Хайлис Леонид Абрамович : другие произведения.

Наша Семья

Самиздат: [: разрегистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Воспоминания моего дяди Леонида Абрамовича Хайлиса с моими замечаниями о нашей семье. Уже очень пожилой и больной, он написал это произведение по моей наводке, а я собрала его труд и впечатала в компъютер. Этот рассказ - яркое опровержение антисемитским стереотипам, например, об участии евреев в войнах.
   Леонид Хайлис
  
   Наша семья
  
  Абрам (Аврум) Хайлис - папа
  Сура (в девичестве Литинская) - мама
  Сыновья: Давид, Леонид, Гедаль, Мойша
  
  Мой папа, Аврум Хайлис, родился в городе Оргеев (Молдавия) в 1890 году, а мама родилась в городе Сороки (Молдавия) в 1900 году.
  Будучи ребёнком, папа помогал своему отцу в бондарской работе. Когда он вырос, стал хорошим специалистом.
  За свою работу он давал гарантию, что вино из бочки не вытечет, а за это брал дороже других бондарей.
  Папа был очень весёлым человеком, любил анекдоты, песни, умел петь на идыш, моллдавском и русском языках, был актёром-любителем в театре под руководством режиссёра швейцара. Любил шутить.
  Однажды к нему пришла дама и попросила сделать ей бочонок для огурцов. Договорившись о цене, папа сказал ей, что в пятницу утром бочонок будет готов.
  Шутки ради, он заранее расслабил обручи и приготовил ведро воды. Дамочка пришла вовремя и сказала: - А ну-ка налейте воды.
  Он взял ведро, налил, и вся вода вытекла. Дама испугалась, даже побледнела: - Вся вода вытекла, что же теперь будет?
  - Вы просили бочонок для чего?
  - Для огурцов.
  - Я и сделал для огурцов, а не для воды... Огурцы не вытекут. Но не волнуйтесь, вода тоже не вытечет.
  Папа затянул расслабленные обручи и привёл бочонок в порядок.
  На прощание дама сказала: - Вы большой шутник!
  Папа был здоровым человеком. Таблетки принимать не любил. Однажды он почувствовал сильные боли в области поясницы и говорит маме: - Сура, посмотри, есть ли вино в бочонке.
  Она подняла бочонок, пошатала и отвечает: - Немного есть.
  Набралась поллитровая баночка.
  Выпив, папа полежал ещё немного, поднялся и пошёл работать. После этого случая решил всё же провериться у доктора Вассермана, которому очень верил.
  Доктор Вассерман его мило принял и после обследования сказал, что все органы в порядке. - Вы очень здоровый человек.
  - Спасибо, доктор, а мне как рабочему человеку можно чуть выпить?
  - Можно, только осторожно. Не злоупотребляйте.
  - Доктор, по-моему "чуть" - это утром сто грамм водки и на обед стакан вина, как вы считаете?
  - Я считаю, что вы молодец. Так держать!
  
  У папы были две сестры: Хайка и Мася. Хайка вышла замуж и жила в Сороках. У неё был сын Мотл, который тайно переправился через Днестр в Цекиновку. Мечтал о хорошей жизни, но сразу пропал без вести. Хайка проплакала всю свою жизнь, так и не дождавшись весточки от сына.
  Мася вышла замуж и жила в Рыбнице. Когда она была маленькой, её украли цыгане, но родители догнали воров и выкупили дочь.
  У папы ещё был старший брат Герш. Он женился и жил в Бельцах. Дочь Герша - Бетя, замужем и сейчас проживает в Израиле (Я очень хорошо помню Бетю. Статная, красивая, самобытная женщина, это была моя любимая тётя. Есть семейная фотография, где я стою рядом с ней и видно, как сильно на неё похожу. До эмиграции Бетя жила с мужем в Кишинёве и мы часто общались. Помню и родственников из Рыбницы. Очень любила и близко дружила с кузиной Софой, которая мне всегда казалась рассудительной яркой красавицей, примером для подражания, но такой высотой, которую никогда взять не удастся. - Л.Х.)
  В 1913 году папу призвали в армию. Перед отъездом Герш в качестве напутствия младшему брату произнёс следующую речь о правильном поведении, особенно в начале службы в армии: "Слушай, Аврумалэ (так папу звали в семье), я тебя знаю. Ты справедливый, честный, трудяга, смелый, драться умеешь и побеждаешь, ты очень горячий и себя в обиду не дашь, и товарища выручишь в трудную минуту, поэтому я хочу, чтобы ты знал, что в армии бьют, бывает, ни за что. К сожалению, есть ещё много антисемитов и подлецов, которые получают удовольствие, когда бьют еврея. Но если дашь сдачи до принятия присяги, можешь проскочить без всяких неприятностей. После принятия присяги начинается: суд, военный трибунал и т.д. Я хочу, чтобы ты меня понял и был осторожным, так как подлецы всегда выходят сухими из воды, а виноват - еврей. Аврумалэ, дай мне слово, что будешь действовать разумно".
  - Хорошо, Герш, спасибо, даю тебе слово, что буду осторожным, особенно после принятия присяги.
  (Почти век прошёл, а как современно звучит! - Л.Х.)
  Папу направили служить в Одессу, и он попал в артиллерию. Обычно в артиллерийском расчёте пять человек. В одном было четыре, и папа стал пятым. Начало службы ознаменовалось следующим событием.
  Командир расчёта дал первую команду: - Смирно, расчёт по местам.
  Первые четыре новобранца уже знали, куда идти, и заняли места. Папа, новенький, остался стоять где был. Командир подошёл и говорит ему: "А ты чего стоишь?" Папа ответил: "Вы мне ещё не показали, куда идти и что делать". "Ах ты, жидовская морда! Ещё разговариваешь!" - и сильно ударил папу по лицу. Папа быстро сообразил, что ещё не принимал присягу, можно показать, где раки зимуют. И ударил в ответ так, что командир упал. Но поднялся. Между ними завязалась драка. Никто не вмешивался. Последний удар папы оказался таким сильным, что командир опять упал и на этот раз долго не мог подняться. На этом поединок закончился.
  Папа не мог успокоиться несколько суток и мечтал только об одном: пойти ночью и пырнуть командиру нож в бок, едва воздержался.
  Через некоторое время туда приехала комиссия проверять, хорошо ли обучают солдат. Каждый солдат должен был ответить перед строем на три вопроса:
  "Что это?", показывая винтовку. Солдат ответил: "Это винтовка образца такого-то года, шестыми ногами".
  Некоторые засмеялись. "А ну-ка ты скажи", - экзаменатор попал на папу. "Это винтовка такого-то года системы наган". На второй вопрос "Кто я такой" папа ответил: "Вы изволите быть генерал такой-то, главный инспектор войск Одесского округа", - снова правильно. И третий вопрос: "Ты стоишь на посту и охраняешь склад. Наводнение. Приближается вода и ты вот-вот утонешь. Твои действия". "Я вызову начальника караула, или дам сигнал выстрелом вверх, или попрошу кого-то из прохожих вызвать начальника караула". "Ну, а если никто не реагирует на твои действия, а ты скоро утонешь?" "Утонуть и умереть за родину, но с поста не уходить", - сказал папа, что от него и желали услышать.
  Больше вопросов не было. Папу похвалили, сказали, что он знает службу, и комиссия ушла.
  Начальство полка посмотрели в сторону сообразительного солдата и даже аплодировали ему.
  Командир расчёта искал всё же возможности поиздеваться над непокорным новобранцем: давал наряды вне очереди, заставлял надеть на спину мешок с песком и стоять неподвижно с винтовкой часами... Выдумок хватало. Но неожиданно папе повезло: объявили, что будет новый командир полка. Опять всех построили, перед строем появился новый командир верхом на лошади.
  - Братцы! Я ваш новый командир полка, ваш отец, - начал он. - Я люблю дисциплину и порядок и хочу, чтобы вы хорошо знали службу. Если вам нужна моя помощь, обращайтесь ко мне, в письменном виде и по инстанции. Но если кто нарушит дисциплину и порядок, тот под суд пойдёт. Кстати, вас никто не обижает? Никто вас не бьёт?
  Папа, долго не думая, крикнул: - Меня били!
  - Кто?
  - Вот этот командир расчёта, - и рассказал как было дело.
  - Господа офицеры, ко мне! - приказал командир полка.
  Все офицеры под козырёк и строевым шагом подошли ближе к командиру.
  - Что у вас делается? Я вас спрашиваю, что это такое?
  Возникшую гробовую тишину нарушил сам командир полка. Он сказал: "Каждому, кто дрался, по одной неделе на гауптвахту", - и дал команду разойтись.
  Приближался 1914 год, и поговаривали, что скоро начнётся война. Командир расчёта опять поставил солдата Хайлиса на три часа с песком на спине. В это время проходил командир полка и, увидев папу, скомандовал "винтовка к ноге", затем велел снять мешок и спросил: "За что тебя поставили?" "Ни за что, - ответил папа. Он воспользовался возможностью рассказать о постоянных издевательствах командира расчёта и попросил перевести его в другой расчёт.
  - Хайлис, ты хороший солдат, - ответил командир полка. - Я о тебе наслышан. Ты знаешь службу. Потерпи немного, скоро начнётся война и я возьму тебя к себе в аппарат, а сейчас ступай в казарму.
  Около казармы командир расчёта крикнул: - Хайлис, почему ты всё бросил и ушёл?
  - Пошёл ты на... Я не ушёл, меня снял командир полка, - сказал папа.
  Когда началась война, командир полка сдержал своё слово и забрал папу к себе, сделав его телефонистом. В обязанности Хайлиса теперь входило быть у телефона, а во время боя, если понадобится, быстро и качественно наладить связь.
  В утро перед первым боем командир полка обратился к солдатам с просьбой исполнять присягу, не волноваться, приготовиться к бою, затем скомандовал: - Огонь!
  Через час уже были мёртвые, раненые; связь прерывалась несколько раз. Папа бежал по полю боя, стараясь под обстрелом быстро наладить связь. Командир полка кричал ему: "Хайлис, нагнись, нагнись!" На что папа отвечал: "Один раз умереть за родину, Ваше благородие, не двадцать раз!".
  Бои продолжались с перерывами. То полк выходил из поля боя за пополнением, то снова вступал в бой.
  Однажды на отдыхе командир полка очень хвалил папу перед строем, сказал, что он очень смелый, старательный, много раз восстанавливал связь быстро и качественно в самых трудных условиях боя. Солдат Хайлис герой, он заслуживает самой высшей награды.
  Когда в узком кругу решался вопрос о награждении папы Георгиевским крестом, один генерал был против и не постеснялся объяснить, почему. Потому что Хайлис - еврей.
  Антисемиты сочинили множество анекдотов о трусости, слабости, жадности и предприимчивости евреев в боях. Мало, кто знает о храбрости, силе, героизме и самоотверженности тех же евреев в обеих мировых войнах. (я сознательно опускаю антисемитские анекдоты, которые вспомнил и привёл было здесь автор этого очерка: не желаю пополнять их "золотые россыпи" своим набором- Л.Х.)
  Бои шли за населённый пункт, несколько раз переходивший из рук в руки. Немцы, накопив силы, начали наступление. Русским пришлось уходить. Быстрого отступления, однако, не получилось. Немцы опередили русских; многие, в том числе и папа, попали в плен. Собралось около пятисот пленных. Их погрузили в вагоны, отправили в город Зальцбург и поместили в холодные казармы. В Зальцбурге уже лежал глубокий снег. Близился новый, 1915 год.
  В Зальцбурге планировалось построить дорогу. Вывели двести человек, к ним подошёл немец-инженер, спросил, кто переводчик. Ему указали на папу: многие знали папу по службе. Папа стал переводить.
  (Автор приводит здесь немецкий текст, которого я не понимаю и потому опускаю, но хорошо помню рассказы моего деда, героя этого повествования, смешные спектакли о войне по собственному сценарию на смешаной русско-немецко-еврейской речи, ещё и по-моему, с молдавскими купюрами - Л.Х.)
  Начались работы, а в это время пришли немецкие женщины и дети смотреть на русских. Немки бросали пленным конфеты, шоколад, фрукты, вот хлеба у них не было. (А двадцать пять лет спустя, возможно, те же дети, но уже выросшие и фашисты, расстреляли другого моего деда - Л.Х.)
  Немец-инженер сначала сам выпил шнапс, потом угостил папу. Немцы тогда неплохо относились к русским. Вечером около папы стояла очередь пленных, желавших назавтра попасть на работу. У кого не было одежды-обуви, тех выручали товарищи. Папа всех записал.
  Он купил себе немецко-русский разговорник и стал изучать немецкий язык. Инженер-немец оказался на редкость отзывчивым человеком. Через него папа добился посещения врачом больных пленных, поступления медикаментов, улучшения условий для тяжело-больных и раненых, а для остальных - горячей пищи и даже чая. Когда дорога была построена, инженер помог папе организовать столярную мастерскую, где изготовлялись табуретки, стулья, столы, шкафчики, тумбочки и прочее.
  В 1918 году подошло время возвращаться домой. Немцы обменялись с русскими пленными. Летом 1918 года папа вернулся в Оргеев. Его первая любовь Лэйка оказалась замужем за другим и беременна. Она оправдывалась тем, что папа ей не писал, она не знала, как быть, а её родители решили выдать её замуж.
  Папа тяжело переживал измену и уехал в Сороки, к сестре Хайке. Первое, что он ей сказал: - Я Лэйку очень любил.
  Хайка успокаивала его и обещала найти ему хорошую девушку. (Положительно, судьба распорядилась, чтоб женой Аврама и на этот раз стала Сара, моя будущая бабушка - Л.Х.)
  За короткое время подготовили смотрины невесты - нашей будущей мамы Суры.
  Вёл папу сват. По дороге они договорились, что если сват позовёт его домой и папа сразу согласится уходить, значит, невеста не нравится.
  Папа неожиданно для себя увлёкся, рассказывал анекдоты, шутил, вспоминал о войне и театре. Невеста сидела и молчала (А вот это мне, признаться, трудно себе представить: бабушка была не из особо молчаливых, и шутить умела, и смеяться - Л.Х.) Подошёл отец невесты, Лейб Литинский. Папа, недолго думая, в лоб сказал, что невеста ему нравится и можно жениться хоть сейчас. Лейб тоже долго не размышлял, поставил на стол бутылку водки и печенье, налил три рюмки водки, пожелал, чтоб было "в добрый час", выпили, и Лейб поставил бутылку на место. Папа заметил: - Господин Литинский, что же Вы налили мне одну рюмку? Хотите, чтоб я стоял на одной ноге? Налейте мне ещё одну и я буду стоять ровно, на обеих ногах.
  - О-хо, - сказал Лейб, - хороший жених нам попался! - все засмеялись.
  Мама невесты - Шейндл, узнав после всего, как это было, тоже долго смеялась. Невесту никто не спрашивал, согласна ли она. Так папа стал женихом. (Да уж... И прожили потом вместе долгую трудную жизнь, и вырастили четверых сыновей... И прошли бок о бок следующую мировую войну... И, овдовев, неугомонная бабушка ещё раз умудрилась выйти замуж на своём восьмом десятке - Л.Х.)
  Через некоторое время жених заболел тифом. Его положили в больницу, где он постепенно дошёл до состояния клинической смерти: лежал, не разговаривал, таблеток не принимал. В таком состоянии он провёл несколько месяцев, а невеста не переставала плакать. Ждали скорой смерти. Около больного был посажен наблюдатель, который должен был сообщить невесте, когда жених умрёт.
  Один из врачей решил попробовать дать папе таблетку с вином вместо воды. Конечно, на радость врачу, тот проглотил, а через несколько дней открыл глаза, сел и спросил, где находится и что с ним. Все врачи были рады этому эксперименту. Папа послал наблюдателя к невесте сообщить, что жених ожил.
  В 1920 году Аврум и Сура поженились. В 1922 году родился Давид, в 1924 появился я, Леонид, в 1928 - Гедаль и в 1930 - Мойшалэ.
  В это время папа уже имел свою бондарскую мастерскую.
  За ним приехал помещик из Кишинёва. Ему нужно было много бочек для вина. Договорившись о цене, он забрал папу к себе. Заработав много денег за первую партию бочек, папа решил на еврейские праздники поехать домой. На фаэтоне добрался до железнодорожного вокзала. Не успел он сойти с фаэтона, как два типа в гражданском потребовали у него документы. Папа показал, но в руки им дать не хотел. Те свистнули и появились полицейские в форме. Потом появились ещё два солдата с винтовками. Пришлось идти в полицию. За столом сидел румынский комиссар, потребовавший показать документ. Папа опять показал, держит, а в руки не даёт. Комиссар схватил один угол и потянул к себе. После недолгой борьбы документ разорвали пополам. Папу увели в другую комнату. Через полчаса один из тех двух типов заходит и говорит папе, чтоб он шёл мириться с комиссаром. Папа понял и спросил, сколько надо дать, достаточно ли 30 лей. - Нет, надо дать 60 лей, - ответил тот, - так как нас трое.
  Выбравшись, наконец, из полиции, папа про себя подумал: "Какие сволочи, сделали себе лавочку". Успокаивало лишь то, что едет домой к жене и детям. (Вот такие эпизоды и обращали румынских евреев в веру заднестровских "братьев", да кто мог тогда знать, что те придумают лавочки почище и антисемитизм похлеще! - Л.Х.)
  Пришла весна 1932 года. Днестр стал разливаться. Началось наводнение. Половина Сорок оказалась затоплена водой. Хорошо ещё, что это случилось днём, а не ночью. (Кто из Сорочан не помнит весенних наводнений! Кошмар для взрослых и радость для школьников - уроки отменялись, ребят развлекали бесчинства Днестра - Л.Х.)
  Мы едва эвакуировались к оставшейся на суше Хайке и она помогла, чем могла. По Днестру плыли большие глыбы льда, валили дома, и наш дом ушёл вместе с водой.
  Папа снова поехал в Кишинёв на заработки. Родители решили снять жильё в надёжном месте. В 1936 году мама сама начала строить новый дом на месте старого. Мы, дети, помогали. В 1939 году дом был готов. Но начались новые проблемы.
  Бессарабия принадлежала Румынии с 1918 года. А тут-то и подоспел указ, вменявший в обязанность жителей Бессарабии получить Румынское гражданство. Богачи платили за это большие деньги, а бедняки горевали.
  28 июня 1940 года Красная Армия без боя освободила Бессарабию от румын (Да, многие и многие бедняки действительно видели в этом захвате Сталиным Бессарабии освобождение, другие же вспоминают хлынувшие вслед репрессии, а кто-то до сих пор рассказывает об офицерских женах, принимавших нижнее бельё за вечерние платья. Со мной этот курьёз случился много позже, когда мама съездила в Чехословакию и привезла ночную сорочку, в которую я едва не нарядилась на вечер в ресторан - Л.Х.). Накануне, 27 июня богачи убежали в Румынию, захватив с собой только деньги и драгоценности.
  Ровно в два часа дня 28 июня на сорокских улицах появилась советская разведка: двенадцать солдат и капитан верхом на лошади и с красным флагом. Капитан оказался Сорокским парнем. Он встретился со своими родителями. Бедняки так радовались появлению "братьев", что выносили из богатых домов ковры и стелили их на улицах для солдат разведки. Играла музыка, было весело, большинство населения радовалось.
  Вечером мы услышали шум. В городе, со стороны Ямполя, появились отряды всех родов войск. Часть осталась в Сороках, остальные двинулись дальше, на Флорешты и Кишинёв.
  При советской власти открылись школы, среди них и еврейская (во времена моего детства и юности об еврейских школах речи даже быть не могло, воспоминаний, и тех почти не осталось; одно только и сохранилось еврейское кладбище, теперь уж там почти не осталось и самих евреев -Л.Х.).
  Я пошёл учиться в пятый класс. Папа начал работать в артели по специальности, мама была домохозяйкой. Можно было жить, но...
  22 июня 1941 года, придвинув к нашим границам 170 дивизий, Гитлер начал свой "блиц криг", вылившийся в четырёхлетнюю страшную войну. Давид сразу ушёл на фронт.
  Всем рабочим выдали винтовки. Папа был активным участником обороны города, а к Сорокам неминуемо приближались фашисты.
  В городе были две мельницы. Наши их взорвали, чтобы не оставлять фашистам. Объявили, что в селе Косоуцы (напротив Ямполя) работает переправа, может, кто хочет эвакуироваться. Первого июля мы (папа, я, Гедаль и Мойшалэ) вышли из дома, а мама сказала, что никуда не пойдёт, но потом побежала за нами вся в слезах и с криком: "Подождите, стойте, я тоже иду". Пешком дошли до Косоуц. Сначала переправляли детей, потом взрослых. К вечеру все собрались в Ямполе и на узкойколейке добрались до Вапнярки. Там сели в товарные вагоны, которые и довезли нас до Сталинграда.
  По дороге, особенно на Украине, к вагонам подходили люди с хлебом и другими продуктами.
  Из Сталинграда мы попали в станицу Березовка, где папу пригласили работать. Каждый член семьи получал по 600 г. хлеба и горячую пищу в столовой (страшно даже представить себе, что это была за пища, но и той едва хватало; а я всегда думаю о том, с каким уютом жили члены правительства, небось у тех всего доставало, даже вдоволь - Л.Х.).
  Я там простудился и заболел воспалением лёгких.
  Когда немцы приблизились к Сталинграду, нас эвакуировали в Чимкент (Южно-Казахстанская область). Мы там встретили сапожника Балабана и Гедаль сразу пошёл к нему работать. Я поехал в совхоз имени Сталина (главное - какое разнообразие наименований! А ведь там и в голову не приходило - Л.Х.) на курсы трактористов, это 60 км от Чимкента. Мойшалэ остался дома.
  На курсах нам читал преподаватель Никонов,очень милый и добрый человек. Я попросил его принять Мойшу учиться, но брату было всего двенадцать лет. Никонов всё же долго не думал и сказал: - Давай его сюда.
  Потом я забрал туда же и маму. Она устроилась сторожем на маслозаводе, а папа остался работать в Чимкенте. Никонов очень полюбил Мишу за то, что тот очень хорошо учился.
  На практике Миша волновался, так как не мог своими ножками достать муфты сцепления (когда я представляю себе эту сцену, хочется плакать. Отца, умного одарённого человека жизнь постоянно проворачивала через мясорубки: то бедности, то войны, то тяжёлого физического труда постоянно, с самого детства почти до смерти, то незаслуженных обид и унижений, а главное - хронической невостребованности его настоящих способностей, из чего вытекала неудовлетворённость потребностей. Боже мой! Как сложно выжить в этом мире несчастным, которых заклеймил Ты печатью таланта! Почему, зачем, для чего - Божий дар непостижимым образом неизбежно должен превращаться в страшное бесконечное наказание! - Л.Х.)
  Никонов подбадривал мальчика: "Ничего, Миша, не унывай, в крайнем случае, я тебя устрою в механический цех слесарем"..
  Вдруг папа получил с фронта письмо от Давида. Он нашел нас через Бугуруслан. Папа сказал своему начальнику, что хочет показать письмо жене и детям. Для этого надо было идти пешком 60 км. Папа всю дорогу думал, как показать письмо, чтобы мама не упала в обморок.
  - Я тебе сейчас что-то покажу, Сура, как ты будешь: радоваться или плакать?
  Она сразу поняла "Ой, мама, есть письмо от Давида!", - и вся задрожала: "Дай, дай сюда", - и поцеловала письмо несколько раз.
  Давид писал, как маленькая лопатка спасла его от смерти. Немцы стреляли из пулемётов в открытом поле. На команду "ложись" Давид лёг и положил на голову лопатку. Пуля попала в лопатку и отлетела.
  У мамы потекли слёзы.
  Совхоз относился к Чаянскому району. Из Чаянского военкомата прибыл лейтенант и стал собирать призывников, в число которых попал и я. Нас всех направили в Чимкент. Мама пошла меня провожать. Сначала шли пешком, потом нас нагнал грузовик, мы с мамой простились, она долго стояла, махала мне рукой, пока можно было разглядеть друг друга.
  Из Чимкента меня направили в Акмолинск. Три месяца был курсантом, потом дали лычку ефрейтора и отправили на Прибалтийский фронт.
  Там образовали полк. Офицеры набирали себе пополнение, кто попал в разведку, кто в артиллерию, кто куда. Лейтенант медицинской службы отобрал для санвзвода пять человек. Я оказался пятым.
  Лейтенант учил нас оказывать первую помощь, говорил, что надо быстро выносить раненых и, главное, не давать им истекать кровью.
  Полк сформировали и тут же бросили в бой.
  В первом же бою мы сразу потеряли одного носильщика, моего напарника Сашу. Он шёл впереди, я - сзади, Сашу убило прямым попаданием снаряда. Мы в это время были близки к землянке санвзвода. Лейтенант помог мне втащить раненого, оказал ему первую помощь и отправил в санбат. Мне дали другого напарника. Нас ждали другие раненые бойцы.
  Наши войска начали наступление на всём фронте, а немцы бежали. Набрав свежих сил, немцы в одном месте почти окружили нас. Командир нашего полка сказал: "Ни шагу назад", это уже было 5 января 1945 года. Соседние полки уже отошли, а мы всё держались. Наконец, командир полка дал команду "вынести раненых и всем идти на новый рубеж".
  В это время к нам присоединился старшина медслужбы танковых войск.
  Под обстрелом немцев мы выносили раненых. Меня ранило осколком в мизинец правой руки. Старшина говорит: "Идём быстрее, уже близко новый рубеж, там окажу тебе помощь". Командир полка увидел, как торчит осколок и идёт кровь и приказал старшине отвести меня в санбат. Но наш санбат уже отступил, и старшина сдал меня в санбат танковых войск.
  Лечился две недели, и заодно мне подлечили левую ногу, так как незадолго до того я упал в танковый ров, нога побаливала, но я считал, что терпимо и не жаловался (всю жизнь, сколько я его помню, дядя Лёня мучается ногой, ковыляет, хромает, а тогда - как же! В передних рядах выступал Павка Корчагин, с воспалением лёгких, раздетый и голодный строивший в снегу узкоколейку. Что ж, спасибо, когда не Павлик Морозов, а ведь сколько юношей брали пример и с него: других-то не показывали и не хвалили - Л.Х.).
  Меня выписали из санбата, спросили, нужна ли справка, я отказался. "Куда пойдёшь?" Я ответил, что пойду искать свой полк.
  Мой лейтенант увидел меня издалека, окликнул и позвал, предупредив, что идти надо осторожно: фрицы стреляли. Лейтенант меня обнял и радостно поздравил с наградой: медалью "За отвагу". Я поблагодарил и сказал, что об этом напишу родителям.
  Так мы с боями освободили Ригу и постепенно дошли до Балтийского моря.
  Как мы радовались, когда узнали, что немцы подписали акт о капитуляции! Как мы радовались, что дожили до дня победы! Но оказалось, что преждевременно.
  Немцы шли к нам группами, складывали оружие и сдавались, а латыши не захотели (ещё бы! - Л.Х.). Они уходили в леса вооружёнными группами и нападали из засад на наших солдат уже после 9-го мая (при всей моей ненависти к фашизму и измам вообще, не могу однако не понять и латышей, спасавших свою родину от теперь уже сталинского захвата - Л.Х).
  Решили построить всю 376-ю стрелковую двизию в одну шеренгу и под руководством генерала Полякова пойти прочесать лес. В одном хуторе было всего три дома, в одном из них лежала в кровати больная старушка. Мы пытались поговорить с ней, она не понимала. В другом доме мы обнаружили люк, стали открывать, а оттуда стреляют. Наши солдаты, разозлившись, забросили туда несколько гранат. Смотрим, высовывают на палке белую простыню. Мы вытащили из этого подвала двенадцать человек, вооружённых до зубов всеми видами оружия. Один латыш был завёрнут в большую пуховую перину, чтобы она предохраняла его от пуль и осколков (интересно, что сталось с этой периной в недрах ГУЛАГА, если, конечно, доехала - Л.Х.). Вот так нам пришлось ещё два месяца воевать в Латвии и терять наших бойцов (опять же спасибо товарищу Сталину и иже с ними - Л.Х.).
  Из Латвии мы переехали в Пензу, где был военный городок, и заполнили пустые казармы. Многие солдаты демобилизовались и поехали по домам. Я должен был демобилизоваться в 1947 году. Но в Молдавии был голод (в богатейшей цветущей Молдавии! - Л.Х.). Родители в переписке советовали остаться ещё на один год на сверхсрочной службе. Я стал думать, как помочь родителям. В Пензе купил муку, крупу, сухофрукты и ещё кое-что, сделал две посылки и отнёс на почту, но там не хотели их принимать. Меня выручил мой комбат. Он позвонил начальнику почты и посылки приняли. (Вот такой штришок. Почему? Зачем? С какой целью нужно было звонками начальству добиваться того, ради чего почта, собственно, и существует? Неведомо. У Советских собственная гордость. И свои, не подверженные никакому анализу правила. - Л.Х.)
  Летом 1944 года родители готовились к возвращению домой, в Сороки, так как город уже был освобождён от немцев. Они получили вызов из Сорокского горисполкома (ну надо же! А я-то надеялась, что вызов нужен только из заграницы - Л.Х.), сели в поезд "500-весёлый" и поехали с надеждой найти свой дом целым. Но немцы разрушили наш дом, и родители нашли пустое место. Мама очень плакала. Только она знала, как три года мучилась и как три года строила дом собственными руками. Начались хождения по мукам в горисполком, родители еле добились сарайчика, из которого надо было сделать жильё, и сделали.
  Я вернулся домой лишь в 1948 году, Гедаль уже учился в совхоз-техникуме, а Мойшалэ работал слесарем и к тому времени закончил 8-й класс вечерней школы. Мойшалэ спросил меня, пойду ли я с ним в 9-й класс. "Как я смогу! У меня всего пять классов." "Я поговорю с директором, - был ответ, - ты не виноват, что была война, я тебе помогу подготовиться, - сказал Мойшалэ (эту историю я слышала в лицах и от отца: в качестве наглядного пособия по усидчивости и трудолюбию человека мне часто приводился пример дяди Лёни. Директором вечерней школы был друг отца Геннадий Лихонин - Л.Х.)
  Директор школы сказал, что надо сдать три экзамена: диктант, математику и физику. Я подготовился, сдал эти три экзамена экстерном, и меня приняли в 9-й класс. За партой мы сидели втроём: я, Тамара Швец и Мойша (бедная Тамара, представляю, каково было ей в окружении двоих носатых Хайлисов - Л.Х.). Однажды учитель математики Николай Иванович вызвал Тамару и попросил рассказать теорему о трёх перпендикулярах. Она встала и говорит на идыше: "А ворт, а буквэ". Класс начал хохотать и учитель вызвал Хайлиса Михаила. Класс затих, Мойшалэ отчеканил теорему, ответил ещё на пару вопросов, получил свою пятёрку и сел.
  В конце учебного года я попросил справку со всеми оценками за 9-й класс и пошёл учиться в педучилище, на 3-й курс. Закончив его, я сразу поехал работать учителем в начальных классах.
  В 1950 году я поступил учиться в Сорокский учительский институт на физмат, а Мойшалэ поступил туда же на факультет русского языка и литературы.
  В 1952 году меня направили работать в село Раковец читать математику, а Мойшалэ с Раечкой поехали в село Сенатовка читать русский язык и литературу.
  Когда я вернулся домой, Давид работал в торговле и был женат на Рузе. В торговле сначала он работал в галантерейном магазине, потом стал директором ресторана "Зелёный Змей" (кто-то с хорошим чувством юмора придумал это название, уж не папа ли или кто из его друзей - Л.Х.). Давид много помогал нам с хлебом по госцене, т.к. на рынке в то время за буханку хлеба надо было платить 120 рублей (перебои с хлебом, а точнее, его нехватка не случались, а были потом всегда. Помню несчастный магазин, куда меня посылали за хлебом "к Хайке" по имени работавшей там женщины. На грязном цементном полу, впрочем, засыпанном опилками, толклись люди в грязных же сапогах, с перекинутыми за спину пустыми полосатыми двойными мешками и одетые не по-городскому. И много после я разобрала нечто странное в этой картине: крестьяне, те, кто испокон веку заняты именно тем, что выращивают хлеб и кормят себя и городских жителей, были вынуждены приезжать в город и выстаивать там часами на своих натруженных ногах для того, чтобы купить тот самый хлеб, произведённый их заскорузлыми руками с ногтями, из-под которых никогда не выводилась чёрная земля. Боже мой, как страшно вспоминать, через сколько мук и должен был пройти маленький человек только для того, чтобы раздобыть себе пропитание. Хлеб насущный, ещё один источник унижений в некогда хлебной стране. А ведь голодные Хрущёвские времена, и голодные Брежневские времена, и голодные пост-перестроечные времена, и вырубка виноградников, это в Молдавии-то, всё было ещё впереди - Л.Х.).
  У покойных ныне Давида и Рузи двое детей: Дизабелла и Мариана и пятеро внуков: Гена, Рузен,Марина, Талина и Дэвид.
  В 1990 году Давид тяжело заболел, сорокские врачи не брались его оперировать. Дизабелла повезла отца в Кишинёв, где ему предстояло выдержать две операции. Он выдержал только первую и скончался 19-го февраля 1991 года. Похороны были 21-го февраля 1991 года. Светлая ему память!
  Я вспомнил, как Давид тонул в Днестре, и как его спасли. Это было в 1937 году. Какие-то парни заметили, что он тонет, вытащили его на берег, начали качать, ничего не помогло, тогда они решили дотащить его до дома (спасители знали, где жил Давид). Мама очень испугалась, подняла крик, нашлись хорошие специалисты и выдавили воду из него. Он пришёл в себя. Мама пригрозила кулаком, чтобы он больше не ходил купаться, а он на это ей ответил: "Ну, ну..."
  Я имел право читать математику в 5-7 классах, но не хватало учителей и мне дали 8-10 классы. Я грыз эту науку днём и ночью, так как чувствовал проблемы в знаниях.
  Некогда было жениться, но в этом плане мне повезло. Я познакомился с Бетей в Раковце, куда она приехала в гости из Томашполя к своей двоюродной сестре. Бетя мне очень понравилась, особенно её улыбка притягивала меня, как магнитом, и я подумал: "Она моя". Мы стали переписываться. 3-го января 1954 года мы расписались, а 9-го января была свадьба. Вот уже 50 лет, как мы вместе. Спасибо ей за её доброе сердце и за любовь! "Представить страшно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь, не той бы улицей пошёл, тебя не встретил, не нашёл!".
  Гедаль помогал мне по физике и химии. Он мне выдал свой секрет в учёбе: надо всегда выучить один урок наперёд, чтобы знать, о чём идёт речь, чтоб была возможность ответить на вопрос из нового материала, и вот тогда ты будешь на высоте. (Дядя Гедаль из того самого типа учёных, не от мира сего, над которыми всегда смеётся литература. Помню, например, такой случай. Дядя Гедаль приехал к нам в гости и стал рассказывать, что увлёкся йогой. В его честь собрались родственники, а сам неожиданно исчез. Стали искать и нашли в другой комнате стоявшим на голове. После этого папа заинтересовался, и Гедаль стал посвящать брата в основы йоги с командами расслабиться. Вещал долго и, наконец, спросил: - Ну что, Миша, расслабился? - Расслабился, - ответил уже полусонный папа. - Тепло чувствуешь? - Чувствую. - А тяжесть чувствуешь? - Ну просто мешок с дерьмом! - радостно воскликнул папа. Тем занятия йогой у них и закончились - Л.Х.)
  Гедаль закончил сельскохозяйственный техникум с отличием и поступил в сельскохозяйственный институт без экзаменов (тогда было 5%). Институт он тоже закончил с отличием и поступил в аспирантуру. Стал кандидатом наук, потом доктором сельскохозяйственных наук, написал 120 научных работ. Работал в институтах: в Великих Луках, Ровно и Луцке. Сейчас он академик инженерной Академии Украины, председатель Вольвенского отдела Академии, доктор технических наук, профессор, проректор Луцкого индустриального института по научной работе. Он был женат на родственнице моей жены. Доня Голгер заболела и умерла 6-го марта 2001 года. Двое детей, Инна и Саша, две внучки: Анна и Эллина.
  В 1954 году Миша поступил на заочное отделение Одесского Технологического института. Он самостоятельно изучил высшую математику (Ха! А сколько ещё зубодробительных наук изучал мой папа просто для удовольствия, или чтобы объяснить потом непонятное моей дочери, учившейся в школе с нестандартно сложной программой обучения, да ещё по-английски. Изучить, что угодно, было ему нипочём - Л.Х.), выполнял контрольные работы по высшей математике не только себе, но и своему другу Аркадию Голгеру.
  Я уже знал этот материал, хотел ему помочь, он отказался, сказал: "Я сам разберусь", - и разобрался в таких сложных понятиях, как дифференциальные и интегральные исчисления и теория вероятностей.
  В 1979 году Мойшалэ с семьёй уехали в Сан-Франциско. Чуть ли не весь город Кишинёв провожал его, Раечку и Лилечку.
  В 2001 году он тяжело заболел, промучился год и скончался 21-го февраля, а похороны были 25-го февраля 2003 года. Светлая память ему!
  Контора Сорокского пищекомбината была напротив нашего дома. Главный бухгалтер Вайнер договорился с папой на выполнение работы за 300 рублей. Когда папа пришёл получать деньги, Вайнер начислил ему только 150 рублей. На вопрос, сколько рублей тут начислено, Вайнер начал искать... "Вы хотите присвоить мой труд, я вам сейчас покажу", - папа забежал домой, схватил топорик и выбежал. Мама заметила - и за ним. Вайнер испугался и начал: "Вы правы, Хайлис, я ошибся, извините, сейчас будет 300 рублей, только уберите топор". Папа получил положенные деньги и успокоился.
  Однажды моя мама пошла за хлебом к Мошку и слышит, как Брана, его жена, говорит одной женщине: "Вы знаете, эта Сура Хайлис всех троих невесток для своих сыновей привезла с Украины. Она не могла найти невестки в Сороках?" Мама сходу пошла в атаку: "Ах ты, спекулянтка, продажная шкура, чтобы мне было за них (и держит фигу в кармане), я вовсе их не привезла, мои сыновья сами их привезли. Смотрите, что она придумала, это же надо!", - повернулась и ушла.
  Мои родители, между прочим, никогда не вмешивались в наш выбор и очень полюбили наших жён.
  6-го июня 1955 года родилась Аллочка. Через год в день её рождения я ей преподнёс песенку, смешанную со стихом: "Дорогой и любимой Аке! В день твоего рождения.
  Вечерком за окном
  Тихо в небе мерцает луна,
  А у нас за столом
  Вся счастливая наша семья.
  И наш дом весь цветёт,
  Наша Ака поёт
  Песенки Ляна, Зина и Таня,
  Елочка и домино.
  Домино, свет кругом
  Мигает своими лучами.
  Домино, домино,
  Веселитесь, друзья, вместе с нами,
  Налейте вина и пейте до дна,
  И стих с радостью скажет вам она:
  "Наша Таня гомко пачет,
  Уе еке мячик.
  Тише, Танечка, не пачь,
  Не уе еке мяч".
  Уе еке мячик выговаривается интересно. Тише, Танечка, не пачь, получается чудесно. На уе еке мяч, звучит конец.
  Вдруг слышны аплодисменты и молодец!
  (Раковецкая средняя школа, 6 июня 1956 г.)"
  В 1959 году Аллочке исполнилось 4 года, и Лилечка взяла с собой Аллочку в 1-й класс. Она уже умела читать и знала основы арифметики. В классе она часто поднимала руку и отвечала на вопросы Зои Васильевны Кравцовой (Ух, как я тогда ревновала! Аллочка казалась мне красивой и сладкой, я её очень любила и везде таскала за собой, кстати сказать, до сих пор к ней привязана и считаю изысканной красавицей, но тогда она была младшенькая, её хвалили больше всех, и это вызывало повод для моей отчаянной детской ревности - Л.Х.)
  Но через месяц Аллочка заболела. Весь класс пришёл её проведать (моя работа, до сих пор чувствую себя виноватой, что притащила весь класс к больному ребёнку -Л.Х.). После выздоровления мы её в школу больше не пустили.
  Пурим мы всегда праздновали у наших родителей. Мама очень готовилась (варила, пекла и т.д.), а папа приготовлял хорошее вино.
  Аркадий Голгер жил у них на квартире много лет, пел и играл на аккордеоне. Папа хорошо пел, а мы, дети, помогали.
  После смерти папы в 1970 году к маме стал заходить отец Рузи, Айзек, бывший тогда вдовцом. Он уговаривал маму: "Я один, ты, Сура, одна, давай сойдёмся". Мама согласилась. Им дали квартиру в Новых Сороках и они переехали. В 1976 году мама заболела (отёк лёгких), 3 дня мучилась и умерла 19 марта. (Картина этой смерти до сих пор стоит у меня перед глазами. Я приехала из Кишинёва проститься с одним из нескольких любивших меня в этой жизни людей, моей бабушкой, всегда энергичной и жизнерадостной. Она лежала и не узнавала никого. Тётя Бетя стала причитать: "Мама, смотрите, кто приехал. Вы её знаете?" Я стояла перед кроватью, на которой умирала мудрая прекрасная женщина, умевшая любить и прощать, многое пережившая в жизни, многому научившая меня. Она открыла ясные глаза, сказала на идише в полном сознании: "Как же, конечно, Лиленю" и опять отключилась - Л.Х.). Мы с Бетей как раз были у мамы, я побежал к Голезиной (она жила напротив), но Голезина ничем не смогла помочь. Айзек уехал в Грозный к дочери Кларе и там умер в 1981 году. Светлая им память!
  Летом папа работал на свежем воздухе. Когда бочка была почти готова, она у него превращалась в барабан, слышны были особые звуки. Однажды при этом шли со свадьбы люди, весёлые, окружили папу и начали танцевать. Сбежались дети, соседи, было очень интересно. Зимой папа заболел воспалением лёгких, в лёгких появилась жидкость, ему стало хуже и он скончался 6-го февраля 1968 года. (Помню и эту смерть. Я навещала дедушку, было жутко видеть на смертном одре этого весёлого, начинённого шутками и анекдотами человека. Ему трудно было говорить, но через силу дед рассказывал мне историю Израиля. С ним часто сидел его друг и родственник Ефим Борисович, за спиной которого была трудная интересная жизнь, включавшая побег через Днестр к "братьям" ещё комсомольцем, а затем 30 лет лагерей и ссылки. Этими последними беседами, которые я запомнила и помню до сих пор, можно было намотать не один ещё срок - Л.Х.). Несмотря на сильный мороз и гололёд, на похороны пришли очень много людей, гроб несли на плечах, меняясь, от дома до самого кладбища. Светлая память ему!
  В том же году 12-го июня умерла Бетина мама Рахиль. Это случилось ночью. Аллочка проснулась и очень испугалась. Мойшалэ забрал ребёнка к ним до полного выздоровления. Он взял её на руки и понёс к себе домой. (До смерти моего отца Аллочка его любила и много помогала нам с мамой во время его болезни, за что я ей очень благодарна - Л.Х.) Бетина мама постоянно говорила, что в Сороках мало кто её знает (раньше она жила в Томашполе), на похороны к ней никто не придёт, а оказалось, что к ней пришли очень много людей. Пусть ей земля будет пухом!
  Десять лет я проработал в Раковце, потом устроился в Сорокский совхоз-техникум. Мне повезло, я попал в хороший коллектив и попался мне замечательный друг: Желясков С.К. Он много раз меня выручал в трудные минуты, а таких минуы было много, так как я уже болел диабетом и жил на инсулине.
  11 августа 1992 года мы переехали из Сорок в Москву, а 28-го сентября 1992 года мы улетели в Сан-Франциско. Мойшалэ, Раечка и Лилечка нас встретили и мы поехали к ним домой. У них мы пробыли 3 дня, нашли с их помощью хорошую трехспальную квартиру в хорошем районе. Мы жили вместе с семьёй дочери, Хайлисы и Гринберги, все вместе, никогда не ссорились, потом разъехались.
  На этом рукопись почти заканчивается. Дяде Лёне писать уже трудно, он не молод и болен, но всё же не пожалел целой страницы благодарностей нам и Америке (приводить полностью не стану, как-то не очень удобно) - Л.Х.
   Родители папы Аврума: Занвел - отец и Голда- мать. Имя Гедаль - это от Голды.
  У мамы Суры (а свои письма детям она простодушно подписывала: твоя мать, Сура Хайлис - Л.Х.) родители: Лейб - отец, Шейндл - мать. У них было 6 детей: Зиска, Мойша, Элык, Янкель, Сура и Рухл. Зиска имел троих детей: Герша, Исака и Гитл. Мойша имел двоих: Ыцыка и Мильку. Элык имел троих: Тубу, Пую и Велю. Янкель имел Хаима и Голду. Сура имела Давида, Леонида, Гедали,Мойшу. Рухл имела Эйдю, Хону и Бориса (мой любимый дядя, Бузя Ойхерман, был очень дружен с отцом, перезваниваемся до сих пор, он живёт в Натании с женой Жанной, которую тоже вспоминаю с уважением и любовью. Так оно и тянется с Библейских времён: Авраам родил Исака и т.д. - Л.Х.)
  Родители мамы, Лейб и Шейндл, и дочь Янкеля Голда были замучены фашистами и расстреляны ими в Косоуцком лесу в 1942 году. Останки хранятся в братской могиле на Сорокском кладбище. Пусть земля будет пухом покойным! Пусть будут счастливы и вечно продолжают род живые!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"