Аннотация: Жестокая мелодрама о переплетениях судеб Пахмутовой, Добронравова, опять же Есенина, Ахматовой, Блока ...юмор,типа. Ага...
На сцену выходит этот, как его... Конферансье? И объявляет : Выступает детский ансамбль под названием Птичка-Какашка Хуюшечка Ебанушечка С Колотушечкой под руководством Раймонда Паулюса!
На сцену, гремя шпорами в стиле "Генерал Из Евгения Онегина", выходит мужчина с нордически холодным лицом и, поправляя многочисленные кресты на груди, садится за сверкающий рояль. С первыми аккордами детки затягивают "Светит незнакомая звезда..." А Пахмутова, спрятавшись за кулисами, чистит перья, готовясь явиться на свет софитов, чтобы сорвать аплодисменты восторженных зрителей, цветущие веники и похоронные венки... Причем здесь похоронные венки? Да при том, что Добронравов, решив подыграть дражайшей супруге, как-то не вовремя потянул за канат - открыть занавес. Коварная петля, обвившись вокруг изящной ножки миниатюрной блонды во мгновение ока подвешивает ее в воздухе, аки коптящийся окорок! Еще секунда - и обалдевшим зрителям предстает композиторша П., как оказывается, в коже и высоких красных сапогах на шпильках (наверняка дама решила блеснуть экстравагантным нарядом!) Она беспомощно размахивает плетью, она блажит дурниной, перекрикивая ансамбль ебанушечек, дошедших до строки "Надежда - мой компас земной..." Паулюс сморщивается под слюной, которой брызжет возмущенная Пахмутова, прикрывает драгоценные кресты на груди, рояль замирает, дети перестают квакать и начинают бессовестно тупить. В этой мрачной тишине зловещий сквозняк, спровоцированный поднятием занавесной тряпки, колышет свечи на крышке рояля. Паулюс, догоняя, что дело табак, вынимает кусок пергамента из внутреннего кармана пенджака класса "китель" и начинает карябать завещание павлиньим пером: красиво жить не запретишь - красота должна быть во всем!.. Воск капает на пергамент, он стирает его рукой. Воск опять капает... - ветер будто разыгрался не на шутку! Пахмутова продолжает блажить и размахивать плетью. Один из ее хвостов едва задевает румяную щечку незадачливой ебанушечки, оставляя на ней символически-неглубокий след. Но ребенок не рыдает. Это невозможно объяснить, но он едва удерживается от того, чтобы не подставить вторую щеку. Зрители начинают испуганно перешептываться...На четвертом ряду слышится испуганное: "Кровавое воскресенье!"
Едва Паулюс успевает посыпать тальком написанное, канат с треском обрывается и возмущенная Пахмутова падает в оркестровую яму, по пути успевая каблуком на шпильке пробить героическое сердце генерала-фельдмаршала. Какая глупая, нелепая смерть! Паулюс заливает кровью рояль, пара капель крови второй группы попадает на драгоценные ноты! Пахмутова находит пристанище в оркестровой яме на коленях у ошарашенного виолончелиста, гневно отшвыривает его виолончель и тут же подчиняет его. Добронравов понимает, что канат уже можно бросить - и бросает его. Он идет своими семимильными шагами к краю оркестровой ямы. Остается 28 миль, потом 21, потом 14... "Что будет, что будет!...", в ужасе перешептываются зрители. Ебанушечки начинают рыдать. Добронравов подходит к оркестру, с презрительным прищуром смотрит на подчиненного виолончелиста и резко бросает в лицо Пахмутовой: "...больше домой не возвращайся!" и гордо уходит в гримерку - пить с Есениным.
А Есенину по бую, что происходит на сцене. Сюда, в уютную комнатушку, обитую овечьим войлоком и гагачьим пухом, не доносятся вой детей и стоны подчиненного виолончелиста. Есенина забыли здесь неделю назад после того, как он, отгрузив апельсины ящиками, в уматинушку пьяный, заснул на одном из них. С тех пор он пьет и закусывает апельсином. Добронравов ставит на попа один из ящиков и командует: "Серый, наливай!" Серый берет пузырь, зубами вытягивает затычку и наливает жидкость в коробочку из-под пудры. После двух подходов по 4-5 повторений Есенин делает загадочное лицо и боком идет к встроенному шкафу, где висят костюмы. Отодвигая полу цветастой юбки, он берется за что-то и вытаскивает это к свету. Оказывается, что он тащит за шарф тело Асейдоры Дункан, на синем лице которой написан вечный покой навсегда удовлетворенной женщины. Добронравов со знанием дела осматривает великолепно сохранившийся труп, цокает языком и трет подбородок. Он задает сакраментальный вопрос Есенину: "Ты меня уважаешь?" и получает ответ: "Не вопрос!" После чего Сережа дает собутыльнику подержаться за край шарфа мертвой подруги. Они выпивают еще, и после каждой порции из пудреницы по очереди держатся за краешек шарфа.
Но что же творится на сцене? Каждый занимается своим делом. Дрессированные дети, устав стоять в одной позе, начинают чесаться, Паулюс начинает пахнуть, зрители зевать, а виолончелист наконец-то засыпает, отвернувшись к стене. От его храпа вибрирует рояль, залитый воском и кровью. Так не кстати выспавшаяся сегодня Пахмутова, в сердцах пинает виолончель и выходит в сад. Там по узеньким дорожкам ходит Ахматова, то и дело поправляя ажурную шаль. Блок попыхивая косяком, дефилирует рядом. Пахмутова, ковыляя, пытается бежать на раздолбанных шпильках, и с разбега кидается к Ахматовой, обнимает ее за талию и рыдает в пуп. Анна Андреевна гладит ее по голове да приговаривает: "Ну что Вы, милочка, сами на такое решились. Ведь давно было известно, что на Вашем месте должна была быть я!" Пахмутова, рыдая: "Но я... Я же хотела, как лучше..." Блок: "Да забей ты..." Ахматова: "Шурик, хватит трындеть, дай дунуть уже!.." "Да без проблем", говорит Шурик и протягивает Анке косяк.