письмо до конца, ладно? Раз уж ты меня теперь тотально игноришь... в вАбстракте я тебе писать не стала, все равно ты не читаешь там мои мессаги. Я не знаю, что наговорила тебе про меня А., но мне больно видеть, как ты переметнулся к ней, не желая даже выслушать меня! Что ж - это твое дело, но об одном тебя прошу - будь осторожней с А. Она та еще А... феристка: покруче нас с тобой вместе взятых "разводящая". Я кое-что про нее знаю из некоторых источников... Ты и сам, думаю, скоро все поймешь, а когда поймешь, возможно, будет слишком поздно. Я сама не до конца пока понимаю ситуацию, поэтому говорю только то, что знаю наверняка. Главное: будь с ней аккуратней, не говори все что думаешь, планируешь и т.д. Ну и поразмышляй на досуге над тем, насколько случайно она оказалась тогда в кино... когда у тебя у самого на странице в вАбстракте указан и любимый кинотеатр, и любимый 15-й ряд. Да и все твои увлечения и пристрастия там как на ладони расписаны. Сложно ли поддержать с тобой разговор на любимые темы? Для нее - нет. Да и вообще мне известно о ней еще кое-что, чего тебе лучше не знать... не буду опускаться до сплетен. Можешь мне и не верить, но скоро ты и сам убедишься, что она совершенно не такая, какой ты ее себе навоображал... Поверь мне хоть в этом! И в любом случае - береги себя. М."
Должен признать, что это письмо имело значительный успех среди моих путаных мыслей, порождая несметное множество вопросов. Зачем Монике писать подобное письмо и предупреждать меня? И... сколько дней пролежало письмо в портфеле? Я вспомнил, что в прошлый раз перебирал портфель воскресным вечером, тогда письма в нем, естественно, не было. "Значит, оно могло пролежать там с понедельника и по сегодняшний вечер, а сегодня четверг. С Афиной же я пообщался только во вторник утром, после увольнения, тогда мы и начали игнорить Монику... то есть письмо она мне подложила либо вчера, либо сегодня... ладно, это как раз не так уж и важно", - восстанавливал я ход событий почти что вслух.
Мысль заработала в полный рост, уже не давая уснуть.
Думал я в ту странную ночь и о том, что как-то в последнее время слишком часто все стало переворачиваться с ног на голову: то я уволен, то, вроде бы по собственному желанию, уволен мой увольнитель, как бы по состоянию здоровья, подозрительно все это... если еще час назад я был полностью уверен, что Афина - хорошая, а Моника, напротив, оказалась плохой, то теперь - не знал, что и думать... "Ведь если полностью поверить этому письму, выходит, что все ровно наоборот. И всю неделю я игнорировал Монику, буквально избегал ее, даже не рассматривая ее сообщения в вАбстракте. И действительно: почему? Может быть, зря"
Но мгновенно рождались новые вопросы: зачем они наговаривают друг на друга? Можно было бы списать все на некую борьбу за мое внимание, и все-таки обвинения в аферах - это уже серьезно, стала бы Моника такое придумывать? И тут же, вспоминая кристально честный взгляд Афины, мне было очень непросто заподозрить ее во лжи... Наверное, именно в этом безупречно чистом взгляде и заключалась причина моей безоговорочной веры ее словам. А кроме того, ну что там за аферы такие, прикидывал я, чем Афина может мне навредить, и почему мне, ведь наши отношения складываются так прекрасно... Да и что у меня такого, собственно, есть, чего нет у других? Тем более что я изначально был и, безусловно, оставался беднейшим из "разводящих" своего отдела, что с меня брать-то? Как-то это не клеилось...
И все же аргументация Моники представлялась мне посильней... Если Афина только намекала, что Моника чуть ли не любовница Минора, а тот, мол, приревновал, так это все весьма голословно и недоказуемо. К тому же я видел своими глазами ликование Моники насчет ухода Камоныча: с чего бы ей радоваться, если бы она рассчитывала на его протекцию? Что-то тут не сходится: подставляя меня, она никак не решила проблему назойливого внимания Камоныча. Моника же утверждала, что неспроста, не просто так Афина оказалась именно в тот день в кинотеатре на пятнадцатом ряду. И действительно: какова вероятность случайной такой встречи в мегаполисе, когда иных людей годами не видишь, даже если они живут в соседнем подъезде... Тут уже я вспомнил и о том, как сам же перед тем уик-эндом кинул клич в вАбстракте: кто, мол, со мной в субботу на великий блокбастер? И поскольку никто оперативно не откликнулся, да и сам я не был уверен наверняка пойду ли, то где-то через полчаса удалил сей призыв. Но и этого могло оказаться достаточно...
Здесь во мне щелкнуло, что Афина же откуда-то знает еще и про Нину Иоанновну, да и та ее странная фраза: "Нина Иоанновна что-нибудь придумает"... Придумала или нет - вот еще один вопрос, однако факт состоял в том, что у Минора Камоныча внезапно возникли осложнения со здоровьем и тот спешно отбыл в Лондон, а я, соответственно, не уволен, остаюсь. И опять же этот самый Лондон, которым пугала меня бабуля... Совпадение? Нет, Лондон, вне всяких сомнений - город большой и солидный, но еще меньше сомнений в том, что Лондон не самое идеальное место на этой планете для того чтобы "греть кости", как выразился Козырь.
В общем, вопросов возникало все больше, становилось сложно их даже формулировать, не говоря уже о том, чтобы находить ответы. И даже если бы я составил вопросы в порядке важности и приоритетности, специально выписав на чистый лист бумаги, то и тогда весь этот перечень перечеркивался бы одним лишь простецким вопросом - ЗАЧЕМ?!? Зачем это: какие-то дрязги и склоки на ровном месте, зачем кому-то меня обманывать и подставлять, и особенно - зачем это им? Становилось ясно, впрочем, что одна из девушек намеренно вводит меня в заблуждение относительно другой; была некоторая вероятность, что привирают они обе, или, напротив, говорят чистую правду. Вот только если обе говорят правду, то выходило уже... что обе они не те, за кого себя выдают... В такую чертовщину я уже просто отказывался верить. Да и опять же - ЗАЧЕМ?!?
Помнится, засыпал я тогда с мыслями, что хватит, довольно с меня головоломок. Все равно очень скоро я получу ответы на многие вопросы, так всегда было - будет, вероятно, и сейчас. Этим лично меня всегда и устраивало устройство нашей жизни, что в большинстве непонятных ситуаций достаточно просто лечь на волны, положиться на них и плыть, а ответы на вопросы, рано или поздно, всплывают сами, стоит только набраться терпения и правильно и своевременно ухватить их.
Голова 23. Alea jacta est
Еще выезжая тем хмурым утром на работу, я наметил план действий, решив, вопреки вчерашним своим ночным думам, все же получить ответы на возникающие и множащиеся вопросы, не полагаясь на течение: а то ведь выгрести так можно куда угодно, к безусловному водопаду например, а там, после условного падения, кто его знает, чем еще дело обернется... Я прокручивал уже в уме, как во время обеда соберу Монику и Афину вместе, устрою им очную ставку, призывая к открытому, откровенному диалогу, дабы мы по-взрослому разобрались в этих недомолвках и противоречиях.
Несмотря на то что сам я прибыл в офис с входящим в привычку опозданием - ни Моники, ни Афины на работе еще не было. Тогда я пробовал поразвлечься "Блатной правдой", приходя к окончательному уже убеждению, что сыт по горло всей этой правдой. И по правде сказать: правда о событиях, творящихся в стране, представлялась мне в тот момент менее существенной, чем та правда, которая была необходима лично мне: правда об отношении девушек ко мне, об их отношениях друг с другом, об их отношении к протекающим в РЦСЧОДН малопонятным процессам...
Однако время подходило к обеду, а они все не появлялись: несколько раз я выходил в коридор, хаживал украдкой к кабинету Афины, но Афины в нем было; не объявлялась и Моника. Время обеда настало, и вот я уже почти ушел обедать один, когда, спускаясь по лестнице, вдруг увидел поднимающихся мне на встречу долгожданных девушек. Они, еще не встретив в меня, непринужденно шагали вместе, причем о чем-то еще переговариваясь, хихикая и явно забавляясь. Заметив меня, они мгновенно замерли, с их лиц скатилось веселье: тут же они приняли обычные, знакомые мне выражения. И если Афина смотрела своим спокойным, честным взором, как бы с чувством собственного достоинства и превосходства над Моникой, то Моника пронизывающим и умоляющим взглядом словно бы призывала меня проверить портфель и отыскать наконец одно очень важное письмо...
Не возьмусь сказать, что за лицо было в тот момент на мне, но выражало оно, вероятно, множество оттенков недоумения. Не знаю почему, улыбнувшись им и поздоровавшись, я прошел мимо. Во мне вдруг исчезло всякое желание проводить с ними душеспасительную беседу, в которой мысленно я упражнялся все утро. Вот не мог их понять - и все: то они тайком ссорятся, то откровенно клевещут друг на друга, а теперь, как ни в чем не бывало, миленько идут и хихикают о чем-то своем, девичьем. Это становилось выше моего разумения.
Решив для себя, что, может, никаких загадок на самом деле и нет, а есть только какая-то заурядная бессмыслица, замешанная на играх моего воображения, я раздумал обедать вообще, а вместо этого отправился сжигать рабочее время в кино. Отыскав через "Кайфон" ближайший к работе кинотеатр, я двинулся на первый попавшийся сеанс: в сущности, мне было все равно на что смотреть. Просматриваемый фильм, кстати, к сдержанному поначалу удивлению, оказался откровенно удачным. Больше скажу - почти безупречным. Недаром тот самый фильм впоследствии собрал внушительную коллекцию всяких призов и ветвей, прочно закрепившись в верхах самых знатных рейтингов. И несмотря даже на все на это - я то погружался в происходящее на экране, то возвращался в собственные мысли, будучи не в состоянии определить: что мне сейчас занимательней. Добавлю, что главный герой картины, по мере развития событий, медленно, но верно слетает с катушек от абсурдности повседневной нормальности и трагического несоответствия собственного понимания нормальности к представлениям окружавших его землян, что заставляло меня относиться к нему с искренней и стремительно нарастающей симпатией.
Возвращаясь в офис под самый вечер, больше для того чтобы отметиться на выходе и лишний раз мелькнуть где положено, я приметил идущего по коридору в направлении нашего кабинета Козыря. Только тут и вспомнилось, что сегодня ведь должна состояться жеребьевка, в результате которой будет избран новый глава отдела Mobile razvodko, взамен внезапно захворавшего Камоныча. За всеми забродившими в голове думами это событие как-то совершенно затерялось на задворках сознания.
Когда я вошел в кабинет, все уже были в сборе, все было готово к жеребьевке, в тот момент Козырь со всей внушительностью оглашал регламент предстоящего действа. В широкой и прозрачной вазе, установленной на подоконнике, лежало пятнадцать оранжевых шариков - по количеству нас, разводящих манагеров. И одному из нас, по итогам слепого выбора, светило повышение по службе... Гарик Валентиныч тем временем шутил, что процедура будет недолгой и это будет не больно: победителем станет первый же вытянутый шарик, в котором лежит бумажка с фамилией нового главного; бумажка будет вынута из шарика и продемонстрирована всем остальным претендентам, дабы ни у кого не оставалось сомнений в объективности и справедливости свершившегося.
Откровенно говоря, как-то не относился я к происходящему всерьез, ведь еще в ходе вчерашнего трудодня морально я уже распрощался с РЦСЧОДН, будучи в статусе уволенного, поэтому, пожалуй, и не считал себя вправе на что-то претендовать и куда-то метить. К тому же я отработал в "Расчетном центре" немногим более месяца, тогда как многие высиживали здесь уже годами, да и были постарше меня, а потому именно их подсознательно я и считал настоящими кандидатами, хотя теоретически наши шансы были абсолютно равны. Верхом же удачи я счел бы победу Моники: она, как и я, работала тут совсем недавно и по-прежнему представлялась мне барышней довольно позитивной, чтобы не сказать беспечной, и поэтому побыть под ее началом мне было бы комфортнее и любопытнее всего. "Кроме того - раз уж она написала мне то самое письмо-предостережение, значит, я ей некоторым образом небезразличен... глядишь, буду ее фаворитом!"
Пока я формулировал эти тезисы и прикидывал шансы, в кабинете уже отчетливо обозначилась Афина. Выяснялось, что именно она, как офис-манагер, будет тянуть победный шарик и озвучивать фамилию счастливчика. Козырь, похлопав в ладоши и призвав всех смотреть в оба, пригласил ее к вазе...
Афина, казалось, задалась целью внести максимальную интригу: опустив руку в вазу, и секунд десять, показавшиеся, как водится, всем вечностью, старательно перемешивала и взбалтывала шарики. Наконец она вытянула один из них и принялась в свойственной ей неторопливой манере извлекать оттуда бумажку...
Стоит ли вообще говорить, что центровым по мобильным разводам, с легкой руки Афины, стал я?
Голова 24. Все только продолжается
Спустя несколько мгновений после того как был объявлен победитель, вокруг меня развернулась невообразимая суета, в рамках которой я был рукопожат, полуобнят и похлопан со всех сторон. Сам я, не слишком-то еще сознавая, а что, собственно, произошло, жал руки в ответ, принужденно улыбаясь и ощущая на спине и с боков множество дружественных толчков и тычков. И вот, почти сразу я отмечаю, что на самом деле никто тут, конечно, совсем не вдохновлен моим неожиданным возвышением: с физиономий поздравляющих считывается множество разных чувств, выражающих в основном всевозможные формы сожаления о том, что удача оказалась на моей стороне, а не на чьей-то из них. Так оно и понятно.
Очевидно, мой новый статус уже тогда, считанные секунды спустя, вынуждает коллег относиться ко мне заискивающе и подобострастно: как-никак только что я сделался их новым разводящим лидером. Да и тот факт, что Козырь расположен ко мне как-то по-особенному, безусловно, не ускользнул от внимания многих. Только когда от меня наконец отстали руки и ослабли натянутые улыбки, я смог отыскать взглядом Монику и Афину. Они стояли чуть поодаль и, широко улыбаясь, взирали на картины успеха: вот они сияли по-настоящему, как, впрочем, и Козырь - предложивший по олимпийской традиции подбрасывать меня куда-то вверх, однако мне все же удалось свести сей порыв в шутку, убедив коллег, что это уже, пожалуй, лишнее.
Вместо этого, предполагая, что в подобном положении принято что-то еще и победно произносить, я попросил минуту внимания, сообщая, что в следующую пятницу с меня последует большая prostava, ну а пока я предлагаю тихонько разойтись по домам и делам, поскольку все и без того уж притомились от тяжелой трудовой недели, тут же поймав себя на лукавстве насчет усталости, потому как в офис я подъехал с заметным опозданием, после чего еще и сбежал от всего в кино, фактически объявившись на рабочем месте только перед самой жеребьевкой, о проведении которой, ко всему прочему, постыдно позабыл. Да и мои коллеги, как известно, не имели привычки уставать на работе. Наговорил я по ходу речи также, что с нетерпением жду всех в понедельник, что постараюсь быть хорошим боссом и... кажется, изрек еще уйму банальностей и самых общих фраз, озвучивать которые, наверное, было даже и не нужно.
Козырь, похоже, тоже куда-то поторапливался, а потому расторопно увел меня в бывший кабинет Минора Камоныча, ставший отныне моим; тогда-то я прочувствовал всю иронию судьбы, ведь еще в начале недели я был уволен в этом самом кабинете, находя теперь данный факт во многом курьезным и символичным. В самом кабинете, правда, ничего слишком нового для себя я не усмотрел: стол, компьютер, в остальном - дорогие декорации и дешевые понты. Вернувшись в общий офис, я обнаружил его пустующим: мои подчиненные, еще минут пятнадцать назад бывшие коллегами, уже разбежались по пафосным клубам и любимым бутикам. А впрочем, я почти не сомневался, что Афина или Моника, а еще вероятнее - обе они вместе, раз уж пришли к примирению, поджидают меня где-нибудь внизу. Так и оказалось.
Воссоединившись, мы уходили через проходную, где я получил порцию поздравлений от охранников - те уже знали о моем повышении, а Афина и Моника, обхватывая меня за руки с обоих боков и провожая до спуска в метро, заставляли чувствовать лауреатом какого-нибудь Grand Prix. Мне почему-то казалось даже, что радуются они как-то чрезмерно: посильнее, чем я сам. И было бы преувеличением сказать, что эта их радостность каким-то образом передавалась мне: рассуждая холодной головой, я не воспринимал свое назначение как значительное личное достижение, тем более что в контору я попал по протекции, избран был жеребьевкой, да и за тот месяц, что проработал в РЦСЧОДН, мне, чего уж, не удалось прославиться особенной инициативой, выдумкой или хотя бы приверженностью к идеологии "разводка" - по всему выходило, что мне просто повезло с волей случая. Про себя же я рассудил, что, должно быть, это какая-то запоздалая компенсация за те бесконечные годы, в ходе которых Фортуна упрямо обделяла меня своим вниманием, не говоря уже о покровительстве. И тем не менее, ощущая важность события для остальных, в частности для Моники и Афины, которые, казалось, окончательно позабыли о недавних распрях, поддаваясь этому их легкому настроению, все же и я начинал мало-помалу испытывать некий душевный подъем. Когда мы приближались уже к метро, девушки заинтересовались моими планами на ближайшие выходные. Я отвечал, что планов нет, если не считать таковыми намерения поваляться в постели до обеда, а затем просто побыть в быту, аккумулируя энергию для предстоящей руководящей деятельности...
Добравшись до дому, мне отчего-то захотелось без промедлений позвонить Димасу, чтобы порассказать ему о последних зигзагах судьбы, а также пригласить их с Денисом к себе - пятница же, можно же и расслабиться немного, подумалось, отпраздновав меж делом такие дела. Однако Димас, до которого я прозвонился не сразу, без особенного энтузиазма принял мое приглашение, вернее не принял его совсем, сославшись на трудности с обработкой сложного заказа, вызывая во мне чувство умиления за свой несгибаемый и принципиальный профессионализм.
Звонить кому-либо еще я не стал, во многом потому, что сама по себе возможность побыть одному к тому времени превратилась в редкость, своего рода праздник. Правда, открывая пустой холодильник, я не обнаружил там ничего, кроме пачки сарделек и двух бутылок застарелого пива, тем и отметил, подумывая одновременно о том феномене, что даже теперь, когда я начал прилично зарабатывать и откладывать что-то в фонд светлого будущего, увы, мне так и не удалось пока свернуть с натоптанной дорожки неустроенности и неискоренимой дисгармонии. И пускай я успел уже прикупить себе новый ноутбук, кое-какой одежды и прочих приятных вещей и предметов, все это не меняло в моей биографии ровным счетом ничего.
К тому же значительную часть денег с первой получки я вновь пустил в проект "Купи у нас", испытывая определенное неудобство перед Димасом и Денисом за то, что они вкалывают там во благо нашего общего дела, а я тут, видите ли, карьеры строю на стороне - и даже, получается, немного преуспеваю. С другой стороны, вполне ясно я сознавал и то, что нынешняя их повышенная занятость, в результате которой они так плотно загружены, оплачена из моего кармана. Да и на и прибыли с "Купи у нас" я не зарился, именно этим снимая с себя вину и размышляя в том ключе, что ситуация в принципе хоть и не безупречная, но вполне приемлемая, рабочая.
Пока сардельки разбухали в кастрюльке, завибрировала смска. Вообще-то я догадывался от кого она: вариантов виделось всего два. Первой написала Моника, сообщая, что не намерена ждать до понедельника, а желает видеть меня прямо завтра, зазывая вечерком в какой-то клуб танцевального характера. И хотя я всегда крайне сдержанно относился к такому виду досуга как дрыганье телесами в толпе вертлявых незнакомцев, все-таки пошел на это: в основном из необходимости приватно переговорить с Моникой и получить от нее ответы на кое-какие вопросы. Спустя минут пять написала и Афина. Она хотела бы съездить со мной завтра в какой-нибудь пригород, все равно куда, поскольку нигде еще не бывала. Ответным сообщением я предложил перенести поездку на воскресенье, с чем та вполне и согласилась. Так выходные заполнились.
Следующим вечером мы повстречались с Моникой в центре, направляясь дворами и подворотнями в какой-то клуб, название которого так и не засело в моей памяти. В клубе все вокруг трещало, мелькало и дрожало, что мне здорово не нравилось, хотя по мере потребления коктейлей всех цветов радуги мне все же удалось выработать к этому терпимое отношение. И даже постоянно держа в уме, что я здесь для того чтобы разговорить Монику, обстановка, прямо скажем, к диалогу не располагала категорически: в гремящей кутерьме невозможно было не то что о чем-либо договориться и услышать друг друга, но и попросту расслышать встречные реплики - общались мы преимущественно языком жестов.
Уже ночью, когда на танцполе назревала какая-то свистопляска, Моника вытащила меня из толпы, чтобы уйти. Было уже за полночь, метро отключилось, и потому, взяв такси, я предложил Монике проводить ее до дома. Выяснилось, что живет она в том же районе, что и Афина, то есть на противоположном краю города, но и это, разумеется, не заставило меня взять свои слова обратно. Смутно помню еще, как мы, сидя на заднем сидении - отчего-то умирали со смеху, обнимались и целовались. Когда мы подъезжали к ее дому, я уже однозначно решил пригласить себя к ней в гости, однако Моника твердо отвергла эту идею, объясняя свой отказ тем, что дома у нее бдит папа самых строгих правил, который очень не любит выпивших, как собака. Очевидно, то обстоятельство, что сама она не слишком-то трезва, расстроить ее папу не могло; расставались мы той ночью, впрочем, куда более тепло, чем обычно. Прикидывая, что преждевременное знакомство со строгим родителем и впрямь нисколько не вписывается в архитектуру событий, я велел таксисту разворачиваться и мчать через город в обратную сторону, переключившись на вычисление примерной стоимости всех этих переездов, с учетом ночной наценки, и перебирая в уме сценки уходящего в историю вечера.
Воскресным полднем мы списались с Афиной, я предложил выбраться в любимый пригород, да и погода в тот день выдалась вполне благоволящей, задумчивой и глубокомысленной, как сама Афина. Сделав круг вокруг пруда в парке, болтая по мелочам, о различных культурах и субкультурах, я предложил передохнуть, присев на скамейку. В тот трогательный миг мне сделалось невыносимо стыдно перед ней: за то, что вчерашний вечер я провел с ее соперницей, изо всех сил умалчивая теперь об этом и оправдывая себя тем, что и сам-то минувший вечер запомнил не во всех нюансах и деталях, упустив в какой-то момент контроль над еще происходящим и уже произошедшим.
Мало-помалу я подвел разговор с Афиной к волнующей меня теме. Разоткровенничавшись и как бы пытаясь уравновесить систему своей откровенностью, я поведал Афине о письме Моники, о его содержании и тамошних умозаключениях... Она смотрела на меня в священном ужасе, словно бы это я сам обвиняю ее в каких-то непотребствах и кознях, приписывая ей те качества, которых за ней нет и быть не может...
Выслушав меня предельно сосредоточенно, Афина решительно опровергла обвинения Моники, время от времени охая и ахая, дескать, и подумать не могла, что у той настолько остро развита склочность и склонность к интригам. Здесь у меня зрел соблазн порасспросить все-таки и про Нину Иоанновну, и про то секретное досье - что в нем значится еще, однако вслушиваясь в ее музыкальный голос, всматриваясь в умные глаза, я лишь укреплялся во мнении, что ну не может столь милое создание врать мне с три короба, да и опять же - ЗАЧЕМ?!?
Не оставалось никаких сомнений, что я вновь заплутал в трех сосенках отношений к двум этим барышням, снова они обе нравились мне, каждая по-своему, но в то же время я не мог определить еще, кто из них ведет со мной какую-то свою игру, и главное - для чего, а кто же говорит чистую правду...
Ощутив, что заметно похолодало, а Афина начала мерзнуть, я увел прогулку в сторону вокзала.
Голова 27. Фальсификация выбора
Долгой ночью с воскресенья на понедельник, в котором мне предстояло разменять казенную рубаху разводящего на строгий костюм руководящего, как-то мне, помнится, отчаянно не спалось. Возможно, виной тому была захмелевшая и горлопанящая школота, разгалдевшаяся во дворе и время от времени на скверном английском покрикивающая, будто панки не умирают. Но скорее, то был отголосок активно наполненных выходных: энергетика и событийность последних дней не давали мозгу уснуть. Так я вновь погрузился в раздумья об уходящей неделе в целом, в течение которой со мной случился стремительный переворот от разжалованного обратно в "лохи" гражданина до шефа ответственного участка могущественной структуры.
Как нередко и бывает после подобных ночей, проснулся я слишком уж рано, необычайно свежим, собранным и полностью готовым ко всему. Потому, наверное, и надумал отправиться в офис с утра пораньше, дабы успеть освоиться в новом кабинете и привнести в него что-нибудь свое: для этого я прихватил с собой любимую кружку цвета морской волны. Приехав на работу аж к десяти утра, вместо предписанных одиннадцати, я немало удивил таким поступком круглосуточных охранников с проходной, явно не привыкших к подобному служебному рвению и непредусмотренному появлению кого-либо: в проходной во всю дурь громыхал ласкающий их слух death chanson.
Пожалуй, меня немного покоробило, что со мной они стали теперь "на вы": "Чего это вы ни свет ни заря сегодня пожаловали, Никита Парамонович?" - заинтересовался начальник смены. Хотя еще в прошлую пятницу, до моего назначения, тот сформулировал бы свой вопрос несравненно косноязычнее, что-нибудь вроде: "Ты че, братуха, попутал? Часы не туда перевел, млян?" Однако теперь я стал для них Никитой Парамоновичем, с которым нужно вести себя сколько-нибудь учтиво и обходительно, несмотря даже на то обстоятельство, что я продолжал приходить на службу ногами.
Войдя в свой отдельный от остальных кабинет, я нашел его слишком уж просторным для себя лично. Во мне вдруг вспыхнула на мгновение идея посадить сюда еще и Монику - вместе-то будет всяко веселей, но понимание того, что начинать свою руководящую деятельность с причуды было бы не слишком авторитетно - живо убило эту мысль.
Зато зароились другие. Снова и снова прокручивал я в уме все эти загадки без отгадок: про подозрительное поведение Моники и Афины, их конфликты и сближения, про уволившего меня, а затем уволившегося Минора Камоныча... и все-таки, волевым усилием, мне удалось оборвать мысленный круговорот, доколе? Пожалуй, я и сам был к тому времени изрядно утомлен этими думами, приходя уже к итоговому выводу, что на самом деле никаких загадок и нет - есть лишь естественный ход событий, которому я придаю какое-то усложненное значение, ища двойное дно там, где его нет. Постепенно я входил в состояние согласия с объективной реальностью: "Пусть все идет своим чередом, и если и есть какие-то странные игры, секреты, то скоро я обо всем узнаю, а если их нет, стоит угомониться и переключить внимание на то хорошее, которое, безусловно, случается и в моей жизни: и в последнее время - все чаще и гуще..."
Так я стоял в кабинете общего пользования и смотрел в окно: в окне транслировалась только красная кирпичная стена защищающего здание забора, со всех остальных окон второго этажа, впрочем, являлся тот же самый вид, а вот на третьем уровне мне бывать пока и не доводилось. Вот и я в тот момент словно бы почувствовал, что как бы уперся с этими загадками и загвоздками в глухую стену, а значит, настало время разворачиваться и двигаться куда-нибудь еще. В минуту тех размышлений рука отыскала на подоконнике гладкую продолговатую бумажку. Перевернув ее, я прочел свою фамилию: то была та самая бумажка, что принесла мне удачу, поднимая на несколько ступеней выше и даруя высокий пост, делающий вежливыми и осторожными даже хамоватых мордоворотов с проходной.
После этой находки и ход моих мыслей подался в иную плоскость. Вдруг пришло понимание, что мое руководящее положение предполагает, очевидно, не только существенное увеличение зарплаты и притворную вежливость со мной в пределах территории РЦСЧОДН, но также и выполнение некой реальной работы. А вот что это за работа - вот та загадка, которая должна волновать меня подлинно... Я признавался себе, что не знаю практически ничего о том, чем мне предстоит заниматься, припоминая, как Минор Камоныч без конца мотался по каким-то совещаниям, ездил на выездные сессии в "Kresty", а бывая в офисе, копался в документах, подписывая их и позванивая Афине, чтобы та уносила и приносила еще. Вплоть до того, что даже когда тот увольнял меня, то продолжал неустанно ставить автографы на каких-то документах, лишь бегло просматривая их и одновременно искоса поглядывая на меня.
Все глубже погружаясь в воспоминания о трудных трудовых буднях Камоныча, я основательно задумывался о том, что и мне волей-неволей придется вскоре узнать множество принципиально новых для себя вещей: и не факт, совсем не факт, что они будут мне полезны или сколько-нибудь приятны. И в тот момент, с гордостью за благородство своей миссии, я вспоминал, что делаю это не только ради себя, не столько ради зарплаты и престижа; я здесь и ради тех парней, партнеров по бизнесу, которые крутятся вовсю по городу, для Димаса и Дениса, ведь судя по их беспрецедентной занятости - дела-то у "Купи у нас" пошли на лад совершенно конкретно. Оставалось лишь усмехнуться, воссоздавая в памяти самое начало пути: когда Денис и вовсе не хотел с связываться с этим бизнесом, а Димас предлагал учредить какую-то парадоксальную пышечную.
Пока я размышлял о грядущих руководящих делах и неожиданном прорыве нашего интернет-магазина, моя рука дотянулась до вазы с шариками, где были впечатаны фамилии бывших моих разводящих коллег, ставших теперь подчиненными. Продолжая щелкать как семечки эти шарики, я вытаскивал оттуда бумажки и выкладывал их на подоконнике в еще не оформившуюся геометрическую фигуру. Когда я раскрыл уже половину шариков, подумалось, что неплохо бы знать своих новых подчиненных пофамильно, а то по-прежнему они оставались для меня сплошь Сашами да Лешами, известными мне в основном по наружности, а также модели, чехлу для "Кайфона". К тому же, каюсь, с ранней юности питал я необъяснимую страсть к смешным фамилиям, собирая их в коллекцию и надеясь, соответственно, что сумею пополнить ее через своих коллег. Однако стоило мне опустить взгляд на жеребьевочные бумажки с фамилиями, то поначалу я попросту не поверил своим глазам: на всех семи бумажках, которые я успел извлечь, значилась моя фамилия...
Немедля вскрыл я и остальные, но и там были представлены бумажки только с хорошо знакомой мне фамилией, своей собственной. И хотя пополнение коллекции новыми образцами не состоялось, ситуация вынуждала думать и действовать: быстро спихнув все шарики и бумажки в мусорную корзину, я лихорадочно искал, чем бы еще их прикрыть, как бы так утаить, чтобы они надежно покоились на дне. В процессе поиска меня вдруг накрыло опасением, что так ведь бумажки могут обнаружить нежелательные лица: а вдруг, когда уборщица будет выкидывать их в общий мусорный котел, они разлетятся по всей территории РЦСЧОДН... или случится еще какая-нибудь непредсказуемая неприятность. Нет, этого допустить было никак нельзя, поэтому, бережно доставая бумажки из мусорного ведра и пересчитывая, затем я мелко-мелко их покрошил, складывая во внутреннем кармане пиджака, чтобы не оставить следов и улик никому.
- Привет, большой начальник! - раздался за спиной звонкий и знакомый голос, в дверях застыла Афина.
Должно быть, я смотрелся до крайности нелепо, неуклюже полусидя на одном колене возле мусорной корзины и зачем-то ковыряясь во внутренностях пиджака.
- Хм, привет, - смущенно ответил я и неестественно улыбнулся в ответ, раздумывая, стоит ли говорить ей о подлоге, и параллельно размышляя уже, что загадки эти, похоже, не так уж и надуманны, как хотелось бы думать...
Голова 29. Чемодан без денег
Примерно в те самые дни меня вновь стали настигать смутные сны, словно пытающиеся оставить какое-то личное сообщение, однако совершенно не поддающиеся расшифровке сознанием наяву. Более других запомнился такой вот экземпляр: вопреки своим многолетним привычкам я отчего-то приобретаю лотерейный билет для участия во всенародном розыгрыше грандиозных суперпризов. Разумеется, напрочь забываю об этом и ничего не знаю о том, что в воскресенье, в утреннем эфире щедрого на скандалы и сенсации телеканала, объявляют имя победителя, коим оказываюсь я.
И хотя мне ничего неизвестно о нечаянно настигшей меня удаче, удача приходит за мной сама: некие форменные молодчики перехватывают мое тело на улице, заталкивают в вертолет и воздушным способом доставляют в телестудию, где меня нарекают тем самым везунчиком, рождающимся раз лет в сто, после чего вручают самый главный приз - чемодан без денег. Чемодан приходится мне не по вкусу, он не только без денег, но также без ручки, замка, обивки: по всему видно, бывший в употреблении. Несмотря на это я вынужден, как мне подсказывают откуда-то сбоку, блефовать-ликовать, и вот тут выясняется, конечно, что и это еще не все: задорный и заводной ведущий протягивает мне ключи от квартиры, где деньги лежат. Одна тонкость - никакого конкретного адреса той квартиры к ключу не прилагается, даже полунамека не дают, а потому призы, по моему скромному мнению, лишены малейшего практического смысла. Однако телезрителям об этом не говорится ничего, разве можно огорчать или обманывать телезрителя? А потому после выхода из телестудии вокруг меня кружатся уже стаи всяких мошенников, кидал и ловкачей, уверенных в том, что денег у меня теперь куры не клюют, в то время как в действительности я гол как сокол. И от дальнейших злых приключений с головорезами всех мастей меня уберегает лишь своевременное, спасительное пробуждение.
Хотя и явь к тому времени изрядно сгустилась и представала все более замысловатой. В первую же неделю работы в новом качестве я сполна познал разницу между функциями разводящего и руководящего. Если будучи простым манагером я проводил время неторопливо и предсказуемо, развлекаясь "Блатной правдой", посиделками в интернете и разговорчиками о "Кайфонах", терпеливо дожидаясь обеда, а затем и окончания трудодня, то отныне все стало совсем не так. Целыми днями я совещался на совещаниях, заседал на заседаниях, регулярно бывая и на выездных сессиях в "Kresty", где вместе с начальниками смежных отделов мы проводили длительные и развернутые беседы с внутренними манагерами. Ситуация осложнялась тем, что именно в ту осеннюю пору внутренние манагеры вздумали бунтовать, заявляя о своих правах все громче и борзее и требуя улучшения условий труда. Козырь же требовал уже от нас установить, кто занес в "Kresty" эту заразу: свободолюбивые настроения, снижающие качество работы приносящих деньги заключенных.
Надо сказать, только тогда я проникся сочувствием и даже пониманием Минора Камоныча, осознавая, чем была обусловлена извечная его пасмурность и небритость. Уже и за собой я улавливал нотки хмурости, хотя первые дня три все это здорово захватывало меня, подобно былой новизне от чтения "БП". Высиживая на совещаниях в офисе, равно как и на выездных сессиях в "Kresty", я старательно слушал, кивал и вникал, получая множество сведений как о сравнительно честном отъеме денег у населения вообще, так и о мобильных разводко в частности. Прилагался, однако, и еще один бонус: в полном объеме открывался мне малознакомый прежде языковой пласт, поскольку в "Kresty" общаться приходилось по большей части с ровнями по статусу, боссами здешних представительств РЦСЧОДН, Шершавым и Крылатым. Последнего, как рассказывал мне однажды по дороге в "Kresty" шеф "ЖКХ-технологий", величали так за несколько удачных побегов из исправительных учреждений по юности, причем никто долго не мог объяснить научно, как ему это удавалось. За такие выдающиеся качества и нарекли его в одних кругах Неисправимым, в других - Крылатым, лишь с годами второй вариант все-таки взял верх. Позже, правда, всплыло, что побеги Крылатого были лишены всякой жутковатой мистики или головокружительной романтики: дело было за богатыми заносами со стороны его еще преуспевающих в ту пору родственников. Героическое pogonjalo, так или иначе, за ним закрепилось.
В первые дни знакомства с Шершавым и Крылатым я отчаянно пытался их самом в буквальном смысле понять, потому как изъяснялись они со мной на сложносочиненной фене, удивляясь тому, что я не всегда улавливаю посылы их речей, заставляя меня, ко всему прочему, чувствовать себя глуповатым иностранцем, сунувшимся в чужой монастырь. Впрочем, понимание друг друга значительно облегчалось общностью целей, а они, как ни странно, были у нас общие - привести в чувства, раскочегарить внутренних манагеров, которые в последнее время совсем уж отбились от рук, играя на понижение, что доставляло ощутимые неудобства и приносило финансовые огорчения всем участникам и соучастникам бизнеса.
Но более всего напрягала, пожалуй, вовсе не занятость или принципиально новый, довольно своеобразный круг общения, а то обстоятельство, что я практически перестал видеться с Афиной и Моникой. Утром, едва успев принять кофе, я убегал на совещания, лишь изредка имея теперь возможность отобедать в столовой, и даже когда таковая возможность представлялась, то обедал я уже в кругу шефов других отделов: обедать с подчиненными в РЦСЧОДН считалось моветоном и "западлом", как чаще выражались сами шефы. И дело состояло в основном в том, что у нас с подчиненными существовали разные уровни допуска к информации, хотя у меня ни разу и не возникало ощущения, что я уже посвящен в какие-то великие тайны, проникнуть в которые не способен своим умом любой желающий со стороны. И еще: в тех редких обедах в столовой от меня не ускользнуло, конечно, что Афина и Моника больше не обедают вместе, примкнув к разным компаниям.
В свой кабинет обычно возвращался я только ближе к вечеру. К тому времени на рабочем столе скапливалась уже внушительная пачка документов, и Афина еще и приносила на подпись добавку; мне вменялось непременно подписать все бумаги до конца трудодня. Довольно скоро практическим путем я установил, что если вчитываться в эти документы, то следует обзавестись раскладушкой и оставаться ночевать здесь же, в кабинете. Поставленную задачу мне значительно затрудняло и то, что документы были составлены на причудливой смеси безупречного официального русского и пресловутой фени, что регулярно ставило в тупик восприятия формулировок. И я с удовольствием привел бы конкретные примеры во всей прямоте цитат, да вот только собственноручно подписанный договор о "неразглашении информации", увы, до сих пор кое-где связывает мне руки и подсушивает язык.
Справедливости ради, в первый же день руководящей работы на выручку мне пришла Афина, ответственная за круговорот документов по офису и популярно растолковавшая, что вчитываться в эту чушь вовсе не обязательно, так как документы сплошь однотипные и в большинстве своем сугубо формальные, а если я удумаю читать все: то в лучшем случае зазря потрачу время, и уж почти наверняка стану тормозить работу всего офиса, что, в свою очередь, вызовет всеобщее неудовольствие, задерживая серьезных и уважаемых людей на работе. Таким образом, Афину в те дни я встречал несравненно чаще, подмечая несколько раз во время нашего совместного присутствия, что отношения между Моникой и Афиной снова заметно остыли: они не смотрели друг на друга, не обедали вместе и совсем не общались. В то же время: если Афина как всегда представала образцом прилежности и приветливости, то веселая прежде Моника бродила какой-то поникшей и потерянной.
Правда, чего уж там, не было у меня больше настроения и желания вникать в сложную проблематику их противоречивых взаимоотношений. Такое бывает, когда лучшую часть времени и сил сжирает обезумевшая работа, когда прошлую пустоту полностью вытесняет настоящая густота.
Голова 30. Медвежья услуга
В тот уик-энд я выбирался в кино аж дважды, оба раза, к слову, не из любви к этому искусству, без великого хотения. В субботу меня затащила на какой-то чрезмерный арт-хаус Афина, в воскресенье на легкую заморскую кинокомедию Моника. Обе картины показались мне слабыми копиями других слабых копий с крепких фильмов старой школы. Хотя, допускаю, что трудности восприятия заключались не в слабой постановке самих картин, а в обострении того чувства, что я вновь угодил в подзабытую западню, в которой любое воскресенье заведомо омрачено подступающим как тошнота понедельником, суббота же отдает уже воскресеньем - предпонедельником. И чувство это, как правило, бывает вызвано не чем иным, как отвращением к работе, причем не работе как таковой, а именно что своей. После киносеансов я порассказывал и Афине, и Монике, что общение со всеми этими Крылатыми, Шершавыми и Сизыми дается мне очень и очень нелегко, в том числе в силу чудовищной энергетики стен и решеток, а потому с ощутимой уже тревогой я ожидаю предстоящую неделю. Девушки, разумеется, как могли сочувствовали и выказали поддержку, а впрочем, и помочь ведь ничем не могли. В те выходные я попытался также встретиться и с Димасом и Денисом, однако они, увы, вновь увязли в заказах, пик которых приходился как раз на выходные.
Наступившая рабочая неделя подтверждала мои наихудшие опасения наилучшим образом: каждый вечер я возвращался домой поздно, съедал пачку пельменей, после чего падал без сил в кровать, мгновенно забываясь черными снами, чтобы отбегав весь следующий день, повторять алгоритм опять. Тогда я полагал, что просто мне тут малость не свезло, поскольку именно в пору моего назначения у заключенных внутренних манагеров случился всплеск интереса к идеям Кропоткина, Махно и прочих прославленных бузотеров. Бывалые внутренние манагеры вовсю выпендривались и выеживались, заявляя, что не хотят обманывать людей почем зря, "тупо кидая на бабло", то есть для того, чтобы оно, бабло, уходило в государственную казну или оседало по непонятным карманам. Нет, отныне они желали возвращения к самым истокам, хотели кидать исключительно идейно, в свою воровскую пользу, потому как они, дескать, иной крови и масти, и с проклятой системой ничего общего иметь не изволят. Вот поэтому-то мы, я и другие шефы, круглыми днями торчали теперь в "Kresty", вербуя новые кадры: преимущественно всякую безыдейную молодежь, не исповедующую никаких принципов или взглядов. И наверное, само общество этих Прыщей, Костылей и Патронов так основательно опустошало и вытягивало из меня все соки.
В последний день той трудовой недели, в пятницу, ближе к концу рабочего дня я вернулся в офис, чтобы подписать скопившуюся кипу документов и убраться оттуда прочь. Но стоило лишь приступить к этой операции, как в мой личный кабинет стремительно ворвалась Моника и, подкинув на стол белый конверт, активной жестикуляцией указала, что прочесть его содержимое следует безотлагательно, после чего столь же бесцеремонно удалилась. Я, помнится, был порядком раздосадован ее поступком: неужто так не сказать? Однако письмо, к чести Моники, было лаконичным и информативным:
"Писать в инете и говорить вслух не могу - "уши" могут слушать. Будь осторожней с Афиной, вот-вот она начнет действовать, как - не знаю, но знаю, что начнет, будь внимательней! P.S. Завтра какие планы? М."
Эх, а ведь я хотел просто-напросто подписать нужные бумаги и двинуть домой, вот только своим письмом Моника лишь спровоцировала очередной приступ раздумий. Я по-прежнему в упор не понимал: ну чем Афина может мне навредить, зачем ей это и почему мне, а не кому угодно другому? И все же письмо заставило меня взглянуть на ситуацию под иным углом зрения, поскольку тот факт, что жеребьевка подтасована в мою пользу, был установлен мною лично и по-прежнему никак не объяснен.
По правде сказать, к тому времени я уже благополучно успокоил себя мыслью, что, должно быть, это инициатива Козыря, который, по просьбе Нины Иоанновны, подтягивает меня к успеху. И в то же время: с Ниной Иоанновной я не выходил на связь с тех самых пор, как та вызывала меня в свою резиденцию, а со стороны Козыря за две недели руководства отделом я не заметил никаких особенных поблажек, тот и намеком не обмолвился о подтасовке, ничем себя не выдавая. Напротив, все это время Гарик Валентиныч был донельзя взвинчен: ничего не осталось от того добренького дядьки, который то и дело испускает остроты и иронично-беспричинно матерится. По всей видимости, его так удручала ситуация с забунтовавшимися внутренними манагерами, а еще вероятнее - Козырь не на шутку терзался из-за сорвавшейся поездки на какой-нибудь курорт, поскольку ситуация обязывала безвылазно быть в Питерсбурге.
И вот в тот момент, в свете очередного предостерегающего письма Моники о нависшей надо мной опасности, меня вдруг посетила догадка, что именно Афина, вероятно, и отвечала за всю организационную составляющую жеребьевки: в том числе и за изготовление бумажек с фамилиями и укладывание их по шарикам...
Мысль показалась мне перспективной, потому я ускоренными темпами подписывал стопку документов, чтобы успеть перехватить Афину и переговорить с ней на эту деликатную тему, параллельно размышляя и о том, что, и вправду, а не Афине ли было выгодно по каким-то причинам выдвинуть меня в центровые? А ведь сам я не далее как на прошлых выходных наизнанку выкручивал перед ней душу, излагая, как новая роль на самом деле угнетает меня: зарплата руководящего на практике оказалась больше зарплаты разводящего совсем незначительно, а вот реальной работы стало больше просто несопоставимо, учитывая особенно, что весь штат разводящих не делал принципиально ничего - так уж повелось, правда, задолго до меня. И такой расклад представлялся мне теперь еще более удивительным и уж точно не слишком удобным для меня лично, потому как пребывание в "Расчетном центре" я изначально рассматривал лишь как переходный этап перед неизбежным возвращением в "Купи у нас".
Здесь в моей голове засквозило и еще более занятное предположение. "А что, если... это в принципе сговор всего отдела, чтобы посадить на трон меня, а на самом деле никто тут вовсе и не желал стать руководящим... а весь этот спектакль с жеребьевкой - не более чем элегантная разводка уже меня самого... как самого непосвященного. Но зачем это Афине-то? И почему тогда молчит Моника, уж она-то узнала бы что-нибудь про подобный договорняк. Нет, эти непонятки меня решительно достали..." - закруглял я размышления, расправляясь с уменьшающейся уже стопочкой документов. Тогда-то промелькнула и еще более мрачная мысль: уж как-то странно совпали бунты в "Kresty" с моим назначением, да и исчезновение Минора Камоныча, аккурат после поездки туда, становилось еще более зловещим. "Эх, как бы самому теперь не исчезнуть", - додумал я, подписывая последний документ.
Выдохнув, поскольку за пятнадцать минут подписал кипу бумаг, которую обычно подписывал в тридцать, я решил самолично отнести документы Афине, а заодно и поинтересоваться у нее степенью участия в моем триумфе при жеребьевке... Я уже как-то и не сомневался, что не могла она быть не при делах, ведь организация разных мероприятий - это ее как раз задача и непосредственная обязанность. Единственный вопрос - сделано это по собственной инициативе, или же по настоятельной рекомендации всемогущего Козыря?
Когда я вошел в ее кабинет, Афина что-то меланхолично печатала. Сложив громоздкую пачку документов на стол, я дожидался момента, пока она обратит на меня внимание; момент этот не заставил себя долго ждать, тогда, идя ва-банк, я просто констатировал:
- Я знаю, что во всех шариках была только моя фамилия...
Из дальнейшего ее поведения сразу стало ясно, что мое знание было избыточным: глаза ее расширились в испуге, сама она будто бы собралась куда-то бежать; бежать, впрочем, было некуда, поэтому, взяв себя в руки и переходя на шепот, да и в целом ведя себя крайне разоблаченно, Афина разговорилась, разоткровенничалась. Так прозвучало множество взволнованных фраз и тезисов, общий смысл которых сводился к следующему: об этом не должен узнать никто и никогда, поскольку все это сугубо ее затея... от задумки до реализации. Со слов Афины получалось, что она просто-напросто хотела немного подсобить, посодействовать мне, что Козырь убьет ее насмерть, если прознает о самодеятельности и вмешательстве в такие определяющие вопросы. И для того-то тем понедельничным утром она и пришла специально пораньше, дабы успеть замести следы, спрятав шарики-бумажки от чужих глаз, но обнаружив меня в кабинете, сразу поняла, что я уже знаю, а я все это время молчал и молчал, потому-то она постепенно и успокоилась, убедив себя, что улики уже убрали утренние уборщики, а я пребываю в блаженном неведении... Покончив со своими сумбурными объяснениями, Афина, умоляющим взглядом, чем-то напомнившим Монику, просила меня не сердиться, ибо сделано это только и исключительно ради меня: для моего же блага и безбедного будущего, в котором, как она надеется, отыщется тепленькое местечко и для нее...
Чем отвечать на этот поток признаний, не знал уже я. Помнится, я сказал ей что-то про оказанную мне медвежью услугу, а затем, раздосадованный, вышел прочь. Спустя минут пять, впрочем, поостыв, я заглянул к ней в кабинет, дабы загладить свою поспешную горячность, а то действительно: если девочка старалась для меня, хотя и явно перестаралась, то оценил я ее усилия не слишком-то великодушно, а потому намеревался принести извинения за свою черную неблагодарность и пригласить куда-нибудь посидеть после работы, чтобы спокойненько все обсудить и решить - как дальше-то жить. Однако, к громадному моему сожалению, Афины в кабинете уже не было, равно как и ее пальто и сумочки. Ушла.
И откуда, спрашивается, мне было знать, что больше нам пообщаться уже и не придется...
Голова 32. Комары и кошмары
В выходные я запер себя в квартире на все замки, задернул шторы, отключил телефон и даже не лазил в интернет. Мне давно хотелось провести уик-энд именно так: предельно изолированно и уединенно. Просмотрев целую серию старых добрых фильмов, я напрочь позабыл себя и всех их, растворившись в сюжетах вымышленных историй и нездешних перипетиях. Ночь на понедельник, правда, несмотря на принятые меры, была омрачена комарами и кошмарами.
По пути к работе я развлекался достаточно бессмысленным занятием: пытался воссоздать в памяти эти ночные кошмары, чтобы затем, видимо, постараться их тут же забыть. Еще подходя к красному забору тем утром, я сразу почувствовал: что-то здесь не то, не так и не там. Даже собаки и фуры вели себя необыкновенно бесшумно и неприметно. Прямо резанули глаза раскрытые нараспашку ворота, открываемые, по заведенному порядку, только для заезжающих автомобилей, после чего без промедлений закрываемые. Охранники, обычно держащие грудь колесом и изображающие из себя крутых пришансоненных коммандос, тем утром выглядели какими-то поникшими и пристыженными, не удосужившись даже поздороваться со мной. Войдя на территорию "Расчетного центра", я быстро отыскал объяснение всем этим феноменам.
Вдоль фасада здания РЦСЧОДН запарковался целый ряд автомобилей с государственными номерами, компанию им составляли несколько грузовичков, набитых замерзшими и все же улыбчивыми от неповседневности происходящего солдатами срочной службы. Прошмыгнув мимо германского пошиба авто, я обратил внимание и на небезызвестную эмблему с аббревиатурой KGB, нанесенную на дверцу каждого из них.
Нехотя вскарабкавшись на второй этаж и шагнув в коридор, я невольно отметил кабинет Афины: он стоял опечатан. Идя дальше, я увидел открытую настежь дверь административного отдела, там сидел не слишком-то бодрый в тот миг старик Молодой. Подходя уже к нашему кабинету Mobile razvodko, я застал своих коллег нахмуренно столпившимися у зияющего дверного проема. Настигнув их, я задал дежурный вопрос, выясняя, в чем дело, вполне понимая, разумеется, что ничего жизнеутверждающего они мне сейчас не скажут. "Сам взгляни", - отвечали коллеги. Я и взглянул.
В кабинете, группой лиц в черной униформе, осуществлялся обыск, с сопутствующей выемкой бумаг. Другая группа внимательно изучала компьютеры. Первым, что мне не понравилось, стало то обстоятельство, что процедура проводилась крайне небрежно: не интересующие униформистов документы просто раскидывались куда придется - на пол, под стол, документы валялись затоптаны, скомканы и смяты. Заметив меня, чрезмерно завороженного процессом, один товарищ в униформе попросил озвучить фамилию. Я представился. На это он и еще несколько специалистов устремились ко мне и, схватив под руки, потащили в мой же кабинет, нисколько не церемонясь. В кабинете меня уже ждали.
В кресле за компьютером сидел вожак, в кабинете же все было перевернуто вверх дном: обыск, видно, начинали отсюда. Немного обнадеживало лишь то, что любимая моя кружка цвета морской волны стояла нетронута, будучи задвинутой к стене. А то, что передо мной предстал сам вожак, я определил по характерному золотому кольцу в носу и устрашающим боевым насечкам на щеках. Тот, надменно глядя в меня, как феодал на провинившегося садовника, протокольно поинтересовался:
- Никольский?
- Да, я, - сразу я как-то понял, что отрицать очевидное с моей стороны было бы неблагоразумно.
- Проблемы у тебя... Никольский, - произнес он тоном, слышанным мной в каком-то популярном сериале бандитского репертуара.
На это я возражал, что мне пока и нечего сказать, что на вопросы я стану отвечать только в присутствии адвоката. Не скрою, такую модель поведения я тоже почерпнул из какого-то фильма, едва ли отечественного разлива. На практике же мое заявление изрядно взбеленило вожака, тот аж поперхнулся, явно успев отвыкнуть от подобных вольностей - болтовне про права человека и прочие презумпции невиновности.
- Ты у меня, падла, так заговоришь, что никакой адвокатишка тебя не вытащит! - начал было орать он, но что-то его сдержало.
В дверях, позади меня, замаячил Козырь. При его появлении вожак сменил гнев на милость, переключив все внимание на него. Они бросились друг к другу браться, попутно обсуждая какие-то "терки и стрелки", громко и задорно при этом гогоча. Наконец, наговорившись о делах давно минувших дней, Козырь обратил внимание на то что я оказался в затруднительном положении, сообщив вожаку, что забирает меня с собой и в обиду не даст. Вожак не возражал, лениво махнув рукой, мол, не больно-то и хотелось, после чего вновь уткнулся в свой мой компьютер.
Пока мы поднимались к Козырю на третий этаж, он сосредоточенно молчал. Но стоило нам зайти к нему в кабинет, как тот тут же заговорил:
- Ну, чего-как, живой? - подбадривая, спросил Козырь. - Да ты не ссы, они раньше, было время, каждый месяц почти наезжали, а сейчас ничего: раз в полгода, в среднем.
- А что им надо-то? - возмутился я.
Козырь взглянул на меня с застывшей улыбкой, ухмыльнувшись:
- Как что? Увеличить хотят свой процент с нашей прибыли, чего же еще? А для этого им надо до чего-нибудь докопаться. Но мы это уже много раз проходили, старые ошибки учли. Ты, кстати, сам ведь ордер на обыск подписал...
- Я??? - искренне поразился я.
- Ну а кто, не Папа Римский же! Ты читай, что подписываешь-то...
- Гарик Валентиныч, да я... - начал было я речь свою защиту.
- Да ладно, - примиряющим тоном продолжал он, - твоей вины тут особо и нет, хотя, конечно, надо быть повнимательней. Умение подписывать бумаги не глядя, но зная, что в них - приходит с годами, тут надо тактильненько, по типу бумаги уже ощущать, - успокоил меня Козырь. - Это все работа той секретутки, ты с ней еще обедал все, помню... Афиногеновой.... Забыл... как там звать ее...
- Афина, - подсказал я.
- Афина? Хм, не уверен, что это ее настоящее имя, да... не важно. Частенько через офис-манагеров такие дела и обделывают, подсовывают ордера, а она ударила по нашему, уж извини, самому слабому звену - по тебе, воспользовавшись твоей неопытностью. Другие-то уж научены. Наверное, тут есть и мой косяк, надо было тебя предупредить хоть, да вылетело совсем из головы с этой стачкой. Не думал, не думал, что эти сейчас сунутся; обычно они, когда мы на подъеме влезают, но тут уж все так наслоилось друг на друга, почувствовали слабину, гиены!
- Да, не знаю, что и сказать, - прервал я тишину.
- А ничего не говори, просто работай дальше, а сейчас езжай домой, они весь день тут шерстить будут, - заверил меня Козырь.
- Спасибо, что вытащили меня оттуда, - поблагодарил я шефа и, набравшись наглости, решил все-таки осведомиться о дальнейшей судьбе Афины, - а что теперь с ней... с Афиногеновой будет?
Тот вновь удивленно глянул на меня, после чего, рассмеявшись, вылез из своего кожаного кресла и похлопал меня по плечу.
- Да не твоя морока, поедет в другой город гастролировать, ей, думаю, не привыкать, - и затем, догадавшись, видимо, в чем мой интерес, добавил: ааа... запал на нее, что ли? Это ты зря. Да, хороша, чертовка, но, уверен, больше ты ее не увидишь...
И без всякой уже иронии, вполне серьезно посоветовал: "ты ее забудь, такие мадмуазельки все равно никого и никогда не любят, кроме его величества длинного рубля, канешн"
Принужденно усмехнувшись, хоть было не так уж весело от последних событий в целом, я побрел через третий этаж на выход, минуя свой, второй. Отчего-то мне совершенно не хотелось встречать своих коллег, за исключением, пожалуй, Моники, ведь Моника оказалась права...
Голова 34. В гостях у сказки
Весь последующий день мы с моими подчиненными коллегами устраняли последствия нашествия парней из KGB: собирали с пола документы, сортировали их в надлежащий порядок, раскладывая по ящичкам и полочкам, после чего принялись вычищать компьютеры от различных жучков и паучков. На это и ушел наш изнуряющий шестичасовой рабочий день, с учетом обеда. В течение всего дня я улавливал на себе победные взгляды Моники из серии: "Я же говорила!" Я отвечал извиняющейся улыбочкой: молодец, мол, твоя правда. Однако разговор на эту злободневную тему при посторонних мы не затевали, ожидая подходящего случая.
На исходе трудодня мне зачем-то позвонил Шершавый, около получаса мы проговорили о ситуации с новоиспеченными внутренними манагерами, которые только-только осваивали технологии "мобильного разводка", данным обстоятельством Шершавый и мотивировал некоторые перебои в пополнении счета "Расчетного центра". Его объяснения меня вполне устроили, хотя, признаться, я так и не понял, с чего вдруг он надумал так подробно отчитаться об этом именно мне, будто бы мне больше всех надо.
К моему удивлению, равно как и удовольствию, когда я выходил из своего кабинета, ближе уже к шести, в общем манагерском офисе меня терпеливо дожидалась Моника. Она, как бы чувствуя мое слегка потерянное, пережеванное состояние в связи с последними потрясениями, предложила развеяться в кино, куда и зазывала. Я охотно принял это приглашение, тем более что испытывал еще вполне определенную неловкость перед ней, поскольку теперь стало совершенно очевидно, что именно она, Моника, оказалась хорошей в связке с плохой Афиной, хотя долгое время я был убежден в обратном, крепко сомневаясь в обоснованности и непредвзятости ее предостережений.
С выбором фильма к просмотру, впрочем, у Моники ожидаемо случились большие межжанровые метания из крайности в крайность, при этом я почти не сомневался, что ее выбор рано или поздно падет на какой-нибудь заштатный фильм о любви друг к другу заморских подростков. И не ошибся, а потому с нетерпением дожидался окончания сеанса, потому как фильм этот я уже видывал множество раз, хоть и назывался он раньше как-то по-другому. Просмотр фильма, вкупе с нервотрепкой последних дней, вверг меня в настолько сонное состояние, что гипноз с меня можно было снимать, не вводя в транс. Фильм, к счастью, оказался форматным, полуторачасовым. И только вобранный в легкие холодный воздух, когда мы выбрались наружу, несколько меня расшевелил. С Моникой мы по-прежнему проживали в разных концах города, и когда я уже собирался с ней распрощаться, так как мне было бы удобнее пройтись пешком до соседней ветки метро, она меня притормозила, сообщая, как бы между прочим, что ее родители разъехались во все стороны - маманька на шопинге в Suomi, а папанька где-то в Komandirovke. И все бы ничего, да вот только ночевать одна она боится...
Разумеется, я не имел морального права оставить даму в страшной ситуации; таким образом, поймав таксомотор, мы отправились к ней.
Вообще-то никогда я не был снобом в этом вопросе, но ее жилище сразу показалось мне на редкость неуютным и необжитым. Поначалу я даже усомнился, что это квартира ее родителей. И дело было вовсе не в квадратных метрах, уж мне ли, извечному обитателю однушки, быть привередливым в данном отношении? Здесь я имею в виду именно что обстановку, в которой господствовал резкий минимализм, свидетельствующий о том, что родители предпочитают в интерьере строгий гостиничный стиль; однако фотографии двух взрослых людей на пустующей книжной полке, сходство Моники с которыми было несомненным, подавили эту мысль.
Моника, проведя спешную экскурсию по всем двум комнатам, затащила меня на кухню, заваривая какой-то необычный, по ее уверениям, тибетский чай. Пока она производила соответствующие манипуляции, я беспрерывно рассыпался в комплиментах, благодаря ее за то, что пыталась открыть мне глаза на Афину и ее аферы, а я, дурачок, еще и не верил. Моника мило улыбалась в ответ, нехотя признавшись, что про Афину ей по секрету проболтался старик Молодой, сразу заподозривший ту в сотрудничестве с KGB.
По ходу этой чайной церемонии Моника бросала мне весьма недвусмысленные, призывные взгляды, вот только меня после распития напитка, напротив, вдруг неожиданно склонило ко сну: глаза слипались, как у котенка, телу же захотелось старческого покоя и неподвижности. И только. В общем, несмотря на то что Моника, очевидно, имела на вечер другие планы, она, уловив мое сумеречное состояние, отнеслась к нему с чутким пониманием, сказав, что чай действительно весьма специфический и требует привычки, после чего убежала расстилать мне постель. Укладываясь в кровать, как сейчас помню, я испытывал вполне понятное сожаление за этот казус, пребывая в том настроении, что умею же все испортить: вместо объятий Моники угодить в объятия Морфея... кошмар какой-то. Болезненное сонливое состояние, впрочем, не оставляло ни малейших надежд на быструю реабилитацию.
Пока я, засыпая, предавался досаде, по комнате разлился электрический свет, режущий и огорчающий. В комнату вошла Моника, неся с собой какие-то документы и авторучку, и, "дико извиняясь", просила меня подписать их, чтобы ей прямо завтра с утра, не заезжая в офис, можно было отправиться к клиенту. И хотя я сквозь туман в голове и удивился - к какому еще такому клиенту, - нацарапав автографы в строках для подписи, почти тут же забылся здоровенным сном.
Проснулся я в шесть утра, Моники рядом не лежало. В связи с этим я пробовал уснуть еще, поворочавшись минут с пятнадцать, но необычайная ясность в уме подсказала, что все это пустое. Поболтавшись по коридору и посидев на кухне, я надумал ехать-таки домой, чтобы нормально принять душ, позавтракать, а затем уж на свежей волне выдвигаться на работу. Для реализации плана пришлось растолкать Монику, спавшую в соседней комнате.
Моника, увидев меня совсем одетым и куда-то уже собранным, как-то даже переполошилась. Я отнес подобную реакцию к тому, что она совершенно не привыкла видеть меня в обстановке своей квартиры, тогда я вкратце поведал ей о намерениях двигаться дальше, успокоив, что времени только полседьмого, что можно, можно будет поспать еще; Моника, пробурчав что-то неопределенное, поплелась в коридор выпроваживать меня.
И там, в прихожей, снимая свою куртку с вешалки, я как-то неосторожно взбаламутил нижние слои одежд и клянусь, что приметил там то самое изумрудного цвета пальтишко, в котором Афина ездила со мной в пригород... И хотя обычно, признаться, я бываю не слишком внимателен к одеждам других людей, да и к своим-то, впрочем, привязан не особо страстно, однако то пальто я узнал бы везде - так прелестно оно смотрелось на Афине в тот пригородный воскресный день.
Тогда я с подозрением перевел взгляд на Монику, но ее заспанное личико в ту секунду не выражало ничего, кроме желания спать опять и того, чтобы я поскорее убирался отсюда подальше. И я ушел, решив для себя, что обязательно задам вопрос о происхождении этого пальто в ее прихожей при первой же встрече.
Голова 35. Дверь в бред
Приехав тем утром на работу, я тут же попал в оборот Козыря, который потащил меня в "Kresty", где мы весь день-деньской "решали вопросы". Изрядно утомившись, тем более что подъем состоялся еще в шесть утра, сразу после того как вопросы были решены, я сорвался домой, завалившись там в заслуженный всем ходом дня сон.
Следующий день практически полностью, до мельчайших деталей, повторил предыдущий: я вновь встал с утра пораньше, причем если верить окну, то самой что ни на есть ночью, затем в компании Козыря и прочих шефов опять заседал в "Kresty" до полного потемнения, после чего, не заезжая в офис, возвратился в свою однокамерную обитель. И это хорошо еще, что после моего фиаско с подписанием ордера на обыск, от функции подписи документов меня временно отстранили, и я охотно передоверил ее томящемуся от безделья и ночной бессонницы Молодому. Прямо скажем, что и пятница в плане событий несущественно отличалась от вышеупомянутых дней.
Все эти тюремные посиделки, впрочем, вновь с полной силой воскрешали в моей памяти образ Афины; то и дело поминал я ее в уме неласковым словом, поскольку именно в результате ее проделок я сделался тем, кем был - руководящим разводящих, что по-прежнему не доставляло мне ни малейшего удовольствия. А ведь мог бы беззаботно отсиживаться в офисе, в обществе прекрасной Моники, обедать с ней и поджидать окончания трудодня, чтобы вместе затем отправляться куда-нибудь еще. Однако реальность, стараниями Афины, являлась радикально иной: почти все время я проводил в компании Козыря и прочих шебутных Шершавых, Шепелявых и Шуганных.
Да, теперь я помышлял только о Монике, ибо именно она, умничка, на самом деле была моим преданным и верным другом, ангелом, бескорыстно помогавшим и пытавшимся помочь разуть глаза на двуличность Афины. И все же то Афинино пальто, или пальто крайне на него похожее, виденное мною в прихожей Моники тем ранним утром, как-то никак не выходило из головы... К тому времени, надо заметить, я уже успел убедить себя, что наверняка это не то самое пальто, а только почти такое же: да, того же изумрудного цвета и рельефного фасона с фактурными пуговицами... но не то. "С чего бы пальто Афины должно висеть в прихожей Моники? Возможно, оно принадлежит ее маманьке. В конце концов, много ли я смыслю в моде и последних тенденциях этой осени?" - отринул я прочь всякие сомнения, однако для полного краха глупых подозрений я намеревался непременно поинтересоваться этим у Моники при ближайшей встрече. Встреча, к слову, никак не случалась, потому как в офисе в последние дни я бывал только набегами: ситуация заставляла находиться в "Kresty", потому-то с Моникой я совсем не пересекался.
Когда та странная рабочая неделя наконец ушла в прошлое, вволю отоспавшись в субботу и немного позавтракав, я подумывал, чем бы заняться? Ясно напрашивался вариант позвонить Монике и что-нибудь затеять, но тогда я как-то рассудил, а с чего это я первым стану звонить - пускай-ка звонит сама. Правда, тем субботним вечером свершилась другая долгожданная встреча - с Димасом и Денисом. По моим подсчетам мы не виделись почти месяц, а то и побольше, однако их невыносимая занятость по выходным всякий раз отбрасывала эту перспективу на ближайшее будущее. И вот той субботой настоящее все-таки встретилось с будущим, потому только, пожалуй, и моя встреча с друзьями и бизнес-партнерами стала возможна, да и то лишь на излете вечера, в сущности - опять же ночью. Еще бы: в Сэйнт-Питерсбурге уже окончательно устоялось то время года, когда ночь становится почти умолчанием, когда тьма относится к свету примерно как три к одному.
Зато по ходу той встречи с Димасом и Денисом обнадеживающе выяснялось, что дела у "Купи у нас" по-прежнему идут по восходящей, прямиком к зениту! Ребята, хоть и сдержанно, сбивчиво, но обстоятельно обрисовывали сцены стремительного взлета, как все растет, цветет и плодоносит, так что мне оставалось только порадоваться за них, за всех нас! Я в ответ поведал им о своих новых буднях, опуская, правда, множество сочных деталей, памятуя все же о подписанных мною договорах по "неразглашению информации" и "непротивлении злу". В общем, отлично проведя вечер в компании друзей, в воскресенье я предпочел просто отсидеться дома, вернее говоря, занять себя поднакопившимися домашними завалами, что, кстати, совсем не мешало ждать звонка или хотя бы смски от Моники. Но Моника молчала.
Последовавший понедельник породил во мне ощущение унылого дежавю, скучно копируя события прошлой среды-четверга-пятницы, за тем лишь отрадным исключением, что нам удалось наконец-то окончательно подавить бунт старых внутренних манагеров, да и манагеры-неофиты старательно набирались ума, что предвещало некислые прибыли по всем направлениям. Главным же, лично для меня, становилось то обстоятельство, что с завтрашнего дня мы переходим в штатный, то есть сравнительно спокойный режим отъема денег у населения.
Вторничным утром я не раз выглядывал в общий офис, поджидая Монику, но все тщетно. Не появилась она и к обеду. Не выдержав, я поинтересовался у своих подчиненных, а где, собственно, другая моя подчиненная - Моника? Ребята лишь пожимали плечами, и только один из Саш вспомнил, что видел ее здесь в прошлую среду, утром, но после обеда она уже не вернулась, а с тех пор как-то вроде и не объявлялась... Отбрасывая все свои предрассудки, я немедленно позвонил ей: телефон находился вне зоны приема сигнала. Затем, конечно, загрузил ее страницу в вАбстракте, вот только и туда она не заглядывала аж с прошлой среды...
На это, помнится, я отреагировал довольно по-своему: неторопливо и со вкусом принялся распинать себя по всей строгости за то, что все это время был столь равнодушен и невнимателен к ней, подсознательно всегда считая ее в чем-то похуже Афины, держа в уме эдаким запасным вариантом, а ведь именно она, Моника, пыталась вызволить меня из заблуждений, а Афина - подставить... что, правда, в итоге все равно произошло. Да и мой тогдашний конфуз с засыпанием, вместо запоминающегося вечера, оживал в уме с новой силой. По всему выходило, что я, закоренелый эгоцентрик, закопавшись в ненужных и бестолковых делах, причем даже не своих, так и не соизволил ей позвонить тем же вечером, отблагодарить за приглашение к себе, за пусть и тибетский, но все-таки чай... И вот теперь она пропала... "А вдруг случилось нечто непоправимое, ужасное, я никогда себе этого не прощу", - не щадил себя я в припадке самобичевания.
Едва дождавшись окончания трудодня, хотя меня вновь задержал телефонный звонок, я ринулся к дому Моники, напролом сквозь все попадавшиеся на пути транспортные узлы и сплетения, метрополитеновские падения, взлеты и народные сопротивления в кишке подземных переходов. И пусть точного адреса я не знал, фактическое расположение дома в пространстве и номер квартиры все же запомнил, во многом потому, что он точь-в-точь совпадал с номером моей квартиры, что мне тогда еще, помню, понравилось: ведь отлично ложится в трогательную love story, которые она так любит.
Достигнув искомого подъезда, я уткнулся в домофон, который, к моему разочарованию, не работал: пробовал я прозвонить и по соседям, однако ответом везде висела тупая и тоскливая тишина. В результате мне удалось проникнуть в подъезд с вечерними собачниками, я бегом устремился на пятый этаж, в нетерпении позабыв даже про действующий лифт, раздумывая на ходу, что потревожу, конечно, ее родителей, включая строгого папу, но разве могло это иметь хоть какое-то значение в ту драматичную минуту, только бы с ней все было в порядке...
И вот пока я морально готовился к знакомству и, возможно, последующему сложному объяснению с папой с ремнем, вопреки всем моим ожиданиям, дверь отворил некий армянин лет сорока на вид, который, чего уж, явно не годился ей в отцы... В миг мой замученный мутный мозг выдал сразу несколько взаимоисключающих предположений: "это какой-то неправильный дом, не ее это квартира, но нет - вон же та необъяснимая маркерная надпись на стене: "Гваделупа для гондурасцев", да нет, нет тут ошибки. Тогда кто этот... гражданин... армянин, явно не отец, не брат, а вдруг... это ее друг...", - мелькнула во мне неприятная, но все-таки версия.
Через пару секунд выяснилось, правда, что все мои умозаключения оказались ложны. Из непродолжительного разговора с открывшим дверь армянином, представившимся Игоряном, мне удалось установить, что заселился он в эту квартиру только в прошлую пятницу, а потому, по всей видимости, я разыскиваю съехавшую уже квартирантку. Имя "Моника" не говорило ему ни о чем.
Голова 36. Эмский след
Выслушав признания армянина Игоряна, я дожидался, пока тот захлопнет дверь и станет, видимо, подглядывать в глазок, а сам, то ли от настигшего разочарования, то ли от яростного роя мыслей, расселся на лестничной площадке, не находя сил и причин ехать через весь город обратно.
Можно сказать, что я ждал чего-то еще, и вскоре мое ожидание было щедро вознаграждено. Из соседней квартиры только-только показалась голова любознательной женщины преклонных лет, а я уже знал, что у нее найдется для меня небезынтересная информация.
- Молодой человек,- обратилась она явно ко мне, - вам плохо? Может, скорую вызвать?
- Да нет, наверное, - отвечал я неопределенно, приподнимаясь с пола и догадываясь, что та трактовала мое сидение у стены на рабочем портфеле болезненно. - Я коллега девушки из той вон квартиры, меня с работы прислали узнать, где она, что это на работу перестала выходить,- сочинял я на ходу правдоподобную легенду.
- Ааа, я поняла, о ком вы... Так эту квартиру постоянно приезжим сдают, а хозяев я и сама толком не знаю. Да, проживали здесь две девушки, сестры. Они жили-то тут недолго совсем, месяца три. Так на прошлой же неделе еще съехали, я сама видала: им парень еще какой-то с вещами помогал, длинный такой...
- Сееестры, говорииите? - растянул я в ответ свое удивление.
- Ну да, а что? Да я и не знаю, я ж у них-то не спрашивала... но вообще-то я была уверена, слыхала, может, чего,- доверительно сообщила мне бабушка. - Ааа, так это ж Тимофеевна с первого этажа мне сказывала, она у нас тут за всеми присматривает, всех знает. Если хотите, сходим к ней сейчас же!
- Да ладно уж, спасибо, не надо,- невнятно пробормотал я что-то в ответ, нашел в себе силы и пошел.
Что ж, это многое объясняло. Кажется, позабыв даже попрощаться с сердечной старушкой, я спускался вниз по лестничному пролету, понимая уже, что и сам в каком-то смысле пролетел, и в то же время, не понимая еще совсем ничего.
Минула неделя. Я продолжал посещать службу и притворяться руководящим разводящих, дела в конторе снова ладились, счета полнились, внутренние манагеры работали, как швейцарские часы. И все это не доставляло мне ни малейшей радости, не представляло никакой ценности - то были чужие деньги, чужие цели, чужие успехи. Я же без этих двух девушек, по ощущениям, словно бы овдовел, понес непоправимую потерю, не находя себе места ни тут, ни там: и пускай наши отношения в итоге как-то не сложились, как бы оборвались на полуслове, все-таки, необходимо признать, мне их крепко не хватало в те странные дни. Ни с кем кроме них не хотелось мне общаться на работе, до и после нее, не о ком стало поразмышлять на досуге, некого разгадывать, не от кого ждать неожиданного звонка или надушенного письма в белом конверте; вновь я погружался в полную пустоту, точь-в-точь как в те памятные дни, когда покончил со своими писательскими прозябаниями.
Потому, наверное, я и принялся наполнять пустоту попытками развязать этот клубок: меня совершенно не устраивала значительная неясность, оставшаяся после девушек; обе исчезли бесследно, как дым на ветру, не прощаясь и не оборачиваясь, однако вопросы-то остались...
Ладно, анализировал я ситуацию, обе они были ко мне безразличны - тут я не усматривал никакой фантастики, потому как в данном смысле они не слишком-то отличались от еще нескольких миллиардов девушек с этой планеты. Понятно: меня использовали в каких-то своих целях, и опять же, увы, ничего сенсационного - и подобное сплошь и рядом на этой планете. Так, выдвинув меня в боссы, Афина подсунула мне ордер на обыск, и когда ей это удалось, тут же ретировалась - здесь все более-менее очевидно. Но зачем же тогда Моника предупреждала меня... отчего же и она в таком случае столь несолидно пропала? Вот это понятно мне не было напрочь. А вдруг они и не сестры вовсе, а просто у Моники есть сестра, другая, и по каким-то непреодолимым причинам она вынуждена была съехать... но почему же тогда она не оставила хоть какую-нибудь весточку?
Тогда я перестал себя обманывать - слишком уж много совпадений, несовместимых со случайностью. Обе они жили в одном районе, а теперь, выясняется, что наверняка еще и в одной съемной квартире. Никакие родители в той квартире не проживали, первое впечатление меня обмануло едва ли. Своими глазами я видел в прихожей пальто Афины, а самое-то главное - внешнее их сходство, столь удивлявшее меня поначалу, чуть позже полностью размытое разностью их характеров (или исполняемых ролей?) и сложившимися ассоциациями. Многое мне становилось ясно в мелочах, в деталях, в том числе и то, почему Моника так твердо стращала меня строгим папой, не пуская к себе, когда мы посещали клуб, хотя все к тому располагало. А на самом деле, похоже, в квартире ее поджидал вовсе не строгий папа, а наша общая хорошая знакомая Афина, и ее, по всей видимости, сестра, может, двоюродная... черт их знает...
Мое лицо наливалось краской, когда я представлял как, должно быть, они хохотали, разворачивая этот спектакль со взаимными обвинениями, ссорами и упреками. С другой стороны, я хохотал теперь вместе с ними, совершенно не понимая, зачем было разыгрывать такое затейливое представление ради заурядного обыска "Расчетного центра" KGB. К тому же, насколько мне было известно, ничего серьезного те все равно не накопали, а потому и увеличить свой процент с прибыли РЦСЧОДН им так и не удалось. Нет, что-то здесь не то... но что?
Как-то раз, пока мы маялись в пробке, я задал Козырю весьма прямолинейный вопрос:
- Гарик Валентиныч, а вы не в курсе, а куда это Маловерова из моего отдела пропала, чего на работу не ходит?
Тот сперва и не понял, о ком это я толкую, но затем, напрягая складки на лбу, немного помедлив, заговорил:
- Ааа... это та, так она ж в Эмск укатила, в тамошнее отделение, заявление еще оставляла, у нас это легко делается, - вдруг разговорился Козырь. - Ты, кстати, если захочешь, то и сам можешь куда угодно перевестись, но тебе посложнее будет: ты же уже руководящий, а разводящие без проблем могут по всей стране разъезжать, главное, чтоб в системе РЦСЧОДН оставались, пока договор действует...
- Хм, понятно. А в Лондоне у нас представительства нет? - отшутился я, получив ответ на свой вопрос.
Здесь Козырь внимательно посмотрел на меня и, видно, догадавшись, с чего это я вдруг озаботился местонахождением Моники, задорно расхохотался:
- Да, брат, умеешь ты телок подбирать... силен...
На это я сконфуженно заулыбался, как бы не совсем улавливая, что это он имеет в виду, и, желая поскорее сменить тему разговора, запросил у Козыря, а как там поживает Минор Камоныч в Лондоне, куда тот, насколько я помнил со слов самого же Козыря - "уехал греть кости". К моему удивлению, веселый в тот беззаботный денек Козырь как-то сразу помрачнел, нескончаемая улыбка сползла с его загорелого лица.
- Не хотел тебя пугать, конечно, но раз уж спрашиваешь... - Козырь с сомнением взглянул на меня, после чего решился, - только смотри, не болтай об этом где попало... Завалили Камоныча. В тот день и завалили. Он тогда в "Kresty" приехал, когда бунт только начинался, вот и попал под горячую руку... Это и называется: "оказаться не в то время и не в том месте". Что касается Лондона, - тут он отчего-то снова повеселел, - в некотором роде я сообщил чистую правду. Ты, видать, не знаешь еще, но "Лондоном" в определенных кругах зовется одно непростое кладбище... вот там-то теперь Минор и греет кости... такие вот проблемы со здоровьем... земля ему пухом...
Откровение Козыря, понятно, отрезвляло, многое проясняя: мне вдруг стало искренне жаль Камоныча, тем более теперь, оказавшись в его шкуре, я понимал нервные его срывы и сбои значительно лучше, нежели в пору недолгого нашего с ним знакомства. Правда, к сожалению или к радости, мне так и не удалось впоследствии узнать, отчего он надумал тогда меня уволить, связано ли это с Моникой и насколько вообще его смерть случайна...
Вернувшись в офис, первым делом, конечно, я бросился звонить в эмское отделение РЦСЧОДН, приглашая к телефону Монику, однако на том конце провода мне отвечали, что "такая у нас не работает". Затем, пытаясь все-таки как-нибудь выйти на след моих беглянок, я принялся тщательно просматривать их страницы в вАбстракте, где спокойно переписывался с обеими еще пару недель назад, никогда прежде обстоятельно не изучая само содержание страниц.
Их страницы очевидным образом объединяло то, что выглядели они какими-то заброшенными, словно бы ведомыми когда-то всерьез, но позже замененными на другие. Информация в них не обновлялась давно - никаких полуобнаженных фотографий с пляжей, залихватских свадеб или новомодных самофотографий в зеркалах. Это были скудно-заполненные и малоинформативные страницы; в друзьях они друг у друга не состояли, общих друзей у них не было, да и самих-то друзей значилось несовременно мало. И только когда я принялся рассматривать страницы так называемых друзей, то сразу понял, в чем тут дело: в основном там фигурировали несуществующие и едва ли реальные персонажи - мертвые души и пустографки для накрутки численности.
Впрочем, фотографии разных лет на их страницах все же наличествовали. Бережно изучая их, я находил все более очевидным внешнее их родство в детстве, пускай и чуть менее очевидное в девичестве, и не совсем уж очевидное в настоящие дни, хотя фотографиям самых последних лет места и вовсе не нашлось, равно как совместным.
Я уже отчаялся отыскать хоть что-нибудь осмысленное и обнадеживающее, объединяющее их и дающее возможность нащупать какой-нибудь узелок этого умозрительного клубка. И вот когда я растерял уже почти всякую надежду, тогда-то, к осторожной радости, все же наткнулся на одну зацепку, вновь отправляющую по эмскому следу. В заметках у обеих я встретил упоминания о некой Церкви св. Сатаны... Название заставило перекреститься, после чего я принялся собирать информацию о данной церкви. Интернет на подобный запрос выдавал несколько фотографий какого-то чуть наклонного и выпуклого черного футуристического куба с перевернутым на крыше крестом, а единственный приход этой церкви в нашей стране, как несложно догадаться, находился в Эмске...
Голова 38. Церковь св. Сатаны
Ближайшей пятницей, едва дождавшись вечера, я выехал поездом в Эмск. В купе мне повстречались примечательные попутчики, назвавшиеся эмскими питербюргерами, которые отчего-то ехали на выходные в Эмск, а не в обратную сторону. Пообщавшись с ними, я и сам заплутал в сумбуре их рассказов о том, как они мотаются как проклятые меж двух городов-огней, а вся остальная эта страна им давно как собаке пятая нога сдалась. И в то время как в Питерсбурге заметно целостнее и гармоничнее, пускай сырее и беднее, в Эмске же, что ни говори, пожирнее по деньгам, так ведь и города-то, в сущности, никакого нет - нагромождение разных учреждений и бизнес-центров; жить, правда, все же можно, в особенности, если не продавать недвижимость в Питерсбурге и частенько наведываться сюда, для пущей уверенности держа еще запасные апартаменты где-нибудь в Prague или лучше даже в Sydney. Экспрессии их повествования способствовало и бурное алкогольное потребление, я же, напротив, воздерживался, ограничившись бутылочкой пива. Ладно, кого я обманываю - двумя: все-таки мне необходимо было сохранять ясность рассудка, имея в виду предполагаемую встречу со св. Сатаной.
На Treh vokzalov square меня встречал школьный еще приятель Миша, так и не сумевший закрепиться в питерсбургской жизни, в связи с чем вынужденный съехать в Эмск, что заставляло меня относиться к нему с плохо скрываемым сочувствием. На Treh vokzalov square тем временем, как исторически повелось, царила великая суета и процветала всяческая торговля: здесь по-прежнему можно было с легкостью купить и продать все, повстречать адептов всех жизненных воззрений и даже, при необходимости, тут же встать в очередь на получение работы.
Съездив к Мише на квартиру, где мы позавтракали с его дражайшей супругой Машой, а я еще и принял душ и сбросил сумку, мы отправились на прогулку по городу. Жена Мишы, будучи коренной эмсквичкой, постаралась, что называется, показать мне Эмск: не в том смысле, что поднять за уши, а в прямом - провести экскурсионными тропами. В Эмске я бывал уже не раз, работая одно время на такой работе, откуда меня постоянно ссылали сюда в командировки, так что возможностью познакомиться с городом я воспользовался сполна еще тогда. Город, к слову, многими местами мне весьма даже улыбался, хотя большинство из того, что должно было, по мысли Мишиной супруги, сразить меня наповал, все-таки оставляло достаточно равнодушным, в виду наличия более удачных аналогов и исходников в Питерсбурге. В результате я предложил не терять время понапрасну, а съездить-ка лучше на Old Arbat street, где мне нравилось всегда по-настоящему.
Словом, невзирая на радушие Миши и его супруги, я с нетерпением ожидал окончания субботнего вечера, чтобы завтра поутру устремиться к истинной цели своего визита.
Когда это завтра настало, то в районе полудня меня можно было наблюдать на одной из окраин Эмска, там, где на заснеженной лужайке высится причудливый куб черного стекла, то есть та самая Церковь св. Сатаны. На улице в тот день рассыпалась смесь белого снега и черной грязи, в воздухе застыла какая-то хмурая рябь, но в целом погода представлялась вполне сносной для прогулки, потому-то я наматывал произвольные круги вокруг куба, притворяясь праздным туристом. Вскоре я заметил, что на парковку, расположенную на территории, с позволения сказать, церкви, огороженной чугунным забором, начали прибывать сплошь черные автомобили от самых известных производителей; всех их, впрочем, объединяла еще одна характеристика - то были исключительно дорогие автомобили, от довольно дорогих до дьявольски дорогих.
Из подъезжающих машин вываливали граждане в черных одеяниях и привычно проходили внутрь куба. Я догадался, что скоро, по всей видимости, здесь состоится... служба. Тогда, с некоторым волевым усилием, я принял напрашивающееся решение раствориться в толпе и отстоять эту службу, рассчитывая увидеть что-нибудь интересненькое: не столько в плане служения культа, хотя и в этом тоже, сколько в надежде выискать какую-нибудь подсказку, ведущую к разыскиваемым мною барышням.
Еще на подходе к кубу, я то и дело был встречаем и провожаем не слишком-то добрыми взглядами. Сначала я посчитал, что всем им так не по душе пришлась моя вызывающая анонимность, но быстро разобрался, что дело, вероятно, не столько во мне самом, сколько в моей ярко-оранжевой куртке и веселенькой зелененькой шапочке. Стоит, пожалуй, признать, что конкретно в той ситуации, это определенно был не самый оптимальный наряд для сливания с толпой; прямо скажем, в темной массе приверженцев Сатаны я не растворялся самым безнадежным образом.
Войдя в помещение, я сделал все возможное, чтобы исправить ситуацию - снял шапку, вот только куртка в этом черном кубе, где и в интерьере преобладали темные тона, сделалась еще более дерзко-оранжевой, потому, очевидно, я и стал объектом всеобщего внимания, я бы даже сказал - осуждения, как если бы я завалился в традиционную церковь пьяным. Однако вполне даже сознавая, что задеваю чувства верующих в Сатану, я продолжал стоять на своем, никуда не уходя. Да и прихожане, хотя и посматривали на меня неприязненно, все же не осмеливались сделать замечание, как будто бы я мог вдруг оказаться не по годам недалеким сынком какого-нибудь матерого олигарха, который всех найдет и уши надерет, если со мной случится что-нибудь трагическое на территории этого ритуального учреждения.
И, кстати, нужно сказать несколько слов об убранстве, если можно так выразиться применительно к оформлению внутренностей церкви св. Сатаны: тут и там на стенах выступали различные ужастики, призванные поражать чье-то воображение - нагие женские тела с окровавленными черепами вместо смазливых мордашек, густо татуированные сморщенные младенцы, устрашающего вида душегубы и страхолюдины с автоматами, гранатами и все, все, все в таком роде. Что характерно: чем страшнее по мысли декоратора была задумка, тем смешнее, на мой взгляд, смотрелась реализация - все это здорово походило на комнату страха из парка развлечений. Добавлю также, что паства этой церкви, во всяком случае, в то воскресенье, состояла преимущественно из молодых людей и девиц, а также дам и господ средних лет. Так я и догадался, что по главным-то критериям, в общем-то, вполне подхожу: не стар; вероятно, без каких-либо взглядов и принципов; скорее всего, при деньгах; должно быть, даже принес их с собой, чтобы вложить в ячейку для пожертвований - чего еще, спрашивается, надо-то? А потому служба завертелась, невзирая на присутствие чужеродного элемента.
Поначалу, пожалуй, мне было даже скучновато: перед прихожанами появился какой-то черт - персонаж в шапке с рогами, принявшись что-то заунывно вещать. Справедливости ради, когда он начал еще и завывать, ему удалось полностью завоевать мое внимание и даже вызвать улыбку из разряда: "Во дает!". Когда же черт распелся основательно, то на втором этаже, на стеклянном ярусе-клиросе, объявились еще и какие-то девочки-припевочки и сходу стали подвывать тому в такт. На глазок их было около пятнадцати особ, но я, по правде, особо и не считал, сразу же распознав среди них и Монику, и Афину.
Голова 39. Когда два равно нулю
Первой меня признала Афина. Сделать это было несложно, учитывая, что я маячил в мрачном собрании пестрым пятном, к тому же Афина хорошо знала мою куртку, которой я охотно разменивал строгость рабочего стиля будней на легкость спортивного пуховика в выходные. Она, должно быть, толкнула в бок Монику, та тоже украдкой покосилась на меня. Деваться, впрочем, им все равно было некуда: приходилось подвывать не на шутку распевшемуся черту в шапке с рогами, или, быть может, только разувать рот во славу св. Сатаны. Признаться, никогда, ни до, ни после, не видывал я их в более глупом и одновременно уместном положении.
Безусловно, я всецело отдавал себе отчет, что не слишком-то они рады видеть меня здесь, равно как, очевидно, и видеть вообще. И вот что странно: несмотря на это мне отчего-то все же хотелось с ними потолковать, хотя бы и перекинуться парой-тройкой ни к чему не обязывающих фраз; вполне вероятно, что крайне нелицеприятных для меня, хоть в глубине души я все еще уповал на какое-нибудь легкое объяснение с их стороны: прости, мол, использовали тебя немножко, покуражились, но такая уж у нас, понимаешь ли, сатанинская сущность, что тут поделаешь... Только надежда на подобное объяснение и заставила меня отстоять двухчасовую почти службу, состоящую по большей части из каких-то богомерзких завываний, рычаний и хоровых подвываний.
Когда с этим позором было покончено, прихожане принялись расходиться по своим автомобилям, снимать те с ручника, жать в педаль газа и разъезжаться по престижным, судя по тем же автомобилям, жилищам. Девушки, при первой же возможности, скрылись в служебном помещении, вход посторонним куда был закрыт изнутри - я проверял. Выход из церкви был только один, в чем я лишний раз убедился, обогнув по кругу этот черный куб. Заметив скучающего сторожа, что притаился в кроваво-красной будке на входе, я решил поразвлечь того беседой, сразу задавая тому вопрос про сестер. Сторож понял, о ком идет речь, рассказав, что они бывают тут периодически уже много лет, во всяком случае, последние года три, но кто такие и откуда - затруднялся ответить, а может, просто и не захотел делиться подобной информацией с подозрительным незнакомцем.
Я меж тем посматривал на рассасывающуюся от автомобилей парковку, там оставалось лишь четыре авто. Несколько из них, вероятно, состояли на службе служителей культа, а вот одна из машин, несомненно, принадлежала девчатам.
Не зная, чем себя еще занять, я надумал вернуться в церковь, на входе, на всякий случай, перекрестившись. Этим движением я изрядно напугал крутившегося у входа, возле наполненного ящичка для пожертвований, черта, того самого, что проводил службу...
- Ты чего это... богохульствуешь? - строго спросил он.
- Что, простите? А... да я тут девушек знакомых жду просто, сестер, - начал было оправдываться я.
- А ты, парниша, знаешь хоть, куда пришел? Ты откуда тут такой взялся? - тем же металлическим голосом призвал он меня к ответу.
- Я? Да я это... проездом тут, из Сэйнт-Питерсбурга.
Физиономия черта приняла явно враждебные черты.
- Янки? Да у вас же там своих сатанистов девать некуда, еще и на наш рынок удумали влезть?! - угрожающим уже тоном заговорил он.
Признаюсь, я не сразу понял, что это он имеет в виду, но уловив-таки ход его мыслей, поспешил успокоить:
- Да нет, вы не так меня поняли, я из другого Сэйнт-Питерсбурга, не с флоридщины. С севера.
Здесь его физиономия приобрела настороженный вид.
- Ааа, из того самого... с болот,- облегченно выдохнул он. - Так бы и сказал, а то ишь... из Сэйнт-Питерсбурга он... А чего разоделся тогда клоуном? У нас тут черные цвета в почете, если ты не заметил!
На это обвинение я лишь растерянно пожал плечами. Удивительно мне было слышать такого рода упрек от ряженого гражданина с пластиковыми рогами на голове. Тот, однако, быстро сменив гнев на милость, принялся расспрашивать, как там дела в Питерсбурге; мне как-то показалось даже, что смена его тона обусловлена опасением: а не из тех ли я, случаем, "piterskix", которые прибрали к рукам и его город, да и вообще тяготеют к контролю надо всем на свете. Хотя на вопрос, как там дела в Питерсбурге, отвечать я не взялся, будучи не в силах нести ответ за весь город, когда сам-то, выходит, не способен совладать даже со своими персональными передрягами. Вместо этого я скоренько перевел разговор в волнующее меня русло: где, мол, девчата пропадают?
- А черт их знает, - отвечал мне рогатый. - Копаются сегодня чего-то. Подожди уж их на улице, будь добр!
Я последовал его доброму совету, разворачиваясь к двери. Но кое-что заставило меня замедлить шаг на выходе, где стоял стенд с фотографиями и заголовком "Передовики сатанизма", выполненный в стилистике старорежимных еще традиций. Тогда мне сделалось любопытно, а нет ли там снимков с известными народными избранниками или артистами, что только дополнило бы мои знания о нашей стране, хотя, после хроник "Блатной правды", особых иллюзий уже не питалось и удивляться, казалось, было бы решительно нечему.
А впрочем, я опять ошибался. В жизни всегда есть место и ошибке, и удивлению, особенно когда при столь странных обстоятельствах обнаруживаешь на доске неоднозначного почета фотографию своей бабули - Нины Иоанновны... в обнимку - внимание - с Афиной и Моникой. В ту секунду я испытал множество самых радикальных чувств, трудно поддающихся описанию словом, через мгновения уже вываливаясь в прохладу улицы, дабы освежить помутившуюся голову спасительным воздухом.
Время тикало, я тем же временем бродил возле церкви, не упуская из виду центральный и единственный выход. Это продолжалось уже около часа и успело порядком поднадоесть; нарастала даже мыслишка оставить всю эту затею, однако и желание повидать хоть одним глазком моих осатанелых девчат было слишком велико, пускай и складывалось неприятное впечатление, что они-то подобного свидания, напротив, чертовски не хотят, наблюдая, вероятно, за моими перемещениями из мрака куба. Снаружи начинало понемногу темнеть и холодать, а во мне голодать, но стоило лишь повернуться спиной к церкви и отойти от ворот на незначительное расстояние - случилось явление. Обернувшись, я узрел две женские фигуры и одну мужскую, устремившихся в сторону парковки. В женских очертаниях я сразу разгадал Афину и Монику, а мужская, к слову, так и осталась для меня расплывчатой, она-то, правда, и волновала меня менее всего.
Беглецы запрыгнули в черный джип марки Jeep и резко дали по газам, стремительно развивая скорость в направлении выезда. Я же, вернувшись на исходную позицию, стоял уже неподалеку от ворот, а потому предпринял даже самоотверженную попытку перекрыть им выезд, создавая живой барьер из своего усталого тела. Впрочем, когда я увидел решительное лицо водителя, того самого неизвестного мне мужчины, то догадался, что если останусь вот так стоять, то через мгновения стану неживым, а потому предпочел отпрыгнуть в сторонку, в серо-черную массу, тем самым безбожно запачкав свои любимые синие джинсы.
Но не это расстраивало меня. Через пару-тройку секунд, поднимаясь, я развернулся в их направлении, автомобиль уже удалялся, а из приоткрывшегося окна задней двери появилась девичья голова, кажется, Моники - трудно было уже разобрать, и та голова что-то еще и выкрикивала, однако ветер, увы, выл в обратную сторону: слов разобрать не удалось. Не исключаю, что мне не стоит слишком уж переживать по этому поводу: едва ли неопознанная голова выкрикивала мне что-нибудь лестное и одобрительное. Тогда-то я окончательно осознал, понял и принял, что больше уже, пожалуй, действительно никогда их не увижу. И наверное, этому следовало бы только радоваться, но я не радовался, констатируя, что в моем любовном уравнении два уверенно умножилось на боль от того, что разрешилось все столь бесславно, бессловно и бегло, поскольку избранный ими формат расставания начисто лишал меня желаемой возможности оставить последнее слово за собой и расставить все точки над i.
Голова 41. Проблемы с головой
Прокатившись в Эмск в надежде получить ответы на свои вопросы, домой я возвратился еще более озагаденным, пускай кое-какие ответы все же получились. Не вызывало более никаких сомнений, что Афина и Моника были заодно, сообща мороча мне голову и устраивая успешные головокрушения. Таким образом, их лучшие чувства ко мне, очевидно, оказались лишь декорациями в постановке театра имени св. Сатаны. Пожалуй, обескураживало даже не это, поскольку в Эмск я ездил затем, чтобы узнать ответ на самый простой и в то же время главный вопрос - ЗАЧЕМ?!? А вот это-то по-прежнему оставалось совершенно неясным: неужели того только ради, чтобы учинить какой-то заурядный обыск в РЦСЧОДН? Как-то это казалось мелко - стоило ли по такому поводу выписывать аж двух сатанисток из Эмска? Теперь, правда, я знал еще и об их связях с моей бабушкой, Ниной Иоанновной, вполне понимая уже, что ключ к разгадке, судя по всему, у нее на руках. Однако и она, бабушка, словно бы пряталась в тени этого емкого ЗАЧЕМ?!?, не показываясь пока на свет. Ведь и ей-то, спрашивается, ЗАЧЕМ?!? организовывать такую замысловатую спецоперацию, держа меня в неведении, не говоря уже о том, для чего в принципе делать из меня пешку в какой-то коварной игре?
Не в силах больше игнорировать эти факты, я решил в ближайшие же дни навестить свою бабулю, во всяком случае - позвонить, дабы задать соответствующие вопросы, догадываясь, разумеется, что беседа будет не из приятных. Ну а пока, прикатив ранним поездом, я отправился к себе на квартиру, дабы принять что-нибудь на завтрак, а затем уж посетить работу, где, кстати, в последнее время все наконец-то утряслось: бунты сгинули в прошлое, вылазки в "Kresty" сделались редкими и непродолжительными, а потому лично мне работалось значительно приятнее и безмятежнее, что ли. При этом ни на минуту я не забывал, что пристроила меня в "Расчетный центр" именно бабушка, да и особому расположению Козыря я обязан только ей. И хотя раскрытие ее нетрадиционной религиозной ориентации немного ошеломляло, все же я подбадривал себя той мыслью, что бабушка, пожалуй, даже молодец: верует еще хоть во что-то, и это в эпоху, в которой люди давно уже не верят ни во что, разве что в волшебство шелеста купюр валют мира.
Подходя в тот день к красному забору и проходной, я как будто уловил в воздухе какую-то грозу, хотя на улице уже устойчиво утвердился ноябрь и повсюду беспорядочно раскисла влажная грязь. Условную грозу я объяснял обострением своих давнишних проблем с головой, которая крепко и со вкусом, с приливами и отливами, трещала и раскалывалась изнутри - то ли от последних событий и непрерывных размышлений об этом, то ли от общего фона невыспанности и дорожных обстоятельств минувших выходных. Неладное подтверждалось уже на проходной, где охранники-мордовороты, обращавшиеся ко мне после назначения в руководящие исключительно "на вы", вдруг снова стали мне "тыкать", что, хотя и не прошло мимо моего внимания, все же совсем даже не задело моих вечно смешанных чувств - никогда я не был таким уж поклонником этих "выканий".
Поднявшись на второй этаж, я направился прямиком к кабинету "Mobile razvodko", где меня встречали уже холодные взгляды подчиненных коллег, сказавшие, что что-то изменилось. Опять. Стоило лишь войти в свой личный кабинет, как мне тотчас бросился в глаза Козырь Гарик Валентиныч, рассевшийся в моем кресле. Я сразу как-то смекнул, что не к добру это, поскольку прежде никогда его здесь не заставал. К тому же все люди, сидевшие в том же кресле до него, пытались меня либо уволить, либо запугать; не стал исключением и Козырь.
Тот, лениво подняв на меня глаза, сухо уведомил, что я уволен, причем по какой-то статье, так что зарплату за последний месяц не получаю, кроме того, не полагаются мне ни отступные, ни отпускные деньги. Говорил он это все, кстати, несоответствующим духу ситуации мягким и бархатным голосом. Как-то мне даже сообщалось его добренькое настроение, поэтому я вопросил, а что же это за статья-то такая? Козырь в ответ протянул мою потрепанную трудовую книжку, где "Расчетный центр" обозначился как некое ЗАО "Экспериментальные кренделя", на той же странице обнаружилось и "неполное служебное соответствие". Тогда я поинтересовался у Козыря, а как там насчет "неразглашения информации", предположив, что о "непротивлении злу" говорить уже не приходится; на это Гарик Валентиныч велел мне заглянуть к Молодому, уполномоченному "все разъяснить". Стоило мне собрать свои вещи, а это, собственно, была только лишь моя любимая кружка цвета морской волны, Козырь, привстав с кресла, со своей голливудской улыбкой протянул руку. Я пожимал ее, невольно улыбнувшись и ему, и всей этой абсурдной ситуации одновременно. Надо сказать, расставались мы с Козырем на удивление беззлобно и непротиворечиво, будто бы говоря друг другу, что не мы такие, а конечно, это жизнь такая, и в то же время с полным пониманием того, что и жизнь-то такая только оттого, что мы... такие.
- Передавай там Нине Иоанновне, что больше я ей ничего не должен, - бросил он мне в спину, когда я в последний раз выходил из своего отдельного от остальных кабинета.
В ту минуту мне предстояло пройти сквозь весь офис, пожать густой лес рук, так как в РЦСЧОДН это являлось словно бы универсальным жестом на все случаи жизни. Поэтому, уходя, я пожал целую толпу рук - равнодушных, вялых, безразличных: всяких. В глазах коллег я видел лишь сочувствие к самим себе, потому как каждый уже подумывал о том, что именно кто-то из них вскоре займет мое незавидное руководящее положение, что, естественно, не сулило ничего хорошего, предвещая окончание легкой и беспечной жизни "разводящего манагера".
Покинув кабинет, я отправился к Молодому разоформляться с работы. Подписав несколько бумаг о "пролонгации неразглашения", я засобирался уже на выход, так и не услышав никаких объяснений от старика Молодого. И только когда я практически уже вышел вон, Молодой неожиданно заговорил:
- Никита Парамонович... вы... если и будете информацию-то разглашать, не делайте этого публично - через СМИ, в этих ваших интернетах... не надо, - внушающим, вкрадчивым голосом сообщил он мне. - Хотя... если и станете, кто же вам все равно поверит? - добавил он, после чего ехидно расхохотался.
Я шутейно поклонился и вышел.
Вернувшись домой досрочно, я вспомнил заглянуть в почтовый ящик, живой, туда, куда обычно подкидывают квитанции на квартплату. Квитанции, кстати, там и впрямь лежали, и вместе с ними - сразу две повестки в суд.
Голова 42.Туман рассеивается
Проснувшись в тот пасмурный вторник не у дел, я, помнится, еще долго лежал и посматривал в потолок - плоский, понятный и предсказуемый, и от этого зрелища отчего-то делалось необыкновенно просторно и просто. Возможно, это созерцание и навело на размышления, что и жизнь, словно поиграв со мной, как играет ребенок с резиновым мячиком, вновь поместила в привычное положение, в некую пыльную кладовку. И вот снова я никуда уже не спешу, оставшись без работы, хлопот и особенных денег, так и не получив расчет за последний месяц. "Наверное, и это все было не зря. Как-никак я принес денег для развития "Купи у нас", приобрел... кое-какой опыт, узнал кое-чего о положении вещей в нашей стране... оставшись в живых... а без "Расчетного центра" ничего этого не было бы", - давал я предварительные оценки очередному витку трудовой карьеры.
Еще накануне вечером я пришел к заключению, что мое увольнение было спровоцировано несанкционированной поездкой в Эмск, в самое логово св. Сатаны - это явно не входило в чьи-то планы. И хотя я никогда не был любителем теорий заговоров, в особенности против себя, к тому времени уже отчетливо просматривалось, что Афина, Моника, Нина Иоанновна и Козырь действовали как своего рода оркестр, отрепетировано и слаженно. Вероятно, девчата из Эмска позвонили Нине Иоанновне, порассказав, что я их, мол, преследую, после чего бабуля связалась с Козырем, ну а тот принял решительные меры, уволив меня от греха подальше. "Хм, от греха подальше..." Картина вполне вырисовывалась, пускай ответа на излюбленный свой вопрос ЗАЧЕМ?!? я пока так и не получил.
Тут вспомнилось о вчерашних приглашениях в суд. Собравшись с силами и вещами, я двинулся к зданию суда, дабы получить в канцелярии материалы предстоящих дел, допуская, что ответ вполне может наметиться в них. Были, были у меня уже некоторые предположения насчет этих дел, и не было сомнений в том, что дела эти будут так себе. Однако на практике материалы поразили даже меня - ко многому, в общем-то, привыкшего гражданина нашей страны. Итак, получив материалы дел в двух конвертах, я не стал вскрывать их на месте, отложив удовольствие до возвращения домой.
Из первого же искового заявления выяснялось, что никакого, собственно, дома, у меня больше нет. Квартира, в которой я проживал многие годы, да практически всю сознательную жизнь, с недавних пор перестала быть моей собственностью. Из искового следовало, что проживаю я в указанной квартире незаконно - без регистрации или договора аренды. К заявлению прилагалась также некая дарственная, подписанной подписью, смахивающей на мою. Квартира, согласно дарственной, переходила в собственность моей бабули, Никольской Нины Иоанновны... Что касается регистрации, то я и вправду был прописан в загородном доме своей матушки... так было нужно по некоторым причинам, не важно.
Мысль заработала.
Вот теперь-то я начинал понимать ЗАЧЕМ?!?... Только теперь я вспоминал, что в ту ночь, у Моники, якобы в ее квартире, она угостила меня якобы чаем, после которого я впал во вполне реальную сонливость, несовместимую с бодрствованием, после чего та подсунула мне якобы рабочие документы, которые я, будучи почти без сознания, и подписал - а я уже успел и подзабыть о том эпизоде, только сейчас смутно припоминая что-то такое... Так вот для чего Нина Иоанновна, якобы из проснувшейся в ней обеспокоенности за мою будущность, пристроила в РЦСЧОДН, а Афина, якобы ради продвижения по служебной лестнице, подтасовала якобы жеребьевку, отводя попутно подозрения от Моники, ну заодно и на сотрудничестве с KGB, видимо, подзаработала баллов. Хотя я не исключаю теперь, что и это был всего лишь плановый наезд и отличный случай для Афины выйти из игры, а я никакого ордера вовсе и не подписывал; впрочем, и это все уже не важно, но... Браво!
Признаться, в ту минуту я даже восхитился элегантностью проведенной операции. И продолжая изучать копию дарственной, отметил, что подпись моя, и в самом деле до безобразия простенькая и незатейливая, получилась здесь неважнецки - все-таки ляпнул я ее в сложном состоянии ума. Наверное, с таким же успехом они могли бы ее просто подделать. Правда, я и сам всегда утверждал, что чем проще подпись на вид, тем сложнее ее достоверно воспроизвести. Обратил я внимание и на то обстоятельство, что дарственная заверена всего лишь помощником нотариуса - Маловеровой М.М. Очевидно, это Моника. Таким образом, первый суд, назначенный на 27 ноября того самого года, должен был состояться уже через десяток дней. И откровенно говоря, не слишком-то он меня взволновал: я как-то не сомневался, что с легкостью, прибегнув к услугам одного доброго адвоката, отобьюсь от этого на скорую руку состряпанного иска.
И уж, конечно, сразу я сообразил ЗАЧЕМ?!? Нине Иоанновне понадобилась моя квартира. Не квартира ей была нужна, но трибуна. Трибуна, с которой она снова сможет держать публичные речи, блистать в дорогих нарядах, восхищать всех своей биографией в изложении из первых уст, ведь именно этим она промышляла все время, сколько я ее помнил. Однако теперь, на заключительном отрезке жизни, пробраться к трибуне Нине Иоанновне удавалось все реже, поток почетных грамот почти иссяк, ее начали забывать, и таким вот замысловатым образом, видимо, она задумала громко вернуться на большую сцену театра жизни. Ну а я... что я... ну посижу где-нибудь в уголке, в тени ее сиятельства, как и подобает бедному родственнику, на котором изрядно отдохнула природа, сотворив четырьмя десятилетиями ранее настоящий бриллиант. Разумеется, я выиграю этот суд, но назавтра о том, понятно, никто и не вспомнит, вспомнят ее - великодушную и великоречивую, добропорядочно улаживающую это досадное недоразумение...
"Хм, на ловца и зверь бежит - так, кажется, я формулировал свое трудоустройство в РЦСЧОДН? Вот только выясняется, что в этой формуле я был вовсе не ловцом, а бегущим к ловцу зверем" Так я начинал уже складывать эту мозаику, все более-менее вставало на свои места, пускай некоторых элементов, для полноты картины, пока не доставало. Тогда я обратился ко второму письму, совершенно не представляя, что там может быть еще...
Вот оно посмешило в самом буквальном, прямом смысле. С иском против меня выступили некие интернет-активисты из группировки "Слово за слово". Среди подписантов стояло фамилий порядка тридцати, фамилий неизвестных. Фигурировало, впрочем, и несколько вполне известных, то есть известных мне - из числа тех людей, кому я вручил с полгода назад свою, с позволения сказать, книгу. "Книга", к слову, совершенно бесплатно валялась и на ряде интернет-ресурсов, куда я выкинул ее собственноручно, не являясь приверженцем всяких там авторских прав и старателем даже пробовать подзарабатывать деньги на своих сочинительских выхлопах.
В иске утверждалось, что "Книга" настолько слаба и невыразительна", написана столь "бедным слогом", что ее следует... запретить. Сам же я характеризовался там как личность "ничем не замечательная", а потому, соответственно, по мысли подписантов, меня надлежит "принудить к запрещению писательства"... справедливости ради, имелась в документе оговорка, что все-таки за исключением тех редких случаев, когда это действительно необходимо, вроде написаний заявлений об увольнении или составлений судебных оправданий. С другой стороны, активисты просили ограничить мне в доступ в тот же блог, поскольку "Никольский опускает уровень литературного искусства на немыслимый прежде уровень, пользуясь возможностями великого русского языка безыдейно: затрагивает чуждые прогрессивной общественности темы и делает это со злым умыслом, в чем сам же и признается на страницах своих опусов". Наверное, мне следовало бы обидеться на подобные отзывы и характеристики, ведь я сам же, припоминаю, еще месяца три тому назад плакался и очень страдал насчет отсутствия каких-либо мнений. Однако опять ошибался - мнения поспели, пришла пора собирать эти горькие плоды. Словом, группировка "Слово за слово" на полном серьезе вознамерилась выбить из меня всю литературь, и без того-то уже полностью выработанную, сломленную сомнениями и практически отсутствующую в природе. "Фигня все это, - прикидывал я, - ну даже если суд и удовлетворит иск этих фейлологов, что я теряю? Ничего. С писательством я уже покончил, своевременно повесив перо на гвоздь, пущай теперь запрещают, делов-то, ха!.."
Засыпал я той ночью, впрочем, несколько раздосадованным нелепостью подобных исковых претензий, хотя, пожалуй, в чем-то даже обнадеживаясь от того факта, что и скучно, по крайней мере, снова не будет.
Голова 43. Маски сброшены
Необходимо подчеркнуть, что не относился я все же опасливо к первому иску, квартирному. Почему? Для этого надо знать мою бабулю. Ее давнишняя страсть ко всякого рода розыгрышам и мистификациям вполне могла бы войти в поговорку, а может, еще и войдет. Убежден, если бы Нина Иоанновна не пошла по пути чиновничества и прочего стяжательства, то вполне могла бы сделать завидную карьеру в качестве заметной драматической актрисы, и коронным ее номером стали бы именно перевоплощения из резко-отрицательных натур в крайне положительных. Это ей легко удавалось и в жизни, и в работе. Кто знает, сколько раз преображалась она в своей аристократической тусовке, играючи превращая воду в вино, а вино в молоко для обездоленных детишек, пускай, имея с того известную материальную выгоду.
Так или иначе, придя в сознание, после того как я провалялся на диване несколько дней к ряду, точно Обломов, я посчитал, что правильным и уместным будет все-таки нанести Нине Иоанновне дружественный визит, дабы внести в ситуацию полную ясность. И потому, прикупив по пути цветы и вкусные по виду пирожные, я направлялся к ее особнячку на юге Сэйнт-Питерсбурга.
Мне тогда еще, как я понял немногим позже, опять улыбнулась удача: в тот самый момент, когда я подошел к двери подъезда, из нее выходил популярный в народе убивец за деньги, ныне депутат (тот самый Килла), со второго этажа; тот признал меня, поскольку знал в лицо и запустил внутрь, а иначе я рисковал бы так и не добраться до этого уровня, потому как бабушка меня совсем не ждала, а я имел дерзость наносить визит без малейшего уведомления. Войдя в вычурно декорированное парадное, я позвонил в квартиру, ожидая, что дверь откроет бабушкин бойфренд, выполняющий при ней функции не только повара, но и дворецкого. Никто, однако, не открывал. Я позвонил повторно, тогда в коридоре послышались осторожные шорохи надежды, дверь приоткрылась.
Нина Иоанновна, увидев меня, тут же предприняла попытку затворить ее обратно, тем не менее я успел подставить ногу в закрываемую перед собой дверь.
- Тебе чего надо тут? - не слишком дружелюбно поприветствовала меня бабуля.
- Да я вот решил заглянуть, переговорить, так сказать, - отвечал я на это.
- Так в суде и поговорим, сейчас-то чего хочешь?
- И все-таки, надеюсь, что нам есть что обсудить и в досудебном порядке...
Бабуля немного опешила от такого нахальства, а затем, взвесив, видимо, все за и против, согласилась, что ничем не рискует; после чего, по своему обыкновению, выдвинула условия: переговоры состоятся здесь, в парадном, потому что там, в квартире, ее бойфренд принимает дневной сон, и мы не вправе его потревожить. Я пошел на эти условия, и она, перехватив у меня цветы и пирожные, вернулась минут через пятнадцать, уже накрашенная и напомаженная.
- Так о чем ты говорить-то собрался, Никитка? - начала она диалог, продолжая, - и так вроде бы ясно все - развели тебя, как распоследнего лоха... Вот это будет тебе первоклассный урок от меня: на всю жизнь бабушку запомнишь, добрым словом еще вспоминать будешь!
Я облегченно усмехнулся, желая понимать слова Нины Иоанновны именно так, как мне хотелось бы - она вздумала надо мной подшутить таким вот образом, действуя вполне в духе своих благотворительных традиций. Как я и предполагал, бабушка решила меня немного проучить, дав ценный урок на будущее, за который я должен буду теперь рассчитаться с ней чисто символическими деньгами, да и то не факт. Главное ее удовольствие - нарядно выступить в суде, представ во всем блеске перед уважаемой и любящей ее публикой.
- Значит... квартира тебе, естественно, не нужна? Я оценил твой юмор. Но скажи, вот зачем нам этот суд? Знаю-знаю, как ты любишь выступать перед своими поклонниками, но не бросит ли эта история на тебя дурную тень в глазах общественности? Может... ну его... этот суд?
- Нееет, ты не совсем меня понял, внучок... чтобы урок имел подлинную ценность, ты должен усвоить его на всю жизнь! Поэтому квартирку я оставлю себе... Вернее, планирую посдавать пока, а со временем, глядишь, и продам. Пора бы уже понимать, Никитка, что время нынче такое - деньги делать надо! А ты хоть в курсе, сколько твоя засранная халупа на задворках стоит? Четыре ляма! А я ее потом еще и подороже выставлю, там метро же строить будут, я изучала вопрос - сам понимаешь... А лямы, знаешь ли, на дороге не валяются...
- Постой-ка, я все понимаю, конечно, но к чему тебе еще лямы-то? У тебя же и так все есть! А где я, по-твоему, жить тогда буду? Снимать, как мигрант какой-нибудь, что ли?
- Ты еще молодой, - поощряя, изрекла бабуля, - заработаешь себе на квартиру, все у тебя впереди, а пока... поснимаешь - это ничего... Один вариант для аренды, кстати, у тебя уже есть, - благосклонно улыбнулась она, намекая, что я вполне могу поснимать теперь свою собственную квартиру. - А мне, понимаешь ли, тоже надо как-то форму поддерживать. Вот так мы и живем, нормальные люди - кидаем всяких лохов, потому, между прочим, и живем по-человечески! А тебе, Никит, чтобы человеком стать, нужно еще многому учиться... вот, считай, тебе первый настоящий повод задуматься - как жить надо... Лучше поздно, чем никогда!
Я начинал уже догадываться, что бабушка сегодня не склонна шутить: ее голос как-то ожесточился, она была вполне уверена, что заполучив мою квартиру - принесет мне пользу. Впрочем, еще больше она была уверена в том, что принесет пользу себе.
- Прости, бабушка, но ты в своем уме? Что ты несешь? - разгорячился я. - Если ты надумала меня разыграть, проучить, что ж, я уже просто в восторге, но если ты все это на полном серьезе, то... у меня... нет слов... Вот зачем тебе еще лямы, в твои-то годы? Солить их, что ли, будешь? У тебя их сколько уже, стесняюсь спросить... Зачем у меня-то последнее отнимать, у меня! - твоего единственного внука. Есть же в этом мире, черт возьми, еще какие-то.... правила, приличия...
- Никит, да не расстраивайся ты так, - хорошо поставленным властным голосом отвечала она, - и черта всуе не поминай, коли сам его заветам не следуешь... Ты главное-то пойми: мне вот эти лямы уже давно и не нужны совсем, а на душе, ты не представляешь, как приятно делается, когда на счет их себе кладешь... У тебя еще нет ляма, даже рублей, тебе пока не понять... А если и дальше будешь лошить, то, боюсь, никогда и не познаешь этого счастья! К тому же мне еще с девочками надо рассчитаться, они честно свое заработали...
- Кстати, да... а с Моникой и Афиной-то ты откуда знакома? Точнее, они с тобой...
- С Моникой и Афиной? - непонимающе перепросила она. - Ааа, - расплылась Нина Иоанновна в широкой золотозубой улыбке,- ты про Марину и Алину? Да... хороши, чертовки! Далеко пойдут!
- Марина и Алина, значит? Хм... ну и много ты им... начислишь? Просто любопытствую...
- Да уж поверь, не обижу! Они ж месяца три на твою разработку потратили, у них еще пари было: которая первой тебя разведет, та побольше и получит. Как я и думала - Мариша попроворней оказалась! Так ведь и Алинка не внакладе, она же параллельно по Козырю работала, чтоб проверку ему устроить, ну и устроила, а Козырь такие вопросы через меня всегда решал, вот и долг свой отдал заодно. Так что за девочек моих не переживай - у них все в порядке будет, головастые девчата. Я тебе больше скажу: они мне хоть и не родные, но по духу, уж куда роднее тебя! И все почему? А потому что у них есть ясное понимание, что существует только одна настоящая, вечная ценность - деньги! Есть деньги - будет тебе и уважение, и почтение, и любовь с приключениями, да все что пожелаешь! Нет денег - так и подохнешь в какой-нибудь сточной канаве, никому не нужный и не интересный... Так вот, Никит, ты что, хуже девчонок?! Вот тебе мой бесплатный совет: ты не теряйся в этой жизни, начни все с чистого листа... да, без квартиры, так первое время можешь поснимать у меня, говорю же. Квартира тебе знакомая к тому же, а за привычки надо платить! А ты как думал?.. Да я тебе, может, и скидочку устрою, если будешь хорошо себя вести, ну чего ты?..
Глядя в ее безумные глаза, в которых, казалось, как в игровом автомате мелькают банкноты, сменяясь всякими фруктами и призами, я понимал уже, что суд будет отнюдь не проходным, не шутейным, а вполне себе эпичным. "А Афина и Моника, выясняется, не более чем Алина и Марина... так вот отчего они там ссорились, охладевали друг к другу - за гонорар соревновались..." - заголовокружилось во мне. Так пазл складывался в более-менее завершенную композицию, с сияющим посреди ответом на вопрос: ЗАЧЕМ?!? Ответ оказался омерзительно прост: затем. И хотя было бы преувеличением сказать, что это убило меня, но, определенно, и не сделало сильней.
- Ладно, бабуля, - неуверенно выговорил я это родственное слово, - думаю, преждевременно ты называешь мою квартиру своей. Я ничего не имею против денег, богатства или успеха, но это... В общем, прибереги свои дьявольские штучки для адского пламени... увидимся в суде...
Нина Иоанновна прощалась со мной тогда, между прочим, достаточно деликатно, искренне не понимая причин моего неудовольствия и негодования, ведь она-то хотела как лучше: кинуть пару-тройку лямов на банковский счет, да еще и внуку полезный урок преподать... Больше того - бесплатно преподнести.
Голова 44. Разные люди
В те странные срединно-ноябрьские дни я располагал бездной свободного времени, решив не предпринимать до судов никаких резких телодвижений касательно будущего. Кое-какие деньги за мной еще водились, потому я попросту убивал время, встречаясь с разными людьми, которых не видел в разной степени давно: то были школьные, университетские или прежнерабочие друзья и приятели. И вот я назначал всем встречи, желая повидаться-пообщаться, посидеть за кружечкой пива или чашечкой кофе - так ли это важно?
Так я повстречался с разными людьми, порассказав о своих невзгодах, и те отвечали любезностью на любезность, поведав о своих незадачах и неурядицах, и, как это нередко случается, занимательнее время проводилось почему-то с теми, у кого проблем хватает и с кем они общие. Проблемы, как подметил бы и Капитан Очевидность, вообще имеют свойство скреплять значительно сильнее, нежели успехи. Но сколько раз я видел это? Стоит лишь только начать вещать о своих делах, как интерес разных людей заметно ослабевает, те словно бы только и ждут того сладкого мига, когда собеседник окончит нескончаемо-долгий монолог о своих маленьких и пустяшных проблемках, чтобы приступить наконец к развернутому докладу о проблемах реальных и настоящих - своих.
И в тех случаях, когда я мог быть чем-то полезен и даже каким-то образом поспособствовать разрешению проблемы, а таких случаев, чего уж, много не бывает, разные люди иногда предстают искренними и внимательными собеседниками; если же заранее знают, что нет, ничем не могу-с, то и беседы в основном выдаются нудные и натянутые. Должен, впрочем, признать, что нередко и сам с усилием скрадывал зевоту, выслушивая рассказы разных людей и в который раз выводя, что проблемы других, в чем бы они там ни заключались, как обычно, представляются преувеличенными и несущественными, а зачастую и несуществующими. Да и в целом, чего уж там, другие жизни устроены несравненно проще, чем своя собственная.
Думал я в те странные дни и о том, что мы - и разные люди, и разный я - будто бы стали заложниками какой-то чудовищной матрицы проблем, где все повязаны по рукам и ногам, мечтая выбраться когда-нибудь из этих целиком и полностью опоясывающих проблем. Однако стоит только приблизиться к их разрешению, узреть вдали спасительный просвет, как мы сами же с удовольствием находим и наделываем себе новых проблем - еще более фатальных и неразрешимых. И услугу условная матрица предоставляет совершенно бесплатно - это как бы входит в пакет услуг в супермаркете "Жизнь", как бесплатный пакет на выходе. И в этом смысле я ничем не отличался от разных людей, точно так же будучи намертво связан веревками лжи, лажи и лицемерия. И хотя иногда мне казалось, что вот-вот удастся вытащить палец и зацепиться за хитросплетение узла, все же стоит признать, что никогда я не бывал сколько-нибудь близок к тому, чтобы развязаться и куда-нибудь сбежать. Допускаю, что развязаться на самом деле не так уж и сложно, вот только руки скованы незнанием ног, куда, как и зачем идти.
Отличие же меня от многих разных людей выражалось в основном в том, что они-то, похоже, нормальны, а вот я... Если тех заботили заботы воистину насущные: где бы раздобыть деньжат на другую машину, смену квартиры, очередной отпуск, как бы отыскать тот самый заветный оптимальный тарифный план среди мобильных операторов, или же выгоднейшую кредитную сетку в полчище банков, то меня, напротив, почему-то больше занимала всякая чепуха, вроде поисков почти неразличимой черты между смешным и серьезным в этом мире, выявление разницы между настоящим и надуманным в этом мире, и, главное, выяснение даты долгожданного релиза новой пластинки любимой группы в этом мире, то есть все те вещи, которые не имеют ни малейшего отношения к надежному и престижному существованию. Как бы то ни было, со многими из разных людей я виделся тогда в последний раз, приходя к окончательному мнению, что не вправе более отнимать время у достопочтенных людей, раз уж и сам все равно помочь ничем не умею, да и просто - долой ханжество - мы более не представляем друг для друга живого интереса, по инерции зачем-то цепляясь еще изредка за общность прошлого.
Впрочем, была среди этих однобоких встреч и одна совсем другая по характеру, с совершенно особенным для меня человеком - другом детства и всей жизни, Славиком. Со Славиком нас связывала дружба с тех самых пор, как только память начала вести свои записи. Память помнила Славика с самого детского сада, где мы вместе то и дело что-нибудь увлеченно ломали, а узнав, что являемся уроженцами одного двора, проводили немало времени и во дворе, строя плотины против ручейков или разоряя муравейники, в общем, всегда находя себе развлечение. И даже в школе мы учились одной, хотя и в разных классах.
Конечно, с годами и эта дружба менялась качественно, уж слишком и мы становились разными людьми в смысле увлечений, кругов общения и тех же возможностей. Родители Славика в один прекрасный день скачка курса валют стали респектабельными людьми, устроившими вскоре сына в главный городской универ. Так он уехал в другой район, рано женился и обзавелся детьми, тем не менее наша дружба вынесла все испытания, и я был рядом в моменты всех значимых событий его жизни - вручении красного диплома, свадьбе, рождении первенца. По правде, я всегда гордился самим знакомством и общением с этим человеком.
Так вот: очередная наша встреча носила характер уже не только ностальгический, но также и вполне практический, так как Славик, подрастая хорошим сыном хорошего отца, пошел по его стопам, окончив юридический, сделавшись еще и хорошим адвокатом. Разумеется, я имел намерение предложить Славику представлять мои интересы в суде, будучи уверенным, что он - друг детства, юности, взрослости - не откажет в помощи тогда, когда я в ней действительно столь остро нуждаюсь. Именно так, разумеется, и произошло.
Славик, в отличие от многих разных людей, отлично знал мою так называемую бабушку - не лично, но все же был прилично наслышан, поскольку и его отец вращался в близких чиновничьих кругах. Конечно, он, как и я, немало удивился и премного возмутился рейдерской затеей Нины Иоанновны пополнить свой банковский счет путем отжима моей квартиры в свою пользу. Поэтому, изучив предоставленные документы, он успокоился сам и успокоил меня, обнадежив, что ничего путного из этой авантюры у них не выйдет, ибо правда и закон на нашей стороне.
Во-первых, я стану настаивать, что квартирку не отписывал и это не есть акт моей доброй воли. Во-вторых, тому будет свидетельство - явно неразборчивая подпись, похожая на подделку, пусть и сделанная моей рукой, но и это следует отрицать. В-третьих, М.М. Маловерова, то есть Марина, она же лже-Моника - всего лишь помощник нотариуса, к тому же из другого субъекта нашей страны... Далее Славик изложил еще с пяток сильных аргументов, со ссылками уже на какие-то статьи всевозможных кодексов, цитируя по памяти и давая понять, что исковые требования заведомо проигрышные, и думать тут нечего. Мне это понравилось.
Теперь я с нетерпением ожидал суда, будучи в беде не один.
Голова 45. Лопающиеся пузыри
Той ночью, накануне суда, снился мне диковинный, пронзительного свойства сон, в котором весь мир лукавый оказался лишь лужей, отражающей вечное небо. И все живое, известное мне, явилось призрачными пузырями от затяжного дождя, проливающегося свыше. Пузыри были на любой вкус - побольше, поменьше, радужные и мыльные, пресмыкающиеся и млекопитающие - и все они надувались, раздувались, чтобы мягко лопнуть, когда дождь отступал. Лужа подсыхала, испаряясь ввысь, однако небу снова хотелось созидательно возвращаться на землю, и тогда оно опять проливало воду, придавая ей форму лягух, людей, львов, которые, видимо, всегда были и будут всего лишь видами воды - пузырями, надувающимися и лопающимися там и сям, чтобы живописно слиться, стоит дождю перестать, в зеркальную лужу: то ли крохотную, то ли бескрайнюю, однако вновь и вновь появляющуюся, испаряющуюся и повторяющуюся.
Возможно, сон был навеян тем случайным столкновением с Димасом и Денисом, той давно перезревшей встречей, многократно переносимой в виду их загруженности заказами нашего совместного проекта "Купи у нас", который столь неожиданно и резво развился; неожиданно, что и говорить, и для меня, памятуя о крайне сжатых сроках с момента его старта.
В общем, встреча с Димасом и Денисом выдалась, как бы это сказать - спонтанной, никем не запланированной. Не раз я звонил то одному, то другому - с конкретным предложением повидаться, раз уж я освободился глобально: стало быть, очевидно, готов войти в дело всем своим временем, умением и желанием. Да и те деньги, что я вложил в старт, мне хотелось бы все же вытащить назад, ведь, строго говоря, именно на ту мою шальную премию, перепавшую в первый же день работы в РЦСЧОДН, дело и сдвинулось с мертвой точки. А так как дела пошли... да чего тут деликатничать, объясняться: просто-напросто мне нужны были средства к существованию на самое ближайшее будущее.
И вот, продолжая периодически телефонировать Димасу и Денису, я регулярно сталкивался с невозможностью встретиться в силу уважительной каждый раз причины - слишком уж много работы привалило: звонки, заказы, завалы, туда-сюда. И в те самые деньки, когда я вновь стал безработным и дожидался судов, идея делового свидания сделалась еще более актуальной. Друзья же все обещали собрать совет "на днях", вот только подходящий день все никак не наступал.
Уже накануне суда, воскресным днем я выбрался в районный торговый центр, чтобы прикупить всяких мелочей жизни, столь необходимых в быту. Проходя мимо открытой вестибюльной кофейной, я с радостью приметил их обоих, смакующих какой-то напиток. Я подошел, поздоровался, однако лица друзей выразили смесь некоторого неудовольствия и смятения, после чего мне все же было предложено присоединиться.
- Ну как дела, парни, неужто выходной выпал? - спросил я с известной иронией: мол, со мной-то посидеть времени отчего-то никак не находится, а вот собраться вдвоем выпить кофейку из бумажного стаканчика - это пожалуйста.
- Ну да, выходной вот сегодня вышел, так уж вышло - отвечал Денис, косясь в сторону шоколадной стены.
На это признание я принялся повествовать о последних своих раскладах, провалах и петлях, провернувших меня какой-то замысловатой загогулиной от безработицы к безработице, через побывку в верхах в одной засекреченной, но весьма влиятельной организации; порассказал и о бабушкиной выходке, словом, было, было мне, чем поделиться. Друзья, хотя и слушали с некоторым деланым интересом, все-таки я улавливал в атмосфере, что на самом деле интересы их совсем не здесь, ибо проблемы разных людей - это проблемы разных людей. Я меж тем продолжал гнуть свою линию, пускай меня несколько кольнуло показательное равнодушие к старому другу, который, вообще-то, и дал денег на общий бизнес, не принимая даже во внимание прошлые совместные падения и взлеты.
Так я неспешно подвел тему к нашему предприятию, заявил о своем намерении войти в него или вернуться - как угодно, коли уж я снова на безрыбье... Димас и Денис, помнится, как-то обеспокоенно переглянулись, и вот Димас, взвалив на себя бремя лидерства, будто бы мысленно сгруппировавшись, заговорил:
- Ты знаешь, Никит, мы тут с Денисом долго думали... как быть, и вот чего решили: раз уж мы прошли этот сложный путь становления вдвоем, то и дальше пойдем вдвоем, без обид...
Не то чтобы такой ответ показался мне правильным, однако трезво поразмыслив, я соглашался, что доля здравого смысла в подобном обосновании все же имеется. Действительно, сделав выбор в пользу карьеры в компании, тем самым я как бы отрекся от бизнеса, пытаясь усидеть на двух стульях. И кого теперь волнует, что карьера в конторе вскоре зачахла и нелепо оборвалась, все-таки ребята, как ни крути, вдвоем тянули и поднимали "Купи у нас", пускай, пускай и на мои деньги... Расставались мы в тот день, само собой, весьма и весьма прохладно, условившись, что, разумеется, те стартовые деньги мне вернут в самые ближайшие сроки, поскольку сумма там выходила вполне приличная, а в деньгах, повторюсь, я уже нуждался, поиздержавшись на погашении застарелого займа и услугах адвоката Славика.
И вот прошла полная почти неделя после первого суда, близился суд второй, когда я окончательно успокоился, убедившись, что ни денег, ни ребят больше не увижу. На телефонные звонки те не отвечали, вскоре и вовсе начали сбрасывать, хотя и не сказал бы, что я как-то чрезмерно усердствовал в этих самых прозвонах. Да и расписок, конечно, никогда не брал - друзья все-таки - так что теперь с них все взятки гладки. Вскоре же произошло событие, объяснившее многое, если не вообще все в данном конкретном вопросе.
Зайдя на сайт магазина "Купи у нас.рф", я открыл, что тот банально отключен за неуплату хостинга, который я самолично оплачивал месяца три тому назад. По всему выходило, что и проект, похоже, был заброшен достаточно давно, может быть, сразу после того как я начислил своим друзьям деньжат "на развитие". На этом, насколько могу судить теперь, развитие и закончилось: маятник необратимо качнулся в сторону упадка, после чего и вовсе прекратил свое существование. "Вот и лопнул еще один пузырь", - подводил я черту под недолгой историей бизнес-проекта "Купи у нас".
Голова 47. Суд раз
Незаметно подкрался и грянул первый праздничный судный день, вместе с ним на Сэйнт-Питерсбург как снег на голову обрушилась зима, незваная и обжигающе-леденящая. Солнце спряталось где-то так, что слабо верилось в саму возможность его существования, онлайн-трансляция за окном упрямо передавала свирепую пургу.
Несмотря на это не стану выдумывать, что перед судом я как-то по-особенному переживал или же там трепетал, хотя и надвигался самый первый в моей жизни судебный процесс. И дело даже не в том, что я был так уж убежден в неизбежности победы, скорее то была заслуга Славика, грамотно разрядившего ситуацию и компетентно проинструктировавшего меня накануне судилища, что от меня требуется только одно - сохранять спокойствие. Хотя бы и потому, что первое-то слушание будет носить характер откровенно ознакомительный, предваряющий, а сам процесс, по сложившейся практике, растянется минимум на несколько месяцев. Поэтому, четко следуя установке своего адвоката, я приближался к зданию суда с легким сердцем.
Встретились мы со Славиком у металлоискателя и, пройдя этот уровень, направились к залу суда, оставаться спокойным меж тем становилось уже сложнее. Я, конечно, предвидел, что Нина Иоанновна приведет с собой поддержку, однако в тот день и она превзошла себя: в коридоре толпилась, казалось, вся ее свита. Были здесь и известные мне Козырь, и несколько бывших коллег с работы, ее друзья-товарищи по коммунистическому прошлому и благотворительному настоящему, а также целая группа неизвестных мне персон: в общей сложности человек под тридцать, а то и побольше. Я, помнится, усомнился даже, что зал районного суда вместит всех желающих.
Огорчило то, что не отыскалось в бабушкином компоте места Афине и Монике, вернее, как выяснилось, Алине и Марине. А мне по-прежнему так хотелось бы заглянуть в их безгранично честные, небесно-лазурного сияния глаза, а вот им, видимо, попадаться на глаза снова не захотелось. Хотя "Монику", по моим представлениям, столь часто в последнее время расходящимся с реальностью, могли бы и вызвать как важного свидетеля, ведь именно ее подпись и делала дарственную документом. Значительно серьезнее, впрочем, меня обеспокоило другое: Славик, велевший мне не нервничать и быть в своей тарелке, сам, хрустя пальцами рук и переминаясь с ноги на ногу, отчего-то смотрелся не слишком стойко.
Открылась дверь, откуда выглянула девочка-секретарь, приглашая дорогих гостей пройти в зал суда. Приглашенные тесно расселись на скамьях, мы же с бабулей заняли места на противоположных столах в центре зала; рядом, представлявшие наши интересы адвокаты. Незаметно в зале обозначилась и судья по фамилии Чертополох, что заставило всех встать, и тут же, будто бы что-то позабыв, та вновь укрылась в служебном помещении. В итоге процедура приседаний повторилась трижды. Кто-то позади меня даже шепнул, будто согласно народной примете, стоит ждать трех заседаний.
Наконец Чертополох, грузная дама в кудрявом парике, цепко устроившись в массивном кресле, объявила заседание открытым, сходу зачитывая исковое заявление и напоминая о правах противоборствующих сторон, удостоверившись прежде, что все на местах. Сперва слово дали представителю истцов. Притязания Нины Иоанновны представлял какой-то седоватый, благородной наружности господин в дорого пошитом двубортном костюме, бойко докладывающий собравшимся, как я сам же подарил бабуле квартиру за ее заслуги перед Отечеством, а затем, видно, изменив свои чувства к Отечеству, пошел в отказ... что, как он выразился, "не несет в себе никакой важности", добавив что-то про "закон обратной силы не имеет".
Чертополох попросила меня подтвердить озвученные предположения. Я все отрицал. Тогда слово взял Слава. Напомню, еще в судебном преддверии я обратил внимание, что выглядит он несколько бледновато и держится в целом нетвердо; ну а в момент произнесения речи перед лицом судьи Славик и вовсе как-то стушевался, говоря что-то совсем уж неубедительное, даже для меня. Чертополох то и дело останавливала его, прося уточнить те или иные тезисы из его высказываний, на что Славик еще более сбивался, путался и колебался, изрядно уже пугая и настораживая меня.
Вполне естественно, что на крайне невыразительную речь Славика, нашлось чем ответить адвокату дьявола, в смысле.... моей бабули. Тот играючи перехватил инициативу, и вот уже, артистично разводя руками и взывая к передовой общественности, технично разносил защиту Славика в пух и прах. Вынужден отдать тому должное: на его фоне Славик представал написавшим на пол котенком, увидавшим пред собой могучего льва. Происходящее мне откровенно не нравилось. Я все пытался перехватить взгляд Славика, но глаза его сделались стеклянны и непроницаемы, кроме того, он очевидно уже старался не смотреть в мою сторону, отчего-то багровея и слышно дыша.
Процесс дошел до того, что судья Чертополох предоставила слово Нине Иоанновне, а та будто бы только и ждала этого заветного мгновения. Манерно поднявшись и откинув изящный шарф, обвивавшийся вокруг шеи, для затравки она поведала собравшимся о своих заслугах и многочисленных наградах, о неустанной заботе о детишках в организации "Красивый крест", где работала все эти годы, по ее уверениям, абсолютно бескорыстно, исключительно из любви к искусству и сиротству. Не обошлось, само собой, и без подробного доклада, что именно она была одной их тех, кто стоял у истоков демократии в этой стране, внеся живительный вклад в ее становление и, как следствие, наступившее благоденствие и дальнейшее динамичное развитие всего, включая судебную систему. Выступление Нины Иоанновны то и дело обрывалось: в зале тут и там раздавались густые и продолжительные аплодисменты, та же судья согласно и покорно кивала. В какую-то секунду, признаться, я не сомневался уже, что закончится это действо, по всей видимости, громогласным хоровым исполнением гимна и салютом за окном, никак не меньше.
Обошлось. Порассказав о своей личности, Нина Иоанновна переключилась на мою, извещая общественность, как ей бесконечно стыдно за меня, что больно видеть меня таким - несерьезным, бесчестным подонком общества, слабо отдающим себе отчет в том, кто я, а кто - Она. Ну не может она, видите ли, принимать меня таким, каким я стал: бессовестным негодяем, презирающим старость, поправшим вековечные человеческие ценности, а то ведь ишь... поначалу-то квартирку отписал, а затем, дескать, включил режим прижимистости и скупердяйства, свойственный всему моему подленькому и неблагодарному поколению, нахватавшемуся из пагубных интернетов и бестолково истолкованных книг ложных идеалов... В какой-то момент я просто перестал это слушать.
Разумеется, меня буквально распирало от озвучиваемой трактовки событий и версии правды, я заготовил уже в уме ответную речь - четкую и хлесткую, но Чертополох, должно быть, полностью согласившись с данной мне Ниной Иоанновной характеристикой, рассудила, что и сказать-то мне в свое оправдание будет по большому счету и нечего. Вместо этого она снова предоставила слово Славе. И тот опять нес какую-то чушь про статейки и поправки, которых все равно никто не знал и знать не желал; полностью, таким образом, сливая нашу сильную позицию и аргументацию. "Эх, Славик, Славик... и ты туда же". Я уже, конечно, раскусил эту игру.
Можно уже было со всей уверенностью утверждать, что на Славика было оказано давление, либо дело обстояло еще проще: его тупо прикупили, как жевательную резинку или какое-нибудь другое резиновое изделие около кассы. Ну не мог сколько-нибудь приличный юрист защищаться столь мягкотело и безвольно, имелись на то, очевидно, и внешние причины. Подтверждало мои догадки и то обстоятельство, что Славик сидел ко мне уже чуть ли не спиной. Вероятно, ему сделалось неудобно за свою халтуру, однако куда деваться - нужно было как-то отрабатывать свой прайс до окончания этого водевиля. Мысленно я смирился с тем, что на следующее заседание по данному вопросу, естественно, пойду безо всякого Славика. Да что там судебное заседание... По-настоящему обидно было, что и многолетней пожизненной дружбе, похоже, наступает такой вот внезапный и бесславный финал.
Судья, прервав наконец его невысокий словесный полет, сделала официальное заявление, что для нее в этом деле все и без того уж предельно ясно, а потому во втором и последующих заседаниях нужды нет, удалившись под возникший шумок в служебную комнату. Бабулина свита тем временем смотрела на меня, точно на врага народа, словно бы это именно я пытался ее обесквартирить, а никак не наоборот. По счастью, долго ждать не пришлось. Минуты через три судья возвратилась с распечатанным уже документом, зачитав его.
Дело было, разумеется, в шляпе: иск полностью удовлетворен, я остался без квартиры; судья сообщала помимо прочего, что лишаюсь я также и регистрации по месту прописки, никак это не мотивируя. Объективности ради, Чертополох проговорилась, что и у меня, вроде как, все-таки имеются кое-какие права, а потому в течение месяца можно даже попытаться обжаловать это законное и справедливое решение, подав апелляционную жалобу. Безусловно, я намеревался повести себя именно так. И, увы, увы, увы, к услугам Славика после такого казуса прибегнуть больше не представлялось возможным. Что и говорить, в тот день я утратил не столько адвоката, сколько самого близкого, если бы я складывал некий рейтинг, друга. Добавлю, что после того памятного дня Славик так и не соизволил позвонить, чтобы хоть как-нибудь попытаться объяснить свое провальное поведение, например, нестерпимым на него нажимом или угрозами дальнейшим перспективам практики. А что, думается, я вполне сумел бы его понять и принять извинения, но к чему пускаться в сослагательные фантазии, когда тем же вечером Славик еще и удалил меня из друзей в вАбстракте - прекрасно зная, что такие штуки в наши времена не прощаются, ставя тем самым жирную.
Имеет ли смысл описывать эмоции, испытанные мной в те странные проигрышные минуты - уж слишком они очевидны и многократно описаны в литературе схожих обстоятельств значительно талантливее, глубже и психологичнее, что ли, чем это было отпущено мне. Если же выискивать какие-либо положительные моменты, то стоит сказать, что, несомненно, я остался единственным, кто покидал в тот час судебный зал в скверном настроении: бабуля же и ее свита торжествовали не на шутку, словно только что здесь состоялась эпохальная победа самого доброго добра над злейшим из зол.
Голова 48. Суд два
Неделю между судами коротал я преимущественно упоительными раздумьями о жизни, разбавляя эти думы пересмотром старых фильмов, пытаясь погрузиться в тамошнюю действительность как можно целостнее, зачастую находя происходящее внутри экрана попросту более разумным, нежели те курьезы, что заполонили объективную реальность. Во всяком случае, в корневой папке "Моя жизнь".
Ведь там, в "Моей жизни", казалось, я сделался десятым в том самом научно-популярном эксперименте, где другие девять уверенно указывают на черное, именуя это белым, а мне, десятому, весьма настоятельно предложено этому поверить и безоговорочно принять как данность. Однако я отчего-то продолжал противиться помрачению белизны, потому-то, по-видимому, и испытывал в те странные дни множественные неудобства морального толка.
Да и в целом, повинуясь неопределенности хода событий, я решил не предпринимать пока никаких поспешных апелляционных действий по суду первому, дожидаясь исхода второго дела. Напомню его подоплеку: некая группа ревнителей отечественной словесности из литературной группировки "Слово за слово" подала на меня в суд с требованием о принуждении к прекращению писательства. Такая постановка вопроса представлялась мне удивительной изначально, потому как к моменту получения повестки я уже благополучно ушел на дно, не испытывая более порывов сочинять когда-нибудь и что-нибудь еще.
В то же время: неделей ранее я имел сомнительное удовольствие удостовериться, что суд, как бы это выразиться - умеет выдать любое решение, и никто его за это не осудит. Предположим, прикидывал я варианты, суд запретит мне писать - я и сам бы рукоплескал такому решению стоя, поскольку писать, по ощущениям, мне все равно вроде бы больше нечего и незачем. Допустим, они меня оштрафуют, предписывая перевести круглую сумму, - которой я, правда, все равно не располагаю, - в какой-нибудь новообразованный "фонд поддержки настоящих писателей". Не сильно удивился бы я, пожалуй, и такому решению, в котором меня приговаривают к смертной казни через повешение на одной из городских площадей, а может даже к отстрелу непосредственно в зале суда, чтобы уж железно ничего более не назрело в моем мутном мозгу. А что, всякое бывает в эпохи возрождения гуманизма.
Словом, несмотря на многообразие всевозможных вариантов, я оставался весьма безразличен к исходу дела, направляясь к храму правосудия. В коридоре меня уже поджидали оппоненты из группировки "Слово за слово": в основном всякие правильные мальчики и культурные на вид девочки; среди них заметно выделялся подвижный бородач в бандане с черепами классиков, как выяснилось немногим позже - он-то и оказался главарем группировки, приведшим с собой на подмогу человек еще шестнадцать, возмущенных "Книгой" чуть меньше.
Нас зазвали в зал; судить на сей раз вызвался господин мужской наружности, с изворотливой фамилией Колесо. Судья академично попросил умерить стоящий в зале гомон, после чего зачитал исковое и предложил сторонам высказаться. В общем, я встал и высказался, обнадеживая собравшихся объявлением, что официально покончил с писательством, повесив перо на гвоздь, и в связи с этим, считаю претензии к себе несостоятельными и запоздалыми. Затем, желая уравновесить чашу весов и заодно немного раззадорить супостатов, дополнял свою речь шпилькой, что к подобному поведению меня побудило вовсе не исковое заявление, что решение это принято еще задолго до него, потому как сам я считаю пройденный литературный путь вполне себе увлекательным и полезным опытом, в каком-то смысле даже безукоризненным, поскольку далеко не у всех хватает мужества и здравого смысла уйти вовремя.
С противной стороны выступал бородач в бандане. Тот довольно долго рассуждал об искусстве владения словом, слогом, словоформой, что не каждому оно дано. Как его до глубины души возмутили мои сочинения, исполненные ошибок, безграмотных идей, равно как наивного юношества и наглого нигилизма, как все это в совокупности своей надолго выбило его из давно достигнутого душевного равновесия, пробудив в нем непоборимое желание отлучить меня от писательства, дабы иметь на руках документальные гарантии, что никогда более он, крепкий профессионал и ремесленник, не столкнется с такого сорта низкопробным чтивом.
Далее, с позволения судьи, стартовали так называемые прения, в ходе которых я поинтересовался у бородача, а сложил ли тот сам хотя бы строчку в этой жизни? Бородач возмутился тому, что я не признал его - знаменитого писателя и законодателя мод, лауреата и кандидата, оглашая свою фамилию повторно и погромче. Фамилия, по правде, была мне совершенно незнакома, в чем я вполне чистосердечно и сознался. Это еще больше обозлило бородача: тот принялся с удвоенной энергией докладывать собравшимся о развитии в веках книжного слова, о своем существенном вкладе в это развитие, о том, что литературой вправе заниматься только люди даровитые и обученные (причем желательно на его платных курсах), короче говоря, Профессионалы с большой буквы, как вот он.
На это я возражал, что дворянин Pushkin и офицер Lermontov, насколько мне известно, тоже были всего лишь любителями, пописывающими на досуге и не получавшими специальных корочек и лицензий. Мое покушение на святыни довело бородача почти до белого каления. А уж после того как я подловил маститого писателя на незнании знаменитой строчки из поэмы от Alexandr Blok, когда тот успел уже отрекомендоваться знатоком и ценителем "серебряного века", клянусь, бородач возненавидел меня всей своей просвещенной, облагороженной глаголом и деепричастной к письменности душой.
Судья Колесо, будучи человеком практичным и безмерно далеким от всяческой окололитературной околесицы, то и дело успокаивал увлекающегося бородача, в остальное время, с откровенно скучающим видом, выслушивая аргументацию сторон, не пытаясь даже каким-нибудь образом рассмотреть вопрос по существу, то есть: нужно ли запрещать мне писать, насколько это законно, возможно, необходимо и т.д.
Наконец, утомившись от неистовства неугомонного бородатого профессионала, судья удалился в свою коморку для принятия решения. На сей раз судья не спешил с ответом, заставляя понервничать собравшихся в зале фанатов изящной словесности. И когда он вернулся и зачитал вынесенное решение, то оно, прямо скажем, не порадовало никого.
Колесо, включив, видимо, некую функцию нестандартности и экспериментальности в урегулировании конфликтов, обязал меня написать еще одну книгу, другую. "Только чтоб не такую как раньше, а хорошую, патриотичную, воспитательную. Срок выполнения работ - один календарный год, время пошло". Что тут и говорить, могу только повторить: решение не порадовало никого.
Помнится, я вполне допускал, что на выходе из здания суда меня будут ждать, чтобы бить. Но нет, сторонники бородача уже разбрелись восвояси, на суде мне померещилось даже, что некоторые из его соратников прониклись симпатией уже ко мне, усомнившись не только в величии, но и в банальной адекватности своего фюрера. Впрочем, если и так, то моей заслуги в этом, думается, никакой: бородач обделался сам.
И, пожалуй, самое время упомянуть, что данная книга является прямым и непосредственным следствием того самого судебного решения, правда... я лично не так уж и уверен, что получается сколько-нибудь хорошо, патриотично и кого-нибудь воспитательно.
Голова 50. Жить можно
После второго судного дня я немедля отбыл в загородный дом матушки, потому как жутко мне не хотелось туда, вроде бы домой, в ту самую квартиру, переставшую быть моей до тех пор, пока не докажу обратное в суде. Хорошенько выспавшись и развеявшись, отведав блинов с вареньями и обсудив нежданные злоключения, получив также столь необходимую в минуту жизни трудную моральную поддержку, следующим вечером без особого желания я выехал в направлении Сэйнт-Питерсбурга. Возвращаясь в город электричкой, я так залюбовался полями, лесами и заледенелыми озерами, что совершенно заснул, чуть было не проехав нужную для выхода станцию.
Катясь в не в меру маневренной маршрутке и просыпаясь повторно, попутно поразмышлял я и о том, как в последние месяцы мне удалось явить подлинные чудеса наивности и веры в лучшее. То тут, то там передо мной приветливо открывался простор, возникал выбор "или-или" - или частный бизнес, или работа на работе, или Моника, или Афина, однако подвох крылся в том, что никакого выбора на самом деле и не было: что бы я там для себя ни выбрал, результат выдался бы примерно схожий. Теперь, очевидно, предстояло прокладывать некий третий путь, альтернативный пройденному, наконец-то прямой: без оглядки на подножки прошлого, невзирая на фантомы настоящего или грезы будущего, ибо очередная попытка следовать всеми тропами разом, увы, закономерно превратилась во что-то среднее между ходьбой на месте и бегом по кругу.
Тем странным вечером, только войдя в родной двор, я тотчас отчетливо поймал себя на мысли, что мне по-прежнему совершенно не хочется туда, с позволения сказать, домой, в замкнутость квартиры, ее захлопнутость и зашторенность от гигантского мира возможностей и вероятностей. Потому я был весьма и весьма обрадован, приметив в беседке старинную компанию из ребят, что постарше меня в среднем годиков на пять. Сколько их помню, всегда они зависали там, в беседке. Когда я был мал, они сидели в той же, еще выкрашенной беседке и пили заграничный лимонад, когда стал юн - там же они распивали отечественного разлива пиво, словно бы приспосабливаясь к стихии Родины и проходя обряд посвящения в рыцари новых районов. Но в любую эпоху и в любую погоду ребята находились на своем месте и при своем деле, разливая в беседке различные напитки и заливая их в себя. И многие годы я ходил мимо этой беседки, здороваясь с ними, когда кивком, когда приветственным поднятием руки - с безуспешными людьми, застрявшими в беседке навсегда.
Однако в тот вечер мне самому, застигнутому врасплох однозначным нежеланием идти домой, остро захотелось вдруг пообщаться со старинными знакомцами, поскольку вот уже сколько лет у нас не складывалось никакого вообще диалога, хотя знались мы с детства, конечно, прекрасно помнили друг друга, но в какой-то момент дружить и поддерживать отношения отчего-то перестали. Да и любопытство, что же пьют нынче, тоже наличествовало.
Нынче налегали на дрянной портвейн сомнительного происхождения, плеснули и мне. Портвейн меня быстро согрел, хоть зима тем вечером предстала не столько холодной, сколько заносчиво-снежной.
- Ну, как поживаешь, Никит? - поинтересовался Горын.
Мне, по правде, непросто давался ответ на столь прямолинейный, расхожий вопрос; вместо этого я вкратце изложил события самых последних, наипоследнейших месяцев, рассудив, что это вполне честный ответ на вопрос, как и чем поживаю. Дворовые ребята, а здесь, помимо Горына, были также Лева, Шмель, Антенна и Киря, внимательно выслушав, протянули мне еще один стакан портвейна, считая, по всей видимости, это наилучшим противовесом всем жизненным напрягам и передрягам. Только Горын тихонько изрек что-то про "суету сует".
Я в свою очередь порасспросил про их дела. Дела у всех, с общепринятой точки зрения, обстояли достаточно хило и неважнецки. Иные пристроились сторожами, по совместительству грузчиками, кто-то промышлял всякими халтурами, некоторые же из знакомых мне дворовых ребят, к моему позору за незнание об этом, и вовсе уже умерли отсюда, от алкоголя ли, наркотиков или общей бытовой чертовщины, так ли уж важны детали перед лицом вечности?
Так вот мы славно заседали в беседке, беседуя о делах давно минувших дней: о том, как раньше игрались в футбол - двор на двор, играли на гитарах, играли в карты, в общем, играли свои детство и юность, дожидаясь настоящей жизни - взрослости будущего, лишь со временем понимая, что нас жестоко обманули: что никакой взрослости, кроме соответствующего позерства и сопутствующего старения, на самом деле и не существует. Признаться, в ту минуту мне сделалось практически физически стыдно за то, что долгие годы я откровенно чурался этих ребят, отчего-то считая, что они живут неправильно, а вот я - правильно. Якобы я на голову перерос их, безнадежно застрявших здесь, в беседке, во дворе. Конечно, мне и не следовало, пожалуй, оставаться в беседке, из которой я ушел еще лет десять тому назад, но и оснований полагать, что я живу как надо, а они - нет, у меня, боюсь, не было никаких. Да-да, мое "правильно" каким-то образом завело меня в глухонемой и темный тупик, на который спустя годы метаний я набрел совсем один. Тогда как эти парни всегда были и будут вместе, не предадут и не пропадут поодиночке, пускай нисколько не преуспели в построении карьер, накоплении сбережений или завоевании доброго имени и признания за пределами двора или района.
Заметно похолодало, закружил ветер, в беседку полетел снег. В связи с этим ребята предложили перебраться в зимнюю штаб-квартиру. Штаб-квартирой оказался уютно обставленный чердак, где свет зажигался вкручиванием лампочки в пробку, а друг против друга стояли два потрепанных, однако вполне еще пригодных для сидения дивана, главное: здесь было заметно теплее и безветреннее, чем в беседке.
Я пропустил еще стаканчик некой жидкости, которую мы условились называть между собой "портвейном", сосредоточенно прислушиваясь к зазвучавшей мелодии. Мелодию эту Горын аккуратно перебирал на гитаре, и мелодия захватывала меня целиком. Вспомнилось, как всю осень какая-то музыка играла, будто бы зрела во мне, однако я никак не мог ее уловить, нащупать мотив, тем более - понять, что это и откуда. В ту же минуту Горын принялся тихонько напевать: так, чтобы не побеспокоить жильцов с пятого этажа, что-то про "Strange days have found us, strange days have tracked us down", я был уже весьма близок к тому, чтобы угадать мелодию.
Когда он взял паузу, я спросил:
- Горын, а что это за песня?
- Ты че? Это ж ансамбль "Двери", тема "Strange days" с одноименного альбома "Strange days", 1967год.
Надо сказать, что еще в далеком детстве меня изрядно поражала эта способность Горына энциклопедически знать все альбомы всех самобытных групп, порядок расположения в них песен, обстоятельства, сопровождавшие процесс звукозаписи, и даже даты релизов и различных переизданий.
- Точно. Очень мне... близка эта тема. Спасибо.
Я умолчал о том, что "тема" мне не столько "близка", сколько попросту звучит, нарастает во мне с каждым днем все сильней, удивительно точно передавая то самое настроение, в котором я так прочно застрял. Словом, именно эта песнь словно бы стала саундтреком тех приснопамятных странных дней. Подумалось еще, что, вернувшись домой, первым делом, конечно, я скачаю, выгружу-загружу эту мелодию и внимательно выслушаю во всей оригинальности, быть может, после этого даже что-нибудь для себя серьезно решу и пересмотрю. Например, как жить дальше и на что бросить свои усилия теперь, после краха всех иллюзий.
Посидев с дворовыми ребятами еще с полчаса и превозмогая желание потусовать дальше, я засобирался все же в карантин квартиры, честно отблагодарив тех за воистину прекрасный вечер и обещая, что не стану больше пропадать из их жизни на целые эпохи, если, конечно, зацеплюсь еще в повторном суде за право проживания в нашем дворе.
Вышагивая к своему подъезду мимо других подъездов, я наблюдал презабавную картину: снега на козырьках навалило в соотношении, на глазок, 7:1 к самому козырьку. "Вот они пресловутые ЖКХ-технологии, в истинном своем масштабе", - мелькнуло в моей голове, расшумевшейся от портвейна. Подойдя к двери родимого подъезда, мне захотелось вдруг постоять на воздухе еще: прочувствоваться зимней свежестью, повслушиваться в музыку ветра, повсматриваться в причудливую композицию северной гармонии, сотканной из тьмы, снега и света фонарей.
Так вот стоял я и подумывал о гримасах судьбы, которые совсем еще недавно казались сдержанными улыбками; о том, как этот хваленый мир в последнюю осень неожиданно предстал практически настолько же непостижимым и чужим, что и самый дальний в воображении космос. Мир, который словно бы задался целью обескуражить меня и оглушить, с легкостью достигая задуманного: делая друзей прохожими, работу пустой тратой времени, обращая любую любовь в фестиваль, фатальный карнавал предсказуемых уже неувязочек и нестыковочек, а обжитую и привычную планету в горящую комету, летящую прямо в черную дыру; мир, в котором вот так запросто замешалось добро на зле в один коварный коктейль, вязче самого дрянного портвейна.
Бывают, бывают в жизни периоды, когда кажется, что хуже уже быть просто не может, однако дальнейший ход событий наглядно показывает, что и может, и уже есть, и, что характерно, еще обязательно будет. Именно в такие минуты посещает первобытное воспоминание, что мир - это хитрый и ненасытный хищник, а человек, кем бы он себя ни возомнил, лишь добыча, пища этого мира. И чем уязвимее цель, чем загнаннее зверь, тем с большей охотой тот преследует свою добычу, и вот, должно быть, настало время, когда древний хищник со всей основательностью и последовательностью взялся за меня. Вместе с тем приходит и понимание, что все эти неиссякаемые проблемы и трудности - всего-навсего частная точка зрения. Точка зрения отстающей от стада антилопы, чувствующей жаркое дыхание изрядно проголодавшегося, настигающего льва. Вероятно, у антилопы в момент преследования тоже возникает ощущение, что все происходящее глубоко ошибочно и порочно, однако какие имеются варианты? Их всего два - собраться с последними силами и на сей раз уйти от погони, или выбиться из сил, запыхаться и остановиться, приняв неминуемое как неисповедимую закономерность и справедливость. И сдается мне, особенно тонко такие вещи чувствуются вовсе не в жаркой-жаркой Африке, не в глянцевой Америке, а именно в нашей странной стране, где милосердие так тесно сотрудничает с насилием, где правда едва отличима ото лжи, где так часто закрадывается мысль, что вся жизнь - какое-то одно большое недоразумение, выстроенное как зеркальное отражение иной, настоящей жизни, а здесь и сейчас все случается в каком-то математическом смысле безошибочно: строго противоположно всем макетам и мечтам.
Вдруг, в секунду тех размышлений, мною овладела какая-то неуемная жажда жизни. Не исключено, конечно, что это сказывалось действие портвейна, однако мне захотелось немедленно все наладить и поправить, назавтра же начать новую жизнь, даже, пожалуй, еще и сегодня; жизнь бескомпромиссную и к себе самому и ко всей той низости, которая так ловко научилась выдавать себя за возвышенность. Еще через миг я готов был уже мчать подавать апелляцию по квартирному вопросу, писать в Верховный суд, ехать в Страсбургский... если будет нужно - подождать Страшного, чтобы изложить там детали своего дела предельно доступно, подробно и обстоятельно.
Вспомнилось вдруг и о суде втором. О том, что придется теперь опять писать книгу, в течение года, что время уже идет. Тут же захотелось приступить к созидательному процессу без промедлений, прямо ворваться в квартиру - включить погромче найденную мелодию и приступить к работе, на уровне каких-нибудь замыслов и пунктиров хотя бы... заранее понимая, что патриотичной и воспитательной и эта книга станет едва ли, не мое это дело, оставим эту нишу кандидатам в лауреаты. Нет, то будет самая обыкновенная моя книга - ошибочная по определению, с криво заложенным фундаментом и оттого заведомо покосившаяся и недолговечная, исторически обреченная на забвение, затерянная в сетях паутины, где виртуально ее смогут прочесть миллионы, а реально это сделают, хорошо если, единицы. Тогда же я уже придумал даже имя главного персонажа, назову его как-нибудь... якобы оригинально. А Якобы и назову, раз уж слово прилипло, почему бы и нет?
Эйфория достигла своего пика в минуту осознания одной простой истины, что у меня, пожалуй, могут отобрать совсем все, от меня могут отвернуться вообще все, но никто и никогда не сумеет отнять вот эту прозрачную прохладу студеного воздуха, посягнуть на дружественный посвист ветра, на красоту скрытого за безысходностью туч неба. Нет, никому не по силам лишить меня надежд на скорую и спелую весну, перерождающуюся в беззаботное, веселое лето.
А впрочем, в следующее мгновение меня накрыло вдруг прямо противоположное настроение: то ли усталости, то ли тревоги. Так почему же здесь и сейчас: в этом мире, на этой планете и в этой стране торжествует столь сомнительная стабильность, в которой как сыр в масле катаются самые подлые, пошлые и ушлые, и именно эти циничные лицемеры, жулики и лжецы плещутся в достатке и избытке всего, а простые, нормальные вроде люди, к коим весьма осторожно я причислял и себя... как-то и не живут, а все больше существуют, прозябают и перебиваются. В тот миг особенно отчетливо ощутил я всем существом, как выражались в былые эпохи, всю жуткую тяжесть реального положения вещей: сердце стало как камень, рассыпаемый в песок.
Совершенно неожиданно тяжесть оказалась невыносимой, необъяснимой и больной. Словно бы диким зверем на меня набросилось что-то сверху, подмяло под себя, ударило и сокрушило. Последнее, что смутно помню: какие-то приглушенно-встревоженные голоса неизвестных, стаскивающих с меня снег, арматуру и бетонную разруху козырька.