Не унывай! (fb2)

- Не унывай! 7900K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Людмила Ивановна Иванова (актриса)

Людмила Иванова
Не унывай!

В оформлении книги использованы фотографии из личного архива автора и Киноконцерна «Мосфильм»

Издательство благодарит за помощь в работе над книгой Анастасию Левчук, Людмилу Некрасову, Дмитрия Томилина

* * *

Вместо предисловия

Так получилось, что мои дедушка, папа и мама работали на самых передовых рубежах науки и культуры в Советском Союзе 20-го века. Дедушка был известным полярником, участником спасательной экспедиции итальянцев на ледоколе «Красин». Теперь на севере есть небольшой остров, названный в честь Ивана Маркеловича Иванова.

Папа работал в лучшем институте физики, а его руководителем был Александр Прохоров, удостоенный Нобелевской премии за изобретение лазера. Много лет папа был активным участником бардовского движения и написал песню «Приходит время», которая стала песней века. Ее поют почти у каждого костра и исполняют в Кремлевском дворце съездов. Шуточная опера «Архимед», написанная им совместно с Валерием Канером, более пятидесяти лет идет на физфаке МГУ и была отмечена самим Нильсом Бором.

Мама пятьдесят девять лет играла в театре «Современник» – одном из самых ярких театров страны, создала театр «Экспромт», написала десятки популярных песен, шестнадцать пьес и пять книг, снялась в фильме «Служебный роман» – очень знаменитой и знаковой картине. Кстати, по этому фильму в Китае учат русский язык и знакомятся с советским образом жизни.

Людмила Иванова – народная артистка. У нее есть уважаемое почетное звание, но еще важнее народная любовь и признание, которые были при жизни. И сейчас, спустя некоторое время после ее ухода, эта любовь не ослабевает. Ко мне обращаются знакомые и незнакомые люди, часто самых простых профессий: поварихи, гардеробщицы и особенно сотрудницы бухгалтерий с просьбой провести вечера памяти, подарить ее диски и книги. Такие вечера уже прошли во всех ее любимых библиотеках и даже в Русском доме в Италии. Но очередь на них только растет. Студенты ее последнего выпуска Института театрального искусства под руководством Иосифа Кобзона поют мамины песни.

В вечерах памяти принимают участие артисты театров «Эспромт» и «Современник», близкие барды и композиторы. Всегда неизменный успех, слезы об утрате и исполнение хором любимых песен.

Есть еще 87 фильмов, многие из них периодически показывают. Конечно, «Служебный роман», «Самая обаятельная и привлекательная», «Небеса обетованные»… К счастью, Центральное телевидение успело снять часть спектаклей «Современника»: «Обыкновенную историю», «На дне», «Вечно живые». После их показа тут же в моей квартире раздаются звонки знакомых, которые с удовольствием встречаются с мамой на экране.

Друзья, коллеги и ученики мамы выразили искреннее желание написать о ней воспоминания. Тексты эти пронизаны благодарностью, уважением и любовью к талантливой, уникальной актрисе и удивительному человеку Людмиле Ивановой. Огромное всем спасибо – строки вашей доброй памяти органично дополняют книгу.

Иван Миляев
заслуженный художник РФ,
почетный академик РАХ РФ,
профессор

Детство

У меня было вкусное детство. Я жила летом на даче, у бабушки, и там около магазина – сельмаг, такой простой деревенский магазин – около него стояла мороженщица и продавала мороженое, но не такое, как сейчас. Мороженое укладывалось в такую кругленькую формочку на ножке. Сначала на дно формочки клали круглую вафельку, потом мороженое, второй вафелькой оно накрывалось, а потом, как куличик в песочнице, опрокидывалось на тарелочку. Самая маленькая стоила три копейки, побольше – пять копеек, и десять копеек – еще побольше. И можно было лизать между вафелек, а потом съедать и вафельки тоже. После войны мороженое возникло снова – это было возвращение мирной жизни, такое вот счастье.

Мой папа полярник, и друзья его были полярники. Адмирал Гаккель, я помню, приезжал из Ленинграда. У нас не было телефона, он приходил, убеждался в том, что мы дома, говорил: «Я скоро приду», – и через полчаса возвращался с большим пакетом «Мишек».

Я очень любила слушать разговоры взрослых. Тогда большими компаниями не собирались – это было опасно. Люди иногда доносили друг на друга, и потом кого-то арестовывали… Мой папа был ученым секретарем в спасательной экспедиции на ледоколе «Красин». Конечно, люди, участвовавшие в этой экспедиции, стали одной семьей и долго дружили.

Из вкусного я помню, как ни странно, Пасху. Мой отец был членом партии, и дядя, муж моей тетки, тоже, но на Пасху вся семья собиралась в доме у бабушки, в Лосиноостровской. Меня привозили туда заранее, и мы с бабушкой пекли куличи, самые разные: шафранные, ванильные, с изюмом, с цукатами. Это было священнодействие! У бабушки была красивая форма для пасхи, 4 дощечки с вырезанными крестами и узорами, и бабушка сама делала пасху. А яйца она красила в разные цвета, потому что у нее еще со времен НЭПа осталась заграничная краска. Обязательно была на столе ветчина, и я помню, как однажды бабушка зарезала поросенка. Это был мой любимец Снежок, и для меня это стало настоящей трагедией. С тех пор не ем поросят…

Все родственники садились за стол, и даже детям в маленькие граненые рюмочки наливали кагор, а перед иконой горела лампадка – дедушка был очень набожным. Конечно, все были нарядно одеты, а какое же нарядное платье было у меня? Матроска! Настоящая матроска с воротником. Тогда почти у всех детей выходным костюмом была матроска. И когда я из одной выросла, мама где-то достала вторую, ездила, в очереди стояла. Почему-то морская тема вообще присутствовала в костюмах, у мамы тоже было платье с вышитым якорем на карманчике. Я до войны моря никогда не видела, но после рассказов полярников мне представлялось огромное синее пространство и красивый белый корабль.

И еще, конечно, довоенное время – это мои походы с мамой в кино. Замечательные были фильмы, может быть, иногда и наивные, но такие патриотические, геройские, которые нас учили и звали на стройки. Мы с мамой смотрели «Девушку с характером», и мне очень нравилась героиня – мне было приятно, что ее фамилия тоже Иванова. Фильм нас всех звал ехать на Дальний Восток. А еще был фильм «Истребители», и я так переживала за летчика, который ослеп, и там была замечательная песня, которую пел Бернес. Это все было о личностях очень справедливых, добрых, фильмы были высоконравственными, и я на них воспитывалась. А перед войной вышел «Светлый путь». Мы долго ждали этот фильм, тогда в витринах кинотеатров вывешивали фотографии фильма, который скоро выйдет на экраны. «Светлый путь» очень долго не выпускали, говорили, там были какие-то переделки, и мы боялись, что фильм вообще не выйдет. Но наконец он вышел! Это была история советской Золушки, красивая сказка.

Мама ходила в кино, как на праздник, всегда надевала красивое платье – она вообще была модной женщиной. Она не работала и ходила со мной утром на десятичасовые сеансы, поскольку вечером ее с ребенком бы не пустили, и я переживала все это, а чего не понимала, она мне объясняла. И к началу войны, когда мне было восемь лет, я уже была очень взрослым, по-моему, человеком.

Фильм «Трактористы» мы смотрели несколько раз. Замечательный фильм, который оставил глубокий след в моей детской голове. И конечно, этот фильм любили все. Ладынина и Андреев – боже мой, какие артисты! И Крючков – конечно, этот всеми любимый артист был героем тогда, он был моим идеалом, был таким надежным.

В детстве я была крайне недисциплинированным ребенком: «загуливалась» во дворе, приходила позже, чем мне было разрешено, уходила куда-нибудь далеко от дома. И не то чтобы я злостно это делала, нарочно – нет, просто не понимала, почему нельзя.

Однажды лет в шесть я ушла со двора на запретную территорию, в городок – общежитие консерватории и театральных вузов на Трифоновской улице. Заигралась с подружками в классики. Они уже убежали домой, а я все прыгала. Подходит ко мне женщина с коляской.

– Девочка, погуляй с ребеночком, я в магазин сбегаю, быстро. Заплачет – соску дашь, вот здесь на подушечке лежит.

– Хорошо, погуляю.

Помочь – дело благородное. Да и интересно: настоящий ребеночек в коляске! У меня-то нет ни братьев, ни сестер. Мальчик, в голубой шапочке!

Катаю коляску. Ребенок проснулся, дала соску. Очень горжусь собой: все сумела. Только что-то женщина долго не идет. Дело к вечеру, прохладно стало, а ее все нет. Вдруг бежит моя мама:

– Ты опять за свое! Ты почему со двора ушла? Что ты тут делаешь?

– С ребенком гуляю, меня женщина попросила.

– Что?!! Да ты сама ребенок (я была рослая – может быть, женщине показалось, что мне не шесть лет, а больше)!

Мать меня ругает, но делать нечего – гуляем с ребенком вместе. Наконец она не выдерживает и катит коляску в наш двор. Собираются вокруг женщины, начинают обсуждать: кто оставил коляску, как была одета, сколько лет. Никто ничего не видел: «Ну, ясно – подкинули! Студентка какая-нибудь! Надо в милицию!»

Ребенок начал плакать. Мама моя совсем растерялась, смотрит на меня сердито:

– Все ты!

Тут во двор вбежала растрепанная плачущая женщина:

– Где мой ребенок? Ну, слава богу!

Женщины, помню, ее ругали. Она оправдывалась:

– Я экзамен бегала сдавать. Спасибо тебе, девочка!

В общем, все радовались, конечно, что мать нашлась. Дома меня даже в угол не поставили.

В Москве мы жили на Трифоновской улице около Ржевского вокзала (теперь это Рижский вокзал). Я очень хорошо помню, как начали строиться дома на проспекте Мира, тогда это была 1-я Мещанская улица. Возводились такие большие, фундаментальные сталинские дома, и проспект Мира преображался. А мы все очень любили, когда шла стройка, потому что там выкладывали пол такими маленькими квадратными плиточками, и мы эти плиточки, конечно, воровали. У нас были целые наборы – маленьких, больших, это было настоящее богатство. Мы менялись ими и прыгали в классики, поддавая ногой эти плиточки.

А в новом доме, который стоял на углу Трифоновской улицы и 1-й Мещанской, открылись разные магазины, гастроном замечательный и магазин «Соки» – там, я помню, были стеклянные воронки с соком. Томатный был самый дешевый, стакан стоил десять копеек, а еще апельсиновый, яблочный. Я очень любила томатный. Мне давали денежку, и я сама могла купить себе стакан сока – я очень этим гордилась.

А еще рядом с этим магазином открылся книжный. И вот моя мама, которая очень следила за моим воспитанием, покупала мне все новые детские книжки, которые выходили. В то время было целое событие, когда выходила новая книжка. Помню, как мы купили «Гуси-лебеди», большую синюю книжку русских сказок.

А еще мы там купили книжку, уже не помню, как она называется, – продолжение «Золотого ключика». Тогда была война в Испании, и в Советский Союз приехали дети – одни, без родителей, испанские дети. И мы все волновались, и мама мне рассказывала, и по радио мы слышали, что для испанских детей открылись специальные детские дома. И вот в этой книжке Мальвина приезжала с испанскими детьми на пароходе в Ленинград. А потом туда прилетали Пьеро и Буратино, а Карабас тоже ехал на пароходе и вылавливал своих кукол, и в первую очередь Мальвину… Это была моя самая любимая книжка. И мы знали, что фашисты победили в Испании и что Советский Союз спас испанских детей. Таким образом дети тоже узнавали о героических событиях.

Теперешние люди совершенно не представляют, как мы жили. Большая часть интеллигенции с 1937 года побывала в лагерях, многие были расстреляны. Потом некоторые говорили, что они не знали, что творилось в стране. Я не понимаю, как это, – я знала об этом с детства. Шестилетней девочкой я однажды вошла в свой подъезд и увидела, что на втором этаже опечатаны две квартиры.

В одной из них жили мои подруги, Лиля и Ирма Дрешер. Еще вчера они были здесь, а сегодня мне сказали, что их увезли в детские дома, причем в разные, чтобы они не могли общаться…

Позже, когда мы оказались в эвакуации в селе Кундравы Челябинской области, я узнала, что там был детский дом. Нас с мамой поразило тогда, что детдомовские дети очень интеллигентные, не похожие на деревенских. Они все были наголо обриты и очень старательно учились. Мы догадались, что это дети репрессированных…

Мама моя жила в постоянном страхе, она боялась милиционеров и даже старалась не смотреть на них, когда мы шли по улице, только крепко сжимала мою руку. Потом она рассказывала, что еще в Ленинграде, в бытность отца начальником геологической партии, во время подготовки экспедиции на север, на остров Шпицберген, у них в квартире произвели обыск. Пришли какие-то люди, бесцеремонно переворачивали вещи – в квартире уже было сложено обмундирование и продукты для экспедиции. Они забрали ветровки и весь запас шоколада. Сказали, что потом вернут, но, конечно, не вернули…

Гораздо позже я узнала, что многие из участников спасательной экспедиции на ледоколе «Красин», куда входил и мой отец, были уничтожены, поскольку Севморпуть имел военно-стратегическое значение и якобы считался секретным. Первым был арестован и расстрелян Рудольф Самойлович, начальник той экспедиции. Отто Юльевича Шмидта, любимца Сталина, не тронули, но его деятельность приостановили. Как ни страшно было, но в моем доме была спрятана и до сих пор хранится фотография Самойловича.

В 1939 году отца, в то время декана факультета, уволили из пединститута и он завербовался в экспедицию в Бодайбо и оставался там до войны. Это его и спасло.

22 июня у меня день рождения. Я помню, был жаркий день на даче в Лосиноостровской. Тогда любили выносить патефоны в сады, чтобы они играли для всех, на всю улицу. Мой дядя, младший мамин брат, который был в Севморпути радистом, всю жизнь с малых лет занимался приемниками, собирал их в спичечном коробке – знаете, есть такие любители. У него был приемник, и когда бабушка уходила из дома, он его вытаскивал в сад и включал на полную громкость. Так-то она ему не разрешала, а тут он был совершенно счастлив – на всю улицу играла музыка.

И вот, помню, где-то звучат мелодии – может быть, «Катюша», может, «Люба-Люба-Любушка» или «Эх, Андрюша, нам ли быть в печали»… И мы обсуждаем, кого из девочек пригласить на мой день рождения – ну, чтобы никто не обиделся, и получалось, что много, мы спорили, кого пригласить, кого нет.

А потом мы с мамой пошли за конфетами на станцию, магазин был на станции. Мы перешли через мост и вдруг увидели на платформе, где висел репродуктор, толпу народа, которая молчала. Меня это поразило, потому что все молчали, и какой-то мужской голос по репродуктору что-то говорил. Мы, конечно, сразу с мамой подошли, и я услышала какие-то очень строгие слова: «Без объявления войны…», «Напали…», «Перешли границу…». Я посмотрела на маму, а у мамы текли слезы по щекам. Еще какая-то женщина рядом всхлипнула и сказала: «Война…» Мама была такая испуганная, а я сразу подумала: «Это что же, у меня дня рождения не будет? А как же я Наташу не приглашу, она же меня приглашала, и Нину тоже… А что я знаю о войне, что такое война?» Я начала вспоминать, что у нас весной были какие-то учебные тревоги в доме. Объявляли это по всему дому, и управдом говорил, что если вы выйдете во двор, вас могут положить на носилки и унести в медпункт – не пугайтесь, это учебная тревога. И тех, кто выходил, быстро хватали, если они не успевали убежать, клали на носилки и несли перевязывать. Противогазы даже раздали. Вот это была война для меня. И потом я вспомнила, что испанские дети без мам и пап приехали в Советский Союз, и подумала: а вдруг и нас куда-то повезут без мам и пап? И спросила маму: «А конфеты мы не пойдем покупать?» Она меня дернула за руку и сказала: «Какие конфеты? Война началась!» И мы пошли домой.

У меня была учительница русского языка, наш классный руководитель, Галина Александровна Половинкина. Я училась у нее с пятого класса. Как-то я ее расспрашивала о войне. Оказывается, она окончила 10-й класс в 41-м году. 14 июня у них был выпускной вечер. А школа их находилась рядом с музеем Васнецова, это около Садового кольца. Вроде центр Москвы, а кругом сад, и весной соловьи поют, сирень цветет, и красивый терем – музей. Был у них выпускной бал, и танцевали они вальс, кто-то играл на пианино, и патефон был, и конечно, были объяснения в любви и первые поцелуи, а 22-го июня началась война. У них была большая дружная компания, 13 человек. И все они получили аттестаты с золотой каемочкой, тогда не было золотой медали, а были аттестаты с золотой каемочкой. Когда началась война, они решили идти на фронт. Немедленно пошли в райком комсомола, а их не взяли – им не было еще 18 лет, сказали, идите домой, ждите. И вскоре они понадобились: их отправили на строительство противотанковых сооружений под Вязьму. Там было очень много школьников из Москвы и Московской области. Они срезали пологие берега речек, притоков Днепра, делали их отвесными, чтобы танки не прошли. Копали и копали; конечно, первое время кровавые мозоли на руках были и есть все время хотелось. Приезжала кухня, горячее даже давали, суп с ржавой селедкой и хлеб. Они молодые были, все выдерживали, даже пели. И так они там работали почти до сентября. Немцы подошли уже совсем близко, каждый день были налеты, но почему-то их не бомбили, самолеты пролетали дальше, и там они слышали взрывы. И вот пришли военные и сказали, что надо немедленно собраться и идти пешком 50 километров. Предупредили, что идти придется без привала, в полной тишине, по лесам, по тропинкам. Ноги, конечно, были у всех стерты в кровь. Дошли до железнодорожной станции, с трудом сели в один из последних эшелонов и доехали до Москвы. Им повезло, им посчастливилось: их успели вывезти. А многие погибли там, потому что, по сути дела, это был фронт. Ну, а когда они приехали в Москву, то многих уже ждали повестки. И все мальчики ушли на фронт…

В войну я очень повзрослела и стала понимать какие-то важные вещи: например, в первый год войны узнала, что такое паника, одиночество, когда человек беззащитен и закон его не защищает. Это я поняла в теплушке эшелона, который увозил нас на Урал, к отцу. Он еще с довоенных времен был там в геологической экспедиции, прикомандированной к организации «Миасс-золото», которая в войну перешла на добычу циркония.

Моя крайне дисциплинированная мама сделала все как полагалось: взяла один чемоданчик, бумазейное одеяло, чайник и мое демисезонное пальто. Но уже ночью где-то на остановке начали влезать люди с перинами, подушками, швейными машинками… Кричали, ругали власть. Мама смотрела на них с ужасом, а мне стало ясно, что кроме моего дома, моей семьи есть еще страна, государство и люди, совсем по-другому настроенные, чем мы.

Когда поехали дальше, из Чкалова в Миасс, мы купили билеты в купейный вагон, на нижние полки. Но когда мы вошли, оказалось, что наши места заняты, люди нас обругали, проводник не защитил, и нам пришлось ехать на третьих, багажных полках без постельного белья.

Но мама никогда не скандалила, сохраняя достоинство.

Я узнала о воровстве, о взятках, о дезертирах, о людях, для которых «война – мать родна». Например, когда мы ходили в лес за грибами, очень боялись встретить дезертиров – они могли ограбить, отнять хлеб…

Конечно, были и другие люди, и думаю, их было гораздо больше.

Сначала папа привез нас в село Кундравы. Это бывшая казачья станица на берегу сказочно красивого озера, недалеко от Миасса. Все члены геологической партии жили в избе, в одной большой комнате. Спали на полу, у каждого рюкзак или чемодан и спальный мешок. Нам отвели место с краю.

Урал очаровал меня своей суровой красотой, и я полюбила его на всю жизнь. Улица, на которой мы жили, довольно круто поднималась вверх. Цепь гор, одна из них как огромная груда камней – розоватых, серых; другие покрыты травой или лесом. На каменную я любила забираться. Первый раз меня повел туда папа. Мы стояли, обдуваемые ветром, совсем близко к небу!

Я помню, как пошла в школу. Мама повела меня перед 1 сентября, а школа оказалась закрыта, и нет никакого объявления, ничего. Она поняла, что порядка не будет, и очень расстроилась. Идем мы обратно, а за нами бегут какие-то мальчишки и начинают дразнить: «А-а-а! Из Москвы драпали! Из Москвы драпали!» И мне ужасно показалось это обидно. Мать не отвечает и мне тихонько говорит: «Молчи, не смотри на них, идем». А я не могу выдержать – и язык им показала. Мать меня за руку дернула и говорит: «Я тебе что сказала?» Они опять: «Из Москвы драпали! Трусы, трусы!» Тут я опять повернулась и показала изо всех сил язык. Мать меня опять за руку дернула. Я и в третий раз не выдержала. И когда мы пришли домой, она меня разложила, и, вероятно, оттого, что ей было очень горько, она очень переживала, что мы уехали из Москвы, очень боялась этой войны, она взяла веревку и била меня так, что я потом три дня не могла сесть. Ну, я плакала, конечно, но и то не очень, и считала, что мать справедливо поступила. Я понимала, что у меня не было воли заставить себя не обращать внимания на этих мальчишек, поэтому я была виновата.

Из села Кундравы мы переехали в Миасс. Там в школе в первом классе было 60 человек – и местных, и эвакуированных, которых в город уже приехало много. Были и восьми-, и двенадцатилетние – местные ребята из бедных семей: обувь от старших освободилась, и они смогли пойти в школу. Да еще тогда оставляли в классах по несколько лет, были и второгодники, и третьегодники.

Учительница Валентина Полуэктовна, красивая женщина с косой вокруг головы, безучастно сидела за столом, не обращая внимания на наше жужжание. Она только что получила похоронку…

В Миассе нас приютила солдатка Елена Селиванова, мы жили с ее семьей одним домом. Она отдала нам лучшую комнату со всей мебелью и бельем и снабдила кое-какими припасами: солеными грибами и огурцами из подпола, луком в красивой косичке, сушеной черемухой, которую мы мололи и пекли с ней пироги, моченой вишней. Вишня была на Урале только дикая, в садах она не росла. Ее держали в бочонке в сенях, просто в воде, всю зиму.

Тетя Лена научила маму печь хлеб в русской печке. Мама пекла семь хлебов – по одному на каждый день недели. Хлеб хранился в деревянном сундуке, тоже предоставленном тетей Леной, и почему-то не черствел.

Я гуляла одна, предоставленная самой себе целый день, ходила по горам, в лес, по берегу речки Миасс и очень любила думать и сочинять какие-нибудь сказки про себя. А потом приходила домой и часто сидела на лесенке, ведущей из нашей комнаты, как в подпол, в комнату на первом этаже (дом у тети Лены был двухэтажный). Там жила моя подружка Зоя, с которой мы сидели за одной партой. А зимой там же жил теленок, которому было холодно в сарае, ягненок, два козленка, три курицы в клетке, кошка и собака. Я увидела, что белье может быть не белым, а – для немаркости – цветным, ситцевым. Удивлялась, что картошку не варят, а жарят на воде, а потом все садятся есть из одной сковородки – и тетя Лена с Зоей, и приходящие к ним родственники. А для «вкуса» они разводили горчицу водой в блюдечке и макали в нее картошку.

Я узнала, что такое сепаратор. Тетя Лена никогда не пила цельного молока: она пропускала его через сепаратор, сливки продавала, а сами они пили снятое молоко.

Вот сколько всего узнала городская девочка, занимавшаяся в Москве музыкой и балетом и носившая до войны шелковые платьица.

Мама начала работать в конструкторском бюро завода, папа почти всегда был в тайге, в геологической партии. Но все же иногда он приезжал в город на двухместной коляске, сам правил лошадью. Он брал меня с собой в тайгу. Дорога шла между гор, мимо озера Ильмень, кругом ковры трав, ромашки – не белые, а розовые и сиреневые. Я иногда просила папу остановиться: маслята росли прямо у дороги, хоть косой коси.

Ночевала на нарах в балагане, с рабочими. Балаган – это избушка, нижняя часть в земле, крыша из сосновых жердей, пол земляной. Драгой – специальной ручной машиной – мыли породу, добывали цирконы. Красивые камни, золотистые, порой темно-красные. С тех пор камни – это моя любовь. А уж когда я прочла «Медной горы Хозяйку» П. Бажова, это тем более осветилось волшебством. В память о детстве я поставила спектакль с таким названием в театре «Экспромт».

В Ильменском заповеднике папа помогал разместиться Академии наук, ученые жили сначала очень трудно, почти голодали. Папа – человек очень добрый, всегда кому-то помогал. Он был более приспособлен к жизни в трудных условиях: во-первых, геолог, во-вторых – детство и юность он провел в деревне. Ученые же в большинстве своем были абсолютно беспомощны.

Папа купил нам козу и научил маму ее доить. Мама была городской женщиной, театралкой и плакала, когда училась доить. Козу звали Музой – это мама настояла на таком имени. Козье молоко было нашим спасением. Мама на целый день уходила на работу и оставляла мне маленькую мисочку пшенной каши и кружку молока. Когда мы первый раз отпустили козу в стадо, то весь день думали, как же мы узнаем ее – ведь они все одинаковые. Идут с горы, все розовато-серые с черной полоской на спине. Но Муза оказалась умнее нас и сама пришла к нашей калитке. Мы были потрясены и очень ее зауважали.

Огромным событием в моей эвакуационной жизни был фильм «Свинарка и пастух». Я не помню, вышел он зимой или ранней весной, – во всяком случае, город был весь в снегу. Кинотеатр один-единственный, на другом конце города. Мама дала мне деньги на билет, сама она работала с утра до вечера без выходных, теперь это, наверное, трудно понять. И я, восьмилетняя, пошла в кинотеатр пешком – конечно, транспорта никакого не было. Встала в очередь за билетами, бесконечный хвост, отстояла часа два, но все-таки попала на фильм, который доставил мне огромную радость. Это была моя довоенная Москва, Сельскохозяйственная выставка, на которую мы ходили всей семьей. Это была любовь, которую так нежно, самозабвенно, гениально сыграли В. Зельдин и М. Ладынина. Они остались для меня героями на всю жизнь, я была влюблена в них обоих и в их любовь. Музыка Т. Хренникова так легко запоминалась, так волновала, что все сразу запели эту песню – «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве…» Потом я еще несколько раз смотрела этот фильм, моя мама понимала меня и давала деньги на билеты.

Есть фильмы, которые стали живой историей войны. Их помнят до сих пор, целое поколение выросло на этих фильмах. Пересматривая их, я сама погружаюсь в ту жизнь, плачу, смеюсь. Наверное, поэтому и теперь люди (я знаю, и молодежь) любят эти фильмы: «В шесть часов вечера после войны», «Два бойца», «Женя, Женечка и “катюша”», «Небесный тихоход», «Летят журавли» и другие. У нас в «Современнике» работал актер, герой фильма «Дом, в котором я живу». Это Владимир Земляникин. В театре «Экспромт» он играл небольшую, но очень важную роль в спектакле «Давным-давно» – губернатора. Он объявляет о начале Отечественной войны 1812 года и призывает грудью защитить Родину. Мне было так приятно, когда он вышел на сцену – и зрители зааплодировали, увидев его!

Театр и кино помогают людям жить, а на войне помогали побеждать.

В те годы очень многие люди получали похоронки.

У нас была приятельница, Прасковья Григорьевна, друг нашей семьи, папина землячка из Великих Лук. Мы дружили семьями. Очень строгая женщина, работала учителем математики. Когда школы разделили на мужские и женские, она стала завучем мужской школы и справлялась со всеми хулиганами.

Ее муж Василий ушел на фронт в первые дни войны. А сын учился в той же школе, где она работала. В школе готовили новогодний праздник, несмотря на войну. И вдруг она получает похоронку! Сына в это время не было дома, она плакала, плакала, но решила никому не говорить, чтобы не портить праздник. Пошла на новогодний вечер и даже танцевала с сыном вальс, и только на следующий день сказала, что убили его отца, ее мужа.

В войну самым дорогим был хлеб. У всех постоянно, с утра до вечера, была забота о питании. Люди меняли все свои вещи на картошку, на хлеб, на масло. Моя законопослушная мама уехала в эвакуацию в летней одежде (разрешали брать с собой только 20 кг багажа) – ни теплого пальто, ни обуви ни себе, ни мне она не взяла. Мой дедушка, который работал слесарем на Ярославском вокзале, каким-то чудом смог переслать нам зимние вещи – железнодорожники помогали друг другу. Среди вещей он положил мою любимую куклу. Мама поняла, что это большая ценность, и убедила меня выменять ее на 500 граммов масла: кукла была очень красивая, и кто-то из местных жителей смог заплатить такую огромную по тем временам цену.

Когда мы в 1943 году вернулись в Москву из эвакуации, я пошла в гости к своей любимой тетке, на 3-ю Миусскую улицу. Ее семья тоже только что вернулась в Москву. Они жили в маленькой комнатке, у окна стояла железная печка-буржуйка, и труба выходила в форточку. Рядом большая комната не отапливалась. «Загляни, загляни!» – сказала мне тетка. Я заглянула: на груде мебели – стол, стулья, комод – стояла черная коза и смотрела в зеркало напротив. Чернушку они привезли с собой из эвакуации, ребенку нужно было молоко.

Сама тетка вместе с соседками по дому ездила менять вещи на картошку куда-то в деревню. Ездила в валенках, другой обуви не было. Началась оттепель, она промочила ноги, у нее поднялась температура. За спиной мешок, 25 кило картошки… Они с соседками не сумели влезть в поезд и повисли на подножке. Так они висели всю дорогу, поддерживая друг друга. Тетка с благодарностью вспоминала соседок, которые держали ее, больную, и не давали упасть всю дорогу до Москвы. Эти женщины потом дружили всю жизнь.

А тетя Люся всегда ободряла меня: «Что ты, Мила! В войну куда тяжелее было! Только не унывай!»

В войну моим добрым ангелом была бабушка… Из моего одиночества в эвакуации в Москве я попала в теплые ласковые руки – мама поселила меня у бабушки в Лосиноостровской. Школа была за забором, она была вся разбита во время бомбежки. Мы учились в маленькой бывшей столовой.

К ужасу родителей, нога моя все время росла, подходящей обуви не было. Бабушка нашла под лестницей какие-то мужские ботинки с калошами. Они были мне велики, я плакала, но бабушка говорила, что это счастье – ноги будут сухими.

Мой прадед Митрофан Бордюков прошел две войны – японскую и германскую – Первую мировую. И революция, и Отечественная не миновали его дом. Юнкера прострелили окно кухни квартиры прадеда возле Сухаревой башни, а немецкой бомбой разрушило одну стену дома в Лосиноостровской, куда они переехали как раз перед самой войной. И вот прадед завел такой порядок: обувь, вышедшую из моды или просто поношенную, но еще ходовую, не выбрасывать, а складывать под лестницей – на трудные времена. А трудных времен георгиевскому кавалеру за жизнь длиною в восемьдесят лет набралось достаточно.

И вот, когда мама в 1943-м собралась в третий класс, идти ей было не в чем. Юбку как-то перешили из бабушкиной, а где взять ботинки? Война, ничего нет. И вот из-под лестницы достали сильно поношенные мужские, 42-го размера – меньше нет! Мама – рыдать, а делать-то нечего, надо идти!.. Поэтому, хоть и была она в тех ботинках похожа на настоящее огородное пугало, в школу все равно пошла так. У этой истории есть продолжение. В спектакле театра «Современник» – «Эшелон» – в роли Саввишны мама выходила на сцену как раз в мужских ботинках 42-го размера. И сразу в ее походке появлялись и война, и эвакуация, и старость. Она всю жизнь умела найти самую важную деталь костюма, которая в итоге рождала сценически абсолютно точный образ. Проблема обуви ее всегда волновала, о чем Людмила Иванова написала даже песню: «Пора ботинки новые мальчишкам покупать!»

Смешно, но некоторые привычки передаются по наследству: я нет-нет, да вспоминаю прадедушку и не выкидываю старые ботинки. И полюбил еще рисунки Ван Гога, где башмаки становятся подлинными героями картины. Жена меня, конечно, всегда ругает за нежелание расстаться со старьем, а вот георгиевский кавалер всегда чуть-чуть подсказывает. Признаться, я часто чувствую поддержку моих предков. Однажды я потерял свою любимую работу, которой было отдано 30 лет жизни. Тут и ботинки все кончились. И я нашел старую пару, пошел к армянскому сапожнику, он не подвел. Но когда меня взяли на другую работу, я первым делом купил новые ботинки. И дела пошли!

Иван Миляев

Мы с бабушкой ходили в лес, собирали сучки и ветки для нашей маленькой буржуйки. Бабушка переживала, что мне не хватает витаминов, мы с ней собирали желуди, она молола их в кофемолке, пекла лепешки и заставляла меня их есть, хотя они были ужасно горькими.

Она очень красиво составляла букеты, почти из сорняков: травка огуречника, ромашки. Собирала несколько букетиков и шла на мост, продать на кружку молока для меня. Сама она пила морковный чай – сушила морковь и заваривала. К чаю кусочек черного хлеба, посыпанного солью. На сахарные талоны иногда давали конфеты-подушечки, она заворачивала их в бумажку и носила в кармане фартука: встретит знакомого ребенка и угостит.

Мне все время хотелось есть. И мы с бабушкой мечтали, что, когда война закончится, будем есть сколько хочешь белого хлеба с повидлом!

Все ждали, когда откроется второй фронт. В 44-м году мы начали получать американскую помощь. В посылках из Америки были очень вкусные вещи – сгущенка (это теперь она везде есть, а тогда я первый раз ее попробовала). Были также яичный порошок и бекон – такая узенькая баночка, а в ней сало.

Бабушкин дом был разрушен взрывной волной, мы жили в маленькой комнатке, в которой стояла буржуйка. В большой комнате было холодно, и когда бабушка получила заграничное мясо и копченую баранину, она все это хранила там. А я тайком прокрадывалась туда и по маленькому кусочку отрезала, не могла удержаться. Так никто и не заметил.

В посылках были и вещи, мне досталась красивая кофточка.

А еще почему-то розовый зонтик с цветами. Бабушка рассердилась – зачем нам зонтик! Но он тоже пригодился, я с ним потом в самодеятельности участвовала через несколько лет.

Вообще мы были очень рады, что открыли второй фронт.

Я ощущала, что мы боремся против фашистов всем миром, вместе с другими странами. Это было очень важно.

А потом был первый салют – наши войска взяли Белгород.

Я помню, как сидела у окна, слушала радио и смотрела на звездное небо. И мне так понравилось это название – Белгород… Говорят, что на вокзале в Белгороде есть табличка: «Белгород – город первого салюта».

Мы уже понимали, что война закончилась и что вот-вот объявят победу. И наконец – объявили! День был солнечный, трава уже зеленая. Мы побежали в школу, а нам сказали – уроков не будет, идите и празднуйте! Я пришла домой, дома мне показалось, что все как-то буднично, а мне так хотелось праздника. И я решила ехать в Москву. Надела розовое шелковое платье и новые босоножки на деревянных подметках, с матерчатыми перепонками, очень тугими, и пошла пешком к остановке троллейбуса, тогда от «Северянина» к площади Ржевского вокзала (теперь это Рижский вокзал) ходил троллейбус № 2. До остановки было километра два, и я в кровь стерла ноги этими босоножками. Тогда я сняла их и пошла босиком, а земля была еще холодная. Так босиком и села в троллейбус и доехала до вокзала. В Москве квартира, где жили мои родители, была недалеко от Рижского вокзала. Пришла домой, а там никого нет. И я почему-то взяла песенник, еще довоенный, такую большую красную книгу, вышла на вокзальную площадь, а там уже гуляли, качали какого-то военного, играли на гармони, кто-то нес пол-литра… Я встала у магазина, открыла первую страницу песенника, а там песня о Сталине. И я стала петь! А вечером был потрясающий салют.

Меня всегда будет волновать тема Великой Отечественной войны, и я хочу, чтобы о ней знали молодые.

В 2005 году, в год шестидесятилетия Победы, мы поставили в театре «Экспромт» спектакль «Когда мы вернемся домой» (режиссер – Владимир Байчер). Название – это строка из знаменитой песни военных лет. В этом спектакле я рассказываю 15 историй, которые вы прочли в этой книге, но главное, здесь звучат песни, написанные в первые дни войны, в дни долгих ожиданий победы, песни о любви – это она помогала терпеть, ждать, побеждать в бою – Любовь!

В нашем спектакле, который с удовольствием смотрят и пожилые люди, и молодежь, поют и танцуют молодые актеры:

А. Аксенов, В. Маслаков, Н. Новгородцев, В. Токарев, В. Григоренко, Е. Федюшина, М. Богданова, Н. Красавина, И. Якубовская. Играют они в костюмах военных лет, которые придумала художница Елена Чепелева. Оформил спектакль мой сын Иван, заслуженный художник России. Грузовичок-полуторка на сцене – это и боевая машина, и концертная площадка, как это было в те годы.

Зрители признали наш спектакль лучшей постановкой на военную тему в 2005 году.

Любовь

С детства я всегда была влюблена. Влюблялась в героев книг, а позже и в героев спектаклей.

Однажды меня повели в детский театр на спектакль «Белеет парус одинокий». Гаврика играла тетенька, еще там была девочка в розовом платьице, ее тоже играла большая тетенька. Обмануть меня им не удалось. В детский театр после этого я не ходила. До той поры, пока там не появился замечательный спектакль «Друг мой, Колька», поставленный Анатолием Эфросом.

Но я влюблялась не только в героев книжек и спектаклей – я была влюблена в наш сад на даче и в кусты сирени, где прятались мои качели, в ландыши – их моя бабушка принесла из леса и посадила в тени, и в пионы, которые расцветали в мой день рождения, в июне. Когда мы уехали в эвакуацию в город Миасс, я влюбилась в Уральские горы, в лес и могла одна, в восемь лет, бесконечно бродить по берегу горной реки, подниматься по тропинке на высокую гору и сидеть на вершине, обдуваемая ветром, и думать. И мне было не скучно.

А уже в школьные годы, конечно, я влюблялась в учителей. Долго была влюблена в учителя математики – впрочем, как и все девчонки в классе. И в театр, который стал моей радостью, моим счастьем. Наша школа находилась недалеко от Театра Красной Армии, и я смотрела там все спектакли. В «Давным-давно» мне казалось, что я Шура Азарова и это я убегаю из дома на войну. Любовь Ивановна Добржанская великолепно играла – мы, зрители, плакали, смеялись. Конечно, я была влюблена в Ржевского, которого играл Даниил Сагал. А «Учитель танцев»! В Альдемаро был влюблен весь зал.

Спасибо моей маме – она была настоящей театралкой и показала мне все театры, всех знаменитых актрис и актеров. Во МХАТе я видела Тарасову, Еланскую, Степанову, Андровскую. В театре Вахтангова – Мансурову, в Ленкоме – Серову, в Малом – Пашенную, Зеркалову. И все они играли про любовь!

Я и в Большом театре слушала все оперы. Музыка тоже помогала мне жить. Я училась в музыкальной школе им. Шапорина на Самотёке. Я уже не помню, как звали учителя по музыкальной литературе, но мы называли его Сыроежкой. Он был такой невзрачный, худенький, с рыжеватыми волосами, но именно он открыл нам прекрасный мир музыки, играл и пел нам оперы, сонаты, симфонии. Однажды в мае он сыграл нам на рояле соль-минорную симфонию Моцарта. Эта божественная музыка произвела на меня такое впечатление, так взволновала меня! Я вышла на улицу, напевая. Только что прошла гроза, Неглинка «вышла из берегов» – видно, где-то прорвало трубу. Вся Трубная площадь и Самотёка были затоплены, люди шли по колено в воде. И я пошла. Вода была довольно холодная, но я шла совершенно счастливая и думала: «Пусть я даже простужусь, заболею и умру – я уже слышала соль-минорную симфонию Моцарта!»

Наверное, эта влюбленность в театр, в музыку и привела меня на сцену.

Школа-студия МХАТ

В школе я участвовала в самодеятельности. В пятом классе играла единственную красивую роль за всю свою жизнь – Весну в «Снегурочке» Островского. В мамином розовом платье, которое она купила в конце войны. Она тогда была такой худенькой, что платье пришлось мне как раз. Мама нашила на платье бумажные цветы яблони.

В восьмом классе мне доставались совсем другие роли: я сыграла Кукушкину в пьесе Островского «Доходное место», характерную роль. И вот тут я стала на сцене совсем другой, я действительно почувствовала себя Кукушкиной! И говорила: «Точи мужа поминутно: давай денег и давай! Хоть укради, а подай!» Я и дома стала другой, и папа возмущался: «Оставь ты свою Кукушкину!» Наверное, на премьере я была так убедительна, что весь наш актовый зал в школе хохотал. Меня одели в тетин халат, в руке я держала розовый зонтик, который когда-то мы получили в подарок в американской посылке с гуманитарной помощью – наконец-то он пригодился. Директор школы вызвала мою маму и сказала: «Наверное, она будет артисткой». Но я-то и так всегда знала, что должна быть артисткой!

И вот, несмотря на то, что мой любимый учитель математики Анатолий Иванович советовал мне поступать в университет на мехмат, я пошла на прослушивание в Школу-студию МХАТ. В форменном платье, с двумя косичками – сдуру я решила читать про любовь, монолог Катерины из «Грозы» (это моя любимая пьеса). Помню, читаю: «Люблю тебя! Откликнись!», плачу, а комиссия смеется. «Спасибо», – говорят. А это значит – «идите восвояси». У меня упало сердце, жизнь кончена. Вышла молодой педагог, очень некрасивая, в очках (потом я узнала, что это педагог по дикции Елена Михайловна Губанская), подозвала меня и говорит: «Девочка, мне кажется, у тебя есть способности, но ты читаешь не свой репертуар. Пойди и выучи совсем другое, что-нибудь комедийное. Ты – характерная».

В полном отчаянии я пошла писать сочинение на аттестат зрелости, сама просто умираю, ничего не хочу, в мой любимый институт меня не приняли. Однако сочинение написала, хоть и без всякого вдохновения. Но училась я хорошо и в конце концов даже золотую медаль получила. А вот что делать с репертуаром? Я ни за что не сдамся! Пошла в ГИТИС, в Малый театр – результат тот же. В Малом театре педагог Полонская сказала, что у меня разные глаза и с такими глазами на сцене делать нечего.

Нет, не сдамся! Иду мимо Дома пионеров Дзержинского района на улице Дурова. Дай, думаю, зайду – может, здесь есть драматический кружок, может, мне кто-то подскажет, какой выбрать репертуар. Вхожу. В одной аудитории, слышу, занимаются дети, стихи читают. Подождала, пока закончатся занятия. Выходит молодой педагог. Потом узнала, что это Стабилини, педагог из ВГИКа. Рассказала ему о своей беде. Он меня внимательно выслушал: «Читайте все, что знаете». Прочла отрывок из «Молодой гвардии», Катерину из «Грозы» и даже монолог Кукушкиной. «Вот что, девочка, педагоги – тоже люди. Сидят в комиссии, абитуриенты читают одно и то же, педагогам это наскучило. Их надо удивить, развлечь, обратить на себя внимание. Ты действительно, наверное, характерная актриса. Допустим, ты учишь басню Крылова “Разборчивая невеста^”. Вот есть книга. Читай. Но ты не просто читаешь как автор. Представь, что ты – сваха и тебе попалась капризная невеста. Ты стараешься, предлагаешь ей женихов, а ей всё не нравится. И ты возмущена до предела, жалуешься нам – вот ведь какая! Ну-ка, пробуй!»

Пробую.

«Теперь более возмущенно, более страстно, давай. Молодец. Тебя прямо захватывает это возмущение! Вот. Иди, учи. Потом возьми прозу, например Гоголя. Поищи в “Мертвых душах” отрывок, например, как Чичиков рассматривает дам на балу. А стихи… Давай-ка возьмем поэму “Колхоз ″Большевик″”, там есть “Перепляс”, и ты можешь сыграть всех стоящих в кругу и пляшущих. Это трудно, но ты попробуй. А через неделю придешь ко мне».

Мы с ним встретились еще раза два, и он уехал отдыхать, а я снова пошла сдавать экзамены, потому что почти во всех театральных вузах есть дополнительный набор в конце лета. Я прошла на третий тур в Вахтанговском училище имени Щукина – там меня ободряла замечательная характерная актриса Понсова. Но мне не очень хотелось в Вахтанговское, я стремилась во МХАТ. На первом туре я благополучно прочитала «Разборчивую невесту», и мне уже не сказали «спасибо», а попросили: «Стихи, пожалуйста», – и я начала «Перепляс». Но комиссия была ко мне благосклонна, потому что еще до того, как выйти, я слушала девочку, которая читала ту же поэму. И я понимала, что она читает не так, и прямо вся измучилась, хотела подсказать ей, и почувствовала щекой, что комиссия смотрит уже не на нее, а на меня. Когда я свой «Перепляс» закончила (они слушали очень хорошо), мне сказали: «Приходите на второй тур».

А на втором туре я уже была окрылена надеждой и держалась гораздо смелее. Сидящий в комиссии народный артист СССР Василий Осипович Топорков вдруг меня спрашивает: «Девочка, ты не дочка Сухаревской?» – «Нет». – «Может, племянница?» – «Нет». – «И не родственница?» – «Нет». – «А как похожа! Ах, как я люблю эту актрису!» Я думаю, это мне тоже помогло – во всяком случае, я поступила, несмотря на то, что вместе со мной экзамен сдавали несколько очень ярких, талантливых характерных девушек: Галина Волчек, Кира Петрова.

Было много студентов старше меня. Всего нас взяли сорок пять человек, но только шестеро поступили сразу после школы. Очень многие были из театральных семей, они уже много знали о закулисной жизни театра. Я из семьи, можно сказать, учительской – папа географ, преподавал в Педагогическом институте имени Крупской, мама экономист. Мне было все внове, я знала театр только из зала. Один из моих однокурсников, с которым я очень подружилась, Саша Косолапов, уже окончивший художественное училище, относился ко мне покровительственно. Когда я утром входила в аудиторию, он спрашивал: «Ну, Милочка, что у нас сегодня в “Пионерской зорьке^” было?» Я начала страстно постигать эту божественную и очень нелегкую профессию. Я, как и Галя Волчек, как и Анечка Горюнова, дочь народных артистов, как и Анатолий Кузнецов (Сухов из фильма «Белое солнце пустыни»), была в группе народного артиста СССР Николая Ивановича Дорохина, которого мы обожали.

Ректором Школы-студии МХАТ был Вениамин Захарович Радомысленский, очень мудрый человек. Он постоянно присутствовал в студии, и поскольку количество студентов чуть больше ста, он все про всех знал, следил за ростом своих подопечных, был хорошим организатором.

Папа Веня вникал в нашу жизнь, помогал нам. К нему всегда можно было обратиться за поддержкой. Когда я училась на первом курсе, у меня умер отец, а мама попала в больницу. Вениамин Захарович поехал со мной к главному врачу больницы и попросил его позаботиться о маме, потому что у меня больше никого не было, а училась я хорошо.

Он был строгим, нетерпимым к лодырям, к нерадивым ученикам, зато талантливых нянчил, пестовал, заботился о них. Он сразу понял, что Ефремов – незаурядная личность, надеялся, что Олег останется во МХАТе. Этого не случилось. Но когда Ефремов задумал создать свой театр, Радомысленский помогал ему, предоставлял помещения для репетиций, и первый спектакль Студии молодых актеров (которая и стала впоследствии театром «Современник») состоялся на учебной сцене Школы-студии МХАТ в ночное время, потому что днем там шли занятия.

Смерть отца

Первый курс. Мы занимались с восторгом. Поскольку война окончилась сравнительно недавно (шел 1951 год), все мы были еще из той эпохи. И на экзамене зимой играли партизанские этюды: пробирались по лесу, плыли на плоту (на полу лежала ширма). Галя Волчек молча, с отрешенным лицом, сидела в кафе, ей под столом передавали приемник. Мы волновались, чувствовали себя героями «Молодой гвардии».

Я сдала сессию на пятерки, причем всем помогала, подсказывала, писала шпаргалки – мой опыт хорошей учебы в школе очень пригодился. Со мной сдавать экзамены шли обычно три-четыре человека, и я каждому по листу передавала шпаргалки, они просили писать крупно и разборчиво. Сама я шла уже не готовясь – некогда было.

За первое полугодие я прочла весь список обязательной западной литературы. В школе ведь я читала в основном русскую литературу. И только в институте, благодаря профессору МГУ А. Полю, замечательному, необыкновенно талантливому педагогу, познакомилась с Бальзаком, Стендалем, Флобером.

Начались каникулы. Сдав экзамены, я сидела дома, соображая, как бы лучше провести свободное время, и вдруг к нам прибежал какой-то незнакомый человек и сказал, что напротив дома стоит мужчина, ему плохо и он зовет меня. У меня упало сердце, я накинула пальто, побежала. Прислонившись к стене, стоял мой отец. Вместе с прохожими я каким-то чудом привела его домой и уложила в постель, почему-то в свою. Мамы не было. Я вызвала по телефону врача.

Инсульт.

Пять дней отец не приходил в сознание. Инсульт, и уже не первый. Он громко дышал, и это было очень страшно. Я чувствовала полную беспомощность. Невропатолог, врач отца, тяжело болел и не ходил на работу. Я только все время думала: почему я не пошла в медицинский? Я могла бы сейчас помочь…

Я чувствовала, что теряю отца. Мать была в полной прострации от горя и ничего не предпринимала. Мы поили его из ложечки – это все, что мы могли сделать. Тогда еще не было лекарств от гипертонии, лечили ее только кровопусканием и пиявками. За день до смерти отца пришла женщина – участковый врач – и еще живому человеку выписала справку о смерти. Я обругала ее, протестовала, кричала, но она была абсолютно равнодушна. Я увидела, что по щеке отца бежит слеза, – значит, он все слышал…

Я дежурила несколько ночей, отец умер у меня на руках, при этом были еще два его любимых аспиранта, два Николая.

Отец, бывший полярник, заведовал кафедрой в Педагогическом институте имени Крупской. Он был очень талантливым, деликатным человеком. Его очень любили студенты, во время сессии они толпились у нас в квартире, готовясь к экзаменам и пересдавая.

У нас была одна комната, студенты теснились в крохотном пространстве между шкафом и печкой. Отец был строг, и с первого раза некоторые не сдавали предмет.

В молодости он работал в Ленинграде, в Институте Арктики, много раз возглавлял полярные экспедиции – на Шпицберген, на Землю Франца-Иосифа, на Северную Землю, был ученым секретарем в спасательной экспедиции на ледоколе «Красин».

Отец умер 30 января. В его институте были каникулы, и мне помогали с похоронами всё те же два Николая и доцент института Данила Степанович Шарец. Он учился у моего отца, потом окончил аспирантуру, защитил диссертацию, был очень преданным человеком. Данила Степанович – белорус, и у меня с тех пор особое отношение к белорусам: мне кажется, это очень терпеливые, хорошие и работящие люди.

Была снежная зима, на мои плечи легла организация похорон. Как получить место на кладбище? Я вспомнила, что моя бабушка, папина мама, умерла в 1943 году и похоронена на Пятницком кладбище. Один раз я ходила с папой на могилу, когда мне было девять лет. Позднее он, возможно, посещал кладбище без меня. Но почему-то я вспомнила, что бабушка похоронена на 6-м участке. И я пошла туда вместе с Данилой Степановичем, поняв, что все должна делать сама (мать совсем слегла), и организовала похороны.

Через полгода мы с Данилой Степановичем поставили памятник. У нас с мамой не было денег на сберкнижке, и на памятник собирали в институте. Я осталась со стипендией в двести рублей. Маме пришлось лечь в больницу, и надолго.

Я была так несчастна… Мне не верилось, что папы больше нет. Казалось, проснусь – и все это окажется дурным сном и я снова его увижу. Каждую ночь мне снилось, что он идет по улице раздетый, я боялась, что он простудится. Я подходила к его шкафам с книгами по географии, гладила корешки этих книг и жалела, что никогда не любила географию. И даже о папиных путешествиях знала не очень много…

Чтобы как-то выдержать, я поехала к подруге Майе в Монино и каждый день ходила одна в лес на лыжах, потому что природа меня всегда спасала.

Начался второй семестр. Зная о моем горе, ко мне очень по-доброму относились Николай Иванович Дорохин и, конечно, ректор студии, Вениамин Захарович Радомысленский. Но через два месяца Дорохин слег с инфарктом…

Моя любимая бабушка, мамина мама, жила в Лосиноостровской. Я училась с утра до вечера и теперь редко могла ее видеть. Вдруг выяснилось, что она больна раком, причем в последней стадии. Я переехала к ней, готовилась там к экзаменам, ездила в Москву сдавать, а когда вернулась после очередного экзамена, бабушка уже умерла… Я почувствовала, что остаюсь на свете одна.

Майя Гогулан, моя однокурсница, с которой мы делали отрывок из пьесы Шиллера «Коварство и любовь», стала болеть беспрерывно и в результате ушла из института. Когда я утром просыпалась, мне не хотелось вставать, такая была тяжесть на душе.

И только томик Гоголя меня спасал, «Вечера на хуторе близ Диканьки». Эта божественная книга вселяла в меня силы и надежду. Если так можно писать, значит, человек многое может, думалось мне, и я должна выдержать.

Я часто ходила на кладбище к папе. Однажды шла, задумавшись, по деревянному мосту над железной дорогой и вдруг почти на середине моста поняла, что иду по какому-то бревну: настил разобран, мост ремонтируют. Я жутко испугалась. Внизу, далеко-далеко – рельсы. Если бы я пала духом, я бы непременно сорвалась. Я не знала, куда идти, вперед или назад. Но потом собрала всю волю, пошла вперед и дошла. Кажется, народная артистка СССР Ангелина Степанова, актриса МХАТ, сказала: «Актриса должна иметь не только талант, но и волю».

Жизнь продолжается

Я боялась педагога, который с нами занимался, Александра Михайловича Карева, не выходила делать этюды, зато много работала самостоятельно – Островский, Шолохов, Шиллер. Николай Иванович так и не вышел до конца учебного года, и молодой педагог Виктор Франке (Монюков) собрал нашу группу и наскоро сделал общий этюд, в котором мы играли французских докеров.

Я получила четверку, перешла на второй курс. Из сорока пяти человек нас осталось двадцать семь. Но зато к нам пришло пополнение: Ирина Скобцева, а на третьем курсе – Леонид Броневой. На втором курсе я кое-как справилась со своим тяжелым настроением, лечила маму и училась. У меня появился новый педагог – Василий Иосифович Топорков, мы делали латышскую пьесу «Вей, ветерок». Я была любимицей Василия Иосифовича – наверное, потому, что его я понимала с полуслова.

Я получала повышенную стипендию имени Чехова – 400 рублей, продала географические книги отца недавно открывшейся на Ленинских горах библиотеке МГУ, решив, что книги должны приносить пользу, а у меня другая профессия. Это было мое подспорье, потому что мама не работала.

Моя подруга Майя Гогулан, умница, очень верный человек, с которой мы абсолютно понимали друг друга, ушла учиться в МГУ на факультет журналистики, играла в университетском театре. Позже она написала серию книг «Попрощайтесь с болезнями».

Чтобы спастись от одиночества, которое я с трудом переносила (мама часто лежала в больнице), я позвала к себе жить двух моих подруг из общежития – Танечку Киселеву и Наташу Каташеву. Мы ели манную кашу на воде, посыпая ее тертым зеленым сыром – такие маленькие головки, продавались в магазине по 14 копеек. Но жили весело. Очень поздно заканчивая учебу в институте, дома мы читали стихи, Таня любила Цветаеву и Пастернака, где-то добывала книги, которые тогда было безумно трудно достать. Наташа шила, она была гениальным модельером и обшивала бедных студенток, причем самое модное платье шила за пять рублей. Мы слушали пластинки Шаляпина и Изабеллы Юрьевой – у меня был старинный патефон-граммофон с трубой, и за полночь в нашей комнате все звучало: «Уймитесь, волнения страсти!..»

На четвертом курсе я заболела туберкулезом. Мама моего однокурсника Саши Косолапова, с которым я дружила, очень нежно относилась ко мне. Она была врачом в туберкулезном диспансере и помогла мне организовать лечение, не прерывая учебы, – мне очень не хотелось уходить со своего курса и отставать на год. Каждое утро я бежала в Свердловский районный диспансер на уколы стрептомицина – мне сделали сорок уколов подряд! И процесс прекратился, и я благополучно сдала экзамены.

На четвертый курс к нам пришел молодой педагог Олег Ефремов, но я, к сожалению, не попала в его группу. У меня было много дипломных работ: тетя Констанция в пьесе Леонида Леонова «Обыкновенный человек» (педагог Раевский), Ольга Петровна в «Нахлебнике» И.С. Тургенева (педагог Вершилов). На третьем курсе, когда был почти готов дипломный спектакль «Праздничный сон до обеда» («Женитьба Бальзаминова»), где я играла сваху, умер Николай Иванович Дорохин. Завершила работу с нами жена Дорохина, Софья Станиславовна Пилявская, которую мы очень полюбили. Она возилась с нами, мы бывали у нее дома – я, Галя Волчек и Анечка Горюнова.

Олег Николаевич Ефремов сделал великолепный дипломный спектакль «В добрый час» по пьесе Виктора Розова. Это и был первый шаг к будущему театру «Современник».

Тогда действовал такой порядок: выпускников распределяли на периферию. Меня приглашал в Ленинград главный режиссер Театра комедии Акимов, а также руководитель Саратовского ТЮЗа Киселев. Это считалось удачным распределением, но я отказалась. Учитывая болезнь моей матери и то, что я на четвертом курсе перенесла туберкулез, мне дали распределение в Московский драматический гастрольный театр при Гастрольбюро СССР под руководством Наталии Ильиничны Сац. Мы восемь месяцев гастролировали по Советскому Союзу, но все-таки после каждой поездки возвращались в Москву, и я могла помочь маме.

Поездка на целину

После распределения наш курс летом 1955 года выехал на целину с двумя спектаклями – «В добрый час» и «Праздничный сон до обеда». Мы передвигались на крытом грузовике, где были поставлены скамейки для людей, на втором грузовике ехали декорации. Каждый день мы давали спектакли в колхозах Курганской области и Северного Казахстана.

Поездкой руководили Михаил Кунин и Леонид Эрман, студенты 3-го курса постановочного факультета. Они организовывали и оформление сцены, и наш быт. За спектакль «В добрый час» отвечал Игорь Кваша, я отвечала за «Праздничный сон до обеда». Позже Кунин стал видным театральным деятелем, профессором Школы-студии МХАТ, а Эрман – директором театра «Современник».

Жили мы обычно в школах, поскольку ученики были на каникулах. В пустых классах ставили раскладушки, которые после выступления по цепочке грузили в машину, и они путешествовали вместе с нами. Каждый день давали спектакль в очередном колхозе или совхозе. Мы играли в клубах, если они были, или в церквах, приспособленных под клубы. Зрители иногда сидели на полу и, поскольку было очень душно, передавали друг другу большой чайник с водой и по очереди пили из носика.

Однажды мы увидели в зале молодого человека на носилках. После спектакля мы с ним познакомились. Оказалось, у него тот же недуг, от которого страдал Николай Островский. Фамилия его была Куликов, он писал детские стихи. Мы побывали у него в гостях, он подарил мне свою книжку, и я некоторое время переписывалась с ним.

Кормили нас в совхозных и колхозных столовых. Обычно еда выглядела подозрительно, и кто-то пустил слух, что готовят ее на машинном масле. Некоторые отказывались от такой еды, например Галя Волчек и Светлана Мизери порой ели только шоколад, купленный в буфете, причем плитки были старые, с белым налетом. Но они не жаловались.

Все думали, что будет жарко, взяли летнюю одежду, но когда добрались до места, оказалось, там всего семь градусов тепла. Некоторые сразу простудились, кто-то мучился животом.

На целине трудилась в основном молодежь, было тяжело, но работали с необычайным подъемом, и когда приезжал театр, все бежали на спектакль после вечерней дойки. А потом были разговоры, обсуждения. Вскоре и погода наладилась. Мы ездили целый месяц, а потом вернулись в свои театры.

…Когда сейчас видишь разрушенные колхозы, заброшенные коровники, пустые поля, думаешь: куда же все это делось?..

Летом 1957 года я приняла решение уйти из театра Сац. В том году в Москве проходил Международный фестиваль молодежи и студентов, который всколыхнул всю страну. Все распевали песню «Гимн демократической молодежи». В Москву приехали молодые люди из разных стран. В Гастрольбюро СССР мне предложили поработать на фестивале, и я с удовольствием согласилась.

Я вела концерты австрийской группы. Программа у них была очень интересная, тирольские песни и танцы. И хотя я абсолютно не знала немецкого, мы как-то справлялись. Ощущение праздника в городе не покидало нас.

В театре Наталии Сац

Когда я пришла к Наталии Ильиничне, она ахнула: «Я же не спросила, какой у тебя рост. Из тебя же четырех мальчиков можно сделать! А я собираюсь ставить детский мюзикл, мне нужен мальчик. Ну, раз уж Радомысленский так тебя хвалил… Будешь длинным деревенским подростком!»

Встреча с Наталией Ильиничной имела для меня огромное значение. Она была исключительно интересным человеком: ей, тогда восемнадцатилетней, Луначарский поручил руководство детским театром. Параллельно она заканчивала консерваторию и стала первым в мире режиссером детской оперы. Она дружила со знаменитыми композиторами и писателями, Прокофьев написал для ее театра симфоническую сказку «Петя и Волк». Как и многие деятели культуры, Сац была репрессирована, сидела в тюрьме, потом жила в ссылке, руководила театром в Казахстане, а по возвращении в Москву организовала маленький передвижной театр, поскольку в детский театр, которым она раньше руководила, ее даже не пустили.

И все-таки она добилась своего. Она была одержима идеей создания детского театра и смогла построить свой музыкальный театр. Это одно из самых красивых театральных зданий в Москве.

Она заразила меня любовью к детскому театру. В 1990 году я организовала детский музыкальный театр «Экспромт» – наверное, это проросли те семена, которые заронила в меня Наталия Ильинична.

«Современник» Олега Ефремова

Героем надо родиться

Я все думаю, откуда же мог взяться такой человек, такая личность, как Ефремов? Конечно, это определенное время, время первой «оттепели», когда люди вдруг поверили, что будет свобода, что сталинские времена никогда не вернутся, диктатура и ужасы репрессий остались в прошлом. Возникла молодая литература, мы читали Солженицына, Твардовского, Аксенова. И во всем мире был подъем литературы – Бёлль, Сэлинджер, Хемингуэй. А какая у нас была драматургия – пьесы Розова, Володина, Галича, Вампилова, Рощина, Зорина!

Огромное значение в жизни людей имела поэзия. У памятника Маяковскому читали стихи Рождественский, Вознесенский, Евтушенко. Собирались толпы народа, и самые обыкновенные жители Москвы выходили читать стихи. Звучали и Маяковский, и Есенин. Глаза горели надеждой. Появились барды: в Москве – Окуджава, Галич, Высоцкий, Визбор, Якушева, в Ленинграде – Городницкий, Клячкин, Кукин, Полоскин, Глазанов.

Был необыкновенный подъем духовной жизни. Наверное, только в это время мог возникнуть такой театр, как «Современник».

Олег Ефремов родился в 1927 году. Это значит, в 1937 ему было уже десять лет и он, конечно, знал об арестах в стране. Рос он на Арбате, жил в коммунальной квартире. Арбат – это особая страна, где испокон веков жила интеллигенция, и я думаю, что там даже среди мальчишек обсуждались очень важные вопросы жизни. Наверное, он был заводилой среди сверстников, но главная его черта – бесконечный интерес к жизни, ко всему происходящему вокруг, к окружающим его людям, а также умение сочувствовать и искать возможности разрешения конфликтов. Я не дружила с ним в детстве, но уверена, что в нем всегда превалировало благородное начало. Он часто нам повторял слова Радищева: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Я думаю, это волновало его всегда.

Говорят, что однажды в школе на уроке учительница спрашивала учеников, кто кем хочет стать, и худенький пятиклассник Ефремов в брючках до колен и гольфах сказал: «У меня будет свой театр». – «Ты хочешь быть артистом?» – уточнила учительница. «Нет. У меня будет свой театр!»

Я никогда не видела его в унылом настроении – он всегда был деятелен, в его голове рождалась масса планов, идей, задумок.

Ефремов был очень элегантным. Даже когда ходил в старом отцовском пальто, выглядел изящно – худой, длинноногий, такая графическая фигура. Нет-нет, не думайте, я никогда не была в него влюблена, но я его бесконечно уважала, восхищалась им и всегда абсолютно верила ему.

Он был живым человеком, со своими страстями, со своими недостатками. Он, конечно, выпивал, курил, был влюбчив, хотя последнее к недостаткам не отнесешь. Ефремов говорил, что не может репетировать, если не влюблен. Я слышала, что в последний год жизни, когда у Ефремова брали интервью и спросили, какое у него желание, он ответил: «Еще раз пережить большое светлое чувство».

В чем загадка? Несмотря на то, что Ефремова вряд ли можно назвать красивым, он пользовался таким успехом у женщин! Масштаб этого человека был таков, он был настолько умен, обаятелен, обладал знаниями в разных областях, живо интересовался историей, политикой, искусством, что общаться с ним было наслаждением, и никакие красавцы не могли с ним сравниться.

Олег Николаевич всегда входил в театр бодрый, аккуратный, подтянутый, с какой-нибудь задачей в глазах, которую он нам сразу же задавал. Часто бывал в веселом расположении духа, и его деятельное настроение приводило в движение и всех окружающих. Он был победителем по характеру. Победителем!

Ефремов очень много знал о нашей профессии. В школьные годы он дружил с Сашей Калужским, отец которого был актером и заведующим труппой МХАТа. Саша и привел Ефремова в Школу-студию МХАТ в 1945 году.

Олег Николаевич всерьез изучал систему Станиславского, был последователем Михаила Чехова, очень много читал. Ночами он подолгу сидел под зеленой лампой, считая, что должен читать не менее четырехсот страниц в день.

В то время МХАТ был ведущим театром страны, и хотя в пятидесятые годы в репертуар проникали конъюнктурные пьесы, все еще шли «Три сестры», которые когда-то поставил Немирович-Данченко, «Дядя Ваня», «Лес», «Анна Каренина» – мощные театральные постановки. Играли великие артисты – Хмелев, Москвин, Массальский, Кторов, Ливанов, Топорков, Тарасова, Степанова, Андровская, Еланская. Школьницей я посмотрела все спектакли МХАТа – «Воскресение», «Последнюю жертву» с Тарасовой и Чебаном, «Платона Кречета» с Болдуманом. Это была жизнь человеческого духа.

Те, кто видел дипломный спектакль Ефремова «Без вины виноватые», утверждают, что он играл Незнамова бесподобно, что это было событие. Ефремова не оставили во МХАТе, и он попал в Центральный детский театр, где прославился в роли Ивана-дурака в «Коньке-Горбунке» и где начал заниматься режиссурой.

Ефремов знал жизнь страны не понаслышке – после окончания Школы-студии он вместе с артистом Центрального детского театра Геннадием Печниковым решил пройти по России. Ехали они как туристы: можно было плыть на пароходе только туристической группой, но не менее трех человек. Записались Печников, Ефремов и еще один актер ЦДТ, Щукин – для проформы, но поехали только Печников и Ефремов.

В Ярославле они сели на пароход. Плыли по Волге, сходили на пристанях, шли в ближайший колхоз, договаривались с председателем и давали концерт. Подготовили они рассказы Чехова «На чужбине», «Жених и папенька» и другие. В начале концерта Печников рассказывал зрителям о том, как он снимался в фильме киностудии им. Довженко «Мичурин», в котором он вместе с Бондарчуком играл ходоков. Роль небольшая, но зато люди видели живого артиста, снимавшегося в кино! Их кормили, давали ночлег, иногда платили небольшие деньги – как раз на билеты на следующий пароход. Главное, молодые артисты видели жизнь народа: как трудно живут люди на селе, как отбирают паспорта у колхозников, а за тяжелый труд им платят копейки.

Я думаю, что героем надо родиться. Человек от рождения должен быть запрограммирован на подвиг – я убеждена в этом. Подвиг можно совершить где угодно: и на поле брани, и в обычной жизни. И мне кажется, что Ефремов мог бы быть вождем абсолютно в любой области. Но он стал вождем в театре.

Работать с ним было нелегко: сам он обладал колоссальной энергией, работал двадцать четыре часа в сутки, и кроме театра для него ничего не существовало. Никто даже заикнуться не смел при нем о своих проблемах – о семье, о детях. У него даже лицо становилось несчастным: «Я вам о вечном, а вы…» И нам становилось стыдно.

Он проявил в нас, в артистах «первой волны» «Современника», лучшие человеческие качества. Через два-три года организовалась блистательная труппа – и поэтому зрители так полюбили наш театр.

Любимыми героями Ефремова были Дон Кихот и Сирано де Бержерак. Олег Николаевич воспитывал наше мировоззрение: карьера, материальное благополучие – об этом не могло быть речи. Ефремов по природе своей был позитивным созидателем. Вспомним его спектакли, все они – жизнеутверждающие, гимн человеку, который способен преодолеть любые трудности, а главное – победить и себя.

«Вечно живые»

Я уже работала в театре под руководством Наталии Сац, когда получила приглашение от Вениамина Захаровича Радомысленского посмотреть спектакль «Вечно живые», который Ефремов показывал на студийной сцене. Работа над спектаклем продолжалась два года, поначалу на сцене Центрального детского театра и даже на квартирах актеров. Спектакль шел ночью.

Теперь уже многие не знают этой пьесы Розова; может быть, некоторые видели фильм «Летят журавли». Но наше поколение – дети войны, в наших семьях были фронтовики, и для нас эта тема всегда оставалась близкой и волнующей. Я была поражена: смеялась, плакала, во все верила, жила вместе с героями.

На сцене – мои однокурсники: Галина Волчек, Игорь Кваша, Светлана Мизери. Образы настолько правдивы и ярки, что забыть это невозможно. Сам Ефремов – Борис, добровольцем уходящий на фронт, благородный, честный, так страстно убеждающий Веронику (С. Мизери), что он должен быть там, на передовой. И зрители, предчувствуя, что он не вернется, так переживали за него, что сердце болело.

Я все думала: как они этого достигли? Как им удалось так захватить зал, настолько разбередить душу? Говорили, что этот спектакль относится к стилю неореализма, популярному тогда благодаря итальянскому кино. Во всяком случае, это была предельная правда – поэтому спектакль так действовал на зрителей.

Позднее, когда я вошла в труппу «Современника» и мы восстанавливали этот спектакль, я многое поняла. Ефремов неукоснительно занимался «жизнью человеческого духа».

Я тогда получила роль Анны Михайловны. Ей по меньшей мере сорок пять лет, может, даже больше, а мне двадцать четыре года. Но я характерная актриса и должна уметь играть возрастные роли. А Ефремов говорил, что эта роль очень важна в пьесе, как и Бороздин, эти люди – «соль земли русской». Анна Михайловна – учительница, прошла блокаду Ленинграда, у нее погиб муж, сын на фронте. Она живет на квартире вместе с Бороздиными, в маленькой комнатке.

Чтобы я выглядела «поосновательнее», мне сшили толщинку (я была худенькая), дали парик с проседью, на плечах платок, валенки с заплаткой. Мне было очень, очень трудно.

Ефремов долго работал над сценой, когда Вероника говорит Анне Михайловне, что она больше не хочет жить. Ефремов внушал: «Эти женщины живут каждая своей жизнью, хотя и в одной комнате». Он посадил нас в разные концы комнаты. Анна Михайловна за столом читает письмо с фронта, изредка бросает какие-то слова Веронике, но абсолютно углублена в чтение, вся в мыслях о сыне. Вероника расспрашивает ее, как она жила в Ленинграде, о том, любила ли она мужа, почти машинально читает стихи – «Журавлики-кораблики»…

Ефремов рассуждал: «Я думаю, Анна Михайловна осуждает Веронику, изменившую жениху. Конечно, он пропал без вести, но это случилось совсем недавно, как говорится, она и башмаков не сносила… И Анне Михайловне все переживания Вероники по сравнению с ее собственными кажутся незначительными: у нее погиб муж и неизвестно, вернется ли сын. Она все потеряла, ей уже много лет. Веронике же, конечно, ее переживания кажутся гораздо более страшными, чем у Анны Михайловны, у которой уже была счастливая жизнь, муж, сын. Вот в это надо обязательно углубиться, жить этим».

И тут Вероника говорит: «Анна Михайловна, я не хочу жить…» И я вдруг услышала ее – перелом сцены!

Ефремов подсказывал: «Теперь брось все свои эгоистичные мысли! Теперь она испугалась за Веронику, она ей поверила».

«Что вы, Вероника, что вы!» – я (Анна Михайловна) пытаюсь «сражаться» за нее с Ириной, спорить, потом удержать ее, когда она бежит на улицу, узнав об измене Марка. Мне очень страшно: я понимаю, что Вероника может покончить с собой. Сочувствие мое бесконечно, я ее обнимаю, держу, пытаюсь не пустить на улицу, она вырывается….

Я стараюсь как-то объяснить происходящее с Вероникой: «Война калечит людей не только физически – она разрушает внутренний мир человека. И это одно из самых страшных ее действий».

Я долго билась над этой сценой, ведь Ефремов считал, что это переломный момент в судьбе Вероники, а стало быть, и в спектакле. И так подробно он работал над всеми сценами, над всеми образами, не допуская ни секунды фальши. Он говорил, что все мысли актера читаются зрителем, и нужно, чтобы эти мысли были. Важны не слова, а то, что человек думает, чем живет. Ефремов учил нас действовать страстно, защищать свои убеждения.

Не знаю, смогла ли я сейчас точно рассказать об этом. Но это было очень важно, и этот метод Ефремова, эта его школа воспитала целое поколение, целую плеяду актеров. Он сам проигрывал все роли и был настолько убедителен, что многие актеры непроизвольно перенимали его манеру игры и становились похожими на него (особенно похож был Игорь Кваша). Тогда говорили: «Современник» – это театр, где на сцене много Ефремовых. Это еще раз доказывает, что всех нас сделал он.

Мне было очень приятно, когда в одном из последних интервью Олег Янковский рассказал, что ходил в «Современник», чтобы прикоснуться к этому естественному пребыванию на сцене, к глубокой нравственности наших спектаклей. Я говорю «наших», потому что с 1957 года я работаю в этом театре.

И в первой, и во второй редакции спектакля было очень много актерских удач. В первом спектакле Ефремов играл Бориса, во втором – Бороздина. Это была главная фигура спектакля. Все понимающий, умеющий прощать, но резкий и бескомпромиссный человек, рядом с которым не страшно жить. Именно в этом образе, неповторимо сыгранном Ефремовым, обозначалась его главная страсть: служение народу, стране. Что бы я ни говорила, Розов сказал лучше: «Почему кто-то за тебя должен отдавать ноги, руки, челюсти, жизнь? А ты – ни за кого и ничто?»

Бориса позднее играл Олег Даль: наверное, читатель поймет, что он был лирическим, светлым, за него было очень страшно – зрители понимали, что он идет умирать за Родину.

Самой трудной для меня была сцена встречи с сыном, который возвращается раненым домой. Я понимала, что все ждут моего появления, и артисты на сцене, и зрители, и это должно быть наивысшей точкой напряжения. Это конец всех эпизодов военной жизни, дальше уже – возвращение в Москву. Я понимала всю ответственность, готовилась к этой картине, бегала по всему театру, чтобы прийти в нужное состояние.

По пьесе моей героине сообщали о приезде сына, когда она была на лекции в техникуме. Я представляла, как я это услышала, как бежала домой, тонула в снегу, запыхавшись, останавливалась и снова бежала, боялась открыть дверь – неизвестно, какой он, может, инвалид… Может быть, вам покажется это смешным, но у меня вдруг возникал образ моего трехлетнего сына Вани, стоящего в снегу, и я выскакивала на сцену, распахивала дверь и видела Володю: «Володя! Радость-то какая! Какая радость!»

А до этого Бороздины узнавали о смерти Бориса, поэтому моя радость была в спектакле глотком воздуха – что-то все-таки есть и хорошее, кто-то остался жив. Всегда после этой сцены был гром аплодисментов.

Однажды мы были с этим спектаклем на гастролях в Германии. За кулисами я ждала своего выхода на сцену, представляла, как бегу по снегу. Слышу реплику – мой выход, бросаюсь к двери на сцену, а она не открывается. Рву ручку на себя, чувствую, что заколочено. В ужасе дергаю дверь, кричу: «Помогите, не могу выйти на сцену, дверь заколочена!» На мне темное платье и темное пальто с меховым воротником. Вдруг слышу какое-то бульканье за моей спиной. Это, как оказалось, Алексей Кутузов. Он хватает меня, говорит: «Дура, в соседнюю дверь!» – и выталкивает на сцену.

Потом Кутузов рассказывал, что сразу не смог мне помочь, – так он хохотал, когда увидел, как я, словно черная ворона, бьюсь в закрытую дверь.

Я выбежала, упала на грудь Володи со словами: «Радость-то какая!», хотя в голосе моем была уже только трагедия. Я зарыдала. Публика мертво молчала – это были солдаты. Мы заканчивали этой картиной выступление, вышли кланяться. Конечно, нам очень хлопали, но я все думала, почему не было аплодисментов после моей фразы. Наверное, я слишком передраматизировала, думаю я, кланяясь. И как-то не замечаю, что происходит вокруг. Ко мне подходит Люся Крылова, наклоняется и говорит: «Мила, ты что, не можешь разогнуться? Не видишь, что все ушли, ты одна стоишь!» И мы стали пятиться вдвоем за кулисы. Потом все очень смеялись, спрашивали, что я потеряла на сцене…

Задумываться вдруг и некстати, я думаю, свойственно всем артистам, потому что актер работает круглосуточно – в транспорте, на ходу, все время пытается войти в образ. Однажды после репетиции, набрав тяжелые сумки продуктов, я стояла на трамвайной остановке на Большой Грузинской улице, недалеко от театра, который находился тогда на площади Маяковского. Я размышляла, что-то играла про себя. Жду, а трамвай все не идет. Идти пешком? До метро две остановки, а ведь как бывает: только отойдешь, трамвай и придет. Подожду еще. Идет Алеша Кутузов: «Милаш, ты чего здесь стоишь?» – «Да вот, трамвай жду, уж полчаса как не идет. А уйти жалко – я уйду, а он как раз и придет». – «Мил, ты под ноги-то посмотри: рельсы два месяца назад убрали!»

Строительство театра

Если создается новое дело, то должна быть какая-то идея. И она была: возрождение системы Станиславского. Но время другое – и ритмы другие. Станиславский – это метод, а содержание – гражданский театр, честный, бескомпромиссный, патриотический в высоком смысле этого слова, осуждающий политику сталинизма, абсолютная, обнаженная правда на сцене.

Созданию театра помогали очень многие люди. До этого много лет не создавалось ни одного театра, и сделать этот шаг было нелегко.

Сподвижником Ефремова стал его товарищ Геннадий Печников. Идеологом нового театра – Виталий Яковлевич Виленкин, педагог Школы-студии, который работал еще с Немировичем-Данченко и много рассказывал об этом Олегу. Он участвовал в выпуске спектакля «Вечно живые».

Главными соратниками Ефремова в создании «Современника» были его ученики, с которыми он ставил дипломный спектакль в Школе-студии МХАТ, – Галина Волчек, Игорь Кваша, Светлана Мизери. Поддерживали его и артисты из разных театров, ищущие новые способы игры, жизни на сцене: Николай Пастухов из Театра Советской армии, проповедовавший систему Михаила Чехова, Лилия Толмачева из Театра Моссовета, которая бросила ради «Современника» роль Нины в «Маскараде» и стала нашей ведущей героиней, Всеволод Ларионов из МХАТа, студенты Школы-студии МХАТ Олег Табаков и Евгений Евстигнеев. Они репетировали по ночам, а днем работали в своих театрах. Но всех их объединил и стал вождем именно Олег Николаевич Ефремов.

Конечно, мне хотелось бы вспомнить всех тех, кто по кирпичику вносил свой вклад в основание театра.

Когда создавался МХАТ, разрабатывался кодекс существования труппы в театре, поведения актеров – об этом и написана «Этика» Станиславского. Нашим новым театром руководило правление во главе с Олегом Ефремовым. А я с 1957 года была секретарем. Когда я пришла к Ефремову с просьбой принять меня в театр (пока еще – будущий), Олег сказал, что все в новой труппе, помимо актерской деятельности, отвечают еще за что-то: Кваша – за учебную часть, Зимин – за постановочную часть, Табаков – за внешние связи. «У нас нет секретаря правления. Возьмешь на себя эту работу?» Я сказала: «Конечно!»

Очень важна была структура театра. Хотелось справедливости, без всяких интриг – если это возможно в театре вообще. Театр, где актеры в первую очередь учитывали бы интересы театра, а не тянули, как говорится, одеяло на себя. Выступления типа «а я…», «а мне…» были невозможны. Все работали на одну идею: «Что мы хотим сказать этим спектаклем?»

Ефремов как позитивный созидатель во всех спектаклях воспевал Человека. Я просто убеждена в этом, хотя, может быть, кто-то и не согласен со мной.

Мы были страстно убеждены в правоте нашего дела. Труппа была небольшой, актеры набирались способные, но в первую очередь учитывались человеческие качества: готов ли человек отказаться от собственной карьеры, не заботиться о материальных благах, думать не о себе, а о театре.

В конце августа 1957 года директор МХАТа Александр Васильевич Солодовников взял студию на договор и разрешил играть спектакли раз в неделю, по понедельникам, в помещении филиала МХАТа. На договор взяли шестнадцать человек, и я вошла в этот список.

Был написан Устав театра, по которому пьесы к постановке принимались всем коллективом. Также по общему решению в труппу брали новых актеров. Кроме того, каждую весну актеры проходили испытание: голосование, при котором, чтобы остаться в труппе, необходимо было набрать две трети голосов. Человек выходил из комнаты, его обсуждали, он возвращался и выслушивал общее мнение. Конечно, мы все дрожали, но зато труппа не разбухала. В общем-то, люди, которые не выдерживали ефремовской системы работы над спектаклем, нашего темпа, отпадали сами собой. Коллектив уже был воспитан Ефремовым, у него был свой «метод», и новеньким было трудно, да и, честно говоря, все места уже были заняты.

Поначалу труппа состояла из двух частей, постоянной и переменной. Актера принимали в переменную, и, если он показывал хороший результат, переводили в постоянную труппу, и наоборот. Существовала договоренность: по первому требованию правления или коллектива актер уходит из театра, не подавая в суд.

С каждым актером, приглашая его в труппу, члены правления подробно беседовали, предварительно собирали о нем сведения, в первую очередь о его человеческих качествах. Для Ефремова всегда была важна личность актера, он во всех артистах воспитывал именно личность. Что несет человек с собой на сцену? Ведь важно не только то, как он осваивает метод студии, художественную форму, но и то, чем он живет.

Его уговаривали набрать актеров «с именем»: «Что ты берешь вчерашних студентов, это у тебя почти самодеятельность!» Но он устоял и работал со своими учениками, которые понимали его с полуслова, и доверял им любые роли.

Осенью 1957 года студия Олега Ефремова приняла решение называться театром «Современник».

Конечно, в первые годы был очень силен дух коллективизма. Теперь даже трудно представить, а уж в годы сталинских репрессий это и вовсе было невозможно, но группа основателей театра ходила по инстанциям, в Министерство культуры, в райисполкомы, боролась с цензурой, убеждала, добивалась узаконенности театра. Ефремов говорил, что в одиночку трудно чего-нибудь добиться, надо действовать «компашкой» – так он шутливо называл нашу группу.

«Матросская тишина»

Надо найти новую пьесу! Следующий спектакль должен быть не менее мощным, чем «Вечно живые». Начали связываться с писателями – Васильевым, Нилиным, Соболем. Читаем, читаем, все прокуренные. Я сама не курю, но тоже пахну дымом.

Михаил Козаков сказал, что у Александра Галича есть новая пьеса «Матросская тишина». Связались с ним, пригласили. Он был знаменит пьесой «Вас вызывает Таймыр», легкой комедией, которая шла во всех театрах нашей страны, но уже стал бардом, политически острым и очень популярным.

Читаем «Матросскую тишину». Ошеломляющее впечатление! Во-первых – настоящая литература. Такая пронзительная правда! Как будто автор подсмотрел, что творится в самой глубине души героев.

Во-вторых – это вся история нашей молодой страны: первые годы советской власти, 37-й год, война, Бабий Яр… Все-таки война была не очень давно, и мы помнили это своей кожей.

Очень долго репетировали начало, на репетициях присутствовала вся труппа. Для Ефремова важно было найти атмосферу маленького городка, убогой жизни. Шварц – завскладом, подворовывающий, пьющий. Он мечтает, чтобы его сын Додик, которого он воспитывает один, стал известным скрипачом. А как иначе вырваться в другой мир, в другую жизнь? Шварц, пожалуй, и романтик: он собирает заграничные открытки с видами городов и таким образом путешествует по миру. Додик временами ненавидит пьяного отца, который кричит: «Сыграй Венявского!»

Николай Пастухов играл бухгалтера. Как сейчас помню его голос: «Почему у евреев завсегда так барахла много?» А на улице протяжно зовет чья-то мать: «Се-рёнь-ка-а-а-а…»

Ефремов понимал, что эта пьеса, а стало быть и будущий спектакль, не менее важна, чем «Вечно живые», и на этой работе воспитывается наше мировоззрение, мы становимся труппой единомышленников.

Более советскую пьесу трудно себе представить, но это, как оказалось, на наш взгляд. После долгих обсуждений, перераспределения ролей, укрепления линии партии в спектакле (настаивали, чтобы Ефремов играл парторга) пьесу не пропустили. Говорили, что это из-за еврейской темы. Зато театр познакомился с Галичем, гениальным автором, умнейшим человеком.

Александр Галич бывал на наших репетициях. Кажется, незадолго до этого он перенес инфаркт, ходил с палочкой – такой красивый, большой человек. Он приходил с красавицей женой, на ее плечи был накинут струящийся платок, и они вместе представляли великолепное зрелище.

В спектакле «Матросская тишина» хочу отметить выдающуюся актерскую работу Евгения Евстигнеева в роли старого Шварца. Я видела и фильм, и спектакль в театре Олега Табакова – я благодарна ему за то, что он все-таки осуществил нашу мечту. Но работа Евстигнеева несравнимо выше.

Подумать только: в 1958 году Евстигнееву было 32 года, а он играл весьма пожилого человека. Когда он приезжал навестить сына, студента консерватории, тот стыдился его, мучился, и старый Шварц понимал, что должен уехать. Сын рыдал, а старик говорил: «Додик, ну что ты плачешь? Ну так я не увижу Третьяковскую галерею…» Он был настолько деликатным, все понимающим, мудрым – каким-то образом Евстигнеев понимал еврейскую мудрость, накопленную веками. Душа переворачивалась от его слов. Я уже не говорю о сцене в поезде с сыном, когда старый Шварц рассказывал, как их вели на расстрел.

Некоторые считают, что театр существует только для развлечения, другие думают, что он имеет образовательную функцию. Кто-то полагает, что театр формирует сознание нации. Конечно, важно и то и другое, но я думаю, что это прежде всего школа воспитания чувств. От рассказа Шварца у зала захватывало дух, зрителей переполняло сочувствие к нему и поражало, насколько жесток может быть человек – вообще человек, какой бы национальности он ни был. Это была поистине грандиозная актерская работа великого артиста – Евгения Евстигнеева.

Когда я снималась в фильме «Помни имя свое» с Людмилой Касаткиной, мы играли узниц Освенцима, я все время вспоминала «Матросскую тишину» и рассказ старого Шварца – Евстигнеева. Мы снимались в настоящем бараке, было очень страшно, мы столько слез пролили с Касаткиной, сжимая руки друг друга, когда видели детей, играющих маленьких узников Освенцима. Сердце все время болело…

Кваша играл роль молодого Шварца. В спектакле были заняты Галина Волчек, Лилия Толмачева, Анна Голубева, Николай Пастухов. Мне посчастливилось сыграть Людмилу, хотя сначала я играла Аришу, медсестру в санитарном поезде.

На роль Людмилы была назначена Светлана Мизери, но перед самым показом начальству она заболела. Отменить показ было невозможно. Я храбро сказала, что знаю роль, и Ефремов разрешил мне попробовать. Меня утвердили. Накануне спектакля вернулась Мизери, но Ефремов настоял, чтобы играла я, сказав, что во мне нет ни капли сентиментальности, а это важно для спектакля. Мизери лирическая героиня, и мне кажется, ее Людмила была не такой, как задумал Галич, – у него она была жесткой, угловатой, прямолинейной.

Это одна из самых любимых моих ролей. Смешная, нелепая, но явно талантливая студентка Литинститута, безнадежно влюбленная в главного героя. Она жила в том же общежитии, что и студент консерватории Давид, и однажды случайно вошла в его комнату, когда он целовал девушку, в которую был влюблен, Татьяну. Она входила, читая стихи:

Мы пьем молоко и пьем вино,

И мы с тобой не ждем беды,

И мы не знаем, что нам суждено

Просить, как счастия, глоток воды…

– Людка! Ты хоть бы постучала! – говорил ей Давид.

– Я потом постучу, на обратном пути… – откликалась она.

Или другое ее стихотворение:

Мы еще побываем у полюса,

Об какой-нибудь айсберг уколемся.

И, желанье предвидя заранее,

Порезвимся на мысе Желания…

В войну она стала медсестрой, и смертельно раненный Давид попал в санитарный поезд, где она работала.

Позднее, когда меня пригласили сняться в фильме «Добровольцы» (я снялась только в одной сцене – собрание в метро, нас в институте на первых курсах не отпускали сниматься), я в память об этом спектакле придумала себе такой же образ и так же оделась, как была одета моя героиня в «Матросской тишине». Это моя Людмила сидит на собрании в фильме.

Олег Табаков в спектакле играл Славку – студента, у которого посадили отца. Это тоже была тема, которая волновала нас. Славка в исполнении Табакова переживал страшную трагедию: отец – враг народа. Ефремов добился удивительно серьезного, трагического прочтения этой роли. Молодой Шварц тоже переживал за товарища, а умный и добрый парторг (Ефремов) очень сочувствовал ему.

В этом спектакле многие артисты играли по две роли. Например, Табаков играл еще и совсем противоположную роль – молоденького солдата в санитарном поезде, хулигана, дебошира и антисемита: «Ты только своих евреев любишь!» – кричал он медсестре Людмиле, которая ухаживала за Давидом. Николай Пастухов играл бухгалтера склада, а также раненого в поезде, который все мечтал доехать до дома: «Вот уже мост, вот и водокачка…», но все-таки умирал, не увидев знакомой станции. Передать страстное желание жить и увидеть родные места – вот чего добивался Ефремов от Пастухова. Эта сцена потрясала зал, который один-единственный раз был полон до официального запрещения спектакля.

О приеме этого спектакля подробно написал Галич в своей повести «Генеральная репетиция». Спектакль принимала комиссия из ЦК и райкома партии: две дамы – одна в платье кирпичного цвета, другая – в бутылочно-зеленом. Также в комиссию входил Георгий Товстоногов. В зал не пустили никого, даже артистов труппы, не занятых в этом спектакле. Спектакль запретили с формулировкой: «Артисты слишком молоды для такой серьезной темы, спектакль художественно слаб».

Галич пишет, что после этого он просил разрешения еще раз побеседовать с «бутылочной» дамой из ЦК. Она пригласила писателя в свой кабинет и прямо сказала: «Вы что же хотите, товарищ Галич, чтобы в центре Москвы, в молодом столичном театре шел спектакль, в котором рассказывается, как евреи войну выиграли?!»

Мы были в ужасе – столько души вложено в этот спектакль! Все мы помнили войну. Кто-то был взрослее в те годы, Ефремову, например, тогда шел пятнадцатый, но и мы, самые младшие – Волчек, Кваша, Мизери, я – знали, что такое страх, когда враг идет по твоей земле, знали, что такое голод и жизнь на чужбине. Смерть ходила рядом, ведь в нашей стране из каждой семьи кто-то ушел на фронт, из каждой!

Мой отец по состоянию здоровья на фронт не попал и очень мучился этим. Но его младший брат, сапер, прошел всю войну, каким-то чудом уцелев, – он воевал на Припяти, на Курской дуге, строил переправу через Днепр, освобождал Освенцим, разминировал берлинское метро. Закончил войну генералом.

Младший брат мамы ушел в московское ополчение, связистом, и тоже, по счастью, остался жив.

Для нас было большой потерей то, что мы не сыграли этот спектакль, – ведь на таких пьесах воспитывается не только публика, но и сами актеры. Общая беда объединяет людей: мы постоянно были вместе, боролись за спектакль «Матросская тишина», переживали его запрет; конечно, возмущались цензурой, партийным руководством и даже Товстоноговым, который нас не защищал. В этой борьбе за спектакль мы стали одним целым.

Ефремов всегда говорил, что после наших спектаклей люди хоть один день должны жить лучше. В то время мы столкнулись с тем, что люди слишком рано стали надеяться на свободу, на отмену жесткой цензуры. Последствия сталинской эпохи еще чувствовались, и партийные работники были все те же.

«Матросская тишина»… В пьесе объясняется название – «тихая улица, где, может быть, живут ушедшие на покой моряки». Но я думаю, что смысл гораздо глубже: на этой улице в Москве находятся сумасшедший дом и тюрьма…

Позже судьба еще раз свела меня с Галичем: в редакции газеты «Известия» был вечер бардов, и мы с восторгом слушали его песни. У меня сохранилась статья об этом вечере, в ней помещены три портрета – Юрия Визбора, Александра Галича и мой, а на другой странице – портрет Юлия Кима. Но я ни в коем случае не сравниваю себя с ними! Я считаю их великими поэтами-бардами и очень горжусь, что выступала вместе с ними.

Первые спектакли

Спектакли «В поисках радости», «Продолжение легенды» и «Два цвета» были для Ефремова поиском нового молодого героя – смелого, благородного, которому чуждо равнодушие. Если вспомнить советские пьесы до 1955 года, то в них трудно найти правдивого героя, в которого бы верили зрители. Сирано де Бержерак, Дон Кихот – да, конечно, а где же наш современный герой?

Ефремов добивался от актеров создания именно таких образов. Его часто не устраивало наше ощущение действительности, времени. От Олега Табакова во время работы над спектаклем «В поисках радости» он требовал думать о времени, о политической обстановке в стране, о каких-то глобальных проблемах. Табаков в то время тайно снимался в кино, приходил на репетиции усталый, Ефремов его ругал…

Олег Николаевич боролся за интеллигентного, образованного актера – только такой актер может осознанно играть своих героев. (Вообще слово «интеллигент» весьма часто употреблялось в нашем лексиконе.) Для Ефремова было важно становление Человека будущего. Как идеалист он искренне верил в возможность существования такого героя в жизни.

Может быть, эти пьесы нельзя назвать литературными шедеврами, но они были очень честными, и проблемы, поставленные в них, волновали зрителей.

Праздники должны быть

Олег Николаевич Ефремов, как я уже говорила, был очень позитивной личностью, если можно так сказать. В плохом, пессимистическом настроении я его никогда не видела. Если он был расстроен, в его голове сразу создавался план, как побороть тяжелые обстоятельства, и ему все время хотелось, чтобы наша жизнь была и борьбой, и просветительством, и чтобы в ней обязательно были праздники. Он хотел, чтобы мы встречались с интересными людьми, с писателями, учеными, художниками – с цветом нашей интеллигенции, тем более что тогда, в первую «оттепель», была надежда, что именно эти люди поведут страну в «светлое будущее».

Коллектив наш жил очень интересно. Мы все вместе обсуждали события в стране, а по понедельникам у нас были встречи с интересными людьми. На штрафы за опоздания мы покупали фрукты для этих вечеров, к нам приходили поэты, художники – и становились нашими друзьями.

На наших вечерах играл Святослав Рихтер, позднее пела Камбурова. Читали стихи Вознесенский, Евтушенко, Бродский, Рождественский, Ахмадулина. Мы подружились с композитором Микаэлом Таривердиевым, к нам приходил скульптор Эрнст Неизвестный. В шестидесятые годы художники были в чести, мы все ходили на выставки, в мастерские – например, к Илье Кабакову. Подумать только, как интересно мы жили!

Мы часто проводили собрания, обсуждения. Не все и не всегда соглашались с Ефремовым, спорили с ним – Кваша, Козаков, Сергачев, который на всех голосованиях всегда был против. Ефремов доказывал свою правоту, убеждал нас, но людям обычно тяжело отказаться от собственного мнения. Олег Николаевич говорил: «Если я тебя убедил – соглашайся!» Мне казалось, что все, что он говорил, справедливо.

Конечно, мы устраивали замечательные капустники – острые, смешные. Традиция капустников, начатая Михаилом Щепкиным (во время Великого поста, когда театры закрывались, в его доме собирались актеры, а к столу обязательно подавали пироги с капустой) и продолженная Станиславским в Художественном театре, не забылась и в шестидесятые годы. Капустники были популярны не только в театрах, но и в институтах. Назову несколько знаменитых в то время студенческих театральных коллективов – это «Кохинор» Архитектурного института, театральный кружок в Физическом институте Академии наук (где я преподавала), студенческий театр МГУ. Студенты МГУ поставили самодеятельную оперу «Архимед» (авторы – Валерий Миляев, мой муж, и Валерий Канер), которая идет до сих пор – сейчас ее исполняют уже немолодые бывшие «шестидесятники», и я иногда предоставляю им площадку в своем театре.

К нам пришел Анатолий Адоскин из театра Моссовета. В своем театре и вообще в Москве он был известным автором капустников, членом театрального коллектива «Синяя птица» в ЦДРИ, затем в ВТО, вместе с Ширвиндтом и Державиным. И мы тоже задействовали Адоскина в наших вечерах. На юбилейное торжество, посвященное пятилетию театра, они вместе с Александром Ширвиндтом написали капустник и целую поэму о Володине по мотивам: «Жил человек рассеянный на улице Бассейной». Выходили официанты гостиницы «Советская» (актеры театра Моссовета) и пели: «“Современник”, театр от “Яра”, был когда-то знаменит…» – в гостинице «Советская», где мы тогда располагались и где поставили несколько спектаклей, был ресторан «Яр». Галина Борисовна Волчек потом продолжила традицию капустников в «Современнике».

Читает вся страна

В шестидесятые – семидесятые годы мы все очень много читали. Сейчас я радуюсь: можно снова увидеть в транспорте читающих. Но что читают? В основном это детективы и любовные романы. А тогда была серьезная литература, были толстые журналы – «Новый мир», «Октябрь», «Москва», «Юность», «Иностранная литература». Мы все выписывали эти журналы, если кому-то было дорого – выписывали один журнал на двоих, на троих, передавали друг другу. И это очень объединяло. Тем более что появилась возможность обсуждать прочитанное в своих квартирах – многие получили новые квартиры в хрущевках. В коммуналках раньше боялись собираться большими компаниями, моя тетка рассказывала, что приглашали в гости только одну семейную пару – боялись, что кто-нибудь на кого-нибудь донесет. А в шестидесятых появились большие компании – это было время дружбы.

В «Иностранной литературе» печатали Бёлля, Сэлинджера, Хемингуэя, в «Юности» – Аксенова: «Коллеги», «Звездный билет». Огромный взрыв вызвала повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», напечатанная в «Новом мире» благодаря главному редактору А. Твардовскому. Мы тогда мало знали о жизни заключенных в лагерях. Те, у кого близкие находились там, конечно, о многом догадывались, но в повести были открыто описаны ужасы той невыносимой жизни. Я почему-то навсегда запомнила правило: нельзя доедать ни за кем, если даже умираешь от голода. В лагере тот, кто доедал за другим, часто заражался смертельной болезнью. Был напечатан и «Матренин двор», судьба русской женщины-крестьянки. Я потом таких часто играла и каждый раз вспоминала ее: «Зашила деньги в переделанное из старой шинели пальто на похороны – и повеселела». И появился смысл в ее жизни оттого, что варила постояльцу «картонный» (картофельный) суп.

Мы взахлеб читали Цветаеву и Пастернака. Может быть, это наивно, но я все надеюсь, что вернется время, когда снова будут читать, любить Пушкина, Толстого. Вернулась же Цветаева в шестидесятых! Я вообще верю в теорию Льва Гумилева, что жизнь идет витками.

Ефремов считал важным, чтобы мы беседовали, спорили и в результате образовывался союз единомышленников. Я уже писала, что у нас каждую неделю были встречи с интересными людьми. И когда мы получили свое здание на площади Маяковского, Ефремов предложил открыть актерское кафе в подвале. Назначались двое дежурных, которые закупали продукты и выпивку, устанавливали цены. Посетители кафе сами клали деньги на поднос. После спектакля приходили не только наши актеры, но и гости, и актеры из других театров, и беседы затягивались иногда за полночь. Даже Солженицын, познакомившийся с нашим театром, однажды побывал в этом кафе.

«Пять вечеров»

В 1959 году «Современник» поставил спектакль, который принес мне огромную радость, – «Пять вечеров» по пьесе Володина. Мне кажется, что никто не умеет играть любовь так, как играл Олег Ефремов. Может быть, имели значение прошлые отношения между Толмачевой и Ефремовым (они были женаты еще в студенческие годы), но между их героями Тамарой и Ильиным возникало такое поле любви, сотканное то ли из лунного света, то ли из музыки, – не знаю, но зал охватывало волнение.

Состав был тогда молодой, а теперь бы мы сказали «звездный»: молодая пара – Табаков и Дорошина, товарищ Ильина – Евстигнеев, Зойка – Покровская. Ставить этот спектакль хотел народный артист СССР Михаил Николаевич Кедров: наверное, ему было интересно поработать с молодыми актерами нового театра-студии. Но он всего один-два раза приходил на репетиции, что-то долго и скучно говорил. Наверное, Кедров был очень занятым человеком и не смог работать с нами дальше, так что Ефремов поставил этот спектакль самостоятельно.

Ефремов задумал спектакль как романтический. Представьте: все декорации голубые, в глубине сцены – мерцание. Музыка Михаила Зива тоже создавала очарование. Начинался спектакль стихами Володина, звучал голос Ефремова:

Ах, девчонки из нашей школы,

Шлю вам свой запоздалый привет.

Позабудьте тот факт невеселый,

Что вам тридцать и более лет…

Ефремов играл Ильина – человека, прошедшего нелегкую жизнь, очень мудрого, но с большим юмором. Был намек на то, что он, возможно, сидел, потому что пропал куда-то на много лет, не появлялся и не хотел рассказывать Тамаре, как он жил, и у зрителей возникала уверенность, что он находился в заключении.

В то время «Современник» был невероятно популярен. Моя знакомая мне рассказывала, что она в то время жила в Риге, была большой театралкой и приезжала в Москву в командировки, а иногда и просто для того, чтобы сходить в театр (билеты из Риги в Москву тогда были дешевыми). Она ночевала у родственников, а в Риге уже все ждали ее рассказ, и все ее друзья и знакомые обсуждали спектакли «Современника», догадываясь, что было сказано между строк, и жили этим несколько дней.

Конечно, Дорошина и Табаков играли великолепно, с таким юмором, с таким теплом, но я была абсолютно покорена Толмачевой. Я всегда любила эту актрису, но здесь она просто творила чудеса: я не понимала, как она переродилась, стала другим человеком. Я несколько дней ходила счастливая, просто на крыльях летала, прикоснувшись к этой любви на сцене.

После первого спектакля я прибежала за кулисы, чтобы выразить Лиле свой восторг, заплаканная, просила у нее прощения, что я без цветов. Но мне так хотелось сделать ей что-то приятное! Я стала вынимать из ушей сережки, но одну сломала. А она смеялась и говорила: «Давай, не буду чинить, положу в коробочку и сохраню на память».

А еще моя радость была в том, что Лиля пела под гитару песню на мои слова – мою первую песню! Когда она зазвучала со сцены, мне показалось, что я ребенка родила! Слава богу, она сохранилась на пластинке «Поют артисты “Современника”», в исполнении Лилии Толмачевой.

Уехал милый в дальний край,

Да только меня не взял…

Сказал, вернусь, мол, не скучай,

Но только когда – не сказал…

И снег, и дождь был за окном,

И яблони в цвету,

А милый мой все не идет,

Я жду, я жду, я жду…

Уехал милый в дальний край,

Письма просил писать.

Уехал милый в дальний край,

Да адрес забыл сказать.

Почтовый ящик на двери

Всегда пустой висит.

А сердце глупое мое

Стучит, стучит, стучит…

Уехал милый в дальний край,

Да, видно, любовь забыл.

Уехал милый в дальний край,

А память не сохранил.

Коль можно первую любовь

Забыть, забыть совсем,

Зачем же звать, зачем же ждать?

Зачем, зачем, зачем?

Конечно, слова очень простые, наивные, но они понравились исполнителям, и Толмачева пела эту песню удивительно. А сочинила я ее по просьбе Евстигнеева – хотели, чтобы звучала песня, которую можно было бы петь за столом. В Ленинграде в этом спектакле пели «Миленький ты мой», но мы не хотели повторяться. Евстигнеев сказал: «Мила, ты же пишешь смешные стихи в газету, попробуй сочинить!» Я и попробовала.

Мне было очень приятно, что Ефремов попросил меня сочинить песни и для спектакля «Два цвета», и для «Продолжения легенды», на музыку Рафаила Хозака. Он же написал и музыку к спектаклю «Вечно живые». Это был очень светлый, талантливый человек, мы с ним очень подружились и впоследствии писали не только для театра. Нашу песню «Пожелание счастья» пела Анна Герман. К сожалению, Хозак рано умер.

Вообще-то после удачи в «Пяти вечерах» я стала писать песни для себя и уже не могла остановиться. Тогда было время бардов. Меня вдруг пригласили на вечер в Политехнический музей. Я не верила, что со мной такое может быть, – там собрались все знаменитые тогда барды: Высоцкий, который открывал вечер, Анчаров, Якушева, ленинградские барды: Кукин, Клячкин, Городницкий, Полоскин, Глазанов. Ленинградцы понравились мне особенно. Я познакомилась с ними за кулисами, уже спев свои песни. Надо сказать, я так тряслась, что, по-моему, даже в ноты не попадала. Пела две песни – «Улица Горького» и «Весна». Мы вскоре должны были ехать в Ленинград на гастроли, обменялись телефонами и адресами. С этого началась наша большая дружба.

Конечно, потом я иногда выступала и с московскими бардами. Например, однажды мы выступили в газете «Известия» – я уже упоминала об этом. А в Ленинград позже я ездила выступать в клуб «Восток», где тогда обитали барды.

Но это было лирическое отступление, и я снова возвращаюсь к спектаклю «Пять вечеров».

Я уже говорила, что у нас существовало такое правило: труппа принимает спектакль и обсуждает его. Многие спектакль «Пять вечеров» критиковали: сентиментален, оторван от жизни. Разве это Тамара, которая работает на калошной фабрике? Принципиально не согласна с трактовкой была Галина Волчек. Тогда Ефремов предложил ей поставить этот спектакль по-своему. Заманский должен был играть Ильина, Зиновьева – Тамару, я играла Зойку, Славку играл Любшин, Катю – Люся Крылова. Зина Зиновьева играла Тамару замечательно – жестко, абсолютно правдиво. Галина Волчек не терпела никакой фальши.

Спектакль был хороший, но, как мне казалось, слишком «заземленный». Я тосковала по тому волшебному впечатлению, которое было от первого спектакля. И коллективу тоже показалось, что «с водой выплеснули ребенка»…

Позднее эти два спектакля соединили и стали играть в смешанном составе. Мне казалось, я играла в том же ключе, что и Покровская, – конечно, по-своему, но именно то, что вначале задумал Ефремов. И декорации уже не были голубыми.

Мы прикоснулись к божественной драматургии Александра Володина. Очень хорошо, что Галина Волчек снова поставила этот спектакль в 2006 году. Публика приняла его с восторгом.

«Голый король»

Ну а теперь о «Голом короле», об этом фантастическом спектакле, на который валом валили зрители Москвы и Ленинграда, часами стояли в очереди за билетами, а в Ленинграде перед кассами ночью даже ставили раскладушки.

Пьесу Евгения Шварца принесла Мара Микаэлян. Она начала работу, когда основная часть труппы ездила в Казахстан. Но по возвращении труппы стало понятно, что спектакль не получается, и Ефремов сам начал работать над ним. И хотя в афише было написано «режиссер Мара Микаэлян», абсолютно все сделал Олег Николаевич.

Мы целыми днями работали над этим спектаклем. Ефремов репетировал страстно, вдохновенно строил и проигрывал все роли. Это была политическая сатира, веселая, со множеством импровизаций, эзопов язык – все было узнаваемо, современно, поэтому спектакль так захватывающе действовал на публику. После того как вся страна была зажата, люди жили под культом личности, ни слова не могли сказать открыто – и вдруг со сцены обо всем говорят откровенно, да еще и так смешно! Это был настоящий праздник, казалось, озорничали не только артисты на сцене, но и зрители в зале: почти после каждой фразы – аплодисменты!

Короля бесподобно играл Евгений Евстигнеев. Во время сцены, когда он стоял перед зеркалом, примеряя невидимый костюм, за кулисы сбегался весь театр. Мы слышали какое-то мычание и междометия, неуверенные, но полные достоинства. И после этого он уверенно шел от зеркала – типичной евстигнеевской походкой, вихляя бедром.

Игорь Кваша играл Первого Министра в гриме «всесоюзного старосты» Калинина: «Ох, король! Ах, умница!» – и в зале раздавался гром аплодисментов.

Обворожительна была принцесса – Нина Дорошина. Я хочу передать атмосферу в труппе того времени: на роль принцессы ее уговаривала и рекомендовала Лилия Толмачева, которая и сама могла бы претендовать на эту роль. Но она понимала, что Нина может сыграть гораздо точнее, – круглолицая, нос пуговкой, смешная и наивная. И у всех только одна забота – успех общего дела.

И на Нину тоже бегала смотреть вся Москва – так она была хороша, такая озорная, влюбленная в Генриха, желающая с ним «целоваться, целоваться».

Генриха играл Владимир Земляникин (он пришел к нам уже «звездой», снявшись в фильме «Дом, в котором я живу»), затем Олег Даль, друга Генриха – Лев Круглый.

Повара играл Олег Табаков – весь воздушный, как и его пирожки, почти не касающийся земли. Замечательно играли и Сергачев – Министр Нежных Чувств, и Козаков с Тульчинским – Камергер, и Фролов – Генерал, в очередь с Гороховым, и Станицына – Гувернантка (помню ее виртуозный танец и костюм – черный, в крупную белую клетку, в обтяжку, зонтик и шляпка), и Волчек – Главная Фрейлина. Поэта играл Щербаков, Ученого – Заманский и Адоскин. Я играла в этом спектакле Первую Придворную Даму и иногда Главную Фрейлину в очередь с Волчек. Мы пели:

Дух военный не ослаб,

Ум-па-па-ра-ру-ра!

Нет солдат сильнее баб,

Ум-па-па-ра-ру-ра!

Эти немудреные стихи написал Михаил Светлов. Наш Министр Нежных Чувств (Сергачев) всегда очень удачно импровизировал. Однажды, когда все стояли за кулисами, он вдруг подпрыгнул и запел: «Мы в лесочек не пойдем, нам в лесочке стра-а-а-ашно!» Все понимали, что он имеет в виду цензуру. Он же заговорщицким шепотом говорил: «У нас такие секреты – обхохочешься!», намекая на нашу разведку.

Мальчишка из толпы в конце спектакля кричал, что король голый. Евстигнеев беспомощно оглядывался – мол, как же так, ведь когда его одевали, все говорили: «Роскошно и благородно!» Он вырывался из портшеза, в котором его несли, и убегал со сцены. Конечно, всем зрителям казалось, что он совсем голый, хотя на нем были плавки телесного цвета.

Очень оригинальным, ярким было оформление художника Валерия Доррера – два вращающихся круга с ширмами. Студенты театрально-технического училища защищали диплом, делая нам костюмы для этого спектакля из самых дешевых материалов, грим и парики. Например, у придворных дам парики были разноцветные: красный, черный, зеленый, а у меня – сиреневый. Фрейлины – в корсетах и белых лосинах. Правда, потом приемная комиссия потребовала, чтобы на фрейлин надели короткие юбочки. Но особенно возмутил комиссию «голый» Евстигнеев – в плавках, с голубой лентой, прикрывающей интересные места. Конечно, чиновников раздражало содержание спектакля: они узнавали себя в его героях.

Во МХАТе состоялось специальное расширенное партбюро, на котором взбешенный секретарь парторганизации Сапетов кричал: «Это не голый король, это голый Евстигнеев и фривольные фрейлины!» Позже нам сделали новые костюмы – закрытые до подбородка камзолы.

Мы пытались убеждать, но члены комиссии передергивали, перевирали факты. Я присутствовала на этом партбюро, поскольку была в то время секретарем парторганизации «Современника», а после заседания сидела и плакала от невозможности защитить спектакль и артистов, восстановить справедливость. Ефремов утешал меня: «Девочка, они начетчики, они привыкли приспосабливаться, и назвать белое черным им ничего не стоит…»

После этого спектакля постановлением партбюро МХАТ расторг с нами договор, и мы какое-то время скитались по разным театральным помещениям Москвы – Театр им. Пушкина, Театр киноактера, Сад им. Баумана, затем нашли себе помещение в гостинице «Советская».

«Голый король» шел много лет с огромным успехом. В 1963 году я родила первого сына и на двенадцатый день после родов вышла играть спектакль и отплясывала на вертящемся круге, хотя перед глазами все плыло и я еле-еле держалась. Но тогда мы не использовали даже положенный декретный отпуск.

Пожалуй, правильно Михаил Козаков написал в своей «Актерской книге»: «С 5 апреля 1960 года и по сей день “Современник” не знает пустых мест в зале, и сделал это “Голый король”».

Вспоминаю, как в Ленинграде состоялся первый творческий вечер артиста театра «Современник» – конечно же, Евгения Евстигнеева. Ефремов говорил, что это такое же большое событие, как бенефис, поэтому участвовать должна вся труппа. Он все организовывал, носился, как церемониймейстер, хотел, чтобы «прозвучали» большой артист Евстигнеев и обязательно весь театр!

Вечер проходил в здании ВТО на Невском проспекте, играли целый акт из «Голого короля». Я решила придумать Жене какой-нибудь оригинальный подарок. Я подбила Валю Никулина поймать во дворе гостиницы «Московская», где мы жили, кота. Завязали ему бант, посадили в сумку, понесли. Кот смирно сидел в сумке целый вечер, пока я играла. Мы вынесли его на сцену, кот испугался яркого света и множества людей, стал вырываться, верещать и царапаться. Женя испугался: «Я кота не возьму!» Кто-то из артистов выручил, подхватил кота и унес. Мы, улыбаясь, задом ушли со сцены, а за кулисами Евстигнеев сказал: «Ты что, с ума сошла?» Я его успокоила, сказав, что кот взят «напрокат». После вечера все пошли на банкет, а мы с Никулиным под теплым весенним дождем отправились пешком по Невскому в гостиницу вернуть кота в его родной двор и очень смеялись по дороге.

В советские годы самыми запоминающимися стали гастроли в Тбилиси. Это был праздник! Мы привезли «Голого короля», и народу собралось столько, что к театру не подойти. Помню, я высунулась в окно второго этажа и просила людей расступиться, чтобы пропустить актеров, а то спектакль не состоится.

Нас возили на экскурсии в горы, показывали старинные храмы. У кого были собственные машины, так всё организовали, чтобы артисты могли ими пользоваться. У меня день рождения 22 июня, и с утра мне принесли колоссальный букет в виде сада: один знаменитый тбилисский художник сделал плетень с кувшином, из цветов выложил клумбу – короче, настоящий сад.

Однажды мы поехали смотреть храмы в компании с Галиной Волчек, Мишей Козаковым, завтруппой Лидией Владимировной. Не помню, был ли с нами Ефремов; наверное, был. Мы остановились перекусить в маленькой харчевне. Нам подали вино, редиску, кресс-салат, кинзу и лаваш – больше там ничего и не было. Мы с удовольствием пили молодое вино, а я обратила внимание, что за соседним столом сидит большая компания крестьян и каждый из них вставал и очень эмоционально говорил длинные тосты. Это совершенно завораживало, и я попросила человека, который повез нас на эту экскурсию, перевести хотя бы один тост. В это время встал очень высокий старый человек. Наш спутник стал переводить. Содержание примерно такое: на первый взгляд, наша Грузия очень маленькая. Но ведь здесь горы, а если их расправить, то она станет огромной! Меня просто поразили эти мысли и образы.

Позже я познакомилась с композитором Константином Певзнером, руководителем знаменитого в то время ансамбля «Орэра». Вспомнив тот тост, я сочинила стихи, а Певзнер написал музыку, и получилась песня, которую потом спел этот ансамбль. Вот ее припев:

Я думаю, если все горы расправить

И если все горы в равнину сложить,

Ты, Грузия, будешь страною без края,

Но только без гор не могу я прожить…

Наш дом

В 1962 году встал вопрос о помещении для театра. Назывались помещения Театра киноактера, филиала МХАТа, где мы когда-то начинали играть. В конце концов мы получили здание, предназначенное под снос, где раньше находился Театр эстрады. Помещение старое, обшарпанное, но зато в центре Москвы. И это был большой праздник для нас.

В 1974 году мы получили здание на Чистых прудах – бывший кинотеатр «Колизей». Некоторые москвичи даже протестовали, потому что очень любили этот старый кинотеатр. Честно говоря, мы не настаивали на этом здании: нам хотелось, чтобы построили новое. И такой проект был: нам обещали построить здание на площади Белорусского вокзала. Но почему-то дело все-таки кончилось «Колизеем», хотя его переделка под театральное помещение стоила столько же, сколько строительство нового здания. Но так решило правительство.

«Третье желание»

Я уже писала о поисках жанра во время работы над «Голым королем». Спектакль, безусловно, можно назвать политическим, он имел огромный успех. Легко, весело, вдохновенно мы играли сложнейшие ситуации нашей действительности.

Ефремов был режиссером, понимающим суть жанра. Он мечтал, чтобы наши корифеи, основатели театра, пробовали себя в режиссуре. Очень удачно (думаю, удачнее всех) попробовала себя в этой профессии Галина Волчек, поставив «Двое на качелях», «Пять вечеров» и «Обыкновенную историю». Позднее ставил спектакли Игорь Кваша – «Сирано де Бержерака», «Шапку» по Войновичу, «Кабалу святош» Булгакова. Особенно интересным получился спектакль «Дни Турбиных» – такая интеллигентная, высоконравственная постановка. Я лично бесконечно благодарна Кваше, потому что мой младший сын вырос на этом спектакле.

Когда Ефремов поручил Евстигнееву, этому гениальному артисту, поставить спектакль «Третье желание» по пьесе В. Блажека, у того не получилось, он хотел отказаться, просил, чтобы Ефремов поставил сам. А по мнению Ефремова, все дело в том, что Женя выбрал не тот жанр.

«Третье желание» – не детская сказка. Сюжет простой: взрослый человек ехал в трамвае, уступил место старичку, и тот в благодарность подарил ему колокольчик, который мог исполнить три желания. Естественно, молодой человек скептически отнесся к подарку, но решил проверить. И первым его желанием было, чтобы старичок, только что вышедший на остановке, появился в трамвае вновь. Таким образом, первое желание он потратил впустую.

Выйдя из трамвая и увидев, как маляр красит скамейку в зеленый цвет, молодой человек (его блестяще играл Михаил Козаков) решил еще раз использовать колокольчик и попросил, чтобы скамейка стала красной. И второе желание было исполнено.

И когда осталось только одно желание, начиналась фантасмагория. Нужно показать, говорил Ефремов, безумие человека, которому предоставляется возможность исполнения любого желания – но только одного. И он впадает в эйфорию, бежит домой, просит родных, чтобы они помогли, придумали такое желание. И все заражаются этим состоянием – и отец (его эксцентрично играл Валентин Никулин), и мать (ее играла я), которая хочет, чтобы в ее саду росли огромные груши, потому что в детстве она была влюблена в мальчишку, который предпочел ей девочку Маришку – в ее саду груши были больше. И вот все мы искали эту приподнятость, это состояние, близкое к помешательству, восторженное от такой необычной возможности.

Я всегда очень тщательно подбирала себе костюм. В частности, для роли мамы я долго искала подходящую шляпку и уговорила мамину подругу продать мне свою шляпку – маленькую, с черной «загогулинкой» сверху.

Все играли превосходно – и Михаил Козаков, и Лариса Кадочникова (роль жены героя), и Нина Дорошина (подруга жены). Виктор Сергачев смешно играл психиатра, на эту же роль пробовался, желая попасть в наш театр, Савелий Крамаров. Олег Табаков играл роль маляра, который был свидетелем чуда, и это «мурло» приходило урвать свой кусок – шантажировать. Старичка с колокольчиком играл Владимир Паулус, очень талантливый актер, который, к сожалению, рано ушел из жизни…

Мы работали с огромным наслаждением, потому что в таком жанре можно импровизировать, раскрепощаться, пробовать свои силы. Нам помогала волшебная бригада, которая под музыку Эдуарда Колмановского, с танцами и песнями, на сцене делала перестановку мебели. Слова песни Ефремов поручил написать мне, но Колмановский сказал, что с какой-то Ивановой песню он писать не будет, и пригласил Михаила Светлова. Ефремов решил, что стихи Светлова не подходят по содержанию – должна быть простенькая песенка, объясняющая, почему люди занимаются перестановкой на сцене. «Мила, пиши!» Я принесла свой текст, Колмановский опять начал протестовать, Светлов взял мои стихи, отредактировал, и они вошли в спектакль – конечно, как и хотел Колмановский, как стихи Светлова. Но я всегда любила и уважала Светлова, поэтому не обиделась, а наоборот, гордилась соавторством, хотя мое имя упомянуто не было.

Конечно, спектакль «Три желания» не такого масштаба, как «Голый король», но рассказ о неожиданно охватывающем человека безумии стяжательства, когда он может пойти по головам, не заметить плачущего ребенка, отнять что-то у других, был интересен и нам, актерам, и зрителям. И этот жанр, как и психологическую драму, Ефремов превосходно чувствовал и умел блестяще в нем работать.

Спектакль этот шел на нашей сцене не очень долго. Его сняли с репертуара, потому что чешский драматург Блажек выступил у себя на родине против компартии.

«Пятая колонна»

В шестидесятые годы мы все зачитывались Хемингуэем. Моей любимой книгой была «По ком звонит колокол». К нам приехал режиссер Гига Лордкипанидзе из Грузии, ветеран, инвалид Великой Отечественной войны, умный, веселый человек, так же, как и мы, одержимый театром. Он предложил нам поставить антифашистский спектакль «Пятая колонна».

Я могу сказать, что этот спектакль в ряду моих самых любимых. Филиппа, главного героя, играл Олег Ефремов. Это был один из его замечательных положительных героев – умный, честный, борющийся с фашистами. Прекрасную работу сделала Нина Дорошина – Аниту, марокканку, безответно любящую Филиппа, страстно, до самозабвения – как умела любить на сцене Дорошина. Девушку, в которую был влюблен главный герой, американскую журналистку, играла Татьяна Лаврова. Кваша играл соратника Филиппа – жесткого, аскетичного человека. Я играла небольшую роль испанки Петры.

Гига Лордкипанидзе был прекрасным рассказчиком, а мы любили его слушать. Почему-то до сих пор я помню его лицо, его юмор. После спектакля мы обычно собирались у Галины Волчек в коммуналке, где она снимала комнату, и ели пятикопеечные котлеты. Гига рассказывал нам о войне, играл на пианино и пел, при этом отстегивал свою деревянную ногу и ставил ее в угол (конечно, к тому моменту все мы были уже под градусом). Мы пели Окуджаву: «Наденьку», «Апрель», «По Смоленской дороге», «Синий троллейбус».

На спектакле «Пятая колонна» произошел такой случай. Была перестановка в полной темноте; естественно, делать ее надо было очень быстро. Ефремов, который играл Филиппа, переходил в темноте с одного конца сцены на другой, оступился и упал в зрительный зал, на сидевшую в первом ряду даму. Он выругался, а дама быстро и ласково подняла его обратно на сцену. Потом выяснилось, что у нее был сломан палец, пришлось даже накладывать гипс. Рогволд Суховерко утверждал, что дама была из Министерства культуры.

Эпоха Володина

В жизни «Современника» была целая эпоха володинской драматургии – спектакли «Старшая сестра» и «Назначение», а позже – «С любимыми не расставайтесь». В газетах того времени печатали разные статьи о Володине – как похвалы, так и критику. Писали, что у него ущербные герои с неудавшимися судьбами, но мне кажется, в наших спектаклях были люди сильные, сумевшие победить трудные обстоятельства жизни, с богатым внутренним миром. Это и Тамара, и Ильин, и Катя в «Пяти вечерах», Надя в «Старшей сестре» и Лямин в «Назначении». Самые простые, обычные люди – но такие многогранные, глубокие. Володин любил людей – вот что главное!

«Старшую сестру» ставил Борис Львов-Анохин, режиссер Театра Советской армии. В то время люди бегали на спектакли трех режиссеров: Ефремова, Эфроса и Львова-Анохина. Он ставил красивые современные спектакли, любил наш театр, это он, как я уже говорила, написал статью «Современник о современниках».

Я играла маленькую роль – Колдунью. Премьерный показ спектакля состоялся в Тбилиси, где мы были на гастролях, и вскоре Донара Канделаки опубликовала статью об исполнителях небольших ролей: Галине Соколовой, сыгравшей жену Кирилла Шуру, и о моей Колдунье. Донара писала, что обе эти роли стали событием.

В спектакле звучала музыка Моцарта, соль-минорная симфония, на задник поместили рисунок Пикассо. Вообще весь спектакль был необыкновенно одухотворенным. Роль старшей сестры, Нади, – еще одна превосходная работа Лилии Толмачевой. Я приходила заранее, хотя играла во втором акте, и, стоя в конце зала, слушала, как она читает Белинского «Любите ли вы театр?». Позже эту роль стала играть Татьяна Лаврова.

Я не знаю, как точнее сказать, но Толмачева высекала из меня искры, я волновалась, душа моя трепетала. Когда я, по сценарию, входила к ней после того, как побывала на ее спектакле, и, захлебываясь слезами, говорила: «Надя, я вчера была в театре! Как ты говорила: “Доброе слово и кошке приятно!”» – она поворачивала голову, и я не могу передать ее взгляд, но она абсолютно понимала меня. Мы эту сцену играли вместе: моя Колдунья – смешная, нелепая девушка с длинными белыми волосами, и хрупкая, взволнованная Надя – Толмачева.

Если кто-то помнит картину «Большой вальс», а в ней – жену Штрауса Польди, как она просила любовницу своего мужа заботиться о нем, понимая, что он уходит от нее, – вот так же играла Галя Соколова, принося билеты в театр своему мужу, которого она застала у младшей сестры, Лиды. Ее очень удачно сыграла Алла Покровская. Кирилла играл Игорь Кваша.

Ефремов – в роли дяди, и я как сейчас помню его лицо: он показывал ограниченного, упертого старика, но и теплого, заботливого. Как менялось его лицо, он весь выглядел несчастным, когда признавался, что деньги, которые племянницы давали ему, он копил, чтобы вернуть им же. Может быть, такого прочтения роли Володин и не предполагал.

Ефремов всегда укрупнял образ, над которым работал, и делал его человечнее.

Этот спектакль был опять о самых простых, обыкновенных людях, в душе которых таится огромное богатство.

«Назначение» – это не только судьба героя, который приходит на руководящий пост вместо бюрократа. В то время такое было возможно, мы надеялись, что теперь так и будет: это человек новой формации, живущий интересами государства. Главную роль, Лямина, играл Ефремов. Это было его представление, его мечта об идеальном руководителе. Позже эту роль играл Анатолий Адоскин.

Нюту играла Нина Дорошина совершенно бесподобно. Она играла земную, чувственную женщину, безоглядно, самоотверженно умеющую любить.

Интересные актерские работы показали Галина Волчек и Игорь Кваша (родители Лямина). Потом и я сыграла мать Лямина.

Декорация к спектаклю была придумана художником Борисом Мессерером как постоянно трансформирующаяся. Большая люстра при перемене декорации разъезжалась на много плафонов, огромный стол превращался в несколько письменных столов, которые ездили по сцене, дверь становилась большим столом кабинета начальника, и все это мгновенно перемещалось по сцене без единой задержки. Техническим воплощением проекта руководил Михаил Кунин. Режиссер «Назначения», этого глубоко гражданственного спектакля, – Олег Ефремов.

Мы старались развивать эту тему в каждой постановке. Вообще слово «гражданственность» было на первом месте в нашем лексиконе, кто-то подсчитал. На втором месте – слово «говно».

Позже, когда театр окреп и прославился, а не тогда, когда мы висели на волоске – закроют или нет, Ефремов мог, выпив на банкете, сказать какому-нибудь начальнику это второе слово, причем говорил страстно, искренне, глядя в глаза. Мы боялись, что его просто заберут, но ему это как-то сходило с рук. Наверное, потому, что другие начальники с удовольствием слушали, как одного из них так называли.

Олег Ефремов искренне верил в возможность появления новых руководителей, которые смогут победить бюрократию, и когда наталкивался на стену непонимания чиновников, осознавал всю несбыточность своих надежд и выпивал с горя…

«Без креста»

По-моему, грандиозной постановкой был спектакль «Без креста» по повести Владимира Тендрякова «Чудотворная». Пионер Родька находил чудотворную икону, и его темная бабка устраивала целую «кампанию»: к ребенку шли убогие и больные, а также обычные жители деревни, с бесконечными просьбами, чуть ли не объявив его святым. Звонкий мальчишка, которого превосходно сыграла Елена Миллиоти, страдал, не знал, кому верить – учительнице или бабке, его мать совсем потеряла голову. Все тянули к нему руки и просили о помощи. В избу врывался инвалид на коляске, которого гениально играл Петр Щербаков, шумный, пьяный, – и Родька не выдерживал и бежал топиться.

Бабка Грачиха – выдающаяся работа Галины Волчек. Грачихе нужна была власть – над деревней, над всей округой, даже если эта власть пришла к ней через внука, которого она объявила святым. Жуткими, корявыми руками она надевала крестик на грудь Родьки. В то время, когда церковь была почти запрещена, во времена безверия, было страшно даже прикоснуться к религиозной теме. Но этот спектакль был направлен не против религии, а против кликушества, жажды власти над душами.

Фомичева и Лаврова играли в очередь мать Родьки, Фомичева показала себя в этой роли большой трагической актрисой. Толмачева играла деревенскую гулящую бабу, Фролов – председателя колхоза, Соколова – учительницу.

На сцене шла церковная служба, священника играл сначала Евстигнеев, затем Заманский. Мы с заведующей музыкальной частью ходили в храм, просили ноты молебна. Регент рассердился и отказал нам: «Молитвы? Для театра?» Потом мы шли по улице, а какая-то старушка бежала за нами и все повторяла: «Отрекитесь от этого черного дела, хуже будет!»

Необычные, очень красивые декорации сделал художник Валерий Доррер. Представьте: черный бархат, на сцене темно, и вдруг плоские березы от потолка до пола поворачиваются и становятся белоснежными – целая роща ярко освещается, и по ней бежит звонкий пионер Родька.

Мы день и ночь работали над этим спектаклем, устроили экспедицию в деревню под Владимир, ездили в Загорск на Пасху. Был солнечный день, какой-то очень праздничный, веселый, как бывает только на Пасху. Конечно, машины у нас не было, но Галя Волчек договорилась со своим знакомым, известным журналистом, у которого машина была. Поехали.

Троице-Сергиева лавра всегда представлялась мне сказочным местом, я как будто попадала в прошлые времена, в «Сказку о царе Салтане». Служба шла в маленьком храме, где хранится рака с мощами Сергия Радонежского.

Нам рассказали о поверье: говорят, что Сергий Радонежский ходит по ночам среди людей, помогает им, и один раз в год монахам приходится менять ему обувь.

Рассказали еще и такую легенду: однажды какая-то старушка умоляла священника отслужить молебен Сергию Радонежскому. Но у нее не было денег заплатить за службу, и она предложила дорогие кружева. Священник отказал. Старушка, плача, ушла и встретила нищего, который спросил, почему она плачет. Она объяснила, и тогда он сказал: «Давай кружева и ни о чем не беспокойся, молебен будет отслужен». На следующий день был праздник, все собрались около усыпальницы Сергия, но она не открывалась, и никто не мог поднять крышку гроба. Наконец позвали священника, который отказал старушке. Он открыл – в гробу вместе с мощами святого лежат кружева. Священник упал на колени, прося прощения у святого, а старушка поняла, кем был тот нищий. И молебен отслужили.

Галина Волчек рассказала, что встретила на паперти слепую старуху-нищенку. Галя дала ей денег, чем-то угостила и спросила, как она живет. И та, улыбаясь, ответила: «Ой, дочка, хорошо. Я теперь такая счастливая! Раньше ничего не чувствовала, голова такая – хоть кипяток лей. А теперь чувствовать стала. Вот всю ночь я здесь, служба красивая. Я такая счастливая!»

Репетиции спектакля «Без креста» шли в театре имени Пушкина, потому что после ухода из МХАТа нам приходилось репетировать по разным театрам, куда нас пускали.

Я играла старуху, подругу Грачихи. Был перерыв, я, жутко усталая, прилегла на кушетку, вдруг слышу: «Иванова, на сцену!» Я побежала, наступила на юбку на лестнице, упала, и ступенька въехала мне в бок, сломав два ребра. Меня поднял на руки молодой актер Левин, вызвали «скорую», меня отвезли в госпиталь у Петровских Ворот. Там лежали двенадцать старушек, в основном с переломом бедра, у всех к ногам подвешены грузики. Всех их сбили машины, и только одна плакала: «Вот, дочка, всех машины сбили, только я под проклятый велосипед попала!»

У меня отобрали тапочки, не разрешали ходить, думали, что у меня разрыв селезенки. Но все обошлось. Я понимала, что идет выпуск спектакля, рвалась в театр и с забинтованной грудной клеткой через неделю снова была на сцене.

Ефремов велел поставить в кулисах раскладушку, я лежала на ней и выходила на сцену на свои реплики. Но играла уже не старуху – пьесу переделали, и я стала играть молодую доярку в паре с Евстигнеевым, механизатором-стахановцем. В сцене деревенских танцев он говорил мне: «Вот ты плачешь, что я на тебя внимания не обращаю, всё книжки читаю, а надо было рость!» И после этой реплики Евстигнеев поворачивался к залу и, виляя задом, выкидывал свои фирменные коленца – всегда на аплодисменты. А фразу его потом повторял весь театр: «Ты плачешь, а надо было рость!»

Солженицын в «Современнике»

Однажды нам посчастливилось познакомиться с Александром Солженицыным. Он принес в наш театр пьесу «Олень и шалашовка» и сам читал ее. Мы, конечно, пьесу приняли, размечтались, что будем играть, распределили роли. Пригласили Александра Исаевича встречать с нами Новый год, была у нас такая традиция. Актрисы шили себе платья, был бал, капустник. Тот Новый год с нами встречали Василий Аксенов, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко.

Солженицын удивительно здоровался, мне навсегда запомнился этот момент. Он взял мою руку, долго держал ее и смотрел мне в глаза, как бы всматривался, пытаясь понять, что я за человек. Меня это поразило, потому что часто люди, здороваясь с тобой, уже смотрят на другого человека. А Солженицын здоровался так со всеми членами нашей труппы.

Они часто беседовали с Ефремовым, обсуждая будущий спектакль, и Солженицын просил никого больше к этим беседам не допускать. Более того, они выходили из помещения и гуляли вдвоем вокруг театра, чтобы никто их не подслушал, – тоже по просьбе Солженицына. Кончилось все довольно грустно: пьесу запретили.

«Обыкновенная история»

Олег Ефремов был очень щедрым человеком. Он дарил идеи и даже целые постановки: так, на афише «Голого короля» стоит имя Мары Микаэлян, хотя работал над спектаклем Ефремов. То же и с «Третьим желанием», режиссером которого считается Евгений Евстигнеев.

«Обыкновенная история» Гончарова в инсценировке Виктора Розова была настолько интересной, что получила Государственную премию. Ефремов помогал Галине Волчек на первых порах работы (они вместе сокращали пьесу, убрали всю первую сцену в деревне), а дальше предоставил ей полную самостоятельность. Немирович-Данченко сказал: «Половина успеха спектакля – правильное распределение ролей». Волчек распределила роли правильно: главная роль, Адуев, – Олег Табаков, дядюшка – Михаил Козаков.

Если в спектакле «В поисках радости» герой Табакова бунтовал против обыденности, мещанства, эгоизма, то здесь был создан образ молодого человека, сломанного прозой жизни. Снова были великолепные актерские работы Козакова, Толмачевой, Миллиоти, Крыловой, Лавровой, Дорошиной. Позднее на роль Адуева ввели Андрея Мягкова, на роль дяди – Валентина Гафта. Мне посчастливилось играть мать молодой героини, первой возлюбленной Адуева Наденьки.

Мне хочется подробнее остановиться на этом спектакле, потому что он стал началом большого успеха Галины Волчек как режиссера: Волчек доказала, что она талантливый постановщик с самостоятельным видением мира и действительности, с определенной гражданской позицией. Будучи актрисой, Волчек очень подробно работала с актерами. Она изобразила на сцене работу бюрократической машины – символизируя собой жуткий процесс уничтожения души человека, чиновники механически передавали один другому бумагу в определенном ритме, и создавалось впечатление, что ничто живое не может существовать в этом мире.

Сначала у героя просто разрывалось сердце от того, что рушились все его надежды, вера в прекрасное, вера в людей. Я очень любила этот спектакль: у меня было красивое платье, красивый грим. Я всегда ждала момента, когда Адуев понимал, что ему изменила любимая девушка, она увлеклась соседом-графом. Он говорил: «У меня болит грудь», просто умирал на моих глазах. И я, все это понимая, произносила банальные слова: «Вы потрите оподельдоком – и все пройдет!», имея в виду, что человек может выдержать измену, надо только вытерпеть. Но мне было его бесконечно жаль…

Во время работы над «Обыкновенной историей» у Табакова случился инфаркт, хотя ему было всего тридцать два года. Галине Волчек предлагали его заменить, но она не согласилась, понимая, что от личности Табакова зависит смысл этого спектакля. Репетиции были приостановлены до его выздоровления.

Амплитуда перерождения, заданная Табаковым в образе Адуева, отличалась необыкновенным размахом. Сначала перед зрителем представал чистый, романтический молодой человек, верящий в благородство и любовь, в высшее назначение человека, – и в конце спектакля он становился циником, беспринципным, страшным существом. Волчек создала необычайно точный портрет человека, показала ужасную возможность его превращения в собственную противоположность.

Козаков играл дядюшку – очень умного, трезвого, циничного человека, все время доказывающего племяннику реальную необходимость кажущихся тому неблагородными поступков. И когда племянник стал совершенно другим, дяде было очень горько.

Положительная героиня – тетушка, которую играла Толмачева, – добрая, благородная, беззаветно любящая своего умного, делового мужа. Она не разделяла его взглядов, но переубедить не могла. Сочувствуя племяннику в молодости, тетушка приходила в ужас от того, каким он стал. От безысходности и невозможности переубедить мужа и племянника она заболевала и умирала, и никакие деньги не могли ее спасти.

Спектакль был снят телевизионным объединением «Экран», и у нас сегодня есть возможность его увидеть. Табаков в конце этой телеверсии предстает таким страшным, переродившимся в свою противоположность существом, что зритель содрогается.

Думаю, с этим спектаклем в Москве родился новый крупный режиссер.

В работе актеры нередко пользуются своим жизненным багажом – ассоциациями, которые приходят откуда-то издалека, из прошлой жизни, возникают из каких-то отдельных случаев. Глядя на страдания героя Табакова из-за предательства Наденьки, я вдруг вспомнила свою обиду и ревность из далеких студенческих лет.

Я уже рассказывала о своем друге Саше Косолапове. Однажды мы с ним пошли в кино. Теперь уже и кинотеатра такого нет, «Экран жизни», в районе Каляевской улицы. Шел фильм «Петер» со знаменитой актрисой Франческой Гааль. Там звучала популярная тогда песенка «Хорошо, что мне шестнадцать лет». Вокруг кинотеатра толпились люди, спрашивали лишний билетик. Мы ходили, ходили – не везет, нет билетов.

Вдруг навстречу идут мои подруги, Таня Киселева и Наташа Каташева. Я уже писала, что они жили у меня дома, когда моя мама была в больнице. И вот они говорят: «Ой, у нас есть лишний билет. Саш, пойдем с нами!» Саша повернулся ко мне: «Милочка, я пойду, ты не обидишься?» Я гордо сказала: «Конечно нет, иди». А что я еще могла сказать?

И они пошли в кино. А у меня не было сил даже сесть в троллейбус, я пошла пешком до дома и думала, что у меня разорвется сердце. Я не могла проглотить эту обиду, я просто умирала, и некому было сказать мне: «Вы потрите оподельдоком – и все пройдет!»

«На дне»

Галина Волчек первой обратилась к классике, ведь до этого в нашем театре шли только современные пьесы. Ее второй спектакль – «На дне».

К Горькому наша интеллигенция всегда относилась неоднозначно. Во МХАТе этот спектакль был в свое время событием: играли ведущие актеры. И для нас было большим риском поставить этот спектакль. Но все-таки Галина Борисовна решилась.

Я уже рассказывала о своей приятельнице, поклоннице театра, которая, живя в Риге, приезжала в Москву смотреть наши спектакли. Однажды, находясь в короткой командировке, она могла пойти только на один спектакль – «На дне» театра «Современник». Она не ожидала, что ей понравится, но в результате просидела весь спектакль затаив дыхание, а потом рассказывала о незабываемом впечатлении.

Сам спектакль был настолько великолепен и гармоничен, что воспринимался как симфония, тем более что драматическую часть поддерживала симфоническая музыка Александра Любецкого. Оформил спектакль художник Петр Кириллов.

Евстигнеев – Сатин был естественным, с большим юмором. Я видела Ершова во МХАТе в этой роли, но он был резонером, монолог «Человек – это звучит… гордо» декламировал. Евстигнеев говорил просто и с иронией: его Сатин вообще относился к себе иронично. И эту фразу: «Если работа в удовольствие, может быть, я буду работать. Может быть», – Евстигнеев произносил, имея опыт нашей советской действительности и понимая природу человека.

Необычно был решен образ Васьки Пепла. Это чистый человек, попавший в трясину воровского мира, и мы понимали, что он вряд ли сможет вырваться. Пепла играл Олег Даль, и назначение его Галиной Волчек на эту роль было очень правильным. Даль играл хрупкого, беззащитного человека, за которого очень страшно.

Валерий Хлевинский (он тоже играл эту роль), молодой актер с «положительной» внешностью, другой по характеру, но тоже заставлял зрителей тревожиться за своего героя.

Очень хороши были Барон (Андрей Мягков) – до сих пор помню каждое его слово, Настя (Толмачева и Лаврова), живым, ярким был образ Бубнова (Петр Щербаков). Спектакль отличало прочтение героев как мудрых людей, попавших на дно, и герой Щербакова символизировал именно это – всю тщетность борьбы со злом, с хищничеством: «А пусть себе собак в енотов перекрашивают!» Эта фраза осталась навсегда в лексиконе артистов старшего поколения.

Когда беспредельная в своей ревности и ярости Василиса (Нина Дорошина) ненавидела свою сестру Наташу (Алла Покровская), от ее гнева, по-моему, дрожали стены.

Но особенно яркой была работа Валентина Никулина – роль Артиста. Этот образ производил неизгладимое впечатление, им восхищались не только советские зрители – приезжавшие из-за границы тоже в первую очередь отмечали великолепную работу Никулина. Он замечательно читал стихи Беранже:

…Если к правде святой

Мир дорогу найти не сумеет,

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой!

Очень хорош был конец второго акта. Звучала симфоническая музыка, обитатели ночлежки в пьяном угаре начинали подтанцовывать на нетвердых ногах, и казалось, что они, кем-то завороженные, вот-вот улетят в космос. Это производило колоссальное впечатление: на сцене была ночлежка, оборванные жители которой уже ни на что не надеялись в жизни, а на переднем плане умирала Анна, жена Клеща (Миллиоти), и ее утешал Лука (Кваша).

Для меня спектакль «На дне» был школой раскрепощения. Я играла Квашню, и Галина Волчек, в отличие от режиссеров предыдущих спектаклей в других театрах, сделала эту героиню веселой, неунывающей и страстно желающей выйти замуж. Наверное, я была еще сильно зажатой артисткой, и мне было трудно. Секс – не мое поле деятельности…

Я стеснялась, когда говорила Евстигнееву: «Ты со мной жить не захочешь… ты вон какой! А и станешь жить со мной – не больше недели сроку… проиграешь меня в карты со всей моей требухой!» И все боялась, что с недостаточной женской смелостью говорю это. Я даже делала себе накладную грудь, чтобы быть более сексуальной.

Для более правдоподобного образа Квашни я попросила театр купить у моей соседки Марьи Александровны вязаную кофту. Мария Александровна была очень своеобразной женщиной – общественницей, ходила по дому, проверяя состояние квартир, мирила поссорившихся соседей. Она весила больше ста килограммов, веселая и громкая. Марья Александровна часто заходила ко мне в гости, а однажды пришла и так весело говорит: «Ваша сила, ваша слава, ваша власть! Я сейчас в гастрономе была. Так толкали! Один мужчина толкнул и извинился. А я ему говорю: ничего, пожалуйста, еще!» Ей уже было больше семидесяти.

Я написала про нее песню:

Мне сказала Марья Александровна:

– Ну какая ж ты артистка?

Ты полы в квартире моешь, а красивой шубы нет!

Вот у нас была артистка – у нее все пальцы в кольцах,

А носила только бархат, в крайнем случае – вельвет!

– Ах, Марья Александровна, я занимаюсь творчеством,

Я много жизней проживаю за свою одну.

Пускай я не всегда играю роли те, что хочется,

Но так играть, как хочется, уже порой могу!

– Врешь ты, девка, очень славно,

но смотри – сгорят котлеты,

И пора ботинки новые мальчишкам покупать.

Тут прощаюсь я с соседкой: у меня в шесть тридцать явка,

А в метро такая давка, что нельзя не опоздать.

И вот уже бегу, бегу по Чистопрудному,

Все пуговицы оторваны, вся в мыле и в поту.

И ненавижу зрителей, а роли перепутались,

А сердце так колотится – сейчас я упаду!

И в последнюю секунду я влетаю в театр белый,

В театр белый, словно лебедь, что на Чистых на прудах.

О котлетах забываю, о мальчишках забываю

И совсем, совсем другая отражаюсь в зеркалах.

Дыхание второе – я занимаюсь творчеством!

И зрителей люблю, а на сценическом кругу

Пускай я не всегда играю роли те, что хочется,

Но так играть, как хочется, уже порой могу!

Марья Александровна помогла мне создавать образ Квашни: с такой же широтой, задором, громко моя Квашня входила в ночлежку.

Однажды вместо заболевшего Кваши Луку играл артист МХАТа Алексей Николаевич Грибов. Нам было нелегко «пристроиться» к нему, да и ему, наверное, тоже, но играть с известным артистом было очень интересно.

Слава богу, спектакль «На дне» тоже был снят для телевидения.

В 1985 году мы собирались в Тбилиси со спектаклем «“Современник” рассказывает о себе». В Тбилиси нас помнили по гастролям с «Голым королем», и хотя Евстигнеев уже не работал в нашем театре, мы его пригласили поехать с нами. И вот в один из свободных дней нас уговорили устроить вечер встречи со зрителями. Просили, чтобы Евстигнеев обязательно принял участие. Он никогда не ходил ни на какие концерты, потому что, как мне рассказывали, был «отравлен» одной встречей со зрителем: как-то, будучи совсем молодым актером, во время поездки в колхоз он вышел на сцену с рассказом Чехова «О вреде курения», и ему кто-то крикнул из зала: «Уйди со сцены, сука!» Уж не знаю, так это или нет, но больше он в концертах не участвовал.

Я была ведущей вечера в Тбилиси, начала его уговаривать: «Женя, ты только прочтешь монолог Сатина. Я тебя представлю, может, ответишь на пару вопросов, и всё». Уговорила! Я его объявила, он вышел на сцену, я говорю: «Монолог из спектакля “На дне”». Он начал: «Человек…» – и вдруг замолчал. Дальше должно было быть: «Это – великолепно, это звучит… гордо», но Евстигнеев все забыл, выдержал паузу, сказал: «Ну, и так далее…» – и ушел со сцены. Зрители были в недоумении, но все-таки хлопали.

Правда, в этом же концерте Евстигнеев сыграл на ударной установке, вспомнив молодость, когда он играл в самодеятельном джазовом оркестре.

Только о любви

В эпоху Ефремова было два спектакля о любви, и только о любви. Один из них – поставленный Галиной Волчек и прогремевший на всю Москву спектакль «Двое на качелях» по пьесе Уильяма Гибсона, в котором прославились Татьяна Лаврова и Михаил Козаков, а затем и вторая пара – Лилия Толмачева и Геннадий Фролов. Это американская пьеса о двух одиноких людях. Балерина, больная язвой (у нее иногда даже бывают кровотечения), старается бодриться, не унывать. К ней случайно приходит молодой человек из благополучного мира – покупать ящик для льда. Она его любит, – но он уходит и предает ее…

Лаврова была большой актрисой, с нелегким характером, в первую очередь нелегким для себя. Она была абсолютно естественной, глубокой – ни капли фальши. Зрители помнят ее по фильму «Девять дней одного года». К сожалению, она мало снималась. По-моему, режиссеры боялись ее характера, да и она часто отказывалась – предлагаемые роли казались ей незначительными.

Второй спектакль – «Вкус черешни» по пьесе Агнешки Осецкой, переведенной с польского Булатом Окуджавой. Начинала его ставить Екатерина Еланская, потом подключился Ефремов и фактически поставил этот спектакль сам. Там играли несравненный Олег Даль и очаровательная Елена Козелькова. На сцене был оркестр и великолепный джазовый пианист Виктор Фридман.

Даль настолько свободный, импровизирующий, элегантный! И партнерша достойна его. Позднее в этот спектакль влились еще несколько пар: Фролов и Миллиоти, Покровская и Табаков, а в вышедшей позднее второй редакции – Марина Хазова и Сергей Сазонтьев. Оркестровки ко второй редакции делал Виктор Фридман.

Галине Волчек удалось открыть и воспитать замечательных актрис: Татьяну Лаврову, Марину Неёлову, Елену Яковлеву, Галину Петрову, Марину Хазову, Ольгу Дроздову. Сейчас ее любимица – Чулпан Хаматова. Все они умели играть любовь.

«Традиционный сбор»

Последний спектакль, о котором мне хотелось бы рассказать в рамках ефремовского периода «Современника», – спектакль по пьесе Виктора Розова «Традиционный сбор». Пьеса простая, типично «розовская», и наши актеры сначала даже не хотели ее играть – им казалось все очень знакомым, но Ефремов настоял: он очень редко использовал свой авторитет, но тут решил убедить нас, доказать, что спектакль будет интересным, и, по-моему, единственный раз использовал свое право вето.

Он перекроил всю пьесу. Сюжет такой: герои собираются на вечер встречи выпускников через двадцать лет после окончания школы. Ефремов сначала впускает всех героев в класс, а потом, наплывами, они вспоминают, как они собирались на этот вечер – уже встретившись, поговорив, выяснив, кто как жил эти годы.

Наверное, всем людям иногда в жизни приходится остановиться и подумать, как они прожили какой-то отрезок времени, исполнились ли их мечты, можно ли что-нибудь исправить, – вот это и происходит здесь с героями. Я даже написала песню, в которой есть такой куплет:

Ах, ребята вы, ребята,

Подсчитайте про себя:

Что еще осталось свято,

Что вернуть уже нельзя.

Где вы руки опустили,

С кем бороться не смогли,

Что вы мимо пропустили,

Что взамен приобрели…

Когда мы обсуждали, зачем мы ставим этот спектакль, Ефремов сказал: «Чтобы люди, которые пришли в зал, посмотрели на себя, подумали, как они прожили жизнь, – и, может быть, они станут жить лучше». Я запомнила его слова навсегда.

В спектакле были заняты актеры старшего возраста – Евстигнеев в главной роли Сергея Усова, Толмачева, Никулин, Кваша, Щербаков, Фролов, Дорошина, Сергачев. Роль Лиды Беловой играла я, а потом Галина Волчек, когда я ждала своего второго сына. В сцене воспоминаний Алла Покровская замечательно играла Лизу Хренову, эту же роль ярко исполняла Галина Соколова. Виктор Тульчинский играл вкладчика сберкассы, Рогволд Суховерко – начальника, заправляющего машину на бензоколонке. Молодежь – Лена Миллиоти, Ася Вознесенская, Владимир Суворов и Андрей Мягков – играли ребят, которые тоже учатся в этой школе.

Это снова был абсолютно слаженный ансамбль, и каждый – очень яркая индивидуальность. Зрители плакали, смеялись и действительно смотрели про себя. Я бесконечно любила этот спектакль и роль Лиды Беловой. Помню, как настраивал меня Олег Николаевич: «Понимаешь, эта женщина живет в Иркутске, работает в сберкассе, у нее двое детей, будничная жизнь – и вдруг она вспоминает свою первую любовь, мальчика из десятого класса, который ушел на фронт, и ей так захотелось окунуться в молодость, что, несмотря на дорогой билет, она рванула в Москву. Я думаю, что они после этой встречи всю ночь бродили по Москве, может, у них все случилось в эту ночь – они как будто выпали из времени».

Мне так хотелось хорошо сыграть, я так любила эту героиню, что подружилась с работницей сберкассы на проспекте Мира, у нее оказалась сходная биография. Потом я поехала в Лосиноостровскую, в школу, где училась во время войны, нашла свою учительницу. И хотя я перевелась в другую школу после четвертого класса, переехав в Москву к маме, но когда я вошла в класс, где Зинаида Александровна проводила урок, она посмотрела на меня пристально и вдруг сказала: «Иванова!» При этом она ни разу меня не видела ни в театре, ни в кино. Мы с ней обе расплакались.

На этот спектакль я всегда шла как на праздник. Мы потом долго-долго играли сцены из «Традиционного сбора» в концертах в разных городах, на заводах, в воинских частях. Играли сцены в сберкассе и на заводе – Ольга Носова и ее начальник (Герман Коваленко). Дорошина бесподобно играла Носову и всегда была любимицей публики, хотя вроде бы ее героиня была женщиной «аморальной».

У нас были костюмы: у Носовой ярко-синий, у Агнии (Толмачевой) – ярко-красный, у меня – зеленый. Это тоже по задумке Ефремова. Слова любви, которых я никогда почти не произносила на сцене, в этом спектакле у меня все-таки случились. Мой герой (его играл Фролов) работал в своем городе на заправочной станции, выпивал – закрытый, очень скромный человек с трудной судьбой. Он сидел ко мне спиной, стесняясь меня, и когда мы оставались одни, я говорила: «Господи, как я любила-то тебя!», а он, не поворачиваясь: «И я тебя!» – почти кричал.

Олег Ефремов был настолько дальновиден, что сумел послать импульс, посеять семена, из которых выросли и «Современник» Галины Волчек, и «Табакерка». Табаков руководит МХАТом, и даже я со своим маленьким театром «Экспромт» причисляю себя к последователям Олега Николаевича. И хотя надвигающийся капитализм захватывал людей, они поддавались, изменялись – все-таки Ефремов «прорастал» в своих учениках. И если Табаков получил «в наследство» МХАТ, а Волчек – «Современник», то я создавала театр на пустом месте.

В 1970 году Ефремов ушел из театра. Для меня это стало трагедией – я находилась в декретном отпуске, а когда вышла на работу, застала уже другой театр. Ощущение от его ухода у меня было такое, как будто все кончено, потому что для нас он был всем. Я не представляла, как театр может существовать с другим, чужим руководителем: у него будет другой метод, он приведет новых людей…

Мне кажется, что Олег Николаевич не просто ушел во МХАТ – он ушел из «Современника». Наверное, что-то уже было надломлено, появилась какая-то недосказанность, недоверие; вернее, перестала существовать бесконечная вера в него основателей театра – и он это остро чувствовал. Начались разногласия, особенно проявившиеся при постановке «Чайки».

Елизавета Котова вспоминает: на одном из последних заседаний совета Олег Николаевич серьезно обсуждал переход во МХАТ, но все куда-то спешили, бежали. Ефремов был очень расстроен. Котова сказала ему: «Олег, не уходи! Во МХАТе будет то же самое!» А он ответил: «Там мне не будет так больно…»

Конечно, после окончания института он мечтал попасть во МХАТ – все выпускники Школы-студии об этом мечтали. И то, что МХАТ его не принял, было тогда для Ефремова страшным ударом, и кто-то даже рассказывал, что он сказал: «Пройдет время, и я приду сюда победителем». То есть эта заноза оставалась в его сердце всю жизнь.

«Старики» пригласили его возглавить МХАТ, и, конечно, у него возникло желание сделать это. Думаю, он стоял перед выбором, наверняка мучился с решением. Он звал нас с собой, всю труппу. Но все отказались, не хотели терять самостоятельность, боялись потерять театр. Потом, правда, начали уходить – поодиночке.

Ефремов не мог возглавить два театра, как это сделал Табаков: МХАТ был слишком большой, главный в стране, и его нельзя было делить ни с кем. Ефремов начал реформы во МХАТе, собрал звездную труппу, отправил стариков на пенсию. Это стало началом разделения МХАТа. От себя лично я скажу, что не увидела ни одного спектакля в этом театре, который бы меня потряс так, как спектакли «Современника». Пожалуй, разве что «Иванов», да и то не полностью.

Мне хотелось бы еще раз обозначить те черты, которые сделали Ефремова гениальным руководителем легендарного театра. Я уверена, что он родился для этого подвига, был настоящим интеллигентом по формуле Лихачева: «совесть плюс интеллект». Ефремов был очень образованным человеком, отлично знал систему Станиславского, Михаила Чехова, западных режиссеров. Он был патриотом и чувствовал все беды своего народа. В ту первую «оттепель» он как романтический коммунист верил, что наступает эпоха свободы, что страной будут руководить просвещенные деятели – может быть, ученые, писатели. И в то же время он был человеком дела, умел договариваться с чиновниками, действуя на них своим обаянием и даже используя актерское мастерство. И рядом с ним – компания учеников, соратников, единомышленников. Это было особое время – «оттепели», наступившее после XX съезда партии. Театр жил в ногу со временем, надеялся, разочаровывался, но всегда оставался честным – на сцене его была правда.

Я не считаю себя вправе делать какие-либо общие выводы о творческом пути Олега Ефремова и театра «Современник» под его руководством. Но я была участником тех событий, и из моих заметок, как мне кажется, виден путь нашего театра – путь поиска истины, надежд, ошибок и заблуждений, путь эволюции вместе с передовой интеллигенцией нашей страны.

Гастроли

В советское время все театры страны ездили на гастроли, города «менялись» театрами, а столичные театры зрители ждали везде, это был праздник: люди видели артистов, снимавшихся в кино, больших мастеров. Были обязательные концерты на заводах и фабриках, реже в колхозах и непременно – в воинских частях, что, как мне кажется, имело огромное воспитательное значение.

Гастроли – это, наверное, беда для семьи актрисы: дом остается без хозяйки. Конечно, я очень переживала, скучала по мужу и детям, но в то же время это были и каникулы. Как жаль, что теперь гастроли есть только у отдельных театров, чаще академических, а у государства нет денег ни на дорогу, ни на гостиницы, ни на суточные. А нам выпало счастье в советские времена исколесить всю страну, побывать и на Дальнем Востоке, и в Средней Азии, и на севере, в Мурманске, и в Грузии, и в Азербайджане, и в Казахстане, и на Урале. Мы знакомились с интересными людьми и любовались красотами нашей страны.

А еще на гастролях можно дружить! И мы дружили, как школьницы. Чаще всего в нашей компании были Галя Соколова, Аллочка Покровская и я. Обе эти актрисы очень умные и образованные, поэтому мне было безумно интересно с ними. Мы ходили в музеи и театры, покупали книги. Обычно я жила в номере с Галей Соколовой, причем с ней мне было так интересно, что я разрешала ей курить в номере, хоть сама и некурящая. Иногда моей соседкой была наш гример Валентина Логинова, тоже необычайно приятный человек.

Конечно, мы что-то варили в номере кипятильником, иногда чуть ли не устраивая пожар – забытые кипятильники время от времени взрывались. Однажды за границей, кажется в Болгарии, Евстигнеев чуть не сжег гостиницу.

В Америке, в городе Сиэтле, я даже ловила рыбу в океане. Мы познакомились там с русскоговорящими американцами, которые очень тепло нас принимали. Глава одной семьи был в отпуске, почти каждый день они брали в аренду яхту и выезжали на рыбалку. Они приглашали меня, а я брала с собой Галю Соколову и двух молодых артистов, Колю и Таню Ряснянских. И мы в шесть утра уже плыли на яхте по океану ловить лосося! Я даже один раз поймала маленькую акулу, но американцы почему-то очень испугались, сказали, что она кусает за ноги, изрубили ее и бросили куски в океан, крича: «Собачья рыба!»

А в первый раз я ловила рыбу на другой стороне земного шара, во Владивостоке. Закидывала спиннинг и поймала подряд восемь камбал, причем хозяева тут же поджарили их на плитке. Свежая камбала – это очень вкусно!

Кроме прогулок и путешествий, познавательных и увеселительных, мы очень много работали. Помимо спектаклей мы устраивали еще и шефские концерты, причем были энтузиасты, которые постоянно принимали в них участие: это Галя Соколова, Алла Покровская, Рогволд Суховерко, Виктор Тульчинский, Тамара Дегтярева, Леша Кутузов, Герман Коваленко, Лена Миллиоти, Петр Щербаков и многие другие. Индивидуальные творческие встречи проводили только некоторые актеры. По-моему, очень интересный вечер получился у нас с Лией Ахеджаковой. Конечно, зрители шли в основном на Ахеджакову, потому что она была в то время одной из самых популярных актрис в стране. Но, как мне кажется, я тоже работала на достойном уровне. Лия прекрасно читала стихи Цветаевой. Мы с ней играли сцену из спектакля «Спешите делать добро», показывали отрывки из кинофильмов и даже маленький фильм «Поговори на моем языке», где Лия, как мне кажется, сыграла одну из лучших своих ролей – одинокой пожилой женщины, которая купила цыпленка на рынке, вырастила его, и он стал членом ее маленькой семьи. Фильм смешной и грустный, я там играла ее соседку, у которой была своя беда – зять (Ролан Быков).

Мы с Ахеджаковой исколесили тайгу, были под Красноярском, побывали на Столбах – это знаменитые горы, совершенно отвесные, даже скорее скалы, и скалолазы устраивают восхождения без всяких подручных средств, просто в галошах. Конечно, мы и не пробовали туда влезать, но красота немыслимая! Нас очень трогательно встречали, варили нам картошку, кормили грибочками собственного засола и очень любили нас – а это так важно для артистов.

Однажды к нам пришла журналистка и сказала, что нас ждут в каком-то закрытом городе. Попасть туда можно только самолетом, лететь полчаса. Я засомневалась: у нас на следующий день спектакль, а утром у меня выступление на телевидении. Но она так уговаривала: «Нет-нет, вас так ждут, это совсем рядом, вы скоро вернетесь». Ахеджакова поддалась, и мы налегке, хотя было уже прохладно, отправились на аэродром.

Прилетели – афиш нигде нет, пришли в ДК – вроде нас никто не ждет. Ох, думаю, неспроста все это! Надо спросить, есть ли обратные билеты. Нет, сказали нам, только через месяц. Мы в панике, журналистка, которая нас привезла, как-то растерялась, и тут я, памятуя, что была когда-то парторгом, догадалась позвонить в райком партии. Такая история, говорю, выручите, пожалуйста, нам обратно надо! Слава богу, кто-то из начальников должен был ехать в пять утра на машине, и нас пообещали взять. Ну, отлегло. Пошли на концерт – никто нас перед этим не накормил, что случалось крайне редко. Люди какие-то негостеприимные, холодные, видимо, чувствовали себя очень значительными. Наверное, добывали что-то очень ценное, может быть, свинец или уран – секретное.

Отыграли мы этот концерт, и нас тут же повезли на другой, в ДК железнодорожников. И тут уже были и картошка, и грибочки, и зрительская любовь. А в пять утра мы сели в райкомовскую «Волгу», и в десять часов я на телевидении уже пела свои песни.

Когда мы были на гастролях в Минске, у меня был творческий вечер вместе с Константином Райкиным. Костя блестяще работал в первом отделении – танцевал, показывал животных, рассказывал свою биографию и через каждые две-три фразы говорил, как ему тяжело, как трудно быть сыном великого артиста. Все смотрят, достоин ли он своего отца, относятся к нему с повышенным любопытством. Поступать в институт было трудно, пришел в театр – трудно. Публика буквально исходила любовью к нему. Аплодисменты сплошные, а я стою за кулисами и думаю: зачем же я пойду на сцену? Они уже отдали всю любовь этому артисту. Конечно, мне тоже было нелегко, меня никто не знал, и я совсем загрустила. Выхожу на сцену – что я буду делать? И вдруг меня осенило! Говорю: «А я, товарищи, сирота!» Зал был умный, сразу понял мою иронию ко всему происходящему, раздались аплодисменты. И дальше вечер прошел с большим успехом.

С Валентином Гафтом мне тоже довелось несколько раз работать в творческих вечерах. У него всегда был огромный успех. Гафт очень по-доброму ко мне относился, с ним всегда было интересно. Однажды он сказал зрителям обо мне: «Я вам сейчас представлю актрису, которая сама – целый театр».

Были интересные гастроли в Германии. В годы существования Германской Демократической Республики мы ездили с концертами по воинским частям, а много позже побывали на фестивале в Кёльне и были очарованы красотой и ухоженностью этого города. Весна, под каждым деревом – анютины глазки, крупные, разного цвета, и почему-то очень много птиц – весь город пел! И я все думала, сидя напротив Кёльнского собора на лавочке: «Как же так? Мы же их победили, но у нас такой красоты и такого комфорта нет…»

Фантастически красивым запомнился осенний Веймар – это был уже другой фестиваль. Мы бродили по старинной площади, видели памятник Шекспиру. А поселили нас в гостинице «Элефант», где когда-то жили Толстой и Достоевский.

Однажды, как это часто бывает на гастролях, произошел такой случай. У нас кончились суточные, а тогда не разрешали менять рубли на валюту кто сколько хочет. Запасливый Петя Щербаков пообещал: «Девчонки, я вам подмогну!» И повесил утром на ручку двери нашего номера сумочку с продуктами. Но сумочку кто-то умыкнул…

К счастью, у меня оказался пакетик гречневой крупы, продела, и немножко «пыли» от сушеных белых грибов. И я сказала: «Девчонки (имелись в виду Соколова и Покровская), не горюйте. Сейчас сварю вам кашу!» Залила гречку кипятком, засыпала грибной «пылью», поставила все под подушку. Бежит завтруппой, Лидия Владимировна Постникова: «Что за запах? Здесь же нет ресторана! У кого это?» Мы не признались, а кашу ели с большим удовольствием. Каша с белыми грибами – любимое блюдо Льва Толстого, а он, между прочим, как я уже сказала, останавливался в этой гостинице!

Конечно, каждый раз мы старались что-то купить, выгадывая, чтобы было подешевле. Однажды в Хельсинки наткнулись на магазин с развалом зимних сапог-дутиков всех размеров и цветов. Копаемся – никак не можем найти парные одного размера. Потом нам объяснили, что это магазин для инвалидов, одноногих. Но все-таки кто-то купил: на левую ногу 39-й размер, на правую – 40-й.

О гастролях в Тбилиси я уже рассказывала. В Тбилиси мы выпустили спектакль «Старшая сестра», а потом поехали в Баку, где тогда был знаменитый мэр, Лемберанский, он украшал город, сделал в центре настоящую «Венецию» на бульварах. В городе были необыкновенно чистые улицы; побывав в Мексике, он перенял идею стеклянных будок-«стаканов» для милиционеров. Нас катали на пароходе, где кормили шашлыками и черной икрой. В нашу честь пели оперные певцы, там был душ из морской воды, а Михаил Козаков в плавках под аплодисменты танцевал на палубе твист. Потом устроили банкет на бывшей даче Багирова, нас принимало партийное руководство Баку. Один из начальников немного ухаживал за мной, написал мне стихи и очень гордился этим. Он захотел прочитать эти стихи за столом, я отговаривала, но он все-таки прочел:

Ах, товарищ Иванова,

Вот и встретились мы снова.

Ах, зачем же было нам встречаться,

Если завтра снова расставаться?

Для того, чтоб до скончанья века

Помнил человек человека!

Пауза, а потом нарочито: «Замечательно!» – это мужики, а девчонки сразу захихикали. Но мой поклонник так ничего и не понял.

Каждый год мы ездили на гастроли в Ленинград. Колдовские белые ночи, разводятся мосты… Очарованная этим городом, я сочинила песню о Ленинграде. Там был огромный, невероятный успех «Голого короля»: казалось, весь город взволновался – так хотели увидеть спектакль. Играли мы во Дворце культуры имени Первой пятилетки, недалеко от Мариинского театра. Еще в Москве я познакомилась с ленинградскими бардами Кукиным, Клячкиным, Городницким, Полоскиным, Глазановым. Мы по очереди в разных домах, но в основном у Глазанова, пели по кругу, жена Глазанова Наташа пекла нам пироги. В нашей компании был Валентин Никулин, он читал стихи Давида Самойлова, пел Окуджаву, иногда к нам присоединялся Олег Даль, и его всегда просили спеть песню Полоскина «Проходит жизнь». Кукин пел «За туманом», Городницкий – «Атлантов» и «Снег». Клячкин – «Перевесь подальше ключи, адрес потеряй, потеряй…». А Глазанов пел и свои, и чужие песни, у него был замечательный голос.

С Глазановым и Городницким я подружилась на долгие годы. У меня сохранилось несколько телеграмм от Городницкого – поздравления с праздниками в стихах. Когда Городницкий переехал в Москву, он бывал у нас дома и говорил, что Новый год для него не Новый год, если он не увидит моей елки. А елка у меня была необыкновенная: она стояла на старинной подставке в виде музыкальной шкатулки, оставшейся от дедушки. Ее заводили, елка тихонько кружилась, все молча слушали музыку как завороженные и загадывали желания.

Когда мы были в Челябинске, вспомнилось мое военное детство. В эвакуации, в Миассе, отец работал в геологоразведочной партии (они добывали циркон) и иногда брал меня с собой.

Нас пригласили выступить в Миассе, на автомобильном заводе. Он в войну был эвакуирован из Москвы, да так там и остался. Поехали. Я уговорила поехать нашу молодую актрису Марину Хазову. Она боялась выступать со стихами на сцене, зато была замечательной пианисткой, аккомпанировала мне, когда я пела.

Новый город построили около завода, а старая часть осталась точно такой же, какой была во времена моего детства. Я ходила по улицам, узнавая дома, какие-то мосточки через канавы, на которых я играла. Нашла свою школу, колодец, а вокруг так же росла земляника, как и много лет назад. Наконец я пошла в тот дом, где мы жили в войну. Наша хозяйка, тетя Леночка Селиванова, догадалась, что это я. Я пригласила ее вместе с дочкой Зоей, с которой когда-то сидела за одной партой, вечером на концерт и сочинила для них песню.

Вторая родина моя!

Здесь в школу я пошла.

Солдатка тетя Леночка

Мне шанежки пекла…

Когда я спела это со сцены, из восьмого ряда послышались рыдания – там сидела тетя Леночка. Конечно, я тоже не удержалась…

Со времен войны я очень люблю Урал, его суровые красоты, неразговорчивых, но очень гостеприимных людей и особый уральский говор. Из уральских гастролей мне очень запомнилась поездка в Магнитогорск. «Лисьи хвосты» – так называли желтый дым над трубами завода. Город поразил нас жаждой культуры: в горном институте был факультет эстетического воспитания, которым руководил профессор Гун, и студенческая филармония. С первого курса студенты получали дешевые билеты на спектакли гастролирующего театра и на встречи с артистами, причем на первых курсах они ходили на спектакли неохотно, а на старших дрались за билеты и выманивали их у первокурсников. Студенты даже имели возможность «заказывать» артистов из Москвы. На встречах со студентами бывали Никулин, Гафт и я.

Гастроли были индивидуальными и групповыми. Мне очень запомнилась наша поездка в Тюмень. Ездили я, Никулин и артист Дьяченко – красавец-герой, он пел песни Высоцкого. Была зима, мороз сорок градусов. Гастроли прошли с успехом, а мне еще и удалось отовариться: в Москве тогда было плохо с продуктами, а в Тюмени – гораздо лучше. Мои спутники смотрели на меня с презрением, но у меня-то двое детей! Я купила четыре упаковки яиц и трехлитровую банку подсолнечного масла, а кроме того, раздобыла валенки 45-го размера для старшего сына, по талону, подаренному мне руководством города. Валенки я спрятала в клетчатый матерчатый чемодан, который от этого сильно разбух, чему тоже удивились мои спутники. Я бы выпросила валенки и для них, но в магазине был только 45-й размер, а у них нога меньше…

Как джентльмены, они взяли мои покупки, причем Никулин нес упаковки с яйцами, а Дьяченко – масло. Нужно было пройти по аэродрому к самолету, автобуса почему-то не дали. Был гололед, они балансировали, а руки заняты – идти нелегко. Никулин вообще был обут в легкие туфли на скользкой подошве. А я только причитала: «Мальчики, осторожнее!» Представляю, как они меня внутренне проклинали, но мы все-таки добрались до самолета, ничего не разбив. А у трапа стояла очередь на посадку, причем люди везли клетки с певчими птицами – они ехали на выставку. В самолете поставили клетку на клетку, ящик на ящик, а сверху – наши яйца. Красавец Дьяченко делал вид, что он вообще не с нами. А мы с Никулиным хохотали.

На гастролях Гафт часто жил в одном номере с Никулиным. Гафт – человек непьющий, спортивный, всегда ложился спать вовремя и очень страдал от того, что Никулин приходил поздно и шумел. Однажды он решил его проучить, и когда в очередной раз открылась дверь и в номер, шатаясь и бормоча, вошел сосед и повалился на кровать, Гафт вскочил и начал молотить его кулаками. А в ответ послышалась бессвязная немецкая речь. Когда Гафт зажег свет, выяснилось, что на кровати вовсе не Никулин, а заблудившийся нетрезвый немец, перепутавший номер. Пришлось Гафту извиняться и выпроваживать незваного гостя. А Никулин пришел еще позже!

В советское время в райкомах существовала комиссия по выезду за рубеж, в которую входили и пенсионеры-коммунисты, они беседовали с теми, кто собрался за границу. Я как член партбюро ходила с отъезжающими на такие беседы.

Андрея Мягкова не хотели пускать за границу. Его спросили:

– Вы читали сегодняшние газеты?

– Читал, – говорит Андрей.

– Расскажите нам…

Не успели они договорить, а он:

– А вы читали? Так что же я вам буду рассказывать? Вы читали, и я читал.

И как они его ни убеждали, он стоял на своем. Его «завернули», и целый месяц мы боролись за то, чтобы его пропустили. А он был строптив: «Не буду им ничего рассказывать!»

В 1965 году у нас были необычные гастроли в Саратове. Режиссер Егиазаров предложил Ефремову сценарий, главную роль и должность сорежиссера в фильме «Строится мост». Причем для Егиазарова это была первая режиссерская работа – до этого он был оператором. Ефремов, который считал, что театр должен быть монолитным коллективом – и жениться надо внутри коллектива, и отдыхать вместе, – решил, что в фильме сняться тоже должны все. В Саратове в это время строился мост через Волгу. С двух берегов навстречу друг другу вырастали новые пролеты. Ефремов сказал: «Будем сниматься все, одновременно с гастролями в Саратовском театре».

И действительно, снимались не только артисты, но и работники театра – завтруппой, администратор, рабочие сцены. Ефремов играл журналиста, приехавшего на стройку, положительного, очень умного героя. И опять мне вспоминается его графическая фигура – вездесущая, серьезная.

Очень интересно играли еврейскую пару Волчек и Евстигнеев, причем сцену в постели они играли в тот момент, когда в жизни разводились. Волчек играла с огромным юмором – я считаю, что это одна из самых удачных ее ролей в кино (еще я очень люблю ее работу в «Дон Кихоте», о которой уже не вспоминают). Я играла бригадиршу, которую судили товарищеским судом за матерную брань. А я оправдывалась: «Все время за мужика работаю – вот и огрубела».

Лилия Толмачева вспоминала свою молодую любовь с журналистом – Ефремовым. Татьяна Лаврова играла гулящую бабу; очень мудрого начальника стройки – Владимир Заманский. Это удивительно благородный артист, в театре он был нашей «совестью». Он играл Ильина во второй редакции «Пяти вечеров» и главного милиционера в «Двух цветах», дружил с Валентином Никулиным, но в «Современнике» работал недолго. Зато много снимался.

Было много романов, как это бывает на гастролях. Нашей общей бедой стал развод Евстигнеева с Волчек. Я восприняла это как свою беду, так как дружила с ними обоими. Но Евстигнеев увлекся молодой актрисой Лилией Журкиной, которая, как говорят, завлекла его «на спор».

Саратовские гастроли пришлись на конец года, и у нас было традиционное собрание труппы. Миша Козаков выступил с заявлением, что название «студия» не соответствует действительности и Ефремов решает все единолично. Мы много спорили и в конце концов решили убрать слово «студия» из названия.

Я думаю, это не совсем верно, ведь студийные традиции остались и сохраняются до сих пор. Я храню их и в театре «Экспромт», которым теперь руковожу.

В 1966 году мы праздновали десятилетие «Современника», он тогда был еще театром-студией. Не помню, какой был капустник и кто был в гостях. Но была очень интересная выставка скульпторов, друзей нашего театра: Леопольда Бляха, Леонида Тазьбы и Геннадия Распопова. Мы познакомились с ними на гастролях в Баку. Не знаю, куда потом делись эти работы, наверное, их подарили актерам. Во всяком случае, у меня до сих пор дома хранится моя голова работы скульптора Геннадия Распопова. Эти художники долго дружили с нами. Леопольд Блях дружит до сих пор, он приходит оценивать выставки детского рисунка.

Актеры

Прежде чем я стану писать о «Современнике» под руководством Галины Волчек, которая еще при руководстве Ефремова поставила великолепные спектакли и стала крупным режиссером, способным создавать огромные полотна, мне хотелось бы дать здесь несколько портретов тех, кто тоже вложил свой кирпичик в фундамент нашего театра. Некоторые задерживались в театре ненадолго, другие – на несколько лет, кто-то был вынужден уйти из театра – за него не проголосовали на собрании, кто-то уходил сам, понимая, что его карьера здесь не сложится так, как хотелось.

В самом начале, когда мы еще приступали к работе над «Матросской тишиной», над ролью Тани пробовала работать Татьяна Самойлова, только что снявшаяся в фильме «Летят журавли». Какое-то время у нас работал Николай Пастухов, который не смог расстаться со своим Театром Советской армии. Ушел Виктор Павлов – сначала в Театр Ермоловой, потом в Малый. Геннадий Печников, который начинал с Ефремовым репетировать «Вечно живые» и очень много души вложил в создание этого спектакля, остался верен Центральному детскому театру.

В разное время в «Современнике» работали Станислав Любшин, Петр Вельяминов, Лев Круглый, Людмила Гурченко, Ирина Скобцева. И мне кажется, что все они уходили, унося с собой частицу «Современника». Это была огромная ефремовская школа, целая плеяда артистов театра и кино, воспринявшая его метод бесконечно правдивой игры и исповедовавшая ту же систему.

В самом начале нашей работы в труппе были две молодые артистки: Аня Голубева, которая уехала на периферию, и Сусанна Серова – по-настоящему влюбленные в театр. Сусанна уехала с мужем в Саратов, где играла главные роли. Ныне она профессор по сценической речи в РАТИ (бывшем ГИТИСе).

Многих уже нет в живых: Владимира Паулуса, например, очень яркого актера. Зиновия Филлера, Галины Соколовой, Валентина Никулина, Наташи Каташевой, Алеши Кутузова, Германа Коваленко…

Несколько лет в «Современнике» работал Валентин Попов, который снялся у Хуциева в «Заставе Ильича», в этом же фильме играла прекрасная актриса Зина Зиновьева; актер и режиссер Владимир Салюк, который поставил спектакль «Ночная повесть»… Очень обидно, что я не назову всех, но память подводит, и помнишь в основном тех, с кем довелось играть.

В 1957 году Ефремов снова вернулся в Школу-студию и стал руководителем курса. Меня пригласили педагогом на этот курс, и мы вместе работали все четыре года. Целую группу окончивших этот курс Олег Николаевич пригласил в театр, считая, что группе артистов будет легче влиться в коллектив, они внесут новую струю. Это Виктор Тульчинский, Галина Соколова, Ольга Фомичева, Наталья Рашевская и Игорь Васильев.

Наталья Рашевская пробыла у нас около года, Ольга Фомичева успела очень удачно, ярко сыграть главные роли в спектаклях «Чудотворная» и «В день свадьбы». Ольга – настоящая русская трагическая актриса. Сейчас она заслуженная артистка России, работает в Театре им. Ермоловой.

Галина Соколова – талантливый человек. Она, безусловно, была лицом нашего театра. Эта великолепная характерная актриса играла во всех основных спектаклях: «Два цвета», «Продолжение легенды», «Старшая сестра», «В день свадьбы», «Валентин и Валентина», «Традиционный сбор», «Эшелон», «Вишневый сад», «Анфиса». Кроме того, она окончила режиссерский факультет Вахтанговского училища и помогала Галине Волчек в постановке чеховских спектаклей. Она была и писателем, писала юмористические рассказы, пьесы. Ее детская сказка «Царевна-лягушка» прошла в Театре им. Станиславского больше тысячи раз! Там же идет и ее сказка «Черная курица». Ее пьесы часто ставят в провинции.

Галя Соколова постоянно работала в месткоме, писала уникальные, талантливые капустники – теперь таких уже нет, постоянно участвовала в шефских концертах. Она получила звание заслуженной артистки, но, к сожалению, очень рано умерла… Мы были с ней большими друзьями, и можно сказать, что я относилась к ней как к дочке или к сестре. Никто не смог мне ее заменить.

Виктор Тульчинский работает в театре почти пятьдесят лет, за это время сыграл множество интересных ролей. Он играл в спектаклях «Голый король», «Традиционный сбор», «Аномалия», «Любовь и голуби», «Три сестры», «Крутой маршрут» и других. Витя – один из самых порядочных и честных людей в театре «Современник». Я с гордостью говорю о нем, потому что он мой ученик, как и Галя Соколова.

Я пригласила его в свой театр «Экспромт», и он с блеском сыграл Кутузова в спектакле «Давным-давно» – это большая, серьезная работа. Спектакль пользуется огромным успехом у молодых зрителей. Очень обаятелен он в роли Коковани в сказке «Медной горы Хозяйка». В спектакле «Зимний вечер с Пушкиным» он играет словоохотливого старика, знавшего Пушкина в детстве.

Через несколько лет в «Современник» пришли еще два ученика Ефремова, Владимир Суворов и Рогволд Суховерко. Они работают в театре до сих пор. Суховерко стал еще и замечательным чтецом, а Суворов, так же как и Рашид Незаметдинов, помимо «Современника» играет в моем театре «Экспромт».

В 1964 году Ефремов организовал специальный курс – «Очно-заочное отделение театра “Современник” при Школе-студии МХАТ». Я преподавала там и была руководителем курса. Эта практика не дала результатов: некоторые выпускники несколько лет работали в «Современнике», но потом ушли в другие театры: Сергей Сазонтьев, Александра Медведева, Алексей Самойлов (брат Татьяны Самойловой), Наталья Еремина – она удачно сыграла невесту в «Женитьбе», затем работала в Театре Советской армии. Сейчас из них играет только Сазонтьев: он актер МХАТа, заслуженный артист. А Александра Медведева играла главную роль в спектакле «Принцесса и дровосек». Это был ее дипломный спектакль, который потом перешел в репертуар «Современника». Принцессу стали играть в очередь Елена Миллиоти и Мария Постникова, красивая молодая актриса, она тоже несколько лет работала в нашем театре. Дровосека играл Самойлов, который потом ушел в Малый театр. Авторы спектакля – Галина Волчек и Маргарита Микаэлян.

К нам пришел Григорий Острин – товарищ Ефремова, который вводился в любой спектакль за один день, а еще он был знаменит тем, что пишет юмористические рассказы и работает на эстраде.

Владислав Пильников пришел из провинциального челябинского театра и работал с нами несколько лет – очень хороший актер и замечательный человек. Жил с женой в общежитии, только чтобы играть в «Современнике».

Хочется вспомнить еще двух актеров, которые приехали к нам по рекомендации Евстигнеева. Они с ним вместе заканчивали Горьковское театральное училище. С одним из них, Борисом Гусевым, я в паре играла в спектакле «По московскому времени». Это был спектакль о партийной работе, Ефремов подробно работал с актерами, а у меня была маленькая роль, и до меня никак не доходила очередь. Я играла жену второго секретаря райкома, которого сняли с работы. Гусев играл моего мужа. От Ефремова я получила на всю жизнь очень полезный урок. «Понимаешь, – говорил Олег Николаевич, – ты должна играть бытово, подробно очень. Вот пришел мрачный человек домой после разжалования, а она никогда от него слова ласкового не слышит, замотана по хозяйству, ходит в спущенных чулках, не обращая на себя внимания, подает ему обед, говорит о письме сына – все это очень просто. Ты должна это найти. И вдруг он спрашивает: “А ты любишь меня?” И тут перелом! Для нее это как укол в сердце, остановка в жизни. И потом, если ты актриса, то – давай! Перелом – и давай! Это надо сделать сиюминутно, по данному поводу, нельзя подготовиться к этому за кулисами».

Я останавливалась и, ахнув, начинала рыдать: «Да кого же мне любить?!» Это такой важный вопрос, который он уже много лет не задавал мне, никогда сам не признавался в любви. Уйдя потом за кулисы, я долго не могла остановиться – все плакала, потрясенная. Зал всегда замирал на мою реакцию. Была абсолютная тишина, а однажды – даже аплодисменты. Но я над этой сценой работала весь день перед спектаклем, и потом всегда искала, где есть перелом в роли. А еще Ефремов сказал однажды, по-моему, на «Пяти вечерах»: «Вот женщина живет, живет, и вдруг случается что-то – любовь или какое-то яркое воспоминание, и она становится из лягушки царевной!»

Второй актер, приехавший к нам из Горького, – Владимир Кашпур. Как и Борис Гусев, он недолго проработал в нашем театре, потом ушел во МХАТ вместе с Ефремовым, много снимался. Я с большим удовольствием играла жену его героя в фильме «Про бизнесмена Фому». Он играл ярого коммуниста, который не принимает перестройки, борется с возникающим капитализмом, запирается в платном деревенском туалете, являющемся частной собственностью главного героя (его играл Михаил Евдокимов), и все пытаются его оттуда выманить, а я приносила ему супчик и уговаривала перед закрытой дверью: «Поешь хоть супика!» Он так же замечательно сыграл в фильме «Холодное лето 53-го».

Я очень привязалась к его семье, поскольку его жена Людмила была главным врачом роддома № 8, где я родила сына Ваню, а она помогала мне. А потом она перешла в 20-й роддом, и там я рожала младшего сына, Сашу.

Владимир Земляникин пришел к нам уже известным актером: зрители полюбили его в фильме «Дом, в котором я живу». Володя – необыкновенно обаятельный, добрый артист. Он сразу стал играть свинопаса Генриха в «Голом короле». К сожалению, его судьба в «Современнике» сложилась не так блестяще, как могла бы. Одна из последних его ролей – в спектакле «Аномалия» – была сыграна мастерски. Интересно играл он в спектакле «Шапка» по Войновичу. Я пригласила его в наш театр «Экспромт»: в спектакле «Давным-давно» он играет губернатора, который объявляет о начале войны 1812 года. Мне очень важно, чтобы в этом образе прозвучала ответственность за судьбу Родины. И когда Земляникин-губернатор выходит на сцену, публика всегда аплодирует.

В первые годы существования «Современника» к нам в труппу пришел Николай Пастухов. Я считаю его великим русским актером. Он всегда был очень любознательным человеком, можно сказать, исследователем своей профессии: изучал систему Михаила Чехова, пытался внедрить ее в «Современник», рассказывал нам о ней. Но вскоре понял, что ему не удастся занять в труппе то место, которое бы хотелось.

И он вернулся в Театр Советской армии, где начинал свою актерскую карьеру, и там грандиозно сыграл роль ветерана войны. До сих пор он играет Маргаритова в спектакле «Поздняя любовь». Я мечтала, чтобы он был рассказчиком в спектакле «Когда мы вернемся домой» театра «Экспромт», но он по состоянию здоровья не смог.

Мне все же повезло с ним сняться в телефильме объединения «Экран» «Истцы и ответчики», где мы играли мужа и жену. Он снова играл ветерана войны, справедливого, честного фронтовика. Компания у нас была тогда отменная: мы играли ответчиков, у которых сын хотел отнять жилплощадь. Судью играл Ростислав Плятт, а научного руководителя сына – Лидия Сухаревская. К сожалению, Пастухов снимался в кино не очень много. И мне очень жаль, потому что такие великие мастера достойно представляют наше искусство, нашу русскую нравственную традицию.

Валентин Никулин был моим верным товарищем, мы очень дружили. Он был человеком интеллигентным, деликатным, образованным – до Школы-студии окончил юридический факультет МГУ, где учился вместе с М.С. Горбачевым. Но главное, за что я любила его, – это необыкновенная музыкальность. Он слышал музыку с детства, его мама была пианисткой. У него был абсолютный слух, он замечательно пел, хорошо знал поэзию.

Наши актеры всегда подтрунивали над ним, хотя, может быть, немного завидовали его популярности. Конечно, он выпивал и был несколько странен, но – талантлив, популярен и очень любил, когда его узнавали, восхищались им, и даже немножко подыгрывал. Я вспоминаю, что женщины аплодировали ему бесконечно.

У него не было своих детей, и когда я говорила: «Валюнь, пора!», он отвечал: «Посмотри на меня. Ты видишь, какой я некрасивый, какие у меня жуткие зубы? А вешу я всего сорок четыре килограмма – какие у меня будут дети?» Но зато Никулин воспитывал чужих детей: он трижды был женат на женщинах с детьми.

Чтобы представить, что такое Никулин, расскажу одну историю. Однажды мы с мужем пришли к Никулину послушать какие-то новые записи, у него был хороший студийный магнитофон. Он жил тогда в коммунальной квартире в старом доме на Басманной. Валя включил магнитофон на полную мощность, мы испугались: как же соседи? Он нас успокоил: «Здесь живут только глухонемые».

Его жена Анечка, второй режиссер на Мосфильме, очень симпатичная, с копной рыжих волос, сказала, что у них в доме нет ничего съедобного. Мы бросились вниз, в магазин, понимая, что он вот-вот закроется. Он таки закрылся, но дверь в магазине была стеклянная. Никулин достал журнал, где на обложке был его портрет в роли Смердякова, и приложил к стеклу. Его узнавали, он был тогда в большой славе. Набежали продавщицы, ахнули и открыли нам дверь. В то время фильмов выходило не очень много, но они были очень качественные, и люди узнавали артистов.

Очень полная продавщица из мясного отдела воскликнула: «Какой же ты худенький!» Он с гордостью ответил: «Сорок четыре килограмма». Она повела его куда-то в глубь магазина: «Идем, накормлю ветчинкой!»

Те, кого не видят зрители

Театр делают не только актеры. Станиславский говорил, что театр начинается с вешалки. И это правда, но только для зрителей. А есть люди, которые создают театр, но зрители их не видят. Они ставят декорации, работают над светом, гримируют и одевают артистов, организуют весь спектакль и руководят его проведением. Все настроение, вся атмосфера театра зависит и от них тоже.

В труппу «Современника» приглашали актеров, в первую очередь учитывая их человеческие качества. Это же относилось и к работникам театра – с каждой билетершей, с каждой уборщицей сначала подолгу беседовали. И какие это были кадры, боже мой!

Я прошу прощения, что пишу не обо всех работниках «Современника». Рассказываю о тех, кто наиболее мне запомнился.

Когда нас взяли на договор в Художественный театр, проводить спектакли нам помогали рабочие сцены и монтировщики МХАТа. Но когда мы арендовали помещение в гостинице «Советская», к нам пришел первый рабочий сцены, и какой! Миша Секамов один ставил декорации на спектакль, к тому же занимался реквизитом и был совершенно незаменим – мастер на все руки, быстрый, все понимал с полуслова, никогда не повышал голоса. Иногда он нас подкармливал, поскольку работал еще и грузчиком в ресторане гостиницы. Он остался с нами на всю свою жизнь, но, к сожалению, рано умер. На память от него мне осталась кровать: он смастерил ее для моего почти двухметрового сына Вани, тогда такие большие кровати не продавались. Я до сих пор сплю на ней, в память о Мише.

Позже в постановочную часть пришел Миша Травин, прекрасный работник и удивительно деликатный человек. Он был рабочим сцены, потом ушел в армию, вернулся к нам и стал заведующим постановочной частью. В «Современнике» работала вся его семья: жена и сын.

А наш костюмер Галина Михайловна Бреслина! Она пришла к нам из МХАТа, интеллигентная женщина, фанат театра, у которой в цехах МХАТа работали все родственники. Ее ласковые руки помнят все наши старшие актеры, а ведь актрисы часто бывают капризны, нервничают перед выходом на сцену почти до истерики. А Галина Михайловна ободрит, зашьет все, что порвалось. Спокойная, уверенная, она сообщала эти качества и артистам. Галина Соколова написала о ней рассказ «Баллада о костюмере», который был опубликован в 1985 году в журнале «Театральная жизнь». Вот этот рассказ.

Баллада о костюмере

– Театр начинается с вешалки, – заметил великий Станиславский. Театр – да! А спектакль начинается не на сцене, а в гримуборных. На это я обратила внимание. Причем в женских гримуборных он всегда интересней, чем в мужских.

Актрисы перед выходом на сцену невест напоминают. Перед венцом.

– Локон не так! Челка не этак! Парик чудовищный… Ой, больно! Шпилька в мозг вошла…

Так актрисы на гримерах нерв свой срывают… Но у гримеров хоть оружие в руках есть – щипцы горячие, ножницы, те же шпильки. А иногда и на хитрость идут мастера женских головок.

– Сейчас попрошу не разговаривать. А то губы неровно подведу.

Тут, конечно, любая замолчит. Под пытками губы не дрогнут. Глазами, правда, зыркают, но хоть молчат.

А вот когда актрисы начинают одеваться, тогда губы, ровно подведенные, у них освобождаются, языки развязываются. Закулисный спектакль набирает силу! Много, очень много интересного можно услышать, когда актрисы облачаются в театральные костюмы.

– Галина Михайловна, спектакль начинается! Вы когда-нибудь принесете мне юбку? – строго вопрошает актриса костюмершу.

– Она уже на вас, золотко! – деликатно отвечает та.

– Я и не заметила… Хотя какая это юбка! Это не юбка, а сплошное безобразие! Здесь морщит, там висит…

– Вы беженку играете, Лидочка, беженку!

– Ну и что? В хорошей юбке и бежать удобней.

Галина Михайловна не спорит. Ведь сейчас главное, чтобы актриса кофту не забыла надеть. И не отказалась.

– Боже мой! – стонет актриса. – Вы мне не мои туфли дали. Они мне жмут.

– Вы просто их перепутали, Лидочка. Правую с левой. Может, переобуемся?

– Не буду переобуваться! Плевать я на все хотела… Ой, Галина Михайловна, зачем вы нагнулись, я и сама могла бы… Но вообще-то я не хочу играть.

– Поднимите головку повыше. Я воротничок застегну.

Актриса с удовольствием задирает головку. С потолка берет еще одну мысль.

– Я сегодня кошмарно выгляжу.

– Сегодня вы чудо, Лидочка.

– Галина Михайловна, оденьте меня! – кричат из соседней гримуборной.

Бежит Галина Михайловна, вбегает… Актриса уже одета. Говорит хорошо поставленным голосом, очень громко.

– Закройте дверь, чтобы нас не подслушивали.

Галина Михайловна плотно закрывает дверь.

– Я сегодня всю ночь не спала! – заявляет актриса.

«Ну и что же тут подслушивать?» – удивляется про себя, мысленно, Галина Михайловна.

– Вы ведь понимаете, о чем я? – актриса переходит на шепот.

– Понимаю, Ниночка, – шепчет в ответ Галина Михайловна, не понимая ровным счетом ничего.

– Что мне делать? – стонет Ниночка.

– Главное, не обращайте внимания!

– Вы так думаете? – с надеждой шепчет Ниночка.

– Конечно!

– А знаете, я так и сделаю.

– Галина Михайловна, оденьте меня! – раздается трагический крик из конца коридора.

– Слышите, зовет! – таинственно шепчет Ниночка. – Сразу догадалась, что вы о ней говорите!

– Ах, вот в чем дело! – наконец соображает Галина Михайловна и бежит к той, о которой, оказывается, она только что говорила. У «той» тоже интересная новость.

– Галина Михайловна, я прожгла юбку.

– Чем?!

– Смешной вопрос. Сигаретой, конечно. Не слезами же горючими.

– Леночка, вы ведь хотели бросить курить.

– В нашем театре бросишь!

– Снимайте юбку, я заштопаю.

Актриса снимает юбку и начинает плакать горючими слезами.

– Ну-ну, успокойтесь! – ласково успокаивает Галина Михайловна. – Все обойдется.

– Правда?

– Уверена…

– Галина Михайловна!..

Бежит. Застает двух раздетых актрис. Именно они начинают спектакль. И именно они и не думают одеваться. Им некогда, они ссорятся.

– Когда я за тебя играла в прошлом году все роли, а ты снималась в кино, я же молчала! – заявляет одна.

– Ты лучше вспомни, сколько ты в позапрошлом году болела! – напоминает другая.

– А я и сейчас больна! Я и сейчас больная играю, второй месяц… Галина Михайловна, вызовите немедленно неотложку. Плохо мне… Сердце… Плохо…

– Вот хорошо-то, – радуется Галина Михайловна, – и себе заодно попрошу укольчик сделать.

– Нет. Не надо неотложку! – отменяет актриса приказ. – Подохну на сцене! Будете знать… Правда, до сцены я не дойду. Галина Михайловна, у вас есть валидол?

– Одна таблетка!

– Мне бы сейчас три заглотнуть. Но и за одну спасибо…

Галина Михайловна отдает последнюю таблетку, быстро одевает актрис, сообщая им при этом, что обе очень похудели.

– Нельзя так худеть, девочки! – врет она и не краснеет.

Обе актрисы краснеют от удовольствия. И Галина Михайловна бежит дальше. И снова слышит:

– Оденьте меня… Оденьте меня…

После спектакля актрисы идут по коридору размягченные, усталые и даже нежные.

– Галиночка Михайловна, как я устала! Если бы вы знали…

– A у меня ноги болят…

– A у меня сердце прошло…

– Мама Галя, есть газетка, цветы завернуть? Опять подарили!

– Галочка, а что ты такая бледная? Устала?

– Нет-нет, все в порядке.

И снова вечный зов:

– Галина Михайловна, разденьте меня… Разденьте меня… Разденьте меня…

Веселая и неунывающая Лиза Никитина, реквизитор, которая не только разыскивала вещи, по времени подходящие к спектаклям – какие-то керосинки, кофейники, чашки, бутылки, – она же подкармливала артистов, на гастролях варила пшенную кашу. Я как сейчас помню: на маленькой плиточке большая кастрюля, и все мужчины стоят вокруг нее с ложками, ожидая свою порцию.

В театре, как вы понимаете, невозможно обойтись без гримеров. У нас было два мастера очень высокого класса. Одна из них – женский мастер Валентина Логинова, которая могла сделать любой портретный грим, постоянно ходила в музеи, изучала картины той эпохи, к которой относится спектакль. Она жила в Новосибирске во время войны, туда были эвакуированы московские театры, и она влюбилась в театр и уже не могла без него жить. Она заслуженный работник культуры, преподавала в Вахтанговском училище, получила звание доцента.

Сейчас Валентина Логинова живет во Пскове, недавно готовила к конкурсу красоты участницу, получившую звание «Мисс Псков». Она автор пособия по гриму, пишет в псковскую газету заметки об актерах. Мы всегда очень дружили с гримерами и костюмерами, были одной семьей. Валечка с дочкой Мариной жили на рубль в день, Валя воспитывала дочку одна. Иногда девочка приходила по вечерам, сидела у нас в гримерке и тихонько рисовала. Я даже сочинила песенку о ней – «Колыбельную для мамы»:

Маму в кресло я сажаю,

«Отдохни-ка, – говорю, –

И послушай – почитаю».

Я читаю, вдруг смотрю:

Мама спит. Я спою:

«Баю-баюшки-баю».

Тише, куклы, не шумите,

Тише, двери, не скрипите.

Мама спит. Я пою:

«Баю-баюшки-баю».

Второй женский гример – Зиночка Жукова. Наши актрисы и ее уговорили стать мамой – чтобы был смысл в жизни. Она никогда об этом не жалела, хоть и воспитывала дочку одна.

Мужской гример Тамара Зимонина в начале войны пришла в Большой театр на спектакль «Князь Игорь», была потрясена до глубины души и навсегда осталась с театром, окончив театрально-техническое училище. Она гримировала Гафта, Табакова, Никулина, Щербакова и многих других.

Есть у нас замечательный звукорежиссер, Сергей Платонов. Звуковая часть всегда работает бесперебойно, кроме того, он принимает участие во всех общественных делах театра, в праздниках, елках, не жалея своего времени. Это настоящий человек театра. У него неординарная внешность – мне кажется, что он похож на Хемингуэя.

Был удивительный человек в нашем театре – слесарь-водопроводчик, Иван Иванович, пожилой, всегда улыбающийся человек с веселыми глазами, мастер – золотые руки.

Каждый год в «Современнике» отмечали День Победы. Собирались ветераны, открывали шампанское, люди рассказывали свои военные истории.

У него был бурный роман с буфетчицей Любой, он даже отбил ее у мужа. Иногда в перерыве мы не могли найти ее и, заглянув «за кулисы» буфета, обнаруживали там Ивана Ивановича с Любушкой.

Смотрю, как работает наша кассирша в театре «Экспромт», – ей уже за восемьдесят. Интеллигентная, образованная, была завлитом в каком-то театре. Знаю, как работают молодые кассирши в других театрах. И мне захотелось рассказать о кассиршах театра «Современник» первых, ефремовских лет.

Они были большими патриотами театра, были в курсе всех событий, даже личной жизни актеров, поклонниками спектаклей. Вера Амосовна, пожилая грузная женщина, и Вера Исааковна – мама Галины Волчек, которая сказала однажды: «Мила, ты же понимаешь: касса – это сердце театра». Она действительно так думала. У нее были свои понятия, как распоряжаться билетами, каким зрителям отдавать предпочтение, когда говорить, что билетов нет, даже если они есть. Однажды, сидя рядом с ней, я говорю: «Верочка, да вот же они!» А она мне тихо: «Молчи, иногда надо сказать, что билетов нет, – это хорошо действует на зрителя!» Какие-то билеты она придерживала для постоянных зрителей. Директор в таких случаях с кассой боролся. Но для нее было важно одно: чтобы зал был полон!

Я дружила с Верой Исааковной еще со студенческих лет, любила ее, называла Верочкой. Я училась на одном курсе с Галиной Волчек и часто бывала у нее дома. Родители Гали были в разводе, Галя жила с отцом, а Вера Исааковна – в этом же доме, на несколько этажей выше. Мне очень импонировал ее оптимизм и какое-то праздничное отношение к жизни.

Вера Исааковна часто ходила в консерваторию, иногда вдвоем с Верой Амосовной. Она была в курсе всей театральной жизни Москвы. Часто по вечерам у нее собирались приятельницы, обсуждали театральные новости за чашкой кофе с горячими бутербродами с сыром – это была традиция.

Она подарила мне много тепла. Мне кажется, она любила меня, как и других однокурсников Гали. К одним артистам она относилась с восторгом, а других недолюбливала и не скрывала этого. У нас была бронь на билеты: каждому артисту по очереди выдавали бронь на четыре-пять спектаклей. Люди брали их для друзей, учителей, врачей. Некоторые собирали побольше, кто-то жертвовал свою бронь более нуждающимся. И когда какой-нибудь артист приходил в кассу с целой пачкой этих листков, Вера Исааковна восклицала: «Надо же, смотрите, этого артиста все хотят видеть – вся Москва ждет его на сцене!» Конечно, ее слова звучали весьма иронически, но она могла позволить себе это.

Администрация театра всегда была на высоте, всегда по-доброму разговаривала с нашими зрителями. Когда-то администратором работал Федор Гиршвельд, прекрасно знающий театральную жизнь Москвы. Некоторое время администратором «Современника» был Александр Шерель, просто влюбленный в наш театр. Позже он окончил МГУ и стал профессором. Он написал замечательную статью о Ефремове.

Сейчас у нас очень вежливый администратор Александр Сидельников, доброжелательный, терпеливый, любящий актеров. Я благодарна ему за то, что он является поклонником и театра «Экспромт», бывает на всех премьерах – у нас в репертуаре не только детские, но и взрослые спектакли. Второй главный администратор – Галина Андреевна Лиштванова. Когда-то, в шестидесятые годы, она пришла в театр билетером. Вся ее жизнь связана с театром – и жизнь, и любовь.

Про Леонида Иосифовича Эрмана, нынешнего директора театра, я уже рассказывала. До него у «Современника» было еще несколько директоров – нелепый и добрый Куманин, Владимир Носков, Александр Диких. К сожалению, всех их уже нет в живых. Как я уже писала, после ухода Ефремова Олег Табаков тоже какое-то время был директором театра.

Когда мы поехали на гастроли в Тбилиси, к нам пришла новая завтруппой, Лидия Владимировна Постникова, красивая, обаятельная женщина, очень талантливая. Деловая, энергичная, она умела все хорошо организовать. Ее заботила жизнь актеров, их проблемы. Она помогала получать квартиры, решать бытовые вопросы, устраивала людей в больницы, была совершенно незаменимой во всем, что касалось нашей жизни. И всегда помнила добро, была внимательна к людям, что так редко встречается в наше время. Конечно, никакого нормированного рабочего дня не могло быть – она присутствовала в театре постоянно.

В «Современнике» сменилось несколько заведующих труппой – это очень трудная работа, и остаться в хороших отношениях с артистами на такой должности крайне тяжело. Много лет завтруппой работает кандидат биологических наук Валентина Яковлевна Фотиева, удивительно уравновешенная женщина, никогда не повышающая голоса. Наверное, на такой должности и должен быть биолог. А еще лучше – ветеринар или дрессировщик. Успокоить, заставить артиста вовремя прийти на репетицию, справиться со всеми капризами и болезнями бесконечно трудно, а все это и входит в обязанности завтруппой.

Из уникальных личностей в «Современнике» нужно обязательно назвать секретаря Ефремова, а потом и Галины Волчек, – Раису Викторовну Ленскую. Она была беззаветно предана театру и Ефремову, аккуратна, исполнительна, все дела театра воспринимала как свои личные. Она умела любить, была немного наивной: самым лучшим человеком считала Христа, на второе место ставила Олега Ефремова, а уже потом – Ленина.

Парторганизация театра, поначалу состоявшая из нескольких человек – Ефремов, Евстигнеев, Табаков и я, – всегда была защитной стеной между вышестоящими партийными органами и театром. Первые шесть лет парторгом была я, затем Петр Щербаков, потом, когда он ушел за Ефремовым во МХАТ, Александр Андреевич Вокач, очень интеллигентный человек, прекрасный актер. Когда я была парторгом, я наизусть заучивала цитаты из Ленина, и когда чиновники нас в чем-то обвиняли и подозревали, я отбивалась цитатами, которых они, конечно, не помнили и были недовольны, что им прислали молодую девчонку.

Александр Вокач, с которым мы играли в пьесе Розова «Четыре капли», незадолго до смерти подарил мне куст жасмина – он до сих пор стоит у меня на окне и цветет по праздникам. И поскольку в этом спектакле я играла его жену Лялю, он так и называл меня Лялечкой. Вокач фантастически составлял партийные отчеты, так, как этого требовал райком, чего я делать никогда не умела. Он раньше был художественным руководителем тверского театра, поэтому, наверное, был знаком со всеми требованиями чиновников.

В месткоме в разное время работали Игорь Кваша, Олег Табаков, Лилия Толмачева, Михаил Жигалов, Алла Покровская, Виктор Тульчинский, Елена Миллиоти, Галина Соколова. Много лет я была председателем месткома.

Лена Миллиоти была нашим церемониймейстером. Каждый Новый год она организовывала елки для детей работников театра и воспитанников детских домов. Всего один раз в году молодые актеры играли великолепный детский спектакль, обычно сочиненный Галиной Соколовой. В фойе устраивали горки, аттракционы, проводили конкурсы. Актеры ночами с удовольствием репетировали эти представления.

Миллиоти до сих пор организует не только елки, но и выставки детского рисунка. Эти выставки стали началом творческой биографии для многих юных художников – например, для внучки Олега Табакова, которая училась на постановочном факультете Школы-студии МХАТ. Мой сын Ваня был постоянным участником этих выставок. В жюри входили профессиональные художники, и один из них, Леопольд Блях, взял Ивана за руку и отвел в художественную школу. Теперь Иван Миляев – профессиональный художник театра, заслуженный художник России, главный художник Московского детского музыкального театра «Экспромт», преподает в Школе-студии МХАТ.

У нас была высокопрофессиональная завлит Ляля (Елизавета) Котова. Она очень много читала, прекрасно знала современную литературу, выискивала авторов, дружила с ними. Олег Ефремов учил ее: «Если отказываете – делайте это очень вежливо, особенно с пожилыми авторами, чтобы их не травмировать». Ляля была правой рукой Ефремова, он знал, что она очень обидчивый человек и иногда шутил над ней. Например, она стучала в дверь кабинета, он мрачно кричал: «Нельзя!» Она поворачивалась, чтобы уйти, он открывал дверь и с хохотом догонял ее. И так повторялось не один раз.

Она дружила с Рощиным и Володиным, была знакома с Вампиловым. Однажды соединила несколько рассказов Шукшина, и получился спектакль «А поутру они проснулись». Она рассказывала смешные случаи с авторами. Как-то раз Володин приехал из Ленинграда, его встретили Рощин и Вампилов. Хотели отметить встречу, но денег не было ни копейки – не могли наскрести даже на пол-литра… Они пришли к Котовой, чтобы та спасла их и достала нужную сумму в счет гонорара за пьесы – десять рублей.

Аккуратная, точная, образованная, она была одержима театром. Сейчас Елизавета Котова уже давно на пенсии. Еще один завлит – Галина Боголюбова, веселая, модная женщина, очень умная и общительная, она дружила с актерами. Также завлитом был Валерий Стародубцев. Сейчас завлит «Современника» – Евгения Кузнецова.

Помреж – это тоже важная персона в театре. У нас была идеальный помреж – Марья Федоровна Рутковская, с прокуренным голосом, бывшая травести. Родителей ее расстреляли, отец был из красных латышских стрелков. И сама она прожила очень нелегкую жизнь – квартиру, естественно, отобрали, ей пришлось скрываться, чтобы не попасть в детский дом. После реабилитации Марье Федоровне дали маленькую комнату в Телеграфном переулке. Я в то время была председателем месткома театра, и наш местком добился, чтобы она получила комнату рядом с театром – 22 метра, в коммунальной квартире, где были только одни соседи, которые просто приняли ее в свою семью. Рутковская с огромной любовью относилась к театру и с большим уважением – к актерам. Галина Волчек ее обожала.

Был в «Современнике» еще один помощник режиссера, Всеволод Давыдов. Он работал и как актер – забавно играл шута в «Голом короле». Иногда был суматошным, но очень-очень преданным театру – для него в жизни, кроме театра, не было ничего. Он был из питерских, обожал свою старую няню. Когда мы приехали на гастроли в Ленинград, она всех нас угощала кислыми щами с грибами, и даже я научилась варить такие щи.

Надо сказать, что помощники режиссеров, которые долго работали в театре, все были высокопрофессиональными. Сейчас помреж – Ольга Нурматовна Султанова, обаятельная женщина, очень четкий работник, неравнодушный к своему делу.

Мы познакомились с женой художника Льва Збарского, красавицей пианисткой Лаурой. Она вскоре стала нашей заведующей музыкальной частью на много-много лет. Она была очень интересным человеком. Отец Збарского, знаменитый врач, бальзамировал тело Ленина – ни больше ни меньше! Он попал под «дело врачей-убийц», и их выселили из Дома на набережной. Бесстрашная Лаура, маленькая прекрасная армянка, родители которой, партийные работники, были расстреляны, отважно лазала в окно опечатанной квартиры, чтобы взять необходимые вещи, берегла и утешала мать Збарского, правда, и свекровь всегда относилась к ней идеально.

Позже, когда отец Збарского вернулся из лагерей, их семье снова выделили в том же доме квартиру, но другую. Затем Лаура рассталась со Збарским, который через некоторое время уехал в Америку, а она продолжала работать в «Современнике». Я считаю, что Лаура, изумительная пианистка, карьеры так и не сделала из-за семьи. Мы с ней были дружны, и мне всегда импонировали ее ум, мудрость и благородство.

Постановочная часть «Современника»: Ольга Маркина, костюмер и помощник завтруппой, Владимир Уразбахтин (он долгое время заведовал электроцехом, сейчас на этом месте работает его сын), Андрей Егоров, Владимир Корнеев, Сергей Прохоров, Николай Судариков, Владимир Ишков (художник по свету) – все эти люди внесли свою лепту в театр «Современник».

После Ефремова. «Современник» Галины Волчек

После ухода Ефремова два года художественное руководство «Современником» осуществлял худсовет, а директором театра стал Олег Табаков. Но потом мы пришли к выводу, что это неправильно, творческим процессом должен руководить один человек, и все попросили Галину Волчек стать главным режиссером и художественным руководителем театра, ибо считали, что по своей мудрости и профессионализму она больше других подходит на эту роль. Она отказывалась, мы ее долго уговаривали, и она наконец согласилась.

Галина Волчек еще при Ефремове проявила себя как мощный режиссер – о ее спектаклях «Обыкновенная история» и «На дне» я уже рассказывала. Хотя начинала она с камерного спектакля «Двое на качелях», на который бегала вся Москва.

Верная ученица Ефремова, его единомышленник и последователь, она, кроме того, хорошо умела общаться с чиновниками. Если Ефремов был романтическим коммунистом, то Галине Волчек, по-моему, ближе критический реализм.

После ухода Ефремова думали, что театр «Современник» закончился. Конечно, он увел за собой и авторов, и друзей театра, и многих актеров. Настроение в труппе было очень тревожным, но постепенно театр оправился, заложенный Ефремовым фундамент, вопреки опасениям, не разрушился, воспитанная им труппа продолжила традиции, а Галина Борисовна показала себя талантливым руководителем. Наши авторы работали для нас, хотя писали и для МХАТа, и некоторые спектакли шли сразу на двух сценах (например, «Эшелон», «Валентин и Валентина»). Кроме того, к нам пришли новые авторы – Александр Вампилов, Василий Шукшин, Александр Гельман, Александр Галин, Николай Коляда, и режиссеры – Валерий Фокин, Иосиф Райхельгауз, Михаил Али-Хусейн. По сути дела, пригласив новых режиссеров, Волчек дала им путевку в жизнь.

Сейчас Галина Волчек продолжает начатое дело: на Другой сцене «Современника» спектакли ставит целая плеяда молодых режиссеров из РАТИ.

В театр пришли замечательные актеры – Валентин Гафт, Сергей Гармаш, Елена Яковлева, Авангард Леонтьев, Тамара Дегтярева, Марина Неёлова, Лия Ахеджакова, Ольга Дроздова, а позже – Чулпан Хаматова, Илья Древнов и многие другие.

«Валентин и Валентина»

Молодой режиссер Фокин пришел к нам ставить пьесу Рощина «Валентин и Валентина». Это был спектакль, нашумевший в Москве, зрители рвались на него. Оформление делал знаменитый художник Давид Боровский.

Это история о современных Ромео и Джульетте. Так называемая стая – молодая компания – спорила о любви: есть она или нет, что это такое, и спрашивала об этом пожилого прохожего, которого гениально играл Валентин Никулин, он произносил целый монолог о любви.

На свете, наверное, самое интересное, самое дорогое – любовь. Музыкальные произведения, стихи – все это рождается благодаря любви. И конечно, то, что Рощин написал такую пьесу, – огромная удача для всего театрального мира (пьеса ставилась повсеместно) и для нас. Фокин как большой режиссер начал свой блестящий творческий путь именно в «Современнике».

Впервые на нашей сцене появился Константин Райкин. Валентин в его исполнении – не очень красивый молодой человек, но надежный и благородный, энергичный, страстно желающий счастья для своей избранницы. Валентину играла хрупкая, вся светящаяся Марина Неёлова.

Вторая пара – Екатерина Маркова и Владимир Иванов. Позже Иванов ушел из театра и стал замечательным педагогом в Вахтанговском училище и режиссером в Театре им. Вахтангова, а на Валентина ввели Владислава Федченко. Маркова до прихода в «Современник» играла в фильме «А зори здесь тихие», а потом стала писательницей. И это не случайно. Она большая умница и очень деликатный человек. Мы сидели с ней в одной гримуборной, можно сказать, дружили.

Я с большим удовольствием играла в этом спектакле бабушку, особенно финал (на аплодисменты): «Мало ли что я тебе говорила! Ты меня спроси, что я делала-то! У-у-у…»

Мать Валентины играла Алла Покровская, мать Валентина – Галина Соколова и Татьяна Лаврова, в очередь. В водоворот событий были вовлечены и мать Валентина, и ее подруга, случайный попутчик в поезде, сестра Валентины, соседка – и только бабушка понимала все. Когда я была на сцене, я не только проживала все происходящее с внучкой, но, вероятно, вспоминала и свои личные истории любви.

Подгулявшего пассажира поезда играл Валерий Хлевинский. Этот широкий, большой русский актер сыграл, к сожалению, не очень много ролей в «Современнике», хотя все они были удачными, особенно в спектакле «Кот домашний средней пушистости». Сейчас он актер МХАТа.

Валентин Гафт играл морского офицера, красавца, поклонника старшей сестры Валентины. Сестру играла Анастасия Вознесенская, актриса с богатым внутренним миром, изящная, острая. Зрители ее помнят по фильму «Гараж», где она сыграла директора рынка.

Еще мне запомнилась сестра Валентина, школьница – Люся Крылова. Соседку, которая предоставляла свою комнату влюбленной паре, хотя самой ей нравился Валентин, играла актриса Маша Шверубович. В «стае» были молодые актеры театра.

Этим спектаклем Валерий Фокин блестяще начал свой путь в «Современнике». Потом он поставил спектакли «Провинциальные анекдоты», «Мы не увидимся с тобой», «С любимыми не расставайтесь», а также «Ревизор», «Погода на завтра» (в соавторстве с Волчек и Райхельгаузом) и другие. Фокин – режиссер, с большим уважением относящийся к традициям «Современника» и манере игры артистов этого театра. Работалось с ним очень легко.

Спектакль «Валентин и Валентина» был поставлен и на сцене МХАТа.

«Восхождение на Фудзияму»

Бывают годы, когда вся страна читает книги одного автора, и это очень сближает людей. В шестидесятых читали Айтматова.

Уникальной работой Галины Волчек (на тот момент она уже была художественным руководителем театра) был спектакль «Восхождение на Фудзияму» по пьесе Чингиза Айтматова и Калтая Мухамеджанова, поставленный в 1973 году. Мы встретились с большим писателем, гигантом литературы, и это уже счастье. Очень интересным было оформление спектакля: круглое возвышение в центре зала и подиум, на котором играли актеры.

Это история учительницы и учеников. Так же, как в «Традиционном сборе», люди оглядывались на прожитую жизнь. Айша-апа, учительница, рассказывала, как провожала своих девятиклассников на фронт: «Многих там провожали, а мои – самые молоденькие… И никогда я в Бога не верила, а тут взмолилась: только бы живы остались мои мальчики!» Как и в «Вечно живых», звучала тема – как мы живем, как мы будем жить?

На роль Айша-апы пригласили Любовь Ивановну Добржанскую, нашу любимую актрису – Галины Волчек и мою. Она умная, органичная, абсолютно естественная и содержательная. Я очень люблю Айтматова и всегда остро чувствую все, что связано с войной, потому что хорошо ее помню: 22 июня 1941 года мне уже исполнилось восемь лет.

Мне очень хотелось сыграть Айша-апу. Но Галина Волчек сказала, что артисты будут играть в центре зала, то есть рядом со зрителями, без грима, и учительница должна быть старше своих учеников. «Но если очень хочешь – репетируй, пробуй».

Я выучила текст раньше всех. Любовь Ивановна заболела, я репетировала вместо нее, но Волчек не назначала меня на эту роль, я просто помогала другим артистам репетировать. Потом вернулась Добржанская. Галина Борисовна вызвала меня в кабинет: «Ты очень интересно репетировала. Помоги Добржанской, покажи ей мизансцены. Ты обязательно будешь играть». Но сыграть мне тогда так и не дала. Я не спала ночей, мучилась – так хотела играть, но ни разу не попросила…

Прошло два года. Мы были на гастролях в Риге, у Чингиза Айтматова юбилей. Добржанская работала в ЦТСА, приехать не могла. Тогда Галина Волчек позвонила мне: «Я понимаю, что для тебя это тяжело, у тебя травма, ты можешь отказаться. Но если согласна, завтра спектакль». – «О чем речь, я буду играть!» Легко сказать – репетировала я давно, текст уже забыла. Тем не менее я все вспомнила и пошла на сцену.

Щеки у меня раскраснелись от волнения, наверно, я выглядела моложе своих учеников. Уж не знаю, как я играла, но сцена рассказа о проводах мальчишек на фронт, думаю, мне удалась. Зал замер. Потом Айтматов и Мухамеджанов поздравляли меня, говорили, что есть достойная замена Добржанской. А когда мы приехали в Москву, Любовь Ивановна обняла меня и сказала: «Господи, как хорошо, что ты сыграла, я так переживала, что ты не играешь, думала, что ты из-за этого меня ненавидишь…» Я поклялась ей, что такого не могло быть никогда. Я с детства любила эту актрису, видела ее во всех спектаклях ЦТСА и, можно сказать, из-за нее стала артисткой, из-за ее Шуры Азаровой в «Давным-давно».

На гастролях в Свердловске она рассказывала мне о войне, об эвакуации и о том, как выпускался спектакль «Давным-давно». Молодая актриса, которая должна была играть Шуру, поехала с бригадой на фронт, они попали в окружение и все погибли. Добржанской тогда уже исполнилось тридцать два года, режиссер спектакля Андрей Попов не хотел давать ей роль, но Любовь Ивановна подготовилась сама, упросила его посмотреть – и Попов ее утвердил.

Она берегла хлеб, который давали по карточкам: делила его на две части, половину съедала перед спектаклем, половину – в антракте, чтобы хватило сил доиграть. Домой доходила чуть живая, валилась в холодную постель.

Я увидела этот спектакль в Москве, когда училась в шестом классе. Смотрела его много раз, помню, как Добржанская пела «Колыбельную Светлане», как прощалась с домом, гладила рукой стены…

В нашем театре «Экспромт» тоже идет спектакль «Давным-давно» по пьесе А. Гладкова на музыку Т. Хренникова. Мы с режиссером Владимиром Байчером поставили его в память о том спектакле, который я так любила в детстве и который во время войны шел во всех театрах страны. Тихон Хренников успел увидеть этот спектакль, и он композитору очень понравился.

В 2007 году наш театр поставил пьесу «Давным-давно» на музыку Т. Хренникова. Мама в детстве смотрела этот спектакль в Театре Красной Армии около двадцати раз и с удовольствием вернула в репертуар московских театров это название. Премьера прошла с большим успехом, газета «Московский комсомолец» написала положительную рецензию. Через неделю в маминой квартире раздался телефонный звонок. Она сняла трубку, на другом конце был Тихон Николаевич Хренников, который поблагодарил и выразил желание посмотреть спектакль. Когда мы с папой принесли ему диск, спели песню живьем «Артиллеристы, Сталин дал приказ!», он был совершенно восхищен.

А теперь мы дружим с его дочерью, которая, кстати, узнала о спектакле, увидев ту статью в «МК».

Иван Миляев

В спектакле «Восхождение на Фудзияму» играли Табаков, Кваша, Фролов, Покровская, Козелькова, Каташева, Мягков. Впервые в этой пьесе сыграл пришедший в наш театр Вельяминов.

Итак, мне посчастливилось играть Айша-апу. Потом я еще долго читала на творческих вечерах не только этот монолог, но и главы из романа Айтматова «Буранный полустанок».

Политический театр

Театр «Современник» всегда отражал политическую и общественную жизнь страны. И Галина Волчек это понимала. Поэтому у нас был и спектакль «Погода на завтра» о строительстве ВАЗа, и спектакль о партийной жизни – «Обратная связь». В спектакле «Погода на завтра» я играла бригадиршу, маму Римму, в очередь с Натальей Каташевой. Мы ездили в Тольятти, изучали производственный процесс, видели конвейер, беседовали с молодыми сотрудниками. Это было интересное начинание в стране: молодой завод, хорошая организация производства и отдыха рабочих, клуб, столовая самообслуживания. Потом мы вывозили этот спектакль в Тольятти, где работники завода с восторгом смотрели про себя.

Когда в стране выросло благосостояние и люди поднакопили денег, правительство решило, что накопленное надо на что-то тратить. Машина – вот что нужно! И в Тольятти начали строить автомобильный завод.

Завод строили итальянцы. Они рассчитали, сколько нужно деталей для пуска конвейера, даже с запасом. Пустили конвейер – деталей не хватает. Итальянцы удивились и еще поставили деталей. Снова не хватает. Тогда наши попытались объяснить им особенности русского характера: «Воруют…» Но зато все зрители приходили в восторг, когда со сцены рассказывали, что на завод не привезли лобовые стекла для машин, а был жуткий мороз, и машины надо было срочно перегонять в Москву. Погнали задним ходом – и доехали! Вот они, русские!

Инженера, предложившего этот неожиданный выход, очень смешно играл Станислав Садальский. Он тогда только пришел в «Современник», и зрители его сразу приняли. Забавно играл рабочего Авангард Леонтьев, и я его «прорабатывала» как бригадирша. Эту сцену мы с ним часто потом играли в концертах.

С работниками завода мы еще некоторое время дружили, они приезжали к нам в гости в Москву.

Как ученица Ефремова Галина Волчек постаралась сделать честный спектакль о партийной работе – «Обратная связь». Я играла в нем третьего секретаря горкома Медведеву.

В этом спектакле был показан образ прогрессивного первого секретаря. Его поручили совсем молодому актеру Валерию Шальных, и он замечательно справился с задачей. Галина Борисовна очень гордилась, что в нашем спектакле такой молодой первый секретарь. Она изучала работу нашего Бауманского райкома. Первым секретарем там был Сергей Купреев, театр с ним дружил. К сожалению, Купреев умер молодым. Такие благородные, прогрессивные, интеллигентные партработники – большая редкость. Тогда мы только лишь мечтали об омоложении руководства, а теперь настало время увидеть это.

Галина Волчек позже сама стала депутатом Бауманского района, а когда ее выбрали в Думу, она порекомендовала в депутаты меня, сказав, что я могу принести большую пользу. Я поначалу отказывалась, но она смогла меня уговорить.

И в этом спектакле у меня была любимая сцена. Положительный герой, член партбюро (его играл Гафт) спорил с Медведевой. Гафт – очень горячий партнер, и мы схватывались не на жизнь, а на смерть. Иногда мне даже казалось, что мы вот-вот подеремся.

«Эшелон»

В 1975 году Галина Волчек поставила спектакль «Эшелон» по пьесе Михаила Рощина. Параллельно этот же спектакль ставил МХАТ, как и «Валентина и Валентину». Рощин дружил и с нашим театром, и со МХАТом, поскольку туда ушел Олег Ефремов.

Это было большим событием в театральной жизни Москвы. Еще живут и здравствуют зрители, которые простаивали ночи в очереди за билетами на этот спектакль. Рощин был уже любим «Современником» после спектакля «Валентин и Валентина». Мы с ним очень подружились: он был доброжелательным автором, с огромным вниманием относился к актерам. Он знал нас и любил и даже своих героинь называл именами актрис, которые должны были играть эти роли. Пьесу он посвятил своей матери и простым, обыкновенным женщинам, которые в 1941 году, спасая своих детей и оборудование заводов и фабрик, ехали в теплушках на восток.

Я сама ехала в такой теплушке с мамой. Поезд неизвестно когда остановится, неизвестно на сколько. У всех были чайники, и мамы бегали на станцию за кипятком. Я знаю случаи, когда дети терялись на таких остановках, а иногда эшелон трогался, а мамы оставались с чайниками на платформе. Эшелоны бомбили, некоторые не доезжали до места назначения…

Сначала, по режиссерской задумке, автор сидел на сцене и читал свою пьесу, а все актрисы слушали, постепенно преображаясь и превращаясь в героинь спектакля, когда Рощин называл их по именам: надевали прямо на сцене элементы костюмов и занимали свои места в вагоне. Потом мы отказались от этого хода: Рощин не всегда мог приезжать на спектакли.

Галина Борисовна попросила выгородить ей в репетиционном зале внутренность теплушки в разрезе и фурку^[1], которая бы двигалась, приближаясь к зрителям и удаляясь. Галина Борисовна репетировала самозабвенно, и все мы были увлечены этой работой, не побоюсь высоких слов, охвачены духом патриотизма.

Однажды Галина Волчек сидела в зале, репетиция «Эшелона» шла полным ходом. Кто-то узнал и сообщил нам, что у Галины Борисовны скоропостижно умер отец – четырежды лауреат Сталинской премии, знаменитый кинооператор Борис Волчек. Она была «папиной дочкой», поэтому мы ей ничего не сказали, и репетиция продолжалась. И только после окончания репетиции Галя узнала о смерти отца. Для нее это было большим ударом, но она нашла в себе силы продолжать работу над спектаклем.

Все мы были моложе своих героинь, поэтому изучали то время по рассказам пожилых женщин, прошедших войну. Те показывали нам похоронки и письма с фронта, фотографии того времени. Спектакль получился очень страстный, живой, серьезный.

Трудно перечислить все актерские удачи – это была блистательная женская труппа нашего театра. Мужских ролей – только две: начальник эшелона (Валерий Хлевинский), отвечающий за жизнь всех пассажиров, у которого в нашем вагоне ехали теща и беременная жена, и Карлыч, врач (его играл Валентин Никулин). К нему относились с большой подозрительностью: он ведь немец, и однажды его чуть не растерзали за это.

Огромной удачей стала работа Аллы Покровской: она играла Машу, старосту вагона. Такая надежная русская женщина, которая все знала и умела, все время была при деле: то метет, то убирает, то кому-то помогает, то ободряет кого-то. Удивительно, но интеллигентной Алле Покровской прекрасно удалась роль простой московской работницы завода. Она замечательно рассказывала о годах Гражданской войны и о предвоенной жизни, ее счастливой любви, о муже, ушедшем на фронт, который по утрам в выходной день в красной майке гонял голубей, говорила о нем с такой любовью!

Совсем другой была Лавра (ее играла Татьяна Лаврова – видите, героиню звали по фамилии актрисы). Модница и красавица, она шокировала всех своим легкомыслием и даже хулиганством, стараясь ободрить и развеселить пассажирок вагона. Вертинская (а затем Хазова) играла интеллигентную героиню, совершенно растерявшуюся, ехавшую с маленьким сыном, на которого она почти не обращала внимания – так переживала за мужа, ушедшего на фронт: от мужа не было писем. И Маша заставляла ее встряхнуться. Лена (ее играла Елена Миллиоти) прижимала к себе грудного Костика. Ее одолевал страх, заставивший сойти с поезда и спрятаться в деревне. А ее рассказ о том, как она стояла в очереди за мылом, а муж, не дождавшись ее, ушел на фронт, и когда она вернулась, табуретка словно еще хранила его тепло… Зал слушал затаив дыхание.

Девочку-подростка Люсю, сочинявшую стихи, играла Люся Крылова. Иву, интеллигентную девушку, старающуюся сохранить бодрость – даже зарядку делала, только бы не сдаваться! – играла Лиля Толмачева. Ее звали Ива, и я думала, что эту роль Рощин написал для меня. Но Галина Борисовна вызвала меня и предложила роль Саввишны, матери беременной Томочки, которую играла Тамара Дегтярева.

Саввишна – старуха, как мы решили, с городской окраины, из коммуналки, она подозрительно относилась к попутчицам, все время боялась, что у нее что-то украдут. Однажды ей показалось, что у нее пропал кусок сала, и она подняла скандал на весь вагон: «Где? Кто?!» И когда сын Маши, подросток, находил сало, она ворчала: «Больше кусок-то был!» Эта фраза почему-то стала крылатой, и много лет в театре ее повторяли.

Конечно, я попыталась найти, где эта Саввишна может быть доброй. Во время долгой остановки поезда Саввишна с Томочкой завели патефон – наш замечательный реквизитор Лиза отыскала пластинку «Брызги шампанского», и мы все слушали это танго и вспоминали мирную жизнь. А потом мимо проносился эшелон с солдатами, едущими на фронт, я кричала им вслед: «Сохрани вас Господь, ребята!» Это я кричала и всему залу.

Я бесконечно любила эту роль, подробно работала над ней. Говорили и даже писали, что она у меня получилась. Но поначалу, прочитав распределение, я очень огорчилась и пришла к Галине Борисовне отказываться: опять старуха, да еще и злая!

Галина Борисовна понимала, что это очень трудная роль. Она сама когда-то играла похожую в «Чудотворной», но тем не менее стала меня уговаривать: «Попробуй, не получится – любую дам!» На репетиции с первых дней я стала работать, как будто родилась Саввишной, как будто влезла в ее кожу, и другой роли мне уже не хотелось.

Сцена, когда моя героиня умирала и просила кружку воды: «Я в жизни столько воды перетаскала – Волгу!», давалась мне трудно. Я постоянно репетировала, думала – на улице, в транспорте. Мне казалось, что у меня не получается сыграть смерть. У Саввишны были такие слова: «Остановите поезд! Сойти дайте!» И однажды я, заигравшись, в метро встала и чуть не закричала: «Остановите поезд! Дайте сойти!» Все на меня смотрели с удивлением. Потом я написала песню об этом спектакле, о своих мучениях и поисках:

Я выйду на бульвар, там клен золотогривый.

Лицо я в листья спрячу и буду так стоять.

То тихо рассмеюсь, то горестно заплачу –

Прохожим не понять, прохожим не унять…

Перенесусь я в тот далекий сорок первый,

Где осень и тревога и я совсем одна,

И все бежит, бежит железная дорога,

И все гремит, гремит поблизости война…

Нет, я смеюсь не так и плачу непохоже.

Как мамин страх понять, чтоб зажил он во мне?

Как услыхать в крови – о, помоги мне, Боже! –

Крестьянскую любовь прапрадедов к земле?

По улицам пойду, заглядывая в лица,

В троллейбусе, в метро мне надо отыскать…

– Остановите поезд, дайте мне напиться!

– Что с вами?

– Ничего. Проехала опять…

Чуть-чуть – и все пойму. Я становлюся старой.

Да, хошь не хошь – изволь сегодня умирать.

Скажите сыновьям, что я жива останусь!

Ведь это только роль, что я должна сыграть…

Старуху-еврейку играла Любовь Ивановна Добржанская. Ее исполнение всегда было абсолютной правдой и приковывало внимание зрителей.

Галина Соколова играла парторга, мать маленькой Люськи. Ее героиня приходила в отчаяние, боясь не справиться со всеми женщинами, с их страхами и болезнями. Нина Дорошина играла Нину с больным сердцем, она все время стонала и повторяла: «Ох, не доехать нам…» Эта фраза тоже стала крылатой и повторялась в театре даже во время перестройки. А моя героиня ведь так и не доехала – умерла в пути… После спектакля я долго сидела, не могла прийти в себя и пила воду, а мой муж боялся, что я однажды не приду домой.

Получился удивительный народный спектакль, огромная удача театра и Галины Волчек. Такие спектакли редко бывают в театре.

Мы возили «Эшелон» в Германию и ужасно боялись, как немцы это воспримут: в спектакле мы все время ругали немцев, боялись их. Мы заменили слова «Немецкие захватчики» на «фашистские». Но что поразительно: в зале стояла мертвая тишина, и потом – гром аплодисментов. И я поняла, что у них тоже были матери, потерявшие детей, и могилы на чужбине. Совсем подростки, ушедшие воевать, разрушенные города, и они все это прекрасно понимали и принимали близко к сердцу. Это был спектакль и про них тоже.

Галина Борисовна уже получила Государственную премию за «Обыкновенную историю», но за этот спектакль надо было бы дать самую большую премию из всех существующих на земле. В актрисах всколыхнулись, как когда-то в спектакле «Вечно живые», лучшие, высокие чувства, какие теперь редко встретишь на сценах театров. Эксперимент закончился удачно, спектакль был перенесен на большую сцену и много лет шел с огромным успехом.

Многие женщины, с которыми я встречалась в жизни, помогли мне сыграть Саввишну.

Однажды мы поехали с мужем за грибами к бабушке его друга, под Зарайск. Добрались уже затемно, переночевали в сарае и рано утром пошли в лес.

Ноги промочили совершенно. Замерзли, вернулись в домик бабушки Шуры. Домик покосился, один угол в землю ушел, пол кривой. Сидит сухонькая старушка, степенно так ест пшенную кашу. Увидела нас, отодвинула кашу и говорит: «Промочили ноги-то, небось, озябли? Ну на-кось, у меня есть валенки для мужика, пущай наденет». Мой муж стесняется, а она ему: «Нет, нет, хорошие валенки, надевай, недавно сваляла. Вот нет в доме мужиков-то своих, хоть чужой какой наденет, придет, озябнет – пусть ноги погреет. Мы с дочкой живем, я вдова, у меня мужа в четырнадцатом году убили, и она вдова, у нее – в последнюю войну… Дом, видать, такой несчастливый, у нас даже индюшата вывелись – ни одного цыплака, всё курочки», – говорит с горькой иронией. И я понимаю, что уже люблю ее как родную. А мне она дает носки шерстяные, теплые: «Грейся!» И улыбается: «Я этих носков в войну навязала, варежек – все на фронт посылала, бойцам. И когда уже зятя убили, вязала – пусть хоть другие солдаты погреются. И сейчас вяжу. Теперь-то молодые не умеют, я в запас вяжу – вдруг война?»

«Ревизор»

Галина Борисовна еще раз обратилась к классике, пригласив режиссера Валерия Фокина поставить «Ревизора» Гоголя. Была очень интересная задумка – начать этот спектакль с гоголевского «Театрального разъезда». Я играла даму, которая была прообразом Анны Андреевны, но потом «Разъезд» убрали – спектакль получался слишком громоздким, и я, к сожалению, осталась без роли.

Огромной удачей была роль Городничего – его играл Валентин Гафт. У Фокина, да и у самого Гафта, сложилось трагическое видение этого образа. Городничий – Гафт с ужасом наблюдал, как чиновники растаскивают Россию, все рушится и эту разрушительную машину нельзя остановить, – и с трудом пытался связать концы с концами, хотя бы на момент приезда ревизора. Он осознавал происходящее вокруг, и это был новый, весьма современный взгляд на этот образ.

Очень интересно играл Хлестакова Василий Мищенко. Галина Волчек все время повторяла: «Он – пэтэушник, то есть человек малообразованный, но довольно наглый». Таких людей много в чиновничьих аппаратах, поэтому городничий не сомневается, что он может быть ревизором. Анна Андреевна и Марья Антоновна работали в паре, обе жаждали любви и даже соперничали друг с другом на равных, несмотря на разницу в возрасте. Марью Антоновну играла Марина Неёлова. Почему-то мало пишут об этой ее роли, безусловно ставшей удачей.

Считаю, что Галина Волчек замечательно сыграла Анну Андреевну – она в этой роли абсолютно естественна, по-женски наивна и очень обаятельна.

Драматурги

После ухода Ефремова настроение в труппе стало очень тревожным. Постепенно начали уходить актеры. Первым – Евстигнеев, хотя именно он настаивал: все должны остаться! В «Восхождении на Фудзияму» еще работал Андрей Мягков, но позднее он тоже ушел.

Это была эпоха великой драматургии – Розов, Рощин, Володин, Вампилов, Шукшин, Зорин. Наша замечательная завлит Ляля Котова поддерживала с ними постоянную связь. Олег Табаков всегда очень много читал, следил за новыми публикациями в «Юности», в «Новом мире». Из «Юности» к нам пришел Александр Вампилов, театр поставил его «Провинциальные анекдоты» – очень яркий спектакль, в котором выдающиеся актерские работы показали Табаков, Щербаков, Хлевинский, Никулин, Вертинская, Вознесенская.

В этой пьесе представлены интересные русские характеры: Табаков, а затем и Хлевинский играли командированного, пропившего все до последней нитки. Сидя в гостиничном номере, он открывал форточку и кричал прохожим: «Граждане, дайте взаймы сто рублей!» – но все шли мимо. И наконец находился один чудак (его играл Фролов, а затем Острин), который приходил и предлагал деньги. Командированный, жуткое мурло, алкоголик, не мог поверить в такое чудо и начинал подозревать, что все это неспроста, почти пытал героя Фролова. Оказывалось, что тот (вполне русская трагедия) когда-то не успел помочь матери, не отправил ей деньги, и она умерла, не дождавшись помощи. И он дал слово помочь первому, кто попросит…

Никулин играл скрипача-интеллигента, которому пьяница говорил: «Музыка ваша нам не ндравится». Щербаков – жлоба, директора гостиницы. Это была одна из самых ярких его ролей. Ему всегда удавались такие образы.

Я играла в очередь с Миллиоти коридорную Васюту, с ужасом наблюдавшую за постояльцами гостиницы. По этой пьесе был снят фильм «20 минут с ангелом», и там я тоже сыграла Васюту.

Из разных рассказов Василия Шукшина завлит Ляля Котова помогла составить пьесу «А поутру они проснулись». Дело происходило в вытрезвителе. Выпивший с горя профессор (Александр Вокач) рыдал и говорил, что готов продать любую рукопись – лишь бы купить молодой жене норковую шубу.

А Щербаков опять играл начальника – партработника, которого сняли с должности и лишили всех привилегий. Он старался усовестить профессора: «У нас не все еще могут позволить себе норковую шубу».

В этом спектакле было много актерских удач. Великолепно играл милиционера Авангард Леонтьев: его герой по пьяной лавочке натворил много непозволительного.

Конечно, встретиться с такой драматургией – счастье. На нашей сцене шла новая пьеса Виктора Розова «Четыре капли», спектакль по пьесе Александра Володина «С любимыми не расставайтесь».

Райхельгауз

Иосиф Райхельгауз, молодой и талантливый режиссер, пришел в «Современник» в 1973 году и работал у нас до 1989 года. Он был полон идей, очень энергичен. Вместе с Галиной Волчек он работал над «Эшелоном» и потом снимал его для телевидения. Вместе с Волчек и Фокиным поставил «А поутру они проснулись», создавая пьесу по рассказам Шукшина. Он же поставил спектакль «Из записок Лопатина» по пьесе Симонова. Мне кажется, роль корреспондента Гурского была лучшей работой Кости Райкина – не комедийная, без всяких характерных «наворотов», а очень человечная: он играл военного корреспондента, симпатичного, трогательного, который погибал на фронте.

Гафт, исполняющий главную роль, диктовал мне статью, узнав о гибели Гурского (я играла машинистку). Я плакала, и Гафт говорил, что я ему очень помогаю настроиться на дальнейшее проживание роли. Хотя роль моя крохотная, но и Гафт, и Райхельгауз уверяли меня, что именно я должна ее играть.

В этом спектакле также играли Марина Неёлова, Владимир Земляникин, Любовь Добржанская, Елена Козелькова, Владимир Поглазов (он недолго пробыл в нашем театре, потом ушел преподавать в Вахтанговское училище), Петр Вельяминов, Александр Вокач, Олег Табаков.

В 1979 году театр вернулся к повести Константина Симонова «Из записок Лопатина»: мы все время возвращались к теме войны. Валерий Фокин поставил спектакль «Мы не увидимся с тобой» по этой же пьесе. Главную роль играл Михаил Глузский. Райкин снова играл Гурского, Жегалов – Лопатина в молодости, Ахеджакова – мать Гурского, Хазова – Нину.

«Дилетанты»

В это время из «Таганки» ушли актеры Смехов, Шаповалов и Филатов, и Галина Борисовна пригласила их в «Современник». Я участвовала вместе с ними в очень необычном спектакле. Это был спектакль «Дилетанты», режиссер – Иосиф Райхельгауз. Он начинался в половине десятого вечера, обычно после коротких спектаклей, чаще всего – после «Эшелона». Смехов читал свои рассказы, Филатов – «Сказку про Федота-стрельца», которую с восторгом приняла Москва. Галя Соколова тоже читала рассказы, Валентин Гафт – эпиграммы, а я пела свои песни. Песня «Пожелание счастья» сначала звучала в исполнении Анны Герман, потом я подхватывала и читала стихи. Позже в этом спектакле стал работать Василий Мищенко.

Меня иногда спрашивают, как я праздновала свои дни рождения. 22 июня у нас обязательно шел спектакль на военную тему – «Эшелон», в 19.00, а потом «Дилетанты» в 21.30. Я играла в этот день в двух спектаклях!

Наша жизнь

Мы продолжали традиции, сложившиеся при Ефремове: вместе отдыхали, звали в гости писателей и известных артистов, сочиняли капустники и праздновали юбилеи, а их становилось все больше. В нашем театре пела Елена Камбурова, к нам приходили в гости Иосиф Бродский и Белла Ахмадулина. Пели Татьяна и Сергей Никитины и Владимир Высоцкий. Володя приносил нам свои новые песни, и я помню замечательный вечер в нижнем буфете театра: был накрыт стол, стоял самовар, и Высоцкий в белоснежной рубашке пел «Охоту на волков» и «Чуть помедленнее, кони…».

Потом всем театром мы хоронили Володю…

Я помню печальную Москву и людские реки, текущие по улицам к Театру на Таганке. Актеры «Современника» шли пешком от Чистых прудов до Таганки, нас всюду пропускали, и милиционеры были крайне вежливы. Потом еще много дней из всех окон города звучали его песни…

Куба

В 1987 году «Современник» поехал на политический фестиваль на Кубу. Мы повезли спектакли «Большевики» и «Три сестры». Это были первые гастроли драматического театра на Кубе, до этого к ним приезжали только музыкальные театры. Кубинцы – очень улыбчивые люди, много поют и танцуют. Нас пригласили на шоу «Тропикана» – это было роскошное зрелище с темпераментными танцами и красивыми костюмами.

Зал принимал нас хорошо, но для них драматические спектакли были в диковинку и не совсем понятны.

Гавана произвела на меня тяжелое впечатление: облезлые стены, довольно пустынный город. Находясь на Кубе, я все время вспоминала Хемингуэя.

Мы жили в обычной гостинице для работников «Аэрофлота». Было очень жарко, но я не включала кондиционер – не люблю. Балкон нашего номера выходил на теневую сторону, и я в основном сидела на балконе.

Завтраки были необычными: на красиво сервированном столе фрукты: папайя, ананасы, апельсины, бананы. Не было только яблок – на Кубе яблони не растут. Всевозможные салаты, все очень вкусно. А вот мясное блюдо только одно – и то по талонам.

Утром раньше всех (я боюсь солнца) мы с Галей Соколовой ходили на море. От нашей гостиницы до пляжа две автобусные остановки. Мы шли пешком по дороге, вокруг – заросли банановых деревьев и всяких экзотических растений – ну точно в раю сад.

Пляж был небольшой, с закрытым бассейном, отделенным от океана бетонной стеной с решеткой. Такого цвета воды я не видела никогда – она была золотой! Представьте себе: пустынный пляж, золотая вода, за низкой стеночкой – океан, ощущение бесконечности бытия. Мы на пляже одни, да еще несколько уборщиков, которые с удовольствием дарили нам ракушки, выброшенные на берег океаном. Мы плавали одни в этом огромном бассейне. Если спросят, что такое счастье, – это оно!

В то время на Кубе была карточная система, в магазинах – пусто. Денег нам не заплатили, зато дали карточки, которые можно было отоварить в специальных распределителях (что-то типа советской «Березки»), где тоже толком нечего купить, только всевозможные коньяки, вина, ликеры, сигары.

Однажды, зайдя в магазин, мы с Галей Соколовой и Леной Миллиоти услышали радостный возглас Рогволда Суховерко: он встретил писателя Габриэля Гарсиа Маркеса, который случайно оказался здесь же. Мы познакомились, Суховерко представил нас: Соколову – как писательницу, Миллиоти – как актрису, а про меня сказал, что я сочиняю песни, и попросил спеть. И я спела песню «Может быть». Потом мы взяли у Маркеса автограф, который я храню до сих пор.

Я понимаю, что это идиотически выглядит, когда вот так ни с того ни с сего начинаешь петь в доказательство того, что сочиняешь песни. Но со мной такое случалось не раз.

Когда мы во второй раз приехали на гастроли в Тбилиси, я получила телеграмму, что должна срочно лететь сниматься в Вильнюс. Билетов на самолет не было, я стала упрашивать кассира, и она вдруг сказала: «Я слышала вашу песню “Может быть” в исполнении Гелены Великановой, не могли бы вы мне ее спеть?» За билет я была готова на все. Я просунула голову в окошко кассы и начала петь. Провожавший меня ученый-физик Дмитрий Дараселия был потрясен: он не думал, что такое вообще возможно! А кассирша дала мне билет.

«Фантазии Фарятьева»

Одной из больших удач можно назвать спектакль «Фантазии Фарятьева», поставленный Лилией Толмачевой по романтической пьесе Аллы Соколовой. Лиля оказалась интересным, умным режиссером, терпеливо, подробно работала с актерами, хоть ей и было нелегко.

Игорь Кваша играл в этом спектакле скромного зубного врача, пытающегося решать глобальные мировые проблемы, а его идеалистка-тетя мечтала и верила, что ему поставят памятник, поскольку он найдет средство от рака.

Тетя Фарятьева – одна из моих любимых ролей. Мне редко доводилось играть таких женщин, чтобы быть самой собой. Я играла в седом парике и специально купила огромный оренбургский платок – белый, кружевной, чтобы тетя моя была «воздушной». Я бегала по двухпролетной лестнице (декорации к спектаклю сделал Давид Боровский) и рассказывала, как мечтаю о том, что племяннику поставят золотую статую.

Герой был безумно влюблен в учительницу музыки, Сашу – ее играла Алла Покровская. Ее героиня была умной, готовой составить счастье главного героя. Но любила она другого человека, и стоило тому только позвать Сашу, она убегала к сопернику, а Фарятьев оставался с разбитым сердцем. Его безуспешно пыталась утешить Люба, младшая сестра Саши – это одна из самых удачных ролей Марины Неёловой, которой всегда удавались роли подростков. Началось это с роли в фильме «Монолог», затем – Люба в «Фантазиях Фарятьева», очень современная, смелая, безоглядно любящая. Еще одна замечательная работа Неёловой – спасенная девочка в спектакле «Спешите делать добро», о котором я расскажу чуть позже. Очень интересной была работа Елены Козельковой: она играла мать Саши и Любы, хлопотунью, бесконечно любящую дочерей, но не всегда их понимающую.

Лилия Толмачева хотела ввести на роль Фарятьева Станислава Садальского, и я репетировала с ним. Но худсовет не принял его работу, посчитав этого актера недостаточно серьезным для такой роли. Садальский довольно быстро ушел из «Современника»: в конце сезона труппа за него не проголосовала. Мне кажется, ему просто не повезло. В это время в театр пришел Костя Райкин, и Садальского назначили с ним в очередь на роль Епиходова в «Вишневом саде». Но во время репетиций Садальский так ни разу и не вышел на сцену. Тогда он стал потихоньку исчезать из зала, потому что начал сниматься в кино, и этим разгневал режиссера.

Позднее я снималась с Садальским в фильме «Кот в мешке», где он играл отца четверых детей, очень доброго, обаятельного, смешного и наивного, каким сейчас его трудно представить. По-моему, это уникальная работа, хотя, конечно, его визитной карточкой стал образ Кирпича в фильме «Место встречи изменить нельзя».

«Спешите делать добро»

Спектакль по пьесе Михаила Рощина «Спешите делать добро» был, как мне кажется, на главной линии театра. О чем этот спектакль – говорит его название. Я уже рассказывала о великолепной работе Марины Неёловой, которая к этому времени стала ведущей актрисой театра. Ее обожали зрители, всегда болели за ее героинь, и за эту в особенности, поскольку она играла девочку, которая из-за беспросветных неурядиц жизни решила броситься под поезд. В этом спектакле играли лучшие актеры нашего театра: Гафт, Покровская, Дорошина, Крылова, Кваша – это его герой спас девочку, выхватив ее из-под поезда, и привел в свою семью. Но тут-то и начинались все неприятности, от которых в конце концов убежала спасенная. Вмешались общественные организации и даже детская комната милиции. Единственная абсолютно отрицательная роль Филаретовой, работника детской комнаты, досталась мне, в очередь с Наташей Каташевой.

Галина Волчек просила меня сыграть «в государственном масштабе». Филаретова все время повторяла: «Мы так не построим!», имея в виду коммунизм. Когда мы играли спектакль, это утверждение хотя и не воспринималось как бесспорное, но имело право на существование. Построение коммунизма было государственной установкой, многие действительно верили, что это возможно. А теперь я с ужасом думаю, что та женщина, оказывается, была права, – все разговоры о коммунизме канули в прошлое.

Случилось так, что в это время я как председатель месткома ходила и хлопотала за одну женщину, которую выселяли из квартиры за самовольный захват. До этого она, одинокая мать с двумя детьми, жила в комнате, признанной эпидемстанцией непригодной для жилья. Ее старшая дочь, будучи студенткой ГИТИСа, играла у нас в театре.

Прошли все инстанции, суды. Наконец попали к какой-то большой начальнице с простой русской фамилией. Нам сказали: она разрешит – все будет в порядке. Входим: я, истица и ее старшая дочь.

Сидит элегантная женщина, в сером английском костюме с красным платочком в кармашке, хорошо причесанная, глаза серо-голубые, стальные. Смотрит на нас эдак сверху, спокойно, терпеливо.

– Садитесь, пожалуйста, – ледяным тоном. – Вы кто?

– Истица…

– А вы кто?

– Дочь…

– Вы? (Это мне.)

– Я председатель месткома, я прошу, у нас так принято…

– Напрасно пришли, – перебивая холодно, железно.

– Мне уйти? – вдруг я тоже «железно».

– Нет, почему же, раз пришли, сидите. Я вас слушаю (к истице), говорите. Теперь вы говорите (к дочке). Ну, теперь я вам скажу (это уже выслушав их сбивчивые объяснения и просьбы). Никаких прав вы не имеете. Еще хотите сказать? Говорите. Мы должны выслушать. Так, так, ну а теперь я скажу: никаких прав.

Мы вышли раздавленные, униженные. Я все время ждала, что она скажет: «Мы так не построим!..»

На следующий день шел спектакль «Спешите делать добро». Я спокойно и уверенно вышла на сцену. Оглядев всех партнеров сверху, тихо так сказала: «Садитесь… Вы не знаете, а мы знаем… что люди-то творят! На иного и не подумаешь вовсе, а он… только что звучит гордо, а колупни – козел!»

Зал замер. Гафт после этой сцены сразу подошел ко мне:

– Старуха, как ты это сделала? Вот это то, что надо, слушай. Гениально! Я теперь должен тоже играть по-другому.

Волчек, увидев меня позже, тоже сказала, что это наконец то, что она хотела. «Молодец!» – похвалила она.

Я заплатила за это знание собственным унижением, ощущением беспомощности, бесправности. И у нас так всегда: за все надо платить.

Одну из своих первых ролей в «Современнике», тетю Соню, сыграла в этом спектакле Лия Ахеджакова.

Чеховские спектакли

Галина Волчек, я считаю, совершила подвиг, поставив два спектакля по Чехову: «Три сестры» и «Вишневый сад». «Вишневый сад» – спектакль со множеством актерских удач: Раневскую играли Лаврова и Вертинская. Никогда не забуду, как напряженно, с отрешенным взглядом Раневская (Лаврова) сидела за столиком и ждала известия о продаже имения – и как она буквально помертвела, услышав, что оно продано. По-своему, но тоже пронзительно играла и Анастасия Вертинская. Очень забавна была Шарлотта в исполнении Елены Миллиоти (теперь эту роль талантливо играет любимица публики Ольга Дроздова). Широко, ярко Геннадий Фролов играл Лопахина.

В нынешнем спектакле бесспорной удачей стали роли Вари (Елена Яковлева) и Лопахина (Сергей Гармаш). Мастерски играл Игорь Кваша (Гаев). Событием стало исполнение Гафтом роли Фирса. Одно время Раневскую играла Алиса Фрейндлих, когда из театра ушли Лаврова и Вертинская. Мне казалось, что она играла несколько в ином ключе, чем наши актеры.

«Три сестры» – по-моему, самый красивый чеховский спектакль. Великолепна была работа Марины Неёловой (Маша – очаровательная, изящная, графическая фигура), Галины Петровой (Ольга) и Марины Хазовой (Ирина). Ирина в первой картине обворожительна, лучезарна, а сцену, когда с ней случается истерика и она кричит: «Выбросьте, выбросьте меня!», – Галина Борисовна поставила на мосту, так что всем казалось, что Ирина вот-вот бросится в реку. Валентин Гафт играл Вершинина – в его исполнении это была трагическая фигура. Барон в исполнении Андрея Мягкова, умный, интеллигентный, вызывает огромную симпатию. Первой исполнительницей роли Натальи была Елена Майорова – замечательная актриса, которой уже нет в живых. Я помню, как она волновалась перед премьерой и я грела ее холодные руки перед выходом на сцену. Позднее Наталью восхитительно играла Елена Яковлева.

Я играла няньку Анфису. Я старалась играть пожилую женщину, бесконечно преданную дому Прозоровых и бесконечно любящую всех трех девочек и их брата, оставшихся без матери. Любовь к ним была основной моей темой. Как она была счастлива, эта настоящая русская терпеливая женщина, когда обрела на старости лет свой уголок, «комнатку и кроватку»! Мне кажется, что Галину Борисовну всегда трогала эта тема, она волновала ее и в спектакле «Без креста», и в «Эшелоне», и в более позднем спектакле «Крутой маршрут».

Очень интересна музыка в этом спектакле, а также оформление, сделанное Петром Кирилловым. Изумительная сцена прощания Вершинина с Машей происходила на мосту, который был выстроен дугой, через всю сцену. И главное – круг, который в самых напряженных моментах начинал вращаться на сцене, а по нему шли и бежали герои.

Мой младший сын знал этот спектакль наизусть, и если актеры переставляли какое-то слово, искренне возмущался.

Сколько я ни смотрела спектакль «Три сестры» в разных театрах, я не видела более одухотворенной и красивой постановки, чем наша. Главные герои, Вершинин и Маша, в нашем спектакле, по-моему, истинно чеховские. Маша – очаровательная, с изящной пластикой, умная, ироничная по отношению к себе, в ней чувствуется трагическое начало. С Гафтом они составляют дуэт понимающих, несчастливых людей с огромными любящими сердцами. Вершинин Гафта мечтает о будущем человечества, но, по ощущению, не очень верит в него. И от этого трагизм спектакля усиливается. А в наше время – тем более.

Спектакль «Три сестры» идет на сцене «Современника» и сейчас, исполнители уже другие, но режиссер тот же, и Галина Борисовна подробно работает с актерами. Костюмы придумал знаменитый Слава Зайцев: все серые, белые, черные – и только Наташа в розовом.

«Любовь и голуби»

Режиссер Валерий Фокин, о котором я уже писала, всегда доставлял мне очень большую радость своим бережным отношением к актеру, уважением к нему. Огромным успехом у зрителей пользовался поистине народный спектакль – «Любовь и голуби», который он поставил вместе с режиссером Владимиром Тарасьянцем, но в основном, конечно, это была его работа.

Спектакль полюбили зрители всех возрастов и слоев. По этой пьесе Гуркина был снят фильм с той же главной героиней – блистательной актрисой нашего театра, народной артисткой России Ниной Дорошиной. И все ее даже, казалось бы, незначительные фразы, вроде знаменитой – «Людк, а, Людк!», произнесенные с особой интонацией, повторяла вся страна. Такой был это емкий и яркий характер – русская женщина, которая может сдвинуть горы, ведет за собой мужа, помогает детям, совсем уже не обращает на себя внимания, – и все же остается в ней, несмотря на все беды, столько любви, нежности и силы, что начинаешь верить в русский народ.

Фильм знает и любит вся страна, но Нина пришла на съемки уже с готовой ролью, которая родилась на нашей сцене. Это наша Надя!

Все артисты играли в этом спектакле превосходно – и Геннадий Фролов, и Тамара Дегтярева, и Василий Мищенко, и Виктор Тульчинский, и Мария Ситко, и Татьяна Корецкая, и Наталья Каташева, с которой в очередь я играла бабу Шуру – наверное, это одна их самых любимых моих ролей!

Как Дорошина играла любовь простой женщины, какой она была романтичной, изящной, как она вдруг преображалась – не хватит никаких слов для описания! И для Нины это была самая любимая роль, как для меня – баба Шура.

Режиссеры

Я расскажу еще о нескольких спектаклях, которые оставили след в моей душе. Режиссер Михаил Али-Хусейн в 1988 году поставил спектакль «Смиренное кладбище» по пьесе Каледина. По-моему, пьеса была очень интересной. Значительной была работа Михаила Жигалова в главной роли. Это пьеса о работниках Пятницкого кладбища, что у Крестовского моста, а у меня похоронены там все родственники. Поэтому, когда я приходила туда, меня узнавали могильщики: они смотрели спектакль, и я для них была своя, они даже помогали мне бесплатно.

Роль, которую попросил меня сыграть Али-Хусейн, совсем крохотная. Он попросил просто помочь, но я взяла себе за правило никогда не играть небрежно даже маленькие роли. Я играла женщину, приходящую на кладбище ухаживать за могилой. Я сыграла свою соседку Марью Александровну, сама себе написала монолог – конечно, предупредив режиссера. Купила у соседки габардиновое пальто – мужское, перешитое, такие донашивали вдовы – и войлочные боты «прощай, молодость». Приходя на кладбище, я рассказывала, какой уважаемый человек лежит в могиле и как несправедливо с ним поступили партийные начальники: городского человека назначили председателем колхоза и послали поднимать сельское хозяйство. Конечно, он не смог справиться, и у него случился инсульт. А каким он был честным, благородным! Когда-то он увез ее, будучи машинистом, на своем паровозе из Сибири. Она стояла на перроне, а он сказал: «Поехали со мной в Москву!» Она ответила: «Погоди, только за подушкой сбегаю!» Села к нему на паровоз – и они всю жизнь были счастливы.

Я боюсь упустить что-нибудь серьезное, какой-нибудь важный спектакль, хотя понимаю, что охватить все невозможно. Из новых режиссеров надо обязательно отметить Александра Галина, он принес нам пьесу «Звезды на утреннем небе». Галин – не только драматург, но и режиссер, с ярко выраженной гражданской позицией и всегда придерживающийся главной линии театра, которую проводил Олег Ефремов. Спектакль в постановке Галины Волчек пользовался большим успехом у молодежи.

В этом спектакле все узнали и полюбили актрису Галину Петрову. Она и Марина Хазова пришли в «Современник» с курса, где режиссерами были Морозов, Райхельгауз и Васильев. Я видела дипломную работу этих актрис в спектакле театра им. Станиславского «Брысь, костлявая!» – очень интересно. И вот они на сцене «Современника».

Конечно, особенно значительной стала постановка пьесы Галина «Аномалия», где блистала мужская часть труппы, и даже не самые главные артисты, а те, что до сих пор были на вторых ролях, все они, безусловно, интересные личности – Владимир Земляникин, Виктор Тульчинский, Валерий Хлевинский. Женские актерские работы были тоже интересными, в особенности Елены Миллиоти в роли старой актрисы. Спектакль получился очень серьезный, очень «ефремовский».

Галин проявил себя как талантливый режиссер, поставив эту пьесу и следующую – «Аккомпаниатор». В «Аккомпаниаторе» всего четыре исполнителя. Великолепную работу показали Валентин Гафт и Алла Покровская. Одну из главных ролей в этом спектакле играла я. К сожалению, из-за травмы ноги какое-то время мне нельзя было работать на сцене, заменить меня никто не смог, и спектакль сняли с репертуара. Это еще одна трагедия в моей жизни, поскольку моя роль была главная и совершенно замечательная.

Из молодых актеров играл Илья Древнов. Спектакль был о том, что всем людям не хватает любви. Три одиноких пенсионера борются за понимание и любовь молодого человека, который помогает им жить.

Я думаю, что все актеры должны быть благодарны Галину – он всегда пишет очень интересные роли, как говорится, есть что играть.

Из режиссерских удач можно назвать и работы Игоря Кваши, в первую очередь спектакль «Дни Турбиных». Вместе с художником Борисом Биргером он сделал благородный и умный спектакль, в котором играл настоящий ансамбль прекрасных артистов. Я благодарна ему, потому что мой младший сын Саша воспитывался на этом спектакле, не пропустил ни одного, стоял за кулисами и ловил каждое слово. Конечно, в этом есть заслуга и Михаила Булгакова, но я воочию увидела, как театр может воспитывать личность и душу. Таким же важным для моего сына был спектакль «Три сестры».

К нам пришел выдающийся режиссер Роман Виктюк, он поставил «Квартиру Коломбины» Людмилы Петрушевской и пьесу «Мелкий бес» Федора Сологуба. В этих двух спектаклях блистала Лия Ахеджакова, а в «Мелком бесе» играла совершенно потрясающей красоты актриса Ирина Метлицкая. Надо сказать, я испытывала прямо-таки счастье, работая с Виктюком. Меня так никто не хвалил! Он кричал: «Мила – гений! Ты стоишь, как Богоматерь со свечой. Твой муж умер от пьянства, сын пьет. Жизнь беспросветна. Плачь!» Я плачу, слезы льются и льются. А Виктюк: «Мила, гениально!»

Галина Волчек приглашала и молодых режиссеров, и самых маститых, знаменитых, – и никогда не боялась конкуренции.

Продолжение традиций

Галина Борисовна Волчек продолжила традицию капустников, зародившуюся в молодом «Современнике». Галя Соколова прекрасно писала сценарии, действующими лицами капустников были Мэрилин Монро (Ольга Дроздова), Барбра Стрейзанд (Лилия Азаркина), Любовь Орлова (Таня Ряснянская), известные политические деятели. Ленина, Сталина, Ельцина, Брежнева замечательно играли Рашид Незаметдинов, Валерий Хлевинский и другие наши артисты. С приходом в труппу Сергея Гармаша стала очень активно работать мужская часть труппы – Гармаш оказался очень талантливым автором, и они соревновались с Галиной Соколовой.

Бессменным организатором вечеров и капустников была Елена Миллиоти. Я думаю, очень редко встречаются такие люди, которые не жалеют ни сил, ни времени для общественной работы и делают всё празднично, талантливо. Она организовывала детские елки, и выставки детских рисунков, и наши творческие вечера. Она и сама участвовала в капустниках как актриса. Галина Волчек попросила ее сделать капустник, когда мы находились на гастролях в Сиэтле, в Америке. Чтобы зрителям было понятно, за основу взяли фигуру мировой известности – Чарли Чаплина, и играла его Елена Миллиоти. Этот капустник стал фейерверком юмора и праздничного настроения. Американцы были в восторге.

«Крутой маршрут»

Последний спектакль в моей театральной биографии, «Крутой маршрут», тоже был событием в культурной жизни не только Москвы, но, я бы сказала, и мира, потому что он произвел фурор в Америке. Мне удалось, как когда-то в «Смиренном кладбище», дописать – конечно, с разрешения Галины Волчек – свою роль, вернее эпизод. Сначала он был в пьесе комедийным: деревенская женщина, которую посадили в тюрьму, не понимала, что такое троцкизм, и утверждала, что «даже близко не подходила к трактору».

Конечно, как учил нас Олег Ефремов, мне захотелось сделать и другую, трагическую сторону этого образа. Мы очень серьезно работали над ним, Галина Борисовна приглашала перед репетициями подвергшихся репрессиям женщин, и вдова Блюхера (потом я узнала, что ее мужа до смерти забили следователи в тюрьме) рассказала мне о своей сокамернице, деревенской женщине, которая помогала интеллигентным и не очень приспособленным к жизни заключенным. Когда эту женщину забирали, дочь хотела бежать за ней, но ее заперли в доме. Тогда девочка разбила головой стекло, изрезав лицо, все же выскочила, бежала по всей деревне и кричала: «Мамочка!» И мой эпизод наполнился глубиной трагедии.

Этот спектакль, как и все спектакли раннего «Современника», – политический, рассказывающий о тяжелой истории нашей страны и показывающий гражданское лицо театра. Галина Волчек снова сделала большое народное полотно, труппа играет слаженно, как оркестр, потрясая зал и вызывая в конце спектакля несмолкающий гром аплодисментов. Вся женская труппа занята в нем: Неёлова и Яковлева (в очередь), Дорошина, Покровская, Крылова, Козелькова, Петрова. Вместо умершей Наташи Каташевой сейчас очень ярко играет Лилия Азаркина. И мне посчастливилось играть в этом ансамбле.

Рано ушедшая от нас Ирина Метлицкая играла Немочку, на смену ей пришла нежная и красивая Ольга Дроздова. Играя с ней рядом, я старалась помогать ей, и в этом большом ансамбле мы были с ней парой, я любила ее как дочку, придумав себе, что она похожа на мою дочь, бежавшую за мной по деревне. Я накрывала ее платком, когда она в открытом платье падала на пол и плакала. А сейчас, когда я не могу опускаться на колени, мы с ней придумали, что она сама бросается ко мне на грудь, а я ее утешаю: «Доченька моя!»

В этом спектакле играла Паулина Мясникова, настоящая репрессированная, которая много рассказывала нам о себе, ее историю даже напечатали в программке. Маленькая, хрупкая женщина, уже совсем седая, – непонятно было, как она все это выдержала. Молодая актриса Саша Медведева взяла шефство над ней. Они очень подружились, Саша опекала и берегла Паулину, особенно на гастролях.

Я познакомилась с Анастасией Цветаевой незадолго до ее смерти. Она много лет была в ссылке и тоже поразила меня своей выносливостью, стойкостью и огромной силой духа. Она сумела выжить, сохранить и пронести через эти бесконечно долгие, страшные и голодные годы высокие идеалы и чувство собственного достоинства.

Ко мне вышла маленькая сухонькая женщина в шерстяной кофточке с разными пуговицами. На окне ее кухни был огород, она рассказывала, что всегда следит за тем, чтобы на подоконнике росли «витамины».

Нам с мужем нужно было описание «Дома Тье» в Тарусе, мы занимались тогда созданием музея семьи Цветаевых. Анастасия Ивановна нам все точно описала: обстановку, мебель, обои, деревья и кусты в саду. Дом Тье описан Мариной Цветаевой в ее прозе, в рассказе «Кирилловны». Но Анастасия Ивановна рассказала нам поразительные вещи о хозяйке этого дома.

Хозяйка, швейцарка по национальности, бывшая гувернантка матери сестер Цветаевых, впоследствии вышла замуж за их дедушку. Она помогала бедным жителям Тарусы: подарила корову многодетной семье, кому-то дала денег на учебу в Калуге. Ее отец был священником, и она считала, что должна заниматься благотворительностью.

После революции ее выгнали из собственного дома, и она стояла на улице под дождем, повторяя: «Так хочет наш добрый Бог…», пока ее не забрал к себе домой местный зеленщик.

Анастасия Цветаева немного рассказала мне о своей жизни в ссылке. Я не перестаю восхищаться и ей, и Паулиной Мясниковой, и всеми женщинами, с которыми познакомилась, работая над «Крутым маршрутом». Русские женщины – такая в них сила, такая мощь, даже в самых маленьких и хрупких, таких как Цветаева, Мясникова, Заяра Веселая – дочь «врага народа», репрессированного писателя Артема Веселого.

Еще об актерах

Мне хотелось бы еще раз напомнить читателям, что в «Современнике» всегда, от основания театра до наших дней, была блестящая труппа артистов, умеющих играть ансамблем, – так воспитал актеров Олег Ефремов. В театре очень богатый, яркий и разнообразный женский состав, в разное время играли Лилия Толмачева, Нина Дорошина, Марина Неёлова, Елена Яковлева, Алла Покровская, Татьяна Лаврова, Галина Петрова, Тамара Дегтярева, Елена Козелькова, Елена Миллиоти, Людмила Крылова, Ольга Дроздова, Марина Хазова; безвременно ушедшие от нас Галина Соколова и Наталья Каташева.

Мужская часть труппы: Олег Ефремов, Евгений Евстигнеев, Олег Табаков, Игорь Кваша, Валентин Никулин, Андрей Мягков, Валентин Гафт, Валерий Хлевинский, Сергей Гармаш, Михаил Козаков, Петр Щербаков, Михаил Жигалов, Виктор Тульчинский, Рашид Незаметдинов, Владимир Земляникин, Николай Попков, Владимир Суворов, Алексей Кутузов, Валерий Шальных, Рогволд Суховерко, Геннадий Фролов, Авангард Леонтьев!

Валентин Гафт – не только актер, это творческая личность, заполняющая огромное пространство: гражданин, поэт, генератор мыслей. Его все знают, ждут новых ролей, новых стихов и эпиграмм. И в кино и в театре он играл самые разные роли: после ухода Козакова он играл дядюшку в «Обыкновенной истории», в «Шапке» Войновича – запуганного писателя, в «Обыкновенных людях» – неудачника-холостяка, Лопатина в спектакле «Из записок Лопатина», партийного работника в «Обратной связи».

В последние годы он великолепно сыграл одинокого пенсионера в «Аккомпаниаторе», профессора Хиггинса в спектакле «Пигмалион» и главную роль в спектакле по пьесе собственного сочинения «Сон Гафта». А еще он делает много творческих вечеров. Гафт – это явление!

Особенные слова мне хочется сказать про актера Сергея Гармаша. Я бы при жизни назвала его великим – настолько он самобытный, многогранный, яркий и думающий актер. Он интересен как личность, он добрый и обаятельный, всегда целесообразен – играет ли он Лопахина в «Вишневом саде» или Фамусова в «Горе от ума», Ильина в «Пяти вечерах» или Лебядкина в «Бесах».

Меня связывает с ним начало его биографии: я люблю нянчить вновь пришедших артистов. Сергей и его жена Инна – выпускники Школы-студии МХАТ. На художественно-постановочном факультете в том же году выпускался мой сын – вероятно, поэтому я отнеслась к ним с таким вниманием.

Первые годы у ребят вообще не было ролей. Когда артист не растет, он обязательно движется назад, и я переживала за них. Будучи однажды в ВТО, я увидела объявление: «Конкурс чтецов». Я сразу предложила Сергею и его жене Инне Тимофеевой сделать композицию на военную тему. Взяла роман Анчарова «Самшитовый лес». Работать с ними было наслаждением – Сергей понимал меня с полуслова, может, оттого, что был старше своих сокурсников и уже успел поработать в кукольном театре. Работа получилась серьезная и красивая, они заняли 1-е место, и мы с ними подружились.

Я все мечтала, чтобы он снялся в кино, и когда его пригласили в военный фильм «Отряд», я была очень рада за него. Он звонил мне, рассказывал о работе. Потом уже, когда он стал востребованным киноактером, он составил мне протекцию в фильм «Иван Великий» по рассказам Платонова, где играл главную роль. К несчастью, фильм был снят на широкоформатной пленке, а сейчас в кинотеатрах такие фильмы не идут. Режиссер фильма Егиазаров умер после окончания съемок. Надеемся, что когда-нибудь зрители увидят эту замечательную картину, где Гармаш играл солдата, участника страшных боев на ржевской земле. Назову еще один знаменательный фильм – «Катынь», режиссер Анджей Вайда.

Как личность Сергей Гармаш занимает важное место в театре «Современник»: он не только играет в спектаклях, но и организует вечера, пишет сценарии капустников – конечно, сейчас уже реже, потому что очень много снимается. Гармаш – гордость нашего театра.

А еще я хочу рассказать об очень скромном артисте, хоть и народном – об Авангарде Леонтьеве. Теперь его все знают, он известен публике не только как артист театра, но и как киноактер. Все помнят его роль в фильме «Несколько дней из жизни Обломова» или роль шофера, случайно угодившего под пули, в фильме «Утомленные солнцем». Это небольшие, но яркие, запоминающиеся роли, проникающие в сердце зрителя. Леонтьев небольшого роста, вовсе не красавец – но при этом удивительно обаятельный, доброжелательный и порядочный человек. Он часто бывал моим партнером на сцене, замечательно играл рабочего в спектакле «Погода на завтра», когда-то играл Мишу в «Вечно живых».

В первые годы работы в «Современнике» он тоже был не очень занят в репертуаре – пока не сыграл вместе с Костей Райкиным и Еленой Кореневой в спектакле по Достоевскому. Мы часто вместе работали в концертах, он прекрасно читал юмористические рассказы и стихи Державина. Иногда мы не отказывались выступать даже там, где публика была немногочисленной, например в ЖЭКе. Артисты подтрунивали над ним: «Платят шесть рублей, сидят шесть старух – зачем тебе это?» – «Это моя работа, я совершенствуюсь и людям могу доставить радость, а вы сидите, пьете кофе, и ваше время уходит в песок». Я его абсолютно понимала и всегда уважала.

Постепенно Леонтьев стал очень востребованным и ярким артистом, а я с ним почти породнилась. У моего младшего сына была няня Феня, прошедшая войну, удивительно добрая женщина, которая не могла сидеть без работы, даже когда ей перевалило за восемьдесят. Когда мой Саша подрос, а у Гарика (Авангарда) болела мама, он попросил меня уговорить нашу Феню прийти к нему жить (хотя у нее была своя комната) и ухаживать за его мамой. К матери он относился очень трогательно, говорил, что ему проще бросить работу, чем оставить ее одну без помощи. Так Феня и прожила у него до своей смерти. Он поражался ее трудолюбию, ее жертвенной любви к своим родственникам – она отдавала им все заработанные деньги.

В истории театра «Современник» есть две знаменитые фамилии – Суворов и Кутузов. Они вместе играли молодых героев в «Традиционном сборе». Про Алешу Кутузова я уже рассказывала. Владимир Суворов играл в детских спектаклях – «Белоснежка и семь гномов», «Дороже жемчуга и злата». А сейчас я пригласила его в свой театр: в спектакле «Давным-давно» он играет дядюшку Шуры Азаровой.

Рогволд Суховерко пришел в театр в 1965 году. Он был чтецом, лауреатом премии «Золотой голос России», читал поэзию, прозу, работал на радио. Недавно он написал книгу о «Современнике» – «Зигзаги».

Были в «Современнике» артисты «как соль земли русской», они считались у нас благороднейшими и честнейшими – Заманский, Ковалевский, Федченко, Вокач. У всех у них сложилась нелегкая судьба, но они никогда не сдавались.

Руслан Ковалевский пришел в труппу в семидесятые годы, приехал из Прибалтики – чудесный, добрый человек. Он сыграл роль ученого в спектакле «Звезды на утреннем небе» по пьесе Александра Галина. Играл также в спектакле «А поутру они проснулись».

Геннадий Фролов – серьезный, надежный актер, внутреннее содержание которого всегда помогало ему создавать основательные положительные образы в спектаклях «Мастера», «Провинциальные анекдоты» и, конечно, образ Треугольникова в спектакле «Всегда в продаже». Ему прекрасно удавались и характерные роли – такие, как роль Генерала в «Голом короле». Фролов всегда работает с большой отдачей, предельно правдиво. Сейчас он играет в спектаклях «Три товарища» и «Три сестры».

Наверное, я всегда больше дружила с мужчинами-актерами: с Никулиным, Щербаковым, Тульчинским, Жигаловым. С Жигаловым – не только потому, что играла с ним, но еще и потому, что работала с ним в месткоме. Мы делали много добрых дел: хлопотали о квартирах для актеров, решали вопросы о премиях и званиях. Собрания месткома проходили у меня дома, поскольку я жила во дворе театра. И, что греха таить, я доставала маленький графинчик с прозрачной жидкостью и нехитрую закуску. Так было приятнее и веселее решать насущные вопросы.

Жигалов – не только хороший актер, он очень умный, добрый и справедливый человек. Жигалов прекрасно играл в «Смиренном кладбище», а также в спектаклях «Большевики», «Обратная связь», «Погода на завтра», «Шапка». Я очень люблю его работу в «Трех сестрах», где он играл Соленого. Однажды он пришел на заседание месткома и сказал: «Товарищи, уберите графинчик, я больше не пью ни капли. Я теперь живу по системе Порфирия Иванова: обливаюсь холодной водой из ведра во дворе своего дома под восхищенными взглядами соседей».

Жигалов – еще и очень смелый человек. Когда мы ездили в туристическую поездку на Филиппины, он пошел на эксперимент и позволил врачам-хилерам сделать себе операцию без скальпеля. И мы все это видели!

Петр Иванович Щербаков пришел в театр в 1958 году. К сожалению, этот великий русский актер недополучил славы, которую заслужил.

Его взяли в театр на роли молодых советских героев: Мелешко («Два цвета»), бригадир Ленька («Продолжение легенды», в очередь с Ефремовым). Он играл партийных начальников, очень смешно сыграл Поэта в «Голом короле». Вообще он обладал удивительным чувством юмора, великолепно сыграл профессора в спектакле «А поутру они проснулись» по Шукшину, администратора гостиницы в спектакле «Провинциальные анекдоты» и начальника-бюрократа в «Традиционном сборе». Я всегда любила играть с ним: он был очень живым и горячим партнером. Вместе с Аллой Покровской они играли в спектакле на двоих по пьесе А. Гельмана. Он совершенно замечательно играл в капустниках, на наших вечерах читал «Муху-цокотуху», встав на стул, как ребенок. Это был настоящий строитель театра: «Современник» был его домом. Много лет он был нашим парторгом, добрым и справедливым.

В «Современнике» всегда были красивые актрисы. Наши актрисы, несмотря на более чем скромный заработок и отсутствие товаров в советское время, умудрялись всегда элегантно одеваться. Именно умудрялись.

Очаровательная светловолосая Лилия Толмачева (моя мама говорила: «У нее волосы – чистое золото!») была обладательницей черного зимнего пальто с горностаевым воротником. Нина Дорошина шила платья у модной портнихи на Мосфильме (хотя платьев, по-моему, было всего два). Милая, круглолицая, носик пуговкой.

Наташа Каташева сама придумывала и шила себе наряды.

Татьяна Лаврова, запомнившаяся по фильму «Девять дней одного года», всегда была хороша.

Позже к нам пришла Елена Козелькова, экстравагантная, всегда носила необычные, смелые платья.

А Вертинская! О ней мне хочется рассказать немного подробнее. Настя была сказочно красива. По-моему, таких женщин вообще мало на свете. Причем красота ее благородная, тонкая, нежная, никакой вульгарности. В «Современнике» она очень выросла как актриса, причем актриса умная. Вертинская сыграла хрупкую и беззащитную героиню в спектакле «Эшелон», Ирину в спектакле «С любимыми не расставайтесь», Раневскую в спектакле «Вишневый сад», а также главную героиню в пьесе «Мастера» болгарского драматурга Ромила Стоянова. Она поражала своим воспитанием, и мы восхищались ее рассказами о том, как она убирает квартиру и печет пироги. Она и нас научила печь пирог с солеными грибами. Мне посчастливилось сняться в фильме Юрия Кары «Мастер и Маргарита», где Вертинская сыграла главную роль. Считаю, что это очень удачная Маргарита. Я все жду, когда этот фильм выйдет на экран.

Возвращаюсь к Елене Козельковой. Она очень изящно сыграла Зою в спектакле «Вкус черешни» по пьесе Агнешки Осецкой, в паре с Олегом Далем. Она была невероятно элегантной полькой! Играла она и Лавру в «Эшелоне», в очередь с Татьяной Лавровой, очень ярко. Великолепна ее грузинка в спектакле «Крутой маршрут».

Из совсем молодых артисток эффектной была Маша Постникова – она, кстати, дружила с Настей Вертинской.

Но главной законодательницей моды всегда была Галина Борисовна Волчек.

Я уже писала, что к нам приходили новые актеры и актрисы. Кто-то долго не задержался, как, например, Елена Коренева. Считаю, что большое приобретение для труппы – актрисы, которые стали лицом театра: Марина Неёлова, Лия Ахеджакова, Елена Яковлева, Ольга Дроздова и в последний период – Чулпан Хаматова. Украшением труппы остается Нина Дорошина.

Марина Неёлова сыграла главные роли в большинстве спектаклей. Она успела сыграть и совсем молоденьких девочек-подростков, и взрослых женщин, безоглядно любящих. Еще раз назову ее выдающиеся работы в спектаклях «Спешите делать добро», «Фантазии Фарятьева», «Валентин и Валентина», а также Маша в «Трех сестрах», «Анфиса», Раневская в «Вишневом саде», Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте». На сцене ее отличает виртуозное мастерство, а в жизни – идеальная воспитанность, тактичность, редкое для актрисы умение себя вести, доброта и благородство. Неёлова – изящная, одухотворенная, но внутренне сильная, умеющая четко вести свою линию, умная актриса. Пластичная, гибкая и, можно сказать, музыкальная.

В 1977 году к нам пришла одна из самых популярных актрис страны – Лия Ахеджакова. Конечно, она стала знаменитой в кино: это «Ирония судьбы» и «Гараж», «Служебный роман» и «Небеса обетованные» и много-много других известных фильмов. Но в театре она тоже сделала целый ряд уникальных работ. Для нее специально писал Николай Коляда – она нашла своего автора и режиссера. Первое время она переживала, что у нее нет больших ролей, что она играет только тетю Соню в спектакле «Спешите делать добро», но потом, как из рога изобилия, на нее посыпались роли – «Селестина», «Уйди-уйди», «Виндзорские насмешницы». Я считаю ее программной ролью, в которой она мне очень нравится, работу в спектакле «Трудные люди» (Рахель). Зрители привыкли, что она смешная, экстравагантная, острая. Но ей подвластны роли героинь с большим человеческим достоинством, как в этой пьесе.

Есть фильм «Поговори на моем языке» по повести Виктории Токаревой, дебют режиссера Ары Габриэляна. Я играла с Лией в этом фильме, бесконечно люблю ее в этой роли и считаю, что самое интересное в актрисе – сочетание необыкновенной глубины и серьезности с какими-то порой смешными, беззащитными чертами. Эта маленькая хрупкая женщина умеет играть очень сильных людей.

Конечно же, еще одна уникальная актриса – Елена Яковлева. Она уже сыграла в фильме «Интердевочка» и тоже была известна всей стране как киноактриса, когда пришла в наш театр. На сцене «Современника» она сыграла самые разные роли – и характерные (в «Мурлин Мурло», «Бесах»), и необыкновенно женственных, нежных героинь: Варю в «Вишневом саде», Тамару в «Пяти вечерах», а в «Пигмалионе» в роли Элизы Дулиттл показала сочетание ума, достоинства и большого комедийного таланта. Безусловно, Яковлева любимица публики и украшение нашего театра, хотя в жизни человек очень скромный и аскетичный.

Чулпан Хаматова – из молодого поколения, она пришла к нам на спектакль «Три товарища» и сразу очаровала всех своей женственностью и интеллектом. Я вообще очень люблю умных актрис! Нас всех восхищает ее благотворительная работа: мы знаем, что созданный ею фонд «Подари жизнь» реально помогает детям.

В наше время все разводятся, на Западе это вообще в моде – там просто коллекционируют браки. Слава богу, в нашем театре есть устойчивые пары, хотя это большая редкость среди артистов. Елена Миллиоти и Геннадий Фролов прожили вместе пятьдесят лет! В декабре 2009 года они отпраздновали золотую свадьбу. Их дочь Даша – актриса «Современника».

Сергей Гармаш и Инна Тимофеева тоже женаты со студенческих лет. Прекрасная молодая пара – Максим Разуваев и Мария Селянская.

Еще одна крепкая пара – Марина и Олег Феоктистовы, а среди постановочной части – Ирина и Сергей Прохоровы.

Молодые герои Олега Табакова в шестидесятые годы стали прорывом, открытием, особенно Олег в спектакле «В поисках радости» (фильм «Шумный день»). Сегодня Олег Табаков стал настоящим театральным деятелем – не только известнейшим актером, но и педагогом, режиссером, руководителем двух ведущих московских театров, он открыл школу театрального искусства.

С вашего позволения, я тоже являюсь профессором Славянского международного института имени Державина, руковожу детским музыкальным театром «Экспромт», где играю на сцене, ставлю спектакли как режиссер, пишу либретто музыкальных спектаклей и песни для героев сказок, на что когда-то благословил меня Олег Николаевич Ефремов.

Современный «Современник»

Итак, Галина Волчек руководит «Современником» уже более сорока лет. Театр экспериментирует, предоставляет сцену молодым режиссерам.

Хорошо, что Галина Борисовна вспомнила наш молодой театр и в 2006 году снова поставила «Пять вечеров», где совершенно великолепно играли Елена Яковлева и Сергей Гармаш. И снова зрители были счастливы увидеть на сцене настоящую, верную, беспредельную любовь.

О спектакле «Горе от ума» мнения у зрителей самые разные и противоречивые. Конечно, может быть, это и не Грибоедов в традиционном понимании. Но мне этот спектакль кажется талантливым, и в первую очередь – благодаря работе Сергея Гармаша, который играет Фамусова. Из молодых актеров мне запомнилась Елена Плаксина, играющая Наталью Дмитриевну Горич. Этот образ решен в спектакле очень необычно.

Сыграть пьесу Бернарда Шоу может не всякий театр, но «Современник», по-моему, с этой задачей справился. «Пигмалион» – моя любимая пьеса, я видела спектакль в Малом театре, где в роли Элизы Дулиттл прославилась Дарья Зеркалова, много раз я смотрела фильм «Му Fair Lady» с божественной Одри Хепберн, но и постановка «Современника» меня нисколько не разочаровала. Спектакль красивый, умный, стройный. Елена Яковлева играла Элизу очень талантливо, Валентин Гафт достойно сыграл профессора Хиггинса (теперь эту роль играет Сергей Маковецкий). Я всегда приглашаю на «Пигмалиона» своих друзей и знакомых.

«Три товарища» – еще один эпохальный спектакль, историческое полотно. Если книга Ремарка, в общем, камерная, то этот антифашистский спектакль – точный срез жизни того времени.

Здесь очень много удачных актерских работ, но самое главное – первая роль Чулпан Хаматовой в нашем театре. Появилась новая героиня, очень современная, с необычайным женским обаянием. Она полюбилась и кинозрителям, особенно в фильме «Страна глухих», а я очень люблю ее в фильме «Дети Арбата».

Спектакль «Полет черной ласточки», может быть, несколько запутан по сюжету и режиссуре, но ведь действие там происходит за несколько минут до смерти Сталина. Мужчины играют превосходно – в первую очередь Игорь Кваша в роли Сталина. Артисты на вторых ролях нисколько не уступают главному герою и играют виртуозно. Это Рашид Незаметдинов, Владислав Федченко, Николай Попков, Валерий Шальных. Он пришел к нам на роль прогрессивного первого секретаря горкома партии в спектакле «По московскому времени». Как мне кажется, он мало играл в наших спектаклях, но в «Бесах» по Достоевскому (режиссер Анджей Вайда) он играл блистательно, и в спектакле «Полет черной ласточки» его работа тоже выдающаяся.

Я рада, что Владислав Федченко получил звание заслуженного артиста. У нас, мне кажется, мало обращают внимания на актеров среднего возраста, больше продвигают молодежь, что замечательно, но актеры второго плана, такие как Федченко, Незаметдинов, Тульчинский, – тоже очень много и хорошо играют, это лицо театра.

Кажется, Эразм Роттердамский написал, что человек не может быть счастливым без признания окружающих. А артист тем более. И если кто-то говорит, что ему все равно, узнают его или нет, аплодируют ему или нет, хвалят или нет, дают или не дают звания, – я в это не верю! Для меня признание всегда было важно, оно помогало мне жить.

Конечно, больше всего меня поддерживали зрители. Они всегда хорошо относились ко мне. Я не была ни артисткой на первых ролях, ни любимицей театральных режиссеров и скажу вам честно: радовалась каждому доброму слову. Поэтому я благодарна Кате Марковой: когда она пришла в театр, то сказала, что я ее любимая актриса, и мне стало лучше жить. Лия Ахеджакова, когда я волновалась на концертах или переживала неурядицы в театре, говорила: «Мила, ты настоящая народная артистка, запомни это!»

Статья Б. Львова-Анохина с первым упоминанием обо мне очень поддержала и ободрила меня, как и статья К. Рудницкого о спектакле «Эшелон».

Я благодарна Галине Волчек – в ее спектаклях я сыграла свои любимые роли: Саввишну, бабу Настю. По-моему, она высоко оценила мою работу в «Эшелоне». Хоть я никогда не играла главных ролей, но считаю себя счастливым человеком, потому что мне довелось играть интересные роли.

«Современник» до сих пор остается ведущим театром страны, его зал всегда полон. Театр экспериментирует, ищет и находит таланты, успешно гастролирует – в Германии, в Америке, во Франции. Галина Волчек сама ставит новые спектакли, а также приглашает режиссеров – и молодых, и маститых.

Театр жив.

Не только муж

Знакомство

С 1957 года я преподавала в театральном институте. Сначала это была Школа-студия МХАТ, я работала с педагогом, у которого сама училась, – с А.М. Каревым. Руководителем курса был Олег Ефремов. Я очень увлеклась этой работой, курс был талантливым. У нас учились Жанна Прохоренко, Виктор Тульчинский, Галина Соколова – впоследствии заслуженная артистка, актриса, режиссер и писатель, Всеволод Шиловский, Владимир Анисько и Игорь Васильев – будущие народные артисты России, Римма Белякова из Саратова. Все они были не только актерами, но и активными деятелями культуры. Я работала вовсе не из-за денег, тогда вообще об этом как-то не думалось, мне было очень интересно воспитывать молодых актеров. После этюдов мы взялись за «Походный марш» Галича.

Не знаю, откуда у меня были силы, но я не только преподавала, но и вела театральные кружки. Был у меня кружок на химическом заводе – до сих пор бывшая лаборантка этого завода Галя Лиштванова работает в театре «Современник», она главный администратор. Вот откуда все идет!

А еще меня пригласили вести кружок в Физическом институте Академии наук, я должна была помочь сделать новогодний вечер. Писать песни и вообще весь сценарий поручили Валерию Миляеву. Меня предупредили, что он уже знаменит (к тому времени он написал оперу «Архимед» вместе с Валерием Канером), так что может начать проявлять «звездные» замашки: «Вы с ним поосторожнее!»

Мне сразу стало интересно. Пришел скромнейший человек в потертом костюме, средней внешности. Внимательно меня слушал, очень вежливо высказывал какие-то умные мысли. Может быть, оттого, что меня предупреждали о его возможной «звездности», он мне показался очень необычным, человеком какой-то новой формации. У меня таких знакомых не было. Оно и понятно: я вращалась в актерской среде.

Компания физиков пригласила меня кататься на лыжах в Расторгуево, там жила бабушка одного из них, Толи Григорьева. Там были Света Щеголькова, Света Ковалева, Гена Иванов и другие – всех фамилий уже не помню. Я не бог весть какая лыжница: боюсь кататься с высоких гор, боюсь этой неимоверной быстроты, когда мчишься сверху вниз, но я люблю бродить по лесу, и для меня вылазка на лыжах – это огромный праздник.

На встречу на вокзале Валерий пришел в вытянутых на коленках тренировочных штанах – и в оранжевом свитере! Я оторопела. Потом, через несколько лет, написала песню:

Желтый свитер

У тебя был желтый свитер.

Все смеялися не раз:

«Где достал ты этот свитер?

Ну и свитер – “вырви глаз”!»

Но когда ты появлялся

В желтом свитере своем,

На лыжне ты мне казался

Ярким солнечным лучом!

Я всегда, не глядя, знала,

Где бежит веселый луч.

Вот он снова показался

Из-за снежных горок-туч.

Между сосен в лес умчался

По накатанной лыжне,

Обернулся, рассмеялся

Мне, а может быть, весне!

Когда мы поехали на электричке обратно, то Миляев вдруг запел песню «Улица Горького». Сказал, что это его любимая.

Бесконечной тоскою охвачена,

Я бреду по вечерней Москве.

То ли дождь идет, то ли плачу я –

И все думаю я о тебе.

Прохожу я по Горьковской улице,

Удивленные взгляды ловлю.

Я не глупая, я не умница –

Просто женщина, просто люблю…

Тогда часто студенты пели в электричках, это не было чем-то необычным. Поражена была только я одна. Я спросила, чья это песня. И он ответил: «Кажется, Ады Якушевой». – «Нет, это моя, моя!» – завопила я, испугавшись, что либо я украла целую песню, либо у меня ее украли. Но Миляев не возражал, а я таким образом еще раз обратила на него внимание, и когда меня спрашивают, как я познакомилась со своим мужем, думая, наверное, что это главное в семейной жизни, мне приходится рассказывать об этом случае в электричке. Недавно по этим воспоминаниям я написала такую песню:

Электричка

В подмосковной электричке

Пели песню про любовь,

В подмосковной электричке

Оказаться мог любой.

Улыбались звезды, тая

В замороженном окне.

Эта песенка простая

Привела тебя ко мне.

Как пишешь песни? Ведь они просто приходят в голову, и все – Бог нашептывает.

Валерий Миляев был человеком, очень остро чувствующим правду. У него было врожденное чувство меры, и я всегда по нему проверяла и свои роли, и песни: как он скажет – так и правильно. Поэтому я всегда волновалась, показывая ему свои работы.

Слово «брутальный» часто им употреблялось, и особенно в молодости – он был лишен сентиментальности. Как только я пускала какие-нибудь «слюни», он сразу отвечал: «Не брутально!» Это слово обозначало для него некую жесткую мужественность. Но при этом он очень хорошо чувствовал мою потребность в каких-то тонких эмоциях и был очень надежным. Я всегда ему абсолютно верила.

Расскажу еще один случай из нашей жизни, чтобы было понятно мое начальное восхищение этим человеком.

Однажды зимой у меня было очень тяжелое настроение. Бывает же так, что чувствуешь себя одинокой и беззащитной… Я пришла в театральный кружок в ФИАН, а на двери объявление о том, что наши занятия переносятся в соседний институт. Ленинский проспект был тогда не до конца застроен, особенно в сторону Воробьевых гор, и я очень плохо ориентировалась. Я шла и понимала, что заблудилась. Мне показалось, что я отсюда никогда не выйду, что меня занесет снегом и только весной найдут мой труп. Фантазия была весьма грустная – артистка, что делать…

Я встала и жду, чтобы засыпало. И вдруг откуда ни возьмись – человек. Идет ко мне, улыбаясь. Это Валерий Миляев. Смеется: «Я так и знал, что вы заблудитесь! Пришел вас спасать!» И достает из кармана оранжевый мандарин. Этот мандарин и решил нашу дальнейшую судьбу. Мне стало так тепло, и я почувствовала, что кто-то на этом свете может меня защитить.

Несколько лет спустя я сочинила песню об этом:

Со мною случай был такой:

Однажды снег пошел густой,

И даже улица внезапно изменилась.

И все похожие дома,

Белы, как белая зима, –

Район-то новый – я взяла и заблудилась.

Стою и плачу, снег кляну:

Я у метели здесь в плену.

Вдруг человек ко мне подходит, утешает:

«Нам с вами в сторону одну!» –

И, словно рыцарь в старину,

Спросив согласия, до дома провожает.

Он симпатичный, но смешной,

Совсем заснеженный такой,

И даже, кажется, он мне когда-то снился.

А добрый – словно Дед Мороз!

Тяжелый сверток мой понес,

Дал мандарин – и весь пейзаж преобразился!

Как корабли, стоят дома,

Как будто в гавани зима,

От телевизоров антенны, словно мачты.

Луна тихонечко плывет,

А скоро праздник – Новый год.

В районе новом он родится, не иначе!

И я, по-моему, влюблена,

Хотя зима, а не весна,

И мы, как два снеговика, и мерзнут уши.

Луна тихонечко плывет,

А у меня внутри поет:

«Ты самый снежный, самый нежный, самый лучший!»

Я тогда сочинила песню «Весна», и она очень понравилась Валерию, что для меня было крайне важно:

Весна

Наверно, вы все замечали,

Как вдруг розовеет береза,

Как вдруг веселеет береза

И знает, что близко весна.

Ну как же вы не замечали,

Как сбросила сны и печали

И помолодела сосна?

На улице снежная каша –

И скользко, и сыро, и мутно,

Хозяин собаку не пустит,

А мы все гуляем с тобой!

Мы верим, весна нам откроет,

Мы верим, весна нам покажет

Клочок очень светлого неба,

Прозрачный клочок голубой.

Потом я домой возвращаюсь,

А все надо мною смеются:

«Совсем ты свихнулась, девчонка!

На улице серая мгла».

Ну как же вы не замечали?

Ну разве вы не замечали?

Я видела синее небо,

Когда я по улице шла!

Он мне прочел свое стихотворение «Спортивная весна». Оно было, как всегда, странное и необычное, но именно своей необычностью его стихи и приводили меня в восторг. В них было что-то созвучное моей душе.

Спортивная весна

Когда мы станем старые-престарые,

Когда стукнет тридцать или восемьдесят девять

И когда нам надоест, разминаясь по утрам,

Швырять, кто дальше, солнечное ядро,

Мы сядем на завалинку, усатые и усталые,

И скажем, жалуясь на кого-то, «а что делать?».

И будет весна, такая, как сегодня,

Как сегодня с утра и до шести вечера,

И арбузные корки пригорков

Заблагоухают в море парного снега,

И горнолыжники вернутся со станции «Сходня»,

Радостно-огорченные, что зима – не вечно.

И мы подумаем: что толку стоять на мосту,

Часами вглядываясь в льдины, а любовь –

О, это наивное детское увлечение

Вроде собирания марок.

И не скрипнут зубы от невозможности

взять 2.50 в высоту,

Может быть, просто потому,

что уже не будет зубов.

Он всегда искал небанальную форму для своих стихов.

Я, как ни страшно это звучит, сказала бы даже, что не люблю стихи. Нет, конечно, я безумно люблю Пушкина, Лермонтова, Пастернака, Цветаеву. Но мне бывает очень стыдно, когда самодеятельные поэты дарят мне свои книги, а я ничего не чувствую, читая их. Должна же чувствовать! Так ведь нет…

А от стихов Миляева я всегда была в восхищении, как позже и от картин моего старшего сына Ивана.

К нам в «Современник» приходили поэты – Евтушенко, Рождественский, Клячкин из Ленинграда. Однажды даже пришел Бродский! Мы тогда с огромным успехом и скандалом поставили «Голого короля» и поехали с ним в Ленинград. Приехавший туда же Миляев участвовал в наших выступлениях и встречах с бардами. Стояли белые ночи, мы гуляли по городу с гитарой, с новыми песнями и стихами и всей гурьбой ходили смотреть, как разводят мосты.

Подарки

Всегда очень трудно придумать подарок, особенно когда и денег-то мало. Миляев меня всегда поражал своей изобретательностью, совершенно необычной. Когда я была на гастролях в Тбилиси, он прислал мне по почте маленький приемничек, который он сам собрал. Коробка была сделана из фанеры, и на каждой стороне был мой портрет в какой-нибудь роли.

В Саратов он прислал мне черный хлеб (там продавали только белый, я страдала) и запаянный пластиковый пакет, в котором была вода и букетик душистого горошка.

Однажды он подарил мне музыкальную шкатулку, которая до сих пор всех восхищает. А было это так: давным-давно, в молодости (мы еще не были женаты), 8 марта мы шли по улице Горького. Погода была какая-то промозглая. Давай, говорит, зайдем в магазин «Пионер» около Белорусского вокзала, погреемся. Я согласилась. Мы зашли. «Я хочу тебе сделать подарок», – сказал Миляев, подошел к широкому подоконнику и вынул коробку. «Посмотри!» Открываю – пудреница. Советская пудреница, золотого цвета, довольно аляповатая, с музыкальной шкатулкой. На крышке нарисованы балерины, танцующие «Танец маленьких лебедей». Я поняла, что шкатулка играет «Танец маленьких лебедей», и подумала: «Боже, какая пошлость!» Валерий увидел мое разочарованное лицо и сказал: «Заведи, заведи!» Я завела и – о чудо! – услышала свою песню «Улица Горького». У меня заколотилось сердце, и восхищению не было конца. Оказывается, он вынул механизм шкатулки, и они с товарищами выточили новый. Тончайшая работа! С тех пор я всегда демонстрирую шкатулку гостям и всех удивляю.

Однажды перед своим днем рождения я высказала желание проснуться утром в саду. Мы с вечера поехали в Загорск, там у нас участок, рядом с Лилией Толмачевой и Ниной Дорошиной. Мы втроем любили ходить по полю. Но чтобы попасть на это поле, нужно было обходить все участки – очень большой крюк. И я всегда говорила: «Вот если бы была калиточка в заборе и можно было бы прямо на поле выйти…» И вот, проснувшись утром 22 июня, я обнаружила в железном заборе аккуратно сваренную калиточку. Я никак этого не ожидала и просто прыгала от восторга!

Я очень люблю сосны. Но почему-то, где бы мы ни осваивали землю, сосны там не росли, а были в основном березы – и в Шишкине, и под Загорском. Зная мою страсть к соснам, Валерий сажал эти деревья везде. И теперь эти золотистые стволы и вечнозеленые вершины напоминают о нем, встречая рассветы и провожая закаты…

Мой папа очень любил солнце. В детстве окна его квартиры выходили на юг. И даже его любимыми цветами были золотые шары. Они до сих пор растут в нашем саду. И вот в 1969-м мы переехали в дом по адресу проспект Мира, 78. Все окна этой квартиры были направлены строго на север. Солнце в конце июня на закате на полчасика заглядывало, но и все! Папу это буквально мучило, но человеком он был деятельным и, в конце концов, физиком-экспериментатором! И вот было найдено простое и недорогое решение – он установил небольшое зеркальце на заборе во дворе и направил его луч в окно кухни. По вечерам солнечный зайчик пребывал среди нас и, конечно, веселил и радовал! Но через несколько дней какой-то мужик решил украсть с забора это зеркальце. Мы даже видели весь его коварный маневр. Восстанавливать оригинальный энергетический прибор отец не стал. Зеркальце было поставлено двадцать второго июня в день рождения мамы – ей в подарок. Она приходит вечером, а папа говорит: «Тебе в подарок даже солнце заглянуло!» Пока она догадалась, в чем дело, мы ликовали от сознания своей находчивости.

Я вспомнил эту историю через 42 года, уже после папиной смерти. Теперь для меня она просто символ нахождения простых и действенных решений, да и вообще символ яркой и радостной жизни.

Иван Миляев

Рассказы Валерия Миляева

Здесь мне хочется привести несколько юмористических рассказов моего мужа, которые мне особенно дороги.

Монолог народной артистки

Валя! Проснись, вставай! Ты уже поспал! Сейчас два часа, ты уже три часа как спишь. Ну что – «ночь, ночь»? Нужна твоя помощь! Телефон сломался. Ну, не сам, не сам. Упал со стола. Как всегда. Потянула за трубку. Нечаянно, не знаю как. Я его очень люблю. До утра – не могу, как раз посередине разговора с Леной Миллиоти. А еще надо редактору позвонить. Не спит, нормальные люди еще не спят. Ну, давай, почини, у него опять эти штучки, эти усики внутрь вошли, и что-то там бултыхается. Я его так люблю, этот серенький. Через него хорошо слышно. Давай, разбери его. Может, опять что-нибудь там отскочило. Припаяй контакт какой-нибудь. Давай! Я тебе заплачу. Я не могу без телефона. Ты что, хочешь сказать, что я нарочно их бью? Посмотри на меня! Ну, сколько, сколько? Немного. Пять или шесть… Что? Два мешка разбитых телефонов? Ну и выброси их к черту! Зачем ты их собираешь? А этот, серенький, я его очень люблю. Чему же там биться? Он почти железный. Уж ведь есть три заплаты из консервной банки; кстати, они внизу, совсем незаметно. Ну, поставь еще! Из чего же они их делают, такие хрупкие? Давай, бери отвертку, паяльник. Ты ведь это освоил – я всем говорю: у меня муж гениальный! Консервные банки кончились? Вот, возьми из-под кофе! Она красивого цвета. Ну как? Будет работать? Я ставлю чай! Ну всё? Ура! (Смеется.) Ты – гений! Алле! Лена, мы не договорили – телефон упал, извини! Сейчас! Я тебе прочитаю вторую часть! Валя! Чай попил – иди спать! А то я тебя стесняюсь. Спасибо, ты – гений! Дверь закрой! Алле, Лена, пиши: «Я тянусь к тебе, как к солнцу тянется былиночка». Нет, не блиночка, бы-ли-ноч-ка. Ах ты мой серенький, как я тебя люблю! Через тебя все так хорошо слышно. (Плачет.)

Волшебная сила искусства

Теперь в нашей семье засилье женского пола. Власть эмоций и интуиции, разум на заднем плане. Правят две женщины. Одна – высокая, худая, чернявая, длинноногая, глаза карие, ресницы фиолетовые, зубы белые, крепкие, хвост крючком, зовут Кузя. Очень умная, но избалованная. Если не приласкаешь, начинает кусаться. Во дворе – лидер стаи. Соперниц уничтожает. Благосклонна к маленькому черному пуделю по имени Чарлик, он ночует под нашей дверью.

Вторая – во многом похожа, но скорее полная и рыжая. Тоже очень умная и красивая. Лидер. Не лишена некоторых странностей и недостатков. По ночам не спит, пишет книги. Все время теряет кошелек, в котором все равно денег нет. Но всегда находит. Имеет восемь зубных щеток и три пары валенок. Обожает всяческие лекарства. Газет не читает. Не может отличить Егора от Тимура, Чубайса от Бурбулиса, Макашова от Баркашова, Пияшеву от Ненашевой и Райхельгауза от Фихтенгольца. Глаза на мокром месте. Утром просыпается вся искусанная пиявками и думает: «Кому бы сделать что-нибудь хорошее?» – и посылает мужа вынести помойное ведро. От этого весь день всем хорошо. В шесть утра, чтобы и Кузе было хорошо, кричит: «Валя, выпусти собаку!» В полседьмого – «Валя, впусти собаку!» В семь тридцать: «Валя, выпусти собаку!» и т. д. Можно подумать, я у них швейцаром работаю. Обидно. Ведь у меня должность – бери повыше – шофер-аккомпаниатор. И носильщик тяжестей – кули. Ich bin Kuli – Kulibin ich, то есть все починяю, от телевизора до унитаза. Но и я не лишен недостатков. Например, медленно соображаю и не могу доходчиво объяснить некоторые физические и математические законы.

Идем с ней один раз, и стоит автофургон-прилавок «Мясокомбинат “Беркут”». Скидка пенсионерам – 20 %. Смотрим – сосиски. Они и так дешевле грибов – 60 рублей кило. А еще – скидка. Ну, я тупой, а у нее – мощная интуиция, она быстро сообразила: «Ты бери полкило, и я полкило, – на тебе деньги». Я говорю: «Зачем мне деньги, ты хозяйство ведешь, бери сразу килограмм». – «Дурак, – говорит тихо, – тебе скидка 20 % и мне 20 %. Понял? Считать умеешь?» – «Я-то, – говорю, – умею, а у тебя в школе по арифметике двойка была?» – «У меня-то пятерка, как и по всем остальным предметам, а ты – тупица (уже кричит), хоть и академик. Вот женщины за нами стоят, вы ему скажите, какая скидка двум пенсионерам?» Женщины, как в гипнозе, сказали: «Сорок». Тоже двоечницы. Я смеюсь, а она злится. «Ладно, идиот, плати тогда сам, я тебе дома все объясню». Как же ей объяснить? Проще всего формулу написать: x(a-b) = xa + xb… Нет ни ручки, ни бумаги. А, сейчас я ей предельную теорему сформулирую. Только надо очень конкретно. «Слушай, вот мы с тобой, еще возьмем твою тетку Люсю, Лену Ларину и Раечку, секретаря Галины Волчек из “Современника”. Нас пять пенсионеров. Значит, скидка 100 %. Дадут нам сосиски бесплатно? Тогда возьмем сколько унесем?!» – «Дурак, все равно я тебе не верю, – говорит, – я круглая отличница и золотая медалистка. Дамы, я права?» Женщины согласно закивали головами. Они ее давно узнали – народная артистка Людмила Иванова. Значит, ничего-то я не доказал. Такова волшебная сила искусства и бессилие науки перед тайною Бермуд.

Дети и внуки

Строим семью

Теперь плавно перехожу к нашей семейной жизни.

С 1963 года мы стали жить вместе, родился наш первый сын Иван. Рожала я его в роддоме № 8, где родились и я, и моя мама. В моей палате лежали тринадцать женщин, огромная палата с высокими потолками – это старый роддом. Двенадцать женщин родили девочек, щекастых, по четыре килограмма, а мой – стандартный, три триста. Девочек одели в розовые распашонки, а Ваню – в красную в белый горошек. Глаза он не открывал, а мне очень хотелось узнать, какого они цвета. Нянечка сказала: «Возьмите за нос и потеребите». Он открыл глаза и посмотрел на меня моими глазами. Никакие они были не голубые, а коричнево-зеленые, как у меня!

Когда ему был примерно месяц, я с ним установила очень доверительные отношения. Я научилась издавать какой-то очень точный звук «а-а», который он улавливал и радостно отвечал: «A-а!» Я потом пробовала повторить, но с чужими младенцами это не получалось.

У Миляева была к нему бесконечная любовь, а первые годы – и страх за него. Дело в том, что в ночь, когда я рожала, на даче, где жил тогда Миляев, утонул ребенок. Маленький мальчик, двухгодовалый, которого бабушки оставили без присмотра, заболтавшись, и он как-то ухитрился упасть в стоявшую рядом ванночку. И дальше всю ночь они пытались его откачать, Валерий делал ему искусственное дыхание, вызвали «скорую», она приехала с большим опозданием. В поселке не было электричества, они пробовали делать электрошок, используя аккумулятор милицейского мотоцикла…

Но ничего не помогло, мальчик умер.

На Валерия это так подействовало: он понял, что жизнь ребенка – это нечто очень хрупкое, что может оборваться в любую минуту.

Ваня был похож на Валеру. Это было заметно сразу, а с годами их сходство лишь усилилось. Конечно, мужа это очень радовало.

Когда мне было лет 10, мы с мамой были у зубного врача. Врач был интеллигентный, правильной национальности и с оригинальной коммерческой «жилкой». Он вдруг предложил уменьшить мой растущий подбородок. «Если потом будет артистом, а подбородок слишком уж мужественный!» Как лечение предлагалась тугая ночная подвязка на лицо, задерживающая рост. Тут я маме и говорю: «Вдруг я забудусь утром и убегу так в школу? То-то будет видок!» А мама резко заявила: «Я вижу, что сын будет похож на моего мужа, а он мне нравится!» Так я и остался с папиным подбородком на всю жизнь. Хотя артистом я не стал – веду телепередачи, концерты и лекции. Интересно, что и жена на мой подбородок не жалуется. Да и моего двухметрового сына трудно представить с птичьим подбородком. Такая уж фамильная деталь.

Иван Миляев

Мы жили в коммунальной квартире. У нас была одна комната, за шкафом спала моя мама.

Тогда ведь не было больших декретных отпусков, и на десятый день после родов я вышла на сцену. Это был спектакль «Голый король», и я хотела сделать вид, что не уходила рожать. Артистов у нас было немного, вводить кого-то со стороны было трудно. Я танцевала на вертящемся круге и еле-еле удержалась, чтобы не упасть.

После этого спектакля мы благополучно пошли в отпуск, а у меня был еще и декрет.

Я решила, что ребенка надо вывозить на свежий воздух. Мы стали думать, куда бы податься. В квартире у нас не было горячей воды, мы постоянно стирали пеленки, причем Валерий это делал безропотно, придумывая разные приспособления для стирки. Купали мы Ваньку вдвоем, ближе к ночи, и бесконечно гуляли с ним. Это было наше спасение – жить с мамой в одной комнате было нелегко. Мы часами бродили по городу, ездили на станцию Северянин Ярославского направления, ходили в лес, на ручей. Недалеко, в Лосиноостровской, когда-то жила моя бабушка. Мы читали стихи и говорили о самых важных на свете вещах.

Однажды я отпустила Валерия гулять с сыном одного. Было тепло, Ваня в одной распашонке. Тогда еще, конечно, не было мобильных телефонов, связи с ними не было. Они задерживались, дело шло к вечеру. Я боялась, что Ванька замерз, ужасно нервничала, и когда муж пришел наконец с коляской, с холодным, как мне показалось, замерзшим ребенком, я на него налетела: «Дурак! Что ты делаешь!» И очень пожалела, что произнесла это слово, потому что его это потрясло. Он сказал, что никто и никогда в жизни ни разу не называл его дураком – ни родители, ни бабушка, ни учителя. Обиделся ужасно, и мне еле-еле удалось привести его в нормальное состояние.

Мы мирились всегда очень быстро. Я считаю, что это залог счастливой семейной жизни. Никогда не было такого, чтобы мы не разговаривали по несколько дней. Быстро старались разобраться, кто в чем виноват. Конечно, я первая шла на примирение.

Однажды мы даже чуть не подрались. Ванюшка простудился и кашлял, я поставила ему горчичники. Как и я, он плохо переносил их – кожа очень нежная. Он начал орать, Валерий не мог этого вынести и начал снимать горчичники, а я не давала. Я бросила в него будильником, но он удачно поймал его. Но и в этом случае я пошла на уступку: сняла горчичники, и мы как ни в чем не бывало через полчаса пошли вместе на концерт Гелены Великановой.

Главное – не дать себе окончательно «выйти из берегов»!

Мне хочется дать несколько советов женщинам:

– Старайтесь, чтобы муж всегда был сыт, причем утром получал полноценный завтрак.

– Не затевайте никаких разборок, пока муж не поел.

– Без всяких фанаберий идите на примирение первой.

– Никогда не запрещайте ему заниматься любимым делом – это неотъемлемое право человека!

Когда Ивану исполнился месяц, мы поехали к моему дедушке в Лосиноостровскую. Дедушка жил один, ему было уже больше 80 лет. Он с радостью нас принял – ему было очень одиноко. Условия были нелегкие: конечно, никакой горячей воды, мы грели чайник на примусе. Не помню, чем я кормила мужа, – я тогда была не очень хорошей хозяйкой. Наверное, варила им с дедушкой какой-то суп.

Валерий все время ахал: какое богатство – дедушкины запасы! Полный сарай всяких полезных в хозяйстве железок. Дед, щупленький, среднего роста, и в 80-летнем возрасте обладал огромной физической силой и мог согнуть пятак в руке. Когда я поехала с ним кататься на велосипеде в лес и нам на дороге попалась какая-то куча песка, дед мой спокойно ее переехал, а я застряла, забуксовала и поняла, что мне это не по силам. Дедушка смеялся.

Мы играли в саду в волейбол и заметили интересную вещь: Иван протестовал, когда мы отходили далеко от коляски. Он начинал плакать и требовал, чтобы мы вернулись и занимались непосредственно им.

Когда мы уезжали, дедушка заплакал и сказал: «Ну вот, я буду опять один». Я никогда этого не забуду. Хоть он был суровым человеком по природе, но у меня до сих пор щемит сердце, когда я это вспоминаю…

А уехали мы потому, что нас пригласила к себе в Монино, в городской дом, который стоял в лесу, моя подруга Майя Гогулан. Ее родители тогда уехали в санаторий. Майя – моя самая верная подруга. Мы вместе учились в театральном, но она по состоянию здоровья вынуждена была уйти. Мы с ней все понимали одинаково, она всегда была моим спасением, потому что я плохо переносила одиночество. Это она морально поддерживала меня, когда умер мой отец.

Итак, мы живем в Монине. Гуляем по сосновому лесу, в квартире горячая вода – живем, как боги! Ваньке уже два месяца, и к нам на его «день рождения» приезжает друг Миляева, Валера Канер. И в университете, и в жизни они дружили втроем: Валерий Миляев, Валерий Канер и Саша Кессених. Делаем большую яичницу, есть бутылка вина. Садимся на кухне, а Ванюшку, туго спеленатого, кладем в проходной комнате на диван, чтобы не мешать ему шумными разговорами.

И вдруг крик: «А-а-а-а!»

Я рванулась в дальнюю комнату. Ребенка на диване нет. Я остолбенела и стала смотреть вокруг, на полу – ничего. В окно посмотрела – мы на втором этаже. Какие-то безумные мысли лезут в голову! И, наконец, мне представилось, что громадная птица унесла моего сына! «Валерик, – кричу, – птица Ваньку унесла!» Ребята прибежали на мой крик. Муж всегда был разумнее меня, он догадался заглянуть под диван. Ванька лежал там, уткнувшись лицом в пол, так что воздуха для крика не хватало. Когда мы его вытащили, лицо у него было красное, и он возмущенно орал на всю квартиру.

Ведь надо же: прокатился с завязанными руками и ногами по всему дивану, упал и закатился под диван! Его целеустремленность проявлялась потом всю жизнь.

Осенью мы вернулись в Москву. Валерия приглашали в «почтовый ящик» – закрытый институт с очень хорошим жалованьем, но он не пошел – сказал, что хочет заниматься наукой, а не оружием. Хоть в «ящике» ему платили бы в три раза больше…

Я никогда ему ничего не советовала – считала, что не имею права мешать ему делать то, что он хочет. Сама ведь я тоже занималась любимым делом!

Значит, живем по средствам. У него зарплата 120 рублей, у меня 150. Я выдаю ему рубль на обед каждый день. Работаю по воскресеньям и праздникам – и Валерий очень страдает. У меня много спектаклей, потому что труппа маленькая и все артисты заняты. Мужу часто приходится сидеть с ребенком, вернее, в основном гулять с ним. Нельзя сказать, что он дружит с тещей, – но он бесконечно терпелив и на все претензии отвечает молчанием. Потом он шутил, что главная его черта – умение терпеть.

Но мы все-таки пишем стихи и песни, ходим на творческие встречи.

Валерий много работал. Он был экспериментатором, поэтому ставил бесконечные опыты, которые не всегда давали нужный результат, – и он повторял их снова и снова.

Валерий вообще был очень оригинальным человеком. Моя подруга Галя Соколова предложила нам зимой поехать в деревню Жучки (это по Ярославской дороге) кататься на лыжах. Я запротестовала: мороз, деревенский дом, плохо отапливаемый! Но Валерий сказал: «Ничего, как-нибудь устроимся». Тогда еще не было специальных рюкзачков для грудных детей, и Ваню, которому было 6 месяцев, мы посадили в обычный рюкзак. Приехали, нашли в доме старую коляску и тулуп – и Ваня спал на улице, укрытый тулупом, только белая струйка пара вилась над коляской. А мы в это время катались на лыжах. Когда Ваню разворачивали дома, он был совершенно теплый. Мы даже пробовали кормить его щами. У него в это время уже стал какой-то осмысленный взгляд.

Позже, когда Ване было уже 4 года, мы поехали в дом отдыха в Звенигород. Мы не мыслили своей жизни без лыж, поэтому Валерий придумал посадить Ваню на санки и прикрепить к ним два длинных ремня. Он впрягался в эти санки и шел по полю. Причем все сбегались смотреть на такое чудесное устройство. Бывало, что санки переворачивались, – но Ваня не издавал ни звука.

Отпуск 1964 года

Людмила Гурченко, которая работала тогда в театре «Современник», пригласила нас принять участие в концертной поездке – Тамбов, Донецк, Херсон. Меня как актрису, а Валерия – как радиста. И мы с удовольствием согласились, ведь можно было подзаработать.

Вечером первый концерт. «Старшая сестра» Володина, где Люся играет старшую сестру, а я – младшую. Второе отделение – концерт с ансамблем под управлением Гранова, Люся пела песни из кинофильмов. О ужас: не приехал Игорь Васильев, актер МХАТа, который должен был играть большую роль в «Старшей сестре» – жениха Володю. Люся вызвала Валерия: «Тебе играть!» Он замахал руками: «Что ты, что ты!» Мне тоже казалось, что он зажатый, роль большая, да у него и надеть-то нечего, костюма нет, только свитер… Длинный черный свитер модной крупной вязки, который я ему сама связала. А Люся: «Очень хорошо! Сейчас все в свитерах ходят. А кроме того, у нас нет выхода. Учи текст!»

Вышли на сцену. Жених Володя по роли – очень смущающийся, стеснительный человек, поэтому состояние Валерия совпало с настроением героя. Ухватившись двумя руками за свитер, он от волнения изо всех сил тянул его вниз, чуть ли не до колен. Текст, слава богу, весь сказал.

У нас был большой успех. В антракте прибежали поклонницы Люси, восхищались, а Валерию сказали, что он сыграл точно по системе Станиславского. Мне кажется, Люся даже немножко обиделась. Но назавтра наконец-то приехал Васильев.

Мы с мужем всегда старались получить какое-то удовольствие от жизни. В Тамбове очень красивая река Цна: кувшинки плавают в воде, тишина, никого… Мы катались на лодке, вспоминая лермонтовскую «Тамбовскую казначейшу».

На берегу была блинная, мы ели блинчики. Меня поразило тогда, что худенькая Люся могла съесть три-четыре порции – и оставалась все такой же стройной. А я боялась съесть больше одной…

И так мы доехали до Херсона. Концерты проходили с большим успехом. Гранов – замечательный музыкант, Люся пела песни из «Карнавальной ночи» и даже спела мою песню «Улица Горького». Я была счастлива.

Моя мама, которая сидела в это время с Ваней, отпустила нас на неделю отдохнуть в Крыму. Все участники нашей компании полетели в Ялту. Артист Всеволод Давыдов так отпраздновал окончание нашей поездки, что мы еле-еле погрузили его в самолет, держа под руки с двух сторон. Он был в черном фраке, в котором вел концерт.

Когда мы вышли на пляж, увидели странную картину: на скамейке, прикрыв голову газетой, лежал человек в черном фраке. Это Давыдов первым добрался до пляжа. Выяснилось, что у него украли все вещи; нам пришлось собрать деньги ему на обратный билет, и мы отправили его в Москву.

Все остались отдыхать в Доме творчества в Ялте, а мы с Валерием решили перебраться в более тихое место. На пляже мы встретили товарища Валерия, режиссера оперы «Архимед» Степана Солуяна, который уже прошел пешком по Крыму с сеткой дынь за спиной. Он посоветовал нам отправиться в Кацебели, где была обсерватория ФИАНа.

Помнится, мы бродили по окрестностям и были совершенно счастливы. Идиллию омрачил только один случай. Дело в том, что у нас на двоих были только одни джинсы и одни шорты. Мы носили их по очереди. Идем однажды по улице – едет милиционер на мотоцикле. Останавливается и забирает Валерия, поскольку он был в шортах. Я побежала его выручать. Долго-долго что-то объясняла, кокетничала с милиционерами, и мне удалось его вызволить.

Ваня и Саша

Я решила освободить маму от ухода за внуком, и мы отдали Ваню в круглосуточные ясли. Это была страшная трагедия для всей семьи. Первый раз, когда мы его туда отвели, на прогулке он пошел к воротам, собираясь отправиться домой. Его вернули, но он опять побежал к воротам. Я все это видела, и мне стало плохо с сердцем. Я понимала, что ясли хорошие, санаторного типа. Воспитательницы – энтузиастки, пришедшие на работу молодыми девочками еще в войну, работали не за страх, а за совесть. Но ничего не помогало. Понедельник был для нас страшным днем: Ваня понимал, что его ведут в ясли. Ясли были в Ольминском переулке, недалеко от проспекта Мира, за высоким забором, над которым свисали ветки рябины. Как только Ваня входил в этот переулок и видел рябину, он начинал рыдать. Я не смогла водить его в ясли – это на себя взял мужественный Валерий. Как он, бедняга, это переносил! Но делать было нечего, денег на няню у нас не было, комната была одна.

В 1966 году мы получили квартиру – маленькую, но отдельную, в Банном переулке. Две комнаты, 24 метра. Наше счастье описать невозможно! Мы перевезли туда пианино и репетировали. Я специально выбрала квартиру недалеко от мамы, чтобы быть рядом с ней.

Она была безумно привязана к Ванюшке. Когда она заболела окончательно, мы поменяли квартиру, съехались с ней и стали жить у Рижского вокзала.

В детский сад Иван ходил уже спокойнее, тем более что он находился в нашем доме. Валерий мог заниматься дома научной работой, у него появился свой письменный стол. В 1970 году он защитил кандидатскую диссертацию. Он не теоретик, а экспериментатор, часто приходилось делать все новые и новые опыты. Он занимался физикой твердого тела.

По случаю защиты мы устроили в ЦДРИ банкет для всех сотрудников. Старый ЦДРИ, уютный ресторан, это было недорого. Все были поражены, когда Гелена Великанова приехала прямо с выступления в блестящем голубом концертном костюме и пела для Валерия Александровича. Счастье – это же мгновения. Вот это и было мгновение нашего счастья.

Наверное, это был наиболее благополучный период нашей жизни. В театре я играла тогда в спектакле «Третье желание» эксцентричную мать главного героя, одну из самых любимых своих ролей. Еще одну маму я сыграла в блестящем спектакле «Всегда в продаже» по В. Аксенову.

В 1970 году, как раз во время тяжелого периода ухода Ефремова из «Современника», я родила второго сына. Первый сын, Ваня, как раз пошел в школу, и я старалась «дотянуть» и родить после того, как увижу его с букетом цветов в дверях школы. И мне это удалось – Саша родился 2 сентября.

Конечно, я хотела девочку, а мой муж и Ваня – мальчика. И когда я высунулась в окно роддома и сказала им «мальчик», они ужасно обрадовались. А Ваня сказал: «Мам, а ты не можешь посидеть там подольше? Может, и девочка получится?»

Я тогда уже снималась и получала авторские за свои песни, поэтому смогла нанять няньку. Конечно, я сразу вышла на работу, потому что до родов я до последнего репетировала роль в спектакле «Корни» А. Уэскера (режиссер В. Сергачев). Пьеса очень интересная, и роль у меня была шикарная – матери, которая все время в конфликте со своей дочерью, уехавшей из деревни в город на заработки и вкусившей прелести столичной жизни. Когда дочь приезжает в деревню в отпуск, они никак не могут понять друг друга. У матери очень темпераментный характер, и дочь такая же.

Но когда я вернулась из роддома, Ефремова в театре уже не было. Мы недолго играли этот спектакль: Сергачев ушел за Ефремовым во МХАТ.

Я оказалась в безвыходном положении и всех работников театра просила помочь найти няню. И вот Галина Михайловна, наш костюмер, в очереди в магазине разговорилась с одной женщиной, которая, как выяснилось, профессиональная домработница. Галина Михайловна сразу привела ее в театр. Женщина была монашеского вида – белый платочек под подбородок, иконописное лицо. Я с ней поговорила и сразу же пригласила к нам в дом. Она удивленно спросила: «Почему вы не просите меня показать паспорт?» А я сказала: «Я и так все вижу». И оказалась права. Бесконечной доброты и трудолюбия была Феня.

Потом я пользовалась своими наблюдениями за ней при работе над ролью и в спектакле «Эшелон», и в спектакле театра «Экспромт» «Когда мы вернемся домой».

Она работала у меня несколько месяцев в году и уезжала на свою родину в Воронеж. Говорила она на смеси украинского и русского. Пока жила в Москве, старалась не забыть родной говор: «А как же, Людмила Ивановна, а то меня в деревне потом засмеют!»

Саша начал говорить в полтора года, очень чисто. И вдруг однажды, когда я пришла домой, сказал: «Мамо, дывись, який у меня гарный шарфик!» Я испугалась, что мой сын теперь так и будет говорить, хотела отдать Сашу в ясли, но за него вступился Ваня, он заявил, что готов бросить школу и будет сидеть с братом, – только не ясли! Он вообще очень трогательно относился к брату, пеленал его и даже спрашивал: «Не могу ли я считаться его папой?»

Когда Феня уезжала, к нам приходила другая няня, Капитолина Ивановна, совершенно замечательная женщина, которая любила Сашку как родного внука и спокойно говорила ему: «Батюшка, в избе холодно, давай-ка мясушко кушать!» Она старалась надеть платок, который бы нравился Сашке. Он ее очень полюбил, считал родной бабушкой и всю жизнь вспоминал о ней очень тепло.

Саша был совсем другой ребенок, не такой, как Ваня: очень хорошенький, вьющиеся волосы. Он пошел в детский сад, и воспитательница попросила меня его постричь: «А как, – говорю, – маленький Ленин? Мы хотим такую же прическу!» И воспитательнице пришлось смириться.

В театре Саша был своим человеком. Я иногда возила его с собой на гастроли. Он с интересом помогал за кулисами постановщикам. На гастролях в Ярославле Саша помогал собирать и разбирать декорации, продавал программки, а в перерывах ходил с работниками постановочной части ловить рыбу на реку Которосль и как-то спросил у меня, почему так называется река. «Там растут коты», – ответила я.

Когда я пробовалась на фильм «Служебный роман», Ася Вознесенская, жена Мягкова, уговорила меня показать Сашу на роль одного из детей Новосельцева (помните, «мальчик и мальчик»?). Мы пришли с Сашей к Рязанову, но, видно, они сразу друг другу не понравились. Рязанов спросил:

– Ну, Александр, как твое отчество?

Саша не знал, что такое отчество, и честно сказал:

– Не знаю.

Рязанов возмутился:

– Ты что, не знаешь, как зовут твоего папу?

Саша задумался:

– Кажется, Валерик…

– Ну хорошо. Расскажи мне какое-нибудь стихотворение.

– Я не знаю.

– Как? Ты же в детский сад ходишь? Вы же там учите стихи?

– Да.

– Так расскажи.

– Я не знаю…

По ходу разговора Рязанов все больше сердился:

– Твоя мама пишет песни! Ты что же, не знаешь никакой песни?

– Не знаю.

Тут, понимая, что разговор рушится, вступила второй режиссер Коренева, мама знаменитой актрисы.

– Ну расскажи про зайчика. Твоя мама говорила, что ты плакал, когда зайчика выстирали и повесили на прищепку.

Саша с ужасом на меня посмотрел:

– Предательница! Зачем рассказала?

Я встала.

– Извините, Эльдар Александрович. У нас, видимо, ничего не получится.

И мы вышли. Дальнейший разговор с сыном меня потряс. Он сказал:

– Мама, прости меня. У меня сердце билось в горле, вот здесь (он показал на шею), и я ничего не мог ответить. Тебя теперь тоже не возьмут в кино?

У меня подступили слезы.

– Сашенька, это я виновата, что тебя привела. Меня возьмут, не волнуйся!

Меня действительно взяли.

Фролов и Миллиоти, с которыми мы дружили, ходили летом на моторке по Оке. Они пригласили моего девятилетнего сына Ваню поехать с ними. Мы собирались их забрать в Тарусе, у нас тогда был «Запорожец», маленькая старая машинка. В пятницу, накануне нашей поездки, звонит Миллиоти: «Мила, ты только не пугайся. Дети заболели дизентерией. У моего Сани температура сорок, мы вернулись в Москву на автобусе, а Ваня остался с Геной. Он тоже заболел, но в более легкой форме. А еще он разрубил себе голову…» Тут у меня отнялись ноги. Оказывается, Ваня пошел рубить сучья, а взрослые велели ему рубить обухом. Он замахнулся и острием топора поранил себе голову, но никому ничего не сказал, а пошел к Оке смывать кровь. У Вани закружилась голова, и он чуть не упал в воду…

Мы тут же рванули в Тарусу. Дорога тогда была ужасная, пришлось переезжать на машине вброд через речку Таруску. Доехали – уже темно, палатка Фролова и Миллиоти на другой стороне. Мы поставили свою палатку, а утром проснулись от шума: большая толпа, все кричат, плачут – утопленник. У меня упало сердце. Спрашиваю: местный или москвич? Оказалось, утонул местный пьяница.

Перебрались на тот берег. Ваня более-менее в порядке. Фролов сказал, что он вел себя очень мужественно, пил энтеросептол и крепкий чай, поэтому выдержал. В таких путешествиях человек очень взрослеет и мужает.

В 1978 году мы поехали на гастроли в Куйбышев (Самару). На этот раз я взяла с собой Ивана – посмотреть Волгу. Гостиница находилась на берегу, из окна была видна могучая река. Пока я играла спектакль, Иван, который тогда увлекался «мокрой» акварелью и учился в художественной школе, писал пейзажи. В разное время он писал Волгу во время заката. Когда я пришла, он показал мне четыре пейзажа. И так это было хорошо, что я прямо заплакала (я вообще поклонница его как художника).

Я и хотела, чтобы он стал профессиональным художником, и боялась: не знала, как живут художники, могут ли они заработать себе на хлеб. Я повела Ваню на консультацию к художнику Владимиру Владимировичу Домогацкому. Моя подруга Майя Гогулан была с ним знакома и устроила мне эту встречу.

Мы попали в очень интересный дом. Работы отца Домогацкого, скульптора, есть в Третьяковской галерее, сам Владимир Владимирович когда-то был знаком и с Шагалом, и с Кандинским. Отец его дружил с Роденом, у Домогацких была квартира в Париже. Меня поразил дом, увешанный подлинными этюдами известных художников, мебель в стиле «модерн» – все это напоминало музей. Жена хозяина дома тяжело болела и лежала в соседней комнате.

Я объяснила причину своего прихода. Он спросил: «А как вы думаете, сколько художник должен зарабатывать?» – «Ну, хотя бы сто рублей…» (Сама я получала уже двести.)

Он засмеялся и сказал: «Ну, может быть, может быть, хотя и не всегда. Мне приходилось и голодать, и фамильные серебряные ложки продавать. И потом, художником становятся не сразу, все понятно будет лет через десять. А еще важно, какая жена попадется… Ну, показывайте, что принесли». Он отодвинул Ванины работы, сделанные в художественной школе, назвав их «чертежами»: «Давайте то, что он дома рисует». Тут я показала волжские пейзажи. «Так-так-так. Вот это – другое дело. А вот за этот пейзаж я, пожалуй, взял бы его в ученики. Учить буду совершенно бесплатно». Так мой сын стал учеником замечательного художника Владимира Домогацкого.

После десятого класса, по совету Владимира Владимировича, Ваня поступил на художественно-постановочный факультет Школы-студии МХАТ и стал учеником Петра Белова, тоже замечательного художника. Отслужив в армии, Ваня пришел преподавать в художественную школу, где сам учился. А через несколько лет стал ее директором и руководит ею до сих пор, будучи уже заслуженным художником и главным художником театра «Экспромт». Теперь он и сам преподает в Школе-студии МХАТ и до сих пор с нежностью и благодарностью вспоминает Владимира Владимировича.

Саша пошел в школу имени Ромена Роллана, в ту же, что и Ваня. Ваня водил Сашу в школу, и родители других детей мне рассказывали, что они, проводив своих детей, стояли около школы и ждали, пока мимо пробегут опаздывающие Ваня и Саша, и кто-нибудь из родителей давал отмашку: «И наконец – братья Миляевы!» Зрелище было комическое: бежит высокий худой Ваня, а рядом Саша – ростом с его ногу.

Оба моих сына учились в музыкальной школе, притом у одной учительницы, Марлены Семеновны Фрадкиной, моей одноклассницы, мы даже сидели с ней за одной партой. Она была энтузиасткой, занималась с Сашей дополнительно дома, говорила, что мальчик очень талантлив, а у него действительно был абсолютный слух.

К ней ходил заниматься и Саня Фролов. Однажды, торопясь на репетицию, я нечаянно заперла в своей квартире Марлену Семеновну, своего Сашу и Саню Фролова. И им пришлось спускаться с седьмого этажа по пожарной лестнице. Но они это смело сделали! Моему сыну тогда было семь лет, а Сане – десять.

Музыкальную школу по классу фортепиано Саша не осилил, но стал заниматься с педагогом гитарой и совершенно замечательно играл.

В школе он учился трудно, мне приходилось делать с ним уроки. Он не любил заниматься. Потом признался: он думал, что в школу надо ходить не учиться, а общаться. Меня постоянно вызывали и отчитывали за его проказы. Поражала его богатая фантазия. Однажды меня вызвал директор, показал мне красную бархатную коробку из нашего дома и спросил: «Вам знакома эта коробка?» Я испугалась и ответила: «Да». Моя честность меня всегда подводила. «Тогда откройте». Я открыла. Там лежали баллончики для сифона. Я сказала, что сама давала ему деньги, чтобы они с друзьями пили газированную воду. «Вы знаете, что если бросить эти баллончики в костер, будет взрыв? Ваш сын хотел взорвать школу!» Я воскликнула: «Ай-ай-ай!», но внутренне подивилась изобретательности Саши. Уж не помню, ругала я его тогда или нет. Он тогда вообще увлекался взрывами и однажды чуть не потерял глаз.

Он и дальше удивлял своими фантазиями, и меня продолжали вызывать к директору. У него был друг, Юра Машин, очаровательный мальчик с белыми кудряшками и ангельской внешностью, но такой же отчаянный озорник, как и мой Саша. Приведу только один пример. Учительница математики Клавдия Степановна по прозванию Клавиша отличалась подозрительностью и однажды, когда они дежурили и вымыли все полы и доски, поставила им четверку.

– Ну Клавдия Степановна, мы так старались, поставьте пятерку!

– Нет, нет, хотите пятерку – мойте еще раз.

Все ушли, Машин и Миляев остались, собрали по школе весь мел, развели в ведре и вымыли белой водой весь пол, доску и парты. Утром разразился скандал.

– Кто это сделал?!

– Машин и Миляев, они дежурили.

– Как, Клавдия Степановна? Мы же вам сдали дежурство и ушли, вы сами нам четверку поставили.

Концов так и не нашли. Меня даже в школу не вызвали. Саша рассказал мне эту историю много лет спустя. По-моему, это готовый сюжет для «Ералаша».

Учился Саша неважно, зато в коридоре школы висел его большой портрет в костюме Кота в сапогах. Учительница французского языка Нина Петровна организовала в школе музыкальный театр. Они занимали первые места по Москве, ставили на французском языке спектакли «Магазин игрушек», «Кот в сапогах», басни Лафонтена. Я была у них режиссером, Нина Петровна, имевшая музыкальное образование, подбирала музыку и аккомпанировала. Саша играл главные роли – не потому, что он мой сын, просто он замечательно пел. Также он отвечал за постановочную часть. Красный плащ Кота я храню до сих пор.

А в Ванином классе мы поставили «Мастера и Маргариту», и Ваня играл Иешуа. Это было в десятом классе, он тогда заканчивал художественную школу.

Ваня учился в музыкальной школе по классу фортепиано. Однажды к нему подошел преподаватель по классу трубы и сказал: «Тебе надо играть на трубе!» Ване эта идея понравилась, и он начал учиться играть на альте.

В нашей семье вообще все любят музыку, а звук трубы всегда очень радует. Оказалось, что в Дзержинском Доме пионеров есть оркестр, и педагог из музыкальной школы порекомендовал туда Ивана. Руководитель этого оркестра Даниил Матвеевич играл на параде на Красной площади 7 ноября 1941 года в тридцатиградусный мороз.

Труба – дело дорогое. Сначала мы брали ее в музыкальной школе напрокат. В это время я снималась в телеспектакле «Из записок Лопатина». В главной роли был Валентин Гафт, а я играла машинистку. У меня было две-три фразы, я несколько раз плакала по сценарию, но присутствовала на сцене все время, и спектакль шел под стук моей машинки. А заплатили нам почти одинаково. Я мучилась этим, говорила Гафту: «Валя, это несправедливо, возьми у меня деньги!» Конечно, он их не взял и сказал: «Купи лучше что-нибудь ребенку. Он у тебя на трубе играет – вот и купи ему трубу!»

Как-то мы всей семьей ходили на концерт в Дом пионеров, и маленький Саша слушал выступление старшего брата с большим вниманием. Валерий научил его издавать звуки на огромной тубе, и не просто так, а по нотам. Однажды в «Современнике» был концерт по случаю какого-то праздника. Собралось много гостей, должен был выступать Михаил Жванецкий. И мы вышли на сцену семейным оркестром: Валерий играл на гитаре, я – на балалайке, Ваня на трубе, а Саше (ему было лет пять) взгромоздили на табуретку тубу, и он совершенно точно играл, попадая в ритм.

Концерт был в фойе, многие зрители сидели на полу – кресел на всех не хватало. Когда мы заиграли, все повалились от хохота, а мы с Валерием спели такую песню его сочинения:

В театр мы никогда не ходим,

Нам это просто ни к чему:

Все комедии и драмы

Мы имеем на дому!

Успех был оглушительный, а Жванецкий сказал: «Нет, я не пойду после них на сцену!»

Мой муж, наверное, не очень хорошо относился к артистам и никак не хотел, чтобы наш младший сын стал актером. Он уважал только физику и математику, поэтому Саша поступил в Институт электронного машиностроения, хотя, по-моему, как раз математика была ему чужда. Но уже на втором курсе он перешел на психологический факультет Педагогического университета им. Ленина. С большим интересом читал, причем от корки до корки, досконально знал «Войну и мир» – мы в этом с ним были товарищами. И вдруг он попал на практику в Институт генетики (на первом и втором курсах у них была медицина), а там выращивали из клетки саженцы голубики. Его это так потрясло, что он заразился новым делом, создал группу, с которой выращивал саженцы для совхоза. Окончив институт, Саша стал профессиональным садовником и выращивал тысячи цветов для Москвы. А в деревне Шишкино, в шести километрах от Тарусы, он создал необыкновенно красивый сад.

Внуки

У нашего старшего сына Вани хорошая семья, двое детей – сын Трифон и дочь Лиза. Его жена Анна Ефимова – талантливый художник-график, автор костюмов к нескольким спектаклям театра «Экспромт», преподаватель художественной школы. Лиза – девочка «компьютерная», математическая, а Трифон мечтает быть архитектором. От своего дедушки Валерика он унаследовал неистребимую любовь к строительству, всяческим инструментам. В полтора года он держал в руках топор – мы только за головы хватались! – и ни разу не поранился.

Валерий очень уважал Аню за то, что она настоящая труженица. Он вообще терпеть не мог лентяев. Когда в 1998 году родился Триша, он отвез его с Аней и Лизой в Шишкино, поскольку в нашей семье считалось, что главное для ребенка – дышать воздухом. Дом был холодный, приходилось ежедневно топить печку, колоть дрова, ходить за водой. Естественно, туалет был на улице. Уже выпал снег, а Аня все катала коляску с сыном, и соседи удивлялись: какая выносливая!

Чудеса выносливости она показала и на юге. Трише было уже четыре года, Лизе – восемь, и Валерий решил, что дети должны провести все лето на море. Он отвез их в Наниково (Крым), а сам вернулся в Москву. До моря было пять километров, и Аня с мольбертом через плечо ходила на пляж рисовать, держа за руки двоих детей. И к обеду они по солнцепеку возвращались обратно. Нет, конечно, в жизни есть место подвигам!

Аня читала детям книги, иногда очень большие: и сказки, и «Тома Сойера», и «Трех мушкетеров». Когда я была свободна, пристраивалась рядом слушать и получала огромное удовольствие. А мы с Трифоном учили наизусть стихи. Он читал Лермонтова, «Белеет парус одинокий», «На смерть поэта», выучил «Бородино». Триша вообще поэтический мальчик. Да и Лиза тоже: как и все члены нашей семьи, она любит Окуджаву.

Оставаясь с детьми на даче, я учила их печь блины и делать всевозможные салаты, и они с огромным удовольствием всех кормили. И даже научились правильно жарить мясо, так что Триша может накормить пришедшего с работы голодного отца. У Триши золотые руки, он мастерит дома шкафчики и полочки, а Лиза, будучи еще совсем маленькой, научилась вышивать крестиком и бисером, и я на день рождения и 8 Марта получала от нее подарки, сделанные своими руками.

Валерий всегда старался найти время для внуков. Когда Лизе было 9 лет, мы взяли ее на дачу, и Валерий решил совершить с ней лыжную прогулку. Лиза до этого никогда не стояла на лыжах. Они оставили меня одну в доме и укатили.

Потом они подсчитали, что прошли 10 километров. Думали, что выйдут на дорогу, но заблудились. А когда наконец вернулись, я уже не знала, что и думать. Валерик был в восторге от выносливости Лизы, а она плашмя упала на диван и сказала: «Никогда в жизни больше не буду кататься на лыжах!»

Но спорт Лиза любила и в 10 лет получила разряд по плаванию, причем плавать ее научил Валерик.

Саша, наш младший сын, всегда был мягким человеком, хоть и доставлял мне много забот и тревог. Но, в отличие от многих людей, он всегда умел просить прощения, если понимал, что виноват. Иногда он говорил мне слова, которые меня пугали: «Мама, я не знаю, как я буду жить без тебя». А однажды сказал: «Какое счастье, что я родился в нашей семье».

Его жена Надя – кандидат биологических наук. Параллельно с основной работой они с Сашей трудились садовниками в детском парке и выращивали в оранжерее тысячи цветов. Сейчас, когда Саши не стало, Надя продолжает героически держать в порядке оранжерею, снова сажает цветы, но это становится все труднее. Недавно все высаженные семена съели крысы, она посадила во второй раз – но тут отключили воду (где-то лопнули трубы). Пока есть снег, она собирает его и носит в оранжерею. Надя, как и Саша, верующий человек, они венчались в церкви. Саша всегда говорил: «Надя – это мой ребенок». А я люблю ее, как родную дочку.

Наши собаки

Валерий, как и все мальчишки, в детстве мечтал о собаке. Но жили они довольно бедно, мама была строгая и собаку завести не разрешала. И вот наконец его мечта исполнилась, когда Ване было 10 лет, а Саше 3 года. У нас появился лохматый, очень сообразительный и лукавый метис, пес Пушок. Нам привела его невестка Юрия Завадского, она нашла Пушка на Чистопрудном бульваре. Пес подошел и подал ей лапу. Взять к себе в дом она его не могла – они уже держали трех собак, и те стали бы обижать нового члена семьи. Я с опаской взяла Пушка в дом – у меня никогда не было собак. Он сел в коридоре и начал чесаться. Я возмутилась: «Ах, он еще и блохастый!» Мои мужчины, испугавшись, что я его не возьму, быстро затащили пса в ванную, и я, заглянув туда, увидела две спины, мужа и старшего сына, – они наскоро мыли собаку.

Всю первую неделю Пушок не подавал голоса, мы даже решили, что он немой. Деликатно ел только из моих рук, причем в основном куски творожных сочников – такими объедками он, видно, питался около кафе на Чистых прудах, и мне пришлось покупать сочники. Потом осмелел, стал лаять и есть все, что дадут, но никогда не заходил в кухню – считал, что там едят только люди.

Спал Пушок под кроватью, под головой моего мужа. Когда нас не было дома, позволял себе поваляться на кроватях, но стоило нам прийти – мгновенно соскакивал. Он был прекрасным сторожем, и я спокойно оставляла детей дома с ним.

Однажды я приехала с гастролей, а Валерик, Ваня и Пушок вышли меня встречать. И я даже сначала их не узнала, такие они худые, все трое! Просто три скелета… Я ахнула: «Как же так, что же вы ели? Я же вам деньги оставила!» И сын мне рассказал, что они разбивали в глубокую тарелку три яйца, солили и крошили туда хлеб. И все! А собака, говорю? «Вот хлеб когда черствел, мы ей сухарики кидали, она за ними под потолок прыгала, даже если они заплесневелые…»

Как-то раз я была на спектакле, а дети остались дома одни и легли спать. И когда я вернулась и заглянула в их комнату, то увидела только Ваню, а на Сашиной кровати на спине лежал Пушок – лапы на одеяле – и храпел, причем вид у него был точь-в-точь как у волка из «Красной Шапочки», съевшего бабушку. А Саши нигде не было видно. И мне представилось, что Пушок съел Сашу и занял его место! И я завопила: «Валерик, Пушок Сашку съел!» Муж снисходительно-медленно вошел в комнату, не веря мне. Пушок тут же стрелой выскочил вон. А Валерик, осмотревшись, нашел Сашку в Ваниной кровати, между стеной и Ваней – они читали вместе, да так и уснули.

А мне являлись такие фантастические страхи. Что делать – артистка…

Пушок был охотником по натуре, и с ним все время возникали проблемы. В деревне Шишкино под Тарусой, где мы купили участок, он гонял кур, и как мы его ни уговаривали, нет-нет – да и схватит курицу. Приходилось привозить соседке Наде цыплят из Москвы. Однажды мы с ним пошли за молоком на другой конец деревни. Там в корыте плавали утки, и каждая была привязана за ногу. Что тут началось! Пушок с лаем бросился на них, утки попытались взлететь, просто кошмар! Я схватила его за ошейник, и мы бежали до самого дома.

Как-то мы большой компанией ездили на могилу Паустовского. С нами был академик Леонид Келдыш с сыном. Пушок оставался караулить. Возвращаемся, я вхожу в темный дом (электричество мы тогда еще не провели) и не могу понять, в чем дело: по комнате плавают белые перья! А Пушок вдруг встал на задние лапы – как будто оправдывается. И я поняла, что он опять задрал курицу. Поискала и нашла за печкой курицу – живую, но с вырванным куском спины. Начала ругать Пушка, а он все время становился на задние лапы. Тогда я вышла к друзьям и говорю: «Ну все, теперь соседи точно повесят нашего Пушка…»

Стали все вместе думать, как быть. Ничего в голову не приходит. Сын Келдыша все время искал свой плащ, который висел на руке его отца, – но этого никто не видел, все были заняты. Жена Келдыша говорила, что спину курицы надо помазать календулой, а если не поможет – закопать ее.

Мы вспомнили, что по дороге на могилу Паустовского паром вдруг встал посередине реки – ни туда ни сюда. Кто-то предложил дать паромщику бутылку водки, и это помогло! Но водки у нас не было.

Когда стало темнеть, приехал мой муж Валерий. Увидел наши скорбные лица, вбежал в дом, вышел и говорит: «Я уж думал, там у вас труп!» Пошел к соседке и все ей рассказал. Надя говорит: «Жалко, несушка. Ладно, собаку не трону, мы тоже люди. А из курицы суп сварим!» Мы отдали Наде недельный запас продуктов, которые муж привез из города, и извинились, что водки нет. А она: «Да ладно, соседи, мы вам сами нальем!»

Когда Пушку было уже лет 10, у соседки Нади появилась очередная собака. Почему-то они у нее не приживались: то украдут, то сын попросит на шапку – а что, в деревне нравы весьма суровые. Новая собачка поселилась в будочке – небольшая, симпатичная, рыжая. И наш Пушок с ней подружился и даже ходил к ней в гости.

Однажды Надя, проходя мимо нашего дома, неосторожно сказала: «Что, Пушок? Старый ты уже стал, за курами не гоняешься, не нужны они тебе». И засмеялась.

Пушок как-то искоса зыркнул на нее, и я подумала: «Ой, не к добру!» На следующий день Надя спозаранку уехала на рынок. Около ее дома бродил маленький утенок. Вдруг я слышу крик! Выскочила – но поздно. У меня сердце так и упало: Пушок положил к моим ногам утенка. Конечно, я его выругала и была просто в отчаянии – опять скандал. Да простит меня Бог: я закопала бедного утенка в огороде. На следующий день Надя спросила, не видела ли я утенка. Я не призналась, а она так сокрушенно говорит: «Наверное, на двоих в будочке съели с моей собачкой, попировали…»

Пушок прожил у нас 13 лет. Он понимал, что Валерий – хозяин дома, поэтому спал всегда под кроватью под его головой. Он был поразительно умной и деликатной собакой. Когда к нам приехала бабушка Валерия и очень заболела, мы отвели ей маленькую комнату, и она строго сказала Пушку: «Ты сюда не ходи, я этого не люблю». И он не ходил дальше порога. Бабушка упала в туалете: ей стало плохо, нужно было перенести ее в комнату, но сделать это было трудно, она была очень полной. Мы принесли одеяло, переложили ее – причем Пушок волновался и крутился вокруг нас, а когда мы поволокли бабушку в комнату, держался за один угол одеяла и помогал нам. Когда Пушка не стало, мы осиротели…

Но тут как раз нам отдали маленькую собачку Пьера. Небольшая, похожая на лисенка рыжая собачка – щенок-подросток. Он прятал тапочки и всячески хулиганил. Но у него было одно замечательное свойство: он был очень музыкальным. И когда слышал музыку, подбегал к роялю и начинал петь. Мы пели с ним дуэтом!

Иногда Саша привозил к нам своего боксера Бучика. Этот пес был добрый, дурашливый, как ребенок. Саша жужжал, как оса, и Бучик прятался под кровать: у нас в Шишкине были осы, и он, видно, пострадал от них. Бучик был с нами недолго – убежал весной за «девочкой» и не вернулся. Я надеюсь, он нашел себе новых хозяев.

Наши собаки всегда гуляли самостоятельно. Пьер погиб, провожая гостей. Мы нашли его на дороге бездыханного – видимо, его сбила машина. Я в это время была больна и долго не шла его искать. Валерий Александрович очень ругал меня, никак не мог успокоиться…

Мы решили немедленно взять новую собаку, из той же семьи, что и Пьер. Какое-то время у их собаки не было щенков. А потом хозяйка предложила нам рыжего щенка, только какого-то странного, непонятной породы, похожего на поросенка. С большими ушами, короткими лапами – бассет не бассет, такса не такса… Мы назвали его Кузей, Валерий к нему очень привязался. Когда Кузя выходил во двор, все люди, особенно женщины, гладили его и говорили, какой он милый. Но через год и Кузя погиб: деревенская кошка в магазине набросилась на него и занесла когтями инфекцию. У кошки были котята, она их защищала. Кузя совершенно не претендовал на котят, но их мама все равно бросилась в бой. Мы лечили Кузю, Валерий делал ему уколы. Все было напрасно: у него отнялись ноги, он стал слепнуть. Мы вызвали реанимацию, но это не помогло.

Валерий плакал – так был потрясен, а через неделю принес домой маленького щенка, крошечного, с ладонь, совершенно черного. Я была несколько разочарована – мне хотелось рыжую собаку. Но Валерий сказал: «Уж какого Бог послал. Я подобрал его во дворе нашего института. Сторож мне предложил щенка – я и взял».

Этого щенка мы тоже назвали Кузей. Почему-то мы были уверены, что это кобель. Но когда через месяц пошли к ветеринару узаконить его житье, доктор сказал: «Какой же это Кузя? Это Жучка!» Валерик оскорбился, но имя решил оставить. Так Кузя стала членом нашей семьи и прожила у нас 11 лет.

Это была собака Валерия. Она любила лежать на пороге его кабинета и никого туда не пускала, особенно женщин – ревновала. Спала на его кровати, занимая все свободное место: она выросла в крупную собаку, похожую на овчарку. И стала почти рыжей, с подпалинами. Конечно, Кузя была очень умной, Валерий считал, что она понимает человеческую речь. Она совершенно не интересовалась курами (в отличие от Пушка!) – вот что значит порода.

Она была театральной собакой, знала всех артистов, которые приходили к нам домой, была очень хорошим сторожем, и мы никогда не запирали дверь, надеясь на Кузю. Некоторых наших гостей она встречала, облизывая им руки, а некоторых кусала за ноги. По какому принципу она разделяла людей, мы никогда не могли понять…

Она привыкла к репетициям и телевизионным съемкам, которые случались у меня в квартире. Мы закрывали ее в дальней комнате, и я говорила: «Кузя, молчи, идет съемка». Она ни разу не залаяла.

А однажды у меня дома шла репетиция спектакля «Три сестры» (я ставила эту пьесу со студентами Славянского института им. Державина, где я преподаю), Кузя очень переживала, и когда барон уходил на дуэль с Соленым, она сначала тихо повизгивала, а когда он неожиданно громко звал: «Ирина!» и Ирина бросалась к нему, но он останавливал ее: «Свари мне кофе», не решаясь признаться, что идет стреляться, – Кузя понимала всю эту сложную ситуацию, бросалась между ними и начинала громко лаять.

Как-то раз мы с артистом Андреем Богдановым репетировали «Пиковую даму» Пушкина, сцену, когда Германн просит старую графиню открыть ему тайну трех карт. Кузя зарычала, и нам пришлось вывести ее в коридор. Чем настойчивее Андрей просил меня открыть карты, тем Кузя громче рычала за дверью. И когда он выкрикнул: «Старая ведьма! так я ж заставлю тебя отвечать…» – Кузя грудью открыла дверь и бросилась на него. Я даже не испугалась – так красиво она летела! Конечно, я защитила артиста, но Богданов впоследствии требовал, чтобы во время репетиций Кузю запирали, и отказывался заходить в квартиру, если этого не делали.

Кузя дважды рожала щенков, в первый раз – 10, а во второй – 11. Мы упорно пытались их пристроить по знакомым. Одного взял мой старший сын Иван, назвал его Крошкой. Двое живут на даче у соседей, сторожат дом. А самого красивого, с белым воротником, украли цыгане.

Кузя была совершенно самостоятельной дамой, гуляла в нашем дворе, но иногда уходила в «кругосветное путешествие» по кварталу. Однажды мы застали ее плавающей в пруду. Мы ругали ее, но что делать – было жарко. Когда умер мой младший сын Саша, с нами стали происходить постоянные несчастья: ушла его любимая кошка, в оранжерее завяли все цветы, а Кузю укусил клещ, и я сразу поняла, что она погибнет. Пять дней мы делали ей капельницу, но все напрасно…

Песни и певцы

Сколько я себя помню с детства, мама исполняет песни, а папа играет на гитаре. Поклонники их песенного творчества были всегда и, я надеюсь, будут еще долго. А вот недавно джазовый композитор Антон Котиков написал аранжировку с арфой для песни «Приходит время», а современная вокальная группа взялась делать ретро-вариант из «Ниточки». Я, видимо, обладаю ограниченными музыкальными способностями, но родители с раннего детства их пытались развить. Мамина одноклассница Марлена Солянина была замечательным учителем музыки в соседней музыкальной школе № 47. И вот был такой смешной случай: 1 мая мне назначили репетицию до концерта, а было мне лет 6-7, и вот мама ведет меня почти рыдающего, вся страна отдыхает, а мы идем репетировать! Все движение по проспекту Мира перекрыто, идут колонны демонстрантов с шариками, с огромными бумажными гвоздиками, мужчины катят разные бутафорские фигуры, типа серпа и молота или шестеренок, установленных на платформах с велосипедными колесами. Мы должны пересечь колонну в направлении музыкальной школы, тут настроение постепенно падает, и вдруг весь строй работниц в цветных платочках начинает петь «Ниточка завяжется». Мы совершенно остолбенели: мама даже всплакнула от счастья. Я ей говорю: «Скажи им, что ты автор!» Но она только махнула рукой. Так и стоит перед глазами уходящий строй женщин шириной во весь проспект, распевающий мамину песню. Я пошел быстрее, осознав пользу музыки, и потом хорошо сыграл концерт.

Хорошо помню лето 1970 года, мы находились в актерском санатории в Рузе, мама собиралась рожать моего младшего брата Сашу. Родители постоянно пели по вечерам для соседей. А у каких-то любителей авторской песни оказался бобинный магнитофон «Яуза», и они целый вечер записывали концерт прямо в номере. В молодости у мамы был гораздо более тонкий голос. Теперь, когда ее студентки исполняют ее песни, это прямой перенос во времени на 40 лет. Я бы очень условно разделил мамины песни на две части: лирические и характерные, часто посвященные созданию театральных ролей. Особняком стоит песня «Таруса-городок», ставшая гимном этого города.

Иван Миляев

В спектакле театра «Современник» «Пять вечеров» прекрасная актриса Лилия Толмачева пела под гитару песню М. Зива на мои слова – это была моя первая песня! Когда она зазвучала со сцены, мне показалось, что я ребенка родила! Слава богу, что она сохранилась на пластинке «Поют артисты “Современника”» в исполнении Лилии Толмачевой.

Уехал милый в дальний край,

Да только меня не взял…

Сказал, вернусь, мол, не скучай,

Но только когда – не сказал…

Конечно, слова очень простые, наивные, но они понравились исполнителям, и Толмачева пела эту песню удивительно. А сочинила я ее по просьбе Е. Евстигнеева – хотели, чтобы звучала песня, которую можно было бы петь за столом в интимной обстановке. В Ленинграде в этом спектакле пели «Миленький ты мой», но мы не хотели повторяться. Евстигнеев сказал: «Мила, ты же пишешь смешные стихи в газету, попробуй сочинить!» Я и попробовала.

Мне было очень приятно, что Ефремов попросил меня сочинить песни и для спектакля «Два цвета», и для «Продолжения легенды» на музыку Рафаила Хозака. Это очень светлый, талантливый человек, мы с ним очень подружились, и впоследствии писали не только для театра. Нашу песню «Пожелание счастья» пела Анна Герман. К сожалению, Хозак рано умер. Он же написал и музыку к спектаклю «Вечно живые».

Спектакль «Вечно живые» мы играли долго, и обязательно – 9 мая. Когда отмечали 20-летие Победы и этот праздник стал государственным, участники войны вновь надели ордена и медали, а не колодки. Во время спектакля была минута молчания, мы стояли на сцене и молчали вместе со зрителями. Было такое единение зрительного зала и артистов! Нас это очень взволновало. В театре тогда работала Людмила Гурченко, и мы с ней решили: напишем об этом песню. После спектакля подошли к пианино, она сочинила музыку, а я – слова, и получилась песня «Праздник Победы».

Праздник победы. Шумит весна,

Люди на площади вышли.

Старый отец мой надел ордена,

Выпили мы за погибших.

За текучкою дней мы войну забывали

И людей, что за нас на войне умирали,

А сегодня минуту за них мы молчали…

Эту песню на Первом московском конкурсе эстрадной песни с огромным успехом спела Маргарита Суворова.

Тогда композиторы боролись с непрофессиональными авторами. Они выступили против этой песни. Аркадий Островский произнес целую речь по телевидению, заявив, что это спекуляция на чувствах народа. Песню запретили, вернее, не рекомендовали к исполнению.

Вообще-то после удачи в «Пяти вечерах» я стала писать песни для себя и уже не могла остановиться. Тогда было время бардов. Меня вдруг пригласили на вечер в Политехнический музей. Я не верила, что со мной такое может быть: там собрались все знаменитые тогда барды – Высоцкий, который открывал вечер, Анчаров, Якушева, ленинградские барды – Кукин, Клячкин, Городницкий, Полоскин, Глазанов. Ленинградцы понравились мне больше всех. Я познакомилась с ними за кулисами, уже спев свои песни. Надо сказать, что я так тряслась, что, по-моему, даже в ноты не попадала. Пела две песни – «Улица Горького» и «Весна». Мы вскоре должны были ехать в Ленинград на гастроли, обменялись телефонами и адресами.

С Глазановым и Городницким я подружилась на долгие годы. У меня сохранилось несколько телеграмм от Городницкого – поздравления с праздниками в стихах. Когда Городницкий переехал в Москву, он бывал у нас дома и говорил, что Новый год для него не Новый год, если он не увидит моей елки. А елка у меня была необыкновенная: она стояла на старинной подставке в виде музыкальной шкатулки, оставшейся от дедушки. Ее заводили, елка тихонько кружилась, все молча слушали музыку, как завороженные, и загадывали желания.

Очарованная городом, я сочинила песню о Ленинграде.

В советское время мы выезжали, особенно на гастролях, на заводы, фабрики, в воинские части с шефскими концертами. У нас была большая группа, которая делала это постоянно, – Виктор Тульчинский, Нина Дорошина, Анна Покровская, Авангард Леонтьев, Тамара Дегтярева, Герман Коваленко, Галина Соколова, Рогволд Суховерко, Петр Щербаков, я и другие.

Однажды так случилось, что все были то ли больны, то ли заняты, но на завод приехали только Петр Щербаков – секретарь парторганизации, и я – председатель профкома. Надо же что-то рассказать! Рассказали о театре, об актерах. Надо что-то сыграть, а у нас с ним нет ни одной парной сцены в спектаклях. Я часто пела в концертах свои песни, но тут у меня не было аккомпаниатора. Петя был человеком с огромным чувством юмора. Он мне говорит: «Милаш, я видел за кулисами на шкафу бубен. Давай я тебе буду на бубне аккомпанировать. Ты поешь свою песенку, “Половинку”, а я на бубне – бряц, бряц! Если они примут это всерьез – хорошо, а если подумают, что шутим, – еще лучше. Не знаю, что они подумали, но мы имели большой успех.

С этой песней был еще один курьез, тоже на шефском концерте. Я пою:

Я думала, ты, ты моя половинка,

А ты оказался холодным, как льдинка.

Была аккомпаниатор, но почему-то в каждую паузу кто-то щелкал, как кастаньетами – щелк, щелк. Думаю, допою, пойду за кулисы, убью того, кто это делает! Это оказался Олег Табаков. Он мне сказал: «Мила, ты так хорошо пела, что я не мог удержаться и щелкал пальцами!» Ну что тут скажешь?

Когда «Современник» был на гастролях в Тбилиси, я получила телеграмму, что должна срочно лететь сниматься в Вильнюс. Билетов на самолет не было, я стала упрашивать кассира, и она вдруг сказала: «Я слышала вашу песню “Может быть” в исполнении Гелены Великановой, не могли бы вы мне ее спеть?». Мне очень был нужен билет, и я была готова на все. Я просунула голову в окошко кассы и начала петь. Провожавший меня ученый-физик Дмитрий Дараселия был потрясен: он не думал, что такое вообще возможно! А кассирша дала мне билет.

В центре управления полетами в Королеве существует специальная служба психологической поддержки космонавтов, туда приглашают известных артистов, музыкантов, спортсменов. Их задача – эмоционально поддержать тех, кто на орбите. В длительном полете в замкнутом пространстве нелегко и, конечно, очень одиноко. Быть приглашенным в ЦУП – большая честь и ответственность. И вот мои родители проводили там такой сеанс. Они серьезно готовились, обсуждали темы, взяли гитару. Конечно, пришлось и шутить, и рассказывать, и петь «Приходит время» и что-то еще по заказу. Папа с ними поговорил про физику. Вернулись полные гордости: «Мы и космос можем поддержать, и вообще нас даже там знают и поют!» И папа многозначительно поднял указательный палец.

Иван Миляев

Я уже рассказывала, как приняла участие в бардовском концерте, причем интерес к этим концертам у людей был огромным. Я вспоминаю вечер в Политехническом музее: лестница чуть не рухнула, забитая людьми! В зале сидели, стояли, висели. Выступали Владимир Высоцкий, Юрий Визбор, Юлий Ким и другие знаменитости. Мне запомнилась группа ленинградских авторов – Кукин, Клячкин, Глазанов. Особенно врезалось в память выступление Городницкого. Как и я, он не аккомпанировал себе на гитаре – не умел играть, поэтому пел без аккомпанемента, страстно и яростно отбивая ритм рукой. Он пел «Атланты держат небо» и поражал гражданским темпераментом. А после концерта ко мне подошел Глазанов и сказал, что у него есть песня, музыка в которой точь-в-точь как в моей «Половинке». Но песни были написаны в разное время и в разных городах, так что ссориться мы не стали. Я пригласила его на спектакль «Современника» в Ленинграде (мы должны были ехать туда на гастроли), и дальше мы дружили семьями всю жизнь.

В это время появились у нас с Миляевым новые стихи и песни:

* * *

Помнишь, мы ехали на велосипеде?

Я крутил педали, а ты управляла рулем.

Или нет, я управлял рулем, а ты крутила педали.

Или нет…

Мы мчались на мотоцикле

Со скоростью 120 км/час.

Никто не крутил педали,

А управлять рулем на такой скорости

Совершенно бессмысленно…

Помнишь, мы ехали на велосипеде?

(Валерий Миляев)

Половинка

(сл. и муз. Л. Ивановой)

Я думала, ты –

Ты моя половинка,

А ты оказался

Холодным, как льдинка.

А ты оказался

Такой головастый –

Все время боюсь я,

Что буду несчастной.

Потом ты любил,

Ты был нежен и пылок,

И песенку эту

Совсем я забыла.

Но вдруг поглядишь ты,

Такой безучастный, –

И снова боюсь я,

Что буду несчастной.

А вот я возьму

И не буду бояться,

А буду любить,

И любить, и смеяться!

А если разлюбишь –

Кто ж тут в ответе?

Клянусь никогда

Ни о чем не жалеть я!

Может быть

(сл. и муз. Л. Ивановой)

Может быть, может быть,

Я несовременная,

Может быть, может быть,

Я и суеверная,

Только мне все кажется,

Почему-то кажется,

Что между мною и тобой

Ниточка завяжется.

Глупости говорю

Иль слова разумные –

На тебя все смотрю,

Что, мол, ты подумаешь?

И что бы я ни делала,

Что бы ни надела я –

При тебе и без тебя

Это только для тебя.

А может, ты моя судьба,

Ты моя кровиночка?

Я тянусь к тебе, как к солнцу

Тянется былиночка.

Да что ж это за ниточки?

Про то никем не сказано,

Только мне все кажется,

Что я к тебе привязана.

И тут вдруг нам позвонил продюсер эстрадной певицы Гелены Великановой. Я не любила эстрадных исполнителей, считала, что они поют манерно, «выпячивая» голос. Но эта певица мне нравилась своей естественной манерой исполнения – я ее слышала на своем выпускном вечере, нам в подарок сделали концерт в ЦДСА. Она была не похожа на остальных певиц: тоненькая, очаровательная.

Тогда готовился Первый московский фестиваль эстрадной песни. Мы с Валерием показали Великановой мою «Половинку», она сразу же спела ее и имела большой успех на фестивале. Это положило начало нашей дружбе на всю оставшуюся жизнь.

Потом она пела «Может быть», начинала этой песней каждый концерт, спела песенку про начальника и «Ты живешь в другом городе». Мы дружили семьями, я знала ее дочь, которая тогда была школьницей. Я была на репетициях, которые она проводила дома. Интересно, что Гелена брала песни, которые я писала как бы нечаянно и для себя. Те же, которые она специально заказывала, в конце концов ей не подходили.

Мы с Валерием пытались делать для Великановой переводы с болгарского, по подстрочникам. Получалось множество вариантов, она была довольна, но так ничего и не спела.

Я бывала на ее концертах и даже помогала готовить программу, потому что она первая из профессиональных певцов вынесла на большую сцену песни бардов и спела песню Валерия Миляева «За стеной пиликает гармошка» («Письмо солдату»), которая имела колоссальный успех. По жанру это, наверное, городская песня, которая привлекала своей простотой.

За стеной пиликает гармошка,

За окном кружится белый снег.

Мне осталось ждать совсем немножко,

Ты вернешься, милый, по весне.

Припев:

Мне зима наворожила:

Будет радость, будет грусть,

А я так себе решила –

Все, что будет, будет пусть,

Все, что будет, будет пусть.

Ты, наверно, очень изменился,

Настоящий, с выправкой, солдат.

А Сережка, друг твой, не женился,

Прямо в ЗАГСе повернул назад.

Припев.

Как теперь споем мы ночью лунной?

Мне сказал твой дядя Агафон,

Что взамен гитары семиструнной

Он купил тебе магнитофон.

Припев.

За стеной пиликает гармошка,

За окном кружится белый снег.

Мне осталось ждать совсем немножко,

Ты вернешься, милый, по весне.

С нашей подачи Великанова спела и песню Никитина «Поезд», в ее репертуаре появились песни на стихи Вознесенского и Евтушенко – «Поэма о Ленине», «Белые снеги», «Цыганка» Новеллы Матвеевой. Она была единственной на тот момент исполнительницей песен «непрофессионалов».

Публика принимала ее на ура. На сцене она была очень современной, прекрасно держалась. Это было новое слово на эстраде.

Благодаря Гелене Великановой моя песня «Может быть» и песня «За стеной пиликает гармошка» Валерия Миляева стали известны всей стране. Она записала пластинку, а песню про начальника спела даже на концерте в Кремле, не предъявляя репертуарной комиссии, потому что понимала, что ее не пропустят. Она нам сказала: «Я хочу вам сделать сюрприз!» – и мы услышали эту песню!

Она интересно готовила эту песню. Пришла ко мне домой и попросила моего сына Ваню спеть ее. Он волновался и спел почти плача. У Валерия Александровича были тогда натянутые отношения с его начальником, и поэтому я написала такую песню. Гелене очень понравилось, как пел Ваня, и она стала петь так же – плачущий ребенок, страдающий от несправедливости по отношению к папе.

Папа мой – начальник

(сл. и муз. Л. Ивановой)

Папа мой был таким веселым,

Мы с ним увлекались футболом,

Ходили мы в походы с ним вместе

И пели солдатские песни.

А теперь мой папа печальный:

У папы плохой начальник,

Папу он совсем не уважает,

Только все ругает и ругает.

Взгляд у папы стал таким грустным,

Суп ему кажется невкусным,

И по этой самой причине

Игрушек мне теперь никто не чинит.

А сегодня – конечно, нечаянно –

Раздавил мою любимую матрешку.

Папа, когда ты будешь начальником,

Прошу тебя: будь хорошим!

Вообще это было для нас праздничное время. Дома у нас была тяжелая обстановка, очень болела мама – но зато мы всерьез и с большим успехом занимались эстрадой.

Еще мы познакомились с замечательной певицей Анной Герман. Редактор студии грамзаписи, где я записывала песни Гелены Великановой, Анна Качалина, была поклонницей бардов. Она первой записала Высоцкого, и эта запись 20 лет пролежала в студии мертвым грузом – все запрещалось. Подобный редактор был и на радио «Юность» – Ирина Зинкина, она тоже «нянчила» и записывала бардов.

Качалина сказала, что Анна Герман хочет послушать наши песни. Мы пришли в дом к Качалиной на чай, там было много композиторов. Помню, был Френкель, Шаинский и другие – и все показывали свои песни.

Мы тихонько сидели в уголке, пили чай. Дождались, пока все композиторы ушли. «Ну, пойте», – предложила Анна Герман. Она была очень усталой. Я говорю: «Может быть, в другой раз? Вы так устали». – «Нет-нет, я как раз отдохну». Мы стали петь. Она только говорила «Еще, еще!» А потом сказала: «Я все песни хочу петь, я все спою! Дайте мне кассету».

Жила она в гостинице «Пекин», номер с роялем. Мы приглашали ее в театр «Современник». Она была очень занята, все время учила тексты, потому что многие известные композиторы просили ее записать песни. В «Современнике» она посмотрела только один спектакль, «С любимыми не расставайтесь». В этом спектакле ей понравился Станислав Садальский. Она даже предложила ему вести свои концерты, но он был занят.

Аня очень любила говорить с Валерием Александровичем – впрочем, это любили все мои друзья, все гости. Познакомившись с моим сыном Иваном (он был тогда уже в 10-м классе и вырос почти до двух метров), Аня просила его: «Ваня, ходи со мной по Москве, мне будет очень приятно. Я тоже высокая!» Она попросила его подарить ей картину и увезла ее с собой в Польшу.

Первой она решила спеть песню Миляева «За стеной пиликает гармошка». Приехав во второй раз в Советский Союз, она пригласила нас в Звездный городок на концерт и спела эту песню с большим успехом.

Потом она пела мою песню «Пожелание счастья». Аккомпанировал ей Давид Ашкенази. На оркестровое сопровождение не хватило времени.

Пожелание счастья

День осенний, очень ясный, в небе синем-синем

На ветру сердечком красным бьется лист осины.

Нынче праздник, нынче вечер на заводе нашем.

Я осталась: полюбуюсь, как девчонки пляшут.

Так танцуют – пол качает, очень современно.

Вдруг оркестр вальс играет, старый, довоенный.

Этот вальс я танцевала так давно когда-то,

В сорок первом, провожая своего солдата.

Я все слезы вытирала: ты уйдешь с рассветом.

Ты сказал мне: «Дотанцуем, я вернусь с победой!»

И победа, и салюты в небе расцветали,

Только мы наш вальс с тобою не дотанцевали…

Как сейчас все вижу это, лишь глаза закрою,

И сегодня я танцую этот вальс с тобою.

Молодым девчонкам нашим все расскажешь разве?

Ах вы, девочки, девчонки, вам желаю счастья!

Она пела удивительно проникновенно – видно, ее волновала военная тема. Мы с ней выступили с этой песней на телевидении в передаче «Далекое – близкое».

Аня спела и песню Валерия Александровича «Приходит время», которую теперь поет вся страна. И я сказала Валерию: «Даже если бы ты ничего не сделал в физике (а он сделал многое!), все равно ты не зря прожил жизнь!»

Весеннее танго («Приходит время…»)

Вот идет по свету человек-чудак,

Сам себе печально улыбаясь.

В голове его какой-нибудь пустяк,

С сердцем, видно, что-нибудь не так

Припев:

Приходит время, с юга птицы прилетают,

Снеговые горы тают, и не до сна,

Приходит время, люди головы теряют,

И это время называется весна.

Сколько сердце валидолом ни лечи,

Все равно сплошные перебои.

Сколько головой об стенку ни стучи,

Не помогут лучшие врачи.

Припев.

Поезжай в Австралию без лишних слов,

Там сейчас как раз в разгаре осень.

На полгода ты без всяких докторов

Снова будешь весел и здоров!

Припев.

Аня была очень женственной и очень-очень скромной. Никогда не ходила обедать в рестораны, ела в номере: Аня Качалина приносила ей селедку с картошкой и кефир. В свой следующий приезд Анна Герман тяжело заболела, вернулась в Польшу и в письме попросила меня прислать ей рябину с сахаром, которой я угостила ее дома. Было уже начало зимы, мы всей семьей поехали на окраину Москвы, попросили сыновей влезть на рябину и бросать вниз гроздья. Я засахарила ягоды и послала в Польшу. Но рябина не помогла…

У меня дома живет ее концертное платье, которое ее мама привезла мне на память, и маленький веер. И конечно, время от времени в моей квартире звучит ее божественный голос. Я включила ее песни в наш с Валерием Александровичем двойной альбом «Приходит время».

Песню «Приходит время» «вывел в свет» Сергей Никитин, и люди долгое время считали его автором этой песни. Я понимала, что песня несет какую-то необычную энергию, и мне хотелось, чтобы кто-нибудь из знаменитых артистов исполнил ее. Я заставила Валерия спеть эту песню Олегу Далю (Валерий не любил петь свои песни, стеснялся Даля). Даль послушал и сказал мне: «Надо же, именно сейчас, когда у меня возраст Христа и я хочу делать только очень серьезные вещи, ты мне предлагаешь какую-то легкомысленную песню! Хотя если ты уговоришь телевидение, чтобы меня сняли едущим на велосипеде по ржаному или пшеничному полю – еду и пою! – тогда я соглашусь». У меня не было связей на телевидении, и я отправилась с той же просьбой к Валентину Гафту. Гафт воскликнул восторженно: «Старуха, гениальная песня! Это надо же – “приходит время”! Понимаешь, время приходит! Конечно, буду петь!» И дальше, несколько дней подряд, встречая меня во дворе театра или в лифте, он опять восклицал: «Время приходит! Время!» – но песню так и не спел.

Вокруг света

Валерий, по-моему, не очень любил путешествовать. Во всяком случае, я с трудом заставляла его ездить со мной по стране. Но все-таки ему удалось объехать полмира по работе. И в каждой стране, где он побывал, у него появлялись новые друзья.

Он был в Англии, и его поразило чувство собственного достоинства англичан. Познакомился там с семейной парой, которая потом приехала жить в СССР, очень благородные и честные люди. Они перевернули мое преставление об англичанах: я думала, что все они худые и поджарые, а эти были низкорослыми и толстенькими.

Нам приходили посылки из Англии от какой-то дамы, знакомой Валерия. В посылках было детское питание (Саша тогда был грудным), и мы получали их целый год. А еще Саше досталось голубое пальто.

Валерий побывал в Швеции, сказал, что там «скромный коммунизм»: люди богатые, но не «выпячивают» свой достаток, все очень просто – и дома, и обстановка, в отличие от особняков на Рублевке… Из Швеции он привез мне искусственную шубу (на настоящую, конечно, денег не было), и я носила ее много лет.

Несколько раз он был в Польше: ФИАН сотрудничал с физическим институтом в Варшаве. Польская семья Левандовских стала нашими верными друзьями.

Миляев ездил в Ирландию, а потом к нам в гости приехала дама-профессор, мы пригласили ее к нам на дачу под Загорск. Она осталась ночевать, а утром должна была улетать домой. Но когда Валерий довез ее до аэропорта, выяснилось, что билеты и паспорт она забыла у нас на даче. И Валерий помчался обратно – за 105 км от Москвы! – и вернулся, и дама успела на свой самолет. Он вообще был асом, потрясающе водил машину.

Три месяца он работал во Франции. Как ученый он получал немного, и ему хотелось одеть меня, привезти какие-то модные вещи из-за границы. Он дошел до того, что ходил пешком по городу, не тратя деньги на транспорт, а на обед съедал один банан. Зато они с товарищем нашли блошиный рынок, и там в секонд-хенде накупили кучу вещей.

Я тогда не знала о существовании секонд-хендов и очень удивилась, когда мне передали из Парижа подержанные вещи – решила, что Валерия обманули, даже ругала его в письме. Он потом рассказал мне, что вечера они проводили странно: завешивали в гостинице окна и примеряли вещи, которые выбрали для жен. Валерий знал, что плечи у меня уже, а бедра шире. Товарищу было проще: он и сам был худой, и жена такая же. Я представляла себе эту картину и хохотала. Но зато мне подошли все вещи, которые привез муж, – от дубленки до сапог!

Во Франции Валерий подружился с Женей Диановым – это он передал мне первые вещи из секонд-хенда. Валерий очень ценил его как специалиста-физика.

В Японии его поразил уровень технического прогресса и комфорт, который создан для людей, – например, в метро: чисто, удобно, мягкие диваны, накидки на подголовники. И в то же время – армии японцев, спешащих утром на работу: все в одинаковых костюмах, так что в глазах рябит. Японцы – необыкновенные труженики, даже трудоголики. Некоторые живут далеко от Токио и на рабочую неделю снимают комнату в гостинице – такой «пенал», где можно только спать и даже повернуться толком нельзя.

В Японии Валерий тоже нашел друга – Сергея Никитова. Он поселился в Крыму через два дома от нашего.

Это вообще очень важно – уметь везде находить друзей. Валерий был коммуникабельным, добрым человеком, и люди к нему тянулись.

Вместе с мужем мы ездили на несколько российских кинофестивалей: «Улыбнись, Россия!» (Нижний Новгород), «Южные ночи» (Геленджик), «Киношок» (Анапа), а также на фестивали в Архангельск, Смоленск и Тверь.

Несколько раз мы были на фестивале «Амурская осень» в Благовещенске. Нас всегда прекрасно принимали, я пела не только свои песни, но и Валерия Александровича, весь зал подпевал вместе с нами «Приходит время…». А в последний раз в программе фестиваля была поездка в Китай, в Шанхай.

Ехали мы весьма странным способом: сначала переплыли Амур на пароме, попали в пограничный город Хейхэ, а там должны были сесть в поезд до Шанхая. Приехали на вокзал, он закрыт, народ толпится перед дверью. За 10 минут до отхода поезда всех впустили, и мы бежали по платформе, ища свой вагон. Оказалось, что наш вагон 1А – на другом конце состава, и мы бросились обратно, боясь, что поезд уйдет без нас. Наконец протиснулись в вагон под неодобрительные возгласы проводницы, которая ни слова не знала ни по-русски, ни по-английски. Все места уже были заняты, но директор Дома ветеранов кино как-то отбил для нас два места в купе. А две народные артистки в возрасте, Зинаида Шарко и Ада Роговцева, два часа стояли. Но мы добились, чтобы и им дали места.

Приехали в Шанхай. Меня он оставил равнодушной, а Валерию город понравился. Он изучал лица людей: в Китае много народностей, и у него вскоре стало получаться их различать, да и у меня тоже. Мы были на кладбище, где похоронены русские эмигранты. Встречались с китайскими студентами, которые радовались: «К нам Сура приехаль!» – оказывается, они учат русский язык по фильму «Служебный роман»!

Меня поразили дома культуры – огромные, бесконечные, с мраморными полами. Ходишь как по катку, даже страшно. Побывали в парке культуры – тоже огромном, с картинной галереей. Чай в гостинице был необыкновенно вкусным, действительно бодрящим, как крепкий кофе. Я все время вспоминаю его вкус, и мы с сыном Иваном, который тоже был в Китае с группой художников, перечитали множество китайских сказок и написали пьесу «Волшебный чай». Этот спектакль с огромным успехом идет сейчас на сцене театра «Экспромт».

Один из руководителей фестиваля в Благовещенске – известный кинорежиссер Алла Сурикова. По ее приглашению мама несколько раз участвовала в этом фестивале и даже получила приз за вклад в кинокомедию. Из последней поездки, когда мы посетили Шанхай, мама вернулась под большим впечатлением от своей неожиданной международной популярности.

Иван Миляев

Летом 1990 года наш театр во время Игр доброй воли гастролировал в США, в Сиэтле. Успех «Современника» был просто фантастический. Мы сыграли подряд 28 спектаклей «Три сестры» и 15 спектаклей «Крутой маршрут». Чем это объяснить? Наверное, интересом к русским, к русскому театру, к Чехову, к Гинзбург (очень многие читали ее давно). Ну а потом… Я очень люблю свой театр и считаю, что труппа у нас прекрасная, поэтому американцы так хорошо приняли и полюбили всех актеров. Было много рецензий, люди приходили высказать свое восхищение театром и актерами.

Очень своеобразно работал театр. Например, были генеральные репетиции с публикой для работников искусства, для спонсоров, для студентов. Был благотворительный спектакль, когда за билет платили кто сколько может. Было два бесплатных представления. Были и дневные спектакли в субботу и среду. Кто же ходил в среду днем, спросите вы? Пожилые люди. Их привозили на автобусе из домов пожилых людей (из «домов престарелых», как мы говорим).

Организованы гастроли были прекрасно. Все службы работали четко, транспорт – без перебоев. Сиэтл – очень красивый зеленый город на берегу океана. Правда, вода в нем холодная – не выше 10 градусов, даже когда воздух плюс 35. Но в городе много озер с благоустроенными пляжами, и кто-то из актеров ежедневно успевал купаться.

Город поразил чистотой: окна блестят (нам сказали, что их моют каждую субботу), всюду цветы, даже на уличных фонарях по два цветочных горшка, стриженые газоны перед домами. Небоскребы только в центре, в основном это магазины и офисы, большинство же домов – частные одно- и двухэтажные.

Таня-фермерша

– Вы летите в Сиэтл? Ой, моя одноклассница вышла замуж за профессора Сиэтлского университета, кажется ихтиолога, и уехала жить в Америку. Представляете, у нее ферма в Вишневой долине и свой водопад!

– Водопад? – записываю телефон.

В Сиэтле звоню. Называю общую знакомую.

– О, да, Наташа – моя одноклассница. А «Современник» – театр моей молодости. Площадь Маяковского… Я помню «Голого короля», «Старшую сестру». У меня уже есть билет на спектакль «Три сестры».

– Значит, встретимся после спектакля?

– Да, я буду в розовом.

Американцы любят розовый цвет. Я думаю, он ободряет, молодит, приводит в хорошее настроение. А город такой чистый, что можно ходить хоть в белом, хоть в розовом…

Встречаемся. Таня взволнована: у нее влажные глаза. Ей очень понравился спектакль.

– Раньше видела «Трех сестер» во МХАТе, но спектакль показался слишком академичным, скучноватым, а у вас – нервный, не покидало ощущение мимолетности, трагичности жизни, неповторимости мгновения… – Таня очень точно почувствовала замысел Галины Волчек. – Вы знаете, мне это напомнило фильмы Бергмана.

Я рассматриваю ее. Умное доброе лицо, живые карие глаза, загорелая. Стиль деловой женщины. Слава богу, не очень худенькая, а то мне было бы совсем стыдно.

– Как вы здесь живете, Таня?

– По-разному… Трудно было привыкнуть… Но мы с мужем очень любим друг друга, это спасает от многих бед. Вот только детей у нас нет.

– А друзья?

– Приезжайте, увидите, как я живу. Познакомлю со своими друзьями. Это недалеко от Сиэтла. Заеду за вами утром на машине. Я приглашаю вас на ланч.

По пути на ферму заехали в цветочный магазин. Я искренне восхищалась. Еще бы! Огромная оранжерея, где продается все, от цветочных горшков, рассады, букетов и садовых принадлежностей до клумб, фонтанов и даже скамеек. В Сиэтле принято украшать вход в дом переносными клумбами-бочками: с петуниями, геранью, ромашками, бархотками – все вперемежку. Очень ярко и нарядно.

Таня смотрит на меня с удовольствием:

– Приятно, что вам нравится, а то часто показываешь что-то соотечественникам, а они ничему не удивляются: у нас, мол, в России все есть, и лучше.

– Ну, это устаревшая точка зрения.

Смеемся. Едем дальше.

Вот и Танина ферма. Овцы пасутся на лугу. Таня останавливает машину около большого сарая, наполняет кормушки, ловко прыгает через какой-то забор (она носит шорты, как и все американцы, старые и молодые, худые и не очень).

– Таня, вам кто-нибудь помогает?

– Нет, сами справляемся. Резать овец приезжает специальный человек (у нас мясная порода). Мясо расфасовываем. Заказчики постоянные. Шкуры я сначала засаливаю, потом отсылаю на восток Америки, там их выделывают и присылают обратно.

– Сколько стоит выделка?

– Сорок долларов с доставкой, продаю их по шестьдесят – шестьдесят пять.

– Выгода, по-моему, небольшая.

– От фермы вообще очень маленький доход. Это скорее наше хобби. Это натуральный способ тратить деньги. Научились принимать роды у овец, выхаживать ягнят и многому другому. Я приехала из Москвы, городская, биолог накануне диссертации, а оказалось, мой муж, профессор университета, живет на ферме и держит овец. Я спросила, не можем ли мы жить в городе. А он ответил мне так грустно: «А как же овцы?» Я поняла, что он не представляет другой жизни, и решила стать фермершей.

Я прихожу в восторг от ее решительности и энергии.

Танин дом строгий, деревянный, двухэтажный. Внутри вместительный и уютный. Огромная кухня с электрической плитой посередине (во многих американских домах плита расположена именно так). Посудомойка – мечта советских женщин (посуда закладывается в шкаф, моется, сушится, дезинфицируется). Шкафы, шкафчики, стол с мраморной доской для разделки теста. Рядом с кухней – каминная (здесь только диваны и кресла для отдыха), кабинет Таниного мужа, где он работает на компьютере, читает газеты, смотрит телевизор в окружении трех собак и кошки. Животные сидят, положив голову кто на его колени, кто на руки, кошка – на плече, боится пошевелиться, замерев в благоговении. В кабинете Тани мы увидели, представьте себе, ткацкий станок. Оказывается, она ткет небольшие коврики из овечьей шерсти.

– Я еще занимаюсь керамикой. Вот ваза для цветов (напольная), вот пепельница. Внизу в подвале у меня муфельная печь и гончарный круг.

Главная черта американцев – интерес к жизни. Таня вполне усвоила эту черту.

Ей многому хочется учиться (Тане, заметьте, больше пятидесяти), она печет хлеб по разным рецептам (в том числе и по-русски), переводит для мужа с русского на английский специальную литературу (для школы рыбного хозяйства), всегда принимает русских и мечтает создать совместное предприятие с Дальним Востоком.

Так она у меня и стоит перед глазами, загорелая, улыбающаяся, зовущая овец.

Да, я забыла сказать: водопада на ферме Тани я не нашла, только перекат на быстром ручье, но тоже очень красивый.

Прекрасная Маргарет

С Маргарет я познакомилась на ферме у Тани Бевен. Она была среди гостей на одном из обедов. Маргарет знает русский: учила в университете. Когда нас представили друг другу, я обратила внимание на удивительную женственность этой женщины. И очень удивилась, когда она сообщила, что у нее три взрослые дочери.

После обеда разговорились. Две дочери Маргарет уже живут отдельно: одна учится в другом городе, другая работает в нотариальной конторе, снимает квартиру с двумя подругами (в Америке это принято). Младшая пока живет дома, еще не решила, куда пойти учиться, работает секретарем четыре часа в день, получает ежедневно 28 долларов.

– Все время хочет танцевать! – сокрушенно говорит Маргарет.

Сама Маргарет биолог, как и Таня, работала в рыбном хозяйстве. Замуж вышла рано.

– Брак был «благополучный», но я не была счастлива. Разошлись. Мой отец протестовал: чего тебе нужно? Но если я несчастлива?! Уехала на Аляску с тремя девочками, работала там учительницей, много зарабатывала, вернулась в Сиэтл и купила дом. Семь лет жила одна. И вот на Ямайке четыре года назад познакомилась с Бобом. Я плохо плаваю, и он всегда плавал рядом. Я согласилась выйти за него замуж, но только чтобы расписаться на Ямайке. Мне казалось, что если это произойдет в Америке, то я опять буду несчастна. Даже платье купила в день свадьбы красное, самое дешевое, чтобы было все по-другому, не как раньше.

По глазам Маргарет вижу, что она счастлива с Бобом.

– Боб совсем дикий человек, для него море – это все. Он капитан рыболовецкого судна «Морской волк», ловит рыбу на Аляске, сейчас дома, отдыхает.

Я принимаю приглашение Маргарет приехать в гости.

На берегу залива красивый дом с камином. Много картин ленинградских художников, которые Маргарет купила во время поездки в Россию. В доме масса предметов морской атрибутики и символики. У входа на траве – якорь. А вот и Боб. Огромный, добрый, бородатый, по-русски не говорит, но много улыбается. Извиняюсь, что навалились большой компанией, – я пригласила с собой Галину Соколову и двух наших молодых актеров. Боб говорит, что как раз вчера ему подарили большого лосося – всем хватит. Вечером будет готовить сам, а пока предлагает выйти в море на катере. Мы радуемся, как дети.

Катер отчалил. Хрупкая Маргарет прекрасно справляется с канатом. Идем к островам и ставим спиннинги. Один из наших актеров служил на флоте, он помогает Бобу. Нам с Галей поручают следить за спиннингами, и Галя, на зависть мне, первая вытаскивает хека. Я – пустой крючок, хотя тороплюсь, стараюсь энергично крутить ручку катушки, она уперлась мне в живот так, что, по-моему, вот-вот будет дырка.

Маргарет утешает меня: это был лосось, он хитрый, съел наживку и ушел в море. И все же я поймала рыбу. Это была небольшая акула. Она прыгала по палубе. Маргарет кричала: «Собачья рыба!» Ее зарубили и выбросили за борт.

Вечером Боб колдует над рыбой: сам снимает мясо с костей, поливает медом и печет на каком-то электрическом устройстве. Я вижу, что Маргарет хочет выбросить остов рыбы с головой, и останавливаю ее на пути к мусорному ведру:

– Вы что? Уху сварим, добавим окуньков, картошки, лука.

Боб в восторге: «Хороший суп!» – произносит он по-русски.

А Маргарет шепчет: «Что вы сделали, он теперь всегда будет просить суп, а я не люблю готовить!»

Маргарет решила сменить профессию и работать фельдшером на корабле, чтобы плавать вместе с мужем. Уже подала документы в университет, ждет результата. Возраст может быть помехой. Мы искренне желаем ей успеха. И конечно, приглашаем в гости в Москву. А здесь хотим порадовать, посмешить и позвать на капустник, который наш театр показывает для американцев в маленьком ресторане.

«Жили-были старик со старухой»

В центре Сиэтла расположен огромный парк с детским городком, всевозможными качелями, каруселями, палатками и тремя зданиями театров: оперного и двух драматических. В одном мы играли «Трех сестер», в другом, напротив, – «Крутой маршрут».

Театры очень уютные, с прекрасным оборудованием сцены.

А в парке чуть ли не каждое воскресенье праздники: то карнавальное шествие, то при – за ночь выстраиваются рестораны и ресторанчики. Молодежь нанимается на два дня печь пирожки, резать бутерброды, делать салаты. Есть и добровольцы-общественники, как у нас принято говорить. В Америке их называют волонтерами. Они работают в парке с детьми, принимают иностранцев.

Нас принимали потомки первых эмигрантов или те, кто когда-то изучал русский в учебных заведениях. Они показывали нам город, университет, библиотеки, устраивали пикники, возили на озера, на водопад. Привезли нас на праздник независимости, когда весь город вышел на холм, где над озером был пикник, а вечером – фейерверк. Американцы – патриоты, и День независимости празднуют очень широко. Со многими волонтерами мы подружились, особенно с одной супружеской парой – Ольгой Прокофьевной и Алексеем Михайловичем. Им по восемьдесят лет, но они совсем не старые. Она в Харбин попала из России (многие эмигранты приехали в Америку через Харбин), училась в Германии. Алексея Михайловича вместе с братьями и сестрами из Петрограда в Харбин везла гувернантка – через всю Сибирь из охваченной Гражданской войной России.

– Мы сначала уехали в Екатеринбург к дяде, помещику, мне было четырнадцать. Там казнили в это время царя.

Глаза Алексея Михайловича становятся совсем грустными.

Этот седой красивый человек приехал за мной в гостиницу на машине, легко поднял мою тяжелую сумку, отвез в свой дом. Ольга Прокофьевна угощает по-русски: сварила студень, напекла пирогов, на столе – соленые огурцы, хрен и чего только нет…

Ольга Прокофьевна и Алексей Михайлович – глубоко верующие люди.

– В церковь, как полагается, хожу каждое воскресенье, – говорит Ольга (мы зовем ее просто Ольга, такая она молодая, шумная, веселая). – Раньше пела в духовном хоре, а Алексей Михайлович играл в любительских спектаклях.

Показывают нам фотографии.

– Вот фотографии наших внучек, обе аспирантки университета в Нью-Йорке. Сын – профессор. А вот совсем старые фотографии на стене – это наша семья: офицер – мой отец, это – дядя. Видите, дамы в длинных платьях. А это гувернантка, которая нас спасла.

Молодая интеллигентная девушка с высокой прической, с добрыми умными глазами. Взгляд одухотворенный, чистый, теперь нечасто встретишь подобное в толпе молодежи. Мы с огромным уважением молчим перед ее портретом.

Дом Ольги небольшой, очень уютный. Прямо на берегу океана. Везде русские сувениры, матрешки, на столе – самовар.

– Я всегда русских принимаю. У меня даже владыка был в гостях.

Живут они на пенсию Алексея Михайловича в 900 долларов, добавляют из накопленного понемножку (ведь в Америке все откладывают деньги на старость). Ольга рассказывает, как во время войны они собирали посылки в Советский Союз – день и ночь упаковывали и грузили на пароход. Весь дом был завален посылками.

Наконец-то нам выпал случай поблагодарить людей за те вещи, которые мы получали в нашем скудном военном детстве. Все артисты начинают вспоминать, кому что досталось. Я до сих пор помню черную шерстяную кофточку, мягкую-мягкую. У меня еще был розовый зонтик в цветочек, он оказался роскошной, но бесполезной вещью в те жестокие бедные дни. Но потом я в школьной самодеятельности играла с этим зонтом в пьесе Островского «Доходное место» и запомнила его навсегда.

Вот они стоят рядышком на стриженом газоне собственного дома. Мне хочется показать фотографию этих счастливых стариков, гостеприимных, деятельных, моей семье и всем-всем друзьям.

– На фоне дома, пожалуйста, снимайте, двери его всегда открыты для вас…

В 2013 году я с группой архитекторов был в США. В эту поездку я взял с собой сына. Первую ночь мы провели в Бруклине. Из-за разницы во времени проснулись мы часов в семь и, выпив ужасного кофе из автомата, пошли гулять по улицам просыпающегося города. Мимо проезжали настоящие американские машины. Американские авто ни с чем не спутаешь – это культ!

Вдруг перед нами возникла площадь с ультрасовременным спорткомплексом, построенным Михаилом Прохоровым. США – знай наших! Еще не было 8 часов утра, и все магазины были закрыты. Вдруг мы видим: одна лавка, узкая, как пенал, все-таки открыта. И продается в ней армейско-туристическая одежда. Мой сын купил флотский вещмешок за 10$ и был очень доволен. Торговал всеми этими ценностями индус, лет за 50, а скорее без возраста, и внешним видом напоминающий йога. А мой папа с детства учил, что необходимо знать на любом языке хотя бы два слова. Всегда есть возможность выказать людям уважение и вообще знак высокой культуры. Я протягиваю руку и говорю: «Россия – Индия “Пхай-Пхай”», что значит «Дружба навеки!». Он в ответ протягивает руку и произносит: «Валентина Терешкова». Тоже два слова, и, видимо, для него очень значимые! Женщина в космосе – это ведь что-то немыслимое. А я-то родился 16 июня 1963 года, когда в полете как раз была Валентина Терешкова. Главврач роддома вошла в палату и сказала: «Прошу всех детей назвать Валентинами и Валентинами!» И только моя мама сказала: «А я назову Ваней!» Интересно, что впоследствии мама играла бабушку в спектакле «Валентин и Валентина» в театре «Современник», где роли молодых исполняли Константин Райкин и Марина Неёлова.

Иван Миляев

Осенью 2007 года «Благотворительный фонд Борцовых»^[2] пригласил нас с мужем поработать в Липецкой области. Меня как актрису, а Валерия Александровича – как ученого, поскольку он доктор физико-математических наук, профессор, экспериментатор и давно уже занимается работой с лазерами, а людям интересно знать, что могут сделать лазеры: некоторым кажется, что они могут разрезать кирпичную стену, кого-то вылечить, и так далее.

Мы с удовольствием поехали. Я считаю, что это очень интересная работа. В советское время таких поездок у нас было много: артистов приглашали и от Общества книголюбов, и от Союза кинематографистов. Я очень люблю поговорить с людьми о жизни, об искусстве, о кино. Мы барды, а стало быть, еще и поем свои песни.

Так мы проехали Центральную Россию – Тверскую, Калужскую области, и даже побывали на Дальнем Востоке, в Благовещенске. Обычно такие поездки бывали перед выборами в Думу. И эту поездку в Липецкую область устроили в подарок ее жителям именно перед выборами.

Пять часов в машине меня не пугают, я привыкла и хорошо переношу дорогу. Наоборот, люблю бесконечные поля за окнами. Южное направление радует меня больше: все-таки северо-восток сейчас довольно пустынный: брошенные дома, опустелые поля наводят тоску… А южное направление более-менее в порядке, совхозы работают, построены новые комбинаты, модернизированные коровники, в основном частные предприятия – весьма отрадное зрелище.

Нас поместили под Липецком, в коттеджном городке для иностранных специалистов. Маленькие домики на две квартиры, на одну сторону и на другую, очень удобные, с душем. Тепло, хотя и конец осени, снег уже выпал, но лежит еще местами. А за забором, окружающим этот поселок, шумит Дон. И мой муж с утра бежит на берег. Все-таки просторы нашей Родины вселяют чувство гордости: большая страна!

Местность гористая, даже какие-то странные холмы попадаются, совершенно белого цвета – мел. Я мечтала, но так и не попала в заповедник Дивногорье, где, как мне рассказывали, меловые колонны и храм, вырубленный в меловой скале.

Утром начинается работа. Каждый день три выезда, от 100 километров и дальше (c. Доброе, с. Крутое, с. Отрада, Добринка, с. Петрищево, с. Становое, г. Данков, с. Бигильдино, с. Знаменское, п. Лев Толстой, г. Чаплыгин, с. Колыбельское, с. Красное, с. Черкассы, с. Соколье, с. Измалково, г. Липецк, с. Афанасьево, Лебедянь). Залы бывают большие – дворцы культуры в райцентрах на 600 мест, а бывают совсем маленькие встречи, один раз собралось всего 20 человек. Видно, артисты здесь бывали давно, а в некоторых местах «живых» артистов и не видели никогда.

Вопросы самые разнообразные, очень много вопросов к моему мужу, Миляеву Валерию Александровичу. Оказывается, людей очень интересует состояние нашей науки. Они протестуют против отъезда ученых за границу, возмущаются. А что поделать? Во время перестройки ученые получали по тысяче рублей в месяц, а иногда и меньше, и работали только из любви к науке, а зарабатывали, торгуя в переходах. Один наш знакомый профессор обивал стулья. Мой муж тоже начал учиться обивать и даже обил старые стулья у нас дома, хоть он и работает в большом Физическом институте Академии наук.

Валерий работал тогда в группе ученых, занимающихся проблемой туберкулеза. И даже я, абсолютно несведущий в физике человек, знала, что у них уже есть прибор, направляющий луч лазера на каверну в легком, и все палочки Коха в организме разваливаются надвое. Простите, могу ошибаться: я не врач, а артистка.

Один такой прибор стоял в институте туберкулеза в Сокольниках. Но профессор Добкин, который этим занимался, уже давно умер… Второй прибор – где-то на Ленинском проспекте, а на третий уже не дали денег. К тому же возникло много проблем: например, возмущение фармацевтической промышленности, которая при этом теряет заказчиков.

Но тогда ученые были на подъеме, верили, что это можно осуществить. Мой муж с волнением об этом рассказывал. Люди, которые слушали его, тоже приходили в волнение.

Наука так интересовала людей, что я боялась, что мне не останется времени на выступление. Но нет: когда дошла очередь до меня, все расспрашивали меня о фильмах, о спектаклях, о театре «Современник», а я с удовольствием им обо всем рассказывала. Некоторые даже просили разрешения потрогать живую артистку.

И так мы ехали от села к селу. Где-то обедали, причем кормили нас всегда вкусно. В селах в основном выращивали сахарную свеклу – надо сказать, с большим успехом. А комбинат в Лебедяни, который и пригласил нас, делает соки и детское питание. Лебедянь – красивое название, мы проехали это место из конца в конец. Иногда даже пели хором со зрителями, потому что некоторые наши песни люди знают наизусть, например, «Приходит время» Валерия Александровича или мою песню «Может быть», которую когда-то исполняла Гелена Великанова.

Конечно, пели песню Миляева «За стеной пиликает гармошка», которую, как и «Приходит время», исполняла Анна Герман, «Уехать на три дня», «Канцлер Аденауэр» – пацифистская тема, которую муж написал давным-давно. Из моих песен большим успехом пользовались «Эх, мама!», «Папа мой – начальник» и любовная лирика.

По песням можно изучать историю страны. Они всегда отражают разные периоды жизни, увлечения людей. Мы принадлежим к «шестидесятникам», и все это очень наглядно отражено в наших песнях. Но об этом позже.

А сейчас мы переезжаем бескрайние степи, холмы, беседуем с людьми, поем, снова отвечаем на вопросы – и так с утра до позднего вечера.

Приезжаем в Липецк. Этот город всегда радовал меня какой-то праздничностью, чистотой своей, ощущением процветающего города, живого, несмотря на кризис. Организатор нашей поездки, Денис Кретов, отвечал за культурную работу в Лебедяни. Интеллигентный молодой человек, творчески относящийся к своей работе. Нам было очень интересно с ним ездить.

Позже мне рассказали про Липецк очень интересные вещи. До войны там была международная летная школа, где учились и немцы, и русские, а потом, во время войны, некоторые из них встречались в воздушном бою: идут на таран – и видят знакомое лицо! Однажды в гостях у адмирала Гришанова я познакомилась с летчиком Иваном Кожедубом, который оказался очень обаятельным, умным человеком. Он рассказал, что встречный летчик всегда уходил от него – не выдерживал. А перед его вылетом объявляли по радио: «Кожедуб в воздухе!» – и немцы в ужасе разлетались! Я спросила Кожедуба: «Как вы думаете, в чем ваш успех?» Он сказал, что очень хорошо учился, ему было интересно строение самолета, он изучал его подробнейшим образом, чтобы знать, где его слабые места и как точнее поразить противника. Это наука!

В Липецке мы познакомились с молодым священником, отцом Димитрием Струевым. Он прогрессивный человек, культурный деятель, работает с молодежью города. Увидев его, я сказала вслух, что если бы такой священник согласился, мы бы с мужем обвенчались. Он сказал: «За чем же дело стало? Приходите завтра в храм!»

Был праздник иконы Казанской Богоматери, 4 ноября. Мы пришли в храм, когда уже схлынул народ. Вокруг храма сохранился с лета огромный цветник. У меня был с собой большой белый шарф. По состоянию здоровья я не могла долго стоять, и мне дали стул. Таинство венчания очень волновало меня.

У нас было праздничное настроение, и мы отметили это событие в кафе. На память об этой поездке нам подарили большого белого лебедя – конечно, не живого, а игрушечного.

Отец Димитрий, когда бывал в Москве, иногда заходил ко мне в гости.

В середине поездки мы попали в очень интересный совхоз в селе Становое, по-моему, необычный для нашей страны и для нашего времени. Чисто и красиво, на улицах ни одного окурка, кругом зелень (юг, листья еще не опали), чистые и аккуратные дома, на некоторых таблички «Дом образцового содержания». Пьяных на улицах нет, матом никто не ругается.

Мы были удивлены и спросили, в чем дело. Нам объяснили, что всему виной «мэр» – так они называли директора совхоза. Это удивительный человек, интеллигент, кажется кандидат наук, который задался целью доказать возможность такой красивой, нормальной жизни. У них был огромный зал во Дворце культуры. Наше выступление длилось больше двух часов. Оно было последним в этот день, и нас пригласили на ужин. Вот тут они и рассказали о своем необычном селе. Я настолько была восхищена, что мне захотелось привезти сюда наш театр «Экспромт» со взрослым и детским спектаклями, и я им это пообещала, и выполнила свое обещание через два года. Мы привезли спектакль «Маменька» о матери Гоголя, где я играла главную роль, а для детей – «Ежик в тумане» по сказкам Сергея Козлова. Восторгу детей не было конца, взрослым спектакль тоже понравился.

Живой театр – это великое дело. Певцов и музыкантов еще приглашают иногда, но драматический спектакль к ним приехал впервые.

Провожали нас очень тепло, а когда мы уже садились в автобус, ко мне подошли охотники и подарили лисьи шкуры – аж четыре штуки! Я была счастлива: это мой любимый мех. Конечно, лисиц жалко, но что уж тут поделать. Приехав в Москву, я заказала себе шубу, отделанную лисьим мехом, для роли в спектакле «Пиковая дама». И каждый раз, когда выхожу в ней на сцену, мысленно возвращаюсь в Становое…

Заканчивая последнее выступление, Валерий Александрович Миляев вдруг сказал: «А вы знаете, ведь я участвовал в строительстве липецкой домны в 1961 году, в составе стройотряда и агитбригады физфака МГУ. Так что она мне родная! Здесь, на стройке, я научился класть кирпич. Дело это непростое. Но с тех пор я считаю себя каменщиком и пользуюсь своим умением. Если кому-то надо фундамент под дачу – пожалуйста! Спасибо Липецку!» И действительно, я вспомнила, что когда мы еще не были женаты, а только знакомы, он ездил на строительство в Липецк. Он так рвался туда – теперь это удивительно, но тогда было такое время: после ХХ съезда партии энтузиазмом была охвачена вся страна. Все считали, что образованные, интеллигентные люди поведут нашу страну вперед. Бескорыстные молодые ученые участвовали в коммунистических стройках, помогали поднимать целину.

Сколько раз я «была замужем»

Не удивлюсь, если некоторые читатели прочтут только эту главу. Для вас, мои дорогие!

Каждая актриса мечтает играть любовь: Офелию, Джульетту, Виолу в пьесах Шекспира, Катерину в «Грозе», Анну Каренину. Характерным актрисам это удается реже, чем героиням. Мне, честно говоря, не удавалось вовсе. Я уже писала, что в спектакле «Традиционный сбор» мне все-таки довелось сказать: «Как я любила-то тебя!» И в «Матросской тишине» моя героиня была влюблена, но спектакль так и не вышел.

Зато жен, любящих, верных, я играла множество. В «Матросской тишине» моим партнером был Олег Ефремов (по сюжету наши герои в конце пьесы были женаты), и дочь Галича вспоминает, что на нее наша пара произвела большое впечатление. В спектакле «Продолжение легенды» я играла хохлушку Ганну, домовитую и гостеприимную хозяйку, а моего мужа играл замечательный актер Лев Круглый, который несколько лет работал в «Современнике», но затем уехал в Париж и продолжает работать там. Он приезжал в Москву со спектаклем «Кроткая» по Достоевскому.

Во время ленинградских гастролей «Современника» меня пригласили сниматься в фильме «Учитель пения». Главную роль играл народный артист СССР Андрей Алексеевич Попов, а я играла его жену. Он был очень трогательным, внимательным, ласковым, и у нас даже была сцена объяснения в любви. Он говорил: «Если бы я получал побольше денег, ты бы меня больше любила, Клава?» – и смеялся. В жизни он был скромнейшим человеком, настоящим интеллигентом. Знаете ведь, как в кино бывает: отыграешь последний съемочный день – и о тебе тут же забывают. Мы снимались в Ленинграде, и на последний день нам даже не заказали гостиницу, а только обратные билеты. Нас с Поповым довезли от студии до вокзала и оставили, а там даже скамеек нет. И мы два часа стояли. Я ему говорю: «Давайте я сбегаю к начальнику вокзала, организую, может быть, нам поменяют билеты?» А он: «Ничего, ничего, постоим».

В спектакле «Без креста» у меня было два партнера, которые в очередь играли моих мужей: Евгений Евстигнеев и Владлен Паулус. Правда, у нас была только одна сцена, но зато мне удалось с ними потанцевать на деревенской танцплощадке под песню Колмановского «Танцую я фокстроты-вальсы», слова Евгения Евтушенко.

За Игорем Квашой я «была замужем» дважды: в спектаклях «Никто» и «Назначение» мы с ним играли родителей главных героев.

В «Третьем желании» моим «мужем» был Валентин Никулин. Наша «семейная пара» была эксцентричной, постоянно ссорилась, а поскольку жили они в старом доме, муж, боясь, что скандал услышат соседи, кричал жене: «Ты хотя бы раковину заткни, когда на меня кричишь!» Эту фразу подхватил весь театр, и даже мой муж иногда мне ее говорит.

В моем любимом спектакле «Любовь и голуби» мы играли супружескую пару с Виктором Тульчинским. Играли самозабвенно, как когда-то в «Третьем желании» с Никулиным. Особенно я любила сцену, когда Тульчинский меня «хоронил» – рассказывал, что я умерла, и просил выпить «на помин души», а я оказывалась живой и бегала за ним, чтобы «хлобыстнуть» лопатой, но так и не догоняла.

Мне повезло сняться в фильме «Шанс» с Виктором Павловым, необыкновенно талантливым актером. Это была экранизация повести Кира Булычева. Я играла Ксению Удалову, жену главного героя (Павлов). Ему достался эликсир молодости, он выпил часть и захотел, чтобы жена тоже омолодилась. Принес ей бутылочку, а она, в ярости от того, что он поздно пришел домой, выбросила с балкона все его вещи. Он от расстройства выпил и ее порцию – и превратился в двенадцатилетнего мальчика.

Мы снимались в Калуге, в доме Гончаровых, и балкон, с которого я бросала вещи, был, вероятно, тот самый, на котором когда-то сидела Наталья Николаевна. Но во время съемок это уже была жуткого вида коммунальная квартира.

С Витей Павловым мы дружили, так как до этого он работал в «Современнике». Он был очень-очень добрым человеком.

В спектакле «По московскому времени» мы играли супружескую пару с актером Гусевым, а в пьесе Виктора Розова «Четыре капли» моим мужем был Александр Вокач. Он необыкновенно трогательно ко мне относился и называл Лялечкой. Эту же роль играл и Петр Вельяминов.

В фильме «Новенькая» я пела свою песню «Гимнастерка» герою Василия Шукшина:

Дай мне гимнастерку – в речке постираю,

Дай в твои глаза подольше погляжу.

Дай тебя, любимый мой, я приласкаю,

А уснешь – так спи, тебя посторожу.

Не жена тебе я, даже не невеста.

Был сегодня бой, и завтра снова бой.

Что с любовью нашей будет – неизвестно,

Я хочу, чтоб только ты пришел живой!

Музыку написал композитор Ян Френкель.

Герой Шукшина приходил к моей героине в праздник Победы, по сюжету фильма они любили друг друга на фронте. Потом нашу любовь вырезали, да и песню тоже. Но я всегда пою ее на встречах с ветеранами.

В фильме «Кот в мешке», пожалуй, у меня была любовь, просто мы так и не объяснились. Человек, который вроде бы хотел на мне жениться (его играл Борислав Брондуков), был алкоголиком, приехавшим в деревню на заработки. Ничегошеньки не было у него за душой, кроме трехлитровой банки с рыбками. Он косил мне траву и, уезжая, кричал с лодки: «Я вернусь!», а я бежала за ним по берегу… Я очень люблю эту роль.

Жизнь как-то странно устроена и иногда совершенно неожиданно сталкивает людей через много лет. Я училась в Школе-студии с Леонидом Харитоновым, он был старше на два курса. Его постоянно ругали (студентам не разрешали сниматься), выгоняли, принимали обратно – он уже был очень известен по фильму «Солдат Иван Бровкин».

И вдруг Алла Сурикова пригласила меня на съемки своего первого фильма «Суета сует», где Харитонов играл моего мужа. Конечно, он уже был седой, но все такой же обаятельный и скромный.

Про Владимира Кашпура, которого я кормила «супиком», я уже тоже рассказывала.

В телефильме «Свадьба как свадьба» мы с Юрием Катиным-Ярцевым играли пожилую семейную пару, бабушку и дедушку. Мы сидели на балконе, смотрели на молодоженов, и он мне говорил: «Вот видишь, как все получилось. А ведь ты когда-то Гришку любила!» А я: «Да, любила…» Он, тревожно: «Но ведь теперь-то все равно?» – «Да, все равно», – говорила я, заливаясь слезами. Вот такая любовная сцена.

В «Служебном романе» все герои были влюблены, и мне тоже захотелось, чтобы моя Шура была тайно влюблена, смотрела бы на кого-нибудь из-за угла – да хоть на Бубликова, например. Я попросила об этом Эльдара Рязанова, но он меня не понял и сказал: «Идите собирайте взносы».

Зато в фильме «Остров Серафимы» режиссер Олег Ерышев пошел мне навстречу. Я попросила разрешения молча с любовью смотреть на героя (его играл литовский артист Стасис Петронайтис), когда приносила ему крынку молока. «Ладно, смотрите», – сказал режиссер.

В четырехсерийном телефильме «Месяц длинных дней» я с любовью смотрела в окно на Михаила Глузского. Очень долго ставили свет, и режиссер Евлахишвили кричал мне: «Еще не Жирардо!» – потому что я сказала ему, что это моя любимая актриса и я хочу сыграть не хуже, чем она.

В великолепном фильме режиссера Юрия Кары «Мастер и Маргарита» я играла жену председателя жилтоварищества Босого (Леонид Куравлев), кормила его борщом с мозговой косточкой, а потом говорила: «Покайся! Тебе скидка выйдет!»

Во многих картинах я была свахой. Будучи сторонницей семейной жизни, я сватала героев Михаила Кокшенова, Михаила Ширвиндта, Александра Панкратова-Черного, Бориса Щербакова.

Немножко о кино

В моем любимом фильме «Служебный роман» вырезали главную для меня сцену. Помните, я хороню сотрудника института, Бубликова, а он оказывается живым? Было продолжение: я бегу по всему институту, Бубликов гонится за мной с кулаками, я влетаю в актовый зал и кричу: «Спрячьте меня, спрячьте! Я не виновата: всё перепутали в больнице. Умер однофамилец, а позвонили нам. А мне что теперь делать? Я венок купила, оркестр заказала… Я бы сама померла, да венок все равно не подходит: фамилия на ленте другая! Спрячьте меня!»

Бубликов – Петя Щербаков – идет с кулаками на меня. Вдруг Рязанов останавливает съемку.

– Вы, Петр Иванович, отойдите, пожалуйста, в сторонку, не слушайте нас, – обращается Эльдар Александрович к Щербакову, так хитро на него глядя. – А вы, Мила, подойдите ко мне. Зрителю уже ясно, что он вас сейчас будет бить, а мы давайте сделаем неожиданный поворот: когда он близко подойдет, попробуете крикнуть: «Ура, да здравствует живой товарищ Бубликов!» Посмотрим, что он будет делать.

Сам доволен, глядит заговорщиком. С Рязановым очень приятно работать, он любит артистов, верит в них, дает им возможность импровизировать, а они раскрепощаются, играют с наслаждением, раскрываясь в полную силу, о которой и сами-то не подозревали.

Опять на меня идет Бубликов с кулаками. Я его подпустила поближе – и вдруг как «взовьюсь»:

– Товарищи! Да здравствует живой товарищ Бубликов! Ура!

Хлопаю в ладоши, обращаюсь ко всем, чтобы поддержали. Щербаков растерялся и вдруг начал кланяться:

– Спасибо, товарищи, спасибо за все!

Я в изнеможении упала к нему на грудь.

В фильме «Помни имя свое» у меня была роль медсестры из детского барака концлагеря «Освенцим». Режиссер Алексей Колосов всегда снимает фильмы по своим сценариям, созданным на основе подлинных событий. И у моей героини существовал реальный прототип – Надежда Цветкова из Минска. В главной роли снималась народная артистка СССР Людмила Касаткина. Приятели мне не советовали даже пробоваться на роль в этом фильме, говорили: «Будет играть одна Касаткина, а тебя покажут со спины». Но сценарий так меня потряс своей правдой, да и тема эта всегда была мне близка. Все сцены я сыграла, и режиссер относился ко мне с большим вниманием и уважением. А с Людмилой Касаткиной мы подружились и на этот год стали родными сестрами.

Конечно, очень много плакали. Снимались в Польше, в бараках Освенцима. Нам привезли детей из детского дома, надели на них полосатые лагерные робы… Вынести это было почти невозможно. Мне в руки дали двухлетнего Яцека. Он был такой маленький, что никакая обувка, привезенная из России, ему не годилась – все было велико. Я так и ходила на съемки с ним на руках.

Людмила Касаткина играла превосходно. Да нет, мы вообще не играли – мы жили в этом страшном прошлом. Героиня Касаткиной после войны разыскивала сына, а ее подруга Надежда помогала ей. Как это было и в жизни, сын нашелся. Он жил в Польше и приехал на премьеру в Советский Союз. Я помню, была Масленица, и я пригласила всех домой на блины – и режиссера, и Людмилу Ивановну, и польского оператора, и польского артиста, который играл сына героини, и настоящего сына, и Зинаиду, его мать, которая приехала из Минска. Это была незабываемая встреча!

На съемках фильма «Небеса обетованные» я работала с кошками, вернее, с котами. Один кот был совсем старенький, рыжий пенсионер из уголка Дурова. Он уже не работал, но сидел в клеточке и получал свой паек. Дрессировщица посадила его мне на плечо и сказала: «Не волнуйтесь, он будет сидеть как приклеенный, что бы ни случилось».

Съемка, на площадке великие актеры – Гафт, Садальский, Басилашвили, Ахеджакова, Русланова. Хлопает хлопушка, причем прямо перед моим лицом и очень громко. Нет, кот не соскочил – он просто обделался. Страшная вонь, все артисты разбежались, мы с котом остались одни. Я говорю: «Ты только не волнуйся, котенька. Ты пожилой, я тоже немолодая. Сейчас все выстирают». Подошла костюмерша, переодела меня, все застирала. «Ничего, котик, сейчас все сначала снимем. Артистов позовите – ишь, какие нежные! И прошу перед нами с котом больше не хлопать!»

Я очень люблю сниматься, и в фильмах, и в телепередачах. На телевидении чаще всего снимаюсь бесплатно, и меня часто приглашают в самые разные программы. Спрашивают о жизни, о семье, о том, как мы познакомились с мужем (все думают, что это залог семейного счастья!), о творческих планах. Но бывают и шуточные передачи, такие, как «Розыгрыш». Однажды меня пригласили на встречу с Левоном Оганезовым. Я решила, что будет какая-то музыкальная передача. Я уже выступала с ним на фестивале «Киношок», пела свои песни. Поехали. Нас остановил милиционер за какое-то нарушение. Шофер вышел и почему-то за руль сел другой человек. Но я так занята была предстоящим выступлением, что не обратила на это особого внимания – ну, другой шофер и другой. И милиционер вдруг ушел и пришел другой. И на это я не обратила внимания, а зря. Остановились напротив Мосфильма. Я спрашиваю, почему здесь – Мосфильм-то с другой стороны улицы! Говорят, новое отделение. Тут я заподозрила что-то неладное, вспомнила про менявшихся шофера и милиционера и подумала: а вдруг меня хотят взять в заложники? Ладно, говорю, где Оганезов? Меня ведут. Входим в помещение, никакого Оганезова нигде нет. Просто как в дурном сне. И тут я понимаю, что это розыгрыш. И я рассвирепела: «Я ненавижу розыгрыши и не буду в них участвовать! Мне хватило одного на всю жизнь, я тогда чуть не умерла от страха!»

…Организаторы передачи, конечно, начали меня успокаивать, поняли, что со мной никакого «Розыгрыша» не получится, и даже пригласили пообедать в соседнем ресторане. Но я гордо отказалась!

Таруса и Шишкино

Физический институт Академии наук открыл филиал в Тарусе, и поскольку мы жили недалеко от Тарусы, а Валерий был активно работающим ученым, ему предложили возглавить этот филиал. Научные работники растили там кристаллы. В Тарусе оборудовали офис, и Валерию захотелось сделать что-нибудь для города. Ему пришло в голову создать Дом-музей Марины Цветаевой. Было много споров, кто-то из местной интеллигенции был против музея: говорили, стелу поставьте – и хватит, у нее муж был белогвардейцем. Хотели восстановить дачу Песочное, которую когда-то снимала семья Цветаевых, но это оказалось невозможно: сохранился только фундамент, на котором была танцплощадка дома отдыха…

Наконец остановились на доме Тьо – так называли дом второй жены дедушки Марины, гувернантки из Швейцарии. К ней ходили в гости из Песочного всей семьей (читайте рассказ Цветаевой «Хлыстовки» («Кирилловны»)). Марина и Анастасия Цветаевы приезжали сюда и зимой, на каникулы. Дом, деревянная усадьба, был необыкновенным: множество чудесных вещей, огромная музыкальная шкатулка, исполнявшая симфонии. Коммунальные квартиры, которые там были, удалось расселить, дом начали восстанавливать. Активное участие принимал институт – его рабочие и восстанавливали этот дом.

Большая энтузиастка Елена Климова, которая впоследствии стала директором музея, руководила его созданием. Несколько артистов театра «Современник» делали концерты в пользу строительства. Самыми активными были Тамара Дегтярева и молодые актеры Николай и Татьяна Ряснянские. И я, конечно.

Почти все венцы оказались гнилыми, их пришлось заменять. При восстановлении произошла интересная история: под домом обнаружился клад! Истлевшие платья, какая-то утварь, сахарница, иконки. Люди, присутствовавшие при этом, стали растаскивать эти предметы. Житель соседнего колхоза захватил иконку и сахарницу, но через несколько дней вернул и сказал Климовой: «Как же это я… Это же музейное! Михална, возьми!» Она ему: «Давай я тебе пол-литра поставлю». – «Нет, нет, что ты, музей – это святое. Но если хочешь мне приятное сделать, пусть в мой день рождения Валя Толкунова для меня песню по радио споет». Елена Михайловна пообещала и заказала песню на радио. Он прождал весь день, но не дождался – оказывается, песню передали в 6 утра. Он очень огорчился: «Да что же она встает-то так рано! Попозже не могла?» Климова решила довести дело до конца и на следующий год договорилась с калужской радиостанцией, чтобы песню передали днем. Именинник был совершенно счастлив. Он пригласил в гости сестру, накрыл стол и ждал – и на этот раз его ожидания не пропали даром!

В 1975 году бабушка Валерия подарила ему 120 рублей, сказала, что это взнос на участок. Тогда участок, дом, дача – это было что-то невозможное, но Валерий безумно хотел иметь клочок земли. Он стал ездить по Подмосковью и в соседние области и искать что-нибудь дешевое. И наконец нашел! В Калужской области, под Тарусой, 4 км от Оки. Участок в деревне Шишкино, заросший крапивой до подбородка. Там никто не жил, стояла подпертая бревном кухонька, а дом был отрезан за алименты у пропойцы-хозяина. Было такое правило: если у мужчины не было денег на алименты, отбирали его имущество – например, дом. Оформить куплю-продажу мы тоже не могли, но разыскали бывшую хозяйку, и она нам сделала в сельсовете завещание.

Мы скосили крапиву, и Валерий стал спать в этой кухоньке, а я боялась, что она обвалится, поэтому мы с детьми поселились у соседки, бабы Жени. Соседок было трое: Надя, Дуся и Женя. Все они очень уважали Валерия. У Нади был муж, пастух. Он очень гордился своей профессией, гонял большое стадо по окрестностям. Но, к сожалению, болезнь русского человека его свалила – он спился.

Надя была удивительной хозяйкой, поэтому ей в деревне все завидовали. Маленькая, голубоглазая, боевая. У нее был самый ухоженный огород в деревне, все так и росло, прямо как в романе «Сто лет одиночества». Она держала кур, уток, индюшек, корову – и все было в полном порядке.

Правда, все соседи вначале опасались городских. Надя говорила: «А вдруг ты с коровой что-нибудь сделаешь?» Валерий просил меня не ходить в открытом сарафане и не смотреть в сторону Надиного дома, потому что ее муж Леша, известный на всю округу ходок, глядел масляными глазами. Мы очень смеялись.

У нас появилась собака – мы подобрали щенка на Чистых прудах. Мы назвали его Пушок. У Валерия в детстве не было собаки, а он всегда мечтал иметь песика. И поэтому я решила исполнить его детскую мечту.

Ванюшка взялся гулять с собакой и неукоснительно выполнял это в любую погоду. Собака была сначала удивительно деликатной, мы не слышали ее голоса и даже решили, что она немая. Ел Пушок только из моих рук сочники с творогом, которые продавали в кафе на Чистых прудах. Видно, он питался ими, когда жил на улице. Потом он осмелел, стал хозяином дома. Но положил себе за правило в кухню не входить – знал, что там едят только люди.

С ним в деревне была масса неприятностей. Он был охотником, гонял кур, и как мы его ни уговаривали, нет-нет – да и схватит курицу. Приходилось привозить Наде цыплят из Москвы. А всем остальным мы везли колбасу: в магазине ничего не было, только вермишель, соль, манная крупа и постное масло, да и то не всегда.

Мы копили тушенку, которую давали раз в месяц в буфете «Современника», а соседям набирали сколько возможно вареной колбасы, и к нам выстраивалась целая очередь.

К нам в деревню Валерий стал приглашать своих друзей. Звонил и говорил: «Тут ягоды, грибы, фрукты!» Я только за голову хваталась: какие фрукты, только крохотные зеленые груши и яблоки-дички. Но грибов и правда было много.

Валерий Канер, пианист Виктор Фридман, который работал у нас в театре «Современник», Леонид Келдыш с семьей – все ставили палатки на участке, хранили продукты (топленое масло, которое я привозила из Москвы на весь отпуск) в яме, поскольку ни холодильника, ни погреба у нас не было. А готовили на костре, приспособили металлический остов от санок – очень удобно было ставить на него кастрюли. Жена Фридмана Аллочка была изумительной хозяйкой, привыкшей к походной жизни, готовила быстро и много. Обычно среди нас было две-три женщины, остальные – мужчины. На завтрак мы готовили полведра манной каши и таз капустного салата.

Днем мы варили борщ из свекольной ботвы с грибами, прошлогоднюю картошку покупали у соседей. И макароны с грибами – все было с грибами. Иногда бывало немного тушенки. Вечером из остатков манной каши Аллочка пекла таз оладий. У бедной нашей собаки начался авитаминоз, стала выпадать шерсть – но где же взять мясо?

Конечно, пели песни. Виктор Фридман и мы с Валерием сочиняли под гитару мюзиклы – «Крошечка-Хаврошечка и Волшебная корова» и «Доходное место». Прототипом Коровы из «Крошечки-Хаврошечки» была любимая Надина корова Дочка. Ее не гоняли в стадо, а привязывали под яблоней, поэтому яблоня была удобрена сверх меры и давала небывалый урожай красных яблочек. Яблоня была уже одичавшая, старая, но яблоки были очень вкусными. Мы варили из них варенье для оладий и писали сказку.

В 1981 году в Шишкине поселилась моя подруга Елена Ларина со своей двухлетней дочкой Татьяной, Татошкой. Девочка была совсем крохотная, но очень чисто говорила абсолютно все слова, правда, иногда искажая их – например, вместо «молоток» она говорила «мотолок», но при этом выговаривала «полиуретановый». Она ходила в панамке и туфельках – и все, больше никакой одежды, как пупсик. И все соседи поражались, что такая кроха так хорошо говорит. Соседка Надя говорила: «Боже мой, какая умственная девочка! Даже страшно».

С ними жил и наш Саша. Он очень подружился с Леной и меня уже не признавал. Мы только привозили им продукты, а они жили там все лето. Однажды мы упустили Таню с мостков в пруд. Она сразу пошла ко дну, но мы успели ее подхватить и вытащить.

Лена уехала на два дня в Москву и оставила мне Татошку. И я обнаружила, что она не знает слова «нельзя». Я решила ее научить. Сначала она сопротивлялась, но потом привыкла. Я учила ее ходить в лес. Мы останавливались перед небольшим лесочком недалеко от дома и говорили: «Здравствуй, батюшка-лес!», а потом: «Лесок, лесок, подари грибок!» И когда находили гриб, радости нашей не было конца.

Когда Лена вернулась из города, Татошка сразу побежала к ней, сердито обернулась в мою сторону и сказала: «Нельзя!» Мы дружим с ней до сих пор, и она называет себя моей «двоюродной дочкой». Я показала ей, где находится «лес Бабы-яги»: однажды мне померещилась там старушка. Было такое марево в воздухе, и я, проходя мимо этого лесочка, явственно увидела сгорбленный силуэт, который тут же исчез. А на следующий день там бродила черная собака. Было страшно. С тех пор все дети в Шишкине знали, где живет Баба-яга, и по вечерам смотрели в небо – не летит ли?

Шишкино было замечательно тем, что там собирались наши друзья и проводили часть своего отпуска. Валерий Канер был нашим постоянным гостем. Саша Кессених решил снять дом в соседней деревне Трубецкое и жил там летом с семьей, так что беседы и спевки по вечерам были обычным делом.

Отпуск под Тарусой

В лентах лесов, в разнотравье одета,

В амфитеатрах излучин Оки,

Здравствуй, страна уходящего лета,

Посвисты птичьи, в лугах мотыльки.

Дни, как мгновения сна на рассвете,

Длятся и льются, – вот-вот упущу.

«Папа, ты что?» – любопытствуют дети. –

Просто о том, что уходит, грущу.

Дороги в мареве зыбкого света

Горы,

Ока,

Облака…

Коротко вёдро,

Коротко лето,

Отпуск короткий.

Жизнь коротка.

(А. Кессених)

А тем временем мы решили восстановить ту кухоньку, которая была подперта бревном. Поскольку в то время стройка была запрещена, мы могли подать заявление в сельсовет о капитальном ремонте и построить на месте разваленной кухни сруб точно такого же размера – 20 квадратных метров.

И наши мужчины с наслаждением принялись за стройку. Кто-то уже имел опыт в строительстве, кто-то делал это впервые, но с большим удовольствием. На одном углу стоял Леня Келдыш, ныне академик, на другом – Канер, на третьем – Чечин. Четвертым был Валерий. Мы купили у соседей почти необструганные осиновые бревна – они и остались таковыми. Тем не менее дом оказался крепким, и мы успели вырастить в нем в общей сложности 11 детей – конечно, не одновременно, а постепенно.

Это были дети наших друзей. Одна из мам брала на себя труд опекать нескольких детей, пока была в отпуске, потом ее сменяла следующая.

Миляев поставил на участке печку с плитой, сделал навес, а под ним – стол и лавочки. На печке готовили еду и сушили грибы.

Когда же построили дом, уже перебрались под крышу. В доме спали несколько человек с маленькими детьми. Мы с мужем спали на чердаке, под самой крышей, влезая туда на четвереньках. Не поместившиеся в доме ставили палатки.

Дети были самые разные. Миляев успевал вникать в их жизнь и приобщать к природе, потому что некоторые были совсем городскими. Наши дети, Ваня и Саша (ему было уже лет 6), были приспособлены к деревенской жизни, умели собирать грибы, поддерживать огонь в костре, дружили с соседями и пользовались их любовью. Надя поила Сашку парным молоком, он ходил ловить рыбу на пруд вместе с ее кошкой. Кошка приходила рано утром, садилась недалеко от дома и начинала мяукать, вызывая Сашу, и мяукала до тех пор, пока он не выходил. Саша ловил рыбу, кошка садилась рядом и ждала, когда он кинет ей мелкую рыбешку.

Конечно, Валерий занимался и нашими детьми. Саша уже умел сажать деревья, Ваня подстригал их – и постепенно вокруг нашего домика вырос сад. Саша очень интересовался растениями и в конце концов стал профессиональным садовником. В 2010 году в Шишкине у него уже был настоящий ботанический сад с редкими растениями, целая коллекция хвойных, большой пруд с золотыми рыбками и лилиями.

А Иван занимался живописью, и мы не уставали восхищаться его пейзажами. Это были деревенские дома, которых теперь уже нет, поле подсолнухов, мальвы под окнами… Шишкино – это целая страна со своим населением.

В начале 80-х годов вдруг объявили, что деревню Шишкино планируют снести. Мы расстроились и не знали, как будем жить дальше без этой красоты. Но тут вдруг актерам стали раздавать садовые участки, и мы получили 6 соток за Загорском, в 105 км от Москвы. Артисты не хотели брать землю рядом со своими коллегами по театру, и только «Современник» взял четыре участка рядом. Моими соседями стали Лилия Толмачева и Нина Дорошина.

Нас обеспечили наборами для садовых домиков. Не приспособленные к строительству артисты таскали на плечах доски по непролазной грязи. Однажды Валерик услышал печальную нецензурную ругань. «Мила, посмотри, кто это». Оказалось, это Лев Дуров: за ночь его домик украли.

Но Валерий сказал, что будет строить по-своему. Мы ходили по Загорску и спрашивали, нет ли где дома под снос. И наконец нашли сосновый сруб из толстых бревен, который обошелся нам в пять раз дешевле хлипкого садового домика. Валерий очень гордился.

Было трудно перевезти сруб на участок, но мы ухитрились поймать грузовик, едущий в Архангельск, и договорились с водителем. Погода была ужасной – ветер, снег. Ваня, который помогал нам, заболел воспалением легких.

Мы пригласили на строительство сотрудника Валерия, Петю. Мы с сыном Сашей выкопали ленту – канаву под фундамент: я одну сторону, а Саша – три. Ему было 12 лет, но если он брался за какое-то дело, то яростно доводил все до конца.

Доски купить было невозможно, и мы собирали ящики около магазина. Вручную выстрогали 400 досок: по 50 Ваня и Саша, остальные – Валерик. Ему пришла идея пристроить к дому крохотную баню-сауну, метра два с половиной, с предбанничком и печкой. И к нам стали приходить друзья, попариться в баньке. А после бани – застолья, беседы. Приходил кинорежиссер Автандил, завсегдатаем был Виктор Фогельсон, редактор «Советского писателя» и муж Лилии Толмачевой, а также отец режиссера Иосифа Райхельгауза Леонид Миронович, с которым мы очень подружились. Иногда заходил и его сын.

Мироныч, как мы его называли, был кавалером двух орденов Славы, рассказывал нам о своих военных подвигах. Он всю войну прошел танкистом, участвовал в освобождении Берлина. Он был добрым, хозяйственным человеком, помогал сыну строить дом, сажал сад, сделал плетень – как в Одессе, где у него сгорела дача, поэтому он перебрался в Подмосковье.

Леонид Миронович угощал нас самодельным вином – он делал его из ягод из собственного сада.

С Виктором Фогельсоном мы ходили за молодыми деревьями в лес, приносили и сажали на участках рябины и клены. До этого он никогда не занимался никакими огородами и садами, поэтому иногда ставил меня в тупик странными вопросами: «На какую глубину сажать семечки редиски?»

Он был умнейшим человеком и постоянно совершал подвиги: печатал Окуджаву и других «нерекомендованных» поэтов. У Вити и Лили не было детей, и Фогельсон обожал наших сыновей.

Я заметила, что мужчины в зрелом возрасте пытаются осуществить свои детские мечты. Витя подарил Сашке спортивный пистолет. Сын с друзьями пошел в поле пострелять, и их чуть не забрали в милицию. Они выкинули пистолет, а Саша долго боялся мне признаться. Конечно, я ругала Виктора…

Валерий сложил камин по чертежам из журнала «Наука и жизнь», и наши мужчины любили по вечерам сидеть у камина.

Мы с мужем привезли из леса в Шишкине кусты можжевельника и посадили их на границе наших с Лилей Толмачевой участков. Я думаю, Валерий за свою жизнь посадил сотни деревьев. Он вообще был жадным до жизни человеком, поэтому перевыполнил известную мужскую «программу»: посадил много деревьев, построил несколько домов, воспитал двоих сыновей…

К счастью, слухи о сносе Шишкина оказались неправдой, и деревня жива до сих пор.

В годы перестройки институт перестали финансировать, группа сотрудников, которая растила кристаллы, уехала в Австралию. Валерий перестал получать зарплату, вернее, отказался от нее в пользу сотрудников, которые жили в Тарусе.

Мы купили сборный дом, как и еще несколько товарищей Валерия в деревне, и поставили на участке. Первым после нас в Шишкине поселился физик Андрей Ширков, который учился с ним в университете. Он был кандидатом технических наук и настоящим русским умельцем, мог починить все что угодно, к нему обращались за помощью все жители деревни. Он был удивительно добродушным, как и его жена Галя, это была очень хлебосольная семья. У них была дочка Катя, а позже родился сын Антон, который тоже был любителем «железок» и в детстве играл только гвоздями. Антон вырос, женился, у него трое детей, они тоже живут сейчас в Шишкине. В деревне снова появился молодняк, зазвучали детские голоса.

Потом дом купил школьный товарищ Валерия Толя Григорьев, затем в деревне поселилась семья Деминых. Все мы дружили с журналистом Вадимом Козьминым-Бороздиным, одним из потомков Пушкина (это ветвь Ганнибалов). Он окончил консерваторию и часто играл для нас на пианино. Его красавица-дочка Юля – поэтесса и художница, и поэтому летом к ним в гости съезжаются художники, устраивают выставки, причем иногда развешивают картины прямо на деревьях в саду.

На окраине деревни стоит дом, где поселилась семья талантливого журналиста Аркадия Локтева (ныне, к сожалению, покойного). С недавнего времени в Шишкине живет со своей семьей Тамара Горячева, которая тоже стала нашим другом.

Постепенно так получилось, что наше Шишкино стало настоящим культурным центром. А в Тарусу ездят со спектаклями и концертами студенты Славянского института им. Державина, у которых я преподаю, и актеры театра «Экспромт». И каждый год в галерее проходят выставки, в которых участвует мой старший сын Иван.

Название «Таруса» всегда интриговало Валерия Александровича, он даже изучал его происхождение, пытался разыскать потомков помещиков, у которых были там имения. Однажды у нас даже ночевал кто-то из них.

Позже мой младший сын Саша, который настолько полюбил эти места, что подолгу жил там и растил свой сад, построил новый красивый дом. В общей сложности строительство заняло очень много лет, поскольку шло постепенно, по мере зарабатывания денег, и многое делалось своими руками. Так случилось, что когда дом был закончен, Саши не стало…

Но вот удивительное дело: мои сыновья, как и Валерий, всегда умели дружить. И теперь в Шишкине живут не только друзья Валерия, но и одноклассники Саши. Они купили землю и поставили свои дома. Собираются по вечерам, вспоминают Миляевых – и старшего, и младшего…

Каменный гость

Однажды 7 марта мы поехали на дачу. Снега уже не было – в тот год он вообще почти не выпал. Был гололед, каменная промерзшая земля. Накануне ночью нам позвонили и сказали, что с дома сорвало крышу. Мы решили утром ехать, прибить два-три листа, а вечером Валерий должен был провожать меня на поезд: у меня и Лии Ахеджаковой был творческий вечер в Харькове.

Приезжаем – пусто, на садовых участках никого. Я стою около дома, машину оставили за забором. Валерик по узенькой лестнице, прибитой к крыше, полез наверх и кричит мне: «Отойди подальше – мало ли что!» Я не успела сделать и шага и увидела, что лестница отрывается. Он кричит: «Отойди!!!» (и, вероятно, что-то нецензурное), – и падает вниз. А я, вместо того чтобы отойти, инстинктивно протягиваю руки – ловить. И с ужасом вижу, как он спиной падает на заледеневшую землю, коротко вскрикнув. Я побежала к нему: «Можешь ногами пошевелить?» Я боялась, что случилось самое страшное. Но оказалось, может.

Машину водить я не умею, кругом никого, до ближайшей деревни довольно далеко. Надо было знать Валерия: он крайне мужественный человек и довольно спортивный. Он поднялся, опираясь на меня, и мы пошли в дом. Дом холодный, нет даже кроватей, только пружинный матрас на полу. Он попытался лечь – и сразу ужасная боль: как известно, при больной спине можно лежать только на твердой ровной поверхности.

Я как-то подняла его, мы вышли из дома и с трудом дошли до машины. Валерий сел за руль, развернулся, выехал на шоссе и доехал до Загорска. Тут я поняла, что дальше ехать он не может – отключается, теряет сознание. Я до сих пор помню это место на дороге. Я подняла руку, остановила какую-то машину и упросила водителя довезти нас до больницы. В машине опустили кресло, чтобы муж смог лечь.

Едем в больницу. Денег у меня крайне мало. Делаем рентген – компрессионный перелом позвоночника (без смещения). Нам предлагают остаться в больнице или ехать домой два с половиной часа. Я в ужасе: как я его оставлю? Как навещать его, как вообще все организовать? Да к тому же у меня вечером поезд в Харьков. Нет, говорю, я его забираю. Уговорила водителя, который нас привез, оставить свою машину дома, довезти нас до Москвы на нашей машине и вернуться обратно на электричке. Обещаю расплатиться в Москве – там можно было занять у кого-нибудь денег. Поехали.

Я звоню Ахеджаковой, уверяю, что ничего не сорву – отменить выступление в другом городе, где люди ждут концерта, немыслимо, а взваливать всю работу на Лию я не хочу. Жили мы в центре, рядом с театром «Современник». На втором этаже нашего дома жил (дай Бог ему здоровья!) редактор газеты «Известия» Василий Захарько. Он сразу же согласился отвезти Валерия в институт Склифосовского.

Снова делаем рентген. Была пятница, на следующий день – выходной, да еще и праздник. Никаких операций, даже гипс наложить не могут. Решение отложили до понедельника. Я объяснила Валерию: «Сейчас они тебе не помогут, ты лежишь и отдыхаешь до понедельника. А мне надо уезжать – вечер нельзя отменить, да к тому же я заработаю денег. Держись, а я поехала». Я понимаю, что кому-то это покажется сумасшествием – но мы так напряженно жили.

Выступили мы в Харькове с большим успехом и в понедельник были уже в Москве. Я сразу побежала в Склиф. Мне навстречу на каталке везли в операционную Валерика. Было два способа лечения: либо накладывать гипс от шеи до бедер на полтора месяца, либо лежать на доске неподвижно, не шевелясь, тоже месяца полтора. При нас как раз человек вставал после такого лежания: у него кружилась голова и атрофировались мышцы. Валерик испугался и согласился на гипс.

Первые дней десять он лежал в Склифе, рассказывал потом много анекдотических случаев: как кого-то посылают за пивом, чтобы скрасить серые больничные будни, травят «мужские» анекдоты, и вообще: жизнь – она всюду жизнь.

Потом его отпустили домой. Он так и ходил на работу в гипсе. Вы себе только представьте: загипсованный человек сначала едет в метро, а потом еще две остановки до института на трамвае. Работать он мог только стоя: полчаса стоит, а потом на полчаса ложится на пол. Отдыхает, потом как-то поднимается по стеночке – и снова работает. В транспорте люди, столкнувшись с ним, пугались: Каменный гость!

Он отпиливал маленькие кусочки от гипса в тех местах, где он натирал. Однажды я услышала звук пилы и заглянула в кухню: Валерик орудовал ножовкой где-то в районе бедер. Картина была страшной: как будто человек хочет лишить себя самого важного! Конечно, мы смеялись.

Через полтора месяца гипс был благополучно снят, позвоночник сросся без всяких последствий.

Мой крестник

Лето, но тепла так и не было, хотя уже начало августа. Я живу под Тарусой в Калужской области. У меня роскошный сад, который оставил мне в наследство младший сын Саша. И он, и его жена, очаровательная Наденька, были заядлыми садовниками. Кругом диковинные растения: весной цветет магнолия, у ворот нас встречает можжевельник, такой высокий, что все думают, что это кипарис. Мы принесли его когда-то в мешке из леса маленьким деревцем. Посреди сада, как снежный сугроб, распустились белые гортензии, буйно цветут флоксы какого-то роскошного малинового цвета.

Второе августа, Ильин день. Но гром не гремит и грозы почему-то нет. Сегодня все Ильи – именинники. Начали вспоминать всех знакомых с таким именем, вроде никого нет. Но бывает вдруг такое озарение – и я вспомнила: 90-е годы, люди жили очень трудно, и поэтому, наверное, у многих появилась потребность в Боге. Хотелось на что-то надеяться, чувствовать защиту. Тогда-то и покрасили заново храм Иконы Божьей Матери «Знамение» недалеко от Рижского вокзала.

Наш дом на проспекте Мира выходил окнами на эту церковь. Тогда еще не было Рижской эстакады, мы с мужем ходили в Сокольники пешком кататься на лыжах. По всем Сокольникам, в Лосиноостровский заповедник. Какое это было замечательное время! Однажды встретили лося. Он спокойно стоял между сосен, такой важный, и совсем нас не боялся.

Каждый раз, возвращаясь из Сокольников, мы проходили мимо церкви, и я вспоминала свою маму, которую здесь отпевали с праздничным хором при открытых Царских вратах. Моя верующая мама много жертвовала в церковь, в частности, пожертвовала большую коллекцию старинных серебряных монет, оставшихся от моего дедушки, и серебряные лампады. Мама ходила в этот храм крестить моего сына Ивана вместе со своей подругой, которая и стала его крестной. Это было в шестидесятые годы. Мой муж был членом партии, я тоже. Мама тихонько взяла наши паспорта и пошла в церковь. Сыну было года три. Придя домой, он не выдержал и все-таки рассказал, что он был в церкви, там был добрый дедушка, а когда они вышли на улицу, бабушка сказала: «Забудь навсегда».

Вдруг звонит мне мой товарищ, замечательный джазовый пианист Виктор Фридман, по первой профессии математик, и спрашивает:

– Милочка, вы ведь православная?

– Да.

– Видите ли, у меня странная просьба: моя приятельница, вы ее видели у меня на дне рождения, очень просит вас быть ее крестной.

– А почему?

– Понимаете, она безумно любит грузина, а он не может на ней жениться, поскольку она еврейка, а он христианин! Так вы согласны?

– Дорогой мой, как же я могу отказать? В таком деле не может быть отказа. Хотя я знаю только одну молитву и в церковь хожу редко. Но безусловно я хочу ей помочь, тем более что я всегда за любовь!

Вспоминаю будущую крестницу: красивая, интеллигентная, очень умная – окончила университет и консерваторию, прекрасная пианистка. Я мало с ней знакома, но нисколько в ней не сомневаюсь. Друг мой приходит и объясняет, что теперь в нашем храме служит новый священник, отец Владимир. Он был послом в Ватикане от нашего храма.

– Витя, а его не смутит, что я артистка, не воцерковленная, молитв мало знаю?

– Мы уже все объяснили ему, и его это не смущает. Главное – вы хороший человек. И Лена очень хочет, чтобы именно вы были ее крестной.

Отец Владимир был в Ватикане – вот почему около нашей церкви стали появляться красивые машины и прихожане стали совсем другие, интеллигентные и нарядные. Значит, привлекает священник. Я повторяла молитву за отцом Владимиром, но сам обряд как-то выпал из моей памяти. Зато помню, что после крещения все пришли ко мне домой на торжественный обед. Хотя я совсем не уверена, что для священника, приехавшего из Ватикана, он был достаточно торжественным.

Мы сидели на шестиметровой кухне, было вино, я что-то приготовила.

Я рассталась с крестницей на несколько лет. Слышала, что она уехала из Москвы, поменяв квартиру на Покровке на Тбилиси. Я подумала, что у них с тем грузином все в порядке.

Через несколько лет наш театр «Современник» поехал на гастроли в Тбилиси. Я позвонила Виктору и спросила, как мне найти мою крестницу Лену. Все ли у нее хорошо? Вышла ли она замуж? Оказалось, грузин бросил ее и уехал в Америку. Но зато она родила сына. Боже мой! Креститься, бросить хорошую квартиру в центре Москвы, родить ребенка – вот цена любви! А он ее бросил…

Я узнала адрес и телефон и разыскала свою крестницу. Она гуляла в парке со своим сыном, мальчиком лет пяти. Мальчик умный, красивый и явно тонкой душевной организации: когда его ровесник рядом с ним раздавил муравья, он разрыдался и упал на землю, а его мама сказала, что это «гурийская истерика».

Лена ушла с работы на обеденный перерыв, чтобы встретиться со мной, дальше с ребенком гуляла няня. Лена сказала мне:

– Вот видите, все старания были напрасны. Но зато у меня есть Илюша!

Она жила в центре Тбилиси, была довольна работой, могла платить няне.

Я спросила Илюшу:

– Кем ты хочешь быть?

– Летчиком! – прозвучал ответ.

Прошло еще какое-то время. В Тбилиси начались военные действия. Я слышала, что на площади, где жила Лена, были баррикады, взрывы. Лене удалось переехать в Израиль.

Это счастье, что с театральными гастролями можно повидать мир. Я была во многих странах, даже на Кубе, где видела дом Хемингуэя, встретила в магазине Маркеса и взяла у него автограф. «Мила, здесь Маркес!» – кричал артист Рогволд Суховерко на весь книжный магазин. «У меня дома есть Маркес». – «Да нет, живой!»

Мы познакомились: нас было три подруги – я, Галя Соколова и Лена Миллиоти. Лена представляла нас по очереди, с большим трудом говоря по-английски и вставляя в речь французские слова: вот Галя – она не только актриса, но и автор пьес, а Мила сочиняет песни.

– Мила, спой!

Они обе так настаивали, что я спела один куплет песни «Может быть». Понимаю, как это было смешно. Но Маркесу понравилось, и он всем дал автограф.

Так вот, однажды я с театром попала в Израиль. Тель-Авив мне не понравился, мне казалось, что это Земля обетованная, все должны улыбаться друг другу, море, пальмы. Но меня поразили русские разговоры на улице, бесконечные споры в магазинах.

Конечно, я позвонила Лене. К телефону подошел мужчина, сказал, что мамы нет дома, она в командировке.

– Ты Илья?

– Да.

– Как вы живете?

– Хорошо. Живем вдвоем, мама работает на интересной работе, а я стал летчиком, как и мечтал.

Как прекрасно, когда исполняются детские мечты!

Недавно я получила от Лены послание из Израиля, все через того же Виктора Фридмана: «Милая Людмила Ивановна! Посылаю вам вехи жизненного пути вашего крестника (к письму были приложены фотографии). Христианином он так и не стал, да и я вернулась к полному атеизму. Не веря в магию священных таинств, я верю в то, что человеческое тепло передается. И может быть, в том, что Илья вырос и благополучен, есть и ваша заслуга. С благодарностью за то, что кинулись с такой душой мне на помощь».

Крым

Врачи посоветовали маме как можно больше плавать, но с костылями, даже с легкими, в бассейн не спустишься. И вот родители в мае 2002 года поехали в Коктебель. Хозяин дома Григорий Кузьмичев уговорил их купить дом в соседней деревне по бросовой цене. Дом был из ракушечника – блоков спрессованных за многие годы моллюсков. В этом доме была только входная дверь и никакой мебели – бывший хозяин все забрал и сделал в Коктебеле мини-отель. Мы купили пластиковую мебель, тот же Григорий подарил военные кровати и старый холодильник. Если вдруг зимой все унесут – не так жалко!

Мама плавала долго, иногда минут по тридцать. В воде не чувствуется вес, а входить в море мы ей помогали. Этот утренний моцион сильно ее бодрил, давал сил и заряжал на весь день. Последний раз они вместе с папой приезжали в мае 2011 года. Но мама была бы не мама, если бы она не делала концерты в Коктебеле, в Феодосии, в Старом Крыму. Особенно она любила музей Александра Грина и музей Волошина. К нам постоянно приезжали в гости артисты и друзья, а некоторым так там понравилось, что они сами купили дома в этой деревне. Так образовалась небольшая колония москвичей, основателями которой были мои родители.

Иван Миляев

Несколько лет назад мы решили отдыхать на юге – в Подмосковье летом не всегда хорошая погода, и Валерику захотелось тепла. Он не признавал домов отдыха, долго искал и купил дом между Феодосией и Коктебелем в деревне Наниково всего за две тысячи долларов. Дом был большой, четыре комнаты, и к нам сразу стали приезжать друзья и даже артисты из театра «Экспромт», которые устраивали в Коктебеле и Феодосии концерты. Затем Валерик уговорил нескольких друзей купить дома рядом с нашим, так что теперь там целая колония: физик Сергей Никитов, Женя Золотов, моя приятельница, пианистка Света и ее муж-умелец Боря, который почти не ходит на море, а все время что-то строит. Вообще мужчины должны строить: когда у них есть поле деятельности, они бывают счастливы. Архитектор Алексей Кравченко построил изумительный дом, и мы все часто собираемся у него в гостях.

Большой красивый дом строит Таня Ларина (Татошка), которая когда-то проводила свои детские годы у нас в Шишкине. Таня стала флейтисткой, и ее муж Владимир тоже музыкант. Надеюсь, что в новом доме они будут давать концерты.

Таня прекрасно готовит, как и ее мама Лена. Но в ее доме пока нет кухни, поэтому готовит она либо у нас, либо у Кравченко, печет пироги с яблоками. Когда ей было 7 лет, она меня поразила. Помню, я болела, были зимние каникулы, я всю семью отпустила кататься на лыжах и осталась одна. Таня пришла меня навещать: «Милочка, давайте я вам что-нибудь приготовлю. Хотите, котлеты сделаю?» – «Танечка, у меня мяса нет…» – «А я пойду куплю». Я дала ей деньги, она сходила в магазин, вернулась и говорит: «Меня женщины в очереди похвалили, я хорошее мясо выбрала. Давайте мясорубку, хлеб, яйцо и лук. Вам всегда некогда, поэтому котлеты у вас получаются невкусные. Надо прокручивать мясо два раза, потом месить, как тесто, потом подбрасывать фарш и шмякать об стол. Долить чуть-чуть воды и лепить котлеты, добавив хлеб, лук и яйцо». И действительно, котлеты получились вкуснейшие!

Когда Татошка была маленькой, она однажды спросила у Валерика, как его зовут. Он сказал: «Гуси-лебеди». Я удивилась: «Почему Гуси-лебеди? Почему не Гусь-лебедь, например?» А он мне: «Пусть у ребенка развивается абстрактное мышление!» Татошка после этого стала называть его Гусем.

Напротив нашего дома в Наникове – школа. Мы подружились с директором с прекрасным именем Венера и, конечно, выступали перед учениками и учителями 1 сентября.

Из местных жителей мы подружились с Гришей и Женей. Когда только приехали в Коктебель, Гриша представил нам Сергея Котельникова, который раньше был егерем на Кара-Даге, где у ИОФАНа была метеостанция. У него там жили разные животные, умный кот, корова, собака. Но когда Украина отделилась от России, его изгнали оттуда. Валерий пригласил его работать в Тарусу, в филиал института. И там они вместе занимались экологией, в частности озоном.

Сергей Никитов поселился в Наникове с красавицей женой Машей и маленькой собачкой.

В Коктебеле часто проходят музыкальные фестивали, их организует Алла Басаргина, пианистка из Центра Галины Вишневской. Мы с Валерием тоже принимали в них участие. С артистами театра «Экспромт» мы сыграли там пьесы «Маменька» и «Фаина. Одесская история».

Это очень приятно – жить у моря, снова сажать сад, хвойные деревья, которые Валерий под Москвой и в Тарусе рассадил на участках всех своих друзей – и пихты, и сосны, а у нас – даже кедр, так что везде теперь шумят высокие деревья. Мы даже привезли из Наникова шишки крымской сосны, и наш сын Саша пытался вырастить такие сосны в средней полосе.

Педагогика

Мама преподавала всю свою жизнь. Начала в 23 года помощником Ефремова в Школе-студии МХАТ. Потом был целевой выпуск для «Современника». Потом – Гнесинское училище, ВГИК, ГИТИС, Славянский институт. Четыре выпуска и последний – пятый – заканчивает в ИТИ под руководством И. Кобзона. Среди ее выпускников есть народные артисты – Вс. Шиловский, С. Сазонтьев и др., много заслуженных, ведущие на телевидении – Е. Ландер, И. Обыденков. Есть даже министр культуры Республики Коми Владимир Юрковский. Преподавала она всегда самозабвенно, увлеченно, темпераментно, добиваясь максимального результата. В общем, по-ефремовски. Большинство учеников любили ее как вторую маму. Сегодня они звонят мне, выступают на вечерах ее памяти. В каждом из них я вижу маленькую частицу моей мамы, вижу то, чему она их научила. Она дала им очень твердую и серьезную школу правдивого и точного театрального мастерства. Иногда в их репликах даже звучат ее интонации. Студенты последнего выпуска выучили почти все ее песни и поют их в спектаклях и концертах.

Личная творческая биографии мамы всегда для них являлась творческим маяком и всегда указывала направление, в котором нужно идти.

Иван Миляев

В 1976 году мне предложили работать в Школе-студии имени народного артиста СССР Вл. И. Немировича-Данченко при МХАТ СССР имени М. Горького – вначале ассистентом у моего бывшего педагога, заслуженного деятеля искусств А.М. Карева, а затем и самостоятельно. Работа с молодежью стала частью моей творческой жизни.

И хотя я тогда еще не очень многое умела сама, работа со студентами, делающими свои первые шаги в искусстве, меня увлекла. Я старалась помочь им поверить в себя: часто ребята, раньше занимавшиеся в самодеятельности, став студентами, терялись, чувствовали себя неуверенно.

Еще одно мое большое увлечение – песни.

В нашем театре мы когда-то все делали сами: ставили декорации, занимались реквизитом и костюмами, даже распространяли билеты. Артисты чувствовали себя хозяевами театра. Мы часто вместе с автором работали и над пьесой. Может быть, поэтому, когда долго не находилась песня для спектакля «Пять вечеров», решили, что ее должен сочинить кто-то из членов нашего коллектива. Предложили мне – я с детства писала стихи и сочиняла песни. Просьба меня очень взволновала. Еще бы: мне предстояло написать песню для спектакля! Через два дня я принесла текст. Его признали удачным, так родилась песня «Уехал милый в дальний край».

Наверное, это помогло мне поверить в свои силы. Потом тексты песен я написала на музыку Р. Хозака для спектакля «Два цвета». Конечно, я сочиняла песни и просто для себя, причем не только слова, но и музыку. Некоторыми из них заинтересовались эстрадные певцы. В 1965 году песню «Половинка» включила в свой репертуар заслуженная артистка РСФСР Г. Великанова. Несколько песен спели заслуженная артистка РСФСР М. Кристалинская и Е. Камбурова.

Наверное, учитывая это мое увлечение и некоторый опыт педагогической работы, меня и пригласили в 1970 году преподавать актерское мастерство в училище имени Гнесиных на отделение, готовящее артистов оперетты, музыкальной комедии, эстрадных певцов.

Конечно, предложение заманчивое: я смогу соединить мое увлечение музыкой, песней и работой с эстрадными певцами с практикой преподавания. Решила познакомиться со студентами. Руководитель курса В. Храмов предупредил меня, что у ребят пропущено много занятий, – на первом году обучения менялись педагоги.

Несмотря на то, что у меня уже было два выпуска (с 1957 по 1961 год – в Школе-студии МХАТ, с 1964 по 1969 год – в филиале Школы-студии МХАТ при «Современнике»), конечно, снова волнуюсь, готовлюсь к встрече. Это очень важно – первое знакомство с курсом. Перечитываю К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Вспоминаю свои студенческие уроки. У нас была прекрасная традиция: раз в неделю приходили сразу все педагоги (народный артист РСФСР Н.И. Дорохин, заслуженный деятель искусств А.М. Карев, Н.И. Богоявленская, А.А. Скрябин, позднее народный артист СССР В.И. Топорков и народная артистка РСФСР С.С. Пилявская) и собирался весь курс – на собеседование. Педагоги расспрашивали нас – интересовались, что мы читаем, что видели в театрах, что понравилось, а что нет, какие события в жизни нас взволновали. А потом они отвечали на наши вопросы, рассказывали о работе в Художественном театре. Иногда мы спорили, горячо отстаивая свою точку зрения. Педагоги во многом нас переубеждали. Эти беседы помогали становлению нашего взгляда на искусство. Чтобы воспитать в нас художников, учителям очень важно было понять, что мы за люди, расширить наш кругозор, разбудить фантазию.

Часто от молодых людей, стремящихся на сцену, я слышу примерно такие фразы: «Хочу отдать свою жизнь искусству», «Хочу посвятить себя сцене». Но нужно, чтобы было что отдавать. Вот это, пожалуй, и станет темой моей первой беседы с будущими артистами музыкальной комедии, – решила я.

Продумала вопрос, на котором следует заострить внимание студентов: каким должен быть человек, выходящий на сцену? Ведь зритель сейчас умный, высокообразованный, много читающий, получающий огромную информацию по радио, в кино, по телевидению. В каком бы жанре ни работал актер – в драматическом, оперном, музыкальной комедии или оперетты, будет ли он интересен зрителю, если окажется человеком необразованным, с узким кругозором, человеком, которого не волнуют большие проблемы? Актер может взволновать зрителя только тогда, когда то, что он произносит со сцены, узнаваемо, связано с жизнью, волнует его лично. Человек, решивший посвятить себя искусству, должен пристально изучать жизнь, людей, вдумываться в события, знать литературу, музыку, живопись, быть в курсе того, что делают его коллеги в других театрах. Художник, артист должен быть не только на уровне современного зрителя, но и вести зрителя за собой.

Итак, иду знакомиться с курсом. В.А. Храмов и декан факультета А.Н. Кабакчеева представляют меня.

Передо мной семнадцать человек. Честно говоря, первая встреча со студентами разочаровала меня. Они показались мне малоинтеллигентными, неинтересными внешне, многие из них, особенно женщины, – немолодыми. Я даже испугалась. Спрашиваю, откуда они, что окончили, занимались ли в самодеятельности. Поинтересовалась их возрастом. Оказалось, что девушкам из Калмыкии (а их у нас четверо) всего по семнадцать-восемнадцать лет, просто они закутаны в платки, несмотря на довольно теплый октябрь, старообразно причесаны, а некоторые сильно накрашены и поэтому выглядят старше своего возраста. Многие студенты раньше занимались в самодеятельности и работали. Лена Кулешова – на заводе радиотехником, Вера Тавлеева была трактористкой, Валерий Новиков – шофером, Виктор Состин и Герман Козлов пришли сразу после службы в армии.

Ребята съехались из разных городов нашей страны: Виктор Состин – из Донецка, Юрий Еременко – из Краснодара, Антон Чебаненко – из Феодосии, Валерий Киселев – из Орла. Почти у всех диалектный говор. Много придется работать над речью, отмечаю про себя.

Пытаюсь сказать им все, что наметила заранее. Слушают не очень заинтересованно. Кто-то бросает реплику:

– Голос нужно иметь, а остальное приложится.

При наборе студентов на отделение музыкальной комедии решающее значение действительно имеют вокальные данные. Но разве настоящему артисту только одних вокальных данных достаточно? В процессе беседы выясняется, что мои будущие ученики читают (за исключением двоих-троих) очень мало, совсем не знают современных авторов, увлекаются только эстрадой, многим нравится исполнение, на мой взгляд, дурного вкуса.

Первый урок закончился. Почувствовав мою растерянность, руководитель курса В. Храмов принялся меня убеждать:

– Их надо воспитывать, у многих неплохие голоса, через три года они должны стать артистами.

Я все-таки попыталась отказаться от этой работы:

– Здесь труд нужен гигантский, а я в театре много играю, у меня ребенок маленький.

– Вот ты и должна учить молодежь, раз сама много играешь, да еще работаешь в хорошем современном театре. Уйдешь – мы педагога снова будем искать, время потеряем, а они его уже на первом курсе достаточно потеряли.

И у меня не хватило духу отказаться.

Прежде всего решила вести дневник наших уроков, записывать все самое важное. На каждого ученика завела отдельную тетрадку, куда вписывала особенности студента. Тщательно фиксировала достижения и недостатки, ставила оценки, отмечала индивидуальные задания.

По истечении трех лет я обобщила эти заметки. Перечитала, и мне показалось, что кое-что из моего опыта может оказаться полезным руководителям студий при народных театрах, в которых занимаются актеры музыкальных жанров, участники ансамблей. Поэтому я и решила предложить свои записи вниманию читателей.

О личности актера

К разговору о личности актера мы возвращались постоянно. И если на первом уроке мои студенты отмалчивались, то на втором, на третьем мне удалось вовлечь их в беседу. Завязались горячие споры.

– Итак, почему вы хотите стать актерами? Чем привлекает вас эта профессия?

Конечно, последовали традиционные ответы: «Не могу жить без театра»; «Не могу не играть»; «Не могу не петь». Кто-то из ребят сказал: «Хочется выразить себя».

Спрашиваю:

– Вы видите на сцене, в кино много драматических актеров, певцов. Они все вам нравятся? Вернее, всех ли вы можете назвать настоящими артистами?

– Конечно, нет, – говорит Ира. – Иногда смотришь на актера и думаешь, что этому человеку вовсе не нужно было идти на сцену, пусть бы был инженером, врачом. В другом деле у него могло проявиться больше способностей.

– Есть артисты, которые всегда играют маленькие роли, их просто не замечает зритель, – говорит другой студент.

– А по-моему, неважно, пусть маленькая роль, а сыграет артист хорошо – и его запомнят, – возражает кто-то.

Все мои студенты, оказывается, думали о сути актерской профессии.

Задаю новый вопрос:

– Как вы считаете, актеры, не добившиеся успеха, случайно попали на сцену? Вероятно, они тоже хотели выразить себя, считали, что не могут жить без театра?

– Людмила Ивановна, – вскочила Валя, – что значит просто «хотеть»? По-моему, чтобы актеру хоть чего-то добиться, нужно очень много работать над собой, всю жизнь, непрерывно.

– Да брось ты, талант надо иметь, – скептически заявляет Толя.

– А что такое талант? – не выдержала Лена.

Все заспорили:

– Обаяние.

– Внешность.

– Темперамент, заразительность.

– А если я вижу, что у человека за душой ничего нет, мне неинтересно на него смотреть, пусть он высокий, красивый обаятельный, – отпарировала Лена.

Это важный разговор. Для меня, например, самое интересное в фильме, в спектакле – видеть человека в процессе раздумий, размышлений, постигать, как у него рождается мысль. Вот кто-то сказал: «Хочу выразить себя в искусстве». Художник обязательно выражает себя в искусстве – свое отношение к людям, событиям. Свою боль, свое понимание мира. Но видение мира у художника должно быть интересным, богатым, ярким, чтобы его творчество взволновало нас, зрителей.

Почему одного артиста публика любит, верит ему, а к другому остается равнодушной? Наверное, потому, что в любом артисте привлекает нас не только его голос или внешность, а главным образом – личность.

– Кто вам нравится из театральных артистов?

Москвичи были в Художественном театре. Назвали А. Кторова, А. Грибова, М. Болдумана. Я очень рада, что мы начали разговор с Художественного театра. Народного артиста СССР А. Кторова многие видели в фильмах, и все согласились, что это блестящий артист, прекрасно владеющий формой, умный.

– А я видела, как замечательно он играет Бернарда Шоу в спектакле «Милый лжец», – говорит Люда.

– Очень хорошо, Люда. Вы верите, что это действительно Шоу – умнейший человек, написавший блистательные, остроумные и глубокие пьесы? Помните монолог после смерти матери? Как Шоу философски воспринимает смерть? Мне кажется, что актер должен быть очень глубоким, мужественным человеком, чтобы так произнести монолог. Как вы считаете?

– Верно, – соглашается Люда. – Я помню, мне хотелось даже узнать, что Кторов – Шоу думает о тех или иных конкретных событиях, то есть возникло такое же чувство, как и при чтении произведения писателя, когда ищешь в нем ответы на свои жизненные вопросы!

– Вот видите, а ведь Кторов произносил чужие слова, слова, написанные автором. Но вы ни на минуту не усомнились, что это именно его мысли.

Мне посчастливилось учиться у таких прекрасных артистов как народный артист СССР В. Топорков, народный артист СССР Н. Дорохин, народный артист СССР А. Чебан. Мы с нетерпением ждали каждого урока, прежде всего потому, что наши преподаватели были очень яркими людьми, личностями. Они столько знали о жизни, об искусстве и так интересно обо всем рассказывали! И герои их на сцене были емкими, сочными, глубокими.

Мы, будучи студентами, бесконечное число раз бегали смотреть на игру наших учителей на сцене, а потом выпытывали у них, как они работают над той или иной ролью.

Мои студенты, к сожалению, их не видели. Как замечательно играл В.О. Топорков Несчастливцева в «Лесе» и профессора Круглосветова в «Плодах просвещения». Студенты почти не знают московских театров. Приводят в пример игру тех артистов, которых они видели в кино. Конечно, в первую очередь называют И. Смоктуновского.

– Его ни с кем не спутаешь. Кажется, он все время о чем-то размышляет, думает. А говорит мало (это – Люда из Калмыкии).

– Ну и хорошо, что остается много невысказанного, это и интересно. Не зря именно ему дали сыграть Гамлета, – подхватил Саша.

– Он любую роль играет так же, как роль Гамлета, в хорошем смысле слова, то есть он серьезно относится к жизни, – поддерживает Сашу Антон.

«Серьезно относится к жизни» – это хорошо сказано.

В театре «Современник» мы искали пьесу, которая бы нас взволновала проблемой, затронутой в ней. А вернее, мы «мучились» проблемой и находили пьесу, в которой эта проблема поставлена, выражена. Равнодушие к людям, равнодушие к жизни – вот против чего мы восставали всей душой. Прочли заметку в газете: «Под Ногинском хулиганы убили комсомольца Леню Гаврильцева». Стали узнавать подробности. «Заболели» этим материалом. Договорились с молодыми авторами А. Заком и И. Кузнецовым, чтобы они написали об этом.

Потом, когда началась работа над спектаклем «Два цвета», мы активно вмешивались в текст, некоторые сцены писали вместе с авторами. Что значит «писали»? Предположим, по ходу пьесы происходит какое-то событие. Каждый из героев в силу своего характера должен так или иначе отнестись к этому событию. Бывало, что мы сначала проигрывали сцену, а потом авторы ее записывали. Конечно, такая работа над пьесой оказалась возможной, потому что драматурги были нашими единомышленниками.

Шурика (прототип Лени Гаврильцева в жизни) играл Игорь Кваша. Небольшого роста, внешности неброской, совсем не геройской. Но именно молодому Кваше, яростному спорщику, всегда требующему справедливости, ищущему правды, одному из самых активных строителей нашего театра, поручили роль Шурика. Шурик страстно относится к жизни, к людям. Он просто не может вынести, чтобы на его глазах творилось зло.

Если бы эту роль поручили спокойному, «сытому» человеку, думаю, и спектакля не было бы.

– А мне нравится Евгений Евстигнеев, веселый актер! Он, наверное, не мучается над жизненными вопросами. Он ведь всегда играет роли людей смешных, а часто отрицательных.

Я не соглашаюсь с ребятами. Евгений Александрович много лет играл на сцене «Современника». Это талантливый человек. Работая в молодости на Сормовском заводе, он занимался в самодеятельном оркестре – играл на ударных инструментах. И Евстигнеев в эти минуты был так интересен, что его пригласили учиться в драматическое училище. После окончания училища он работал во Владимирском театре, стал любимцем города. Но не остановился на достигнутом – поехал учиться в Школу-студию МХАТ. Его приняли на второй курс, оставили после окончания Студии во МХАТе, а он поначалу репетировал в спектакле «Вечно живые», который был началом «Современника». Уже эти факты в его биографии говорят о том, что этот человек очень серьезно относится к жизни и к своей профессии.

Мнением Евстигнеева в театре дорожили: что он думает о тебе как об актере, было очень важно. Евстигнеев мог так подсказать, так помочь советом!

Спектакль «Вечно живые» делался сообща. Те, кто не был на сцене, стояли в кулисах, мысленно проигрывая все роли. Евстигнеев всегда был самым горячим «болельщиком».

А когда в театре шла работа над «Голым королем» по пьесе Евгения Шварца, Евстигнеев быстрее всех, пожалуй, «схватил» острую форму спектакля. Он активно помогал остальным участникам освоить эту форму, вовремя вступить в музыку, спеть куплеты так, чтобы зритель почувствовал их необходимость.

– В «Современнике» шел спектакль «Большевики» по пьесе М. Шатрова, где Евстигнеев играл Луначарского. Видел кто-нибудь этот спектакль?

Двое видели.

– Вы приняли Луначарского – Евстигнеева, поверили ему?

– Конечно, он блестяще играет.

– А ведь Луначарский – интеллигент, «ходячая энциклопедия», блистательный оратор, государственный деятель, нарком просвещения! И ни у кого из зрителей не возникает сомнения, что на сцене именно он, Луначарский! Вот вам и «веселый», «смешной» артист! Конечно, Евстигнееву пришлось помучиться над ролью, как и всем нам, участвующим в этом спектакле. Политические споры – текст очень трудный. Нужно его осмыслить, дорасти до него, подняться. Нам ведь в жизни не часто приходится произносить такие слова, биться над такими проблемами…

Мы знакомились с биографиями наших героев, смотрели документальные фильмы, изучали материалы партийных съездов, увлеклись историей, много читали.

– Тут кто-то из вас бросил реплику, что работать, мол, не обязательно – был бы талант. Евстигнеев много, непрерывно работает, наблюдает жизнь людей, а ведь никто из вас не сомневается, что он талантлив. И у него есть что сказать зрителям. А это очень важно. Мне хочется привести вам слова Станиславского, которые он обращал к молодым актерам: «…думать и говорить об этом надо постоянно. Это “ради чего” – ваш главный двигатель и путеводитель. Мы будем называть это сверхзадачей. Думайте постоянно о сверхзадаче вашей жизни».

– Людмила Ивановна, а сверхзадача вашей жизни и роль в кинофильме «Строится мост», где вы играете рабочую, бригадиршу, как это связано?

В вопросе – ирония: роль небольшая, скорее эпизод.

– Мне довелось сняться в нескольких фильмах («Учитель пения», «Новенькая», «Месяц май», «Денискины рассказы», «Стоянка поезда – две минуты», «Помни имя свое» и др.), но бригадирша в картине «Строится мост», пожалуй, одна из любимых моих ролей, хотя она и маленькая. Почему?

Мне всегда хочется оправдать свою героиню. Мне кажется, что порой в людях за внешней черствостью, холодностью, иногда нелепостью скрываются доброта, теплота. Просто они ее стесняются или жизнь так сложилась, что приходилось в себе культивировать другие черты.

Судьба моей бригадирши весьма типична: в войну у нее погиб муж, осталась с тремя детьми мал мала меньше, пришлось заменить кормильца. Где же думать о себе? Хочется детей поднять, выучить.

Наш театр был на гастролях в Саратове, там как раз строился мост через Волгу. На стройке и снимали фильм. Вся труппа принимала в нем участие. Среди строителей были и такие женщины, как моя бригадирша. Я все ходила среди них, присматривалась, разговаривала. Женщины эти – соль земли нашей: они помогали отстоять страну во время войны, работали в тылу, потом на восстановлении хозяйства, на их плечи легло столько трудных дел! Моя героиня, решила я, ведет себя в бригаде так, чтобы ее слушались, уважали. Не только работает на совесть, но и старается быть строгой, иногда прикрикнет. Бригадир на стройке – это ведь скорее мужское дело, вот она и старается быть мужественной, подавляя в себе женственность, робость. А где-то внутри она слабая, стеснительная женщина. Мне захотелось показать это. Сначала накричала на корреспондента, чтобы строгость проявить, а потом увидела, что он смутился, и ей неловко сделалось, улыбнулась. Мою героиню судят в фильме за то, что она непристойно выражается. А она на товарищеском суде растерялась и даже заплакала (это уж я сама придумала, как и улыбку нашла). Конечно, требования теперь у молодежи другие, этические нормы изменились. И моя героиня пытается объяснить, почему стала грубой, рассказывает свою биографию.

Это простая женщина, незаметная, скромная, внешне иногда, может, грубоватая, а в действительности нежная, добрая, большой души человек. Именно о таких людях мне и хочется говорить со сцены.

– Когда речь идет о театре драматическом, о кино, можно думать о каких-то крупных проблемах, о сверхзадаче жизни актера. Но как это выразить на эстраде, в оперетте? – спрашивает Толя.

– По-моему, и на эстраде личность актера имеет огромное значение: ведь артист иногда целый вечер работает один на сцене, держит внимание зала, – включается в разговор Лена.

– Да, конечно, есть эстрадные артисты, встречи с которыми с нетерпением ждут зрители и слушатели.

Разве мы не начинаем особенно полно ощущать радость жизни, когда слышим, как Клавдия Шульженко поет «Бабье лето» композитора Т. Марковой? Мы думаем о Есенине и о смысле собственной жизни, когда звучит «Клен ты мой опавший…» в исполнении Гелены Великановой, по-своему прочитавшей Есенина, сумевшей вложить в песню свое видение мира, свой жизненный опыт.

А сколько радости доставила людям Лидия Русланова! Какая это была самобытная, чисто русская индивидуальность!

Безусловно яркая, незаурядная личность – Марк Бернес. Песня «Любимый город» композитора Н. Богословского, когда-то спетая им в фильме «Истребители», стала песней целого поколения. Да, нужно очень любить свою родину, свой город, чтобы зрители, слушая эту песню, так сопереживали артисту – до боли в сердце ощущали любовь к своему городу, своей стране, испытывали чувство ответственности за нее. То же самое можно сказать про последнюю исполненную Бернесом песню «Журавли» композитора Я. Френкеля на слова Р. Гамзатова. Своей болью сумел наполнить ее артист, и каждый раз, видя улетающих журавлей, мы невольно вспоминаем песню, думаем о судьбе солдата, о жизни и смерти.

– А теперь, – прошу я своих студентов, – вспомните замечательных мастеров оперетты.

Сказала и поняла: они не смогут вспомнить, они не застали Григория Ярона, не видели Серафима Аникеева, а Владимира Володина, может быть, знают только по кинофильму.

Актерское искусство на пленке и в рассказах современников… Вот так я и знакома с творчеством Ф.И. Шаляпина.

И все-таки каждый раз, когда я слушаю пластинки с записью его голоса, меня поражает высокий артистизм этого певца. Не столько красота его голоса, сколько глубокий смысл, который он вкладывает в исполняемое произведение, чувство, с которым он поет. Вот что пишет о Шаляпине Вл. И. Немирович-Данченко: «Когда я уходил со спектакля Шаляпина – в сущности, первого законченного артиста, певца нашего направления – и когда припоминал ту или иную черту его исполнения, я не мог ответить на вопрос, откуда приходило очарование – от того, как он пел, или от того, как нервно двигался и отирал красным шелковым платком холодный пот, или от того, как он молчал, как его пауза выразительно звучала в оркестре».

– Скажите, а кто из современных артистов оперетты вам нравится?

– Татьяна Шмыга! – ответило большинство.

Я обрадовалась сходству наших вкусов.

– А почему вам нравится эта актриса?

– Она умная.

– У нее прекрасный голос.

– Она женственная, обаятельная.

– Она современная.

– Она прекрасно двигается, пластична.

– Она всегда создает на сцене запоминающиеся образы.

– У нее интересная индивидуальность!

– Мне нравится, что она живет на сцене, я ей всегда верю, мне интересно смотреть на нее: я вижу, как она думает, сомневается, мучается, я начинаю ей сочувствовать, переживать вместе с ней!

– Вот это очень важно. Актер обязательно должен заставить вас поверить в то, что происходит на сцене.

А в оперетте это не так просто: сюжет обычно незатейлив, а события – невероятны. Значит, очень живым и заразительным должен быть актер, чтобы суметь включить нас, зрителей, в игру, заставить принять условия этой игры. Ведь все на сцене условно, а вы, будущие актеры, хотите, чтобы зритель смеялся, плакал, правда?

– Конечно! Но в театр оперетты люди приходят послушать музыку, посмеяться. Я, например, люблю Шмыгу за то, что она веселая актриса!

– Это верно, оперетта должна быть веселой. Но разве легко рассмешить умного зрителя?

И вот мы тоже решаем умнеть: будем расширять свой кругозор, читать, смотреть спектакли. И, конечно, постигать актерское мастерство, чтобы приносить людям радость, вселять в них бодрое настроение, заставлять задуматься над жизнью, пробуждать добрые чувства.

Нужно ли работать?

Как ни странно, но вопрос «Нужно ли работать?» очень занимал студентов, и это стало одной из постоянных тем наших бесед. Большинство ребят настроено серьезно, считает, что артисту необходимо работать над собой, но находятся и скептики. «Нужно научиться петь, а играть я и так смогу», – утверждают они. Есть люди, которые вообще считают, что самое трудное в нашей профессии – выучить текст роли! «Работать нужно, если таланта нет!» – заявляют другие. И это в наше-то время! А ведь уже давным-давно Вл. И. Немирович-Данченко писал о неверной позиции тех певцов, которые утверждали, что «в самом их вокале уже заложены и образы, и стиль эпохи, и драматическое движение. Мы прощаем им это заблуждение, потому что они великолепно поют. Но это заблуждение». В этой же статье он выступает против актеров-певцов, считающих, что нужно играть как бог на душу положит, «играть без дураков»: «Формула вульгарная, дрянная, внушенная лентяями, актерами самодовольными…»

Я не встречала талантливых актеров, замечательных мастеров, которые бы не работали.

Актеры любят рассказывать, что гениальный русский драматический актер К. Варламов совсем не работал, он даже не читал пьесу, не учил роль, играл под суфлера. Ему просто говорили: «Вот ваша дочь» – и он начинал ласково смотреть на нее, любить. «А вот ее обидчик» – и Варламов уже глядел на него с ненавистью.

Рассказывают: когда спросили В. Моцарта, как он работает, он ответил: «Какая же это работа – слышу музыку и записываю!» Я думаю, что и эти гениальные художники постоянно работали, то есть в них шел непрерывный творческий процесс.

Именно благодаря этому творческому процессу нервный аппарат Варламова был необычайно натренирован, он мгновенно откликался на различные обстоятельства, включался в работу. Такая сосредоточенность на своей работе характерна для людей многих, и особенно творческих, профессий.

За годы учебы я привыкла видеть в любое время дня шагающих по проезду Художественного театра актеров, не занятых в спектаклях или на репетициях. Они были углублены в себя, иногда даже как будто разговаривали сами с собой. Мы, студенты, знали: они работают над ролью – продумывают линию образа, мысленно пробуют проиграть сцену. Именно такой серьезной и сосредоточенной я видела самую веселую артистку МХАТ – народную артистку СССР О. Андровскую.

Помните, мы все сошлись на том, что нам нравится актриса оперетты Татьяна Шмыга? Ее товарищи по работе рассказывают о ней как о большой труженице. В рабочей обстановке она выглядит очень скромно – неярко одета, в очках, похожа на научного работника. Шмыга долго беседует с режиссером о своей героине, советуется, как решить ту или иную сцену, очень много занимается движением, танцем, голосом, работает над вокальной партией, ищет костюм, грим. А ведь когда мы видим на сцене ее блестящую, очаровательную, изящную героиню, мы и не подозреваем о предшествующей долгой, кропотливой работе.

Я много раз играла в спектаклях с Олегом Табаковым, известным вам не только по театру «Современник», но и по кинофильмам. С большим интересом я наблюдала за его работой. Он продумывает не только внутренний, но и внешний образ, пластику своего героя, сам ищет грим.

Например, в спектакле «Провинциальные анекдоты» по пьесе А. Вампилова Табаков играет шофера-пьяницу. Он создает образ гротескно яркий и в то же время очень узнаваемый, жизненный. Актер работал над ролью буквально с упоением, придумал массу живых черточек для своего героя, характерных словечек, песню нашел, заказал даже вставные челюсти, так как ему казалось, что его шофер Федор Григорьевич ходит со вставными зубами.

Конечно, малокультурный, темный, спившийся шофер совсем не похож на элегантного, образованного Табакова. Естественно, что путь от Олега Табакова к Федору Григорьевичу был долгим, порой мучительным, но и радостным.

– Вы говорите об исполнении характерных ролей, а как быть, когда играешь положительного героя? – спросил Гера.

– Я думаю, все роли характерные, потому что ищешь характер уникальный, отличный от тебя, – возражает Валя.

– Знаете, я согласна с Валей. Я видела, как Табаков играл положительного героя – мальчика, пишущего стихи, в спектакле «В поисках радости» по пьесе В. Розова. Эту же роль он играет и в кинофильме «Шумный день».

О. Ефремов, ставя этот спектакль, очень много работал с Табаковым. Ему важно было найти, выявить бескомпромиссность в характере героя. Мы часто видим проявление мещанства, нас это коробит, мы осуждаем мещан, но разве так уж часты случаи, когда мы из чувства протеста против них начинаем рубить мебель? Это поступок очень цельного, чистого мальчика, который хочет видеть людей добрыми, а мир прекрасным. Он горячо восстает против зла и несправедливости. Табакову совсем не сразу удалась эта роль. По крупицам, день за днем создавая образ своего героя, он в конце концов сумел подойти к столь необычному поступку на сцене, оправдать его и заставить зрителей поверить в его искренность.

– Людмила Ивановна, вы до сих пор говорили о драматических актерах или актерах оперетты, которым нужно работать над образом, перевоплощаться. А певцы эстрады? Они ведь поют песни от себя. Значит, выучил песню – и пой? (Это Толя так думает.)

– Есть певцы (и даже педагоги по вокалу!), которые пренебрегают актерским мастерством. Выйдет такой артист на сцену, встанет в позу и «по всем правилам вокала» поет, но абсолютно бессмысленно, иногда даже выражение его лица противоречит содержанию произведения. Я никогда не забуду, как одна известная певица, улыбаясь (чтобы лучше звучал голос!), пела о смерти матери…

Конечно, значение занятий вокалом ни в коей мере нельзя умалять. Голос – это музыкальный инструмент, с помощью которого артист выражает свои мысли, чувства. Нельзя, чтобы он звучал фальшиво, не был гибким и послушным. «Оперный певец имеет дело не с одним, а сразу с тремя искусствами, то есть с вокальным, музыкальным и сценическим… Все три искусства, которыми располагает певец, должны быть слиты между собой и направлены к одной общей цели. Если же одно искусство будет воздействовать на зрителя, а другие – мешать этому воздействию, то результат получится нежелательный. Одно искусство будет уничтожать то, что творит другое», – писал К.С. Станиславский.

Если певец, выйдя на эстраду, будет только демонстрировать свой голос, не стремясь передать содержание песни, не неся никакой мысли, то голос его начнет раздражать зрителя, который неизбежно почувствует духовную бедность исполнителя.

Когда Станиславский начал работать в оперной студии с молодыми певцами, он поставил перед ними задачу: соединить музыкально-вокальную технику с техникой воплощения, переживания. В книге «Станиславский и Немирович-Данченко об искусстве актера-певца» рассказывается, как работал великий режиссер и педагог с исполнителями романсов.

Молодая певица Галя Горшунова должна была спеть на концерте романс Н. Римского-Корсакова на слова К. Майкова «Тихо, тихо море голубое». Сначала она пела романс, «смотря поверх голов присутствующих в какое-то воображаемое и как будто знакомое певице пространство». Напряженная, искусственная улыбка (привычная «маска» певцов)…

Станиславский сказал:

«– Вижу – стоит хорошенькая певица, держится довольно непринужденно, даже кокетничает этим, голос звонкий, отшлифованный, а про что поет, для чего подошла к роялю – не понимаю…

– Найдите сначала логику мыслей и этим приготовьте почву для чувств. Сначала нужны очень ясные мысли. Прочтите стихи, – попросил Станиславский певицу, – и скажите, что в них главное…

Тихо море голубое,

Если б вихрь не налетал,

Не шумело б, не кидало б

В берега за валом вал.

Тихо б грудь моя дышала,

Если б вдруг в душе моей

Образ твой не проносился

Вихря буйного быстрей…

Какая мысль сейчас дана вам автором? Море голубое было бы тихо, если б не было вихря… Так и в моей душе все было бы спокойно, если бы твой образ не проносился вихрем передо мной. Вот углубляйте всячески эту мысль, развивайте, обогащайте ее…

Хотите ли вы, чтобы море, а значит и ваша душа, всегда были спокойны, или, наоборот, хотите бури… Слушайте музыку. Она раскрывает подтекст, ваши самые сокровенные мысли…

– Музыка… очень радостная, светлая, – говорит певица.

– Значит… вы радуетесь этому вихрю, значит, состояние покоя вас не удовлетворяет? А вы мне пели так, как будто сожалеете, что вихрь нарушил ваш покой!»

Я коротко рассказала только о первом этапе работы над этим романсом.

Станиславский говорил: «…Нужно, чтобы ваше пение превратилось из музыкального протокола в исповедь вашего сердца».

Я знаю, что Марк Бернес очень много работал над каждой песней, вынашивал замысел месяцами.

Мне доводилось знакомиться с творческой лабораторией певицы Гелены Великановой. Она постоянно повышает свое мастерство: каждое утро с пианисткой занимается голосом, распевается, а затем работает над песнями. В гастрольные поездки она возит с собой магнитофон, на котором записана музыка для упражнений. Великанова тщательно подбирает репертуар, ее концерты всегда интересны. Не случайно в ее репертуаре песни на стихи Сергея Есенина, Марины Цветаевой, Евгения Евтушенко, Расула Гамзатова. Великановой важен смысл того, что она поет. Поэтому она тщательно отрабатывает буквально каждую фразу текста.

По-моему, человек, который родился с талантом, ответственен перед людьми. Он не имеет права погубить свой талант, он должен растить его, развивать. Станиславский говорил начинающим актерам: «У вас есть выразительный аппарат. Надо совершенствовать его и беречь. На расстроенном, фальшивом инструменте нельзя играть Бетховена. И ваш инструмент должен быть отлично настроен, чтобы выразить все тонкости ваших переживаний».

Да, талант актеру нужен обязательно! Актер должен обладать обаянием, юмором, заразительностью – это природные качества. Но без воли, которая, как писал Станиславский, является составной частью таланта, и без труда артист никогда не сможет добиться успеха, а если и добьется, – успех этот будет поверхностен и недолговечен.

Профессией своей актеру нужно заниматься изо дня в день. Иногда это бывает мучительно трудно, иногда радостно – удачи, как и в любой профессии, приносят огромное удовлетворение. И уж конечно, совсем не правы те, кто считает: чтобы стать актером, нужно просто иметь «дар Божий».

Совсем не сразу поверили мне студенты, и не все до конца стали моими единомышленниками. Не утруждать себя и думать, что и так добьешься успеха, гораздо легче, чем трудиться по-настоящему. А первые удачи, похвалы товарищей часто сбивают с толку молодых людей. И все-таки большинство моих студентов решило работать серьезно и упорно. И сколько радости приносил нам каждый новый успех!

Этюды и упражнения под музыку

На первом курсе мои студенты выполняли различные упражнения: на внимание, «публичное одиночество», занимались ритмикой, развивали фантазию. Я решила предложить им выполнять этюды и упражнения, обязательно включая в них музыку.

Слышите ли вы музыку? Понимаете ли, какую роль она играет в вашей жизни? Ведь музыка постоянно звучит вокруг нас. С утра она приходит к нам физкультурным маршем зарядки по радио, знакомая мелодия долетает из окна или слышится через стену из соседней квартиры. Мы слышим музыку, когда смотрим кино, телевизор, театральные спектакли (оперные, драматические), когда посещаем концерты.

И как несчастливы люди, которые не слышат ее! Не слышат не потому, что они глухи, а просто потому, что музыка проходит мимо них.

В каком бы жанре ни решил работать артист, кем бы он ни собирался стать – чтецом, драматическим актером, артистом кино или, тем более, певцом, – безусловно, музыка очень обогатит его, сделает тоньше, разностороннее.

А работа в музыкальном жанре потребует от артиста специального музыкального образования. Вл. И. Немирович-Данченко писал в статье «Лицо нашего театра»: «Все идет от музыки. Ее толкование диктует задачи не только оркестру, ансамблю, каждому исполнителю, но и режиссуре, и художнику».

– Людмила Ивановна, а какое значение имеет музыка для вас лично в драматических спектаклях?

– Я, драматическая актриса, всегда завидовала актерам оперетты и оперы – ведь кроме слова им помогает выразить свои мысли музыка. Она пробуждает в них новые эмоции. Лично мне музыка в драматических спектаклях всегда помогает. Я уж не говорю о том, что музыка создает определенный образ спектакля, становится его неотъемлемой частью. Теперь, например, совершенно невозможно представить комедию «Много шума из ничего» без замечательной музыки Тихона Хренникова.

С детства мне запомнилась музыка Хренникова и к спектаклю «Давным-давно» в Центральном театре Советской армии. Романтическую комедию «Давным-давно» Александра Гладкова я смотрела много раз, видела нескольких исполнительниц роли Шуры Азаровой. Первой – Любовь Ивановну Добржанскую. Ее поклонницей в этой роли я осталась навсегда. Что значила музыка для Добржанской – Шуры Азаровой?

Шура прощается с домом, в котором прошло ее безмятежное детство. Ничего не сказав дяде, она, переодевшись в мужской костюм, собирается бежать на войну, где и мужчинам-то бывает трудно и страшно. А что ждет ее, девушку? На душе у Шуры тревожно – она понимает, что ее поступок может убить дядю. Но и оставаться дома, в покое и уюте, когда Отечество в опасности, она не может. Шура прощается с привычной обстановкой, оглядывает стены, окна, потолки – и вдруг видит свою старую куклу Светлану. И в эту минуту вся ее тревога, боль, любовь к дому, волнение воплощаются в музыке: в оркестре зазвучало вступление к колыбельной «Спи, моя Светлана…» Шура прислушивается к звукам музыки, как к биению собственного сердца, еще раз обдумывает свое решение и повторяет его кукле. И мы, зрители, понимаем, что это не просто колыбельная, этот монолог – прощание с детством, которое кончается с последними аккордами музыки.

Однажды мне довелось увидеть в этой роли совсем молодую актрису, начинающую. В сцене прощания Шуры с домом она, проговорив текст, взяла куклу, села в удобную для пения позу и напряженно стала слушать музыку. Было очевидно, что актриса думает только о том, как попасть в тональность, не сфальшивить, чтобы звучал голос. Конечно, ощущение правдивости происходящего на сцене моментально ушло.

Ария или танец должны быть оправданными. Они возникают от того, что герою невозможно высказать переполнившие его чувства – тревогу, грусть, радость, любовь – только словами, ему еще нужны музыка, танец, пение. Тогда вступление не окажется просто пережиданием фрагмента музыки, оно станет моментом сосредоточения героя, моментом, когда у него нарастает желание выразить песней или танцем то самое главное, сокровенное, что он не может выразить обычной речью. Ария – это монолог.

В нашем театре шел спектакль «Пять вечеров» по пьесе А. Володина. Это поэтичный спектакль о любви. Герои его – обычные люди, наши современники, причем уже немолодые (каждому из них – за сорок). Их играли О. Ефремов и Л. Толмачева. Они творили чудо на сцене. Зал буквально с замиранием сердца следил за развитием отношений героев. Воздействие спектакля было настолько сильным, что зрители, казалось, сами молодели и становились похожи на влюбленных, счастливых и радостных людей.

Музыку к этому спектаклю написал композитор М. Зив. Она способствовала созданию какой-то необыкновенной, прозрачной атмосферы, которая так соответствовала спектаклю о чудотворной силе любви, способной разбудить все самое прекрасное, что таится в человеческой душе, воскресить ее юные мечты, заставить поверить в себя, в свои силы.

В спектакле было шесть картин. К каждой картине – музыкальное вступление, звучащее как музыка весны, заставившая «оттаять» души героев.

Я играла Зойку, у которой своя трудная судьба и неразделенная любовь. Еще из гримерной услышанная мною музыка начавшегося спектакля настраивала меня, как инструмент, заставляя звучать определенным образом в тональности спектакля.

Песня героини, когда-то бывшая общей любимой песней двух молодых счастливых людей, Саши Ильина и Тамары, которых жизнь разлучила на двадцать лет, а потом неожиданно соединила, песня, вспомнившаяся им в эту позднюю встречу, стала лейтмотивом спектакля. Нехотя Тамара брала гитару:

Уехал милый в дальний край,

Да только меня не взял.

Сказал, вернусь, мол, не скучай,

Да только когда, не сказал.

И снег, и дождь был за окном,

И яблони в цвету,

А милый мой все не идет…

Я жду, я жду, я жду…

Эта песня отзывалась в сердцах всех исполнителей. Когда я, Зойка, слышала ее или этот мотив в музыке спектакля, у меня щемило сердце, мне хотелось быть счастливой, хотелось разделенной любви. Растревоженная до слез только что прозвучавшей мелодией, моя Зойка гордо говорила Ильину, который любил ту, другую, Тамару, а не ее: «Одной вообще лучше жить, мужчине нужно покупать то мясо, то носки, то четвертинку…» Текст совсем прозаический, но за ним у Зойки всегда была «тоска по лучшей жизни».

Мне, актрисе, очень помогала музыка и в другой пьесе А. Володина – «Назначение». Я играла роль матери. Мать и отец погрязли в вечных спорах, ссорах, доходят до ненависти друг к другу. Их жизнь ужасна, они не видят ничего хорошего вокруг. И вот в момент, когда они сказали друг другу самые страшные, самые жестокие слова, отец кричит матери:

– Сгинь куда-нибудь!

– Куда?

– Повесься!

Мать в ужасе плачет. И вдруг к ним обращается сын:

– Не надо ссориться!.. Не может быть, чтобы у вас никогда не было ничего хорошего. Так не бывает!

И мы действительно «останавливались». Возникала музыка. Она начинала звучать и во мне. Я ощущала, как во мне, матери, поднимается волна воспоминаний, как горло сжимает тоска об утраченном счастье, и я произносила то главное, ради чего играла весь спектакль:

– Ведь когда-то я его любила, этого дурня. Помнишь, как ты меня пригласил и повез на извозчике? Я думала, мы едем по крайней мере в Большой театр, а он привозит меня в захудалое кино, он вообще не любил оперу… Да, я знаю, я стала ужасная, я все время его пилю, пилю…

То есть я, мать, переосмысливаю всю жизнь. Музыка, звучавшая в тот момент, помогала мне сделать признание, почувствовать свою вину, воскресить в себе человеческое.

Большинство людей, наверное, в жизни умеют слушать музыку. А вот выйти на сцену и послушать музыку оказалось для моих студентов делом непростым.

Сначала попробуем выполнить несложные упражнения.

Первое. Вы слышите знакомую песню. Попытайтесь вспомнить, где, когда, при каких обстоятельствах вы уже слышали ее, какое у вас тогда было настроение? Попробуйте снова вернуть то настроение, вызвать его сейчас.

Упражнение хорошо тренирует эмоциональную память, столь необходимую актеру. Причем в данном случае эмоции вызываются музыкой.

– Вы знаете, что у актера, который привык слышать в сцене одну и ту же мелодию, возникают при ее звучании определенные эмоции? Мы уже говорили с вами об этом. Приведу еще пример. В спектакле по пьесе В. Розова «Традиционный сбор» я играю Лиду Белову – скромную женщину, работницу сберкассы. У Лиды происходит объяснение со старым другом – одноклассником Максимом Петровым. Максим рассказывает Лиде о своей жизни, о том, как неудачно она сейчас сложилась. Максим и Лида садятся рядом за парту, думают, молчат, а где-то в зале тихо звучит довоенное танго, звучит как напоминание об их молодости. И Лида вдруг произносит: «Как я любила-то тебя…» – «И я тебя!» – отзывается Максим. Эти слова мы говорили, не глядя друг на друга, успев многое передумать за эти короткие минуты.

Однажды музыку не включили. И сцена у нас не получилась. Эти простые и искренние слова мы произнесли формально. Мелодия вызывала определенный эмоциональный настрой, очень важный для актера, для его непрерывной внутренней жизни.

Второе. Попробуйте понять, «угадать», какое настроение было у автора музыки, когда он ее сочинял, нафантазировать обстоятельства, которые вызвали к жизни эту мелодию. Верно «угадать» вы сумеете, лишь представляя что-то уже испытанное, виденное, пережитое, накопленное личным опытом.

Это упражнение, на мой взгляд, должно хорошо тренировать не только эмоциональную память, но и фантазию. И если после такого упражнения вам придется повторить мелодию или спеть песню, вы уже не будете петь ее механически, мелодия станет вашей, родившейся из определенных, конкретных видений.

Третье. Постарайтесь ходить, выполнять какую-нибудь работу под музыку, в ее ритме. Вы заметите, что ваше поведение приобретает новый смысл, окраску, словно настроение музыкального произведения сливается с вашим.

Мои студенты помнят, что такое действие. Но поскольку действие – основной материал актерского искусства, мы еще и еще раз останавливаемся на этом понятии, повторяем материал первого курса. Вспоминаем: великие физиологи И.М. Сеченов и И.П. Павлов доказали, что всякое чувство (эмоция) отражается в том или ином мышечном напряжении. Они назвали это психофизическим действием. Это легло в основу «метода физических действий» К.С. Станиславского. «Сценическое творчество – это постановка больших задач и подлинное, продуктивное целесообразное действие для их выполнения». В книге Б.Е. Захавы «Мастерство актера и режиссера» дается определение действия: «Действие – это волевой акт человеческого поведения, направленный к определенной цели». «Хотя всякое действие, как это уже неоднократно подчеркивалось, есть акт психофизический, то есть имеет две стороны – физическую и психическую… тем не менее нам кажется целесообразным условно, в чисто практических целях различать два основных вида человеческих действий:

а) физическое и б) психическое…

Всякое физическое действие имеет психическую сторону, и всякое психическое действие имеет физическую сторону».

В чем различие?

«Физическими действиями мы называем такие действия, которые имеют целью внести то или иное изменение в окружающую человека материальную среду, в тот или иной предмет и для осуществления которых требуется затрата преимущественно физической (мускульной) энергии.

Психическими действиями мы называем такие, которые имеют целью воздействовать на психику (чувства, сознание, волю человека). Объектом воздействия в этом случае может быть не только сознание другого человека, но и собственное сознание действующего».

Действие – это отличительный признак театра, его выразительное средство, так же как выразительными свойствами живописи являются цвет и линия.

Исследователь и пропагандист наследия Станиславского П. Ершов в своей книге «Технология актерского искусства» пишет: «К.С. Станиславский понимал человеческое действие, во-первых, как процесс, во-вторых, как единый процесс, в-третьих, как психофизический процесс».

В той же книге Ершов приводит любопытное высказывание Аристотеля, которое, наверное, слышат все студенты актерских факультетов от своих педагогов на первом курсе: «Когда одно делает, а другое делается – действие находится посередине».

Итак, выполняем музыкальные упражнения, в которых пытаемся действовать. Прошу Сашу:

– Выберите любой музыкальный отрывок или небольшое музыкальное произведение, поднимитесь на сцену и попробуйте послушать музыку. Постарайтесь забыть о нас. Вспомните, когда вы слышали эту музыку последний раз, какое впечатление она на вас произвела. Вслушайтесь, как развивается мелодия.

Саша выбрал фрагмент из балета П. Чайковского «Лебединое озеро». Он провел на сцене одну-две молчаливые минуты (а это очень большое сценическое время), и как было интересно наблюдать за ним! Сначала Саша не мог освободиться от нашего присутствия, потом преодолел это, лицо его осветилось мыслью, он даже встал, как-то весь расправился. Движимый все той же мыслью, прошелся под музыку по комнате… И нам показалось, что он принял какое-то решение. Молодец, Саша!

– Валя, какие воспоминания, какие образы, по-вашему, возникали у Саши, когда он слушал музыку?

– «Лебединое озеро»… Наверное, он недавно смотрел этот балет вместе с любимой девушкой, и именно в этот вечер она, по-моему, сказала ему, что любит. Сейчас Саша почувствовал себя вновь таким же счастливым, как тогда. Может, решил снова с ней встретиться.

– Нет, – возразил Антон. – Саша слушал музыку Чайковского и думал: «Хороша! Но принц, лебеди… Ерунда какая-то!» И вдруг он понял, о чем бы сам сейчас написал!

– Как вы думаете, почему вам было интересно наблюдать за Сашей?

– Потому что он действовал, – ответила Лена.

– По-моему, потому, – сказал Валерий, – что он не просто сидел и слушал, а с ним что-то произошло на наших глазах, случилось.

– Правильно, Валерий. Здесь есть пусть маленькое, но событие, то есть факт, повлиявший на дальнейшее поведение героя. Это уже не просто упражнение, а этюд.

Упражнения, подобные приведенному этюду, стали пробовать выполнять и другие студенты. Далеко не всем они удавались сразу. Очень интересно выполнила упражнение Валя. Она попросила сыграть ей «Ноктюрн» Шопена. Села на стул очень деловито, думая, как нам показалось, о чем-то весьма прозаическом. Вдруг раздались первые звуки «Ноктюрна». Валя, не веря себе, прислушалась, встрепенулась, вскочила, побежала и распахнула воображаемое окно. Она долго стояла, закрыв глаза, и слушала, и вдруг из глаз ее полились слезы! Мы решили, что у нее с этим «Ноктюрном» связано что-то очень личное, вероятно, он напомнил девушке о неразделенной любви…

К сожалению, я вынуждена прибегать к таким неконкретным определениям: «что-то», «что-нибудь», «думает о чем-то», «решает что-то». Мои студенты работали пока над бессловесными этюдами, а видя происходящее на сцене, старались угадать, что происходит.

У Антона этюд не получился. Он не мог сосредоточиться, нервно вертел головой и наконец, сказав «не могу», ушел с площадки. Он двигался, пытался слушать музыку. Но все время думал, как он выглядит, чувствовал на себе наши взгляды. Я попросила выйти Валерия. Валерий сидел и слушал «Сентиментальный вальс» П. Чайковского. Он о чем-то задумался. Лицо его было грустным. Валерий так и просидел неподвижно до конца. Этюд тоже не получился. Почему?

Возможно ли такое действие в жизни? Да. Но на сцене нужно уметь отбирать действия так, чтобы они создавали образ, выражали «жизнь человеческого духа», и нужно обязательно, чтобы действие развивалось.

Я рассказала ребятам эпизод из своей студенческой жизни. На первом курсе института один мой однокурсник вышел делать этюд. Он запрягал лошадь – подробно, спокойно, обстоятельно. Минут десять запрягал, запряг, сел. Мы все были в недоумении, кто-то засмеялся. Николай Иванович Дорохин, наш педагог, который с большим уважением относился к творчеству студентов, строго погрозил весельчаку пальцем.

Стали разбираться. Было ли художественным, выражающим «жизнь человеческого духа», действие студента, запрягающего лошадь? Нет! А в каком случае оно могло бы стать художественным?

– Попробуйте сделать такой этюд, – предложила я студентам.

Вышел Юра. Он сел на пол, предварительно договорившись с пианисткой о моменте, когда она заиграет определенную мелодию. Сидел и ждал – напряженно, маялся ожиданием. Вдруг раздались далекие звуки «Буденновского марша» Д. Покрасса. Юра вскочил, радостно и торопливо начал запрягать воображаемую лошадь. Он прислушивался к маршу, его движения все убыстрялись, убыстрялись и наконец, вскочив в телегу, счастливый, он поскакал навстречу музыке.

Молодец, Юра, все верно!

В основном мои студенты выполняли этюды на темы бытовые или любовные. Но им предстоит играть в оперетте, а ведь там есть и романтика, и героика.

– Попробуем сделать героический этюд.

Вышел Толя. Он попросил сыграть мелодию песни И. Дунаевского «Широка страна моя родная». Встал среди сцены, заложив руки за спину, и, опустив голову, слушал некоторое время, потом выпрямился. Вдруг в самом конце музыкальной фразы он вскинул голову. Прозвучал неслышный нам выстрел. Толя упал.

В зале стояла тишина. После некоторой паузы откликнулся Гера:

– Хорошо! Даже мурашки пробежали по спине.

П. Ершов пишет, что «в отборе действий в реалистическом актерском искусстве проявляется общественно-политическая устремленность актера, его художественный вкус, культура, его общее развитие».

Конечно, музыку выразить нелегко и сочетать ее с драматическим действием трудно, но как музыка помогает актеру!

Антон, который до этого не смог выполнить этюд, не выдержал и устремился на сцену: «Сделаю!» Он сел (звучала музыка из «Тоски» Пуччини), опустил голову, обхватив ее руками, замер на минуту. Потом вдруг вскочил, упал на пол и начал яростно биться головой об пол, словно от бессилия что-то сделать. А может быть, оттого, что совершил непоправимую ошибку… Он убедил нас: за Антона было страшно и горько.

Комедийные этюды

На ближайшем занятии решили поговорить о жанрах, их возможностях. Очень важно определить жанр произведения, прежде чем начнется работа над ним, и уже в соответствии с жанром следует выбирать выразительные средства.

Привожу определение жанра из книги Б.Е. Захавы «Мастерство актера и режиссера»: «Жанром мы называем совокупность таких особенностей произведения, которые определяются эмоциональным отношением художника к объекту изображения».

«Если явления жизни, которые изображает художник, вызывают в нем ужас и сострадание, рождается трагедия; если они вызывают в нем негодование и смех – он пишет сатирическую комедию… если он ласково смеется, он творит водевиль».

– В каком жанре был решен этюд, сделанный Антоном? Наверное, в жанре трагедии. Ведь мы ясно видели, что человек в отчаянии – случилось непоправимое! Мы до слез сочувствовали Антону.

Ну, а теперь попробуйте сохранить всю внешнюю линию действия поведения героя в этом этюде, но решите его так, чтобы нам было смешно. Как вы считаете, что для этого нужно?

– Причина переживания героя должна быть менее значительной, – откликнулся Герман.

– Попробуйте!

– Боюсь.

– Пожалуйста, Толя.

Толя вышел, послушал музыку и нарочито громко рассмеялся, но ни у кого из ребят это отклика не нашло. Все сказали: «Не смешно». К тому же Толя и линию поведения не сохранил.

– Кто еще?

– Я.

Решился все-таки Герман. Высокий парень, веснушчатый и с очень лукавыми глазами, Герман сидел и слушал музыку с таким неудовольствием, с такой кислой миной, что нам уже от одного его внешнего вида стало смешно (ведь музыка-то прекрасная!). Недовольство Германа стало нарастать, и вот он уже почти не мог вытерпеть «пытку музыкой». Герман рванул на себе рубашку, а потом бросился на пол и начал биться головой – вот до какой степени ему не понравилась музыка!

Мы от души смеялись. Поведение Германа совершено не соответствовало трагическому характеру музыки, эмоции его были комедийно преувеличены. Ну что уж так переживать и даже биться головой об пол, если тебе не нравится музыка? Это и было смешно. А главное, мы верили всему, что делал Герман, всей логике его поведения. Герман был органичен. У него получился подлинно комедийный этюд.

Когда-то моя бывшая студентка Галина Соколова (ныне одна из ведущих актрис «Современника») сделала классический трагикомический этюд, который и сейчас вспоминают ее соученики.

Соколова сидела в очереди к зубному врачу. Зубная боль, видимо, все нарастала. Галя плакала, корчилась, подпрыгивала, делала какие-то невероятные телодвижения (что называется, лезла на стену). Как только приоткрылась дверь в кабинет, она, отталкивая всех больных, ринулась туда, словно бросилась тушить пожар. Мы засмеялись – ведь это зубная боль вызвала такие невероятные страсти. Достоверность поведения Соколовой вызвала соответствующую реакцию окружающих: никто не возмутился, что она ворвалась в кабинет без очереди, а лишь засмеялись.

Этюды придумываются и выполняются трудно. Ведь студент должен здесь быть не только автором и актером, но и режиссером. Есть, правда, люди, которым этюды даются с блеском. Говорят, Виктор Сергеевич Розов, учась на актерском факультете, прекрасно придумывал этюды не только для себя, но и для других студентов. Наверное, он не случайно стал драматургом! И среди моих студентов есть авторы очень удачных этюдов. Например, Слава. Он взял лист чертежной бумаги и линейку. Попросил сыграть ему «Попутную песню» М. Глинки. И начал чертить. Начертил линию. Она оказалась слишком длинной – стер. Другая – слишком короткой, продлил – получилось неаккуратно. Снова стер. И тут же посадил кляксу. Слава работал не покладая рук – сначала бодро и весело, потом все более тоскуя, буквально с отчаянием, в конце концов бросил все и в изнеможении упал на стул. Наш смех его подбадривал. Получилось!

Интересным был Танин этюд. Она решила сосчитать деньги в кошельке, а за сценой в это время звучала мелодия легкомысленной песенки «В нашем доме поселился замечательный сосед». Мелодия все время мешала, отвлекала. Таня несколько раз принималась считать и прикидывать в уме – хватит ли ей этих денег на задуманную покупку, но опять и опять сбивалась. Потом вдруг сорвалась с места и начала яростно стучать в стену. Все это она делала так серьезно и сосредоточенно, что мы от души рассмеялись.

А вот еще один этюд в комедийном жанре. Предлагается такая ситуация. Девушка работает в магазине продавщицей. К прилавку подходит знакомый молодой человек, который решил объясниться ей в любви и сделать предложение. Конечно, начинать этот разговор во время работы – не дело. Но как быть, если человек застенчив и, собравшись с духом, наконец-то заставил себя заговорить?

Первым выполнить этот этюд решил попробовать Валерий. С ним в паре – Валя. Она будет продавать сумки (именно этот реквизит оказался под руками – собрали сумки у всех студенток).

Валерий вошел, как-то робко сжавшись, прошел к столу, обозначающему прилавок. Остановился на минуту (мы видим в этот момент, как он заставляет себя выполнить принятое решение). Двинулся дальше. Встал. Поздоровались. Валя поняла по поведению Валерия, что он пришел к ней с каким-то серьезным разговором. Хорошо, когда партнеры работают точно, внимательно следят друг за другом: в этих случаях возникают так называемые петелька-крючок – партнер ведет себя точно в соответствии с поведением другого. Валя потупилась, ждет, опустив голову. Валерий с нежностью смотрит на нее и вдруг замирает. Взгляд его становится испуганным.

– Валя!

– Что?

– Волосы-то у тебя крашеные!

– Да…

Валя растерялась.

– Валя! Значит, ты меня обманывала? Я-то думал, что ты блондинка!

В отчаянии он кричит: «Обманщица!» Валя рыдает.

Следующая пара – Герман и Юля. Юля продает книги, Герман терпеливо ждет, пока она раскладывает их на прилавке. Одна стопка, затем еще одна.

– Юля!

– Подожди, не мешай!

– Юля!

– Ты не видишь, я работаю?

Герману явно досадно.

– Юля?!

Герман машинально взял в руки книгу, смял. Юля с ужасом выхватила книгу.

– Ты что?

И вдруг Герман рассвирепел.

– Ах, вот ты какая! Я жениться на тебе хочу, пришел тебе предложение делать! А ты только о работе, только о работе думаешь! На меня тебе плевать!

Герман – яростный, несчастный, взлохмаченный и такой смешной, что Юля не выдержала и рассмеялась. Но смотрит она на Германа ласково. Герман притих, вдруг подпрыгнул и заорал: «Ты любишь меня? Да?» Схватил Юлю за руку и куда-то потащил. Наверное, в загс!

Этот этюд развивался очень точно. Разбираем его.

Завязка: приход Германа. Развитие действия: Герман пытается начать разговор, подстраивается к Юле. Переломный момент: факт, который оценил Герман, – смех Юли. Развязка: уход в загс.

Еще один этюд выполняли Таня и Антон. Таня прекрасно вышла из положения, в которое ее поставил незадачливый партнер.

Таня – библиотекарь. Антон приходит к ней за книгой.

– «Щит и меч» есть?

– Нет.

– «Лезвие бритвы»?

Антон мучительно вспоминает названия книг, а в действительности выбирает момент, чтобы сказать Тане о любви. Проходит минута, другая… Антон продолжает перебирать названия книг. Он перечислил уже штук пятнадцать. Все почувствовали, что действие остановилось. Таня – тоже. Этюд не получается. И вдруг она нашлась:

– Антон! Ты все мнешься, мнешься, в любви, что ли, решил объясниться? Напрасно. Я мямлей терпеть не могу. За книжками можешь приходить. Все! До свидания!

Она сказала это просто и решительно. Но Танины слова прозвучали так неожиданно, что все рассмеялись. Однако Антон тоже проявил находчивость. Вместо того чтобы повернуться и уйти, он неожиданно с радостью произнес:

– Да? Вот хорошо-то! Я тоже тебя не люблю, но мы так долго встречаемся… Мне казалось, ты на меня выжидательно как-то смотришь… Я решил: неудобно, надо объясниться. А теперь сразу все стало ясно. Спасибо тебе. Пока! Приду за книгами.

И убежал. Таня смотрит ему вслед, смеется.

Во втором полугодии мы собирались работать над отрывками из оперетт «На берегу Амура» М. Блантера и «Белая акация» И. Дунаевского. Этюды (с текстом, но без музыки), которые мои студенты осваивали в этот период, и должны были подготовить их к предстоящей работе.

Вначале этюды были бессловесными, почти не включался в них и вокал. Потом, наоборот, мы стали делать этюды со словами, без музыки. Но вот я попросила Лену выполнить одно из наших простых упражнений, включив в него песню.

– Лена, постарайтесь не просто слушать выбранную вами музыку, попробуйте напеть мелодию.

Лена напевает, но делает это слишком старательно, все время следя за «позицией», слушая, как звучит голос. Выбрала Лена «Школьный вальс» И. Дунаевского, чтобы вспомнить свой выпускной бал. Но, увы, на ее лице не отразилось ничего, кроме старания правильно спеть.

Лена наигрывала («прибавляла», как говорят актеры), не слушала музыку, а показывала, что слушает ее.

– Лена, попробуйте забыть о нас. Вспоминайте шаг за шагом весь выпускной вечер, потом попробуйте тихонько, почти про себя напеть мелодию.

Лицо Лены оживает. Как прекрасно осмысленное человеческое лицо! И оно совсем не обязательно должно быть красивым. Человеческое лицо привлекает мыслью, отраженной на нем. Я часто повторяла своим студентам: «Все, о чем вы думаете, что переживаете, отражается на ваших лицах. Если, например, вас беспокоит, как вы выглядите, или вы озабочены тем, как вам встать на сцене, это тоже отражается на ваших лицах. Никто не отрицает необходимости следить за своей внешностью, но на сцене об этом думать нельзя. Не нужно бояться быть некрасивой, нелепой, смешной, главное – раскрыть замысел, создать образ».

Движение

Нам, современным зрителям, кажется смешным, когда певица или певец во время исполнения вокального произведения то прикладывает руки к сердцу, то складывает их под грудью. И тем не менее эти жесты до сих пор бытуют еще на профессиональной сцене. Впрочем, не менее нелепы резкие вскидывания рук некоторых актеров-певцов или их манера широко расставлять ноги, что, вероятно, должно означать выражение мужественности и силы. Это своеобразные штампы, то есть формальные движения, не продиктованные смыслом произведения. И даже когда движение вроде бы «прожито» актером, оно не воспринимается зрителем, если до этого было много раз повторено другими исполнителями в совершенно иных случаях. Движение должно быть целесообразно, выразительно и точно найдено в каждом отдельном случае. В музыкальном жанре движение несет на себе особенно большую смысловую нагрузку. Это один из компонентов жанра.

Так же как возникает ария «по необходимости», в тот момент, когда актеру уже не хватает слов, чтобы выразить свои чувства (а верно проживая роль, он подготовлен к этому моменту), возникает и танец. Тело артиста должно жить в ритме музыки, а значит – быть послушным, легко управляемым, тренированным.

Как бы страстно артист ни хотел выразить, например, переполнившую его радость танцем, он не сможет этого сделать, если у него «корявые» и невыразительные руки, нетренированные ноги. Заниматься танцем, движением совершенно необходимо тем, кто готовит себя к работе в музыкальном жанре.

Я попросила нескольких студентов по очереди выйти на площадку перед сценой и спеть любую арию или песню. И почти все они совершили одну и ту же ошибку: просто стояли и, глядя на пианиста, ждали момента вступления. И самое удивительное – те, кто оказался в числе зрителей, считали это вполне нормальным. И лишь кто-то один сказал, что ему неинтересно смотреть на то, как исполнители пережидают вступление к песне. Непонятно становится, для чего они вышли на сцену.

– Очень верное замечание! Ведь артист выходит на сцену поделиться со зрителем своими мыслями, переживаниями, он стремится сделать зрителя соучастником всего происходящего на сцене. Вспомним термин К.С. Станиславского «сверхзадача». Бывает «сверхзадача жизни актера», или «сквозное действие жизни артиста». Это то, ради чего он живет, играет на сцене, его цель. Бывает сверхзадача артиста в данной роли: то, ради чего он играет эту роль. Сверхзадача роли – цель, которую преследует действующее лицо. Вы помните, как работал Станиславский с исполнителями романсов? Постарайтесь, еще не выходя на сцену, сидя на месте, точно решить, какую песню вы хотите спеть и что сказать этой песней нам. А подойдя к инструменту, пока звучит вступление, подумайте, как точнее выразить то, что вы решили сказать, слушайте, воспринимайте музыку, как еще не окончательно оформленные в слова мысли.

– А можно во время выступления представлять себе картину, о которой я хочу рассказать в этой песне?

– Можно.

Студенты пробуют выходить на сцену, слушать вступление к песне, петь. Если исполнитель точно знает, что он хочет сказать своей песней, почти всегда его движения целесообразны. Мы пытаемся отбирать только самые выразительные движения.

Обычно на первом курсе выполняется такое упражнение: нужно войти в комнату так, чтобы зрители верили, что человек пришел, например, с улицы, где он только что встретил друга, и эта встреча взволновала его. Или войти так, чтобы было понятно, куда и зачем человек пришел: в гости, домой, по делу в учреждение. Мы решили попробовать в эти упражнения включить музыку.

– Вы замечали, что, слушая разную музыку, человек по-разному двигается? Например, при звуках вальса начинает покачивать в такт головой или переставлять предметы в ритме вальса.

Попробуйте войти в комнату в ритме вальса. Это вовсе не значит – танцуя вальс. Подумайте, откуда вы идете, куда и зачем. И не забывайте: до вас доносятся звуки вальса!

Упражнения выполняли увлеченно. Вот в комнату входит Валя, напевая вальс и на ходу расчесывая волосы. Она подбегает к зеркалу (видно, собирается в гости или на концерт), у нее хорошее настроение, и оно совпадает с настроением вальса, звучащего за стеной.

– Верно!

А Слава, войдя в комнату в ритме вальса, начинает искать, что бы ему съесть. Находит хлеб и пытается откусить его в ритме вальса. И это ему удается! Настроение у Славы довольно мрачное. В данном случае музыка и его движения под музыку подчеркивают иронию Славы по отношению к самому себе. Уж очень не совпадает его настроение с легкой, прозрачной мелодией. Слава, выполняя упражнение, усложнил предлагаемые обстоятельства.

Толя появился, нелепо размахивая руками, на лице – ни одной мысли. Он озабочен только тем, чтобы попасть в ритм вальса. Неожиданно вдруг начал танцевать. Почему? Мы, зрители, ничего не поняли. Толе упражнение не удалось. В данном случае следовало решать какую-то основную задачу (в первом упражнении это сборы в гости, во втором – поиски хлеба) и одновременно двигаться в заданном ритме. Конечно, на короткое время могут возникнуть мысли по поводу музыки, ассоциации (возможно, этот вальс вы слышали при каких-нибудь памятных для вас обстоятельствах), вы пытаетесь припомнить событие, но ненадолго, мысленно переключаясь на вальс, вы делаете свое дело, продолжая сохранять ритм музыки.

Студенты выполняют упражнение под галоп, польку, полонез. Они переставляют мебель, двигают стулья, собирают портфель, перемножают числа, ищут потерянную вещь. И во всех этих упражнениях музыка – одно из предлагаемых обстоятельств.

Некоторые из студентов поначалу не могли просто пройти в ритме марша, станцевать вальс или вальс-бостон. После ряда упражнений им удалось достичь определенных положительных результатов. Но мне важнее было не только научить их танцевать или пройти под музыку – нужно, чтобы они пластикой движения выражали музыку.

Например, Люде дано такое задание: женщина с сумками торопится домой (дома оставлен ребенок, он, вероятно, плачет). Бежать нужно в ритме определенной песни. Усталость от уже прожитого рабочего дня, волнение за ребенка, тяжесть сумок – все это остается, как если бы надо было бежать, не слыша музыки, а в данном случае надо еще и попасть в ритм. Упражнение удалось Люде далеко не сразу. Сначала она переигрывала: нарочито размахивала руками, бежала широким шагом и никак не могла попасть в ритм музыки. А ведь в этом упражнении музыка должна помочь выразить состояние исполнителя.

Работа над этим упражнением шла не один урок. Прежде всего следовало решить, в каком жанре будет выполняться упражнение. То, что можно позволить в комедии, невозможно в драме. Хотя во всех жанрах главное – чувство меры.

Вот женщина бежит собранно, сосредоточенно, стараясь ничего не уронить. Лицо усталое, вызывающее сочувствие. Это бытовая зарисовка, жанровый этюд под музыку. А если звучит музыка трагическая и бегущая женщина плачет, мы понимаем: что-то случилось. Это уже драматический этюд.

Люда в конце концов решила этюд комедийно: ее героиня – мама, которая с трудом успевает сделать все домашние дела, хотя и всегда торопится. Она роняет на ходу покупки, но не унывает и даже поет.

Через несколько уроков мы решили включить в этот этюд песню и танец. Я даже специально написала нужную песню-монолог:

Ах, как много должна я уметь:

Рано встать, когда все еще спят,

Шить, варить, колыбельные петь,

И какое терпенье иметь –

Отвечать на вопросы ребят!

Простужаются дети часто,

Непослушны бывают, упрямы.

Это так нелегко,

И все же прекрасно

Быть мамой, быть мамой, быть мамой!

Так мы постепенно перешли к работе над песней.

Работа над песней

К.С. Станиславский, работая в оперной студии с молодыми актерами, считал необходимой ступенью перед освоением роли работу над романсами. Мы, помня эти уроки, решили работать над песней, считая, что песня ближе современному молодому человеку, да и вокальный материал песни более простой.

Песня – словно маленькая пьеса. Она имеет свою идею, у нее есть развитие, выраженное и в словах, и в музыке. Песня может вызвать у людей дорогие воспоминания, заставить их плакать или наоборот – развеселить их. Песня может позвать на подвиг! «Нам песня строить и жить помогает» – очень верные слова.

Певец должен прожить песню, как драматический артист проживает на сцене свою роль.

– Скажите, вы можете вспомнить случай, когда песня вызвала у вас определенное настроение, мысли?

Валя, как всегда, первая.

– Когда я слышу песню «Вставай, страна огромная!» Александрова, я чувствую, как бесконечно люблю свою Родину.

– А я, – говорит Люда, – всегда думаю о войне, когда слышу эту песню.

Хорошо, что наш разговор начался с такой прекрасной, серьезной песни. Она связана с Великой Отечественной войной и вызывает столько воспоминаний у людей… Мое детство тоже связано с этой песней. В тексте песни «О Москве», которую я написала на музыку И. Катаева, есть такие слова:

Москва, тебя я помню в дни суровые,

В крестах бумажных окна твои темные,

Когда, на подвиг и на смерть готовые,

Совсем мальчишками,

Совсем девчонками

Мы пели голосами очень тонкими:

«Вставай, страна огромная…»

Вроде и не полагается в текст песни вставлять цитаты, но в данном случае строка «Вставай, страна огромная!» была продиктована одним из самых ярких впечатлений моего детства.

Обращаюсь к студентам:

– Кто хочет попробовать спеть эту песню?

Вызвалась Валя.

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой!

Поет формально, то есть воспроизводит мелодию, текст, но не вызывает у нас, слушателей, чувство сопереживания.

– Вы, Валечка, родились после войны, но, наверное, много читали о ней. Попробуйте решить такую актерскую задачу: вы должны этой песней, как лозунгом, призвать всех нас, сидящих в зале (адрес обязателен), встать на защиту нашей Родины.

Валя поет первый куплет. Очень старается, получается немного нарочито.

– Валя, почувствуйте себя очень сильной, представьте себе, что фашисты могут сжечь вашу комнату с книгами, любимыми вещами, могут ворваться в дом, схватить вашу мать. Она у вас старая, больная. Ее будут бить, а потом поведут на расстрел. Но плакать нельзя! Сдерживайте слезы! А теперь представьте себе, что вы стоите на площади и призываете нас идти сражаться. Вот-вот, у вас гнев в глазах. Верно, а теперь пойте: «Вставай, страна огромная!» Получилось!

Для актера, поющего песню, сверхзадача (зачем он поет ее?) обязательна. «Актерская кухня» – есть такое профессиональное выражение – вообще дело очень личное.

Каждый актер по-своему работает над ролью, сугубо индивидуальное видение ему помогает.

В спектакле «Вечно живые» я играла роль эвакуированной из Ленинграда Анны Михайловны Ковалевой. Там есть такая сцена: Анна Михайловна вбегает в дом, неожиданно узнав, что ее сын Володя приехал с фронта и сейчас находится здесь. У меня долго не получалась сцена встречи с сыном. Я мучилась, искала причину, думала. И вот однажды за кулисами, перед выходом на сцену, вдруг представила себе, как бегу в больших тяжелых валенках по снегу и никак не могу добежать, а мой сын (почему-то мне представился мой собственный сын Ваня) стоит один – маленький – на снегу, плачет и ждет меня (откуда возник этот образ – не знаю, я даже хотела избавиться от него). Но, стоя за кулисами, мысленно я пробежала этот страшный путь, и когда выскочила на сцену и увидела вдруг актера, играющего моего сына, то (как это бывает во сне) сразу сердцем поняла, что это сын мой, долгожданный, настрадавшийся, и бросилась к нему. Я «ухватила» суть сцены, и с этого момента она стала у меня получаться. Зрители мне поверили (они плакали и радовались вместе со мной), поверили потому, что я сама во все это верила.

Затем я прошу выйти Толю и спеть ту же песню. Но перед ним ставится другая задача: время иное – Отечественная война кончилась победой, и Толя должен донести до нас красоту песни, ее правдивость, героический характер. Задача сложная – исполнитель должен не просто спеть песню, но дать почувствовать слушателю свое отношение к ней.

Толя поет. Голос у него звучный. Все, что было сказано о песне раньше, он помнит, но старается выполнить и новую задачу. Получается, хотя и не сразу.

Несколько лет назад Гелена Марцельевна Великанова работала над моей песней «Моя половинка». Мы с ней тогда поспорили. Я считала, что песня требует некоторой иронии от исполнителя, – в этом случае героиня, от лица которой она поется, будет сложнее. Великанова пела абсолютно искренне, лирично и серьезно:

Я думала: ты, ты моя половинка,

А ты оказался холодный, как льдинка,

А ты оказался такой «головастый»,

Все время боюсь я, что буду несчастной.

А вот я возьму – и не буду бояться,

А буду любить, и любить, и смеяться.

А если разлюбишь, то кто ж тут в ответе?

Клянусь никогда ни о чем не жалеть я!

Мне казалось, что это шуточный текст и его надо петь как шутку, но со вторым планом, то есть давать слушателю понять, что любовь – это большое счастье и потеря ее будет очень тяжела для героини, но она не покажет этого. Великанова согласилась со мной только через год, и песня в ее исполнении сразу приобрела другое звучание – более глубокое, более мудрое.

Следующую песню предложила Люда.

– Я очень люблю вальс Матвея Блантера «В лесу прифронтовом».

Люда старательно – «вокально» – поет вальс, но содержание, смысл песни, увы, пропадает.

– Давайте разберем первый куплет.

С берез, неслышен, невесом,

Слетает желтый лист.

Старинный вальс «Осенний сон»

Играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы,

И, словно в забытьи,

Сидят и слушают бойцы,

Товарищи мои.

– Люда, расскажите, пожалуйста, о чем вы будете петь, разберите каждую строчку.

– Первые две строчки – просто описание.

– Ну, хорошо, а что вы видите, о чем хотите нам рассказать?

Лена не выдерживает, вступает в разговор:

– А по-моему, нужно передать картину осени: вечер, осень. Идет война, кругом горят города, деревни, умирают люди. А в природе та же красота: медленно кружась, падают желтые листья. И, наверное, поэтому красота осенней природы принимается с особой грустью и остротой.

Все студенты по очереди пробуют петь первый куплет песни. У Антона он звучит даже как-то трагично.

Разбираем следующий куплет. Затем я предлагаю спеть его:

– Юра, начинайте вы.

Под этот вальс весенним днем

Ходили мы на круг,

Под этот вальс в краю родном

Любили мы подруг;

Под этот вальс ловили мы

Очей любимых свет,

Под этот вальс грустили мы,

Когда подруги нет.

– Я думаю, что эти слова – воспоминание о мирном времени. Каждому дорого вспомнить счастливую юность и любовь, и тогда по-особому четок будет переход к припеву:

И вот он снова прозвучал

В лесу прифронтовом…

По-моему, очень важно именно это слово: «прифронтовой». Даже страшно подумать – такой прозрачный, лирический вальс, а кругом смерть. И мы понимаем, что дорога ко всему прекрасному, к тому, что еще может быть, «лежит через войну», а вернее, через победу.

Последний припев все пробуют петь, как клятву. Теперь каждому не терпится поскорее исполнить эту песню. Очень важно вызвать у студентов желание искать, пробовать петь от своего «я». Мы разобрали много песен – лирических, патриотических, веселых, даже частушками занимались. И у моих студентов после подробного разбора песни, после работы над ней возникало ощущение (они в этом признавались), будто они сами ее сочинили.

Литературно-музыкальная композиция

В начале ноября мы решили подготовить новогоднюю композицию из этюдов и песен, связав их единым сюжетом, и показать ее на зимних экзаменах.

В. Храмов предложил мне взять для этой композиции ранее написанные мною песни. По его мнению, в этих песнях есть и настроение, и мысль, да и по теме они подходили.

Конечно, и работать со студентами над собственными песнями мне было легче. Из песен других авторов мы включили в композицию песню «Снег» (музыка и слова А. Городницкого), очень популярную тогда среди студентов.

Объединяющей все наши этюды, монологи и дуэты стала песня «Новый год».

Композиция начиналась этюдами. Компания студентов собирается на новогодний вечер. Валерию поручили купить елку. Вот он мечется по улице (перед занавесом), спрашивает у прохожих, где они купили елку или знают ли, где ее можно достать. Уже стемнело, а елки у Валерия все нет. Здесь пригодились подготовленные заранее этюды. Однажды я предложила: под музыку галопа студенты, проходя мимо Валерия с интервалом примерно в одну минуту, должны были придумать ответ на вопрос: «Не знаете, где купить елку?» У каждого было две попытки. Отобрали лучшие, самые смешные этюды, и включили их в композицию.

Наиболее удачным, пожалуй, был этюд «Прохожий с портфелем». Когда Валерий спрашивал этого рассеянного человека, не знает ли он, где купить елку, прохожий вдруг молча начинал рыться в портфеле, причем все быстрее и быстрее. Что-то вспомнив, он сосредоточенно выкладывал в руки Валерия содержимое портфеля, чтобы в глубине его найти свою пропажу. Потом все отбирал у Валерия и снова искал. Валерий с неослабевающим вниманием смотрел на прохожего, думая, что это имеет отношение к елке. Наконец прохожий, вскрикнув: «Вот она, справка!» – и помахав бумажкой перед лицом Валерия, обрадованно убегал. Было понятно, что прохожий именно в тот момент, когда Валерий спрашивал его о елке, вспоминал о своей злополучной справке.

Потом по улице шла веселая компания, искала нужный дом и никак не могла найти. Молодежь смеялась, пела частушки. И вот наконец все собрались. Наряжают елку, которую купил кто-то другой (Валерий так и не достал ее), приносят шампанское. Несколько человек, собравшись в уголке, тихонько и задушевно поют: «Снег, снег, снег, снег, снег над палаткой кружится…» Песня создавала столь созвучное новогоднему празднику лирическое настроение – и вдруг настроение это разрушалось восклицанием: «Осталось пять минут до Нового года!»

Что тут начиналось! Лихорадочно открывалось шампанское, зажигались бенгальские огни. И вот часы бьют двенадцать раз. С Новым годом! Каждый смотрит на свой бенгальский огонек, поднятый в руке, тихонько звучит новогодний вальс, и все задумывают желания – на год, на жизнь…

Каждый из студентов выбрал песню, отвечавшую его мыслям, каждый как будто про себя произносил монолог, «отключившись от всех», – можно было обращаться к залу, но не к товарищам по сцене.

Первой поет новогодний вальс Лена. Поет, очарованная красотой елки, праздником зимы, поет с ощущением счастья молодости, с мечтой о любви.

Я люблю этот праздник красивый,

В году он единственный,

Когда год нарождается, всем неизвестный,

Таинственный,

Лапы елки под тяжестью бус и игрушек опущены.

Пахнет елка и лесом, и снегом, и сказкой,

и детством, и будущим.

Разбираем песню

– Лена, о чем вы хотите рассказать в первом куплете, какие у вас, лично у вас, возникают при этих словах представления, мысли? Может быть, вам вспоминается какая-нибудь картина из вашей жизни?

– Да, конечно! Новый год – это и мой любимый праздник! Я очень люблю, когда елку приносят с улицы, с удовольствием вдыхаю ее необыкновенный, чудесный запах. Особенно когда елка большая, с темными хвойными лапами. Кажется, что она вот-вот расскажет что-то о лесе, из которого ее привезли. Я очень люблю украшать елку, и хорошо, когда горят на елке настоящие свечи, они потрескивают.

– А как вы объясните слова: «Пахнет елка и лесом, и снегом, и сказкой, и детством, и будущим»? Почему детством, почему будущим?

– Ну, детством – потому что мы всегда в детстве ждали этого праздника, подарков. Очень долго готовились, клеили игрушки. Я помню, клеила цепочки из цветной бумаги – розовые, голубые. Мы даже на стены вешали разные картинки, большие буквы вырезали: «С Новым годом!» Конечно, это запоминается на всю жизнь. Вот произносишь слова: «Новый год» – и представляется детский праздник, елка или школьный новогодний бал.

– Ну а почему – «будущим»?

– Потому что в Новый год мы невольно подводим итоги всего сделанного и думаем о будущем годе – кажется почему-то, что именно в будущем году произойдет что-то очень важное в твоей жизни.

Вот теперь попробуйте спеть первый куплет именно с этими мыслями, то есть постарайтесь передать впечатление от детских праздников, расскажите о своей елке, принесенной из леса, а главное – дайте нам почувствовать ваше состояние: ожидайте исполнения в новом году желаний, надежд, мечты – ведь у вас впереди вся жизнь, все самое важное еще впереди.

Лена пытается петь. Получается не сразу. Она работает еще и еще, над каждой фразой, словом, добивается, чтобы слово было точным не только по произношению, хотя это, конечно, важно, но точным по мысли, по представлению, которое за ним стоит.

За Леной и все остальные пробуют петь этот куплет, у каждого свои воспоминания о елке, свои мечты. Ребята в группе очень разные, и песня у каждого исполнителя получается разной, но, как правило, очень откровенной, живой.

– Во втором куплете рассказан случай из личной жизни автора:

Мне на елке на школьной понравился мальчик

Давным-давно,

Был одет он не принцем, а зайцем,

И ухо оторвано.

А глаза у мальчишки, глаза были синие-синие.

Потихоньку сорвал он мне с елки игрушку –

хлопушку красивую.

А как в таком случае петь – ведь с вами этого не происходило? Вот тут-то и должно работать магическое «если бы» Станиславского. Нужно представить, что это было с вами. У вас в детстве был знакомый мальчик? Он дарил вам что-нибудь к Новому году? Если нет, то что бы вам хотелось получить от него в подарок? Наверное, книгу, игрушку? Вы должны представить себе, как он подойдет, как будет от стеснения переминаться с ноги на ногу, как вручит вам подарок. А какой на нем костюм? Может, клоуна или зайца? А может, он в маске? Вспомните свою совсем недавнюю елку, а главное, представьте себе эту картину, а потом постарайтесь передать ощущение, которое у вас возникло при этом воспоминании. Вами, вероятно, овладеет чувство чуть грустное и несколько ироничное. Разбираем третий куплет. Даже если вы не хотите встретиться с мальчиком, с которым дружили в детстве, попробуйте разбудить свою фантазию, захотеть. Наверное, в трудный момент жизни вам думается: вот был бы он рядом – и как было бы хорошо! А иногда вдруг увидите взрослого человека, и вам покажется, что он очень похож на того мальчишку. Вы разволнуетесь. Незаметно вглядываясь в его лицо, думаете: «Он? Не он?» У вас так бывает? Вспомните подобные случаи в вашей жизни. Представьте, как среди прохожих вы пытаетесь отыскать нужного вам человека, вглядываетесь в проходящих. А снег идет и идет…

Студенты рассказывают о похожих случаях из своей жизни, а потом пробуют петь о смешном мальчишке в костюме зайца с оторванным ухом. Слова «А синих (глаз) никак не найду» все поют по-разному: одни с надеждой, что все-таки найдут, другие – с отчаянием. Но мы выбираем оптимистический вариант – с надеждой!

И наконец – последний куплет.

– Подумайте, пожалуйста, для чего вы поете эту песню? Ведь когда зрители смотрят спектакль, они думают, переживают, делают выводы. А ведь песня – это маленькая пьеса. Значит, и она должна вызывать у зрителя определенные мысли, чувства. Так вот, какие именно чувства вы хотели бы вызвать у зрителя?

Встала Лена.

– В последнем куплете говорится, что даже если будут ошибки, неприятности, а без них в жизни не обходится, все равно нужно быть мужественным, стойким, думать, что обязательно в новом году тебе повезет! Хоть один друг, да встретится. Я считаю, что один друг – это очень, очень много, один настоящий друг! А если еще любовь! И вообще нужно быть сильным, счастье зависит от нас самих.

Лена стоит в центре сцены. Она горит желанием искренне и страстно поведать нам о прекрасном мире, который она увидела мысленным взором, о своих мечтах, надеждах, о любви. А главная ее задача – вызвать в нас такие же мысли, чувства, заставить стать ее единомышленниками.

Студенты, окружившие Лену, стоят задумавшись, с потухшими бенгальскими огнями в руках… Здесь очень важен ансамбль. Безразличное выражение лица одного, случайное движение другого – и атмосфера разрушится. Поет одна Лена, но все помогают ей донести эту песню до зрительного зала своим отношением – тем, как стоят, как слушают, как стараются увидеть то, о чем она поет, помечтать вместе с Леной. Поэтому важно было, чтобы песню знал каждый, тогда он вместе с Леной сумеет «прожить» ее. Рассказ Лены вызвал и у других желание поведать о своей жизни, своих мечтах. Большинство девочек выбрали песни о любви. Мальчики – философские, гражданские: «Время», «Человеком, ты слышишь, ты должен быть!..», «Тополь».

Расскажу о работе над песней «Тополь». В ней – воспоминание о детстве. У моих студентов оно было не так уж давно – им легко представить свою школу, воскресить в себе юношеские мечты «о добром, разумном, вечном», о подвигах, великих делах. Пел песню Юра:

Я жил в городке, запорошенном снегом,

А летом травой городок зарастал.

Я в школу по полю зеленому бегал,

А тополь до неба тогда доставал,

А тополь до неба, до самого неба,

А тополь до неба тогда доставал.

Разбираем песню, а затем ребята пробуют спеть ее. Вначале они поют почти все верно: рассказывают, где жили в детстве, представляя свой школьный двор, который когда-то казался им огромным, дерево под окнами школы.

– Скажите, – спросила Валя, – фразу «А тополь до неба тогда доставал» верно ли петь, просто докладывая об этом факте?

– Конечно, нет! Во-первых, она содержит явное преувеличение – «доставал до неба». Но в этом преувеличении и есть наше отношение к детству, к тому, что оно не вернется. Песня рассказывает о том, каким прекрасным, светлым было детство героя, какие мечты о подвигах, о дружбе рождались у него тогда.

В разговор вступает Антон:

– Для меня огромным событием было поступление в Гнесинское училище. Мне казалось это невозможным счастьем, я не верил, что смогу поступить. Но теперь, когда это произошло, я вдруг снова ощутил себя несчастным – голос не звучит, этюды не получаются, времени ни на что не хватает. И все-таки я верю, что стану артистом, что придет успех, а трудности надо преодолеть. А ведь какой-то мальчишка сейчас несбыточным счастьем для себя считает поступление в московское Гнесинское училище.

Антон из Феодосии. Он борется со своим южным говором, любит пофилософствовать, очень обидчив. У него приятный голос, он хорошо читает стихи. Но чтобы стать артистом, Антону нужно очень много работать – он далеко не всегда органичен, часто преувеличивает на сцене, «наигрывает» (да и в жизни от смущения прикрывается маской чудака).

– Верно, Антон!

Очень хорошо говорит о том, что думает, что вспоминает, когда слышит эту песню, Витя. Он пришел в училище из армии, служил в танковых войсках. Витя подтянутый, организованный, на него можно во всем положиться.

– Я был сейчас в родном городе, на праздники ездил. Вот вижу, мальчуган какой-то бежит в школу, и мне кажется, будто это я бегу. А ведь я-то уже и в армии отслужил, и женился – вон мне сколько лет! Но я еще ничего не успел сделать в жизни, жена работает – мне деньги высылает, чтобы учился. А хочется так много сделать.

Прошу спеть «Тополь» Витю, но ставлю перед ним задачу: конец песни должен прозвучать оптимистично, чтобы и сам Витя, и все мы поверили, что многое можно успеть, совершить – нужно только захотеть!

Конечно, мои студенты всегда интересовались, при каких обстоятельствах написана песня. И я рассказывала. Например, во время работы над песней «Тополь» я готовила роль Лиды в спектакле «Традиционный сбор», где герои собирались в своей бывшей школе. И вот я решила съездить в свою бывшую школу в Бабушкин (теперь это район Москвы). Училась я в этой школе со второго по четвертый класс. Мы занимались в две смены и сидели в помещении школьной столовой, так как здание школы было разрушено взрывной волной в годы Великой Отечественной войны. У нас был огромный школьный участок (во всяком случае, тогда он мне казался огромным), на котором мы, ученики, сажали картошку. А на уроках военного дела мы маршировали по этому участку и пели «Вставай, страна огромная…». У калитки тогда рос высокий тополь. И вот приехала я на знакомую улицу. Даже не могу передать, как волновалась. Смотрю: новое белое здание школы, четырехэтажное. Старые постройки снесены. Участок совсем небольшой, и тополь тоже. Забор и вовсе низкий. Остановилась я у калитки, горло сжалось, и даже слезы навернулись на глаза. А мимо меня бежали девочки и мальчики и удивленно на меня глядели. Вот обо всем, что передумала и перечувствовала в тот момент, я и написала песню.

У меня так уж выходит почти всегда – работаю над новой ролью и песню новую пишу.

Во время работы над спектаклем «Традиционный сбор» я написала и еще одну песню – «Время». По пьесе взрослые ее герои трудного выпуска 1941 года в конце вечера становятся откровенными. Каждый из них говорит то, что он думает о себе, мысленно подводя итоги прожитой жизни, и то, что думает о других. Одна из героинь ставит оценки каждому за прожитую жизнь, за то, каким он стал человеком, а не каких жизненных благ добился. У героев происходит «очищение». И зритель верит, что каждый из них еще успеет совершить много хорошего. И вот песней «Время» мне захотелось сказать, как важно иногда на мгновение остановиться, оглянуться на свою жизнь. Да и не только на свою жизнь – за каждодневными заботами мы иногда упускаем главное, не видим красоты вокруг.

Песню «Время» выбрал Саша.

– Саша, какие мысли вызывает у вас эта песня?

– Знаете, я ведь до училища учился в университете – родители настояли. И вдруг понял: не могу больше! Это не главное. Теряю драгоценное время – я ведь хочу быть артистом. Бросил университет и поступил в училище. Ищите свое главное, хочу я сказать людям. И еще обратить их внимание на красоту дождя, солнца, леса.

Всегда, когда один из студентов искренне говорит о своем понимании песни, откликаются другие и так же рассказывают о своем видении, пробуют петь.

Я вначале не стала раскрывать им замысла песни, историю ее создания. И лишь после того как ребята попытались сами осмыслить песню, как бы заново ее сочинить, я рассказала им, как она родилась. Будить фантазию исполнителя, по-моему, можно и нужно, но каждый певец должен использовать свои воспоминания, представления, сам должен осмыслить произведение, тогда песня станет ему родной, близкой – как бы его собственной. И в каждом случае песня, естественно, звучит по-разному, она окрашивается сегодняшним настроением, сегодняшними мыслями. Нельзя заучить песню раз и навсегда – это будет не искусство, а мертвая форма. Работая над песнями, мы стремились постичь «жизнь человеческого духа», о которой так много писал Станиславский. В спорах о смысле жизни, о работе, о творчестве создавался и креп наш коллектив. Одну из песен, включенных в композицию, пели на два голоса Юра и Витя. Они трактовали ее как клятву оставаться человеком в любых условиях, при любых трудностях, клялись быть пионерами в широком смысле этого слова – первооткрывателями. Приведу последний куплет песни:

Это очень ответственно – жить,

Да еще жить в двадцатый век.

Человеком, ты слышишь, ты должен быть,

Ты обязан быть, человек!

Слова песни «проживались» и остальными участниками композиции, которые тоже мысленно клялись сделать все, чтобы стать людьми с большой буквы.

Законы сценического действия требовали смены ритма, включения в композицию какой-то новой темы – иначе бы упало напряжение картины, ослабло внимание зрителей. Приподнято-романтический стиль первой части композиции разрушали девочки. Новой светлой струей вливалась в нее песня, исполненная в частушечном ритме. Ее слова звучали как приглашение к веселью, как начало перепляса:

Может быть, может быть,

Я не современная,

Может быть, может быть,

Я и суеверная –

Только мне все кажется,

Почему-то кажется,

Что между мною и тобой

Ниточка завяжется!

Начало песни спела одна группа, шутливо пританцовывая, продолжение – другая, отвечая первой, а когда начался последний куплет, вдруг в центр выскочил высокий, смешной Герман. Половину куплета он спел, обращаясь к одной девушке, половину – к другой:

Может, ты моя судьба,

Ты моя кровиночка,

Я тянусь к тебе, как к солнцу

Тянется былиночка.

Девочки, смеясь, окружили Германа и повели вокруг него хоровод:

Да что ж это за ниточки?

Про то никем не сказано,

Только мне все кажется,

Что я к тебе привязана.

Это была импровизация, но она прозвучала так интересно, что мы оставили этот эпизод, ничего в нем не меняя, для экзамена.

Включили мы в композицию и грустную песню о любви – «Ты живешь в другом городе». Ее пела Таня. У Тани в Калмыкии остался жених, поэтому ей особенно близка и понятна эта песня. Таня маленькая, тоненькая, смешная девочка, ей всего шестнадцать лет. Поет она очень искренне, трогательно и отрешенно.

Некоторые песни, прозвучавшие в композиции, были исполнены как монологи, другие – как обращение к конкретному лицу, как диалог, как спор, в котором каждый отстаивает свои позиции. Так, например, исполнялась песня «Вечерняя Москва». Певица – Вера – рассказывала о неразделенной любви. В ее жизни случилось так, что любовь принесла ей не радость, а страдание. С Верой вступила в спор Валя. Своей песней «Весна» она доказывала, что любовь прекрасна, даже неразделенная. Любовь открывает человеку удивительный мир, любовь – это обязательно счастье, потому что у человека «крылья вырастают».

Ну как же вы не замечали.

Ну разве вы не замечали?

Я видела синее небо,

Когда я по улицам шла!

Песню «Весна» студенты играли. Педагог-хореограф Л.Г. Таубе включил в нее движение, которое помогало выразить, раскрыть смысл песни. Студенты обыгрывали весну, ловили ладошками первые капли дождя. Настроение этой песни передавалось окружающим, и все танцевали вальс, тот самый вальс, который звучал в начале нашего представления. Эта песенная композиция стала для моих студентов успешным зимним экзаменом.

Сейчас на самодеятельной сцене очень популярен жанр так называемой зримой песни, как назвал ее Г. Товстоногов. Что же это такое? Инсценированная песня – это, на мой взгляд, картина на тему песни, этюд.

К тридцатилетию Победы над фашистской Германией в школе, где учился мой сын, проходил конкурс инсценированной песни, и меня попросили помочь в его проведении. Работали ребята самозабвенно и достигли, на мой взгляд, неплохих результатов. Один из классов решил инсценировать «Темную ночь» Н. Богословского.

Я спросила у ребят:

– Что вы представляете себе, когда слышите эту песню?

– Женщину у детской кроватки.

– Поле боя.

– Взрывы и выстрелы.

– А вам не кажется, что эта песня – письмо солдата с фронта?

И тут все начали предлагать, каким образом можно эту песню сыграть. Мальчики сели на пол, стали писать письма, разумеется, складывая их потом треугольниками. Решили достать пилотки, планшеты, укрепить на сцене огарок свечи, около которого солдаты будут писать письма. Девочки, стоя полукругом за мальчиками, тихонько пели: «Темная ночь, только пули свистят по степи…» Куплет «Смерть не страшна…» пели только мальчики, встав, выпрямившись и очень серьезно. В зале стояла мертвая тишина – так взволновала зрителей эта картина.

Другой класс инсценировал песню М. Блантера «В лесу прифронтовом». Девочки, стоя на заднем плане сцены, покачивали веточками берез, изображая лес. Песня лилась тихо и мелодично, напоминая шелест березовых листьев. На переднем плане в задумчивости сидели несколько мальчиков и девочек в пилотках. Одна из девочек перевязывала раненого бойца. Ребята пели, прислушиваясь к мелодии скрипки, на которой играла девочка, стоя в центре сцены. Она была символом музыки русской земли, осени, грусти и любви, возникших в душах задумавшихся бойцов.

Как правило, в концертах с инсценированной песней сочетается литературный материал. Мне довелось видеть интересную работу в Гнесинском училище, на курсе, которым руководил режиссер Московского театра кукол Л. Хаит. Педагоги и студенты взяли подлинные письма времен Великой Отечественной войны. Подобрали они и военные песни, малоизвестные, забытые частушки того времени. Вот это сочетание писем с фронта и на фронт с песнями оказывало на зрителей сильное эмоциональное воздействие.

Мне кажется, работа над инсценированной песней очень полезна и студентам, и участникам самодеятельности. В поисках художественного, зрительного образа, выражающего музыку и текст песни, используется этюдный метод. Это развивает фантазию, заставляет исполнителей заниматься пластикой, тщательно отбирать действия, соответствующие основной мысли песни. Песня всегда выражает то время, в которое она написана, и поэтому артистам приходится изучать историю, вдумываться в события, знакомиться с соответствующей литературой.

Работа над образом

После упражнений и этюдов мы начали работать над драматическими отрывками (та же последовательность в освоении актерского мастерства и у драматических актеров). А затем нам полагалось поставить водевиль.

И вот мы решили вместо обычного водевиля взять комедию Н. Гоголя «Женитьба». Существует опера М. Мусоргского, написанная по сюжету этой комедии. Но ее музыка сложна для студентов второго – третьего курсов, и мы не могли ею воспользоваться. Решили провести эксперимент, наверное, возможный только как ученическая работа: каждый исполнитель сам выбирал русскую народную песню, которая, по его мнению, выражала тот или иной образ, то есть такую, которую мог бы спеть персонаж Гоголя в те моменты, когда ему не хватало слов, в моменты самого высокого душевного напряжения. В крайнем случае разрешено было пускаться в пляс.

Наша Агафья Тихоновна, невеста, выбрала «Калинку», сваха – «Вдоль по Питерской», тетка – «Степь да степь кругом…». Для общего вступительного и заключительного танца взята была мелодия песни «Светит месяц».

«Калинка» Агафьи звучала то томно, то страстно, то весело и задорно. Причем Агафья Тихоновна ее не пела – мелодия песни возникала как мотив, звучащий в ее душе. Эта музыка выражала главное желание героини – любить (возлюбленный представлялся ей красивым и обязательно «благородным»). Ну и конечно, другим желанием Агафьи было стремление выйти замуж.

Нам захотелось приблизить героиню к современности, сделать ее устремления более понятными молодежи.

– Я не знаю, как найти зерно образа, – сказала Лена, которой поручили роль Агафьи. – Я не думаю так много ни о любви, ни о замужестве. Да мне и некогда: с утра до вечера занятия и еще общественная работа!

Все это так, и тем не менее, чтобы на сцене была правда (а мы именно этого решили добиться), актер должен найти в себе, «раскопать» нужные для образа черты.

– Вы мечтаете о любви?

– Да, конечно.

– Значит, вспомните себя в эти минуты. Ведь автор мог изобразить Агафью в разные моменты жизни – она вставала, одевалась, умывалась, училась хозяйничать, шила или вышивала. Но для автора важнее было показать ее мечтающей о любви.

Очень полезно актеру (особенно начинающему) прожить день жизни образа (разумеется, придумать ее – эту жизнь – самому, жизнь в предлагаемых автором обстоятельствах). Мне, например, это всегда помогает в поисках решения образа. В частности, я стараюсь найти реальный дом, где, как мне кажется, могла бы жить моя героиня.

– А не попробовать ли и вам найти в Москве старый дом, например в Замоскворечье, где могла бы жить Агафья? Кстати, как вы думаете, Агафья существовала в таком же ритме, как и вы?

– Конечно, нет! Куда ей было спешить?

– Вот и попробуйте встать, одеться, как Агафья (подумайте, какой она любила цвет), выпить чаю с пирожками.

Конечно, каждый актер по-разному работает над ролью – как говорят, у каждого своя «кухня».

Старые мхатовские мастера учили нас, что главное в работе над образом – найти выражение глаз героя. Наверное, это правильно, поскольку глаза – зеркало человеческой души. Я много раз замечала, как актеры нашего театра, уже ставшие мастерами, пользуются этим в работе – «ищут глаза».

Мне вспоминается бабка Грачиха из спектакля «Без креста», поставленного О. Ефремовым по повести В. Тендрякова «Чудотворная». Эту роль сыграла еще совсем молодая Галина Волчек. Она создала образ темной и недоброй старухи. Ко всем и ко всему Грачиха относилась с подозрением, считая, что все делается только из выгоды. Неторопливо, искоса глядя, всматривалась она в людей, словно видя их насквозь, и по выражению ее глаз можно было понять, что в людях Грачиха видит только плохое. Совсем другими – озорными, любящими, порой отчаянными – были глаза другой героини Волчек, молодой заводской работницы Тамары из спектакля «Два цвета», сыгранной в те же годы.

Вот и вы, Лена, поищите выражение глаз своей Агафьи. Быстро она понимает, что происходит вокруг, или медленно? Озорная Агафья или тихая, задумчивая? Попробуйте за домашней работой (конечно, в образе Агафьи) помечтать о любви, представить себе своего возлюбленного, его внешность, поступки. Подумайте, что значит для вас приход свахи. Ведь у вас нет возможности познакомиться с кем-то без помощи свахи. Только она связывает вас с внешним миром, только она может найти вам жениха.

Сцену прихода свахи мы пробуем решить поначалу этюдным методом. Тетка, Дуняша, Агафья, заслышав, что идет сваха (возникает мелодия «Вдоль по Питерской»), бросаются ей навстречу, усаживают, угощают. Сваха, свежая, румяная, довольная, что нашла жениха, пританцовывая, плывет по комнате, как королева. Не сразу выкладывает она новости, а подзадоривает, разжигает любопытство женщин. Они расшумелись, развеселились. Сваха их так заворожила, что женщины даже перетаскивают стол и стулья, в какой бы угол она ни шла, где бы ни остановилась.

– Можно так?

– Если вам хочется принимать ее именно так, принимайте. Это комедия. В ней могут быть и преувеличения, гротеск, лишь бы они были оправданы, не наиграны, не фальшивы. Я вам поверила. Мне думается, что гоголевскую сваху именно так и принимали.

Каждый эпизод мы разбирали все вместе, решали, что может быть, а чего нет. Очень интересно, по-моему, Лена играла встречу с женихами. Она выходила, когда все претенденты были уже в сборе.

– А что, если я попробую угадать в ком-нибудь из женихов того возлюбленного, о котором мечтаю?

– Попробуйте.

Лена выходит, останавливается и пристально смотрит в лицо каждому жениху. Она так взволнована, что даже краснеет. Чтобы полнее выразить ее мысли, томно звучит мелодия любви – «Калинка». Лена переводит взгляд с одного жениха на другого. Может быть, в гоголевское время девушка и не стала бы так вести себя – она бы стеснялась, опускала глаза. Но наша Агафья одержима мечтой о любви, о семейном счастье, и нам всем кажется, что линия ее поведения верна. Мы верим ей.

Роль тетки (поскольку у нас решение комедии гротескное) мы поручили Герману. Тетку – Германа тоже волнуют мысли о любви и мечты племянницы. Желание племянницы полюбить обязательно дворянина тетка в глубине души поощряла, но не верила, что можно найти порядочного жениха. Ей казалось, что в округе нет богатых и образованных дворян: «Где же его сыскать?» Отсюда и безнадежная тоска тетки, которая выливалась в песню «Степь да степь кругом…». В сцену Агафьи и тетки мы включили и танец. Его очень интересно поставил Л.Г. Таубе. Это был танец-игра. Тетка и племянница, разговаривая о женихах, играли в «дурачка». В момент, когда племянница требует дворянина, а тетка в отчаянии от того, что его негде сыскать, поет «Степь да степь кругом…», Агафья решает взять реванш и… обыграть ее в «дурачка». Мелодия песни начинает звучать отрывисто и азартно, соответствуя внутреннему состоянию героев. Наконец тетка не выдерживает напряжения и бросает карты – она обиделась и отвернулась от племянницы. Агафья хочет помириться с теткой, подходит и вызывает ее на танец. Начинается перепляс.

Агафья виделась нам молодой, озорной девчонкой, избалованной, но доброй, замирающей при мысли о любви, мечтательной. И в таком решении образа нам очень помогла «Калинка». Музыка обогатила и образ тетки, сделала его более ярким, выразительным.

Сваху играла Валя, девушка изящная, хрупкая, с задатками характерной актрисы. Вопреки физическим данным Вали – легкости, воздушности, мы искали характер энергичный, широкий.

Входя к жениху или к невесте, сваха приносила новости о жизни города. Вместе с ней в дом врывались события улицы, вести со всего света. Сваха исполняла свою работу весело, азартно, она «делала счастье» и гордилась, что молодые люди глядят на нее с надеждой. Поэтому выбрала себе песню широкую, раздольную – «Вдоль по Питерской». (Здесь мне хочется оговориться: ни в коем случае не следует думать, что мы рекомендуем ставить «Женитьбу» таким образом – нет, это чисто учебная работа). Сваха входила под мелодию песни, пританцовывая, ободряя молодых людей, обещая им счастье, богатство, любовь. Эта энергичная, активная песня помогала Вале почувствовать сильный, оптимистичный характер свахи, понять человека, живущего интересами людей, получающего удовольствие от своего занятия (так мы трактовали сваху). Песня во многом помогала студентам раскрепоститься.

Очень много нам пришлось работать над речью героев «Женитьбы». У некоторых студентов, и у Вали в частности, – скороговорка. А язык Гоголя требует речи сочной, яркой, плавной. Вспомните хотя бы рассказ свахи о невесте: «Как рефинат! Белая, румяная, как кровь с молоком, сладость такая, что и рассказать нельзя… Да, такой великатес! А к воскресному-то как наденет шелковое платье – так вот те Христос, так и шумит. Княгиня просто!» Валя сначала заставляла себя произносить все слова медленно, четко выговаривая все гласные. Потом это вошло в привычку и стало для нее органичным. Очень помогла нам, конечно, педагог по речи Л.Е. Введенская.

Разумеется, мы искали и плавную походку свахи, и все ее движения – не мелкие, резкие, а округлые, широкие. Валя написала биографию свахи, придумала некоторые подробности ее жизни, ходила по улицам Москвы, пытаясь представить, как бы она ходила, будучи свахой, из дома в дом. И дома себе выбрала реальные, чтобы, рассказывая, представлять определенную картину. «А вот как поворотишь в проулок, так будет тебе прямо будка, а как будку минешь, свороти налево, и вот тебе прямо в глаза и будет деревянный дом…»

– Людмила Ивановна, – спрашивает Валя, – а вы все это проделывали, когда в первый раз работали над характерной ролью?

– Да. Помню, получила роль тетки Карандышева, Ефросинии Потаповны, из «Бесприданницы» А. Островского. Было мне тогда девятнадцать лет. А тетка старая. Я не только искала походку, речь, но даже достала старую книжку по кулинарии (поскольку надо было сыграть сцену обеда у Карандышева) и составила подробное меню, придумала все блюда. Потом ходила по рынкам и магазинам, выбирая продукты, прицениваясь. У меня даже был составлен перечень продуктов и цен на них. И потому мне легко потом было произносить монолог.

В работе над ролью мне всегда помогает и выбор прототипа, то есть человека, на которого, как мне кажется, похожа моя героиня. Находится такой прототип чаще всего неожиданно. Вот, например, мне поручили роль Матвеевны в спектакле «В день свадьбы» по пьесе В. Розова. Вначале в пьесе были две пожилые женщины, накрывающие праздничный стол: Сергеевна и Матвеевна. Но мы решили свести эту роль в одну. И все равно слов в роли оказалось очень мало. И вот тут-то, когда играть почти нечего, мне захотелось сделать что-нибудь интересное. Начались поиски. И я вспомнила тетю Шуру Ниточкину – одинокую старушку, которая живет в деревне, где я несколько лет снимала дачу. Домик у тети Шуры маленький, старый, в одно окошечко. Она сама его все время ремонтирует. Интересно тетя Шура рассказывает о себе:

– А как же, я и пенсию заработала, сначала на ватной фабрике служила, а потом сторожем в магазине. Возьму, бывало, револьвер игрушечный и сторожу. Один раз даже воров напугала. Кричу: «Стрелять буду!» – и револьвер на них.

Для тети Шуры лес – родной дом. Она знает грибные места, малинники и столько историй может рассказать – заслушаешься! Тетя Шура очень гостеприимна, обязательно пригласит тебя в дом и даже угостит рябиновкой собственного приготовления. И все-то она веселая, и все-то ей хорошо, всем она довольна. Вот и Матвеевну я постаралась сделать такой – доброй, общительной, которую всегда пригласят в любой дом. Она поможет приготовить угощение, накрыть свадебный стол и полы помоет. Причем все это ловко, скоро, с шутками и прибаутками, без ложной гордости. А сама и за стол не сядет – некогда. А уж как невестой будет любоваться – до слез – и от всей души желать ей счастья.

Работая над ролью Матвеевны, я несколько раз ездила в деревню к тете Шуре Ниточкиной.

А вот как «нашла» я свою Колдунью – Нелли для спектакля «Старшая сестра» по пьесе А. Володина. Я вела драматический кружок в школе, в девятых классах. Моих девятиклассников послали на завод. И вот одна девочка рассказывает:

– Прихожу я в цех – одни женщины. Они еще девочками поступили на завод, с тех пор и работают. Многие замуж не вышли – поубивали на войне их женихов. Интересы будничные, спорят, ссорятся. А я ведь театр очень люблю. И подумала: «Дай-ка я их в театр свожу!» Достала билеты, организовала поход. Смотрю, разговоры-то совсем о другом пошли. Они так интересно спектакль обсуждали! Стали меня просить, чтобы еще достала билеты.

Этот рассказ моей ученицы помог мне понять самое важное в своей героине. Девочка так эмоционально и подробно рассказывала мне о заводских женщинах, что я увидела свою Колдунью в театре, почувствовала, как от соприкосновения с искусством пробуждается все лучшее в ее душе.

Лиду из «Традиционного сбора» я «нашла» в сберкассе. Прототипом моей героини стала Зоя Андреевна, которая даже внешне мне показалась очень похожей на мою Лиду. Она краснела, когда люди предъявляли к ней претензии, никогда не повышала голоса, а старалась все объяснить, хотя и говорила очень твердо и горячо. Несколько позже Зоя Андреевна вдруг неожиданно рассказала мне, случайной посетительнице, историю своей жизни. И я была прямо-таки потрясена – так ее жизнь оказалась похожей на жизнь моей Лиды.

Это те случаи, когда в работе над образом идешь от внутреннего к внешнему, ищешь прежде всего выражение глаз, отношение к партнеру, мироощущение. А иногда можно «найти» образ, идя от внешнего вида, от костюма. Если роль не получается, очень полезно попробовать загримироваться даже в «застольный» период работы над пьесой, поискать костюм героя. Бывает, что какая-нибудь незначительная деталь сразу все решит. Работая, например, над ролью матери в «Назначении» по пьесе А. Володина, я очень долго мучилась с костюмом. Мать – женщина в возрасте, и костюм для нее имеет большое значение. И вот я придумала надеть старый японский халат-кимоно. Художник одобрил мой выбор, театр купил в комиссионном магазине халат «с птицами». Надела я его – и увидела в зеркале мать Лямина. Парик мы отыскали с художником-гримером В.А. Логиновой. Мне хотелось обязательно темно-рыжий, спутанный, похожий на воронье гнездо. Когда он был готов и я его надела, даже не пришлось накладывать грим: образ создавался париком и костюмом.

Конечно, иногда художник по костюму и гриму предлагает вариант, который совпадает с твоим представлением об образе, а иногда приходится спорить и доказывать свою точку зрения.

В спектакле «Эшелон» по пьесе М. Рощина роль Маши, рабочей из литейного цеха, с большим мастерством играла А. Покровская – актриса интеллектуальная, психологическая. Ей важно было сразу найти внешность ее героини, поэтому уже на первых репетициях она стала зачесывать волосы назад круглой гребенкой. Е. Миллиоти, талантливо сыгравшая в спектакле «Без креста» Родьку – деревенского мальчишку, умного, веселого, озорного, на плечи которого свалилась трагедия, – весь репетиционный период ходила в ковбойке и в школьных брюках, на первые же репетиции надевала мальчишеский парик. А как мучилась актриса Н. Каташева, репетируя роль восьмидесятилетней старухи-еврейки в спектакле «Всегда в продаже» по пьесе В. Аксенова. Помог художник: показал эскиз костюма. Молодая актриса надела горб, седой завитой парик, художник-гример приклеил ей нос, и актриса стала двигаться, разговаривать соответственно своему внешнему виду. В результате долгой, кропотливой работы получился очень интересный образ.

А вот что помогло мне в создании образа Квашни из спектакля «На дне» по пьесе М. Горького. Мы с режиссером Г. Волчек решили сделать мою героиню неунывающей, не желающей показывать, как ей трудно, одиноко (хочется выйти замуж за Медведева, а он все не делает предложение, и Квашня всех уверяет: «…не подумаю замуж за него идти!»). Мне показалось, что наша Квашня похожа на мою соседку по дому Марию Александровну – полную, веселую женщину, одновременно самолюбивую и любящую всех поучать, как надо жить. Я выпросила у соседки ее любимую шерстяную кофту и репетировала в ней, и так в этой кофте потом всегда и играла Квашню. Видите, даже когда играешь классические роли, в создании образа может помочь современный конкретный человек, обладающий похожим характером.

После этого нашего разговора на следующий же день почти все студенты были в костюмах. Герман, играющий тетку, – в декольтированном платье, невеста – в соответствующем образу наряде. Вероятно, репетировать в костюмах было еще рановато, но хорошо, что ребята попытались представить себе героев, подумали об их внешнем виде. Кроме того, в длинном платье совсем другая походка, поэтому и нужно на репетицию надевать длинную юбку. А готовя роль Дуняши, нельзя проводить репетиции в туфлях на платформе.

В работе над классикой очень помогают литература и живопись соответствующей эпохи. Невозможно работать над Чеховым, не познакомившись с картинами И. Левитана. И хотя у Левитана пейзажи, а не портреты, но в них есть «чеховское» настроение.

Если предстоит работа над пьесами А. Островского, нужно внимательно рассмотреть портреты В. Тропинина, О. Кипренского, картины В. Поленова и П. Федотова.

Разумеется, и мы, работая над «Женитьбой», смотрели картины. В первую очередь, конечно, П. Федотова: «Свежий кавалер», «Сватовство майора». Подолгу простаивали мы перед картинами И. Репина, И. Крамского, В. Тропинина.

Я не буду рассказывать, как шла работа над каждым из образов «Женитьбы». Остановлюсь лишь еще на одной очень трудной роли – Подколесина. Мы долго не могли найти основную песню для этого героя. Решили (возможно, идя по пути наименьшего сопротивления) дать ему «Калинку», сделав ее вообще темой женитьбы, темой мечты о взаимной любви, о семейном счастье.

Играл Подколесина Юра, человек довольно решительный, которому муки и сомнения Подколесина были чужды. Работалось Юре трудно. Мы хотели довести сомнения Подколесина по поводу женитьбы до трагедии, вернее – трагикомедии. Тогда самые пустяковые препятствия вырастают в событие. Например, слова: «Готов вытерпеть бог знает что, только б не мозоли» – Юра пробует произнести так, будто он готов вытерпеть полостную операцию без наркоза, сжечь собственную руку – любые самые страшные вещи на свете для него ничто по сравнению со жмущими сапогами. Если жмущие сапоги вырастают в целое событие, так что же такое для Подколесина – Юры женитьба?

«А ведь хлопотливая, черт возьми, вещь женитьба! То да се, да это. Чтобы то да это было исправно, – нет, черт побери, это не так легко, как говорят». Он даже дважды чертыхается! Мало того, что для женитьбы нужно «то да се, да это», так ведь еще и необходимо, чтобы «то да се, да это» было сделано исправно. Подколесин ужасно боится всех тех трудностей, которые ему нужно преодолеть.

Мы специально написали для Подколесина новые слова на музыку «Калинки». Начинал Юра петь в самый напряженный момент своих сомнений и колебаний, с самой высокой ноты, выбегая вперед на авансцену, чтобы рассказать зрителю о своих страшных муках-колебаниях, взвешивая все «за» и «против» женитьбы.

Нам очень хотелось выразить состояние Подколесина и в движении, но поначалу мы не знали, как это сделать. Вдруг на одной из репетиций Юре захотелось в конце арии – в момент крайнего напряжения – подпрыгнуть и ухватиться за железный трос, на котором держался занавес, вроде бы повиснуть в воздухе. Именно оттуда – с высокой точки – наш Подколесин замечал вдруг, что идет туча, а стало быть, ехать к невесте не надо (кто ж ездит в дождь?). Подколесин облегченно вздыхал и спрыгивал на землю. «Выеду, а вдруг хватит дождем?» – говорил он свахе.

Встреча с классическим материалом, с прекрасной драматургией очень много дала моим студентам. Им интересно было работать над столь яркими, емкими характерами, почувствовать современность звучания гоголевского текста. Ведь у нас тоже порой пустяки вырастают в трагедии, нас мучают и раздирают сомнения, порой и мы ленимся предпринимать серьезный шаг. Ну, а мечты о любви и семье всем понятны, сомнения и тревоги, связанные с этим, живы во все времена.

Массовые сцены

«Сорочинская ярмарка» невозможна без массовых сцен, а чтобы они получились яркими, живыми, ими нужно увлечь всех участников. В постановке массовых сцен нам очень помогли балетмейстер Л.Г. Таубе и дирижер В. Граховский.

Для нас текст повести зазвучал как развернутая авторская ремарка: «…дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку». Поэтому в прологе все действующие лица идут на ярмарку. По сцене тянется вереница людей с кувшинами, арбузами, гусями… Люди идут в предвкушении праздника, распевая на все лады:

Надоело в хате жить,

Геть на ярмарку из дому,

Дому, дому…

В этом эпизоде мы добивались, чтобы студенты активно начали представление, как говорится, задали тон спектаклю, повели за собой зрителей. Стоит только одному участнику выпасть из общего настроя (допустим, он сегодня не выспался) – и все рушится! А нам нужно было, чтобы с каждым человеком, появляющимся на сцене, действие развивалось, чтобы ритм каждого последующего эпизода был чуть более активным, чем ритм предыдущего. Работали мы над этим очень долго, но зато пролог в спектакле получился. Поток людей, устремляющихся на ярмарку, двигался все быстрее и быстрее, ускорялся и темп пения. Вот уже слышна почти скороговорка, наконец все участники берутся за ленты, крутится карусель, звучит гопак, а потом сразу, одним движением, исполнители обращаются к публике и друг к другу, предлагая товар, распевая:

Куры, гуси и цыплята.

Горилка… Горилка…

В этот момент впервые появлялись цыгане (цыганка крала гуся у Мокрины).

Вокально-танцевально была решена первая встреча Параски с Грицьком, перепалка Хиври и Грицька, когда он попадает куском грязи в лицо «пожилой красавице». «Дородная щеголиха вскипела гневом», она шла в наступление на обидчика, а участники сцены превращались в болельщиков (причем за Грицька были не только люди, но и плетни, которые спасали его от разбушевавшейся Хиври). Народ оттеснял Хиврю, а вслед за ней и воз ее укатывал за сцену.

Так в повести Гоголя Хиврю оттесняли от Грицька на свадьбе. У нас это происходило уже при первой встрече Грицька и Параски. Нам очень хотелось выделить, подчеркнуть момент зарождения их любви.

Грицько подхватывал Параску, падающую с воза, который с трудом вытаскивали из грязи казаки. И именно в этот момент он и произносил гоголевский текст: «Славная дивчина! Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее». Грицько ставит Параску на землю. В оркестре возникала лирическая тема, влюбленные не отрываясь смотрели друг другу в глаза, молча передвигаясь по маленькому кругу.

Сцена позволяет некоторые жизненные моменты решать условно. Чтобы зафиксировать внимание зрителя на том, что двое молодых людей понравились друг другу, мы как бы «останавливали мгновение». Нам было важно, чтобы наши Грицько и Параска прожили его напряженно, чтобы они увидели друг друга, выбрали друг друга на всю жизнь. Разумеется, музыка помогала исполнителям сыграть этот эпизод.

– А что же в это время делать нам, остальным участникам, ведь внимание должно быть заострено на Параске и Грицьке? – спрашивали студенты.

– Чтобы помочь зрителю сосредоточить внимание только на героях, вы тоже должны увидеть, что герои понравились друг другу, понять это.

Двигаться разрешили только Параске и Грицьку, остальные замирали, наблюдая момент рождения их любви. Конечно, это условность, но в музыкальной комедии она правомерна. Как мы потом убедились, зрители абсолютно приняли нашу задумку.

Вторая массовая сцена, очень важная для спектакля, – «сцена чертовщины», как мы ее назвали. Напуганные появлением на ярмарке красной свитки, подгулявшие казаки приходят в хату кума, помешав свиданию Хиври и Поповича. Мокрина угощает гостей, все просят кума рассказать про свитку. Кум рассказывает, Мокрина перебивает его. Шорох, возникший из-за неловко повернувшегося на печке Поповича, заставляет всех насторожиться.

Однако люди перебарывают страх. Рассказ продолжается. Теперь уже явно кто-то хрюкнул. И вдруг из-за кулис показалась свиная морда. И потом на сцену врывалась организованная цыганом ватага парубков и девушек, наряженных ведьмами, чертями, в вывороченных тулупах, с метлами. Они сметали со сцены декорации (сами же участники задвигали их в кулисы), и на свободной площадке возникал общий танец – «чертовщина». Танцевали все, кроме Черевика и кума. Ведьмы скакали верхом на чертях, погоняя их метлами. Наши юные исполнители проделывали это с упоением.

А вот эпизод, где шел рассказ о свитке, дался нам очень нелегко. Знакомый текст не вызывал интереса – участники сцены слушали его без напряжения, постепенно и кум-рассказчик начинал скучать.

– А ну-ка, давайте попробуем построить сцену как соревнование между кумом и кумой. И ему и ей хочется рассказать эту необыкновенную историю, причем каждому по-своему. Только кум произносит фразу – а куме уже не терпится вставить свое слово. И теперь кум ловит момент, чтобы успеть продолжить рассказ жены, отстранив ее, – он-то лучше знает все подробности! Но Мокрине кажется, что муж забудет самое главное, и она опять встревает. Супруг ее обрывает. Мокрина замолкает, но в следующую минуту все повторяется сначала. А слушатели напряженно ждут, что же произошло дальше.

Такое решение эпизода сразу сделало его интересным. В конце рассказа кума возникала тревожная музыкальная тема, а затем шел вокальный кусок, завершающий этот трудный эпизод. Наконец-то он получился!

Заканчивался спектакль также массовой сценой.

Свадьба. Как сделать ее сценической? Поставить танец более яркий и активный, чем «чертовщина», мы, пожалуй, не сможем. Решили сделать финал более спокойным. Встретившихся наконец Грицька и Параску (ее прятали, а потом, как сюрприз, выдавали цыгане) окружают счастливые за них люди. Хиврю они к молодым не пускают. Черевик соединяет руки жениха и невесты: «Пусть их живут, как венки вьют!» Цыгане надевают на Параску фату, жениха и невесту осыпают цветами, и они, держась за руки и замирая от счастья, первыми выходят на поклон к зрителям. За ними – остальные пары, ручейком, оставаясь в образах и сохраняя взаимоотношения своих персонажей, так что Черевик уводит со сцены разгневанную Хиврю.

Слепец остается на сцене один и закрывает томик повестей Гоголя.

Итак, слепец начинал и заканчивал спектакль, присутствовал во всех массовых сценах, как бы комментируя происходящее. Главной трудностью в работе над этим образом было найти меру его участия в спектакле. Он должен был скромно и тактично преподносить все, что происходило на сцене, даже не видя, а только как бы по шуму все понимая. Конечно, его слепоту мы тоже решали условно, нам вовсе не хотелось, чтобы исполнитель играл патологию слепого человека. У Антона – слепца был южный говор. А в нашем спектакле все говорили на чистом русском языке. Педагогу по технике речи Л.E. Введенской пришлось очень много работать с Антоном над текстом. Постепенно Антон добился чистоты произношения. А как он чувствовал музыку гоголевской прозы!

– Антон, с чем вы выходите к зрителю, когда начинаете спектакль?

– Я хочу сказать, что люблю Гоголя и верю, что и вы, зрители, любите, знаете и помните его «Вечера на хуторе близ Диканьки». Я приглашаю зрителей еще раз окунуться в эту замечательную прозу, увидеть гоголевских героев – трогательных и смешных, приглашаю вместе с нами посмеяться над человеческими недостатками и порадоваться счастью молодых.

– Все правильно. А теперь – о роли Грицька.

Роль Грицька играет Витя. У Гоголя Грицько увидел Параску на вершине воза и залюбовался ею. А затем уже наши герои встречаются только на ярмарке, где Грицько просит у Черевика, чтобы тот отдал ему дочку в жены. В либретто оперы «Сорочинская ярмарка» (авторы Л. Юхвид, М. Авах), наоборот, очень много сцен Параски и Грицька. Но действие, как нам показалось, в них не развивается, и мы решили отобрать только те сцены, которые необходимы для сюжета, – ведь это спектакль о двух влюбленных. И зритель должен следить за развитием их отношений, сочувствовать им, желать их встречи. Почти все остальные герои спектакля помогают влюбленным соединиться. Поэтому линия Параски и Грицька, конечно, должна пройти через весь спектакль. Наши Параска и Грицько, если помните, встретились и понравились друг другу еще в прологе.

Сразу же, как только воз, на котором сидит Параска, исчезает, Грицько поет арию. Душевное состояние его понятно: понравилась дивчина, но жениться будет нелегко – ее мачеха постарается помешать счастью. Вначале эта ария у Грицька – Вити никак не получалась – поет «деревянно».

– «Сказать бы Параске, голубке крылатой…» – начинает Витя.

Но я его останавливаю:

– Витя, давайте разберемся в последовательности ваших чувств. У вас звучат одновременно и светлая и горькая мысли. А ведь так бывает редко. Чаще мысли и чувства сменяют друг друга, правда?

– Верно! А я почему-то сразу мучаюсь мыслями о мачехе. А на самом деле у меня все-таки все думы о девушке – очень она мне понравилась.

– Вот и попробуйте вспомнить, как вы держали ее на руках, какие у нее глаза, заметили?

– Сейчас посмотрю. Синие!

– Ну вот, вспомните, как она на вас глядела. Начинайте петь, словно от переполнившей вас нежности: «Сказать бы Параске, голубке крылатой…» А уж потом набегают грустные мысли о мачехе.

Получилось! Грицько у Вити – чистый, застенчивый. Даже ругаться с Хиврей ему трудно. Здесь на помощь Вите пришла Таня, играющая Хиврю. Она так налетела на Грицька с палкой, с таким темпераментом стала выпаливать ругательства, что бедному Грицьку некуда было деваться. Он даже за плетень спрятался. И только когда Хивря его совсем разобидела, рассердила, кинул комком грязи ей в лицо.

Я его провоцирую:

– Витя, что же вы делаете, вы обижаете пожилую женщину! Подумайте, даже грязью в нее бросили!

Витя растерялся:

– Да мне ничего не оставалось делать. Вы видели – она ж меня заела!

– Ну, верно, верно, только потом, после столкновения с Хиврей, Грицько тоже не очень ловко должен себя чувствовать.

В конце арии Грицька появляется цыган, видит, что Грицько совсем заскучал, повесил голову. Тут-то и совершается сделка: «А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам Параску?»

Этот момент вступления в действие цыган очень важен. У Грицька появляется хоть какая-то надежда на свадьбу.

Мы стараемся придерживаться гоголевского текста и отступаем только в случае крайней необходимости.

– Лена, – обращаюсь к девушке, играющей Параску, – а что же делает ваша героиня, о чем она думает после встречи с парубком?

– Ой, Людмила Ивановна, он мне так понравился (Лена – Параска сразу вошла в роль)! Я все время о нем думаю, ищу встречи с ним, хожу да оглядываюсь.

Мы решили устроить встречу нашим героям у карусели. Вечер, пусто. Только слепец – свидетель этой сцены – прислушивается к смеху влюбленных и будто вспоминает свою ушедшую молодость. Влюбленные и не замечают его, а он радуется их счастью.

Параска и Грицько появляются на сцене с разных сторон и неожиданно видят друг друга.

– Лена, что вы подумали, когда заметили Грицька?

– Мне неловко, я даже убежать сначала хотела.

– А я и не знаю, что сказать, как удержать ее, с чего начать, – произносит наш застенчивый Витя – Грицько.

– А что, если мне попробовать спрятаться от него за ленты карусели? – придумывает Лена.

Началась игра: Лена – Параска прячется, Витя – Грицько догоняет ее. Молодые люди бегают вокруг карусели, запутались в лентах, остановились, он схватил ее за руку… Мгновение, и без всяких объяснений – поцелуй.

– Верно.

А тут возвращается Черевик из шинка и натыкается на целующуюся пару. Грицько, смущаясь, просит руки Параски. А уж цыгане тут как тут: «Свадьба!» – кричат. Набегает народ. Грицька и Параску поздравляют. Четверть горилки ходит по кругу. А в этот момент, как на грех, Хивря ищет Черевика. Увидела.

Здесь мы сохранили целиком гоголевский текст:

«Ну, жинка! А я нашел жениха дочке!» И далее шла вся сцена по повести.

Но Хивря расстроила свадьбу: отец, привыкший потакать своей жене, отказывает Грицьку.

Параска плачет. А что же Грицько?

– Витя! Почему вы не требуете, не протестуете?

– Не знаю. Тут же по тексту этого нет.

– Ну, а вы-то сами?.. Попробуйте!

– Я не могу, мне неловко.

А Параска, увидев его растерянность, обиделась и отвернулась. Так наши влюбленные первый раз поссорились. Нам очень важно было найти повороты, столкновения для развития линии взаимоотношений героев. А чтобы эта линия не превратилась просто в ряд любовных сцен, арий и дуэтов, как это часто бывает в опереттах, мы подробно решили проследить, как одна сцена вытекает, рождается из другой, чем обусловлено поведение героев в каждой последующей сцене, почему они ведут себя так, а не иначе. Вот не бросился Грицько в борьбу за Параску, не сразился с Хиврей, не уговорил Черевика – и Параска при следующей встрече не принимает Грицька, не хочет видеть его, разговаривать с ним: «Не нужен ты мне такой смирный».

Грицьку долго приходится клясться, просить прощения, обещать, что цыган поможет все устроить, чтобы Параска поверила ему, простила и снова начала готовиться к свадьбе. Любовь Параски и Грицька не разрушена, они верны ей, поэтому и помирились. Начинается их дуэт. Обнявшись, переполненные любовью, герои уходят с последней фразой: «Сияй, сияй над нами вишневыми цветами, май!»

Удачной, как нам казалось, получилась у нас сцена Параски и Хиври.

Ночь. Слепец произносит знаменитый гоголевский текст: «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи!»

Справа и слева у порталов – плетни. К правому, мечтая о Грицьке, выходит Параска: «Какой же он хороший! как чудно горят его черные очи! как любо говорит он: “Парасю, голубко!”» А к левому плетню подходит тоскующая по любимому Поповичу Хивря. Как бы вторя Параске, говорит она о своей любви: «Нет нигде Афанасия Ивановича, все огороды обошла».

Мы добивались, чтобы в эту чудную украинскую ночь обе женщины были переполнены желанием счастья. Это должна быть единая сцена. Слова Хиври о том, как она любит слабого здоровьем и вовсе не храброго Поповича («И за что я полюбила его?»), органично переходили (конечно, мы этого очень долго добивались) в арию-песню Параски «Ой, не светит месяченько».

Хивря воспринимала эту песню как музыку, которая звучит в ее душе, и отвечала своей арией. Разволновавшись, она поворачивалась в сторону другого плетня и вдруг видела Параску.

Наши героини понимали, что делается в душе каждой из них, оценивали друг друга.

– Ух, сейчас я ее!.. – произносила наша Хивря – Татьяна. – Она еще может заметить, что я страдаю!

– Верно, Таня!

– Ты что здесь делаешь? Тебя за рядном послали! Да иди огородами, огородами ближе.

– Огородами, так огородами, – вдруг соглашается Лена – Параска.

А ведь до сих пор Параска ни разу не отвечала мачехе, она была безмолвна, покорна, безответна.

– Леночка, в чем дело?

– А помните, у Гоголя есть такой текст: «Не подумаю без радости… как я встречусь тогда где-нибудь с нею…» Это Параска представляет себя замужней. «…Я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни». А ведь теперь я уверена, что скоро выйду замуж, и могу уже быть смелее, могу гордо пройти мимо мачехи.

Повторяем сцену еще раз. Хивря наша даже остолбенела от дерзости падчерицы. Она бы, может, и бросилась на нее с кулаками, да столько гордости в Параске! Параска-то совсем уже не та!

Наша Хивря, как я уже говорила, была не сварливой старухой, а молодой женщиной, лет тридцати пяти. Она жаждала любви, вся светилась, когда видела своего Поповича.

В либретто «Сорочинской ярмарки» (в отличие от повести) линия Хиври и Поповича тоже проходит через всю оперетту. Но мы отказались от некоторых их сцен, чтобы не очень отступать от повести. У нас остались первая встреча и свидание в хате.

Герман, играющий Поповича (артист яркий, с хорошим юмором и темпераментом), быстро и легко шел на гротеск и оправдывал его абсолютно. Например, он прятался в бочку и кричал оттуда кукушкой, когда Хивря проходила мимо. Почти все первое свидание он так и сидел в бочке, а Хивря стояла возле. Потом вдруг мгновенно выскакивал из бочки, страстно объяснялся Хивре в любви и тут же пускался в пляс – жизнь в нашем Афанасии Ивановиче била ключом. Играл Герман с удовольствием и огромной отдачей (только в этом случае, наверное, и можно оправдать гротеск, оправдать для себя поведение героя в самых невероятных предлагаемых обстоятельствах).

Хивря по-царски принимала Поповича – и красовалась перед ним, и кокетничала (текст в либретто взят из повести Гоголя «Ночь перед Рождеством», что, на наш взгляд, было вполне оправдано). Хивря была красива, полна сил, и понятно, что молодой, разбитной Попович нравился ей куда больше, чем пьяница Черевик.

Долго мы работали над сценой Хиври и Афанасия Ивановича, добиваясь музыкальности в драматическом куске. Проза Гоголя так хороша, так ярок диалог героев, что нам хотелось очень точно сыграть сцену, чтобы в ней не было ни одного лишнего движения. Надо отдать должное студентам: они вошли во вкус и сами чувствовали, если фальшивили.

– А что это у вас?

– Как что? Рука, Афанасий Иванович! – и Хивря заходилась счастливым смехом.

– А что это?

– Губы…

Распалившийся Попович вскакивал на лавку и залихватски отплясывал. Вот тут-то счастливых любовников и спугивал громкий стук в дверь.

Черевика играл Витя. Характерные роли ему были близки. Его Черевик наивен, добр. Он понимает, что под каблуком у жены, что не может защитить дочку. Недаром Черевик поет: «Не женись, казаче, по второму разу». Когда ему приходится «отказать доброму человеку», он сильно огорчается: «Господи Боже мой, за что такая напасть на нас, грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»

Лена – Параска на одной из репетиций в отчаянии от того, что разрушилась свадьба, вдруг разрыдалась и бросилась отцу на шею. Нам показалось это верным, и мы закрепили момент. Но нам хотелось, чтобы и Черевик трагически сыграл эту сцену. Это было бы в соответствии с текстом: «Доченька, когда б была с нами не мачеха твоя, а родная твоя… Эх! Ты не слыхала от людей, отчего это на земле холод бывает?» Но наш Черевик, сколько мы ни бились, не смог сыграть трагедии – вероятно, в силу своей молодости. Зато комедийные сцены он играл превосходно, особенно когда приходил пьяный в хату. Вот он видит мешок с углем (в действительности в мешке прятался Попович), а потом вдруг не видит его (Попович в мешке отбегал на другое место)… Черевик был уморительно растерян. Наконец он находил мешок и шел топить его в речке. Но пока Черевик искал забытую им под столом трубку, Попович в мешке вползал обратно в хату, и герои спинами натыкались друг на друга. Черевик поворачивался и обнаруживал перед собой «живой» мешок. Конечно, ребята репетировали эту сцену с удовольствием. В ней была детская радость игры, которая так необходима актерам.

Значительное место в нашем спектакле занимала вторая пожилая пара – кум и кума Мокрина. У Мокрины на ярмарке цыганка крала гуся. Начиналась потасовка. Сначала она получалась у них как в плохой оперетте: Валя – цыганка боялась быть некрасивой, растрепанной, поэтому вместо драки мы видели нечто вроде элегантного касания друг друга.

Но уж с Гоголем это совсем несовместимо!

– Да вы представьте себе, Люда (Люда играла Мокрину), что у вас что-то крадут на ваших глазах. Как вы будете на это реагировать?

– Я бы побоялась сделать замечание вору, ничего бы не сказала.

– Но цыганка ведь молодая женщина. Если вы и боитесь ее, то все-таки не настолько, чтобы не возмутиться. Вы забываете об осторожности. Попробуйте еще раз.

Люда разбежалась, запыхалась, схватила Валю за руку: «Она у меня гуску украла!»

Валя возмущена – Люда сделала ей больно.

Я не стала защищать Валю. Вообще-то в театре актеры не должны наносить друг другу травмы. Мастерство в том и заключается – зритель должен поверить, что идет настоящая драка, а партнерам не должно быть больно. Но, поскольку работа над сценой только началась, я решила дать студентам по-настоящему схватиться. Это, наверное, будет полезно.

– Валя, защищайтесь от Мокрины сами!

Валя не хочет. Ее приходится долго уговаривать. В конце концов она нехотя толкает Мокрину: «Какую гуску?!» Мокрина, не растерявшись, вцепилась Вале в волосы: «Отдай!» Люди растаскивают женщин. Так эта драка и осталась в спектакле. Конечно, Люда – Мокрина научилась вцепляться в волосы партнерши, не причиняя ей боли. Но зритель видел, что актрисы разгневаны, по-настоящему краснеют (это не скрывал даже грим). А что может быть на сцене дороже подлинного чувства, настоящей страсти?! После этого эпизода Люда полюбила свою характерную роль, свою Мокрину (сначала, разумеется, как и всем девушкам на курсе, ей хотелось играть Параску).

Особенно долго мы работали над массовой сценой, в которой рассказывали о красной свитке.

Кум приводил людей, напуганных появлением свитки на ярмарке, в хату ночевать. Причем «он два раза проехал со своим возом по двору, покамест нашел хату». Подгулявшие казаки вваливались в хату уже расхрабрившиеся, хохочущие, требовали у перепуганной Хиври горилки, Мокрина накрывала на стол.

В этой сцене участвовала половина исполнителей. А другая половина, руководимая цыганами, врывалась в хату в масках, в вывороченных тулупах. Цыгане у нас были молодожены, еще влюбленные друг в друга, поэтому-то они так хорошо понимали Грицька и Параску. Решены их образы были не бытово, а скорее романтично. Наши цыгане радовались не столько волам, доставшимся им по сходной цене, сколько своему успеху в деле, так ловко придуманном и проведенном. Они с удовольствием разыгрывали чертей и с радостью подводили Параску к Грицьку, осыпали их цветами и устраивали свадьбу.

Для многих сцен мы вместе со студентами разыскивали нужный нам текст в разных произведениях Гоголя. Решали с балетмейстером Л. Таубе и композитором В. Граховским танцевальные и вокальные номера, сочиняли заново некоторые куплеты и делали этюды. Мне кажется, что студийный спектакль, где исполнители являются соавторами, сорежиссерами, очень полезен молодым актерам. Именно такими были первые постановки театра «Современник», и ничего прекрасней работы в таком спектакле я не знаю.

Играли «Сорочинскую ярмарку» студенты с большим удовольствием. Праздник Параски и Грицька и всех сочувствующих им героев сливался с праздником весны, с окончанием учебы в училище имени Гнесиных.

Сыгран первый в жизни спектакль. Наступил торжественный момент вручения дипломов. Передо мной сидят уже молодые актеры. Как не похожи они на тех студентов, которых увидела я на первом уроке. Может, это покажется странным, но девушки помолодели: модно одеты, причесаны к лицу, нет лишнего грима. Передо мной – серьезные, взволнованные люди, понимающие, что каждая победа на их очень нелегком актерском пути завоевывается ценой большого труда.

Конечно, они овладели только первыми навыками в своей профессии, им предстоит еще много учиться.

Они разъедутся по разным городам и театрам страны. И я очень надеюсь, что они останутся на всю жизнь верны заветам Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немировича-Данченко.

Я надеюсь, что, вооруженные профессиональными актерскими навыками, они смогут отстаивать со сцены идеи добра и справедливости, гражданственности и гуманизма, бороться со злом и общественным равнодушием.

Театр «Экспромт»

В эпоху постмодернизма, когда все понятия, вся жизнь перевернулись вверх дном, когда средства массовой информации превратились в средства манипуляции, а по телеканалу «Культура» в дневное время показывают такое, что и в два часа ночи неприятно видеть, театр «Экспромт» сохраняет интеллигентное человеческое лицо, всеми средствами театрального искусства отстаивая великую гуманитарную традицию русской культуры: «В человеке все должно быть прекрасно», добро должно победить зло, человек человеку друг, а не волк. Все спектакли, как детские, так и взрослые, посвящены, в сущности, одному: неизбежности победы доброго начала и в социуме и в самом человеке.

При этом театр не выглядит консервативным и ретроградным. В изобразительных средствах используются и элементы модернизма – джаз, компьютерная проекция, современные пластические и художественные решения. Но цель всегда одна: поддержать доброе начало в ребенке и взрослом, показать, убедить и доказать, что вечные истины, на которых стояла и стоит наша культура, живы и дают нам силы бороться; «потертые костюмы сидят на нас прилично», как пел Окуджава.

Гражданская позиция театра «Экспромт» – это страстная проповедь социального оптимизма. Каждый спектакль – гимн дружбе, любви, чести, верности, достоинству Человека.

«Когда бы не было надежд, на черта белый свет».

Валерий Миляев

Я уже много лет руковожу детским музыкальным театром «Экспромт», где играю на сцене, ставлю спектакли как режиссер, пишу либретто музыкальных спектаклей и песни для героев сказок, как когда-то благословил меня Олег Николаевич Ефремов. Я считаю, что наш театр «Экспромт» является последователем театра «Современник». Я преподавала с Ефремовым в Школе-студии, присутствовала на всех репетициях его спектаклей и сейчас работаю с молодыми актерами по методу Олега Николаевича, а при работе над характерными ролями с нашими актерами всегда помню советы Галины Борисовны.

В театре «Экспромт» я с большим наслаждением играю старую графиню в «Пиковой даме» (режиссер В. Байчер), а также мать Гоголя – Марию Ивановну Гоголь-Яновскую в спектакле «Маменька». Пьесу я сочинила сама, а режиссер – тоже Владимир Байчер. Спектакль об одном дне из жизни матери писателя, которая ждет его домой, а он так и не доехал – заболел и повернул обратно в Калугу. Вместе с маменькой Гоголя ждут персонажи гоголевской прозы: кузнец Вакула, Черт, Солоха, Панночка. Простодушная Мария Ивановна рассказывает, как помогала сыну писать «Вечера на хуторе близ Диканьки».

А еще, вспоминая свое детство в эвакуации на Урале, я поставила спектакль по сказам П. Бажова «Медной горы Хозяйка» и написала себе роль травницы Вихорихи.

Наш театр – это островок добра на Чистых прудах. У нас действительно очень добрые и красивые спектакли, и для детей, и для подростков, и для взрослых. Мой сын Иван – главный художник театра «Экспромт» – на крохотной сцене делает просто чудеса, а мой муж Валерий Миляев вместе со мной писал либретто к музыкальным спектаклям и вообще очень много делал для театра, был его «мозговым центром»…

Я очень люблю возиться со студентами. Третий выпуск актерского факультета Международного славянского института сейчас играет в спектаклях «Праздничный сон – до обеда» («Женитьба Бальзаминова»), «Много шума из ничего», «Сорок первый».

Детская студия при театре «Экспромт» ведет колоссальную работу: выступает в библиотеках, школах. Я считаю, что это очень важно и необходимо – дополнительное образование и воспитание молодого поколения. У нас целая плеяда молодых педагогов: Владимир Стуканов, Елена Костина, Янина Буйко, Владимир Токарев.

«Экспромту» уже более 25 лет – это большой срок. Нам было нелегко продержаться все это время, но театр живет. И всех нас объединяет желание научить наших зрителей добру, создать им хорошее настроение, пробудить в них желание жить и бороться со злом. Этому посвящены все спектакли нашего театра. Наши Мышки, Зайчики, Божьи Коровки – это же детский театр! – в большинстве своем исполнены добра и отваги.

Ничем не ограниченная любовь к собакам привела моих родителей к активным действиям. Вспомнив, что волк – близкий родственник собаки, они решили поправить самого Шарля Перро! Им показалось, что съедение Красной Шапочки и дальнейший расстрел волка охотниками совершенно не современны. Кстати, я играл охотника в школьном спектакле «Красная Шапочка» на французском языке, а еще один охотник вообще стал генералом. И мы оба с тех пор не носим с собой больше ружей. Наша учительница по иностранному языку, Нина Петровна, тут же привлекла маму к созданию школьного театра, а было это аж в 1970 году. Думаю, помня успех этого спектакля, мама хотела повторить его в своем театре. Быть может, поэтому бабушка у нее – бывшая певица из «Комеди Франсэз», которая иногда поет на родном языке и делает кульбиты в юбке из кордебалета, а волк в финале становится вегетарианцем.

А вообще почему-то мама хотела писать в наших спектаклях женские номера, а папа – мужские. Она считала, что ей не хватает брутальности для мужских партий. И так и пошло. Часто это было смешно, а порой даже комедийно! Иногда перерастало в острые перебранки, которые, к счастью, заканчивались хорошими стихами. Но всегда это было очень органично, и только большой специалист мог понять, кто что написал. Они так тонко чувствовали друг друга и очень уважали творчество друг друга.

Иван Миляев

Мы всегда хотим порадовать родителей, которые приводят к нам детей, стараемся быть интересными и для них. Поэтому, наверное, в конце спектакля они часто благодарят создателей театра.

Все наши спектакли очень красивые благодаря работе художников – это важно, чтобы дети в театре попадали в красивый мир. Театр музыкальный, и на всех спектаклях играет живой оркестр.

В спектаклях звучит музыка Шуберта, Шумана, Грига, Мусоргского, Чайковского. Есть два постоянных композитора – заслуженный артист РФ Виктор Фридман и Елена Фиштик.

У наших артистов хорошие, сильные голоса. Лично я считаю, что в театре «Экспромт» одна из лучших трупп в Москве! Мы приглашаем старшеклассников на спектакли по классической литературе – это и Чехов, и Гоголь, и Пушкин.

Приходите в наш театр – мы никогда не разочаруем вас!

Воспоминания друзей, родных и коллег

Леонид Эрман
первый директор театра «Современник»
Никого рядом с ней поставить не могу

Мы познакомились с Людмилой Ивановой в Школе-студии МХАТ, где в 1952 году она уже была студенткой второго курса актерского факультета. А я был принят на первый курс постановочного факультета.

С первого дня учебы мы начали здороваться друг с другом, и, естественно, меня привлекала очаровательная девушка, а я пришел в школу-студию после 6 лет службы в армии, уже был взрослым мужиком. И смотрел на актрис-красавиц, мягко говоря, с вниманием. А потом было какое-то собрание, то ли партийного актива, то ли комсомольского, и мы оба были членами партии и комсомольцами. И не стеснялись этого никогда. Наоборот, гордились. И собрание это проходило в кабинете замечательного ректора Школы-студии Вениамина Захаровича Радомысленского, сподвижника Константина Сергеевича Станиславского. Мы собирались в его большом кабинете.

На какое-то из таких совещаний я пришел, а уже были заняты все места. Было свободно одно место. Я помню, Вениамин Захарович сказал: «Садись, садись, я тебя сейчас представлять буду». Я сел, рядом со мной сидела Людмила Ивановна. Я говорю «Меня зовут Леня». Она говорит: «Меня – Людмила».

А дальше была совместная общественная работа. Были гастроли спектаклей студентов Людмилиного курса на целине. А проводить эти гастроли поручили двум студентам постановочного факультета – моему другу Михаилу Кунину и мне. И мы вместе поехали на целину. Вернулись мы с ней оттуда уже друзьями, близкими людьми. Вскоре мы поженились.

Окончив Школу-студию, стали вместе работать в Детском музыкальном театре Наталии Сац. Потом вместе ушли в «Современник».

Наш брак с Милой, к моему сожалению, оказался коротким. Я не просто любил Людмилу Ивановну, и думаю, она относилась ко мне тоже с каким-то человеческим интересом. И мы, расставшись уже в «Современнике», не стали чужими людьми. Почему это произошло? Почему? Разве можно на такие вопросы ответить даже самому себе. Наверное, потому, что я был все-таки на семь лет старше Милы и жизнь складывалась таким образом, что я очень много внимания уделял создававшемуся театру, и был недостаточно внимателен и предупредителен к молодой жене. Я не знаю, может быть, действительно, в этом, виноват я. А может быть, и нет. В Валерии Миляеве она нашла человека, который не только уделял ей больше внимания, они вместе работали, они нашли общий интерес в том, что вместе сочиняли песни. Он очень хорошо играл на гитаре. Увел…

Мы очень редко перезванивались, пока был жив Валерий, хотя надо сказать, у меня с ним были добрые отношения. Он был ни в чем не виноват. А в театре мы, конечно, с Милой общались. Потому что была общая работа, общие дела. А когда Валерий скончался, мы стали общаться чаще и больше, и я звонил ей, старался проявить внимание, утешить ее, успокоить. У меня с ее старшим сыном Иваном добрые взаимоотношения, правда, у меня с ним еще и отношения как педагога со студентом. Я одно время преподавал в Школе-студии МХАТ, и он был моим студентом. Ну, вот так жизнь переплелась.

Он был очень хорошим студентом. Он вынужден был заниматься у меня, сдавать мне экзамены и зачеты, учить предмет, который я преподавал. Но увлекался он не экономикой и организацией театрального дела, которую преподавал я, а изобразительным искусством. Но мой предмет был совершенно обязательным, и он тщательно по нему работал.

Возвращаясь к Людмиле Ивановой, хочу сказать, что она была чрезвычайно яркой характерной актрисой. Она играла, скажем, Анну Михайловну в спектакле «Вечно живые», играла сложную драматическую роль превосходно. Но если в спектакле нужен был яркий характер, яркое определенное проявление личности персонажа, то на это тоже нужен был мастер. А таким мастером тоже была Людмила Ивановна.

Ведь театр… это та же самая фабрика. На фабрике ведь тоже один делает одно дело, другой умеет делать другое, и они не обмениваются профессиями, каждый делает то, что у него получается лучше. Вот я думаю, что театр – это то же самое. И Людмила Ивановна очень хотела сыграть драматическую роль, очень хотела попереживать в спектакле. Но ведь недаром потом нашелся Эльдар Александрович Рязанов, у которого она играла комедийные роли, и играла так, как никто больше играть не мог. Это было ее призвание.

Я очень любил и люблю Милу Иванову, она человек моей жизни. И никого рядом с ней поставить я не могу и не мог.

Лия Ахеджакова
народная артистка РФ
Светлый человек

Когда я пришла из ТЮЗа в «Современник» (он уже на Чистых прудах располагался), Мила была одной из первых, кто ко мне тепло и нежно отнесся. Нас с ней до этого объединяли совместные так называемые выездные концерты, встречи со зрителями. Так зарабатывали деньги. В театре платили мало, в кино же мы играли в основном эпизоды.

Мила была открыта для любой работы. Она так любила сцену, просто обожала ее. Когда мы выходили на сцену клуба какого-нибудь хладокомбината или научного института, она расцветала. Она вся светилась от счастья. Я-то трепетала, что сейчас или не получится, или уйдет зритель, или мы как-то неудачно выступим. А Мила – нет, она вырывалась на сцену, это был ее рай, и она ее любила и никогда ничего не критиковала. В этом заключалась ее прелесть, позитивность и обожание.

Мы много ездили, играли отрывки из спектаклей. Но успех нам способствовал не всегда. Порой встречался, как мы его называли, «тяжелый зритель». Я говорю: «Мила, что-то мне сегодня не нравится. Я побаиваюсь». И слышала: «Я пойду первая». Она все брала на себя, ничего не боялась. И начинала рассказывать о нескольких своих ролях, потом садилась к роялю, что-то наигрывала, пела свои песни и своего мужа. Одну из них Мила пела на всех концертах, я ее очень любила: «Между мною и тобой ниточка завяжется».

Нельзя сказать, что у нас было много ролей, что мы были обласканы режиссерами. Мы все время тосковали по хорошим ролям, по хорошим пьесам, по работе. Она всегда мечтала о большой роли, исповедальной. Но удовлетворялась и маленькой, стараясь вложить в нее всю себя.

А жизнь была у артистов… невообразимо бедная. Но мы не обращали на это внимания, нам почему-то было весело. Может, потому, что мы молоды были.

Мила всегда оставалась очень позитивным человеком, хотя жизнь ее основательно побила. Она сына похоронила, потом мужа, потом болезнь ее так скрутила, не дай бог никому. А она бодрилась, и всегда вся в делах! За время лежания по больницам она книгу написала. А театром «Экспромт» она продолжала руководить, даже совершенно обезножев.

Я хорошо помню такую картину. Прихожу как-то раз к ней домой – Мила в то время уже не могла на ногах стоять, – сидит она на высоком стуле, как у барной стойки, и варит на плите суп на всю семью. К ней постоянно приходили гости, друзья, какие-то люди, некоторых я знала, некоторых нет, и всех она угощала, всем супчика наливала.

То есть в ней был такой мощный позитив, я никогда в жизни такого не встречала. Но мы с ней очень разные, очень. Я пессимист: всегда предвижу, чем все кончится. А Мила наоборот: когда у нас полный провал, она говорит: «Лилек, мы их победили! Мы их взяли». У нее никогда не было ощущения – «ой, тут у меня очень маленькая роль, смотреть нечего, никого приглашать не буду». Она гордилась любой ролью. Она была рада, что снимается у Рязанова. Ничего, что этот дубль плохой, сейчас будет хороший. В этом вся Мила. Она была абсолютно позитивным человеком. Светлым человеком.

Елена Миллиоти
заслуженная артистка РСФСР
Приснись мне, Милочка

Дорогая моя Милочка!

Где ты? Мне часто хочется поговорить с тобой, посоветоваться, да и просто «поговорить про жизнь»! Но звоню тебе, и в ответ глухой, пустой гудок! Я понимаю, что это глупо, но надеюсь, что ты отлучилась временно. Ты или в своем любимом Шишкине, под Тарусой, или «загремела в больницу», или тебя уговорили и увезли на телепередачу, а может, у тебя занятия со студентами или ты репетируешь спектакль у себя в театре «Экспромт».

Нет, конечно, ты уже улетела от нас в другие края, где прекрасное общество, где все тебя любят – и Ефремов, и твой любимый муж Валечка с сыном Сашенькой, и много, много хороших друзей, актеров. И обязательно – Галя Соколова. Я думаю, вы с ней там уже что-нибудь сочинили и организовали.

Я никогда не забуду, как увидела тебя в первый раз. После трех лет работы во МХАТе им. Горького перевелась я в «Современник». Прихожу и попадаю в веселую кутерьму, где все бегают и что-то носят, смеются, в одном уголке спорят, в другом – поют, а я не знаю, что мне делать. И вдруг ко мне подлетает, именно подлетает, как бабочка, стремительная, веселая, тоненькая, в кудряшках, с длинными аметистовыми сережками, в коротенькой юбочке (по моде!), в кофточке с большим бантом (этот бант был на всех твоих нарядах), улыбающаяся молодая женщина и, узнав, что я «новенькая», быстро организует меня поставить второй ряд стульев – сейчас здесь будет собрание с Ефремовым. «Поставь стол!» – последнее распоряжение, и она куда-то улетает стремительно, как и прилетела. «Это наш парторг Людмила Иванова», – говорит мне Раиса Викторовна – секретарь Ефремова, с которой я познакомилась, оформляя документы. Я была поражена! В моем представлении по кинофильмам, книгам и даже работе во МХАТе партийный секретарь – это ответственная фигура, сама строгость, скромность, глубина и серьезность. И одеты эти секретари всегда были в черное с белым, классически. А тут такая легкомысленная бабочка! Но это был театр-студия «Современник», и в нем все было не так, как принято. В других театрах все актеры держались за свои роли, а в «Современнике» – наоборот. Через неделю ты подошла ко мне и предложила ввестись на роль хохлушки Ганны в спектакле «Продолжение легенды» и сказала, что никто не нужен – ты сама мне поможешь, ну и партнеры – Круглый и Табаков. Это было здорово! Я не могла поверить, что так бывает.

Но задружились мы позже – на гастролях. Ты, Галя Соколова и я. Я убегала от Фролова (моего мужа, тоже артиста «Современника») к вам на «борщ». Ты всегда, везде делала свой знаменитый холодный борщ. А так как гастроли бывали летом, то в жару есть его было большое наслаждение! В твой день рождения 22 июня всегда цвели липы! И мы в этом дурмане липовом бродили где-нибудь по улицам и паркам, а ты нам пела! В ту пору был бум бардовских песен. И они очень легко у тебя сочинялись. Помню, как ты после спектакля закрывала дверь в гримерную (на Чистых прудах мы сидели вместе в одной гримерке) и говорила: «Можешь задержаться? Слушай!» И пела новую песню или читала стихи, которые потом обретали музыку. Пела по моей просьбе несколько раз, и я порой даже запоминала, подпевала тебе и дома Фролову хвалилась твоей песней.

У нас была очень интересная жизнь в театре-студии «Современник». Мы встречались с замечательными людьми: это были и поэты Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, Галич, Высоцкий, известные писатели, драматурги, музыканты, композиторы, политологи. Да всех не перечесть! Внизу у нас было кафе, где можно было после спектакля встречаться с ними. И мы сами покупали еду в магазинах «Грузия» и «Армения», пели, читали стихи, обсуждали спектакли.

Мы, молодые девочки, становились мамами. Дружно вязали в антрактах и перерывах, создавая малышам теплые свитерочки, рейтузы, шлемы и т. д. Потом начинался обмен – ребенок быстро перерастал вещи, и они передавались маленьким. Помню, как безрукавочка Санькина (моего сына) оказалась на твоем Ванечке.

Мы устраивали детям елки, где первым Дедом Морозом был Женя Евстигнеев (когда появился у него Денис). Устраивали выставки детского рисунка, и твой сын Ванечка до сих пор считает, что благодаря этим выставкам пошел в художники. Ведь их курировал настоящий художник^[3].

Потом ты стала председателем месткома и была им несколько лет. Местком наш был актерский: Хлевинский, Тульчинский, Кваша, мы с Галей Соколовой, Леонтьев и др. Сколько прекрасных дел мы сделали: выбивали квартиры, комнаты, звания, путевки бесплатные в пионерлагеря, в санатории под твоим «чутким руководством»! Ты всегда легко и весело входила во все кабинеты начальства, обаятельная, талантливая и узнаваемая (начала в кино сниматься!), и тебе все удавалось. Ты вообще всегда замечательно чувствовала любую аудиторию и очень быстро устанавливала доверительный контакт. Поэтому твои творческие встречи и концерты всегда проходили на «ура».

Мы очень много ездили с шефскими бесплатными концертами по армейским гарнизонам, в колхозы, на комбинаты, заводы. И всегда успех! Когда ты руководила месткомом, мы регулярно устраивали праздники ветеранам войны и труда. Спасибо тебе, ты заставила меня взять удостоверение «Ветеран труда», и оно мне теперь так много дает льгот!

Милочка, моя дорогая! Ты всегда для меня была примером, как надо расходовать с толком время, добиваться своей цели, как надо творчески гореть! Ты успела так много! Создала свой театр, детский музыкальный театр с замечательным репертуаром – благородным, лирическим и патриотическим одновременно. При театре – чудесная детская студия, которая растит детей с трехлетнего возраста в музыке, поэзии и в нравственно высоких принципах. А ведь еще ты находила время на студентов и выпустила несколько курсов!

А твои книги о времени и о себе и о твоем любимом творческом доме «Современник»! В них никто не забыт и ничто не забыто!

Ты была прекрасной матерью, женой и для очень многих другом. И нам, многим, так тебя не хватает!!!

Приснись мне, Милочка! Я хочу с тобой поговорить!

P.S. Спасибо тебе за все прекрасные мгновенья, что мы прожили вместе, спасибо тебе за поддержку и за все!

Твоя Лена Миллиоти

Авангард Леонтьев
народный артист РФ
Быть нужной людям

Познакомились мы с Людмилой Ивановой году в 1970-м в «Современнике». Она была уже известной актрисой. Мы репетировали спектакль «На дне»: она играла Квашню, а я участвовал в массовке.

Людмила Ивановна обладала особым природным материнским чувством, которое распространялось не только на ее детей, но и на окружающих. Ей хотелось обо всех заботиться. Она умела понять, в чем человек нуждается, сопереживала ему.

Людмила Ивановна была творцом-инициатором. Я попал в круг тех артистов, которые участвовали в ее творческих проектах параллельно с работой в театре (в концертных выступлениях; мюзиклах, созданных ею совместно с В. Фридманом на радио). Она помогала нам и подзаработать, и ярче реализоваться: своим проектам она устраивала прокаты, мы много выступали.

Однажды Людмила Ивановна узнала, что у меня в семье большое горе – тяжело заболела мама. И в это время у меня умирает отец. Мама остается на моих руках – ее нельзя оставлять дома одну. А у меня работа в театре – тридцать спектаклей в месяц, плюс репетиции, плюс концертная деятельность.

И вдруг звонит Людмила Иванова: «Я тебе нашла няню – она нянчила моих детей, потом детей Табакова. Она замечательный человек. Готова у кого-нибудь жить, помогать». Это была тетя Феня. Она ухаживала за моей мамой так хорошо, что лучше и не пожелаешь. Она была просто золотой человек и стала нам совершенно родным, самым близким, очень верным и преданным человеком. Тетя Феня жила у нас до самой смерти мамы. Потом она уехала и через год, в тот же день, что и моя мама, умерла. Такое мистическое совпадение.

Пример такой помощи Людмилы Ивановны – не единичный случай. Она могла поженить людей, понимая, что время быстротечно, надо помочь людям устроить свою жизнь.

Она была неутомимая труженица. Кроме игры в театре, писала стихи, песни, пьесы, придумывала для своих студентов спектакли, сама в них участвовала. Во многом ей помогал муж Валерий, которым она очень гордилась: «Знаете, какой у меня муж? Он ученый. Он сажает цветы в лесу».

Она была человеком невероятной щедрости, трудолюбия и таланта. Самая ее маленькая роль запоминалась навсегда. Людмилу Ивановну любили, узнавали на улицах, потому она и была народной.

Она была депутатом и благодаря этому могла помогать людям. И делала это с опережением просьбы, сама предлагала: путевку в санаторий достать, в хорошую больницу устроить и т. д. Ей всегда хотелось быть нужной людям.

В последние годы на нее свалилось много несчастий. Людмила Ивановна оказалась в инвалидной коляске. Но никогда не говорила она о болезни, наоборот, при встрече улыбалась, хохотала, что-нибудь интересное рассказывала. Вспоминаю ее 80-летний юбилей, который проходил в библиотеке имени Вульфа. Студенты ее курса представляли спектакль, сценарий которого она сама написала. Это были интермедии, связанные с этапами ее жизни. Людмила Ивановна сидела в своей коляске рядом со сценой и выглядела абсолютной хозяйкой вечера, его королевой. Вот какова была сила ее духа.

Всеволод Шиловский
народный артист РСФСР
Милочка

1957 год. Я принят в Школу-студию МХАТ. Счастлив. Грандиозные преподаватели: Михаил Николаевич Кедров (правая рука Станиславского), Александр Михайлович Карев (он делал весь курс), Евгения Николаевна Морес (уникальный педагог и актриса), Владимир Николаевич Богомолов, молодой Олег Ефремов, а также блистательные педагоги по сценической речи, вокалу, танцу, движению, фехтованию. С 9 утра до 11 часов вечера в студии.

И вдруг появляется неестественно хорошенькая, молодая ассистентка, Людмила Иванова – Милочка. Она вошла в жизнь курса настолько органично, что как будто всегда была с нами. Мы ее сразу же приняли, потому что она в нас безгранично верила. Сначала началось чтение отрывков, потом пошли спектакли. Мне повезло: кроме участия в двух спектаклях с мастерами я получил роль, и интересную, в постановке Людмилы Ивановой. И у меня под ее руководством все получилось.

В это же время создавался «Современник». А Людочка уже была рядом с Ефремовым. Закончилась наша учеба, меня пригласили во МХАТ и ассистентом в Школу-студию. Но связь с этой удивительной женщиной, актрисой, педагогом я никогда не прерывал.

Людмила Иванова была очень талантливой. Мало того, что всегда, в каждой роли, Милочка перевоплощалась, она еще лихо и много начала сниматься в кино. И стала одной из любимых актрис зрителей. Но и этого ей было мало: она творила в поэзии и музыке, сочиняла бриллиантики замечательных песен. А сколько внимания она уделяла детям – создала детский театр. Вот какое это было явление – Людмила Иванова! Это была действительно Народная Артистка Народа, и я ее обожаю.

Виктор Фридман
заслуженный артист России, композитор
Мой лучший соавтор

На заре нашего с Людмилой Ивановой знакомства и сотрудничества в «Современнике», когда мы уже сочинили вместе две-три песенки, – Милочка подарила мне на день рождения пластинку «С Новым годом!», где была ее песня в исполнении Гелены Великановой. Поскольку тогда Мила меня еще недостаточно хорошо знала и во многом идеализировала, то написала на конверте пластинки следующие строки:

Вы из встреч – из самых лучших,

Вы из праздничного мира.

Я, любя Вас, буду мучить:

Заставлять писать клавиры.

А впереди были годы непрерывной ругани из-за текстов и музыки, что, возможно, способствовало некоторому взаимному улучшению качества продукции. Все-таки вместе (с Валерием Миляевым, разумеется) мы сочинили несколько больших музыкально-театральных работ. Что до упомянутых в стишках клавиров, то это оказалось злым пророчеством – я, не очень любящий играть по нотам, написал довольно много нотного материала в виде клавиров и партитур.

Мила была очень ревнива к каждому сочиненному слову и болезненно реагировала на просьбы что-либо переделать или отредактировать. Она приносила обычно обрывочные строки, написанные в разных ритмах, что мне было только на руку, поскольку давало возможность разнообразить музыкальную ткань. Результаты бывали и просто неплохие, а порою и весьма яркие, так как у Милочки был превосходный русский. Но процесс редактирования бывал непростым…

Однажды после довольно напряженного телефонного разговора о стихах к очередному номеру заговорили про кулинарные дела. Мила любила готовить и объяснять, как варить борщ в термосе. Я ей ответствовал – борщ, мол, ерунда, я могу и щи зеленые сварить, и котлеты пожарить… Последовала пауза, после которой я услышал в трубке: «…совсем опустился». Эта фраза стала крылатой – с тех пор, когда кому-нибудь из нас удавалось достичь какого-либо творческого успеха, про него говорили – «совсем опустился».

История возникновения музыкального спектакля «Доходное место» по пьесе А.Н. Островского вкратце такова: в 1984 году режиссерский курс музыкального отделения ГИТИСа (теперь РАТИ – Российская академия театрального искусства) выпустил дипломный спектакль – музыкальные сцены по указанной комедии. Это было несколько нестандартно для тогдашнего театрального вуза – вместо обычных отрывков полноценный музыкальный спектакль с пением и законченным пластическим решением, сделанным тоже дипломником ГИТИСа, балетмейстером Витей Ширяевым, моим университетским товарищем, кандидатом химических наук. Спектакль был сыгран дважды, причем под рояль, у которого сидел автор, то есть я. Меня тоже театрализовали – в начале действа я выходил во фраке и цилиндре со свечой в руках (изображая самого Островского), ставил свечу на рояль и играл вступительные аккорды.

Работа так всех увлекла, что сразу возникла идея создания нового музыкального театра – ведь имелись: готовый авторский коллектив, режиссура и актерская труппа. Все же до реализации идеи, в виде собственной сцены, прошло еще 5–6 лет. За это время мы с моим обобщенным либреттистом Миляевым-Ивановой сочинили первую нашу детскую музыкальную театральную работу (мюзикл? оперетту? – трудный вопрос) – и очередной курс в ГИТИСе поставил этот спектакль, по русской народной сказке «Крошечка-Хаврошечка». Премьера состоялась в Сыктывкарском театре оперы и балета – две недели подряд постановка шла во время зимних детских каникул.

Театр со своей собственной сценой – Московский детский музыкальный театр «Экспромт» открылся в 1990 году, в маленьком зальчике на 80 мест, в центре Москвы, неподалеку от Чистых прудов. В этом театре в разное время играли 6 моих спектаклей, последний – «Красная Шапочка» – в 2014 году.

Долгое время мы с Милочкой лелеяли идею возродить в «Экспромте» спектакль «Вкус черешни». Нашлось наконец время, решили, что это будет работа, посвященная Булату Окуджаве, то есть договорились использовать в основном его песни, помимо тех четырех, которые он сочинил специально для «Вкуса черешни». Когда спектакль был уже готов и уже был назначен день премьеры – все рухнуло, поскольку польское авторское общество отказало «Экспромту» в разрешении на этот материал. Дело в том, что в Польше пьеса была зарегистрирована с музыкой польского автора, а от этой музыки «Современник» отказался еще в 1969 году. Но что можно было во времена, когда авторское право было весьма зыбким, то теперь стало нереальным.

Спрашивается – как быть? Обычно в таких случаях работа сворачивается, делать нечего… Обычно, но не тогда, когда за дело принимается Людмила Иванова-Миляева – она никогда не сдается!.. За считаные дни ею была написана новая пьеса, получившая название «Попутчики», где сохранилась внешняя сюжетная канва «Вкуса черешни», а содержание было совсем другое, более близкое к реалиям современной российской жизни; главных же героев она спроецировала на себя – артистку и на мужа физика…

Премьера «Попутчиков» состоялась в 2010 году, и до сих пор спектакль идет с большим успехом.

Седьмого октября 2016 года не стало моего друга, коллеги, либреттиста, ушла из жизни лучезарная Милочка Иванова-Миляева.

Последние годы не были ласковы к артистке. Потеря младшего сына и мужа… Сама Мила уже не вставала с коляски…

Но – необыкновенная сила духа ее не оставляла, она круглосуточно продолжала трудиться: выпускала спектакли, снималась в кино и на ТВ, писала книги, занималась со студентами. Театр под ее руководством полнокровно продолжал работать.

Широкая публика помнит ее как Шурочку из рязановского «Служебного романа». И эта ее роль еще ждет, как мне кажется, своего исследователя. Она сыграла, подобно великой Фаине Георгиевне Раневской в «Подкидыше», трагедийного персонажа. Трагедия женщины, живущей чужими страстями, трагедия женского одиночества…

Сергей Никитин
заслуженный деятель искусств РФ, композитор, автор-исполнитель
Тепло любви

С Людмилой Ивановой я познакомился через ее мужа Валерия Миляева. Поступив на физфак МГУ, увидел объявление о приеме в агитбригаду. Там я познакомился с физфаковскими поэтами – Валерием Канером и Валерием Миляевым. Эти два человека сочинили знаменитую физфаковскую оперу «Архимед». На ее премьеру приезжали Нильс Бор и Лев Ландау. Именно тогда Нильс Бор сказал свою известную фразу: «Я за советскую физику спокоен, если физики умеют так шутить».

Первым делом Миляев поинтересовался, сочиняю ли я песни. Я сказал «да». «Ну и сколько уже сочинил?» – «Одну». Ну, вот с этого началось наше знакомство. А потом выяснилось, что Валерий Александрович женат на известной актрисе театра «Современник» Людмиле Ивановой. В театр «Современник» было совершенно невозможно попасть. Люди ночами в очередях стояли, чтобы достать билеты на спектакль. А тут у нас образовался семейный блат. Мы, конечно же, вовсю этим пользовались, а потом попали к ним в дом, познакомились с Людмилой Ивановной. С Милочкой Ивановой, конечно же. Это было просто счастье. Они были очень гостеприимными хозяевами. Когда ты приходил, тебя сразу спрашивали, чем тебя покормить. Это вообще был первый вопрос, который задавался любому человеку, входящему в дом Ивановых-Миляевых. А потом уже начинался разговор, как правило, на творческие темы. Рассказывали друг другу, что за последнее время написали. Конечно же, мы слушали новые песни Милы Ивановой и Валерия Миляева. Потом у меня появились песни на стихи Валерия, например «Дон Кихот». Это была вообще одна из первых моих песен на его стихи. «В тумане теплится восход, копьем, мечом и кулаками с баранами и ветряками сражаться едет Дон Кихот». Это про Валеру Миляева и, конечно же, про Милочку Иванову. Она, мне кажется, являла собой такую всеобщую мать. И Дон Кихота одновременно. Она была рыцарем театра, рыцарем педагогики. И еще рыцарем профсоюза. Мы жили в советское время, вокруг были одни формальности. Профсоюзы существовали, профсоюзные книжки, сдавались профвзносы. И к профсоюзным деятелям относились как к какому-то придатку формального советского уклада. А Людмила Ивановна была истинным представителем трудящегося народа. И на своем посту председателя профкома она столько полезных дел умудрялась делать.

Что же касается той самой песни «Приходит время», то сейчас в какую аудиторию ни придешь, будь то в Москве, в Киеве, в Ленинграде, во Владивостоке, только заведешь: «Приходит время, с юга птицы прилетают…» – и весь зал тут же подхватывает. Это может быть и в Нью-Йорке, и в Лос-Анджелесе, и в Тель-Авиве, и в Австралии. Там же слова есть: «поезжай в Австралию без лишних слов». И в Австралии русскоязычная аудитория, конечно же, знает эту песню. Но не многим из миллионов слушателей известно, что песня вышла из стен физического факультета Московского университета. А сочинил ее физик Валерий Миляев. Эту песню исполняла даже Анна Герман. Ну и, конечно же, она вошла в наш с Татьяной репертуар. На концертах я ею всегда заканчиваю наши встречи со зрителями.

Вообще, вот какова примета времени – Людмилу Ивановну, актрису, окружало очень много физиков и математиков. Я знаю, скажем, что и театр Любимова окружали физики, в том числе и великие, даже академики. Это была некая прослойка единомышленников. Они объединялись не по поколениям, не по профессии, а по взгляду на то, как человек должен жить. По взгляду на окружающий мир и на окружающих людей. И жили они по совести. Лучше всего эту мысль сформулировал Булат Окуджава: «Совесть, благородство и достоинство – вот оно святое наше воинство». И человека, который в портфеле носит переплетенный ксерокс Марины Цветаевой или Бориса Пастернака, а еще, не дай бог, подпольный «Архипелаг ГУЛАГ», можно было узнать просто по выражению лица.

Скажу, что нас с молодости вдохновлял и поражал союз между артисткой Людмилой Ивановой и тогда еще молодым научным сотрудником, аспирантом Валерием Миляевым. А как всё получилось? У Людмилы Ивановой была песня «Улица Горького»: «Я не глупая, я не умница, просто женщина, просто люблю. И бежит под ногами Садовое, и троллейбусы рядом бегут…» И Валера решил сделать подарок Миле. Он купил в магазине музыкальную шкатулку, в которой играла музыка не то Моцарта, не то Штрауса. У нее внутри был барабанчик со штырьками. И эти штырьки, приходя в движение, по определенной программе задевали звучащие пластиночки, и играла мелодия. Так вот он переделал, перепрограммировал, можно так сказать. Он весь барабан вынул и соорудил новые штырьки, сделал так, чтобы шкатулка играла песню Людмилы Ивановой. Мы восхищались, потому что это потрясающий поступок. И нужно голову иметь, и руки, а самое главное – сердце иметь. И, конечно же, я так понял, что этим подарком он покорил уже окончательно сердце артистки. Вот вам и физик!

А о Людмиле Ивановне мне хотелось еще вот что сказать: она любила помогать людям и помогала тем, у которых на душе было неспокойно. Просто словом, вниманием, участием. Ей было всегда очень интересно, какую ты новую песню сочинил, в каком театральном проекте участвуешь. И если нужно было помочь тебе как артисту, то она это с удовольствием делала. И по долгу службы, и как педагог, и просто совершенно добровольно – людям, которые в этом нуждались. Помню, у меня были какие-то вопросы, связанные с актерской игрой, и я, конечно же, приходил к Людмиле Ивановне. И не боялся, что она засмеет меня или иронически поглядит. Она тут же включалась в работу и помогала раскрепоститься, снять напряжение. Ведь в актерском деле, особенно для начинающего человека, это самое главное. И Людмила Ивановна это умела делать.

Я уже говорил, что Людмила Ивановна для меня и мать, и Дон Кихот. А еще она Строитель. Она всю жизнь строила квартиры для своей семьи, строила дачи. Людмила Ивановна построила театр. И театр этот как дом. Нельзя сказать, что театр «Экспромт» – это культурное учреждение. Это дом, в котором отогреваются души, детские души и взрослые. Это дом, в котором царствует любовь. Сам воздух театра – это сама любовь. И очаг в этом доме зажгла Людмила Ивановна. И вот ее сейчас физически с нами нет, а душа ее продолжает работать и вырабатывать тепло. Это тепло – любовь. И вот что такое, кто такая Людмила Ивановна? Это Любовь с большой буквы.

Александр Городницкий
поэт, автор-исполнитель
Памяти Людмилы Ивановой

Весеннее биение сердец

В канун зимы не возвратить обратно.

Конец шестидесятникам, конец –

Последние уходят невозвратно.

Перелистаю старую тетрадь,

Припомнив наши юные тусовки.

И «Современник» вспомню я опять,

Что был еще тогда на Маяковке.

В неразберихе миновавших лет,

Старинные перебирая даты,

Я вспомню неожиданно куплет

Из песенки, что пели мы когда-то.

Уходит поколение, за ним

Идем и мы, забыв былые споры,

И наши роли раздадут другим

Безвестные пока что режиссеры.

Все явственнее видятся вдали

Те берега, сокрытые в тумане,

Куда подруги первыми ушли

И за собою нас с улыбкой манят.

Уйдя в потусторонние леса,

Мы растворимся в залетейских странах,

Оставив на бобинах голоса

И наши лица на киноэкранах.

Нам не дано узнать в конце пути

О том для нас недостижимом цикле,

Когда существованье во плоти

Продляется существованьем в цифре.

На поединок вызывая зло,

Мы победить надеялись едва ли,

И все-таки нам в жизни повезло,

Что мы когда-то песенки писали.

Поскольку нам забвенье суждено,

От долголетья не прибудет толка.

Забудутся театры и кино,

А песенка запомнится надолго.

17 ноября 2016

Светлана Немоляева
народная артистка РСФСР
Она была героиня

Милочку Иванову, мы все ее Милочкой звали, я знала как хорошую актрису. Часто ходила в «Современник», и она мне была всегда интересна. Потому что уж очень яркая. Но познакомились с ней близко мы, конечно, на съемках «Служебного романа». И я не могу сказать, что подружились, но очень-очень симпатизировали друг другу. Во всяком случае, я – совершенно точно.

Каждая ее реакция, все, что она делала на экране и во время съемки, всегда очень привлекало внимание. Потому что, действительно, те образы, которые она создавала, не запомнить невозможно.

Со съемок мы очень часто уезжали вместе домой: нас развозили. И вот как-то мы с ней едем, болтаем о чем-то. Вдруг она мне говорит: «Свет, а я тебе приготовила сюрпризик, может быть, ты согласишься его принять, мне бы этого очень хотелось».

Вот тогда я узнала, что она пишет и музыку, и стихи. И что она очень музыкальна, это стало для меня открытием. Тогда актеры кино много ездили по стране и выступали. И поэтому, конечно, любой рассказик, или стихотворение, или какая-то песенка были очень ценны для репертуара. И она говорит: хочу тебе напеть песенку, которую я сочинила. Мне кажется, что тебе она очень подойдет. Ты можешь ее петь, и это будет очень славно. Я говорю: Мил, ты очень хорошо обо мне думаешь. Я никогда не была певуньей и никогда не пела. И вообще, так сказать, это не мое. А она – нет, нет, это неважно. Мне важно, чтобы ты спела, это твоя песенка^[4]. Ну, я, конечно, заинтересовалась, она мне пропела. Пропела, а я, конечно, забыла эту песенку. Сейчас она довольно известная, многие ее знают. Меня тогда поразило ее содержание. Мотивчик незатейливый, милый, а содержание – совершенно дивное. Разговор двух соседок на кухне, одна актриса, а другая простая женщина, живут они вместе в коммуналке. И простая женщина говорит актрисе: ну какая ты артистка, ты котлеты покупаешь и у тебя бархатных платьев мало, не носишь, у тебя вон вместо бархата вельвет. Ну и дальше предъявляет ей всякие кукольные претензии. А та ей очень мило отвечает, что ты, ничего ты не понимаешь, я много жизней проживаю за свою одну. Эта мысль меня глубоко тронула. Песенку она мне подарила, но я ею, к сожалению, не воспользовалась, только одной фразой.

Прошли годы, и я узнала Милочку совсем другой. Мы с ней встретились на фестивале «Киношок» в Анапе. И я вижу, что она не может сама передвигаться, и Валерий, такой всегда заботливый, изумительный человек, возит ее на коляске. И какой же силой воли, каким мужеством надо было обладать, чтобы, находясь в таком положении, решиться на эту поездку. А Мила ведь ко всему прочему очень любила море. И вот она из этой коляски встала и поползла к морю. Я в это время была на пляже, мы с Сашей сидели, и она смотрела на меня, и плескала на себя морскую воду, и говорила мне, какое это счастье, как она об этом мечтала. Меня пробило до слез. Ничего мрачного: «как мне плохо, вокруг всем хорошо, а я вот такая». Нет! Наоборот, та же открытость и та же улыбчивость, доброжелательность. Вот такое торжество жизни над превратностями судьбы.

И так же она меня поражала потом, когда у нее сын и муж ушли из жизни. В это время не стало и моего Саши. Я очень хорошо понимала, что происходило у нее внутри, какие страсти бушевали в ее груди. И когда ее приглашали на разные телепередачи, она никогда не отказывалась, всегда ездила (а ведь можно было отказаться, это вполне нормально). И там, отвечая на вопросы ведущих, она очень мужественно рассказывала, какая у нее была семья, какой был сын, муж, какое это было счастье для нее… Она была героиня. Достойная актриса и достойная личность.

Алла Сурикова
народная артистка РФ, кинорежиссер
Пришла, чтобы подарить улыбку

В жизни режиссера как бывает? Встречаешь артиста, он у тебя снимается, потом ты с ним прощаешься, и если он не снимается еще раз, то он как бы уходит из твоей жизни. И нет ощущения, что ты с этим человеком прожил какую-то ее часть от команды «Мотор!» до команды «Стоп!». Людмила Ивановна не из таких.

С Людмилой Ивановой получилось так, что ее я увидела и почувствовала: она стала родным человеком. А ведь это очень важно, особенно, когда ты делаешь свою первую полнометражную картину. Актеры, с которыми ты встречаешься, должны стать твоими друзьями, иначе у тебя ничего не получится.

В фильме «Суета сует» был такой эпизод: Людмила Ивановна открывает калитку, входит во двор, где в это время Галя Польских нюхает цветы, а потом поднимает голову и у нее на носу виден от цветов желтый след, и Людмила Ивановна берет пальцем и аккуратненько его снимает. Это импровизация чистейшая – человеческая, актерская, но она настолько характеризует актрису отношением к партнеру, умением общаться, желанием не просто войти в картину, но и в жанр картины попасть. И надо сказать, что эта работа – ее второплановая роль (с Леней Харитоновым они там в паре работали), в памяти остается.

У нас была еще картина «Московские каникулы». Там у нее совсем маленький эпизод в самолете. Людмила Ивановна рассказывает про какого-то пингвина, который летел в самолете. Она так достоверно рассказывает эту фантастическую историю, что люди, которые смотрят кино или слушают ее в кадре, абсолютно искренне верят ей.

В этом кадре снималась моя дочь, она играла стюардессу. Бывают такие профессиональные артисты, которые, когда видят, что режиссер берет какого-то непрофессионального человека из своих личных соображений, они делают все, чтобы показать – это не артист. Людмила Ивановна в этом смысле удивительный человек: она настолько дружелюбна, настолько попадает в волну тех людей, которые рядом, что непрофессиональные актеры комфортно чувствуют себя рядом с ней.

Я помню, как-то раз меня привели к ней в дом на ее день рождения. Людмила Ивановна была уже не той здоровой женщиной, какую я знала прежде, но тем не менее веселье было, и это притом, что жизнь к ней повернулась очень суровой стороной, непонятно, за что наказала. Но это удивительный человек, который умел не сбрасывать на кого-либо свое горе, свои несчастья, держать их внутри, а людям дарить улыбку, хорошее настроение, свое замечательное к ним отношение.

Однажды Людмила Ивановна приехала ко мне на фестиваль «Улыбнись, Россия». Она приехала со своим супругом. Они вместе пели «Приходит время, с юга птицы прилетают». Иногда, когда я вспоминаю Людмилу Ивановну, эта песня вдруг возникает в моей голове и уже не отпускает два-три дня. Эта их песня на двоих, именно эта, хотя у них много песен на двоих, дает удивительное ощущение не просто людей, которые хорошо пели вместе, а людей, которые замечательно встретились однажды и на всю жизнь. Их взаимопомощь, их любящие взгляды друг на друга – это на всю жизнь.

Иногда у меня спрашивают: почему Людмиле Ивановне предлагали только эпизоды? Почему никогда не было главной роли? Я думаю, что просто не было того сценария, не было той главной роли, которая могла дать ей возможность сыграть, так сказать, Джульетту. Но те роли, которые предлагались, они иногда затмевали главные, потому что Людмила Ивановна – актриса точная, яркая, с хорошим чувством юмора, с ощущением жанра. Сыграть красотку с задумчивым лицом у окна в дождь – это практически любая красивая девушка сможет: дать задание досчитать до 10 и ни о чем не думать, и все. А Людмила Ивановна могла так повернуть голову, посмотреть на партнера и завести всех вокруг, что это дороже, чем, наверное, роль красотки в большом сериале.

Последний раз мы встретились с ней на киношоу, она рассказывала о своей жизни, о судьбе, об актерских работах, и потом ее снесли на инвалидном кресле в зал. Я видела, что человеку очень сложно и тяжело живется, но как она себя очаровательно вела. Я взяла ее за руку, холодная, худая рука, но при этом улыбка ее, ее отношение к людям – это ее подарок всем. «Я пришла, чтобы подарить вам улыбку». И подарила.

Владимир Меньшов
народный артист РСФСР, кинорежиссер
Как снимали «Зависть богов»

Готовясь к съемке фильма «Зависть богов», я и не думал снимать именно Людмилу Иванову. Конечно, я знал ее по «Современнику». Она появилась в нем почти с самого момента возникновения театра. Я ни одной премьеры в «Современнике» не пропускал, в то время это был самый модный, самый замечательный театр, там всех актеров обожали. И она входила в число обожаемых, ну, так скажем, второго эшелона; конечно, она не заслоняла Табакова, но она была всегда в этой компании…

В Людмиле Ивановой была какая-то поразительная достоверность. Вообще театр как таковой – не самое лучшее место для совершенствования человеческих качеств. Но ее не касались никакие театральные интриги. Она, по-моему, никогда не тяготилась своим не главным положением в «Современнике», очень гордилась тем, что есть такой театр и что она причастна к его становлению. Никогда не чувствовала себя в нем лишней. Прежде всего она театральная актриса, но со временем и в ее творческую жизнь вошло кино, и она здесь проявила себя весьма успешно.

Когда я начал активно работать над картиной, почему-то сразу в голове возникла ее фамилия. Я даже не пробовал на ее роль больше никого. Это то, что называется озарением. Когда я пригласил ее сниматься в картине, это было в 1999–2000 годах, она с радостью согласилась. И очень украсила фильм.

В один из первых съемочных дней ее партнером оказался Жерар Депардье. Иванова – актриса импровизационная. Депардье тоже очень легкий и импровизационный артист; создается ощущение, что он всю сознательную жизнь провел на съемочной площадке. По-моему, у него вообще нет дня без съемок. Поэтому он себя чувствовал, как рыба в воде. Когда ему стали прикреплять микрофон, он сказал: «Неет». – «А как же тогда?» – «Как хотите, ловите». И поймали. Его-то надо было обязательно синхронно снять, и все получилось – гораздо лучше, чем потом микрофоны переозвучивать, которые актерам чуть не в плавки засовывают, а актрисам к ногам приматывают. Мы все сделали по старинке – кругом расставили микрофоны и все записали. Поэтому они оба были свободны от каких-либо технических устройств и блестяще сыграли свою сцену, завершившуюся поцелуем. Этого не было в сценарии. Такое заранее не задумаешь. Это была естественная реакция Депардье – поблагодарить партнершу за органику и понимание. Позже ему сказали, что по-русски надо трижды поцеловаться, и он с удовольствием это повторял. А потом еще и на прощание они расцеловались.

Я счастлив, что мне удалось встретиться с Людмилой Ивановой в работе. С этим, действительно легким, человеком без комплексов неполноценности. Она благожелательный и добрый человек, что нетипично для театральной среды. Там эгоцентрики и нарциссы преимущественно расцветают. А она была другая и никогда не тяготилась своим положением актрисы эпизодов.

Я потом слышал ее отзыв о фильме. Обычно актеры, если картина не складывается, склонны немножко дистанцироваться: мол, я старался, но режиссер… А она говорила в самых восторженных тонах: «Это очень хорошая картина – про любовь, мне все в ней очень нравится, все замечательно».

Когда мы позвали ее на роль свекрови нашей главной героини, у Людмилы Ивановны уже появились проблемы с ногами. Она уже пыталась приспосабливаться и через пару лет полностью приспособилась к коляске. Но на площадке ни режиссер, ни партнеры никогда не слышали от нее жалоб, не видели капризов. К сожалению, ее маломобильность мешала более активно использовать ее в кино, в театре. И она стала менее востребована.

Надо сказать, она замечательно нашла себя в детском театре «Экспромт», в который меня приглашала неоднократно. Людмила Ивановна с таким азартом о нем рассказывала, с такими сияющими глазами! Два любимых сына, любимый муж и работа в «Современнике», и вот этот еще подарок судьбы – театр на старости лет, который ей давал какие-то новые силы. И пусть на склоне лет судьба поступила с ней несправедливо, все же она прожила счастливую жизнь. И многим подарила минуты счастья.

Анжелика Пахомова
главный редактор журнала «Семь дней»
Психология победителя

С Людмилой Ивановой мне довелось встретиться впервые при весьма тяжелых обстоятельствах. Прошло всего несколько недель с того дня, как внезапно ушел из жизни ее младший сын. На предложение перенести интервью актриса ответила тоном, не терпящим возражений: «Нет! Мне нужно что-то делать…» Она рассказывала какие-то веселые истории из своей жизни, шутила, угощала чаем… А потом вдруг горько-горько расплакалась, ничего не объясняя, и замолчала… Мне подумалось: сколько же сил и мужества у этой женщины, если она способна интенсивно работать, когда каждую минуту разрывается от боли сердце…

Случилось так, что я стала частым гостем Людмилы Ивановны у нее дома и в театре «Экспромт». И однажды, когда в очередной раз пришла на спектакль, старший сын актрисы Иван пригласил меня принять участие в семейном совете: на Людмилу Ивановну, находившуюся в реанимации, неожиданно свалилось другое несчастье. В больнице умер любимый муж. Как родственникам было сказать ей об этом? Но она все почувствовала и поняла сама, избавив близких от тяжелой обязанности. Первой спросила: «Что с Валерой? Он… умер?..» И потом снова боролась, выживала, выздоравливала как могла – ради театра, ради того, чтобы написать книгу, «вопреки», «во что бы то ни стало…»

Людмила Иванова могла выдержать все и еще человек двадцать на себе «вытащить». Актеры ее театра постоянно обращались к ней со своими проблемами, горестями, переживаниями… Молодые искали поддержки у 80-летней женщины, сидящей в инвалидной коляске. И она откликалась: участием, советом, ободрением!..

В доме Людмилы Ивановны по-прежнему всегда было весело. Ее непревзойденная манера шутить, с прищуром глаз, с «хитрецой», остро, точно, правдиво, заставляла хохотать от души. А еще она обожала сватать! Как-то актриса узнала, что я влюблена в одного из актеров ее театра. И развила бурную «деятельность» – мне в помощь. У нее дома пеклись блины, устраивались какие-то специальные «званые» вечера, беседы, она подсказывала, как следует себя вести. В успех «мероприятия» мне, честно говоря, не верилось… «Настойчивость и инициатива в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях!» – утверждала она, буквально цитируя свою героиню из кинофильма «Самая обаятельная и привлекательная». Она даже предоставила мне комнату в своей квартире для проведения уроков йоги с актерами (на тот момент я училась на преподавателя йоги). Замечать преграды она не желала, и когда я появлялась, всегда бодро спрашивала: «Как развивается твой роман?» – «Людмила Ивановна, да бросьте, разве у вас в жизни не было ситуаций, когда вы “складывали копья”? Ну, не судьба». – «Никогда! Когда я была совсем молодая, работала в “Современнике”, могла замарьяжить поклонника просто из спортивного интереса! И уж конечно никогда не сдавалась. Что значит – не хочет? Хочут они, хочут. Только стесняются!» Я поняла – она может ВСЕ. Какая-то фантастическая энергия, сила обаяния, несгибаемый дух, внутренний свет оборачивали ей на пользу любые обстоятельства.

Далеко не каждая актриса из «красного уголка» семейного общежития сумеет сделать настоящий Театр, которому будет присвоен статус государственного. Не раз доводилось мне наблюдать, как Иванова отстаивает дело всей своей жизни. То соседи напишут жалобу, мол, театр в подъезде им мешает, то снова надо ехать куда-то «на поклон», в Министерство культуры… И тогда она брала телефонную трубку и звонила куда следует. С бесконечным обаянием, с хохотком, дипломатично, тонко, ненавязчиво… Когда Людмила Ивановна клала трубку, то, как правило, с победоносным видом говорила: «Вот так!.. А ты что думаешь? Сейчас еще ничего, меня знают… А поначалу… Звонишь, бывало, какому-нибудь чиновнику: “Это народная артистка Людмила Иванова…” – “Чего-о-о-о?” – “Да Шурочка это, из “Служебного романа”. – “Ой, это вы?! Как интересно! Чем могу быть вам полезен?”»

Последняя наша встреча была очень тихая, очень личная, домработница как раз вышла в магазин, а гостей (на удивление) не было, и этот всегда шумный дом посетило безмолвие. Солнце лилось в окно гостиной, и в его лучах клубились легкие пылинки. Людмила Ивановна молчала, уважая мое неважное настроение и не комментируя ситуацию. Ее «сватовство» (вот редкий случай, ведь она утверждала, что поженила двенадцать пар) не задалось. Я чувствовала ее молчаливую поддержку. Потом она спросила: «Чем же я могу тебе помочь? Ты знаешь, я сама в этой жизни много раз была несчастна… Особенно в молодости, в первом браке. Бывало, чтобы не иметь со мной дела, супруг переходил на другую стороны улицы, будто мы незнакомые люди. Постоянно делал мне больно… Лишь выйдя замуж за Валерия, я узнала, что такое женское счастье… И ты узнаешь!»

Психология победителя. Вот что она оставила нам в наследство. И я это наследство берегу и понимаю: его хватит на всю жизнь.

Андрей Данилов
иконописец
Шишкинские истории

Шишкино – это деревня рядом с Тарусой. Не коттеджный поселок, а настоящая русская деревня, с дорогами и бездорожьем, с красивыми домами и покосившимися хибарками, с лесом вокруг деревни и с Окой, которая протекает километрах в пяти от деревни. И хорошо, что так, потому что если бы она текла рядом, народу вокруг было бы столько, что голова могла треснуть. А так лес, пчелы, лисы и коршуны, а еще лоси заглядывают по осени. Природная идиллия, словом.

Сюда семья физика Миляева и актрисы Ивановой приехала в 70-х годах прошлого века. Приехала, да и осталась тут навсегда. Дом отстроили, а потом в Шишкино потянулись друзья семьи, а потом и друзья друзей, детей и теперь уже внуков. Так и возник феномен Шишкина: старые хибарки, где пели изысканные романсы и бардовские песни, читали Пушкина и Булгакова с Толстым, Салтыковым-Щедриным, Островским, Андерсеном, Цветаевой (куда ж без нее в Тарусе!), писали картины маслом и карандашом, писали книжки и статьи, устраивали выставки «на деревьях», спорили о физиках и лириках, о современных проблемах, справляли дни рождения и именины – словом, жизнь кипела. Она и сейчас кипит, только потише и без Людмилы Ивановны. Увы…

Я ее часто называл тетей Милой, правда, когда народу поменьше, когда мы с ней вдвоем беседовали. Ну, нравилось мне так. А друзья ее звали Милой, а тетки наши, шишкинские, про себя – Милой, Милкой. Ведь красиво это имя звучит – Мила… Милая значит, добрая.

Живем мы от тети Милы, от Мил-Иванны, метрах в пятидесяти, под горкой. В Шишкине «всё пригорки-горки-спуски», как пелось в одном стихе Милы Ивановны. Она и меня зазвала купить дом, в котором мы с семьей теперь живем. Дом этот с виду хоть и не новый, но какой-то был опрятный – с наличниками, с окошками не покосившимися, под крышей железной. Ну, добротный такой. И дом этот в Шишкине все не продавался и не продавался, никто в нем не жил, а вот не продавали его хозяева тогдашние, и все тут! А мне вдруг взял и продался, стал, как сейчас говорят, моей «недвижимостью». Не иначе как Божеское соизволение: приехал – вот тебе дом!

Ну а потом и по сию пору столько было в Шишкине всякого – и выпито, и съедено, и снято, и говорено, и спето, – всего и не вспомнить! Людмила Ивановна, конечно, принимала во всем живейшее участие – осуществляла творческое руководство. Винца она нам не наливала, но, сидя во главе стола, исподволь руководила действом, направляла беседу.

А знаете, как она стряпала! И приговаривала:

– Ничего такого особенного не будет, но тарелку супа или борща налью каждому.

И это истинная правда! Всегда у нее в доме был и суп, и хлеб, и кое-что еще. А готовила она вот как: сидя на стуле. Это не потому, что в последние годы она не могла стоять; по-моему, ей просто нравилось так готовить. Сидит, чистит картошку или режет морковку и кидает – то в одну миску, то в другую. Тут же раковина с водой, все при ней, все под рукой, ни за чем не нужно тянуться.

Она у нас – промеж собой – звалась графинюшкой. Мне впервые это слово – «графинюшка» – сказал ее младший сын Саша. Не оттого, что манеры у нее были аристократки, не потому что «народная-всенародная артистка», а так, нравилось нам, и самая ее усадьба выглядела настоящей усадьбой с традициями, с прудом, с дикой природой и с дикими утками, которые тут гнездились под старым пнем. Ну а вообще графское-то в ней было: как посмотрит на некоторых, так те и шасть со двора! И затаиваются, и в дом, когда Людмила Ивановна там, не заходят, даже близко к усадьбе не подходят.

А еще у графинюшки должен быть предмет аристократического обихода – собаки то есть, лучше борзые. О борзых речь впереди, а собаки у Миляевых-Ивановых были всегда. И собаки некоторые даже с норовом – Пушок, например, победитель кур – тех хватал за милую душу. Задушит, но не ест, а Мил-Иванна расплачивайся с соседями.

Потом еще Кузя была; вообще-то, когда щенка принесли в дом, думали, что кобелек, – вот и назвали его Кузьмой, а потом выяснилось, что с Кузьмой подкузьмили. Так пришлось имя подкорректировать – стала собачка Кузей. Ох и своенравная же она была, могла и кусануть! На одну соседку кинулась ни с того ни с сего, так та от нее вилами спасалась. Кур Кузя не трогала, но к графинюшке при Кузе нужно было с почтением обращаться, иначе – ненавязчивый рык из-под стола и сверкающий глаз: Кузя на низком старте!

Вообще собака была добрая. Меня не кусала и даже не пыталась, один раз только попугала, но попугала, и все.

У меня тоже была собака – Серафимой звали. Русская борзая. Сами знаете, каков характер. Это они все в кино да в телевизоре такие лапушки, меланхолики, почти картонные какие-то. Когда раз увидел нашу Симу, подумал, как она похожа на строчку стихотворную:

По проволоке дама

Идет, как телеграмма.

Телеграммой она и была – да только с виду. Вообще рядом с нами жила дама-«кремень». Чуть что не по ней – сразу сдачи! Во всяком случае, запомнит надолго. Тетя Мила это поняла сразу, и у них установились «дипломатические отношения». Когда Сима появлялась на даче у Миляевых, в присутствии графинюшки она вела себя вежливо и я бы даже сказал, мило… Ну как же, «у Милы веду себя мило». По дому не разгуливала, а все по саду, чувствовала себя если не хозяйкой (был период, когда у Миляевых собак не было или был боксер, но он не часто приезжал на дачу – все-таки жил в семье младшего сына Людмилы Ивановны. Да к тому же он четвероногий мужчина – все позволить Серафиме мог. Не съест же Симу на его территории?! Хотя попробуй Симу съешь!

Она с детства была своенравной собакой! То через шоссе в лес рванет – и поминай как звали. Потом сама припрется, когда ей это будет нужно. Прекрасно выходила из всех ситуаций. Однажды искали в Шишкине всей деревней и потом плюнули: не хочешь жить по-человечески, так и мотайся по лесам и весям! И вдруг она, как трепетная лань, появилась из-за бугра, подскочила и стала ластиться. Не хочет зимовать в пампасах, в дом просится! А то в болото убежит, потом отмывали ее несколько человек от колючек, водорослей, от грязи. Огрызалась, но терпела. И гордая уходила сохнуть, читай: валяться на траве, а потом усаживаться к кресло к телевизору. Уж очень Симе нравились передачи Аллы Пугачевой и просто про деревню. Однажды она и Людмилу Ивановну увидела по телеку в каком-то деревенском фильме. Не знаю, чудо это или нет, только поскуливала она и глядела на нашу народную артистку. Вот и поди разбери, что – инстинкты у собак или самые настоящие человеческие эмоции? Ведь нашу Людмилу Ивановну узнала…

Много было еще наших с графинюшкой разговоров и встреч, почему-то мы с ней делились самым откровенным. Так уж вышло. И про театр свой она мне рассказывала, и про «Современник», про закулисье. Всякое там бывало, и не всегда красивое-распрекрасное. Вообще мне иной раз кажется, что актеров лучше не знать вне сцены. Вот на сцене они злодеи или лапушки, но это все понарошку. А если это «понарошку» переходит в жизнь… Жуть!

Людмила Ивановна – счастливое исключение. Для меня, во всяком случае. Хотя она могла быть и жесткой, но со мной она такой не была, слава богу! Мы общались больше как обычные люди, как соседи по даче. Однажды, это уже было, наверное, за год до ее ухода, я ей сказал: еду под Воронеж, привезу саженцы яблони, которая росла в саду у Толстых в Москве, в Хамовниках. Титовка расписная – вот этот сорт. Найти яблоню эту было непросто. Про титовку говорят: «народной селекции», а значит, неперспективная, и осталась она теперь только «в старых садах». А где они, эти старые сады? В Тульской области или в Липецкой? Да нет ее, этой титовки.

Отыскалась титовка расписная – под Воронежем, в городке с ласковым именем Анна. Там есть питомник исторических сортов и титовки столько – бери не хочу!

Так вот, я собирался в Анну. И тетя Мила попросила меня:

– Привези сюда, в Шишкино. Видишь, яблоня старая засохла, ее мой Валерик с Ваней когда-то посадили, хочу, чтоб на этом месте новая яблонька росла и грела мне взор. Старое уходит, новое приходит, сад вновь живет!

Думал, может, не выдержит деревце пересадки, погибнет. Но титовка в Шишкине выжила, оделась листвой на следующий год, пока не цвела еще, и яблок еще не было (рановато!), не набрала сил яблонька, только выросла сантиметров на сорок. Значит, есть сила у неперспективных сортов, есть! Про яблоки с титовки Мила Ивановна уже не говорила, как знала, что не дождется их. Но она их нам оставила как будущее наследство и как память о себе:

– Я ушла, а яблоня за меня еще поживет долго и многое вам расскажет. И плодами одарит. Кисло-сладкими. Вкусными. Уж я-то это точно знаю.

Елизавета Миляева
внучка
Волшебный чай

Чем ценна хорошая память? Тем, что можешь воссоздать в подробностях кинохроники события и впечатления прошлого и снова оказаться в том моменте времени. А еще возможностью хранить воспоминания о человеке, даже когда его больше нет рядом. Мне ясно помнится лето 2010 года в Крыму. Этот год был тяжелым для нашей семьи – не стало дяди Саши, и все пытались справиться с этим ударом, смириться с потерей и «попытаться просто жить». Но все же море не так манило, солнце поблекло, горы стали обыденными, эмоции придавило тяжелым камнем случившегося. И вот тогда у отца родилась идея начать писать новую пьесу – китайскую сказку «Волшебный чай», чтобы отвлечь, переключить Милочку и всех нас (ведь семья всегда была погружена в театр, и любое действо всегда было совместным) от грустных мыслей. Это был именно тот импульс, в котором семья так нуждалась.

Работа закипела моментально – творческий штаб был развернут во внутреннем дворе под виноградом, были налажены поставки продовольствия, начались бурные дискуссии, зазвучали отрывки стихов, мотивы песен, обсуждения образов героев, декораций, костюмов. Все вовлеклись в процесс, кто как мог, и идеи начали появляться так быстро и так складно, что записывать их на бумаге уже не успевали. И вот прозвучало: «Лиза, неси этот беленький», что расшифровывалось как необходимость аккомпанировать творческому процессу в роли стенографа с ноутбуком. Обязательно с ноутбуком, потому что штаб мог быть внезапно передислоцирован на кухню к плите, в сад под абрикос или на пляж. Я жадно записывала, вернее, пыталась успеть с физической скоростью за неуловимым потоком мыслей, их переплетением, быстрым развитием и новыми поворотами. Вокруг все ожило, дни снова понеслись хороводом, хотелось не останавливаться, хотелось узнать, что будет завтра с героями, с их историей, в каком пейзаже они окажутся, какие песни будут напевать, какие решения примут. Герои, люди, волшебники, поселились вокруг нас – вон мальчик отдыхает в тени инжира, здесь песня слышна, у ворот занял пост таможенник, а ночью с крыши доносится глубокое дыхание огнедышащего дракона. Ожила и вся семья, в глазах появилась искра, зазвучали музыка и смех – в душевном очаге снова зажегся огонь.

Это впечатление, эта возможность погрузиться в волшебный мир сказки, в атмосферу театрального спектакля, который вот тогда, прямо при мне зарождался, позволили и мне пережить первое детское осознание ограниченности человеческой жизни. Когда позднее я смотрела уже запущенный спектакль, я вспоминала мелкие детали того, каким именно образом появлялись эти фразы, четверостишья, образы. Но, наверное, дело не в хорошей памяти, а в яркой эмоции, зарожденной двумя творцами, преобразившими все вокруг. Вот вам и «волшебная сила искусства» – или все же дело в чае? Чай-то волшебный.

Людмила Некрасова
декан актерского факультета МСИ, режиссер
Преподаватель от Бога

С Людмилой Ивановной Ивановой я познакомилась в 1998 году, когда впервые пригласила ее набрать курс в Международном славянском институте. Шел второй набор, и было очень важно, чтобы мастер был руководителем театра, институт только завоевывал уважение в театральной среде, и каждый вновь пришедший человек закладывал традиции и фундамент нового учебного театрального заведения.

А привел ко мне Людмилу Ивановну художественный руководитель первого набора, главный режиссер студенческого театра МГУ, Евгений Иосифович Славутин, и с первого дня нашего знакомства я поняла, что встретила своего настоящего друга.

Людмила Ивановна была педагогом по призванию, она обожала своих студентов и не могла жить без преподавательской деятельности! Конечно, у нее была студийная работа в своем театре «Экспромт», но она с восторгом откликнулась на мое предложение набрать и выпустить свой курс, воспитать для своего театра целый выпуск актеров.

Она была очень рада, что с ней на курсе стали работать любимые ею педагоги из Школы-студии МХАТ: Татьяна Ильинична Васильева, Сергей Иванович Земцов, Сергей Витальевич Шенталинский; она была счастлива, что снова окунулась в атмосферу своей любимой театральной школы, которую закончила и которую очень любила.

Все кафедры мы назначали у нее дома, она уже тогда плохо ходила, и подняться по лестнице на третий этаж в институте для нее было тяжело. Какие веселые и интересные были эти домашние кафедры, обсуждения экзаменов становились настоящими открытиями для педагогов – только доброжелательный и мудрый разбор каждой работы, каждого студента, внимание к каждому новому достижению, ничего не пропускалось.

А выпустив первый курс, Людмила Ивановна не захотела отдыхать, а продолжила набирать студентов – и так без перерывов, она выпустила в Славянском институте четыре курса, а в 2014-м набрала пятый.

К сожалению, жизнь института прервалась, и нам пришлось перевести студентов в новый вуз, ИТИ (Институт театрального искусства), и вот в 2018 году последние студенты Людмилы Ивановны Ивановой войдут в театральный мир.

Среди ее выпускников есть уже известные артисты и режиссеры, это Ирина Рахманова, Алексей Щукин, Оксана Зима, Анастасия Мартцинковская, Наталья Рычкова, Елена Ландер, Елена Пашкова, Мария Баева, Егор Дятлов и многие, многие другие. Некоторые выпускники были приглашены Людмилой Ивановной в театр «Экспромт».

Именно в Славянском институте Людмила Ивановна начала работать с Владимиром Григорьевичем Байчером, они вместе выпустили курс в 2006 году. А потом уже Людмила Ивановна пригласила Володю и в свой театр, где он поставил несколько замечательных спектаклей. Это было счастливое время, когда мы не только вместе работали, но даже летом нам не хотелось расставаться, и мы вместе отдыхали в Крыму, где задумывались новые дипломные спектакли. А еще Людмила Ивановна всегда мечтала, чтобы все ее выпускники начали сниматься в кино. И именно она поддержала меня, когда я решила поступить на Высшие режиссерские курсы (ВКСР). И свой первый курсовой фильм я снимала у нее на даче в Крыму.

Вместе с Людмилой Ивановной мы задумали снять документальный фильм про время ее юности. Она мне много рассказала историй, некоторые из них вошли в мой фильм «Неслужебный роман Людмилы Ивановой». Фильм вышел в 2017 году и был показан на Первом канале, к сожалению, уже без нее.

Такие дружбы – это дар свыше. Дорожу этим и всегда внутренне обращаюсь к ней в сложных ситуациях. Людмила Ивановна всегда спешила на помощь, если кто-то попадал в беду, все знали – Иванова поможет! В интервью для фильма Сергей Никитин сказал, что при ней всегда хотелось стать лучше, сделать что-нибудь полезное для людей, что-то совершить. Она сама так жила и всем своим друзьям и ученикам такой оставила пример.

Анастасия Мартцинковская
актриса
«Я не заслуженная, я народная!»

– Умерли, умерли, умерли! – с воплем и слезами на глазах влетела со сцены в гримерку Ира Рахманова во время репетиции «Бальзаминова» с Людмилой Ивановной.

– Ира, кто «умерли»? О ком ты? – спросила я однокурсницу, поправляя свои фальш-телеса, сделанные из старых тряпок и подушек; я играла в дипломном спектакле «Праздничный сон до обеда» в постановке Ивановой купчиху Ничкину, а Ира играла прислугу.

– Умерли! – кричала Ира. – Все умерли, кто может меня учить! И Костя Станиславский, и Мишка Чехов, и как его там еще!..

– Ираааааааааа!!!! – мы услышали устрашающий клич Людмилы Ивановны. – Все на сцеееенууу!!! Быстро!

Мы, как нагадившие котята, вывалили на сцену.

– Как ты смеешь убегать от меня, девочка?! А? Что это за истерики?! НЕ СУЩЕСТВУЕТ МАЛЕНЬКИХ РОЛЕЙ, существуют маленькие актеры! Если ты сейчас играешь кухарку, ты не имеешь права быть расслабленной! Тетёха! Как ты подметала? Ты так в доме у себя подметаешь? Что это такое? А? Любую роль нужно играть на пределе своих возможностей! Какая бы маленькая она ни была! Я никогда не позволяла себе такой роскоши, как расслабиться и ничего не делать, даже в самом маленьком эпизоде! Нужно уважать свою профессию! Вы поняли? Вы поняли меня? Не слышу!

– Я все понимаю, Людмила Ивановна, я пока учусь, я не заслуженная актриса, как вы, – пролепетала Ира, не понимая сама, что говорит.

– Я не заслуженная! Я народная! – и в нас полетела палка. Выпустив пар, Людмила Ивановна продолжила репетицию как ни в чем не бывало.

Она действительно была Народная и всегда будет, пока не исчезнет кинематограф и люди не перестанут ходить в кино.

Мы всегда трепетали, когда Людмила Ивановна замолкала и пристально смотрела на нас: никогда не знаешь, что после этого молчания последует, похвала или ругань, а если ругань, то по делу, никогда просто так. Так и случилось, когда, будучи уже состоявшимися актрисами, отыграв спектакль «Шоколад на крутом кипятке», мы с моей однокурсницей Дашей Айрапетовой услышали, что нас вызывает в зал Людмила Ивановна. Она пришла посмотреть на работу своего сына Ивана Миляева, сценографа нашей постановки, и своей ученицы, нашей однокурсницы Оксаны Цехович, режиссера спектакля.

– Я как будто опять поступаю в театральный! – промолвила Даша, дрожащими руками снимая грим. – Я не пойду, я боюсь!

– Хорош дурить, раз позвала, значит нужно идти. Пошли давай, – ответила я ей, хотя сама испугалась до жути.

Через сцену Центра Высоцкого мы спустились в зал.

– А, девочки, здравствуйте! Ммм… – замерла Людмила Ивановна, и мы вытянулись с Айрапетовой в струну. – Поразили вы меня, девочки. Молодец, Настя! Молодец! Сильная работа, весь спектакль на себе протащила! И ты, Даша, молодец, это очень сложный материал, весь спектакль на вас держится.

– Спасибо, Людмила Ивановна, – ответили мы, стоя на ватных ногах, и как во сне побрели обратно в гримерку.

Спасибо Вам, Людмила Ивановна! Вы вложили в нас силу жизни, волю и характер! И как важны ваша похвала, замечание и окрик. А уж когда вы расплакались на моей дипломной работе по сценической речи «Старый лекарь» Паустовского, я не знала, куда деться от счастья. Никогда не забуду ваши благодарные слезы, дорогая Людмила Ивановна!

Алишер Жумаев
актер
Вторая мама

Ясно помню день нашей первой встречи – это был июль 2014-го. Мы собрались на заключительный этап конкурса поступающих, где познакомились с ребятами и педагогами. Помню, Людмила Ивановна тогда нам сразу сказала: «Я уже вас всех люблю. Вы все мои дети. Но запоминать вас я буду по мере того, как вы будете выходить и работать на сцене». И это было чистейшей правдой. Кого-то она путала даже спустя год, но это вовсе не из-за плохой памяти (память у нее была великолепной). Она учила нас любить. Любить не только в жизни, но и на сцене. Всегда требовала от нас страсти: «Чего ты вышел, как холодный нос?» И так час за часом мы добивались нужного результата. В этом вся Людмила Ивановна – она не отпускала со сцены, пока не увидит желаемого (даже если нам давалось это очень сложно). Но теперь это все остается неважным, важно то, кто мы и что мы сейчас. На 1-м курсе Людмила Ивановна говорила нам, что не выпустит нас, пока мы не научимся любить и не станем профессионалами своего дела. И так на встрече в начале третьего курса у нее прозвучали слова: «Я могу вами гордиться. Вы вполне можете конкурировать с профессиональными актерами театра». Предчувствовала ли она свой уход? Не знаю. Но она всегда была полна энергии и позитива. Казалось даже, что она живее всех нас вместе взятых.

Мне посчастливилось быть одним из тех, кто приехал навестить ее 1 октября в больницу. Она выглядела грустной, но при этом была бодра. Конечно, никто из нас не предполагал, что мы видим ее в последний раз. Галина, ее сиделка, подбадривала нас и говорила, что они здесь ненадолго, через неделю выпишутся и мы вернемся к работе. Мы тогда только приступили к работе над спектаклем «Вечно живые». Конечно же, этот спектакль – посвящение Великому Мастеру, нашей второй Маме, которой так не хватает. Волей-неволей порой задумываешься о том, как бы разобрала тот или иной материал Людмила Ивановна. Совершенно отчетливо помню ее последние слова нам: «Держать оборону! Работать!» Теперь этот завет служит нам девизом всей жизни!

Прошло время, и сейчас мы вспоминаем обо всем с теплом в душе и улыбкой на лице. Все, чего мы достигли, – ее заслуга. Очень ответственно нести знамя последнего, юбилейного выпуска. Знать, что после тебя никто не придет и по тому, чего ты добьешься, будут судить обо всей школе и о Мастере. Искренне надеемся на светлое будущее каждого из нас! И очень благодарны Ивану Валерьевичу Миляеву за его теплое отношение к нам. В его глазах мы часто видим взгляд самой Людмилы Ивановны. Становится очень хорошо.

Любите и цените своих педагогов, дорогие читатели! Не забывайте о них!

Вклейка

«С юных лет я знала, что стану артисткой»

Родители – Иван Маркелович и Фаина Митрофановна Ивановы

Ледокол «Красин», на котором отец покорял Арктику

Дедушка и бабушка – Митрофан Григорьевич и Агафья Ефремовна Бордюковы

Милочка в возрасте 5 лет

Параллельно с обычной школой Людмила Иванова училась в музыкальной

Елка в музыкальной школе

«…потом музыка сопровождала меня всю жизнь»

В спектакле «Дилетанты»

На концерте с мужем Валерием Миляевым

Дома с сыном Сашей

Людмила Иванова стояла у истоков создания театра «Современнник». На его сцене она играла более пятидесяти лет

Художественные руководители – Олег Ефремов и Галина Волчек

Здание театра на площади Маяковского

«Голый король». С Натальей Энке, Евгением Евстигнеевым, Натальей Архангельской, Натальей Рашевской

«Без креста». С Еленой Миллиоти, Лилией Толмачевой, Галиной Волчек, Владленом Паулусом

«Пять вечеров». С Владимиром Заманским

«Тоот, другие и майор». С Ниной Дорошиной и Олегом Табаковым

«Традиционный сбор». С Ниной Дорошиной, Лилией Толмачевой

«На дне». В роли Квашни

«Фантазии Фарятьева». С Игорем Квашой

«Эшелон». С Анастасией Вертинской, Любовью Добржанской

Сцена из спектакля «Крутой маршрут»

Елена Яковлева и Сергей Маковецкий в спектакле «Пигмалион»

Александр Хованский и Чулпан Хаматова в постановке «Три товарища»

Л. Иванова создала целую галерею незабываемых образов русских женщин

Мама Вали (фильм «Новенькая»)

Комсорг Дуся (спектакль «Два цвета»)

Любецкая (спектакль «Обыкновенная история»)

Нянька Анфиса (спектакль «Три сестры»)

Васюта (спектакль «Провинциальные анекдоты»)

Шурочка (фильм «Служебный роман»)

Вихорка (спектакль «Медной горы Хозяйка»)

Графиня (спектакль «Пиковая дама»)

Роли в кино сделали Л. Иванову всенародно любимой актрисой

Шурочка в «Служебном романе». С Андреем Мягковым и Олегом Басилашвили

Клавдия Матвеевна в фильме «Самая обаятельная и привлекательная». С Ириной Муравьевой, Львом Перфиловым и Виктором Филипповым

Ксения Удалова в картине «Шанс». С Сергеем Жигуновым

Серафима Ильинична в «Суете сует». С Галиной Польских и Яной Поплавской

На съемках фильма «Зависть богов» с Верой Алентовой и Жераром Депардье

С мужем Валерием Миляевым – бардом, писателем, доктором физико-математических наук

Дети Ваня и Саша

Няня Капитолина Ивановна

Вся семья в сборе. Слева направо: внучка Лиза, муж Валерий, старший сын Иван с женой Анной и сыном Трифоном, актриса Елена Костина и младший сын Александр с женой Надеждой

С любимой собакой Пьером

Шефский концерт в колхозе

Концерт в Красноярске. С Лией Ахеджаковой

С Анной Герман

У себя дома с Сергеем Никитиным, мужем Валерием Миляевым, Валерием Шараповым и Владимиром Байчером

Почти шестьдесят лет Л. Иванова посвятила педагогической деятельности

Международный Славянский институт.

Курс 2006–2010 гг.

Юные артисты этого курса в спектакле «Женитьба Бальзаминова»

Гнесинское училище. Л. Иванова за работой

Театр «Экспромт» – любимое детище актрисы. Сколько прекрасных спектаклей удалось поставить!

«Маменька». С Еленой Ландер

«Красная Шапочка». Екатерина Соболева

«Хаврошечка». Владимир Токарев

«Давным-давно». Виктория Коньшина и Виктор Тульчинский

«Волшебный чай». Игорь Журавихин и Виктория Болукова

«Я – счастливый человек! Ведь так много сбылось в моей жизни!»

Сноски

1

Подвижная платформа, устанавливаемая на сцене.

(обратно)

2

Учредители фонда «Благотворительный фонд Борцовых» Борцов Николай Иванович – депутат Государственный думы РФ 4-6 созывов (род. 9 мая 1945 года), известный меценат и его сын Борцов Юрий Николаевич (1970–2010) – депутат Липецкого областного Совета депутатов, на тот момент председатель Совета директоров ОАО «Лебедянский» (лидер российской пищевой индустрии, крупнейшее предприятие по выпуску соков и детского питания). Фонд учрежден в октябре 2004 года. Фонд ежегодно выделяет более 15 миллионов рублей на поддержку спорта, культуры и православия в Липецкой области, на помощь людям, попавшим в трудные жизненные ситуации.

(обратно)

3

Речь идет о В.В. Домогацком.

(обратно)

4

Речь идет о песне «Мне сказала Марья Александровна…»

(обратно)

Флибуста

Не унывай! (fb2)

Людмила Иванова Не унывай!

* * *

Вместо предисловия

Детство

Любовь

Школа-студия МХАТ

Смерть отца

Жизнь продолжается

Поездка на целину

В театре Наталии Сац

«Современник» Олега Ефремова

Героем надо родиться

«Вечно живые»

Строительство театра

«Матросская тишина»

Первые спектакли

Праздники должны быть

Читает вся страна

«Пять вечеров»

«Голый король»

Наш дом

«Третье желание»

«Пятая колонна»

Эпоха Володина

«Без креста»

Солженицын в «Современнике»

«Обыкновенная история»

«На дне»

Только о любви

«Традиционный сбор»

Гастроли

Актеры

Те, кого не видят зрители

Баллада о костюмере

После Ефремова. «Современник» Галины Волчек

«Валентин и Валентина»

«Восхождение на Фудзияму»

Политический театр

«Эшелон»

«Ревизор»

Драматурги

Райхельгауз

«Дилетанты»

Наша жизнь

Куба

«Фантазии Фарятьева»

«Спешите делать добро»

Чеховские спектакли

«Любовь и голуби»

Режиссеры

Продолжение традиций

«Крутой маршрут»

Еще об актерах

Современный «Современник»

Не только муж

Знакомство

Подарки

Рассказы Валерия Миляева

Монолог народной артистки

Волшебная сила искусства

Дети и внуки

Строим семью

Отпуск 1964 года

Ваня и Саша

Внуки

Наши собаки

Песни и певцы

* * *

Половинка

Может быть

Папа мой – начальник

Пожелание счастья

Весеннее танго («Приходит время…»)

Вокруг света

Таня-фермерша

Прекрасная Маргарет

«Жили-были старик со старухой»

Сколько раз я «была замужем»

Людмила Иванова
Не унывай!

Леонид Эрман
первый директор театра «Современник»
Никого рядом с ней поставить не могу

Лия Ахеджакова
народная артистка РФ
Светлый человек

Елена Миллиоти
заслуженная артистка РСФСР
Приснись мне, Милочка

Авангард Леонтьев
народный артист РФ
Быть нужной людям

Всеволод Шиловский
народный артист РСФСР
Милочка

Виктор Фридман
заслуженный артист России, композитор
Мой лучший соавтор

Сергей Никитин
заслуженный деятель искусств РФ, композитор, автор-исполнитель
Тепло любви

Александр Городницкий
поэт, автор-исполнитель
Памяти Людмилы Ивановой

Светлана Немоляева
народная артистка РСФСР
Она была героиня

Алла Сурикова
народная артистка РФ, кинорежиссер
Пришла, чтобы подарить улыбку

Владимир Меньшов
народный артист РСФСР, кинорежиссер
Как снимали «Зависть богов»

Анжелика Пахомова
главный редактор журнала «Семь дней»
Психология победителя

Андрей Данилов
иконописец
Шишкинские истории

Елизавета Миляева
внучка
Волшебный чай

Людмила Некрасова
декан актерского факультета МСИ, режиссер
Преподаватель от Бога

Анастасия Мартцинковская
актриса
«Я не заслуженная, я народная!»

Алишер Жумаев
актер
Вторая мама