В архиве моего "Критико-биографического словаря" имеются две любезно присланные Е. Н. автобиографические справки.

         Родился в г. Казани в 1864 году, 24 июля. Мать - Феоктиста Степановна, урожденная Котицкая, дочь чиновника, отец - Николай Андреевич Чириков, потомственный дворянин Симбирской губернии, офицер, вскоре после женитьбы вышедший в отставку и служивший становым и помощником исправника в разных уездах Казанской и Симбирской губерний. Детство, до гимназии, прошло в разных селах, затем в уездных городках. Учился в Казани, сперва в 3-й классической гимназии, затем в местном университете, где пробыл около 5 лет: один год - на юридическом факультете и остальное время - на математическом, по разряду естественных наук. В 1887 году в декабре был исключен с 4-го курса за участие в беспорядках, выслан из Казани в Нижний, где, спустя неделю, попал в тюрьму по обвинению в организации беспорядков, участии в преступном сообществе и сочинении "оды", оскорбляющей очень высокое лицо. Через два с половиной месяца был освобожден за недостаточностью улик с отдачей под надзор на три года и с воспрещением жить во всех университетских городах и крупных центрах. Предоставили выбрать жительство. Избрал за компанию с друзьями г. Царицын на Волге, где служил смотрителем керосиновой станции об-ва "Лебедь". Отсюда в начале 1889 г. переехал в Астрахань и работал в новой местной газете, "Вестнике", затем в "Листке". Желая сдать окончательный экзамен и получить необходимое для этого свидетельство о благонадежности, при помощи приобретенных в городе знакомств, зачислился сверхштатным чиновником особых поручений при управляющем калмыцким народом. Но только что это свершилось и меня пропечатали в местных "Губ. ведом.", как - обыск, арест и привлечение к новому политическому делу (Процесс молодых народовольцев Сабунаева). Просидел полгода в тюрьме (казанской) и затем отдан на поруки матери. В Казани был секретарем и ближайшим сотрудником газеты "Волжский вестник", но недолго: в 1892 г., спустя два месяца после женитьбы, был выслан из Казани за фельетон в газете, вызвавший волнения среди студентов, направленные против профессора Осокина, после чего попал в уездный городок Алатырь, Симб. губ. счетоводом на постройку железной дороги. Отсюда перебрался в Самару и одновременно работал в местных газетах и служил в контроле железной дороги. В Алатыре написал первые рассказы, попавшие в толстые журналы: "Ранние всходы" - в "Мир Божий" и "Бродячий мальчик" и "Гаудеамус" - в "Русское богатство". В 1895 г. переехал в г. Минск, где, продолжая сотрудничество в журналах, служил секретарем в контроле Либаво-Роменской железной дороги. К этому времени относится мое сотрудничество в журнале "Жизнь", где, кроме рассказов, я писал ежемесячные фельетоны - "Провинциальные картинки" ("Чужестранцы", "Инвалиды"). В 1898 г. появилась первая книжка моих рассказов в издании Чарушникова и Дороватовского. В Минске я уже числился на государственной службе, получил чин губернского секретаря и орден Станислава 3-й степени. Это дало мне смелость бросить службу и перебраться в Петербург, чтобы плотнее примкнуть к литературе вообще, к журналу "Жизнь" в особенности, что я и исполнил в 1902 г. Не прошло три недели и я попал в историю на Казанской площади, где били не только студентов, но и литераторов (Н. Ф. Анненский), участвовал в составлении воззвания литераторов к обществу всех стран и за это был снова выслан из Питера, оставшись при Станиславе 3-й степени с грамотой "Нашему кавалеру" и со званием старшего таксатора лесного департамента, куда я причислился для более основательной крепости в столице. С тех пор ни чинов, ни орденов не имел и, проживая сперва в Ярославле, затем в Нижнем, служил ревизором в об-ве "Надежда" и сотрудничал в толстых журналах и газетах. В 1904 г. окончательно бросил всякую службу и занялся исключительно литературным трудом. В том же году перебрался в Москву и вскоре после 17 октября 1905 г. и дарования всех свобод попал в Таганскую тюрьму по обвинению в принадлежности к Крестьянскому союзу, около которого терся тогда, но в котором непосредственного участия не принимал. Спустя три недели недоразумение разъяснилось, и меня выпустили. Но черносотенцы приговорили меня к смерти и сделали однажды попытку привести приговор в исполнение. После этого я, по настоянию родных, бежал в Питер, где до сей поры благополучно пребываю.
         О первых литературных шагах, литературных встречах - в моих юбилейных заметках и статьях, а также в изданном Ф. Ф. Фидлером сборнике "Первые шаги". К этому остается только добавить о театре. Начал писать пьесы после того, как впервые побывал в Художественном театре на "Дяде Ване". В рождественском номере "Театра и искусство" года три тому назад была моя статья "Как я сделался драматургом".

1913

         В посылаемых при сем номерах журналов: "Наш журнал" и "Солнце России" вы найдете мои личные воспоминания о начале моей литературной деятельности. Добавлением к сему может быть статейка в изданной Ф. Ф. Фидлером книге "Первые шаги". В названных заметках имеется и краткая биография.

         Мои первые рассказы в толстых журналах появились в 1893 г. сразу в двух: "Русском богатстве" и "Мире Божьем" - "Гаудеамус игитур" и "Ранние всходы". Покойные Н. К. Михайловский и А. А. Давыдова прислали мне теплые письма и пригласили быть сотрудником. Скитаясь после изгнания из университета (в 1887 г.) по провинции, главным образом в Поволжье, я работал в газетах и продолжал писать в журналах вышеназванных. В 1894 г. в г. Самаре сгруппировался кружок новых интеллигентских "сектантов"-марксистов около газеты "Самарский вестник" и началась диффузия двух сред: народнической и марксистской; начался мой душевный перелом, последствием которого явилось мое сотрудничество в журнале "Новое слово", где в 1897 г. появилась моя повесть "Инвалиды", повлекшая за собой резкий разрыв с "Русским богатством" и свирепое нападение народнической критики (прилагаю два уцелевших у меня отзыва Скабичевского и Скрибы). С реформированием журнала "Жизнь" В. А. Поссе я делаюсь его усерднейшим сотрудником и пишу там не только рассказы и повести, но еще и общественные заметки под заглавием "Провинциальные картинки", имевшие огромный успех у читателей (изд. отдельной книгой - "Тихий омут"). Моя первая и вторая книги рассказов были изданы Чарушниковым и Дороватовским в 1898 и 1907 гг.
         Третий том появился в издании О. Н. Поповой в 1902 г. Отзывов о книгах не хранил и сам не знал, ибо жил все в провинции и не всегда мог знать и отыскать их (помню, что были в "Мире Божьем").
         Отдельные рассказы переведены на немецкий, французский, чешский, латышский, еврейский, малорусский, польский языки.
         Новое собрание сочинений теперь печатает "Московское книгоиздательство".
Прилагаю список книг. Много выкинув, я теперь сгруппировал свои произведения не по порядку их появления, а по темам.
         Детство, рассказы из жизни детей разных слоев общества - книга "Ранние всходы".
         Интеллигенция - книга "Чужестранцы".
         Молодежь - книга "Цветы воспоминаний".
         Провинциальное захолустье - книга "Житье-бытье" и "Студенты приехали".
         Погибшие женщины - книга "Марька из Ям" (нал. в 1904 г.).
         Герои мои разнообразны: дети, студенты, интеллигенты в кавычках, чиновники, попы, мужики, гимназисты и гимназистки, барыни, бабы, солдаты.
         Написал много, прочитать не успеете все книги. Но я просил бы вас перечитать типичные рассказы:
         "На пороге жизни".
         "Чужестранцы".
         "Фауст". "На стоянке". "Товарищ". "Сердянская республика". "Соломон и Розалия".
         "Цветы воспоминаний".
         Романы "Юность" и "Изгнание", представляющие собой две из задуманных трех частей большой трилогии "Жизнь Тарханова".

6 марта 1913

         В книге Ф. Ф. Фидлера, на которую Е. Н. ссылается во II автобиографической справке, он сообщил о себе следующее:
         Родился в г. Казани в 1864 г., 24 июля. Родословной никогда не интересовался и не знаю, были ли в числе родственников литераторы, или их не было. Не слыхал что-то... Из родителей - мать очень любила книги и читала их запоем. До поступления в гимназию жил по селам и уездным городам, и товарищами детства были крестьянские ребятишки и дети очень бедных людей. Сказки Андерсена и Гримма были любимыми в раннем детстве. Очень любил ходить на рыбную ловлю и на охоту со старшим братом. Эти первые путешествия развивали любовь к природе и давали богатую пищу детской фантазии. Десяти лет влюбился в подругу сестры и начал царапать стихи и резать вензеля на деревьях. С 11 лет жил в г. Казани, где учился в гимназии и университете, только на рождественские, пасхальные и летние каникулы приезжая домой. В гимназии был надзиратель Н. Н. Шестаков, и ему особенно обязан я любовью к книгам и литературе: он заведовал библиотекой, руководил нашим чтением и все "пустые уроки" читал нам шедевры русских классиков и беседовал с нами о прочитанном. В гимназии тогда даже в старших классах проходили только до Гоголя, а Н. Н. Шестаков читал нам и Пушкина, и Гоголя, и Некрасова, а из иностранной литературы - Шиллера, Гете, Диккенса. В IV классе гимназии мы издавали рукописный журнал "Гимназист", и здесь я писал очерки и сатирические стихи на учителей.
         Пушкин, Гоголь, Некрасов, Тургенев - из русских, Гюго и Диккенс - из иностранных писателей - были любимыми моими в средних классах гимназии. В старших классах мы уже группировались в "кружки саморазвития" и, подчиняясь революционному духу того времени, читали Михайловского, Шелгунова, Миртова, Чернышевского, Писарева и обязательную, так сказать, для всякого мыслящего гимназиста беллетристику: Омулевского "Шаг за шагом", Мордовцева "Знамения времени", "Что делать?" Чернышевского, "Эмма" Швейцера, "Между молотом и наковальней" Шпильгагена, "Кто виноват?" Герцена и др. Ходившая в то время в изобилии "нелегальщина" уже частенько попадала в наши "кружки", которые в университете уже формировались постепенно в первые ступени к революционной деятельности, завязывая знакомства с революционерами...
         С 1882 г. писал тенденциозные стихи под Некрасова и любовные от собственного сердца, но держал их в тайной тетрадке. В 1883 г. послал несколько стихотворений в газету "Волжский вестник", но стихи не появлялись, а идти спрашивать о судьбе их было очень стыдно и страшно. Осенью 1885 г., вернувшись с каникул, был поражен вопросом товарища: "Не твои ли стихи напечатаны в "Сборнике волжского вестника"?" Покраснел, замер сердцем, отрекся, а затем побежал в публичную библиотеку и раз 20 перечитал свои стихи, находя их прекрасными... Скоро, однако, разочаровался, - кто-то мне указал на ошибки против ямба и хорея, и я бросил писать стихи. В 1886 г., 7 января - день, который я считаю, собственно, началом литературной деятельности, появился в "Волжском вестнике" мой фельетон "Рыжий" (он вошел в "Мою книгу" детских рассказов). Нужда была у меня тогда огромная: я ходил зимою в летнем пальто и в одеяле вместо пледа.
          - Поди за гонораром! - убеждали товарищи.
         Долго не решался. Брался за ручку двери в редакции и отходил. Не на что было обедать, - опять пошел.
          - Что вам угодно?
          - Принес еще рассказ... Один мой рассказ вы напечатали...
          - Какой?
          - "Рыжий".
          - А-а-а! Давайте! "Рыжий" нам понравился... Получите гонорар!
         Стою с красным лицом у кассы, не считая кладу в карман гонорар и выбегаю вон...
         Получил первый гонорар по 2 к. за строчку, 14 с чем-то рублей!
         С этого дня писательский зуд, с одной стороны, а с другой - крайняя нужда сделали из меня постоянного сотрудника "Волжского вестника" и других поволжских газет. Писал под полным именем и фамилией.
         В 1887 г. летом был в г. Екатеринбурге на выставке корреспондентом и познакомился с первым настоящим писателем, С. Карониным (Н. Е. Петропавловский), с которым потом сошелся очень близко. И как человек и как писатель это был прямо святой подвижник: он внушил мне благоговение к литературе и писателям, ибо тогда, издали, они все мне представлялись именно такими "святыми".
         В 1888 г. напечатал очерк "Свинья" в гайдебуровских "Книжках недели". В этом году я переехал волею судеб и администрации в г. Астрахань и здесь удостоился узреть воочию Н. Г. Чернышевского. Он часто заходил в редакцию "Астраханского вестника", где я тогда работал.
          - Это вы написали "Свинью"? - спросил он однажды при встрече в редакции.
         Я побагровел от смущения и радости, набрал в грудь побольше воздуха и отвечал:
          - Я, Николай Гаврилович!..
          - Что же, и про свинью надо писать!..
          - Плохо, Николай Гаврилович?..
          - По-моему, недурно... Про свинью лучше нельзя!.. Пишите, дарование есть... Темы придут...
         Я стоял перед человеком, на которого молился в гимназии, и вы можете себе представить, как оглушила меня радость от этих слов Н. Г.!!..
         Да простится мне маленькое отступление: не могу не записать небольшого эпизода, случившегося при одной из встреч с Н. Г. Чернышевским. Зашла речь об интеллигенции и народе. Как же не спросить автора "Что делать?" - что делать теперь с народом?.. Не удержался, - спросил, и вот что сказал Н. Г. Чернышевский:
          - Однажды, когда я жил в Петербурге и тоже очень желал помочь народу, поднимаюсь к себе на квартиру по лестнице, а впереди идет дворник с вязанкою дров за спиной. Вижу я, что дрова того и гляди развалятся. Как же не помочь?.. Вот я на ходу и давай поправлять вязанку... Рассыпались дрова-то, а дворник меня стал ругать!..
         В 1892 г. послал в "Русскую мысль" рассказ из детской жизни "Ранние всходы". Получил от г. Лаврова ответ: "Написано с несомненным дарованием, но мы не можем занимать наших читателей героями такого возраста. Сделайте ваших героев более взрослыми, и тогда милости просим!" Этот же рассказ, посланный затем в "Мир Божий", где и был в 1893 г. напечатан, был встречен более чем радушно покойной Александрой Аркадьевной Давыдовой, письма которой страшно ободряли меня и окончательно привязали к серьезной работе. В том же году в "Русском богатстве" появился мой рассказ "В лесу". И с этого времени я окончательно перебрался из провинциальной газетной прессы в толстые журналы. Первые критические отзывы появились в журнальных обозрениях 1893 г. Помню, что очень огорчил меня критик "Недели", где нашла когда-то приют моя "Свинья": критик нашел мои "Ранние всходы" безнравственными!.. Я жил тогда в уездном городишке Алатыре, недавно женился, рассказ посвятил, конечно, жене, и вдруг! Мы читали и оба плакали...

         Кроме сборника Фидлера, Е. Н. ссылается во II заметке еще на автобиографические заметки свои в "Нашем журнале" и "Солнце России". В "Солнце России" (1911, Љ 10) нет почти ничего нового сравнительно с тем, что есть в справках моего архива и в сборнике Фидлера. Но в статейке "Воспоминания" в "Нашем журнале" (1911, Љ 2) автор сообщает кое-что новое о своем детстве и студенчестве:

         "Не помню, как я родился. Однако это случилось 24 июля 1864 года, в г. Казани. Отец мой, безземельный дворянин Симбирской губернии, был молоденьким офицером, при этом еще носил адъютантские аксельбанты и был довольно красив, так что, когда он влюбился в девицу Котицкую, она была давно уже влюблена в него, и очень быстро состоялось бракосочетание, повлекшее за собой одиннадцать ребятишек, вторым из которых был ваш покорнейший слуга, Евгений Чириков.
         Оставив военную службу, отец поступил в акциз, и началось наше кочевание по разным уездным городам Казанской и Симбирской губерний. Потом он сделался становым приставом, помощником исправника, и это еще более увеличило нашу перекочевку "для пользы службы" по селам и городкам приволжских губерний. Все детство мое прошло в селах и захолустных городках. У отца я был любимым сыном и много и часто разъезжал с ним по деревням и селам "по делам службы". Друзьями моего детства были исключительно крестьянские ребятишки, которые и преподали мне первые уроки равноправия и пренебрежения к узким рамкам сословности; с десяти лет я уже в деревне стал гостем и появлялся только на летних каникулах, на рождественских и пасхальных праздниках: меня отправили в Казань, определили в классическую гимназию и отдали жить "на хлеба". Учился я неровно: то очень хорошо, то не особенно, то получал награды, то "списывал" и переваливал без всяких отличий. В гимназии был надзирателем, покойный уже теперь, Николай Николаевич Шестаков, который заведовал классной библиотекой. Он любил литературу и умел внушать любовь к книге нам, гимназистам; отлично читал вслух и умел передать нам благоговейное отношение к писателям. Под его руководством я проглотил много книг и в пятом классе, в преступном сообществе с несколькими товарищами, уже принимал участие в тайном гимназическом журнале, где писал сатиры на учителей и воспевал в стихах и прозе родную Волгу. Когда я был в седьмом классе, на семью обрушилась катастрофа; отец оставил службу и семью, на руках матери осталось пять человек детей, и мне пришлось заботиться не только о самом себе, но и о матери с братьями и сестрой. Мать поступила тапершей в клуб уездного городка на Волге - Сенгилея, а я начал бегать по урокам, собирал пятишницы и посылал подкрепление домой. Через два года я перетащил всю семью в Казань и вступил в отправление родительских обязанностей. Я уже был студентом первого курса на юридическом факультете. Бедность была ужасная: случалось, что на двух братьев были одни только сапоги. Мать и сестра вязали на продажу шапки, я бегал по урокам или сидел над перепиской литографскими чернилами лекций, один брат служил хористом в оперетке, другой готовился на вольноопределяющегося, третий, убитый в прошлую японскую войну, благодаря неусыпным хлопотам матери, попал на дворянскую стипендию в "Ярославскую военную школу для исправляющихся", хотя ни в каком исправлении не нуждался. Все это не помешало мне примкнуть к передовому студенчеству и закружиться в разных полулегальных организациях и кружках "саморазвития", заниматься тайным гектографированием и гореть жаждой гражданских подвигов. На первом же курсе я написал такую "Оду", за которую потом пришлось отсиживать в тюремном заведении. В это время я вообще сочинял и выпускал в свет с помощью гектографа "нелегальные произведения". На юридическом не понравилось: много франтов и мало единомышленников. Перешел на математический по разряду естественных наук: здесь, как и на медицинском, всего больше было долговолосых, с дубинками, с пледами на плечах, таинственно-угрюмых, идейных студентов, к которым меня тянуло еще с седьмого класса гимназии. Кстати, изучение химии приближало к цели, ибо давало возможность сделаться со временем Кибальчичем. Естественные науки пришлись по сердцу вообще, а химия сделалась любимой. Только химия отрывала меня от политики. Уже в лаборатории было несколько загадочных взрывов. Перешел на второй курс. "Письма" Миртова были моим евангелием. Я - уже сознательная личность, несущая на плечах сознание неоплатного долга перед народом. Косвенно, сбоку, через какие-то тайные нити, я уже в связи с группой студенческой "Народной воли". Горю жаждой увидать и сойтись с настоящим живым народовольцем, из тех, карточки которых "совершенно секретно" присылались к отцу, когда он был становым приставом. Внешний вид у меня довольно нелегальный: волосы до плеч, очки, одеяло на плечах вместо пледа, под мышкой всегда книги "социального характера", на студенческих вечеринках я мастер петь нелегальные песни, пытаюсь говорить "возмутительные речи", к танцам питаю презрение, напитан конспиративностью. Среди товарищей пользуюсь большим почетом и популярностью, курсистки говорят со мной только об умных и серьезных делах. Всегда влюблен, но страдаю втайне и отвожу душу на совместном чтении "Писем" Миртова, "Прогресса" Михайловского, Милля с примечаниями Чернышевского, Бокля и пр. Бывало, ноет сердце от невысказанной любви, теряешь нить спора, растворяясь в любимых глазах, а лицо строгое, вдумчивое, полное глубоких мыслей и затаенных дум. Тянуло писать стихи о любви, о луне, о звездах... Их пописывал тайно. Но вот как-то, на рождественских праздниках в 1886 г., возмущенный преимуществами богатых детей, сел и горячо записал... не думая, зачем и для какой цели. Может быть, выйдет нелегальный рассказ. В беллетристике там - большой недостаток. Написал про нищего мальчика очень трогательную мелодраматическую историю, с идейными нападками по адресу "сытых". Назвал "Рыжий". Когда перечитывал, проливал слезы. Хорошо... Собственно, ничего нелегального не вышло. Гм... А что, если послать в редакцию местной газеты "Волжский вестник"? Идти самому стыдно, но можно послать по почте... Пошлю. Послал и несколько дней смотрел в публичной библиотеке: не напечатали ли... Нет... Ну и черт с вами, - издам нелегально, на гектографе... Прошли праздники. В Крещение библиотека была заперта, номера газеты не видал. В понедельник иду в университет, а навстречу - товарищ:
          - Это не твой фельетон напечатан в "Волжском вестнике"?
          - Как называется?
          - "Рыжий".
          - А-а, мой...
         Скрылся от товарища, купил номер у разносчика, укрылся от людей и не мог начитаться. Раз десять подряд прочитал свое произведение, и все еще оно казалось мне недостаточно старым. Всматривался в заглавие, в подпись: "Е. Ч."! Как настоящий писатель. Неужели это именно я - "Е. Ч."? Странно... В большом возбуждении ходил по комнате, гладил свои волосы и повторял:
          - Евгений Чириков... Евгений Чириков... Писатель Евгений Чириков.
         Ходил мимо редакции, но зайти боялся: словно совершил что-то очень предосудительное... А ведь надо. Надо добыть хотя десять, двадцать номеров. У разносчиков уже нет крещенского номера. Наверное, это из-за моего рассказа. Хороший рассказ, черт меня побери. Молодчина, Евгений Чириков...
          - Страшно... А впрочем, чего я боюсь?.. Зайду в контору и: - Позвольте десять номеров вчерашнего номера...
         Постоял в нерешительности у двери, с замиранием духа прислушался к таинственным звукам за заветной дверь и... отворил... Ничего страшного: стоит конторщик и щелкает на счетах.
          - Что вам угодно?
          - Десять номеров... с моим фельетоном...
          - Десять... С каким?.. Как называется ваш фельетон?
          - "Рыжий"...
          - Ах, "Рыжий"... Сейчас... Присядьте.
         Из редакции вышел секретарь, В. Н. Поляк.
          - Вы - автор "Рыжего"?
          - Я.
          - Позвольте познакомиться... Александра Петровна, - идите, пришел автор.
         Вышла высокая девушка в пенсне. Я - как маков цвет. Не знаю, куда девать глаза, руки, ноги.
          - Прекрасно... Вам надо писать... Непременно. Будьте нашим постоянным беллетристом... Николай Павлович, он пришел...
         Кто еще, этот он?.. Профессор Н. П. Загоскин...
         Не помню, о чем еще говорили, но когда я, попрощавшись, стал пятиться к дверям, Николай Павлович крикнул:
          - Выдайте гонорар.
         Сперло дух от переживаемого волнения. Стою, сердце колотится, пот катится со лба на щеки.
          - Получите. Распишитесь... 14 р. 70 к.
         На улице. В кармане бренчит мелочь. Не могу понять, как все это случилось, что теперь делать и куда идти?
          - В "Фатерлянд"... Там всегда студенты...
         Так началась моя литературная работа двадцать пять лет тому назад..."

Русская литература ХХ века (1890 - 1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. В 2-х кн. Москва: Издательский дом "ХХI век - Согласие", 2000. Кн. 1. С. 440 - 448.

OCR љ Ольга Минайлова, 2007.
Публикация љ Русские творческие ресурсы Балтии, 2007.