11
Дежурный по резерву смотрел на меня как на человека, которого вот-вот поведут на эшафот.
— Вы еще не знаете Мотяшкина. Состряпает такую характеристику, что до конца войны будете подпирать стены резервных команд! — Дежурный отскочил от окна — и к двери. Одернул китель. — Идет! — Руку под козырек, хрипло: — Товарищи офицеры!
Полковник прошел мимо, не удостоив нас взглядом. Дежурный стоял как пригвожденный; бедняга, даже красные пятна на лице выступили.
— Подполковник Тимаков, прошу ко мне! — потребовал начальник резерва.
— Есть!
Доложил чин чином: мол, опоздал на поезд... Попутная машина не попалась... Полковник слушал, не глядя на меня. Я замолчал. А он взял со стола газету, уткнулся носом в сводку Информбюро.
— Наступаем, товарищ полковник? — спрашиваю от волнения, должно быть.
— Корсунь-шевченковскую группировку — в кольцо. Хорошо! Сделано грамотно.
— А мы застряли, товарищ полковник...
— Ошибаетесь, движемся. — Наконец-то посмотрел в глаза. — Вы меня поняли?
— Застряну?
Голосом задушевным, будто самому близкому:
— Сами не туда заехали, дорогу себе удлинили. Пока посидите под домашним арестом. Чтобы не скучали, проштудируете полевой устав от корки до корки — лично проэкзаменую. А там Военный совет и решит вашу судьбу, подполковник, — Он поднялся. — Извлекайте собственную занозу сами!
Украинские фронты. Первый, Второй, Третий... Армии на огромном пространстве — от Киева до Черного моря — двинулись на запад. Наш резерв таял, как снег под мартовским солнцем.
...Канун большой весны, благодатные дожди сгоняют последний снег в лесных чащобах, На солнечной стороне цветет мать-и-мачеха, набухают почки; щука вышла на мелководье метать икру. Мария Степановна ухаживает за мной с материнской жалостью. А я, как кулижка, что держится под столетним, дубом даже в жару, застрял в четырех стенах. Движение, которое пошло с начала марта по всем станичным улицам и унесло моих соседей, не задело меня.
Мария Степановна спросила:
— Чи не захворалы? Клыкну я дида Яковченко — дюжий знахарь.
— Не надо, хозяюшка...
— Як знаете.
Каждый день на имя полковника по рапорту. Каюсь, умоляю: в любую часть на любое дело, хоть в штрафной батальон, только не безделье. Ни ответа ни привета, И устав вызубрил, что называется, назубок.
В старой казацкой хате время ползет тихо. На столе лежит устав, за дверью ходит Мария Степановна, поскрипывает колодезный ворот. В печке погуливает ветерок.
Жду, жду... Хочется махнуть туда, где над горами текут облака, а меж ними предвесенняя просинь.
Но вот на Ворошиловскую, пять пришел за мной дежурный по резерву:
— Срочно к полковнику.
Начальник резерва вежлив, предупредителен:
— Садитесь, Константин Николаевич.
«Константин Николаевич»! Каким ветром подуло?
Сижу словно на иголках, смотрю — он открывает сейф, достает из его чрева мое личное дело. Оно было в отделе кадров, а теперь почему-то здесь.
Мотяшкин садится рядом.
— Чтобы все было ясно: во-первых, на вас наложен двадцатисуточный домашний арест, о чем помечено в личном деле; во-вторых, кто вам разрешил через голову своих непосредственных начальников обращаться в Ставку?
— В Ставку?..
Не меньше меня удивлен и полковник.
— На вас прибыл персональный вызов. — Иван Артамонович вопросительно приподнял брови.
Я понял — Иван Ефимович! Это он, генерал Петров.
— Приказано откомандировать в распоряжение штаба Третьего Украинского фронта.
Любопытство не давало ему покоя, оно ощущалось в каждом его слове.
...Я богаче всех на свете! При мне проездные документы, куча денег, пакет с личным делом.
Ну, Галина, закатим на прощанье пир! На базаре накупил всякой всячины, иду на окраину, напеваю: «Нас побить, побить хотели. Нас побить пыталися...»
Вот она, калитка, нажмем плечом — сама поддается. Почему-то заперта наружная дверь дома. Топчусь в нерешительности. Прямо на меня идет дедок с охапкой дров. Увидел меня, обалдел.
— Тащишь?
Дед, опасливо скосив глаза, шаг за шагом отступая, споткнулся, чуть не упал. Я поддержал его.
— Ну?
— Уси тащат, а мне и бог велит...
— Где Галина Сергеевна?
— Ге-ге, под ружьем увели.
— Как это «увели»?
— Шнель, шнель, як казали нимцы.
— Врешь, старый хрыч. Было б время, я бы показал тебе «шнель, шнель»!..
В горвоенкомате начальник первой части спросил:
— Кравцова — ваша жена?
— Нет.
— Может, сестра?
Я молчал. Он приказал дежурному офицеру выяснить все, что меня интересовало. Не успели обменяться с ним несколькими фразами, как вошел дежурный и доложил:
— Галина Сергеевна Кравцова добровольно мобилизовалась на фронтовые медицинские курсы.
...Стою на берегу Кубани. Глинистая вода валом валит в низовье. Напор — плотине не устоять. Слежу за потоком, его силой, неудержимостью. Шумит река, нещадно грызет свои берега. Вот-вот унесет она чернеющую здесь скамейку без спинки, стоящую под дубом, сердцевина которого спалена молнией...
Пассажирский миновал Тихорецкую. Впереди станция Сосыка. От нее сорок верст до моей станицы. За окнами лежит плодородная кубанская равнина — поле древних и недавних битв. Седые курганы перемежаются свежими солдатскими могилами. На телеграфных столбах следы автоматных очередей — чужих и наших.
К вечеру проехали Батайск, поезд замедлил ход и шел по насыпи. Стемнело. Приближались к Дону.
В годы детства я, бывало, стоял у вагонного окна, затаив дыхание смотрел, как впереди на высоком берегу Дона вырастает большой город с сотнями тысяч огней. Сейчас там ночь, разве мелькнет где синенький огонек путевой стрелки.
Через Дон ползем по временному настилу. Внизу река, слышно, как бьется вода о бетонные быки.
Как ни темна ночь, все же удается разглядеть черные проемы окон, полуразрушенные стены, устрашающе нависшие над Доном.
До Лозовой состав шел довольно сносно. Были, конечно, стоянки, но терпимые. Однако начиная с Ясиноватой все пошло вкривь и вкось, стоянки удлинились, народишка всякого ранга и всякого звания набилось — не продохнуть.
Фронт находился в движении — шло весеннее наступление. Фронтовой отдел кадров я нагнал в хуторе за высоким берегом Южного Буга.
— Вот и отлично! — сказал полковник, начальник отдела кадров, выслушав мой короткий рапорт и приняв от меня специальный, с сургучными печатями, пакет. — Приказ о назначении издавать пока не будем. Последнее слово за командующим Степной армией. Штаб ее между Бугом и Днестром, догоняйте.
...Фронтовые дороги весны 1944 года — бездорожье. Редко на попутном транспорте, а в основном пешочком на запад, на запад.
На пашнях торчат «тигры», «фердинанды»; пушки — от полковых до гаубиц резервных полков, задрав стволы к неуютному небу; шестиствольные минометы, «ванюши», как гигантские сигары, стянутые обручами на концах. И не счесть машин со всей Европы: «опели», «бенцы», «штееры», еще черт знает каких марок.
Здорово драпанули!
Дождевые тучи бегут над степью. В крутоярах гуляют сквозняки.
За Воскресенском стал нащупывать тылы Степной армий.
Вот следы совсем свежих схваток. Ни одно дело на земле не оставляет столько грязи и хлама, как война. Пушки, расколошмаченные прямой наводкой, раздавленные танками, снаряды, ранцы с ободранными надспинниками, продавленные чемоданы с грязным солдатским бельем. Подсумки, патроны и каски, каски... Битое стекло и бумага. Черт возьми, сколько бумаги! Словно ошметки снега запятнали мертвое поле. Канцелярия войны! Будто все эти листы и листочки, прибитые к жирной украинской земле недавним дождем, были путевками на тот свет...
Штаб Степной армии нагнал в Цебрикове — старинной немецкой колонии с домами, построенными, наверное, еще во времена Екатерины II, когда много чужеземцев селилось на русской земле.
Отдел кадров. Его начальник полковник Поляк принимает меня, надо сказать, без восторга, пожимает плечами:
— Не понимаю! Мы не запрашивали, у нас своих хватает. — Погладил начисто выбритую голову. Помолчав, подумав о чем-то, спросил: — Нашего командира генерал-полковника Александра Николаевича Гартнова знаете?
— Генерал-полковник много раз упоминался в передачах Совинформбюро!
— Еще бы! Под Харьковом, потом на Днепре гремел. Ну а члена Военного совета Леонида Прокофьевича Бочкарева?
— Бригадного комиссара Бочкарева, начальника политотдела Отдельной Приморской?
— Генерал-майор действительно был в Севастополе, Лично знакомы?
— Я под Севастополем партизанил — общались.
Полковник стал любезнее и наконец-то посмотрел на меня заинтересованно. Достал из ящика талон, протянул мне:
— Идите пообедайте, а я займусь вашим делом.
День апрельский, теплый, солнце временами выглядывает из-за пухлых белых облаков. Неожиданно захлопали зенитки. Высоко-высоко курчавились шапки разрывов.
В столовой чисто. Покормили сытно, дали пачку папирос «Беломор». Богато живут! Покурил на воле и пошел к полковнику. Встретил хлопотливо:
— Ждать заставляете, Константин Николаевич! Пошли к хозяину.
Я машинально осмотрел себя. Все на мне более или менее в аккурате, только вот шинель солдатская.
Часовой пропускает без задержки.
Вхожу в просторную комнату. Моложавый майор приветствует меня, открывает дверь в кабинет командарма.
Навстречу — высокий пожилой генерал:
— Заходи, подполковник.
Он не дает доложить, как положено по уставу, а сразу усаживает напротив себя и, рассматривая меня, подвигает к себе мое личное дело.
— В резерве за что арест наложен?
— За дело, товарищ генерал-полковник.
— Ну-ну. — Он решительно отодвинул папку, поднял голову и с выражением, в котором ничего, кроме жесткости, не было, спросил: — Какую главную трудность испытывал в партизанском лесу?
— Не было точки опоры, товарищ командующий.
— Объясни.
— Не всегда знал, где свои, где чужие. Ни тыла, ни флангов.
Он свел седоватые брови, ребром сильной ладони рубанул по столу.
— Зато у нас все ясно! Впереди — враг, на флангах — соседи, а в тылу — военный трибунал.
— Понял, товарищ генерал-полковник.
— Не спеши. Боевой полк не дам. Назначаю командиром армейского запасного полка. Сложный организм, сразу в руки не дается. Подробности — у начальника штаба генерала Валовича. То, что сейчас скажу, запомни. Боевые дивизии должны получать от тебя маршевые роты в точно назначенный час. Чтобы все были обучены, одеты и обуты, как положено по уставу. Не забудь и другую задачу; дам приказ — и через пять часов обязан выделить из запасного полка боевой и повести его лично туда, куда прикажу. Справишься?.
— Постараюсь, товарищ командующий.
— Встретимся — приеду солдатские песни слушать.
Он проводил меня до порога.
Всего ожидал, только не этого. Запасный полк в десяти километрах от переднего края? А я думал, они, запасные полки, в глубине страны готовят спокойно маршевые роты, а потом пополняют ими боевые части.
— Вас ждет член Военного совета! — доложил майор.
В приемной — скромной комнатенке с географической картой, столиком, на котором два телефонных аппарата, — я остановился. В нос ударил аромат кофе. Предстоящая встреча с бывшим начальником политотдела армии, оборонявшей, Севастополь, не просто встреча с членом Военного совета. На меня как бы надвигалось все, что было связано с севастопольскими боями, переживаниями, страданиями — веем-веем тем, что выпало на нашу долю.
Из кабинета вышел Бочкарев — полный, с улыбкой, которая, однако, не скрывала волнения.
— Неужто Тимаков? В Степной армии ты двадцать первый севастополец!
— Так мало, товарищ генерал?
— Полегли у Инкермана, в Херсонесе, в Карантинной бухте и в походе к вам в горы. Вот так-то, партизан-севастополец. Как узнаю про участника тех боев, ищу встречи. Правдами-неправдами тащу в нашу Степную армию. Вот и про тебя мне Иван Ефимович позвонил... Кофе пьешь? — Разлил по чашечкам, положил в каждую по ломтику лимона. — Пей глоточками.
Пил, но удовольствия не испытывал.
— Ну как? — улыбнулся.
— Не дошло, — признался откровенно.
— Вкус на уровне питекантропа!
Он с непонятным мне наслаждением крохотными глоточками опорожнил чашечку, которая в его больших руках казалась детской игрушкой. Поставил ее на столик.
— Доволен назначением?
— Да вот думаю... Все как снег на голову. Запасный полк — темный лес. Соображаю — как быть?
— Видите ли, соображает. — Генеральский взгляд стал строг. — Ему приказано командовать полком, а он «соображает».
— Есть принять полк! — сказал я, вставая.
— Сиди, не стой смычком — на другой случай сгодится. В Севастополе твои связные докладывали: в партизанском штабе был порядок — что всем, то и командиру, комиссару. Верно?
— Обстановка требовала.
— Вот это и вспомнилось, когда генерал Петров рекомендовал нам тебя. Здесь другие нормы жизни — много будет дано, но о тех днях не забывай. — Генерал поднялся, подошел к окну. — Снова туча с Днестра ползет. — Зашторил окно, щелкнул выключателем — вспыхнул свет. Сел на подоконник. — Ты представляешь, что ждет тебя в запасном?..
...Дождь при сильном ветре шел до вечера. На ночевку напросился в комнату связных. Любезно предложили свободную койку. Не спится; пережевываю все, чем «напичкал» меня член Военного совета. Четыре часа слушал его, и чем больше узнавал, тем острее чувствовал себя в положении человека, оказавшегося в безвестном поле с дорогой, уходящей в туман.
Мой путь — в районный центр Просулово, куда на днях прибыл штаб запасного полка.
Дорога раскисшая, ветер попутный. Шагаю, земля под ногами — чвак, чвак, чвак... Нечто похожее было в отрочестве: по непролазной кубанской грязи шел в далекий от родной хаты совхоз наниматься в ученики слесаря...
Запасный полк — махина! Оказывается, в каждой боевой армии свой запасный полк. И каких только обязанностей на него не возложено!
Солдаты и сержанты из полевых госпиталей идут не куда-нибудь, а только в запасный полк. Здесь с них снимают накипь госпитальной вольницы и готовят по самой строгой программе к новым сражениям. Но это, может быть, десятая часть того, что требуется от запасных полков. Вместе со своими армиями они обороняются, отступают, наступают. Особенно трудно в наступлении: оно без потерь не бывает. Боевые дивизии требуют пополнения. Откуда его взять? Из тех резервов, которые выискиваются в освобожденных районах. Именно запасные полки занимаются срочной мобилизацией военнообязанных. И тут-то и начинается страда: тех, кто не нюхал еще пороха, обучить солдатскому делу, а тем, кто позабыл, что такое ратное поле, напомнить о нем. И всех надо обуть, одеть, от каждого принять военную присягу, в точно назначенное время скомплектовать маршевые роты и доставить их туда, куда прикажут. А армия наступает, наступает, входит в глубокий прорыв, далеко отрываясь от своих тылов. Тут-то и держит экзамен запасный полк на оперативность, на умение выходить из положений, из которых, казалось бы, выхода никакого нет.
Раннее весеннее наступление на юге Украины в 1944 году. Рывок Степной армии от Криворожья до Днестра... Размытые и растолоченные дороги, взорванные мосты. В иных крутоярах машина по кузов увязала в топях. Вся фашистская боевая техника осталась в степях Украины — пушки, танки, машины всех марок оккупированной Европы. «А вот наши пушки, танки — с нами, на Днестре, — говорил мне генерал Бочкарев. — А они ведь тоже из металла и не по воздуху летели через всю Украину. Там, где не могли пройти «челябинцы», двухосные «студебеккеры», там все решали солдатские руки. Люди тащили на себе снаряды и пушки даже самых крупных калибров... А как справлялся со своей задачей наш запасный полк? Положим, маршевые роты приходили в точно назначенное время. Но были случаи, когда солдат одевали как попало... Командир полка — твой предшественник полковник Стрижак — докомандовался до того, что пополнял боевые дивизии плохо обученными и необмундированными солдатами. Для него, видите ли, солдатские штаны оказались тяжелее пушек... Батальоны растянулись на десятки километров, штаб, по существу, потерял управление. И каждый батальонный командир, а то и ротный был бог-отец, бог-сын и бог — дух святой... Стрижак отстранен от командования и наказан...» На прощание генерал, пожимая мне руку, сказал: «Иди, Тимаков, командуй. Не руби сплеча, не удивляй лихостью. Немалое предстоит тебе, партизан. Наломаешь дров — найдутся добренькие, простят: мол, что с него возьмешь, напартизанил. А другие пустячную ошибку твою раздуют, раскричатся: «У него партизанские замашки!» Иди, припрет — звони, но не по пустякам»...
Вот и иду, шагаю по вязкому тракту. За обочиной — обглоданные осколками акации. Ветерок жмется к земле, баламутит лужи. Темнеет. Вхожу в хуторок из трех хатенок, стучусь в первую — в окне женщина, разглядывает.
— Свои, тетенька.
— Та куда же вас, господи! И пустого уголоч,ка нет.
— В тесноте, да не в обиде, хозяюшка.
Вхожу — тяжелый, спертый воздух. В темноте раздвигаю сонные тела, втискиваюсь между ними.
А утром — солнце, много солнца; дорога понемногу подсыхает, но кое-где колеи так глубоки, что бывалые «ЗИСы» кузовами лежат на размокшей земле. Тягачи не в силах стронуть их с места... Ребята в серых шинелях, подоткнутых выше колен, как муравьи, облепили кузов со снарядами: «Раз-два, взяли!» Задний мост поднимается, машина выкатывается на проходимый участок. Молодцы! Гуртом и батька можно бить.
Идут танки-»тридцатьчетверки», прямо по пахоте. Дуют себе на полной скорости, грязь из-под гусениц — до самого неба. В открытых башнях — черномазые танкисты, и море им по колено.
Солдаты успели протоптать тропу от столба к столбу. Догоняю группу без оружия, с тощими вещевыми мешками за плечами. Замыкающий, ефрейтор, чернявый, шустрый, увидев на мне погоны старшего офицера, звонко крикнул:
— Брать нога, едренка вошь!
— Пусть идут, как шли.
Подошел к нему.
— Иди, как шла!
— Кто будешь? Кого и куда ведешь?
— Товарищ подполковник! Докладывает ефрейтор Касим Байкеев. — Тычет пальцем себе в грудь, потом указывает на молчаливых солдат: — Я — госпиталь, он — госпиталь. Запасный полк идем.
— Значит, попутчики...
Шагаем. Спрашиваю ефрейтора:
— Ранен?
— Никакой рана! Бомба контузий дал.
— Отделением командовал?
— Какой отделений? Командиру полка сапоги чистим-блистим, обед варим, записка носим!
— Где семья?
— Шентала... Хороший баба, мальчик один, мальчик другой... Я повар: салма, беляш, перемечь, катлама. Хорошо делаю... А война плохо — баба нет!
Солдат, что шел рядом, засмеялся:
— Заливаешь, ефрейтор! Кто вчера к хозяйке подсыпался?
Касим гневно:
— Зачем так говоришь? Я ходил скаварода просить, масла просить, тебя, шайтан, кармить! — У ефрейтора раздулись ноздри.
— Он пошутил, — успокаиваю я.
— Дурной шутка!
Мужиковато согнув спины, солдаты удалялись, а я остался на горочке. Мне надо, как прыгуну перед разбегом, набрать полные легкие воздуха.
12
Сверху смотрю на уютный, умостившийся в долине поселок. Посредине высокая кирпичная труба, а под ней обшарпанное здание буквой «п», окруженное бочками.
Чем ближе к поселку, тем острее дух перебродившей виноградной выжимки.
Вышел на прямую улицу и увидел невооруженных мужчин, одетых кто во что горазд. Они кругом сидели на ярко-зеленой травке. В середине старший лейтенант, жестикулируя, что-то рассказывал. Потом зычно скомандовал:
— Во взводные колонны становись!.. Сержанты, строевая!
Четыре взвода: в одном безусые ребята, в других народ постарше. Есть и такие, что в отцы мне сгодятся. Кто они? Ребята, положим, понятно: подросли за годы оккупации. А кто постарше, у кого шаг строевой? Где они были, когда другие дрались под Москвой, отстаивали Сталинград, разбили врага под Курском, форсировали Днепр?
Слыша за спиной громогласные команды, я вышел на площадь, за которой виднелось кирпичное здание с коновязью у высокого крыльца. Штаб полка? Подтянул ремень на гимнастерке, шинель — на все пуговицы и пошел напрямик.
Пожилой солдат держал на коротких поводках дончаков чалой масти. Глаза его уставились на входную дверь, у которой стоял часовой с полуавтоматом. Из здания вышел майор лет сорока, в новеньком кителе, с орденом Красной Звезды. Скользнув по мне серыми глазами, приказал коноводу:
— Степан, лошадей!
Не слишком умело вдев ногу в стремя, он грузно бросил тело в седло. Часовой остановил меня у дверей:
— Вам в резерв, товарищ подполковник? Так он за трубой.
— Мне в штаб запасного полка.
Солдат крикнул:
— Товарищ дежурный!
Вместо дежурного появился подполковник, толстогубый, с отечными мешочками под глазами.
— Чего расшумелся? — спросил у часового.
— Они в штаб просятся, — тот кивнул на меня.
Сизые, гладко выбритые щеки подполковника — на расстоянии ощущался запах трофейного эрзац-одеколона — дрогнули. Четко сдвинув каблуки сапог довоенного образца, приложив руку к козырьку, не столько растерянно, сколько удивленно спросил:
— Вы?.. Мы же за вами машину послали.
— Разминулись, значит.
— Разрешите представиться: начальник штаба армейского стрелкового запасного полка подполковник Сапрыгин Александр Дементьевич.
Пожатие у него короткое, сильное. Приглашая меня в штаб, на ходу заметил:
— Только что отбыл наш замполит товарищ Рыбаков Леонид Сергеевич.
— Встретимся.
- — Это конечно...
Часовой отдал мне честь, положенную командиру части, — отбросил полуавтомат вправо.
Кабинет начальника штаба скромный: стол с картой-километровкой, три венских стула, два полевых телефона. Я протянул Сапрыгину пакет с приказом о моем назначении. Наступила пауза; казалось, начштаба полка хотел вычитать в приказе то, чего там не было. Я предложил ему папиросу:
— Подымим?
— Это можно.
Сапрыгин плечист, складен, лицом бледен.
— Александр Дементьевич, доложите, пожалуйста, о личном составе полка, его вооружении и о том, о чем найдете необходимым.
Он докладывал не спеша, обдумывая каждую фразу. Чем больше я узнавал, тем больше становилось не по себе. Десять тысяч солдат! Мобилизованных по ходу наступления от Днепра к Днестру, прибывших из фронтовых госпиталей. Это же дивизия!.. Начштаба докладывать докладывал, но, как я успел заметить, пристально следил за тем, какое впечатление производили на меня его слова. Они потрясали, фразы доносились, как прерывистые выстрелы полуавтоматов: бах! бах! бах!.. Что он, хочет удивить или запугивает? Я прервал его:
— Вы давно в полку?
— Со дня основания. Вы пятый комполка.
Странно... Война застоя не любит, ни позиционного, ни служебного. На ней от лейтенанта до полковника порою шаг короче, чем в мирную службу от одного звания к другому. Но на той же войне бывает и так: этот шаг еще короче от полковника до рядового штрафного подразделения...
— На улицах маршируют взводы полка?
— Так точно.
— Они кое-как обмундированы.
— Тыл отстал. Впрочем, за него отвечает ваш помощник по хозяйственной части майор Вишняковский. Прикажете вызвать?
— Потом разберемся. — Я откровенно потянулся, зевнул. — А сейчас бы баньку, да погорячее. Как насчет этого?
— Сообразим. — Посмотрел на ручные часы. — О, в нашем распоряжении минут сорок — пятьдесят.
Предбанник встретил нас... музыкой. Белобрысый солдат, склонив голову на трофейный аккордеон, шустрыми пальцами перебирая клавиши, наигрывал бравурный марш. Александр Дементьевич улыбался, обнажая зубы до самых десен:
— А ну рвани-ка нашу!
Мы раздевались под штраусовский вальс. Вошли в чистую просторную мойку. Начштаба уселся подальше от меня, — жаль, спину друг другу не придется потереть... Я залез на верхнюю полку, подставил бок под черное отверстие, из которого шел горячий пар. Хорошо! Рубцы на ране смягчаются, по всему телу расплывается приятная теплота...
В предбанник вышли вместе. Сапрыгин острым взглядом скользнул по моей ране:
— Здорово полоснули...
Я посмотрел на белобрысого баяниста:
— Хорошо играешь, парень. Спасибо, иди отдыхай.
Солдат ушел.
— Откомандируйте его в распоряжение замполита, подполковник, — сказал я.
— Будет исполнено!
Мне приготовили комнату недалеко от штаба, в три окошечка, на которые успели повесить казенные занавески. На столе, крытом клеенкой, полевой телефон и зачем-то школьный звоночек.
Только отдышался, как услышал тихий стук.
— Войдите.
— Здравия желаю, товарищ подполковник!
Солдат, поразительно похожий на Урию Гипа, стоял у по рога с подносом.
— Обед?
— Так точно-с.
Чинно положил на стол ложечки, вилочки, салфеточку. Из ресторанного супника налил тарелку бульона, пододвинул поближе слоеный пирожок. И бульон и бефстроганов — объедение. Да я такого обеда в жизни не едал!
— Специалист!
— Москва. Ресторан «Иртыш». Оттуда-с взят. Что изволите на ужин?
— Что принесете.
Солдат аккуратно собрал посуду и тихо вышел. Всласть покурив, пошел к кровати — устал чертовски. Уснул. Долго ли, коротко ли спал, проснулся и увидел: у порога щерил клыкастый рот пожилой ефрейтор. Глаза его выжидающе глядели на меня.
— Кто вы?
— Ефрейтор Клименко, ездовой при вас, значит!
— Здорово, товарищ ефрейтор. — Я протянул ему руку. У него широкая ладонь, шершавая, мозолистая, — Кто под седлом?
— Конь Нарзан.
— Какой из себя?
— Сами побачите.
Нарзан — рослый, белой масти, с полноватым крупом. Сильные подплечья, венчики стянуты марлей, но копыта чуть раздавшиеся. А в общем, ничего.
— Стой! — крикнул я.
От холки до крупа пробежала дрожь. Лиловые глаза Нарзана уставились на меня.
Подогнал стремена по себе, слегка укоротил поводок, удобно уселся в армейское седло.
— Пошел! — дал шенкеля.
Нарзан с места взял рысью. Отлично шел, стакан воды на вытянутой руке держи — капли не выплеснется. Выскочили на толоку, и тут Нарзан словно хотел выложиться — чуть фуражку ветром не сдуло. Резко рванул поводья на себя — конь застыл. Молодцом, сукин сын!
Оглянулся — Клименко на три коня от меня, улыбается: доволен. Спрашиваю:
— Сами-то из каких краев будете?
— Воронежский хохол. В бригадирах ходыв. А вы?
— На Кубани проживал.
— Богата у вас земля. Мий браток старший у тридцать втором, в голодуху, подався у ваши края. Та помер уже — старый.
— А вам-то сколько годков?
— За пивсотни, а може, и бильше.
— Домой хотите?
— А кто не хоче...
Первый день на новом месте — как первая борозда на непаханом поле.
Провел ли я ее? Разве узнаешь! Встречи, впечатления. Подполковник Сапрыгин, холящий телеса под штраусовский вальс. И... полк. Какой он? Как охватить его одним взглядом? А как охватывал твой командир полка там, на юге? Из отпуска, бывало, возвратится в самое неожиданное время — и полк по тревоге...
По тревоге?
Еще первый год солдатской службы научил меня подниматься без побудчиков. Приказываю себе: подъем в пять, а сейчас на боковую.
13
Ровно в шесть ноль-ноль с коноводом прискакал в штаб. Навстречу дежурный. Он пытается отдать рапорт, я останавливаю его:
— Из какого батальона? Фамилия?
— Учебного. Лейтенант Платонов.
Я посмотрел на часы.
— Полк поднять до тревоге!
Лейтенант обалдело смотрит на меня.
— Повторить приказ?
— Никак нет, товарищ подполковник!
— Подразделения построить на толоке, поближе к леску. Действуйте, лейтенант.
Платонов срывается с места и бежит в противоположную сторону от штаба. Догадываюсь: в музвзвод за трубачом.
Минут через пять в кальсонах с болтающимися штрипками, с трубой в руке чапал длинноногий солдат, а за ним дежурный по полку с его обмундированием. Слышу голос Платонова:
— Да сигналь же!
И вот над спящим поселком раздается тревожный зов: тата, ти-та-та, та-та, ти-та-та!
И — ни звука в ответ.
Только минуты через три недалеко от штаба, в домике под камышовой крышей, с хрипотцой голос:
— Та чуете же, сопляки, тревога!
В него вплетаются второй, третий голоса. Весь полк приходит в движение, а сигналист, войдя в раж: та-та, ти-та-та, та-та, ти-та-та...
Бежит секундная стрелка, за ней ползет минутная, а еще ни одного офицера в штабе, ни одного подразделения на улице. Только на двенадцатой минуте увидел подполковника Сапрыгина. Набросив на плечи шинель, крупно шагает ко мне, а за его широкой спиной, едва поспевая, с увесистым вещевым мешком за плечами тот самый повар, которого взяли на военную службу из ресторана «Иртыш».
Начштаба, отдышавшись — от него несло винным перегаром, — встревоженко спросил:
— Фронт прорвали?
— Доброе утро, товарищ подполковник. Тревогу объявил я.
Сапрыгин заморгал белесыми ресницами:
— По какому же поводу?
Взглянув на него, тихо приказал:
— Выполняйте свои обязанности.
Уже через минуту начальник штаба кого-то раздраженно распекал в телефонную трубку.
К штабу шел майор с Красной Звездой на груди. Глядя на меня, приложив к козырьку полусогнутую ладонь, представился:
— Заместитель по политической части майор Рыбаков Леонид Сергеевич.
Я протянул руку. Он, улыбаясь — губы вытянулись трубочкой, запросто сказал:
— Вчера как-то неловко получилось. Приехал поздно, будить не стал.
— Хорошо поспал, спасибо.
Рыбаков засмеялся:
— Да, что там с начштабой стряслось? Понимаете, неделю выпрашивал аккордеониста, а тут на тебе — сам прислал. Вы, говорят, вместе парились...
— Спину друг другу не потерли. А что прислал — это хорошо.
Мы разговаривали, а наши глаза неотрывно наблюдали за тем, что делается в поселке. Кое-какой порядок уже намечался, но к положенному времени еще ни один батальон не был готов к маршу на толоку.
Рыбаков, как бы извиняясь, сказал:
— Полный ералаш, а минуты бегут...
— Пойдемте в штаб.
Замполит первым шагнул к крыльцу.
У полевого телефона бушевал Сапрыгин. Мы прошли дальше. Я спросил замполита:
— Что, начштаба пьет?
— К сожалению, случается. Но много тащит на своих плечах.
За окнами не утихали крики, команды. Левая щека замполита слегка подергивалась. Глухо начал оправдываться:
— Сорок дней марша по непролазной грязи... И чтобы всегда быть под рукой штаба армии. Офицеры полка по три часа в сутки спали, иные просились на передовую...
— Я уже наслышан, Леонид Сергеевич. Бог с тем, что было. Важно, что есть, а еще важнее, что будет. Идет?
Одно дело самому стоять в строю, уставясь глазами на того, кто встречает батальоны, роты, взводы. Даже и тогда у тебя, затерявшегося где-то в глубине колонны, пробегают по спине мурашки. И совсем другое, когда на тебя глядят тысячи и тысячи глаз.
Землю под собой не чую, леденеет сердце, но шаг чеканю. Оркестр грянул встречный марш. Шаги сливаются со стуком сердца. Великолепным строевым, прижав пальцы ко швам брюк, приближается начальник штаба. Музыка обрывается под его голос:
— Товарищ подполковник! Вверенный вам отдельный стрелковый армейский запасный полк поднят по тревоге и по вашему приказу построен! — Сапрыгин лицом поворачивается к полку.
Здороваюсь, командую:
— Вольно!
Команда подхватывается офицерами и, как откатывающаяся волна, тонет в пространстве.
На правом фланге — колонна штаба полка.
— Товарищи офицеры! — зычно выкрикивает незнакомый капитан.
Не задерживаясь, одним взглядом охватив строй — успел заметить многих с нашивками о ранениях, — иду к ротам застывшего правофлангового батальона.
Капитан, с чубом, торчащим из-под фуражки, с шальными глазами, лихо вскинув руку к козырьку, рапортует:
— Товарищ подполковник! Учебный батальон в полном составе при боевом вооружении выстроен. Командир батальона капитан Шалагинов!
— Здравствуйте, капитан.
Смотрю в глаза. Взгляд выдерживает.
Солдаты, сержанты и офицеры... Они наблюдают за мной с тем пристальным вниманием, с каким смотрит человек под ружьем на того, от кого всецело зависит его судьба, примеряясь: кто ты, с чем пришел?
Впереди второй роты вытянулся в струнку старший лейтенант — богатырь, глаза голубые, будто слегка выцветшие, брови — как пучки пересушенного сена, губы сочные, по-детски приподнятые в уголках. На широкой груди алеет орден Красного Знамени. Представляется:
— Командир второй роты старший лейтенант Петуханов!
Небольшая припухлость под глазами. Болен или и этот пьет?
— Здравствуйте, старший лейтенант. Как ваши орлы?
— На все сто, товарищ подполковник!
В строю солдаты — рослые как на подбор.
Приглянулась и рота автоматчиков. Здесь все поскромнее — ни роста, ни ширины плеч, взгляды построже. Солдаты напоминали мне партизан-подрывников, умевших подбираться к железнодорожному полотну на самых опасных участках. Их командир, лейтенант Платонов, с нашивками за ранения. Награды ни единой.
— Представлялись?
— Не могу знать, товарищ подполковник. Ранят — в госпиталь. Подлечат — на передовую. А там не успеешь оглянуться — опять шандарахнут. Так до запасного полка...
Батальон порадовал. Начштаба, улавливая это, заметил:
— Штаб полка непосредственно занимается подбором личного состава учебного подразделения.
Было ощущение, что шел не я, а на меня надвигалась темная масса колонн, уходящих до самого подлеска. Выстроены? Нет. Сколочены. На флангах колонн — офицеры в кирзовых сапогах, в солдатских гимнастерках. Ко мне шагнул майор, худощавый, с выпуклыми глазами и желтоватым лицом. Вид не бравый, но не придерешься.
— Майор Астахов, командир первого стрелкового батальона! — Отрапортовав негромким голосом, он широко шагнул в сторону, как бы открывая поле обзора: смотри, перед тобой все и всё.
Я смотрел: первая рота, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая...
— Да сколько же их у вас?
— Одиннадцать.
— Формируете маршевые?
— У нас главное — списки вовремя в штаб представить. — Острый взгляд на Сапрыгина.
— А учеба?
— Тяп-ляп, два прыжка, два скачка, три выстрела боевыми — и, как говорят моряки, товсь!
Сапрыгин с выдержкой:
— Майор Астахов любит в жилетку поплакаться. — Повернувшись ко мне, уточняет: — Для подготовки впервые призванных дается двадцать суток...
— Только формально, — дерзко перебивает Астахов. — Да и какая это, к чертовой матери, учеба! Ни тактического поля, ни стрельбища.
— Но марш закончился, — бросает Сапрыгин. — У вас шанцевый инструмент и сотни солдатских рук. Вот и действуйте. Или нуждаетесь в няньке?
Обменялись любезностями, пора прекращать. Спрашиваю у Астахова:
— Сколько в батальоне необмундированных?
Он неторопливо расстегнул планшет, достал записную книжку, надел очки и сразу стал похож на сельского учителя.
— Требуется одна тысяча двести шесть комплектов. Заявка дана своевременно.
Астахов вытянул длинную шею, и взгляд его остановился на майоре с пухлыми красными щеками, в новеньком кителе, хромовых сапогах, с орденом Отечественной войны второй степени. Он шагнул ко мне, откашлялся и неожиданно высоким голосом доложил:
— Заместитель по тылу майор Вишняковский!
— Внесите ясность.
— Армейские вещевые склады за Ингульцом, товарищ подполковник.
— А наши?
— В Цебрикове, но в них...
— А вы?
— При штабе.
— Считаете, что здесь, именно здесь ваше самое нужное место?
Щеки хозяйственника еще сильнее покраснели.
...За ротой рота, за батальоном батальон. Подразделения, подразделения... Многие хорошо чеканят шаг. Восемнадцатилетние сбивают строй. Они еще не обмундированы. Вспомнился июнь сорок второго. К нам в партизанский лес однажды сбросили тысячу комплектов солдатской одежды. И, боже мой, как поднялся дух в отрядах! С какой хваткой проникали через заставы и секреты, как здорово лупили фашистов, идущих на штурм Севастополя. А тут — сорок четвертый и...
Рассеивался апрельский дымок, день светлел, Высоко в небе зарокотал мотор. Я посмотрел на Сапрыгина.
— Посты наблюдения за воздухом выставлены, — опередил он мой вопрос.
В начальнике штаба я стал замечать то, что в первую встречу не бросалось в глаза: внутреннюю собранность.
Замполит шел со мной рядом, молчал, но говорили его глаза: а не пора ли кончать?
Я встал лицом к полку:
— Батальоны, по местам!
Комбат учебного, встряхнув чубатой головой, звонко скомандовал:
— Первая р-рота пр-рямо, остальные... нале-оп!
Чеканя шаг, идет взвод за взводом, старательно бьет ступнями о землю, вот-вот толока затрясется. Сам комбат высоко вскидывает ногу, вытягивает носок, словно солист танцевального ансамбля. Рота Платонова шагает несколько грузновато, но по-солдатски слаженно. Батальоны, батальоны...
День прошел в тревожных хлопотах. Слушал доклад начальника штаба, читал бумаги — целые вороха, будто командир полка для того только существует, чтобы с утра до ночи штудировать приказы, распоряжения и прочая, прочая... Принимал начальников служб, подписывал похоронки на убитых на воскресенской переправе — попали под удар немецких пикировщиков... Не покидало беспокойное ожидание того, что вот-вот получу приказ о переброске маршевых рот на передний край.
Не спалось. Я пятый командир полка. Почему? Ведь здесь не убивают... В семнадцать лет я впервые попал в механический цех. Грохот, лязг, скрежет, вращающиеся колеса, гигантские стальные руки то к тебе, то от тебя, сноп искр, люди, люди в защитных очках и засаленных комбинезонах. «Эй, ворон не лови!» — задорный крик, белозубой девчонки, пронесшейся мимо меня на механической тележке с чугунными болванками. Оглушен, ослеплен, ошеломлен...
Сходное состояние испытывал я и сейчас.
Одним словом, попал как кур в ощип... Бежать? Куда? К кому? К командующему: мол, так и так, не сдюжу... Один, не на кого опереться... Стоп! Ты еще ровным счетом ничего не знаешь об офицерах полка. Рыбаков, Сапрыгин, Астахов, Платонов, Шалагинов, Петуханов... Они вели эту громоздкую махину по весенней распутице, пополняли рвущуюся вперед армию маршевыми ротами, недоедали, недосыпали. Ты им пока еще не судья!..
Правильно, не судья. Но командир. Так думай, наблюдай. У тебя свой опыт, у них свой. Объедини все это. Ты здесь новый человек; может, увидишь то, что они перестали замечать в силу привычки, в силу той обстановки, в которой оказались...
14
Разбудил телефон. Сапрыгин докладывал:
— Приказано в двенадцать ноль-ноль отправить три «ящика», — Готовы?
После небольшой паузы:
— Будут готовы.
— В назначенное время «ящики» на толоку! Туда же офицерский и старшинский состав всего полка.
Петуханов сегодня на коне. Дежурит по полку, подтянут, а посадка — хоть на пьедестал. Нет-нет да и поглядываю на него. Красив мужик.
Нарзан идет рысью по утоптанной дороге. Маршевые роты и офицеры полка выстроены друг против друга. Нас заметили, и сизый табачный дымок над поляной стал рассеиваться, ряды смыкались под негромкие команды.
Клименко увел лошадей в укрытие. Петуханов докладывает:
— Мишени, лопатки, два чучела для штыкового боя. Все приготовлено, товарищ подполковник.
Этот большой, сильный мужчина сейчас напоминал ребенка, который собрал свои игрушки и теперь радуется не нарадуется. Спрашиваю:
— Начштаба приказал?
— Личная инициатива!
Стоят роты, напротив офицеры, а между ними я и мои помощники: Сапрыгин, замполит Рыбаков, внешне спокойный, но в глазах тревожная настороженность; майор Вишняковский в поношенной гимнастерке, в синих галифе, без ордена, с животом, туго стянутым широким армейским ремнем.
С первого взгляда на три плотные колонны заметил: часть солдат в приличных гимнастерках, хотя и в той же обувке, в какой выходили по тревоге. Ровнее, чем вчера, держат строй.
Сапрыгин, показывая на часы, настойчиво шепчет:
— Отправка задерживается.
Рука Рыбакова скользит по портупее вверх-вниз, вверх-вниз. Не может скрыть нетерпения.
Не торопясь обхожу роты, становлюсь так, чтобы все меня видели.
— Кто из госпиталей? Построиться на левом фланге!
Суматоха — и более восьмидесяти солдат образовали отдельную колонну. Подошел к ним:
— Недолеченные есть?
— У меня грыжа...
— Я подхрамываю...
Пятерых солдат увел на осмотр полковой врач.
Нажимаю на голос так, чтобы всем было слышно:
— У кого трое и больше детей?
— Пятерых ращу! — ответ издалека.
Легкий смешок вспорхнул над строем.
— Выходи, отец.
Щупленький солдат выскочил из строя:
— Тамбовский я... Бабы нашенские рожалые. Младшему годок будет.
— А чего такой веселый?
— Живинка у середке, — ответил шустро и подморгнул.
— Встань в сторонку, отец...
Многодетные отцы выходили из строя. Набралось до отделения.
— Танкисты, командиры зенитных орудий, стрелки-радисты — в отдельный строй!
Голос из редеющей колонны:
— Почему запрещают возвращаться в часть, в которой служил до ранения?
— Кто запрещает? Выйти всем, кто хочет вернуться в свои части!
«Возвращенцев» набралось больше взвода.
Роты таяли на глазах. В сомкнувшемся строю остались одни парнишки. Им по восемнадцать-девятнадцать. Что они умеют? Стрелять, перебегать боевое поле, ползать по нему, встречать танки, скрываться от минометного шквала? Приказываю дежурному по полку Петуханову:
— Левофланговое отделение строя на линию огня!
— Есть!.. Слушай мою команду: отделение, на стрельбище шагом марш!
Солнце выползало из-за леса, краешком глядя на только что расставленные мишени. Застыли ребячьи глаза, винтовки прижаты к плечам. Петуханов зычно:
— Лежа, прицел четыре, заряжай!
Полуобороты — и на землю. Острые локотки выдавливают на сырой пашне луночки. Петуханов докладывает:
— Товарищ подполковник, отделение к выполнению первой стрелковой задачи готово!
— Трубач, сигналь!
Над затихшим полигоном рвется звонко: внимание!
— Огонь!
Нестройные выстрелы, отдававшие в хрупкие ключицы юнцов.
— Отбой!
Еще раз прозвучал сигнал «внимание!». И снова пули летели за молоком.
— Может, не пристреляны?
Беру у правофлангового винтовку, целюсь. Почему-то дрожит мушка. Палец не дотягивается до спускового крючка...
И тихо-тихо — все ждут.
После выстрела поднимаюсь, как водолаз, который пробыл на дне десятки минут, так и не обнаружив предмет, видный невооруженным глазом с палубы корабля. Моя первая ошибка — винтовка в еще неокрепших руках.
Сапрыгин, взяв ее, прищурившись, осмотрел мушку. Прицелился стоя и все три пули всадил в девятку.
Оступился, из-под ног полетел камень — еще не обвал. Надо остановиться, оглядеться. А я пошел, пошел закусив удила, Услышал шепот замполита:
— Так у него же тяжелое ранение.
— Отделение, ко мне! — Я входил в раж. Теперь уж никакого внутреннего торможения, — как говорят, пошел-поехал...
Солдаты окапываются.
— Танки справа.
Тот уткнул голову в рыхлую землю, другой распластался, почему-то раскинув ноги, а этот подхватился и побежал. Ему вслед: «Ты убит!» — а он бежит, бежит...
Дальше тридцати метров никто не бросил гранату-болванку.
— Дежурный, боевую гранату!.. Внимание! Ложись! — командую, выдергивая чеку. — Раз, два, три, четыре! — Бросаю.
Граната взрывается в сорока метрах. Подбегает замполит:
— Вы с ума сошли!
— Отойдите. Встать!.. На Халхин-Голе, как известно, из ста гранат, брошенных японцами, шестьдесят вышвыривали обратно. Шестьдесят! Граната взрывается через шесть секунд. Запомните: через шесть секунд!
Сапрыгин негромко, но настойчиво:
— Роты не выйдут через час, приказ будет сорван.
— Роты скомплектуем новые. Срок — сутки. Всех по подразделениям. — Посмотрел на коновода: — Лошадей, ефрейтор!..
Лежу на кровати в сапогах, уставившись в потолок. Вошел Клименко, невесело потоптался у порога.
— Ты чего?
— Поисты треба.
— Тащи.
Хлеб домашний, с хрустящей корочкой, а молоко пахнет свежей травой. Клименко не спускает с меня глаз.
— Жалеешь?
— Злякались, та бог миловав...
Ожил телефон. Сапрыгин упорствует:
— Приказано «ящики» отправить немедленно. Разрешите?
Иду в штаб. Вся тройка здесь: начштаба за столом, замполит у окна, а хозяйственник Вишняковский у самой двери. Сапрыгин, уступая мне место, докладывает:
— Больные, многодетные, специалисты заменены другими.
— А парнишки?
— Время... — Он разводит руками.
Замполит примирительно:
— Офицерский состав полка достойный урок получил. На роты должны уйти. Они у нас всегда уходили вовремя.
— Да, надо вовремя. Только роты маршевые не готовы к бою. Так или нет?
— Не понимаю, чего вы добиваетесь? — с раздражением спросил Рыбаков.
— Того, чего от нас ждут... Леонид Сергеевич, и вы, майор Вишняковский, останьтесь.
Сапрыгин сердито вышел.
— Садитесь, товарищ майор, — пригласил я Вишняковского, Тот примостился на краешке табуретки.
— Прежде чем снимут меня с полка, я успею отправить вас на передовую. Вы меня поняли?
Краска схлынула с лица майора.
— Или...
Вишняковский вскочил. Усаживать не стал.
— Или немедленно выполните приказ: из тыла доставите триста комплектов обмундирования — раз! Выпросите у армейских транспортников десять трехтонных машин, крытых брезентом, — два! Ясно? Срок — сутки! Идите!
Вишняковский не вышел, а выплыл, как рыба, оглушенная взрывом.
Замполит недоумевал:
— На что надеетесь?
— На то, что будем точно выполнять требования Военного совета армии. На опыт офицеров, полка, наконец...
— Мне нравится такая уверенность. Получается: одним махом семерых побивахом.
— Не каждый же день гранаты швырять...
— Дай-то бог!..
— Срочно формируем новые роты! За мной первый батальон, за вами второй. Начальника штаба пошлем в третий. Срок — двенадцать часов.
Маршевые роты, одетые по форме, из бывалых солдат, прибыли на машинах к месту назначения с опозданием на восемь часов.
15
Меня и замполита вызвали в штаб армии.
Идем стремя в стремя. Леонид Сергеевич спрашивает:
— А вы знаете, что машины Вишняковский достал со стороны и за это отдал бочонок спирта?
— Это по вашей части. Привлекайте.
— Так всю партийную организацию разгонишь!
Коснулись друг друга коленями. Вино, спирт... Значит, без них не обошлось... В хорошее дело опрокинули бочку дегтя.
— Ну и сволота! — вырвалось у меня.
— О ком это вы?
Молчу.
— Разрешите дать вам совет: сдерживайтесь, пожалуйста.
— Учите??
— Делюсь опытом. Как-никак я старше вас лет на десять.
— Разве только числом прожитых лет определяется опыт?
— Но и годы со счетов не сбросишь. С ними приходят удачи и неудачи. Если хочешь — и ошибки, но пережитые и, главное, понятые.
— Как говорят, намек вдомек.
Дорога сузилась, замполит поотстал. Скоро кончилась лесная полоса, и мы вышли на проселок, снова поравнялись.
— Я хотел сказать, что в запасном полку как-никак не первый год. — Рыбаков натянул повод.
— Значит, привыкли отправлять людей чохом?
— Пришел, увидел, победил! — На щеках замполита выступил румянец.
— А я одного хочу — посылать в бой настоящих солдат.
Рыбаков промолчал, достал кисет, вышитый шелком, протянул мне:
— Давай покурим...
Табак у него душистый, с первой же затяжки напомнивший мне дюбек, что растет на южной стороне Крымских гор.
— Хорош, — сказал я.
— Земляки прислали.
— Издалека?
— Урал-батюшка. Прадед мой, дед, батя — металлурги. Сталь варили. И я с батей подручным. Потом учился, в инженеры выскочил. Вызвали в обком — и на партийную работу. Ни опыта, ни особых знаний... И сам дров наломал, и меня ломали... Всю жизнь жалею, что не в цеху остался!
— Тебе повезло: батя, цех. А я вот безотцовщина; чужая станица, нас презрительно чужаками звали... Появишься один на улице — ребра пересчитают. Мы ходили ватагой, сдачи давали — кровь из носу. А кто такие шибай, знаешь?
— Торгаши?
— Похуже. То ли турки, то ли персы приходили в нашу станицу, скупали овец. Мать отдавала меня в пастухи к ним. Как наберется голов пятьсот — белый свет померкнет. Овцы из разных куреней и все норовят в свой баз. Гоняешься, гоняешься за ними по степи, а потом плюнешь на все, залезешь на скирду и орешь во все горло: а-а-а-а-аа! Баранта моя на посевах. А мне порка.
— Обозлился?
— Нет, но и в добреньких не хожу... Леонид Сергеевич, только откровенно: почему часть осталась без командира? За что сняли моего предшественника полковника Стрижака?
— Он офицер кадровый... Стал на полк — порядок навел, без рывков действовал. И какой командный состав подобрал! Астахов, Шалагинов, Платонов, Петуханов, Чернов... Да разве всех перечислишь! Дела шли неплохо, маршевые роты сдавали в срок, нам троим — Стрижаку, Сапрыгину и мне — по ордену дали. Но когда все идет ладно, частенько срываются те, у кого слабинка... Стрижак и выпить не дурак, да и на женский пол падкий. Начались у него срывы, но такие, что в глаза не бросаются... Я лишь догадывался о них, хотел было пресечь... А тут началось наступление, фронт наш пошел, да так разогнался... Когда с рассвета дотемна на марше, когда на тебе тысяча обязанностей... За два месяца ни разу не выспался. Такие были дела... — Рыбаков помолчал, а потом как бы про себя: — С ходу на строгий выговор и наскочил. Да бог с ним, с выговором» а вот как смотреть в глаза Георгия Карповича!
— А это еще кто?
— Как кто? Начальник политотдела нашей армии.
— А, полковник Линев...
— Мой однокашник, инженер-металлург. Мы с ним один институт кончали. И на партийную работу нас в одно и то же время взяли.
— Что же это ты на полку застрял?
— Кого куда. Его в боевые комиссары полка, а меня — на формирование. Я выскребаю воронежские военкоматы — набираю пополнения в полки, а он под Кременчугом немецкие танки бьет.
— Так-таки сам и бьет? Прямой наводкой?
— В точку попал: именно прямой. Полк, считай, разбили в неравном бою. Уцелели две пушки да горстка бойцов. А танки прут. Так вот, здесь Линев принял на себя командование. Да и сам стал за пушку, танк подбил...
После недлительного молчания я спросил:
— А зачем вам на полк нужен варяг? Сапрыгин чем не комполка?
— Высоты в нем нет, — с сожалением ответил замполит.
— Есть или нет — не знаю, а то, что всех вас под себя подмял, — заметно.
— Ерунда! Это ты начинаешь с того, что с первого шага всех с ног валишь.
Остановили коней.
— Правильно я тебя понял: едешь в штаб армии с готовым мнением обо мне?
— Запасный полк нуждается в другом командире. Ноша не по тебе.
— Десятую часть той ноши, которую мы несли там, под Севастополем, на тебя бы и на твоего Стрижака... Ночи, говоришь, не спал, а брюшко-то откуда?.
Рыбаков побледнел, рванул повод, но я успел ухватиться за уздечку и потянул коня с седоком к себе.
— Извини, пожалуйста, это я сдуру.
— И заносит же тебя...
— Ну прости! Давай эту глупость раскурим. Ну?! — вытащил портсигар.
Рыбаков молча выкурил папироску до мундштука, потом повернулся ко мне:
— Трудно будет мне. С тобой... мне.
— А ты дави на все тормоза — не обижусь.
— Разве сразу затормозишь машину на полном ходу!
Едем молча. Я отпустил поводок — Нарзан тряхнул головой и пошел с дончаком шаг в шаг.
Поднялись на пригорок. Отсюда Малоешты казались большим вытянувшимся садом. Лишь приглядевшись, можно было увидеть крыши с дымарями из красного кирпича.
Мне влево, замполиту вправо — разъехались.
Начальник штаба армии генерал Валович занимал небольшую молдавскую хатенку в четыре окна, с крылечком и палисадником, в котором споро шли в рост мальвы.
— Заходи, герой. — Генерал поднял голову, бросил на меня молниеносный взгляд и снова уткнулся в бумаги.
Стоя навытяжку, жду, что скажет дальше мое непосредственное начальство. Оно немолодое, бритоголовое, молчит, будто меня здесь нет. Пишет, гладит голову, хмыкает, тянется к телефонной трубке:
— Ты, Иван Иванович?.. Источник информации? Из опроса жителей, значит? А где твои глаза? Через сутки перепроверенные данные ко мне на стол! — Трубка кладется с силой. — Стоишь?
— Стою.
— Ну и стой.
По комнате ровно льется теплый свет, на спинке безукоризненно заправленной никелированной кровати играют два солнечных зайчика. Стены пересинены, кажутся декоративными. На подоконниках герань цветет. Два стола. Еще тумба с телефонами.
Генеральская рука водит карандашом по полукругу, легшему красной извивающейся линией на оперативную карту. Догадываюсь — плацдарм за Днестром. Генерал перехватывает мой взгляд:
— Чего глаза пялишь? Ты что это из-под носа автобазы машины уводишь? Партизанщина! Тревога, понимаешь, и всякие фокусы с гранатой. Сядь.
Сел, а генерал поднялся. Я за ним.
— Да сиди же... Докладывай. Я похожу — спина болит.
Выручил солдатский опыт: не исповедуйся, говори по существу и жди, что прикажут. Генерал остановился возле меня.
— Порассуждаем, подполковник. Положим, тебя назначают на боевой полк. Ты пришел, не успел пожать руку помощникам, как приказ: взять высоту, что торчит над позицией. Не знаешь ни людей, ни обстановки. Что будешь делать?
— Атаковать.
— Атакуешь, теряешь людей, а высота не твоя — приказ не выполнен. Как изволишь поступить с тобой?
— Снять с полка и отдать под суд.
— Верно. Так почему же ты, не успев показаться в запасном полку, нарушаешь мой приказ: маршевые роты доставляешь с опозданием? И как! На чужих машинах. Как с тобой поступить?
— Наказать.
— А почему не под суд?
— Жертв не было.
Генерал, поджимая бледноватые губы, шагал из угла в угол. Резко повернулся:
— Сам себе придумай наказание.
— Строгий выговор.
— А в полку оставить?
— Завелся, товарищ генерал...
Валович ухмыльнулся:
— Не было печали — заводного обрели. Так вот: за несвоевременное выполнение приказа, за автопарк и прочее получай строгача. Теперь подойди к карте. — Генерал карандашом обвел выступ за Днестром. — Кицканский плацдарм. Тут наши, дивизия на правом фланге, за болотом. А тут, — палец генерала приблизился к синему кружку, — противник скапливает силы. Короче: требуется двенадцать маршевых рот. И таких...
— Ясно, товарищ генерал!
— Не перебивай! Срок — неделя. И чтобы без фокусов. Экзамен на командование полком. Заруби на носу.
Зазвонил телефон.
— Ты, Георгий Карпович? Здоров... У меня... собственной персоной... Хорошо, хорошо! — Положил трубку. — Иди в политотдел, получишь по партийной линии, герой...
Полковник Георгий Карпович Линев встретил меня у порога:
— Здравствуйте, здравствуйте, подполковник. — Его сильные руки ощупали мои бока. — Рыбаков, одни костяшки у человека. Подкорми!
— Постараемся, Георгий Карпович.
— Только смотри не перекачай, как своего Стрижака. А то ведь человек в седло забраться не мог. Впрочем, довольно о нем. — Лукавые смешинки из полковничьих глаз будто ученической резинкой стерли. Он уселся за дощатый стол. — Сколько в полку коммунистов? — спросил меня.
— Не успел узнать, товарищ полковник.
— Обязаны были с этого начинать, а не с гранатой в руке красоваться. Вы единоначальник, с вас главный спрос. — Посмотрел на Рыбакова. — Вы коммунисты. А что у вас делается? Да знаете ли вы свой полк? Ты, товарищ Рыбаков, — погрозил пальцем, — с тебя мало взыскали, но за этим дело не станет. Случаи пьянства искоренить, чтобы и духу не было. Армия становится на плотную и длительную оборону. Так сделайте же полк полком! Военный совет армии знает, сколько коммунистов в каждой боевой роте. В каждой! Перетрясите комполитсостав. Кто засиделся, забыл, где находится, — в армейский резерв. Там разберутся, кого куда. Коммунистов — по ротам. С полка глаз спускать не будем. И вы, комполка, не теряйтесь и номера там всякие не выкидывайте. На молодость ничего не спишем. Наведаюсь к вам. Всё, друзья.