С Юрием Августовичем Рулле я познакомился работая в четвёртом автобусном предприятии Ленинграда. Нюх у меня на хороших людей. С плохими труднее - не всегда, по доверчивости своей, удаётся разглядеть подноготную таких с самого начала.
Юрий Августович - плечистый, мускулистый - выделялся среди беспардонных слесарей и шоферов интеллектом, которым, казалось, был пропитан. Были мы одногодками, равными по образованию, поэтому сошлись быстро и накрепко. До встречи со мной Юра работал в геофизическом институте руководителем (как тогда говорили - начальником) экспедиционной партии. Работой был весьма доволен. Но годы брали своё, и пришлось ему пойти работать слесарем СПП - службы подготовки производства. Правда, он мне по секрету сказал, что в мае будет либо увольняться, либо брать отпуск за свой счёт и поедет к Берингову морю прощаться с делами, которым посвятил всю жизнь. Прощаться потому, что возраст не позволяет мотаться по северам
- Станция у нас там находится. Я её создавал. Хочется ещё раз взглянуть на тундру и ... - сказал он во время обеденного перерыва.
- А сейчас там кто? - поинтересовался я.
- Никого, если не считать Павлухи - бича, которого мы на местном аэродроме подобрали. Этих бичей на севере и по всему Дальнему Востоку немерено. Почему-то именно туда их путь следует из мест цивилизованных.
- А что у вас на станции место не цивилизованное?
- Нет, конечно. Дом щитовой нами собранный, сараюшка под дизель-генератор к дому пристроенная и полигон с метеорологическими приборами всякими, какая тут цивилизация. До ближайшего селения, где радио есть, пятьдесят вёрст.
- Слушай, а чем тот Павлуха занимается зимой, когда станция не работает?
- Ничем. Теремок стережёт от заблудших бичей если такие объявятся.
- Ну, а питается, развлекается чем?
- Жрачка ему оставлена на всю зиму и ещё останется. Правда консерва одна. Овощи в сушёном состоянии и те в жестяных банках двадцатилитровых. Видел когда?
А развлечений там - если только рация. По ней можно и музон послушать, и знакомства, вплоть до любовных, завести.
- Овощи сушёные не только видел, но питаться приходилось. У нас на корабле во время походов дальних ими тоже не брезговали. А вот про станцию твою так скажу - возьми меня с собой. Обузой не буду. Уж очень хочется те края посмотреть.
- Поехали. Будешь за домохозяина - прибирать за нами нерадивыми, обеды готовить... Согласен? А с работой как уладишь? Ведь это на три месяца поездка.
- В отпуск пойду и за свой счёт. Отпуск у шоферов длинный - сорок пять дней, да месяц по заявлению - хватит?
- Хватит. Мы, может быть, и быстрее управимся. Мне там "жопу морозить" не пристало. Намотался я по этим экспедициям досыта. Хочется покоя, уюта, семейной кутерьмы. Ведь в тех краях безлюдье и тишина такие, что в ушах ломит. Только ветер порою свою песнь заводит. Но если такую песнь заслышишь - жди беды, в момент погода испортится.
Так я попал в места не столь отдалённые.
До Якутска на самолёте. Потом на вертолёте до Анадыря. И далее до посёлка Отке на вездеходе, загруженном "по самое не балуй" всем, чтобы можно было жить и работать в условиях Крайнего Севера. А вот от посёлка на оленьих упряжках до самой станции. Целый караван по тундре растянулся. Такого здесь не видали с прошлого сезона.
В Отке на аэродроме повстречали Игоря - человека обратившем, на себя внимание тем, что одет был не как местные, не по сезону. То, да сё - разговорились. Мы его за бича приняли. Так оно и оказалось - бежал он от самого себя. От любви к женщине, без которой не представлял себе жизни дальнейшей.
На предложения Юрика поехать на станцию и остаться там на зиму посторожить согласился с большой охотою. Даже повеселел, лицом изменился. Видать крепко его любовь скрутила, что выглядел он до этого "с печатью горя на лице".
Игорь не был ни учёным, ни, даже, инженером. Работал водителем такси в Москве. В отпуск решил смотаться на Чёрное море отдохнуть и набраться впечатлений. Вот и набрался так, что незнамо как оказался на краю света. И был он парнем весьма симпатичным, деловым, серьёзным, самостоятельным. Такие на севере дальнем относятся к незаменимым. Юра, как руководитель экспедиции, имел право найма на работу в случае служебной необходимости, чем и воспользовался. Правда, трудовой книжки у Игоря не было - уехал впопыхах, прямо с юга. Но это начальника не обеспокоило - у БИЧей сроду такого документа не было. Хорошо, что паспорт на руках - оформил нового сотрудника по прямому договору.
На станцию прибыли к вечеру. Но вечер в этих краях понятие условное - солнце круглые сутки не заходит. Павел, что охранял "теремок", о нашем прибытии узнал по рации, которая не выключалась ни на минутку - послушать последние известия, передачу какую, концерт из Москвы или из Америки.
Разгрузились, почаёвничали, снарядили Павла в дальнюю дорогу. Юра ему тогда и сберкнижку передал, куда зарплата переводилась за время вахты. Осталось нас посреди пустынного края пять человек.
Работы на станции хватало всем. Экскурсантами себя никто не числил.
Каждый час показания снимались с приборов. Составление графиков по ним.
Зонды дважды в сутки отправлялись в вышину белесого неба.
Кто-то сидел у рации и записывал пиликание передатчика.
Потом расшифровка сигналов, показаний и опять графики.
- Зачем всё это? - спросил я, как-то, у Юры.
- Затем, чтобы знать, сколько суда и корабли будут ходить по северному морскому пути в этом году. Усёк?
- Усёк-то, усёк. Только непонятно всё это - снимать показания с того, чего не видишь.
- Для этого приборы есть метеорологические, чтобы видеть. Наше дело с них показания снимать, обрабатывать и заключения свои на "большую землю" отправлять. А там, если они совпадут с показаниями центральной метеорологической станции, то нам спасибо скажут. А если нет, то депешу пришлют - работайте тщательнЕй. У тебя как с обедом?
- Будь спок - вовремя обед будет. Там Игорь за похлёбкой присматривает.
- Игорь? Хороший он парень. Жаль - не повезло ему в жизни. Ну, ничего - здесь он отдохнёт душой. Север, он в себя влюбляет похлеще женщины какой. Не слыхал про такое?
- Откуда? Я ведь в этих краях впервые. Но готов поверить, раз про него такие песни складывают:
Поет морзянка за стеной веселым дискантом,
Кругом снега, хоть сотни верст исколеси.
Четвертый день пурга качается над Диксоном,
Но только ты об этом лучше песню расспроси...
- Слушай, Юра. А вот если "кругом снега, хоть сотни верст исколеси" то почему на станции лыж нет?
- А зачем? Мы здесь только летом работаем. А как прогноз до ледостава и на зиму составим, так делать здесь нечего. Ежели только охранять станцию от лихих людей, чтобы не порушили. Редко такое бывает, но, как говорится - "бережёного - бог бережёт".
- А если Игоря приспичит прогуляться куда?
- Прогуляться? А куда здесь прогуляешься, если зимой тьма непроглядная. Я, как-то, остался сторожем на подобной станции на зиму, так чуть с ума не двинулся. Спасался тем, что письма жене и детям писал каждый день. Потом, когда вернулся, все их Людмиле и выложил. Она их до сих пор хранит. Чудная.
- Юра, а что здесь за кустарник такой? На ракитник похожий. Я такой в Кара-Кумах видел. Там его заросли целые.
- Так это ракитник и есть. Погоди, вот к концу тепла у него стручки появятся -
маленькие, не вызревшие - по вкусу что горошек зелёный, только горьковатый. Здесь и эдельвейсы есть. Редко, но встретить можно.
- Эдельвейсы? Они же в горах. Там где прохлада и воздух чистый.
- А здесь чем не тот же климат? Все условия для него предоставлены. Только почва для них малопригодна. Поэтому он и редкостью здесь. Если увидишь - не вздумай срывать. Этот цвет здесь в красную книгу занесён. К нему местные свято относятся.
Хватит болтать. Иди стол накрывать. Минут через полчаса придём всей командой. А потом на боковую. Так что до вечера свободный. Только далеко не заходи. Чтобы не заблудиться нужно станцию всегда в поле зрения держать. Усёк?
- Заблудиться? Разве здесь такое возможно? Чай не лес глухой.
- Это запросто, если ориентацию потеряешь. Тундра, куда не глянь, одним рельефом на тебя смотрит. Знаешь, сколько мертвяков находят в ней из тех, что не подумавши в путь-дорогу отправились? На моей жизни - с десяток наберётся. Так что от станции ни на шаг. Усёк?
- Усёк, начальничек. К обеду не опаздывайте.
Я шёл по слегка пружинящему ягелю, и всё мне казалось, что до меня здесь не ступала нога человека. Ради одного этого стоило было приехать на этот край земли.
В августе похолодало. Всё чаще и чаще дул ветер с Арктики принося, порой, с собой позёмку. На улицу, пообщаться с Рулле, желания выходить не было. Всё было обговорено, а "толочь воду в ступе" не хотелось. Появилась тоска по дому, по жене, детишкам. Однажды, приготовив обед, сел у окна и подумалось: - Как Игорь здесь будет один? Слова сказать некому. Если только с вещами разговаривать. Рехнуться можно.
Дверь хлопнула под воздействием возвратной пружины и в хижине появился тот о ком только что подумал.
- Как там на улице? Ветер сильный? - спроси я у Игоря вошедшего в тёплое помещение.
- Приличный. Интересно, а что здесь зимой будет?
- А ты точно решил остаться до следующего лета? Подумай, ещё не поздно отказаться.
- Я от сюда уеду только тогда, когда Наталья согласится замуж за меня выйти. А если нет, то и видеть никого не хочу. Если я ей не нужен, то себе и подавно. И прекратим разговор на эту тему. Не береди душу.
Спустя неделю за нами прислали вертолёт. Погрузились быстро. Только Юра стоял поодаль и вглядывался в пустынь тундры, который он посвятил не один год своей жизни. Во всём его облике явственно виделось, что он прощался с ней. Прощался навсегда.
Вертолёт зарокотал двигателем. Лопасти винта с прихлюпованием рассекали воздух и, чуть покачиваясь, машина поднялась в воздух. Прильнув к иллюминатору я наблюдал за тем, как земля под нами всё больше и больше увеличивалась в размерах. Станция превратилась в игрушечную постройку, а рядом с ней стоял Игорь и провожал вертолёт взглядом.
В планшетке у Юры лежало письмо для женщины по имени Наталья. Его он отправит авиапочтой из Ленинграда. Так будет быстрее.
Глава 2
Испытание любви
Листок зелёный для меня возьми у тополя,
В конверте лето доброй почтой отнеси.
Пойми, мне так твои глаза увидеть хочется,
Но только ты об этом лучше песню расспроси.
Он шёл по тундре, по её зыбучему снегу к прибрежью Берингова моря. Шагал изнывая от холода продуваемый стонущим ветром с Арктики. Жгучие крупинки обледенелого снега били в лицо, забивались за отвороты малахая, в пазухи "канадки", в рукавицы, в унты... Спасения от ветра не было даже тогда, когда он пробовал повернуться к нему спиной и неуклюже идти туда, где находились тёплое зимовье, тихое пиликанье радиостанции и обжигающе горячий чай.
Крупинки заледенелого снега хрустели даже на зубах, а не только под подошвами ещё хранящих тепло унт. Казалось, что силы покидают его и через мгновенье он рухнет навзничь, сваленный ветром. Завируха, отсыпав над ним печальный холмик, умчится дальше на материк, а он обретёт покой.
Накануне вечером ему сообщили, что с оказией получили письмо из Новороссийска. Что конверт надписан аккуратным женским почерком, но без обратного адреса. Пункт отправки удалось узнать только по почтовому штемпелю.
Известили по рации, единственной ниточке связывающей его с миром, в котором живут люди. Те, от которых он бежал на край земли, ставшим пристанищем ему до весны.
Возможно он уедет отсюда в тот тёплый, благоденствующий мир, где оставил единственную для себя женщину на свете. Любимую до глубины души, до боли в сердце и тихих стонов по ночам от осознания, что её нет рядом.
А может он останется на второй срок вахты и ещё раз попробует изжить из себя чувство любви. Чувство, которое душило страшной удавкой.
Всё зависело от этого письма, которое он ждал с нетерпением и страхом. Как распорядится судьбой она, не принявшая его всепоглощающей любви?
Любая, какая бы то ни была оказия доходила только до посёлка оленеводов в пятидесяти километрах южнее зимовья. Вертолёту пролететь это расстояние потребуется нескольких минут. Но кто, скажите, согласится лететь эти минуты ради одного человека на Крайнем Севере, в полярной ночи при постоянно меняющейся погоде. Ради того, чтобы доставить кому-то письмецо в несколько страниц?
"Ерунда всё это, - скажет тебе любой, встреченный в этих широтах. - Ерунда и лирика". А человеку, лирически настроенному, здесь не место. Север отторгает таких людей. Чтобы здесь жить, надо полюбить не женщину, а Север. И любить так, как любят единственную на свете женщину.
Шаг за шагом он преодолевал расстояние посреди заснеженной тундры и шёл к той, чьё письмо лежало у него на груди. Он мог бы прочитать его сразу, но не хотел. Ему нужно было остаться с ней наедине в зимовье, в маленьком щитовом домике.
Это пристанище стало крепостью охранявшей от всех потусторонних невзгод, от людей, от зверья, от лютых холодов с пронизывающими ветрами и от любви.
Маленькая комнатка, лежанка с наваленными шкурами оленей и постоянно гудящая печка-керогаз. И он посреди этой комнатки. И она - нежная, добрая, улыбчивая, красивая до умопомрачения.
Как же он любил её! Не мог налюбоваться ею и насытиться прикосновением к её рукам, насмотреться и напиться её улыбкой, очарованием поворота головы, зовущим взглядом.
Давным-давно, ещё там, на берегу Чёрного моря, он встретил её и не мог оторвать взгляда от тела, походки и движения рук. Шёл за ней по пятам, впитывая в себя эту неземную красоту. Тогда он ещё не знал, что пропал. Он растворился в этой женщине, которая даже не подозревала об этом.
Она шла по своим делам ни разу не обернувшись. А ему так хотелось снова и снова увидеть её лицо, чарующий взгляд. Но женщина вошла в подъезд какого-то учреждения и...
Он увидел её только вечером, по окончании рабочего дня. Она вышла, слегка поправила причёску, огляделась. Их взгляды встретились. Недоуменно поглядев на него, она, так и не произнеся ни слова, лёгкой походкой пошла вниз, к морю, на набережную. Он шёл следом, затаив дыхание, порой спотыкаясь на ровном месте.
Надо подойти, взять её за руку, сказать всё, что он переживает. Нельзя отпускать её одну! Они должны быть вместе, обязательно вместе!
Прошло время. Может быть, месяц или больше - он не замечал, как проносились дни. Он шёл рядом со своей любовью и молчал. Он ловил каждое её движение, каждый взгляд, каждый вдох... Старался угадать её мысли, желания, и был готов исполнить невыполнимое.
Яростный порыв ветра чуть не свалил его с ног. За мыслями о той, которая отвергла его в тёплых, ласковых лучах заходящего солнца, он не заметил, что ветер с Арктики усилился и приближался к ураганному. Идти дальше не было никакой возможности. Впереди сплошной стеной стоял снег, сметающий всё на пути, по которому шёл человек идущий во имя любви. Он не знал, что написано в письме. Ему хотелось вскрыть конверт дома - в тепле, уюте и тишине. Чтобы во всём мире оставались только он и она.
За небольшим сугробом снега, у одиноко стоящего голого, как и вся тундра, куста, он достал из рюкзака геологический спальник и, забравшись в него с головой, кое-как застегнул деревянные пуговицы. Он снова отдался воспоминаниям о той, ради которой ещё жил на этом свете. Её улыбка согревала душу, сознание.
Летом, когда на Черноморском побережье отцветали магнолии, наполнявшие вечерние сумерки чарующим ароматом, тундра только-только зацветала скудными красками. На некогда голом кусте зазеленели листочки. Ярко красные серёжки тихо колыхались от прохладного ветерка дующего с материка.
Тишина нарушалась жестяным перезвоном балабола, подвешенного на шее вожака оленьего стада. Следом за стадом передвигались нарты, и бежали собаки, рыская по тундре леммингов.
Один из псов замер возле куста, взъерошил загривок и утробно зарычал. Что-то жуткое почудилось ему в закостеневшем на ветру мешке под кустом. Пёс поднял голову и тундра огласилась протяжным, тоскливым, похожим на плач, воем.
Под одиноким кустом, в геологическом спальнике лежал мужчина с письмом на груди. Письмом от женщины, согласившейся стать женой человека, которого не стало.