САЛАМАНДРА

Неописуема красота Южного Урала теплым бабьим летом! Воздух чист и прозрачен, небо - нежно-голубое, подернутое легкой дымкой, солнце не слепит и пока еще греет, хотя по ночам уже прохладно. Откуда-то доносится запах костра и далекий лай собак; в болотце, неподалеку, довольно покрякивают жирные утки, отъевшиеся за лето. Целыми облачками проносятся паутинки, оседланные маленькими путешественниками-паучками, а в кустах шебуршат полевые мыши, хитро поблескивая черными глазами-бусинками из-под опавшего листика. Зелень еще держится, не жухнет - осень терпеливо ожидает своего часа, не решаясь пока поставить на окрестностях деревушки Масловка свою чарующую желто-багряную печать.

Золотарев расположился на берегу небольшой речушки, поросшей камышом. Он поставил палатку под сенью развесистого дуба и соорудил по всем правилам солидный очаг. Сейчас в нем остывали угли, на которых он себе на ужин запек удачный улов рыбы. На шпагате, подвешенном между двумя кривыми сосенками, сушилась только что выстиранная одежда - попал недавно под дождик и, продираясь через чащу, умудрился здорово измазаться.

Было что-то около семи вечера. Дневная жара уже спала, и Золотарев наслаждался уральской природой, развалившись на зеленом пригорке и лениво поглядывая на ровную гладь реки без малейшего признака волн. Только иногда то там, то здесь из нее выпрыгивала рыбка и с плеском падала обратно. "Сегодня хороший клев”- отметил про себя он. В вышине, весело кувыркаясь, порхали какие-то пичуги, беззаботно гоняясь друг за другом, его рыжую шевелюру трепал легкий ветерок, а на трико упорно пытался забраться большой блестящий жук ярко-зеленого цвета с длинными усами и мощными челюстями. Золотарев сбрасывал его, но тот все лез и лез, видимо, очень желая познакомиться с человеком поближе. Над его головой тихо звенели комарики, попеременно осмеливаясь подлетать за так необходимой для них кровью, но он не обращал на них внимания. Вот ближе к вечеру...

Он так увлекся борьбой с настырным жуком, что не сразу заметил, как из-за поворота реки справа, особенно сильно укрытым сухим камышом, выплыла девушка. Она передвигалась медленно, очень грациозно и совершенно бесшумно. Казалось, движется одна голова - ни всплеска, ни завихрений. Только ее длинные смоляные волосы веером расходились сзади нее.

Она повернула на прогалину, на которой обосновался Золотарев, и подплыла почти вплотную к берегу. Дно здесь круто уходило вниз, поэтому она, выпрямившись в полный рост, стояла в двух метрах берега, но вода доходила ей до плеч - покатых и красивых. Мокрые волосы влажно блестели на солнце.

Золотарев удивленно уставился на это видение. Девушка молчала, просто смотрела на него своими большими раскосыми глазами. Он никак не мог определить их цвет. Зеленые? Карие? Голубые?

- Кхм...- смущенно прочистил горло он.

Кто она? Откуда? Местная? До Масловки около десяти километров, не меньше. Или, может, такая же, как он - дикарка в отпуске? Почему молчит? Боится его? Хм, естественно.

- Привет, - сказал он, как можно непринужденнее, хотя голос почему-то немножко дрожал.

Девушка чуть заметно шевельнула головой.

- Здравствуй, коли не шутишь, - произнесла она мелодичным голоском - словно хрусталь зазвенел!

Однако!

- Да ты выходи, выходи... Устала, наверно? - пробормотал он, и вовсе оробев.

"И что это со мной? - зло подумал он.- Девчонки испугался?! Тьфу!" Она снова качнула головой, томно наклонив ее набок.

- А захочешь ли, добрый человек?

Деревенская, мелькнуло у него в голове, и он несколько успокоился, даже решив немного передразнить ее.

- Дык... Чего ж... Неча красоту-то свою скрывать-то от людей. Покажись-ка, красна девица добру молодцу... Чай, не съем.

Девушка гневно сверкнула глазами, но тут же улыбнулась.

- А не пожалеешь ли, мой ясный сокол?

Золотарев с кряхтеньем уселся на пригорке, обхватив ноги руками. Ему уже было просто смешно.

- Ни за что! Всегда рад принять таких, как ты!

И подмигнул.

- Воля твоя... Хозяин - барин.

Она стала медленно выходить из реки. Купальника на ней не было. Появились округлые тугие груди с красными сосками, с которых ручейками стекала вода. Мокрые тугие волосы плотно ложились на спину. Потом оголились великолепные бедра. Прекрасная фигура! У Золотарева екнуло сердце. Девушка, пристально глядя на него, остановилась, как говорится, на самом интересном месте. Трусиков тоже не было. Местные тут без комплексов, подумал он и забеспокоился. Как опытный бизнесмен, он был ушлым мужчиной и в бесплатный сыр никогда не верил. Ловушка? Он нервно оглянулся. Как бы под такой аттракцион братва не пожаловала... Он быстро прикинул месторасположение в палатке своей верной винтовки "Сайга".

Девушка звонко рассмеялась.

- Что, испужался? Али как?

Золотарев, к своей досаде, покраснел.

- Да по-моему, это ты тормозишь! А ну, выходи!

Девушка гордо вскинула подбородок и, с шумом рассекая воду, выбралась на берег. Она оказалась довольно высокой, не намного ниже его самого. У Золотарева перехватило дыхание, зашумело в голове. Вроде бы, отчего? Но... Так же пристально смотря ему в глаза, она принялась отжимать волосы, достигающие бедер. На каштановых волосах ее любовного треугольника блестели капельки воды. Золотарев с трудом встал, покачиваясь и удивленно моргая глазами.

- Э... Как водичка? - глупо спросил он.

- Как обычно, - отвечала она, прельщающе поводя бедрами. - Хотя, может быть, и холоднее. Дело-то к осени.

Он почему-то смущенно отвел взгляд. Да что же это такое?! Бросило в жар.

- Выпить хочешь? - ляпнул он.

Она отбросила волосы за спину и, сморщив лобик, как-то не совсем приветливо посмотрела на него исподлобья.

- Все вы такие! Что, огненной водой охмурить желаешь?

- Ну, что ты...- успел только сказать, и тут перед глазами все поплыло.

- А замуж возьмешь?

Но Золотарев уже не слышал ее. В голове загудело и засвистело, задрожали руки и колени, ноги предательски подкосились. Ужасно зачесалась правая лопатка. Словно робот, он сделал несколько шагов, отделяющих их, одновременно поднял несгибающиеся руки и с бешено бьющимся сердцем обнял ее. Она была мягка и пластична, но холодна, как лед. Крепко обхватив его за талию, она призывно раскрыла губы. Белки ее красивых глаз закатились, а веки затрепетали. Он просто впился в нее жарким поцелуем, неловко ударившись о ее ровные зубы. Девушка сладострастно застонала. Полные губы оказались теплыми и послушными. Он задрожал, почти теряя сознание.

- Как тебя зовут? - прохрипел он, отрываясь от божественной плоти, чтобы отдышаться, и ошарашено вглядываясь в ее спокойные, слегка смеющиеся глаза.

- Саламандра, - отвечала она.

В небе полыхнуло, громыхнуло, где-то тоскливо взвыли собаки. Золотарева обволокла беспросветная мгла, и небытие вмиг проглотило его.

Каждый божий день спрашивала Марфа Петровна Золотарева, ласково обвив его шею и плотно прильнув к нему своим гибким станом:

- Всем ли ты доволен, Петр Лексеич, есть ли нужда какая али просьба?

Глаза ее - словно спокойные воды глубокого сибирского озера в погожий день, губы - благоухающая розочка.

- Ответь, не таясь, голубь мой...

Тонкими пальчиками она нежно гладила его вьющиеся волосы, щекотала мочки ушей, теплой бархатной щекой прислонившись к его груди. Золотарев жмурился, словно гигантский жирный кот на солнышке, который "не был на Таити".

- Не изволь беспокоиться, Марфушка! Всем я доволен, все у меня есть, ничего боле мне не надобно.

- А любишь ли ты меня?

- Люблю! Более жизни своей люблю! Что хочешь для тебя сделаю, живота не пожалею.

- А коли так, замуж возьмешь?

- Возьму, как не взять?! Одна ты у меня лебедушка на белом свете...

- А вот повстречаешь другую...

В ее глазах отражалась всепоглощающая печаль, и слезы бриллиантами дрожали в уголках глаз.

- Не надобно мне другой! Никого не надо! Бог свидетель!

- Совсем никого из людей?

- Совсем!

- Поди-ка, обманываешь меня...

- Ни в коем разе, Марфушка, не изволь беспокоиться!

- Награда тебе будет большая, знатная...

- Не о злате или почестях пекусь, милая! Лишь бы с тобою быть.

Так и ворковали они часами, сизы голубки, и жизнь текла счастливо и неторопливо, словно медовая река. Дворец был великолепен, весь из золота и хрусталя, со всякими мраморными башенками, колоннами и широкими лестницами. На стенах висели толстые персидские ковры с удивительными изображениями, картины дивные да зеркала во весь рост, а с потолка свешивались огромные бриллиантовые люстры, кои давали столько света, что даже в самую темную ночь во дворце светло было, что в ясный летний день. Прислуги, однако, не было. Если не считать множество самых разных ящерок. И больших, и маленьких, и расцветок всяких: желтых, зеленых, красных, синих, пегих и протча. Вот они-то все и делали-помогали, услуги оказывали. Обуют-оденут, спать уложат, на ночь сказочку расскажут, убаюкают. Поесть-попить принесут, со стола уберут, песенку споют, да спляшут от души, раззадорят кровь молодую. Пустятся тогда в пляс и Золотарев с Марфушкой. Ну, вообще тогда веселье пойдет! До самого утра тонцы-звонцы!

- Царица она наша, Марфушка-то! - почтительно пищали ему ящерки. - Люби и почитай ее изо всех сил своих. Статься, королем нашим сделаешься.

Одежды на них и взаправду королевские были - парча и атлас, жемчуг и камни редкостные, драгоценные. Марфушка сапоги ему справила красные - мягкие и прочные, с золотыми бляхами, да поясок расписной, узорный, на память. А вокруг дворца сад раскинулся небывалый, волшебный. Росли в нем цветы диковинные, деревья и кустарники незнанные. Дорожки первостатейным малахитом да хризолитом розовым посыпаны, сортовым, фонтаны же золотом и бриллиантами отделаны, искуснейшая работа!

- Большие мастера делали, - рассказывала Марфа Петровна, - великие. Ни у кого такого нету.

- Истинно так, - восхвалялся Золотарев. - Ни у кого такого нет!

Весьма они любили гулять в нем, пением райских птиц наслаждаться, да на диковинных животных глядеть. Беседы разные вели, неторопливые.

- А хочешь ли вернуться домой, Петр Лексеич?- спрашивала иногда Марфушка.- Не тяготишься ли жизнию такой?

- Никак нет, - горячо отвечал он.- Ни за что тебя не брошу! Здесь мой дом!

- А помнишь свой прежний дом?

- Не помню... Да и зачем он мне?

- Молодец, коли так говоришь... Вознагражден за правду свою будешь. Ждать токмо надобно маленько. Испытания тебе грядут разные.

Долго ли, коротко ли, но говорит как-то Марфушка Золотареву:

- Повадился в наши леса нелюдь ходить незваный. Не то человек, не то зверь страшный, безобразный. Чинит беды разные, лес поганит, деревья губит, цветы топчет да зверей пожирает. Не хотела я тебе сначала говорить, но подбирается к нам он все ближе и ближе, слуг моих пугает верных, да меня грозится в полон взять, от тебя оторвать, милого. Иди в лес, убей его. Только будь осторожен, милый, меч-кладенец у него имеется. Но ты не робей, ибо силу я тебе дам великую, колдовскую. Победишь его, беса-оборотня.

И дала ему горстку порошочку белого в малахитовой шкатулочке.

- Бросишь ему в глаза, да и кидайся на него, нелюдя, без промедления, отбирай меч-кладенец. Но помни - схоронить ты его должен тайно, укрыв от глаз людских надежно. Чтобы не смог он ожить от чар чужих, не выбрался из могилы своей сырой.

- Одолею, беса-оборотня, - пообещал Золотарев.- Кажи дорогу!

Показала она ему путь-дороженьку, да поцеловала на прощание.

- Не выходи только на большую дорогу, - говорит. - Тропками иди звериными, ельником дремучим да болотцем топким. От чужих хоронься, ни с кем не заговаривай, не то худо с тобой случится. И со мной приключится, и с моими слугами, ящерками. Буду ждать тебя, Петр Лексеич, тревожиться за судьбу твою. Успей до рассвета! Иначе помрешь ты без меня, а я - без тебя.

Поклонился Петр ей в пояс, да и в путь тронулся, зверя дикого, оборотня лютого убивать. Тропками пробирался звериными, малозаметными, ельником дремучим, темным да болотцами топкими, гиблыми. Вышел, наконец, на приметное место - просеку - пеньки да гнилушки. А слева, на той стороне, невдалеке, - две больших сосны, перекрученные между собой, словно милующаяся парочка. Там и видели чаще всего чудище лесное, поганое.

Тут утреннее солнышко в облаках скрылось, потемнело все вокруг. Попрятались с испугу звери, примолкли птицы, затих ветер. Только дятел где-то постукивал, насекомых из коры добывал. Да что ему - голова-то не болит!

Страшно и Петру стало. Но вспомнил он глаза бездонные любимой Марфушки, руки ее нежные, ласковые, да речи сладкие и пошел вперед твердою походкой и с великою верою в сердце.

- Выходи, чудище лесное, поганое! - зычно крикнул он, подойдя к соснам и, ожидая обнаружить там его бесовскую берлогу.

Но там его не оказалось, только большой муравейник, как раз между сосенками. Побегал вокруг Золотарев, поискал оборотня, но того и след простыл. Зато он много кустов примятых нашел, следов чудных да уйму странных вещей, к которым и притрагиваться-то было страшно. Тогда он решил залечь в засаду. Час в кустах лежит, не шелохнется, другой лежит, чуть не дышит... Нет никого!

Вдруг после полудня послышались громкие шаги, будто в огромную пустую бочку били - кто-то топал по тропинке со стороны деревни. Вжался в землю Петр, не дышит совсем. Видит - на его полянку чудище зело страшное прется напролом через кусты, а те дымятся от прикосновения его волосатых лап, от сыплющихся с острых копыт искр. Уши у этого бесовского отродья ослиные, от них столбом пар валит, а пятак свинячий, весь в зеленых и желтых соплях, струей стекающих на землю. Глаза - что твое блюдце, не знамо кого, но красные и будто даже светятся. Пасть раззявата, во все стороны клыки торчат с ладонь величиной, и с них яд капает. Ручища его - бревнышко в обхвате, а ноги и того толще. Весь порос густым волосом, а на голой макушке маленькие рожки. На нем был только широкий пояс, смастеренный из человеческой кожи, на котором болтались привязанные за волосы людские головы, да заветный меч-кладенец.

Совсем струхнул было Золотарев, заклацал зубами, вспотел весь с головы до пят, хотя нежарко уже было, и земля холодная - октябрь на носу. А чудище тем временем подошло к муравейнику, нагнулось над ним и стало колдовать, бормоча заклинания и распространяя ужасный серный запах. И видит Петр - не муравейник это вовсе, а алтарь бесовский, сатанинский! Черную мессу решило устроить здесь чудище поганое!

Собрался с духом Золотарев, раскрыл табакерку, от волнения чуть не просыпав драгоценный порошок и, зажав того побольше в пригоршню, поднялся из-за своего укрытия.

- Изыди, окаянное! - возопил он и кинулся через кусты к оборотню, сидящему к нему спиной.

Бестия от неожиданности подпрыгнула и удивленно обернулась, разинув зловонную пасть.

- Конец тебе пришел, погань проклятая! - Петр размахнулся и кинул ей порошок прямо в выпученные красные глазища.

Взревело чудище голосом громоподобным так, что листья с многих деревьев осыпались, и птицы, коим недалече лететь пришлось, замертво упали. Замахало руками, забило кулаками своими волосатыми по обожженным глазам, затопало колоннами-ножищами. Не долго думая, подскочил Золотарев к нему и схватился за рукоятку меча. Но тот заколдованный оказался, словно прирос к чудищу. А бестия очухалась малость, да как двинет Петра под ребра, что он на несколько саженей отлетел в сторону. Засмеялось тут чудище, обрадовалось, загикало да захрюкало! Побежало к лежащему Петру, притворившемуся мертвым... А как только оно подошло поближе, Золотарев изловчился, да хвать того за ноги! Да так дернет, что оборотень опрокинулся навзничь и ударился головой своей поганой о валун. Звон пошел по лесу, будто кувалдами в сто тысяч медных тазов ударили! Вскочил Петр и сразу давай кладенец пытать, как его забрать-то. Не сразу тот поддался и вытащился из ножен, но, слава Богу, чудище не шевелилось, только бормотало что-то колдовское в забытье.

Для верности Золотарев еще раз посыпал белым порошком голову бестии. Та сразу же задрожала и забилась в конвульсиях, а из ее рта поперла желтая пена. Испугавшись, что она сейчас очнется, Петр глубоко вздохнул и, размахнувшись, с хрустом вонзил кладенец чудищу в грудь по самую, что ни на есть рукоятку! Заревело оно опять, замычало, заквакало да замяукало! Брызнул густой темный фонтан бесовской крови, поползли из открывшейся раны пауки да тараканы, жабы да гигантские мокрицы. Открыло оно глазища и промолвило в безысходной тоске:

- По что же ты меня, падла, а?

И тут же испустило дух. Золотарев посидел на камешке, отдохнул и принялся за дело. Сначала он с трудом отцепил ножны и перевесил их себе. Потом, помогая мечом, в небольшой низинке, заросшей мхом, он вырыл небольшую ямку. Затем отделил оборотню голову, руки и ноги, над которыми, правда, пришлось повозиться. После этого, изрядно выпачкавшись в ядовитой крови, Петр оттащил останки к яме и побросал их туда, аккуратно засыпав их землей и наложив сверху веток и листьев - от постороннего взгляда.

Потом он тщательно присыпал землей пролившуюся кровь и, как мог, замел остальные следы. Теперь очередь алтаря поганого! Петр наскочил на него, словно лев. Он резал, крушил, топтал, разбрасывал во все стороны куски того, чему поклонялось чудище, пока не сравнял ЭТО с землей. Видимо, сила бесовская еще осталась в алтаре - тело Петра сводили ужасные судороги, все чесалось и зудело, хоть кожу сдирай, а руки покрылись волдырями и язвочками. Но ему уже было все равно. Наказ был выполнен, и теперь можно было возвращаться.

Марфушка встретила его с распростертыми объятиями.

- Ты вернулся, милый! Как я ждала тебя! Уж думала, не свидимся более...

- Нет больше чудища лесного, Марфушка! - отвечал Золотарев.- Нет погани бесовской. Никто не отберет тебя у меня!

Окружили их тут разноцветные ящерки, прыгая от радости и водя хороводы. Понеслась по дворцу песнь хвалебная.

- Спаситель ты наш! - пищали они. - Герой-избавитель! Будешь славен во веки веков, не забудем мы тебя, отец родной! Быть тебе царем нашим, быть! Отблагодари его, королевна наша, отблагодари, Марфа Петровна!..

Прижала к себе Петра Марфушка пуще прежнего и ласково так в глаза смотрит.

- Люб ты мне, Петр Лексеич, - говорит, - люб. Нет на свете никого, дороже тебя. Судьба свела нас не случайно. Все предопределено! Возьмешь меня замуж?

- Возьму, конечно, возьму! - радостно вскричал Золотарев.- Клянусь до самого гроба верность хранить, любить тебя и почитать!.. И ящерок твоих, слуг верных, тоже...

- А после смерти? - хитро так спрашивает Марфушка.- Клянешься?

Совсем закружилась от счастья голова у бедного Петра.

- Да! - говорит. - Да! И после смерти, хоть в Аду, хоть в Раю! Я твой на веки!

- Ну, коли так...

Поцеловала она нежно суженого своего и говорит:

- А ну-ка, слуги мои верные, истопите баньку для Петра-государя, попарьте-ка его хорошенько, да в спаленку ко мне обратно скорее ведите...

Истопили ящерки баньку, вымыли Золотарева, попарили, вычистили от крови чудища, да и ведут его скорее обратно, в марфушкину опочивальню.

- Оставьте нас одних, ящерки! - говорит Марфушка, возлежащая на подушках пуховых, одеялах парчовых. - Да следите только, чтобы никакой ворог не проник во дворец!

Разбежались ящерки, и остался Петр наедине с Марфушкой. Скинула тут она одежды свои атласные и предстала перед Петром во всей своей красе девичьей неписаной, непорочной, в чем мать родила, одним словом.

- Иди же ко мне, лебедь мой, - говорит царевна. - Возьми меня скорее! Я жду тебя...

Забилось сердце Золотарева, словно молот тяжелый, почувствовал он, как наливается кровью и твердеет его мужское естество. Взволновался непомерно, вмиг скинул халат да туфли остроносые и приник телом своим к Марфушке. А та уже огнем горит! Глаза пылают, губы обжигают, лоно влагою источается. Груди ее - словно скалы твердые, но словно пух - мягкие. Схватила она его петушка и начала ласкать и нежить, да так, что Петр тут же закричал от чувств глубоких, от сладострастия великого.

- То ли еще будет, - обещает Марфушка и начинает его целовать всего - шею, грудь, живот, спускаясь все ниже и ниже, пока не коснулись губы ее ласковые изнемогающего молота.

И снова закричал Петр, забился в конвульсиях и задрожал, что осиновый лист на ветру. Истома непокорной волной разлилась по нему, словно патока. А Марфушка неистовала, страсть обуяла ее - петушок Петра готов был уже лопнуть от любви и напряжения такого. Вывернулся тут Золотарев из крепких объятий нареченной и опрокинул ее навзничь.

- Возьми...- шептали ее губы.

- Хочу! - кричало ее тело.

- Быстрей! - глаза ее молили.

И вошел в нее Петр, и вскричали они вместе, да так, что не было на свете никого, который бы не услышал этого. Произошло Великое Соединение - Петра и Марфушки, душ и тел, огня и воды, неба и земли. И возрадовались велико ящерки, вознесли они хвалу хозяевам своим, и было это все невиданно и неописуемо. Что пытаться объяснить рассвет слепому, а пение соловья - глухому?

...Все быстрее двигались их тела - слаженно как ничто на свете, все более охватывало их счастие и желание, томление и сладострастие, все ближе и ближе придвигался взрыв...

И вот он!

Будто огромный шар - ослепительно белый, полыхающий и искрящийся с жутким треском и неимоверным грохотом разорвался в голове Золотарева. Его с силой подбросило, скрутило, а затем, как какую-то суперпружину выбросило куда-то далеко вверх, в заоблачные дали, прямо в безвоздушное пространство, разметав на многие миллионов километров вокруг. Сознание его затрепетало и на мгновение померкло, но тут же вновь обрело удивительную ясность и четкость.

Они неслись вместе - Петр и королева ящерок. Он был в полном восторге. Такого он не испытывал еще никогда! Земля, такая близкая и одновременно далекая, милая и родная, вызывала в душе щемящую грусть и радость, тоску и распирающую грудь гордость. Ярко переливаясь голубым, желтым и коричневым, а за линией терминатора становясь иссиня-черной, в еле заметных огоньках больших городов, планета величественно проплывала под ними, красуясь, словно столичная модница. Вот мелькнуло несколько коммуникационных спутников связи, а вот и пилотируемая станция, кажется, французская. Слева пронеслась полная Луна, вся в темных пятнах "морей" и оспинах кратеров.

Они набирали скорость, оборачиваясь вокруг планеты.

- Тебе нравится? - игриво спрашивала королевна Золотарева, порхая легким газовым облачком у его головы.

- Да!

- И это еще не все.

- О, да!..

- Ты заслужил...

- О, моя Марфушка!

- Так знай же: я - Саламандра!

- Да, Марфушка, ты - Саламандра!

..И вот они уже во много-много раз превысили световую скорость, они стали огромными, как сама Вселенная. Они вобрали в себя галактики, пылевые туманности и черные дыры. Вместо глаз - шаровые скопления, вместо ресниц - Млечный Путь. Они жонглировали планетами, они кидались красными гигантами и вдыхали межзвездный газ. Играясь, они с легкостью создавали галактики и вновь разрушали их. Они видели цвета, которых никто до этого не наблюдал. Они гладили против шерсти квазары, они вытряхивали пыль из звездных систем и загорали в самом Центре. Они грели руки у вспыхнувшей недавно Сверхновой. Они создавали могучие цивилизации из горстки примитивных амеб. О них складывали мифы и легенды, песни и стихи, им поклонялись, им приносили многочисленные жертвы в великолепных храмах. Ради них завоевывались галактики. Им посвящали многотомные труды теологи и физики. Им подвластно было само Время. Они были всемогущи, и, казалось, это никогда не кончится. Безумный, неистовый восторг переполнял Золотарева, ибо он был ВСЕМ, и ВСЕ было им. Даже Саламандра. Едино и неделимо, ежесекундно и навечно. Аминь.

Через пару дней ящерки донесли весть, что в окрестностях дворца снова появились чужаки.

- Это сарацины! - заламывая руки, стонала Марфушка.- Они ищут то самое чудище лесное, беса-оборотня!.. Если найдут мертвого, беда нам всем будет большая, непоправимая. А не найдут его вовсе - все равно к нам заявятся. Почитали они его, видишь, сильно, за талисман держали у себя. Даже не знаю, что и делать.

- Не гоже нам прятаться, словно мыши мы какие, - твердо отвечал ей на это Золотарев. - Сражусь с ними по честному. Защищу дворец. Защищу тебя, Марфушка! Авось, сгодится-то меч-кладенец.

- Не ожидала я от тебя другого ответа, - говорит царевна. - Иди на закате. Но помни: никто не должен остаться в живых, а не то на месте одного десять новых встанут. И беспощадные рыцари, летающие на драконах, боевое колдовство всесильное пытающие, появятся. Тогда совсем плохо. Не совладать уже будет тебе с таким войском... А сейчас их там только четверо. Сразишь их - много силы во мне прибавится, сильна я буду. Не справишься - не пеняй на себя. Сгину я.... Сгинешь ты...

Как только красно солнышко стало клониться за лес, Петр, горячо помолившись, отправился в путь. Дорогу ему указывали красные и желтые ящерки, которые с наступлением сумерек начали светиться. Они шустро семенили впереди него, перепрыгивая с кочки на кочку и постоянно оглядываясь - не струсил ли, не повернул назад? Или, может, с пути-дороженьки сбился?

- Иду, иду, - бурчал Петр, задыхаясь от быстрой ходьбы по темному, заросшему бурьяном лесу.

На душе у него почему-то было неспокойно. Как-то оно все обернется? Сарацины, говорите... Странно. Разве не всех их еще в прошлом году перебили? Ох, что же это такое творится в мире... Только Марфушка-то у меня и осталась. Чародейка моя! Саламандра. Саламандрушка. Нет, не то... Саламандринька? Еще хуже Или, может... Сандра? Нет, больно уж по иноземному звучит...

Пытаясь подобрать Саламандре уменьшительное имя, Золотарев и не заметил, как ящерки привели его на место. В конце концов, подумал он, рассеянно разглядывая вражеский стан, почему все-таки Саламандра? Марфушка - она и есть Марфушка!

- Здесь мы тебя оставим, - прошипели ему ящерки. - Иди и ничего не бойся. В трудную минуту, подсобим, если что.

Золотарев кивнул и, пригнувшись, стал тихонько пробираться сквозь колючие кусты. Река мертвенно поблескивала в свете встающей Луны, и на ее фоне мрачно вырисовывались две продолговатых юрты, одна из которых слабо светилась изнутри. По-видимому, из нее же и доносилось бряцанье какого-то струнного инструмента и заунывное азиатское пение. Рядом, вяло разбрасывая искры, догорал, по-видимому, жертвенный костер, кидая красноватые всполохи на темные стволы деревьев, еще влажных от недавно прошедшего дождика. Часовых видно не было, лошадей тоже. "Странно все это, - подумал Золотарев, крепко сжимая в руке меч-кладенец, - наверняка, какая-то военная хитрость. Основные ли это силы? Не перепутали ли что ящерки?"

С реки потянуло холодком, где-то глухо ухнул филин, и Золотарев зябко поежился, пытаясь составить в уме какой-нибудь удобоваримый план. Неожиданно справа мелькнуло. Краем глаза он заметил какое-то движение. Приглядевшись, Золотарев различил два силуэта сарацин, сидящих на берегу. "Ага, - обрадовался он,- коты мышей не ловят!.." Враги о чем-то разговаривали, но слишком тихо, чтобы Петр мог что-либо услышать. До него доносилось только легкое ворчание реки, да шелест листвы.

Тем временем сарацин в юрте, наконец, сменил песню на более веселую и громкую, и это было Золотареву на руку. Немедля, он стал обходить сидящую парочку сбоку, изготовившись для страшного удара, но все еще оставаясь пока под прикрытием кустов.

Вдруг один из воинов встал и медленно направился в сторону Золотарева. Второй, не поворачивая головы, остался сидеть. Петр притаился, лихорадочно соображая, как поступить. Силы сарацин оказались рассредоточены по стану - с одной стороны, это было хорошо, с другой, не очень. Сейчас меч-кладенец не годился. Золотарев вложил его в ножны и мягко, по-кошачьи скользя по сырой траве, пошел за воином. Каково же было его удивление, когда он понял, что это женщина. Она, далеко не отдаляясь, за первым же большим кустом присела справить нужду. Оружия, кажется, при ней не было. "Тем проще, - подумал Золотарев.- Хотя женщина все-таки... Нет, сарацины есть сарацины! Наслышан я об ихней жестокости... У них и бабы дерутся не хуже мужиков! А Женщина есть только одна - Марфушка". При воспоминании о своей возлюбленной, его сразу бросило в жар.

Действовать надо было быстро. Он принялся подкрадываться к сарацинке сзади, но, видимо, что-то услышав или почувствовав, она резко обернулась и в ужасе взвизгнула, широко раскрыв красивые, с поволокой глаза. В то же мгновение Золотарев что есть силы прыгнул, опрокинул ее и клещами сомкнул на ее тонкой шее свои не к месту дрожащие пальцы. Они покатились. Сарацинка хрипела, тщетно пытаясь оттолкнуть его от себя, белки ее глаз выкатились, ярко заблестев на фоне темной кожи, а изо рта пошла пена. Петр сжимал пальцы все сильней.

С берега донесся какой-то вопрос, а потом раздался ехидный смешок Проклятье! Он обнаружил себя! Но, кажется, второй сарацин, молодой мужчина, крик всерьез не воспринял. В юрте по-прежнему играли.

Сарацинка конвульсивно задергалась и вскоре обмякла. Подержав для верности свою хватку еще немного, Золотарев обшарил женщину, но ничего интересного не обнаружил. Странно, отметил он по себя и поднялся. С берега еще раз что-то крикнули. Слова были знакомые, но их смысл от Петра ускользнул. Он выхватил меч-кладенец и, практически не скрываясь, пошел вперед. Сарацин еще раз крикнул и засеменил навстречу Золотареву.

Они столкнулись, и Петр сразу же ударил. Мужчина удивленно вскрикнул, схватившись за воткнутый в живот клинок, но не предпринимал попыток его выдернуть. Золотарев мрачно улыбнулся.

- Что, мразь, не ждал? - и резко провернул меч.

У того забулькало. Выпучив глаза, словно не проснувшийся до конца теленок, сарацин тупо замотал головой и закачался.

- Ч... что... к... кто...- просипел он.

Петр выдернул кладенец, все еще злорадно улыбаясь. Мужчина удивленно посмотрел на свои окровавленные руки и привалился спиной к дереву, хватая ртом холодный воздух. По его подбородку побежала тоненькая струйка черной крови. Сарацин застонал и закрыл глаза. Одним точным ударом Золотарев отсек ему голову. Бездыханное тело грузно свалилось на землю.

В юрте к этому времени играть перестали, и возник какой-то шум. Золотарев встревожился. Там должно было остаться еще двое. Может, смена караула? Он отбежал в сторону и присел в кусты. Никакой тактикой боя Золотарев не владел, поэтому приходилось импровизировать, но пока все шло удачно.

Полы юрты с треском распахнулись, и ночь прорезал сноп света. "Дьяволовы штучки! - подумал Золотарев.- Не будут же нормальные люди жечь костер в хижине, не имея при этом дымохода!" На улице появился довольно высокий воин. Будучи, видимо, под хмельком, он весело огляделся и нетвердым шагом направился к месту, где сидели до того те двое.

- Эй! - зычно крикнул он, но, не дождавшись ответа, неуверенно остановился.

Обуяла тут внезапно Петра ненависть святая, злоба священная. Бросился он молнией на врага лютого, непримиримого с отвагой невиданной, да с кличем устрашающим. Да беда с ним приключилась нежданная - зацепилась нога его за предательский корень, и упал Петр на сыру землю, да так, что искры посыпались из очей ясных. Выронил он заветный меч-кладенец. А сарацин как закричит вдруг голосом жутким, заверещит что-то по-своему! Не успел Золотарев подняться, бросилась вражина поганая к юрте, схватила копье длинное, вострое и шасть на Петра! Еле увернулся от удара гибельного наш молодец, только плечо оно задело, разорвав рубаху парчовую, с любовью ему Марфушкой подаренную. Откатился в сторону Петр, зачерпнул пригоршню песку и кинул ворогу в глаза! Не волшебный порошок королевы, но все ж. Выронил копье сарацин, завертелся на месте, что бешеный волчок, закричал снова, заголосив на все лады, на помощь себе призывая.

Из юрты еще один появился, четвертый воин с огромным боевым топором. Только, вестимо, убоялся он сильно Петра, не стал подходить близко. Здоровяк-сарацин подскочил к нему и выхватил топор, а самого оттолкнул назад. Последний тоже женщиной оказался! А Золотарев уже поднялся и начал шарить вокруг в поисках меча, но нет его, словно черти унесли!

Заревел торжествующим быком здоровяк-сарацин и пошел в атаку. Чует Петр, плохи его дела. Что делать?! Стал тогда он отступать в смятении. И вдруг, откуда ни возьмись - ящерки! Его верные слуги! Десятки, сотни, тысячи, и большие, и маленькие, со всех сторон, даже сверху падали! Красные, желтые, синие, зеленые и протча - да светятся все ярко, будто солнышко - совсем светло на поляне стало! Облепили они плотным слоем сарацина, живым ковром, совсем того видно не стало. А ящерки все прибывали и прибывали и вот уже пылающий всеми красками радуги двухметровый шар на земле лежит. Вся окрестность осветилась, день настал!

Как заколдованные, не двигаясь, стояли так Золотарев и женщина-сарацин и смотрели на это диво. И вдруг распался шар! Разбежались ящерки, словно их и не было. Темно стало. В свете полной Луны увидали они, что съели ящерки здоровяка, съели заживо! Обглодали косточки до белизны, но одежду, однако, оставили в целости и сохранности. Окровавленная, она теперь частями проваливалась внутрь скелета.

Четвертый сарацин, что женщиной оказался, закричал истошно в ужасе и со всех ног, не разбирая дороги, бросился прочь. Петр, прихватив валявшийся на земле топор - вдогонку. Нельзя упускать врага. Нельзя, чтобы какие-то колдуны-рыцари на драконах прилетели!

Долго длилась погоня, тяжело было Золотареву. Слишком уж увертливая попалась сарацинка. Подгонял ее ужас дикий, страх за жизнь свою поганую, никчемную. Как ветер она неслась, но и Петр не отставал. А все тяжелее и тяжелее ему, вот он один раз упал, вот второй. На дерево налетел, в канаву упал, чуть со следа не сбился... Видит вдруг - на пригорке ящерка сидит, огненно-рыжая, манит его. Остановился он.

- Подожди, - говорит ящерка, - возьми-ка вот это. - И протягивает шкатулочку, а в ней порошок. Только не белый, а огненный и светящийся, как она сама.

- Догони да брось в нее щепотку. Но смотри, не робей, руби ее топором, иначе сам сгоришь. Понял?

Поблагодарил ящерку Петр, взял порошку и снова бежать, вражину догонять! Догнал он сарацинку на широкой полянке, кинул в нее щепотку. Вспыхнул тут костер жаркий, высокий, объяло ее всю пламенем ярким, голосом страшным закричала она, упала да давай кататься по земле! А пламя не сбивается, только разгорается от этого все сильнее! Уж и трава занялась, дымится...

Вспомнил Золотарев слова яшерки, сжал покрепче топор и ударил извивающуюся сарацинку один раз, потом второй... А пламя все круче, все выше! Воет, трещит, на него бросается! Но не пужается Петр, вера великая в его сердце. Изрубил он вражину на куски, да и утих огонь.

- Молодец, Петр Лексеич,- вдруг кто-то говорит за его спиной.

Оглянулся он и видит - Марфушка стоит, ласково так улыбается!

- Снова спас ты меня и себя, ящерок моих и мир целый от погани лютой. Хвалю тебя за это, благодарю премного.

Протянула она к нему руки, обняла его крепко и поцеловала ласково.

- Много силы теперь во мне, и перемены движутся великие. Идем же скорее во дворец, пир горой устроим.

- Марфушка...- только и мог проговорить Петр, утопая в ее бездонных глазах.

- Сегодня, - продолжала страстно королева, - ты снова полетишь со мной. Я хочу тебя, милый, и ты мне нужен, как никогда на свете...

- Да, да, да! - у него кружилась голова, и ноги уже не держали.

- Я твоя...

- Да!..

- Возьми меня!

- Да...

- Прямо сейчас!..

.................................................................................................................

Погода с каждым днем все портилась, шли унылые осенние дожди. По ночам морозило, мелкие лужи затягивались легким ледком, но к полудню опять теплело, тучки разбегались, весело блистало солнышко, и пели птицы. Золотарев просыпался поздно, еле отходя от тревожных ночных видений, но всегда у его изголовья сидела Марфушка, и ему сразу становилось теплее и радостнее. Однако, королева ящерок все грустнела и грустнела. Петр постоянно допытывался, в чем дело, не он ли виноват, но она не отвечала или отшучивалась.

- Слишком поздно мы с тобою встретились, - говорила Марфушка.- Или слишком рано. Надо было весной, но не выдержала я... Нет еще все-таки у меня сил достаточных, волшебства верного... Не уберегу я тебя, боюсь, сгинешь...

- Не уйду, не тревожься, милая, - с пылом уверял ее Золотарев.- Что нас может разлучить?! Или кто?!

- Ах, Петруша, не в этом дело! Стихия-матушка сильна, не могу я тягаться с ней...

- Какая такая стихия? - вопрошал он.

Королева молча показывала на утренний ледок за окном.

- Разве дворец не обогревается? - удивлялся Петр. - Запасемся дров, авось не замерзнем! А раньше-то ты как, милая?

- Я спала...

- Всю зиму?!

- Всю. Любовь весенняя меня пробуждала. Солнышко грело, ящерки отхаживали. А ты... Ты не такой. Но я попробую. Надо. Продержимся...

- Продержимся! - кричал возбужденно Золотарев, обнимал, целовал ее, и они снова летали, летали, летали...

Как-то показала Марфушка Петру камешек. Он лежал, прикрытый листиком, никем незамеченный, нетронутый. Королева приподняла его и достала прекрасный изумруд.

- Видал? - сказала она. - Здесь этого добра бери - не хочу. Да не нужно оно мне вовсе. Не к чему. Что я, Медная Баба, что ли? Всего-то племяшка ей. Но открывать тайны земные тоже умею. Могу и тебя научить. Если хочешь.

- Я...- замялся Золотарев.- Кроме тебя... Что мне еще надобно?!

- Ах, Петруша... Вижу, лукавишь!

- Нет, я...

- Надо смотреть по особенному, - объясняла Марфушка, не обращала на него внимания, - и делать вот так...

Показала она ему, что да как, понял все хорошо Золотарев, стал камешки собирать. Каждый день ходил, но недалече. Да и этого хватало - скоро во дворце целая гора образовалася всяких топазов, изумрудов, аметистов, рубинов, золотых самородков и протча.

- Но не показывайся людям, не то худо будет! - строго-настрого предупредила его королева, и Петр ее беспрекословно слушался.

Но однажды случилось непредвиденное. Отошел Золотарев дальше чем обычно, в сторону деревни, ибо в той стороне он стал находить прекрасные голубые сапфиры чистой воды, до того почти не имеющиеся в его коллекции. Вдруг видит - дева прекрасная бежит, волосы длинные, золотые, распущенные. А за ней - зверь невиданный, страшный гонится, погубить, сожрать грозится. Кинулся витязь наш, не долго думая, на зверя лютого, схватил его за шею и скрутил рогатую голову, развернув пасть его клыкастую, алчущую да зловонную аж за спину. Только совсем чуть-чуть успела бестия оцарапать Петра - пустяк, одним словом. Сдох тут же монстр. Возрадовалась дева, но засмущалась премного вида Петра царственного, да и убежала восвояси. Не стал Золотарев догонять ее, вспомнил строгий наказ Марфушки своей, потому и воротился скорее во дворец.

Но что это случилось с королевой ящерок?! Мрачнее тучи встретила она победителя, волосы растрепала, в бока руки уперла, а глазами молнии мечет.

- Зачем, зачем, - кричит, - ты это сделал? О, горе нам, горе! Говорила я, не показывайся никому! Нельзя было убивать бестию, и нельзя было в таком случае отпускать девчонку!

- Но, Марфушка...- пытался оправдаться Петр.

- Я не Марфушка, а Саламандра!

Вытянулась тут королева, хвост у ней чешуйчатый образовался, руки-ноги в перепончатые лапы превратились, голова уплощилась, глаза - словно блюдца, а язык стал черным, длинным, раздвоенным. Настоящая саламандра ростом с человека! Схватила она Золотарева и начала обматываться вокруг него, все более удушая.

- Зач-ч-чем, зач-ч-чем?! - громко шипела она, и из ее глаз градом лились слезы.

Испужался тут Петр премного, задыхаться стал, света белого невзвидел.

- Отпусти меня!- взмолился он.- Отпусти, Саламандра!

- Это плох-х-хо, плох-х-хо! - шипела Саламандра. - Но я прощ-щ-щаю пока тебя... Пока...

Отпустила она его, опять человечий облик приняла.

- Отныне пуще прежнего надобно за окрестностями следить, - говорит. - Лучше бы, конечно, уйти куда подальше, да нельзя сейчас, ох, нельзя! Не ко времени ты пришелся, не ко времени...

Отдышался Петр и ну прощения всякие просить, на колени падать, руки-ноги целовать. Холодна по началу была королева, да оттаяла постепенно, простила Золотарева.

- Только впредь, - говорит, - слушаться меня беспрекословно, ни шагу в сторону. Ибо рыцари на драконах прилететь могут - ох, беда тогда будет! Дворец тепереча на обособленном положении. А сейчас... Иди ко мне, милый, я хочу тебя...

Два дня прошли в спокойствии и согласии, только с того случая побаиваться стал Петр Марфушку, что-то надломилось в его душе. Вроде бы все как всегда, но чего-то перестало хватать, какая-то неуловимая тень пробежала между ними. В таких неземных, невообразимо прекрасных отношениях нашей пары наметилась маленькая, совсем незаметная трещинка, грозящая со временем перерасти в бездонную пропасть холода и отчуждения.

На третий день Золотарев пошел к святому источнику, расположенному неподалеку. Эту воду - чистую, ломящую первобытным холодом зубы королева любила принимать перед обедом для, как она говорила, "насыщения энергией космоса, пропущенной через магнитосферу Земли". Ее запасы во дворце кончились и, захватив пару серебряных амфор, незадолго до полудня Петр оказался у указанного пригорка, в основании которого и бил нужный ключ.

Он набрал полные амфоры, тщательно запечатал их и собрался было уходить, как заметил вдруг, как кто-то торопливо спускается с пригорка, часто мелькая между деревьями. Помня свою предыдущую оплошность, Золотарев кинулся бежать, так как листва уже начала опадать, и в кустах возможности спрятаться не было.

- Подожди, добрый молодец! - услышал он вдогонку. - Не спеши так, поговорить надо!

Не слушая, Петр спешил во дворец. Заполненные амфоры оказались довольно тяжелыми, и он скоро запыхался. К тому же сам не зная, как, умудрился сбиться с пути, хотя хаживал здешними тропинками частенько. Дернулся в одну сторону, в другую, не узнает местности! Полянки, деревья - все не те! Колдовство, одним словом. Страшно ему стало, не по себе.

И вдруг у ручья, из-за дерева широкого старушка выходит. Маленькая, сухонькая, сгорбленная в три погибели. Нос крючком, уши торчком, вся рябая да пятнистая. Глаза красные, кровью налиты, а пальцы длинные, как у паука и с когтищами вострыми. Запутана она была в одежды рваные, грязные, вонючие, а на голове платок пуховый - из-под него волосы выбиваются седые и давно немытые.

- Не спеши так, милок, - гнусавит. - Куда торопишься?

- Отойди, карга старая! - воскликнул Петр. - Чего на дороге встала?

- Зачем такое непочтение к старому человеку оказываешь? Ничего худого я тебе не сделаю, не боись...

- А я и не боюсь, ведьма проклятая! - топнул грозно ногой Золотарев.- В последний раз говорю, отойди, а не то зашибу ненароком!

Усмехнулась недобро карга старая в беззубый рот.

- А куда пойдешь-то, милай? Вижу, плутаешь ты, совсем измаялся. Дай, думаю, подскажу путь-дороженьку...

- Да, конечно, ты-то подскажешь! Признавайся, твои чары, ты лес околдовала?!

- То не я тебя околдовала, а Саламандра твоя...

Вспыхнул весь Золотарев до корней волос, поставил на землю драгоценные амфоры.

- Если и околдовала, то только любовью своей безграничной! А тебе-то что? И откуда все знаешь?

- Я, Петр Лексеич, все знаю. Не ты один такой, бедняга. Не одну душу она загубила, разум помутив, тело охомутав...

- Замолчи, замолчи! - закричал Петр. - Колдунья проклятая! Что ты можешь знать?! Иди отседова подобру-поздорову! - и ну на нее кулаками замахиваться!

Отскочила резво старуха.

- Не серчай шибко, Петруша, - говорит. - Вот что я тебе, милай, скажу: она ведь не человек, хотя и божье создание. Созданье, наделенное потусторонней силой, уж не знаю, кем. Так что не я ведьма-то, а...

Заткнул уши Золотарев.

- Слышать тебя не хочу! - крикнул он.- Уходи!

Ведьма покачала головой и что-то проговорила, но он ее, конечно, не услышал. У него была только одна мысль - расправиться с ней. Но как?!

- Ладно, - схитрил он, - мы поговорим. Чудны мне показались слова твои обидные, но старого человека и взаправду уважать надо. Может, присядем здесь на пригорке?

- Вот и хорошо! - радостно воскликнула старуха. - Значит, не все еще потеряно, спасу я тебя.

А рядом с пригорком тем как раз и тек глубокий ручей, в котором задумал Петр ведьму утопить. Только они подошли к нему, как схватил он ее за талию, приподнял высоко да как бросит в воду!

- Одумайся, Петрушенька! - взмолилась она. - Отпусти меня! Расскажу я тебе тайну великую, секрет страшный...

- Не надобно мне твои ведьмины тайны!

И утопил ее в потоке, только пузыри зловонные разбежались в стороны! И стал лес знакомым, привычным, исчезли чары колдовские. Возрадовались тут звери лесные, защебетали птицы поднебесные, заиграло солнышко мириадами лучей. Нет больше ведьмы поганой, нет больше карги проклятой! Слава, слава, слава королевичу Петру!

Пришел наш герой во дворец, а Марфушка больна лежит! Вся бледная, словно мел, пот ручьем льет, ноги-руки трясутся, из прекрасных глаз слезы идут. А вокруг ящерки вовсю суетятся, лечат. Подбежал испуганный Петр к нареченой своей, упал на колени.

- Что с тобой, Марфушка моя?! Что случилось-приключилось?! Кто посмел?! Откуда? Как?

Открыла глаза Марфушка ясные.

- Ох, Петенька, еще бы чуть-чуть и не застал бы ты меня в живых. Да и сам бы сгинул. Вовремя колдунью поганую утопил, чары колдовские прервал! Погубить она нас хотела ни за что, ни про что.

- Да, да! Нет ее больше, любимая...

- Петенька, милый!.. Чтобы я без тебя делала!

- Марфушка...

- Полежу немного я, отдохну. Ты не беспокойся, милый. Все будет хорошо...

А через несколько дней, под самое утро, беда приключилась. Во дворец рыцари ворвались, на драконах прилетевшие. Разлучить им захотелось Петра с Марфушкой, в темницу сыру посадить, жизни лишить. Проснулся Золотарев, слышит - шум, стук, гам и рев непонятный. То ящерки уже королеву свою защищали, ворога лютого били.

Вскочил он резво и на помощь кинулся, топор свой верный сжав в руках. Не уйти подлым рыцарям, не спастись!

Много их было! В кольчугах, шлемах, с мечами вострыми, щитами пестрыми. Уже и Марфушку в полон взяли, и ящерок порубили на кусочки мелкие.

- Спаси меня, Петенька! - закричала Марфушка.- Бей ворога! Силу я тебе дам великую...

Увидал такое Петр, услыхал плач любимой, осерчал премного и с кличем бравым бросился в бой. Дрогнули ряды рыцарей, смешались. Одного разрубил Петр, второму руку перебил. Но вмешались тут драконы могучие, пламя изрыгающие. Дыхнули они на Золотарева огнем сильным, жаром небесным, дымом смрадным, лапами когтистыми ударили, хвостами шиповаными почву из-под ног выбили. Зашатался от ран полученных Петр, выронил топор. Кинулись всей толпой на него рыцари бесчестные, вязать принялись путами крепкими, веревками пеньковыми да цепями железными. Свернул он одному рыцарю голову, да более не успел - совладал с ним ворог, скрутил молодца, на землю сыру бросил.

Заплакала горько Марфушка, зарыдала. Слезы жгучие полились из ее прекрасных глаз.

- Что же будет теперь? - причитала она. - Петенька, ах, Петенька... Прощай, друг любезный! Чувствую, не свидимся уж более...

- Прости, - отвечал ей Петр, боль ужасную превозмогая, - что получилось так, Марфушка. Свидимся мы еще, попомни мое слово, свидимся. Я так просто не сдаюсь! Потому что... Я люблю тебя!

- Я тоже люблю тебя, милый! Но, видать, наше время еще не пришло...

- Марфушка...

- Заклинаю тебя, родной - помни меня, Петенька, днем и ночью, в стужу и в зной! Никогда не забывай, слышишь? Помни...

Засмеялись тут рыцари жестоко. А Петру совсем нехорошо стало, поплыло все перед глазами, рук-ног не чувствует. Схватили его рыцари и потащили волоком куда-то в лес, наверно, на казнь лютую.

- Помни меня, милый, помни! - несся ему вдогонку нежный марфушкин голос.

И не страшно ему было, потому что Петр твердо знал - королева ящерок отныне всегда с ним...

- Вот такие вот дела, - сказал, ухмыляясь Озеров. - Работаю, что говорится, не покладая рук, не жалея живота своего.

- И, значится, заработались, - в тон ему констатировал Белошицкий. - Да, Павел Александрович, без литру в твоем хозяйстве не разобраться. Черт ногу сломит в этой документации.

- А это, чтобы враг не догадался, - засмеялся Озеров. - Ты, Вась, не напирай на все сразу. Понимание, оно, видишь, приходит со временем...

- Весь вопрос состоит в том, сколько его, времени, понадобится! В понедельник я должен уже принять этот бордель.

- Ничего, литр водки - и вперед! - Озеров опять засмеялся своим рокочущим баском.

Белошицкий закинул ногу на ногу и кивнул на табличку, висящую на стенке в рамке и гласящую "Курить строго по доверенностям от психиатра":

- Доверяешь?

- Ради Бога, Василь Олегович, вам - всегда пожалуйста.

Белошицкий достал непочатую пачку "Мальборо", распечатал ее и выудил из нее пару сигарет.

- А я все, бросил, - похвастался Озеров.

- Похвально, похвально, - замычал Белошицкий с сигаретой в зубах.

- Может, кофейку? - предложил начальник госпиталя.

- Не откажусь, ты же знаешь.

Озеров по интеркому соединился с секретаршей и заказал кофе.

- Сейчас принесет, - сказал он.

- У тебя вся та же Леночка? - спросил Белошицкий.- А то с этой сумасшедшей беготней даже на твоих секретарш поглазеть некогда было...

- Нет, теперь это Оленька.

- О! Старый черт, не упустишь ведь возможность!..

- А как же!- Озеров довольно засопел.

Друзья понимающе переглянулись.

- Слушай, - после минутного молчания проговорил Белошицкий,- этот Митяев... Как ты думаешь, косит или как? Я тут на досуге почитал его дело...

- Ну, и?

- Гм...- преемник Озерова задумчиво изобразил пару никотиновых колечек, медленно растаявших в воздухе. - Официально его невменяемость вроде как признана, но...

- Я того же мнения, Вась. Надо копать намного глубже. Но в нашей прокуратуре, сам знаешь, не очень...

Тут дверь открылась и кабинет вошла миловидная секретарша с подносом в руках, на котором дымились две маленькие чашки кофе. Белошицкий с интересом уставился на девушку, отмечая хороший вкус Озерова.

- Не стесняйся, Оленька, - весело приветствовал ее Озеров.- Проходи.

Оленька улыбнулась, поставила поднос и грациозно удалилась, покачивая бедрами. Белошицкий цокнул языком.

- Да, хороша, нечего сказать.

Озеров подмигнул ему:

- Сегодня вечером с ней встречаюсь.

- Старый кот...- с уважением пробормотал Белошицкий, туша сигарету в большой бронзовой пепельнице, выполненной в виде озерка с купальщицами. - Так вот я насчет Митяева...

- Да что Митяев! - не выдержал Озеров, энергично замахав руками. - Это вовсе не самая экзотика этого заведения.

- Тогда кто же, - полюбопытствовал Белошицкий.- Смирин? Латыпов?

Озеров уже пожалел, что погорячился, потому как сам еще не разобрался в "саламандрином" деле, слишком много было непонятного и таинственного во всей этой истории. Но деваться было некуда, тем более, что Белошицкий, на следующей неделе сменяющий его на посту начальника тюремного госпиталя, все равно будет рассматривать дела всех заключенных.

- Некий Золотарев,- сказал он.

- Золотарев, Золотарев, - вспоминая, пробормотал Белошицкий, осторожно отхлебывая горячий напиток. - Что-то от кого-то слышал, но самого дела еще не видел, точно. Что он натворил? Очередной Наполеон?

- Дело несколько запутанно...

- Я весь внимание! - Белошицкий снова отхлебнул кофе. - Хорошо-то как! На улице лютая стужа, а тут просто фантастическая лепота!

- В октябре и начале ноября прошлого года в районе реки Чусовой, что между Челябинском и Екатеринбургом, он замочил разными способами девятерых, включая троих наших, из группы захвата.

Белошицкий присвистнул.

- Надо же...

- Именно так. Итак. Золотарев Петр Алексеевич, тридцати семи лет, владелец небольшой, но преуспевающей калужской фирмы...

- Эка, занесло его!

- Любил Золотарев путешествовать, спору нет. Он вдоль и поперек облазил заповедники Тверской, Владимирской, Вологодской, Ленинградской области, он рыбачил на Байкале и Каспии, Ладоге и Днепре, Волге и Каме, Иртыше и Оби. Он штурмовал Алтай, Памир и Кавказ. Обожал сопки Камчатки, лиманы Кубани и белые ночи Заполярья. Он этим жил. Когда, естественно, не работал. Будучи обеспеченным и весьма загруженным разнообразными проблемами человеком, Золотарев мог и, как сам считал, обязан был все это себе позволить. Раз в полгода, а иногда и чаще, он обязательно куда-нибудь выезжал отдохнуть. Снять стресс. Забыться. Никого не видеть, даже знакомых. Слиться с природой. И чтобы все по-настоящему. И прошлое его чисто. По крайней мере, для бизнесмена его уровня. Коллегами и знакомыми уважаем. Честный работяга. Мудрый руководитель. Примерный семьянин. В общем, и тэ дэ и тэ пэ.

- И тэ дэ и тэ пэ...

- Именно. Особо вредные привычки не имел. Психически устойчив... Был... когда-то... Что же все-таки с ним случилось, непонятно мне и комиссии до сих пор. Есть некоторые странности...

- Например?

-Лучше все по порядку.

- Ну-ну, давай!

- В середине сентября он, по своему обыкновению, взял короткий отпуск и отправился на Урал. Поехал в одиночку, на пятидверной "Ниве". Конечно, дома у него был навороченный джип, кажется, "Гранд Чероки", но "светится" в дороге Золотарев не любил. Славится Урал своим дорожным криминалом... Осторожный был парень, одним словом. Таким образом, близкие и знакомые в последний раз его видели 14-го сентября. Семнадцатого, по чистой случайности, его запомнили в оружейном магазине, в Челябинске. Он любил подобные заведения, и у самого "Сайга" была.

- Однако, я слышал, орудовал он... э... подручными средствами, да?

- Угу... Подручными... Впрочем, слушай дальше. Золотарев разбил лагерь у одного из притоков Чусовой, километрах в десяти от деревни Масловка. Он выбрал довольно уединенное место, малопосещаемое, поэтому на остатки палатки и утвари группа молодежи набрела только через месяц. Там было все сильно разворошено, а "Нива" утоплена. Река у берега в том месте достаточно глубока, дно обрывистое. Деньги, "Сайга", все оказалось на месте, но сам по себе разгром - полнейший, будто бешеный медведь напал. Ребята оказались порядочными, сообщили, куда следует. Местность вокруг тут же прочесали, расспросили деревенских, но Золотарев (а его личность установили по водительским правам) как в воду канул. Объявили розыск, но все безрезультатно. Надо отметить, в ту пору в деревне снимал дом некто Цапов, аспирант Екатеринбургского университета, биолог. Он специализировался на насекомых. Ну... как его... а, энтомолог, да. Снимал, значит, дом, ни с кем из сельчан не общался, подолгу пропадал в лесу. Как нам потом сообщили, на его кафедре, он занимался муравьями, и приехал в Масловку для написания диссертации. Характеризовался весьма положительно, как говорится, "нет, не был, не привлекался". Ну, так примерно в это же время и он пропал. Трудно сказать, когда именно. Как я уже говорил, ни с кем он не общался, закупил себе кучу продуктов, и целыми днями шастал по лесу. В Масловке никого он не интересовал, а в университет он должен был вернуться в конце октября. И никто тревогу не бил. Пока милиция в деревню не наведалась... Вот тогда и припомнили чудака-аспиранта. Дом, само собой, оказался заперт, и никого в нем, разумеется, не было. Вот и думай, кто преступник, а кто жертва. Привлечение собаки ничего не дало. Она вообще вела себя очень странно - то возьмет след, то потеряет, а потом и вовсе отказалась работать. То же приключилось и с другими овчарками. Таким образом, уже в самом начале дела мы заимели два пропавших человека. Ни слуху, ни духу. А потом... Потом буквально под боком деревни объявился Золотарев собственной персоной и... уже со странностями.

- Хм...- Белошицкий снова закурил сигарету. - Ну-ну...

- Его встретила девочка лет двенадцати, прогуливающаяся по лесу со своей собакой. Молодым сенбернаром, между прочим. По ее рассказу, Золотарев выскочил из кустов и с диким воплем бросился на собаку. Представляешь, он за несколько секунд просто-напросто сломал ей передние лапы, вывихнул челюсть и под конец свернул шею, как цыпленку.

- Сенбернару? - удивленно переспросил Белошицкий.

- Сенбернару, - мрачно подтвердил Озеров.- Одет он был в какие-то лохмотья, обросший, грязный, сильно исхудавший, с дико блестевшими глазами. Девочка, естественно, очень перепугалась и поначалу не смела и шагу сделать. А Золотарев принялся изображать перед ней героя-спасителя, эдакого Дон Кихота. Скакал вокруг нее, бормотал что-то, причем на старорусском, осыпал ее всякими крылатыми выражениями. Да она плохо, конечно, помнит тот кошмар. Он кричал что-то о победе над ужасным монстром, о спасении прекрасной принцессы и так далее. Тут девчонка спохватилась и кинулась наутек. Золотарев сначала побежал за ней, но скоро отстал и исчез в неизвестном направлении. По дороге домой девочка встретила бабу Клаву, следующую жертву маньяка. В деревне бабуля, которой уже исполнилось семьдесят восемь, слыла большой чудачкой, а некоторые считали ее колдуньей и ворожей. Она запретила девочке кому-либо рассказывать о происшедшем, типа, мол, сама скоро разберется. И прибавила - это все, мол, Саламандра бузит. Ну, понимаешь, эдакий местный эквивалент русалки. Поймала, значит, человека, охмурила, и вертит им, как хочет. Сосет жизненные соки Золотарева, понимаешь... Который стал, не много, не мало, уральским зомби.

- Мистика какая-то...

- О, это, Вась, еще далеко не все! На следующий день бабка пропала. Тогда девочка раскололась, тем более, что родители замучили вопросами о собаке. Сразу же вызвали участкового. Припомнили аспиранта и калужского бизнесмена. А бабу Клаву нашли у ручья с признаками насильственной смерти. Ее утопили. Потом поглядишь ее фотографию. Не забыть ее глаза, полные дичайшего ужаса!.. Вот тогда-то и объявили операцию "Саламандра". Не помню, какой уж "шутник" дал ей такое название. А оказался прав... В тот же день обнаружили еще три трупа, а через сутки - еще один. Это были туристы, погибшие один за другим примерно за недели две до того. Два парня и две девушки. Одна оказалась задушенной недалеко от палаток, вторая... Вторая, это которую нашли не сразу, в двух километрах, ближе к трассе была... м-м-м... сожженна. Непонятно как.

- Сожженной? Бензином?

- Я же говорю - непонятно как и чем. Эксперты ничего определенного сказать не смогли. Да там вокруг все обгорело, трава, кусты... Огнемет, не огнемет... Лазер, может, какой? Но не молния, однозначно. Кроме того, она еще была изрублена на куски своим же туристическим топором.

- А парни?

- Первому Золотарев отрубил голову кинжалом, кстати, принадлежащим до этого аспиранту, а второй... Вот это еще одна загадка.

- Что такое?

- Второй оказался... гм... в общем, съеден.

- Хм...

- Но как съеден! Как бы... изнутри! Кости, сухожилия и... одежда, я подчеркиваю, о-деж-да оказались абсолютно целыми! Ты можешь себе такое представить?! Это не могли сделать звери или какие-нибудь муравьи-червячки. Не мо-гли! Ты можешь посмотреть достоверные фотографии, если все это напоминает тебе бред сивой кобылы...

- Да нет, что ты! Но было бы, конечно, любопытно...

Озеров вызвал секретаршу и та через пару минут принесла толстое досье на Золотарева. Белошицкий беспрестанно курил.

- Полюбуйся, - Озеров отыскал соответствующие фотографии. - Вот... Видал?

Белошицкий оторопело уставился на изображенный скелет, облаченный в трико и олимпийку, просевшую сквозь ребра.

- А разве нельзя было нацепить на скелет одежду позднее? - спросил он.

- Исключено. Эксперты отрицают это. Да ты почитай, там есть об этом...

- А это еще что такое? - спросил Белошицкий через некоторое время, тыча пальцем в следующий ряд фотографий.

- Ах, это... Это и есть останки аспиранта.

- Ага, так я и думал!

- Нашли Цапова с большими трудностями. Точнее, обнаружил его некий дед Анисим. Знаешь, с помощью чего? Лозы. И поэтому этот старый хрыч одно время числился в подозреваемых. Специально обученные собаки не нашли, а тут какой-то столетний дед!.. К тому же, он живо принялся рассказывать про Саламандру. Вот, говорит, нельзя по нее так-то болтать, а то накликать беду большую можно, но раз уж столько смертей произошло, да все по ее вине... Его посчитали за чокнутого, тем более, что он постоянно якшался с бабой Клавой, царствие ей небесное...

- Ну и что же это такое - Саламандра?

- А ляд ее знает! Эдакая сирена, русалка то бишь. Но не с рыбьим хвостом, а прекрасная настоящая девушка, заманивающая к себе мужчин и постепенно губящая их. Может также вселяться в женщин. А истинный ее облик - маленькая саламандра.

- Так может, она марсианка! - хохотнул Белошицкий.

Но Озерову было не до смеха.

- Говорят, она, также как Хозяйка Медной Горы у Бажова, имеет власть над драгоценными камнями, видит как бы сквозь землю и даже притягивает камешки к себе сквозь толщу пород...

- Слушай, а ведь Бажов...

- Именно. Действие его сказов происходит как раз в этом районе.

- Параллели!

- Да, похоже. Хозяйка Медной Горы (или Медная Баба по-другому) превращалась в ящерку. Здесь - в саламандру. Скорее, это один и тот же персонаж.

- Стало быть, Саламандра эта - сплошные выдумки...

- Выдумки, не выдумки, но... Думаешь, Бажов выдумывал сказки на пустом месте, из пальца высасывал? Все эти нюансы... Ну, так вот. Аспиранта Цапова Золотарев просто-напросто расчленил, по-зверски изуродовав. Помнишь Шипилова по прозвищу Бесноватый? Типа того. И, по-видимому, это была первая его жертва. Кстати, на месте убийства обнаружили разворошенный муравейник. Цапов часто приходил на это место, проводя свои исследования, где, видать, Золотарев его и выследил. Захватив у него кинжал, который являлся холодным оружием (пусть это останется на совести аспиранта), маньяк напал на туристов, и пошло-поехало...

- Как же его поймали?

- А все с помощью того же деда и его чудодейственной лозы. На следующий день прибыла группа захвата и...

- Неужели все это время Золотарев скрывался где-то поблизости?!

- Да у него же напрочь съехала крыша! И не важно, из-за Саламандры или по какой другой причине. Более полутора месяцев он околачивался в пределах деревни. И как его не засекли ранее? Да ты не перебивай. Дед заявил, что искать надо их только после полуночи (а он сказал именно их), ближе к рассвету, когда Саламандра спит, и не может навести на всех гибельный дурман. И собак он запретил брать с собой. Да от них и правда не было никакого толку... Следователю Параксину, который вел это дело, не оставалось ничего, как послушаться чокнутого экстрасенса, и часа в четыре ночи они вышли на поиски маньяка. Группа долго блуждала по лесу, они лазили по холмам, продирались сквозь бурелом, ходили вдоль берега реки. И это-то ночью! Параксин хотел было уже послать деда с его лозой куда подальше, как Анисим неожиданно указал на еле приметную в предрассветной мгле пещерку в одном из склонов, густо заросшем кустами. "Там, - сказал он.- Но будьте осторожны, не разбудите Саламандру. Стража у ней есть"...

- Стража?

- Стража. Как только группа подошла к пещерке, из нее выскочили десятки ящериц! Самое странное, что они светились! Знаешь, ярко так, желтые, красные, синие... Они с ужасным писком бросились на милиционеров, поползали по ногам, щипались, даже, по свидетельствам, плевались чем-то вроде кислотой... Передавили их там немерено. А потом... Потом появилась Саламандра...

- Саламандра?!

- Меня там не было, сам понимаешь. Есть официальный отчет. Есть свидетельства. Есть неофициальные рассказы. Я еще как интересовался этим вопросом! Вроде бы из пещеры выскочила небольшая саламандра (а они сами по себе существа маленькие) - и у всех или почти всех начались форменные глюки. Сержант Порхов, например, начал кружиться на месте и распевать гимн, представь себе, Советского Союза. Некто Лавашов потерял сознание, и, как потом рассказывал, чудилось ему, будто попал он на какой-то необитаемый остров в общество прекрасных амазонок, и прожил там с ними три года... Пара милиционеров четко видели длинноволосую обнаженную девушку, заманивающую их в чащу леса, а Параксин признался, что у него двоилось и даже троилось в глазах, отчего начисто нарушилась координация движений. А кого-то полностью обездвижило. Такая вот петрушка. И у всех - безудержное веселье, они животики надрывали от хохота неизвестно над чем. В последствии никакого присутствия в крови наркотиков или алкоголя обнаружено ни у кого не было...

- И тут, откуда ни возьмись, выскочил Золотарев!

- Выскочил. Еще как выскочил. С тем самым топором. С ходу он снес голову Порхову и тяжело ранил Куценко (в последствии тот скончался он внутреннего кровоизлияния). Чары Саламандры несколько ослабли, обнаженная девушка тот час исчезла, группа бросилась на него и скрутила. Но как он дрался! Даже не лев, дракон! Третьякову свернул шею, да просто оторвал голову, а Леонтьеву выбил глаз и сломал челюсть. Параксину, представь, отгрыз кисть руки! В такой суматохе стрелять не представлялось никакой возможности, поэтому его пришлось взять живым.

- С такими потерями! - обалдело произнес Белошицкий. - Я не знал...

Озеров обречено махнул рукой.

- Это было закрытое дело, мало кто слышал о нем.

- А дед Анисим?

- Он скончался. Сам. От разрыва сердца.

- М-да...- Белошицкий задымил по новой.

- Золотарев же оказался полностью невменяемым. До сих пор все бормочет о какой-то Марфушке - королеве ящерок. И, разумеется, изредка называет ее Саламандрой. Ни на какие вопросы толком не отвечает, живет в своем шизофреническом мирке.

- А Саламандра?

- Исчезла. А чего ты ожидал? Останки раздавленных ящерок отдали на экспертизу, но она ничего не показала. Обычные ящерицы. Зато наш маньяк! Как он выжил в таких условиях, абсолютно непонятно. Главное, откуда у него взялось столько сил?! Ведь крайнее, крайнее истощение! Он походил на ходячий скелет - кожа да кости. Питался подножным кормом, ягодами, сырыми грибами, чуть ли не улитками и корой деревьев. А ведь уже наступили заморозки! Но он не замерз. Как? Почему? Огня не разводил, теплой одежды не носил... А его шрамы, ты бы только видел его шрамы! По виду им несколько лет как минимум, но получил он их именно в схватках со своими жертвами и сенбернаром той девчонки. До поездки на Урал их не было. Живучесть удивительнейшая! Медики разводят руками. Загадка на загадке, одним словом. А когда его доставили в город, он отключился и несколько дней провалялся в коме, хирурги еле вытащили его с того света. Но идиотом он так и остался. Ничего из него не выудили! Впрочем, вина доказана. Но что с него взять?..

- Так он был один или?..

- В пещерке никаких следов другого человека не оказалось, только помет ящериц. Как человек он был там один. А вот как э... личность... м-м-м... существо...

Тут Белошицкий не выдержал и рассмеялся.

- Ну, брат, я уж было и сам поверил в эту мистику! Да брось ты эту мифическую Саламандру! Не ожидал я от тебя подобной несерьезности! Тоже мне - Бажов!

Озеров окинул его тяжелым взглядом.

- Как ты думаешь, может ли обычный шизоид в бассейне реки Чусовой, да в наши дни найти четыре с половиной килограмма редкостных драгоценных камней? Вот так - попросту подбирая их с земли?

- Камней? - недоуменно переспросил Белошицкий, с шумом выдохнув дым.

- В его берлоге обнаружили целый склад изумрудов, топазов,сапфиров, самородков золота! И они оказались местного происхождения, многие даже плохо очищены от почвы...

- О-го-го... Хозяйка Медной Горы!

- Вот тебе и "о-го-го". Мы много интересовались его жизнью, хобби, увлечениями. Сказок Бажова среди них нет. Он был серьезным педантичным человеком, без каких-либо отклонений в психике. Вряд ли он читал уральские сказы. Разве что мультфильмы в детстве. Но... Что-то здесь нечисто, ох, нечисто. Мистика, не мистика, но это не простое дело, поверь.

Повисло тягостное молчание.

- Удивил ты меня, спору нет, - наконец, произнес Белошицкий. - Но я еще почитаю отчеты, все-таки он будущий мой подопечный...

- И встреться с Параксиным, - усмехнулся Озеров. - Он-то тебе порасскажет.

- Обязательно.

Белошицкий грузно поднялся.

- Однако, пойду я, пора. Сегодня приглашен Востряковым в ресторан. Деловая, если так можно выразиться, встреча...

- О! Старый пердун дает званый ужин?

- Что-то вроде этого. Да, хотелось бы взглянуть на этого типа.

- Типа?

- Ну, Золотарева!

- А, изволь. Но приятного мало.

- Ничего, и не таких видали.

- Таких ты еще не видал.

Они вышли из кабинета, спустились на лифте на второй этаж, прошли мимо охранников, четко отдавших честь, сквозь решетки, толстые двери и попали в широкий коридор с тянущимися по обе стороны камерами.

- Он сидит в одиночке, - пояснил Озеров.

Белошицкий кивнул, ухмыляясь:

- Не думаю, что он там один. С ним дух Саламандры!

Последние слова он произнес зловеще, явно издеваясь.

- Смейся, смейся...- Озеров не улыбнулся. - Когда ты познакомишься с досье поближе...

- Извини.

Около пятнадцатой камеры они остановились.

- Заходить не будем, - сказал Озеров. - Под вечер он легко возбудим. Посмотри пока просто в окошко.

Белошицкий откинул створку и с любопытством заглянул внутрь.

Что-то яркое, ослепительно-белое ударило по его глазам. Он невольно вскрикнул, часто заморгал и смахнул выступившую слезу. На земляном полу, на груде сырой, полусгнившей соломы, в окружении огромных серых крыс с длинными хвостами и красными глазками сидел благородный принц, наряженный в пестрые просторные одежды. На голове его покоилась маленькая золотая корона, а на груди красовались отличительные знаки какого-то знатного королевства. Он был прикован к стене толстой ржавой цепью. В углу чадила лампадка.

- Помоги мне, - простонал он, глядя прямо в широко раскрытые глаза Белошицкого. - Ты должен мне помочь. Саламандра отблагодарит тебя. Тебя возведут в сан рыцаря!

Какой ужас! Какое унижение! Как этот подлый, жирный начальник форта герр Озеров посмел так поступить с Принцем Астурийским, повелителем пяти государств и другом Самой Саламандры?! Меч! Полцарства за меч! Нет, голыми руками! О, принц, ты будешь спасен!

Белошицкий оторвался от окошка и решительно повернулся к начальнику крепости, хитро улыбающемуся и еще не подозревающему о своей участи.

- Ну, как? - спросил тот.

- А так! - крикнул Белошицкий и железными тисками сомкнул свои руки на шее бывшего друга.

К О Н Е Ц

18.06.00-15.07.00