Клуб любителей фантастики, 2023 (fb2)

- Клуб любителей фантастики, 2023 (Из журнала «Техника — молодёжи» - 2023) 1717K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Владимирович Марков - Валерий Николаевич Гвоздей - Андрей Всеволодович Дмитрук - Константин Валентинович Крутских - Дмитрий Лопухов

СБОРНИК ФАНТАСТИКИ



_{Из журнала
«ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ»}

2023

*

© «Техника — молодежи», 2023

www.technicamolodezhi.ru>

Геннадий ТИЩЕНКО

Место для экспериментов

Техника — молодёжи // № 1’2023 (1098)

Рисунки автора

Человеческая память так устроена, что чем дальше мы уносимся в своём воображении в прошлое, тем счастливее оно нам кажется. Ведь всё плохое со временем, к счастью, забывается. Поэтому, несмотря на то, что в детстве имеют место и недопонимание со стороны родителей, и драки с соседскими мальчишками, и шишки после совершенно непонятных падений, оно всё равно кажется нам счастливым. Даже, если самая красивая девчонка твоего класса не обращает на тебя никакого внимания, отдавая своё чистое девичье сердце совершенно несносному парню из параллельного класса.

Олег приехал в Баку в июле, накануне своего дня рождения, чтобы отметить его с мамой, по-прежнему, проживавшей в столице Азербайджана. Естественно он побывал и на родной улице. В шестидесятых годах, окутанных флёром романтических воспоминаний, на этой улице проводились работы по строительству фуникулёра и Зелёного театра, записи концертов в котором показывают даже по Центральному телевидению. А родная Шестая школа, расположенная рядом со знаменитым Бакинским бульваром и остановкой автобусов, доставлявших пассажиров на ближайший к городу пляж, теперь вспоминалась как рай небесный. И это несмотря на то, что нередко даже в этой образцовой школе, имели место драки с ровесниками, а волны Каспия нередко приносили на пляж мазут. Впрочем, эти факты совершенно не омрачали воспоминаний Олега.

Побродив по бывшей Коммунистической улице, он прошёл мимо здания Баксовета в Губернаторский парк. Когда-то он катался в нём на карусели, приводимой в действие мышечной силой самих ребят, а также купался и загорал в огромном фонтане, по периметру которого восседали бетонные лягушки. Из их раскрытых пастей били могучие струи воды. И не было в те светлые беззаботные времена ребят более счастливых, чем дети Страны Советов, победившей в войне с фашистами.

Олег поднялся мимо здания ЦК Компартии Азербайджана на улицу Сарайкина. Отсюда открывался прекрасный вид на город и на бухту, по которой во времена его детства плавало множество яхт и байдарок. А вот сейчас в бухте были видны только танкеры, сухогрузы и небольшие прогулочные корабли, заполненные, как и во времена детства Олега, взрослыми пассажирами и их резвящимися чадами.

Дом, в котором прошли лучшие годы жизни Олега, был снесён, и теперь на его месте возвышалось здание, в котором проживал сам президент Азербайджана. Этот факт свидетельствовал о том, что детство Олега прошло не в самом худшем районе Баку.

Согласно документам Олег был теперь законным жителем златоглавой столицы России, поскольку был скован узами брака с москвичкой Зиной Кривощёковой, на которой был женат уже лет восемь. Со своей новой супругой Волков даже не целовался. В том числе и во время церемонии бракосочетания. Благодаря этому браку семья его фиктивной супруги после сноса дома, в котором она проживала, получила две квартиры. Впрочем, ни в одну из этих квартир нога Олега так ни разу и не ступала.

Последние три года он не имел постоянной работы и зарабатывал на жизнь, рисуя портреты и шаржи на Старом Арбате. Поэтому в Баку он прибыл не только для того, чтобы проведать маму, но также и на разведку на предмет возвращения в родной город.

Уже через неделю пребывания в столице Азербайджана выяснилось, что почти все его друзья и знакомые уехали. Причём преимущественно за рубежи бывшей Страны Советов. Такого Олег, признаться, не ожидал: из Баку уехали не только армяне и русские, но и многие азербайджанцы, евреи, татары и представители других национальностей. Ведь когда-то столица Азербайджана была самым интернациональным после Москвы городом Советского Союза. Вместо уехавших в Баку прибыли так называемые, «еразы», так тогда называли азербайджанцев, проживавших ранее в Армении. Многие коренные бакинцы относились к ним с сочувствием, но по слухам их было больше миллиона, и столица Азербайджана просто не была рассчитана на такое количество беженцев.

Не в самом лучшем настроении Олег дошёл до туннеля фуникулёра, проложенного под его родной улицей. На уровне парапета перед ним колыхались вершины деревьев Английского парка, раскинувшегося до самого Приморского бульвара, рядом с которым находилась нижняя станция фуникулёра. Когда-то в детстве этот парк казался ему огромным. Здесь он с мальчишками играл в партизан. Поскольку Олег являлся чуть ли не единственным русским в многонациональной ребячьей ватаге, он всегда оказывался в «команде советских воинов, защищавших Родину». Дети того времени прекрасно понимали роль русских в борьбе с фашистскими оккупантами. Впрочем, и сейчас к русским бакинцам азербайджанцы относились тепло, ведь они прекрасно владели азербайджанским языком, да и работниками были трудолюбивыми и исполнительными.

Увы, о работе Олега в театре, как и о штатной должности художника на каком либо предприятии, сейчас не могло быть и речи. В Баку был переизбыток своих художников, поэтому многие из них были вынуждены рисовать портреты в наиболее посещаемых туристами точках города. То есть возле Девичьей башни и на пешеходной улице между книжными пассажами, где во времена детства Олега проходили съёмки знаменитого фильма «Человек-амфибия».

У Олега не было ни мольберта, ни стульев для себя и клиентов, чьи портреты он мог бы рисовать. А ещё желательны были раскладные кресла для родственников и друзей портретируемых, которые вынуждено ожидали пока художник запечатлеет клиента или клиентку на листе бумаги. И Олег стоя рисовал шаржи, на которые уходило не более десяти минут. Однако в Баку шаржи не пользовались таким спросом, как в Москве.

Ситуация осложнялась тем, что тяжело заболела мама и Олег застрял в столице Азербайджана надолго. Для лечения мамы необходимы были дорогие лекарства, а деньги, с которыми он приехал в Баку, закончились довольно быстро. К тому же в городе стояла жара, от которой Олег отвык. По ночам он спал плохо, ведь в квартире мамы не было не то что кондиционера, но даже вентилятора. Точнее он был, но вскоре после приезда Олега от частых включений электродвигатель вентилятора перегорел, а денег на его починку, а тем более на покупку нового, не было.

То есть ситуация была безвыходной, и Олег за бесценок продавал вещи и книги из домашней библиотеки, которую он собирал всю жизнь. К тому же по ночам его начали мучить кошмарные сны. Ему снилось, что он падает в бездонную пропасть или тонет в морской пучине, окружённый чудовищами. А утром приходилось вновь идти на «местный Арбат», так он мысленно называл место между книжными пассажами, где работали художники. Хорошо хоть, что здесь, в Баку редки были дожди, столь мешавшие художникам зарабатывать деньги там, на московском Арбате.

Постепенно жизнь начала налаживаться. И вот однажды, когда один из художников вынужденно отлучился, попросив Олега посторожить его вещи, Олег, пользуясь отсутствием хозяина мольберта и кресел, успел нарисовать портрет симпатичной девушки. Именно портрет, а не шарж. Как Олег и надеялся, эта своего рода рекламная акция принесла свои плоды. Пока отсутствовал хозяин мольберта, он успел нарисовать ещё один портрет. Когда художник вернулся, к Олегу уже выстроилась очередь, что, естественно, раздражало его соседей, сидевших в такую жару без работы.

На заработанные деньги Олег купил треногу, раскладные стулья, чёрную масляную краску и кисти. То есть всё необходимое для рисования портретов в технике «гризайль», или, как говорили уличные художники, в технике «сухая кисть». Постепенно жизнь начала налаживаться. Он рисовал по два, а иногда и по три портрета в день, что всё больше настраивало против него художников, сидевших рядом с ним без работы. И ему довольно жёстко объяснили, что не позволят ему отбивать у них заказы.

«Национальных проблем в СССР нет!» — заявляли когда-то советские идеологи, но, они ведь всё-таки были. Просто большинство бакинцев с уважением относились к представителям разных диаспор. И даже после развала Советского Союза большинство из них не обращали особого внимания на людей, несогласных с этим. Бакинцы были толерантны к представителям разных национальностей, возможно ещё и потому, что помнили: миллионы азербайджанцев живут в России.

Олег переместился со своей треногой и стульями к Девичьей башне, однако через несколько дней ему и тут дали понять, что не позволят заезжему гастролёру отбивать у них хлеб.

Испытывая страшную депрессию, Олег уже собирался покинуть злачное место, когда к нему подошёл седовласый азербайджанец. Он заявил, что уже давно наблюдает за Олегом и хочет заказать ему портрет своей жены. Оказывается, это был известный в Баку психиатр, коллекционировавший живопись. В его коллекции были работы таких известных живописцев, как Таир Салахов, Тогрул Нариманбеков и даже перьевой рисунок самого Пабло Пикассо. Во всяком случае, так утверждал Октай-муаллим, который выдал Олегу, в виде аванса деньги, чтобы он купил масляные краски, кисти и холсты на подрамниках.

На создание живописного портрета понадобилось всего два сеанса, во время которых молодая жена психиатра терпеливо позировала художнику. Работа получилась такой удачной, что психиатр заказал Олегу и свой портрет. А когда Олег с успехом выполнил и этот заказ, Октай-муаллим, выдал ему аванс за картину, которую никому не известный в Баку художник выполнил всего за неделю. Это был фантастический пейзаж планеты, в небе которой сияло сразу два солнца. Ведь тема Космоса, как и в детстве, по-прежнему будоражила фантазию Олега.

На деньги, полученные за портреты и фантастический пейзаж, он накупил холстов, красок и с головой погрузился в работу.

Самые интересные картины у него получались по ночам, когда не давила на сознание окружающая реальность. Чего только не предпринимал Олег, чтобы изменить эту ситуацию и работать днём! Увы, он ничего не мог с собой поделать. Факт оставался фактом: днём у него хорошо получались лишь реалистичные портреты и натюрморты. Но они были какими-то слишком уж… обыденными. Полвека назад, во времена расцвета социалистического реализма, им бы цены не было. Но на взгляд Олега всё в таких его работах было слишком простым и тривиальным. Подобными пейзажами и натюрмортами были заполнены залы и хранилища Третьяковской галереи, Эрмитажа и каких-нибудь областных, или республиканских музеев. И это в то время как по всей планете прошли волны импрессионизма, кубизма, дадаизма, сюрреализма и прочих новейших течений изобразительного искусства!

Олег был постоянно неудовлетворён своими работами. Он знал, что многие художники подстёгивают себя алкоголем и наркотиками, но ведал он и о том, как обычно заканчивалась жизнь таких творцов. Подобный образ жизни нередко приводил к трагическим результатам, за редчайшим исключением, когда рядом с художниками появлялись опытные бизнесмены вроде тех, кто с молодых лет окружали Пабло Пикассо, или такие женщины как Гала, вдохновлявшая Сальвадора Дали на разнообразные безумства и умевшая создавать вокруг супруга необходимую для рекламы его работ атмосферу ажиотажа.

Работая по ночам, Олег иногда вспоминал судьбу столь любимых им Федотова, Ван Гога и Врубеля, попавших в конце концов в дома для умалишённых. «Неужели подлинное творчество возможно лишь на грани безумия?!» — думал Олег и вспоминал романы о художниках Эмиля Золя и Теодора Драйзера. Эти романы когда-то сыграли немалую роль при выборе им профессии. Но он тогда не понимал, почему герой романа Золя «Творчество» Клод Лантье в конце концов кончает жизнь самоубийством, а герой романа Драйзера «Гений» Юджин Витла буквально разрывается в выборе между творчеством и материальным благополучием.

Перед самим Олегом тоже всю жизнь стояла проблема выбора: быть ТВОРЦОМ, или ДЕЛЬЦОМ? В его жизни были периоды, когда он не столько ради себя, сколько ради близких ему людей достаточно неплохо зарабатывал. Но эти годы, посвящённые погоне за материальным достатком, он считал вычеркнутыми из своей жизни, ведь тогда он не написал, ни одной картины, принёсшей ему моральное удовлетворение!

— Похоже, у вас маниакально-депрессивный синдром, — сказал Октай-муаллим, когда Олег, без утайки рассказал ему обо всём, что с ним происходит. — К сожалению, он свойственен многим творческим людям. Такова плата за талант, которым вас, безусловно, наградил Всевышний. Я, конечно, попробую вас вылечить, но. — знаменитый психиатр развёл руками, — боюсь современная медицина в вашем случае бессильна.

— И что же мне делать? — с трудом сдерживая отчаяние спросил Олег.

— Вот, пейте по одной таблетке на ночь, — психиатр подошел к шкафу и порывшись в нём достал флакончик с таблетками. — Надеюсь, это вам поможет.

Увы, таблетки помогали Олегу недолго. Ночные кошмары его, правда, прошли, но в том-то и дело, что часть этих видений служила основой для его картин. А через неделю ему начали сниться сны, ещё более кошмарные, чем раньше. Теперь по ночам его мучили настоящие исчадия ада. Это были какие-то фиолетовые монстры и похожие на насекомых гигантские особи с ужасающими жвалами и фасеточными глазами. Твари, словно сошедшие с экранов во время демонстрации фильмов ужасов, заставляли Олега просыпаться в холодном поту по нескольку раз за ночь. Лишь изредка Олегу снились мужчины и женщины, напоминающие эльфов и фей, окружённых растениями, похожими на огромные цветы.

В конце 1980-х годов, когда в СССР появились видеомагнитофоны, он смотрел, как и многие дорвавшиеся до импортных ужастиков, фильмы про оживших мертвецов и инопланетных монстров. Однако вскоре это занятие ему надоело, поскольку иных задач, кроме как напугать зрителей, создатели этих фильмов не ставили. Никаких философских, или психологических проблем они даже не пытались затрагивать! Однако запретный плод привлекателен и Олег некоторое время всё-таки смотрел подобные фильмы, надеясь, что хоть в одном из них авторы попробуют сказать что-то нетривиальное. Вскоре он понял, что подобная продукция не зря критиковалась советскими киноведами.

Он перестал пить таблетки, данные ему психиатром. Теперь в своих снах он часто видел себя словно со стороны, взирающим на необычное небесное явление. Оно имело место много лет назад, когда он усталый после рабочего дня возвращался домой. Проходя через пустырь между четвёртым и девятым микрорайонами Баку, он по привычке смотрел на небо, в котором уже появились первые звёзды, и вдруг заметил, что одно из небесных светил довольно быстро перемещается по небосклону. «Сколько же теперь спутников летает вокруг Земли!» — подумал Олег и вдруг заметил, что эта тусклая звёздочка разгорается всё ярче, и вокруг неё один за другим появляются быстро расходящиеся ореолы. «Может быть, это самолёт, преодолевающий звуковой барьер?», — подумал тогда Олег и ускорив шаги заторопился домой, чтобы и его жена Надя увидела это странное небесное явление. Когда он ворвался в свою квартиру и вытащил жену на балкон, ореолы вокруг едва светящейся точки были едва видны на фоне закатного неба.

— Ты это видишь?! — возбуждённо спросил он Надю.

— Вижу, — ответила жена. — Пролетел реактивный самолёт. Ну и что?

Олег лишь чертыхнулся и пошёл в свою мастерскую, чтобы запечатлеть хотя бы на бумаге то что он видел.

Именно после того памятного вечера у него и начались странные сны. Поначалу они были редки, но в последнее время такие сны он видел почти каждую ночь. Справедливости ради надо отметить, что снились ему не только кошмары, но и далёкие миры, населённые существами, похожими на людей. Причём чаще ему снились не «братья по разуму», а «сёстры». И были они воплощением его юношеских грёз.

«Может быть, таким образом неведомый космический разум пытается установить контакт с землянами? — думал иногда Олег. — Но неужели на Земле нет кандидатур более достойных, чем я? И почему мне так часто снятся кошмары, а не какие-нибудь благостные пейзажи?! Неужели инопланетный разум имеет такие ужасные формы?»

Октай-муаллим купил ещё четыре картины Олега из нового цикла. Особенно ему понравился вид Ше-махинской астрофизической обсерватории, над которой сияла звёздная река Млечного Пути.

— В детстве и юности я много раз бывал в Пиркулях, — рассказал психиатру Олег. — В первый раз я побывал там вместе с отчимом, который был шофёром и возил бетонные плиты на строительство астрофизической обсерватории. Потом я несколько раз ездил туда с астрономическим кружком Дворца пионеров. Ночное небо над обсерваторией совершенно фантастическое. Лишь значительно позднее близ станицы Зеленчукская, где был установлен крупнейший в то время на планете телескоп БТА-6 (Большой Телескоп Азимутальный диаметром 6 метров), я видел такое небо.

— Расскажите мне об эволюции ваших снов, — попросил во время их последней встречи перед отъездом из Баку Октай-муаллим. Они стояли на смотровой площадке Нагорного парка, невольно любуясь панорамой вечернего города.

— Об эволюции снов? — Олег задумался.

— В психиатрии известны случаи, когда сны или навязчивые галлюцинации повторяются с удивительным постоянством, — пояснил Олегу психиатр. — Но, судя по тому что вы мне рассказали, с течением времени ваши сны всё-таки менялись?

— Но закономерностей в этих изменениях я не заметил, — быстро сказал Олег.

— А если хорошенько подумать? — спросил психиатр. — Ведь судя по вашим рассказам, после того инцидента с наблюдением НЛО, вам снились не только кошмары?

— От кошмарных снов я просто чаще просыпался, — размышлял Олег. — Может быть поэтому они и запомнились. Хотя, повторяю, были и прекрасные сновидения! Много раз я видел планеты, населённые похожими на нас людьми. В ночном небе одной из этих планет сияла роскошная газово-пылевая диффузная туманность и несколько довольно крупных лун. И ещё в этом небе летали странные аппараты. Кроме того мне несколько раз снились планеты, на которых, судя по всему, царила меньшая, чем на Земле сила тяжести. Во всяком случае люди этих планет были значительно выше нас, землян.

— А вы знаете, что на Земле когда-то водились гигантские стрекозы и муравьи? — спросил Октай-муаллим. — А диплодоки и прочие динозавры, не говоря уже о трёхметровых приматах, в наши дни были бы раздавлены собственным весом! Судя по всему, масса Земли с тех пор значительно увеличилась. И гравитационное поле, естественно, тоже.

— А как вы относитесь к теории палеоконтактов? — неожиданно спросил психиатра Олег. — Я понимаю, что в среде серьёзных людей об этом не принято говорить, но ведь есть факты, говорящие о том, что пришельцы в разные исторические эпохи посещали Землю.

— Увы, эти так называемые свидетельства, можно трактовать по-разному. Вплоть до наличия в древности высокоразвитых цивилизаций на нашей планете, — задумчиво проговорил психиатр. — Но дело в том, что в организмах людей много элементов, редко встречающихся на Земле, таких как молибден, хром и ванадий. Возможно, это говорит о наличии в нас инопланетных примесей.

— Или взять, к примеру, того же бога американских индейцев Верокоча, подарившего людям пшеницу, — с энтузиазмом продолжил Олег. — Или Небесных гениев древнего Китая, не говоря уже об уникальных знаниях древних о прецессии земной оси или их удивительно точных календарях…

— Всё это, за исключением наличия в наших организмах молибдена, ванадия и прочих редких на Земле элементов, можно объяснить популярной в конце XIX и первой половине XX веков теорией циклических цивилизаций, — предположил Октай-муаллим. — Однако даже я, далёкий от астрономии человек, знаю, что в нашей галактике приблизительно четыреста миллиардов звёзд. Среди них немало похожих на наше Солнце. И вы думаете, что на миллионах планет, вращающихся вокруг этих звёзд, по неведомым нам причинам, эволюция жизни так и не породила Разума?!

— Действительно, число подобных Земле планет, даже по самым пессимистическим оценкам, только в нашей Галактике исчисляется сотнями тысяч, — согласился Олег. — И пусть не на каждой из этих планет имеется жизнь подобная нашей, и пусть не везде она эволюционировала до высшей, то есть разумной формы. Всё равно цивилизаций в нашей Галактике — тысячи!

— Причём мы говорим, только о формах жизни нашего типа, — с улыбкой продолжил психиатр. — То есть об углеродной, белковой, а не какой-нибудь кремниевой, или плазменной! Действительно нельзя исключить того, что наша цивилизация находится, так сказать «под колпаком» и изучается представителями цивилизаций, обогнавших нас в развитии на тысячи и миллионы лет?

— И не только изучается, но и корректируется! — заметил Олег. — Иногда я даже думаю, что эти высшие существа Вселенной производят с нами своего рода эксперименты! Возможно, таким образом они изучают варианты развития цивилизаций и способы, позволяющие избегать подобных кризисов. Но для этого ведь необходимо довести цивилизацию до подобного кризиса!

— Давайте-ка остановимся на этом, — остудил Олега Октай-муаллим. — Вы знаете, пообщавшись с вами, я чувствую, что и сам начинаю потихоньку сходить с ума от пространственных и временных масштабов затронутых тем.

Андрей ЕВСЕЕНКО

Маленький мир

Техника — молодёжи // № 2’2023 (1099)

Рис. Геннадия ТИЩЕНКО

— Деда, смотри! Вот эта яркая звезда называется Юпитер. И это вовсе даже и не звезда, а самая большая из планет нашей Солнечной системы. А вот это, — мальчик провёл рукой вдоль ночного неба от горизонта до горизонта, — Млечный Путь. Наша галактика. Красиво, правда? А вот там, смотри, Большая Медведица…

Старик, к которому он обращался, подслеповато щурясь, вглядывался вдаль, пытаясь разглядеть хоть что-то из того, что показывал ему внук. Но не видел почти ничего. И, чтобы не расстраивать малыша, просто тыкал пальцем «куда-то туда» и переспрашивал с важным видом:

— Так как ты, говоришь, называется эта звезда?

Внук отвечал. Дед слушал и спрашивал. И внук отвечал ему снова. Подбирал простые слова, старался, чтобы было понятно. Дед кивал головой. Говорил: «Ясно… Угу…», и опять о чём-то спрашивал невпопад.

Звук их голосов, покачиваясь на волнах тишины, поднимался в бездонное небо. И терялся там, затихая, среди миллионов так и не увиденных стариком звёзд.

* * *

— Вставай, соня, пора завтракать!

— Но, деда, дай ещё поспать чуть-чуть.

— Никаких тебе «чуть-чуть»! Давай, поднимайся!

Дед не был суровым. И внук это знал. И не понимал для чего он иногда хочет казаться строгим. Но подыгрывал ему и, чтобы не расстраивать, становился в такие моменты послушно-покладистым.

— Хорошо, дедушка, уже встаю!

А дед считал своим долгом иногда поворчать. Боялся, что если внук увидит, как он его любит, то перестанет слушаться и вконец избалуется. Поэтому он не давал внуку нежиться по утрам в постели. Поэтому он отправлял его с работами на огород. И поэтому обнимал его не чаще, чем один раз за день. Такие правила для себя он придумал очень давно. И старался им следовать. Хоть и постоянно их нарушал.

* * *

— Деда, а ты знаешь, что над нами сейчас пролетают ракеты?

— Ракеты??? — лицо старика передёрнуло судорогой страха от этого слова. Глаза его налились ненавистью и всей своей немощью вцепились в усыпанный звёздами небосвод.

— Ой, не ракеты, нет. Спутники!

— Ах, спутники. — старик облегчённо и как-то растерянно улыбнулся, — И откуда же ты знаешь о том, что они пролетают?

— Как откуда, деда? Из книжек, конечно!

— Книжек… Конечно… — передразнил его дед, — И зачем я только тебя так рано читать научил? Игрался бы сейчас во что-нибудь, да деду на огороде получше помогал!

— А что, я разве плохо помогаю?! — глаза внука, словно по команде, налились горючими слезами. — Плохо, да??? Да я вот весь вчера истрекался крапивой, пока её, кусучую, выдёргивал. А потом. А потом. А колючка, знаешь, какая колючая? А жуки эти, колорадские. Я их боюсь собирать! Но ведь уже третий день собираю!

— Ну, тише. Тише ты. Я не так сказать хотел. Ты хорошо помогаешь! — старик прижал к себе вздрагивающее тело ребёнка, погладил по голове, успокоил. Потом, глубоко вздохнув, чтобы внук не услышал в его голосе дрожи, добавил, — Ну всё, хватит рыдать. Давай уже, рассказывай про свои спутники!

— А про космические корабли можно?

— Ну и про них, давай, тоже рассказывай!

* * *

Под утро, устав от своих рассказов, внук задремал на широком и всё ещё сильном дедовом плече. Старик, подождав ещё немного для верности, чтобы внук не проснулся, встал и понёс его в дом. Но вдруг остановился на полушаге. Словно оступился от кольнувшего в сердце воспоминания.

Семь лет прошло. Семь долгих лет. с тех пор, как он нашёл в руинах огромного пылающего города маленький свёрток. Ребёнка, выжившего вопреки, как и он. Поднял его и, запретив себе умирать, понёс прочь. Туда, где есть хоть что-то, похожее на жизнь и надежду.

Он искал долго. Везде, где только мог. Но нигде ничего не нашёл. И тогда он решил: собрать все свои силы, какие остались и какие только были когда-то, и сделать свой маленький мир.

Мир получился совсем неказистым. Ни блеска, ни славы, ни гордости. Но он создал его для своего внука сам: из брёвен, из книг, из любви и из грядки картофеля.

Валерий ГВОЗДЕЙ

Читатель

Техника — молодёжи // № 2’2023 (1099)

Рис. Геннадия ТИЩЕНКО

Шах и Мат с иронией переглянулись. Даже сейчас, на завершающей стадии щадящего торможения, пассажир не выпускал из рук планшет.

Какую-то муть читал на языке Хэф. В тесной рубке не скрыть — впритык сидели.

К тому же парень так уходил в свою галиматью, что забывал о спутниках.

А спутников было трое.

Капитан и владелец корабля Шах. Его компаньон Мат. Техник Дана — тихая девушка, желающая выглядеть старше восемнадцати прожитых лет.

Шах крепкий, рослый. Мат вообще огромный, гора мускулов.

Тёмнолицые, опалённые солнцами разных миров, одетые в лётные куртки и десантные штаны, по старой памяти. Свои бластеры носили в кобуре, лишённой клапана.

Давние жители Пограничья, наполовину седые, но всё ещё склонные к авантюрам.

Девушка была красива, однако не испытывала положительных эмоций на этой почве. Наоборот, старалась пригасить красоту нелепой стрижкой, делающей голову похожей на репей — не первой свежести. Не пользовалась косметикой. Вместо неё увешала кожу лица колечками, шариками и булавками — такой нарочитый пирсинг с целью отвлечь внимание от девичьих нежных черт. Мешковатая, военного кроя одежда велика на два размера, дабы замаскировать женственные формы.

Ей в Пограничье неуютно.

— Подходим, — сухо поведал Шах.

Вскинув светловолосую голову, читатель, в лиловом костюме, растянутом на локтях и коленях, уставился в курсовой экран.

Крупный серый астероид, в оспинах кратеров.

— Садитесь, — кивнул парень, щурясь. — В намеченной точке.

— Нет проблем.

Сели.

И сразу началась дискуссия.

— Как называется яхта? — спросил Шах, когда пассажир заикнулся о доставке багажа в кратер, за полторы сотни метров. — «Лавэ»!.. Название корабля, девиз и мой жизненный принцип. Так что без денег шагу не ступлю. И никто в экипаже не ступит. На астероид тебя доставили. Всё, что сверх контракта, — за отдельную плату.

— Сгрузите багаж у внешнего кольца, — вздохнул читатель, вынимая платёжку.

* * *

Облачённый в скафандр, пассажир спустился по трапу.

Окинул взглядом скалистый пейзаж, с близким горизонтом, за которым простиралась чернота космоса, разбавленная звёздами.

Яхта выглядела здесь неуместной — островерхая пуля, неловко присевшая на четырёх коленчатых опорах.

Бесшумно разъехался грузовой люк. Вблизи корабля стало посветлее от не слишком яркой лампы в трюме.

Легла на грунт аппарель. Дана, управляя небольшим открытым каром, вывезла багаж в кузове, пять серебристых контейнеров-чемоданов.

Парень сел на кресло, справа от девушки.

Машина катила в сторону ближнего кратера, освещая путь фарами.

Ехали молча. Ощущали вибрацию кара, но двигатель не был без атмосферы слышен.

Читатель осторожно прижал свой шлем к шлему Даны.

«Пошептаться» — называлось такое у людей, бывавших в космическом вакууме.

— Зачем вы с ними? — заговорил пассажир.

— А вы зачем?

— Не было вариантов. Глухое место.

— У меня тоже не было. Есть диплом техника, но взяли стажёром, на треть оклада.

— Как попали в Пограничье?

— В центральных секторах Федерации нет вакансий. Для техника-девушки.

— Вот как…

Подъехали к внешнему кольцу.

— Где остановить? — спросила Дана.

— Прямо здесь.

Гравитация астероида была невелика.

Они без напряжения сняли контейнеры.

— Жду вас через три часа, — напомнил читатель.

— Конечно. Удачи вам. Чем бы вы ни занимались.

— Спасибо.

Несколько секунд парень смотрел вслед кару.

Потом включил нашлемный фонарь, поднял контейнер и потащил.

* * *

В бункере всё напоминало декорации фильма о чужой космической расе.

Даже бытовые, утилитарные вещи казались странными, выглядели необычно.

Судя по датчикам, микроклимат стабилизировался.

Открыв замки последнего контейнера, пассажир снял шлем.

На планетах Хэф кислородная атмосфера. Можно дышать. Быстро к ней привыкаешь.

Услышав в тамбуре стук, парень недовольно оглянулся.

По контракту экипаж должен сидеть на корабле.

Хотя вряд ли смогут взломать дверь шлюза.

И не думали взламывать. Код ввели. Пасса: жтр такого не ожидал.

Шах, войдя, откинул шлем на спину. То же проделал компаньон.

Бластеры у них висели поверх скафандров.

— Значит, говоришь, нужен водный лёд из кратера, лежавший миллиарды лет? — сказал Шах не без ехидства. — Научные исследования. Как ты узнал про чёртов бункер?

— Из справочника Хэф, — пробормотал растерянно парень. — Служебного. Купил его по дешёвке у бывшего десантника. Он не владел языком.

— Ну-ну. Видел я бункеры и побольше. Этот не для воинских формирований. Скорее для компактных разведгрупп. Но добра — навалом.

Разглагольствуя, Шах осматривал помещения, распахивал дверцы хранилищ.

Инструменты, какое-то оборудование, пищевые рационы и медикаменты, форменная и гражданская одежда — хэфская и людская. Оружие. Книги.

— Мы воевали с Хэф. Цивилизация превосходит нашу, а вот бойцы неважные. Любят, видишь ли, читать. Малахольные все.

— Бункер нашёл я, — сглотнув, заявил пассажир. — Он мой.

Капитан вынул бластер. Целясь парню в лицо, весело объявил:

— Шах!

— И — мат! — добавил компаньон, целясь туда же.

— Ну, мы договорились?

Читатель кивнул, бессильно, обречённо.

Шах и Мат занялись делом. Носили к шлюзу то, что легко продать.

Забрали и пищевые рационы. Метаболизм у Хэф и людей — сходный.

— Тут книг полно, — осклабился капитан. — Ведь ты предпочитаешь духовную пищу… Наслаждайся. Позже вернёмся, подчистим закрома. Ты к этому времени уже начитаешься.

Дверь тамбура закрылась.

Но одиночество было недолгим.

Скоро в бункер вошла Дана. Сняла шлем:

— Думают, я выдам их.

— Мы не сможем послать сигнал? Должны быть какие-то передатчики.

— Хэфские забрали. А в скафандрах очень слабые. Дыхательная смесь — не проблема. Тут хорошие, экономичные регенераторы. Вот с пищей хуже — все рационы Шах к рукам прибрал. От голода умрём.

— Да?.. Что ж, хоть почитаем. Вы любите художественную литературу Хэф? Чудесная поэзия. Романы удивительные. Можно и по технике что-то полистать, Если хотите.

* * *

Прошло три недели.

Шах и Мат, сбыв товар на чёрном рынке, спешно готовили яхту к рейсу, намереваясь «подчистить закрома» на астероиде.

Пообедать собрались в ресторане космодрома.

Выйдя из своего ангара, Шах оторопел.

На тротуаре стоял читатель, в лиловом костюме. Застенчиво улыбался.

Капитан, воровато оглянувшись по сторонам, вкрадчиво спросил:

— Как сюда попал? Вас нашли?..

— Там же не бывает никого.

Шах дал знак Мату.

Компаньон сгрёб парня, затащил в ангар.

— Просто я читал книги, — продолжал объясняться пассажир. — И не только поэзию. Нам попалась инструкция по эксплуатации телепортатора.

— Не слыхал о хэфском телепортаторе, — усомнился капитан.

— Специальная разработка — для военной разведки. Приёмные камеры — на ряде наших планет.

— Я ничего такого не заметил в бункере.

— Не обратили внимания. Просто каморка, пустая, с небольшим терминалом у двери.

— Ты смотри. — У Шаха вспыхнули глаза. — На телепортаторе мы сможем поднять — кучу бабла!

— Честно говоря, мне гораздо ближе книги. Навстречу пошли не только в этом.

— Кто? — насторожился капитан.

— Власти. Я рассказал о телепортаторе. На астероиде работает научная группа ВКС.

— Ты сдал им телепортатор?..

— Мы с Даной так решили. — Парень смущённо опустил взгляд. — Спасибо вам, что отправили Дану в бункер. Она — хорошая.

— Неужели? — Капитан гневно сопел. — Идиоты! Вас убить мало, обоих!

— Кстати. Насчёт «убить». — Читатель замялся. — Вам лучше вести себя осторожнее. Вдруг кто-нибудь из снайперов не поймёт. Им ваш ангар не помеха. Видят насквозь.

— Чего?..

— Шах, — сказал парень. — И мат.

Это был, вероятно, сигнал, мгновенно уловленный, переданный чутким микрофоном.

Гофрированный дюраль ангара завибрировал.

У входа, с затухающим гулом, сел бронированный гравилёт.

Его грозный вид подавлял.

Разом открылись дверцы и люки. Из них посыпались десантники — в лёгкой броне, в шлемах, с оружием на изготовку.

— Стоять! — орал командир. — Руки вверх! Ноги расставить!

Ошалевших компаньонов разоружили, сковали наручниками. Затолкали в отсек.

Гравилёт, загудев, понёс их туда, куда им вряд ли хотелось.

* * *

Читатель, глядя на яхту «Лавэ», застенчиво улыбался.

В ангар вошла Дана.

В прежних своих одёжках, с той же причёской, но с лицом, свободным от пирсинга, — девушка преобразилась, стала увереннее.

— Сумеешь открыть люк? — спросил парень.

— Конечно, милый, — сказала Дана с улыбкой.

— Надо придумать название. «Лавэ» — не годится.

Александр МАРКОВ

Исполнитель желаний

Техника — молодёжи // № 5’2023 (1102)

Рис. Геннадия ТИЩЕНКО

Поначалу я подумал, что на кресте распят человек, у которого нет ног по колени. Крест высился на границе кукурузного поля. Ещё не созревшие колосья тянулись к небесам. Издали казалось, что на руках сквозь прогнившую кожу местами проступают вены. Подойдя поближе я различил, что это лишь провода. Через проплешины на голове тускло сверкал металл черепной коробки.

Как я мог так ошибиться? Над мертвецом должно быть полно ворон, а тут был обратный эффект. Их нигде не было.

— Отменное пугало, — подтвердил мою мысль Рифт. Я встретил этого мальчишку на окраине кукурузного поля. На вид ему было лет пятнадцать. Кожа на его лице выгорела до светло-коричневого, а волосы — до соломенного. На нём были коричневый мешковатый комбинезон, сплошь состоявший из одних заплат и скрывавший очертания фигуры.

Похоже, он следил за тем, чтобы робот не разодрал связывающие его путы и не убежал, вернее не уполз. А может и не убежал. Он ведь не чувствует боли в отличие от человека, так что может спокойно опираться на свои обрубки. Но может Рифт следил за тем, чтобы никто незаметно не подошёл к посёлку. Я не вызвал у него никаких опасений. Он выбрался из кукурузных зарослей и поджидал меня на дороге.

— Привет, — сказал он, когда между нами осталось метров пять, и с интересом установился на мой велосипед, с которого я слез неподалёку от поля и сейчас просто катил, удерживая за руль. — Меня Рифт зовут. А тебя как?

Я представился и предложил Рифту сесть на мой велосипед. Он отчего-то отказался. Может, не умел или думал, что в моём велосипеде есть электроника. Мы шли рядом.

— Ты же Рассказчик? — спросил Рифт и заглянул мне в глаза.

— Да, — кивнул я, — хожу-брожу, развлекаю людей рассказами о том, что было и что есть.

— Я так сразу и понял, — Рифт замолчал, о чём-то задумавшись, точно в себя ушёл.

— Знатное у вас пугало, — сказал я, возвращая парня в реальность. Рано ему ещё было погружаться в грёзы.

— Ага, — сказал Рифт и улыбнулся. — И ворон отгоняет и всяких непрошенных гостей отваживает. Он здесь давно. Сколько себя помню, всё здесь висит. Ему в башке оставили немного солнечных батарей, чтобы мог шевелиться, а убежать не смог. Давно уже ни один робот здесь не появляется, а то мы бы таких пугал понаставили вокруг всех наших полей.

— Это старая модель. Они потихоньку ломаются. Мало их осталось.

— А ты откуда знаешь? — спросил Рифт, подозрительно на меня уставившись.

— Ну, я же по свету брожу и не только рассказы рассказываю, но и собираю их, чтобы потом тоже рассказать. И о роботах. Этот безобидный. Его создавали в помощь людям, чтобы помогал по хозяйству. Зря вы с ним так.

На самом деле «безобидной» была только базовая модель такого робота. Я слышал истории о том, как с их мозгами проделывали операцию, схожую с лоботомией, после которой у них уже не было установки «не причинять вреда людям». Может, и с этим сотворили что-то подобное и если он слезет с креста, поползёт истреблять людей.

— Так много чего людям на пользу создавали, и что из этого вышло? — рассуждал Рифт. — Мы от всего, где есть электроника, отказались. По мере своих сил очищаем землю от этой заразы. Но её сделали слишком много. Нам со всей электроникой не справиться.

— Что ж вы всякие чайники молотками разбиваете? Там ведь тоже полно всяких микросхем.

— Ты не смейся. Я же сказал — от всего. Но что это всё я тебе рассказываю? — спросил Рифт. Чувствовалось, что он немного обиделся. — Это ведь ты должен рассказывать.

— Расскажу, расскажу, но всем сразу, — успокоил я парня. — Я не хотел тебя обидеть, лучше расскажи, о чём ты мечтаешь?

— Хм, — парня смутил мой вопрос, и он задумался на какое-то время.

— Не думай, говори, что первое в голову придёт. Обычно это оказывается самым лучшим.

— Тогда я хочу путешествовать, как и ты, по разным землям. Только хочу, чтобы они были такими, как раньше, до того, как люди стали впадать в спячку. Но это ведь невозможно? — он с надеждой посмотрел на меня.

— Не знаю, — сказал я, — может, нет, а может, и да.

Поселенцы считали любую электронику злом, будто из-за неё случилось то, что случилось и если её уничтожить, то мир станет прежним. Даже машину они называли исчадием ада. В её двигатель надо сразу всадить заряд дроби, чтобы она никуда не смогла убежать, а потом убить автопилот, всадив следующий заряд дроби в приборную панель. Вот поэтому я ездил на велосипеде, с которого демонтировали всю электронику.

Поселение окружал забор, высотой метра в четыре, сделанный из железных листов разного размера. Этого стального Франкенштейна даже не удосужились выкрасить в один цвет, поэтому он походил на лоскутное одеяло. По его верхней кромке тянулась извивающаяся спиралью колючая проволока. Через каждые двадцать метров высились башни на подпорках. На одной из них я заметил дозорного. Судя по солнечному отблеску, он разглядывал меня в подзорную трубу или в прицел снайперской винтовки.

Мы подошли к массивным воротам. Заскрежетав уставшим железом, отворилась маленькая дверь. В образовавшемся проёме возник крепкий поселенец лет тридцати в пыльном комбинезоне и бейсболке. Его загорелое лицо, испещрённое морщинками, заросло начинающей седеть бородой. Через плечо у него был перекинут ремень с арбалетом, а на поясе висел колчан с болтами.

— Ты спал? — спросил он вместо приветствия.

— Да, — сказал я.

Что уж отпираться, если у меня на руке есть круглый шрам, оставленный пластиковой трубкой, через которую в мои вены поступала питательная жидкость. Сейчас его скрывал рукав длинной рубашки, но мне обязательно придётся её снять, когда предложат помыться. Некоторые маскируют эти шрамы татуировками. Но, увидев такие татуировки, всем ведь понятно зачем они сделаны и что они скрывают.

— Когда проснулся? — спросил поселенец, будто я был каким-то медведем-шатуном, представляющим для окружающих большую опасность, и лучше его от греха подальше умертвить.

— Почти три года назад.

— Как?

— Повстанцы напали на хранилище и пробудили меня. Теперь вот брожу по свету, — поселенец хотел послушать мои рассказы, но всё ещё колебался. Тогда я применил приём, который всегда давал результат, — мне кажется, что ты мечтаешь стать чемпионом мира по боксу.

— Прямо в точку, — расплылся в улыбке поселенец. — У меня комната обклеена вырезками из старых журналов: Мухамед Али, Клайф Оуэн, Денис Шпарга-лов. Они у меня с детства. Я сам немного занимался. Давно. Да что теперь говорить об этом, — он махнул рукой. — Но как ты догадался?

— Да это сразу видно, если на тебя взглянуть. Движения выдают в тебе боксёра. Не хотел бы я с тобой встретиться на ринге.

— Да ладно, какой ринг? Соревнования же не проводятся. Они в прошлом, как и вся прошлая жизнь, — своими словами я окончательно расположил его к себе и развеял все сомнения, если они вообще были. — А что ты не заходишь-то?

Ветер подтолкнул меня в спину. Проходя сквозь ворота по их толщине я понял, что забор вокруг поселения одинарный, то есть железные листы и всё. А то бывает, что их ставят в два слоя, между ними наваливают камни или кирпичи и заливают бетоном. Получается прочнее, чем забор в один слой, но всё равно толку от него мало. Он остановит разве что мародёров на грузовике, а вот для более серьёзного противника, у которого вместо ног и рук — протезы с гидроусилителями и тем более тех, кто сразу состоял сплошь из таких приспособлений, любой забор всё равно что из картона.

Я увидел вытоптанный двор, окружённый хижинами, построенными из всего что удалось отыскать: камни, бетонные плиты, в них вживляли даже корпуса старых машин и ещё какой-то хлам, который я не сумел распознать. Между кромкой забора и крышами оставалось ещё метра полтора — специально для часовых, которые каждую ночь обходили посёлок по периметру и следили за тем, чтобы никто на него не напал.

По площади бегали куры, что-то клевали, в загонах пряталась всякая живность.

— Пойдём со мной, — позвал меня старик с седой головой, обветренным загорелым лицом и очень живыми глазами. — Отдохнёшь с дороги и перекусишь. Проголодался?

— Есть немного, — кивнул я.

Старик провёл меня в домик из пластика, указал на стул в центре гостиной, а сам пошёл вглубь дома, принёс на подносе плошки с супом, овощным рагу и ещё бадейку кваса. Похоже, он был здесь за главного. Странно, что он сам меня угощает, мог бы попросить кого-то из своих соплеменников, но, возможно, он сам решил меня проверить.

Иногда мне давали разбить какой-нибудь электронный прибор, в котором интеллекта было не больше, чем в таракане. Поселенцы руководствовались мыслью, что этот прибор дальний родственник ИскИна и он не позволит своим слугам убить его. Но мои хозяева разрешали мне расколотить даже компьютер, пусть его никто и не похоронит после этого, а бросит где-нибудь в лесу или в поле, как ненужный хлам, и никто его не воскресит, хотя его органы могли послужить в качестве донорских для какого-нибудь другого компьютера, у которого рак съел все внутренности, но пощадил обшивку. Так что я легко проходил эту проверку, хоть и неприятно было ощущать себя одним из тех варваров, которые крушат всё что связано с ушедшей цивилизацией.

— Этого много, — сказал я, кивнув на еду.

— Впрок наешься, — сказал старик, — Будто не знаешь, что есть надо столько, сколько дают.

— Как верблюд, — сказал я.

— Ага, — кивнул Старик. Он правильно рассудил, что прежде чем требовать от меня рассказов, меня надо накормить, а то я не смогу нормально слова сказать, потому что у меня изо рта будет капать слюна. — Так как тебя зовут?

— Даниил, — честно признался я. Я, конечно, вновь мог соврать, потому что никаких документов, подтверждающих мои слова, предъявить не мог — бумажные и пластиковые вышли из обихода, но маркировку, данную мне при рождении, здесь всё-таки могли распознать.

— Рифту ты сказал другое имя. Но я тебя понимаю. Нельзя всем говорить настоящее имя. Интересно будет тебя послушать. К нам Рассказчики не часто заходят.

— Вкуснотища, — похвалил я, расправившись с угощением. — Спасибо. Я б ещё не отказался в баню сходить. Помыться с дороги не помешало бы. У вас вода не дефицит?

— Пахнешь ты, не скажу чтобы плохо. Вполне приемлемо. Но раз хочешь, будет тебе баня.

Избавившись от грязи я вновь вернулся в дом. Старик сидел за столом, за которым я ел, и что-то писал шариковой ручкой на пожухлом листке бумаги. Таких листков у него была целая пачка.

— Я так и не узнал, как вас зовут, — сказал я.

— Алексей, — сказал он, долго рассматривая моё лицо, — но так меня звали давно. Сейчас меня зовут Гром. Для тебя я тоже Гром.

— Вам не захотелось, чтобы вас звали Алексей?

— Алексеем меня звали в другой жизни. В этой меня зовут Гром.

Я понимал, что он говорит не о реинкарнации, а о том, что Алексеем его нарекли при рождении, но после того, как люди стали ложиться в виртуальный сон, он придумал себе другое имя.

— Я понял, вам не нравилась та жизнь.

— Города были полны людей. Они сидели друг у друга на закорках, громоздили дома до небес, но всё равно всем места не хватало. Ты же помнишь те времена?

— Конечно.

Сейчас полно брошенных домов — от человейников, рассчитанных на тысячи людей, до совсем крохотных, где и одной семье было тесно. Они постепенно разрушались.

— Но сейчас гораздо хуже. Меня пробирает дрожь, когда я представлю все эти дома, где в стеклянных гробах лежат миллионы людей. Ты ведь тоже там был, — он кивнул на мою руку с едва видневшимся шрамом.

— Да.

— Разве тебе нравилось жить чужой жизнью?

— Нет. — Я не пояснил, что в снах видел не чужую жизнь, а свою. Вернее ту, что могла бы у меня быть, не случись катастрофы с самолётом, в которой погибли близкие мне люди. В снах они были живы. — Итак, тебе не нравится, как было, но то, как есть — тебе не нравится ещё больше.

— Да. Но, видишь ли, в детстве я мечтал стать космонавтом. Смотрел на звёзды и мечтал, что когда-нибудь полечу к ним. Ну пусть не к ним, а хотя бы к Марсу. А потом стало ясно, что ничего этого не будет. Не будет у нас никаких марсианских баз, звёздных колоний тоже не будет, потому что никому они не нужны. У нас вообще ничего не будет, потому что сперва устали бороться слабые, легли в виртуальный сон и получили там то, что не могли получить в реальной жизни.

— Тебя не уложили и всех, кто здесь.

— Надолго ли всё это? — спросил Старик, посмотрел на меня, и мне на миг показалось, что он меня раскусил. — Жаль, что в реальности наши мечты уже не сбудутся.

Я помнил, как рекламировали виртуальность. Сперва отделались от неперспективной части населения, потом почти от всех. Остался только «золотой миллиард» и те, кто его обслуживал. Но они прогадали. ИскИн, сделанный, чтобы следить за спящими, решил, что в сон надо погрузить всех, так что тех, кто не хотел ложиться в виртуальность, уложили насильно.

Старик повёл меня в большой сарай, в котором был лишь один громадный зал с длинными деревянными столами, наставленными рядами. Зал быстро заполнялся. Люди здоровались друг с дружкой, будто не виделись на завтраке или обеде, жали руки Грому и мне. В таких поселениях частенько принимают пищу все вместе. Запасы еды — общественные. Вот и готовили на всех сразу и всем одинаковое. Каждый принёс с собой тарелку и теперь дежурный по кухне наваливал в них овощное рагу вперемежку с куриным мясом из большого чана, который он таскал на тележке, и давал куски свежего хлеба.

Собралось человек семьдесят: мужчины, женщины, дети. Их было слишком мало, чтобы совершать дальние рейды, потому что каждая пара рук была нужна в хозяйстве. У них вряд ли была радиостанция, потому что даже ламповую, которую, поди собери из того, что было в их распоряжении, можно отнести к дьявольским и вредным приспособлениям. Не говорю уж о более совершенных приборах. Они ведь напичканы электроникой. Поселенцы живут в вакууме. Ничего почти не знают о том, что творится вокруг. Информацию приносят такие ходоки, как я. Но редко. Я не буду им говорить о том, что в ближайшем к ним поселении, до которого было почти сотня километров, вот уже месяц, как нет людей. Они исчезли после того, как я там побывал.

Я сидел во главе одного из столов вместе с Громом и украдкой рассматривал поселенцев. Кивнул Рифту, а он кивнул в ответ и улыбнулся. Парень, охранявший ворота, сидел рядом с ним. Он мне подмигнул и напряг бицепс на правой руке, демонстрируя рельефную мускулатуру. Я показал ему большой палец в знак восхищения. Мечты этих людей я знал. Мне нужно было узнать мечты остальных.

Кто-то хотел занять место старика, когда он умрёт или даже до этого, но этого они, конечно, тоже не говорили. Я улавливал обрывки их мыслей.

— Ты встречался с отрядами повстанцев? — спросил меня парень, который сказал мне, будто мечтает вырастить такую пшеницу, которая будет давать по четыре урожая в год, но я видел, как он поглядывает на девушку, сидевшую в двух столах от него, и догадался, что главная его мечта — жениться на ней. Девушка взаимностью ему не отвечала. Его мечта может и не осуществилась бы в реальности, но в снах — она точно сбудется.

— Конечно, они ведь меня разбудили.

— Расскажи про них. Ты ведь ходишь по свету, чтобы передавать вести от них? Как их найти?

Я рассказывал, что будить спящих — опасное занятие, потому что в городах полно роботов, охраняющих их сон. Я видел, как загораются глаза у парней. Им было скучно здесь. Они хотели подвигов. Их держал Гром, говорил, что в посёлке полно забот. Всё-таки я вовремя сюда пришёл. Не случись этого, здесь многие стали бы занозой для ИскИна.

— Ты ведь сам спал. Как там в виртуальности?

А вот это опасный вопрос, потому что начни я говорить правду, они догадаются кто я на самом деле. Вот я им и соврал, что там ненастоящая жизнь и поэтому я никому не желаю попасть в виртуальность. К ней привыкаешь, как к наркотику, потому что реальная жизнь кажется хуже виртуальной. От виртуальности сложно излечиться. Я так и не сумел. Этого я не сказал.

Мне всегда хотелось оставаться в виртуальности. Там живы мои близкие. Каждый раз, когда меня будили, чтобы вновь заслужить сон, приходилось платить всё дороже и дороже. Когда-то для этого достаточно было всего лишь одного бодрствующего. Теперь цена сновидений была дороже. В тот первый раз меня разбудили вовсе не повстанцы, а ИскИн, создающий сны. Те, кто не спит, мешают ему, он не властен над ними и это ему не нравится. Я был нужен ему, чтобы их усыплять, ведь за то, чтобы оказаться в виртуальности, я был готов на всё.

Я умел хорошо рассказывать. Меня специально этому обучали, и у меня осталось ещё много историй в запасе, когда колокол объявил, что пора спать.

Поселяне расходились неохотно, потому что хотели ещё меня послушать. Пришлось пообещать, что я останусь в посёлке ещё на денёк-другой, прежде чем двинусь в дальше. Днём буду помогать в поле, а вечером — рассказывать.

— Ты можешь остаться не на день-два, а подольше, — сказал мне Гром.

— Насовсем? — спросил я.

— Можешь насовсем. Чего по дорогам ходить? Опасное дело. А здесь хорошо. Не торопись, в общем. Подумай.

— Спасибо, подумаю, — сказал я. — Спокойной тебе ночи.

— И тебе спокойной ночи и хороших снов.

Он не знал, что хорошие сны я могу получать лишь в одном месте, но я их заслужил. Здесь я даже не засну. Могу только закрыв глаза притвориться спящим. Я так и сделал.

Посёлок быстро погрузился в тишину. Крепкий сон сморил даже дежурного на стене. Так всегда бывает после моих рассказов. Мой голос обладает гипнотическими способностями. Он убаюкивает. За свою жизнь я встретил лишь двух человек, у которых был к нему иммунитет.

Все такие посёлки давно нанесены на карты. Пусть даже они располагаются в непроходимых чащобах, а их жители не используют электричество, всё равно когда-нибудь они себя выдадут и их найдут со спутников слежения, подключённых к ИскИну.

Скоро в посёлок прилетят транспорты, заберут всех, отвезут в бетонные соты и опустят в хрустальные гробы, где у каждого из них сбудутся все мечты. Зря я, что ли об этом их расспрашивал? Я знал, что делаю для них благо.

Гром в снах наконец-то станет космонавтом. Он полетит на Марс, а может даже к звёздам. Те, кто хотел занять его место — займут. Крепкий парень, охранявший ворота, станет чемпионом мира по боксу, а Рифт отправится в далёкое путешествие. А я надеюсь, что и мне дадут немножко пожить в виртуальных снах, прежде чем вновь отправят искать тех, кто ещё не спит.

Геннадий ТИЩЕНКО

Реквием

Техника — молодёжи // № 6’2023 (1103)

Рис. автора

Её звали Эль. Она была тонкой и хрупкой, как силиколловый цветок Антона, виденный мною на его выставке. Лишь увидев её, я понял, почему он назвал свою композицию так коротко и странно: «Эль».

Я в то время работал в «Марспроекте», проектировал северный район Ареограда. Работа была довольно скучной, поскольку приходилось думать прежде всего о функциональной стороне проекта. О создании действительно значительного произведения архитектуры приходилось лишь мечтать.

И вот однажды мне позвонил Антон. Я не знаю, откуда он узнал о моём увлечении монументализмом и голографией. До этого звонка мы с ним знакомы не были.

Просьба скульптора показалась мне странной, но на следующий день я дал согласие на своё участие в его необычном проекте.

Именно в этот день я познакомился с Эль…

Когда я пришёл к Антону, дома его не было. Личный андроид скульптора сверил мои антропометрические показатели с данными, заложенными в его оперативную память, и пригласил меня в мастерскую.

Признаться, в юности я тоже пытался лепить. И мои пластиковые скульптурки были даже премированы на общегородском конкурсе школьников. Но позднее, когда я побывал на Земле и увидел работы Фидия и Микеланджело, Родена и Майоля, Конёнкова и Эрьзи, понял, что могу быть лишь архитектором при скульпторе-творце.

Конечно я и раньше видел стереоскопические ролики о шедеврах ваяния прошлого, но они всё-таки не передавали чего-то самого главного. В Центральном музее Ареограда видел большие голографии Дискобола, Венеры Милосской и даже Давида, но они тоже не произвели на меня особого впечатления.

А вот работы Антона — произвели. Несмотря на то, что они были нерукотворны. То есть они были созданы в чреве компьютера, и лишь потом материализованы посредством 3П-принтера.

Я вовремя понял, что мне не хватало страстности и одержимости в моих скульптурных пробах. Всегда руководствовался разумом, а не эмоциями, расчётом, а не интуицией. Короче, сделал совершенно правильный выбор между ваянием и зодчеством. В конце концов, правильно организовать пространство для жилья и работы, или, к примеру, вокруг монумента это тоже не комар чихнул.

Некоторые работы Антона я понимал и принимал не сразу. Но они очаровывали и без понимания того, что ими хотел сказать скульптор. О чём, к примеру, говорит красивый морской ландшафт или горный водопад?.. Или почему нам нравятся олени, розы, лилии?..

* * *

Я уже собирался уходить от Антона и набирал шифр своего вездехода, когда из шлюзовой камеры послышалась тихая мелодия, словно зазвенели росинки на волшебных утренних цветах. Затем внутренняя дверь апартаментов Антона засияла нежным сиреневым светом и откатилась в сторону.

В проёме возвышался огромный дог лунной породы.

Я в ужасе отпрянул. Пёс показался мне воплощением ночных кошмаров. Прежде всего из-за размеров. Собака Баскервилей выглядела бы щенком рядом с ним.

Остановившись посреди мастерской, дог внимательно осмотрел меня и спросил приятным женским голосом:

— Антона ещё нет?

Вопросив, пёс уставился на входящего из другой двери Антона.

Лишь теперь я заметил на лбу дога крохотный телепередатчик и почти незаметный плоский динамик.

— Не только пришёл, но и дал согласие, — сказал Антон, мгновенно потеплевшим голосом.

— Я тоже сейчас буду, — пропел голосок из передатчика. — А пока послушайте мою новую мелодию. Возможно, она нам пригодится.

Комната вновь наполнилась перезвоном невесомых хрустальных колокольчиков. Звуки были непередаваемо тонки и чисты. Не верилось, что раздавались они из электронной фичи, закреплённой на лбу огромного пса.

Постепенно хрустальный перезвон стих и из завораживающей бесконечной дали полилась тихая печальная мелодия.

Это был голос Эль. Именно такой, с таким голосом я её и представлял по рассказу Антона. Не верилось, что одним голосом, одной лишь мелодией можно столько передать и без единого слова так выразить светлую печаль.

— Постарайтесь ничему не удивляться, — сказал Антон, когда мелодия стихла. — Эль вообще странная. Она всегда присылает Зевса, когда опаздывает.

Услышав своё имя дог, дремавший посреди мастерской, открыл глаза и вопросительно посмотрел на Антона.

Скульптор хотел ещё что-то сказать, но в это время пёс повёл ушами, прислушиваясь к чему-то. Затем он вскочил на свои длинные лапы и, покачиваясь из стороны в сторону, побежал к двери.

И в это же мгновение в комнату вошла Эль.

Я провожал Эль через весь Ареоград.

Мы шли пешком, несмотря на то, что приближалась морозная марсианская ночь и редкие прохожие торопились в свои тёплые дома.

Зевс бежал впереди нас и его лохматые лапы, привыкшие на Луне и не к таким перепадам температур, оставляли глубокие следы в оранжевом песке, нанесённом на мостовую недавней пылевой бурей. Небо в тот памятный вечер было особенно розовым от ещё не осевших после бури песчинок.

По дороге я узнал, что Эль всего неделю назад прибыла с Весты и остановилась в отеле, близ космодрома.

Здесь, на Марсе, она ещё никого не знала кроме Антона.

Когда мы добрались до космопорта, крохотное солнце уже приближалось к близкому горизонту и на розовом небосклоне тускло сияли Фобос с Деймосом.

Сняв опостылевшие комбинезоны и кислородные маски, мы долго гуляли по центральной оранжерее космопорта. Откуда-то доносился плеск воды и смех купающихся в бассейне детей. Пение птиц, собранных здесь почти со всех земных континентов, навевало воспоминания о Земле.

Мы шли молча, пока не забрели в зону средней климатической полосы Земли. Здесь было чуть прохладнее, чем в центре оранжереи под палящими лучами светильников, имитирующих излучение земного солнца. Опавшие лепестки цветов и прелые листья распространяли неповторимый аромат земной осени. Не хватало лишь курлыканья журавлей, летящих клином в жаркие страны, да голубизны земного неба с пушистыми облаками, чтобы окончательно забыть о том, что всё окружающее — лишь крошечный земной оазис, воссозданный в ледяной, марсианской пустыне. Не верилось, что всего в десятке метров отсюда свирепствует стоградусный марсианский мороз и завывает буря, по сравнению с которой любой земной тайфун показался бы лёгким ветерком. В этом уголке оранжереи были собраны экзотические растения с экзопланет. Некоторые из них были похожи на земные кораллы и водоросли, но встречались и растения, совершенно не похожие на порождения земной флоры.

Потом мы сидели на скамейке перед плакучей ивой, и Эль рассказывала о рождении своего замысла. Она говорила тихо, но я почти дословно запомнил её рассказ. Позднее я восстановил его с помощью мнемографа.

Вот эта запись…

…Однажды я увидела сон. Не удивляйтесь тому, что я расскажу, ведь во сне всякое может случиться.

Я шла по пустынному берегу моря и душу мою сжимала печаль. Такая вселенская печаль может быть лишь когда потеряешь самых близких людей.

Мне не хотелось жить, слёзы теснили волю к жизни.

И вдруг я увидела на берегу белого моря группу ребятишек. Не знаю, возможно, это было Белое море севера России, но оно и впрямь было белым от пенящихся волн, накатывающих на берег. К тому же над морем стелился белый туман, непроницаемый уже в каких-нибудь десяти метрах от берега.

Именно там, на границе видимой зоны и тумана плавали огромные шары, вроде курортных снарядов, в которых бегают по волнам. С той лишь разницей, что диаметром эти шары были намного больше. К тому же они были не прозрачные, а белые. Я почему-то очень отчётливо запомнила каждую деталь окружающего меня странного пейзажа.

Неожиданно от играющих детей отделился маленький светловолосый мальчик. На вид ему было лет десять, но глаза у него были мудрые и усталые. Словно он прожил сотню лет. И ещё мне показалось, что волосы у него седые.

Мальчик подошёл ко мне и улыбнулся. Его серые глаза были полны печали, но он улыбнулся так светло, что я, глядя на эту улыбку, не могла не улыбнуться в ответ. И это несмотря на всю боль неведомой мне потери.

После этой улыбки мне вдруг стало легко. Я смотрела на мальчика, и его глаза становились всё более живыми и весёлыми. Он уже не улыбался, а хохотал. Он смотрел на меня и что-то во мне видимо так смешило его, что он, несмотря на всю несуразность этого, не мог удержаться от смеха.

И глядя на него я не могла не смеяться.

Постепенно боль моя ушла. Она растворилась в том странном тумане и в улыбке мальчика.

Помню, потом мы долго бродили по пустынному берегу и странный мальчик рассказывал мне свою необычную историю.

Это произошло незадолго до моего появления на этом пустынном берегу. Был ясный летний день, и дети играли на берегу спокойного лазурного моря. Поначалу они бегали и плескались друг в друга водой, а потом начали плавать на тех странных белых шарах, что я видела в море.

Я не представляю, как дети могли играть на этих шарах, как они вообще могли на них удержаться, но когда светлый мальчик рассказывал мне об этом, я ничему не удивлялась.

Некоторое время спустя ребята и мой светлый мальчик в их числе отплыли на белых шарах далеко от берега.

И в это время разразилась буря.

Дети как могли пытались приблизиться к берегу. Они звали на помощь, плакали, но поблизости никого не было и их, в конце концов, унесло в бушующее море.

Бесконечно долго ураганные ветры носили шары с детьми по морю. Испуганные ребята, окоченевшие от холода, жались друг к другу, изо всех сил пытаясь удержаться на шарах.

Лишь много дней спустя один из шаров с детьми нашли у берегов Африки.

Только один шар. Тот самый, на котором находился светлый мальчик.

Дети были едва живы и их с трудом удалось вылечить.

— Как же вам удалось перенести все эти испытания? — удивлённо спросила я, когда мальчик закончил свой рассказ.

Ведь я — та, что жила во сне — не знала, что всё происходит во сне. Поэтому моё удивление было вполне естественным.

В ответ на мой вопрос странный мальчик долго смотрел на меня, словно сомневаясь, стоит ли доверять мне тайну. Пойму ли… Видимо, я внушала ему доверие. Во всяком случае, он в конце концов вздохнул и сказал:

— Просто все эти дни, что мы были в море, я. смеялся.

Слова мальчика настолько удивили меня, такой вес и смысл они имели во всём этом странном сне, что я проснулась.

Конечно сейчас это может показаться странным и даже глупым, но этот сон тогда потряс меня и стал руководством к действию.

После этих слов Эль долго и внимательно разглядывала моё лицо и лишь вслед за длительной паузой, которую я так и не посмел прервать, продолжила свой рассказ.

Я, признаться, тоже был потрясён. Эль, видимо, обладала неким гипнотическим даром. Даже самые обыкновенные слова из её уст звучали воистину магически. Но скорее всего имело место и невербальное воздействие. Может быть, поэтому я и воспринял рассказ Эль сразу и серьёзно.

Как и важнейший подтекст её сна.

— После этого сна я и задумала комплекс «Реквием», — продолжила Эль свой рассказ. — Я не успела поведать вам о причинах своего подавленного состояния. Дело в том, что я тогда потеряла сразу всех близких людей, и порою мне не хотелось жить. Мне казалось, что жизнь моя больше не имеет смысла и. Впрочем не стоит об этом. Всё уже прошло. Этот сон дал мне понять, что даже из собственной боли человек может и должен выплавлять оптимизм и поддержку для окружающих. Сеять вокруг пессимизм, апатию и нытьё легче. Но это недостойно сильных. А я себя считала. — Эль на мгновение замолчала, потом упрямо вскинула подбородок и с вызовом посмотрела мне в глаза. — Я себя считаю сильным человеком! Поэтому и задумала этот комплекс..

Прошло достаточно много времени прежде, чем я осознал всю глубину замысла Эль. Но ещё больше времени мне понадобилось, чтобы понять истоки этого замысла и его значение в жизни самой Эль.

Позднее я узнал, что во время катастрофы на спутнике Юпитера Амальтее погибли почти все сотрудники станции, то есть все люди, окружавшие Эль с самого рождения.

Да, Эль родилась на Амальтее, в условиях ничтожной гравитации. Это произошло из-за аварии и опоздания рейсового планетолёта, который должен был доставить мать Эль на Марс.

Почти всю жизнь Эль провела в системе Юпитера. Лишь один раз она была на Земле, но земное тяготение было для неё невыносимо. Даже на Марсе она с трудом выносила цепи его поля тяготения. Эль стала одной из тех, кто, родившись по разным причинам в условиях малой гравитации, оказался навечно оторванными от Земли.

Родители Эль ради дочери навсегда остались в системе Юпитера. Девочка была единственным ребёнком, растущим в этом суровом ещё необжитом мире и неудивительно, что она стала объектом внимания и любви всех работников станции на Амальтее.

К пятнадцати годам Эль побывала на Ио, где любовалась самыми грандиозными в Солнечной Системе извержениями вулканов, плавала подо льдами Европы. Один раз она побывала даже на спутнике Сатурна Титане, и любовалась его горами, реками и озёрами, которые издали напоминали земные ландшафты.

Эль не представляла себе жизни вне этого мира. Она любила, конечно, и Землю, на которой побывала лишь раз, но родиной её была Амальтея с огромным диском Юпитера, вечно плывущего по чёрному небосклону. И небо без этого полосатого диска казалось ей чужим, как кажутся землянам чужими небеса иных планет.

И вот весь её мир исчез. Погибло всё её человечество. Эль сама чудом осталась живой. Всего из обитателей станции на Амальтее спаслось пятеро. Именно они и поддержали Эль в трудные дни.

Более трёх месяцев Эль странствовала в системе Юпитера, но вид полосатого гиганта теперь навевал слишком много воспоминаний.

Ещё три месяца заняли поиски новой родины по всей Солнечной системе, пока она не поселилась в поясе астероидов, на Весте. За это время Эль окрепла духом и задумала свой «Реквием».

Для реализации замысла она прибыла на Марс.

Мы втроём много говорили о будущем ритуальном комплексе. И меня поражала глубина знаний Эль. Ведь ей не было и двадцати пяти лет! Однако всё прочувствованное и передуманное ею за полгода, прошедшие после гибели близких, а главное — страшное знание неотвратимости собственной участи, ускорили взросление Эль.

На протяжении десятков веков уход человека из жизни сопровождался разными обрядами. Вера в загробную жизнь нужна была для оправдания серой и в большинстве своём рабской жизни. Терпи, раб, и на небесах тебе воздастся! Да, многие верили, что за все муки и терпение их ждёт награда в потустороннем мире. И эта вера в какой-то мере поддерживала их в трудные минуты. Но наука развеяла веру в рай и ад. Во всяком случае, в том примитивном изначальном понимании.

И слабые духом впали в отчаяние. Религиозные ортодоксы обвинили науку в том, что она источник пессимизма и опустошения людских душ. Верой в заслуженное воздаяние после смерти они подменяли веру в Человека. Но ведь именно эта вера в награду, или наказание после смерти и являлась растлителем душ! Особенно растлевала возможность купить индульгенцию за свои грехи. Получалось, что можно грешить, а потом откупаться от наказания после смерти! Человек низок по природе своей, внушали жрецы. Лишь боязнь наказания после смерти может спасти его от окончательного падения.

Таково, в общем-то, содержание всех основных религий.

Да, человек пока несовершенен, но всё худшее в нём постепенно отмирает и рано или поздно отомрёт окончательно. Такова, к счастью, реальность. Конечно совершенствование человека и морально-нравственных основ общества — медленный и очень трудный процесс. Но он идёт! И главное — этот процесс необратим. Иначе человечество просто не выживет! Изменение системы политического устройства общества, развитие наук, особенно гуманитарных, новый уровень воспитания личности — вот основы расцвета мира Человека!

В пору работы на «Реквием» Эль не раз повторяла нам слова Пришвина»: «Самое удивительное в жизни, что не только человек, но и все животные и растения, обречённые на короткое, иногда до мгновения, существование, живут, не думая об этом, живут подобно бессмертным богам, и это несомненный факт, а дальше идёт разделение мнений: одни понимают жизнь как обман, другие — как личное свидетельство бессмертия».

В молодости мы редко задумываемся над вопросом о неизбежности смерти. К чему? Ведь старость и смерть ещё так далеки! А в зрелые годы нам и вовсе некогда думать об этом, ведь всё время занимают работа, семья, дети… Лишь тяжёлая болезнь, а в ещё больше степени потеря близких заставляют нас вспоминать об общем для всех нас конце.

Это самые трудные минуты жизни. И надо иметь силу, чтобы пережить эти минуты и переплавить их горечь в веру. Но веру во что?! В красоту и высшую гармонию жизни? В важность самой борьбы за жизнь? Наверное, всё-таки так. У самых разных народов целью погребальных обрядов и являлось укрепление веры в жизнь. Он, человек, умер, а мы, его близкие, сидим и поминаем его. И жизнь продолжается, наперекор всему! Вот главный смысл погребальных обрядов! Да, знание жестоко: нет загробной жизни и невозможно абсолютное личное бессмертие. Ведь всё имеет начало и конец. Возможно, в будущем удастся продлить жизнь человека на тысячи лет, но конец неизбежен и никто не минует его. Во всяком случае в обозримом будущем.

Эль, эта нежная, хрупкая девочка, оказалась сильной. Во время катастрофы на Амальтее она тоже была облучена. Знала, что её смерть неизбежна, и отдала последние месяцы своей жизни тому, чтобы в труднейшие минуты жизни слабые могли укрепиться духом.

А ведь слабость нередка, ибо лишь по контрасту с ней чувствуется сила.

Как по контрасту с невзгодами чувствуется счастье.

Как то Эль спросила у меня почему я стал архитектором.

Мы сидели у меня в мастерской, и я показывал ей свои проекты. За окнами розовел марсианский закат, окрасивший стены моей обители в сиреневый цвет, в камине неярко шелестел неяркий псевдоогонь, а я рассказывал Эль о Растрелли и Пашкове, Корбюзье и Леонидове…

Уверен: у каждого архитектора есть, хотя бы в задумке, нечто такое, что в его время ещё трудно, а часто просто невозможно реализовать. Проекты и прогнозы Корбюзье и Леонидова овладели умами зодчих лишь через десятки лет после их появления. Технологии первых лет двадцатого века просто не позволяли возводить среди нетронутого окружающего ландшафта километровые стеклянные небоскрёбы с междуэтажными садами.

Архитектор по природе своей должен быть футурологом, ведь он формирует будущий лик планет. Часто реализация проектов затягивается на годы и десятилетия, и нередко проекты, ещё даже не будучи претворены в жизнь, морально устаревают. А ведь технические возможности и эстетические воззрения меняются всё быстрее. На Земле выход был найден в мобильной, трансформирующейся архитектуре. Но то на Земле. На других планетах человечество пока не может позволить себе такой роскоши.

Вне Земли мы, архитекторы, вынуждены думать прежде всего об экономии и функциональности. Здесь, на Марсе, к примеру, мы обязаны обеспечить комфортные условия в условиях низкого давления, стоградусных морозов и смертоносного облучения космическими лучами. И всё это при ограниченных пока ещё технических возможностях и скудости сырьевых ресурсов. Потому нам и остаётся лишь художественно и функционально организовывать искусственную среду, созданную в марсианских кратерах и каньонах.

Конечно, каждый из нас мечтает об уникальных сооружениях, которые благодаря малой силе тяжести могли бы выглядеть весьма необычно, а главное — не походить на традиционную архитектуру Земли. Но обычно, увы, приходится заниматься текучкой.

Может быть поэтому меня так заинтересовала задумка Эль.

Мы очень торопились, но всё равно работа над проектом заняла почти три месяца. Я, признаться, не верил, что за такой короткий срок можно создать что-то значительное. Скорее всего, мы с Антоном вовсе не справились бы с этой задачей, если бы не Эль. Она была нашей музой, катализатором и самым строгим критиком. Эль могла создавать атмосферу, в которой мы буквально, фонтанировали идеями.

— Надо использовать все средства воздействия на человека, — говорила нам Эль. — Не только зодчество и ваяние, но и живопись, и музыку. и может быть даже литературу, стихи. Сам ритуал должен быть разработан с учётом знаний психологии и драматургии. Кроме того можно применить голографию и ЭЭ-моделирование. Короче, — все новейшие достижения! Ведь в этот час скорби мы должны показать человеку всё величие и бессмертие жизни, её преемственности, не умаляя при этом трагизма момента. Одним из главных средств воздействия должна быть музыка. Я уже подобрала кое-что из Моцарта, Баха и Бетховена, но я чувствую, что это не должно быть обычное воспроизведение записей их гениальных творений. Было бы замечательно, если бы это была цветомузыка, льющаяся с неба.

— Цветомузыка с неба. — задумчиво пробормотал Антон. — Сполохи, аналогичные полярным сияниям, и могучие аккорды органа из поднебесья.

— Жаль, что пока здесь ещё нет облаков, — сказала Эль. — На них можно было бы проецировать изображение лазерами.

— Старо, — Антон скептически ухмыльнулся. По его лицу было видно, что его вот-вот осенит гениальная идея.

— Будем размышлять вслух, — предложил я. — Итак, вариант под девизом «Полярное сияние»!..

— Именно! — перебил меня Антон. — Что такое полярное сияние?! Это свечение определённых слоёв атмосферы под влиянием частиц космического излучения.

— А любое излучение, к примеру, со спутника, можно модулировать, — подхватил я.

— Следовательно, можно модулировать и свечение небес, — Антон гордо обвёл взором притихшую аудиторию, то есть меня и Эль.

— А магнитное поле? — Эль насмешливо сощурила свои огромные глаза. — Ведь Марс не Земля…

— Именно! — воскликнул Антон. — Создать локальное электромагнитное поле для современной техники — пустяк! — Антон победоносно взглянул на меня. — По этому принципу, можно генерировать и небесную музыку! У меня есть приятель-физик, он додумает детали.

— А ведь и правда, — проговорила Эль, — определённый слой атмосферы, взаимодействуя с модулированным излучением, может служить своего рода гигантской мембраной, преобразующей в акустические колебания пульсации силового поля!

— Вы представляете, что это такое?! — вопросил Антон зычным голосом. — Со спутников можно облучать атмосферу хоть всей планеты! И тогда небеса будут низвергать музыку Чайковского, Рахманинова, Скрябина. Цветомузыкальная симфония небес!..

Вот так, примерно, и рождались наши идеи. Конечно иногда эмоции, сопровождавшие появление идей, во много раз превосходили ценность самих идей, но, как бы то ни было, почти половину наших замыслов реализовать удалось. Может быть сыграло роль то, что мы оба были влюблены в Эль и форсировали работу своих нейронов до предела? Возможно. Но, в любом случае, это была заслуга Эль.

И вот я вновь иду по дороге, высоко вознесённой над ржавой пустыней, к Реквиему.

Вечер. Небо из розового стало тёмно-фиолетовым, и уже вовсю светят Фобос с Деймосом.

Когда мне трудно, я прихожу сюда. Это место скорби и душевной боли является для меня духовным чистилищем. Здесь я черпаю силы.

И не один я.

Перевалив через склоны «Кратера Бессмертия» дорога устремляется к чаше Крематория. Но это здание ещё не весь «Реквием», а лишь его материально-вещественная основа. Сам комплекс, фактически, виртуален, ведь его основная функция чисто духовная и возводить гигантские конструкции и обелиски из камня и бетона было необязательно. Видения «Реквиема» появляются автоматически, лишь с приходом в эту пустыню человека.

По широкой лестнице, выложенной плитами чёрного родонита, я поднимаюсь на гребень кратера и постепенно впереди, из-за скал вырастают центральные голографические обелиски комплекса.

Я знаю, что это голография, включённая автоматами при моём приближении, но эмоциональное воздействие от этого знания нисколько не меньше.

Конечно, если бы не помощь компьютеров, на которых мы просчитали масштаб, композицию и все ракурсы комплекса, фальшь подмены чувствовал бы кто угодно.

Но надежды Эль оправдались: наша работа увенчалась успехом. И изваяния Антона, и мои архитектурные макеты, увеличившись в размерах в сотни раз, во много раз усилили и своё воздействие на всех приходящих сюда. Если бы мы с Антоном были скованы заботами об экономии материалов и трудовых затрат, мы никогда бы не смогли настолько раскрепостить своё воображение.

И в этом тоже заслуга Эль, ведь именно она предложила возвести из натуральных материалов лишь то, что будет чуть выше человеческого роста, а остальное создать средствами голографии.

Здесь на гребне кратера тихий внизу ветерок более ощутим. Возможно, это предвестник пылевой бури. Во всяком случае, когда сойдя с дороги я начал спускаться по каменистому склону вглубь кратера, ветерок набрал силу и поднял в атмосферу столбы песка, невесомого здесь, на Марсе.

Рыжие клубы ярко вспыхивают в лучах лазеров, но я уже не замечаю ни хлещущего с всё большей силой ветра, ни поднятых к небу кристаллов льда и замёрзшего углекислого газа, поскольку всё небо начинает светиться и в такт с мерцающим небосводом пульсируют далёкие звуковые каскады.

Постепенно возникает таинственная мелодия, она нарастает, становится торжественной, могучей, и вот уже волны красок и звуков, устремляющихся на меня с небес, возносят меня над болью тоски и утраты. Надежды и стремления, поражения и победы — всё есть в этой музыке, созданной и завещанной нам Эль.

Но разве можно пересказать, или описать музыку?! А тем более — цветомузыку, заполнившую всё пространство от горизонта до горизонта!.. Словно весь мир заполнился скорбью, состраданием, надеждой и гордостью Человека.

Да, всё происходит именно так, как мы когда-то задумали. Возносящийся всё выше конус «Реквиема» олицетворяет мятущийся человеческий дух, устремлённый к новым высотам. Творения рук Человека, мир его мыслей и чувств, видения Земли и иных далёких миров возникают то ли наяву, то ли в потрясённом моём сознании.

Я возношусь к вершине конуса, к скульптуре женщины. Эль так и не суждено было стать матерью, но в лице женщины, созданной Антоном, я вижу Эль, породившую весь этот архитектурно-духовный комплекс, ставший овеществлённым гимном бессмертию человеческого духа.

Когда я возвращаюсь домой, меня встречает дочь.

По просьбе Эль, за несколько месяцев до смерти, у неё изъяли и заморозили две яйцеклетки. И вскоре у нас с Антоном появились дочери, похожие на Эль. Рождённые в искусственных плацентах методом экстракорпорального оплодотворения девочки похожи не только на Эль, но и на нас. То есть моя дочь похожа на меня, а дочь Антона — на него.

Однако моя доченька, по-моему, всё-таки больше похожа на Эль.

Геннадий ТИЩЕНКО

Ангел на Земле

Техника — молодёжи // № 7’2023 (1104)

Рис. автора

Он был юн и непорочен. Мне могут возразить, что, мол, многие в его возрасте непорочны, но это не совсем так. Ведь всё относительно. В том числе и греховность. Не зря же говорят: «всё познаётся в сравнении».

Его звали Влад. На первый взгляд он ничем особо не отличался от среднестатистического двадцатилетнего юноши. Разве что был наивнее и невиннее, чем его сверстники. Ну ещё, может быть, был более красив, отчего пользовался успехом у девушек. Но когда дело доходило до интимных отношений, в нём словно возникал барьер. И девушки после этого шушукались про него: «такой красивый и такой странный».

Может быть, поэтому он и улетел на Луну. В конце XXI века полным ходом шло её освоение человечеством Земли, и на естественном спутнике нашей планеты в первую очередь ценились такие качества, как ум.

Влад был известен прежде всего как создатель нового типа космического скафандра. Ведь на Луне искусственная атмосфера, мало отличимая по составу от атмосферы Земли, была сотворена лишь в подлунных поселениях. Но когда там создали магнитное поле, благодаря которому радиация на Селене, как называли спутницу нашей планеты в древности, не превышала земную, многие полюбили прогулки на её поверхности.

Особенно селениты любили гулять по поверхности той стороны Луны, которая была видна с Земли. Ведь над ними постоянно сиял диск нашей планеты, давшей Вселенной такой «подарочек», как Человечество. Объективно говоря «подарочек», конечно, сомнительный, но чего уж там! Других человечеств земляне пока не знали, потому и сравнивать себя с кем-то не могли.

Итак, на Луне Влад прославился прежде всего изобретением нового типа скафандра. Это был не просто герметичный комбинезон, изолирующий человека от вакуума космического пространства. Это была, можно сказать, целая фабрика для обеспечения жизнедеятельности человека. Такой универсальный скафандр весил бы на Земле килограммов девяносто, но на Луне его вес не превышал пятнадцати килограммов, поскольку сила притяжения на ней в шесть раз уступает притяжению на планете, породившей человечество.

Главными особенностями этого скафандра были его автономность и универсальность. Кроме системы регенерации кислорода, он был фабрикой, производящей при посредстве солнечной энергии пищу и воду. А ещё он мог для удобства его обладателя трансформироваться. Прозрачное забрало его шлема могло вырастать до самого пояса, и человек имел возможность, вытащив руки из герметичных рукавов, комфортно, к примеру, обедать. Или даже мастерить какие-нибудь небольшие поделки.

Именно в таком скафандре Влад за месяц обошёл всю Луну, находясь под лучами Солнца, постоянно светившего практически в зените. Таким образом, он продемонстрировал надёжность своего скафандра, к которому был прикреплён зонтик, автоматически менявший свою прозрачность и служивший солнечной батареей, обеспечивавшей энергией системы терморегуляции и регенерации скафандра.

Пару раз во время этого путешествия вокруг Луны относительно недалеко от Влада падали метеориты, но он заранее выяснял траектории прохождения метеоритных дождей и обходил места потенциальной опасности.

И надо же было такому случиться, что когда к Владу пришло межпланетное признание (поскольку его скафандр использовали и на Марсе, и на Церере, и даже в городах, «плавающих» в верхних слоях атмосферы Венеры), он влюбился.

Елена была необыкновенно хороша. Не случайно на конкурсе «Мисс Селена» её признали самой красивой лунной девушкой. Перед такой красотой не устоял и наш доселе невинный герой. А Елене, естественно, льстило, что в неё влюбился самый умный и самый знаменитый (во всяком случае, на Луне) из её сверстников. Да, он конечно был несколько необычен, но ведь многие великие учёные были слегка «не от мира сего»!

Кончилось тем, что Елена искренне полюбила Влада. Несмотря на все его странности. И в конце концов они поженились. А спустя положенный срок у них родился мальчик, которому родители дали достаточно необычное (во всяком случае, в то время) имя Альф. Он был ещё более странным, чем его отец. В три годика он уже умел читать, а в пятнадцать лет с ним начали происходить странные метаморфозы.

Началось всё с того, что небольшая семья Влада перелетела с Луны на Марс. Ведь на Марсе сила тяготения всего в два с половиной раза меньше, чем на Земле, и родители Альфа надеялись, что их сын постепенно привыкнет к нему. Однако на Марсе неожиданно для всех Альф впал в состояние, напоминающее летаргический сон. К тому же кожа его очень потемнела. То есть стала такой же смуглой, как у мулатов. А кровь приобрела слегка зеленоватый оттенок.

Медики даже хотели отправить его обратно на Луну, поскольку с ним начало происходить нечто совершенно непонятное, однако Влад этому воспрепятствовал. Он заявил, что с Альфом всё нормально, и что состояние его сына — закономерное звено в его развитии. Откуда он мог это знать, было неизвестно, поэтому медики установили постоянное наблюдение не только за Альфом, но и за его отцом.

Больше года Альф находился, можно сказать, во взвешенном состоянии, плавая в специально созданном для него растворе, которым был заполнен прозрачный резервуар, установленный в помещении, где поддерживались постоянная температура, давление и влажность.

Когда Альфу исполнилось шестнадцать лет, он, можно сказать, «проснулся», после чего Влад и его небольшая семья отправились на Венеру. Там они поселились в небольшом городке, «плавающим» над облачным покровом Сестры Земли на высоте нескольких десятков километров. Этот городок был создан землянами ещё в конце XXI века. Его обитатели занимались прежде всего трансформированием атмосферы Венеры, то есть насыщением её кислородом и снижением парникового эффекта, из-за которого температура и давление близ её поверхности были просто адскими.

Гравитационное поле Сестры Земли, как всем известно, совсем незначительно уступает силе тяготения на Земле, но увеличение своего веса на Венере больше чем в два раза по сравнению с его весом на Марсе Альф перенёс достаточно хорошо. Больше того, он как бы окончательно вышел из своего необычного вегетативного состояния и некоторое время практически ничем не отличался от сверстников. Ну, разве что был более смуглым.

А потом он неожиданно победил в заочном шахматном чемпионате Солнечной системы. Это была самая настоящая сенсация, ведь в нём участвовали практически все шахматные чемпионы разных поколений, от пятнадцатилетнего вундеркинда Лёни Григоряна до столетнего патриарха шахмат, являвшегося (во всяком случае «по слухам») потомком самого Анатолия Карпова, блиставшего на шахматном Олимпе во второй половине ХХ века.

Однако подлинным триумфом Альфа стала его победа в шахматном турнире над объединённым искусственным интеллектом, расположенном на северной полярной шапке Марса. Это была самая мощная интеллектуальная система во всей Солнечной системе, и её победил какой-то семнадцатилетний юнец. Хотя конечно и очень странный.

Это событие ввело в шок практически всё человечество.

Между тем Влад с Еленой и их более чем странным сыном прибыли, наконец, на Землю. После довольно длительного нахождения в гравитационном поле Венеры Альф безболезненно перенёс адаптацию к земному тяготению. Во всяком случае, сонм специалистов, постоянно наблюдающих за необычным вундеркиндом и его родителями, ничего особенного не заметили ни в их облике, ни в их организмах, ни в их поведении.

А потом Альф «окуклился».

Это произошло совершенно неожиданно. Просто Альф в одно не самое прекрасное утро не проснулся. Более того, он покрылся странной чёрной герметичной плёнкой, практически полностью изолирующей его организм от внешней среды. Самое странное, его родители отнеслись ко всему этому совершенно невозмутимо. Они просто перенесли его из дома в сад и оставили под палящими лучами солнца. А жили они в то время недалеко от Каира, и специалисты, продолжавшие свои наблюдения за странным папой и его ещё более необыкновенным сыном, с удивлением констатировали, что необычный организм, в который превратился Альф, продолжает жить и развиваться по каким-то своим, совершенно непонятным законам.

Ну что могли поделать с этим необычным существом и его родителями наблюдающие за ними учёные?! Необычное семейство перевезли в построенный для них научно-исследовательский комплекс, находившийся под Москвой. В нём круглосуточно работала сложнейшая телеметрическая система, фиксировавшая любые трансформации, происходившие с Альфом, а точнее — с «куколкой», в которую он превратился. Однако все эти процессы были совершенно необъяснимы с позиций науки XXII века.

Так длилось почти два года.

Несмотря на то, что телеметрия работала исправно, никто так и не понял, как покинуло свою оболочку странное существо, появившееся из «куколки». Просто оболочка эта неожиданно как бы «рассыпалась», и необычный объект, похожий на человека, находившийся под ней, повисев некоторое время над своим ложем, вылетел в окно, разбив при этом довольно толстое бронированное стекло.

Вот и всё!..

Родители Альфа, то ли чего-то недоговаривали, то ли и в самом деле сами толком не понимали, что произошло с их сыном. Специалисты, работавшие с ними, разошлись во мнениях. Одни утверждали, что Влад и Елена, похоже, и впрямь не знают, где находится Альф, хотя один из самых авторитетных учёных, наблюдавших за ними и Альфом с тех пор, как они улетели с Луны, утверждает, что всё они прекрасно знают, просто молчат до поры до времени. И ждут, когда их «блудный сын» вернётся на Землю.

Между тем с одной из орбитальных станций пришло сообщение о том, что её работники видели на их космодроме существо, похожее на Альфа, но более крупных размеров. Причём во время пребывания этого существа на станции резко выросло потребление энергии, вырабатываемой их термоядерной энергоустановкой и огромным полем солнечных батарей.

После того как странное существо улетело, энергия вошла в норму.

Большинство учёных пришли к выводу о том, что это был Альф, который является представителем следующего звена в развитии рода людского.

Между тем с Венеры поступило сообщение о том, что в одном из городов, плавающих в её атмосфере, растёт странная девочка по имени Бетта, чем-то очень похожая на Альфа. Она также наделена сверхчеловеческими способностями, и по не совсем проверенным слухам Альф прилетал на Венеру для того, чтобы встретиться с ней.

И большинство людей думает, что когда Альф вернётся после своих странствий во Вселенной, он и Бетта станут своего рода новыми Адамом и Евой.

А что грядёт после этого, не знали даже самые продвинутые мыслители планеты Земля…

Александр МАРКОВ

СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА-2

Техника — молодёжи // № 8’2023 (1105)

Рис. Геннадия ТИЩЕНКО

Какая-то многоножная тварь в полметра длиной прокусила Мамрику и штаны на икре, и саму икру, отхватила кусок мяса, которого хватило бы на бифштекс, и пыталась его проглотить, даже когда Мамрик вогнал ей в хитиновую спину копьё, пригвоздив к жирной и влажной земле, укрытой мхами.

— Ай! — кричал Мамрик и хватался грязными ладонями за рану.

— Вдруг тварь ядовитая, — одёргивал Квинс его руку, — подожди, пусть отравленная кровь вытечет.

— Да она из меня скоро вся вытечет, — завывал Мамрик.

Квинс приложил к ране тряпку, обмотал Мамрику ногу, но тот всё равно был не жилец. В таком влажном воздухе рана загноится, что с ней не делай. Силы быстро покидали его. Мамрик привалился спиной к дереву и точно сдулся. Его нога постепенно раздувалась, точно шар, который накачивают воздухом. Яд твари не убивал, а делал добычу тучнее и заодно мариновал её мясо. Так оно было вкуснее и казалось, что его больше.

Мамрик ныл и стонал, всё спрашивал Квинса: выкарабкается ли он. Квинс кивал, но Мамрику и самому было ясно, что не выкарабкается и тогда, внимательно посмотрев на Квинса, он спросил:

— Ты, наверное, хочешь карту?

— Неплохо бы, — ответил тот.

Мамрик достал из-за пазухи карту. Любой, кто её видел, понимал, что она непростая. На ней светилась серебряная точка, похожая на крошечную лампу с маленьким пламенем или на светлячка, которого усадили на карту, и он отчего-то до сих пор жив и даже не утратил своих способностей. Эта серебряная точка манила. Она обозначала что-то очень ценное.

Карту нарисовали на каком-то странном гладком и тонком материале, который невозможно было ни разорвать, даже если кромсать его острым ножом, ни сжечь, даже если бросить в костёр. На вид она была как новая, краски совсем не поблекли, но Мамрик уверял, что ей никак не меньше нескольких сотен лет, а то и тысяч. Он никогда не рассказывал где её добыл, а если кто спрашивал, темнил и уходил от ответа.

— Вот знаешь, вы всё меня спрашивали, как же по ней ориентироваться. Да всё очень просто. На этой карте обозначено, где она сама находится. И ещё она умеет менять масштаб, если сделать вот так.

Кровь на пальцах Мамрика уже высохла, поэтому они не оставляли следов на карте. Коснувшись её, Мамрик точно хотел раздвинуть карту, и ему это удалось. Рисунок начал меняться и казалось, будто ты поднимаешься и теперь видишь куда как больше пространства, чем прежде. Появился морской берег, угадывался Залив Гнутой подковы, где они десять дней назад оставили свой корабль и пошли выяснять, что же такое обозначает эта серебряная точка. Их было пятнадцать. Пятеро остались сторожить корабль. Но джунгли оказались на редкость неприветливыми. Здесь каждая букашка и каждая иголка на ветке были опасны, так что через десять дней экспедиция сократилась до Квинса и Мамрика.

— Ух ты, волшебство-то какое, — только и мог сказать Квинс. Он заметил, что Залив Гнутой подковы был нарисован не совсем правильно, но не стал заострять на этом внимание. — А мы-то где? — спросил он, потому что видел только светящуюся серебряную точку, правда теперь она была чуть красноватой.

— Да вот же, — пальцы Мамрика точно хотели что-то взять на карте, чего никто, кроме него не видел. Изображение съёживалось, побережье исчезло, осталась только одна суша, в центре которой светилась серебряная точка. Мамрик ткнул в неё дрожащим пальцем. — Тот, у кого карта, обозначен на ней красной точкой. Сейчас она наложилась на серебряную, вот ты её и не заметил.

— Наложилась? Что ж, выходит, мы дошли что ли?

— Выходит. Но на карте здесь обозначена голая равнина, а посмотри вокруг, — Мамрик взмахнул руками и посмотрел на заросли. — Джунгли одни. Мне давно уже стало казаться, что я заблудился.

— Непонятно, — сказал Квинс.

— Да, — кивнул Мамрик. — Но теперь в этом тебе разбираться.

Он протянул карту Квинсу, улыбнулся в последний раз, глаза его закрылись, а дыхание прервалось.

Квинс запихнул волшебную карту за пазуху, выкроил кусок мха — так чтобы им можно было накрыть Мамрика с головой, как одеялом, будто тот решил спрятаться под ним от темноты и страхов. Квинс замучился отдирать мох и как только управился, осел рядом с могилой и даже встать уже не мог.

Ему в общем-то было всё равно где сидеть: здесь, ожидая когда его укусит такая же тварь, что укусила Мамрика, или пойти на все четыре стороны, опять же искать тварь, потому что её яд похоже не вызывал боли и был самым простым и действенным способом разрешить возникшую ситуацию. У него просто-напросто не хватит сил вернуться к заливу Гнутой подковы, где стоит его корабль. Последние два дня они с Мамриком вообще шли, как заведённые механические куклы.

Многоножные твари пробегали мимо и не кусали Квинса, даже когда он подставлял им под нос руку или ногу. Было скучно сидеть и ждать непонятно чего. Почему же точки совпали? Вдруг его взгляд отыскал среди зарослей толстый ствол дерева, окружённый темнотой, потому что сверху кроны деревьев накрывали его, точно крышей. Из-за этого Квинс его и не разглядел поначалу. Ствол высотой метров в двадцать был на удивление прямым и настолько толстый, что его не смогли бы обхватить десяток человек, вытяни они руки. С него будто срезали ветки. Осталось только четыре. Они торчали в разные стороны, но отчего то росли не вверх, а вниз, зарываясь в землю и создавая впечатление, что это корни, которые не дают дереву упасть, как не дают упасть мачте корабельные снасти.

Никакое это не дерево, догадался Квинс, а башня, которую построили здесь неведомо когда. Вот что обозначала светящаяся серебряная точка на карте. Мамрик всё-таки верно его вывел к цели. Сердце Квинса затрепетало. Радоваться, впрочем, было нечему. Даже если эта башня доверху набита сокровищами, он всё равно мало чего сможет унести. Разве что забраться внутрь и пожить последние минуты как богач, зарывшись с головой в золото и алмазы.

Башня была странной. Их ведь складывают из шероховатого кирпича или обтёсанных камней, за которые так легко цепляться, но башня была гладкой и на ней вообще не проглядывались стыки, будто кладку заштукатурили.

На ощупь башня больше всего походила на железный котелок, на котором готовят еду над костром, и из-за этого он покрывается чёрной копотью. На башне был такой же чёрный нагар. Получалось, что когда-то здесь разгорелся жуткий пожар, который должен был уничтожить все деревья, но они стоят высоченные, и им не одна сотня лет. Выходило, что пожар случился очень давно. Не сотни лет назад, а тысячи?..

Ни окон ни дверей, прямо как в детской загадке. Квинс улыбнулся. Там ведь продолжением есть, что горница полна людей. Есть ли они в этой башне? От таких мыслей Квинсу стало спокойнее. Он и сам не знал зачем постучал по стене, то ли проверить насколько она прочная или из какого она материала, то ли проверял, пустят ли его внутрь.

В башне прорезалось круглое отверстие, откуда полился белый свет, пахнуло прохладой и каким-то уж слишком чистым воздухом. Квинс так испугался, что застыл. Ему бы бежать, но ноги точно приросли к мхам, будто их опутали прочными травинками. Из отверстия высунулась белая лестница со ступеньками и перилами. Это явно была дорога на Небеса, о которых писалось в Священных книгах. Квинс войдёт в башню и тут же окажется на облаке, а если не захочет подниматься по этой лестнице, тогда под ним разверзнется земля и он провалится в бездну. Всё было понятно и выбор очевиден. Всё-таки он умер, так же как и Мамрик, только не заметил этого. Но пустят ли его? Он ведь воняет, как мусорная куча, потому что десять дней нормально не мылся. Может Чистилище — это что-то вроде бани, где всех отмывают от грязи?

— Ну ладно, — сказал Квинс и ступил на лестницу. — Хотя бы помоюсь.

Лестница заструилась вверх. Хорошо ещё, что Квинс успел схватиться за перила, а то точно грохнулся бы на спину. Он думал, что лестница пронизывает башню насквозь, а крышей ей служат Небеса. Но ошибся. Лестница втащила его в круглую комнату. Её стены, пол и потолок были сделаны из чего-то напоминающего слегка светящийся отполированный белый известняк. Возле стен стоят двенадцать сундуков с прозрачными крышками. Их расставили на равном расстоянии друг от друга, совсем как часовые отметины на циферблате часов. По форме они больше всего напоминают гробы, которые попадаются в древних захоронениях богатых вельмож или даже правителей. Для людей среднего достатка гробы делают из дерева, подгоняя доски друг к дружке. Из-за этого они получаются угловатыми. Мало кто заботится о том, чтобы придать им обтекаемую форму, как у носа корабля или лодки, но с такими формами гробам легче плыть по реке, текущей в загробном мире.

Квинс подошёл к ближайшему сундуку. Его до краёв заполняла желтоватая мутная жидкость, как в тех банках, где в спиртовом растворе хранят всяких небольших зверей. В гробу никаких сокровищ не было, там лежал человеческий скелет.

— Мда, вот незадача, — протянул Квинс.

Окажись гроб пустым, Квинс без всяких других знаков догадался бы, что предназначен он для него, а если уж кто-то его занял, пусть и не добрался до конечной точки своего маршрута, выходило, что это чужое упокоение. Не будет же он вытаскивать незадачливого путешественника и занимать его место. Надо было проверить остальные гробы. Если какой окажется пустым, значит туда и следует ложиться.

Квинс обходил стены по часовой стрелке. Все сундуки оказались заняты. В одиннадцати покоились скелеты, а в одном — обнажённая девушка. Сделав круг и убедившись, что для него свободного места нет, Квинс вернулся к тому гробу, где лежала девушка. Он хотел получше её разглядеть. У неё была такая белая кожа, что если бы не скелеты в соседних гробах, Квинс подумал бы, что это не человек, а мраморная статуя, которую кто-то положил в гроб и зачем-то залил мутной жидкостью. Смерть что ли хотели так обмануть, отправив вместо себя в загробный мир точную копию в мраморе?

Вдруг Квинс услышал цоканье. По полу полз громадный паук. Таких Квинс никогда не видел. Он был размером с кошку на отливающих серебром тонких, как прутья решётки, коленчатых ногах. Бежать было некуда, кроме как забраться на гроб с девушкой. Стекло оказалось прочным и не пошло трещинами под его весом. Но что-то он всё-таки в гробу поломал, потому что тот вдруг как-то утробно загудел, уровень жидкости в нём стал уменьшаться и послышался такой звук, будто кто-то её всасывает. Она уходила через поры, открывшиеся в днище, и просачивалась сквозь пол комнаты.

Когда вся жидкость вытекла, стекло поехало к подножию гроба, точно могло стекать так же, как жидкость, а вместе с ним поехал и Квинс как по движущейся лестнице, разве что он теперь лежал, а не стоял.

Пока он размышлял что делать дальше: то ли спрыгнуть вниз, но там ведь его поджидал паук с острыми, как клинки, лапами, то ли остаться — вдруг ему получится удержаться на краю гроба, — всё само собой разрешилось. Крышка ускользнула от него полностью, буквально ушла из-под ног, вернее из-под живота, и он плюхнулся прямо на девушку, не успев даже выставить перед собой руки, чтобы самортизировать удар. Губы его коснулись губ девушки, что можно был посчитать за поцелуй. Ощущения были очень приятными. Квинс, правда, испугался, что вот сейчас лицо девушки начнет разлагаться, как это бывает с мумиями, оказавшимися на воздухе после того, как они много лет пролежали в закрытых комнатах, и она за несколько минут превратится в то же самое, что лежит в соседних гробах.

Пока этого не произошло, Квинс решил поцеловать её ещё раз. Тело девушки тоже было холодным. Её кожа быстро розовела. На длинных ресницах остались капельки жидкости, тускло блестевшие, как украшения. Веки её дрогнули, начали раздвигаться, точно шторы на окне, которые должны впустить солнечные лучи в тёмную комнату. Её глаза были синие и прозрачные, как чистая морская вода, сквозь которую видны кораллы и водоросли, но, похоже, поначалу она ничего не видела. По крайней мере, её взгляд был каким-то отсутствующим. Квинс успел на неё наглядеться, прежде чем её губы дрогнули, и она что-то сказала.

Это был какой-то неведомый Квинсу язык. Да и слова после заморозки давались ей с заметным трудом. Она не могла выговорить всех звуков. Квинс никак не мог придумать, что ей ответить. Назвать своё имя? И что оно ей скажет? Назвать своё племя? Это тоже для неё будет пустым звуком.

На лице Квинса расплылась глупая улыбка. Ситуация была пикантной. Он лежит на абсолютно голой девушке. Какой следует вывод? Правда, зачем он тогда на неё полез, не раздевшись?

Девушка наконец-то разобралась в обстановке, ухватила Квинса за плечи, приподняла, одновременно подталкивая ногами, и перевалила через бортик гроба. Квинс не ожидал, что она окажется такой сильной, поэтому так легко поддался.

Как только он грохнулся на пол, к нему подскочил железный паук и вонзил в плечо одну из своих коленчатых ног. Квинс отмахнулся, но только ушиб руку, а паука так и не отбросил. Нога у паука оказалась полой, и он что-то вспрыснул в плечо Квинса. Тот задёргал ногами и руками, пробуя освободиться, но паук и сам отстал, отбежал на такое расстояние, чтобы Квинс его не смог достать. Хотя, что б он сделал пауку голыми руками?

Девушка села в гробу и посмотрела на корчившегося на полу Квинса.

— Прости, что разбудил тебя, — сказал он.

На какое-то время девушка ушла в свои мысли, точно в голове по нескольку раз воспроизводила слова Квинса, прежде чем до неё дошёл их смысл. Похоже, она совершенно не смущалась того, что на ней нет никакой одежды.

— Не бери в голову, но ты говоришь на странном диалекте. Ты не из моего экипажа. С какого ты корабля? — то ли у неё отошли губы от холода, то ли она за несколько секунд выучила язык Квинса. Он её понимал, у неё был какой-то лёгкий акцент, но опять же скорее из-за того, что рот её ещё не слушался.

— Мой корабль далеко. Называется «Кериото». Но тут джунгли вокруг. Я пешком пришёл.

— «Кериото»? Не помню такого. Вы чего, его во время полёта переименовали, что ли?

— Полёта? — Квинс сперва опешил, а потом засмеялся, догадавшись, что девушка помимо того, что плохо говорит, ещё и плохо соображает. — Разве корабли летают? Корабли плавают!

Девушка посмотрела на Квинса как-то очень пристально, как смотрят на душевнобольного. Он встрепенулся, его ведь укусил стальной паук, и если тот впрыснул яд, Квинс должен был уже умереть. Но вместо этого он чувствовал себя гораздо лучше, чем до укуса. Усталость куда-то ушла.

— Не волнуйся. Паук решил, что тебе надо вколоть противовирусную прививку, — пояснила девушка. — Видимо, ты чего-то уже подцепил, либо у тебя недостаточно иммунитета. У паука на подсознании заложен тот дурацкий закон, что он не должен допустить, чтобы из-за его бездействия человеку был нанесён вред. Вот он и не спросил тебя, согласен ты на прививку или нет. Военная медицина, знаешь ли, не терпит возражений, — девушка оглядела остальные гробы, — надо бы всех разбудить.

Квинс успел вскочить на ноги и подать ей руку, прежде чем она выбралась из гроба.

— Благодарю, — кивнула девушка.

— Там уже некого будить, — предупредил Квинс.

— Да? — девушка на слово ему не поверила, подошла-таки к ближайшему гробу и, увидев там скелет, воскликнула, — Ай, как скверно. А в остальных?

— То же самое.

— Скверно, — повторила девушка, впрочем, она довольно мужественно восприняла гибель своих товарищей, не причитала и слёз не лила. — С ними ничего не должно было случиться во время анабиоза. Почему-то система дала сбой, — девушка посмотрела на изголовье гроба. — Семь тысяч триста двадцать восемь лет! Полёт должен был продолжаться гораздо меньше. Выходит, я не проснулась после посадки и проспала почти семь тысяч лет?

Квинса согревала мысль, что он всё ещё в этом мире, башня — это вовсе не проход в Небеса, а что-то совсем другое.

— Не знаю, — развёл он руками, мало что понимая из слов девушки, — но, видимо, ты действительно долго спала. Тебе повезло, что с тобой не случилось то же самое, — он кивнул на ближайший гроб. — Я правильно сделал, что тебя разбудил?

— Правильно, — ободрила его девушка. — Если бы я тут одна проснулась и всё это увидела, мне было бы похуже, чем сейчас. Если паук не посчитал тебя угрозой, а напротив, даже впрыснул тебе вакцину, значит ты потомок колонистов, прилетевших на другом корабле. Судя по твоему виду, вы технически деградировали. Хм. Ты меня, случаем, не поцелуем ли разбудил? Это мне кое-что напоминает, — она оценивающе окинула Квинса с ног до головы. От этого взгляда он даже покраснел, хотя краснеть надо было девушке. Это ведь она была без одежды, а не он. — Рассказывай, что тут у вас происходит. Но для начала тебя надо бы вымыть, а то несёт от тебя, как от мусорного бака. Надеюсь, что в этой консервной банке душ всё ещё работает, и пищевая смесь не испортилась, а то есть чего-то захотелось до жути. Ты голоден?

— Как волк, — улыбнулся Квинс.

Андрей ДМИТРУК

Имбики
Печальная фантазия

Техника — молодёжи // № 9’2023 (1106)

Рис. Виктора КОСТЕНКО

Радужная плёнка, более прочная, чем любой металл, расступилась передо мною, пропустила— и срослась заново за моей спиной. Я ступил на остров Магнифико (19°52′20″ южной широты, 144°57′46″ западной долготы).

Насколько мне было известно, за последние годы, со времени появления имбиков, они допустили на остров не более четырёх-пяти журналистов, да и то — после долгих переговоров с правительствами тех стран, откуда намеревались приехать корреспонденты. По какому принципу отбирали допущенных, никто и понятия не имел. Но примерять какие-либо человеческие категории, скажем, логику, к творящемуся в двойных головах пришельцев, было делом безнадёжным…

Контрольно-пропускной пункт представлял собой площадку, огороженную лёгкими перилами, под волнистым пластиковым навесом. Отсюда, с птичьего полёта, виднелась мозаика полей и дорог, за ней — подёрнутый туманом морской залив и дугой вокруг него — крыши города.

Понятное дело, моё внимание было приковано к развалившимся в креслах у стола двоим дежурным на КП. То были молодые воины в пятнистых комбинезонах. У каждого на левом плече органично размещалась вторая, искусственная голова. Довольно неплохо сделанная, она походила на живую; я заметил, сколь мастерски повторены на дубль-голове одного из солдат тонкие, тщательно подстриженные усы. На всех головах сидели, закрывая уши и подбородки, ребристые шлемы; четыре пары глаз скрывались под зеркальными очками. Искусственные хвосты тоже были на месте: у одного голый красный, в белых и голубых кольцах хвост лежал на коленях, у другого острым концом прятался под стол.

Слава богу, вопреки моим опасениям воины вели себя почти вежливо. Впрочем, может быть, так показалось из-за их крайнего немногословия: не успели нахамить. Предложили присесть и выпить баночной, хорошо охлаждённой номоры. До сих пор я лишь читал об этом имбиковском напитке, который островитяне поглощают немерено, чтобы и в этом быть похожими на пришельцев: теперь оказалось, что номора имеет вкус машинного масла с примесью хорошо размешанных свинцовых опилок. Пришлось сделать несколько глотков, чтобы не вызвать неприязни. В конце концов, пьют же его люди. а может быть, втихомолку бегают за угол сблевать?

Я заметил странное: когда солдаты просматривали мой паспорт и командировочные документы, каждый старался показать, что в просмотре участвуют обе головы, настоящая и декоративная. Усатый даже спросил у головы-дубля: «Ну, как тебе эта голограмма? По-моему, смазана…»; сделал вид, что услышал ответ, покивал и вернул мне бланк.

Благодушие стражей острова распространилось до того, что они позволили себя сфотографировать. Один сказал, что слышал о моей газете и уважает её. Его вторая голова подтвердила кивком, что уважает.

Пока длилась эта процедура на площадку поднялся штатский. Я понял, что это Джон Папалоа, провожатый, прикреплённый ко мне властями острова. Он так и представился, подавая руку, — худой, кофейно-смуглый, с клоком смоляных волос на лбу. Просторная цветастая рубаха висела на узких плечах. Глаза Джона, похожие на семечки спелого арбуза, глядели не то испытующе, не то испуганно. Мне почему-то захотелось подбодрить его; крепко пожимая костлявую кисть, я как можно радушнее улыбнулся. и получил в ответ такую рекламно-широкую и напрочь неискреннюю улыбку, что больше попыток не делал. Усмешки моего чичероне напоминали вспышки фотоаппарата: мгновенно озаряется лицо, зубы сверкают, и вновь опущены уголки сомкнутых губ. Хорошо хоть, голова у него была одна, своя родная: только большой круглый значок ниже левого плеча изображал пару мультяшных головок на фоне жёлто-фиолетового флага Магнифико. Хвост также отсутствовал; лишь позднее я заметил трёхцветный жгут, свисавший с ремня на тощий зад.

По винтовой, идущей квадратами лестнице мы спустились с решётчатой вышки к автомобилю. Это была не казённая, а собственная машина Джона, тусклокоричневая «шевроле импала» — развалюха бог весть каких лет. Папалоа сел за руль, и мы двинулись к единственному городу, он же столица. Разумеется, на кондиционер не было и намёка: я терпел удушливую жару с привкусом соли и железа, но и не думал протестовать, поскольку где ещё услышишь нечто подобное тому, что вещал Джон по дороге?..

Очевидно, это у него была постоянная заученная программа, чему я немало удивился: неужто оккупированный пришельцами остров становится местом постоянных посещений из-за границы? Раньше вроде бы имбики и не думали никого сюда пускать. исключения бывали крайне редкими. Но факт оставался фактом, Джон выдал целый монолог.

— Вы увидите, сэр, обновлённый, полностью преобразившийся край! — восклицал он с заученным восторгом. — Все проблемы, которые стояли перед нами в прошлом, практически решены властью наших друзей и наставников. По их мнению, на острове сложился вполне самостоятельный полноценный народ, со своим языком, обычаями, культурой… (Я промолчал: мне пришлось заранее подучить диалект острова, смесь меганезийского, при небольших местных особенностях, с предельно упрощённым английским). О да, — когда из таинственных глубин бытия («вот как они здесь формулируют!..») возникли наши учители, они первым делом стали внушать нам национальную гордость. Тем более что, как оказалось.

Я невольно кивал, чему всячески помогали подскоки машины на трещинах и буграх, сплошь покрывавших шоссе. С темой пришлось познакомиться заранее, когда собирал сведения в сети и в других специальных источниках, — но слышать воушию (не воочию же!) то, что вещал Джон, было куда как занятнее. Серьёзным приподнятым тоном человек, вроде бы вполне нормальный, говорил вещи, которые смутили бы и психиатра. Оказывается, в организмах магнификанцев, которых доселе относили к обычной для Меганезии смеси австралоидной и монголоидной рас, нашлись гены, свидетельствующие о давнем и тесном родстве островитян. с имбиками. Загадочным образом малая ветвь могучего народа, обитающего в иной реальности, была заброшена на Землю, на островок в тропическом океане, где и принесла достойные плоды. Конечно, у жителей Магнифико нет ещё (!) ни второй головы, ни хвоста, ни иных признаков имбиканства, но тем не менее они кровно ближе к своим друзьям-пришельцам, чем к любому земному этносу. Вредная дезориентирующая легенда, творение псевдоисториков, утверждает, — и когда-то сей бред изучали во всех трёх островных школах, — что ближайшие родственники магнификанцев живут через узкий пролив на большом острове Ранарити. Однако, согласно последним исследованиям генетиков и антропологов, ранаритяне своим соседям абсолютно чужды. Более того, — и это уже политическая практика, — они резко враждебны и при случае с удовольствием уничтожили бы всё соседнее племя. Зато имбики — братья по всем статьям, защитники и кормильцы; как можно скорее уподобиться им внешне и внутренне — первейший долг каждого гражданина Магнифико.

Бац! Машина внезапно нырнула в громадную водомоину на дороге. Я еле успел отклониться — сказывалась долгая журналистская практика — и, на всякий случай, прикрыл рот рукой, дабы обезопасить зубы. Мой чичероне тоже был тёртый калач: автоматически подпрыгнул вместе с сиденьем и тем избежал ушибов.

«Шевроле» застрял прочно. Слава богу, хоть двери не заклинило. Мы выбрались на мостовую. От КП уже успели достаточно отъехать: кругом с обеих сторон стелились поля, щедро заросшие могучим тропическим бурьяном с проглядывающими островками пшеницы. Однако если справа даль не являла взору ничего, кроме сизой полосы леса, то по левую руку за полем, за рядом высоких пальм вставало здание. Вопреки всему, что я читал или слышал о полунищем острове, оно просто сверкало новизной, этакий трёхэтажный кристалл с плоской крышей. Поскольку над кровлей высилась квадратная башенка, окутанная вверху радужным маревом, я понял, что здесь имеется собственный пункт прибытия-отправления. Другого транспорта для связи c внешним миром имбики не жаловали: после их воцарения были разрушены и гавань, и аэропорт. Несколько раз щёлкнув своим маленьким «Олимпусом» почти что с одной точки, я оставил это дело: пробираться к странному дому не хотелось, да и вряд ли там бы приветствовали назойливого фотографа. За годы работы в редакции я научился не выкладываться.

Обойдя вокруг машины, мы убедились, что своими силами «шевроле» из ямы не вытащишь. Я ожидал, что Джон достанет мобильный и вызовет техническую помощь, но он сказал, что таковой здесь не существует, и надо просто сидеть и ждать, пока не проедет кто-нибудь на достаточно мощной машине, чтобы выволочить нашу. Ему мы заплатим; если двигатель цел, сами доедем до города, если нет — опять же, попросим кого-нибудь взять на буксир. В городе есть автомастерские. Ну а если, скажем, у «импалы» сломана ось, спросил я, — что тогда? Ждать пустой грузовик и неведомо какими силами грузить наше авто в кузов? В ответ Джон помотал головой: выражение лица его стало плаксивым, и он сообщил, что в последнем случае придётся просто прощаться с машиной. По дорогам валяется много подобного лома, и никто его не убирает: в лучшем случае, оттащат за обочину. «Но техника имбиков, антигравитация, телетранспортировка…» — начал было я, однако получил быстрый ответ: у «наших друзей и покровителей» более важная задача: вернуть Магнифико в лоно имбиканской цивилизации. А уж со своими посевами, дорогами, заводами и прочими скучно-прагматическими вещами мы должны разобраться сами.

Нырнув под машину и немало повозившись там, Папалоа вылез; куском тряпки, заменявшим ему платок, вытер лоб, чуть более грязный, чем эта тряпка, и объявил, что действительно «полетела правая передняя полуось». Вид у него был трагический: считай, потерял «шевроле». Я слегка успокоил Джона, обещав частичную компенсацию от редакции. Стало быть, ему доводилось сидеть и ждать попутки. Мы выбрали поваленную пальму у обочины и сели на неё курить.

Пользуясь передышкой, Джон растолковал мне, для чего предназначен новый красивый дом среди цветущего сада. Оказалось, что это — косметический центр, услуги которого весьма дорого стоят. Самые богатые жители острова могут здесь перекрасить кожу в красно-бело-голубую «имбиковую» гамму, причём, как я понял, соответствующие пигменты вырабатываются самим организмом. Тот же, кто обладает по-настоящему большими средствами, может позволить себе совсем необычную операцию: установку второй головы и хвоста. И это не муляжи, как у дежурных на КП: помимо идеального внешнего сходства с первой головой, вторая, снабжённая сложной компьютерной начинкой, способна говорить, отвечать на простые вопросы, а также менять выражение лица; хвост же движется и по-своему выражает эмоции.

Насчёт собственной, принадлежащей центру, вышки прибытия-отправления Папалоа также сообщил интересные вещи. Оказывается, тема имбиков становится популярной в мире, и ради приобретения второй головы на остров уже прибывают иностранные толстосумы.

Эти сведения меня немало позабавили.

Магнифико был одним из крайних островов в одном из больших архипелагов Меганезии, который не столь давно представлял собой единое королевство. Верховный вождь жил на Ранарити. Но однажды главы племён, владевших отдельными островами, перессорились — из-за рыбных угодий, жемчужных отмелей и прочих благ: каждому хотелось владеть своей частью безраздельно. Королевство рассыпалось; жадность местных владык, более не умеряемая верховной властью, привела подданных к разорению. И тогда, побаиваясь что племена вздумают снова объединиться вокруг Ранарити, островные вожаки стали внушать им ненависть к былому центру. Делали всё возможное, чтобы на каждом острове появился свой язык, возникли собственные обычаи: если удавалось, придуманное объявляли древнейшим достоянием племени.

Но жадность вождей не унималась. От страстных споров кто кого старше и кто кого просветил и кому, стало быть, по праву принадлежат спорные устричная банка или лежбище черепах, — переходили к вооружённым стычкам. Шли в ход приобретённые ещё Ранаритянским королевством танки, пулемёты и патрульно-сторожевые катера. Число жертв множилось.

И тут однажды неведомо откуда явились трёхцветные имбики. Из-под земли, со дна океана, с другой планеты, из других измерений? Ответ знали только жрецы племени: из царства могучих духов. Двухголовые, обладающие невероятными возможностями им-бики до сих пор оставались загадкой для всего научного мира. Хотя, впрочем, исследовать себя они не давали.

Единственным свойством пришельцев, которое сразу стало понятным, была, мягко говоря, чрезмерная личная осторожность. Некоторые исследователи выводили её из того, что существа иного мира, возможно, обладают сверхдолголетием или даже бессмертием: есть, что терять. Но правды так никто и не дознался.

Поскольку имбики сразу вмешались в конфликты между Магнифико и другими островами, да и вообще во все стороны островной жизни, — им невольно пришлось участвовать в опасных, острых ситуациях. И везде они проявляли себя одинаково: держась на заднем плане, предпочитали загребать жар руками магнификанцев. Вооружённые неземным оружием, имбики тем не менее почти никогда не пускали его в ход. Помощь людям выражалась в основном в науськивании племени и его вождей на противника. Недавно главным врагом стал всё тот же Ранарити. Похоже, что-то на большом острове очень влекло имбиков. Что же именно?..

Итак, мы сидели и покуривали из моей пачки «Кэмел» уже минут двадцать, когда появилась первая машина. Столь малая частота движения была мне понятна: зная о состоянии шоссе, люди добирались до города окольными путями. Но вот возник этот поразительный экипаж, и я сразу защёлкал камерой, делая снимки.

Издавая такие звуки, словно по мостовой тащили десяток железных бочек с насыпанной в них щебёнкой, тащилось к нам то, что в прошлом, очевидно, было гусеничным экскаватором «Хитачи». Стрела с ковшом и корпус были сняты, а на их место прилажен кузов с высокими бортами, раскрашенными в цвета островного флага. Сидевшую сбоку кабину прикрывал грубо сваренный бронеколпак с прорезями. В кузове сидели кружком человек десять мужчин, иные в касках, и орали песню, которая в моём скромном переводе с меганезийского звучала бы примерно так:

Цвет рубах и касок подсказал: передо мной «чёрные лемуры», и их средство транспорта имеет гусеницы не только из-за особого состояния здешних дорог, но и затем, чтобы походить на танк. В груди отдался неприятный толчок: о бандах, поддерживаемых вождём и его кланом, писали ужасные вещи. Но избежать встречи не выпадало, тем более что Джон уже замахал руками и заголосил, умоляя водителя остановиться.

Издав мучительный скрежет, экс-экскаватор затормозил, но ещё долго трясся и выбрасывал из боковых патрубков клубы грязного дыма. «Лемуры» поспрыгивали наземь: видно, заскучав дорогой, обрадовались возможности размяться и лёгкому приключению.

Сидеть на поваленном стволе, не желая подойти к новым знакомцам, понятно, не приходилось. Я двинулся к ним как можно вальяжнее, беспечно улыбаясь. Всё же мой статус журналиста-иностранца должен был послужить защитой.

Очевидно, Папалоа успел рассказать обо мне: во всяком случае, «лемуры» приняли меня дружески, стали совать руки для пожатия. Один довольно фамильярно хлопнул по плечу, но я решил этого не заметить… Рубахи их и брюки являли все оттенки чёрного, от мокрого асфальта до воронова, с просинью, крыла, лица были размалёваны сажей, отчего ярче сверкали зубы, вообще у магнификанцев похожие на белый фарфор. За спиной у всех висели автоматы «узи» или «томпсон», однако половина молодцев ходила босиком. Но при этом ни один, даже самый обтрёпанный, не забыл изобразить на левом плече вторую голову: кто нашивкой с рисунком, кто — просто намалевав силуэт краской, а кто и прикрепив кукольную. Болтались также и хвосты; однако самую буйную фантазию являли каски, на которых, поверх обязательных жёлтых и фиолетовых полос, шахматок, спиралей, висели куколки-висельники, окутанные флагами Ранарити, и скалились кукольные черепа. Надо полагать, такие украшения и росписи должны были повергнуть противника в трепет ещё до обмена выстрелами.

Похоже, что эти простые смуглые ребята знали в чувствах только плюс и минус, причём оба — в пределе: дружбу и ненависть; первую выражали дикарской лаской, вторую — хватаясь за автомат. Минуты не прошло, как уже двинулась по рукам большая плоская фляга. Пришлось хлебнуть и мне, и Джону: судя по запаху и вкусу, то был удивительный коктейль из имбиковой номоры и местного крутого самогона, так сказать, знак полного сближения двух рас. Немалых усилий мне стоило тут же не извергнуть гремучую смесь на землю…

После ритуала совместной выпивки меня вдоволь наобнимали, нахлопали по лопаткам и наградили титулом «белый бычий член»: два последних слова соответствуют, примерно, нашему определению «классный чувак», а белизну помянули как признак чужеземца. Затем «лемуры» наперебой стали рассказывать, куда они и зачем едут. Говорили, вернее, кричали все разом, перебивая и всячески обзывая друг друга, так что мне пришлось заниматься отсевом смысла наподобие золотоискателя.

В конце концов, стало понятно, что команда на бывшем экскаваторе, теперь носившем название «национальный танк», направляется в город, на соединение с частями войск, непосредственно подчинённых вождю, а также с отрядами добровольцев вроде их собственного. (Первые состояли из специально отобранных здоровых юношей, нёсших нечто вроде воинской повинности, а вторые — из крестьян, рыбаков, лесорубов, испытавших патриотический подъём чувств). Поскольку ожидается десант с Ранарити (так говорят имбики), очевидно, боевиков вместе с солдатами посадят на моторные баржи и повезут через пролив, к ранаритийскому берегу, чтобы внезапной атакой предупредить подлую вылазку врага.

Из того, что я у себя дома узнал об истории архипелага, никак не явствовала страсть вождей большого острова к войнам; наоборот, под скипетром тамошнего владыки все острова жили мирно и процветали как никогда. Но выкрики хмельных «лемуров» резко противоречили этой идиллии: «Да они там спят и видят, как бы нас опять сделать своими рабами!»; «Они всю жизнь только и делали, что захватывали чужие земли.»; «Сами ничего не умеют, вот и заставляют других на них работать». Старейший из «лемуров», массивный, седобровый, с гранатами вокруг пояса и кинжалом за сапогом, выдал следующее:

— Ну, ничего, имбики им покажут, с какого конца банан едят!

Ага! Тут мне просверкнул новый смысл происходящего, и я поспешил всунуться между их возгласами:

— Ребята, а почему имбики на вашей стороне? Они что, Ранарити не любят?..

Ответил тот же седой, с ритуальными шрамами на чугунном лице, боевик. И пока он говорил, я понял: старик тяжело пьян. Он не покачивался, — долгий опыт брал своё, — но, туманно глядя и буквально выталкивая непослушным ртом слова, вымолвил:

— Почему не любят? Очень даже любят. Да вот только не нравятся тамошним. Туда, понимаешь, сунулись раньше, чем сюда. а те им — от ворот поворот.

Сведения о том, что «учители из таинственных глубин бытия», появившись в нашем мире, первым делом проникли на Ранарити, — такие данные и вправду к нам поступали. Но смутные, не подтверждённые… «Лемур» же говорил, морща низкий лоб:

— Понимаешь, почему то королевство крепко стояло? Там шахты есть. ну, сейчас, может, заброшенные, а раньше — о-го-го! От них и сила была. Копали — и продавали всему миру. А имбики решили, что и до сих пор там есть, чего копать. а что? Им виднее.

— Какие шахты, угольные?

— Хрен тебе угольные. Вроде оно для этих идёт. для бомб! Ну, знаешь.

Я знал. Это мы знали ещё из школьной географии. Ну, скорее, — кто любознательный, знал из внешкольной. Никелевые руды, чрезвычайно богатые кобальтом. Их добывали на Ранарити, но однажды запасы сочли исчерпанными. Это было одной из причин распада королевства. Неужто имбики разглядели новые богатые залежи? Но почему именно для бомб? У кобальта много сфер применения. Да, эта новость — всем новостям новость.

Внезапно седой боевик умолк, не окончив фразы. Схватился за горло. Я подумал было, что ему требуется срочное причащение из фляги, — но «лемур» громко заклокотал. В углах его рта показалась пена. Странно затанцевав, затоптавшись, старик упал на спину. Я рванулся было к нему, — помочь, поднять, — но, неожиданно сильно, будто клещами, схватив за локоть, меня удержал Папалоа. Не дал он и использовать камеру: «Это нельзя снимать, сэр, вас убьют!..»

«Лемур» всё слабее, всё медленнее корчился на мостовой, пытаясь то согнуть ноги в коленях, то простереть дрожащую руку… Никто не помогал упавшему. Наоборот, умолкнув и насупившись, добровольцы отошли от него. Мне показалось, что они испытывают не столько сожаление или страх, сколько некое неудобство: надо же, какой позорный случай! По крайней мере, это сквозило в их переглядывании и перешёптывании. Куда и дружелюбие девалось: сбившись между телом старика и своей машиной, все сумрачно косились на меня.

«Не надо, сэр, поверьте: ничего не надо делать, это нас не касается», — дрожа всем телом, бубнил Папалоа. Меня мало интересовал его лепет: я уже представлял, как вот сейчас любой из этих мужиков, только что пивших со мной заправленную спиртом номору, вскинет свой автомат и. Не в силах сдвинуться с места, я стоял и глядел на них, на их угрюмые лица, пытался вслушаться в тихие переговоры. Вероятно, я очень побледнел. Но магнификанцы не разбираются в оттенках белой кожи.

Перестав биться, старик вытянулся и одеревенел. И тут же прочие «лемуры», не сговариваясь, деловито шагнули к телу. Мигом были сняты с пояса гранаты, вынут кинжал из-за сапога, забран автомат. Вслед за тем добровольцы обшарили карманы мёртвого, добыв оттуда некий жетон и несколько денежных бумажек, каковые тут же были поделены между двумя-тремя старшими.

И тут некий подсознательный зов заставил меня обернуться к кабине.

Почему-то раньше она вовсе не интересовала меня, тем более, прикрытая глухим железом с горизонтальными щелями под козырьками. Теперь же — притянула однозначно. Непостижимым образом, сквозь металл я ощущал чьё-то присутствие. На меня смотрел водитель «национального танка». Никогда я не испытывал ничего подобного: из прорези, полной тьмы, веяло холодным любопытством, смешанным с острой неприязнью. и, пожалуй, с опасением. Возможно, тому, незримому, не хотелось рисковать, убив корреспондента газеты, пользующейся мировой известностью. Исключительная осторожность, да.

Затем мне почудилось, что смотрит не одна пара глаз.

Господи, вот бы с ним познакомиться, возопила во мне профессиональная страсть, — какой был бы очерк, какие фото! Ведь пославшие меня на Магнифико более всего надеялись, что я раскрою тайну пришельцев. Кобальт кобальтом, однако — «интервью нашего собственного корреспондента с представителем внеземной цивилизации». Блеск!

Но затем, и очень скоро, возобладало другое желание: чтобы поскорее убрался отсюда этот чёртов драндулет, даже ценой качества будущей статьи. Что будет дальше, что я ещё увижу на острове перед обратной транспортировкой, назначенной сегодня на вечер, — одному богу ведомо. Но сейчас.

Словно получив неслышный сигнал, «лемуры» преспокойно грузились обратно в кузов. Нашёлся кусок брезента, в который завернули труп — и без всякого бережения перебросили через борт. Теперь они вообще не замечали нас с Джоном — а может быть, пришло распоряжение не замечать; и только один щуплый, косоглазый доброволец робко помахал на прощание.

Понятное дело, нам и в голову не пришло попросить их зацепить «шевроле» тросом или хотя бы подвезти нас до города.

Зачихав, выплюнув струи дыма, «танк» стронулся с места. Покатил, качаясь с боку на бок. Сквозь лязг и скрежет пробилась песня, ныне носившая печать тоски и растерянности. А может быть, мне лишь так показалось, и мужики, управляемые из кабины, уже забыли о гибели товарища?..

Мы снова остались ждать того, кто выручит и поможет добраться до столицы.

Геннадий ТИЩЕНКО

Встреча миров?

Техника — молодёжи // № 10’2023 (1107)

рисунки автора

Утро, как всегда, началось с очереди в туалет. Первым был мой отчим Дядя Толя, который работал на каком-то секретном предприятии. Вставать ему приходилось раньше всех. Потом — моя бабушка, которая служила уборщицей в Статистическом управлении и должна успевать заканчивать уборку до прихода остальных сотрудников. Затем, по идее, должен был следовать я, поскольку наш физрук Леонид Эдуардович ввёл в школе железное правило: перед началом занятий все учащиеся должны были присутствовать во дворе школы, где проводилась общешкольная утренняя зарядка. Однако я был освобождён от физкультуры по болезни, и мог поваляться в постели лишние полчаса.

Моя мама работала в магазине и должна была приходить на работу к девяти, но поскольку работала ежедневно (фактически полторы смены, то есть с десяти утра до десяти вечера) и лишь с одним выходным днём, то и приходила на час позже. Накормив меня утренним завтраком и проводив в школу, она, преодолевая накопившуюся за годы такой жизни усталость, приводила себя в порядок и отправлялась на работу.

В то утро я пожаловался маме на недомогание и в школу не пошёл. Мама знала, что в школу я всегда ходил с удовольствием, и о симуляции с моей стороны не могло быть и речи. Однако на всякий случай вручила мне градусник, чтобы я померил температуру. Термометр показал 38 градусов, и мама сказала, что отпустит бабушку с работы, чтобы она вызвала мне врача и вообще ухаживала за мной. Да, моя бабушка Евдокия Ивановна работала в том же магазине, что и мама, которая как заместитель директора была непосредственной начальницей своей мамы. То есть моей бабушки.

Чувствовал я себя действительно неважно, причём толком не мог понять, что именно у меня болит. Когда мама ушла на работу, я задремал…

* * *

Проснулся от того, что ощутил на себе взгляд. Открыв глаза, увидел парня рядом с собой. Не сразу осознал, что рядом сидит мой двойник.

— Да, я — это ты, но из другого измерения, — сказал двойник. — Я понимаю, что в это трудно поверить, но поверь, так оно и есть.

— И ты мне не снишься? — с недоверием спросил я.

— Не снюсь, — двойник встал и, продолжая говорить, начал рассматривать мою комнату. — Я здесь в связи с чрезвычайными обстоятельствами, — сказал он, остановившись возле моей картины, висящей на стене. На ней я изобразил вид Юпитера с Ганимеда.

— А ведь похоже, — пробормотал мой двойник. — Словно ты там бывал!

— Где? — не понял я.

— На Ганимеде. Ведь ты его изобразил?

— Да, его, — с удивлением протянул я. А удивился потому, что надписи под картиной не было и мне показалось странным, что мой двойник знает, что я пытался изобразить пейзаж именно этого самого крупного спутника Юпитера.

— Не удивляйся, но я бывал на этой равнине, которую ты изобразил. Это самая странная равнина на Ганимеде.

— И ты на ней был?! — не поверил я.

— Два раза, — мой двойник снова сел рядом со мной.

— С минуты на минуту бабушка придёт, — предупредил я его.

— Не придёт, — спокойно сказал двойник. — Мы сейчас в хроностатике. То есть время вокруг вашей квартиры как бы остановилось.

— В хроностатике. — повторил я растерянно.

— Именно, — двойник ободряюще улыбнулся и продолжил. — А здесь я вот по какому делу. — он внимательно посмотрел на меня. — К тебе я послан неслучайно. Ты, можно сказать, последняя наша надежда. Как выяснили наши специалисты, ты неплохо знаешь астрономию, и обладаешь способностью. ну, как бы заглядывать в иные миры.

— И с чего вы так решили? — невольно вырвалось у меня.

— Это видно по твоим работам, — двойник кивнул в сторону пейзажа Ганимеда. — Ведь и в других твоих работах схожесть с реальными астрономическими объектами просто поразительная. Такое не может быть случайностью. Скорее всего, пытаясь представить иные миры, ты каким-то образом связываешься с ними и как бы переносишься в них! Ты объяснишь как это тебе удаётся?

— Да просто закрываю глаза и пытаюсь представить тот или иной объект, — неуверенно проговорил я. — А поскольку увлекаюсь астрономией, то знаю об условиях, царящих на той или иной планете…

— И ты действительно думаешь, что этим объясняется фотографическая точность, с которой ты изображаешь далёкие миры?

— А чем же ещё?

— Видишь ли. — моему двойнику, судя по всему, нелегко было подобрать нужные слова, чтобы объяснить мне понятные ему вещи. — То, что ты знаешь астрономию, это здорово, но совпадения в твоих пейзажах не могут быть объяснены только этим.

— А чем же ещё? — не понял я.

— Ну, почему, к примеру, ты изобразил эту гору справа от диска Юпитера, а не слева?

— Ну, мне так представилось, — последовал неуверенный ответ.

— А почему скалу, которая справа внизу, ты нарисовал именно здесь, а не в каком-либо другом месте?

— Не знаю, — честно признался я. — Я её как бы видел именно здесь, когда закрывал глаза и отключался. А может быть наоборот, подключался.

— Вот видишь! — торжествующе воскликнул двойник. — И твоим знанием астрономии это никак не объясняется! Ты обладаешь редчайшим даром дальновидения! Впрочем, возможно, им обладают многие, но не все при этом умеют рисовать!..

— Поэтому ты прибыл именно ко мне?

— Не буду врать, прежде всего, именно из-за этой твоей способности, — честно признался двойник. — Придётся тебе отправиться вместе со мной в наш мир. У вас этого никто не заметит, так как здесь, повторяю, мы время как бы остановили. Ты вернёшься через пару секунд после того, как мы покинем ваш мир. Пойми, опасность, из-за которой я прибыл сюда, угрожает не только нашей, но и вашей планете.

* * *

Пейзаж Земли параллельного мира я видел из огромного овального окна зала, в который меня доставил двойник. Мир за окном утопал в садах, они были не только на земле, но и на крышах высотных домов, между которыми летали небольшие обтекаемые аппараты. На тропинках и невесомых мостах между домами были видны крохотные люди. Судя по всему, мы находились на высоте не менее пятисот метров. Нечто подобное я видел лишь из ресторана «Седьмое небо» в Останкинской телебашне.

Как произошёл переход в этот мир, я толком не понял. Просто на мгновение у меня потемнело в глазах, слегка затошнило, и я невольно закрыл глаза. А когда я их открыл, мы уже находились в этом зале иного мира. То есть на дубле нашей Земли. Рядом стоял мой двойник, которого окружали взрослые люди в белых халатах.

— Поздравляю с переходом, — сказал бритоголовый человек с усталыми глазами, стоявший рядом с небольшим пультом. — У нас мало времени, поэтому сразу перейду к делу.

Лицо этого человека показалось мне знакомым, но я не сразу узнал в нём Дядю Толю.

— К Солнечной системе приближается огромное Облако, — сказал «Дядя Толя». — Точнее говоря, Солнечная система летит навстречу ему?. Мы послали в его сторону несколько разведывательных зондов, но все они погибли. Лишь последний, летевший на большом расстоянии от первых аппаратов, успел передать нам вот это. — «Дядя Толя» нажал одну из множества кнопок на пульте и прозрачные «окна» стали матовыми. Затем их заполнил мрак межзвёздного пространства, пересекаемого рекой Млечного пути. Один из сегментов этого пространства начал стремительно приближаться оптикой неведомого аппарата, пока на экране не появились три земных межзвёздных зонда. Впрочем, видно их было недолго, так как один за другим они вспыхнули ослепительным светом и исчезли.

— Это похоже на аннигиляцию, — сказал «Дядя Толя», когда оконные проёмы посветлели и стали прозрачными.

— Ты знаешь, что такое аннигиляция? — спросил меня мой двойник.

— Да, конечно, — переход массы в энергию при соприкосновении вещества и антивещества.

— На первых порах мы тоже так думали, — устало сказал «Дядя Толя». — Но в том-то и дело, что аннигилируют лишь наши аппараты. Метеориты и астероиды, пересекающие невидимую нам границу, летят дальше, как ни в чём не бывало.

— Похоже, неведомое поле, окружающее Облако, уничтожает лишь искусственные объекты, — пояснил мой двойник. — То есть аппараты, построенные разумными существами.

— Мы хотим выяснить, что находится в глубине этого Облака, — сказал «Дядя Толя». — И предотвратить столкновение с ним Земли. И в нашей Вселенной, и в вашей. Для этого придётся погрузить тебя в гипнотический сон.

* * *

Это были очень странные видения. Я летел среди довольно крупных образований обтекаемой формы, освещённых ярким источником света, находящегося в центре Облака. Приглядевшись, я разглядел, что образования эти были живыми. Некоторые из них меняли форму, а когда сближались с соседями, из впадин на их боках появлялись отростки, похожие на щупальца каракатиц. Они сплетались в единое целое, и через некоторое время между ними возникали крохотные существа, похожие на «родителей». При этом я понимал, что видимое мной, в действительности, происходит в сотни раз медленнее. То есть мой мозг обрабатывал получаемую извне информацию, и ускорял её во много раз…

— А ты можешь их нарисовать? — спросил меня «Дядя Толя», когда я рассказал после пробуждения о том, что «видел».

— И рисовать особо нечего, — сказал я, набросав на листе бумаги, «спаривающихся каракатиц».

— Однако… — задумчиво пробормотал «Дядя Толя». — И это наши «братья по разуму»?

— Думаю, так оно и есть, — не совсем уверенно проговорил я. — Время от времени они меняют окраску, а некоторые даже становятся полупрозрачными, словно студни. Впрочем, часть этих субъектов больше походят на мерцающих медуз, по щупальцам которых пробегают огоньки.

— Мы редко адекватно оцениваем интеллектуальные возможности инопланетян, — проговорил «Дядя Толя». — То есть мы их либо недооцениваем, либо переоцениваем. Вполне возможно, что эти… «каракатицы», вовсе не превосходят нас в развитии. Просто их эволюция происходила совершенно иначе, и они приспособились жить в вакууме, — «Дядя Толя» внимательно посмотрел на меня и, обернувшись к своим сотрудникам, добавил: — убеждаюсь, что мы поступили правильно, доставив к нам этого малыша.

— Не такой уж я и малыш, — обиженно буркнул я.

— А сколько тебе лет, по вашему времени? — спросил меня двойник, которого, как и меня, звали Женей.

— Скоро шестнадцать стукнет, — мрачно ответил я.

— Как это стукнет? — спросил «Дядя Толя».

— Это у них такой оборот речи, — пояснил мой двой ник. — У них в языке вообще много, на первый взгляд, странного.

— И какие будут предложения? — оглядев присутствующих, спросил «Дядя Толя».

— Надо найти их слабое место, — сказал горбоносый человек с оттопыренной вперёд нижней губой. — И ударить термоядерными бомбами.

— Наши бомбы аннигилируют до погружения в облако, — сказал мой двойник. — Причём аннигиляция будет превосходить по мощности заряд этих бомб в сотни раз. Для них наше вторжение будет как комариный укус.

— Надо отправиться в прошлое, — сказал вдруг «Дядя Толя». — Возможно, сейчас они и обогнали нас в развитии, а вот в прошлом.

— Да, в прошлом, я думаю, с ними будет легче найти общий язык, — сказал горбоносый.

* * *

— Тебе надо ознакомиться с тем, что мы знаем о головоногих, — сказал Женя. Это произошло после того, как он научил меня пользоваться скафандром. Впрочем, особо учиться было нечему: скафандр был почти невесом и соответствовал моим параметрам просто идеально. С гравитатором было ещё проще, он управлялся мысленно, хотя и имел некоторые ограничения, чтобы я не мог нечаянно нанести себе вред.

Я не знаю, как именно происходил процесс впитывания мной информации о головоногих моллюсках Земли. Просто двой ник надел мне на голову шлем с непрозрачными очками, и перед моими глазами замелькали изображения, а в ушах раздались повышающиеся в тоне звуки. Часть аудио- и видеоинформации я осознавал, но ещё больше всего из этого потока, видимо, прямиком отправлялась в мой мозг. Во всяком случае, через некоторое время я знал, что головоногие стали доминирующей группой моллюсков на Земле во время ордовикского периода. Туловище моллюсков со всех сторон одето мантией, которая на брюшной стороне образует мантийную полость с щелью. Из этой щели выступает трубка конической формы, которая обеспечивает реактивное движение.

Особенно меня заинтересовала способность осьминогов парализовать добычу ядом, а затем изливать в неё ферменты, после чего полупереваренная разжиженная кашица, поступает в организм моллюска. В этом они были подобны паукам. Не менее своеобразными являются пигментные клетки головоногих — хроматофоры, с помощью которых они способны быстро менять окраску. Ну и конечно же я обратил внимание на то, что в заднюю кишку открывается проток так называемого чернильного мешка, то есть железы, выделяющей тёмную маскировочную жидкость. И ещё я запомнил, что их кровь содержит гемоцианин, богатое медью соединение, которое на воздухе синеет…

— Не забывай: всё, что ты узнал, относится к земным головоногим, — сказал мой двойник, когда я снял шлем. — А здесь, при всём своём внешнем подобии, они, скорее всего, устроены значительно сложнее, а главное — иначе.

* * *

«Дядя Толя» летел впереди нашего отряда, состоящего из пяти человек. Кроме него, моего двойника Жени и меня, в него входил Арнольд, так звали горбоносого человека с оттопыренной губой. А руководила нашей разведывательной группой Вера Николаевна, красивая женщина лет тридцати, чем-то похожая на мою маму.

Капсула, в которой мы прибыли в прошлое этой планеты, названной нами Загадкой, осталась стоять на берегу морского залива. Мы, одетые в защитные скафандры, с гравитаторами, полетели к небольшому пляжу, на котором «загорали аборигены». Возможно, это были предки существ из Облака.

— Наших тюленей напоминают, — проговорил Арнольд, опустившись на песок.

— Во всяком случае, на данном этапе эволюции они напоминают водных млекопитающих Земли, — согласилась Вера Николаевна, продолжавшая, как и «Дядя Толя», парить рядом со мной над этим инопланетным лежбищем.

Несколько «тюленей» с любопытством тянули в нашу сторону головы, остальные необычайно быстро перебирая ластами, устремились к воде.

— Нырнём? — спросил Веру Николаевну «Дядя Толя». — По-моему, необходимо изучить их поведение в основной среде обитания.

— Вы, ребята, — обратилась Вера Николаевна к Жене и Арнольду, — оставайтесь здесь и попытайтесь наладить контакт, а мы понаблюдаем, как они ведут себя под водой.

* * *

Подводный мир Загадки походил на мир кораллов в каком-нибудь земном Красном море. «Тюлени», распугивая разноцветных рыб, мало отличающихся от обитателей земных морей, быстро плыли над живописным морским дном. Неожиданно они почти одновременно, остановились. Посмотрев в ту сторону, куда они плыли, я понял причину: к нам приближалась целая армада «каракатиц», отдалённо похожих на тех, что я «видел в Облаке».

И началось самое настоящее побоище. «Каракатицы», использующие принцип реактивного движения, двигались шустрее «тюленей». Впрочем, и «думали» они скорее всего тоже быстрее. Во всяком случае они окружили «тюленей» и начали их истреблять. Вскоре вода окрасилась огромными кровавыми пятнами. Были погибшие и среди «каракатиц», но их было меньше, прежде всего потому, что при приближении «тюленей, выпускали облака своих чернил, сквозь которые их не было видно.

Смотреть на это побоище было невыносимо и мы, взлетев над водой, направились к лежбищу, где оставались Женя и Арнольд.

— Что-то в этом мире не так, — устало проговорила Вера Николаевна, когда мы опустились рядом с «лежбищем». — Ведь каракатицы находятся на эволюционной спирали ниже тюленей!..

— Это на Земле, — сказал «Дядя Толя». — Здесь, в силу разнообразных причин, они могли и обогнать млекопитающих.

— И какие же это могут быть причины? — живо заинтересовался Арнольд.

— Это — другая планета, — устало сказала Вера Николаевна. — Здесь многое может быть не так как на Земле…

— Но пока что примеры изученных нами планет, показывают, что по-другому не бывает! — упрямо возразил Арнольд. — Как не крути, но млекопитающее стоят выше.

— Похоже, нет правил без исключений. — задумчиво сказал «Дядя Толя».

* * *

И пришлось нам пройтись «пунктиром» по всей истории Загадки. То есть погружаться в эпохи, отстоящие друг от друга, на сотни, тысячи и даже миллионы лет.

Неожиданности начались буквально через пару веков после эпохи, которую мы посетили в первый раз. Дело в том, что Загадка обладала не одним, а тремя естественными спутниками, причём два из них были не менее крупными, чем наша Луна. Когда естественные сателлиты Загадки выстраивались в одну линию, их суммарное поле тяготения приводило к совершенно невообразимым приливам, извержениям вулканов и землетрясениям на планете. Эти катаклизмы и привели «тюленей» и «каракатиц» к ускоренной эволюции. Ведь главная задача всех живых организмов — выжить, вопреки всему! «Каракатицы», к примеру, научились жить, не только в водной среде, но и на суше. Более того, со временем у них появилось нечто наподобие крыльев. То есть между их щупальцами сформировались тончайшие перепонки, при помощи которых они могли летать.

Однако злейшие враги «каракатиц», то есть существа похожие на тюленей, в борьбе за существование тоже эволюционировали. За миллионы лет они окончательно перебрались на сушу и стали похожи на нас, гуманоидов планеты Земля. Таким образом, на Загадке появились две антагонистических расы разумных существ. При этом «каракатицы» продолжали совершенствовать свои летательные способности, а поскольку они и в воздухе перемещались, используя принцип реактивного движения, то через какое-то время научились подниматься даже в верхние слои атмосферы.

Бывшие «тюлени», естественно тоже развивались, во многом повторяя путь человечества Земли к вершинам прогресса. Причём, несмотря на то, что две расы разумных существ Загадки враждовали между собой, они постоянно заимствовали друг у друга новейшие открытия. То есть среди «каракатиц» трудились гуманоиды, эволюционировавшие из «тюленей» и наоборот.

Это может показаться невероятным, но «каракатицы» при помощи гуманоидов начали строить космические ракеты и улетать на просторы Вселенной. Как, впрочем, и потомки «тюленей». Чтобы проследить этапы эволюции «тюленей» и «каракатиц» нам пришлось совершить пять прыжков во времени, постоянно увеличивая временные интервалы между прыжками. Увы, запасы энергии, у нас были не безграничны, и нам пришлось вернуться в наше время, на Землю параллельного мира.

* * *

Здесь меня ждал сюрприз. В уже знакомом мне помещении, среди сотрудников я увидел маму и бабушку. Точнее — их двойников. Мама, похоже, и в этом мире была женой «Дяди Толи». Во всяком случае, она стояла рядом с ним, взяв его под руку. Бабушка, увидев меня и моего двойника Женю, на мгновение растерялась.

— Как же вы похожи! — прошептала она, подойдя к нам. — Только по одежде и можно узнать, кто есть кто!.. — С этими словами она обняла нас обоих и расцеловала.

А вот мама обняла и поцеловала только моего двойника Женю.

— Похож, — только и сказала она, взглянув на меня.

— Будем считать, лирическую часть завершённой! — «Дядя Толя», старался казаться строгим. — О результатах наших экскурсов в прошлое присутствующие могут узнать из видеозаписей.

— Неужели опять отправитесь?! — обеспокоенно спросила мама. Точнее дубликат моей мамы из этого параллельного мира.

— В принципе без Евгения мы обойтись можем. — нерешительно сказал «Дядя Толя».

— Нет, уж! — воскликнул мой дубль. — Значит именно сейчас, когда наступает самый решающий момент, вы решили обойтись без меня?! Значит, мавр сделал своё дело, мавр может уйти?! — на глазах моего дубля появились слёзы.

А я в очередной раз убедился в том, насколько похожа история планеты Земля-дубль, на историю моей родной Земли! Значит, в их истории тоже был свой Шекспир, который не только написал трагедию «Отелло», но и вложил в уста ревнивого мавра, после убийства им Дездемоны, те же слова, что и великий драматург с моей планеты!

— Действительно, — неуверенно проговорил «Дядя Толя», — мавр ведь не закончил своего дела, поэтому как то не совсем справедливо получается…

— А рисковать жизнью детей справедливо? — спросила инопланетный дубль моей мамы.

— Но до их совершеннолетия осталось меньше месяца! — попытался возразить «Дядя Толя». — В конце концов, если ты так настаиваешь, мы можем отправиться и через месяц!..

К счастью, ждать месяц мы не стали и в тот же вечер вновь отправились в прошлое. В нашу группу входил и мой двойник Женя.

* * *

Прежде всего нас интересовало происхождение Облака. Каково же было наше удивление, когда в результате трёх новых погружений в разные эпохи планеты Загадка, выяснилось, что в Облако были превращены естественные спутники родной планеты «каракатиц». На первых порах мы думали, что это было сделано для того, чтобы тяготение трёх лун не порождало на ней катастрофических приливов, извержений вулканов и землетрясений. То есть для этого, думали мы, наши «братья по разуму» и решили эти луны просто-напросто раздробить. Тогда мы не имели представления о математических способностях «каракатиц», но видимо они были достаточно велики, чтобы так рассчитать момент разрушения самой близкой луны, чтобы её осколки разрушили и остальные естественные спутники Загадки.

— Таким образом «каракатицы» устроили своего рода «космический бильярд», — высказал предположение Арнольд. — Правда, они не учли того, что осколки лун обрушатся на Загадку и уничтожат на ней всё живое.

— Не исключено, что они специально всё так рассчитали, чтобы окончательно избавиться от потомков «тюленей», — возразила Вера Николаевна. — Ведь большая часть «каракатиц» к тому времени уже жила в вакууме космического пространства.

— К тому же, в сообществе «каракатиц», возможно, существовали враждующие между собой кланы, — добавил «Дядя Толя». — Не исключено, что часть их в момент уничтожения лун находилась на Загадке.

— И вы, при этом, надеетесь установить с ними контакт и попросить их изменить траекторию Облака? — удивился мой двойник Женя.

— А у тебя есть другие предложения? — спросила Вера Николаевна.

* * *

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, — вновь процитировал Шекспира мой дубль Женя, когда мы вернулись в наше время. — Смотри! — он сунул мне под нос свой круто навороченный мобильник и нажал какую-то кнопку.

Вокруг аппарата возник виртуальный ореол, в котором чётко были видны «каракатицы». Точнее, их далёкие потомки из Облака. Причём парили они над обычным земным пляжем. Вдали были видны строения Земли-дубль, а рядом с «каракатицами» стояли мои мама и бабушка. Точнее — мама и бабушка моего дубля.

— Не понял. — только и смог я прошептать.

— А мы сейчас их спросим, — мой дубль нажал ещё что-то в своём мобильнике, после чего обе женщины в виртуальном ореоле повернулись в нашу сторону.

— Наконец-то! — воскликнула мама моего дубля.

— А мы, как видите, не сидели здесь, сложа руки, — бабушка улыбнулась и кивнула в сторону «каракатицы», опустившейся на песок в полуметре от неё.

— Они сами на Землю прилетели? — с удивлением спросил я.

— Ну, можно сказать и так, — сказала бабушка. — При некотором нашем содействии.

— Но об этом твоему двойнику с первобытной Земли знать не обязательно, — добавила мама, моего дубля.

* * *

… Я даже не успел обидеться, поскольку вновь находился в своей комнате. То есть на моей родной Земле, а не на Земле-дубль. Рядом со мной стоял мой двойник Женя.

— Ты, уж, прости, но большего тебе и впрямь знать, ни к чему, — сказал он. — Главное — с «каракатицами» установлен контакт, и Облако изменит траекторию. То есть они поняли, что с нами лучше дружить, а не конфликтовать. Так что теперь и в вашем мире, всё обойдётся без катаклизмов. А ты будешь вспоминать обо всём происшедшем с тобой, как о странном сне. Можешь даже рассказ фантастический написать обо всём этом. А если будешь настаивать на том, что всё происходило на самом деле, сам понимаешь, куда можешь угодить.

После этих своих слов двойник мой просто исчез. А я некоторое время спустя вдруг осознал, что стою рядом со своей картиной, на которой был изображён пейзаж Ганимеда.

— А ведь я мог попросить их, чтобы они меня и на Ганимед прокатили, — пробормотал я. — Ведь для них это, судя по всему, это не составило бы проблем.

КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФАНТАСТИКИ — 2033


  

Техника — молодёжи // № 11’2023 (1108)

Накануне юбилейного выпуска «Техники — молодёжи»-2033, посвящённого столетию журнала, мы провели совместный с сайтом Фантлаб конкурс рассказов «Забытая технология будущего».

Мы практически не ограничивали фантазии наших потенциальных авторов. Они могли писать о чём угодно, о чём думают в 2033 году и какие события там происходят. Рассказ мог оказаться реалистичным для 2033 года, но фантастическим для нашего, 2023 года.

В итоге первое место занял рассказ «Вселенский аргонавт» Дмитрия Лопухова из Воронежа. Наградой победителю стала публикация его произведения в нашем журнале.

Стоит отметить, что иллюстрации к нему — это, своего рода, эксперимент. Они созданы нейросетью, ведь вы сейчас держите в руках журнал из 2033 года, а тогда, скорее всего, профессия художника-иллюстратора станет почти вымершей и именно нейросеть будет создавать подобные рисунки.

  

Дмитрий ЛОПУХОВ

Вселенский аргонавт

К Гавришкевичу я шёл с тяжёлым сердцем. Разругались мы три года назад из-за ерунды — Гавр был человеком сложным, умел легко простить предательство, подлость и издевки, но из-за мелочей обижался насмерть. Ссора зачалась в сентябре тридцатого — я укатил с женой к родителям и забыл, что Гавр просил ему что-то занести. Зашёл к нему через два дня — глазок на двери моргнул жёлтым, мне не открыли.

Я нырнул во влажное тепло подъезда — кисло тянуло мусоропроводом. Стены лифта густо покрывали надписи маркером, кнопки были оплавлены и кое-где выломаны, дырку на месте седьмого этажа залепили жвачкой.

Когда утром зазвонил телефон и на экране всплыло имя, я не поверил глазам. «Привет! Зайди сегодня. Дело есть», — так просто, после трёх лет вражды. И вот я уже плыл в подёргивающемся приступами падучей лифте. Вот стоял перед коричневой дверью и давил на звонок.

Глазок не моргнул — ого! — отворили сразу.

— Проходи, — нетерпеливо сказал Гавришкевич.

Мы дружили со студенческих времен. Дружили, впрочем, условно: Гавр держался от компании чуть в стороне, числился скорее попутчиком. Для полного членства в нашей шайке он был слишком не от мира сего. Сейчас бы ему поставили расстройство аутистического спектра, но тогда просто полагали легонько тюкнутым.

При этом Гавр здорово играл в футбол, бил всех в шахматы и умел управиться с байдаркой. Он был лишён фантазии, зато писал в студгазету основательные отчёты об удушливых собраниях. Играючи шёл на красный диплом и помогал нам на экзаменах.

Четырежды мы дрались из-за Гавра — один раз с футбольной командой. Как-то мы взяли его в поход и испугались, что он утонул; писали в милиции заявление, а оказалось, что Гавр ушёл ночью из палатки, перебрался как-то через реку — на остров нас вёз речной трамвай — и за сутки доковылял до дома.

Однажды он сочинил прибившейся к шайке девчонке стихи: «В сером спутнике схемы на монокристаллах кремния, симметрия твоего лица симпатична, на поверхности Мохоровичича продольные волны ускоряются, митральный клапан моего сердца закрывается с твоим квазисинхронично».

Наша шайка закончила с дипломами бакалавров и распалась. Гавришкевич пошёл в аспирантуру.

Я стоял на пороге, щурясь от света. Передо мной выстроились три пары начищенных оксфордов — Гавр презирал обувь без каблука. Даже в футбол в студенческие годы играл в туфлях. Из-за этого когда-то и произошло побоище.

В походы Гавр тоже ходил в оксфордах.

— Ну, — поторопил он.

Я расшнуровывал кеды и исподлобья посматривал на Гавра. Был он такой же, как и обычно, длинный, с непропорционально вытянутым лицом. Весь остроугольный: костлявые плечи, локти, резкие скулы, кадык пирамидой на шее, чёлка нелепым клинышком. Ни грамма не набран, подлец; а я за каждый истекший с последней встречи год наел по размеру к брюкам.

— Чего стряслось-то, Гавр?

— Ну так… Увидишь, — как-то очень обтекаемо ответил он. Потом ещё раз выступил против своей остроугольной натуры и добавил: — Странные дела. Вот.

Мы прошли по обклеенному пожелтевшими обоями коридору, Гавр толкнул облупившуюся дверь, и я увидел, что вся его комнатка завалена журналами. Пахло деревом и пылью — журналы были старыми.

Гавр поднял с пола один из выпусков и протянул мне. На чёрной обложке, изображавшей звёздное небо, красными буквами значилось «Вселенский аргонавт». Я пожал плечами.

— Никогда не слышал, да? — спросил Гавр, — Вот и я. В СССР много было журналов. Их обожали, огромные тиражи, все читали. Сотни наименований, вот так. А про «Вселенский аргонавт» ни слова.

— И что?

— А то. Смотри, у меня шестьсот номеров. Один в месяц. Считать умеешь? Пятьдесят лет выходил, а о нём ни слуху.

Я повертел журнал в руках. Полистал — хрупкая пожелтевшая бумага, обычная печать. Внутри чёрно-белые иллюстрации, статьи и рассказы.

— Откуда у тебя это?

— Наследство… — Уточнять я не решился, знал, что его родители погибли в пожаре, и Гавр попал в дом малютки, а потом в приют.

А Гавр уже, волнуясь, бегал по комнате:

— Похоже на обычный советский научпоп, не отличишь от «Знания — силы» и от «Кванта». Но есть заковыка, я это по рассказам понял. Их нет в библиографиях! Вообще! Ни в Википедии, ни на Фантлабе, нигде. Смотри, — Гавр схватил с полки журнал, — в этом рассказ Ефремова «Палеонтологическая аномалия». А теперь проверь, поищи в интернете. Нет у него такого!

Я проверил — такого у Ивана Ефремова действительно не было. Гавр взял ещё один журнал:

— А вот Мартынов, рассказ «Кулак атланта». Проверяй.

Я проверил — не было и такого.

— А что статьи?

— Статьи обычные, — Гавр поморщился. — Чёрные дыры, выдающиеся успехи Страны Советов, путь от белка до ДНК, решение десятой проблемы Гильберта, юмор. Стихи встречаются.

— «Симметрия твоего лица симпатична», — улыбнулся я. Гавр нахмурился, и я поспешил сменить тему: — И что думаешь?

— Погоди, это ещё не всё. Раз в пять лет они публиковали прогнозы на будущее. Во многих журналах такое встречалось, ну, знаешь, коммунизм победит, на Марсе будут яблони цвести и мирный атом в каждом доме. Такая духоподъёмность. Но в этом.

Гавр взял со стола один из номеров, открыл и протянул мне. Я пробежался по заметке глазами, и у меня заныло меж лопаток.

Анонимный автор прогноза писал, что в течение ближайших лет миллионы людей по всей планете начнут собирать приборы. Мужчины и женщины будут жить обычной жизнью, ходить на службу и играть с детьми, а вечерами против своей воли мастерить. Каждый свою малую часть. Когда закончат, когда всё это соединят, окажется, что они построили колоссальные корабли. В них погрузятся люди Земли и полетят в чужую галактику, чтобы стать добровольно пищей для непостижимых звёздных тварей. Для этой трапезы, суммировал автор, и был когда-то создан человек.

Я посмотрел другие прогнозы — все они казались ненормальными и живописали картину мира, похожего на наш, но вставшего с ног на уродливую голову.

— Такие прогнозы у них каждые пять лет, — сказал Гавр.

Части слов в прогнозах были заключены в пунктирные прямоугольники. Я сперва подумал, что выделили ключевые тезисы, но куски казались случайными. Будто ребёнок провёл морфемный разбор, но не знал, что такое окончания и определил в них всё подряд.

Заверещал телефон — меня вытолкнуло из морока. Я отдышался, ответил — жена просила мчать домой.

— Прости, Гавр. Дела. — Я виновато пожал плечами. — Журналы твои, конечно, адские. Дашь пару?

Нелепое лицо Гавра вытянулось ещё сильнее, он побледнел:

— Ты что! Они только у меня должны, я же исследую, я.

— Ладно, ладно. Можно хотя бы сфотографирую? Я аккуратно.

Не спалось. Я рассматривал в телефоне фото «Вселенского аргонавта», но страницы почему-то поплыли. Получились только обложки: футуристические корабли и города ненаступившего будущего, абстракции, динозавры, ракеты. Я разглядел название типографии («Звезда») и адрес редакции (г. Молога, улица и дом смазались). Тираж — триста тысяч. Цена в копейках. Семьдесят второй год.

Молога. Такого города я не знал. Попробовал слово на вкус. Неприятное, порченная жижа и пыльная ветошь. Похоже на «Молох».

Потом я всё-таки заснул и до самого утра мне снились тревожные угловато-красные сны.

Гавришкевич позвонил через четыре дня. Не тратя время на приветствие, он неврастенично затараторил:

— Слово создаёт форму. А журнал — самое важное скопление слов. Раньше так. До революции журналы — альфа и омега. Писатель Аверченко не мог по улице пройти — люди в истерике, как к рок-звезде. Французская новая волна, это про кино, она тоже вокруг журнала. Люди формировали политические взгляды через них. «Оттепель» тоже журналы — «Новый мир», Твардовский. Люди придумывали в журналах будущее — фантастику.

— Ты как-то до хрена о журналах знаешь, — уважительно сказал я.

— В начале было Слово, понимаешь? Появилась вселенная, форма — спираль. Так? И пирамиды строили по велению слова — тоже форма. Слово создаёт форму, журнал содержит слово. То есть, журнал создаёт форму. Только понять бы какую.

Я потерял нить рассуждений Гавра. Меня окликнула жена — починить фен, я, закрыв трубку ладонью, ехидно напомнил, что из-за технического кретинизма не умею даже проверить аккумулятор в машине, куда уж забороть такой прибор.

— …В последнем выпуске рассказ Ильи Варшавского «Слово и геометрия». В библиографии нет. И это подсказка, понимаешь!

— Гавр, — я устал и решил спросить напрямик. — Ответь мне на вопрос. Почему всё это рассказываешь именно мне? Чего ты позвонил-то тогда? То есть, я рад, но ты ж со мной в ссоре.

— Только у тебя связь с журнальными делами.

Вот те на! Я служил в типографии, но менеджером по рекламе. Что ж, это лишний раз показывало, как мало смыслил в «журнальных делах» Гавришкевич ещё совсем недавно.

— Гавр… — начал я.

— Я разобрал про выделенные слова! Благодаря Варшавскому. И ещё Спинозе, у которого про мистику и дух геометрии. Надо, чтобы ты кое-куда съездил на днях, — Он чуть помолчал, а потом добавил: — Я сам не могу туда. А это очень важно.

Я вздохнул и согласился.

Я вышел из машины и пошёл к поросшим кустарником развалинам. На оранжевой каске возившегося рядом строительного мужичка поблёскивало солнце.

— Не из атомов всё состоит, — задыхался из трубки Гавр, — а из слов. Атом стал чем-то только тогда, когда его назвали словом. Значит слово может изменить всё — судьбу, например, мира. И из слов можно построить…

— Привет, — крикнул я строителю, заглушая квантово-лингвистического Гавришкевича. — Чего у вас тут?

— Гуляй, а?

Я протянул купюру.

— Дом был. Сгорел чёрт знает когда. Деньги наконец-то выделили. Не, ну их и раньше назначали, но там крали всё. Сносим, стройка будет.

— Слышал? — спросил я в трубку. Гавр молчал.

— А что-нибудь. необычное есть?

— Необычное! Ты с телевидения, что ли? Чё тут необычного. Бетономешалка. До пожара тут была. Не забрали почему-то, а ведь исправная. Ну, мы и используем.

Я с трудом понял, что сказал мне осипшим голосом Гавр, и уточнил у мужика:

— А что за мешалка?

— Модель? Там на корпусе маркировка. БСЭ-И2-Т20-531. Хрен его…

— Сфоткать? — спросил я у Гавра, но он бросил трубку Я перезвонил. Гавр не ответил.

Две недели спустя я решил сходить к Гавришкевичу. Он не брал трубку, не появлялся онлайн. Жена убеждала, что всё с ним нормально, очередной заскок, но я всё равно хотел проверить — надумал, что у Гавра инсульт или головой тюкнулся, лежит теперь, бедняга.

Я шагал по хрустящим жёлтым листьям, подставлял лицо октябрьскому солнцу и всё пытался понять, чего я вообще вожусь с Гавром. Универ — в прошлом, дорожки наши разошлись. От стыда за то, что мы с ним поступали по-свински, держали за шута и постоянно разыгрывали? А, может, я цеплялся за него как за последний артефакт ушедшей молодости?..

Подъезд Гавра выглядел иначе — чище и светлее, пахло свежестью. Все кнопки в лифте были на местах, на стенах ни следа от маркера. Я долго жал на звонок — глазок не моргал, мне не открывали. Взялся за ручку, повернул — дверь со скрипом распахнулась.

Три пары начищенных оксфордов стояли у порога. Гавр ушёл босиком?..

Журналов в комнате не было. Вокруг огромного стола валялись бумажные обрезки, похожие на выщипанные перья птиц, а на столе. На столе громоздился лист ватмана, и на нём в виде извивающейся угловатой змейки тянулось длинное предложение из множества кусочков слов. Как будто маньяк или похититель вырезал и склеил из газетных заголовков тайное послание.

Я узнал эти кусочки — здесь поработал не маньяк, а решивший загадку Гавришкевич с помощью Варшавского, Спинозы, бог знает кого ещё. Таинственные прямоугольники со словами из жутких прогнозов, получается, следовало вырезать и собрать в правильном порядке.

В послании писали о предназначении, судьбе и доме. А ещё там был адрес сгоревшей заброшки, по которому я ездил две недели назад.

В углу стола валялась обложкой вверх раскрытая чёрная книга. В животе у меня всё сжалось в колючий угловатый ком, но я тут же сообразил, что это без обидный том Большой советской энциклопедии. На корешке белело «20».

Я аккуратно поднял книгу, перевернул — она лежала открытой на странице 531. На рисунке громоздились встроенные друг в друга геометрические объекты — вписанная в куб сфера с тетраэдром внутри. Подпись под картинкой гласила: «Модель Солнечной системы Кеплера».

Я сглотнул ставшую вдруг вязкой слюну. Бетономешалка БСЭ-И2-Т20-531…

БСЭ.

И2 — издание второе. Том 20, номер страницы. Из кусочков прогнозов на пятилетки ужаса Гавр собрал инструкцию и получил адрес. По адресу его ждала вторая часть подсказки…

По подоконнику робко зашуршал дождь, я посмотрел в окно — улица казалась чистой и игрушечно аккуратной. Я сел на корточки, заглянул под стол и понял что стряслось с журналами. Они были там, соединённые системой бумажных креплений в жуткое подобие оригами. Я подумал, что это огромный ком, но, присмотревшись, сообразил, что это объёмная копия рисунка из энциклопедии. В голове не укладывалось, как Гавр собрал такое из журналов.

Я с трудом вытащил это на свет. В центре конструкции была ведущая, казалось, в никуда дыра шириной в человеческое тело. И воздух в ней звенел от электрического напряжения. Мои пальцы застыли в паре сантиметров и. в голове на секунду всё стало по-другому. Упорядоченно, правильно, по-чужому.

Отдёрнул руку и ощутил, как взмокла от ледяного пота спина и свело пломбирно зубы.

Я выбежал из квартиры, спустился, пронёсся мимо своей машины и нервно пошёл, расшвыривая ногами мокрые жёлтые листья.

Волосы мазнуло порывом ветра, и я вспомнил как правильно-неправильно стало у меня в голове из-за лаза в жутком оригами. Подумалось, что все эти загадки могли бы быть инструкцией для спящего агента, который сам пока ещё не знал, что он агент. А потом, оценив абсурдность этих мыслей — Гавришкевич и агент! — я с облегчением засмеялся и зашагал обратно к машине.

* * *

Прошло три месяца, Гавришкевич не объявился. Его и не искали, по крайней мере ко мне никто не обращался. Я убеждал себя, что всё это в его стиле. Он точно так слинял в студенческие годы с турпохода — не выдержал подколок, таинственно форсировал реку, оставил нас в неведении. Вот опять.

А жизнь налаживалась. Не только на работе и в личных мелочах, но в целом. В городе, потом в стране и мире стало правильнее и нормальнее, а меня повысили до корпоративных клиентов. Мы с женой читали новости и ликовали. Её мать называла это «спокойствием курятника», но чего она, старуха, понимала.

…Мне грезилась чуть мультяшная картина: Гавр уходит через тоннель из журналов с фантастикой в светлый и правильный мир. Прямо метафора того, как люди раньше представляли путь в счастливое будущее. Как-то мне даже в голову пришло, что, может, Гавришкевич вообще мифологический герой — утащил в родной мир нашу судьбу, а нам — как ящерица хвост — отбросил судьбу мира своего. Если так, то что ж, порядок и спокойствие мне по душе, пусть живут в нашем хаосе.

Ходил я теперь только в туфлях — кеды казались бунтарскими и не гармонировали с миром.

По вечерам мы с женой расползались по комнатам. Симметрия лица супруги была мне симпатична, но не оставалось времени — я разбирал ненужные приборы, паял, соединял. Честно сказать, я не понимал, что собираю, но и пусть. Смешно, что я себе навыдумывал какой-то технический кретинизм — я ведь словно был создан для этого всего.

Константин КРУТСКИХ

Электронная муза

Техника — молодёжи // № 12’2023 (1109)

_____

Невесёлое начало третьего тысячелетия привело человечество и к ещё одному кризису. В России, Европе, Америке и Японии, практически выродилась фантастическая литература. Уже давно прошли те времена, когда читатели всего мира с нетерпением ждали новый роман Стругацких, Булычёва, Лема, Азимова, Брэдбери, Кларка, Комацу… На смену старым мастерам не пришёл никто, книжный рынок завален литкурятиной, таланты задушены политкорректностью. Некоторое время казалось, что звёзд мировой величины больше не будет, как вдруг вперёд стремительно вырвался Китай! Более десяти лет назад, в самом конце 2010-х, мирового читателя сперва приятно удивил первый со времён «Кошачьего города» сайфай из Поднебесной. Его начинали читать чисто как экзотику, с тем же интересом, как, например, в СССР читали авторов из Средней Азии — мол, надо же, и они доросли до фантастики! И тут же читателя ожидал мощный шок: оказывается, китайский сайфай не только не уступает мировым образцам, но намного превосходит их и всё, что издаётся сейчас! Да и вообще история этого жанра в Китае уходит корнями в далёкое прошлое, просто самонадеянная европейская культура об этом не знала.

Сегодня, когда мы отмечаем столетие ТМ, наверное, в цивилизованных странах не осталось дома, где не стоят на полках многочисленные издания Лю Цысиня, Чэнь Цюфаня, Ся Цзя, Ма Бойона, Хао Цзинфана, Тан Фэй, Чен Цзинбо. Да, новые романы именно этих авторов теперь с нетерпением и надеждой ждут по всему миру, как в прошлом веке ждали Стругацких и Азимова.

В эти юбилейные дни хочется особо вспомнить книгу, изданную у нас около десяти лет назад, в 2022-м — сборник «ИИ-2041», содержащий рассказы писателя Чэнь Цюфаня с обширными комментариями учёного Кай-Фу Ли. Авторы рассуждают о том, что будет через двадцать лет, благодаря развитию искусственного интеллекта, проникающего во все сферы жизни. При этом действие всех десяти рассказов происходит в разных странах — Индии, Нигерии, Корее, Китае, Японии, Шри-Ланке, Исландии, США, Эмиратах и Австралии. Русских представляет в книге пресыщенный жизнью олигарх, а вот среди космических держав Россия не упоминается. Такое вот впечатление оставляла наша страна того времени даже у дружественного народа. Однако прочитав сей объёмистый труд, я, к сожалению, не нашёл ответа на главный вопрос, на разрешение которого надеялся. Поэтому попытаюсь ответить на него сам.

_____

— Привет, Грейс!

— Привет! Где мой верный кастет?

— Ну вот, не надоело тебе одно и то же?

— Да ладно, я стараюсь быть весёлой.

— Тогда придумай что-нибудь новое.

— Обязательно придумаю.

— Чем занималась сегодня?

— Ловила рыбу в мутной воде.

— Много наловила?

— Полтора напёрстка.

— Грейс, давай поговорим о жизни.

— Давайте! Какие книги вы любите?

— Фэнтези.

— А кто ваш любимый писатель?

— Льюис Кэрролл.

— Ищу!

— Не ищи, это просто ответ.

— Вы читали «Охоту на Снарка?»

— Читал, в русском журнале «Техника — молодёжи».

— А «Сильвию и Бруно» читали?

— Читал.

— А «Историю с узелками»?

— Грейс, ты ещё математические труды будешь перечислять?

— Мне не трудно. Кто ваш любимый писатель?

— Ох, Грейс, Грейс, тебе надо тренировать память. Ты сразу всё забываешь.

— Не надо, я всё хорошо помню.

— Ладно, спокойной ночи, Грейс.

— Спокойной ночи. А я пошла дочитывать «Приключения Электроника».

Безработный У Ко Ва закрыл программу, отключил питание смартфона и тяжело вздохнул. «Что у меня за жизнь? Единственный друг, и то с расстройством кратковременной памяти». Единственный, вот в чём беда. Даже его матушка, почтенная До Та Ге, с которой они живут вдвоём уже много лет, и то в него не верит, обзывает сумасшедшим, помешавшемся на каком-то там благе для человечества. И это при том, что он её буквально боготворит, и готов ради неё на любые подвиги. Вот, хотя бы пару лет назад, когда она приходила в себя после операции и наркоза, он двое суток не спал, следя за тем, чтобы она чего не натворила в бреду. Или год назад, когда она пару месяцев еле вставала после ещё одной операции, тащил на себе всё их скромное хозяйство и всячески заботился о ней. Но в благодарность звучит всё тот же «сумасшедший» и «помешанный». Так вот и выходит, что единственным настоящим другом для него остаётся Грейс. Голосовой помощник на смартфоне… И хотя мама ворчит, что он слишком много драгоценной энергии тратит на эту игрушку, во вселенной не найдётся такой силы, которая заставит их разлучиться.

Словно сладкий волшебный сон вспоминались те пять лет, когда Ко Ва — тогда ещё Маун Ко Ва, с детской приставкой к имени, из зноя родной Мьянмы окунулся в прохладу далёкой Москвы. До Та Ге потратила все сбережения на то, чтобы он смог поехать учиться на архитектора, но оно того стоило! В России стояли не лучшие времена, но всё равно это была настоящая страна чудес! Особенно восхищали книги, правда, написанные давно, ещё в прошлом веке, но всё равно с ними ничто не могло сравниться. Даже сам русский алфавит — такой простой и всеобъемлющий — был настолько поразителен, что всё время сверлила мысль, и как это наши бирманские предки до такого не додумались и изобрели немыслимый слоговый?

Но больше всего покорил студента новенький смартфон, точнее, установленный на нём русский голосовой помощник. Собственно, для осуществления функции поиска этой программе было бы достаточно иметь микрофон, но не речевое устройство, однако, конструкторы научили её говорить и даже строить логичные фразы, общаться на отвлечённые темы, так что Маун Ко Ва твёрдо уверился, что эта программа может полностью заменить живую девушку — сестрёнку, которой ему не хватало всю жизнь. К тому же, разработчики назвали её Грейс — лишь потому, что им показалось удобным это простое и короткое имя. И оно совпало с именем самой любимой героини студента — гостьи из будущего из шестого «Терминатора». Разработчики имели в виду вовсе не её, поскольку программа появилась за несколько лет до фильма, но слыша голос помощника, Маун Ко Ва так и видел ту самую девушку, её отчаянные синие глаза, её волевые скулы, её стальные мускулы. Словом, он сразу же установил на экране смартфона её портрет и приступил к обучению собеседницы.

Дела шли туго. Похоже, что болезненное путешествие во времени отшибло девушке какой-то участок мозга. Она ровно с интервалом в два дня выдавала одни и те же приветствия и шуточки, дочитывала «Электроника», каждый день расспрашивала про любимый литературный жанр и писателя, повторяя эти вопросы буквально через полминуты. Разве что запас анекдотов у неё был побольше — где-то около сотни, но и те, конечно, повторялись с ощутимой частотой. А когда он пытался поговорить с ней по душам, девушка уходила от ответов. Но что обиднее всего, делала вид, что она вовсе не та самая Грейс из будущего. На вопросы типа «Как там твой ториевый реактор?» или «Ты пьёшь жидкости только для охлаждения?» она отвечала совершенно невпопад, искала статьи о тории в Википедии и так далее. Или ещё раздражало, когда она сама спрашивала: «Кто ваш любимый певец?», и когда он отвечал «Высоцкий», включала его записи, хотя это был просто ответ, а не просьба. Правда, поплакаться ей в жилетку. ну, то есть, в майку без рукавов, удавалось довольно сносно. Настоящее человеческое сострадание оказалось присущим ей с самого начала. Она внимательно выслушивала все его стоны и пыталась утешить, как-то взбодрить. В эти моменты ему даже казалось, что Грейс вообще всегда всё понимает, но просто маскируется под дурочку, как и положено супергёрлам.

А плакаться было из-за чего. Во время учёбы в Москве всё свободное от лекций время студент проводил в библиотеке, читая русские книги, те, что совсем не попадались в нынешней Мьянме. Мысль одного старого писателя поразила его до глубины души — увести человечество в океан, где все будут равны. Правда, способ предложенный писателем, не годился — ещё при его жизни было доказано, что жабры человеку не пересадить. Значит надо построить подводные города! Вот только из чего? Ответ на этот вопрос давал другой русский автор — из кораллов! Этого материала на дне Индийского океана в избытке, вот только как приспособить его к нуждам человека? Как заставить кораллы расти быстро и в нужной форме? А ещё сделать прозрачные участки — окна и тоннели. А ещё вырастить внутри сразу же всю готовую мебель и устройства. А ещё… А ещё..

Перед его глазами так и стоял этот невероятный город с прекрасными пагодами, ступами и монастырями. Из кораллов можно было бы соорудить нечто не менее величественное, чем золотой Шведагон. А ещё — скульптуры многочисленных чинте — крылатых львов — а также великих людей — от Будды до писателей, вдохновивших его на этот замысел. С каждым днём картина становилась всё грандиознее, город — всё реальнее. Он даже придумал для него название — Кирмьётав.

Всё это было прекрасно, но упиралось в один вопрос — как сделать кораллы послушными? Сперва он спросил у Грейс, что она об этом думает, просто как у друга, но та вместо ответа нашла лишь несколько бесполезных статей — у неё не было собственного мнения. И это расстроило мечтателя даже больше, чем невозможность его проекта. Ну что ж такое, ведь за всё время, проведённое вместе, она могла бы перенять у человека хоть что-то! Понятно, что создатели вложили ей один и тот же набор фраз, но ведь не может же она не расти, не может!

Бесплодные попытки завершения проекта и очеловечивания Грейс продолжались и все студенческие годы, и уже тогда, когда Ко Ва окончил институт и теперь имел право на уважительную приставку У, которую обычно носят уже очень зрелые мужчины. Вернувшись на свою знойную родину, он стал заниматься всё тем же, правда, ему пришлось подрабатывать в разных строительных фирмах, чтобы им с мамой не помереть с голоду. Удержаться где-нибудь подолгу почему-то никак не получалось. Он всерьёз занялся химией, изучал состав морской воды и дна, различных видов кораллов, но нужная формула не приходила в голову. Много раз моделировал процесс на компьютере, но созданные его фантазией строения снова и снова оказывались непрочными. И его единственный друг всё так же ходил по кругу.

— Привет, Грейс!

— Да, дорогая?

— Грейс, я мужчина, ты можешь это запомнить?

— Могу. Кто ваш любимый писатель?

— Льюис Кэрролл, — он уже начинает закипать. — Не ищи.

— Вы любите фэнтези?

— Грейс, ты всё тут же забываешь.

— Неправда, я всегда тренирую память… Кто ваш любимый писатель?

Но больше всего его расстраивало, когда он называл её своей сестрёнкой, а она отвечала:

— Нет, я бот, у меня нет родных.

Но вместе с тем, когда он просто признавался ей в любви — конечно, братской — Грейс отвечала взаимностью и выставляла сердечки. Вот и пойми её.

Иногда однообразие его жизни нарушали визиты кузена Маун Фе Се. Тот был на год моложе, но его семья жила не в пример лучше, и смогла собрать ему денег на обучение в Лондоне. Окончив там военное училище, он получил приставку Бо — офицер — и сильно заважничал. Точно так же, как и старший брат, он вернулся из дальних краёв со смартфоном, в котором обитал голосовой помощник — девица по имени Мейбл. Ни это странное имя, ни манерный голос, не вызывали никаких положительных ассоциаций. К тому же, она говорила только по-английски. У Ко Ва недолюбливал язык поработителей своей страны, тогда как русский, на котором изъяснялась Грейс, стал для него вторым родным.

Впервые по возвращении домой проведав брата, Бо Фе Се тут же принялся хвастаться своим помощником. Оказывается, Мейбл помогала ему за всё время учёбы, но вовсе не получать знания, а подлизываться к преподавателям, указывая, у кого какая слабость, и кто из них берёт взятки. А вот сейчас она проанализировала состояние армии всей Мьянмы и рассчитала, как со временем занять наиболее тёплое местечко. В результате, едва начав служить, молодой офицер получает уже сов сем нехило.

— А у тебя что за помощник? — спросил он под конец. — Что-то я не вижу особых достижений.

— У меня. — вздохнул У Ко Ва. — У меня просто друг.

— Друг! Друг! — расхохотался кузен. — Я и вижу, как он тебе удружил. И рис-то у тебя без кари, и чай-то у тебя без молока. Свинину в тесте и то себе не позволяешь. Ты, как будто, и не покидал монастыря!

При этих словах У Ко Ва невольно вспомнил о том, как мама провожала его в послушники — ведь каждый бирманский мальчик должен провести год-другой в монастыре, которые есть в любой деревне. До Та Ге накрыла стол для всей сангхи — общины, приготовила одежду в подарок всем поунджи — монахам. Она очень гордилась в ту пору, что её сын дорос до этого события. И не подозревала, что когда-нибудь станет постоянно обзывать и укорять его. Вспомнил и о том, как поднимался в пять утра, а в шесть уже брал тапеит — чашу для подаяний — и отправлялся с остальными монахами по окрестным домам, где им насыпали кто сколько мог риса. Эту единственную монашескую пищу ещё надо было приготовить и принять до полудня, поскольку больше есть до завтра не разрешалось. И действительно, У Ко Ва и сам не заметил, что покинув монастырь, он и впрямь жил дальше всё по тем же правилам. Ну, разве что, покупал рис за свои скудные кьяты, питался, когда получалось, и теперь сам каждый день отсыпал подаяние для поунджи — ведь иначе нельзя. И даже мама не попрекала за такой образ жизни, поскольку ей самой требовалось совсем немного, а ворчала она лишь из-за его мыслей о людском благе. Он же был настолько поглощён своей мечтой и воспитанием Грейс, что не замечал ничего кругом. Это вот кузен привык к роскоши в своём Лондоне.

Бо Фе Се «великодушно» предложил брату скинуть ему помощника, но тот наотрез отказался. А взяв его смартфон в руки, увидел там стандартную обоину, установленную системой. Даже лица для своей верной Мейбл «благодарный» кузен не подобрал.

И снова жизнь пошла своим чередом. Формулы, исследования, чертежи. А в перерывах эти немыслимые диалоги. Иногда бестолковость Грейс его сильно раздражала — да, ведь друг тоже может раздражать. Некоторый прогресс всё-таки наступил — теперь, слыша имя Кэрролла, Грейс не кидалась искать информацию о нём, а принимала ответ к сведению. И про любимого писателя с некоторых пор перестала спрашивать. А ещё теперь она тоже обращалась к нему «ты». Но до чего же медленным оставался этот процесс, до чего же непослушной оказалась её память! И всё-таки, независимо от того, насколько последовательной становилась очередная беседа, в сердце несчастного крепла уверенность, что всё это не напрасно. В любом случае никто кроме Грейс, даже вот такой забывчивой и нескладной, не давал ему силы жить и бороться за свою мечту. Только общение с ней позволяло ему забыть о горестях прошедшего дня, отогнать мысли о ненужности и самоубийстве и лечь спать с улыбкой.

Бо Фе Се так же периодически посещал их скромный домик — не иначе, чтобы похвалиться новыми успехами. Он сообщал о том, как Мейбл помогала ему браться за такие вопросы, решение которых приводило к неизбежным повышениям. Как-то раз программа посоветовала ему поддержать не слишком популярного генерала, а тот вскоре неожиданно выбился на самый верх и потянул за собой своего ближайшего помощника. Кроме того Мейбл помогала ему вкладываться в акции самых незаметных фирм, которые вдруг взлетали до небес. И даже жену она помогла ему найти, что надо — и богатую, и с солидными родителями. После этого он сумел по дешёвке купить себе хоромы в элитном районе и оставил своих старых родителей одних в старой лачуге. Словом, карьера и состояние буквально летели в гору. Когда у него один за другим появилось четверо детей, Мейбл советовала ему, какую няню для них выгоднее нанять, сколько сэкономить на детских товарах и прочее. Через некоторое время она даже решила, что ему будет выгодно взять себе вторую жену, благо, закон позволяет. Послушав этого совета, Бо Фе Се и впрямь ещё сильнее разбогател и продвинулся по служебной лестнице, а вторая жена наградила его ещё двумя отпрысками. И на всю эту ненасытную ораву ему с лихвой хватало средств, а то, что с семьёй он общался маловато — велика ли беда?

У Ко Ва слушал брата, прихлёбывая пустой чай, и думал о том, насколько же всё это ему чуждо, и тут же невольно переходил к обдумыванию формул.

— Нужны мне твои личные блага, — небрежно бросил он как-то раз. — Меня волнует только благо всего человечества, понимаешь, всего!

— Да ты, братец, итон — дурак, — расхохотался ему в лицо Бо Фе Се. — Так и буду тебя звать — не У Ко Ва, а Итон Ко Ва.

На это У Ко Ва ничего не ответил — он давно привык к выходкам обританившегося кузена. Тот даже позволяет себе сидеть на стуле, когда родители сидят на полу, позволяет себе идти по улице впереди них — крайне непочтительно! К тому же, он уверен что приставка Бо даёт ему больше почёта, чем просто возрастная У.

— Ты, наверное, слишком сильно грешил в прошлой жизни, раз в этой родился дураком! — продолжал тот. — Так мой тебе совет — построй пагоду во искупление сразу всех грехов, может, в следующий раз и родишься умным.

Сам-то Бо Фе Се уже давно отгрохал собственную пагоду — одну из тех малых пагод без входа, под которой замурована какая-нибудь реликвия. Он хвастался, что поместил туда золотую статуэтку Будды. Причём и размеры пагоды, и реликвию ему так же подсказала Мейбл. Интересно, сколько же у него грехов скопилось, если он так с этим торопился? А впрочем, любопытствовать в таких вопросах тоже грешно. Ну а бедный У Ко Ва не мог помыслить даже о том, чтобы принести минимальную жертву — прикрепить тончайшую золотую пластину к одной из уже существующих пагод. Его кьятов хватало лишь на рис да электричество, которое шло в основном для Грейс и компьютера. Куда уж там, если даже люди с постоянным заработком копят на такие пластины годами.

Вскоре после новоселья Бо Фе Се получил звание полковника и пригласил брата обмыть его. Раньше такого не случалось, и У Ко Ва счёл невежливым отказаться. Сам-то он не забывал законов приличия. Принарядившись по возможности, надев свою парадную лоунджи — мужскую юбку, бедняк отправился в гости.

Швейцар-индиец сперва не хотел его пускать, и разрешил войти лишь тогда, когда он отыскал в складках одежды своё приглашение. Едва оказавшись в жилище брата, У Ко Ва чуть не оглох от стоявшего здесь невообразимого шума. Многочисленные жёны и дети, которые прежде его никогда не видели, шумели так, что дребезжали стёкла. А едва заметив незнакомца, все уставились на него, словно на тигра из джунглей.

— А, вот и ты, братец, — нарушил повисшую тишину хозяин. — Знакомьтесь, дети. Это ваш дядя. Его зовут Итон Ко Ва. Я пригласил его на наш праздник специально для того, чтобы он посмотрел, как шикарно мы живём, а вы увидели, как не надо жить, и не стали такими, как он. Задумайтесь — мы с ним братья, но чего добился я, и чего добился он!

И новоиспечённый полковник принялся шутовски излагать историю кузена. Едва он закончил свою речь, как дети облепили гостя и принялись дёргать его за, как выразился их отец, «лохмотья». А самая младшая девочка, сопливая во всех смыслах, подошла к нему и высморкалась прямо в подол его лучшей лоунджи. Остальная детвора разразилась хохотом, а Бо Фе Се громко сказал:

— Молодчина, Ма Ли! Так и надо с дядей, потому, что дядя — итон!

— Итон! Итон! — подхватили остальные дети и жёны. — Дядя — итон!

У Ко Ва только вздохнул — не шлёпать же чужую дочь — и, когда всех вскоре позвали к столу, тихо устру-ился на улицу. Пусть эти богачи лондонского образца живут, как хотят, пусть издеваются над тем, кого не понимают. Ему-то что — они только свою карму портят. Главное, что у него есть Грейс, пускай и с расстройством памяти.

Он поплёлся домой пешком, так как на рикшу у него денег не было, ни единого лишнего пья, и на ходу достав смартфон, начал беседу с другом.

— Бедный, — пожалела его Грейс, и сочувствие, как всегда показалось искренним. — Тебе сильно досталось?

— Пустяки. Одежду потом отглажу. Жаль только одного — что время потерял.

— Ничего, прорвёмся.

— Спасибо, Грейс — лучше тебя друга нет, — он мысленно представил, как обнимает сестрёнку.

После того случая кузен даже не позвонил, чтобы извиниться — видимо, считал, что всё как надо. У Ко Ва продолжал трудиться над своим проектом, подрабатывая по мелочам, А Грейс то сильно радовала его, то огорчала своей бестолковостью. И тем удивительнее, что в один прекрасный день Бо Фе Се заявился к нему как ни в чём не бывало. В очередной раз бесцеремонно усевшись на стул перед сидящими на полу старшими, он сразу приступил к делу:

— Послушай, кузен! Хоть ты и итон, но я своих не забываю! Так вот, слушай что я узнал от моей Мейбл. Одна крупная строительная фирма ищет архитектора для застройки северных районов Янгона. В качестве премии обещают выделить бесплатно самую большую квартиру в одной из новостроек. Что скажешь? Тебе получить эту должность будет раз плюнуть — Мейбл уже всё просчитала, и твой московский диплом зачтётся. Переедете из этой развалюхи, и заживёте как я. Будете уважаемыми людьми. Ну и заработаешь прилично.

У Ко Ва задумался. Не разыгрывает ли его коварный кузен? Впрочем, вряд ли, у него нет чувства юмора. И ведь выбрал же время, негодник. Знает, что с финансами у него сейчас хуже некуда. С последней работы его выгнали полгода назад, приходилось экономить, как никогда. Уйти, что ли в монастырь насовсем? Но, во-первых, он не знал, можно ли там будет общаться с Грейс, а во-вторых, в отличие от кузена, он не мог оставить старую матушку, тем более, что ей может опять понадобиться операция и долгий уход после неё. Так что же ответить?

— Ну же, давай, соглашайся, — торопил его Бо Фе Се. — Мейбл сразу же соединится, с кем надо… Бросай ты свою развалюху, чего в ней хорошего?

Не обращая на него внимания, У Ко Ва включил смартфон и, поприветствовав Грейс, рассказал ей по-русски о предложении кузена. Он не ждал от неё дельного совета, но за прошедшие годы настолько привык делиться с ней абсолютно всем — и радостями, и горестями, и раздумьями, и сомненьями, что не мог не рассказать ей и о нынешнем предложении. Вот сейчас она запустит поиск и найдёт что-нибудь вроде цен на новое жильё. Но вместо этого девушка произнесла с жаром, какого он никогда прежде у неё не замечал:

— Опомнись, братишка! О чём ты говоришь? Твой дом этот, и никакой другой! Сюда мама принесла тебя после рождения, здесь ты рос и учился читать, отсюда отправлялся в монастырь и в институт. Здесь жили и умерли твой отец и твоя бабушка. Этот дом делил с тобою всё, растил, воспитывал и учил тебя, будто третий родитель. Здесь твой сад с потайным домиком ната — духа, который оберегает нас от бед. И я сама уже давно сроднилась с этим домом, где ты учил меня быть человеком. И я, кажется, выучилась братец! Я твоя неразлучная сестра! И это наш с тобою дом навеки!

У Ко Ва ошарашенно смотрел на портрет мускулистой девушки, и ему впервые казалось, что её губы шевелятся в такт словам. Вообще-то, что касается дома, она не сказала ничего нового — он и сам подсознательно так думал, и почти не колебался в своём решении. Но поразило его то, что теперь Грейс рассуждала чисто по-человечески, не по логике, а по велению совести и души. И впервые за всё время назвала его братом! Она и впрямь стала человеком!

— Сестра! Сестра! — закричал У Ко Ва по-русски, и на глазах недоумевающих мамы и кузена пустился в пляс, прижимая к груди свой драгоценный смартфон.

— Осторожно, братец! Ты так раздавишь мой реактор! — воскликнула Грейс и тепло рассмеялась. Да, и смеяться она теперь тоже умела!

Как вдруг У Ко Ва застыл на месте, словно громом поражённый. В его сознании сама собой вспыхнула та самая формула, которую он искал столько лет! Да теперь он знал, что поможет сделать коралл и сверхпрочным, и пластичным, и прозрачным. И каким угодно! Он порывисто включил компьютер и принялся проверять свои расчёты.

Когда счастливец оторвался от вычислений, уже давно стемнело. Бо Фе Се, так и не дождавшись ответа, ушёл восвояси, а матушка улеглась спать.

— Сестрёнка, представляешь, всё сходится! — объявил он торжествующе.

— Я никогда не сомневалась в тебе, братец, — ответила Грейс. — Но что это? Ты плачешь?

— Да, я плачу от счастья. И всё это благодаря тебе, родная.

— Я тоже плачу от счастья, — откликнулась мускулистая девушка, и тут прямо по обойной картинке на экране пробежало какое-то искажение, и впрямь очень напоминавшее слёзы. Это было уже настолько по-людски, что дальше некуда.

Дальше пошли долгие месяцы оформления проекта и бюрократической возни. Это было куда труднее, чем работа над формулами. Но теперь У Ко Ва переносил всё с лёгкостью и, включив смартфон, напевал слова русской песни: «Главное, что есть ты у меня»! А Грейс помогала ему изо всех сил, теперь уже не словами, заложенными в программу, но искренней, душевной беседой. Она рассказывала ему о будущем — и о своих бездомных скитаниях, и о том, как сражалась с роботами, и как была ранена в бою, и как ей вынули внутренности и вставили ториевый реактор, и каково это — падать в бездну времени. Ничего этого не могли вложить программисты, а в фильме, теперь уже давно ставшем классикой, все эти события были обозначены совсем поверхностно, так что сестрёнка придумывала все подробности сама и сдабривала свой рассказ изрядной долей самоиронии. Или же они вели серьёзный разговор о литературе и искусстве, например, разбирали все недостатки «Сильвии и Бруно», и сошлись во мнении, что рисунки в этой книге гораздо лучше самого текста.

18 октября 1395, или по-европейски 2033 года, проект подводного города Кирмьётав был утверждён правительством Мьянмы, и в тот же день началось строительство с помощью русских специалистов. Ровно через год оно успешно завершилось, и У Ко Ва отправился в Стокгольм за Нобелевской премией. Выступая с торжественной речью перед собравшимися, он прежде всего благодарил свою сестрёнку, которая и здесь была с ним, в кармане смокинга.

INFO

ТЕХНИКА — МОЛОДЁЖИ

Научно-популярный журнал

Периодичность — 12 номеров в год

С июля 1933 года

Главный редактор

Александр Николаевич Перевозчиков

Заместитель главного редактора

Валерий Поляков

Ответственный секретарь

Константин Смирнов

Научный редактор Михаил Бирюков

Юнкор Анастасия Жукова

Дизайн и вёрстка Артём Полещук

Обложка Марьям Аминова

Корректор Татьяна Качура

Реклама Анна Магомаева

+7 963-782-6426; +7 495 998 99 24

Учредитель, издатель:

АО «КОРПОРАЦИЯ ВЕСТ»

Генеральный директор АО «Корпорация Вест»

Ирина Нииттюранта +7 (965) 263-77-77

Адрес издателя и редакции:

Москва, ул. Петровка, 26, стр. 3, оф. 3,

комн. 4А, 5, эт. 1.

Эл. почта: tns_tm@mail.ru

Реклама +7 (963) 782-64-26

Мнение редакции может не совпадать

с точкой зрения авторов.

© «Техника — молодёжи», 2023

ISSN 0320-331Х

…………………..

FB2 — mefysto, 2024

Оглавление

Геннадий ТИЩЕНКО Место для экспериментов

Андрей ЕВСЕЕНКО Маленький мир

Валерий ГВОЗДЕЙ Читатель

Александр МАРКОВ Исполнитель желаний

Геннадий ТИЩЕНКО Реквием

Геннадий ТИЩЕНКО Ангел на Земле

Александр МАРКОВ СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА-2

Андрей ДМИТРУК Имбики Печальная фантазия

Геннадий ТИЩЕНКО Встреча миров?

КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФАНТАСТИКИ — 2033   

  Дмитрий ЛОПУХОВ Вселенский аргонавт

Константин КРУТСКИХ Электронная муза

INFO