Арсеньев Владимир Клавдиевич
Сквозь тайгу

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Путевой дневник экспедиции по маршруту от Советской Гавани к городу Хабаровску.

  
   Владимир Клавдиевич АРСЕНЬЕВ. Собрание сочинений в 6 томах. Том II
   Владивосток, Альманах "Рубеж", 2009.
  

СКВОЗЬ ТАЙГУ

  

СОДЕРЖАНИЕ

   Предисловие
   I. Сборы и отъезд
   II. Советская Гавань
   III. Вверх по реке Тутто
   IV. Худая долина
   V. Савушка бизанка
   VI. В отрогах Сихотэ-Алиня
   VII. Верхний Анюй
   VIII. Наводнение
   IX. Девственный лес
   X. Тигровая река
   XI. Через горы, леса и болота
   XII. Заключение
   Примечания издательства
  

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

   Повесть (будем называть её так) В. К. Арсеньева "Сквозь тайгу" представляет собой довольно подробный путевой дневник экспедиции 1927 года по маршруту Советская Гавань -- город Хабаровск, организованной Дальневосточным переселенческим управлением. Маршрут и длительность, цели и задачи данной экспедиции изложены в предисловии автора. Работу над этим несколько беллетризованным произведением, судя по предисловию, он закончил в 1929 году. Но следует заметить, что в 1927 году в хабаровской газете "Тихоокеанская звезда" под общим названием "Там, где не ступала нога человека" публиковались небольшие очерки В.К. Арсеньева, присылаемые непосредственно из экспедиции и послужившие основой данной книги. К сожалению, нынешнее состояние комплекта газеты "Тихоокеанская звезда" за 1927 год, хранящейся в Государственном архиве Хабаровского края, не позволило тщательно сверить текст книги с газетными публикациями. Но, судя по сохранившимся фрагментам, значимых разночтений между этими текстами нет.
   Публикуемый в данном собрании сочинений текст повести В.К. Арсеньева "Сквозь тайгу" сверен с первым её изданием: "Сквозь тайгу. Путевой дневник экспедиции по маршруту от Советской Гавани к городу Хабаровску", Издательство "Молодая гвардия", М.-Л., 1930, 200 стр., с 25 рисунками и 2 картами. Оно включало в себя предисловие, 11 глав и заключение и стало последним прижизненным изданием В.К. Арсеньева. В 1931 году в том же издательстве "Молодая гвардия" была выпущена повесть "Сквозь тайгу" для детей старшего возраста. Это был сильно сокращённый вариант текста, в котором предисловие объединено с первой главой, почти все главы переименованы; в итоге в повести оказалось 14 глав и заключение. Первые два издания имели заметные достоинства: в них было много экспедиционных фотографий с пояснительными подписями.
   Тексты всех дальнейших изданий повести "Сквозь тайгу" были в значительной степени изменены (очевидно, что это была не авторская правка). В процессе подготовки данного тома к печати нами просмотрены имеющиеся в наличии в библиотеке ОИ АК книги 1947 года издания ("Сочинения", т. IV, "Примиздат", Владивосток), 1949-го ("Сочинения", т. II, Дальневосточное государственное издательство, Хабаровск и "Сквозь тайгу", Государственное издательство географической литературы, Москва), 1955-го ("Сквозь тайгу", Государственное издательство географической литературы, Москва) и 1966 года ("Сквозь тайгу", издательство "Мысль", Москва).
   Они содержат практически идентично отредактированные тексты, имеющие лишь небольшие различия. Во всех них отсутствует заключение (фактически последняя, 12-я глава), имеющееся в тексте повести "Сквозь тайгу" 1930 года издания; снят эпиграф, убраны упоминания о строящейся железной дороге и "некорректные" высказывания автора о местных жителях; опущены многие подробности в описаниях маршрута и местностей. В некоторых последующих изданиях из текста убраны латинские названия растений и животных; в других, наоборот, имеется "Алфавитный указатель русских и латинских названий растений и животных, упомянутых в тексте", отсутствующий в первом издании 1930 года.
   В данном издании восстановлена авторская редакция текста и частично -- пунктуация, внесены исключённые в дальнейшем фрагменты, отдельные фразы и слова. Все значимые расхождения между изданиями 1930 года и последующих лет отражены в примечаниях от издательства собрания сочинений, помещённых после основного текста. В полном объёме приведено авторское предисловие 1930 года. Исправлены инициалы участника экспедиции П.С. Гончарова (на эту ошибку в издании 1930 года и во всех последующих переизданиях указывала ещё А.И. Тарасова -- см.: Тарасова А.И., "Владимир Клавдиевич Арсеньев", издательство "Наука", М., 1985, с. 210). В тексте повести оставлены латинские названия растений и животных, приведённые В.К. Арсеньевым в издании 1930 года, хотя многие из них устарели или изменены согласно современной номенклатуре. Сохранены устаревшие написания слов: "эксплоатация", "удэхейцы" ("удэхе"), "россомаха", "чорт", "жолуди", "жень-шень", "элеутерококкус", "илем" вместо "ильм", "по нём" вместо "по нему" и т.п.
  

СКВОЗЬ ТАЙГУ
ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК ЭКСПЕДИЦИИ ПО МАРШРУТУ ОТ СОВЕТСКОЙ ГАВАНИ К ГОРОДУ ХАБАРОВСКУ

  

ПРЕДИСЛОВИЕ

Человек представляет собой как бы некоторый итог всего того, что он воспринял из окружающей его среды своими чувствами.
Крживицкий

   В 1927 году Дальневосточное переселенческое управление снарядило экспедицию по маршруту Советская Гавань -- г. Хабаровск. Лиц, интересующихся вопросами колонизации, автор отсылает к специальному отчёту, сданному им по месту службы в г. Хабаровске. Настоящая же книга представляет собой его обработанный путевой дневник, в котором читатель найдёт описания природы северной части страны, известной в географии под именем Уссурийского края. Значительное место в ней он уделяет туземцам. Читатель также увидит, до какой степени жизнь орочей и удэхейцев проникнута целым рядом запретов. В самом деле. Живут они в глухой тайге, где кругозор весьма ограничен, где опасность караулит охотника на каждом шагу и заставляет его быть настороже. Всё это должно было сказаться на их миросозерцании, проникнутом демонологией и разными предрассудками.
   Если автор во время путешествия и достиг некоторых успехов, то этим он чувствует себя обязанным высоко добросовестной службе "лесных людей", бывших его спутниками во время экспедиции; фамилии их указаны в тексте.
   В то время во главе Дальневосточного переселенческого дела стоял В.И. Мартьянов. Ему принадлежит инициатива снаряжения экспедиции по маршруту Хабаровск -- Советская Гавань. Все геоботанические работы выполнены профессором В.М. Савичем и его учениками, студентами Дальневосточного государственного университета: Н.Е. Кабановым, К.К. Высоцким, Г.И. Каревым и П.С. Гончаровым. Материал по прикладной зоологии, касающейся промысловых животных, собрал А.И. Кардаков.
   Автор считает нужным отметить услуги, оказанные ему инженером путей сообщения H.H. Мазуровым и чинами лесной стражи К.И. Надеждиным и К.Г. Осиповым.
   Страницы, посвященные описанию растительности, редактированы В.М. Савичем, а в части зоологической -- Г.Н. Гассовским. Научные названия рыб дал Г.У. Линдберг, а паука определил А.И. Шмидт.
   В Советской Гавани экспедиция остановилась в доме К.И. Копотева, на пути во время наводнения нашла приют в жилище удэхейца Инси Амуленка, а в селе Анастасьевка -- на квартире производителя работ В.И. Двиганцева. Посланные на Амур туземцы получили большую помощь со стороны заведующего Троицким отделением Дальгосторга Г.П. Ермошина.
   Всех перечисленных выше лиц автор благодарит за участие в совместной с ним работе в экспедиции 1927 года и за услуги, облегчившие его предприятие.
   Наблюдение за печатанием этой книги любезно взял на себя профессор Ф.Ф. Аристов, за что автор приносит ему свою искреннюю благодарность.

Автор
20 января 1929 г.,
г. Владивосток

  

I
СБОРЫ И ОТЪЕЗД

   Вопрос о географическом обследовании Уссурийского края в границах: Нижний Амур -- озеро Кизи, Татарский пролив и река Хор -- был поднят ещё в 1908 году. Тогда Приамурским отделом Русского географического общества была снаряжена экспедиция под моим начальством, работавшая подряд в течение двух лет в северной части горной области Сихотэ-Алиня.
   В 1926 и 1927 годах, в связи с предполагаемой постройкой железной дороги от г. Хабаровска к Советской (бывшей Императорской) Гавани на берегу Татарского пролива, дальневосточные власти решили снарядить ряд специальных экспедиций с заданиями осветить бассейны рек Хора, Анюя, Копи и Хади в дендрологическом, геологическом, экономическом и колонизационном отношениях (1).
   В ноябре 1927 года Дальневосточное районное переселенческое управление предложило мне сорганизовать экспедицию по маршруту г. Хабаровск -- Советская Гавань с целью выяснить, что представляют собой в колонизационном отношении местности, тяготеющие к проектируемой железной дороге (2). На эту экспедицию было ассигновано 12000 рублей, и выступление её предполагалось ранней весной, как только спадут снега и вскроются реки.
   Так как путь экспедиции должен был пролегать по местности, совершенно пустынной и безлюдной или только изредка касающейся границ обитания туземного населения внутри страны, то он мог быть выполнен лишь при наличии питательных баз, заранее устроенных в верховьях рек Тутто, Хади, Копи, Анюя, Хора, Пихцы, Мухеня и Немпту. Завоз грузов на эти базы предполагалось произвести заранее, пока реки были ещё скованы льдом и имелось нартовое сообщение; но вследствие недоразумений деньги переведены были в моё распоряжение лишь в конце апреля. Только с этого момента экспедиция фактически приступила к снаряжению в далёкий путь. Однако время было упущено, реки вскрылись ото льда, и потому завоз грузов на питательные базы надо было производить на лодках, что было несравненно труднее и стоило значительно дороже.
   Экспедиции в пути надлежало перейти четыре горных хребта, где возможно было встретить большие каменистые россыпи, предстояли переправы через быстрые горные реки с высокими обрывистыми берегами и через зыбучие болота. Поэтому я решил отказаться от вьючных животных и весь маршрут построил так, что две трети пути мог пользоваться лодками, и только через водоразделы из одного бассейна в другой мы должны были идти пешком с котомками за плечами.
   Надо сказать, что в это же время и в тех же местах по изысканию железнодорожного пути работали две партии: одна под руководством инженера путей сообщения (3) H.H. Мазурова, другая возглавлялась инженером Н.М. Львовым.
   Первоначально я предполагал идти от Хабаровска на Советскую Гавань и в состав экспедиционного отряда пригласил профессора ботаники В. М. Савича и сотрудника Хабаровского краевого музея А.И. Кардакова.
   Позднее ассигнование денег вынудило нас перестроить весь маршрут в обратном порядке и разделиться на два отряда. В.М. Савич со студентами К.К. Высоцким, Г.И. Каревым и П.С. Гончаровым должны были произвести обследование верховьев рек Немпту, Мухеня и Пихцы, затем перевалить на реку Хор и спуститься по этой последней до Уссурийской железной дороги. Я же с А.И. Кардаковым и студентом-геоботаником Н.Е. Кабановым должен был начать своё путешествие от Советской Гавани, идти вверх по реке Хади к истокам реки Копи, потом через хребет Сихотэ-Алинь на реку Анюй, затем перейти на реку Хор, а с Хора на Пихцу и держать курс на г. Хабаровск. Словом, пока я буду работать на восточной стороне Сихотэ-Алиня, В.М. Савич тем временем устроит в указанных местах три питательных базы.
   Сообразно этому плану и денежные средства были распределены на три части: 1000 рублей оставлены забронированными для отчётных камеральных работ по возвращении экспедиции в г. Владивосток; мой отряд, совершивший весь маршрут от моря до реки Амура, располагал 7060 рублями и отряд В.М. Савича -- 4545 рублями.
   Маршрут от г. Хабаровска к Советской Гавани можно было начинать в любой день. Это направление давало целый ряд преимуществ, от которых мы теперь вынуждены были отказаться. Путешествие от моря к Хабаровску зависело не только от расписания пароходных рейсов, но и от других причин, которые никто не в силах предвидеть заранее.
   Казалось, будто всё наладилось, но вдруг совершенно неожиданно выплыла новая неприятность. Совторгфлот грузы экспедиции вместо Советской Гавани заслал на остров Сахалин. Ничего более не оставалось, как дожидаться их возвращения в г. Владивосток, чтобы со следующим рейсом самому доставить их куда следует (4).
   Обязанности между участниками экспедиции распределились следующим образом. Лично я взял на себя: 1) руководство экспедицией, 2) подготовительные, организационные и ликвидационные работы, 3) производство маршрутной съёмки и 4) обследование пути в колонизационном и естественно-историческом отношениях. А.И. Кардаков выполнял все поручения, связанные со званием помощника начальника экспедиции. Кроме того, на него же были возложены: обследование охотничьего и промыслового хозяйства туземцев и фотографическая съёмка в пути. Студент-геоботаник Н.Е. Кабанов собирал гербарный и почвенный материал и вёл наблюдения по своей специальности.
   Кроме научных сотрудников, в состав экспедиции ещё входили туземцы. Я умышленно взял только одних орочей, потому что: 1) они знали хорошо окрестности и служили одновременно рабочими и проводниками, 2) умели долбить лодки и управляться с ними на перекатах, 3) снабжали рыбой и мясом всех участников экспедиции (5). Ныне, оглядываясь назад, в прошлое, я вижу, что поступил правильно. Во время наводнения многие экспедиции потерпели аварии, только в моём отряде не было несчастий, и мы благополучно дошли до г. Хабаровска.
   Я взял сначала девять туземцев. Троих я вернул ещё с реки Тутто, двое должны были сопровождать Н.Е. Кабанова при спуске по реке Копи, а остальные четверо: Прокопий Хутунка, Фёдор Мулинка, Александр Намука и Сунцай Геонка -- совершили со мной весь маршрут. Последние два работали со мной ещё в 1907, 1908 и 1909 годах и имели награды от Русского географического общества.
   По окончании экспедиции из Хабаровска в г. Владивосток они были отправлены по железной дороге, а затем на пароходе Совторгфлота к месту своего жительства в Советскую Гавань и на реку Нахтоху.
   В пути мы должны были пересечь пять горных складок (6) и, следовательно, всё имущество (походное, научное, личное) и продовольствие нести на себе в котомках. Поэтому с собой взято было только то, без чего никак обойтись нельзя. Всё лишнее отброшено: был взвешен каждый золотник и учтена всякая мелочь.
   Научное снаряжение состояло из: фотографического аппарата, секундомера, буссоли Шмалькальдера, пикетажных тетрадей для съёмок, дневников, гербарной папки, бумаги, маленькой рулетки, половинки небольшого бинокля, барометра-анероида, термометра, пращи, термометра для воды, минимального термометра, небольшой шанцевой лопатки, маленьких монолитных ящиков для образцов почв, почвенных мешочков, фотографических пластинок, ботанических ножей, цветных и обыкновенных карандашей, резинок и т.д.
   Бивачное снаряжение составляли: комарники-палатки (по одной на научного работника и по одной большего размера на двух рабочих), тенты для защиты их от дождя, три алюминиевые котелка, входящие один в другой, с крышками (чайников не брали вовсе), козьи шкурки как подстилки для спанья, три топора и прочее.
   Походным снаряжением были: лёгкие дождевики и куски клеёнки для укрытия котомок от дождя, верёвки для увязки тех же котомок, поясные ножи, сигнальные ракеты для розысков заблудившихся людей, острога, инструменты для долбления лодок ("упала") (7). Сюда же надо отнести огнестрельное оружие, состоящее из одной магазинной винтовки и одного дробового ружья, патронташи, запас пороха, дроби, ружейных гильз и инструментов для снаряжения патронов, рыболовные удочки, блёсны и т.п.
   Личное имущество каждого участника экспедиции состояло из: лёгкого одеяла, двух смен белья, запасной пары унтов, полотенца, которое было использовано для лямок к котомке, мыльницы с мылом, зубной щётки, гребёнки, игольника с нитками, кусочков материи для заплат и прочей мелочи.
   Всё имущество без исключения -- как то, что отправлялось на питательные базы, так равно и то, что мы везли с собою, -- было уложено в жестяные банки, запаянные и укупоренные в ящики керосинового типа. Такая упаковка очень удобна. На базах продовольствие предохраняется от расхищения грызунами, большие звери тоже боятся шума, издаваемого жестяными банками, да и в походе в ненастную погоду оно не нуждается в укрывании брезентами.
   На базах груз хранился в особых амбарчиках на сваях, сделанных из накатника и крытых древесным корьём. Места для баз были заранее указаны. Пройти их мимо мы не могли. Туземцы по целому ряду мелких, едва заметных признаков сразу определяли их местонахождение.
   1 июня я закончил последние формальности, подал телеграммы и в три часа дня взошёл на пароход "Син-пин-ган". Когда окончилась погрузка лошадей для геологической экспедиции, направлявшейся на остров Сахалин, были уже полные сумерки. Накрапывал дождь... В 9 часов вечера "Син-пин-ган" снялся с якоря и вышел в море. Несмотря на ненастье, пассажиры ещё долго находились на палубе и любовались Владивостоком, который при вечернем освещении действительно имел эффектный вид. Дома города, расположенные по склонам гор, взбирались до самых вершин, отчего все сопки казались иллюминованными. Множество огней как бы повисало в воздухе; они расходились, перемещались, сливались вместе и все разом отражались в чёрной воде.
   Когда "Син-пин-ган" вышел из бухты Золотой Рог, красивая панорама исчезла, и пароход очутился в непроницаемой тьме. На небе не видно было ни звёзд, ни луны; шёл мелкий дождь. При слабом свете, который вырывался из иллюминаторов и люков, виднелись иногда тёмные силуэты матросов, проходивших по мокрой палубе, и вахтенный начальник на капитанском мостике. Утомлённый за день, я спустился в свою каюту и постарался забыться сном.
   На пароходе было людно и тесно, а в каютах душно. Поэтому, как только стало светать, я оделся и вышел на палубу. Первое, что мне бросилось в глаза, были: чистое, безоблачное небо и широкая гладь спокойного моря. "Син-пин-ган" шёл вдоль берега, держа курс к северо-востоку. Я сел на скамейку и стал любоваться картиной, которая развёртывалась подобно длинной панораме. Вдали виднелись задёрнутые дымкой зубчатые кряжи гор, прорезанные узкими долинами. К востоку от них тянулись длинные отроги, падающие в море отвесными скалами. Это -- типичный "продольный" берег, который тянется на многие сотни километров в направлении от юго-юго-запада к северо-северо-востоку. Читателю, быть может, интересно узнать, что надо понимать под этим названием. Продольный берег тянется параллельно горным складкам, которые в тех местах, где они близко подходят к морю, отмыты вдоль оси своего простирания, вследствие чего здесь совершенно отсутствуют какие бы то ни было бухты и заливы. Вот почему к северу от мыса Мосолова высадка на берег весьма затруднительна, в особенности в летнее время, когда ветер дует с моря и создаёт сильный прибой.
   Многочисленные мысы, стойко выдерживающие натиск волн, образовали тип берега, который в географии принято называть "кулисным". И действительно, словно кулисы в театре, они выдвигаются вперёд один за другим. Первый мыс виден ясно, отчётливо, второй слегка затянут синеватой дымкой, следующий виден ещё слабее, а дальше они совсем тонут во мгле и кажутся повисшими в воздухе и как бы отделившимися от воды. Неопытный мореплаватель может подумать, что между двумя мысами есть бухта, где судно могло бы найти укрытие от непогоды. На самом деле это лишь небольшой выгиб скалистого и высокого берега, иногда даже лишённого намывной полосы прибоя.
   От мыса Песчаного берег Уссурийского края делает поворот к северу и дальше идёт в меридианальном направлении. Таким образом, часть побережья, прилегающая к означенному мысу, является местом, где пересекаются две тектонических линии. Вот почему поблизости образовался глубокий провал, именуемый Советской Гаванью; вот почему здесь чаще всего бывают землетрясения, о которых у туземцев сохранилось много интересных рассказов.
  

II
СОВЕТСКАЯ ГАВАНЬ

   Пароход наш прибыл в Советскую Гавань 4 июня. Поздно вечером мы высадились на берег, а на другой день получили свой багаж.
   Мои спутники занялись разборкой имущества, а я отправился в районный исполнительный комитет для выполнения некоторых служебных формальностей.
   Советская Гавань, о которой здесь идёт речь, состоит из огромной юго-западной бухты в 12 километров и изломанного залива Константиновского в 10 километров длиною (8). Кроме того, у берегов её образовалось ещё несколько второстепенных бухточек, из которых заслуживают внимания: Маячная, откуда идёт грунтовая дорога на маяк, затем Японская, где больше всего поселилось русских колонистов, потом бухта Концессии, где находятся ныне все государственные и административные учреждения, и наконец бухта Хади, в которую впадает река того же имени. В заливе Константиновском есть бухта Постовая, где был потоплен воспетый Гончаровым фрегат "Паллада" и где до сих пор сохранились развалины укреплений, построенных ещё в 1854 году. Большой остров Милютина недавно соединился с материком узким песчаным перешейком, по обе стороны которого образовались две бухты, не имеющие русских названий.
   Таких гаваней, как Советская, немного на земле. Большая, закрытая со всех сторон, она может вместить любой флот в мире. Берега её настолько приглубы, что большие океанские пароходы могут приставать к ним вплотную, как в благоустроенном порту. Единственным недостатком гавани является изолированность её от населённых пунктов страны.
   Берега Советской Гавани состоят из базальтов, которые имеют не столбчатую, а матрацевую отдельность. От моря со стороны юго-восточной Советская Гавань отделяется довольно высоким горным хребтом Доко, слагающимся из пород массивно-кристаллических. На оконечности этого хребта после гибели парохода Добровольного флота "Владимир" (9) в 1897 году поставлен Николаевский маяк (48°58' северной широты и 140°25' восточной долготы).
   К Советской Гавани нам ещё придётся возвратиться, когда будем говорить об устройстве поверхности в бассейнах рек, в неё впадающих.
   Всё население Советской Гавани делится на три группы: администрацию, обывателей и туземцев. Первые являются служащими девятнадцати государственных учреждений. Администрация обслуживает не только одну Советскую Гавань, но всё побережье моря от устья Тумнина до реки Самарги.
   Что делают жители Советской Гавани и откуда добывают средства к жизни? Земледелием занимаются очень немногие. Обитатели Советской Гавани имеют прямые и косвенные заработки в Дальлесе и немного рыбачат. Некоторые эксплоатируют лошадей, отдавая их как бы "напрокат" по 30 рублей в месяц с головы. Живут они на берегу в ожидании каких-либо заработков по выгрузке, разгрузке, перевозке, переноске грузов, прибывающих на пароходах (10). Кое-какие плотничные, столярные и слесарные работы они имеют в административных учреждениях. Случается, в Советскую Гавань прибудет какая-нибудь экспедиция -- опять перепадут деньги (11). Не все даже домохозяева имеют огороды; вот почему овощи так дорого ценятся. Обитатели Советской Гавани -- не крестьяне; это просто "жители", которые живут сегодняшним днём в надежде на какие-то материальные улучшения, (какие, они сами не знают), которые неизвестно откуда и неизвестно когда "свалятся с неба". Многие из них недовольны намерением правительства провести железную дорогу от Хабаровска на Советскую Гавань (12). Они предвидят конец их жизни, при которой "не сеют, не жнут, не собирают в житницы", но питаются и по-своему счастливы. Резонно говорят "совгаванцы", что с проведением железной дороги сюда понаедет много неизвестного люда, начнутся кражи, и дело дойдёт до страшных преступлений. Они по-своему правы. (13) Надо отдать им справедливость, что, несмотря на то, что все здесь выпивают, нигде не слышишь площадной ругани, среди них нет краж, ссор, драк, и если вы видите где-нибудь замок на двери, то больше для того, чтобы дать знать посетителю, что хозяев нет дома. С этой стороны "совгаванцы" безупречны.
   Третью группу населения составляют орочи -- народность маньчжурского племени. В отдалённом прошлом они обитали где-то на севере и неизвестно когда появились на берегах Великого океана. Своей родной колыбелью они всё же считают Советскую Гавань, которую они называют Хади. Но с тех пор, как в окрестных лесах застучали топоры лесорубов, орочи покинули свои прежние поселения и ушли частью на Тумнин и приток его Хуту, а частью за водораздельный хребет Сихотэ-Алинь в верховья реки Хунгари, куда к ним трудно проникнуть не только от моря, но и со стороны реки Амура.
   В три дня мы закончили все подготовительные работы, разобрали имущество и часть грузов отправили на Копи для питательной базы. Как раз к этому времени прибыли туземцы со своими лодками.
   Самым старшим из них был ороч Александр Намука -- человек невысокого роста лет 45, молчаливый и спокойный. Он имел мелкие черты лица; волосы его на голове уже начали седеть. Когда Намука говорил по-русски, то все твёрдые согласные буквы произносил как мягкие. Если он делал что-нибудь неудачно, то конфузился, и на лице его появлялась растерянная улыбка.
   Вторым по возрасту был удэхеец Сунцай Геонка, мужчина 40 лет, сухощавого сложения и роста ниже среднего. Это был человек порывистый, у которого периоды безделья чередовались с весьма напряжённой деятельностью (14). С деньгами он обращался как с вещью совершенно бесполезной и тратил их на всякие пустяки, покупая всё, что попадалось на глаза. Когда он хотел в чём-нибудь убедить меня, то лицо его принимало такое выражение, как будто он испытывал большие физические страдания. Сунцай был незаурядный шаман и этот дар наследовал от своего покойного отца.
   Затем в порядке возраста следует ороч Фёдор Мулинка, тоже среднего роста, лет 36. Природа наградила его золотыми руками. Он был хорошим кузнецом, хорошим звероловом, ловко бил острогой рыбу, считался лучшим специалистом по изготовлению лодок. Фёдор Мулинка говорил мало. Когда он старался что-нибудь запомнить, то напрягал своё мышление (15) и морщил лоб. Это был самый суеверный человек в отряде.
   Четвёртым моим спутником был Прокопий Хутунка -- ороч в возрасте 30 лет, роста ниже среднего. Я его знал ещё мальчиком. От природы любознательный, он сам научился читать по-русски. Хутунка был человек умный, трудолюбивый, с покладистым характером. Несмотря на свою худобу и некоторую кривоногость, он мог нести большие тяжести и совершать длительные переходы.
   В данном случае сказывалась не столько его физическая сила, сколько втянутость в работу. Хутунка был ещё молодым шаманом (16).
   Все четверо имели чёрные волосы, тёмно-карие глаза, желтовато-смуглую кожу, маленькие руки и ноги. Одеты были в смешанные костюмы, состоящие из частей одежд русских и орочских. Обувь все они, да и мы с А.И. Кардаковым, носили туземную, сшитую наподобие олоч из выделанной сохатиной кожи.
   В дальнейшем изложении я буду называть их сокращённо, по родам: Намука, Мулинка, Хутунка и Геонка.
   Орочи привезли неприятное известие, что устье реки Хади, по которой нам надлежало подыматься в горы, загромождено плавниковым лесом. Последние дни были сильно ненастные -- всё время шли дожди, перемежавшиеся со снегом. Вода в реках поднялась значительно выше своего уровня. Как раз на реке Хади Дальлес производил порубки. Вода, вышедшая из берегов, подхватила этот лес и понесла его вниз по течению. Недалеко от устья, где Хади разбивается на протоки, образовался большой затор, который грозил задержать нас на неопределённо долгое время.
   На другой день я поднялся чуть свет и поспешил на улицу. Было прохладно. Солнце ещё скрывалось за горами, но уже чувствовалось благотворное влияние его живительных лучей. Над Советской Гаванью стоял туман. Он медленно двигался к морю. Всё говорило за то, что день будет ясный, светлый и тёплый.
   В 10 часов утра на четырёх лодках мы вышли из Японской бухты и направились в залив Константиновский, где я должен был связаться с астрономическим пунктом и от него уже начать свои съёмки.
   В Советской Гавани в 1855 году соединённая англофранцузская эскадра выжгла старый лес артиллерийским огнём. На месте его вырос другой лес, но его в возрасте около 70 лет (17) сожгли русские. Потом опять стал появляться совсем молодой лесок, состоящий из лиственницы и берёзы.
   Сухостой, оставшийся кое-где одиночными деревьями со времени Севастопольской кампании, -- крупного размера. Туземцы говорят, что он твёрдый, как сталь, и не поддаётся рубке.
   Ближе к выходу в море западный берег гавани подвержен волнению (18). Под влиянием атмосферных агентов порода разрушается и обваливается на намывную полосу прибоя громадными глыбами. Здесь можно наблюдать удивительную эрозию. Некоторые образцы, несмотря на свои большие размеры, так и просятся в музеи.
   Размытые глыбы лавы приняли весьма причудливые очертания. Одни из них похожи на людей, другие на птиц, третьи на фантастических животных, застывших в позах невыразимых страданий. Когда море "дышит", мёртвая зыбь проникает и в Советскую Гавань. Блестящая грудь воды медленно вздымается, бесшумно подходит к берегу и с зловещим шорохом старается как можно глубже проникнуть в каверны между камнями (19). Другая сила вынуждает её уйти обратно в море. Но волны упрямы и с ропотом настойчиво опять идут к берегу -- и так без конца в течение многих веков.
   Местные туземцы одухотворили причудливые камни и в появлении их на земле усмотрели вмешательство сверхъестественной силы.
   Следующий день был воскресный. Покончив с работами в заливе Константиновском, мы сели в лодки и направились к устью реки Хади. Погода была какая-то странная. Весь день в воздухе стояла густая мгла; солнце имело вид оранжевого диска с резко очерченными краями, так что на него можно было свободно смотреть невооружённым глазом, и, как всегда в таких случаях бывает, появилась сильная звукопроницаемость. Где-то далеко выстрелили из ружья. Стоголосное эхо превратило этот звук в грохот пушечной пальбы, который, подобно грому, прокатился из конца в конец над всей гаванью. По опыту я знал, что такая мгла и такое эхо предвещали непогоду. И действительно, к вечеру мгла рассеялась, и тогда на небе стали видны тучи, низко бегущие над землёй.
   День был на исходе, когда мы вошли в реку Хади и достигли орочского селения Дакты-Боочани. Это был последний жилой пункт, за которым начиналась глухая тайга на многие сотни километров. Туземцы встретили нас на берегу. Грустно выглядели орочские балаганы, и не менее жалкий вид имели обитатели их. После гражданской войны орочи впали в бедность (20) и к новым условиям жизни ещё не успели приспособиться, а Комитет содействия малым народностям Севера на Дальнем Востоке только недавно начал свою работу.
   Один из домиков оказался порожним. Он принадлежал слепому старцу Ивану Бизанка, о котором речь будет ниже. Туземные женщины быстро привели покинутую юрту в жилой вид, подмели пол и поправили корьё на крыше.
   После ужина я пошёл осматривать селение. Было сумрачно и холодно; начинал накрапывать дождь. Дым от костров не подымался кверху, а повис в воздухе неподвижными белыми полосами. В одном из домиков жила вдова с двумя детьми. Она недавно потеряла своего мужа, с которым я был хорошо знаком. Я навестил её. Сюда же собрались и остальные туземцы. Бедная женщина засуетилась и не знала, чем нас угощать. Я попросил её не беспокоиться и велел принести свои запасы. Мои спутники роздали детишкам сухари. Они стали их грызть с большим наслаждением. Среди орочей находился уже пожилой человек и хороший следопыт Андрей Намука. Он дал нам много полезных советов и указал, как попасть в истоки реки Иоли. Надо сказать, что никто из моих провожатых не бывал в верховьях реки Тутто и никто не знал, что представляет собой перевал между нею и бассейном реки Копи. Единственно, чем могли мы руководствоваться, -- это расспросными данными. Андрей Намука сообщил целый ряд мелких примет, которые должны были служить нам ориентировочными пунктами и привести нас в самые истоки реки Иоли.
   Мы все вместе пили чай и вспоминали прошлое. В этот вечер я узнал, что многих из моих друзей-туземцев уже не было в живых. В загробный мир ушли (21) Антон Сагды, Егор Лабори, Фёдор Бутунгари, Тимофей Бизанка и многие-многие другие. Все старые люди перемёрли, и один только Иван Бизанка (по-орочски Чо-чо) доживал свои последние дни на реке Копи. С ним я был особенно дружен.
   Как-то разговор затих, я задумался, и тотчас передо мною встала невысокая тщедушная фигура Чо-чо с лицом оливково-красного цвета от дыма и загара, с косой на голове, одетого в длинную рубашку маньчжурского покроя, узкие штаны с кожаными наколенниками и унты из выделанной сохатиной кожи. Это был удалый молодой охотник, известный повсеместно как хороший кузнец, умеющий "починять замки у ружей". Он родился давно (22). Его отец и мать погибли в тайге от страшной оспы, а малолетку подобрали своеродцы (23) и воспитали как приёмыша. Чо-чо долго, очень долго жил на земле и много-много видел диковинных вещей. Так, он видел, как первый раз в Советскую Гавань пришли русские, и как они сами потопили свой большой корабль фрегат "Паллада", и как потом многих из них покосила голодная болезнь -- цынга.
   Однажды, в 1897 году, он после удачной охоты с двумя товарищами возвращался в Советскую Гавань. Плыли они на небольшой лодке вдоль берега моря и везли с собой мясо только что убитого сохатого. Когда они поравнялись с мысом Гыджу, то вдруг увидели большое судно у самого берега. Это оказался пароход Добровольного флота "Владимир" (24), наскочивший в тумане на камни. Пассажиры были высажены на берег. На судне был крайне ограниченный запас продовольствия, и среди людей начался голод. Узнав, в чём дело, Бизанка тотчас отдал им всего лося, а сам поспешил в Советскую Гавань, где собрал всех окрестных орочей и отправил их на помощь погибающим. Затем, не теряя времени, он взял небольшую лодочку и со своим братом Тимофеем отправился морем в залив Де-Кастри, где тогда была телеграфная станция. Днём и ночью они гребли вёслами, иногда пользовались парусом и на третий день явились на военный пост, где и сообщили о происшествии. Только тогда узнал Владивосток о несчастии, постигшем пароход "Владимир" (25), только тогда была послана помощь погибающему судну, команде и пассажирам.
   Потом Чо-Чо крестили и дали ему имя Иван. Я встретился с ним в 1908 году. Он оказал мне целый ряд незаменимых услуг. Много раз мы ходили с ним в тайгу, много раз ночевали вдвоём у костра, прикрывшись одним одеялом.
   Тогда он был пожилым человеком, и в волосах его уже белели серебряные нити.
   Мы расстались. Я уехал на Камчатку, а Иван Бизанка остался на реке Хади. Вскоре в селении Дакты-Боочани умер его брат Тимофей, у которого было золотых и серебряных монет "великое множество". Чо-Чо похоронил брата на реке Хади по своему обряду с большим почётом, отправив в загробный мир все любимые вещи покойного, охотничьи и рыболовные принадлежности, а золото и серебро закопал в тайге. В 1922 году старик ослеп и одинокий перекочевал к своим сородичам на реку Копи, ожидая, когда пробьёт и его последний час. Многие русские и орочи искали спрятанные сокровища, оцениваемые в 12000 рублей. Тщетно! Сам Чо-Чо Бизанка уже забыл, где закопал их, и теперь, в состоянии полной слепоты, не мог указать это место. Оно находилось, быть может, совсем рядом с жилищем, в котором мы сидели и вспоминали далёкое былое.
   Пламя костра освещало стены юрты с отверстием вверху, через которое клубами вместе с искрами выходил дым. Снаружи слышались шум воды в реке, загромождённой плавниковым лесом, шорох дождя на крыше да ворчанье не поладивших что-то между собою собак. Я распрощался с орочами и отправился в осиротелый дом Чо-Чо Бизанка, давший нам теперь последний приют.
   За ночь вода в реке поднялась ещё выше. Не имея выхода к морю, она стала прокладывать новые русла. Эти вновь образовавшиеся протоки и позволили нам без особых приключений обойти завалы стороною.
   Теперь читателю необходимо несколько познакомиться с климатическими особенностями страны, по которой пролегал путь нашей экспедиции, без чего ему не совсем будет понятно дальнейшее.
   Водораздельный хребет Сихотэ-Алинь и сопутствующие ему параллельные горные складки (расположенные вдоль берега моря и почти перпендикулярно к направлению господствующих ветров) играют большую роль климатической границы. Разница в фенологических явлениях к востоку и к западу от главного водораздела достигает двадцати и даже тридцати суток. В то время, когда на западе все реки уже покрылись льдом и по ним установилась санная дорога, реки прибрежного района ещё не начинают замерзать, и обратно, весной, когда на западе сообщение по рекам уже прекращается и наступает ледоход, на восточной стороне речные воды ещё скованы льдом. Значит, в бассейне Амура будут ранняя весна и ранняя осень, в прибрежном районе -- длинная затяжная весна и такая же длинная осень. Словом, при передвижении от запада к востоку мы как бы во времени переносимся назад, а при обратном движении -- перегоняем времена года и переносимся вперёд. (26).
   Не лишены интереса некоторые цифры, иллюстрирующие температуру, вегетационный и безморозный периоды, атмосферные осадки за год, количество пасмурных дней, вскрытие рек, начало пахоты и цветение черёмухи на берегу моря в Советской Гавани и в г. Хабаровске.
   Вот чем объясняются такие явления, как дожди со снегом, которые экспедиция застала в Советской Гавани с 1 по 9 июня 1927 года.
   Река Хади состоит из двух рек: самой Хади и Тутто. Первая короче, но многоводнее, долина её шире, развалистее и притоки значительной величины, вторая -- длиннее, долина её уже и похожа на ущелье; притоками её являются небольшие горные ручьи.
   Оставив большую часть людей около устья последней, я пошёл вверх по реке Хади (27), которая в низовьях имеет ширину до 40 метров, глубину до 2 метров по фарватеру и быстроту течения 714 километра в час. Весь прибрежный район и вся долина реки Хади представляют собой горную страну, покрытую хвойным лесом, состоящим из даурской лиственницы (Larix dahurika Turcz), растущей высоким стройным деревом как на моховых болотах, так и на сухой каменистой почве, лишь было бы побольше света. Значительную примесь к ней составляла своеобразная аянская ель (Picea ajanensis Fisch.), проникшая на юг чуть ли не до самого Владивостока. Неизменным спутником последней являлась белокурая пихта (Abies nephrolepis Max.). Само название её указывает на гладкую и светлую кору. Отличительным признаком этого дерева являются тёмная, но мягкая хвоя и чёрно-фиолетовые шишки. Там и сям одиночными экземплярами виднелась берёза Эрмана (Betula Ermani Cham.), которую легко узнать по корявым стволам с желтоватою берестой, висящей лохмотьями. Она растёт только в тенистых, старых больших лесах одиночными экземплярами и, по мнению ботаников, является вымирающим деревом.
   По пути мы только один раз видели след медведя; остальные звери отсутствовали. Зато птиц встречалось много. Первой на глаза мне попалась скопа (Pandion haliaëtus L.), которую орочи называют "соксоки". Этот пернатый хищник всё время летал над рекою, иногда задерживаясь на одном месте, трепеща крыльями и высматривая добычу. Вдруг он камнем упал в воду и тотчас взлетел кверху с рыбою в лапах. Поднявшись на воздух, скопа ловко отряхнула свои крылья и поспешно улетела в лес. Потом я заметил пугливую серую цаплю (Ardea cinerea Bris). Она всё время была настороже и каждый раз, когда из-за поворота показывалась лодка, тотчас снималась с места и летела дальше по реке, издавая хриплые крики. Иногда мы видели кроншнепов, тоже весьма строгих птиц. Они грациозно расхаживали по камням, входили в реку и что-то доставали из воды своими кривыми клювами. По-видимому, они только что прилетели и не успели ещё разбиться на отдельные пары. Кроме этих птиц, А.И. Кардаков отметил ещё уток, морянок, шилохвостов, касаток, корольков, также плисок и трясогузок.
   Мы поднялись по Хади до Медвежьего Ключа. Дальше река стала узкой и порожистой. Здесь отсутствовала растительность, любящая глубокие наносные слои почвы. Лес рос непосредственно на камнях. Вся местность была заболочена или завалена большими глыбами лавы.
   Убедившись, что вся колонизационная ёмкость долины Хади невелика, мы повернули назад и по течению её спустились к устью реки Тутто.
   Подъезжая к биваку, когда лодка встала против воды, я опустил в воду серебряную блесну (металлическая рыбка с крючками, замаскированными красным гарусом), и сразу поймал одну "симу" (Oncorhynchus masu Brev), первую из лососевых рыб (Salmonidae), входящих из моря в реки Тумнин, Хади и Копи. После меня А. И. Кардаков поймал на ту же блесну ещё другую рыбину. Известно, что все лососевые при входе в пресную воду ничего не едят и кормятся тем запасом жизненных сил, который они приобрели в море. Что побудило "симу" погнаться за блесной? По-видимому, у лососевых хищническая привычка хватать ртом всякую мелкую рыбёшку сохраняется и после того, как они оставляют море и входят в реки.
   Вечером мы сидели у костра и занимались каждый своим делом. Когда совсем стемнело, ороч Мулинка пошёл к речке за водой и, возвратясь, сообщил, что с неба падают звёзды. Я тотчас надел обувь и отошёл от огня подальше в лес.
   Дождь только что перестал. Большие кучевые облака двигались над землёю, заслоняя собою то одно, то другое созвездие. Ветер пробегал по вершинам деревьев и стряхивал с них последние дождевые капли. Где-то журчала вода.
   Мулинка был прав. На небе одна за другой (28) появлялись падающие звёзды с длинными хвостами. Одни из них чуть были заметны, другие яркими полосами прорезывали темную бездну. Я знал, что никакого хвоста в сущности нет и что это только свойство глаза сохранять впечатление, оставленное быстро двигающимся телом. Один из метеоров прошёл сравнительно близко к земле. К сожалению, нашедшая туча заслонила его. Сквозь облако видна была только широкая полоса света. Точно вспышка молнии, только более длительная и беззвучная.
   Когда я вернулся на бивак, то застал своих спутников уже спящими. Один только Мулинка бодрствовал. Я заметил в руках у него жёлтую прошлогоднюю траву. Он подсушил её на огне, затем свернул в комочек, перевязал верёвочкой и спрятал в сумочку.
   -- Бросай не могу, -- сказал он, обратясь ко мне.
   -- Зачем тебе этот мусор? -- спросил я его в свою очередь. Тогда он сказал, что массовое появление падающих звёзд на небе на языке их называется "Голо" ("л" -- картавое). Тот, кто первый увидит их, должен скорее собрать с земли сухую листву, траву, сено, солому или просто гнилушку, и в течение трёх дней держать при себе. Это принесёт удачу на охоте и оградит человека от какой-нибудь беды.
   Он не стал слушать мои возражения и начал укладываться на ночь. Вскоре я тоже последовал его примеру.
  

III
ВВЕРХ ПО РЕКЕ ТУТТО

   После небольшого отдыха мы пошли дальше вверх по реке Тутто. От дождей она вздулась и представляла собой стремительный горный поток. Во многих местах вода выступила из берегов и затопила лес. Ориентировочными пунктами нам служили постройки, брошенные японцами, когда у них были здесь лесные концессии. Эти полуразвалившиеся бараки давали нам приют, и мы радовались им, как будто это были самые роскошные гостиницы. Наконец и японские развалины остались сзади. Теперь перед нами была громадная лесная пустыня, безжизненная, дикая, первобытная и девственная.
   Надо познакомить читателя с тем, что представляет собой орочская лодка (улимагда). Это долблёный челнок длиною в 6, 8 и 10 метров и вышиною в сорок сантиметров; дно её делается толщиною в 3-4, а борта в 1-2 сантиметра. Вперёд от днища выдвигается лопатообразный нос, немного полукруглый и немного загнутый кверху. Грузоподъёмность улимагды -- полтонны. Лодка устроена так, что она не разрезает воды, а, так сказать, взбирается на неё и может проходить через самые мелкие перекаты. Орочи идут на шестах, причём один человек стоит у носа челнока, другой -- в корме. Положение лодки неустойчивое; сама она весит очень немного, а центр тяжести поднят высоко. На порогах лодка качается. От быстро бегущей воды у пассажира кружится голова, а тут ещё надо работать шестами. Для этого нужны: глазомер, ловкость и главным образом спокойствие. Спуск по воде опаснее подъёма, потому что лодку несёт, и надо далеко смотреть вперёд и заранее соображать, как обойти камни или утонувший плавник. Зато подъём очень утомителен. Люди упираются в дно реки шестами и с силой проталкивают улимагду против течения. Иногда при всём напряжении сил едва удаётся продвинуть лодку на один-два метра. За день так устают руки, что ночью долго не можешь уснуть. Обыкновенно начинает ломить вертлюжную головку плечевой кости и локоть другой руки.
   Никто лучше орочей не умеет плавать на таких челноках. Движения их соразмерны и грациозны. И мужчины и женщины с детства втягиваются в эту работу. Можно сказать, они всё летнее время проводят на воде: ловят рыбу или доставляют грузы для лесоустроительных партий и рабочих Дальлеса.
   26 июня экспедиция наша достигла местности Элангса, что значит "Трёхречье", откуда, собственно, и начинается река Тутто. Здесь она принимает в себя две небольших речки: слева -- Нюала, справа -- Торока, а ниже -- ещё три горных ручья: Туточе, Гадака и Унукуле.
   Этот переход был совершён при весьма неблагоприятных условиях и всех очень утомил, в особенности туземцев, на долю которых выпали наибольшие трудности.
   У места слияния трёх рек мы должны были оставить лодки и дальше идти по реке Нунгини пешком с котомками за плечами. Надо было сделать днёвку, просушить имущество, приготовить обувь и наладить котомки.
   Как раз день выпал солнечный и тёплый. Я воспользовался свободным временем и отправился на ближайшую сопку, чтобы с высоты птичьего полёта посмотреть, далеко ли ещё до перевала. Переправившись через реку Тутто, я вступил в густой хвойный лес и взял направление на одну из возвышенностей, которая казалась мне командующей в этой местности. Сначала подъём был пологий, но чем дальше, тем он становился всё круче и круче.
   Преобладающим насаждением этих мест были ель и пихта с примесью всё той же эрмановой берёзы. Почвенный покров состоял из лиственных мхов (Hypnum), образующих густые плотные подушки болотно-зелёного цвета, по которым протянулись длинные тонкие стебли канадского корнуса (Cornus canadensis L.) с розетками из ланцетовидных листочков. Здесь же в массе произрастала заячья кислица (Oxalis acetosella L.) с тройчато-пластинчатыми листочками на тонких черешках и с приятно кислым вкусом, напоминающим молодой щавель, затем -- хребтовка (Linnaea borealis L.) с вечнозелёными кожистыми овальными листьями и наконец невысокие, но весьма изящные папоротники (Dryopteris Sp.). Чем выше я поднимался, тем больше отставали ель и пихта и чаще встречалась лиственница с подлеском из багульника (Ledum hypoleucum Кот.), издающего сильный смолистый запах и образующего сплошные заросли. Выше деревья стали тоньше и низкорослее.
   Тут было не так густо и не так сыро (29). Багульник остался сзади, и на его месте появилась кустарниковая берёза Миддендорфа (Betula Middendorfii Tz. et Mey.).
   Тут я сел, чтобы отдохнуть. Было за полдень. Солнце стояло высоко на небе и обильно посылало на землю тёплые лучи свои. Они озаряли замшистые деревья, валежник на земле, украшенный мхами, и большие глыбы лавы, покрытые пенкообразными лишаями. В этой игре света и тени лес имел эффектно сказочный вид. Так и казалось, что вот-вот откуда-нибудь из-за пня выглянет маленький эльф в красном колпаке, с седою бородою и с киркою в руках. Я задумался и, как всегда в таких случаях бывает, устремил глаза в одну точку.
   Эльф не показывался, а вместо него я вдруг увидел небольшого грациозного зверька рыже-бурого цвета с белым брюшком и чёрным хвостиком. Это оказался горностай (Mustela ermimea L.), близкий родственник ласки. Он взобрался на одну из колодин и сел на задние лапки. Меня это очень удивило, тем более, что горностай -- животное ночное и норку свою покидает только после солнечного заката. Я стал наблюдать за ним, стараясь не шевелиться. Горностай не сразу успокоился; он постоянно оглядывался в мою сторону. Наконец убедившись, что никакой опасности ему не грозит, стал держать себя свободнее. Я скоро заметил, что он за кем-то охотился. В это время показалась ящерица. Она тоже охотилась за насекомыми и проворно лазила по валежине. Когда пресмыкающееся приблизилось к тому месту, где находился горностай, последний сделал ловкий прыжок. Он как-то вскинул задом, подпрыгнул кверху и свалился за колодину. Ящерица тоже исчезла. Поймал ли её горностай или нет, мне не удалось рассмотреть. Тогда я поднялся с своего места, обошёл кругом колодину и, не найдя ничего, пошёл на вершину.
   Тут было много лавовых глыб, я взобрался на одну из них и стал осматривать окрестности. Дивная горная панорама представилась моим глазам. Передо мною было обширное пространство, заполненное множеством столовых гор, покрытых хвойным лесом. На запад они поднимались всё выше и выше, а на восток к морю заметно снижались. Невольно напрашивался вопрос: как мог образоваться такой рельеф? Несомненно, мы имеем дело с каким-то плато, которое впоследствии разделилось на ряд столовых гор. Геологу рисуется отдалённое прошлое, когда слагалась поверхность северной части Уссурийского края, принявшая ныне такой странный вид.
   Водораздельный хребет Сихотэ-Алинь в южной своей части проходит сравнительно недалеко от берега моря, но на широте мыса Туманного (немного севернее устья Самарги) он отходит от моря вглубь страны и, огибая истоки Тумнина, почти вплотную подходит к реке Амуру. Кроме этого хребта, восточнее его проходит ещё одна складка, которая служит водоразделом между притоками верхнего Копи и верхнего течения реки Аделами, впадающей в Хуту с одной стороны, и бассейнами Хади и Тутто, несущими свои воды в Советскую Гавань.
   Во время дислокации, имевшей место, по-видимому, в третичном периоде, где-то около второго параллельного хребта на дневную поверхность вылилось много базальтовой лавы, которая образовала чрезвычайно мощный покров, заполнивший всё пространство между реками Хуту и Копи. Этот лавовый поток докатился до Советской Гавани. Наибольшей мощности он достигает в истоках рек около перевала, и наименьшую высоту языки его имеют около моря. Этим и объясняется сильно развитая береговая линия между мысом Лессепс-Дата и Николаевским маяком.
   Лава была сильно насыщена газами. По расположению пустот (ноздреватость породы) можно видеть, в каком направлении она двигалась, будучи в пластичном состоянии.
   Во время повторной дислокации произошёл глубокий провал, именуемый ныне Советской Гаванью. Значит, лавовый покров старше её. Подтверждение этому мы находим в том, что дно гавани слагается из больших базальтовых глыб, которые, разрушаясь, образуют грунт, состоящий из породистого гравия характерного тёмно-серого цвета. Затем начались процессы денудации. Дождевая пода в движении своём по лавовому покрову действовала как пила и напильник. Она промыла в нём глубокие овраги с очень крутыми, а иногда даже с совершенно отвесными краями. Так образовались долины рек Ma, Уй, Хади и Тутто.
   Во многих местах под влиянием атмосферных агентов лава распалась на отдельные глыбы, которые образовали большие осыпи по краям долины. Они покрылись мхами и поросли лесом. Это особенно заметно, когда взбираешься на гору. Нога всё время срывается и проваливается то в решетины между корнями, то в пустоты между обломками базальта.
   Местом, откуда из недр земли на дневную поверхность вылилась лава, надо считать истоки рек Санку (приток Копи), Хади и Тутто. Подтверждение этому мы находим: во-первых, из множества отдельных конических сопок, между которыми по неглубоким и развалистым лощинам бегут ручьи; во-вторых, здесь встречаются обломки и другой горной породы, вероятно, подстилающей лаву и составляющей первоначальную поверхность страны, впоследствии залитой базальтом.
   Из вышеприведённого описания следует, что образование долин Хади и Тутто ещё не закончено. Мы всюду видим едва начинающиеся почвообразовательные процессы. Вот почему нигде по долинам нельзя найти тополя и других древесных пород, произрастающих на илистой наносной почве, богатой гумусом. В местах, где скопились наносы, встречаются почвы подзолистые и торфяниковые.
   Должно быть, я долго пробыл на сопке, потому что солнце успело уже значительно переместиться на небе и тени на земле стали длиннее. Сделав краткие записи в свою походную книжку, я начал спуск обратно в долину реки Тутто.
   По пути я нашёл скелет кабарги, видимо, затравленной россомахой, потому что на костях её были следы довольно крупных зубов. Кабарга (Moschus moschiferus L.) относится к жвачным животным. Она небольшого роста и похожа на лань. Самцы не имеют рогов, но зато снабжены длинными верхними клыками, выступающими изо рта вниз и несколько загнутыми назад. На брюхе, около пупка, у самцов находится особый железистый мешок, в котором накопляется мускус. Россомаха (Gulo gulo L.) величиной с собаку среднего размера и принадлежит к семейству хорьковых, но по строению тела напоминает барсука. Задние ноги её стопоходящие. Она ловко лазает по деревьям и является самым опасным врагом кабарги. Ближе к реке я спугнул небольшого зайца (Lepus temidus gichiganus Al.) серого цвета, с белым брюхом и тёмными ушами. Как угорелый, он бросился от меня в кусты, испугался сам и заставил меня вздрогнуть и обернуться.
   День умирал, когда я приближался к своему биваку. Солнце скрылось за горами и готово было совсем уйти на покой. Стало прохладнее. Над рекой появился туман, он сгущался всё больше и больше, и скоро в нём утонула вся местность Элангса.
   На биваке я застал всех своих спутников в сборе. Я рассказал им о том, что видел в горах. Орочи добавили к перечисленным мною животным ещё лося, медведя, рысь, волка, выдру, колонка, ежа и соболя. Последний в недавнем прошлом в изобилии водился на самых берегах Советской Гавани, но теперь, вследствие систематического истребления лесов пожарами и лесорубами, близок к полному исчезновению.
   После ужина я сел ближе к костру и долго делал записи в свой дневник: когда я кончил работу, было уже поздно. Огонь на биваке горел ярко, а кругом было совсем темно. С неба вместе с тихим сиянием звёзд нисходил покой на усталую землю. В лесу царила глубокая тишина, нарушаемая только ровным шумом воды на перекатах.
   На другой день мы тронулись в путь, неся всё имущество и продовольствие на себе. Это путешествие по тайге, заваленной буреломом, с тяжёлыми котомками за плечами было очень утомительным. Надо всё время внимательно смотреть под ноги. Чуть только зазеваешься по сторонам, как тотчас натыкаешься на пень или колодину. В этих случаях легко поранить ноги и руки об острые сучья валежника, замаскированного травою.
   Реку Тутто русские называют Гадкой. Она начинается в горах, которые являются водоразделом между рекой Санку, несущей свою воду к юго-западу в реку Копи, истоками Буту, текущей к северо-востоку, реки Аделами -- к северу (тоже приток Буту) и реки Иоли -- к юго-западу и впадающей в Копи с левой стороны. Направление течения Тутто по кривой к востоку таково, что выпуклая часть дуги обращена к северу. Она длиною около 180 километров.
   Верхняя часть реки носит название Нунгини; она протекает по узкому ущелью с очень крутыми, а подчас с совершенно отвесными краями. Теперь пороги уступили место каскадам, которые преграждали путь чуть ли не на каждом шагу. Вследствие половодья мы не могли переходить с одного берега на другой и вынуждены были держаться одного края долины, а это в свою очередь вынуждало нас карабкаться на высокие кручи, на что тратилось много времени и сил.
   Дня через два мы достигли второй развилки, которую туземцы называют "Чжоодэ". Орочи не знали, по которой речке следует идти дальше. Опасаясь, как бы не заблудиться, они решили произвести разведки. Мулинка пошёл в одну сторону, Намука -- в другую, а Геонка полез на голую сопку. Остальные люди остались внизу устраивать бивак. Когда все разошлись, я сел на камни и стал вычерчивать свою съёмку и делать записи в путевой дневник.
   После местности Элангса лиственница стала быстро исчезать. Дальше пошли глухие елово-пихтовые леса дровяного характера с подлесьем из канадского дерева, раздельнолепестной кислицы и папоротника-многоножки. Странный вид имела здешняя тайга. Деревья не достигали больших размеров и многие из них росли в наклонном положении.
   К сумеркам вернулся Намука. Он поднялся по юго-западной речке почти до истоков и нашёл там бивак двух русских. По оставленным ими следам он усмотрел, что они приходили сюда зимой в позапрошлом году. С ними была собака, которая пропала в тайге. Потом один человек заболел, а другой всё время ходил на белкование; но охота была неудачной. Когда запасы продовольствия кончились, они сделали грубые нарты и ушли через перевал на реку Хади. Люди эти часть своего имущества сложили на лабазы. По-видимому, они хотели придти сюда вторично, но не осуществили своего намерения ни в прошлом, ни в этом году.
   Вскоре за Намука пришёл и Геонка. Вид у него был встревоженный. Он поставил ружьё к дереву, молча сел на валежину и долго смотрел на огонь. На вопрос, что видел он сверху и далеко ли до перевала, он отвечал, что до вершины сопки не дошёл, потому что место это худое. Во-первых, он дважды заблудился, во-вторых, он три раза натыкался на одну и ту же валежину. Когда он подходил к вершине, загромождённой глыбами лавы, кто-то бросил в него сухой веткой; там он слышал смех и разные голоса. Тогда ему стало ясно, что на сопке живёт чорт, и он поспешил на бивак предупредить нас о неприятном соседстве. Наши шутки рассердили Геонка. Он ворчал себе под нос и сердито поглядывал на нас, как на людей невежественных, с которыми не стоит разговаривать на эту тему. Что делать? Пришлось ему уступить.
   Время шло, а Мулинка всё ещё не возвращался. После полуночи мы поправили огонь, нарезали сухой травы и стали устраиваться на ночь, как вдруг бесшумно, словно привидение, из темноты вынырнул Мулинка. Только обитатели лесов способны в тёмную безлунную ночь ходить по тайге, заваленной колодником, взбираться на кручи и карабкаться по карнизам, где и днём-то идёшь всё время с опаской. Я всегда удивлялся их способности держать в темноте верное направление. Потому ли, что они ночью лучше видят, чем европейцы, или потому, что обладают особым чувством ориентировки, но во всяком случае ни ночная тьма, ни дождь, ни пересечённая местность препятствиями им не служат.
   Мулинка подошёл к костру с таким видом, как будто он только что отлучился от него. Орочская этика требует, чтобы вновь пришедший не сразу приступал к повествованиям о своих приключениях. Это говорится так, между делом. Мулинка ещё раз подбросил дров в костёр, поставил на огонь чайник и закурил трубку. Мало-помалу он разговорился и сообщил, что прошёл очень далеко. Путь его был тяжёлый и опасный. К сумеркам он добрался до маленькой зверовой фанзы, выстроенной корейцами два года назад. В прошлом году осенью в ней был один старик. Он хотел было ловить кабаргу и стал делать загородь с петлями, но порубил себе руку и ушёл назад. На обратном пути Мулинка нашёл старую нартовую дорогу, проложенную гольдами. Он проследил её до самого нашего бивака. По ней мы завтра и пойдём к перевалу.
   Читатель ошибётся, если подумает, что нартовая дорога -- действительно дорога, хорошо наезженная и с колеями. Она существует только зимою. Чтобы нарты не опрокинулись, кое-где подкладывают под полозья валежины и обрубают некоторые сучки, чтобы они не мешали движению. Если большое дерево, упавшее на землю, преграждает дорогу, в стволе его делаются топором углубления для полозьев нарт. Вот и всё. Весной, когда растает снег, от дороги остаются столь ничтожные следы, что не посвященный в таёжные тайны человек пройдёт мимо и не заметит их. Вот по такой нартовой дороге Мулинка и пришёл на бивак.
   Было уже далеко за полночь, когда он кончил свой рассказ. В это время опять начал накрапывать дождь. Мы оправили палатку и легли спать. Слышно было, как с деревьев звучно капала вода на землю, как потрескивали дрова в огне и храпели мои соседи.
   К утру дождь пошёл ещё сильнее. Нам всем хотелось поскорее добраться до перевала, и потому, невзирая на ненастную погоду, мы собрали свои котомки и пошли по нартовой дороге.
   Сразу с бивака она стала взбираться на косогор. Кверху поднимались высокие горы, а внизу пенилась и шумела река. Иногда целый день уходил на то, чтобы подняться на гребень какого-нибудь "непропуска" и вновь спуститься в долину. Сопровождавшие меня туземцы руководствовались какими-то мелкими, едва заметными признаками: старая затёска на дереве, сломанный куст, порубленное дерево. Они сопоставляли эти знаки с тем, что говорил им Андрей Намука, и уверенно шли дальше. В верховьях Нунгини где-то должен был находиться гольдский балаган. Он стал как бы целью нашего путешествия: мы о нём говорили, о нём думали и его искали. Наконец, 30 июня желанный балаган был найден. Мы были в самых истоках реки Тутто.
   Н.Е. Кабанов отметил, что от развилки Чжоодэ во владение сопками вступили исключительно елово-пихтовые леса. Деревья стали ниже ростом и имели болезненный вид. Бородатый лишайник (Usnea barbata) обильно украсил ветви их. Местами целые площади леса были затянуты им, как паутиной. Пусть читатель представит себе седой хвойный лес, в котором полузасохшие деревья с отмерзшими вершинами стоят прямо и в наклонном положении. Некоторые деревья упали и как-то странно подняли кверху свои корни. Всюду был мох: на сухостое, на валежнике и на камнях под ногами. Это в полном смысле слова лесная пустыня. Здесь царила глубокая тишина, нарушаемая только свистом ветра, пробегающего по вершинам елей и пихт. Я пробовал было экскурсировать в стороны, но каждый раз, как только удалялся от бивака, жуткое чувство охватывало меня, и я спешил снова к людям.
   По мере того, как мы удалялись от моря и подымались по реке Тутто, мы как бы во времени переносились назад, а когда подошли к перевалу, то застали начало весны. В конце июня здесь была ещё примятая прошлогодняя трава и только начинали распускаться ранние цветы: курослеп болотный (Galtha palustris L.) -- растение, любящее воду и лесную тень, с почковидными листьями и крупными жёлтыми цветами; часто встречалась обыкновенная синюха (Polemonium coeruleum L.) с перистыми листьями и тёмно-фиолетовыми цветами, имеющими ярко-оранжевые тычинки.
   Температура заметно снизилась, и по временам шёл дождь со снегом. Всё это производило впечатление марта месяца.
   30 июня мы подошли к водоразделу и здесь увидели любопытную картину. Почва была совершенно промёрзшей, мох хрустел под ногами. Всюду лежал снег, который под влиянием солнечных лучей принял фирновую структуру, и рядом с ним большие заросли золотистого рододендрона (Rhododendron Chrysansthym Pall) с ветвями вышиною до плеч человека, усаженными кожистыми блестящими тёмно-зелёными листьями и с шапками золотисто-жёлтых цветов. Лепестки последних при основании имели нежно-зеленоватый оттенок.
   Гольдский балаган оказался развалившимся. Около него на старой лиственнице грубо было вырезано большое человеческое лицо, запачканное смолою. Это "тору", перед которыми гольды каждый раз, выступая на охоту, совершали моления. Рядом с лиственницей на четырёх столбиках было поставлено деревянное корытце. В нём сжигались листья багульника, и клались жертвоприношения. Бурхан имел такой вид, как будто он окарауливал развалины балагана и чем-то был весьма озабочен.
   Сумерки застали нас за работой. На мыске у слияния двух ручьёв, по соседству с балаганом, мы устроили бивак. На другой день была назначена днёвка. Надо было отдохнуть, собраться с силами, починить одежду и обувь. Утомлённые дневным переходом, мои спутники рано легли спать. У огня остались мы только вдвоём с Мулинка. Я занимался своим делом, а он зашивал порванные унты. Время от времени мы подбрасывали сухие ветки в костёр; огонь разгорался ярче. Тогда стволы деревьев выступали из темноты и как бы приближались к биваку. По земле прыгали то светлые блики, то чёрные тени. Я заметил, что Мулинка часто поглядывал вправо от себя.
   -- Чего его всё сюда смотри? -- сказал он недовольным тоном.
   -- Кто? -- спросил я ороча.
   -- Чорт! -- отвечал он, указывая на бурхана.
   Я поднял голову и при ярком пламени костра увидел "тору" на лиственнице. Деревянное человеческое лицо, казалось, ожило и как будто наблюдало за нами. В течение многих лет бурхан этот исправно нёс свои обязанности по охране балагана и теперь точно был недоволен дерзостью пришельцев, осмелившихся растащить его на дрова (30).
   Я поймал себя на том, что дремлю над своей работой. Мулинка уже спал. Я убрал свои дневники и последовал его примеру.
   Перед рассветом появился густой туман. Я уже отчаивался, что моя экскурсия не состоится. Но вот выглянуло солнце, и туман рассеялся. Я быстро оделся и отправился на рекогносцировку к перевалу, высота которого определяется в 1200 метров. Подъём на него с восточной стороны был длинный, пологий и очень сырой.
   Когда я поднялся на вершину хребта, лес быстро начал редеть, и передо мною открылось обширное болото, по которому там и сям виднелись большие лужи стоячей воды вроде озерков. По ту сторону его плотной зубчатой стеной стоял тёмный лес. Здесь природа как будто особенно хотела отделить один речной бассейн от другого. Ей казался недостаточным высокий горный хребет, недостаточно и зыбучее болото, надо было воздвигнуть ещё лесную преграду из замшистых и уродливо выродившихся елей и пихт. Такие болота на высоких горах орочи населяют чудесами своего воображения. В них живут громадные змеи "Сунму", глотающие сохатых. Страшные крики их бывают слышны на большом расстоянии. Всё живое избегает этих мест, и никто не заходит сюда до тех пор, пока зимние морозы не скуют льдом озёра, в которых обитают гигантские пресмыкающиеся.
   Когда я вышел на опушку леса, солнце уже прошло по небосклону большую часть своего пути. Оно было деформированное и имело красноватый цвет. От болот медленно подымались тяжёлые испарения. Кругом стояло жуткое безмолвие. Я был один и в то же время чувствовал себя как бы окружённым невидимыми таинственными существами, которые прятались за деревьями и наблюдали за мною. И вдруг эта мёртвая тишина нарушилась каким-то протяжным криком. Он пронёсся через всё болото и был похож на мычание, которое начиналось стенящими звуками (31), переходило в октаву и кончилось как бы тяжёлым вздохом. Вероятно, это был медведь, потому что лось кричит не так и только осенью. Опасаясь, что сумерки могут застать меня в лесу, я начал обратный спуск с перевала.
   Когда я подходил к палаткам, солнце только что скрылось за горизонтом; земля слабо освещалась ещё холодным сиянием, отражённым от неба. На биваке ярко горел огонь. Свет его отражался в какой-то маленькой луже. Около костра виднелись чёрные силуэты людей. Они вытягивались кверху и принимали уродливые очертания, потом припадали к земле и быстро перемещались с одного места на другое. Точно гигантское колесо с огненной втулкой и чёрными спицами вертелось то в одну, то в другую сторону в зависимости от того, как передвигались люди.
   Придя на бивак, я рассказал, что видел на перевале. Орочи остались в убеждении, что это была именно та большая змея, о которой им рассказывали гольды.
   На другой день мы распрощались с "тору" и стали взбираться на перевал, который назвали Утомительным. Мы не останавливались на нём, и, придерживаясь опушки леса, более чем по колено в воде обошли болото стороною.
  

IV
ХУДАЯ ДОЛИНА

   С перевала Утомительного вода сбегала между кочками в виде бесчисленных струй. Мы следовали за ними в направлении к северо-западу. Это смущало меня. Ведь если ошибиться только на один или два градуса, можно попасть в бассейн реки Аделами, впадающей в Хуту. Скоро наши опасения рассеялись: вода всё больше и больше забирала к западу. Мы сначала спускались по ровному и пологому склону, потом мало-помалу стали обрисовываться края долины. Около полудня наш маленький отряд дошёл до того места, где наша речка приняла с правой стороны ещё такую же речку и круто повернула на юго-запад.
   В истоках реки Тутто были ущелья, а с этой стороны -- весьма пологий скат; там был снег и ранняя весна, а здесь -- тёплое лето. Этот переход от одного времени года к другому всем нам показался очень резким. Мох на земле и на деревьях, низкая температура и обилие влаги создавали полнейшую формацию лесной тундры. От соприкосновения с болотами влага воздуха конденсировалась и превращалась в туман. Было холодно и сыро... Часов в 10 утра туман начал клубиться; кое-где проглянуло синее небо, и живительные солнечные лучи озарили мокрую землю. Первые насекомые, приветствовавшие нас после перехода через перевал, были комары. Потому ли, что мы здесь впервые встретились с ними в этом году, или потому, что маленькие крылатые кровопийцы были голодны, но только укусы их показались нам очень чувствительными. Пришлось прикрыть лица сетками и надеть на руки перчатки, а туземцы завязали головы платками, которые предусмотрительно захватили с собою из Советской Гавани.
   После перевала вместо ели и пихты на сцену сразу выступила лиственница, которая вскоре сделалась господствующей породой. В долине подлеском её явилась кустарниковая берёза (Betula Middendorfii Tr. et Mey.) с угловатыми ветками, красновато-бурою шелушащеюся корою и мелкими листочками, а по склонам гор -- багульник (Ledum hypoleucum Kom.) с ветвями, стелющимися по земле. Красивая тёмно-зелёная кожистая листва его сначала понравилась нам, но потом мы не раз вспоминали мхи елово-пихтового леса и часто проклинали оба эти кустарника. Они весьма затрудняли наше движение, в особенности когда приходилось идти косогорами. Нога скользит по веткам, которые лежат все в одном направлении и непременно сверху вниз по склону горы; люди часто падают и затрачивают много сил, чтобы пройти несколько десятков шагов. Чем круче такой склон, тем неувереннее шаг, тем больше шансов сорваться под обрыв и разбиться насмерть.
   Километров через десять ещё какой-то ручей подошёл с севера. Теперь долина вполне определилась: ближайшие сопки имели остроконечные вершины, а за ними вдали виднелись высокие горы. Перед нами встал вопрос: куда мы попали? По мнению орочей, это была река Иоли, которой избегают все туземцы. Дурной славой пользуется она. Один человек пропал здесь без вести, другой заболел и по возвращении назад скоро умер, третий сошёл с ума, у тунгусов пали олени, рыба дохнет сама в воде, в болотах водятся большие змеи и т.д. Даже копинские орочи, хорошо знавшие все притоки своей реки, на предложение начертить схематический план Иоли, как бы сговорившись, в один голос заявляли, что не бывали на ней и ничего сказать про неё не могут.
   К полудню мы спустились далеко вниз. Туман, державшийся на перевале, превратился в большие кучевые облака, число и размеры которых постоянно увеличивались. Они двигались большими плотными массами и имели снежно-белые закруглённые края. Сильно парило...
   -- Будет Агды, -- говорили орочи, поглядывая на запад.
   И действительно, оттуда надвигалась чёрная туча и слышались отдалённые удары грома. Кругом всё замерло, ветер стих. В нагретом, наэлектризованном воздухе витало едва уловимое беспокойство и чувствовалось какое-то напряжение, которое вот-вот должно было разразиться сильной грозою.
   Мы принялись спешно ставить палатки. Орочи побежали в лес за древесным корьём; оба мои спутника носили дрова, развязывали котомки и старались спрятать вещи от дождя.
   В виде страшного лохматого чудовища летела туча над землёй, протянув вперёд свои лапы и стараясь как бы охватить весь небосклон. От рёва его содрогалась земля, и из пасти вылетали длинные языки пламени. Вдруг на земле сразу сделалось сумрачно -- чудовище поглотило солнце. Несколько крупных капель упало на землю; деревья сердито зашумели и все разом качнулись в одну сторону. Вслед за тем хлынул ливень вместе с градом. Молнии прорезывали тёмные тучи, сильные удары грома сотрясали воздух, отчего дождь шёл ещё сильнее. Эхо вторило им в горах и широкими раскатами перекидывалось через всё небо от одного облака к другому.
   Мы забились в палатки и, прижавшись друг к другу, прислушивались к ветру, который налетал порывами и ломал деревья в лесу. Один раз молния ударила где-то по соседству с нашим биваком. Я почувствовал острую боль в ушах и до самого вечера не мог восстановить свой слух.
   К вечеру гроза начала стихать; дождь превратился в изморось. Орочи развели большой огонь и стали сушить свои одежды, от которых клубами поднимался пар. Я взял ружьё и пошёл немного пройтись по берегу речки, которая здесь описывала дугу. Справа от неё стеною стоял хвойно-смешанный лес, а слева была большая песчаная отмель. После грозы воздух сделался удивительно прозрачен. Небо почти очистилось от туч, последние остатки которых уходили за перевал. Вечерняя заря погасла совсем. Величественная громада гор, отдалённые вспышки молнии, глухие удары грома и ночной мрак, надвинувшийся на землю, создавали мрачную картину, но полную величественной красоты. Случайно я поднял глаза и вверху, в беспредельной высоте совершенно потемневшего неба, увидел мелкие серебристые облака. Сначала они были едва заметны, но вскоре сделались явственно видимыми и как будто сами издавали свет настолько сильный, что местонахождение их можно было определить даже сквозь тучки, проходившие низко над землёю. Такие серебристо-белые облака бывают видны только в чистом воздухе после дождя. Водяной пар не мог подняться в столь высокие слои атмосферы. Может быть, это была тонкая пыль или какой-нибудь другой газ, более лёгкий, чем воздух, газ, который долго светился и после полуночи медленно погас.
   Я повернулся назад. Гроза ушла уже далеко, и грома не было слышно. Во всей природе водворилось спокойствие, и только зарницы напоминали о недавней буре.
   За ночь мы все хорошо отдохнули и назавтра продолжали наш путь вниз по реке Иоли. От затяжных дождей вода стояла в ней высокая, и это принуждало нас всё время держаться левого края долины. Опять пришлось карабкаться через многочисленные непропуски.
   Большими препятствиями для передвижений являлись грузы, которые мы несли на себе, и заросли багульника, вытеснившего все другие кустарники.
   После полудня случилось как-то, что мы разделились: Н.Е. Кабанов, А.И. Кардаков и три ороча пошли сопками, а я и Геонка спустились в долину. Здесь оказалось идти ещё хуже, чем косогором. Кустарниковая берёза Миддендорфа росла вперемежку со спиреей (Spiraea salicifolia L.), имеющей листья, как у тальника, и с высокими травами (Calamagrostis Sp.).
   Наибольшие трудности выпадают всегда на долю идущего впереди. Поэтому мы чередовались. Когда была моя очередь пробираться сквозь заросли, я случайно вышел на тропу, протоптанную медведями. Она шла как раз в том направлении, которое нам было нужно. Тропа скоро вывела нас на песчаную отмель, поросшую ивняками (Salix Sp.) и заваленную колодником.
   Как-то случилось так, что Геонка немного отстал, а я вышел вперёд. (32) Подойдя к бурелому, я сел, не снимая котомки. В это время я увидел небольшого зверька длиною около 60 сантиметров, буро-жёлтого цвета, с пушистым хвостом и с небольшими стоячими ушами. Я тотчас узнал в нём колонка (Koloncus sibiricus Pal). Зверёк сидел на земле около большой валежины, поджав под себя лапки, и что-то держал во рту. Он так был занят своим делом, что не замечал меня, и это дало мне возможность рассмотреть его как следует. Колонок что-то прижимал передними лапками, кого-то сердито кусал и шевелил своим хвостиком. В это время я сделал неосторожное движение и напугал его. Он издал звук, похожий на короткое хрипенье, прыгнул на валежину, ловко пробежал по тонкому прутику и скрылся в траве. Тогда я встал с своего места и увидел около колодины довольно большую гадюку (Coluber sachalinensis Nik.) с характерным для неё пёстрым ромбоидальным рисунком на спине. У змеи была перекушена шея. Она лежала с открытым ртом и медленно извивалась.
   Хотелось мне ещё понаблюдать за колонком, но его, может быть, пришлось бы долго ждать. В это время подошёл Геонка. Я сообщил ему о том, что видел, и указал на змею. Он сказал мне, что колонок ловит птиц, мышей, пищух, белок, бурундуков и других мелких животных. Самый сильный шаманский дух ("севон") всегда является в образе колонка и называется "Солё". По его мнению, я видел не обыкновенное животное, а именно севона, которого шаман послал убить злого духа, принявшего вид ядовитой змеи. Самое лучшее будет, закончил он, если мы уйдём поскорее отсюда. Сказав это, Геонка пошёл вперёд по медвежьей тропе, а я за ним следом.
   Чем дальше мы спускались вниз по реке, тем она становилась многоводнее. Больших притоков не было, но множество мелких ручьёв впадало в неё справа и слева. Интересной особенностью долины реки Иоли являются древние речные террасы с массивными основаниями, имеющими вид широких плато.
   Теперь наша задача заключалась в том, чтобы найти тополь такого размера, чтобы из него можно было долбить лодку. Каждое большое дерево привлекало внимание орочей. Они снимали котомки и бегали в лес, но каждый раз возвращались разочарованные.
   На этом пути Н.Е. Кабанов отметил ещё следующие породы: особые виды ив (Salix macrolepis rorida), потом осину (Populus tremula L.) с характерными трепещущими листьями на длинных черешках, растущую одиночными экземплярами среди других древесных пород. Лиственница занимала все возвышенные места: террасы и склоны гор. Из кустарников стали встречаться: дёрн татарский (Cornus tatarica Mill.) с яйцевидными листьями и бледно-зеленовато-серыми цветами, шиповник горный (Rosa Sp.) с колючими красновато-бурыми ветвями и с мелкими овальными листочками, слегка опушёнными с исподней стороны. Берега с галечниковыми отложениями у самой воды были заполнены густыми зарослями белокопытника (Petasites palmata Asa Gray) -- весьма декоративное растение с крупными, глубоко изрезанными острозубчатыми листьями. Орочи нарезали ножами множество его сочных длинных черенков. Они ели их так аппетитно, что соблазнили и нас. Вкусом белокопытник похож на молодые стебли ангелики, которою в деревнях любят лакомиться ребятишки. Во всяком случае, это растение может быть причислено к съедобным. Русские переселенцы иногда в шутку называют его "орочёнским огурцом".
   Наконец, 3 июля желанное дерево было найдено. Это был тополь (Populus Maximoviczii Sarg.) вышиною в 25-30 метров и в два обхвата на грудной высоте. Он рос по другую сторону реки. С великой радостью мы сбросили с своих плеч котомки, в сознании, что дальше их нести не придётся. Пока орочи налаживали переправу через реку, мы втроём устроили бивак. Туземцы осмотрели тополь, обсудили, куда и как он упадёт, убрали весь валежник и затем принялись рубить его с особыми заклинаниями.
   Стоял лесной великан на берегу реки Ноли и многим сородичам своим, растущим вблизи себя, дал право тоже называться большими деревьями. Двести с лишним лет он, как патриарх, охранял порядок в лесу и, быть может, простоял бы ещё сто лет, если бы не семь двуногих пигмеев, пришедших сюда с топорами. Тополь, подрубленный у корней, вздрогнул, затрещал, качнулся и начал падать сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. С большим шумом, ломая другие деревья, он грохнулся на землю и погиб. Мулинка тотчас срубил одну из веток его и всадил её вертикально в середину пня.
   На мой вопрос, что это значит, он отвечал, что это душа дерева -- "Ханя-моони". Так делают всегда, когда его рубят для лодки. Если дерево рубится для того, чтобы сделать гроб покойнику, то "Ханя" в пень не втыкается.
   Орочи отмерили около двадцати метров от комля и отрубили вершину. Они работали дружно, с увлечением, быстро сняли с болванки кору и в полдня срубили заболонь, выровняли дно будущей лодки и обтесали её бока.
   Начинало уже смеркаться, когда туземцы возвратились на бивак. Недолго усталые люди беседовали у огня и рано уснули.
   Следующие два дня были солнечные и тёплые. Орочи большими рычагами перевернули болванку тополя и поставили её днищем на катки. Затем длинной верёвкой, намазанной углем, они наметили верхние края лодки и с помощью берёзовых клиньев принялись срубать всё, что было выше этих линий. Ещё полдня ушло на выемку древесной массы из середины лодки. Я любовался работой туземцев. Главным мастером был Мулинка. Он давал указания, и все слушались его беспрекословно. Тем временем Намука у комля болванки очертил границы лопатообразного носа и снял всю лишнюю древесину. На второй день к вечеру лодка вчерне была готова.
   5 июля орочи отделали улимагду начисто. Особыми поперечными топориками ("упала") они стесали борта её настолько, что казалось, будто она сделана из фанеры. Дно лодки оставили несколько толще, чтобы оно могло выдержать давление камней на перекатах. Теперь оставалось только опалить улимагду. Религиозный предрассудок не позволяет делать это на том месте, где было срублено дерево. Орочи сплавили её на другую сторону реки и пошли за берестой. Особыми распорками они немного раздвинули борта улимагды в стороны, затем поставили её днищем на деревянные катки и по всей длине разложили под ней берёзовое корьё. Опаливанием лодки достигается одновременно осушка её и осмаливание.
   Пока Мулинка и Хутунка обжигали улимагду, Намука сделал кормовое весло, а Сунцай приготовил шесты. Часам к двум пополудни 5 июля всё было готово. Не медля нимало, мы уложили все наши грузы в лодку и, вооружившись шестами, поплыли вниз по реке Иоли.
   Горная складка, служащая водоразделом между бассейнами Тутто и Хади, текущих в море, и реки Иоли, текущей в Копи, имеет столообразный характер. Гребень её ровный, без острых вершин и глубоких седловин. Он всё время повышается к югу и в потоках (30) реки Ситыли образует командующую высоту всего прибрежного района Советской Гавани. Гора эта называется Инда-Иласа. С неё видны все горы на юг до Самарги и на север до Хуту включительно.
   На вершине этой сопки -- тоже большое болото с лужами стоячей воды, в котором орочи поселили каких-то фантастических чудовищ вроде ящериц громадных размеров.
   Гора Инда-Иласа является узлом, от которого звездообразно отходят большие отроги. По распадкам между ними бегут: с одной стороны две речки Ситыли, левые притоки Иоли, с другой -- река Санку, впадающая в Копи. Река Иоли течёт вдоль столообразного горного хребта по межскладчатой долине, но, огибая сопку Инда-Иласа, режет отроги её в крест простирания. Здесь долина делается изломанной, река бежит "в щеках" через бурные пенистые пороги.
   В петрографическом отношении она гораздо богаче и разнообразнее реки Тутто. Вперемежку с базальтами, которые всё больше и больше отстают, на дневной поверхности появляются обнажения гранитов, аспидоподобных глинистых сланцев, различных изверженных и метаморфизированных пород и конгломератов.
   В среднем течении река Иоли шириною около 15 метров, глубиною до 1 1/2 метра по фарватеру и имеет быстроту течения 5-6 километров в час (31).
   Первую Ситыли мы прошли 6 числа, а вторую -- долго не могли найти. При устье она разбивается на много мелких рукавов, замаскированных густой растительностью. В среднем течении Иоли чрезвычайно порожиста и извилиста. Скалистые сопки то с одной, то с другой стороны, а иногда и сразу с обеих сторон сжимают её русло. Прибавьте к этому большой уклон дна реки, и тогда представление о порогах Иоли будет полное. Как бешеный зверь, вода прыгает через камни, пенится, всплескивается кверху и местами образует широкие каскады. Спуск по Иоли в этих местах опасен и доставляет много хлопот.
   Чтобы облегчить лодку, мы оставили в ней двух орочей, а сами полезли на гору. Как только мы поднялись на её вершину, сразу увидели, что река описывает почти полный круг. Тогда мы пошли к ней по кратчайшему направлению.
   Здесь я впервые встретил белую берёзу (Betula japonica H. Winel). Она росла сплошными насаждениями на местах старых пожарищ. Спустившись в долину Иоли, мы опять попали в поёмный лес, состоящий из ольховника (Alnus fruticosa Rupr.) с крупными и одноцветными с обеих сторон листьями и ивняка (Salix viminalis L.), растущего то кустарником, то деревцом с ветвистою кроною.
   Минут через двадцать мы вышли на большую галечниковую отмель. На ней у самой воды я заметил около десятка большеклювых ворон (Corvus macrorhynchus mandshuricus But.), прилетевших сюда для отдыха и водопоя. На сером фоне камней, запачканных илом, они резко выделялись своим чёрным цветом. Как только я вышел из зарослей, одна из птиц, которая была ближе всех ко мне, громко каркнула и испуганно снялась с места. За ней тотчас поднялись на воздух и другие вороны и улетели в лес. Там они нашли филина и стали его преследовать. Ночной хищник прятался в чаще, отбивался от ворон как мог и перелетал с одного дерева на другое. Через четверть часа и филин, и вороны скрылись из виду.
   Выйдя к реке, мы сели на камни и стали ждать свою лодку.
   Вдруг из-за поворота показалась небольшая стайка остроклювых крохалей (Mergus Sp.). По-видимому, это были самцы, потому что, судя по времени, самки должны были находиться около гнёзд со своими еще не оперившимися птенцами. Крохали не видели нас и подплыли довольно близко, а когда заметили опасность, все разом нырнули в воду. Течением отнесло их к другому берегу. Как только они опять появились на поверхности воды, тотчас поднялись на воздух и полетели вниз по реке.
   Утром шёл небольшой дождь, а после полудня погода разгулялась. Солнечные лучи прорвали туманную завесу и осветили мокрую землю. Над галечниковой отмелью реял тёплый воздух. В это время прилетел какой-то жук. С громким гудением он описал круг над нашими головами и, видимо, хотел сесть. Увидев жука, Мулинка вдруг сорвался с места и принялся ловить его с таким видом, как будто он представлял собою большую ценность. Зная, что туземцы довольно равнодушны к насекомым, я очень удивился, почему Мулинка ловит его так старательно, и стал ему помогать. Общими стараниями мы поймали жука. Это оказалась бронзовка (Gelonia aurata) золотисто-зелёного цвета с белесоватыми чёрточками на задних частях надкрылий.
   Получив насекомое, Мулинка тотчас посадил его в коробку из-под спичек и спрятал за пазуху. При этом объяснил, что бронзовка есть душа сохатого, который сейчас где-нибудь спит. Проснувшись, лось отправится искать свою душу и сам придёт к нам на бивак. Каждый охотник знает это, старается поймать бронзовку и носит её с собой до тех пор, пока не встретит лося, что обычно случается на второй или на третий день.
   Когда прибыла лодка, было уже настолько поздно, что не имело смысла плыть дальше, и потому мы решили встать биваком.
   Как всегда, орочи вытащили улимагду на берег и принялись разгружать её. Намука пошёл в лес рубить жерди для палатки, а Мулинка собрал большую охапку дров для костра. Он нарезал стружек и сунул их под хворост, потом достал спички, и едва открыл коробок, как бронзовка проворно вылезла из него и с жужжанием полетела к лесу.
   -- А-та-тэ! -- закричал Мулинка и с досадою посмотрел вслед насекомому. -- Теперь сохатого найти не могу, -- продолжал он в раздумьи.
   Минут через десять на бивак вернулся Намука. Он нёс на плече две длинных жерди. Сбросив их на землю, он сказал, что в лесу наткнулся на сохатого, который в испуге бросился в чащу. Намука жалел, что с ним не было ружья, а Мулинка был убеждён, что это был тот самый зверь, который приходил за своей душою.
   За отрогами Инда-Иласа долина Ноли значительно расширилась: горы отошли в стороны и только по временам подходили к реке то с одной, то с другой стороны. Бег воды тоже стал спокойнее, но зато количество плавника увеличилось, в особенности на протоках.
   По рекам, которые обычно посещаются туземцами, в колоднике делаются проходы; но мы нигде не нашли следов порубок, ни одного старого бивака, ни одного костра. Всё это подтверждало слова орочей, что сюда никто не ходит ни летом, ни зимою.
   Во время полуденного привала я взобрался на одну из прибрежных сопок с голой вершиной. Эта экскурсия дала мне возможность познакомиться с общей топографией окрестностей.
   Общее направление долины реки Иоли -- юго-западное; только последние двенадцать километров она течёт в широтном направлении и впадает в Копи под острым углом. Все горы, в том числе и Инда-Иласа, имеют столовый характер и достигают значительной высоты. Ближе к устью, с левой стороны, сопки сильно размыты и выходят в долину гигантскими утёсами, лишёнными растительности. Когда наша лодка прошла мимо них, я знал, что устье реки уже недалеко.
  

V
САВУШКА БИЗАНКА

   Экспедиция достигла реки Копи 8 июля. Здесь около скал Омоко Мамача мы увидели красный флаг с надписью: "Шлём привет и желаем счастливого пути". Это была питательная база, устроенная лесной стражей -- К.И. Надеждиным и К.Г. Осиповым (32). В старой брошенной юрте мы нашли свои ящики с продовольствием. Вместе с тем тут нас ждала и неприятность: значительная часть сухарей, присланных из Владивостока, оказалась гнилой и червивой. После днёвки я послал А.И. Кардакова и троих орочей вниз по Копи к устью реки Чжакумэ, где я рассчитывал найти туземцев, достать у них ещё одну лодку и прикупить продовольствия.
   Пока лодки ходили на реку Чжакумэ, мы с Н.Е. Кабановым занялись изучением ближайших окрестностей. Он ежедневно экскурсировал в горы, а я ходил к скалам Омоко Мамача.
   Если смотреть на них со стороны устья реки Иоли, они представляются руинами древнего замка, заросшими буйной растительностью. Некоторые утёсы имеют странные очертания: один из них похож на сидящего человека, который несколько повернул голову и прислушивается к чему-то; другой имеет вид старика, всматривающегося вдаль; рядом с ним замер в неподвижной позе уродливый карлик, поднявший кверху руку и как бы указывающий на самую большую скалу. Это и есть Омоко Мамача. Потому ли, что я знал смысл этих двух слов, она показалась мне похожей не то на монаха в длинной одежде, не то на колдунью с гневным лицом, скрестившую на груди руки. Это была странная игра природы. Точно кто-нибудь нарочно гигантским зубилом вытесал из камней разные фигуры. Как в облаках при некоторой фантазии можно видеть очертания людей, птиц, животных, так и в этих камнях было что-то такое, что заставляло отожествлять их с живыми существами.
   Долина реки Копи типично денудационная и слагается из ряда котловин, соединённых узкими проходами. Котловины эти очень опасны для заселения, потому что во время дождей они затопляются водою. Здесь же находятся и главные притоки Копи. Последняя от устья реки Иоли до моря имеет протяжение в 170 километров. Огибая знакомую нам сопку Инда-Иласа, она делает к югу большую излучину, а затем опять поворачивает на восток и впадает в бухту Андреева, примерно около 48,6° северной широты. На этом пути Копи принимает в себя следующие притоки: справа -- Чжауса, Чжакумэ и Бяпали, где ещё сохранилось довольно много соболей; затем река Тепты, по которой орочи ходят на реку Ботчи, впадающую в бухту Гроссевича немного южнее Копи; потом следуют две небольшие речки: Май и Копка. С левой стороны Копи не имеет сколько-нибудь значительных притоков, к которым относится и Санка. Истоки её находятся между рекой Хади и горой Инда-Иласа.
   Дня через два посланные возвратились. Вместе с ними прибыл и ороч Савушка Бизанка. На его лодке я полагал отправить к морю Н.Е. Кабанова (33).
   Купить у туземцев ничего не удалось. Они сами кормились рыбою, которая только начинала доходить сюда единичными экземплярами. Делать нечего! Волей-неволей приходилось довольствоваться тем недоброкачественным продуктом, который был в нашем распоряжении.
   Вновь прибывший ороч Савушка был моим старым приятелем. Имя своё он получил при крещении ещё маленьким мальчиком. За тихий и покладистый характер русские стали называть его ласкательно. Годы шли, из мальчика Савушка сделался мужчиной, потом состарился, а ласкательное имя так при нём и осталось. Ему теперь было около шестидесяти лет. Это был мужчина среднего роста, сухопарого сложения. Невзгоды скитальческой жизни наложили на лицо его особый отпечаток, по которому сразу можно узнать охотника-зверолова. Сосредоточенность во взгляде, некоторая скромность, молчаливость и спокойствие так характерны для обитателей лесов. Савушка не имел ни бороды, ни усов; тёмно-карие глаза его потускнели немного, но всё же он видел ещё хорошо. Кожа на лице и на руках его загорала так много раз, что навсегда осталась красновато-смуглой. Лет двадцать пять назад, по маньчжурскому обычаю, он носил косу, теперь на голове его были выцветшие редкие волосы; короткими прядями они свешивались на затылке и на висках. Одет был Савушка в свой национальный костюм, сшитый из какой-то материи, которая имела неопределённо-серый цвет. Верхняя рубашка до колен с косым воротом и с застёжками на боку была подпоясана ремешком так, что вокруг талии получился напуск. На ногах он носил короткие штаны, длинные наколенники без всяких украшений и особую туземную обувь (унты), сшитую из выделанной сохатиной кожи. На поясе с правой стороны висели два ножа, с которыми орочи никогда не расстаются.
   За последние годы здоровье Савушки сильно пошатнулось. Он стал кашлять кровью. Во время таких припадков он очень страдал и делался совершенно беспомощен. Сопровождавшие меня орочи относились к старику с большим почтением и старались всячески ему служить. Они починяли его обувь, стлали ему постель и не позволяли носить дрова.
   Мы встретились с ним как старые друзья. Когда Савушка от орочей узнал, что мы вышли на Копи, сам вызвался проводить нас до Сихотэ-Алиня. Это очень меня устраивало, так как он считался добычливым охотником, лучшим следопытом и хорошим проводником.
   Много лет мы не виделись с ним (34). Судьбе угодно было, чтобы жизненные пути наши опять сошлись около скалы Омоко Мамача. За это время много воды утекло в реку Копи. Мы оба уже постарели и, пожалуй, даже не сразу бы узнали друг друга. Первые минуты мы не знали, как и с чего начать обоюдные расспросы. А поговорить было о чём! Мы сели с ним на опрокинутую лодку и стали вспоминать прошлое. Он сообщил мне грустные вести. Неумолимая смерть унесла в могилу многих туземцев, с которыми я встречался в 1908 году (35).
   Вечером после ужина орочи, ездившие на реку Чжакумэ, и оба мои спутника рано легли спать, а я, Савушка и Хутунка ещё долго разговаривали между собою. В старой покинутой юрте было так уютно. Огонь весело прыгал по веткам, которые время от времени кто-нибудь из нас подбрасывал в костер. Он оживал, вспыхивал длинными языками и освещал сходившиеся кверху стены нашего временного жилища. Вход в юрту был завешен полотнищем палатки; в другом конце её были сложены ящики с провизией. По обе стороны огня спали люди. Дым от костра выходил через отверстие в крыше. Порой сквозь него виднелось небо, освещенное бледными лучами месяца.
   Я рассказал Савушке о том, как мы шли по реке Иоли и как нашли свою питательную базу. Разговор наш перешёл на скалу Омоко Мамача, и я спросил его, почему её так назвали. Тогда Савушка сообщил мне следующее сказание.
   Раньше, очень давно, в верховьях Копи жили человек Кангэй и две женщины -- Атынига и Омоко. Жили они долго, несколько сот лет, состарились и окаменели. Много веков они стояли в полном согласии, но однажды заспорили о том, кто из них является хозяином местных гор. Спор их перешёл в ссору и в ужасную драку, от которой содрогались все сопки и стонала тайга. Кангэй остался победителем и сохранил за собою место. Одна старуха, Атынига, убежала и села на правом берегу Копи между реками Бяпали и Тепты, а другая вместе с семьёй своей перешла на левый берег реки около устья Иоли и стала называться Омоко Мамача.
   С тех пор орочи, удэхе и гольды, когда проходят мимо скал, останавливаются и кладут на камни свои приношения: лоскутки материи, кусочки сахара, листочки табаку -- или выливают несколько капель водки и просят послать им удачную охоту и счастливое окончание пути. Этот обычай соблюдается и по сие время.
   Снаружи послышался какой-то всплеск. Я поспешно вышел из юрты. Тихая светлая ночь облегала уснувшую землю. На небе стояла полная луна. От неё кверху и в стороны крестообразно расходились четыре луча; несколько в стороне справа и слева виднелись ещё два лучезарных пятна с слабой ахроматизацией (36), которые принято называть "ложными лунами". Свет месяца отражался в реке серебристыми переливами. От воды поднимался лёгкий туман. Теперь скалы Омоко Мамача приняли другой вид: одни части их были ярко освещены, а другие погружены в глубокий мрак. По небу плыло белое облачко. Оно казалось неподвижным, а самая большая скала, с гневным выражением окаменевшего лица, как будто двигалась ему навстречу. Облачко проходило, и гигантский утёс вновь делался неподвижным.
   В это время послышались всплески. Это лососи шли метать икру для того, чтобы дать жизнь себе подобным и погибнуть в истоках реки.
   Я вернулся в юрту и сел на своё место. Спать мне не хотелось. Мы достали сухарей и стали пить чай. Савушка рассказывал, что случилось на реке Копи в давно минувшие времена. Он вспоминал дни своей юности, когда русских в стране было мало (37), тайга щедро снабжала охотников пушниной и мясом, а реки изобиловали рыбой. Раньше соболь водился у самого моря, а теперь за ним надо ходить в верховья реки Копи. В настоящее время лучшим охотничьим местом считается река Чжауса с несколькими притоками, из которых самым интересным будет река Оанды. В истоках она слагается из трёх речек (Элангса). Здесь находится страшная сопка Гугдаманты, где погибло несколько охотников.
   Дело было так. Однажды вверх по реке Чжаусе отправились семь орочей из рода Докодика и один человек из рода Копинка. Был очень глубокий снег. В сумерки охотники нашли следы семи сохатых. Они решили ночевать тут, рассчитывая на следующее утро догнать лосей, которые далеко уйти не могли. Когда совсем стемнело, орочи услышали рёв животных. Люди из рода Докодика стали смеяться над сохатыми, говоря: "Не кричите, мы всё равно завтра всех вас перебьём". Один только Копинка не глумился над животными. Он был старый, опытный охотник и знал, что после медведя лоси занимают самое почётное место, что зимою они никогда не кричат, а если кричат, то неспроста. На другой день с рассветом орочи пошли на охоту, но сохатые уходили всё дальше и дальше. День был уже на исходе, когда лоси поднялись на сопку Гугдаманты и начали спускаться по самому крутому её склону, который внизу кончается отвесными обрывами. Охотники бросились за ними. Вдруг животные закричали опять, и в это мгновение вся масса снега начала двигаться сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Вместе со снегом стали падать камни, валежник. Лавина вырывала с корнями деревья и стремительно неслась книзу, все увеличиваясь в размерах и все разрушая на своём пути. В этой лавине погибли все сохатые и семь охотников из рода Докодика. Спасся только один Копинка. Он сразу повернул вправо по косогору и вовремя вышел из беды. Когда стаяли снега, орочи пошли искать погибших охотников. У подножья обрыва они нашли перемешанные кости людей и сохатых. В дни своей юности Савушка ходил туда. С той поры крутой склон сопки Гугдаманты остался голым. По его словам, обвалы там бывают часто в глубокоснежные зимы. Внизу под обрывом нагромождены груды камней, буреломного леса. Едва на них появляется молодая растительность, как их снова засыпает землёю и снегом.
   Савушка замолчал. В наступившей тишине слышно было ровное дыхание спящих и потрескивание дров в огне. В это время снаружи донеслись какие-то странные звуки. Словно кто-то стонал и вздыхал. Я приподнял полог у дверей и выглянул из юрты. Месяц уже находился на половине своего пути к западу и мягким сиянием озарял кроны больших деревьев. Испарения над рекой сгустились. Высоко на небе блистал Юпитер своим ровным белым светом. Кругом было тихо. Вся природа грезила предрассветным сном.
   -- Это выпь, -- сказал Хутунка. -- Когда её кричит, люди видят худой сон.
   Как бы в подтверждение его слов Мулинка потянулся и застонал. Хутунка разбудил его. Мулинка открыл глаза, что-то пробормотал, потом повернулся на другой бок и снова уснул.
   Время шло, а мы втроём всё сидели и тихо разговаривали. Такие бессонные ночи у огня, в глухой тайге, в дружеской беседе с человеком; к которому питаешь искреннюю симпатию и которого не видел много лет, всегда полны неизъяснимой прелести. Это -- лучшие страницы моих путевых дневников.
   -- Наши орочи теперь совсем трудно живи, -- сказал Савушка. -- Двенадцать года назад шибко большая вода была, -- продолжал он. -- Тогда много людей погибло.
   В это наводнение попал и Хутунка. Он жил около устья реки Бяпали, а юрта Савушки была на Чжакумэ. Я кое-что слышал об этом наводнении и просил обоих моих собеседников рассказать о нём возможно подробнее.
   Лето 1915 года было очень ненастное. Дожди шли всё время с большим постоянством. Один раз очень сильный ливень длился подряд двое суток. Он не позволял женщинам и детям выходить из жилищ. Опасаясь, как бы водой не унесло лодки, орочи вытащили их подальше на берег и поставили на катки. В течение одних суток они должны были шесть раз опрокидывать их и выливать дождевую воду. К вечеру второго дня вдруг сверху вода пришла валом и сразу затопила все берега. Подхватив в лесу валежник, она понесла его вниз по реке. Чем дальше, тем плавник увеличивался в размерах и в конце концов превратился в лавину, обладающую такой же разрушительной силой, как и ледоход. Эта лавина шла по долине и своим напором ломала живой лес. Орочи бросились к лодкам, но уже не могли добраться до возвышенного края долины. Все лодки были раздавлены плавником. Первыми погибли женщины и дети. Мужчины взбирались на бурелом, но деревья сталкивались между собою и калечили людей, которые тут же тонули под ними. Савушка спасся, но он совершенно был лишён возможности подать помощь своим родным, которые гибли у него на глазах. Это страшное наводнение во многих местах долины реки Копи совершенно уничтожило лес. Теперь на месте его стоит пяти-десятилетний лиственничный молодняк.
   Старик умолк и погрузился в грустные воспоминания.
   В это время в воздухе опять пронеслось какое-то беспокойство. Должно быть, лиса поймала зайца или росомаха схватила кабаргу. Мы вышли из юрты. Луна уже совсем снизилась к лесу. Сквозь туман, поднявшийся от воды, чуть виднелся противоположный берег. Кругом стояла торжественная тишина. Листья кустарников и трава, смоченная росою, были совершенно неподвижны. Голубой сумрак ещё окутывал землю, но уже неуловимо в воздухе и где-то на небе чувствовалось приближение зари.
   Савушка утомился. Мы вернулись в юрту, оправили огонь и легли спать.
   На другое утро я встал позже всех. Мои спутники были уже на ногах. Я поспешно оделся и вышел на свежий воздух. Сквозь туман чуть-чуть виднелись скалистые сопки и деревья на другом берегу реки. Можно было опять ожидать дождя. Но вот взошло солнце. Туман пришёл в движение; большие клубы его, серые, как грязная вата, потянулись к востоку, цепляясь за прибрежные кусты. Кое-где появились просветы.
   Около лодок возились орочи. Они осматривали их, что-то заколачивали и приготовляли новые шесты. Часам к восьми утра погода разгулялась. Тогда мы спустили лодки на воду и поплыли вверх по реке Копи, которая имеет здесь в ширину от 50 до 60 метров, быстроту течения 6 километров в час и глубину до 2 метров по фарватеру. В истоках она слагается из двух речек одинаковой величины. По правой, Чжоодэ, будет перевал на реку Даагды (приток Самарги), а по левой -- в верхний Анюй, впадающий в Амур ниже города Хабаровска. Близ слияния обеих упомянутых речек находится скала Кангэй, о которой говорилось выше, затем справа одна только небольшая горная речка Талеучи, а слева притоки: Булунге, Дю и Иггу. По последней нам надлежало идти к Сихотэ-Алиню.
   В долине реки Копи основную массу лесной растительности составляет всё та же лиственница с подлесьем из багульника. Кое-где одиночными экземплярами встречается маньчжурский ясень (Fraximus mandshurica Rupr.) с светло-серою корою, покрытою правильными продольными трещинками. Он растёт по урёмам в сообществе с бальзамическим тополем (Populus Maximoviczii Sarg.), из которого туземцы долбят свои лодки. Здесь также, по словам туземцев, изредка встречается кедр (Pinus koraiensis Sieb, et Zuc.) -- большое стройное дерево с ветвями, поднимающимися кверху и как бы срезанными на одной высоте, вследствие чего вершина его кажется тупою. Всё это были представители маньчжурской флоры, проникшие сюда с юга вдоль берега моря и с запада через Сихотэ-Алинь.
   Река Иггу впадает в Копи недалеко от Иоли. К полудню мы дошли до её устья и здесь сделали большой привал. Орочи принялись варить чай, а Савушка пошёл ловить рыбу. Он вырубил длинное удилище и прикрепил к нему тонкую лесу, к концу которой привязал самодельный рыболовный крючок, искусно обделанный шерстью и грубым кабаньим волосом в виде мухи с раскрытыми крыльями. Для охоты он избрал такое место, где вода подмывала скалистый берег, пенилась и бурлила. Сущность ловли заключалась в следующем: с помощью длинного удилища мушка забрасывается на воду; сдерживаемая лесой, она всплывает на поверхность; рыба принимает её за действительное насекомое, хватает ртом и попадает на крючок. Через минуту старик выбросил на камни хариуса (Thymallus grubei Dybovski) с оранжево-малиновыми плавниками и с серебристой чешуёй, по которой параллельными рядами расположены красивые фиолетовые пятнышки. Савушка взмахнул удочкой другой раз. Не успела ещё мушка коснуться поверхности реки, как из воды стремительно выскочила вторая рыба и повисла на крючке, за ней последовала третья, четвёртая -- и так сорок шесть штук.
   Последний хариус был несколько больших размеров, с вздутым животом, без грудных и брюшных плавников. Когда я взял его в руки, он издал какой-то звук, похожий на скрипенье. Уродливая рыба сильнее других билась на берегу. Она широко раскрывала жабры и хватала ртом воздух. Савушка наклонился, чтобы поближе рассмотреть странного хариуса, но он вдруг подпрыгнул так высоко, что задел его хвостом по лицу. Это рассердило старика. Он отшвырнул рыбу ногой и, ворча что-то себе под нос, отошёл к воде и снова принялся за ловлю; но рыба больше не клевала, словно кто прогнал её отсюда. Савушка поставил неудачу дальнейшего лова в связь с уродливым хариусом и считал его всему виновником. Когда потрошили рыб, в желудке голобрюхого хариуса оказались две ящерицы: одна -- целая, недавно проглоченная, другая частично переваренная.
   Отдохнув немного, мы продолжали наше плавание по реке Иггу дальше и на второй день пути дошли до притока её Гаду, впадающего с левой стороны. Здесь Иггу разбилась на несколько рукавов, забитых плавником. Это обстоятельство заставило нас рано встать на бивак. Орочи с топорами в руках пошли разбирать завалы бурелома, а я, Савушка и А.И. Кардаков решили подняться на одну из ближайших сопок, чтобы с вершины её посмотреть на долину реки Иггу.
   Сначала мы шли по хвойному лесу, состоящему из лиственницы, ели и пихты. Чем выше, тем качество их становилось хуже; они были меньше размерами, ниже ростом и имели отмершие вершины. Мы придерживались тропы, протоптанной сохатыми, но самих животных видеть не удалось. Вершина сопки была округло-плоская, поросшая кедровым стланцем (Pinus pumila Rgl), толстые ветви которого действительно стелятся по земле, образуя трудно проходимые заросли. Рядом с ним около камней приютились даурский рододендрон (Rododendron micronulatum Turcz.) с мелкими зимующими кожистыми листьями, а на сырых местах -- багульник (Ledum decumbens Ladd.) с белым соцветием и вечнозелёными кожистыми листьями, издающими сильно смолистый запах. Мы выбрали место, откуда можно было видеть долину Иггу, и сели на камни.
   За труды, понесённые при восхождении на сопку, мы были вознаграждены красивой горной панорамой. Река Иггу имеет общее направление с северо-запада к юго-востоку и в проекции имеет вид растянутой латинской буквы S. Перед нами была древняя горная страна, сильно размытая. Высокие куполообразные сопки, словно гигантские окаменевшие волны, толпились со всех сторон. Некоторые из них выходили в долину мысами. Ближние сопки видны были отчётливо, ясно, а дальние тонули в туманно-синей мгле, несколько смягчавшей суровую красоту предгорий Сихотэ-Алиня. Солнце уже прошло большую часть своего пути по небу. Лучи его падали на землю под острым углом, вследствие чего одни склоны гор были ярко освещены, а другие находились в тени.
   А.И. Кардаков сфотографировал несколько видов и пошёл на бивак. На обратном пути мы с Савушкой как-то сбились с зверовой тропы и попали в хвойно-смешанный лес с значительной примесью каменной берёзы (Betula Ermani Cham.). Стволы деревьев были старые, дуплистые. Обыкновенно древесина в них сгнивает раньше коры. Некоторые рухляки чуть только держались на корнях. При небольшом давлении на них рукой они тотчас падали на землю. Много таких берестяных футляров валялось по склону горы. Савушке это не понравилось.
   -- Как наша сюда попал? -- говорил он, не то обращаясь ко мне, не то к самому себе.
   Вслед за тем он круто свернул вправо, но тут наткнулся на большую груду рухляка.
   -- Вот посмотри: ыи телюга моони омуты ни (эта берёзовая кора -- всё равно люди), -- сказал он, указывая на четыре берёзовых футляра, лежавших на земле: два крестообразно, а два пониже -- углом так, что вершина его касалась нижней части креста, а концы расходились в стороны.
   Конечно, из обломков берёзовых стволов, во множестве валявшихся на земле, можно скомбинировать какие угодно фигуры: людей, зверей, жилищ, лодок и т.д., но для этого надо дать волю фантазии. Так думал я; но у Савушки на этот счёт были свои соображения. Он с опаской посторонился от рухляка.
   Я подошёл поближе к крестообразной фигуре, чтобы получше рассмотреть её, но старик закричал мне, чтобы я не трогал берёзового валежника. В это время позади себя я услышал какой-то звук, точно кто-то вздохнул, и вслед за тем один ствол, совсем подгнивший у корня, как-то странно согнулся, осел и стал падать на землю. Я едва успел отскочить в сторону.
   -- Наша надо скоро ходи в другое место, -- сказал Савушка и начал быстро спускаться по склону горы. Я последовал за ним.
   На все мои вопросы он не отвечал и был чем-то взволнован. Когда мы вышли на реку, ночные тени уже зарождались в лесу. Неслышными волнами они выползали из-под старых елей и обволакивали прибрежные кусты и груды колодника на отмелях. Деревья приняли странную окраску, которую нельзя назвать ни чёрной, ни зелёной. Какая-то ночная птица пронеслась мимо на своих мягких крыльях. Через несколько минут мы подходили к биваку. При свете огня видны были палатки, лодки, вытащенные на отмель, и люди, двигающиеся у костра.
   Орочи сообщили мне, что дальше по реке много заломов, но всё же продвигаться вперёд можно. Вопрос заключался лишь в том, хватит ли продовольствия.
   После ужина я стал расспрашивать орочей о берёзовом валежнике, виденном нами на сопке. Они сказали мне, что в горах живёт горный (38) дух Какзаму. Это -- худотелый великан с редькообразной головой и с трёхпалыми руками. Он может превращаться в любого зверя. Тогда он сбрасывает с себя внешнюю оболочку, которая и валяется на земле в виде берестяных футляров. Это одежда Какзаму. Посещать такие места не следует -- может напасть хищный зверь, упасть дерево или камень, можно сломать или вывихнуть ногу или тяжело заболеть. На следующее утро мне сообщили, что Савушка лежит на земле и кашляет кровью.
   Болезнь Савушки задержала нас на месте до девяти часов утра. Когда он оправился немного, орочи помогли ему сесть в лодку, и затем мы тронулись в путь.
   От места нашего бивака заломы тянулись на протяжении двухсот шагов; дальше протоки опять соединились в одно русло. Несмотря на то, что с бивака мы выступили поздно, нам всё же удалось продвинуться вверх по реке довольно далеко. Плыли мы до самого вечера и, может быть, прошли бы ещё несколько километров, если бы не новые заломы. Следующий день был неудачный: река стала мелководной и ещё больше заваленной колодником.
   Как образуются такие заломы? В ненастное время года вода подмывает корни больших деревьев, растущих по берегам реки. Когда последние падают, они увлекают за собою молодняк. Вода подхватывает его и несёт вниз по течению. Где-нибудь такой лесной великан застревает. Тотчас около него скопляется плавник -- всё больше и больше. Напором воды стволы деревьев так втиснуты друг в друга, что разобрать их голыми руками невозможно.
   Медленно мы продвигались вперёд, всё время прорубаясь в заломах. Перетаскивание лодок на руках тоже требовало расчистки пути и усиленной работы топорами. На реке Иггу встречались водопады, основанием которых служили большие лиственничные стволы, упавшие в реку. С той стороны, откуда идёт вода, скопилось много песка и гальки. Иногда дерево при падении своём застревает вершиной на другом берегу. Между нижним его краем и поверхностью воды остаётся столь небольшое пространство, что улимагда задевает за него своими бортами. Людям надо или ложиться на дно лодки, или перелезать через дерево.
   За тесниной, которую мы видели с высоты горы, долина расширилась. Справа по течению был обрывистый берег, поросший редкостойной лиственницей, а слева -- широкие древне-речные террасы. За ними дальше виднелись ущелья и высокие остроконечные горы. Весь ландшафт производил впечатление дикой и величественной красоты. По словам Савушки, в этих местах весной держится так много сохатых, что табуны их на белом фоне снегов кажутся большими тёмными пятнами. Терраса была обезлесена пожарами и теперь покрылась мелколистным березняком (Betula japonica H. Wincler) двадцати- и тридцатилетнего возраста. Здесь в изобилии росла голубица (Vaccinium uliginosum L.). На ней было так много ягод, что кустарники имели синевато-сизый оттенок. Там и сям виднелись большие пятна жёлтых саранок (Hemerocalis Middendorffii Tr. et Mey) с цветами величиной с большую рюмку, расположенными как канделябры.
   19 июля мы бросили лодки и опять понесли грузы на себе.
   Пусть читатель представит себе заболоченную тайгу, заваленною буреломом, и банную атмосферу, и он поймёт, что значит идти в гору с тяжёлыми котомками за плечами.
   Чем ближе мы подходили к водораздельному хребту Сихотэ-Алиню, тем больше характер местности становился расплывчатым. Остроконечные сопки исчезли, а вместо них появились холмы с сглаженными контурами, как результаты эрозии. Изменился и характер леса: такие же замшистые и заболоченные, как и в истоках реки Иоли.
   В этот же день произошла в тайге встреча с отрядом инженера Н.М. Львова, который, пройдя по рекам Хуту и Аделами, вышел к Сихотэ-Алиню и теперь со съёмкой спускался по реке Иггу на Копи, чтобы потом перебраться на реку Хади около Улема. После совместной днёвки оба отряда пошли каждый по своему маршруту.
  

VI
В ОТРОГАХ СИХОТЭ-АЛИНЯ

   Двадцать третьего июля мы расстались с Н.Е. Кабановым. Вместе с больным Савушкой он спустился обратно по рекам Иггу и Копи к морю.
   Самый перевал через Сихотэ-Алинь представляет собой глубокую седловину. Первый раз я перешёл через него в марте 1909 года и назвал именем Русского географического общества. Севернее и южнее седловины хребет слагается из высоких гор с плоскими вершинами, покрытых ягельной тундрой. В этих местах он имеет крутые склоны, обращенные к востоку, и пологие -- к западу. Отсюда можно видеть истоки реки Гобилли (правый приток Анюя), реки Аделами (приток Хуту), а на юге -- истоки Копи и Самарги.
   На перевале, который исчисляется в 1100 метров над уровнем моря, был репер инженера H.H. Мазурова. Он нашёл здесь мою доску с надписью: "Перевал Русского географического общества. 28 марта 1909 г. В.К. Арсеньев, казак Крылов, стрелки: Марунич, Рожков, Глегола" и прибил её к дереву на старое место. Рядом с ней, пониже, я прибил другую доску с надписью: "21 июля 1927 г. В.К. Арсеньев, А.И. Кардаков, П. Хутунка, Ф. Мулинка, А. Намука и С. Геонка".
   С вершины перевала открывался вид на долину реки Цзаво, впадающей в Дынми, которая в свою очередь впадает в Анюй в среднем его течении с левой стороны (39). По небу ползли тяжёлые тучи, они задевали за вершины Сихотэ-Алиня; на западе виднелись просветы в облаках и высокие сопки, озарённые солнцем.
   Было уже поздно, когда мы начали спуск с перевала, и потому, как только нашли воду, тотчас встали биваком около старого моего астрономического пункта.
   Утром меня разбудил мелкий и частый дождь, барабанивший в полотнища палатки. Надо сказать, что высоко в горах ненастная погода -- явление довольно обычное. Всякое облако разряжается дождём. Вот почему на вершинах гор мы видим густой моховой покров, из которого можно выжимать воду, как из губки. В то время, как внизу при морочном небе стоит сухая погода, в горах непременно идёт дождь. Надо было поскорее спускаться в долину реки Иггу.
   Обстановка была не из весёлых. Густой туман, хвойный лес, затянутый бородатым лишайником, и мох на стволах деревьев и на земле нагоняли смертную тоску. Дождь шёл без перерывов, то усиливаясь, то ослабевая. Весь день мы просидели в палатках, пили чай от скуки и жевали сухари.
   К утру 25 числа дождь как будто немного перестал. Тогда мы пошли вниз по ключику Сололи. В горах шумел сильный ветер, и видно было, как раскачивались деревья.
   Хмурая заболоченная тайга ещё некоторое время продолжалась и к западу от Сихотэ-Алиня, но всё же заметно было, что лиственница опять стала вытеснять аянскую ель и пихту. Сфагновые мхи и багульник тоже остались позади. Робко, нерешительно, сначала одиночными кустами, а потом и целыми группами стали выступать ольховники (Almis fruticosa Rupr.) с тёмно-бурой корою и глянцевито-смолистой листвою и какой-то тальник (Salix Sp.) с тонкими ланцетовидными листьями, зазубренными по краям. Я отметил в своём дневнике знакомую нам кустарниковую берёзу и даурский рододендрон (Rhododendron dahuricum L.) с серою корою и с мелкими тёмными кожистыми листочками. Там, где по руслу ручья древесная растительность была реже, пышно разросся вейник (Calamagrostis Langsdorffii Trin). Здесь он не достигал таких размеров, как на местах равнинных, но во всяком случае в зарослях его легко может укрыться медведь.
   С переходом через Сихотэ-Алинь мы сразу попали в начало осени. Кое-где на деревьях листва уже начинала желтеть. И немудрено! Во-первых, мы были довольно высоко над уровнем моря, а во-вторых, во времени мы ещё раз как бы перенеслись вперёд.
   Сололи представляет собой небольшой горный ручей, текущий по продольной долине. Сначала мы спускались по сильно размытому склону, изрезанному узкими ущельями, из которых бежала вода шумящими каскадами. Мало-помалу долина оформилась. Чем дальше, тем больше она расширялась и вместе с тем углублялась между отрогами Сихотэ-Алиня, которые окаймляли её с северной и южной сторон и имели вид высоких горных хребтов.
   На пути А.И. Кардаков заметил морянок (Harelda glacialis L.) с бело-чёрным оперением, серыми ногами, оранжевым клювом и длинными рулевыми перьями в хвостах. Они казались смирными и подпускали человека довольно близко, но на самом деле всё время были настороже. Их очень трудно убить из ружья, потому что они успевают нырнуть раньше, чем долетит до них дробь при выстреле. Затем я видел чёрную оляпку (Cinelus pallasi Temm.) -- небольшую птичку величиною с дрозда, очень проворную и ловкую. Она перепрыгивала с камня на камень и постоянно озиралась по сторонам. Оляпка издавала крики, похожие на чириканье, только более певучие; в такт им она помахивала хвостиком и кивала своей грациозной головкой. Я остановился и стал следить за нею, но она вдруг бросилась в самую пучину, где вода пенилась и бурлила. Оляпка держала себя так, как будто это была её родная стихия. Через минуту она появилась на поверхности, перелетела на отмель и стала опять входить в воду всё глубже и глубже, пока совсем не скрылась с головою. Я подошёл к самому берегу. В это мгновение оляпка выскочила на камни и, как ни в чём не бывало, даже не отряхнувшись, перелетела на другую отмель, потом на третью и скрылась за поворотом.
   Следующие два дня снова были ненастные и холодные. Тучи низко бежали над землёю и не переставая сыпали дождём. Только по вечерам являлась возможность отжать воду из одежды и просушить её на огне.
   На второй день пути мы уже встретили японскую берёзу (Betula japonica H. Wincler), весьма похожую на белую европейскую, потом маньчжурский ясень (Fruxinus mandshurica Rupr.), о котором упоминалось при описании лесов на реке Копи, мелколистный клён (Acer ukurunduense Tr. et Mey) с жёлтой древесиной, буро-серой корой и с пятилопастными глубоко-зубчатыми листьями и наконец тополь (Populus Maximoviczii Sarg.) таких размеров, что из него можно было долбить лодки. Переход от охотской растительности на восточном склоне Сихотэ-Алиня к маньчжурской в бассейне реки Цзаво очень резок. Тут уже было другое подлесье, состоящее из бузины (Sambucus racemosa L.); её легко узнать по крупной листве и по гроздям мелких красных ягод. Тут же рос чубышник (Eleutherococcus senticosus Max.) с листьями, как у женьшеня, и с тонкими ломкими шипами. Достаточно при ходьбе задеть его, чтобы сразу получить несколько заноз в пальцы рук. Ещё больше заноз набивается в колени. К счастью, они не проникают глубоко под кожу и потому не вызывают нагноений.
   Как только подходящие по размерам деревья были найдены, туземцы тотчас приступили к долблению лодок.
   Во время сильного ветра с дождём я как-то простудился. К счастью, это случилось тогда, когда мы кончили путь с котомками. Я всё время бодрился, перемогал себя и еле держался на ногах. Пока орочи делали лодки, я отлежался в палатке. Лихорадочное состояние стало проходить, но слабость ещё не позволяла вставать с постели, если можно этим именем назвать охапку хвойных веток на земле, прикрытых травою.
   Наконец 28 августа дождь перестал. Орочи пошли за протоку опаливать лодки, а А.И. Кардаков отправился куда-то с фотографическим аппаратом. На биваке остался я один.
   День был тихий и томительно жаркий, в воздухе не ощущалось ни малейшего движения: листва на деревьях и тонкие стебли вейника находились в состоянии абсолютного покоя. Время тянулось бесконечно долго. Какая-то истома охватила всю природу и погрузила её в дремотное состояние. Даже мошки и комары куда-то исчезли. В шесть часов вечера я надел обувь и вышел из палатки. Солнечные лучи ещё пробивались сквозь чащу леса и радужными тонами переливались на тенётах паука, раскинутых между двумя тальниками. День угасал. Нежное дыхание миллионов растений вздымало к небесам тонкие ароматы, которыми так отличается лесной воздух от городского. Я сел на камни и долго смотрел на запад. Солнце скрылось за горизонтом как раз в направлении долины Цзаво. В той стороне небосклон был совершенно безоблачен. На фоне его резко проектировались остроконечные вершины елей и пихт. Они-то именно и привлекли к себе моё внимание. Над каждым деревом вилась кверху быстро вращающаяся тонкая струйка, похожая на дым. Чем выше было хвойное дерево, тем больше и темнее была струя.
   Я протёр глаза, думая, что это мне кажется вследствие лихорадочного состояния. Но тогда почему не было таких же дымков над берёзами и тальниками? Вблизи росли две молодых ёлочки. С трудом я поднялся на ноги и встал по отношению к ним в такое положение, чтобы вершины их тоже проектировались на фоне зари, и тотчас увидел над ними такие же вращающиеся струйки. В это время на бивак пришёл Геонка. Я велел ему качнуть ту и другую ёлочку. Струйки мгновенно исчезли. Когда же деревья встали неподвижно, струйки появились снова. Тогда я позвал удэхейца к себе и спросил его, не видит ли он что-нибудь над хвойными деревьями.
   -- Моя думай, это мошки, -- сказал он и затем добавил: -- Моя сейчас его поймай.
   Он подошёл к ёлочкам и стал ловить мошек головной сеткой. Он махал ею до тех пор, пока не убедился в бесполезности своих занятий. Геонка устал; он вернулся ко мне и в раздумье сказал:
   -- Моя первый раз такой посмотри. Не знаю, хорошо это или худо!?
   Солнце спускалось всё ниже и ниже. Западный горизонт сделался багровым. Как только стало прохладнее, крутящиеся струйки исчезли. Возможно, что это были эфирные масла, которые собирались у верхних частей елей и пихт. Они поднимались кверху, приобретая вращательное движение. Через них преломлялись лучи вечерней зари, и от этого они казались тёмными.
   А.И. Кардаков и орочи с работ вернулись, когда стало уже совсем смеркаться.
   К утру следующего дня я почувствовал себя значительно лучше. С восходом солнца мы распрощались с нашим биваком, поплыли вниз по реке Цзаво и в полдень вошли в реку Дынми.
   Западнее Сихотэ-Алиня и параллельно ему проходит очень древняя и сильно размытая горная складка, слагающаяся из метаморфических сланцев. Складка эта представляет собой первосозданную земную кору и является той древнейшей осью, около которой впоследствии сложился современный Уссурийский край. На реке Дынми можно видеть прекрасные обнажения кристаллических сланцев. В местах обвалов образовались красивые гроты. Ниже их с правой стороны тянется высокий скалистый берег, состоящий из сильно перемятых глинистых сланцев, имеющих мелко-плитняковую или листоватую отдельность. Пласты сильно изогнуты, местами опрокинуты и даже поставлены на голову.
   Там, где река Дынми прорезает их, образуется опасный порог; вода идёт через него со скоростью 18 километров в час, бьётся о прибрежные скалы, низвергается вниз пенящимися каскадами и в течение веков медленно, но непрестанно размывает мощные толщи сланцев, сложившихся миллионы лет назад. От шума воды на перекатах нельзя говорить обычным голосом, надо кричать на ухо друг другу. Ниже русло реки завалено камнями и тоже на значительном протяжении представляет собой широкий порог, где вода идёт с ропотом, как бы негодуя на природу, которая и тут хотела создать ей препятствия на пути к Амуру.
   Около порога мы остановились в нерешительности. Как быть? Опускаться по каскадам опасно, а перетаскивать лодки с грузами через высокие скалы невозможно. Взвесив все "за и против", орочи решили рискнуть. Едва мы оттолкнулись от берега, как быстрое течение подхватило нашу утлую ладью и со скоростью курьерского поезда понесло на порог. Мимо мелькали кусты и деревья, росшие на берегу. Справа и слева из реки высовывались камни, обливаемые водою. Белая пена и волны окружили нас со всех сторон и точно бежали вперегонки с лодкой. Мы решились на отчаянный шаг, но другого выхода не было. Если бы со стороны какой-нибудь наблюдатель мог взглянуть на наши лица, он увидел бы их бледными, увидел бы плотно сжатые губы и широко раскрытые испуганные глаза. Лодка качалась, прыгала через каскады и накренялась то на один, то на другой бок. Вода заливала её, но, несмотря на это, мы мчались вниз с головокружительной быстротой. Орочи стояли на ногах и шестами отталкивались от камней, которые, как живые, вдруг появлялись из воды в непосредственной близости и как будто соперничали между собою в желании во что бы то ни стало преградить нам дорогу. У меня закружилась голова. Вдруг лодка сразу осела вниз. Холодный душ обдал меня с ног до головы и заставил вскрикнуть. Вслед за тем лодка выправилась; течение сделалось спокойнее; шум стал стихать, отодвигаясь куда-то назад. Только тогда я увидел, что сижу более чем по пояс в воде. Орочи свернули к берегу и подошли к галечниковой отмели. Они втащили немного лодку на камни и принялись берестяным ковшом выкачивать воду через корму.
   Надо было отдохнуть и просушить намокшую одежду. Я воспользовался остановкой и пошёл вдоль берега. Ниже по течению галечниковая отмель переходила в слой ила и песка, нанесённого водою. На них я заметил два свежих следа: тигровый и изюбриный, и один старый -- медвежий. В это время я увидел Мулинка. Он шёл и что-то внимательно рассматривал на земле. На лице его я прочёл выражение тревоги.
   -- Амба хоктони? (тигровый след) -- сказал я ему по-орочски.
   -- Посмотри сам, -- ответил он мне и указал рукой на узенькую полоску на песке, как бы оставленную длинною щепкой. Быть может, это был след змеи или что-нибудь ещё в этом роде. Я высказал вслух свои соображения.
   -- Тебе понимай нету, -- ответил он мне и продолжал на своём родном языке: -- Ыи сугала хоктони Багдыхе (т.е. это след лыжи Багдыхе).
   Затем он громко крикнул, и тотчас отозвалось звучное эхо, сначала спереди, потом сзади нас, потом опять далеко впереди, словно кто перекликался в тайге. Эхо прошло перекатами через весь лес и замерло где-то в горах. Мулинка стоял, повернув немного голову в сторону, приоткрыв рот и вслушиваясь в эти странные звуки. Когда последний отголосок замер, он торопливо пошёл к лодке и что-то быстро стал говорить другим орочам. На лицах их тоже выразилась тревога. Они поспешно начали сталкивать лодку в воду и звать меня.
   Через минуту мы плыли дальше вниз по реке Дынми. Тогда я начал расспрашивать их о причинах торопливого ухода от порога, который мы с опасностью для жизни, но успешно прошли в лодках. Из ответов туземцев я узнал, что Багдыхе есть маленький карлик. Он весь в волосах, даже лицо у него покрыто шерстью. Этот Багдыхе живёт в лесу, где много скал, и устраивает эхо. Он делает так, что люди слышат свои голоса, которые повторяются вдали и возвращаются обратно. Орочи боятся "скал с эхом" и стараются обойти их стороною. Такие места легко узнать. Тут всегда летом и зимою есть следы Багдыхе. Он ходит на одной лыже. След его мы и видели около галечниковой отмели на песке.
   Ниже порога русло реки Дынми во многих местах завалено камнями. Она имеет ширину от 15 до 20 метров и быстроту течения 7-8 километров в час. Эти мелководные участки представляют собой широкие пороги, где вода идёт шумливо, но сравнительно спокойно. Плавание на лодках здесь возможно, но нужно внимательно смотреть вперёд. Не доходя пятнадцати километров до устья, Дынми разбивается на протоки, забитые плавником.
   Спускались мы довольно скоро и пока что благополучно. Иногда большая протока заводила нас в такой лабиринт, из которого можно было выбраться, только возвращаясь назад. Орочи часто останавливались и делали разведки. Они как-то угадывали, куда надо плыть: внешний вид протоки, быстрота течения и пена -- ничто не ускользало от их внимания. Привычное ухо туземцев различало разные шумы воды впереди, и сообразно этому они принимали то или иное решение.
   Чем больше мы удалялись от Сихотэ-Алиня, тем больше изменялся характер растительности. Ель и пихта и лиственница начали взбираться на самые вершины гор, а в долинах появились широколиственные леса маньчжурского типа. Теперь уже всюду встречался душистый тополь (Populus Maximoviczii Sarg.). Стройные светло-серые стволы его имели толщину два-три обхвата на высоте груди. Тут же в сообществе с ним произрастал горный илем (Ulmus montana Wit.) -- исконный обитатель первобытных лесов, ещё не испорченных человеком. Казалось, будто кроны деревьев составляли особый слой воздушной растительности, покоящийся на прямых и ровных пепельно-серых стволах ильма и тополя. Там, вверху, среди переплетающихся между собою густо облиственных ветвей, обитают четвероногие: рысь, куница, росомаха, белка, соболь -- и птицы: филин, сова, орехотворка, желна, сойка, поползень и дятел. По соседству с ильмом и тополем в лесной тени виднелся мелколистный клён (Acer mono Max.) с пятилопастными остроконечными листьями, уже начавшими краснеть. По берегам реки появилась спирея (Spiraea salicifolia L.) с мелкими цветами, сидящими на стебельках в виде розовых помпонов. Тут же росла сорбария (Sorbaria sorbifolia A. Вт.) -- довольно высокий кустарник с узловатыми ветвями, перистыми листьями и с ароматными белыми соцветиями в виде пышного султана, на которых всегда держится много насекомых.
   Ближе к воде росла бледно-зелёная недотрога (Impatiens nolitangere L.) -- оригинальное растение с травянистыми стеблями и жирными листьями. Название недотроги оно получило от того, что плоды его при малейшем к ним прикосновении лопаются с лёгким треском и разбрасывают семена далеко в стороны. Вейника тоже стало больше. Он рос вместе с полынью (Artemisia vulgaris L.), листья которой издают приятный запах, если потереть их между пальцами. Полынь уже отцвела; большие метёлки её стали блёкнуть и подсыхать. Отмели реки были декоративно украшены большими листьями знакомого нам белокопытника. Теперь он уже стал грубым и приобрёл какой-то неприятный горьковатый привкус. Но самым красивым растением, невольно приковывающим к себе внимание, был папоротник (Matteuccia struthiopteris Tob.), громадные листья которого действительно напоминали страусовые перья и вполне оправдывали данное ему название.
   Целый ряд признаков указывал, что Анюй недалеко. Вдали во мгле виднелись горные хребты, которые шли в направлении, перпендикулярном долине реки Дынми.
   Весь день стояла переменная погода. Несколько раз принимался идти дождь, и только к вечеру небо немного очистилось. Мы не дошли до устья нескольких километров и встали биваком на правом берегу реки, которая делала тут изгиб. С одной стороны выступала большая отмель, а с другой был обрывистый берег. Вода подмывала его, отчего некоторые деревья росли в наклонном положении. На песке было много медвежьих следов. Орочи стали устраивать бивак, а я взял ружьё и пошёл по отмели. Один след показался мне каким-то странным. Медведь, оставивший отпечатки своих лап, должен был иметь длинное тело и короткие ноги. Он ходил по отмели взад и вперёд и убежал, как только заметил наши лодки.
   Сначала я шёл быстро, ломая кусты сорбарии, но потом умерил шаг и старался идти возможно тише. Один раз мне показалось, что я видел зверя: что-то тёмное мелькнуло впереди. Другой раз до слуха моего донёсся шорох в кустах. Следы вывели меня на реку и оборвались у воды. Досадно мне стало, что не удалось догнать зверя с уродливыми ногами. Я присел на берегу, чтобы отдохнуть немного.
   Должно быть, солнце опустилось за горизонт, потому что вдруг сделалось сумрачно и прохладно. В это время над рекой появился туман. Белые длинные клочья его тянулись кверху и принимали фантастические очертания. Среди глубокой тишины, царившей в природе, я слышал биение собственного сердца. На тёмной поверхности воды появились круги. Какая-то рыба хватала ртом воздух. Вдруг что-то булькнуло у самых моих ног. Большая лягушка прыгнула с берега, но тотчас всплыла наверх и уставилась на меня своими выпученными глазами. Тогда я поднялся с валежины и направился к биваку.
   На отмели я застал Геонка. Он вышел со стороны и, по-видимому, тоже возвращался на бивак. Я окликнул удэхейца. Он обернулся и замер в неподвижной позе. Когда я подошёл к нему вплотную, то увидел, что он смотрит куда-то мимо меня в пространство. В глазах его я прочёл удивление и страх. Я оглянулся. Туман на реке исчез, и только около кустов с левой стороны реки держался один обрывок его, густой и белый. Он похож был на человека в длинной одежде, с рукой, поднятою как бы для нанесения удара. Голова привидения казалась запутанной в вуаль, концы которой развевались по воздуху.
   -- Ыи Ганиги-и-и! (последнее "г" -- придыхательное) -- громко воскликнул Геонка с таким видом, как будто он нашёл наконец разгадку явления.
   -- Ниги! -- подхватило лесное эхо.
   Как бы испугавшись человеческого голоса, туманная фигура сжалась, затем снизилась к воде и пропала. Последний обрывок тумана растаял в воздухе.
   -- Зачем его сюда ходи? -- сказал удэхеец в раздумье, направляясь к палаткам.
   Когда мы пришли на бивак, он оживлённо начал говорить орочам о видении. Те слушали с большим вниманием, задавали вопросы и вставляли свои замечания.
   После ужина я стал расспрашивать Геонка о том, что такое "Ганиги". Удэхеец сказал, что этим именем называются женщины, живущие в воде. Они очень красивы и имеют длинные (40) хвосты. Иногда Ганиги выходят из воды голыми или в одежде, сотканной из тумана. Они зовут человека по имени и называют его род. Такой человек непременно утонет.
   Меня поразило в описании Ганиги сходство с русалками. Сходство не только общее по смыслу, но даже и в деталях. Откуда оно? Может быть, русалки и Ганиги зародились где-нибудь в Средней Азии в древние времена. Отсюда они попали на запад к славянам и на северо-восток к удэхейцам.
   Долго ещё туземцы беседовали на эту тему. Они говорили, что Ганиги любят приставать к людям, они манят их к себе, и если рассердятся, то угоняют рыбу, ломают лодки, портят сети, уносят остроги. Иногда их видят плывущими по реке на буреломе или в лодке. При встрече с человеком они уходят в воду или растворяются в воздухе, как туман, и становятся невидимыми. Чтобы прогнать Ганиги, надо крикнуть или выстрелить из ружья.
   Разговоры эти затянулись до полуночи. Перед тем, как ложиться спать, туземцы на всякий случай подтащили лодки поближе к костру и решили всю ночь поддерживать большой огонь.
  

VII
ВЕРХНИЙ АНЮЙ

   Тридцатого июля мы вышли на Анюй. Я не узнал места впадения Дынми. Раньше она бурливо вливала воды свои у подножия скалистой сопки, а теперь устье её переместилось на полкилометра к югу. Старое русло было занесено галькой и уже успело зарасти молодым лесом. Видно было, что река дважды меняла своё направление. Теперь Дынми вливалась в Анюй тихо и спокойно. От старого русла её отделяет большая галечниковая отмель. Здесь в амбаре я нашёл свою базу, любезно устроенную мне инженером H.H. Мазуровым, и его письмо от 2 августа, которым он извещал меня, что по реке Тормасунь нельзя идти вследствие большой воды.
   Около устья Анюя мы сделали днёвку. День выпал, как нарочно, солнечный и тёплый. Орочи растянули на гальке палатки для просушки и принялись разбирать имущество, а я направился к Анюю. Я ожидал встретить его бурным, как и раньше. Тогда плавание по нём считалось опасным. Помню, в 1908 году мы с величайшим трудом подымались по этой реке. Взять перекат было рискованным предприятием. Я помню страшные водовороты Иока, которые втягивали в себя большие деревья. Во многих местах туземцы не решались плыть на лодках и перетаскивали лодки по берегу. Таков был Анюй лет двадцать тому назад. Велико же было моё изумление, когда мы дошли до устья Дынми. Последняя встретила Анюй величаво спокойным. "Глядишь и не знаешь -- идёт или не идёт величавая его ширина. Ни зашелохнет, ни прогремит". Я не узнал Анюя. Географически -- это он, а по характеру -- совсем другая река. В 1908 году я назвал его "бешеным" и весьма опасным для плавания, а теперь, в 1927 году, я увидел спокойную, тихую реку, вполне доступную для сплава леса. В 1908 году в верховьях вода шла двенадцать, а внизу десять километров в час. Теперь течение значительно ослабело: вверху оно равняется восьми, а внизу шести километрам в час. Эту перемену в режиме реки заметили и туземцы. Они говорят, что её течение спокойнее и плавание вверх по реке легче (41); истоки её сделались доступнее; равно и спуск по воде стал тоже лучше и безопаснее. Если раньше по реке они спускались в два дня, то теперь на такое же плавание нужно трое с половиной и даже четверо суток.
   Что за перемена произошла с Анюем? Причин может быть только две: или стало меньше воды, или произошло выравнивание дна.
   Вечером перед сумерками мы сидели на берегу реки и говорили о том, что, по-видимому, какие-то силы нивелировали дно реки. Как бы в подтверждение моих слов вдруг со стороны Анюя послышался странный шум, похожий на подземный грохот. Шум этот возник выше по воде. Он то усиливался, то замирал, то неожиданно снова поднимался и приближался к нам. Это был рёв, стенанье и "скрежет зубовный". Когда шум поравнялся с нами, стало ясно, что вода по дну влекла какую-то большую тяжесть -- несомненно, каменную глыбу, быть может, в несколько тонн величиною. Затем шум этот прекратился.
   Трудовой день кончился, я возвратился на бивак, орочи принялись готовить ужин. Скоро весь табор погрузился в сон. Мне не спалось. Ночь выпала на редкость тихая и спокойная. Тёмное небо, усеянное миллионами звёзд, казалось особенно глубоким. И вдруг опять этот шум: глухой и могучий, таинственный и грозный! В ночной тишине он показался очень резким. Очевидно, вода подмыла ложе каменной глыбы и снова стала увлекать её вниз по течению. И опять он то затихал, то усиливался, то совсем сходил на нет. Из соседней палатки вышел Намука. Его тоже разбудили странные звуки. На биваке они не вызвали переполоха, но в одиночестве, среди безмолвной тайги такой шум способен взволновать душу дикаря, у которого нет другого объяснения, как вмешательства сверхъестественной силы. Подобный шум, которому мы сами можем дать лишь гадательное объяснение, способен произвести сильное впечатление и на образованного человека. Что же говорить про туземца, видящего во всём козни злого духа!
   Во многих местах края за последние двадцать лет произошли большие изменения. Там, где были скалы, появились осыпи, и русла рек переместились в стороны. В данном случае тоже произошло выравнивание дна большой горно-таёжной реки. Некоторые протоки занесло галькой, водовороты исчезли. Школа Лайеля учит нас, что все изменения в природе происходят медленно, почти незаметно для глаза в течение многих веков, тысячелетий... Песчинку за песчинкой наносит вода и капля по капле долбит камень. Если же мы не замечаем этого, то потому только, что жизнь наша коротка, знания ничтожны и равнодушие велико. Под влиянием воды и атмосферных агентов лик земли претерпевает большие изменения. Через 20-30 лет туземцы не узнают мест, посещённых ими ранее. С исчезновением лесов разрушения на земной поверхности могут происходить гораздо быстрее. Геологические часы Лайеля не имеют ровного хода; они идут скачками и временами требуют поправок на катаклизмы Кювье.
   Сихотэ-Алинь в верховьях Хора и Анюя представляет собой сильно размытую горную страну. Здесь залегают пять параллельных хребтов, очень древних и расположенных высоко над уровнем моря. Эти горные складки обусловили направления рек по межскладчатым долинам и долинам прорывов. Если забраться в самые истоки Хора и там спросить проводника, на какую реку можно выйти, если пойти через сопки вправо, тот ответит: "На Анюй", а если идти через горы влево, то получится тот же лаконический ответ: "На Анюй". Значит, верховья Хора являются "объемлемыми", а верховья Анюя "объемлющими".
   Самой восточной горной складкой будет Сихотэ-Алинь, самой западной -- водораздел между Хором и истоками рек Немпту и Мухеня, впадающих в Амур с правой стороны ниже города Хабаровска, на которые мы и держали свой путь. В верховьях Анюя горы невелики; они имеют вид пологих холмов с широкими седловинами и представляют собой прекрасный образец эрозийного ландшафта. Отсюда Анюй сначала течёт на юго-запад, потом немного на юго-восток, затем поворачивает на северо-восток, каковое направление и сохраняет до приёма в себя с правой стороны реки Дынми.
   В верхнем течении Анюй мелководен. Множество порогов делают плавание по нём чрезвычайно опасным. Туземцы заходят туда только зимою по льду реки. Долина, как таковая, отсутствует; сопки поднимаются прямо из воды крутыми склонами или совершенно отвесными скалами, чередующимися в шахматном порядке то с одной, то с другой стороны. Местами падение дна реки прямо заметно на глаз. Только один раз удэхейцы сделали попытку забраться в самые верховья Анюя. Они спустились вниз по воде с соблюдением всех предосторожностей, сдерживая лодку ремнями и перетаскивая её волоком через камни и т.д. Попытка эта стоила им одной человеческой жизни.
   В истоках Анюй слагается из трёх горных ручьёв. Место слияния их называется Элацзаво. Отсюда, если идти вниз по течению, Анюй принимает в себя следующие притоки: слева -- Сагдыбяза, Микингали, Бомболи и Тоуса 1-я, а справа -- Иокобязани, Удзяки, Тоуса 2-я и Дынми. Против Иокобязани в скале есть пещера. В глубине её слышны разные крики, и сверху сыплются камни. Это -- жилище одного из самых страшных злых духов "Какзаму". Проходя мимо пещеры, охотники стараются не шуметь и не разговаривать. Другою замечательной рекою будет Бомболи, берущая начало с высокого горного хребта Тальдаки-Янгени, служащего водоразделом между Хором и Анюем. Вся долина Бомболи завалена большими круглыми камнями, благодаря чему она и получила своё настоящее название. Зимою из-под камней выходит пар, и вода в ней никогда не замерзает. Немного ниже Микингали на Анюе есть очень красивый водопад. Здесь во всю ширину реки дно обрывается уступом, с которого масса воды свергается вниз с большим шумом. У подножия уступа образовался глубокий водоём, в котором осенью держится много кеты.
   31 июля мы расстались с рекой Дынми и поплыли вниз по Анюю, который на протяжении по крайней мере сорока километров проходит среди ущелий. Долина его имеет крайне изломанный характер и обставлена высокими скалистыми сопками. Это типичная денудационная долина, в которой более или менее широкие котловины чередуются с узкими проходами, удачно названными русскими "щеками". По руслу, сжатому с обеих сторон, река силою проложила себе дорогу. Приближаясь к порогу, река начинает волноваться и гневно роптать, затем ропот её превращается в грозный рёв; она стремительно несётся вниз, прыгает по камням и бьётся о прибрежные утёсы, как бы желая раздвинуть их в стороны. Заслышав шум воды на перекате, орочи встают в лодках, разбирают шесты и пытливо всматриваются вперёд, прикрывая рукой глаза от солнца.
   Один из порогов был особенно опасен. Три ряда камней шли поперёк реки так, что один из них -- средний -- примыкал к левому, а два других -- к правому берегу. Задержав улимагды носом против воды, орочи начали опускать их по течению в первый узкий проход. Когда камни были обойдены, они продвинули лодки поперёк реки вправо, пока не подошли ко второму проходу. Здесь опять спустили лодки по воде, опять передвинули их боком влево и благополучно вышли из каменных ловушек. Когда течением несколько отнесло нас от камней, туземцы уложили шесты так, чтобы они были во всякую минуту под руками, разобрали вёсла и уселись на свои места.
   По среднему течению Анюя произрастают хорошие смешанные леса, состоящие из хвойных и широколиственных пород. Здесь впервые мы встретили корейский кедр (Pinus koraiensis S. et Z.), сначала одиночными экземплярами, а потом и более частыми насаждениями. Обычно ствол кедра в верхней части разделяется на несколько ветвей; они поднимаются кверху одним пучком, по которому издали всегда можно отличить кедр от ели и пихты. Кроме тополя, ясеня и ильма, здесь же рос монгольский дуб (Quercus mongolica Fisch.), сохраняющий листву до весны, пока новые почки не сбросят их на землю. Возможно, что этот дуб раньше был вечнозелёным деревом. Местообитанием дуба были солнечные склоны гор. Тут же вперемежку с дубом нашла себе приют чёрная берёза (Betula dahurica Pall.). Уже одно название её указывает, на что следует обратить внимание. И действительно, ствол её покрыт блестящей тёмно-бурой корою, которая, растрескиваясь, образует нечто вроде твёрдо сидящих чешуй. У чёрной берёзы совершенно иное расположение ветвей, что резко отличает её от белой и каменной берёзы, описание которых приводилось выше. В сообщество с перечисленными древесными породами вошла и амурская липа (Tilia amurensis Korn.) с толстыми приземистыми стволами и большими узловатыми ветвями. Если дуб и чёрная берёза избрали себе южные склоны гор, то липа спустилась ниже, где толще были слои наносной земли; но в то же время она сторонилась других деревьев, которые могли бы затенить её от солнца. По урёмам появились в изобилии высокоствольные тальники (Salix viminalis L.), образовавшие местами целые рощи. Ветви их поднимаются от самого комля и идут кверху вдоль ствола, отчего деревья имеют вид пирамидальных тополей. Повсюду стали попадаться высокие кусты лещины (Corylus mandshurica Max.), орехи которых покрыты длинными колючими чехликами в виде трубок. Описание подлесья было бы неполное, если бы мы не упомянули о лимоннике (Schisandra chinensis Baill.), взбирающемся по кустам и стволам деревьев поближе к свету. Его можно узнать по красным ягодам, висящим небольшими плотными кистями, и по приятному запаху, который издают его стебли в местах свежих изломов, действительно своим ароматом напоминающие лимон. В сырых местах виднелись пышные заросли папоротников (Osmunda cinnamomea L.) с грубыми плойчатыми листьями, нередко вытесняющие всякую другую растительность, и другой вид (Athyrium felix femina Roth.) с более изящными и нежными листьями, на которых поры (с исподней стороны) расположены не по краям лепестков, а по середине их. Здесь было много и других интересных растений, описание которых отняло бы много времени и места. Все они уже отцвели и обсеменились. Вегетационный период приближался к концу. Деревья ещё не утратили своего летнего наряда, но листва их уже начала блёкнуть и разукрашиваться в яркие осенние тона.
   Весь день мы плыли по Анюю, любуясь скалистыми берегами, лесистыми островами и пенящимися порогами. Утёсы на гребнях гор имели вид старых замков, разрушенных временем и покинутых людьми.
   Лодки наши, влекомые течением, плыли посредине реки, но иногда так близко проходили около берегов, что вынуждали нас пригибаться книзу, чтобы не задеть головами за ветви и стволы деревьев, низко склонившихся над водою. Мы сидели тихо и внимательно посматривали по берегам.
   Один раз нас обогнал какой-то небольшой пернатый хищник. Он летел совсем низко над водою, почти без взмахов крыльями. Хутунка стрелял его влёт и убил. Вынутая из воды птица оказалась черноухим коршуном (Milvus melanotis Temm et Sch.). Он имел рыжевато-бурое оперение, тёмноокрашенную голову и вырезанный в середине хвост. По словам туземцев, этот коршун питается дохлой рыбой. Иногда он поднимается высоко на небо и оттуда падает камнем вниз, но, немного не долетев до поверхности воды, ловко изворачивается и вновь взлетает кверху.
   Около полудня мы сделали привал. Выйдя на берег, я услышал в соседних кустах пронзительные крики сойки (Garrulus Brandti ussuriensis But.) и скоро увидел её самоё. Она имела красивое рыжевато-красное оперение с голубыми и чёрными зеркальцами на крыльях и хохол на голове. Сойка, воровски озираясь по сторонам, всё время прыгала с ветки на ветку, иногда выскакивая наружу, и опять проворно пряталась в чаще. Во вторую половину дня я заметил двух речных зуйков (Aegialitis dubia Scop) -- чрезвычайно миловидных птичек с тёмным и белым оперением и по внешнему виду похожих на куличков, только с короткими клювами. Они быстро бегали по песчаной отмели и что-то клевали у самой воды. Время от времени останавливались и грациозно помахивали своими хвостиками. Когда лодки подошли совсем близко, они сначала отбежали от приливной волны, потом поднялись на воздух, перелетели к другому берегу и низко над водой понеслись вдоль реки.
   Незадолго до сумерек мы стали выбирать место для бивака. С правой стороны высились мрачные утёсы, а слева тянулся галечниковый низменный берег, заросший молодыми ивняками. В одном месте была глубокая заводь, весьма удобная для стоянки лодок. Тут же на берегу валялось много сухого валежника. Орочи принялись ставить палатки, а я пошёл немного по отмели к лесу. На берегу сухой протоки я увидел ещё одну птицу -- восточносибирского погоныша (Limnobaenus paykulli Ljungh), называемого местными жителями "болотной курицей". Погоныш ведёт уединённый образ жизни. Весь день он скрывается в зарослях и только перед сумерками решается выходить на открытые места. Осторожная и неуклюжая птица эта, довольно бесцветная, серо-бурая, с жёлтым клювом и большими ногами, шла как-то сгорбившись и вытянув вперёд шею. Я сделал неосторожное движение. Погоныш испугался, неловко взметнулся кверху и полетел, как-то странно болтая крыльями и ногами. Просто даже не верится, что он может совершать перелёты осенью и весною на большие расстояния.
   Вечером после ужина мы все рано разошлись по палаткам. Я тоже залез в свой комарник и погрузился в дремотное состояние. Проснулся я часа в четыре утра. Не хотелось мне будить своих спутников, не хотелось одеваться, и потому я терпеливо лежал на своём жёстком ложе, думал о пройденном пути и соображал свой дальнейший маршрут.
   Вдруг вся палатка разом осветилась, словно вспыхнула молния, и вслед за тем, через полторы-две минуты, по лесу прокатился какой-то гул: точно удар грома или отдалённый пушечный выстрел. Тогда я приподнял полу палатки и выглянул наружу.
   На земле было ещё темно, но на восточном горизонте как будто начинало брезжить. Несколько ярких звёзд мерцали над рекою. На противоположном берегу два высоких кедра стояли неподвижно и тоже как будто прислушивались к странному шуму, всколыхнувшему сонный воздух. Прошло ещё несколько минут. Великое безмолвие снова овладело землёй. В соседней палатке кто-то храпел. Костёр на нашем биваке совсем почти погас; только одна головешка ещё тлела в золе. Обильная роса смочила полы палатки.
   Что же это было? Может быть, в самом деле молния и удар грома, может быть -- падение болида на землю. Я очень пожалел, что не адресовался к секундной стрелке часов тотчас после вспышки света. Тогда можно было бы определить, как далеко от нашего бивака находилось то место, откуда пришёл этот гул.
   Я почувствовал, что прозяб. Тогда я встал и развёл большой огонь. Через полчаса проснулся Мулинка. Он тоже слышал удар грома и думал, что надвигается гроза. Наши голоса разбудили остальных людей.
   Когда совсем рассвело, мы были уже в дороге.
   Все большие притоки Анюя находятся в среднем его течении и располагаются так: Дынми и Гобилли -- с правой стороны, а Поди и Тормасунь -- с левой. Река Поди невелика. В проекции она вместе со своим притоком Тальки образует фигуру, похожую на цифру четыре. По ней против воды на лодках можно подниматься четверо суток и затем надо ещё два дня идти пешком до перевала на реку Хор. В долине Тальки старое пожарище. Здесь держится много сохатых.
   Река Гобилли больше Поди. Она течёт вдоль Сихотэ-Алиня и несколько под углом к нему с северо-востока. В основе строения долины залегают какие-то пёстрые с чёрными прослойками метаморфизированные горные породы, пронизанные жилами молочно-белого кварца, окрашенного в ржаво-красные, голубые, жёлтые и зеленоватые тона. На половине пути между истоками Гобилли и её устьем, но ближе к Анюю, есть три водопада. Выше последнего по всем правым притокам будут перевалы на Хунгари, а по всем левым -- в бассейн реки Хуту, впадающей в Тумнин. Первый левый приток между вторым и третьим водопадами удэхейцы называют "Чжанге уоляни", что значит "Речка, ведущая на перевал, по которой прошёл Чжанге". Этим именем, каковое и удержалось до сих пор, они назвали меня в 1908 году. Тогда я со своими пятью спутниками вышел на реку Буту и потерпел там аварию. Без оружия и продовольствия, с большими лишениями мы добрались до реки Хуту, где, наверно, погибли бы с голода, если бы не случайная встреча с орочами.
   На Гобилли мы теперь не задерживались, поплыли дальше и 1 августа после полудня подошли к реке Тормасунь. Здесь на большой галечниковой отмели мы застали две удэхейских семьи. Все мужчины из рода Кялондига зачем-то ушли на Амур, а дома остались только женщины и дети. Среди них была одна старуха лет семидесяти. Несмотря на свой преклонный возраст, она сохранила живость движений, хорошие зрение и слух. По тому, как она делала распоряжения и как приказания её исполнялись, видно было, что она пользовалась среди других женщин большим авторитетом. Старуха расспрашивала сопровождавших меня туземцев о том, как мы шли и как живут копинские орочи.
   Я велел своим спутникам готовить обед, а сам отправился на ближайшую горелую сопку, чтобы с вершины её взглянуть на реку Тормасунь. От непрекращающихся дождей она вышла из берегов и с такой силой выносила свою мутную воду в Анюй, что прижимала течение последнего к противоположному берегу.
   Тормасунь (удэхейцы называют Тонмасу) такой же величины, как и Гобилли, и течёт по отношению к Анюю под острым углом, почти в широтном направлении. С правой стороны она принимает в себя три небольших притока: Томчу, Ялу и Сизюку, а с левой стороны -- одну только речку Мангни.
   Из всех притоков Анюя Тормасунь считается самым быстрым. Подъём против течения по нём возможен только в сухое время года. Если вода в реке хоть немного подымется выше своего обычного уровня, пороги и каскады её делаются недоступны. На подъём против воды тратится до девяти суток, но зато перевал на реку Сор настолько невелик, что люди предпочитают перетаскивать через него лодки, чем по ту сторону делать новые. Женщина с ребёнком на руках переходит от реки Тормасунь до реки Сор в один день, а мужчины в то же время с котомками за плечами успевают сделать три конца.
   Всё это было крайне заманчиво, но большая вода наложила запрет на Тормасунь.
   Горная сопка, с которой я теперь обозревал окрестности, лет десять назад была покрыта большим хвойно-смешанным лесом. После пожара много стволов осталось стоять на корню и ещё больше их валялось на земле. Теперь здесь разрослись актинидии (Actinidia Kolomikta Max.), они обвивали сухостойный бурелом, перекидывались на кусты и местами образовали такие заросли, что я неоднократно должен был прибегать к помощи ножа, чтобы освободиться от опутывавших меня длинных гибких лиан. Актинидии дают очень вкусные сочные плоды, которые русские переселенцы называют "кишмишем".
   Интересно также отметить окраску листьев этого оригинального растения. Полностью или частично они утратили зелёный цвет и сделались белыми, бледно-розовыми и пурпуровыми. Может быть, окраска эта служит для насекомых приманкой к невзрачным белесоватым цветам, скрытым под листвою. Увидев издали розовые и белые блики, шмели принимают их за цветы, а приблизившись к ним, находят истинные цветы по запаху, который они выделяют.
   Выйдя из зарослей, я вступил в живой лес и остановился, чтобы передохнуть. В это время я увидел небольшое животное с блестящей чёрно-бурой шерстью, таким же тёмным и довольно пушистым хвостом. Изящная остромордая головка зверька сидела на соразмерно длинной шее, нижняя часть которой и грудка были окрашены в жёлтый цвет с зеленоватым оттенком. Я тотчас узнал куницу (Mustela flavigula borealis Radde). Она пробиралась по валежине несколько наискось к моему пути. В движениях её было много грациозного и кошачьего. Куница меня не видела и держала себя непринуждённо. Я решил наблюдать за ней. Однако она вскоре заметила меня, остановилась, затем осторожно опустилась на брюшко и припала к колодине вплотную. Общая окраска животного до того подходила под цвет тёмной коры дерева, украшенной жёлто-зелёным мхом, что если бы я не видел его раньше, то мог бы пройти мимо и не заметить. Своими чёрными глазами куница смотрела на меня в упор. Я совершенно не хотел лишать жизни это грациозное животное и любовался им несколько минут. Быть может, куница думала, что я её не вижу, и потому притаилась. Желая проверить это, я сделал движение рукой -- зверёк не шелохнулся. Я сделал шаг, другой -- он ещё плотнее прижался к дереву. Случайно я задел ногою длинную тонкую ветку, конец которой лежал как раз на колодине около животного. Куница испугалась и с поразительной быстротой взобралась на высокий кедр. Как потом я ни всматривался, увидеть её больше не мог. Может быть, в стволе дерева было дупло, в котором она и спряталась.
   Через полчаса я был около удэхейских юрт. Мои спутники уже пообедали и ждали только моего возвращения.
   Посоветовавшись с орочами, я решил спуститься ещё немного по Анюю до местности Кандахе и там задержаться на несколько суток. Была надежда, что за это время спадёт вода и, может быть, явится возможность идти вверх по реке Тормасунь. Для этого надо было пополнить запасы продовольствия. Кроме того, необходимо было приодеть своих людей. Они сильно обносились, а путь предстоял ещё длинный, ещё более трудный и опять-таки по местности совершенно безлюдной.
  

VIII
НАВОДНЕНИЕ

   Между рекой Тормасунь и местностью Кандахе, ближе к последней, на возвышенном правом берегу Анюя стоит покинутый дом, который удэхейцы называют "доке". Спускаясь к реке, я решил его осмотреть и велел пристать к берегу, а другой лодке идти дальше и устраивать бивак где-нибудь ниже. Орочи ловко повернули улимагду и, пройдя на шестах против воды метров двадцать, причалили к высокому яру. Они тотчас достали свои трубки и стали курить, а я по тропе, уже заросшей травою, подошёл к дому.
   Он был деревянный, но срубленный чисто. Углы его были аккуратно вытесаны; верхний тесовый край около крыши, а равно и карнизы окон украшены резьбою. Дом был расположен вдоль берега и передним фасадом обращен к реке. С лицевой стороны он имел три окна, слева -- одно окно и справа -- дверь. Хорошо пригнанные рамы во многих местах ещё сохранили стёкла; потолок и пол были плотно сколочены и не имели щелей. Справа от входа стояла железная печь, а за ней тянулись длинные деревянные нары.
   Кое-какие вещи лежали на полках и были разбросаны по полу.
   Получалось впечатление весьма поспешного отъезда, похожего на бегство.
   Приглядываясь к деталям, я узнал работу китайцев. Дом покинули недавно -- в прошлом году. Вокруг него выросло много травы. Этот дом принадлежал удэхейцу Маха Кялондига. Он нанял китайцев, и за восемьсот рублей они "срубили ему домик на славу". Но недолго в нём прожил Маха. С первых же дней, как он поселился в нём, вблизи стали твориться странные вещи: как только люди гасили огни и ложились спать, около дома начинал кто-то ходить, в печной трубе слышались вздохи, в лесу раздавались голоса и кто-то пронзительно свистал.
   Уже это одно указывало Маха на то, что место для дома было выбрано неудачно, и он начал жалеть о затраченных деньгах. Осенью появились новые нехорошие признаки. Берег, где стоял дом Маха, с незапамятных времён был известен своею прочностью. Никакое наводнение не подмывало его, и в течение многих лет он сохранял свои очертания, а тут вдруг, ни с того ни с сего, в малую воду (42) неожиданно обвалился.
   Маха стал задумываться и поговаривать о том, чтобы весной после ледохода разобрать дом и сплавить его куда-нибудь вниз по реке или продать. Но кто купит дом с такой нехорошей репутацией? Пришла зима, и тут случились два события, которые окончательно решили участь нового дома. Осенью Маха купил лошадь, но не позаботился о заготовке ей корма в достаточном количестве. Когда она стала голодать, он решил её гнать вниз по реке. Но едва согнал лошадь на лёд, запорошённый снегом, как она сразу провалилась и утонула, а сам он еле-еле выбрался из воды.
   Второе событие принесло ещё большее несчастие. Старший сын Маха, молодой человек 22 лет по имени Гяма, пошёл с двумя товарищами на охоту. На свежевыпавшем снегу они нашли следы рыси и стали её преследовать. Рысь, спасаясь от охотников, взобралась на большую сухую ель, выросшую среди камней, острые края которых торчали из-под снега. Охотники стреляли и убили животное, но так неудачно, что оно застряло между ветвями и не падало на землю. Оставалось или рубить дерево, или лезть кому-либо на его вершину. Гяма избрал последнее и стал взбираться наверх. Когда он уже был близко к цели, один сучок, на который он оперся коленом, вдруг обломился. Охотник полетел вниз и всей тяжестью своего тела ударился о камни. Он сломал обе ноги, два ребра и спинной хребет.
   Через полчаса после падения Гяма умер. Товарищи доставили его тело домой.
   На другой день после похорон сына Маха собрал своё имущество, уложил всё в нарты и покинул проклятое место навсегда. Новым местожительством он избрал местность Пун-чи, где находился старый балаган из корья. В нём я и застал его вместе с семьею.
   Осмотрев дом, я вышел наружу. Печальный вид имело покинутое жилище. Пусть причиной являются предрассудки, невежество, но всё же люди сами, с чувством страха перед неведомым, неизвестным, бежали. Прошлое покинутых домов всегда окружено таинственностью. О них ходят легенды (чем больше дом, тем страшнее легенда), которые со временем или забываются совсем, или растут и принимают фантастически большие размеры.
   День клонился к вечеру. Сумрачное небо грозило дождём. В тайге было тихо, а вверху ветер гнал тучи и лохматил их края. Сердитые, тёмные, они мчались куда-то на северо-восток, как бы с намерением излить всю злобу свою в потоках дождевой воды, и неизвестно было, какие силы гнали их, и за какие вины отдавалась земля во власть рассвирепевшей стихии. В это время лесная тишина нарушилась громкими тоскливыми криками. Сначала я думал, что это сова, но потом узнал малую болотную цаплю. С неба упало несколько капель -- начал накрапывать дождь. Надо было поскорее добраться до бивака. Шагая по тропе, я чуть было не наступил на большую жабу. Она сидела, расставив передние лапы, как будто подбоченясь. Чувствуя приближение сумерек, она выползла из земли, чтобы насладиться ненастьем и поохотиться за ночными насекомыми.
   Орочи оттолкнули лодку от берега, и мы поплыли вниз по Анюю.
   Сумерки быстро сгущались -- заметно становилось темнее. Ещё несколько ударов веслом, и покинутое жилище скрылось за поворотом.
   2 августа одна из лодок с двумя орочами -- Геонка и Хутунка -- отправилась вниз по Анюю. Они должны были пробиться на Амур, сделать там необходимые покупки и как можно скорее возвращаться назад. В это время погода испортилась, и снова пошли затяжные дожди, вынудившие нас к бездействию. В эти ненастные дни мы нашли приют в маленьком бревенчатом домике удэхейца Инси Амуленка, расположенном на правом берегу Анюя, в местности, носящей название Кандахе. Около дома стояли амбар на сваях и юрта из корья -- первобытные постройки, с которыми туземцы никак не могут расстаться даже в том случае, когда заимствуют более совершенные жилища у русских и китайцев.
   Семья Инси Амуленка состояла из его жены, взрослого женатого сына Тунси, его свояченицы, двоих детей и малолетней родственницы, которая жила у него в качестве приёмыша.
   Инси был мужчина лет шестидесяти, довольно высокого роста, сухощавый. Лицо его было немного скуластое и нос с ясно выраженной горбинкой. Небольшие усы и небольшая козлиная борода указывали на его южное происхождение. Так оно и было. Из расспросов выяснилось, что Инси родился в южной части Уссурийского края. С малых лет он терпел жестокие притеснения от китайцев, систематически обиравших его отца. После смерти родителей манзы за долги объявили его "да-хула-цзы", т.е. вечным даровым работником. Тогда он бежал на север. Долго Инси плыл морем вдоль берега, прятался среди скал, спал без огня и питался тем, что попадалось ему под руку на намывной полосе прибоя: мелкие крабы, морские ежи, раковины, береговички, яйца птиц и т.п. Через месяц он добрался до реки Копи и поселился около притока Бяпали. Здесь Инси женился. Когда Когда же на Копи началась рубка леса, он перекочевал на Анюй в местность Кандахе, где и прожил около десяти лет.
   На Анюе Инси считался одним из самых сильных шаманов. Он имел шаманский костюм с головным убором и шаманский бубен в берестяном футляре, на котором красной и чёрной красками изображены были различные животные, помогающие ему при камлании.
   От своих притеснителей-китайцев он научился земледелию. Около его дома мы нашли небольшой огород, на котором были посажены: картофель, табак, стручковый перец и китайская капуста. Этот огород доставлял немало хлопот Инси. В окрестностях бродило много кабанов. Они часто навещали Кандахе и чинили потравы.
   Тунси вырыл ловчую яму и поймал в неё супоросную свинью, которая принесла ему много поросят. Это были очень милые подвижные животные рыжеватого цвета, с продольными чёрными полосами вдоль всего тела. Молодые кабаны очень привязались к людям и всё время лезли в дом, что тоже доставляло немало хлопот женщинам, постоянно гнавшим их на двор.
   Не только кабаны, но и медведи и тигры частенько подходили к дому вплотную. Один раз два мальчика восьми и десяти лет пошли на охоту за рябчиками. Шагах в полутораста от дома проходила старая сухая протока. Мальчики туда и направились. Когда они вошли в старицу, то неожиданно наткнулись на тигра. Зверь уставился на них своими жёлто-зелёными глазами. Тогда старший из мальчиков выстрелил в него дробью. Тигр затряс головою и убежал.
   В перерыве между дождями мы совершали экскурсии и уходили иногда далеко от дома.
   10 августа утро было ненастное, но потом погода как будто стала немного разгуливаться. Вынужденное сидение на одном месте всем очень надоело. Поэтому, как только выглянуло солнце, А.И. Кардаков взял свой фотографический аппарат и поехал на другую сторону, за Анюй, а я направился в сторону от реки с намерением достигнуть края долины.
   Путь мой пролегал по большому лесу, состоящему из пород: даурской лиственницы, аянской ели, белокорой пихты, корейского кедра, душистого тополя, маньчжурского ясеня, амурской липы, монгольского дуба, горного ильма и чёрной березы. Кроме того, здесь произрастал акатник (Maackia amurensis Rupr. et Max.) -- небольшое деревцо, ствол которого имеет сердцевину красно-коричневого цвета, окружённую жёлтой заболонью. Древесина акатника настолько тверда, что о неё тупятся топоры. Коричневая шелушистая кора и средней величины овальные кожистые листья, белесоватые с исподней стороны, дадут читателю некоторое представление об этом деревце, названном в честь известного исследователя Маака.
   По соседству с акатником виднелся маньчжурский орех (Inglans mandshurica Max.) -- родной брат грецкого ореха и одно из самых красивых деревьев в Уссурийском крае. Большие листья его расположены по концам ветвей, а орехи с толстой кожурой окружены мясистой зелёной оболочкой с остроконечными выступами. Древесина здешнего ореха считается весьма ценной.
   Там и сям виднелись светло-серые стволы пробкового дерева (Phellodendron amurense Rupr.), называемого русскими "бархатным". Под пробковой морщинистой корой его лежит слой заболони ярко-жёлтого цвета, а листья по внешнему виду несколько напоминают иву или рябину. Весной оно одевается зеленью позже всех. На Анюе мы застали его уже с чёрными ягодообразными плодами, издающими своеобразный резкий запах.
   На солнцепёках по каменистым местам росла группами и в одиночку колючая аралия (Aralia mandshurica Rupr. et Max.), имеющая вид пальмы с перисто-раздельными листьями в метр величиною. Ствол её достигает высоты от 3 до 5 метров и сплошь усажен большими острыми шипами; из самой середины листвы поднимается кверху большое бело-жёлтое соцветие. Аралия тоже отцвела и готовилась осыпать свои семена на землю.
   Но самым красивым растением в долине Анюя бесспорно был виноград (Witis amurensis Rupr.). Местами он так опутывал кусты и деревья, что за листвой его, уже окрашенной в цветистые нежно-розовые тона, положительно не видно было, кого именно он избрал своей опорой, чтобы подняться повыше к солнцу. Если ему мало было места, он перебрасывался на соседнюю растительность, цепляясь усиками за ветви деревьев, или свешивался вниз длинными гирляндами. Плоды у него уже начали созревать и приобрели синеватый оттенок.
   Я старался выбирать места открытые, где меньше было валежника. Попутно я заметил ядовитую чемерицу (Veratrum album L.) с грубыми плойчатыми листьями, космополитичный папоротник-орляк. (Pteridium aquilimim Kohne), листья которого действительно похожи на крылья орла, и ландыш (Convallaria majalis L., V. mandshurica), который ничем не отличается от европейского вида. Тут было много и других цветковых растений, которые мне не были известны. Я не задерживался около них и шёл дальше.
   В августе месяце в тайге всегда появляется много пауков тёмно-бурого цвета (Epeira Sp.). Некоторые из них достигают довольно больших размеров и имеют брюшко величиной с медную двухкопеечную монету и ножки толщиной в спичку. Между деревьями они натягивают свои тенёта и сидят в самой их середине в хорошую погоду и под листвой -- во время ненастья. Когда идёшь по тайге, всё время натыкаешься на этих по существу безобидных и флегматичных животных. Паутина часто садится на лицо, руки, одежду и доставляет много неприятностей. Днём паук сидит неподвижно и как будто спит, но, если тронуть паутину, он немного шевельнёт ножками и приготовится к бегству, если это враг, или к нападению, если это насекомое. Паутина его, колёсного типа, обычно помещается в большом треугольнике, стенки которого сотканы из таких прочных нитей, что они производят впечатление шёлковых, и нужно употребить некоторое усилие, чтобы их разорвать рукою.
   Я всё время придерживался небольшой тропы, которая чем дальше уходила от дома Инси Амуленка, тем становилась всё слабее и слабее. В одном месте я вдруг увидел протянутую поперёк её тонкую нить. Опасаясь, как бы не попасть на самострел, я остановился и стал осматриваться.
   Скоро всё разъяснилось: то, что я принял за волосяную нить, была паутина длиною в пять метров, а несколько в стороне находился и владелец её. Большой тёмный паук неподвижно сидел в самом центре правильного восьмиугольника. Как раз под паутиной была довольно глубокая лужа с чистой прозрачной водою. Я взял прутик и тронул им паука. Он шевельнулся и снова замер в неподвижной позе. Тогда я легонько ударил его по брюшку. Паук быстро, точно падая, опустился вниз и повис на паутине, но я оборвал её. Паук упал в воду и, к великому моему удивлению, пошёл на дно, где и притаился.
   Зная, что все пауки дышат воздухом, я решил понаблюдать за ним и посмотреть, как долго он будет находиться в таком положении.
   Прошло пять-десять минут, а паук сидел в воде, как будто это была его родная стихия. Я хотел было его опять тронуть прутиком, но вдруг он, словно пробка, всплыл на поверхность и стал загребать ногами, как вёслами, направляясь к берегу. Через минуту паук выбрался на сушу и направился к высокому травянистому растению. Это была ангелика (Angelica dahurica Max.). Достигнув вершины её, он сел на край плодонесущего зонтика и стал пускать по ветру паутину до тех пор, пока она не зацепилась за одну из основных нитей его тенёт. Убедившись, что паутина достигла цели, он подтянул её немного к себе, затем спрыгнул с растения, покачался в воздухе и стал быстро взбираться наверх. Через минуту паук сидел на том самом месте, откуда я столкнул его в воду.
   Во всём происшедшем интересными являются три момента: первый -- способность паука долго быть под водой, второй -- способность его изменять удельный вес своего тела и по желанию тонуть в воде и всплывать на поверхность, и третий -- чувство ориентировки по отношению к своей паутине, ветру и растущим поблизости растениям.
   Я не стал больше беспокоить паука, обошёл его тенёта и начал подниматься на сопку.
   Дождевая вода сбегала по склону горы многочисленными струями. Они соединялись в ручьи и шумными каскадами стремились книзу, словно опасаясь опоздать к наводнению, признаки которого были уже налицо. Ожили старицы и сухие протоки; в лесу вода появилась в таких местах, где её совсем нельзя было ожидать.
   По небу двигались большие кучевые облака и заслоняли собою солнце. Сильно парило... Я несколько раз садился на колодник и рукавом рубашки обтирал своё лицо, с которого обильно струился пот.
   Наконец я достиг вершины. Передо мною развернулся угрюмый горный ландшафт. Весь юго-восточный склон неба был закрыт тучами. На переднем плане виднелся край долины реки Анюя, за ним виднелся другой хребет, а дальше -- ещё какие-то высокие сопки. Они терялись в косых полосах дождя, которые как бы соединяли небо с землёю. Над истоками Анюя, Поди и Тормасуни они были совершенно непроницаемыми. Там, по-видимому, шёл сильный ливень.
   Всё это были плохие признаки, грозившие задержать нас на Кандахе на неопределённо долгое время. Но была надежда, что, быть может, погода изменится к лучшему, вода в Тормасуни спадёт и мы благополучно достигнем реки Хора.
   В это время нашла большая туча и заслонила собою солнце. Опять стало ещё сумрачнее и снова пошёл дождь -- мелкий и частый. Тогда я повернул обратно и часа в три пополудни пришёл домой, вымокший до последней нитки.
   К вечеру разразилась настоящая буря. Сильный порывистый ветер ломал ветви деревьев и сотрясал маленький домик до основания. Дождь хлестал по окнам, и слышно было, как вода ручьями стекала с крыши. Мои спутники -- туземцы -- приутихли и молча сидели на нарах.
   В такие минуты человек сознаёт своё бессилие перед грозными силами природы, когда они выходят из равновесия и превращаются в ураган, известный у народов Востока под названием "тайфун". С этими мыслями я уснул.
   На другой день рано утром меня разбудили тревожные голоса людей. Я слышал, как они волновались, что-то носили, бросали; всё делалось торопливо, бегом.
   Я поспешно оделся и вышел из дома. Одного взгляда на протоку было достаточно, чтобы понять, в чём дело. Внешний вид её изменился до неузнаваемости.
   Мутная жёлтая вода прибывала с большой быстротой и распространялась вширь, заливая все более или менее низменные места. По воде плыли ветки, обломанные бурей, и всякий мусор. Люди оттаскивали подальше лодки, уносили вёсла, шесты и всё, что вода могла захватить с собою. Через какие-нибудь четверть часа весь левый берег протоки оказался во власти водяной стихии. Правый берег был выше, но и здесь вода уже заполняла все ложбинки. Она проникала всюду, везде находила лазейки и топила лес. Только небольшая часть этого берега, наиболее возвышенная, в виде "острова печального" поднималась среди обширных "сельвасов". К вечеру вода стала угрожать и нашему маленькому островку. Зальёт или не зальёт его ночью? Этот тревожный вопрос был написан у всех на лицах.
   На Анюй страшно было смотреть. Как бешеный зверь, он метался в своих берегах. Огромные жёлто-пенистые волны с головокружительной быстротой неслись книзу. По реке плыли большие деревья, бороздя дно своими ветвями. Сдвинутые с места камни, увлекаемые водою, тоже катились вниз. Движение их можно было проследить по перемещающимся пенистым всплескам и характерному шуму, похожему на заглушённые взрывы.
   Наша протока, в обычное время несущая свою воду тихо и бесшумно, теперь заговорила и стала вторить Анюю. По ней бежали бесчисленные водовороты; они зарождались внезапно, быстро двигались вниз по течению и так же внезапно пропадали, чтобы вновь появиться где-нибудь в стороне. Настала вторая ночь. Что принесёт нам рассвет?
   Мне не спалось. Всё время у меня из головы не выходили женщины с детьми на галечниковой отмели около устья реки Тормасунь. Что сталось с ними? Нет никакого сомнения в том, что грозные волны теперь бегут через отмель, и юрты их снесены.
   Лодки туземцев были далеко от жилища. Вероятно, их унесло водою, которая появилась ночью валом, когда все спали. Несомненно также, что сухая протока около лесистого яра, соединяющая отмель с берегом, была мгновенно затоплена и отрезала женщинам путь к отступлению. Добраться до реки Тормасунь в такую воду совершенно невозможно. И при мелководье времени надо на это не менее десяти часов. Да теперь уже было поздно и бесполезно. Единственная надежда на то, что старая женщина была настороже и при первых признаках наводнения заблаговременно подтащила лодки к балаганам. Меня также беспокоила участь орочей, посланных мною к устью Анюя. Вследствие обилия мошки, возможно, они заночевали на гальке. Большая вода могла застать их врасплох и унести лодки.
   Мучимый этими мыслями, я не мог уснуть. Было два часа ночи. Я оделся и вышел на берег протоки. Поставленная нами ещё с вечера водомерная рейка указывала, что вода неуклонно прибывала, хотя уже и не так быстро. Ещё пять сантиметров, и наш остров будет затоплен.
   Полная луна за лесом низко склонилась к горизонту. Лучи её проникали между стволами деревьев и серебрились в быстро бегущей воде. На чистом безоблачном небе, таком чистом, точно его вымыли дождями, блестел Юпитер во всей своей ослепительной красоте. Там, вверху, на небе, царило спокойствие, а внизу был хаос.
   Страшный рёв несся со стороны Анюя, и к нему то и дело примешивался грохот падающих деревьев. Одни "питомцы столетий" падали потому, что вода подмыла корни их, другие -- под напором плавника.
   Вдруг откуда-то издали донёсся странный гул, похожий на гром или отдалённую пушечную канонаду: где-то произошёл обвал.
   Я прошёлся немного вдоль берега, частью уже затопленного, и снова вернулся к водомерной рейке. Она указывала на один и тот же уровень. Вода подступила к самому краю нашего острова и остановилась.
   "Есть две страшные стихии, -- говорят орочи, -- огонь и вода. После пожара остаётся чистое место, и после наводнения тоже остаётся чистое место. Будь осторожен и всегда бойся огня и воды". Простая, но жизненная философия.
   В это время какая-то тень на мгновение закрыла луну. Это был большой филин. Он сел на соседнее дерево и стал ухать. Убедившись ещё раз, что подъём воды прекратился, я вернулся в свою палатку и тотчас уснул.
   Восемнадцать суток продержало нас наводнение на Кандахе. Все эти дни шли дожди, и вода в реке то убывала немного, то прибывала вновь. Потеряв надежду на полный её спад и уничтожив всю свою питательную базу, я решил спускаться вниз по Анюю с намерением попасть на реку Пихцу через озеро Гаси.
   19 августа в полдень прибыли наконец Геонка и Хутунка и вместе с ними ещё два удэхейца -- Миону из рода Кимунка и Гобули из рода Кялондига. Как и надо было ожидать, наводнение захватило их в низовьях Анюя. В это время они ночевали на островке. Перед рассветом сквозь сон Геонка услышал какой-то шум. Выглянув из комарника, он увидел плывущий по реке тополь, который задел улимагду и потащил её за собою. Не теряя ни минуты, Геонка выскочил из палатки, бросился в воду и удержал лодку руками. Крики его разбудили других удэхейцев. Опоздай Геонка только на несколько секунд, лодку унесло бы водой, и они погибли бы наверняка. С величайшим трудом пробирались они вверх против течения, где лесом, где вновь образовавшимися протоками, и, пока подымались до Кандахе, съели все запасы, купленные на Амуре. Они прибыли к нам совершенно измученные, голодные и вымокшие до последней нитки. Надо было дать им отдохнуть.
   Теперь в состав экспедиционного отряда вошли ещё два удэхейца. Миону был мужчина невысокого роста, лет тридцати шести. Он был слаб физически, но зато превосходно знал все места в бассейнах Пихцы, Мухеня и Немпту. По цвету кожи, по форме носа, выражению глаз и складу губ Миону больше чем кто-либо из туземцев своим внешним видом напоминал индейца. От последних отличался он тем, что любил поговорить. Миону всё время рассказывал нам о том, что он видел в горах, что с ним случилось, говорил о зверях, птицах, о злых духах, которые постоянно мешали ему и заставляли перекочёвывать с одного места на другое. Он не выпускал изо рта своей трубки и когда что-нибудь делал, то сильно сопел.
   Другой удэхеец был среднего роста, хорошего плотного сложения, лет сорока восьми. На типично маньчжурском лице Гобули с несколько выдающимися скулами и с выгнутым носом уже появились глубокие морщины, не столько от старости, сколько от жизненных невзгод, которые выпали на его долю. По словам туземцев, это был человек старательный и работящий, но словно какой-то злой рок преследовал его дома и на охоте. Один раз зимой сам он, жена и дети все разом заболели и чуть не погибли от холода и голода. Другой раз на реке Пихце два тигра отняли у него кабана и самого его заставили уйти на реку Хор. Третий раз во время сильного мороза с ветром он провалился в прорубь и чуть было не замёрз, пока добежал до дома, и т.д. Гобули, в противоположность своему товарищу, был молчалив и неохотно рассказывал о своих приключениях, которыми была так полна его жизнь.
   Теперь на Кандахе съехались четыре шамана: ороч Хутунка, удэхейцы Миону и Геонка и сам Инси Амуленка.
   Следующий день -- субботний -- мы употребили на сборы, приводили в порядок лодки и приготовляли новые шесты. Незадолго до сумерек мужчины зарезали одного поросёнка и собрали кровь его в чашку. Женщины принесли листья багульника и стали их подсушивать на огне, а Тунси кривым ножичком "апали" с сырых тальниковых жердей срезал длинные стружки "куаптеляни". На вопрос мой, зачем делаются все эти приготовления, он ответил, что вечером все четыре шамана будут камланить. И действительно, когда на западе погасла вечерняя заря, старшая из женщин принесла железную жаровню, сделанную в виде птицы. Она насыпала в неё горящих углей и поставила посредине жилища. Другая женщина вынула из берестяного футляра бубен и стала нагревать кожу его над огнём, время от времени трогая её колотушкой, чтобы узнать, достаточно ли она натянулась и звонкие ли будут удары. Когда всё было готово, Гобули бросил в жаровню несколько сухих листьев багульника. Тотчас весь дом наполнился едким и ароматичным дымом.
   Первым камланить должен был Хутунка. Он надел на голову венок из стружек, подвязал на себя пояс с металлическими конусообразными трубками и позвонками и взял в руки колотушку и бубен. Последний имел овальную форму с большим диаметром в метр длиною, а колотушка представляла собой тонкую выгнутую пластинку, обтянутую мехом выдры, и с ручкой, украшенной на конце резною медвежьей головою. Хутунка встал перед жаровней и некоторое время молчал, закрыв глаза, как бы собираясь с мыслями.
   Все присутствующие расселись по нарам.
   Прошла минута-другая, и вот среди всеобщей тишины моё ухо уловило какие-то звуки: Хутунка чуть слышно тянул ноту за нотой, не раскрывая рта. Он постепенно усиливал свой голос и призывал к себе духа "севона", помогавшего ему при камланьи. Пение его было печальное и монотонное. Понемногу он оживал и переминался с ноги на ногу. К голосу шамана присоединился металлический шорох, издаваемый позвонками. Иногда он вздрагивал, подымался на носки и припадал на колени. Выражение лица его было весьма напряжённое. Он говорил несвязные слова, упрашивал и умолял своего духа помочь ему. "Бада ла анчи Тэму гаани" (т.е. безликая птица Тэму). Как будто он имел успех, потому что голос его стал более уверенным и более ровным. Минут тридцать Хутунка находился в состоянии такого транса. Постепенно он снижал тон, пение его сделалось медленным и перешло в несвязное бормотание. Он стал тянуть одну, две ноты, не раскрывая губ, постепенно стихая, и всё закончил глубоким вздохом. Хутунка отдал бубен и снял позвонки. Потом он лёг на нары и больше не вставал совсем.
   Вторым выступил Миону Кимунка. Он тоже надел на голову повязку из тальниковых стружек и встал перед жаровней с бубном в руках. Стружки длинными спиралями свешивались ему на спину. Пение его было сначала тихое, но потом постепенно усиливалось и превратилось в ропот, протест. Он как будто жаловался на что-то, спрашивал своего духа и вслушивался в его ответы, которые долетали до него как бы издалека. Миону стал изгибаться, сделал шаг, другой, пожимал плечами и начал плясать. Движения его были плавны и уверенны. Без особого шума и без резких скачков он обошёл вокруг жаровни и опять встал на своё место. Он пел и в чём-то настойчиво убеждал своего духа-покровителя, но не плакал и не умолял его, как Хутунка. Под конец камланья Миону не сразу удалось освободиться от "севона". Последний, по-видимому, был упрям и долго не хотел оставить общество людей. Дважды Миону кричал: "Эхе-э-э-э!..", то поднимая звук "э" до высокого крика, то снижая его до октавы. Удаление "севона" отняло столько же времени, как и само камланье. Миону сторонился духа и отталкивал его руками. Наконец "севон" ушёл. Шаман сразу почувствовал облегченье. Измученный до крайности, он положил бубен на пол, снял пояс с позвонками и тоже лёг на нары.
   Теперь пришла очередь Геонка. Этот шаман камланил совсем иначе. Он снял с себя часть одежды. Так же, как и другие, он украсил себя стружками и взял в руки бубен. Заклинания свои Геонка начал шопотом, который всё учащался и становился громче. Он всхлипывал, скрипел зубами и изредка касался колотушкой жаровни с углями. Ноги его стали дрожать всё больше и больше, рука тоже стала проворнее бегать по бубну. Дрожание перешло во вздрагивание всем телом, отчего металлические украшения на поясе начали издавать шелестящий звон, который всё усиливался и перешёл в оглушительный лязг. В момент вселения духа Геонка пришёл в большое волнение. С ним начались судорожные схватки. Тело его приобрело удивительную гибкость. Он извивался, как змея; с лица его градом катился пот; потом конвульсивные движения перешли в корчи и в конце концов превратились в самую дикую пляску. Он приседал всё ниже и ниже и вдруг сразу подымался во весь рост, и каждый раз, когда нужно было особенно сильно ударить в бубен, он выкрикивал: "Э-э-э-эх!..". Один раз он сделал прыжок через жаровню и такой нанёс удар в бубен, что у всех явилось опасение за целость инструмента. Шаман затрясся на месте и завыл волком, весьма удачно подражая зверю. Можно было подумать, что его трясла жестокая лихорадка. Он метался и кричал: "А-ще-то-то-то-то-то!..". Геонка повелевал своим духом, что-то требовал и не хотел слушать никаких его возражений. Камланье оборвалось неожиданно. Когда надо было, он сразу освободился от "севона". Он просто отстранил его от себя, прошёл мимо и стал раздеваться, затем он выпил ковш воды и лёг рядом с Миону и Хутунка.
   Последним выступил Инси. Он надел на себя специально сшитый шаманский костюм с перьями по швам рукавов, которые должны были изображать крылья, а на голову -- убор, имеющий вид шапочки с маленькими оленьими рогами, сделанными из железа. На шее старика был подвязан особый нагрудник с изображением ящериц и лягушек, а на лбу -- особый козырёк с нашитыми на нём шаманскими глазами из разноцветной бумажной материи. С помощью этих матерчатых глаз он мог видеть то, что недоступно простым смертным. И голова, и коса, падающая на спину, и пояс с позвонками, и обувь -- всё было украшено тальниковыми стружками. Инси сел на особый коврик, на котором двумя большими тёмными кругами изображалась бездна "сункта". Он прислонил лицо к бубну и стал звать "севона". Бубен удачно играл роль резонатора и то усиливал, то ослаблял голос шамана. Дух вселился в шамана быстро и очень шумно. Сильное потрясение на короткое время ввергло старика в беспамятство. С диким воем он затрясся всем телом и запрокинул назад голову. Одна из женщин поддержала его и стала опахивать ему лицо берестяным веером. Минуты через две Инси пришёл в себя и помутневшими глазами посмотрел на окружающих. Тогда Гобули взял длинный ремень, изображающий большую змею "Кулигасэ". Один конец его он привязал к поясу Инси, а другой оставил у себя в руках, чтобы сдерживать шамана, который в экстазе мог унестись в преисподнюю, откуда нет возврата. Старик вскочил на ноги и завертелся в неистовой пляске.
   Оглушительные удары в бубен, сильный лязг металлических позвонков и истеричные выкрики шамана -- всё это создавало такой хаос звуков, что у меня закружилась голова.
   Старик положительно обезумел. Он кричал на своего "севона", грозил ему, обращался с ним как с подчинённым, он старался напугать его своим видом и страшным шумом. От музыки его становилось жутко. Кто знает, что сумасшедшему может прийти в голову! Шаман прыгал, как тигр, он спорил, ссорился и дрался со своим духом. Инси набрал в рот горящих углей и сыпал искрами вправо и влево: это были его молнии, а резкие удары в бубен изображали гром. Гобули поднёс к губам шамана чашку с кровью. Он выпил её залпом и опять завертелся в пляске, как раненый зверь. Было достойно удивления, откуда у этого старого человека бралось столько энергии, столько силы. Он куда-то мчался, кого-то догонял и кричал, что не видит земли, что мимо него летят звёзды, а кругом холод и тьма. Тогда на помощь Гобули бросились Миону и Хутунка и делали вид, что изо всех сил сдерживают шамана, летевшего стремглав в потусторонний неведомый мир. Инси потащил их за собой из дома наружу.
   Я последовал за ними.
   Месяц был на ущербе. Он только что начинал всходить, но уже терялся за тучей, надвинувшейся с запада. Над большой протокой блистали две звезды -- Кастор и Поллукс из созвездия Близнецов. Свет луны уже не проникал в лес. Там был полный непроницаемый мрак. Где-то далеко вспыхивали зарницы, и тогда на фоне мгновенно освещенного неба резко и отчётливо вырисовывались контуры хвойных деревьев.
   В это время большая ночная птица пролетела зигзагом над нашими головами; из глубины тайги ветром донесло чей-то грузный вздох, похожий на ворчанье. Такие звуки издаёт медведь, если поблизости почует человека. Одни собаки яростно залаяли, другие стали жалобно выть. Инси вскрикнул и впал в беспамятство. "Севон" так же быстро оставил шамана, как и вошёл в него. Камланье было окончено. Минут через пять Тунси и Гобули привели старика в дом. Он еле держался на ногах. Рубашка его была мокрой от пота. После такого моциона Инси нуждался в отдыхе. Он лёг на кан и не вставал до утра.
   Женщины убрали с пола берестяной коврик и жаровню с углями, расставили столики на низких ножках и подали варёную рыбу и мясо поросёнка.
   Итак, камланили четыре шамана, и каждый по-своему. Камланье началось "слабейшим" и кончилось "сильнейшим". Хутунка зависел от "севона" и умолял его, Миону оспаривал свои права и настаивал на исполнении своих просьб, Геонка требовал повиновения и повелевал "севоном", и наконец Инси считал его своим подчинённым, кричал на него, угрожал ему и даже гнал прочь.
  

IX
ДЕВСТВЕННЫЙ ЛЕС

   Двадцать первого августа мы распрощались с Инси Амуленка и поплыли вниз по Анюю.
   День был морозный; навстречу дул ветер. По небу ползли серо-свинцовые тучи; дважды принимался накрапывать дождь. Всё указывало на приближение того времени года, когда начинает опадать листва с деревьев, мёрзнуть земля, пушные звери одеваться в тёплые меха и вода превращаться в лёд.
   После Тормасуни долина Анюя делается значительно шире. Отсюда река начинает разбиваться на протоки. Некоторые из них -- Пунчи, Ачжу, Била и Хонко -- достигают значительной ширины и далеко отходят в стороны.
   Вследствие быстроты течения надо было внимательно смотреть вперёд и вообще быть осторожным, в особенности на поворотах. То мы спускались вниз по воде, то сворачивали в какую-нибудь узкую протоку и плыли по лесу, чтобы пересечь другую такую же протоку и выйти снова на Анюй в наиболее безопасном месте. Иногда шесты не доставали дна, а вёсла были бесполезны. Орочи в таких случаях вонзали остроги в стволы деревьев и подтягивались на руках. Это очень опасный приём, при котором легко упасть навзничь и опрокинуть лодку, что, несомненно, было бы гибельно для всех пассажиров.
   По пути встречали медведей. Один раз зверь только что переплыл через реку и по круче взбирался на берег. Нас пронесло мимо него. Я видел только голову и плечи животного. Орочи стреляли и ранили медведя, но остановиться и выйти на берег для преследования его было невозможно. Другой раз из соседней протоки совершенно неожиданно водой вынесло большое дерево. На нём была медведица с медвежонком. Завидев людей, она хотела было броситься вплавь, но в это время дерево ударилось концом в противоположный берег. Медведица со своим питомцем выбралась на отмель и благополучно скрылась в лесу.
   Страшные разрушения произвело наводнение в долине Анюя. Мы видели трупы утонувших животных, снесённые юрты туземцев, поваленные деревья, придавившие кусты и молодняк, слои ила, песка и т.д. Все удэхейцы бежали к устью реки. Там, где раньше были их жилища, бушевала вода, образовались новые протоки, заваленные колодником.
   Анюй по справедливости считается рыбной рекой. Большинство лососевых, поднимаясь вверх по Амуру, сворачивает в правые его притоки, и главное руно идёт по реке Уссури (43). По словам туземцев, самая большая кета идёт по Анюю. И действительно, пойманные нами экземпляры поражали размерами и весили около 16 килограммов.
   В нижнем течении реки обитают: калуга, осётр, верхогляд, толстолобик, щука, угорь и сазан. Туземцы говорят, что в некоторых местах Анюй вовсе не замерзает, и объясняют это тем, что здесь держится много рыбы. В данном случае они путают причину со следствием. Несомненно, рыба держится в таких местах, которые не замерзают зимою, причину же незамерзания реки надо искать в чём-то другом.
   В полдень мы прошли мимо речки Улемо, памятной мне по охоте на тигров в 1908 году. Здесь в лесу на небольшой поляне был мой астрономический пункт. Координаты я вырезал на затёске большого дерева. Я сказал орочам, чтобы они пристали к берегу. Геонка ловко повернул улимагду против воды и задержался за кусты. Орочи решили отдохнуть и покурить, а я вышел из лодки и направился в лес вместе с Миону и Гобули. За двадцать лет здесь многое изменилось. Молодняк вырос и превратился в стройные деревья, появились новые кусты, протоки...
   Минут через десять ходьбы по лесу на небольшой полянке я увидел своё дерево. Это была чозения (Chosenia macrolepis Кош.), из которой за неимением тополя туземцы иногда долбят лодки. Чозения в переводе с японского языка значит "кореянка". Она более примитивна, чем Populus и Salix, и является родом, который занимает между ними как бы промежуточное место" {В.Л. Комаров. "Третий род семейства Salicaceae Chosenia Nakai. Юбилейный сборник, посвященный И.П. Бородину". 1927 г., стр. 276--277.}.
   Астрономическое дерево имело метров двенадцать в вышину и более метра в диаметре. Надписи на нём хорошо сохранились, но края затёсины обросли корой, а по обе стороны удивительно симметрично выросли два огромных трутовика, словно подставка для канделябров. Осмотрев дерево, удэхейцы сказали, что оно дуплистое и недолговечное. Я обошёл его кругом, мысленно попрощался с ним и направился назад к лодке.
   На обратном пути мы решили сократить дорогу и идти напрямик к реке. Пройдя шагов сто, я увидел около десятка ворон. Они сидели на ветвях деревьев и перекликались между собою. Из этого Гобули вывел два заключения: первое -- что-то привлекло их сюда; второе -- это "что-то" находилось поблизости. А Миону добавил ещё третье заключение: здесь, кроме ворон, был ещё кто-то, которого птицы боялись и, по-видимому, ждали, когда он уйдёт. Мы умерили шаг и стали внимательно смотреть по сторонам. Вдруг какая-то грузная фигура с буро-рыжим оперением, махая большими крыльями, поднялась на воздух. Я сразу узнал орлана белохвостого (Haliaetus albicilla Bris.). Он снялся так близко от нас, что я мог хорошо рассмотреть его.
   Голова и шея орлана были светлее остального тела; большие лапы жёлтого цвета с чёрными острыми когтями и могучий клюв, тоже жёлтый, сжатый с боков и, как у всех хищников, загнутый книзу, были столь характерны, что я не мог ошибиться в своём определении. Обыкновенно орлан белохвостый кормится рыбой, но при случае нападает даже на четвероногих величиной с кабаргу.
   Вспугнутый пернатый хищник тяжело взлетел кверху и направился к реке.
   Я остановился и стал следить за ним глазами, а удэхейцы прошли вперёд.
   -- Кяна (т.е. "изюбрь"), -- услышал я голос Миону.
   -- Инка ("да"), -- отвечал ему Гобули.
   Я пробрался через кусты и действительно увидел на земле труп молодого изюбря, по-видимому, недавно утонувшего.
   Голова его и левая передняя нога были занесены илом; правый бок расклёван, и часть внутренностей вытащена наружу.
   Лишь только улетел орлан, как вороны снялись с своих мест и с карканьем стали носиться над лесом. Может быть, они опасались, что мы унесём мёртвое животное с собой.
   На мокрой илистой почве, кроме отпечатков птичьих ног, были следы и кое-каких четвероногих. Туземцы рассматривали их и вслух называли животных: колонок, лиса и горный волк.
   В это время с реки донеслись крики, приглашавшие нас поскорее возвращаться назад. Через несколько минут мы плыли дальше вниз по реке.
   Немного ниже Улема, с правой стороны, в Анюй впадает ещё небольшая речка Уоленку. Здесь есть короткий и удобный перевал на реку Мыныму, впадающую в тот же Анюй недалеко от устья. Надо сказать, что весною Анюй рано вскрывается ото льда. В марте гольды, возвращаясь с соболевания, чтобы избежать опасного пути среди многочисленных проталин, сворачивают на Уоленку и таким образом обходят Анюй стороною. Описываемый перевал настолько невелик, что удэхейцы перетаскивают через него лодки на руках.
   Между Хором (нижний приток Уссури) и верховьями рек Ситы, Обора, Немпту, Мухеня и Пихцы, впадающих в нижний Амур с правой стороны, протянулась длинная дуговая горная складка. У Анюя она начинается горою Хонко и идёт сначала на юго-запад, потом на запад, постепенно понижается и выходит к реке Кие рядом невысоких холмов с весьма пологими скатами. Это -- Хорский хребет. Несмотря на значительную высоту свою, он имеет ровный столовообразный гребень, местами суживающийся настолько, что наблюдателю, находящемуся на вершине его, видны одновременно оба склона; в других местах он представляется в виде обширных плато, покрытых лесом. И здесь отсутствие глубоких седловин и конических сопок свидетельствует о больших эрозийных процессах.
   Западное подножие Хорского хребта в прошлом являлось берегом древнего водоёма, который в течение многих веков заполнялся выносами многочисленных речек, ныне составляющих притоки Пихцы, Мухеня и Немпту. Так образовались обширные болота. Нынешние озёра Гаси, Синда, Петропавловское являются остатками этого водоёма.
   Около горы Хонко мы задержались. Я намеревался совершить экскурсию на юг от реки Анюя, чтобы посмотреть, нет ли там мест открытых и годных для заселения. Но потом у меня возникла мысль пройти на реку Пихцу напрямик, придерживаясь западного склона Хорского хребта. Вечером Миону и Гобули начертили мне план. Из него явствовало, что мы должны держаться юго-западного направления и на пути пересечь речки: Чу, Моди, Кальдангу, Буга, Хосу и Уту, из которых первые две входят в бассейн Анюя, две других впадают непосредственно в озеро Гаси и последние две являются правыми притоками реки Пихцы. Меня только смущал недостаток продовольствия, которым мы располагали, но всё же я решил попытаться пройти на речку Моди и в крайности спуститься по ней к гольдскому селению Сира в нижней части Анюя.
   На другой день мы оставили лодки и пошли в горы.
   В этих местах на всём протяжении от Анюя до Немпту на двести с лишним километров произрастают громадные первобытные леса, которых ещё никогда не касалась рука человека и где ни разу не было пожаров. Высокие стволы пробкового дерева (Phellodendron amurense Rupr.) с серою и бархатною на ощупь корою, казалось, спорили в величии и красоте с могучими кедрами (Pinus koraiensis S. et Z.). Если последнему суждено вековать в долинах среди широколиственных пород, тогда он предпочитает одиночество, но здесь, в горах, кедр произрастал группами и местами составлял от 50 до 70% насаждений. Лишь только в поле зрения попадался маньчжурский ясень (Fraxinus mandshurica Rupr.), как мы уже знали, что недалеко находится речка. Любопытно, что и он здесь рос целыми рощами, причём некоторые экземпляры достигали поистине грандиозных размеров. Здесь даже тис (Taxus cuspidata S. et Z.), называемый русскими "красным деревом" и являющийся представителем первых хвойных на земле, и дуб (Quercus mongolica Fisch) имели вид строевых деревьев в два обхвата на грудной высоте. Стволы, то массивные и тёмные, то стройные и светлые, толстые и тонкие (44), то одиночные, то целыми группами, словно гигантская колоннада, уходили вдаль на необозримое пространство. Тут были деревья, которым насчитывалось много сотен лет. Некоторые лесные великаны не выдержали тяжести веков, тяготеющих над ними, и поверглись в прах. В образовавшиеся вверху отверстия днём проникали солнечные лучи, а ночью виднелось звёздное небо. Неподвижный лесной воздух был так насыщен ароматами, что, не глядя, можно было сказать, какое дерево находится поблизости: тополь, кедр, липа; в сырых местах ощущается запах рухляка, папоротника и листвы, опавшей на землю. Ветру доступны только верхи деревьев. Тогда лес наполняется таинственными звуками. Зелёное море вверху начинает волноваться, шум усиливается и превращается в грозный рёв, заставляющий зверьё быть настороже и пугающий самого привычного лесного бродягу.
   Читатель ошибётся, если представит себе первобытную девственную тайгу в виде рощи. С первых же шагов он с головой утонет в подлеске, главным представителем которого будет душистый жасмин (Philadelphus tenuifolius R. et M.) -- любитель тенистых и невлажных прогалин; его легко узнать по удлинённо-зубчатым листьям и довольно крупным овальным плодам. Рядом с ним в большом количестве растёт колючий чубышник (Eleutherococcus senticosus Max.) с листьями, как у драгоценного женьшеня, и с чёрными ягодообразными плодами, расположенными на длинных черешках в форме шаровидного зонтичка. По соседству с жасмином и чубышником нашла приют себе маньчжурская лещина (Corylus mandshurica Мах.), имеющая вид куста. Листья её округлые и сильно зазубренные, а орехи -- от двух до четырёх -- прикрыты прицветниками с колючими волосками, оставляющими на руках множество легко удаляемых мельчайших заноз.
   И деревья, и кустарник опутаны лианами (Actinidia Kolomikta Max.), зелёные сочные плоды которых заслуженно считают лучшим даром Уссурийского края. Вперемежку с актинидиями по стволам деревьев вьётся лимонник (Schisandra chinensis Baill) с пёстрой листвой и красными ягодами. В тех местах, куда пробрался солнечный луч, обильно разросся виноград (Vitis amurensis Rupr.). Все эти кустарники, ползучие растения и высокие папоротники (Dryopteris, Osmunda, Matteuccia и другие) образуют столь густые заросли, что мы узнавали о местонахождении друг друга только по голосам.
   Такой девственный лес населён множеством зверей: тиграми, рысями, медведями, красными волками, лисами, куницами, хорьками, соболями, росомахами, выдрами, барсуками, изюбрями и дикими козулями. Совершенно свежие следы их встречались повсеместно. Неоднократно мы вспугивали кабанов, которые бродили здесь целыми табунами. Дикие свиньи с шумом продирались сквозь чащу леса и громким фырканьем выражали своё неудовольствие по нашему адресу.
   После затяжных дождей хорошая погода, по-видимому, установилась, и тёплые солнечные дни длинной чередой потекли друг за другом.
   На 23 августа день выпал солнечный и тёплый. По небу плыли высокие барашковые облачка. Они зарождались в беспредельной синеве его, медленно двигались с запада на восток и быстро таяли.
   Было как-то особенно душно. Время от времени мы садились на землю и отдыхали, не снимая котомок. Солнце перешло уже за полдень. В этот знойный час всё живое погрузилось в дремотное состояние. Только мошки проявляли особенную назойливость: они лезли в рот, уши и слепили глаза. Мы сидели тихо и вытирали тряпицами потные лица. Было не до разговоров. Вдруг впереди раздался хруст сухой ветки. Я потянулся за ружьём. Громадный тигр сильно напугал нас и испугался сам. Он бросился в сторону и прыжками пошёл по лесу. Полосатый зверь на бегу задел плечом сухостойное дерево; оно с шумом упало на землю. Геонка ходил на разведку и вернулся, сообщив, что тигр не знал о нашем присутствии и случайно вышел навстречу. Это обстоятельство заставило нас быть настороже и не доверяться предательской тишине леса.
   Через два дня выяснилось, что мы прошли только седьмую часть пути и израсходовали одну треть продовольствия. Ещё на день-два могут нас задержать дожди. Эти соображения заставили меня повернуть на запад и идти по речке Моди. Около устья её мы нашли небольшое гольдское селение, состоящее из четырёх фанз. Обитатели его занимаются рыбной ловлей и звероловством. Они усвоили уклад жизни удэхейцев и мало походили на своих амурских сородичей. Мы отдохнули у них и купили две лодки, на которых и спустились по Анюю до протоки Дырэн.
   В нижнем течении Анюй разбивается на множество проток. После каждого наводнения они изменяются, делаются больше или меньше, заносятся колодником и превращаются в старицы. Это вынуждало нас спускаться с большой осторожностью. Немного ниже местности Тахсале орочи заметили лагерь удэхейцев, убежавших от большой воды. Они жили в конических берестяных юртах и ждали, когда река войдёт в своё русло и позволит им возвратиться назад. Они стали окликать нас и махали руками. Я велел пристать к берегу. Немного ниже и по соседству с ними мы устроили свой бивак. Тотчас около наших палаток собрались мужчины, женщины и дети. Некоторых я знал ещё детьми. Теперь уже они превратились в рослых мужчин, женатых, и сами имели детей. У этих обездоленных судьбою людей были свои нужды. Они просили не лишать их права на соболевание. Я обещал похлопотать за них в Хабаровске и обещание своё выполнил. На другой день мы расстались. Быстрое течение уносило наши лодки всё дальше и дальше. На берегу толпою стояли туземцы, посылая приветствия руками. Мы отвечали им тем же до тех пор, пока выступивший со стороны мыс не заслонил их собою.
   В протоке Дырэн вода шла нам навстречу. К счастью, подул попутный ветер. Орочи поставили паруса и сравнительно скоро пошли против течения, придерживаясь правого возвышенного берега. Он слагается из невысоких холмов, изрезанных распадками, по которым бегут бедные водою источники. К сумеркам мы немного не дошли до озера Гаси и встали биваком в небольшой дубовой рощице. Ночью было холодно. Я вставал несколько раз и грелся у огня. Когда стало светать, я взял чайник и пошёл на реку за водою.
   Восточный горизонт был затянут слоистыми облаками; сквозь них кое-где прорывались первые лучи утренней зари. Протока Дырэн имела пасмурный вид. Прибрежные кусты с пожелтевшей листвою никли от росы. Словно они оплакивали лето, предчувствуя приближение холодов, которых ничто не в силах было остановить. На одном из деревьев сидела ворона. Увидев меня, она каркнула два раза и лениво полетела вдоль берега.
   Переправа через озеро Гаси на долблёных удэхейских челноках -- рискованное предприятие. Надо было торопиться, пока не задули северо-западные ветры. Когда взошло солнце, мы уже успели отъехать далеко от бивака.
   На правом берегу озёрной протоки, при самом входе в неё, приютилось небольшое туземное селение того же имени. Здесь от гольдов я узнал, что В.М. Савич на реке Пихце потерпел аварию. Человеческих жертв не было. С этой стороны, значит, всё обстояло благополучно. Но теперь возникал другой тревожный вопрос: устроены ли питательные базы? Мучимый этими сомнениями, я всё же решил идти вверх по Пихце с намерением опереться на "хорскую" базу и затем направиться через верховья Мухеня на реку Немпту к озеру Петропавловскому.
   Гольды снабдили нас кое-какими овощами. Расплатившись с ними, мы поплыли дальше и около полудня вошли в озеро Гаси, площадь которого измеряется в двадцать пять квадратных километров. Если смотреть на него сверху, оно представляется в виде фигуры песочных часов, т.е. расширенное по концам и суженное посредине. Кроме Пихцы, с востока в озеро впадает ещё небольшая река Хали с притоками Кальдангу и Буга, о которых говорилось выше. Правый берег озера состоит из невысоких песчаных холмов, прорезанных широкими заболоченными распадками. Зато противоположный берег -- низменный и настолько мелководен, что к нему нельзя подойти даже на плоскодонной лодке.
   Весь день мы плыли, придерживаясь правого края озера, и к сумеркам дошли до суженной его части. Место для бивака было выбрано не совсем удачное. Вследствие недостатка сухих дров мы опять зябли ночью. Однако следы старых костров свидетельствовали о том, что именно здесь всегда ночуют люди, направляющиеся на реку Пихцу.
   Было ещё совсем темно, когда меня разбудил Гобули. Он говорил, что в осеннее время обычно ветер поднимается с восходом солнца и наибольшей силы достигает около полудня. Тогда плавание по озеру делается совершенно невозможным. Через какие-нибудь четверть часа мы уже сидели в лодках и усиленно гребли вёслами.
   Озеро было совершенно спокойным и казалось большим полированным диском, в котором отражалось звёздное небо. Я оглянулся. Тёмные силуэты деревьев удалялись от нас и тонули в ночном мраке. В стороне мелькнул огонёк. Это на другой лодке кто-то зажёг спичку. Там слышались голоса и шум разбираемых вёсел.
   Но вот на востоке появились первые признаки зари. Предрассветный ветерок чуть тронул поверхность воды. Тогда мы поставили парус. Ветер всё усиливался, и лодка бежала быстрее. Я завернулся в полотнище палатки и стал всматриваться в очертания берега, задёрнутого в дымку утреннего тумана. С каждой минутой заря разгоралась всё ярче и ярче. Словно зарево пожара, пылал горизонт, окрашивая облака в пурпуровые и нежно-фиолетовые тона. Вдали виднелся высокий Хорский хребет. В распадках его ещё клубился туман. Над болотами носились табуны плавающей птицы. Я стал следить за ними глазами и остановил взор свой на гребне хребта. В это мгновение показался краешек солнца, и тотчас по воде навстречу нам побежала ослепительно яркая полоса света. Ночь ушла. Утренние туманы таяли в воздухе, и за ними виднелось устье реки Пихцы. Мы сидели тихо на своих местах и наблюдали игру солнечных лучей, отражённых от колеблющейся поверхности Гасинского озера. В это время Миону стал поправлять верёвку от паруса и задел весло, которое с шумом упало на дно лодки. Тотчас из воды выпрыгнула довольно большая рыба, за ней другая, третья, десятая... Они старались перепрыгнуть через лодку, бились головами в борта её и снова падали в воду; но две из них попали к нам в качестве пассажиров.
   -- Га, га, га!.. -- закричал Миону, хватая их руками.
   Рыбы, заскочившие к нам в лодку, долго не могли успокоиться. Они вертелись, открывали рты и били хвостами. Местные жители называют их моксунами (Hypophthalmichthys molitrix Yal.) и говорят, что их очень трудно ловить сетками. Моксун достигает веса до 2 1/2 килограммов и имеет стройное тело, покрытое довольно крупной блестящей серебристой чешуёй. Из всех рыб он считается наиболее сообразительною. Завидев невод, он стремительно всплывает на поверхность воды и с разбега перепрыгивает через него. Вероятно, моксуны и нашу лодку приняли за рыболовную ловушку. В данном случае они оказались мало сообразительными. Вместо того, чтобы убегать от лодки, они стали прыгать через неё, и двое из них поплатились жизнью.
   Часам к восьми утра мы вошли в устье реки Пихцы. И здесь было наводнение. Выступившая из берегов вода сплошь залила прилегающие к озеру болота, что дало нам возможность плыть целиной, минуя бесчисленные извилины реки, и в значительной мере сокращать расстояния.
  

X
ТИГРОВАЯ РЕКА

   В нижней своей части река Пихца протекает среди обширных болот, поросших осокой (Carex Sp.) и вейником (Calamagrostis Landsdorfii Trin.). Последний иногда с примесью тростника (Phragmites communis Trin.) вышиною в рост человека образует заросли в несколько квадратных километров. Если встать на кочку, камень или плавник, нанесённый водою, то можно видеть, как во время ветра колышется травная растительность. Является полное впечатление волнующегося моря, в особенности если она занимает обширное пространство.
   Вскоре стали появляться ивняки (Salix virninalis L.). Число их постоянно увеличивалось. Словно бордюром, они окаймляли берега рек, заводей, озерков и слепых рукавов. Местами они образовали такие густые заросли, что пробраться сквозь них можно было только с помощью топора.
   К полудню мы отошли от озера километров на десять. Болотный характер местности сменился равниной с небольшими рёлками {Рёлка -- сухое возвышенное место среди болота.}, едва возвышающимися над общим уровнем воды в реке. Местонахождение их можно определить по осинам (Populus tremula L.), которые тоже сначала одиночными экземплярами, а потом и целыми рощицами подходят к реке то с одной, то с другой стороны. Здешняя осина имеет столь белесоватую кору, что издали её можно принять за берёзу. Только по вечно трепещущим листьям на длинных черешках я узнал знакомое всем нам дерево. Чем дальше, тем осины становилось больше. Можно сказать, что здесь она составляет 80% всей древесной растительности. Ещё выше рёлки стали обрисовываться яснее, и к осине начали примешиваться дуб и японская берёза. Постепенно луговая растительность отходила на задний план, уступая место древесным широколиственным породам с значительной примесью даурской лиственницы.
   Река Пихца имеет чрезвычайно извилистое течение. Всё время она делает большие плойчатые петли, иногда завершающие почти полные круги. Целый день мы кружили по руслу реки так, что солнце было у нас то впереди, то сзади, то с одного бока, то с другого, и к вечеру, когда мы достигли начала предгорий Хорского хребта, оно было совсем не с той стороны, где мы рассчитывали его видеть.
   Читатель, вероятно, помнит, что сухари, которые были завезены на базы из Владивостока, оказались гнилыми, отчего все мы часто болели животами. Мои спутники-туземцы, как и все первобытные люди, были убеждены, что заболевания происходят от злых духов, которые входят в людей и мучают их. Чорта можно изгнать только камланьем. То Геонка шаманил над Хутунка, то Хутунка -- над Геонка, то оба вместе над орочем Намука. Каждый раз по указанию одного из шаманов Мулинка вырезал из мягкого дерева изображение "севона" в виде насекомого, лягушки, человека об одной ноге, змеи с двумя головами и т.д. После камланья "севон" этот выносился из палатки и на палочке втыкался в песок, подальше от бивака. Считалось, что чорт изгнан и больной должен получить исцеление. Если такое лечение не помогало, камланье повторялось на другой день, на третий, до тех пор, пока больной не выздоравливал. Как только орочи ложились спать, А.И. Кардаков отправлялся на поиски "севонов" и забирал их к себе в котомку (45) для Хабаровского музея. Наутро туземцы, не находя их на берегу реки, думали, что злые духи действительно удалились в тайгу, и были довольны (46).
   27 августа, в субботу, заболел Геонка. Камланить над ним вызвался Миону. Он взял две коротких лучины и ножичком "апили" наскоблил стружек, не дорезая их до основания так, что они все свернулись султанчиками в одну сторону. Хутунка притушил костёр и накрыл голову шамана какой-то тряпицей. В это время Мулинка принёс изображение летящей осы с крылышками из бересты, с лапками, усиками, искусно сделанными из кабаньей шерсти. Оса была прикреплена к палочке, которую воткнули в землю около больного. Геонка лёг спиной к огню и закрыл глаза. Миону сел около него на землю, взял стружки по одной в каждую руку и начал петь свои заклинания. Он проводил ими над болящим от головы к ногам и делал вид, как будто переносит болезнь на изображение осы. Минут десять длилась эта процедура. Вдруг Миону дико закричал: "Эхе-э-э-э-э!" -- всё громче и громче, всё выше и выше поднимая ноту. Под эти крики Хутунка, как всегда, вынес деревянную осу и посадил её на куст около воды, а Мулинка с этой стороны около бивака разложил большой костёр. К утру оса исчезла.
   Когда на другой день орочи стали укладывать груз в лодки, Миону уронил котомку А.И. Кардакова на землю. Она раскрылась, и из неё вывалились все "севоны", которые он нёс от самого моря. В неописуемое волнение пришли орочи и удэхейцы. Так вот почему они болеют! И немудрено! Три шамана всё время стараются изгнать злых духов из отряда, а один русский собирает их и несёт с собою. Эта шутка могла бы кончиться смертью кого-либо из туземцев. Они заявили, что дальше с чертями не пойдут, и требовали, чтобы А.И. Кардаков бросил их на берегу. Больше всех волновался Миону. Долго мы урезонивали его и наконец нашли компромисс. Мы условились так: вечером они будут ещё раз камланить и перенесут болезни с "севонов", собранных А.И. Кардаковым, в одного сборного, которого мы уже не возьмём с собою. Орочи согласились, но потребовали днёвки. Пришлось уступить. Целый день Мулинка и Гобули вырезали такое изображение злого духа, в котором сгруппировалось всё то, что нёс А.И. Кардаков в своей котомке.
   В полночь на биваке они опять притушили огонь и стали все трое по очереди камланить. Я вышел из палатки и направился к берегу. Ночь обещала быть холодной; на небе мерцали яркие звёзды. Деревья и кусты неопределённо тёмного цвета замерли в неподвижных позах -- словно это был другой мир, неведомый, мрачный... На биваке чуть-чуть виднелась палатка, слабо освещенная углями притушенного костра, и около неё тёмная фигура Миону. Он размахивал стружками и кричал: "Эхаль ду-у-у-у!". Голос его далеко разносился по реке и пугал зверей в тайге. На этот раз орочи унесли "севона" в глубь леса и зорко следили за А.И. Кардаковым. Мы сдержали слово и не ходили в ту сторону, куда был изгнан злой дух -- источник болезней, бывших доселе в отряде.
   Следующий день был воскресный -- солнечный и тёплый. Несмотря на то, что с бивака мы снялись поздно, всё же ушли довольно далеко.
   Река Пихца длиною около 65 километров и течёт сначала с востока на запад, потом всё больше и больше склоняется к северо-востоку. Течение её можно разделить на три части: верхнее, среднее и нижнее. Последнее, как мы видели, проходит среди болот. В средней части на протяжении ещё 12 километров река разбивается на множество проток, которые были так малы и извилисты, что в них нельзя было повернуть лодки, и мы вынуждены были перетаскивать их по земле. В истоках Пихца принимает в себя речку Олосо. Здесь она течёт в горах одним руслом, загромождённым большими камнями, грани которых сглажены водою и плавниковым лесом.
   Здесь же находится продолжение тех первобытных девственных лесов, которые мы видели на Анюе около горы Хонко.
   Нехорошие рассказы ходят у амурских туземцев про реку Пихцу. В верхней половине её обитает много тигров, которые часто нападают на людей. Так, один раз два гольда отправились на реку Олосо для соболевания. Они шли по зверовой тропе на расстоянии десяти шагов друг от друга. Вдруг большой тигр напал на одного из охотников. Другой бросился бежать, но тигр догнал его и сильно изранил. Человек этот некоторое время полз по земле и умер от потери крови. В 1925 году был такой случай. Один охотник нашёл кабана, задавленного тигром. Вместо того, чтобы поскорее уйти отсюда в другое место, он забрал кабана с собой. Не успел человек этот отойти с ношей и одной версты (47), как на него напали сразу два (48) тигра. Звери поделили добычу. Один взял охотника, а другой забрал кабана. Третий случай произошёл в 1926 году. Старый гольд из селения Да близко встретился с тигром на реке Пихце. Желая узнать о намерениях зверя, охотник выстрелил в воздух. Страшный хищник сделал несколько шагов вперёд. Гольд, зная, что в тигра нельзя стрелять, если он не нападает на человека, и желая предупредить его о том, что ему грозит, выстрелил второй раз в воздух. Тигр сделал большой прыжок и встал на льду, как мраморное изваяние. Тогда гольд тщательно выцелил (49) зверя и спустил курок. Страшно заревел тигр и бросился за колодину. Охотник видел его задние ноги и хвост, которым он всё время бил по земле. Не теряя ни одной минуты, гольд ушёл от опасного места.
   Мы уже подбирались к верховьям Пихцы. Течение делалось всё быстрее и быстрее. Опасные пороги встречались чуть ли не на каждом шагу. Кругом высились сопки, густо одетые кедровым лесом. Туземцы дружно работали шестами, с трудом проталкивая лодки против воды. Они внимательно осматривали дно реки и на ходу между прочим били острогою крупных форелей и линьков.
   По целому ряду мелких признаков они установили, что место аварии В.М. Савича было недалеко: кусок доски от лодки, лист бумаги среди мусора, нанесённого водою, тряпица, застрявшая на кустах, и т.д. были красноречивее всяких слов. На одном из поворотов поперёк реки лежало дерево, отпиленное у вершины. Осмотрев его, орочи сказали, что именно здесь опрокинулась лодка, и точно нарисовали картину крушения. Впоследствии, когда В.М. Савич рассказал мне о том, как он потерпел аварию, я увидел, что мои спутники-туземцы не ошиблись даже в мелочах. Я хотел немедленно заняться осмотром дна реки, но у туземцев был свой план. Они приняли во внимание большую воду и быстрое течение. Когда стемнело, Гобули и Мулинка стали искать имущество разбитой лодки по течению. Совсем поздно они возвратились и привезли: брезент, эмалированную тарелку, несколько маленьких мешочков с мукой, винтовку, бинокль, буссоль Шмалькальдера, сумку с медикаментами, дневник, написанный карандашом, патроны и кошелёк с деньгами.
   Что же в это время случилось с В.М. Савичем? Из г. Хабаровска с своими спутниками он отправился вниз по Амуру, придерживаясь правых его проток, достиг озера Синда, в которое впадают реки Немпту и Мухень, поднялся по этим рекам до истоков и обследовал весь западный склон Хорского водораздела. Затем он перешёл на озеро Гаси и стал подниматься вверх по Пихце. Как раз в это время пошли затяжные дожди, и вода в реке стала быстро прибывать. Однако это не испугало В.М. Савича, и он с проводниками-гольдами медленно продвигался против течения, которое увеличивалось с каждым днём. Немного не доходя до водопада Сагена, его на Пихце захватило то самое наводнение, которое задержало меня на Анюе две с половиной недели. В.М. Савич решил во что бы то ни стало достигнуть истоков реки Пихцы. Невзирая на ненастье и крайне неблагоприятную погоду, он всё-таки дошёл до условленного места и устроил для нас питательную базу. Затем он хотел пробраться на реку Хор, но потерпел аварию, во время которой погибли его лодки и всё имущество, и сам он почти в бессознательном состоянии выплыл из-под "завалов" метрах в сорока от места крушения. В этом бедственном положении путешественники пешком направились левым берегом вниз по Пихце и через трое суток случайно в тайге нашли брошенную гольдами старую лодку. Они починили её деревянными гвоздями, сделанными из лиственничной древесины, и, выждав, когда начался спад воды в реке, спустились к озеру Гаси. После такой беды В.М. Савичу более ничего не оставалось, как закончить работы и возвратиться в г. Хабаровск. К тому же и время было уже позднее и начинались холода. Он выполнил всё задание, которое себе наметил, выставил все питательные базы и тем самым облегчил мой маршрут от Анюя на Хор, с Хора на реку Мухень и далее до г. Хабаровска.
   Немного выше места крушения лодки В.М. Савича, с левой стороны, есть водопад, который туземцы называют Сагена. Он представляет собой подземную речку, выходящую на дневную поверхность множеством струй. Красноватые скалы, зелёная растительность, кристаллически чистая вода, белая пена и радужная игра водяной пыли в лучах солнца создают необычайно эффектную картину.
   Тут мы нашли свою питательную базу с доброкачественными продуктами. Орочи перестали болеть, но приписали это тому обстоятельству, что последний "севон", в которого они прошлую ночь перенесли свои недуги, остался далеко позади.
   После короткого отдыха мы ещё полдня подымались на лодках, а затем от устья Олосо пошли пешком на Хорский перевал. Отсюда вверх по Пихце идёт тропа. Она хорошо протоптана, но во многих местах заросла травою и завалена колодником. Сначала тропа придерживается правого берега реки. Во время большой воды её отчасти замулило и занесло песком и землёю. Затем она проходит на левый берег, которым и следует к перевалу. Тропа часто кружит и делает многочисленные обходы колодника. По пути она пересекает три ручья, бегущих с сопок с правой стороны, а по четвёртому ключику подымается на перевал. Эта часть пути очень утомительна. Русло завалено камнями, замаскированными мхом и высокой травой. Нога часто скользит, срывается и проваливается в ямы с водой. Подъём длинный и пологий. На самом перевале стоит развалившаяся китайская кумирня. За перевалом тропа пролегает по заболоченной местности, поросшей редкостойной лиственницей. Около реки Хор она обрывается. Это -- зимний путь, и летом редко кто им пользуется.
   2 сентября мы вышли к устью реки Сор, впадающей в Хор с правой стороны. Перед нами открылась обширная котловина, обставленная сильно размытыми сопками. С правой стороны реки тянулось замшистое болото, а с левой -- смешанный лес с примесью ели и пихты. Я знал, что нахожусь в горном узле высоко над уровнем моря. Отсюда на восток текли реки: Копи и Самарги, а на севере был бассейн Анюя. По реке Сор лежит путь на Тормасунь, где находится тот самый перевал, через который перетаскивают лодки на руках. Здесь мы нашли ещё одну питательную базу, устроенную хорскими туземцами, и около неё встали биваком.
   Судя по некоторым признакам, где-то поблизости должны были находиться люди. Поэтому я поручил А.И. Кардакову с орочами устраивать бивак, а сам с Гобули пошёл по берегу Хора. Путеводной нитью нам служила зверовая тропка. Она то выходила к реке, где густо росли высокоствольные тальники, то углублялась в лес. В одном месте около старой ели я увидел большой муравейник, сложенный из мелких веточек, кусочков древесной коры и сухой хвои. Несмотря на осеннее время и ненастную погоду, красные лесные муравьи (Formica rufa) проявляли большую деятельность. Они ползали по крыше своего жилища, по земле и соседним деревьям. Один тащил сверчка размерами вдвое больше себя, другой нёс на весу прутик, который неудачно держал за конец, третий -- какую-то белую крупинку. Несколько муравьев копошились около улитки. Они действовали вразброд и, по-видимому, мешали друг другу. Однако улитка продвигалась вперёд и скоро исчезла в одном из выходных отверстий муравейника. Всё это доказывало, что муравьи по сравнению с размерами своего тела очень сильные насекомые.
   Я взял палку из рук Гобули и слегка тронул ею сухую хвою. Мгновенно к этому месту сбежалось множество муравьев. Они засуетились и подымали кверху свои головки с раскрытыми челюстями. С поразительной быстротой распространилась тревога по всему муравейнику. Даже на противоположной стороне его поднялась беготня. Маленькие шестиногие существа почуяли опасность и самоотверженно приготовились к обороне.
   -- А-та-тэ, гыхы, манга! (Ай-ай. Худо. Так нельзя!) -- закричал Гобули и отнял у меня палку.
   Мы пошли дальше. По дороге я стал расспрашивать своего спутника, почему он не позволил мне шевелить муравьев. Он ответил мне так:
   -- В огне сидит "Пудза мамаса", т.е. "хозяин огня", и в каждом муравейнике "Пудза адзани" -- "хозяин муравьев". Огонь нельзя резать ножом, поливать водой, нельзя плевать в него, разбрасывать головешки. Такие же запреты распространяются и на муравейник. Человек, позволивший себе грубое обращение с муравьями, непременно заболеет: у него станут гноиться глаза или появятся на теле нарывы.
   Когда мы вышли на реку, с одного из кустов с криками, похожими на чириканье воробья, сорвался зимородок (Alcedo ispida bengalensis Cm.) -- небольшая, ярко окрашенная птичка, ведущая уединённо-скрытный образ жизни. Я видел, как мелькнуло в воздухе голубовато-зелёное оперение её спинки, надхвостья и внутренних частей крыльев.
   -- Ыи Пудза гаэни (т.е. "шаманская птица, подчинённая Пудза"), -- сказал шопотом Гобули, указывая на зимородка, который, отлетев немного, опять сел на ветку кустарниковой лозы. Он повернул свою несуразную голову с большим конусообразным клювом и, казалось, прислушивался к шуму наших шагов. Испуганная птичка вспорхнула и улетела совсем.
   Гобули принялся мне объяснять, что зимородка тоже трогать нельзя, потому что он является посланцем Пудза адзани. Он летает, слушает, что говорят люди, и обо всём доносит хозяину муравьев, а этот последний всё сообщает "хозяину огня". Пудза мамаса наказывает виновного сильными ожогами.
   На отмели около устья реки Сор действительно была одна юрта. Обитатели её два дня тому назад ушли вниз по реке Хор навстречу кете, которая по времени должна была уже дойти до Сурпая. Осматривая покинутое жилище, Гобули установил, что удэхейцы в день отъезда убили одного молодого сохатого и мясо его увезли с собой.
   Делать нам здесь было больше нечего, и мы пошли обратно на бивак. Когда мы поравнялись с муравейником, Гобули остановился и, указывая на него, сказал:
   -- Пудза адзани ушёл.
   Я взглянул на муравьиную кучу и увидел, что сбоку она была наполовину разрыта. Медвежьих и других следов поблизости заметно не было.
   Вечером после ужина Гобули рассказал орочам о том, как я прогнал из муравейника Пудза адзани. Оказывается, что и у них есть такое же поверье, отличающееся от удэхейского только некоторыми деталями. Хозяина муравьев они называют "Икта адзани" и считают его распространителем накожных болезней, в особенности лишаев.
  

XI
ЧЕРЕЗ ГОРЫ, ЛЕСА И БОЛОТА

   Следующие дни были опять ненастные. Двое суток просидели мы на берегу Хора в односкатной палатке, согреваясь лучистою теплотою большого костра, который надо было поддерживать и ночью.
   Была уже осень. Лист с деревьев осыпался на землю, и по утрам появлялись заморозки, а путь был ещё длинный. Мы имели только летние одежды и не рассчитывали на холода. Кроме того, надо было туземцев доставить на пароходе в Советскую Гавань, пока не закрылась навигация. Это обстоятельство заставило меня торопиться. Поэтому 5 сентября, невзирая на дождь, мы сняли свои палатки и стали подниматься на Хорский хребет.
   С восточной стороны подъём на него был очень длинный и пологий. Сначала мы придерживались русла какого-то безымянного ручья, потом взбирались по косогору, пересекли несколько распадков, заваленных камнями, под которыми с шумом бежала вода, и седьмого числа достигли гребня водораздела. Здесь Миону взобрался на дерево, чтобы ориентироваться. На другой день мы достигли главной вершины водораздела, покрытой старым редкостойным лесом в возрасте от 200 до 300 лет и состоящим из монгольского дуба, корейского кедра, каменной берёзы, мелколистного клёна и амурской липы. Большинство деревьев имело толстые приземистые стволы с громадными болезненными наростами.
   В этих лесах водится много зверей. Местами земля была сплошь изрыта дикими свиньями; урожай жолудей и кедровых орехов привлёк их сюда целыми табунами.
   Глубокие сумерки застали нас в пути. К счастью, Гобули нашёл большой дуплистый пень, наполненный водою. Правда, она имела смолистый привкус, но всё же это была настоящая дождевая вода, годная для питья.
   На следующий день мы начали спуск в долину какой-то речки. Она начиналась очень живописным ущельем, которое спускается вниз крутыми уступами, заросшими смешанным широколиственным лесом с богатым и разнообразным подлесьем, состоящим из колючих аралий, актинидий, лимонника, элеутерококкуса и винограда.
   От главной вершины Хорского хребта к северо-западу отходит длинный отрог, в свою очередь служащий водоразделом между реками Мэка и Нефикца. Гребень его увенчан большими скалами, которые местное туземное население считает недосягаемыми и населяет их злыми духами. Как появились они? Только чорт мог выдвинуть их из земли! Это -- "Амба чжугдыни" (чортово жилище). Другие люди называют их "Какзаму чжугдыни" (жилище горного духа Какзаму), или "Куты мафа чжугдыни" (тигровое жилище). Где бы эти страшные звери ни ходили, они всегда возвращаются к скалам. Здесь в расщелинах они имеют свои логовища, где и выводят тигрят. Туземцы рассказывают, что только один раз зимою какой-то гольд-охотник достиг скал. Когда зимой он подходил к ним, то увидел сидящего на камне чёрного человека. Гольд окликнул его. Человек вскочил, побежал и тут же скрылся в расщелинах камней. Кому же это быть, как не чорту!? В лунные ночи там носятся дьявольские тени, слышны стенания, хохот и вой. Всякого, кто посетит скалы Мэка, ожидает потом какое-нибудь несчастье или болезнь. Все эти рассказы разожгли моё любопытство.
   Мы с А.И. Кардаковым решили совершить туда экскурсию и с высоты птичьего полёта осмотреть страну, в которую проникли со стороны Хора и Пихцы.
   Когда я заявил сопровождающим нас туземцам о своём намерении, они взволновались, и четверо из них наотрез отказались идти.
   -- Отцы наши не ходили туда, -- говорили они, -- и мы не пойдём.
   Другие заявили, что не только на скалы, но и близко к ним они не подойдут.
   Весь вечер удэхейцы рассказывали друг другу разные страхи. Скалы вселяли в них какой-то ужас. Всё же мне удалось двух человек -- Хутунка и Геонка -- убедить, что в камнях ничего страшного нет. Но и эти люди неоднократно задавали вопросы, не боюсь ли я сам, не будет ли потом всем нам худо, и по выражению глаз старались угадать о моих душевных настроениях.
   На другой день мы отправились в путь. В одном туземцы оказались правы: добраться до скал оказалось действительно очень трудно. С южной стороны горный хребет Мэка был покрыт большими осыпями, состоящими из громадных глыб, заваленных буреломом, опутанных виноградниками и лианами. Колючие аралии и элеутерококкус изорвали нашу одежду. Мы изранили руки и в колени набрали множество заноз. Каменные ловушки, закрытые растительностью, и колодник, наваленный в беспорядке, создавали препятствия чуть ли не на каждом шагу. Это понизило настроение моих спутников-туземцев.
   -- Верно, что к скалам нельзя подойти, -- высказывали они вслух свои мысли. -- Должно быть, там, наверху, в самом деле обитают злые духи, в таком недоступном месте, куда простым людям невозможно проникнуть.
   Несколько раз Геонка порывался стрелять в воздух, чтобы угнать от скал "чёрного человека". Немало трудов стоило успокоить его и убедить, чтобы он не тратил зря патронов.
   Я стал подшучивать над чортом и иронизировать по его адресу. Тогда Хутунка серьёзно просил меня так не выражаться.
   -- Ходи, ходи, -- говорил он, -- как будет, так и ладно, а ругаться не надо.
   Пришлось уступить.
   Часам к четырём пополудни мы подошли к скалам. Величественное зрелище представилось моим глазам. Семь гранитных штоков высились кверху. Они действительно имели причудливые формы: один из них был похож на горбатого человека, опирающегося рукой на голову какого-то фантастического животного; другой -- на старуху, одетую в длинную мантию; третий -- на гигантскую жабу; четвёртый -- на нож, воткнутый черенком в землю, и т.д. Когда мы приблизились к ним, какой-то большой зверь бросился в сторону, а затем мы увидели медведя, который тоже пустился от нас наутёк.
   Все грани и углы скал сглажены деятельностью сильных северо-западных ветров. Эти скалы представляют собой классический образчик эоловой эрозии, когда ветры в течение долгого времени могут обтачивать выдающиеся части камней сами по себе, без участия песка. Быть может, шлифовальным материалом служили обледенелые снежинки.
   Высокие громады, молчаливо поднимающиеся кверху, хаотически нагромождённые глыбы у подножия их, заваленные буреломом, и лес, полный таинственной тишины, создавали картину мрачную и дикую. Когда над скалой проходило облако, то казалось, будто оно стоит на месте, а скала движется, наклоняется и вот-вот со страшным грохотом опрокинется на землю.
   Какое-то особое напряжение чувствовалось в этих камнях, принявших столь странные очертания. С момента появления скал Мэка на дневной поверхности прошло много веков, но всесокрушающая рука времени не коснулась их. Они и поныне стоят незыблемо, как бы выполняя какую-то странную миссию, неведомую простым смертным.
   Я поймал себя на том, что на меня скалы эти произвели неприятное впечатление. Не хотел бы я быть здесь в одиночестве. Ещё более одиноким я почувствовал бы себя вдали от людей, в сообществе с этими молчаливыми каменными громадами. Тогда я вспомнил слова туземцев: "Наша близко туда ходи нету".
   Солнце быстро склонялось к западу. Лучи его озаряли только вершины гор, а по долинам уже ползли сумеречные тени. Они распространялись вширь и захватывали всё большие и большие участки земной поверхности.
   До ночи было ещё далеко, но в самом освещении и по тому, как вели себя пернатые, уже чувствовалось угасание дня.
   Мы обошли самую большую скалу кругом и тут увидели множество расщелин в камнях, служивших логовищами для тигров.
   Некоторые из них имели вид глубоких колодцев. Там и сям валялись перегрызанные кости и клочки шерсти съеденных ими животных.
   Надо было торопиться и вовремя добраться до бивака. Мы начали спуск в долину.
   Однако сумерки захватили нас раньше, чем мы рассчитывали. Выйдя на речку, Хутунка дал два выстрела.
   Спустя некоторое время нам ответили тоже выстрелами.
   На небе ещё догорали отблески вечерней зари, а на земле внизу ночная тьма быстро заполняла лес. Чем больше сгущается мрак, тем больше напрягаешь слух, и тогда улавливаешь такие звуки, которых днём обыкновенно не замечаешь: слышится подавленный вздох, сдержанный шопот и шорохи бесчисленных растений.
   За день мы сильно устали и теперь едва волочили ноги.
   Лесу, казалось, не будет конца. Я хотел было сесть на валежник, чтобы отдохнуть, но в это время увидел свет от костра. Через несколько минут мы были в палатке, пили горячий чай и делились впечатлениями.
   После осмотра местности с высоты "Чортовых скал" и на основании целого ряда примет мы убедились, что находимся в истоках Нефикцы. На второй день пути наш отряд достиг россошины, где две речки сливались вместе. Здесь мы нашли очень много рыбы. В какие-нибудь двадцать минут орочи поймали двух больших тайменей и штук пятнадцать крупных ленков.
   Во время этого перехода Гобули натёр себе спину котомкой. На месте загрязнённой ссадины образовался большой нарыв. Пришлось больного освободить от ноши и котомку его разобрать всем помаленьку. Это было неприятно, но что же делать. Я предложил Гобули поставить на ночь согревающий компресс, но он отказался и просил Миону лечить его шаманством. Они говорили, что причиной заболевания Гобули был я, позволивший трогать муравейник.
   На мой вопрос, почему же в таком случае я здоров, Миону отвечал:
   -- Удэхейцы постоянно живут в тайге и всего боятся, а "лоца" (русские) живут в городе и в тайгу приходят редко и ненадолго. Кроме того, у русских нет шаманства, и "севоны" их не касаются.
   По моим наблюдениям 1908, 1909, 1926 и 1927 годов и по наблюдениям профессора В.М. Савича, громадные девственные леса, которые начинаются от Анюя и тянутся к юго-западу через верховья рек Пихцы, Мухеня и Немпту, занимают площадь по крайней мере в миллион гектаров. По долинам преобладают смешанные леса, состоящие из широколиственных пород, а по склонам гор произрастают могучие хвойные леса, в которых 50-70% выпадает на долю кедра.
   Величественно-декоративный вид имела здешняя тайга. Утренние заморозки разукрасили её во все цвета радуги. Обыкновенная какалия (Cacalia auriculata DC.) сделалась тёмно-фиолетовою; растущая с ней в сообществе лещина (Corylus mandshurica Max.) сменила свой зелёный наряд на буро-коричневый. Наиболее ярко окрашенными оказались клён и виноград. У них можно было видеть все переходы от малинового цвета к багряному и нежно-пурпуровому. По берегам реки в изобилии рос боярышник (Crataegus sanquinea Pal.). Я узнал его по обилию крупных и полупрозрачных оранжево-красных плодов, за которыми иногда совсем не было видно листвы. Раньше других стала вянуть амурская липа. Сначала пожелтели отдельные ветви её -- наиболее слабые и чем-нибудь поражённые, а потом и вся крона. Японская берёза никла тонкими длинными ветвями и осыпала на землю золотисто-жёлтую листву свою. Только один дуб сопротивлялся осенним холодам и ни за что не хотел сбрасывать свой летний наряд.
   Здешнее подлесье состоит из самых разнообразных кустарников; оно настолько густо, что скрывает человека с головой.
   Каждый раз, когда вступаешь в такой большой лес, чувствуешь некоторый страх, сознаёшь своё бессилие. Тайга совершенно равнодушна к страданиям заблудившегося человека. Крики о помощи, на которые, как бы насмехаясь, будет отвечать эхо, привлекут только хищных зверей. Несколько лет назад двенадцать лесорубов, русских и китайцев, решили идти от реки Пихцы напрямик к Хабаровску. Они заблудились в тайге и все погибли от голода. На другой год осенью охотники-туземцы нашли обрывки их одежд и разбросанные по лесу человеческие кости. Место это стало запретным.
   Истоки Пихцы, Мухеня и Немпту ныне представляют собой самое зверовое место в крае. На песке и на сырой илистой почве около реки -- всюду виднелись следы кабанов и тигров. Во многих местах земля была положительно истоптана изюбрями. Каждый день мы натыкались на медведей. Они выдавали себя ворчаньем и убегали по чаще, поднимая сильный шум.
   В верховья Мухеня мы попали как раз во время изюбриного рёва. Ночи были ясные, холодные. Луна с небесной высоты мягким сиянием озаряла "великий лес". Олени слонялись по тайге и будили нас своими криками.
   Иногда к биваку приближались и другие звери. Орочи отгоняли их стрельбой из ружей и разбрасывали по кустам головешки.
   11 сентября мы дошли до впадения реки Кава в реку Нефикцу. Отсюда уже было возможно плавание на лодках. За неимением тополя (дерева этого совсем нет на северо-западных склонах Хорского хребта) орочи стали долбить две улимагды из кедра. Такие лодки не выдерживают длинного пути и растрескиваются; но нам нужно было только доехать до реки Немпту.
   Каждый раз после полудня мы с А.И. Кардаковым ходили на экскурсию в разных направлениях. Эти прогулки давали столь обильный материал для наблюдения, что его не всегда удавалось записать в дневники как следует.
   Один раз незадолго до сумерек я взял ружьё и пошёл по старой зверовой тропе. Отойдя с километр от бивака, я остановился у большого ясеня, росшего на самом берегу. С левой стороны в Нефикцу впадал какой-то ручей. Здесь край долины обрывался высоким утёсом, похожим на человеческую голову с прищуренным глазом, горбатым носом и косматой шапкою волос.
   Кругом было жутко, тихо. Словно опасаясь чего-то, всё живое притаилось и было настороже.
   Каменная голова тоже как будто приоткрыла рот и вслушивалась в мертвящую тишину леса. Вдруг сильный шум в стороне заставил меня вздрогнуть и поднять ружьё. Молодой изюбрь, как вихрь, пронёсся мимо. Я видел только голову его с ушами, но без рогов, и белое пятно на заднем конце тела. Кто-то проворно стал взбираться на сопку. Через колодину, лежащую поперёк реки, с фырканьем пробежал колонок. Вверху всполошились пернатые и подняли тревожную перекличку. Через минуту шум на сопке затих, но птицы долго не могли успокоиться. Очевидно какой-то зверь, может быть, тигр, напал на изюбря. Последнему удалось бежать. Он поднял большой шум в лесу и тем напугал других животных. С виду пустынная тайга полна жизни. Каждый день, каждый час здесь разыгрываются кровавые трагедии. Сжимая ружьё в руках, с затаённым дыханием я сделал несколько шагов и прислушался. Лес снова погрузился в глубокое безмолвие.
   Солнце снизилось к горизонту и как бы село на зубчатые вершины елей и пихт. От деревьев по земле потянулись длинные тени. Тогда я забросил винтовку на плечо и быстро пошёл по тропе, чтобы добраться до бивака засветло.
   14 сентября обе лодки были готовы. После полудня мы тронулись в путь.
   Река Нефикца оказалась тоже заваленной колодником, который очень мешал нашему плаванию. Приходилось часто останавливаться и разбирать его, стоя по колено и по пояс в воде.
   Время было позднее, а вода холодная, в особенности по утрам. Заломы встречались чуть ли не на каждом шагу. Люди сильно зябли и отогревались у костров. Орочи работали топорами; естественно, они поднимали большой шум и отгоняли зверей от реки. Тем не менее мы всё же имели свежее оленье мясо, которым и питались всё время, пока шли по реке Нефикце.
   17 сентября мы вышли на Мухень и около устья реки Алчи нашли ещё одну базу. Весьма ненастная погода опять задержала нас на одном месте. Четыре дня лил холодный дождь. Мы устроились на галечниковой отмели в палатках и всё время сидели у огня. В это время года промокнуть опаснее, чем озябнуть зимою, -- сразу можно получить плеврит или воспаление лёгких. Я очень беспокоился за туземцев, моих верных спутников. Они ловили под дождём рыбу, ходили на охоту, рубили дрова. Несомненно, у них была привычка к холоду с раннего детства. Меня удивляли их выносливость и полное равнодушие к ненастью.
   Наконец, 21 сентября дождь перестал. Тучи на небе, лежавшие до сих пор неподвижной тёмно-серой пеленой, пришли в движение. Кое-где показались просветы. Сквозь них проглянуло синее небо, и прорвался первый солнечный луч. Словно прожектором, он осветил ещё мокрую от дождей землю и разнообразно пёструю листву деревьев.
   Тотчас мы уложили в лодки весь свой багаж и поплыли вниз по Мухеню. После принятия в себя реки Нефикцы он выходит на равнину и делается очень извилистым.
   Характер растительности тоже очень изменился. Широколиственные леса с значительной примесью хвои остались позади. Теперь по берегам Мухеня, кроме дуба, липы, берёзы и осины, произрастала в большом количестве яблоня (Pirus baccata L.) с таким обилием мелких плодов, что ветви под тяжестью их гнулись книзу и казались окрашенными в кроваво-красный цвет. Ещё больше было черёмухи (Padus racemosa Lam). Её издали можно узнать по поломанным и пригнутым к земле медведями веткам. Большею частью она уже осыпала свои плоды, потерявшие аромат и вкус. Здесь также в изобилии росла калина (Viburnum sargenti Koehne), украшенная гроздьями красной ягоды. Незатенённые южные склоны гор были покрыты леспедецей (Lespedeza bicolor Turcz). Этот кустарник является любимым кормом изюбров. Мелкие листочки его обладают способностью задерживать на себе крупные капли росы. Достаточно утром походить среди леспедецы несколько минут, чтобы вымокнуть так, как будто пришлось перейти вброд глубокую речку.
   Надо было торопиться, чтобы наверстать потерянное из-за дождей время. Поэтому мы решили плыть весь день и всю ночь.
   Уже по тому, как окрасилось небо, когда солнце скрылось за лесом, и по общему состоянию атмосферы видно было, что ночь будет морозная. Часов в шесть вечера мы переобулись и надели на себя всё, что только было можно: одеяла, комарники и порожние мешки. Странный вид мы имели теперь, завёрнутые в грязные полотнища палаток и обмотанные верёвками, чтобы они не сползали с плеч.
   Когда на западе багровая заря погасла совсем, казалось, будто на землю спустилось холодное дыхание смерти, которое должно было погубить последние остатки цветковой растительности. Прибрежные деревья, склонившиеся сводом над рекою, образовали как бы туннель, наполненный блестящею и неподвижною, как смола, водою.
   Одна лодка отстала немного, а мы пошли вперёд с намерением поохотиться на изюбрей, которые должны были ещё отзываться на зов берестяного рожка. Мы плыли по течению и не разговаривали между собою. Тёмные силуэты деревьев, чёрная вода и такие же чёрные берега -- всё утонуло во мраке ночи, и нельзя было разобрать, двигается лодка или стоит на месте. От холода я вздрагивал и, очнувшись, видел отражение звёздного неба в воде.
   Один раз мы спугнули медведя. Он рявкнул и бросился в чащу. Я дремал, зяб, просыпался, старался поплотнее закутаться в палатку, опять дремал и никак не мог согреться.
   Перед рассветом мы пристали к песчаной косе, развели большой огонь, около которого погрелись немного и напились горячей воды.
   Взошедшее солнце осветило растительность, побитую морозом. Камни, куски дерева и прибрежный песок забелели от инея. Палатки коробились, как кожухи. Мы просушили их на огне, пошли дальше и в восемь часов утра прибыли на реку Немпту.
   Следующий день выпал ясный и светлый. Хотя солнце по-прежнему посылало лучи свои на землю, но они уже не давали тепла.
   27 сентября наш маленький отряд поднимался по реке Немпту до правого притока её Бяксор. Здесь мы расстались с лодками совсем. Теперь нам предстоял ещё один, последний, маршрут по болотам до высот, которые чуть-чуть виднелись на горизонте. Там был г. Хабаровск.
   Рёлка, давшая нам приют, была покрыта дубняком в возрасте от 50 до 100 лет. Около речки я ухватился за какой-то куст и больно уколол руку. Длинные острые шипы и серёжки красных кислых ягод убедили меня в том, что я имею дело с барбарисом (Berberis amurensis Rupr.).
   В другом кустарнике, тоже лишённом листвы, я узнал шиповник (Rosa dahurica Pal). Мелкие красные шаровидные плоды его уже стали подсыхать. Последняя запись в моём дневнике относится к спирее (Spiraea salicifolia L.), образующей заросли по берегу реки. Вместо красивых розовых цветов на стеблях её торчали тёмные помпоны.
   Вегетационный период кончился -- кустарниковая растительность, лишённая листвы, принимала вид спутанных голых прутьев, в которых трудно разобраться неспециалисту. Зелёные вейниковые луга приняли буро-жёлтую окраску и по-прежнему волновались, точно грязная, взбаламученная вода. Ещё несколько дней и их станет заваливать снегом.
   Река Немпту протекает среди обширных болот и имеет такое же извилистое течение, как Пихца и Мухень. Русло её всё время сопровождается рядом стариц, слепых рукавов, маленьких озерков и глухих проток, незаметно переходящих в болота. Низина, по которой протекает река, ещё долго не осохнет: уровень её медленно подымается и медленно нарастают слои гумуса. Медленно растительность отвоёвывает участки суши у воды. Вода отступает, но не без сопротивления. Она задерживается во время засухи и вновь появляется в ненастное время года. Кое-где над низиной подымаются невысокие редки, поросшие тонкоствольной осиной. Они едва возвышаются над общим уровнем воды в реке, и если бы не древесная растительность, их можно было бы совсем не заметить и пройти мимо. По середине рёлки при выкапывании ямки появляется вода уже на глубине двадцати сантиметров.
   После столь длительного путешествия силы наши были подорваны, и потому переход через зыбучие болота всем показался очень утомительным. И в самом деле, котомки делались с каждым днём легче, а нести их становилось всё труднее и труднее. Лямки сильно нарезали плечи. Всякая мелочь, положенная в котомку, вроде шкурки бурундука, весившая несколько граммов, давала себя чувствовать.
   Иногда мы пользовались тропами, протоптанными сохатыми. Эти крупные животные, несмотря на свой большой вес и как бы кажущуюся неприспособленность ходить по болотам, любят такие места. Они как-то чутьём угадывают, где можно пройти, чтобы не провалиться в "окна".
   Там и сям виднелись большие лужи стоячей воды вроде озерков, с которых с криками снимались большие стаи гусей. Этих осторожных птиц здесь было великое множество. Перелёт был в полном разгаре. Над болотами носились бесчисленные табуны уток. На фоне бледного неба их хорошо видно; но когда они все разом снижались к земле, то мгновенно пропадали из глаз, и неизвестно было, садились ли они снова на воду или летели дальше. Такого количества водной птицы мне давно не приходилось видеть.
   Болота по-своему тоже красивы и богато населены, но мы так устали, что нам было теперь не до наблюдений.
   Мы выбивались из сил, потому что отдыхать можно было не тогда, когда этого требовал организм, а когда попадались рёлки, где можно было снять котомки и лечь на землю.
   27 сентября мы подошли наконец к сопкам, отделяющим озеро Петропавловское от бассейна реки Немпту. Вдоль этой возвышенности проходит телеграфная просека и по ней тропа к селению Анастасьевке.
   Первый русский человек, которого мы встретили здесь, был производитель работ Дальневосточного переселенческого управления В.И. Двиганцев. Он издали заметил каких-то подозрительных людей, пробиравшихся по лесу с котомками за плечами, и решил, что имеет дело с контрабандистами. Скоро всё разъяснилось, и мы крепко пожали друг другу руки.
   Весь путь от Советской Гавани мы совершили целиной по лесу, имея под ногами мягкую перегнойную почву, мох или листву. Это сказалось тотчас, как только мы вышли на дорогу с жёстким каменистым грунтом. Мои спутники сразу сбили ноги и потому, не доходя трёх километров до селения Анастасьевки, ещё засветло должны были встать биваком. На другой день мы с трудом дотащились до деревни, где нашли приют и отдых у В.И. Двиганцева. 30 сентября мы прошли селение Волконское и 1 октября вступили в г. Хабаровск. Путь наш был окончен! (50).
  

XII
ЗАКЛЮЧЕНИЕ (51)

   Весь маршрут от Советской Гавани до реки Амура, длиною в 1378 километров (52), был пройден в 106 суток. Он распределился так: пешком с котомками сделано 863 километра, а на лодках -- 1010 километров. Экспедиция пересекла пять водоразделов. Всего в тайге оставлено 10 лодок, из числа которых четыре были куплены у туземцев, а шесть мы выдолбили сами.
   Колонизационный фонд по пути следования экспедиции невелик. К востоку от Сихотэ-Алиня он исчерпывается небольшими хуторными участками, на которых можно поселить отдельными семьями и небольшими группами не более 130 семейств, а в бассейне реки Анюя и его притоков -- 2400. Итого 2530 семейств. Если здесь пройдёт железная дорога, то ёмкость долин упомянутых рек возрастёт во много раз.
   Относительно рек Анюя и Хора надо сказать, что верховья их требуют особой заботы правительства. На истоки их падает 40-50% нереста лососевых рыб всего Амурского бассейна. Громадная лесная площадь первобытных девственных лесов от реки Анюя на юго-западе до верховьев Мухеня населена множеством зверей. Поэтому она вместе с истоками рек Хора и Анюя должна быть объявлена государственным заповедником вроде Иелостоунского национального парка (53).
   Проведение железной дороги от г. Хабаровска на Советскую Гавань не только не помешает заповеднику, а, наоборот, сделает его доступным для научных и всякого рода просветительных экскурсий. Эта железная дорога, насколько нам известно, пройдёт немного южнее границы проектируемого заповедника. Последний явится своего рода неприкосновенным капиталом, на проценты с которого будет жить всё охотничье промысловое население, осевшее по правому берегу низового Амура, на реках Тумнине, Копи и Самарги, впадающих в Японское море, и на реке Хор (приток Уссури). Туземное население Анюя может быть привлечено на службу в заповедник в качестве обкладчиков зверя и лесных сторожей. Вопрос об охране этой площади по срочности -- "пожарный". Страна быстро колонизуется, рыба вылавливается, леса нещадно рубятся и выгорают. То, что будет упущено теперь, того уже нельзя исправить впоследствии.
  

ПРИМЕЧАНИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

   (1). В последующих изданиях данный абзац был сокращён до одной фразы: "В 1926 и 1927 годах было решено снарядить ряд специальных экспедиций..." -- далее по тексту.
   (2). В некоторых из более поздних изданий данная фраза заканчивалась словами: "...лежащие на этом пути местности".
   (3). В тексте большинства последующих изданий слова "путей сообщения" отсутствуют.
   (4). В некоторых из последующих изданий данная фраза заканчивалась словами: "...со следующим рейсом их вновь доставить куда следует".
   (5). В некоторых из последующих изданий пункт 3) был изложен в следующей редакции: "снабжали нас рыбой и мясом".
   (6). В некоторых из последующих изданий исправлено на "четыре горных складки".
   (7). В тексте некоторых более поздних изданий слово "упала" было опущено.
   (8). В некоторых из последующих изданий размеры бухты и залива были исключены.
   (9). В большинстве более поздних изданий название парохода "Владимир" было заменено на "Владивосток" с оставлением того же года аварии.
   (10). Из текста некоторых последующих изданий данная фраза была исключена.
   (11). Из текста некоторых последующих изданий данная фраза была исключена.
   (12). Из текста более поздних изданий данная фраза была исключена.
   (13). Две предыдущие фразы из текста более поздних изданий были исключены.
   (14). Фрагмент текста от слов "у которого..." до "...напряжённой деятельностью" в большинстве последующих изданиях отсутствует.
   (15). Слова "напрягал своё мышление" из текста некоторых последующих изданиях исключены.
   (16). В последующих изданиях данная фраза была отредактирована следующим образом: "Хутунка, ещё молодой, был шаманом".
   (17). В тексте некоторых более поздних изданий выражение "в возрасте около 70 лет" было заменено на слово "затем".
   (18). В тексте 1930 года издания было: "...подвержен наводнению" (видимо, опечатка). В более поздних изданиях исправлено на "волнению".
   (19). В некоторых из последующих изданий выражение "блестящая грудь воды" заменено на "большие пологие волны", слово "каверны" -- на "проходы".
   (20). В некоторых из последующих изданий начало данной фразы "После гражданской войны..." заменено на "Вследствие войны и во время её...".
   (21). В более поздних изданиях выражение "В загробный мир ушли..." заменено на "Умерли".
   (22). Данная фраза в некоторых из последующих изданий отсутствует.
   (23). Окончание фразы из текста некоторых последующих изданиях исключено.
   (24). См. примечание (9).
   (25). В тексте некоторых более поздних изданий слова "пароход "Владимир" заменены на "пароход того же имени", т.е. "Владивосток".
   (26). Последующие два абзаца текста вместе с таблицей в некоторых из последующих изданий отсутствуют.
   (27). Окончание данной фразы (характеристика реки) из текста большинства более поздних изданий исключено.
   (28). В некоторых из последующих изданий выражение "одна за другой" заменено на слово "часто".
   (29). Из текста некоторых последующих изданий данная фраза исключена.
   (30). Окончание данной фразы: "осмелившихся растащить его на дрова" -- в тексте некоторых более поздних изданий отсутствует.
   (31). Часть данной фразы: "начиналось стенящими звуками" -- в тексте некоторых более поздних изданий отсутствует.
   (32). Часть текста (от "..и заваленную колодником" до "...я вышел вперёд") в некоторых из последующих изданий сокращена.
   (30). Так во всех текстах; видимо, неисправленная опечатка -- следует читать "в истоках".
   (31). Данный абзац был исключён из последующих изданий.
   (32). В некоторых из последующих изданий фамилии лесников отсутствуют.
   (33). В некоторых из последующих изданий данная фраза отсутствует.
   (34). В некоторых более поздних изданиях данная фраза заменена на "Первый раз я встретился с Савушкой в 1908 году".
   (35). В некоторых более поздних изданиях окончание фразы "...в 1908 году" заменено на "...двадцать лет назад".
   (36). В некоторых последующих изданиях выражение "с слабой ахроматизацией" отсутствует; возможно, из-за неисправленной опечатки в тексте 1930 года ("архимотизацией").
   (37). Из текста более поздних изданий часть данной фразы "...русских в стране было мало" исключена.
   (38). В некоторых из последующих изданий слово "горный" заменено на "злой".
   (39). В тексте издания 1930 года на полях имеется рукописная пометка, сделанная карандашом: "с правой". В последующие издания эта поправка не внесена.
   (40). В некоторых более поздних изданиях слово "длинные" заменено на "рыбьи".
   (41). В некоторых из последующих изданий слова "...и плавание вверх по реке легче" исключены из текста.
   (42). В некоторых последующих изданиях слова "в малую воду" исключены из текста.
   (43). В некоторых более поздних изданиях окончание фразы "...и главное руно идёт по реке Уссури" заменено на "...и главным образом на реку Уссури".
   (44). В тексте некоторых последующих изданий часть данной фразы ("то стройные и светлые, толстые и тонкие") была сокращена.
   (45). В тексте некоторых последующих изданий выражение "к себе в котомку" отсутствовало.
   (46). Данная фраза из текста более поздних изданий была исключена.
   (47). В тексте последующих изданий "верста" исправлена на "километр".
   (48). В издании 1930 года -- "три тигра". Судя по смыслу текста, опечатка; в последующих изданиях исправлено на "два тигра".
   (49). В издании 1930 года -- "выследил". Видимо, опечатка; в более поздних изданиях исправлено на "выцелил".
   (50). Этим заканчивались более поздние издания с добавлением между "...вступили в г. Хабаровск" и "Путь наш был окончен!" первых трех фраз из "Заключения", которое было исключено из текста повести.
   (51). "Заключение" в качестве отдельной главы имеется в текстах 1930, 1931 и 1934 годов издания. В 1934 году в "Заключении" отсутствуют следующие фрагменты: "Проведение железной дороги от г. Хабаровска на Советскую Гавань не только не помешает заповеднику, а, наоборот, сделает его доступным для научных и всякого рода просветительных экскурсий. Эта железная дорога, насколько нам известно, пройдёт немного южнее границы проектируемого заповедника" и "Страна быстро колонизуется, рыба вылавливается, леса нещадно рубятся и выгорают".
   (52). Так в тексте издания 1930 года; явная опечатка, в более поздних изданиях исправлено на 1873 километра.
   (53). В издании 1934 года в конце данной фразы добавлено "в США".
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru