|
|
|
|
|
Название: "Булат Окуджава. Избранные песни в исполнении группы "Редкая Птица"" Выпущен издательством МузпромМО в 2006 году. Идея, аранжировки - Владимир Муромцев Обложка Сергея Сысуева по картине Ксении Черномор.
Ты течешь, как река. Странное название!
И прозрачен асфальт, как в реке вода.
Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - мое призвание.
Ты - и радость моя, и моя беда.
Пешеходы твои - люди невеликие,
каблуками стучат - по делам спешат.
Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - моя религия,
мостовые твои подо мной лежат.
От любови твоей вовсе не излечишься,
сорок тысяч других мостовых любя.
Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - мое отечество,
никогда до конца не пройти тебя.
Один солдат на свете жил, Красивый и отважный, Но он игрушкой детской был: Ведь был солдат бумажный. Он переделать мир хотел, Чтоб был счастливым каждый, А сам на ниточке висел: Ведь был солдат бумажный. Он был бы рад - в огонь и в дым, За вас погибнуть дважды, Но потешались вы над ним: Ведь был солдат бумажный. Не доверяли вы ему Своих секретов важных, А почему? А потому, Что был солдат бумажный. А он судьбу свою кляня Не тихой жизни жаждал. И все просил: огня, огня. Забыв, что он бумажный. В огонь? Ну что ж, иди! Идешь? И он шагнул однажды, И там сгорел он ни за грош: Ведь был солдат бумажный.
Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет. Что назначено природой -- обязательно случится. То ли самое прекрасное, ну самое прекрасное в окошко постучится. То ли самое напрасное, ну самое напрасное в объятья упадет. Припев Две жизни прожить не дано, два счастья - затея пустая, из двух выпадает одно, такая уж правда простая. Кому проиграет труба прощальные в небо мотивы, кому улыбнется судьба, и он улыбнется, счастливый. Ах, не делайте запаса из любви и доброты, и про черный день грядущий не копите милосердья. Пропадет ни за понюшку, пропадет ни за понюшку ваше горькое усердье. Лягут новые морщины, лягут новые морщины от напрасной суеты. Припев Жаль, что молодость проходит, жаль, что старость коротка. Все теперь уж на ладони, лоб в поту, душа в ушибах. Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок, только ровная дорога, только ровная дорога до последнего звонка. Две жизни прожить не дано... 1979
Ах, какие удивительные ночи! Только мама моя в грусти и в тревоге: "Что же ты гуляешь, мой сыночек, одинокий, одинокий?" Из конца в конец апреля путь держу я. Стали звезды и круглее и добрее. "Мама, мама, это я дежурю, я дежурный по апрелю!" Мама, мама, это я дежурю, я дежурный по апрелю". "Мой сыночек,вспоминаю все, что было, стали грустными глаза твои, сыночек. Может быть, она тебя забыла, знать не хочет, знать не хочет?" Из конца в конец апреля путь держу я. Стали звезды и крупнее и добрее . "Что ты, мама, просто я дежурю, я дежурный по апрелю.
Из окон корочкой несет поджаристой, за занавесками -- мельканье рук. Здесь остановки нет, а мне -- пожалуйста: шофер в автобусе -- мой лучший друг. А кони в сумерках колышут гривами. Автобус новенький, спеши, спеши! Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный в любую сторону твоей души. Я знаю, вечером ты в платье шелковом по улицам гулять с другим... Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать, попридержи коней, поговорим. Она в спецовочке такой промасленной, берет немыслимый такой на ней... Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы... Куда же гонишь ты своих коней! Но кони в сумерках колышут гривами. Автобус новенький спешит-спешит. Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный в любую сторону твоей души! 1958
Я вновь повстречался с Надеждой -- приятная встреча. Она проживает все там же, -- то я был далече. Все то же на ней из поплина счастливое платье, все так же горящ ее взор, устремленный в века... Ты наша сестра, мы твои молчаливые братья, и трудно поверить, что жизнь коротка. А разве ты нам обещала чертоги златые? Мы сами себе их рисуем, пока молодые, мы сами себе выбираем и песни, и судьбы, и горе тому, кто одернет не вовремя нас... Ты наша сестра, мы твои торопливые судьи, нам выпало счастье, да скрылось из глаз. Когда бы любовь и надежду связать воедино, какая бы, трудно представить, возникла картина! Какие бы нас миновали напрасные муки, и только прекрасные муки глядели б с чела... Ты наша сестра. Что ж так долго мы были в разлуке? Нас юность сводила, да старость свела. 1976
На фоне Пушкина снимается семейство.
Фотограф щелкает, и птичка вылетает.
Фотограф щелкает,
но вот что интересно:
на фоне Пушкина!
И птичка вылетает.
Все счеты кончены, и кончены все споры.
Тверская улица течет,
куда, не знает.
Какие женщины на нас кидают взоры
и улыбаются...
И птичка вылетает.
На фоне Пушкина снимается семейство.
Как обаятельны
(для тех, кто понимает)
все наши глупости и мелкие злодейства
на фоне Пушкина!
И птичка вылетает.
Мы будем счастливы
(благодаренье снимку!).
Пусть жизнь короткая проносится и тает.
На веки вечные мы все теперь в обнимку
на фоне Пушкина!
И птичка вылетает.
- Мой конь притомился, стоптались мои башмаки. Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры. - Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки, До Синей горы, моя радость, до Синей горы. - А как мне проехать туда? Притомился мой конь. Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда? - На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь, Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда. - А где же тот ясный огонь? Почему не горит? Сто лет подпираю я небо ночное плечом... - Фонарщик был должен зажечь, да, наверное, спит, фонарщик-то спит, моя радость... А я ни при чем. И снова он едет один, без дороги, во тьму. Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам!.. - Ты что потерял, моя радость?- кричу я ему. И он отвечает: - Ах, если б я знал это сам...
Забудешь первый праздник и позднюю утрату, когда луны колеса затренькают по тракту, и силуэт совиный склонится с облучка, и прямо в душу грянет простой романс сверчка. Пускай глядит с порога красотка, увядая, та гордая, та злая, та злая, та святая... Что прелесть ее ручек? Что жар ее перин? Давай, брат, отрешимся. Давай, брат, воспарим. Жена, как говорится, найдет себе другого, какого-никакого, как ты, недорогого. А дальняя дорога дана тебе судьбой, как матушкины слезы, она всегда с тобой. Покуда ночка длится, покуда бричка катит, дороги этой длинной на нас с тобою хватит. Зачем ладонь с повинной ты на сердце кладешь? Чего не потеряешь -- того, брат, не найдешь. От сосен запах хлебный, от неба свет целебный, а от любови бедной сыночек будет бледный. А дальняя дорога... А дальняя дорога... А дальняя дорога...
Моцарт на старенькой скрипке играет, Моцарт играет, а скрипка поет, Моцарт отечества не выбирает -- просто играет всю жизнь напролет. . Ах, ничего, что всегда, как известно, наша судьба -- то гульба, то пальба... Не оставляйте стараний, маэстро, не убирайте ладони со лба. Где-нибудь на остановке конечной скажем спасибо и этой судьбе. Но из грехов своей родины вечной не сотворить бы кумира себе. Ах, ничего, что всегда, как известно, наша судьба -- то гульба, то пальба... Не расставайтесь с надеждой, маэстро, не убирайте ладони со лба. Коротки наши лета молодые. Миг -- и развеются, как на кострах, красный камзол, башмаки золотые, белый парик, рукава в кружевах Ах, ничего, что всегда,как известно, наша судьба --то гульба,то пальба... Не обращайте вниманья, маэстро, не убирайте ладони со лба. 1969
Шарманка-шарлатанка, как сладко ты поешь! Шарманка-шарлатанка, куда меня зовешь? Шагаю еле-еле -- вершок за пять минут. Ну как дойти до цели, когда ботинки жмут? Работа есть работа, работа есть всегда. Хватило б только пота на все мои года. Расплата за ошибки -- она ведь тоже труд. Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют. Работа есть работа... 1960-1961
В ночь, перед бурею на мачте, Горят святого Эльма свечки. Отогревают наши души За все минувшие года. Когда воротимся мы в Портленд, Мы будем кротки, как овечки. Но только в Портленд воротиться Нам не придется никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, Пускай несёт нас черный парус, Пусть будет сладок ром ямайский, Все остальное ерунда. Когда воротимся мы в Портленд, Ей богу, я во всем покаюсь, Да только в Портленд воротиться Нам не придется никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, Пускай купец помрет со страху. Ни Бог ни дьявол не помогут Ему спасти свои суда. Когда воротимся мы в Портленд Клянусь я сам взойду на плаху Да только в Портленд воротиться Нам не придется никогда. Клянусь, я сам взбегу на плаху. Да только в Портленд воротиться Нам не придется никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, Поделим золото, как братья. Поскольку денежки чужие Не достаются без труда. Когда воротимся мы в Портленд Мы судьям кинемся в объятья. Да только в Портленд воротиться Нам не придется никогда. Когда воротимся мы в Портленд Нас примет Родина в обьятья. Да только в Портленд воротиться Не дай нам, Боже, никогда.
По Смоленской дороге -- леса, леса, леса. По Смоленской дороге -- столбы, столбы, столбы. Над дорогой Смоленскою, как твои глаза, -- две вечерних звезды голубых моих судьбы. По Смоленской дороге метель в лицо, в лицо. Все нас из дому гонят дела, дела, дела. Может, будь понадежнее рук твоих кольцо, покороче б, наверно, дорога мне легла. По Смоленской дороге -- леса, леса, леса. По Смоленской дороге -- столбы гудят, гудят. На дорогу Смоленскую, как твои глаза, две холодных звезды голубых глядят, глядят. 1960
За что ж вы Ваньку-то Морозова? Ведь он ни в чем не виноват. Она сама его морочила, а он ни в чем не виноват. Он в старый цирк ходил на площади и там циркачку полюбил. Ему чего-нибудь попроще бы, а он циркачку полюбил. Она по проволке ходила, махала белою рукой. И страсть Морозова схватила своей мозолистой рукой. А он швырял в "Пекине" сотни, ему-то было все равно. А по нему Маруся сохнет, и это ей не все равно. А он медузами питался, циркачке чтобы угодить. И соблазнить ее пытался, чтоб ей, конечно, угодить. Не думал, что она обманет, ведь от любви беды не ждешь... Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня, ведь сам по проволке идешь...
Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых. Где-то по комнатам ветер прошел: там поздравляли влюбленных. Где-то он старые струны задел -- тянется их перекличка... Вот и январь накатил-налетел, бешеный, как электричка. Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили. Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили. Даже поверилось где-то на миг (знать, в простодушье сердечном): женщины той очарованный лик слит с твоим празднеством вечным. В миг расставания, в час платежа, в день увяданья недели чем это стала ты нехороша? Что они все, одурели?! И утонченные, как соловьи, гордые, как гренадеры, что же надежные руки свои прячут твои кавалеры. Нет бы собраться им -- время унять, нет бы им всем расстараться. Но начинают колеса стучать: как тяжело расставаться! Но начинается вновь суета. Время по-своему судит. И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет. Ель моя, Ель -- уходящий олень, зря ты, наверно, старалась: женщины той осторожная тень в хвое твоей затерялась! Ель моя, Ель, словно Спас-на-крови, твой силуэт отдаленный, будто бы след удивленной любви, вспыхнувшей, неутоленной.
После дождичка небеса просторны, Голубей вода, зеленее медь. В городском саду флейты да валторны, Капельмейстеру хочется взлететь. В городском саду флейты да валторны, Капельмейстеру хочется взлететь. Ах, как помнятся прежние оркестры, Не военные, а из мирных лет! Расплескалася в уличках окрестных Та мелодия, а поющих нет. Расплескалася в уличках окрестных Та мелодия, а поющих нет. С нами женщины - все они красивы, И черёмуха - вся она в цвету. Может, жребий нам выпадет счастливый: Снова встретимся в городском саду. Может, жребий нам выпадет счастливый: Снова встретимся в городском саду. Но из прошлого, из былой печали, Как ни сетую, как там ни молю, Проливается чёрными ручьями Эта музыка прямо в кровь мою. Проливается чёрными ручьями Эта музыка прямо в кровь мою.
Отшумели песни нашего полка, отзвенели звонкие копыта. Пулями пробито днище котелка, маркитантка юная убита. Нас осталось мало: мы да наша боль. Нас немного и врагов немного. Живы мы покуда, фронтовая голь, а погибнем -- райская дорога. Руки на затворе, голова в тоске, а душа уже взлетела вроде. Для чего мы пишем кровью на песке? Наши письма не нужны природе. Спите себе, братцы, все придет опять: новые родятся командиры, новые солдаты будут получать вечные казенные квартиры. Спите себе, братцы, все начнется вновь, все должно в природе повториться: и слова, и пули, и любовь, и кровь... Времени не будет помириться. 1973
Заезжий музыкант целуется с трубою. Пассажи по утрам, так просто, ни о чем... Он любит не тебя. Опомнись, бог с тобою. Прижмись ко мне плечом. Прижмись ко мне плечом. Живет он третий день в гостинице районной, где койка у окна -- всего лишь по рублю, и на своей трубе, как чайник, раскаленной, вздыхает тяжело... А я тебя люблю. Трубач играет гимн, трубач потеет в гамме, трубач хрипит свое и кашляет, хрипя. Но словно лик судьбы, он весь в оконной раме, да любит не тебя... А я люблю тебя. Дождусь я лучших дней и новый плащ надену, чтоб пред тобой проплыть, как поздний лист, кружа... Не много ль я хочу, всему давая цену? Не сладко ль я живу, тобой лишь дорожа? Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью: заезжий музыкант играет на трубе! Что мир весь рядом с ним, с его горячей медью?.. Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе..
Живописцы, окуните ваши кисти В суету дворов арбатских и в зарю. Чтобы были ваши кисти, словно листья. Словно листья, словно листья к ноябрю. Окуните ваши кисти в голубое, По традиции забытой городской. Нарисуйте и прилежно и с любовью, как с любовью мы проходим по Тверской. Мостовая пусть качнется, как очнется. Пусть начнется, что еще не началось. Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется. Что гадать нам удалось, не удалось. Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы, Нашуи зимы, наше лето, и весну. Ничего, что мы чужие, вы рисуйте, Я потом, что непонятно, объясню.
|
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |