Пишет Вам простой советский заключенный, каких много в нашей стране, и, тем не менее, не сомневаюсь, что это письмо дойдёт до Вас, ибо моё фантастическое имя вызывает любопытство у каждого здравомыслящего человека, каких в нашей стране никак не меньше, чем заключённых...
В декабре 1953 года Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР я был приговорён к высшей мере наказания, но приговор до сих пор не приведён в исполнение по причинам мне неизвестным. Весьма вероятно, что разгадка заключается в том, что кому-то (надеюсь, Вы догадываетесь, кто эта персона) очень хочется, чтобы я оказался свидетелем разнузданной антисталинской компании и своими собственными глазами увидел как легко, можно сказать, играючи кумиры прошлых лет повергаются в прах...
Я ничего не хочу говорить в своё оправдание, не стану рассуждать о своих заслугах - будем считать, что их не было, но многочисленные измышления на мой счёт наносят невосполнимый ущерб советскому государству. И потому я предлагаю действующей власти скорректировать словесные инсинуации в мой адрес, придав логику или хотя бы правдоподобие в изложении событий 1953 года.
А то ведь несут такую ахинею, что уши вянут - и не только у меня!
Будто бы я - вслушайтесь в эти слова, дорогой Леонид Ильич, - без ведома ЦК взорвал водородную бомбу! Возможно ли, чтобы в наше время без ведома ЦК взрывали хоть что-нибудь, тем более водородные бомбы?!
Микоян говорил про меня, что я был таким дезорганизатором, что со мной невозможно было работать. "Товарищи, - кричал он на съезде, - у нас улов рыбы упал в два раза и стал меньше, чем при царе Горохе! Капуста дороже бананов. Это что же получается, товарищи, неужто наши колхозники разучились выращивать капусту?"
А "каменная жопа" (имею в виду Молотова) вообще тронулась умом, заявив: "С тех пор, как Берия приехал в Москву, атмосфера в городе испортилась, дожди идут беспрестанно, пленумы не собираются, а съезд вообще задержали на целых 13 лет".
Да я-то тут причём, дорогой Леонид Ильич, скажите, пожалуйста?
И вообще, когда идут дожди - грибы следует собирать, а не пленумы. Тоже мне - подосиновики...
А ещё, говорили на съезде, что я, увеличивая добычу нефти, преследовал карьерные интересы! Ну не мудаки разве, Леонид Ильич? Так и слышу, как вы соглашаетесь со мной: му-да-ки!
Когда я пришёл в органы чрезвычайного правопорядка, в стране творилось что-то несуразное - сажали всех по 58, самой кошерной статье советского уголовного кодекса.
То, что дядюшка Линч работал в ЧК, не вызывает сомнения. Спорят об одном - в каком звании.
А всё началось с поляков. Смутные времена в России всегда были связаны с ними. Товарищ Сталин рассказал мне, как в своё время Дзержинский предложил в собственные замы Менжинского. "Почему его?" - удивился Ленин. "А кого же ещё? Пилсудского что ли?" - вопросом на вопрос ответил Дзержинский,
И всю-то жизнь этот Менжинский исповедовал гомосексуализм. А о чём думают гомосеки в рабочее и нерабочее время? Правильно, Леонид Ильич, о ней, о любимой, о жопе.
В юности Дзержинский мечтал о шапке-невидимке и об уничтожении москалей. Во втором желании он преуспел больше, чем в первом. И это - истина! - а истина, как говорил товарищ Сталин, это большинство голосов на партийном съезде.
Кстати, Достоевский утверждал, что истина в России имеет фантастический характер, но даже он не предполагал до какой степени!..
Да, я любил бутерброды с холестерином, породистых лошадей и доверчивых аристократок. Понимал музыку. Не курил. Коньяк и водку терпеть не могу. Пьяным меня, во всяком случае, никто и никогда не видел. А костюмы мне шил портной по фамилии Фурман.
Самостоятельно выучил английский, французский и немецкий языки. На них я разговаривал, допрашивая шпионов.
А читал я больше Сталина - он 300 страниц в день, а я - представьте себе! - 400. Теперь, правда, читаю меньше, потому как надзиратели строго регулируют моё читательское времяпрепровождение, и изучаю я газетную макулатуру и труды светоча нашей распрекрасной эпохи - Владимира Ульянова сиречь Ленина. Изучаю через силу и, тем не менее, семь раз перечёл его полное собрание сочинений - туда и обратно, и даже законспектировал сорок из пятидесяти пяти томов на перечисленных выше иностранных языках к вящему изумлению работников сего пенитенциарного учреждения.
Что касается баб...
Кто-то называл меня крупным специалистом по чёрным дырам, и не только во вселенной, кто-то - мелким бабником, но так ли это?
Как стало известно после моего ареста, я изнасиловал 760 женщин. Каждая вторая была несовершеннолетней, каждая четвёртая - девственницей ("целкой" - пояснял Никита Сергеевич делегатам партийных форумов - девственной по его глубокому убеждению бывает только природа). Каждая восьмая была грузинкой, каждая шестнадцатая - блондинкой. И даже изнасилование по политическим мотивам приписали мне, ничтоже сумняшеся, - ну не суки?!
Насиловал я женщин в особняке на улице Никитской, в собственной спальне, в присутствии жены Нины Теймуразовны, потому что других свободных помещений в доме не было...
Насиловал я их перед работой, во время обеденного перерыва, после работы и особенно интенсивно в часы бдения. И чего только не сделаешь, когда бдишь!..
Но и это ещё не вся правда, а она заключается в том, что кроме изнасилованных женщин были у меня многочисленные сожительницы, которые вступали со мной в недобродетельные отношения исключительно из меркантильных и иных низменных интересов. И этих женщин было так много (тысячи!), что я физически не успевал вести учёт, и потому к этому занятию подключил двух бравых полковников Саркисова и Надарая. И каждый из них вёл свои списки, в которых дотошно указывал фамилии женщин, номера телефонов, адреса и другие сведения интимного характера.
Саркисов, кстати, специализировался ещё и по абортам. Нет, он не оперировал, но извлекал выгоду.
Пишут, что я опустился до того, что сожительствовал с женщинами, осужденными за антисоветскую деятельность. В этом, дескать, сказывалось моё несоветское отношение к женщинам...
Стоит ли говорить, дорогой Леонид Ильич, что все эти женщины составляли глубоко законспирированную сеть профессиональных агентов? Раскрытие имён нанесло невосполнимый урон советской разведке.
Но всё это в прошлом, а сейчас кроме злобных и несправедливых инсинуаций на мой счёт, меня, Леонид Ильич, замучили сны - то Сталин приснится, то его многочисленные соратники и верные приспешники. Вчера, например, опять привиделся Сталин. "Тебя, - говорил он (во сне, разумеется), - расстреляют за сексуальные перверсии". - Никаких перверсий, - отвечаю, - сами давали - мамой клянусь, Ниной клянусь и внучкой Пешкова!
И, как сейчас вижу, прошёлся товарищ Сталин по комнате в любимых своих стоптанных тапочках - дело происходило на Ближней даче, в Кунцево, приблизился ко мне и говорит: "Русские, как известно, не сдаются, а Берия - не склоняется. Так получается?" - Да, - говорю, - именно так. - "И никого ты не насиловал?" - Никого, отвечаю. - "И на машине не катал?" - Не-а, - говорю. - Подвозить - подвозил, и почему не подвести, если просят? А так, чтобы воспользоваться моментом и трахнуть без разрешения партийных органов - никогда: мне этого моё джентльменское правосознание не позволяло. - "Врали, значит, на пленумах и двадцатом съезде?" - Ой и врали, товарищ Сталин, ой и врали! Что ни слово, то ложь!
И тут я ему всю правду про этот долбанный съезд выложил...
Рассказал, как это было.
Очевидцы утверждают, что зал встретил знаменитый доклад Хрущёва ледяным молчанием, а между тем в опубликованном его тексте имеется множество пометок, характеризующих поведение зала. А всё дело в том, что опубликованный текст - это не доклад, это - сценарий.
Во время речи, согласно сценарию, предусматривались: смех - 3 раза, оживление зала - 4 раза, смех и оживление вперемежку - 2 раза. Зал должен был трижды встретить речь аплодисментами, трижды отметить её бурными аплодисментами, трижды продолжительными аплодисментами и семь раз бурными и продолжительными рукоплесканиями, переходящими в овации. Семь раз он должен был возмутиться и один раз крикнуть "Правильно". Ничего подобного не было
Четырнадцать раз должно было быть отмечено движение в зале, в том числе согласное и несогласное покачивание головой. В действительности телодвижений было гораздо больше, и выражали они категорическое несогласие с утверждениями первого секретаря, представляя собой нецензурные жесты, какими футболисты сопровождают забитые в матчах голы.
В конце речи Хрущёва, как и предполагалось, раздались бурные и продолжительные аплодисменты, вот только крики не соответствовали ожидаемым. Кричали: "Да здравствует Сталин!" и "Ай да умница, ай да сукин сын! Ура, товарищи!"
Выслушал меня товарищ Сталин, тяжко вздохнул и сказал:
- Да, Лаврентий: всё течёт - и ни х... не меняется. Даже во сне.
И я согласился с ним: ни х..., а во сне - особенно.
Вышел я, значит, в прихожую, а там меня генерал Власик поджидает. Пальто подаёт. Сунул я руки в рукава и говорю этому самому Власику: "Мы с тобой, оказывается, одних и тех же баб потчевали своим вниманием". - Одних и тех же, - отвечает генерал. - Тебе какая больше всего понравилась?
Я говорю: "Дуся из буфета Большого театра. А тебе?" - И мне, говорит, Дуся. И комплекцией, и повадками, и именем своим, которое так хорошо рифмуется с тем, чем мы с нею занимались...
У этого сна, Леонид Ильич, было продолжение. Сны с продолжением, должен сказать, - главная моя докука. И мука. Мученическое свойство.
Сажусь, значит, я в свой прискорбный автомобиль, приезжаю на Лубянскую площадь, выхожу у парадных дверей, а возле них стоит женщина с девочкой. Стоит - и указывает на меня дочери пальцем. Называет неординарным неандертальцем и запрещает приближаться ко мне ближе, чем на сотню ярдов. Помнится, я заметил ей, что у нас метрическая система, и тогда она, произведя немудреные исчисления, увеличила итог до 110 ярдов. "Запомнила, деточка? Сто десять ярдов, не меньше"...
Но самое прискорбное, Леонид Ильич, заключается в том, что стали мне сниться сны про изнасилования, в которых я вопреки фактам - главный герой. Представляете, какие необратимые изменения произошли в моём подсознании?! И в сознании тоже? Ужас... ужас...
На следующий день (вернее ночь) после того, как мы со Сталиным о двадцатом съезде беседовали, приснилось мне, что я соблазняю в собственном бьюике какую-то неполовозрелую девицу, уговаривая отдать мне самое ценное, что у неё ещё осталось.
- Поверь, - говорю я ей, - поверь, милая, что потеря девственности - не самая тяжкая из утрат. И что такое, в конце концов, потеря гимена, например, по сравнению со смертью матери?
И она соглашается со мной: ничто.
И тогда я торжественно снимаю своё старомодное чеховское пенсне, расстёгиваю штаны, пуговку за пуговкой - медленно расстёгиваю, с явно выраженным достоинством, дабы девицу не спугнуть... -
но тут распахивается дверь этого самого бьюика и в салон заглядывает лично товарищ Сталин. Рассматривает меня сверху донизу, до самой прорехи, потом столь же обстоятельно изучает девицу и, наконец, вздыхая, выдаёт очередной сталинский пёрл или перл (как Вам больше понравится): - А говорят, что у нас была асексуальная эпоха... Ну уж нет, дорогие мои: мы жили в ошеломляюще непристойное время... Чтоб вы так жили, как жили мы...
И захлопывает дверцу, пожелав нам на прощание приятного времяпрепровождения в короткой, но до невозможности изысканной матерной форме... На букву "е"...
Проснулся я, Леонид Ильич, и так нехорошо мне стало - сил нет.
Тугой петлёй захлестнула обида - за что? за что, товарищи? Ну что такого я сделал?
Ну косоглаз я, ну близорук, ну Берия - я, так что же теперь издеваться надо мной, изгаляться?
Что же вы делаете со мной, вороги! супостаты!..
Сколько лет мне ещё мучиться?..
И потому прошу Вас, уважаемый Леонид Ильич, не откажите в любезности, сделайте одолжение - приведите наконец-то приговор в исполнение и расстреляйте меня к чёртовой матери!
Проявите милосердие...
Преданный Вам до скончания века, почётный гражданин Советского Союза