Клюева Варвара
К невозможно далёкой земле...

Lib.ru/Остросюжетная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Оценка: 7.61*66  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман с продолжением. Часть первая: Бледная нежить. Часть вторая: Заговор. Часть третья: Война магов.
    Размещение на других сайтах возбраняется.
    Книга выпущена в свет издательством АСТ под названием "Магия обречённых" (август 2009, серия "Заклятые миры").

   Варвара Клюева
   ...К НЕВОЗМОЖНО ДАЛЁКОЙ ЗЕМЛЕ
   Сказка для Яны

Памяти моей бабушки, Галины Фёдоровны Приказчиковой

   Часть первая
   БЛЕДНАЯ НЕЖИТЬ
  
   Глава 1
  
   Хайна сидела на корточках перед крохотным костерком и думала о смерти. Неизвестность - вот что пугает сильнее всего. Аина говорила, что на самом деле о смерти никто ничего не знает. Ни одному человеку еще не удалось побывать по ту сторону и вернуться обратно. А все эти россказни про переход душ, которыми сгорны пичкают детей в редкие минуты праздных разговоров, - небылицы, придуманные предками для собственного успокоения еще в незапамятные времена. В доказательство Аина приводила верования других. Нагорны, к примеру, считают, что души умерших летают над миром невидимыми облачками, высматривая новорожденных, чтобы войти в тело младенца с первым вдохом. Души северных сгорнов воспаряют к небу и вселяются в священных оаксов - неважно, в чьем теле обитала душа и кто его сожрал после смерти. Восточные сгорны, хозяева рудников, селят души своих мертвецов в пещерные глубины, а сородичи Хайны и Аины - в зверье, которому скармливают домочадцев.
   Сама же Аина надеялась, что смерть - конец всему, что после ничего не будет. "Никак в толк не возьму, почему все так привязаны к жизни. Жизнь здесь, в горах, - это сплошь боль, голод, страх и тяжелая работа. Внизу, на Плоскогорье, у людей еще случаются какие-то радости, а здесь... Ничего тяжелее и безнадежнее этого кошмара представить невозможно. Зачем же продлевать его до бесконечности?"
   Хайне всегда хотелось думать и чувствовать, как Аина, даже если она не очень ее понимала. До вчерашнего вечера девочка твердо верила, что тоже не боится смерти. А сегодня утром вылезла, продрогшая, из своего стожка, увидела иней, поняла, что не сегодня завтра умрет, и испугалась. Правильно, жизнь состоит из боли, голода, страха, холода... Но не сплошь. Даже у Хайны, маленькой недужной, ни на что не годной уродины, которую родичи мечтают скормить сайлахам едва ли не с рождения, позади достаточно хороших минут, чтобы хотелось пожить еще. Что же говорить о других? О счастливцах с Дарами, для кого не жалеют куска хлеба, кому позволяют ночевать в тепле, о тех, у кого впереди по меньшей мере несколько лет...
   Хайна шмыгнула носом от жалости к себе, убогой, но внезапно поняла, что не хочет плакать. Прислушалась к своим ощущениям и удивилась. Оказывается, она не завидует никому из сородичей! Сколько раз дома, перед сном она мечтала, что душа кого-нибудь из домочадцев забудется во время ночных скитаний и по ошибке займет ее уродливое тело, и тогда Хайна сможет хоть один денек побыть полноценным существом. А теперь любимая мечта вдруг утратила привлекательность.
   Чувство, пришедшее с этим открытием, было настолько новым и необычным, что Хайна на какое-то время забыла, где находится, забыла о холоде, страхе, тоскливо-назойливом сосании под ложечкой, саднящей боли в израненных ступнях и порезанных ладонях. Сжавшись в комок и спрятав подбородок между острыми коленками, она бессмысленно таращилась на игривые язычки пламени и пыталась понять... Как же так? Как это может быть, что она никому больше не завидует? Куда вдруг подевалось острое чувство несправедливости, горькой обиды на судьбу, невзлюбившую маленькую уродину с первого дня жизни?
   Говорят, в каждом роду сгорнов раз в сто лет появляется младенец, пораженный Бледной нежитью - таинственной хворью, высасывающей жизненные соки плода еще в материнской утробе. Всего один раз в сто лет - и эта участь выпала именно ей, Хайне! Обычай сгорнов предписывает отнести новорожденного уродца - хилое недоразвитое существо с безобразно прозрачными глазами и бесцветными волосками - к месту охоты сайлахов сразу, как только перерезана пуповина. Но дед, лорд Хедриг, - человек прижимистый, он не жалует обычаи, которые мешают извлечению выгоды, а потому повелел подождать с принесением жертвы сайлахам до исхода срока неизвестности. В течение месяца ни один айкас не определит, какими Дарами наделен младенец.
   Хайна так и не поняла, на каких таких ее способностях дед рассчитывал нажиться. Даже самый могучий Дар из тех, что ценятся на Плоскогорье, обладай она каким-нибудь из них, не принес бы прибыли, потому что нагорны отбирают в свои дома только сильных и выносливых слуг. Оно и понятно: сгорны, что послабее, на Плоскогорье начинают задыхаться, хворать, изнемогать и вскоре угасают, так и не испытав силу своих Даров. На Высокогорье же у женщин признают только Дары матери, рукодельницы, стригуньи и собирательницы. Но собирательницы, пускай самые одаренные, у сгорнов ценятся мало. Бросовый товар, как говорит дед, много за них не выручишь. А матерей, рукодельниц и стригуний покупают только в жены лордам и их наследникам. На такую удачу Хайна не могла бы рассчитывать даже с самым могучим Даром, потому что какой же лорд из сгорнов потерпит рядом с собой хворую жену-уродину?
   Впрочем, на что бы ни рассчитывал лорд-хозяин, его постигло разочарование. Поднеся к месячной Хайне связку айкасов, он не разглядел ни одного, даже самого крошечного, огонька. Девочке-выродку Даров не досталось вовсе. Хайна много раз представляла себе злое лицо деда в ту минуту. Вот он выпрямляется у люльки, почти не разжимая губ, выплевывает: "Сайлахам ее!" - и идет к двери. Но дорогу ему дерзко заступает Аина...
   - Если девочку убьют, я больше не возьму в руки стригуны. И можете делать со мной все, что угодно.
   Невозможная, совершенно невозможная сцена! Она так поразила домочадцев, что ее до сих пор - уже больше восьми лет - вспоминают, невзирая на страх навлечь на себя гнев хозяина. Благодаря этим пугливо-возбужденным шепоткам по уголкам Хайна знает всю историю до мельчайших подробностей, может закрыть глаза и увидеть живую картинку, словно не лежала тогда в люльке бессмысленным младенцем, а стояла среди оцепеневших взрослых свидетелей.
   Лорду, главе рода, никогда никто не перечил. Даже Хосын - наследник. Наказание за прекословие хозяину - смерть. По закону рода преступника лишают оберега и выгоняют из владений лорда, после чего изгнанник очень быстро погибает от ядовитого укуса, замерзает или становится добычей хищников. В случае сказочного везения строптивец может протянуть месяц-другой и умереть от голода или недуга, вызванного негодной пищей. Но так или иначе смерть наступит неизбежно. Добраться без оберега до Плоскогорья не удавалось еще никому. Поэтому дерзкий поступок Аины поразил домочадцев своей нелепостью. После такого заявления она немедленно стала приговоренным к смерти изгоем, и стригунов ей не видать как собственных ушей, а значит, угроза ее лишена смысла, как и попытка спасти обреченного ребенка. Зачем же она это сделала? Не иначе как сошла с ума!
   Не успели домашние оправиться от первого потрясения, как их тут же накрыло второе, да посильнее. Вместо того чтобы дать волю праведному гневу, гордый лорд пожевал сухими губами, пробормотал что-то вроде "Предупреждали меня...", безнадежно махнул рукой и быстро вышел из общей залы. Никто так и не осмелился побежать за ним и выяснить, что все-таки делать с младенцем.
   С тех пор никто из домочадцев вообще не заговаривал с хозяином о Хайне, а сам дед упорно делал вид, что не подозревает о ее существовании: смотрел сквозь нее, когда она случайно попадалась ему на глаза, не давал ей поручений ни сам, ни через посредников, никогда не спрашивал о ней, не замечал ее, распределяя еду или одаривая домашних гостинцами после возвращения с Ярмарки. Родичи, подражая хозяину, тоже старались не обращать на Хайну внимания и так преуспели в этом, что она и сама временами ощущала себя чем-то вроде бессловесной скотины или домашней утвари.
   Только малыши и Аина не участвовали в общем заговоре. Но малыши не в счет: взрослые хватали их и поспешно уносили подальше, если видели, что Хайна возится с ними, и очень скоро даже самые маленькие начали избегать странной белесой девочки, с которой никто не разговаривает. Кроме Аины.
   Аина неизменно была рядом. Делила с Хайной свою скудную пищу, укладывала на ночь под свое одеяло, согревая собой хрупкое, вечно мерзнущее тельце, водила по опасным владениям деда, учила пробираться в пещеры, не привлекая бабуров, собирать люань и личей, искать съедобные и целебные корешки, готовить на костре, узнавать и обходить стороной поляны сайлахов, мазаться соком зло-травы, чтобы отпугивать ядовитых тварей. А еще она рассказывала Хайне истории из своей жизни, и это было куда интереснее семейных легенд и небылиц, которыми взрослые родичи изредка баловали остальных детей. Потому что Аина - наверное, единственная из сгорнов - родилась и провела все детство на Плоскогорье, а жизнь там отличается от жизни в Высокогорье, как небо от камня. Сородичи над рассказами Аины откровенно насмехались. Да и сама Хайна, несмотря на безоглядное доверие к своей спасительнице, иногда сомневалась, бывает ли такое вообще... Ах, как бы ей хотелось попасть туда хоть на денек! Пусть бы она начала задыхаться и терять сознание, пусть бы умерла через несколько часов, только бы увидеть мир, где детей кормят досыта, называют ласково, не продают чужакам даже за большие деньги и никогда не скармливают священным сайлахам.
   Хайна замечталась и не заметила, как в раковине лича выкипела вода. Очнулась только от запаха горелой люани и чуть не расплакалась от досады. Ну вот, осталась без еды еще на несколько часов! Теперь придется долго лежать у входа в пещеру, дожидаться, когда бабуры наедятся и уберутся спать на глубину, потом, задыхаясь в зловонии, оставленном этими тварями, собирать по стенам люань, искать горюн, разводить новый костер... А живот уже несколько часов сводит от голода и противно кружится голова. Оакс знает, о чем она думает! Не попасть ей никогда на Плоскогорье. Дня через два она умрет. Или даже сегодня, если срочно не раздобудет чего-нибудь съестного. Какая она все-таки несчастная! Была бы нормальным ребенком, получала бы еду за столом, носила бы теплую айрачью шубку...
   - Ну нет! - вдруг сказала она вслух. - Не надо мне их еды и шубок! Не хочу их Даров, их глупых игр и скучных разговоров. Они все глупые и несчастные. А я... я самая счастливая! У меня была Аина.
   Хайна встала, поплясала на затекших ногах и поискала взглядом тропку, ведущую наверх, к пещере. В эту минуту из-за гряды валунов донесся звук, который заставил ее пригнуться и перебежками броситься к валунам. За грядой скрывалась единственная на все владения лорда проезжая дорога. Через несколько минут девочка вползла на один из камней, раздвинула жесткие стебли травы, закрывшие обзор, и замерла в ожидании. Да, слух ее не обманул: это повозка! Кто-то из соседей, лордов-сгорнов? Но сезон свадеб давно прошел, а ездить в гости просто так у лордов не принято... Может быть, опять появился бабур-шатун, от которого не помогают обереги, и сгорны решили затравить его сообща? Или умер кто-нибудь из самых главных лордов, и хозяину предстоит исполнить особый ритуал? Хайна от нетерпения елозила ногами по камню. Что бы ни случилось, это событие! На памяти Хайны лорды приезжали к деду только в сезон свадеб - покупать одаренных дочерей себе или сыновьям в жены, и это всегда было захватывающе интересно. Но ни одна повозка ни разу не поднималась сюда после осеннего равноденствия. Должно быть, произошло что-то из ряда вон выходящее.
   Когда повозка наконец поравнялась с валуном, за которым залегла Хайна, девочка не поверила своим глазам. Нечто, проехавшее мимо, не могло принадлежать ни одному из лордов-сгорнов. Или она бредит, или к ним пожаловал кто-то из жителей Плоскогорья. Но этого не может быть! Всем известно, что нагорны никогда не поднимаются на такую высоту. Что же это происходит?
   Хайна лежала за камнем и ждала, не появится ли повозка снова, пока не окоченела как ледышка. И только тогда вспомнила, что должна немедленно раздобыть еды. Сил у нее оставалось самое большое на несколько часов. Если не повезет, ей конец.
  
   Глава 2
  
   Соф Омри, первый советник владыки Плоскогорья, уже который день пребывал в самом скверном расположении духа. Хотя, возможно, "в самом скверном" - сказано слишком оптимистично. За последние три дня к бессильной ярости, чувству собственной униженности и жгучей обиды добавились еще и усталость и дурное самочувствие. И самочувствие, похоже, ухудшалось с каждой минутой. Легкое головокружение сменилось сильным и сопровождалось теперь непрестанной тошнотой, сердце стало биться с пугающими перебоями, от звона в ушах резко ослабел слух.
   И ведь проклятый Кармал знал, что так будет! Нагорны уже больше двухсот лет не поднимаются к вершинам из-за высотной болезни, способной за несколько часов свалить с ног самого молодого и сильного. А Соф никогда не отличался отменной физической формой и на прошлый праздник Солнца отметил исход своей четвертой дюжины - считай, три четверти земного срока отмерил. Все это Кармалу прекрасно известно, и тем не менее он не только отправил сводного брата и одного из самых высокопоставленных вельмож в государстве в заоблачные владения лорда-варвара, но и в категорической форме запретил брать с собой лекаря, слуг и охрану.
   - Мы посылаем тебя с тайной миссией, любезный Соф. Думаю, ни у одного правителя за последние двести лет не было секрета, который заслуживал бы такого бережного хранения. Ты единственный, кому мы можем его доверить. Видишь, как высоко мы тебя ценим? Исполнишь успешно наше поручение - проси, чего хочешь. Но если хоть одна живая душа узнает... сам понимаешь.
   - Но, мой господин... Я же не могу заткнуть рот горному лорду! И даже его домочадцам. Кто запретит этим дикарям распускать язык, когда они спустятся на наши земли к следующей Ярмарке?
   - Успокойся, Соф, мы вовсе не намерены загонять тебя в ловушку. Нам еще пригодится твоя драгоценная жизнь. Ты повезешь с собой богатые подарки, пару молодых мервалов и Красный айкас придворного мага.
   Советник вытаращился на властителя, открыв рот. Насколько ему было известно, ни один правитель еще никогда не преподносил лордам живых мервалов. Эти горные лорды упрямы, чванливы, капризны, и единственный способ поладить с ними - пригласить на охоту в заповеднике владыки, а после - к высочайшему столу. Мервал - чрезвычайно редкая и ценная дичь, даже правитель и его семейство вкушают мясо мервала не каждый месяц. Зная об этом, лорды оттаивали от оказанной им великой чести и становились более сговорчивыми. Коль скоро Кармал готов пожертвовать сразу двумя мервалами, да еще живыми, значит, он нуждается в услуге этого горца так, как никогда еще ни в чем не нуждался. Но все это пустяки по сравнению с Айкасом. Если придворный маг, Верховный лорд Региус готов расстаться с самым мощным своим талисманом... Великий Меур, что же это значит?!
   - Говорят, лорд Хедриг скуповат, - продолжал между тем Кармал. - Вряд ли он сумеет устоять перед нашим подношением. А если и сумеет, то перед мервалами точно не устоит. Хедриг, по слухам, очень любит ублажить свое тощее брюхо. Но прежде чем ты изложишь лорду нашу просьбу, заставь его поклясться на Красном айкасе, что о ней не узнает ни единая душа за пределами его родовых владений. Хедриг сам придумает, как заткнуть род домочадцам. После клятвы на Айкасе он будет заинтересован в их молчании даже больше, чем мы с тобой.
   - Господин мой, твоя мудрость не имеет равных на всем Плоскогорье. - Соф ткнулся лбом в ковер. - Но нельзя ли мне взять в дорогу кого-нибудь из челяди? Хотя бы одного-двух человек. Я избавлюсь от них сразу, как только мы достигнем наших земель на обратном пути. Подумай, ведь дорога в Высокогорье трудна и опасна, один я могу туда не добраться... Я-то ничего, меня не жалко, но как же твое поручение?
   - Встань, советник! - Кармал поморщился, и Соф Омри проворно вскочил на ноги. Многоопытный придворный, он хорошо знал: если владыка переходит на официальное обращение, значит, терпение его иссякает. - Мы запрещаем тебе брать с собой кого-либо. Если твои люди исчезнут, по городу пойдут слухи, а это нам совершенно ни к чему. Ты поедешь один, в купеческом экипаже, придворный маг изменит твою внешность. Для всего двора включая твою семью ты приглашен в нашу загородную резиденцию для работы над секретным циркуляром. Нашим высочайшим указом тебе запрещено видеться с кем-либо до окончания этой работы. Что касается опасностей твоего путешествия, то на этот счет можешь быть совершенно спокоен, любезный Соф. Красный айкас - самый могучий оберег на всю горную страну. Меур с тобою. Мы все сказали.
   Из покоев владыки Соф вышел в холодном поту. Его трясло от злости и ощущения собственного бессилия. Он, первый советник, третье лицо в государстве, вынужден тащиться без всякой свиты в немыслимую глушь, к поганым варварам, которые имеют меньше представления о цивилизации, чем дикие звери в заповеднике повелителя. К тварям, которые никогда не моются, спят вповалку и питаются такой мерзостью, что любого нормального человека вывернет наизнанку от одного ее вида, не говоря уже о запахе. К выродкам, которые плодят детей на продажу, а покойников скармливают своим отвратительным звериным божкам. И перед этими выродками он должен будет рассыпать сокровища, лебезить и унижаться, изображать восторг и благоговение - ради чего? Ради того, чтобы ему отдали какого-то слабосильного ребенка с каким-то врожденным уродством. Да еще девчонку! У этих сгорнов даже у взрослых мужчин, высокородных лордов, налицо выраженные признаки слабоумия, а уж о женских особях и говорить нечего. И что будет с этой больной дикаркой, когда они спустятся на Плоскогорье, где и здоровые-то сгорны на первых порах, бывает, хворают по несколько лун? А главное - на кой ляд она сдалась повелителю?
   Но больше всего задевало Софа Омри то, что Кармал использовал его как мальчика на побегушках, отправил в опасный поход, обрек на немыслимые тяготы и неудобства, грозил смертью за невыполнение поручения и разглашение тайны, а сам ни словом не намекнул, в чем эта тайна заключается! Первый советник даже вообразить не может, какую выгоду его владыка намерен получить от самого ничтожного существа во всей Горной стране.
  
   Глава 3
  
   Привычка скрывать свои мысли и чувства появилась у лорда Хедрига в детстве. Еще не начав ходить, он уже смутно сознавал свою исключительность. Что-то очень важное отличало его от братьев, сестер и прочей родни. К семи годам отличие разъяснилось: он наследник и когда-нибудь станет главой рода, полноправным и единственным господином всех домочадцев. Как отец. Естественно поэтому, что за образец для подражания мальчик выбрал поведение лорда Фреуса, человека крайне скупого на слова и проявление чувств. Так что навык сохранять непроницаемый вид в любых обстоятельствах был усвоен маленьким Хедригом бессознательно. В более позднем возрасте он вполне оценил полезность этого навыка: чем меньше представления имеют окружающие о его внутренней жизни, чем более загадочным и далеким он им видится, тем проще ими повелевать. Если ум и душа повелителя открыты простым смертным, им в голову может закрасться крамольная мысль о том, что не так уж сильно господин от них отличается. А отсюда недалеко и до преступных сомнений: так ли уж священна его воля?
   Особенно непроницаемым лорд Хедриг становился в присутствии чужаков с Плоскогорья, хотя мотивация тут была иной. Этот сброд вызывал у лорда столько неприязни, раздражения и презрения, что самая маленькая несдержанность могла привести к бесконтрольному выплеску чувств, а это было бы неразумно. Хотя нагорны - ничтожества, не представляющие для высокородного лорда ни малейшей угрозы, утрата их формального расположения (в неискренности коего лорд Хедриг не сомневался), лишила бы горца многих удобств и приятствий, весьма Хедригом ценимых. Кроме того, эти никчемные изнеженные людишки находятся под защитой Верховного лорда Региуса, ссориться с которым себе дороже. Словом, оказываясь в обществе нагорнов, Хедриг особо следил за неподвижностью лицевых мышц, хотя и не верил всерьез, что лицо способно его выдать.
   Но сегодняшний гость без труда развеял иллюзии лорда по поводу собственной выдержки. Уже появление ярко раскрашенного купеческого шарабана едва не вынудило Хедрига вздернуть брови. Торговцы с Плоскогорья никогда не забирались так высоко в горы. Более того, сезон разъездов у купцов-нагорнов заканчивался через три луны после Ярмарки, а нынче шла на убыль четвертая... Когда торговец выбрался из повозки, к недоумению Лорда примешалась изрядная доля злорадства, но само недоумение только усилилось. Нагорн выглядел таким больным и измученным, что было совершенно очевидно: подняться сюда его заставило дело огромной важности. Хедриг был до такой степени заинтригован, что сам, не дожидаясь униженной просьбы гостя, взялся за один из своих айкасов. Неровен час, испустит дух горемыка, так и не поведав, какая нужда погнала его к вершинам.
   - Благодарю тебя, о милостивейший из горных властителей, - хрипловато пропел нагорн, розовея лицом. - Ты спас мою ничтожную жизнь, и теперь я твой вечный слуга. Но прежде чем ты осчастливишь меня своими повелениями, позволь высказать смиренную просьбу: я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.
   От такой неслыханной дерзости рука лорда Хедрига сама дернулась к черному айкасу. На иерархической лестнице всего Горного мира, объединяющего Плоскогорье и Высокогорье, владетельные лорды занимали вторую ступеньку, уступая первенство лишь девяти Верховным лордам и владыке нагорнов. По этикету, обратиться к лорду с просьбой об аудиенции имели право только нагорны из знати, в крайнем случае чиновники, состоящие на службе у владыки. Ни к той, ни к другой категории купец принадлежать не мог, и его наглость заслуживала примерного наказания.
   - Погоди, сиятельный лорд, не гневайся!
   Оживший гость проворно вскинул правую руку. Левая тем временем исчезла в горловине плаща и тут же вынырнула, сжимая тонкий кожаный шнурок. Увидев, что висит на шнурке, лорд Хедриг лишился дара речи и начисто забыл о необходимости следить за выражением лица. Нагорн между тем быстренько спрятал свой "оберег" и продолжал, словно бы и не видя замешательства хозяина:
   - Взгляни на скромные дары, которые я привез. Часть из них принадлежит тебе независимо от того, чем закончится наша беседа. - Он повернулся к повозке, произвел какие-то непонятные манипуляции, и пестрое полотнище, укрывающее седока и груз от непогоды, упало. Лжекупец (а то, что купец фальшивый, теперь уже было совершенно ясно) начал открывать короба и шкатулки. - Вот это, и это, и это... Льщу себя робкой надеждой, что тебе хоть что-нибудь приглянется.
   Но сиятельный лорд даже не взглянул на украшенные самоцветами кубки, утварь и расшитые золотом одежды. Он не мог оторвать глаз от большой серебряной клетки, где лежали два тонконогих создания с бархатными мордочками и огромными черными глазами. Молоденькие мервалы, почти сосунки! Священный оакс! Только один человек во всем горном мире может преподнести такой подарок. И только в обмен на что-то совсем уж немыслимое. Не иначе как владыка Плоскогорья хочет заполучить его, Хедрига, родовые владения и все движимое имущество впридачу. Непонятно, правда, какая польза правителю от этих земель, если ни один нагорн не сможет ни жить на ней, ни охотиться, ни осваивать недра. Да и прочее имущество горного Лорда у разжиревших вельмож Плоскогорья вызовет лишь презрительную усмешку. Но что еще можно попросить у горца в обмен на бесценных мервалов, кроме земель и имущества? Магическую услугу? Нелепость! Правителя защищает один из Верховных лордов, а магическая сила Верховных уж конечно превосходит скромные возможности простого лорда-горца.
   От растерянности Хедриг начал бездумно перебирать свои айкасы, но чувствительное покалывание в пальцах живо напомнило ему, что посланец владыки пребывает под защитой самого мощного магического камня Гор, а значит, одна лишь попытка проникнуть в мысли нагорна может привести к серьезному увечью. Опомнившись, лорд с усилием вернул на лицо маску спокойствия и сухо кивнул гостю:
   - Следуй за мной.
   Они вошли в холл, миновали две общие залы и спустились к пещерам, к которым примыкала рукотворная часть замка. Во внутренних покоях дерзости у посланца поубавилось. Оглядев тесную пещеру (просторную зимой не обогреешь), убранную драгоценными шкурами сайлахов, нагорн несколько побледнел, дернул кадыком, рухнул на колени и ткнулся лбом в шкуру.
   - Господин, твое милосердие поистине безгранично. Мог ли скромный путник помыслить, что ты примешь ничтожного в своих священных покоях? Я поражен твоим великодушием и со всем смирением прошу принять еще один маленький дар. - Он оторвал лоб от пола, не поднимаясь с колен, сунул руку за пазуху и вытащил кристалл горного стекла. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что сердцевина кристалла каким-то хитрым образом выдолблена, а в образовавшуюся полость налита густая золотистая жидкость. Нагорн вынул затычку, осторожно наклонил флакон над ногтем большого пальца и неторопливо слизнул каплю золотистого зелья, доказывая, что оно не отравлено. - Бальзам из цветов ликанетты. Дарит бодрость телу и веселит дух.
   В справедливости последнего утверждения высокородный лорд убедился немедленно. Пока он разглядывал диковинный флакон и осторожно принюхивался к содержимому, золотистая капелька бальзама, проглоченная лжекупцом, успела оказать свое волшебное действие: черты гостя разгладились, выражение угодливости, замешанной частично на страхе, частично - на трезвом расчете, исчезло. Даже тщательно скрываемое, но все равно ощутимое чувство превосходства, которое нагорны (смешно!) имеют наглость испытывать по отношению к сгорнам, как будто испарилось. Перед лордом стоял спокойный, благожелательный, полный уверенности и достоинства господин в чрезвычайно добром расположении духа. Превращение было столь стремительным и радикальным, что Хедриг с трудом подавил желание зажмуриться и потрясти головой. На фоне отчаянных попыток удержаться в образе бесстрастного и неприступного горного властителя этот жест выглядел бы совсем комично. Не зная, в каком тоне продолжать разговор, лорд прикрыл свою растерянность интересом к флакону и без особых намерений, просто, чтобы выиграть минуту-другую, капнул бальзама себе на язык.
   Позже, много позже он понял, что делать этого не стоило. Хотя айкасы молчали, показывая, что ни магии, ни яда, ни каких-либо опасных добавок золотистая жидкость не содержит, перемена в госте должна была навести лорда на мысль, что бальзам не так уж и безобиден. Иной раз вполне приятные и даже полезные для здоровья снадобья могут привести к совсем нежелательным последствиям. Но эта мысль пришла потом, когда исправить сделанное было уже невозможно.
   Лорд Хедриг осторожно подержал каплю в чашечке языка и медленно размазал бальзам по небу и деснам, сосредоточившись на вкусовых ощущениях. Рот наполнился диковинным горьковато-сладким, терпким ароматом, вызывающим в воображении образ цветущих высокогорных лугов. Восхитительно! Да уж, чего у ничтожеств-нагорнов не отнимешь, так это умения ублажать плоть. И преподносить подарки тем, от кого им чего-нибудь нужно. Высокородный лорд еще раз провел языком по небу и повелел добродушно:
   - Ну что же, говори. Чего тебе надобно?
   Нагорн низко поклонился и степенно, с достоинством изложил свою просьбу.
   Когда он закончил, повисла тяжелая тишина. Хедриг потерял дар речи.
   - Что?! - возопил он наконец, решив не поверить собственным ушам. - Что ты сказал?
   Гость откашлялся и дословно - но более громко и внятно - повторил свою речь.
  
   Глава 4
  
   Соф Омри благодарил свою счастливую звезду за посетившее его озарение. Если бы не обморочная дурнота, охватившая его в вонючей тесной конуре, которую Лорд Хедриг гордо именовал своими личными покоями, первый советник и не вспомнил бы о благословенном бальзаме и ни за что не догадался бы преподнести заносчивому дикарю сей бесценный дар. А даже если бы и мелькнула в голове такая мысль, Соф почти наверняка отмахнулся бы от нее, как от дурацкой блажи. Ликанетта - нежное, прихотливое растение, непривычное к суровым горам. Из сотни саженцев приживаются только два-три, да и те цветут раз в несколько лет. Немудрено, что флакончики с бальзамом перепадают лишь самым знатным вельможам, которые ценят чудесное снадобье выше любых предметов роскоши. И уж конечно, никому из этих высоких сановников никогда бы в голову не взбрело одарить бальзамом грязного варвара. Советнику тоже не взбрело бы, если бы не крайняя нужда.
   Красный айкас Верховного лорда - надежная защита практически от всех напастей, за исключением фортелей собственного организма носителя Талисмана - таких как высотная болезнь, нетерпимость к зловонию и боязнь маленьких закрытых помещений. Попав в пещерку горного лорда, Омри понял, что сейчас покроет себя несмываемым позором, свалившись без чувств к ногам хозяина, если немедленно не примет бальзама. Но принять бальзам на глазах лорда было неслыханным нарушением этикета. Единственная возможность положить себе что-либо в рот в присутствии высокородного сгорна - сделать ему съедобный подарок и демонстративно вкусить малую толику, дабы показать, что дар не отравлен. Первому советнику было до слез жаль расставаться с бесценным снадобьем, но, понимая, что обморок необходимо предотвратить любой ценой, Соф принял единственно возможное решение: преподнести заветный флакончик этому раздувшемуся от сознания собственной важности голодранцу.
   И правильно сделал. Не посети первого советника эта счастливая мысль, заносчивый дикарь наверняка отказал бы ему в самой оскорбительной форме, наплевав и на роскошные подношения, и на мервалов, и на статус личного посланника владыки Плоскогорья. И Красный айкас не помог бы. Собственно говоря, сначала горец и отказал. Не без труда оправившись от изумления и растерянности, потребовал повторить просьбу дважды, зловеще помолчал и выплюнул гневно:
   - Нет!
   Если бы не бальзам, Соф Омри ни за что не решился бы настаивать. Владетельные сгорны не терпят, когда им перечат, и скоры на расправу. Красный айкас, конечно, могучий талисман, но кто его знает, помеха ли он взбешенному лорду. Омри не рискнул бы испытывать судьбу, не лизни он чудесной жидкости и не отведай его подарка лорд Хедриг.
   Бальзам, как всегда, не подвел, сотворив свое немагическое чудо. Выслушав отказ, первый советник поклонился, как бы признавая поражение, а на самом деле выжидая, когда можно будет приступить к уговорам. И вот гневная судорога, исказившая костлявую физиономию сгорна, отступила. Более того - куда-то подевалась маска высокомерия, никогда не покидавшая лиц горных лордов в присутствии нагорнов. На Омри смотрел доброжелательный старик со следами некоторой растерянности на лице. Невозможно представить, что такой симпатяга способен впасть в ярость и причинить кому-либо вред. И первый советник осторожно начал свою партию.
   - Но почему, сиятельный лорд? Насколько известно твоему вечному слуге, владетельные сгорны оставляют при себе лишь самых одаренных детей рода, охотно отпуская остальных на Плоскогорье. Какой прок горному властителю от убогой болезной девочки, не обладающей ни красотой, ни талантами? Может быть, тебя не устраивает цена? Тогда назови свою.
   Сгорн нахмурился, но благословенный бальзам делал свое дело, и глаза из-под насупленных бровей смотрели беззлобно. И хитрая усмешка, изогнувшая тонкие губы, подтвердила, что опасаться гостю нечего.
   - Ты лучше меня знаешь, что цена более чем щедрая. За одних мервалов можно сторговать дюжину красивейших дочерей рода с самыми могучими Дарами. Нет, я отказываюсь от сделки не потому, что надеюсь выторговать больше. И даже не потому, что девчонка - урод, подлежащий уничтожению сразу после появления на свет, и попытка выкупить ее - оскорбление, напоминание о том, что я нарушил традиции рода и не выполнил свой долг. Прежде всего, я отказываю тебе, потому что твоя просьба неисполнима. Девочка мертва.
   Тут советник, несмотря на действие всемогущего бальзама, побледнел.
   - Ты все-таки приказал скормить ее дикому зверью?
   - Твоя дерзость заслуживает троекратной казни, чужак. Во-первых, ты суешь свой нос в личные дела горного лорда. Во-вторых, посмел выразить неодобрение, пусть и одним тоном, не на словах. В-третьих, совершил святотатство, назвав священных сайлахов диким зверьем. Но я сегодня в добром расположении духа и готов простить тебе прегрешения - ради лорда Региуса, чей Айкас болтается на твоей шее, ради щедрости твоего владыки и ради твоего невежества. Более того, я даже отвечу на твой вопрос. Но взамен ты расскажешь мне, зачем правителю Плоскогорья нужна эта девочка. И как он о ней узнал.
   Соф Омри тяжело вздохнул.
   - Возможно, светлейший лорд не поверит мне, но клянусь своей никчемной жизнью, которую ты великодушно спас: владыка не посвятил меня в свои планы. Я могу ответить лишь на второй твой вопрос, мой господин, да и то предположительно. Наш правитель - очень любознательный монарх. Ему служит целая армия соглядатаев, собирающих самые различные сведения по всему Плоскогорью - от пастушьих деревушек до усадеб придворных вельмож. У него есть агенты в каждой гостинице и на каждом постоялом дворе. Полагаю, минувшим летом ты со своими домочадцами ездил к нам на Ярмарку? Кто-нибудь из твоих спутников, возможно, обсуждал судьбу ребенка - в харчевне, таверне, на постоялом дворе или в любом другом людном месте. Агент сидел рядом и мотал на ус. Со временем слухи о несчастной девочке из твоего рода достигли ушей правителя. Но чем она его заинтересовала, мне неизвестно, поверь.
   Старик впился в советника острым взглядом.
   - Готов ли ты доказать свою искренность?
   - Ничего так сильно не желал бы, мой господин.
   - Тогда сними Айкас и положи сюда. - Лорд Хедриг указал перстом на отшлифованную плоскую каменную глыбу, заменяющую ему стол.
   Первый советник на миг застыл в нерешительности, но бальзам действовал и на него, и вот искушенный в интригах придворный освободился от своей "охранной грамоты", доверившись великодушию лорда-горца. А тот взял свисающие с пояса айкасы и, выбрав один, стал поглаживать камень пальцами, пристально глядя на гостя.
   - Ты не лжешь, - объявил он наконец свой приговор. - Можешь надеть Камень.
   Соф Омри проворно воспользовался этим разрешением и шумно перевел дух. Какое счастье, что бальзам вместе с бодростью духа приносит внутреннюю силу и открытость! Ведь первый советник по роду своей службы говорит правду даже реже, чем другие придворные, лживость и уклончивость которых вошла в поговорки. Вот было бы весело, если бы горный варвар поймал его на вранье!
   Лорд Хедриг между тем сел на грубое подобие трона и указал гостю на выдолбленный камень, прикрытый шкурой.
   - Садись. Итак, ты хочешь знать, что стало с девчонкой. Наверное, для начала мне придется объяснить тебе, почему я не принес жертву сайлахам сразу после ее рождения...
   "Ай да бальзам! - внутренне ахнул советник. - Где это слыхано, чтобы горный лорд обсуждал с презренным чужаком дела своего рода?!"
   - Не знаю, доводилось ли тебе прежде слышать о стригуньях. - Хедриг бросил на советника вопросительный взгляд.
   Соф Омри кивнул.
   - Немного. Это женщины сгорнов, добывающие какую-то особую шерсть.
   - Какую-то шерсть! - фыркнул Лорд. - Поразительное невежество. Не какую-то, а шерсть священных сайлахов. Сайлахи, да будет тебе известно, - исконные хозяева гор. Самые сильные и опасные создания нашего мира. Любая живая тварь, имеющая неосторожность попасть на их охотничью территорию, становится пищей. Возможно, люди с их копьями, ножами и арбалетами сумели бы одолеть сайлаха, но лично я сомневаюсь. Священные звери отличаются исключительной ловкостью, умом и свирепостью. Кроме того, они живут и охотятся стаями, и если охотник еще может надеяться победить сайлаха-одиночку, то со стаей не справится и целый отряд.
   Между тем, их шерсть - настоящее сокровище. Очень красивая и невесомо легкая, прочная, мягкая, теплая, надежно защищает от ветра и дождя. Да ты сам можешь убедиться. Потрогай шкуру, на которой сидишь.
   Омри потрогал и вполне оценил.
   - Замечательная вещь. Если не ошибаюсь, наши придворные дамы носят шали из такой шерсти.
   - Не ошибаешься. Шали для знатных дам, плащи для богатых путешественников и воинов, одеяла и рубашки для вельможных младенцев, мебельная обивка для правителя Плоскогорья - все это ткут из пряжи сайлаховой шерсти. А добывают эту шерсть стригуньи, дочери гор, наделенные исключительно редким Даром. Они способны подкрасться к стае спящих сайлахов и остричь их, не разбудив. Поразительное свойство! Для твоего сведения: сгорн без Дара не подойдет к стае сайлахов и на сотню дюжин шагов. А если подойдет, то станет кормом - не важно, спали они к его приходу или нет. Словом, добыть драгоценную шерсть могут только стригуньи. Они - основа благосостояния любого горного рода. Даже больше - залог выживания рода. Земля у вершин скудная, большой семье здесь не прокормиться, не обогреться зимой - большую часть еды и топлива приходится покупать у вас, нагорнов. А для того чтобы покупать, как известно, нужно продавать. И самое ценное из того, что могут продавать горцы, - одежда из шерсти сайлахов. Теперь тебе ясно, как важна для рода стригунья?
   - Да, мой господин. Но, насколько я понимаю, девочка была лишена этого бесценного Дара?..
   Лорд Хедриг насмешливо вздернул бровь.
   - Торопишься, купец? Верно, надеешься до ночи добраться до вершины, чтобы сбыть свой товар сайлахам?
   Соф Омри улыбнулся шутке не без натужности. Он действительно торопился: действие ликанетты длится три-четыре часа, и к тому времени он рассчитывал выехать за пределы владений Хедрига. Кто знает, что взбредет варвару в голову, когда благодушие, порожденное чудесным снадобьем, рассеется? Можно не сомневаться, старик здорово пожалеет о своей откровенности. Горные лорды непомерно горды, в дела своего рода они никогда никого не посвящают. Они скорее уморят голодом всех домочадцев поголовно, чем пожалуются кому бы то ни было на денежные затруднения. Не нужно обладать особенно живым воображением, чтобы представить, в какую ярость придет лорд Хедриг, когда вернется в обычное свое состояние и вспомнит, какие признания делал презренному нагорну. Но поторапливать хозяина опасно. Вспыльчивый старик легко сменит милость на гнев, и никакой бальзам не поможет.
   - Боюсь, мы с сайлахами не сойдемся в цене, мой господин. Умоляю тебя, прости недостойному неуместный вопрос. Больше твой раб не посмеет сбить тебя с пути твоего занимательнейшего рассказа.
   - Гм! Ну что же, посмотрим. Итак, стригуньи незаменимы в жизни сгорнов. Девочка, родившаяся с Даром стригуньи, почти всегда становится женой лорда, в крайнем случае - женой наследника. К несчастью, рождаются такие девочки довольно редко, а живут недолго. Стригуньи со средненьким Даром добывают шерсть два-три года, самые одаренные и удачливые - около пяти лет, но рано или поздно и они становятся добычей сайлахов. После гибели стригуньи глава рода долго и трудно ищет новую жену с таким Даром, а найдя - выкладывает ее лорду такую сумму, что всему роду приходится около года жить впроголодь. Но иначе нельзя.
   Пятнадцать лет назад у меня погибла очередная жена-стригунья. Я долго искал замену и наконец нашел два варианта. Первый - дочь лорда из северных сгорнов, девица безупречного происхождения и воспитания, но весьма скромного Дара. Зато стоила она целое состояние. Второй - девушка с сильным Даром, зато сомнительного происхождения и совершенно неподходящего воспитания. Она родилась на Плоскогорье и по нелепой случайности росла там же, в доме так называемой целительницы.
   Соф понимающе кивнул.
   - Вижу, ты наслышан о них, - продолжал Лорд Хедриг. - Даже у вас, нагорнов, они считаются отщепенками, отребьем вне закона, без роду и племени. Что уж говорить о нас! Отец и господин девицы назначил за нее очень умеренную цену, просто смехотворную для ее Дара, но, несмотря на неизменно высокий спрос на стригуний, почти год не мог сбыть ее с рук.
   И тут появился я. Лорд Герен, человек чести, предупредил меня, что его дочь упряма, своевольна и совершенно не уважает наши традиции. Полагаю, он без раздумий предал бы ее смерти, если бы не сила ее Дара. На эту-то силу я и польстился. За стригунью с таким Даром обычно просят втрое, а то и вчетверо больше. И я купил ее, решив, что уж что-что, а обуздать строптивую девку всегда сумею.
   Надо сказать, что довольно долгое время я не жалел о своем решении. Если не считать незнания наших обычаев и вызывающего неповиновения моим старшим женам, новая стригунья почти не доставляла хлопот. Да, она частенько бывала виновницей домашних склок и, наверное, мне следовало бы обходиться с ней построже, но, признаться, женские дрязги меня никогда не занимали, и я частенько пропускал мимо ушей жалобы жен. Тем более что с появлением Аины условия жизни моего рода значительно улучшились - она приносила в дом больше шерсти, чем все ее предшественницы. И к тому времени, когда в семье появился ребенок-выродок, стригла сайлахов уже семь лет.
   Интересно, что новорожденная не имела к Аине никакого отношения. Аина, кстати, не могла иметь детей и совершенно не страдала от этого: младенцы вызывали у нее животную неприязнь. И еще один занимательный факт: родная мать девочки, вторая жена моего сына-наследника, прониклась к ребенку отвращением сразу, едва увидела, и чуть ли не настаивала на немедленном принесении жертвы сайлахам. Видно, чувствовала вину и хотела поскорее избавиться от свидетельства своей неполноценности. Хосын, отец уродицы, не возражал. Я же, вопреки обычаю, решил выждать. Хотел проверить, нет ли у девчонки какого-нибудь исключительного Дара, полезного роду. Но, как можно было догадаться, белый уродец оказался совершеннейшим бездарем. Бледная нежить не оставляет своим жертвам ни единого шанса на спасение.
   И тут произошло невероятное. Женщина, младшая жена, да еще чужеземка, словом, существо, по определению не имеющее права голоса в решении дел рода, посмела выступить против воли своего господина и повелителя. По нашему закону я должен был немедленно казнить Аину. Но глава рода - сам себе закон. Напомню, к тому времени Аина работала на наше благосостояние уже семь лет. Семь! А лучшие из стригуний почти никогда не переходят пятилетний рубеж. Я проявил слабость и самоустранился от решения. Подумал, что выродок все равно скоро погибнет, не от болезни, так от голода. Выделять еду для бесполезной роду девчонки я не собирался, а моя строптивая жена не сможет постоянно урезать свою порцию: у нас не принято кормить женщин вдосталь. Голодная баба, как известно, смирнее сытой.
   Только с Аиной и это правило не сработало. Она отощала так, что стала похожа на скелет, но уродину выкормила, уж не знаю как. И покорности в ней не прибавилось. Стоило кому-нибудь обидеть девчонку, сумасшедшая баба налетала как вихрь, не разбирая, с кем имеет дело. Она никогда не оставляла свою подопечную на других сородичей, таскала за собой, даже отправляясь на промысел. Уму непостижимо, как это священные сайлахи не растерзали убогую! Ведь у девчонки не было никакой защиты. Я отказывался признавать ее принадлежность к роду и не дал ей даже простенького оберега, который носят самые бесправные домочадцы. Впрочем, никакие обереги не защищают сгорнов от нападения священных сайлахов на их территории... М-да, загадка!
   Так или иначе, уродица дожила до семи лет. А минувшей весной случилось неизбежное: Аина не вернулась с земли сайлахов. И девчонка пропала вместе с ней. Надеюсь, священные звери все-таки получили свою жертву, пусть и с семилетней отсрочкой. Хотя не исключено, что девчонка погибла от укуса селейки, в пасти бабура или просто от голода, если дожидалась свою покровительницу за пределами охотничьей территории сайлахов.
   - А не может быть, - осторожно начал Соф, - что она...
   Он не договорил, опасаясь недовольства хозяина, но лорд Хедриг его понял.
   - Выжила? Одна? В горах? Исключено. Говорю же: у нее не было ни еды, ни теплой одежды, ни даже слабенького оберега. В таких условиях взрослый мужчина-сгорн не протянет и нескольких дней, а девчонка пропала почти полгода назад.
   Первый советник привстал и с мольбой посмотрел на хозяина.
   - Прости своего недостойного раба за немыслимую дерзость, пресветлый лорд, но не мог бы ты?.. - Нагорн выразительно пошевелил пальцами у бедра, намекая на связку айкасов, которую сгорн носил на поясе. - Владыка не простит мне, если я явлюсь пред его очи без девочки или хотя бы точных сведений о ее гибели.
   Лорд Хедриг с непреклонным видом покачал головой.
   - Не выйдет, странник. С помощью камней я могу снестись с любым горным лордом или узнать все о членах своей семьи. Но девчонка, как я уже сказал, не принадлежала роду, не носила оберегов, поддерживающих связь с моими айкасами. Если мои домочадцы не наткнутся на останки, ее судьба навсегда останется тайной для нас с тобой.
   - А это? - Соф Омри судорожно вцепился в шнурок на своей шее. - Это не поможет тебе, сиятельный лорд?
   Хедриг непонятно усмехнулся.
   - Ты что же, хочешь предоставить в мое распоряжение Красный айкас? И тебе не страшно, посланник? Вручив мне Камень, ты станешь беззащитнее нагого младенца и прозрачнее горного стекла.
   Первый советник почувствовал себя крайне неуютно, но, понадеявшись на бальзам, решил рискнуть. В конце концов, всемилостивейший Кармал и впрямь способен казнить сводного брата в случае неудачи.
   - Доверяюсь твоему великодушию, мой господин.
   С этими словами Соф Омри снял с шеи шнурок, опустился на колени и протянул Красный камень лорду.
   Хедриг взял Айкас не без благоговения. Минуту или две он сидел с закрытыми глазами и молча держал магический кристалл на ладони. Потом открыл глаза и с ехидцей посмотрел на гостя.
   - Однако высокой чести удостоил меня владыка Плоскогорья. Ну, здравствуй, господин первый советник! Что же ты выложил мне просьбу своего сюзерена, позабыв взять с меня страшную клятву молчания?
   Соф Омри вздрогнул и мысленно простился со своей беспамятной башкой. Но лорд Хедриг продолжал демонстрировать благодушие.
   - Ладно, не трясись, советник. Клясться на Красном айкасе я не стану, опасное это дело. Но слово Лорда дать готов. Надеюсь, ты не думаешь, что слово лорда - пустяк?
   Омри сумел только молча покачать головой.
   - То-то же!
   Лорд Хедриг снова закрыл глаза, как будто прислушиваясь к Камню. Гость не сводил с него взгляда, в котором мешались мольба, страх и надежда. Наконец старик выпрямился и объявил:
   - Тебе повезло, советник. Кажется, она жива. Ну и ну!
  
   Глава 5
  
   Владыка Плоскогорья слыл среди своих подданных большим оригиналом. Будучи при этом человеком далеко не глупым, Кармал прекрасно понимал, что его оригинальность вызывает у придворных да, наверное, и у простого люда сложные чувства. Если бы не высокое покровительство мага и чародея лорда Региуса, от которого невозможно что-либо утаить, повелитель нагорнов почти наверняка имел бы репутацию опасного своей непредсказуемостью самодура, если не безумца. В те славные времена, когда правители Плоскогорья еще не заманили на службу Верховных лордов-сгорнов, предприимчивые царедворцы быстренько отправили бы такого монарха к венценосным предкам, скормив ему хорошую дозу яда или придушив во сне подушкой.
   Но те времена - времена заговоров, политических убийств, дворцовых переворотов и мятежей - давно миновали. О каких заговорах, право, может идти речь, если владыку опекает могущественный колдун, способный не только подслушать любые разговоры, где бы и когда они ни велись, но и проникнуть в самые потаенные уголки души любого смертного? Какие, к Меуру, убийства и мятежи, если одна мысль о причинении самого скромного ущерба государю отзывается в теле злоумышленника нестерпимой болью?
   Мир и покой царят ныне в Плоскогорье. Заросли паутиной пыточные подвалы дворца, где некогда вытягивали признания из чересчур амбициозных вельмож. Дворцовая площадь гордо выставляет напоказ прекрасные фонтаны и статуи, давно позабыв о таких украшениях, как эшафоты и копья, увенчанные головами мятежных баронов и кровожадных борцов за справедливость. Мощеные улочки столицы уже два века не содрогаются от топота копыт боевых коней и предсмертных криков мирных горожан. Счастливы и довольны подданные Кармала. Лишь самые неуемные головы тоскуют по неспокойным, бурным, полным событий, смутным временам. И среди этих немногих - сам владыка Кармал.
   По злой иронии судьбы правитель Плоскогорья был неисправимым авантюристом.
   Можно ли представить себе участь печальнее, чем участь авантюриста, рожденного в эпоху торжества порядка и стабильности? Не будь Кармал всесильным монархом, его ждала бы очень ранняя и, скорее всего, очень неприятная смерть. Но он, по крайней мере, имел бы возможность умереть, теша себя иллюзией собственной значительности. Ранняя смерть хороша тем, что обреченный просто не успевает преисполниться мудрости и понять, насколько малозначимы все его попытки что-либо изменить, как, впрочем, и сам факт его существования. Но, дожив до тридцати, лишаешься и этого скромного утешения.
   Как прикажете изменять мир, погрязший в рутине мелочных дел и тупого обывательского самодовольства? Мир, обитатели которого твердо уверены в завтрашнем дне - при условии, что будут бессмысленно, но добросовестно исполнять свои скучные обязанности. Мир гнилого болота, не подозревающий о приближении окончательной и бесповоротной гибели.
   Впрочем, угроза гибели, сгущавшаяся над миром, владыку не волновала. Имейся хотя бы маленький шанс, что гроза разразится в его правление, Кармал, пожалуй, приплясывал бы от нетерпения. Его существование по-настоящему отравляли скука, предсказуемость, монотонная размеренность жизни. Душа его жаждала перемен, остроты ощущений, разнообразия и насыщенности чувств. И если утолить эту жажду можно только ценой страданий, смерти и хаоса, что ж, Кармал готов заплатить любую цену.
   К несчастью, такой возможности у него нет. Трясина, затягивающая его мир, со временем уничтожит все, но сделает это очень неспешно, с методичностью и основательностью заглатывающего жертву харлифа. Не одолеть ее, не поторопить. Остается обреченно ждать - Меур знает, сколько столетий. Может, праправнуки Кармала и увидят конец света, но самому Кармалу предстояло только чахнуть от тоски и безысходности. Как ни бейся, ни барахтайся, ни кричи, плоды любых усилий бесследно поглотит болото.
   Смириться бы владыке с неизбежным, принять все как есть и успокоиться, но не таков Кармал. Все годы своего владычества - а их уж скоро дюжина - неустанно ищет он, как бы болото взбаламутить. И вот, кажется, появилась надежда. Крохотная, призрачная, неверная, как огонек светильника на ветру, не надежда даже, а проблеск ее. Но после стольких бесплодных лет поисков владыка рад, точно заплутавший в ночи путник отблеску далекого костра.
   Вот уже который день не находит Кармал места от нетерпения, ждет своего первого советника. Ждать еще долго - путь в горы неблизок и труден, и вернется Соф Омри не раньше чем во второй четверти следующей луны. А владыка не может ничем себя занять, утратил сон, аппетит, вкус к развлечениям, стал желчен и раздражителен. Слуги и придворные уже шепчутся за его спиной, не зная, что и подумать. Их господин заболел? Но телесное здоровье правителей Плоскогорья уже больше двух веков оберегает магия Верховных лордов, и за это время придворным лекарям ни разу не пришлось прибегнуть к своему искусству. Сердечный недуг? Но владыка волен забрать в наложницы любую деву, какую пожелает. Душевная хворь? Ох, не приведи Меур!
   Кармал видел тревогу челяди, но ничего не предпринимал, чтобы ее рассеять. Пусть поволнуются, им полезно. Глядишь, в заплывших жиром мозгах начнется хоть какое-то шевеление. Куда это годится: на всем Плоскогорье не отыскать государственного мужа, у которого хватило бы ума и воображения понять и оценить мечту владыки! Насколько легче прошла бы пытка ожиданием, если бы у Кармала была возможность обсудить свой безумный замысел с единомышленником! Но во всем дворце да и во всей стране в великую тайну владыки посвящены только двое - лорд Региус и ничтожная наложница. Придворный маг, хоть и ценит роскошь, которой окружают себя нагорны, но, как всякий сгорн, считает их низшими существами. Бездарями. С ним по-дружески не поболтаешь. А с Алмелью владыка и так уединяется так часто, что все женщины его гарема задыхаются от ревности и ненависти к "наглой выскочке". Пока еще страх перед повелителем (а вероятнее - перед лордом Региусом) удерживал разгневанных жен от покушений на жизнь удачливой соперницы, но известно же: если женские чувства кипят, не находя выхода, рано или поздно жди взрыва. Против взрыва Кармал ничего не имел, но не ценой потери Алмели. И потому уже третий день терпел, не посылал за любимой наложницей.
   Однако терпение владык - штука ненадежная. Промаявшись без сна половину послеобеденного отдыха, Кармал пришел в такое раздражение, что позволил себе потревожить сон придворного мага.
   Лорд Региус, разумеется, не обрадовался. Слуга, сопроводивший горца в покои владыки, не без труда отогнал от себя подозрение, что колдун подумывает превратить повелителя во что-нибудь особенно мерзкое. Кармал и сам едва не вздрогнул, увидев физиономию Региуса. Но Верховный лорд, видимо, решил, что насупленные брови, горящие гневом глаза и поджатые до полного исчезновения губы достаточно выразили его отношение к неурочному зову. Во всяком случае, он не стал раздувать ссору. Может, оценил состояние владыки, а может, вспомнил народную мудрость, не рекомендующую кусать кормящую руку. В общем, маг без возражений выполнил просьбу Кармала - вошел в контакт с Красным айкасом.
   - Первый советник успешно исполнил возложенную на него миссию. В эту минуту он подъезжает к границе владений лорда Хедрига, - объявил лорд Региус и, не добавив ни слова, развернулся к двери.
   - А девочка? - крикнул ему вдогонку Кармал, позабыв о своем твердом намерении не уступать горцу первенства по части надменности.
   - Я же сказал: миссия выполнена успешно, - бросил придворный маг через плечо и вышел.
   Тут уж Кармал не выдержал - нарушил собственный зарок и послал за Алмелью. В конце концов, хозяин он у себя во дворце или не хозяин?
   Она вошла, как входила в эти комнаты только она, - легко и стремительно, наплевав на все правила придворного этикета, требовавшего упасть ниц на пороге покоев владыки, а потом проползти несколько саженей на коленях. Правда, лорд Региус тоже никогда не исполнял этих глупых формальностей, но он был Верховным лордом, всесильным и неуязвимым магом, а Алмель - нищей городской девчонкой без роду и племени.
   - Ты снова послал за мной раньше времени, повелитель. Есть новости?
   Кармал улыбнулся. Ее неслыханная дерзость неизменно его забавляла.
   - Да, душа моя. Соф Омри возвращается. Он выторговал девочку.
   - Я рада за тебя. Ты уже придумал, где ее поселишь?
   Кармал поднял брови.
   - Здесь, во дворце, разумеется! Она должна расти на глазах у меня и у лорда Региуса.
   - Зачем тебе это?
   Владыка засмеялся, живо представив себе, как его жены и вельможи дружно валятся в обморок, услыхав этот требовательный вопрос в адрес повелителя. Да, Алмель неподражаема. Три года жизни во дворце не приучили ее к идее иерархии. Похоже, в ее умной головке просто не укладывается мысль о том, что один человек выше другого в силу занимаемого положения и - уж тем более - по праву рождения. Не говоря уже о всеобщем убеждении, будто женщины вообще - низшие существа, недолюди.
   - Сядь, милая. - Кармал указал на подушку подле своего ложа. - Не надо нависать надо мной, подобно неумолимому року, а то язык мой от страха липнет к небу. Вот, так уже гораздо лучше. Ты спрашиваешь, зачем мне нужно, чтобы малышка с гор росла здесь? Но это же очевидно, душа моя. Если наша с тобой догадка верна, в девочке рано или поздно проснутся способности, которые и не снились горным магам. Разве не разумно, чтобы в момент их пробуждения рядом находился Лорд Региус, который поможет малышке осознать собственную силу, научит обуздывать ее, подчинять сознательной воле? А мое присутствие в жизни этого ребенка - просто стратегическая необходимость. Я намерен заботиться о ней, проявлять участие, дарить подарки и сделать ее счастливой. Она должна считать меня другом - только в этом случае я могу надеяться, что она употребит свой талант на пользу моему замыслу. Но ты хмуришься, Алмель. Что тебе не нравится, сердце мое?
   Она мимолетно улыбнулась владыке, но худое смуглое лицо так и осталось серьезным.
   - Мне кажется, есть вещи, которых ты просто не в состоянии постичь, повелитель. Ведь я много раз говорила тебе, как ревниво твое окружение. Обитатели дворца озабочены лишь тем, чтобы снискать твое расположение, заслужить твой милостивый взгляд и оттеснить в сторонку других претендентов на благосклонное внимание. Лучше всего - опорочить любезного тебе человека. И не потому, что все они злодеи, просто таков смысл их жизни, их единственная отрада. Почему, ты думаешь, я все время прошу тебя не отличать меня перед другими наложницами, не дарить богатых даров, не искать моего общества слишком часто? Потому что твое внимание ко мне порождает зависть, а она в свою очередь выливается в сокрушительную злобу и ненависть. Даже мне, взрослой женщине, трудно выносить такую всеобщую враждебность. Представь же, каково придется маленькой девочке, которую ты намерен окружить заботой и роскошью. А ведь у нее не будет даже статуса наложницы, который хоть как-то объяснил бы окружающим причину твоего великого благорасположения и обуздал бы их желание расправиться с невесть откуда взявшейся сгорнийкой-уродцем.
   - Не переживай так, душа моя. Лорд Региус сумеет обеспечить безопасность нашей малышки. Ты же оградишь ее от ненависти, став ее наперсницей и подругой. Договорились?
   - Мой господин, ты не раз восхищался моим благоразумием. Поверь мне сейчас, поверь моему опыту: девочка не будет счастлива во дворце. Осыпав ее милостями, ты только усугубишь пропасть между ней и придворной братией и загонишь ее в ловушку всеобщей ненависти. Дети, и в первую очередь дети необычные, непохожие на других, - чуткие создания, чужая злоба их смертельно ранит. Ты не заслужишь дружбы и благодарности девочки, поселив ее среди врагов. А значит, не сможешь рассчитывать, что она употребит свой проснувшийся Дар тебе на пользу.
   Кармал задумался. В дерзких речах его любимицы определенно имелся смысл. В конце концов, сам он никогда не был объектом всеобщей ненависти и действительно не способен представить себе, насколько это тяжело. А вдруг девочка воспримет перемену в своей участи как перемену к худшему и возненавидит "благодетеля", ставшего виновником ее несчастий? Этого нельзя допустить ни в коем случае.
   - Что же нам делать, Алмель? Как заслужить признательность малышки, защитить ее от житейских невзгод, обеспечить участие лорда Региуса в развитии ее предполагаемого Дара и в то же время оградить девочку от дворцовых дрязг? Ты можешь что-нибудь предложить?
   - Да, повелитель. Отдай бедное дитя на воспитание какой-нибудь одинокой доброй женщине из числа вестниц или целительниц.
   - Этому отребью?! Ты с ума сошла? - Кармал даже подскочил от возмущения, но тут же плюхнулся обратно на подушки и прикусил себе язык, вспомнив, что Алмель - дочь вестницы. - Прости, душа моя. Я не хотел тебя обидеть.
   Его смущение вызвало у наложницы легкую улыбку.
   - Ничего страшного, мой господин, я привычна и не к таким выражениям.
   - Но не из моих уст. Мне жаль, что я вторю глупцам. И все-таки: почему вестница или целительница? Тебе лучше, чем кому бы то ни было, известно, как в народе боятся и не любят ведьм. Если мы хотим уберечь девочку от ненависти придворных, зачем навлекать на нее враждебность простого люда? Почему не пристроить ребенка в какую-нибудь благополучную, уважаемую семью?
   - Потому что в любой благополучной, уважаемой семье девочка станет бельмом на глазу. Не забывай, повелитель: это дитя - презренная сгорнийка. Уже одного этого хватит, чтобы наши соплеменники избрали ее мишенью для своих издевательств. Даже горные лорды не в силах защитить себя от насмешек и оскорблений нагорнов, хотя уж их-то никак не назовешь беспомощными. А тут маленькая девочка, лишенная зримых Даров, уродливая даже по меркам собственных сородичей. Никакие твои милости и посулы не заставят уважающих себя нагорнов стать любящими родителями для такого ребенка. Скорее наоборот: чем больше ты им заплатишь и посулишь, тем сильнее будет их желание обижать и поносить навязанную им приемную дочь. Вестницы и целительницы - другое дело. Они, как ты хлестко выразился, - отребье, и уже в силу этого не страдают предрассудками. Их предназначение исключает брачные узы, да ни один здравомыслящий нагорн никогда и не решится взять ведьму в жены. Даже временный партнер-сожитель для них - редкая удача. А между тем многие из них хотят иметь детей. Если такой женщине с ее нерастраченной материнской нежностью доверить маленькую сироту, можно не сомневаться: ребенка окружат любовью и заботой. Девочка вырастет счастливой и, конечно, сохранит в сердце благодарность к тому, кто подарил ей надежный приют, нашел добрую приемную мать. Особенно если мать внушит ей, что названный господин избавил их обеих от нужды и лишений, вечных спутников городских ведьм.
   - А как быть с наставничеством лорда Региуса? Или ты полагаешь, что простая ведьма способна справиться с магическим Даром огромной силы?
   - О силе Дара мы можем только гадать, повелитель. Если твое предположение верно, то лорд Региус тоже вряд ли годится ребенку в наставники. В любом случае он благодаря своим айкасам сможет наблюдать за девочкой издалека. Когда Дар проснется, вы с лордом решите, кому и каким образом следует заняться его огранкой. А пока дайте девочке возможность расти спокойно.
   Владыка погрузился в задумчивость. Несколько минут они сидели молча. Кармал медленно и методично поглаживал щегольскую бородку, Алмель наблюдала за игрой разноцветных бликов, испускаемых перстнями повелителя.
   - Ты почти убедила меня, душа моя. Остается один вопрос: кто найдет эту женщину? Я имею в виду приемную мать. Соф Омри везет девочку во дворец. Можно было бы дождаться их приезда, малышку оставить здесь, а его отправить в город с новым поручением, но появление девочки вызовет вопросы, которых хотелось бы избежать, раз уж нашей горянке здесь не жить. Конечно, я мог бы упросить лорда Региуса (хоть он и скрипит на меня зубами за сегодняшнюю побудку) внушить Омри на расстоянии, что приказ отменяется и ему следует остановиться в городе впредь до будущих распоряжений, но, боюсь, мой первый советник с перепугу все напутает - он у нас непривычен к магическим разговорам. Следовательно, ему навстречу надо выслать гонца. А тем временем кто-то должен найти женщину, которой мы доверим воспитание малышки. Кто? Как ты понимаешь, поручить это дело абы кому я не могу. Мы должны быть твердо уверены, что кандидатура приемной матери подходит по всем статьям. А это значит, что придется послать человека тонкого и проницательного. Да еще умеющего держать язык за зубами. И где, скажи на милость, я такого найду?
   - Господин мой, я буду счастлива исполнить твое поручение. Не качай головой, повелитель. Подумай, и ты поймешь - я подхожу для этого дела идеально. Я уже посвящена в твои планы, я достаточно проницательна и находчива и, самое главное, я хорошо знакома с ведуньями, я росла у одной из них. Нам будет легко понять друг друга.
   - Ты забываешь о своем положении, Алмель. По закону наложницам владыки нельзя покидать женскую половину дворца. Наказание ослушницам - смерть.
   - Можно подумать, это первый закон, который мы с тобой нарушаем, повелитель!
  
   Глава 6
  
   Хайна никак не могла поверить в происходящее.Чувство реальности покинуло ее в ту минуту, когда она, лежа у входа в пещеру бабуров, посмотрела вниз и увидела группу мужчин-сгорнов в коротких меховых охотничьих плащах. С большого расстояния нельзя было разглядеть лиц, но Хайна сразу узнала сородичей. Вернее, догадалась, что это они: кто же еще мог рыскать у самых границ владений деда?
   Сердце затрепыхалось, как перепуганный птенец в ладонях, сознание помутилось, будто дымкой подернулось, тело оцепенело, как бывает в дурном сне. Хайна и подумала, что видит дурной сон. Нет, сначала она еще цеплялась за действительность, пыталась уверить себя, будто ничего особенного не происходит, просто сородичи вышли поохотиться на бабуров.
   Но здравый смысл сопротивлялся столь вопиющему обману. Сгорны не охотятся по осени. Они вообще не любят убивать живых тварей без крайней необходимости, поскольку верят в неразрывную связь между миром людей и миром животных. Хищник, терзая свою добычу, поглощает не только плоть, но и душу жертвы. Человек, питаясь мясом, рискует впустить в свое сердце алчную, властную душу, которая начнет бороться за господство над телом с его собственной душой, а это чревато безумием. Если уж потреблять мясо в пищу, то как можно реже и желательно благородных животных. Не бабуров. Конечно, весной, когда кончаются привезенные с Ярмарки припасы, а сами бабуры, отощавшие после зимней спячки, вылезают из пещер и начиняют слоняться в опасной близости от человеческого жилья, сгорны, бывает, выходят на охоту. Но осенью - никогда.
   А значит, сородичей выгнала из дома другая нужда. Гулко забившееся сердце подсказывало Хайне, что нужда эта как-то связана с ней. Но это невозможно! Весь ее жизненный опыт говорил: так не бывает! Дети для сгорнов не ценнее, чем домашняя скотина. Да, когда они вырастают, их можно сбыть нагорнам, но сначала-то нужно вырастить. Много лет кормить, поить, одевать без какой-либо отдачи. И еще неизвестно, окупятся ли в конце концов затраты. Если ребенок слабенький, - а слабые дети у сгорнов не редкость, - он просто не доживет до продажи. Если крепкий, но не особенно одаренный, много за него не дадут. Конечно, если в роду появляется дитя с редким и сильным Даром, о нем заботятся неплохо. Дают мощный оберег, кормят посытнее, одевают потеплее, зимой определяют местечко поближе к очагу. Если везунчик захворает, сам лорд не погнушается заняться целительством; если заплутает в горах, тот же лорд хватается за айкасы. Но это только если ребенок исключительно одарен. Во всех остальных случаях никто и не пошевелится ради какого-то малолетка. Заблудился ли ребенок, упал, расшибся, укушен ядовитым гадом, сломал ногу, захворал, окоченел - пускай справляется сам. Захочет выжить - выживет, а не выживет, так невелика потеря.
   Невозможно представить, что должно случиться, чтобы сгорны отправили партию взрослых мужчин на поиски совершенно бездарной и больной восьмилетней девочки. Ведь ни ее жизнь, ни ее смерть не принесет никому ни малейшей пользы. Так, может, они все-таки пришли не за ней?
   Но вот один из "охотников" поднял руку и указал на скалу, под которой укрылась девочка. Тут у Хайны окончательно помутился рассудок, и, вместо того чтобы заползти поглубже в щель, она вскочила и полезла по тропе к вершине. Постоянное недоедание и ночные холода совсем истощили ее силы, и порожденная страхом вспышка активности быстро угасла. Хайна отчаянно карабкалась, но ее движения все замедлялись и замедлялись. Точно в кошмарном сне.
   Потом в глазах у нее потемнело, ноги подогнулись, и Хайна потеряла сознание.
   А когда очнулась, решила, что сон продолжается. Теперь уже не кошмарный, но очень-очень странный.
   Ее несли на руках. Не волокли, не пинали, словно куль, а именно несли. И не кто-нибудь, а сам Хосын, наследник лорда Хедрига. И не как-нибудь, а очень бережно, стараясь, чтобы голова лежала удобно и рука не болталась как придется, грозя вывихом. А еще Хайну закутали в плащ. Или в шкуру - Хайна не поняла, потому что боялась открыть глаза. Только подглядела разок в щелочку из-под ресниц, увидела лицо Хосына и быстренько зажмурилась. Раз сон перестал быть страшным, пускай длится подольше. Неизвестно ведь, что будет, когда проснешься. Вернее, известно, что ничего хорошего не будет.
   И сон послушно длился.
   Сначала Хайну долго несли вниз по горной дороге. Глаз она не открывала, но и без того знала: несут к родовому замку лорда Хедрига. Больше просто некуда. До других жилищ пешком не доберешься. И вот что любопытно: скажи Хайне кто-нибудь еще вчера или сегодня утром, что ее скоро доставят в замок, она, наверное, умерла бы от ужаса.
   Для других сородичей замок был домом, убежищем, а для Хайны - проклятым местом, где ее постоянно подстерегали опасности, боль и унижение. При жизни Аины девочка еще могла как-то мириться с таким существованием, но, когда единственная защитница и покровительница умерла, у Хайны даже мысли не возникло вернуться под родной кров. Смерть ее поджидала в любом случае, но лучше уж погибнуть самостоятельно, от голода, холода или смертельного укуса, чем по злой воле хозяина.
   Теперь же Хайна нисколечко хозяина не боялась. Чего бояться, если это сон? Проснуться у пещеры бабуров с резью в голодном брюхе и дрожью в окоченевшем теле она всегда успеет. Куда уютнее дремать, пригревшись под теплой шкурой, качаясь, как в люльке, на сильных руках, и гадать, что тебе привидится еще.
   Ритм шагов Хосына и его спутников изменился, их поступь стала ровной, мерной и более уверенной. В ноздри ударил запах хлева. Стало быть, вошли во двор замка. Да, вот и ступени. Резкий и тревожный звук удара медного кольца о железную дверь. Голоса, натужный скрип, теплый смрадный дух густонаселенного и плохо проветренного жилья. Женские возгласы, ахи, шепот. Опять шаги. Ступени вниз, поворот, еще поворот, снова ступени, шорох шкур и глухой стук костяшек пальцев по камню. Гулкий голос Хосына у самого уха.
   - Мы нашли ее, отец.
   - Жива?
   Щекотное дыхание на лице.
   - Дышит.
   - Клади ее сюда и ступай. Да цыкни там на эту дурную ораву, чтоб не гомонили.
   Хайну опустили на неудобное ложе: под самой спиной вроде ровно, а с боков покато, того и гляди свалишься. На живот бы перевернуться, руками-ногами подпереться, да боится Хайна сон спугнуть. Опять чье-то дыхание на ее лице. Холодное металлическое кольцо прижимается к губам, раздвигает их. И в рот льется что-то густое, пряное и сладкое. Ум-м, вкусно-то как!
   Тут уж Хайна не выдержала, открыла глаза. И увидела склоненное над собой лицо лорда Хедрига. Нет, не его. Черты, вроде, те, а выражение совсем незнакомое, мягкое какое-то, чуть ли не приветливое. Дед ни на кого так не смотрел и уж никогда бы не стал смотреть на Хайну. На нее он вообще никак не смотрел.
   Но это в жизни, а во сне чего только не бывает! И дед ласковый, и питье вкусное, сытное, и тепла сколько угодно. Хороший сон. И главное - прочный какой! Хайна уже и глаза открыла, и голову приподняла, и пьет, а он все не рвется, не кончается.
   - Ожила, горемычная? Сесть можешь?
   Голос у деда заботливый, добрый, не как наяву. Хайна совсем осмелела. Кивнула, с силами собралась, в ложе свое руками уперлась, села. Осмотрелась. Место незнакомое, такого она в замке не помнит. Вместо каменной кладки - монолитная базальтовая стена, темный сводчатый потолок весь шероховатый и бугристый, словно и не жилой это дом, а пещера, вроде той, в которой бабуры живут. Только у бабуров пещера огромная, в глубину горы уходящая, а эта - маленькая, будто игрушечная. И уютная. Здесь очаг, в котором отплясывают веселые рыжие язычки пламени, и всякие красивые блестящие штучки на плоской гранитной глыбе, отполированной до стеклянной гладкости. Полы и каменные кресла покрыты шкурами... Священный оакс! Это же шкуры сайлахов! Теперь Хайна поняла, куда ее принесли. В парадные покои лорда. А ложем ей служил сундук! Тот самый диковинный ящик, сработанный якобы из цельного куска огромного дерева и набитый несметными сокровищами, о котором часто шептались дети. Хайна до сих пор не верила в его существование. И сейчас не верит. Это всего-навсего сон.
   - Хайна, этот господин - с Плоскогорья. Он приехал специально за тобой. Хочешь ли ты поехать с ним?
   Ну вот, последние сомнения исчезли! Только утром она мечтала увидеть Плоскогорье. Увидеть хоть одним глазком, а потом умереть счастливой. И добрые духи, зная, что ее желанию исполниться не суждено, сжалились над бедняжкой и подарили ей напоследок чудесное сновидение, где сбываются все мечты, даже те, о которых она не подозревала. Разве могло ей прийти в голову, что лорд - сам лорд! - поинтересуется когда-нибудь, чего она хочет, назовет ее по имени?.. Да она понятия не имела, что он это имя знает, что помнит о ее существовании!
   Хайна осторожно повернула голову и посмотрела туда, куда указала рука деда. В темном углу, куда не доходил свет от очага, сидел в кресле незнакомец, увидев которого Хайна едва не прыснула. Он был невероятно, ну просто до невозможности смешон. Весь пухлый и мягкий, точно не до конца надутый бабурий пузырь, завернутый в нелепое одеяние из ярких разноцветных лоскутов; лицо нежно-розовое, как у младенца, только огромного, и на этом мяконьком розовом лице - четыре маленькие мохнатые полоски. Две, как положено, над глазами, а две другие - чуть подлиннее и потолще первых - над верхней губой и на самой кромке подбородка. Нагорн улыбался, показывая в улыбке зубы, которые поразили Хайну более всего остального. Крепкие, крупные и, по всей видимости, здоровые, они имели совершенно немыслимый цвет. Из-за недостатка освещения Хайна не могла бы сказать наверняка, но ей показалось, что они отливают золотом!
   - Ну что, поедешь со мной, милая?
   Голос у гостя приятный, певучий, и Хайна подумала, что, несмотря на свой придурковатый вид, он, наверное, умный и добрый. Да и каким еще мог быть волшебник, пожелавший увезти ее в сказочную страну Аины?
   - Да, господин!
  
   И вот они едут уже полдюжины дней, а сон не кончается, становится все более диковинным, причудливым, захватывающим. Хайна и представить себе не могла, что духи сновидений такие выдумщики! Случалось ей прежде видеть занятные сны, но занятным было действо, фон же разнообразием не отличался. Горы, замок, камни и трава, стены и домашняя утварь, привычные звери и птицы, родичи и Аина... Знакомые до мелочей картинки, только фрагменты перепутаны. Иногда перепутаны смешно, иногда - непонятно, иногда - страшно. Но детали всегда одни и те же. А нынче...
   Нынче Хайна почти ничего не узнает. Взять хотя бы повозку. В настоящем мире повозки напоминают большое корыто, поставленное на колеса. А в этом сне повозка похожа на домик. Домик очень странный, разукрашенный, с мягкими тонкими стенками и потолком, но вполне настоящий. И от дождя укрывает, и от ветра. С двумя игрушечными комнатками, в каждой из которых - мягкое удобное ложе, подушки для сидения, низкая скамеечка со светильником в окружении флаконов с благовониями. В домике даже кухонька есть с утварью и крохотной жаровней - мелким медным тазиком на трех гнутых ножках. Только засыпают в жаровню не угли, а непонятные белые с блестками осколки, и горят эти осколки не красными, а холодными голубыми огоньками. Холодными только на вид, а на самом деле - невиданно горячими. Если поставить на жаровню медную решетку, а на нее - чаник с водой, закипит вода вмиг, оглянуться не успеешь.
   Тянут повозку-домик не мохнатые низкорослые илшиги, а огромные, еле-еле на цыпочках до морды дотянешься, могучие айраны, неторопливые и важные, как сами горные лорды. Править ими - одно удовольствие. За илшигами нужен глаз да глаз: на минутку возница отвлечется, и повозка уже в придорожных колючках валяется, а мохнатые пакостники разбежались по кустам пастись. Айранам же возница вроде и не к чему. Крикнешь им: "Пошли!" - и они знай себе бредут, никуда не сворачивая. Час, другой, третий... Могут идти весь день без перерыва на отдых и еду, пока не прокричит возница: "Стой!". Послушные звери, спокойные. С такими и ребенок управится.
   И это очень здорово, что айраны умные и покладистые! Иначе лежать бы их хозяину и Хайне где-нибудь на придорожных камнях среди обломков повозки. Потому как если Хайна что-нибудь понимает, то в спутники ей достался господин на редкость неуклюжий. За что ни возьмется - все у него не так выходит. Хочет светильник зажечь - раз сто огнивом вхолостую щелкает. Хочет чаник с кипятком с жаровни снять - обязательно либо обожжется паром, либо чаник перевернет и огонь зальет. Хочет торбу с зерном айрану на морду надеть - сыплется зерно на камни на радость окрестным птицам.
   Чем больше Хайна за нагорном наблюдает, тем больше у нее появляется сомнений относительно здравости его рассудка. Нет-нет, да и покажется ей, что первое впечатление о нем (какой смешной и придурковатый!) было верным. И одевается нелепо, и делает все так, будто задался целью посмешить Хайну, и вопросы задает невозможно глупые. "Что же ты все молчишь, да молчишь?", "Какую еду ты любишь?", "Чем же вы в такой глуши себя развлекаете?".
   В общем, самых простых вещей не разумеет, хуже младенца. Младенец еще ходить не научился, а уже знает: разговаривать в присутствии взрослых нельзя - разве что взрослый тебя о чем-то спрашивает. А вопрос о еде - что можно придумать бессмысленнее? Еда - это силы, здоровье, жизнь. Разве можно какую-то еду не любить? Но забавнее всего вопрос про развлечения. Пухлый господин задал его с такой серьезностью, будто развлечения - самая важная и нужная штука на свете. На слух Хайны это прозвучало так же уморительно, как если бы он с озабоченным видом поинтересовался, как же сгорны обходятся без баялагов - красивых блестящих камушков, которые иногда, к своей радости, находят в горах дети.
   А некоторых вопросов спутника Хайна просто не понимает. Будет ли она скучать по своим братикам и сестричкам? Какие гоёлы ей хотелось бы получить в подарок? Любит ли она танцевать? Смотрит Хайна на дядечку беспомощно, а он никак не догадается слова непонятные объяснить. И не понимает, что сама она спросить не может: не положено задавать вопросы взрослым. Недоумевает нагорн. Тоже, наверное, подумывает, не дурочка ли Хайна. О чем ее ни спроси - то смеется, то молчит.
   Но она же не виновата, что он такие вопросы задает! Либо смешные, либо непонятные, либо опасные. Последние - хуже всего. Когда вопрос нелепый или непонятный, Хайна свое молчание объяснить может. Догадался бы нагорн поинтересоваться, почему она не отвечает, - Хайна бы все ему выложила. А что говорить, если он спрашивает, как она выжила одна в горах? Что ела? Где укрывалась от непогоды? Как спасалась от хищников и ядовитых тварей? Не скажешь ведь, что не понимаешь, о чем речь. И не отмахнешься - мол, вопрос бессмысленный. А правду сказать никак нельзя. Если Хайна за свою жизнь и усвоила что-нибудь твердо, так это правило Аины: никогда не рассказывай о себе то, чего не знают другие.
   Пока Хайна была несмышленышем, Аина о правилах ничего не говорила, просто предупреждала: "Если расскажешь кому-нибудь, что мы с тобой ели личей (или разводили костер, укрывались от дождя в пещере, или собирали люань), нам будет очень очень-очень плохо. Что именно будет плохого, малышка не понимала, но послушно помалкивала, хотя порой ужасно хотелось похвастаться перед другими детьми своими приключениями. Жизнь в горах трудна и однообразна, и потому дети сгорнов обожают слушать истории, в которых происходит хоть что-то выходящее за тесные рамки их безрадостных будней. Те, кто умеют такие истории рассказать, пользуются необыкновенным почетом, им стараются угодить, ищут их общества, им внимают, даже если они рассуждают о какой-нибудь чепухе. Если бы Хайна могла поделиться с другими малышами своими переживаниями, открытиями и опытом, обретенным в горных походах с Аиной, дети ходили бы за девочкой по пятам и смотрели ей в рот, невзирая на ее уродство и неодобрительные взгляды взрослых. И однажды Хайна спросила Аину (ее-то можно было расспрашивать, ничего не опасаясь):
   - Почему? Почему нельзя никому рассказывать о нас с тобой, о том, что мы делаем, когда остаемся вдвоем?
   Они тогда поднимались в гору. Аина так долго молчала, что девочка уже перестала надеяться на ответ. Но вот они вышли на поляну, Аина сняла с себя плащ, расстелила на валуне, усадила Хайну, села напротив и заговорила, серьезно глядя на девочку:
   - Я хотела объяснить тебе все, когда ты подрастешь, но знаю по себе, как трудно дождаться этого никому не ведомого дня и часа. Ты умная девочка и, будем надеяться, сумеешь понять то, что я тебе скажу. А если не сумеешь или поймешь не все, то, по крайней мере, запомнишь мои слова. Придет срок, и они обретут смысл. Ну, слушай.
   Человек появляется на свет вместе со своими желаниями. Одни желания связаны с жизненными нуждами и бывают у всех. Любое живое существо время от времени хочет пить, есть, согреться, поспать или просто отдохнуть. Другие желания не имеют прямого отношения к поддержанию жизни в теле, но тоже понятны и знакомы каждому человеку. Все мы хотим нравиться, хотим, чтобы нас замечали, ценили, одобряли, чтобы с нами считались и тому подобное. Бывают желания, свойственные одним людям и не свойственные другим. Одни хотят непременно настоять на своем, другим это не важно; одни хотят во всем быть главными, другие, наоборот, не любят ответственности. И наконец, у человека бывают совсем особенные, только ему присущие желания. Например, построить гигантского оакса и улететь на нем на Плоскогорье.
   - Как у меня? - спросила Хайна, признав свою идею.
   - Я о твоем желании и говорю. Сомневаюсь, что на свете найдется другой ребенок с подобными фантазиями. О взрослых вообще речи нет. Но вернемся к твоему вопросу. Хотя подожди, я пропустила одну важную мысль. Запомни: чем больше желаний у человека исполняется, тем более ценным и важным он себя считает, тем труднее им управлять и командовать, тем более он свободен. Особенно если научился исполнять свои желания сам. Такой человек ни от кого не зависит, никому не подчиняется и делает только то, что считает нужным.
   - Вот здо-орово! - мечтательно протянула Хайна.
   - Да. Но, к сожалению, в нашем мире такого человека не потерпят. Представь себе, что будет, если я, например, откажусь стричь сайлахов.
   Хайна представила и ужаснулась.
   - Дед тебя убьет!
   - Верно. Убьет и возьмет новую стригунью, послушную. А как добиться, чтобы она была послушна? Следить, чтобы не выполнялись никакие ее желания, кроме самых необходимых для жизни, да и те удовлетворять не до конца. Думаешь, почему нас кормят впроголодь, одевают во что придется, почему в доме вечно плохо натоплено? Потому что постоянное изнурительное существование на самой кромке между жизнью и смертью превращает человека в безвольную и бессмысленную скотину. Только такие люди и устраивают горных Лордов.
   Наш хозяин понимает, что я другая, и крепко меня не любит. Но он думает, будто я целиком и полностью завишу от него и никогда не решусь ему перечить. А если решусь, он оставит меня голодной, прогонит от очага или выгонит на несколько дней из дома, и я быстренько раскаюсь. Но если ему станет известно, что я могу прокормить, согреть и защитить себя сама, он меня уничтожит. В противном случае его замучают опасения, не научу ли я других родичей всему, что умею, и не откажемся ли мы разом ему повиноваться. Понимаешь теперь, почему никому нельзя рассказывать о нашей походной жизни?
   - Да. Дед узнает, что мы едим личей, разводим костер и убьет нас, чтобы мы никого этому не научили.
   Аина вздохнула.
   - Ну, примерно так. А вообще запомни: чем меньше о тебе знают, тем в большей ты безопасности. Поэтому рассказывать о себе можно только то, о чем известно многим. Обо всем остальном лучше молчи. Обещаешь?
   Хайна пообещала. И ни разу не нарушила обещания. Вот и теперь молчит, хотя понимает, что нагорн, скорее всего, принимает ее молчание за глупость. Или даже за грубость. Неловко Хайне, не хочет она смешного господина огорчать, но слово есть слово.
   Правда, иногда приходит в голову соблазнительная мысль: а может, обещание, данное наяву, во сне недействительно? И вообще: Аина ведь говорила тогда о сгорнах. На нагорнов Правило наверняка не распространяется. Годы, проведенные на Плоскогорье, были для Аины самыми счастливыми; не могла она думать, что там тоже убивают людей, не похожих на безвольную скотину. И спутник Хайны, кажется, очень добрый. Ни разу на нее не накричал, не ударил, улыбается, кормит вдосталь и вкусно. А Хайна так устала хранить свои тайны! Так хочется ей рассказать кому-нибудь об Аине, о ее смерти, о том, какой она была умной и доброй, об их жизни вдвоем... Может, ну его, слово?
   Но всякий раз, когда Хайна собирается ответить пухлому господину, слова почему-то застревают у нее в горле. Ну, не идут, и все! Может быть, потому, что не вполне уверена Хайна в доброте нагорна. Да, кормит, да, не кричит, да, улыбается, но иногда улыбается так странно... Словно думает о человеке, которого сильно не любит, и представляет, как сотворит с ним что-то ужасно мерзкое. А иногда нагорн начинает неразборчиво бормотать себе под нос что-то сердитое. Тогда улыбка исчезает, и лицо делается таким противным! А еще бывает, что у него на лице появляется непонятное выражение, - так смотрят на любопытную, но неприятную диковину. Это случается, когда дядечка наблюдает за Хайной и думает, будто она этого не замечает.
   В общем, не все так просто с этим нагорном. Хотя Хайне очень хочется верить в его доброту. Может, у нагорнов просто другие лица? Другое выражение глаз, другие улыбки? Или ее дядечка просто устал от дороги, соскучился по дому, оттого и сердится время от времени.
   Чем дольше они ехали, тем сильнее склонялась Хайна к последней догадке. Конечно, устал и соскучился! В последние дни только и говорит, что о Плоскогорье. Какие там красоты, какие удобства, как все здорово устроено. Домом своим хвастается, дворцом каким-то и другими непонятными вещами, о которых Хайна и не слыхала никогда. И просыпается нагорн теперь раньше, раньше айранов запрягает, позже на ночлег останавливается - видно, не терпится ему приехать поскорее. А главное - с каждым днем все веселее становится, все разговорчивее, все реже хмурится и бормочет. И у Хайны на душе легчает: кажется, волшебник из ее сна все-таки оказался добрым.
   И вот наконец дорога перестала катиться под уклон, выровнялась. Стало быть, доехали они до Плоскогорья. Тут ее спутник совсем развеселился - с утра напевает, болтает без умолку:
   - Ну, еще два дня пути, а там и столица. Приедем, в бани сходим, красоту наведем - и во дворец! А там устроят для нас с тобой пир горой...
   Хайна половину из того, что он говорит, не понимает, но все равно смеется: приятно видеть, как радуется хороший человек.
   Вот и первые домишки показались, да такие занятные! Снаружи плетеные, как корзинки, а в просветах между прутьями камни видны. Зачем нужны корзинки, если стена каменная - непонятно. И еще одна странность: почти у каждого дома сложен из камней совсем маленький домик, высотой Хайне по грудь, с круглыми стенками и без крыши. Для кого или для чего они построены?
   Пока Хайна разглядывала странные сооружения, впереди на дороге показались два черных всадника на красивых гнедых скакунах. Заметив их, нагорн забеспокоился: круглое лицо нахмурилось, смешные брови сошлись к переносице.
   - Быстро туда! - шепнул он девочке, поднимая стенку своего разукрашенного домика. - Прячься!
   Хайна послушно нырнула внутрь, но прятаться не стала. Нашла в стенке дырочку и прилипла к ней глазом. Нагорн остановил айранов, слез с сиденья возницы и пошел всадникам навстречу. Когда те подъехали к дядечке, он уже отошел от фургона саженей на пятьдесят, так что слышать их Хайна не могла.
   Кони остановились на обочине, один из всадников спешился и приблизился к спутнику Хайны. К счастью, они встали, повернувшись к повозке боком, и девочка могла наблюдать за их лицами. Лицо всадника было спокойным, может быть, чуточку насмешливым. Догадаться по нему, о чем идет разговор, было невозможно. Зато лицо спутника Хайны кричало о его чувствах. Возмущение, оскорбленное достоинство, разочарование, ярость и желание убить всадника на месте - вот сколько всего Хайна увидела на его лице.
   Разговор продолжался минут двадцать. Потом ее спутник в сердцах сломал хлыст, резко повернулся и пошел к повозке. Грузно взобрался на место возницы, откинул стенку домика и объявил:
   - Не будет никакой столицы и никакого дворца! Мы едем в захудалый городишко в двух верстах отсюда и останавливаемся на скотном дворе, который хозяева почему-то величают постоялым. И все по милости этой наглой дряни!
  
   Глава 7
  
   Убеждая повелителя, что среди вестниц и целительниц будет легко найти приемную мать для девочки-сгорнийки, Алмель немного покривила душой. Чуть-чуть, самую малость. В целом все сказанное ею - чистая правда: эти женщины действительно щедры сердцем, лишены племенных и сословных предрассудков, как правило, очень чадолюбивы, но при этом редко имеют возможность родить собственного ребенка. Все так. Но в одном отношении нагорнийские ведьмы, или ведуньи, как они сами себя называют, ничем не отличаются от остальных женщин Гор. Любую женщину, как бы страстно ни желала она стать матерью, вряд ли обрадует мысль, что у нее будет ребенок-уродец, недужный и бездарный.
   Причем отсутствие Даров пугает ведуний не меньше, чем уродство и недужность. В глазах обычных нагорнов с их врожденной неспособностью к магии сгорнийские Дары - невеликая ценность. Было бы у ребенка здоровье, да голова не совсем пустая, да руки умные - уж как-нибудь он и без Даров в этой жизни местечко найдет. Много ли радости приносят эти Дары голодранцам-сгорнам? Но для целительниц и вестниц - жалкой горстки отщепенок, умудрившихся сохранить скромные колдовские навыки, Дар - это смысл существования, единственная защита и способ заработать на кусок хлеба.
   И Алмель понимала это лучше кого бы то ни было. Дочь вестницы, она по злой прихоти судьбы не унаследовала материнского Дара. И хотя ее никогда не попрекали, хотя она знала, что любима, в детстве ее не покидало смутное ощущение своей неправильности. Существо достаточно чуткое, Алмель подозревала, что ее бесталанность - источник постоянного огорчения матери. Позже это подозрение подтвердилось. Когда девочке исполнилось двенадцать, у нее появилась младшая сестра. Три года спустя, когда у малышки обнаружились признаки Дара, мать изменилась до неузнаваемости: помолодела, похорошела, повеселела, распрямилась - как будто сбросила с плеч тяжелый груз, долгие годы отнимавший ее силы и пригибавший к земле.
   Короче говоря, Алмель отдавала себе отчет в том, что найти дом для несчастной сироты будет непросто. Даже очень непросто, учитывая, что при отсутствии Дара у девочки необычная внешность и врожденная болезнь, которая, по убеждению сгорнов, ведет к ранней смерти. Такой букет кого угодно отпугнет. Правда, намерение владыки щедро вознаградить приемную мать несколько увеличивало шансы, но не слишком. Худородные жители Плоскогорья, и ведьмы в особенности, не очень-то доверяли щедрым посулам господ.
   А главный козырь, как это ни соблазнительно, разыграть нельзя. Кармал намерен во что бы то ни стало сохранить свою безумную догадку в тайне. Да Алмель не очень-то в нее и верила. Разве можно полагаться на достоверность легенды почти полуторатысячелетней давности? Придавать такое большое значение чисто внешнему сходству девочки с героиней легенды? Тем более что сходство это довольно сомнительно. Во-первых, неизвестно, видел ли автор древней легенды Белую деву своими глазами или ее описание - плод его буйного воображения. Во-вторых, за столько лет это описание могло претерпеть существенные искажения. И в-третьих, представление о внешности девочки Кармал получил со слов своего соглядатая, подслушавшего чужой разговор. Где уверенность, что ни соглядатай, ни собеседники не исказили действительность?
   В общем, слишком много тут неоправданных допущений. Кармал в душе мальчишка, он верит во все, во что хочет верить. Например, в их с Алмель родство душ. Почему-то он свято убежден, что Алмель думает так же и хочет того же, что и он. Ему и в голову не приходит, что она заинтересовалась его замыслом просто потому, что пожалела обреченную девочку. И ей совершенно безразлично, проснется ли со временем в маленькой сгорнийке магический Дар такой силы, что Верховные лорды сгорнов в сравнении с ней покажутся скромными провинциальными знахарями.
   Алмель хочет всего-навсего, чтобы несчастный ребенок окончил свои дни в тепле и уюте, зная, что ему сочувствуют, его любят, что по нему будут горевать. Именно это желание двигало ею, когда она упрашивала повелителя не селить девочку во дворце и доверить ей, Алмели, поиски приемной матери. Именно по этой причине Алмель, не зная отдыха, восемь дней рыскала сначала по столице, а потом и по другим городам и весям Плоскогорья, отметая одну кандидатуру за другой.
   Из шестнадцати бездетных целительниц и девяти вестниц согласие взять хворое дитя сгорнов на воспитание дали только пятеро. И только одна ведунья, пожилая целительница Лана, согласилась безо всяких условий и оговорок - в память о погибшей приемной дочери-сгорнийке. Но Лана стара, и, хотя целительницы живут долго, Алмель сомневалась, что у женщины столь почтенного возраста хватит сил выходить и вырастить недужную восьмилетнюю девочку. Четыре же остальные ведуньи не решились дать окончательный ответ, пожелав прежде взглянуть на девочку. Алмели идея смотрин не нравилась. Как должна чувствовать себя девочка, которую возят из дома в дом, показывая хозяйкам, точно товар? Особенно если хозяйки, увидев ее, начнут сокрушено качать головой. Нельзя допустить, чтобы дитя, и без того горько обиженное судьбой, пережило подобное унижение. С другой стороны, трудно отказать будущей приемной матери в праве заранее познакомиться с ребенком, с которым она собирается связать жизнь.
   Алмель долго ломала голову над этой, казалось, неразрешимой задачей, но нашла-таки компромисс и убедила всех четырех женщин его принять. Каждая из них рассказала, какие черты в характере приемной дочери считает желательными, а какие - категорически неприемлемыми. Теперь Алмели предстояло самой увидеться с девочкой и решить, отвечает ли маленькая сирота ожиданиям кого-то из четырех ведуний.
   У Алмели оставалось совсем немного времени, чтобы перехватить первого советника, пока он не въехал во Вьюдаг - первый крупный город на пути от Западных Гор к столице. (Кармал боялся, что Омри не удержится и при первой же возможности остановится вместе с девочкой в самой роскошной гостинице, которая попадется ему по дороге, после чего по городу поползут неизбежные и крайне нежелательные слухи.) Но прежде нужно было сделать еще одно важное дело: разыскать двух-трех молоденьких служанок, сравнительно недавно проданных лордом Хедригом в какой-нибудь богатый дом на Плоскогорье и расспросить их о законах и обычаях рода. Без подробных сведений такого характера разговор с девочкой мог бы и не получиться.
   Поиски, переговоры с хозяевами сгорниек, усилия, затраченные на то, чтобы завоевать расположение и разговорить настороженных дикарок, заняли больше времени, чем Алмель рассчитывала. Поэтому последние два дня она и ее слуга-телохранитель (тайный агент и доверенное лицо владыки) почти не покидали седел. Загнали и себя, и коней, но все равно едва не опоздали - разноцветный купеческий шарабан уже въехал в предместье Вьюдага.
   Ох, как взбесился Соф Омри, когда Алмель передала ему приказ повелителя: свернуть с главной дороги, добраться до ближайшей деревушки, снять две комнаты на местном постоялом дворе, а потом передать ей ребенка и ждать дальнейших распоряжений! По всей видимости, небывалый всплеск вельможного гнева объясняется подозрением советника (вполне, надо сказать, справедливым), что владыка об этом приказе знать не знает и ведать не ведает, - сама же наглая девка его и сочинила. Хотя не исключено, что Омри взбесился просто от одного вида Алмели. Первый советник владыки Плоскогорья возглавлял список тех, кто люто и практически открыто ненавидел любимую наложницу государя.
   Алмель платила ему взаимностью. Ее всегда удивляло, почему Кармал так отличает Софа Омри. Повелитель не только отдал этому злобному ублюдку самую высокую должность при дворе, но и часто облекал советника высочайшим доверием, поручая весьма деликатные и важные дела. И если насчет должности объяснение существовало: Соф - единокровный брат владыки и к тому же на фоне других родственников выделяется наличием хоть каких-то мозгов, - то причуда, побуждающая Кармала прибегать к услугам этого подлого, мелочного, мстительного существа, выглядела непонятной блажью. Ладно бы еще владыку окружали одни враги или недоумки, так нет: на него работала целая армия доверенных людей куда умнее и приятнее Софа Омри. Как-то раз Алмель не удержалась и попросила у Кармала объяснить, в чем тут дело.
   - Это верно! Наш славный Соф Омри не отличается добротой и великодушием, - рассмеялся владыка. - Замучил он тебя своей злобой, милое дитя? А ты не обращай на него внимания. Несчастный бастард никак не может простить миру, что его мать оказалась недостаточно благородной, чтобы отец дал ей статус жены. Казалось бы, мелочь, а какой трагедией для Омри обернулась! Теперь не видать бедняге трона, как своих ушей. Вот он и ненавидит всех подряд. А ты для него вообще - нож, вращаемый в ране. Плевок в физиономию, величайшее личное оскорбление. Отверженная, безродная, нищая, более того - женщина, и при всем при том - самое влиятельное лицо в государстве. Можно ли такое простить? Естественно, сукин сын просто спит и видит, как бы сжить тебя со свету. Но волноваться тебе не о чем, душа моя. Омри - безнадежный трус, он никогда не отважится на настоящий поступок. Потому-то и достоин доверия. Я совершенно точно знаю, что он не посмеет выполнить мое поручение кое-как и не сболтнет лишнего.
   И хотя Кармал так и не объяснил, почему предпочитает обращаться к Омри, когда может прибегнуть к услугам своих агентов - надежных, способных людей, не раз проверенных в деле, Алмель услышала и увидела достаточно, чтобы сделать собственные выводы. Кармалу, точно озорному мальчишке, просто нравилось дразнить озлобленного старшего братца.
   Открытие не обрадовало Алмель. Чутье подсказывало ей, что Соф Омри при всей своей трусости совсем не безобиден. Да, страх перед вездесущим лордом Региусом пока удерживает первого советника от враждебных действий. Но никому не известно, на что способен человек, доведенный до крайности. И кто поручится, что не существует способа обмануть лорда Региуса? Или склонить к предательству.
   Однако вести с повелителем разговоры на эту тему любимая наложница не стала. Убеди она Кармала в том, что он играет с огнем, сидящий в повелителе мальчишка, чего доброго, совсем распоясается. Пугать Кармала опасностью - все равно, что угрожать илшигу морковкой. Поэтому Алмель оставила свои опасения при себе и старалась с тех пор не попадаться первому советнику на глаза. А если избежать встречи не удавалась, вела себя очень сдержанно, аккуратно, стараясь не раздувать пламя его ненависти.
   Только вот заметных плодов ее усилия не приносили. Всякий раз при встрече с ней Соф Омри вел себя так, будто вот-вот взорвется от ярости. И с каждым разом Алмель все больше сомневалась, что страх перед лордом Региусом способен справиться с таким накалом страстей. Уже случалось, что первый советник в отсутствие владыки позволял себе грязно оскорбить наложницу. И возможно, недалек тот день, когда он сорвется и пустит в ход кулаки.
   Сегодня, например, Соф Омри лишь чудом удержался от того, чтобы не броситься на Алмель. Возможно, и бросился бы, если бы ее телохранитель, учуявший, к чему дело идет, не привлек к себе внимание советника, прикрикнув на коня. В итоге пострадал только хлыст. Но Алмель не испытывала облегчения. Пока она не решит, куда пристроить девочку, и не избавится от общества Омри, отправив его во дворец, расслабиться нельзя ни на минуту.
   Только бы девочка не оказалась слишком больной, пугающе страшной или безнадежно глупой! Подъезжая к шарабану, Алмель заметила детский силуэт, нырнувший с козел под полотнище фургона, но не сумела разглядеть лица. И теперь с тревогой ожидала встречи. Две мили, которые им пришлось тащиться следом за неторопливыми айранами, показались ей бесконечными.
   Но вот фургон въехал на единственную улицу неприметной деревушки и остановился перед единственным двухэтажным строением. Первый советник, брезгливо поджав губы и подобрав полы одежды, слез с козел и, высоко поднимая ноги, начал шествие к "парадному" входу. Когда он одолел половину пути, на крыльцо выскочил хозяин постоялого двора и, поклонившись, побежал гостю навстречу. После недолгих переговоров хозяин крикнул мальчонку, торчавшего в дверях, тот вихрем сбегал туда-обратно, и гостю был с поклоном вручен здоровенный ключ. Соф Омри вернулся к шарабану и повел айранов за угол дома. Всадники, наблюдавшие за ним с расстояния сотни саженей, тронули коней и двинулись следом.
   Когда Алмель и ее спутник поднялись по шаткой и скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, Соф Омри стоял на площадке перед двумя закрытыми дверями. При виде Алмель его, как всегда, перекосило. Молча кивнув ей на одну из дверей, он так же без слов открыл другую и скрылся за ней. Алмель жестом велела слуге остаться на площадке, толкнула указанную дверь и вошла в комнату.
   Девочка, сидевшая на низкой кровати, прикрытой шкурой неведомого зверя, вскочила. Алмель не смогла удержать вздох облегчения. Маленькая сгорнийка казалась невозможно бледной, очень худенькой, почти прозрачной, но ничего пугающего и тем более отвратительного в ее облике не было. Белые, как снег, волосы выглядели даже красиво. Бесцветные и потому совсем незаметные волоски бровей и ресниц, конечно, придавали лицу некоторую странность, но эта беда легко поправима с помощью краски. Наверное, только к этим совершенно прозрачным глазам будет трудно привыкнуть, но и это не обязательно. Если окажется, что с девочкой легко поладить, приемная мать, скорее всего, через неделю забудет, что обычно глаза выглядят иначе.
   Алмель шагнула вперед и провела рукой по голове, освобождая волосы от даншила - традиционного головного убора конных воинов. Девочка распахнула глаза и, кажется, ахнула.
   - Здравствуй. Меня зовут Алмель. Я хочу поговорить с тобой, как с равной. Можешь задавать мне любые вопросы, которые пожелаешь, можешь о чем угодно просить, можешь говорить обо всем, о чем посчитаешь нужным, или молчать, если тебе так больше нравится. Обещаю, что не обижусь на тебя и не причиню тебе зла. Как мне тебя называть, дитя?
   Девочка молчала. И, как казалось Алмели, смотрела на нее с недоверием. Наверное, решила, что ей больше нравится молчать. Что ж, значит нужно говорить самой. Возможно, характер девочки проявится в ее реакции на рассказ. Алмель задумалась, соображая, с чего лучше начать. И тут раздался тихий голос, почти шелест:
   - Хайна. Зовите меня Хайной, прекрасная госпожа.
  
   Глава 8
  
   Бесконечный сон Хайны становился таким невыносимо прекрасным, что она испугалась. Откуда-то из глубин памяти всплыла полузабытая картинка: Аина крепко прижимает ее, совсем еще маленькую, к груди. Лицо, ступни и ладони горят, как в огне, тело сотрясается и съеживается в сплошной ком боли от долгого изнурительного приступа кашля. Когда приступ кончается, у Хайны не остается сил даже дышать. Дыхание похоже на мелкие всхлипы засыпающего младенца, измученного долгим плачем. Того и гляди затихнет совсем.
   - Аина, я умру? - из последних сил шелестит девочка.
   - Может быть, радость моя. Но ты не бойся, это совсем не страшно. Ты заснешь и увидишь такой прекрасный сон, что просто не захочешь просыпаться.
   "Мне страшно! Я не хочу!" - кричит Хайна глазами, потому что губы уже не могут выговаривать слова. Но Аина понимает ее и без слов.
   - Этот сон приходит только к тем, кто его ждет. Если ты не хочешь его, значит, не умрешь.
   Хайна не хотела. Прекрасный сон не пришел, и она не умерла. Но это тогда, давно. А теперь - вот он! Такой увлекательный, такой захватывающий, такой чудесный и добрый, что мысль о возможном пробуждении под скалой у пещеры бабуров отзывается болью в груди. Не хочет Хайна просыпаться, ну совсем не хочет! Стало быть, она умирает?
   Это открытие обрушило на нее лавину разных страхов, и на секунду ее обуял гнев. Нет! Не надо! Не хочу! И тут же ехидный тоненький голосок спросил ее откуда-то изнутри: "Лучше очнуться на холоднющих камнях с голодной резью в брюхе? Царапая руки и ноги в кровь, ползти ко входу в пещеру? Задыхаться от вони, замирать при малейшем звуке от ужаса (не бабур ли идет?), обламывать ногти, отдирая от стен скользкие раковины личей?"
   Хайне смешно. Вот уж действительно удовольствие! Она не безумна, чтобы ради такого отказаться от волшебного видения. Тем более теперь, когда мелкие несообразности и нелепости, смущавшие Хайну до сих пор, похоже, собирались потихоньку испариться из сна. Вместе со спутником-нагорном, который их породил.
   Черный всадник, обратившийся в немыслимой красоты девушку, уж точно не может оказаться ни глупым, ни нелепым, ни злым. Как и полагается доброму волшебнику, он - нет, она! - понимает все. Например, что ребенку нужно разрешение, чтобы о чем-то спросить взрослого. Что маленькие девочки могут смутиться или растеряться, но это быстро пройдет, если позволить им помолчать, когда захочется. Что завоевать доверие незнакомого человека проще, если назвать ему свое имя.
   Какое красивое имя - Алмель! И как невыразимо хороша его обладательница! Хайна и не знала, что волосы бывают такими черными! И при этом - такими блестящими. А брови! Тонкие, крутые, изогнутые, как птичье крыло... А черные ресницы, почти достающие до бровей! Но главное, конечно, глаза - одновременно и черные, и вроде бы мерцающие, подсвеченные изнутри. Дед, лорд Хедриг, носит на пальце драгоценный перстень с похожим камнем. Этот камень всегда завораживал Хайну своей таинственной красотой. Но по сравнению с глазами волшебницы он кажется неинтересной стекляшкой. Хотя бы потому, что в его мерцании даже при желании не уловишь понимания, сочувствия и теплоты, которыми лучатся глаза Алмели.
   Она совсем - ну, нисколечко! - не рассердилась, когда Хайна, завороженная чудесным превращением всадника в красавицу, не сразу откликнулась на ее доброжелательное обращение. Жестом предложила девочке сесть на удивительную скамью - огромную, с мягким и упругим сиденьем, с блестящими столбиками по углам, с диковинными блестящими шарами, венчающими столбики, - а потом просто спокойно стояла и ждала, пока девочка справится с оторопью и сможет говорить. А когда Хайне удалось наконец разлепить губы и назвать себя, Алмель не стала брать нить разговора в свои руки по праву старшей, не начала задавать вопросы или излагать то, о чем считала нужным поставить девочку в известность. Нет, добрая волшебница действительно хотела говорить на равных и первым делом поинтересовалась, не хочет ли Хайна о чем-нибудь спросить или что-нибудь сказать ей.
   Хайна хотела, очень хотела. Вопросов, накопившихся за время путешествия, было так много, что они мешались в голове, путались друг с другом и застревали на выходе, точно илшиги, столпившиеся в воротах. И получилось так, что Хайна, наверное, минуты две или три сидела с открытым ртом и молчала, чувствуя себя ужасно глупой и несчастной. Правда, Алмель по-прежнему не проявляла признаков раздражения, взгляд ее оставался ласковым и понимающим, но сколько же можно испытывать ее терпение? Наконец, девочка кое-как исхитрилась вытолкнуть наружу первый попавшийся вопрос - наверное, самый глупый, какой только можно было придумать:
   - Что значит скучать по кому-то, милостивая госпожа?
   Если вопрос и удивил или насмешил волшебницу, то она этого никак не показала - ответила серьезно и толково, стараясь выбирать понятные слова:
   - У каждого из нас обычно есть кто-то, кто нам нравится, с кем нам хорошо, кого мы любим. Часто это наши родные или просто дорогие нам люди, иногда - зверь или птица, а иногда даже - вещь или место, к которым мы особенно привязаны. Если приходится расставаться с ними, нам становится грустно, мы тоскуем, порой плачем и хотим поскорее вернуться. Это и называется скучать. Я, например, часто скучаю по маме и младшей сестре, по нашим птицам-жданкам, по дому. У тебя там, в горах, наверное, тоже остался друг, которого тебе будет не хватать?
   От этого объяснения, простого и понятного, от участливого вопроса, прозвучавшего под конец, Хайна ощутила такое стеснение в груди, что снова не смогла говорить. Чувства переполняли маленькое сердце и били через край. Восхищение волшебницей, ее красотой, манерами, чуткостью. Благодарность к ней - за бережное отношение, за неподдельный интерес к такому неловкому, непривлекательному и невежественному существу, за готовность отвечать на вопросы подробно и обстоятельно, за умение объяснять так, что не нужно ничего уточнять и переспрашивать, даже если слышишь какое-то слово впервые. (Хайна до сих пор не знала слова "друг", но легко угадала его значение.) Обида и боль - от понимания, что в целом мире нет человека, который стал бы скучать по Хайне. Горькая и необыкновенно сильная тоска - по Аине. Робкая надежда - а может быть, Алмель захочет стать ее новым другом? Злость на себя - за эту глупую надежду ("Нашла о чем мечтать, дурья башка! Кто она и кто ты?"), за неуместные слезы, наполнившие глаза, за мучительную неспособность ответить на простой вопрос.
   В конце концов страх, что Алмели сейчас надоест ждать и она уйдет, помогли Хайне собраться и ответить:
   - Раньше была Аина. Больше у меня никого нет... - И она, к своему ужасу, расплакалась.
   Но Алмель - несравненная, непостижимая, невозможно добрая волшебница Алмель - даже теперь не выказала ни отвращения, ни неприязни. Напротив, она шагнула к Хайне, присела на корточки, так что их глаза оказались на одном уровне и попросила:
   - Расскажи о ней.
   И тут Хайну точно прорвало. Слова и слезы, так долго удерживаемые внутри, мешаясь и мешая друг другу, хлынули наружу потоками. Впервые девочка говорила об Аине не таясь. О том, какой она была необыкновенной - смелой, умной, доброй, ни на кого не похожей. О том, как они уходили в горы и подолгу, иной раз по две луны кряду, жили там вдвоем. О том, что Аина никогда не сердилась, не кричала, не запрещала болтать и задавать вопросы. О долгих вечерах у костра, когда Аина брала ее, Хайну, на руки и рассказывала девочке дивные истории. О трудных днях, когда Хайну одолевала хворь и Аина заворачивала ее в кокон из бесценной сайлаховой шерсти, укладывала в какой-нибудь неприметной пещерке, а сама собирала целебные травы и люань, готовила настои и питательные отвары, шептала над больной чудные присказки, укачивала на руках...
   Алмель вдруг стремительно встала. Если бы Хайна не была так увлечена рассказом, ее наверняка поразила бы перемена, произошедшая с девушкой. Мягкий спокойный свет, которым мерцали черные глаза, сменился возбужденным блеском, смуглые скулы расцветились темно-розовыми пятнами, длинные, красиво вырезанные губы напряглись и собрались в узел. Но Хайна пребывала в плену собственных воспоминаний и ничего вокруг не замечала.
   Она рассказывала о необыкновенной ловкости и находчивости Аины, умевшей справиться почти с любой бедой: отыскать среди голых камней пищу и укрытие от непогоды; развести костер, не имея ничего, кроме пары невзрачных камушков и пучка подмокшей соломы; вскипятить на этом костре воду в плоской раковине лича и приготовить целебный отвар, помогающий хоть от ушибов, хоть от укусов, хоть от мозолей...
   - А еще она умела разговаривать со зверями. Правда! Все думали, что она приносит в дом много шерсти, потому что Дар позволяет ей незаметно подкрадываться к спящим сайлахам. Я тоже сначала так думала и очень боялась, что сайлахов что-нибудь случайно разбудит - ветер, упавший камень, птичья тень, - а Аина не успеет убежать. Я слышала от других родичей, что рано или поздно это случается с любой стригуньей, даже с самой одаренной, и тут ничего не поделаешь. Поэтому, когда Аина уходила на их поляну, я сжималась в комок, боялась пошевелиться, так мне было страшно, вдруг она не вернется. Один раз ее не было очень долго. Я расплакалась и плакала так сильно, что вся опухла. А потом Аина вернулась, увидела мое лицо и спросила, что стряслось. Я не хотела рассказывать, потому что, если говорить о смерти вслух, можно ее накликать, но Аина обо всем догадалась сама. И сказала мне, что сайлахи никогда ее не тронут, потому что она не обкрадывает их спящих, оставляя только голую шкуру, которая почти не защищает от холода, а договаривается с ними. Оказывается, сайлахи не любят, если шерсть отрастает слишком длинной, потому что тогда она сваливается и цепляется за всякие острые выступы, в ней застревают колючки и мелкие палочки с камушками, а это неудобно, иногда даже больно. Аина объяснила им, что собирается ухаживать за их шкурами, подстригать, вычесывать колтуны и всякую гадость, и они очень обрадовались. Позволили ей приходить к ним когда угодно. Она говорила, что они перекатываются по земле, подставляя ей то спину, то бока, то живот, и при этом ворчат от удовольствия. А еще...
   Тут Алмель не выдержала.
   - Подожди, Хайна! Прости, что перебиваю тебя, но это очень важно. Аина была нагорнийкой? Она родом с Плоскогорья?
   - Нет, милостивая госпожа... Да... - Хайна растерялась, не зная как ответить, и снова замолчала.
   - Ох, какая я глупая и нетерпеливая! Ты обиделась? Расстроилась?
   - Нет-нет, милостивая госпожа! Я просто...
   - Не поняла моего вопроса?
   Девочка удрученно кивнула.
   - Ничего страшного, сейчас попробуем еще раз. Только у меня просьба: не называй меня милостивой госпожой, ладно? Так здесь обращаются к высокородным дамам, а мое происхождение очень скромное. Тебе не трудно называть меня просто по имени - Алмель?
   Хайна посмотрела на волшебницу с недоверием. Скромное происхождение? У нее?! Но помотала головой: нетрудно.
   - Спасибо. Теперь я попробую объяснить свой вопрос. Насколько я знаю, почти у каждого сгорна имеется какой-нибудь особый, или, как говорят, магический, Дар. У нагорнов, напротив, магические способности - большая редкость. На всем Плоскогорье найдется, наверное, не больше трех дюжин женщин, знающих заклинания, обряды и ритуалы, которые позволяют воздействовать на природные стихии, зверей, птиц или на других людей. Когда-то таких женщин (их здесь называют ведьмами) было довольно много, но нагорны боялись их необыкновенных способностей и почти всех извели. Оставили лишь нескольких целительниц и вестниц, да и то только потому, что без их Даров нагорнам пришлось бы туго. Так вот, в число Даров, которыми наделены ведьмы, входит способность договариваться с птицами, зверями, деревьями, травами и даже с камнями. Целительницы умеют еще заговаривать травяные настои, готовить отвары и прочие целебные снадобья. Понимаешь, к чему я веду? Рассказывая про особые способности Аины, ты в точности описала умения нагорнийских ведьм-целительниц. Их Дар - врожденная связь с природой, живой и неживой. Благодаря ему они могут находить кров и пищу в такой местности, которая обычному человеку покажется бесплодной пустыней, договариваться со стихиями - ветром, дождем, огнем - и любыми живыми тварями, даже самыми хищными, распознавать хвори и травы, которые помогают их вылечить. Им ведомы рецепты самых разных снадобий и заклинания, умножающие силу лекарств. Словом, очень многое в твоем рассказе говорит, что Аина была целительницей. Но, насколько я знаю, среди сгорниек целительниц нет. Исцеление сгорнов, принадлежащих к тому или иному роду, находится в ведении горного лорда, главы рода. Или я ошибаюсь?
   - Не знаю, милостивая... Алмель. Со мной никто, кроме Аины, не разговаривал, и я не очень хорошо разбираюсь в таких вещах. Но думаю, это правда. Я никогда не слыхала о Даре целительницы. И не помню, чтобы кто-то из женщин рода хоть раз кого-нибудь вылечил. Только Аина, но об этом никто, кроме меня, не знал...
   - Тогда напрашивается единственный вывод: Аина родом с Плоскогорья. Я допускаю, что у женщины из рода сгорнов может случайно обнаружиться целительский Дар, но, для того чтобы его использовать, обязательно нужно учиться у другой целительницы. Мы должны выяснить, кто были родители Аины, кто ее воспитывал. Она, случайно, не рассказывала тебе о своем детстве?
   - Рассказывала, милос... Алмель. Только я тогда была маленькой и не все поняла. Про отца Аины я знаю точно: это покойный лорд Герен, отец лорда Тахига, главы рода, живущего по соседству с нами, на ближней горе. Лорд Герен умер два года назад. Да, я помню, как дед уезжал, чтобы помочь Тахигу совершить похоронное жертвоприношение. Все в роду знали, что умерший - отец Аины, об этом много шептались наши женщины. Про ее мать никто никогда не говорил, и Аина тоже, потому что совсем ее не помнила. Но не думаю, что она была из рода нагорнов, иначе лорд Герен никогда бы не взял ее в жены. Горные лорды женятся только на дочерях горных лордов, благородных девах с Дарами либо матери, либо рукодельницы, либо стригуньи. Но точно я не знаю... Зато знаю, что Аина и правда родилась на Плоскогорье. Она рассказывала, как это получилось, но я почти ничего не помню. Кажется, лорд Герен поехал на Плоскогорье по своим делам и почему-то взял с собой жену, которая была на сносях. Бедная женщина умерла в родах, едва они добрались до границы. Лорд Герен не смог или не захотел ее спасти. Наверное, он был за что-то зол на нее, потому что оставил ее умирать у дороги, хотя по закону сгорнов должен был отвезти тело на вершину горы и оставить священным оаксам. Но все обернулось к лучшему. Умирающую роженицу нашла местная женщина по имени Лана. Она сумела спасти ребенка. Это она вырастила мою Аину. - Хайна прижала кулачки к груди и вздохнула: - Как бы мне хотелось поблагодарить ее! Ведь это она, Лана, подарила мне Аину, а Аина... Если бы ты знала, Алмель, как мне было хорошо с ней! Наверное, никто больше не будет так меня любить...
   Глаза Хайны наполнились слезами. Алмель, снова спокойная, просветлевшая лицом, присела перед девочкой и осторожно положила ладонь ей на голову.
   - Не плачь, милая. Я не могу вернуть тебе Аину, зато я очень хорошо знаю женщину, которая будет любить тебя не меньше. Пройдет каких-нибудь два дня, и вы сможете обнять друг друга. И ты наконец ее поблагодаришь. Представляю, как будет счастлива старая Лана!
  
   Глава 9
  
   Соф Омри находился во власти двух, казалось бы, взаимоисключающих чувств: безудержной злости и сильнейшей радости. Что касается злости, то она была его давней и весьма близкой знакомой - спасибо малышу Кармалу! Венценосный братец как будто задался целью испоганить первому советнику жизнь. Чего стоит хотя бы факт его рождения!
   У их отца, владыки Сегунда, были большие проблемы с потомством мужского пола. Имея полдюжины жен и две дюжины наложниц, он породил всего пятерых сыновей, и только двое из них были наследниками владыки по праву рождения. Первый законный сын, рожденный от одной из жен, страдал выраженным слабоумием и унаследовать престол не мог. Если бы Кармал не появился на свет или умер младенцем, претендентами на трон стали бы сыновья владыки, рожденные наложницами, и в первую очередь - Соф Омри, самый старший.
   Когда родился щенок Кармал, Софу было восемнадцать. К тому времени мать уже лет десять отравляла его разум, нашептывая, что законные жены отца не способны зачать и выносить здорового мальчика. Невозможно передать, каким разочарованием для юноши, привыкшего считать себя будущим владыкой, стало рождение инфанта.
   Образно говоря, ненависть Софа Омри к младшему брату родилась одновременно с последним. Правда, первые три или четыре года несостоявшемуся наследнику удавалось скрывать свои истинные чувства. Скрывать не только от мира, но и от себя самого, ибо под бдительным надзором лорда Региуса первое без второго было бы невозможно. Собственно, то, что двадцатилетнему юнцу столь долго удавалось обмануть проницательность трехсотлетнего мага, - уже чудо из чудес. И прямое доказательство незаурядных способностей старшего сына владыки Сегунда.
   Но в конечном счете маг все же отыгрался. Когда Кармалу исполнилось четыре, погибла последняя надежда Омри - надежда на нежизнеспособность или серьезный душевный недуг инфанта. И здоровьем, и умом мальчишка превосходил большинство сверстников. Соф Омри долго не хотел верить очевидному, но в конце концов горькая правда все же проникла в его сознание: пятьдесят третий владыка Плоскогорья будет носить имя Кармал. И эта минута стала началом катастрофы для Софа Омри. Злоба и ненависть к брату, запертые где-то в самых глубоких подвалах его души, хлынули наружу неудержимым потоком, шокировав весь двор включая отца. Разгневанный владыка повелел лорду Региусу наложить на юношу дополнительное заклинание, вызывающее невыносимо болезненные судороги всякий раз, когда бы старшему брату ни вздумалось позлиться на младшего. Не удовольствовавшись этим, отец выслал первенца из столицы в глухомань, на самую окраину цивилизованного мира и продержал в ссылке без малого десять лет.
   Омри до сих пор терзало подозрение, что своим возвращением ко двору он обязан заступничеству младшего брата. При всем своем уме Кармал был очень своеобразной личностью. Имея все, о чем только может мечтать нагорн, он испытывал непонятную потребность дразнить судьбу - потребность, весьма напоминающую тягу к саморазрушению. Не настолько сильную, чтобы он взял и повесился, но достаточно выраженную, чтобы время от времени предпринимать недвусмысленные попытки подпилить сук, на котором его с удобством устроили. Вполне возможно, что одной из таких попыток была просьба, обращенная к отцу, - вернуть домой впавшего в немилость старшего брата, загибающегося от скуки, тоски и магических припадков где-то на задворках цивилизации. И не только вернуть, но и ослабить заклятие, защищавшее Кармала от ненависти этого самого брата, ибо после возвращения в столицу припадки у Софа Омри практически прекратились, хотя чувства его к наследнику остались прежними.
   От мысли, что улучшением в своей судьбе он обязан ненавистному братцу, Омри хотелось скрежетать зубами. И ведь скорее всего, так оно и было. В пользу этого предположения говорило и извращенное чувство юмора Кармала. Юный принц, а потом и владыка, получал несомненное удовольствие, возвышая и приближая к себе людей, у которых были основания сильно его не любить. Казалось, ничто так не развлекает Кармала, как возможность осыпать монаршими милостями именно тех придворных, которые меньше всего склонны испытывать к нему благодарность. И доводить их до белого каления, поддразнивая, когда они вынуждены эту благодарность выказывать. На взгляд Омри, эта пытка была не менее тяжела, чем приступы боли, скручивающие его в минуты обострения ненависти к младшему брату. Точнее, его приступы были прямым следствием унижения, которое он испытывал, рассыпаясь в благодарностях за очередное монаршее благодеяние. Что может быть мучительнее необходимости лобызать туфли ненавистного господина, кинувшего тебе очередную подачку?
   Хотя Кармал, надо отдать ему должное, придумал пытку похлеще. Привел во дворец безродную нищую шлюху из самых мерзких отбросов общества и поставил ее над всеми своими женами и наложницами. Да что там над женами - над всеми вельможами при дворе!
   Вспомнив Алмель, Соф Омри по обыкновению скрипнул зубами. Временами ему, какой бы нелепой ни была эта мысль, казалось, что единственная причина привязанности владыки к поганой девке - желание посильнее досадить своему первому советнику. Черная, как головешка, тощая, угловатая, с резкими, почти мужскими чертами лица, она являла собой прямую противоположность любым канонам женской красоты. Польститься на это недоразумение в юбке мог разве что какой-нибудь полуслепой голодранец, да и то спьяну. Можно ли поверить тому, что великий ценитель женских прелестей, имеющий возможность отбирать к себе в гарем первых красавиц Плоскогорья, был очарован с первого взгляда этой высохшей змеей?
   Приведя ведьмино отродье во дворец, Кармал нарушил немыслимое число гласных и негласных законов. Собственно говоря, и законы, и правила приличия были нарушены им с первой минуты встречи с девкой. Соф Омри знал об этом не понаслышке, поскольку встреча произошла у него на глазах...
   Владыка Кармал в сопровождении первого советника Софа Омри и придворного мага лорда Региуса ехал на еженедельное заседание Верховного суда. Выезд, как и все официальные появления владыки на людях, был обставлен с парадной торжественностью: впереди - глашатаи, оповещавшие горожан о приближении возлюбленного монарха, дабы горожане успели своевременно выразить верноподданнические чувства, павши ниц; следом - колонна конных гвардейцев; следом - собственно экипаж повелителя в окружении всадников личной охраны; снова колонна гвардейцев и наконец придворная свита. Кортеж неспешно катил по главной улице города, Лорд Региус мирно дремал в углу кареты, Кармал и Соф Омри, скучая, озирали восторженные затылки и зады жителей столицы по обе стороны дороги... И вдруг в глубине кривой улочки, уводящей в лабиринты какого-то бедного квартала, показалась худая девица-переросток в дешевеньком выцветшем платье.
   Соф Омри разглядывал ее с ленивым любопытством, ожидая мгновения, когда девица осознает, что происходит и как не вовремя ее сюда занесло. Осознает, застынет в ужасе, а потом рухнет в пыль как подкошенная. Но, к удивлению Омри, девица все продолжала и продолжала идти. Прямиком на экипаж владыки. Перехватив ее невидящий взгляд, первый советник почувствовал себя неуютно. "Безумная! - мелькнуло у него в голове. - Не приведи Меур, с ножом бросится!" Но тут нарушительницу заметила и стража. Двое всадников пустили коней ей наперерез. Один уже протянул руку, чтобы сбить голодранку с ног, когда Кармал вдруг заорал, что есть мочи: "Стоять! Не смейте ее трогать!" - и на глазах потрясенной свиты выскочил из экипажа. В эту минуту ненормальная девка почуяла наконец неладное, очнулась, обвела оторопелым взглядом всадников, кортеж, лежащих ниц прохожих, идущего к ней владыку и, залившись темным румянцем, стала медленно опускаться на колени. Но подоспевший Кармал ее удержал. Стражники, повинуясь его знаку, вернулись к экипажу, после чего владыка Плоскогорья, попирая все нормы этикета, наплевав на ждущих его вельмож, судебных чиновников и сотни лежащих в пыли горожан, проговорил с голодранкой не менее получаса. А девка, которую надлежало бросить в темницу за неуважение к государю, получила перстень с личной печатью владыки и приглашение посетить дворец в любое удобное ей время.
   Когда Кармал вернулся в карету, Соф Омри, желая нарушить неловкое молчание, натужно пошутил:
   - Мой повелитель хотел, вероятно, покарать преступницу лично? Эта оборванка теперь просто обязана умереть от счастья.
   Кармал смерил его странным взглядом и ответил без тени улыбки:
   - Твой повелитель хотел предложить этой оборванке свои кров, стол и ложе.
   Формула "Прошу, раздели со мной кров, стол и ложе" принята среди нагорнов как официальное брачное предложение. По закону владыка мог обратиться с ней лишь к самым высокородным девам Плоскогорья, к тем, чье безупречное происхождение и высокое положение позволяли получить статус официальной жены государя. Мать Омри, к примеру, не входила в этот узкий круг избранных, потому и стала в свое время всего лишь наложницей владыки Сегунда. Надо ли удивляться, что ответ Кармала первый советник счел за личное оскорбление?
   Омри потребовалось не меньше дюжины дней, чтобы оправиться от последствий очередного приступа. На его счастье, девица за это время так и не появилась во дворце. Не появилась она и в следующую дюжину дней, и через две дюжины, и через три... Соф Омри окончательно утвердился в мысли, что владыка просто-напросто зло подшутил над ним. Тут-то Кармал за ним и послал...
   - Надень платье попроще, любезный Соф, и отправляйся в город. Поброди по базарам, поспрашивай, как найти вестницу по имени Фатинья. Мы желаем, чтобы ты навестил эту достойную женщину и уговорил ее отпустить во дворец старшую дочь. Примени весь свой дар убеждения, не скупись на любезности и звонкую монету, делай что угодно, но выпроси у нее Алмель. Только ни в коем случае не прибегай к угрозам. Нам нужна эта девушка, но мы вовсе не хотим, чтобы она пришла к нам по принуждению. Ты все понял, дорогой Соф? Ступай и возвращайся с победой. Если не преуспеешь, мы будем крайне, крайне недовольны.
   На сей раз закалившийся организм первого советника оправился от приступа за два дня. А унизительные поиски ведьмы и переговоры с ней и ее отродьем вывели Софа из строя всего на полдня. Переговоры, кстати, шли на удивление туго. Против всякого ожидания, нищая ведьма и ее страхолюдная дочь вовсе не торопились ухватиться за самое лестное предложение, какое только может получить безродная семья. Омри и впрямь понадобилось все его красноречие, не говоря уже про увесистый кошель и целую пригоршню драгоценных гоёлов, чтобы добиться хотя бы частичного успеха. Надо думать, Кармал здорово повеселился, представляя какие чувства раздирают первого советника, вынужденного во чтобы то ни стало этого успеха добиваться! Фатинья так и не дала согласия отдать дочь владыке в наложницы, но в конце концов пообещала не препятствовать, если Алмель захочет погостить во дворце. Алмель выразила сомнение, что захочет там погостить, но в конце концов согласилась нанести владыке короткий визит. Соф Омри в тот раз так и не разобрался, что эти бабы собой представляют, - безнадежных идиоток, не способных понять свое счастье, или расчетливых стерв, сумевших каким-то хитрым ведьмовским способом охмурить владыку и теперь набивающих себе цену.
   Последующие события убедили советника, что верным было второе предположение. Появившись во дворце, Алмель без труда добилась, чтобы владыка больше не отпустил ее от себя. При этом Кармал вел себя, точно спятивший от любви мальчишка: осыпал ее подарками и знаками величайшего монаршего расположения включая такие привилегии, о которых от века не смели мечтать не то что наложницы, но и официальные жены владык. Нищая безродная девка получила личную опочивальню с террасой и выходом на отгороженный специально для нее участок дворцового сада. Больше ни одна живая душа, не считая Кармала и садовников, не имела права появляться в этом райском уголке, причем садовникам было строго наказано не нарушать уединения "госпожи" в часы ее прогулок. Ублюдочной ведьминой доченьке дозволялось не только присутствовать на заседаниях Совета, которые Кармал предпочитал устраивать в своих покоях, но и публично высказываться по поводу предложений, выносимых на Совет государственными мужами. И - самое чудовищное - Кармал к ее мнению прислушивался! Один Меур знает, каких усилий стоило Софу Омри удерживаться на самой грани очередного приступа, когда владыка по слову безмозглой шлюшки отбраковывал тщательно проработанные проекты, над коими первый советник корпел месяцами...
   Ненависть Омри превзошла все мыслимые пределы и медленно, но верно вела его к безумию. Испугавшись не на шутку за рассудок, он преодолел свой ужас перед заклятиями Лорда Региуса и начал подумывать об убийстве Кармаловой девки. По размышлении Соф Омри понял, что не такой уж это самоубийственный шаг, как могло показаться. Заклятия придворного мага гарантировали запредельно болезненные ощущения тем, кто злоумышлял против жизни и здоровья владыки. Умысел же против имущества владыки карался болью не столь сильной, и Соф, закаленный многолетними мучительными припадками, надеялся перенести ее сравнительно легко. Кроме того, он не собирался убивать Алмель собственноручно. На его удачу, наглая выскочка до такой степени восстановила против себя весь двор и особенно обитательниц гарема, что найти желающих накинуть удавку на ее тощую шею не составляло труда.
   Первый советник разжился у личного лекаря запасом облегчающих боли снадобий и принялся интриговать. Нашептывал, науськивал, распускал слухи, выстраивал целые комбинации, в результате коих возникала путаница и кто-нибудь становился случайным свидетелем сцены, для посторонних глаз и ушей совершенно не предназначенной. Благодаря его усилиям, напряжение во дворце достигло небывалого накала и, судя по вспышке спроса на болеутолители, вот-вот должно было вылиться в бунт.
   Но тут хитрая девка (вот ведь ведьмино отродье!) почуяла неладное. Перестала появляться на заседаниях Совета, убедила Кармала не держать ее при себе денно и нощно, не дарить ей подарков и не оказывать знаков внимания. И заперлась у себя в опочивальне. Встревоженный Кармал выделил людей из своей личной гвардии и удвоил охрану Алмель, приставил к наложнице специальную служанку, вменив ей в обязанность пробовать все приносимые "госпоже" блюда, вызвал к себе лорда Региуса и провел с ним наедине больше двух часов, после чего слегла добрая половина обитателей дворца, а личные покои владыки украсились магическими "игрушками", исключавшими возможность вторгнуться туда без ведома и разрешения хозяина.
   Когда первый советник встал на ноги после затянувшейся на сей раз магической хвори, выяснилось, что кипение страстей вокруг Алмели - во дворце вообще и в гареме в частности - заметно приутихло. Вельможи, их жены и женщины владыки, образумившись после магических приступов, предпочли поверить, будто повелитель охладел к ведьме-наложнице и угрозы их благополучию она больше не представляет.
   Только Соф Омри, на свою беду, не смирился с поражением. Хотя боль вынудила его оставить попытки изобрести способ уничтожения Алмели, ненависть к ней и к Кармалу не ослабевала. Напротив, не находя теперь выхода, она становилась все более и более едкой, грозя прожечь тонкую оболочку, в которую была упрятана. Первый советник начал всерьез опасаться, что не доживет до будущей весны...
   И вот произошло чудо. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Соф Омри мимолетно улыбнулся, вспомнив, в какую ярость привело его очередное задание Кармала - переодеться купцом, изменить внешность, отправиться в Западные Горы, во владения лорда Хедрига, и выкупить у заносчивого упрямого старика девочку-урода, пораженную неведомой болезнью. Каким издевательски бессмысленным казалось Омри монаршее повеление! Как тяжел был его путь, со сколькими препятствиями, почти неодолимыми, довелось столкнуться, сколько страха пришлось натерпеться!
   Не зря, все было не зря. Награда, поджидавшая Софа Омри на заоблачной горной вершине, стоила того, чтобы вынести втрое, вчетверо больше. Посулы Кармала, обещавшего в случае успешно выполненной миссии исполнить любое пожелание первого советника, в сравнении с этой наградой, выглядели тусклым медным грошиком на фоне новенькой золотой монеты. Любое пожелание, как же! Пожелай Соф Омри, чтобы владыка удавился или хотя бы удавил свою наложницу, и дворцовую площадь быстренько украсил бы истерзанный труп бывшего первого советника. А вот награда, полученная от старого Хедрига, пожалуй, открывала возможность избавиться от ненавистной парочки, сохранив при этом собственную жизнь.
   "Ай да ликанетта! Ай да я! - не уставал внутренне восторгаться Соф Омри всю обратную дорогу до Плоскогорья. - Похоже, она наконец-то взошла, моя счастливая звезда! Давно пора - после стольких-то бедственных лет".
   Событие, ставшее причиной ликования первого советника, произошло, когда лорд Хедриг, выяснив благодаря Красному айкасу, что девочка жива, приказал сыну собрать взрослых мужчин рода, найти ребенка и вернуть домой. Хотя поисковому отряду были даны самые подробные указания относительно местонахождения девочки, ожидание грозило затянуться: путь до пещеры, у которой пряталась Хайна, был неблизким. Гордому лорду откровенно не хотелось провести еще несколько часов в обществе презренного нагорна, но уйти старик так и не решился - видно, побоялся обидеть гостя или, скорее, его венценосного господина. А поскольку искусство развлекать гостей явно не входило в число достоинств угрюмого сгорна, он подбодрил себя еще одним глоточком чудодейственного бальзама, подаренного первым советником.
   На этот раз снадобье подействовало еще выразительнее, чем прежде. Старик вдруг сделался словоохотливым и прямо-таки источал несвойственное сгорнам благодушие. Похвалил подарки, отдал должное мужеству нагорна, пустившегося по приказу сюзерена в такой нелегкий путь... Потом прищурился лукаво и сказал со смешком:
   - А ведь ты даже не особенно к нему расположен, к своему господину-то, а? Ну-ну, не трудись возражать, я ведь видел тебя во всей наготе, без Айкаса; до самого донышка рассмотрел. Да не переживай так, советник, меня твои тайны не касаются. Что меня удивляет, так это беспечность лорда Региуса. Если уж я разглядел тебя насквозь, то он-то и подавно. Стало быть, ему известно, какую злобу на своего господина ты носишь в душе. А лорда Региуса в отличие от меня должно беспокоить благополучие владыки Кармала. Как же ему в голову пришло повесить Красный айкас на шею злейшему врагу владыки? Одно из двух: либо Верховный лорд сам не слишком благоволит к твоему хозяину, либо им обоим позарез нужна моя внучка...
   - Прости, светлейший лорд, но какой вред владыке может причинить Айкас, надетый мне на шею? Я же не маг. При всем желании я не способен подчинить себе эту игрушку...
   Старый Лорд погрозил первому советнику пальцем:
   - Осторожнее выбирай слова, нагорн! Разве можно называть магический Камень игрушкой? Он достаточно силен, чтобы прожечь в тебе дыру за такое пренебрежение. - Заметив, что Соф Омри непроизвольно дернулся, старик зашелся смехом. - Шучу я, шучу! А что до вреда, который ты с помощью Камня можешь причинить владыке и любому недругу, то твои магические способности не имеют решительно никакого значения. Достаточно произнести несколько правильных слов, и все остальное Камень сделает сам.
   - Но я-то этих слов не знаю!
   - Верно, не знаешь. Зато их знаю я. И лорд Региус должен был предвидеть возможность того, что мы сумеем столковаться... Ого, как загорелись у тебя глазки, советник! Нет-нет, и не проси, я не собираюсь ради тебя ссориться с Региусом. Разве что... Знаешь, одну услугу я, пожалуй, могу тебе оказать. В качестве ответного подарка за это весьма недурственное зелье. - Лорд Хедриг указал на кристалл с бальзамом. - Я ведь знаю: ты выложил его из собственных запасов, от сердца, можно сказать, оторвал. В награду за щедрость я готов научить тебя заклинанию, которое хотя бы отчасти прикроет твое нутро от нескромного взгляда лорда Региуса. Когда будешь его произносить, вообрази, что голова твоя - или сердце, это уж как тебе угодно, - представляет собой поделенный на комнаты дом. Выбери одну из комнат и мысленно повесь на ее дверь замок. После заклинания Красный айкас сделает эту комнату невидимой для магического взора. Всякий раз, когда тебе захочется подумать о чем-нибудь сугубо личном, мысленно отыщешь запертую дверь, снимешь замок и зайдешь внутрь. Побудешь наедине с собой сколько тебе нужно, выйдешь и снова повесишь замок. Все мысли, посетившие тебя, пока ты находился в этой комнате, останутся для лорда Региуса тайной. Правда, и для тебя самого тоже - пока не решишь снова наведаться в секретную комнату.
   - А если лорд Региус захочет... заглянуть в мое нутро, пока я буду находиться в этой комнате?
   - Он решит, что ты спишь - крепко, без сновидений. Или потерял сознание.
   - А магические боли? Знаешь, милостивый господин, лорд Региус...
   - Знаю. Пока ты будешь держать свои тайные мыслишки в этой комнате - никаких болей. Красный камень - самый могущественный талисман Гор. Его защиту не одолеть никакой магии.
   - Но ведь я буду вынужден его вернуть!
   - И что с того? Едва ли лорд Региус использует мощь Красного айкаса для исследования ваших безмозглых голов. Чересчур велика честь для нагорнов, которые в магии смыслят не больше илшигов! По идее, он может что-то заподозрить и взяться за тебя всерьез, но я сомневаюсь... Кроме того, не исключено, что Айкас не станет ломать собственную защиту. Камни с таким высоким магическим потенциалом склонны к своеволию.
   А потом лорд Хедриг сказал, как звучит заклинание.
   Повторяя за ним труднопроизносимые непонятные слова, Соф Омри не очень-то верил в их действенность. Но, несмотря на его скепсис, заклинание сработало. Когда Омри вошел в свою воображаемую тайную комнату и с наслаждением воткнул в воображаемого Кармала воображаемый нож, его против ожидания не скрутило судорогой, не накрыло волной всепроникающей боли. Боль не пришла вообще.
   С той минуты в душе первого советника и поселилась радость - впервые за долгие тридцать лет. Поселилась рядышком с застарелой ненавистью к Кармалу, можно сказать, переплелась с ней. Да и как иначе, если радость порождена надеждой уничтожить царственного братца? Конечно, до уничтожения еще далеко, ведь Кармала по-прежнему защищает магия лорда Региуса или даже магия этого самого Красного айкаса. Но теперь у Софа Омри есть возможность спокойно - без боли и страха - вынашивать замысел убийства.
   Разумеется, он не бросится на Кармала с ножом - нет, он не испытывает ни малейшего желания погибнуть от меча гвардейца или на эшафоте дворцовой площади. Естественное оружие Софа Омри - прекрасное знание самого Кармала, опасного безумца, способного развлечения ради поджечь собственный дом. Презирая старшего брата, считая его полным ничтожеством, Кармал не скрывал от Софа ни своих убеждений, ни подлых делишек, которые, стань они достоянием населения, могли бы привести к бунту, несмотря на все заклинания лорда Региуса.
   - Задумывался ли ты когда-нибудь, что такое жизнь, любезный Соф? Жизнь - это движение, перемены, вечное обновление. Жизнь - это борьба. Знаешь, что происходит с любым сообществом живых тварей, когда они попадают в райское местечко, где полно еды и нет их естественных врагов? Твари жиреют, тупеют, начинают плодиться без удержу, сжирают все подчистую, а потом вымирают от голода и болезней. Или становятся легкой добычей внезапно появившихся хищников. То, что происходит сейчас с нами, с нагорнами, - еще хуже. Мы уже расплодились так, что всей земли Плоскогорья не хватает, чтобы нас прокормить. Мы уже отупели, разжирели и стали бы легкой добычей, вздумай враг напасть на нас. Но беда в том, дорогой Соф, что враг не нападет. Благодаря магии лорда Региуса и других Верховных лордов мы лишены естественного способа улучшения породы - борьбы, в которой выживают сильнейшие. Но это еще не все. Благодаря законам и обычаям нашего просвещенного общества, благодаря запрету на смешанные браки мы плодим все больше слабоумных уродов, не способных позаботиться даже о себе, не говоря уже о продолжении рода. Мы вырождаемся, Соф, и вырождаемся очень быстро. Стабильность, всеобщая безопасность, верность традициям - красивые слова для обозначения того, что по сути есть гниение и разложение. Если мы не найдем способа разворошить помойную яму, в которой живем, через пару сотен лет здесь останутся одни черви...
   И Кармал неустанно искал его, этот способ. За девять лет своего правления он перепробовал их множество, один преступнее другого. То упросит лорда Региуса наслать мор на какую-нибудь дальнюю деревушку, то расселит по окрестным лесам чудовищ-людоедов, то учредит школу для босяков, где юных бродяг и нищих обучают, как соблазнять благородных дам, то подкупит повитух, чтобы подменяли новорожденных младенцев.
   Теперь вот эта девчонка-урод. Если Соф Омри что-нибудь понимает, то на нее у Кармала особый расчет. Беспримерная щедрость, с какой владыка одарил лорда Хедрига, могла означать лишь одно: у девчонки есть некий скрытый Дар, способный подорвать основы общественного устройства нагорнов, уничтожить все законы, обычаи и традиции, обратить порядок в хаос. Дар такой силы, что Верховные Лорды сгорнов с ним не справятся. И Кармал рассчитывает, что сумеет приручить девчонку, а потом сделает ее своим орудием.
   Но у Софа теперь свои виды на маленькую сгорнийку. Если она способна перевернуть жизнь целой страны, то уж наверное ей не составит труда раздавить, как гадину, правителя этой самой страны. Нужно только подобрать к ней ключик, войти в доверие, а потом аккуратно так, осторожненько направить ее мысли в правильное русло. Задача как раз для него, Софа Омри. Торопиться некуда. У него будет достаточно времени, чтобы присмотреться к девчонке, разобраться в тайных струнках ее души, а заодно и разузнать побольше о ее скрытых способностях.
   Какая удача, что Кармал решил поселить сгорнийку во дворце. У первого советника множество союзников среди придворных и своих людей среди челяди. А это значит, что ни одно сколько-нибудь заметное событие в жизни девчонки не ускользнет от его внимания. Кроме того, во дворце легко устроить "случайную" встречу, множество случайных встреч, которые естественным образом выльются во встречи намеренные, долгие приятельские беседы, дружеские отношения... Как хорошо, что Кармал отправил за девочкой именно его, Омри. Теперь первый советник сможет общаться с маленькой дикаркой на правах старого доброго знакомого. Он уже за время пути сумел многого достичь. Девочка больше не молчит постоянно, как в первые дни после отъезда. Глядишь, скоро совсем разговорится...
   Сладкие мечты не оставляли первого советника до самого Плоскогорья. Но едва путешественники добрались до первого нагорнийского селения, как мечты эти были грубо растоптаны. Дурные предчувствия и злость, охватившие Софа Омри, когда он распознал в одном из встречных всадников Кармалову девку, сменились безумной яростью, когда она передала советнику приказ владыки.
   Позже, на постоялом дворе, куда Соф по распоряжению этой дряни привез маленькую сгорнийку, ему немного полегчало. Хотя попытка подслушать разговор наложницы с девочкой не удалось - говорили они тихо, а стена, разделявшая комнаты, была довольно толстой, - советник сообразил, что теперь, находясь под защитой Красного айкаса, легко выследит Алмель с девчонкой и никто об этом не узнает.
   И когда проклятая девка велела Софу возвращаться в столицу, оставив ребенка на ее попечение, советник не стал спорить. Спокойно сел на козлы своего шарабана, выехал из селения, съехал с большака, спрятал айранов и повозку в придорожном лесочке и стал поджидать всадников.
  
   Глава 10
  
   Не прошло и двух дней, как нагорн и Хайна покинули Западные Горы, а искусственное благодушие лорда Хедрига, вызванное пакостным зельем, сменилось своей полной противоположностью. Старик готов был собственноручно рвать на себе бороду. Домочадцы при его появлении испуганно пищали и шарахались по темным углам, точно вороватые шастики.
   - Дурак! Старый дурак! - бормотал лорд, мечась по тесной пещерке своих личных покоев. - Где была твоя тупая башка, когда ты увидел этого нагорна и его воз, набитый драгоценным товаром? Где это слыхано, чтобы нагорны поднимались к вершинам прикупить ребенка сгорнов? Когда они вообще в последний раз поднимались к вершинам? И помнишь ли ты хоть один случай, чтобы Верховный лорд добровольно согласился расстаться с самым могущественным из своих Айкасов? Или, может быть, тебе известны случаи, когда владыка Плоскогорья одаривал кого-то из владетельных лордов мервалами? Все, буквально все кричало о том, что девочка стоит дороже всех сокровищ Плоскогорья, вместе взятых! С чего ты решил, будто высокая цена - честная цена? Где ты видел нагорнов, этих торгашей, всосавших тягу к обману с молоком матери, которые сразу предлагали бы за товар честную цену?
   Вдосталь набегавшись и напричитавшись, Хедриг устало опустился в кресло и закрыл лицо руками. Больше всего его угнетала мысль, которую он так и не высказал вслух. Если цена Хайны так высока, значит, она обладает неведомым редким Даром исключительной силы. Даром, который не способны обнаружить сгорнийские айкасы. И может быть, этот Дар для рода полезнее, чем горы продовольствия, топлива и теплой одежды.
   А теперь возможность использовать неизвестный Дар на благо рода упущена навсегда. Мысль о том, что род получил за Хайну гораздо больше, чем за любого из своих детей, тогда как по закону не должен был получить ничего, утешала мало. Ведь девочка избежала смерти в пасти сайлаха отнюдь не из-за дальновидности или мудрости Хедрига, а исключительно по душевной доброте Аины, которая благодаря своему заступничеству впала в немилость до конца жизни. Получается, что глава рода свалял грандиозного дурака не первый раз...
   Лорд Хедриг отнял руки от лица, и взгляд его упал на флакон с бальзамом нагорна, стоящий на столе. Старик в сердцах сплюнул. Это из-за него, из-за проклятого дурмана, он потерял остатки разума и отдал Хайну безо всяких условий. Ему даже в голову не пришло связаться магически с лордом Региусом и потребовать объяснений: кому и зачем понадобилась девочка? Какой у нее Дар и откуда о нем стало известно? Он мог пригрозить, что не отдаст ребенка, пока не получит ответа на все свои вопросы. А чтобы Региус не вздумал крутить, можно было выманить у этого негодяя-советника Красный айкас. Можно было... А! Какая теперь разница! Сделанного не воротишь...
   И все же откуда владыка Плоскогорья мог узнать о Даре Хайны? Толстяк советник говорил что-то о соглядатаях владыки, подслушивающих всякие разговоры в тавернах и людных местах. Допустим, один из них терся в той корчме, где столовались домочадцы Лорда Хедрига, поехавшие на Ярмарку. Женщины и впрямь могли болтать об Аине, ведь тогда не прошло и трех лун с тех пор, как она не вернулась из похода за шерстью. Немудрено и то, что речь зашла о Хайне, которая пропала вместе с ней. Но что в этих пересудах могло навести владыку Кармала или лорда Региуса на мысль о необыкновенном Даре Хайны? Надо бы подробно расспросить всех, кто ездил тогда на Ярмарку, да всех не получится - почти весь молодняк продан в богатые дома на Плоскогорье или на Восток, смотрителям рудников.
   Лорд Хедриг отцепил от пояса связку айкасов, выбрал синий камень и послал вызов Лойле, старшей жене сына-наследника. Ее взяли на Ярмарку, чтобы она присматривала за девицами, которых везли на продажу. Других женщин в обозе не было. А про Хайну болтали, скорее всего, женщины.
   Лойла вошла в покои Лорда на подгибающихся от страха ногах.
   - Ты звал меня, господин?
   - Сядь. Не трясись, я не собираюсь тебя наказывать. Летом на Ярмарке ты присматривала за девицами. Ты находилась при них неотлучно?
   - Да, господин. Пока их не продали.
   - Стало быть, должна была слышать все их разговоры. Подумай хорошенько и припомни: они болтали о Хайне? Да не трясись, я сказал! Ничего плохого я тебе не сделаю. Только припомни все хорошенько.
   - Слушаюсь, господин. Как я помню, разговор о Хайне был только один. Кто-то из девочек... Санни, по-моему... Да, Санни спросила у остальных, как они думают: могла ли Хайна уцелеть и добраться до Плоскогорья. Девочки подняли ее на смех. Мол, до Плоскогорья в одиночку не доберется никто, а у Хайны к тому же нет оберега, и вообще она хворая, даже в горах задыхалась, а уж внизу ей мигом конец пришел бы...
   - Ну? Дальше.
   - Санни их смех разозлил, она закричала, что сами они хворые, а Хайна проводила в горах по две луны даже ранней весной и поздней осенью, когда здоровые мужчины за один день простывают так, что потом неделями не могут оправиться, если ты, господин, их не исцелишь. Девочки загалдели, кто-то разумно возразил: "Ну и что с того? Сколько бы Хайна ни бродила по горам, всем известно, что она не жилец. С Бледной нежитью долго не протянешь". Но Санни уже разошлась так, что стала бы спорить с чем угодно, даже с тем, что снег белый. Она понесла какую-то ахинею...
   - Лойла, я просил тебя вспомнить этот разговор как можно точнее. Лучше всего дословно. В том числе и ахинею, которую несла Санни.
   Женщина потупилась и нервно стиснула в горсти подол юбки.
   - Простите, господин. Я... я попробую. Санни сказала: "С чего ты взяла, что это всем известно? Откуда известно, если до сих пор всех рожденных с Бледной нежитью сразу же приносили в жертву сайлахам? Что вообще такое - эта Бледная нежить? Белые волосы, брови и ресницы? Светлые глаза? От этого, по-вашему, умирают? У Хайны ничего не отнималось, не гноилось, не покрывалось язвами, не распухало. Да, она была слабенькой, кашляла и задыхалась, ее часто лихорадило. Но любой будет слабеньким и хилым, если его не кормить, одевать в худые обноски и дюжинами дней держать в горах на голых камнях. Посмотрела бы я, сколько вы проживете при таком обращении!" На этом, господин, я положила спору конец. Велела Санни не говорить глупостей, а остальным - заканчивать трапезу.
   - И больше разговоров о Хайне не было?
   - Нет, господин. При мне - нет. Может, девочки и шептались между собой, но я не слышала.
   - Ладно, ступай. Только потрудись не оповещать о нашем разговоре всех и каждого.
   Лойла ушла, а старый лорд задумался. Пустая болтовня Санни вдруг показалась ему поразительно глубокомысленной. Если какая-то истина твердо усвоена еще в детстве, если человек ни разу не столкнулся нос к носу с фактами, ее опровергающими, или с людьми иных убеждений, ему никогда не придет в голову подвергнуть эту истину сомнению. Предание о Бледной нежити, врожденном недуге, неизбежно приводящем к ранней смерти, лорд Хедриг слышал, еще сидя на коленях у матери. Примерно в то же время узнал он и об обычае приносить пораженных Бледной нежитью младенцев в жертву сайлахам. И за пять с лишним дюжин лет, прошедших с тех пор, он ни разу не заметил несообразностей, связанных с преданием и обычаем. Только дерзкие речи легкомысленной болтушки открыли старику глаза.
   В самом деле, откуда известно, что недуг ребенка-уродца смертелен, когда всех детей с этим уродством убивают, едва они успевают появиться на свет? Ну, допустим, сведения пришли из глубокой древности. Но для того чтобы появилась твердая уверенность в смертельном исходе недуга, нужно, чтобы родились и умерли своей смертью десятки, если не сотни, пораженных этим недугом детей. А Бледная нежить по преданию приходит в род раз в столетие. Но пускай даже легенда правдива и белые уродцы действительно живут не больше дюжины солнц. Зачем непременно приносить их в жертву? У сгорнов рождается достаточно хворых детей, многие из них не доживают до отрочества, но никому в голову не приходит отнести их сайлахам. Возиться с недужными особо не возятся - помрут так помрут, но убивать не убивают.
   Единственное объяснение странному обычаю, до которого додумался лорд Хедриг, - полная бездарность белых уродцев. Но как раз на этот счет предание молчит. О бездарности Хайны старик узнал сам, с помощью айкасов. И, судя по последним событиям, айкасы ввели его в заблуждение. Владыки не посылают за бездарными детьми своих первых советников с возами сокровищ. Ради бездарей Верховные лорды не одалживают никчемным нагорнам священные Камни.
   Как, каким образом им стало известно, что Хайна, которую они ни разу в жизни не видели, наделена каким-то редким и необыкновенно сильным Даром? Лойла уверяет, будто девицы на Ярмарке о Хайне больше не говорили. А мужчины уж точно не стали бы чесать языки, обсуждая судьбу пропавшего ребенка-уродца. Единственное же, что можно почерпнуть из пересказанной Лойлой болтовни, это сведения о слабом здоровье Хайны и ее способности подолгу жить в горах под открытым небом. И о Бледной нежити.
   Похоже, лорду Региусу стало известно нечто важное об этом странном недуге. Откуда? Откуда сребролюбивому Верховному лорду, полторы сотни лет назад променявшему возможность совершенствоваться в искусстве Высокой магии на сытную службу правителю торгашей, не имеющих понятия о тайных силах и взаимосвязях в природе, стало известно о мистических возможностях ребенка, пораженного древним проклятием сгорнов? Может быть, от других Верховных лордов?
   Лорд Хедриг в сомнении покачал головой. Верховные лорды нынче уж не те, что прежде. Ценность Тайного знания, ради овладения коим магически одаренные юноши некогда отказывались от всех земных благ - богатства, семьи, плотских удовольствий, - давно упала. Лорд Региус с его тягой к роскоши был отнюдь не исключением. Трое из девяти Верховных лордов продавали свои услуги нагорнам: лорд Региус - владыке; лорд Септимус - полутора дюжинам вельмож, нанявшим мага в складчину; лорд Трегор - гильдии купцов. Лорд Хеладос вот уже сотню лет тратит свой магический Дар на изобретение безвредного для здоровья зелья, возносящего на вершины блаженства. Лорды Хенцельт и Эратус бьются над тайной превращения всякой всячины в золото. Лорд Эстерис торгует сомнительными рецептами вечной молодости и красоты. Лорд Жорес, помешанный на магии переноса, одиннадцать лет из дюжины пребывает в облике разного зверья. А лорд Умбер, по слухам, давно сошел с ума. Хотя...
   Да, пожалуй, если кто-то из Верховных лордов и проник в тайну Бледной нежити, то только он, лорд Умбер. Описывая его загадочное безумие, посвященные использовали выражения вроде "совершенно утратил связь с действительностью", "витает неведомо где", "речи его туманны или бессмысленны", "беспомощнее младенца". Большинство лордов сочли эти проявления симптомами слабоумия, но кое-кто допускал, что утрата практических навыков и здравомыслия может свидетельствовать о приближении к Тайному знанию или даже о частичном проникновении в его суть.
   В число последних входил и младший брат лорда Хедрига, Кассий. Еще в раннем детстве айкасы выявили у Кассия незаурядный талант к Высокой магии. Детей с таким Даром сгорны традиционно отдавали в обучение Верховным лордам, а лучшие ученики становились преемниками своих наставников, когда те покидали мир. Когда пришло время пристраивать Кассия, отец, лорд Фреус, спросил мальчика, кого из магов он хотел бы выбрать себе в учителя, и Кассий без раздумий назвал лорда Умбера.
   - Этого старого безумца? - Отец поднял бровь. - Говорят, от него разбежались все ученики, потому что он давно уже не способен ничему научить. За Умбером нужно ходить, как за младенцем, кормить с ложечки и подтирать ему задницу. Ты уверен, что мечтаешь об участи няньки при дряхлеющем идиоте?
   - Да, мой господин. Я готов ходить за старым Умбером, потому что только у него могу научиться чему-то стоящему. Добыча золота, тайны вечного наслаждения, молодости и красоты меня совершенно не привлекают. Мне кажется... я надеюсь, что в путаных речах лорда Умбера содержится больше смысла, чем во всех здравых, благоразумных рассуждениях остальных Верховных лордов, вместе взятых. И может быть, когда-нибудь мне удастся этот смысл постичь.
   С тех пор минуло четыре дюжины солнц. Все это время Кассий хранил верность безумному магу. О жизни брата лорд Хедриг знал мало. Кассий не покидал башни лорда Умбера даже ради Больших встреч, на которые съезжались все лорды и маги сгорнов раз в дюжину солнц. А магической связью братья пользовались крайне редко. В последний раз - около двадцати солнц назад.
   Поколебавшись немного, лорд Хедриг взял синий айкас и послал Кассию вызов. Несколько минут прошло в напряженном ожидании, и вот перед мысленным взором лорда возникло смутно знакомое мужское лицо, еще не отмеченное признаками подступающей старости.
   - Хедриг?! - Брат явно удивился. - Что у тебя стряслось? На твои владения напал мор?
   - Хуже, Кассий. Меня бессовестно ограбили.
   - Ограбили? Тебя?! - Кассий хохотнул. - Да на твое жалкое барахлишко не польстится ни один уважающий себя разбойник. Тем более что их всех давно повывели.
   - Не всех, как выяснилось. Послушай, Кассий, что тебе известно о Бледной нежити?
   - О Бледной нежити? Гм! Полагаю, то же, что и тебе. Врожденный недуг, несовместимый с жизнью. Распознается по отсутствию пигмента.
   - Ясно. - Лорд Хедриг помолчал, собираясь с духом. - А... не знаешь ли ты, не обращался ли кто к лорду Умберу с вопросами вроде моего?
   Брат удивился еще больше.
   - На моей памяти у старого Умбера не было ни единого посетителя. А на магические вызовы он не отвечает из принципа.
   - Ясно... Ну, а как он вообще?
   - Как и прежде. Десять из дюжины дней пребывает в трансе. На одиннадцатый возвращается и начинает бредить. На двенадцатый пытается выгнать меня взашей - говорит, что ничему меня не научит, потому что для обозначения Великой мудрости в человеческом языке просто не существует слов.
   - Но ты не уходишь?
   - Не ухожу. Должен же кто-то присматривать за стариком. И потом, я, видишь ли, все продолжаю надеяться, что рано или поздно расшифрую его бред. Развил память так, что заткну за пояс любого меморика, могу воспроизвести любой кусок любой речи Умбера практически дословно. А магией потихоньку овладеваю самостоятельно. Дар у меня есть, и немалый, а времени больше чем достаточно... Думаю, уже и теперь мало кто из сгорнов превзойдет меня в практической магии. А если подберусь к сути Тайного знания, мне вообще не будет равных... Но ты ведь вызвал меня не для того, чтобы поговорить о моих достижениях? Чем я могу помочь тебе, Хедриг? И откуда этот внезапный интерес к Бледной нежити?
   - Это долгая история. И вообще-то я дал слово о ней помалкивать... С другой стороны, должен ли я держать слово, данное грабителю? И можно ли считать магическое общение болтовней? Ведь с формальной точки зрения я молчу...
   - Да зачем тебе эти словесные кружева, Хедриг? Плюнь! Горные лорды - хозяева своему слову. Хотят - дают, хотят - берут обратно.
   - Ты не изменился, Кассий. Как был шутом, так им и остался.
   - Не вижу, почему я должен измениться. Разве наша жизнь не похожа на отменную шутку? Впрочем, оставим эти мудрствования. Ты хотел рассказать мне какую-то долгую историю. Сократи ее до предела и рассказывай. Для успокоения твоей совести могу пообещать, что не стану распространять ее особенно широко.
   - Ну, в двух словах она звучит так: владыка Плоскогорья не без участия лорда Региуса выкупил у меня белого уродца - девочку восьми лет. И заплатил за нее больше, чем я выручаю на дюжине Ярмарок.
   - Поэтому ты подозреваешь, что он должен был заплатить еще больше. В этом и заключается грабеж?
   - Не вижу тут ничего смешного. Да, я подозреваю, что меня обманули. И очень не прочь выяснить, зачем им понадобился недужный ребенок, у которого айкасы не обнаружили ни одного Дара.
   - А у тебя самого нет никаких догадок? Почему, к примеру, ты не приказал отнести девочку к сайлахам, как велит обычай?
   - Почему не приказал - это отдельный разговор, к девочке отношения не имеющий. Кстати, об обычае. Ты не находишь его странным? Каким таким ужасом белый уродец может угрожать роду, что обычай требует немедленного убийства?
   - Ну почему обязательно ужасом? Может быть, Бледная нежить придает особый вкус мясу своих жертв, отчего священные сайлахи предпочитают его любой другой пище. Ладно, ладно, не хмурься, Хедриг, я буду серьезен. Постараюсь ради тебя проникнуть в тайну этого недуга. Сам или с помощью лорда Умбера. Только, боюсь, это в любом случае произойдет не скоро. Сам я продвигаюсь к знанию ощупью, откровения у меня случаются не чаще двух раз в год, причем не всегда те, которых я искал. А лорд Умбер бывает вменяемым и того реже. Но рано или поздно мы до истины доберемся, обещаю.
  
   Глава 11
  
   Всю дорогу от лачуги старой Ланы до дворца Алмель задумчиво улыбалась. Дочь ведьмы, она не верила в случайные совпадения. Все события, все встречи в жизни - часть тщательно продуманного узора, который вышивает Хозяйка судеб на ковре всеобщего бытия. По эту сторону смерти людям дано видеть лишь изнанку ковра - путаницу нитей и узелков, беспорядочные штрихи, обрывающиеся линии. Оттого-то жизнь и представляется многим бессмысленным хаосом. Но человек вдумчивый и наблюдательный при желании может найти закономерность в кажущейся путанице и мысленно дорисовать если не весь узор, то хотя бы его часть, угадать будущее по событиям прошлого и настоящего.
   Если Алмель трактует происходящее верно, Хайну наверняка ждет радостное и спокойное будущее. Однако как причудлив этот узор! Когда-то Хозяйка судеб привела целительницу Лану собирать травы в придорожные заросли, где умирала в родах молодая сгорнийка. Лана спасла ребенка и обрела приемную дочь, которую у нее безжалостно отняли пятнадцать лет спустя. Отняли для того, чтобы Аина в свою очередь спасла жизнь другому младенцу и тоже стала спасенной девочке приемной матерью. После смерти Аины Хозяйке судеб пришлось срочно вплетать в узор новые нити. Для того чтобы несчастный ребенок выжил и попал к своей приемной бабушке, Хозяйка переплела судьбы никому не известных женщин с судьбами самых могущественных мужей страны - таких как владыка Кармал и лорд Региус.
   А бедный Кармал наивно полагает, что судьба послала девочку ему - чтобы изменить этот мир. Велико же будет его разочарование, когда он поймет, что магических способностей у Хайны не больше, чем у любого обыкновенного ребенка-нагорна! Ничего, переживет. Главное, что Хайна закончит свои дни в холе и неге, столь необходимых смертельно больному ребенку.
   В том, что Лана будет любить и баловать девочку до последнего вздоха, Алмель не сомневалась. Стоило этим сиротинушкам увидеть друг друга, и они уже ничего больше не замечали. Льнули друг к другу, точно две виноградные лозы. В доме, где все дышало памятью об Аине, Хайна мгновенно ожила и защебетала как пташка. Аина, Аина, Аина... А уж Лану хлебом не корми, дай только поговорить о горячо любимой дочери. Алмель довольно скоро почувствовала себя лишней. Она собиралась было обсудить с ведуньей практические вопросы, воспитание и содержание Хайны, но ей не дали даже приступить к разговору. Когда уходила, найденыши сидели в обнимку и оплакивали смерть Аины.
   Ничего, о делах можно поговорить в другой раз. Алмель надеялась, что теперь станет в доме Ланы частой гостьей. Тем более что и ведунья и Хайна приглашали ее наперебой. Кармал, конечно, будет недоволен. При всей своей неортодоксальности он все-таки вырос во дворце, и представление о том, что наложница должна сидеть взаперти, укоренилось в нем с детства. Но Алмель не сомневалась, что ей удастся его уговорить. До тех пор пока Кармал не знает о том, что Хайна - обыкновенный ребенок, он сделает все, чтобы исполнить любое желание девочки. А открывать повелителю правду Алмель не собиралась. Придет время, сам догадается.
   Они подъехали к стене, окружавшей дворцовый сад. Спутник и телохранитель Алмели помог ей взобраться на спину лошади, а оттуда - на гребень стены. Алмель спрыгнула на землю и огляделась. Да, все правильно, это ее часть сада - специально отгороженный уголок. Здесь ей почти не угрожала опасность столкнуться с другими обитателями дворца. Разве что с садовником или его помощником, но к вечеру они обычно заканчивали работу.
   Так и есть - в саду ни души. Алмель без приключений добралась до своих покоев, где ее поджидала служанка, доверенная Кармала. Девушке поручили прикрывать отсутствие наложницы, чтобы никто не догадался об отлучке Алмели из гарема. Служанка, надо думать, была до смерти рада поручению. И не только потому, что владыка почтил ее особым доверием, но также из-за роскошных яств, которые она должна была исправно поглощать, чтобы на дворцовой кухне не начались пересуды. Ни к чему, чтобы по дворцу пошел слух о нездоровье или возможной беременности любимой наложницы. И то и другое вызвало бы на женской половине нездоровый ажиотаж.
   - Ты вернулась, моя госпожа! Какое счастье! Надеюсь, путешествие прошло удачно?
   - Вполне. Рада видеть тебя, Тилина. Хотя твое упрямство, надо признать, меня огорчает. Если помнишь, я просила не называть меня госпожой. Будь добра, возьми шкатулку с фигурками для флеша, поймай кого-нибудь из личных слуг владыки и накажи срочно передать повелителю. Но сначала загляни на кухню, попроси, чтобы прислали горячей воды. И побольше.
   Однако вымыться Алмель не успела. Кармал ворвался в ее опочивальню раньше, чем появились девушки с водой.
   - Повелитель! - ахнула Алмель. - Тебе не следовало сюда приходить. Твоя беспечность...
   Закончить фразу ей не дали. Владыка схватил возлюбленную в охапку, оторвал от пола и накрыл губы ртом. Но, вопреки опасениям Алмели, срывать с нее одежду не стал. После долгого поцелуя поставил на ноги, схватил за плечи и возбужденно заговорил:
   - Ну же, дорогая, ты видела ее? Как она? Похожа на описание?
   - Какое описание? - Алмель, ожидавшая совсем других вопросов, опешила. После долгого отсутствия, после стольких трудов по устройству девочки она надеялась, что Кармал справится о ее успехах и самочувствии.
   А владыку, похоже, раздосадовало недоумение наложницы.
   - Что значит какое описание? Ты же не хочешь сказать, что позабыла легенду?
   - А, вот ты о чем! Не знаю. Волосы у нее точно белые. Глаза прозрачные. Но о росте и статности судить, как ты понимаешь, рано. Девочке всего восемь лет. И она очень щупленькая от постоянного недоедания.
   - А нос? А губы?
   - Честно говоря, я не помню точно, как их описывает легенда, мой господин. Да и какое это имеет значение?
   Кармал бросил на наложницу полный негодования взгляд - словно она призналась, что забыла, как выглядит он сам. Но потом, видимо, решил не раздражаться и рассмеялся - несколько принужденно.
   - Тебе, верно, здорово досталось, душа моя? Потерпи меня еще немного, а потом будешь отдыхать сколько пожелаешь. Но сначала позволь мне послать в Архив за тем юношей-мемориком. Я хочу, чтобы мы еще раз послушали легенду.
   Чего Алмели совершенно не хотелось, так это слушать легенду. Но она понимала, что в случае ее отказа подавленное раздражение Кармала может вырваться наружу, и не решилась испытывать терпение владыки.
   - Хорошо, повелитель.
   Кармал вызвал слугу и отослал его с поручением в дальнее крыло дворца, где обитали сгорны с Даром памяти, в просторечии именуемые мемориками. Меморик с Даром средней силы способен с первого раза запомнить и дословно воспроизвести любую речь продолжительностью до четырех часов, даже если она состоит из бессмысленного набора непонятных слов. Четыре с половиной дюжины мемориков хранят в своей памяти все монаршие указы, описания всех официальных церемоний и приемов, отчеты обо всех заседаниях верховного суда, доклады чиновников и торговые соглашения, поздравления и ультиматумы, хвалебные гимны придворных поэтов и народные песни, сказания и легенды, собранные за время правления целой династии владык. В каком-то смысле меморики были столпом государственности нагорнов, и Алмель иногда развлекалась фантазиями на тему хаоса, к которому могла бы привести недобросовестность или злонамеренность служителей Архива.
   В ожидании меморика Кармал наконец-то догадался спросить возлюбленную, как прошла и насколько успешной была ее поездка. Алмель с воодушевлением начала рассказ, но не дошла и до середины, прерванная появлением худосочного и сутулого сгорнийского юноши. Войдя, сгорн упал на колени и ткнулся лбом в ковер на полу.
   - Ты звал меня, повелитель?
   - Да. Мы хотели бы снова услышать легенду о Белой деве.
   Еще раз коснувшись лбом ковра, юноша выпрямил спину, вперил взгляд в пространство и затянул заунывно:
   - "Случилось сие за три дюжины лет до того, как доблестный Мюниг объединил под своею властию две с лишком дюжины самоуправных баронов и сделался первым владыкой всех нагорнов. У южных пределов земли нашей владычествовал во время оно юный барон Бардис. Родитель его, благородный Урлиг, почил от хвори утробной, не достигши лет преклонных и оставив править пределом сына, по младолетству весьма буйного нрава. Бардис, будучи силен в брани и облечен могуществом немалым, взалкал могущества большего. А равно золота взалкал и славы бранной, потому как нечестив был и страха не ведал, лишившись рано родителя. Много беззаконий совершил он на земле, под его властию стенающей, от воя вдов и сирот содрогающейся. Умерщвлял, насилие учинял да разбоем не гнушался.
   И было в его землях торжище знатное, куда стекались по осени караваны торговые со всех окрестных пределов. И с гор поднебесных, и со всех земель плоскогорных, и с низин, населенных народом чуждым, на неведомом языке изъясняющем. И надобно сказать, что караваны оные, с низин приходящие, боле всех прочих богатством товара славились, потому как везли плоды неведомые смака необычайного, и зерно невиданное, нигде боле не произрастающее, и масла ароматнейшие, и ткани бесценные тканья тончайшего, и кубки и блюда красоты дивной, и семена пахучие, вкус пищи волшебно меняющие. А вели те караваны человеки, хоть росту исполинского, да в кости узкие и на вид вовсе не воины.
   И замыслил Бардис в надмении своем дело темное, нечестивое. Возжелал он напасть на караван низинный и исторгнуть душу из караванщиков ради товара их драгоценного. Собрал рать юнцов столь же окаянных и двинул ее на купцов невинных. Завязалась сеча кровавая, и полегли караванщики от мечей лиходейских. А последний из долинников, со коня своего падая, возопил криком страшным, душу пронзающим: "Асуна, Альбуци! Асуна!"
   И в тот же миг по земле прошел смерч огненный, и вышла из него дева статная в полторы сажени росту. Власы ее белее снега вершин горных, глаза - прозрачнее чистейшей воды родниковой. Нос - тонкий, горбатый, с крыльями фигурными, губы - длинные, рисунка причудливого. А одежды белые, в серебро отливающие, сверкали что молнии небесные. И разошелся окрест девы мрак, а пред нею огнь пошел все кругом опалять. И повалились оземь лихие люди Бардисовы и криком звериным воскричали, как исторгались из тел души их окаянные. А громче всех кричал сам Бардис, в огне по земле катаючись, извиваясь, подобно змее, копием пронзенной.
   А дева белая воздела длани к выси небесной, и дрогнула земля окрестная, потекши, что воск плавленный, и засыпала навечно тропу, что вела в пределы низинные. В тот же миг померкло солнце красное, и сгустилась мгла непроглядная. А как рассеялась та тьма неурочная, исчезла без следа дева белая".
  
   Часть вторая
   ЗАГОВОР
  
   Часть третья
   ВОЙНА МАГОВ
  

Для того чтобы прочесть продолжение, замените в адресе этого текста (в адресной строке браузера) единицу на двойку и нажмите на клавишу "Enter".

Размещение на других сайтах возбраняется.

Во избежание скачивания "роботами-грабельщиками" просьба не "засвечивать" адрес продолжения где-либо в Интернете в явном виде (в том числе в электронных письмах).

Оценка: 7.61*66  Ваша оценка:
Раздел редактора сайта.
Lib.ru/Остросюжетная, 2003-2024. Детективы, приключения, триллеры