После рыцарской сшибки доспехи редко остаются целы: что-нибудь да погнется, а то и лопнет. На сей раз заклинило шлем. Снять его не удавалось, и оруженосец пошел искать пригодные инструменты, а я, не спешиваясь, поехала на тренировочную арену, где было меньше шума и больше тени.

Когда несешься по прямой на одного-единственного противника, нет нужды смотреть по сторонам, поэтому рыцарь в турнирном шлеме, подобен зашоренной лошади: человеку пришлось поймать Лорда за сбрую, чтобы сударь рыцарь его заметил. А потом еще и отойти на пять шагов, иначе я его просто не видела.

- Сэр, прощения прошу, - человек мял в руках шапку, разглядывая забрало. Видно, чем-то оно мужичка обнадежило, потому что он осторожно продолжил:

- В крайней нужде обращаюсь к вашей милости, не извольте гневаться...

- Не изволю, - прохрипела я осипшим от крика и пыли голосом. - Говори.

- Русалка, сэр, - спина у него сделалась крюком. - В колодце, сэр, и житья не дает никакого честным горожанам.

Честные горожане, прижившие себе русалку в колодец - это, конечно, сомнительно. И поделом бы им... Но выловить эту редкую и опасную диковинку показалось мне соблазнительно.

- Хорошо.

Проситель, настроенный на отказ или тяжелые переговоры, явно растерялся.

Мы условились о месте и времени встречи, обо всем, что касалось дела, а потом разошлись прочь.

- Георгия, русалок ловят непорочные рыцари, - вещал мой сторож-оруженосец из-за ширмы, пока я мылась, наклонившись над тазом. Всех участников Десятидневного турнира сопровождали мальчишки, юноши, кое-кого даже дамы: лишь меня - старик с лицом язвенника. Он привел множество условий для поимки русалки, собрав, кажется, все суеверия Юга, откуда был родом.

- Не правда. Всего лишь королевская кровь нужна, хоть капля, - промокнув влагу с кожи, натянула тунику. - А во мне ее восьмая часть. Кстати: то, что меня приняли за непорочного рыцаря - это честь, или оскорбление? - спросила я, убирая загородку.

- Это шутка. Кто-то из конюших сказал бедняге, что рыцарь с красным зверем на гербе благороден и непорочен, а бедняга и рад стараться.

- Но я девственница и благородной крови.

- Георгия, рыцарь - это мужчина!

- Угу. Слушай, помоги посадить ленту: как вы ее умудряетесь так...

- Леди Георгия, - он подчеркнул "леди". - Искажать свой пол - то же оборотничество, и карается так же.

- Ну, прямо он ни о чем таком не спросил, Гене. А рыцарство... Дай, кстати, пояс.

Гене молчал, пока я прилаживала эту деталь туалета, больше похожую на элемент хитрой и богатой сбруи.

Мой пояс.

Рыцарский.

Пусть и полученный не в бою, а по рождению: более того, по несчастью. Я - последний живой ребенок слабоумного отца, последняя ветка старого, славного рода. И де юре считаюсь мужчиной, пока не рожу первого сына, которому передам имя, права и регалии. В детстве меня это веселило, в отрочестве - заставляло задирать нос выше головы, сейчас - не знаю.

Гене же к путанице относился однозначно: на Десятидневном турнире его девочке не нужно вступать даже в те немногие состязания, которые ей по силам, пояс стоит носить только с кринолином, скрывая рукояти оружия бантами, а природную живость следует проявлять исключительно на балах.

Может, так и лучше.

Видимо, отчаявшись, Гене пригрозил мне отцом, но ловить русалку все-таки пошел. В поимке он не поможет, но будет неподалеку, на всякий случай. Разные они бывают, случаи.

Десятидневный турнир и сопутствующий ему карнавал привлекает не только торговцев, но и стаи мелкого сброда. Высокоуважаемый сэр Ценхель, организующий состязания в этом году, велел для пущей острастки поставить на каждом перекрестке по виселице. Плотники озолотились, цена на дерево временно поднялась, собственно и все.

Стражи на охрану всех помостов не хватало. Чтобы хоть как-то следить за порядком, власти организовали патрули. Эти патрули ходили по улицам тройками, задерживаясь возле каждой питейной подворотни: работа - она каждый день, а карнавал - раз в году. Бродячие комедианты обрадовались дармовым подмосткам и кривлялись прямо под петлями, развлекая площадную публику. По переулкам с гиканьем носилась уличная детвора, ряженая в лохмотья Чумы, Трясуницы или иного из тысяч ликов Смерти, свободно гуляющей по земле. Право, лучше бы сэр Ценхель пугал местный люд каторгой или налогами...

У назначенного места виселиц стояло аж четыре штуки, и на одной даже висел труп отвратного вида и запаха: Гене моментом закрыл платком нос. Я тоже замотала лицо длинным концом шаперона: лишних вопросов не жаждала, а принять меня без шлема не то что за мужчину - за юношу, это слепцом нужно быть.

Ожидал нас все тот же человек по имени, как выяснилось, Энтони.

Бормоча извинения в том духе, что еще утром тут этого поганца не висело, а вот гляди ж ты, как на жаре-то,.. он провел меня и Гене по площади, показал колодец, огороженный криво сбитыми козлами, на одном из которых была приколочена доска с надписью: "Русалка".

- Кого ж остановит, - бормотал Энтони. - За две ночи троих утопила... Крышку вон на замки поставили, так мало, что не сворочена утром была: ломом-то сподручно, видать, выдирать было...

Я спешилась, отодвинула козлы и, подойдя, осмотрела колодец: да. Лом имел место быть, и не один раз. Замки заранее открыли, но крышку пришлось поднимать Энтони с Гене вдвоем.

- А кто утонул?

- Двое пришлых бродяг той ночью и подавала из трактира.

- Не о том, сколько им лет было?

- По-разному: тем, пришлым, под тридцать, а мальцу полтора десятка, мож, набежало.

- Оставьте так, - велела я, не дав уложить назад крышку. - От чего она завелась?

- Никто не знает, сэр, - шмыгнул глазами Энтони.

День уже клонился к закату, и далеко уходить я не стала: трактир на другом конце площади смотрелся довольно прилично, для рыцаря-недоростка со слугою - самое то.

- Что думаешь? - спросила я Гене, который сидел, мрачно глядя на большую зеленую муху.

- Я думаю, леди Георгия, что это опасно и бессмысленно. Зачем ловить, а тем более везти во владения тварь, держать которую ни один здравомыслящий лорд не станет? Да хоть из брезгливости. Это же людоед. Даже не животное: не-жить.

- Лысый Карл её изловил, - возразила я. - Теперь держит во внутреннем колодце: она поёт, как ангел... Я ничем не хуже этого старика.

- И отцу понравилось. - Добавила я, потому что Гене молчал.

- Я думаю, - повторил он, - что все имеет свою цену. Ваш отец отказался ее заплатить, несмотря на недуг разума и любовь к вам.

Я не сразу поняла, что старик говорит о давней истории, когда я, будучи ребенком, упрашивала отца купить русалку у Карла.

- Конечно, откуда у нас тогда взялись бы деньги.

Гене только головой покачал и опять смолк. Теперь уже намертво.

Почему он против затеи с русалкой: весело и почти безопасно, во всяком случае, безопасней турнира. Или думает, я не сумею ее прокормить? Не так много этой нежити нужно: Карл говорил, что двух баранов в луну достаточно, а иное... Редко. Очень редко ей действительно нужна жизнь. Людей же в любом владении иногда приходится казнить: так, наверное, даже лучше. Она завораживает и им не страшно...

Упрямство Гене раздражало.

- Договорись с трактирщиком. Я хочу, чтобы он был здесь ночью. И двери не закрывал.

Жди до рассвета, и не вздумай мне помешать.

Старик кивнул.

А я вышла из дверей на опустевшую с закатом площадь. Села на край колодца и стала слушать. Русалка запела с первыми звездами: в воздухе повис звук, какой остается после щипка самой тонкой гитарной струны, почти неразличимый для уха. Я бы и не заметила, если б не слышала раньше, у Лысого Карла.

Не знаю, сколько времени прошло: мне не хотелось двигаться, разве что склониться к воде пониже. Звук менялся. Становился сильнее, глубже и чище: как бы ни хранила от чар королевская кровь, она не могла уберечь от собственных желаний. А хотелось мне одного: слышать иногда ее песню. Вынув из ножен клинок, я прислонила его к полусдвинутой крышке так, чтобы гарда была под рукой, и, сняв мешающий пояс, легла на край колодца. На широкий каменный край.

Русалка пела. Теперь это была мелодия. Рукой я коснулась воды - темная влага пошла рябью и русалка замолкла, почуяв неладное.

- Покажись. Я хочу на тебя посмотреть.

Ждать пришлось долго, пальцы в холодной воде онемели, и когда она их коснулась, я вздрогнула. Тут же плеснуло: русалка метнулась к стенке - боялась. Охота шла не так, нежить не могла понять, в чем дело, но голод и любопытство победили осторожность. Русалка вынырнула, показав над водой бесцветное в свете луны лицо с черными плошками глаз. Я склонилась еще ниже, зачарованно на нее глядя.

- Ты прекрасна, - шепнула я искренне и протянула ей обе руки. - Спой еще. Это ведь пела ты?

Она ответила тихим низким звуком, начиная новую мелодию. Смотрела, не мигая, выводила ноту за нотой, завораживая. Карл говорил, эти твари мало разумны и понимают не столько слова, сколько мысли. Осторожно коснувшись ее плеча, немного притянула к себе - теперь мы почти обнимались, и я выдернула ее наружу.

Размером нежить оказалась с десятилетнего ребенка, холодная и мокрая, как вытащенная из пруда лягушка. Не удержавшись на краю колодца, мы скатились на мостовую, где и расцепились. Русалка отпрянула: на земле она двигалась неуклюже и смогла только приподняться на руках, я же готовилась прыгнуть, спеленать это диво плащом. И тут она закричала.

Говорят, крик русалки останавливает сердце, но когда темнота в глазах отступила, оно еще билось. Тварь приникла ко мне холодным влажным комком, оттолкнуть ее не удалось, пришлось отдирать от себя: отцепив, я ее отшвырнула. Плечо ломило, голова кружилась, подниматься пришлось, опираясь на край колодца. Лицо русалки, безгубое и пустое, было чем-то перемазано, я не разобрала тогда, чем. Она приготовилась к новому крику, когда рука нашарила гарду. Клинок ушел в замах плашмя, на оглушение - игрушка нравилась мне все больше, но в последний момент я поняла, что за грязь у нее на лице и развернула оружие кромкой.

...................................

Мы не задержалась в городе. После окончания турнира делать в нем было нечего, разве что торжественно вручать труп русалки горожанам. Я оставила его на камнях, даже притрагиваться не стала.

Гене ехал рядом, все еще бледный и взъерошенный, как воробей: в нем-то не было королевской крови и ночью, в трактире, у старика прихватило сердце. Он не задал ни единого вопроса, однако мне нужно было сказать:

- Я ее убила, Гене. Ты прав, не стала бы я ее кормить... Мерзко это.

Он кивнул.

Я, чтобы потешить Гене, надела свое самое вычурное дорожное платье, с жемчугом и высоким воротом, оно делало меня похожей на фарфоровую куклу в дамском седле. Довольный спутник что-то свистел, оживая с каждой минутой.

Мир снова его устраивал.

А вот меня - не очень.