И ЗВЕЗДА С ЗВЕЗДОЮ...

"Одна из особенностей человеческого мозга -

его способность с помощью воображения

создавать другие реальности"

Нэнси Кресс "Спящие псы"

СИСТЕМА ЭНГОНА. ПЛАНЕТА КОЭЛА ЗЕМНОЙ КОНФЕДЕРАЦИИ.

Едва Артуру исполнилось десять лет, как мать затеяла очередную генеральную уборку и без церемоний подключила к этому процессу всё своё немногочисленное семейство в количестве трёх душ. С нею это иногда случалось. Все роли уже были распределены заранее, умение и возможности каждого учтены, даже малолетнего Артура, и всем оставалось лишь одно - смириться и по возможности не роптать. Мать, как обычно, действовала быстро и решительно - вот мешки для мусора, вот швабра с тряпкой, вот ведро, а вот веник с пылесосом. Зачатки бунта и вялое сопротивление пресекались ею в корне, и Мэри с Генри, про себя проклиная всё на свете, послушно отправлялись туда, куда указывал материнский перст.

В этот раз первым в очереди оказался чердак их двухэтажного дома. Брат с сестрой переглянулись, согласились между собой на временное перемирие и с тяжким вздохом поплелись наверх, приводить этот самый чердак в порядок. Артура тоже запрягли, только он по причине малолетства об этом ещё не догадывался. Выносил коробки с хламом и, как всякий ребёнок, у которого с любопытством и любознательностью всё было в порядке, совал свой нос в каждую: а нет ли там чего-нибудь интересненького, на что старшие брат с сестрой в запарке и внимания не обратили? Интересненькое он обнаружил довольно скоро - то был набор стёклышек, то ли часть каких-то витражей, то ли аппликаций, бог весть как в эти коробки попавших. Выбрасывать такие сокровища он, естественно, не стал, а спрятал кучку гладких восьмиугольных разноцветных стёклышек в кармашек на груди. Про запас, на всякий случай, смутно представляя пока, для чего, собственно, они смогут ему понадобиться.

Наконец, всяческий хлам, мусор и старьё были убраны, чердак расчищен и готов к новым пополнениям. Вдобавок, Мэри с Генри вошли в азарт (такое тоже частенько бывало), взяли и вымыли пол, окно, влажной тряпкой прошлись по стенам и заодно смели паутину из углов (куда бы землян ни забрасывала их звёздная экспансия, за ними неизбежно следовали три верных спутника фауны: кошки, собаки и пауки), и с чувством выполненного долга покинули чердак. Артур же после уборки стал обладателем целого богатства - десятка полтора восьмиугольных стёклышек, цветом от бледно-матового, невыразительного, до чёрного, самого таинственного и притягательного, надёжно спрятались у него в нагрудном кармане рубашки.

Потом мальчишка зачастил в сад и, усевшись в самом дальнем его углу на поникший пенёк с морщинистой зеленоватой корой, мог часами разглядывать местное солнце Энгон через разноцветные восьмиугольные стекляшки. Цвета менялись, как в калейдоскопе, но самый поразительный эффект получался именно у чёрного: вот подносишь его к глазам, и Энгон исчезает напрочь, а мир погружается в полную темноту. Артур всё пытался уловить момент этого перехода, этого, как он считал, явного обмана - ведь вот он, Энгон, золотой, сияющий, бьющий по глазам всей мощью света ослепительный шар, а когда прикладываешь к одному глазу чёрный восьмиугольник, зажмуриваешь второй - и нет уже ничего, солнце исчезает. А стоит убрать стёклышко, и свет опять бьёт наповал, аж глазам больно. Почему? Как? В чём тут дело? Интересно!

Он часами исследовал этот непостижимый для него феномен, пока брат Генри на его бесхитростный вопрос, что он думает по этому поводу, рассеянно не пояснил, в чём тут дело и благодаря чему достигается подобный эффект (Генри спешил на свидание, опаздывал, и ему было не до глобальных исследований потенциального наследника его курток, рубашек и кроссовок). Артур не очень-то поверил словам брата, больше того, он был до глубины души уязвлён простотой объяснения этой загадки цвета и его преломления и поэтому отправился за разъяснениями к тому, кто в красках и цвете, по его мнению, разбирался куда как лучше, чем Генри. Он отправился к Мэри, старшей сестре, но выбрал для этого не очень подходящий момент.

Мэри училась на художника-дизайнера, и сейчас у неё не получался пейзаж, поэтому пребывала она в весьма растрёпанных чувствах. Вся всклокоченная, нервная, грызя то карандаш, то ноготь, Мэри ненавидяще смотрела на некогда любимый ею сад. Пейзаж, по её мнению, никуда не годился: и тени отчего-то ложились не так, и вон та вишня какая-то скособоченная, и ветви у яблонь сплошное уродство, а ровненькая, изумрудная травка вообще превращается на ватмане в какую-то абстракцию без малейшего намёка на сочность и яркость. Сменить ракурс, композицию? Ещё разок начать всё сначала? Боже, в четвёртый раз, что ли, тоскливо взвыла она про себя. Но делать нечего, придётся. Пропади оно всё пропадом!..

Мэри огляделась вокруг, примериваясь, какой ракурс будет лучше, и тут же увидела бредущего в её сторону мрачного, нахохлившегося Артура. Сердце непроизвольно сжалось. Брата она очень любила, хотя порой и сама не понимала, а за что, собственно? И замкнутый он, и какой-то нескладный, вечно под ногами путается, и всё-то у него из рук валится. Среди сверстников никакого уважения, слова из него не вытянешь, от матери одни подзатыльники, частенько погружен в какие-то свои мысли, а вот, поди ж ты, прикипел к сердцу, и всё тут! Может, потому, что рано остались они без отца, а с матерью и Генри, братом-погодкой, всё никак не найдут общего языка, одни взаимные упрёки, бесконечные придирки, споры да обиды? А этот Генри ещё постоянно лезет со своими глупыми советами и нравоучениями и вообще портит жизнь одним своим видом: у самого-то вроде всё как надо, жизнь бьёт ключом, девки вон так и липнут, в авиашколе на прекрасном счету, всё лучшее - ему, а они с Артуром для матери на последнем месте, после, разумеется, Генри. Братец-кролик, чтоб его!

Она неожиданно поймала себя на мысли - что это с ней? Зависть к брату-везунчику? Или, наоборот, жалость к себе, досада и обида на мать? Какой-то пейзажик не даётся, а поэтому весь мир виноват? Нет, подруга, так дело не поёдёт!

В свои девятнадцать с половиною Мэри была на редкость уравновешенной и благовоспитанной девушкой. Уж это-то она про себя прекрасно знала, да только окружающие, и в первую очередь мать с Генри, не особо разделяли это её мнение относительно себя. Мэри подозревала, и не без основания, что мать считает её в целом никчёмной девчонкой, у которой одни рисунки и краски на уме, разве этим проживёшь, частенько говорила она? А Генри вообще видел в ней легкомысленную и ветреную особу, что было явно несправедливо, и к тому же очень даже обидно. А вот Артур её всегда понимал. Мэри вздохнула. Светлая, наивная душа. Как, впрочем, и она сама. Одного поля ягодки.

- Что случилось, Артурчик? Чего кислый? Какие-то проблемы?

Спросила и снова вернулась к мольберту. Оценивающе оглядела набросок. Хм... А вот если здесь подправить, тут дорисовать, а вот тут кое-что изменить, глядишь, зачёт и в кармане. Мэри повеселела и вновь принялась за работу.

Артур стоял рядом. Не мешал, не отвлекал, и это всегда казалось ей удивительным, потому что она терпеть не могла, когда кто-нибудь торчал за спиной, чавкал гамбургером, пыхтел, сопел или, что хуже всего, лез под руку с дурацкими, дилетантскими советами, в которых она совершенно не нуждалась. С Артуром этого никогда не случалось, наоборот, ей даже нравилось, когда он вот так, молча и тихо стоит за спиной - наблюдая, оценивая, восхищаясь. Как сейчас, например. Через минуту она глянула через плечо, ожидая увидеть восхищённый блеск в глазах и приоткрытый в изумлении рот... Ничего подобного. Да, он стоял у неё за спиной, в трёх шагах от мольберта, но только смотрел не на то, как она рисует, а с интересом пялился на небо через какой-то чёрный осколок стекла. Ничего себе! Эт-то что за дела?!

Мэри от неожиданности и растерянности тоже подняла голову, и солнце тут же ослепило. Чертыхнувшись, она потянулась за соломенной шляпой, которую отложила совсем недавно на раскладной стульчик, где находились ещё тюбики, биокрас и стояла полуторалитровая бутыль с минералкой. Середина весны, ранний вечер, а Энгон, местное светило, что-то не на шутку раскочегарилось, так и слепит глаза.

Нахлобучив шляпу поглубже, Мэри сердито уставилась на брата. Тот продолжал невозмутимо изучать небо сквозь свою стекляшку и не обращал на неё ровным счётом никакого внимания. Вот нахал! Даже её, такую спокойную и вообще-то уравновешенную это чудо в перьях доводило иногда прямо-таки до белого каления своим поведением.

- Ну? В чём дело-то? - против желания в голосе явно прозвучали нотки раздражения. Нет, не видать ей всё-таки этого зачёта, а значит, и поездка в Долину Грёз под большим вопросом (хотя она и раньше была под вопросом. С неделю назад Мэри угораздило крепко повздорить с матерью и до сих пор стороны не достигли консенсуса. Генеральная уборка не считается. А всё из-за треклятого Генри: припёрся, скотина, далеко за полночь, да ещё и навеселе, а попала под горячую руку матери она, Мэри. Ну, и слово за слово. Отвели душу, короче).

Артур наконец-то закончил изучать небо, сунул стекляшку в нагрудный карман рубашки (там что-то отчётливо звякнуло) и виновато и преданно посмотрел ей в глаза. Раздражение тут же улетучилось - ну как, скажите, можно устоять перед таким вот взглядом? Так, например, смотрит бродячая псина в надежде, что не прогонят, не швырнут вслед камнем, не пнут ногой под рёбра, а, наоборот, подзовут, чтобы приласкать и погладить, и, может быть, даже покормят. Боже, ну откуда у него это? Этот виновато-преданный взгляд, эта унылость и безнадёжность, Мэри даже сказала бы - пришибленность?

И вроде всё у них есть благодаря посмертной пенсии отца, маминой работе и их с Генри приработком: свой дом, ну не полная чаша, конечно, но всё необходимое, однако, имеется - два антиграва, чаша трэк-связи, в подвале автономный вакуум-генератор, сад вон какой, одно загляденье, до Хаэттла, столицы, рукой подать, а он... А он бродит тут неприкаянно, словно беспризорник какой, всеми брошенный и забытый. Может, подумала Мэри, всё-таки не нашёл он себе занятия по душе, футбол там или какое-нибудь компьютерное моделирование, или то же рисование, не одна же она с талантом уродилась, может, и ему попробовать? Только серьёзно с ним посидеть, основательно, а не как раньше, от случая к случаю да на скорую руку, когда ей, прямо скажем, заняться просто было нечем, а бедный ребёнок тут как тут. И тот же комп задействовать, с ним попроще и полегче. Только, кажется, всё это зря. Нет у него таланта, это сразу видно, к сожалению. Но посмотреть, понять, к чему он стремится, чего хочет - надо. Потому что матери, как ни печален сей факт, до мальчишки совсем дела нет.

Хотя ей до многого уже дела нет после нелепой гибели отца, с грустью подумала Мэри. Пить вот начала потихоньку, пара-тройка рюмочек бренди вечером перед ТВ-рамой для неё уже обычное дело и попробуй что-нибудь скажи. А Генри... А что Генри? С того взятки гладки. У него кроме авиашколы и девок своих, вообще ничего в голове нет, и тоже ничего не скажи. Наоборот, сам любитель всех поучать. Отвёл бы хоть разок братишку в свою грёбаную авиашколу, покатал бы на аэрокаре... Хотя нет, разочек как раз было, да только чем всё закончилось? Бедный ребёнок после того вояжа целый день отлёживался весь зелёный. Нашёл, идиот, кому демонстрировать фигуры высшего пилотажа с выходом в стратосферу! Это она ко всему привычная, что с аквалангом, что со скафандром, что с "крылом". Тогда они с Генри здорово сцепились, только пух и перья летели. А что в итоге? С работы пришла мать, ещё и на Мэри накричала, куда, мол, смотрела, Генри юноша глупый, неразумный, что с него взять? А юноша этот неразумный, между прочим, уже подумывает об этой пигалице Кленси как о кандидатке в законные супруги, во как!.. Хотя, это всё же вряд ли, всё-таки у Генри при всей его безалаберности голова на плечах имеется: в Космофлот до сих пор берут ребят здоровых и, что самое главное, предпочтенье отдают холостым, а куда наш Генри без космоса? Здесь небо коптить? Летать на грузовозах за Хребет и обратно? Или богатеньких туристов и туристочек на Кваучанские пляжи да Жемчужные отмели возить, как простой таксист? Нет, это уж точно не для него, уж она-то знала, видит он себя не меньше, чем старпомом какого-нибудь крейсера или мегадестроера, чёрт бы побрал все эти броненосцы с вашим космосом в придачу!..

Ту до неё вдруг дошло, что Артур что-то тихо говорит. Выслушав раздирающие того сомнения, Мэри недоумённо и озадаченно уставилась на ребёнка. Что это за фокусы? Потом задрала голову, придерживая шляпу и, прищурившись, посмотрела на солнце. Хмыкнула. М-да... И что сие означает, как прикажете сие понимать? И что делать-то? Плакать? Смеяться? Ясно, что у Артура тут целая философия и своя собственная теория, а Генри, как всегда, ничего не заметил, не прочувствовал, и всё порушил мимоходом: знала она его манеру поучать, думая при этом о совершенно других вещах, например, как там его аэрокар, готов ли, или куда пойти сегодня вечером со своей пигалицей, эгоист чёртов!

Всё это так, но что ответить-то? Она не настолько разбиралась в оптике, чтобы как следует сформулировать ответ, который очевиден и ясен любому взрослому. А как быть с десятилетним ребёнком, во внутреннем мире которого простые вещи только кажутся простыми и незатейливыми, а на самом-то деле?..

А что её интересовало в десять лет, какие насущные проблемы занимали голову? Боже, как давно, оказывается, это было, невольно изумилась Мэри. И что вспоминалось? Ну, этап кукол, песочниц и подобной ерунды, кажется, уже миновал. Не в этом суть. Отец подарил ей тогда на день рождения первый в её жизни набор биокрасов и вот этот мольберт. Последний его подарок, печально подумала Мэри. А потом, через месяц, он погиб, и всем нам было очень плохо. Трёхлетний Артур, конечно, мало что помнил и ещё меньше понимал. Вот тогда-то, в память об отце, Мэри и начала серьёзно заниматься живописью, ведь отец прекрасно рисовал. А Генри, тоже в память об отце, зачастил в аэроклуб, а потом вдруг в одночасье стал курсантом авиашколы, собираясь затем поступить на службу в Космофлот, несмотря на яростные протесты матери (только через мой труп!) - отец-то был старшим офицером линкора и в своё время прошёл всю Датайскую кампанию, чудом уцелев после той памятной атаки ва-гуала... А вообще Генри молодец, это только с виду он кажется добродушным и недалёким парнем, который витает в облаках как в прямом, так и переносном смысле, а вот тогда, будучи пацаном, всё-таки настоял на своём, сумел проявить характер, как они с матерью ни бились, как не были против. Мать, помнится, кричала тогда, что хватит ей одной жертвы и вторую космос ни за что не получит. Мэри говорила примерно то же самое. Да, тогда они были с ней по одну сторону баррикады - двенадцатилетняя дочка и тридцатичетырёхлетняя зрелая женщина. А сейчас Мэри скоро двадцать, матери уже за сорок, и всё стало с ног на голову, всё переменилось. А кто виноват? Жизнь. Одна она за всё в ответе: если б отец не получил назначение сюда, на Коэлу, если б тогда не случайная пульсация в вакуум-преобразователе, если бы защитные экраны были активированы... Если бы... Если бы... То тогда, конечно...

Глаза её непроизвольно затуманились, их всегда щипало, когда вспоминался отец. Она шмыгнула носом и потянулась за минералкой - в горле пересохло. Сделав хороший глоток, посмотрела на Артура. Мальчик стоял и терпеливо ждал ответа. Да уж, чего-чего, а терпения ему было не занимать. Надо же - куда девается солнце? И что ответить? А правда, куда оно на самом деле девается-то, когда смотришь на него через абсолютно непрозрачное стекло?

- Попьёшь?

Он кивнул и протянул руку. Рукава у рубашки закатаны, и из них худенькие ручки выглядывали, как жалкие пародии на руки мужчины и защитника. Господи, хоть бы спортом, что ли, занялся! Что у них там, в школе, совсем отменили гимнастику и физподготовку? Нет, надо заниматься воспитанием этого чуда, а то стыдно, ей богу, что у неё такой непутёвый и нескладный брат. По утрам пробежечка, турникет, потом лёгкий завтрак, после школы и уроков - каратэ какое-нибудь или силовые упражнения. Да вместе, на пару, себе тоже никаких поблажек, а то грудь как у пятнадцатилетней, да и живот не мешает подтянуть. Позор, одним словом.

Она с умилением смотрела, как он пьёт. И в очередной раз поразилась его сходству с отцом. И внешне, и движениями, и жестами (а может, и кое-какими мыслями?..). А вот Генри весь в деда, от отца у него только железное здоровье. А Мэри в мать, как две капли. Это сходство и льстило, и тешило самолюбие: мать-то в молодости была просто красавицей - и разлёт бровей, и чуть вьющиеся каштановые волны до талии, и нежный овал лица, и карие глазища. Хотя, почему была? Она и сейчас по улице пройти спокойно не может - мужики так и вяжут взглядами. Чего же самой Мэри-то недостаёт? Тот малый жизненный и сексуальный опыт, что у неё имелся, порождал, скорее, вопросы, нежели наделял титулом королевы местного бала.

Артур аккуратно завернул крышку и протянул бутылку обратно. И огорошил очередным вопросом:

- Как ты думаешь, Мэри, а солнце хоть чуть-чуть задерживается на стекле, или оно находится сразу в двух местах одновременно - там у себя, на небе, и у меня тут, в руках?

Мэри провела горлышком бутылки по подбородку и задумчиво уставилась на плодовые деревья, из которых пыталась состряпать что-то, похожее на пейзаж. Надо же, умник какой. Что вот он, интересно, имеет в виду? Как это понять - в двух местах одновременно? А потом поглубже вникла в смысл вопроса, и ей стало не до ехидных комментариев.

- А знаешь, ты прав. Оно действительно может находится в двух местах одновременно,- поставила бутылку на место и тихо добавила.- Даже больше, чем в двух!..

Артур вытаращил глаза.

- Как это?!

Мэри смотрела на набросок пейзажа. Смотрела очень внимательно, но мысли её при этом витали где-то далеко-далеко. Бесхитростный и наивный на первый взгляд вопрос мальчишки навёл её на такие поразительные ассоциации, что аж дух захватило...

... Вечером того же дня Мэри, до этого задумчивая и погружённая в себя за ужином, потом совершенно рассеянная возле посудомоечной машины на кухне и совсем уж никакая у ТВ-рамы, вдруг очнулась, огляделась, удивлённо похлопала длиннющими ресницами, будто только проснулась, и растерянно спросила у матери:

- Ма, как ты думаешь, мы видим на самом деле то, что видим, или только то, что нам кажется? И есть ли у мира хоть какая-то память, или он исчезает, растворяется в нас без следа? И есть ли какая-то ощутимая связь между реальным и нашим воображением?

Шерил Новак, сорокадвухлетняя красивая, эффектная женщина, в немом изумлении уставилась на дочь. Во-первых, она уже привыкла, что та давно не делится с ней своими проблемами, как это обычно бывает между матерью и дочерью в крепких, дружных семьях. И в целом такой порядок вещей её вообще-то устраивал, но в душе нет-нет, да и царапало что-то, иногда остро кололо, и тогда это беспокоило, раздражало и нервировало, на глаза сами собой наворачивались слёзы, и становилось необъяснимо тоскливо и одиноко, особенно долгими зимними вечерами. В такие минуты ей хотелось просто завыть в полный голос, до того погано и муторно становилось на душе... Во-вторых, она думала, как всегда, о Генри, и мысли эти никакой радости не приносили: что же делать, как быть с этим упрямцем, с его мечтами о космосе и службе в Космофлоте, будь она проклята! Космос отнял у неё Фреда, самое дорогое, что у неё было в этой жизни. И вот теперь Генри, сын... И в-третьих, она выпила только одну рюмку бренди и как раз хотела повторить, когда этим вопросом её чуть ли не в ступор ввели. Как всегда, само собой накатило раздражение. Что за несносная девчонка, ни черта в жизни ещё не смыслит, а туда же, в высокие материи! И чем только занимается с утра до вечера, чем голову забивает?

Мэри уже пожалела, что спросила, но слово-то не воробей, как известно. А Шерил вдруг неожиданно, и прежде всего для себя самой, успокоилась. Она не спеша нацедила вторую рюмочку из пузатой тёмно-зелёной бутылки. Вопрос дочери навеял грусть и понимание того, что где-то существует нечто, там, за гранью бытия, одинокое в своей многовековой мудрости, только вряд ли мы когда-нибудь достигнем с этим нечто хоть какой-то сопричастности и единения...

Она сделала глоток обжигающей жидкости, но даже не поморщилась, откинулась в кресле-качалке и рассеянно оглядела гостиную. Взгляд ненадолго задержался на портрете мужа в форме космолётчика. Фред безмятежно улыбался, смотря в небо,- вечно молодой и вечно красивый, потому что безжалостное время было над ним уже не властно.

- Есть, есть у него память, как же без неё, и мир не исчезает в нас бесследно, как в топке,- произнесла Шерил чуть хрипловатым, низким голосом, возвращаясь к действительности.- Только не каждый это понимает, некоторые догадываются, а вот чувствуют вообще единицы. Был бы жив твой отец, он растолковал бы, что к чему, а я...

Мэри открыла было рот, чтобы сказать, что спрашивала совсем не про то, но закусила губу и промолчала. Потому что спросила машинально, как спрашивают у случайного прохожего "который час?", не уделяя при этом его персоне абсолютно никакого внимания. И здесь примерно то же самое, спрашивала, о матери не думая, просто мысли эти настолько достали уже, что нужен был выплеск. Господи, нашла же на кого выплеснуть!

- А я,- продолжила меж тем Шерил после непродолжительного молчания и очередного глотка,- просто обычная несчастная женщина, много чего повидавшая на своём веку, в чём-то, может быть, циничная, в чём-то разуверившаяся, но всё-таки не до конца ещё разочаровавшаяся в этой безумной жизни. И знаешь почему? Потому что у меня есть вы, мои дети... Как ты думаешь?

- Да, да,- торопливо согласилась Мэри. Она много чего думала, но в данный момент это уже не имело никакого значения.- Просто я не о том хотела спросить. Извини.

- Значит, я не поняла вопроса... Артур уже лёг?

Если честно, Мэри не знала, но это она сейчас выяснит, поэтому утвердительно кивнула и поднялась.

- Доброй ночи, мама.

Шерил внимательно посмотрела на дочь Какая она у неё всё-таки умница и красавица. Голову бы ещё поменьше забивала всякой ерундой, тогда вообще бы цены ей не было. Взгляд Шерил уже затуманился, но в глазах всё равно проглядывала внутренняя затаённая боль, тоска и... упрямство.

- Где Генри, он говорил что-нибудь? Звонил?

Мэри лишь вздохнула и отрицательно покачала головой. И вышла из гостиной, оставив мать наедине с пузатой бутылкой и ТВ-рамой. Последнее, что она уловила, был печальный вздох матери и чуть слышимое звяканье бутылочного горлышка о рюмку, уже пустую.

Мэри была очень зла на себя. Чёрт. Чёрт. Чёрт!

А всё началось с этого бесхитростного на первый взгляд вопроса десятилетнего мальчишки с очень уж буйной фантазией. Что-то она ему наплела тогда, более или менее правдоподобное, отфутболила одним словом, а сама думала, думала, думала. Даже не заметила, как и пейзаж-то дорисовала, завтра наложит краски и порядок, зачёт, можно сказать, в кармане, а значит, и с уикендом тоже всё срослось. Но... И она невольно поразилась этому обстоятельству,- эти проблемы волновали её в данный момент меньше всего. Другие мысли, совсем другие мысли занимали сейчас голову.

Наверху Мэри заглянула сначала в комнату Артура. Тот спал, как и положено ребёнку его возраста: свернувшись калачиком, весь запутавшись в одеяле, только вихрастая макушка наружи. Мэри улыбнулась и прикрыла дверь. Потом прислушалась. Внизу, в гостиной, было тихо, лишь что-то на пределе слышимости бормотало Ти-Ви. Она посмотрела на часы - почти двенадцать. Генри, паразит, в своём репертуаре. Ну и фиг с ним. Не маленький! Мать бы хоть пожалел, "лётчик-космолётчик"... И вдруг явственно расслышала короткий, судорожный всхлип. Замерла... Мать?.. Или Артур во сне?.. Тихо вроде. Больше ничего. Ни звука.

Ладно, хватит на сегодня, решила она, пора отдыхать. Тем более, есть о чём подумать как следует, кое-что сопоставить. Немного помедлила, напряжённо вслушиваясь, потом покачала головой и отправилась к себе. В комнате быстро разделась, погасила свет и юркнула в постель, натянув одеяло до подбородка. Ох, как хорошо-то!.. Затем повернула голову и уставилась в окно.

У Коэлы, третьей планеты звезды Энгон, имелось две луны, что вообще-то редкость для планет земного типа, но луны эти были небольшими, и в прямоугольник окна на правах хозяев вовсю заглядывали звёзды, мерцающие, далёкие, чужие и таинственные. Вот где одна из загадок мирозданья: ведь многие из них давно уже не существуют, погасли, рассыпались огненным дождём или исчезли в каком-нибудь другом вселенском катаклизме, а мы всё видим и видим их несущийся из бездны свет, дающий нам представление о том, что когда-то давным-давно жило и горело яростным неукротимым огнём, неудержимым в своём величие и мощи. Вот что неожиданно обнажилось в Мэри, вот какой вопрос мучил её после расспросов Артура: а реальны ли мы сами и относительно чего? Относительно объективного мира? Той же Вселенной? А относительно света звезды, например, что давно умерла, но которая для нас всё ещё жива, видима и по-прежнему так же реальна, как и раньше? Как тут быть? Что вообще несёт отпечаток мира, где он живей и в какой реальности? В рисунке, что она сделала сегодня, тоже есть реальность, но другая, просто её слепок, если хотите, образ, простой эскиз, но претендующий на вечность. Но какая верней, какая истинней? И стекло тоже имеет память, и что объективнее, что важнее - то, что мы видим, или то, что нам кажется, что мы видим? Солнце в стекле, "войдя" в него, померкло, даже исчезло, вернее, стало другим, и это тоже реальность. Но какая, чёрт возьми? И можно ли здесь что-либо изменить, поправить или вообще поменять местами, и что из этого, интересно, получится?..

Кажется, у индусов есть такой афоризм - в луже ли, в реке, или у тебя в зрачке, но Луна, где бы она ни отражалась, самая реальная та, что на небе. Другой просто нет изначально, другой просто не сыщется места. Только что это доказывает? Твою точку зрения, не более! Некий постулат, выдуманный неизвестно кем в отместку своему незнанию и неприятию иных, более возвышенных и метафорических вещей.. А таких комбинаций с отражениями, преломлениями и существованиями псевдореальностей неисчислимое множество, и зовётся всё это многообразие бытием, миром, Вселенной, наконец. Существованием всего во всём. И можно ли какую-нибудь часть этого мира, что ты, как тебе кажется, видишь, выделить, вычленить, отделить из этой (или от этой?) данной раз и навсегда сущности? Как спросил её Артур: солнце сейчас где, в стекле, или оно и там, и там? Ведь на самом деле мы обнаруживаем сразу две реальности - на стекле, вернее, как бы внутри него, и на небе, через которое ты смотришь на это небо. Обе реальности соединяются, незримо взаимодействуют, проникают друг в друга, и в тоже время обе они разные, две стороны одного и того же, две грани всего во всём... Хм, но так, например, рассуждает и видит она, Мэри. А кто-то на другом конце Галактики? Что и как видит он? И опять же, относительно чего? И какие там могут быть реальности?

Мэри закрыла глаза и улыбнулась. Вдруг многие вещи стали видеться с пронзительной ясностью и совершенно под другим углом.

Ни жизнь, ни смерть. Ни да, ни нет. Ни белое, и не чёрное.

Мы живы и причисляем себя к единому и непостижимому, как звёзды, организму под названием Вселенная, и в тоже время мы ничто, потому что организм этот в целом неживой. Мы просто сами по себе. Разумная организованная материя. Игра природы. Её казус, ответный ход Бездне и Хаосу, той неорганизованной материи, что за ними неотвратимо стоит. Мы эдакий набросок, как тот её пейзаж на холсте. Для Вселенной мы мелочь, капля. Для неё мы просто отпечаток босой ступни на её пыльных, бесконечно старых дорогах. И это правильно. Потому что иначе нас бы просто раздавило, расплющило, стёрло в порошок куда более могучими и неуправляемыми силами, которым совершенно всё равно, куда ступать и в каком направлении слепо двигаться.

Мэри поёжилась.

И тут ещё одна мысль пришла ей в голову и показалась настолько захватывающей, заманчивой и невероятной, что она вся внутренне затрепетала: а что будет, если попробовать переплести, как волосы в косах, эти реальности между собой, а потом посмотреть, какая из них всё-таки истинная, откуда и куда течёт движение вокруг, и где, на самом деле, всё же истинное солнце - в небе у тебя над головой или оно на самом деле всё же пребывает в цветном осколке витража в руках обыкновенного мальчишки? Где нарисованная, а где истинная реальность? И нельзя ли как-то размыть между ними не существующую, на первый взгляд, общность? Нащупать грань и убрать её? Чтобы потом, в дальнейшем, не было ни границ, ни ограничений, а одна лишь свобода движения...

С этим несбыточным, как она думала, желанием Мэри плавно и незаметно соскользнула в сон, и тот незамедлительно принял её в свои объятия - сладкие, неосязаемые и всесильные, оставив на поверхности лишь ровное дыхание, четь приоткрытые влажные губы и разметавшиеся по подушке длинные каштановые пряди.

Однако мысли её, ей уже никак не подвластные, понеслись неудержимо, мгновенно пронзая саму Вселенную, всю её многообразную сущность (а что может быть в этом мире быстрее мысли и совершенно неподвластно этой самой Вселенной? Только человеческая мысль!), опережая и само время, и пространство, и круговерть бытия, понеслись куда-то в невообразимую даль, за предел человеческих представлений о конечном и ограниченном, чтобы...

Чтоб встретиться там с...

ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО В ТО ЖЕ ВРЕМЯ. НА ДРУГОМ КОНЦЕ ГАЛАКТИКИ...

Вурувумс Артор, разменявший совсем недавно Десятый круг, стоял на опушке илба и, заложив коротенькие, тоненькие руки за спину, смотрел в небо, чуть склонив на бок круглую голову с такими же круглыми ушами. Смотрел с любопытством и интересом.

Красный гигант Ахлеос недавно зашёл за горизонт, и в небе теперь правил бал его собрат голубой карлик Ронгон, по-царски одаривая стрелами-фотонами родную планету Артора Ангуну. Недовольно щурясь (голубой карлик лупил что есть сил, беспощадно), Артор приставил к глазу чёрное стёклышко, случайно найденное им вчера во время генеральной уборки, затеянной их матерью в доме-гнезде, и сияющий голубой карлик тут же исчез с глаз долой, оставив после себя еле различимую искорку света. Куда же он девался, интересно? А уберёшь от глаза стёклышко - и вот он опять на месте, бьёт по глазам, сияющий, ослепительный маленький голубой шарик. Приставишь обратно чёрный кружок - и снова нет его, как испарился. И глазам совсем не больно. Здорово! Но почему так? В чём дело?

Тут в зарослях илба вдруг что-то зашуршало, затрещало, послышались проклятия Вещему и отповедь Всесущему, и Артор с любопытством глянул в ту сторону. Может, их ручной ёзл, наконец, нашёлся и прёт напролом, нюхаясь на жратву и воду? Хорошо бы. Но разве он умеет ругаться? Нет, тут что-то другое... В ту же секунду его старший единоутробный брат Герни материализовался на опушке, выдираясь из кустов сам и следом выдирая свою цинталу. Та сопротивлялась, как могла, не поддавалась, и чувствовалось, что застряла она в зарослях основательно. Герни, такой же круглоголовый и круглоухий, как и Артор, но уже с чернеющим пушком вдоль хребта, а по возрасту переходящий к Кругу вушурумсов, рвал, дёргал и расшатывал неподдающийся инструмент, комментируя этот процесс вслух. Артора несколько покоробило от вольной интерпретации Всесущего и его деяний, и он со всей сноровкой поспешил на помощь, прикрыв на всякий случай ушные перепонки: мать постоянно напоминала, что слушать, о чём там говорят между собой и наедине взрослые вушурумсы в минуты раздражения не только не потребно и грешно, но и очень рискованно для его мягкого зада.

Но Герни сам, без посторонней помощи, всё же выдрал, наконец, свою многострадальную вакуумную цинталу, напоследок ещё раз прокомментировал устои Мирозданья и огляделся, прикидывая, куда бы её лучше приспособить, и недовольно поморщился - увидел Артора. Опять этот вездесущий братец! И как он умудряется вечно путаться под ногами и оказываться там, где им даже и пахнуть не должно? Герни специально выбрал самый глухой уголок ибла, а он тут как тут, лёгок на помине! Ох, Всесущий, кажется, опять композиция не задастся и тогда уж точно не видать ему зачёта, как своих круглых ушей, а значит, все выходные придётся проторчать с этой цинталой под мышкой и ковать звуки, как раньше, говорят, ковали металл. А ребята поедут одни. И мечи будут опробовать одни, без него. Вот несправедливость-то.

Но к своему единоутробному он питал всё-таки не отчуждение, а совсем другое, нежно-дружеское, пусть и с налётом снисходительности и покровительства. Но всё же чувства эти были с большой буквы. А казалось бы, за что?

И угловатый он какой-то, все вурувумсы вон какие округлые, ладные, толстенькие, а этот... Шерстка да кости. И нескладный к тому же, всё из рук валится, под ногами вон вечно путается, среди своих сверстников никакого уважения, мать не успевает розги запасать... И слова из него не вытянешь, думает Всесущий знает о чём, а вот поди ж ты, прикипел отчего-то к сердцу. Или из-за сестрёнки? Мэйра та ещё штучка, одни вушурумсы на уме, а лопоухий Пагл так и вовсе от неё не отходит, где Мэйра, как Мэйра, а куда Мэйра ушла... Тьфу! И дома от неё никакой помощи, а ведь вушурумка, ётр-гон! Совсем помешалась на своих крыланах и космосе, Вещий побери все эти железки! А может, всё из-за отца, погибшего десять Кругов назад в случайной, в сущности, аварии? После этого они как-то отдалились друг от друга, а Артору вообще полтора Круга всего было, что он тогда смыслил и понимал? И с Мэйрой общего языка до сих пор никак не удаётся найти, а ведь они с ней погодки, родная кровь, куда уж ближе? Слова ей не скажи, а сама постоянно лезет с нравоучениями и советами типа, как обустроить и покорить мир, поменьше усилий и энергии затратив для достижения этой цели. То ли дело Артор, светлая, наивная душа. Как, впрочем, и он сам до сих пор. Эх, одного поля ягодки.

Герни отчего-то огорчился, вздохнул и нехотя раскрыл приём-камеру. Вряд ли что получится, не слишком-то подходящее место для ловли звуков, да что ж теперь? Пятый раз место менять, что ли? Надоело, если честно.

Он на пробу взвёл пару регистров. Ну отчего же никак не удаётся этот немудрёный мотивчик на простую и незамысловатую темку "Отдых в саду", а? У иблов, что ли, нет настроения? Вон какие колючие, еле-еле продрался, всю цинталу исцарапал и сам весь покорябался. И маниловок совсем не слышно, они-то куда подевались?

Артор, запоздавший со своей помощью, тихо вздыхал и посапывал сзади.

- Что случилось? И что ты тут делаешь, скажи на милость? Какие-то проблемы?

Не рассчитывая на скорый ответ (Артор обычно долго собирался с мыслями, ковыряя в носу), он склонился над цинталой, развернул поток модуляций и тут же (о, чудо!) нащупал хороший резонанс и нужную гамму. Ага, есть! Это, видимо, вон от тех кустов акрации. И цветочки анаури тут как тут, вовремя подбавили низких частот. Герни сразу повеселел. Кажется, удача по-прежнему с ним, и он всё-таки сумеет сдать этот зачёт по звуковой гармонии, глядишь, и выходные не накроются медным баком. А давненько он не выбирался за город, ведь скоро, совсем скоро, брачные игры, а ему всё недосуг присмотреть себе подружку из соседнего поселения. То ли дело Мэйра. Ха! Только крыланы в сторону, и этот лопоухий тут как тут. Неужели мать не видит, не догадывается, что происходит? Совсем сестрёнка от рук отбилась, никого не слушает и ничего знать не хочет. Зато Артор молодец. Стоит за спиной, чаруется, и не слышно его, и не видно, и никому и никогда не мешает, что даже удивительно в его-то возрасте, когда любопытство и любознательность для них, мелких, в порядке вещей. А Герни терпеть не мог, когда кто-нибудь такой же любопытный торчал за спиной, чавкал остывающей хатьёй, сопел, пыхтел, давая при этом дилетантские советы, как подобрать получше звуки. В советах он не нуждался. Не маленькие, сами разберёмся.

Он оглянулся через плечо, ожидая увидеть восхищённый блеск в глазах и блуждающую мечтательную улыбку - так обычно Артор реагировал на его творчество.

Ничего подобного. Младший стоял за спиной, в двух шагах от него и разверстой цинталы, но поглощен был вовсе не его вдохновенной и трудоёмкой работой, а тем, что разглядывал небо через какой-то чёрный осколок стекла, и вид при этом имел до нельзя задумчивый и серьёзный. Потуги Герни выложить звуки в определённой последовательности и гармонии его явно не интересовали. Ну, не нахал?!..

Герни от неожиданности (чего он там увидел-то?) вытянул шею и тоже вылупился в небо, и Ронгон тут же ослепил. Помянув Сущего, полез за солнцезащитными очками - хоть и ранняя осень, близкий вечер, а голубой карлик палил и слепил на совесть. На небе ничего особенного не наблюдалось, разве что плывущий куда-то за горизонт клин летянгов. Он раздражённо уставился на младшенького.

- Ну, в чём дело-то?

Тот закончил, наконец, изучать небо, сунул стекляшку в карман застиранной курочки (при этом там что-то отчётливо звякнуло) и жалобно и преданно посмотрел на старшего брата.

Раздражение Герни тут же улетучилось, словно и не было его. Ну как, скажите на милость, можно устоять перед таким вот взглядом? Так смотрит беспородная, бродячая буфурунка в надежде, что не обидят, не прогонят, не пнут под рёбра, а наоборот, подзовут ласково, погладят и, может быть, приютят и ещё накормят. О, Всесущий, ну откуда в нём это?

Вроде всё у них как надо, по крайней мере, живут не хуже других, и пара крыланов имеется, пусть и стареньких, и роща эта с поющими иблами, и дом, ну не полная чаша, конечно, но всё необходимое есть, до центра вон рукой подать, мини-бассейн, газовый генератор, тарелка с Ги-Ти-Ви опять же. А этот бродит тут, как неприкаянный, словно брошенный и никому не нужный. Смех, да и только, да смех такой, что хоть плач. Нет, надо серьёзно заняться его воспитанием, а не от случая к случаю. Может, в который раз подумал Герни, не нашёл он себе ещё занятия по душе, вот и занимается всякой ерундой, небо, например, исследует. И что он, Всесущий, такой неуклюжий, нерасторопный? У них там в колледже что, атлетику и физподготовку совсем отменили?

Тут до него вдруг дошло, что его о чём-то спрашивают, причём о чём-то важном и серьёзном, но очень уж тихим голоском.

- Что-что?

Артор повторил и закончил маловразумительным вопросом:

- И я никак не пойму, а Ронгон хоть чуть-чуть задерживается в стекле, или он пребывает в двух местах одновременно?

Герни едва не фыркнул, но что-то его удержало. Возможно, тихий серьёзный голосок или соответствующая интонация. Он уставился на заросли илба, из которых хотел гармонировать вечерние звуки, и невольно задумался.

Надо же, умник какой. Что он, интересно, тут имеет в виду? И что ему теперь ответить? Десять Кругов - уже значительный возраст, начинаешь потихоньку, исподволь задумываться о чём-то Сущем, Вещем, а там и до Вечного рукой подать... Но потом как-то неосознанно вник в вопрос поглубже и так и замер, оглушённый. И стало уже не до ехидных комментариев.

- Знаешь, а ты прав. Он действительно в двух местах,- и добавил совсем уж задумчиво.- Даже больше, чем в двух.

- Как это?!

Но Герни не ответил, он думал о чём-то своём. Цинтала работала, как часы, "ковала" звуки. Герни же вопрос бесхитростного малолетнего вурувумса навёл неожиданно на совершенно поразительные ассоциации. Мысленно перед ним кружила, жила и умирала Вселенная...

Вечером того же дня, за ужином, он был сам на себя не похож: мельтешил за столом, опрокинул солонку, потом опять поцапался с Мэйрой, но так, по мелочи, за загрузочной машиной вообще о чём-то задумался - Мэйра, зараза, как обычно умчалась по своим делам и плевать она хотела на грязную посуду и всё остальное, потом вынырнул из задумчивости у ГТВ-рамы, огляделся растерянно, удивлённо похлопал глазами и спросил у матери, которая как раз потянулась к бутылке с суйхе, чтобы промочить горло:

- Слушай, мам, а как ты думаешь, мы видим лишь то, что видим, или нам только кажется, что мы это видим, и поэтому оно нам неподвластно? И есть ли вообще у отпечатка мира хоть какая-то конфигурация, не говоря о памяти? Или он исчезает бесследно внутри каждого из нас, когда мы смотрим вокруг?

Шенди Ноган, вушурумка, полная достоинства, но чуть флегматичная и иногда рассеянная, только-только собралась было налить вторую рюмочку, когда вопрос сына сразил её наповал. Во-первых, она уже привыкла (и это в какой-то степени было досадно и обидно), что сын давно уже не делится с ней своими проблемами, и от этого частенько ныло в душе и кололо в сердце. Она сознавала, что где-то что-то упустила, что-то когда-то пошло не так, но от этого было не легче. Во-вторых, она не переставала думать о непутёвой Мэйре и мысли эти радости никак не прибавляли тоже. И, в-третьих, подумывала и ещё об одной рюмочке, когда этот неожиданный вопрос застал её врасплох.

Вот несносный парень, раздражённо подумала она, наливая пока вторую, ничего в жизни ещё не смыслит, а туда же, в высокие материи, голова забита непонятно чем, носится со своей цинталой, как Мэйра с крыланами, а кому теперь нужны составители звуков, разве этим проживёшь? Кому теперь вообще нужно искусство? До него ли сейчас?

А Герни уже пожалел, что задал эти вопросы. Спрашивал-то машинально, просто мысли эти ну никак из головы не выходили, измучили в конец. Хотелось элементарного облегчения, вот и облегчился, ётр-гон!

Но Шенди, сделав большой глоток и даже не поморщившись, неожиданно успокоилась: как всегда, алкоголь принёс и умиротворение, и расслабленность, и задал мыслям некое философское направление, пусть и на время.

- Да всё в мире есть, только рассмотреть надо суметь, вникнуть в сущность вещей, их взаимосвязь, так сказать,- она откинулась в кресле-качалке, чуть приподняв круглую голову с ёжиком седых волос. Взгляд заскользил по комнате и остановился на портрете мужа. Фрад был снят два Круга назад, как раз перед гибелью. Там, на портрете, он был молодой, улыбающийся и красивый. Вечность приняла его таким и теперь никогда уже не отпустит. Всё смотря на Фрада, она задумчиво продолжила.- Мы видим лишь то, что нам положено видеть. Ежесекундно наше сознание с подсознанием переплетаются в такой клубок, что ни одному чародею из Долины Грёз не распутать... А память? Она везде и во всём. Только прочувствовать такое - задача не из лёгких. Эх, был бы жив отец, он сумел бы растолковать, что к чему, а я...

Шенди замолчала, допила рюмку и внимательно посмотрела на Герни, который закусил губу и не знал, как выпутаться из затруднительного положения, в которое сам себя же и загнал невольно. Ну, чего он, спрашивается, вылез со своим языком? Нужен был выплеск? И нашёл же, на кого выплеснуть!

Мать тем временем налила неторопливо третью и закончила:

- А я... Я обыкновенная вушурумка после сорока Кругов, кое-что повидавшая на своём веку, но всё ещё не разочаровавшаяся в этой жизни... Если только самую малость. Как ты думаешь?

- Да, конечно,- торопливо согласился Герни, поднялся из-за стола и вышел из гостиной, оставив мать наедине с пузатой бутылкой, полумраком и мерцающей ГТВ-рамой.

- Артор лёг? - догнал его вопрос матери уже где-то на верхних ступеньках. Про младшего он, если честно, не знал, но сейчас выяснит.

По пути в свою комнату заглянул к Артору. Тот, как и положено вурувумсу его возраста, мирно сопел, свернувшись калачиком и запутавшись в одеяле. Улыбнувшись, Герни аккуратно прикрыл дверь и отправился к себе. Прислушался на полдороге, полностью раскрыв ушные перепонки.

Внизу бормотало ги-ти-ви, на пределе слышимости гудели холодильная камера и кондиционеры, а вот шлёпанье Мэйры то вверх, то вниз, то на кухню, то ванную слышны не были. Ну и Всесущий с ней! Ночь, не ночь, шляется неизвестно где. Хоть бы мать пожалела, вертихвостка.

Герни вошёл к себе, глянул на часы - почти двенадцать, быстро разделся и нырнул в постель, блаженно вытянув ноги. Что-то он сегодня утомился, и мысли всё так и не оставляли в покое.

Он посмотрел в окно.

Там, на ночном небе, уже высыпали звёзды. Мерцающие, такие далёкие, манящие и совсем, совсем чужие. Ронгон недавно зашёл, и звёзды за окном по праву заняли место хозяев, ибо ночь на планете у двойной звезды коротка и быстротечна.

Вот уж где противоречие из противоречий, даже загадка на первый взгляд - ведь многие из них давным-давно мертвы, потухли, растворились в ткани мирозданья, а свет их всё ещё жив, и всё так же зовёт, манит и несётся к нам из непостижимой, умопомрачительной Бездны.

Вот что, по большому счёту, он хотел выяснить, вот что в нём всколыхнул совсем недетский вопрос Артора, разжёг тлеющие угольки давних мыслей, отложенных на потом, на завтра. Как он сказал? Где правдивый свет, там или тут? Что-то в этом духе. Само собой вдруг выплыло из памяти - "искромётный". А что таким бывает? Да ведь кроме мысли, если в глубинном своём значении - ничего. Мысль всесильна, она неподконтрольна и может абсолютно всё. Она всесильна только потому уже, что у неё нет и не может быть никаких ограничений и никаких преград. И не в этом ли сущность разума - ощущать свою мощь, неподвластность никому и ничему, кроме себя самого? Мы мыслим, а значит, существуем. А раз мыслим, значит...

Значит, можем всё. Абсолютно! Но можем, опять же, только мысленно. Мысленно мы и Вершители, и Сущие, и Всесущие. Без ограничений, преград и каких-либо оков. Мысленно мы можем делать всё, что только захотим... Как сладко и в то же время горько об этом думать.

А что мы можем?

О, многие вещи, констатировал Герни. Прикоснуться, например, мысленно вон к этим звёздам, побыть рядом с ними, а потом унестись ещё дальше, за край Бездны, а потом...

Звёзды равнодушно встретили его горящий взгляд.

И тут ещё одна мысль, невероятная по сути, озарила его, от неё аж дух захватило: а как здорово было бы переплести эти реальности между собой - и кажущиеся, и ту, что окружает нас, переплести как волосы в косах, и посмотреть потом, что из этого выйдет, на что это будет похоже. Ощутить движение , что вокруг, которое незримо, но которое есть, которое присутствует, и которое всесильно и неизменно, данное нам таким почему-то раз и навсегда. Движение атомов, молекул, нейтрино. Всё то, из чего, как из кирпичей, выстроена сама жизнь...

Он закрыл глаза и, уже засыпая, на зыбкой грани сна и яви, зримо представил себе это движение, но не в данном слепке реальности, а рвущееся к свободе, на волю, как узник из тёмной, сырой темницы...

На одном краю Галактики он легко соскользнул в сон, и тот принял его в свои мягкие, зовущие объятия, а Мэри на другом её конце в это же время тоже заснула, разметав по подушке облако волос.

И два сознания, две мысли, два духа, две ауры, два подсознания, имеющие общие составляющие, какие-то общие корни, влекомые одной идеей, потянулись через невообразимые пространства друг к другу, нащупали, нашли себя и осторожно соприкоснулись, а потом, осмелев, восторженно переплелись, как волосок к волоску, смешались, как бегущие талые ручьи с гор, и тут же объяли, обволокли всё Сущее, Нетленное и буквально потрясли Вселенную изнутри, неотвратимо войдя в невидимый, но всесокрушающий резонанс с самим Мирозданьем.

Реальность в реальность. Мысль с мыслью (а что, кроме мысли, подвластно человеку, может мчаться в миллионы раз быстрее света, и совершенно неподвластно, недоступно и чуждо Вселенной?). Образ в образ, сознание в сознание. Соприкоснулись, соединились, нашли общую константу, одно им ведомое решение и...

...и разложили эту самую Вселенную по полочкам, определили каждой вещи своё законное, истинное место, потом огляделись, остались довольны и, удовлетворённые и умиротворённые, вернулись обратно к своим покинутым на время хозяевам, которые, даже не подозревая, что живут уже в совершенно новой, иной, ими же перестроенной Вселенной, сейчас мирно спали в своих кроватях. Безмятежные, счастливые и беззаботные. Пока ещё безгрешные.

И наивные.

И молодые. И всесильные. И в добре, и в зле одинаковые.

И влюблённые в жизнь.

В молодом, стремительно наступающем, только что зародившемся утре. Что ж...

Доброго им утра!..

************************************************************

Пенза, 2009 г.