Наши ряды растут
1
После возвращения Никольского, Верхогляда и Зырянова отряд покинул островок на болоте и перебрался в большой сосновый бор, находящийся километрах в тридцати севернее Полоцка.
Здесь мы устроились поосновательнее: соорудили несколько землянок, тщательно их замаскировали — и начали готовиться к тому, чтобы пошире развернуть свою деятельность.
За два месяца в тылу противника отряд взорвал шесть мостов, пустил под откос тринадцать поездов с войсками и техникой противника, уничтожил базу горючего. Но это, конечно, лишь начало. Нам еще не удалось хотя бы и в малой доле выполнить полученное в Москве задание — зажечь землю под ногами оккупантов.
Надо широко вовлекать в борьбу местное население. Мы собирались этим заняться, когда находились еще в [79] первом лагере, недалеко от хутора Забелье. Однако последующие события не дали возможности осуществить наши намерения. И теперь, правда, не приходилось рассчитывать на спокойную жизнь, но медлить больше нельзя.
Немало народу выражало желание вступить в наш отряд. Однако сразу принимать всех было неразумно. Торопливость могла привести к ошибкам в оценке людей, а следовательно, и к провалам. Требовалось проверить каждого человека. А для этого прежде всего следовало связаться с местными коммунистами, комсомольцами.
В Москве нам сказали, что в Полоцком районе существует подпольный райком партии, который начал свою деятельность сразу же после захвата гитлеровцами города, то есть со второй половины июля сорок первого года. И действительно, наш отряд пришел не на пустое место. Во многих населенных пунктах народ был осведомлен об истинном положении на фронтах, знал, куда направлять свои усилия.
Мы понимали, конечно, что это результат работы коммунистов-подпольщиков, и очень хотели с ними встретиться. О нашем присутствии они, видимо, тоже знали. Диверсии на железных дорогах вряд ли могли остаться незамеченными.
Мы искали друг друга, но обстоятельства складывались так, что ни в марте, ни в апреле нам связаться не удалось. Только в середине мая счастье улыбнулось наконец разведчику Хаджибатыру Бадоеву. Он ввалился ко мне в землянку сияющий и возбужденный.
— Как дела, Батыр?
— Хороши дела, понимаешь, очень хороши, товарищ капитан. Хороших людей нашел.
— Садись, рассказывай.
Бадоев снял фуражку, вытер со лба пот и присел на пенек у моего «письменного стола» — вбитых в землю четырех кругляков молодой осины, покрытых листом фанеры.
— Входим, понимаешь, в село Белое, встречаем учительницу Марию Алексеевну. Она говорит: «Появился у нас один хороший человек — Петр Васильевич. Самостоятельный такой, немолодой человек. Разговор ведет. Хороший разговор. Не из ваших ли этот человек?» [80]
Судя по тому, какие разговоры вел с Марией Алексеевной Петр Васильевич, можно было предположить, что он-то и является одним из тех, кого мы давно ищем.
— А когда Петр Васильевич бывает в Белом? — осведомился я.
— Учительница говорит — больше по воскресеньям. И к вечеру больше, товарищ капитан. В другие дни фрицы кур, яйки собирают, понимаешь — опасно! Ну а в воскресенье у них шнапс — тогда спокойнее.
«Сегодня пятница, — прикинул я. — Ну что ж, ждали больше, подождем еще немного».
Два дня не пропали даром. Наша разведка смогла убедиться в полной благонадежности Марии Алексеевны.
В воскресенье я с группой бойцов отправился в Белое. Расставили охрану, вошли в дом на краю села. И вскоре появился человек лет сорока, в потертом пиджаке, косоворотке и сапогах.
Надо ли рассказывать, как мы обрадовались, убедившись, что не ошиблись в своих предположениях.
Инструктор Полоцкого подпольного райкома партии Петр Васильевич Хлудков, член партии с 1926 года, с самого начала оккупации ходил по деревням и селам, встречался с коммунистами, комсомольцами, проводил беседы о возможностях партизанской борьбы с фашистами.
Встреча с инструктором положила начало нашей постоянной связи с подпольным райкомом. С его секретарями сразу познакомиться не удалось: нас разделяли десятки километров. Петр Васильевич передавал нам указания и предложения бюро райкома, сообщал адреса и фамилии членов партии и комсомольцев, которые могли помочь отобрать людей в будущие партизанские отряды. Первыми нам были названы председатели колхозов «Новый путь» и «Ударник» Виктор Степанович Борейко и Станислав Иванович Пристрельский, сельский учитель Павел Ермолаевич Гуков.
Мне стало известно кое-что о деятельности подпольщиков, которые начали самоотверженно бороться с гитлеровцами с первых дней оккупации. И я не могу не рассказать здесь хотя бы о некоторых их славных делах.
В начале августа тысяча девятьсот сорок первого года из села в Полоцк пришел худощавый паренек в [81] кепке, изрядно поношенной курточке, с узелком за плечами. Это был Павел Гуков, оставшийся в подполье. Он рассчитывал встретиться в городе со своим бывшим начальником, заведующим районо Суховеем.
Целый день Павел ходил по улицам и только к вечеру возле городского сада заметил в толпе знакомое лицо. Переглянулись. Суховей кивнул в сторону разрушенного дома.
Всю ночь они провели в подвале, беседуя о том, как лучше выполнить задание партии.
— А что, если вам стать бургомистром? — предложил Гуков. — Тогда всем легче будет.
— Неплохо бы. Я об этом думал, Паша.
— Но как это сделать?
— Как — другой разговор. Бургомистр уже есть, подыскивают заместителя. Пожалуй, попробую устроиться. Приходи через недельку, может, чем-нибудь и порадую.
И впрямь через неделю в Полоцке появились приказы и распоряжения за подписью заместителя бургомистра Суховея, ведавшего вопросами здравоохранения, культуры и образования. На правах учителя Павел Гуков решился навестить его.
В приемной сидеть пришлось недолго, но встреча получилась нелюбезная. Заместитель бургомистра в присутствии Павла «отчитал» какого-то чиновника:
— С какой стати пускают ко мне всякую рвань? Скажите там внизу, чтобы это было в последний раз, а то все охранники загремят к чертовой матери.
— Слушаюсь, — пролепетал чиновник.
— Ноги получше вытри! — крикнул Суховей Павлу.
Павел аккуратно вытер ботинки о половичок, поправил курточку, пригладил ладонью волосы и переступил порог кабинета. А когда позади него плотно захлопнулась дверь, «грозного» начальника словно подменили.
— Ну как, Паша, — ничего? — спросил Суховей. — Усвоил я тон?
— Здорово! — искренне восхитился Гуков. — Будто специально родились для такой должности. А у вас тут разговаривать-то можно?
— Потихоньку можно.
Они начали говорить шепотом.
— Дела, Павел Ермолаевич, понемногу налаживаются, — сказал Суховей. — Связался я тут, в городе, кое [82] с кем. Надо бы собраться поговорить... Пожалуй, можно у тети Насти — есть такая надежная женщина. Торгует на рынке, полицаи кормятся у нее бесплатно жареными пирожками и не очень за ней следят.
И вот вечером пятнадцатого августа в доме тети Насти собрались пять человек: Суховей, Гуков, бывший инспектор райфинотдела Федор Лоевский, попавший в окружение старший политрук по имени Григорий (фамилия его, к сожалению, мне неизвестна) и бывший работник Полоцкого Дома Красной Армии политрук Клепиков. Они обменялись мнениями и пришли к выводу, что жители города и окрестных селений уже сыты по горло гитлеровским «новым порядком».
— Надо поднимать народ на борьбу, — сказал Суховей. — Сегодня нас пятеро, завтра будут десятки и сотни. Но для этого надо правильно организовать работу, распределить между собой обязанности.
Договорились так. Суховей — лицо официальное, заместитель бургомистра, которому немцы доверяют, — должен снабжать остальных подпольщиков необходимыми документами и информировать их о намерениях оккупационных властей. Гукову поручили организовать партизанский отряд и продолжать выпуск листовок (Павел вместе с бывшим секретарем партийной организации Сестринского сельсовета Николаем Козловым и коммунистом Иваном Гавриленко уже вывешивал в деревнях принятые по радио сводки Совинформбюро). Лоевскому и Клепикову дали задание подбирать людей, из которых старший политрук Григорий должен создать в Полоцке боевую группу для уничтожения гестаповцев и предателей.
Следующую встречу назначили в том же месте, через месяц.
В течение десяти — двенадцати дней Гуков организовал партизанскую группу из двадцати двух человек. Командиром ее назначили бывшего председателя Сестринского сельсовета Величко, комиссаром — Николая Козлова, начальником штаба — Ивана Гавриленко. Старшиной отряда утвердили рабочего Зеленского лесопильного завода члена партии Бардуса.
В Полоцке часто стали появляться листовки. Они призывали жителей не подчиняться гитлеровским властям, [83] собирать оружие, уходить в леса. Гестаповцы и полицаи десятками арестовывали и пытали людей, но установить, кто выпускает листовки, так и не сумели.
Суховей тяжко страдал, видя, как издеваются фашисты над советскими людьми, и решил направить гнев оккупантов против полицаев.
— Если бы полиция добросовестно выполняла свои обязанности, — докладывал он военному коменданту, — никто не посмел бы подойти к забору, дому, афишной тумбе и наклеить такие оскорбляющие честь рейха и самого фюрера бумаги...
По представлению заместителя бургомистра несколько самых жестоких полицейских в назидание другим «блюстителям порядка» были расстреляны.
А подпольная организация Полоцка все росла. В нее вступили бывший военный врач коммунист Никитин, работавший в городской больнице, бывший летчик Некрашевич, совершивший вынужденную посадку на оккупированной территории и устроившийся с помощью Суховея на железнодорожной станции составителем поездов.
Пятнадцатого сентября подпольщиков у тети Насти собралось куда больше, чем в первый раз. Все спешили поделиться успехами. Некрашевич «по ошибке» направил на фронт эшелон с кроватями, предназначавшимися для варшавского госпиталя, а вагоны с боеприпасами пошли в Варшаву. Неплохо поработала и группа старшего политрука Григория: таинственным образом исчезли десять немецких офицеров и агентов гестапо.
С этого совещания Павел Гуков вернулся в деревню Сухой Бор, где была его резиденция, полный новых замыслов. Но там его поджидала беда.
— Пока ты ходил в Полоцк, — доложил Николай Козлов, — мы приняли в отряд еще одного хорошего парня. Очень энергичный! Из плена бежал. Член партии. И прямо с ходу взялся за дело.
— Как его фамилия? — спросил Гуков.
— Фамилия? — Козлов задумался. — Подожди...
— Ты что же, даже фамилией не поинтересовался?
— Да нет, он говорил. Просто вылетела из головы. Кажется, Харитонов... Да ты чего насторожился-то? Говорю — человек подходящий, общительный. Со всеми сразу познакомился, расспросил, кто откуда, у кого какая [84] семья. Сокрушался только, что маловато у нас народу.
— А ну-ка зови сюда Харитонова. Надо же и мне с ним познакомиться.
— Это можно, — обрадовался комиссар. — Он тут недалечко — в соседней хате устроился.
Козлов вышел, но вскоре вернулся один.
— Нет его. Хозяйка сказала, что утром еще отправился куда-то.
Не появился Харитонов и на другой день. А вечером деревню Зеленки, где проживало больше половины партизанской группы, окружили каратели. Были схвачены командир отряда Величко, комиссар Козлов, старшина Бардус. Через несколько дней в лапы к немцам попал и начальник штаба Гавриленко.
Гуков направил к Суховею связного с информацией о случившемся и просьбой чем-нибудь помочь. Но что мог сделать Суховей?.. Гитлеровцы подвергли партизан зверским пыткам и, ничего не добившись от них, всех расстреляли.
Горькая неудача с отрядом Величко не обескуражила подпольщиков. Они усилили бдительность и еще шире развернули свою работу.
Особенно смело и находчиво действовал составитель поездов Некрашевич.
На станции Горяны стояла в тупике цистерна с винным спиртом, который гитлеровцы усердно употребляли. И вот однажды, формируя эшелон для отправки в Полоцк, Некрашевич подцепил к нему эту цистерну, а на ее место поставил другую — с метиловым спиртом. Ничего не подозревавшие фашисты отведали нового напитка и для многих из них эта выпивка была последней.
По заданиям Полоцкого подпольного райкома работали также председатель колхоза «Сеятель» Иван Яковлевич Яковлев, рабочий лесозавода Иван Иванович Яковлев, колхозники артели «Новый путь» отец и сын Беловы, председатели Булавского и Михайловского сельсоветов Егор Борисович Гришанович и Федор Васильевич Бохонов, заведующий магазином Боярского сельпо Сергей Федорович Царев и многие другие. [85]
2
Вскоре после нашего знакомства с П. В. Хлудковым мы вместе с ним занялись формированием новых партизанских отрядов.
Командир отделения Петр Широков, человек отважный, очень спокойный и выдержанный, пользовался большим уважением среди местного населения. Ему-то мы и поручили организовать первый отряд из крестьян деревень Большие и Малые Осетки и некоторых других населенных пунктов, расположенных недалеко от станции Дретунь.
Широков связался с местными коммунистами и комсомольцами — Иваном Морошкиным, Петром Моторенко, Олегом Глазкиным, Михаилом Козловым и другими и быстро выполнил задание.
Комиссаром отряда Широкова был назначен Иван Мартинцов, а начальником штаба — Виктор Барсуков — бойцы, пришедшие из Москвы.
Новые партизаны начали действовать весьма активно и в первые же дни пустили под откос два вражеских эшелона.
Через каждые пять дней к нам в штаб приходили связные от Широкова. Они сообщали о делах своего отряда и получали указания и советы.
Помню, с каким нетерпением ждали мы первых связных. Беседовали с ними долго, обстоятельно. Под конец же почувствовали себя неловко: хотелось покормить гостей, снабдить их продуктами на обратную дорогу, а с питанием у нас было очень неважно.
Связные, видимо, поняли, почему я озабоченно взглянул на комиссара, быстро вышли из землянки и вернулись с туго набитыми вещевыми мешками.
— Это вам, дорогие москвичи, маленький подарок от наших партизан и колхозников, — сказал, волнуясь, Павел Железняков — статный, рослый парень из деревни Карлово, Невельского района.
Мы отлично знали, что население ограблено фашистами. Люди отрывают последний кусок от себя, от своих детей.
— Уж это вы, товарищи, напрасно, — сказал я.
— Товарищ капитан, — оправдывался Железняков, вынимая из мешков куски хлеба, сала, узелки с солью, — [86] мы тут, честное слово, ни при чем. Не брали — обижаются. Ну как обидеть хороших людей!
— А это что такое? — поинтересовался Глезин, развернув тряпочку, прикрывавшую буханку хлеба, и заметив бережно сложенный листок бумаги.
— Письмишко, — с улыбкой ответил Железняков.
Вместе с продуктами люди посылали нам на обрывках оберточной, курительной, реже почтовой бумаги частичку своего доброго сердца.
«Спасибо вам, что не оставили нас в беде и принесли нам надежду. Рады приходу вашему. Желаем вам успехов в борьбе с оккупантами. Посылаем, что можем. Извините за скромный подарок. Всеми помыслами, всем сердцем, всей жизнью с вами», — так писали из села Белово.
А вот послание от комсомольцев деревни Большие Осетки: «Дорогие товарищи! Спасибо за листовки со сводками Совинформбюро. Мы ищем и собираем оружие. Скоро будем вместе с вами».
До глубины души потрясли нас эти немногословные трогательные записки. О нас знают, на нас возлагают большие надежды! Народ с нами — ну что может быть дороже!
В те дни когда мы только начали создавать новые отряды, разведчики принесли тревожную весть: в деревне Рудня каратели убили четырех комсомольцев, которые собирали оружие.
Произошло это так. Второго июня к Рудне подъехали две легковые машины с немецкими офицерами в сопровождении колонны мотоциклистов. Налет был неожиданным и стремительным. Гитлеровцы схватили Федора Кащенко, Михаила Кащенко, Григория Позднякова и Валентину Стихееву и вывели их на середину улицы.
Майор-фашист приказал собрать всех жителей от мала до велика. Даже больных под угрозой расстрела заставили выйти из хат.
Закричали женщины, заплакали детишки, пугливо уткнувшиеся в подолы матерей. Трое парней и девушка со связанными руками стояли молча и с ненавистью глядели ьа немцев.
— Все должны смотрейт, как поступает наш фюрер, кто помогайт партизан, кто сам пойдет бандитски [87] шайка! — закричал майор. — Еще найдем партизан — все фу-фу! — У него не хватило русских слов, и он жестом показал, что вся деревня будет уничтожена.
— Давай сюда папы, мамы, братишки, сестренки, — приказал офицер. Солдаты подвели к задержанным родных, окружив их плотным кольцом.
— Ироды, что вы делаете! — крикнула мать Валентины Стихеевой.
— Мама! Не надо! — сурово остановила ее дочь и плюнула в лицо гитлеровцу: — Не жить вам на нашей земле!
Фашист пришел в бешенство.
— Кончайт, сейчас кончайт! — выкрикнул он.
Раздалось четыре выстрела. Жители на минуту словно окаменели.
— Кто будет хоронит — всем туда! — майор показал на трупы молодых людей.
Но крестьяне не побоялись угроз и поздно ночью тайком похоронили юных героев.
Вскоре мы установили, что комсомольцев выдал предатель. Фашистскому прихвостню не удалось уйти от народного возмездия.
Трагедия в Рудне вызвала у нас много раздумий. В этой деревне посланцы подпольного райкома и наши товарищи провели большую подготовительную работу. Почти все способные носить оружие вот-вот должны были стать партизанами. Налет карателей, конечно, мог повлиять на настроение людей. Ведь семьи тех, кто вступал в вооруженную борьбу с гитлеровцами, подвергались смертельной опасности. Угроза фашистов превратить деревню в пепел вполне реальна.
Ночью в штабной землянке никто не сомкнул глаз. Мы старались поточнее оценить обстановку и ответить самим себе на возникавшие вопросы.
— Давайте рассуждать от противного, — предложил комиссар Глезин. — Допустим, во имя спасения стариков, женщин и детей мы откажемся помогать местному населению организовывать отряды. Допустим даже, что партизанского движения в этом районе совсем не будет. Как сложится жизнь людей, привязанных к своим хатам, под сапогом этих извергов? Что ждет белорусского крестьянина, если он смирится с судьбой? [88]
— Вот что, — сказал Корабельников. — Во-первых, ограбят до нитки. Уже сейчас забрали скот, продукты, теплую одежду. Во-вторых, мало-мальски способных к труду людей заставят на себя работать. Уже заставляют, бесплатно. Не хочешь работать — иди в тюрьму или в лагеря. А оттуда две дороги — либо в могилу от истощения и тифа, либо в Германию в рабство. Что же станется со стариками, женщинами, ребятишками? Та же смерть от голода, холода, болезней. Вот вам вкратце картина будущего... Но ведь мы же прекрасно знаем, что местные жители не будут сидеть на печке и ждать своей гибели. Они и без нас поднимаются на борьбу, и мы обязаны им помочь.
Корабельников, безусловно, прав. Я и сам много об этом думал. Причем необходимо учитывать сложную обстановку и шире вести разъяснительную работу. Ведь фашисты пытаются маскировать свои зверства. В листовках и газетах они называют предпринятый фюрером поход против Советского Союза освободительным. Расстреливают, дескать, лишь противников свободы, а грабежа никакого нет — благодарное население оказывает помощь своим освободителям. Вот-де кончится война — и все граждане будут счастливы.
Подавляющее большинство местных жителей, конечно, хорошо разбирается, что к чему, и делает правильные выводы. Но на некоторых малоискушенных людей эта циничная демагогия гитлеровцев все же оказывает воздействие.
Дня через два мы пошли в Рудню, чтобы поговорить с народом.
На окраине деревни я остановил свою группу. Где лучше вести разговор с крестьянами? Послать бойцов по избам и собрать сход? Или ходить из хаты в хату и беседовать отдельно? А вдруг многие, узнав о нашем появлении, уйдут из дому, чтобы не навлечь на себя гнева гитлеровцев?
Как же мы обрадовались, когда, дойдя до середины улицы, увидели десятки вооруженных жителей. Оказывается, заметив нашу группу на окраине Рудни, они решили встретить нас с оружием в руках, желая тем самым показать свою готовность к борьбе против фашистов.
Стихийно возник небольшой митинг. Я рассказал о положении на фронтах, о том, что ожидало бы советских [89] людей, если бы победил фашизм, об организации новых партизанских отрядов.
— Мы с вами, товарищи, с вами! — закричали в толпе.
— Может, кто хочет высказаться? — спросил Глезин.
— Дозвольте мне.
Вперед вышел человек лет сорока, в заплатанной стеганке, опоясанный самодельным патронташем, с винтовкой на плече.
— Я вот про что скажу, товарищи граждане. — Он сдвинул на затылок картуз и вытер рукавом вспотевший лоб. — Гитлер объясняет нам в своих газетах и листовках про освобождение. А от чего, спрашиваю, освобождение? Всю кровь из нас высосали, а теперь от жизни хотят нам дать полное освобождение! Понятно?.. Пиши меня, товарищ командир, в свою команду. Вот этим, — он потряс винтовкой, — будем добывать себе настоящую свободу.
Мужчины одобрительно зашумели.
— Правильно говоришь, Егор Афанасьевич!
— Пиши и меня!
— И меня!
Но тут заголосили женщины:
— Вы в партизаны, а нам с ребятами — камень на шею?
— Фриц придет — всех порешит!
В конце концов решили оставить в деревне засаду. Подойдут каратели, она задержит их, пока все население не укроется в лесу.
Павел Гуков сообщил нам, что председатель колхоза «Ударник» Станислав Иванович Пристрельский подобрал группу колхозников, желающих организовать партизанский отряд, и просит назначить встречу.
Решили встретиться в лесу недалеко от деревни Большая Щеперня. Выбрали самый подходящий день — воскресенье, когда гитлеровцы обычно пьянствуют.
Надо было подобрать руководителей будущего отряда. Особенно тщательно обсуждали кандидатуру командира. Я предложил назначить недавно вырвавшегося из фашистского плена старшего лейтенанта пограничных войск Алексея Николаевича Кривского.
— Ты думаешь, он подойдет? — сказал Глезин. — Ведь [90] мы его еще мало знаем. К тому же посмотри, какой у него вид.
Вид действительно был неважный. Худой, бледный, обросший, в потрепанном пиджачке с короткими рукавами и в рваных ботинках, старший лейтенант производил очень грустное впечатление. Фашисты выбили у него много зубов, и говорил он с большим трудом. Давали о себе знать плохо зажившие раны. Но этот рабочий, а затем пограничник, много лет охранявший рубежи нашей страны, коммунист, оказался несгибаемым человеком. Попав тяжело раненным в плен, он стойко вынес чудовищные пытки и, чуть только встал на ноги, приложил все силы, чтобы бежать из лагеря.
В конце концов мы утвердили его кандидатуру.
Узнав о нашем решении, Алексей Николаевич Кривский сказал:
— Спасибо за доверие. Не подведу.
За две недели пребывания у нас старший лейтенант немного окреп. Он уже сумел проявить себя в деле: возглавив группу партизан, взорвал мост. При выполнении этого задания он показал себя смелым и решительным командиром.
Во второе воскресенье июня я, Глезин и Корабельников с руководителями нового отряда и группой бойцов отправились к месту встречи с партизанами Пристрельского.
День выдался солнечный, очень теплый. Пели птицы. Хотелось растянуться на траве, помечтать о чем-нибудь хорошем. Но время не то.
Остановились на полянке. Выслали во все стороны охранение. Смотрю на часы — ровно двенадцать. Назначенное время, а никого нет. Наверно, задержались, дорога ведь не прямая.
Проходит час, второй. Ни души. Может, раздумали? Или попали в ловушку?
Часовая стрелка приблизилась к трем. Ждать, видимо, бесполезно. Собрались уходить. Но в этот момент дозорные сообщили, что к полянке движутся около пятидесяти вооруженных людей.
Мы рассчитывали максимум на тридцать. «Не полицейские ли это?» — мелькнула мысль. [91]
Однако встревожились напрасно. Оказалось, идут те, кого мы так долго ждали.
Когда группа была уже совсем близко, от нее отделился Пристрельский и побежал к нам.
— Ну вот, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Позвольте отрапортовать.
— Не надо рапортов, Станислав Иванович. Скажите, почему так задержались? Случилось что-нибудь?
— Виноват, товарищ капитан. — Пристрельскйй смутился. — Видите ли... Людям хотелось прийти с оружием, а оно ведь не на стенке висит, а припрятано поглубже. Пока доставали, чистили, собирались — много времени прошло. Вот и вышла задержка.
Станислав Иванович подошел к своим партизанам и скомандовал:
— Становись!.. Смирно!
Но настоящего строя не получилось. Новый отряд представлял собой пестрое зрелище. Причудливая смесь самого разнообразного обмундирования. Кожушки и ватники, картузы, смушковые шапки и буденовки, галифе и домотканые дедовские штаны, сапоги и ботинки... Кто подпоясан ремнем, а кто и бечевкой. У некоторых за плечами винтовки, у других за поясом пистолет. Но кое у кого нет никакого оружия.
Мы прошли перед строем, поздоровались с товарищами. Многих Глезин, Корабельников и я знали лично: уже приходилось встречаться, беседовать.
Затем комиссар рассказал о последних сводках Совинформбюро. Сообщения грустные — немцы держат путь к Волге. Но никакой растерянности на лицах новых боевых товарищей не отразилось. Чувствовалась непреклонная решимость людей биться с врагом.
Общее настроение хорошо выразил выступивший от имени партизан пожилой крестьянин из деревни Большая Щеперня Антон Павлович Корнилов.
— При фашистах, — сказал он, — нету нам жизни и не будет. Должны мы их одолеть! А уж ежели помирать придется — так лучше во весь рост, с открытыми глазами, чем на коленках перед этой гидрой. Так я говорю?
— Давай, давай, Антон Павлович!
— Правильные твои слова!
— Стало быть, итог такой: бить гадов половчей да покрепче, — закончил Корнилов. [92]
Мы разъяснили партизанам их задачи: во-первых, наносить удары по коммуникациям врага, во-вторых, громить немецкие и полицейские гарнизоны, в-третьих, охранять от гитлеровцев население, и прежде всего партизанские деревни.
— Вопросы будут? — спросил Глезин.
Вопросов оказалось много, причем самых разнообразных. Интересовались, как быть с семьями, как насчет питания, разрешат ли отлучиться домой, чтобы помочь женам и старикам собрать урожай.
Под конец вышел вперед невысокий пожилой мужчина в засаленном картузе.
— Неясность у меня одна есть.
— Какая?
— По части жалованья. Как оно пойдет: по трудодням или еще как?
Кругом рассмеялись.
— Тебе, дядя Федя, оклад пойдет с головы: пара фрицев — пять копеек, — пошутил молодой парень.
— Я всурьез, а ты дурака валяешь, — обиделся мужчина в картузе.
— А если всерьез, — отозвался стоявший рядом Корнилов, — так я вот что тебе скажу: жалованье получить такое, какого сроду ни ты, ни отцы твои, ни деды не получали. Жизнь твоих детей и внуков, жизнь всего народа — вот какой тебе пойдет оклад, понятно?
Дядя Федя почесал затылок и, подумав немного, сказал:
— Понятно.
После ответов на вопросы мы представили партизанам командира их отряда — Кривского, комиссара — нашего снайпера Хаджибатыра Бадоева, начальника штаба — бежавшего из плена лейтенанта Петра Тищенко и начальника разведки — подпольщика Павла Гукова.
Новый отряд расположился в лесу, поблизости от деревень Зеленки и Лютовка, в которых главным образом и проживали крестьяне, входившие в его состав.
Весть о том, что народ поднимается на борьбу с оккупантами, быстро разнеслась по всей округе. Под руководством местных коммунистов в десятках населенных пунктов собирались боевые дружины. Люди уходили в леса, [93] рыли землянки, приводили в порядок оружие, готовясь к активной борьбе с захватчиками.
Вскоре был создан отряд из крестьян деревень Ягодный Бор, Октябрь, Конный Бор, Калинки, находящихся западнее и юго-западнее Дретуни. Командиром его назначили бежавшего из плена бывшего начальника химической службы 2-й армии полковника Тимофея Мироновича Никитина. Этот пожилой человек со слезами на глазах давал клятву беспощадно мстить гитлеровцам за издевательства, которым они подвергают советских людей в застенках гестапо и лагерях смерти, в мирных городах и селах. Комиссаром в новый отряд мы послали своего пулеметчика Ивана Ивановича Рогачева, начальником штаба — Андрея Ивановича Борского, начальником разведки — Николая Ильича Пономарева.
С первых же дней своей деятельности отряды Кривского и Никитина взяли под защиту население ближайших деревень и начали пускать под откос вражеские эшелоны.
Мы как будто очень тщательно проверяли новых людей, назначаемых на командные посты. И не только их. Мы старались проникнуть в мысли и чувства каждого партизана. Но, к сожалению, иногда все же случались промахи...
В начале июня к нам пришел молодой человек и заявил, что он советский командир Иванов, бежавший из плена.
В этом не было ничего необычного. В то время у нас почти ежедневно появлялись военнопленные, сумевшие вырваться из лагерей. Правда, Иванов выглядел совсем не так, как, допустим, Кривский или Никитин. Довольно бодрый вид, никаких следов тяжелой, голодной жизни. Но мы не придали этому большого значения. По словам Иванова, он два месяца прятался в селах и добрые люди подкормили, выходили его. Вполне правдоподобное объяснение. Бывало и такое.
Когда жители деревень Большая Щеперня, Малая Щеперня, Черное и Кополь решили организовать новый отряд, то его командиром назначили Иванова. Комиссаром выдвинули Николая Степановича Гусева, начальником разведки — коммуниста, чудесного человека Миронова. [94]
Буквально через день-два, как только партизаны обосновались в отведенном им районе, нам принесли горькую весть. Иванов оказался немецким агентом. Выстрелом из пистолета он убил Миронова и пытался бежать. Но бойцы не дали ему уйти. В кармане у предателя нашли список командного состава всех наших отрядов.
Это печальное событие, к счастью, не внесло дезорганизации в ряды только что начавших действовать партизан. Возглавить отряд мы поручили младшему лейтенанту Павлу Федоровичу Лученку.
Случай с Ивановым заставил нас проявлять большую бдительность и осторожность.
3
Утром четырнадцатого июня разведка доложила, что немцы двумя колоннами движутся из Полоцка в северном направлении, приближаясь к району расположения наших отрядов.
Этого следовало ожидать. Не могли гитлеровцы примириться с ростом партизанского движения.
К этому времени у нас действовало пять отрядов, в которых насчитывалось около четырехсот человек. Людей как будто много. Но положение сложилось критическое: оружия маловато, боеприпасов еще меньше, большинство бойцов не имеет пока достаточного представления о методах партизанской борьбы, плохо стреляет. А наступают несколько подразделений фашистов с пулеметами и минометами.
Мы быстро выслали три группы с целью преградить карателям дорогу в населенные пункты.
Однако этим группам остановить немцев не удалось. Одна из них была быстро отброшена сильным огнем противника. Вторая — только что созданный отряд под командованием бежавшего из плена Леденева — не оказала врагу никакого сопротивления. Леденев, попав в сложную обстановку, растерялся, струсил и бросил своих бойцов. Оставшиеся без командира партизаны начали неорганизованно отходить. Узнав об этом, я тотчас же верхом на лошади отправился в отряд. С большим трудом общими усилиями удалось навести порядок.
Лишь третья группа, действовавшая на самом трудном участке, сумела нанести противнику чувствительный внезапный [95] удар. Но и ей пришлось отступить под натиском превосходящих сил врага.
В партизанских деревнях началась паника. Женщины и дети выбежали на улицы. Кое-где нашлись кликуши, подливавшие масло в огонь. В деревне Соковище особенно злорадствовала Анна Щедрова, мать полицая. Эта ведьма, и ранее пытавшаяся вызвать у односельчан недоверие к партизанам, бегала по улице и истошным голосом вопила:
— Дождались, бабы, дождались!.. Говорила я вам, не отпускайте своих мужиков к черту в лапы! Теперь что вы будете делать, когда ваши болотные хозяева перебиты? Постреляют вас, пожгут вместе с вашими щенятами!
Нельзя было медлить ни минуты. Дать гитлеровцам возможность совершить расправу над беззащитными семьями партизан — значит понести самое тяжелое поражение. Какова же после этого будет цена нашим обещаниям? На карту ставилось все наше будущее.
Мы направили в села, которым угрожали каратели, специальные группы бойцов с заданием вывести в леса женщин, стариков и детей и надежно укрыть их.
А наши главные силы заняли выгодные позиции в леске вблизи деревни Сухой Бор, рассчитывая хотя бы задержать продвижение фашистов и выиграть время.
Когда противник приблизился, партизаны внезапно открыли сильный огонь. Гитлеровцы, следовавшие в колонне, развернулись. Затем они рассыпались вокруг леска, пытаясь окружить нас. Но партизаны незаметно выскользнули из кольца и снова неожиданно обстреляли немцев. Так повторилось несколько раз.
В конце дня к месту боя подошла наша группа под командованием Евгения Телегуева, которая возвращалась с разведывательно-диверсионного задания. Оказавшись в тылу вражеских подразделений, разведчики тоже открыли по ним огонь. Каратели поспешно отошли к своим машинам, выехали на грунтовую дорогу и повернули к Полоцку.
Первый успех в открытом бою окрылил нас, придал всем уверенность, бодрость.
Противник понес значительные потери. Как рассказывали потом местные жители, гитлеровцы пришли в ярость от неудачи и называли партизан неуловимыми.
Такая характеристика из уст фашистов была весьма [96] лестной и оправдывала название нашего отряда — «Неуловимый» (по псевдониму, данному мне в Москве).
Семьи партизан, укрывшиеся в лесах, вернулись в свои дома.
— Спасибо вам, родненькие, — благодарили женщины.
Легче стало на душе. Народ еще активнее начал подниматься на борьбу против оккупантов. На другой же день было организовано два новых отряда.
Десятки людей из деревень Сестренки, Поташенки, Вороново, Яковцы привели с собой на сборный пункт кузнец Яков Петрович Прохоров, плотник Яков Ефимович Зуенко, комсомолец Виктор Юшкевич. Их командиром мы назначили коммуниста Василия Демидовича Климентенко, а начальником разведки подпольный райком партии рекомендовал своего инструктора Петра Васильевича Хлудкова.
Одновременно создали отряд крестьяне деревень Лукавцы, Заенки, Пылевщина, Федотенки, Молодежки, Козьи Горки. Вначале им командовал Александр Прохорович Белов, а потом Михаил Васильевич Чеверикин (Белов стал комиссаром). Начальником штаба поставили Семена Назаровича Тучко, начальником разведки — сержанта государственной безопасности Георгия Сергеевича Савватеева.
Савватеев очень много пережил, прежде чем пришел к нам.
В апреле сорок второго года под Вязьмой Георгий Сергеевич оказался отрезанным от своего подразделения. Пытаясь скрыться от гитлеровцев, переплыл реку Угру и углубился в лес. Бежал долго, пока ноги не начали подкашиваться от усталости. И только скатился с пригорка в лощину, намереваясь отдохнуть, — рядом раздался окрик на немецком языке.
Безоружного, обессилевшего сержанта схватили, привели в деревню Пески и заперли в сарае.
Через несколько дней Георгия Сергеевича вместе с сотнями других военнопленных повезли в Даугавпилс. В дороге он с одним из бойцов сломал дверь вагона. Оба выпрыгнули на полном ходу поезда. Товарищу не повезло — его застрелила фашистская охрана. Савватееву удалось скрыться. Но у станции Индра сержанта снова поймали и посадили в полицейский участок. Здесь было еще трое беглецов. [97]
«Все ясно, — решил Георгий Сергеевич. — Теперь — только расстрел».
И действительно, вечером всех четверых повели на кладбище.
Могильная тишина. Лишь легкий шорох ветвей иногда нарушает ее.
«Добрые» палачи угостили сигаретами. Пленные закурили. Стало темно: надвинулись сумерки.
— Становись! — скомандовал наконец унтер.
Гитлеровцы приготовились стрелять. И в этот момент все четверо скрылись за памятниками, надгробьями и рванулись в разные стороны. Раздались крики, автоматные очереди...
Савватеев не знает судьбы своих товарищей, но ему посчастливилось добраться до забора и перепрыгнуть через него. За кладбищем неглубокая речушка — приток Западной Двины. Сбросил сапоги — и в воду. Дальше — лес. Сутки провел в куче хвороста, чтобы замести следы на случай погони. Потом добрался до ближайшего хутора. Здесь его накормили. Немного передохнув, направился в дальний путь — на восток! Шел только ночью. Днем прятался в кустах.
Он еще долго пробирался по лесам и болотам, лишь изредка заходя в деревни. Наконец услышал о нас и пришел в отряд.
Мы испытывали острую нужду во взрывчатке. Недостаток ее сильно ограничивал наши действия. И вот однажды мне повезло...
Во второй половине июня я зашел как-то в деревню Поташенки проведать знакомых, поговорить о хозяйственных делах: собирались готовить продовольственную базу для наших отрядов.
В хате, куда пригласили местный актив, хозяйка собралась угостить горячей картошкой и предложила помыть руки. Наливая в рукомойник воду, сказала:
— Мыльце только никудышное, немецкое, будь оно неладно. Не мылится, окаянное. Чего мы с ним только ни делали — и кипятком обливали, и топором крошили — ни одной взмылки, шут его возьми!
Кусок действительно не мылился. Посмотрев на него [98] внимательнее, я понял, что он и не мог мылиться: это была... стограммовая толовая шашка.
Трудно было представить себе более приятный сюрприз.
Я не стал объяснять хозяйке, в чем дело, и как можно спокойнее спросил:
— А много тут у вас такого мыла?
— Да в каждой хате найдется.
Мы начали собирать «негодное мыло». Его оказалось порядочно не только в Поташенках, но и в других деревнях.
Где же крестьяне взяли тол? Они подобрали его в тех местах, где летом сорок первого года шли бои. По-видимому, войска оставили эту взрывчатку, не успев использовать ее для создания минных полей.
Жители приняли толовые шашки за куски немецкого мыла.
К двадцатому июня сорок второго года с помощью и под руководством Полоцкого подпольного райкома нам удалось создать семь отрядов, которые объединялись под общим командованием.
В каждом из них были партийная и комсомольская организации. Точнее, формированию отряда предшествовало создание партийной и комсомольской организаций. Райком рекомендовал поступать именно так, и опыт показал, каким ценным является этот совет. Когда отряд начинал действовать, его командование сразу же получало большую помощь от сплоченного коллектива коммунистов и комсомольцев. Политическая работа быстро приобретала широкий размах, и легче преодолевались трудности суровой партизанской жизни.
Наш московский отряд, значительно пополненный местными коммунистами и комсомольцами, находился при штабе группы и стал называться штабным. Командиром его назначили бежавшего из плена Василия Яковлевича Гриненко.
Восемнадцатого июня я издал приказ, в котором предусматривалась организация в отрядах разведывательно-подрывных групп, указывались районы их действий.
Подпольщики сообщили, что командование Полоцкого гарнизона готовит против нас крупную операцию. Нужно [99] было побыстрее подготовиться к отражению врага. Приказом № 2 опытным бойцам предлагалось помочь новичкам скорее освоить методы партизанской борьбы.
Мы усилили разведку. На всех направлениях, где следовало ожидать противника, выслали специальные группы. Они получили задание обнаружить противника не менее чем за десять километров от расположения отрядов.
Двадцать первого июня мы отправили в Москву шифрованную радиограмму: «Организовано семь отрядов. Всего людей около семисот. В сорока населенных пунктах, по существу, народная власть. В селах и деревнях партизанские семьи охраняются партизанами и созданными группами самообороны. С целью затруднить проникновение немцев в партизанский район взорвано и сожжено двадцать мостов, созданы заминированные завалы. Организацию отрядов, несмотря на сильное противодействие гитлеровцев, продолжаем».
Земля под ногами оккупантов начинала гореть. Она еще не пылала ярким пламенем, но во всяком случае огонь появился. [100]