|
|
|
Быстро деревья листву свою сбросили, от сентября не дождавшись тепла, в этом году так и не было осени, слишком она незаметно прошла. Не замутила дождями окошечка ни в октябре, ни в ноябре, спит моя девочка, спит моя крошечка, завтра проснётся - снег на дворе. Вылепить можно хоть конную статую, снежную бабу скатать по частям, маленький дворник с огромной лопатою делает горку на радость детЯм. И непонятно - на небо ли, с неба ли снег улетает - природа бела, жалко вот только, что осени не было, слишком она незаметно прошла.
Романс. Домой, домой под жёлтый лист, превозмогая боль в затылке, болят, завёрнутые вниз, уже не крылья, а закрылки, размяк, потрескался, размок недавно плотный слой хитина, но, все же, слава Богу, смог порвать и эту паутину. Домой, домой, под жёлтый лист, скорей, скорей под снежный купол, он будет холоден и чист, пока ты нору не нащупал, расправив крылышки во сне к распутью, к грязи и к весне.
Если бы не родила меня мама в нашем краю, в нашем дому, я жить бы хотел у горы Фудзияма назад тысячелетье тому. В маленьком домике с садом из камня старцем, презревшим толпу и прогресс, я наблюдал бы закаты, пока мне не ниспадала бы мудрость с небес. Кисточкой тоньше змеиного жала я бы расписывал нежный фарфор, светлая роспись моя отражала бы свежесть полей и загадочность гор, вишни в цвету и приход листопада. Я бы в трехстишье сумел уместить всё - может, больше трех строк и не надо, чтобы всю жизнь рассказать и простить.
Обижаться нам поздно, расставаться нам рано, мы идем мимо поезда около ресторана, нам не нужен носильщик - знак пророчества вещий, нетяжёлый, но сильный - вот и все наши вещи. Потому в разговоре мы не ставили точки, будут счастье и горе, только поодиночке, и уже за Казанью ты вздохнёшь в облегченье - я твое наказанье, ты мое огорченье. Потому-то мы немы, потому-то мы глухи, потому-то нам небо и прощает разлуки. Рядом машут и плачут, обнимаются туго, мы прощаемся, значит, мы прощаем друг друга.
Заложена в наследстве, в крови раздутых вен пора стихийных бедствий, любовей и измен, она ломает сроки периодов луны, она рождает строки, похожие на сны, она звучит за стенкой тоскою, хоть умри, она стучит коленкой младенца изнутри, привычные заботы отбрасывает прочь. Любимый, отчего ты был не со мной в ту ночь, зачем звенел гитарой другой, нарушив ход времён? Вчера был старый, а нынче новый год, а нынче год последствий - опять стучит в крови пора стихийных бедствий, измены и любви.
Беспокоясь за нравственность, думая, как бы чем не смутить целомудрия посторонних, я любил тебя здесь, на заброшенном кладбище, где давно уже никого не хоронят. Оголённые корни корявого тополя, лет пятнадцать не слышали марша Шопена, мы сюда неприметную тропку протопали, превращая могилу в постель постепенно. Это было не более предосудительно, чем, с годами теряя желанье и силу, исполнять назначенье воспроизводителей, постепенно постель превращая в могилу. Было нам наплевать, что крестов понаставили, полумесяцев, плит со звездою Давида, мы здесь были, не чтобы читать эпитафии и скорбеть не хотелось нам даже для вида. Нам весь мир представлялся огромною спальнею, и нелепым казался условностей панцирь, мы легли, где стояли, а не специально вычисляли, на ком бы еще отоспаться. Отворялись призывно скрипучие створки, приглашали оградки на мягкие листья, их стелили для нас безымянные Йорики, извиняя презрение к рамкам приличия. Ночью звёзды давали достаточно света, даже если вокруг было сыро и хмуро, свод небес нам светил через кружево веток словно жаркое тело сквозь сетку гипюра. Ветер кроны ласкал, задевая легонько, шёпот листьев пугал бесшабашных паяцев, и они стороной обходили покойников - атеисты покойников тоже боятся. Застилая рубашкой расползшийся холмик под трухлявым крестом с полустёртой табличкой, я не думал, что гостеприимный покойник возмутится картинкой живой неприличной. Может, был он ханжою, а, может, напротив, был, порою, не против побегать по бабам - все равно, индивидуум, лишившийся плоти должен быть снисходителен к плотским забавам. Как ни странно, но именно здесь, на погосте забывали мы боли, обиды и страхи, мы, похоже, тут были желанные гости, ибо нас не боялись бомжи и собаки. Как нечасто в последствие нам доводилось так отчаянно жить в половом отношеньи, нам природа являла бесплатную милость, как глоток коньяка перед петлей на шею. Те безумные ночи среди обелисков навсегда отгорожены жизнью иною, только, все-таки жаль, что мы были так близко, а я так и не знаю, кто был подо мною. Беспокоясь за нравственность, думая, как бы чем не смутить целомудрия посторонних, я любил тебя. На заброшенном кладбище. Где давно уже никого не хоронят.
Погоди, не спеши уходить навсегда, задержись хоть на день или час в наших древних местах, где земля и вода, где счастливыми видели нас. Погоди, не спеши изменять этот мир, воды рек поворачивать вспять, мир планет и людей, интерьеры квартир, погоди, не спеши изменять. Станет дёшево, бывшее нам дорогим, станет дорог дешёвый пустяк, только ты, я надеюсь, не станешь другим на неисповедимых путях. Затопи сушь пустынь, сделай осень весной и местами смени полюса, пусть все это пребудет, останься со мной, хоть на пол, хоть на четверть часа. Я не в силах тебя вдохновить на труды иди даже сберечь от беды - стану ликом любви, стану блеском воды и теплом неизменной звезды. Погоди, не спеши уходить, человек, будешь вечно глядеть в этот лик, здесь тебе суждено оставаться навек, задержись ты хотя бы на миг. Прослушать песню: http://music.lib.ru/editors/editors/d/dmitrij_spart_woron/
Шло наступление зимы, с начала нынешней недели мы носим шубы и пимы, и шапки зимние надели. Итак, уже влачит зима тянучку сумеречных буден, стоят холодные дома и жмутся к проходящим людям. И к ним ползёт под шубный ворс чужой закаменевший холод, и к дому человек примёрз, как бы булавкою приколот. С каким отчаянным трудом он отрывает плоть от льдины, и в сумерках мрачнеет дом, промёрзший вплоть до середины.
А он летел так встревожено перед дождём, широко-широко распахнув глаза, ждал грозы, как и мы в вожделении ждём, хоть она и страшна, гроза. Так заботятся мало о ком - стриж разбился, смотри, смотри! Мы стрижа отпоили грудным молоком, улетел в поднебесье стриж. Был и я неуёмной грозой влеком и удара проглатывал твёрдый ком, если б нашу любовь отпоить молоком, человечьим твоим молоком. Если же не судьба, я гляжу наверх, и тому уж безмерно рад, что взмывает ввысь острокрылый ферт, нашей дочки молочный брат.
Мы были юнЫ, влюблены, смотрели, как птицы летали - незримые прежде детали на снимке запечатлены. Вот в левом углу воробей клюет неприметные крошки, приятель наставил мне рожки, забыл, как его, хоть убей. А чей-то на карточке не вместился пронзительный профиль, осталась лишь тень на стене, как в ядерной катастрофе. А вот, оглянувшийся в фас, случайно попавший на фото, глядит, словно на идиотов, случайный прохожий на нас. Взлохмачена, словно Брижит, живот поджимая, хромая, хромая собака бежит, видать по походке - хромая. А мы, в небеса обратив глаза, где свершаются браки, стоим, не смотря в объектив, на фоне побитой собаки.
С тобой заходили погреться мы в метро, ослепляемы чувствами, где люстры качались над рельсами, и рельсы сгибались под люстрами, и здесь нам, конечно, не Турция, не Филиппины, не Греция, но, пусть, у нас будет экскурсия, и, если ты хочешь, лекция. А рельсы сгибались под люстрами, и люстры качались над рельсами, на площади Революции экскурсовод с корейцами, корейцы глядят на статую, лепечут в разноголосицу, а грозный матрос с гранатою на них собирается броситься. Под библиотекой имени (крупнейшей в стране) Ленина мы едем тобой, и ты меня задела едва коленями, и сверху не стало города, а снизу его и не было - мы были настолько молоды, что даже не надо неба нам. Мы не были ни умельцами, ни так, как сегодня, шустрыми, но люстры качались над рельсами, и рельсы сгибались под люстрами, когда заходили погреться мы в метро, ослепляемы чувствами, люстры качались над рельсами, рельсы сгибались под люстрами.
С тобой заходили погреться мы в метро, ослепляемы чувствами, где люстры качались над рельсами, и рельсы сгибались под люстрами, и здесь нам, конечно, не Турция, не Филиппины, не Греция, но, пусть, у нас будет экскурсия, и, если ты хочешь, лекция. А рельсы сгибались под люстрами, и люстры качались над рельсами, на площади Революции экскурсовод с корейцами, корейцы глядят на статую, лепечут в разноголосицу, а грозный матрос с гранатою на них собирается броситься. Под библиотекой имени (крупнейшей в стране) Ленина мы едем тобой, и ты меня задела едва коленями, и сверху не стало города, а снизу его и не было - мы были настолько молоды, что даже не надо неба нам. Мы не были ни умельцами, ни так, как сегодня, шустрыми, но люстры качались над рельсами, и рельсы сгибались под люстрами, когда заходили погреться мы в метро, ослепляемы чувствами, люстры качались над рельсами, рельсы сгибались под люстрами.
Весна над городом клубилась, под бледным факелом небес сердечко загнанное билось дворнягой, выброшенной в лес, где кров неведом, дух нестоек в тугих стволах кипящих смол, потерян городских помоек неважный, но надёжный стол, и дарит смерть, как дарят милость, пустой природы вешний срез. Весна надо городом клубилась под бледным факелом небес.
В этом городе зимы протяжнее лет, но протяжнее зим разговоры песни, неизвестный художник, забытый поэт, а порой безымянный мессия воскреснет. Зашагает к своей Елеонской горе, чтобы старых друзей, как апостолов, встретить, захлебнуться в густом, как вино, январе, не растаять снега, только сердцем отметить. Забывая работать заштатным писцом, не спеша поглощать принесённый гостинец. Неразгаданный Брейгель с помятым лицом пьёт портвейны и пишет задворки гостиниц.
|
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |