А вот чей-то зад, попирающий ящик. И нищий - отрепье, культя. Пацифист из Баку - на прилавке апрельские помидоры, за пазухой анаша. Старуха, морковка. Бритоголовый - синантроподобный. Лица, обличья, физиономии, рожи... У ворот - Октябрина Иванна, дама в годах, когда-то учительница, затерта серой толпой. Кажется, сохла всю жизнь - кожа обвислая, зажелтелая, мятая. Теплый берет цвета увядшей розы чуть набок. В тощей фигуре - прямолинейность, и под беретом - в золотистой оправе очки и строгий учительский взгляд.
Здесь, у триумфальных ворот, дожидаясь кого-то уже с полчаса, она думала о своем одиночестве - теперь уж пожизненном. Может, будь у нее дети, жизнь пошла бы иначе. Но под пальто и еще под кучей одежек чувствовала только старое, дряблое мясо - свой живот, ничего не родивший. Когда жив был супруг, утаптывала грустные мыслишки, как плохой огородник утаптывает сорняки. Но вот умер муж - бравый майор-военком, вот и пенсия, и мыслишки выперлись на старом огороде - не огород даже, а так - бесплодный пустырь, заросший какою-то дрянью.
Октябрину Иванну совсем затолкали, прижали спиной к пыльной арке, но драповое пальто цвета беж - экономного цвета - впитало пыль, как впитывало ее уже полтора десятка незамеченных лет. Пальто ей когда-то подарил к дню рождения муж. Октябрина Иванна ходила в подарке форсисто и гордо, не замечая народа. Но со временем все, конечно, пожухло, обмякло - и пальто, и хозяйка.
Октябрина Иванна раздражалась на толпу, морща свой крупный пористый нос, как будто случайно приставленный к худосочной потрепанной маске. Наконец протиснулась на свободное место, где ревел магнитофон музторговца, и сморщилась еще сильнее - так тонкий ценитель кухни морщится от столовской баланды. Но не праздно толклась у триумфальных ворот Октябрина Иванна и уйти не могла. А скоро ее и окликнули:
- Эй, Октябрин, ты тута уже?..- Тяжелая, крупная, старая баба в черно-красном цветочном платке. Лицо - глыба. Раздробляя толпу, надвигалась и вот - выросла.
За плечом у бабы - кепка, седая щетина, два мокреньких красных глазка.
- Октябрина, здорово! - Шамкающий рот старика перемешивал речь с какими-то всхлипами. - А ты чо сегодня в очках?
Октябрина Иванна глаза опустила, посмотрела на толстые ноги бабищи. Из-под плаща две колонны, сужаясь, уходили в тапчонки - в малиновые девичьи копытца. Как на этих копытцах умещалось семь пудов старого мяса?
- И чего ж ты всегда исправно,- подхватила бабища,- всегда опрятно вовремя, не то что Верка с Марийкой. А я утром звоню к тебе в дверь, ан нет уж тебя.
- First come, first served, - блеснув очками, сухо сказала Октябрина Иванна. - Англичане говорят: кто первый пришел, тому первому и подали.
- Да? - Бабища толстогубо почмокала, мусоля свою темноту. Но за плечом ее дед ощерился:
- Вот тебе, Октябрин, слышь ты?.. Сегодня и поддадут. Догонют и еще поддадут.
Необъятная человечица еле двинула локтем назад, в тощий живот старика, сказав суеверно-испуганно:
- Не каркай же, бес ты треклятый. - Еще девкой она своими ручищами вытачивала снаряды для гаубиц на оружейном заводе. И от легкого удара локтя дед задохнулся, разевая черный свой рот и пуская слезинки из глазок. Чтоб не упасть, он уцепился серой рукой в толстое плечо предводительницы, чего та не заметила.- А Верка с Марийкой!- восклицала она.- Скоко я им говорила: вовремя быть. Мы уж с Михалычем и клиента подметили. А их нету все!
- Ну что вы, Антонина, какие их годы!- вступилась Октябрина Иванна.- Какие заботы!- И скромно добавила:- Это мне докучает бессонница. В пять утра - как ударит. Лежу и смотрю в полумрак. И чувство такое, будто кто-то невидимый, полувоздушный бродит вокруг.
- Фу ты, страсти какие! - передернулись массивные плечи. И ни с того ни с сего стала рассматривать Октябрину Иванну беззастенчивым взглядом, словно та - на продажу кобыла. Рассматривала с ног до помпона берета.
Бывшая учительница стушевалась:
- Что это вы, Антонина?
- Ну я гляжу, ты уж поспела, подруга моя,- сказала ей бабища.- Уж месяц при деле? Поспела... И видом прилежна... Не пора ли "забойной" пойтить?
- Мне?!- Октябрину Иванну - в озноб. Попятилась, уперлась в кого-то спиной. Получила толчок в поясницу.
- Выйдет, выйдет у ней,- поддакнул старик.
- А и чего,- вещала предводительница увлеченно и бодро,- пойдешь сегодня "забойной". Рожа на тебе воспитанная, умная. Очки... У тебя сразу выгорит... Ты не боись, мы же рядом.
- Ой, товарищи дорогие, у меня духу не хватит. Я не... Не получится. Все сорвется. - Октябрина Иванна отступала, положив руку на сердце, которое раздулось и в груди не вмещалось.
- И-и, ишо как получится... А поди и сорвется разок, ну и чо?.. А на чужой горбе выезжать тоже негоже... На вот "забойные", гладкие.
- Ой, не надо забойных, я лучше так поработаю.
- На, говорю!- Ручища вывернула откуда-то из-под плаща нежно-розовый денежный фантик, купюру в пятьсот рублей, сунула Октябрине Иванне. Та взяла сохлыми пальчиками - покорно и обреченно - и тут же запрятала в старенькой сумке.
И сразу затишье, каждый наедине со своими чувствами. Только старик для приличия сказал, пошамкивая и всхлипывая:
- Ты, Октябрин, не боись... Оно по первости боязно, опосля обкатаешься.- И крякнув, насадил черную кепку поглубже на голову - поседевшую и закостеневшую от множества жизненных тягот.
Октябрина Иванна отвернулась и сжалась в комок одиночества, невольно слушая магнитофон музторговца. И вялые губы ее сами собой скоро стали шептать перевод:
- Я перед тобой на коленях, моя красотка Нэнси...- Но тихий голос ее немного вибрировал, и казалось, что сейчас наружу вырвется слезопад - безудержный, горячий. А вокруг гудело многолюдье базара, и мимо двигались безучастные лица, как будто ороговевшие от своего равнодушия.
Октябрина Иванна знала, ч т о скоро ей предстояло. И внутренне давно уже подобралась и решилась, но теперь решимость ее куда-то уплыла. Плоские плечи поникли и дрожали, вот-вот разрыдается. Нос засвистел, забулькал, заткнулся. Достала платок, громко сморкнулась и платок - клетчато-строгий - назад, за рукав. Тогда рядом всхлипнуло и прошамкало, хотя ненастойчиво, вяло:
- Октябрин, а чо если я пойду, а ты как-нибудь опосля?
Надеждой повеяло, теплотой и участием. Но вдруг сама неожиданно оттолкнула.
- Нет уж! Чтоб меня в дармоедстве винили?! Я на чужом горбу не выезжала. Я с голоду умирала и то не просила.- Плечи расправила, встрепенулась.- Подумаешь, минутная слабость... Наконец подошли две сестры, пожилые женщины, но пока еще гладкие, крепкие. Одна с тонкой шеей, худая, другая - округлая, пухлая.
- Вот, опоздали-то, стервы!- Массивное лицо закаменело сурово.
И одежда сестер различалась существенно. Их воспитали разные должности. Худая - всю жизнь заводская - была в простом деревенском платке и пальтишке. Другая, служившая кладовщицей при институте, на высокой прическе носила берет, похожий на берет Октябрины Иванны. Но лица обеих были добрыми, теплыми. Подойдя, первым делом спросили:
- Вы глядели вчерашнюю серию?..
Суровая каменная глыба преобразилась, размякла.
- Глядели... Мне так ее жалко... А какой же он гад оказался! Так бы собственными руками его придушила.
- Да, за такие поступки, - Октябрина Иванна нахмурилась, надо только казнить.
Но предводительница скоро опомнилась.
- Вы, давай, не заговаривай зубы. У нас и клиент уж поспел. А вас где-то носит! Что зенки повылупили?..
Но по чуть-чуть, по чуть-чуть улеглось, осело. И вот собрались с духом и медленно двинулись к мясному крытому павильону. Первой шла предводительница, расчищая дорогу. Следом Октябрина Иванна, прямая и плоская, как будто разглаженная. Затем две сестры. И замыкал дед Михалыч, благообразного вида пенсионер в черном пальто - воротник из каракуля. А мимо плыли ряды - зелень, яблоки, бананы...Шум, гвалт, движенье, сопенье. "Фот гранат - сладкий..." "Свеколка, берите свеколку..." "Зэлэн, кынза..." "Та рази ж то дорого?.." И над всем эти - сырое апрельское солнышко.
У входа в мясной павильон Октябрина Иванна чуть поотстала, словно замешкалась на высоких бетонных ступенях. И поотстали сестры с дедом Михалычем. Словно они и не знали друг друга, все были - чужие. Октябрина Иванна осторожно шла, соблюдая дистанцию, за широкой толстой спиной Антонины. Та покачивалась на маленьких малиновых копытцах. Табачный туман, плотный и матовый, был запресован в пространстве. А вокруг - расчлененные туши, кровавое месиво на длинных прилавках, ад коров и свиней. Тупорылый мясник, сам как свинья, на высоком помосте на пне рубил желтоватое тело свиньи.
Предводительница влево взяла, прошлась по первому ряду, потом - во второй.. Приостановилась, словно примеряясь к товару. Октябрина Иванна тоже застыла. Назад уже не смотрела, зная, что остальные идут где-то рядом. Так постепенно они приближались к клиенту, которого давно уже засекла Антонина.
И наконец - за прилавком мужик молодой, волосы на голове не подстрижены, кажется, а обрезаны поспешно ножом. "Он! Клиент!"- догадалась Октябрина Иванна. Приблизилась - вместо ног прибиты поленья,- спросила:
- Мяско почем?
Но клиент не ответил. Лицо его плоское, словно раздавленное ногой великана, со свернутым носом, еще больше кривилось с досады, потому что огромная старая бабища вздумала с ним торговаться по поводу мелочи.
- Вон такой махонький кусочек за двадцать? - громогласно вопрошала старая баба.
- Почем у него мяско, женщина?- постучала ей по плечу тонким пальчиком Октябрина Иванна.
- Отстаньте, гражданочка!- И снова к нему:- А где твоя совесть?! Ты только что собаке ободранной какой кусочище кинул... За пятнадцать давай.
- А хрен с тобой, - вдруг согласилась царь-бабушка. - Давай за двадцать. - И возмущенно Октябрине Иванне: - Воображайте, гражданочка, триста грамм за двадцать! Обдираловка просто!
- Так почем ваше мяско?- настаивала Октябрина Иванна.
- Вот по пейсят, а это - шейсят,- очнулся торговец.- Есть почеревок за тридцать.
- Вот это шестьдесят?
- Ну да.
- А вот это?
- Шейсят.
- Ого!
- Берите вот это, без косточек...
А сзади уже пристроилась очередь: две болтливые женщины, худая и полненькая, и старичок в черной кепке и в пальто с воротником из каракуля. Обычная плотоядная очередь. А вокруг - суета, суматоха, сутолока...
- Ну хорошо. Мне вот этот кусочек. И во-он тот... Нет, во-он тот. - Октябрина Иванна ткнула указательным пальцем. А другая рука уже поднялась на уровень плеч, и в руке - купюра "забойная" - перед самым раздавленным носом.
У продавца наивные серые глазки светились. Туловищем он походил на колбаску, колбаска согнулась подобострастно. Октябрина Иванна купюру повыше, чтобы видели все, покупатели и продавцы по соседству, чтобы ни у кого не возникло сомнений.
А горка мяса росла, и уже стрелка весов уперлась в предел, гирьку - на противоположную чашу.
- И еще вон тот кусочек. Да нет же, вон тот, без костей. Чтоб для ровного счета два килограмма, ведь родня приезжает.
Наконец-то - пора! С замиранием сердца, пока продавец чуть отвернулся, купюру - вниз незаметно и скользящим движением - за борт пальто в прореху в подкладке (недавно сама подпорола). И только купюра исчезла, опять вступила в роль предводительница, вывалившая на прилавок кучу пакетиков стираных.
- Да оно у тебя воняет! Кабан-то некастрированный был... Воняет! - Глыбастый нос втягивал воздух над кровавым куском, который покоился в огромной ручище.
- Да чего вы, мамаша? Какой вам кабан?
- Нюхните, гражданочка. Воняет?
- Да какой же кабан?! Это свинья!
- Свинья? - недоверчиво.
- Конечно, - с упором на "ч".
Октябрина Иванна уже свое мясо закинула в сумочку и уставилась на продавца сквозь блестящие стекла очков - выжидательно и настойчиво. А внутри, где-то пока глубоко, - лихорадка.
- Поди тебя разбери: кабан - не кабан.
А продавец уже к Октябрине Иванне:
- С вас сто двадцать четыре пейсят.
- Ну да, я уже посчитала,- спокойно и ровно, чтобы сдержать лихорадку.
- Ну? - На раздавленном лице округлились глаза.
- И что же "ну"?- недоуменно переспросила Октябрина Иванна. - Сдачу давайте.
- Извиняйте... Сдачу? Какую?- Серые глазки клиента сделались из наивных наглыми. Он уперся руками в прилавок.- Деньги давайте.
- Я же отдала вам,- растерянно молвила Октябрина Иванна и чуть не плача на соседей взглянула. - Мои последние деньги. В глазах продавца поселилось сомнение.
- Да ты что, хам такой, поросячий огузок! - встряла необъятная старуха.- Гражданка тебе при моем полном личном свидетельстве пятисотку дала.
- Как вам не стыдно, мы тоже видали,- откликнулась очередь слева. И еще прошамкало где-то: - Пятисоточка. Новенькая. Из рук в руки.
И пошло-поехало, возмущенно, беспредельно:
- Сколько ж можно, терпим, терпим...
- А я давеча селедку брала. На полкило обмишурили...
- Да что там, шулера кругом...
И сомнения в серых глазах еще больше.
- Хоть убей, чего-то не помню, чтобы вы мне деньги давали.
Но за своими деньгами все же полез - вяло, пожимая плечами.
У Октябрины Иванны дыхание остановилось, и спина занемела. А вдруг Антонина что-то и просмотрела? Вдруг, пока ожидали сестер, он все крупные купюры перепрятал...
Но нет, пронесло! Сальные руки извлекли толстое разноцветье бумажек. Пятисотки тоже там были.
- Да вот мои деньги! Не видите, что ли?- Октябрина Иванна поправила берет, и раздраженную руку - ниже, к переносице, указательным пальцем - очки плотнее на крупный хрящеватый нос. - Мои последние деньги! Вся пенсия здесь...
На раздавленном лице продавца - досада с недоумением. А грубые сальные руки уже отсчитали:
- Пожалуйста... Ваши триста семьдесят пять пейсят.
Очередь сзади уже разбредалась.
- Пойдем, Вер, с таким лучше не связываться.
- Так чего, и правда, кабан? Не-е, лучше ишо где куплю...
И предводительница тоже, покачиваясь, ушла, затерялась в толпе.
Октябрина Иванна неторопливо пересчитала шуршащий навар, неторопливо, чтоб до конца доиграть, спрятала в сумочку и уже повернулась к прилавку спиной и сделала первый шаг, чинно, размеренно, твердо, намереваясь уйти, как сзади раздалось:
- Октябрина Иванна...
В груди что-то екнуло и провалилось. "Попалась!" Помедлила: стоит ли дальше шагать или вернуться? А ноги - чужие, разве умчишься... И медленно повернулась.
Клиент, теперь уже обработанный, смотрел испытующе.
- А вы меня не узнали?
- Н-нет...
- И я вас сначала нет, все сомневался. А когда повернулись, узнал: Октябрина Иванна.
Лихорадка теперь колотила безудержно, по телу мурашки встопорщились. Челюсть свело, и язык занемел, будто в него заморозку вкололи.
- Так не узнали?
- Н-нет.
- Ну как же?.. Выпуск - восемьдесят два... Зуев. Зуев Андрей.
- Ах, вот оно?.. Зуев?
- Конечно.
- Да-да, Зуев... Андрей...
И по холодной лихорадке, поверху - теплотой облегчения. Еще дрожало что-то внутри, еще больно было челюсти, но уже отлегло, отпустило, уже можно было чуть-чуть передвинуть ногами.
- Как же вы, Зуев?- И шаг к прилавку. Шаг, другой. И кисловатую улыбку - на сухие тонкие губы, под массивный бледный трясущийся нос.
- А что как? Я вот как...- На раздавленном лице тоже кисловатая вымученность.- Помаленьку тружусь. А вообще ничего, на житуху хватает. И это ж главное.
- Так ты свиней разводишь? Похвально...
- Да что вы! - Краска - на щеки, смущение, будто свиней разводить - это стыдно. И оправдательным тоном: - Я торгую. Пристроили... А кто разводит, тот здесь не стоит, кто их сюда, навозников, пустит?
- Вот как?..
И теперь оба замялись. Сказать вроде нечего. Октябрина Иванна подалась, попятилась - пора бы уйти. Но тот вдруг со смехом:
- А сколько вы двоек мне ставили, помните?
- Ну не каждому дается, не каждому, - протянула Октябрина Иванна. - Значит, не понадобился английский язык?
- Не понадобился.- Зуев задумался. - Торгую на русском.
- Ну что ж, и то хорошо.- И вновь бочком вдоль прилавка.- Ну, мне пора...
- А вы как же, на пенсии? - Зуев опять улыбался.
Октябрину Иванну как будто в больное кольнули.
- Ой, и не спрашивай, Зуев. На пенсии. И что за пенсия! Особенно в зиму - так тяжело... А было время, я голодала. По-настоящему.
- Ну да?
- Да, да... Часов в школе у меня всегда было мало, супруг хорошо зарабатывал. А как осталась одна... - Помолчала и вдруг преобразилась, повеселела. - Но теперь все позади, я ведь тоже работаю. Спасибо соседке. - Она кивнула куда-то в сторону, в толпу, но тут же стушевалась, замолчала, потупилась.
- И чего, опять в школе?
- Да нет, так работка. - И смущенно добавила:- Как говорят англичане? Necessity knows no law. Это как бы тебе лучше сказать?.. Нужда заставляет...
- Ага, так это нас всех нужда заставляет...
- Ну я пойду, Зуев...
- А что же, идите... До свидания, Октябрина Иванна. - И раздавленное лицо отвернулось, потому что где-то слева назрел покупатель.
Октябрина Иванна бочком - крадущимися звериными шажками, потом торопливо, толкаясь в многолюдье, - на улицу. На высоких ступенях замерла. Никого. Постояла с минуту, недоумевая. И наконец из толпы один за другим, робко, по сторонам зыркая: Антонина, Михалыч и сестры.
- Октябрина, да что же там, пронесло?
- Пронесло, пронесло.
- Да чего ж все-таки. - Массивное лицо дрожало. - Выясняли чего?
- Так...- На лице отрешенность. - Учеником моим оказался.
- Ученик? Вот и слава Богу. - Голова-глыба наклонилась, отдуваясь, чуть набок. - А я уж удумала, ох, Господи... Эй, Верк, Марийк, подь сюды... Обошлося.
Задержка - недолгая, а потом - рысцой через весь базар, в дальний угол, где пустые прилавки. Октябрина Иванна, равнодушная сзади.
На прилавке, без посторонних свидетелей, Михалыч поделил взятое поровну: и мясо, и деньги. Немного поспорили, поворчали, как водится. Октябрина Иванна молчала.
- Завтря, - сказала в конце предводительница, - к десяти на Дмитриульянова, пройдемси по штучным товарам... Здесь не будем пока. Намелькалися.
Попрощались, пошли по домам. Октябрина Иванна плелась рядом с соседкой-подельницей. Что-то размякло в бывшей учительнице, расслабилось и растаяло.
- Из-за кого переживание устраиваешь? Ученик какой... - проникновенно говорила ей предводительница. - Да он вампир, спекулянт. Знаю я их, ой как знаю...
- Вы правы, конечно. Я ведь не помню даже этого Зуева. Но все равно что-то не то.
И так почти до остановки троллейбуса - кисло и муторно. А потом замолчала, сутулая, глядя под ноги. Темь на лице. Думала, думала. И вдруг как будто очнулась. Спина распрямилась. И на лоб - глубокую хмурую складку.
- А ведь, однако, говнюк!.. Ведь мне, бывшей своей учительнице, и не предложил скинуть цену. Мне, умирающей с голоду! Ободрал ведь, как липку... Ах, я бы его...