Конструктор живых систем (fb2)

- Конструктор живых систем (Инженер эпохи пара и машин - 1) 876K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Птица

Конструктор живых систем

Глава 1
Предисловие

Я стоял в комнате на третьем этаже доходного дома в городе Крестополь. Оправив тёмно-синий мундир, взглянул на себя в небольшое настенное зеркало. Оттуда смотрел высокий, зеленоглазый, бледнолицый и довольно худенький шестнадцатилетний юноша. Его тёмно-русые волосы, сейчас расчёсанные на прямой пробор, спадали на приятное, можно даже сказать, симпатичное лицо, несмотря на немного большеватый, хоть и прямой формы, нос.

Сам себя я привлекательным не находил, но мама всегда настаивала, что я симпатичный. Отец, в те редкие минуты, когда присутствовал дома, только улыбался и говорил, что для мужчины, если он не страшнее обезьяны, всегда найдётся девушка, которой он сможет понравиться. Меня это обижало, но как человек отходчивый, я быстро забывал все невзгоды и потери, а их в последнее время случалось всё чаще.

Первым несчастьем, что случилось со мной, явилась гибель отца. Узнав о том, моя матушка впала в горе, а когда прошли похороны, и вовсе слегла. Я остался практически один, без всякого попечительства. Родственников рядом не имелось, а друзья да знакомые постепенно отдалились. Это в счастье полна горница людей, а в горе на пороге никого не будет. Да мне и не до того было. За матушкой надо ухаживать, да в гимназии учиться, на это все силы и уходили.

Но понемногу жизнь налаживалась, и хоть не во всём, но в главном я преуспел и смог окончить гимназию с отличием. Учился я старательно, помятуя, как матушка один раз обронила такую фразу.

— Ну что, сынок, отца больше нет, я больная совсем стала, на родственников надежды нет, придётся тебе самому всего достигать. На тебя вся моя надежда, Федорушка. Ты теперь главный в нашей семье, у тебя есть Дар, учись, старайся прилежанием да усидчивостью брать, коли ума не достанет, и всё у тебя получится. Я верю в тебя, сынок! — совсем тихо сказала она и обняла меня.

В горле возник комок, и я судорожно сглотнул его, мне всего пятнадцать лет, но тяжесть ответственности после гибели отца уже легла на мои плечи. В эту ночь я долго не мог заснуть. Мысли хороводом бродили в голове, возвращаясь к услышанным словам. Я сильный, я смогу, и хоть на самом деле я ни телом, ни духом таковым не являлся, прекрасно сознавая это, но понял, что либо я возьмусь за себя, либо ничего хорошего меня не ждёт. И я взялся.

Невольно я опустил голову и посмотрел на свои руки с набитыми турником мозолями.

Сейчас, стоя перед зеркалом, я смотрел на себя и готовился пройти первые жизненные испытания. Сегодня я иду сдавать экзамен, чтобы поступить в академию, где учат владеть своим даром и одновременно получают высшее образование, которое котируется во всём мире, куда бы я ни направил свои стопы.

Все знают, что Павлоградская инженерно-духовная академия выпускает настоящих инженеров, а военно-рыцарский факультет — офицеров-бомбардиров, которых с удовольствием примут в любую армию, сразу и безоговорочно. Ведь они владеют даром!

Мой диплом с отличием городской гимназии города Крестополя даёт право поступать без входных экзаменов практически в любой университет Склавинской империи, а вот чтобы учиться не в университете, как обычные люди, а в инженерно-духовной академии, нужно дополнительно сдать экзамен по владению даром. И если ты умеешь им пользоваться, то тебя примут, ежели нет, то иди, учись там, где владение им не столь обязательно.

Мать меня перекрестила на дорожку и отказалась идти со мной на экзамен, чтобы не переволноваться. Одёрнув ещё раз мундир перед зеркалом, я подпоясался ремнём с большой латунной бляхой. На бляхе ярко горели начищенные до блеска буквы: «К. Г. Г.» (Крестопольская губернская гимназия).

Чёрные брюки с прямыми стрелками, об которые можно, судя по их остроте, даже пораниться, завершали общую картину моего образа. Надев на голову гимназическую фуражку, я вышел из нашей небольшой квартиры и отправился пешком к месту проведения экзамена.

Выездная комиссия заседала в мэрии города, куда можно добраться на небольшом трамвайчике или на извозчике, буквально за пятнадцать минут, но я не спешил, потому как вышел гораздо раньше назначенного времени. Лучше пройдусь пешком, заодно и волнение уйдёт, а то трясёт, как в лихорадке.

И действительно, сначала ходьба пешком помогла унять излишнее волнение, но увидев здание мэрии, меня словно током ударило. Сердце застучало быстро-быстро, и тут же волнение вернулось обратно, не отпуская вплоть до момента, пока я не вошёл в здание. В коридоре перед заветной дверью находилось много народа. Здесь стояли и отцы семейств, в модных костюмах, и дамы самого разного возраста, да так разнообразно одетые, что у меня буквально запестрело в глазах.

Но главными персонажами являлись как раз не они, а те юноши и девицы, что стояли либо с ними, либо поодаль, либо вовсе, сбившись в небольшие группки по интересам. Окинув присутствующих взглядом, я не обнаружил ни одного знакомого лица. Ну, что же, из числа выпускников моей гимназии дар имелся всего у троих, поступать в инженерно-духовную академию решился только один я.

Сейчас меня заинтересовали девушки, ведь я учился в мужской гимназии и общался с ними редко: на улице, либо у знакомых, но с процессом взросления общение на улице прекратилось, а знакомых у нас имелось немного. Но увы, у девиц, что толпились в коридоре, я не вызвал никакого ответного интереса.

И хоть я и был одет в гимназическую форму, отлично отглаженную, любому становилась ясно с первого взгляда, что мне просто нечего на себя надеть, кроме неё. Только я пришёл сюда в форменной одежде, хотя все без исключения сегодняшние кандидаты имели её, заканчивая средние учебные заведения. Хотя, некоторые из них вполне могли находиться и на домашнем обучении, как например, вон та юная девица с чёрными, как смоль, волосами, завитыми в удивительную причёску.

Я глянул на неё, а девица, о чём-то шептавшаяся со своей не менее миловидной подружкой, перехватила взгляд, внимательно посмотрела на меня и, фыркнув, отвернулась. Я чуть было не пожал плечами в ответ, ну и ладно, не больно-то и хотелось знакомиться. Хотя, в этом я себе врал, познакомиться хотелось, и даже очень, но…

Отойдя в сторону, я увидел недалеко от заветной двери небольшой стол и сидевшую за ним строгую женщину, одетую в наглухо застёгнутое, длинное серое платье до пят, со стоячим белым воротничком. На голове у неё не имелось никакой шляпки, а длинные волосы были аккуратно расчёсаны и завёрнуты в тугой узел на затылке.

Перед ней стояла свёрнутая из бумаги табличка с надписью: «Секретарь приёмной комиссии». К ней я и подошёл, поинтересовавшись очередностью приёма. Женщина строго посмотрела на меня и спросила.

— Имя?

— Фёдор Дегтярёв.

— Вы заходите десятым, приём начинается через десять минут. Отсчёт идёт от первого вошедшего, дальше строго по очереди, согласно списку, я буду вызывать сама, так что, не волнуйтесь. Ждите.

Я кивнул и отошёл. Полез в карман за часами. Они мне достались по наследству от отца. Большие, в обычном металлическом корпусе, часы исправно шли, сейчас показывая время без десяти минут двенадцать. Защёлкнув обратно крышку, я отправился в конец коридора и остановился там, ожидая начало приёма.

Десять минут тянулись очень тягостно, я то рассматривал всех находившихся в коридоре девиц, то отходил к окну, в самом конце коридора, то просто бесцельно слонялся по помещению. Когда вызвали первого, сердце заколотилось, словно бешеное, грозя вырваться из груди, но мало-помалу оно успокоилось. Каждый кандидат в кабинете находился разное время, но вот дошла и моя очередь.

Глубоко вдохнув, я схватился за ручку двери враз вспотевшими руками и, дёрнув её на себя, вошёл в комнату.

Глава 2
Dum docemus, discimus

— Фёдор Дегтярёв⁈

— Я, ваше благородие!

Седовласый мужчина в небольшом чине кабинетного регистратора внимательно посмотрел на юного соискателя и улыбнулся. В высшую инженерно-духовную академию для детей, обладающих склонностями к наукам и духовному мастерству с использованием божественной сущности эфира, абы кого не берут. Вот и этому мальчику придётся сильно постараться, чтобы попасть сюда.

Соискатель был юн, пуглив, как все шестнадцатилетние подростки, только что окончившие гимназию, и трепетал от осознания решения своей судьбы здесь и именно сейчас.

«Не он первый, не он последний, каждый из них так переживает», — подумал кабинетный регистратор и приступил к опросу.

— Вы готовы представить свой дар и доказать необходимость положительного рассмотрения вашего поступления в инженерно-духовную академию имени императора Павла Третьего?

— Да, ваше благородие.

— Ну, что же, — мужчина оглянулся на членов приёмной комиссии, одним из которых являлась дама, далеко за сорок, в чине губернского секретаря, а другим — глава комиссии и представитель академии. Даму направили от министерства просвещения специально для предварительной аттестации кандидатов на поступление в академию, а высокий дородный мужчина, в чине коллежского секретаря, как представитель академии, отслеживал, чтобы в учебное заведение попадали лучшие кандидаты, имеющие дар.

Представитель академии кивнул, дав знак продолжать и не отвлекаться на них.

— Вот, пожалуйте, документы кандидата, — секретарь передал копии документов членам высокой комиссии.

И дама, и дородный мужчина тут же принялись внимательно просматривать бумаги, пока я терпеливо ждал, невольно переминаясь с ноги на ногу. Изучение документов долго времени не заняло, потому как документы всех кандидатов уже проверяли, и о каждом знали заранее. Убедившись, что процесс ознакомления с документами закончен, секретарь продолжил.

— Ну, что же, господа, я предлагаю приступить к экзамену⁈

— Одну минуту! — перебил его представитель академии, — юноша, а вы вообще на какой факультет собираетесь поступать, если не секрет?

— На военно-рыцарский.

— Гм, Венедикт Порфирьевич, не соблаговолите ли вы мне ещё раз продемонстрировать документы этого весьма самонадеянного юноши⁈

— Всенепременно, Артемий Викторович. Вот, пожалуйте.

Дама, глядя на кандидата, только улыбнулась, покачав головой в легкомысленной шляпке.

— Так, так! Что тут у нас⁈ Нет, всё правильно, а то я подумал, что запамятовал. Нет, всё точно. Юноша, у вас указан дар формирования живого рисунка. Верно?

— Да, — нехотя выдавил я, как-то разом сникнув.

— Ну, вот видите, а вы хотите идти учиться на военно-рыцарский факультет, с таким-то даром⁈

— Мой отец, почётный гражданин, погиб на склавенско-анатолийской войне, и я тоже хочу стать военным, чтобы принести максимальную пользу своему Отечеству!

Мужчина, которого секретарь назвал Артемием Викторовичем, улыбнулся.

— Ваше стремление, дорогой юноша, защищать своё Отечество, в высшей степени похвально. Но вы же понимаете, что ваш Дар несколько другого свойства и не может быть реализован вами в полной мере в качестве оружия против врагов нашего государства?

Меня разом бросило в жар, я тут же почувствовал, как порозовели щёки от переживаемых внутри эмоций, но в глазах вспыхнуло упрямство и нежелание идти на попятную.

— Мой дар — не живой рисунок, а живой чертёж, я могу нарисовать любую технику, которую смогу понять.

— Ну, что же, чуть позже вы нам это продемонстрируете, а пока я вижу в папке с вашими документами похвальный лист из гимназии. Так-так-так. О, вы отличаетесь прилежанием и послушанием, с учителями вежливы, со сверстниками не вступаете в перепалки. Отличаетесь высокой самодисциплиной. Ну, что же, я в ваши годы отличался гораздо буйным нравом. Судя по оценкам вашего аттестата зрелости, вы набираете необходимый балл для поступления в академию, но… и тут его перебила дама.

— Я тоже ознакомилась со всеми документами кандидата, уважаемый Артемий Викторович, и должна сказать, что у него есть рекомендательное письмо из гимназии. Вы его читали, я уверена в этом.

— Читал, но уважаемая Софья Олеговна, военно-рыцарский факультет с таким видом дара — это невозможно, вы это также прекрасно понимаете, как и я.

— Понимаю, но давайте посмотрим на то, что покажет нам мальчик.

— Вы готовы, юноша? — обернулся Артемий Викторович ко мне.

— Да! — сжав кулаки и чувствуя в себе нервную дрожь, напрягся я. Что не укрылось от взгляда экзаменующих.

— Ну-ну, не надо так напрягаться, вас же учили работать с божественным эфиром? Сейчас вы войдёте в соседнюю комнату и сотворите нам то, что считаете нужным, а мы посмотрим через стекло за вашими манипуляциями. Для усиления эффекта вашего дара вы сможете воспользоваться любым эфиром. В синем сосуде находится воздушный эфир, в красном — огненный, в чёрном — земляной, а в белом — чистый.

— Я могу воспользоваться даже чистым?

— Да, но в разумных пределах. Эфир 999 очень дорог, вам достаточно открыть на одну секунду пробку, чтобы в воздухе создалась необходимая концентрация для полной реализации вашего дара.

— Понятно. Я могу идти?

— Идите, и помните, что чем лучше вы сможете проявить перед нами свой дар, тем больше вероятность того, что вас примут на учёбу в наше престижное заведение.

Я кивнул и, шагнув к двери в другую комнату, взялся за её ручку и сильно потянул на себя. Дверь легко поддалась, открыв передо мной проём внутрь небольшой, но очень светлой комнаты, в углу которой стоял маленький железный столик, с привинченными к полу ножками, на котором в один ряд стояли четыре небольших сосуда из чистого серебра.

Они, как и было сказано, имели четыре разных цвета: белый, синий, красный и чёрный. Я закрыл за собой дверь и, немного поколебавшись, тронул белый сосуд, тот, что содержал в себе чистый эфир. Я коснулся рукой его пробки и замер в нерешительности, собираясь её открыть. Сердце бухало в груди ровно и мощно, а адреналин, что гулял в крови сейчас просто в запредельной концентрации, не давал мне возможности спокойно всё обдумать.

Вроде меня никто не торопил, но и время тянуть бессмысленно, надо решаться. Лишь носители дара могли вскрыть такой сосуд, для всех остальных он становился доступным только если его разорвать с помощью взрывчатки или иным механическим способом, но в таком случае весь эффект уходил быстро и им воспользоваться точно становилось невозможным.

Я потянул за пробку, она вышла легко, и в воздух буквально пыхнула невесомая серебристая взвесь. Словно облачко пара в тихую морозную ночь, она прыснула во все стороны и тут же рассыпалась маленькими серебристыми звёздочками. Не теряя времени, я закрыл сосуд и глубоко вдохнул в себя воздух.

Закружилась голова, никогда до этого я не вдыхал чистый эфир. В гимназии во время занятий по совершенствованию своего дара не давали ничего концентрированного ни для вдыхания, кому этого было необходимо, ни для использования в технике или в прикладных целях. А кому это оказывалось нужно для работы или просто хотелось проверить себя, приходилось платить. Эфир стоил дорого, и чем чище и функциональнее он оказывался, тем дороже. Дорогая штука эфир — ценнее золота!

В моей семье лишних денег не имелось, когда отец погиб, мы остались с матерью вдвоём жить на её небольшую зарплату. Пособие оказалось небольшим, а выплаты за погибшего отца закончились довольно быстро, их едва хватило на полноценное обучение в хорошей гимназии.

При воспоминании об отце на моих глазах навернулись слёзы, абсолютно не вовремя! И невольно нахлынули воспоминания, видимо, это эфир так действовал. Вспомнился первый опыт работы над своим даром.

Вот я совсем маленький, играю игрушками, и невольно в воздухе образуется картина игрушки, которую я только что разломал. Она мерцает, и никак не может собраться в единое целое и вообще, она плоская, а не объёмная, и всё вновь рассыпается в пыль.

В комнату заглядывает любимая мама.

— Сынок⁈ Ты что делаешь?

Я обернулся, сам не понимая того, что сделал, а мать, не веря своим глазам, дрожащим голосом попросила.

— Сынок, а ну сделай то, что ты только делал?

Шмыгнув носом и боясь, что мать увидит разломанную буквально в хлам игрушку, я попытался повторить действия. В воздухе тут же замерцал плоский рисунок игрушки. Мать долго смотрела на него, потом повернулась и выскочила из детской.

— Отец, у нашего сына есть Дар! — вне себя от радости закричала она.

Прибежавший отец заставил меня повторить ещё раз все манипуляции и долго восхищался. Со временем его радость поблекла, когда он понял, что мой дар мало что может и бесполезен как для войны, так и для мирной жизни. Я и сам это сознавал. Ведь я мог только создавать плоские рисунки друзьям на потеху.

Другим достались самые разные дары, а я мог стать только оператором техники, работавшей на эфире или человеком любой творческой профессии, связанной с рисованием, хоть архитектором, хоть скульптором, хоть художником. Но в том-то и дело, что я не хотел оказаться ни тем, ни другим, ни третьим, я хотел стать военным, как отец, или уж, на самый крайний случай, видел себя инженером.

На семейном совете мать с отцом решили отдать меня в самую лучшую гимназию города, чтобы я мог получать новые знания, ведь дар напрямую зависел от них. И чем больше я узнавал, тем лучше и объёмнее у меня получался рисунок, который, в конце концов, трансформировался в чертёж. Я мог создавать и карты, отчего меня могли взять картографом, но меня не тянуло и туда.

Воспоминания неожиданно схлынули и, не теряя времени, я потянулся к своему сердцу. Да, сам дар управлялся головой, но всё шло от сердца, именно оно направляло и концентрировало всю энергию. Я вновь вдохнул полной грудью и о, чудо! В голове сразу прояснилось, ушло головокружение, как от озона, ушли воспоминания, ушли все глупые и ненужные сейчас мысли.

Сосредоточившись, я стал создавать нужную мне конструкцию, у меня оставалось ещё много времени, чтобы хорошо обдумать образец для показа приёмной комиссии. Большая практика и возможности воспользоваться эфиром для более детального его создания у меня отсутствовали, но я тренировался каждый день, и вот сейчас я смогу показать всё своё умение. Должен! Это мой долг перед памятью отца.

Я смогу, у меня получится, я… в воздухе вдруг стал проявляться чертёж оружия — небольшого дамского револьвера. Такой я увидел как-то у старшей сестры своего друга, весьма решительной сударыни, и попросил его посмотреть и разобрать. Мне позволили и, изучив устройство пистолета, я решил воссоздать что-то подобное и даже усовершенствовать. Для этого я сходил в оружейный магазин и посмотрел другие типы револьверов, но взять их в руки я не смог, так как ещё несовершеннолетний. В руки не давали, но и не запрещали смотреть.

Скучающий продавец продемонстрировала несколько револьверов, разобрав их почти полностью и снова собрав на моих глазах. Мне тогда понравился американский огромный револьвер фирмы Смит и сыновья. Но это было тогда, а сейчас… и я зажмурился, чтобы полностью сосредоточиться на чертеже.

Мне не нужно было его видеть, я его чувствовал. Я столько раз думал о том, как покажу его перед комиссией, столько раз прокручивал всё в уме, и вот сейчас был готов сорваться из-за противоречивых чувств, владеющих мною.

«Нужно успокоиться!» — сказал я себе, ведь я это делаю ради мамы. Образ матери появился у меня в голове, и я резко успокоился. В голове стало ясно, образ оружия перестал казаться размытым, сфокусировался, обрёл чёткость и стал воплощаться в воздухе прямо передо мной.

В это самое время члены высокой комиссии внимательно смотрели за моими действиями через огромное круглое окно, что формой и толщиной стекла больше походило на иллюминатор новомодной паровой подлодки. Это стекло давало возможность хорошо рассмотреть то, что совершалось в данной комнате, а также защищало от излишне ретивых юношей или девиц, когда те, не рассчитав своих сил, или наоборот, недооценив их, разносили в пух и прах всю комнату, едва не убив самих себя.

И сейчас вся троица внимательнейшим образом смотрела в окно. А там было на что посмотреть. Прямо в воздухе ярким серебристым контуром стал оформляться чертёж какого-то оружия, довольно скоро стало ясно, что это револьвер доселе неизвестной модели. Расплывчатость контуров мешала хорошо рассмотреть его.

Вдруг чертёж обрёл чёткость, ярко засветился и, развернувшись в сторону окна, полыхнул белым светом, набрав некоторый объём. Вся троица, как заворожённые, уставились в окно, внимательно наблюдая за сим действом. В это время рисунок револьвера полностью оформился, отчего стал почти живым. Ствол револьвера переломился, у револьвера отщёлкнулся барабан и стал крутиться, показывая наличие не шести, как обычно, а целых восьми камор, довольно узких, но идеально ровных. Да и сам пистолет показался необычен не только этим, он оказался двуствольным с горизонтальным расположением стволов.

Возможно, в нём имелись и ещё какие-либо особенности, но я не удержал контроль над ним, и живой чертёж рассыпался в воздухе, обрушившись вниз серебристой пылью быстро погасших искорок.

— Эх, не удержал! — огорчённо покачал головой коллежский регистратор, а весьма интересно. Первый раз такое действо вижу.

— Этого более, чем достаточно, для показа, — тут же заметила дама.

— А вам, никак, понравился этот юноша? — живо обернулся к ней председатель комиссии.

— Он знает, что хочет, в отличие от остальных, — отрезала в ответ женщина, — и вы сейчас увидели наяву то, что не каждый может придумать в голове.

— Согласен. М-да, юноша знает, конечно, что хочет, но этот дар не позволяет его использовать на войне. А вообще, довольно необычный юноша, хоть и весьма нескладный, ну ладно, пора заканчивать, — и председатель комиссии тронул рукой кнопку внутреннего звонка.

Звонкая трель латунного колокольчика оповестила испытуемого, что его экзамен завершился, и он может выходить.

— Что прикажете писать? — осведомился седовласый коллежский регистратор, пользуясь тем, что мальчишка замешкался, видимо, приходя в себя, и не спешил выходить из комнаты.

— Экзамен сдан, тут я согласен с Софьей Олеговной, давно не попадался мне на глаза человек с таким даром. Более того, я не слышал о подобном и в других государствах. Обычно люди, имеющие что-то похожее, сразу идут в архитекторы или художники, либо начинают творить всякие безобразия. Помнится, слышал я, как в Данциге появился один ловкий мошенник, подделывающий бумажные купюры, и что самое интересное, по качеству они оказались гораздо лучше настоящих тевтонских гульденов, на том его и поймали. Что касается этого юноши, то он смог довести чертёж до логического завершения, ещё немного, и он стал не плоским, а объёмным, и тогда я рекомендовал бы ему поступать даже не в нашу академию, а в императорский лицей!

— Его туда всё равно не возьмут, — усмехнувшись, сказала Софья Олеговна, — и вы это, Артемий Викторович, прекрасно знаете. Его отец имеет звание почётного гражданина, он выслужил себе личное дворянство, но его сын не дворянин, как не дворянка и его мать. Вы же читали прилагаемую справку, она мещанка, дочь мелкого почтового чиновника. Безусловно, она вырастила прекрасного сына и смогла дать ему хорошее образование, даже, можно сказать, отличное, но в императорский лицей его не возьмут, пока он не получит личное дворянство и не заслужит себе титул, что маловероятно в виду его очень юного возраста.

— Вот, Софья Олеговна, всегда вы так. Прямо на лету меня обрываете. Ладно, тогда берём его на инженерный факультет.

— Но… — вскинулся, было, коллежский регистратор, но его слова оборвал скрип открываемой двери.

Весь бледный и словно потерянный, с блуждающим взором и забитой ненужными мыслями головой, я предстал перед членами приёмной комиссии и застыл в ожидании вердикта.

— Ну, что же, молодой человек шестнадцати лет. Вам же шестнадцать?

— Да, ваше благородие!

— Так вот, комиссия, под моим председательством, изучив ваши документы и оценив демонстрацию возможностей и силы вашего Дара, постановила… — тут Артемий Викторович сделал немного театральную паузу, чем заслужил гневный взгляд от Софьи Олеговны и удивленный от старика Венедикта Порфирьевича, — принять вас в академию на инженерный факультет железнодорожного и водного транспорта.

— Но как же, я ведь хотел на военный факультет, ну, пусть не военный, на боевой, на рыцарский! Да на любой, вообще, где можно стать военным! — разволновался я, услышав вынесенный вердикт, покрываясь красными пятнами на бледной сейчас, как мел, коже лица. — Я же продемонстрировал вам созданный мной револьвер!

— Мы оценили, — посуровел председатель, — у вас есть дар, этот дар необычный, но он станет востребован для изобретательства паровых машин, тех же бронепаровиков, совершенствования старого оружия и создания нового, а не для использования его в качестве ударной силы. Вы это, надеюсь, понимаете, господин гимназист?

— Да, но я…

— Кроме того, наше решение окончательно и бесповоротно, вы допущены к поступлению в любой университет и академию, в которую принимают людей с даром, но за свой счёт. Руководство гимназии, которую вы закончили с отличием и похвальным листом, направило прошение в канцелярию министерства образования города Крестополя о выделении вам места для бесплатного обучения в инженерно-духовной академии, как имеющего к тому склонность и прилежание. Данное прошение было рассмотрено. К нему приложен наградной лист вашего погибшего за Отечество батюшки, которое даёт вам определённые льготы для поступления. Кроме того… — тут Артемий Викторович нацепил себе на глаза тонкое песне и взял в руки небольшой лист гербованной бумаги, — кроме того, к этим документом приложено прошение от офицеров полка, в котором служил ваш отец, они ходатайствуют ровно о том же. Я думаю, вам известно, что обучение в инженерно-духовной академии имени императора Павла Третьего не только престижно, но и весьма дорого. Если вы об этом не знали, то я вам приведу несколько цифр. Стоимость годового обучения в академии равна тысяче двумстам злотых, у вас есть такая сумма?

Я, всё это время подавленно молчавший, ещё более поник головой. Доход моей матери составлял семьдесят злотых и десять грошей в месяц, а пенсия, которую выплачивало государство за погибшего отца, составляла ровно сорок два злотых в месяц. И взять денег на обучение мне оказывалось просто негде.

— Я понял.

— Дегтярёв! — подала голос дама, — не нужно так расстраиваться, ведь вы приняты и в скором времени будете зачислены на один из самых престижных и востребованных факультетов. Да, он очень сложный, но юноше, владеющим таким необычным даром, подобные сложности по плечу. Уж поверьте мне… Кроме того, в случае, если вы сможете доказать, что способны овладеть самыми разными специальностями, проявите старательность и прилежание при изучении положенных предметов, и к тому же, станете факультативно посещать военную кафедру, то ровно через год или, в крайнем случае, через два, вы сможете перевестись на военный факультет любой военной академии по интересующему вам профилю.

— Да⁈

— Да, — улыбнулась мне дама. — Всё зависит только от вас.

— Спасибо, я согласен.

— Тогда вы свободны. Приказ о вашем зачислении, а также о подготовке всех сопутствующих документов и прочих моментах вы получите через руководство вашей гимназии.

— Да, я понял, спасибо! Я могу идти?

— Да, только вот тут и тут распишитесь, — тут же влез в разговор старик секретарь. — Это за использование эфира, — ткнул он пальцем в первую бумагу, — это за присутствие на экзамене, это расписка за согласие на получение уведомления и документов о принятии вас в академию. И учтите, добираться до Павлограда вам придется за свой счёт. По прибытии на обучение вам предоставят место в общежитии при академии, а также вы будете поставлены на довольствие и до первой сессии получать стипендию, согласно вашим баллам, набранным по окончании гимназии. А они у вас высокие, и тем самым вы сможете рассчитывать на довольно приличную стипендию. Империя не жалеет денег на образование умных юношей и девиц.

— Да-да, спасибо, я понял, — ответил я и, расписавшись в документах, поспешно вышел.

— Ну, что же, коллеги, оформляем документы и принимаем следующего соискателя, — сказал председатель комиссии. — Но вы, Софья Олеговна, учудили, и как, главное, правдиво!

— Я сказала, что невозможное возможно, и не более того. И в чем я оказалась не права?

— Ну, если чисто теоретически, то да, но практически — нет.

— Что же, Артемий Викторович, теория без практики — мертва. Поэтому, давайте перейдёт к следующему кандидату, а судьбу юноши предоставим ему самому. Так будет лучше и для него, и для нас.

— Действительно, пожалуй, пару минут передохнём и просим следующего. Венедикт Порфирьевич, предупредите очередь, чтобы ровно через три минуты входил следующий соискатель, я пока полюбуюсь в окно, а Софья Олеговна придумает что-нибудь для следующего огорчительного для подростков момента.

Глава 3
Перед академией

Выйдя в коридор, я словно попал в другой мир, который для меня сейчас казался нереальным. Я ошалело повёл головой, даже не фиксируя на себе взгляды всех присутствующих, что с любопытством уставились на меня, пытаясь угадать, поступил я или нет.

Конечно, им было любопытно, но я им незнаком, а спрашивать у незнакомого гимназиста просто так, неприлично. Поэтому вопросов мне не задали и не остановили, и я свободно вышел из здания мэрии.

Свежий прохладный воздух ударил мне в голову, немного прояснив мысли и дав, наконец, возможность осознать то, что я поступил! Стоял конец мая, только что отцвела сирень, но лето всё никак не наступало, и температура воздуха постоянно держалась в пределах пяти — десяти градусов по Цельсию. Несмотря на прохладу, мне стало жарко из-за пережитого волнения, и радостно. Я поступил, я поооступииил! Надо бежать домой и скорее рассказать обо всём матушке!

И сорвавшись с крыльца, я бросился бежать домой, не разбирая дороги и не обращая внимания на окружающий транспорт, за что чуть не поплатился, попав под извозчика, и благо это оказался не паромобиль.

— Стой, негодник! Куда прёшь! — громко заорал кудлатый извозчик, одетый в длинное пальто и коричневые портки, резко натянув поводья, отчего лошадь забила передними копытами буквально перед самым моим лицом.

Я отпрянул в сторону и тут же оказался обрызган с ног до головы водой с грязью из огромной лужи, что раскинулась на мостовой. Обрызгал меня проезжающий мимо локомобиль, судя по его внешнему виду, из числа самых последних моделей.

Да и трудно не узнать такое чудо техники! Цилиндрический корпус с двумя большими колёсами впереди и двумя меньшего диаметра сзади. А ещё два наверху были закреплены на корпусе почти рядом с торчащей вверх трубой. Всё это чихало, пыхало и тянуло за собой открытую гондолу, в которой сидели двое. Мужчина с дамой, одетые, что называется, с иголочки. Они бросили мимолётный взгляд на меня и мой забрызганный грязью мундир и поморщились.

Женщина, прикрывая веером лицо, наклонилась к своему спутнику и что-то сказала. Я не расслышал, так как шум парового двигателя заглушал всё вокруг. Мужчина кивнул её словам и полез во внутренний карман пиджака. Выудив оттуда монету, он прицельно швырнул её мне.

Я как раз поднял голову, оторвавшись от своего замызганного грязью мундира, и успел увидеть блеснувший в свете дня серебром злотый. Мои рефлексы оказались быстрее мысли. Выхватив прямо из воздуха монету, я только потом понял, что это не совсем достойный поступок для гимназиста, а с другой стороны, они же забрызгали мой мундир, хоть я и сам виноват, что зазевался.

Увидев, что я ловко поймал монету, дама удовлетворённо кивнула головой, локомобиль пыхнул чёрным дымом из высокой трубы, и они скрылись из глаз. Только сейчас я разжал руку и взглянул на монету, которую поймал. На раскрытой ладони тяжело лежал большой серебряный кругляш с профилем Павла IV, который умер в самом начале года, а его наследник Павел V только что вступил на трон.

Серебряный злотый играл в лучах солнца, отсвечивая высеченным царским профилем. Ничего необычного в отчеканенном на серебре портрете императора не имелось. Короткая причёска да слегка курносый нос — фамильная черта всех мужчин императорского рода, вот и всё, что можно детально разглядеть на этой монете. Старый император не любил носить бороду и всегда её брил, но в целом его лицо было довольно приятным и лишено каких-либо уродливых черт, в отличие от того же императора Транслейтании.

Подкинув монету на ладони, я заставил её перевернуться и показать мне реверс. На нём, ожидаемо, оказалась изображена двуглавая сова, символ мудрости и богатства. В её растопыренных когтях лежали атрибуты имперской власти: щит и меч. Так сложилось исторически.

Когда-то очень давно атрибуты были совсем другими, об этом нам рассказывали на уроке истории. Ими тогда являлись скипетр и держава, как символы богатства и изобилия, но Склавенской империи приходилось часто защищаться от внешних врагов, которые постоянно хотели её разорвать на мелкие государственные образования, частично это им даже удалось, и теперь каждый её житель знал и понимал, что только щит и меч империи смогут защитить любого гражданина страны от посягательств внешнего, а то и внутреннего врага. Так объяснял мне отец.

Отвлёкшись от мимолётных воспоминаний, я вновь обратил свой взор на монету, что приятно холодила правую ладонь. Злотый мне не помешает, ведь впереди предстоит много расходов, и я вновь вернулся в реальность и внимательно оглядел себя. Да, пальто оказалось сильно забрызгано грязью, да ещё на брюки с ботинками попало, обувь-то я отмою быстро, брюки тоже очищу, а вот пальто придётся отдавать матушке. Сам я не смогу его хорошо очистить, но ничего, это всё мелочи по сравнению с моей сегодняшней радостью.

Отряхиваясь на ходу, я поспешил домой, но шел уже более осмотрительно, чтобы снова не попасть под грязный душ. Мимо меня ехали извозчики, проносились редкие локомобили, беспрестанно пыхая чёрным угольным дымом, иногда звякал медным колокольчиком трамвай на лошадиной тяге. Конец мая 1895 года выдался на редкость холодным, и многие прохожие шли закутанные в разнообразные одежды, несмотря на яркое солнышко, что ощутимо припекало сверху, немного разогнав свинцовые тучи после студеного утра.

Наш губернский город Крестополь совсем небольшой, и минут через двадцать, свернув с главной улицы, я направился к своей квартире, что находилась в доходном доме купца Воротеева, в самом конце длинного проулка. Пройдя множество деревянных зданий, что изредка разбавлялись одно и двухэтажными кирпичными домами, я вошёл в парадный подъезд, тепло поприветствовав нашего вечного дворника Иннокентия.

— Ну что, гимназист, сдал, чай, экзамен али нет? — хмуря кустистые седые брови, улыбнулся мне дворник. Он всё знал о каждом жильце нашего дома, и потому его вопрос меня не удивил.

— Сдал, дядя Иннокентий, возьмут меня в академию.

— Молодец! А матушка-то твоя как тому обрадуется, да и отец твой, хоть и на небесах давно, а услышит о том. За Отечество погиб, а и сына в люди успел вывести. Давай, учись, пусть земля людьми добрыми полнится.

Я кивнул и, не став задерживаться, поспешил к матушке. Любое упоминание об отце заставляло болезненно сжиматься моё сердце. Мне очень не хватало его совета, участия, твёрдой руки, что часто лежала у меня на плече. Он мне так нужен, особенно сейчас, когда мне хотелось спрашивать о многом, слушать его советы и знать, что он есть и всегда будет рядом со мною. Я завидовал другим, у них есть отцы, а я…

Воспоминания ушли, когда я взялся за ручку двери нашей квартиры и вставил замысловатый бородчатый ключ в замок. Провернул два оборота, и вот я дома. Заслышав мои шаги, выбежала матушка.

— Сдал⁈ — выдохнула она одновременно и тревогу, и ожидание, и надежду.

Губы невольно расплылись в улыбке.

— Да, мама.

— Сынок! Какой ты молодец! Сынок, — мать обняла меня, крепко прижав к себе, и начала рыдать.

— Перестань, мама, ну, пожалуйста, перестань.

— Да-да, сынок, я сейчас, это слёзы радости, не обращай внимание. Если бы знал отец, если бы он только знал, он обязательно гордился тобой, — она отпустила меня и пошла в свою комнату, где на небольшом столике стоял портрет отца, изображенного в полный рост, в военном мундире и при сабле.

Я вздохнул и стал снимать с себя форменное пальто, потом ботинки и всё остальное, чтобы очистить от грязи.

— А ты чего такой грязный?

— Да водой из лужи окатил локомобиль случайно.

— А, ну это ничего, сейчас всё очистим.

Дальше пошли приятные хлопоты, и по случаю торжества мама стала печь пирог и готовить праздничный ужин. Пригласить оказалось некого, и мы провели его вдвоём с матушкой. Мама открыла бутылку шипучего вина марки «Голицин», и даже налила мне в бокал.

Как только я его отпил, газы сразу ударили в нос, отчего оно мне решительно не понравилось и, не допив, я ушёл в свою комнату.

На следующий день мы с матушкой держали семейный совет: как быть дальше. Документы из гимназии я собирался забрать на следующей неделе, затем наступали каникулы, и в августе пора ехать в столицу на учёбу.

О том, что мне нужно добираться самостоятельно, матушке я сказал в первую очередь, да она и сама это понимала. Однако, ехать далеко, и билет на поезд стоил почти пятьдесят злотых. Большая сумма для нас, ещё необходимо оплатить багаж, предстоят мелкие расходы, да непредвиденные. К тому же, нужно обосновываться на новом месте, добираться до самой академии, а ещё одежда новая нужна. В общем, набегало, как минимум, ещё сто, а то и все двести злотых, которые мне нужно иметь при себе в пути.

— Я займу у Колесовых, сынок, они богатые, да и отец им как-то помог, чай, не откажут.

— Не надо, мама, я гимназию окончил, а на каникулах заработаю на учёбу.

— Да кто же тебя возьмёт, сынок, не в лавку же ты пойдёшь работать? — всплеснула руками мать.

— У меня есть дар, — упрямо возразил я ей, — пойду в мастерскую, хоть в слесарную, хоть в рисовальную, меня везде возьмут.

— Хорошо бы так, сынок. Да не захотят они с тобой связываться, больно молод ты, да и дар твой то работает, то нет, — усомнилась во мне матушка.

— Всё будет хорошо, мама, — твёрдо пообещал я ей и пошёл в свою маленькую комнатку, чтобы ещё раз всё обдумать.

На следующей неделе я сходил в свою бывшую гимназию, где получил необходимые документы, в том числе и официальную бумагу о зачислении в списки студентов первого курса инженерного факультета железнодорожного и водного транспорта. Почему он так длинно назывался, я не знал, видимо, решили объединить два факультета в один, потому как студентов на этом профиле обучалось совсем немного.

Забрав документы, я повеселел и решил отправиться на поиски работы. Первое время меня никуда не брали, ссылаясь на мой юный возраст и отсутствие необходимого опыта. Я демонстрировал свой дар, но с гимназистом никто связываться не хотел — шибко грамотный, да законы знает хорошо, такого не обманешь, и меньше, чем положено императорским указом, не заплатишь. Был бы я крестьянином, то взяли быстро, но и работу предложили соответствующую, а мне такая не нужна. Копать да носить — не для того я учился, это любой неграмотный сможет сделать, а вот головой работать да Даром пользоваться, таких днём с огнём не сыщешь.

По статистике, озвученной нам ещё в гимназии, Даром обладало всего лишь пятнадцать процентов населения. Проявиться он мог спонтанно, у человека из любых слоёв населения, без исключения, даже у самого обычного землепашца могла родиться дочь или сын с полученным от природы Даром. Но за столетия он постепенно стал преобладать у дворян и разночинцев, что передавали его посредством брака с людьми, обладающими этим даром.

Конечно, благородный не смел породниться с простой крестьянкой, или обычный парень с городских окраин, пусть и преуспевающий, не мог жениться на дворянке. Для этого и имелись свободные люди, чтобы создать прослойку между низшими слоями населения и высшими, они и несли в основной своей массе этот ген с Даром.

Это был своеобразный социальный лифт. Человек, доказавший факт наличия у него Дара, как мужчина, так и женщина, мог рассчитывать на освобождение от кабалы либо крепостничества и переходил в категорию вольных людей, получая от государства бесплатное образование и гарантированное трудоустройство, в зависимости от особенностей самого дара. Потому и оказалось много людей, работающих на благо своей Родины, но не все. Как это бывает в любом государстве и любой эпохе, находились и ренегаты.

Вскоре поиски увенчались успехом, и я нашёл себе работу, сначала помогая разрисовывать городской парк, где мой дар очень пригодился, ведь я мог любую фантазию воплотить в реальность или показать, насколько она нелепа, развернув действо прямо в воздухе.

— А ну, покажи, что умеешь! — сказал помощник городского архитектора, перед которым как раз стояла задача, что бы такое учудить в парке на день города.

— А что нужно?

— Так, что умеешь, то и покажи, например, фонтан сделай, да как работает, изобрази.

Прокрутив в голове всё, что я видел и слышал, а также вспомнив красочные картинки из книг, я напрягся и легко воссоздал в воздухе нужную картину, соединив фрагменты абсолютно разных фонтанов из нескольких городов Италии.

Яркая картина, что в свете солнечного дня казалась малозаметной, продемонстрировала моё умение.

— Так, пойдём в подвал, а то не увижу при свете.

Рисовать чёрным я пока не умел, но собирался научиться, когда больше всего узнаю, и поэтому просто кивнул и потопал вслед за помощником. В подвале изображенный мной образ заиграл ярко и красочно, и меня взяли на летнюю подработку.

Отработал я там около месяца, пока не понял, что такое занятие — не моё, и вообще, не интересно, да и денег тут не заработаешь. Одно радостно — девок в парке по выходным просто пруд пруди, даже познакомиться с одной успел. Но как познакомился, так и раззнакомился…

Заплатили мне мало, и следующим местом своей деятельности я выбрал ремонтную мастерскую локомотивного депо. Работа не пыльная, знай, вызывай к жизни очередной чертёж какой-нибудь особо сложной детали, или наоборот, показывай то, что хотят, или придумывай чего-нибудь по заказу.

Я мог показать любой механизм, что видел в разборе, и демонстрировал, как он работает, или мог бы работать. Крутились шестерёнки, лязгали беззвучно валы и цапфы, функционировал сам механизм, который я крутил и так, и этак.

— Молодец ты, паря! — сунул мне руку мастер, когда я получал окончательный расчёт. — Если выгонят тебя с энтой академии, то завсегда к себе возьмём, парень ты простой, без закидонов, к тому же, неблагородный. Спеси их не имеешь, молод да умён, а уж дар тебе достался как раз нам в помощь. Ежели надумаешь, то сразу положу тебе сто злотых в месяц, а со временем и до трёхсот будешь получать. Нигде таких деньжищ не заработать, а у нас завсегда-пожалуйста, потому как мы технари, и никто не умеет делать то, что мы умеем. Механикус-оптимус, во! — выдал неожиданно мастер в самом конце своей речи.

Я смотрел на широкое добродушное лицо мастера и не знал, что сказать. Не хотелось обижать его отказом и, в то же время, давать пустые обещания — тоже не дело. Я не собирался возвращаться в мастерские, для опыта полезно, а заниматься всю жизнь этим — нет, не смогу.

— Я хочу учиться, мой дар развивается только тогда, когда я получаю новые знания.

— О, как! — крякнул мастер и потёр ладонью прокуренные американским табаком усы. — А ты прав, чем грамотнее ты станешь, тем легче нам, да ещё и подскажешь, и научишь, и мы сможем сами что придумать да сделать. Ты это, на каникулы же будешь приезжать?

— Наверное.

— Ну, так приходи к нам в мастерскую, мы тебя работой обеспечим и оплату гарантируем высокую, жалеть не будешь.

— Спасибо! — только и смог выговорить я, — обязательно приду, мне деньги нужны.

— А кому они не нужны, паря⁈ Вот тебе тогда двести злотых за твою работу, Молодец, здорово помог нам. Заслужил! А вот и подарок от нас. Парни-мастеровые делали, пригодится в учёбе. Это бляха медная, на ремень форменный, вот тут можно вставку поместить с названием. Это тебе в любой мастерской сделают, какую нужно: хоть с серебра, хоть с латуни, хоть с чего. Бляха тяжёлая, как раз отбиться можно, ежели нападут в тёмном переулке. В столице разное случается, сам бывал там, да не раз. А тут тебе не только бляха, а и защёлка медная, ежели их вместе соединить, то знатно можно приложить любого. А поймают, так это у тебя самооборона, и не нож, и не револьвер, всё чин-чинарём. Дар-то у тебя не боевой, а столица на то и столица, чтобы всякую шантрапу привлекать. А дело молодое, может, барышню какую провожать надумаешь, а поздно ночью возвращаться придётся, вот он и пригодится. Бери, не пожалеешь.

— Но я…

— Бери, кому сказано, подарок это! Деньги спрячь, матушке отдашь, а ремень можешь сразу надеть, он неплох.

— Спасибо Макар Дормидонтович, и за деньги, и за подарок.

— Не за что, приезжай на лето, поработаем… И тебе деньги, и нам прибыток, а подарки я люблю дарить, да глядишь, и не последний для тебя будет. Мне не жалко. Держи деньги!

Я взял и деньги, и подарок, на том мы и расстались, довольные друг другом. Суммы, что я заработал за лето, хватило на все мои расходы: и на покупку билета, и на разные вещи, необходимые на новом месте, и на дорожные мелочи. Даже осталось на первое время. Совсем немного, семьдесят злотых всего осталось, а если их не хватит, так я теперь и подработать смогу.

Мастер напоследок сказал адрес мастерской, что в Павлограде есть, там у него знакомый работал, там и подзаработать можно, если уж совсем припрёт нужда.

Глава 4
Дорога в Павлоград

Наступил день прощаний. Матушка вся в слезах стояла на перроне нашего небольшого железнодорожного вокзала в Крестополе. Сине-белое здание вокзала с крупной надписью «Крестополь» над аркой главного входа с колоннадой смотрело на единственный перрон множеством овальных сверху и прямоугольных в нижней половине окошек. Народу на перроне толпилось немного, станция тупиковая, город небольшой, так откуда им взяться-то?

Главное здание тянулось в обе стороны от центрального входа, резко снижаясь с условно третьего этажа, сделанного в виде арки с двумя башенками, в длинные одноэтажные крылья по обе стороны, где размещались многочисленные профильные службы.

По перрону прогуливались редкие дамы в нарядных платьях, с такой тонкой талией, затянутой в тугой корсет, что она казалась осиною, а у некоторых платье даже имело S-образный силуэт, по последней парижской моде.

На площади перед вокзалом размещалась аккуратная клумба, и глаз радовали жёлтые и красные розы, вперемежку с астрами и совсем крохотными мелкими цветками, что пахли так одуряюще, что буквально кружилась голова. Моё настроение стремительно шло вверх, огорчало только, что матушка расстроилась, провожая меня.

— Береги себя, сынок, тебе ведь и семнадцати нет! Едешь в столицу, а там кого и чего только нет, — стала учить меня матушка, сощурив свои тёмно-карие глаза.

— Я не девица, мама, чего мне бояться? Да и не на заработки еду с лихими людьми, а в академию, учиться.

— Да, сынок, но и там соблазны есть для юноши, а то сейчас в газетах пишут, что анархисты разные появились, народ мутят да бомбы кидают. И чего им нужно — непонятно. Берегись их, на улице идёшь, смотри по сторонам, и где начальство высокое ездит, там не появляйся, лучше перейди на другую сторону и иди себе спокойненько.

— Мама, ну перестань. Зачем ты это всё мне говоришь?

— Я беспокоюсь о тебе, сынок.

— Не надо беспокоиться, всё равно уже ничего не изменишь, и ведь ты сама этого хотела?

— Да, — вздохнула она, — жаль, что всё так получается. Ты пиши, сынок, как приедешь, или телеграфируй. Хотя, что это я⁈ Телеграф будет дорого стоить, пиши письмо, как доехал, как устроился. А то я вся изведусь.

— Не волнуйся, матушка, через трое суток поезд придёт, и я прямо с вокзала отправлю тебе телеграмму.

— Спасибо, сынок, а вон уже и поезд показался!

Я невольно повернул голову налево, хотя уже давно услышал, как пыхтит под парами паровоз, да лязгают буксами прицепляемые к нему вагоны. Паровозов на станцию прибывает немного, поэтому не сложно догадаться, что пыхтит именно наш.

Я купил себе билет в первый класс. Сделал это вынужденно, потому как хоть и существовало три класса вагонов, но они отличались между собой, в основном, возможностью ночного отдыха. В вагоны третьего класса, как самые дешёвые, набивалась самая разнообразная публика, ехавшая либо недалеко, либо такая, что ей всё равно, как ехать и как спать. Первый же класс от второго отличался тем, что в первом можно спать на диване, а во втором этого не сделать, хоть диваны там имелись не менее прочные, но более простые. Ну и купейные вагоны кардинально разнились с обычными по степени комфорта, но и стоили очень дорого.

Паровоз выпустил клубы чёрного дыма из высоко сидящей трубы, торчащей над ним широким раструбом, и, пыхнув белым паром, медленно пошёл в нашу сторону. Толком не разогнавшись, он продефилировал мимо нас железным динозавром и, ещё раз выпустив из себя клубы белого, как кучевые облака, дыма, остановился, дав один протяжный гудок.

Десять прицепленных к нему вагонов дружно лязгнули буксами и остановились. Я достал из кармана форменного пальто отпечатанный в типографии билет красивого тёмно-синего цвета и внимательно, уже в который раз, принялся его разглядывать, ища место, на котором значился номер моего места в вагоне. Взгляд почти тут же нашёл требуемое. На билете в правом углу стояла цифра 3, что соответствовало номеру вагона, а чуть ниже пропечатано место — №13.

Матушка, увидев номер места на билете, сразу стала креститься, указывая на плохое число, но, во-первых, других мест в первом классе больше не оказалось, а во-вторых, я хоть и христианин, и меня учили в гимназии Закону Божию, но имея дар, относился к любой религии философски.

Вера — дело наживное, может ещё и стану религиозен, недаром эфир смогли найти не обычные набожные крестьяне и не язычники с Панамского архипелага, а монахи из Корсиликанского монастыря, находящегося на юге королевства обеих Сицилий. Нашли ещё в незапамятные времена, а первосвященники все сплошь имели дар. Об этом и в книгах церковных упоминание есть, хоть и не явное.

Взяв свой чемодан, который оказался довольно большим, я потащился с ним к третьему вагону. Чемодан придётся сдать в багажное отделение, а всё остальное я нёс в небольшой плетёной кожаной сумке. Из нужного мне вагона вышел обер-кондуктор, судя по его нашивкам, и встав возле вагона, начал досматривать пассажиров на наличие билета и багажа.

Одетый в синий двубортный форменный сюртук, имея форменную фуражку на голове и длинный сапёрный тесак на поясе, он производил двойственное впечатление. Вроде и не военный, и не полицейский, а при форме и при оружии, в общем, служивый человек. В железнодорожное ведомство абы кого не брали, чтобы попасть работать на железную дорогу, необходимо иметь многочисленные рекомендации и вообще, быть очень грамотным человеком. Об этом рассказывали ещё в гимназии, отвечая на наши вопросы.

Пышные рыжеватые усы да внимательный взгляд светло-голубых глаз дополняли образ мелкого чиновника железной дороги. Перед ним образовалась небольшая очередь, и я, подойдя к вагону, встал в её конец. Через пару минут я смог протянуть свой билет.

— Так, молодой человек, едете в столицу без пересадок. Вагон будет перецепляться к другому паровозу в Воронеже, имейте это в виду, чтобы не отстать от поезда. Багаж есть? А, вижу. Можете взять его с собой, вагон перецепной, и те, кто едет в нём до конца, имеют право взять с собой багаж. Место под него я выделю. Проходите, господин гимназист, на своё место и размещайтесь. Следующий! — тут же зычно прокричал он, а я быстро поднялся по ступенькам и вошёл в вагон.

Мой диван, на котором я размещался один, по праву первого класса и долгого переезда, оказался весьма удобен, а стоящий прямо напротив него, точно такой же, пока пустовал. Соседние места частично уже обрели своих новых временных постояльцев, а в самом конце вагона два дивана заняла семейная чета с детьми. Я успел спокойно разместиться и даже помахать матушке рукой, когда поезд, наконец, тронулся.

Паровоз издал пронзительный гудок, заработали его колёса, и вагоны медленно, но неуклонно набирая ход, понеслись вслед за ним. Мимо окна начали проплывать хорошо знакомые пейзажи. Станционные постройки довольно скоро скрылись, уступив место небольшим аккуратным домикам, но и те недолго продержались и вскоре исчезли далеко позади.

Напротив меня место так и пустовало, видимо, купили билет не с Крестополя, а с другой станции. Я огляделся вокруг и, расстегнув ремень на гимназисткой форме, положил его рядом с собой. Пальто я уже давно снял и повесил на крючок над диваном. Форму я надел чисто из экономии: во-первых, жалко выкидывать старую форму, из которой я вот-вот вырасту, а во-вторых, мне в ней привычнее, да и в столице будет удобнее. Добротной одежды у меня немного, и она самая обычная, что для столицы может оказаться слишком позорно, а вот форма, она и в столице окажется к месту. Всё равно в академии выдадут другую, скорее всего, бесплатно.

Довольно скоро я задремал. Есть не хотелось, так как с утра плотно позавтракал, а вот дальше придётся питаться либо на полустанках, либо в вагоне-ресторане, предназначенном специально для этого. Ведь здесь не лавки третьего класса, и даже не простые диваны второго, где можно постелить на коленки газету или тряпку, и разместиться с едой. Я еду в первом классе, тут публика почтенная и не станет позориться и давиться варёным куриным яйцом или, пуще того, жареной курятиной с варёной картошкой и солёными огурцами.

День прошёл в одиночестве, перехватив у деда-лоточника на мелкой станции пирожков и запив их стаканом кваса с другого лотка, я заскочил обратно в вагон и в полудрёме и бесцельном рассматривании пейзажа за окном провёл время до самого вечера.

А вечером провидение послало мне попутчика, да какого! Им оказался парень моего возраста, который вошёл в вагон на какой-то небольшой станции, названия которой я не запомнил. Провожали его родители.

Мужчина внёс пару чемоданов, а женщина долго охала и ахала, говоря при этом по-немецки, наконец, расчувствовалась, обняла сына и ушла, сопровождаемая отцом, пожелав напоследок: «Gute fahrt, Peter».

Чтобы не мешать им прощаться, я вышел на перрон и вошёл в вагон уже перед самым отъездом, опередив родителей такого же бывшего гимназиста, как и я, всего на пару минут. Они тепло попрощались с сыном и ушли, а мы остались смотреть друг на друга.

— Барон Пётр Христофорович фон Биттенбиндер, — протянул он мне свою узкую ладонь, — можно просто — Пётр Биттенбиндер.

Я окинул его взглядом. Парень оказался ростом примерно с меня или немного выше, имел тёмные, зачёсанные назад волосы и светло-голубые глаза той кристально прозрачности, от которой невольно становилось не по себе. Поэтому долго смотреть ему в глаза не получалось, возникало желание отвести взгляд. Правильные черты лица, волевой подбородок с небольшой ямочкой посередине дополняли общую картину, а благожелательная улыбка усиливала приятное впечатление.

— Фёдор Васильевич Дегтярёв, — представился в свою очередь я и пожал протянутую руку, а потом добавил, — сын почётного гражданина города Крестополь.

Тевтонец, а парень, безусловно, был им, хоть и склавинский, оказался одет в весьма приличный, хоть и достаточно скромный костюм, поэтому понять, кто он, мне оказалось довольно трудно. «Скорее всего, тоже гимназист», — решил я с самого начала и, как оказалось, не ошибся. Он мало чем отличался от меня, такой же худой и бледный, только чуть повыше и пошире в плечах, да разговаривал с едва уловимым характерным акцентом.

— Куда едешь? — продолжил разговор Пётр.

— До Павлограда.

— О, и я туда же!

— А ты зачем едешь? — полюбопытствовал уже я.

— Учиться, я гимназию окончил и поступил на высшее.

— Я тоже, — тут я сощурил глаза и стал более внимательно рассматривать собеседника, пытаясь понять, куда он поступил и на кого едет учиться. То же самое делал и он, пялясь на меня, как на какую-нибудь глупую девицу, что обтянула свой зад тонким платьем и нагнулась поправлять шнурки на своих ботиночках.

— А ты куда поступил? — не выдержал первым Пётр Христофорович.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил я.

— Сначала ты скажи.

— А почему я первый? Ты, может, и не скажешь потом.

— Почему не скажу, скажу, — удивился Пётр.

— Да кто тебя знает, — не оставляла меня подозрительность, — ты, вон, сел на каком-то полустанке, а едешь в столицу, да ещё и говоришь, что поступил туда, а вдруг врёшь всё⁈

Не знаю, какая меня муха укусила, но почему-то стало обидно за себя.

— Это я вру⁈ — тевтонец вскочил, сжав кулаки, с явным намерением дать мне в нос, но с соседних диванов на нас укоризненно посмотрели другие пассажиры, и даже с дальнего места обернулась одна дама. Этого оказалось более, чем достаточно, чтобы Пётр вновь опустился на свой диван и прошипел мне в ответ.

— Неприятно было с тобой познакомиться.

Я фыркнул и отвернулся, уставившись в окно, но уже давно наступил вечер, и за стеклом виднелась только непроглядная тьма. Не интересно смотреть. Я почувствовал, что проголодался, но в вагон-ресторан идти сегодня я не собирался, там всё дорого, а денег не много, чтобы ужинать в ресторанах каждый день, и я вновь уставился в окно.

Прошёлся кондуктор, зажигая на каждом столике между диванами ночник, а две большие керосиновые лампы, жёстко закреплённые на двух входах в вагон, уже давно горели ровным длинным пламенем. Я знал, что есть вагоны с электричеством, но нам попался один из старых, в котором его ещё нет, как нет и электрического освещения, но скоро будет, непременно, об этом я читал в газете «Изобретатель». Это моя самая любимая газета, жаль, что выходит она лишь раз в две недели и состоит из двух листков, но зато она не дорогая, всего два грошика.

Огни за окном на всём протяжении пути почти не встречались, редко-редко где промелькнёт дежурный фонарь на столбе безвестного полустанка, да вдали мигнёт огонёк далёкого посёлка, где стоят газовые уличные фонари, и всё. Крупных же станций и городов на пути встречалось мало.

Ещё немного посидев, я стал укладываться спать. Посмотрев на меня и, видимо, обидевшись, стал укладываться и Пётр, принявшись снимать пиджак и ботинки. В вагон-ресторан он также не пошёл, но у него имелась с собой еда. Достав её, он стал раскладывать на чистой тряпице в небольшой корзинке, а я отвернулся, сглатывая слюну. Все свои запасы я уже давно съел всухомятку, потому как брал совсем немного.

— Есть хочешь? — вопрос застал меня врасплох, и я растерялся, не зная, что ответить.

— Держи, я один не могу всё съесть, а надо бы за раз. Это биерокс, тевтонские пирожки с мясом и капустой, они вкусные, бери!

— Спасибо! — колебался я недолго, и тут же схватил круглую булочку, которую язык не поворачивался обозвать пирожком. Какой же это пирожок, если она круглая? Биерокс оказался свежим и вкусным, и мы вдвоем быстро умяли их. Захотелось пить, и тут Пётр достал припасённую бутылку молока. Кружка у него оказалась одна, и мы стали пить по очереди.

— Я еду поступать в Павлоградскую инженерно-духовную академию, — прожевав последний биерокс, оповестил я своего щедрого попутчика.

— Правда? И я тоже!

— Правда? — зеркально удивился и я, — вот это удача! А ты на какой факультет?

— А я ещё точно не определился. Мне несколько разных на выбор предложили, я ведь почему сел в Миллерово? Я из колонии сейчас еду, Офенталь называется, у нас там имение небольшое, мы на лето туда приезжали отдохнуть после того, как я закончил Либавскую гимназию. Между прочим, я закончил с отличием, и моя гимназия с инженерным уклоном, — решил под конец прихвастнуть Пётр.

— А у меня есть похвальный лист, и я тоже с отличием свою гимназию окончил, для меня место оставили в инженерно-духовной академии, потому что у меня отец погиб за Отечество, а я даром обладаю, и вообще, — и я осёкся. Больше мне сказать было нечего, а воспоминания об отце каждый раз схватывали моё горло тяжёлым спазмом.

— И я даром обладаю, — отозвался Пётр, не заметив моего состояния, — мне дали возможность поступать на разные факультеты этой же самой академии, вот я и решаю, какой выбрать. Сказали, что по приезду, в течение недели я должен определиться, и меня зачислят на нужный.

— Ааа, — протянул я, — ну, тогда, конечно.

— Ладно, Фёдор, я в туалет и спать.

— Ага, и я тоже буду укладываться.

Пока мы, увлечённые собственным разговором, не обращали ни на что внимания, остальные пассажиры потихоньку укладывались спать, конечно, не раздеваясь, так как никаких перегородок между диванами не имелось, только исключительно высокие спинки.

Женщины отдыхали сидя, снимая с себя лишь головные уборы и обувь. В вагоне их находилось лишь две особы, они располагались в последнем ряду со шторкой: дама и девчонка, что сейчас прилегла на коленях у матери. Свет в вагоне поддерживался теперь с помощью ночников, сделанных из миниатюрных керосиновых ламп, поставленных на очень маленький столик между диванами у окна.

Скинув ботинки и сюртуки, мы разлеглись на постеленных на диваны простынях и уткнулись головами в подушки. Я долго не мог заснуть, ведь в первый раз я ехал так далеко самостоятельно. Помнится, мы ездили на поезде два раза с родителями: один раз переезжали, а другой — на отдых в Ялту, но тогда всё воспринималось по-другому, ведь я был ещё совсем мал.

Мысли в моей голове кружились под мерный стук колёс. Нежданный попутчик уже крепко спал, посапывая в обе дырки, а я всё никак не мог уснуть, невольно прислушиваясь ко всем звукам, как внутри вагона, так и снаружи. Спохватившись, встал и, подкрутив фитиль ночника так, чтобы он горел совсем чуть-чуть, я вновь улёгся на диван и, наконец, умаянный впечатлениями сегодняшнего дня, заснул.

Утро началось с обычной суеты перед крупной станцией, кажется, ожидался Воронеж. Обер-кондуктор, суровый усатый дядька, зычным голосом предупредил всех пассажиров, чтобы те, кому выходить, успели совершить утренний моцион в комнате для омовений.

Весь вагон постепенно просыпался и готовился к новому дню: кто-то собирался выходить, остальные занимались обычными утренними делами. Примерно через час поезд начал притормаживать и, издавая громкие гудки, прибывать к крупной станции, которой, ожидаемо, оказался Воронеж. Здесь выходило много пассажиров, почти полвагона.

— Пошли, погуляем? — предложил Пётр.

— Пойдём, конечно! И мы потянулись к выходу на платформу.

Несмотря на то, что наше знакомство началось с обиды, мы её уже давно забыли и всё утро проболтали, делясь впечатлениями. Пётр хоть и оказался фон-бароном, этого никак не демонстрировал, тем более, что и мой отец выслужил дворянство, и я добьюсь того же, в чём совершенно не сомневаюсь. У каждого есть шанс в нашей империи подняться на ступеньку выше в социальной лестнице, об этом мне всегда говорил отец.

Дождавшись своей очереди на выход, мы чинно вышли на перрон. В своих несколько помятых брюках мы мало походили на воспитанных гимназистов, но нас это не беспокоило, ведь мы не на променаде или выпускном вечере. Вокзал в Воронеже оказался очень большим, и наш Крестопольский вокзал смотрелся всего лишь маленьким уютным зданием по сравнению с этакой громадиной.

Перрон оказался полностью заполнен, все суетились, куда-то спешили, кричали и толкались. Рядом пыхтел паровоз, выпуская из своего нутра клубы белого пара, да суетились носильщики, громко выкрикивая желающих забрать свой багаж и без усилий сопроводить его до городского извозчика или городского же трамвайчика.

— Багаж, кому багаж⁈ Недорого, совсем недорого. Багаж, багаж!

Воздух вокзала оказался отчётливо насыщен тяжёлым запахом сгоревшего угля, густой смазки тормозных колодок и свежего креозота, исходящего от новых шпал. А ещё сквозь него пробивался запах различной снеди, что продавали прямо тут, на перроне, всякие лотошники. Ну, и шум, и гам крупного станционного вокзала, конечно, присутствовал, дополняя запахи.

— Поезд стоит два часа, будем перецеплять вагоны к новому паровозу, далеко не отходить, слышите, юноши⁈ — предупредил нас обер-кондуктор. — Опоздаете, пешком пойдёте, никто вас ждать не станет, — и он смешно пошевелил усами, думая, что это напугает нас.

Я скривил лицо в попытках скрыть улыбку и, кивнув, быстро отвернулся, а Пётр, стоящий рядом, внимательно выслушал кондуктора и, степенно достав серебряные часы-луковицу, отщёлкнул крышку и сказал:

— Мы непременно будем за полчаса в вагоне.

— Будете, куда вы денетесь, молодые люди, — хмыкнул на это кондуктор и отвернулся, сразу же потеряв к нам интерес.

— Пошли, прогуляемся, — предложил Пётр.

— Пошли, — поддержал я нового друга, и мы устремились к главному входу вокзала.

Пройдя по перрону, вошли в здание вокзала, в котором находилась скучающая или, наоборот, суетящаяся и спешащая на выход публика, и вышли через него на привокзальную площадь. Один бы я не рискнул так далеко отходить от поезда, а вдвоём не страшно. Пока мы прогуливались, основная масса пассажиров уже успела уехать, и вокзал наполовину опустел.

Откуда ни возьмись, появился мальчишка-лотошник, державший в руках деревянный лоток, накрытый чистой ситцевой тканью в мелкий чёрный горошек. Лоток с помощью старой ленты располагался у него на шее, а руками он его только придерживал, упирая край себе в живот. Одетый в исподнюю рубаху с накинутым на неё коротким армяком, явно перешитым с чужого плеча, и подпоясанный кушаком, да в старых-престарых стоптанных сапогах, он бойко орал детским фальцетом.

— А кому пирожки румяные, кому пирожки багряные⁈ Кому красоту душистую, кому исты охота, кому грошей не жалко? Налетай, налетай, пирожки все разбирай! Пироги, пироги, пышные, вкусные. Пироги, пироги с мясом и с капустою!

— Эй, малец, поди сюда, — не выдержал я, — какие у тебя есть пироги да пирожки, показывай?

— Так смотрите же, вона они какие! Мамка у меня печёт всякие вкуснющие, вона эти рыбные, а энти с требухой куриной, печёнкой да сердцем толчёные, а вот те с капустой тушёные, капуста-то квашенная, солёненькая, да с яблоком мочёным есть, хоть и прошлогоднее, а сладенькое, — нараспев токовал, как тетерев, белоголовый мальчишка.

Пирожки действительно оказались на загляденье красивые, румяные да поджаристые, а запах такой от них пошёл, как малец откинул тряпочку, что аж слюнки потекли.

— Сколько какие?

— Так с требухой самые дорогие, за них трояк возьму, а остальные подешевше, по грошику.

— Ага, — Пётр оказался порасторопнее меня, — давай мне три с печёнкой, два с яблоком, два с капустой и два с рыбой.

— Тааак, тогда пятнадцать грошей с вас, господин хороший.

— Держи, — сунул ему в руки Пётр блеснувшую серебром мелкую монетку, ей оказался алтын, что соответствовал пятнадцати грошам.

— Благодарствую, милгосударь, — зачастил малец, — а вы что будете брать? — обратился он уже ко мне.

— А мне давай три с рыбой, два с яблоком, два с капустой, и… — я задумался: брать или не брать с печёнкой, а то больно дорого.

— А ещё с морковкой есть.

— Ну, давай, и три с морковкой.

— А с вас десять грошей.

— Держи! — сунул я ему две монеты, тяжёлые и красные медные пятаки.

— Благодарствую!

Отдав пирожки, мальчишка стал с интересом смотреть, как мы сможем удержать в руках эту кучу пирожков.

— А давайте я вам помогу донести их вон до той чайной, там за вход всего грошик берут, зато там и посидеть можно, и кваса испить, а то и чая недорого маньчжурского, и от поезда недалеко, и вам удобнее будет.

— Веди! — тут же распорядился Пётр, взяв на себя функцию старшего среди нас двоих.

— А и пойдёмте.

Глава 5
Поезд

Шли мы недолго и, войдя в полуподвальный этаж здания, где над входом висела табличка с названием «Чайнаяъ», мы тут же погрузились в приятный полумрак.

Подскочивший половой принял от нас по мелкой медной монете и приглашающе кивнул на небольшой свободный столик, как раз на двоих. Быстренько смахнув с него крошки, он уставился на нас в ожидании заказа.

— Чего будете заказывать? — глядя на зажатые у нас в руках пирожки, вопросил половой.

— Нам бы чего-нибудь попить.

— Сей момент, есть квас.

— Какой? — вырвалось у меня.

— Клюквенный, ржаной, из белого хлеба, редкий лимонный, есть чай, сбитень, есть кипяток, для тех, кто в безденежье.

— Ага, — не смог сразу сориентироваться я и позорно замолчал.

— Нам по кружке ржаного кваса и по стакану кипятка, — решился заказать Пётр.

— Одну минутку, — и половой, не говоря больше ни слова, умчал к стойке, за которой то ли сидел, то ли стоял пузатый дядька с огромной окладистой бородой, в которой уже завелась седина.

Не успели мы съесть пару пирожков, как нам принесли по кружке прохладного кваса и по стакану крутого кипятку. Странный выбор, могло показаться со стороны. Но для двух шестнадцатилетних парней, которым всё время хочется есть, выбор совсем не странный.

— Могу предложить мёд цветочный прошлогодний, блюдце будет стоить недорого, всего пятак, к нему каравай за трояк и кипяток тогда без счёта.

— Ммм, — промычал я, оценив заманчивое предложение. После пирожков пить хотелось неимоверно, а одна кружка кваса явно не сможет утолить нашу жажду, конечно, ещё принесут стакан кипятку, но в поезде много не попьёшь, потому лучше вволю напиться здесь. Комната для умывания в вагоне есть, так что, лишнюю воду не придётся держать в себе.

— Несите, — опередил я Петра с ответом.

— Каравай тоже?

— Тоже, — согласился с моим предложением Пётр, — и добавил уже мне, — поделим напополам расходы.

Я кивнул и, схватив кружку кваса, стал запивать им быстро съедаемые пирожки, а тевтонец, наоборот, сначала взялся за стакан кипятка и принялся запивать им свою снедь. Минут за десять мы съели все пирожки и стали пить принесённый половым кипяток. Он поставил перед каждым по три стакана, обещанный каравай и глубокое блюдечко с густым прошлогодним мёдом. Кипяток убирал привкус съеденных пирожков, и мы быстро расправились, как с ним, так и с караваем, и мёдом.

Находясь в чайной, мы молча уничтожали принесенную еду и особо не глазели по сторонам, хотя, чего там глазеть, обычный мелкий пристанционный трактир, с претензией на солидность. Всё же, это не забегаловка, которую держат в основном иудеи, они же и лицензию от государства имеют на продажу хлебной водки.

А тут всё чин-чинарём, чай, кофэ, хотя изысков нет, не та публика, здесь бывают только такие, как мы, да работники железной дороги ошиваются. Покончив с едой, оставаться здесь дольше необходимого показалось мне неуместным.

Глянув на Петра, что дожёвывал кусок каравая, я понял, что у него сложилось такое же мнение об этом месте. Я встал, машинально взглянув на развешанные по стенам лубочные картинки, изображающие различные городские и сельские пейзажи. Только одна из них показывала атаку имперских гренадёров на порядки анатолийский войск. Задержав на ней взгляд, я вздохнул и, натянув на голову фуражку, пошёл на выход, отдав, как и Пётр, половому деньги за питьё. Скорее всего, в подобной атаке погиб и мой отец.

Улица вновь встретила нас шумом, и мы заспешили в сторону вокзала, что виднелся неподалёку. Времени прошло не много, всего лишь полчаса, но мы опасались отстать от поезда, да и вообще, чего шарахаться в незнакомом городе, мы же не за приключениями сюда пришли. Но без приключений, увы, не обошлось.

Быстро добравшись до вокзала, мы направились к месту, где стоял наш поезд, и не нашли его возле платформы. Волна ужаса накрыла меня с головой, сердце гулко застучало, я замер, не зная, что делать и куда бежать. Пётр тоже понял, что поезда нет, и стал бегать по платформе, словно поезд мог спрятаться за ней.

Первым опомнился, всё же, я.

— А вы не знаете, куда делся поезд, что здесь стоял? — обратился я к толстому и важному мужчине, с щегольской тростью и котелком на голове.

Тот холодно посмотрел на меня и хмыкнул.

— Раз поезда возле платформы нет, значит, он ушёл, молодой человек, — и, отвернувшись от меня, заспешил по своим делам.

Подскочил Пётр.

— Надо не у этих спрашивать, а у станционных работников.

— Ага, — ответил я, и тут мы одновременно увидели носильщика багажа. Подскочив к нему, мы буквально засыпали его вопросами.

— А вы не видели, тут поезд стоял? Да, мы опоздали на него, он ушёл или ещё здесь? Где он? Куда он делся? Он же должен был нас ждать⁈

— Какой поезд? — нахмурился носильщик, который, всё же, смог разобрать сквозь поток вопросов самый нужный.

— Крестополь — Павлоград — выкрикнул Пётр.

— А, энтот, так вон же он стоит, на запасных путях, ещё час с лишком ему там торчать, ну а вы, поспешайте, а то вона как испужались. Он это, идите к нему, как раз успеете.

Позабыв поблагодарить носильщика, мы бросились наперегонки к стоящему вдалеке поезду. Спотыкаясь о шпалы и оскальзываясь на рельсах, мы за пять минут добежали до состава и, найдя нужный вагон, ввалились в него, насмешив такой спешкой обер-кондуктора. А вбежав внутрь, уселись на свои диваны и только тут перевели дух.

— Вот так поели пирожков, — выразил я свои эмоции вслух.

— Да ничего, зато Воронеж повидали, когда ты, Фёдор, ещё пирожков поешь в Воронеже⁈

— Да, не скоро, — согласился я, нервно улыбаясь незамысловатой шутке.

Сунув руку в карман, я достал из него часы и взглянул на них. Мы отсутствовали ровно час, и ещё оставалось столько же до того времени, как наш поезд вновь тронется в путь, но выходить из вагона больше не хотелось, разве что только рядом постоять. Впрочем, на улице мы простояли недолго и, вновь вернувшись в вагон, сидели и переговаривались, пока приехавший к нам новый паровоз прицепил к себе вагоны и, дав короткий, но пронзительный гудок, отправился вместе с нами в долгий путь.

— А ты сам хотел поступить на инженерный факультет? — стал пытать меня Пётр.

— Нет, я хотел на военно-рыцарский факультет или поступить в военную академию, но меня туда не взяли.

— Почему?

— Из-за дара, — нехотя признался я.

— А что у тебя за дар?

— Слушай, а что ты меня вопросами заваливаешь? Я же не спрашиваю тебя, какой у тебя дар. А ты меня постоянно спрашиваешь.

— Да ладно тебе, у меня дар простой: я умею разминать и сращивать любое железо.

— Да⁈ Это как?

— Ну, потом покажу, я даже рельсы могу смять, если хорошо постараюсь.

— Так ты огневик, ты всё плавишь?

— Нет, сказал же тебе, я разминаю железо, ну, как воск, только долго, и я могу сращивать любую вещь или ваять из неё что-нибудь.

— Ааа! Так тебе в скульптуры можно идти, ты, наверное, и бронзу можешь так, и медь?

— Могу, — нехотя признал Пётр, — но они тяжелее даются, отец сказал, что мне с таким даром лучше идти в инженеры, да я и сам так думаю, а мама говорит, что из меня и вправду хороший скульптур получится, или техник какой. Но мне не хочется быть ни скульптором, ни инженером, я хочу стать физиком, чтобы познать суть вещей. Видел, какие сейчас машины паровые делают, а ещё, говорят, есть те, что на эфире работают.

— Так эфир же дорогой, его только в редких рудных месторождениях добывают.

— Да, но отец как-то обмолвился, что нашли новый способ: берут руду, обрабатывают её кислотой, потом в чём-то ещё замачивают, и она выделяет эфир в большем количестве, чем до этого. Сейчас по всем заводам, что когда-то добывали эфир кустарным способом, инженеры поехали, смотрят на отвалы использованной породы и думают, как всё это извлечь. Если получится, то эфиры мы сможем добывать раз в сто больше. Породы скопилось горы, вон на юге целые терриконы стоят.

— А про то другие страны знают?

— Знают, как им не знать, у них тоже есть подобное, но меньше, чем у нас, у нас самые богатые залежи пород, у них намного беднее, да и перерабатывать мы так до конца не научились, отчего наши отвальные породы намного жирнее их будут. Слышал, зашевелились опять в Европе, требуют рассмотреть, справедливы ли претензии Склавинской империи к полабам и словенам, что живут под контролем Кельтиберии.

— Ааа, — протянул я. — Нет, не слышал.

— Вот, — вздохнул Пётр, — как бы война не началась из-за этого.

— Побоятся.

— Может быть. Так у тебя какой, всё же, дар?

— У меня живой рисунок.

— Живой рисунок?

— Да, я могу показать любой предмет и если пойму, как он работает, то покажу это наглядно, а ещё смогу всё в разрезе показать.

— Ну, ты даёшь, у тебя прекрасный дар!

— Да, но я так не считаю.

— Ага, его не сделать боевым.

— Я тоже так думаю, — грустно согласился я.

— Да ты не расстраивайся, мой тоже боевым не назовёшь. Я же ведь не огонь или лёд метать могу, я железо мну, да и только, тоже так себе дар.

— У тебя интересный дар, но боевым не назовёшь.

— Вот и я о том. Но ничего страшного, у большинства людей вообще никакого дара нет, поэтому и ты, и я всегда работу найдём, а также подругу, какая понравится.

— Это да, но девчонки своевольные, не понравишься — не пойдут за тебя замуж.

— Ну, это мы ещё посмотрим! К моей матери, знаешь, уже сколько раз приходили другие родители ради помолвки со мной, а она всем отказывает, говорит, что я ещё не готов. А сама ищет кого познатнее, чтобы со мною обручить, но мы мелкопоместные бароны, с нами только такие же хотят породниться. Не вхожи мы в большую аристократию.

— Вот ты, Пётр, дворянин, а мне только предстоит то выслужить.

— Да толку-то, — махнул рукой Пётр, — всё то же самое, что и у простых людей, только правил больше и урону чести никак нельзя допустить. За честь хоть на смерть иди, но не допусти поругания.

— Да это ясно. А ты где жить намерен в столице, когда поступишь?

— Не знаю ещё, пока у родственников, а там видно будет.

— А я сразу комнату стану просить для себя.

— Если тебе место выделили, то и комнату дадут, у тебя всё равно ведь денег на то нет.

— Да, — вынужденно признал я, — очень дорого снимать.

— Вот и я о том же, — вздохнул Пётр, — мне тоже дорого снимать.

Разговор постепенно перешёл на учёбу, потом на родителей, на разные случаи из жизни, так незаметно пролетел почти весь день, и мы, пропустив обед, решились идти на ужин в вагон-ресторан, чтобы уже лечь спать на полный желудок. Сытым ведь спиться легче и слаще.

На ужин мы собрались около пяти часов вечера, позже туда направятся господа постарше, а раньше идти не имеет смысла, можно опять проголодаться. Вагон-ресторан находился через один вагон от нас, потому добрались мы до него очень быстро, и главное, вовремя.

В этот час он оказался почти свободным, и многие столики пустовали. Один из них мы и заняли. Здесь прислуживал не обычный половой, как в чайной, а настоящий официант, что даже имел некоторую униформу, в виде синих брюк и чистой белой рубашки, которую украшала нашитая эмблема железных дорог в виде перекрещённого топора и якоря синего цвета. На руках у него красовались нарукавники белого цвета, что сливались цветом с рубашкой.

— Чего изволите кушать? — обратился он к нам, когда мы уселись за стол.

— А меню?

— Вот, пожалуйте, — и нам выдали по небольшому листу тонкого картона с эмблемой железнодорожного ведомства.

Выбор блюд оказался очень хорош: тут тебе и борщ, что красный, что зелёный, и щи с квашеной капустой и ветчиной домашней, и вторые блюда, всевозможные каши, да картофель во всех его вкусных видах. Выбор напитков также удивлял многообразием, начинаясь от обыкновенного грушевого взвара и лимонного кваса до кофе по-анатолийски и маньчжурского зелёного чая с интригующим названием «Поцелуй сакуры».

Но меня больше интересовало не разнообразие предлагаемой еды, а её цена. Поэтому и я, и Пётр долго и внимательно изучали меню, буквально гипнотизируя его, что официант уже откровенно заскучал, глядя на нас, оно и понятно. Вагон — ресторан пока практически пустовал, и новые посетители не входили, поэтому официант терпеливо ждал, пока мы решимся на заказ.

Первым, что называется, созрел Пётр и начал диктовать перечень блюд официанту, а после него уже я заказал, что подешевле, ну, там щи, кашу ячневую с куриной печенью, ещё по мелочи и стакан горячего взвара. Забрав у нас меню, официант ушёл, а мы стали разговаривать, иногда выглядывая в окно.

Через некоторое время нам принесли горячие блюда, и мы приступили к трапезе. К этому времени зал стал постепенно заполняться почтенной публикой, и все свободные столики вскоре оказались заняты. Откуда ни возьмись, появился граммофон, и важный бармен аккуратно опустил граммофонную иглу на первую пластинку.

Заиграла лёгкая музыка, добавляющая нам хорошего настроения, а обилие симпатичных и не очень дам и молоденьких барышень заставило пыжиться, в надежде обратить на себя их внимание. Особенно нам понравилась одна из девушек, вошедшая вместе со своей матерью, высокой и надменной женщиной с затейливой причёской, наверченной на гордо поднятой голове. Девица прошла вслед за ней и уселась прямо напротив, магнитом притягивая наши взгляды.

Барышня оказалась очень привлекательна, и хоть оказалась одета в наглухо застёгнутое платье, посмотреть было на что. Точёное, миловидное лицо, немного изогнутые, удивительно тонкие брови, голубые, как ясное небо, глаза, гибкий стан и длинные ноги, которые сиреневое платье в пол не скрывало, а только подчёркивало. Девушка просто притягивала к себе мужские взоры. Её светлые волосы, с лёгкой рыжинкой, убранные в затейливую, но скромную причёску, дополняли общую картину красавицы.

Она насмешливо посмотрела на нас, сморщила носик и что-то шепнула своей матери, та холодно обернулась, глянула, потом её взгляд переместился на наши почти съеденные блюда, стоимость которых она быстро поняла, судя по её взгляду, сразу ставшему пренебрежительным. Повернувшись обратно к своей дочери, что-то сказала ей, и та, не выдержав, скорчила преуморительную гримаску, смысл которой оказался ясен и понятен даже тупому ослу.

Конечно, мы оба обо всём догадались сами, без всякой подсказки. Пётр сразу же отвёл взгляд и, уткнувшись в тарелку, стал еле слышно ругаться по-немецки, а я покраснел и, также отвернувшись, уставился на свой недоеденный ужин. Аппетит тут же пропал. Нет, мне не стало стыдно своей бедности, я никогда не окажусь по-настоящему нищим и приложу все усилия, чтобы таковым не оказаться, но сегодняшняя бедность — это не порок, просто я ещё не могу зарабатывать, сколько мне нужно, чтобы чувствовать себя человеком, не трясущимся над каждым грошем.

Ничего, всё познаётся в сравнении, кому-то хуже, и намного, а я еду первым классом, ужинаю в вагоне-ресторане, пусть и скромно, но на свои честно заработанные в летние каникулы деньги. Стыд ушёл, пришла злость и обида, я наскоро доел ужин, запив его взваром, Пётр, испытывая похожие чувства, так же быстро доедал свой ужин.

— Официант⁈ — позвал я.

Тот появился почти сразу, словно давно ожидал, когда же мы уйдём.

— Счёт! — коротко сказал я, — и будьте любезны, принесите ещё стакан взвара, я оплачу сейчас.

— Сей момент. С вас сорок шесть грошей.

Официанту полагалось давать на чай, много дать я не мог, но округлить сумму до полтинника вполне позволительно, особенно, учитывая тот факт, что за нами краем глаза наблюдала девица.

— Пожалуйте, — отдал я новенький полтинник с профилем прежнего императора.

— Благодарствую, — принял монету официант и умчал за моим взваром.

К тому времени, как он его принёс, Пётр тоже доел ужин и запросил счёт. Заказывать он ничего больше не стал и, расплатившись, ушёл, а я остался цедить свой взвар, хотя уже видел, что за наш столик готовятся сесть два господина. Ничего, подождут. Пил я, впрочем, совсем недолго и буквально через пару минут отставил пустой стакан. Встал, одёрнул свой форменный сюртук и пошёл на выход, не удержавшись от мимолетного взгляда на соседний столик.

На девицу я не посмотрел, удержавшись, а вот на даму взглянул, желая хорошенько её запомнить. Наши глаза встретились, я молча кивнул, оказывая ей внимание, и быстро пошёл на выход.

— Рauvre mais fier (бедный, но гордый), — сказала вслед мне дама, но я уже не услышал.

— Что ты сказала, маман? — спросила девица.

Дама повторила, строго глядя на дочь.

— А, понятно. Фи, а с чего ты взяла, что он гордый?

— Женевьева, я учила тебя подмечать всякие мелочи? — осадила сразу же девицу мать.

— Да, маман.

— Ну, так вот, тогда давай разберём сегодняшнюю ситуацию. Тебе шестнадцать, сколько лет этим двум юношам, что сидели за соседним столиком и отчётливо непристойно глазели на тебя?

— Они не глазели, а украдкой смотрели.

— Нет, они именно что глазели, буквально прожигая на тебе дырки. Ну-ка, осмотри себя, нет нигде?

Женевьева слегка покраснела после этих слов и невольно поёжилась, но быстро овладела собой и хихикнула, сочтя вопрос очень забавным.

— Они не огневики, так я им не по глазам.

— Гм, Женевьева, веди себя прилично не только в поступках, но и в словах, и мыслях. Поняла?

— Да, маман, — скорчила обиженную гримаску девушка.

— Так вот, сколько лет этим двум юношам?

— А, ммм.

— Не мычи, ты не горничная, отвечай прямо и честно.

— Наверное, столько же, сколько и мне.

— Боже! Всевышний услышал мои молитвы! — закатила глаза вверх дама, — ты не безнадёжна, дочь моя.

Женевьева покраснела ещё больше.

— И не красней так, у тебя очень тонкая белая кожа и любой румянец сразу же становится заметен на ней.

— Я не могу приказать это своему организму! — дерзко ответила девушка.

— Учись, — спокойно сказала мать, — учись, ты должна оставаться закрытой для всех и показывать только то, что хочешь сама, а не другие. Учись контролировать не только ум, но и тело. Иначе это может плохо кончится для тебя, дорогая.

— Я поняла, — тихо ответила девица и опустила глаза вниз. В этот момент подошёл официант и стал расставлять тарелки на столе. Как только он ушёл, разговор продолжился.

— Итак, обоим по шестнадцать лет или около того. Кто они, из каких семей и куда едут?

— Один гимназист, а другой… другой, наверное, тоже.

— Гм, дочь моя, ты невозможна. Тут уж трудно не догадаться, ведь один из них одет в гимназическую форму какого-то губернского города, а другой… вряд ли сел с ним за один стол, если они не были знакомы. А сесть он мог только с человеком своего круга или близким к нему, хотя бы по образованию. Поэтому, судя по годам и поведению, он тоже гимназист, но другой гимназии, более элитарной, и оба окончили учебные заведения в этом году.

— Откуда ты это знаешь, маман?

— Они заказали разные блюда, это первым пришло мне на ум, но есть и другие признаки, о которых ты должна догадаться сама. Но ты не ответила на остальные мои вопросы.

— Из каких семей и куда едут?

— Да, умница, что слушаешь мать и запоминаешь, это важно.

— Оба едут в столицу, а семьи разные.

Дама, поднявшая было ложку жульена к губам, аккуратно опустила её обратно и, подхватив свежую хрустящую салфетку, лежащую рядом с тарелкой, прикрыла ей рот и от души рассмеялась.

— Ой, не могу, потрясающая дедукция! Дочь, ты бесподобна, ты произведешь фурор в учебном заведении своими умозаключениями. Берегись других девиц, они могут оказаться и поумнее тебя.

На этот раз Женевьева покраснела ещё больше, но не от смущения, а от гнева. Если бы её видели сейчас оба юноши, они залюбовались этой девочкой и влюбились в неё без памяти, так хороша она сейчас была. Глаза, горящие гневом, лучились чистым голубым огнём, тонкие брови изогнулись, став похожими на крылья хищной птицы, а всё лицо дышало огнём и пламенем.

— А ты хороша в гневе, — тут же заметила мать, — имей это в виду, пригодится. Мужчинами нужно уметь управлять, и не только любовью, но и гневом, среди них бывают и те, которым нравятся именно такие девушки, как ты сейчас.

Сдержав себя, девушка принялась молча поглощать суп, не глядя на мать. А та, видя, что дочь остыла, стала разбирать её ответ.

— Да, они оба едут столицу, иначе никогда не пошли бы в вагон-ресторан, он слишком дорогой для них, а юным организмам всё время хочется кушать. Они пришли сегодня и наверняка придут завтра. И мы придём тоже в это же время и вновь понаблюдаем за ними.

— Зачем? — коротко спросила девушка и вновь уткнулась в свою тарелку.

— Чтобы учить тебя, моя дорогая, как понимать людей. В поезде это делать лучше всего. Семьи у них действительно разные. У гордого юноши какие-то проблемы в семье, возможно, у него нет отца по какой-либо причине, или наоборот, он самый старший или самый младший в семье, на которого не хватает ни денег, ни внимания, но это, несомненно, так, а вот второй из вполне обеспеченной семьи, и он, скорее всего, дворянин. И дворянин тевтонский.

— Почему? — невольно перестала есть дочь.

— Он ругался по-немецки, и по его поведению это тоже видно. Скорее всего, какой-то захудалый барон.

— А второй, он дворянин?

— Вряд ли, но принадлежит к тем семьям, где дворяне либо были, либо есть, но он сам — нет, не похож, нет в нём ни активной деятельности новообретённого, ни чопорности потомственного дворянства, ни привычек, выработанных годами в процессе воспитания. Не похож.

— Ааа, — протянула Женевьева, — ты такая умная, маман.

— Я наблюдательная, и я аристократка.

— А они тебе не понравились?

— Они не нашего круга.

— Ну, а если бы были нашего круга?

— Дочь!

Женевьева тут же убрала взгляд, который до этого задержала на матери.

— Ладно, — смягчилась мать, — я отвечу на твой вопрос. Они оба хороши, хоть и абсолютно разные, оба воспитанные, оба честные, оба любят своё Отечество, каждый хорош по-своему, и выбор всегда останется за девицей, а не за ними. Учти это, но они не нашего круга, и чтобы стать наравне с нами, им придётся совершить очень много усилий или добиться такой должности при дворе, или в армии, которая позволит им породниться с кем-то из нас.

— Я поняла, мама, спасибо. У них обоих есть дар.

— Уверена? Да, маман, ты ведь знаешь, что, владея своим даром, я могу чувствовать и у других.

— Интересно, значит, они оба едут поступать в академию, только неизвестно в какую, впрочем, там их немного. У них боевой дар?

Женевьева задумалась.

— Не знаю, маман, наверное, нет. Может, у тевтонца, у другого — точно нет.

— Ну, хорошо, ешь, нам есть ещё о чём поговорить, кроме этих двух оболтусов, но сделаем это немного позже, — и дама неспешно стала доедать свой жюльен. Тебе нравится эта музыка?

Глава 6
Крушение

— Ты видел, какая она вся? — неопределённо выразился по отношению к незнакомой девице Пётр, когда мы покинули вагон-ресторан.

Я пожал плечами и не ответил. А что отвечать? Вопрос чисто риторический, конечно, видел, и что теперь? Хороша Елизавета, да только когда смотришь на неё из кабриолета. Вслух я ничего не сказал, не было смысла. А Пётр всё никак не унимался, вот же, завёлся.

— Она аристократка.

— Ты тоже, — нехотя разлепил я ради ответа губы.

— Я всего лишь барон, да, я дворянин, но недалеко от тебя ушёл, а она, скорее всего, графиня.

— С чего бы?

— С того, по повадкам видно. Видел, как на нас её маман посмотрела?

— Видел, я аж чуть не поперхнулся.

— Не поперхнулся, — передразнил меня Пётр, — а я чуть не подавился. Окатила презрением, как будто мы латыши-крестьяне какие-то, что ворону дохлую жрут.

— Скажешь тоже! Какую ворону?

— А, ты просто не в курсе, ладно. Она и на тебя посмотрела, как на прислугу.

— Я ей не прислуга, я не богат, но мы никогда не были нищими и мой отец… — и моё горло опять перехватил спазм. На этот раз Пётр заметил это.

— Не волнуйся, всё хорошо, просто дочка у неё красивая, вот мы с тобой и разгневались. Отец мне тоже всегда говорит, чтобы я держал в узде свои чувства. А хочешь, покажу фотографии моей сестры, она у меня замужем за офицером флота и живёт в Павлограде, я у них, скорее всего, стану ночевать первое время.

— Покажи, — спазм меня отпустил, да и действительно, я слишком болезненно реагирую.

Пётр полез в чемодан и, достав оттуда картонную папку, развязал тесёмки и мы стали рассматривать его семейные фото. За этим занятием мы провели время до самого вечера, пока окончательно не стемнело. Его сестра, по моему мнению, не являлась красавицей, но и дурнушкой её назвать я не смог, так, серёдка на половинку, типичная тевтонка. Но по рассказам Петра, очень душевная и легкоранимая, впрочем, это сугубо его мнение, я, наверное, тоже свою сестру нахваливал бы, но у меня нет сестры, она умерла, когда я был ещё совсем маленьким, от коклюша.

Когда окончательно стемнело, и обер-кондуктор начал зажигать ночники, мы стали укладываться спать. За окном то и дело мелькал тёмный, густой лес и рассматривать там оказалось решительно нечего, но мы всё равно смотрели, пока не начали слипаться глаза.

Разбудил нас не голос обер-кондуктора, а страшный грохот крушения, совершенно неожиданный для нас. Дико застонали рельсы, их скрежет буквально рвал душу напополам, затрясся, словно в лихорадке, вагон, от этого мы упали с диванов и нас начало мотать по всему полу.

Так продолжалось минуту или две, а потом всё резко закончилось. На какое-то мгновение вагон погрузился в безмолвие, заполонившее пространство вокруг, а спустя мгновение всё рухнуло. Плотную и густую, словно масло, тишину прорезал пронзительный дикий крик, и все очнулись. Кто-то застонал, кто-то начал ругаться последними словами, как пьяный сапожник, уснувший ночью под забором, а кто-то заплакал, да так жалобно, что сердце сжалось от предчувствия чего-то ужасного и уже случившегося.

— Что это? — спросил я, вставая с пола и отплёвываясь от кусочка пуха, прилипшего к моим губам, взявшегося неизвестно откуда.

— Поезд, что-то с поездом, — отозвался с пола Пётр, держась почему-то за голову.

— Что могло случиться с поездом? — лихорадочно озираясь вокруг, бормотал я, не понимая, что произошло.

Страшная догадка уже билась раненой птицей в мозгу, но сердце не желало верить в худшее и пыталось отсрочить понимание, как будто в этом был какой-то смысл.

Хотелось что-то делать, но что — я не знал, просто не понимал. Надо бежать или оставаться на месте, или что? Меня накрыла волна паники, задрожали руки, ослабли колени, и я буквально рухнул на диван.

— Надо идти на выход, искать кондуктора, он подскажет, что делать, — сказал, вставая Пётр.

Держась за спинку дивана, он начал осматриваться. Также поступали и другие пассажиры, они вставали, осматривались вокруг, а потом, в зависимости от своей предрасположенности, либо начинали кричать или плакать, либо находились в ступоре, не зная, что делать. Самые ушлые, очнувшись, потянулись к выходу.

Я не сразу понял, что наш вагон стоял, скособочившись, не прямо, а когда понял, то в голову пришла только одна достойная внимания мысль: «Наш поезд с чем-то столкнулся, вагоны наехали друг на друга, да так и застыли». Я это понял, но вслух почему-то сказать не мог. А вот Пётр, как раз говорил без умолку.

— Куда делся кондуктор? Надо найти его. Что будем делать? Я смотрю, у нас нет пострадавших, все испугались, но все живые. Фёдор, пошли на выход, надо узнать, может, кому-то понадобится наша помощь, у нас в вагоне всё хорошо, но поезд длинный и кому-то досталось больше.

Я кивнул, но встать не смог, и тут откуда-то издалека вдруг донёсся пронзительный детский крик.

— Ааааа! Мамочка! Ааааа!

Меня словно пронзило молнией и, подскочив со своего места, я схватил за руку Петра и заорал.

— Идём, быстрее идём!

Мы устремились к выходу в числе последних, половина пассажиров вагона и вовсе уже его покинула, и неожиданно обнаружили лежащего без сознания проводника.

Дверь в его небольшую комнатку распахнулась от того, что я на неё невольно нажал плечом, и мы увидели его, лежащего на полу. Видимо, кондуктор ударился головой, когда вагон дёрнулся, и потерял сознание.

— Пётр, смотри, кондуктор лежит!

— Где⁈

— Вот!

— Ага, как же это его так угораздило⁈

— Давай вынесем его на воздух, может, кто сможет привести его в чувство.

— Давай.

Бросившись в комнатку, я подхватил под руки кондуктора, а Пётр взял его за ноги. Вместе мы едва смогли сдвинуть его с места. Обер-кондуктор оказался очень тяжёлым, а мы совсем не сильными.

— Надо позвать на помощь, — предложил я.

— Сначала вытянем его наружу, или к выходу, а там и позовём, — рассудил Пётр, и мы потащили кондуктора на выход.

— Помогите, кондуктор без сознания! — заорал Пётр, когда мы положили кондуктора в тамбуре. Спустить его безопасно мы не смогли.

На наш призыв откликнулось несколько взрослых мужчин, они подхватили лежащего без сознания и спустили его вниз, уложив на траву. Вокруг сразу засуетились женщины. Решив, что кондуктор оказался в надёжных руках, мы оставили его и побежали вдоль вагона в сторону головы поезда, где, по нашим предположениям, всё должно оказаться намного хуже.

Так оно и оказалось: чем ближе мы подбегали к голове поезда, тем больше замечали разрушений у вагонов. Кромешная темнота усложняла поиски, никто не взял с собой огня. Лишь только в вагоне-купе имелись миниатюрные переносные фонари, работающие за счёт огненного эфира и, возможно, в вагоне-ресторане.

В каком-то из вагонов загорелся диван, и выбежавшие люди вытягивали оттуда свои вещи, спасая их от огня. Тушил его кондуктор один, ему никто не помогал, так как основная часть пассажиров пребывала в панике, а те, кто избавился от неё, целиком и полностью были поглощены спасением своих вещей.

Пока мы бежали, а вернее сказать, шли от вагона к вагону быстрым шагом, стараясь держаться друг друга, а то, не ровен час, в такой суматохе можно и потеряться, увидели множество народа. Почти все встреченные нами пассажиры пребывали в ужасе, а мы уже давно пришли в себя и теперь испытывали что-то вроде возбуждения и любопытства.

К тому же, мы кондуктора спасли, и он вроде уже пришел в сознание, когда мы уходили. Вагон наш целый, даже не загорелся, все успели вовремя затушить ночные светильники, вещи целы, да и не найти нам их сейчас.

Чем дальше мы отбегали от своего вагона, тем больше попадалось раненых и испуганных людей, а каждый следующий вагон казался искорёженным сильнее, чем предыдущий, и апофеозом всей картины стало опрокидывание паровоза и трёх первых вагонов вместе с ним.

Там царила суматоха, в ночном воздухе слышались истошные крики, женский и детский плач, иногда их прорезали стоны раненых. Второму и третьему вагону, где ехали люди, заплатившие за второй класс, досталось сильно, но они смогли спастись через разбитые окна и двери. Больше всего же досталось первому вагону третьего класса, который шёл следом за паровозом.

Сам паровоз, сильно искорёженный, лежал на боку, сойдя с железнодорожных путей на полном ходу. Причина аварии, скорее всего, крылась на рельсах, которых сейчас не разглядеть, к тому же, на них сгрудились, скособочившись, другие вагоны, что налезли сюда по инерции.

Паровоз по-прежнему дымил и сифонил из пробитого парового котла, временами из его искорёженной топки вырывалось пламя. Машинистов не было видно, возможно, они погибли, или находятся внутри, раненые. Хотя горячий пар хлестал и заполнял всё внутри кабины. Этот первый вагон оказался настолько повреждён, что люди не могли самостоятельно выбраться наружу, а так как он являлся вагоном третьего класса, то есть, общим, то людей там находилось гораздо больше, чем в вагоне второго и первого класса.

Когда мы с Петром добежали до паровоза, то первым делом принялись осматривать его, но ничего разглядеть с насыпи не получалось. Спустившись вниз, мы увидели, что кабина смята и, вообще, подходить к нему опасно, так как горячий пар продолжал выходить изо всех появившихся в котле щелей. Машинисты наверняка погибли. Обнаружив данный факт, мы растерялись и вернулись к первому вагону.

— Что будем делать, Пётр? — обратился я к товарищу.

— Я не знаю, нам нужно кого-нибудь найти и спросить.

Отблески пожара от загоревшегося второго вагона падали на лицо Петра, искажая его до неузнаваемости.

— Кого ты сейчас найдёшь, все в панике? Никто ничего не понимает, все занимаются только спасением себя, — прорезалась у меня горечь. — Надо что-то делать, ты ведь умеешь мять металл, давай разорвём кабину паровоза и найдём машинистов, или займёмся спасением людей в первом вагоне. Посмотри, там творится что-то невероятное.

— Не так всё просто, Фёдор, мне нужен эфир, любой, даже самый грязный, чтобы настроиться на действие, и тогда я смогу работать, а без него у меня плохо получается.

В это время от первого вагона, до которого мы немного не дошли, донёсся истошный крик.

— Помогите! Кто-нибудь, помогите! Ааааа!

Мы вздрогнули и оглянулись на голос.

— Пойдем! — крикнул Пётр, и мы принялись спускаться с откоса, приближаясь к распластанному на земле вагону.

Дойдя до него, мы увидели ужасающую картину людского бедствия. Вагон оказался полностью искорёжен, и теперь люди пытались выбраться наружу, кто как мог, но металл не давал этого сделать, препятствуя освобождению своими разодранными, острыми, как лезвия, краями. Людей нужно спасать, но как⁈

Возле лежащего вагона уже бегало несколько взрослых мужчин, в том числе и кондукторы, пытаясь выручить людей и открыть в вагоне двери, но получалось у них очень плохо.

— Надо что-то делать, — вновь пробормотал я вслух, не в силах ничем помочь.

Пётр заметался и, видимо, решился использовать свой дар, но не преуспел в этом, ему все мешали, отталкивая в сторону, и он только путался под ногами у взрослых.

— У кого есть дар? — внезапно прозвучал твёрдый мужской голос позади нас.

Я оглянулся.

— Внимание! Все, у кого есть дар или источники света от эфира, прошу подойти сейчас ко мне, нам необходимо спасти людей, — продолжал мужчина. — Повторяю, все у кого есть дар или источник света, прошу подойти ко мне. Передайте это людям из других вагонов по цепочке. Это приказ!

Твёрдый голос словно пробивался сквозь густую пелену паники. Кто-то продолжал суетиться, пытаясь что-то или кого-то спасти, кто-то застыл на месте, прислушиваясь к уверенному голосу, а кто-то продолжал рыдать, валяясь в молодой траве под откосом.

А голос смутно различимого в темноте мужчины, между тем, продолжал вещать, старясь максимально привлечь к себе внимание.

— Оповестите всех выживших кондукторов. Я, Антон Павлович Серов, военный хирург госпиталя его императорского Величества беру всю ответственность и командование на себя. Я дворянин и офицер. Прекратить панику, дароносцам и людям, имеющим фонари с огненным эфиром, немедленно прибыть ко мне и отрапортовать о своём прибытии. Только в наших руках людские жизни. Выполнять немедленно! — последнюю фразу он буквально выкрикнул изо всех сил.

Видимо, у него тоже сдали нервы, и крик получился не сильно властным, но нас с Петром всё равно проняло. Мы очнулись и начали пробиваться к военному медику. Рядом с мужчиной мы оказались не первыми, раньше нас к доктору успел подойти какой-то офицер, что путешествовал в штатском.

— Штабс-капитан Ипполит Васин, уланская пехота, 101 пехотный полк, следую из отпуска в часть, не спрашиваю вашего звания, но прошу распоряжаться мною, как вашим подчинённым. Что нужно делать?

— Организуйте эвакуацию людей из пострадавших вагонов, соберите всех мужчин, которые в состоянии отвечать не только за себя, но и за других, и ведите их сюда. Здесь наиболее пострадавший вагон, я подозреваю, что окажется и наибольшее количество погибших и раненых. Вы слышите, многие ещё живы. Сейчас дорога каждая минута, сколько людей мы сможем вытащить сначала из вагона, а потом и с того света, зависит теперь только от нас, господин штабс-капитан.

— Я понял, будет сделано!

— Постойте! — остановил его доктор, — прошу вас, найдите мне хотя бы одну медсестру, я собираюсь делать операции прямо здесь, все инструменты у меня с собою, но я один не справлюсь, нужно перевязывать и оказывать другую помощь.

— Я найду, не медсестёр, так любых женщин и мужчин, мы спасём людей, доктор, клянусь честью офицера!

— Я вам верю, — устало произнёс доктор.

В этот момент, запыхавшись, к нему подбежали мы.

— Доктор, мы вдвоём носители дара.

— Вы⁈ — доктор уставился на нас во все глаза, а мы на него. В свете Луны и отблесках пламени горящего поодаль паровоза, я старался разглядеть доктора. Он оказался среднего роста, худощавый, лицо его рассмотреть оказалось трудно, бросались в глаза только очки и небольшая бородка клинышком. Что видел он, было понятно: двух перепуганных насмерть гимназистов.

— Каким даром вы владеете?

— Я могу сминать и размягчать железо, — сказал Пётр.

— А я могу творить в воздухе чертёж или любой рисунок.

— Вы, юноша, как раз можете пригодиться, — повернулся доктор к Петру, — ступайте к вагону и попытайтесь расширить дверь, а если сможете, то и вовсе уберите её, нам нужно достать людей, видите, вагон упал, и с одной стороны окна и двери заблокированы, а с другой стороны — смяты. Вы видите, что творится, люди спасаются через два окна, и выбралось пока очень мало, а сколько внутри находится раненых, которым нужно оказать первую помощь, мы даже не представляем. Вы понимаете, юноша?

— Я понимаю, — потерянно пролепетал Пётр, — но мне для активации своего дара нужен эфир.

— Какой?

— Любой, лучше огненный.

— Бегите до вагон-ресторана, возьмите там любой эфирный светильник, разбейте его и активируйте свой дар.

— А если мне не отдадут его?

— Так отнимите или украдите. Сейчас чрезвычайные обстоятельства, и вы также можете поступать чрезвычайно. Всю ответственность за это я беру на себя, о чём обязуюсь подтвердить под присягой.

— Я понял, бегу.

Пётр, повернулся и бросился назад, быстро затерявшись в темноте. Доктор тут же отвернулся от меня и потерял всякий интерес, переключившись на командование людьми, что подходили к нему.

— А я, у меня ведь тоже есть дар?

Доктор не слышал меня, но набравшись наглости, я вновь, на этот раз очень громко, повторил свой вопрос.

— Извините, молодой человек, но мне художники и карикатурщики не нужны, — довольно резко бросил доктор и отошёл в сторону.

Слёзы горечи брызнули у меня из глаз, оглушённый этим ответом, я отошёл в сторону, не в силах ничего соображать, но природное упрямство и ужасающая обстановка вокруг быстро вернули мои мысли в прежнее русло. Что же, раз я не пригодился, как специалист и носитель дара, это не отменяет того, что я нужен, как человек, и я принялся помогать выбираться из окон тем, кто это пытался сделать изнутри.

Толку от моих действий оказалось мало, и я лихорадочно думал, как могу использовать свой дар по-другому, ведь все просто не понимали, насколько он необычен и функционален, они не понимали, а я понимал. Стоп! Нужно изучить устройство вагона, ведь как можно помочь людям, если мы не знаем слабые места его конструкции, где можно прорубить или, пользуясь даром Петра, промять его обшивку. Да и вообще, надо знать, как!

Это мысль настолько поразила меня, что я застыл, сделав два шага назад, и начал лихорадочно вспоминать всё, что знал об общих вагонах. Я ездил в них, и этот ничем не отличался от тех, в которых я редко, но бывал, да и когда работал в депо, помогал чинить подобные, хотя и не задумывался об этом.

Осознав эту мысль, мой мозг заработал в полную силу, голова стала ясной и лёгкой, мысли потекли в нужную сторону, выволакивая каким-то образом из самых дальних закоулков моей памяти, казалось бы, давно забытые факты и какую-то мелочёвку, которая просто даже не отложилась у меня осознанно. Скорее запомнил я её машинально, просто глаза увидели, и всё, а она осталась, никто ведь не знает настоящих возможностей нашей памяти.

Я начал больше вспоминать различных деталей, а чтобы память выдавала мне всё новые, оббежал весь вагон, присматриваясь ко всем особенностям его конструкции. Дикие крики умирающих людей, их стоны и мольбы о спасении, казалось, только подстёгивали мою память, заставляя работать мозг с чудовищной перегрузкой.

Я спасал людей, правда, они ещё об этом не знали, и не понимали, и возможно, видя мой тёмный силуэт, думали обо мне очень плохо и даже проклинали, но я не мог отвлекаться. Все мои силы сейчас были направлены только на одно — скорее вспомнить устройство вагона и спасти людей. Вспомнить и спасти!

Всё новые подробности появлялись у меня голове, пока, наконец, картина конструкции вагона не сложилась полностью. Обрадованный, я поспешил к двери вагона, надеясь увидеть возле неё Петра. Это так и оказалось, он, видимо, смог добыть эфир, уж не знаю каким способом, и теперь корячился возле заблокированной выходной двери, пытаясь открыть её, но у него ничего не получалось. Это я понял по его напряженному виду, ругательствам и каплям пота, что текли градом по его щекам, собираясь из ручейков, спускающихся со лба.

— Пётр, не получается?

— Нет, доннер-веттер! — узнав меня, ответил он. — Я не понимаю, что нужно сделать в первую очередь, это всё равно, как перерубать рельсу топором, я слишком слабо умею пользоваться своим даром.

— Я тебе помогу.

— Как⁈

— Увидишь! У тебя осталась хоть капля эфира?

— Нет, нашёл светильник уже разбитый, там чуть всего оставалось.

— Где он?

— Вон валяется, — махнул рукой куда-то в сторону Пётр.

Обернувшись в указанном направлении, я стал быстро шарить руками по земле, пытаясь найти искомое.

Время катастрофически уходило. Благодаря действиям доктора начали подтягиваться люди, но проникнуть внутрь никому не удавалось. Странно, но с даром больше никого из пассажиров не нашлось, или их дар оказался бесполезен, как и мой. Ну, нет, я не бесполезный.

В невысокой траве блеснул жёлтым разбитый ночник, подхватив с земли, я внимательно его осмотрел. В принципе, я не нуждался в эфире, как таковом, но психологический эффект, как нас учили, всегда имеет место. Мне достаточно взять в руки вещь, что содержала когда-то эфир, чтобы настроиться на работу. Сам эфир есть и в воздухе, его просто надо почувствовать и собрать вокруг себя, чтобы начать работать.

В воздухе находится незначительный процент, но, как правило, его хватает всем, кто работает с эфиром, хватило его и мне.

— Пётр, смотри, — зажмурив глаза, я вызвал в воздухе чертёж общего вагона, аналогичного тому, что сейчас лежал прямо перед нами.

Слабо и медленно стали проявляться в воздухе тонкие линии, быстро собираясь в чертёж. Пётр, занятый своим делом, сначала не обращал на то внимание, но я знал, что он обязательно увидит. Линии становились жирнее, загорались всё ярче, я открыл глаза, чтобы лучше контролировать их проявление, ведь то, что я начертил у себя в голове, сейчас витало прямо передо мной в воздухе.

Линий становилось всё больше, они разгорались всё ярче. Люди вокруг, даже сильно занятые происходящим, поневоле увидели мой чертёж, заметил его и Пётр. Плоская вначале, сейчас картина вагона развернулась и обрела проекцию. Это стоило мне значительного напряжения всех моих сил, но крики умирающих подстёгивали психику, и лёгкие, втягивая в себя воздух, ловили мельчайшие атомы эфира, развеянные в нём, и отправляли на построение конструкции. Сердце, перекачивая насыщенную частицами эфира кровь, направляло её в головной мозг, подстёгивая его работу. Ну, и как следствие, чертёж приобретал дополнительную глубину и краски.

— Ух ты! — отреагировал Пётр.

Я укрупнил на чертеже дверь, выделил её жирными красными линиями и указал слабое место, которое могло дать возможность разорвать часть конструкции. Если приложить к нему определённые усилия, можно легко создать новый проём, который окажется даже больше старого.

— Смотри! Видишь, вот эти линии, тут можно разорвать, а вот тут, если приложить усилия, то смять, здесь она продавится и появится дыра, её можно увеличить и сделать небольшой вход, чтобы человек смог пролезть. А вот тут, — я заставил линии своего чертежа прерывисто моргать, — можно смять всё вокруг и скрутить в лист, и тогда получится огромный проём, через который можно достать человека в полный рост. Понял?

Пётр промычал что-то нечленораздельное, так и не дождавшись от него вразумительного ответа, я сказал.

— Ну, если понял, тогда действуй!

Пётр захлопнул рот, кивнул и принялся за работу, время от времени посматривая на мой чертёж. Дело сначала продвигалось туго, но с каждой секундой у него получалось всё лучше, и вот пошли первые успехи.

К этому времени штабс-капитан смог организовать людей, и процесс спасения встал на поток. Сам доктор давно уже орудовал под светом ночных светильников, оказывая первую медицинскую помощь пострадавшим и проводя простейшие операции, вроде вправления вывихов. В этом ему помогали две женщины.

Наконец, Пётр смог прорвать сопротивление металла и открыл огромный проём, сквозь который тут же начали вылезать люди. Поток раненых стал возрастать, но мы не обращали на это внимание, а продолжали заниматься своим делом, вот только я начал сдавать, да и Пётр устал. Голова стала кружиться, а в теле появилась болезненная слабость. Проекция вагона постепенно угасала, а Пётру предстояло ещё много работы.

Вагон так сильно смяло, что ему вскоре пришлось лезть внутрь, чтобы продолжить работу по спасению людей, а я не последовал за ним. Во-первых, я не мог отвлекаться, а во-вторых, у меня попросту не осталось на это сил. Я знал, что долгое использование дара требует много сил и энергии, и не только той, что питает дар, но и обычной.

Организм сжигал все запасы энергии, получаемой от пищи, и мне страшно захотелось есть, я пока держался, но с каждой минутой это становилось всё труднее. Ноги начали подгибаться, в теле образовалась сильная слабость, ещё чуть-чуть, и я мог рухнуть на землю, прервав контакт.

Не знаю, кто заметил моё состояние, но неожиданно меня поддержали крепкие руки, и зычный голос над самым ухом проорал в уже начинающую светлеть ночную мглу.

— Доктор! Мальчику плохо, он не может больше использовать свой дар. Ему нужно продержаться ещё немного, но в таком состоянии он не сможет это сделать.

— А⁈ — прозвучал откуда-то издалека знакомый голос. Несколько долгих секунд обдумывался вопрос, а потом я сразу же услышал ответ.

— У него энергетическое голодание. Срочно найти еду и накормить его, это нужно сделать, как можно быстрее, иначе он потеряет сознание.

Я и вправду стал его терять, ноги подогнулись, крики и плач раненых стал сливаться в один шум, сквозь который пробивалась только одна мысль: «Держать чертёж». Я спасаю людей, как могли бы когда-то спасти моего отца. Эта мысль продолжала биться во мне, несмотря ни на что.

— Дайте ему сахар, а лучше шоколада. Господа, у кого есть шоколад? Срочно помогите мальчику, если он потеряет сознание, мы не сможет вызволить изнутри оставшихся без помощи людей. Срочно! Прошу, у кого есть сахар или шоколад, накормите юношу. Прошу!!!

Голос стал слабеть, я обмяк и, теряя сознание, посмотрел на свой чертёж, он мигнул и…

Глава 7
Графиня Васильева

И… мне в губы ткнулось что-то твёрдое, а громкий, девичий голос произнес.

— Ешь, это вкусно!

Машинально облизав губы, я почувствовал привкус редкого лакомства, что пробовал раза два за всё время. «Шоколад!», — мелькнуло в голове, и помимо своей воли, я грызанул то, что мне предлагали.

Рот сразу же заполнился густой мягкой массой с характерным привкусом. Было очень вкусно, а я люблю сладкое. Больше всего абрикосовое варенье, оно самое вкусное! Моя бабушка живёт в своём доме, в одной из станиц, недалеко от Крестополя, там этих абрикос летом… Не менее вкусным является и варенье из чернослива. Ух, какое оно ароматное! Но шоколад — это вкуснотища непередаваемая! Мысли промелькнули и ушли, я быстро прожевал кусок и принялся есть следующий.

Не знаю, бывает ли, что так быстро усваивается пища, но шоколад, не успев провалиться в желудок и распасться на энергию, уже позволил мне открыть глаза и ожить. Проекция вагона перестала мигать и застыла в воздухе. Да, она основательно потеряла в яркости, но зато не пропала, и ей могли пользоваться все, кто занимался спасением пострадавших. Не только Пётр это делал, но и другие ориентировались по ней.

Открыв глаза, я невольно уставился на того, кто решил накормить меня шоколадом. К моему удивлению, этим человеком оказалась давешняя знакомая. Девушка, что сидела напротив нас со своей матерью в вагоне-ресторане. Если бы я не был настолько истощён, то, наверное, удивился и засмущался, а сейчас у меня просто не хватало на это сил.

— Есть ещё? — прожевав дольку шоколада, спросил я у неё.

— Есть, — подтвердила девушка и, захрустев фольгой, отломила сразу большой кусочек и сунула его мне в руки, причём, сделала это так поспешно, что лакомство чуть было не свалилось на землю.

— Спасибо! — положив рот шоколад, я быстро съел его.

— Готов? — прогудел у меня над головой голос того, кто меня всё это время поддерживал.

— Готов.

— Ты это, не сильно напрягайся, пусть твой рисунок немного повисит в воздухе, и всё, не надо делать его сильнее, уже все разобрались, к тому же, светает, полегши будет.

Говорившим оказался незнакомый мне дядька, намного выше меня ростом, с твёрдыми руками и повадками служилого человека.

— Ну что, полегчало?

— Да, — повернулся я к нему.

— Ну, тогда держись.

— Хорошо.

Я повернулся обратно к девушке, а та, заворожённо смотря на рисунок, протянула мне остаток от плитки шоколада, я взял его, невольно коснувшись её руки. Её кожа оказалась очень нежной и слегка прохладной. Этого оказалось достаточно, чтобы девушка тотчас одёрнула руку и осуждающе посмотрела на меня.

Извиняться показалось глупо, к тому же, я коснулся её совершенно случайно. Тяжело вздохнув, я снова отвернулся к рисунку и, жуя последние дольки шоколадки, стал держать его. По внутренним ощущениям меня могло хватить ещё минут на двадцать-тридцать.

Когда через пару минут я обернулся, девчонки уже нигде не было. Я расстроился. Ведь какое-то время она поддерживала меня не только едой, но и морально, а когда на тебя не смотрят, то и сил меньше почему-то остаётся. Мысль эта мелькнула на какое-то мгновение и ушла, а я продолжал держать чертёж, наблюдая за тем, как выносят раненых из разодранного в хлам вагона.

Через пару минут из вагона вылез Пётр и рухнул возле меня на траву.

— Всё, у меня больше нет сил, и делать мне тоже уже нечего. Всё, что мог, я сделал. Остался только паровоз, но там всё ещё хуже, нам надо восстановить свои силы, или пускай это делают другие. Всё, убирай чертёж.

Я уже держал его из последних сил, а после слов Петра меня как будто выключили. Чертёж мигнул и сразу рассыпался тучами серебристых искр, которые многие увидели в стремительно сереющем воздухе. После того, как я прекратил использование дара, на меня словно навалилась какая-то огромная глыба и придавила к земле.

Не в силах удержаться на ногах, я сел возле Петра, положив голову на руки. Сразу стало легче, только подёргивались от напряжения кончики пальцев, да стучали друг об друга коленки, обтянутые тканью гимназических брюк. На некоторое время я полностью отключился от окружающего мира, пребывая целиком в своём собственном, в котором жил только я и мои мысли. Постепенно становилось легче, внутреннее напряжение отпускало меня, это происходило практически одновременно с рассветом.

Мир постепенно оживал, ночные тени уходили, одновременно обнажая всю неприглядность человеческой трагедии. Первые лучи солнца осветили землю, даря неназойливое тепло, и только сейчас я почувствовал, как холодно было ночью, опять вернулась нервная дрожь от всего пережитого и те мысли и образы, что преследовали меня по время катастрофы. Вернулись, но почти сразу отошли на задний план.

Страшно хотелось есть, шоколад утолил голод только на время, а Пётр и вовсе ничего не ел, хотя, так же, как и я, расходовал свою жизненную и дароносную энергию. Я видел, как ему плохо.

— Хочешь есть?

— Да, очень, — слабо отозвался Пётр и пробормотал что-то по-тевтонски.

— Я сейчас найду и принесу еду.

* * *

Графиня Наталья Максимовна Васильева проснулась резко, как от толчка. Её дар предвидения говорил ей о том, что сейчас может случиться что-то очень нехорошее. Она тронула рукой дочь.

— Женевьева! Просыпайся.

— А, что⁈ — заспанная девушка не могла спросонья понять, что произошло.

— Одевайся!

Они ехали в отдельном купе, поэтому могли позволить себе спать в ночных сорочках.

— А что случилось, маман?

— Пока ещё ничего, но скоро случится, не стоит нам появляться на людях в одних ночных сорочках, особенно тебе. Одевайся быстрее! — последнюю фразу графиня почти выкрикнула, потому что почувствовала, что времени осталось совсем немного.

Подавая личный пример, она сама принялась одеваться. Дочь, глядя на неё, не стала мешкать и бросилась натягивать на себя платье.

— Не платье. Быстро найди юбку-брюки и жакет, надень их. Нам придётся провести остаток ночи на улице.

— Ага, — только и сказала девушка и принялась рыться в своих вещах. Найдя искомое, она стала лихорадочно одеваться, и в этот момент вагон вздрогнул и пошёл ходуном. Откуда-то спереди послышался ужасный скрежет, потом стали сталкиваться друг с другом вагоны, отчего дочь свалилась на мать и закричала.

— Что ты кричишь! Ну-ка, соберись, тряпка! Всё самое плохое уже позади.

И действительно, как по мановению палочки, после слов графини вагон перестал дёргаться и скрежетать, последний раз сцепившись с другим вагоном, что шёл впереди и, получив удар от следующего за ним, затих и остановился. Только где-то вдали слышался какой-то непонятный шум и скрежет, а потом глухой раскатистый удар, а у них всё успокоилось.

— Я не тряпка! — вставая с пола и застёгивая на себе тёплую кофточку, сказала Женевьева, — не тряпка, поняла!

— Это ты на мать так орёшь⁈

— Да!!!

— Заткнись, я только что спасла тебе жизнь или, если не жизнь, то, как минимум, уберегла от травмы.

— Ну и что, это неправда!

Графиня поняла, что перегнула палку и пошла на попятную.

— Успокойся, дорогая, я перенервничала и испугалась, успокойся, пожалуйста! — она шагнула к дочери и порывисто обняла её, прижав к груди.

Усталость, страх, переживание — всё разом нахлынуло на неё и, выдавив горькие слёзы, она зарыдала.

— Ты чего, мама?

— Ничего, прости! Нам надо собираться и покинуть вагон. Сначала соберём самое ценное и документы. Остальные вещи пусть останутся здесь.

— Я поняла, да, конечно.

Девочка бросилась к вещам, а графиня, быстро смахнув непрошеную влагу с лица, начала складывать деньги и драгоценности в небольшой кожаный саквояж. Они управились довольно быстро, даже успели всё собрать раньше, чем к ним в дверь постучал кондуктор.

— Графиня, вы живы?

— Да! — шагнув к двери, Васильева быстро отщёлкнула замок и открыла дверь. За ней стоял взлохмаченный обер-кондуктор их вагона, без форменного убора, его глаза лихорадочно блестели.

— Крушение, наш поезд потерпел крушение!

— Откуда знаете?

— Я знаю, мадам, прекрасно знаю, уже имел случай в своей жизни. Кроме того, машинист успел дать условный сигнал бедствия по внутренней линии экстренного оповещения. Больше я ничего не знаю, вам необходимо срочно покинуть вагон и забрать всё самое ценное. За окном ночь, я остаюсь в вагоне оказывать помощь и охранять имущество от мародёров, — кондуктор показал на пристёгнутый к его поясу короткий палаш и револьвер в кобуре. — У вас есть оружие, Ваше Сиятельство? — обратился он к графине.

— Да, дамский револьвер системы Эклерка.

— Не забудьте захватить его с собой, не исключено, что на нас напали анархисты, это в их стиле — совершить диверсию, а потом ограбить поезд. Мы остановились в глухом месте, вокруг густые леса на сотни километров вокруг, до ближайшего населённого пункта около семидесяти километров, помощь придёт нескоро.

— Разве начальник поезда не имеет в своём распоряжении эфирный передатчик?

— Имеет, — согласился кондуктор, — но я не знаю, что с ним. В вагон-ресторан я ещё не успел дойти, мне важна судьба моих пассажиров, за вас я отвечаю своей головой.

— Я поняла, спасибо. С нами всё нормально, выполняйте свой служебный долг, господин обер-кондуктор и я, графиня Васильева, не забуду ваше участие…

— Благодарю Вас, Ваше Сиятельство! — склонил голову кондуктор и закрыл дверь.

— Ты всё слышала, дочь моя?

— Да, маман.

— Собралась?

— Да.

— Тогда идем на выход, и достань из нашего чемодана револьвер. Впрочем, постой, надо взять ещё продукты. Неизвестно, сколько мы проведём времени на открытом воздухе в ожидании помощи, и вообще, настоящий дворянин всегда пытается предусмотреть все варианты развития событий, исходя из самых худших. Запомни это, дорогая, кто пытается делать всё впопыхах, всегда проигрывает. А мы не может позволить себе подобного.

— Я знаю, маман. Я готова.

Графиня кивнула, раскрыла нужный чемодан с вещами, достала оттуда коробку с короткоствольным револьвером и быстро проверила его, отщёлкнув барабан.

Смазанный тонким слоем искусственного машинного масла, барабан издал сухой, но приятный щелчок и легко прокрутился, показав ряд пустых чёрных камор. Графиня раскрыла пачку с патронами и, быстро вложив четыре из них в чёрные дыры барабана, защёлкнула его и, не крутя барабан, поставила револьвер на предохранитель. Подумав, она бросила наполовину пустую коробку с патронами к остальным вещам в своей сумочке и перешла к еде.

Еды оставалось немного: пара плиток бельгийского шоколада Эксвисс Нуар, несколько уже засохших кусков анатолийского зефира, да большая пачка галетного печенья. Вполне достаточно для того, чтобы продержаться до вечера, а там и помощь придёт, а если не придёт, то всё равно, они смогут продержаться и без еды, не такие уж они и неженки. Она дочь генерала и многое повидала в своей жизни. А когда вышла замуж… впрочем, вышла она весьма удачно и поэтому не о чём не жалела.

Собравшись, дамы вышли из купе, захлопнув дверь и закрыв её на ключ. В соседних купе пассажиры тоже собирались, то и дело хлопали дверями, выходили в общий коридор и сразу направлялись к выходу. Все суетились, из купе, в котором ехал какой-то купец второй гильдии, слышался женский плач и бестолковые причитания.

Не обращая внимания на других, мать и дочь поспешили к выходу. Он оказался свободен и, спустившись по лесенке, они по очереди спрыгнули на землю, сразу отойдя в сторону. Здесь уже стояла небольшая кучка других пассажиров их вагона.

Нервная дама, видимо, из внезапно разбогатевших разночинцев «выносила» мозг мужу, высокому и худому, как щепка, чиновнику девятого класса. Она громко причитала, картинно заламывая руки, будто играла какую-то одну, только ей известную роль.

— Ах, Алекс, что же это такое, как так может быть, что случилось вообще, почему нас нагло выгнали из вагона⁈ Я протестую!

— Дорогая, не надо так нервничать, — успокаивал её не менее испуганный супруг, — всё сейчас прояснится. Я уверен, мы скоро обо всём узнаем и поедем дальше. Это временные трудности, возможно, наш паровоз сломался, и за нами прилетит пассажирский дирижабль и заберёт всех с собой.

— Ах, что ты говоришь, Алекс⁈ Какой дирижабль? Нас слишком много, он всех не заберёт.

— Всех не заберёт, — покладисто согласился с ней муж, — но пассажиров первого класса, несомненно. Он обязательно заберёт нас, Клава.

— Ах, хотелось бы верить.

Графиня, слышавшая этот разговор, еле слышно хмыкнула. Жена чиновника, довольно симпатичная блондинка, с невыразительными пустыми глазами, вызывала у неё чувство неприятия своей показной глупостью. Женевьева же оказалась более критичной.

— Она дура, маман?

— Тише… Женевьева, веди себя прилично в любых обстоятельствах, и не осуждай других так откровенно — это дурной тон!

— Фи, — фыркнула дочь, — дурной тон так себя вести на людях.

— Это их дело, как себя вести, не уподобляйся убогим на манеры и ум.

— Я не уподобляюсь, маман, просто она меня бесит.

Поняв, что дочь раздражена и испуганна, поэтому готова наговорить кучу гадостей, графиня увела её подальше от этой дурной манерами парочки. Действительно, слушать, только с ума сходить.

В это время из вагона продолжали выходить оставшиеся в нём пассажиры, пока полностью не покинули его. В вагоне остался только один кондуктор. Никто из пассажиров не пострадал, убедившись в этом, обер-кондуктор застыл на входе, всматриваясь вперёд, туда, где полыхал огонь, пожирая то ли паровоз, то ли другой вагон, и откуда доносились крики и мольбы о помощи. Он не мог уйти со своего поста, а стоявшие возле вагона пассажиры не имели желания идти и разбираться, что случилось. Лишь один мужчина отделился от толпы и решительно направился в сторону паровоза.

Вышедшие из вагона пассажиры довольно долго стояли, прислушиваясь к звукам, что долетали от головы поезда. Звуки не сулили ничего хорошего. Мимо них пробежало несколько человек, в том числе, и те мальчишки, что привлекли их внимание в вагоне-ресторане. Женевьева хмыкнула, потом вопросительно посмотрела на мать, но графиня не успела заметить их, и девушка вновь отвернулась, не став задавать вопрос, вертевшийся у неё на языке. И вдруг появился тот пассажир, что ушёл к паровозу, он возвращался обратно. Он оказался офицером.

— Господа, первый вагон и паровоз сошли с рельсов и лежат под откосом, полностью разбитые. Возможно, это диверсия, а возможно — несчастный случай. Все, кто может помочь, прошу вас идти к голове поезда и принять меры к спасению потерпевших крушение. Кроме того, нужны эфирные светильники и люди, умеющие оказывать медицинскую помощь. Я, штабс-капитан Ипполит Васин, прошу всех вас принять посильное участие. Доктор Серов уже оказывает на месте крушения медицинскую помощь и ему нужны люди, обладающие даром. Все, кто обладает хоть каким-либо даром, прошу прийти на помощь. Это наш долг, господа, перед гражданами нашей страны.

Толпа пассажиров тут же зашумела, активно обсуждая эту новость. Послышались женские охи и ахи, и от толпы отделилось несколько человек, в том числе и одна женщина, а офицер побежал дальше.

— Пойдём, Женевьева, нас позвали.

— Маман, но почему мы, что мы можем сделать с нашим даром?

— Многое, дорогая, очень многое.

— Но зачем, давай не пойдём⁈

— Ты же слышала, что сказал этот офицер?

— Да, мама, но чем мы сможем помочь?

— Это не важно. Долг дворянина в том и заключается, что он всегда стоит на страже своего Отечества и граждан, если он, конечно, не ренегат и не дурно воспитан.

— Там же, скорее всего, только пассажиры третьего класса, ну, или второго, одни крестьяне да рабочие?

— И что? — холодно отозвалась графиня, подхватив кожаный саквояж и перевесив на плечо небольшую сумочку с револьвером.

— Ты же их презираешь?

Графиня сделала несколько шагов, не отвечая дочери. Как только они отошли подальше от основной массы пассажиров, она остановилась, поставила саквояж на землю, обернулась к дочери и, пристально глядя в её глаза, ответила.

— Презирать — не значит отказывать в помощи. Запомни это на всю жизнь. Ты должна всегда стоять над толпой, стоять, а не падать, и ты же должна всегда заботиться о тех, кто ниже тебя, если это является твоим гражданским долгом или призванием. Долг и Отечество — вот две черты, которые ты никогда не должна преступать, если хочешь сохранить своё лицо. А если ты перешагнула их, то тогда ты достойна большего презрения, чем они.

— Но…

— Никаких но! Предателем всегда стать легко, тяжело остаться верным своему долгу. Целые поколения твоих предков служили Склавии, и предавать свои корни — значит умереть духовно, а где духовная смерть, там близко ходит и обычная. Запомни это, моя девочка.

— Я поняла, мама, — тихо пробормотала Женевьева, — а сейчас мы что выполняем?

— Свой гражданский долг. Нас позвали, и мы идём. У нас обеих есть дар, мы обе, точнее, я одна, могу оказывать медицинскую помощь, меня этому учили в институте благородных барышень. Кроме того, мы просто должны знать, что происходит, так что, у нас есть целых три причины, чтобы идти туда.

Девушка кивнула и дальше шла уже молча, ни о чём не спрашивая и напряжённо обдумывая материнские слова. Ей многое стало сейчас понятно, очень многое, но не всё сразу укладывалось в её голове.

Шли они до головы поезда довольно долго. Фонаря с собой не имелось, а вдоль насыпи идти оказалось очень трудно. Временами приходилось обходить росшие совсем рядом с рельсами кусты, да и по насыпанному гравию быстро не побегаешь, благо одеты они, спасибо маман… оказались по-походному и не цеплялись длинными подолами за всё подряд.

Увидев впереди разгорающееся пламя, они поспешили на свет, и вскоре пришли к поверженному вагону. Дойдя до него, они смогли оценить масштабы разрушения и увидеть множество пострадавших.

— Видишь? Мы к месту. Сейчас мы здесь нужны. Ого! Вот это да! — словно глупая девчонка, вскрикнула графиня. — Смотри, какая картина висит в воздухе⁈

Женевьева и сама увидала необычную картину, которая висела в ночном небе. Она сначала даже не поняла, что это, настолько красочно и необычно это всё смотрелось, напоминая новомодное кино. Только там оно чёрно-белое, а здесь по-настоящему цветное и красочное. Во тьме изображение показывало внутреннее устройство вагона.

В это время как раз послышался крик доктора, просящего поддержать юношу, что, как оказалось, держал эту самую картину. Юношу оказалось невозможно рассмотреть в темноте, тем более, он находился в тени собственного дара.

Графиня в это время закончила рассматривать как живой чертёж, так и общую картину разрушения и спасения людей, и обратила внимание на доктора и его слова.

— Женевьева! — позвала она дочь.

— Да, маман, я тут!

— Возьми плитку шоколада и накорми вон того юношу, это он держит картину.

— Ага, — девушка даже обрадовалась такому поручению. Выхватив из рук матери плитку шоколада, она бросилась к носителю дара.

Подбежав, она во все глаза уставилась на юношу, что имел столь необычный дар. Он оказался ей знаком.

— Ничего себе! — невольно сказала она вслух и тут же зажала себе рот ладошкой.

— Я шоколад принесла, как просили, чтобы покормить, — обратилась она к мужчине, что держал за плечи ослабевшего юношу, не давая ему упасть.

— Ай, молодец, барышня, — пробасил мужчина, — корми его.

— Как⁈ Я думала вам отдать шоколад и всё.

— Видишь, я держу его, мне неудобно кормить, а из твоих рук шоколад намного слаще будет, — и мужчина улыбнулся.

Женевьева почувствовала, как её щёки запылали горячим румянцем, но в темноте этого совсем не было видно, и она не стала заострять на этом внимание. Бедный, в прямом и переносном смысле, юноша казался неестественно бледным даже в свете Луны и отблесках пламени. Его огромные, заполонившие всю радужную оболочку зрачки смотрели куда-то в себя. Чувствовалось, что он держался из последних сил, но не сдавался, хотя в любой момент мог грохнуться наземь. Она даже немножко его зауважала.

— Отломи кусок и сунь ему в рот, видишь, кончаются его силы, ещё минута, и всё, грохнется в обморок.

— Сейчас, — и Женевьева, быстро разорвав упаковку, хрустко отломила кусок шоколада и сунула его прямо в губы юноше. Тот машинально облизнулся и откусил шоколад. Почувствовав вкус, он стал быстро прожёвывать полученный кусок и кусать вновь.

Девушке стало смешно, хоть окружающая обстановка не сильно располагала к этому. Отломив следующий кусок, она отдала его, и всё повторилось, пока юноша не смог самостоятельно взять руками кусок шоколада. Он почувствовал себя лучше, это стало прекрасно видно по тому, как ярко вспыхнула картина вагона. Женевьева аж засмотрелась на неё, и в это время рука юноши, что потянулась за остатком шоколада, слегка коснулась её руки.

Девушка отшатнулась, сердито посмотрев на юношу, но тот, сам не ожидал этого и смущённо потупился, а потом, отвернувшись, занялся картиной, усилив её свечение. Пару мгновений Женевьева смотрела ему в спину, собираясь сказать какую-нибудь резкость, но не сказала, потому как глупо. Бросив последний взгляд на висевший в воздухе яркий чертёж вагона, где всё казалось живым, она поспешно пошла обратно к матери и уже возле неё вновь посмотрела на картину.

— Отдала?

— Я даже его покормила, — хмуро ответила она.

— Гм, весьма многообещающее начало, и кто этот юноша?

— Рauvre mais fier (бедный, но гордый).

— Не поняла?

— Это тот гимназист, которого мы видели в вагоне-ресторане, и которого ты назвала бедным, но гордым.

— Ммм, как интересно, так он ел у тебя с рук уже?

— Да! — почти выкрикнула в лицо матери девушка.

— Не кричи, я прекрасно тебя слышу. Вот видишь, у тебя настоящий дар приручать мужчин.

— У меня совсем другой дар, маман, и ты знаешь это.

— Знаю, но ты только что приобрела ещё один, и весьма полезный. Юноша тебе понравился?

— Ещё чего, он не нашего круга!

— А если бы оказался нашего?

— Если бы да кабы, мы бы с ним не общались.

— Эх, пожалуй, я урежу жалованье нашей гувернантке, она учит тебя дурным манерам.

— А тогда я стану доплачивать ей из своих карманных денег.

— А я тебя их лишу, — спокойно сказала мать.

— А я займу у брата.

— Он не займёт тебе.

— Займёт.

— Я скажу ему.

— Ну и скажи, скажи, скажи!!!

Графиню кольнула болезненная реакция дочери, и она второй раз за эту ужасную ночь пошла на попятную.

— Успокойся, Женевьева, я не смеюсь над тобой, жизнь всё расставит по своим местам. Не стану я никого наказывать, рада, что ты умеешь отстаивать свои права и людей, которые тебе дороги и не сделали ничего плохого. Надеюсь, это тебе поможет в жизни.

— Он настоящий боец, хоть и безродный.

— Ну, я не увидела в нём бойца, да и, скорее всего, его родитель почётный гражданин, поэтому у него есть все шансы стать кем-то более значимым, чем сейчас.

— Ну не графом же.

— Не графом, но с таким весьма оригинальным даром он легко покорит Павлоградский бомонд, если, конечно, захочет, и сможет стать вхожим в закрытые элитарные клубы. Там тоже любят всякие художества, знаешь…

— Знаю, — и девушка отчётливо скривилась, что не укрылось от глаз матери.

— Ты что-то знаешь о них?

— Знаю и много, и я ему сочувствую, если он попадёт туда неожиданно для самого себя.

— Ну не будем загадывать, это его жизнь, а не наша. Я иду помогать с перевязкой раненых, а ты посторожи наши вещи, а то, не ровен час, на них кто-то может и позариться. Вокруг глушь и полиция окажется здесь нескоро, как и железнодорожные жандармы.

— Хорошо, маман.

Глава 8
Дирижабль

Отойдя от Петра, я поневоле остановился, потому как не знал, где мне, собственно, искать еду. У нас её нет, в лесу, окружающем нас плотной стеной, можно найти грибы и ягоды, а также клещей, но темно, и ничего толком не видно. Есть вариант попросить еду, но у кого, да и глупо как-то. Та девица, что дала мне плитку шоколада, давно ушла, и она могла оказаться у неё последней, а просить снова… уж лучше провалиться от стыда под землю. Просить у других — могло показаться верхом наглости и, скорее всего, у большинства пассажиров ничего не было, да и Пётр, думаю, этого бы тоже не одобрил, хотя голод не тётка, и даже не дядька. Оставался, по сути, единственный вариант — идти в вагон-ресторан и купить у них еду за деньги.

Пока я раздумывал, ноги сами меня несли к вагону-ресторану, идти становилось легко, потому как небо светлело с каждой минутой, и когда я подошёл к вагону-ресторану, окончательно рассвело.

Вынув часы из внутреннего кармана кителя, я отщёлкнул крышку и посмотрел на циферблат. Часы показывали немногим больше половины пятого утра, час волка или кого там ещё, но сейчас все волки находились далеко, убежав от людей подальше. Оно и понятно, с людьми животным лучше не связываться.

Возле вагона-ресторана толпились люди, ругаясь между собой. С первого взгляда мне стало ясно, что это всё сплошь персонал, так как большинство из них щеголяли формой железнодорожника. В это время из вагона выскочил мужчина, тоже одетый в форму, который, судя по его знакам различия, являлся титулярным советником железнодорожного ведомства, а значит, начальником поезда или кем-то, с ним схожим.

Выскочив, он стал размахивать руками и отдавать команды, призывая отправляться в лес собирать грибы и набирать воду для кухни из ближайшего ручья. В ответ шёл глухой ропот и град нелицеприятных вопросов.

— Нам кормить людей сегодня весь день, а продуктов столько нет, — пытался увещевать чиновник своих подчинённых, выслушивая в ответ нежелание персонала заниматься этим в такую рань.

— Помощь придёт нескоро, я отправил короткое сообщение радиоэфиром и получил короткий ответ: «Ждите, будем к полудню». Так что, помощь окажется очень нескоро, рядом нет деревень, а люди перенервничали, им есть надо.

— Сейчас не до еды, вона сколько погибших в первом вагоне, и в основном крестьяне да беднота городская. О них нужно заботиться, — возражал ему какой-то мужчина, тоже одетый в форму железнодорожника.

— Так я о том и говорю. Им оказывают помощь, людей нужно накормить, пострадавшим сварить бульон и дать сладкий чай, но на всех запасов не хватит, нужно собрать ягоды, настой малины и смородины поможет подкрепить организм раненых. Как только окончательно рассветёт, нужно отправить в лес несколько человек. Можно даже костёр развести, если не хватит нашей кухни.

— Сделаем, — внезапно отозвался здоровый мужик с рыжими усами и буйной шевелюрой на голове, — всё сделаем, начальник, это вечно Кузьма всех путает, всё он недоволен. Дело говорит начальник, нам о людях надо заботиться, а не лясы точить. Айда, ребята, в лес. Аксинья и Наталья ещё с нами пойдут, чтобы вместе набрать и не заблудиться, да корзинки с собой возьмите, куда ягоды класть.

Народ зашумел и стал расходиться, направляясь каждый к своему месту работы.

Я стоял немного поодаль, не решаясь подойти. Не люблю просить, неудобно как-то, вроде я за деньги, а не просто так, но всё равно что-то мешало подойти. Я так довольно долго мялся, слушая разговор начальника поезда, пока не понял, что прошу не для себя, а для друга и, выбрав наиболее благоприятный момент, решил подойти.

Подойдя, я первым делом взглянул на погоны. Ну, так и есть, на погонах форменного сюртука начальника поезда ровно посередине красовался крупный одинокий знак — перекрещённые якорь и топор. Значит, титулярный советник, довольно высокий чин для железнодорожника.

— Здравствуйте! — немного сбивчиво, запинаясь, начал я. — Ваше благородие, не могли бы вы продать мне немного еды? Лучше хлеба или пирожков, можно сыра или жареной рыбы, в общем, то, что я смогу донести в руках. Моему товарищу необходима пища, он работал, используя свой дар, спасал людей, и его силы оказались на исходе. Нужна еда, а то он совсем ослаб, я готов купить, — тут я сунул руку в карман и выудил оттуда смятую трёхрублёвую купюру, но не протянул её начальнику поезда, а просто показал наличие у меня денег.

Если бы я их ему сунул, то это уже могло оказаться прямым оскорблением, конечно, невольным, но все нюансы общения я знал, потому не рискнул, хотя рука так и порывалась их протянуть. Начальник поезда окинул меня усталым взглядом, даже не взглянув на деньги. Особо внимательно он осмотрел мою гимназическую форму и усталое, осунувшееся после бессонной ночи лицо, затем повернулся к персоналу и сказал.

— Дайте ему хлеба и взвару налейте во что-нибудь. Пирожков дайте вчерашних пару штук, денег не берите. Всё, давайте разбирайтесь между собой, кто в лес по грибы, по ягоды, а мне ещё санчасть организовывать в третьем вагоне. Гордей и Пикша, за мной пошли, поможете. А ты, вьюноша, молодец, правильным человеком растёшь, — и начальник поезда, развернувшись, ушёл.

— Иди сюда, — подозвал меня хмурый, низкорослый мужик с большим животом и обвислыми щеками, — пойдём, выделю тебе хлеба и всего остального.

Я кивнул и последовал за ним. Зайдя в вагон, он молча сунул мне в руку круглый, небольших размеров каравай чёрного хлеба, завернул в бумагу пару беляшей с печенью, видимо, оставшихся с вечера, и дал литровую бутылку с квасом.

— Бутылку обратно вернёшь, понял? А то знаю я вас, щеглов.

— Верну, а я не щегол и вы меня не знаете!

— Поговори мне ещё, ишь, вумный выискался. Скажи спасибо, что дали и денег не взяли.

— Я дам вам деньги.

— Иди отсюда! — повар или кто он там был, сильно разозлился, он явно опасался своего начальника и ослушаться его не смел, хоть, возможно, и хотел. Больше не разговаривая, он выгнал меня из кладовки.

Не став с ним спорить, я поспешил к своему другу. Уже окончательно рассвело, и я быстро нашёл его, сразу выложив перед ним принесенную еду. Пётр не стал скромничать и принялся быстро всё уминать, запивая квасом. Я тоже присоединился к нему, съев один беляш и краюху хлеба, но небольшую.

— Ух, карашо! — сказал Пётр, когда от еды ничего не осталось. — Давно я так не хотел есть, как сегодня, и никогда так усиленно не пользовался своим даром. Да я им вообще никогда не пользовался, получается, доннер веттер! Мы с тобою сегодня превзошли сами себя!

— Да ничего особого мы не сделали, просто я понял устройство вагона, а ты сделал то, что оказалось нужно сделать. Ты молодец, а я тебе только в том помогал.

— Да, я молодец!

Тут же, спохватившись, Пётр поправился.

— Ну, ты тоже смог, не ожидал, что твой дар окажется таким необычным и полезным.

— Я тоже не ожидал, но вот так получилось.

— Что-то я не наелся.

— Я тоже. Пойдём тогда в лес, может, где черника осталась или смородина с малиной есть, да и грибы можно пособирать. А мне ещё бутылку нужно обратно вернуть.

— Не, грибы мне нельзя, мне от них не карашо.

— Карашо да карашо, а чего это ты с акцентом стал разговаривать?

— А, это у меня от усталости или когда сильно нервничаю, я плохо букву Х выговариваю тогда.

— А, понятно, идём?

— Идём.

По лесу мы шарахались довольно долго, наконец, набрели на густой малинник и стали набивать рты. Даже в бутылку стали складывать ягоды.

— А ничего так, вкусная, — кидая в себя пахучие, но не очень крупные ягоды, сказал я.

— Конечно! А у нас, в Ингерманландии, малины уже почти и не осталось в лесах, у нас каждый лес — чья-то собственность, и все кусты вырубают, чтобы не шатались по лесам чужие.

— Ммм, — с набитым ртом говорилось не очень хорошо, поэтому, промычав своё удивление, я продолжил обирать с куста ароматные и сладкие ягоды. Мелкие они все, правда, но зато бесплатные.

Вдвоём мы быстро обчистили найденный малинник и направились дальше, довольно скоро найдя и смородиновые заросли.

— А мы не заблудимся? — забеспокоился Пётр.

— Точно! А ещё медведя можем встретить, — внезапно вспомнил я о главном лесном хищнике.

— А волки здесь водятся? — не унимался Пётр.

— Конечно.

— Пошли назад, я уже, кажется, наелся, а то, как бы нам худо не стало, а ещё и заплутать можем.

Тут и меня пробрал нешуточный страх, сразу стали видеться впереди серые или бурые пятна, сильно смахивающие и на медведя, и на волка, а то и на обоих разом.

— Пойдём, а то я, кажется, забыл в какой стороне железная дорога.

Обернувшись, я пошёл назад, Пётр двинулся за мной, благо мы недалеко отошли от малинника и поэтому смогли легко вернуться к нему, а вот дальше стало тяжело. Я вырос в степном районе, Пётр вообще лес видел только в городском парке, да в редкие поездки к родственникам, когда те устраивали пикник на природе. Но что там за лес, пустой во все стороны, даже упавшие ветки собирались на хворост.

А тут совсем другое дело, плотный и густой. Хоть и смешанный, но зато росли не только берёза да осина, а ещё клён, рябина, ёлка, сосна, да и дуб, нет-нет, да мелькал среди других деревьев, а ещё ясень и тополь. Но нам сейчас оказалось не до изобилия растений, дорогу бы назад найти.

Поплутав немного, остановились. Я достал часы и отщёлкнул крышку. Часы показывали уже без четверти двенадцать. Пётр повторил мой манёвр и также достал из кармана часы, чтобы взглянуть на циферблат.

— Что будем делать, Пётр? Я не вижу дороги обратно, а если искать, то можем ещё больше заплутать, ты помнишь её?

— Ну, чуть помню.

— Давай тогда понемногу идти и вспоминать.

— Ну, давай.

Мы побродили вокруг малинника ещё примерно с час, но дороги так и не нашли. Спасло нас лишь то обстоятельство, что мы сначала услышали гудок паровой дрезины, а потом увидели летящий высоко над нами небольшой дирижабль. Он пролетел над нами и завис совсем не в той стороне, куда мы собирались идти. Не раздумывая, мы бросились за ним, благо снизу он оказался нам хорошо заметен.

Бежали мы долго и изрядно запыхались, зато вскоре увидели просветы в деревьях, а сквозь них и саму железную дорогу. Дирижабль завис над каким-то местом, но не рядом с железной дорогой, а немного дальше, там, где лес отступал, обнажая большую проплешину, он даже чуть спустился, отчаянно работая своим небольшим двигателем.

— Это «Led Zeppelin», — сказал Пётр и добавил, — новейшая разработка средних пассажирских дирижаблей. У него два двигателя, один основной паровой, другой вспомогательный, на эфире. Я слышал, есть скоростные дирижабли, у них только один двигатель, тот, что на эфире. Они быстрые, быстрее самолётов, но небольшие, всего лишь двухместные, разведывательные, в основном. Вот бы на таком полетать!

— Ааа, — только и смог сказать я, так как вообще не разбирался в воздушных судах, да и не нравились они мне совсем. Какие-то летающие колбасы да сигары, вот и всё, что я думал о них и даже не мечтал летать, не моё это. Не понимал я и тех, кто желал летать. А Пётр всё не унимался.

— Представляешь, как это, летать?

— Нет, — хмуро ответил я, — не представляю, я человек, а не птица.

— Эх, ничего ты не понимаешь. А я хотел бы прокатиться на дирижабле!

— Ну, прокатись, — пожал я плечами, — вон он завис над поляной.

— Нас не возьмут, это за кем-то из пассажиров он прилетел.

— Почему? Может, он, наоборот, всех спасать прилетел или что-то конкретное привёз, или человека, который починит нам паровоз, или доктора, что поможет раненым. Там ведь есть и тяжёлые.

— Нет, этих привезут на паровой дрезине. Он прилетел за кем-то из высокородных.

— Может быть. Пойдём ближе, посмотрим, — предложил я. — Дорога, вон она, не заблудимся уже, а посмотреть интересно, кого же заберут.

— Идём! — решительно сказал Пётр, и мы направились к дирижаблю.

Пока дошли, ободрали лица и руки о ветки да шипы разных кустарников и сухих деревьев, а дойдя до поляны, не решились на неё выйти, и только смотрели во все глаза за тем, что там происходит. А на поляне происходило много чего интересного.

Дирижабль с интригующим названием «Свинцовый Цеппелин», а уж кто такой граф Цеппелин, знал каждый ребёнок, оказался не таким и большим, каким он представлялся в небе. Узкое сигарообразное тело, сшитое из новомодных алюминиевых рёбер и обтянутое неизвестным материалом, зависло над землёй, работая только своим эфирным двигателем.

У эфирного двигателя не имелось никакого выхлопа, только весьма своеобразный звук, похожий на скрип несмазанной тележной оси, выдавал его работу. Основной же, паровой двигатель, в это время пыхтел на холостых оборотах, но и он в этом дирижабле являлся усовершенствованной моделью, выпускаемой ограниченным тиражом.

Всё это я знал из рекламных проспектов, которыми пестрели страницы журнала «Эфир, пар и электричество». Этот журнал я читал в библиотеке, и он меня всегда интересовал, так же, как и военный журнал «Разведчик». Ну, а сейчас я имел возможность всё увидеть вживую.

Под дирижаблем висела ярко изукрашенная гондола, имеющая ряд небольших иллюминаторов, сделанных из толстого бронированного стекла, которое применяют на флоте. С гондолы, что находилась над землёй метрах в трёх, свисала складная верёвочная лесенка, усиленная ступеньками из ясеневого шпона.

По ней как раз спустились два человека, один из которых тут же стал осматривать местность с оружием в руках, а второй начал развёртывать какой-то прибор. Оба оказались одеты в имперские военные мундиры одного из гвардейских полков. Более детально рассмотреть их нам не представлялось возможным из-за большого расстояния.

Через несколько минут из гондолы вылезло ещё пять человек, их построил и проверил офицер, что спустился вместе с ними и увел куда-то двоих из них, остальные, все с оружием, расположились на месте, заняв круговую оборону. Мы с Петром невольно переглянулись.

— Эка они дают, против кого насторожились, а Пётр?

— Так, я не знаю, но, наверное, против анархистов, да и вообще, такой дорогой и новейший аппарат нужно охранять всегда, а уж тем более, здесь, в лесу.

— Ага, это точно.

Спрятавшись за развесистым дубом, мы молча наблюдали за происходящим возле дирижабля, не решаясь уйти к железной дороге. Голод отступил, любопытство захватило нас, когда ещё увидишь вблизи столь ценный объект? Долгое время ничего не происходило. Мы, устав шептаться и потихоньку рыскать вокруг, уже собирались уйти, как вдруг на поляне показались новые люди.

Мы прятались довольно далеко от дирижабля, чтобы нас не смогли увидеть, но и нам трудно было разобрать лица тех, кто явился на поляну, двигаясь со стороны железной дороги. Рассмотреть их мы смогли лишь, когда они уже почти дошли до гондолы. Теми людьми, ради которых, собственно, и прилетел дирижабль, оказались две женщины, вернее, дама и молодая барышня, возраст которой понять издалека мы не смогли. Мне они показались смутно знакомыми, но кто они, я так и не определил.

Прибывшие подошли к дирижаблю и стали карабкаться по веревочной лестнице, женщины тоже поднялись по ней и скрылись в гондоле. Солдаты, державшие круговую оборону, последними поднялись на борт. Прошло несколько минут, и эфирный двигатель взвыл на высоких оборотах, подбросив вверх дирижабль. Набрав необходимую высоту, он развернулся в нужную сторону, после чего включился основной паровой двигатель и, пыхнув дымом из выхлопной трубы, разогнал дирижабль, и вскоре тот скрылся за деревьями.

— Ты видел⁈ — в восхищении произнёс Пётр.

— Видел. Ты о женщинах?

— Да при чём тут женщины⁈ Как он полетел, видел?

— Да, и что?

— Ничего, — обиделся Пётр, — зачем ты поступаешь на инженерный факультет, если тебе не интересна техника?

— Затем, что меня брали только туда, я же тебе говорил, что хочу поступать на боевой рыцарский факультет, а меня туда не берут, из-за моего дара. Бесполезен он для боевого применения, а я не хочу учиться на инженерном, но другого выхода не вижу.

— М-да, из-под палки учиться, конечно, не хорошо. Тяжело тебе придётся, — вдруг посочувствовал мне Пётр.

— Тяжело, — согласился я с ним, — но куда деваться? Нет у меня больше никаких возможностей, да и не хочу я отказываться. Так хоть какой-то шанс есть, и пообещали мне, что через год, если я себя зарекомендую, и стану хорошо учиться, меня переведут на боевой. Поэтому я смирился, да и матушка моя того хочет. Я и в депо работал всё лето, чтобы денег заработать на учёбу.

— Ты и в депо работал? А я думаю, откуда ты так легко вагон смог повторить.

— Ну, я видел там такие, да и помогал во многом, даже чинить пробовал, но не получилось особо гайки крутить.

— Твоё дело не гайки крутить, а придумывать что-то новое, или вот как сегодня — держать чертёж перед глазами. Знаешь, как мне удобно было? Всё ясно, понятно, чётко. Мы, тевтонцы, больше всего так любим.

— Вы, да.

Мы покинули поляну, как только дирижабль скрылся за верхушками деревьев, и уже шли по лесу, приближаясь к железнодорожной насыпи. Довольно скоро мы вышли к железной дороге, но поезда на ней не обнаружили.

— А где наш поезд? — задал я вопрос сам себе.

— Дальше. Вон, видишь, дым идёт, там паровоз ещё догорает, идём туда. Это недалеко, просто мы забрали влево сильно, вот и отошли, куда не нужно. Наверное, уже и помощь пришла. Тут поезда хоть и редко ходят, но следующий должен пройти с минуту на минуту, если верить тому расписанию, что я видел на вокзале. Как бы не врезался… — обеспокоился Пётр.

— Не врежется, они по эфирному передатчику сигнал бедствия успели подать, когда мы уходили, я слышал, что помощь уже вышла, а может, и приехала. Сейчас путь перекроют, да паровозов ремонтных пришлют, они и оттянут вагоны до станции, а те, что упали, будут ремонтировать и ставить на рельсы или разберут на железо. В общем, придумают что-нибудь.

— Это да, придумают.

Так, разговаривая, мы подошли к последнему вагону и здесь узнали, что помощь уже пришла, вовсю идут ремонтные работы, и часа через два даже смогут нас прицепить к новому паровозу и отправить дальше. Это известие нас обрадовало, а то столько событий произошло за ночь и полдня, не особо хороших. Тут поневоле любому облегчению порадуешься.

Помощь действительно пришла, и передвижной ремонтный паровоз, притянув вагон со всем необходимым, вскоре ушёл, а вместо него пришёл новый паровоз и, подцепив вагоны, потянул их за собой.

Тяжелораненых забрали на паровой дрезине, которая пришла гораздо раньше. На ней прибыли врачи и медсёстры, с самым необходимым для оказания помощи, остальное привезли позже ремонтники, организовав госпиталь прямо в вагоне второго класса, пассажиры которого перешли в другие вагоны. Мы это узнали не сразу. Новый паровоз ехал даже быстрее, стремясь доставить пострадавших как можно быстрее до ближайшей крупной станции.

Мы же разместились в своём вагоне, но ехали уже не одни, к нам подселили двух пассажиров с вагона второго класса, и весь день мы так и ехали вчетвером. С новыми попутчиками, семейной парой среднего возраста, мы не разговаривали, а пересев на диван Петра, тихо шептались, да смотрели в окно, чуть позже заснув сидя.

До Павлограда оставалось ехать ещё сутки, когда наш поезд остановился, к нему подцепили ещё один вагон, и мы вновь смогли ехать с Петром вдвоём на своих диванах. На этой же остановке всех пассажиров допросили жандармы. Нас, конечно же, тоже, но спросили не о том, как мы спасали людей, а что мы делали в момент крушения.

А что мы делали? «Спали», — вот и весь ответ, да нас особо не пытали, и о подвигах не расспрашивали. Людей-то много, а времени мало, поэтому от нас быстро отстали и, выяснив все подробности ночного крушения, жандармы ушли. Дав громкий свисток, паровоз тронулся в путь, везя нас в такой близкий, и по-прежнему такой далёкий Павлоград.

Остаток пути мы провели более, чем хорошо, кормили нас в вагоне-ресторане бесплатно, за счёт железной дороги, в связи с чем мы сэкономили кучу денег, ведь ели мы не скромно, а чтобы наесться.

Не знаю, как жандармы, а начальник поезда наш вклад в спасение людей знал, поэтому кормили нас отлично. Даже булочки свежие давали. Но всё заканчивается рано или поздно, закончилась и наша поездка.

И вот уже показались первые пригороды Павлограда, что начали тянуться за час до того, как мы подъехали к вокзалу.

— Какой огромный город! — насмотревшись в окно, выразил я свои эмоции.

— Огромный, потому что столица! — наставительно произнёс Пётр и вновь уткнулся взглядом в окно.

— Ага, — ответил я и тоже прилип к нему.

Глава 9
Семья графа

Женевьева, уйдя от юноши со странным, по её мнению, даром, вернулась к матери, найдя её возле пострадавших в результате крушения вагона, но не смогла там провести и десяти минут. Кровь, мольбы, тяжёлых запах нечистот, слёзы и человеческие страдания ошеломили её, и она бросилась прочь. Усевшись под каким-то деревом поодаль, она уже оттуда наблюдала за матерью, что помогала делать перевязки раненым.

Это длилось довольно долго, и очень многим пострадавшим она успела оказать медицинскую помощь, затем её сменила другая женщина, так как невыносимо тяжело наблюдать продолжительное время за страданиями других людей. Как справлялся с огромным наплывом раненых доктор Серов, оставалось только догадываться. Он устал и практически валился с ног, но продолжал оказывать медицинскую помощь, несмотря ни на что. Человек долга — это страшная сила, а военный хирург — человек долга вдвойне.

Графиня подошла к дочери и сказала.

— Доктор меня отпустил, всё равно от меня больше толку нет, устала, пришла женщина со свежими силами, заменила меня. Навыки я уже потеряла, тяжело мне справляться с таким потоком раненых. Доктор умница, у него есть дар лечить людей, и он умеет это делать, а я могу только помогать и направлять, но, увы, мой дар сейчас бесполезен.

— Ты много сделала, мама. Посмотри, у тебя вся одежда в крови.

— Это ничего, это мелочи, пойдём, дорогая, в свой вагон, мне нужно отдохнуть, да и кровь смыть, пока она не въелась в одежду. Всё-таки дорогой материал, жалко.

— Пойдём, — с готовностью ответила Женевьева, и направилась вперёд, забрав с собой их саквояж.

Добравшись до своего вагона, они разместились в нём заново. Графиня пошла в уборную, чтобы очистить платье от грязи и чужой крови, а Женевьева просто улеглась спать, не раздеваясь. Разбудили её незнакомые голоса.

— Графиня, позвольте представиться: офицер лейб-гвардии драгунского полка его императорского величия поручик Ястржебский. Меня прислал за вами ваш муж, получив известие о крушении поезда. Слава Богу, вы живы и не пострадали. Хотя, что это⁈ Я вижу на вашем платье следы крови⁈

— Да, нам повезло, а вот другим — нет, я помогала перевязывать пострадавших. Это их кровь на моём платье. Увы, я совершенно не умею стирать и не смогла оттереть пятна с ткани, — отвечала ему графиня.

— Это не ваша забота, Ваше сиятельство, платье отстирают в прачечной, я приехал забрать вас. Это желание вашего мужа, он сильно волновался и отдал мне приказ доставить вас в Великий Новгород, как можно быстрее. Со мной приехал ещё доктор, чтобы оказать помощь, если она понадобится. Но, слава Богу, он оказался не нужен. Позвольте вам помочь собраться.

— Я поняла, у нас не так много вещей, мы уже почти собрались. Всё самое ценное мы уложили в саквояж, а остальное находится в двух чемоданах.

— Понял, прошу вас, если вы готовы, выйти из вагона, а мы вынесем ваши вещи.

— Да, мы почти готовы, сейчас я разбужу дочь, она не выдержала тяжёлых событий этой ночи и теперь спит, и мы можем собираться.

— Бедняжка, но ничего, всё самое плохое уже позади.

— Да, поручик, а на чём же вы нас повезёте, на паровой дрезине?

— Нет, ну что вы! Вам подан дирижабль, я прилетел на нём.

— Гм, Женевьева, ты проснулась? — мать постучала в дверь купе.

— Да, маман, можно открыть дверь.

Женевьева, давно прислушивавшаяся к разговору, к тому времени успела встать и привести себя в порядок.

— Хорошо, — дверь тут же открылась, и мать вошла в купе, офицер деликатно остался в коридоре.

— Собирайся, дорогая, мы улетаем.

— Улетаем, куда?

— Домой. Нас ждёт дирижабль, отец специально послал его за нами.

Графиня обернулась назад

— Господин поручик, вот эти чемоданы можно забирать.

В купе тут же заглянул поручик Ястржебский и, увидев чемоданы, кивнул. Через несколько минут обе графини вышли из поезда, их вещи несли два унтер-офицера и сам поручик, которому доверили саквояж со всевозможными личными ценностями. Они быстро прошли мимо вагона, провожаемые любопытными взглядами, нигде не задерживаясь, только обер-кондуктор осмелился спросить, куда они идут.

— За нами приехали, любезный. Спасибо за выполнение вами своего служебного долга. Возьмите от меня небольшую награду, — и графиня сунула в руку кондуктору купюру в пять злотых.

Обер-кондуктор уважительно склонил голову, и купюра сразу же исчезла в кармане его форменного сюртука.

— Счастливо добраться! — сказал он напоследок, на что графиня изобразила вежливую улыбку и, отвернувшись, зашагала вслед за поручиком.

— А что, маман, мы больше никого не возьмём с собою?

— Нет, Женевьева, дирижабль прилетел только за нами, в нём недостаточно места, и это не нужно. Помощь уже пришла, всё, что от нас зависело, мы сделали, теперь это не наша забота. Смотри внимательно себе под ноги, не оступись, а то не хватало ещё, чтобы ты упала и подвернула ногу.

— Я смотрю.

Когда они вышли на поляну, над которой висел дирижабль, Женевьева от удивления разинула рот.

— Вот это да!!!

— Новейший дирижабль «Свинцовый Цеппелин», — тут же объяснил поручик, — специально для вас, мадемуазель.

Ничего не сказав в ответ, девушка полезла вслед за матерью по веревочной лестнице и вскоре скрылась внутри. В гондоле дирижабля всё оказалось строго, но очень изысканно. Деревянные панно из красного дерева по всем стенам, толстые стёкла иллюминаторов в медных рамах по кругу, шикарные шёлковые шторы по обеим сторонам от каждого из них. Роскошный диван и кожаные кресла для гостей и хозяев, красивые и крепкие стулья для команды.

Сама гондола оказалась разделена на три секции: секция управления, секция для именитых гостей и хозяев, и секция для техников и персонала, в которой находился и небольшой буфет. Там же имелись места для всех, кто оказался не задействован в качестве техперсонала.

Графиня с дочерью разместились в главном зале, где и находились до приземления в аэропорт Великого Новгорода. Поездка не заняла много времени, и уже к вечеру они благополучно прибыли на место. На лётном поле их ждал «Руссо-Балт» их семьи с личным шофёром, и отец. Увидев их, идущих по полю, он быстрым шагом пошёл им навстречу, не став скрывать своей радости.

Граф Владимир Михайлович Васильев, генерал-губернатор Новгородской области, кавалер ордена двуглавой совы и многих других орденов, высокий, сухопарый мужчина, с коротко стрижеными волосами, среди которых нет-нет, да пробивался седой, с жёстким и волевым лицом и умными, проницательными глазами, приблизившись, обнял дочь, пытаясь скрыть при этом своё волнение и переживание.

— Как вы добрались, Женевьева?

— Добрались замечательно, спасибо, папенька, я ещё ни разу не летала на дирижабле!

— Да, пришлось отправить за вами личный дирижабль, положенный мне, как генерал-губернатору, но дело того стоило. Узнав о крушении поезда, я не находил себе места всю ночь! — тут отец прервался, чтобы приобнять жену и, коснувшись губами её руки, повёл своих дам к автомобилю.

— Столько волнений, столько волнений. Боже, Наталья, ты вся в крови, тебя ранило? Почему мне о том никто не сказал?

— Успокойся, дорогой, я не пострадала, я просто оказывала помощь другим, выполняя свой гражданский долг.

— Да⁈ Ты умничка у меня! Не сомневался в тебе, но что же там случилось, в конце концов?

— Поезд сошёл с рельсов, а почему так произошло, я не знаю, дорогой. Очень много жертв, кажется, пятеро погибших и человек тридцать раненых. Я оказывала им помощь, но не смогла всем, меня подменили.

— Да? Я сегодня же всё узнаю. Предварительные итоги расследования уже должны стать известны. Хорошо, если это просто несчастный случай, а ведь может оказаться и диверсия.

— Что же тут хорошего?

— Дорогая, я неправильно выразился. Конечно, ничего хорошего тут нет. Это трагедия, но меня интересует вопрос — это несчастная случайность или преступный умысел? Вот в чём вопрос…

— Да-да, но для меня плохо всё.

— Согласен, не будем об этом. Раз ты проявила себя с самой лучшей стороны, то, пожалуй, я имею полное право наградить тебя.

— Перестань, я не заслужила никакой особой награды. К тому же, что это за радость, если награду выхлопотал тебе муж?

— Не обязательно я, возможно, что ходатайство подаст тот доктор, которому ты помогла лечить раненых.

— Вот если он подаст, и мне её присвоят, то я её приму, а если нет, то и думать о том нечего. Доктор Серов, к слову, не из тех, кто поддастся влиянию и силе. Он настоящий доктор и честный человек, имей это в виду, и всё, я больше не хочу об этом говорить. Женевьева вся перенервничала, мы провели много времени на ногах и не спали почти сутки. Я хочу поскорее домой, окунуться в домашнюю атмосферу. Я это заслужила!

— Да-да, дорогая, конечно. Садитесь быстрее в машину, и мы поедем домой.

Роскошная машина, своим кузовом и внутренней отделкой больше походившая на дорогую карету, называлась на гасконский манер «Ландоле». Она приняла в себя новых пассажиров, водитель тронул ногой сцепление, передвинул рычаг с нейтрали на первую скорость, и дал газу. Машина, оснащённая небольшим эфирным мотором, слегка рыкнула и, не оставляя после себя ни копоти, как всякие паромобили, ни пар с копотью, как ещё худшие паровозы, покатила вперёд, постепенно увеличивая скорость.

Подобных машин выпускалось ещё критически мало, но новейшие достижения в сфере добычи и переработки эфира сулили бурное развитие этой отрасли. Конечно, вытеснить паромобили и другие машины, работающие на паре, у них бы не получилось, потому как слишком дорого, но определённый прорыв, несомненно, ожидался. Так думал и сам граф Васильев, и многие другие, в тех кругах, где он вращался.

Да что уж тут говорить, весь просвещённый мир так думал, и лихорадочно готовился к новой эпохе, отдавая все силы на подготовку и создание научной базы, а в связи с этим и подготовке новых инженерных кадров. Кадры решают всё! — этот призыв оказывался совсем не пустым пропагандистским лозунгом.

Автомобиль довольно быстро выкатился за пределы лётного поля, миновал здание небольшого, но уютного аэропорта, и покатил по бетонной дороге, шурша по ней мягкими каучуковыми шинами. Мимо неслись деревья густого леса, что начинался сразу за зданием аэропорта, чуть позже деревья сменили различные хозяйственные постройки, которые, в свою очередь, уступили место домам пригорода Великого Новгорода.

Примерно через час, миновав пригороды, роскошный автомобиль въехал на улицы города и покатил к одному из его центральных проспектов. Вывернув на него, он промчался мимо многоэтажных доходных домов, тянущихся вперемешку с частными особняками и официальными учреждениями, и вкатил в небольшой проулок, что начинался сразу за зданием главпочтамта.

Здесь ехать пришлось меньше минуты, и вскоре автомобиль, взвизгнув тормозами, остановился перед воротами особняка графа Васильева. Бело-розовый двухэтажный особняк прятался за узорчатой решёткой, состоящей из двухметровых железных кольев.

В просвете между ними виднелась ведущая к нему дорожка, усыпанная мелким гравием, а сразу за воротами находилась большая площадка, устланная крепким булыжником. Заиграл автомобильный клаксон, услышав который, услужливый дворецкий быстро отправил прислугу открывать ворота.

Ворота распахнулись, машина въехала, и вся семья стала выгружаться из неё, спеша укрыться в доме от всех невзгод и перипетий, произшедших в поездке.

— Фух, наконец-то я дома! — войдя в свою комнату, сказала Женевьева и плюхнулась на диван.

Этот день она провела, как ей хотелось, никто её не трогал и не беспокоил, а вот на следующий предстояло подумать о будущем.

«Да, а мне ещё выбрать нужно, в какие учебные заведения поступать», — сказала она сама себе после завтрака, где наслушалась прозрачных намёков отца. Это дело она решила отложить на потом, уезжая на воды вместе с матерью. Да, в Кисловодске им обоим понравилось, а вот дорога обратно — совсем нет.

Мысли девушки внезапно перескочили на мальчишку, что держал перед собой живой экран, по которому другой мальчишка практически разрывал вагон, помогая тем самым спасать людей. Перед глазами всплыло из памяти его лицо, сосредоточенное, окаменевшее, ярко-зелёные глаза, что смотрели в точку, которую мог видеть только он. Юные, ещё мальчишеские черты у него тогда исказились, давая прорваться тому, что лежало в его душе, обнажая уже настоящую мужскую волю и решимость. Вот именно этим он ей и понравился. Волей и решимостью, которая не у каждого-то взрослого способна проявиться в нужный момент.

Женевьева вздохнула, отогнав ненужные воспоминания. Все приключениязакончились, и теперь приходится думать о насущных событиях. Нужно всё-таки определиться, куда же лучше поступать. Её родители могли обеспечить обучение в любом учебном заведении. Её знания и их положение это позволяли, кроме того, она обладала весьма специфическим даром, который, к сожалению, не везде и далеко не всегда можно использовать. Самое смешное, что он больше подошёл бы мальчишке, а не девушке, но природа распорядилась по-своему, и вот теперь у неё имелся совсем небольшой выбор.

Скоро приедет её дядя, преподаватель одной из академий, где обучают юношей и девушек, имеющих дар, он и поможет принять правильное решение на их семейном совете. Надо просто подождать, и всё решится, а пока Женевьева расслаблялась, окунувшись в привычную домашнюю атмосферу.

Через несколько дней, одетая в красивое светлое платье, она сидела за круглым столом, где поместилась вся их семья, приготовившись выбирать подходящую ей академию. Присутствовали её отец, мать, старший брат и тот самый приехавший дядя, родственник матери, преподающий в юридической академии Великого Новгорода.

Дядя, небольшого роста, лысоватый, одетый в старомодный сюртук, казался прямой противоположностью её отца, имел лёгкий характер и полное отсутствие чопорности, за что она его и любила. Он не чурался своей племянницы, всегда казался весел, находчив и очень умён, так что, к его совету стоило прислушаться.

— Ну что, дорогие мои, вот мы и собрались в узком семейном кругу ради одного ооочень важного вопроса, — тут дядя, которого звали Иннокентий Петрович, скосил глаза на Женевьеву и улыбнулся ей. — Ну-с, уважаемые родители, слушаю вас⁈ Кто хочет высказаться по поводу будущего дочери?

— Сначала мы бы хотели узнать, куда возьмут нашу дочь с такого рода даром, ведь он весьма необычен, и где она сможет научиться им владеть, с пользой для себя? — первым высказался граф Васильев.

— Я вас понял, Ваше сиятельство.

— Прекрати, Иннокентий, мы не на официальном приёме, ты тоже дворянин, а поэтому, давай оставим все эти условности за порогом нашего дома.

— Хорошо, а что скажет моя дражайшая сестрёнка?

— Мы специально не отдали Женевьеву в институт благородных барышень, чтобы не испортить ей жизнь. Пусть она не ведает того, через что пришлось пройти мне. Поэтому я готова отправить её в любую академию, даже в ту, где учатся вместе и благородные юноши, и благородные девицы.

— К сожалению, Наталья, благородных юношей не так уж и много, особенно, если учитывать, что само слово «благородный» перестало олицетворять единое целое с самой этимологией данного слова и манерами отдельного индивидуума, что имеет честь принадлежать к роду благородных.

— Я понимаю, поэтому прошу твоего совета, Кеша.

— Гм, ну тогда напомните мне про дар моей племянницы, а лучше пусть она продемонстрирует его. Возможно, он уже изменился и стал совсем другим, или просто ослаб, или наоборот, усилился. Осталось всего пару дней для того, чтобы подать документы и получить уведомление о зачислении. Да, я знаю, что вы, на всякий случай, подали заявления практически во все уважающее себя учебные заведения, предназначенные для обучения людей с даром, но всё равно, давайте ещё раз внимательно посмотрим на Женевьеву и её умения. Мне тоже нужно определиться и уже потом предложить выбор вам.

— Женевьева! — повернулся к дочери отец.

— Да, папа. Сейчас.

Женевьева встала и, пройдя к столу, на котором лежало несколько разных предметов, остановилась. Демонстрация её возможностей предполагалась заранее, поэтому всё необходимое для этого уже приготовили, оставалось только продемонстрировать дар. Девушка размышляла, с чего же начать. Рядом с предметами стоял и небольшой флакон с чистым эфиром для усиления её способностей.

Она слегка задумалась, а потом потянулась к лежащей на столе палочке из горного хрусталя. Коснувшись её рукой, она напряглась, запуская работу своего дара. И всё получилось легко и непринуждённо, даже эфир не понадобился. Хрусталь потёк, стал кристаллизоваться, изменил свой цвет с прозрачного на молочный, и тут же резко потемнел, сделавшись тёмно-серым. Теперь бывший хрусталь приобрел прочность железа, но железом, как таковым, не являлся.

— Вот, — она отдала получившийся объект дяде.

— Отлично, просто отлично, прямо, как железо. Таким прутом можно легко пробить многое, и главное, вес практически не изменился. Прекрасный материал для чего угодно, особенно хорошо его применять в технике, и главное, никто так до конца и не может изучить его свойства. Отлично! Я заберу его с собой, а теперь попробуй ещё раз.

— Хорошо, дядя, но я ещё слабо владею своим даром, второй раз у меня получится, а вот в третий мне станет очень сложно.

— Просим второй раз, а в третий сделай что-нибудь лёгкое для себя. Для чистоты эксперимента необходимо сделать всё три раза, — уточнил дядя и внимательно посмотрел на племянницу.

— Хорошо, — кротко сказала она, и вновь направилась к столу. Здесь она немного задумалась и нерешительно потянулась сначала к яблоку, но на полпути её рука остановилась, и она передумала, оставив яблоко для третьей попытки. Вместо него она схватила обыкновенный столовый нож и немного «поколдовав» с ним, добилась того, что он стал гнуться в разные стороны, как будто оказался сделан из каучука.

— Поразительно! — сказали все, кто присутствовал при этом.

— Ну-с, а что ты сделаешь в третий раз? Кстати, а почему, Женя, ты не стала пользоваться эфиром, он ведь усиливает твой дар?

— У меня от него голова болит, да мне он и не нужен, я легко активирую дар в любых условиях.

— Тогда понятно, ну, что же, порадуй нас третьим чудом.

— Сейчас, — уже не колеблясь, Женевьева взяла в руки яблоко и принялась крутить его в руках. Сил у неё осталось совсем немного, но она смогла почувствовать маленького червячка внутри яблока и, напрягшись, изменила структуру яблочной мякоти, создав вокруг него прозрачную сферу, внутри которой он и оказался заключён.

Она не могла работать с живыми телами, независимо от того, имели ли они мозг и разум, или не имели его, её дар касался только неодушевлённых предметов и взаимодействовал только с ними. Яблоко распалось под её тонкими, но цепкими пальцами, и из него выкатилась маленькая сфера с заключённым в ней червячком.

— Вот, пожалуйста!

— Прекрасно, прекрасно! — захлопали в ладоши сразу все присутствующие.

— Ну, что же, я вижу, что ваша дочь прекрасно владеет своим даром. Кроме того, она умеет правильно выбирать цель, а также расставлять приоритеты, хочу это подчеркнуть. И ещё, мне кажется, она умеет собирать эфир прямо из воздуха, это очень полезное побочное свойство её дара. Я бы посоветовал отправить её в художественную академию, где она сможет в полной мере применить свой дар.

— Я не хочу туда!

— Ммм, ну есть вариант пойти учиться на доктора, весьма востребованная профессия, весьма… и главное, всегда останется востребованной.

Женевьева вспомнила, как они провели ночь, перед глазами всплыли кровь и страдания людей, и её передёрнуло от этих видений. Что не укрылось от глаз её дяди.

— Понятно, ну что же, остаётся только один вариант.

— Какой?

— Инженерная академия, одна из лучших в стране, находится в Павлограде.

— Нет, ну какая инженерная академия? — опешил отец девушки.

— Не инженерная, а инженерно-духовная. Да, и лучше ей учиться на исследовательском факультете, он для неё самый подходящий. Стране нужны инженеры-практики и инженеры-исследователи. Практиков хватает, и на них сейчас основной упор — это мужская профессия, а вот инженеров-исследователей маловато, и не все туда идут, а кто идёт, может, в этом качестве, и не окажется полезен империи. Я знаю, о чём говорю.

— Это слишком серьёзно для нашей девочки, Кеша, — вмешалась мать.

— Не знаю, всё в нашей жизни серьёзно, и случается, что несерьёзная профессия подчас становится серьёзнее изначально более тяжеловесной. Всё в мире относительно, дорогая сестрёнка.

— Может, Женевьеве пойти учиться на учителя? — вмешался старший брат, которого звали Даниил.

— Я поеду учиться на инженера-исследователя, я согласна, — выпалила девушка.

Едва начавшийся спор между родственниками мгновенно угас, и все повернулись в её сторону, смотря с искренним удивлением.

— Ты хорошо подумала, Женевьева? — строго спросил отец.

— Да.

— Девочка моя, но тебе тяжело будет учиться на инженерном факультете, ты ведь можешь ещё пойти учиться на филологический или лингвистический. Можно же ещё пойти на исторический факультет, тебя везде примут с радостью.

— С моим-то даром⁈ — фыркнула несносная девчонка, которая, очевидно, «закусила удила».

— Ну, многие учатся, не используя свой дар в профессиональном смысле.

— Так делают многие, а я не хочу.

Женевьева раскраснелась и разозлилась, грудь её стала бурно вздыматься, натягивая тонкий лиф красивого атласного платья.

— Если ребёнок выбрал сам, то он уже не станет обвинять других в том, что они сделали за него выбор, ведь так, Женечка? — вкрадчиво обратился к ней дядя, хитро прищурившись.

Женевьева сначала хотела сказать, что нет, как раз нет, но быстро поняла, что это глупо, сейчас это целиком её выбор, и за него ей придётся отвечать не только перед родителями, но и перед самой собой. Она задумалась, а все ждали её решения. Тысячи мыслей промелькнули у неё в голове. И вдруг она вспомнила гимназиста, который создал живой чертёж вагона. Интересно, а куда он поступать ехал?

Она не сомневалась, что он едет в Павлоград, так же, как и его товарищ, чтобы поступить в академию, но в какую? Те обрывки слов, что она слышала из их разговора за соседним столом, дали мало информации, и всё же она чувствовала какой-то своей женской интуицией, что он едет именно в инженерную академию, вот чувствовала, и всё.

Покрутив в голове ещё раз эту картину, она убедилась, что так оно и есть, а тогда, почему бы и нет, ей наверняка будет интересно там учиться.

— Да, я сознаю ответственность принятого мною решения, папа.

— Ну, хорошо, значит так. На этом наш семейный совет полагаю законченным и прошу всех пройти в столовую, где нас ждёт небольшой торжественный обед. Прошу, господа!

Глава 10
Павлоград

Поезд остановился, лязгнули буфера, толкнулись вагоны, отчего мы с Петром вздрогнули на своих диванах, отлипнув от окна.

— Приехали! — констатировал очевидный факт Пётр.

— Приехали, — подтвердил его утверждение и я.

— Ты куда теперь?

— По адресу академии. Вот, мне дали сопроводительные документы.

— Покажи, может, я помогу тебе, а то ты, как провинциал, можешь быстро заблудиться.

Я протянул ему документ, с которым должен явиться в академию. Это был пригласительный лист с изображением здания академии в виде водяного знака на бумаге.

— О, какой красивый! — Пётр бережно взял в руки документ и внимательно его осмотрел. — А тут и телефон есть. Тебе следует позвонить по нему, чтобы всё узнать. Хорошо, что сегодня пятница, и они работают, а вот если бы мы приехали в субботу, то не застали никого.

— Нет, зачем мне звонить, я лучше извозчика найму и поеду туда.

— Ну, смотри сам, меня-то встречают. Вернее, должны были, пока поезд не задержался. Мы уже не по расписанию идём, но может, они узнают об этом и встретят, — засомневался Пётр.

— Конечно! И узнают, и встретят, они же позвонят, узнают, что поезд задерживается и приедут, когда он придёт по новому расписанию, — обнадёжил я своего друга.

— Ага, когда выйдем на перрон, то увидим, надеюсь, что сестра переживает за меня.

— Да, но тебе лучше выходить в числе первых, а мне — подождать, меня же не встречают, и я не спешу, наоборот, мне проще, когда все пассажиры выйдут и пойдут своей дорогой, не мешая мне, да и вообще, через время, может, извозчики подешевле станут, — здраво рассудил я.

— А, это ты дело говоришь. Ну, тогда давай подождём, когда все выйдут.

Как только все пассажиры покинули вагон, вышли и мы, остановившись на перроне, и тут Пётр увидел своих.

— Марта! — крикнул он и помахал рукой слегка полноватой светловолосой женщине, что шла, всматриваясь в окна вагонов, в сопровождении полного мужчины, одетого в строгий костюм и с котелком на голове. Их трудно оказалось не заметить, ведь пассажиров на перроне почти не осталось.

— Петер, Петер! — обрадовалась женщина и поспешила к нему.

— Марта! — Пётр обнялся с сестрой, пожал руку её мужу, после чего представил меня.

— Это Фёдор Дегтярёв, мой новый друг. Мы с ним познакомились в поезде и пережили ряд незабываемых приключений, о которых я вам обязательно расскажу, но чуть позже.

— Ох, Петер, ты вечно влезаешь в какие-нибудь приключения, это невозможно! — всплеснула руками Марта.

— Здравствуйте! А как вы познакомились? — спросила она уже у меня.

— Мы ехали в одном вагоне на соседних местах, а потом, действительно, пережили очень много событий, ведь наш поезд попал в крушение.

— Ох! А мы и не знали, мы думали, что он просто сломался и поэтому запаздывает. Альберт, ты слышал о крушении поезда? — обратилась она к своему мужу.

— Дорогая, я в последнее время очень занят и не читаю газет, но что-то такое я слышал, но не думал, что это могло приключиться с поездом, в котором ехал мой племянник.

— Да-да, я тоже ничего не слышала, и скорее всего, твоя матушка и дражайший отец тоже находятся в глубоком неведенье. Какой ужас, какой ужас! — обхватила она руками голову в неприкрытом страхе. — Но что же случилось, и с тобой всё в порядке, Петер?

— Да, сестра, всё в порядке, но нам стоит уже поехать домой.

— Да-да, конечно, а за твоим другом кто-то придёт, его встречают?

— Нет, — ответил я, — я один приехал, поступать в академию, мне только нужно добраться до неё и подать свои документы, чтобы их утвердили и отправили к месту учёбы.

— Ах, какой самостоятельный, — вновь всплеснула руками сестра Петра, — тогда тебе следует нанять извозчика, они всё знают. Но извозчика не абы какого, а достойного. Альберт⁈ — она повернулась к мужу, — надо помочь мальчику.

— Всенепременно, — отозвался муж Марты и коснулся указательным пальцем края котелка. — Да, я так и собирался сделать.

— Пойдём, мы поможем тебе. Нас ждёт извозчик, а тебе наймём нового, — обратилась Марта уже ко мне.

— Благодарю Вас, мадам.

— Пойдёмте, — сестра Петра повернулась и направилась к зданию вокзала, я подхватил свои немудрённые пожитки и пошёл вслед за Петром, чей один чемодан подхватил муж Марты, а второй он нёс сам. Так мы и дошли до здания вокзала, где я поневоле начал идти вплотную к ним, чтобы не потеряться в сумасшедшей сутолоке.

Здесь царил форменный раздрай. Все куда-то спешили, иной раз даже сталкивались. Неспешно прогуливались лишь некоторые вычурно одетые дамы, в сопровождении своих кавалеров. В стороне толкались разношёрстно одетые крестьяне, со своими баулами, выйдя из пригородных поездов в столицу на торговлю или заработки.

Кто-то ждал поезд, кто-то, наоборот, спешил с него сойти, в общем, обычная вокзальная атмосфера, которая по мере приближения к самому вокзалу постепенно затихала. Пройдя сквозь здание, мы вышли через большие двухстворчатые двери с огромными массивными латунными ручками, которые практически не закрывались, пропуская через себя толпу людей в обе стороны. И вот перед моими глазами во всю ширь раскинулась привокзальная площадь.

Машинально, сделав несколько шагов вслед за остальными, я застыл, не веря своим глазам. Пётр, который уже бывал в Павлограде, продолжал идти, не задерживаясь, но он успел почувствовать моё замешательство и остановился. Окрикнув сестру, он заставили их остановиться и теперь они все втроём смотрели на меня, деликатно ожидая, когда я приду в себя.

Мой взгляд приковала огромная площадь, и я рассматривал всё, что на ней происходило. А происходило там очень многое. Бегали какие-то попрошайки, которых отгоняли полицейские, стояли извозчики, терпеливо ожидая новых клиентов, балагурила различная публика, спешащая по своим делам, идя, по большей части, не на вокзал, а просто мимо него.

Гремели клаксоны самых разных автомобилей и локомобилей, тренькал электрическим звонком небольшой трамвайчик, оглушительно трезвонили колокола на недалеко расположившемся соборе, орали приблудные взрослые попрошайки, а также непонятного вида мальчишки, самых разных возрастов, неизвестно зачем тут околачивающиеся.

Все бегали, суетились, кричали, торопились, и только оглушительный перезвон колоколов из всего этого шума оказался для меня более-менее привычен. К стыду своему, я не знал названия этого собора, ведь такую огромную церковь я в жизни не видел. Да и вообще, ничего я, оказывается, в жизни и не видел.

— Фёдор, идём, успеешь ещё насмотреться. До тошноты, уж поверь мне, — окликнул меня Пётр.

— А, что? А, да, я иду! — и крепко сжимая ручку своего единственного фибрового чемодана, я пошёл вслед за Петром, ругая сам себя за неожиданный ступор от увиденного.

Встречающих моего друга действительно ожидал извозчик. Мы вместе дошли до него, в коляску залезли сестра с Петром, туда же погрузили вещи Петра, а мы с Альбертом пошли нанимать извозчика уже для меня. Я не знал, по каким признакам он подобрал подходящего, я всего лишь шёл за ним, с любопытством вертя головой по сторонам. Скорее всего, он искал надёжного, что не обманет и довезёт куда надо, а то, мало ли…

— Сколько стоит доехать до инженерно-духовной академии имени Павла Третьего? — обратился Альберт к извозчику. Извозчик, небольшого роста мужичок с пегой бородёнкой и лохматой рыжей головой, дремал на козлах своего невзрачного драндулета. Открыв глаза, старичок смерил нас внимательным взглядом, оценив, видимо, платёжеспособность, и нехотя сказал.

— Имперский злотый, только серебром.

— Мне не надо ехать, — пояснил Альберт, — вот юноша собрался в академию, его надо довезти до административного здания, где принимают документы для поступления.

— Ась? — теперь уже только меня оценил внимательный взгляд извозчика.

— Поступать? А сам едешь или с родственниками, — кивнул он на Альберта, обратившись напрямую ко мне.

— Сам.

— Ага, ну тогда полтину с тебя возьму. Вещей у тебя почти нет, старой савраске не в тягость будет. Садись, довезу, только полтинник сначала покажи.

Я с готовностью сунул руку в карман и выудил оттуда довольно уже потрёпанный полтинник.

— Ага, ну тогда лезь в коляску, тебе не к спеху?

— Желательно перед обедом успеть.

— А, ну тогда успеем, тут недалече. Сами учебные корпуса почти на окраине расположены, а административный корпус он рядышком, за час обернёмся, неспеша и покряхтывая… Уселся?

Я кивнул.

— Ну, тогда поехали. Тппру, моя старушка. Давай-давай, ножками-ножками! — дремавшая всё это время лошадь мотнула недовольно головой, нехотя переступила и, цокая копытами по булыжной мостовой, поплелась в сторону выхода с привокзальной площади.

Я помахал на прощание рукой родственнику Петра, и мы поехали. «Жаль, что не взял у него адрес», — вдруг вспомнил я и огорчился. Не подумал, да и Пётр забыл, но уже поздно.

— Так ты откеда, юноша? — решил поболтать со мной извозчик.

— С Крестополя.

— Ааа, нет, не слыхал, далече?

— Да, юг империи.

— Угу. Барчук?

— Нет, отец — почётный гражданин, а я — нет.

— Тады понятно. Ежели хочешь наверх — поступай в академию. Это мы знаем, бывалые ужо. Так ты и гимназист, смотрю, но небогатый, раз в форме едешь?

— Так проще, — пожал я плечами, явно тяготясь слишком любопытным стариком, но ехать долго, дороги я не знал, поэтому терпел вопросы, что ссыпались из него прямо горохом.

— Так ежели ты в академию энту поступаешь, так и дар какой имеешь?

— Имею.

— А какой, дозволь у тебя поинтересоваться?

— Хороший, — стал я юлить.

— Знамо дело — хороший, а какой?

— Самый простой.

— А из боевых аль обычный?

— Обычный.

— Ага, потому, значится, и в инжанеры идёшь, раз обычный. Технику, небось, любишь?

— Нет, — отчего-то решил признаться я.

— Вона как! Ну, бывает, штошь. Главное — поступить и отучиться, а там сам себе дорогу выберешь. Но, милая, давай поспешай, а то такой рысью мы с тобой и до вечера до энтой академии не добредём, — обратился он уже к неторопливо бредущей лошади.

Лошадка, словно понимая человеческую речь, закивала головой, убыстряя свой шаг, коляска быстрее покатилась за ней, приседая на рессорах. Весил я мало, вещи мои тоже оказались не тяжелы, и поэтому никакого напряга для животного в нас не имелось.

Я закрутил головой по сторонам. Нас то и дело обгоняли другие экипажи, что частные, что ведомые извозчиками. Проезжали локомобили, чадя из труб чёрным дымом, но пока здесь их встречалось очень мало.

В городе вообще не приветствовали любой транспорт, работающий на угле, слишком много от него вокруг появлялось сажи, а это столица, не стоит её чернить. А ещё я заметил, что общественный транспорт разделялся здесь на две составляющие: очень редкий электрический трамвайчик, и так называемая конка, по сути, тот же самый трамвай, только на конной тяге, его, как раз, имелось здесь в достатке, и конечно же, мимо то и дело пролетали автомобили, что работали на эфире. Столица, всё же!

Богатых тут много, процветающих и известных — не меньше, плюс разного рода высокопоставленные иностранцы, что разъезжали по улицам на своих автомобильных каретах, в том числе, работающих на эфире. Иногда попадались даже локомобили, но смешанного типа, работающие на керосине. Копоти они создавали гораздо меньше, чем паромобили, зато шуму — намного больше.

Вот промчалась шумная компания на автомобиле, кузов которого больше походил на старомодную карету. В нём битком сидела молодёжь обоих полов и весело кричала. Я успел только заметить чёрные волосы двух молодых парней и характерный гортанный акцент, что долетел с их стороны.

— Картвелы шикуют, но их сейчас остановят полицейские, — пояснил происходящее извозчик, заметив мой взгляд, брошенный им вслед. — Может, откупятся, али нет, на кого нарвутся. А если жандармский патруль их заприметит, то мордой в пол уложат. Бывало, видел такое, и не раз, но они на время затихнут, и опять начинают, чудной народ, ей Богу, и что им неймётся⁈

— А что же их не погонят отсюда?

— Так они князья! Простые картвелы боятся так делать, это дворяне их никакого удержу не имеют, правда, и простых своих соплеменников на грех подбивают. Ну, ничего, это всё до поры, до времени. А мы, смотри, уж скоро и приедем, лошадка-то моя не подвела, ты, давай, готовь полтинник, довезу к самому главному крыльцу, там зайдёшь и у швейцара спросишь. Он тебе всё и расскажет, куда и чаво, понял?

— Да, конечно. Вот, держите! — и я протянул извозчику серебряную монету.

Извозчик не стал её проверять на зуб, ему хватило одно взгляда, чтобы понять, что монета настоящая, хотя подделок в Склавинской империи и не случалось, потому как наказание за такое назначали пожизненное. Ходили слухи, что сидели фальшивомонетчики в комфортных условиях и работали при этом на государство, но это всего лишь слухи, и проверить некому.

Минут через десять мы подкатили к главному входу трёхэтажного здания весьма оригинальной архитектуры. Две величественные колонны подпирали портик, на котором скульптор изобразил греческих богов, одетых в лёгкие туники. Над входом, воткнутый во флагшток, трепетал бело-жёлтый флаг с огромной двуглавой чёрной совой Склавской империи.

Белый цвет отражал чистоту и непорочность, ассоциирующуюся с духовными ценностями, жёлтый — означал славу и доблесть государя (золото — царский цвет), так нам объясняли в гимназии. Ну, а двуглавая сова — символ мудрости и верности. Одна голова её смотрит на запад, другая — на восток, так исторически сложилось, что главной угрозой всегда являлись две эти стороны, недаром когти птицы сжимают щит и меч.

— Приехали, слазь.

— Спасибо вам!

— Не за что, подождать тебя?

— Да я не знаю, как быть дальше. Пока документы возьмут, пока объявят куда идти, уже и переночевать время придёт, говорили, что у академии есть своё общежитие.

— Может и есть, про то не ведаю, не слышал я о том. Ладно, бывай тогда вьюноша, а мы со своей савраской дальше потелепаем. А ежели сегодня не получится в государственном жилье остаться, так вон там, за углом, как повернёшь, увидишь высокое, но узкое здание, туда и иди, там комнаты сдают, вполне приличные, и цены божеские, не то, что у других. И столовка при гостинице имеется, неплохая, я там, бывает, обедаю, когда меня сюда приносит. На день-два можно остаться, а потом уже и комнату какую искать.

При упоминании о столовой мне резко захотелось чего-нибудь съесть, ведь мы только утром посещали вагон-ресторан, и завтрак этот оказался весьма скромным, и теперь я почувствовал, как сильно проголодался.

— Спасибо вам, я так и сделаю, если не найду, где переночевать.

— Ну, бывай тогда, — и извозчик хлопнул по крупу лошади. Та мотнула головой и неспеша пошла вперёд, через минуту они исчезли за ближайшим поворотом, а я направился к главному входу инженерно-духовной академии.

И действительно, на входе меня встретил швейцар в красивой синей форме с красным позументом по рукавам сюртука и брюкам.

— Что вам угодно? — официально-нейтрально осведомился он о цели моего прибытия.

— Мне угодно подать документы о зачислении меня на первый курс данной академии, — чуть запинаясь от волнения, проговорил я. — Все необходимые бумаги у меня с собой, я прибыл сегодня утром из Крестополя.

Швейцар оглядел меня с ног до головы и, ничего больше не спросив, указал рукой на стол, что стоял в дальнем углу небольшого холла. За столом сидела женщина далеко за тридцать, с благообразным лицом и цепкими внимательным взглядом.

— Что у вас, юноша? — спросила она, когда я подошёл ближе.

— Я поступил в вашу академию, и теперь приехал с документами, — ответил я ей.

Поставив чемодан на землю, я полез в него и, достав свои документы, протянул их женщине. Та аккуратно взяла бумаги и стала внимательно просматривать, не говоря при этом ни слова. Я же стоял и молча смотрел на неё. Просмотрев документы, женщина подняла на меня глаза.

— Судя по документам, вы сдали все экзамены и прошли по льготам, в связи с этим вам положено бесплатное обучение, стоимость проживания, без учёта еды, также входит в курс, но мне нужно проверить вас по спискам, юноша. Соблаговолите пройти за мной на второй этаж, там вы получите более детальный ответ и вам подскажут, что делать дальше.

— Конечно, спасибо!

— Идёмте.

Дама встала и, забрав мои документы, направилась в сторону лестницы. Подхватив свой чемодан, я тут же пошёл вслед за ней. Поднявшись на второй этаж, мы прошли по коридору, отлично оформленному тёмным деревом с высокими, под три метра потолками, к одной из дверей. Деликатно постучавшись в неё, женщина вошла, поманив меня за собой.

Войдя, я сразу окунулся в атмосферу какой-то смеси строгости и в то же время вычурности. Комната оказалась довольно большой, и вся заставлена шкафами с кучей папок, книг и учебных пособий. В некоторых лежало ещё что-то громоздкое, непонятное для меня.

На подоконнике каким-то чудом прилепился средних размеров глобус, а само окно занавешивала большая карта Склавской империи. За единственным столом, заваленным бумагами, сидел небольшого роста человек с большими залысинами на черепе. На его носу прилепилось пенсне, которое он то и дело поправлял, потому как оно постоянно сползало ему на нос.

— Венедикт Петрович, тут абитуриент пришёл, зачислен выездной комиссией в городе Крестополь, судя по документам, льготный набор, посмотрите его в списках, будьте любезны.

Мужчина в очередной раз поправил пенсне, взглянул на даму, потом перевёл взгляд на меня и буркнул.

— Давайте.

Женщина тут же вложила ему в руки папку с моими документами, и он вновь уткнулся в бумаги, на этот раз, в мои.

— У Венедикта Петровича дар запоминать огромный объём информации и фотографическая память, он один ведёт всю канцелярию академии, — решила посвятить меня в подробности их деятельности дама.

Мужчина поднял от бумаг глаза и фыркнул.

— Если бы я был один, то всё рухнуло, Мария Васильевна, я передаю необходимые данные в центральный архив нашей академии, а они уже их формируют в папки. Нас много, и каждый занят своим делом, вы же хорошо знаете, что мы периодически меняемся, чтобы практиковать взаимозаменяемость, иначе мне невозможно ни в отпуск сходить, ни заболеть, всё сразу может остановиться. Не надо вводить в заблуждение нашего абитуриента, — и, выдав эту тираду, мужчина снова уткнулся в бумаги, что-то бубня себе под нос.

Затем он встал и принялся рыться по разным шкафам, доставая из них папки, после чего начал звонить по телефону, что висел на стене, и говорить непонятными рублеными фразами, из которых я мало что понимал. Вернувшись к столу, он вновь стал перелистывать документы.

Через пару минут напряжённого ожидания Венедикт Петрович, наконец, выдал свой вердикт.

— Абитуриент Дегтярёв Фёдор Васильевич, уроженец города Крестополя, сын почётного гражданина города Крестополя Дегтярёва Василия Архиповича, погибшего смертью храбрых в битве под Варной. Обладает даром литера Р, кодовый номер 1333Ж 55321, имеющим предварительное название «живой рисунок». Редкость, категория «Аз», применяемость: категория «Иже», потенциал… — тут мужчина задумался и что-то чиркнул в бумагах. — Потенциал достаточно спорный, на этот счёт пока оставим графу открытой, до появления новых сведений. Так, вы действительно зачислены на первый курс инженерного факультета железнодорожного и водного транспорта.

Тут я вздохнул, невольно прервав Венедикта Петровича.

— Желаете что-то сказать, молодой человек?

— Нет, — тут же испугался я и отрицательно замотал головой.

— Тогда слушайте внимательно меня дальше. Вам назначен урезанный пансион с бесплатным проживанием и бесплатными обедами от его императорского Величества за заслуги вашего отца перед нашим Отечеством. Завтрак и ужин вы осуществляете за свой счёт, — тут мужчина вновь глянул на меня из-под пенсне, — вам смысл моего сообщения понятен полностью?

— Да, но…

Понятно-то полностью, но мысли закружились в голове снежной метелью. Я рассчитывал, что кормить меня станут бесплатно, возможно, плохо, но зато бесплатно. Не получилось, вернее, получилось, но только частично.

— Полный пансион предоставляется только сиротам, это вам для ясности. Вы сиротой не являетесь, поэтому извольте добывать пропитание для себя сами. Также вам предоставляется свободный доступ во все библиотеки академии, а также вольное посещение по бесплатному же абонементу всех библиотек столицы, и не только. Это уже касается не только вас лично, сколько всех, кто учится на инженерном факультете, приказ министерства образования номер 3222-Ц.

— Понятно, гм.

— Проживать будете в комнате на двоих человек в общежитии, предоставляемом вам академией недалеко от главных учебных корпусов. Сегодня же можете туда поехать и заселиться, так как вы иногородний. Если бы пришли чуть пораньше, то смогли пообедать, впрочем…

Тут Венедикт Петрович сделал небольшую паузу, а затем обратился к женщине.

— Я попрошу вас, Мария Васильевна, позвонить в столовую и предупредить, чтобы оставили еду на юношу, он с дороги и явно проголодался, пусть это окажется для него небольшим приятным сюрпризом, а то юноша, видно, расстроился.

— Всенепременно, Венедикт Петрович.

— Выпишите ему все необходимые документы, и пусть заселяется. Сегодня же встанет на довольствие, а завтра сможет дооформить все документы в учебном корпусе. Занятия у нас когда начинаются?

— Как обычно, с первого сентября, то есть, во вторник.

— Да, совсем забыл…

Мария Васильевна улыбнулась, тут и до меня дошёл смысл этого юмора, но я не оценил его. Она забрала мои документы и практически вытолкала наружу. Уже спустившись в холл, стала оформлять мне самые необходимые бумаги, сделав при этом два звонка. Минут через пятнадцать она закончила и, строго глядя на меня, сказала.

— Можно ехать, дорогу знаешь?

— Нет.

— Тогда у тебя есть два пути: либо я вызову нашего извозчика, и он отвезёт тебя куда надо, либо нанимаешь сам, по адресу, который я напишу тебе. Выбирай.

— А сколько стоить будет?

— Наш — злотый, не меньше, свободный — полузлотый. Можно и на трамвае добраться, поездка стоит всего четвертак, но придётся долго идти пешком от остановки, к тому же, ты не успеешь пообедать.

При упоминании об обеде, мой живот опять ощутимо заныл, есть хотелось неимоверно, я всё ещё рос, и организму постоянно требовался питательный допинг, да и дар только присовокуплял к этому желанию ещё и свои энергетические потребности. Ещё моя бабка говорила, что дароносца проще прибить, чем прокормить. Она не со зла так говорила, и доля правды в её словах оказалась значительной.

На минуту я завис в раздумьях, но раз за обед не платить, то сумма получается равнозначная, и решил согласиться на академического извозчика.

— Я согласен на вашего.

— Хорошо, тогда жди, я его вызову, и поедешь, а пока все документы дооформлю.

И я стал ждать.

Глава 11
Академия

Интерлюдия

Граф Владимир Михайлович Васильев, генерал-губернатор Новгородской губернии и, как уже стало понятно, муж графини Васильевой, устало потёр виски и вновь посмотрел на полковника жандармерии, что являлся главой управления по Новгородской губернии.

— Генрих Карлович, так объясните мне, всё же, что произошло на железной дороге…надцатого числа в ста двадцати километрах от Воронежа?

— Ваше Сиятельство, я пока не готов вам ответить на данный вопрос, так как не обладаю по нему подробными сведениями. Это не входит в мою компетенцию, а кроме того, крушение интересующего вас поезда произошло не в нашей губернии, в связи с чем я не владею, в полной мере, той обстановкой, которая сможет полностью прояснить ваши вопросы, — очень витиевато, как и полагается жандарму, ответил полковник.

— Генрих Карлович, я понимаю все ваши трудности, но, во-первых, в этом крушении могли погибнуть мои дочь и супруга, а во-вторых, данные тенденции набирают силу во всех, без исключения, генерал-губернаторствах, нашей, увы, не такой уж и большой империи. В связи с последними событиями в мире, нам всем необходимо весьма внимательно изучать обстановку, связанную с подобного рода случаями. Анархисты активизировались, и думаю, вы знаете гораздо лучше меня, кто их финансирует и, собственно, ради чего это делает.

— Знаю, как и вы, Ваше Сиятельство. Я не меньше вашего обеспокоен происходящим. Прошу вас предоставить мне время на поиск более подробной информации о данном происшествии. Пока всё, что я знаю — это крушение паровоза и трёх первых вагонов. Предварительное расследование показало, что сход произошёл из-за деформации шпал, но природа этой деформации пока неясна, не исключено механическое повреждение или, — тут главный жандарм Новгородской губернии взял небольшую паузу, — или применением дара.

— Гм, следов взрывчатки не обнаружено?

— Нет.

— А сколько погибших?

— Обошлось без больших жертв. На сегодняшний момент известно о шести человек погибших и тридцати восьми пострадавших, разной степени тяжести. Могло оказаться и больше погибших, но благодаря самоотверженным действиям доктора Серова, спасшего не меньше двадцати человек, до прихода более масштабной помощи, их оказалось существенно меньше. Ваша дражайшая супруга тоже отличилась при этом и оказывала сестринскую помощь доктору.

— Гм, об этом я узнал сразу же, от неё лично. Ну, что же, надеюсь обо всём доложено наверх, вплоть до самого императора.

— Несомненно. Каждое утро ему докладывают обо всех крупных происшествиях в империи.

— Ну вот, а вы говорите, что ничего не знаете. Всё вы знаете, Генрих Карлович, а прибедняетесь. Вы же обмениваетесь информацией друг с другом, а узнав, что в крушение попала моя супруга, наверняка, сразу же обо всём дознались, предполагая, что я обязательно вас о том спрошу. Так ведь?

Полковник улыбнулся и склонил голову в почтении к проницательности своего патрона.

— Больше никаких сведений о данном происшествии у вас нет?

— Пока больше никаких сведений не имею. Ещё, доктор Серов подал прошение через полицейского инспектора о награждении за спасение людей двух гимназистов, обладающих даром, они помогли разобрать вагон для того, чтобы достать оттуда людей. В подробности я не вникал, но сведенья о том имею.

— Ну, это нас не касается, раз подал, значит, наградят, или не наградят, если не посчитают это нужным. Давайте тогда перейдём к нашим насущным проблемам. Что в нашей губернии с деятельностью анархистов?

— Работаем, выявляем, сажаем, но пока отсутствует смертная казнь за их деятельность, мы бессильны купировать данную проблему.

— Понятно, этого не случится, пока нашему императору Павлу V льют в уши, что это противоречит нормам просвещённой Европы и уподобляет наше государство с дремотной Азией, которая тоже, кстати, считает нас варварами. Меж двух огней пробежать трудно, хоть император и пытается это сделать, и лавировать между полюсами, но боюсь, войны нам не избежать, и неизвестно, кто начнёт первым. Империя сейчас находится не в лучшем положении: армия полностью не укомплектована, технически не перевооружена, флот только вступил в стадию обновления, а тут прорывные открытия, обещающие господство тем, кто оседлает техническую революцию и получит достаточные запасы эфира. Горе нам, если мы не успеем подготовиться к войне. Нам нужны обладатели боевого дара, а кроме того, хорошие инженеры и изобретатели.

— Всё так, поэтому работаем и день, и ночь.

— Ступайте Генрих Карлович, всё, что мне нужно, я узнал, а более беспокоить вас не стану. Каждый должен заниматься своим делом на своём посту.

— Всегда к вашим услугам, Ваше Сиятельство, — и полковник, пристукнув каблуками блестящих хромовых сапог, удалился прочь.

Проводив его взглядом, граф повернулся к окну и задумчиво уставился в прозрачное стекло. Вечером он отправляет дочь учиться в академию, специально для неё уже снята в Павлограде отличная квартира из двух комнат в хорошем доходном доме. В лучшем не получилось, так как элитные дома все находятся слишком далеко от учебных корпусов, ну да его дочь не избалована. Не хочет ездить каждый день на машине, пусть ходит пешком, вместо гуляния.

Жаль только, что девушек в инженерной академии слишком мало, впрочем, Иннокентий сказал ему по секрету, что в этом году берут всех по максимуму: и юношей, и девушек, и всех прочат в инженеры, если есть хоть малейшая склонность к этому. Будет отсев, но многие и останутся.

Конечно, туда поступят учиться и мужланки, и дочери купцов, и разночинцев, да только сталкиваться они смогут только на занятиях, а и спецификация разная, не всем вместе получится учиться. Ну, а то, что придётся часто рядом с юношами сидеть, так на то есть воспитание, чтобы обуздывать неразумных, и контроль со стороны преподавателей, иначе он с них шкуру потом спустит…

Отвлекшись от размышлений, граф отошёл от окна и, усевшись за свой огромный стол, принялся изучать принесённые его адъютантом документы.

* * *

Извозчик, дородный дядька с пышными светлыми усами, довольно быстро домчал меня до академического городка.

— Приехали, — оповестил он меня и остановил коляску. — Тебе, отрок, нужно идти вон в то здание, там находится канцелярия факультетов. Ты на какой поступил?

— На инженерный.

— Понятно, что на инженерный, а факультет как называется?

— Водного и железнодорожного транспорта.

— Ага, так это тебе туда, — махнул он рукой куда-то в сторону, — там узнаешь, в какой кабинет. А столовая вон она, в главном корпусе, но только ежели сзади его обойдёшь, там подскажут, не сомневайся. Не ты первый, не ты последний. Всё, я поехал, — и извозчик, легко стеганув кнутом лошадь, повернул обратно, оставив меня перед входной решёткой.

Академический городок представлял собой комплекс зданий, закрытых с улицы невысокой, но очень длинной ажурной решёткой. Дальше от входа ничего видно не было, да к тому же, вокруг зданий обильно росли деревья, сейчас покрытые густой листвой, что уже начала наливаться предосенней желтизной и лёгким багрянцем.

Я проводил извозчика взглядом, не решаясь толкнуть железную калитку. Калитка оказалась не заперта, но именно в этот миг я почувствовал себя самым одиноким во всём мире. Вокруг ни души, только клёны и липы, высаженные правильными рядами, шевелили упругими листочками, перешёптываясь между собой. Я остался один, сделав свой выбор, позади находился мой прежний мир, а впереди — чужой, ещё совсем непознанный и неизвестный.

Что меня ждёт в нём, какая жизнь? Может, я найду славные приключения и достойную зрелость, а может, наоборот, всё потеряю? Я не знал. Неотвратимость собственного пути накрыла меня ясным и светлым крылом. Хотелось оглянуться назад и попросить помощи или совета, но я знал, что там пусто, лишь только бродяга-ветер сдувал с земли жухлые листочки.

Над входными воротами высились буквы на латинском языке, закреплённые на них неведомым для меня образом: «SCIENTIA POTENTIA EST» (Знания — это сила).

Да уж, лучше и не скажешь. Лёгкая грусть накрыла меня с головой, я сейчас расставался с детством, мама сделала, что смогла, отец погиб, оставив о себе добрую память и саму возможность поступить сюда, и теперь я стою перед дверью в другой мир.

Я стремился сюда, а когда дошёл, то силы вдруг оставили меня и захотелось вернуться обратно. Не хочу идти вперёд один, я, я… Горло перехватил тугой спазм, я сморгнул непрошеную слезу и решительно взялся за ручку калитки. Возможно, я слишком глуп, сентиментален и неуверен, но не поверну назад, не поверну! Калитка тихо скрипнула и впустила меня внутрь, закрыв её, я шагнул вперед. Дорога от ворот вела к центральному зданию, от неё расходились разные пути, большие или малые, посыпанные мелкой розовой крошкой из битого кирпича или просто устланные мелким булыжником.

Учебные корпуса находились довольно далеко от ворот, наученный извозчиком, я направился к нужному зданию. Порядком подуставший от событий суматошного дня, я стремился, как можно быстрее, добраться до места и, по возможности, поесть, хотя чувство голода и несколько притупилось. Конечно, можно было купить еды по пути, но я постеснялся остановить извозчика, решив ехать до конца, и на месте уже сориентироваться.

Сейчас я решительно шёл вперёд, крепко сжимая в руках ручку чемодана и неся наперевес вторую сумку с документами и мелкими вещами. Дальнейшие события повторили те, что я встретил в главной канцелярии академии. Меня опросили, проверили документы, внесли в список поступивших, выдали все необходимые документы, в том числе и талоны на обед, на целый месяц.

Получив документы и разъяснения, я вышел из здания и сразу направился в столовую. Остановившись, отщёлкнул крышку часов, на циферблате стрелки показывали десять минут четвёртого.

«Наверное, опоздал», — подумал я, но всё равно пошёл в столовую, не теряя последнюю надежду. Так оно и оказалось, но без обеда меня не оставили, звонок Марии Васильевны не остался без внимания, и меня покормили уже давно остывшей гречневой кашей с мясной подливой, хлебом и компотом из сухой вишни. Отобедав, я почувствовал себя значительно лучше и отправился искать место в общежитии.

Дойдя до нужного корпуса, я сразу попал в руки седого вахтёра. Судя по его старой, но отлично выстиранной форме, он служил в пехотном полку, но не абы в каком, а в гренадёрском. Дальше по рангу шли гвардейские полки, а в таких все военнослужащие, от солдат до офицеров, получали дворянство после увольнения в запас, если его ещё не имели. Так что, вахтёра взяли не абы откуда.

— Так, показывай свой пропуск и документы, — сразу сказал он, как только я оказался в холле общежития.

— Пожалуйста, — протянул я ему искомое, — а мне бы коменданта увидеть.

— Увидишь, сейчас я тебя к нему проведу. Вовремя ты, ещё бы полчасика, и уже не застал. Рабочий день к концу подходит, завтра бы пришлось иттить.

Счастливо улыбнувшись, я стал ожидать, когда вахтёр ознакомится с моими документами.

— Да, всё верно, — вскоре закончил он изучать их, — и пропуск у тебя выправлен на славу, и документы в порядке, ну, пойдём, проведу тебя к коменданту. Он у нас строгий, хоть и такой же старый чурбан, как и я, вместе в одном полку служили, я до старшего унтер-офицера дослужился, а он подпрапорщиком был, вот должности у нас и на гражданке разные, кто что выслужил, тому то и полагается. Ты, как, один жить хочешь али с кем?

— А что, можно разве одному в комнате?

— А почему нет? Можно, конечно, у нас всякие комнатки есть.

— А мне сказали, что только по двое.

— Ну, мало ли кто и чего сказал. Сказал, что есть, значит, есть. Идём, — и я последовал за ним через холл.

Найденный комендант полностью соответствовал описанию вахтёра: далеко за пятьдесят, коренастый, с хитрым прищуром светло-голубых глаз и с одной ногой на металлическом протезе.

— Так, новое пополнение к нам приходит, — обрадовался он, увидев меня. — Мало вас идёт на инженеров, не все конкурс проходят, не все смогут перейти на второй курс, но списки у меня есть. Как зовут?

— Фёдор Дегтярёв.

— Так, ищем, ищем, ага, нашёл! — водя пальцем по бумаге и остановив его напротив нужной фамилии, сказал комендант. — Есть такой, на какой факультет?

— Водного и железнодорожного транспорта.

— Ага, соответствует. Так, у нас сейчас мест много, людей планируется больше набрать, поэтому пока можно и по одному расселиться, а потом, может, придётся и потесниться. Ты в числе самых первых приехал, тебе и выбирать. Идём.

Вместе мы обошли весь этаж, и я посмотрел все возможные варианты, остановившись на угловой комнате, в которую при всём желании второй жилец не смог бы поместиться. Не знаю, что меня к тому подтолкнуло, я очень люблю общаться с другими, но сейчас не захотел ни с кем иметь дело.

Пусть лучше маленькая комната, но своя. Единственным минусом оказалось то, что все удобства находились в коридоре, а не как в других комнатах, где на две большие комнаты, рассчитанные на два или три человека, располагалась отдельная умывальная комната и туалет. Ну, ничего, я общей душевой смогу пользоваться, здесь их в коридоре целых две, и туалет есть.

— Ну, что, выбрал?

— Да, вот эту возьму, угловую.

— Окошко в ней маленькое, но зато один будешь жить, без соседей. Хорошо, бери, Дегтярёв, эту. Въезжай, бельё я тебе выдам, замена раз в неделю, хочешь чаще, плати пять грошей в неделю, будешь всегда на свежем спать. Питание раз в сутки, в обед, по расписанию, с двух часов пополудни до трёх с четвертью. Смотри, не опаздывай, иначе без обеда останешься. Что ещё? Завтра день рабочий, тебе расскажут всё, чего не знаешь, и будут новые жильцы к нам въезжать.

— А воскресенье?

— Воскресенье выходной, и в столовой тоже. Компенсацию за отсутствие обеда в воскресенье получаешь в начале следующего месяца. Каждый обед стоит тридцать пять грошей, за четыре воскресенья получается почти полтора целковых. Не бог весть какая сумма, но грошик к грошику, и полтина получится, а где полтина, там и золотой, то бишь, злотый. Историю-то изучал, Дегтярёв?

— Изучал в гимназии.

— То, что ты учился в гимназии, я вижу. Молодец, что надел форму, в ней тут проще, но в понедельник общая встреча первокурсников всей академии с руководством, приедут и высокородные гости, а уже со вторника занятия начнутся. На линейку каждый может прийти, в чём хочет, но будучи чистым и опрятным. А со вторника на занятия приходят также, кто в чём, кроме тех, кто обучается за казённый кошт. Ты, Дегтярёв, на бесплатном обучении, поэтому приходишь в форме, которую определило для нашего учебного заведения министерство образования Склавской империи. Понял?

— Да, а где мне взять форму?

— Получишь на складе, но учти, там будет и мятая, и не самая хорошая, а тебе весь год в ней только и ходить, а ещё нужен костюм для занятий физическими упражнениями и костюм для работы в поле. Государство о тебе позаботится, оденет и обует, но не сильно на это надейся. Если хочешь удобную форму, то сшей её себе и купи всё остальное, и совет: если уж решишься, а судя по твоему виду, денег у тебя с собой немного, то покупай на вырост. За год ещё вытянешься, возмужаешь, и перестанешь походить на зеленоглазого цыплёнка.

От этих слов у меня вспыхнули щёки, а руки невольно сжались в кулаки.

— Но-но, вижу, что не по нраву тебе мои слова пришлись, но и ругаться с тобой у меня мысли нет, ты слушай старого воина, старый солдат не обманет и не предаст, так что, учти это на будущее. Нравы в академии не солдатские, но бывает всякое, учись за себя постоять, и не на кулаках придётся драться, тут людишки посерьёзнее встречаются, отпрыски из благородных семейств, а то и неблагородных совсем, но с гонором. Ты, вижу, парнишка смышлёный, небогат, вроде из простых, но не совсем, так что, мотай на ус. Хотя, какие у тебя усы, мотай на ум, что я тебе сказал. Старый я совсем стал, забалтываюсь, но вижу, что некому тебя на путь истинный поставить. Форму, где получить, я тебе завтра покажу.

— А чтобы сшить, куда обращаться и сколько стоит пошив?

— Покажу, где форму сшить сможешь, а стоит примерно злотых пять или семь, там же есть магазин, где и всё остальное купишь. Присутствует там и готовая, если тебе подойдёт. Сергеич подскажет, где тут мага́зины, — сделав ударение на втором слоге, сказал комендант.

— Зовут меня Ерофеич, я тут постоянно. Живу здесь, бобыль я, жинка померла уж давно, а дети выросли да разъехались, так что, заходи, я тебя завсегда взваром со смородиновым листом угощу, дачка у меня тут неподалёку, кормит меня овощами да ягодами. Ладно, пойдём, выдам тебе всё необходимое, да заедешь в комнату, чай, устал с дороги, а завтра с новыми силами примешься обвыкаться здесь.

Я кивнул и, оставив вещи в комнате, от которой уже получил ключ, направился вслед за Ерофеичем. Там, нагрузившись полученными вещами, вернулся обратно в комнату, и начал, так сказать, обживаться. Впервые я остался один, и это мне показалось так непривычно, что даже стало как-то не по себе. Второй раз за день накрыла тоска и, выглянув в окно, я стал разглядывать происходящее, решил таким образом отвлечься от тягостных мыслей.

Напротив окна находилось главное здание академии, имеющее вид не то, чтобы монументальный, но всё же, довольно внушительный. Моя комната находилась на верхнем этаже трёхэтажного здания, почти флигель, и потому отсюда открывался прекрасный вид, что меня очень радовало.

Теперь бы примус купить. Кружка и ложка с тарелкой у меня имелись в чемодане, а вот все остальное пока отсутствовало. Бесплатно я смогу есть только в обед, поэтому нужно подумать и о завтраке, и об ужине. А проще узнать, работает ли столовая утром и вечером, питаться там окажется наверняка дешевле, чем в кафешках или ещё где-то.

Придётся много чего купить, у меня осталось от моих заработанных денег шестьдесят пять злотых, да мама дала ещё двадцать, и отложила тридцать, чтобы прислать мне через банк телеграфом, если нужда возникнет, но я не хотел у неё забирать последнее. Выкручусь как-нибудь, а сейчас нужно срочно найти продуктовую лавку, купить там еды и попить горячего, а то спать на пустой желудок не очень приятно.

Лавку я нашёл довольно быстро, тут давно всё продумано, и торговцы не дураки, вовремя сориентировались, ещё при постройке самой академии. Здесь имелась и пирожковая, и заведение, похожее на столовую, сейчас пустовавшее по причине отсутствия студиозусов. Имелись и разные магазины, а стоило пройтись или даже проехаться дальше, так и вовсе присутствовало всё, что можно: и рестораны, и закрытые клубы, и прочие городские заведения.

Не став кусочничать, я заказал себе простые блюда в столовой и плотно поужинал, а затем вернулся в комнату. Устав от суматошного дня, я прилёг, и ещё не успела толком сгуститься ночная тьма, как я уже крепко спал.

Глава 12
Первый день

Утро с самого начала не задалось. Неизвестно почему, но я умудрился проспать. Ну, как проспать, я ведь ещё не на учёбе, просто проснулся непривычно поздно. Клацнув крышкой часов, я посмотрел на время — полдесятого утра. Вот это я продрых!

Встав, пошёл умываться и вскоре отправился на поиски коменданта. Тот нашёлся в холле, где встречал новых постояльцев. Коменданту явно оказалось не до меня и, кивнув на моё приветствие, он бросил.

— Обратись к вахтёру, он тебе всё расскажет, а мне некогда.

Вахтёр тоже занимался прибывшими студентами, но рассказал, как мне найти вещевой склад и где находится лавка, в которой можно купить или заказать форму, ну и напоследок перекрестил меня, сказав.

— С Богом! — после чего отвернулся и занялся своими делами.

Пожав плечами, я отправился искать вещевой склад. Попав в такую элитную академию, я ожидал, что организационные вопросы здесь решаются гораздо лучше, хотя, с другой стороны, мне и так всё уже предоставили. Есть комната, есть бесплатный обед, есть понимание будущего, так чего же боле⁈

Склад нашёлся в самом дальнем углу огороженной решёткой территории, за всеми учебными корпусами. Им оказалось маленькое, слегка облезлое здание, с невнятной табличкой на двери, окрашенной синей краской.

«Складъ» гласила она. Толкнув дверь, я очутился внутри скудно освещённого полуподвального помещения, за стойкой которого сидя дремал какой-то невзрачный старичок. Дверь скрипнула, закрывшись за мной, но старик и ухом не повёл, продолжая спать. Кашлянув, я попытался привлечь к себе внимание, но успеха не добился.

— Гм, гм, — тихо сказал я в пространство, услышав в ответ только мерное посапывание.

— Извините, я пришёл получить для себя форму, — уже громко сказал я.

— Ась⁈ — старик проснулся и, глядя осоловевшими от сна глазами, уставился на меня. — Чего хотишь?

— Так я за формой себе пришёл.

— Ась, за какой формой?

— За официальной, какую все носят.

— Бумаги давай, а то, ишь, ходют тут всякие, форму им подавай за казённый кошт, а её не напасёшься на всех.

— У вас немногие её получают, — буркнул я.

— Многие-немногие, это не твоего ума дела, гимназист, сам-то вон, до сих пор в казённом ходишь, значит, не зря пришёл.

— Не зря. Эту форму я покупал, а не получал бесплатно. Раз положено, значит, должны выдать, вот накладная на получение, — сунул я старику под нос бумагу с огромной печатью академии — двуглавой совой с топором и якорем в лапах.

— На что положено, на то есть то, что найду. Понятно⁈ Размер какой?

Старик явно разозлился.

— Чего? — не понял я.

— Головы твоей.

— Пятьдесят девятый.

— Гм, надо же, какой башковитый попался, — ухмыльнулся старик и потопал куда-то в недра склада, оставив меня наедине со стойкой, на которой он спал. Стойка эта меня не заинтересовала, гораздо больше мне понравилось смотреть на стены, что оказались увешаны различными картинками с изображением формы, знаков различия, галунов и всевозможных шевронов.

Эти картинки закрывали практически все стены, видимо, чтобы посетители не смогли рассмотреть их обшарпанность и унылость, да и сами картинки местами уже стали покрываться жёлтыми пятнами от старости, благо, что не плесенью. Старик отсутствовал довольно долго, и я уже успел рассмотреть все плакаты и заскучать. Я слышал, как он шебуршится в глубине склада по всяким коробкам, ругаясь вполголоса, но не стал принимать его недовольство на свой счёт.

Наконец, старик нашёл, что хотел и, вернувшись обратно, выложил на стол передо мной форменную фуражку.

— Вот, нашёл.

Я взглянул на фуражку. Понятно, почему он так долго искал её, видимо, выбирал похуже. Она оказалась вся в пыли и побелке, смятая, как будто её вытянули с самого дна, да и хранили там самую вечность.

— А что, получше нет ничего?

— Ишь ты, какой прыткий! Получше ему, у тебя норма снабжения первая с конца, не ведаешь про то?

— Нет, не ведаю, — в удивлении похлопал я глазами.

— Понятно, тады объясняю. У тебя половинчатый кошт указан, да ещё и поступление бесплатное, так что, тут не взыщи, по остаточному довольствию ты идёшь. Мне ещё многих одевать, вот канцелярия какой список прислала, — и он помахал перед моим лицом листком бумаги, на котором мелким шрифтом был отпечатан список незнакомых фамилий.

— И что теперь, я без фуражки останусь, или мне больше ничего не положено?

— Ишь ты, грамотный какой, положено, сейчас подберу тебе мундир, что-то не подойдёт, а что-то и в самый раз окажется, — и старик вновь ушёл копошиться в мешках и коробках, а я вновь заскучал.

От нечего делать я решил поупражняться в использовании своего дара, ведь главное в нём — тренировка, чем больше тренируешься и больше знаний имеешь, тем получается и лучше, и ярче. Картины, что висели на стенах, только провоцировали меня на эксперименты.

Собравшись с силами, я вызвал к жизни образ мундира, как на напечатанном типографским способом черно-белом плакате, только сделав его цветным. Живая картина заиграла всеми красками в полутьме складского помещения и вызвала у кладовщика оторопь, когда он отвлёкся от своих дел и уставился на неё.

— Это что такое? — вырвалось у него.

— Мой мундир, который бы я хотел видеть на себе.

— А как ты так сделал?

— У меня дар особый.

— Понятно, — закряхтел старик и стал вынимать из коробки брюки от мундира, — вот, примерь, подойдут, али нет.

Брюки оказались как раз по размеру, да и качества неплохого.

Пока я мерил, картина погасла, так как я не поддерживал её, и всё это время кладовщик любовался ею, восхищённо прицокивая языком.

— Эх, развлёк старика. Ладно, найду тебе другую фуражку, а на китель дам ткань, с неё сошьют. Погоны и прочую фурнитуру купишь сам, в лавке, у меня её мало, так что, не дам. В швейную мастерскую пойдёшь в ту, которую я тебе укажу, сделают тебе скидку, записку напишу о том, примут, да и ткань возьмут. Сделают всё хорошо, не впервой, чать. Ну, а всё остальное уже тебе покупать. Полевой костюм бери попрочнее, пусть неяркий, но чтобы прочный был. На занятия физической подготовкой потребуют шорту и майку плотную иметь, тоже купишь. Хотя, постой, сейчас я тебе найду, валялись у меня где-то в запасе, только сейчас вспомнил.

Кладовщик ушёл, чтобы через некоторое время вновь вернуться уже с найденной формой для физических упражнений.

— Вот, держи. Сможешь ещё картину показать?

— Смогу, но недолго.

— Давай, сколько сможешь, я хоть полюбуюсь, никогда такого дива-дивного не видал.

Я вновь вызвал к жизни картину мундира и заставил его кружиться, показывая со всех ракурсов. Сил хватило минуты на три, затем живой рисунок угас, и я тяжело выдохнул. Захотелось есть.

— Пожевать чего захотел?

— Да, всегда после этого есть хочется.

— Да, я знаю про то, есть и у меня дар, но слабенький, не чета твоему, всё больше считать умею хорошо, вот кладовщиком и устроили на старости лет. На, сыра кусок возьми, я много не ем, да хлеба тож, по пути схомячишь. Ладно, ступай, сейчас свяжу я тебе всё полученное.

— А фуражку другую?

— А, совсем запамятовал, сейчас, — забрав помятую фуражку, старик отправился вглубь склада и довольно быстро принёс совсем другую, новую, не мятую.

— Держи и ступай.

Забрав связанные шпагатом вещи и еду, я открыл дверь склада и отправился в общежитие, нагруженный сверх меры. Пока шёл, откусил кусок от сыра и хлеба, не обращал ни на что внимание, а зря. Навстречу мне попалась шумная компания хорошо одетых юношей моего возраста. Они шли, весело переговариваясь друг с другом.

Попалась и попалась, мне на них всё равно, я пребывал весь в мыслях о том, как бы мне всё успеть сделать: и форму сшить, и пообедать хорошо и вкусно, и все остальные дела проделать. А вот компашке оказалось не всё равно.

— Смотри, Казимир, какому-то гимназисту форму дали бесплатно! — с характерным акцентом сказал один из весельчаков.

— Где? А, так ему не только форму дали, а ещё и хлеба, ходил на склад побираться, а ещё гимназист! Хотя, судя по его виду, он на последние деньги форму купил, а то и вовсе с чужого плеча получил.

Услышав эти слова, я остановился, растерявшись, сначала даже не поняв, о ком речь. Говоривших оказалось трое, один из них, очевидный запевала, сильно смахивал на картвела, а после того, как его назвали по имени, никаких сомнений не осталось. Звали его Вахтангом, третьего же, как оказалось позднее, звали Густавом.

— Да какой он гимназист, приблудный нищеброд это, Вахтанг.

— Это вы сейчас обо мне? — вмешался я в их разговор.

— А то, о ком же? О тебе, конечно! — сказал среднего роста, но при этом очень полный картвел, по имени Вахтанг.

— Это оскорбление! — выкрикнул я в ответ и бросил себе под ноги вещи.

— А ты дворянин разве, чтобы оскорбляться, а? — презрительно процедил слова сквозь губу высокий, голубоглазый блондин по имени Казимир.

— Он из разночинцев, — спокойно пояснил третий, очень сильно смахивавший на свея, рассматривая меня с таким видом, как будто увидел блоху, а не человека.

— Ты ещё нас на дуэль вызови, — заржал Казимир.

Кровь бросилась мне в лицо, но я не нашёлся с ответом. На дуэль мог вызвать только дворянин, если ему нанёс оскорбление другой дворянин. Во всех остальных случаях ссоры решала полиция или, как в данном случае, кулаки, но последствия для участвующих в драке потом окажутся абсолютно разными. Мне ещё потом и штраф присудят, независимо от того, прав я или не прав. Мы сословное общество, где права у всех разные, но и этим так просто с рук не сойдёт, особенно, если я смогу доказать оскорбление.

Этот самый Казимир, судя по его лицу и имени, являлся полабом и носил перстень-печатку, что указывало на его принадлежность к дворянам. По остальным понять, кто они, оказалось труднее, но судя по одежде, небедные уж точно. Нужно сохранить лицо, но для этого придётся драться со всеми, и если окажется, что они все дворяне, то у меня возникнут проблемы. Да и как драться на равных, когда их трое, а я один…

— И вызвал бы, а вы разве дворяне? — наконец нашёлся я с ответом.

— Ха! Я барон Казимир Блазовский.

— А я князь Вахтанг Кавабидзе.

— Я барон Густав Седерблом, а ты кто?

— Я Фёдор Дегтярёв, сын почётного гражданина и поручика императорской армии, погибшего в бою.

Судя по выражению их лиц, меня ожидал поток дальнейших оскорблений, но армию в империи уважали и оскорбление памяти погибшего офицера уже рассматривал не обычный суд, а суд чести, который проводился только представителями дворянства, за такие проступки карали всех без исключения и очень серьёзно. Поэтому новый поток оскорблений, зародившийся в их головах, так и не покинул их рот.

— Ясно, — Казимир, что явно являлся заводилой всей компании, деланно зевнул, — ладно, пойдёмте отсюда, пусть насладится своим убожеством. Пора отобедать, ведь нам не нужно бродить по складам, чтобы сэкономить копейки от пенсии, оставшейся по потери кормильца.

Оскорбление достигло своей цели и, сжав в кулаки, я бросился на полаба. Будь, что будет, но память отца я не отдам на поругание. Этого, видимо, и добивалась данная троица.

— Густав! — крикнул Блазовский, и в тот же миг мои ноги потеряли опору, и я на всём бегу на мгновение завис и упал, ударившись со всей силы о землю. Искры посыпались у меня из глаз, я на какое-то мгновение потерялся, чувствуя боль в разбитом о землю лице. Этим воспользовалась троица и, издевательски засмеявшись, они направились прочь.

— Хороший у тебя дар, Густав, — сказал Казимир, — отлично выбивает опору из-под ног всяких нищебродов.

К тому моменту, когда я смог встать и посмотреть им вслед, троица оказалась уже довольно далеко. Бежать за ними глупо, да и что я мог им сделать, кроме как опять упасть на землю, мой дар ничем не сможет мне помочь в такой ситуации, ничем. Но я запомнил и эти слова, и этот поступок. Придёт время, и я смогу отомстить всем троим, поступив с ними так же, как они сейчас со мной.

Стерев кровь с лица, я хмуро обернулся вокруг, но рядом никого не оказалось, и наша стычка никому не попалась на глаза. Это и хорошо, и плохо. Плохо, потому что у меня не окажется доказательств, в случае чего, а хорошо, что никто не видел моего позора. Но теперь у меня есть ещё одна цель для того, чтобы учиться.

У меня слабый дар, но я уверен, что смогу сделать его сильным и трансформировать во что-нибудь совсем иное. Как? Этого я пока не знал, но решил стремиться всеми силами!

Постояв ещё несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя, я собрал лежащие на земле вещи и побрёл в общежитие. Там по-прежнему клубились новоиспечённые студиозы, на меня никто из них не обратил внимания, лишь вахтёр бросил мимолётный взгляд, и узнав, ничего не сказал, опрашивая очередного заезжающего.

Ну, а мне что говорить? Дойдя до своей комнаты, я сгрузил вещи на кровать и пошёл умываться. Глядя на себя в зеркало, ухмыльнулся: нос напух, а сам лопух, и ведь ничего не смог противопоставить троим придуркам. Взял бы хоть камень кинул вслед, и то хлеб. Хотя, что бы это дало? Меня потом могли ещё и обвинить в том, что я напал на дворян, сам не будучи дворянином, и это в первый же день.

М-да, вот же хитрые ублюдки, подловили, поглумились и ушли, в полном триумфе. Есть над чем поразмыслить, но унывать я не привык, а месть — блюдо, которое хорошо употреблять холодным. Не знаю, на каком они факультете учатся, но в долгу я не останусь. Впрочем, что сейчас об этом думать, надо сначала зарекомендовать себя, научиться каким-то боевым навыкам, а уж потом в драку лезть, а то опять опозорюсь, и мордой в грязь.

Я представил, как выглядел со стороны, и меня посетило дежавю: с одной стороны, стало больно, с другой — меня захлестнула иррациональная ярость. Хотелось найти всех троих и долго и жестоко бить. Невольно усмехнувшись собственным мыслям, я решил пока оставить всё, как есть. Уронили они меня на землю, разбили нос, причём просто так, ну что же, долг платежом красен, а пока хватит об этом думать. Вахтёр предупреждал, что здесь всё непросто, вот и подтверждение его слов. Я ещё раз взглянул на себя в зеркало, закончил умываться и пошёл в свою комнату.

Войдя, я проверил, на месте ли записка кладовщика, пробормотал вслух полученный от него адрес лавки по продаже академической, да и не только, формы и мастерской по пошиву, захватил кусок матери и отправился искать нужный дом.

Выйдя за ворота, я оглянулся вокруг. Улица, на которую выходил учебный комплекс зданий академии, не имела такой ширины и пропускной способности, как центральные улицы Павлограда, скорее, она напоминала обычные улицы Крестополя, которые хоть и вмещали намного меньше народа, но жизнь бурлила почти так же, как и здесь.

Движение по ней оказалось не слишком оживлённым, но то и дело подкатывали нанятые абитуриентами экипажи со всех сторон города, а то и просто извозчики с вокзала, и высаживали новоиспечённых студиозусов, что думается, мало отличались от меня в своей наивности.

Сделав несколько шагов вдоль улицы и удалившись непосредственно от входа, я остановился, и некоторое время с искренним любопытством наблюдал за прибытием поступивших в академию. Наблюдал минут пять, затем, отвернувшись, потопал по своим делам, мысленно создавая картину уличного движения. Зачем? Чтобы потом потренироваться на досуге, пока никто не видит. Мне надо добиться увеличения продолжительности времени, в течение которого я смогу удерживать картину, а это достигается только постоянными тренировками.

Не успел я пройти и двести метров, как меня с басовитым гудением обогнал локомобиль, обдав при этом густым чёрным дымом, выходящим из выхлопной трубы, что торчала у него наверху. Вдохнув поневоле этот чад, я громко чихнул и послал вслед агрегату множество «добрых» слов, но тот уже скрылся за ближайшим поворотом.

Вскоре я нашёл нужную лавку и, войдя внутрь, сразу окунулся в атмосферу сукна и мундира. За прилавком стоял относительно молодой приказчик и деловито клацал костяшками на больших деревянных счётах, проговаривая при этом расчёты вслух. Заметив меня, он бросил своё занятие, убрал бумагу и счёты, и сразу же обратился ко мне.

— Чем могу быть вам полезен, господин гимназист?

— Я поступил в инженерно-духовную академию имени Павла Третьего и теперь мне требуется сшить мундир. Брюки и фуражка у меня есть, ещё кладовщик выдал сукно и просил передать вам записку от него, чтобы вы помогли мне с пошивом кителя и фурнитурой.

— Да-да, у нас есть договор с мастерской, адрес вам известен?

— Да.

— Тогда уточните, что у вас уже есть и чего вам не хватает?

— У меня есть фуражка и брюки, и больше ничего.

— Ага, тогда нужно шить только китель, а также оформить его согласно правилам и цветам вашего высшего учебного заведения, так?

— Да.

— Ясно, значит, вам необходимо докупить у нас галуны, погоны, фурнитуру на погоны, фурнитуру на стоячий воротничок, аксельбанты. Пуговицы какие предпочитаете: медные, оловянные, латунные?

— Лучше латунные.

— Прекрасный выбор, у нас как раз есть совершенно новые. Ботинки вам выдали?

— Нет.

— Ботинки — это серьёзно, у нас очень большой выбор, у вас какой размер?

— Сорок второй.

— Прекрасный размер для юноши, но раз вам их не выдали, то придётся покупать у нас. Так как вы обратились сразу к нам, да ещё по рекомендации, то для вас сделаем десятипроцентную скидку.

— И сколько они стоят?

— Смотря какие. Из хрома стоят пятнадцать злотых, яловые — десять, а из другой кожи и более грубые — пять-шесть злотых, в зависимости от производителя. Вы можете примерить, я вам принесу на выбор, а сам займусь сбором всякой всячины для вашей формы. Вам же ещё и ремень нужен?

— Ремень у меня свой имеется, и бляха тоже.

Я показал подаренную бляху на своём ремне.

— Как скажете, могу посоветовать, где можно сделать вставку с заглавными буквами вашей академии.

— Да, буду вам благодарен.

— Мастерская находится напротив пошивочной, куда вы пойдёте от нас, как раз вам удобно.

— Понял, спасибо.

Приказчик кивнул и, выйдя из-за стойки, стал искать подходящие ботинки, и вскоре принёс мне целых пять пар. Перемерив их, я решил остановиться на яловых, всё же, обувь — это важно, но и денег в обрез. На краткий миг я задумался: не проще ли походить по обувным лавкам и поискать что-нибудь дешевле, ведь цены здесь, скорее всего, завышены. Ну, а с другой стороны, я здесь не знаю никаких лавок. Хотя, на первое время и мои ботинки сойдут, а дальше будет видно, и я решил повременить с покупкой.

— Пока ни какие не возьму, в следующий раз.

— Хорошо, тогда с вас за всё пять злотых и трояк.

Отсчитав положенные деньги, я забрал товар и вышел из лавки, направившись в швейное ателье. На сей раз меня встретил человек с характерной внешностью иудея. Впрочем, они давно занимались этим ремеслом и преуспели в том. Передав записку, я отдал кусок ткани, с меня сняли мерки и, заплатив пять злотых за пошив и отдав все нашивки, я ушёл из мастерской. Выполнить заказ обещали завтра к вечеру, чтобы я мог на линейке уже стоять в форме.

Напротив швейной действительно находилась мастерская по металлу. Зайдя в неё, я наткнулся на мастерового, что работал над созданием какой-то железной побрякушки.

— Мне нужно сделать себе вставку на бляху. Я поступил в инженерно-духовную академию.

— Сделаем, отчего не сделать, давай свою заготовку.

— Вот.

— Ага, хорошо сделана.

— Это подарок от моих товарищей из депо.

— Работал, значит?

— Да, деньги на учёбу зарабатывал.

— Молодец! Уважаю таких, что не языком, а руками работают. На инженера решил поступать?

— Да.

— Тогда понятно. Завтра приходи, с тебя полтинник возьму, как со своего.

— Спасибо!

— Лады, учись хорошо, нам нужны хорошие инженеры.

— Обязательно.

— Скажите, а где здесь можно поесть вкусно и недорого?

— А, так пройди дальше и сверни на первом переулке влево, там увидишь вывеску «Столовая №5», в неё иди. Там и выбор блюд богатый, и готовят неплохо, цены средние, а если надо подешевле, то тогда тебе в перекусочную. Это вернёшься назад и пройдёшь до доходного дома на перекрёстке, у которого на фасаде огромный мужик полуголый изображён, у этого дома во внутреннем дворе, если зайти сбоку, и есть эта самая перекусочная, на первом этаже, там дешевле, но контингент разный бывает. Поесть можно, но и на неприятности, если что, нарваться тоже, особливо, если вечером на ужин пожаловать, слишком молод ты, могут цепляться всякие замухрики.

— Понял, спасибо!

— Ну, тогда бывай.

Глава 13
Обо всех

Пётр на семейном совете имел право выбора учебного заведения, вернее, это он так думал, что имел. Родители определили ему для поступления несколько учебных заведений, выбрать окончательно из которых доверили его сестре уже на месте, в столице, что она и сделала. И решение это оказалось для Петра весьма неожиданным.

Когда они приехали домой к сестре, Петеру предоставили отдельную комнату для отдыха, а на следующий день приступили к обсуждению насущного вопроса.

— Петер, ты определился, куда поступать будешь?

— Да, в Михайловскую инженерно-бомбардирскую академию.

— А с чего ты взял, что ты туда поступишь?

— Ну, мы же документы подали сразу в три высших учебных заведения. В Михайловку, инженерно-духовную или «Павловку», и в обычный инженерный университет.

— Да, Петер, всё верно, и отовсюду пришли бумаги, что тебя берут, но с оговорками.

— С какими ещё оговорками? — от внезапного волнения Пётр перешёл на немецкий, и продолжил говорить с сестрой только на нём.

— Я попросила родителей не уведомлять тебя об этом заранее, чтобы не расстраивать, но суть дела такова, что тебя берут без оговорок только в университет.

— Как так, а что тогда с другими?

— В Михайловской инженерно-бомбардирской академии сейчас большой конкурс и целевой набор из низов, берут в первую очередь тех, у кого есть дар, сходный с боевой тематикой или склонный к артиллерийскому делу. И из-за этого придётся дополнительно платить за то, чтобы ты прошёл по конкурсу. Я знаю, что ты хочешь стать физиком, тогда тебе прямой путь в университет. А что касается Павлоградской инженерно-духовной академии, то с ней, как раз, проблем нет, тебя берут туда учиться бесплатно.

— Но у меня есть дар, я не хочу учиться в обычном университете.

— Тогда у тебя есть выбор: либо в Михайловку, либо в академию Павла Третьего, но учти, что после окончания Михайловской бомбардирной академии тебе придётся служить не меньше пяти лет, а то и больше, и только тогда ты сможешь уволиться и работать там, где тебе захочется.

— Да, Петер, — поддержал жену Альберт, — за пять лет многое может измениться. Мир постепенно катится в пропасть, и не исключено, что начнётся война, и ты окажешься в первых рядах тех, кто пойдёт воевать.

— Я не боюсь этого.

— Браво, Петер, но всё же, ты хотел посвятить себя мирной жизни.

— Да, а вот мой новый друг Фёдор, наоборот, хотел бы поступить в бомбардирную академию, но его туда не возьмут, из-за его дара.

— Понятно, у вас двоих имеются схожие препятствия: у него — невозможность туда поступить, у тебя — невозможность реализовать себя так, как ты хочешь. А куда он поступил?

— В инженерно-духовную.

— Ну, вот видишь, — улыбнулась Марта, — значит, судьба послала тебе недвусмысленный намёк, куда следует поступать, не надо пренебрегать им. Да, и ты нам не рассказал ещё о приключениях со своим другом.

— Да, точно, а вы готовы выслушать?

— Мы все в величайшем внимании к тебе, мой брат.

— Тогда слушайте, — и Пётр принялся в красках рассказывать о том, как они спасали людей.

Рассказ его продолжался довольно долго, с перерывами на чай и пирожные. Увлёкшись, Пётр даже нарушил грани приличия, рассказывая с набитым ртом. Закончив повествование, он выдохнул и замолчал. В комнате на некоторое время повисла удивленная тишина.

— Это медаль, однозначно медаль за спасение погибающих. Вы молодцы с этим юношей, так распорядиться своим даром, и главное — выполнить то, что оказалось не под силу взрослым…

— Да, только нам никакой благодарности не дали.

— Это всё в будущем, система инерционна, пока разберутся, пока найдут виновных, а уж потом займутся и награждением всех, причастных к спасению. Думаю, месяц на всё уйдёт, не меньше. Но ты видишь сам, что судьба не зря вас свела вместе, так что, теперь следует выбрать соответствующий факультет. Куда поступил тот юноша? — спросил Альберт.

— На водный и железнодорожный транспорт.

— Тебе я бы посоветовал поступить на факультет новомодного воздушного транспорта, но выбор целиком за тобой.

Пётр задумался, его мысли всё крутились вокруг Фёдора, их встречи и пережитых приключений. Наконец, перестав метаться с выбором, он сдался.

— Я пойду на тот же факультет, что и Дегтярёв, пусть будет так, как распорядилась судьба.

— Хорошо, это твой выбор.

— Мой, — подтвердил Пётр, и на этом разговор подошёл к концу, но только на данную тему.

Петр направил своё решение в инженерно-духовную академию, где его утвердили в списках, причём с большой радостью, но теперь встал вопрос, где жить.

Оставаться у сестры на долгое время не представлялось возможным, а жить на квартире выходило очень дорого. Родители навели подробные справки через Марту, и теперь та, выполняя их волю, приступила к непростому разговору с младшим братом.

— Петер, — начала сестра, получив накануне по телеграфу от родителей послание и подробное письмо почтой. — Матушка с отцом предполагают, что не смогут оплачивать твоё проживание весь год, или тебе придётся зарабатывать самому на оплату съёмной квартиры. Так сложились обстоятельства, увы, но первоначальные планы придётся немного изменить.

— Но они же говорили, что смогут⁈

— Возникли непреодолимые обстоятельства, и теперь родителям приходится оплачивать внезапные расходы, это связано с твоим будущим. Имение нужно расширять, для чего пришлось взять кредит, который нужно отдавать с процентами. Если ты примешь самостоятельное решение и поселишься в общежитие, то это значительно уменьшит расходы, и тебе хватит денег, которые ты станешь получать от родителей через меня.

— Но…

— Альберт узнал, — перебила его сестра, — что тебе можно жить в общежитие всего за пять злотых в месяц. Это очень дёшево, и у тебя останется много денег на еду и карманные расходы.

— Но… — опять начал Пётр и осёкся, задумавшись. Сестра молчала, выжидательно глядя на младшего брата, она понимала, что ему придётся согласиться, и хоть уговорить его оказалось непросто, и даже неприятно, но это вынужденное решение.

— Хорошо, — сдался брат, — я согласен, только с одним условием.

— С каким? — удивлённо подняла брови Марта.

— Ты поможешь мне найти Фёдора и посодействуешь тому, чтобы мы поселились в одной комнате, если не окажется возможности жить одному.

— Хорошо, я займусь этим вопросом, но сегодня уже поздно, а в воскресенье выходной. Я всё узнаю и договорюсь в понедельник, на торжественном собрании. Насколько я смогла понять, у академии только одно общежитие, зато очень большое, так что, шанс оказаться вместе в одной комнате у вас есть.

— Не шанс, сестра, а мы точно должны с ним жить в одной комнате, потому что так легче, ведь мы с ним друзья.

— А вдруг он сам не захочет, или вообще, снимет квартиру?

— Не снимет, у него денег нет, а раз общежитие одно, то и он на это согласится. И с чего ему быть против? Мы друг друга знаем, ему наоборот, станет со мной веселее.

— Ну да, прямо обхохочетесь, — недовольно поджав губы, ответила сестра.

Пётр смутился, но упрямо наклонил голову, не собираясь снимать своё условие.

— Хорошо, — с тяжёлым вздохом сказала сестра, — я постараюсь сделать, как ты хочешь.

— Спасибо.

* * *

В это время старший железнодорожный инспектор просматривал донесения своих подчинённых. Последним ему попался рапорт офицера железнодорожной жандармерии о результатах расследования происшествия под Воронежем. Вывод напрашивался весьма неоднозначный.

По свидетельствам очевидцев и в ходе проведённого расследования была выявлена злоумышленность крушения, и все факты указывали на то, что это сделал кто-то, обладающий даром. Каким именно, установить оказалось очень сложно, но этим сейчас и занималось пятое управление жандармерии. Специалисты по этой части у них имелись.

Также на столе лежало ходатайство о поощрении двух гимназистов, оказавших существенную помощь при спасении людей. Внимательно вчитавшись в текст, инспектор подивился изложенным фактам, несколько раз перечитал, затем пару минут пребывал в раздумье и наконец, сзади прошения написал свой вердикт: «Выяснить фамилии гимназистов и подать заново прошение об их поощрении через канцелярию». Поставив размашистую подпись, чиновник отложил прошение в отдельную папку, для отработки подчинёнными, и занялся другими документами.

* * *

Женевьева Васильева стояла перед огромным, в человеческий рост зеркалом и примеряла очередное платье, в котором она планировала всех поразить на торжестве в честь начала учебного года в академии. Платье ей нравилось: светлого цвета, с лёгким кремовым оттенком, оно имело высокий ворот икрепкий лиф с корсетом. В нем она и появится на всеобщем собрании студентов-первокурсников.

Завтра предстоял первый визит в академию, а ещё она узнала, что для девушек впервые за всё время существования высших учебных заведений ввели форму. Это её изрядно обрадовало, неизвестно, почему вообще так случилось, возможно, потому что в этом году оказался первый набор барышень.

Повертевшись перед зеркалом, она распустила волосы, и они заиграли на солнце светлой медью. Сзади её локоны казались более рыжими, а те, что спадали на лицо, напоминали цветом спелую пшеницу. Так, теперь ещё серьги в уши, пару колечек на пальчики, и колье на шею, самое простое, даже не золотое, но зато с камешком.

Жаль, не получится ещё примерить форму, которую ей шьют для занятий. Это будет юбка-брюки, элегантные, но весьма крепкие полуботинки чёрного цвета, плотный, но тонкий шерстяной жакет и шляпка на голову, чем-то отдалённо напоминающая мужской котелок. Естественно, всё в цветах академии: синий с чёрным, и красные вставки. Подумать только, она скоро наденет форму!

Покрутившись ещё немного у зеркала, Женевьева стала укладывать вещи. Папа специально снял ей двухкомнатную квартиру совсем недалеко от учебных корпусов. Просторная квартира располагалась в одном из доходных домов, завтра туда перевезут её вещи, а сама она приедет во вторник, к началу учёбы. Родители поставили одно условие: она должна жить вместе с престарелой гувернанткой, которая, во-первых, будет помогать по дому, а во-вторых, следить за девушкой и всё рассказывать родителям.

Такие условия являлись обязательными для всех аристократок. Не для дворянок, а для аристократок. И сравнивать себя с людьми, лишь в первом поколении получившими или выслужившими дворянство — моветон.

Женевьева могла бы следила за квартирой и сама, но понимала, что ей это не позволят. Правила нужно соблюдать, зато она не будет голода, и страдать, как её мать, когда та училась в институте благородных барышень. Деньги на пропитание учениц выделялись небольшие, как рассказывала мама, а ещё сказывалось воздержание во время постов, и в итоге — постоянный голод, и это несмотря на происхождение и деньги семьи. Ведь родители редко посещали институт и не могли еженедельно подкармливать своих дочерей.

Так продолжалось довольно долго, пока доктор института благородных барышень открыто не поднял вопрос о недостаточном пропитании учениц, в связи с чем лазарет при институте оказался ими просто переполнен. К тому же, им ещё необходимо восполнять энергию, которую они затрачивали в результате упражнений с даром. Всё это мама один раз очень доходчиво объяснила её отцу, и больше подобные вопросы не поднимались, и вот теперь Женевьеву ждёт учёба в инженерно-духовной академии, что является просто немыслимым прогрессом для любой девушки!

Ну, что же, она ещё себя покажет! И не только покажет, но и докажет, чего стоит. Жаль, подруг найти тяжеловато, ну да ничего, обойдётся и без них, либо они сами найдутся, как уже не раз бывало. Женевьева повернулась к зеркалу и стала вновь рассматривать себя, в который раз выискивая всё новые и новые достоинства в своём лице и фигуре. Как водится у девушек, достоинств оказалось в разы больше, чем недостатков. Закончив разглядывать себя в зеркале, Женевьева отправилась изучать новые, только что принесённые ей учебники.

* * *

Я постепенно привыкал к академии, обедал в рекомендованной столовой №5. Кормили там хорошо, цены действительно оказались невысокими, а еда сытной и вкусной.

Постепенно я обустраивал и свою комнату, даже купил себе примус в одном из магазинов, мимо которых проходил. Работал он на керосине, это не шибко хорошо, ведь в комнате им нельзя пользоваться, вот если бы работал на эфире, тогда да. А пока придётся готовить на общей кухне и хранить его у себя, чтобы не унесли. Зато всегда будет кипяток, чтобы приготовить сладкий взвар, сухих трав да сахару я могу себе позволить купить, вот стоимость чая или новомодного кофе мне пока не по карману.

Практически всё воскресенье я провёл в комнате, уходил только за формой и бляхой на ремень. В ателье меня уже ждали, с собой я взял брюки, чтобы примерить вместе с новой формой. Глядя на себя в зеркало, я подивился, как изменился за это время, и это мне понравилось. Немного смущало ещё по-детски выглядевшее лицо и торчавшие уши, но в целом, я решил, что всё очень неплохо.

Чтобы не мять отглаженный мундир, мне его аккуратно завернули в большой пакет. И вот, аккуратно сжимая пакет, я направился обратно, с удовольствием смотря по сторонам. Мир казался мне каким-то совсем другим. Ласково пригревало солнышко, попадающееся молодые барышни все сплошь казались красивыми, а будущее рисовалось исключительно в ярких красках.

В таком настроении я дошёл до входа в общежитие и, не став задерживаться, направился в свою комнату. В холле толпились первокурсники, общежитие уже оказалось наполовину заполнено, и многие начали знакомиться друг с другом. Жаль, что девушки не будут с нами учиться, очень жаль.

Мысли о барышнях с взрослением стали посещать меня всё чаще, но найти себе даму сердца, как писалось в романах, казалось сложной задачей. Те немногие знакомства, что осуществлялись с помощью родственников или при общении со знакомыми с детства девицами, безвозвратно уходили в прошлое, не оставляя даже намёка на продолжение отношений. Взрослая жизнь вступала в свои права, но я не переживал, если смогу добиться многого, будут у меня и девушки.

Быстро поднявшись к себе на этаж, я прошёл в комнату и, как только закрыл за собой дверь, принялся с удовольствием распаковывать форму и сразу же повесил её на плечики в небольшой шкаф. Удовлетворённо вздохнув, я решил, что готов к завтрашнему дню. Выйдя в коридор, ко мне тут же подошли вновь прибывшие, которые слонялись по этажу, знакомясь со всеми, обсуждая, откуда приехали и как устроились. Но долго болтать я не захотел и, вернувшись в комнату, поужинал пирожками и заснул.

Утро наступило быстро, сегодня меня ожидала подготовка к торжественному мероприятию приёма в студиозусы.

Надев на себя новенький мундир студиоза, я посмотрелся в зеркало. Ну что же, хорош! Проверив, не забыл ли чего, я вышел из комнаты. Сухо щёлкнул два раза ключ в замке, и вот я уже направляюсь к выходу из общаги. Не успел я войти в холл, как меня подхватила толпа разномастно одетых людей и понесла за собой.

Выйдя на улицу, я практически потерялся среди сотен мужчин, женщин, юношей и девушек, спешащих на торжественную линейку, посвящённую началу нового учебного года. С улицы через распахнутые настежь ворота заходили целыми семьями, проезжали автомобили самой разной конфигурации и системы: от паровых локомобилей и дизельных автомобилей, до супердорогих авто, работающих на эфире.

Глаза разбегались от обилия людей в самых разных праздничных одеждах. Встречались те, кто пришёл, как и я, в мундире или форме, указывающей на отношение к академии, в просторечии именуемой «павловкой», мелькали люди в мундирах других академий или министерств. Иногда попадались даже военные мундиры и, конечно же, больше всего внимания к себе привлекали нарядные женские платья.

Возле общежития их пока находилось очень мало, но чем ближе я подходил к месту организованного торжественного празднования, тем их встречалось всё больше. Я вертел головой среди разношёрстной толпы, одетой гораздо богаче и ярче, чем я. Казалось, моя форма изрядно побледнела, и я фактически потерялся на их фоне.

Вчера комендант вручил мне картонку с золотым тиснением, на которой обозначалась схема расположения построения факультетов на площади перед главным учебным корпусом, там же указали и время. На обратной стороне имелась дополнительная информация, необходимая для любого участвующего. Ориентируясь по схеме, я двигался в потоке людей, пока не вышел к площади. Здесь уже начали собираться первые группы первокурсников и старшекурсников, кучкующиеся в местах расположения факультетов.

Я остановился и, оглядевшись по сторонам, заметил ребят со своего факультета, которые стояли под флагом с изображением знака железнодорожного ведомства. К ним я и направил свои стопы.

Глава 14
Начало обучения

— Документы⁈ — первым делом спросил у меня моложавый мужчина со строгим и умным лицом, стоящий во главе небольшой разновозрастной группки людей.

— Пожалуйста! — предъявил я взятый с собой пропуск.

Быстро окинув мой пропуск взглядом, он развернул листок со списком фамилий, сверился и вернул со словами.

— Хорошо, вы есть в списках нашего факультета, становитесь в первый ряд.

Вокруг мужчины толпилось несколько человек первокурсников, позади которых скучал высокий парень, державший вымпел с обозначением нашего факультета. Он вяло скользнул по мне взглядом и переключил своё внимание на барышень, что мелькали в толпе яркими красивыми птичками.

Поприветствовав всех вокруг, я присоединился к некоему подобию строя и стал терпеливо дожидаться остальных, и вскоре с удивлением увидел спешащего в нашу сторону Петра. Узнал я его гораздо раньше, чем он меня, и подождав, когда он отметится у нашего руководителя, окликнул его.

— Пётр⁈

— Фёдор! — обрадовался он и, крепко пожав мне руку, сразу же засыпал вопросами.

— Ты как, устроился? Тут хорошо? А ты сейчас в общежитие живёшь? С самого утра стоишь здесь?

— Да. Не знаю. Да, — также быстро ответил я ему и тут же задал свой вопрос. — А ты сам как здесь оказался, да ещё и на моём факультете?

— А с чего бы он твой?

— Потому что я поступил сразу, а ты говорил, что сам ещё точно не выбрал факультет.

— Понятно. Я сразу хотел сюда поступать, просто сомневался, стоит или нет, потом перестал сомневаться, и вот я тут.

— Врёшь, поди? Ты же мне совсем другое говорил в поезде. Ты же физиком хотел стать⁈

— Ну, хотел и стану, а пока нужно поучиться на инженера, ты что, мне не веришь? Подозреваешь меня в обмане? Я… — Пётр стал закипать от гнева, а я уже пожалел о сказанном. Просто ненароком слова сами сорвались с моего языка. Но тут мы вдруг увидели, как к нам приближается некая очень симпатичная девица, как оказалось, наша старая знакомая.

Первым её узнал я, и от удивления открыл рот. Пётр, который уже собирался высказать нелицеприятную тираду в мой адрес, осёкся и обернулся в ту сторону, куда смотрел я. И тоже уставился на подходившую девушку. Наверное, выглядели мы очень комично, потому как графиня, сопровождавшая свою дочь, внезапно улыбнулась и прикрыла лицо красивым шёлковым веером.

Сама же девушка только хмыкнула, сделав вид, что не заметила нас вообще. Девицу и графиню, имени которых мы так пока и не знали, сопровождал статный мужчина, одетый в штатское, но и его манеры, и осанка, и взгляд могли принадлежать только аристократу, как минимум, в третьем поколении. Он, не обращая на нас никакого внимания, подошёл к руководителю группы нашего факультета и заговорил с ним.

Графиня наклонилась к мужу и что-то шепнула, после чего мужчина обернулся и пристально посмотрел на нас, но тут же быстро утратил интерес. Ему хватило одного взгляда, чтобы оценить наш статус. Мы же только вздохнули с облегчением, как-то не очень уютно находиться под оценивающими взорами сильных мира сего. Но как мы не чувствовали себя неуютно, а всё равно тайком посматривали на девушку, что стояла справа от нас, рядом с родителями, гордо подняв голову.

Не знаю, как Петру, но мне она показалась ослепительно красивой. В длинном праздничном платье она казалась принцессой из сказки, которую хотелось завоевать или получить в жёны вместе с полцарством, за совершённые подвиги ради неё. Девушка действительно являлась образцом аристократической породы, особенно это бросалось в глаза на фоне окружающих провинциальных девиц.

Тонкий стан, грациозная осанка, белая нежная кожа и чудные голубые глаза, больше ничего я не запомнил и, собственно, не узрел. Почувствовав на себе любопытные взгляды, она повернулась в нашу сторону и так холодно посмотрела, что мигом отбила у нас обоих желание дальше рассматривать её тайком.

— Эх, чудо как хороша! — тихо вздохнул Пётр.

— Да, — согласился я с другом, — не то слово! И фигура, и душа, и…

— Откуда ты её душу знаешь, Фёдор?

— Да это я так, к слову, — смутился я, — само что-то вырвалось.

Мы находились довольно далеко от семейства графа, вокруг стоял гомон толпы, ожидающей празднества, и поэтому говорили вполголоса, но достаточно для того, чтобы слышать друг друга.

— Вечно ты к слову что-то говоришь, а получается всё не к месту. Видел, как она на нас посмотрела?

— Видел, и что?

— Как на врагов!

— На каких врагов? Скорее, как на людей, абсолютно для неё не интересных, просто холодно посмотрела, как… — я замялся, подбирая подходящие слова, — ну, как на пустое место.

— Не могла она посмотреть на меня, как на пустое место, я барон!

— Да, ты дворянин, поэтому она дала понять, что тебе ничего не светит, одним взглядом. А мне и так всё ясно, я-то не дворянин. А ты враги, враги, ну какой ты ей враг⁈ Ещё классовым врагом себя назови, как любят некоторые из соседних государств кричать. Смотри, сколько народу пришло, и девушки тоже есть, найди себе по статусу подругу, и всё на том, — я махнул рукой в сторону. И действительно, народу вокруг изрядно прибавилось, в том числе и представительниц прекрасного пола.

— Скажешь тоже, — нехотя пробормотал Пётр и принялся рассматривать толпу, собравшуюся прямо напротив нас.

Откровенно холодный взгляд девушки изрядно расстроил и меня, но унывать из-за этого я не собирался. В конце концов, я уже взрослый и всё понимаю, слишком далеко друг от друга мы находимся на сословной лестнице: она наверху, а я почти у самого подножия. Если уж знакомиться, то с девушками своего круга, но на наш факультет поступила только она одна.

А вот в других группах девушки имелись, и мы начали с любопытством посматривать на них. Судя по их одежде и манерам, они принадлежали либо к нашему сословию, либо к купеческому, из простых не оказалось никого. Да оно и понятно, откуда инженерный дар у крестьянской девушки или у девицы из семьи рабочих.

Между тем, ещё перед началом церемонии Женевьеву, так, оказалось, звали молодую графиню, отправили в общую женскую группу, собранную со всех факультетов, и мы её, что называется, потеряли. Вокруг остались только парни, что ж, может, это окажется к лучшему. Скорее всего, мы вместе станем посещать какие-то лекции и участвовать в лабораторных работах, где не так выпячивается специфика каждого факультета.

На нашем факультете первокурсников оказалось больше сотни человек, я старался запомнить всех сразу, но пока не получалось. Да и зачем вообще их запоминать? Вот появился Пётр, уже хорошо, а если бы и графиня с нами вместе на лекциях сидела, так и вовсе восторг! А с остальными я и потом познакомлюсь, а вообще, я решил всё для себя: год отучусь и уйду на бомбардирский факультет в Михайловскую академию.

В это время все приготовления закончились. На краю площади, прямо напротив главного входа, установили кафедру, и человек, явно обладающий даром усиления своего голоса, возвестил всех о начале торжественной церемонии. Его громовой голос прокатился по пространству, заполненному людьми, заглушая всяческие разговоры и перебивая в одиночку множественный шум.

— Дамы и господа! Достопочтимые сударыни и милостивые государи! Почётные граждане и граждане всех сословий, а также гости нашего празднества из других стран и весей! Я имею честь сообщить вам о начале торжественной церемонии посвящения в первокурсники! Аплодисменты, господа!

Толпа тут же разразилась бурными овациями, а оратор, сделав короткую паузу, вновь продолжил.

— В нашем уважаемом учебном заведении высшего образования для людей-носителей божественной сущности самого Создателя готовят людей на благо всего общества. С целью подчеркнуть его значимость, к нам сегодня прибыли почётные гости из разных стран и городов. А ещё, нам оказана великая честь — принимать сегодня в стенах нашей древней духовной академии Великого князя Михаила Павловича, нашего куратора и шефа. Попрошу уважить сей факт, господа!

Глашатай сделал паузу, и собранная толпа тут же разразилась приветственными криками. Со своего места я хорошо видел члена императорской фамилии. Великий князь Михаил Павлович оказался мужчиной высокого роста, с гладковыбритым лицом, на его плотном теле как влитой сидел официальный мундир. Он приветственно поднял руку и, шагнув к трибуне, произнес небольшую речь. По её окончании все опять разразились приветственными криками.

Дальше слово взял ректор, за ним посланник от мэрии Павлограда и ещё целый ряд должностных и присланных специально по такому случаю официальных лиц. Все они выражали счастливые пожелания и восторгались первому большому набору на профильные факультеты. Упомянули и недавно построенное общежитие для иногородних, судя по всему, то, в которое я и заселился. Речь Великого князя я внимательно слушал, и также с интересом его разглядывал, речь ректора тоже, но с каждым новым оратором мой интерес постепенно угасал, и взгляд переключался на другие лица.

Смотрел я опять на дочь графини, что притягивала к себе мой взгляд словно магнитом. Не знаю, что со мною творилось, но с каждым разом я находил в ней всё больше достоинств, хоть она уже и стояла сейчас весьма далеко от нас. Смотрел я иногда и на саму графиню, а также, судя по всему, и отца девушки, который стоял ближе всех к трибуне, но речи почему-то не произносил, хоть и имел явно высокий государственный пост.

Впрочем, его дочь всё равно поступила в академию, и сильно афишировать данный факт ему действительно не стоило, чтобы не привлекать к ней ненужного внимания. Это я понимал.

Переведя взгляд с ораторов и людей, окруживших трибуну, я посмотрел на здание, украшенное флагами империи и штандартами академии. Над главным входом трепетала на ветру разноцветная лента в цветах академии, с написанным на ней лозунгом на латыни: «Ex nihilo nihil fit»

«Из ничего выйдет ничего» — перевёл я это широко известное в империи изречение. Лента трепыхалась, то и дело надувая или выпячивая разные буквы, в результате чего чаще всего виднелось слово «ничего». Взгляд постоянно выхватывал его, и вскоре в моей голове стала постоянно биться одна мысль — ничего, ничего, ничего.

Странное это слово, имеющее сразу несколько смыслов. С одной стороны — ничего, значит пусто, с другой стороны — ничего, значит всё хорошо. Выбери нужное по смыслу, и я решил выбрать то, что означает стабильность, а не пустоту.

— Сегодня знаменательный день! Мы принимаем в наши ряды новых студиозусов, — гремел усиленный динамиком голос декана какого-то из факультетов, названия которого я, к сожалению, не запомнил. — Сегодня и завтра все первокурсники пройдут усиленный входной контроль, в результате которого их ещё раз перераспределят, с их согласия, разумеется, учитывая дар, имеющийся у каждого поступившего на первый курс. По окончании проверки и перераспределения все приступят к занятиям. Старшекурсники начнут занятия уже с завтрашнего дня.

Оратор сделал паузу, которая тут же заполнилась продолжительными овациями и одобрительным гулом собравшихся, большинство из которых являлось родственниками студентов, а ректор продолжил.

— Наша империя вступает в новую эпоху. Эпоху расцвета и технического совершенства, для чего нам требуются новые инженерные кадры. Очень много инженеров! Так поприветствуем сейчас тех, кто поступил в нашу академию в этом учебном году, дабы поднять престиж нашего государства! Мы ждём от них желания развить страну и приумножить её богатства. Мы принимаем их в нашу дружную семью и желаем насытиться знаниями и выйти из стен нашей осенённой Даром Господа нашего академии настоящими инженерами! Браво, первокурсники, браво!

— Браво! Браво! Виват! Виват! — начала скандировать тут же в ответ толпа. — Да здравствует первый курс!

В это время взгляды всех собравшихся людей оказались устремлены на первокурсников, отчего у меня лихорадочным румянцем загорелись щёки, не меньшие чувства испытывал и Пётр, да и остальные первокурсники явно пребывали в радостном шоке, купаясь в неожиданных для них лучах славы. Какое же это упоительное чувство — ощущать себя нужным и важным.

К сожалению, довольно быстро наше чествование прекратилось, организованный митинг подошёл к своему концу, но когда мы уже думали, что всё закончилось, то в небе над нами появился неторопливый дирижабль и с него посыпались разноцветные бумажки, которые внезапно для всех стали складываться в приветственную надпись: «Да здравствует инженерно-духовная академия!!!»

Надпись зависла в небе, вызвав у присутствующих бурю эмоций. Все закричали от восторга, закричал и я. Эхо криков: «Да здравствует!» — накрыло всю площадь, отражаясь от стен учебных корпусов академии, и вдруг откуда-то снизу прямо в центр надписи ударил мощный поток воздуха, разорвав надпись напополам, отчего она тут же распалась, осыпавшись вниз дождём из разноцветных бумажек.

Вздох разочарования прошёлся по толпе, не все и не сразу поняли, что это сделал кто-то со стороны, а не специально. Впрочем, организаторы оказались на высоте, и ректор громогласно провозгласил окончание торжества.

— Ты видел? Это кто-то подпортил нам праздник, — толкнул меня локтем в бок Пётр.

— Видел, но может, так было задумано?

— Нет, это чей-то злой умысел, я это так не оставлю, нужно обязательно выяснить, кто и зачем это сделал.

— Не знаю, без нас тут умных хватает, выяснят, и нам скажут.

В это время ректор нашего факультета дал отмашку и повёл всех первокурсников, как оказалось, в актовый зал. В просторное помещение, кроме студентов нашего факультета, поместились ещё и первокурсники с новомодного факультета воздушного транспорта.

Актовый зал вместил в общей сложности почти двести человек. Расположившись за деревянными столами, прекрасно сделанными, хоть и старомодными, мы приготовились внимать. Всё же, вводная лекция или, как сказал ректор, новая проверка дара каждого.

Впустив всех пришедших, актовый зал огласился гомоном новоиспечённых студентов, живо обсуждавших всё случившееся. Появились и девушки. Наша знакомая графиня и ещё две, которых мы не знали, и толком рассмотреть пока не успели, они продефилировали вниз и уселись на самой ближней к кафедре парте. Ни слева, ни справа к ним подсесть никто не решился, так что, барышни-студентки оказались предоставлены сами себе.

Не успели мы толком рассесться и наговориться, как в актовый зал прошли три преподавателя, одним из которых оказался декан нашего факультета. Чуть позже к ним присоединились ещё двое.

— Господа студиозы, — начал свою речь декан, встав за кафедру, отчего во всём зале почти мгновенно установилась гробовая тишина. — Приветствую вас на факультете водного и железнодорожного транспорта, а также, — тут он кивнул в сторону сидящего за столом слева от кафедры благообразного мужчины и добавил, — также на факультете вновь образованного воздушного транспорта. Я декан вашего факультета, зовут меня Василий Петрович Матецкий, прошу любить и жаловать.

Тут декан сделал небольшую паузу, во время которой присутствующие в зале принялись оживлённо переговариваться, приветствуя своего декана, и вновь продолжил.

— В этом году мы сделали очень большой набор, я бы даже сказал, архибольшой. Это связано с огромной потребностью в инженерах для нашей империи. Всё это вы уже сегодня слышали, да и не только сегодня, так что, примите, как данность. От вас сейчас требуется только одно — направить все усилия на учёбу.

Тут декан сделал паузу, а мы все невольно зашумели, вполголоса обсуждая его слова.

— Видишь, как мы нужны! — толкнул меня локтем Пётр, вновь утратив свою немецкую чопорность.

— Это политика такая, сейчас мы нужны, а завтра нас выгонят вон с академии, если станем плохо учиться.

— Но мы-то будем хорошо учиться, Фёдор, правда⁈

— А у нас разве есть другой выбор?

Вместо ответа Пётр усмехнулся и хотел хлопнуть ладонью по моей ладони, но в этот момент декан, после небольшой паузы, снова заговорил.

— Итак, судари и, особенно, сударыни, — он сделал вежливый кивок в сторону трёх девушек. — Сегодня я уполномочен заявить о том, что после завершения данной лекции вы все будете заново опрошены и осмотрены, в фигуральном смысле этого слова, на предмет переосмысления действий вашего дара, а также продемонстрируете его возможности, но не при всех, а в выделенном кабинете. Там каждого из вас примет специальная комиссия и полностью разберёт возможности и область применения вашего дара. Это займёт весь сегодняшний день и часть завтрашнего, но мы опросим и осмотрим абсолютно всех. Предварительные данные нам известны, как и результаты осмотра тех комиссий, которые принимали вас перед поступлением в нашу академию, а потому нужны уточнения. У кого есть ко мне вопросы? — неожиданно резко закончил декан свою речь.

Некоторое время все переваривали услышанное, но никто не решился задать вопрос. И всё же, смелый нашёлся, вернее, смелая. Одна из девушек, с тёмными гладкими волосами, собранными в аккуратную причёску, подняла руку и, увидев разрешающий жест декана, встала и задала свой вопрос.

— А что не так может оказаться с нашим даром? И как возможно его изменение за несколько месяцев после того, как его проверили и оценили?

— Прекрасный вопрос, барышня, спасибо. Ну, что же, отвечу, как есть. Дело в том, что в вашем возрасте дар ещё не проявляет себя в полную силу, он может видоизменяться. Кроме того, некоторые из вас изначально неправильно используют возможности своего организма и ведутся на внешние проявления, наиболее яркие, по вашему мнению, тогда как сам дар может нести совсем другую направленность и казаться намного более мощным, чем вам прежде думалось. Все эти факторы не всегда учитывают члены выездных или губернских комиссий. Часто они загружены и поэтому могут ошибаться, также этому мешает недостаток квалификации или бытовые причины. Мы же, в стенах своей академии просто обязаны досконально изучить свойства и природу назначенного вам самим Творцом Дара. От этого, простите за цирковое сравнение, и пляшем. Каждому из вас будут назначены определённого вида занятия, стимулирующие на овладение даром в полной мере, и главное… — тут декан сделал паузу, — на правильное владение им, подчёркиваю, ПРАВИЛЬНОЕ! А сейчас я предоставляю слово нашему главному специалисту Карлу Генриховичу Браузевицу.

Уступив место на кафедре, декан сел за стол, а к ней прошёл небольшого роста мужчина, одетый в тёмный костюм, носящий пенсне и с аккуратным пробором на коротко стриженой голове. Больше я ничего в нём не запомнил, кроме его какого-то очень вкрадчивого и спокойного голоса.

— Дорогие студиозы, я не стану тратить ваше и своё время на рассказ о том, как вы будете учиться, а попрошу каждого выйти и представиться, кратко назвав свой дар. На этом вводную лекцию мы закончим, после чего совместным решением распределим вас на небольшие группы и отправим для прохождения обследования в назначенные аудитории, в соответствии со спецификой вашего дара. Я думаю, нет смысла бесконечно повторять уже сказанное, а потому прошу выходить, согласно алфавитного списка. Итак, первым у нас на очереди… — тут Браузевиц раскрыл свою папку и назвал первую фамилию.

Первым вышел студент по фамилии Абрикосов, представился, волнуясь, назвал свой дар и пошёл обратно на своё место. За ним встал и представился следующий. Через непродолжительное время вызвали Петра.

— Пётр фон Биттенбиндер, дар «Размягчение материала», — произнес Пётр и вернулся на место.

— Ну, как я, не оплошал? — спросил он у меня.

— Нет, всё хорошо.

— Ага.

С замиранием сердца мы ждали, когда выйдет наша знакомая, что и случилось совсем скоро.

— Женевьева Васильева, дар «Изменение свойств неживой материи», — гордо вскинув голову, произнесла графиня и вернулась за парту. Практически следом за ней встал и я, услышав свою фамилию.

— Фёдор Дегтярёв, дар «Живой рисунок», — сказал я и развернулся, чтобы пойти обратно, но меня вдруг остановил Браузевиц.

— Молодой человек, ваш дар называется не «Живой рисунок», а «Живой чертёж», насколько я полагаю.

— Ну, я его называю по-разному, и да, комиссия определила его название «Живой чертёж», но я думаю, что он ближе к рисунку, а не чертежу.

— Вот, — наставительно подняв палец, тут же сказал главный специалист факультета, — вот из-за таких разночтений и необходимо тщательное обследование и уточнение. Спасибо вам, уважаемый Фёдор Дегтярёв, за столь явный пример разночтения в классификации дара. Вы можете идти.

Покраснев, как спелый помидор, и опустив в великом смущении глаза, я потерянно двинулся с кафедры, ненароком изменив направление и пройдя не тем путём, которым спускался к ней. Странным образом случилось так, что, пребывая в великом смятении, я прошёл мимо места, где сидели все три барышни и случайно столкнулся взглядом с Женевьевой Васильевой.

Наши глаза встретились, и я увидел в них не насмешку, а нескрываемый интерес, не сказать, что он был вызван вниманием к моей скромной личности, скорее, лишь изучением такого бестолкового субъекта, как я. Тут же, отведя взгляд, я развернулся и пошёл в правильном направлении, усевшись рядом с Петром.

— Да, не повезло тебе попасть специалисту на язык, — решил он поделиться со мной своим мнением.

Я промолчал, борясь с краской, что ярко залила моё лицо. Мне казалось, что все без исключения взгляды обращены только на меня. Может, так оно поначалу и являлось, но буквально сразу все переключились вновь на Браузевица, ведь тому предстояло ещё многое сказать, а не отвлекаться на одного рядового студента.

— Господа студиозусы, перестаньте терзаться мыслью: правильный ли у вас дар или неправильный, мы перейдём непосредственно к делу и всё выясним. Это облегчит вашу жизнь и, не стану лукавить, нашу тоже, так как мы доподлинно узнаем, чего от вас ждать и чему учить, точнее, не чему… тут, прошу помиловать мою оговорку, а как и на что сделать основной упор в вашем обучении, и я сразу перехожу к тому замыслу, который и собирается реализовать наш преподавательский состав.

Аудитория притихла, затаив дыхание, перестали переговариваться и мы с Петром.

— Так вот, практически каждому из вас мы планируем назначить индивидуальный курс обучения, где-то он окажется общим абсолютно для всех, это, в основном, коснется гуманитарных дисциплин. А где-то будет перекликаться с другими факультетами, но каждый из вас получит на руки карточку с рекомендованным посещением определённых предметов. Да, вас много и такая методика изрядно затруднена общим количеством студентов, но мы готовы к трудностям, а вы?

— Мы тоже! — единодушно выдохнул в одном порыве весь актовый зал.

Не знаю как, но мы с Петром буквально почувствовали специально выделенную оратором паузу, как и все остальные, и потому и выдохнули ответ практически одновременно.

— Ну и прекрасно! Часть занятий, указанных в вашей карточке, станут обязательными, а часть рекомендованными. Поэтому, в ваших руках — ваше будущее, дорогие студиозы. Кроме того, вы всегда сможете обратиться за помощью к любому преподавателю или непосредственно в канцелярию факультета, чтобы высказать пожелания для улучшения своей спецификации и навыков. За каждым преподавателем наших кафедр мы закрепим не меньше десятка первокурсников, возложив персональную ответственность. Но это не избавляет вас от того, что в случае прогулов и игнорирования обязательных занятий, а также низкой неуспеваемости, вы будете безжалостно отчислены либо переведены в профильные технические гимназии, готовящие техников, а не инженеров. Техники тоже нужны и важны нашей империи, поэтому, даже в этом случае, отчаиваться не нужно, ведь причины ухода с обучения могут оказаться различными. В любом случае, руководство академии и весь преподавательский состав сознаёт всю ответственность за подготовку и выпуск инженеров нашего и всех остальных факультетов. Надеюсь, вопросов больше не возникло? — Браузевиц замолчал, окидывая выжидательным и немного насмешливым взглядом всю аудиторию.

Студенты молчали, переваривая в головах только что услышанную информацию.

— Ну, что же, раз больше вопросов ни у кого нет, тогда прошу первыми на выход девушек и далее согласно алфавитному списку. Пожалуйста, Григорий Аполлонович, забирайте первые два десятка на обследование и проверку.

Высокий моложавый мужчина, одетый в двубортный сюртук, тут же вскочил и, с готовностью взяв в руки листок бумаги, стал выкрикивать фамилии. Первыми, как и сказал Браузевиц, назвали фамилии трёх девиц, за ними ещё семь человек и последним прокричали фамилию Петра. Услышав себя, Пётр вскочил, как напружиненный и, сияя, как весеннее солнце, направился к небольшой группке студентов, что скучковались возле первого куратора.

Я хмыкнул, моя фамилия, ожидаемо, в число первых не попала, жаль, хотя, какая уже разница. Почесав макушку в глубокой задумчивости от свалившейся на голову информации, я стал терпеливо ждать, когда вызовут меня, глядя на то, как уводят первую группу на обследование. Вот так и началась моя учёба.

Глава 15
Новые возможности старой реальности

Так как моя фамилия по алфавиту ушла не так далеко от фамилии моего друга, то я попал в третью группу, что меня скорее обрадовало, чем огорчило. Конечно, не очень-то я и хотел повторно сдавать экзамен и показывать свой дар уважаемой комиссии, но если этого не избежать, лучше пройти испытания раньше и скорее начать готовиться к занятиям, чем всё делать в последний момент.

Собрав всю группу, очередной преподаватель, немного сутулый мужчина неопределённого возраста, повел нас на выход из актового зала. Мы вышли в коридор и, пройдя по нему до самого конца, спустились вниз на один этаж и по внутреннему переходу перешли в другое здание. Внутренний переход представлял собой зимний сад, так как вдоль стен стояли пузатые кадки с экзотическими растениями, а в специально сделанных нишах находились клетки с многочисленными птицами, что чирикали, пели и перекликались самыми разными голосами.

Пройдя его, мы попали в следующий учебный корпус и, поднявшись сразу на третий этаж, остановились возле аудитории под номером 2202.

— Так, а теперь прошу заходить строго по списку. Тот, кто прошёл собеседование, выходит и ждёт всех остальных, после этого я сообщу каждому дальнейший порядок действий. Кто-то сразу окажется свободен, кому-то предложат пройти дополнительное обследование или спуститься в специальную лабораторию, а кого-то даже подвергнут проверке не один раз. Первым идёт Берначев, затем… — и преподаватель огласил весь список, после чего, постучавшись, вошёл в аудиторию. Через несколько минут он выглянул из неё и позвал первого из группы.

Я отошёл в сторону, не желая ни с кем общаться, но таковым я оказался не один, большинство присутствующих не собирались разговаривать с другими. Лишь несколько человек начали обмениваться впечатлениями с едва знакомыми студентами, а кто-то принялся нервно ходить, ожидая своей очереди.

Так как моя фамилия находилась в первой пятёрке, ждать испытаний мне придётся не очень долго, ведь каждому из вошедших уделялось от пяти до пятнадцати минут. Но, взглянув на часы, я заволновался, они показывали уже двенадцать часов, так я могу пропустить обед, и мой талон сгорит.

Но вот подошла моя очередь и, слегка волнуясь, я дёрнул ручку массивной безликой двери. За дверью оказалась довольно большая комната, разделённая на две части. В ближней части стоял стол, за которым сидели трое мужчин, поверх их костюмов были надеты синие халаты.

— Дегтярёв Фёдор? — спросил тот, что сидел в центре, посмотрев на меня поверх очков в толстой чёрной оправе.

— Да.

— Так, подождите пару минут, и можете готовиться к демонстрации своего дара в дальней половине комнаты. Он же у вас легко демонстрируется и не требует никаких специальных приготовлений, а также предметов?

— Да, — вновь коротко ответил я и прошёл в пустующую часть комнаты, что располагалась справа от входа.

Пока мои документы просматривали, переговариваясь друг с другом вполголоса, я пытался сосредоточиться, вызывая в памяти нужный мне образ. Честно говоря, я не знал, что им показать, хотя, почему не знал? Наверное, проще всего мне показать последнее, что я демонстрировал, и мог удержать образ довольно долго, а именно, вагон в разрезе.

— Молодой человек, вы готовы? — спросил меня тот же мужчина буквально через пару минут.

— Да.

— Тогда прошу вас.

Я подождал несколько мгновений, думая, что мне предложат использовать для лучшей активации эфир, но на столе кроме многочисленных папок с документами больше ничего не имелось, да и попыток никаких со стороны комиссии к этому не наблюдалось, лишь только холодные, изучающие меня, взгляды. Вздохнув, я зажмурил глаза и, выудив из памяти тот самый вагон, вызвал его к жизни, подвесив посередине пустого пространства комнаты для демонстрации.

Ярко засветился чертёж вагона. Раскрыв глаза, я стал удерживать его в воздухе, ежесекундно ожидая приказа прекратить демонстрацию, но комиссия молча рассматривала картинку, не делая попыток меня остановить. Наконец, один из мужчин сказал.

— Пожалуйста, покажите нам все возможности вашего дара, а не только показ внутренней конструкции вагона.

Кивнув, я напрягся и стал формировать проекцию, затем оживил её, показав, как открываются-закрываются двери. Неожиданно мне в голову пришла мысль, что двери открываются не слишком удобно и можно немного изменить их конструкцию. Откликаясь на мои мысли, дверь начала меняться вместе с подножкой, которая даже на вид стала удобнее. Это потребовало от меня дополнительных усилий, рисунок начал бледнеть, это заметили члены комиссии и меня прервали.

— Достаточно. Всё с вами понятно, сейчас мы напишем экспертное заключение, которое получит на руки ваш сегодняшний куратор и отведёт вас на дополнительное обследование.

— А, а, почему? — убрав чертёж и слегка заикаясь, спросил я.

— Потому что вы не знаете настоящих возможностей вашего дара и используете его, как обыкновенный художник, что рисует пейзаж на холсте. Вот только у вас в руках не краски и холст, а дар и возможность менять саму суть материи, а вы просто разбрасываетесь своими способностями, но это не ваша вина, молодой человек, а просто не понимание. Для того мы и поставлены, чтобы дать вам раскрыть свой дар в полной мере. Вам это понятно?

— Да.

— Вы свободны, ждите окончания проверки всей вашей группы. Можете идти.

Кивнув, я, испытывая противоречивые эмоции, вышел из комнаты, запустив в неё очередного испытуемого.

— Дегтярёв⁈ — вопросительно окликнул меня куратор, который стоял возле окна и что-то помечал в списке.

— Сказали ждать, пока все не пройдут, а потом идти на дополнительное обследование, все документы отдадут вам.

— Понял, хорошо, я так и подумал, когда прочитал описание вашего дара. Ждите, — и куратор снова уткнулся в список, продолжая что-то помечать в нём.

Я вновь отошел к окну и принялся ждать. Достав из кармана часы, отщёлкнул крышку и посмотрел на циферблат. Стрелки моего старого хронометра показывали пятнадцать минут второго. Вздохнув, я понял, что на обед не успею, хотя после демонстрации дара очень захотелось есть, но потерплю.

Тем временем, в комнату поочерёдно заходили студенты, кто-то из них сразу уходил после доклада куратору, кто-то задерживался на некоторое время или его направляли в канцелярию для уточнения с новыми бумагами, лишь ещё трое таких, как я, стали ожидать второго этапа обследования.

Наконец, из кабинета вышел последний студент. Куратор переговорил с ним и, отправив на обед, зашёл в комнату, оставив нас вчетвером ожидать его. Я вновь отщёлкнул крышку часов, взглянув на время. Они показывали десять минут третьего, а чувство голода хоть и притупилось, но не так, чтобы его игнорировать.

Пробыв недолго в кабинете, наш куратор вышел, держа в руках пухлую папку, достал часы, взглянул на них и сказал.

— До трёх часов обед, в десять минут четвёртого я всех жду снова здесь. Отсюда пойдём на углубленное обследование. Вы свободны.

Обрадовавшись возможности поесть, я повернулся и направился к выходу, вспоминая, как быстрее добраться до столовой. Трое других нерешительно стояли, не зная, что делать.

— Обедать хотите? — обернулся я к ним.

— Да, а ты знаешь, где тут можно поесть? — сразу отреагировал один из них, худой русоволосый парень со скуластым лицом.

— Да.

— А тогда веди нас, поедим все вместе, — это сказал другой первокурсник, небольшого роста черноволосый пухляш. Третий, юноша среднего роста и весьма интеллигентного вида, только кивнул, решив присоединиться ко всем, не сказав ни слова.

Но насколько уж я неразговорчивый, а этот оказался ещё хлеще, но всё же, если уж предложил всех отвести, то надобно хотя бы познакомиться. Все мы сейчас собратья по несчастью или счастью, смотря с какой стороны взглянуть.

— Фёдор Дегтярёв, сын почётного гражданина, — протянул я руку для рукопожатия.

— Ефим Трутнев, из мещан, — сказал худой парень и пожал мне руку.

— Антип Морозов, из купцов третьей гильдии, — пожал руку следом пухляш.

— Аполлинарий Венедиктинский, из интеллигенции, — ответил третий студент, подтвердив моё первоначальное мнение. Руки он предпочёл не заметить, а приложил пальцы к голове, как будто коснулся головного убора.

Меня это немного задело.

— Нет в Склавской империи такого сословия, как интеллигенты, — резко сказал я ему.

— Сословия нет, но я принадлежу к социальной группе, а не к сословию, мои родители преподаватели во втором поколении, а я, получается, буду уже в третьем, — немного напыщенно ответствовал юноша.

— Да из мещан он, — вмешался в разговор Трутнев, — выламывается просто, как муха на стекле.

— Попрошу вас не обобщать.

— Да ладно тебе, не хочешь руки подавать, так и не надо, мы все здесь из простых, дворян нет.

— Сын почётного гражданина… — начал было Венедиктинский.

— … не является дворянином, да и не потомственный он, чего ты нос воротишь⁈

— Я бы попросил вас не употреблять жаргонизмы в мой адрес и не уподобляться тёмным личностям с самого социального дна.

— Это ты крестьян обзываешь таковскими словами? — ухмыльнулся Трутнев.

— Крестьяне — несчастные люди, их надо защищать, я называю так опустившихся людей.

— Ааа, вот оно как оказывается? — протянул Трутнев, не желая отставать от интеллигента, — так крестьяне сами за себя в состоянии ответить, чего их жалеть, а если ты имеешь в виду ворьё, да нищих с вокзальными проститутками, то так и говори.

— Я не собираюсь с вами обсуждать всякую мерзость.

— Ну, не обсуждай, и иди сам тогда ищи, где тебе жрать подадут, да не забудь, что нужно успеть к трём часам, — и, обернувшись ко мне, добавил. — Веди нас, Фёдор, а всякие ынтылигенты пускай жрут изысканные блюда, как они любят, но уже без нас.

Я пожал плечами, развернулся и потопал на выход, за мной последовал Ефим Трутнев, а следом за нами и Антип Морозов, который всё время с искренним любопытством слушал нашу перепалку, но не лез в неё.

Столовую пришлось искать довольно долго, потому как в этом здании я не бывал ни разу, да и вообще пока ещё плохо знал весь комплекс, из-за чего постоянно ошибался, но через пятнадцать минут мы всё же нашли нужное здание.

Благодаря тому, что основная масса народа уже схлынула, мы заняли свободный столик втроём, так как Венедиктинский за нами не пошёл из чувства мнимой гордости и потерялся где-то по пути. Ничего, говорят, что настоящие интеллигенты могут святым духом питаться, когда на них нападает социальная вредность.

Подскочивший официант принял от нас заказ и убежал, чтобы буквально сразу принести еду. Больше всех заказал Антип, Ефим вполовину меньше, а я получил только то, что положено по талонам, что оказалось примерно тем же, что заказал себе и мещанин.

Свободного времени оставалось уже в обрез, и мы быстро съели принесённое. Морозов, заметив нашу скорость, спохватился и начал скорее поглощать еду, видя, что не успевает за нами. Пока я отдавал талон, а Ефим расплачивался с официантом, он успел доесть и даже презентовал нам два пирожка, что не смог или не успел уничтожить. И пока он расплачивался, мы их съели и уже устоявшейся компанией покинули столовую.

В назначенное время мы снова стояли перед дверями нужного кабинета. Венедиктинский уже тоже находился в коридоре. Бросив на нас негодующий взгляд, он гордо удалился в противоположный конец коридора и встал у окна. Вскоре подошёл и наш куратор.

— Вижу, что все на месте, прошу идти за мной.

И мы двинулись за ним. На это раз путь наш лежал в самый дальний и невзрачный корпус, где размещались многочисленные лаборатории, нужная из которых оказалась аж в полуподвале. Спустившись вниз по лестнице, мы остановились перед очередной дверью, на этот раз сделанной из толстого железа и имевшей табличку с надписью: «Лаборатория №1».

— Пришли, — констатировал куратор, — я сейчас занесу ваши документы, а дальше вас вызовут каждого по фамилии и будут работать индивидуально. Сами обратно дорогу найдёте?

— Найдём, — уверенно ответил Ефим, а все остальные согласно кивнули.

— Ну и хорошо, — и куратор, даже не стукнув в дверь, нажал на ручку, отворил её и вошёл внутрь, тут же захлопнув её за собой. Громыхнуло толстое железо, и мы остались одни.

Переглянувшись, разбрелись по коридору, держа дверь в поле зрения. В пустом и не очень длинном коридоре имелось всего пять дверей. Побродив по нему, я успел узнать, что они различались только номерами: №1, №2, №3, №4 и №5.

Тут вышел наш куратор и сказал.

— Трутнев, заходи сюда, Морозов идёт во вторую лабораторию, Венедиктинский в третью, а Дегтярёв в пятую. Я разнесу ваши документы, и как только выйду, можете заходить. Понятно?

— Да, — ответили мы поочередно.

— Ну и хорошо.

Ефим зашёл в первую, а мы пошли гуськом за куратором, исчезая за нужными дверьми, по мере его продвижения по лабораторным кабинетам. Мне достался самый последний. Куратор, который так и не представился нам, вошёл в него и вышел оттуда минут через пять, заставив меня изрядно понервничать. Кто его знает, о чём он там говорил, и главное, с кем, ведь я не заметил, чтобы хоть из одной двери кто-то выходил. Это меня совершенно не касалось, но любопытство мешало думать рассудительно.

— Всё, можешь заходить.

Деликатно постучавшись, я потянул на себя дверь и оказался в огромном помещении, в котором я никого не увидел. Растерявшись, я побоялся закрыть за собой дверь, во все глаза рассматривая неизвестную мне технику и всевозможные агрегаты, что прятались под чехлами из грубого брезента по разным местам этого помещения.

— Дверь закрой, а то сквозит.

— А⁈ — оглянулся я и увидел выходящего из-за какого-то агрегата невысокого роста мужчину, с такими пышными рыжими усами и бородой, что он больше казался похожим на сказочного гнома, чем на работника элитной академической лаборатории. Плюс ко всему на его переносице сидели старомодные очки с металлическими, как будто откованными, дужками.

— Бэ! Дверь закрой, я сказал, и рот захлопни, а то эфир влетит, а вылететь уже не сможет. А таким, как ты, он вреден, голову кружит и мозги вышибает, почище шампанского, что пробкой стреляет в руках неопытных ухажёров. Пил хоть раз его?

Я отрицательно помотал головой и захлопнул дверь, после чего снова огляделся. Помещение освещалось большими электрическими фонарями, так как окон у него не оказалось. Да оно и понятно, полуподвальный этаж, какие тут окна, разве что, в иной мир, но насколько я знал, наука ещё не открыла параллельные миры, хотя фантасты уже вовсю упоминали о них в своих художественных изысканиях.

— Так, бери стул, студент, присаживайся вон к тому аппарату и жди, пока я твои документы почитаю, а то забежал, понимаешь, кафедральный нравоучитель, прочёл мне лекцию о том, что я должен сделать с тобой за пару минут, и опять убежал. Некогда ему объяснять, что ты за фрукт такой и почему попал именно в мою пятую лабораторию. Знаешь, что мы тут выясняем?

— Нет, — промямлил я.

— Ммм, ещё и неуч, или просто не сказали.

— Так меня прислали сюда после первичного осмотра, и всё. Я больше ничего не знаю.

— Прислали его, ну допустим. Ладно, ты пока готовься продемонстрировать свой дар, а я твоими бумагами займусь, а то что-то ты мне непонятен, юноша.

Я кивнул, нашёл стул и послушно уселся возле какого-то агрегата, а техник, инженер или лаборант, уж не знаю, кто это, собственно, уткнулся в мои бумаги и стал их изучать.

— Гм, так-так… угу, вот те раз. Ну, я так и думал, интересненько, вот оно как. Да уж, — слышались его восклицания от стола, заставляя меня сильно переживать. Но деваться всё равно некуда, и я отвлёкся от плохих мыслей и принялся с интересом разглядывать окружающую обстановку.

— Ладно, всё с тобой ясно. Понятно, почему тебя прислали именно ко мне, у тебя двойная рефракция с неустойчивым колебанием резонансных контуров, плюс ко всему флуктуационный синдром неправильного развития изначального зерна природного дара. Кажется, ты просто не понял или побоялся своего дара, и заострил внимание не на его развитии, а на демонстрационных возможностях.

— Нет, я занимался даром, а мне все говорили, что он больше подходит художнику или скульптору, а я хочу стать военным, бомбардиром, и попасть в рыцарскую гвардию, и вообще…

— Ясно, синдром нереализованных возможностей Гальбштадта, плюс психологическая конверсия на фоне обратного опрокидывания по синусоидальному типу. А в связи с настойчивым вниманием и осуждением со стороны близких родственников усугубляется ещё и перманентным состоянием носителя. Это нормально, часто так и случается, когда принимают не то, что имеется в наличии.

— Как это? — обиделся я.

— Ну, как тебе объяснить. Вот есть собака, она изначально имеет сугубо прикладное значение и априори должна защищать либо человека, либо его жилище. Но собаки бывают разные: одни могут защищать, а других приходится самих защищать, но и здесь есть нюансы, и если человек займётся воспитанием, то он сможет подготовить отличного боевого пса, даже если тот совсем небольшой. Вот так и тут: окружающая среда очень сильно влияет на восприятие дара самим его носителем, отсюда и неудачи. Если носителя не трогают и дают дару развиваться свободно, то он, как правило, проявляется в правильном направлении. Если же идут постоянные разговоры об области его применения, особенно, если говорящие слабо понимают механизм работы дара, то получаются флуктуационные искажения и весь пар уходит в гудок. Так понятно?

Я на миг задумался.

— Не очень понятно, но…

— Но всё же ясно, — перебил меня мужчина.

— Да, — выдавил я из себя, не став спорить, интуитивно я понял, что имелось в виду, а дальше разберусь.

— Меня зовут Феоктист Амадестович Беллинсгаузен, я профессор кафедры электричества и энергетики, можешь обращаться ко мне «профессор». Изучение дара — моя побочная деятельность, можно сказать, что просто исследовательский интерес. У тебя произошёл диссонанс желаемого с действительным, поэтому твой дар пошёл по пути показа, а не самореализации и творения других основ, но мы сейчас со всем этим разберёмся.

Профессор взял мои бумаги, вновь уткнулся в них взглядом и начал читать.

— Так, приёмная комиссия определила, что у тебя дар, помеченный литерой Р, кодовый номер 1333Ж 55321, имеющий предварительное название «Живой рисунок». Редкость, категория «Аз», применяемость — категория «Иже», потенциал спорный, но чуть позже появилось уточнение, что дар переквалифицирован на «Живой чертёж», что соответствует профилю нашего учебного заведения. Данное уточнение зафиксировано позже сдачи экзаменов и подтверждено уже сегодняшним исследованием. Ну, а дальше твоя демонстрация показала, что ты неправильно используешь свой дар, вернее, ты не применяешь весь его потенциал, сила которого намного больше, чем ты думаешь.

— Как это? — не понял я. Слишком много умных слов услышал я за несколько минут, голова пошла кругом, и я почти перестал соображать. Сегодняшний день оказался наполнен непрерывной чередой событий, и поневоле стала кружиться голова, а мозги отказывались воспринимать новую информацию.

— У тебя категория «Аз», а в графе «потенциал» стоит прочерк, приёмная комиссия не смогла его определить точно без соответствующих приборов. А сегодня, когда ты демонстрировал свой дар, его смогли уточнить, но опять же, примерно, поэтому направили на дообследование, но попал ты ко мне не поэтому, а потому что они смогли выявить ещё один параметр. И этот параметр я тебе пока не назову. Всё, иди вон туда, сдёрни брезент. Да, кинь его на пол.

Я, следуя указаниям профессора, сорвал брезент с какой-то большой установки и бросил его на пол. Под ним показался широкий металлический экран с натянутым на металлическую рамку тонким полотном из неизвестного мне материала.

— Вот сюда и будешь проецировать свой дар. Отойди и приступай.

Я с интересом рассматривал необычную установку. Пространные научные рассуждения профессора о природе Дара и всего, что окружает его, заставили меня относиться к себе гораздо серьёзнее.

Отойдя на нужное место, я сосредоточился и вызвал картину, уже ставшую для меня привычной, внутреннее устройство пассажирского вагона. А вызвав, направил её на экран.

Быстро замерцал в воздухе живой рисунок или чертёж, я так и не определился с правильным названием сего действа. Сфокусировав, я спроецировал его прямо на экран, даже не ожидая, что это окажется не так и просто. Создаваемый мной рисунок словно преодолевал некое сопротивление, он отказывался проецироваться и загораться на экране.

Чтобы преодолеть это сопротивление я напрягал все силы, черпая их изнутри. Я толком и сам не понимал, откуда берутся силы на дар, и делал это интуитивно. Возможно, также поступали и остальные, я никого об этом не спрашивал.

Рисунок мерк, теряя цвет и интенсивность, экран гудел всё громче, принимая на себя невидимые частицы излучения дара. Рисунок не стал цветным, а перешёл в чёрно-белый цвет, из-за чего стал еле виден, но я упорно продавливал его изображение на экран, напрягая все внутренние силы на противостояние.

— Что-то слабенько, — послышался голос профессора, который сидел за какой-то аппаратурой и настраивал её верньером, подкручивая в нужную сторону.

Гнев от этих слов подхлестнул меня сильнее пощёчины, и я напряг все силы, чтобы доказать обратное. Экран принял на себя проекцию, и на краткий миг озарился картиной внутреннего устройства вагона в ярком цвете, но это длилось не больше двух ударов сердца, потом он погас, а я вывалился из неравного противостояния с экраном.

— Хорошо, можешь отдохнуть. Судя по виду, ты уже исчерпал все силы, а ведь мы только начали. Ладно, я сейчас перепишу показания, а ты пока можешь попить чаю с сахаром. Вон столик.

И действительно, в указанном направлении я увидел столик, на котором стояла кружка, чайник и лежал кусковой сахар в металлической вазочке. Стесняться я не стал и, налив в кружку кипятка, кинул туда кусок сахара и стал глотать обычный кипяток, не ища заварки.

— Так, а позволь тебя спросить, почему ты постоянно показываешь пассажирский вагон? Не скрою, детализация превосходная, поэтому и странно.

— Я попал в крушение поезда, и мы с моим другом помогали доставать из вагона людей.

— Да? Очень интересно, так, я записал и этот момент. Ну, что же, предварительные итоги я могу тебе сказать прямо сейчас. Редкость оставляем, она действительно категории «Аз», то есть, если ты не знаком с классификацией — самая редкая категория. Поясню. Все категории пронумерованы согласно алфавиту, чем ближе к началу, тем реже попадается. Применяемость тебе установили уровня «Иже», с чем я пока согласен, твой потенциал так и не установлен. Установлю его я завтра. Первая комиссия поставила прочерк, а вторая написала, что близок к среднему, но буквенное обозначение не проставили. Понял?

— Нет, а что это значит? И зачем мне это знать, как это может пригодиться?

— Много вопросов. Чай попил?

— Да.

— Ладно, приходи завтра с утра, я подсчитаю силу энергии твоего дара, проведу с тобой ещё несколько тестов на диагностических машинах и тогда уж выдам результат и напишу рекомендации. Вам всё равно специально отвели время на изучения способностей.

— Но я бы хотел уже приступить к учёбе, а возникает ещё один день задержки, — с откровенной обидой сказал я.

Профессор резко развернулся ко мне и, сняв очки, прищурился, рассматривая меня, как какой-нибудь реликт. Неожиданно мне в голову пришла картина, как мы с матушкой ходил в наш Крестопольский музей смотреть найденные окаменелости, там как раз лежали огромные бивни мамонта, что жил в незапамятные времена, помню, они меня тогда поразили. Вот таким же взглядом на меня сейчас смотрел профессор.

— Молодой человек, на сегодняшний день вы не отучились и дня, так что, не надо терзать себя и меня своими переживаниями, вот придёт сессия, она и покажет вашу готовность продолжать учёбу, а пока, будьте любезны, завтра явиться ровно к девяти утра, и мы продолжим с вами мучиться дальше. И запомните для себя раз и навсегда: никогда не спорьте с преподавателем. Это может для вас плохо кончиться, и вам придётся долго и упорно защищать свои знания, что не каждому дано по разным причинам. Кроме того, вам следует вспомнить одну старую мудрость о том, что иногда одна минута час бережёт. В вашем же случае один день определит всю вашу дальнейшую судьбу. Будьте терпеливы, не спешите на всех парах впереди паровоза.

Наверное, я очень сильно стушевался, опустив от стыда глаза вниз, потому как профессор усмехнулся и уже ровным тоном продолжил.

— Всё, на сегодня закончим, а завтра продолжим. Примерная картина мне ясна, осталось выяснить некоторые детали и на практике проверить мои предположения. Может, ночью мне в голову придёт нечто гениальное, по поводу проверки ваших способностей, и мы выясним, к чему вы наиболее предрасположены. Более не задерживаю вас, юноша, можете идти.

— Благодарю вас, профессор!

— Ступайте, и не забудьте взять с собой еды, ведь завтра придётся интенсивно использовать дар, а юношеский организм постоянно требует животной подпитки, так что, это скорее необходимость, чем уступка. Я не хочу, чтобы вы посередине сеанса свалились в голодный обморок, такие случаи, к сожалению, уже бывали, и не только у меня. Кипяток, сахар и кофе здесь есть.

— Я не пил никогда кофе, — почему-то решил я уточнить, наверное, чисто из вредности.

— Я догадываюсь, но это мой вклад в науку, без него труднее достичь необходимых результатов, кофе стимулирует мозг. Вы же не курите, юноша?

— Нет.

— Ну вот, табак имеет схожее действие, но весьма кратковременное, поэтому только кофе и больше ничего. Ступайте! Заболтался я с вами совсем.

Не став испытывать терпение профессора, я сделал лёгкий поклон, натянул на голову фуражку и вышел за дверь.

Глава 16
Учеба и жизнь

Граф Васильев проводил дочку до актового зала, после чего взял супругу под руку и они направились в небольшое летнее кафе, организованное по случаю начала учебного года. Работало оно с начала сентября по середину октября, а затем с мая по июль, пока шли занятия.

— Как тебе праздник, дорогая? — спросил граф, когда официант отошёл за заказом.

— Считаю, что выше всяких похвал.

— Согласен, если бы не хулиганство в конце мероприятия, то вполне можно сказать, что всё прошло идеально. Женевьева в полном восторге.

Графиня сначала кивнула, потом вдруг рассмеялась. Граф вопросительно посмотрел на неё.

— Уж кто испытывал восторге, так это двое юношей, на которых я тебе указала.

— А, это те невольные попутчики, что помогали спасать людей при крушении поезда?

— Да, они самые.

— Гм, ну на их месте я бы тоже, пожалуй, восторгался нашей дочерью. Моё мнение — она мила, красива, грациозна и не имеет конкуренции в этих стенах!

— Дорогой, наша Женевьева выше всех похвал, но мальчики смотрели на неё с откровенным обожанием и восторгом, что уже само по себе весьма показательно. Кажется, у неё успели появиться настоящие поклонники, а ведь будут ещё и другие, особенно в этом, к сожалению, исключительно мужском заведении.

— У нас всегда есть возможность перевести её в другое учебное заведение, более, если можно так выразиться, женское, где она сможет получить высшее образование и реализовать свой дар.

— Боюсь, она не захочет.

— Не знаю, я думаю, что всё может получиться наоборот: начнет учиться здесь, поймёт, как это сложно, да и не нужно, и переведётся в другую академию.

— Да, дорогой, зря мы её сюда направили, сбил меня Кеша своим мнением: «У девочки золотой талант, у девочки Дар Божий!» Какой же это Божий дар, если она уйдёт в науку и станет инженером⁈ Подумать только: Женевьева — инженер-изобретатель! Или инженер-железнодорожник. Я не понимаю сама, как я могла поддаться на его уговоры и убедить себя и дочь пойти учиться.

В это время подошёл официант и стал раскладывать заказанные блюда, поставив на стол бутылку лёгкого светлого крымского вина.

— Ваш заказ, ваше благородие.

Граф кивнул, не став заострять внимание на обращении. Здесь он находился инкогнито и требовать от официанта обращаться к нему «ваше сиятельство», посчитал неуместным. Как только официант разлил вино по фужерам и ушёл, беседа продолжилась.

— В любом случае, девочке пригодятся знания. Ты знаешь, что международная обстановка сейчас больше всего напоминает бурлящий котёл: неизвестно когда и где рванёт. В такой обстановке каждый, кто обладает редким и важным даром, становится ценным. Правда, с этим связаны определённые риски, но они есть всегда, так что, пусть Женевьева учится, а дальше станет понятно, как использовать её дар по назначению.

— Я не могу с тобой спорить, я всего лишь слабая женщина и домохозяйка со скромным, никому не нужным даром.

— Дорогая, не стоит так принижать себя, у тебя очень интересный дар, так что… Да что-то уж очень долго держат их в первый день, ведь сегодня лишь ознакомительная лекция, а с момента, как закончилось торжественное собрание, прошло уже два часа. Я начинаю волноваться, — перевёл граф беседу в другое русло.

— Да, и я тоже, сейчас пойду и спрошу у декана, куда они дели нашу девочку.

— Не волнуйся, я сам схожу. Ты пока находись здесь, Женевьева наверняка появится голодная, и мы её накормим. Думаю, что их куда-то отправили с ознакомительной целью. Узнаю, расскажу.

Граф поднялся и ушёл, а графиня подняла бокал с вином и в глубокой задумчивости стала смотреть через него на солнце. Взболтнув в бокале светлую ароматную жидкость, она пригубила её, потом ещё и, отставив почти пустой бокал, стала терпеливо ждать возвращения мужа. Он вернулся минут через десять.

— Ну, как я и предполагал, их забрали на дообследование, я предупредил, чтобы ей передали, где мы её ждём. Думаю, что ещё полчаса, и она появится, — граф достал золотые часы известного Павлоградского часовых дел мастера господина Фаберже и, зафиксировав время на них, убрал обратно в карман.

И действительно, не прошло и получаса, как появилась Женевьева, что, завидев родителей, заспешила к ним за столик.

— Ты где так долго пропадала, дочь?

— Нас перепроверяли и мне назначили новый факультет, — огорошила родителей новостью Женевьева.

— Новый факультет?

— Да. Оказывается, мой дар больше всего пригодится на факультете воздушного транспорта и летательных аппаратов. Мне предложили перейти туда со свободным посещением занятий. Там учатся почти сплошь представители благородных фамилий.

— Вот как? И ты согласна?

— Да, хотела спросить вашего разрешения на переход туда. Полёт на Свинцовом Цеппелине меня поразил, папенька, и мне это нравится, я смогу что-то сделать для подобных дирижаблей. А есть ещё и самолёты, где нужны максимально лёгкие и прочные материалы, и я…

— И ты сможешь проявить свой дар только для того, чтобы сделать несколько материалов для одного или двух дирижаблей, и всё на этом.

Женевьева осеклась и, забавно поджав губы, нахмурилась, пристально смотря на отца, словно пытаясь в нём увидеть то, что до сих пор не замечала.

— Папенька, ведь ты же не был против моей учёбы?

— Да, но меня пугает твой энтузиазм. Может, ты переведёшься из этой академии в другую?

— В какую?

— Ну… — граф попытался подобрать нужную, но девушек везде брали неохотно, — ну, например, в медицинскую или искусствоведческую, есть и другие, просто я не могу сходу назвать все. Ты сможешь стать хорошим врачом или даже больше, стать первой женщиной-учёным.

— Мой дар пригодится мне гораздо больше здесь, в инженерной академии, а не в медицинской.

Граф Васильев глубоко в душе надеялся, что его дочь перебесится, и он сможет убедить её отказаться от учёбы, но увы, его надежды оказались тщетны. Хотя, говоря жене о возможности начала войны, он не кривил душой и считал, что хуже от учёбы дочери не станет. Что же, значит, у него, в конце концов, появится личный пилот дирижабля или даже их конструктор.

Графиня не вмешивалась в беседу, но граф знал, что она целиком на стороне дочери, хоть поначалу и не соглашалась, чтобы та училась на инженера. Не самая лучшая позиция, по мнению графа, но в свете всё приближающегося военного конфликта уж лучше его дочь окажется под защитой конструкторских военных бюро, чем останется просто дочерью графа. Он не сможет обеспечить ей полноценную защиту, в отличие от государственных структур, разве что, наймёт персональную охрану.

Все эти мысли промелькнули у графа в голове. Наверное, он стал слишком мнителен, но тому есть вышеуказанные причины. Тучи глобального военного конфликта собирались всё гуще и гуще. Тяжело вздохнув, он сказал.

— Хорошо, дочь моя, может, меня и осудит общество, но я разрешаю тебе учиться.

— Спасибо, папочка! — захлопала в ладоши Женевьева, и тут же попросила, — а закажите мне мороженое и еды побольше, а то я очень проголодалась.

— Да, конечно, официант!

* * *

В это время, выйдя из лаборатории, я вернулся в общежитие, где меня ожидал сюрприз. Не успел я войти в дверь, как меня тут же взял в оборот комендант и выдал целую стопку нужных документов, среди которых оказались всевозможные учебные брошюры, инструкции и рекомендации. А ещё мне необходимо зайти в библиотеку и получить комплект необходимых для учёбы учебников.

— Так, Дегтярёв, придётся тебя выселить из комнатки, не по чину честь.

— Как⁈ Вы же говорили, что в общежитии мало людей и разрешили выбрать и заехать в неё, — расстроился я.

— Говорил, отрицать не буду, но оказалось, что набрали больше народу, чем ожидалось, вот теперь негде размещать. Плюс, взяли иностранцев на обучение, по международному обмену, а тех и селить негде. Они же льготники, за них академия платит, в твоей комнате поселим их старшего, так что, собирай манатки и переезжай. Но так как мы тебя выселяем, то предоставим выбор, куда заселиться, тут, кстати, твой друг про тебя спрашивал…

— Какой друг? — удивился я.

— Тевтонский. Петром нарёкся, спрашивал меня, где живёт Фёдор Дегтярёв и как вместе с ним поселиться.

— И что вы ему сказали?

— Сказал, что ты скоро переедешь в другую комнату, пока свободную. Он и обрадовался, сказал, что как раз и сам переедет туда.

— А где он сейчас?

— Скоро придёт. Ну что, идёшь вещи собирать?

— А на сколько человек у вас комнаты остались свободными?

— Те, что на двоих, уже закончились, остались только на три или четыре человека, но зато в них есть умывальник свой и туалет. Куда заезжать хочешь?

— Лучше тогда на три человека, чем на четыре, но надо бы найти ещё кого-нибудь к себе.

— Ищи, времени тебе два часа на то, чтобы съехать и заселиться, а комнату я зарезервирую, — и комендант быстро потерял ко мне интерес, куда-то убежав.

Мне остро захотелось выругаться, но я ведь приличный молодой человек, только что окончивший не ремесленное училище, а губернскую гимназию, да ещё и студиоз. Так что, тут не до матерных выражений, хотя их мы знаем, но не к лицу то. Пришлось идти в комнату и собирать свои вещи, готовясь к переезду. Здесь меня и нашёл Пётр.

— И снова здрасте! Я тебя ищу по всему общежитию и никак найти не могу.

— Привет, с утра не виделись. А ты какими судьбами здесь, да ещё и меня ищешь?

— А я решил заселиться сюда. Квартиру дорого снимать, у родителей сейчас с деньгами туго, у сестры жить тоже негде, вот договорились, что сюда перееду.

— Здорово! — услышав эту новость, я не на шутку обрадовался. Вместе с Петром жить веселее, и в прямом, и переносном смысле. — А меня вот переселяют из этой комнаты в другую. Туда, где трое или четверо живут, и ты окажешься как раз кстати. Я очень рад, что так получилось, давай поселишься со мной?

— Давай, я тоже рад.

— Но комендант сказал, что комнат на двух человек не осталось, а есть только на троих или четверых. Думаю, что ещё кого-то можно к себе взять, а вот вчетвером жить уже тяжело.

— Согласен. Пошли тогда к коменданту и комнату за собой застолбим, пока выбор есть.

— Идём.

Найдя коменданта, мы определились с комнатой, и вместе с Пётром перенесли туда мои вещи.

— Не забудьте сегодня третьего найти, иначе я к вам подселю первого попавшегося, — предупредил нас комендант.

— Найдём, — не слишком уверенно сказал я. И мы его нашли, можно сказать, что повезло.

Оставив мои вещи в новой комнате с тремя кроватями и прочей мебелью, мы с Петром направились бродить по этажам, пытаясь высмотреть кого-нибудь с нашего факультета. Прослонявшись какое-то время и так никого и не встретив, мало-мальски знакомого, вышли на улицу, и тут я увидел, как возле дерева дымил папиросой знакомый мне по сегодняшнему дню скуластый парень. Покопавшись в памяти, я вспомнил, как его зовут.

— Ефим!

— А? — обернулся тот, тут же узнав меня, — привет!

— Привет! А ты в общежитие уже заселился?

— Да, а что?

— А мы третьего ищем в комнату.

— А я готов, не нравятся мне мои товарищи по комнате. Я только сегодня заехал, так что, переехать — раз плюнуть.

Пётр поморщился от такой речи, я осуждающе глянул на Ефима, тот сообразил.

— Ой, это из меня мещанство прёт, я редко ругаюсь, да и вульгаризмом не страдаю, но всё же, порой вырывается из меня. Прошу, извините. Я ведь гимназию с отличием окончил. А твой друг из благородных?

— Да, я барон в четвёртом поколении, — тут же вставил Пётр.

— А, тогда понятно. Ну, значит, притрёмся, я лучше с благородными буду общаться, чем с себе подобными.

— Но я не благородный, — заметил я.

— А ты — переходной этап, у тебя же отец почётный гражданин, а я из мещан. Вот и будем вместе жить в одной комнате, барон, почти дворянин и мещанин. Осталось только купца к себе взять, но Морозову сняли квартиру богатенькие родители, так что, за неимением другого, предлагаю оставить всё, как есть.

— А комната только на троих, пошли.

— Сей момент.

За остаток дня мы все заехали в комнату. Пётр предупредил, что останется ночевать только с завтрашнего дня, да и не все вещи он с собой взял. Поэтому, сегодня заселились только мы с Ефимом.

— Ну что, давай знакомиться, — обратился ко мне Ефим, как только мы остались одни. — Ты уже знаешь, что я из мещан и зовут меня Ефим Трутнев, о тебе я тоже знаю имя и фамилию, и что ты сын почётного жителя, выслужившего дворянство. Ты из какого города?

— Из Крестополя, что на юге империи, — ответил я, — а ты?

— Я из Орла, тоже губернскую гимназию закончил. А у тебя какой дар, а то я не запомнил?

— Живой чертёж.

— Ммм.

— А у тебя?

— А у меня с водой связан. Я могу за короткое время воду в пар преобразовывать, но умение моё нестабильно: то вмиг всё испаряю, то еле-еле душа в теле, только тёпленькая становится. Вот меня на дообследование и направили, завтра снова приходить велели, скорее всего, ещё долго ходить придётся.

— Почему? — удивился я.

— Потому что, как только они определятся с причиной, то начнут мне её выправлять. Стаг-ни-ро-вать! — повторил он по слогам не сильно понятное слово.

— Ага, а мне тоже завтра велели приходить, чтобы разобраться с силой дара и его природой, а то не совсем ясно им, что у меня: живой рисунок или живой чертёж. Да и мне это неизвестно.

— Тогда вместе пойдём, тебе во сколько велели приходить?

— К девяти назначено.

— Аналогично. Ты вестник первокурсника получил?

—?

— Ну, бумажки тебе с расписанием выдали?

— Да.

— Покажи.

Я покопался в вещах и выудил оттуда все документы, полученные от коменданта.

— Ага, вот, смотри, у нас с тобой группа Живот, потому как факультет железнодорожный. Букву Веди отдали воздушникам, кстати, слышал, всех трёх барышень туда определили, — Ефим выудил из кипы нужную бумажку и ткнул в неё пальцем.

— Нет, не слышал.

— Ну, теперь знай, отняли у нас этакую красоту и преподарили другим. У них там все благородные учатся, создали себе особенный факультет, аристократический, и радуются. Там, как я узнал, начиная от баронов набирали.

— А разве все три девицы благородные?

— Да, представь себе, не знаю, какие у них точно титулы, но они все благородные — это абсолютно точно.

— Откуда узнал?

— Из слухов, вестимо. У меня много знакомых, да и уши хорошо слышат.

Я невольно взглянул на его уши, и да, помимо скуластого лица, Ефим обладал от природы ушами довольно внушительных размеров, не гротескно, но если присмотреться, то действительно большими, что его совсем не портило. Как-то гармонично они шли к его лицу.

— Допустим, но у нас во всей академии только три девушки учатся.

— На наших, чисто инженерных факультетах да, но есть и другие факультеты, там их намного больше. Говорят, что есть даже целые группы, состоящие из одних только барышень, и ни одного юноши, представляешь? — Ефим мечтательно закатил глаза.

— А почему тогда сегодня на торжестве их всего три имелось?

— Не знаю, может, эти факультеты отдельно привлекаются.

— Да уж, — я представил группу из одних девушек с редким вкраплением юношей, и мне почему-то сделалось горько. Как, наверное, замечательно и хорошо учиться с девушками, гораздо лучше и интереснее, чем в чисто мальчишеской группе, но увы.- А это на каких факультетах такие группы?

— То в филиале искусств, от нашей академии, да на разных курсах высшего образования. Не всем дают возможность поступить на основные профили, да и не все хотят, или родители им запрещают. А правительство требует, чтобы все носители дара, в том числе и прекрасный пол, получали среднее или высшее образование, вот они и идут на всякие курсы, да подкурсы, да сторонние факультеты. Например, вроде есть факультет живого мастерства, туда поступают только девушки и получают самые разные специальности, но его совсем недавно создали, поэтому я о нём слышал, но не видел. А может, он и вовсе не в нашей академии находится, я не знаю точно.

— Тогда понятно. Ладно, так что там с нашей группой?

— А, ну вот наша группа «Ж», вот Вестник первокурсника, — Ефим достал большую газету и, развернув её, начал водить пальцем по столбцам, напечатанным на второй и третьей странице. — Вот, смотри, литера Ж и столбец, в нём клеточки, а в клеточках указано название дисциплины, номер аудитории и корпуса, где она находится, а также время проведения. Берёшь газету, переписываешь себе расписание своей группы на неделю, и всё, ты знаешь, куда идти, во сколько приходить и когда заканчиваются занятия. Тут и лабораторные есть, и лекции, вон видишь, они объединены с другими группами. Так что, всё понятно и ясно.

— Действительно, а я и не подумал.

— Теперь будешь знать. У тебя вон даже картонка разграфленная есть, чтобы в неё вписывать занятия. Шпаргалка самая настоящая и очень удобная. Ну, а остальные бумаги всем дали, это для удобства нашего. Здесь уровень выше, чем в обычных университетах, да даже в других академиях.

— А ты про то откуда знаешь?

— Так у меня ещё два брата есть, да родственников куча, они не все учились в академиях или университетах, большинство обычные институты заканчивали. Но представления имеют, да и в гимназии у нас учились те, кто разумеет о том. Я кладезь разных фактов и слухов, — улыбаясь, закончил Ефим своё объяснение.

— Гм. Слухи мне не интересны, Ефим, а знания важны, тут спорить не стану. У нас в Крестополе всё чин чином, до Москвы и Павлограда далеко, живём в…

— … лесу, молитесь колесу, так? — рассмеялся Ефим.

— Не так. Крестополь на холмах расположен, а вокруг степь, ногайцы раньше там кочевали, пока наши предки их не попросили, да и не только их. Мой род от тех первых поселенцев идёт. А леса у нас почти и нет, так, вокруг холмов растёт, да в горах или перелесках небольших кое-где. Так что, мы живём вдалеке от столичной суеты, да и кроме гимназий ничего у нас и не имеется.

— А наш Орёл рядом с Москвой, да и до Павлограда не так, чтобы уж совсем далеко. Лады, с тебя тогда финики, а с меня новости.

— Какие финики? — в изумлении похлопал я глазами.

— Ха, у вас же там юг, значит, и финики растут.

— Нет у нас никаких фиников, ты, наверное, инжир имеешь в виду?

— Не знаю, помню, что пробовал что-то сморщенное и коричневое, но дюже сладкое и вкусное.

— Так это, может, курага из абрикоса, может, инжир сушёный, но в нём семечек много мелких-мелких. Он у нас не растёт, он в Закавказье растёт, у ширванцев с персами. А финики только в Африке растут, оттуда их и везут к нам, но я их тоже не пробовал, у нас своих фруктов хватает, чтобы чужими баловаться.

— У вас хватает, а у нас все фрукты — яблоки да груши с вишней, ещё слива мелкая, да космола, ну и ягоды всякие, этого добра навалом.

— Ага, зато у вас грибов много, а у нас только шампиньоны на кошарах растут, и всё, собственно.

— Да ладно, давай кровати делить, у вас комната хорошая, лучше, чем другие.

— Это потому, что меня комендант выселил из той, где я один жил. Поэтому и выдал хорошую. А с Петром мы ещё в поезде подружились, и вот с тобой теперь встретились. А кровати легко поделить, вот моя, — ткнул я пальцем на кровать у стены, — напротив — Петра, а твоя дальше.

— Замётано.

Пока мы разложили вещи, пришло время отправляться на ужин. Ни у меня, ни у Ефима не оказалось домашней снеди, и поэтому нас выручала только академическая столовая, что работала до восьми вечера. Конечно, можно посетить и другие заведения, но плохо зная местные нравы и местность, я не рискнул, хоть уже и обедал в одной из них, Ефим, как ни странно, тоже.

Вернувшись, мы ещё немного поговорили, делясь впечатлениями, но вскоре разговор угас, и мы стали готовиться ко сну. Завтра предстоял очередной нелегкий день проверки нашего дара, из-за чего придётся пропустить пару вводных лекций, но это не важно, наверстаем потом, главное, чтобы с нами определились.

С утра, не успели мы проснуться, как явился Пётр. Он сразу развил бурную деятельность, всячески мешая нам своей суетой. Сходив в столовую на завтрак, где подавали вкусную творожную запеканку, мы все вместе отправились на занятия. Точнее, Пётр — на занятия, а мы с Ефимом на дообследование. Пётр клятвенно заверил меня, что всё подробно запишет в тетрадку, чтобы потом дать с неё переписать, и даже показал её.

Больше всего сиё произведение бумажной мануфактуры походило на амбарную книгу, которой не хватало, разве что, миниатюрного серебряного замочка на петельках и обложки из кожи телёнка, но и без того она внушала к себе явное уважение всем своим презентабельным видом.

Успокоившись на счёт пропуска занятий, материалы которых перепишем у Петра, мы с Ефимом отправились в лабораторный корпус.

Глава 17
Проверка дара и дружбы

Придя в лабораторный корпус, мы застали там уже человек десять, в том числе и двоих знакомых студентов, Морозова и Венедектинского. В этот раз последний соблаговолил пожать нам обоим руку. Не знаю, что на него нашло, но видимо, ему кто-то сделал внушение, возможно, даже родители.

Мне в принципе всё равно, но на душе явно потеплело. Такова уж природа человека: радоваться себе подобному и проявлению его благожелательности. Зря он так не поступил в первый раз, и как он поступит в следующий — загадка.

Мои старенькие часы уже показали без десяти минут девять, но в кабинеты никто не рисковал заходить. Оглядевшись, я пошёл к лаборатории номер пять, возле которой, как и в прошлый раз, почему-то никого не наблюдалось, в отличие от других.

Интересно, почему? Либо я такой особенный, либо профессор — не любитель очередей и перетруждаться. Выбрал одного фрукта и смакует его, то обжаривает, как арахис, то водой поливает, как фундук, или наоборот.

Времени оставалось ещё пять минут, но я не решался постучаться и войти, ожидая назначенного времени. Пока я топтался, дверь распахнулась сама, и на пороге появился рыжебородый профессор.

— Готов? — вместо приветствия поинтересовался он, пристально глядя на меня через очки.

Двойная порция запеканки, благополучно съеденная на завтрак, по моему мнению, должна была помочь с приростом энергии дара, и я кивнул.

— Что же, раз готов, то заходи, начнем тебя пытать анализом.

Вздохнув, я вошёл в широко распахнутую профессором дверь, готовясь к новым испытаниям. Надеюсь, меня не станут просвечивать или проверять током, а то слова профессора и тон, с которым он их сказал, мне не очень понравились. Кто их знает, этих рыжих, с их анализом.

— Тэкс, садись вон на стул, а я пока зачитаю, что я по тебе наработал. Ты про параметры дара знаешь что-нибудь?

— Нет, нам в гимназии ничего про это не говорили. Дар имелся у очень немногих гимназистов и поэтому, кроме истории возникновения и применения дара, нам ничего не рассказывали.

— Понятно. Тут я с ними согласен, в провинциальной гимназии мало людей, кто хорошо разбирается в этом вопросе, к тому же, преподавателя грамотного найти сложно. Да и незачем всех информировать. Тут только цифры, никому не нужные. Но тебе следует знать, думаю, что с твоей биографией тебе это окажется полезно. Я, кстати, навёл справки по крушению поезда, удивлён, что вы с другим юношей смогли таким образом распорядиться своими возможностями. А это, гм, говорит уже о многом, поэтому, придётся тебя помучить аппаратурой. Ты с собой еду взял, как я тебе о том говорил?

— Да, но в столовой удалось купить только хлеба и пирожков.

— Гм, тебе не углеводы нужны, а белки, ну да ладно.

— Так, сейчас проецируешь дар на тот же экран, но недолго, я скажу, когда хватит, просто нужно перепроверить данные, а то так сразу с одного раза нельзя с уверенностью сказать, что вычисления все правильные получились.

— Хорошо.

— Тогда сдёргивай брезент и приступай.

Привычно дёрнув тяжёлую ткань с агрегата, я обрушил её вниз. Под ней оказался всё тот же экран. Отойдя в сторону, я сосредоточился и вызвал к жизни здание вокзала в Крестополе, а то зациклился я на вагоне, а для чистоты эксперимента нужно разные образы вызывать.

Напрягшись, я направил его на экран, и тут же ощутил довольно сильное сопротивление. Так длилось около минуты, когда меня остановил окрик профессора.

— Достаточно! Приводи всё в исходное, а я посчитаю и перепроверю.

Пока я возился с брезентом, профессор подсчитывал результаты, что-то про себя бормоча. Закончив расчёты, он спросил.

— Так ты знаешь, по какой шкале измеряется сила дара?

— Нет, — помотал я усиленно головой, всячески демонстрируя своё незнание.

— Гм. Я так и думал, тогда слушай. Сила дара измеряется по шкале Баура, с градацией от 1 до 100. По ней и идут подсчёты. Так вот, для каждого дара существуют свои пределы. От силы дара зависит степень его влияния на природу. Как правило, любой дар ограничен, и радиус его действия не выходит за границу одного метра, а уж если степень преобразования сильная, то он работает только при непосредственном воздействии на определённый объект. Это так называемое точечное воздействие. Есть, конечно, и широкие воздействия, они принадлежат, как правило, к стихийным дарам, таким, как земля, вода, огонь и воздух. Площадь их воздействия у каждого носителя разная, в зависимости от силы и расположенности к дару. Но есть и исключения. Твой дар дистанционный, и в то же время он избирательно-точечный. Поэтому он является исключением, в связи с чем его сила воздействия должна оказаться намного больше остальных. Она просто априори должна быть достаточной, чтобы проявиться, иначе ты никогда не узнал бы о том, что обладаешь им. Это поняли члены комиссии, которые и обязали тебя поступить именно к нам, но они не учли способы и возможности его эффективного использования, попав в обычную ловушку наглядности. Этот вопрос они оставили нам, зная, что здесь обязательно проводится вводное тестирование. А теперь ближе к делу. Какова сила твоего дара, как думаешь?

— Я не знаю, наверное, единиц тридцать, — пролепетал я, огорошенный новой информацией.

— Шестьдесят пять. Это выше среднего значения любого дистанционного дара, при том, что он распылен в пространстве. И эти шестьдесят пять единиц он показывает на расстоянии в два метра, а не два сантиметра, как у точечников. Ладно, достаточно тебя терзать научными сведениями, а то голова пойдёт кругом, тут всё зависит от степени воздействия и расстояния до объекта приложения сил дара. Давай проверим тебя ещё на нескольких приборах.

Я кивнул, деваться некуда. Всё процедура проходила очень интересно, но и весьма утомительно для меня. Однако, делать нечего, придётся и дальше оставаться подопытным.

— Давай, Дегтярёв, покажи, что ты можешь сделать с помощью своего дара. Что именно ты можешь им изменить — пейзаж, убранство комнаты или что-то ещё. Для этого сейчас иди вон в ту камеру, и приступай.

Я повернул голову в ту сторону, куда показал профессор, и действительно заметил там какую-то громоздкую конструкцию, сделанную из металла и стекла, в виде небольшого помещения, формой больше похожего на прямоугольник без одной стороны. На неё и указывал профессор. Пожав плечами, я переступил порог конструкции и сначала ничего не почувствовал. Но как только я оказался в ней, профессор щёлкнул огромным тумблером, сделанным из бакелита, и в прямоугольнике заструилась энергия, удерживаемая внутри её контура стен.

Вход в конструкцию замерцал сизой дымкой, и теперь выйти через него я попросту опасался. А ну, шандарахнет током, меня уже било им, больше не хочу.

— Готов?

— Готов.

— Тогда получай задание! Покажи мне, скажем, ммм, винтовку!

— Винтовку?

— Да. Видел её?

— Да.

— Вот и показывай её, родимую.

— Хорошо.

Сосредоточившись, я вызвал из памяти увиденную несколько раз в жизни какую-то винтовку и создал её изображение. Поначалу она не сильно походила на оную, но постепенно стала обрастать характерными деталями, пока не стала более-менее напоминать, скорее, артиллерийский карабин, который я видел на фотографиях отца.

— Так-так, отлично. А теперь покажи, как отщёлкивается затвор и досылается патрон в патронник.

Я попробовал изобразить требуемое, но у меня ничего не получилось. Я знал, что такое затвор, но как он работает, не представлял. Соответственно, у меня ничего не получилось, винтовка просто крутилась в разных проекциях, и всё.

— Гм. Этого мало.

— Я не видел, как она работает, и не знаю, из чего состоит.

— Понятно, а ещё какое-то оружие знаешь?

— Да, я видел револьвер.

— Тогда показывай его.

Я вспомнил, как показывал похожий на экзамене, и принялся воспроизводить его, вспоминая и повторяя. Чертёж обрёл чёткость, ярко засветился, рисунок револьвера тут же оформился и стал почти живым, набрав объём. Я начал крутить его, потом переломил ствол, отщёлкнул барабан, показывая наличие восьми камор. Пистолет я изобразил тот же самый, двуствольный, с горизонтальным расположением стволов.

— Очень интересно, продолжай, — одобрил профессор, наблюдая за моими действиями.

Я разобрал пистолет, вновь собрал его, немного видоизменив, прирастил ему ствол, сделал другие накладки на рукоять, изменил саму рукоять, сделав её по своему мнению более удобной, потом вместо восьми камор сделал всего лишь три. Ещё я успел укоротить пистолет, когда почувствовал, что силы уже на исходе, и оставил его висеть неподвижно в воздухе.

— Устал? — догадался профессор.

— Да.

— Убирай свою картину и садись пить кофе, — и профессор выключил питание, из-за чего сразу пропала синеватая завеса на входе в конструкцию.

Я погасил чертёж и вышел наружу. На столике уже стоял неведомо откуда появившийся чайник и турка с давно остывшим кофе, но я не гурман, попью и холодный. Разбавлю его кипятком, главное, что к нему есть сахар.

— Принёс еду?

— Да, но только вот пирожков да хлеба, — показал я взятый с собой небольшой бумажный свёрток.

— Хорошо, давай попробуем столовских пирожков, давно я их не едал, уж и забыл совсем вкус студенческой еды.

Профессор достал две кружки, налил в каждую холодный кофе, поставил сахарницу, а я развернул бумагу с завёрнутой в неё едой и, плеснув кипятку себе в кружку, щедро покидал туда брусочки сахара. Я люблю пить с блюдца с сахаром вприкуску, но блюдца я на столе не заметил, да и не дома, чтобы с комфортом чаевничать.

Профессор, глядя, как я бросил себе в кружку несколько кусков сахара, только хмыкнул, но ничего не сказал, а я так проголодался, что на время забыл о правилах приличия, да и профессор недвусмысленно сказал, чтобы я не стеснялся, вот я и не скромничал.

Чаепитие долго не продлилось, точнее, распитие кофе. Профессор съел один пирожок, а я съел остальные и выпил три чашки кофе подряд, задумываясь, что как бы скоро не пожалеть о том, ведь где тут уборная, я не знал.

— Уборная рядом, — угадывая мои мысли, сказал профессор, — выйдешь, и в самом конце увидишь неприметную дверь. — Готов ещё работать?

Я прислушался к себе и кивнул.

— Готов, но недолго.

— Калибровку сделаем, и всё на сегодня. Потом придёшь через месяц, я пришлю уведомление тебе о том, необходимо проверить и апробировать все рекомендации с учётом полученных новых данных. Аспирантов у меня много, вот пусть и работают. Твой случай уникален, а им лишний материал на будущую диссертацию пригодится. Так, давай ещё на паре приборов проверимся, и ты свободен.

И действительно, прошло ещё минут десять, которые я провел возле двух других лабораторных приборов, назначения которых я так и не понял, и профессор закончил меня испытывать.

— Всё, результат я скажу тебе через месяц, сейчас же я делаю пометку в твоём личном деле, что ты обладаешь навыком живого чертежа и способен воплощать в жизнь не только всё увиденное, но и придумывать новое, исходя из своих знаний и умений. У тебя есть талант художника, но он побочный, а не основной, к тому же, чувствуется, что ты где-то работал с металлом, так?

— Да, я работал летом в железнодорожных мастерских.

— Тогда понятно, навык у тебя определённо есть, а ты это даже не понял и пошёл по пути красочности, а не создания новых вещей. Ну, что же, это мы поправим. Твой дар, насколько я понял, дар созидания новых вещей, главным образом, технических, и это очень важный навык. Пока не надо никому об этом рассказывать, держи в себе, а через месяц мы вернёмся к этому вопросу, всё перепроверим, и я тебе выпишу необходимые рекомендации.

— Спасибо, господин профессор.

— Пожалуйста, можешь быть свободен.

Ещё раз поблагодарив, я ретировался из комнаты, сразу же направившись в указанный туалет. Выйдя оттуда, достал из кармана часы и взглянул на циферблат, часы показывали половину первого. Да уж, время, проведенное с профессором, пролетело незаметно. В коридоре я уже никого не застал и, выйдя из лабораторного корпуса, достал расписание занятий и стал внимательно изучать.

Последняя лекция заканчивалась в половину второго, дальше шёл перерыв, и в три часа начиналась лекция по истории академии, с ознакомительной экскурсией по всем её корпусам. Я как раз успевал к её началу. На обеде я никого не застал из своих однокурсников, да и не задержался там. Столовая оказалась переполнена, и желания долго вкушать в ней пищу у меня не имелось. Быстро съев всё, полученное по талону, и добавку, купленную уже на свои деньги, я ретировался оттуда.

После обеда, добравшись до нужной аудитории, я обнаружил там обоих своих новоявленных друзей. Я увидел их, сидящих рядом, почти на самом верхнем ряду, они тоже заметили меня и помахали рукой. Подсев к ним, я первым же делом осведомился у Петра.

— Ну, как лекции прошли?

— Да ничего особенного, они же все пока вводные. Вот, записал материал всего на одной странице, если хочешь, перепиши, а то можно просто перечитать.

— Угу, да здесь переписывать и нечего. — А ты давно освободился? — повернулся я уже к Ефиму.

— Да, меня всего часок помурыжили и отпустили, дали бумагу, чтобы я по ней сделал, как это, слово мудрёное такое, сразу и не запомнил.

Ефим сунул руку в карман и, выудив оттуда сложенную вчетверо бумагу, медленно прочитал: «корреляцию». Слышал я такое слово раньше, но вот запомнить сразу не сподобился.

— Гм, я тоже слышал, но не понимаю, что это такое.

— Эх вы, неучи, — вклинился в наш разговор Пётр, — о корреляции не слышали. Это значит подстроить что-то под себя. Понятно?

— Понятно, — сказал Ефим и отвернулся, я же молча кивнул.

Лекционный зал, тем временем, постепенно заполнялся и уже гудел, словно улей, на разные голоса. Тут я увидел, как в зал вошла Женевьева, а с ней те же самые две девицы.

— Смотри-ка! — толкнул я локтём Петра, — графиня! — но тот уже и сам успел увидеть девушку, да и не только он. Зал загудел ещё громче, обсуждая барышень.

Девушки повертели головами и, чинно пройдя мимо, уселись на первой парте, явно ощущая на себе взгляды всех присутствующих, и от этого становясь ещё более надменными и гордыми. Суета продолжалась ещё некоторое время, пока в класс не зашёл сухонький благообразный старичок.

— Господа студиозы, прошу внимания!

Зал стал постепенно затихать, но не настолько, чтобы это удовлетворило доброго старичка.

— Попрошу внимания! — и добрый старичок взял в руки трость и стал стучать ею об угол кафедры. Резкий громкий стук поплыл по залу, быстро приводя в чувство студентов. В аудитории сразу установилась глубокая тишина.

— Вот почему молодёжь не желает всё понимать с полуслова, с человеческого полуслова⁈ — задал он в зал риторический вопрос и, не получив ответа, продолжил, — и только палка неизменно находит своих слушателей со времён Ломоносова. М-да, ничего не меняется в этом мире, кроме мировой обстановки. Итак, всех прошу внимания! Откройте свои тетради и запишите тему. Сегодняшняя тема первой для вас лекции: «Возникновение инженерно-духовной академии и её роль в становлении Склавской империи». Итак…

— Слушай, а я скоро засну, — сказал мне Ефим, примерно через полчаса лекции, — чего он такой занудный, и так говорит, что у меня глаза сами собою закрываются.

— Не надо спать, а то заметит и прилетит всем.

— Вам-то за что прилетит?

— Потому что рядом с тобой сидим.

— Да ладно вам, — последнюю фразу Ефим произнес довольно громко, чем привлек внимание сухонького старичка.

— Молодые люди, я же просил не шуметь и не разговаривать, когда я веду лекцию, причём, лекцию об образовании нашей Богом хранимой академии. Встаньте!

Старичок лектор воззрился на меня. Пришлось встать, так как лектор смотрел пристально именно на меня, а не на Ефима или Петра.

Надо срочно что-то придумать и сказать в ответ, что-то нейтральное, чтобы лектор не наказал. В голове ничего дельного не придумывалось, я посмотрел на Ефима, но тот прижух, опустив голову, получалось, что отдуваться придётся мне одному. Пётр не разговаривал с нами, и теперь с осуждением смотрел на нас обоих.

Но не только Пётр смотрел на меня. Сейчас я привлёк внимание буквально всех, в том числе и трёх девиц, во главе с юной графиней. Я ощутимо покраснел, кровь прилила к голове, отчего соображать стало легче и быстрее.

— Простите, господин профессор, — отреагировал я, — мы обсуждали исключительную роль академии в развитии железных дорог в Склавской империи.

Со всех сторон тут же послышались сдержанные смешки. Краем глаза я уловил насмешливую ухмылку одной из девиц, но тут же о ней забыл, услышав, ответ лектора.

— Ммм, правда⁈

— Истинно так, господин профессор!

— Ну-ну, ну-ну, что же, вы находчивый молодой человек. Я действительно профессор, хоть и не представился вам, и академия действительно стояла у истоков строительства железных дорог. Собственно, ради них она и создавалась. Вы заработали себе огромный плюс, юноша, так как подобрали наиболее правильный ответ, хотя, без сомнения, сделали это чисто интуитивно и под грузом грозящей вам опасности. Как ваша фамилия?

Немного поколебавшись, а вдруг подвох, я представился.

— Фёдор Дегтярёв.

— Хорошо, я вас запомнил, на нашей кафедре естественных наук и исторических знаний любят находчивых, особенно когда они говорят правильные вещи, но если я ещё раз услышу с вашей стороны шум посторонней болтовни, то удалю вас со своей лекции, и сдавать мне зачёт вам придётся весьма долго и нелегко.

— Благодарю вас, господин профессор.

— Садитесь. Итак, наша академия, — продолжил профессор, обведя всех суровым взглядом, — стояла в самом начале созидания в нашей империи железнодорожных путей сообщения.

Усевшись на место, я молча зыркнул на Ефима, но говорить ничего не стал, потом скажу. Лектор тем временем рассказывал интересные случаи из истории академии, часть которых мы старательно записывали, время от времени макая перья в чернильницы и стараясь не оставлять в своих тетрадях безобразных клякс.

— А теперь, уважаемые студиозы, прошу всех собраться и пройти вслед за мной на экскурсию по учебным корпусам нашей прославленной в веках инженерно-духовной академии.

Заслышав команду, студенты начали шумно складывать письменные принадлежности и, беря их в руки, проходить к выходу, засобирались и мы. Пётр вскочил раньше всех, а затем встали и мы с Ефимом. Выходя, я надеялся увидеть вблизи Женевьеву, но, увы, девицы покинули аудиторию в числе самых первых, и теперь их трудно было разглядеть среди сотни студентов. Пётр тоже пытался высмотреть графиню, но получил тот же результат.

В течение следующего часа мы ходили по территории академии и внимательно осматривали всё подряд, слушая громкий голос лектора, но уже не обращая на него особого внимания. Гораздо большее внимание привлекали тонкие фигурки девушек, одетые в жакеты и юбки-брюки, что притягивали к ним взгляды почти всех студентов, но возможности подойти к ним близко и поговорить так и не представилось.

По окончании экскурсии по учебным корпусам, я решил спросить у Ефима, почему он промолчал, когда меня поднял профессор.

— Почему ты не встал вместе со мной, ведь это ты начал разговор, да и шептал так громко, что профессор услышал именно тебя, а не меня?

— Так я не успел, да и не думал я, решил, что он ко всем обращается.

Пётр, прислушивающийся к нашему разговору, повернулся к Ефиму.

— Слушай, твоя ложь очевидна, или ты думаешь, что мы дураки? Признайся, что испугался, и всё. Федя молодец, взял на себя удар, а ты промолчал, нехорошо так поступать. На первый раз прощаем, а на второй уже не будем с тобой общаться.

— Это как это? — вскинулся Ефим.

— А вот так. Выгнать из комнаты мы тебя не можем, но и разговаривать не станем. Тут мы либо все вместе держимся, либо каждый сам за себя.

— Но ты ведь тоже не встал?

— А я и не разговаривал, потому брать на себя чужие грехи не намерен.

Ефим начал переводить взгляд то на меня, то на Петра, но в этом вопросе я оказался солидарен с Петром и согласен с ним полностью, лучшего решения трудно найти.

— Ладно вам, я всё понял, надо держаться вместе, а то, мало ли, всякие тут есть, — тут Трутнев кивнул на разные группки студентов, что стояли возле корпусов, оживлённо переговариваясь между собой.

Я пожал плечами и подумал о встреченной мной троице, но они мне больше не попадались, и я постепенно стал забывать о них, хоть и не рассказывал о том происшествии никому. Тут я неожиданно вспомнил, что нужно отправить матушке телеграмму, ведь я её в день приезда так и не отправил, а письмо написал только вечером. Как-то забыл я о том, закрутился. Сегодня же обязательно напишу матушке, и телеграмму отправлю.

Недалеко от учебных корпусов открылся телеграфный пункт и, сходив туда, я отправил матушке короткую телеграмму.

«Мама тчк, всё хорошо тчк, хожу на занятия тчк»

Вечером мы вместе поужинали в столовой и потом долго болтали обо всём с Петром, только Ефим дичился и не разговаривал с нами. Взявшись за какую-то книжку, он погрузился в её чтение, стараясь не прислушиваться к нам. Но мы неожиданно для себя нашли применение его дару, и он вечером вскипятил нам воду, за что мы его простили.

Следующий день начался с очередных лекций. Постепенно мы привыкали к учёбе и к самой академии, хоть новая жизнь и оказалась совсем не такой, как я её представлял. У меня стремительно заканчивались деньги, и с этим рано или поздно что-то придётся решать. Просить мать выслать мне отложенные средства, я не хотел. Неправильно это, я сын, мужчина, и на мне теперь ответственность за нашу семью.

Глава 18
К награде

Женевьева пришла со второго дня занятий и плюхнулась на софу, с наслаждением вытянув ноги. Ах, какой хороший сегодня день! Она получила столько незабываемых эмоций, и все только положительные. И нет родителей рядом, что тоже хорошо. Отца и маман она любила, но сейчас радовалась отсутствию их бесконечного контроля. В квартире осталась только горничная, но она занимается квартирой, а не ею.

Да, хорошо! Женевьева мечтательно закинула руки за голову и стала вспоминать события прошедшего дня. А всё-таки очень приятно ловить на себе многочисленные взгляды парней, прямо чувствуешь себя принцессой, а не графиней. Да и вообще, ей понравилась академия, жаль, что две другие девицы, что также поступили, оказались не её круга. Одна вообще купчиха, другая дворянка в первом поколении, но ничего, главное, что она верховодит среди них.

Учиться руководить и управлять другими лучше с молодости, чтобы успеть совершить ошибки и потом не повторять их в зрелом возрасте. Так постоянно говорит её маман, а она знает, что говорит, так как прошла через многое ещё до женитьбы. Это отец ещё не обо всём догадывается, или знает, но молчит, делая вид, что не в курсе. Это на отца похоже, он ещё тот интриган. А маман никогда от неё ничего не скрывала, но своим опытом всегда делилась дозированно.

— Ах, ах, ах, чтобы головка не закружилось у бедной девочки! — скорчила она гримаску, сказав это вслух. Повторила любимое выражение своей двоюродной тётки, отличающейся поразительной наивностью, что граничила почти с патологической глупостью.

А то, что её перевели на факультет воздушного транспорта, девушке нравилось, и от собственной важности захватывало дух. Их специально провели отдельно от групп других факультетов по залу с экспериментальной техникой. Помещение оказалось практически полностью заставлено макетами самых разнообразных летательных аппаратов. Она словно прошлась по залу будущего, где все прославленные футуристы отдали ему дань своими техническими произведениями.

Да, вот это красота! У неё даже зачесались ладошки от желания схватиться за рулевые тяги или штурвал изысканно необычных летательных аппаратов. Здесь располагались и уменьшенные копии дирижаблей, и аэропланы, и самолёты, и геликоптеры, и воздушные шары, и аппараты, названия которых они никогда не слышала, и даже не думала, что они существуют, пусть даже в воображении самых что ни на есть сумасшедших учёных.

Эх, жаль, что это всего лишь хрупкие макеты, и ей не позволили их трогать. А зря, она могла бы сделать их твёрже металла, причём, абсолютно бесплатно.

— Мой дар позволяет сделать штурвал твёрдым, как железо, — объявила она экскурсоводу.

Молодой преподаватель с пышными чёрными усами и вежливым, но бесстрастным лицом, тонко улыбнулся и ответил ей.

— Ваше сиятельство, прошу прощения за мой отказ, но в данном случае я не уполномочен вносить изменения в конструкции макетов и муляжей. Для этого надобно прямое указание ректора академии и письменное разрешение декана нашего факультета.

— Ммм, — поджала девушка губы, закончив на этом разговор, ей хотелось большего, и она могла бы этого добиться, но какой ценой…

В её семье всегда говорили, что всё имеет цену, но не все готовы её заплатить, а в некоторых случаях платить или нельзя, или бессмысленно. Она невольно хмыкнула, вновь переживая отказ, но тут её мысли перескочили на забавную ситуацию в лекционном зале перед экскурсией. Ситуация, по её мнению, оказалась весьма щекотливой, и в тоже время очень забавной, и в ней опять выделился тот зеленоглазый паренёк, что владел очень редким, но, по её мнению, весьма бесполезным даром.

Она с удовольствием вспомнила его растерянный взгляд и вынужденное стояние перед очень разозлившимся профессором. А нечего болтать на лекции, как крестьянин на базаре. Вот и не станут на тебя пялиться, пытаясь высмотреть то, чего никогда и не имелось.

В тот момент все взгляды оказались устремлены на этого зеленоглазого гимназиста, и её тоже. Ей нравилось смотреть на этого нескладного парня. В его открытом, наивном лице чувствовалась какая-то беззащитность и в то же время целеустремлённость и решимость, на грани упрямства. Такой смеси этих воистину противоположных качеств она в людях ещё не встречала, да и её маман тоже просто так не обратила бы на него своё внимание.

Да, маман не могла ошибаться в своих выводах, в этом, собственно, и заключался её дар. Она практически никогда не ошибалась в людях, почти сразу выдавая правильную оценку, может, не такую глубокую и подробную, как хотелось бы профессиональному сыщику, но обычно её хватало, чтобы понять, что собой представляет тот или иной человек. Стоит ли ему доверять или вверять свою судьбу, или совместного проекта.

Этот юноша нравился ей. Женевьева и сама не могла понять, чем именно, но нравился, и всё тут, но он не её круга. И она очень подумает, стоит ли давать понять, что она к нему благосклонна. Девушка фыркнула собственным мыслям и убрала руки из-за головы. И всё же, слишком часто она о нем думает. Девушка вздохнула, потянулась всем телом, напрягла мышцы и спрыгнула с софы, подойдя к зеркалу, чтобы хорошенько рассмотреть себя.

Зеркало отразило симпатичное лицо весьма упрямой барышни, совсем юного возраста. В нем чувствовалась порода десятков поколений, создавших её род. Благородное и где-то даже заносчивое выражение лица, твёрдый взгляд синих глаз, непослушная прядь волос, что упорно не желала ложиться так, как хотела её хозяйка, тонкая, гибкая фигурка, одетая в прекрасно сидящий на ней костюм. Высокая, стянутая в жёсткий корсет грудь, тонкая талия, изящные длинные ноги, сейчас скрытые тонкой тканью. В общем, огонь, а не девица. Настоящая графиня, а не абы что!

«И кому же достанется такое сокровище?» — подумала девушка, и не смогла ответить на этот вопрос, хотя смутный облик желаемого жениха всплыл у неё в голове без всякого на то желания. «Что-то уж слишком часто он вплывает», — рассердилась Женевьева сама на себя и позвала горничную.

— Мария, ни от кого сегодня писем не было?

На звук её голоса тут же явилась немолодая женщина с очень вежливым и услужливым выражением на круглом лице. Среднего возраста, одетая в классическую форму домашнего персонала аристократов, она была дочерью потомственных слуг графов Васильевых, ещё со времён холопов.

— Нет, ваше сиятельство, сегодня ни от кого писем не приходило, я уже справлялась на почте.

— А звонков на телефон?

— Тоже нет.

— И маман не звонила?

— Нет.

— Ммм, хорошо.

— Ужин вам к какому часу подавать?

— В семь вечера.

— Будет исполнено, ваше сиятельство.

Женевьева отпустила горничную кивком головы и прошла к телефону, чтобы позвонить матери в гостиничный номер. Как раз есть о чём поговорить, ведь надо же с кем-то обсудить второй день занятий! А маман — лучший собеседник.

* * *

Доктор Серов привык всегда доводить дело до его логического конца. Он подавал прошение о поощрении двух молодых людей, но ответа так и не получил, а ведь при крушении поезда они не растерялись и смогли помочь ему спасти множество людей.

Не получив ответа в установленные сроки, он направил повторный запрос сразу в несколько ведомств. Ответ пришёл нескоро, и оказался отрицательным, но колёсики административной машины уже завертелись.

Ну, а раз завертелись, то появился и результат, о чём уведомили и доктора Серова отдельным письмом. Так совпало, что запрос министерство внутренних дел получило не только от него, и результат не замедлил сказаться.

В конце сентября начальник канцелярии сообщил Василию Петровичу Матецкому, декану факультета Павловской академии, о том, что пришло письмо из МВД. Забрав документ, декан вскрыл его и, прочитав, доложил по его содержанию ректору академии Виктору Христофоровичу Камнерецкому-Фрайгарду.

— Виктор Христофорович, у меня есть для вас приятные новости о студентах с моего факультета!

Ректор инженерно-духовной академии имени Павла Третьего Виктор Христофорович Камнерецкий-Фрайгард, высокий и дородный мужчина возраста далеко уже за пятьдесят, с умным и очень строгим лицом, затянутый до хруста в официальный сюртук высшего чиновника, внимательно посмотрел на декана железнодорожного факультета.

— Что опять натворили твои студенты, Василий Петрович⁈

— Помилуйте, ваше превосходительство, они ничего не натворили, хотя, если обращаться к истинному смыслу слов нашего великого и могучего языка, они действительно творили. Творили ради спасения жизни других.

— Гм, говорите вы всё загадками, любезный Василий Петрович. Ну, и что они творили, позвольте у вас поинтересоваться?

— Спасение людей они творили, ваше превосходительство. Вот, пожалуйте, письмо из министерства внутренних дел, в нём всё изложено ясно и чётко.

— Что же, давайте полюбопытствую, очень интересно.

— Весьма, ваше превосходительство, любопытно и интересно.

Декан передал ректору уже вскрытый пакет. Достав официальный бланк, ректор развернул его и погрузился в чтение.

— Гм, я слышал об этом крушении, весьма неоднозначный случай, меня тогда настигла мысль о том, что данный факт очень удобен для диверсии. Впрочем, это всего лишь мои догадки, но оба ваших новых ученика действовали, вне всякого сомнения, решительно и правильно. За это им честь и хвала. Я вижу, что барон фон Биттенбиндер представлен к награде «За спасение погибающих», а сын почётного гражданина Фёдор Дегтярёв — к денежной премии. Это правильно, хотя я бы наградил медалью обоих, а не одного. Но мне интересно, кто из них действовал наиболее решительно, и каков вклад каждого в спасение. Вы что-то можете пояснить в этом вопросе?

— Да, ваше превосходительство. Я навёл соответствующие справки, по мере своих сил и возможностей.

— И что же?

— Сложно сказать определённо, возможно, они оба действовали абсолютно на пределе своих возможностей.

— Гм, понятно. И каков их дар?

— У барона дар размягчать железо, и он раздвигал конструкции вагона, способствуя эвакуации пассажиров.

— Ясно, а что второй?

— А вот со вторым всё гораздо интереснее. У него дар проекционный, то есть, дистанционного действия. Вот справка, которую я подготовил для вас, ваше высокопревосходительство, в ней отражены результаты последних исследований и рекомендации ведущего специалиста по редким и не до конца изученным спецификациям божьего дара.

— Ну, что же, давайте полюбопытствую, — сказал ректор, взяв протянутые ему бумаги. — Так, что тут у нас. Абитуриент Дегтярёв Фёдор Васильевич, уроженец города Крестополя, сын почётного гражданина города Крестополя Дегтярёва Василия Архиповича, погибшего смертью храбрых в битве под Варной. Обладает даром согласно общей классификации: литера Р, кодовый номер 1333Ж 55321, имеющий предварительное название «живой чертёж». Редкость, категория «Аз», применяемость: категория повышена до «Живёте», потенциал не ниже «Глаголь», но до конца не определён. Это всё?

— Да, ваше превосходительство.

— Весьма интересно, весьма. Судя по этим данным, инициатором спасения мог стать только Дегтярёв, но его заслуги ограничены денежной премией.

— Так точно, ваше превосходительство.

— Ясно, когда планируется награждение?

— Предполагаю, что в октябре месяце, я позвоню в министерство и уточню, ваше превосходительство.

— Есть предложения по поощрению с нашей стороны этих двоих?

— Ваше превосходительство, предлагаю назначить им стипендию.

— В размере?

— Десять злотых фон Биттенбиндеру и двадцать пять Дегтярёву.

— Почему Дегтярёву больше?

— За его вклад в дело спасения людей и отсутствие значимой награды, кроме того, у него очень высокий потенциал, который нужно обязательно сохранить для нашего факультета. Дело в том, что он желает перейти на бомбардирский факультет и стать военным. Его мечта — быть рыцарем и профессиональным военным. И я думаю, что идея спасения людей принадлежит скорее ему, чем Биттенбиндеру, да и вообще, нам необходимо поддерживать, в первую очередь, таких, как он.

— Вот как? Гм, в ваших словах есть рациональное зерно, но потенциал Дегтярёва очень спорный и, возможно, в военной академии он окажется более востребованным. Наша задача — поддерживать империю и не отнимать значимые кадры у военного ведомства.

— Военному ведомству Дегтярёв принесёт мало пользы, он нужен здесь.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Его потенциал может отлично реализоваться в военно-инженерной сфере. У него имеется дар создавать новую технику или даже оружие, на новых физических принципах, и если наступит война, то он обязательно окажется востребован в качестве военинженера, но сейчас его место строго у нас. Может, даже не на моём факультете, а на новомодном, воздушного транспорта.

— Нет, у них там хватает своих чудиков, поэтому пусть остаётся у вас. За год всё станет ясно и понятно, и тогда мы сможем принять обоснованное решение. Нам необходимо развивать, в первую очередь, железнодорожное сообщение, а воздушное пусть развивается своим чередом, на текущий момент оно не сможет занять место основного. И у него есть конкурент — это факультет автомобильного транспорта, вот они и должны бороться между собой, а твой не трогать.

— Я понял, но как тогда поступить с моими студентами?

— Как? Раз министерство внутренних дел уже определило порядок их награждения, мы присоединимся, поэтому утверждаю ваше предложение со своими корректировками. Фон Биттенбиндеру назначаю 10 злотых стипендии, а Дегтярёву… — тут ректор на минуту задумался, пытаясь решить непростую задачу, — Дегтярёву назначим не двадцать пять злотых, а тридцать. Это существенная сумма, и даст ему возможность хорошо питаться. Насколько я понял, он сирота?

— Нет. У него есть мать.

— Хорошо, тогда больше добавлять не нужно, пусть останется так, как я сказал.

— Будет сделано, ваше превосходительство.

— Уведомите меня, когда придёт награда из министерства внутренних дел, чтобы я мог лично поприсутствовать при их награждении

— Будет исполнено, ваше превосходительство. Но, может, назначить им стипендию после сдачи первой сессии?

— Гм, давайте внесём ясность в это дело. Где живут оба?

— В общежитие. Дегтярёв за казённый счёт, как сын погибшего при исполнении воинского долга офицера, а фон Биттенбиндер — за плату.

— Другими словами, они ещё не успели заключить договор с государством, чтобы после учёбы гарантированно отработать стандартный трёхлетний контракт?

— Нет.

— Договор о возвратных губернских или земских стипендиях у них есть?

— Насколько мне известно — нет.

— Понятно, значит, мы можем им назначить только стипендию общества вспомоществования. Её и назначим, а если они заключат дополнительный договор с государством, то станут получать и другую стипендию, но это только в случае их успешной учёбы.

— Я понял, воистину Соломоново решение.

— Вы только, Василий Петрович, предупредите их потом, что это производится исключительно именно в нашей академии, и в счёт их будущей самоотдачи при учёбе.

— Всенепременно, Виктор Христофорович!

— Тогда всё, и готовьтесь на следующий год значительно увеличить набор. Боюсь, что наши планы вообще могут измениться, но это в будущем.

— Я понял, будем готовиться. Предполагается война, ваше превосходительство, или у вас есть какие-то другие сведения?

— Думаю, что война развяжется, нас не оставят в покое из-за запасов эфира. По последним данным, на нашей территории находится до тридцати пяти процентов залежей эфира, да ещё старые разработки, которые готовы переработать заново по новой технологии. Всё вместе даёт прирост почти в 50%, в связи с чем мы должны подготовить технологический рывок и выпустить большое количество инженеров, если нам дадут это сделать, конечно, и не начнут войну.

— Но в мире остаётся ещё 75% залежей эфира, которые не принадлежат нам.

— Да, но все они расположены в труднодоступных местах и частью слабо разведаны, к ним ещё нужно создать инфраструктуру. А тут — бери готовое, к тому же, население образованное и способное к интеллектуальному труду. Да вы и сами всё понимаете. Единственное, что сдерживает начало войны, это не до конца отработанная технология и подковерные интриги всей Европы. Да и каждое по отдельности государство довольно слабое, а вот если они смогут собрать коалицию, то тогда…

— То тогда всё и начнётся.

— Именно так, но не будем о плохом, у нас свои задачи, у военных — свои, вот пусть о том у них голова болит, да у благословенного императора нашего. Со стипендиями решили, с награждением тоже, подождём официального уведомления и, собственно, награды, тогда и проведём торжественную церемонию.

— Всенепременно, Ваше превосходительство!

Глава 19
Обмен любезностями

Три недели пролетели незаметно, интенсивность первых впечатлений ушла, заменившись повседневными эмоциями. Плотность графика лекций возросла, количество практических занятий также увеличилось. Уменьшались только мои средства, и происходило это стремительно.

Расходы на форму, различные необходимые мелочи, питание, хозяйственные вещи в общежитие, письменные принадлежности, почтовые расходы и прочее съели большую часть моих денег. А ещё требовалось покупать эфир для работы с даром. Как оказалось, каждый дар обладал таким количеством нюансов, что практически не повторялся.

Постепенно из лекций я узнал, что есть сила воздействия дара, продолжительность, мощность одномоментного выплеска, напряжение и сопротивление среды воздействию дара и ещё множество разнообразных характеристик. Дар в течение жизни носителя постоянно рос и видоизменялся, окончательно оформляясь только годам к тридцати, это если им занимались и развивали. Если же нет, то он останавливался в своём развитии гораздо раньше.

Вникая в разнообразие учебных нюансов, я размышлял, где раздобыть деньги. У меня оставалось всего пятнадцать злотых, а дальше покупать необходимое станет не на что. Я и не предполагал, что студенческая жизнь окажется такой дорогой, хотя понимал, что это столица и учусь я не в обычном захолустном высшем учебном заведении, а в академии для одарённых людей.

Впереди предстояли расходы на первую сессию и различные бытовые мелочи. Нужно купить ту же одежду, ведь я до сих пор рос. А где брать деньги? Обучение-то бесплатное, обеды тоже, но на этом жизнь не ограничивается, а стипендии нет. Ждать от матери постоянной помощи глупо, она, конечно, отложила деньги, пришлёт их мне, а дальше-то что? Я не хочу оказаться нахлебником, я поступил и готов действовать самостоятельно. От таких мыслей я поневоле вздохнул.

— Чего вздыхаешь? — тут же спросил меня Пётр, который сидел рядом за столом и штудировал учебник по основам металлургии.

— Да так, вспомнил, что деньги заканчиваются, а назначат ли нам стипендию, ещё неизвестно. Вдруг я окажусь болваном и завалю первую сессию…

— Ну, если контракт заключишь, то стипендию дадут, и если на отлично станешь учиться — тоже, но только через полгода, а пока за что тебе платить? Учись, и всё будет хорошо. А самоедством заниматься я тебе совсем не советую, ты ведь не болван.

— А что, у тебя денег совсем нет? — вступил в разговор Ефим.

— Ещё есть, но немного, на месяц хватит, может, на два, а потом нужно искать заработок. Матушка, конечно, пришлёт, она отложила немного на мою учёбу, но этот вариант на самый крайний случай. А ты разве сам о том не думаешь?

— Думаю, и даже работаю иногда, чтобы карманные деньги имелись.

— Ого, и кем ты работаешь? — живо заинтересовался я.

— Да так, по-разному. А ты ведь можешь картины в воздухе проецировать, да?

— Могу, а ты откуда знаешь?

— Пётр рассказывал. Покажи?

— Чайник вскипятишь?

— Да без проблем.

— Вот, смотри, — и я спроецировал в воздух главное здание академии, но держал его ровно десять секунд, после чего сразу убрал, решив, что незачем тратить столько энергии попусту.

— Вот это да! Как вживую увидел. А ты можешь это показывать долго?

— Нет. Пока только самое большее — минут пятнадцать, если возникнут чрезвычайные обстоятельства, как тогда с крушением поезда.

— С крушением поезда?

— Да, попали мы с Петром в железнодорожную катастрофу, почему и сдружились.

— А расскажи?

— Да ничего интересного. Закрутилось просто всё, и мы оказались в центре событий. А вообще, нечего там рассказывать, да, Пётр?

— Да.

Пётр оказался солидарен со мной и тоже не захотел делиться подробностями той ночи. После всего случившегося мы оба надеялись на награду за спасение людей, но прошло уже довольно много времени, а нас никто ни о чём не уведомлял. Могли бы хоть денег дать, но что уж теперь, значит, не заслужили. Я вздохнул.

Пётр пожал плечами и уткнулся в учебник. Я тоже взял в руки книжку, и разговор как-то сам затих, не дойдя до своего логического конца. Ефим всё порывался его продолжить, но не знал, как подступиться, а может, ему мешал Пётр, что постоянно одёргивал хитрого и пронырливого мещанина.

Ефиму явно пришла в голову какая-то мысль, как заработать денег, но открыто он пока не рискнул её высказать, а я не стал его выспрашивать. На пару месяцев денег хватит, а там посмотрю, может, со стипендией всё получится, главное — хорошо учиться, и я подналёг на зубрёжку.

Так прошло две недели. Я всё это время ждал, что меня вызовут на дополнительную проверку дара, но рыжий профессор почему-то не торопился этого делать.

Мы всё реже видели трёх девиц с воздушного факультета: то у нас лекции не совпадали, а то и вовсе занятия проходили по разным дисциплинам, да и некогда о них мечтать. Чего уж тут, не до девиц из высшего общества. Пётр, правда, сказал, что одна из них явно не принадлежала к дворянкам, но мне как-то расхотелось с ними общаться. Зачем зря травить душу несбыточными надеждами: кто я, а кто они. А вообще, очень хотелось уже с кем-нибудь познакомиться, сходить на танцы.

Танцевать я умел, не сильно хорошо, конечно, но в гимназии нас немного обучали самым распространённым, и «в грязь лицом» перед девушкой я не упаду. Дело за малым: найти, с кем познакомиться из тех девушек, что тоже учатся в высших учебных заведениях.

Так, в учебе и грёзах о любви проходили мои будни, но случались и неприятности. Несколько раз я видел троицу, что в первый день «уронили» меня в пыль. Как оказалось, они этим занимались частенько, провоцируя первокурсников на драку, как правило, им это удавалось, и подобные развлечения сходили с рук. Я узнал, что все трое являлись второкурсниками и учились на электротехническом факультете.

У картвела были какие-то способности, связанные с электричеством, у того, кто меня лишил опоры, — способности, связанные с воздухом, а у заводилы — дар к проводимости этого самого электричества. Вместе они составляли довольно спаянную команду, направленную, в основном, на глумление над первокурсниками или над теми, кто не мог дать им действенного отпора. Так они развлекались.

К нападениям они готовились и тщательно выбирали места, так что свидетелей тому практически не имелось и, тем не менее, по академии уже плыли устойчивые слухи, но с поличным их не поймали, и пока они продолжали развлекаться, действуя исподтишка.

Через пару недель после нашего разговора с Ефимом, в столовой у меня произошёл очередной инцидент с ними. Так получилось, что я зашёл туда в числе последних, вместе с Петром, сел за стол, отдал свой талон и неожиданно для себя увидел за соседним столом знакомую троицу.

Стол у них оказался заставлен тарелками с разнообразной едой. Верховодил, как обычно, Казимир. Вахтанг, что представился князем, на такового не тянул ни по воспитанию, ни по образу, хотя, кто их знает, этих картвел: старейшина любой деревни уже князь по их понятиям, что не котируются у нас. Наверное, то же касалось и шляхтича. У этих любой, что умел в руках держать саблю, уже считался априори дворянином, а как обстояло на самом деле, я пока не знал.

«Ну, да пёс с ними», — подумал я и взглянул на третьего, которого звали Густав. Этот мне казался наиболее опасным среди них. Холодный, как жаба, свей, с прозрачными, льдистыми глазами прирождённого негодяя, он производил на меня отталкивающее впечатление. Хотелось подойти к нему и одним ударом погасить эти глаза, сделать это с расстановкой, да так, чтобы он понимал и ничего не мог поделать.

Волна гнева поднялась в моей душе, и тут же улеглась, придушенная собственной волей. Я потряс головой, сбрасывая слишком живую картину, ещё чуть-чуть, и она могла самостоятельно спроецироваться в воздухе прямо передо мной, вот бы оказался номер.

Я решил, что здесь не место затевать свару, да и Пётр пока ничего о моей стычке с ними не знал. Я ему не рассказывал об этом для меня неприятном случае, не хотел жаловаться. Мне не нужна жалость, как и помощь, я сам справлюсь.

Троица меня также заметила, и стала переглядываться с понимающими ухмылками. Пусть ухмыляются, раз у них так принято. Я отвернулся от них и заговорил с Петром о теме прошедшей лекции. Пётр ничего не заметил и спокойно ждал, когда официант принесёт заказанное.

Официант принёс наши скромные блюда, мне суп морской с клёцками, гороховую кашу с мясной подливкой и стакан компота с тремя кусками хлеба. Большего мне по талону не полагалось. У Петра обед выдался гораздо плотнее: тот же суп, но вместо гороховой каши, весьма мной нелюбимой, ему принесли мясную поджарку с макаронами и мясной салат, а также компот из сухофруктов, такой же, как и у меня, а вместо хлеба — пирожки с яйцом. Гороховую кашу я не люблю и потому не ел, выбрав только мясную подливку. У нас в гимназии как только её не называли: и весёлая каша, и жёлтое непотребство, и… в общем, не любили её практически все.

У Петра обед оказался посытнее, ну, а мне грех жаловаться, я же не за свои деньги питаюсь, а увидев эту троицу, аппетит и вовсе пропал. Хотя, сдались они мне… Я не смотрел за ними специально, но заметил, как полаб Казимир подозвал к себе официанта и сделал заказ, а когда это выполнили, кивнул на меня и велел отнести его за мой стол.

Официант подошёл к нашему столу и, поставив передо мной большую, до краёв наполненную тарелку с гороховой кашей, без всякой подливки, сказал.

— Господа с соседнего стола прислали кашу с наилучшими пожеланиями вашему аппетиту.

Я опешил, растерянно взглянул на официанта, но тот, слегка поклонившись, тут же ушёл, а я упёрся взглядом в тарелку с кашей, и не знал, что и думать. Такое со мной случилось в первый раз. Пётр, который всё прекрасно слышал, посмотрел на кашу, потом на меня, снова на кашу, и только затем на тех, кто её прислал.

— Кто это?

— Не знаю, вроде, какие-то дворяне со второго курса. Один раз они посмеялись надо мной, когда я получил бесплатную форму.

— Понятно. Это завуалированное оскорбление, Фёдор, на него надо обязательно ответить, но вызвать их на дуэль или просто дать по морде ты не можешь.

— Почему?

— Во-первых, у тебя нет к тому оснований, во-вторых, если они и вправду дворяне, то тебе следует сначала вывести их из себя и заставить тем самым сделать глупость, чтобы не первым полезть в драку, либо нажаловаться в деканат. Думаю, что второе для тебя неприемлемо, а первое пока невозможно.

— Понятно, то есть, я должен обязательно ответить им?

— Да, и лучше всего похожим образом.

Уставившись в тарелку с кашей, я принялся лихорадочно соображать, очень хотелось задействовать свой дар и показать с его помощью, кем я их считаю.Однако применение дара в стенах академии жёстко пресекалось, и в зависимости от последствий наказание могло оказаться очень жёстким, вплоть до исключения из стен академии, чего мне совсем не хотелось.

Если они сочтут это за оскорбление, да ещё нанесенное при свидетелях, то отчисления не миновать, я попал в ловушку. Вот же, сволочи! Надо думать, как их унизить подобным образом. Есть эту кашу я не собирался, а намёк на то, что я не могу позволить себе что-то лучше и пользуюсь стандартным блюдом казённой кухни оказался более, чем прозрачным. Об это я бы и сам догадался, только чуть позже. Пётр всё объяснил, и у меня теперь есть время обдумать ответный ход. Но что же придумать?

Основным вариантом, что пришел мне в голову, оказалось желание встать, взять это блюдо и надеть на голову кому-нибудь из них. Хотя нет, это глупо. Просто поставить его им на стол — ни о чём. Нужен адекватный ответ, не менее глумливый и столь же завуалированный. А что, если, если… тут я внезапно вспомнил меню, в котором значились пироги с… Весьма хороший ход. Ну, что же, придётся потратиться на десерт.

— Официант!

Подскочивший половой принял заказ и ушёл на кухню. Отставив в сторону тарелку с горохом, я стал неспешно доедать свой обед.

— Ты что задумал?

— Отдарюсь.

— Чем?

— Увидишь.

Через несколько минут официант принёс за соседний стол крохотный пирог, видимо, самый маленький, который они смогли найти на кухне, и выложил его на стол перед ухмыляющейся троицей с переданными от меня словами.

— Господин с соседнего стола желает вам скорейшего получения того, чего у вас нет.

Пирог в меню значился, как пирог с бараньими мозгами.

Они тоже не сразу сообразили подвох, за это время официант успел ретироваться. Первым догадался Густав и шепнул всем остальным, отчего их до этого момента довольные улыбки тут же слетели с лиц. Особенно вскипел картвел и, поднявшись, направился было ко мне, но его остановил Казимир, начав тихо ругаться за столом, и я смог услышать только пся крев и тому подобное, но обозначить оскорбление с конкретным именем он так и не решился. А картвел подёргался и успокоился, наверняка затаив злобу. Ну и пусть попробует напасть, я со всем удовольствием его приму, у меня и бляха для него имеется новая…

— Эк ты их уел, — заметил Пётр.

— Пусть знают.

— Теперь они тебя запомнили и не отстанут.

— Да, но и забыть не смогут, да и не одного меня, они ко многим домогаются и задирают. Я уже о том слышал, и не раз. Я не стану перед ними ползать и падать, у нас есть пословица в Крестополе: «Кто прогнётся один раз, тому всю жизнь согнутым ходить».

— Ага, интересная пословица. Понятно теперь. Ты можешь надеяться на меня.

— Спасибо, друг!

Закончив обедать, мы поднялись и вышли из столовой. Троица расплатилась раньше нас и тоже ушла, мой пирог остался лежать на столе, к нему они так и не притронулись. И хорошо, значит, им мозги не нужны.

Несколько дней меня никто не трогал, хоть я и ожидал нападения, видимо, они решали, как со мной разобраться поэффектнее. Я понимал, что такую обиду они вряд ли оставят без последствий и настраивался на встречу морально, также тренировался работать ремнём с бляхой. У нас в гимназии частенько случались стычки с «ремеслами», т.е. учащимися из ремесленного училища, так что, в подобные передряги я уже попадал. Придя в общагу, я всё же решил поделиться с Ефимом ситуацией, что произошла в столовой.

— Ты знаешь этих троих, Ефим?

— Этих-то? Да, слышал о них.

— И кто они, что собой представляют?

— Да, пустые они все, кроме Густава.

— Что значит, пустые?

— Ну, шляхтич этот, Казимир — байстрюк, один гонор вместо родословной. Вахтанг — какой-то мелкий князёк, у которого даже герба нет и потому непонятно, настоящий он дворянин али нарисованный наместником за подарок какой. Сведений о том не имею.

— Ну, а Густав?

— Про Густава я знаю меньше всего, странный он, но вроде, действительно барон.

— Понятно, сборная солянка желающих казаться теми, кем они не являются.

— Не ведаю о том, о чём знаю, то вам с Петром и сообщил.

— И на том спасибо тебе, Ефим, уважил.

— Ты это… берегись, теперь они могут и подлянку какую устроить, ты с собой кинжал носи студенческий. Пусть он парадный, но из железа сделан, отбиться можно.

— У меня бляха студенческая есть, ею, если что, отмахиваться и буду, а кинжала у меня и нет пока, его ещё купить надо.

— Бляха хорошо, а остерегаться нужно.

Говоря эти слова, Ефим оглянулся, и вообще, вёл себя, что называется, осторожно, всем своим видом показывая, как надо остерегаться и опасаться.

— Посмотрим, кто предупреждён, тот вооружён. К тому же, на ножах биться — это уже чересчур, — я старался не показывать, что сам очень их опасаюсь.

— Ну, моё дело предупредить тебя, а твоё — смотреть в оба, глядишь, и отстанут от тебя, или передумают.

— Не отстанут и не передумают, попробуют что-нибудь сотворить, а не получится, так вряд ли попытки оставят. Знаю я природу подобных людей, отец рассказывал мне, таких только ломать нужно, тогда отстанут, либо на других перейдут, если живы останутся.

— Гм, Фёдор. А ты не похож на грозного парня.

— Да я и не грозный, я обычный, но за себя постою и не отступлю.

— Как знаешь.

— А что ещё остаётся? Мне совсем не до них, нужно учиться да готовиться, а не в неприятности влезать. Но если так уж случилось, то проблемы стану решать, как они возникнут, всё равно я не угадаю, когда они устроят мне очередную пакость.

— Это да. Тут только остаётся ждать.

На этом разговор и закончился. Может, и Пётр, и Ефим ему не придали значения, а мне забыть оказалось трудно. Да и подготовиться к будущей встрече с негодяями всё равно придётся, хочется мне того или нет. А как я могу это сделать?

Использовать дар на территории академии напрямую нельзя, хотя Густав его использовал, но без свидетелей, да и не нанёс он мне большого вреда, кроме морального, а потому и сошло всё им с рук, так же, как и в случаях с другими. К тому же, я дал им отпор, чему имеются свидетели.

Отсюда напрашивается вывод, что неприятности меня могут подстерегать, скорее всего, за пределами академии, а если на её территории, то в то время, когда она пустынна. Конечно, они смогут подловить меня, но как они проследят за мной? В общем, о том лучше вовсе не думать, только нужно решить, как можно использовать свой дар за пределами территории академии, там это окажется даже проще.

Мне хотелось вновь встретиться в лаборатории с профессором и узнать больше о своём даре, самое главное — как его ещё можно использовать, особенно, в случае необходимой обороны. Но, к сожалению, меня в лабораторию к нему не вызывали, не знаю, почему. И я решил, что всего заранее предусмотреть не смогу, стану действовать по обстоятельствам.

Глава 20
Стычка

За всеми этими тревогами пролетел сентябрь, а за ним и половина октября. Постепенно я стал забывать случай в столовой, к тому же, появились новые заботы и ожидания. Как-то вечером в один из дней вернулся из города Ефим и, дыхнув слегка сивушными парами, предложил.

— А давайте сходим в какое-нибудь заведение и погуляем, мы же теперь студенты, и мы совершеннолетние. Можем и выпить, и девок найти себе.

— Девки — это хорошо, — ответил на предложение Пётр, на минуту отвлёкшись от учебника по физике, — особенно гулящие.

— Ну, а какие же ещё? Именно они-с!

— Ничего себе, — я с удивлением посмотрел на Петра с Ефимом, — какие ещё гулящие девки? Я думал, ты нас зовёшь познакомиться с кем-то из порядочных барышень.

— И позову, когда познакомлюсь, но пока таких не знаю, я всё больше по беспорядочным хожу. Уфф, — тут Ефим покачнулся и плюхнулся с размаху на собственную кровать, — уфф, кажется, с наливкой я переборщил.

— Ты где был? — спросил его Пётр.

— А, — неопределённо махнул рукой Ефим, — много где. В номерах тоже.

— Не слишком ли ты рано начал разгульную жизнь?

— Так, а почему нет? Я же не вы, мне знания важны, но и жизнь весёлая нужна не меньше. Пойдёте к девкам? Там такие есть сочные листфляндки, — тут Ефим закатил глаза и даже почмокал губами, вспоминая, как целовал мягкие белые груди доступных девок.

— Не пойдём, — ответил я, Пётр тут же кивнул, согласившись со мной.

— Как хотите. Разве вы студенты⁈ Нет! Студенты любят погулять, а вы — нет, и зря. Надо жить, пока молодой и учишься в столице, а то сегодня учишься, а завтра — уже нет.

— Хватит, Ефим, напился, так веди себя прилично, а не хочешь, иди отсюда.

— Ой-ой, ну и пойду.

Ефим обиделся и, поднявшись с кровати, куда-то ушёл. Он отсутствовал часа два и когда вернулся, уже не разговаривал с нами и улёгся спать. На следующий день он встал, как обычно, и вел себя так, как будто ничего не случилось.

— Ты чего буянил вчера? — спросил его Пётр.

— Да, лишку хватил с приятелем у него дома, вот и забуянил немного. А тебе уже надобно пальто покупать, Фёдор, — обратил он внимание на мою одежду. — Я вчера продрог и почти тверёзым пришёл, а ты, вон, ходишь ещё в летнем.

— Это точно, на днях схожу на склад, получу форменное пальто. Конечно, к нему ещё нужны шевроны да петлицы, и обшлага на рукава, а это всё только в мастерской продают, да подшивают там же, сам не умею. Закажу им перед выходными, они и сошьют. К сожалению, опять деньги придётся платить немалые.

— А как ты хотел⁈ Без денег никуда. Ничего, глядишь, заработок и у тебя получится, — важно ответил Ефим.

— Какой ещё заработок?

— Так картины показывать разные, которые ты умеешь.

— Где показывать?

— Можно вместо кино, и в цирке, например.

Не знаю, почему, это заявление меня просто взбесило, не так, чтобы я уж совсем был против таких вариантов, но сам тон, которым об этом объявил Ефим, мне категорически не понравился.

— Я не лошадь, чтобы в цирке выступать, и не клоун, и не канатоходец. Найду, где деньги заработать, спасибо тебе, Ефим, за предложение.

— Как знаешь. А я бы на твоём месте…

— А ты не на моём месте, — пресёк я его дальнейшие рассуждения.

— Ну, как знаешь, моё дело…

— … предложить, а моё дело отказаться, так?

— Да.

— Идёмте уже на лекции, а то опоздаем, — вмешался в разговор Пётр и мы, прекратив спор, стали собираться.

Обвернув вокруг шеи шерстяной шарф, я натянул на голову фуражку и вышел из комнаты вслед за Петром. На улице уже ощутимо похолодало, ветер обрывал с деревьев последние осенние листья, швыряя их в лица людей и закручивая по тротуарам маленькие пыльные смерчи.

В этом году осень оказалась на удивление сухая, только временами налетал на несколько дней шквал с Невы, и низкие, свинцового цвета тучи, заволакивая всё небо, резко обрушивались вниз проливным дождём. В такие дни не хотелось никуда ходить, что конечно же, способствовало учёбе, и чем дальше, тем пасмурных дней становилось всё больше. Ещё немного, и в воздухе залетают «белые мухи».

Так получилось, что с получением тёплого форменного пальто я изрядно затянул, привык, что осень в Крестополе тёплая, и не подстраховался. Здесь же очень быстро наступила промозглая и сырая погода, к которой я оказался не подготовлен. Сегодня занятий оказалось поменьше, и я планировал после лекций пойти на склад и получить пальто.

Всё чаще я задумывался, что стоит выходить в город и постараться познакомиться с девушкой, а то действительно, не ощущаю себя взрослым.

Организовывают же балы или вечера встреч в разных институтах и академиях, жаль, я пропустил студенческий вечер, о котором мы с Петром слишком поздно узнали. Да и, узнав вовремя, я, возможно, отказался от присутствия, так как на нём всем сказали быть не в форменной одежде, а в гражданской, а таковой у меня и не имелось толком, а прослыть нищебродом — не велика заслуга.

Ефим тоже на вечер не ходил, по неясным причинам, и вообще, он оказался весьма непрост, как мы о нём сначала подумали. Мало мы о нём знали, а то, что узнавали, не всегда нравилось.

Последняя лекция у нас проходила совместно с факультетом воздушного транспорта. Я стал немного подзабывать графиню, а тут она предстала собственной персоной и, главное, села совсем недалеко, прямо, как специально, чтобы я её мог хорошо рассмотреть, да и она тоже могла наблюдать за мной, если бы захотела. А между тем, лекция оказалась весьма интересна, речь шла о первом воздушном шаре братьев Монгольфьер.

— Итак, опыт запуска на Марсовом поле воздушного шара, наполненного водородом, оказался более, чем успешен, — вещал лектор, которым являлся сухонький старичок, всё время нервно потирающий руки. — А почему? Кто может ответить на этот вопрос, ведь до того большинство подобного рода шаров если и взлетали, то летели недалеко. Кто скажет?

На несколько секунд в аудитории зависла тишина, которую нарушил шорох поднятой вверх нежной девичьей руки.

— Мадмуазель Женевьева, прошу вас! — обрадованно потёр руки старичок-лектор.

— Братья Монгольфьер использовали шёлковую оболочку, с нанесённым на неё лаком, чтобы исключить проникновение водорода сквозь неё. Это обеспечило должный успех их замысла, но привело к панике среди жителей деревни Фуагра, где опустился данный шар, так как запах неочищенного водорода имел примесь сернистого газа, остро ощутимый при его крушении.

— Да-да, да-да, всё верно, мадмуазель, а как такие шары стали называть?

— Их стали называть шарльерами, по имени одного из братьев, а наполненные горячим воздухом — монгольфьерами.

— Верно-верно. Вы не перестаёте меня удивлять своими знаниями, сударыня, — ещё раз порадовался старичок. — Прошу вас присаживаться.

Женевьева победно оглядела весь зал, на мгновение остановив взгляд на мне, тут же его убрала и, как ни в чём не бывало, уселась на своё место. Не знаю, действительно ли она останавливала на мне взгляд, может, это мне так показалось, но в душе почему-то поднялась какая-то странная радостная волна, что захлестнула меня с головой, а затем отступила, оставив после себя замутнённое непонятными чувствами сознание.

Занятия сегодня закончились немного раньше обычного и, заскочив в общагу, я забрал нужные мне для получения бумаги и заторопился на склад. Пока шёл, планировал сценарии возможного отпора, если повстречается троица, но так ничего дельного и не придумал, за исключением одного варианта. Да и думал я постоянно о Женевьеве. Эх, и почему я не родился в семье, хотя бы, барона, тогда ещё мог оказаться шанс, а так…

Мысленно махнув рукой, я грустно затопал в сторону склада. Дойдя до него, увидел, что кладовщик на месте и, потянув за ручку старую дверь, очутился внутри. Кладовщик сидел в своей обычной дремлющей позе, правда, сразу же обернулся на стук двери.

— Ааа, живой рисунок пришёл, — узнал он меня.

— Чертежи я показываю, а не рисунки, — поправил я старика, хотя за лучшее было промолчать, но вырвалось нечаянно.

— Да мне без разницы, чертёж или рисунок, зачем зашёл, говори?

— Пальто тёплое получить, форменное, а то уже холодно, а мне надеть нечего.

— А чего же ждал?

— Да не знаю, так получилось.

— Эх, вот вы все так, молодёжь, ладно, давай свои бумаги. Выдам тебе, если положено.

Я тут же передал кладовщику нужные ему бумаженции.

— Угу, да, положено, но смотри, на следующий год уже не получишь ничего. Пальто тебе на весь период обучения один раз выдаётся. Имей это ввиду.

Я вздохнул.

— Понятно.

— Ну, коли понятно, тогда жди, сейчас принесу, что найду на тебя.

— Хорошо.

Через несколько минут отсутствия, старик вышел и вынес мне пальто.

— Погоны и остальное сам купишь. А теперь, показывай мне картину ради развлечения, да ступай.

Померив пальто, я нашёл его подходящим. Свернув обновку, я подсветил в воздухе изображение самого большого здания академии. В течение минуты дал понаблюдать за ним старичку, что от удовольствия причмокивал губами и качал головой в полном восхищении, а затем, погасив его, покинул склад, оставив старичка в полном восторге от увиденного. Пусть так: и ему хорошо, и мне тренировка. Правда, почти бесполезная, но зато нужная ещё кому-то, кроме меня.

Не успел я отойти от склада, как внезапно увидел впереди три знакомые фигуры. Сердце сжалось в преддверии неприятностей. Поневоле сбавив шаг, я оглянулся, лихорадочно ища пути отступления, чем вызвал злорадные улыбки у моих преследователей. Это меня разозлило.

Да, надеяться на помощь не приходилось, подловили они меня, и как ведь быстро! Ладно бы я вышел в город и где-то попался им, но нет, всё случилось опять в пределах академии, не иначе, следили, или кто-то сдал. Все эти мысли промелькнули в голове и отступили на задний план, неважно это сейчас. Адреналин уже пошёл в кровь от страха, и меня забил мандраж в ощущении близкой драки.

Повторения исхода прошлой встречи я не хотел, и подспудно готовился к тому, но одно дело — готовиться, а другое — участвовать, и теперь мне на своей шкуре предстоит почувствовать разницу.

Бежать ни назад, ни вперёд я не собирался. Во-первых, это глупо, а во-вторых, бесполезно. Но, конечно, сначала меня охватила паника, и я даже дёрнулся удрать, чисто инстинктивно, что вызвало ещё одну усмешку у предвкушающей безнаказанную расправу троицы.

Оглянувшись по сторонам, я заметил, что никого поблизости нет, а время оказалось такое, что ещё чуть-чуть, и быстро надвигающиеся сумерки превратятся в полноценную темноту. Местность вокруг пустынная, до учебных корпусов далеко, да и занятия уже закончились, все разошлись. Придется встретиться, и я напоказ вздохнул и выронил на землю пальто.

— Правильное решение, не для тебя новое и чистое. Таким, как ты, носить можно только грязное и потасканное, — тут же сказал заводила этой троицы Казимир.

— Да, ты ещё, червь нищий, за мозги нам должен, — поддержал его картвел Вахтанг.

— Мозги я вам предлагал в столовой, и вы сами от них отказались, так что, если они вам не нужны, то я ничего не должен, — не сдержался я в ответ. — Хотел помочь, а вы ещё недовольны оказались. Вот так и делай благородным добро…

— Ах, ты ж, собака! — вспыхнул картвел, и его рука дёрнулась к поясу.

— Хватит болтать, — резко вмешался в завязавшийся разговор Густав, сказав это с лёгким остзейским акцентом. — Мы сюда пришли не болтать, а делать, — и, не дожидаясь ответа от своих соратников, он резко поднял руку. Тут же образовавшийся ветер, ровно так же, как и в прошлый раз, попытался выбить у меня из-под ног землю.

Но я недаром долго думал над тем, как противостоять этому действию, и не просто так уронил пальто на землю. Для того, чтобы противостоять чему-либо с помощью своего дара, мне нужно знать, какое именно воздействие предполагается, его параметры, а также понимать свои ресурсы, и отсюда уже думать, как можно создать контрудар или защиту.

Вихрь ударил в ноги, но на его пути оказалось пальто. Профессор Беллинсгаузен говорил, что дар нужно использовать не только, как демонстрацию чего-либо, его необходимо задействовать практически. Вот я и попробую.

Хлынувший в кровь адреналин, плюс ярость отчаяния подстегнули воображение, что напитало дар, переплелось с ним и выдало неожиданный даже для меня результат. В воздухе мгновенно образовалась схема щита, в которую включилось пальто и листья. Пальто приняло на себя удар сильного потока воздуха, возникшего от Густава, а листья закружились, впитывая в себя остатки дара.

Взвившись в воздух, листья заплясали в немыслимом хороводе, увлекая за собой всё новые и новые, и внезапно обрушились на моих противников, осыпавшись прямо им в лицо. От неожиданности увиденного, оба отшатнулись, а картвел, видимо, от испуга, ударил в ответ лёгкими разрядами молний. Молнии столкнулись с листьями, прошили их и ударили в пальто, усеяв его мелкими грязными точками лиственной трухи и оставив прожжённые мелкие дырочки.

— Ты чего делаешь, придурок⁈ — рявкнул Казимир.

— Он напал на нас. Бей его!

— Не трогай свой дар, придурок чернявый, он у тебя заметный, спалимся все!

В это время свей ударил во второй раз, и это воздействие оказалось намного сильнее, чем в первый, он не любил пустопорожние разговоры и угрозы, как картвел. Если он пришёл бить, то бил, а не обсуждал это. Висевшее до этого в воздухе пальто успело вновь упасть, чтобы тут же вторично подняться и принять на себя второй удар. Оно прогнулось в мою сторону, отчего мелкие прожжённые молниями дырочки стали пропускать через себя струйки воздуха, максимально ослабляя эффект целенаправленного удара. Как будто водопад пропустили через решето.

Я даже не рассчитывал на полученный эффект, у меня само получилось так к месту использовать свой дар. Свей усилил нажим, но я теперь понимал, как лучше противостоять этому, и стал держать перед собой пальто, словно щит, попутно собирая поднятые в воздух листья и формируя из них другой щит, а может, и не щит, а ответный удар.

Да, мой дар оказался способен на это, я держал пальто, улавливая поток воздуха, идущий от свея. Нет, я не мог сделать те же листья твёрдыми или острыми, они оставались обыкновенными листьями, хрупкими, чуть влажными от приближающегося дождя. И я не знал, каким образом удерживал пальто в воздухе, оно как бы само держалось, но не моими усилиями, а скорее, силами противника. Фактически, это он его держал в воздухе, сам того не понимая.

— Бей, бей его! — орал картвел, подзуживая Казимира, но тот тревожно оглядывался и не торопился вмешиваться.

— Помоги мне! — крикнул в очередной раз Вахтанг, и Казимир решился.

— Давай, — коротко сказал он, и тотчас в мою сторону потянулись тонкие и изогнутые линии электрических разрядов от Вахтанга.

Полаб что-то сделал, и они, усилившись в несколько раз, впились в висевшую перед ними преграду, пробив её в десятке мест. И в этот момент я отпустил своим даром собравшиеся вокруг меня листья. Закрутившись вокруг своей оси, листья стали осыпаться на всю троицу, окутывая их, словно туча мошкары, облепляя всё тело и особенно лицо.

Свей попытался отогнать листья, одновременно воздействуя даром и на меня, но силы его оказались на исходе, и он сдался, отступил на несколько шагов назад и принялся стряхивать с себя с явным омерзением грязную и влажную осеннюю листву.

— Тьфу, тьфа, брр, тьпфу, — стали отплёвываться от грязных листьев и остальные, срывая их с себя и отряхиваясь.

Листьев оказалось так много, что на несколько долгих секунд они только тем и занимались, что очищали лица от них, на время позабыв обо мне.

— Вы совершили нападение на меня, используя свой дар, — обвиняюще ткнув в них пальцем, сказал я.

— Нет, это ты совершил на нас нападение, — в ответ проорал Казимир.

Неясная мысль посетила мою голову, и чисто интуитивно я подхватил форменное пальто, что представляло собой сейчас прожжённое и грязное нечто, а не форменную одежду, и стал отступать назад, внимательно оглядываясь по сторонам. Вокруг по-прежнему царила полнейшая пустота, и хоть сама наша стычка длилась лишь несколько минут, сумерки уже успели основательно сгуститься. Я чувствовал, что силы мои на исходе, а помощи мне ждать совершенно неоткуда. Недолго думая, я начал быстро отступать, держа в поле зрения всю троицу.

— Гляди, бежит⁈ Он струсил, струсил! — заорал в полном восторге Вахтанг, и его рука вновь метнулась к поясу, словно на нём он носил какое-то оружие.

— Это вы что удумали, черти полосатые⁈ А ну-ка, постойте. Это что здесь такое творится? — вдруг проорал чей-то мужской голос.

Ни я, ни мои противники не заметили в горячке короткой схватки и опустившихся сумерках, как старичок-кладовщик закончил работу и направился домой, отдохнуть от трудов праведных. А выйдя, поневоле оказался свидетелем нашей скоротечной битвы. Я и не думал о нём, как и мои противники, и вот так случилось.

— Это кто тут буянит, да ещё и с помощью дара нападает⁈ — грозно спросил он.

На несколько мгновений повисла неприятная тишина. Я перевёл дух, не зная, чего ожидать от своих врагов. Безусловно, молчать я не стану, что грозит им всяческими неприятностями, и они это, я думаю, прекрасно понимают, отчего мне внезапно сделалось немного не по себе. Что они предпримут, осознавая данный факт?

Внезапно ветер донёс до меня тихий голос Густава, что сказал Казимиру.

— Нужно их убирать.

— Нет, — через мгновение донёсся голос Казимира, — уходим, пока не поздно.

— Уже поздно.

— Уходим, пусть попробует доказать ещё.

— Стойте! — крикнул кладовщик, но вся троица, точнее, двое из них, так как картвел уже успел исчезнуть раньше, растворились в ночи. Кладовщик стоял далеко и не успел подойти ближе, а потому не увидел лиц нападавших. Зато их хорошо знал я, но последняя фраза Густава мне очень не понравилась.

— Кто это были? — поравнявшись со мной, спросил кладовщик.

— Второкурсники: Казимир, Вахтанг и Густав.

— Зачем нападали?

— Поглумиться хотели над моим новым фирменным пальто.

— А, вижу, ага. А я вышел со склада, гляжу: искры впереди сыплются, да много так, не иначе кто-то даром своим балуется! Я и бегом сюда, а тут вона что! Так, а что с пальто? Ага, да оно всё дырявое. Нет, такое дело не замнёшь, получат они по полной ужо. Пошли, однако, обратно на склад, нечего здесь стоять.

— А вы склад закрыли?

— Да.

— Лучше тогда в общежитие.

— Дело говоришь, студент. Покажемся вахтёру, а тот коменданту доложит и прищучим этих. Покрывать их не станешь?

Я взял в руки изгвазданное в грязи и дырявое в десятке мест пальто.

— А смысл? Буду молчать, так за пальто придётся платить, а они этого не стоят, да и давно уже наказать их надобно.

— Не боишься?

— Боюсь, — признался я, — но не очень.

— Ладно. Пойдём, всё же, сначала на склад, я его опечатаю, да бумаги возьму, чтобы всё оформить правильно, а затем в общежитие двинемся, там всё зафиксируем и запротоколируем.

На складе мы пробыли недолго, закрыв и опечатав его, двинулись в общагу, где, поймав вахтёра, кладовщик изложил всю суть дела. Время было ещё не совсем позднее, хотя рабочий день уже давно закончился. Ну, а дальше всё завертелось. Вызывать городового вахтёр не стал, сообщив только о произошедшем коменданту, что проживал здесь же.

— Кто нападал, знаешь?

— Знаю.

— Декану своему скажешь завтра?

— Скажу.

— Ну, тогда до завтра, смотри, не передумай, а то мало ли что за ночь случиться может.

— Пусть попробуют.

— Ишь ты, какой ершистый. А впрочем, все бы такими были: и обчеству на то хорошо, и нам забот меньше. Ладно, утро вечера мудренее, иди, отдыхай, и из комнаты носа не высовывай покуда.

Я кивнул и собрался уже уйти, как…

— Подожди. Пальто здесь оставь, как вещественное доказательство. Мы его в кладовку пока спрячем.

— Хорошо, — я отдал пальто и ушёл к себе в комнату.

Увидев меня, Пётр аж подскочил, видимо, моё лицо оказалось красноречивее всех слов, а Ефим насторожился.

— Ты где это был, и что с тобой приключилось такого, что ты весь грязный и лицо перекошенное, как будто увидел кого, дюже страшного? — Петр искренне испугался за меня.

— Да потягался тут немного.

— С кем?

— Подловили меня всё же те трое.

— Где?

— Когда со склада шёл. Я там пальто новое получил.

— А где оно?

— У вахтёра осталось, в качестве вещественного доказательства. Они пробили его молниями.

— Врёшь⁈

А Ефим, услышав это, аж присвистнул.

— С чего бы мне это врать? Я и сам не ожидал, а они сначала попытались меня опять уронить на землю, да не получилось. Тогда Вахтанг ударил меня молниями, а Казимир усилил их, но это уже во второй раз, и если бы не пальто, то они наверняка меня прожгли или обожгли.

— М-да, так это отчисление прямое. А где они сами?

— Убежали, — пожал я плечами, — или ушли. Их кладовщик спугнул.

— Выручил он тебя, а то могло плохо закончиться.

— Да, наверное, всё же, их трое, а я один.

— Да, и меня с тобой не оказалось.

— А что бы ты сделал, Пётр?

— В морду дал, по-нашему, по-простому.

— Да я и один справлюсь.

— Не справишься, ты худой больно, а этот Казимир — здоровый, а второй, свей который…

— Густав?

— Да, Густав, я слышал, он новомодным боксом занимается, умеет руками драться. Не осилил бы ты его в одиночку. Вдвоём мы бы ещё могли с ним справиться, а вот в одиночку — нет.

— Ммм, ну, может. А ты чего, Ефим, застыл? — обратился я к нашему третьему товарищу, внимательно слушавшему наш диалог со странным выражением то ли сожаления, то ли восхищения на лице.

— Да удивляюсь я, как ты смог выкрутиться.

— Не боялся, вот и выкрутился.

— У тебя же дар бесполезный.

— Ну и что, я и без дара с ними справился, правда, пришлось отступать к складу, а тут кладовщик появился, а то могли они меня побить, конечно, но я молчать не стану. Они напали втроем против одного, я первокурсник, а они старше. Куда это годится⁈

— А они сейчас могут сказать, что это ты их спровоцировал, или вообще, первым дар применил и сам напал на них. Они станут защищаться, а то и отомстят. Зря ты с ними схватился, теперь…

— Зря? — поднял я в удивлении брови, — то есть, я должен просто молча упасть лицом в грязь, после чего пламенно поблагодарить их?

— Ну, не так, чтобы, — заметались глазки у Ефима, — но теперь их могут отчислить, и этого они тебе не простят.

— Вот как? — я аж вскочил от негодования. У меня только-только успокоился адреналин, и перестало гулко биться сердце после неравной схватки, и вот опять, и из-за чего? Из-за слов собственного товарища, с которым делишь и стол, и кров…

— Я их заставлял или, может, упрашивал на меня нападать или задирать, или это я начал применять свой дар ради того, чтобы унизить студента, а по сути, своего товарища? А?!!!

— Довольно! — прервал нашу перепалку Пётр.

— Не вижу смысла с тобой спорить, Фёдор, — тут же отозвался Ефим и, встав с кровати, начал одеваться и вскоре ушел.

Несколько минут я не мог успокоиться, потом, всё же, нашёл в себе силы отвлечься и, взяв в руки учебник, попытался понять, о чём в нём идёт речь. Из головы всё не шли слова Ефима, да и вообще, вечер, что называется, удался. Ясно, что с Ефимом нам совсем не по пути, что же, рано или поздно либо он, либо я, съедем из этой комнаты. Хорошо бы снять себе жильё, но увы, денег у меня на это пока не предвидится.

Ничего, что-нибудь придумаю. Либо Ефима переделаю, либо денег заработаю, чтобы съехать, надоело уже чувствовать себя никем. Я им ещё всем устрою, узнают Фёдора Дегтярёва, сволочи! Уткнувшись в учебник, я заставил себя вдумываться в текст, погружаясь в смысл написанного, и через некоторое время успокоился. Ладно, как говорил Наполеон или кто-то другой: «Главное — ввязаться в драку, а дальше будет видно».

Глава 21
Ренегат

Ефим Трутнев выскочил из комнаты, казалось бы, уходя от конфликта, на самом же деле он преследовал совсем другую цель, его сердце и голову раздирали противоречивые чувства. Он спустился в холл общежития и, быстро пройдя по нему, распахнул входную дверь.

Холодный, насыщенный влагой воздух сразу коснулся его лица, а злой ветер попытался проникнуть за ворот распахнутого шерстяного пальто. Пришлось застегнуться, иначе пронизывающий ветер мог выдуть всё тепло так, что потом и не согреться, а идти ему предстояло довольно далеко, до ближайшего телефона, в одном из кафе. Позвонить нужно срочно, рассказать многое.

Ефим поёжился. То, что предстояло сделать, его не радовало, а очень напрягало. Он понимал, что совершает, мягко говоря, гнусный поступок, но если коготок увяз, то всей птичке пропасть. А всё из-за денег, поймали его на проигрыше, теперь приходится отрабатывать.

Ефим любил азарт, а что лучше всего ему способствует? Игра на деньги. Играть можно во что угодно, как и ставить. Он пока ещё не дорос до ставок на скачках и перебивался картёжной игрой, что афишировать в студенческой среде не рисковал. Слишком быстро его могли вывести на чистую воду и задать нелицеприятные вопросы, а там и до отчисления недалеко, а уходить он не хотел.

Ему нравилось в академии, он так долго шёл к этой цели, что готов был на многое, лишь бы остаться учиться дальше, но и бросить карточную игру уже не мог. Никто пока не догадывался о его роли: ни Фёдор, ни Пётр ни о чем не подозревали. В это время ветер дунул особенно сильно, и Ефиму пришлось туже натянуть на голову старую фуражку и глубже засунуть руки в карманы. Да, нужно одеваться теплее, а то, не ровен час, так и заболеть можно, а не хотелось бы.

Он шёл быстрым шагом, изредка внимательно осматриваясь по сторонам, но этот район всегда считался спокойным, да и полицейские исправно несли свою службу. Околоточный и квартальный надзиратели тут отбирались из числа лучших, всё строго, господа студенты должны быть ограждены от уголовного произвола, да и вообще, в столице собирались лучшие кадры, как жандармов, так и полиции.

Редкие, но яркие газовые фонари прекрасно освещали вечернюю улицу, давая прекрасную возможность разглядеть любого, кто в этот поздний час спешил куда-то по своей надобности.

И действительно, вскоре Ефиму повстречался городовой, который прохаживался по улице, придерживая правой рукой шашку у бедра. Окинув быстрым внимательным взглядом попавшегося, тот понял, что перед ним студент, и тут же утратил всякий интерес.

Ефим, на мгновение задержавший дыхание и замедливший шаг, тут же расслабился и заспешил дальше. Да и чего бояться? Он пока ничего не совершил, за что его могли задержать или даже арестовать, так что, это скорее, его совесть мучает. Хотя, есть ли у него совесть? Тут Ефим немного призадумался, вспоминая свою жизнь. Раздумья его длились недолго и, решив, что совесть у него, без всякого сомнения, присутствует, хоть и небольшая, он заспешил дальше. Вскоре показалось и нужное ему заведение.

Кафе, куда он вскоре вошёл, называлось «Умелица», содержала его одна мещанка, выбившаяся в люди благодаря упорному труду и настойчивости. Кафе, рассчитанное больше на студентов, привечало любого, желающего приятно провести вечер или принять пищу, с восьми утра до восьми вечера. Тут же находился и телефон, ради которого Ефим и проделал столь долгий путь.

— Мне позвонить, — войдя, тут же сказал Ефим мужику, стоящему за стойкой с разными съедобными товарами и самоваром, пыхающим вокруг себя уютным теплом.

— Один грош, если недолго, и три, если предстоит долгий разговор.

Ефим немного поколебался и, решив, что за короткое время не сможет ничего толком рассказать, выложил на стойку трехгрошовую монету. Мужик кивнул, сграбастал монету и, махнув рукой в сторону висящего на стене телефонного аппарата, тут же утратил к посетителю всякий интерес.

Сняв трубку с настенного аппарата, Ефим услышал мелодичный голос телефонистки.

— Девушка! Соедините меня с номером 7511.

— Минуточку, — отбарабанила та, и в трубке затаилась пустота. Так длилось недолго, и вот в аппарате послышался хорошо знакомый голос.

— Слушаю!

— Это я.

— Ефим?

— Да.

— А что таишься?

— Я с кафе звоню.

— Тем более, кто тебя услышит, в кафешке-то? — в трубке послышался язвительный смех.

Ефим скривился. Осторожность часто давала сбой, когда его охватывал азарт, а как только он уходил, она начинала прогрессировать в фантастических масштабах. Тьфу, и что за техническая словословица лезет в голову⁈

— Меньше знают, мне лучше, — привёл железный аргумент Ефим.

— Ладно, чего звонишь?

— У вас сегодня была драка с Фёдором?

— Да, он уже рассказал, что ли, об этом?

— Да, всё рассказал. Он пришёл с кладовщиком, и они вместе писали бумаги какие-то.

— Какие? — голос в телефоне сразу стал серьёзнее.

— Описательные. Как, когда и с кем.

— Ясно. Он в пальто пришёл?

— Нет, пальто он оставил у вахтёра.

— Ты знаешь, где вахтёр его держит?

— Не знаю, но могу узнать, за определённую плату.

В трубке повисло молчание, Ефим терпеливо ждал.

— Перезвони, мне надо посоветоваться. Плату ты получишь, если выполнишь ещё дополнительное задание, тогда спишем все твои долги.

— Все-все-все⁈ — быстро переспросил Ефим.

— Абсолютно все. Будешь чист перед нами, как ангел.

— Хорошо, я перезвоню, но у меня деньги заканчиваются.

— Деньги получишь, ты откуда звонишь?

— Из кафе.

— Можешь попить чаю, я оплачу завтра. Перезвони через полчаса.

— Замётано, — и Ефим повесил трубку.

Он сделал заказ, взяв пирог с требухой и кружку самого дешёвого чая. Он не мог доверять Казимиру, полаб ещё тот балабол, поэтому не стоит шиковать. Вот дадут денег, тогда можно. Зря он тогда подсел к ним за стол, намереваясь обыграть их в преферанс, не получилось. Сейчас он уже понимал, что это при любом карточном раскладе не получилось бы, потому как Казимир шулер, точнее, не сам, а его знакомый. Да и преферанс был только для затравки, потом пошёл покер и…

И вот теперь представился прекрасный случай расплатиться с карточным долгом вчистую. Ефим быстро понял характер Дегтярёва, чтобы предположить неизбежное столкновение вторично с Казимиром и его друзьями, а когда они предложили ему докладывать обо всех передвижениях Фёдора, то согласился, изрядно поторговавшись.

Законченной сволочью Ефим себя не считал, он даже сочувствовал Фёдору, чисто по-дружески, но карточный долг — это святое, поэтому пришлось пойти на сделку с совестью. Да и денег подзаработать Казимир ему позволял, опять же, возможность быть с девками продажными. Порвать бы совсем с этимКазимиром, конечно, но всё никак случая не представлялось. И вот сегодня у него есть прекрасная возможность это всё провернуть.

Ровно через полчаса Ефим вновь подошёл к телефону и, сняв трубку, назвал телефонистке нужный номер. Ждал он ещё меньше, чем в первый раз.

— Ефим⁈

— Да.

— Сегодня ты должен выкрасть пальто и принести его к этому кафе. Я буду ждать тебя рядом.

— Но я не знаю, когда смогу это сделать.

— Неважно, я или кто-то из нас станет тебя ждать возле кафе, в коляске. Принесёшь, спишем все долги и расстанемся.

— А если вы меня обманете?

— Не обманем, смысла нет, дело слишком серьёзное, но и ты станешь молчать, понял⁈

— Как рыба!

— Всё, ждём тогда это дырявое пальто.

— После полуночи ждите, раньше точно не получится, а то и ближе к утру. Пока найду, пока заберу, пока донесу.

— Ждём, — и абонент отключился.

Ефим повесил на стену трубку и быстро огляделся. В кафе находилось много людей, и царил шум, обычный для подобных заведений в поздний час. Не задерживаясь, он покинул кафе и сразу направился в общежитие.

Вахтёр сидел на посту, теперь предстояло выяснить, где он хранит пальто. Это не составило большого труда, так как дверь в комнату, где отдыхал обычно вахтёр, оказалась приоткрыта, и Ефим заметил, что пальто лежало на стуле, выделяясь большим неряшливым комом. И запах от него исходил специфический, немного похожий на запах свежести озона и землистой влаги одновременно.

Большие часы показывали почти десять вечера, и Ефим решил не возвращаться в комнату. Он не знал точно, куда пойдёт сейчас, но возвращаться в комнату не стоило. Ночью придётся вставать, что заметят Фёдор с Петром, и заподозрят его, когда пальто пропадёт, так что, пусть думают, что он обиделся и ночевал неизвестно где.

Но сейчас самое главное — отвлечь вахтёра, он же всю ночь дежурит и запомнит, кто куда выходил и зачем. Ефим любил читать детективные романы, черпая из них различные знания, в том числе, что такое алиби. Здесь это как раз пригодится, ведь придётся целую операцию организовывать, чтобы отвлечь вахтёра и незаметно украсть пальто.

Покрутившись в холле, Ефим вышел в коридор и, поднявшись в комнату к своему знакомому, остался у него, решив сыграть в карты, сам при этом напряжённо думая, как бы отвлечь вахтёра. Ничего путного в голову пока не приходило, но видно, сама судьба благоволила ему в этот день.

Выиграв три раза подряд, Ефим услышал, как во дворе внезапно послышались чьи-то крики, и завязалась драка.

— Что это? — приник он к окну.

— Да дерётся кто-то, — вяло ответил его приятель, и закивали другие картёжники.

— Айда, посмотрим, а то и подеремся.

— Да зачем нам, мне ещё отыграться надо, — возразил его друг.

— Да брось ты, считай, что предыдущую партию ты не проиграл, я прощаю, только бежим смотреть.

И, на бегу схватив одежду, они поспешили вниз. В суматохе, когда в гуще событий оказался и сам вахтёр, выбежавший наружу со свистком и освиставший драчунов, Ефим вернулся, быстро схватил истерзанное пальто Фёдора и, засунув его в тут же найденный старый мешок, вышел. Через входную дверь идти не стал, боясь, что его заметят, а открыв окно на первом этаже, вылез через него, закрыл за собой и тут же скрылся в темноте.

Возле кафе он оказался почти в полночь, его уже ждали. Видимо, Казимир реально испугался будущих неприятностей.

— Принёс? — тут же спросил он, как только завидел Ефима.

— Да, вот, держи.

Полаб схватил грязный мешок и принялся копошиться в нём. Быстро достав пальто, он тщательно проверил его и довольно осклабился.

— Оно!

— Конечно оно, но я рискую оказаться соучастником, а кроме того, я его получается, украл.

— Да ладно тебе, считай, что все твои долги списаны.

— Считай⁈ То есть, ты можешь ещё к ним вернуться?

— Нет, но ты же не уйдёшь из нашего клуба, а значит, за тобой всегда пригляд будет и…

— Тогда я скажу, что пошёл на это потому, что ты мне угрожал. Мне нет резона возвращаться в ваш клуб. Нет долгов, значит, и нет клуба. Мне проще отчислиться, я за академию не держусь, пойду в институт или работать. Пиши расписку, Казимир, что не имеешь ко мне никаких претензий, и тогда мы квиты.

Казимир опешил, пристально вглядываясь в лицо Ефима. А тот блефовал, поймав кураж. Он чувствовал, что поступает правильно. Правильно, ради себя, конечно, и подло по отношению к Фёдору, но нужно думать, прежде всего, о себе, а потом уже и о других. Он потом поможет Фёдору как-нибудь, но по-своему.

— Не боишься?- сощурился Казимир.

— Боюсь, но тебе и твоим друзьям ещё предстоит долгое и нудное разбирательство, тут любой камешек весы правосудия потянет вниз.

— Ушлый ты, Ефим, я погляжу.

— Есть у кого учиться, — усмехнулся в ответ Ефим.

— Хороший ученик, — скривился Казимир, минуту раздумывал, потом, всё же, решился, — ладно, будет тебе расписка, только у меня с собой ни бумаги, ни ручки с чернилами.

— Завтра с утра передай её через кого-нибудь, и мы квиты, а я стану молчать и всё отрицать. Без доказательств вы со свеем и Вахтангом выкрутитесь, адвокаты у вас хорошие, помогут. Не отчислят, только коситься будут.

— Гм, ну, что же, передам, тут ты мне выгоден, но смотри, ежели кому пикнешь или проговоришься, то…

— Нет, у нас с тобой договор, мы оба повязаны. И ты денег на кафе обещал.

— Раз обещал, значит, получишь… вместе с распиской. Ладно, адью, студент, — и Казимир, подхватив поводья, цокнул спокойно дремавшей лошади. Очнувшись, та встряхнула гривой и пошла вперёд. Ефим еле успел соскочить с коляски, тихо чертыхнувшись, ладно, дело сделано, пора и отдыхать. Вернувшись в общежитие, он, как ни в чём не бывало, тихо открыл дверь ключом, зашёл в комнату и улёгся отдыхать. Фёдор и Пётр крепко спали, часы показывали полвторого ночи, самое время уснуть.

* * *

Утро выдалось не менее богатым на приключения, чем прошедший вечер. Комендант, как только декан появился в академии, сообщил ему о произошедшем, тот поставил в известность ректора, и меня тут же вызвали в деканат. Примерно через полчаса я стоял в кабинете и взирал на портрет государя-императора Павла V, заключенный в большую золочёную деревянную раму.

Император смотрел куда-то вдаль, а не на меня, в отличие от декана прославленной академии. Тот, внимательно изучив меня, как только я вошёл, произнес.

— Ну-с, господин студент, не соблаговолите ли вы мне пояснить, что произошло с вами, не далее, как вчера вечером?

— Всенепременно, ваше благородие. Вчера, без всякого на то с моей стороны согласия, на меня совершили нападение трое студентов второго курса.

— Фамилии?

— Блазовский, Седерблом и Кавабидзе.

— Откуда вы их знаете?

— Они не в первый раз совершают подобное.

— Вот как? И когда это случилось в первый раз?

— Когда я получал форму на складе, кажется, на второй день моего прибытия сюда.

— Угу, и каким образом они на вас напали?

— С помощью дара. Студент Седерблом ударил мне под ноги потоком воздуха, рассчитывая тем самым уронить меня в грязь лицом, как он это сделал в первый раз, но у него, к счастью, не получилось. Тогда они решили направить на меня молнии, это сделал Кавабидзе, мне пришлось защищаться.

— Доказательства у вас есть?

— Да. У вахтёра лежит моё форменное пальто, прожжённое электроразрядами, которые выпускал Кавабидзе, и у меня есть свидетель — кладовщик.

— Да, это я знаю, мы разберёмся. Причина конфликта?

— Не знаю, я думаю, они самоутверждаются за мой счёт, да и не только за мой.

— Но почему они решили воспользоваться даром?

— Потому что рядом не оказалось свидетелей, и я стал защищаться.

— Каким образом? У вас имелся пистолет или другое оружие?

— Нет, я выставил пальто и обратил их дар в защиту.

— Да? С помощью чего?

Я немного помедлил с ответом, но понял, что придётся, всё же, признаваться, что я тоже использовал дар, хотя это мне грозило неприятностями.

— С помощью своего дара, — наконец ответил я.

— Ммм, это уже интересно, но как это у вас получилось, господин студент?

— Не знаю, как-то само.

— Угу. В общем, картина пока неясна, но основные действующие лица известны, сейчас мне принесут пальто, я его отправлю на экспертизу в лабораторию, результаты мы сможем получить к обеду. О дальнейшем вас уведомят, господин студент. Пока мы закончим нашу беседу, но готовьтесь вновь ответить на вопросы, и не только мои. Дело очень серьёзное, поэтому проведем тщательное расследование всех обстоятельств случившегося. Не стану лукавить, вы смогли постоять за себя, что меня изрядно удивило, но на этом, вероятно, ещё ничего не закончилось. Впрочем, руководство академией примет все меры, чтобы оградить студентов от подобных конфликтов и предотвратить их в будущем. Вы свободны.

— Но я ведь защищался⁈ Они хотели унизить меня и избить, пользуясь своим превосходством. Это низко и недостойно, и даже больше: если они действительно дворяне, как сами говорят, то вести себя подобным образом с первокурсником, зная заранее, что за того заступиться некому — это подло. У меня есть честь, хоть я и не принадлежу к дворянскому сословию. Я хотел поступать в бомбардирскую академию, но меня туда не взяли, а здесь…

— Господин студент. Повторяю вам, руководство академии обязательно накажет всех виновных. Правила нашей академии распространяются абсолютно на всех, в том числе, и на вас. Вы использовали дар, защищаясь, причём ваши способности оказались довольно интересными, если смогли оживить обычное форменное пальто. Я изучил справку о вашем даре, там он называется живым чертежом, но я бы рискнул, после всего случившегося, дать ему другое название.

— Какое, ваше благородие?

— Конструктор живых систем. На мой взгляд, оно наиболее подходяще отражает его свойства. Я, пожалуй, вновь направлю вас к профессору Беллинсгаузену, чтобы он разобрался поглубже с возможностями вашего дара. И гарантирую, что все попытки оправдаться и переложить на вас свою вину, этой троице не удастся. Сложно судить, какое развитие событий окажется наиболее вероятным, возможно, они сумеют выйти сухими из воды и останутся учиться в стенах нашей академии, но я приложу все силы, чтобы эта участь не коснулась вас, и вы получили соответствующие компенсации. Вам это понятно?

— Да, ваше благородие.

— Тогда ступайте и продолжайте заниматься учёбой.

— Есть! — по-военному чётко ответил я и вышел из кабинета.

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Конструктор живых систем

Оглавление

Глава 1 Предисловие

Глава 2 Dum docemus, discimus

Глава 3 Перед академией

Глава 4 Дорога в Павлоград

Глава 5 Поезд

Глава 6 Крушение

Глава 7 Графиня Васильева

Глава 8 Дирижабль

Глава 9 Семья графа

Глава 10 Павлоград

Глава 11 Академия

Глава 12 Первый день

Глава 13 Обо всех

Глава 14 Начало обучения

Глава 15 Новые возможности старой реальности

Глава 16 Учеба и жизнь

Глава 17 Проверка дара и дружбы

Глава 18 К награде

Глава 19 Обмен любезностями

Глава 20 Стычка

Глава 21 Ренегат

Nota bene