Валентина шла, не видя дороги: слезы застилали глаза. Она научилась плакать беззвучно: свекровь постоянно ее одергивала и шипела:
-- Не реви, беду накличешь, кликуша.
А плакать Валентина умела самозабвенно и по любому случаю. Сейчас же отчаяние окончательно лишило ума. Посоветоваться не с кем: мать умерла перед самой войной, отец сгинул в лагерях в тридцать седьмом, сестры далеко. Муж ушел на фронт, когда она еще в роддоме была. Вынесла новорожденного Ваську на порог, показала отцу, тот уже с винтовкой и узелком за плечами был, так и расстались. Первенцу, Игорю, девять лет, младшему нет и полгода. А свекровь гонит красавицу невестку к фашисту в постель:
-- И детей досыта накормишь, и нам хватит, а от тебя не убудет, -- зло шептала она Валентине.
"Дочь свою подложи под немца", -- думала Валентина, но мысли оставляла при себе: любила мужа, и эта любовь не позволяла высказать его матери то, что камнем лежало на сердце.
Нет, Валентина все должна решить сама. Неожиданно окликнул голос из прошлого:
-- Валя? Что у тебя случилось, почему ты плачешь?
Рядом стояла ее бывшая одноклассница -- Светлана. Валентина вздрогнула, ей совсем не хотелось говорить с этой фашистской шавкой, пытаясь обойти ее, чуть не упала в сугроб: от голода кружилась голова. Светлана, кажется, поняла все:
-- Валя, погоди, может, я помогу. Не убегай. Какая у тебя беда?
Валентина остановилась, воровато оглядываясь по сторонам. Никого. И окна все закрыты ставнями. Может, и не увидит никто? Решилась:
-- Свекровь дом продает. Иди, говорит, ищи, где жить будешь. А что я найду с двумя детьми? Ни жилья, ни работы. Чем кормить? Васька-то хоть грудь полупустую сосет, а Игорь просто молчит.
-- Погоди, ты же жила не со свекровью?
-- Толя, как война началась, перевез нас к матери и отказался от квартиры. Просил "присмотреть" за мной, ревнивец. Вот, присмотрела.
Снег сыпал с мрачного холодного неба густыми ошметками. Узкая тропочка среди сугробов по пояс не позволяла разойтись даже двоим. Зябко ежась под серым пуховым платком, Светлана сказала:
-- Завтра приходи сюда в это же время. Придумаю что-нибудь.
Она быстро пошла проулком к своему дому. Валентина смотрела вслед и думала: "Ну и пусть, полицайка, лишь бы выжить! Может, правда, что-то придумает". Она пошла дальше, стучась в каждую калитку, если кто выглядывал, спрашивала:
-- Хозяйка, не пустите ли на постой?
Никто не вступал в переговоры. Никто не пытался узнать, что с этой молодой и красивой женщиной происходит. Она ходила уже третий день. Без толку! Вернулась к детям. В негостеприимном, чужом доме только свекор относился к ней с сочувствием. Да и тот был тяжко болен. Он со старшим внуком и в города поиграет, бывало, и расскажет тому что-нибудь интересное. Свекровь старшего не терпела, младшего любила. Маленький теплый комочек вызывал у нее воспоминания о младенчестве собственных детей. Она могла с Васькой возиться часами, поэтому, уходя на поиски пропитания или жилья, Валентина за детей не переживала: Игоря займет дед, а Ваську понянчит баба. А сама она в любви не нуждается. Она ждет мужа с фронта. Фронт далеко под Москвой, и фрицы топчут родной город. То злость закипала в ней, то опять слезы душили. Следующий день так же прошел в бессмысленных хождениях по городу. Жилья не нашла. Может и сдал бы кто комнатенку, да больно красивая молодайка -- еще с фашистом закрутит, так и подпалить же могут!
В назначенное время Валентина подошла ко вчерашнему перекрестку. А вон и Светка бежит. Та второпях кивнула головой:
-- Скорее, Валя, пойдем, покажу.
Валентина с трудом за ней поспевала. Голод давал о себе знать. "Тебе хорошо, фрицы в конторе кормят, -- со злостью думала она, -- а мне есть нечего, да малой на грудном молоке". Подошли к Донскому переулку, свернули вправо. Еще несколько шагов и остановились у больших деревянных ворот.
-- Кажется, здесь, -- остановилась Светлана, проверила адрес на бумажке, -- точно, здесь! Пойдем.
За воротами тишина. Огромный двор пуст. Несколько домов глядят друг в друга черными глазницами окон, посередине ровная снежная целина, справа колодец с кованым воротом, на нем надпись -- тысяча девятьсот четырнадцать. Был еще ранний вечер, только начинало смеркаться.
-- Валя, выбирай. Любой из этих домов может стать твоим.
Светлана методично открывала двери. Осмотрели все. Валентина выбрала самую маленькую квартирку -- полдома, две комнаты без прихожей, большую часть одной из них занимала печь.
-- Валя, подумай, может, другое что возьмешь? -- настаивала Светлана, -- слишком маленькая площадь.
-- А топить как? -- возразила мудрая Валентина. -- Зима ведь, ни дров у меня, ни угля. Нет, Света, здесь останусь.
-- Хорошо, ты выбрала и выбрала.
Светлана достала давешнюю бумагу, дописала в адрес номер квартиры, протянула Валентине:
-- Это ордер, завтра можешь вселяться. И еще, в этом же дворе будет хлебный магазин. Пойдешь туда работать, я передам тебе направление. Скоро весь двор заселят. Не бойся, одна не останешься.
Вышли за порог. Светлана протянула Валентине ключ:
-- Возьми, твое. Закрывай.
Валентина, снова давясь слезами, хотела броситься с благодарностью на шею благодетельнице, но та резко остановила ее:
-- Валька, ну ты какая была, такая и осталась, -- усмехнулась Светлана, -- как в школе: из-за двойки в слезы, из-за пятерки тоже, так и сейчас. Нет дома -- рыдаешь, есть дом, снова рыдаешь! Успокойся! И не надо вешаться мне на шею. Я же понимаю, что ты чувствуешь. Вот еще что: если где меня увидишь, делай вид, что мы незнакомы -- легче будет. Значит, направление на работу дня через два получишь, а завтра -- заселяйся, прощай!
Она легко побежала по снегу, оставляя по диагонали всего двора третью цепочку следов: первые две они проложили по периметру, осматривая квартиры. Валентина вздохнула облегченно: кривить душой не пришлось. Закрыла уже свою квартиру на ключ и пошла к свекрам. Вещей у нее было не так мало, как могло бы показаться. Прежде всего -- библиотека. В ней были даже рукописные издания! Это осталось от отца. Мебель тоже родительская: шифоньер, буфет, круглый стол, стулья, все красного дерева, две железные кровати и маленькая Васькина кроватка. Да еще и одежда, посуда! Собрав в узлы тряпки, Валентина договорилась с соседом перевезти мебель на санях. У того была старенькая лошадь. Единственный вопрос, который теперь волновал полуголодную Валентину: "Что бы поесть?" Но поесть было нечего. Так и легла спать. Утром подкатили сани, ватага соседских мальчишек помогла вынести вещи, пришлось сделать несколько ходок: огромные, еще царской работы, шкафы перевозили по одному -- стара была лошадь, слаба. Но это все были приятные хлопоты: все-таки вселялась в собственную квартиру. Периодически застывала: "А прогонят фашистов, вернутся хозяева, что тогда? Выгонят? А не посчитают ли за измену?" То, что вернутся и прогонят фашистов, она не сомневалась. Она почему-то точно знала, что муж вернется. Такая в ней жила уверенность. Боялась только, что кусок от фашистских прихвостней приняла. Но делать-то нечего! Не помирать же с детьми на улице!
Постепенно жизнь налаживалась: вещи расставлены по местам, дети рядом. Работа, да -- главное это работа! Плата, правда, мелочь да полбулки за смену, но и то хорошо, ведь это -- хлеб! В один из холодных зимних дней прибежали дети с новостью от свекрови: умер дед Василий. Жаль, хороший был человек! Хоронили в лютый мороз. За санями все того же соседа шли четыре человека: свекровь с дочерью да сноха с сыном. Младшего пристроила к соседке, благо уже полон двор народу. Откуда только взялись?! Всю дорогу Валентина думала, чем топить дом? Все, что было чужого, оставшегося от прежних хозяев, она уже спалила, дверь межкомнатную тоже. Купила несколько ведер угля. Да что это -- ведро в день, толком и не согреться. А больше не купить -- либо мальчишек кормить, либо хату топить.
После похорон, за жидким поминальным супчиком свекровь огорошила Валентину:
-- Завтра переберемся к тебе. Дом мы продали. Деньги вложили в золото. Ты у нас жила, теперь мы у тебя поживем.
Валентина даже задохнулась, но противоречить не стала: что она мужу скажет, когда тот вернется?! Да и легче, наверное, будет пережить вместе-то. И вот, следующим днем к ней переехали свекровь с дочерью. Дом они продали со всей мебелью, только кровати свои перетащили, посуду да тряпье кой-какое. Валентина работала по двенадцать часов. Игорь носил Ваську на кормление. У матери стали шататься зубы, десны закровили. Свекровь ворчала:
-- Цинга у тебя, Валька, бросай кормить! Осиротишь обоих!
Валентина пропускала все эти реплики мимо -- научилась. Бросить кормить -- равноценно убить. Только холодно все время. И голодно так же. Однажды, забежав домой в неурочное время, увидела, что свекровь с дочерью пьют чай с пряниками. Уже десятилетний Игорь сидит во второй комнате, сглатывая слюну, а Васька стоит у бабушкиных ног, провожая глазами каждый кусок пряника. Валентина остолбенела. Свекровь, быстро сообразив, произнесла:
-- Съел, Васенька? Вот, возьми еще.
Она протянула малышу кусок пряника.
-- Вы бы угля купили, мама, -- сказала невестка.
-- Твои дети мерзнут, ты и покупай, -- тут же открестилась от внуков бабушка.
Так как и правда было очень холодно, Валентина сначала пустила в печь стулья, потом -- стол. За ту зиму она превратила в тепло родительские красного дерева шифоньер и буфет, книжный шкаф. Драгоценные книги ровными стопочками сложила в углу на газетах. Зима была холодная, снежная и голодная. В доме напротив поселился полицай. С ним частенько болтала свекровь, пока невестка работала. Однажды, поздно вечером, тот заглянул к ним, позвал:
-- Валя, выйди.
Валентина вышла.
-- Вот, возьми, это -- чапра, кислые помидоры, -- он вытащил из кармана ватника полулитровую банку с чем-то красным, -- Люба сказала, цинга у тебя. Поешь, поможет. Там мотыль попадается, ты его отбрось и ешь.
Валентина взяла, в банке, кроме развалившихся помидоров и кусочков чеснока, правда, было полно червей. Брезгливо выбрав их, Валентина выпила жидкость, съела помидоры. Было кисло и противно. Он носил ей рассол каждый день, и уже через неделю Валентина заметила, что десны больше не кровят, что ногти не ломаются, волосы из ее русой длинной косы, которой так гордился муж, не лезут. Правда, помогло.
-- Они военнопленных наших этим кормят, -- объяснила свекровь, -- говорит, сплошной витамин це.
Изредка утром Валентина находила на пороге своего дома свертки со свежей рыбой или овощами. "И не боятся же, под носом у полицая!" -- с восхищением думала она. О действующем в городе подполье знали все. Но ни с одним подпольщиком Валентина не была знакома.
Игорь с друзьями паслись в порту. Там в трюмах взорванных судов оставалась обгоревшая пшеница, дети, как воробьи, кидались на нее, набивали ею карманы так, чтобы немцы не видели, и несли домой. Кашу варили. Так зиму сорок второго и пережили, потом пережили и зиму сорок третьего. Ранней весной свекровь с дочерью съехали. Валентина раскопала пятачок земли под окнами, выменяла на рынке за хлеб у деревенской бабы семена, посеяла. Холила росточки моркови и капусты. Вот и первый борщ сварила. Оказывается, не разучилась. Вместе с Игорем в комнату наносили кирпичей. Выложили стол, взамен отцовского, накрыли белой простынею, вокруг поставили чемоданы. Вот и мебель. Частенько старший сын приносил с улицы листовки. Она боялась, ругала его:
-- Увидят немцы, убьют! Не смей таскать сюда, не смей подбирать!
А сама читала тайком, жадно и тут же в печь -- сжечь. Это были сводки с фронта. "Близко уже наши!" -- радостно думала и крестилась на фамильную икону Божией матери. В начале августа стал слышен гул канонады. Близко уже, бьют немца, только перья летят! Как Валентина ждала прихода освободителей! Как ждала! Может, и от мужа весточка будет? Бои за город шли страшные, гремело вокруг, так, что жуть брала. Хорошо, под домом подвал был, там и прятались всем двором. Повезло, в их переулке не упал ни один снаряд. Разве спас бы тот подвал при прямом попадании?! Близко, все ближе линия фронта. Уже чувствовалось, как фашисты торопятся, сворачивают пожитки, бегут! Идут, идут наши войска!
Вот и танки с красными звездами загремели по брустчатке. Держа крепко старшего за руку, прижимая к груди младшего, понеслась Валентина навстречу освободителям:
-- Толика моего, Васнецова, не видели? Муж он мне, -- спрашивала каждого встречного солдата.
-- А какой фронт у него, молодка? Какие войска, красавица?
И она понимала, что еще красива, несмотря на худобу. Вернется Толик, обрадуется! Вся жизнь впереди! Только бы вернулся!
-- Не знаю, сразу, как ушел, нас захватили немцы, я еще в роддоме была. Ни одной весточки не получила!
-- Так сходи в штаб. Там поспрошай, красавица. Ох, какие сыны у тебя! Смена растет! Солдатами будете?
Мальчишки, непривычные к взрослым мужчинам, прятали смущенные лица в материнской одежде. Валентина искала штаб. Но какой там, -- штаб найти в такой неразберихе! "Завтра, завтра поищу", -- решила. А завтра пришла почта. Принесла треугольничек девушка из дивизии. Валентина жадно читала письмо, что отправил ей муж, слезы лились из глаз, жаль только, письмо отправлено в сорок первом. Видимо, не знал еще, что город под фашистом. Но ничего, скоро узнает, напишет. А Валентина уже написала, понесла на почту. Перед главпочтамтом встретила знакомую учительницу:
-- Как вы, Александра Семеновна? -- кинулась к ней.
-- Валечка, ты жива?! Какая радость! Почти весь ваш выпуск погубили, ироды! Какие вы были детки!
-- Как погубили? Когда?
-- Да за три дня до освобождения кто-то предал всех. Собрали в один момент и в балке, в Петрушино, за городом расстреляли.
Валентина вспомнила, как три-четыре дня назад в их двор вошли эсесовцы, вывели из дома соседа-полицая и ушли вместе с ним. Она тогда подумала, что своих увозят. А это вот что! Значит, он не полицай, или -- полицай наоборот? У нее закружилась голова.
-- Свету, помнишь Свету, отличница, она пединститут закончила, немецкий язык преподавала?
У Валентины подкосились ноги, мягко оседая на мокрую от талого снега скамейку, спросила:
-- Света тоже?
-- Да, в подполье она была. У немцев служила, а сама ночами рыбу, овощи разносила туда, где особенно трудно, листовки печатала.
-- Я знаю, что она делала, -- прошептала Валентина, вспоминая, как ее воротило от Светланы.
-- Всех, Валечка, все подполье расстреляли. Люди говорят, еще живых закапывали, торопились. Земля шевелилась, а они продолжали кидать и кидать землю. Кидать и кидать.
Учительница, совсем седая, пошла дальше, шепча: "Кидать и кидать, кидать и кидать..." Валентина на деревянных ногах поплелась домой. Она молилась всю дорогу за упокой души несчастных, просила прощения у Бога за свое пренебрежение к Светлане, соседу, может, рыба это его дело? Молитва не помогла: на импровизированном кирпичном столе ждал не треугольничек, а официальный конверт с марками и печатями. Похоронка! "Пал смертью храбрых, защищая Родину", -- прочитала сухие слова и заголосила, зарыдала вдова, тридцати лет от роду. Испугала мальчишек, прибежали соседки, но остановить плач и крики было невозможно. Слезы постепенно изжили себя сами. Вытекли. Застывшая, со стеклянным взглядом прозрачных выплаканных глаз, в черной косынке пришла к свекрови:
-- Погиб Толя, -- протянула она похоронку.
-- Как погиб? Не может быть! Вот сегодня принесли, -- дрожащей рукой свекровь взяла со стола треугольник, -- смотри, Валя, отправлено пять дней назад. Вот штамп.
-- Конверт, конверт, где, конверт, -- шептала Валентина, роясь в кармане, -- вот. Дата. -- Она подняла глаза на свекровь. -- Три месяца назад. Это отправлено три месяца назад.
-- А это -- пять дней, жив он, Валя, живой. В госпитале, читай! Обещают отпуск дать, заедет на побывку после лечения, ранен он.