Аннотация: 11-я глава из романа-пасквиля Станислава Шуляка "Инферно". Полностью роман-пасквиль "Инферно" будет размещен на "Самиздате" 13 марта с.г.
Станислав Шуляк
Инферно
роман-пасквиль
Глава 11.
Дядя и племянник
- Мы должны... я скажу вам, мы должны бороться за нашу славянскую парадигму, - говорил писатель земли русской Сумароков, когда поддерживаемый Иваном Ивановичем за талию неуверенно шел по мощеной плиткою улице Жуковского. - Вы вот взгляните!.. - с небольшою запинкой говорил еще он.
- О, он будет так рад, когда мы придем вместе, - деликатно дождавшись паузы в рассуждениях своего собеседника приговаривал Нежноп. - Подумать только, сам писатель Сумароков к нему пожалует!
Над головами мужчин плыли сизые клочковатые тучи, плыли за Неву, за Охту и далее, далее, по своим необъяснимым атмосферным надобностям. Когда солнце пробивалось в просвет их, делалось жарко и маетно, когда скрывалось за их неукротимой пеленой, вступал в свои права гуляка-ветер: он подхватывал, поддергивал людей за их одежды и холодно задувал тем во все щелочки и клапаны, за все пазухи. Лето уже съеживалось, ссутуливалось, лето уже дышало на ладан; будущие непогоды уже толпились у порога лета с намерениями нежной осады или хитроумного подкопа, чего доброго.
- Взгляните, вам говорю: кого мы читали последние тридцать лет. Кого? Латиносов, - сказал, как отрубил, Павел Васильевич. - Всяких там, изволите видеть, борхесов. Всяких там амаду и карпентьеров. Всяких там маркесов! Всяких кортасаров! Чтение неплохое, не спорю! И мы даже америкашек вонючих с англичанишками спесивыми так не читали, как этих латиносов. Ну так что ж, нам теперь до скончания веков читать латиносов? А вы вспомните, нобелевские премии давали кому? Да им же, им! Опять же латиносам. Это же просто ни в какие ворота не лезет!
- Он ведь даже ваши книги читал. Мы старались нашему мальчику дать хорошее воспитание. А кто сейчас вообще что-нибудь читает?! - торопливо говорил Нежноп.
- А вот скажите мне, кто такие латиносы? А? Задворки! - обрушился Сумароков. - Натуральные задворки! Провинция! Тьмутаракань! На одном своем реализме магическом и выезжают.
- И эту вашу книгу... сейчас не помню ее название!.. И еще другую... тоже читал!
- Есть, скажите мне, справедливость? Есть? Нет справедливости! - снова отрубил Сумароков.
- Воспитывали, воспитывали - и довоспитывались! - недовольно высморкавшись, говорил Иван Иванович.
- Ну вот уйдут латиносы, и кто придет им на смену? - с ожесточением говорил Сумароков. - Кто? Америкашки? Ха-ха!.. Смешно! А кто? Французы, что ли? Или немчура? Нет, у них мозги давно высохли, совсем высохли, и все идеи они у нас воруют. Да мы и сами рады запродаться им за бесценок! За гроши! За стеклянные бусы! За глупые комплименты славистов! Разве это нормально? Скажите, нормально? Нет, не нормально! А может, им на смену придут черномазые? Негритосы? - сделал широкий жест рукой Павел Васильевич, будто приглашая собеседника оценить абсурдность его последнего предположения. - Где литература негритосов? Где философия? Нет никакой литературы негритосов! Нет философии! И не надо им литературы! Им на пальмах и так хорошо! Без всякой литературы! Когда бананы есть - не надо никакой литературы!
- И ведь вы подумайте, дорогой Павел Васильевич, мы ему и то, мы ему и это, а ему ничего не надо. Сидит, у себя запершись, и все дрочит, дрочит, дрочит, не может без этого. Ну а потом, конечно... бледный вид, круги под глазами, грусть несусветная, мысли всякие в голове. Чему же здесь удивляться-то? - поспешно говорил еще Иван Иванович. - И вот додумался - как вам это понравится? - жить, мол, не хочу! Ни больше, ни меньше! Не хочу жить, и все тут!
- Но все-таки нам нужно бороться! - погрозил кому-то пальцем Сумароков. - За метафизику нашу русскую бороться! А то знаете, что будет? Не знаете? А вот что будет! Косоглазые придут! Придут! Придут! Точно вам говорю: придут! Азиаты! Индокитайцы! Их много, индокитайцев-то! Их два миллиарда, вы знаете об этом? Придут со своей индокитайской этнографией. С экзотикой своей индокитайской придут и за смысл ее выдавать станут! А любители-то на такое отыщутся! Филологи-то из Сорбонны да из Гарварда завсегда готовы в паранджу вырядиться. Обезьянья, обезьянья порода у филологов из Сорбонны, да из Гарварда этого вашего! А там, глядишь, одну Нобелевскую Сунь Хуй В Чай получит, другую Нобелевскую другой Сунь Хуй В Чай получит, и - все: пропало дело! Еще лет на тридцать пропало! Пропала русская метафизика. Душа русская так и будет томиться в тоске, неразбуженная, неузнанная, непоименованная! Так и будет страдать под спудом! Страдать и томиться! Да и вообще: миссия ведь у нас! Вы не знали этого? У улиц этих, у домов обосранных, у реки, по которой одни гондоны плавают, у всего города этого сволочного, у жителей его! Мы должны выкрикнуть! Мы должны правду нашу сказать! И хочет Москва с нами заодно быть, так пусть будет заодно! Хочет Мухосранск заодно быть, пусть будет заодно! Но тогда пусть Москва покается и деньгами ворованными поделится! И пусть Мухосранск к нам приползет в рубище и, что делать ему надо, спросит смиренно! И мы скажем, что делать ему! А нет - так и пусть ко всем чертям катятся! И Москва, и Мухосранск, и все прочие города земли русской! И без них не пропадем, да и миссию исполним! И не будет прощения им, истинно вам говорю! До скончания веков прощения им не будет! Москва! Как много в этом звуке слилось для нас безобразного и нечистоплотного! У них там, в Москве, черным хлебом даже вороны брезгуют. А одну только белую булку жрут, сволочи! - говорил еще Сумароков, увлекаемый своим собеседником под арку старинного дома на улице Чехова. - У них там не художники и не творцы, но только барыги, кикиморы да фекальные помазанники.
- Сюда, сюда, Павел Васильевич! - говорил, волнуясь, Нежноп. - Пришли уж почти!
- А вот не надо бы, не надо Сунь Хуй В Чаю Нобелевскую-то давать! - горячечно говорил Павел Васильевич. - Зачем она Сунь Хуй В Чаю-то косоглазому? Ее нужно дать нашему Иванову! Нашему Петрову!..
- Вам, вам, Павел Васильевич, нужно Нобелевскую дать, я так считаю, - шептал еще Иван Иванович.
- Или нашему Сидорову, по крайней мере! - твердо сказал Сумароков, не поддаваясь на комплимент. - По делам, да по заслугам их небывалым! Да за страдания души русской! Много, много было страданий тех! Ну да ладно! Ладно, говорю! - махнул рукой в сердцах Сумароков. - Разве от обезьян этих стриженых сорбоннских дождешься когда-нибудь?! Нет, не дождешься от обезьян!
Мужчины стали подниматься по лестнице, заплеванной и узкой, с обыкновенною матерной письменностью на стенах, с пятнами засохшей мочи повсюду, и тут только Павел Васильевич припомнил, куда направлялись они. Беспокойство овладело им.
- Как его зовут-то хоть? - понизив голос, спросил он. - Племянника-то вашего.
- Димой, Димой зовут, - тоже полушепотом отвечал Иван Иванович. - Да вы не беспокойтесь, Павел Васильевич! И вы уж там его покрепче своим словом писательским пригвоздите! Есть в вашем слове что-то такое... разящее! Вы, Павел Васильевич, можно сказать: Победоносец слова!
Сумароков головою кивнул, соглашаясь.
Иван Иванович Нежноп погремел ключами и отворил высокую трехметровую входную дверь.
- Дома! Дома! - возбужденно прошептал Иван Иванович, когда они вдвоем беззвучно шагнули в прихожую.
- Дима! Дима! - подтвердил Иван Иванович. - Я же говорил, что он никуда из дома не выйдет и будет нас дожидаться. Да он никогда не выходит! Вот его дверь, - указал еще рукой на дверь в прихожей собеседник писателя Сумарокова.
Павел Васильевич прислушался.
За дверью тоже, должно быть, прислушивались, и приход мужчин не остался не замеченным и не услышанным. Лязгнула вдруг задвижка совсем близко, Иван Иванович толкнул дверь, но было поздно: та не открывалась.
- Димочка! - льстиво заговорил Иван Иванович. - Димочка, это я - дядя Ваня.
Ответа не было. За дверью только громыхнуло что-то; должно быть, в нее запустили с той стороны тяжелым предметом.
- Димочка, я не один! - увещевающе говорил Нежноп. - А знаешь, кто со мною пришел?
- Я никого не хочу видеть! - крикнули из-за двери. Но потом будто прислушались.
- Хочет, хочет! - возбужденно шептал Иван Иванович Сумарокову. - Просто делает вид!
Иван Иванович просительно постучал в дверь костяшками пальцев.
- Димочка, ну не упрямься, открой, пожалуйста, - говорил он. - А пришел со мной... ты знаешь этого человека.
- Уходите! Мне не нужен никто! - крикнул молодой человек из-за двери. - Я не открою!
- Это писатель! Настоящий писатель! Угадай, какой?
И снова что-то громыхнуло за дверью, и грохот сей был даже отчаяннее прежнего.
- Ты читал его книги. Я случайно встретил Павла Васильевича на улице, и вот он согласился прийти сюда, познакомиться с тобой и поговорить! Ну? Угадал, кто это? Ну? - допытывался Иван Иванович. - Это... Павел... Васильевич... ну? Сумароков!.. - сказал он так, будто рассчитывал на аплодисменты.
Но за дверью стало совсем тихо. Сумароков и Иван Иванович напряженно прислушивались.
- Димочка, - говорил еще бухгалтер Нежноп, - ну открой, пожалуйста, не позорь меня перед нашим гостем.
Сумароков на всякий случай подергал ручку дверную; и впустую, разумеется. Тишина была какой-то слишком уж подозрительной.
- Дима, что ты там делаешь? Слышишь? - тревожно вопрошал Иван Иванович у племянника за дверью. - Что ты там задумал? Не делай этого! Павел Васильевич с тобой только поговорить хочет! Открой! Открой! Дима, открой! Нет, все пропало! - сказал Иван Иванович Сумарокову. - Теперь только ломать надо! А ну, давайте-ка!..
Мужчины отошли подальше от двери, изготовились.
- Дима! - крикнул дядя племяннику. - Мы сейчас дверь сломаем!
Они подождали еще несколько мгновений, и была тишина напряженная и не нарушаемая ничем.
- Ну!.. - кивнул головою Нежноп.
Мужчины побежали, но Нежноп в последнюю секунду промедлил, и Павел Васильевич в одиночку больно ударился плечом о дверь. Дверь затрещала, посыпалась штукатурка сверху, но все же дверь устояла.
- Черт, - сказал Иван Иванович. - Крепкая какая! Сразу и не сладишь! Давайте еще раз!
Павел Васильевич, потирая ушибленное плечо, отошел на исходную позицию.
- Вы уж лучше вперед, - извиняющимся тоном говорил Иван Иванович. - Вы-то потяжелее меня будете!
Сумароков напрягся, весь подобрался, побежал и всею тяжестью своей, грудью и плечом ударился в дверь ("Лучше бы уж я стометровку бежал!" - в последнее мгновение подумал он.), и тут на него сзади налетел Иван Иванович, толкнул в спину, задвижка с той стороны отлетела, и мужчины тяжело ввалились в комнату, вместе с дверью.
В комнате был беспорядок; на полу рядом с дверью валялся небольшой бюст Пушкина; должно быть, именно его и кидал молодой человек, протестовавший против вторжения непрошенных гостей. Сам же Дима забился в углу возле окна, за диваном и торшером. Иван Иванович не обманул Сумарокова: высоко над окном в стену был вбит крюк, и с крюка свисала веревка с петлей. Должно быть, давно уже здесь висела эта проклятая веревка, и хозяин комнаты неоднократно примеривался к ней.
- Дима! Димочка! - ласково заговорил Иван Иванович, глядя на племянника. Он и Сумароков медленно подходили к молодому человеку.
- Я в окно выброшусь! - крикнул Дима и, схватившись за веревку, ловко запрыгнул на подоконник.
Мужчины замерли. Напряженная пауза повисла в воздухе, будто дым табачный после ухода курильщика.
- Дима, Дима, смотри! - говорил Иван Иванович. - Это вот Сумароков Павел Васильевич, писатель. Помнишь, ты книгу его читал? Как она называлась? Я, Павел Васильевич, книгу вашу тоже смотрел, да только вот название забыл. А Дима-то наш молодой, память у него хорошая...
Молодой человек затравленно смотрел на растрепанного седовласого Сумарокова и на обливавшегося потом дядю Ивана Ивановича.
- Не подходите! - крикнул он. - Я выпрыгну! Выпрыгну!
- Что ты здесь устраиваешь?! - с угрозою закричал племяннику Нежноп. - Что ты меня перед людьми-то позоришь?! Павел Васильевич, скажите же ему, чтобы он перед людьми дядю родного не позорил!
Сумароков приосанившись выступил вперед.
- Так ты правда, что ли, жить-то не хочешь? - спросил он молодого человека.
- А зачем? - крикнул тот. И набросил петлю себе на шею. Ему осталось с подоконника только спрыгнуть, и все будет кончено. Будто в убежище каком ощущал он себя с веревкою на шее. Будто спасение какое-то было в веревке на шее.
- Ну как... - замялся писатель. - Разве ж это плохо?
- А вам хорошо? - спросил молодой человек с отвращением.
- Мне? - задумался Сумароков. - Мне нехорошо. Но что из этого? Вешаться, что ли?
- Вам-то нехорошо? - крикнул еще стоявший на подоконнике. - Вы же писатель, книжки пишете!
- Ты давай тут, демагогию не разводи! - зашумел Иван Иванович. - А то, вишь, тут на окно залез и демагогию разводит!
Сумароков осадил Ивана Ивановича решительным движением руки.
- Книги мои - говно! - твердо сказал он. - Но другие еще хуже пишут.
- Если говно, так писать зачем?
- Во-первых, у других все равно хуже, а во-вторых, народу нравится! - с достоинством говорил Павел Васильевич.
- Говно нравится?
- Ну, не такое уж они - говно... - начал Сумароков, но Иван Иванович его прервал.
- Эй, ты кто такой, чтобы судить Павла Васильевича?!
- Не надо, - хотел было остановить собеседника Сумароков.
- Нет уж, извините! - закричал Иван Иванович. - Я теперь все скажу! Ты! Ты! - крикнул он еще племяннику. - Это разве Павел Васильевич на окне стоит с веревкой на шее? Нет, это ты на окне стоишь с веревкой на шее! И ты, сопляк, смеешь рассуждать: говно - книги Павла Васильевича или не говно!
- И потом, - крикнул Сумароков в раздражении, - народ-то наш - не говно разве?
- Да-да, - крикнул Иван Иванович с каким-то, вроде даже, болезненным удовольствием. - И народ наш, и народ наш - тоже говно!.. Этого у него не отнимешь.
- Дядя Ваня, - тихо говорил племянник. - Уйди! Прошу тебя: уйди! Все уже! Я решился.
- Решился! - завизжал Нежноп не своим голосом. - Он решился! Раньше надо было решаться! А то ты уже целый год решиться не можешь, а только и можешь, что родителей несчастных да дядю родного на срам да на посмешище выставлять!
- Я решился! - завизжал и молодой человек на подоконнике, завизжал изо всех сил, завизжал отчаянно. Он ударил локтем в стекло. Стекло зазвенело и посыпалось на подоконник и на пол.
- Не трожь стекло, щенок! - заорал дядя во все горло. - Вставлять-то ты его не будешь!
- Я прыгну! Прыгну! - заорал Дима.
- Напугал! Напугал! Он прыгнет! Да ты уже целый год прыгнуть не можешь! Обещаешь только!
- Иван Иванович! - закричал Сумароков укоризненно.
- Да ладно вам! - отмахнулся Иван Иванович. - Я думал, вы писатель земли русской! А вы!..
- Прыгну! Прыгну!
- Прыгай! - крикнул дядя. - Прыгай! Сам не живешь, и другим жить не даешь!
- Прыгну!..
- Не прыгнешь! Не прыгнешь! Потому что ты сам - говно, а не книги Павла Васильевича!
- Прыгай, сопляк! Прыгай, тряпка! Прыгай! Прыгай! Прыгай, дерьмо! Прыгай, козел! Глаза б мои тебя не видели!
- Прыгну!.. Прыгну!..
Он вдруг зашатался, застонал, стал раскачиваться, весь подобрался, зажмурил глаза...
- Падает! - заорал Сумароков и бросился к молодому человеку на подоконнике. - Держите!
- Назад! - крикнул Иван Иванович и изо всех сил вцепился в рукав Сумарокова.
Дмитрий вдруг прыгнул вперед, ударился ногами о батарею, захрипел, забился в конвульсиях, веревка захлестнулась на шее, и он повис на веревке, сантиметров тридцати не доставая ногами до пола. Снова зазвенело стекло. Он бился о стену, об оконную раму, искал ногами опоры и не находил. Искал опору - и не было опоры!..
- "Скорую"! "Скорую"! Держите!.. Веревку!.. Держите!.. "Скорую"! - орал Сумароков, но вцепившийся в него мертвою хваткой Нежноп не давал ступить ему ни шагу.
Небольшая лужица образовалась под висельником, и еще через несколько мгновений он затих. Теперь все уж было кончено.
Иван Иванович и Павел Васильевич, вконец обессиленные, сидели на полу рядом с самоубийцей. Вот Нежноп вздохнул, перекрестился, встал с пола и, пригладив волосы, тяжело шагнул к двери.
- Вася, Аня!.. - позвал он. - Ступайте уже сюда! Все кончено! Хватит вам там на кухне прятаться!
Через некоторое время в комнату вошли двое старичков и остановились поодаль, грустно разглядывая висельника. Старушка скорбно вздохнула и заскулила тихонько, старичок пожал ей руку: крепись, мол!..
- Это вот Павел Васильевич Сумароков, член союза писателей, - стал представлять друг друга Иван Иванович. - А это, Павел Васильевич, Василий Иванович да Анна Павловна, Димины, так сказать, почтенные родители. Это даже не поддается описанию, что им пришлось пережить за последние годы!.. Но теперь-то уж...
Павел Васильевич встал, оправился кое-как и поклонился с достоинством.
Василий Иванович пожал руку Сумарокову.
- Мы так рады, - сказал он. - Даже гордимся, можно сказать!..
- Да, - подтвердил Иван Иванович. - Павел Васильевич сделал такое большое дело!.. Если б не Павел Васильевич, вся эта история, должно быть, еще не один год тянулась.
Василий Иванович еще раз пожал руку Сумарокову с благодарностью. На скуле Василия Ивановича застыла крохотная старческая слеза, которую он не замечал и потому не смахивал.
Старушка взирала на Павла Васильевича испуганно и восхищенно.
Все четверо еще посмотрели на неподвижного висельника, бывшего их сына, племянника (а для Сумарокова просто - мимолетного молодого знакомца) Диму.
- Пусть повисит еще немного, - сказал Василий Иванович. - А потом мы его приберем.
- Надо будет потом еще раму замерить, новые стекла повставлять, - сказал Иван Иванович.
- Да потом, потом! - махнул рукой хозяин дома. - Ничего страшного! Не зима все-таки!..
- Ой, - спохватилась Анна Павловна. - Что ж мы стоим-то? Павел Васильевич, должно быть, голодный с дороги. А я как раз блинчиков сготовила с мясом, с картошечкой, с творожочком и с грибами. Станете блинчики-то, Павел Васильевич?
- Да, - поддержал супругу Василий Иванович. - Поешьте блинчиков-то... за упокой души сыночка нашего непутевого Димы. Уж так мы намучались с ним! Так намучались!.. Это не передать!
- За стол! За стол! - захлопотала уже Анна Павловна. - Идите, пока они еще теплые.
Сумароков топтался на месте и хотел было отказаться от угощения. Но тут и Иван Иванович встрял:
- Ну да, как же: "За стол"!.. Скажете тоже!.. Павлу Васильевичу, может, сначала надо руки помыть. Такое дело большое мы сейчас с Павлом Васильевичем сладили! Этими вот руками самыми!..
- Ой, да ну, конечно же! - всплеснула руками Анна Павловна. - Я вам и полотенчик чистый дам! Вася, проводи гостя!
Василий Иванович сделал пригласительный жест рукою, и Павел Васильевич понуро поплелся в ванную комнату.