Костер на снегу (fb2)

- Костер на снегу [Cloudcastle - ru] (пер. Е. С. Никитенко) 664K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нэн Райан

Нэн РАЙАН
КОСТЕР НА СНЕГУ

Моему обаятельному, остроумному, красноречивому, занимательному, не всегда серьезному, зато всегда любящему и любимому мужу. Если у счастья есть имя, его зовут Джо.

Глава 1

Пустынный ландшафт дрожал и зыбился в дымке палящего августовского зноя. На добрую половину суток отставая от расписания, дилижанс компании “Уэллс-Фарго-Оверленд” катился по выжженным землям территории Нью-Мексико к крохотной станции под названием “Испанская вдова”.

Углядев впереди беленое глинобитное сооружение, потный кучер оживился, его дубленое лицо осветила широкая улыбка. Он облизнул растрескавшиеся губы при мысли о холодной воде и горячей пище, почти ощущая вкус рассыпчатого глазированного печенья. Благодаря несравненной стряпне хозяйки и компанейскому нраву хозяина “Испанская вдова” прославилась до самого Колорадо. Ее называли не иначе как жемчужиной этого изнурительного маршрута.

Добродушная мексиканская пара хозяйничала здесь чуть больше года, однако при виде белого зданьица станции любой путник спешил подстегнуть лошадь. Добряк Карлос коротал дни у крохотного окошка с видавшей виды подзорной трубой. Поводя ею из стороны в сторону, он высматривал на дороге облако пыли — знак того, что дилижанс на подходе. В эту минуту он, должно быть, как раз кричал своей толстушке жене: “Слава тебе Господи, едут! Мария, скорее сажай печенье в печь!”

Улыбка кучера стала еще шире.

Внутри дилижанса было немногим более комфортабельно, чем на козлах. В душной тесноте замкнутого пространства Натали Валланс заправила за ухо непослушный золотистый локон, потерла глаза и несколько раз передернула плечами. Когда же, наконец, можно будет размять затекшие ноги?

Другой пассажир — плотный коротышка — похрапывал на сиденье напротив. Натали позавидовала такому пренебрежению к неудобствам. Ей самой удалось забыться сном лишь ненадолго, сразу после выезда из Санта-Фе. О настоящем отдыхе не стоило и мечтать до тех пор, пока она не доберется до Клаудкасла, до своего ранчо, а это еще несколько дней пути.

Подавив вздох, Натали постаралась улыбнуться. Путешествие выдалось нелегким, но оно того стоило. Разве она не наслаждалась каждым днем в Санта-Фе рядом со своей названной сестрой? Долгое ленивое лето незаметно просочилось сквозь пальцы, промелькнуло чудесным сном именно потому, что они с Метакой снова были вместе. Индианка казалась вполне счастливой, как и ее муж Джейк, дружелюбный и работящий ковбой. Они уже успели обзавестись парой смуглых непоседливых ребятишек.

Натали хорошо помнила тот день, когда Джейк Томсон объявился в Клаудкасле. Было это в октябре 1867 года. В то холодное и ветреное утро они с Метакой вышли из лавки и увидели, как он — высокий, белокурый и широкоплечий — спешивается у дверей. При виде хорошенькой смуглянки глаза ковбоя загорелись, и Натали поняла, что он задержится в Клаудкасле дольше, чем предполагал.

Так и вышло. Джейк не уехал, пока не уговорил Метаку выйти за него замуж и перебраться в Санта-Фе. Натали помнила и то, как стояла на пронизывающем ветру, кутаясь в теплую Накидку, как махала вслед дилижансу, увозившему дочь старого вождя. Судя по сияющему лицу ее молодого супруга, Метака ехала навстречу счастью. Друзья и близкие выкрикивали пожелания, женщины бросали пригоршни риса, мужчины стреляли в воздух, и звук стрельбы далеко разносился в чистом, холодном, бодрящем воздухе Колорадо. Все это так живо в памяти, что выстрелы и сейчас звучат в ушах.

Да ведь они и впрямь звучат!

Натали выпрямилась, напряженно прислушиваясь, потом раздвинула пыльные занавески и выглянула в окошко. Опасливо отодвинулась. И, как оказалось, вовремя — пуля со свистом впилась в грудь пассажира напротив. Бедняга даже не проснулся, просто сполз по сиденью и рухнул на пол, пятная его кровью.

К ужасу Натали, где-то совсем рядом раздалось леденящее кровь улюлюканье атакующих индейцев. Ко всему привычный, кучер ожег кнутом спины усталых лошадей, пустив их в галоп. Когда дилижанс рванулся вперед, Натали, сидевшую против хода, бросило на пол, прямо на мертвое тело. Некуда было даже отодвинуться, и она прижалась к основанию скамьи, дыша пылью и молясь, чтобы все обошлось.

* * *

Помощник шерифа с улыбкой протянул опустевшую кружку. Наполняя ее, Мария Санчес охотно улыбнулась в ответ. Улыбка ее померкла, стоило ей повернуться к тому, с кем представитель закона был скован наручниками. Человек этот был загорелым, обросшим и нечесаным — настоящий головорез. Страшно подумать, на что способен такой тип, окажись он на свободе!

Заметив, что кружка его так же пуста, как и тарелка, Мария неохотно подошла к нему с кофейником. Руки у нее дрожали от страха. Бородач не подал виду, что замечает это. Он что-то буркнул в знак благодарности и поднес кружку к губам свободной левой рукой.

Вспомнив про десерт, Мария заторопилась к плите. Она как раз снимала с противня печенье, когда раздался первый выстрел. Решив, что это как-то связано с бородатым пленником, Мария поначалу окаменела в испуге, потом схватила кухонный нож и круто повернулась. Однако наручники оставались на месте, и головорез смирно сидел на скамье.

Зато помощник шерифа тянул шею и таращил глаза в сторону окошек. Вдруг он вскочил, вынудив пленника подняться.

— Иисусе!

В считанные секунды мирный летний вечер превратился в настоящий бедлам: воинственные крики индейцев, топот и фырканье лошадей, истошные вопли перепуганной Марии и выстрелы, выстрелы без конца.

Садясь за обед, помощник шерифа снял ремень вместе с револьвером. Все это висело сейчас на колышке у двери, но “винчестер” находился в пределах досягаемости, на краю скамьи. Однако помощник шерифа успел лишь взять его в руки. В дверь, что днем всегда стояла нараспашку, влетела пуля и угодила ему в самое адамово яблоко. Выронив “винчестер”, представитель закона обеими руками схватился за горло, тем самым рванув вверх и правую руку пленника. В его быстро гаснущем взгляде застыло недоумение.

До сих пор бородач не предпринимал ничего, лишь всматривался и вслушивался, ловя подходящий момент. Тело помощника шерифа стало, казалось, вдвое тяжелее, и чтобы этот мертвый вес не увлек его на пол, пленнику пришлось подхватить тело под мышки. Однако это не помешало ему вовремя подставить ногу, когда Мария бросилась к двери с криком: “Карлос! Карлос!”

Мексиканка рухнула ничком, но тут же приподнялась на руках и коленях и обежала взглядом видимую часть двора. Пленник снова толкнул ее на пол и для верности прижал ногой, шаря по карманам убитого в поисках ключа от наручников.

Тем временем притаившийся за углом Карлос решил, что в доме будет безопаснее, и бочком выбрался из своего укрытия. Гортанный крик оповестил, что этот маневр замечен, и мексиканец бросился бегом, надеясь успеть скрыться. Увы, пуля сразила его у каменных ступенек крыльца, прямо на глазах у жены. Когда он упал, Мария закричала, рывком высвободилась и на четвереньках подползла к мужу. Град пуль оборвал ее крик. Еще совсем недавно веселая и живая, супружеская пара осталась лежать перед своим временным жилищем.

Между тем пленник освободился от наручников, подхватил “винчестер” и подобрался к ближайшему окошку. Хладнокровно и с замечательной меткостью он начал снимать индейцев одного за другим, не тратя впустую ни единого патрона.

* * *

Дилижанс бросало из стороны в сторону, вверх и вниз, словно корабль в бурю. Опомнившись от первого потрясения, Натали вспомнила, что ее мертвый попутчик вооружен. Не без труда завладев револьвером (это оказался “кольт” сорок четвертого калибра), цепляясь за все, что подвернется, она приподнялась настолько, чтобы выглянуть в окошко. Взгляду предстало раскрашенное, искаженное гримасой ярости лицо, и она выстрелила не задумываясь.

От неожиданности индеец вскрикнул, ярость сменилась болью, он запрокинулся в седле и исчез из виду. Выстрелы не прекращались — видимо, палили в кучера. Приподнявшись чуть выше, Натали прицелилась в другого индейца. В этот момент с козел донесся возглас, оповестивший ее о том, что одна из вражеских пуль попала в цель.

В самом деле, кучер был ранен в бок. Раздробив ребро, пуля ушла вверх и вглубь, но мозолистые пальцы не выпустили вожжи. Старый Нед Касс был человек бывалый. Не раз смотрел он в лицо смерти и потому давно уже утратил страх перед ней. Важно было встретить ее с честью, чтобы компания не имела претензий и не оставила потерявшую кормильца семью. Сейчас Нед меньше думал о ране, чем о том, как доставить пассажиров на станцию в целости и сохранности. Он дал себе слово, что так оно и будет, пусть даже это окажется последним делом его жизни. Стиснув зубы, сузив глаза в упрямые щелки, уперев ноги в барьер, старый кучер крепко держал вожжи до тех пор, пока дилижанс не остановился у дверей знакомого глинобитного строения. Как только стремительное движение прекратилось, Неду достались сразу три пули.

Старик умер мгновенно, но так и остался .сидеть на козлах с вожжами в руках — скорбным памятником чувству долга.

Натали к тому времени расстреляла всю обойму и теперь с нарастающим страхом обыскивала мертвеца в надежде найти запасную амуницию. Ее не было, и это не слишком удивило девушку — пассажир носил револьвер в кармане, а не в кобуре, как положено заправскому стрелку. Должно быть, он купил “кольт” из предосторожности, зная, в какие места отправляется. И то счастье, что по дороге он осматривал его, иначе Натали даже не знала бы, что в дилижансе имеется оружие.

Кучер был мертв, как, без сомнения, и обитатели станции. Ей не пришло в голову оставить одну пулю для себя, а теперь…

Дверца рывком распахнулась. Натали закричала.

Ее ухватили за талию, подняли с пола и буквально выдернули из дилижанса, как морковку, с грядки. Бесполезный теперь револьвер при этом выпал из рук. С безмерным ужасом в душе девушка взглянула в лицо тому, кто держал ее в руках, ни минуты не сомневаясь, что это будет раскрашенное лицо краснокожего.

В первый миг она совершенно растерялась. Лицо было темным, волосы угольно-черными, на зависть любому индейцу, но из этого мрачного окружения смотрели голубые, как небо, глаза. Хотя взгляд их был холоден, Натали облегченно вздохнула, обвила руками шею своего спасителя и зарылась лицом в кустистую бороду.

Не говоря ни слова, незнакомец втащил ее в здание, стены которого отличались если не прочностью, то толщиной. Там он опустил ее на пол и без церемоний оттолкнул подальше от окон. Распластавшись вдоль стены, он быстро выглянул, убедился, что прямой опасности нет, и повернулся к девушке:

— Если хотите и дальше оставаться в живых, не суйтесь под пули! — Кроме винтовки у него был револьвер — насколько Натали поняла, ранее принадлежавший его компаньону или приятелю, который сейчас валялся убитым. Что-то для себя прикинув, незнакомец протянул оружие ей. При этом взгляду Натали открылись наручники, свисавшие с правого запястья.

Девушка нервно сглотнула. Нет, эти двое не были приятелями как раз наоборот. Преступник обрел свободу благодаря тому, что сопровождавший его человек (шериф или, быть может судейский) застрелен индейцами! Превосходно! Снаружи беснуется целое племя кровожадных дикарей, а ее единственный союзник — какой-то головорез!

Снабдив Натали оружием, незнакомец больше не обращал ни нее внимания, целиком отдавшись наблюдению за группой живых мишеней. “Винчестер” настолько подходил к его облику, что казался в его руках особенно опасным оружием. Когда он выстрелил, снаружи послышались крик и звук падения. Расположенная в самом сердце пустынных жарких земель станция обходилась лишь парой небольших окошек, что украшали фасад. Это сильно упрощало оборону.

Оглядев тяжелый черный револьвер, Натали на миг задалась вопросом, кто для нее опаснее, индейцы или этот бородач. Он располагался спиной к ней и представлял собой отличную мишень, но, пристрелив его, она оказалась бы в руках краснокожих. Эти явно были из самых диких и воинственных, необразованные и вряд ли знакомые хотя бы с зачатками культуры или религии белых людей. Что касается незнакомца, его речь была вполне цивилизованной. Тем гнуснее с его стороны жить преступной жизнью!

Однако нельзя было предаваться размышлениям до бесконечности, и Натали решилась осторожно выглянуть в окошко. Первым делом она заметила у крыльца утыканный стрелами мужской торс и что-то еще, похожее на разметавшиеся женские волосы. Хозяева? Чтобы лучше видеть, Натали высунулась чуть дальше, и тотчас у самого ее виска просвистела пуля.

Она рывком прижалась к стене, распласталась по ней, как недавно незнакомец. Сердце оглушительно грохотало в ушах, колени норовили подогнуться. Взглянув вниз, она заметила что-то золотистое, пламеневшее в потоке солнечных лучей, проникавших через дверь. Она не сразу поняла, что это ее локон, тот самый, что все время норовил выбиться из прически и который приходилось то и дело заправлять за ухо. Пуля состригла его не хуже острых ножниц.

— А я вас предупреждал, — нелюбезно заметил незнакомец, подстрелив еще одного дикаря и повернувшись к Натали от окна. — Черт возьми, женский пол просто не в состоянии вести себя разумно, так и нарывается на пулю. Ну что вы суетесь в окно? Чтобы выстрелить, достаточно одного мгновения, остальное время нужно держаться в укрытии. — Он ловко послал в ствол очередной патрон. — Вы хоть стрелять-то умеете?

Несмотря на свое смятение, Натали хмыкнула, не сводя взгляда с отсеченного пулей локона (это все еще казалось ей зловещим чудом и одновременно дурным предзнаменованием). Затем она приказала себе отвести взгляд и заняться, наконец, делом.

Первой ее целью оказался индеец, дерзко сунувшийся к самой двери. Когда прозвучал выстрел, он схватился за грудь, соскользнул с лошади и ничком рухнул на землю. Кровь быстро образовала лужу на плотно утрамбованной солончаковой почве двора.

— Ого! — прокомментировал бородач. — Неплохо для создания в юбке!

— Неплохо и для создания в брюках, — парировала Натали, не поворачиваясь и вторым выстрелом поставила точку еще на одной чересчур воинственной жизни.

Незнакомец повернулся и с любопытством ее оглядел. Его зацепило, и хотя это была всего лишь царапина, смуглая заросшая скула сильно кровоточила. Капельки крови повисли на бороде, и это не улучшало общего впечатления.

— Если хотите и дальше оставаться в живых, не суйтесь под пули, — съехидничала Натали. — И вообще вы что-то слишком разговорчивы для человека, попавшего в передрягу.

Она ждала, что бородач огрызнется, но тот лишь издал странный звук, который при других обстоятельствах можно

было бы принять за смешок. Потом он вернулся к обороне.

— Кто эти индейцы? — спросила Натали некоторое время спустя. — Почему они напали на нас?

— Это не индейцы, это банда, — ответил незнакомец. — Изгои племени апачей. Их предводителя зовут Викторио.

— Как? — удивилась она. — Банда Викторио хозяйничает значительно дальше к югу!

— Скажите это ему.

Бородач перезарядил “винчестер” и снова высунул в окно кончик тускло блестевшего дула.

Если бы в ту минуту кто-нибудь спросил Натали, смогут ли они вдвоем с этим смуглым храбрецом пережить перестрелку с целой бандой индейцев без роду и племени, без всяких моральных норм и правил, она бы ответила категорическим “нет”. Однако августовский день склонился к закату, солнце коснулось горизонта пламенеющим нижним краем, и банда Викторио сочла за лучшее снять осаду. Бандиты ускакали на юг, а странная пара в изрешеченном пулями здании следила за тем, как садится поднятая ими пыль.

Совершенно опустошенные, оба тем не менее были живы. То, что банда вернется с восходом, не подлежало сомнению. Натали знала, почему осада снята. Старый шаман племени, к которому принадлежала ее названная сестра Метака, рассказывал, что по индейскому поверью быть убитым ночью означает вечно скитаться во тьме и никогда не воссоединиться со своими предками.

Итак, ночью можно было не опасаться… по крайней мере краснокожих. Натали перевела тревожный взгляд на бородача.

Тот уже успел нацепить на себя ремень с кобурой — в недалеком прошлом собственность убитого. Отверстие, куда прежде вставлялся язычок пряжки, теперь находилось много левее, из чего следовало, что новый хозяин сложен менее внушительно. Пристроив пустую кобуру точно на бедре, незнакомец протянул руку за револьвером. Сообразив, что сейчас она останется безоружной и полностью в его власти, Натали завела руку за спину и отрицательно покачала головой. Взгляд ее при этом сам собой устремился к полуоткрытым наручникам.

Это не прошло незамеченным. Бородач пошарил в кармане, достал ключ и отомкнул второй браслет. Наручники полетели за окно. Он принялся растирать запястье. Поразительно яркие голубые глаза обратились к Натали в ожидании вопроса. Она промолчала, хотя и сгорала от желания знать, что натворил этот человек, как дошел до того, чтобы его, как преступника, везли в наручниках. Однако Натали сочла за благо остаться в неведении. Его вид говорил сам за себя. Когда молчание затянулось, незнакомец пожал плечами и протянул руку, чтобы помочь Натали подняться с пола, куда она без сил опустилась, когда опасность миновала. Пришлось вторично помотать головой.

Когда она поднялась, то впервые оценила их разницу в росте. Незнакомец не был массивным, но он был высок и вот так, вблизи, возвышался над ней самым угрожающим образом. Взгляд его был таким пронизывающим, что у нее зашевелились все волоски на шее.

Однако ничего страшного не случилось. Внимательно оглядев Натали, бородач просто отошел, словно потерял к ней всякий интерес. Первым делом он вытащил на закатное солнце своего недавнего сопровождающего, потом чем-то занялся снаружи, у самой двери. Не столько из любопытства, сколько из черных подозрений, Натали подошла взглянуть. На миг ей показалось, что он задирает на мертвой мексиканке подол, и она задохнулась от негодования и ужаса. Однако бородач всего лишь прикрыл оголившуюся ногу, прежде чем вскинуть труп на плечо. С этой печальной ношей он исчез за углом, некоторое время пробыл там, потом вернулся и склонился над мужчиной. Насколько Натали знала, Карлос был станционным смотрителем в “Испанской вдове”. Не долго же пришлось ему здесь хозяйничать.

Бородач снова ушел и снова вернулся, на этот раз за мертвым кучером, который так и сидел на козлах с вожжами в руках, хотя лошадей в упряжи уже не было. Когда двор опустел, Натали вернулась в здание и уселась за дощатый стол, чувствуя себя совершенно измученной. Револьвер она положила рядом с собой.

Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем бородач вернулся. Она вяло вскинула голову и встретила взгляд голубых глаз, от которого по коже у нее каждый раз пробегали мурашки.

— Вы их похоронили? — осторожно поинтересовалась она, нервно комкая подол дорожного платья.

— Нет.

— Но отчего же нет? Каждый заслуживает быть достойно похороненным, и я уверена, что вы сами…

— Мисс, — перебил незнакомец, — эти трупы нам еще пригодятся.

С минуту Натали смотрела на него во все глаза, едва удерживаясь от истерического смеха.

— Трупы нам пригодятся? — переспросила она. — Интересно, для чего? Чтобы приготовить завтрак?!

— На рассвете я размещу их вокруг дома так, чтобы казалось, будто здесь полно народу, — объяснил он, не обращая внимания на шпильку. — Не уверен, что Викторио попадется на удочку, но попробовать стоит.

Ничего больше не добавив, предоставив ей переваривать услышанное, он отвернулся и начал стягивать поношенный кожаный жилет. Натали подавила вздох. Итак, ее худшие подозрения подтверждались. Утром отдохнувшая, выспавшаяся, подкрепившая силы банда вернется, чтобы довершить начатое. При мысли о том, с какой яростью они примутся за дело, Натали прошибла ледяная испарина.

— Послушайте, мисс…

— Не смейте называть меня “мисс”! — отрезала она, изливая свой бессильный гнев на судьбу. — Я вам не девчонка!

— Прошу прощения, мэм, — невозмутимо откликнулся бородач.

Он был уже без жилета и расстегивал сильно вылинявшую льняную рубаху. Бросив ее на скамью, он направился в тот угол единственной комнаты здания, что был отведен под умывальню. Там стоял высокий, почти в рост человека, глиняный сосуд с крышкой. Оттуда незнакомец зачерпнул кувшином води, налил в таз и начал отмачивать на лице заскорузлую кровавую грязь. Когда та немного отмякла, он достал с полки обмылок и несколько раз намылил и сполоснул лицо. Он вел себя так, словно находился в полном одиночестве.

Поскольку он стоял к Натали спиной, у нее была возможность незаметно за ним наблюдать, и потому она обнаружила, что поперек дочерна загорелой крепкой спины идут три параллельных борозды. Они отчетливо выделялись на блестящей от пота коже.

Уже в который раз Натали задалась вопросом, с кем ее свела судьба. Кто он, этот человек? Судя по акценту, это южанин. Откуда взялись ужасные шрамы у него на спине? Куда и почему его везли в наручниках? Сколько убитых у него на совести и есть ли среди них женщины?

Не отдавая себе в этом отчета, Натали нащупала револьвер.

Головорез-южанин тем временем покончил с водными процедурами и снова облачился в весьма далекую от свежести рубаху. Он не потрудился застегнуть ее, просто запихнул в брюки и надел сверху жилет. Хотя спина у него была гладкая, грудь обильно поросла волосами. В последних солнечных лучах на них блестели и переливались капельки воды.

— Полагаю, теперь, когда я стал почище, можно и представиться? Меня зовут…

— Нам совсем ни к чему знать имена друг друга, — перебила Натали из страха, что узнает слишком много. — Эта банда… она точно вернется? — Взгляды их встретились, и она чисто автоматически опустила глаза. — Я хочу сказать, Викторио ведь никогда не успокаивается, пока не оставит после себя одни трупы. — Она подождала, но незнакомец молчал, и ей пришлось снова заглянуть в бородатое лицо. — Так вернутся они на этот раз или нет?

— Думаю, это неизбежно. — Он запустил загорелые пальцы в густую гриву черных волос, поскреб там и уселся рядом, оседлав скамью так, чтобы смотреть прямо на Натали. — Лошадей у нас нет, но если выйти прямо сейчас, можно к полуночи добраться до предгорий. — Бородач снова принялся изучать ее, что было совсем некстати. — Советую вам, мэм, так и поступить. Там заночуете, а когда рассветет, держите курс на форт Гарланд. Оттуда часто высылают патруль, и при известном везении вас могут заметить. Тогда вы окажетесь в безопасности.

— Да неужто? По-вашему, я круглая дура? До форта миль двадцать, не меньше! Банда Викторио заметит меня намного раньше любого патруля. Нет уж, я лучше останусь здесь.

— Дело ваше.

— Вот именно, мое!

— Тем проще для меня, — сказал он вставая. — Между прочим, здесь полно еды. Не хотите подкрепиться?

— Я не голодна.

Не желая даже пассивно разделять его трапезу, Натали поднялась со скамьи с револьвером в руке, продолжая недоверчиво следить из-под ресниц за действиями своего странного товарища по Несчастью. А тот зажег керосиновую лампу и положил себе еды с таким видом, словно у него не было иных проблем, кроме голода. Его глаза были до того голубыми, что сияли в полумраке каждый раз, когда он обращал взгляд на нее. К приятным чертам незнакомца относились, пожалуй, прямой, без малейшей горбинки, нос и по-мужски крупные губы. Зато борода ничуть его не украшала, как и взлохмаченные длинные волосы, кольцами лежавшие на широких плечах. Он был весь в черном: рубахе, брюках, жилете и сапогах, — и вместе с обильной угольно-черной растительностью это создавало мрачный, пугающий эффект. К тому же одежда была сильно поношенной, грязной и вылинявшей. Новым был только незаконно присвоенный пояс с кобурой, но и он, словно по заказу, оказался черным.

Покончив с приготовлениями, незнакомец сел к столу и принялся за еду, не обращая больше внимания на Натали, стоявшую в напряжении и не сводившую с него глаз. Надо сказать, манеры его во время трапезы были безукоризненными и совершенно не соответствовали внешнему облику. Наевшись, бородач отодвинул тарелку, поднялся и устремил на Натали возмутительно настойчивый, взгляд. В мигающем свете лампы выражение его лица казалось угрожающим, и Натали занервничала так, что едва сумела сохранить внешнее хладнокровие.

Несколько минут продолжалась эта немая сцена. Незнакомец первым нарушил молчание:

— Лампу придется задуть. Кто их знает, этих индейцев — возьмут да и явятся под покровом ночи. Натали вздрогнула.

— Я постою на страже, а вы пока можете отдохнуть, — продолжал он, подняв “винчестер” и проверив, готов ли тот к стрельбе.

Он махнул рукой на сетчатую занавеску в другом углу помещения, за которой виднелась довольно широкая железная кровать под лоскутным одеялом. Подушек было великое множество, все в ярких чехлах с традиционным мексиканским узором, и все это сейчас выглядело весьма заманчиво.

Натали подошла осмотреть эту импровизированную спальню в надежде, что там имеется и более плотная завеса. Однако ничего подобного не нашлось: на перекладных станциях не было принято ночевать, по ночам помещение было целиком в распоряжении хозяев, а значит, не было и нужды в уединении. Таким образом, если она здесь уляжется, ничто не помешает этим пронзительным голубым глазам странствовать по ней.

Однако усталое тело требовало отдыха, и Натали со вздохом уселась на постель. Хотелось сбросить пропотевшее, запыленное платье, хорошенько умыться и по всем правилам забраться под одеяло. Разумеется, ни на что из этого она не отважилась.

Ее бородатый компаньон занял пост у двери и забрал с собой лампу. Он сел спиной к беленой стене, вытянув и широко расставив свои длинные ноги, и пристроил между ними “винчестер” так, чтобы можно было в любую минуту им воспользоваться. Затем он пошарил в нагрудном кармане, вытащил короткую тонкую сигару — так называемую “сигарилло” — и сунул в рот. Раскурив ее с помощью лампы, он удовлетворенно откинулся назад.

— Доброй ночи, мэм!

Натали сделала вид, что спит. Незнакомец задул лампу. Поскольку ночь выдалась безлунная, внутри глинобитной постройки сразу воцарилась кромешная тьма. Натали до боли напрягла зрение, но единственным, что удалось ей различить, был тлеющий кончик сигары. Время от времени он описывал во тьме дугу, путешествуя то в сторону, то снова к губам голубоглазого головореза.

Глава 2

Натали сидела на постели в каменной неподвижности. Тьма была хоть глаз выколи, но хотя в ней невозможно было различить бородатое лицо и широкие плечи незнакомца, их можно было с легкостью вообразить.

Первые несколько минут Натали надеялась привыкнуть к полному мраку и начать ориентироваться, однако надежда на это быстро рассеялась. Казалось, станция до отказа заполнена черными чернилами, в которых ей придется барахтаться, как мухе, при первой же попытке пошевелиться. Да-да, она словно муха, оказавшаяся в опасной близости от паука!

Неожиданно для себя Натали улыбнулась, найдя ситуацию столь же комичной, сколь и затруднительной: ее единственный защитник от кровожадных индейцев — из тех, чьи рисованные портреты можно увидеть в объявлениях под заголовком “Разыскивается”. К тому же он теперь не просто преступник, а преступник беглый, и хорошие манеры за столом ничего не меняют. Какая разница, как человек держит вилку, если в иное время он не моргнув глазом пускает своей жертве пулю в лоб?

Тлеющий кончик сигары исчез из проема распахнутой двери, заставив Натали вздрогнуть. Зачем он вышел? По нужде? А вдруг, вернувшись, он предъявит права на постель, да и на нее в придачу?

Тишина стала просто оглушительной. Натали старалась дышать бесшумно, и все равно слышала звук своего дыхания. Постепенно ей стало казаться, что совсем рядом дышит кто-то еще, глубоко и редко. Она напряженно вслушивалась, сжимая влажной рукой револьвер, часто мигая в надежде различить контуры мужской фигуры, каждый миг ожидая нападения.

Минута шла за минутой. Ничего не происходило. Разболелась спина, глаза были словно засыпаны песком, во рту пересохло, губы спеклись, в висках пульсировала боль. Испарина на губе превращалась в капельки и скатывалась в углы губ, волосы липли к потной шее.

По расчетам Натали, прошел примерно час. Здравый смысл подсказывал, что незнакомец не стал бы так медлить, если бы собирался что-то предпринять. Она позволила себе расслабить напряженную спину и хватку пальцев на “кольте”. Извиваясь всем телом, Натали продвинулась по постели так, чтобы упереться в стену. Она в изнеможении прислонилась к стене, а еще немного погодя решилась прикрыть глаза.

Мысли устремились вдаль от уединенной станции, которая вполне могла оказаться ее последним пристанищем. Из темноты возникло улыбающееся, привлекательное лицо мужчины, еще так недавно бывшего ее мужем. Натали непроизвольно закусила губу. Сердце ее сжалось.

Как молоды и счастливы были они двенадцать лет назад, в тот чудесный апрельский день, когда произносили брачный обет! Было это в Огайо, в родовом гнезде Девлина Валланса, в украшенной цветами гостиной. Ей тогда было восемнадцать — возраст надежд и девических восторгов, да и жениху было только двадцать пять.

Каким коротким и прекрасным было то время, что им довелось пробыть вместе, прежде чем Девлин отправился на войну с ненавистными конфедератами. Он не вернулся. Навеки в прошлом остались дни, полные смеха, и ночи, полные любви…

Близкий крик совы безжалостно оторвал Натали от воспоминаний. “Бойся совиного крика в ночи — это злой дух явился по твою душу”. Так говорил Тахома, старый шаман. Он повторял это предостережение так часто, что волей-неволей оно запомнилось, и постепенно Натали начала верить в правдивость древнего индейского поверья. Сова закричала снова. Натали ахнула.

— Это всего лишь суеверие, — раздался в темноте глубокий, низкий голос бородача.

— Знаю, — тихо откликнулась Натали, удивляясь тому, что он разгадал ее мысли, и досадуя на его медлительный и ненавистный южный акцент.

Какая разница, суеверие или нет? Если люди упорно во что-то верят, это обретает мощь. “Злой дух явился по твою душу”. Ей всего тридцать, здоровье хоть куда, рассудок тоже, и у нее нет никакого желания умирать. Конечно, без Девлина Жизнь уже не так светла и прекрасна, тем не менее с ней совершенно не хочется расставаться. Пусть уж это случится в глубокой старости, в окружении резвящихся внуков, в кресле-качалке на крыльце с видом на ущелье. Она хочет, хочет вернуться в Клаудкасл!

Слезы, копившиеся весь последний час, все-таки пролились. Они скользили и скользили по щекам, и казалось, им не будет конца.

У двери послышалось какое-то движение. Натали поспешно сморгнула слезы и попробовала всмотреться в чернильный мрак. Звуки возобновились — судя по ним, незнакомец отставил винтовку, поднялся, расстегнул и бросил на пол ремень с кобурой.

А потом он направился в угол, где стояла кровать. Прижав ладонь к груди, Натали со страхом вслушивалась в его уверенные шаги. Они затихли совсем рядом.

Натали не видела своего опасного компаньона, но ощущала его близкое присутствие, словно оно было некой густой, насыщенной субстанцией, и знала, что он стоит прямо перед ней, что, протянув руку, она может его коснуться. Его запах постепенно пропитал неподвижный воздух комнаты. Он пах потом и кожей, он пах мужчиной. Когда он уселся на кровать, пружины жалобно застонали.

Съежившись, Натали ждала, но незнакомец не спешил. Он просто молча сидел рядом, словно намеренно давая ей возможность ощутить жар его тела, расслышать ровное дыхание. Она тоже молчала, в испуге, не смея отереть слезы, что все еще катились по щекам.

Когда незнакомец наконец коснулся Натали, она буквально подпрыгнула, но его пальцы всего лишь погладили ее щеку.

— Я не могу выносить женских слез, — сказал этот странный человек. — Пожалуйста, не плачьте.

Разумеется, это было глупо, но Натали обрадовалась этим словам, и южный акцент потерял свое зловещее значение. Когда гладящее движение повторилось, она потянулась к нему и, ощутив его ладони на щеках, прикрыла глаза, позволяя стереть слезы с ресниц.

— …и к тому же есть шанс, что нам вовремя придут на помощь, — сказал незнакомец, словно возвращаясь к прерванному разговору.

Разумеется, Натали этому не поверила, но было приятно, что он взял на себя труд сказать эту маленькую утешительную ложь. Единственное, чего ей недоставало в этот миг, это лучика света — чтобы проник в крохотное окошко и дал возможность не только слышать, но и видеть. Чтобы можно было заглянуть в эти яркие голубые глаза и, быть может, прочесть в них искреннее сочувствие. Напряжение быстро спадало, его место заняла приятная истома. Натали зевнула, с удивлением сознавая, что ей хочется не столько забыться сном, чтобы убежать от ужасной действительности, сколько просто сладко задремать.

— У меня есть просьба… — прошептала она, смежив отяжелевшие веки. — Обещай, что выполнишь…

— Какая?

— Обещай, что я не попаду в руки бандитов, если не останется никакой надежды… обещай, что раньше застрелишь меня…

Натали высказала это таким тоном, каким просят о небольшой услуге. Голос был тихим, мягким, без нажима, без страха.

— Понимаешь, мне не по силам застрелиться самой.

Она потерлась щекой о ладонь мужчины, не зная, что на его заросших скулах заиграли желваки: банда Викторио прославилась из ряда вон выходящей жестокостью.

Случалось, бандиты закапывали пленника в землю так, чтобы торчала одна голова, потом набрасывали на шею лассо, пускали лошадь в галоп и улюлюкали, когда голова слетала с плеч. Или вешали его над тлеющим стволом дерева и оставляли медленно пропекаться. Или отсекали веки. Или мазали медом в паху и голого привязывали у муравейника. Ну а если им случалось добраться до хорошенькой женщины…

— Обещаю, — сказал он твердо. — Обещаю, что раньше застрелю тебя.

Натали кивнула в знак благодарности. В душной темноте глинобитной постройки она подвинулась ближе к своему странному товарищу по несчастью. Борода пощекотала ей щеки, когда он склонился, чтобы по очереди коснуться губами ее влажных век.

— Если верить расписанию, завтра в девять утра здесь будет дилижанс из Юмы.

Губы, поразительно нежные и осторожные, спустились к щеке, прошлись по ней сверху вниз цепочкой легких, как дыхание, поцелуев, и, впервые с тех пор, как револьвер оказался в ее распоряжении, пальцы Натали разжались на стальной рукоятке. Она столкнула тяжелый “кольт” с колен и протянула руку, собираясь мягко оттолкнуть незнакомца, дать ему понять, что утешения больше не нужны, но ладонь так удобно легла на теплое плечо, что рука задержалась на грубой ткани рубахи, а потом и вовсе забрала ее в горсть, привлекая ближе.

Губы продолжали свое медлительное движение, но дыхание мужчины стало неглубоким и частым. Руки обвились вокруг талии, и Натали оказалась прижатой к груди, в которой сильно стучало сердце.

Губы зарылись в волосы, щекотно шевельнулись у самого ее уха.

— Я хочу тебя.

И больше ничего, только три самых простых, самых откровенных слова. Мужчина замер в ожидании ответа. Он по-прежнему держал Натали в объятиях, но было ясно, что он готов разжать их, если она захочет высвободиться. Это был по-своему напряженный момент, но напряжение было особого рода, и хотя сердце ее неистово билось, а разум сопротивлялся, Натали поняла, что не сможет оттолкнуть этого чужого ей мужчину.

Должно быть, страшный день помутил ее рассудок. Волею судеб она оказалась на пустынной станции, среди кромешной тьмы и полной тишины, в объятиях человека, чьего имени не знала, но который желал ее и которого — о Боже! — она желала тоже.

Да-да, думала Натали в смятении, она желает бородатого головореза, которого при других обстоятельствах могла бы разве что ненавидеть и бояться. Он опасен, беспощаден и, без сомнения, вероломен, как каждое загнанное животное, и если бы она знала историю его преступлений, то не исключено, что кровь застыла бы у нее в жилах. Ко всему прочему это южанин и уже поэтому враг. Кто знает, не он ли убил на поле сражения ее обожаемого мужа?

Но он сказал, что хочет ее, и, словно эти три слова были волшебным заклинанием, Натали не находила в себе сил ответить отказом. Утром банда вернется, утром все начнется снова, и может статься, что эта душная темная ночь — последняя ночь в жизни каждого из них.

Последняя ночь. Она никогда уже не услышит, как шумят под ветром сосны за окном ее спальни. Не согреется у камина в метельную ночь. Не отведает вкусной еды, не попробует дорогого вина.

Не испытает близости с мужчиной.

Внезапная вспышка желания заставила ее содрогнуться всем телом и сильнее вцепиться в широкие плечи.

Да, это дурно, нелепо и безрассудно, но она хочет отдаться этому случайному мужчине, сдаться на милость темных страстей, разбуженных его простыми словами. Если утром ей суждено погибнуть, эту последнюю ночь она проживет полной жизнью, за все те годы, которых уже не будет!

— Только не причиняй мне боли, — прошептала она.

Рассеивая страхи, губы коснулись губ нежно и осторожно, словно она была в объятиях того, кто любит и любим, кто явился, чтобы принести ей в дар все сокровища своего сердца, всю глубину своих чувств. Натали сомкнула руки на шее мужчины — на пыльных кольцах его волос, на влажной от пота коже. Она почувствовала, что прикосновение губ стало другим — пощипывающим, дразнящим, так что ей захотелось тихонько засмеяться от удовольствия. Борода щекотала лицо, еще больше усиливая ее волнение.

По мере того как поцелуй продолжался, в комнате становилось жарче и жарче. В полной темноте зрение было бесполезным, можно было только слышать, вкушать и осязать. Натали слышала шорох одежды, когда они прижимались друг к другу” потрескивание старой кровати и далекий крик совы. Она ощущала вкус табака на мужских губах, соль на разгоряченной коже — все иное, незнакомое, прежде неизведанное, ни с чем не сравнимое и, быть может, как раз поэтому очень возбуждающее.

Мало-помалу поцелуй из нежного стал требовательным. Это случилось как раз тогда, когда Натали уже готова была сделать следующий шаг, и потому она не противилась, когда мужчина усадил ее к себе на колени. Так, в полной темноте, они целовались и целовались и не могли насытиться. Прическа растрепалась, волосы упали на мужское плечо. Он откинулся назад, чтобы дать им соскользнуть, и как-то незаметно они оба оказались лежащими на постели, все еще полностью одетые, распаленные страстью.

Незнакомец склонился над Натали, целуя ее, перебирая ее волосы. Она попыталась прижаться к нему теснее, но мешали юбки, и тогда он повернулся так, чтобы она могла склониться над ним. Он не убрал рук, и скоро ее ладони заскользили вверх и вниз, повторяя контуры ее тела, в поисках обнаженной кожи.

Чтобы не путаться в юбках, Натали подняла их повыше, привстав на колени. Мужчина воспользовался этим, чтобы усадить ее себе на бедра. Когда она наклонилась для поцелуя, волосы шелковой шалью накрыли их лица.

Она отстранилась только для того, чтобы дать мужчине возможность расстегнуть ей корсет. Горячий рот нашел грудь, и Натали с готовностью подвинулась, чтобы облегчить ему доступ. Звук, раздавшийся в полной темноте — влажный, сосущий звук, — был неописуемо чувственным. То был интимнейший из языков — язык физической любви, которая не нуждается в словах.

Потом губы исчезли, оставив груди полными, с припухшими вершинками, с острыми зернышками сосков. Незнакомец сел на постели и, удерживая Натали на своих бедрах, каким-то образом ухитрился раздеть ее и себя, так что у нее мелькнула безумная мысль: если ей суждено выжить, до конца жизни она будет гадать, как ему это удалось!

В какой-то момент ее колено коснулось теплого металла, заставив вскрикнуть от неожиданности. Мужчина столкнул револьвер на пол и приподнял ее колено.

— Бедная девочка… — прошептал он с ласковой насмешкой и прижался к колену губами.

Хотя они оба были теперь совершенно обнажены, хотя их самые интимные места соприкасались, Натали не испытывала и крупицы стыда. Наоборот, лелея внезапно обретенную свободу, она трогала, ласкала, узнавала незнакомое мужское тело и ощущала ответные, столь же смелые прикосновения. Она не сознавала, что улыбается в темноте. Они сидели лицом друг к другу — Натали обнимала мужчину ногами. Скользя ладонями по гладкой коже спины, она наткнулась на три параллельных борозды. Наткнулась и проследила кончиками пальцев, не чувствуя отвращения, только сострадание. Тройной шрам портил безупречную линию его спины.

— У тебя роскошное тело… — сказал незнакомец.

— Откуда ты знаешь? — возразила Натали. — Здесь кромешная тьма, и ты не можешь меня видеть. Мы сейчас как слепые!

— Слепые видят руками.

Он положил ладони ей на плечи и позволил им медленно соскользнуть вниз, по чистой гладкой коже, по совершенным округлостям груди, на тонкую талию. Быть может, так он видел ее лучше, чем если бы любовался ею со стороны при ярком свете дня?

— Я вижу тебя, — сказал он, подтверждая эту догадку. Он приподнял ее, чтобы дотянуться до груди, поймал сосок губами, слегка укусил. Натали задохнулась от удовольствия. Все ее тело пылало, дыхание вырывалось сквозь стиснутые зубы, голова запрокинулась. Она выгнулась навстречу его губам и ощутила, как ладони мужчины скользнули под ягодицы. Тело ее приподнялось выше, теперь плечи Натали касались его вытянутых ног.

— Довольно… это слишком… — прошептала она. — Прекрати!.. Нет-нет, продолжай!

Он положил ее ноги себе на плечи и ласкал губами живот, шелковистую внутреннюю поверхность бедер — дальше, дальше между ног, пока не прижался ртом к средоточию ее удовольствия. Ошеломленная, потерявшая голову от наслаждения, Натали выгнулась дугой и бесстыдно развела ноги, сцепив их на крепкой мужской шее. За всю свою супружескую жизнь она не испытывала ничего подобного, даже не подозревала, что это возможно. Их с Девлином интимная жизнь была гармоничной и приносила удовлетворение, но они любили друг друга… они любили друг друга…

Натали не могла подобрать слова, и вдруг оно пришло. Они любили друг друга благопристойно! Им просто не приходило в голову, что можно вот так ласкать самые секретные места на теле друг друга и что это так упоительно. Эта ласка была интимнее всего остального, доверительнее всего, ей можно было отдаться только полностью и безоглядно. В ее непостижимом бесстыдстве крылась суть наслаждения. Годы и годы Натали с негодованием отшатывалась от слов “необузданная страсть” и лишь теперь поняла, до чего это восхитительно.

Не сознавая, что делает, она извивалась и выгибалась, прижималась к ненасытным губам, впивала движения языка, она стонала и выкрикивала “…еще, еще!”, инстинктивно отсрочивая разрядку, и напрягалась всем телом, когда оно было готово содрогнуться в экстазе.

В последний момент она открыла глаза и увидела — не глазами, а всем существом — мужчину, который ее ласкал. Он был таким неподходящим, таким совершенно неуместным в ее жизни, что это оказалось последним, о чем она подумала, прежде чем сокрушительное наслаждение обрушилось на мокрое от пота тело.

Пока это длилось, незнакомец держал ее бедра на весу, все так же прижимаясь к ним лицом. Когда Натали распростерлась с раскинутыми руками, опустошенная, он опустил ее бедра, взял за плечи и прижал к груди.

Едва очнувшись, она отодвинулась и напрягла зрение, стараясь различить в темноте черты его лица, надеясь запечатлеть их в памяти. Потому что отныне она принадлежала этому мужчине.

Мысль явилась непрошеной, но не показалась кощунством. Не ее вина, что так случилось, думала Натали. Так решила судьба, и с этой минуты она сделает все, о чем он попросит, что прикажет. Все. Он властен над ней, и этого уже не изменить.

Когда мужчина взял ее руку и положил на свою напряженную плоть, Натали с готовностью, с радостью стала ласкать его, наслаждаясь звуками удовольствия, которые он издавал. Без малейшего колебания она склонилась над ним и так же, как недавно он, прижалась ртом к низу его живота. Его сдавленный крик заставил ее счастливо улыбнуться — это была лишь малая плата за то наслаждение, которое он ей дал.

А потом он вдруг опрокинул ее на спину и взял — быстро, с жадностью, расплескав внутри волну неизъяснимой сладости.

Влажные тела сплетались, двигаясь навстречу друг другу такими неистовыми рывками, что кровать жалобно скрипела. Мужчина и женщина, случайные встречные, они любили друг друга снова и снова — исступленно, в первый и последний раз, со смутным сознанием того, что они созданы друг для друга, со смутным сожалением, что у них разные судьбы…

* * *

Далеко за полночь Натали, измученная и удовлетворенная, лежала на плече мужчины, имени которого по-прежнему не знала, но который уже не был для нее незнакомцем. Преступник и южанин, он принадлежал ей.

Вместо того чтобы погрузиться в сон, в котором она так нуждалась, Натали прижалась губами к его груди, поймала влажный завиток, потянула. Оказывается, совсем неплохо, когда мужчина настолько волосат, дремотно подумала она, тихо засмеялась и закинула голую ногу на крепкие бедра. Кто же он все-таки, этот бородатый головорез? Натали шевельнула ногой и наткнулась на твердеющую плоть. Незнакомец снова схватил ее в объятия, и ей стало совершенно все равно, кто он и откуда.

Глава 3

Высоко в горах Колорадо стояло последнее перед осенним равноденствием полнолуние. Безупречно круглый диск луны заливал серебряным светом острые скалы и глубокие, густо поросшие лесом долины. Снега на высочайших вершинах мерцали таинственным светом, а ниже на буйной растительности алмазами переливалась ночная роса.

Яркий лунный свет омывал и Клауд-Уэст, высокогорное ранчо, что раскинулось на зеленых лугах чуть в стороне от могучей каменной груди Промонтори-Пойнт. В стенах комфортабельного, на редкость хорошо сохранившегося жилого дома лучики лунного света чертили сложный узор на дубовых досках пола, пробираясь в каждый уголок.

Наверху, в своей белостенной спальне, Натали Валланс лежала обнаженной поверх покрывала. В потоке лунного света кожа ее отливала перламутром, тело было открыто для нескромного взгляда, и ей казалось, что точно так же обнажена и ее нечистая совесть.

Заложив руку за голову, Натали скользила взглядом по белой кисее полога, по балкам потолка. Не слишком охотно она перевела взгляд на свои груди, живот и бедра. Щеки тотчас обожгло краской стыда, захотелось укрыться в спасительном кромешном мраке, спрятать в нем свой позор и позволить ему чернильным пятном затопить в памяти жаркую и бесстыдную ночь в “Испанской вдове”.

Рука против воли двинулась вниз по телу, на алебастр живота и ниже, на островок рыжих волос. В памяти возникло бородатое лицо, и снова, в который уже раз, представилось, как оно приближается, зарывается между ног, разбивая вдребезги весь привычный уклад жизни. Прикасаясь к себе, Натали вспоминала те несколько часов, когда она была иной, распутной женщиной, безрассудно отдавшейся первому встречному.

Для этого должна была быть причина, говорила она себе снова и снова. Достойная женщина не может поступать очертя голову, даже перед угрозой смерти. Всему виной бархатный, искушающий мрак той ночи. Если бы тогда сияла полная луна, ничего бы не случилось. Она не решилась бы отбросить все условности, все внутренние запреты и не окунулась бы в океан страсти.

Отдернув руку, Натали свернулась калачиком на белом шелковом покрывале, на белых простынях, под белым полотом. Все это было для нее символом чистоты, прямой противоположностью исступлению.

Они тогда так и уснули в объятиях друг друга, в полной темноте, а утром бородач разбудил ее словами: “Одевайся, я слышу стук копыт!”

Растерянная, встревоженная, Натали неуклюже застегнула пуговки платья в бледном свете наступающего утра, проглядывавшего через крохотные окошки. Потом она кое-как закрутила волосы узлом на затылке. Бородач тоже одевался, не в пример ей быстро и споро. Одевшись, он взял “винчестер” и вышел за порог.

Натали хотела окликнуть его, но промолчала, а когда следом за ним вышла во двор станции, там уже спешивался кавалерийский расчет. Двое вязали бородачу руки за спиной. Убедившись, что он связан достаточно крепко, они помогли ему подняться в седло, вскочили сами и рысцой направились обратно в форт.

Лейтенант расчета говорил что-то утешительное, поздравлял Натали с тем, что ей удалось выйти невредимой из такой переделки, но она не слушала, провожая взглядом бородатого головореза в черном. Тот ехал навстречу восходящему солнцу, покачиваясь в седле, со связанными за спиной руками, и ни разу не оглянулся.

— …особенно в обществе такого злодея. Как он вас не убил, ума не приложу!

Натали ощутила боль утраты, и тоску, и мучительное одиночество.

Не обернулся, думала она, не обернулся даже мимолетно, через плечо. Эта ночь так мало для него значила, что не стоило оглядываться на ту, с которой он ее провел.

Болезненная и мучительная, эта мысль оттеснила все остальное. Трудно было смириться с тем, что мужчина — пусть даже закоренелый преступник — мог разделить с ней столь неистовую страсть, а потом пойти своим путем, так, будто ничего не произошло…

Натали энергично помотала головой, словно пытаясь вытряхнуть все непрошеные воспоминания. Если бы только действительно все было так, как в ее рассказах! Она представила дело следующим образом: бородатый преступник не подпускал банду Викторио к станции до самого заката, а когда бандиты убрались назад в свое логово, ходил вокруг зданьица, дав ей возможность выспаться. Утром появился патруль, ее спасителя увели, и больше она о нем не слышала.

Не в силах больше бездействовать, Натали выбралась из постели и по безупречно белому ковру прошла к гардеробу — просторному, с застекленными дверцами. Распахнув его, она с минуту стояла, скользя невидящим взглядом по полкам, потом наугад выхватила белую сорочку и с судорожной поспешностью прикрыла свою наготу. Каким бы нелепым это ни казалось, она не могла избавиться от ощущения, что ее тело изменилось, словно ласки бородача оставили на нем неизгладимый след.

Словно они выжгли на нем клеймо.

Натали непроизвольно содрогнулась. Она жаждала кромешного мрака — благословенного бархатного мрака, что так хорошо скрывал все неблаговидные человеческие поступки, все муки совести, которые за этим следовали с устрашающей неизбежностью.

Примерно на тысячу футов ниже ранчо Натали сверкали и переливались в ночи, как драгоценное ожерелье на черном бархате, огни Клаудкасла. Очаровательное высокогорное поселение лежало в уютной долине между громадой Промонтори-Пойнт на востоке и величественной Кейв-Пик дальше к западу. Десятью милями южнее гора Снеффелз вздымалась своей вершиной на громадную высоту, но все превосходила Уилсон-Пик, высочайшая вершина в горной цепи Сан-Хуан.

* * *

Худощавый элегантный мужчина стоял в своем роскошном особняке у зеркала, поправляя лацканы вечернего костюма. Смахнув с плеча несуществующую пушинку, он принялся методично завязывать шейный платок.

Это был лорд Эшлин Блэкмор, самая большая знаменитость Клаудкасла, английский граф, человек не только богатый и знатный, но и весьма привлекательный внешне. Не так давно он решил попытать счастья в Новом Свете, оставил туманный Альбион, довольно много путешествовал и, наконец, осел сначала в Денвере, а потом в Клаудкасле. Он прибыл в городок в 1870-м, в разгар лета, под видом агента железнодорожной компании “Денвер-Пасифик”, якобы заинтересованной в покупке земель, прилежащих к будущей ветке. Земли он не купил, зато с ходу завоевал немало сердец, а также доверие и приязнь жителей этого оживленного поселения (здесь процветали золотоносные прииски).

Желая как можно скорее обосноваться на постоянном месте жительства, лорд Блэкмор приобрел себе жилище — разумеется, самое внушительное из предложенных на продажу. Ранее оно принадлежало некоему золотопромышленнику. Быстро разбогатев, тот еще быстрее обанкротился и уехал, оставив в память о себе красивый особняк викторианской архитектуры с видом на колоритный городок и окрестности. Он выстроил его, еще купаясь в деньгах, и потому не поскупился на отделку.

Самым впечатляющим помещением нижнего этажа была гостиная с “фонарем”, откуда открывался живописный вид на величавые горные вершины и на хорошенькое, как картинка, поселение. Не мудрено, что именно здесь лорд Блэкмор принимал желанных гостей.

В это время суток здесь хозяйничал лунный свет. Он омывал мрамор скульптур, черное дерево спинета, гобеленовую обивку мебели, парчу драпировок, кружевную отделку занавесей. Он словно стекал по полировке двойных дверей, распахнутых навстречу ночной свежести.

Закончив приготовления, граф встал в дверях. Лунный свет посеребрил его светлые волосы, четче обрисовал благородную линию носа, придал загадочный оттенок игравшей на губах улыбке. Когда гравий подъездной аллеи захрустел под колесами черной лакированной коляски, улыбка стала шире и теплее.

Натали спустилась с подножки и на миг замерла в потоке лунного света. Даже в этом холодном сиянии волосы ее отливали золотом, зато бирюзовый шелк платья обрел оттенок прохладной морской глуби. Встретив взгляд зеленых глаз, граф затаил дыхание: эта женщина была поистине совершенством, без малейшего изъяна.

В считанные минуты она оказалась в гостиной — и в объятиях лорда Блэкмора.

— Как тебе это удается, дорогая? — шепнул он ей на ухо. — С каждым днем ты становишься все прекраснее! Идем, Я налью тебе вина, и мы сможем минутку побыть наедине, пока не пригласят к ужину.

Натали постаралась вложить в улыбку все тепло, которое должна была бы ощутить, но не ощутила. С этой фальшивой улыбкой на губах она боролась с желанием оттолкнуть графа, выбежать из комнаты и вернуться в уединение Клауд-Уэста. Прижимаясь щекой к крахмальной манишке, она чувствовала, как мужские губы скользят по ее волосам, а руки — по обнаженной спине в низком вырезе вечернего платья, и едва удерживала крик: “Оставь меня! Не прикасайся!”

Натали удалось совладать со странным порывом, но она оставалась совершенно пассивной, пока граф не выпустил ее из объятий. С минуту он всматривался в ее лицо, держа за плечи и сдвинув брови.

— Дорогая, ты так изменилась, — сказал он наконец, не скрывая тревоги. — Прости, но невольно приходит в голову… скажи, этот негодяй в самом деле не обидел тебя?

Слово “обидеть” служило тактичным синонимом изнасилования, да и любой вольности такого рода, и Натали поспешила отвернуться, чтобы не выдать себя. Она прошла в “фонарь” и устремила взгляд на залитый луной ландшафт.

— Эшлин, ради Бога! — Она постаралась вложить в этот возглас достаточно негодования. — Я тысячу раз повторяла тебе, что этот человек не… — Натали не смогла произнести слова “прикасался”. — Этот человек не обидел меня, и давай больше к этому не возвращаться!

— Еще раз прости, любимая! — Граф приблизился и ласково обвел пальцем белую линию ее обнаженного плеча. — Обещаю никогда больше не затрагивать эту тему.

Он склонился к ее плечу и запечатлел на нем поцелуй. Граф намеревался надолго прильнуть к шелковистой коже, но Натали отшатнулась при первом же прикосновении губ. Лорд Блэкмор сконфуженно откашлялся.

— Могу предложить бургундского, дорогая.

— Благодарю, Эшлин, с удовольствием, — механически откликнулась Натали, не отрывая взгляда от россыпи огней, сиявших ниже по склону.

Даже днем Клаудкасл был почти картинно прекрасен со своими тенистыми улицами и красивыми особняками в окружении садов и парков, а в такую вот лунную ночь он казался просто сказочным городком. Его огни были удивительно приветливы. В дальней части, на завораживающем фоне горной цепи Сан-Хуан, сиял роскошный отель “Эврика” с прилежащим к нему казино “Гайети”, украшенным гроздьями фонарей. Чуть в стороне находился Дом оперы, напоминающий замок своими балюстрадами и башенками. Центр поселения отмечал шпиль пресвитерианской церкви, чья позолота ловила каждый лучик света.

Редакция местной газеты, федеральный отдел землевладения, большой магазин, пожарная станция, разнообразные лавки и торговые конторы, аптека, приемная доктора Эллероя… всего не перечесть!

Наконец взгляд Натали перекочевал на недавно отстроенное здание городского суда и почти сразу на приземистое строение рядом — здешнюю тюрьму на две камеры. Там наблюдалась какая-то активность: группа людей — кто в мундире, кто в штатском, кто пешком, а кто на лошадях — кружила у входа, то собираясь в кучку, то рассредоточиваясь. Чем они заняты, понять было трудно.

— Вот, возьми, дорогая. — Граф протянул Натали бокал вина. — На что ты так засмотрелась? Что интересного может происходить в такое время суток?

— Ничего особенного, — ответила она, приказав себе не шарахаться, когда на шею у затылка легла теплая ладонь. — Возле тюрьмы собрался народ, и я подумала…

— Однако, дорогая! — Граф поставил бокал, чтобы заключить Натали в объятия. — Забудь о тюрьме, забудь обо всем на свете! Ну какая, скажи на милость, тюрьма? — Он привлек ее ближе и мимолетно коснулся губ губами. — Когда мы вместе, единственная тюрьма в мире — это мои любящие объятия!

* * *

Джо Саут, завсегдатай городской тюрьмы (он попадал туда чуть ли не каждый месяц), уселся на нарах, протирая глаза. Судя по тому, в какое время суток отворилась дверь, ему предстояло обзавестись сокамерником. Это было очень кстати — хорошее средство от тюремной скуки. Пьянчужка поскреб в нечесаных патлах, зевнул во весь рот и уставился на вновь прибывшего.

— Ну, парень, устраивайся, — раздалось от двери, — да не вздумай валять дурака, не то познакомишься с моим лучшим другом по имени “кольт”. Уж он-то умеет как следует отделать любого буяна. Смотри же, веди себя прилично!

Тюремщик Клайд Переел демонстративно передвинул кобуру на живот. Зеваки, собравшиеся поглазеть на пленника через открытую дверь из коридора к камерам, разразились одобрительными возгласами. Клайд расправил плечи и вышел покрасоваться перед ними.

Между тем Джо Саут, запертый этим же вечером, но несколько раньше, за пьяную свару, мгновенно протрезвел при виде холодных голубых глаз своего сокамерника. Пожалуй, подумал он, одиночка иногда кстати. С опаской следил он за тем, как новичок берет с соседних нар сложенное стопкой белье, как аккуратно застилает постель и ложится. Улегшись, он заложил руки за голову, скрестил ноги и надолго замер в этой позе.

В окошко камеры, бросая решетчатую тень, струился лунный свет. Джо почти снова задремал, когда незнакомец вдруг повернулся, заставив его вздрогнуть. Однако тот лишь широко улыбнулся, сверкнув ровным рядом зубов.

— Ковингтон, — сообщил он самым дружелюбным тоном, какой только доводилось слышать пьянчужке. — Кейн Ковингтон.

— Д-д-джо Саут, — пролепетал старожил камеры. Улыбка совершенно преобразила незнакомца, поэтому названное имя не сразу нашло отклик в памяти Джо, а когда наконец нашло, потрясло его до глубины души. Первоначальный страх вернулся удесятеренным, но на этот раз страх не перед своим сокамерником, а за него. Кто не слышал о Кейне Ковингтоне? Джо Саут отлично знал и о нем, и о том, что уготовано этому улыбающемуся загорелому южанину.

— Чтоб мне пропасть, сэр, вам надо сматывать удочки! Я говорю, надо брать ноги в руки. Бежать то бишь!!! Не то, говорю я вам, пожалеете, что на свет народились!

Трудно сказать, какой реакции он ждал в ответ на это предостережение, но каменное спокойствие Кейна Ковингтона поразило Джо.

— Думаешь, пожалею? — только и спросил тот.

— Да уж, сэр! — подтвердил Джо зловеще. — Вас поставят перед судьей, вот чтоб мне пропасть, да не просто перед абы каким судьей! Знаете, как кличут нашу дамочку в судейской мантии? “Пеньковая Валланс”, так-то вот! Да для нее слаще меда отправить человека в петлю!

Глава 4

В воздухе уже ощущался намек на осенние холода. Судья Натали Валланс, боком сидя в дамском седле, галопом неслась по Ранчроуд к Клаудкаслу. Ослепительное солнце уже довольно высоко стояло в фиалково-синем сентябрьском небе. Натали думала о том, что публике, которая соберется в этот день в зале суда, придется сбросить пиджаки и закатать рукава или пустить в ход веера еще задолго до того, как заседание подойдет к концу.

Но этот ранний час был скорее прохладным. Натали полной грудью вдохнула чистый и бодрящий горный воздух. Она особенно любила это время года — и потому, что хорошая погода держалась до первых снегов, и потому, что именно в сентябре четыре года назад получила пост городского судьи.

Кое-кто до сих пор ворчал, что женщине надо знать свое место и не ее это дело — выносить приговор.

Пусть себе ворчат, с улыбкой думала Натали. Она мечтала о судейской мантии и добилась своего — тихо, без скандала и шума. Вечер за вечером она штудировала потрепанные книги отца, вникала в тонкости многочисленных поправок к законам, пыталась уяснить себе самую суть юриспруденции. Не выдавая истинной причины своего интереса, она посещала судебные заседания, где жадно слушала и училась, училась. Только судья Мастере, наставник Натали, знал о ее упорном труде, а он поклялся хранить тайну.

Постепенно Натали сдружилась с целым рядом представителей закона, ловко отклоняя любовные авансы, но не убивая надежд, что позволяло добывать ценную информацию.

Накануне очередных выборов она устроила прием, на который пригласила всех мало-мальски влиятельных людей округи и, конечно же, их жен, известных своими благотворительными начинаниями. Не забыла она и о двух основных кандидатах — Чарлзе Диксоне от демократов и Бенджамине Нанне от республиканцев.

Дождавшись, когда гости сполна отдадут должное закускам и напиткам, Натали сказала, что хочет сделать важное заявление.

— Мы все счастливы, что можем лично выразить уважение нашим дорогим кандидатам. — Она тепло улыбнулась Диксону и Нанну. — Джентльмены! Один из вас скоро будет избран, и, предвосхищая это славное событие, я обращаюсь к вам с просьбой. Обещайте сделать все возможное, чтобы женщины здесь получили право голоса!

Кандидаты переглянулись, поколебались и ответили согласием. Натали бурно зааплодировала, собравшиеся сочли необходимым присоединиться.

На выборах прошел Бенджамин Нанн. Он оказался человеком слова, а поскольку Натали всячески поощряла его и подталкивала, довольно скоро он составил набросок билля об избирательных правах для женщин на территории Колорадо. Важный документ был представлен в сенат и зачитан перед чисто мужской аудиторией, отчасти раздраженной, отчасти позабавленной его содержанием. Он прошел незначительным числом голосов.

Тем временем Натали с блеском сдала экзамен и получила разрешение на юридическую практику. Вскоре после этого достопочтенный судья Мастерс, ее строгий наставник и лучший друг ее покойного отца, подал прошение об отставке и выразил надежду, что совет не будет возражать, если его преемник будет женского пола. Рекомендательное письмо было полно лестных отзывов.

Так в возрасте двадцати шести лет Натали Валланс стала первой женщиной-судьей территории Колорадо.

* * *

В это чудесное сентябрьское утро Джо Саут находился на свободе, помятый, но все еще трезвый. Он как раз устроился в ближайшем салуне у стойки, но едва успел опрокинуть первый стаканчик, как выяснилось, что его желает видеть заключенный Кейн Ковингтон. Молодой пьянчужка тут же поспешил к тюрьме и вскоре, пыхтя и отдуваясь, уже стучался в знакомые двери. Выслушав сбивчивое объяснение, тюремщик пожал плечами и отвел парня к двери его бывшей камеры. Джо ожидал найти Кейна у решетки, в отчаянии вцепившимся в прутья, но тот лежал на нарах с таким видом, словно решил отдохнуть в холодке.

— Джо, рад снова тебя видеть, — сказал он, вставая. — Спасибо, что пришел.

— Чего ж не прийти? Я, сэр, всегда рад помочь. — Джо снял свой видавший виды стетсон, чтобы показать, до чего уважает бывшего сокамерника. — Выходит, и я на что-то сгожусь?

— Еще как сгодишься, Джо, еще как, — заверил Кейн и подмигнул тощему выпивохе. — Раз уж приходится предстать перед судьей в юбке — иными словами, перед леди, — следует и выглядеть как джентльмен. Отправляйся в магазин, объясни, что требуется, и скажи, что заказ должен быть выполнен сегодня до полудня. Пусть пришлют все сюда. Значит, так… костюм я предпочел бы серый, а рубашка… рубашка пусть будет крахмальная, с этим чудовищным жестким воротничком. Галстук и запонки сдержанных тонов. Что еще? — Он прошелся туда и обратно перед дверью, потом остановился и забрал в горсть свою кустистую бороду. — Еще мне понадобится парикмахер. Придется ему зайти сюда, так что уж ты организуй это. Скажи, что речь пойдет сразу о бритье и стрижке.

* * *

Ближе к полудню Натали была вынуждена распахнуть окна своего маленького кабинета: прохлада сменилась духотой.

Она расстегнула две из трех пуговок на вороте строгой белой блузки, провела ладонью по гладко зачесанным волосам и тихонько вздохнула. Предстоял долгий и изнурительный день. Наверняка все население города лелеет надежду лично присутствовать на заседании, так что зал будет набит до отказа. Жара совсем некстати.

Тот день тоже был жарким… а ночь еще жарче!

Натали закусила губу и сжала кулаки. Надо забыть ту ночь, да и день вместе с ней! Довольно мучить себя воспоминаниями и сожалениями. Сделанного не воротишь. В тот день она перечеркнула все, во что верила, что свято соблюдала. Отдалась животному и сама опустилась до его уровня.

Это несправедливо, подумалось вдруг. Она ставит на этом человеке клеймо, ничего не зная о том, что он совершил. Это все равно что вынести приговор, не рассмотрев улик, не выслушав свидетелей. Вот тебе и судья!

К тому же в самобичевании нет смысла. Ничего уже не исправить, это верно, но уже и не сделать нового опрометчивого шага. Прошлое осталось в прошлом, и дороги назад не существует. Никто не узнает, что она натворила в ту ночь, а что касается Эшлина, она будет относиться к нему, как он того заслуживает. Но ведь он пока еще не муж, и нельзя расценивать случившееся как супружескую измену. По правде сказать, будь они женаты, ничего подобного просто не случилось бы — она ведь не какая-нибудь аморальная особа! В браке с Девлином ей и в голову не приходило вольничать. Когда брачный обет будет произнесен, она станет чтить его так же свято, как первый.

— Ах, Эшлин! — вырвалось у нее вслух. — Прости меня!

За прошедший месяц Натали повторила это не менее сотни раз.

Снова поклявшись себе, что забудет злосчастный эпизод, она продела руки в прорези судейской мантии, застегнула ее под подбородком, сверилась с часами и направилась в зал суда. Как она и ожидала, зал был переполнен.

— Встать, суд идет! — объявил судебный пристав, когда она появилась на пороге. — Ее честь судья Натали Валланс! Удар молотка пресек кашель и перешептывания.

— Заседание Третьего окружного суда округа Кастлтон территории Колорадо объявляю открытым, — начала Натали звучным, внятным голосом, нашла нужную бумагу и прочитала: — Кейн Ковингтон обвиняется в убийстве Джимми Рея Лезервуда, произошедшем восьмого июля 1872 года. Обвинение готово?

— Готово, ваша честь, — громко ответил Дуглас Мэтьюз, окружной прокурор.

— Защита готова? — продолжала Натали, не отрывая взгляда от бумаг, которые раскладывала в удобной для себя последовательности.

— Готова, ваша честь, — послышался голос с медлительным южным акцентом.

Натали в тревоге подняла взгляд к скамье подсудимых. Там, положив руки на перила ограждения, стоял щеголеватый мужчина. Его ладно скроенную фигуру облегал дорогой серый костюм, рубашка слепила белизной, жесткий воротничок, вопреки жаре, был застегнут. В гладко выбритом смуглом лице было что-то хищное, и угольно-черные волосы, пусть даже тщательно подстриженные и зачесанные, это подчеркивали. Изгиб плотно сжатых губ был упрям и неуступчив, а глаза…

Сердце Натали на миг замерло и испуганной птичкой затрепыхалось в груди, налетело и отхлынуло головокружение.

Натали смотрела в эти глаза — до того голубые, словно в них навсегда остался кусочек неба.

В глаза своего случайного любовника.

Глава 5

Он тоже смотрел на нее — так, словно видел впервые. В яркой голубизне его глаз не таилось даже намека на узнавание, не было ни тени удивления или смущения. Тем не менее взгляды их оставались прикованными друг к другу. Бог знает почему, Натали показалось, что где-то очень глубоко, на самом дне этих глаз, таится печаль, но если даже это было и так, она шла вразрез с холодом, которым веяло от его взгляда.

Чтобы положить конец немой сцене, Натали не глядя сомкнула дрожащие пальцы на гладкой рукоятке судейского молотка.

— Заседание переносится на завтра! — сказала она как можно более убедительно.

В публике, а также среди тех, кто с самого раннего утра толпился снаружи, послышался ропот недоумения, однако Натали никак не объяснила свой поступок.

— Судебный пристав, отведите обвиняемого в камеру! — приказала она, сопроводив эти слова резким ударом молотка, очень похожим на выстрел.

Натали не помнила, как оказалась в кабинете, знала только, что не отважилась бросить прощальный взгляд в сторону скамьи подсудимых. Она чувствовала себя совершенно разбитой.

Должно быть, горожане упоенно сплетничают. “Что, черт возьми, случилось с непробиваемой Натали Валланс?” Их трудно винить. Она и сама не понимала, что на нее нашло. Фактически она объявила закрытым заседание, которое еще и не начиналось! И это после четырех лет успешной судебной практики, являющейся отличной школой тренировки самообладания!

Между тем со скамьи в самом конце зала поднялся лорд Блэкмор. Не обращая внимания на любопытные взгляды, он направился в кабинет невесты, чтобы потребовать объяснений. Однако перед закрытой дверью он заколебался и скорее поскребся в дверь, чем решительно постучал. Ответа не последовало. Поразмыслив, граф счел возможным войти.

Натали, все еще в судейской мантии, стояла у окна. Судя по тому, как резко и встревоженно она обернулась, стука она не слышала. В изумрудных глазах ее плеснулся страх.

— Дорогая, что с тобой? — воскликнул граф в тревоге. — Что случилось?

Как ни хотелось Натали излить душу и облегчить совесть, она не решилась сказать правду, опасаясь того, что этот обаятельный, добродушный, поразительно терпимый человек воспримет все как настоящую измену и осудит ее. Она лишь позволила заключить себя в объятия и, зажмурившись, прижалась к его груди.

И солгала:

— Ничего страшного, Эшлин. Просто мне нездоровится, и я совершенно не в состоянии вести заседание.

— Я так и знал, я так и знал! — Граф отстранил ее и всмотрелся в ее лицо. — Да ты белее мела!

Он так переживал за нее, что Натали окончательно преисполнилась отвращения к себе.

— Милая моя, надо сейчас же послать за доктором Эллероем!

— Это совершенно ни к чему, — запротестовала она, опуская глаза под испытующим взглядом жениха. — Доктор не нужен, просто я, видимо, съела что-то за завтраком. Лучше всего будет отлежаться прямо здесь, в кабинете, и через час все будет в порядке!

— Совершенно исключено! Позволь, я сам съезжу за доктором.

— Говорю тебе, это лишнее! Мне уже становится лучше.

Натали высвободилась под тем предлогом, что ей нужно избавиться от объемистой мантии.

— Отдых — вот все, что мне нужно, Эшлин.

— Тогда позволь мне отвезти тебя в Клауд-Уэст и препоручить заботам Джейн.

— Мне некогда прохлаждаться, — ответила Натали с внезапным чувством раздражения на эти нескончаемые заботы.

— Хорошо, как скажешь, — примирительно произнес граф. — Но после обеда я все-таки отвезу тебя домой. Позже не получится — ты не забыла, что вечерним дилижансом я уезжаю в Денвер?

— Нет, конечно, как я могла забыть!

Она пролепетала это с чувством неловкости, так как предстоящий отъезд жениха на самом деле совершенно выпал у нее из памяти. Надо сказать, что в данный момент этот факт вызывал скорее облегчение, хотя прежде Натали была бы огорчена двухдневной разлукой с графом.

— Эшлин, — начала она, постаравшись вложить в улыбку побольше тепла, — прошу, не переживай так. Я ведь не ребенок, не нужно надо мной суетиться. Спокойно поезжай в Денвер, а я отдохну немного здесь на диване и пораньше уеду домой.

— Не знаю… Может, мне лучше отменить поездку?

— И слышать об этом не хочу!

Фальшивые, как и улыбка, заверения возымели должный эффект — Эшлин не отменил свою поездку. Когда он, наконец, попрощался, Натали почувствовала и облегчение, и раскаяние. Виски ломило. Она прошлась по кабинету, потирая их, задвинула занавески, чтобы жаркое солнце не попадало в комнату, и прилегла на неудобный диван.

Натали оставалась в городе до самого вечера, хотя и не переставала убеждать себя, что надо бы отправляться домой. Постепенно ею почему-то овладело странное, не совсем понятное чувство приподнятости. Совершенно опустошенная, она тем не менее была готова действовать, ей вдруг стало казаться, что она должна что-то сделать и притом безотлагательно. В этом неестественном возбуждении была своя прелесть.

Солнце уже готовилось нырнуть за неровную линию западного хребта, а Натали все еще находилась в кабинете. В эти долгие часы одиночества она то лежала на диване в полной прострации, то беспокойно мерила небольшое помещение шагами. Она покинула его только тогда, когда за хребтом остался лишь намек на свечение.

Натали вышла в вечернюю прохладу со столь же целеустремленным видом, с каким утром явилась в суд. Узел золотисто-рыжих волос был закручен заново, блузка застегнута на все пуговицы, плечи расправлены. Никто не узнал бы в ней ту растерянную женщину, какой она была утром.

По дороге к городской конюшне, где она всегда оставляла лошадь, Натали дружески приветствовала знакомых золотоискателей, а те в ответ почтительно приподняли шляпы. Поскольку наступило время ужина, улицы были по большей части пустынны.

Проходя мимо тюремного здания, Натали ощутила прежнее смятение. Пульс участился, дыхание стеснилось. Она приказала себе поскорее пройти мимо, но когда приблизилась к наружной двери, распахнутой из-за духоты, взгляд сам собой устремился внутрь коридора, тускло освещенного газовым рожком.

Тюремщик мирно похрапывал, положив ноги на стол, скрестив руки и свесив голову на грудь. Это зрелище заставило Натали остановиться и оглядеться. Она напомнила себе, что как наивысший юридический чиновник округа Кастлтон имеет полное право входить в тюрьму в любое время суток. И не только имеет право, но и обязана, если в тюрьме содержится опасный преступник, а тот, кому поручена его охрана, спит крепким сном. У нее просто нет выбора, как у любого представителя власти перед лицом возможного побега. Нужно поскорее убедиться, что все в порядке.

Тюремщик не проснулся, когда Натали проходила мимо. За его столом находилась еще одна дверь, она вела в короткий коридор, разделявший две камеры. Натали остановилась перед ней в нерешительности. Войти или удалиться?

Войти.

Она просто обязана войти, чтобы убедиться, что этот человек не собирается осложнить жизнь ей, а заодно и себе. Что, если он расскажет о той ночи в “Испанской вдове”? Что, если уже рассказал?! Тогда слухи о ее распутном поведении достигнут не только Эшлина, но и каждого жителя Клаудкасла! Все поймут, что уважаемая женщина, леди, слуга закона на самом деле не лучше последней потаскушки.

С сильно бьющимся сердцем Натали приблизилась к единственной занятой камере. Кейн Ковингтон лежал на нарах, залитый лунным светом, превосходно оттенявшим резкие, хищные черты его лица. Поза его была лишена всякого напряжения — напротив, дышала томной ленью, словно он был распростерт на самом удобном ложе в мире. Он был без пиджака, брюки так и льнули к крепким ногам, между полами расстегнутой рубашки виднелась знакомая темная поросль.

Натали ощутила, как вспыхнуло ее лицо. Она слишком хорошо помнила, на что способно это ладно скроенное тело.

Внезапно, хотя она стояла совершенно неподвижно, Кейн повернул голову. В его безмятежном взгляде появился интерес.

Натали стояла настороженно, как зверек, готовый в любую секунду обратиться в бегство. Тем не менее в ее позе было и нечто призывное, обольстительное. Волосы, подсвеченные сбоку газовым рожком, горевшим в коридоре, золотистой короной обрамляли голову.

Кейн с усмешкой спустил ноги с нар, немного помедлил, потом соскочил на пол и быстро прошел к сплошной решетке, служившей в камере дверью. Гостья поспешно отступила, прижав руку к груди, словно стояла перед клеткой с хищником, который вдруг подошел опасно близко. Кейн засмеялся:

— Вы в полной безопасности, ваша честь! Я не мог бы до вас добраться, даже если бы захотел. С другой стороны, я тоже надежно защищен от всяких посягательств.

Глаза ее сердито сверкнули. Покосившись через плечо на сумеречный коридор, откуда доносился храп тюремщика, она подошла ближе.

— Мистер Ковингтон, я здесь затем, чтобы… чтобы убедиться, что замок вашей камеры надежен, и узнать, нет ли у вас жалоб на содержание. Хорошо ли вас кормят?

— О, вполне! Мне совершенно не на что пожаловаться. — Тон его источал сарказм. — На ужин был сочный бифштекс, картофель фри, молодая фасоль, пирог с вишнями и, конечно, целое море превосходного черного кофе. У вас в тюрьме лучше, чем на любом курорте. Как мило со стороны городских властей так баловать заключенных!

— Мистер Ковингтон, сделайте одолжение, избавьте меня от блеска вашего остроумия! — Рассерженная, Натали подступила вплотную к решетке и взялась за нее обеими руками.

— А вы, ваша честь, сделайте одолжение, скажите правду. Зачем вы здесь?

Руки Кейна метнулись вперед, и не успела Натали моргнуть глазом, как оказалась плененной. Раздражение тотчас сменилось страхом.

— Сейчас же отпустите, иначе…

— Иначе что? — осведомился он холодно. — Вы разбудите тюремщика? И что вы ему скажете? Что некая таинственная сила увлекла вас прямо к камере и бросила в руки заключенного? — Разглядывая ее, он улыбнулся короткой непонятной улыбкой, которая почти сразу исчезла. — И часто вам случается посещать подсудимых или это частный случай благотворительности?

Он держал ее как будто и не слишком крепко, но просто убрать руки не получалось, а вырываться Натали не хотела, боясь утратить остатки достоинства. Она и так уже потеряла достаточно.

— Я не хожу сюда, — ответила она, глядя Кейну прямо в глаза.

— Я так и думал. — Он задумчиво погладил ее запястье подушечкой большого пальца. — И отлично знаю, что привело вас на этот раз.

— Вот как? — Она с вызовом вскинула подбородок. — И что же?

— Вы не первая женщина, что под покровом ночи приходит ко мне, чтобы умолять о сохранении тайны.

— Не смейте оскорблять меня!

— А я разве оскорбил? — На этот раз Кейн улыбнулся широко и весело, словно услышал нечто в высшей степени забавное. — Ваша честь может быть совершенно спокойна, я не собираюсь трубить направо и налево, что судья Натали Валланс, всеми уважаемая еще и за свою неколебимую добродетель, нареченная ни много ни мало как самого лорда Блэкмора, однажды ночью бросилась в объятия первого встречного.

— Будь ты проклят, Кейн Ковингтон! — Натали вырвалась и отступила. — Можешь оповестить об этом хоть весь мир!

— Но я уже сказал, что это не входит в мои намерения. — Он произнес это на безупречном английском, но с вкрадчивым южным акцентом, который Натали так ненавидела и который совершенно не подходил к жестким чертам его лица и холодной голубизне глаз. — Я мог бы очернить вас перед человеком, который так нелепо вас боготворит, но не сделаю этого.

Он помолчал, по-прежнему изучая ее. Натали прочла в его взгляде презрение и внутренне содрогнулась.

— Я…

— “…сама скажу ему”?

Вам это не по силам. Она смерила его испепеляющим взглядом, но не возразила. Напряжение между ними нарастало все больше, взгляды скрестились, как клинки, и светились обоюдной неприязнью. Неприязнь, однако, была щедро сдобрена физическим тяготением. По крайней мере Натали сознавала, что ее влечет к мужчине, который только что отозвался о ней так пренебрежительно. Подобная слабость отвратительна! Она поспешила сорвать зло на Кейне.

— Мистер Ковингтон, — отчеканила она, только что не скрежеща зубами, — вы обвиняетесь в убийстве и завтра предстанете перед судом! Вы в моих руках! Подумайте об этом, отходя ко сну!

— Вот как, я в ваших руках? — произнес он с возмутительным спокойствием. — Лучшего и не придумаешь! Помнится, ваша честь, эти руки однажды уже принесли мне море наслаждения. Подумайте об этом, отходя ко сну.

— До встречи в суде!

И Натали бросилась прочь, провожаемая смехом Кейна Ковингтона. Кипя яростью, она пронеслась мимо стола тюремщика, помедлила в дверях, вернулась и спихнула его здоровенные ножищи со стола, заставив вскочить с вытаращенными глазами.

— Вам поручено охранять убийцу, вот и охраняйте, и нечего дрыхнуть на посту!

Здоровяк, весь малиновый от смущения, стоял навытяжку, пока Натали не скрылась за дверью. Что касается Кейна, он вернулся на нары, расположился на них по возможности удобнее и начал перебирать события дня.

Надменная служительница закона получила этим утром жестокий шок, увидев, кого именно ей предстоит судить. Еще больший шок ожидает ее на следующем заседании.

Кейн перестал улыбаться.

Для него эта встреча тоже оказалась шоком, и немалым. От Джо Саута он знал, что окружной судья женского пола, более того, что это красавица, настоящая леди и невеста самого прославленного гражданина городка, если не по деяниям, то по происхождению и богатству. Если верить Джо, лорд Эшлин Блэкмор — единственный мужчина, которому удалось завоевать сердце вышеупомянутой дамы, хотя пытались многие: удачливые золотоискатели, богатые скотоводы, прославленные юристы и даже один проповедник. Судя по всему, досточтимая Натали Валланс несколько лет хранила верность погибшему на войне супругу, хранила до тех пор, пока в Клаудкасл не явился лорд Блэкмор. Каким-то образом ему посчастливилось склонить прекрасную вдову к обручению, и с тех пор к этой паре относились почти как к супружеской, считая, что их брак — всего лишь вопрос времени. В самом деле, недавно граф заговорил о венчании.

Кейн скорчил гримасу. Есть ли на земле хоть одна по-настоящему честная женщина? Значит ли вообще слово “честь” хоть что-нибудь для этих ветреных созданий? Или они все под стать его ангелоподобной Сюзанне? По крайней мере здешняя судья ничем не отличается от бездушной кокетки, которая так подло его предала.

Вздохнув, Кейн полез в карман за сигарой. Ему не лежалось, он слез с нар и принялся расхаживать по камере. Лицо его в лунном свете казалось злым, воображение рисовало прекрасные и лживые женские лица, пока одно из них прочно не завладело его мыслями.

Кейн перестал ходить, сел, сделал последнюю затяжку, щелчком выбросил окурок в зарешеченное окно и так же резко выбросил Натали Валланс из головы. Несколько минут спустя он уже спал.

* * *

А Натали не спалось, и не впервые. Вот уже месяц, как ночами ей удавалось заснуть лишь после нескольких бессонных часов. Месяц — с той ночи в “Испанской вдове”.

За всю свою жизнь Натали ни разу никого намеренно не обидела. Разумеется, как то свойственно любому смертному, у Нее бывали просчеты, но никогда она не совершила ничего такого, что приходилось бы таить от других — то есть ничего по-настоящему постыдного. И вот теперь это случилось. Теперь у нее была мрачная тайна. Уже и это было плохо, но утром произошло то, что сделало ее жизнь поистине невыносимой.

Поднять взгляд, заглянуть в глаза обвиняемого и узнать — о Боже, узнать его! — а потом выслушать обвинения в разврате и лживости!

У Натали вырвался стон стыда. Все, в чем Кейн Ковингтон обвинил ее, правда! Онa именно такая, какой он ее видит. Приличная женщина, невеста достойного человека, она вела себя как развратница в объятиях негодяя, убийцы, и Бог наказал ее, снова сведя их вместе, дав возможность Заново прочувствовать совершенный проступок.

Натали закрыла лицо руками. По крайней мере об одном преступлении Кейна Ковингтона ей известно: он выстрелил в Джимми Рея Лезервуда и убил его наповал июльским днем неподалеку от Клауд-Уэста, ее собственного ранчо. В то время она находилась в Санта-Фе, в гостях у Метаки, временно передав свой пост выездному судье. Она и понятия не имела о выстреле в горах.

После того как патруль вызволил ее из “Испанской вдовы”, Натали вернулась в Клаудкасл и узнала про убийство. Ей и в голову не пришло, что его совершил человек, с которым она разделила ночь греха. Эшлин упомянул имя Кейна Ковингтона, но тогда оно ничего для нее не значило.

Еще долго Натали лежала, мучая себя воспоминаниями, пока сон наконец не сжалился над ней и не помутил смятенные мысли. Однако едва задремала, как ей привиделся приговор, вынесенный ею самой. Он касался Кейна Ковингтона, и там черным по белому стояло “смерть через повешение”.

Обливаясь холодным потом, Натали села в постели. Перед ней стояло лицо обвиняемого — красивое лицо с яркими голубыми глазами. Выходит, по ее милости они закроются навсегда?

— Боже милосердный! — вырвалось у нее. — Насколько тяжкой должна быть вина, чтобы я могла сломать жизнь человеку?!

Глава 6

На другое утро, ровно в девять, массивные часы в деревянном футляре завели тихий перезвон.

Натали сидела за столом у себя в кабинете, уже облаченная в черную судейскую мантию, все с тем же тугим узлом на затылке — лишь ему удавалось укротить своенравную гриву ее волос. Перезвон часов заставил Натали встрепенуться. Помедлив самую малость, она решительно поднялась из-за стола.

— Встать, суд идет!

Зал снова был переполнен. Ожидание подогрело интерес, поэтому публика волновалась еще больше, чем накануне. Высокие стрельчатые окна были распахнуты настежь, за ними виднелись столь же возбужденные лица. Те, кто пришел позже, старались протолкаться вперед для лучшего обзора. Всем хотелось как следует разглядеть человека, виновного в смерти одного из окрестных жителей.

Натали тоже не отказалась бы бросить на него взгляд, но из принципа смотрела только в бумаги или на публику. Среди собравшихся было немало женщин. Вместо неприязни или . осуждения на их лицах читался откровенный интерес, многие поправляли прически, трепетали ресницами, поводили плечиками, поигрывали веерами — словом, исполняли извечный ритуал флирта. Только взгляните на них, с отвращением подумала Натали. Приличные женщины, леди, а выставляют себя на посмешище, лишь бы привлечь внимание. Их ничуть не смущает, что объект их интереса — убийца.

Натали постучала молотком громче, чем требовалось, чтобы призвать публику к порядку.

Еще несколько минут слышались кашель, шарканье ног, шорох одежды и перешептывания, но так как всем не терпелось, чтобы процесс наконец начался, вскоре наступила полная тишина.

— Слушается дело “Территория Колорадо против Кейна Ковингтона”, — объявила Натали своим громким внятным голосом, хорошо слышным и за пределами зала. — Истец: Дамон Ли Лезервуд, Клаудкасл, территория Колорадо. Ответчик: Кейн Ковингтон, штат Миссисипи.

Она подняла глаза. Дуглас Мэтьюз, окружной прокурор, что сидел рядом с истцом, самодовольно ей улыбнулся. Он выглядел так, словно уже выиграл дело. Натали перевела взгляд на другой стол, ожидая увидеть за ним адвоката защиты. Однако стул адвоката был пуст, так же как и накануне. Натали кашлянула, чтобы голос ненароком не сорвался,

— Подсудимый, я не вижу вашего адвоката.

— У меня его нет.

— Тогда мне придется его назначить.

— В этом нет необходимости, ваша честь, — учтиво сказал Ковингтон и поднялся. — Могу я подойти для переговоров?

— Если только они состоятся в моем присутствии, — тотчас вмешался Дуглас Мэтьюз.

Натали выразила согласие, окружной прокурор вскочил и бросился к судейскому столу, не выждав даже, пока Кейн поднимется.

— Итак, мистер Ковингтон?

— Ваша честь, я намерен сам защищать себя — это первое. Второе — я требую суда присяжных. Натали растерялась.

— Что за глупости, Ковингтон! — возмутился Мэтьюз. — Вы никак не можете выступать в качестве адвоката!

— Отчего же, могу, — сказал Кейн не ему, а Натали. — Я имею разрешение на юридическую практику в штате Миссисипи, чем и занимался до Гражданской войны.

Сказать это было все равно, что помахать красной тряпкой перед быком. Натали немедленно нарисовала себе Ковингтона в форме конфедератов, невозмутимо укладывающим из “винчестера” одного северянина за другим.

— Гражданская война, вот как? Я называю это мятежом!

— Называйте как вам угодно, тем не менее я могу выступать в качестве адвоката и имею право потребовать суда присяжных.

— Как все это, однако, странно… — Мэтьюз поскреб в затылке.

— Если суд и мой досточтимый коллега… — Кейн адресовал ему довольно иронический поклон, — сомневаются в моих словах, я вынужден напомнить, что в соответствии с Конституцией Соединенных Штатов, и территории Колорадо в частности, каждый, кому предъявлено обвинение в убийстве, имеет право на суд присяжных.

— Это право распространяется только на граждан нашей страны, — возразил Мэтьюз. — Вы гражданин, мистер Ковингтон? Я имею в виду, присягали ли вы на верность Соединенным Штатам после окончания войны? Если нет, мы не можем считать…

— Я никому ни на что не присягал и не собираюсь, мистер Мэтьюз. Зато я навел справки и точно знаю, что независимо от этого имею право на суд присяжных. — Кейн повернулся к Натали. — Или меня ввели в заблуждение и я буду судим и приговорен лично вами, ваша честь, как если бы это был военно-полевой суд?

— Я вижу, вы на редкость хорошо информированы, — недовольно заметила Натали. — Действительно, вы имеете полное право быть судимым судом присяжных. — Она схватила молоток, раздраженно ударила им и объявила: — Суд соберется снова через час как суд присяжных!

По распоряжению Натали судебный пристав отправился искать добровольцев среди толпы золотоискателей и скотоводов. Часом позже список присяжных был составлен. Интерлюдия завершилась тем, что Дуглас Мэтьюз, расхаживая перед присяжными с выпяченной грудью, заверил их, что обвинение будет очень скоро доказано. Закончив речь, он отвесил общий поклон и уселся, самодовольно пыжась, словно петух, которому удался его утренний крик. Кейну он послал ехидную усмешку.

— Желает ли защита добавить что-нибудь к вышесказанному? — осведомилась Натали у Кейна.

— Защите нечего добавить, ваша честь, — невозмутимо ответствовал тот.

Затем был вызван главный свидетель обвинения, он же истец, Дамон Ли Лезервуд, брат убитого. Он вышел типичной походкой ковбоя, покачиваясь, как матрос при волнении на море. На его широкой физиономии во время присяги читалось нескрываемое злорадство. Мэтьюз одобрительно улыбнулся ему.

— Свидетель, восьмого июля сего года вы со своим младшим братом Джимми находились в горах, на окраине земельного владения Клауд-Уэст, и там обнаружили неизвестного, который незаконно вторгся на чужую территорию. Это так?

— Точно так.

— Как повел себя этот человек при виде вас?

— Выстрелил и насмерть уложил Джимми прямо у меня на глазах!

— Еще раз примите мои соболезнования. Сколько лет было вашему брату?

— Он был совсем еще ребенком! Ему вот-вот должно было исполниться двадцать три. Ну разве это много?

— Какая короткая жизнь! Какая утрата! — воскликнул окружной прокурор, воздев руки, и Натали с удивлением спросила себя, отчего Кейн не протестует. — Присутствует ли в этом зале бессердечный убийца вашего брата?

— Присутствует!

— Укажите его суду.

— Вот он! — Лезервуд ткнул пальцем в сторону обвиняемого. — Это тот самый ублюдок, который убил моего маленького Джимми!

Опрос свидетеля шел своим ходом, Мэтьюз ловко ставил вопросы, постепенно обрекая Ковингтона, а тот никак не проявлял себя, что заставило Натали усомниться в его юридическом опыте. Он что же, собирается сидеть сиднем до тех пор, пока ей не придется отправить его на виселицу? Неужели и туда он пойдет без возражений?

Она старалась не смотреть в сторону подсудимого, а когда, в конце концов, не выдержала и бросила на него взгляд, глаза ее округлились, потому что Ковингтон как раз прикрывал рукой зевок. В глазах его читалась дремота, веки полузакрылись, вся поза являла собой полную расслабленность. Он не в своем уме, вот в чем дело! И как она раньше не догадалась? Только помешанный мог не сознавать, что дело идет к смертному приговору. Если он не встряхнется и не возьмется, наконец, за свою защиту, то еще до заката будет болтаться в петле!

Кейн почти не прислушивался к опросу свидетеля. Поначалу мысли его блуждали далеко от зала суда, потом перенеслись к красивой женщине в судейской мантии, и он принялся изучать ее из-под полуопущенных ресниц. Вообще говоря, ему стоило бы не отрывать от нее взгляда сколько получится. Если вспомнить, что находится у него в нагрудном кармане, это последний шанс полюбоваться на “пеньковую Валланс”. Когда эта бумага будет зачитана, судья возненавидит его с еще большей страстью, чем теперь.

Кейн подавил вздох.

Натали оставалась восхитительной даже в объемистой черной мантии, со строгой прической, и не составляло никакого труда вообразить себе аромат этих волос, бархат кожи, жаркий шепот страсти, что так удавался ей в ту ночь и так не походил на этот четкий, бескомпромиссный тон. Он слишком хорошо помнил, как эти руки и ноги сжимали его торс, какими податливыми были под его поцелуями эти губы, какой упоительной была ее влажная глубина…

Кейн передвинулся на своей скамье.

— …и мы с Джимми вежливо попросили его удалиться. Да, вежливее было просто некуда!

— Ваша честь, обвинение не имеет больше вопросов к свидетелю, — сказал Мэтыоз голосом, исполненным сострадания, и обратился к Кейну: — Свидетель ваш!

Кейн склонил голову в знак согласия, поднялся и обратился к свидетелю:

— Мистер Лезервуд, вы уже встречали меня прежде?

— Что? — Дамон испепелил его взглядом. — Встречал ли я тебя, проклятый ублюдок? Ты что, издеваешься? Ты отлично знаешь, что встречал!

— Уважение к судебному процессу! — Натали постучала молотком.

— Где именно мы встречались, мистер Лезервуд?

— Вы отлично знаете где, — угрюмо ответил тот, переводя взгляд от него к дюжине напряженно слушавших присяжных и обратно.

— Я хочу, чтобы вы точно указали место, где впервые меня увидели.

Кейн вернулся к скамье, чтобы сбросить превосходно сшитый пиджак, и Натали отметила свободный разворот его широких плеч и прямую, надменную линию спины. Когда он повернулся, она поспешно отвела взгляд и, кажется, вспыхнула, как школьница, которую симпатичный молодой учитель поймал на влюбленном созерцании. Не хватало только, чтобы в публике это заметили!

— Итак, — поощрил Кейн Лезервуда, закатывая рукава рубашки на загорелых руках, — где вы с братом меня увидели?

— На землях Валлансов, где вам никак не полагалось быть!

— Точнее, мистер Лезервуд! Насколько мне известно, Клауд-Уэст — или, как вы изволили сказать, земли Валлансов — территория весьма протяженная. В какой именно части ее вы меня встретили?

Дамон замялся. Кейн снова приблизился к свидетельскому месту, поставил ногу на основание ограждения (аккуратно поддернув при этом штанину) и скрестил руки на груди.

— Я жду, мистер Лезервуд.

— А какая разница где?..

— Отвечайте!

— Протестую, ваша честь! — крикнул Дуглас Мэтьюз, приподнимаясь. — Мне тоже непонятно, чего ради…

— Ваша честь, — перебил Кейн, с демонстративным почтением убирая ногу и опуская руки, — я не просто тяну время, а целенаправленно опрашиваю единственного свидетеля. Вы можете быть совершенно уверены, что вопрос задан не случайно.

— Протест отклоняется, — сказала Натали. — Если точное место встречи имеет значение, пусть оно будет названо.

— Благодарю, ваша честь. Мистер Лезервуд, мы все ждем, когда вы укажете суду, где именно мы встретились в тот день.

— На склоне Промонтори-Пойнт, — буркнул свидетель, беспокойно возясь на своем месте, — ярдах в ста выше границы лесов. Ты… вы поили лошадь в Бирюзовом озере.

— Совершенно верно! — Кейн благожелательно улыбнулся мрачному как туча Лезервуду. — И что же произошло, когда вы и “ваш маленький Джимми” обнаружили меня у озера?

— Мы объяснили, что вы находитесь в чужих владениях.

— Объяснили? Вы хотите сказать, что это было всего-навсего вежливое объяснение?

— Ну… мы сказали, что вам лучше уехать.

— Мистер Лезервуд, вам известно, что бывает за лжесвидетельство?

— За что, за что?

— За ложь под присягой.

— Я не лгу, я просто…

— Нет, вы именно лжете. — Кейн близко наклонился к свидетелю. — Вы и не думали что-то объяснять или предлагать. Заметив незнакомого человека у озера, вы без церемоний выстрелили в него, не так ли?

— Не было этого!

— Ну как же не было, мистер Лезервуд? Я поил лошадь, когда мимо вдруг просвистела пуля. Понятное дело, я стал отстреливаться.

— Все было совсем не так… то есть не совсем так… — Лезервуд беспомощно покосился на присяжных, потом на судью.

— Нет, все было именно так, — настаивал Кейн. — В меня стреляли, я стал отстреливаться. Между прочим, мистер Лезервуд, не я, а вы с братом находились в тот день в чужих владениях. Я был в своих собственных.

В публике раздались удивленные восклицания, Дуглас Мэтьюз вскочил с криком “Протестую!”, присяжные недоуменно переглянулись. Натали постучала молотком, требуя порядка, но она и сама была не менее озадачена, чем остальные. В этот жаркий сентябрьский день во всем зале суда только Кейн Ковингтон оставался невозмутимым. Он вернулся к своему столу, сунул руку в нагрудный карман пиджака и достал оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. Наступила тишина, все глаза впились в документ. Кейн прошагал к судейскому столу и положил лист перед Натали.

Это была бумага с гербовой печатью.

— Ваша честь, вот доказательство. Это акт о передаче прав на земельные угодья, в границах которых, как гласит обвинение, восьмого июля сего года я убил Джимми Лезервуда. Я действительно застрелил его, но в целях самозащиты, а вовсе не потому, что братья Лезервуд нарушили границы моих владений.

Дуглас Мэтьюз бегом бросился к судейскому столу, протягивая руку за документом, но Натали схватила бумагу перовой. Растерянная, потрясенная, она читала ее, но не могла .понять ни слова. Тогда она посмотрела на Кейна. В ее взгляде был немой вопрос.

— Ваша честь, — мягко сказал Кейн, — в соответствии с этим документом ко мне переходит верхняя часть склона Промонтори-Пойнт, иными словами, вся западная часть Клауд-Уэста. Мне было сказано, что эта часть отделена от остальных земель оградой и составляет…

Голос его отдалился, заглушенный шумом в ушах. Натали сидела как громом пораженная. Верхняя часть склона Промонтори-Пойнт…

Священная территория индейцев. Гора сокровищ, хранящая золото и могилы. Она обещала Тахоме свято беречь это золото. Она дала страшную клятву, что никому не позволит осквернить древние захоронения.

— Нет! — закричала Натали, вскакивая на ноги. — Нет! Этому не бывать! Клауд-Уэст принадлежит мне и только мне! Тахома отдал мне эти земли еще десять лет назад! Это фальсификация!

Глава 7

В зале поднялся настоящий бедлам.

Джо Саут, почти трезвый по столь значительному поводу, немилосердно тиская в руках свой засаленный стетсон, сидел в самом дальнем углу, куда чудом сумел протолкаться рано поутру. Бледный костлявый Берл Лезервуд, старший из братьев, смотрел вокруг во все глаза, и губы его были стиснуты добела. Старатели крутили головами и бомбардировали друг друга вопросами. Женский пол оживился, откровенно радуясь тому, что столь великолепный образчик мужественного получил шанс спастись от петли.

— Ваша честь, — сказал Кейн, перебивая Натали, — если вы намерены и дальше вести себя в том же духе, придется подключить к делу незаинтересованную третью сторону.

Натали осеклась. Кому, как не ей, с ее стажем судебной практики, было знать, как дорого порой обходятся скоропалительные утверждения. Докажи Кейн свое — и она будет дискредитирована.

Взяв себя в руки, она опустилась на место. Лицо ее пылало праведным гневом. Шум в зале не прекращался. Воспользовавшись этим, Натали обратилась к Кейну так тихо, чтобы слышал только он:

— У тебя ничего не выйдет! Уж не знаю, что за мошенничество стоит за этой сделкой, но только не видать тебе ни ярда Клауд-Уэста! Это мои земли, ты слышишь, мои! Если ты еще хоть раз осмелишься ступить на них, я закончу то, что начали Лезервуды!

Кейн ничего не ответил, только улыбнулся.

— К порядку! К порядку! — Натали наконец постучала молотком. — Иначе я прикажу очистить зал! — Когда — не сразу — шум утих, она продолжила: — Суд и обвинение в должном порядке рассмотрят поступившее свидетельство. — Ледяные зеленые глаза обратились к Кейну. — Прошу передать мне названный документ!

— Вы его держите, ваша честь.

Натали опустила взгляд. Бумага была так крепко зажата у нее в руке, что сильно помялась. Она заставила себя разжать конвульсивно стиснутые пальцы.

— Обвинение может ознакомиться с документом.

Пока Дуглас Мэтьюз выбирался из-за стола, Натали пробежала глазами написанное. Это в самом деле был акт передачи части земель Кейну Ковингтону, он датировался 1865 годом и был скреплен крупной, размашистой подписью ее погибшего мужа, майора Девлина Валланса, в подлинности которой у нее не было ни малейшего сомнения — подпись была слишком сложна, чтобы ее подделать, и слишком хорошо известна Натали по письмам с фронта.

— Ваша честь, вы видите под актом имена двух свидетелей. По крайней мере один из них может быть вызван для подтверждения подлинности подписи. Насколько мне известно, Джеймс Данн, в настоящее время полковник в отставке, живет в Денвере. Если послать за ним немедленно, он будет в Клаудкасле уже…

— Это лишнее! — Натали пришлось приложить усилие, чтобы оторвать взгляд от документа. — Суд вполне обойдется без показаний полковника Данна. Я удостоверяю подпись своего мужа и тем самым подлинность документа.

Она протянула бумагу Дугласу Мэтьюзу, едва удержавшись от обреченного вздоха. Тот внимательно изучил акт, поскреб в голове и неохотно передал его старшине присяжных.

— Ваша честь, хочу напомнить, что мы не знаем, может ли этот человек владеть землей в Соединенных Штатах. Он признался, что не присягал…

— Ваша честь, я готов процитировать выдержку из дела “Ланкастер против территории Монтана”, где был установлен прецедент…

— Не трудитесь, мистер Ковингтон, — устало произнесла Натали. — Вы имеете право владеть здешней землей. Обвинение может продолжать.

— Вызываю обвиняемого Кейна Ковингтона на свидетельское место!

Какое-то время Мэтьюз молча ходил туда-сюда, намеренно нагнетая напряжение. В зале уже не только не кашляли, но как будто и не дышали, слышно было, как где-то над дверями жужжит муха. Наконец окружной прокурор остановился и заговорил — негромко, так, что в задних рядах и в толпе снаружи вынуждены были напрячь слух и вытянуть шеи.

— Мистер Ковингтон, известно ли вам, что сделка, совершенная под нажимом, в глазах закона считается недействительной?

— Мне это известно.

— Ах, известно! — Мэтьюз позволил себе многозначительно улыбнуться присяжным. — В таком случае, мистер Ковингтон, вы, конечно, согласитесь с тем, что не имеете законных прав на указанные в этом акте земли. Вы спросите почему? — Он склонился к Кейну с насмешливо-доверительным видом. — Да потому, что самый этот акт недействителен! — Он выпрямился, и голос его раскатился по залу как гром. — Ведь вы не станете отрицать, что он был составлен в лагере для военнопленных?!!

— Да, это так.

— Что и требовалось доказать! Господа присяжные, факты говорят сами за себя. — Мэтьюз с торжеством потер руки. — Итак, мистер Ковингтон, с чем же мы остаемся? С бумажкой, которой грош цена. Победитель вымогает имущество у побежденного! Майор Валланс вынужден был… — подчеркнул он это слово тоном и жестом, — я говорю, он вынужден был подписать этот акт под нажимом!

Публика была совершенно заворожена этим маленьким спектаклем, но когда все уже были готовы разразиться аплодисментами, со свидетельского места раздался голос Кейна Ковингтона:

— Под нажимом трех прекрасных дам.

Озадаченный Мэтьюз перестал сиять торжеством и, сдвинув брови, уставился на свидетеля:

— Как это понимать?

Кейн вздохнул, слегка улыбнулся и чуть изменил позу. У него был скучающий вид.

— Вы правы, мистер Мэтьюз, сделка была совершена в лагере для военнопленных, но только это был лагерь северян, а не конфедератов, и пленным был я, а вовсе не майор Валланс. — Он помедлил, и Натали снова расслышала назойливое жужжание мухи в полной тишине зала. — Надо признать, янки обходились с пленными южанами неплохо. Майор Валланс явился в лагерь с инспекторской проверкой, и так уж вышло, что мы разговорились — сперва об условиях содержания, а потом обо всем понемногу. Оказалось, что у нас есть общая страсть — покер, и тем же вечером за мной прислали из офицерского барака, где янки коротали время за карточной игрой. Видите ли, мистер Мэтьюз, мне исключительно везет в картах. Довольно скоро майор проигрался, и хотя я предложил на этом закончить, он был уверен, что вернет проигрыш, и настаивал на продолжении игры. — Кейн пожал плечами. — Что мне было делать? Побежденный не спорит с победителем. Игра шла до утра, и когда заиграли побудку, майор был должен мне целое состояние, которого, как я понял, он не имел. Единственным выходом для него было передать мне часть земель, и, как человек чести, он так и поступил, любезно пригласив в свидетели двух своих друзей… — Помедлив, Кейн добавил многозначительно: — Офицеров армии северян.

Наступила тишина. Публика еще осмысливала услышанное, но Мэтьюз уже понял, что разбит по всем фронтам. Впрочем, человек он был упрямый и потому попробовал другое средство:

— Мистер Ковингтон, можно полюбопытствовать, отчего вы сразу не явились потребовать свое? Уже семь лет, как война закончилась. Если сделка законна, что вам мешало объявить о ней? Семь долгих лет вы ждали. Не странно ли это? Чем вы занимались все это время?

— Уважаемый коллега, мы оба знаем, что это совершенно не относится к делу, — невозмутимо ответил Кейн.

В публике послышались смешки, женщины зашептались, очевидно, обмениваясь догадками насчет того, чем может быть занят столь интересный мужчина.

Натали тоже не отказалась бы это узнать.

— Мистер Ковингтон, еще один вопрос, — сказал Мэтьюз, отходя к присяжным. — Если в тот злосчастный день вы находились на земле, по праву принадлежащей вам, скажите, Бога ради, отчего вы не объяснили этого Лезервудам?

— Во-первых, у меня не было такой Возможности, а во-вторых, почему, собственно, я должен был что-то объяснять? Ведь вы не объясняете всем и каждому, что делаете в вашем доме?

— В этом нет необходимости! — гневно возразил Мэтьюз. — Меня здесь все знают, знают и мой дом, а вы — человек новый. Тем не менее вы даже не сочли нужным поставить миссис Валланс в известность о том, что часть ее земель теперь принадлежит вам. Вы свалились как снег на голову, застрелили Джимми Лезервуда, причинили страдания присутствующему здесь Дамону Лезервуду, а потом сбежали. Так поступает только преступник, а вы утверждаете, что по всем статьям чисты перед законом!

— Я сбежал потому, что хотел жить. Оставшись, я угодил бы в петлю, что совершенно не входило и не входит в мои намерения. Досточтимый коллега, ваша честь, господа присяжные! Я изложу вам факты. Восьмого июля я, не задерживаясь, проехал через Клаудкасл прямо в Промонтори-Пойнт, где столкнулся с братьями Лезервуд. В меня выстрелили, я начал отстреливаться и, будучи метким стрелком, убил одного из братьев. Сразу после этого я направился на территорию Нью-Мексико, в Борналилло, где…

— А почему, позвольте узнать? — перебил Мэтьюз. — На вас напали в границах ваших же владений, вы убили человека исключительно в целях самозащиты. Невиновный не спасается бегством, мистер Ковингтон! Будь ваша совесть чиста, вы? отправились бы не на мексиканскую территорию, а в Клаудкасл и рассказали бы все шерифу Кокрейну!

— Любому шерифу нужны доказательства, и, я думаю, мистер Кокрейн не исключение, а между тем этот документ, — Кейн указал на бумагу, что лежала сейчас перед присяжными, — находился в Борналилло. Без этого важнейшего свидетельства у меня не было возможности доказать свои права на землю. Увы, я был арестован раньше, чем документ оказался у меня в руках.

Кейн умолк с таким видом, словно у него в запасе было что-то еще. У Натали екнуло сердце. Неужели он хочет рассказать все? Но взгляд голубых глаз скользнул по ней как по пустому месту. Кейн больше ничего не добавил.

Она должна была бы почувствовать облегчение, но этого не произошло. В деревянной, неестественной позе Натали сидела в судейском кресле и боролась с волной дурноты, бессильная защитить то, что по праву считала своим и что этот южанин с такой легкостью вырвал у нее из рук. Муж — человек, которого она любила всем сердцем, которому столько лет после его смерти хранила верность, — проиграл в карты священную землю, на которую она сама даже не отваживалась ступить.

Почему она не сказала Девлину о золоте? Если бы он знал об этом, то никогда не поставил бы на кон ту часть поместья, а так для него это был бесполезный кусок земли. Каменистый склон нельзя ни засеять, ни сделать там выпас… Почему, ну почему она не нарушила клятву и не рассказала Девлину все?!

Заседание продолжалось, однако Натали теперь была сторонним наблюдателем. Кейн Ковингтон восторжествовал над ней и (она была в этом совершенно уверена) вот-вот должен был восторжествовать над обвинением. Его речь произвела огромное впечатление на присяжных. Судя по выражению их лиц, они уже мысленно вынесли оправдательный приговор.

Кейн был чужаком, к тому же южанином, поэтому и речи не шло о дружеском расположении. Дело было в простой справедливости. Натали ничуть не удивилась, когда после короткого обмена мнениями Кейн был единодушно оправдан.

Когда прозвучало “Невиновен!”, Дамон Лезервуд вскочил.

— Это как же называется?.. — начал было он, но Берл дернул его за рукав так сильно, что он снова плюхнулся на место.

— Заседание объявляется закрытым, — сказала Натали, без всякого энтузиазма ударяя молотком.

Публика, возбужденно переговариваясь, двинулась к выходу, причем Берл толкал возмущенного Дамона в спину. Джо Саут восторженно кричал, что сейчас же напьется в стельку.

Когда зал опустел, Натали поднялась и медленно направилась к своему кабинету. Она не удивилась тому, что Кейн ждет ее у двери.

— Пошел вон! — прошипела она, не заботясь о том, что снаружи могут услышать. — Убирайся, ты, гнусный выродок!

— Как некрасиво, ваша честь, — сказал Кейн, улыбаясь. — С соседями всегда умнее поддерживать хорошие отношения.

— Ты не посмеешь там поселиться!

— Отчего же? Я намерен уже сегодня взяться за работу.

Хочу, чтобы дом был построен еще до того, как ляжет снег.

Глава 8

Натали не нашлась что ответить. Выпятив подбородок и сверкая глазами, она прошла мимо несносного южанина в кабинет, с треском захлопнула дверь и, сорвав судейскую мантию, швырнула ее на стол. Скромный серый капор, что коротал время на рогатой вешалке, она напялила на голову так, словно хотела выдавить донышко. Наконец, с сумочкой под мышкой, она вылетела в боковую дверь, задыхаясь от ярости.

Однако уже несколько минут спустя Натали с королевским достоинством восседала в неудобном дамском седле, внешне невозмутимая, леди до кончиков ногтей. Жеребец рысцой вынес ее из ворот городской конюшни. На улицах, против обыкновения, было многолюдно — жители взахлеб обсуждали неожиданный поворот событий. Проезжая мимо, Натали ловила любопытные взгляды. Не желая смущать и без того возбужденные умы, она кивала, улыбалась, иногда бросала приветливое слово с таким видом, словно лично для нее ничего особенного не случилось. На деле же она изнемогала от бессильного гнева. При виде знакомой фигуры у парикмахерской выражение ее лица не изменилось, но зеленые глаза приобрели оттенок штормового моря.

Кейн Ковингтон не спешил заводить полезные знакомства. Он стоял с самым непринужденным видом в стороне от толпы, перебросив свой элегантный пиджак через плечо. Натали проехала мимо, намеренно глядя прямо перед собой. Она вздохнула с облегчением, только оказавшись за чертой города. Выехав на Парадиз-роуд, Натали послала гнедого в галоп, однако и быстрая езда не помогла ей отвлечься. Ко времени поворота на Ранч-роуд она бормотала себе под нос колкости по адресу всех и вся.

— Зачем, скажите на милость, Эшлину вздумалось ехать в Денвер? Что, это было так уж необходимо? Где он, когда так нужен? А Мэтьюз! Тоже мне, фигура! И что мне теперь делать, получив в соседи этого гнусного типа?

Нужно посоветоваться с Тахомой! Рассказать ему о случившемся. Старый шаман подскажет, что следует предпринять в такой ситуации.

* * *

Натали застегнула низко сидящий ремень и поправила кобуру. Она была в узких штанах из оленьей кожи такой тонкой выделки, что на ощупь она казалась бархатной, в теплом пончо, мягких кожаных сапожках и перчатках с раструбами (по ее понятиям, это была самая удобная экипировка). Натали не потрудилась уложить волосы, и они свободно рассыпались по плечам. Заверив Джейн, экономку, что долго не задержится, она поспешила на конюшню переседлать Блейза — сменить дамское седло на мужское, не в пример более приемлемое для верховой езды.

Жеребец был горяч, но послушен, так что обычно хватало легчайшего нажима на крутые бока, чтобы им управлять, а если требовалось, чтобы он летел как птица, достаточно было крикнуть: “Хей Блейз!” Направив его на юго-восток, Натали предоставила благородному животному волю, низко склонилась к развевающейся гриве и отдалась стремительному движению — одному из величайших наслаждений в жизни.

Горные склоны дремали, разнеженные теплом ранней осени. Растительность уже начала менять цвета: карликовый лавр, ковром покрывавший крутые откосы, приобрел розовый оттенок, сумах подернулся багрянцем как листьев, так и плодов, гроздьями свисавших с ветвей. Луга пестрели золотистыми цветами, что распустились навстречу теплу, хотя сезон их цветения давно миновал.

В считанные минуты преодолев широкую долину, всадница оставила позади плато с его яркими красками и начала подниматься по склону Промонтори-Пойнт. На смену теплу пришла прохлада высокогорий, аромат цветов сменился густым запахом сосны.

Жеребец, не замедляя хода, нырнул в кружевную тень бора. Вскоре между соснами появились ели и белоствольные горные осины, ослепительно желтые на фоне пурпурно-красных кленов. Только хвойные деревья оставались темно-зелеными.

Глубоко дыша осенними ароматами, Натали не заметила, как улыбнулась, а потом и засмеялась, увидев, как вспугнутый ею олень спешит укрыться в гуще леса. Здесь водилась самая разнообразная и неожиданная живность: антилопы, степные волки, койоты, а порой можно было заметить и небольшого горного льва, с ленивой грацией пробирающегося сквозь заросли. Однажды Натали пришлось столкнуться с медведем гризли. К счастью, тот находился в мирном расположении духа. Оглядев ее, он заковылял прочь. Она нисколько не возражала делить свое уединение с такими соседями. Так же как и она сама, как и старый Тахома, зверье считало горы своим домом.

Жеребец уносил Натали все выше и выше по склону, вдоль быстрого студеного потока, затененного развесистыми лиственницами. Когда потребовалось пересечь его, Блейз осторожно ступил в воду, выбирая между речными окатышами местечко поровнее.

— Не спеши, дружок, — сказала ему Натали. — Попей, если хочешь.

Гнедой повел острыми ушами, остановился на быстрине и склонил бархатную морду к воде. Натали, смеясь как девчонка, сдернула перчатку и потянулась рукой к переливчатой струе. Вода была так холодна, что сводило пальцы, и так чиста, что можно было рассмотреть на дне каждую песчинку.

Утолив жажду, они возобновили путь. Противоположный берег был круче, поэтому Натали отпустила поводья, позволяя жеребцу самому выбирать дорогу. Дальше и вовсе шли отвесные скалы. Лес поредел, стволы невысоких деревьев чем дальше, тем больше поражали взгляд своими контурами. Казалось, это живые создания, одеревеневшие в тот момент, когда ежились от стужи под порывами зимнего ветра. В конце концов местность стала совсем голой. Здесь приживались только карликовые сосны. Гнедой перешел на черепаший шаг, с трудом осиливая подъем.

Наконец Натали остановила его и огляделась из-под козырька ладони. Перед ней открывалась величественная картина: отвесные утесы с резкими гранями, светлые плоскости обрывов, глубокие расселины, словно тело горы здесь было когда-то взрезано гигантским ножом. Все это вместе составляло настоящий лабиринт, внушавший благоговение и восторг. Натали скользила по нему взглядом, пока не отыскала скальное ребро, за которым скрывался вход в священный Гранитный дворец. Омытые золотистым светом низкого солнца, древние стены святилища словно излучали свое собственное сияние. И немудрено: внутри они были сплошной золотоносной породой, местами выходившей на поверхность чистым золотом.

Вздохнув, Натали двинулась дальше. Скальный лабиринт остался в стороне, путь ее теперь лежал к востоку. Проделав несколько миль по равнине, Натали оказалась в седловине между горами Промонтори-Пойнт и Эль-Дьенте. Здесь она снова задержалась, чтобы полюбоваться вершиной, вздымавшейся выше остальных.

Густой, очень влажный туман окутывал пик, пронзивший небеса, так высоко над поверхностью земли казавшиеся не синими, а бирюзовыми. Острые грани пика были уже местами подернуты снегом. Натали задержала на них взгляд, вспоминая, как эти сказочно красивые пространства оказались в ее распоряжении.

Виной всему был снег. Яркий, ослепительно белый снег. Коварный, предательский снег. Белая Смерть.

Это случилось ранней весной 1862-го, когда еще вовсю бушевала Гражданская война. Капитан Девлин Валланс, вот уже два года как супруг Натали, где-то в Теннесси сражался на стороне северян, а сама она только что окончила заочный курс в юридическом колледже в Огайо. На тот период, пока идет война (не было и тени сомнения в том, что она закончится победой северян), Натали решила перебраться к родителям, то есть в почти девственные земли Колорадо, в провинцию Кастлтон, где ее отец, Уильям Карпентер, был окружным судьей.

В тот год были обильные снегопады. Снег, сплошной снег, целое море снега было вокруг дороги, в нем вязли колеса переполненного дилижанса. Когда это случилось, до места назначения оставался день пути. Ничто не предвещало трагедии, и не было никакой возможности ее избежать. Мощный раскат, короткое содрогание — и с горы, набирая скорость, с оглушительным ревом понеслась снежная лавина.

— Боже правый! — только и успел воскликнуть судья Карпентер, инстинктивно привлекая к себе жену.

Натали помнила свой отчаянный крик, когда дилижанс с его живым грузом перевернуло вверх колесами. В одно мгновение, показавшееся бесконечным, ее буквально выдернуло в открытое окно и подбросило высоко в воздух. В памяти навечно застыла картина, которая представилась тогда ее широко раскрытым глазам: дилижанс с пассажирами низвергается с обрыва в далекую белизну ущелья. Она уже не могла кричать — рот забило снегом.

Снег, сплошной снег. Целое море снега. Ослепительная белизна перед глазами. Ничего, кроме снега.

Натали очнулась и увидела совсем рядом лапу снежного барса. Но вместо того, чтобы ступать по земле, лапа болталась в воздухе. Подняв ошеломленный взгляд, она обнаружила, что лапа барса — это амулет, висевший на кожаном шнурке на шее человека. Выше скалились в ухмылке зубы, а еще выше угольями сверкали черные глаза. Лицо было широкое, безобразное, сплошь в морщинах.

Натали толкнули, бросив на спину. Рука была удивительно сильна для человека столь немолодого.

— Не бойся, Костер На Снегу! — по-английски сказал индеец, мотнув длинными седыми космами так, что они на миг закрыли грубые черты его лица. — Ты среди друзей.

Это окончательно убедило Натали в том, что у нее горячечный бред. Она закрыла глаза и позволила себе провалиться в беспамятство. Однако позже, когда она снова очнулась, ей явилось то же безобразное видение. Правда, теперь при нем была совсем молоденькая девушка, черноволосая, смуглая и очень миловидная. В ее больших глазах светилось сострадание.

— Родители?.. — прошептала Натали, и девушка смущенно отвела взгляд.

— Мертвы, — ответил старик.

Натали тихо, беспомощно заплакала, и тогда ее резко, почти грубо подхватили с застланного мехами ложа и прижали к рубахе из оленьей кожи, к теплым пластинам ожерелья. Старик покачивал ее, как дитя, пока она не выплакалась, а потом бесцеремонно отер широкой ладонью ее мокрые щеки.

— Мое имя — Метака, — заговорила девушка. — А это Тахома, мой дед и всеми почитаемый шаман. Наше племя называется капоте-юте. — Взгляд ее потянулся к растрепанной рыжей гриве Натали. — А тебя мы будем звать Костер На Снегу — так ты была названа, когда моему деду явилось видение.

— Маниту предсказал твое появление, — подтвердил старик, и его низкий глубокий голос далеким громом прокатился внутри необъятной грудной клетки, отдавшись в теле Натали, которую он все еще держал, баюкая. — Высшее божество приказало мне подняться на перевал, что за Красной горой, укрыться в пещере у Медвежьего ручья и ждать, когда вспыхнет костер на снегу. Он не сказал, когда это случится, но я понял сам, услышав, как сходит лавина. — Объясняя, он не сводил с Натали пристального взгляда черных глаз, в котором было что-то гипнотическое. — Шаман должен беспрекословно повиноваться приказам Маниту, поэтому я ждал в пещере долго, два Солнца. Снег валил, и слой его на склонах становился все тяжелее, пока не простерлась невидимая рука божества и не смахнула его с одной из гор. Белая Смерть пришла и взяла то, что хотела. — Сверкающий взгляд затуманился, стал отрешенным. — Как и было предсказано, я увидел костер на снегу и отправился узнать, кто разжег его. Но это были волосы. Женские волосы, рыжие, как огонь. Тело было погребено под снегом, но одна прядь осталась на виду.

Натали ждала продолжения, однако его не последовало.

— Завтра ты узнаешь остальное, — произнес чистый девичий голосок Метаки. — А сейчас пора отдохнуть.

Растерянная, охваченная горем, но более не испуганная, Натали кивнула в знак согласия, прикрыла покрасневшие от слез глаза и ощутила, как те же сильные руки укладывают ее в мягкие меха.

— Спи, дитя, ниспосланное мне свыше. Спи, дочь, отмеченная самим Маниту. Я буду оберегать тебя до скончания своих дней.

Натали уснула.

Она оставалась в вигваме старого шамана и его внучки Метаки весь конец зимы. Снаружи завывали метели, снег все плотнее укутывал горы, но внутри мехового шатра было тепло и уютно. Тахома, освещенный мигающим огоньком масляной плошки, сидел в мехах, скрестив ноги, и рассказывал Натали древние легенды своего племени.

— В начале начал не было ничего, кроме бирюзовых небес, посреди которых жил Маниту, властелин всего сущего. Он приказывал дуть ветрам и сиять солнцам, и чертоги его из чистой бирюзы стояли на купе белых облаков. Однажды, скучая, Маниту проделал в облаках отверстие и начал кидать вниз громадные камни. Так появились горы, и сердце его возликовало. Чтобы украсить их, он создал леса, реки и всякую живность.

Шаман умолк и внимательно всмотрелся в завороженное лицо Натали.

— А дальше? — тотчас поторопила она.

— Чтобы было кому любоваться на дело рук его, Маниту создал мой народ. Долгое время племя жило в довольстве и счастье в своих пещерных жилищах. — Морщины безобразного лица сложились в выражение скорби. — А потом пришли светлоглазые. Они искали желтый металл и в своих поисках не щадили ничего. — Скорбь сменилась иным выражением, старик стиснул руку Натали. — Я знаю, зачем ты послана мне, дочь! Маниту хочет уберечь святилище Анасази от посягательств белых людей. Ты должна принести страшную клятву!

Он резко оборвал себя, выпустил руку Натали и несколько минут сидел молча, играя лапой снежного барса на шкуре, что укрывала его плечи.

— Есть в горах одно место — Гранитный дворец, — заговорил Тахома медленно. — Там, среди древних захоронений, хранятся огромные золотые богатства испанцев. Золото там лежит на поверхности, его можно брать прямо из стен! — Взгляд его был холодным, жестким. — Но никому не довелось прикоснуться к этому кладу. Единственный белый, который там побывал, пал от моей руки. Я бросил его тело волкам, и даже костям его не довелось успокоиться с миром.

Потрясенная, Натали уставилась на него с открытым ртом. Шаман как будто ничего не заметил.

— Маниту сохранил тебе жизнь, потому что хотел сделать тебя своей жрицей. Отныне ты принадлежишь ему, Костер На Снегу, и, как его жрице, я передам тебе свою землю.

— Но это невозможно, Тахома! — запротестовала Натали. — Я не могу принять такой дар! Земля принадлежит тебе, а позже перейдет к Метаке и ее детям…

— Метака не будет в ней нуждаться, — перебил старик. — Она возьмет в мужья человека из иной земли и уедет отсюда.

Натали повернулась к юной индианке. Той не было еще и пятнадцати. Разве можно так задолго знать будущее?

— Дед знает все, — улыбнулась девушка. — Маниту посылает ему видения. Прими нашу землю, Костер На Снегу!

Так это и было решено.

Когда весна уверенно вступила в свои права, Натали пожелала счастья внучке старого шамана, устроилась на широкой спине пегой лошадки и последовала за лошадью Тахомы вниз по извилистой тропе. Они насквозь проехали каменный лабиринт, поразивший ее своими причудливыми контурами, и достигли Гранитного дворца, вход в который открывался высоко на изрезанном морщинами каменном лице горы.

— Знай, дочь, что мы называем это место горой Сокровищ, — торжественно провозгласил Тахома. — Ни один белый, даже если он доберется до этого золота, не проживет столько, чтобы его промотать.

Глаза старого индейца сверкали яростным огнем, вынуждая принять условие. Натали послушно кивнула. Некоторое время они молча сидели в седлах, слушая шепот ветра в лабиринтах дворца. Натали казалось, это души предков Тахомы взывают к ней: будь верна этому завету!

— Идем, дитя мое, — наконец сказал Тахома, нарушив чары, — я отведу тебя в поселение белых. Там будет отныне твой дом.

Он простер руку на северо-запад, и Натали снова согласно кивнула. Долго спускались они, пронизывая облака, пробираясь между скалами, пока шаман не остановил свою лошадь. Остановилась и Натали.

— Клаудкасл, — сказал он, махнув рукой на поселение в долине. — Дальше я не пойду. Если ты не сможешь найти дорогу ко мне, я сам отыщу тебя.

— Ты не побоишься оказаться среди белых?

— Только если забуду надеть рубаху-невидимку. — Глаза Тахомы смешливо сверкнули. — Но я никогда не забываю.

— Послушай, — вдруг встрепенулась Натали, — раз уж земля будет моей, не понадобится ли мне какое-то свидетельство? Документ, который это удостоверит? Ты мог бы поставить на нем крестик!

На этот раз старик откровенно усмехнулся.

— Я понимаю, о чем ты. Правила белых мне хорошо известны. Ты говоришь про акт передачи за моей подписью, ведь так? — Он сунул руку за пазуху и достал свиток пергамента.

— Господи, как глупо с моей стороны! — Натали покраснела. — Прости, Тахома!

— Белым свойственно думать, что каждый краснокожий — невежда. Я давно перестал обижаться на это. — Он сунул документ в руку Натали. — В Денвере есть один полукровка, он и составил этот акт. Никто не знает, что в его жилах течет индейская кровь, поэтому ему удалось подняться до нотариуса. Вообрази, он учился в Гарварде! Говорит на трех языках — умный парень. Даже на четырех, если считать и его родной. Его помощь порой просто неоценима. Ты передашь этот документ Тому Файрхопу в Клаудкасле. Сейчас он в федеральном отделе землевладения, а раньше был солдатом. Тогда мы и познакомились.

С этими словами Тахома повернул свою лошадь и направил ее назад, в горы. Натали провожала старика взглядом, пока развевающиеся седые космы не исчезли из виду-Солнце скрылось за горной цепью, и зубчатая гряда обзавелась пурпурной короной. Натали смотрела в ту сторону, улыбаясь воспоминаниям.

Она свято соблюдала данное старому шаману обещание. Когда Девлин приехал в Клаудкасл на побывку, она сказала ему, что совершила выгодную сделку, но ни словом не обмолвилась о клятве. Гранитном дворце, испанском золоте. В ответ муж расцеловал ее, назвал умницей и предложит немедленно начать на полученных землях строительство дома, где они будут жить после войны. Уезжая, он сказал, что скоро вернется, но так и не вернулся. Он был убит в один из последних дней войны, и Натали в свои двадцать три года стала вдовой.

И вот теперь, годы спустя, она жалела, что не рассказала мужу всего. Знай Девлин о том, что таят в себе “бесполезные” земли на самом верху Промонтори-Пойнт, он никогда не поставил бы их на кон. В том, что он этого не знал, ее вина…

Натали ощутила на себе чей-то взгляд и подняла понуренную голову.

На каменном выступе высоко над нею стоял Тахома. Она видела лишь его контуры, но знала, что старческие пальцы играют лапой снежного барса. Старик стоял неподвижно, и его вполне можно было бы принять за причудливый камень, каких немало в горах, если бы не развеваемые ветром седые волосы.

— Костер На Снегу! — крикнул он, породив отдаленное эхо, и Натали сразу поняла, что ее появление не было для него неожиданным.

— Тахома! — крикнула она в ответ, обрадованная, что снова видит старого индейца.

Когда жеребец преодолел разделявшее их расстояние, Тахома взял его под уздцы и повел за собой.

Глава 9

Кейн Ковингтон проводил судью Валланс взглядом из-под полуопущенных ресниц, привычным движением отбросил со лба непослушную черную прядь и сошел с деревянного настила на проезжую часть улицы. Кажется, подумал он, все главные улицы у первых поселенцев называются Мейн-стрит, хотя порой их бывает можно пересечь в несколько шагов.

Жители продолжали обсуждать только что закончившееся заседание суда, то и дело поглядывая в сторону Кейна, но отводя глаза, как только их взгляды встречались. Это не удивляло его: где бы он ни появлялся, крикуны затихали, а сплетницы прикусывали языки. Разумеется, ненадолго — злословие возобновлялось у него за спиной. Ну и что из того? Ему было глубоко безразлично, что о нем болтают.

За перекрестком, на Силвер-стрит, возвышалось трехэтажное деревянное строение, которое привлекло внимание Кейна вывеской “Пансион”. Он постучал. Дверь открыла невысокая пухлая брюнетка.

— Мэм, мне нужна комната, — учтиво обратился он к ней. — Будет лучше, если я заранее признаюсь, с кем вы имеете дело. Я Кейн Ковингтон, в самом недавнем прошлом — обвиняемый в здешнем суде по делу об убийстве Джимми Лезервуда. — При этом он не сводил испытующего взгляда с круглого лица хозяйки пансиона, готовый заметить на нем малейшую тень недовольства.

Мардж Бейкер не попала на заседание и не пожелала толкаться в толпе под жарким солнцем, но главное ей было известно. Она бы предпочла отказаться от подобного жильца, но в пансионе было пустовато, а она как раз теперь отчаянно нуждалась в деньгах.

— Входите, мистер Ковингтон, — сказала она с принужденной улыбкой, — и чувствуйте себя как дома. Я покажу вам комнату.

Тем же вечером, в половине седьмого, Кейн сидел в обеденном зале среди других обитателей пансиона.

Когда он вошел, они дружно понизили голоса, а кое-кто адресовал ему недружелюбный взгляд. Не обращая на это внимания, Кейн принялся пристраивать на коленях матерчатую салфетку.

На ужин Мардж подала жареное мясо, которое внесла прямо на громадной шкворчащей сковороде. За ней по пятам вошла с кувшином помощница, много моложе годами и значительно привлекательнее. Взгляд Кейна сразу потянулся к ее губам, алым, как шелковая лента, что придерживала копну блестящих черных завитков. Мешковатое платье не могло скрыть женственных округлостей молодого, но уже вполне зрелого тела: упругие, ничем не стянутые груди покачивались при каждом шаге, бедра двигались так призывно, что к этому не остался бы равнодушным и глубокий старик. Иными словами, она была воплощенной чувственностью.

Когда оценивающий взгляд Кейна вернулся к лицу девушки, та улыбнулась ему своими яркими полными губами. Глаза ее, большие и темные, тоже смеялись.

— Белинда, девочка моя, перед тобой наш новый жилец, мистер Кейн Ковингтон, — сказала Мардж, покровительственным жестом обнимая ее за плечи. — Мистер Ковингтон, это моя дочь!

— Для вас я просто Кейн. Рад познакомиться, Белинда.

— Привет, Кейн! — непринужденно откликнулась девушка и подошла к нему к первому.

Наливая молоко, она склонилась так, что слегка коснулась его плеча грудью. Лицо ее сияло улыбкой, глаза и не думали избегать его взгляда. Она была, пожалуй, чересчур открытой и раскованной, и, присмотревшись, Кейн заметил в ее взгляде некоторую пустоту. Он посмотрел на мать и прочел на ее лице безошибочное выражение тревоги. Красавица отошла, наполняя стаканы других жильцов, приветливо обмениваясь с ними дежурными репликами, но ее странный, прямой и пустой взгляд все время возвращался к Кейну.

Постояльцы, по большей части золотоискатели, ели так жадно, словно у них не было ни крошки во рту по крайней мере неделю. Покончив с едой, они немедленно вставали и покидали обеденный зал. Наконец там остался только Кейн.

— Пора мыть посуду, — сказала Мардж дочери, а когда та не сразу повиновалась, дала ей легкого тычка в спину.

— Хорошо, мама. Увидимся за завтраком, Кейн. — Белинда снова одарила его улыбкой, на которую просто невозможно было не ответить тем же.

— До завтра, — сказал Кейн ласково, и в глазах матери снова появилась тревога.

Стоило девушке исчезнуть за дверью на кухню, как Мардж подсела к Кейну. С минуту она нервно откашливалась, стряхивала крошки и разглаживала скатерть, потом решилась.

— Мистер Ковингтон, хотя моя дочь выглядит вполне зрелой молодой женщиной, по умственному развитию она как малое дитя. — Хозяйка судорожно вздохнула. — В детстве Белинду лягнула лошадь, и с тех пор она… она… — Голос женщины прервался, голова поникла.

— Не волнуйтесь, миссис Бейкер, у меня нет намерения обижать вашу дочь, — мягко заверил ее Кейн.

Хозяйка впилась взглядом в глаза своего постояльца. Материнское сердце подсказывало ей, что этого постояльца следует опасаться, интуиция же предлагала поверить ему, и в конце концов Мардж приняла решение в пользу человека, которого почти не знала.

* * *

Рассказав Тахоме о претензиях Кейна Ковингтона на гору Сокровищ, Натали почувствовала великое облегчение.

— Тебе не о чем волноваться, Костер На Снегу, — успокоил ее старый шаман, тряхнув седыми космами. — Этот человек ничего не знает про клад, а если даже узнает… — Глаза его угрожающе сверкнули в свете костра. — Главное, помни: белый не должен оставаться в живых, если он хоть взглядом коснулся священного золота.

Остаток дня они провели в обществе друг друга, делясь последними новостями и оживленно их обсуждая. Поужинав жареной на вертеле олениной, Натали прилегла на меховую постель, дремотно глядя поверх догорающего костра на своего краснокожего друга. Как всегда, когда она была рядом с ним, ею владело удивительное чувство покоя и безопасности.

Рано поутру Натали открыла глаза и с удовольствием потянулась, с радостью сознавая, что этот день у нее совершенно свободен. Дел в суде не предвиделось, можно было не спешить в Клаудкасл и вернуться, если придет охота, хоть шагом. Хороший отдых ей не помешает, тем более что вскоре возвращается Эшлин.

Снова разделив трапезу с Тахомой, Натали сердечно поблагодарила его за гостеприимство, обняла на прощание и отправилась в обратный путь. Чувствуя, что хозяйка не торопиться, Блейз выбирал дорогу по своему вкусу. Седловина осталась позади, приблизился каменный лабиринт, и студеный воздух быстро потеплел. Солнце жарило вовсю, словно пыталось расквитаться за предстоящие холодные месяцы. Пончо, в котором еще совсем недавно было так уютно, вдруг стало обременительным. Чтобы не делать остановки, Натали обмотала поводья вокруг седельной луки, сбросила тяжелое шерстяное одеяние и пристроила позади седла.

Однако и это оказалось недостаточной мерой. Было все равно слишком жарко, по вискам стекали струйки пота, непокрытую голову напекло. С брюками Натали носила верхнюю часть комплекта мужского белья, оставшегося после Девлина, — прямо на тело, поэтому снять ее было нельзя. Ткань липла к коже, ее все время приходилось отлеплять. Заправленные за пояс перчатки угрожали выпасть на ходу.

Разгоряченная, измученная жарой, Натали представила себе, что с ней будет к тому времени, когда она достигнет спасительной лесной тени. Пожалуй, стоит повернуть к Бирюзовому озеру и окунуться. Что за чудесная идея! Жеребец послушно направился в нужную сторону и перешел на рысцу.

Когда оставалось лишь перевалить через невысокую гряду, чтобы увидеть перед собой зеленоватую гладь озера, Натали уже буквально истекала потом, так что хлюпало в сапогах.

Спешившись, она привязала гнедого к одинокой сосне, каким-то чудом укоренившейся на каменистом плато, расседлала его, чтобы дать отдых потной спине, ласково потрепала и бросилась вверх по склону, на ходу расстегивая пуговки на вороте рубахи. Вот-вот впереди откроется вожделенная чаша холодной и чистой воды!

Но когда это случилось, Натали оцепенела с открытым ртом, потому что на другой стороне озера, по колено в воде, напоминавшей жидкую бирюзу, в профиль к ней стоял Кейн Ковингтон.

Он был в чем мать родила, такой смуглый, что загар не оставил на его теле заметной разницы. Пожалуй, более всего он напоминал сейчас римскую бронзовую статую атлета. От него невозможно было отвести взгляд.

Зная, что в любую минуту может быть замечена, Натали не решалась сделать ни шагу. Малейшее движение могло выдать ее. Оставалось ждать, когда Кейн наконец соизволит погрузиться в воду.

Ну же, мысленно поощрила его Натали, плыви! Плыви, чтоб тебе было пусто! Дай мне возможность убраться незамеченной!

Кейн наконец сделал было движение, чтобы броситься в воду, но потом передумал, развел руки и сделал пару рывков, разминая мышцы. При этом он повернулся, ненамеренно позволив Натали рассмотреть себя подробнее. Она окончательно растерялась. Оглушенная грохотом сердца, невыразимо пристыженная, переполненная страхом быть застигнутой за столь недостойным занятием, как подглядывание, она тем не менее скользила взглядом по телу, с которым однажды уже познакомилась на ощупь.

Надо признать, это было великолепное тело — рельефное и сильное. Широкая грудь вздымалась от размеренного дыхания, капельки воды на темных завитках поблескивали в солнечных лучах (очевидно, Кейн уже успел побывать в воде). Поросль сужалась на животе, густела и расширялась к паху.

Теперь самое время было тактично отвести взгляд, но даже упрек в полном бесстыдстве не помог Натали это сделать. Колени совершенно некстати начали подкашиваться. Только тогда она сумела оторвать взгляд от того, что Кейн в своем неведении так простодушно выставил напоказ. Натали подумала о шрамах на смуглой спине. Три параллельные полоски. Она все еще помнила, как они ощущались под пальцами и под губами.

Кейн повернулся, пробуя дно. Даже ягодицы у него были совершенны. Время от времени по ним соскальзывала тонкая струйка воды, пыталась пробраться между волосками на ногах, но терялась, рассеивалась среди них, так что уже невозможно было проследить взглядом ее движение.

Долго он будет стоять вот так, изваянием? Почему он не плывет? Ведь должен же он когда-нибудь сделать второй заход, чтобы она могла наконец бежать без оглядки! Чтобы спрятаться, довольно будет минуты, и если сейчас Кейн нырнет, ее уже не будет поблизости, когда он снова появится на поверхности. Вот и пусть ныряет поскорее!

Но Кейн не спешил. Снова повернувшись, он сцепил руки за головой, сделал медленный и глубокий вдох, отчего грудная клетка расширилась, а живот совершенно втянулся. В этой позе он оставался достаточно долго, чтобы Натали снова поймала себя на откровенном созерцании того, что однажды принесло ей такое неистовое наслаждение.

Уже и без того разгоряченная необычайно жарким днем, Натали ощутила волну иного жара. С ним пришло томительное жаждущее чувство, в котором она безошибочно узнала физическое желание.

Кейн повел плечами, вскинул сцепленные руки — и вдруг нырнул в бирюзовые воды озера. Как только он исчез из виду, Натали с невольным возгласом облегчения бросилась вниз по склону.

Однако стоило ей оказаться за пределами видимости Кейна, как проснулся рассудок и случившееся представилось в ином свете. Натали остановилась, смущение в ней уступило место негодованию. Этот человек явился на ее земли, чтобы в голом виде поплавать в ее любимом озере, — безмерное нахальство! Это ему даром не пройдет!

Когда дыхание выровнялось, Натали прислушалась, но не уловила плеска рассекаемой воды. Выждав достаточно, чтобы нарушитель границ мог одеться, она снова направилась к озеру. На этот раз она постаралась произвести столько шума, сколько возможно: пинком отбрасывала с дороги камни, напевала модную песенку — иными словами, всячески афишировала свой приход.

Она увидела Кейна сразу, как только поднялась на вершину гряды. Он стоял на берегу, глядя в ее сторону. Голым он уже не был, но его трудно было назвать и одетым, поскольку наготу прикрывали только брюки, да и те еще не были застегнуты. Натали изобразила величайшее изумление: умолкла на полуслове, замерла на полушаге, округлила глаза.

— Мистер Ковингтон! Что вы здесь делаете? Вы должны немедленно покинуть мои владения!

— Ах, это вы, ваша честь, — невозмутимо отозвался нарушитель. — Можно узнать, почему вы так долго ждали, прежде чем произнести свой вердикт?

В первый момент опешив, Натали однако быстро взяла себя в руки.

— Вам следовало дать мне понять, что я замечена!

— Вот как? Это почему? Вы ведь не потрудились дать мне понять, что я замечен. — Кейн направился к ней, на ходу зачесывая назад мокрые волосы. — Вместо этого вы меня беззастенчиво разглядывали. Ну и как? Разглядели все, что хотели?

— Не льстите себе, мистер Ковингтон! — Натали постаралась вложить в усмешку побольше яда. — Я и не думала вас разглядывать. Мне хватило пары секунд, чтобы решить, что…

— Что я так же хорош на вид, как на ощупь?

— Ну, знаете ли! — Она залилась краской, но не отвела гневного взгляда. — Повторяю, мистер Ковингтон, вы должны сейчас же покинуть мои владения! Даю вам пять минут, а потом чтобы духу вашего не было на моей земле!

Кейн остановился перед Натали. Его смуглые плечи были влажны, в темных завитках на груди запутались капельки воды. Он улыбался так, словно они вели светскую беседу.

— Это мои владения, но я великодушнее вас и не требую, чтобы вы немедленно их покинули.

— Ваши владения?! Ваши владения?! Да ведь это Бирюзовое озеро, а оно…

Натали осеклась. Они находились сейчас выше верхней границы лесов, и под ногами у нее была та часть склона Промонтори-Пойнт, которая больше ей не принадлежала.

— Да, ваша честь, это так. Я рад, что до вас наконец дошло. Вы стоите на моей земле, на берегу моего озера.

В висках у Натали заломило от неожиданной боли, в ложбинке на груди, неприятно щекоча, скользнула струйка пота. Как она ненавидела этого южанина! Казалось, еще сильнее, чем вчерашним утром, хотя вряд ли это было возможно.

— Как я уже сказал, я великодушен, — продолжал Кейн. — Вы можете приезжать сюда когда захотите и пользоваться этим озером по своему усмотрению. — Он окинул Натали откровенно оценивающим взглядом. — Я вижу, вам жарко. Раздевайтесь и плаваете вволю, а потом… потом мы можем заняться любовью.

Он попытался подойти к ней ближе. Натали выхватила револьвер и прицелилась ему в голову.

— Даже не думай!

— Или что? — осведомился Кейн.

— Или я всажу пулю в твой наглый язык!

Разумеется, он все-таки сделал шаг и оказался почти вплотную к Натали. Глаза его горели, и Натали уловила движение под расстегнутыми брюками.

Кейн подумал о том, что ледяная красота этой женщины волнует еще больше, когда она разгневана, особенно если вспомнить, какие жаркие бездны таятся под этой обманчивой бесстрастной внешностью. Она не блефовала. Ее рука была удивительно тверда тогда, в “Испанской вдове”, когда они отбивались от банды Викторио.

Натали опустила дуло так, что теперь оно смотрело ему в пах. А если она возьмет да и выстрелит?

— Я не шучу, Ковингтон! Отойди, иначе я стреляю!

Однако Кейн не подчинился — даже тогда, когда она щелчком сняла револьвер с предохранителя. Натали смотрела на него, закусив губу, грудь ее часто вздымалась под простой мужской рубахой. Со своей растрепанной ветром рыжей гривой она напоминала загнанную в угол львицу.

Наглый южанин стоял так близко к ней, что дуло почти касалось его тела. Несколько мгновений продолжался поединок взглядов, потом Кейн посмотрел на губы Натали. Рука с револьвером задрожала, и с откровенно торжествующей улыбкой Кейн прикоснулся к ней, щекотно провел кончиками пальцев до самого запястья, а Натали… Натали могла лишь молча наблюдать за происходящим. Совершенно ослабев, ее рука начала опускаться.

— Ваша честь, разрешаю вам целовать меня сколько вздумается.

— Целовать тебя?! — Натали задохнулась от возмущения. — Скажи спасибо, что еще жив!

— Быть может, все дело в бороде? Вы предпочитаете обросших мужчин, не так ли? Помнится, в “Испанской вдове”…

— Не смей напоминать мне об этом! Я вычеркнула ту ночь из своей памяти, и напрасно ты думаешь…

— У вас слишком хорошая память, чтобы что-нибудь из нее вычеркнуть. Вы можете притворяться на людях, и я охотно подыграю вам, но сейчас мы одни и в притворстве нет необходимости.

— Я не притворяюсь, наглец! — крикнула Натали прямо в смуглое лицо с глазами как летнее небо. — Я не притворяюсь! Заруби на своем длинном южном носу, что ты мне не нужен!

— Ай-ай-ай, ваша честь, — с укором заметил Кейн. — Сначала нарушение границ частных владений, а теперь еще лжесвидетельство. Вы усугубляете свой проступок. Признайтесь, что я вам нужен, и совесть ваша будет чиста.

— Много чести! — надменно ответила Натали. Тогда, без малейшего предупреждения, Кейн рванул вверх ее тщательно заправленную в брюки рубаху, задрав до самых подмышек. Он и не взглянул на обнажившиеся груди. Удерживая взгляд Натали, он прижал ее к себе так крепко, что не было никакой возможности высвободиться. Впрочем, она и не пыталась, слишком ошеломленная, чтобы что-то предпринять.

— Ну, что ты скажешь теперь? — вполголоса осведомился Кейн, глядя ей как будто прямо в душу невозможно голубыми глазами на смуглом лице, обрамленном угольно-черными волосами. — Ведь ты хочешь меня не меньше, чем я тебя. Признай это!

— Нет… нет!!!

Когда губы прижались к губам, Натали наконец шевельнулась, сама не понимая зачем — чтобы отшатнуться или, напротив, приникнуть еще ближе. Губы ее однако остались плотно сомкнутыми. В ней росло что-то огромное, пугающее, чему она не имела права поддаться.

— Дай же себе волю… — звучал в ушах голос искусителя. — Давай повторим при ярком свете дня все то, что делали в темноте. Никто не увидит… никто никогда не узнает…

— Ты мокрый… моя рубашка уже влажная… — глупо пробормотала Натали.

— Ты тоже будешь влажная, уж я об этом позабочусь…

Она слишком хорошо знала, что он имеет в виду. Груди быстро и болезненно налились, внизу живота возникла томительная тяжесть, словно плоть безмолвно требовала облегчения.

Как она может? Как может стоять вот так, полуобнаженной, в объятиях человека, который явился и украл сначала ее достоинство, а потом и землю!

— Ты… ты грязный и бесстыжий! — прошептала Натали, изнемогая от возбуждения.

— Позволь и себе стать грязной и бесстыжей. Увидишь, тебе понравится! — Кейн приподнял ее лицо за подбородок и, дразня, коснулся губами губ. — Как насчет поцелуя, детка?

Все было не так, и в словах угадывался ложный оттенок, но Натали уже утратила контроль над собой. Когда горячий требовательный рот завладел ее губами, она открылась для поцелуя, отвечая с той же страстью, как и в “Испанской вдове”. Горячее солнце Колорадо изливало жар на разморенную землю, его ослепительный свет проникал повсюду, но мысленно Натали находилась в бархатных объятиях темноты, когда все позволено и все к месту. Она льнула к мужскому телу, готовая обвиться вокруг него и отдаться исступленно, как в ту ночь.

— Скажи, что ты хочешь меня, детка… — прошептал Кейн, отстраняясь. — Ну скажи!

— Нет! — крикнула она не столько ему, сколько себе самой. — Я не хочу… я не могу, потому что…

Новый поцелуй заглушил ее протесты.

— Мы не делаем ничего плохого, и ты это знаешь!

Кейн упивался сладостью ее дыхания, нежностью ее губ, возможностью прижать к себе это тело, чтобы ощутить жар женской плоти. Обнаженные груди терлись о завитки волос у него на груди, и все было чудесно… Все, кроме неуступчивого предмета, который ощутимо впился ему в живот. Отодвинувшись, Кейн усмехнулся в ответ на напряженный взгляд Натали.

— Твой револьвер! Я совсем забыл про него. — Заметив, что дуло направлено прямо на его возбужденную плоть, он иронично усмехнулся: — Лучше убери его подальше. Разве не жаль будет лишиться того, с чем можно так славно позабавиться?

Фамильярность этого замечания была словно холодный душ, мгновенно погасивший страсть. Натали вырвалась с яростью, столь же сильной, как и ее недавнее исступление. Она была смертельно оскорблена.

— Негодяй! — прошипела она, лихорадочно заправляя мятую рубаху в брюки. — Подходящая минута для пошлостей, ничего не скажешь! Вот, значит, как ты к этому относишься! Ты мне противен!

— Мне очень жаль, детка…

Кейн запнулся, осознав наконец, до чего фальшив взятый им тон. В паху ныло от прилива крови, и это мешало сосредоточиться.

— Жаль? Чего? Что не получилось еще раз мною попользоваться? Для этого в первую очередь нужно было выказать хоть немного уважения! И вообще, мистер Ковингтон, впредь советую помнить, что я не податливая девчонка, а наивысший юридический чиновник округа Кастлтон!

— И что из этого следует? — осведомился Кепи, тоже начиная закипать.

Еще минуту назад эта красотка таяла в его объятиях, а теперь пытается поставить его на место, как хозяйка — зарвавшегося слугу! Хочешь быть леди — так и веди себя как леди, а уж если не зазорно отдаться первому встречному обросшему лиходею, так не суди других за слабости! Это чисто по-женски: позволить себе лишнее, а потом свалить все на мужчину!

Распалив себя такими мыслями, Кейн подступил к Натали, схватил ее за пояс и грубо дернул к себе.

— Вы забываете, ваша честь, что оставили судейскую мантию в кабинете, а без нее вам не к лицу проповедовать высокую мораль, потому что я уже был у вас под юбкой и едва не побывал под брюками! — Он дал возможность Натали несколько секунд яростно отбиваться, а потом добавил; — Но я там еще побываю!

Глава 10

Солнце уже клонилось к закату, а Натали все еще никак не могла прийти в себя, и ее совершенно не увлекала игра в крокет на ухоженном газоне Эшлина.

— Ты не понимаешь! — Она ударила тяжелым деревянным молотком по ярко-красному шару и не попала им в воротца. — Этот человек представил документ, который дает ему право поселиться на территории Клауд-Уэста. И он намерен так поступить!

— Дорогая моя девочка, — примирительно начал лорд Блэкмор, — зачем все так драматизировать? Ну поселится он — и пусть себе! — Он тщательно прицелился и аккуратным толчком послал шар в самую середину воротец. — Твоя очередь.

— Сегодня мне не до крокета, — буркнула Натали. — о…. А тебе не до моих проблем! Признайся, ты ни слова не слышал из моих объяснений. Какой-то южанин отбирает часть моих земель!

— Если не хочешь играть, пойдем отсюда. — Граф бросил молоток, подождал, пока Натали сделает то же, обнял ее за талию и повел через просторную лужайку к дому. — Дорогая, мне совершенно непонятна твоя горячность. Земли, которых ты лишилась, не представляют собой никакой ценности, — Он сделал изящный отметающий жест, показывая, что предлагает поставить точку в разговоре.

— Никакой ценности? Да у него в руках вся верхушка горы, где…

— Где что? — терпеливо осведомился Эшлин. — Водится редкая порода горных козлов? Но ведь там вообще ничего не водится! Я понимаю, эти голые скалы дороги тебе сами по себе — как часть собственности, но помимо этого — чем они хороши? Разве что ты вздумаешь разводить мхи и лишайники! — Он открыл для Натали дверь, пропустил ее вперед и сразу же снова обнял. — Хотелось бы знать, сколько этот южанин там продержится. — Он заглушил сорвавшийся смешок, прижавшись губами к волосам Натали. — Представляю, как он продрогнет в первый же снегопад! Держу пари, он на всех парах отбудет в теплые края, откуда и явился.

Натали очень хотелось в это поверить. Почему бы и нет? Ведь Кейну Ковингтону ничего не известно о золоте. У тех скалистых откосов совершенно бесполезный вид, и когда он там осмотрится, то, быть может, вообще передумает селиться. А может даже, ему придет в голову вернуть ей эти земли — разумеется, за некоторую плату. Что ж, она готова заплатить. Надо будет намекнуть об этом Кейну при очередной встрече…

Натали вздрогнула. Нет уж, лучше обойтись без дальнейших встреч, особенно наедине!

— Что с тобой, дорогая? — встревожился Эшлин, уловив ее состояние. — Неужели ты настолько огорчена?

— Нет, я просто… поцелуй меня!

Натали подставила губы, оттесняя память о других, более пылких и сладких поцелуях. Эшлин охотно исполнил ее просьбу. Они так и стояли в вестибюле. За стенами дома сгущались сумерки, но внутри, бросая золотистый отсвет на белокурую голову графа, сияла хрустальная люстра.

Эшлин, мужчина сдержанный, но и страстный, а к тому же влюбленный, сполна отдался моменту, и Натали изо всех сил пыталась подстроиться под его настроение. Закрыв глаза, она отвечала на поцелуи со старательным пылом, который приятно удивил графа и распалил настолько, что он позволил себе ласкать округлости груди в глубоком вырезе вечернего платья, ни минуты не сомневаясь, что Натали это столь же приятно, сколь и ему.

Внезапно она высвободилась так резко, что это граничило с грубостью.

— А когда будет ужин?

Такой переход совершенно сбил графа с толку. Раскрасневшийся, возбужденный, он уставился на Натали, не находя слов для ответа. Ей стало стыдно. Этот человек, сердечный и покладистый, не заслуживал подобного обращения.

— Дорогой! — Она заставила себя разжать кулаки и взглянуть прямо в глаза жениху. — Ты прав, я огорчена, и притом настолько, что не владею собой. Прости мне эту ребяческую выходку! Дело Ковингтона совершенно выбило меня из колеи.

Эшлин Блэкмор ослабил тесный узел галстука и неуверенно улыбнулся. В глазах его засветилось сочувствие. Он привлек к себе Натали за плечи уже без страсти, но с нежностью, и прочувствованным тоном сказал:

— Дорогая, ты знаешь, что я прощу тебе все, что угодно. В извинениях нет необходимости, но постарайся на этот вечер отбросить все тревоги. В честь моего возвращения кухарка превзошла самое себя.

Натали улыбнулась в ответ. Она приняла предложенную руку, подхватила подол вечернего платья; и они двинулись в столовую. Дорогой она дала себе клятву никогда больше не играть чувствами человека, которому в недалеком будущем предстояло стать ее супругом.

Столовая уютно освещалась парой причудливых канделябров. Свет играл на белоснежной скатерти, на дорогом и тяжелом столовом серебре, на позолоте бокалов и на классических чертах белокурого мужчины напротив. Натали внимательно проследила взглядом за своим визави и в который уже раз сказала себе, что Эшлин Блэкмор, безусловно, самый красивый мужчина из тех, кого ей доводилось встречать. Она напомнила себе о его обаянии, уме и доброте и признала, что ей невероятно повезло. Это помогло Натали улыбнуться жениху с неподдельным теплом.

За ужином Эшлин поддерживал легкую беседу, много шутил, но все это не помещало ему отметить, как мало гостья ест. Это было тем более странно, что кухарка приготовила консоме с кларетом — любимое блюдо Натали. Однако Эшлин ни словом не обмолвился о своих наблюдениях и отдал должное изысканному ужину, а когда тот подошел к концу, с обычной галантностью поднялся из-за стола, чтобы отодвинуть Натали стул.

— Думаю, шампанское нам откроют в малой гостиной.

— Видишь ли, дорогой… — Натали замялась, подбирая для отказа слова помягче. — Скажи, ты ведь не станешь очень расстраиваться, если я предложу на этом закончить наш вечер?

— Хорошо, не стану, — великодушно ответил граф. — Но помни, когда мы будем супругами, ты не ускользнешь от меня так легко!

Глаза его выразительно блеснули. Натали едва заставила себя улыбнуться.

* * *

Во вторник утром Кейн Ковингтон сидел в обеденном зале пансиона на Силвер-стрит, опустошая третью чашечку кофе в тишине и полном покое — старатели уже разошлись по своим делам. После кофе он закурил тонкую сигару и добродушно улыбнулся, наблюдая за Мардж Бейкер. Эта полная женщина своими хлопотами напоминала ему деловитую наседку.

— Поверить не могу, мистер Ковингтон, что вы решили обосноваться на самой верхушке Промонтори-Пойнт! — Хозяйка водрузила на высоченную столку посуды еще и горку столовых приборов. — Уж не знаю, как вы собираетесь… нет-нет, Белинда, я управлюсь без твой помощи. Ты знаешь, который час? Поди-ка надень шляпку и отправляйся куда следует!

Ее дочь, даже в простеньком клетчатом платьице прелестная, как весенний цветок, покачала головой:

— Я не могу носить шляпку, мама. Ленточка потерялась, а без нее волосы так и норовят растрепаться!

Это неожиданное затруднение заставило Мардж призадуматься.

— Как кстати, — вмешался Кейн, — что вчера я зашел в магазин и заметил там одну прехорошенькую ленточку! Просто не мог удержаться, чтобы ее не купить.

Он достал из кармана ярко-розовую ленту. Большие темные глаза девушки так и впились в это чудо, из груди вырвался непосредственный смех счастливого ребенка.

— А можно мне ее взять?

Кейн взглядом попросил разрешения у матери, и когда та кивнула, протянул ленту Белинде.

— Конечно, можно! Ведь я купил ее для тебя.

— Почему? — рассеянно осведомилась девушка, восторженно разглядывая ленту.

— Потому что мы друзья, — ответил Кейн. Глядя, как красавица, забыв обо всем, вплетает ленту в гриву своих блестящих завитков, просто невозможно было удержаться от улыбки. Волосы эти были так густы, что подхватить их на макушке девушке никак не удавалось — бант сразу сползал на затылок.

— Позволь мне.

Кейн потушил сигару, немного поколдовал над склоненной головой Белинды и — о чудо! — гордо продемонстрировал Мардж пышный бант, расположившийся именно там, где и предписывала мода.

— Благодарю вас! — чинно произнесла девушка, но тут же снова просияла и хотела было побежать к зеркалу.

— Очень красиво, — одобрила мать, — но тебе пора, иначе опоздаешь. — Она потянула дочь за руку к двери, на ходу повторяя обычные наставления. — Когда переходишь улицу, не забывай смотреть по сторонам! Не разговаривай с незнакомыми людьми и не садись к ним в экипаж! Не разевай рот на все подряд! В полдень чтобы была дома! — Подумав, она добавила: — Не угоди под фургон со льдом, он будет на нашей улице с минуты на минуту!

— Хорошо, хорошо, мама! — Белинда выпорхнула за дверь, через плечо бросив Кейну улыбку и слова благодарности: — Спасибо, большое спасибо!

Мардж вопросительно повела головой в сторону кофейника. Кейн кивнул.

— Раз в неделю моя дочь убирается в особняке лорда Блэкмора, — объяснила она, наполняя его чашку.

— Неужели? — удивился Кейн. — Это странно. Я думал, у каждого лорда непременно есть экономка.

— Как же без экономки! Просто по вторникам у нее выходной.

— И что же, этот лорд Блэкмор такой грязнуля, что его особняк нуждается в ежедневной уборке?

— О нет, что вы! — Мардж замахала руками. — Дело в том, что лорду Блэкмору известно, как мы нуждаемся в деньгах. Именно поэтому он и нанял Белинду. Он хорошо платит и я ему очень благодарна. Девочке ведь нужно знать, что у нее есть место в жизни…

— У этого Блэкмора, случайно, не растут крылья? — пробормотал Кейн себе под нос, допил кофе и поднялся.

На дощатом тротуаре он помедлил, оглядываясь, — и правильно сделал, потому что из-за угла на полной скорости вылетел фургон и прогремел мимо. В его открытой задней части сверкнули большие неровные глыбы льда. Пыль из-под копыт и колес окутала Кейна и заставила раскашляться.

В тот же день около полудня, проходя по Мейн-стрит у гостиницы “Эврика”, Кейн заметил Белинду Бейкер. Раскрасневшаяся, с сияющими глазами, девушка спешила домой. В волосах ее уже не было новой розовой ленты, они свободно рассыпались по плечам.

— Эй, Белинда!

— Привет, Кейн! — обрадовалась девушка.

Когда она приблизилась, он заметил на ее полной нижней губе темное пятно, очень похожее на шоколад.

— Скажи, что ты…

— Кейн, я не могу болтать! Ты же слышал, мама велела мне вернуться не позже полудня.

— Правильно. Тогда тебе стоит поторопиться. Увидимся за ужином.

— Да, за ужином!

И она поспешила дальше, приветствуя тех, кого встречала. Белинду Бейкер знали здесь все, и в городке, население которого состояло по большей части из грубых, неотесанных мужчин, действовало неписаное правило: присматривать за красавицей на случай, если какой-нибудь гастролер захочет воспользоваться ее детской непосредственностью. Среди этих людей она была в такой же безопасности, как и у себя в комнате.

Кейн стоял, улыбаясь вслед девушке, когда одна из дверей поблизости отворилась и на тротуар вышла Натали. На ходу она читала какое-то письмо.

— Здравствуйте, судья Валланс! — обратилась к ней Белинда.

Натали вскинула голову и тепло улыбнулась девушке.

— Ты идешь от лорда Блэкмора, верно?

— Да, мэм.

Белинда побежала дальше, а Натали вернулась к письму. Она шла по направлению к Кейну.

На Натали был один из тех костюмов, которые он ненавидел всем сердцем: тускло-серый, закрытый до шеи, с длинными рукавами и такой тяжелый, что подол словно нехотя волочился за ногами, вместо того чтобы игриво колыхаться вокруг них. Рыжие волосы, разделенные строгим пробором, были стянуты в узел на затылке.

Кейн усмехнулся. Он бы предпочел куда менее формальный наряд — к примеру, тот, в котором судья Валланс явилась ему на Бирюзовом озере. Он всегда считал, что узкие брюки просто созданы для округлых женских бедер и длинных стройных ног, и сожалел, когда все это бывало спрятано под ворохами юбок. Он также находил, что мужская рубашка выгоднее обрисовывает грудь, чем корсаж платья, потому что оставляет ей свободу. Ну и, конечно, в рассыпанной по плечам гриве было гораздо больше очарования, чем в чопорной прическе.

Натали была слишком погружена в дядино письмо, чтобы обращать внимание на окружающее. Она и понятия не имела, что кто-то наблюдает за ней, пока буквально не наткнулась на Кейна.

— Прошу прощения, я совершенно зачиталась!.. — начала она, поднимая взгляд.

И умолкла. Письмо выпало из внезапно ослабевших пальцев.

— Ваша честь! — сказал Кейн, снял шляпу и по всем правилам расшаркался, однако потом бесцеремонно прошелся по ней взглядом. — Как мило было с вашей стороны снова прильнуть ко мне всеми своими формами. Я уже начал было подзабывать, каково это.

— Прильнуть?! — возмутилась Натали и украдкой огляделась, не слышит ли кто. — Этого только не хватало! Советую забыть все лишнее, мистер Ковингтон, потому что я давно уже забыла!

— Опять вы искажаете истину, ваша честь, — театрально вздохнул Кейн. — Ни один из нас ничего не забыл, и притворяться, что это так…

— Дай мне пройти, грабитель с большой дороги! Кейн невозмутимо отступил, подождал, пока она удалится на достаточно большое расстояние, и только тогда окликнул ее.

— Судья Валланс! Вы что-то уронили! — Подняв письмо, он помахал им в воздухе. — Кажется, это что-то личное!

— Дайте сюда! — надменно потребовала Натали.

— Я? Но ведь это ваше письмо! Подойдите и возьмите. — Окончательно взбешенная, Натали огляделась. Из магазина Галлона как раз вышли две вдовушки, завзятые сплетницы, а из отеля “Эврика” — преподобный Джон Беллингра. Неподалеку стояла группа окрестных ковбоев. Таким образом, не могло быть и речи о том, чтобы влепить негодяю звучную пощечину. Натали, скрежеща зубами, двинулась обратно.

— Миссис Тейлор, миссис Данстон, добрый день! Ваше преподобие, как поживаете? Господа, вы знакомы? Мистер Ковингтон, отец Беллингра.

Кейн тотчас объявил, что будет на воскресной службе. Натали возвела глаза к небу. Когда священник откланялся, она, не переставая любезно улыбаться, процедила сквозь зубы:

— Я хочу получить мое письмо!

— Какое письмо, дорогая? — осведомился лорд Блэкмор, появляясь у нее за спиной.

Натали растерялась. Кейн остался невозмутим. Он адресовал графу дружескую улыбку и показал письмо.

— Вот это, сэр. Судья Валланс обронила письмо, проходя, и я счел должным вернуть его ей. — Он церемонно передал листок Натали и снова повернулся к графу, протягивая руку. — Кейн Ковингтон, к вашим услугам.

— Эшлин Блэкмор. — Граф обменялся с ним рукопожатием. — Знаете, сэр, Натали не раз упоминала ваше имя.

— Да что вы говорите! Можно узнать, в какой связи?

— В связи с тем, что вы скоро будете соседями. — Эшлин обнял Натали за талию. — Нам самое время познакомиться поближе!

— Всецело с вами согласен.

— Вот и чудесно! — обрадовался граф, расцветая улыбкой, в то время как Натали проклинала все на свете. — Мы как раз собирались пообедать в ресторане отеля. Не желаете ли составить нам компанию?

— Ах, Эшлин, — вмешалась Натали, — нельзя же вот так, с налету! Мистер Ковингтон, конечно, занят!

Она ждала ответа затаив дыхание. Кейн не сводил с Эшлина взгляда с той самой минут, как тот подошел, но теперь перевел его на Натали. В яркой голубизне его глаз прыгали лукавые смешинки.

— О нет, мэм, вам исключительно повезло, — сказал он со своим вкрадчивым южным акцентом. — Как раз сегодня я свободен всю вторую половину дня.

— Значит, вы отобедаете с нами? — уточнил граф.

— Да, милорд, отобедаю.

Натали оставалось лишь спросить себя, кому из этих двоих она сейчас охотнее влепила бы пощечину.

Глава 11

Если в тот день, когда Эшлин пригласил Кейна на обед, Натали была только раздражена, то ее по-настоящему взбесило, когда неделей позже он заехал за ней в Клауд-Уэст, чтобы совершить послеобеденную верховую прогулку, — и опять-таки в компании южанина.

— Ты только посмотри, дорогая, с кем я столкнулся в горах! — приветствовал он ее.

Белокурые волосы графа золотились в солнечных лучах. Для прогулки он по обыкновению разоделся в пух и прах: в шелковую белую рубашку с рюшами, бриджи-галифе, широкие в бедрах и очень узкие в коленях, и высокие сапоги, начищенные так, что слепило глаза. Под мышкой у него был зажат традиционный английский хлыст.

Словно для того, чтобы подчеркнуть нелепую помпезность этого наряда, Кейн был в выцветших джинсах, распахнутой рубашке и видавшем виды стетсоне. Разумеется, он ничем не показал, что замечает убийственную разницу, однако Натали пожалела, что ее жених не одевается много проще, как это принято в здешних краях. Денди в горах Колорадо выглядел по меньшей мере странно. Прежде ей в голову не приходило подвергать его привычки сомнению, а уж тем более их критиковать.

К тому же и сама Натали, по примеру жениха, тщательно одевалась для верховой прогулки. На этот раз на ней был габардиновый костюм: длинная юбка с разрезом, жакет-болеро и белая блузка. Вспомнив об этом, она сказала себе, что, в конце концов, Эшлин прав. Что плохого в том, что он пытается привнести на девственные земли Колорадо немного британской изысканности? Для человека с благородной кровью это совершенно естественно — насаждать культуру. Натали взяла графа под руку и одарила улыбкой.

— Дорогой, тебе не следовало отрывать мистера Ковингтона от дел… — взгляд ее, обратившись к Кейну, тотчас заледенел, — каковы бы они ни были.

— Как мило с вашей стороны проявлять беспокойство обо мне! — Кейн коснулся шляпы — вежливое приветствие малознакомой женщине. — Однако на сегодня я уже покончил с делами. Видите ли, с самого утра я объезжал свои новые владения, подыскивая место для дома. — Ледяной взгляд Натали вспыхнул гневом, и по губам Кейна скользнула легчайшая улыбка. — Счастлив сообщить, что я его нашел. Идеально подходит моим целям!

Сердце Натали екнуло, и пришлось сделать усилие, чтобы сохранить внешнее спокойствие.

— Правда? Где же это? — поинтересовалась она таким тоном, словно ею владело лишь праздное любопытство. — Наверное, там, где поровнее? На западном склоне?

— Вовсе нет.

— В таком случае где? — с искренним интересом осведомился Эшлин. — Лично я Предпочел бы северную часть вашего участка. Оттуда открывается чудесный вид на долину и Клаудкасл.

— Я присмотрел кое-что получше. Знаете, под роскошным скальным лабиринтом, который я обнаружил, есть такое ровное местечко, просто созданное для строительства.

Шум в ушах заглушил дальнейшие объяснения Кейна. Натали ощутила, как холодеет лицо, и поняла, что побледнела как мел. Этот негодяй задумал строить дом прямо под Гранитным дворцом!

— …и уже на следующей неделе начну валить сосны для сруба.

Потрясение уступило место бешеной ярости.

— Советую помнить, что высота горы Сок… высота Промонтори-Пойнт составляет четырнадцать тысяч сто пятьдесят футов, из которых вам принадлежат только верхние четыре с половиной тысячи!

— Натали, дорогая! — воскликнул шокированный Эшлин.

— То есть, мэм, вы хотите мне напомнить, что остальные… так, сейчас посчитаем… остальные девять тысяч шестьсот пятьдесят футов высоты принадлежат вам? — с простодушной улыбкой заключил Кейн.

— Ах вот как, вы умеете считать! — Натали подбоченилась. — Тем лучше для вас, мистер Ковингтон! Попробуйте только свалить хоть одно дерево на моей территории, и я привлеку вас к суду за посягательство на чужую собственность!

— Дорогая! — Граф примирительным жестом взял ее за руку повыше локтя. — Мистеру Ковингтону и в голову не пришло бы посягнуть на твои деревья. Не так ли, сэр?

Он слегка стиснул ее руку, предлагая прекратить сцену. Это еще больше раздосадовало Натали. Она отдернула руку. Эшлин тотчас отступил.

— Ты еще не седлала Блейза? Тогда это сделаю я, а ты пока предложи гостю чего-нибудь согревающего. — Он сделал вид, что не замечает ее сдвинутых бровей, и улыбнулся Кейну. — Натали покажет вам все, что вы захотите увидеть.

Похлопывая по сапогам кончиком хлыста, Эшлин вышел, а Кейн повернулся к Натали.

— Ты и правда покажешь мне все, что я захочу увидеть?.

— Прекрати! — отрезала она. — Зачем ты явился?

— Твой жених только что подробно это объяснил. Я спускался в город и по пути встретил его. Он был настолько любезен, что предложил мне присоединиться к вашей верховой прогулке. Что я и сделал.

Кейн снял шляпу, и угольно-черная прядь упала на лоб. Он бросил стетсон на диван, стянул и сунул в карман перчатки — все это не сводя с Натали чуть насмешливого взгляда.

— Почему ты не в брюках и не в мужском нижнем белье? Все это идет тебе значительно больше.

— Оставь свое мнение при себе!

— Ладно, будь по-твоему.

— По-моему и будет, Ковингтон!

— Обожаю женщин с характером.

— Насчет согревающего… что ты предпочитаешь?

— Тебя.

— В каком смысле? — глупо спросила Натали, и щеки ее вспыхнули.

— В самом прямом.

— Мой жених, как ты недавно изволил выразиться, был к тебе настолько любезен, что ввел в этот дом. Неужели ты злоупотребишь его доверием?

— Ты же злоупотребила.

— Я бы никогда не смогла…

Протест остался недосказанным, и Кейн не замедлил этим воспользоваться:

— О, ты вполне смогла, вполне! И что-то мне подсказывает, что это повторится, был бы шанс.

Он вдруг оказался так близко, что Натали разглядела блеск испарины на смуглой шее и на груди в распахнутом вороте рубашки. Она вдохнула знакомый запах и ощутила пугающую правоту слов Кейна.

— Это не повторится! — отчеканила она, с вызовом вскинув подбородок. Взгляды их встретились.

— У нас еще многое впереди, ваша честь.

— Ты не джентльмен, Ковингтон! Ты никчемный человек!

— Разве? Мне казалось, ты обо мне другого мнения. — Он улыбнулся. — Ты даже не представляешь, до чего мы похожи. Разница только в том, что я честен, а ты притворщица.

— Притворщица?!

— Как и всякая женщина.

— Хорошенького же ты мнения о женщинах!

— Объективного, — заверил он, взяв ее за подбородок и поглаживая его подушечкой большого пальца. — С ними нелегко, без них невозможно. Увидимся сегодня ночью? У меня масса новых идей!

Натали толкнула Кейна в грудь и судорожно спрятала за спину руки, прикоснувшиеся к его коже, к его темным завиткам.

— Убирайтесь, мистер Ковингтон! И не надейтесь впредь прохлаждаться в моем доме! Отправляйтесь к дьяволу, иначе…

— Боже мой, Натали, дорогая! — послышался голос Эшлина, который вел с конюшни ее гнедого жеребца. — Женщине не пристало употреблять такие вульгарные выражения. Мистер Коаингтон — наш гость, мы вместе собирались на прогулку. — Он оставил Блейза у коновязи рядом с другими лошадьми и поднялся по ступенькам. — Что тут происходит?

— Миссис Валланс полагает, что мне не стоит терять время на праздные развлечения и следует немедленно приступить к валке леса, — объяснил Кейн. — Иначе я не успею до снегов.

— Ничего не случится, если вы займетесь этим завтра с утра.

— Я тоже так думаю.

К великому, но бессильному возмущению Натали, ей помог подняться в седло не жених, а несносный южанин — на правах гостя. Уже сидя верхом, она задумалась над тем, как можно сделать самое простое прикосновение столь интимным, столь эротическим. Это было совершенно недопустимо, к тому же невольно возникал вопрос, как может Эшлин быть настолько слепым. Он словно намеренно закрывал глаза на все сомнительное.

— Хотите взглянуть, где я собираюсь поселиться? — обратился к нему Кейн.

— Я просто сгораю от любопытства, — ответил граф с отменной учтивостью.

— А вы, мэм? — осведомился Кейн, направляя свою лошадь к гнедому жеребцу.

— Разумеется. — Что еще могла она ответить? Всадники поскакали через долину на юго-восток, где так недавно проезжала Натали, только теперь она ехала между двумя весьма разными представителями сильного пола. Она все еще досадовала на недавние слова Кейна, находя их вульгарными, да и само его присутствие не улучшало дела. Даже зная, какой угрюмой она сейчас выглядит, Натали ничего не могла с этим поделать.

Эшлин, всячески занимая нового знакомого разговорами, заметно раскраснелся, и поначалу казалось, что он просто разгорячен ездой и веселой беседой. Однако после первого же часа прогулки стало ясно, что это солнечный ожог. И без того раздраженная, Натали рассердилась не на шутку. Чего ради этот англичанин выехал верхом без шляпы? Он должен знать, как легко обгорает белая кожа, особенно под горным солнцем! Или в Англии, с ее туманами, солнца не бывает вообще?

— Эшлин, — сообщила она вполголоса, — ты уже красен как рак!

— Правда? — Граф дотронулся до лба и поморщился. — Предлагаю немного передохнуть в лесу.

Некоторое время спустя Натали и Эшлин спешились у рощицы хвойных деревьев. Кейн остался в седле.

— А вы что же, мистер Ковингтон? Здесь так хорошо, тенисто…

— Я привык находиться на солнце. Отдыхайте, а я не спеша выкурю сигару, — сказал Кейн и уловил на лице Натали тень облегчения.

— Зачем, Эшлин? — спросила молодая женщина, как только решила, что южанин их не услышит. — Скажи, зачем ты потащил с нами этого типа? Более того, ты ввел его в мой дом!

— А почему бы и нет? Это симпатичный и воспитанный человек. Я не могу понять, что ты против него имеешь!

— Похоже, ты глухой!!! Я без конца твержу, что этот тип украл у меня кусок земли, а ты все еще не понял, что я против него имею!

— Если ищешь виноватого, вини своего мужа и его любовь к азартным играм. — Заметив, что Натали собирается возразить, Эшлин поспешно продолжил: — Я знаю, знаю, об усопших плохо не говорят! Я только хочу сказать, что мистер Ковингтон ни в чем перед тобой не провинился. Он честно выиграл эту землю, а вовсе не украл, как ты утверждаешь.

— Честно? — вспылила Натали. — Ты называешь это честным? Никчемный южанин, бунтовщик, один из тех, кто во время войны убивал северян, поселится у меня под боком!

— Но ведь война давно закончилась, — резонно возразил Эшлин. — Рано или поздно войны отходят в прошлое, иначе люди не могли бы жить в мире. Тебе пора забыть…

— Никогда!

— Дорогая. — Эшлин тяжело вздохнул. — Ты все время повторяешь “этот южанин, этот южанин”, а между тем твой дядя Шелби родом из Техаса и…

— Это совсем другое дело!

— …и сражался за конфедератов, — упрямо закончил граф и пристально посмотрел на Натали. — Я думаю, тут что-то другое, к чему не имеет отношения ни происхождение мистера Ковингтона, ни его политические взгляды, ни даже тот факт, что он владеет частью твоих земель. Ты ничего от меня не скрываешь?

Хотя Натали и ждала чего-то подобного, в первый момент она была ошеломлена этим вопросом. Разумеется, Эшлин ничего не знал об испанском золоте и о том, какую угрозу представляло появление Кейна. Для него осталось тайной и то, что именно с Кейном в “Испанской вдове” она отстреливалась от апачей. Да и никто этого не узнал — ни от нее, ни, похоже, от Кейна. А теперь уже не стоило ворошить прошлое. Если признаться в этой маленькой детали, Эшлин непременно спросит, отчего она о ней умолчала.

Ей ничего не оставалось, как постараться отвлечь его от опасной темы, и Натали перевела разговор в другое русло:

— Кстати, о дяде Шелби! Я так и не сказала тебе, что письмо, которое тогда уронила, было от него. Дядя спрашивал, нельзя ли зимой приехать в гости. Разумеется, я его пригласила.

— Отличная новость! Ты мне столько о нем рассказывала, что я мечтаю с ним познакомиться. Надеюсь, он погостит подольше.

— Я тоже, — заверила Натали, задаваясь вопросом, как ее грубоватый, прямолинейный дядюшка поладит с утонченным английским аристократом. — Эшлин, я просто умираю от жажды! Пойдем, я напьюсь из ручья, он все еще достаточно полноводен после летних дождей.

Бурный поток несся по камням, порой выплескиваясь на каменистые берега. Вокруг валунов вода пенилась, одевая кружевами их скользкие бока. У самого берега, чтобы расслышать друг друга, пришлось кричать.

— Осторожнее, дорогая! — предостерег Эшлин, когда Натали приблизилась к самой воде. — Не поскользнись!

— Не волнуйся! — прокричала она в ответ и опустилась на колени.

Кейн Ковингтон любил горные реки с их ревом, пеной и тоннами воды, которая неслась так стремительно, что со стороны казалась мутной. Постепенно взгляд его переместился на парочку выше по течению. Натали сняла небольшую плоскую шляпку, и ее рыжая грива предстала во всей красе. У Кейна мелькнула мысль: жаль, что поблизости вертится этот британец.

Сделав пару осторожных глотков из пригоршни, Эшлин галантно вытер лицо Натали носовым платком, безупречно чистым и отлично накрахмаленным.

— Дорогая, — сказал он, отирая и свое, — возвращайся к лошадям, а я… я немного задержусь. — Его обожженное солнцем лицо покраснело еще сильнее.

Натали промолчала, но досада ее вернулась. Она зашагала к лошадям, а Эшлин отправился в глубину рощицы.

Он снова, пусть ненамеренно, оставлял ее наедине с “этим южанином”.

Кейн так и оставался в седле, но, увидев приближающуюся Натали, повернулся, положив одну ногу выше передней луки седла, на шею лошади. Голубизну его глаз не могло приглушить ничто, даже глубокая тень от полей стетсона. Они сияли холодно, как кусочки льда.

Судя по тому, как был выпячен ее подбородок, Натали была не в лучшем расположении духа. Кейн достал кисет с табаком, бумагу и ловко скрутил самокрутку. Натали подошла ближе. Не сводя взгляда с ее угрюмого лица, он демонстративно провел языком по краю бумажной четвертушки. От него не укрылось то, что Натали непроизвольно облизнула губы.

Можно было поспорить на что угодно — этот тип нарочно выбрал позу, прекрасно зная, как она ему идет. Он сидел, попыхивая самокруткой и являя собой воплощенное мужское превосходство. Дерзкие голубые глаза изучали Натали из-под низко надвинутой шляпы. Все это невыразимо раздражало — и влекло. Натали поймала себя на том, что не может отвести от Кейна взгляд. Ей приходилось слышать выражение “животный магнетизм”, но впервые она сумела приложить его к конкретному мужчине. Кейн Ковингтон обладал именно таким магнетизмом. Он был до того самонадеян, что хотелось влепить ему пощечину, и так загадочен, что хотелось наброситься с поцелуями на это упрямое лицо и стереть с него жесткую, заносчивую гримасу. Рядом с Кейном на ум невольно приходили мысли о постели, о жарких объятиях, о бесстыдных ласках, и это настолько захватывало, что буквально виделось, как он спешивается, подходит, опрокидывает ее в траву и овладевает ею чуть ли не на глазах у жениха.

— Я тоже об этом думаю.

Вкрадчивый голос Кейна вернул Натали к действительности. Этот смуглый, горячий, ненасытный дьявол прочел ее непристойные мысли! Натали залилась краской и отвернулась, зная, что Кейн улыбается.

В тот день из-за полученного Эшлином ожога они так и не добрались до места будущего строительства. На обратном пути Натали сначала была очень молчалива. Она не прислушивалась к разговору мужчин, мечтая лишь о доме и о полном одиночестве. Однако в какой-то момент Кейн все же ухитрился вовлечь ее в беседу, упомянув о достоинствах Блейза.

— Да, это отличная верховая лошадь, — согласилась она.

— А каких чистых кровей! — вставил Эшлин. — Блейз обошелся Натали в целое состояние, и поверьте, он стоит этих денег.

— А можно узнать, мэм, где вы его купили?

— У соседа, — ответила Натали как могла более лаконично.

— У Джуда Монро, — пояснил Эшлин. — Его ранчо ниже по склону, на Парадиз-роуд. Он разводит не только скот, но и верховых лошадей. Я слышал, что он выставил на продажу жеребца той же породы, что и Блейз, и даже той же масти!

— Непременно поеду взглянуть.

— Очень советую приобрести — не пожалеете! — воскликнул Эшлин, широко улыбаясь и не замечая того, что Натали помрачнела как туча. — Вольный воздух, широкие пространства и отличный конь — вот что нужно настоящему мужчине.

— Пожалуй, и в самом деле куплю, — решился Кейн. — Ах, Колорадо! Где еще и жить, как не здесь! Я счастлив, что перебрался сюда. Не земли, а загляденье, не так ли, Блэкмор?

— В самом деле, Ковингтон! Прошу, присоединяйтесь к нам с Натали когда захотите. Известно ли вам, что вечерами верховые прогулки особенно хороши? Холодный чистый воздух, скалы и ущелья, омытые серебристым лунным светом! Такая чистота, такая открытость во всем, побеждающие сумрак!

— Ну, я не знаю… — протянул Кейн. — Лично мне больше по душе ночи кромешно темные, когда сам себя не видишь, не то, что окружающее. Такие, знаете ли, знойные ночи, полные затаенной страсти.

— Ах южные! — понимающе воскликнул Эшлин. — Ну разумеется, вы ведь южанин.

— А что предпочитаете вы, судья Валланс? — вдруг обратился Кейн к напряженно слушавшей их диалог Натали.

— Кромешно темные ночи не по мне, мистер Ковингтон, — холодно откликнулась она. — Никогда не знаешь, какое отвратительное животное может таиться рядом.

— Говорят, в такие ночи кое-кто и сам способен превратиться в животное. — Кейн обдуманно помедлил и добавил: — Я имею в виду оборотней.

Натали вскинула голову, ударила пятками удивленного Блейза и послала его в галоп, оставив мужчин далеко позади. Кейн только улыбнулся, а Эшлин сконфуженно покачал головой.

— Не принимайте все это близко к сердцу, Ковингтон. Обычно Натали не такова, но женщины — создания непредсказуемые.

Кейн ответил кивком.

* * *

Тремя днями позже Эшлин заехал за Натали в здание суда, чтобы отвезти ее в Клауд-Уэст. Не успели они подняться в его элегантный экипаж, как из-за угла, за которым находилась городская кузница, появился Кейн Ковингтон верхом на гнедом жеребце. Граф не замедлил привлечь его внимание, и южанин направил к экипажу Эшлина только что подкованного, до блеска вычищенного коня.

После их совместной прогулки Натали поклялась сдерживать свои чувства ради душевного спокойствия жениха и теперь приветствовала Кейна улыбкой. Необходимо было держаться с ним в рамках элементарной вежливости, хотя бы на людях.

— Поздравляю с покупкой! — сказал Эшлин. Кейн спешился и приблизился к экипажу, ведя жеребца в поводу. Взгляд его лишь мимолетно коснулся Натали и остановился на ее женихе. Однако, отвечая, он поставил ногу на подножку и положил руку на спинку сиденья за спиной Натали, тем самым оказавшись в опасной близости от нее.

— Я в большом долгу перед вами, Блэкмор. Благодаря вам Дьявол теперь мой.

Натали приподняла бровь и приготовилась отпустить ехидное замечание, но вовремя удержалась.

— Это Джуд Монро так его назвал? — сладким голосом осведомилась она.

— Нет, я. — Кейн оглядел лоснящиеся гнедые бока и любовно улыбнулся. — Что, Дьявол, хорошее имя я тебе дал? — Жеребец вскинул благородную голову и заржал. — Видите, ему нравится.

Пришлось мило улыбнуться и битых полчаса вставлять восхищенные восклицания в разговор о том, как совершалась покупка. И так оно шло до тех пор, пока Эшлину не вздумалось сменить тему.

— А что, Ковингтон, вы готовы ко Дню Эльдорадо?

— О чем вы?

— Как о чем? Разве вы не заметили, что город необычайно украшен? — Эшлин сделал широкий жест, объяв им балконы и ограды, увешанные трехцветными стягами. — Грядет ежегодный День Эльдорадо, день золотоискателей! Того, кто предъявит самый увесистый самородок, ожидает приз. Натали, дорогая, расскажи мистеру Ковингтону все про День Эльдорадо.

Натали объяснила, когда возник этот праздник, как менялся от года к году и как ширилось число желающих принять в нем участие. Помимо увеселений, праздник включал многочисленные конкурсы, состязания, игры и тому подобное, а завершало его грандиозное пиршество под открытым небом.

— И что же, вы пойдете? — заинтересовался Кейн.

— Натали не может не пойти, — с энтузиазмом ответствовал граф. — Она ведь в составе жюри. Согласитесь, танцы при свете луны — довольно занятное зрелище. Я и сам не прочь поучаствовать, да вот не знаю, сумею ли пробиться к невесте сквозь толпу желающих! — Он весело засмеялся и добавил: — Женщин тут маловато, что и говорить.

— Верно, — согласился Кейн, поигрывая пальцами на гладкой поверхности кожаного сиденья и почти, но не совсем, касаясь при этом плеча Натали. — Когда же праздник, ваша честь?

— В следующую субботу. Я уверена, мистер Ковингтон, что такого рода развлечения не входят в круг ваших интересов.

— Отчего же, ваша честь, отчего же!

Кейн снял ногу с подножки, любезно распрощался с лордом Блэкмором и отвесил Натали поклон со столь явной насмешкой, что глаза ее вспыхнули яростным огнем, который он так любил. Было заметно, что она лишь с большим трудом сохраняет хладнокровие.

Глава 12

В последние дни резко похолодало, и хотя днем холодный воздух скорее бодрил, ночами он пронизывал до костей и леденил кровь. Стоило солнцу скрыться за линией гор, как ртутный столбик термометра начинал стремительно опускаться. Дрова из поленниц понемногу перекочевывали к печам и каминам, из сундуков вынимались убранные на лето толстые стеганые одеяла, шелковая и хлопчатобумажная одежда уступила место шерстяной. Вечерами в салунах трясущиеся от холода старатели первым делом согревались крепким виски, а потом яростно бились об заклад насчет того, когда на этот раз ляжет снег.

А между тем на дворе был еще только сентябрь.

Кейн Ковингтон работал наперегонки с погодой, зная, что может забыть о зимовке на своих новых землях, если до снегов не управится со строительством. Одному это не по силам, волей-неволей Кейну пришлось искать помощи в городке.

Однажды утром, настолько холодным, что дыхание вырывалось белым паром, Кейн дал проехать фургону со льдом, сошел с тротуара и направился к салуну “Позолоченная клетка”, где половинчатые дверные створки уже были заменены целиковыми зимними. Внутри застоялся табачный дым, в клубах его у стойки маячила пара старателей, уже находящихся в последней стадии опьянения. Очевидно, они гуляли всю ночь. В задней части помещения, под лестницей, шла игра в покер, Если в салуне и был кто-то еще, чад не позволял этого рассмотреть.

Кейн прошел к стойке и потребовал виски. Пока бармен выполнял заказ, под лестницей вспыхнула ссора. Кейн уделил сердитым выкрикам не больше внимания, чем жужжанию мухи, предпочитая следить за тем, как золотистая жидкость заполняет стакан. Однако когда бородатый бармен, отставив бутылку, бросил опасливый взгляд поверх его плеча, Кейн взглянул в зеркало над стойкой. Оказывается, крикуны уже покинули свой стол. Они приближались, все, как на подбор, здоровенные и плечистые. Лица их не предвещали ничего хорошего. В одном из забияк Кейн узнал Дамона Лезервуда.

— Это ктой-то к нам пришел! — прогремел издевательский голос.

Пьяная парочка у стойки подпрыгнула от неожиданности. Дружки Лезервуда заняли места по обеим сторонам от Кейна, а сам Дамон звучно хлопнул его по плечу.

— Эй ты!

Кейн не спеша повернулся.

— Где твой револьвер, Ковингтон? — осведомился Дамон, окинув его презрительным взглядом.

— В моей комнате, в пансионе миссис Бейкер.

— Почему же ты его не носишь? Боишься, что кто-нибудь сорвет его и пару раз врежет им по твоей наглой физиономии? — Все трое разразились дружным хохотом. — Тогда какого черта ты забрел в салун? Таким самое место в воскресной школе!

Кейн ничего не сказал на это.

Салун вдруг, словно по волшебству, стал быстро заполняться. Наверху с перил свесились девицы в нижнем белье, с улицы повалили зеваки. Обзаведясь аудиторией, Дамон Лезервуд распалился еще больше:

— Ну ты и наглец, Ковингтон! Это что же творится, джентльмены? Я заказал себе виски, а этот южанин его присвоил! Ну-ка верни мой стакан!

Толпа замерла в ожидании того, как развернутся события. Кейн однако промолчал и тогда, когда Дамон схватил его стакан и осушил жадно, неряшливо, залив себе всю грудь крепким дешевым пойлом. Он громко стукнул донышком пустого стакана о стойку, вытер рот рукавом и снова подступил к Кейну:

— Ты стоишь на моем любимом месте, южанин!

Толпа всколыхнулась, глухо зароптала и снова напряглась, ожидая, что крикливый здоровяк наконец получит достойный. отпор. Но этого не произошло. Со злорадным смешком Дамон оттолкнул Кейна и занял его место у стойки

— Это мое питейное заведение, а ты поищи себе другое. Иди туда, где подают выпивку любой швали, даже тем, кому больше пристало болтаться в петле!

Когда оскорбительная тирада отзвучала, в салуне наступила совсем уж гробовая тишина. Многие из собравшихся имели зуб на Дамона Лезервуда и нисколько не возражали бы против того, чтобы чужак как следует намылил ему шею. Молчание Кейна Ковингтона еще ничего не означало — тем страшнее могла быть расплата. Человек, у которого на совести убийство (не важно, было ли это самозащитой или нет), наверняка умеет постоять за себя и в обычной драке.

Так думали в толпе, так думал и Джо Саут, коротавший время в самом темном углу салуна. Он даже протрезвел, наблюдая за происходящим. Дамон Лезервуд умел отравить жизнь слабому, а Джо был слабейшим из слабых, а потому сейчас он всем сердцем надеялся, что будет отомщен. В безрадостной жизни молодого пьянчужки Кейн был лучом света, кумиром, пределом совершенства. От кого и ждать подвигов, как не от него.

Увы, ко всеобщему разочарованию, Кейн Ковингтон покинул салун, так и не сказав обидчику ни слова. Джо Саут сгорбился на своем стуле, осушил последний стакан виски и тяжело вздохнул. Ему хотелось разрыдаться как ребенку.

Убедившись, что бутылка пуста, Джо поднялся и, пошатываясь, вышел на промозглый холод.

— Эй, приятель, как дела?

Джо удивленно поднял голову. Мало кто из жителей городка удостаивал его взглядом, не говоря уж о приветствии. К нему подходил Кейн Ковингтон, такой же самоуверенный, как и раньше.

— Привет, дружище! — сказал он, хлопнув Джо по плечу. — Слушай, хочешь немного заработать?

— Заработать? Я? — Парень до того изумился, что совсем забыл о своем недавнем разочаровании.

— Мне нужен помощник.

— В чем это?

— Я строю в горах дом.

— Мистер… — Джо помялся, боясь, что все это розыгрыш. — Мистер, ведь у меня покалечена нога!

— Только не говори, что ты держишь молоток или пилу ногой, — спокойно возразил Кейн.

— Да, но… в городе я слыву пропойцей!

— А я — убийцей.

— Но ведь это не так!

— Вот видишь! Мало ли, что говорят. Ну так что скажешь? Берешься за эту работу или нет?

В памяти Джо всплыла сцена в салуне. Ну и ладно, подумал он упрямо. Пусть мистер Ковингтон оказался не так силен духом, как хотелось бы. Возможно, он побаивается Дамона и его дружков, как и все в Клаудкасле, ничего постыдного в этом нет. А он сам виноват — наделил мистера Ковингтона сверхчеловеческой храбростью, когда он всего лишь обычный человек.

— Да, мистер, я берусь за эту работу! Только уж вы не обессудьте, время от времени мне надо напиваться.

Кейн расхохотался. Это был смех человека с открытой душой, и Джо поклялся себе, что будет держать язык за зубами. Ни к чему мистеру Ковингтону знать, что он был свидетелем его трусости.

* * *

Натали тоже не осталась в неведении относительно того, чем закончилась выходка Дамона Лезервуда. Подобно Джо, она была удивлена и разочарована. Новость дошла к ней через Эшлина Блэкмора.

В то холодное утро, едва Натали успела переступить порог своего кабинета, явился ее жених. На сей раз нежная белая кожа его лица покраснела от щипков мороза.

— Что ты здесь делаешь, Эшлин? Я не додала тебя так рано!

В длинном кашемировом пальто, неизменно щеголеватый, Эшлин приложился к ее щеке поцелуем.

— Я знаю, дорогая, ты занята, но я всего на минутку. В городе только и говорят, что о нашем новом друге Ковингтоне, и я подумал, что тебе будет интересно.

— О твоем новом друге, — поправила Натали, стараясь не показать своего любопытства.

— Хорошо, о моем.

И Эшлин изложил ей инцидент, произошедший в “Позолоченной клетке”. В заключение он выразил огорчение по поводу столь очевидного малодушия человека, которого он считал достойным всяческого уважения.

— Полагаю, Ковингтона можно понять. Вспомни, как вел себя Дамон Лезервуд на суде. Это грубое животное! Лично я таких всячески избегаю. Жаль только, что наш… мой друг продемонстрировал свой страх всему городу.

Эшлин подождал реакции, но Натали молчала.

— Мне пора, — сказал он, наконец. — Увидимся в полдень у меня дома. Заехать я не смогу — дела, но пришлю за тобой экипаж.

— Не стоит, дорогой. До твоего дома можно добраться и пешком.

— Только не в такой лютый мороз! — На этот раз Эшлин поцеловал ее в губы. — До встречи!

— До встречи, — рассеянно откликнулась Натали.

Мысли ее были поглощены Кейном Ковингтоном. Ей давно уже следовало бы заняться разбором накопившихся на столе бумаг, а она все стояла у камина, зябко обнимая себя за плечи.

Как понимать случившееся? Неужели Кейн, как все трусы, храбр только с оружием в руках? Что-то в это плохо верится! Оружие оружием, а стоять насмерть против целой банды апачей не каждому по плечу. Тем не менее он смолчал в ответ на явные оскорбления. А как насчет Эшлина? Смолчал бы тот?

Разумеется, нет!

Сознание этого согрело Натали душу. Эшлин во всех отношениях лучше Кейна, теперь она знала это совершенно точно.

* * *

Белинда Бейкер смахнула пыль с полированного антикварного шкафчика, со спинета, со статуи ухмыляющегося сатира. Из всех комнат особняка ей больше всего нравилась гостиная, поэтому девушка напевала и улыбалась, гордая тем, что выполняет столь ответственное поручение.

— Ах вот ты где! — воскликнул Эшлин, останавливаясь в дверях.

Он только что вошел — раскрасневшийся от мороза, с довольным блеском в глазах.

— Да, я здесь! — хихикнула Белинда. Ласково улыбаясь, граф бросил кашемировое пальто на спинку ближайшего кресла, обогнул стол и приблизился к ней.

— Какой цвет ты выберешь сегодня?

Девушка возвела глаза к потолку, склонила голову на плечо и погрузилась в размышления.

— Золотой! — просияла она.

— Отлично.

Эшлин отобрал у Белинды пучок перьев, служивший ей для обметания пыли, повертел его в руках и отбросил в сторону.

— Ну так иди и возьми. Ты знаешь, где они… — он перебросил с плеча за спину ее небрежно перехваченные лентой кудрявые волосы, — и знаешь, что нужно сделать, чтобы их получить.

Белинда ответила нетерпеливым кивком и скрылась за дверью спальни. На губах Эшлина появилась лукавая улыбка. С минуту он стоял, барабаня пальцами по коробке дорогих сигарет, потом достал одну, аккуратно вставил в серебряный мундштук и закурил. Еще чуть помедлив, с ароматно дымящейся сигаретой в мундштуке, он отворил тяжелую резную дверь спальни.

Верхний ящик прикроватной тумбочки был полностью выдвинут, так что можно было разглядеть находящиеся там яркие бонбоньерки. Одна стояла открытой на сдвинутом в сторону стеганом атласном покрывале. Конфеты в ней были завернуты в позолоченную фольгу.

Граф постоял в дверях, сделал еще пару затяжек. Взгляд его был прикован к необъятной двуспальной кровати, где, скрестив ноги на белоснежных простынях, сидела Белинда Бейкер, нагая, как Ева в день сотворения. С детским восторгом она наслаждалась шоколадной конфетой.

Казалось невероятным, что создание, столь неразвитое умственно, может быть физически таким цветущим, таким зрелым. У Белинды была высокая, полная грудь с крупными темными сосками, тонкая талия, красивые ноги и тяжелые бедра. Все это она демонстрировала с непосредственностью язычницы, которая не имеет понятия о стыдливости. Потянувшись за следующей конфетой, она оперлась коленом о постель, раздвинув ноги и открыв для обозрения все, что можно было увидеть между ними.

Это вывело графа из созерцательной неподвижности. Он потушил окурок в хрустальной пепельнице, быстро разделся и, пока Белинда разворачивала очередную конфету, устроился рядом с ней. Без слов он опрокинул девушку на спину, она же продолжала заниматься конфетой, не обращая внимания на то, что его напряженная плоть тычется ей в живот. Не затрудняя себя подготовкой, Эшлин раздвинул девушке ноги и проник внутрь. Белинда хихикнула, когда он с жадностью припал к ее соску, поспешно облизнула с пальцев шоколад и начала перебирать его белокурые волосы.

— Не забывай про ноги! Где они должны быть?

Девушка послушно обвила ногами его бедра. Ее большие доверчивые глаза смотрели в лицо графу в ожидании дальнейших указаний. Эта покорность, это абсолютное повиновение распаляли Эшлина сильнее любых ласк. С громким стоном граф приник к испачканным в шоколаде губам Белинды. Она была поистине идеальным партнером, поскольку ничего не требовала, только дарила, и можно было не стараться, растягивать первый акт совокупления.

В считанные секунды Эшлин достиг разрядки и откатился в сторону, тяжело дыша. Он не жалел, что не смаковал упоительные мгновения, потому что знал — чуть погодя Белинда займется тем, чему он ее научил. Она будет возбуждать его всевозможными способами, снова и снова. Более того, она и сама не останется неудовлетворенной.

Надо сказать, граф не видел во всем этом ничего дурного. Он оправдывал свое поведение глубоким уважением к чувствам невесты. Натали Валланс так чопорна, что не может лечь с ним в постель до свадьбы. Как джентльмен, он обязан принимать это в расчет, но совсем не желает унижать ее, ища облегчения у продажных женщин. Клаудкасл невелик, первый же его визит на второй этаж салуна будет доведен до сведения Натали раньше, чем он снова натянет брюки.

Белинда Бейкер — дар судьбы. Роскошная женщина с душой ребенка, который обожает шоколад. Кто еще в этом медвежьем углу угостит ее такой конфеткой? Только в самый первый раз она хныкала из-за боли, зато позже их встречи стали чистым наслаждением. Ну разве это не чудо — женщина, которая повинуется каждому приказу, по первому требованию выполняет все, чего он только не пожелает, и готова жить так хоть до скончания века, лишь бы шоколада было вдоволь. Этот ребенок достаточно умен, чтобы понять, как важно хранить тайну, потому что иначе ее мамаша положит конец сладким визитам. А пока тайна остается тайной, он может раз в неделю наслаждаться этим потрясающим телом.

Эшлин открыл глаза и глубоко вздохнул, с удовольствием наблюдая за тем, как Белинда, простодушно подняв кверху круглый зад, трется грудями о его промежность. Он предоставил девушке действовать, а сам расслабился с заложенными за голову руками. Ему и в голову не приходило приласкать ее в ответ, наоборот, он притворился, что засыпает. Это была часть еженедельного ритуала, из которого Эшлин не намерен был упускать ни единой мелочи, хотя ему стоило больших усилий оттягивать возбуждение. Иногда это удавалось, иногда нет, хотя он неизменно стремился к тому, чтобы прелюдия длилась подольше. Однажды удалось растянуть это удовольствие на целый час, и с той поры это стало упоительной целью, однако чаще хватало пары минут — и он уже снова был готов к соитию.

В это утро все говорило о том, что игру удастся затянуть, Эшлин зевнул и повернулся к зеркалу, что стояло рядом с постелью и отражало происходящее. Какое-то время он наблюдал за действиями Белинды, потом остановил ее ленивым прикосновением руки.

— Девочка моя, — пробормотал он, словно в полусне, — ты же знаешь, как я люблю, когда твоя любимая игрушка становится твердой…

— Знаю, — подтвердила красавица, искательно заглядывая ему в глаза.

— Тогда что же ты не сделаешь так, чтобы она затвердела? Это ведь так просто: нужно всего лишь расцеловать меня с головы до пяток. Сделай игрушку твердой — и она твоя.

Он слегка ущипнул девушку за нижнюю губу, и она охотно прильнула горячим влажным ртом к его лбу; Эшлин смежил веки и отдался ощущению того, как губы движутся все ниже: на шею, на грудь, потом на живот. До пяток дело так и не дошло. Когда рот Белинды оказался у него в паху, Эшлин не выдержал, и мужская плоть его стремительно налилась.

— Готово! — обрадовалась девушка. — Смотри, какая твердая игрушка! — Она сжала пульсирующий жезл пальцами.

— Ты хорошо поработала, дитя мое! — простонал Эшлин.

— А теперь ты поиграешь со мной?

— Нет, ты поиграй! — скомандовал он.

Белинда с готовностью оседлала его бедра и засмеялась, когда он направил свою плоть в ее влажную глубину. Она не сознавала смысла происходящего, но была вполне зрелой, чтобы получать удовольствие, тем более что никакие условности ей в этом не мешали. В большом зеркале можно было хорошо видеть эту неистовую скачку, и Эшлин смотрел, пока Белинда не запрокинула голову и не вскрикнула, сжимая его бедра ногами. Тогда и он отдался наслаждению…

Около полудня они стояли в вестибюле особняка, и граф, как добрый дядюшка, укутывал полосатым шарфом точеную шею красавицы.

— Смотри не простудись. И молчи о том, в какую игру я с тобой играю.

— Я буду молчать, — торжественно пообещала она.

— А почему я в неё играю?

— Потому, — начала девушка, словно отвечая затверженный урок, — что ты мой самый большой друг.

— Правильно. В такую игру можно играть только с самым большим другом. А вот рассказывать об этом нельзя. — Эшлин приподнял одну из тяжелых грудей Белинды и пощекотал сосок. — Потому что самые большие друзья держат в секрете то, во что они играют друг с другом. — Он поцеловал ее, надолго задержав язык в горячей глубине рта.

Снаружи захрустел гравий под колесами экипажа. Натали, пламенея короной волос, вышла и направилась к крыльцу. Эшлин отворил ей дверь со спокойной, умиротворенной улыбкой.

— Дорогая, поздоровайся с Белиндой, она как раз собралась домой. — Он обнял невесту за талию и поверх ее головы подмигнул юной красавице. — Ты сегодня хорошо поработала, дитя мое.

Глава 13

Холодный северо-восточный ветер налетал на окна, заставляя стекло тоненько дребезжать. Натали беспокойно расхаживала перед пылающим камином в своей гостиной. День за днем она пыталась выбросить из головы заносчивого, дерзкого южанина, но так и не преуспела в этом. Да и как это было возможно, если он валил сосны на ее бывшей территории?

Судя по всему, этот человек мало интересовался мнением окружающих. Разумеется, он знал — не мог не знать — о том, что в городке судачат о случае в “Позолоченной клетке”. Прежде ему не доверяли, теперь над ним насмехались, называли трусом, говорили, что у южан кишка тонка спорить с северянами, что без оружия в руках они мало на что годятся.

Правда, все это говорилось у Кейна за спиной, а не в лицо, ну и что же? Насмешка есть насмешка, она непременно достигает ушей того, против кого направлена. Однако южанин нимало не беспокоился о том, как сильно пострадала его репутация, он словно не замечал презрения в глазах горожан.

Кейн все так же заходил в салуны и пил там в полном одиночестве. Иногда он подсаживался к отъявленным шулерам и бродягам и не брезговал перекинуться с ними в карты, причем неизменно оказывался в выигрыше. В остальное время он занимался строительством дома: вместе с Джо Саутом, когда тот бывал трезв, или один, когда тот запивал.

Надо признать, не все население городка отвернулось от Кейна. Женский пол не питал к нему зла — скорее наоборот. С этим у него проблем не было. Когда смуглый красивый южанин, проходя мимо, с улыбкой касался шляпы, не одно сердечко билось учащенно. Девушки откровенно заигрывали с ним днем и мечтали о нем во мраке ночи, матери семейств в притворном смущении опускали глаза под его дерзким взглядом и втайне наслаждались тем, как он оценивающе скользит по их фигурам. Престарелые леди обсуждали его превосходное телосложение, внешность, любезные манеры и сокрушались о том, что нельзя сбросить двадцать, тридцать, а то и сорок лет.

Натали со вздохом взялась за кочергу, чтобы пошевелить дрова в камине.

Это отвратительно, думала она. Как можно так мало ценить себя, чтобы вслух распространяться о достоинствах мужчины? Взять хотя бы Кэрол Томпсон. И года не прошло, как она лишилась мужа, и вот вчера, в ресторане отеля “Эврика”, не посовестилась весьма откровенно высказаться насчет Кейна Ковингтона!

Они решили пообедать втроем: Натали, Кэрол Томпсон и Эстер Сандерс, и все было очень мило, пока Эстер, верная жена и образцовая мать двоих детей, не упомянула о том, что лично ей мистер Ковингтон нравится, а потому она пригласила его на воскресную проповедь. Кэрол Томпсон, интересная блондинка, охотно подхватила тему:

— Проповедь! Этот мистер Ковингтон и без того чересчур джентльмен, а с проповеди выйдет и вовсе ангелочком. Я бы пригласила его к себе домой на кое-что поинтереснее.

— Что ты говоришь, Кэрол! — ужаснулась Натали. — Тебя могут услышать!

— Ну и пусть слышат, — отмахнулась та. — Я уже год как вдова. Памятью о покойном муже сыт не будешь. Ах этот мистер Ковингтон! Меня бросает в жар при одной мысли о нем!

— Но он же… южанин!

— Тем горячее кровь! Мне так нравится его обхождение, этот его вкрадчивый голос…

— И его дерзкий взгляд, — добавила тихоня Эстер, чем окончательно возмутила Натали. — Ты совершенно права, дорогая, это самый привлекательный мужчина во всем Клаудкасле. Надеюсь, он будет на Дне Эльдорадо. Чего бы я только не дала за один танец в его объятиях!

Натали пришлось выдавить из себя улыбку.

— Лично мне одного танца мало, — не унималась Кэрол. — Если уж объятия, то среди смятых простыней.

У Натали язык чесался предостеречь ее, объяснить, что Кейн Ковингтон вовсе не джентльмен, что это отпетый негодяй и к тому же грабитель. Но все, на что она отважилась, было:

— Эшлин считает, что мистер Ковингтон не такой, каким кажется. Строил из себя храбреца, а спасовал перед первым же вызовом. Он слабак и трус, поэтому нам следует…

— Бога ради, Натали! — перебила Кэрол. — Это не трусость, а благоразумие. Только полный болван свяжется с грубияном вроде Дамона Лезервуда, чтобы только показать свою храбрость. Какое счастье, что этого не случилось и мистеру Ковингтону не повредили… что-нибудь жизненно важное!

— Вот именно, — от души поддержала ее Эстер.

* * *

Натали вдруг сообразила, что так и стоит у камина с кочергой в руках. Лицо ее раскраснелось от жара, подол нагрелся так, что готов был задымиться. Натали шарахнулась в сторону и выругала себя за рассеянность. Кочерга вернулась на свое место у подставки для дров. Самое время было покинуть жаркое, душное помещение и выйти на свежий воздух.

Действительно, прогулка сейчас была очень кстати. Никаких срочных дел у Натали не предвиделось, так отчего не размять ноги, тем более что уже совсем недолго до снегопадов и метелей, когда о прогулках не будет и речи.

Натали поднялась наверх, отыскала в гардеробе теплую шаль и набросила ее на плечи, завязав узлом под грудью. Несколькими минутами позже она уже стояла на заднем крыльце, вдыхая Холодный воздух и прикидывая, куда бы направиться. В окрестностях было немало красот, которые Натали не отказалась бы снова повидать, но одни из них находились слишком близко, другие, напротив, чересчур далеко. Наконец она остановила свой выбор на теплом ключе в каньоне Эскаланте. Дорога туда и обратно должна была занять именно столько времени, на сколько она и рассчитывала.

По мере подъема ветер окреп и растрепал Натали прическу. Быстрая ходьба согревала, хотя лицо и горело от укусов ветра. Постепенно настойчивые мысли о Кейне выветрились из головы, и когда цель приблизилась, она уже улыбалась.

В узком жерле каньона, куда не проникал солнечный свет, царила промозглая сырость. Над кучей валунов, скрывавших ключ, висело облачко пара, камни вокруг были мокрыми и скользкими, так что приходилось внимательно смотреть под ноги. А когда Натали наконец подняла глаза, ее улыбка тут же растаяла — дымящийся паром ручей вытекал теперь из каменного строения наподобие шалаша. Раньше ничего такого здесь не было.

— Проклятый Ковингтон! — процедила она сквозь зубы.

Едва утихшая злость на южанина вернулась с новой силой. Он везде совал свой нос, заглядывал в ее любимые уголки и как будто поспевал сразу везде.

Натали обошла сооружение в поисках входа. Нашла и наклонилась заглянуть, почти уверенная, что увидит Кейна развалившимся у ключа в чем мать родила. Однако внутри висел такой густой пар, что разглядеть ничего не удалось. На ее оклик ответа не последовало.

Натали выпрямилась, сверкая глазами. Она была в самом воинственном настроении и предпочла бы призвать южанина к ответу немедленно. Почему он решил, что ключ бьет на его территории? Следовало уточнить это, прежде чем воздвигать здесь парную! Не может быть, чтобы он имел право и на эту часть земли, ведь каньон, можно сказать, находится у нее под боком! Или ему это глубоко безразлично? Быть может, он задался целью лишить ее всего самого ценного?

Покинув каньон, Натали бросилась вверх по склону. Она и не вспомнила о том, что обычно преодолевала этот путь верхом. Сейчас она могла думать лишь о безмерной наглости Кейна Ковингтона. Она шла и шла, торопясь, не обращая внимания на окружающее, мысленно повторяя колкости, которыми собиралась его осыпать, и опомнилась только тогда, когда ноги начали подкашиваться от усталости.

Тут уже Натали не могла не заметить, что во рту у нее совершенно пересохло, грудь ходила ходуном от учащенного дыхания, в боку резало. Она прижала к боку ладонь и огляделась. Неподалеку слышались удары топора по дереву. Это придало Натали сил.

Занят лесоповалом и в субботу, каково! Сейчас она ему скажет пару ласковых! Говорят, он нанял помощника — что ж, тем лучше, пусть тот послушает, что другие думают о его хозяине!

Где-то в сотне ярдов от места строительства Натали наконец заметила Кейна, который размеренно махал топором, очищая поваленный ствол от сучьев. Он был раздет до пояса. Помощника в обозримом пространстве видно не было.

Мышцы так и играли при каждом взмахе топора, гибкая смуглая спина блестела от пота. Натали вдруг осознала все безрассудство своего поступка. Она явилась устроить нагоняй, не подумав о том, что окажется наедине с мужчиной в лесной глуши, вдали от людей.

Хотя Натали и не думала объявлять о своем приходе, Кейн вдруг опустил занесенный топор и повернулся. Глаза его вспыхнули привычным насмешливым огоньком. Он вонзил топор в ствол и скрестил руки на груди.

— Добро пожаловать, ваша честь! Явились с инспекторской проверкой? Жаль, дом все еще без крыши, иначе я бы позвал вас на чашечку кофе.

— А я бы отказалась! — отрезала Натали. — Я здесь затем, чтобы…

— Чтобы еще раз перекинуться со мной острым словцом?

Кейн засмеялся. Живот его при этом втянулся, и поношенные рабочие брюки сползли еще ниже.

— Во всяком случае, не для того, чтобы любоваться твоим потным телом!

— Да уж, потное тело всегда лучше ощупывать, чем разглядывать. Признайся, ты бы не отказалась!

— Я здесь затем, чтобы выразить протест! — перебила Натали, уже кипя от ярости.

— Дело судьи — принимать или отклонять протест, но никак не выражать.

— Как ты посмел устроить себе парную у теплого ключа в каньоне Эскаланте?!

— А, так ты там уже побывала.

— Побывала и все видела! Это гнусно!

— Жаль. Я построил парную для тебя.

— Лгун! Ты никогда и ничего не делаешь для других! Ты думаешь только о себе!

— Ну, если уж быть точным, парная для нас обоих. Мы оба сможем пользоваться горячим ключом как летом, так и зимой. Разве не славно?

— Пойди и разбери это сооружение!

— Чего ради? Я перенял этот способ у индейцев. Забираешься внутрь, прогреваешься, потеешь… очень полезно. — Кейн сделал шаг вниз по склону, заслонив собой небо, угрожающе нависнув над Натали. — Насколько мне известно, это прогоняет любую хворь. — Он с улыбкой взялся за кончик ее шали, перебирая кисти.

— Я не стану пользоваться этой… этой норой!

— Ты же прежде ходила на ключ.

— Ходила, но ты все испортил! Ты не имел права!

Кейн разжал пальцы, и кисти выскользнули из них. Рука его нырнула под шаль и легла на талию Натали.

— Это верно. Дай мне возможность заслужить прощение, позволь заняться с тобой любовью у ключа, в клубах теплого пара…

— Никогда я не позволю тебе ничего подобного! — Натали отступила от Кейна. — Тогда, в “Испанской вдове”, я думала, что это последние часы нашей жизни! Я совершила ошибку, но каким же надо быть подлецом, чтобы этим шантажировать!

— У тебя богатая фантазия, — заметил Кейн, поигрывая кистями шали.

— Фантазия, как же! Ты вбил себе в голову, что мой постыдный секрет поможет тебе добиться своего! И не надейся! Я никогда еще не плясала под чужую дудку и не собираюсь меняться! Ты не смеешь судить меня, Ковингтон, ты не заслужил такой чести!

— Судить вас, ваша честь? Да я бы ни за что не осмелился. — Кейн театральным жестом прижал руку к груди. — Мне бы такое в голову не пришло. Хочешь знать, что у меня в голове?

— Не имею ни малейшего желания!

— Бесстыдные фантазии насчет нас двоих.

— Прекрати!

— Давай все-таки займемся любовью?

— Нет!

— Когда юная красотка говорит “нет”, она обычно имеет в виду “да”. — Он снова подступил вплотную, заносчиво улыбаясь. — Это всем известно.

— Если я когда-то и была юной красоткой, то давно забыла об этом! Когда я говорю “нет”, это означает именно “нет”!

Натали хотела оттолкнуть Кейна, но тот поймал ее руку и припечатал ладонью к своему голому животу. Не обращая внимания на ее попытки вырваться, он теребил пальцами разметавшиеся волосы Натали.

— Что за грива! И зачем тебе эти чопорные прически?

— Отпусти!

— Не могу, — проговорил он негромко. — Не в силах.

В зеленых глазах Натали, помимо гнева, теплился и иной огонь. Кёйн понимал, какая борьба происходит сейчас в ее душе, он и сам испытывал нечто подобное. Всякий раз, как его мысли возвращались к этой женщине, Кейну приходилось напоминать себе, что он испытывает к ней лишь чисто физическое тяготение.

Можно называть это низменной похотью, а можно пламенным желанием — суть дела не изменится. То же самое чувствует и она. Натали Валланс — отзывчивая и пылкая любовница — пробудила в нем голод, который теперь требует утоления. И ничем больше она ему не интересна. В ней воплощены все худшие качества женщины, и даже если Клаудкасл превозносит ее до небес за всевозможные добродетели, Кейна Ковингтона ей не одурачить.

Вот она стоит совсем рядом, подняв к нему прекрасное лицо в ореоле пламенно-рыжих волос. Губы ее приоткрыты в бессознательном призыве, изумрудные глаза сияют. Да, он вполне способен оценить все это и с радостью этим воспользуется. Но помимо этого — помимо несомненных внешних достоинств — он не находит в Натали Валланс ничего особенного. И она это понимает, не может не понимать. Будь она его возлюбленной, счастьем его жизни, он сдувал бы с нее пылинки, осыпал ее ласками, делал бы все возможное, чтобы она сама стремилась к нему в объятия. Будь она просто случайной подружкой, он по крайней мере был бы с ней достаточно галантен. Но она для него никто, всего-навсего объект вожделения, так стоит ли ради нее чем-то поступаться?

— У нас с тобой много общего, и ты это знаешь, — сказал Кейн, слегка отстранившись. — Мы хотим друг друга, нам хорошо вместе. Зачем же делать из этого проблему? Достаточно всего лишь дать себе волю.

Он положил руку на ее талию. Ветер играл волосами Натали, то бросая их ему в лицо, то развевая у нее за спиной, как рыжий стяг. Кейн напряг руку, вынуждая ее теснее прижаться к нему. Ощутив, что с ним происходит, она снова забилась — и снова тщетно.

— Зачем ты вырываешься? Лучше почувствуй это как следует! Это ведь из-за тебя.

Он повел бедрами из стороны в сторону. Натали затихла. Все ее тело нетерпеливо ныло. Оно жаждало объятий, близости, сладостного облегчения, и по мере того как нарастала жажда, воля ее слабела.

Однако на этот раз все происходило ясным днем, никакие апачи не угрожали ее жизни, и рассудок подсказывал Натали, что именно происходит: она вот-вот позволит животной страсти овладеть собой и сама превратится в животное, под стать тому, чьи объятия так ее волнуют. Она находится на грани того, чтобы уступить человеку, который ни в грош ее не ставит, который уверен, что может посмеяться над ней, оскорбить ее — и в любой момент взять, как похотливую сучку.

Что ж, его ожидает большой сюрприз! Посмотрим, у кого больше хладнокровия, кто лучше сыграет роль в этом маленьком спектакле.

Натали обвила рукой шею Кейна, привлекла его к себе и поцеловала дразнящим поцелуем, похожим на легкий укус, а когда он попытался прильнуть к ее губам, быстро отодвинулась. Голубые глаза под полуопущенными веками были затуманены страстью. Это был самый подходящий момент.

— Я чувствую, Кейн, о как я чувствую! — прошептала она, провела по губам кончиком языка и слегка выпятила их, чтобы они казались полнее, обольстительнее. — Ты прав, я помню все! Разве можно забыть то, что случилось между нами тогда, в “Испанской вдове”?

Натали приказала себе выдержать обжигающий взгляд. Пальцы ее зашевелились на обнаженной коже его живота, пробираясь под пояс брюк.

— Да, вот так, милая… вот так!..

— Не спеши… — Натали снова уклонилась от поцелуя. — Сначала сделай шаг назад.

Кейн с готовностью повиновался. Натали медленно опустила взгляд на выпуклость у него в паху. Рука ее была уже под брюками.

— Я хочу кое-что тебе показать…

— Так покажи!

— Как скажешь… — промурлыкала Натали. — Помни, ты сам напросился.

И она дала сильнейший щелчок по напряженной мужской плоти, а затем выдернула руку из брюк, с триумфом наблюдая за тем, как смуглое лицо искажается гримасой боли и досады. В следующую минуту Натали уже со смехом убегала прочь.

Впервые за долгое время на душе у нее было легко и безоблачно.

Глава 14

День Эльдорадо!

Солнце, хотя уже и не такое жаркое, щедро заливало долину в субботу 19 октября 1872 года. День выдался, против обыкновения, безоблачный, и, проснувшись поутру, горожане дружно нахваливали хорошую погоду. Природа-мать, эта капризнейшая из женщин, подарила своим детям чудесный денек, и как же это было кстати!

Не только в городке, но и на любом из окрестных ранчо люди вставали в приподнятом настроении, в надежде на долгий и беспечный день, сулящий им развлечения, веселье, танцы. И едва научившийся ходить малыш, и видавший виды бородатый старатель ожидали празднества с одинаковым нетерпением. Даже у дряхлых стариков кровь быстрее бежала в жилах.

Повсюду наблюдалось необычное оживление, радостная суета. За семейными столами, в ресторанах и пансионах завтрак поглощался наскоро, чтобы быстрее можно было приступить к более важным делам. Трубы дымились вовсю, кухни пропахли корицей и сдобным тестом, из печей вынимались подносы с булочками, медовыми коврижками, сладким печеньем. На столах, под белоснежными полотенцами, ждали своего часа окорока, жареные цыплята, ростбифы — всему этому предстояло перекочевать на праздничные столы. Каждая хозяйка стремилась в этот день внести в общее дело свою посильную лепту, а заодно и блеснуть кулинарным искусством.

Девушки отглаживали сшитые по такому случаю платья, парни начищали обувь до блеска, отцы семейств брились с особой тщательностью, матери прихорашивались, на ходу отдавая домочадцам последние указания.

— Нет, Дженни, и не думай! Я тебе сто раз говорила, что не позволю выйти на праздник в таком открытом платье! Чтобы потом люди судачили, что у моей дочери грудь вываливалась из декольте!

— Джеймс, Джеймс! Это еще что за вихор? Тебя что, корова языком лизала? Возьми щетку и сейчас же зачеши волосы поаккуратнее!

— Дорогой, помни, ты обещал на этот раз не пить так много. Я хочу вдоволь потанцевать, смотри же, не усни за столом, как в прошлом году!

В особняке лорда Блэкмора, напротив, царили тишина и покой. Граф не спешил подняться и все еще нежился в постели, прихлебывая горячий кофе и заодно изучая мятый кусок пергамента с грубыми значками, в котором лишь с трудом можно было узнать карту. Он получил ее от брата, ныне покойного. Опустошив чашечку, Эшлин поставил ее на тумбочку и со вздохом всмотрелся в жирный крестик, некогда проставленный Титусом Блэкмором.

— Пропади все пропадом! — процедил он. — Почему именно этот кусок земли должен был достаться Ковингтону?!

Отложив карту, Эшлин извлек из конверта пожелтевший листок и в который раз пробежал глазами строчки, написанные двенадцать лет назад.

“Дорогой брат!

Я прилагаю к этому письму карту, ценность которой ты не можешь себе даже представить. День за днем я все ближе к сокровищам, о которых рассказала мне индейская сучонка. За меня не волнуйся, я спрятал ее тело так, что не найти никому, и даже если бы не спрятал, подумаешь, большое дело — пристрелить дикарку! Никто не посчитает это преступлением.

Не забудь, что меня здесь считают американцем. Это было совсем не трудно: после нескольких лет в местном колледже я обзавелся отличным акцентом. У меня и в мыслях не было бросить тень на семейство Блэкмор, так что наше имя не пострадает.

Единственное, что стоит между мною и огромным состоянием, — это старый шаман. Ничего, я как-нибудь изловчусь и всажу в него пулю. Ведь удалось же это с девчонкой в расцвете лет, так почему не должно выйти с дряхлым стариком? И тогда… Гора Сокровищ! Миллионы и миллиарды в золотых слитках! Сплошные стены золотоносной породы! Клянусь, я заполучу все это, не будь я твой любящий младший брат

Титус Блэкмор”.

Эшлин медленно сложил листок по обветшалым сгибам. Получив это письмо, он не придал ему значения — просто потому, что не интересовался авантюрами младшего брата. Как старший сын и наследник, он получил довольно значительное состояние и наслаждался безоблачным существованием. Он имел тогда все: поместья, охотничьи угодья, сверкающие лаком экипажи, породистых лошадей, тонкие французские вина, красивых женщин.

Известие о смерти брата тоже оставило Эшлина равнодушным. Он едва взглянул на официального вида бумагу, отпустил лакея и вновь отдался в руки портного, примерявшего ему новый фрак. Конверт с письмом и картой остался валяться в ящике бюро — до тех пор, пока состояние не просочилось у Эшлина между пальцами. На это потребовался всего лишь десяток лет…

Граф поднялся с постели, закутался в длинный теплый халат и спрятал письмо, удрученно качая белокурой головой.

Разорившись, он решил перебраться в Америку, чтобы, как многие до него, нажить там денег, но не слишком в том преуспел. Тогда и настал черед письма и карты. Поначалу все шло хорошо. Оказалось, что вожделенный кусок земли принадлежит хорошенькой вдове. Разведав это, Эшлин осел в Клаудкасле под видом дельца и не долго думая сделал Натали Валланс предложение. Она отказала. Пришлось ухаживать за ней по всем правилам. Граф не слишком беспокоился о будущем, полагая, что после свадьбы заберет то, что ему причитается, и возобновит жизнь, достойную аристократа.

И вдруг на сцене появился Кейн Ковингтон.

— Чтоб тебя черти взяли, подлый вороватый южанин! — прошипел Эшлин сквозь стиснутые зубы. — Золота тебе не видать, и не надейся! Скорее я своими руками отправлю тебя на тот свет!

В дверь спальни осторожно поскреблись.

— В чем дело?! — рявкнул граф.

— Милорд, ваш экипаж… — робко ответил кучер.

— Благодарю, Уильям, — сказал Эшлин, понизив голос, с любезностью, которую считал нужным демонстрировать при каждом удобном случае. — Я буду готов через четверть часа.

Когда осторожные шаги удалились от двери, он тоскливо вздохнул, так как больше всего на свете ненавидел жалкие провинциальные развлечения вроде Дня Эльдорадо.

* * *

Натали испустила вздох столь же тоскливый, как и ее жених, хотя и по совсем иной причине. Обычно она готовилась ко Дню Эльдорадо с большим старанием и тщанием, теперь же хмуро смотрела в зеркало со щеткой в руках, не находя сил поднести ее к волосам.

И все из-за Кейна Ковингтона!

Уже сама мысль о его участии в Дне Эльдорадо омрачала для нее праздник, точно так же как его вторжение в Клауд-Уэст бросило тень на весь склон Промонтори-Пойнт. Когда ветер дул с юга, до Натали доносился стук топора и время от времени — глухой звук падения очередной сосны. Звуки были не громче комариного писка над ухом, однако ужасно ее раздражали. О покое, о душевной гармонии уже не было и речи. Ей предстояло соседствовать с самым несносным человеком.

Натали уронила руку со щеткой на колени и снова вздохнула.

Он, конечно же, заявится на праздник и будет торчать там с этим своим заносчивым видом, ухмыляясь и провожая взглядом каждую юбку. Уж он найдет способ испортить ей настроение! Неужели даже теперь у него достанет наглости с ней заговорить?

Натали очень надеялась, что ее импульсивный — и жестокий — поступок остудил пыл Кейна Ковингтона. Неужели это она сунула руку в брюки и… Натали улыбнулась. Непростительная выходка, но как приятно вспомнить! Оказывается, это так просто — поставить наглеца на место. Как быстро исчезла снисходительная улыбочка, как помрачнело лицо, а эта его штуковина… как быстро она опала!

Натали продолжала улыбаться, потом вдруг хихикнула. Еще раз и еще, пока вся не затряслась от сдерживаемого смеха. Щетка стукнулась об пол, а Натали повалилась на постель и несколько минут неудержимо хохотала, держась за бока и перекатываясь из стороны в сторону. Нет, в самом деле, ну и вид был у Кейна в ту минуту! Можно просто умереть со смеху!

Отсмеявшись, она вытерла выступившие слезы и поднялась.

Этот человек действовал на худшую сторону ее натуры. С ним она раз за разом совершала такое, на что, по собственным представлениям, вообще не была способна. Ему она однажды шептала слова, достойные распоследней потаскушки из городского салуна, из-за него с тех пор мучилась бессонницей. Как же теперь ей быть? Ведь он перечеркнул то, что она больше всего ценила: память о покойном муже, радость обладания прекраснейшими землями в мире, ее добродетель.

Натали решительно поднялась. Пропади он пропадом, этот Кейн Ковингтон! Он не сможет омрачить ей праздник! Наоборот, она наденет свое самое нарядное платье, самые красивые туфли, самую дорогую шляпку и отправится в Клаудкасл в сопровождении самого интересного мужчины, в его лучшем экипаже — настоящей карете, черной и лакированной, с гербами на дверцах. Она будет восседать среди мягких кожаных подушек, рядом с белокурым аристократом, который от нее без ума. Они отдадут должное празднеству, и ни разу за это время ее не посетит мысль о Кейне Ковингтоне. Возможно, тот настолько оскорблен, что будет избегать ее всеми способами.

— Мэм, подъехал экипаж лорда Блэкмора!

— Слышу, Джейн! Я уже почти готова.

Натали бросилась к гардеробу, достала синее, как осенние небеса, платье и поспешно оделась. Цвет исключительно шел ей, подчеркивая белизну кожи и яркую рыжину волос. Платье было довольно открытым, поэтому пришлось поддернуть корсаж как можно выше. К нему прилагалась шляпка, заказанная специально к празднику, и перчатки. Натали закрепила у горла теплую зимнюю ротонду и спустилась вниз, к жениху.

* * *

Как и повсюду в городке, в пансионе на Силвер-стрит шла бурная деятельность. Ковбои и золотоискатели поспешно брились, умывались, подкреплялись горячительным, слонялись по нижнему этажу и обменивались мнениями насчет того, кто на этот раз выиграет приз за самый большой слиток.

Кейн по обыкновению оставался в стороне. Пока Мардж с дочерью убирали со столов, он поддерживал с ними легкую болтовню. Потом хозяйка отправилась проверить, готов ли праздничный пирог.

— Кейн, я так волнуюсь! — обратилась к нему Белинда. — А ты?

— Я — нет.

— Ну конечно, ведь ты еще ни разу не был на Дне Эльдорадо.

— Не был и не буду.

— Как это? — изумилась Мардж, до которой долетела эта фраза. — Вы шутите, мистер Ковингтон? Не побывать на Дне Эльдорадо! Это неслыханно!

— Снегопады не за горами, — напомнил он резонно. — У меня совершенно нет времени на развлечения. Сегодня самый Подходящий день для валки…

— И для танцев! — перебила его Белинда. — Я надену мое любимое платье с зеленой оборочкой и ленту, которую ты мне вчера подарил. Ты должен пойти, Кейн! Там будет картофельный салат, и окорок, и цыпленок… и все это я попробую!

— На здоровье! — сказал он вставая. — А у меня дела

— Но хоть на танцы-то ты придешь? — взмолилась девушка.

— Если не буду падать с ног от усталости. Повеселись всласть! И вы, Мардж, тоже.

— Если не придете на праздник, останетесь голодным, — предупредила хозяйка. — Готовить ужин сегодня будет некому.

— Ничего, как-нибудь переживу.

На городской конюшне, где обычно хватало пустых стойл, сейчас было полным-полно лошадей. И еще с десяток топтались у коновязи снаружи. Кейн оседлал Дьявола и вынужден был вывести его со двора в поводу, плутая между пролетками, телегами, фургонами. Какая-то лошадка была привязана даже к дереву на улице, тоже необычайно запруженной. Зоркие глаза Кейна сразу углядели один особенно внушительный экипаж. Он выделялся среди остальных своей элегантностью и новизной. Начищенный герб на дверце так и притягивал взоры.

Хотя все говорило о том, что вместе с Блэкмором приехала и Натали Валланс, Кейн не уделил карете Особого внимания, быстро вскочил в седло и направил жеребца прочь из городка; Эта женщина принесла ему достаточно неприятностей и самое большое унижение в его жизни. До сих пор при мысли об этом Кейна охватывал яростный гнев. Это называлось “выпустить пар”, однако он и помыслить не мог, что станет объектом подобной выходки.

В глубине души Кейн был позабавлен грубой шуточкой Натали. Он и раньше не относил ее к настоящим леди, а теперь и вовсе решил, что ей причитается пара хороших шлепков по заду — то, что обычно приходило на ум при общении с простецкими, довольно вульгарными, но веселыми и компанейскими женщинами из народа. С леди он посчитался бы иначе.

А посчитаться стоило.

За городской чертой Кейн вдруг натянул поводья, остановив Дьявола на полном скаку и заставив его подняться на дыбы. Успокоив жеребца, он повернулся в сторону городка и долго сидел, взявшись за луку седла и глядя вниз, в долину.

На губах его играла усмешка,

Со строительством можно денек и подождать, думал он. День Эльдорадо дает ему хороший шанс поквитаться с Натали Валланс. Она, конечно, ждет, что отныне он будет прятаться по углам при одном ее приближении. Он же даст ей понять, что это ей нужно всеми силами его избегать. Отлично, он сейчас же вернется в город и вольется в праздничную толпу!

Так и эдак взвесив свое решение, Кейн придумал, как ему следует действовать. Чем мозолить Натали глаза, лучше дать ей немного повариться в собственном соку: высматривать его в толпе, шарахаться от каждой тени. А когда она наконец решит, что опасаться нечего, вот тут-то он и появится.

Теперь усмешка была уже не только на губах, но и в голубых глазах Кейна. Да-да, он свалится ей как снег на голову в самый неподходящий момент! Он не даст Натали ни на минуту забыть о себе. Он станет ей улыбаться как ни в чем не бывало и в конце концов выведет ее из себя.

Кейн расхохотался. Дьявол повернул умную голову и с немым вопросом скосил на него глаз. Ласково потрепав жеребца, Кейн последовал дальше. Теперь, как и каждый житель Клаудкасла, он с нетерпением ждал начала праздника.

* * *

Опираясь на руку Эшлина, раздавая улыбки и приветствия, Натали старалась убедить себя, что наслаждается жизнью, а вовсе не высматривает в толпе Кейна Ковингтона.

Деревянные тротуары были заполнены народом, повсюду слышались шутки, смех, оживленная болтовня. Мейн-стрит была отгорожена канатами — здесь должны были проходить конкурсы и состязания. Можно было не опасаться, что Кейн решит в них участвовать. Его сарказм и слишком большое самомнение не позволят ему смешаться с толпой.

Иное дело Эшлин. Сбросив пальто и пиджак, закатав рукава крахмальной рубашки, он, как простой житель городка, поплевал на руки и взялся за тяжелый молот. Разумеется, ему не удалось расколоть валун с одного удара, но это его ничуть не обескуражило. Он смеялся даже громче, чем зрители, а потом присоединился к ним, чтобы посмотреть на других желающих. Он держался со всеми абсолютно непринужденно.

Натали скоро отвлеклась от состязания и снова поймала себя на том, что скользит взглядом по морю лиц. Кейна Ковингтона среди них не было.

К полудню толпа насытилась зрелищами, возжаждала хлеба и переместилась туда, где столы ломились от яств. Любо-дорого было смотреть, какие горы провизии нагружались на простые оловянные тарелки: громадные ломти домашних окороков, копченая форель, красный на срезе ростбиф, разнообразные соленья. У положенных на козлы досок стояли с половниками женщины в белых передниках, черпая из котлов свекольник, бобовую похлебку, тушенную с сельдереем капусту, картофельный салат и доверху наполняя миски всем желающим.

Когда Натали присоединилась к подругам, занятым этой работой, Кэрол Томпсон начала с того, что выразила глубокое разочарование.

— По какому поводу? — рассеянно осведомилась Натали, ныряя половником в котел с дымящимся варевом. — Погода на редкость хороша, еды вдоволь, весь город здесь…

— Кроме мистера Ковингтона!

— Правда? А я и не заметила.

— Значит, ты одна здесь такая. Все дамы ужасно огорчены. Наступило время десерта, котлы сменились подносами, на которых красовались шоколадные пудинги, лакричные кексы, горы пирожков со всевозможной начинкой и богато украшенные пироги. Все это перемежалось фруктами нового урожая.

Эшлин Блэкмор тепло улыбнулся Белинде Бейкер, принимая от нее тарелку с большим куском тыквенного пирога.

— Сегодня ты премило выглядишь, дитя мое, — сказал он тоном обходительным, но самую малость прохладным, каким обращаются к хорошему знакомому, но не слишком близкому другу.

При этом в памяти у него прошла череда весьма возбуждающих картин. В прошлый вторник он был в необычайном сексуальном напряжении и едва дождался Белинду. Как только девушка оказалась в гостиной, он набросился на нее, повалил на пол и сорвал с нее нижнее белье. В своем нетерпении он едва сумел расстегнуть брюки. И надо же было такому случиться, что Уильяму, как всегда отпущенному на весь вторник, вздумалось вернуться именно в этот момент. К счастью, хорошо вышколенный слуга никогда не открывал двери не постучав. Стук заставил Эшлина и Белинду окаменеть. Оба они лежали на полу в самой недвусмысленной позе — граф между раздвинутых голых ног своей приходящей служанки.

— Кто там? — спросил он, от неожиданности несколько визгливым тоном.

— Уильям, милорд! Я забыл вазу, которую нужно подклеить. Вы изволили приказать, чтобы завтра она была на своем месте.

Белинда хихикнула, находя все это очень забавным. Эшлин поспешно зажал ей рот ладонью.

— Я передумал, Уильям. Можешь идти!

С трудом дождавшись стука наружной двери, Эшлин возобновил лихорадочные движения.

Сейчас, глядя на свеженькое юное личико Белинды, он вспоминал все это и прикидывал, нельзя ли под каким-то благовидным предлогом затащить ее в карету. То-то было бы сладко побаловаться с ней прямо под носом у ее мамаши, у своей чопорной невесты и у всего остального населения этого жалкого городишки! Однако подобная прихоть могла обойтись слишком дорого, поэтому граф с большим сожалением отказался от волнующей идеи. В конце концов, до вторника оставалось уже немного.

Пока он пребывал в этих приятных раздумьях, Мардж Бейкер не сводила с него благоговейного взгляда. Что за чудесный человек этот лорд Блэкмор, думала она, просто воплощение доброты и понимания! Судье Валланс на редкость повезло.

От восторженного созерцания ее отвлек Джо Саут. Заметив, что парень топчется перед ней в ожидании, пока на него обратят внимание, Мардж ободряюще улыбнулась ему, наполнила его тарелку разными вкусными вещами и пригласила как-нибудь поужинать в пансионе вместе с Ковингтоном.

После сытного обеда наступило временное затишье: мужчины покуривали и обсуждали ход празднества, женщины убирали со столов. Была среди них и Натали. Работая, она продолжала озираться по сторонам.

Кейна Ковингтона нигде не было.

Передохнув, публика с новым задором вернулась к шумным увеселениям, опустевшая было Мейн-стрит снова заполнилась народом. Не только мужчины, но и женщины и дети нашли в чем посоревноваться. Никто не чувствовал себя обойденным.

Белинда Бейкер завоевала титул самой красивой девушки города, а Зик Бредшоу, продубленный непогодой и косматый словно гризли старатель, был признан самым безобразным мужчиной, что он нашел весьма лестным для себя. Натаниель Парк, немногословный отец семерых детей, в третий раз показал себя самым сильным в Клаудкасле и смущенно согнулся вдвое, чтобы Натали могла возложить ему на голову позолоченный венец.

Но самым волнующим событием дня было, конечно, соревнование за самый крупный самородок. Здесь неожиданно для всех отличился четырнадцатилетний Бобби Клейборн. Угловатому подростку достался двуглавый орел, тоже позолоченный.

Время летело незаметно, настал час вечернего пиршества. Толпа заметно увеличилась — некоторые окрестные жители смогли добраться в городок только к ужину. Натали была почти уверена, что увидит Кейна в одной из очередей к столам с едой и напитками, но обманулась в ожиданиях.

Вторая трапеза была еще более сытной. Чтобы дать возможность пище улечься в желудке, Натали предложила Эшлину пройтись. Тот отказался под предлогом, что едва может двигаться.

— А я бы прошлась, — сказала Кэрол Томпсон. — Хочешь, я составлю тебе компанию?

— Конечно! — обрадовалась Натали. — Кстати, где Эстер? Я не видела ее со времени бега в мешках. Пойдем, узнаем, не хочет ли она прогуляться вместе с нами.

— Вряд ли. Она пошла уложить детей вздремнуть на сиденьях пролетки, чтобы не раскапризничались во время танцев.

И дамы покинули лорда Блэкмора, на ходу обсуждая события дня. Поскольку почти все население собралось на Мейн-стрит, остальные улицы городка были пустынны. Натали и Кэрол медленно шли по деревянному тротуару, наслаждаясь запоздалым теплом. Говорить было лень. Сытые, уже несколько утомленные, они отдавали должное передышке.

Вскоре они свернули на Денвер-стрит, где конторы перемежались то приемной зубного врача, то оценочной, то сыроварней. Все это стояло пустым и запертым. Надо сказать, что в День Эльдорадо открытыми оставались только салуны, да и в тех можно было встретить разве что последнего пьяницу.

В конце Денвер-стрит находился салун “Золотая жила”, непривычно тихий и безлюдный. Под лучами вечернего солнца у дверей кто-то сидел, вытянув ноги поперек тротуара и надвинув на запрокинутое лицо шляпу. В фигуре, во всей позе этого человека было что-то очень знакомое.

У Натали сильно застучало сердце. Кейн Ковингтон! Она знала, что без него не обойдется! Так и есть, торчит в городке, вместо того чтобы заниматься делом!

— Знаешь, Кэрол, я уже достаточно размяла ноги, — сказала Натали останавливаясь. — Пора возвращаться.

— То есть как это пора? — удивилась подруга. — Мы же только что вышли! — И она направилась дальше.

— Да, но…

— Что с тобой?

— Тише! Он услышит!

— Кто услышит? — Кэрол огляделась и наконец заметила одинокого бездельника. — Ну и пусть себе слышит, что с того… ах Боже мой! Это же мистер Ковингтон! Надо же, греется на солнышке!

— Пусть греется, не будем ему мешать.

— Наоборот! Идем поздороваемся.

Кэрол схватила Натали за руку и потащила ее за собой.

Той оставалось только подчиниться. Совсем ни к чему было обнаруживать свое волнение.

Когда молодые женщины оказались совсем рядом, Кейн подтянул ноги, выглянул из-под шляпы, быстро поднялся и произнёс с этим своим отвратительным вкрадчивым акцентом:

— Добрый день, леди! Празднуем День Эльдорадо?

Он смотрел только в улыбающееся лицо Кэрол Томпсон, намеренно игнорируя Натали. Что ж, тем лучше.

— Празднуем! — подтвердила хорошенькая вдовушка.

— Надеюсь, все проходит замечательно?

— Вовсе нет, мистер Ковингтон! Замечательно будет только в том случае, если вы придете на танцы, — промурлыкала Кэрол, беззастенчиво флиртуя и ухватив Кейна повыше локтя.

— Вы мне льстите, миссис Томпсон, — сказал он, накрыв ее руку своей. — Знаете, я ведь не собирался на эти ваши танцы.

Кейн мимолетно коснулся взглядом Натали, и ее буквально обожгло. Взгляд нес в себе такой мощный заряд, что она испугалась, что и ее подруга это почувствовала.

— Прошу, зовите меня просто Кэрол. Вы должны пойти, мистер Ковингтон!

Тот снова взглянул на Натали, вернее, на кромку ее декольте. Глаза его сверкнули. Натали ощутила, как груди ее наливаются, распирая корсаж. По спине и шее пробежали мурашки, стало трудно дышать. К счастью, Кейн уже снова смотрел на ее подругу.

— Кэрол так Кэрол, — протянул он с улыбкой. — Возможно, я и пойду… Кэрол.

Значит, он все-таки собрался прийти! Она этого просто не вынесет! Натали перепугалась так, что ноги у нее стали ватными.

— Нет, вы должны дать слово, что будете на танцах! — не унималась подруга.

Кейн только неопределенно повел плечами, пониже надвинул шляпу и не спеша удалился в сторону заходящего солнца.

— Вот это мужчина! — вздохнула Кэрол. Они стояли, щурясь ему вслед, пока он не скрылся за углом.

Глава 15

После целого часа тревожного ожидания Натали решила, что Кейн не придет, иначе он уже давно попался бы ей на глаза.

Она стояла на лестнице, куда ускользнула из банкетного зала отеля “Эврика”, чтобы в одиночестве отдохнуть от танцев. Впрочем, танцы давно выплеснулись в вестибюль, так что можно было видеть разгоряченных танцоров, кружившихся там под звуки музыки.

В дальнем углу зала, на мраморном возвышении, играл небольшой, но весьма усердный оркестр. Сейчас он наяривал “Девушек Буффало”, а десятки и десятки неутомимых ног одновременно притопывали, заставляя пол содрогаться. Кэрол Томпсон и не думала горевать по поводу отсутствия Кейна, она отплясывала на пару с крикливо разодетым завсегдатаем казино “Гайети”. Эстер танцевала с мужем, улыбаясь ему е нежностью новобрачной, а Белинда — с обладателем приза за самый большой слиток. Эти двое то и дело наступали друг другу на ноги и заливались смехом. Неподалеку от них Эшлин залихватски кружил Мардж Бейкер, возвышаясь над ее пухлой фигурой. Чтобы услышать, что она говорит, ему приходилось наклоняться.

Все было как будто в порядке, можно было возвращаться в зал, не опасаясь столкнуться с южанином. Натали обратила взгляд к подножию лестницы и…

У нее захватило дух.

Кейн Ковингтон стоял, поставив ногу на нижнюю ступеньку и вытянув руку вдоль перил. Театральность позы не мешала ему выглядеть ошеломляюще красивым — весь в черном, за исключением белой, как горные снега, рубашки. Он улыбался, и глаза, поразительно голубые на смуглом лице, тоже смеялись. Этот человек знал, что ошеломил ее, и наслаждался этим. Взгляд его был возмутительно дерзким, все понимающим, горячим и при этом отстраненным, словно он разглядывал незнакомку или женщину, о которой был не слишком высокого мнения.

Это помогло Натали взять себя в руки. Кейн бросал ей вызов. Ей оставалось либо трусливо бежать прочь, либо этот вызов принять. Натали приказала себе смотреть ему прямо в глаза. Она никогда, не пасовала ни перед чем и ни перед кем, не спасует и на этот раз.. Пусть он делает что хочет, пусть ведет себя как хочет, ему не запугать ее!

Изящным движением подобрав юбки, Натали медленно пошла вниз по лестнице. Кейн убрал руку с перил, всем своим видом выражая ожидание. Состояние тревоги усилилось. Натали до боли стиснула зубы, ощутив, до чего скованны ее движения. Как он, должно быть, издевается над ней в мыслях!

Кейн, однако, и не думал издеваться. Эта рыжеволосая красавица слишком интриговала его, чтобы оставаться сторонним наблюдателем, даже лелея план мести. Натали старалась выдержать его взгляд, давая понять, что не испугается любого его действия — честь и хвала такому присутствию духа.

Разумеется, Кейн не собирался делиться с ней этими мыслями, довольно было и того, что он постоянно демонстрировал ей свое физическое влечение. Натали Валланс была лакомым кусочком и, конечно же, отлично это знала. Белокожие и рыжеволосые женщины встречаются не так уж часто, тем более на землях, еще недавно совсем диких. Она напоминала хрупкую фарфоровую статуэтку.

Будь она только хороша собой, все было бы гораздо проще. Однако Кейн высоко ценил в людях отвагу, умение бросить и принять вызов, а всем этим Натали обладала в полной мере. Она шла к нему с высоко поднятой головой, сверкая изумрудами глаз, упрямо выпятив подбородок.

— Мистер Ковингтон, рада видеть вас на нашем празднике, — подойдя, сказала Натали так громко, словно ее слова предназначались не только одному Кейну.

Очевидно, она решила вести себя с ним сугубо официально. Кейн тоже кое-что решил, и потому, когда она протянула руку для пожатия, взял ее, демонстративно отступив так, что Натали пришлось тянуться.

— Что ты делаешь?

— Принимаю меры предосторожности — на случай, если тебе снова захочется сунуть руку мне в брюки и…

— Тише, черт возьми! — прошипела Натали. Осознав свой неподобающе громкий возглас, она покраснела.

— Хочешь, чтобы я нашептывал? Что-нибудь интимное, конечно?

— Веди себя прилично!

— Только если ты пообещаешь впредь держать большой и указательный пальцы при себе. Им можно найти куда лучшее применение.

Натали нервно оглянулась, чтобы убедиться, что их не подслушивают.

— Ты просто жить не можешь без того, чтобы не сказать пошлость!

— А ты не можешь жить, не строя из себя недотрогу. Надо же, судья с таким артистическим талантом…

— Я не желаю все это выслушивать! — Она скрипнула зубами от бессильного гнева. — Не знаю, что ты имеешь в виду…

— А я могу тебе доступно объяснить, как я это умею делать. — Кейн придвинулся ближе. — Со мной ты настоящая — живая, страстная, порой даже грубая. Со мной ты не можешь притворяться, как со всеми остальными, и именно это тебя злит. Стоит нам остаться наедине, как с тебя слетает маска благопристойности. В глубине души ты наслаждаешься этим, но не хочешь признать, что это так. Пойдем отыщем укромный уголок, и я дам тебе возможность немного побыть собой.

— Не пытайся умничать, тебе это не идет!

— По-твоему, мое место только в постели? Герой-любовник, так? — Кейн, усмехнувшись, сжал ей локоть. — Мы можем договориться. Я больше не буду строить из себя умника, но и ты прекрати корчить из себя благонравную особу. Это даст нам возможность, наконец, заняться любовью. Самое время, ты не находишь?

— Послушай, Ковингтон, — с нажимом начала Натали, — и, ради Бога, попытайся понять! Ты жестоко ошибаешься насчет меня…

— Мэм, ваш жених сейчас присоединится к нам, — ехидно перебил Кейн и, понизив голос, добавил: — Вот и посмотрим, кто прав, а кто ошибается. Если прав я, и секунды не пройдет, как твоя маска окажется на привычном месте.

Кипя бессильной яростью, Натали вынуждена была приветливо улыбнуться лорду Блэкмору. Чего бы только она не отдала сейчас за возможность как следует пнуть Кейна в голень острым мыском туфельки!

— Ковингтон! — оживленно приветствовал Кейна граф. — Мы ждали вас целый день, не правда ли, дорогая?

— Правда, дорогой, — подтвердила Натали, глядя в пространство между их головами.

— Я тронут, — с усмешкой отозвался Кейн. Он обменялся рукопожатием и парой любезностей с единственным мужчиной в городке, снисходившим до общения с ним. Кейн инстинктивно не доверял лорду Блэкмору, задаваясь вопросом, что за игру тот ведет. Граф лез из кожи вон, стараясь быть с ним любезным, но зачем ему это нужно? Кейн абсолютно не верил в его искреннее расположение.

Когда их руки разжались, Кейн, убирая свою, случайно задел Натали. Непроизвольно они посмотрели друг на друга и тут же отвели взгляды.

— Прошу меня извинить, миссис Бейкер пытается привлечь мое внимание.

Он откланялся и ушел. Эшлин тотчас повернул Натали к себе за плечи.

— Что все это значит?

— Что именно?

— Я следил за твоей беседой с Ковингтоном, дорогая. Мне не слишком понравилось то, что я увидел. Неужели мне следует ревновать?

— Нет, что ты! — запротестовала Натали, мысленно скрежеща зубами.

Она вела себя именно так, как говорил о ней Кейн — лицемерила, притворялась, играла роль. Проще говоря, она непрерывно лгала. Будь она честной перед Эшлином и собой, она бы ответила: “Да, у тебя есть тысяча и одна причина ревновать меня к Ковингтону! Я позволила ему то, чего не позволяю тебе, своему жениху! Я была с ним в постели, я делала такое, за что ты презирал бы меня! А теперь он пытается все это повторить! Он обольщает меня, и я… я слабею! Ревнуй меня, Эшлин, ревнуй, не позволяй мне снова пасть!”

— Вот и хорошо, — улыбнулся граф ее негодующему протесту и привлек чуть ближе к себе. — Понимаешь, я прочел в глазах Ковингтона желание…

— Эшлин, прошу тебя!

— Ты должна выслушать, дорогая, — мягко упрекнул он. — Думаешь, я слеп? Для меня давно уже не секрет, что Ковингтон на тебя засматривается. Это совершенно очевидно, он даже не старается этого скрывать! Но я не раздосадован — я польщен, и хотя не доверил бы этому южанину свой бумажник, не говоря уже о невесте, тебе, моя дорогая, я могу доверять. И я доверяю. Безоговорочно!

Дальнейшее стало для Натали чистейшим мучением, так как выйти из роли теперь было совершенно невозможно. Она танцевала с каждым, кто ее приглашал: со старателями, ковбоями, служащими приисковой компании и так далее и так далее — и старательно притворялась веселой, совершенно уверенная, что Кейн следит за ней знающим, пренебрежительным взглядом. Разумеется, Натали пыталась всячески избежать этого взгляда, и это удавалось ей до тех пор, пока Кэрол Томпсон не вытащила южанина в круг танцующих.

Хорошенькое лицо вдовушки сияло не хуже хрустальной люстры у нее над головой. Она приходилась Кейну чуть повыше плеча и не преминула этим воспользоваться, положив туда голову и искоса бросая на него кокетливые взгляды. Нисколько не смущаясь, она откровенно прижималась к своему кавалеру, губы ее были призывно полуоткрыты, глаза горели. Она была воплощением покоренной женщины.

Поймав себя на том, что разглядывает эту пару, Натали виновато потупилась, но взгляд как магнитом тянуло в ту сторону. Кейн что-то говорил Кэрол, улыбаясь так, что щеки ее рдели от счастливого смущения. Бог знает почему это показалось Натали на редкость неприятным зрелищем.

Внезапно, словно ощутив на себе пристальный взгляд, Кейн повернулся. Улыбка его померкла, брови сошлись, лицо омрачилось. Натали наступила своему кавалеру на ногу, извинилась и до боли закусила губу.

Чего он хочет, этот южанин? Она ни на секунду не поверила, что он всерьез поощряет заигрывания Кэрол! Скорее всего он делает это нарочно, чтобы показать, как мало для него значит она, Натали. Чтобы позлить ее. Разве не это главная цель его пребывания в Клаудкасле — мучить ее, издеваться над ней? Или ему довольно было дать ей понять, что он не считает ее порядочной женщиной? Обидеть ее в ответ на обиду и забыть о ней. Теперь ее присутствие ему просто мешает.

— …как раз поэтому?

— Что? — встрепенулась Натали, очнувшись и поймав обрывок вопроса своего бородатого кавалера. — Простите, я немного отвлеклась!

— Я говорю, вы не спешите со свадьбой, чтобы приурочить ее к Рождеству? А то вчера ребята спорили, ну я и решил узнать…

— Да, именно к Рождеству, — заверила Натали. — Чтобы отпраздновать сразу два события.

— Так я и думал!

Танец продолжался. Натали незаметно увлекла кавалера подальше от Кейна и Кэрол и потом старалась держаться как можно дальше от них. К счастью, то был единственный танец Кейна. После этого он занял место возле оркестрантов, скрестил руки на груди и, безразличный к перешептываниям, остался в этой позе, наблюдая за танцующими. Тщетно женщины проносились мимо него в вихре танца, принимая самые обольстительные позы, он только улыбался им, но не покидал своего поста.

По мере того как вечер набирал обороты, пунш в чаше становился все крепче, словно каждый поставил себе целью плеснуть туда виски. Музыка гремела, стены и пол содрогались от топота. Рано или поздно кровь должна была ударить в головы, и это, конечно же, произошло.

Два ковбоя сцепились из-за девушки, поднялся крик, музыка захлебнулась и стихла. Эшлин, с которым Натали танцевала этот танец, оставил ее и поспешил туда, где публика уже образовала круг. Было видно, как он увещевает драчунов. Поворчав, парни согласились уладить дело полюбовно, и порядок был восстановлен. Эшлин сделал знак оркестру продолжать.

Его немедленно окружили, осыпая похвалами. Подвыпившие старатели хлопали его по плечу, обращались к нему “дружище” и так трясли ему руку, словно хотели оторвать.

— А ты почему не восторгаешься своим рыцарем? Отчего не осыпаешь его поцелуями? Не даешь понять, что гордишься им.

Натали повернулась скорее потому, что ее возмутила насмешка в голосе южанина.

— Я и в самом деле им горжусь, Ковингтон. А тебе лучше помалкивать! — Она заправила за ухо выбившийся локон и сделала гримаску. — Помнится, ты убежал из “Позолоченной клетки” как побитая собачонка.

Она умолкла в ожидании эффекта от своих слов, но Кейн продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.

— Я уверена, что Эшлин дал бы Лезервуду достойный отпор!

— Значит, дай я тогда отпор, ты была бы мной горда?

— Нет, конечно!

— Тогда зачем было стараться?

— Ты хочешь сказать, что Эшлин…

— Идем танцевать!

— Я уже танцую. Со своим женихом.

— Твой жених занят — пожинает плоды своей из ряда вон выходящей храбрости. Посмотри-ка! Теперь у него отбоя не будет от поклонниц.

Совсем юная девушка, алея от смущения, в этот миг делала перед графом реверанс, приглашая его на танец. Он развел руками, пожал плечами и, наконец, протянул руку, принимая приглашение.

— Ты, конечно, думаешь, что я ревную!

— Нет, — спокойно возразил Кейн. — Я думаю, тебе наплевать.

Изумленная его правотой, Натали не нашлась что сказать на это, а в следующий миг ее увлекли туда, где партнеры уже стояли друг против друга, начиная быстрый виргинский рил. Кейн, как и полагалось, поклонился Натали. Она присела в реверансе, попутно поймав взгляд и улыбку Эшлина.

Танец начался. Слишком стремительный, он не оставлял разгоряченной даме выбора, заставляя льнуть к кавалеру, чтобы хоть как-то удержать равновесие. Кейн кружил Натали так энергично, что порой ноги ее не касались пола. Они вместе проносились под аркой соединенных рук и снова неслись вперед, вперед по широкому кругу. Все пролетало мимо: лица, наряды, убранство зала — но это не мешало ей остро ощущать силу рук, которые влекли ее в танце, жар тела, тепло дыхания. К счастью, приходилось строго держать темп и согласовывать пируэты с танцевальными па других пар, что несколько отвлекало. Натали просто не пережила бы томного, завораживающего вальса.

Когда музыка умолкла, Натали тотчас высвободилась и сделала шаг назад. Лицо ее пылало, дыхание пресекалось, она тщетно подыскивала слова для безобидной реплики. Вокруг быстро пустело: танцоры, приятно опустошенные, спешили к столам с напитками.

Оркестр заиграл вальс. Натали начала отступать. Кейн не отставал. Она молча, с силой помотала головой в знак категорического отказа. Он как будто не заметил этого. Натали попробовала облечь отказ в слова, но ничего не вышло. Кейн продолжал подступать к ней. Она с мольбой прижала руки к груди. Он дерзко взял их в свои.

— Н-нет!.. — Это все, что ей удалось из себя выдавить.

— Да! — заявил Кейн и привлек Натали к себе в возмутительно интимном объятии вальса.

Музыка — чарующая, изумительная, опасная — набрала силу и заполнила зал. Рука на талии была горяча, пальцы слегка двигались, поглаживая ткань платья. Прикосновение отдавалось во всем теле, и томное оцепенение нарастало. Натали старалась все время смотреть в одну и ту же точку на смуглом горле над воротничком рубашки, но ощущала мужской взгляд на щеках, на губах, на груди. Нужно было разрушить чары, пока еще не поздно.

— Сделай одолжение, не прижимай меня так близко. Люди смотрят!

— Неужели?

— Пойдут сплетни…

— Подумаешь!

— Это огорчит Эшлина.

— Ничего, переживет.

— Ковингтон! Я знаю, тебе нет дела до того, что о тебе говорят, а для меня это важно.

— Почему?

— Потому что я здесь живу! Ты остался в Клаудкасле под влиянием минуты, долго ты здесь не задержишься…

— Как раз наоборот. Я намерен пустить здесь корни.

— Ах вот как? И на какие же средства ты собираешься существовать? Может быть, у тебя есть солидный банковский счет?

— Счет — дело наживное. Люди сплошь и рядом сколачивают себе состояния.

— Каким же образом ты намерен его сколотить?

— Надеюсь отыскать золото.

— Можно узнать, куда ты нацелился? Где собираешься мыть золото? На Бирюзовом озере? В ручье Сан-Мигель? В каньоне Эскаланте?

— Мыть золото? То есть перетряхивать тонны породы ради унции золотого песка? Ну нет, это не по мне! Для начала я обследую свою часть горы. Кто знает, не отыщется ли за облаками золотая жила…

— Ты спятил, Ковингтон! — процедила Натали, пытаясь не потерять самообладания. — На территории Клауд-Уэста золота нет и в помине!

— Предпочитаю убедиться в этом лично.

— Накануне зимы? С недостроенным домом?

— Я не спешу. Рано или поздно наступит весна.

— Ковингтон! Ты не отдаешь себе отчета…

— Меня зовут Кейн. Согласись, глупо придерживаться формальностей — все-таки у нас кое-что было.

— Ты опять за прежнее?!

— Я считаю, что наши отношения…

— Нет у нас никаких отношений!

— Разве? Это ты опять за прежнее, не я. Твердишь “не было этого, не было”, как нашалившая девчонка в наивной надежде, что это вернет ей потерянную невинность.

Натали попробовала вырваться, но добилась лишь того, что была прижата к Кейну еще теснее.

— Не делай из этого трагедии, — прошептал он ей на ухо. — Потворствовать своим слабостям не самый ужасный грех, зато самый сладкий. — Дыхание пошевелило завиток у ее виска. — Признайся в этом! Если вспомнить твои крики и стоны…

— Боже мой! Да я тебя просто ненавижу! — перебила Натали, дрожа от вспыхнувшей ярости.

Кейн оглядел ее с большим удовлетворением. Давая волю страстям, Натали Валланс превращалась в ослепительную красавицу. Между ними и в самом деле было много общего — он тоже разрывался между желанием и ненавистью. Поэтому он сказал без удивления, без досады:

— Знаю, милая. Отлично знаю.

Глава 16

Следующее утро выдалось сумрачным и унылым, сквозь свинцовые тучи лишь изредка проглядывало серое небо. Поднялся ветер и принес с собой ледяной холод. На высоте девяти с лишним тысяч футов тучи ползли брюхом по каменистой почве, цеплялись за скалы.

Непогода быстро набирала силу. Уже в полдень на исхлестанную ветром долину обрушился холодный дождь. Горы скрылись за тучами, тьма сгустилась, рассеиваемая лишь вспышками молний. От грома сотрясались даже солидные постройки на ранчо Клауд-Уэст.

Переменчивая натура Натали легко поддавалась влиянию погоды. В этот день настроение у нее было под стать ревущей буре, мысли непрестанно возвращались к Кейну Ковингтону. Само это имя засело в голове как заноза.

Натали был противен откровенный цинизм южанина, его снисходительные манеры, его заносчивость. Он настроился изводить ее, и, надо сказать, ему это прекрасно удавалось. Вспоминая его оскорбительные замечания, Натали вскипала от гнева и мерила шагами гостиную, проклиная тот день, когда Кейн Ковингтон встретился на ее пути.

Но хуже всего было то, что ярость незаметно переходила в желание и Натали ловила себя на горячих, непристойных мыслях. Ей вспоминался бал во время Дня Эльдорадо и вальс, который она танцевала с Кейном. Невольно думалось, что светские матроны, когда-то косо смотревшие на этот танец, были абсолютно правы. Он чересчур сближал, он маскировал вольности под танцевальные па и для многих женщин стал решающим шагом к падению. Даже сейчас ей легко было вообразить себе жар мужского тела, силу объятий (не менее греховных оттого, что они дозволены), вообразить даже то, чего не было: вкрадчивый голос над ухом, шепчущий: “Я хочу тебя, хочу тебя… и ты тоже меня хочешь!..” — легкие прикосновения губ, от которых мурашки бегут по коже и закипает кровь.

Неожиданный страх заставил сердце Натали болезненно сжаться.

Кейн сказал, что хочет обследовать свою часть горы. Гранитный дворец под угрозой! Золото под угрозой!

Расхаживая мимо окон, за которыми бушевала буря, Натали ощущала все большую уверенность в том, что ей самой, ни доверенному ей кладу никогда уже не быть в безопасности. Наконец, измученная тревогой, она заставила себя вернуться к яростному, всепоглощающему гневу — наиболее сильному чувству в широком спектре ее эмоций по отношению к Кейну Ковингтону. Гнев пожирал и сжигал Натали, ей казалось, что она начинает сживаться с ним, как с неизлечимой болезнью.

Промозглым мрачным вечером она все еще вышагивала на подгибающихся от усталости ногах, когда на ранчо появился Тахома. Старый шаман был не из тех, кого можно испугать плохой погодой. Он спустился в Клауд-Уэст с обложенных тучами гор, насквозь промокший, но нисколько этим не удрученный.

— Что-то случилось. Костер На Снегу, — сказал он без предисловий. — Расскажи, что тебя гнетет!

Натали не удивилась. Старый индеец всегда очень чутко угадывал ее настроение, как если бы они жили, думали и чувствовали в едином ритме. Задав свой вопрос, он замолчал, терпеливо ожидая ответа. Узловатые пальцы играли лапой барса.

Разумеется, рассказать все было просто невозможно, а едва начав, уже нельзя было бы остановиться, поэтому Натали заверила старика, что случившееся — ее личная проблема и что ему совершенно не о чем беспокоиться. В эти заверения она вложила весь свой артистический талант, так жестоко высмеянный Кейном, а затем перевела разговор на погоду.

Тахома нахмурился, тряхнул седыми патлами и мрачно провозгласил, что духи зимы вырвались на свободу из своего снежного заточения. Рано или поздно они снова будут туда изгнаны, но до той поры многое успеет случиться — и хорошее, и плохое.

Шаман оставался на ранчо до темноты, потом попрощался и исчез, словно растаял во мраке, еще более густом из-за снега с дождем. Натали снова осталась одна, перебирая в памяти некоторые моменты его визита.

Пока она рассказывала о Дне Эльдорадо, старик кивал и улыбался, однако улыбка исчезла, стоило только ей упомянуть, что к ужину она ждет Эшлина. Натали попыталась исправить дело, пригласив Тахому разделить с ними трапезу, но уродливое лицо окаменело, черные глаза утратили всякое выражение и в ответе прозвучало категорическое “нет”.

Старый шаман не выносил лорда Блэкмора и даже не пытался этого скрывать. Когда эти двое впервые встретились — Натали попыталась подружить двух близких ей людей, — между ними сразу словно разверзлась пропасть, заполненная таким холодом, что Натали просто физически ощущала его. Антипатия была взаимной, хотя Эшлин это всячески отрицал. Тахома же почему-то несколько раз спрашивал у нее, есть ли у графа брат. Когда Натали поинтересовалась об этом у Эшлина, тот заключил ее в объятия, нежно поцеловал и ответил: “Конечно, нет! Я единственный представитель рода!”

Натали долго стояла у окна в глубокой задумчивости. Ее огорчала откровенная неприязнь старого шамана к Эшлину, особенно потому, что, как правило, он был снисходителен к человеческим слабостям. Тахома хорошо разбирался в людях, и то, что он чуждался графа, наводило на мысль, что он усмотрел в Эшлине Блэкморе нечто отвратительное, что укрылось от самой Натали. При упоминании этого имени он уходил в себя и отказывался поддерживать разговор.

А вот Кейн ему бы понравился!

Мысль эта явилась незваной, словно подсказанная кем-то со стороны, и по спине у Натали прошел холодок. Если ее подсказал Тахома, подумала она, значит, не такой уж он знаток человеческой натуры! Ведь Кейн Ковингтон — настоящее исчадие ада!

А примерно в миле от того места, где Натали стояла у окна, вглядываясь во тьму, через дождь и снег “исчадие ада” неслось на своем верном жеребце. Низко надвинув шляпу, а ворот подняв как можно выше, Кейн то и дело понукал Дьявола. После изнурительного дня на Промонтори-Пойнт он возвращался в Клаудкасл.

Потребность видеть Натали Валланс, держать ее в объятиях постепенно становилась для него чем-то вроде наваждения, и в этот день Кейн вознамерился дать выход вожделению у девочек Молли Мэдисон. Это был бордель с самой солидной репутацией в городке, с самыми привлекательными, воспитанными, жизнерадостными и здоровыми проститутками — именно то, что ему и требовалось.

Кейн уже подъезжал к Клаудкаслу, когда резко похолодало. Дождинки, замерзая на лету, достигали земли колючими ледяными иглами. Щеки жгло от их уколов, руки коченели даже в перчатках. У красивого трехэтажного здания Кейн торопливо спешился, предоставил Дьявола заботам слуги и направился к ярко освещенному порталу.

На стук молоточка появилась сама мадам. При виде Кейна дежурная улыбка на ее лице потеплела. Такого рода клиент был куда предпочтительнее старателей, неряшливых и грубых даже тогда, когда у них водились деньги.

— Мистер Ковингтон, не так ли? Входите же, на улице такой холод!

Другой слуга принял у Кейна верхнюю одежду и повесил ее, предварительно хорошенько встряхнув.

— Ах, сэр, — сказала мадам, игриво постучав по груди гостя сложенным веером, — девочки только и говорят о том, когда же вы наконец уделите им внимание! Воображаю, как они обрадуются!

Она поманила Кейна за собой в неярко освещенное помещение с пышной отделкой и тяжелыми пурпурными драпировками. В углу тапер наигрывал на пианино приятную мелодию, в которую самым естественным образом вплетались женский смех, перезвон бокалов, дразнящий шепот.

Здесь клиенты настраивались на то, ради чего пришли, но Кейну не требовался дополнительный настрой. Он обежал комнату взглядом и остановил его на брюнетке, столь же жгучей, как и он сам, но с глазами цвета подогретого шерри.

— Мистер Ковингтон, у вас отличный вкус! — просияла Молли Мэдисон. — Катрина — моя лучшая девочка, самого высокого класса. Именно потому она так дорога… — Мадам заглянула Кейну в лицо, нашла его бесстрастным и осторожно продолжала: — Катрина берет только одного клиента, поэтому, если хотите, можете остаться с ней на всю ночь.

Это означало не почасовую, а суточную оплату, но Кейн и глазом не моргнул.

— Я так и сделаю.

Когда он приблизился, Катрина поднялась. На губах ее играла улыбка. Кейн обнял ее затянутый корсетом стан и повлек к лестнице, ведущей в номера.

Мадам была права: бордель гудел от пересудов о том, когда же южанин явится туда и с кем в первый раз поднимется наверх, поэтому Катрина, гордая его выбором, готовилась явить все свое искусство. Когда Кейн, чистый и совершенно голый, вышел из примыкавшей к комнате ванной, она с непрофессиональным волнением оглядела его смуглое тело. В такую удачу ей с трудом верилось.

Кейн осмотрелся. Комната освещалась только пламенем камина и свечой на столе. Большую часть ее занимала кровать под пурпурным пологом с золотистой бахромой. На полу у изголовья в ведерке со льдом охлаждалось шампанское, рядом ждали своего часа два высоких бокала. Все это вместе взятое нашло отклик в усталом теле. Снаружи завывала непогода, а здесь было тепло и уютно, и в постели ожидала красивая и податливая женщина.

Катрина успела сбросить одежду и полулежала среди мягких подушек под покрывалом цвета ее глаз, которое лишь подчеркивало чувственность позы и соблазнительные изгибы тела. Она вынула из прически шпильки, и волосы свободно рассыпались по ее смуглым плечам. Грудь девушки была полуоткрыта, одна нога красиво лежала поверх покрывала, взгляд обещал все радости рая.

Большего невозможно было и желать.

Уронив полотенце на ковер, Кейн приблизился, присел на край постели и провел кончиками пальцев по краю покрывала, под которым вздымались округлости грудей.

— Что скажешь, Катрина? Готова ты радовать меня всю ночь напролет?

— Готова ли я? — Она глубоко вздохнула, так что покрывало сдвинулось, открыв соски. — Да я просто умираю от нетерпения!

— Правда?

Кейн захватил двумя пальцами край покрывала, потянул на себя и не отпускал до тех пор, пока оно целиком не соскользнуло на пол. С минуту он стоял, отдавая молчаливую дань восхищения своей избраннице на одну ночь, а когда Катрина просияла от удовольствия, наклонился к ней.

* * *

Получасом позже Кейн застегивал брюки, а красивая, дорогая проститутка с упреком смотрела на него со смятых простыней.

— Ты же хотел, чтобы я радовала тебя всю ночь напролет!

— Ты уже меня порадовала, милая.

— Но ведь мы только начали! — Она с досадой стукнула кулачком по подушке. — Я могу насытить тебя так, что…

— Я уже сыт.

И Кейн покинул комнату, галантно раскланявшись, а вскоре уже снова был раздет и лежал на других простынях, холодных и чуть сыроватых — в пансионе Мардж Бейкер. Тяжелый вздох вырвался из его груди. Физически он насытился, это верно. Опытная Катрина достаточно долго держала его в напряжении, чтобы потом он ощутил сокрушительную разрядку и облегчение сродни полнейшему опустошению. Да и к самому акту у Кейна не было никаких претензий.

Однако чисто психологически он был столь же голоден, как и до визита в бордель. В темноте маленькой комнаты перед ним плыло и таяло прекрасное лицо Натали Валланс, порой почти реальное, порой размытое, как греза. Руки дрожали от потребности сжать ее в объятиях, в паху ощущались спазмы болезненного, мучительного желания. Комкая подушку, Кейн проклинал себя за то, что какая-то часть его не желала слушать доводов рассудка и жаждала того единственного, что могло утолить ее потребность. Он ворочался с боку на бок, прижимался животом к матрацу, терся об него, пытаясь заглушить вожделение, и ненавидел себя за то, что не способен с ним совладать.

В надежде заглушить желание ревностью, Кейн рисовал себе Натали обнаженной в объятиях Эшлина Блэкмора, и мало-помалу это сработало. Тело его наконец успокоилось.

Но тяготение не ушло.

Глава 17

К утру окончательно подморозило, с сумеречных небес начали падать крупные хлопья снега. Ветер улегся, наступило затишье. К тому времени, когда Натали добралась до здания суда, небо расчистилось и открылись горные пики в белых зимних шапках. На улицах города уже лежал тонкий снежный покров.

Чтобы отпереть дверь кабинета, ей пришлось обогреть замерзшие руки дыханием. Кое-как пристроив ротонду на вешалке, Натали поспешила разжечь огонь в камине. Страшно было подумать о том, чтобы остаться без теплой обуви, поэтому она решила не снимать высоких, на меху, ботинок. Когда пламя загудело, Натали уселась за стол, попутно задавшись вопросом, кто выиграл ежегодное пари о том, когда случится первый снегопад.

По идее этим человеком должен был стать приезжий, не знакомый со здешним климатом и сделавший ставку наугад. Местные жители, и Натали в том числе, ожидали снега много раньше, а уж никак не 21 октября. В прошлом году, например, снег впервые выпал 29 сентября… или даже 28-го…

Натали снова посмотрела в окно. Там уже снова падали редкие снежные хлопья. Значит, продрогшую землю скоро укутает теплое белое покрывало. Она склонилась над столом. После обеда предстояло заседание по несложному гражданскому делу, а утро можно было посвятить бумажной работе: закрыть одни дела, переадресовать другие, рассмотреть заявки на партнерство в фирмах… Работая, она тихонько напевала. На душе было удивительно легко, и краем сознания она понимала, что Кейн Ковингтон никак не успеет заняться поисками золота. Снег не позволит ему делать вылазки на склоны, даже летом опасные своей крутизной, а зимой и вовсе непредсказуемые. Более того, он не достроит и дом.

— Вот так-то, мистер Ковингтон! — сказала Натали вслух. — Здесь, в Колорадо, нельзя круглый год трудиться на свежем воздухе, как у вас на Миссисипи!

И засмеялась, довольная тем, что самонадеянный южанин наконец получит хороший урок. Интересно, где он сейчас? Если все еще в пансионе миссис Бейкер, под ватным одеялом, то пусть не спешит высовывать нос. Все равно придется снова забиться в свою нору.

* * *

Кейн поставил подпись и еще раз пробежал глазами письмо. Оно было адресовано Джеймсу Данну, в прошлом офицеру армии северян, а теперь полковнику в отставке, одному из тех двоих, что удостоверили его сделку с майором Валлансом.

Сейчас Джеймс Данн проживал в Денвере. Кейн узнал об этом несколько лет назад, когда пути их снова пересеклись. То, что они сражались друг против друга во время войны, не помешало бывшим солдатам ощутить взаимное расположение, и хотя они не стали близкими друзьями, однако могли по праву считаться хорошими приятелями. Кейн доверял Джеймсу Данну и ни минуты не сомневался, что получит исчерпывающий ответ на свой запрос.

“Дорогой полковник. Прошу вас об одолжении, за которое буду весьма благодарен. Обращаюсь к вам как к официальному лицу, которому по роду службы доступна любая информация.

Некто Эшлин Блэкмор, недавно поселившийся в городке Клаудкасл, называет себя представителем железнодорожной компании “Денвер-Пасифик”. По его словам, неподалеку отсюда пройдет новая ветка и он послан скупить соответствующие земли, однако он до сих пор не заключил ни единого акта купли-продажи. Вышеупомянутый джентльмен регулярно бывает в Денвере, Предположительно для делового отчета.

Все это наводит на размышления. Говорит ли вам что-нибудь его имя? Признаюсь, мой интерес личного плана, поэтому прошу вас подойти к этому делу сугубо конфиденциально. Я, в свою очередь, сохраню ваш ответ в тайне.

Наилучшие пожелания Мэри и детям.

Кейн Ковингтон”.

* * *

Бумажные дела быстро наскучили Натали и утомили ее. Она любила свою работу. Ей нравились заседания, поединок мнений, живой интерес публики, однако судебное крючкотворство не вызывало в ней особого интереса. К сожалению, дела имели тенденцию накапливаться. Натали казалось, что она провела в этой работе уже довольно много времени, и она с надеждой устремила взгляд на часы. Было лишь половина десятого. Продолжать не хотелось. Натали вышла из-за стола и потянулась. Наверное, стоило узнать, не прибыла ли утренняя почта.

Набросив на плечи ротонду и прикрыв волосы капором, Натали вышла под медленно падавший снег и не спеша пересекла пустынную улицу. Перед цирюльней она постояла, держась за край перил и стряхивал с ботинок налипший снег. Натали уже собралась двинуться дальше по деревянному тротуару, как вдруг услышала шаги.

О ужас! К ней приближался Кейн Ковингтон!

Пальцы конвульсивно вцепились в перила, губы сжались в тонкую линию.

Кейн шел с непокрытой головой, и снежные хлопья, тая на черных волосах, образовывали на них блестящие капли. Он улыбался так тепло и открыто, словно был рад этой встрече.

Натали была этим просто взбешена.

— Почему ты не в постели?! — первым делом осведомилась она.

— О! — Кейн улыбнулся еще теплее. — Как приятно, что при одном моем виде тебе на ум приходит постель!

— Я совсем не о том!..

— А я о том. Когда я вижу тебя, мне вспоминается двуспальная кровать. Уж не знаю, чем ты так…

— Ты до отвращения вульгарен!

— Но забавен, не правда ли? Кстати, еще о забавном! Сегодня утром я выиграл пари. Вообрази, сделал ставку на то, что первый снег будет именно сегодня, — и выиграл. — Он одарил Натали безмятежной улыбкой и игриво коснулся ее плеча конвертом, который нес на почту. — Приглашаю тебя отпраздновать это событие.

— Вот еще!

Она отбросила руку Кейна, ненароком выбив конверт, и тот упал на тротуар. Взгляд ее сам собой потянулся к адресу.

— Джеймс Данн? Офицер, засвидетельствовавший вашу с Девлином сделку? — Это вырвалось прежде, чем Натали успела прикусить язык.

— Он самый, — спокойно подтвердил Кейн и добавил, отлично зная, что она обязательно будет противоречить каждому его слову: — Представляю, как тебе любопытно узнать, что в письме! Могу рассказать.

— Не имею ни малейшего желания это знать!

— Ну разумеется. — Он предложил ей руку. — Могу я по крайней мере рассчитывать, что ты проводишь меня до почты?

— Нет, не можешь!

Натали резко вскинула голову и двинулась в сторону почты. Кейн подождал немного, потом без труда догнал ее и пристроился рядом.

— Почему ты не хочешь со мной позавтракать? Боишься, что…

— Ничего я не боюсь! Сделай милость, оставь меня в покое!

Она попробовала ускорить шаг, но мешало объемистое зимнее одеяние. Кейн снова легко догнал ее.

— Ладно, давай прощаться. Сейчас отправлю письмо и сразу поеду на Промонтори-Пойнт.

— Куда?!! — Натали остановилась как вкопанная. — Это еще зачем? Только не говори, что и сегодня ты собираешься работать! И вообще я не верю, что ты здесь останешься.

— Конечно, останусь. Клаудкасл меня просто завораживает. Под холодным, спокойным фасадом здесь бурлят неистовые страсти… как и в тебе.

— Ты пожалеешь, что остался! — убеждала Натали. — Того, кто привык к жаре, сырости и комарам…

— …здешний климат бодрит и весьма, весьма стимулирует! Сколько ни работаю, никак не могу истратить всю энергию. Правда, по большей части она несколько другого рода. Знаешь, мне нужен совет: что делать с одной упрямой частью тела?

— Засунь ее в снег!

Натали бросилась прочь, провожаемая удовлетворенным смехом Кейна. Еще бы, ему снова удалось вывести ее из себя! Натали первой оказалась у окошечка клерка почтового отделения, и тот, хорошо ее зная, тут же протянул ей письмо. Сразу поняв по почерку на конверте, от кого оно, Натали нетерпеливо надорвала край. Пробегая взглядом строки письма, она улыбалась — Шелби Саттон, ее единственный родственник, обещал приехать в Клаудкасл не позднее чем через три недели.

Натали читала, не замечая, как внимательно наблюдает за ней Кейн Ковингтон. Лицо ее светилось счастьем, губы вздрагивали от смеха, что так и рвался из груди. В какой-то момент рыжий локон свесился вперед, заслонив обзор, и она заложила его за ухо легким, безотчетно изящным жестом.

Красота Натали Валланс, и без того неоспоримая в глазах Кейна, в подобные минуты обретала какой-то новый смысл, задевала иную, более глубокую струнку, поднимая физическое влечение на некую возвышенную ступень. Пришлось напомнить себе, что это глупый самообман.

Нет ничего смешнее, чем строить свое отношение к женщине на ее внешней прелести. Внешность обманчива. Это создание, которое кажется таким юным, милым и безыскусным, на самом деле особа лет тридцати, а то и старше, особа лживая, лицемерная, коварная. Кто знает, сколько мужчин держало ее в объятиях? Уж точно не один муж, иначе откуда бы ей набраться тех фокусов, которые она тогда продемонстрировала! Прелести и невинности в таких женщинах не больше, чем в ядовитой змее.

Тем не менее она пробудила в нем страстное желание, и одной той ночи было далеко не достаточно.

Необходимо это повторить, и не раз, пока не наступит пресыщение.

Потому что пресыщение неизбежно.

Это было одной из причин того, почему Кейн решил поселиться на Промонтори-Пойнт. Чем ближе к Клауд-Уэсту, тем выше шансы добиться желаемого. Когда дом будет готов, он уж как-нибудь изловчится и заманит туда Натали. Зима в Колорадо сурова, и что еще делать в долгие холодные ночи, как не согревать друг друга? Страсть — лучшее в мире топливо, когда за окнами воет вьюга. И никого поблизости, только они двое: он и рыжеволосая красавица со всем ее пылом и богатым опытом…

Кейн вернулся к действительности и вспомнил, что его ждет работа. Погруженная в чтение Натали не обратила внимания на то, что он, в свою очередь, подошел к окошечку. Отправив письмо, Кейн быстро покинул почтовое отделение.

* * *

Закрытый экипаж лорда Блэкмора двигался к Клауд-Уэсту с большой осторожностью — когда подморозило, Ранч-роуд схватилась льдом, а выпавший затем снег предательски скрывал скользкие участки. Снегопад продолжался и теперь, заслоняя огни Клаудкасла, оставшиеся более чем на тысячу футов ниже.

Ели вокруг дороги дремали, встряхиваясь лишь от редких порывов ветра, не проникавших, однако, внутрь роскошной кареты, где Натали чувствовала себя очень уютно и в полной безопасности рядом с внимательным, заботливым женихом — пожалуй, впервые за последние несколько недель.

Вечер на редкость удался. Эшлин и Натали отдали должное превосходной стряпне миссис Эллерой, потом они сыграли в лото с хозяевами дома и другими гостями. Все это были старые знакомые и добрые друзья, так что атмосфера сложилась непринужденная, к тому же Эшлин, необычайно оживленный, развлекал гостей забавными историями из своего детства в Англии.

Вот почему Натали чувствовала себя такой довольной. Она мысленно перебирала благодеяния, которыми осыпала ее судьба. Приезд дяди был не за горами, и Эшлин, в своем нетерпении познакомиться и сблизиться с Шелби Саттоном, считал дни до этого события. Кейн Ковингтон как сквозь землю провалился — скорее всего подхватил простуду, разгуливая с непокрытой головой, и теперь отсиживался в пансионе. Обильные снегопады, конечно же, поставили точку на строительстве дома. Что касается пари, поговаривали, что выигрыш пришелся Кейну более чем кстати, поскольку южанин совершенно издержался. Один из жильцов миссис Бейкер подслушал разговор Кейна с хозяйкой и уверял, что та соглашалась подождать с платой за комнату до тех пор, пока дела его не поправятся.

Натали нахмурилась.

Однако дела Кейна поправились, ведь так? Он выиграл пари и обзавелся деньгами. По словам Кэрол Томпсон, ставка была порядка тысячи долларов. Неплохо! При известной бережливости на этом можно продержаться месяцы.

Бережливость? Какое отношение это имеет к Кейну? Он все время трубит о потворстве своим желаниям, так что вряд ли он станет экономить. Всем известно, что он транжирит деньги в борделе мадам Мэдисон. Если учесть тамошние цены и аппетиты мистера Ковингтона, тысячи долларов надолго не хватит. А других источников дохода у него нет. Вряд ли кто-то в Клаудкасле согласится дать ему работу. Прииски по большей части закрыты на зиму, а те, что еще действуют, сокращают количество рабочих рук.

Облегченно вздохнув, Натали еще уютнее устроилась под меховой полостью.

— Могу я расценивать твой вздох как вздох удовлетворения? — осведомился Эшлин и с улыбкой привлек ее ближе.

— Конечно, дорогой.

Натали улыбнулась ему в ответ. Тогда он склонился к ней и поцеловал в губы — легко, нежно, как и подобает джентльмену. Отвечая на поцелуй, Натали сказала себе, что это совершенно нормально — то, что такого рода поцелуи не будят страсть. Потому что страсть и любовь — вещи разные. Страсть требовательна, и в этом весь презренный Кейн Ковингтон, а вот любовь бескорыстна. Таков Эшлин Блэкмор.

Он не из тех, кто видит в женщине источник удовольствия, он чтит узы иного рода и именно такие предлагает ей. Вот что значит быть человеком достойным.

С ним можно прожить безмятежно всю свою жизнь.

* * *

На другой день вся безмятежность Натали была разбита вдребезги.

Снегопад прекратился, оставив большие сугробы у стен зданий. Кое-где вдоль улиц тянулись выметенные до блеска ледяные пространства, и солнце, отражаясь от их поверхности, слепило глаза.

Натали стояла в мастерской французской модистки, мадам Дюбуа, где было так натоплено, что уж никак нельзя было замерзнуть даже в неглиже.

Натали ждала, когда принесут платье для примерки. Она, как и накануне, была в прекрасном настроении и благодарно улыбнулась элегантной брюнетке, когда та внесла наполовину готовый туалет. Это было чудное платье из переливчатой желтой тафты, с приспущенными плечами, выполненное в точности по образцу, который пленил Натали в последнем номере “Модного журнала”. Даже еще не законченное, оно было великолепно.

— Magnifique! Magnifique <Великолепный, замечательный (фр.).> ! — приговаривала мадам Дюбуа, застегивая многочисленные крючочки вдоль тесно пригнанной линии спины.

Внизу затренькал дверной колокольчик. Модистка жестом велела Натали оставаться на месте и поспешила встретить клиентку.. Натали нисколько не возражала против того, чтобы провести несколько минут в одиночестве, восхищаясь будущим нарядом. Она все еще любовалась своим отражением в зеркале, когда мадам Дюбуа вернулась с Кэрол Томпсон.

— Что за чудо! — с порога воскликнула вновь прибывшая. — Настоящий шедевр!

— У мадам Валланс отличная фигура, — заметила модистка, — Я всегда с радостью шью для нее.

— Конечно, конечно. — Описывая вокруг Натали круг, Кэрол на ходу развязывала ленты шляпки. — Ты похожа на бокал лимонного сока…

Натали открыла было рот для возражений, но подруга лукаво продолжала:

— …а я рядом с тобой — на зеленый от зависти боб!

— Ох, ради Бога! — Натали огладила присобранную на бедрах юбку, коснулась заниженной талии, опустила взгляд на грудь, сильно открытую над корсажем. — Не слишком ли это вызывающе?

— Как раз в меру! Когда судья — женщина, ей нужно хоть изредка напоминать об этом окружающим.

— Согласна! — поддержала мадам Дюбуа. — И потом, это платье еще скромное. Видели бы вы бальный наряд, который представил в нынешнем сезоне парижский модный дом! Клянусь, вырез был до самой талии, и все это держалось на паре узких лент! Мадам Валланс это бы очень пошло. Увы, в Клаудкасле на такое отважится разве что Катрина, она ведь известная бесстыдница! — И модистка одобрительно улыбнулась.

— Катрина? Это кто? — полюбопытствовала Натали.

— Она работает у мадам Мэдисон, — ответила Кэрол. — Говорят, у нее ноги начинаются прямо от шеи! Кстати сказать, Катрина сходит с ума по Кейну Ковингтону.

— Я тоже об этом слышала, причем от самой Катрины, — подтвердила мадам Дюбуа. — Девочки Молли Мэдисон заказывают у меня платья. Катрина только и говорила что об этом южанине с Миссисипи.

— Да? И что же именно она говорила? — оживилась Кэрол.

— Послушай, я уверена, что мадам Дюбуа не помнит ни единого…

— Отчего же, помню! Я обожаю посплетничать! Все француженки таковы. — Модистка понизила голое до заговорщицкого шепота. — Катрина уверяет, что мистер Ковингтон — ее близкий друг и что он настоящий знаток в любви! Якобы она едва не теряет сознание, когда он…

— Здесь слишком жарко! — вспыхнув, перебила ее Натали.

Мадам Дюбуа порхнула к окну, приоткрыла его и вернулась, всем своим видом выражая готовность продолжить разговор.

— Ходит в бордель! — возмутилась Кэрол. — Я бы предпочла, чтобы он ходил…

— Давайте же наконец займемся платьем! — вскричала Натали в отчаянной попытке сменить тему.

— …чтобы он ходил ко мне, — не унималась подруга. — Я ему намекнула на это, но, как видно, не слишком прозрачно. Впрочем, он предпочитает женщин другого рода.

— Правда? — Мадам Дюбуа задумалась. — Хотелось бы знать, какого он происхождения, этот мистер Ковингтон…

— Не знаю, — отмахнулась Кэрол. — Да и какая разница? Главное, что он ходит в казино не только ради игры, но и для того, чтобы подцепить девицу. Я узнала об этом от Джека, одного завсегдатая. Он говорит, что эти размалеванные, наглые особы так и липнут к Ковингтону, а он и рад-радешенек.

Натали окаменела.

— Значит, — уточнила модистка, — мистер Ковингтон проводит время с такими девицами?

— С кем же еще? — хмыкнула Кэрол. — Ему нравятся шлюхи, вот и все дела.

— Так, вот почему он никогда не появляется с приличными женщинами. Жаль! Я знаю в Клаудкасле не одну леди, которая с радостью приняла бы его ухаживания.

— Это не для него, — подытожила Кэрол. — Он человек низменных наклонностей. Знаете, как говорят: грязь к грязи липнет. — Она вздохнула с искренним сожалением. — Если кто-то по душе мистеру Ковингтону, значит, это пропащая женщина.

— Надо же! — воскликнула мадам Дюбуа.

— Увы. Судите сами: сколько я ни пыталась вовлечь его в беседу, он как воды в рот набирает. И так с каждой порядочной женщиной. — Кэрол вдруг встрепенулась. — Натали! Я видела, как ты с ним разговаривала, и не раз! И Ковингтон бывал всегда так оживлен! Как это понимать?

— Как? — Внутренне изнемогая от стыда, Натали насмешливо улыбнулась. — А, так в его глазах я не отношусь к порядочным женщинам!

Ее собеседницы дружно засмеялись, находя шутку удачной. Мадам Дюбуа помогла Натали избавиться от шуршащих тисков желтой тафты и очень удивилась, когда та принялась поспешно одеваться.

— Но как же так? Мы ведь договорились, что я сниму мерки для другого платья, бархатного!

Сославшись на усталость, Натали пообещала заглянуть для этой цели завтра. Кэрол осталась на примерку, за что Натали от всего сердца возблагодарила небеса. Она уже достаточно наслушалась о Кейне Ковингтоне, и сейчас ей требовалось время, чтобы эти неудобоваримые новости улеглись.

Подставив холодному ветру разгоряченное лицо, Натали повернула за угол, на Денвер-стрит, и, разумеется, наткнулась на того, кого меньше всего желала видеть. Она была достаточно выбита из колеи уже у модистки, но это потрясение окончательно ее подкосило.

Кейн Ковингтон выходил ни много ни мало как из оценочной, и на руке у него висела ослепительная красотка.

Натали отпрянула назад за угол и затаилась там с сильно бьющимся сердцем. Никогда еще она не испытывала подобного ужаса. Что понадобилось Кейну в конторе по оценке золотоносной руды? Не мог же он в считанные дни обнаружить, священное золото! Или мог?

Она побрела куда глаза глядят, вся во власти смятенных мыслей. Она шла и шла, пока не оказалась у особняка Эшлина Блэкмора.

Массивное здание было залито солнцем, солнце царствовало и в помещениях, что шли по фасаду. Лишь в одной комнате — в столовой — шторы были плотно задернуты, а двойные двери тщательно заперты. На низком серванте резного дуба стояли два хрустальных подсвечника, но свеча горела только в одном из них.

Часть длинного обеденного стола была накрыта белоснежной скатертью, на ней красовались два прибора дорогого севрского фарфора и два тонких бокала; столовое серебро было с безупречной аккуратностью разложено в ожидании обеда. А на другом краю стола сидела, свесив ноги, обнаженная девушка. Эшлин Блэкмор, тоже без одежды, стоял перед ней с незажженной свечой в руке и с жадностью целовал ее в гу5ы.

Вот он выпрямился, усмехнулся, прислонил свечу тупым концом к груди Белинды Бейкер. Обвел ее груди восьмеркой, двинулся к животу, затем ниже и, наконец, достиг темного треугольника в развилке бедер. Девушка послушно раздвинула ноги.

Внизу, у парадных дверей, Натали Валланс медлила, пытаясь стряхнуть гнетущие мысли и настроиться на предстоящий обед с женихом.

Прошло некоторое время.

Эшлин широко раздвинул бедра девушки и молча, но исступленно вошел в ее влажную глубину.

Натали взялась за дверной молоток.

Глава 18

“Дорогой капитан Ковингтон!

В ответ на ваш запрос относительно интересующей вас титулованной особы могу сообщить следующее.

Хотя лорд Эшлин Блэкмор лично знаком с господами Моффитом, Тейбором, Эвансом и Бедфордом и регулярно обедает с ними, он не имеет никакого отношения к деятельности этой старой и уважаемой фирмы. Насколько мне удалось выяснить, он приезжает сюда лишь ради удовольствия. Время, свободное от вращения в денверских высших кругах, он тратит на регулярные посещения заведения дамы, известной как Молли Шелковинка, которое с успехом совмещает в себе публичный дом и питейное заведение.

Иными словами, жизнь вышеупомянутого джентльмена представляет собой непрерывную цепь развлечений. Он как будто не нуждается в деньгах и не владеет никаким ремеслом, кроме умения производить хорошее впечатление. В Денвере его считают выгодной партией.

Надеюсь, эти сведения будут вам полезны. Когда соберетесь в наши места, непременно заезжайте.

Всегда к вашим услугам, Джеймс Данн”.

Кейн сложил письмо и спрятал в нагрудный карман. Смуглое лицо его было бесстрастным. Покинув почтовое отделение, он отвязал Дьявола, вскочил в седло и с ходу послал гнедого в галоп, обдумывая полученный ответ.

Итак, Эшлин Блэкмор выдает себя не за того, кем на самом деле является. Остается выяснить, кто же он на самом деле. Но как?..

Впереди показался крепкий, приземистый сруб будущего дома Кейна. Он располагался в сосновой рощице, издалека напоминавшей огромное гнездо, и выглядел так уютно, что невольно вызывал улыбку. Хотя строению еще предстояло обзавестись кровлей, работа явно близилась к завершению.

Спешившись, Кейн быстро расседлал гнедого. Он сгорал от нетерпения поскорее взяться за работу. При известной удаче он мог уже через пару недель отпраздновать новоселье.

Дьявол насторожился, всхрапнул и затанцевал на месте. Кейн огляделся, пытаясь определить причину его беспокойства, и увидел Джо Саута, что трусил к нему на тощей каурой лошаденке. Парень помахал Кейну, ухмыляясь до ушей — видимо для разнообразия, он был совершенно трезв. Это уже было некоторой долей везения, в котором так нуждался Кейн. Вдвоем они могли взяться за кровлю уже сегодня.

* * *

В то же утро, ровно в десять, на Мейн-стрит появился дилижанс компании “Уэллс-Фарго-Оверленд”. Когда подножка была опущена и дверь открылась, из дилижанса выглянул седовласый джентльмен с безошибочной военной выправкой — полковник Шелби Саттон. Выйдя из экипажа, он повернулся к двери и приглашающим жестом протянул руки. Миниатюрная леди, одетая с большим вкусом и изяществом, весело засмеялась, когда он взял ее за талию и без труда приподнял. Не обращая внимания на взгляды и перешептывания, полковник галантно отнес ее к чисто выметенному тротуару и водрузил на него бережно, словно фарфоровую статуэтку. Чеканя шаг, как на параде, он повел ее под руку к дверям отеля “Эврика”.

Только когда эта необычная пара скрылась внутри, прохожие, оторвавшись от созерцания, приступили к обмену мнениями.

Шелби Саттон усадил свою даму в самом уютном уголке роскошного вестибюля, а сам промаршировал к конторке, где потребовал апартаменты и оплатил доставку туда многочисленных саквояжей и сундуков с нарядами. Когда водворение состоялось, он с нежностью взял ручку в бархатной перчатке.

— Дорогая, я прощаюсь с вами до вечера.

Дама подняла на него столь же нежный взгляд. Полковник был привлекательным мужчиной, высоким и статным, и они составляли на редкость интересную пару.

— Я буду считать минуты! — вздохнула дама с подкупающей искренностью.

Выйдя из отеля, Шелби Саттон отыскал взглядом здание суда, довольно улыбнулся и ухватил за плечо угловатого подростка, которому как раз случилось проходить мимо.

— Эй, парень, хочешь заработать пару долларов?

— Еще бы, сэр!

— Раз так, сбегай-ка в суд и передай Натали Валланс, что ее дядя Шелби уже в городе. Я буду в “Позолоченной клетке”, скажешь мне, когда она освободится. Вот тебе задаток, потом получишь еще столько же.

И полковник протянул мальчишке один доллар.

* * *

Эшлин Блэкмор чихнул, от неожиданности очень громко. Ну вот, подхватил простуду! Очень кстати, как раз к приезду полковника Саттона. И это при том, что Натали столько всего запланировала!

Эшлин снова чихнул, на этот раз, как и положено, в платок. Весь день он был не в своей тарелке. Этот Шелби Саттон, конечно, забросает его самыми неделикатными вопросами, как это свойственно заботливому дядюшке. Не хватало только сболтнуть лишнее!

— Ты простудился? — прозвучал рядом голосок Белинды, о присутствии которой граф совершенно забыл, погрузившись в тягостные раздумья.

В это холодное утро они находились в его роскошно обставленной гостиной. Эшлина знобило, и он подвинул кресло ближе к камину. Девушка сидела на ковре у его ног.

Вспомнив о ней, граф вспомнил также прошлый вторник и ужас тех минут, когда Натали едва не застала его с Белиндой. Он даже не подозревал, что может впасть в такую панику. Не зная, как объяснить то, что Натали оказалась у парадной двери его особняка много раньше назначенного часа, Эшлин решил, что ей на него донесли. Не хотелось вспоминать, но и забыть было невозможно, как он метался тогда, лихорадочно одеваясь и бросая Белинде хриплые, бессвязные указания, как бешено билось его сердце, когда он мчался вниз по лестнице, чтобы открыть дверь, и как оно ухнуло в пятки, когда Натали бросилась мимо него наверх — туда, где Белинда притворялась, что занята уборкой.

— Эшлин! — снова обратилась к нему девушка.

— Да-да! — Граф заставил себя встряхнуться. — Встань, дитя мое, и разденься. — Дождавшись, когда она сбросит одежду, он подумал и приказал: — На четвереньки!

Белинда повиновалась, как всегда, беспрекословно. С минуту Эшлин смотрел на все то, что существовало лишь для того, чтобы доставлять ему удовольствие, потом быстро спустил брюки и встал на колени позади Белинды.

И снова громко чихнул.

* * *

Судебному приставу наконец удалось привлечь внимание Натали, Прочитав по его губам, что есть важные новости, она слегка кивнула и снова повернулась к защитнику, молодому и неопытному, но готовому на все, чтобы выиграть дело о незаконном захвате золотоносного участка.

Теодор Бурфорд, судебный пристав, на цыпочках прокрался к судейскому столу, потом — пригнувшись — вдоль него и положил перед Натали сложенный вчетверо листок. Она и виду не подала, что замечает его действия, но позже, улучив момент, развернула листок на коленях.

“Ваша честь, полковник Саттон уже в городе и ждет в “Позолоченной клетке”. Можете передать ему все, что желаете, через Фрэнка Далласа. Бурфорд”.

Сердце Натали радостно подпрыгнуло. Приехал! И как рано! Обычно дилижанс добирался до Клаудкасла к одиннадцати, но на этот раз побил все рекорды.

Время тянулось медленно. Натали не стала писать, а шептаться во время заседания не годилось. Она едва дождалась, когда можно будет закрыть его.

Счастливая и беззаботная как птичка, Натали выпорхнула в коридор, где терпеливо дожидался юный Фрэнк. Вместо того чтобы послать его за дядей, она сунула пареньку доллар и отправила восвояси, а сама поспешила в “Позолоченную клетку”. Поскольку визиты в подобные заведения были не в ее привычках, Натали потопталась у дверей, набираясь смелости, и только потом решительно прошла внутрь.

Дядя Шелби у стойки о чем-то негромко говорил с барменом. Перепутать его с кем-то другим было невозможно — уж слишком прямым был разворот его плеч, слишком безупречно были зачесаны его серебряные седины. Натали приблизилась, лукаво усмехнулась и стукнула кулачком по полированному дереву стойки.

— Эй, бармен! Дамам у вас тоже наливают?

В салуне наступила мертвая тишина. Игроки, старатели, ковбои — все те, кто проводил там время, — разинув рты уставились на судью Натали Валланс, спрашивая себя, что может означать подобная выходка. Только Шелби Саттон не удивился. Не спеша повернувшись, он окинул взглядом дорогое лицо племянницы, расхохотался и привлек ее к себе в отеческом объятии, таком энергичном, что ее ноги оторвались от пола.

— Бармен! Ты что, оглох? Налей даме виски, да только не какого-нибудь пойла! — скомандовал он.

Забыв свое положение, да и вообще все на свете, Натали подняла стакан в молчаливом салюте и сделала приличный глоток. Она не заметила, сколько неодобрительных взглядов было брошено при этом в ее сторону.

Дядю совершенно не меняли годы — по крайней мере так ей показалось в момент счастливой встречи. В свои пятьдесят семь он выглядел мужчиной в расцвете сил. Бронзовая от загара кожа лица была все такой же тугой, без единой морщины. Нос у дяди Шелби был внушительный, он нависал над щеточкой седых усов и ртом, который умел и улыбаться, и сурово сжиматься. Одним словом, таким дядей можно было гордиться.

По дороге на ранчо у Натали возникла мысль рассказать ему о потере части поместья, но она решила отложить плохие новости на завтра, а этот день посвятить исключительно хорошим. Хотелось насколько возможно растянуть радость встречи.

— Дядя, я столько всего задумала на этот вечер! — с воодушевлением сообщила Натали, усаживаясь рядом с ним;

— Хочешь, угадаю? Твой ухажер поведет нас в оперу. Правильно?

— Ну дядя! Я хотела сделать тебе сюрприз! Зачем ты догадался!

— Вот незадача! — Шелби Саттон сокрушенно покачал головой. — Я совсем не хотел портить твой сюрприз. — Он обнял Натали за плечи. — Зато мой тебя наверняка поразит. Представляешь, в дилижансе я познакомился с мисс Ноэль Сальвато, оперной примадонной. Это она сообщила мне, что в Клаудкасле сегодня открывается оперный сезон, и пригласила нас всех вечером на спектакль.

— То есть как это с мисс Сальвато?! — У Натали округлились глаза. — Ты не шутишь? Тогда расскажи, как она выглядит, эта знаменитость!

— Очаровательная молодая женщина… ну, не такая уж молодая, если сравнивать с тобой, но с моей точки зрения просто юная, и к тому же очень привлекательная. Но довольно о ней, расскажи-ка о своем женихе.

— Не стану! Сегодня ты увидишь Эшлина и сам сможешь судить о том, каков он. — Улыбнувшись, Натали поднялась. — Отдыхай, а потом я к тебе постучусь. В семь за нами заедет Эшлин. Для начала легкий обед в ресторане, потом — в оперу, а вечером поужинаем здесь, у меня. Как тебе такая программа?

— Превосходно. Я разоденусь в пух и прах.

— И правильно сделаешь, потому что я намерена похвастаться тобой перед всем нашим городком!

* * *

Плеснув в ванну немного розового масла, Натали повыше заколола волосы и погрузилась в пенистую воду. За круглым окошком под самым потолком кружась порхали снежинки, на западе оставался только намек на свет ушедшего дня. Натали не стала зажигать газовые рожки, так что ее просторная ванная была погружена в уютный сумрак. Горные вершины за окошком казались мерцающими экзотическими светильниками.

Так ей больше всего нравилось принимать ванну: лежать обнаженной в теплой душистой воде и видеть внешний мир, который при этом не мог видеть ее. Она мылась медленно, лениво, томно, на время отбросив все мысли, наслаждаясь минутами наедине с собой.

Однако на этот раз, скользя мочалкой по груди, Натали волей-неволей думала о платье, в котором собиралась появиться в опере. Мадам Дюбуа убедила ее, что в фасоне нет ничего предосудительного, однако декольте было таким причудливым, что, казалось, почти открывало грудь.

Натали припомнила указания модистки: “Какая сорочка, какое нижнее белье? Мадам, вы испортите весь эффект! Главное, потуже затяните корсет. Каждая женщина мечтает блеснуть фигурой — если, конечно, она у нее есть!”

Четверть часа спустя Натали стояла перед зеркалом, держа в руках бархатное платье насыщенно-бирюзового цвета, настоящий шедевр портновского искусства.

Именно в таком и можно было блеснуть. Она аккуратно разложила его на постели и занялась туалетом.

Для начала она надела пару черных шелковых чулок, закрепив их выше колен подвязками, потом сунула ноги в туфельки на высоких каблуках. Отбросив халат, она со вздохом достала самую ненавистную часть гардероба, корсет, и вступила с ним в настоящее сражение: тянула, дергала, извивалась до тех пор, пока и без того тонкая талия не достигла нужного количества дюймов в обхвате. Заглянув в зеркало, Натали еще раз убедилась, что корсет призван сужать одно и выпячивать другое. Грудь казалась раза в два больше, бедра дерзко округлились, треугольник волос особенно выделялся между чулками и корсетом. Внезапно смутившись, она выхватила из ящика первые попавшиеся панталоны и судорожно их натянула.

Однако когда подошла очередь платья, Натали была вынуждена признать правоту мадам Дюбуа — линия кроя совершенно не допускала наличия нижнего белья. Кружева панталон выделялись и притягивали взгляд. Это было еще неприличнее, чем совсем их не надеть. Пришлось (не без усилий) раздеться и избавиться от того, что до сих пор Натали считала совершенно необходимой деталью любого наряда.

Платье относилось к скандальной парижской коллекции последнего сезона. Оно было сшито из самого тонкого бархата, какой только приходилось встречать Натали, без рукавов, присборенное на плечах; вырез, горизонтальный сзади, спереди имел форму цветка лилии и начинался ниже уровня груди, для чего пришлось заказать специальной формы корсет. Податливая ткань льнула к его краю, оставляя довольно открытой не только груди, но и ложбинку между ними. На густом бирюзовом фоне их округлости выглядели белоснежными и неописуемо обольстительными. Платье облегало фигуру как перчатка, расширяясь лишь от коленей, и сзади было дополнено небольшим прелестным турнюром, переходящим в короткий шлейф.

Натали вынуждена была признать, что женщина в зеркале прекрасна. Сознание этого ударяло в голову и пьянило, как шампанское. То, что платье надето прямо на тело, придавало ощущениям особую пикантность.

Осталось только натянуть длинные перчатки и положить в ридикюль несколько необходимых мелочей.

Дядя коротал время в гостиной за стаканом портвейна. Он был весьма импозантен в черном вечернем костюме с белой рубашкой и галстуком. Смелый наряд племянницы заставил его подняться из кресла.

— Дорогая моя, ты просто ослепительна! — воскликнул он в восхищении. — Воображаю, сколько мужчин сегодня потеряют голову! Жаль, нельзя побиться об заклад, что…

Его речь была прервана стуком в дверь.

— А вот и Эшлин! — обрадовалась Натали. — Открой ему, дядя Шелби, а я возьму ротонду.

Полковник, которому не терпелось сравнить мысленный образ с оригиналом, охотно отставил стакан и пошел открывать. Однако вместо красавца блондина за дверью стоял пожилой сутулый человек.

— Полковник Саттон, не так ли? — учтиво осведомился гость. — Кучер лорда Блэкмора, к вашим услугам. Граф просит передать, что простудился, и выражает глубочайшее сожаление, что не сможет составить вам и миссис Валланс компанию на этот вечер.

Глава 19

Бесчисленные звезды сияли на черном бархате небес; полная луна, в мороз совсем белая, ярко освещала склоны, усеянные, будто алмазной пылью, мириадами снежных блесток. Словно застывшие призраки, стояли в своих белых шубах старые ели. Ручей, еще недавно весело булькавший между ледяных берегов, замерз прямо на бегу и образовал на перекате причудливый ледяной дворец. Камень фундамента красиво покрылся кружевной изморозью, да и во всем была сказочная, хрупкая прелесть.

Однако садившаяся в карету Натали не замечала окружающих красот, охваченная настойчивым ощущением, что отсутствие Эшлина — далеко не последний сюрприз этого вечера. Она была не столько расстроена, сколько растеряна, так как меньше всего ожидала, что отправится в оперу в сопровождении одного только дяди Шелби. Она постаралась отогнать тревожное чувство и, устраиваясь на сиденье, плотнее закуталась в ротонду. Дядя что-то сказал насчет комфорта, она кивнула и улыбнулась ему, чуть виновато оттого, что не в силах была скрыть своей досады и странного предчувствия.

— Не огорчайся, дорогая, — сказал он и подмигнул. — Твой красавец от меня не уйдет. Рано или поздно ему придется предстать предо мной. И не вздумай испортить себе вечер только потому, что он вздумал слечь с простудой! Вообще говоря, что Бог ни делает, все к лучшему.

Натали засмеялась и ласково прижалась щекой к плечу дяди Шелби. Он всегда умел развеять ее печали.

— Ты прав, так даже лучше. Мы тысячу лет никуда не выбирались с тобой вдвоем, пора нам вспомнить старые добрые времена.

— Вот и славно, — одобрил полковник, потрепав ее по затянутой в перчатку руке. — Обещаю тебе, мы здорово повеселимся!

Остаток пути они оживленно болтали обо всем, что приходило в голову, и мало-помалу беззаботное настроение этого дня вернулось к Натали. Карета остановилась у отеля “Эврика”. Уильям, служивший лорду Блэкмору еще в Англии и за преданность взятый за океан, отворил дверцу и с поклоном помог невесте хозяина сойти на мостовую.

— Спасибо, Уильям, вы можете ехать, — сказал ему Шелби.

— Прошу прощения, сэр, но я никуда не еду. Его милость приказали мне дождаться вас и миссис Валланс из театра и отвезти назад в Клауд-Уэст.

— Ты удивлен, дядя Шелби? — Натали засмеялась. — Эшлин всегда так галантен, ты уж мне поверь. — Она повернулась к кучеру. — Спектакль закончится в одиннадцать, Уильям, тогда и подъезжайте к театру.

К тому времени как у них приняли верхнюю одежду. Натали и думать забыла об Эшлине. Сопровождаемая дядей, раскрасневшаяся и оживленная, она поднялась на четвертый этаж, в зимний сад, служивший также французским рестораном. С королевским достоинством Натали прошла через зал, сопровождаемая взглядами, в которых читались восхищение или зависть, в зависимости от пола посетителя.

Столики в ресторане были расставлены среди керамических вазонов с самыми разнообразными экзотическими растениями, от пальм до орхидей. Согласно заказу, Натали и ее гостя провели к панорамному окну. Оттуда открывался захватывающий вид на залитые лунным светом горы и Уилсон-Пик в центре горной цепи Сан-Хуан.

— Полковник, сэр, как я рад снова видеть вас! — воскликнул Филипп де Брока, метрдотель.

Он энергично потряс Шелби Саттону руку, рассыпался в комплиментах по поводу платья Натали, заочно посочувствовал Эшлину и, пятясь, удалился, а его место занял официант с картой вин. Полковник пустился с ним в долгую беседу о марках и сроках выдержки, однако Натали подметила, что француз косится на ее декольте. Поняв, что его интерес замечен, тот сконфуженно уткнулся в глянцевую карту, а когда заказ был сделан, так поспешно бросился его выполнять, словно боялся не совладать с собой и уже надолго вперить взор в почти обнаженную грудь посетительницы. Это показалось Натали забавным.

Полковник огляделся, подмечая сразу множество деталей: роскошь обстановки, разнообразие растений, деловитую суету персонала. Стол был накрыт ирландской льняной скатертью, в центре красовался канделябр граненого стекла и в дымчатой вазе — орхидея, источавшая тонкий аромат.

Прибыло охлажденное мозельское.

— За тебя, дорогая племянница! — сказал Шелби Саттон, наполнив бокалы. — Пусть этот вечер станет незабываемым для самой прекрасной женщины Клаудкасла!

Они отведали вино — превосходное, нельзя было этого отрицать, но когда оно скользнуло в горло, у Натали ни с того ни с сего екнуло сердце. Тревожное ощущение не исчезало, не желало оставить ее в покое. На безоблачном горизонте собирались тучи.

Принесли горячие французские булочки и к ним — кубики масла, плавающие в ледяной воде в серебряных чашках. Затем последовал салат из свежих парниковых овощей и, наконец, Основное блюдо. Полковник с аппетитом принялся за радужную форель, но Натали и думать не могла о еде — для этого она была слишком возбуждена. Она едва прикоснулась к телячьему филе и совершенно обошла вниманием гарнир, предпочитая беседовать с дядей. Она склонялась к нему через стол и жадно ловила звук низкого рокочущего голоса. Совершенно зачарованная рассказами о странных происшествиях и дальних странах, она задавала вопрос за вопросом и рассеянно тянулась за своим бокалом.

Полковник, любящий и терпимый дядюшка, не забывал доливать вина своей прекрасной племяннице, чьи искристые зеленые глаза отзывались радостью в его душе. Независимо от ее возраста он всегда относился к Натали как к милому ребенку, которого нужно всячески баловать. Вот и теперь, надеясь вернуть племяннице аппетит, он заказал мороженое со взбитыми сливками и глазурью, но и не подумал ее упрекнуть, когда она едва отведала это лакомство и забыла о нем, оставив таять в хрустальной вазочке. Та же участь постигла превосходный кофе, шоколадные трюфели, виноград и инжир.

Предоставляя Натали вести себя как она хочет, сам Шелби Саттон сполна насладился радостями хорошей кухни. Он не спеша пил свой кофе и улыбался неожиданным вопросам. Девочка взволнована, это вполне понятно и объяснимо. Если ей не до еды, то даже лучше, что она не пытается есть через силу. В опере она проголодается и дома, в Клауд-Уэсте, поест с удвоенным аппетитом.

По дороге к Дому оперы, находившемуся сразу через улицу, дядя и племянница обменивались шутливыми замечании-ми, дружно смеялись, оскальзываясь на льду, и весело огибали медленно ползущие экипажи. Уже на ступенях их поглотила толпа ценителей искусства и увлекла за собой в необъятный полукруглый вестибюль. В день премьеры здесь собрался весь цвет Клаудкасла. Разодетые, оживленные зрители раскланивались и выражали надежду на приятное времяпрепровождение. Полковник и Натали снова сдали верхнюю одежду и по мраморной мозаике пола направились к одной из двух широких лестниц, что дугами охватывали возвышение для небольшого оркестра, развлекавшего публику легкой музыкой.

Дом оперы был гордостью Клаудкасла, он поистине ослеплял своей роскошью. Здесь было множество скульптур, позолоты, чеканной бронзы, тяжелых драпировок, а пол был устлан роскошным ковром. Места Натали и ее дяди были в третьем ярусе, в отдельной ложе практически над самой сценой. Они устроились в бархатных креслах и получили возможность оглядеть переполненный зал.

Куполообразный потолок поддерживали восемь колонн в коринфском стиле. Он был расписан чудесными фресками из жизни античных богов, а из самого центра его на позолоченной цепи свисал, заливая ряды медовым светом, эффектный газовый светильник.

Официант, тактично постучав о притолоку, вошел с шампанским, и полковник взял с подноса два бокала, протянув один племяннице. Вскоре после этого свет начал меркнуть, а занавес — подниматься. На сцену вышла миниатюрная, очень привлекательная женщина, одетая цыганкой, в парике с длинными черными кудрями. Шелби Саттон поднялся и галантно поднял свой бокал, приветствуя примадонну. Заметив движение в ближайшей к сцене ложе, Ноэль Сальвато подняла взгляд и с явным поощрением улыбнулась своему седовласому поклоннику.

Он поклонился. Она послала ему воздушный поцелуй. Оркестр терпеливо ждал.

Затем Ноэль вскинула руку, щелкнула кастаньетами — и преобразилась во всемирно известную ветреницу Кармен.

Труппа оказалась на редкость талантливой, и неудивительно, что зрители были покорены. Что же касается примадонны, ее мощное сопрано заставляло позвякивать хрустальные подвески люстры, а по телу слушателей пробегала дрожь.

Или дрожь шла от чего-то иного? Натали не могла бы сказать этого с уверенностью. Прежняя тревога уступила место ожиданию, словно сам спектакль не был еще венцом этого вечера.

Последние такты музыки отзвучали. Натали и полковник не спешили покидать свои места и остались в ложе, наслаждаясь шампанским в ожидании, когда примадонна сменит костюм Кармен на вечернее платье и избавится от грима. Когда, по мнению полковника, прошло достаточно времени, он предложил племяннице зайти в гримерную.

Они застали Ноэль уже готовой, в туалете из переливчатого белого атласа. Неожиданно для Натали она оказалась белокожей и светловолосой, но с большими и выразительными карими глазами. При виде Шелби Саттона певица просияла.

— Входите, входите, дорогой полковник Шелби! — Она протянула руку для поцелуя, не сводя при этом взгляда с Натали, а когда ее поклонник выпрямился, спросила кокетливо: — Это что же, соперница?

— Дорогая, как мило с вашей стороны ревновать такого старикана! — Полковник счел возможным привлечь ее к себе и не встретил отпора. — Это моя племянница, судья Натали Валланс.

— Судья? Разве женщины бывают судьями?

— Вообще-то нет, но Натали добилась этой чести. Целиком ее собственная заслуга! — с гордостью сообщил Шелби Саттон.

— Рада за вас, Натали.

— Мисс Сальвато, я счастлива познакомиться с вами. Ваше мастерство неподражаемо!

— Зовите меня Ноэль. Однако как же мне следует держаться в свете вашего положения? Следить за каждым своим шагом? — И певица многозначительно покосилась на полковника.

— О нет! — заверила Натали, наслаждаясь чувством опьянения. — Скорее это мне нужно следить за собой!

— Леди, не волнуйтесь, я с радостью прослежу за вами обеими, — заверил Шелби Саттон. — Ноэль, дорогая, Натали приглашает нас в Клауд-Уэст на ужин в ее поместье. Что скажете?

— С вами хоть на край света, мой обаятельный полковник! — Певица взяла со спинки кресла роскошное манто из чернобурки и протянула Шелби, предлагая закутать ее, что он и сделал.

— Что ж, Уильям наверняка уже ждет, — сказала Натали. — Вот только…

— Что такое, моя девочка?

— Мне еще не хочется возвращаться. Давайте побудем немного в городе! Ужин никуда не уйдет.

Натали была во власти необычайного возбуждения. От выпитого ранее вина и бокала шампанского речь ее стала менее внятной, зато более громкой.

— Как скажешь, — сразу согласился Шелби. — Мы можем распить бутылочку шампанского в…

— …казино “Гайети”!

Натали повернулась и, не дожидаясь ответа, зашагала к двери. На губах ее блуждала лукавая улыбка.

— Надеюсь, вы не против? — спросил полковник у своей дамы.

— Ничуть. Я обожаю рулетку.

Вскоре оживленное трио уже входило в казино. Раздевшись, они постояли в дверях игорного зала, с любопытством глядя вокруг. Многие из тех, кто был в опере, перекочевали из театра прямо сюда, и помещение, хотя и просторное, казалось столь же переполненным, как недавно зрительный зал. Среди публики тут и там сновал персонал в яркой униформе, слышался стук выбрасываемых костей, возгласы радости и разочарования, смех, разговоры и, время от времени, нарастающий шум запущенной рулетки. Шелби осмотрелся, пытаясь определить ее местонахождение, чтобы проводить туда Ноэль.

Рулетка оказалась в дальней части зала, на некотором возвышении и в стороне от столов. Там сидел один-единственный игрок, за спиной у которого собралась небольшая толпа зевак, молча ожидавших, как повернется его счастье.

— Идемте! — скомандовал Шелби и под руки повлек своих спутниц в ту сторону.

Мужчины, явившиеся без дам, поворачивались от столов, чтобы проводить взглядом рыжеволосую красавицу, чьи прелести были так заманчиво подчеркнуты откровенным туалетом. Слышались одобрительные перешептывания, и не один из тех, кто называл себя другом лорда Блэкмора, возмечтал о том, чтобы Натали Валланс зашла с ним так же далеко, как с нарядом. Но это, конечно же, были только мечты, и каждый со вздохом возвращался к игре.

Натали Валланс была надежно защищена не только своей должностью и положением невесты Эшлина Блэкмора, но и неколебимой добродетелью, о которой в Клаудкасле ходили легенды. Каким бы обольстительным ни был ее наряд, она оставалась леди, неприступной, как крепость.

Приблизившись к рулетке, Натали резко остановилась. Она узнала одинокого игрока и, невзирая на опьянение, тут же утратила свой задор. Перед Кейном Ковингтоном возвышалась горка золотых жетонов — он выигрывал.

— Дядя Шелби, я…

— Подожди минутку! — перебил полковник, взгляд которого был прикован к катящемуся шарику.

Тот вскоре перестал ошалело метаться вокруг стержня и, засел в пазу под номером восемь. Игрок ничем не выдал своих чувств, но зеваки завистливо зашептались, особенно когда Кейн придвинул к себе еще большую гору жетонов. Взгляд полковника переместился на профиль игрока, и лицо его озарила широкая улыбка. Он пожал плечами и развел руками, как бы отказываясь верить своим глазам, потом решительно зашагал к сидящему.

— Капитан Ковингтон, пройдоха вы эдакий! — громогласно воскликнул он, перекрывая общий шум.

Сердце у Натали упало. Смуглые руки игрока замерли на зеленом сукне. Он выпрямился на стуле, обернулся и вскочил, с изумлением глядя на вновь прибывших. Потом улыбнулся седовласому джентльмену с военной выправкой.

— Полковник Саттон!

И эти двое, к ужасу Натали, по-армейски отсалютовали друг другу.

Глава 20

Натали стояла как громом пораженная. Нет, этого не может быть. Кто-то из них ошибся — либо дядя Шелби, либо Кейн Ковингтон. Эти двое не могут знать друг друга, таких совпадений просто не бывает.

Однако все говорило об обратном. Дядя Шелби обнял Кейна, отстранил и всмотрелся в его лицо, как бы пытаясь оценить произошедшие в нем перемены. Затем он, сияя, повернулся к своим спутницам:

— Натали, мисс Сальвато! Познакомьтесь с моим давним, еще с военного времени, и дорогим другом капитаном Кейном Ковингтоном! Кейн, моя племянница Натали Валланс и мой близкий друг певица Ноэль Сальвато.

Кейн учтиво поздоровался с примадонной, потом медленно повернулся к Натали. Глядя ей прямо в ошеломленное лицо, в изумленные зеленые глаза, он произнес особенно вкрадчивым голосом;

— Ваша честь, вы сегодня обольстительны!

— Как, — радостно удивился полковник, — вы уже знакомы?!

— Знакомы ли мы? — с деланным спокойствием переспросила Натали. — О, тысячу лет! Более того, мы соседи.

Она улыбнулась с полнейшим пренебрежением, но так, чтобы это прошло незамеченным для всех, кроме Кейна.

— Мир тесен! — удовлетворенно заключил Шелби Саттон. — Надо же, мне и в голову не могло прийти, что вы обретаетесь в Клаудкасле, друг мой Кейн! Давайте возьмем отдельный кабинет и побеседуем без помех… разумеется, если вы уже закончили игру.

— Да, на сегодня хватит.

Полковник кивнул на гору золотых жетонов.

— Вижу, вам везло!

— Не слишком. Десять тысяч — это еще не куш.

— Ну, знаете!

— Шучу. Сегодня мне в самом деле везет.

Глядя, как крупье подвигает жетоны ближе к этому везунчику, Натали от досады скрипнула зубами. Десять тысяч! Так он никогда не уедет! На десять тысяч даже мот и транжира может прожить всю зиму. Она заставила себя встряхнуться, и как раз вовремя, чтобы услышать окончание речи дяди Шелби:

— …и закажем шампанского!

Вскоре вся четверка уютно устроилась в салоне на втором этаже казино. Помещение было со вкусом обставлено, а на столе их ожидало ведерко со льдом, где красовалась бутылка шампанского. Шелби увлек Ноэль к крытому мягким бархатом дивану, а усевшись, сразу завладел ее рукой. Таким образом Натали пришлось делить второй диван с Кейном, возмутительно элегантным в черной фрачной паре. Вместе с ароматом дорогого одеколона от него исходило ощущение непробиваемой самоуверенности, что, очевидно, было его второй натурой. Усевшись, он тотчас принял самую непринужденную позу, и Натали против воли подумала, что женщины должны находить его наглые манеры неотразимыми. Ну и дурочки! Лично ее это только раздражает! Что хорошего в том, что человек никогда не смущается, что ему никогда не бывает не по себе? В конце концов, это неестественно!

Самой Натали было очень и очень не по себе, поэтому она охотно приняла бокал шампанского, надеясь хотя бы с его помощью обрести непринужденность. Дядя пустился в воспоминания о фронтовой жизни, о совместно пережитых сражениях и разного рода передрягах. Судя по всему, он был искренне привязан к Кейну, а тот, в свою очередь, относился к Шелби тепло и с почтением, на которое Натали вообще не считала его способным. В ходе разговора Кёйн упомянул, что собирается поселиться в Клаудкасле, упорно называя это “пустить корни”. Дядя одобрил этот план и даже не моргнул глазом, когда Кейн с присущей ему прямотой объяснил, каким образом в его распоряжении оказалась часть Клауд-Уэста. Если полковник и был удивлен, то виду не подал. Вообще, по мнениею Натали, он слишком много кивал своей седовласой головой, слишком широко и тепло улыбался, при этом не забывая, как бы в рассеянности, нежно обнимать свою пассию. Ноэль Сальвато нисколько не возражала против этой очаровательной фамильярности. Она была очень оживлена и охотно поддерживала разговор. Таким образом, трое из четверки собравшихся самым очевидным образом наслаждались жизнью.

Натали очень хотелось вписаться в общую картину, у нее не было ни малейшего желания портить себе вечер, дуясь как девчонка. И мало-помалу ей удалось оттеснить подальше неприязнь к несносному южанину. Возможно, произошло это благодаря весело пузырящемуся искристому напитку, но тем не менее она начала вставлять реплики в общую беседу и громко смеялась шуткам, даже если они исходили от Кейна.

— У меня появилась отличная идея! — заявил дядя Шелби некоторое время спустя. — Давайте все четверо отправимся в Клауд-Уэст и закончим вечер за ужином. Лично я уже голоден как волк! Кейн, вы едете?

— Я бы с радостью, но боюсь, не получится.

— Нет-нет! — Полковник вскочил и протянул руку Ноэль. — Мы не примем отказа, правда, Натали? Не забывайте, что мы с вами не виделись года три… нет, четыре. Это приказ, извольте подчиниться!

Кейн кивнул, но Натали успела уловить на его лице тень сомнения.

Поскольку Ноэль Сальвато уже была при весьма галантном кавалером Натали стала объектом галантности Кейна. По дороге к выходу он держался рядом, подавал ей, когда требовалось, руку, открывал для нее дверь. Полковник и примадонна были заняты друг другом, пересмеиваясь и перешептываясь, будто влюбленные.

Карета Эшлина Блэкмора дожидалась своего часа среди других экипажей. Старый кучер, привычный к любой погоде, прикорнул на облучке. Насколько снаружи было промозгло, настолько внутри уютно и тепло, и когда Кейн помог Натали подняться туда, она с наслаждением опустилась на мягкие подушки.

Вторая пара, приблизившись следом, остановилась у кареты. Ноэль смеялась какому-то замечанию полковника, а тот сиял, довольный произведенным впечатлением.

— Знаете что? — сказал он, заглянув в карету. — Мы, пожалуй, подъедем немного позже… примерно через часок. Не беспокойтесь за нас, у Ноэль есть личный экипаж, от дирекции театра.

И Кейн, и Натали запротестовали, избегая смотреть друг на друга. Шелби только отмахнулся от протестов. Он отступил, обвил рукой талию своей дамы, захлопнул дверцу и велел кучеру ехать. Уильям прищелкнул языком, вороные дружно тронули с места, и карета покатилась прочь от веселой парочки, энергично махавшей вслед. Ни они, ни отъезжавшие не заметили мрачного костлявого субъекта, притаившегося в тени у стены казино.

Зато тот не упустил ни единой мелочи. Окинув быстрым взглядом полковника и примадонну, он снова устремил его на удалявшуюся карету и следил за ней, пока она не скрылась из виду. Этот человек следил за Кейном и Натали с той самой минуты, как они встретились в игорном зале. Не имея возможности заглянуть в отдельный салон второго этажа, он оставался в вестибюле и затем стал свидетелем того, как Кейн помог Натали облачиться в ротонду и открыл для нее дверь. Выйдя следом за ними, он наблюдал, как они пересекли улицу. Отметил он и галантность Кейна, и его руку на талии молодой женщины, и то, как заботливо он подсадил ее в карету Эшлина Блэкмора.

Узнав все, что хотел, Берл Лезервуд заторопился прочь.

Между тем Натали нервно вжималась в подушки, совершенно уверенная, что Кейн с радостью ухватится за возможность ее помучить. Только сейчас, оказавшись с ним наедине, она впервые за весь вечер вспомнила о своей наготе под роскошным нарядом. Она сидела, плотно сжав ноги, не решаясь бросить взгляд на своего спутника, так как ни минуты не сомневалась, что увидит у него на лице похотливую усмешку.

Однако когда Натали все-таки решилась посмотреть на него из под ресниц, этот непредсказуемый тип сидел, уставясь в окно, и на губах его не было и намека на улыбку. Ничто не говорило о том, что он лелеет нескромные намерения.

Такой поворот событий поверг Натали в растерянность. Что это вдруг нашло на самоуверенного Кейна Ковингтона? Почему он не обращает на нее внимания теперь, когда она, можно сказать, оказалась его пленницей в сумраке летящей вперед кареты?

Некоторое время Натали украдкой разглядывала Кейна, пытаясь разгадать эту загадку, и наконец решила, что знает ответ. Этот человек имел свою собственную систему ценностей, свой личный свод норм и правил, в соответствии с которым не было ничего предосудительного в том, чтобы соблазнить невесту лорда Блэкмора. Иное дело племянница полковника Шелби Саттона, соратника и друга!

Натали усмехнулась. Ее не обмануло предчувствие, что самый забавный момент вечера еще наступит. Вот он и наступил. Она томным жестом поднесла руку к застежке, что скрепляла ротонду на шее.

— Кейн, ты не мог бы мне помочь?

Он отвернулся от окна и уставился на нее с откровенным недоумением.

— Здесь не настолько тепло, чтобы оставаться без верхней одежды, — резонно заметил он.

— Как это не настолько? Я умираю от жары!

Расстегнув застежку, Натали повела плечами, сбрасывая ротонду, и едва удержалась от смеха, заметив, как неохотно Кейн протянул руку к подбитому мехом одеянию. Приподнимаясь, она намеренно изогнулась, чтобы подчеркнуть все округлости тела. Кейн стиснул зубы. Взгляд его упал на ее грудь, и Кейн сразу отвернулся. Ротонду он выхватил из-под Натали так резко, что, будь окошко открыто, она вылетела бы прямо туда. Поняв это, он судорожно скомкал ее на коленях;

— Брось на другое сиденье, — посоветовала Натали со смешком. — Или ты предпочитаешь держать ее до самого Клауд-Уэста?

Кейн начал складывать ротонду и погрузился в это занятие целиком, чем еще больше насмешил Натали. Однако процесс нельзя было растягивать до бесконечности, и в конце концов пришлось отложить аккуратно сложенную ротонду.

— Ты так любезен!

И Натали положила руку Кейну на локоть. Он вздрогнул.

— Ты простудишься.

— Ну так не давай мне замерзнуть!

Она многозначительно сжала его локоть. Кейн отвел ее руку, мягко, но решительно. Он явно разрывался между противоречивыми желаниями, и это его раздражало. Всеми силами стараясь не смотреть на декольте, он не мог этого избежать.

— Прекрати флиртовать со мной! — сказал он наконец. — Тебе это не идет. Это нелепо.

— Нелепо флиртовать? С каких это пор? — Не обращая внимания на хмурый взгляд Кейна, Натали придвинулась ближе, провела пальцем по контуру лацкана до горячей кожи на шее. — Я знаю, почему ты так говоришь, Кейн… Ты боишься, что…

— Черт возьми, прекрати это!

Но вместо того чтобы прекратить, Натали потянулась к его уху губами и прошептала вкрадчивым голосом:

— Капитан, вы ругаетесь как сапожник. Нехорошо чертыхаться в присутствии леди.

— Где ты видишь леди?

— Вот и хорошо, что здесь нет ни одной… — ворковала Натали. — Зачем капитану, герою войны и вообще настоящему мужчине какая-то леди? Леди хлопается в обморок, стоит только посильнее ее прижать! Такому, как вы, нужна женщина из плоти и крови!

— Хватит, иначе!..

— Иначе что, капитан? Вы перекинете меня через колено и отшлепаете? Пожалуетесь на меня дяде-полковнику?

Ей удалось рассердить его, это было очевидно. Глаза у Кейна стали как два узких стальных клинка, черты лица обострились.

— Признайся, — продолжала она, — ты хочешь меня и боишься, что не совладаешь с собой…

— Я уже не хочу тебя, — отчеканил он ледяным тоном. — Это в прошлом!

— Нет, хочешь! Хочешь! Ты всегда будешь желать меня, до скончания своих дней!

— Ха-ха-ха! Очень смешно! Я не хочу тебя, и дело с концом!

— А вот я сейчас докажу, что хочешь…

Натали взялась за узел галстука, намереваясь его распустить. Пальцы Кейна сомкнулись на ее руке с такой силой, что едва не сломали ее.

— Какого дьявола тебе нужно?!

— Чтобы ты отпустил мою руку и перестал сердиться. Если ты и в самом деле ко мне равнодушен, это не составит труда.

После короткого колебания Кейн разжал пальцы. Лицо его было суровым и решительным.

— Ты напрасно затеяла свою игру. Я на нее не поддамся.

— Конечно, конечно… но ты ведь позволишь мне немного поиграть?

Натали еще ближе придвинулась по упругому сиденью, чтобы удобнее было развязывать галстук. Кейн больше не мешал ей, он сидел, будто окаменев. Взгляд его был не более выразителен, чем у фарфоровой куклы. Отбросив концы галстука ему на плечи, Натали расстегнула верхнюю пуговку рубашки. Кейн не шевельнулся. Тогда с ловкостью, поразительной для затянутых в скользящий шелк пальцев, она начала расстегивать пуговицу за пуговицей, до самого пояса брюк. Когда полы рубашки раздвинулись, взгляду Натали открылись едва колеблемая сдерживаемым дыханием грудь и завитки черных волос, что так часто виделись ей в одиноких грезах. Она замерла.

— Ну и что же дальше? — осведомился Кейн. Натали подняла глаза и встретила взгляд, выражавший холодную насмешку. Она поощрительным движением облизнула губы. Никакой реакции.

— Интересно, что ты предпримешь теперь, когда я уже наполовину раздет и все-таки не собираюсь на тебя набрасываться?

— Наполовину — слишком мало.

Алкоголь, бродивши ив крови, побуждал ее к поступкам, совершенно невообразимым в трезвом, обычном состоянии. Натали чувствовала себя хозяйкой положения: как племянница фронтового друга, она была в полной безопасности и могла шалить, как ей только вздумается.

Она положила руку на свою едва прикрытую грудь, обвела пальцами край декольте, спустилась к ложбинке между грудями, проникла под корсет до самого соска. Кейн по-прежнему не двигался, но теперь он как зачарованный следил за ее рукой. Продолжая изощренную пытку, Натали расстегнула на плече застежку. Теперь только корсет поддерживал платье на груди, а плечо полностью обнажилось. Лицо Кейна исказила гримаса, но почти тотчас оно снова разгладилось. Натали наклонилась к нему, чтобы лучше было наблюдать.

— Ты хочешь меня не меньше, чем я тебя… признай это! Признай это!

Она качнулась вперед и прижалась к горячей коже, к густой поросли у него на груди. Кейн содрогнулся всем телом, и вдруг, как вспышка, Натали озарило понимание того, какую опасную игру она затеяла. Бравада уступила место страху. Натали стремительно отодвинулась. Глаза Кейна горели, и было абсолютно ясно, что недавние благородные помыслы забыты.

— Боже мой, что я делаю? Мне не следовало…

Она не договорила. Горячий рот обрушился на ее губы с голодной жадностью, руки с силой сжали ее. В груди отдались тяжелые удары чужого сердца, и Натали ясно поняла, что назад дороги нет. Да ей и не хотелось отступать. В порыве проснувшейся страсти, уже наслаждаясь собственным безрассудством, она ответила на поцелуй. О, какими они были, поцелуи Кейна! Жадными и в то же время осторожными, одновременно берущими и дарящими, грубыми и нежными. Эти губы умели прижиматься, всасывать, кусать и пощипывать — умели все, что только можно себе вообразить.

О Боже, она уже у него на коленях! Когда он успел подхватить ее. Если и дальше так пойдет…

— Кейн… — прошептала Натали. — Так нельзя, Кейн… мы не должны…

— Поздно. Понимаешь, поздно! Ты добилась своего, а теперь будет по-моему.

Звук его дыхания, запах его тела — все только разжигало желание. Он весь был горячая, ненасытная плоть, этот южанин, и сама близость его была как любовный напиток.

Натали дрожала всем телом, когда Кейн распускал шнуровку корсажа, но была не в силах издать ни слова протеста. рот прильнул к набухшему соску, и с губ ее слетело только беззвучное “ах!”.

— Ты будешь моей, здесь и сейчас!

Она, вновь оказалась прижатой к груди, к жестким завиткам. От прикосновения к ним соски окаменели и сладко заныли. Натали прильнула еще ближе, потерлась в инстинктивной потребности утолить щемящий зуд, потом опомнилась и попыталась натянуть корсет.

— Ну уж нет! — Кейн откинулся на сиденье, увлекая ее за собой, вынуждая распластаться на спине. — Ты сама этого хотела!

Несколько минут Натали молча отбивалась, скорее машинально, но сразу притихла, ощутив под подолом руку. У нее вырвался жалобный стон, не столько протеста, сколько полной капитуляции. Ищущее прикосновение перемещалось все выше, туда, где ее женская плоть была обнажена и беззащитна против вторжения, где не было даже самой хрупкой шелковой преграды, у которой Кейн мог бы помедлить и опомниться.

— Боже правый!

Пальцы замерли в развилке ее ног. Бесконечно пристыженная, Натали прошептала в свое оправдание что-то невнятное и зарылась пылающим лицом Кейну в плечо. Стук его сердца над ее ухом участился. Подол пополз вверх. Лунный луч упал на ее бедра, осветив островок волос, таких рыжих, что это было заметно даже в полумраке — как, впрочем, и влажный блеск между ними. Осознав это, Натали поняла, что сейчас умрет от стыда и желания.

— Кейн, ты, наверное, думаешь, что я…

— Ради всего святого, молчи! — прошептал он хрипло. Он провел там кончиками всех пальцев сразу, точно посередине, и Натали содрогнулась от наслаждения.

— Ты сделаешь все, что я скажу!

— Я сделаю все, что ты скажешь…

— Тогда раздвинь ноги!

Она повиновалась. Сиденье было недостаточно широким для любовных игр, и одна нога, все еще в чулке и подвязке, свесилась с него, белея на темном фоне. Кейн опустился на колени. Его смуглая рука резко выделялась на белом теле Натали, она двигалась, лаская. В том, что она все это видит, было неописуемое бесстыдство, которое и мучило, и распаляло так, что едва не сводило с ума.

Когда Кейн поднялся к ней, Натали приняла его нетерпеливо, с жадной готовностью. Слияние их было стремительным и до того сладостным, что у обоих вырвался счастливый крик. Их движения были судорожными, шепот невнятным, стоны хриплыми и прерывистыми, а когда наступил упоительный миг самозабвения, они сжали друг друга в объятиях так, словно хотели стать единым целым…

Однако страсть отхлынула так же быстро, как и пришла. Давний голод был утолен, запретный плод сорван, и рассудок снова заговорил в полный голос. Обоим вдруг открылась суть случившегося: каждый понял, что, поддавшись искушению, он пошел против своих принципов, против трудно принятого решения. Как же это могло произойти?

Не дожидаясь, пока успокоится дыхание, Кейн поднялся и пересел на противоположное сиденье, на ходу поправляя одежду. Натали, алея от новой вспышки стыда, теперь уже смешанного с раскаянием, торопливо одернула подол, чтобы прикрыть обнаженные живот и бедра. Нечего было и думать о том, чтобы затянуть корсет. Платье так сильно сбилось к поясу, что стоило большого труда поддернуть его и хоть как-то приспособить на место. Застежки на плечах упорно отказывались схватываться, и Натали, стиснув зубы, молча боролась с ними. Бестолково проходили минуты, разжигая в ней гнев на Кейна, который и не думал предлагать свою помощь, бесстрастно наблюдая за тем, как она мучается со своим вычурным одеянием. На лице его было то же холодное, равнодушное выражение, что и в те минуты, когда он противился ее флирту. Казалось, чем больше она суетится, тем сильнее в нем злорадное удовлетворение и тем более она ему отвратительна.

На самом-то деле Кейн был столь же рассержен, как и Натали, и хотя каждый из них прежде всего досадовал на собственную слабость, они предпочли изливать гнев друг на друга.

Кое-как управившись с одеждой, Натали схватила ротонду, закуталась в нее и отчеканила с неприкрытой ненавистью:

— Неизменно галантный капитан Ковингтон, благодарю за помощь!

— Не моя вина, что у тебя лучше получается раздеваться, чем одеваться, — отпарировал он.

— Я только начала, — со злостью возразила, она, — а ты закончил дело!

— Похоже, ты начала его еще до казино. Что-то не верится, чтобы ты вышла из дому с голым задом! Или это специально, чтобы не слишком утруждать случайного партнера?

— Да как ты смеешь! Это из-за платья, оно…

— …просто создано для шлюхи.

— Кого ты называешь шлюхой, ублюдок?!

— Ну, для потаскухи, если тебе так больше нравится. Скажи-ка, сколько раз ты развлекалась в этой карете со своим белобрысым рыцарем? Теперь понятно, почему он всегда посылает ее за тобой: чтобы не потеряла навык! И как же он предпочитает покрывать свою кобылку? Сидя? Стоя? На четвереньках?

Натали почувствовала, что с нее достаточно.

— По-разному, как в голову взбредет. Чего мы только не перепробовали в этой карете! Эшлин такой изобретательный! Тебе и не снились позы, в которых мы с ним занимаемся любовью! Например, в последний раз он предложил мне…

— Замолчи! — рявкнул Кейн. — Прикуси свой проклятый язык!

— Ты же сам хотел знать, — возразила Натали с хорошо разыгранным удивлением. — Я совсем не против описать тебе наши развлечения в мельчайших подробностях. Возможно, это снова тебя распалит.

— Никогда! — Кейн наклонился, приблизив к ней разъярённое лицо. — Раздвигай ноги для кого хочешь, с меня довольно! Никогда не прощу себе, что поддался на твои ужимки!

— Вот как? — медленно и жестко произнесла Натали. — А мне показалось, что ты получил большое удовольствие между раздвинутых ног племянницы фронтового друга, в карете ее жениха.

Глава 21

Что-то резко вырвало Натали из объятий сна. Она неохотно открыла глаза. Стук в дверь повторился, раздался голое — знакомый, басовитый, с техасским акцентом.

— Вставай, соня, вставай! Пора начинать новый день, иначе упустишь все, что он обещает. Если через пять минут я не увижу тебя за завтраком, то приму более решительные меры!

Дядя Шелби ушел, намеренно громко топая и посмеиваясь, а Натали со стоном откинулась на подушку. Ей не хотелось даже шевелиться, не говоря уже о том, чтобы завтракать. Глаза жгло, голова раскалывалась, сердце тоскливо ныло, полное сожалений.

Этой ночью Натали лежала без сна до тех пор, пока небо на востоке не посветлело в преддверии рассвета. Долгие часы были отданы самобичеванию. Ее глубоко потрясло случившееся по дороге в Клауд-Уэст, и сейчас она была уверена лишь в том, что основное ее чувство к Кейну — ненависть, а к Эшлину — безразличие. Сама мысль о свадьбе казалась теперь невыносимой. Оставалось дождаться, когда дядя Шелби покинет город, чтобы заявить о разрыве помолвки.

Морщась, Натали уселась в постели, убрала с лица растрепанные волосы и устремила взгляд в окно. Этой бесконечной и тягостной ночью ей пришлось признать несколько горьких истин: например, ту, что она не любит и никогда не любила лорда Блэкмора. Она дважды позволила себе близость с Кейном, и это уже нельзя назвать просто ошибкой.

Эшлин, этот великодушный и обаятельный человек, появился в ее жизни в самый нужный момент. Годами она жила только работой и чувством долга. Устав от одиночества, изголодавшись по теплу и ласке, она мечтала о детях, а потому без труда убедила себя, что дружеская привязанность к Эшлину постепенно перерастет в настоящее глубокое чувство. Но этого так и не произошло.

Что касается Кейна, тут все и того очевиднее. Она возненавидела его в ту самую минуту, когда он отнял у нее часть земель. Ненависть усугублялась с каждой мелочью, с каждым незначительным событием, и наконец вспыхнула свечой. По прихоти судьбы этому бессердечному негодяю удается околдовывать ее и сбивать с пути истинного. Его поцелуи лишают ее воли, дают власть над ней, и именно это заставляет его презирать ее. Иначе почему он назвал ее потаскухой?

Облачившись в самое унылое платье, Натали спустилась вниз. Она решила, что будет притворяться всем довольной, чтобы не вызвать у дяди Шелби подозрений и не испортить ему впечатления от поездки. Эшлину она объявит о своем решении сразу после дядиного отъезда, а с Кейном больше не обменяется ни единым словом, как бы он ее ни провоцировал. Начнет же она с того, что прямо сейчас выскажет дяде все, что думает о несносном южанине.

— Наконец-то! — радостно воскликнул полковник, когда Натали переступила порог столовой.

Он поспешил запечатлеть у нее на лбу отеческий поцелуй, но когда вгляделся в бледное измученное лицо, встревожился:

— Что с тобой, дитя мое? На тебе лица нет!

— Мне не следовало так увлекаться шампанским. Натали устало опустилась на стул, глядя, как дядя заботливо наливает ей кофе.

— Это я виноват, — сокрушался он. — Нужно было убедить тебя хорошенько подкрепиться. Старый дурень! Болтал без умолку, не давая тебе проглотить ни крошки!

— Милый дядя, мне уже тридцать лет, — вяло возразила Натали. — Ты никак не можешь винить себя за промахи такого великовозрастного дитяти: плохой аппетит, злоупотребление алкоголем…

“…и, — добавила она мысленно, — непристойное поведение”.

— Великовозрастное или нет, для меня ты дитя, — настаивал полковник, с тревогой взирая на притихшую племянницу. — Нет, так не пойдет! У тебя нездоровый вид.

— Дядя, ради Бога! Давай сменим тему. Скажи, тебе в самом деле по душе этот Кейн Ковингтон?

— Почему бы и нет? Я о нем самого высокого мнения.

— Но он меня ограбил!

Дядя Шелби поставил перед Натали тарелку с жареной ветчиной, один вид которой вызвал у нее тошноту. Она поморщилась и отрицательно покачала головой.

— Никто тебя не грабил, — примирительно сказал дядя; убирая тарелку. — Он честно выиграл этот кусок земли у твоего мужа.

— И ты туда же!

— Как это понимать?

— Ты тоже на его стороне! Вы все как будто сговорились! Не понимаю, как ты, такой проницательный, не видишь, что этот человек… что он…

Заметив, насколько дядя озадачен столь гневной тирадой, Натали прикусила язык.

— Что значит “на его стороне”? Я всегда и во всем на твоей стороне, дорогая моя девочка. Я всего лишь взываю к твоему разуму.

— Да, конечно. — Она взяла в ладони крепкую загорелую руку дяди и ласково сжала. — Прости, меня немного занесло.

— Бывает. Не переживай насчет потерянных земель. Они ведь ни на что не годятся, разве что для охоты, а Кейн такой заядлый охотник, чтобы провести за этим занятием остаток жизни. Это бродяга по натуре, и я думаю, весной он отсюда уедет. Он никогда долго не засиживается на одном месте.

— Если бы только это было правдой! — вздохнула Натали. — И все-таки, дядя, я не могу понять твоей привязанности к этому человеку. Вы такие разные! Ты добрый, заботливый… ты храбрый, а Кейн Ковингтон — жалкий трус.

— Трус?! — Седые брови полковника взлетели вверх, выразив крайнее изумление. — Ты говоришь, трус?

— Он труслив как заяц! Позволил городскому хулигану выставить его из “Позолоченной клетки”! С тех пор над ним смеется весь город.

— Вот как, весь город? — Дядя со смешком придвинул к Натали блюдо с печеньем и масленку; — Но за спиной, верно? Смеяться ему в лицо не отваживается никто. Я прав?

— Да, но…

— Послушай, если Кейн и позволил кому-то выпроводить его из салуна, то никак не от недостатка храбрости. Просто он был тогда не настроен на драку. Ему абсолютно все равно, кто и что подумает о нем и будут ли над ним смеяться. Кейну безразлично почти все, но это не имеет ничего общего с трусостью. Кому знать, как не мне, я ведь сражался с ним бок о бок.

Заметив, что дядя принимает ее нелестное мнение о Кейне близко к сердцу, Натали сочла за лучшее не спорить с ним. Однако ей не хотелось упускать возможность побольше узнать о несносном южанине.

— Да, ты говорил об этом еще в казино. Вы служили в одном и том же подразделении?

— И весьма славном! — гордо заявил дядя, довольный тем, что нападки на его друга прекратились. — Кейн там считался доблестным воякой.

— В самом деле?

Этого вопроса оказалось достаточно, чтобы полковник углубился в рассказы о былом. Натали оставалось только молча пить кофе, пока он превозносил сумасшедшую храбрость Ковингтона. Наконец она поймала себя на том, что слушает дядю с большим интересом.

Оказывается, Кейн был сыном богатого плантатора, наследником огромного состояния и обширных земель. Его счастливое детство и юность прошли на Миссисипи, в доме любящих родителей. Образование он получил в Гарварде и в двадцать два года уже имел юридическую практику. Правда, это продлилось недолго — через год разразилась война, и Кейн Ковингтон, будущий землевладелец и хозяин сотен рабов, одним из первых записался добровольцем.

— Поначалу он служил у меня простым солдатом, — говорил дядя Шелби, — и выделялся своими хорошими манерами, но не только ими. Лично мне нравились в нем практическая сметка, расторопность, неизменно приветливый нрав, да и солдатом он был образцовым. Но по-настоящему я оценил Кейна только в сражении. О таком бойце мечтает каждый командир. Его отвага вызывала восхищение, и, надо сказать, он не раз был на волосок от гибели. Вот тут, — дядя завел руку назад и провел ею поперек спины, — у него три борозды. Один янки с седла трижды рубанул саблей по лежащему Кейну, когда у того подстрелили лошадь и, падая, она придавила ему крупом ногу. Уж не знаю, каким чудом он тогда выжил.

Натали склонилась над чашкой, чтобы скрыть предательский румянец. Она хорошо помнила три почти параллельных шрама у Кейна на спине.

— После этого он, конечно, был демобилизован и вернулся домой?

— Вовсе нет, моя девочка. Кейн неделю провалялся в горячке в полевом госпитале, потому что медикаменты подвозили под огнем, не регулярно, а лишь когда удавалось, и в тот раз все было на исходе. Он скрипел зубами, но не кричал, хотя боль, должно быть, была ужасная. Однажды мне удалось заглянуть туда между боями. Помнится, я сказал ему: “Держись! Нас не так-то просто взять!” Знаешь, что он тогда мне ответил? “Я выживу… выживу… ради Сюзанны…”

Дядя Шелби умолк. Молчала и Натали, не решаясь нарушить течение его мыслей, но когда пауза слишком затянулась, все-таки не выдержала:

— Ну же, продолжай!

— То, что Кейн выжил, ты знаешь и сама, как и то, что он дослужился до капитана. Его ставили в пример. Когда его перевели в Теннесси, мы не потеряли связи, и я знал, что он еще дважды был ранен и несколько раз представлен к награде. Потом война закончилась, однако Кейну пришлось ждать демобилизации еще два года. Вот тогда-то и выяснилось, что возвращаться ему некуда и не к кому. — Полковник сокрушенно покачал головой. — Отец его, тоже офицер армии конфедератов, пал смертью храбрых. Мать и младшая сестренка бежали от северян в небольшой городок в Алабаме, заразились там желтой лихорадкой и умерли летом шестьдесят третьего. Плантация некоторое время находилась в руках противника, и там располагался штаб одной из дивизий, а когда настало время перебазироваться, северяне сожгли ее дотла.

— Не может быть!

— Такое случалось сплошь и рядом. Великолепный особняк простоял пятьдесят лет, и время пощадило его. Время — но не рука человека. Стыд и позор, вот что я скажу на это!

— Да, позор… — эхом отозвалась Натали.

— Кейн недолго оставался на Миссисипи. Он начал бродяжничать, переезжать с места на место, нигде не пуская корней и мало интересуясь своим будущим. Он то перегонял скот в Техасе как простой ковбой, а то жил в Европе с какой-то вдовствующей герцогиней в ее родовом гнезде. Когда и это ему наскучило, он вернулся на Миссисипи и некоторое время промышлял карточной игрой на речных пароходах. Однажды он даже целый год жил среди команчей!

— Что, как настоящий индеец? Может, у него была и скво?

При виде ее круглых глаз дядя добродушно расхохотался.

— Ты совершенно права, моя девочка. В то время мы по чистой случайности столкнулись в одном техасском салуне, и Кейн уговорил меня проехаться к нему в вигвам в каньоне Пало-Дуро. Он заверил, что мой скальп в полной безопасности — разумеется, до тех пор, пока он рядом. Мне было любопытно взглянуть, и я принял приглашение. — Дядя вздохнул, и в этом вздохе Натали почудилась некоторая зависть. — В вигваме Кейна я встретил самую хорошенькую скво, какая только рождалась на свет. Она его просто боготворила!

— А как же Сюзанна? — вырвалось у Натали.

— Разве я не сказал?

— Ты только упомянул ее имя. Что с ней стало? Наверное, Ковингтон устал от нее так же, как от герцогини, и так же бросил.

— Все было совсем не так. — Дядя вдруг посерьезнел. — Герцогиня была просто эпизодом, а Сюзанна — величайшей любовью. Она была дочерью соседа-плантатора. Они знали друг друга с детства. Сюзанна Гамильтон, насколько мне известно, жгучая брюнетка, настоящая южная красавица, была несколькими годами моложе Кейна. Между родителями было обговорено, что свадьба состоится сразу по достижении ею совершеннолетия. Война скомкала все планы. Когда Кейн завербовался, Сюзанне было шестнадцать, а ему двадцать три. Ее портрет он взял с собой в армию и носил в нагрудном кармане. Он часто вынимал его, любовался и не возражал, если и другие любовались тоже. Он гордился Сюзанной, и я его понимал — внешность у нее была прямо-таки ангельская. По его словам, ее очарование не уступало красоте.

— Тогда почему же он…

— Сейчас узнаешь. Не только плантация Ковингтонов, но и другие окрестные плантации были оккупированы северянами. Большинство владельцев бежали, но не Гамильтоны. Эти остались при всем своем имуществе, и знаешь почему? Их нежная Сюзанна подарила свою благосклонность старшему офицеру.

— Дядя!

— Да, моя девочка. А поскольку военные подразделения постоянно перебазировались, то менялись и офицеры на плантации Гамильтонов, однако каждый из них неизменно находил в юной Сюзанне приятное дополнение к хозяйскому гостеприимству. Последним оказался пожилой интендант, держатель пакета ценных бумаг где-то в Иллинойсе. Этого Сюзанна цепко поймала на крючок, и когда он сделал ей предложение, написала Кейну, что бедность не для нее.

— Чудовищно! — воскликнула Натали. — А что же Кейн? Он… страдал?

— Разумеется. Он ведь любил и верил, что любим. Такое предательство совершенно преобразило его.

— Наверное, он теперь сторонится женщин…

— Как тебе сказать, — усмехнулся дядя. — Просто он их больше не уважает и пользуется ими исключительно ради удовольствия.

— Ах так! — резко произнесла Натали.

— Как же иначе? Девушка, которую Кейн считал леди до кончиков ногтей, оказалась потаскушкой, на все готовой ради собственного благополучия, а те, которых он встречал после нее, падали к нему в объятия с первой же встречи, стоило ему только щелкнуть пальцами. На его месте я бы тоже утратил всякое уважение к прекрасному полу. — Дядя поскреб седую щетину на подбородке, поразмыслил, и лицо его несколько прояснилось. — Но я думаю, еще не все потеряно! Если мальчик встретит достойную женщину и неоспоримую леди, он в нее влюбится без памяти.

* * *

В тот же день к вечеру уже известный нам костлявый субъект пробирался через занесенный снегом задний двор графского особняка. Он прошел по чисто выметенной веранде, тихонько постучал и некоторое время ждал, переминаясь и ежась на холодном ветру. Старый Уильям, слуга на все случаи жизни, отворил дверь и вгляделся в посетителя. Хотя на веранде было темно, он узнал его и поспешно отступил с дороги.

— Скажи хозяину, что пришел Лезервуд, — бросил гость и быстро прошел мимо него в тепло дома. — Я буду ждать в кабинете.

Он стащил и сунул в руки Уильяму свое поношенное пальтецо. Не желая без крайней необходимости оставаться в компании человека, давно уже озлобленного на весь мир, старик поспешил прочь. Когда он вернулся, БерлЛезервуд приканчивал вторую порцию виски, а в тяжелом хрустальном графине заметно убыло.

— Милорд все еще нездоров, сэр, и если вам необходимо переговорить с ним, придется подняться к нему.

Гость допил виски, вручил старому слуге стакан и направился к двери. В жилом этаже он, не затрудняя себя стуком, отворил дверь в просторную хозяйскую спальню.

— Какого дьявола ты сюда притащился? — грубо спросил Эшлин, глядя на него с постели, где полусидел в подушках.

— Тихо, босс, не шумите, никто меня не видел, — успокоил его Берл. — Я пробирался лесом. К тому же луна еще не взошла.

— Пропади ты пропадом! — Эшлин трубно высморкался, — Ты забыл, что я тебе говорил? Никогда, ни за что не совать сюда свой нос! Это рискованно.

— Да ладно вам, на самом-то деле! Говорят же, никто не видел! — Гость подтащил ближе к кровати тяжелый стул и оседлал его, положив руки на спинку. — Я знаю, вам будет интересно узнать, что случилось этой ночью.

— Допустим, но как только выложишь свои новости, убирайся, да поживее.

— Вчера вечером у судьи вам нашлась замена — южанин.

— Дьявольщина! Что ты хочешь этим сказать?

— Вчера я крутился в казино… не важно, по какому поводу. И вдруг там появилась “пеньковая Валланс” со своим седовласым дядюшкой и оперной примадонной. Как бишь ее? Ага, мисс Сальвато. Ничего штучка эта певица, но ваша дамочка всем вскружила голову, потому что платье у нее мало что прикрывало. Я видел, как джентльмены пускали слюни, когда она проходила мимо! — Берл язвительно захихикал. — И представьте себе, босс, эта троица наткнулась там на Ковингтона!

— Дальше!

— Ну и превратилась в тепленький квартет. Сперва они наверху распивали шампанское, потом сошли вниз, оделись и вышли на улицу. Я, само собой, за ними. Так вот, дедуля повел свою певицу в номера, а Ковингтон и миссис Валланс… только не надо хлопаться в обморок! Эта парочка уехала в вашей карете.

Едва последняя фраза отзвучала, как Эшлин хрипло завопил, заставив Берла от неожиданности подскочить на стуле:

— Уильям!!! Уильям, немедленно сюда!!!

Старик переступил порог, дрожа всем телом и поникнув головой, поскольку вопль не мог предвещать ничего хорошего.

— Говори, куда ты отвозил вчера мою невесту и мистера Ковингтона? В Клауд-Уэст? Сколько времени они оставались наедине? Да не вздумай изворачиваться!

Уильяму уже приходилось сталкиваться с иной, скрытой от других, темной стороной натуры лорда Блэкмора. Он был с ним со времен отрочества, графа и должен был оставаться до того дня, когда сам сойдет в могилу. Преданный слуга, он обожал хозяина и всемерно угождал ему, с готовностью закрывая глаза на его недостатки. Он отдал бы за него жизнь. Но в этот вечер старик предал интересы Эшлина Блэкмора. Он солгал. Не из корысти и даже не из страха — из сострадания.

Хотя зрение у старого кучера сильно ухудшилось с годами, слух оставался все таким же острым, поэтому он прекрасно расслышал компрометирующие звуки внутри кареты. Он был слишком стар и слишком многое повидал, что бы это могло его шокировать, поэтому он лишь спокойно обдумал свои дальнейшие действия. Сказать или утаить? Уильям был искренне расположен к миссис Валланс, восхищался ею и был совершенно уверен, что храбрая молодая женщина сама разберется со сложившейся ситуацией. Он решил сохранить все в тайне ради нее, а не ради лорда Блэкмора, чьи похождения давно уже не были секретом для старого слуги. Он не смел осуждать его и готов был унести это знание в могилу,

— Как вы верно изволили предположить, я отвез миссис Валланс и мистера Ковингтона в Клауд-Уэст. Я оставался там до тех пор, пока мистер Саттон и его дама не прибыли в другом экипаже.

— Как долго?

— Чуть более часа.

— И что происходило в этот промежуток времени? Нечто недопустимое?

— Что вы, милорд! По прибытии миссис Валланс пригласила меня согреться чашечкой горячего кофе, что я и сделал в обществе мистера Ковингтона, пока она переодевалась наверху. Когда она спустилась, нас было уже; четверо, и я счел возможным откланяться.

— Ну хорошо, хорошо! — раздраженно буркнул граф. — На этот раз прощаю, но, Уильям, если тебе когда-нибудь еще случится отвозить мою невесту в какое-то неожиданное место, а главное, в непривычной компании, сразу после этого являйся с отчетом.

— Я так и собирался сделать, милорд, но вы уже изволили почивать.

— Мог бы отчитаться сегодня! На это у тебя был целый день!

— Но, милорд, я никак не думал, что это важно…

— Важно все, что касается моей собственности: дома, земли, кареты и прочего. Если я еще раз поймаю тебя на сокрытии фактов, ты пожалеешь, что не остался в Англии.

Отослав Уильяма, Эшлин вспомнил о присутствии Берла Лезервуда.

— Пока этот полковник в городе, лучше ничего не предпринимать. Вот когда он уберется…

— Что тогда?

— Ты займешься Ковингтоном. Хватит ему стоять у меня на дороге! Надо поскорее добраться до золота — в Денвере я уже истощил все источники средств. — Эшлин сдвинул светлые брови и задумался. — Как только ты устранишь южанина, я настою на свадьбе… да, и надо еще разобраться с этим докучливым индейцем. Он только и делает, что настраивает Натали против меня.

— Ну уж нет! — Берл вскочил со стула и подступил ближе к постели. — Меня от этой миссии увольте, босс. Мне будет даже приятно прикончить Ковингтона, но с индейцем пусть разбирается кто-нибудь другой.

— Он должен исчезнуть!

— Вот и займитесь этим сами.

— Уж не боишься ли ты этой старой развалины?

— Боюсь, и мне не стыдно в этом признаться. Это могущественный шаман, ясновидец. Я не хочу с ним связываться.

— Ты повторяешь ту же чушь, что и моя дурочка невеста, — рассердился Эшлин. — Ладно, за Тахому я заплачу двойную цену.;

— Не стану убивать его и за тройную!

— Черт с тобой, я сам этим займусь, — проворчал граф и высморкал распухший красный нос в свежий платок из стопки на столе.

Глава 22

В воскресенье в знак того, что он вполне оправился от простуды, лорд Блэкмор давал в своем особняке званый вечер с буфетом. Бледность, следствие болезни, очень ему шла. Среди гостей был, разумеется, и полковник Саттон.

Поскольку приглашения в этот дом весьма ценились в высшем обществе Клаудкасла, гости не заставили себя ждать, невзирая на сильное похолодание. Городок был невелик, но богачей в нем хватало: набобы, расфранченные нувориши, торговцы, удачливые золотоискатели, владельцы процветающих ранчо. Здесь можно было встретить безвкусно одетых дочерей на выданье и застенчивых, непривычных к лоску жен, чопорных матрон и респектабельных вдовушек. Большинство уже бывали в особняке у Блэкмора и потому надеялись на изысканное и обильное угощение.

Надо сказать, надежды эти сбылись. Ужин при свечах был накрыт в столовой, и здесь было все, чего только может пожелать душа: ветчина в окружении ломтиков ананаса, индюшатина с хрустящей корочкой, нежнейший ростбиф, красный на срезе, разнообразные паштеты, бараньи котлетки в судке с подогревом, запеченная в сливках форель, устричный пирог и холодные цыплята с артишоками. На гарнир можно было выбрать морковь, шпинат, фасоль, цветную капусту — все тушенное со специями; картофель в виде пюре, жаренный в масле или печеный, салаты с курятиной и рыбой. Десерт был представлен ягодными желе, пирожками, пудингами, мороженым и шоколадом. В центре красовались блюда с фруктами: виноградом, апельсинами, яблоками. Венчала этот роскошный стол чаша засахаренных орешков.

Из напитков можно было отведать шампанское, портвейн, шерри, лучшее кентуккийское виски, выдержанный коньяк. Дамам предлагались также всевозможные ликеры.

Иными словами, это был буфет в стиле лорда Блэкмора. Но на сей раз гости собрались не только для того, чтобы вкусно поесть и выпить, они пришли сказать свое “добро пожаловать!” полковнику Шелби Саттону, который, по единодушному мнению местных жителей, слишком долго отсутствовал.

В Клаудкасле полковника знали и уважали еще с тех пор, как он впервые приехал погостить у своей очаровательной племянницы. Он быстро завоевал сердца своими открытыми и дружелюбными манерами и основательными суждениями. Несмотря на суровый облик, Шелби Саттон всегда готов был подставить плечо тому, кто в беде. У него был талант вызывать людей на откровенность, с ним каждый чувствовал себя непринужденно. К тому же чувства юмора ему было не занимать, а свои рассказы он умел подать так, что у слушателя захватывало дух. Замечательная память позволяла ему помнить имя, занятие и обстоятельства жизни любого, с кем судьба свела его хоть однажды. Иными словами, он был душой компании.

Вот и теперь он находил особое словечко для каждого, кто подходил к нему для рукопожатия, а порой и вспоминал какой-нибудь забавный эпизод из прошлого, так что собеседник, равно мужчина или женщина, был приятно поражен тем, что остался в памяти столь незаурядной личности. Атмосфера в столовой становилась все более теплой.

Натали стояла между дядей и Эшлином, приветствуя гостей на правах будущей хозяйки дома. На этот раз ее платье было закрытым до шеи, с длинными рукавами и пышной юбкой — образец благопристойности. Кейн Ковингтон не явился. Он прислал записку, в которой вежливо отклонял приглашение, объясняя это тем, что занят переездом в новый дом. То же самое он сказал ранее и полковнику, так что придраться было не к чему. И вот Натали стояла в роскошной столовой Эшлина Блэкмора, кивала, улыбалась, говорила дежурные любезности и чувствовала себя распоследней лицемеркой. Мысли ее все время возвращались к человеку, пробудившему в ней постыдные страсти.

С завтрашнего дня он уже с полным правом сможет называться ее соседом. Он будет жить на ее земле, под священным Гранитным дворцом.

* * *

Жгучее высокогорное солнце наконец появилось из-за туч и разогнало густой туман. Снег просел, размягчился, начал подтаивать, переполняя речки, речушки и ручьи. Мутная вода несла обломки ледяного кружева, еще совсем недавно украшавшего берега. Света теперь было столько, что едва можно было смотреть даже из-под ладони.

В такой день Кейн вышел на одну из своих исследовательских прогулок. Одет он был легко, но все равно ему было жарко. Влажный от испарений воздух заставлял грудь тяжело вздыматься. В этот раз Кейн выбрал направление точно на запад, чтобы солнце светило в спину и глаза меньше уставали от его беспощадного сияния.

Выше дышать стало легче, холодный воздух бодрил, и Кейн зашагал энергичнее. Ему нравилось все: уединение, погожий день, причудливые формы скальных образований. Он шел и шел, пока краем глаза не заметил в отдалении блеск. Из любопытства Кейн повернул в ту сторону и начал взбираться на крутизну. Блеснуло еще и еще, словно неведомый объект ему подмигивал.

В конце концов Кейн оказался перед сплошной вертикальной стеной. Дальше хода не было. Таинственный объект находился теперь прямо перед ним. Приглядевшись, Кейн понял, что смотрит на стрелу, застрявшую в трещине скалы. Он взялся за нее и потянул. Уже расшатанная ветрами, стрела уступила без сопротивления.

С минуту Кейн смотрел на нее не веря своим глазам. Стрела была как стрела, за исключением того, что наконечник у нее был из чистого золота. Погладив его, Кейн улыбнулся.

Золотой самородок или часть его, заостренный на конце холодной ковкой. В том, что стрела древняя, не было никаких сомнений. Трудно сказать, сколько лет она торчала в трещине — возможно, еще с тех пор, когда кругом были девственные земли, задолго до того, как их наводнили охотники за желтым металлом.

Присмотревшись, Кейн удовлетворенно кивнул. Некогда стрела была веткой одного из тех деревьев, что в изобилии росли вокруг. Значит, ее изготовили где-то поблизости. А может, поблизости залегает и золото, из которого выкован наконечник? Ощущая прилив радости, какого он не испытывал уже давно, Кейн отломил наконечник стрелы, обтер его дочиста, еще раз тщательно осмотрел и сунул в карман кожаной рубахи. Весело насвистывая, он продолжил путь. Теперь он смотрел по сторонам с удвоенным вниманием.

Час проходил за часом. Где-то около полудня Кейн заприметил пещеру, судя по всему, очень глубокую. Она находилась в той части Промонтори-Пойнт, где всегда лежала глубокая тень, и потому здесь сохранились и снежный покров, и причудливые ледяные фестоны на стенах, где из трещин непрестанно сочилась вода. Могло оказаться, что как раз подо льдом и таилась золотоносная порода.

Кейн провел целый час за методичным сбиванием льда со стен у самой горловины пещеры, где было достаточно света. Пропотев насквозь, он сбросил рубашку и возобновил свое занятие. Только когда измученные мышцы уже стонали, требуя отдыха, он позволил себе сделать перерыв и вышел из сырого полумрака на свет, на ходу сворачивая самокрутку. Он как раз прикуривал, заслонив огонек руками, когда, неподалеку всхрапнула лошадь.

Кейн медленно поднял голову и заметил чуть в стороне, на заснеженном скальном выступе, трех верховых. Индейцы! Три пары черных глаз пристально изучали его. Вернувшись к своей самокрутке, Кейн не спеша раскурил ее, затянулся и выпустил в холодный воздух длинную ленту дыма.

Троица начала спускаться к нему. Двое были молоды и горячо доказывали что-то на своем гортанном языке третьему, очень старому, с безобразным лицом и космами седых волос, Не дослушав, тот жестом призвал их к молчанию.

Приблизившись, двое прыжком соскочили с лошадиных спин и бросились к Кейну, который напряженно смотрел в их сторону. Старик спешился с осторожностью и только тогда прокричал что-то своим нетерпеливым спутникам. Те тотчас остановились. Еще окрик — и они неохотно отошли.

Не обращая внимания на их очевидное неудовольствие, старик подошел к Кейну вплотную. Тот продолжал покуривать с таким видом, словно не происходило ничего из ряда вон выходящего. Старик оглядел широкие, влажные от пота плечи, смуглую кожу, сильные руки. Затем он отвел взгляд, обошел Кейна сзади и шумно поскреб подбородок при виде шрамов у него на спине. Взгляд его был таким пронизывающим, что его невозможно было не ощущать.

Два других индейца стояли наготове, ловя каждое движение Кейна, готовые наброситься на него при малейшей провокации. Он тоже держался настороже, прикидывая, кем из них займется тогда в первую очередь.

— Мои провожатые молоды и полны сил, — наконец заговорил старик. — Они мечтают убить тебя.

— А ты? — полюбопытствовал Кейн.

— Я хочу сделать это сам.

— Тогда мы уйдем из жизни вместе.

— Ты безоружен, — резонно заметил старик.

— Не совсем. — Кейн показал ему голые руки и отстранился от скалы, приняв позу для схватки,

— Как много страха в твоем сердце?

— В нем нет страха.

— Так не бывает! — Старик пренебрежительно усмехнулся, и двое других обменялись возбужденными замечаниями. — Я еще не встречал белого, который не знает, что такое страх.

— Я знаю, что это такое. Я говорю, что страха нет в моем сердце.

— А я говорю, что так не бывает! — настаивал индеец. — Дай мне послушать стук твоего сердца, и я скажу, есть ли там страх.

Он протянул темную узловатую руку и положил Кейну на грудь — туда, где под смуглой кожей раздавались размеренный внятные удары. Прошла, казалось, целая вечность, пока он убрал руку.

— Ты сказал правду, — признал старый индеец. — В твоем сердце нет страха. Ты храбрый воин, и потому я оставлю тебя в живых. Перед тобой Тахома, шаман и целитель племени капоте-юте.

Неожиданно он протянул Кейну руку для пожатия. Несколько удивленный, тот ее почтительно пожал.

— Кейн Ковингтон.

В глазах старика мелькнула искра узнавания, как будто он уже слышал это имя.

— Как и когда ты получил свои шрамы, Кейн Ковингтон? — спросил он без обиняков.

— На войне, от одного северянина.

Индеец отступил на шаг и рывком вздернул свою рубаху до подмышек, открыв исполосованную грудь. Эти шрамы шли зигзагами, они явно были получены в ходе яростной схватки. Выше Кейн успел заметить амулет — лапу снежного барса.

— Я тоже сражался с людьми в синих мундирах, — с гордостью заявил шаман, опуская рубаху.

Он знаком велел своим провожатым оставить его, и те, бормоча что-то гневное, ускакали прочь. Кейн мог их понять: быть в выгодной позиции, иметь численное превосходство — и убраться несолоно хлебавши. Здесь было на что досадовать. Зато сам он мог наконец расслабиться. Он улыбнулся старику, а тот, не отвечая на его улыбку развязал под седыми волосами кожаный шнурок и снял амулет. Молча и торжественно он обошел Кейна, уложил амулет у него на груди и снова начал возиться со шнурком. Должно быть, это было непросто для узловатых старческих пальцев.

— Тебе грозит опасность, Три Шрама, — объяснил он затем в ответ на вопросительный взгляд. — Я всегда убиваю белую кошку в положенный день и час, поэтому мой амулет приносит удачу и бережет от зла. Не снимай его, если дорожишь своей жизнью.

— Но, Тахома, не могу же я лишить тебя амулета! — запротестовал Кейн, осторожно трогая лапу снежного барса, покоившуюся теперь на его груди чуть ниже впадины между ключицами. — Как же тогда ты сам?

— Я уже стар, Три Шрама. Ты даже не представляешь, до чего стар. Годом раньше, годом позже — какая разница. А у тебя впереди целая жизнь. — Старик пошел к лошади, но вдруг передумал и вернулся. — И ты знаешь Костер На Снегу.

— Прости, но я не понимаю…

— Костер На Снегу. Так я зову свою богоданную дочь, Натали Валланс, белую женщину с рыжими, как пламя костра в ночи, волосами и глазами, как драгоценные зеленые камни. Ты ее знаешь.

— Д-да… — с запинкой подтвердил пораженный Кейн. — Я знаком с миссис Валланс.

— От нее я слышал о тебе.

— Правда?

В свете того, что Натали могла о нем наговорить, расположение старого шамана казалось совершенно необъяснимым.

— Ты ее любишь, Три Шрама.

— Что? — снова изумился Кейн. Он помотал головой. — Ты ошибаешься! Ни о какой любви нет и речи!

— Я ничего не сказал о речах, — строго возразил индеец. — Для меня важно только то, что в сердце, а в твоем сердце живет любовь.

Глава 23

Несколькими днями позже Кейн шел по деревянному тротуару Мейн-стрит со своим фронтовым другом, полковником Саттоном. Ворот его рубахи был распахнут, и каждый мог видеть на груди лапу снежного барса — индейский амулет, потому Кейна провожали осуждающие взгляды и перешептывания.

Те из жителей Клаудкасла, что считали себя людьми достойными, были возмущены столь откровенной демонстрацией своего расположения к краснокожим и не знали, как расценивать то, что полковник Саттон, этот образец американского гражданина, водит дружбу с отщепенцем. Более того, с трусом. Трус никак не мог обзавестись амулетом в бою, снять его с груди мертвого индейца, а значит, он якшался с этой братией.

— Полковник, — обратился Кейн к своему спутнику, — если вы хотите остаться всеобщим любимцем, держитесь в стороне от меня.

— Ну конечно! — хмыкнул тот. — Зайдем в салун, выпьем чего-нибудь покрепче?

— Раз вы настаиваете… — Кейн с улыбкой сделал жест в сторону дверей “Позолоченной клетки”.

— После вас, сэр!

* * *

На другой день, в субботу, в Клауд-Уэст явился Тахома. Свой визит он объяснил тем, что Маниту послал ему сон о приезде полковника Саттона. Так как эти двое были знакомы и испытывали друг к другу расположение, Шелби радостно приветствовал старика. Он с ходу предложил ему виски. Натали поспешно пресекла эту попытку и препроводила обоих в столовую.

Обед прошел за дружеской беседой, а вечер все трое провели в хорошо натопленной уютной гостиной. Мужчины наслаждались виски и сигарами, Натали с удовольствием пила чай. Время летело незаметно; ближе к вечеру Шелби Саттон объявил, что едет в город, где его ждет одна белокурая сеньорита. Старый индеец кивнул, и по его неулыбчивому лицу скользнула понимающая усмешка. Полковник взял с него обещание в самом скором времени снова наведаться на ранчо, а на прощание сказал как бы между прочим:

— Насколько мне известно, ты познакомился с Кейном Ковингтоном, Тахома.

У Натали вырвалось удивленное восклицание.

— Это так, — невозмутимо ответил шаман. — Ты знаешь его, полковник Шелби?

— Он мой давний друг, — с гордостью сообщил тот.

— Храбрый воин, храбрый… — пробормотал старик.

— То же самое он сказал о тебе.

В ходе этого диалога Натали бросилось в глаза отсутствие лапы снежного барса на груди у Тахомы. Она промолчала, но как только дверь за дядей закрылась, подступила к индейцу с расспросами. Тот не стал скрывать, что отдал амулет своему новому другу.

— То есть Кейну Ковингтону! — вспылила Натали. — Как ты мог?!

— Я сделал это, — заявил шаман непререкаемым тоном. Он выпрямился на диване и отвернулся к окну, оставив Натали наедине со своими эмоциями. В конце концов ей волей-неволей пришлось успокоиться. Усевшись рядом, она положила изящные белые пальцы на уродливую темную руку индейца.

— Тахома, — начала она мягко, просительно, — ты не должен был отдавать свой охранный амулет, тем более Ковингтону. Этот человек присвоил Гранитный дворец и прилегающие к нему земли. Рано или поздно…

— Ему грозит опасность, — перебил старик.

— Тем лучше! — отрезала Натали. — Это потому, что он вторгся на чужую территорию. Ему самое время убраться назад на Миссисипи! Не понимаю, чего ради ты хочешь спасти этого… этого…

— Храбреца?

— Кто тебе сказал, что он храбрец?

— Я видел шрамы. Их оставил северянин, когда пытался убить его.

— Допустим, на спине у него шрамы. — Натали поднялась ;и начала ходить перед стариком взад-вперед. — Ну и что? Почему ты решил…

— Я не говорил про шрамы у него на спине.

— Ты же только что сказал, что видел их!

— Я сказал, что видел шрамы. Что они на спине, я не говорил.

Черные глаза испытующе уставились на Натали, которая нервно прокашлялась.

— Мм… да… короче, где бы они ни были, эти шрамы…

Она вспыхнула под настойчивым взглядом, метнулась в одну сторону, потом в другую и, наконец, остановилась, топнув ногой.

— Шрамы еще ни о чем не говорят! Я рассержена, Тахома! Мне не нравится, что ты связался с этим человеком! Сначала Эшлин, потом дядя Шелби, а теперь еще и ты! Я требую, чтобы…

— Я твой богоданный отец. Костер На Снегу! — резко перебил старый шаман и поднялся. — Ты не смеешь так со мной разговаривать. Почтение — вот что пристало дочери по отношению к отцу, потому что отец стар и мудр, а она молода и глупа.

— Ну, знаешь ли! Это уж…

Старик остановил ее властным движением руки. Его морщинистое лицо стало суровым, брови сошлись на переносице, глаза загорелись мрачным огнем.

— Я шаман и ясновидец, Костер На Снегу! Я предвижу то, чего еще не случилось. — Он понизил голос до хриплого шепота. — Дочь моя, много лет ты несла на своих хрупких плечах тяжкую ношу ответственности за золото Маниту. Это бремя спадет с твоих плеч в полдень после двенадцатого полнолуния.

— То есть как спадет? — встревожилась Натали. — В связи с чем? Что произойдет?

— Я не могу сказать больше, чем уже сказал. Просто запомни, что я это предвидел. В тот же день и час тот, кому грозит опасность, будет навеки от нее избавлен.

— Ты имеешь в виду Кейна Ковингтона? Пойми же, мне совершенно все равно, что с ним случится!

Черты лица Тахомы исказила столь гневная гримаса, что Натали осеклась.

— Прости… — прошептала она виновато. — Я опять забыла о должном почтении. Я только хочу сказать… напомнить… ты ведь убиваешь барсов голыми руками, и только поэтому амулет так силен. Разве его можно передавать другому? Как это отразится на тебе?

— Я стар, дочь моя. Пусть случится предначертанное.

— Что ты говоришь, Тахома! Как ты можешь? Что я буду делать без тебя… и без своего тяжкого бремени?

— Выходи замуж! — отрезал старик и тут же перевел разговор на другое. — Я приехал сегодня не только повидать полковника Саттона, но и за своим подарком к Рождеству. Я знаю, он уже готов. Где он?

— Еще слишком рано, — улыбнулась Натали, — но в конце концов что такого?

— Мне не терпится, — усмехнулся старик одной из своих редких усмешек. — А что, разве рано?

— Сегодня только шестнадцатое ноября, — засмеялась она. — Еще не наступил даже День благодарения!

— Все равно уже почти Рождество.

Натали отправилась за подарком, а старик поудобнее устроился на диване, качая седой головой. Он начинал путать дни и события, забывать факты. Это тоже было знаком того, что пора в дорогу.

Вскоре Натали вернулась с объемистым свертком, водрузила его на колени Тахоме и села рядом. Как и каждый год, индеец осторожно развязал розовый бант, развернул и тщательно разгладил оберточную бумагу с одной стороны коробки, приступил к другой. Его нарочитая медлительность, как всегда, подогрела нетерпение Натали.

— Позволь, я тебе помогу!

Не дожидаясь согласия Тахомы, она сорвала блестящую обертку и бросила на пол. Туда же полетела крышка от коробки и папиросная бумага, что прикрывала подарок. Натали торжественно подняла за плечи рубаху из бирюзового бархата с богатой отделкой в индейском стиле. Тахома одобрительно провел по ней грубой ладонью.

— Надень скорее!

Когда старый шаман предстал перед Натали во всем великолепии своего нового наряда, она от радости захлопала в ладоши.

— Благодарю, дочь моя. Это одеяние достойно того, чтобы предстать в нем перед высшим божеством, — объявил он.

— Ну, это когда еще будет… а впрочем, ткань выдержит годы и годы. — Натали лукаво улыбнулась. — Теперь твоя очередь делать подарок!

— Ай-ай-ай! — огорчился Тахома. — Я его не захватил.

— Перестань меня дразнить! Ты не мог явиться без подарка, если желал получить свой.

Старик подошел к плотному пончо, в котором приехал и которое теперь лежало на спинке дивана, порылся в нем и извлек ожерелье. Оно было древнее, тяжелое, из плотно пригнанных кусочков чистого золота с легкой изящной насечкой, на груди сходившееся к диску с крупным округлым куском бирюзы цвета летнего неба Колорадо посредине.

При виде такой красоты Натали ахнула и вскинула руки в невольном отстраняющем жесте.

— Я не могу… не смею взять его!

— Прежде всего ты не смеешь противоречить отцу, — напомнил шаман.

— Ах да! Я больше не буду.

В порыве благодарности Натали крепко обняла старика.

* * *

Визит полковника Саттона затянулся. Наслаждаясь каждой минутой пребывания в Клаудкасле, он не спешил с отъездом, и в этом была немалая заслуга прекрасной итальянки. Натали, со своей стороны, старалась всячески разнообразить его дни, Эшлин Блэкмор лез из кожи вон, чтобы снискать его симпатию, и время летело незаметно.

Ну и, конечно, одним из факторов, мешающих отъезду, была его крепнущая дружба с Кейном Ковингтоном. Полковник не делал секрета из своих поездок к нему, хотя и знал, что племянница этого не одобряет. Впрочем, он старался бывать там в те дни, когда ее призывал долг юриста. Они возвращались в Клауд-Уэст одновременно, уже под вечер, и по молчаливому соглашению не обсуждали того, что могло бы ее огорчить.

В один из таких дней полковник сидел у пылающего очага со стаканом неизменного бурбона в руке в доме своего друга и дремотно смотрел на огонь.

— Послушайте, друг мой Кейн, — неожиданно обратился он к нему, — между вами и Натали что-то есть. Что именно?

Кейн долго молчал, покручивая в руке свой стакан. Снедаемый виной, он не смел поднять глаза на своего старшего друга.

— Ваша племянница не может простить мне потери части своих земель, — наконец ответил он и приложился к стакану.

— Тут что-то еще, — возразил Шелби Саттон с обычной для него прямотой. — Я это чую нутром! Это очень напоминает… хм… если бы я не знал, что это не так, то мог бы подумать… все это чертовски странно! Женщины — самые непостижимые существа на свете!

Он протянул Кейну пустой стакан, и тот с плохо скрытым облегчением долил туда виски из уже наполовину опустошенной бутылки.

— Вот почему я давно отказался от попыток их понять, — заметил он.

— Хочу попросить вас об одном одолжении, — серьезно посмотрел на Кейна Шелби Саттон.

— Хоть о десяти!

— Позаботьтесь за меня о Натали.

День благодарения приближался. За два дня до него еще больше похолодало и снова начался снегопад.

У Джо Саута закончилась вся выпивка и, что еще хуже, деньги. Весь день он мучился жаждой, пока та не выгнала его на жгучий холод. Он направился в “Позолоченную клетку”, потому что знал: тамошний бармен под настроение наливает задаром. Джо очень надеялся, что настроение у Барта Сильвертау вполне подходящее.

В заведении, как всегда, царил полумрак, особенно уютный после режущей глаза белизны снаружи. Джо огляделся, но не увидел ни единого знакомого лица. Воодушевленный тем, что никто не будет издеваться над ним, он прошел к стойке, на ходу стряхивая с одежды снег.

— Барт, как насчет… ну… сам понимаешь?.. — с надеждой обратился Джо к бармену, весь дрожа от предвкушения и страха услышать грубый отказ.

— Подходи, чего уж там, — буркнул бармен и снял с полки бутыль самого дешевого кукурузного виски.

Трясущиеся руки Джо сомкнулись на стаканчике, и он судорожно опрокинул его в широко раскрытый рот. Когда живительный огонь низвергся в пустой желудок, на лице у него возникло выражение блаженного экстаза. Барт Сильвертау хмыкнул и плеснул ему еще немного чудовищного пойла.

— Кого я вижу! — раздался за спиной у Джо голос, который он предпочел бы не слышать до скончания века. — Наш местный недоносок явился промочить горло! Эй, урод! Дохлятина! Я к тебе обращаюсь, Джо Саут!

Пьянчужка медленно повернулся, жалея в этот миг, как бывало нередко, что вообще родился на свет. Перед ним стояли Дамон Лезервуд с приятелем, бородатым здоровяком Нейлом Свиттом.

— Небось паршиво таскать себя по улицам, как мешок с дерьмом? — продолжал мучитель.

— Зачем ему ноги, если есть глотка? — подхватил Свитт. — Она у него луженая!

— А где твой дружок, прихлебатель краснокожих? — осведомился Дамон. — До сих пор трясется в углу с поджатым хвостом?

Джо был вне себя от страха. На помощь рассчитывать не приходилось: бармен пятился вдоль стойки, всем своим видом показывая, что его дело сторона.

— О ком это вы, мистер Лезервуд? — пролепетал он, чтобы выиграть время.

— А это что такое? — Дамон взял со стойки поношенную шляпу Джо и повертел в руках. — Как ты посмел присвоить мой головной убор, негодник! Правда, он старый, но на что-нибудь да сгодится. — Он бросил шляпу на пол и вытер об нее ноги.

Джо молчал, опустив голову.

— И я вижу, ты собрался выпить мое виски! Это уж совсем никуда не годится. — Дамон поднял так и не выпитый несчастным калекой стаканчик и снова стукнул им о стойку. — Это ведь мое, правда?

Джо слабо кивнул.

— Что? Не слышу. Громче, урод!

— Да, мистер Лезервуд, это ваше, — прошептал Джо, не поднимая головы.

Дамон схватил его за вихор и дернул. Принуждая поднять голову.

— Вот что, Джо Саут, недоносок ты эдакий. Раз уж ты настолько обнаглел, что хватаешь чужое, придется взять с тебя за это плату. Станцуй, пока я пью, и мы будем в расчете.

— Мистер Лезервуд, вы же знаете, я едва волочу ноги! — взмолился калека. — Как же я буду танцевать?

— Да уж как-нибудь, дружок.

— Нет, я не могу!

— Сказано — танцуй, значит, танцуй! — прикрикнул Нейл Свитт. — Не то я отлуплю тебя рукояткой револьвера.

Дверь салуна отворилась и снова закрылась. В один миг оценив ситуацию, Кейн Ковингтон снял заснеженный стетсон, стянул и сунул в него теплые перчатки и не глядя бросил все это на ближайший стол. Коротким и, очевидно, привычным движением он коснулся лапы снежного барса у себя на груди.

Негодяи, что издевались над Джо Саутом, стояли спиной к двери и были слишком поглощены своим занятием, чтобы обращать внимание на окружающее. Пьянчужка, перепуганный до полусмерти, вспотевший, тоже ничего не заметил. Он скособочившись стоял у стойки, намертво вцепившись в нее и не желая разжимать рук даже под угрозой избиения.. Он и сам не понимал, как сумел набраться храбрости — быть может, это вдруг заговорила в нем давно и упорно подавляемая гордость. Так или иначе, он стоял насмерть, со слезами на глазах и ужасом в сердце.

Мучитель не глядя протянул руку к стаканчику с виски и опустил ее… на чьи-то крепко сжатые пальцы.

— Ты должен мне порцию виски, Лезервуд, — сказал Кейн вкрадчиво.

Дамон уставился на него во все глаза. Нейл Свитт перестал глупо хихикать. Джо Саут замер, от удивления забыв дрожать.

Кейн выпил виски, поставил пустой стаканчик на стойку, оглядел Лезервуда и сказал:

— Еще ты должен мне прогулку по своей шляпе. Он сбил с головы Дамона новенький стетсон и начал на нем топтаться. Когда шляпа была изрядно испачкана и помята, он поднял глаза.

— А теперь отложи револьвер. Прихлебатель краснокожих даст тебе урок, который ты давно заслужил.

— Это ты получишь то, что тебе давно причитается!!! — взревел Дамон, наконец оживая и хватаясь за пряжку пояса. — Сейчас я покажу тебе, что такое настоящий мужчина! Такого хлюпика, как ты, я уложу одной левой!

Он сжал громадные кулачищи и вдруг крякнул от удара под ребра, который Кейн нанес ему первым.

Драка разразилась во всем своем беспощадном неистовстве. Дамон ударил Кейна в челюсть и не промахнулся — черноволосая голова мотнулась, южанин отступил и пошатнулся. Однако он устоял на ногах. Лезервуд бросился на него, закрепляя успех, размахнулся опять, но на этот раз промазал, а .так как Кейн увернулся в самую последнюю секунду по инерции нырнул всем телом, потерял равновесие и получил удар под дых, а потом в ухо. Раздался дикий рев.

Теперь уже Лезервуд был разъярен не на шутку и тем самым оказался в невыгодном положении перед лицом хладнокровного противника. Он свирепо молотил кулаками, но его удары не всегда достигали цели. Кейн заходил то справа, то слева, выжидал и в нужный момент делал выпад, точный, как удар кузнечного молота, и почти столь же действенный.

Салун был теперь набит до отказа. Толпе то тут, то там приходилось откатываться назад, чтобы не попасть под горячую руку. Дверь уже не закрывалась, а народу все прибывало — характерные звуки ударов, кряканье и уханье говорили сами за себя. Никто толком не знал, как дошло до драки, но, по общему мнению, она не должна была затянуться надолго — на Лезервуда ставили десять против одного.

В самом деле, Кейн выглядел неважно: лицо окровавлено, левый глаз подбит. Тем не менее внимательный наблюдатель мог заметить, что он владеет ситуацией. Завороженный взгляд Джо Саута следовал за ним неотрывно, и, пожалуй, только этот пьянчужка понимал, чем кончится дело. Теперь он видел своего покровителя в совершенно новом свете.

Никогда еще городок не знал такой жестокой драки, а их тут хватало. Оба противника были измучены, но ни один не желал отступать. Удары продолжали сыпаться, и наконец какой-то из них — в челюсть — оказался так силен, что у Лезервуда хрустнули зубы и он не устоял на ногах. Еще удар, в живот, окончательно содрал кожу с костяшек пальцев Кейна, но он же и опрокинул Дамона навзничь. Тот тяжело поднялся, выплюнул зуб, отер с подбородка обильно текущую кровь… и дал задний ход, избегая очередного выпада. С этого момента он уже больше уворачивался, собираясь с силами, чем наступал. Инстинкт подсказывал, что поражение не за горами, и Дамон поставил все на один решающий удар, надеясь на свою бычью силу.

Капризная судьба пошла ему навстречу. Удар, который достался Кейну, был таким сокрушительным, что буквально вынес того за дверь сквозь поспешно расступившуюся толпу. Как коршун, кинулся на него Дамон, пиная лежачего сапогами в ребра.

Однако Кейн недолго оставался простертым на мерзлой земле. Он приподнялся и припал к ней, как хищник перед прыжком. Хлынувшая из салуна толпа устроила пробку в дверях, когда те, кто уже был снаружи, подались назад. В морозном чистом воздухе далеко разнеслись крики одобрения и аплодисменты в честь стойкости южанина.

* * *

Тем временем в здании суда на другой стороне улицы продолжалось слушание простенького дела, которое не требовало рассмотрения присяжными, но отличалось массой мелких юридических подробностей. Защитник перечислял их таким монотонным голосом, что буквально усыплял присутствующих. Чтобы ненароком не задремать, Натали листала бумаги и время от времени пыталась ослабить тесную хватку воротничка под судейской мантией. Зал был чересчур жарко натоплен, и никто не догадался отворить окно.

К нудному голосу вскоре присоединился какой-то шум снаружи. В надежде, что это поможет встряхнуться, Натали сделала судебному приставу знак приоткрыть окно. Шум сразу усилился, распался на составные части: крики, свист, удары и возгласы боли. Каким бы странным это ни казалось, прямо под окнами суда происходила драка.

Кейн был на волосок от того, чтобы потерять сознание, когда очередной; уже довольно вялый удар Лезервуда бросил его в сугроб. Выкарабкавшись, он стер с лица снег, а с ним и кровь, что заливала глаза. Стало легче. Судя по тому, что ветер пронизывал его насквозь, рубашка превратилась в лохмотья, а кожаные штаны лопнули на коленях.

Кейну трудно было представить, как ужасно он выглядит. Лапа барса у него на груди, еще недавно белоснежная, стала темной от крови. Впрочем, у Дамона Лезервуда вид был ничуть не лучше. Он лишился пары зубов, распухшее левое ухо увеличилось втрое, глаза стали совершенно бессмысленными. Как и Кейн, он был весь в крови. Тем не менее оба находили силы подниматься после каждого нового падения.

— Сдавайся… — повторял Дамон как заведенный, — сдавайся, Ковингтон…

Тот неизменно отвечал ударом.

Казалось, это длилось уже целую вечность, пока в какой-то момент, тяжело рухнув на землю, Лезервуд больше не поднялся. На заплетающихся ногах Кейн приблизился к нему и дернул за шиворот, вынуждая встать. Дамон подчинился. Он стоял, шатаясь как пьяный. В ответ на слабый взмах его руки Кейн ударил под дых. Удар был уже не тот, что вначале, но его хватило, чтобы снова уложить противника. Еще рывок за шиворот. С минуту они смотрели друг на друга, едва в силах стоять. На чистом энтузиазме Кейн собрался с силами и ударил Лезервуда в челюсть. Не успел еще здоровяк удариться о землю, как понял, что проиграл.

Нейл Свитт тоже понял это. Он воровато огляделся и потянул из кобуры револьвер. Дуло нацелилось Кейну в спину.

— Сзади! — раздался пронзительный вопль Джо Саута. Кейн повернулся, медленно и неуклюже, но как раз вовремя, чтобы увидеть, как Натали, все еще в мантии, выхватила откуда-то из недр судейской одежды свой маленький дамский пистолет и метким выстрелом выбила оружие из рук Свитта. Толпа, и без того притихшая, окаменела, и в этой тишине громко прозвучал крик боли. Натали медленно опустила пистолет.

С минуту Кейн смотрел на нее, пытаясь осознать случившееся затуманенным болью сознанием, а когда наконец сообразил, что все это значит, шагнул к той, что спасла ему жизнь. Зеленые глаза холодно смотрели на него. Кейн попробовал улыбнуться разбитым ртом.

— Помощник шерифа Персел! — отчеканила Натали, продолжая буравить его взглядом. — Арестуйте этих троих за нарушение общественного порядка!

Глава 24

Натали повернулась и пошла к зданию суда. Ветер развевал и трепал ее черную мантию, выдергивая пряди из строгой прически, и бросал их ей в лицо. Она не замечала, что так и держит пистолет в опущенной руке и что вся толпа, включая Кейна, провожает ее взглядом.

Войдя в зал и прикрыв за собой дверь, Натали прислонилась к ней в поисках опоры. Ноги у нее дрожали и подкашивались. Она говорила себе, что не случилось ничего из ряда вон выходящего, она всего лишь предотвратила убийство в заурядной уличной сваре, выбив оружие из рук того, кто хотел предательски выстрелить в спину победителю. Что ее внезапная слабость вовсе не оттого, что это была спина Кейна Ковингтона.

Не оттого, что он был на волосок от гибели.

Немного оправившись от потрясения, Натали прошла в кабинет и первым делом избавилась от мантии, аккуратно развесив ее в шкафу. Только тогда она позволила себе выглянуть в окно, выходившее на Мейн-стрит. Кейна уводили в тюрьму со связанными за спиной руками. Он шел с усилием, но и с достоинством, и было заметно, что он страдает от боли.

Натали содрогнулась. Она почти физически ощущала, его боль. Ею вдруг овладела острая потребность броситься вслед, вытереть Кейну лицо, промокнуть разбитые губы. Ей хотелось увести его с собой и смыть с него не только пот, грязь и кровь, но и боль, которую он сейчас испытывал.

* * *

Кейн провел ночь за решеткой. Он не сомкнул глаз. Кожа с тыльной стороны правой ладони была сорвана клоками, и каждый дюйм мучительно саднил. Кости ныли, раны болели, и порой так сильно, что приходилось скрипеть зубами, чтобы не стонать. Из страха потерять сознание, как только ляжет, Кейн ходил по камере.

Дамон Лезервуд не геройствовал — он с готовностью отключился сразу, как только тюремщик ушел. По соседству с ним Нейл Свитт храпел и посвистывал, невзирая на царапину от пули.

На другой день все трое угрюмо коротали время на своих койках, когда явился помощник шерифа Переел, чтобы выпустить Кейна. Первым, кого тот увидел за дверью тюрьмы, был Джо Саут. Трезвый.

— Мистер Ковингтон! — вскричал он при виде своего покровителя. — Ну и видок у вас!

— Знаю.

Кейн попытался улыбнуться. Едва затянувшаяся рана на нижней губе тотчас снова начала кровоточить.

— Мне надо как-нибудь добраться до конюшни…

— Что вы, сэр! И думать забудьте! Куда вам сейчас в седло? Я отведу вас к Мардж Бейкер. Док Эллерой обещал заглянуть.

— А у Мардж найдется место? — устало осведомился Кейн.

— Она говорит, что так и не нашла постояльца на вашу бывшую комнату. Переночуете, а там будет видно.

— Тогда идем.

Эта пара являла собой довольно грустное зрелище, когда, поддерживая друг друга, с частыми передышками, тащилась к Силвер-стрит. К Кейну то и дело подходили прохожие, чтобы поздравить с победой, и каждый непременно хотел пожать его израненную руку. Кое-кто даже отважился пригласить его в недалеком будущем на стакан виски. Казалось, городок и думать забыл, что еще пару дней назад презирал Кейна и не желал иметь с ним ничего общего.

Виновник этой шумихи находил такую перемену забавной и, в общем, не неприятной. Повиснув на тощих плечах Джо Саута, он больше всего думал о том, как бы одолеть оставшееся расстояние, но у кондитерской все же задержался.

— Зайдем. Не могу же я ввалиться к Мардж просто так, без подарка для Белинды.

Заметив из окна с трудом бредущую пару, хозяйка пансиона поспешила на улицу. Вид Кейна привел ее в ужас. В самом деле, все то, что было разбито, теперь безобразно распухло и запеклось кровью.

— Ну и видок у вас, Кейн! — воскликнула она, схватившись за голову.

На закате прибыл доктор Эллерой со своим неизменным саквояжем.

— Вам повезло, мистер Ковингтон, — заметил он. — Миссис Бейкер стоило бы пойти в медсестры.

Компрессы из сырой говядины уже успели избавить Кейна от большей части отеков. Он снова мог чуть видеть правым глазом, который ранее представлял собой сплошное вздутие. На руке красовалась белая марлевая повязка, царапины и ссадины были тщательно продезинфицированы. Один из жильцов с подходящими размерами одолжил ему одежду. Все это вместе взятое существенно улучшило общее состояние Кейна.

— Болит? — осведомился доктор, показав на забинтованную руку.

— Еще как! — ответила Мардж, а Кейн лишь кивнул, чтобы не открывать лишний раз подживающий рот.

— Я оставлю вам немного настойки опия, мистер Ковингтон. Это даст вам возможность выспаться, что сейчас вам необходимо прежде всего. А знаете, мистер Ковингтон, вы теперь знаменитость. Все только и говорят что о вашей доблести… — Доктор подумал и добавил: — И о быстроте реакции нашей уважаемой миссис Валланс.

После ужина, который дался Кейну не без труда, Мардж напоила его настойкой опия и скомандовала: “А теперь в постель!” Хороший отдых был ему кстати, поэтому Кейн не стал спорить и заковылял к лестнице.

— Сэр, не помочь ли вам раздеться? — крикнул ему вслед Джо, которого уговорили остаться на ужин.

— Как-нибудь справлюсь. — Кейн кивнул ему на прощание, благодарно улыбнулся Мардж, остановил взгляд на милом личике Белинды и вспомнил о шоколадке, которую так и не отдал ей. — Черт возьми, совсем забыл!.. — пробормотал он сонно. — Я ведь принес тебе подарок…

— Правда? — оживилась девушка. — Какой? Где он?

— Идем.

Оставив Джо и Мардж погруженными в разговор о погоде, они вышли в коридор, где на тумбочке лежал маленький, красиво перевязанный сверток. Белинда впилась в него взглядом, а получив разрешение, бросилась разворачивать подарок. Когда в руках у нее осталась фигурная плитка шоколада, она уставилась на нее так, словно впервые видела нечто подобное.

Кейн ждал бурной благодарности, но вместо этого девушка подняла на него озадаченный взгляд.

— Почему, Кейн? — наконец спросила она. — Почему ты принес мне шоколад?

— разве ты его не любишь?

— Очень люблю, — заверила Белинда, продолжая, заглядывать ему в глаза так, словно надеялась прочесть там ответ на вопрос жизненной важности. — Я только… скажи, почему ты это сделал?

— Почему? — Кейн задумался, подбирая слова. — Потопу что мы с тобой друзья.

— Большие друзья? — уточнила девушка со странным блеском в глазах.

— Очень большие, — подтвердил Кейн, не понимая, что ее интересует, тем более что сознание его уже туманилось от снотворного. — Мы с тобой самые большие друзья, Белинда!

Это заверение заставило щеки девушки вспыхнуть еще ярче. На губах ее появилась многозначительная, знающая улыбка, взгляд стал странно призывным.

— Самые большие друзья… — повторила она, прижимая шоколадку к высокой груди. — Теперь я понимаю, зачём ты сделал мне такой подарок.

— Вот и хорошо, — сказал Кейн, не в силах больше напрягать свои мысли. — Увидимся! Спокойной ночи.

Девушка не ответила. Она молча следила за тем, как он поднимается по лестнице. Пальцы ее играли шоколадкой, язык то и дело касался губ, оставляя на них влажный след.

У себя в комнате Кейн не без труда расстегнул брюки левой рукой и стащил их по бедрам, которые откликнулись приглушенной болью. Он не привык спать в одежде, и сейчас это было только кстати: он бы не вынес борьбы с пижамой. Задув лампу, Кейн какое-то время лежал в дремотном оцепенении. Опий заглушил боль, а заодно принес странное ощущение — тело словно совершенно потеряло вес и не лежало, в постели, а парило над нею. Давно уже Кейн не испытывал такого блаженного состояния.

Стоило смежить тяжелые веки, как где-то далеко возник легкий размеренный гул, словно рокот прибоя. Этот звук гипнотизировал заставлял грезить наяву, и Кейн не удивился, когда ему явилась Натали. Уголки его запекшихся губ дрогнули в улыбке.

Натали стояла посреди заснеженной улицы, в развеваемой ветром судейской мантии, с маленьким пистолетом в руке. Что-то невыразимо чувственное было в том, что оружие какое-то время находилось в этих тяжелых черных складках, рядом с теплым женским телом. Кейн заворочался, принимая более удобную позу, но стоило ему затихнуть, как сон подступил ближе, а с ним и приятное возбуждение, как в эротических видениях.

И сон этот продолжал разворачиваться в самом приятном русле.

Внезапно, как по мановению волшебной палочки, рыжая грива Натали рассыпалась по плечам. Рука разжалась, пистолет упал в сугроб и исчез, словно его и не было. Легкое движение пальцев — и вся толпа зрителей исчезла тоже, просто растворилась в воздухе.

Они остались одни, Кейн и Натали.

Глядя ему прямо в глаза, она обольстительно улыбнулась, взялась за ворот мантии, и та каким-то чудом раскрылась по всей длине. Под мантией не было ни одежды, ни белья, только чулки и подвязки — такие же, как в ту ночь в карете Эшлина Блэкмора. Натали повела плечами, позволяя мантии соскользнуть. Одеяние легло к ее ногам, чернея на белом снегу.

Кейн пожирал взглядом обнаженное тело, а она безмятежно позволяла ему любоваться собой. Он смотрел со странным чувством, что, сколько бы это ни продолжалось, пусть даже всю оставшуюся жизнь, он так никогда и не сможет наглядеться на такую красоту. Это было поразительно совершенное тело, стройное и при этом округлое, как у греческой статуи из чистого, без единого изъяна, белого алебастра.

Но вот статуя шевельнулась. Белые руки поднялись и поманили Кейна, губы произнесли его имя.

Он опустил руки на пояс брюк, не нашел его и понял, что тоже обнажен. Это показалось совершенно естественным — ведь если бы ему пришлось раздеваться, прекрасное видение могло бы растаять так же, как и все остальные. Мысль о подобной утрате была невыносимой.

С сильно бьющимся сердцем Кейн посмотрел на Натали, не зная, как поступить, чтобы не спугнуть ее. Но она и не думала тушеваться. Она смотрела на его возбужденную плоть, и во взгляде ее был тот же голод, что владел им самим. Когда Кейн приблизился, Натали нетерпеливо, с готовностью качнулась ему навстречу. Ни колебания, ни сомнений! Это казалось чудом. Уже не раздумывая, он провел ладонями по ее телу и ощутил юную нежность и упругость кожи. Груди казались полнее, а бедра круче, чем он помнил, но это нисколько его не смутило. Главное, что это была Натали.

Когда он добрался до развилки ног, они раздвинулись, между ними было горячо и влажно. Кейн и Натали оказались на снегу, в пушистом и отчего-то очень теплом сугробе. Должно быть, его согрел жар их распаленных тел. Все дальнейшее слилось для Кейна в одно непрерывное удовольствие, пока сон окончательно не завладел сознанием…

* * *

Первым ощущением после пробуждения было ласкающее прикосновение в паху. Тело откликнулось еще раньше, чем сознание. Опий действовал, сон наяву по-прежнему продолжался, поэтому Кейн, не открывая глаз, просто прижался к обнаженному женскому телу и потянулся губами к губам.

Пока длился поцелуй, рука продолжала ласкать его. Это была опытная рука: она то ускоряла движение, то замедляла, то едва прикасалась к самым чувствительным местам, то надавливала сильнее, так что эрекция, и без того немалая, все возрастала. Из желания не только ощущать, но и видеть, Кейн приоткрыл глаза.

— Боже правый! — воскликнул он и отшатнулся так резко, что едва не свалился с кровати.

— Что с тобой? — простодушно спросила Белинда, не выпуская его плоти и продолжая скользить по ней кольцом из пальцев.

Кейн наконец догадался отвести ее руку и сел, глядя на девушку во все глаза, не в силах поверить, что это происходит наяву. Утро еще не занималось, но снег снаружи давал некоторый отблеск света. Белинда Бейкер была подлинной красавицей. Трудно было вообразить себе женщину, более созданную для постельных игр. Пока он смотрел, она подвинулась ближе и закинула ногу ему на ноги.

— Ну же, давай играть! — сказала она в нетерпении и потянулась губами к его соску.

Кейн вылетел из постели, словно его прижгли каленым железом, и заметался в поисках кое-как брошенной одежды. На этот раз он натянул брюки одним движением, даже не вспомнив про раненую руку. Только застегнув их, он счел возможным повернуться к кровати.

— Прикройся! — скомандовал он хрипло.

— Зачем? — удивилась Белинда.

Теперь она лежала на спине с раскинутыми ногами, и это было зрелище не для слабонервного мужчины. Кейн стиснул зубы и приказал себе сохранять хладнокровие.

— Где твоя одежда? — спросил он так мягко и осторожно, как только мог. — Халат, ночная рубашка? Где все это?

— Как это где? — Она еще шире развела ноги, дразня его. — Я все оставила у двери.

Тяжело вздохнув, Кейн выглянул за дверь, обнаружил там ворох одежды и внес в комнату.

— Оденься, — сказал он тоном, каким уговаривают ребенка. — Когда оденешься, тогда и поиграем.

— Ага! — обрадовалась девушка. — Что же ты сразу не сказал! Это будет игра в одежде. Какой ты хороший, Кейн! Это моя любимая игра.

Безмерно пораженный, Кейн помог ей надеть халат, но вместо того чтобы запахнуться, она повернулась к нему, держа полы на отлете.

— Говорю тебе, оденься как следует! — нервно воскликнул он. — Завяжи пояс!

С капризно надутыми губами девушка приспустила халат, чтобы высвободить волосы. Кейн смотрел в сторону, пока соблазнительные округлости ее тела не скрылись под тканью, и только тогда почувствовал, что снова наконец может дышать полной грудью.

— Сядь!

Она послушно уселась на край кровати. Полы халата раскрылись. Белинда раздвинула ноги.

— Я готова.

Кейн уже был на грани сердечного приступа.

— Нет, дорогая, сдвинь ноги и прикройся. — Когда Белинда не сразу повиновалась, он схватил ее за голые колени и сдвинул их сам, а потом по возможности закутал полами халата. Девушка наблюдала за ним с возрастающим удивлением.

— Послушай, — начал Кейн, присаживаясь рядом и придерживая халат, чтобы тот ненароком не раскрылся, — все это плохо, очень плохо, понимаешь! Тебе не следовало сюда приходить.

— Как не следовало?! — Она округлила глаза. — Зачем же тогда ты принес мне шоколадку?

— Но ведь это не первый мой подарок, и никогда прежде ты не поступала так странно!

— Потому что… — Белинда замялась, не зная, как объяснить.

— Что?

— Потому что тогда мы еще не были самыми большими друзьями. А вчера мы ими стали. Ты сам так сказал!

— Да, мы с тобой большие друзья, но… друзья, они… они не… — Кейн развел руками. — Друзья не ложатся друг с другом в постель голыми!

— Разве? — Белинда лукаво улыбнулась.

— Честное слово! Дружба — это совсем другое. Друзья… они этим не занимаются, вот и все, ты уж мне поверь. Понимаешь?

Большие кроткие глаза девушки наполнились слезами.

— Но, Кейн! Я только хотела поиграть. Я думала, ты тоже этого хочешь, потому и принес мне шоколадку.

— Боже мой! — Он схватился за голову. — Но как, скажи на милость, одно связано с другим? Ты не должна была… впрочем, что я говорю! Ты ни в чем не виновата. Я сам виноват, хотя и не знаю, в чем именно!

— Ты не виноват, Кейн. Я только…

— Сейчас же возвращайся к себе, пока остальные спят! Не хватало только, чтобы тебя увидели! — Он рывком поднял Белинду на ноги.

— Ты пожалуешься маме?

— Нет, не пожалуюсь, если ты обещаешь никогда больше так не поступать.

— Я обещаю, обещаю!

— Вот и хорошо. Иди!

— Спи сладко! — сказала Белинда, мгновенно успокаиваясь, и чмокнула его в щеку совершенно как прежде, словно ничего не произошло. Кейн проследил, как она на цыпочках идет по темному коридору к лестнице, потом вернулся в комнату.

О сне больше не могло быть и речи — встряска свела на нет действие снотворного. Трясущимися руками Кейн свернул самокрутку в надежде, что это хоть немного успокоит расходившиеся нервы. Глубоко затянувшись, он встал у окна и заставил себя с безжалостной ясностью припомнить события этой ночи. Долго перебирал он детали, пытаясь найти ответ на эту неожиданную загадку и сожалея, что прямо не спросил Белинду, кто научил ее таким играм. Возможно, стоит пойти к Мардж… нет, это разобьет ей сердце. Для нее Белинда — малый ребенок. Промолчать гнусно, рассказать — и того хуже.

Ясно одно: это наивное создание уже познало мужчину. И не просто познало — кто-то вышколил ее по части постельных игр. Она не только набралась опыта, но и научилась извлекать из этого удовольствие. Наивный ребенок был одновременно искушенной женщиной. Кто мог так далеко зайти и остаться вне всяких подозрений? Кто?

Восток посветлел, а Кейн все еще не пришел ни к какому выводу. Наконец, совершенно измучившись, он не раздеваясь улегся в постель. Решение было принято: устроить Белинде допрос, но так, чтобы не испугать и не оттолкнуть ее. Придется поразмыслить, как к этому подступиться.

* * *

Закутанная в теплое шерстяное пальто, с шарфом, по-детски завязанным вокруг шеи, Белинда выслушала обычные наставления матери и вышла на морозный воздух. Было утро Дня благодарения и к тому же вторник, а вторник всегда означал целую гору чудесного шоколада. Неделю назад Эшлин сказал Мардж, что прислуге, даже приходящей, в праздники полагается укороченный день, поэтому Белинде было строго наказано вернуться домой к одиннадцати.

По дороге девушка размышляла над тем, как они с Эшлином успеют вместить в укороченный день все свои любимые игры. Внезапно ей вспомнилось странное поведение Кейна и его слова, что друзья так не поступают. Внезапная неуверенность заставила Белинду замедлить шаг. Безразличная к окружающему, она не слышала, что булочник напротив закричал, не видела, что он машет руками, пытаясь привлечь ее внимание. Она ступила на мостовую как раз тогда, когда из-за угла, по обыкновению на полном ходу, вылетел фургон со льдом. Последним, что она видела, были оскаленные зубы на вскинутых лошадиных мордах и ниже — копыта с тяжелыми стальными подковами. Упряжка подмяла девушку под себя, и фургон прокатился по распростертому телу. Она не успела даже крикнуть, зато закричали все, кто оказался поблизости.

Этот многоголосый крик ужаса разбудил Кейна, и он резко приподнялся на постели с широко раскрытыми глазами, почти уверенный, что это часть его кошмарного сна. Однако возгласы продолжались, уже не такие громкие, но по-прежнему испуганные. Как был, он бросился на улицу узнать, в чем дело, с тягостным предчувствием, что случилось нечто непоправимое.

На мостовой Мардж уже склонялась над телом дочери и что-то лепетала а том, что все будет хорошо. Кейн присел рядом, сдвинул с шеи девушки шарф и поискал пульс.

Пульса не было.

Глава 25

Ранние зимние сумерки все ближе подкрадывались к Клаудкаслу по склонам хребта Сан-Хуан. Небо на западе алело чистым пурпуром.

Всадник придержал коня, огляделся и, никого не заметив, направил его к заснеженной седловине между двумя горными отрогами. За ней открылось плато, где гулял холодный ветер. Он подхватил развевающийся плащ и начал бороться с ним, норовя забросить на голову.

Ночь обещала быть необычайно холодной. Снег не падал, а сеялся с небес мелкой колючей крошкой. Подковы кастаньетами щелкали по заиндевелому камню. В такую ночь хочется сидеть у пылающего камина.

Покрытые снегом вершины четко выделялись на фоне темного хребта. Всадник направлялся к их подножию — туда, где под нависающим козырьком скалы ютилось кое-как сколоченное строение, скорее избушка, чем настоящий дом. Тем не менее из трубы поднимался дымок.

Когда всадник приблизился, он расслышал мужские голоса и смех. Спешившись, он оглядел избушку с пренебрежением столь же ледяным, как земля под его ногами. Крыльцо покосилось и осело, ступеньки растрескались. Ночной гость и не подумал стучаться, он пинком распахнул дверь и вошел, к немалому удивлению тех двоих, что сидели за столом.

— Входите, входите! — Опомнившись, Берл Лезервуд вскочил и придвинул гостю табурет. — Что привело вас в такую даль? И в такой холод!

Не удостоив его ответом, Эшлин Блэкмор направился прямиком к Дамону. Тот хлебал какое-то варево из большой оловянной миски и при появлении Блэкмора застыл с полной ложкой в одной руке и ломтем хлеба в другой. Он неуверенно улыбнулся. Выбитые передние зубы придавали ему довольно комичный вид.

— Бошш! А я вот вернулша… ужинаю.

— Встань, — ледяным тоном скомандовал гость.

Дамон поспешно схлебнул варево с ложки, откусил хлеба и поднялся, продолжая жевать. Он был на голову выше Эшлина и почти вдвое шире, поэтому возвышался над ним как башня. Тем не менее граф, ни секунды не колеблясь, влепил ему звучную пощечину затянутой в лайковую перчатку рукой. Непрожеванная пища вылетела у Дамона изо рта, по подбородку потекла не только жижа, но и кровь из едва затянувшихся ранок. Он не осмелился издать ни звука, только съежился, глядя на Эшлина тем просительным, жалостным взглядом, каким ребенок смотрит на отца, получив удар ремнем. Берл Лезервуд крякнул, но смолчал.

Еще пощечина. На этот раз здоровяк взвыл от испуга и боли и прикрылся широкой, как лопата, ручищей. Из-под нее сразу начала обильно сочиться кровь.

— Болван! Есть у тебя в голове хоть капля мозгов или нет? — Эшлин брезгливо сдернул с руки испачканную перчатку. — Я тебе сто раз повторял, чтобы ты держался подальше от Кейна Ковингтона!

— Но, бошш, он первый нашал! Он…

— Заткни свой грязный рот, Лезервуд! — прикрикнул граф. Он отбросил капюшон плаща на спину, поправил волосы, прошел к печурке и театрально повернулся, взмахнув черными полами как крыльями.

— Я тебя предупреждал! Я говорил, что он захочет взять реванш! Потому я и приказал тебе помалкивать, даже если ему вздумается посреди улицы помочиться тебе на сапоги! Говорил я это или нет? Отвечай!

Дамон только скорчил гримасу.

— Говорили, босс, — ответил за него Берл Лезервуд.

— Я говорил, но твой брат не понял, — со злостью произнес Эшлин, взглянув на Берла. — Он не слишком умен, твой брат. — Он снова повернулся к Дамону. — Дошло до тебя наконец, почему вам обоим, а главное тебе, надо держаться подальше от Ковингтона? — Тот пробормотал что-то неразборчивое. — Не слышу!

— Дошло, бошш, но я только…

— Нет, до него не доходит! Вот что, Берл, раз уж твой брат настолько туп, я объясню все еще раз тебе, a уж ты проследишь за тем, чтобы он все понял. Если Ковингтон будет найден убитым, вас заподозрят в первую очередь, а теперь, после драки, особенно. Учти, я и пальцем не пошевелю, чтобы вас вызволить!

— Вам ни к чему беспокоиться, босс, — сказал Берл примирительно. — Конечно, нас заподозрят, ну и что? Никто ничего не сможет доказать. Можете на меня положиться.

— Если хотя бы тень подозрения падет на меня…

— Этого не случится, босс. Как можно? Никто ведь даже не подозревает, что мы знакомы, не говоря уже об остальном.

— Ладно, — буркнул Эшлин.

Он сделал шаг от печки, и Дамон, эта гора мяса, в испуге шарахнулся к брату. Однако Эшлин потерял к нему интерес. Он указал на стол, и братья поспешили усесться.

— Слушайте внимательно, вы оба. Завтра надоедливый дядюшка Натали наконец покидает город. Как только он уберется, я устрою поездку в Денвер и на этот раз задержусь там на неделю, постаравшись повидать всех, кого смогу, чтобы мое алиби не оставляло сомнений. — Эшлин вдруг схватил Дамона за массивное плечо, заставив подпрыгнуть. — А вы в мое отсутствие разберетесь с нахальным южанином. Все должно быть сработано чисто, без сучка и задоринки. Тебе ясно, Дамон?

— Яшно, бошш, шэр! — Здоровяк энергично закивал. — Все будет в лушшем виде, не ижвольте бешпокоитша!

— Очень на это надеюсь. — Граф вдруг улыбнулся той обезоруживающей, мягкой улыбкой, благодаря которой ему и удалось завоевать общее расположение. — Ваши услуги будут щедро оплачены. — Он запахнул плащ и помедлил. Улыбка исчезла, взгляд снова стал холодным и угрожающим. — Малейший просчет — и вам не поздоровится!

— Просчетов не будет, — заверил Берл Лезервуд. — Ковингтон уже мертвец, только пока еще об этом не знает!

— Мне пора. — Эшлин уже снова улыбался. — Сегодня я ужинаю со своей очаровательной невестой и ее славным дядюшкой. Нельзя заставлять их ждать.

Он поправил плащ и вышел, оставив дверь открытой. В глубине души Эшлин обожал театральные эффекты, но пользовался ими с осторожностью и не слишком часто. Он птицей взлетел на спину своего жеребца и, зная, что братья Лезервуд наблюдают за каждым его движением, с ходу послал его в галоп, рассыпая в тишине звонкий стук подков.

* * *

В понедельник утром, едва небеса на востоке порозовели за расписанными инеем стеклами, Кейн проснулся в своем новом обиталище и лениво потянулся, не торопясь покинуть теплую, уютную, утепленную мехами постель.

Правая рука все еще была не в лучшей форме и откликнулась ноющей болью, когда он попробовал согнуть и разогнуть пальцы. Глаз, хотя и окруженный сплошной чернотой, не болел. Удовлетворенный тем, что эта часть лица находится на пути к выздоровлению, Кейн осторожно ощупал губы. Верхняя почти совсем зажила, но ощущения в нижней говорили, что там далеко не все благополучно. Облизнув ее, Кейн передернулся.

Было еще слишком рано, чтобы вставать, но Кейн почувствовал, что уже выспался. Он позволил себе мысленно вернуться ко дню потасовки с Дамоном Лезервудом. Потом, непрошено, пришли воспоминания о смерти Белинды. Он скрипнул зубами.

Бедное дитя! Бедное простодушное создание!

Откинув одеяла, Кейн свесил ноги с края кровати, потом медленно переместил на них вес своего тела и поднялся. Хочешь не хочешь, а надо было выйти наружу, как ради тренировки избитых мышц, так и для того, чтобы забыться. Прогулка по глубокому снегу отвлечет, разгонит кровь, даст работу ногам, прочистит голову.

Куда пойти? Возможно, стоит посмотреть на рассвет с вершины горы, которую он для себя окрестил пиком Одинокой Пещеры.

Спустя полчаса Кейн, одетый в меховую одежду, меховые сапоги и теплые рукавицы, шагнул за порог. Он был при оружии, на случай если краснокожим друзьям Тахомы снова вздумается его запугивать. Стрелять Кейн не собирался, но знал, что вид “кольта” остудит их пыл. За голенищем у него был острый нож в кожаных ножнах. В последний момент, повинуясь неожиданному импульсу, Кейн прихватил свечи. С такой экипировкой можно было двигаться хоть на край света.

Постояв и осмотревшись, он начал подъем. Прямая дорога к пику Одинокой Пещеры была перегорожена громадным снежным пластом, тревожить который было бы неосторожно, поэтому Кейн повернул, огибая его. Вершина горы вздымалась в чистое небо и словно манила к себе. Путь был неблизким, а подъем крутым и опасным.

Эта часть склона была более крутой и изрезанной, и приходилось сильно петлять, выписывая между скалами Причудливую кривую. Местами снег сполз с уступов, и обнажившийся камень предательски скользил. Даже летом подниматься этим путем небезопасно, а уж зимой и подавно.

Однако Кейн не сдавался. Он заметил, что находится на границе с облаками, только когда вокруг сгустился плотный туман. Кейн дышал тяжело, с присвистом, то и дело ощущая в боку колющую боль. По лицу и по телу под одеждой скользили струйки пота. Правая рука разболелась не на шутку, когда то, что он принял за прочный уступ, подалось и рухнуло, и ему пришлось повиснуть, цепляясь израненными пальцами.

Когда это случилось вторично, Кейн не удержался от стона. Он прильнул к ледяному камню, жадно хватая ртом разреженный воздух, и тут неожиданно проглянуло солнце. Туман сразу поредел, а потом и вовсе рассеялся. Можно было оглядеться.

Кейн невольно зажмурился. Оказывается, он висел над зияющим провалом, на край которого вскарабкался по неведению, заблудившись в тумане. Если бы он сорвался вместе со снежным языком, то уже лежал бы внизу без признаков жизни.

Чтобы подавить приступ инстинктивного страха, Кейн куснул себя за нижнюю губу. Это помогло. С бесконечной осторожностью он повернул голову в другую сторону и едва не засмеялся от облегчения; совсем рядом виднелась расселина, и к ней можно было подобраться. Несколько долгих минут Кейн собирался с силами, потом, оттолкнувшись, перебросил вес тела и с торжествующим возгласом рухнул на камни.

Здесь он позволил себе долгую передышку. Свернул самокрутку, выкурил ее, подождал, пока табак начнет оказывать расслабляющее действие, и только тогда заглянул в глубь скального коридора. У него захватило дыхание.

Он находился в давно заброшенном пещерном поселении. Уже в нескольких ярдах от входа коридор сильно разветвлялся, и каждый отвод вел в подобие квартиры из нескольких комнат, разделенных искусственно возведенными стенами. Штукатурка на них местами обрушилась от времени, но обнажившаяся кладка говорила о том, что их возводили с большим мастерством и тщанием. Сложная роспись украшала их. Все вместе взятое создавало впечатление замысловатого каменного дворца.

Оставалось лишь удивляться, как подобное произведение искусства могло остаться незамеченным. Кейн и сам не подозревал о его существовании, хотя построил дом совсем неподалеку. Выступы наподобие выпяченных каменных губ скрывали пещеру от глаз случайного наблюдателя как сверху, так и снизу. Подобраться к ней с боковых сторон было почти невозможно. Должен был существовать какой-то иной путь.

Кейн благословил ту минуту, когда решил прихватить свечи. Запалив одну, он отправился на разведку.

За несколько часов ему удалось выяснить, что скальный дворец насчитывает три этажа с десятками жилищ на каждом. Некоторые так хорошо сохранились, словно обитатели покинули их несколько дней назад и могли в любую минуту вернуться. Камень, что пошел на промежуточные перегородки, казалось, был отшлифован на специальном станке и на ощупь был гладким как стекло. Использовалось здесь и дерево — части громадных стволов, поваленных, быть может, за мили от поселения, пошли на искусно сработанную мебель.

Утварь оставалась на своих местах, разве что запылилась: обожженные расписные горшки, миски, столовые приборы. Роспись на глине была непривычной — кроме картинок, какие-то странные знаки. Это было все равно что получить послание, отправленное много веков назад. Оторопь брала при мысли, что на этих древних жилищах лежит заклятие против не в меру любопытного пришельца. Шаги зловеще отдавались в пустых коридорах. Тихо было, словно в могиле.

Утомившись от созерцания, Кейн решил отдохнуть в тупиковом коридоре, но когда свет достиг дальней стены, оказалось, что это дверь, некогда сплошь заложенная камнем и оштукатуренная изнутри. Что-то — сход лавины или подземный толчок — нарушило целостность кладки, и несколько верхних камней вывалилось. Только поэтому Кейн и заметил дверь.

Очевидно, это был вход. Нечего было и думать в одиночку освободить его, оставалось вернуться к устью пещеры и искать способ покинуть этот брошенный город. Передохнув, Кейн возобновил путь, однако вскоре заплутал в извилистых коридорах. Блуждая с места на место, он начал беспокоиться о том, хватит ли ему свечей. В какой-то момент он оказался на распутье. От широкого коридора ответвлялся другой, значительно более узкий. Едва взглянув на него, Кейн решил продолжить путь широким коридором, но ноги отказались его слушаться.

Узкое темное жерло властно манило к себе. Не зная, чего ожидать в столь странном месте, Кейн тем не менее подчинился непонятному зову. Коридор был так узок, что пришлось согнуться, чтобы в него войти, и вел он в сторону как от замурованного входа, так и от устья пещеры. Чем дальше шел Кейн, тем становилось светлее. Наконец он ступил в зал, освещенный дневным светом через какое-то естественное отверстие.

— Господи Иисусе! — вырвалось у него.

Казалось, здесь было собрано все золото мира. Отлитое в одинаковые прямоугольные бруски, оно громоздилось уходившими вглубь штабелями выше человеческого роста. В стороне стояли резные сундуки. Один треснул на боку, и в щель, давая представление о содержимом, вывалилась груда поблескивающих драгоценными камнями украшений. На каменных полках стояли кубки, подносы, кувшины, подсвечники и тому подобное — все из чистого золота.

Но больше всего Кейна поразили стены. Они сверкали мириадами золотых блесток, а местами, словно этого было мало, виднелись целые полосы еще не добытого, самой природой оставленного здесь золота.

Золото, золото было повсюду, куда ни бросишь взгляд! Чистейшее, богатейшее золото без малейшей примеси, словно дар безмерно щедрого божества. Мягкое, ковкое золото. Желтое, как густое масло. Бесценное золото.

Золото стоимостью в миллионы… нет, в миллиарды долларов!

Баснословное богатство.

Неисчерпаемый кладезь.

— Я богат… — прошептал Кейн.

* * *

По мере того как час отъезда дяди приближался, Натали ощущала все большую печаль. На станции полковник подтвердил свое намерение выехать полуденным дилижансом, где еще раньше заказал место. Пока дядя разговаривал со служащим станции, Натали размышляла над тем, когда они снова увидятся. Это вполне могло произойти года через три, а за три года утечет много воды и многое может измениться.

Отъезд дяди не сулил ей ничего хорошего. Помимо прочего, он означал разговор с Эшлином о разрыве помолвки. Натали уже предупредила жениха, что ей нужно сообщить ему нечто важное и что она зайдет к нему сразу, как только проводит дядю. Граф принял новость безмятежно — он явно не имел ни малейшего понятия о том, что его ожидает, потому-то Натали мучилась угрызениями совести. Ей предстояло больно ранить доброго, отзывчивого, любящего человека, который желал ей только счастья.

— Правда, чудесно, что дилижанс сегодня прибыл точно по расписанию? — удовлетворенно сказал полковник, приближаясь к Натали.

— Что же тут чудесного? — пробормотала та. Для нее подобная точность означала, что им скорее придется расстаться.

— Девочка моя, не могу же я всю жизнь провести в праздности! Я и так сильно задержался. Надо сказать, время пролетело незаметно. Золотые денечки! — Дядя подмигнул и осведомился с некоторым беспокойством: — Надеюсь, ты не думаешь, что я уезжаю потому, что у Ноэль закончились гастроли?

— А что я должна думать? — спросила Натали, пытаясь скрасить расставание шуткой. — Что ты больше не можешь выносить мое общество?

— Ax ты, шалунья! — Полковник погрозил ей пальцем. — Счастлив джентльмен, чьи зрелые дни скрашивают сразу две юные красавицы! Как бы я хотел продлить свой визит…

— Так оставайся! — встрепенулась Натали.

— Не могу. Дела! Перед отъездом я договорился с одним старым другом о встрече по поводу земельных притязаний, и назначенный срок близится. Задумал я одно дельце… но не будем торопить события. Если оно выгорит, я могу разбогатеть.

— Посадка! Посадка! Занимайте свои места!

— Ну, счастливо оставаться, — с чувством сказал полковник, запечатлевая на лбу у Натали отеческий поцелуй.

— Постой! — Она бросилась ему на шею и стиснула в крепком объятии. — Мне нужно тебе кое-что сказать! Понимаешь… я хочу разорвать помолвку. Я не могу выйти за Эшлина Блэкмора. Никак не могу!

Дядя был не на шутку удивлен. Он не был в восторге от графа, но и не имел ничего против его кандидатуры на роль супруга любимой племянницы. В конце концов, это был ее выбор. Ничто не говорило о том, что между молодыми людьми появились разногласия.

Внезапно полковник заметил на другой стороне улицы Кейна Ковингтона. Тот стоял у почтового отделения. Поймав его взгляд, Кейн слегка поклонился. Полковник хмыкнул.

— Не можешь — и не надо, — сказал он примирительно, еще раз взглянул на Кейна и повторил: — Не можешь — и не надо.

Глава 26

Натали смотрела вслед дилижансу, пока тот не превратился в точку. Кейн тоже смотрел в ту сторону. Затем его задумчивый взгляд переместился на Натали. Она заметно напряглась, словно ощутив этот взгляд, и поспешила

Трудно было поставить ей это в вину. Теперь-то Кейн хорошо понимал, отчего Натали Валланс так возненавидела его, потеряв кусок земли. Она была сказочно богатой и могла бы оставаться ею до скончания века, если бы не бумага за подписью ее мужа. Да, у нее была веская причина скрежетать зубами при одном упоминании о нем. Без сомнения, то же самое чувствовал и Эшлин Блэкмор, только тот лучше скрывал свои чувства.

Если невозможно избежать неприятностей, лучше поскорее через них пройти. С этой мыслью Натали быстро поднялась по ступеням особняка и постучала дверным молотком. Дверь, как всегда, отворил старый Уильям. При виде Натали взгляд его потеплел.

— Входите, миссис Валланс. Позвольте взять вашу ротонду.

Натали благодарно сбросила тяжелое одеяние на руки старику.

— Лорд Блэкмор ждет меня.

— Видите ли в чем дело, мэм, его милость…

— Только не говорите, что его нет дома! Он никак не мог уйти! Я предупреждала о своем приходе.

— Нет-нет, конечно же, его милость дома. Просто явился неожиданный посетитель, и они сейчас в кабинете. Это ненадолго, не извольте беспокоиться. — Расшаркавшись, Уильям сделал жест в сторону лестницы. — Пожалуйста, пройдите в малую гостиную. Там вам будет удобнее.

— Хорошо. — Вздохнув, Натали поправила перед зеркалом прическу и поднялась на второй этаж.

В малой гостиной было солнечно, но очень холодно, несмотря на жар от горящих в камине поленьев. Дуло из-под двери библиотеки, смежной с гостиной. Озябнув, Натали заглянула туда, и в глаза ей бросилось отворенное окно. Его едва ли могли оставить в таком виде: Эшлин лишь недавно избавился от сильной простуды, да и Уильям принимал близко к сердцу здоровье своего хозяина. Скорее всего ослабел или был неплотно заложен засов. Так или иначе, в окно врывался ледяной зимний ветер. Он трепал гардину и с шелестом перелистывал страницы книги на библиотечном пюпитре.

Натали подошла к окну и затворила его. Взгляд ее при этом невольно упал на раскрытые страницы. Это была не книга, а дневник, слегка пожелтевший от времени. На каждой странице сверху было золотом вытиснено “Титус Блэкмор”. Кто бы это мог быть? Давно умерший предок Эшлина? Это нетрудно будет определить по датам.

Натали взяла оплетенный в кожу томик и заглянула на титульную страницу. Там стояло “Май, 5, 1859”. Едва ли это были дела давно минувших дней. Почерк крупный, четкий, читать было легко, и Натали машинально стала перелистывать страницы.

“Наконец-то я в Америке! Надо уведомить Эшлина”. Ничего интригующего.

Натали перелистнула сразу несколько страниц в надежде понять, кем же приходится Эшлину автор этих строк.

“Август, 8, 1859. Добрался до малоисследованной части Колорадо. Не может быть, чтобы я не наткнулся на золото. Должно же и мне когда-нибудь повезти”.

Еще несколько страниц.

“Февраль, 2, 1860. Фортуна соизволила заметить, что я существую. Встретил индианку из племени… ну и название! Пакоте-юте… фукоте-юте… не важно, главное, она в восторге от моих светлых волос и болтает о каком-то золоте. Клад или что-то в этом роде”.

Кровь прилила к лицу Натали так стремительно, что зашумело в ушах и потемнело в глазах. Кем бы ни был этот Титус Блэкмор, он с поразительным старанием увековечил на этих страницах историю своих гнусностей. Натали с ужасом читала о том, как без памяти влюбленная, наивная и доверчивая девушка привела его в Гранитный дворец и помогла составить карту его расположения с точным указанием местонахождения золота. Как вскоре после этого он убил ее и спрятал тело в одной из бесчисленных горных расселин. Следующим шагом должно было стать устранение Тахомы, который “явно что-то разнюхал и даже не пытался скрывать свою неприязнь”. Титус едва мог дождаться, когда старик будет мертв, чтобы прихватить как можно больше золота и вернуться в “благословенный Альбион”.

Снизу донеслись голоса — Эшлин провожал неизвестного визитера. Вот-вот он должен был появиться наверху.

Натали захлопнула дневник и положила на прежнее место. Сердце колотилось так, что, казалось, заглушало звук шагов, мысли были в полном смятении, поэтому все, на что она была способна в эту минуту, это вернуться в гостиную и изобразить нетерпеливое ожидание. Когда вошел Эшлин, она стояла у камина, притопывая ногой и барабаня пальцами по мраморной полке.

— Дорогая, прости, что заставил тебя ждать! — воскликнул он, бросаясь к ней с распростертыми объятиями.

Пришлось вытерпеть и объятия, и поцелуй. При этом Натали пыталась собраться с мыслями. Нужно было как можно скорее покинуть особняк, чтобы ненароком не обмолвиться или не взглянуть на графа как-нибудь слишком испытующе. Уже само присутствие Эшлина вызывало сейчас у Натали тошноту.

— Я готов выслушать все, что ты сочтешь нужным мне сказать, — заботливым тоном проговорил тот.

— Просто я хотела пожелать тебе удачной поездки в Денвер, и сделать это без посторонних, — быстро солгала Натали.

— О! — обрадовался граф. — Как мило с твоей стороны!

Он снова склонился для поцелуя. Каким-то чудом Натали удалось на него ответить.

— Если ты считаешь это подходящим моментом для развития наших отношений, у меня еще целый час до дилижанса, — прошептал Эшлин ей на ухо.

— Но я и так уже задержалась сверх всякой меры! Сегодня слушается дело о… Боже, нет времени даже объяснить!

— Как некстати, — вздохнул граф. — Я бы отложил поездку, но компания требует регулярной отчетности.

— Я все понимаю, дорогой, не нужно извинений. Мне решительно пора!

Натали высвободилась, изнемогая от желания оказаться как можно дальше и от особняка, и от Эшлина — желательно уже навсегда.

— Ты найдешь чем заняться в мое отсутствие?

— Разумеется. Дел невпроворот! — ответила она, хотя впереди у нее ожидалось целых десять свободных

В вестибюле Эшлин отобрал у Уильяма ротонду Натали, отослал его и сам закутал Натали. Повинуясь внезапному порыву, он всем телом прижался к ее спине и произнес низким чувственным голосом;

— Дорогая, когда мы поженимся… могла бы ты перед тем, как лечь в постель, заплетать волосы в косы?

* * *

Натали стояла у окна кабинета и украдкой, из-за шторы, наблюдала за улицей. Когда мимо проехал дилижанс, у нее вырвался вздох облегчения. Эшлин наконец покинул город.

Мысли Натали все время возвращались к дневнику. В ее памяти всплывали некоторые факты, на которые сейчас она смотрела другими глазами. Хотя она заверила Тахому, что у Эшлина нет и не было брата, он еще несколько раз возвращался к этому вопросу. Эшлин вскоре после приезда обратился к ней с просьбой продать ему земли, которыми теперь владел Кейн, объяснив это тем, что они войдут в полосу отчуждения вокруг будущей железнодорожной ветки, а именно туннеля под седловиной. На этих же землях Кейн застрелил одного из Лезервудов. А что, собственно, они там делали? То, что земля сменила хозяина, не меняло сути — братья нарушили границу земельных владений. Зачем? Потому что пронюхали насчет золота? Но каким образом? Эшлин, похоже, знал о золоте все. Допустим, нет и речи ни о какой железной дороге. Допустим, Эшлин охотится за золотом и только поэтому к ней посватался. А Кейн? Так ли уж случайно эти земли оказались в его распоряжении? Не сам ли он намекнул Девлину, что их можно поставить на карту?

Кто есть кто?

Когда Натали вернулась в Клауд-Уэст, небо закрыли тяжелые темные тучи. Потянул ветер. Все предвещало буран. Тем не менее дома Натали тут же начала переодеваться для дальней поездки. Она даже не удосужилась развесить снятую одежду по положенным местам, просто побросала где попало.

На ранчо царили сумрак и безмолвие. Дядя уехал, Джейн уже некоторое время гостила у замужней дочери в Аризоне та ожидала первенца, и экономка уведомила хозяйку, что вернется, только убедившись, что роды прошли благополучно.

Не желая тратить время на растопку камина, Натали сильно продрогла, избавляясь от многочисленных деталей женского туалета. Зубы у нее стучали, когда она спускалась по лестнице в полной мужской амуниции для зимней езды верхом. Зная пристрастия племянницы, полковник оставил ей свой стетсон. Поскольку шляпа была велика Натали, под нее без труда удалось запрятать волосы.

Оседлав Блейза, Натали направила его на восток. Небо было теперь сплошь темным и как бы провисло, отягощенное готовым выпасть снегом. Ветер все свежел. Однако Натали пренебрегла этими тревожными знаками. Самым важным сейчас было повидать Тахому и обсудить с ним детали событий прошлого, на которые она по чистой случайности наткнулась в дневнике Титуса Блэкмора.

Начался снегопад.

* * *

— Эй, Берл! — окликнул Дамон, почесываясь. — Метет! Што, так уж обяжательно шовать нош наружу шегодня? Нельжа подождать пару дней?

— Нельзя! — отрезал старший брат, заряжавший у печки револьвер. — Поднимайся и надевай что потеплее. Пора наведаться в гости к мистеру Ковингтону.

— Поднимайша… одевайша… тебе бы только командовать! — ворчал Дамон. — А я люблю подремать пошле обеда! Ковингтон никуда не денетша. В такую погоду только дурак ташкаетша по лешам!

— Когда закончим дело, можешь спать хоть до второго пришествия! Оно и лучше, что метет, — снег скроет все следы.

Дамон, за столом обычно переедавший, по дороге к Промонтори-Пойнт мучился коликами, и настроение у него было хуже некуда.

* * *

Кейн вернулся домой уже вечером, задал Дьяволу корма, наполнил водой поилку. Снег начал падать еще раньше, а теперь разошелся не на шутку. Покидая сарай, Кейн невольно остановился на пороге при виде зловещего неба.

Буран надвигался с севера и, судя по всему, нес с собой немалый заряд снежной массы. Кейн улыбнулся при мысли о том, что дом сработан на совесть, а запасов пищи и выпивки хватит на самую затяжную непогоду. Спешить было некуда: миллиарды в золотых слитках подождут, когда он приложит к ним руку.

Вернувшись в дом, Кейн удовлетворенно оглядел свое обиталище. В таком вот доме у жарко пылающего камина хорошо не спеша размышлять со стаканом в руке, как распорядиться своим несметным богатством. Он подбросил в огонь дров, дождался, пока пламя заревет в трубе, для удобства разделся до пояса и налил себе отличного кентуккийского виски. Можно было не экономить — теперь было на что пополнить запас.

Какое-то время Кейн сидел в кресле, перекинув одну ногу через подлокотник, и грезил наяву. Он снова богат. Куда богаче прежнего. Богат, как Крез… нет, богаче Креза! Чем же заняться? Объехать всю Европу? Или начать с Америки и первым делом навестить Нью-Йорк? А потом, конечно, на Миссисипи. Заново отстроить особняк, обновить плантацию — все устроить на самой современной основе, чтобы потом сидеть на веранде с видом на реку, потягивать виски со льдом и наслаждаться каждой минутой жизни. Чем не светлое будущее?

Неожиданно для себя Кейн тяжело вздохнул и поспешил сделать большой глоток из стакана. Меланхолия подкралась незаметно, усилилась и перешла в тоскливую скуку. Деньги… не в них счастье! Что толку в деньгах, если ничто не интересует, ничто не увлекает? Зачем ему Европа, зачем Нью-Йорк? Что он станет там делать? Да и вообще где бы то ни было…

Когда стакан опустел, Кейн снова его наполнил и отставил, чтобы принять более удобную позу. Веки отяжелели. Голова откинулась на спинку кресла.

В доме, состоявшем всего из одной комнаты, было жарко натоплено. Треск и шепот огня в камине убаюкивали. Кейн бросил взгляд на стакан, но ему уже лень было потянуться за ним. Он сидел, постепенно оседая в кресле, вяло поигрывая лапой снежного барса, которую отмыли от крови ловкие руки Белинды. Белинды, которой уже не было на свете. Как жаль… Кейн задремал.

Глава 27

Погода стремительно ухудшалась.

Ветер, набрав силу, насквозь пронизывал даже зимнюю одежду и норовил сорвать с головы великоватую шляпу, пока, забрав поводья в одну руку, Натали не нахлобучила стетсон по самые глаза. Чтобы хоть как-то противостоять порывам ветра, она повернула южнее, надеясь вернуться на нужный курс позже, за утесами.

Снегопад то ослабевал, то усиливался и наконец разразился во всю свою мощь, так что уже в нескольких метрах ничего не стало видно. Небо из темного превратилось в белое. И вокруг было теперь бело — сплошная белизна, в которой легко затеряться.

Однако Натали не слишком встревожилась. Во-первых, она прекрасно знала дорогу и могла бы проделать весь путь даже с закрытыми глазами. Во-вторых, Блейз обладал превосходным инстинктом, и на него можно было положиться при любых обстоятельствах. Поощрительно потрепав жеребца по влажной холке, Натали предоставила ему свободу.

Какое-то время спустя Блейз вдруг остановился, всхрапнул и заржал. Несколько удивленная, Натали огляделась и заметила на фоне сплошной белизны темный столбик дыма, который мог подниматься только из трубы нового жилища Кейна Ковингтона. Это объясняло странное поведение гнедого: даже в такую погоду он почуял в стойле своего единокровного брата. Натали легким шлепком послала его вперед.

* * *

— Штоб тебя шерти вжали! — ворчал Дамон. — Надо было оштатша дома! Я ни шерта не вижу в этом шнегу!

— Заткнись! — прикрикнул на него Берл. — Мы почти у цели.

— Не нравитша мне вшо это…

— Тише! — прошипел старший брат, ткнув его под ребра. — Мне что-то послышалось!

Они остановили лошадей. Берл стер с замерзших Щек снег и принялся озираться по сторонам,

— А я нишево не слышу… — начал Дамон, но еще более резкий тычок заставил его умолкнуть.

— Чтоб мне пропасть! — тихо произнес Берл, моргая слипшимися ресницами. — Этот дурак Ковингтон решил проехаться!

— А я нишево… ага, вот он!

— Он ли?

— А кому ешшо тут быть?

— Верно. Все вроде сходится: штаны, пончо, стетсон, гнедой. И шляпу, как всегда, нахлобучил по самый нос. Правильно сделал, что вылез из своей норы, — тем проще для тебя, Дамон.

— Для меня? Пошему это для меня? Я думал…

— Потому что за ним остался должок, и я не хочу лишать тебя шанса расквитаться. Долго не раздумывай, не то мы его потеряем. И я очень, очень надеюсь, что ты не промахнешься, братишка. Если Ковингтон при оружии, выстрелить второй раз ты не успеешь.

Этого оказалось достаточно, чтобы Дамон выхватил “кольт” и выстрелил во всадника, пробиравшегося по глубокому снегу.

* * *

Трескучий звук заставил Кейна подскочить в кресле. Дремота была не настолько глубока, чтобы он не узнал выстрела. Выхватив револьвер, он бросился наружу, забыв, что почти не одет.

За дверью завывала метель, снег валил густо, как пух из опрокинутой корзины. В сплошной белизне невозможно было различить ни единого предмета, но где-то рядом раздавалось паническое ржание. Кейн бросился на звук. При виде гнедого под седлом, но без седока он насторожился.

Осторожно, медленно приблизился Кейн к испуганному животному. Жеребец не шевельнулся, даже не подался назад, и очень скоро стало понятно почему: поводья были намертво зажаты в руке неподвижно распростертого человека в мужской одежде. Еще не видя лица, Кейн понял, что это Натали.

Сунув револьвер за пояс штанов, он опустился на колени в глубокий снег, не отдавая себе отчета в том, что сквозь зубы сыплет проклятиями. Натали лежала на спине. Снег уже успел запорошить ее волосы, рассыпавшиеся, когда с них слетела шляпа. Смертельная бледность покрывала лицо, даже губы казались не ярче снежинок, что покоились на щеках. Хотя они были приоткрыты, над ними не поднимался парок от дыхания.

Приложив ухо к груди Натали, Кейн не расслышал ничего кроме ударов собственного сердца. При попытке нащупать пульс на шейной артерии он наткнулся на широкое золотое ожерелье. К счастью, под ним едва заметно пульсировало. Обнадеженный, Кейн осторожно разжал стиснутые на поводьях пальцы и поднял Натали. Рука его сразу стала влажной, а на снегу осталось ярко-алое пятно.

Пока Кейн пробирался к дому, Натали подавала не больше признаков жизни, чем тряпичная кукла в руках ребенка. Плотно прикрыв за собой дверь, он уложил ее на стол и перевернул на живот. Чтобы выяснить, куда попала пуля, пришлось разрезать пропитанные кровью одежду и белье. Как оказалось, пуля попала в плечо и застряла в мягких тканях, и именно это было причиной обильного кровотечения. Чтобы остановить его, нужно было извлечь пулю.

Ловкие пальцы Кейна без труда разомкнули хитроумный замочек ожерелья. Не тратя времени на то, чтобы рассмотреть драгоценность, он положил ее на тумбочку и занялся раной. Конечно, следовало бы отправиться за доктором Эллероем, который сумел бы провести операцию по всем правилам. Но путь до городка был неблизкий, да и буран все крепчал. Даже если бы доктор согласился выехать, Натали могла потерять слишком много крови до его прибытия.

Однако нужно было что-то предпринимать, и Кейн взялся за дело.

Не прошло и четверти часа с той минуты, как он переступил порог дома с Натали на руках, а она уже лежала на чистой белой простыне без всякой одежды, за исключением панталон. Ниже талии она была укрыта одеялом. Все было готово для операции: рана тщательно промыта, нож прокипячен и для верности обожжен над пламенем, еще одна простыня разорвана на широкие полосы. Кейн стоял над неподвижным телом, давая обсохнуть вымытым в виски рукам, Как хирург над операционным столом.

Поврежденная в драке рука плохо слушалась, к тому же ее немилосердно щипало от спирта. Тем не менее пальцы крепко сомкнулись вокруг рукоятки ножа. Избегая смотреть Натали в лицо из страха, что это подорвет его решимость, Кейн поднес острие ножа к нежной податливой плоти и невольно содрогнулся.

Однако выхода не было. Острый кончик вошел в рану, нащупывая пулю. Белая спина дернулась, с губ слетел жалобный стон. Кейн стиснул зубы и приказал себе продолжать, Боль была неизбежна, лучше всего было поскорее пройти через этот этап. К счастью, как это часто случается в чрезвычайной ситуации, пальцы слушались все лучше и лучше.

Наконец пуля была извлечена и со стуком шлепнулась в миску. Поскольку об ином дезинфицирующем средстве можно было только мечтать, Кейн промыл рану все тем же кентуккийским виски и перебинтовал обрывками простыни. Когда Натали, одетая в одну из его рубашек, уже была перенесена на кровать, у Кейна задрожали руки, ноги ослабели, и в голове так помутилось от напряжения, что он вынужден был выйти на ветер и снег. Он оставался там до тех пор, пока не пришел в себя.

После этого началось долгое бдение у постели раненой.

Из своей разнокалиберной мебели Кейн выбрал самый прямой и жесткий стул, подставил его к изголовью и оседлал, зная, что в этой позе вряд ли поддастся дремоте. Положив руки на спинку, опираясь на них подбородком, он не сводил глаз с лица на подушке, до того бледного от потери крови, что оно казалось белее наволочки. Об успехе операции прежде всего должно было свидетельствовать возвращение красок на это лицо.

Увы, щеки Натали казались все бледнее. Встревоженный, Кейн осторожно подсунул руку под ее плечо. Рука ощутила кровь. Неудивительно, что румянец не спешил возвращаться, — кровотечение не останавливалось. Поразмыслив, Кейн решился на радикальное средство. Далеко не сразу — сначала он постоял с кочергой в руках, переводя взгляд с черного металла к белому лицу на подушке.

Но иного пути положить конец кровотечению не было.

Пока кочерга раскалялась, Кейн так и эдак поворачивал в голове свой план. Приложить раскаленный металл к женскому телу… это казалось средневековым изуверством. Не хотелось и думать о том, какой уродливый шрам осквернит совершенство этого тела. Однако кровь продолжала течь, а с ней понемногу уходила жизнь.

Испачканная рубашка полетела в корзину с грязным бельем, а Натали снова перекочевала на стол. Кейн вторично промыл рану, с помощью полотенца извлек кочергу из камина и встал над столом, держа ее наготове. Когда он прижал загнутый конец инструмента к ране, рука его не дрожала. Послышался отвратительный шипящий звук, запахло паленой плотью. Тело, до тех пор неподвижное и вялое, конвульсивно изогнулось. В вой ветра за окном вплелся крик мучительной боли.

Однако Натали так и не очнулась.

— Прости! — хрипло произнес Кейн, когда она снова поникла. — Прости, милая!

Он наклонился и поцеловал ее в лоб, а когда выпрямился, увидел на белой коже кровавую отметину и сразу ощутил во рту вкус крови. Нижняя губа его была жестоко прокушена.

Криво усмехнувшись, Кейн вытер со лба Натали свою кровь. На этот раз он положил ее в постель без рубашки, только прикрыв до пояса одеялом.

Огонь в камине почти догорел, пришлось подбросить дров и дождаться, пока они разгорятся. При этом Кейн разговаривал с Натали, словно она могла его слышать. Им владело суеверное чувство, будто стоит ему на минуту забыть о ней, как душа ее настолько отдалится, что уже не сможет найти дорогу назад.

— Все будет хорошо… — приговаривал он. — Я посильнее разожгу огонь, станет тепло… ты не простудишься. Говорят, прижженное место нельзя ни бинтовать, ни прикрывать, иначе оно размякнет и рана снова откроется. Воздух быстро подсушит ожог, образуется корочка… а потом и вовсе заживет. Надеюсь, тебе не холодно…

Он вернулся к кровати весь блестящий от пота и долго всматривался в черты, настолько неподвижные, словно на них уже лежала печать смерти. И хотя это было не так, тревожное чувство сжимало сердце тисками. Кейн специально уложил Натали на бок, чтобы меньше давило на рану и был доступ воздуха. Но в то же время так ему яснее виделось клеймо, которое он оставил.

Вместе с сознанием Натали утратила и весь свой гонор. Она казалась сейчас маленькой и беззащитной. Он словно подстерег ее в эти минуты и обидел.

Кейн опустил глаза, не в силах смотреть на нее. В бутылке еще оставалось достаточно виски, чтобы притупить эмоции. Он сделал несколько больших глотков огненного напитка прямо из бутылки и отставил ее. Пить много опасно. Если он заснет, Натали останется без присмотра.

Кейн вернулся на свое место к изголовью кровати. Натали пребывала все в той же неподвижности. Немного посидев, он вдруг засомневался, жива ли она, и поднес ладонь к губам, чтобы ощутить дыхание. Позже он проделывал это неоднократно, и каждый раз, убедившись, что дыхание есть, невольно касался рассыпанных по подушке волос, мягких, как кошачья шерстка.

Наступила ночь.

Ветер был таким сильным, что его порывы сотрясали даже бревенчатый дом. Снег валил с пугающим упорством, словно задался целью похоронить под собой все живое.

Кейн зажег лампу, подбросил дров и продолжал бодрствовать.

Время близилось к полуночи, когда послышался громкий, требовательный стук в дверь. Кейн вскочил, скрипнув зубами от боли в затекших мышцах. Стук повторился. Первым делом он натянул повыше прикрывавшее Натали одеяло, потом снял со стены винтовку, передернул затвор, посылая патрон в ствол, и только тогда подошел к двери.

— Кто там? — спросил он, стоя чуть в стороне, за притолокой, и держа ружье на изготовку.

— Это ты, Три Шрама? Открой, это Тахома! — раздалось снаружи.

Этот голос, старческий, но сильный, нельзя было не узнать. Кейн отставил винтовку и откинул массивную щеколду. Казалось, старый индеец возник прямо из снежного водоворота. Он был весь в снегу, на седых космах от дыхания намерзли сосульки. Кейн заметил у него на плече расшитую бисером котомку.

— Что это?

— Снадобья и травы. Как моя богоданная дочь?

— Откуда ты знаешь, что с ней беда? — удивился Кейн. Тахома пропустил вопрос мимо ушей. Отыскав взглядом кровать и неподвижную фигуру на ней, он сразу направился в ту сторону. Кейн на почтительном расстоянии следовал за ним.

— Огнестрельная рана, — объяснил он. — В миссис Валланс стреляли. Пулю я вынул, но кровь не останавливалась, Пришлось прижечь рану.

Старик медленно кивнул. Котомку он оставил на стуле, а сам склонился над Натали и сдвинул одеяло с ее плеча. При виде раны его морщинистое лицо выразило не-то ненависть, не то страх.

— Уйди, Три Шрама! — скомандовал он, — Оставь меня одного!

Кейн не посмел перечить. Единственное, что он сделал, — прикрыл свой голый торс рубахой. Затем вышел в метельную ночь. У порога терпеливо ждала ко всему привычная индейская лошадка. Кейн взял ее под уздцы и, пригибаясь под ударами ветра, повел задом, к сараю. У дверей сарая он обнаружил Блейза. Гнедой был все еще под седлом, промерзший и облепленный снегом. Его сотрясала крупная дрожь.

— Бедняга… — пробормотал Кейн, подбирая и его поводья. — Идем, я о тебе позабочусь.

Жеребец с готовностью последовал за ним в теплый мрак сарая. Дьявол возмущенно всхрапнул, уловив чужой запах, но быстро успокоился. Кейн зажег фитиль в плошке, по очереди расседлал лошадей, потом как следует обтер каждую и задал им овса. Это его несколько отвлекло, но когда делать стало нечего, Кейн упрямо выпятил подбородок и направился снова в дом.

— Можешь войти, — сказал шаман, когда он просунул голову в дверь. — Я закончил.

Тахома сидел на стуле, скрестив руки на груди. Кейн вошел

— Не знаю, что ты сделал, но все равно спасибо, Тахома!

— Это все моя вина, — проворчал старый индеец и ткнул пальцем в лежащее на тумбочке ожерелье. — Где золото, там кровь. Так было и так будет. — Он помолчал, не сводя взгляда с поблескивающего в свете пламени золотого диска. — Я положил на рану мазь, изготовленную по старинному рецепту нашего племени. Пусть остается двенадцать часов.

Обсидиановые глаза поймали взгляд Кейна и прочли в нем отчаянную тревогу. Шаман поманил его от постели.

— Расскажи, как это случилось.

— Я был дома, сидел у огня. Кажется, задремал, но от выстрела проснулся и выбежал наружу. Почти сразу наткнулся на гнедого, а потом заметил и Натали. Она лежала без сознания с раной в плече. — Кейн стиснул кулаки. — Я не видел, кто стрелял, но знаю почему! Пуля предназначалась мне.

— Я тоже это знаю. — Тахома помолчал, глядя в огонь и вдруг спросил: — Ты уже нашел?

— Что? — не сразу понял Кейн. — Ах да, золото… нашел.

— Зря, Три Шрама, — тихо произнес шаман. — Белый, который хоть взглядом коснулся священного золота, должен умереть.

На это было нечего сказать, и тема была исчерпана. Оставшуюся часть ночи белый и индеец провели, сменяя друг друга, у постели Натали. Как только забрезжил рассвет, Тахома собрался в обратный путь. Он подержал ожерелье, положил на место, долго смотрел на Натали и, наконец, как недавно Кейн, поцеловал ее в лоб.

— Мы уже не увидимся на этом свете. Костер На Снегу. Прощай, богоданная дочь моя, прощай!

Он забрал в горсть рыжие волосы и пропустил их между пальцами, а когда выпрямился, на глазах у него были слезы. Это настолько не походило на его всегдашнюю бесстрастность, что Кейном овладел ледяной страх. Старый шаман попрощался с Натали! Он знал, что она не выживет!

— Нет, Тахома, нет! Ты ошибся! Каждый когда-нибудь ошибается! Я буду о ней заботиться, и она выздоровеет!

Старик молча пошел к двери. Обернувшись, чтобы попрощаться, он нашел взглядом лапу снежного барса на груди у Кейна, а затем поманил Кейна к себе. Когда тот приблизился, он мимолетно коснулся талисмана и отступил, словно прощался и с ним. Не зная, что и думать об этом странном ритуале Кейн нерешительно произнес:

— Спасибо за мазь. Наверняка она очень действенна и излечит Натали.

Неожиданно для него индеец улыбнулся. Не усмехнулся многозначительно, как бывало раньше, а улыбнулся теплой дружеской улыбкой.

— Любовь — вот лучшее лекарство, — сказал он и вышел.

Глава 28

Пока Натали находилась между жизнью и смертью в уединенной хижине на Промонтори-Пойнт, по другую сторону хребта в дорогой отель вошел импозантный, но очень уставшего с дороги джентльмен.

Было пять часов вечера. Дилижанс компании “Уэллс-Фарго-Оверленд” только что высадил своих пассажиров. Эшлин Блэкмор сошел с него измученным и промерзшим буквально до костей. Кутаясь в элегантное серое пальто, то и дело поправляя растрепавшиеся волосы, мечтая лишь о горячей ванне, он тем не менее встряхнулся и расправил плечи, когда переступил порог отеля.

Все взгляды обратились к нему — в точности как и было задумано. Портье расплылся в подобострастной улыбке.

Эшлин величественно приблизился к конторке. За ним, сгибаясь под тяжестью многочисленных чемоданов, следовали два носильщика. Портье учтиво осведомился, как прошла поездка, и граф снизошел до рассказа о неудобствах путешествия дилижансом в зимнее время. Публика с интересом внимала звукам его хорошо поставленного голоса с явными оксфордскими интонациями.

— Временами было даже жутковато, — делился он со слушателями, ставя в указанной графе свою размашистую подпись. — В час отъезда ничто не предвещало приближения бурана! День выдался холодным, но и только. Если б знать, чем это кончится! — Он театрально вскинул руки. — Двадцать восемь часов дороги под ураганным ветром через густой, снегопад! Я выжат как лимон.

Среди собравшихся в вестибюле послышались сочувственные возгласы.

— Не могу выразить, как мне жаль, что путешествие оказалось таким рискованным! — с чувством воскликнул портье. — Однако теперь вы сможете отдохнуть. Нигде вам не предоставят таких удобств, как в нашем отеле. Когда прикажете подать ужин?

— Не беспокоитесь, — сказал Эшлин, понизив голос, который, однако, при этом стал еще более четким. — Я поужинаю в ресторане, с ребятами.

Уточнять не требовалось — и портье, и все остальные отлично знали, о каких “ребятах” идет речь. Так в Денвере называла друг друга мужская часть денверской элиты: известные предприниматели, все те, кто постоянно находился в центре внимания, люди состоятельные и процветающие, круг которых был предметом острой зависти непосвященных. Хью Тейбор, Джон Эванс, Дэйв Моффит и другие — каждое их движение было известно согражданам, за каждым их шагом наблюдало множество глаз. Они были цветом населения Денвера, стремительно разраставшегося центра деловой, политической и культурной жизни Запада. Им перемывали косточки, но перед ними же и раболепствовали.

Упомянутые Эшлином “ребята” были умны, проницательны, интересны, предприимчивы и хорошо воспитаны. Но была у них одна весьма полезная для графа слабость — тяга к аристократии. Любой из них отдал бы все за галерею благородных предков.

В апартаментах Эшлин сунул чаевые мальчишке — коридорному, закрыл за ним дверь и благодушно огляделся. Тяжелые бархатные гардины и кружевные занавески всегда напоминали ему собственный особняк и привычный стиль жизни. Кровать в спальне своими размерами вполне удовлетворяла Эшлина — на ней можно было как следует раскинуться.

Приглушенное освещение и пылающий камин довершали картину уюта и безмятежности.

Однако времени на отдых не оставалось, и Эшлин направился прямо в ванную комнату, где горничная уже приготовила все необходимое. Смыв усталость, он сразу после ванны покинул номер, подгоняемый нетерпением завершить тщательно разработанный план. При мысли о том, что Кейн Ковингтон больше не стоит на дороге, по спине его бежали приятные мурашки.

Четверть часа спустя Эшлин в качестве почетного гостя сидел во главе длинного стола. Перед ним было блюдо устриц, порезанный лимон, поджаренный хлеб, графинчики с оливковым маслом и уксусом. В бокале пенился “Дом Периньон”. Не чувствуя голода от усталости и недосыпа, Эшлин почти не ел, зато жадно пил, зная, что это только усилит его обаяние и остроумие. Видимо, это же помогло еще сохранить на губах беззаботную улыбку, когда Дэйв Моффит сказал очень громко, перекрывая стук вилок, звон бокалов и гул голосов:

— А вам известно, дорогой Эшлин, что некто Джеймс Данн наводит о вас справки?

Вообще говоря, теперь, когда Ковингтона не было в живых, это было не так уж важно, и граф ответил со всей непринужденностью:

— Правда? А кто это? Человек с положением или мелкая сошка?

— Вы его не знаете?

— Никогда о нем не слышал.

— Лично я его уже встречал, — сказал Моффит, передернув плечами. — Официальное лицо — этим все сказано. У меня не сложилось впечатления, что он всерьез вами интересуется. Скорее…

Эшлин без всяких объяснений знал, какого рода интерес владеет мистером Данном. Поскольку подпись этого джентльмена стояла на акте передачи земли в собственность Кейна Ковингтона, не было никаких сомнений, что эти двое знакомы. Скорее всего они не потеряли контакта, и именно для Ковингтона наводил справки Джеймс Данн. Наглый южанин, недостойный ходить по той же земле, что и граф Эшлин Блэкмор, совал нос в его дела! Момент покончить с ним был выбран весьма удачно. Сделав глоток шампанского, Эшлин принял еще более непринужденную позу.

— Люблю, когда мной интересуются! Вот когда перестанут, это будет поводом к беспокойству.

К концу ужина в ресторан отеля “по чистой случайности” заглянул репортер одной из ведущих денверских газет. Эта случайность была организована Эшлином. По привычке сильных мира сего собравшиеся заворчали, что терпеть не могут повышенного интереса к себе, однако вскоре уже позировали и ослепительно улыбались в объектив. Представительный граф Блэкмор был запечатлен на каждом снимке, то пожимая руку, то дружески хлопая по спине, а то обнимая за плечо. Стоило репортеру удалиться, как он начал зевать, деликатно прикрывая рот ладонью.

— Ребята, — сказал он, наконец, — я едва держусь на ногах! Позвольте мне откланяться!

И вопреки заявлениям, что веселье только началось, он поднялся в свои апартаменты. Главное было сделано — он обеспечил себе железное алиби. Репортеру было щедро заплачено за то, чтобы снимки появились в утреннем номере газеты и чтобы один экземпляр был немедленно доставлен в номер почетному гостю этого вечера.

Теперь можно было подумать и о других важных вещах. Хотя голова слегка болела, а мышцы еще ныли с дороги, Эшлин почти взлетел по ступенькам. В апартаментах пахло дорогими французскими духами. Усталость отступила, словно по волшебству. Когда он направился к спальне, на губах его играла плотоядная улыбка.

В дверях Эшлин остановился, держась за притолоку. На краю кровати сидела красивая проститутка. Как и было обозначено в заказе, ее длинные темные волосы были заплетены в косы и завязаны алыми лентами. При виде графа она опустилась на четвереньки и поползла к нему.

— Что прикажете, милорд?

Эшлин оттолкнулся от притолоки и взялся за брюки.

— Повернись задом! — приказал он хрипло.

* * *

Натали казалось, что она всплывает из неизмеримых темных глубин. Веки долго отказывались подниматься, но, наконец, ей удалось приоткрыть глаза. Вокруг все плыло, возникали и исчезали странные образы. Она не имела ни малейшего представления, где находится.

Когда зрение немного сфокусировалось, Натали увидела мужской силуэт. Человек сидел неподвижно, со склоненной на грудь головой и не замечал, что его пожирают языки пламени. Натали дернулась и закричала во весь голос.

Кейн, дремавший в кресле у огня, был разбужен тихим стонущим звуком. Он сразу бросился к Натали и увидел, что она мечется по постели и что по щекам ее катятся слезы. Она пыталась повернуться на спину. Он удержал ее, поймав за руки.

— Это я, милая, — прошептал он. — Не бойся!

Однако бред продолжался, и Натали снова забилась в его руках. Более часа Кейну пришлось сжимать ее в объятиях, чтобы конвульсии не дали ране открыться. Натали то рвалась куда-то, то пыталась забиться под одеяло, то кого-то бессвязно звала. В конце концов пришлось привязать ее за руки к спинке кровати.

— Выхода нет, — объяснял Кейн, обматывая ее запястья мягким от многочисленных стирок льняным полотенцем. — Главное, чтобы рана не открылась.

В течение следующих часов ему приходилось то ослаблять узел, чтобы не слишком давил, то снова затягивать.

Кромешная тьма снова и снова подступала к Натали, грозя поглотить, а когда наконец ей удалось выскользнуть из ее мертвенных объятий, она с ужасом поняла, что лежит обнаженная и связанная. И кто-то был рядом, кто-то склонялся над ней — судя по ширине плеч, мужчина. Она хотела крикнуть, но ей это не удалось.

— Тише, милая, успокойся! Я здесь, я тебя не покину…

Размытое лицо обрело четкость очертаний, Кейн Ковингтон? Нет, это невозможно. Тот никогда и ни за что не назвал бы ее милой. Значит, это просто сон.

Натали ощущала безмерную усталость и сама не заметила, как провалилась в сон, и тогда Кейн смог наконец вздохнуть с облегчением. Но это продлилось недолго: к ночи она горела в лихорадке. Бред возобновился.

Стремясь согреть свою подопечную, Кейн посильнее разжег пламя. Это не помогло. Не зная, как облегчить ее муки, он сидел рядом и беспомощно смотрел, как она тщетно пытается освободить руки. Льняные путы мешали ей свернуться клубочком. В жарко натопленной комнате Натали не могла согреться. Устав метаться, она впадала в оцепенение, но инстинктивный страх перед могильным холодом снова заставлял ее судорожно двигаться.

Наконец Кейн почувствовал, что дольше такого не вынесет. Дождавшись, когда Натали чуть утихла, он быстро сбросил с себя одежду, развязал руки Натали и лег с ней рядом, одной рукой сжимая оба ее запястья, а другой обняв за плечо пониже раны, чтобы не дать ей возможность перекатиться на спину и потревожить рубец. Почти сразу же Натали прижалась к нему в инстинктивном поиске тепла. Не сознавая, что происходит, она льнула к Кейну так отчаянно, словно хотела вплавиться в него, а он, здоровый и полный сил, реагировал на это самым неподходящим для данных обстоятельств образом. Они лежали в объятиях друг друга, дрожа всем телом и часто, неглубоко дыша. Оба были в лихорадке, причина которой у каждого была своя. Кейну не удавалось даже отодвинуться, чтобы затвердевшей плотью не упираться Натали в живот. Округлости ее груди терлись о его тело, а он мог только скрипеть зубами.

Никогда еще Кейн не презирал себя так за неспособность справиться со своими инстинктами. Он говорил себе, что это отвратительно — желать женщину, которая борется за свою жизнь. Это низко! Бесчеловечно! Единственное, что он старался делать, — это не прикасаться к Натали иначе чем по необходимости.

На рассвете, когда Кейн уже измучился сверх всякой меры, наконец наступил кризис. Натали затихла и стала дышать ровнее. Кейн позволил себе задремать, а потом и впасть в глубокий сон.

И это было ошибкой.

* * *

Где-то около полудня Натали начала приходить в себя. Полубессознательное состояние, в котором она находилась, сменилось просто сном. Затем постепенно наступило пробуждение.

Органы чувств оживали поочередно, и первым вернулся слух. Глухой шум в ушах уступил место реальному потрескиванию и шипению углей в камине, вою ветра за окном. Проснулось обоняние, и стало ясно, что в помещении пахнет дымком сосновых дров и кентуккийским виски. Был и еще какой-то запах, но его Натали никак не удавалось определить. Вкус подсказал, что во рту сухо и противно, а осязание — что рядом находится что-то теплое.

Приподняв необъяснимо тяжелые веки, Натали первым делом увидела лапу снежного барса. Запутавшись между прошлым и настоящим, она сразу подумала о старом шамане, улыбнулась и снова закрыла глаза, зная, что все в порядке, что ей нечего опасаться.

— Тахома…

— Он был здесь вчера, — сказал ей на ухо знакомый вкрадчивый голос, — но уехал.

Зеленые глаза Натали широко раскрылись. Перед ней было смуглое лицо Кейна Ковингтона. Это в его объятиях она так доверчиво покоилась. Они лежали рядом в постели.

Сознавая свою наготу, и без того пристыженная и возмущенная, Натали пришла в бешеную ярость, когда поняла, что и Кейн не обременен одеждой.

— Грязный ублюдок! — крикнула она и, собрав все силы, оттолкнула его.

Глава 29

Толчок оказался не так силен, как она ожидала, и принес боль, раскаленным железом полоснувшую плечо. Ни минуты не сомневаясь, что это дело рук Кейна, Натали бросила ему в лицо яростное обвинение. В ответ он поймал ее запястья, взял их в одну руку, а другой захватил и дернул назад волосы, полностью обездвижив ее.

— А теперь послушай, — сказал он ровным и холодным, как лед на озере, голосом. — Ты ранена и потому, будь добра, лежи спокойно. Будешь дергаться — рана откроется.

Боль была в плече, в руках, в каждой клеточке тела, в коже головы там, где тянуло волосы. Она вся была сплошной болью, от которой легко было впасть в беспамятство. Натали попробовала зарыться лицом в подушку. Пальцы на ее голове разжались, но лишь для того, чтобы схватить ее за подбородок и повернуть к себе.

— Что ты со мной сделал, Ковингтон?! Ты избил меня и надругался надо мной! Как ты мог, как ты мог?!

Пораженный тем, что Натали могла прийти к такому странному заключению, Кейн продолжал объясняться с ней все так же спокойно и примирительно, как говорят с человеком в невменяемом состоянии:

— Я спас тебе жизнь, глупышка. Уж не знаю, что тебе было нужно на моей земле, но ты оказалась здесь и получила пулю. Я принес тебя в дом и, как сумел, вынул пулю. Рана не была сквозной.

— Значит, в меня стреляли… — Натали вдруг забилась в его руках. — Скажи, это ведь ты стрелял?!

— Я? — опешил Кейн. — Зачем?

— Тебе лучше знать! Я хочу вернуться домой! Отпусти меня сейчас же!

— Нет.

— Ты не имеешь права меня удерживать! Я ухожу!

— Уйдешь, когда выздоровеешь.

— Нет, сейчас! Будь ты проклят, будь ты проклят! — Натали продолжала вырываться с отчаянием обреченной.

— Тебе не осилить дорогу, тем более что снаружи второй день буран. Ты заблудишься и замерзнешь.

— Тем лучше для тебя! — отрезала Натали, борясь с наплывающей слабостью. — Не делай вид, что станешь меня оплакивать! Тебе безразлично все на свете, кроме себя самого!

— Ты совершенно права, — невозмутимо подтвердил Кейн. — Как раз о себе я и забочусь, не желая в непогоду выпускать из дому женщину с едва поджившей огнестрельной раной. Моя репутация только-только восстановлена, и я легко погублю ее снова, если обреку на смерть миссис Валланс, настоящую леди и уважаемую судью.

Еще больше раздраженная этой тирадой, Натали прошипела ему в лицо:

— Ты ко мне прикасался! Это гнусно! Мужчина, который не постыдился…

Кейн придвинулся ближе, так что соски ее зарылись в волосы у него на груди.

— Только не надо высокопарных речей, это не зал суда. Ты у меня в доме, а в своем доме я сам устанавливаю законы.

— Есть закон, единый для всех, — закон человечности!

Натали трясло от ярости, но вдруг она поникла, исчерпав все свои силы. Гневные зеленые глаза наполнились слезами, бледные губы задрожали.

— Ну-ну, судья Валланс! Не принимайте так близко к сердцу свою беспомощность. Раненой она вполне простительна; — Кейн отпустил руки Натали и смахнул слезы с ее запавших щек. — Отдыхай, набирайся сил. Я не стану удерживать тебя дольше, чем будет необходимо.

— Я хочу одеться… — слабо запротестовала она, прикрываясь непослушной от слабости рукой. — Как ты посмел раздеть меня?!

— Пришлось. — Кейн пожал плечами, выбираясь из постели. — Сначала плечо было забинтовано, но кровотечение продолжалось. — Он помедлил, заглянул в лицо Натали в поисках понимания и одобрения, не нашел ни того ни другого и продолжил: — Если бы я оставил все как есть, ты бы истекла кровью. Пришлось снять бинты и прижечь рану… — он помедлил, — раскаленной кочергой.

Это был самый напряженный момент для Кейна. Он ждал вспышки, обвинений в том, что оставил неизгладимый след на теле, но Натали смотрела на него молча, только глаза ее обвиняли Кейна во всех смертных грехах. Когда он уже перестал ждать, она вдруг сказала:

— И все это ты проделал с голым задом?

Вспомнив, что не одет, Кейн отвернулся, хватая брюки.

— Прошу великодушно извинить, мэм, — буркнул он, застегиваясь.

— Ну хорошо, с моей раной все ясно. Но я требую объяснений, как ты оказался со мной в постели голым!

— Пришлось, — повторил Кейн, чувствуя себя довольно нелепо. — У тебя начался жар. При этом человека бьет озноб, он не в состоянии согреться. К тому же ты бредила и все время норовила выскочить из постели. Я согревал тебя и не давал потревожить рану.

Поразмыслив, насколько ей позволял ее теперешний разброд мыслей и чувств, Натали решила: раз уж она сейчас не в форме и не может овладеть ситуацией, лучше всего прикинуться беспомощной и послушной. Позже, когда она окончательно придет в себя, можно будет поставить на своем, а пока помощь Кейна, пожалуй, даже кстати.

— Можно мне все-таки одеться? По-моему, рана поджила.

— Умница! — похвалил Кейн, обрадованный тем, что она, похоже, не собирается спорить. — Но прежде надо смыть мазь и забинтовать плечо. Потом я дам тебе свою рубашку. Идет?

— Идет, — согласилась Натали после короткого колебания. Последующая процедура доставила ей множество неприятных ощущений. Вся область лопатки пульсировала болью, боль эта время от времени отдавалась в руке, полосуя ее точно ножом. Как ни старалась Натали скрыть свои страдания от Кейна, ей это плохо удавалось. Поначалу он только встревожено поглядывал, потом спросил:

— Очень болит?

— Не очень, — ответила она сквозь стиснутые зубы. — Совсем чуть-чуть.

Когда все было сделано, Натали незаметно перевела дух. Кейн принес рубашку и был так любезен, что сам продел в длинные рукава ее вялые руки, которые решительно отказывались подниматься. То есть он одевал ее как малого ребенка. Он даже закатал рукава, чтобы она могла высвободить руки. Подобное внимание подозрительно для человека с холодным сердцем, казалось, что в этом есть какой-то расчет. Натали разрывалась между желанием целиком положиться на Кейна и застарелым недоверием к нему.

Можно ли верить Кейну Ковингтону? По его словам, в нее стреляли. Но кто? И почему? Скорее всего это как-то связано с золотом. Может ли быть, чтобы Эшлин приложил к этому руку? Но с чего вдруг ему покушаться на ее жизнь, если помолвка так и не была разорвана? Или теперь, когда место клада больше ей не принадлежит, Эшлин и сам мечтает о разрыве, просто пошел более радикальным путем? А если Кейн солгал? Если это он пытался устранить ее, а когда не получилось, ухватился за шанс вкрасться к ней в доверие?

— Говоришь, здесь был Тахома? — осторожно спросила Натали.

— Да, вчера вечером.

— Значит, ему известно, что я ранена?

— Ну да;

— Странно… — Натали нахмурилась и закусила нижнюю губу. — И все равно он уехал? А мне так нужно с ним поговорить! Надо бы поехать следом…

— Позже, — перебил Кейн безапелляционно. — Тахома никуда не денется.

Теперь, когда не было сомнения, что процесс выздоровления действительно идет, пророчества старого шамана казались ему неправдоподобными.

Слишком слабая для пререканий, Натали умолкла и задумалась. Ей вспомнились слова Тахомы о том, что скоро непосильная ноша спадет с ее плеч и ей больше не придется быть стражем священного золота Маниту. Он также говорил, что Кейн в опасности. Но что может грозить Кейну?

Натали украдкой следила за тем, как объект ее размышлений взбивает подушки и поправляет одеяла. Покончив с этим, он отошел к дровяной плите, заглянул в кастрюли и объявил:

— Нам с тобой нужно поесть.

— Ешь один, я не голодна, — ответила Натали и передернулась, когда боль с новой силой вгрызлась в плечо.

Кейн ничего не сказал, просто взялся за дело. До Натали доносились постукивание и позвякивание — уютные домашние звуки. Убедившись, что Кейн занят, она позволила себе оглядеться.

Жилище Кейна состояло из одной просторной и по-своему комфортабельной комнаты. Один угол служил спальней. Здесь, между двух довольно широких окон, стояли кровать и массивный ночной столик (судя по всему, он же и письменный), Противоположный угол был отведен под кухню и отделен стеллажом, на котором коротали время бутылки, пустые и полные, мелочи быта и несколько книг нестандартного размера. В центре комнаты стоял крепкий квадратный стол с тремя разномастными стульями (четвертый был придвинут к постели), что, как ни странно, придавало комнате уют. У западной стены расположился камин, огонь в котором постоянно поддерживался. Ближе к углу стоял диван, а прямо против камина — пара кресел. Здесь находился единственный предмет роскоши — большой, во всю стену, ковер в мягких коричневых тонах. Книги обычного формата стояли на этажерке, сколоченной и отполированной вручную. На гвоздях у двери висели стетсон, ремень с кобурой, плащ и еще какая-то одежда. Насколько Натали удалось сориентироваться, одна дверь выходила на юг. Была и еще одна, в изножье кровати. На обеих были заложены тяжелые щеколды. Окна все до одного были плотно зашторены.

Помещение освещалось четырьмя керосиновыми лампами. Фитили были прикручены, и потому вокруг царил приятный для глаз полумрак. В замкнутом пространстве скопились запахи табака, виски, обтаивающих сосновых дров, дыма от камина. Затем к ним примешался аромат свежезаваренного чая. Натали прикрыла глаза, не желая проникаться уютом этого чисто мужского жилища. Ей хотелось домой, в безликую белизну своей спальни.

Внезапно ей стало любопытно, который может быть час. С одинаковым успехом это мог быть полдень или полночь. Усилие мысли утомило ее, веки отяжелели…

Ее заставили очнуться не шаги, а ощущение присутствия. Кейн стоял у кровати, совсем одетый, и выглядел вполне благопристойно. Впечатление портили только двухдневная щетина и покрасневшие от недосыпа глаза. Он поставил на постель поднос с дымящейся миской неаппетитного на вид варева, чашкой чаю и вазочкой сухого печенья. Натали затошнило.

— Я не могу…

— Придется! — отрезал он.

— Не могу! Мне пора домой! Сделай милость, оседлай Блейза, а я уж как-нибудь…

— И речи не может быть. Ты не усидишь в седле.

— Я в полном порядке!

— Ладно, как хочешь. Договоримся так: если съешь и выпьешь все, что на этом подносе, можешь ехать.

Делать было нечего. Зачерпнув варево, Натали понесла его ко рту и поразилась тому, какой тяжелой может быть одна столовая ложка еды. Лишь чудом не расплескав, она проглотила варево и обессиленно уронила руку на одеяло.

Кейн не сказал ни слова, но на лице его было написано: “Я же говорил!” Он развернул матерчатую салфетку, расстелил ее и отобрал у Натали ложку. Варево, хоть и неаппетитное на вид, было густым и питательным мясным бульоном. Зачерпнув его, Кейн поднес ложку Натали к губам. Ей ничего не оставалось, как открыть рот. Кормление началось.

Зная, что ей самой ни за что не справиться с этой задачей, она покорилась судьбе. Только таким путем можно было вырваться из горной тюрьмы, от решительно настроенного тюремщика. Честно выполняя свою часть договора, Натали по-галочьи открывала рот и глотала, глотала, глотала, с отчаянием поглядывая на миску и не веря, что дно когда-нибудь покажется.

Но как ни долог был процесс, как ни часты передышки на отдых, конец все-таки наступил. Кейн унес поднос. Стоило ему отойти, как Натали начала подниматься в постели, опираясь нездоровую руку. Это было истинным мучением. Все же она ухитрилась сесть. Тяжело дыша, вся в испарине, она откинула одеяла. Теперь надо было опустить ноги. Добиться этого ей удалось только с третьей попытки. Плечо было сплошным клубком боли, тело ныло и отказывалось, повиноваться. Уже не помня, зачем она все это затеяла, Натали сгорбилась на кровати, опустив голову. Волосы свесились и совершенно скрыли лицо. В этой позе и застал ее Кейн, когда вернулся.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — резко спросил он, не только встревоженный, но и раздраженный.

— Я? — Натали подняла голову. — Я… иду домой!

— Никуда ты не пойдешь!

— Ты обещал, — напомнила она, пытаясь говорить холодно и убедительно и слыша свой жалобный лепет. — Я съела все, что было на подносе. Ты сказал, что отпустишь меня.

— Я солгал.

Кейн подхватил Натали под колени, уложил в постель и снова укутал, а у нее не хватило сил даже на то, чтобы оттолкнуть его руки. В ее распоряжении оставались только словесные стрелы, и она тут же этим воспользовалась.

— Ты говорил, что я могу тебе довериться. Это же смешно! Довериться тому, кто врет на каждом шагу! И этот человек обвинял меня в притворстве! Да ты и есть самый главный притворщик, король среди притворщиков! Думаешь, тебе это поможет? Рано или поздно ты уснешь, и тогда я сбегу! Ты не можешь и не будешь держать меня в своей берлоге! Мой дом — ранчо Клауд… о-о-ох!

— Что такое? — спросил доселе молчавший Кейн. Натали не ответила, пережидая вспышку особенно жестокой боли. Кейн подошел и коснулся ее потного лба.

— Не трогай меня! — простонала она, рывком отодвигаясь от него по постели.

На лице Кейна появилось упрямое, неуступчивое выражение. Ладонь легла повыше груди, пригвождая ее к кровати. Он наклонился к самому лицу Натали, овеяв ее жаром дыхания.

— Я не для того спас тебе жизнь, чтобы ты пустила ее по ветру из-за глупого упрямства, — произнес он раздельно. — Однажды ты спасла мою, и теперь, когда мы квиты, я мог бы со спокойной душой предоставить тебя самой себе: иди на все четыре стороны и замерзай в лесу! Но я доведу дело до конца и поставлю тебя на ноги, а ты будешь вести себя так, как и следует больной, беспомощной женщине, то есть будешь делать то, что я скажу. Если ты думаешь, что мне нравится делить с тобой жилье, то ошибаешься. Я с такой же радостью избавлюсь от тебя, как ты от меня. Я даже готов сам отвезти тебя на ранчо, если только ты пообещаешь не доставлять мне лишних хлопот.

Его небритое лицо, так близко нависшее над ней, сердито выпяченная челюсть, сдвинутые брови, а главное, явная угроза в глазах — все это не на шутку испугало Натали. Когда Кейн умолк, она с минуту смотрела на него, потом вздохнула и, сдаваясь, опустила глаза. Ничего более не добавив, он наконец выпрямился, к большому ее облегчению, но не сел рядом, как она опасалась, а начал обходить помещение, раздвигая на всех окнах шторы.

В комнату со всех сторон хлынул свет. Не солнечный свет, а белизна густого снегопада, ослепительная для привыкшего к полумраку зрения. Казалось, что за стеклами, до половины занесенными снегом, кто-то машет сразу сотней пушистых белых шалей. Натали зажмурилась, из-под плотно стиснутых век выступили слезы.

— Ну, убедилась? — спросил Кейн подходя. — Интересно знать, что бы ты там делала! Надеюсь, теперь ты останешься по доброй воле.

— Конечно, конечно! — заверила Натали, стараясь сморгнуть слезы. — Только задвинь, пожалуйста, шторы! Глазам больно.

Она приподняла краешки губ в улыбке, и Кейн охотно улыбнулся в ответ. В глазах его запрыгали лукавые бесенята, он сунул руки в карманы и приблизился к постели с видом хозяина положения.

— Скажи “пожалуйста”!

— Пожалуйста, Кейн.

Глава 30

Внезапное послушание Натали не могло обмануть Кейна. Милая улыбка и слово “пожалуйста”, сказанное с такой готовностью, настораживали его больше, чем откровенные попытки бунта. Он почти слышал, как лихорадочно вращаются воображаемые колесики ее не в меру активного разума, разрабатывая план бегства. Об отдыхе приходилось забыть, наоборот, следовало удвоить бдительность.

— Конечно, я задвину шторы, — сказал Кейн так простодушно, как только мог. — Нам обоим пора как следует выспаться.

Он снова обошел комнату, теперь уже плотно зашторивая окна. По мере того как прямоугольники слепящей белизны исчезали, вокруг сгущался благословенный полумрак. Тем временем Натали разрабатывала план спасения.

Кейн утомлен — похоже, до предела. Сколько все это длится? Кажется, двое суток. За это время он вряд ли мог толком поспать. Значит, уснув, он не проснется, хоть из пушек пали!

— Ты прав, Кейн, — дремотно прошептала Натали, дождавшись, пока он зашторит последнее окно. — У меня просто закрываются глаза. Если погасишь и лампы, я сразу усну.

— Считай, что они уже погашены, — любезно ответил хозяин дома и принялся прикручивать фитили.

Наконец осталась лишь лампа на ночном столике. Прежде чем подкрутить и ее, Кейн внимательно посмотрел на Натали и, как ей показалось, решил, что все в порядке.

— Спи сладко, — сказал он тоже шепотом. Теперь помещение освещалось только догорающим в камине пламенем. Натали с замиранием сердца ждала, что Кейн подбросит дров, но он отошел и пропал в темноте — как ей показалось, в направлении дивана. Она взмолилась, чтобы он лег и сразу же уснул, чтобы не пришлось тратить время на ожидание. Из темноты не доносилось ни звука, не было слышно и скрипа пружин. Возможно, потому, что Кейн, этот хищник в образе человека, умел при необходимости действовать бесшумно. Возможно, он старался не беспокоить ее. Если так, если он уже на диване, то, конечно же, спит…

Натали осторожно приподняла голову. Всмотрелась в темноту. Прислушалась еще более внимательно. Неожиданно прикосновение к плечу заставило ее сильно вздрогнуть.

— Боже мой!

— Это всего лишь я, — мирно заверил Кейн. — Проверил двери, а теперь вот сижу у кровати. Оберегаю твой сон.

— Чтоб тебе пусто было! — прошипела она и отодвинулась, скрипнув зубами от боли. — Можешь сидеть, лежать или стоять столбом — мне все равно!

Кейн только усмехнулся. Зная, что табак прогонит сон, он закурил, пуская дым в противоположную от кровати сторону. Необычайно острое зрение позволяло ему неплохо видеть и в темноте, поэтому он мог различить на подушке копну рассыпанных волос и невольно возвращался мыслями к вопросу, кто виновник того, что Натали оказалась под его крышей. Не так он представлял себе ее визит, когда мечтал о нем.

Пуля предназначалась ему, в этом у Кейна сомнений не было. Жеребец Натали был той же масти, что и его Дьявол. На ней была мужская одежда и, как нарочно, еще и черный стетсон, как у него. Если она запрятала под шляпу волосы, в метель нетрудно было ошибиться.

Кто совершил эту ошибку? Скорее всего один из Лезервудов. Сам, по собственному почину? Вряд ли. Скорее, по чьему-то приказу. По чьему именно? Эшлина Блэкмора?

Кейн не знал, что и мысли Натали движутся в том же направлении. В нее стреляли. Необходимо было выяснить кто. В этом ей мог помочь только Тахома. Ни с кем другим она не осмелится об этом говорить, никому другому не откроет своих страхов и подозрений. Только старый шаман сможет объяснить прочитанное ею в дневнике.

Как ни противилась Натали неприятной догадке, все же приходилось признать, что самый главный подозреваемый в этом деле — Эшлин Блэкмор. Однако у него и в мыслях не было покушаться на ее жизнь. Пуля была предназначена Кейну Ковингтону. Его решили убрать, и такая попытка была сделана.

То, что пулю выпустил кто-то другой, скорее всего один из Лезервудов, не меняло дела. Приказ последовал из других уст. Из уст того, у кого Кейн стоял на дороге…

Натали задремала.

Выкурив сигару, Кейн зевнул, оперся локтями о колени И устремил взгляд на спящую. Натали лежала лицом к нему. Во сне губы ее слегка приоткрылись, ровное дыхание вздымало грудь. Волосы рассыпались вокруг в полнейшем беспорядке, частично свесившись с постели.

— Спишь? — спросил он шепотом. Ответа не последовало. Натали даже не шевельнулась. Тогда Кейн откинулся на стуле и задремал, по-кошачьи чутко.

* * *

Натали проснулась от жуткой боли в плече. Закусив губу, чтобы не стонать, она нашла взглядом темную фигуру на стуле рядом. Кейн спал, но теперь, когда долгожданный момент наступил, она не могла им воспользоваться. Вместо этого она шепотом окликнула спящего.

— Что такое? — спросил он, мгновенно просыпаясь.

— Я… — Боль еще усилилась. Сама не зная, как она сдерживается, чтобы не кричать, Натали произнесла сквозь зубы. — Мне что-то нехорошо…

— Жар? — уточнил он и потянулся к ее лбу.

— Нет, я…

Казалось, кто-то воткнул в ее плечо раскаленный вертел. Натали схватилась за руку Кейна и стиснула ее. Глаза ее закатились.

— Разболелась рана?

Она слабо кивнула.

Кейн высвободил руку, поспешно зажег лампу и откинул одеяло. Натали и не подумала мешать ему осматривать рану. Не обнаружив никаких опасных перемен, Кейн снова ее забинтовал и виновато развел руками.

— У меня нет ничего, что могло бы ослабить боль. Могу предложить только виски. Некоторые считают, что это наилучшее средство.

Кейн бросил вопросительный взгляд на бледное лицо с обострившимися чертами. Губы, над которыми собрались бусинки холодного пота, шевельнулись.

— Пожалуй, я выпью… чуть-чуть…

Последующий час оказался ужасным для обоих, для каждого по-своему. Натали никогда еще не приходилось испытывать подобных страданий: вероятно, воспалился задетый нерв. Из страха, что бесчувственный Кейн Ковингтон жестоко заклеймит ее слабость, Натали без единого звука выдерживала ужасную боль; Кейн же мог лишь наблюдать — молча, не смея приободрить, не решаясь сказать доброе слово из опасения, что Натали истратит последние силы на отповедь. Она имела полное право на стоны и крики, но также и право на стоическое терпение. Он склонял голову перед ее нелепым, трогательным, прекрасным упрямством.

— Еще виски? — спросил он некоторое время спустя самым небрежным тоном, словно они сидели вместе за бутылкой.

Натали глотнула жадно, как лекарство, обещавшее облегчение, но сморщилась и едва удержалась от кашля. Однако с каждым новым глотком боль чуточку слабела, пока не стала вполне терпимой.

— Еще! — храбро потребовала Натали.

Четверть стакана, налитые ей Кейном, она опустошила за пару глотков, уже не морщась. Постепенно появилось приятное опьянение. С ним пришло болтливое, раскованное настроение. Натали говорила обо всем подряд, не замечая того, что собеседнику едва удается вставить “да”, “так” или “конечно, расскажи”. Для нее это была обычная взаимная беседа.

Что касается Кейна, он уже не так охотно доливал ей виски, понимая, что теперешнее приятное состояние может обернуться потом тошнотой и головной болью. Однако он не знал, как положить этому конец, и решил махнуть рукой на благоразумие. Главное было достигнуто — боль подавлена, а остальное можно было пережить. Его радовало, что в зеленые глаза Натали вернулся прежний блеск, а щеки раскраснелись. На какое-то время она забыла обо всем, а это что-нибудь да значило.

— …не так-то просто объять! Первая женщина-судья в Колорадо, а может, и во всей Америке! Достижение, ведь так?

— …а когда Девлин был убит на войне… и вот тогда Тахома назвал меня своей богоданной дочерью… Эшлин Блэкмор сделал мне предложение, и я подумала…

Откровения сыпались, как из рога изобилия, так что Кейн не успевал их переварить. За полчаса он узнал о Натали Валланс больше, чем знал о ней весь городок.

— …потому что никогда не любила Эшлина…

Кейн придвинулся ближе, весь обратившись в слух.

— …но он был таким великодушным, таким заботливым… — Натали вдруг перестала улыбаться и нахмурилась. — Я нашла у него в библиотеке тетрадь… там было столько разного… непонятного…

— Тетрадь? — переспросил Кейн, поощряя Натали к продолжению рассказа.

— Это был дневник…

Она покачала головой и задумалась, поникнув толовой, а когда снова подняла ее, на губах была прежняя улыбка, и Кейн понял, что предмет разговора выпал у нее из памяти. Но он не слишком огорчился, так как Натали с необычной для нее смелостью погладила его по щеке и задержала пальцы на ухе.

— Я уже говорила, что у тебя самые красивые уши, какие мне доводилось видеть у мужчины?

— Спасибо, — сказал Кейн, не зная, как еще на это реагировать.

Он дал возможность Натали изучать заворожившую ее часть тела, а сам между тем попытался вернуть ее мысли к теме, которая заинтересовала его.

— Так что же было в этом дневнике?

— Твои уши прижаты к голове, поэтому волосы так красиво завиваются вокруг них!

Кейн понял, что наводящие вопросы — бесполезная трата времени. Натали решительно не желала оставить в покое его уши. Однако интерес к ним прошел так же внезапно, как и появился. Натали откинулась на подушки и рассмеялась.

— А я выпью еще! Наливай!

— Может, хватит? — осторожно осведомился Кейн.

— Вот еще! — Голос ее очень изменился и был теперь совсем девчоночьим, шаловливым и беспечным. — Не будь таким букой, Кейн! Будь ко мне добр и ласков, как я того заслуживаю. — Она снова засмеялась, схватившись за голову и зарывшись пальцами в волосы. Смех оборвался. — Боже мой, какие грязные! Кейн, какой кошмар! Мои волосы в ужасном состоянии!

— Завтра я их вымою.

— Правда? — обрадовалась Натали и схватила его за руку. — Ты не шутишь?

— Честное слово.

Отчего-то Натали нашла его торжественное обещание невероятно забавным, и на нее напал затяжной приступ смеха. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но не могла.

— Нет… — выдохнула она наконец, — это невозможно! Кейн Ковингтон… ой, не могу! Кейн Ковингтон моет голову судье Валланс!

Он только вздохнул. Обессилев от смеха, Натали потребовала целый стакан виски. Кейн воспротивился. Последовал спор. Наконец они сошлись на половине стакана, получив который, Натали настояла, чтобы они распили его на пару. При этом она болтала без умолку — увы, о несущественных вещах.

Кончилось тем, что она принялась флиртовать.

— …и все время слышу, что ты симпатичный… — Зеленые глаза впились Кейну в лицо. — Симпатичный, как же! Я считаю, что ты просто красавец, Кейн! Я всегда так думала, с первой минуты, вот хочешь верь, а хочешь не верь. Только ты меня немного пугаешь… всегда пугал. — Глаза ее затуманились. — Такое красивое лицо — и такое резкое… ты чаще кажешься опасным, чем привлекательным. — Натали обвела пальцем контур его лица. — А как на самом деле? Ты опасен, Кейн? Ну скажи, надо тебя бояться или нет? — игриво осведомилась она, добравшись до губ. — Надо или нет?

Губы Кейна против воли дрогнули от ее прикосновения.

— Ничего опасного во мне нет, — ответил он, пытаясь отшутиться. — Я самый кроткий человек в мире.

— Судя по лицу, нет, но судя по губам… — Натали зевнула. — Твои губы, они… — Еще зевок. — Боже мой, как я устала…

— Так поспи, — предложил он.

— Ладно… но только если ты ляжешь рядом и…

Натали не договорила. Она словно так и уснула, с широко раскрытыми глазами, держа руку у губ Кейна и прикасаясь к ним кончиками пальцев. Когда рука начала опускаться, голова Кейна последовала за ней, и он прилег на подушку так, чтобы не нарушить соприкосновения. Пальцы сонно шевельнулись раз, другой… и замерли. Зеленые глаза закрылись.

На губах спящей Натали медленно проступила улыбка. Она легонько вздохнула и погрузилась в более крепкий сон, на целых восемь последующих часов. Кейн тоже уснул, на стуле рядом.

* * *

Натали проснулась с трескучей головной болью и сильнейшей тошнотой. Не решаясь двинуться из страха расплескать то, что бурлило в желудке, она повела глазами туда, где Кейн спал, положив ноги на край кровати. Словно ощутив умоляющий взгляд, он проснулся.

От смеющейся говорливой женщины не осталось и следа, теперь это была женщина в муках похмелья. Довольно было одного взгляда, чтобы понять, что сейчас последует. Кейн бросился на кухню и вернулся с тазиком. Едва он успел поднести его, как Натали перегнулась с кровати. Он подхватил ее волосы, не давая им свеситься.

Ее рвало долго, пока желудок совершенно не опустошился. Натали выпрямилась, белая как мел, с залитым слезами лицом и взглядом человека, совершившего постыдный проступок. Молча она позволила Кейну умыть ее, прополоскала рот, выпила воды и только потом заговорила.

— Прости, Кейн… — сказала она, пряча глаза от смущения.

— Ничего страшного не случилось, милая.

Натали замерла. Он назвал ее “милая”. Значит, ей это не приснилось тогда. Он назвал ее так теперь и называл раньше. По телу прошел сладкий трепет. Кейн Ковингтон называл ее милой, когда думал, что она не может его слышать. Значит, это шло от души!

— Скажи, я… — она замялась… — я не наговорила чего-нибудь, когда была пьяна… каких-нибудь глупостей?1

— Ничего такого, о чем нельзя было бы упомянуть в присутствии посторонних, — бесстрастно заверил ее Кейн, и теплый свет исчез из его глаз.

Он это знал. Вообще говоря, он сделал это намеренно, поймав себя на том, что назвал Натали Валланс “милая”. Это его встревожило. Женщине в расцвете сил, со всеми ее женскими уловками путь к его сердцу был заказан. Иное дело бледное несчастное создание, которое так хочется пожалеть, приласкать. А что потом? Новая словесная порка с ее стороны? Ну уж нет.

Наткнувшись на ледяной взгляд, Натали опустила глаза и больше ничего не сказала. Ей уже было лучше, но прежнее отвратительное состояние сменилось меланхолией. Притворившись спящей, она долго лежала, обдумывая ситуацию. Короткие моменты нежности — потом отпор, словно она совершила какой-то промах.

Кейн тоже размышлял. Натали как будто снова погрузилась в сон. Пользуясь этим, он смотрел на нее и пытался понять, что чувствует к женщине, так внезапно ставшей его подопечной. Что-то поднималось из глубин души, что-то давно забытое, и как раз потому, что он забыл, что это такое, Кейн не сумел подобрать этому название.

А между тем это была любовь.

Глава 31

Буран, необычайно затяжной даже для этих мест, продолжал заваливать снегом склоны хребта Сан-Хуан и Промонтори-Пойнт, заносить уединенную лесную хижину. Но внутри дома было неизменно тепло.

В стенах этого убежища Натали Валланс довелось познать как наихудшие, так и наилучшие минуты жизни. Воспаленный нерв невозможно было унять одним только виски, поэтому боль вернулась, и утром следующего дня она лежала, судорожно комкая простыню, то жмурясь, то широко открывая глаза от боли. Время тянулось медленно. Кейн то садился к постели, то, изнывая от бессильной жалости, принимался ходить по комнате. Трижды он подступал к Натали с бутылкой виски, но каждый раз она отказывалась наотрез, не столько из страха перед похмельем, сколько из опасения, что выболтает что-нибудь важное.

Оба они страдали.

Но временами боль вдруг, словно по волшебству, исчезала, и тогда наступала короткая упоительная передышка. В такие минуты Натали и Кейн разговаривали о пустяках или молчали, слишком уставшие не только для того, чтобы шевелить языком, но и чтобы думать.

На четвертый день Натали оправилась настолько, чтобы вспомнить об обещании Кейна вымыть ей голову. Он, конечно, сказал это сгоряча, не собираясь осуществить, но ей было гораздо лучше, и она решила немного подразнить Кейна.

— Доктор Ковингтон! — окликнула она. Кейн, собиравшийся выпить кофе на кухне, сразу оставил свое занятие и подошел. Вид у него был встревоженный.

— Что, хуже?

— Наоборот. Кажется, я начинаю поправляться. Прости, я не собиралась пугать тебя.

— Ничего страшного. — Он принес кофе к постели и уселся на свое дежурное место. — Ты что-то хотела?

— Очень! — Натали запрокинула голову, чтобы лучше его видеть. — Мои волосы чем дальше, тем грязнее.

Она следила за выражением лица Кейна, стараясь не упустить ни малейшего оттенка эмоций и ни минуты не сомневаясь, что сейчас Кейн выпятит подбородок и сдвинет брови, проклиная себя за неосторожно данное обещание. Но он только сказал:

— Можно вымыть их хоть сейчас.

— Думаешь, я смогу?

— Я не имел в виду тебя, — уточнил он, уходя на кухню с пустой чашкой. — Это сделаю я. — Он повернулся, и Натали уловила на его лице некоторое сомнение. — Разумеется, если ты позволишь.

— К-конечно, — пролепетала она с екнувшим сердцем. Кейн, посвистывая, занялся камином. Когда он решил, что в комнате достаточно тепло, чтобы вымыть голову даже больному человеку, то принялся доставать необходимые принадлежности. Занимаясь этим, он ощущал приятное волнение. Ему всегда нравилось прикасаться к рыжим волосам Натали, и мысль о том, что они временно окажутся в его полном распоряжении, была по-своему возбуждающей. Процедура казалась интимной. Кейн нагрел воды, выложил стопкой несколько мягких полотенец и достал таз побольше.

Натали с любопытством наблюдала за его деятельностью. Отчасти ее забавляли домашние хлопоты Кейна, но более всего ей хотелось привести себя в порядок. Она не могла дождаться, когда волосы окунутся в горячую воду. Однако когда Кейн поднес таз и ведро с водой к кровати, она не удержалась от протеста:

— Зачем это? Не проще ли будет, если я встану и…

— Не проще, — отрезал Кейн. — Голову буду мыть я, мне и решать, где и как это делать.

Он смягчил резкость слов дружеской улыбкой, и Натали уступила:

— Ладно, доктор, будь по-вашему.

Кейн откинул одеяло и помог Натали поменять позу. Теперь она лежала поперек кровати, свесив голову в поставленный на табуретку таз. И вот он наступил, этот восхитительный момент! Вода потекла на волосы, пропитывая их, смывая пот.

— Это рай! Кейн, я в раю!

— Знаю, — ответил он коротко, не уточняя, что в этом раю они находились вместе.

Мытье началось. Пальцы задвигались в волосах, втирая мыло, массируя, прополаскивая волосы. Кейн и Натали при этом болтали и пересмеивались, как школьники. Несколько раз намыленные и тщательно промытые, волосы обрели вожделенную чистоту. Натали ожидала, что за этим последует процедура сушки, но Кейн не спешил взяться за полотенце.

— Чего ты ждешь?

— Сейчас будет маленький сюрприз, — пообещал он с загадочной улыбкой. — Настоящая леди всегда ополаскивает волосы в чем-нибудь полезном, ведь так?

— Но где взять это полезное?

— Сейчас увидишь. Только не поднимай голову.

Лежа на спине, с волосами, опущенными в теплую воду, Натали не имела возможности проследить за действиями Кейна и умирала от любопытства. Когда Кейн снова появился в поле ее зрения, у него был вид победителя. В руке он держал что-то завернутое в тонкую бумагу. От свертка запахло лимоном. Как оказалось, это и был настоящий лимон.

Кейн рассек его пополам и выдавил сок на волосы. У Натали не хватило жестокости остановить его и объяснить, что сок следует сильно разбавить. Кожу головы зажгло, но она стоически вытерпела неприятное ощущение. Зато волосы пропитались чудесным свежим запахом.

— Спасибо, Кейн, — тихо произнесла Натали.

— Это сделает волосы блестящими.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она. Кейн ответил не сразу. Он отжал волосы, набросил на голову Натали большое полотенце и присел рядом.

— Шерон, — сказал он наконец. — Моя младшая сестра. Она любила ополаскивать волосы лимоном.

— Расскажи о ней.

Они провели этот вечер вдвоем на широкой постели Кейна. Он тщательно высушил ей волосы, поменяв три полотенца, потом аккуратно разделил их перепутанную массу на отдельные пряди и, наконец, расчесал узкой мужской гребенкой, что было не так-то просто, учитывая густоту этой рыжей гривы. Натали позволила ему холить ее, наводить лоск и время от времени (когда Кейну казалось, что она утомлена) покоить ее голову на своей груди. Ей удалось склонить его к рассказам о прошлом.

— У Шерон были роскошные волосы, густые… как у тебя, только более темные, цвета лесного меда. Стоило большого труда их расчесать, потому что распущенными они достигали бедер. — Он рассказал о том, как умерли мать и сестренка, как погиб отец, потом вернулся к счастливым дням юности на плантации. — Мы любили вечерами все вместе сидеть на веранде. Ветер приносил с реки прохладу и благоухание растений: олеандров, магнолий, лавров. Влажный воздух был так густо насыщен их ароматом, что казалось, его можно пить, как вино. Это были самые лучшие, самые безмятежные дни моей жизни.

И Кейн продолжал рассказывать. Он говорил о том, что трогало душу и будоражило чувства. Натали смеялась над его детскими выходками и незаметно смахивала слезу при упоминании о теплой дружеской атмосфере в этой семье. Кейн и сам не заметил, как перешел к более поздним и гораздо менее радостным временам, и Натали испытала такое глубокое сочувствие, что едва не заключила его в объятия. Он, со своей стороны, готов был вечно перебирать пряди ее волос и, чтобы это продолжалось, говорил и говорил без умолку, почти не задумываясь над тем, что слетает с его губ, сам завороженный размеренным ритмом своей речи, своим ровным негромким голосом. Взгляд его был прикован к золотому великолепию, разметавшемуся по плечам Натали. Многие годы он не знал такого мира в душе, как теперь, когда сидел за спиной у прекрасной женщины, расчесывая ей волосы и повествуя о давно прошедших временах. Он ни за что не остановился бы сам, но в конце концов Натали удержала руку с гребенкой, обернулась через плечо и сказала:

— Я думаю, довольно. Спасибо, Кейн! Это было чудесно.

— Но тебе пришлось столько времени сидеть…

Он вдруг осознал это, смутился и, отложив гребенку, начал устраивать Натали в подушках.

— Есть хочешь? — спросил он.

— Да, но…

— Что “но”?

Она замялась, потом потянулась к его руке, словно стесняясь сообщить нечто важное. Кейн позволил ей завладеть его пальцами.

— Теперь, когда у меня чистая голова… — Она снова замялась.

— Ну! — поощрил Кейн.

— Может, поужинаем, как два цивилизованных человека?

— То есть мне нужно побриться? — уточнил он с улыбкой.

— Да, неплохо бы. — Взгляд Натали перекочевал на расстегнутые полы его рубашки. — И я надеюсь, ты не будешь возражать против того, чтобы застегнуться…

— Нисколько. Постой, я принесу тебе чистую рубашку. Переоденешься и отдохнешь, а я пока все приготовлю. Идет?

— Идет.

Конечно, Натали хотелось немного отдохнуть. Она утомилась, но в то же время и расслабилась. Почувствовав, что проголодалась, Натали с нетерпением ожидала ужина. Следить за тем, как Кейн готовит, казалось ей приятной перспективой. Еще приятнее было мечтать о том, что он, быть может, позволит ей сесть за стол.

Незаметно опустились сумерки, и в комнате совсем стемнело. Кейн зажег лампы — одну, как обычно, у постели — и приступил к бритью. Щеки и подбородок основательно заросли, пришлось часто править бритву, так что процесс оказался длительным. Натали зачарованно наблюдала за тем, как это смуглое лицо избавляется от давней щетины, становится гладким и еще более привлекательным. Закончив бриться, Кейн повернул голову так и эдак, оценивая результаты своих усилий. Закинул ее, разглядывая подбородок. Провел кончиками пальцев по щекам и наконец удовлетворенно кивнул.

Похоже, он придавал на редкость большое значение привычной процедуре приведения себя в порядок. Обмывшись до пояса, он — как был, мокрый — выплеснул тазик за дверь, вытерся, переоделся и приступил к приготовлению ужина. Им владело странное чувство: как если бы он назначил Натали свидание, пригласив ее к себе домой. Он волновался, предвкушая их совместный ужин.

Снаружи, как и прежде, мела пурга, ветер сотрясал стены, но даже погода не могла испортить настроения — напротив, контраст между холодной ночью снаружи и теплом уютного помещения создавал какую-то особую интимность. Застилая стол белой льняной скатертью, Кейн улыбался. Из самых ценных своих запасов он выбрал бутылку выдержанного вина и поставил в центр стола. Скоро в ее округлых боках, на фарфоровых тарелках и хрустальных бокалах отразился свет свечей, зажженных в трехрожковом подсвечнике.

* * *

Когда ужин был готов, Кейн еще раз оглядел себя в зеркале. Белая шелковая рубашка была застегнута на все пуговицы, ботинки начищены до блеска. Придраться было не к чему.

— Натали! — окликнул он, подходя к ней. — Все готово.

Но она крепко уснула, не дождавшись приглашения к ужину. Кейн был разочарован сильнее, чем мог себе представить. Он стоял в нерешительности, прикидывая, не разбудить ли Натали, потом решил, что отдых ей нужнее, чем пища. Она вполне может поужинать и потом, когда выспится. Кейну очень хотелось поцеловать ее, но он позволил себе только убрать с ее щеки заблудившийся локон. Затем удрученно отошел.

Ужинать одному было невесело. Кейн задул свечи, наполнил свою тарелку и открыл бутылку дорогого вина, приберегаемого для торжественного случая. В том, что Натали его так и не отведала, был, должно быть, перст судьбы. Он слишком о многом возмечтал, слишком смелые планы строил в своем воображении.

Не потрудившись наполнить бокал, Кейн поднял всю бутылку, салютуя спящей в его постели женщине.

— За тебя, милая, — сказал он и поднес горлышко к губам.

* * *

Была глубокая ночь, когда Натали проснулась. В комнате было темно, только, как и в первую ночь ее пребывания здесь, догорающие поленья давали какой-то свет. Стол был накрыт, одна тарелка наполнена, но не тронута. Кейн спал в кресле у камина, вытянув ноги к огню. Он был в черной вечерней паре, словно собрался на бал или в оперу, но белая рубашка была расстегнута. Он спал, уронив голову на грудь, так что волосы свесились на лоб, и, бог знает почему, показался Натали похожим на утомленного барса, которого сморил сон.

Всматриваясь в Кейна, Натали решила, что такое сравнение пришло ей в голову не случайно. Хищника нельзя приручить, его инстинкты и кровожадные наклонности останутся при нем, что бы ни случилось. Кейн выказал ей столько великодушия — почему? Ведь если даже от спящего от него исходит угроза, то может ли он быть подлинно добрым? Да, он опасен, и в первую очередь тем, что ей хочется все забыть и броситься к нему в объятия. Возможно, на это он и рассчитывает — усыпить ее бдительность.

Натали вдруг ощутила, как замкнутое, насыщенное теплом пространство смыкается вокруг, душит ее. Кейн Ковингтон, этот бездушный циник, человек с омертвевшей душой, побрился и переоделся ради ужина с ней. Он сервировал стол, поставил дорогое вино. Все это ради нее? Верится с трудом. До сих пор ему не приходилось особенно утруждаться, чтобы получить ее. Что все это должно означать?

Что делать, как быть? Лучше всего бежать, пока он не проснулся, пока она вновь не подпала под его опасные чары. Пока они еще не заглушили в ней здравого смысла. Бежать, пока эти голубые глаза не глянули прямо в душу и не перечеркнули — в который раз! — все с таким трудом принятые решения. Пока Кейн не понял, как много он для нее значит, и не воспользовался этим. Пока сама она не бросилась на колени перед этим воплощением мужской красоты и не взмолилась, чтобы он вернул ей украденное сердце.

Глава 32

Как смогла быстро и бесшумно Натали откинула одеяло. При этом она не сводила опасливого взгляда со спящего Кейна. Он не шевелился. Окрыленная этим, она свесила ноги с кровати, затем собралась с силами и встала, держась за край ночного столика.

Ее тут же накрыло волной головокружения. Контуры слабо освещенного помещения заколебались, расплылись и куда-то отодвинулись. К счастью, Натали рухнула навзничь на постель, а не ничком на пол. Дожидаясь, пока окружающие предметы перестанут плыть и раскачиваться, она взвешивала свои шансы на побег. Стоит ли вообще за это браться? Кейн обещал, что сам отвезет ее домой, как только она достаточно оправится.

Но когда, по его мнению, это произойдет? Сколько еще ей делить с ним жилье? Два дня? Три? Неделю? И все это время слушать глубокий вкрадчивый голос, от которого по телу все чаще пробегает сладкая дрожь? Видеть, как Кейн полуголый ходит по комнате, словно нарочно давая ей возможность любоваться игрой мышц на отлично сложенном теле, тройной линией шрамов на спине, которые так и хочется погладить? Целую неделю ощущать прикосновения рук, таких сильных и ловких, ловить испытующий взгляд голубых глаз и гадать, все время гадать, насколько Кейн искренен в своих заботах о ней, спорить с собой, то верить, а то сомневаться, изводясь от неопределенности…

Натали снова попробовала встать.

На этот раз обошлось без головокружения. Обнадеженная, она двинулась через полутемное помещение — медленно и осторожно, то и дело бросая взгляды в сторону Кейна. Одежду и обувь она еще раньше высмотрела у двери, но рубашки там не было. Вряд ли у Кейна нашлось время на стирку, наверное, он ее просто выбросил. Приходилось совершать побег в его собственной рубашке, в которую могли поместиться сразу две таких Натали.

Путем невероятных усилий она ухитрилась натянуть тесно облегающие кожаные штаны. При этом она совершенно выбилась из сил и была вынуждена передохнуть, прильнув к косяку двери. Нечего было и думать пытаться запихнуть рубашку в штаны. С трудом их застегнув, Натали завязала полы рубашки на талии. Прикинув, сумеет ли обуться стоя, она со вздохом понесла сапоги к столу. Так как стулья были придвинуты вплотную, пришлось вытаскивать один из них, не избежав глухого скрежета ножек по полу. Проклиная все на свете, Натали уселась и взялась за обувь.

Она совсем забыла про носки, а между тем без них сапоги никак не натягивались, и она вторично выбилась из сил — настолько, что пришлось потратить несколько минут драгоценного времени на отдых. От тарелки с едой так вкусно пахло, что у Натали громко забурчало в животе. Она с испугом схватилась за него.

Теперь можно было заняться верхней одеждой, висевшей на колышках у двери. Вариантов было несколько. Натали выбрала одеяние, достаточно теплое на вид, однако, надевая его, сильно разбередила плечо. Она старалась утешить себя тем, что все образуется. Главное — это добраться домой.

Однако силы, которых и без того было немного, теперь оказались совсем на исходе. Кое-как управившись со щеколдой, Натали в последний раз обернулась на Кейна. Она была права, полагая, что он уснет крепким сном, и вот он спал, доверчиво и мирно, уверенный, что и она отдыхает в теплой постели, которую он ей предоставил. Рука ее задрожала на дверной ручке. На лице у Кейна застыло выражение такое умиротворенное, что он казался сейчас просто мальчишкой.

Натали протиснулась в едва приотворенную дверь, закрыла ее за собой и сделала первый глоток морозного воздуха. Снег валил с безжалостным упорством, ветер забирался под одежду. Запахнувшись плотнее, она подняла воротник и побрела к сараю, единственной хозяйственной постройке, где только и могла быть конюшня, в глубине души сознавая, что совершает величайшую глупость в своей жизни. Но дом манил, и казалось, что не так уж сложно до него добраться. Дома ждет своя собственная постель и все необходимое для полного выздоровления. Разве она не проделывала этот путь сотни раз? В слишком смелых расчетах Натали совершенно упустила из виду свое состояние и погоду.

Пробираться на конюшню по глубокому снегу было непросто. В конце пути Натали едва не падала от слабости. Внутри, не решаясь сесть из страха, что не найдет в себе сил подняться, она нашарила полку с масляной плошкой и спички. Озябшие руки плохо слушались. Засветив плошку, Натали сразу увидела в стойле Блейза. Тот радостно заржал, приветствуя ее.

— Тихо, дружок, тихо! — прошептала она. — Ты разбудишь Кейна.

Жеребец, однако, был слишком рад видеть ее. Он продолжал ржать, фыркать и всхрапывать, он подталкивал хозяйку мордой, пока она надрывалась, взгромождая ему на спину непомерно тяжелое седло. Дьявол, возбужденный происходящим, затанцевал в стойле и присоединил к приветствиям Блейза свое ржание.

Пристроив наконец седло на спине гнедого, Натали поняла, что сейчас лишится чувств от полного изнеможения, и повисла у него на шее, тяжело дыша и обливаясь потом. Благородное животное притихло и теперь лишь слегка пофыркивало ей в ухо, словно выражая свое сочувствие. Блейз как будто понимал, чего ей сейчас стоит привычный ритуал. Немного придя в себя, Натали застегнула подпругу. Взнуздать жеребца было нетрудно — он всегда сам помогал ей в этом. Только теперь она сполна оценила его из ряда вон выходящие достоинства.

На подгибающихся ногах она вывела Блейза из стойла и в буквальном смысле вскарабкалась ему на спину. Она не была уверена, что сможет это сделать снаружи. Пришлось пригнуться, чтобы выехать в низкую дверь сарая, что не прибавило ей приятных ощущений.

Конюшня находилась с подветренной стороны, и здесь намело огромные сугробы, но за углом оказалась полоса вылизанной ветром мерзлой земли. Не решившись на галоп из страха разбудить Кейна цокотом подков, Натали пустила Блейза шагом и оказалась около дома как раз в тот момент, когда оттуда выскочил Кейн.

Он так и был в расстегнутой рубашке, одну сторону которой ветер тотчас надул пузырем, бросая в образовавшееся пространство снег. На смуглом лице Кейна застыла маска яростного гнева.

Напряжение последних минут, боль и опустошение, шок от внезапной встречи лишили Натали остатков здравого смысла. С криком ужаса она ударила жеребца пятками, и тот рванулся прямо на бегущего человека. Кейн и не подумал уступить дорогу. Он прыгнул вперед и ухватил поводья, заставив Блейза с диким ржанием подняться на дыбы. Кейн повис на поводьях всей тяжестью, остановив жеребца.

Дальнейшее показалось Натали сплошным кошмаром. Она кричала, рвалась, отбивалась, лягалась и даже пыталась кусаться. Тщетно — Кейн стащил ее с седла в снег и за шиворот поволок за собой на конюшню. В другой руке он так и держал поводья Блейза. В сарае, не выпуская извивающуюся Натали, он одной рукой расседлал перепуганного жеребца и толкнул его снова в стойло. Казалось, ярость навеки застыла у него на лице. Он так стиснул ворот Натали, что она могла только хрипеть. Лучше бы он ругал ее, чтобы дать выход своему гневу! Но Кейн не проронил ни слова, и это было по-настоящему страшно.

Закрыв Блейза в стойле, Кейн подхватил Натали на руки и понес с дом. Обезумев от ужаса, она продолжала тщетные попытки вырваться. Она была уверена, что ничего хорошего ее не ждет.

Что же касается Кейна, то он задыхался от ярости и не смог бы произнести ни слова, даже если бы очень хотел. Не так-то просто удерживать на руках женщину, в которую вселился дьявол. Снег под рубашкой растаял, она липла к телу, с волос текло на лицо, заливая глаза, в ботинках хлюпало, ноги вязли в сугробах. К тому же где-то неподалеку таился колодец, который Кейн начал рыть еще до снега, но из-за спешки с домом забросил. Не слишком глубокая яма тем не менее представляла собой ловушку. В сплошном снегопаде нелегко было сориентироваться, и, конечно же, Кейн с Натали на руках рухнул прямо в яму.

Они погрузились в снег с головой, разъяренный мужчина и перепуганная женщина, он с проклятием, она с криком ужаса. Падая, Кейн не выпустил Натали из рук. Некоторое время они полулежали в ледяной белой могиле, приходя в себя. Снег набился в каждую складку одежды, залепил лица, заледенил кожу. К счастью, выбраться оказалось несложно.

Сделав последний рывок, Кейн открыл дверь плечом, захлопнул ее ногой и грубо поставил Натали на пол. Ледяная ванна отрезвила ее. Теперь она была полна раскаяния и готова к полному и безоговорочному повиновению.

— Кейн, я… — начала она, стуча зубами.

— Молчать! — вскричал он. — Не желаю слышать от тебя ни единого слова! Ни единого, понятно?!

Натали прикусила язык и стояла, обтекая на пол талой водой, дрожа всем телом и щелкая зубами, как кастаньетами. Она боялась не только заговорить, но и шевельнуться, и только неотрывно следила за тем, как Кейн разводит в камине огонь. Потом он повернулся и протянул к ней руку. Она сдавленно вскрикнула и отшатнулась. Кейн как будто не слышал. Он подтянул Натали ближе к камину и начал раздевать. Верхнюю одежду он отшвырнул к двери. Когда тяжелая от влаги шерсть шлепнула о дерево, Натали вздрогнула, нервно обернулась и успела увидеть, как одеяние сползает по двери, оставляя на ней мокрый след.

Кейн взялся за рубашку, тоже мокрую. Натали осмелилась на протест — робко заслонилась рукой. Он молча отстранил ее руку и сопроводил это действие угрожающим взглядом. Зная, что окончательно проиграла, Натали опустила глаза и смирилась. Рубашка тоже была брошена к двери.

Раздевая Натали, Кейн втайне надеялся, что она будет всерьез протестовать, чтобы хоть отчасти дать выход гневу. Однако она вела себя кротко, и он не мог этого не оценить. Толкнув ее в кресло, он стащил полные воды сапоги и бросил где пришлось, потом снова вздернул Натали на ноги и взялся за пуговицы штанов. Стянуть мокрую кожу по бедрам было не так-то просто, и Кейн погрузился в это занятие полностью, по-прежнему молча. В конце концов он поставил Натали перед камином, окоченевшую и обнаженную. Она чувствовала себя так, словцо вместе с одеждой Кейн лишил ее и всякого достоинства.

Только когда Кейн направился прочь, она посмела шевельнуться. Он тотчас обернулся.

— Не вздумай сойти с места!

Она замерла.

Вернулся он с полотенцами. Натали протянула руку. Кейп отдернул от нее всю стопку. Вытирать Натали он начал со спины, так чтобы она продолжала стоять лицом к огню. Он действовал грубо, но даже при всей своей ярости осторожно промокнул плечо. Нельзя сказать, чтобы Натали этого переценила, однако когда полотенце проехалось по ягодицам, у нее на глаза навернулись слезы унижения. Увы, и это было еще не все. Кейн рывком повернул ее к себе.

— Пожалуйста… пожалуйста, не надо… — пролепетала она. — Позволь мне самой…

Взгляды их встретились, и она совершенно ясно осознала, что просьбы бесполезны.

Кейн поднял с ее плеч массу волос, настолько пропитанных водой, что они совсем потемнели, и обмотал их полотенцем, закрутив его вокруг головы. Полотенце намокло. Тогда он его отбросил, взял другое и вытирал волосы до тех пор, пока они не стали лишь слегка влажными. Очередное сухое полотенце было обмотано вокруг головы Натали и завязано узлом на макушке.

Кейн вел себя так, словно возился с неодушевленным предметом. По мере того как негодование оттесняло страх, Натали выпрямлялась и наконец вытянулась в струнку с высоко поднятой головой и сжатыми кулаками. Она уже не пыталась прикрываться, не желала опускаться до уговоров. Пусть делает что хочет.

А Кейн методично продолжал свое занятие. Он вытер Натали лицо, шею, Плечи, оставил на них полотенце и взялся за следующее.

Наступила очередь груди.

До сих пор быстрые движения Кейна были намеренно лишены всякой мягкости, но теперь они замедлились, обвиняющий взгляд опустился вниз. Руки с полотенцем легли на грудь. Против воли Натали затаила дыхание. Тишина в комнате стала оглушительной. Сердце зачастило, и, уж конечно, Кейн это вполне ощутил.

Он поднял глаза.

Взгляды их встретились и остались прикованными друг к другу. Натали знала, что в ее глазах можно прочесть нарастающее желание. Руки Кейна, до сих пор неподвижно лежавшие на ее груди, начали двигаться. Теперь это были медленные, чувственные, волнующие движения. В ответ на них груди наполнились, приподнялись, вершинки их налились и затвердели. Натали слышала его дыхание, размеренное и глубокое, он слышал ее — частое и затрудненное.

Когда руки с полотенцем передвинулись немного ниже, Натали зажмурилась от стыда: груди появились из-под них тугими, призывно выпяченными, а соски непристойно торчали. Она так и не открыла глаз, пока руки кругами двигались по животу, но ощущала, как трепещет там кожа. Потом они перекочевали на ноги. Тогда она решилась бросить взгляд из-под ресниц.

Кейн склонился перед ней, опершись на одно колено. Она могла видеть макушку его опущенной головы и ощущала на холодной коже тепло его дыхания. Чтобы удержаться от трепета, ей пришлось сделать над собой усилие. Она молилась то о том, чтобы эта сладкая пытка поскорее закончилась, то о том, чтобы она не кончалась никогда.

Кейн выпрямился. Одну долгую минуту он смотрел Натали прямо в глаза, потом, все так же удерживая ее взгляд, прижал полотенце к треугольнику рыжих волос внизу ее живота. Лицо его при этом оставалось бесстрастным. Казалось, он задался целью продемонстрировать Натали, что абсолютно не реагирует на нее, ни в малейшей степени. Мгновения, пока рука оставалась в паху, показались Натали бесконечными, но вот Кейн отвел руку и разжал пальцы, выронив полотенце.

Взяв Натали за руку, он отвел ее к кровати, отогнул одеяло и слегка подтолкнул ее, жестом приказывая лечь. Безмерно усталая, она забралась в постель и тихо, благодарно вздохнула, когда Кейн укрыл ее до самого подбородка. Ей хотелось зарыться глубоко в перину в поисках тепла, но она могла лишь свернуться калачиком на здоровом боку.

Это означало, между прочим, что в поле ее зрения оказался камин. Именно туда направился Кейн, уложив ее. Там он разделся догола, побросав одежду как придется, и Натали не могла не наблюдать за этим процессом. Он стоял спиной к ней и не спеша, все с той же сводящей с ума методичностью вытирал свое смуглое влажное тело. Шрамы на спине, казалось, совершали какой-то странный танец в такт с его размеренными движениями, мышцы перекатывались, ноги были крепко уперты в пол.

Он был занят делом. Он забыл о ней.

Вдруг, очень резко и неожиданно, Кейн повернулся. У Натали захватило дух. Он стоял, давая возможность ей себя разглядывать — смуглый бог огня, освещенный скачущим пламенем.

Сладкий жар прокатился по ее телу, вернулся и заполнил его без остатка, насытив каждую клеточку. Жар шел от гудящего пламени и от обнаженного мужского тела. Ничто на свете не заставило бы Натали отвести в эти минуты взгляд. Она была заворожена.

Кейн сделал движение. Она напряглась, сама не зная, чего боится больше: что он намерен лечь с ней в постель, или, наоборот, что не собирается это делать.

Глава 33

Кейн отбросил полотенце и медленно повернул голову к постели. Он все еще был разгневан нелепым поведением Натали, но злость уже отчасти сменилась возбуждением. Он стоял неподвижно, предоставляя виновнице всей этой суматохи видеть, как твердеет его мужская плоть. Ей стоит на это посмотреть, думал он, потому что на этот раз она заслужила наказание — любое, какое ему вздумается выбрать.

Он отдал столько сил, чтобы спасти Натали жизнь, а она поступила как последняя идиотка. Она перепугала его. Когда, пробудившись от глубокого сна, не нашел ее в доме, он чуть не умер от страха. Те несколько минут, пока они не столкнулись посреди бурана, он успел нарисовать себе сотню леденящих кровь картин: холодный труп Натали в чащобе, Натали со сломанной шеей у подножия обрыва, Натали в смертельных объятиях лавины, под тоннами снега. Едва дыша, в ледяном поту, забыв одеться, он бросился на поиски. Он молился, чтобы не опоздать, и снова чуть не умер, уже от облегчения, когда обнаружил беглянку.

И вот она лежит в постели как ни в чем не бывало, безмозглое неблагодарное создание, и можно поклясться, что в ней нет и крупицы раскаяния. Да что там раскаяние! Зная Натали Валланс, можно биться об заклад, что она горда собой. Доказала, что способна на побег. Как удобно, когда под рукой болван, всегда готовый уберечь ее глупую шею!

Что ж, и самый большой болван не будет бесконечно надрываться задаром. Пора потребовать небольшое вознаграждение за труды. Пусть сопротивляется, если ей угодно и если хватит сил.

В конце концов, он ждал достаточно долго. Разве он не желал ее все это время, с того самого дня, когда она впервые выпала ему в объятия из изрешеченного пулями дилижанса, под жгучее солнце мексиканских равнин? И что это за желание! Примитивная, животная страсть сродни пламени, что сейчас обжигает спину. Страсть, от которой хочется наброситься и подмять под себя — неистово, беспощадно, не обращая внимания на мольбы и увещевания… а потом покоить в объятиях, лелеять и нежить, и покрывать легчайшими поцелуями благодарности за свершившееся чудо… обожать, боготворить, защищать…

Кейн опомнился и тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли. Вот это уже ни к чему! Огненноволосая распутница не заслуживает обожания, с ней можно только совокупляться, потому что это как раз то, чего она жаждет. Для того она и рождена на свет: пробуждать низменные страсти — и утолять их, обрекая несчастных на постыдное рабство. Пропади пропадом она и подобные ей! Он не из тех, кто будет таскаться следом, вымаливая крошки! Никакая страсть не заставит его опуститься до унижения. Это была бы ее полная и окончательная победа, свидетельство его слабости и ее могущества.

Это был бы позор. Пойти на все ради того, чтобы побывать там, где бывали другие, где кто только не бывал! Если представить себе, сколько мужчин целовало эти губы, груди и все остальное, становится тошно. Бог, должно быть, любит пошутить, если может дать ангельское обличье обыкновенной самке.

Кейн отвернулся, прошагал к дивану и рухнул на него, натянув покрывало на голову. Зажатая между сиденьем и животом, его плоть вздрагивала от спазмов желания. Это были мучительные минуты, и Кейн не догадывался, что совсем рядом Натали мучается не меньше, чем он.

Пока он стоял, очерченный светом пламени, так похожий на языческого бога, она не могла оторвать от него завороженного взгляда. По мере того как проходили минуты, в ней нарастало сладкое томление, напряжение, которое требовало разрядки. Между ног было так жарко, что, сама не замечая того, она инстинктивно их развела. Она была полна ожидания и тяготения. Кожа стала такой чувствительной, что гладкий лен простыни казался грубым.

Она была готова к близости, как и Кейн.

Но вот он отошел и лег, словно его столь очевидное возбуждение ничего не значило. Натали не могла поверить своим глазам. Она приподнялась, собираясь окликнуть Кейна, позвать его, но так и не вымолвила ни слова. Он не двигался, словно окаменел. Ничего не происходило. Наконец и она опустилась на подушку, борясь со слезами, и долго лежала в тисках неудовлетворенной потребности.

Время тянулось и тянулось. Мало-помалу страсть отхлынула, оставив только опустошение и ноющую боль во всех мышцах. Кейн спал, об этом говорило его ровное и глубокое дыхание. Теперь, когда безумие отступило, Натали была даже рада, что он не лег с ней в постель. Теперь она больше знала о нем. Он оказался сильнее, чем она думала. Он желал ее, но не поддался желанию, хотя и мог бы.

Все к лучшему.

Она никогда не поймет до конца этого странного человека. Но уважать его она будет.

* * *

Ее разбудил яркий свет. Натали села в постели, прикрываясь одеялом.

Все шторы были раздвинуты, и комнату освещало солнце. Буран закончился, побесновавшись пять дней. Небо расчистилось, это можно было видеть за окнами, что выходили на юг. За остальными виднелись деревья в тяжелых снежных шапках.

Оглядевшись, Натали увидела в ногах постели брюки, фланелевую рубашку, теплые носки и нижнее белье — полный комплект мужской одежды. Взгляд невольно обратился к дивану. Там было пусто. Еще раз оглядев комнату, теперь уже в поисках Кейна, Натали обнаружила его на кухне. Кейн был полностью одет и наливал из кофейника кофе. Он молча принес чашку к постели.

— Спасибо… — пролепетала Натали и засуетилась, стараясь принять чашку и удержать на груди одеяло.

— Пожалуйста.

Голос был ровным, без следа эмоций, лицо хранило бесстрастный вид, глаза упорно смотрели вниз. Казалось, Кейн внимательно изучает парок, поднимающийся от кофе. Когда чашка перекочевала к Натали, он неохотно поднял глаза.

— У меня накопилась уйма дел. Начну с лошадей. Если ты все еще настроена на отъезд, я отвезу тебя самое позднее через пару дней.

— Хорошо, Кейн.

Ничего больше не сказав, он пошел к двери. Потягивая кофе, Натали украдкой следила за тем, как он одевается. Сняв с колышка черный стетсон, он повертел его в руках и сказал:

— За стеллажом приготовлена ванна. Вода как раз остыла до нужной температуры. Можешь не торопиться — я вернусь не раньше полудня. Надень то, что на постели. Все чистое. Рукава и штанины завернешь.

— Хорошо, Кейн. — Натали помялась и решилась: — Насчет вчерашнего… понимаешь, я… мне очень жаль!

— Мне тоже, — ответил Кейн.

Натали поняла, что речь идет не только о ее попытке к бегству. Она залилась краской, вспомнив, как бесцеремонно его разглядывала и как реагировала на его наготу и возбуждение.

Кейн вышел. Что ж, подумала Натали, раз он не желает обсуждать вчерашнее, лучше выбросить все из головы. Есть проблемы поважнее ее животной страсти к Кейну Ковингтону. К примеру, Эшлин, бывший жених. В его глазах они все еще обручены. Или дневник. Пора подумать, как объяснить все Тахоме. Да и вообще нужно докопаться до сути всех этих странностей. К тому времени как Эшлин вернется из Денвера, она уже будет в Клауд-Уэсте. Он, конечно, не замедлит явиться с визитом, и она поставит его перед парой компрометирующих фактов.

Натали допила кофе, с удовольствием приняла ванну и обрядилась в брюки Кейна. Они, конечно, были ей длинны, что не помешало им оказаться почти столь же облегающими, как и ее собственные кожаные штаны. Самой тяжкой задачей оказалось продеть раненую руку в рукав рубашки. Добившись этого, застегнувшись и разгладив мягкую фланель на груди и плечах, Натали удовлетворенно вздохнула. Рубашка доходила чуть ли не до колен, и общий вид был довольно нелепый, зато наряд был очень подходящим для погоды. Осталось привести в порядок волосы.

Гребень Кейна обнаружился на верхней полке этажерки. Там же были расставлены другие предметы туалета: бритвенный прибор, одеколон, зубочистки. Были там мелкие деньги и несколько сложенных пополам банкнот, кучка табачных брикетов, от которой исходил едкий запах, серные спички, стопка бумаги в четверть листа, запонки с ониксом, золотые часы на цепочке, перочинный ножик с перламутровой рукояткой и тому подобное.

Это были личные вещи, по ним можно было составить портрет того, кому они принадлежат. Натали с интересом перебирала их: открыла и захлопнула крышку часов, пропустила между пальцами гладкую золотую цепочку, провела рукой по шелковистому на ощупь перламутру рукоятки ножика. Внимание Натали привлек шейный платок. Под ним как будто что-то лежало, и из чистого любопытства она решила посмотреть, что это. Глаза ее расширились, брови взлетели вверх.

Наконечник стрелы! Золотой наконечник! Откуда? Ну конечно, из Гранитного дворца! Там таких множество. Значит, Кейн знает про золото!

Натали схватила заостренный самородок и сжала так, что уколола пальцы.

Что же делать? Нельзя, чтобы Кейн продолжал выносить золото из дворца. Ни один белый не смеет остаться в живых, даже если он только взглядом коснулся священного золота. Если его застигнут, то убьют на месте. Надо его предупредить! Да-да, она это сделает, как только он вернется в дом. А если он просто отмахнется от предостережения? Надо убедить его, что золото должно оставаться в неприкосновенности.

С тяжелым вздохом Натали вернула наконечник на место и прикрыла платком. Расчесывая волосы, она мысленно репетировала разговор с Кейном, рассеянно скользя взглядом по корешкам книг. Ей попались “Большие надежды” Диккенса, “Рубайят” Омара Хайяма в переводе Фитцджеральда, “Отверженные” Гюго, двухтомник пьес Шекспира, Марк Твен и даже Толстой. Для лесного отшельника Кейн Ковингтон имел довольно богатую библиотеку.

Взгляд Натали упал на черный кожаный переплет без названия. Отложив гребень, она достала книгу. Как она и думала, это была Библия. В инстинктивной попытке найти утешение Натали полистала священную книгу в поисках абзацев, знакомых еще с детских лет.

Двадцать третий псалом…

Но прочесть не удалось. Как раз здесь между толстыми страницами лежал выцветший, захватанный дагерротип. С портрета улыбалось поистине ангельское лицо. Каскад черных как смоль локонов красиво обрамлял его совершенный овал.

Из больших ясных глаз смотрела, казалось, сама невинность. Точеная шея, плечи и грудь, подчеркнутые открытым вечерним платьем, довершали образ юной красавицы. В углу виднелась надпись: “Обожаемому Кейну с клятвой в вечной любви! Сюзанна”.

Натали перечитала надпись не менее дюжины раз, и столько же раз заглянула в лицо, дышавшее юной прелестью.

— Так вот ты какая, Сюзанна Гамильтон… — произнесла она вслух. — Насколько красива, настолько и глупа. Что может быть хуже, чем понять свою ошибку, когда ничего уже не исправишь; Увидишь, тебе это суждено… а может быть, и мне…

Раздраженная невинным взглядом черных глаз, Натали резко захлопнула Библию, намереваясь вернуть ее на полку, но от хлопка оттуда выпала другая драгоценная реликвия — локон. Он должен был быть черным, и, чтобы убедиться в этом, Натали подошла к окну. Но, приглядевшись, она увидела, что держит в руке прядь собственных рыжих волос.

С губ сорвался возглас удивления. Ее локон! Почему он лежит в Библии Кейна? И как там оказался? Когда он мог быть отрезан?

И вдруг с поразительной ясностью Натали вспомнила день в “Испанской вдове”, шальную пулю, срезавшую клок ее волос, и то, как он лежал на земляном полу, пламенея в солнечном луче. Локон, которого она лишилась по вине кровожадного индейца. Это был день, когда она встретила Кейна Ковингтона в образе бородатого преступника.

Когда передряга, в которую они попали, закончилась, она забыла о срезанных пулей волосах и не вспоминала до сегодняшнего дня. А Кейн не забыл. Каким-то образом он ухитрился прихватить локон с собой. Зачем? Чего ради?

Натали еще размышляла, а сердце, этот чуткий кусочек живой плоти, уже забилось чаще. В нем зародилась надежда.

Кейн хранил локон, потому что та жаркая бесстыдная ночь в “Испанской вдове” что-то для него значила, потому что она, Натали, ему небезразлична!

Откровения этого утра были столь важны, что она едва могла дождаться возвращения Кейна. Она попробовала скоротать время за чтением, но то и дело обращала взгляд к двери, теряя нужную строчку. В конце концов она отложила книгу, снова занялась волосами и водила по ним гребнем до тех пор, пока они не распушились и не вспыхнули, как расплавленное золото.

Когда ожидание стало уже совсем нестерпимым, снаружи послышался хруст шагов по мерзлой земле. Шаги быстро приближались. Пока Кейн отряхивал снег с сапог на низком заднем крылечке, Натали похлопала себя по щекам и покусала губы, чтобы не выглядеть слишком бледной, отбросила волосы за спину, кокетливо оставив одну прядь покоиться на груди, и приготовила приветливую улыбку.

Войдя, Кейн с порога нашел взглядом свою подопечную. Она была дивно хороша, сидя спиной к окну, так что волосы горели и переливались на солнце, как огненная грива. На щеках снова появился румянец, зеленые глаза светились теплом. Она улыбалась, приоткрыв яркие влажные губы. Даже в своей мешковатой одежде она казалась очень женственной.

Никогда еще Натали не выглядела столь милой и кроткой, и как раз это раздражало его больше всего.

Кейн намеренно провел первую половину дня вне дома. Вдали от этой женщины было легче напоминать себе, что это опытная, видавшая виды притворщица. Но вот она сидит с этим своим простодушным видом — воплощение кротости и благовоспитанности — и улыбается так, словно только что отложила куклу.

— Могла бы приготовить обед! — процедил Кейн, стянул стетсон и сердито бросил на стол.

— Сейчас приготовлю.

Улыбка Натали слегка померкла, но она с подозрительной готовностью вскочила с дивана. Кейн отмахнулся.

— Поздно, — буркнул он раздеваясь. — Теперь я и сам могу этим заняться.

Когда немного позже они уселись за стол, Натали сделала несколько попыток завязать разговор, но Кейн отвечал односложно и холодно, и она отступилась. В комнате повисла тишина. Как два малознакомых и не слишком приятных друг другу человека, они ели, не поднимая глаз. Кейн был настолько угрюм, что это нервировало Натали. Ей хотелось положить этому конец, но она не могла придумать, как это сделать: дать пощечину? Подойти и поцеловать, чтобы он вскочил и встряхнул ее как следует? Пусть будет все, что угодно, только бы не сидел напротив как посторонний. Но Натали не решилась на столь радикальный шаг. Последующие два дня прошли в той же обстановке. Напряжение нарастало, и когда Кейн объявил, что она может вернуться домой, у Натали вырвалось:

— Слава Богу!

Глава 34

— Ты уверена, что справишься одна? — спросил Кейн стоя на пороге спальни и собираясь покинуть Клауд-Уэст.

— Конечно, ведь я дома, — откликнулась Натали из недр необъятной кровати.

Здесь все было белым: подушки, простыни, покрывало даже отделанный кружевом полог. Ну и, конечно, ночная рубашка, которая была теперь на ней. Нервно оправляя манжету, она добавила:

— Ты сделал все, что мог.

В самом деле, в камине горел огонь, рядом лежал недельный запас дров. На ночном столике стоял поднос с чаем и бутербродами.

Кейн доставил Натали в Клауд-Уэст и, пока она меняла заимствованную одежду на свою собственную, вскипятил чай нарезал хлеб и, порывшись в буфете, нашел варенье. Когда он принес все это в спальню, Натали была уже в постели. Ее рыжие волосы казались единственным ярким пятном в этой бесцветной комнате.

— Не слишком хочется оставлять тебя совсем одну.

— Скоро вернется Джейн.

— Значит, я могу ехать?

— Да.

Но он продолжал стоять на пороге.

— Спасибо за все, — тихо произнесла Натали — И знаешь что, Кейн…

— Что?

Она собралась с духом и выпалила:

— Мне известно, что ты нашел золото Маниту!

Кейн промолчал.

— Не прикасайся к нему! Это опасно, понимаешь? Ты можешь… тебя могут… короче, не делай этого!

— Прощайте, судья Валланс.

Кейн произнес эти слова пренебрежительным тоном человека, который видит другого насквозь и вовсе не собирается с ним считаться. Он оглядел Натали и вышел, а уже за порогом тихо засмеялся, явно не для нее, а для себя. Шаги медленно удалились по коридору.

Натали огорченно покачала головой. Она не винила Кейна за недоверие. Почему он должен был ей верить? Он думал, конечно, что ее интересует только золото, что она хочет сберечь его для себя. По его мнению, у нее не было и не могло быть никаких других причин — по крайней мере при сложившейся ситуации.

— Кейн, постой! Погоди!

Повинуясь порыву, Натали откинула одеяло, соскочила с кровати и — как была, босиком — бросилась за ним.

Кейн остановился посредине лестницы, повернулся и поднял глаза. Натали бежала к нему, подхватив подол ночной рубашки, так быстро, что волосы летели следом, словно подхваченные ветром. Она остановилась ступенькой выше Кейна так резко, что с размаху ткнулась ему в грудь. Так, пряча лицо, Натали сказала сквозь частое дыхание:

— Я не выйду за Эшлина!

И убежала, предоставив Кейну следить, как мелькают из-под подола рубашки ее стройные ноги. Она не дала ему времени отреагировать, да он и не знал как, поэтому лишь проводил взглядом быстро удалявшееся видение в белом одеянии. Дверь за Натали захлопнулась с громким стуком.

Кейн пробежался взглядом по лестнице. Он стоял точно посредине лестницы, и с одинаковым успехом мог вернуться в спальню и заключить Натали в объятия или продолжать путь, как если бы ничего не случилось. Вернуться означало вторично довериться женщине. Это было бы так легко сейчас, в момент радости от известия, что Натали не выйдет за другого.

Но у каждой медали две стороны, и значит, этот другой не возложит на себя всю — ответственность за последствия, не подвергнет себя риску быть обманутым. Все это достанется ему.

Кейн повел плечами, словно стряхивая еще не принятое бремя, и двинулся вниз по лестнице.

Натали стояла спиной к двери, зажмурившись так сильно, что повлажнели веки, и молилась, молилась о том, чтобы он повернул назад. Сначала с лестницы не доносилось ни звука, и по мере того как это длилось, в ней крепла надежда, что именно так все и будет, что она нашла волшебные слова — ключ к счастью.

Но вот снаружи послышался наконец звук шагов. Не зная, куда они направлены, Натали открыла глаза и ждала с пересохшим ртом и отчаянно бьющимся сердцем. Увы, звук быстро слабел.

Кейн уходил.

Натали уронила голову на грудь, но когда глаза наполнились слезами, снова подняла голову, не дав им пролиться. Она вернулась к постели, легла и укрылась, внезапно почувствовав себя очень уставшей, даже более уставшей, чем после своего неудачного побега из хижины Кейна.

Чай остыл, бутерброды засыхали на столике у кровати, огонь в камине догорел, а Натали все парила между сном и явью, бесконечно одинокая и несчастная.

* * *

Кейн перестал махать топором только в сумерках. Он постоял, глядя на здоровенный ствол, который ухитрился полностью очистить от сучьев за столь короткое время, снова занес топор и с проклятием опустил. Блестящее лезвие глубоко зарылось в сухую древесину.

Выпустив топорище, Кейн поднес ладони к глазам. Они были в мозолях от сумасшедшей гонки этого вечера. Со лба струился пот. Вытерев лицо, Кейн засмеялся над собой. Вернувшись из Клауд-Уэста, он сразу взялся за работу: наколол дров, хотя уже заготовил их целую поленницу, и свалил еще один ствол. Он махал топором с такой яростью, словно расправлялся с врагом. Теперь у него хватило бы дров на две зимы.

Полезная, но необязательная трудовая деятельность,

С довольно нелепым чувством Кейн направился к дому. Он очень надеялся, что усталость возьмет свое и что он уснет мертвым сном, как только доберется до постели. Но он отвлекся, пока разводил огонь, и сел к камину, решив, что для начала надо расслабиться.

Он устал, это верно, но только физически. Неугомонное сознание продолжало свою деятельность, и мысли были исключительно о Натали. В памяти снова и снова возникала рыжая макушка у его груди, в ушах эхом звучало: “Я не выйду за Эшлина! Я не выйду за Эшлина!”

Выкурив сигару и ополовинив стакан виски, Кейн подумал, что пора бы и лечь. Постель манила к себе. По обыкновению раздевшись догола, он улегся и погасил лампу на прикроватном столике.

В камине еще догорали дрова, по потолку гулял красноватый отсвет. Несколько минут Кейн следил за бликами, потом устроился поудобнее и зарылся лицом в подушку. От подушки пахло лимоном, не сильно, но достаточно ощутимо, чтобы мысли вернулись к Натали и к тому, что не так давно она лежала в его постели. Пусть все вышло не так, как он когда-то мечтал, но она была здесь, она жила в его доме, и теперь, когда она уехала, вдруг образовалась пустота.

Кейну недоставало Натали. Он успел привыкнуть к ее всегдашнему присутствию, и прежняя склонность к одиночеству уже не спасала его. Ему было теперь с чем сравнить, и сравнение оказалось не в пользу одинокой жизни.

* * *

На другой день около полудня Эшлин Блэкмор сошел с дилижанса на городской станции. Усталый, с покрасневшими от недосыпа глазами, с небезупречной прической, он тем не менее был так доволен поездкой, что досадные мелочи просто не шли в счет.

Прикрывшись рукой от яркого света, он огляделся в поисках Натали. Ее не было. Это казалось странным — обычно она встречала его из поездок в Денвер, что делало возвращение еще более приятным. Слегка раздраженный отсутствием невесты, Эшлин огляделся вторично, просто чтобы убедиться, что Кейн Ковингтон теперь не болтается поблизости. Сама мысль о том, что это невозможно, согревала сердце.

Поскольку Натали на станции не оказалось, Эшлин решил сначала заняться собой: принять ванну, побриться, переодеться и уже затем, освеженным, выехать в Клауд-Уэст, чтобы узнать, в чем дело. Только бы не простуда! Его невеста должна оставаться неизменно прекрасной.

День выдался ясный и солнечный, буран остался в прошлом. Забыв об усталости, Эшлин размышлял над тем, когда будет лучше подступить к Натали с разговором о венчании. Сегодня еще рано, лучше завтра. А пока надо приготовиться к вывозу золота из пещеры. Это не так-то просто, надо придумать подходящий способ…

Уильям у кареты просиял и рассыпался в приветствиях. Эшлин ответил коротким кивком и поднялся в услужливо отворенную дверцу. Сиденье было куда мягче того, с которого он недавно поднялся. Устроившись, Эшлин позволил мыслям перекочевать на чувственные удовольствия.

Брачная ночь. Очень скоро она наступит, и тогда он наконец увидит Натали обнаженной, с разметавшимися по подушкам рыжими волосами. Вот бы забросать брачное ложе старинными золотыми монетами!

В любом случае довольно отсрочек. Завтра будет назначен день венчания.

* * *

Натали вздрогнула, услышав за окнами размеренный стук копыт. Таким аллюром в Клаудкасле ездил только граф Блэкмор, поэтому, даже не потрудившись это проверить, она подбежала к бюро и достала оттуда заряженный пистолет — тот самый, которым когда-то выбила оружие из руки Нейла Свитта. Карманы теплого халата были достаточно глубоки, чтобы пистолет можно было спрятать. После этого Натали спустилась в холл. Она побаивалась встречи, но это не поколебало ее решимости.

Она дала Эшлину время привязать лошадь, подождала, пока он приблизится к двери, и отворила ее, не дожидаясь стука. Обрадованный этим, он с улыбкой бросился, к Натали, пытаясь заключить ее в объятия. Она отступила.

— Входи, Эшлин, — только и сказала она.

— Дорогая, в чем дело? Разве так встречают жениха? — Только тут заметив, что Натали в халате, граф перестал улыбаться. — Почему ты не одета? Неужели простудилась?!

— Нет, я не простужена, — заверила она, затворяя дверь. — Раздевайся. Поговорим в гостиной.

Не зная, что думать, но уже обеспокоенный, Эшлин размотал теплый шарф, расстегнул подбитую мехом куртку для зимней верховой езды, оставил все это на вешалке в прихожей и прошел следом за Натали в солнечную теплую гостиную. Там она с ходу объявила:

— В меня стреляли.

— То есть как это? — Граф был поражен до глубины души. — Где? Когда?

Он снова попытался обнять к Натали, но она жестом остановила его.

— Давай сначала поговорим.

— Хорошо, как хочешь… но скажи скорее, что же все-таки случилось! В каком сомнительном месте ты была, если там могли в тебя выстрелить? Опять вмешалась в драку? Какая неосторожность! Я же тебя предупреждал!

— Ты дашь мне сказать или нет?

— Конечно! Так кто же в тебя стрелял?

— Никто.

— Но ты только что сказала…

— В меня и стреляли, и нет.

— Ты говоришь загадками! У тебя горячка?

— Я хочу сказать, что пуля предназначалась другому, а попала в меня. Стреляли по Кейну Ковингтону. Выстрел в спину.

— Вот как… — медленно проговорил граф. — И что же? Чем все кончилось? Ты сумела добраться до доктора? — Опомнившись от первого потрясения, он снова всполошился: — В каком состоянии рана? Я должен немедленно повидать доктора Эллероя и выяснить…

— Доктор Эллерой ничего об этом не знает.

— То есть как не знает? Кто же врачевал рану?

— Это случилось во время бурана, о докторе не могло быть и речи. Кейн Ковингтон подобрал меня, раненую, в лесу, и забрал к себе домой. Он вынул пулю и остановил кровотечение.

— А потом поехал за помощью? Что за великодушие! Не знаю, чем я смогу, отплатить ему за это!

— Боже мой, Эшлин, я же сказала, что был буран! Какая помощь? Кейн сам ухаживал за мной. Я провела у него в доме неделю.

— Неделю, — повторил граф странным тоном. — Неделю наедине с посторонним мужчиной. Но это же… это неприлично!

— По-твоему, приличнее было бы бросить меня в лесу? Тогда условности были бы соблюдены?

— Да, но… что скажут люди, когда…

— Речь не об этом, — перебила Натали. — Кто такой Титус? Ты говорил, у тебя никогда не было брата.

— Титус? — Эшлин заиграл желваками. — Откуда ты взяла это имя? Наверняка от своего несносного индейца. И за что он меня только ненавидит?

— Я сто лет не видела Тахому, а имя узнала из дневника у тебя в библиотеке.

— Что?! — Эшлин побледнел, глаза его угрожающе сверкнули. — Ты за мной шпионила? Шарила у меня по бумагам?

— А если и так, то что? — Натали с вызовом посмотрела ему в глаза. — Оно того стоило, Эшлин. Теперь я знаю, что брат у тебя все-таки был. Ты солгал, потому что вы оба хотели только одного — заполучить золото Маниту. Твой брат убил ради золота, ты собирался ради золота жениться. Это так?

— Натали, дорогая! — Не сомневаясь уже, что ситуация выходит из-под контроля, Эшлин все же постарался не поддаться эмоциям. — Ты все неправильно понимаешь! То, что ты говоришь, не имеет смысла! Ты всегда была такой разумной, рассудительной… и вдруг это! О каком золоте ты говоришь? Я ничего о нем не знаю, я… — он подошел ближе и взял Натали за плечи, — я хочу жениться потому, что люблю тебя всем сердцем. Разве я не дал тебе это понять сотню, тысячу раз, каждым своим поступком и словом? Когда мы поженимся…

— Мы не поженимся, Эшлин. — Натали повела плечами, но не сумела высвободиться. — Я не могу и не хочу быть твоей женой.

— Не верю, просто не верю! Я вижу, этот выстрел нанес тебе двойной ущерб — ты уже не можешь мыслить здраво. Тебя не узнать, и меня это очень огорчает. — Он улыбнулся натянутой улыбкой, которая не затронула глаз. — Ты сделала поспешные выводы из нескольких прочитанных строк и только поэтому хочешь перечеркнуть все, что нас связывает. Очень скоро ты поймешь, как сильно заблуждалась, приписывая мне дурные намерения. Поверь, я не способен на такое.

Он попытался привлечь Натали к себе, но она вырвалась, судорожно сжимая в кармане пистолет, готовая в любую секунду пустить его в дело.

— Пойми главное, Эшлин, — помолвка разорвана. Я не выйду за человека, замешанного в покушении на убийство!

— Я замешан в покушении на убийство? Я? В жизни не слышал ничего более нелепого! Возможно, это выпало у тебя из памяти, но неделю назад я уехал в Денвер и вернулся только сегодня!

Бледный, в испарине, Эшлин лишь с огромным трудом удерживался от вспышки. Чтобы чем-то занять руки, он достал из нагрудного кармана Золотой портсигар.

— Какая разница, кто нажал на спусковой крючок? Тот, кто нанимает убийцу, в глазах закона причастен к убийству, — сказала Натали ровно, словно выносила вердикт.

Эшлин заметил, что руки у него дрожат. Из страха выдать себя он поспешно сунул портсигар обратно в карман. Нужно было убираться, и поскорее. План, казавшийся таким превосходным, продуманным до мелочей, обернулся против него. Идиоты Лезервуды не только не пристрелили Кейна Ковингтона, они пустили пулю в женщину, на которой он собирался жениться, и тем самым невольно предоставили ей и наглому южанину возможность оставаться неделю наедине. Один Бог знает, что там за это время произошло!

— Дорогая моя, — мягко произнес Эшлин, — ты столько натерпелась, что вконец запуталась. Я не виню тебя, просто хочу, чтобы ты поскорее оправилась от этого ужасного потрясения. Ложись, отдыхай, выздоравливай. Поговорим, как только тебе станет лучше.

— Как только мне станет лучше, я поговорю, но не с тобой. С шерифом! — Внезапная слабость заставила Натали пошатнуться, но она собралась с силами и добавила: — Не покидай город, Эшлин! Тебе придется дать некоторые объяснения.

Граф в немом изумлении смотрел на женщину, когда-то принявшую его предложение. Казалось, они так похожи, так одинаково смотрят на многие вещи — и вот она ведет себя с ним, как с простым нарушителем закона. Как будто он, аристократ до мозга костей, может быть судим и приговорен, словно какой-нибудь бородатый оборванец из Богом забытой глуши. Его железное самообладание дрогнуло, голос сорвался:

— Я не желаю слушать всю эту чушь! За неделю ты стала совсем другим человеком, и мне понятно, что тому причиной! Это Ковингтон отравил твое сознание, развратил твою мысль, настроил против меня! Я знал, что этим кончится, еще когда впервые перехватил его похотливый взгляд! Надо было сразу принять меры… Но ничего! Ты опомнишься и поймешь, как глупо себя вела. Мне пора. — Он шагнул к двери. — Разберусь с делами и приеду, как только смогу.

— Нет, Эшлин! — крикнула ему вслед Натали. — Не приезжай сюда больше никогда! Увидимся в суде.

Дальнейшее случилось так неожиданно и так быстро, что она не успела отреагировать. Эшлин повернулся и с лицом, искаженным какой-то демонической гримасой, бросился к ней. Он схватил Натали, до боли прижал к себе и расплющил ей губы в грубом поцелуе. Потом оттолкнул ее.

— Нет, мы увидимся завтра и завтра же станем мужем и женой! Готовься!

Он вышел. Как только входная дверь хлопнула, Натали осела на диван. Ее трясло от отвращения, негодования и слабости. Ей не сразу и не без труда удалось подняться на ноги. Волны дурноты набегали одна за другой, шок явно оказался чрезмерным для ослабленного ранением организма. Ловя ртом воздух, на подгибающихся ногах, Натали кое-как добралась до спальни и рухнула на постель.

Комната кружилась. Прикрыв глаза, она ждала, когда это пройдет. Бессонная ночь, стычка с Эшлином — все это до предела вымотало ее, но и дало наконец возможность забыться.

Поздно вечером Натали пробудилась от глубокого сна без сновидений. Чувствуя себя значительно лучше, она сразу стала одеваться.

* * *

Кейн отошел от поленницы с охапкой дров в руках. Расслышав приглушенный звук лошадиной рыси, он вопреки здравому смыслу приготовился увидеть всадницу с развеваемыми ветром рыжими волосами. Губы сами собой дрогнули в улыбке.

Но улыбка сразу исчезла.

Всадников было двое, и находились они так близко, что у него уже не было шанса укрыться в доме. Ружье Кейн не взял, потому что не предвидел никаких неприятностей, всецело занятый мыслями о Натали. Бежать не было смысла, поэтому Кейн пошел навстречу незваным гостям, буравя их взглядом. Заходящее солнце слепило глаза, но можно было разглядеть, что один из них плечистый здоровяк, другой пожиже. Это могли быть только Лезервуды.

Вот они повернули, огибая Кейна, чтобы отрезать его от хижины. В самом деле они. Берл держал наготове ружье, Дамон вел в поводу неоседланную лошадь. Кейн остановился.

— Убирайтесь с моей земли! — скомандовал он.

— Ошень шмешно! — фыркнул Дамон. — Лучше помалкивай, южанин. Ты ишпортил вшо дело, и нам обоим дошталось от графа Блэкмора. Придетша тебе жа это жаплатить.

Пока он распинался, Берл хранил угрюмое молчание. Дуло его винтовки было направлено Кейну в грудь.

— За дело! — только и сказал он брату, когда тот умолк. В считанные минуты Кейн оказался верхом на запасной лошади, со связанными за спиной руками и кляпом во рту. На шею ему была надета пеньковая петля, другой конец веревки перекинут через толстую ветку дуба.

Братья так и оставались верхом на лошадях, причем Дамон говорил без умолку. Лицо его, и без того красное и мясистое, распухло и горело от недавних пощечин разъяренного Эшлина. Он вымещал досаду на Кейне, сопровождая по свои слова тычками винтовкой под ребра.

— Тебе когда-нибудь приходилош видеть, как вждергива-ют, Ковингтон?. Жуткое жрелище, жуткое! Шамый крепкий мужик дергаетша, как пешкарь на крючке. Глажа у него лежут из орбит и вшо такое прочее…

Кейн, словно не слыша, смотрел прямо перед собой.

— Граф Блэкмор не пожволил нам на этот раж штрелять, а жнаешь пошему? Потому што шмерть от пули шлишком легкая и быштрая!

Берл Лезервуд, до этой минуты молчавший, перегнулся с седла, ухватил Кейна за волосы и запрокинул ему голову назад.

— Ты хоть знаешь, за что умрешь, Ковингтон? За то, что лезешь в то, что тебя не касается, тянешь руки за тем, что тебе не принадлежит, и суешь то, что у тебя в штанах, в чужую женщину!

Глава 35

Добравшись до места, откуда был хорошо виден дом Кейна, Натали с ужасом увидела, что происходит недалеко от нее.

— Не-ет!

Ей казалось, что это был пронзительный вопль, на деле же с помертвевших губ слетел только слабый стон. Дамон Лезервуд ударил по крупу серой лошади, на которой сидел связанный Кейн. Животное рванулось прочь, и всадник беспомощно повис в петле. Братья пустились следом за лошадью, один в мертвом молчании, другой громко хохоча.

Не дожидаясь, пока они исчезнут из виду, Натали ударила Блейза пятками. Кейн уже перестал биться, тело его безжизненно покачивалось, и Натали не могла отвести глаз от этого чудовищного зрелища. Не столько сознательно, сколько повинуясь инстинкту, она выхватила пистолет и выстрелила по веревке.

Выстрел оборвал туго скрученную пеньку, тело Кейна свалилось в снег. Секундой позже Натали уже склонялась над ним.

— Кейн! Очнись, Кейн! Это я, я! Все позади!

При этом она рвала веревку, стараясь ослабить петлю, изнемогая от страха при виде багровой полосы на смуглой шее. Слезы градом катились по щекам, но она не замечала этого. Сорвав наконец веревку, она выдернула изо рта Кейна кляп.

— Только не умирай, ладно?! Не покидай меня! Боже мой, Боже мой, что же делать?!

Веки приподнялись, из-под них сверкнуло голубым.

— Не плачь… я еще не умер… — прохрипел Кейн и зашелся в кашле.

— Слава Богу! — воскликнула Натали, теперь уже вне себя от счастья, и упала ему на грудь, покрывая поцелуями небритое лицо. — Ты жив, ты жив! Это чудесно! Мой милый, дорогой, единственный, ты жив! — Она опомнилась. — Но Боже мой, тебе же должно быть так больно! Сейчас я разотру тебе шею…

— Дело не в шее, — хрипло перебил он. — Мы лежим на моих связанных руках!

— Прости, я не подумала!

Натали начала приподнимать Кейна. Усадив его, трясущимися руками распутала узел на веревке, стягивавшей его запястья. Они покраснели и распухли. Кейн сразу принялся их растирать. Он осторожно повел головой из стороны в сторону, поморщился и снова начал кашлять. Тем не менее ему удалось улыбнуться Натали — странной перекошенной улыбкой, такой трогательной, что она прикусила губу, боясь снова заплакать.

— Все будет хорошо, все будет хорошо, — повторяла Натали. — Я за всем присмотрю, обо всем позабочусь… как ты недавно.

— Надо возвращаться в дом…

— Да, и поскорее! — Натали взяла Кейна за обе руки и потянула, не обращая внимания на ноющую боль в плече. — Как только уложу тебя, поеду за доктором.

— Доктор? — Кейн сдавленно хмыкнул. — Этого только не хватало! Крепкому парню вроде меня, чтобы снова встать на ноги, хватит и стакана виски.

Он по-прежнему сильно хрипел, и слова выходили невнятными, но прежняя уверенность уже снова возвращалась к нему. Никогда еще это так не радовало Натали.

— Как скажешь, — согласилась она с готовностью. — Все будет так, как ты захочешь.

И снова Кейну пришлось передвигаться с чужой помощью, только теперь он опирался на хрупкие женские плечи. Гнедой, пораженный этим зрелищем, шел рядом и с подозрением косился на них, поблескивая белками. Он явно не был в восторге от того, что обожаемая хозяйка уделяет столько внимания кому-то другому, да еще в его присутствии.

— Я как-нибудь справлюсь, — сказал Кейн у порога. — Займись лучше Блейзом, иначе он, чего доброго, сбежит.

— Пусть себе, — отмахнулась Натали. — Он никому не дается в руки, кроме меня, а для меня сейчас важнее твоя участь.

Плотно сжатые губы Кейна дрогнули в улыбке.

В домике Натали подвела его к кровати, отдавая распоряжения, как генерал перед битвой:

— Первым делом ложись в постель! Раздевайся, а я пока нагрею воды! Надо обмыть шею и запястья и решить, нужен ли доктор. Если да, я сразу отправляюсь в Клаудкасл и… — Она обернулась от плиты. — Чего, скажи на милость, ты ждешь?! Раздевайся сейчас же!

— Есть, мой генерал! — прохрипел Кейн, пытаясь встать навытяжку, что из-за опухшей шеи было не так-то и просто.

Натали всегда шарахалась от его полуголого вида, поэтому Кейн ждал, что и теперь она отвернется, давая ему раздеться. Однако она и не подумала. Наоборот, видя, что он медлит, сама нетерпеливо взялась за край рубахи, скроенной без застежки, по индейскому образцу.

— Что такое? — В голосе Натали послышались истерические нотки. — Что я вижу! Где талисман, подарок Тахомы?! Ты же должен носить его повсюду!!!

— Он на стеллаже. — Кейн прочел в зеленых глазах горький упрек и виновато добавил: — Я и носил его повсюду, но вчера после мытья забыл надеть.

Натали со вздохом взялась за ремень брюк. Кейн накрыл ее руки своими.

— Это уже лишнее, я справлюсь сам. Лучше налей виски.

Несколько мгновений взгляды их оставались прикованными друг к другу. Щеки Натали порозовели.

Отправившись за бутылкой и стаканом, она намеренно долго суетилась в кухонном углу. Когда она вернулась, Кейн уже лежал в постели, укрытый по плечи. Глоток огненной жидкости заставил его сморщиться — поврежденное горло саднило, а теперь и вовсе обожгло. Тем не менее Кейн опорожнил стакан на две трети.

— Хватит, — сказала Натали, отбирая у него стакан. — Бутылка пуста, а мне тоже нужно подкрепить свои силы.

Она залихватски опрокинула остаток в рот, но потом с минуту жадно хватала ртом воздух и обмахивалась рукой. Кейн скрыл усмешку.

Когда на шею и запястья были наложены холодные компрессы, они наконец заговорили о случившемся.

— Это ведь были Лезервуды, верно? Мне показалось, что это они, да и кто еще мог бы совершить такое…

— Ты права.

— Они не проговорились? Я хочу сказать, не упоминали они про того, кто все это затеял? Кейн кивнул.

— Эшлин?

— Он.

— Ты так и не ответил, нашел ли золото Маниту.

— Нашел.

— Так вот, Эшлин тоже о нем знает. Как раз поэтому он хотел избавиться от тебя… — Натали потупилась, — и жениться на мне.

— Я ожидал чего-нибудь подобного.

Разговор продолжался. Натали пересказала Кейну услышанные от Тахомы древние предания, связанные с Гранитным дворцом, сообщила о данной ею клятве беречь находящееся там священное золото. Упомянула она и о дневнике Титуса Блэкмора, обнаруженном ею в особняке Эшлина.

В свою очередь, Кейн рассказал о том, как он благодаря случайности попал в Гранитный дворец, о встрече с Тахомой и о том, как и почему старый шаман передал ему свой счастливый талисман. Свой рассказ он завершил замечанием о подозрениях насчет Эшлина.

В конце концов он так надсадил горло, что уже не говорил, а едва хрипел. Натали не выдержала:

— Довольно! Иначе ты совсем потеряешь голос.

— Но я еще не поблагодарил тебя за то, что спасла мне жизнь! По-моему, у нас это уже входит в привычку. — Он помолчал. — Теперь, когда все сказано и сделано, возвращайся в Клауд-Уэст. Скоро будет темно, ты можешь заблудиться.

— Что за глупости! Ни в какой Клауд-Уэст я не собираюсь! У меня полным-полно дел, Кейн Ковингтон! Надо протопить камин, приготовить ужин, поменять компрессы. Всем этим я займусь сразу, как только расседлаю Блейза и задам корма лошадям. — У двери Натали обернулась и усмехнулась. — Не вздумай сбежать! Как-никак у тебя в гостях дама.

* * *

Солнце давно скрылось за горой, и в небе висела ясная, почти полная луна. В домике Лезервудов светились окна. Эшлин Блэкмор сидел на единственном в этом царстве колченогих табуретов стуле, возложив ноги на захламленный обеденный стол и сплетя пальцы на затылке.

— Так вы говорите, он мертв? Это точно или опять не совсем? Учтите, я не потерплю новых ошибок. В прошлый раз, болваны эдакие, вы чуть не угробили мою невесту!

— Но, босс, я вам все объяснял раз десять, не меньше, — проворчал Берл, оставляя стакан. — Виданное ли дело, чтобы леди одевалась по-мужски? Тут кто хочешь ошибется. К тому же ваша невеста болталась у самого дома Ковингтона. Уж не знаю, что она там делала…

— Я жду ответа! — перебил граф. — Мертв южанин или нет? Могу я быть уверен, что он больше не перебежит мне дорогу?

Берл, поджав губы, кивнул.

— Бошш, бошш! — вмешался Дамон. — Как же он может не быть мертвым, ешли я шам видел, как он болталша в петле?

— А как объяснить выстрел, который вы оба слышали?

— Кто-нибудь охотилша, только и вшего. И даже ешли он наткнулша на Ковингтона, вынимать его иж петли было пожно.

— А ты что скажешь? — обратился Эшлин к Берлу.

— Да то же самое! Вот посудите: выстрел был слышен самое ближнее с вершины холма, это минут пять езды до ковингтоновской берлоги. Допустим, охотник нашел хозяина дома в петле — так даже лучше! Все подумают, что южанин повесился.

— Сам себе связав руки за спиной?

Несколько обескураженный, Берл, однако, быстро нашелся:

— Вообще-то, босс, это не мог быть охотник. Никто не поедет стрелять дичь на землю Ковинггона. Думаю, это был Тахома. Приехал навестить своего дружка, а тот как раз откинул копыта! Этот не пойдет в полицию. Похоронит — и дело с концом. С томагавком под мышкой.

Все трое засмеялись.

— Старый пройдоха Тахома всегда является некстати, словно его черти приносят! — буркнул Берл, становясь серьезным.

— Вот поэтому его и нужно убрать, — заметил Эшлин.

— Не начинайте снова, босс. — Берл посмотрел графу прямо в глаза, что было не в его привычках. — Я уже сказал: хотите избавиться от Тахомы — беритесь за дело сами.

— Шоглашен! — поддержал брата Дамон. — Штарик швяжалша ж дьяволом! Он наш превратит в жаб или в штервятников.

— Боже мой, что за дремучие суеверия! — Эшлин подавил раздражение, не желая портить себе вечер. — Повторяю, что заплачу двойную цену за голову этого индейца. Может, передумаете? Начинается оттепель. Если завтра уберете Тахому, я смогу наведаться в пещеру, и вы получите плату сразу за все. Вы разбогатеете! Разве это не славно? А так когда еще последует расчет…

— Нет, босс, — упорствовал Берл. — Мое слово твердое. Даже за все золото мира я не подниму руку на Тахому. Это не простой смертный.

— Ну и черт с вами! — Эшлин зевнул, убрал ноги со стола и потянулся. — Я сам обо всем позабочусь. — Он встал. — Разговор окончен. Я смертельно устал за эти дни! Двое суток почти без сна… надо отдохнуть.

* * *

Натали распахнула дверь сарая и сделала приглашающий жест.

— Блейз, дружище, добро пожаловать в этот дворец! Ты, конечно, проголодался? Иди-ка за мной!

Ее звонкий внятный голос донесся и в дом, где Кейн послушно лежал в постели. Он улыбнулся, расслышав лошадиное фырканье и то, как хлопнула дверь конюшни.

— Скоро оттепель, — первым делом заявила Натали, вернувшись.

— Откуда ты знаешь?

— Подул чинук.

— Чинук?

— Ну да, теплый и сухой восточный ветер. Это редкость в Скалистых горах. Странный ветер, который всегда приносит оттепель. Вот увидишь, к утру температура резко подскочит и ненадолго наступит обманчивая весна. Снег осядет, потекут реки

Натали обвязала бедра посудным полотенцем, закрутила волосы в тугой узел на затылке и взялась за стряпню. Простым, но бесценным удовольствием было следить за тем, как она хлопочет в крохотной кухоньке. Перепачканная в муке, держа миску на сгибе руки, она ритмично сбивала тесто для лепешек, и так же ритмично двигался ее небольшой круглый зад. Этому невозможно было не улыбнуться.

Когда все было готово, она гордо продемонстрировала Кейну поднос с плодами своих трудов.

— Пахнет вкусно, — сказал он, — и выглядит неплохо.

— Неплохо? — Натали засмеялась. — Да ведь это настоящие чудовища! — Она посмотрела на бесформенные, местами подгоревшие кругляши. — Мои первые лепешки за всю жизнь… не знаю, почему я за это взялась.

Сконфузившись, она поставила поднос на постель.

— Вот и хорошо, что взялась. Я не ел сдобных лепешек со времен детства. Мама часто их пекла. Признайся, ты догадалась, что я их обожаю!

Ужин прошел в мирном, разнеженном настроении. Кейн нахваливал лепешки и, чтобы доказать, что это не пустые слова, уписывал их за обе щеки. Натали снова вызвала его на разговор о прошлом и слушала опять завороженно, забывая есть.

— Да, это были золотые денечки… — вспоминал Кейн. — Все довоенное время, когда я был еще молод, кажется мне сейчас одним прекрасным и долгим днем. Мне нравилось путешествовать, и я объездил весь Юг: Новый Орлеан, Билокси, Пас-Кристиан, Гилпорт, Гибсон и еще много мест.

— И все они были прекрасны? Мне не доводилось заглядывать южнее Техаса, но я надеюсь когда-нибудь там побывать.

— В первую очередь на Миссисипи! — У Кейна заблестели глаза. — Тебе там понравится, клянусь. Зимы настолько мягкие, что можно обойтись теплой шалью, а лето знойное, влажное, вечера такие тихие, что небо кажется просто бархатным…

Заметив, что он снова охрип, Натали приложила палец к губам:

— Кейн, не увлекайся! К тому же тебе пора отдохнуть. Как думаешь, удастся тебе заснуть после такого?..

— Вряд ли, — признался он.

— Ну так хотя бы попытайся.

Натали поднялась, чтобы погасить лампу. Кейн удержал ее за руку.

— Огонь почти догорел, пора подбросить дров. Свет погасишь, когда я это сделаю.

— Только посмей вылезти из постели! — прикрикнула она. — Забудь про огонь, пусть себе догорает на здоровье. Пока дует чинук, он нам не понадобится. Утром тебе покажется, что мы чудом перенеслись на целый сезон вперед.

Натали погасила лампу, отошла к дивану и разделась, освещенная лишь едва заметным отсветом тлеющих в камине головешек. Оставшись в одной сорочке, она улеглась и свернулась под покрывалом в своей любимой позе — калачиком, подложив ладонь под щеку.

Это была первая по-настоящему ясная ночь после бурана, и в незашторенное окно струился лунный свет. Можно было рассмотреть лицо Кейна на подушке, контур его широких плеч под одеялами, закинутые за голову смуглые руки.

В течение долгого времени взгляд Натали оставался прикованным к этой картине. Потом луна зашла, и в комнате сразу стало темно, тем более что и угли в камине перестали тлеть.

Кромешная тьма жарко натопленной комнаты напомнила

Натали ночь в “Испанской вдове”. Тогда они с Кейном встретились и в ту ночь впервые любили друг друга…

Яркая в полной темноте вспышка заставила ее вздрогнуть. Кейн закуривал. Он проснулся или… или вообще не сомкнул глаз как и она. Возможно, все это время они думали об одном и том же…

Некоторое время Натали лежала не шевелясь, провожая взглядом тлеющий кончик сигары, который то разгорался от затяжки, то почти гас. Можно было с легкостью вообразить себе губы Кейна. Вот он подносит к ним сигару, затягивается, потом приоткрывает их, чтобы выпустить дым. Если присмотреться, можно увидеть их контур. Крохотный огонек все тот же, но огонь в крови разгорается жарче и жарче…

Натали бесшумно повернулась на спину. Распростертая посреди ночного мрака, она позволила себе уступить владевшей ею страсти. В этом заброшенном домике они были одни — она и смуглый южанин. История повторялась. Все сошлось словно для того, чтобы дать ей еще раз ощутить наслаждение, познанное в “Испанской вдове”. Чтобы это свершилось, требовалось всего лишь пройти несколько шагов.

Откинув покрывало, Натали села на диване, помедлила — и сбросила сорочку. Теперь на ней не было ничего, кроме подаренного Тахомой золотого ожерелья. Ее бесшумные движения не нарушили тишины комнаты, и тлеющий кончик сигары продолжал размеренно двигаться на темном фоне. Натали сидела, напряженно выпрямившись. Все уже было решено, оставалось сделать первый шаг. Она поднялась.

Медленно, чтобы не наткнуться на мебель, она приблизилась к кровати. Огонек замер — Кейн вглядывался во мрак. Когда она присела на край кровати, матрац прогнулся. Послышался приглушенный возглас удивления. Натали взяла из руки Кейна недокуренную сигару и потушила в жестянке, служившей ему пепельницей. Когда последняя искра погасла, наступила кромешная тьма.

Как он сказал ей тогда, в “Испанской вдове”? “Я хочу тебя”. Три простых откровенных слова, которые решили все. Изменили ее судьбу. Ей не придумать ничего лучше.

— Я хочу тебя! — прошептала Натали.

Она не могла видеть улыбку Кейна, но ощутила ее всем существом. Он знал, о чем она думала, что вспоминала, и он разделял ее настроение. Как много общего было в их отношении к жизни!

Словно подтверждая это, Кейн произнес:

— Только не причиняй мне боли…

Глава 36

Широкие ладони Кейна легли Натали за плечи, и он привлек ее к себе. Одеяла были отброшены, от прикосновения к горячей коже по телу Натали пробежала дрожь. Пока Кейн баюкал ее на груди, она ждала затаив дыхание, зажмурившись, но приоткрыв губы в инстинктивной готовности к поцелую.

— Как бы я хотел быть нежным… но вряд ли сумею! — прошептал Кейн. — Я слишком долго ждал!

Натали протянула руку, нашла в темноте его подбородок, потом губы и осторожно дотронулась до них.

— Нежность будет потом, Кейн, а пока… пока мне тоже не до нее! Знаешь, как говаривал мой дядя Шелби? “Жажду надо утолять взахлеб”.

Натали засмеялась, сама пораженная правотой этих слов. Смех ее, тихий и низкий, прозвучал во тьме неожиданно чувственно — и оборвался, когда губы прильнули к губам. Этот первый за долгое время поцелуй с первых же секунд был жарким и страстным.

Они утолили давнюю жажду в самом деле взахлеб. Им было не до нежности в эти первые минуты исступления. Они набросились друг на друга так, словно хотели измучить, испепелить страстью. Это было грубое, опустошающее слияние, животное совокупление. Их прикосновения были бесстыдными, движения яростными, возгласы бессвязными.

Когда страсть отбушевала и тела наконец расплелись, Натали осознала, что лежит ничком поперек постели, Кейн распростерся рядом, частично накрывая ее своим телом. Простыня жгутом завилась между ними, а они этого даже не заметили! Им было не до того.

Натали повернулась. Кейну пришлось отодвинуться, но он тут же снова прижал ее к себе, целуя все, до чего мог дотянуться: влажные плечи, туго налитые груди, напряженные соски. Его бедро прижималось к ее ногам, пробуждая едва отхлынувшее желание. Кейн придвинулся, и Натали развела ноги, принимая его…

Как и в первый раз, это было неистовое слияние, в котором не было места стыдливости. Два тела, белое и смуглое, сталкивались на разворошенной постели, сплетаясь и выгибаясь. Невнятные крики слетали с запекшихся губ. Капли пота возникали на влажной коже и скатывались на мятый лен простыней.

Это была короткая исступленная близость людей, слишком долго не дававших себе воли, слишком изголодавшихся друг по другу. Когда она достигла пика, двойной счастливый крик пронзил густую жаркую тьму.

Какое-то время любовники лежали в объятиях друг друга, медленно приходя в себя. А потом не сговариваясь, засмеялись — от чистой радости бытия, от счастья быть молодыми, пылкими и так упоительно удовлетворенными, а главное, оттого что были наконец вместе. Они смеялись и смеялись, пока из глаз не покатились слезы, не разболелись мышцы живота и не пресеклось дыхание. Но это случилось далеко не сразу. Если кому-то из них удавалось справиться с приступом веселости, картина того, как другой катается по постели, была настолько уморительна, что смех снова рвался из груди. И даже в полном изнеможении они еще долго продолжали хихикать. Ни с одним из них никогда не случалось ничего даже отдаленно напоминавшего это неудержимое веселье.

Успокоившись, они устроились рядом бок о бок, рука в руке. Некоторое время в комнате царило умиротворенное молчание, потом Натали повернула голову и коснулась губами влажного смуглого плеча.

— Кейн, нам надо поговорить.

Она ощутила, как он напрягся.

— Ладно. Я только зажгу лампу.

Он мимолетно коснулся губами лица Натали, на котором все еще играли живые краски страсти, и поднялся с постели. В ожидании его она подвинула разбросанные подушки к изголовью и облокотилась на них, согнув ноги в коленях.

Огонек лампы затеплился. Из темноты выступило лицо Кейна, на котором было явное выражение тревоги. Он улыбнулся Натали. Улыбка вышла непосредственной, мальчишеской, это была одна из тех улыбок, что трогали ее до глубины души. В моменты неуверенности Кейн был ей особенно мил — не барс, а заблудившийся тигренок.

— Иди скорее сюда!

Кейн приблизился с видимой настороженностью. Было заметно, что он не догадывается, о чем будет разговор, и это его нервирует. Натали не собиралась изводить его неопределенностью. Она похлопала ладонью по подушкам, приглашая присоединяться. Кейн неохотно подчинился.

— Ну что?

Натали взяла его за руку и заглянула в беспокойную глубину ясных, как небо, глаз. На лице Кейна теперь не было и следа той мальчишеской улыбки, оно замкнулось и посуровело. Теперь это снова был Кейн-скептик, Кейн-прагматик, чуждый романтики, крепко стоящий обеими ногами на земле. Человек, который много повидал и пережил и обо всем составил свое мнение.

Натали не могла порицать его за это. Цинизм — маска ранимой души. Настоящий мужчина и сильная личность, Кейн тем не менее знал, что такое страх. Его пугала самая хрупкая, самая трепетная вещь на свете — любовь. Полюбив, он ни за что не признался бы в этом первым.

— Кейн, — осторожно начала Натали, удерживая его взгляд, — я тебя очень люблю.

Он быстро отвел взгляд, смутился и снова посмотрел ей в глаза.

— Это правда, — сказала она. — Я люблю тебя всем сердцем. И я знаю, что ты тоже меня любишь. Ведь любишь, Кейн?

Он не ответил. Натали ощутила короткую дрожь его пальцев.

— Почему ты так боишься в этом признаться? В любви нет ничего постыдного! — Она помолчала и улыбнулась. — Может быть, ты стыдишься того, что полюбил развратницу? Но я не развратна, Кейн. Кроме тебя и мужа, у меня никого не было.

— Мне все равно, сколько их у тебя было!

— Нет, тебе не все равно, и я этому рада. А насчет Эшлина я солгала. У нас ничего не было, клянусь тебе!

— Да, но… — Кейн помялся, — почему же тогда…

— Я отдалась тебе при первой же встрече? — Натали тихо засмеялась. — Ты не понимаешь, и в этом нет ничего странного. Я сама это поняла только сегодня. Раньше я думала, так вышло потому, что наши жизни висели тогда на волоске. Но нет, Кейн, не поэтому. Будь на твоем месте другой, ничего бы не случилось, даже под угрозой смерти. Все дело в том, что это был ты.

— Я! Вот уж действительно главный приз! — Кейн усмехнулся. — Желать — одно дело, но любить…

— И все же я люблю тебя. — Натали взяла его лицо в ладони. — Даже если пока без взаимности, то я добьюсь ее, ты уж мне поверь! Слышишь, Кейн Ковингтон? Тебе придется ответить любовью на любовь! — Она убрала руки. — Но это подождет, а пока как насчет горячей ванны?

Они вымылись, поели и устроились у камина с чашками кофе и бокалами янтарного бренди. Они разговаривали. Наступил черед Натали рассказать о своей семье, детских годах, надеждах и разочарованиях. Она старалась убедить Кейна в том, что образ видавшей виды бессердечной лгуньи, который он для себя составил, не имеет с ней ничего общего, что на деле она просто женщина из плоти и крови, импульсивная, но вполне достойная доверия, что она способна не только на безрассудную страсть, но и на верность, и на настоящую любовь.

Натали подробно остановилась на своих отношениях с Эшлином. Она признала, что этот человек сумел одурачить ее своим поверхностным лоском и что, не любя, она тем не менее приняла его предложение. Она объяснила это глубокой любовью к мужу и тем, что долго не могла его забыть. Ей казалось, что она уже никогда больше не сможет полюбить, но, как каждой женщине, ей хотелось иметь семью и детей.

Натали говорила открыто, ничего не утаивая и не опуская взгляда. Она вложила в свой рассказ всю душу, надеясь раз и навсегда разбить недоверие Кейна. Он должен был понять: чтобы узнать о ней то, что его интересует, ему достаточно спросить.

И она видела, что по мере того, как длилась ее исповедь, Кейн все заметнее оттаивал. Он так и не сказал о своей любви, но Натали не тревожилась. Все в свое время. Разговор шел долго. Недопитый кофе остыл, зато янтарная жидкость была выпита до дна.

— Боже мой, ты только взгляни, который час! — наконец воскликнула Натали. — Ложись, тебе нужно как следует отдохнуть…

Она очнулась от короткого сна в объятиях Кейна. Тот ни спал. Заметив, что глаза ее открыты, он разжал руки, позволив ей опуститься на подушку, и укрыл получше.

— Куда ты? — сонно спросила Натали, увидев, что он поднимается:

— Я только хочу погасить свет. Иначе мы не сможем выспаться.

— Да, конечно.

Из-под полуопущенных век Натали следила за тем, как ее смуглый возлюбленный обходит комнату, как гасит лампы, в который раз отмечая кошачью грацию его движений. На игру этих мышц невозможно было наглядеться, и она поймала себя патом, что любуется Кейном с новым чувством гордости обладания. Он принадлежал ей, этот удивительный, непостижимый мужчина. Она владела этими сильными руками, широкими плечами, узкими бедрами — всем этим мощным телом, только что подарившим ей столько чувственного наслаждения.

Когда Кейн вернулся в постель, Натали сжала его в объятиях так крепко, что он засмеялся с радостным удивлением.

Они уснули и спали, не просыпаясь, до самого утра, как дети, чей невинный горизонт еще безоблачен. Словно для того, чтобы усилить это сравнение, Натали приветствовали солнечный свет и синева небес. В незашторенное окно было видно, что на небе нет ни облачка.

* * *

Первые несколько минут после пробуждения Натали лежала с ощущением счастья, не мешая Кейну сладко спать. Ровное дыхание и улыбка на его губах говорили, что ему снится что-то приятное. Засыпая, Натали свернулась калачиком, и он повторил эту позу, заключив ее как бы в теплый кокон. Одеяло было ни к чему — они и так отлично согревали друг друга.

Натали почувствовала, что улыбается. Если все пойдет как она хочет, именно так и будет начинаться каждое их утро.

По оконному стеклу вниз пробиралась капелька воды. Натали проследила взглядом оставленную ею влажную дорожку до самого верха и увидела под стрехой частый ряд сосулек. На каждой из них, наливаясь и тяжелея, висела капля воды.

Начиналась оттепель.

Огонь в камине давно потух, но, как она и предполагала, комната не остыла за ночь. Это означало, что снаружи стало значительно теплее. Чинук всегда начинался ночью, и к утру горные склоны было не узнать. Теплое дыхание этого ветра, словно по мановению волшебной палочки, превращало зиму в весну,

Внезапно Натали охватил страх.

Двенадцатое полнолуние года! Оно как раз сегодня! Тахома сказал, что этот день поставит точку на ее миссии, избавит от роли жрицы Маниту. В этот день случится нечто важное… а может быть, и страшное?

Сердце зачастило, лицо вспыхнуло. Почему Тахома не сказал большего?! Нет ничего ужаснее неопределенности!

Жар сменился ознобом, когда в памяти Натали всплыл короткий разговор, произошедший между ней и Кейном этой ночью, после очередной близости.

— Завтра я посещу Гранитный дворец, — сказал Кейн, — и одним выстрелом убью двух зайцев.

— Ты о чем? — встревожилась она.

— Эшлин явится за золотом, и когда я…

— Прошу тебя, не надо!

— …когда я с ним разделаюсь, то прихвачу немного золота для нас с тобой.

— Боже мой, ты ни слова не слышал из того, что я говорила! Это священное золото, Кейн, к нему нельзя прикасаться! — Она не знала, как заставить его понять. — Это золото не приносит счастья, рано или поздно оно губит того, кто им воспользовался. На тебя падет проклятие, понимаешь?!

— Ах, Натали, Натали! Ты же умная и образованная женщина, как ты можешь принимать всерьез индейские суеверия!

И вот она лежала в объятиях спящего возлюбленного, изнемогая от страха за его жизнь, лихорадочно изыскивая способ удержать его от похода в Гранитный дворец. Пусть не навсегда, на несколько часов! В полдень двенадцатое полнолуние закончится, а с ним, быть может, потеряет силу и пророчество Тахомы.

Да, но ведь Эшлин не станет менее опасен, когда полдень минует, и не передумает брать золото! И зачем только потеплело! Лучше бы Маниту наслал на Скалистые горы еще один свирепый буран! Тогда даже снедаемый жадностью безумец не рискнул бы отправиться за золотом. Дом по самую крышу завалило бы снегом, они с Кейном нежились бы в нем, как в уютной берлоге, забыв про Эшлина, про весь внешний мир. Они любили бы друг друга снова и снова, они были бы счастливы…

Возможно, Кейн согласится пойти к шерифу и заявить о покушении на свою жизнь? Или…

Кейн шевельнулся. Еще не проснувшись, он нащупал округлость груди и накрыл ее ладонью.

— Бедняги!.. — пробормотал он.

— Кто?

— Все те, кто не влюблен.

— Милый!

Все тревоги сразу вылетели у Натали из головы. Она повернулась в объятиях Кейна и с нежностью заглянула ему в глаза.

— Ты хочешь сказать…

— Что люблю тебя! — Кейн поцеловал ее долгим поцелуем и лукаво усмехнулся. — Этого ты ждала?

— Да.

— Теперь ты довольна?

— Нет.

— То есть как это? Чего же еще ты хочешь?

— Чтобы ты повторил это сто раз. Нет, тысячу!

— Люблю тебя… люблю тебя… люблю тебя…

— Еще! Еще!

— Я люблю тебя, Натали Валланс!

Кейн засмеялся и поуютнее устроился рядом с Натали. Так они лежали долго. Ни тому ни другому не хотелось, чтобы эти драгоценные минуты кончились. Наконец, желая чем-то отблагодарить Кейна за признание, Натали предложила;

— Хочешь, я сварю кофе?

— Вот возьму и соглашусь, — поддразнил он. — Что будешь делать тогда?

— Возьму и сварю!

Натали высвободилась и встала рядом с ним на колени. Кейн воспользовался этим, чтобы усадить ее себе на бедра.

— Чего-нибудь еще изволите, мистер Ковингтон?

Кейн не ответил, не отрывая от нее взгляда. Перед ним было весьма волнующее зрелище. Кожа Натали разве что не светилась, белая и чистая, как горные снега, а рассыпанная по плечам рыжая грива подчеркивала эту белизну. Зеленые глаза сияли.

— Что вы так смотрите, подсудимый? — осведомилась Натали, сдвинув брови и принимая деловой вид, с которым обычно заседала в суде.

— Я только хотел заметить, ваша честь, что счастлив находиться под вашей юрисдикцией.

— Под моей юрисдикцией?! — Она ткнула его кулаком под ребра. — Ну, знаете ли, подсудимый! Я бы попросила вас не бросаться словами, иначе я приговорю вас к штрафу за неуважение к суду, а вы и без того в большом долгу перед обществом и лично перед окружным судьей. Мой вердикт таков…

— Как, без суда присяжных? — возмутился Кейн.

— Суд будет проходить за закрытыми дверями. В конце концов, это ведь гражданское дело, а не уголовное. — Она усмехнулась. — Хотя, если честно, для меня большой сюрприз, что цивилизованные люди и законопослушные граждане могут вытворять то, чем мы занимались сегодня ночью. Особенно если вспомнить, что один из нас — высший юридический чиновник.

— Ага! — обрадовался Кейн. — Это явное превышение власти! Воспользоваться слабостями подсудимого и склонить его к безнравственным действиям! Судья Валланс приговаривается к пяти шлепкам по заду!

Он с наслаждением шлепнул Натали по округлой ягодице.

— Я протестую! Судебное заседание прерывается. Дальнейшие выпады против судьи будут беспощадно пресекаться, и подсудимому придется покинуть… постель!

— Протест отклоняется.

Кейн опрокинул Натали на спину и зацеловал так, что у нее захватило дух.

— Это неслыханно! Подсудимый, вы обвиняетесь в обольщении молодой вдовы, кроткой как ягненок и простодушной как дитя. Беззастенчиво пользуясь своим исключительным шармом и низменными наклонностями, вы развратили эту невинную душу, принудили ее увлечься вами вплоть до полного пренебрежения условностями! Что, скажите на милость, ей теперь делать с пагубными страстями, которые вы в ней пробудили?

— Ваша честь, — непочтительно перебил ее Кейн, — скажите уж сразу, какое наказание ждет это исчадие ада?

— Ах, вас интересует наказание! Что ж, извольте! Именем закона, который я здесь представляю, обвиняемый Кейн Ковингтон приговаривается к пожизненному… браку. Брачный обет будет произнесен при первой же возможности и в дальнейшем должен строго соблюдаться.

— Вот как? — Кейн сразу стал серьезным, и Натали поняла, что игра окончена. — Ты в самом деле хочешь выйти за меня?

— Никогда и ничего я не хотела так сильно. — На глаза Натали навернулись слезы. Чтобы скрыть их, она склонилась к Кейну на плечо. — Скажи, ты женишься на мне? — Он не ответил, и, не поднимая глаз, она повторила: — Женишься?

— Боже милостивый! — произнес Кейн едва слышно, потом вдруг отстранил ее и сел в постели. — Пора вставать. Мне еще нужно кое о чем позаботиться.

— Нет-нет! — Натали вцепилась ему в плечи, стараясь удержать. — Ты никуда не пойдешь! Я тебя не пущу! Пойми, это опасно! Если я тебя потеряю, я просто… я просто…

— Знаешь, что самое опасное? Вот так лежать здесь и ждать, когда до Эшлина дойдет, что я все еще жив и что мы вместе.

Натали вздрогнула.

— Да, это правда… — прошептала она. — Я знаю, что делать! Укроемся у Тахомы; Я знаю дорогу к его пещере.

— Отличная идея, — мягко сказал Кейн. — Только поедем туда не мы оба, а ты одна. Ты ведь очень хотела повидаться со своим шаманом. Так вот, сейчас позавтракаем, и ты сразу же отправишься к нему.

— А ты?

— Я поеду куда собирался.

Натали рывком уселась на постели и обхватила Кейна за плечи, словно это могло удержать его и изменить то, что изменить было невозможно.

— Милый мой, милый! Ты не должен туда ехать! Мне страшно, Боже мой, мне так страшно! Эшлин… он не остановится ни перед чем!

— Ничего, я как-нибудь справлюсь с этим британцем.

— Не делай этого! — взмолилась Натали в последней попытке предотвратить неизбежное. — Эшлин может быть не один, а с Лезервудами! Ты погибнешь! Едем лучше в Клаудкасл и все расскажем шерифу. Он возьмет помощника, и тогда силы по крайней мере будут равны!

Кейн мягко, но решительно отвел ее руки и поднялся. Он взял с тумбочки лапу снежного барса и крепко завязал шнурок на шее. Только потом протянул Натали руку, чтобы помочь подняться. Нагие, каждый со своим амулетом на шее, они стояли в потоке солнечного света, глядя друг на друга словно в последний раз.

— Оттепель началась, — сказал Кейн, задумчиво трогая золотой диск на шее Натали. — Думаю, Блэкмор уже в пути. Если его не остановить, он так и будет тянуть руки и к золоту, и к тебе. Ты сама говоришь, что он ни перед чем не остановится, а в его глазах вы по-прежнему жених и невеста.

— Да, но…

— Натали, я должен поставить точку в этой истории, — перебил Кейн с хорошо знакомым ей неуступчивым выражением лица. — Давай завтракать, а потом я отвезу тебя — к Тахоме или, если хочешь, к Кэрол Томпсон. Куда-нибудь, где ты сможешь укрыться. А сам займусь Блэкмором.

— Неужели нет таких слов, которые могли бы тебя остановить? — грустно спросила она.

— Нет, любовь моя. Таких слов не существует.

Глава 37

Натали сидела в ванне Кейна, в теплой мыльной воде, и лихорадочно искала средство как-то протянуть время до полудня, то есть до того, как двенадцатая луна года пойдет на убыль. Двигая рукой с мочалкой, она искоса наблюдала за Кейном.

С полотенцем вокруг бедер, он стоял возле тумбочки и брился. Шрамы, белевшие у него на спине, оживали при каждом движении. Вспомнив, каким образом она впервые узнала об их существовании, Натали ощутила внизу живота сладкий трепет. В тот вечер в “Испанской вдове”, когда Кейну вздумалось обмыться до пояса прямо в ее присутствии, она не могла отвести взгляд от трех параллельных бороздок. Он был для нее грязным, заросшим головорезом, и она предположила тогда, что шрамы заработаны в какой-нибудь пьяной драке.

Как она ошибалась! Шрамы остались от тройного удара саблей. Нанес их не подонок, не отщепенец, а северянин, и получены они были в битве за то, что Кейн считал правым делом. Когда-то она полагала, что справедливость на стороне северян, и ее ненависть к конфедератам была непримиримой. Она поклялась не прощать им того, что они посмели защищаться и что это унесло столько жизней, в том числе и жизнь ее мужа.

А что теперь? Теперь ее счеты с конфедератами, ненависть к южанам — все в прошлом. Даже кажется странным, что это вообще было. Теперь ей все равно, на чьей стороне сражался Кейн во время войны и сколько северян пало от его руки. Есть вещи поважнее. Человеку, пробудившему ее от десятилетней спячки, грозит опасность, и она может потерять его почти сразу после того, как нашла. Вот что по-настоящему важно.

Натали выбралась из ванны и начала вытираться.

— Кейн! Послушай, как ты думаешь, не могли бы мы по дороге к Тахоме заехать в Клауд-Уэст за кое-какими мелочами?

— Что? — Словно очнувшись от глубокого раздумья, Кейн не сразу понял суть вопроса. — Ах вот ты о чем… У нас нет времени!

Натали пожала плечами с таким видом, словно для нее это было не так уж и важно. Закутавшись в полотенце, она подошла к Кейну и заглянула в зеркальце поверх его плеча.

— Это недолго.

— Но чего ради? Ты пробудешь у своего шамана самое большее пару дней. Нет ничего такого, без чего нельзя обойтись.

— Когда речь идет о мужчине, — проворковала Натали, обнимая Кейна за талию. — Женщина — другое дело. — Она опустила глаза. — Как бы тебе объяснить… понимаешь, иногда женщине совершенно необходимо… нет, я стесняюсь!

Это сработало.

— Ладно, но только если ты поторопишься.

— Конечно, — заверила Натали, скрывая торжество, чмокнула Кейна в плечо и добавила: — Я же не какая-нибудь копуша.

* * *

Когда они вышли из дома, Кейн невольно остановился. День сиял. Отовсюду неслись птичьи трели. Вместо сугробов и наледей вокруг виднелись большие участки зеленой травы, а на прогретых солнцем кочках кое-где раскрылись трогательные голубые цветочки.

Кейн и Натали рука об руку вышли в этот преображенный мир.

— Черт возьми, это самое странное явление природы, которое я только видел!

— Чинук, — с гордостью напомнила Натали. — Ветер несущий весну. Жаль только, что эта весна недолговечна.

— По мне, лучше недолговечная весна, чем никакой, — засмеялся Кейн. — Такая погода напоминает мне ту, к которой я привык с детства.

— Изнеженный южанин! — поддразнила она.

Жеребцы, похожие как статью, так и мастью, понесли их по скользким от слякоти склонам. Любовники ехали рядом, под высокогорным солнцем Колорадо. Его лучам сейчас ничто не препятствовало, и они лились с небес, превращая снега и льды в быструю, весело журчащую воду.

Там, где недавно была заснеженная лощина, теперь бежал поток. Откликаясь на обманчивую весну, вода взломала ледяной покров и несла его обломки, подбрасывая их на мутных волнах, сталкивая и крутя в бесчисленных водоворотах. С подмытых берегов то и дело с шумом рушились тяжелые пласты льда.

Блейз и Дьявол преодолели неглубокий поток, пренебрежительно фыркая и кося глазами. Каждый из них старался показать, на что способен. Кейн нашел это соперничество забавным.

— Пойдем побродим босиком?

Он подмигнул Натали. Поддерживая шутку, она сделала вид, что готова спрыгнуть с седла прямо в ледяную воду. Кейн изобразил испуг. Они дурачились, пересмеивались, и все же Натали не отпускал страх, который она всячески старалась скрывать. Когда Кейн отвлекся на окружающее, она подняла взгляд на вздымавшийся в небо обрыв и прислушалась, не доносятся ли оттуда какие-нибудь необычные звуки. Ей ничего не удалось уловить, а тут еще Кейн обратился с каким-то вопросом, и Натали пришлось полностью переключиться на него, чтобы не вызвать подозрений.

Конюшня в Клауд-Уэсте была не в пример просторнее той, где Блейзу пришлось коротать время уже дважды. Жеребец переступил порог с хозяйским видом, оттеснив Дьявола. Это стоило ему сердитого толчка мордой по крупу.

Кейн спешился и протянул руки Натали. Первым ее порывом было заявить, что она годами покидала седло без посторонней помощи, но ей вдруг подумалось, что любой физический контакт напомнит Кейну о наслаждении, которое они разделили этой ночью.

И Натали с готовностью склонилась к возлюбленному. Оказавшись на земле, она не сразу убрала руки, а задержала их у него на плечах и, словно по инерции, невзначай, качнулась в его сторону. Прочтя в его глазах борьбу явного интереса с досадой, она уже откровенно прижалась бедрами.

— Поцелуй меня…

Кейн привлек Натали к себе, чмокнул в губы и сразу же отстранил, а когда она снова потянулась к нему, молча повернул спиной и шутливо шлепнул по заду.

— Ой! Ты за это поплатишься!

— С радостью, но не сегодня.

Кейн взял ее под руку и вывел из конюшни на яркий дневной свет. Дом выглядел покинутым, изнутри не доносилось ни звука — Джейн еще не вернулась. Они вошли внутрь. Натали сбросила верхнюю одежду прямо на перила лестницы, немного поразмыслила и сказала:

— Кейн! Разожги, пожалуйста, камин.

— А что, это необходимо? Без камина ты не сможешь собрать свои… ну, все необходимое?

— В самом деле, зачем нам камин? — заметила она многозначительно и, прежде чем Кейн сумел разобраться, что у нее на уме, ловко расстегнула две верхние пуговки его рубашки.

Рука забралась в поросль у него на груди и щекотно, волнующе двинулась вверх-вниз.

— Черт возьми! — Кейн поймал Натали за запястье и выхватил ее руку из-под рубашки. — Ты обещала не тянуть время!

— В самом деле? Прости, я забыла. Ладно, буду вести себя прилично.

Натали стремительно прильнула лицом к распахнутому вороту, отстранилась и, не дожидаясь дальнейших упреков, бросилась, к лестнице. Она дала Кейну на размышление пять минут: если за это время он не поднимется к ней в комнату, она Найдет какой-то иной способ. Главное — удержать его в стенах Клауд-Уэста до полудня.

Она заглянула в гардероб, от нечего делать передвинула несколько платьев, затворила дверцу. Посмотрела из окна на сияющий мир, прислушалась к птичьим трелям, а потом к тому, что происходит в коридоре.

Тишина.

Пять минут прошло. Натали на цыпочках подошла к двери, приоткрыла ее и выглянула в щель. Кейн стоял там, где она его оставила. Он явно не собирался подниматься к ней и всем своим видом выражал нетерпение. Он смотрел в другую сторону, но сразу повернулся, словно почувствовал взгляд. Натали юркнула обратно в комнату.

— Ты скоро? — послышалось с лестницы.

* * *

Эшлин Блэкмор застегнул пояс с двумя кобурами. Обычно он не носил оружия, считая это ниже своего достоинства, но на сей раз без этого не обойтись, поэтому он тщательно зарядил оба .“кольта”, пристроив их по-ковбойски низко на бедрах. Оглядев себя в зеркале, он недовольно поморщился, однако приходилось признать, что в таком положении оружие более доступно.

Четверть часа Эшлин провел за тренировкой перед зеркалом. Он выхватывал “кольты”, целился, прятал в кобуру и выхватывал снова. Это тоже было необходимо: в повседневной жизни он не имел дела с оружием. Он пользовался им только во время охоты на лисицу, что было весьма изысканным занятием. Эшлин был хорошо знаком с дорогими длинноствольными ружьями, но револьвером обзавелся только в Америке. Единственный раз выйдя на люди в такой амуниции, он зарекся повторять опыт: пояс стеснял движения, “кольты” били по бедрам, да и вообще он не хотел подражать нелепой браваде местных жителей. К тому же в этом не было никакой необходимости. Эшлин быстро сдружился с достойной частью городского населения, а люди рангом пониже держались на почтительном расстоянии от него. Лезервудов же, этих городских хулиганов, он сделал своими союзниками, найдя занятной склонность этой троицы к насилию. Рано или поздно такие люди могли пригодиться.

Обезопасив себя таким образом, граф забросил “кольты” и больше о них не вспоминал.

До этого дня.

Практикуясь перед зеркалом, он некстати вспомнил о своем разочаровании в Лезервудах и злобно поджал губы. Самый подлый и задиристый из братьев, увы, давно уже пал от руки Ковингтона, остальные двое оказались куда жиже. Из-за этого он потомственный аристократ, человек утонченный, вынужден пачкать руки кровью какого-то индейского ублюдка. Опуститься до того, чтобы убивать самому!

Однако после короткого размышления Эшлин повеселел. То, что он выходит на охоту за шаманом, означает прежде всего его презрение к суевериям. Он отважнее тех, кого боится весь город. То, что пугает Лезервудов до полусмерти, он проделает хладнокровно, с легким сердцем, и рука у него не дрогнет. Покончив с Тахомой, он отправится прямиком в полную золота кладовую и увезет оттуда пару доверху набитых седельных сумок.

Потом — в Клауд-Уэст. На ухаживания потрачено достаточно времени, пора пожинать плоды. Рано или поздно Натали Валланс придется признать его власть, так почему бы не заняться этим сегодня?

На губах Эшлина появилась плотоядная улыбка, в недавнем прошлом так хорошо знакомая Белинде. Он еще раз внимательно оглядел свое отражение в зеркале и с удовольствием подумал; вот уж подлинно красавец мужчина! Кому и владеть миром, как не ему? Еще до заката он уложит Натали в постель, сплошь усыпанную золотыми монетами. Даже лучше, если она будет сопротивляться, — тогда он сможет взять ее силой, и это добавит пикантности к минутам первого обладания. Может статься, ей как раз этого недостает. Он был слишком джентльменом, а ей требовалось что-нибудь попроще, погрубее… вроде Ковингтона. Что ж, Эшлину Блэкмору не чужда и грубость, он даст Натали возможность в этом убедиться. Женщины! Даже самая независимая из них в душе жаждет быть порабощенной сильным мужчиной.

Граф ощутил напряжение в чреслах и удовлетворенно улыбнулся.

Он исполнит тайную потребность Натали. К полуночи своенравная американка забудет о том, как командовать. Ему сильно недостает своей кроткой служаночки, кому-то давно пора занять ее место. Он подчинит Натали с помощью старых как мир приемов, о которых она, конечно, не имеет понятия. У алтаря будет стоять не надменная суфражистка, а игрушка графа Блэкмора, чья обязанность — выполнять каждую его прихоть. За послушание ей будет воздаваться, за ослушание она будет наказана — если ей вообще придет в голову ослушаться.

Судья Валланс станет достойной преемницей Белинды Бейкер.

* * *

Натали и Кейн удалялись от Клауд-Уэста. Было одиннадцать часов утра, до полудня оставался целый час. Удержать Кейна на ранчо Натали не удалось. Он пресек дальнейшие попытки коротким “Собирайся!”, повернулся и вышел из дому, так что ей ничего не оставалось, как последовать за ним, прихватив для виду какие-то мелочи. Теперь Натали ехала рядом с острым чувством поражения.

Час! Целый долгий час! Бог знает что может случиться за такой срок. Любовь не сделала Кейна более уступчивым, он все так же неукротимо шел к цели, если считал это нужным. Сколько она ни повторяла, что золото лучше оставить в покое, это его не убедило.

— Я люблю тебя, мой рыжик, — сказал Кейн, когда у коновязи в Клауд-Уэсте она в последний раз попыталась задержать его, заключив в объятия, — но это не значит, что отныне я должен разделять все твои суеверия. Золото — это средство к существованию, и было бы глупо махнуть рукой на такой отличный шанс устроить свою судьбу. — Он уловил блеск в вырезе ее блузки и усмехнулся. — Взять, хотя бы тебя! Ты носишь безделушку из Гранитного дворца — и ничего.

— Но, Кейн!..

— Разве я не прав? Ты, белая, была там, взяла что-то из “нечистого золота”, и ничего страшного не случилось.

— Все было не так, — возразила Натали. — Это подарок Тахомы, а он индеец и к тому же посвященный, шаман. Ему можно! Но он предсказал, что…

— Дорогая, — перебил Кейн, — я уже наизусть знаю, что предсказал твой краснокожий друг и покровитель. Хочу напомнить, однако, что я и сам больше года жил среди команчей. Там я наслушался предсказаний на всю оставшуюся жизнь. Мне предсказывали ужасную гибель, а все потому, что я не скрывал, что не верю в их сказки. И взгляни на меня — я жив и невредим.

— О, Кейн! — воскликнула Натали в отчаянии. — Ты уже не раз был на волосок от смерти! Почему ты не хочешь прислушаться? Разве ты не любишь меня?

— Люблю, рыжик, — ответил он с улыбкой, — и именно поэтому хочу дать тебе все, чего только можно пожелать.

— Все, чего я желаю, это ты!

Кейн только усмехнулся. Он не верил в женское бескорыстие, и имел на то все основания. Первая любовь не забывается, а несчастная особенно. В глубине души Кейн был уверен, что мужчина непременно потеряет возлюбленную, если не создаст ей роскошной жизни. Было бы смешно сейчас пытаться разубеждать его в этом, и Натали замолчала.

Теперь она ехала, едва обращая внимание на окружающее, погруженная в невеселые мысли, не сознавая того, что часто поводит плечом. Заживающая рана тупо ныла, и хотя ей самой было не до этого, Кейн подметил ее подергивания.

— Болит? — встревоженно осведомился он. — Какое-то время это будет продолжаться, вопрос в том, насколько сильна боль.

— Не то чтобы очень, но… чувствуется.

— Ну конечно! Могу себе представить. Вот что — мы сейчас недалеко от горячих ключей. Вода в точности как та, в которой команчи подлечивали раны.

— Отличная идея!

Натали обрадовалась куда больше, чем Кейн мог себе представить. Мысли ее были не о ране, вообще не о собственном благополучии, а о времени, которое уйдет на лечебную ванну. Вот она, вожделенная отсрочка! Последний шанс уберечь Кейна от предначертанного.

Поспешно, чтобы ее спутник вдруг не передумал, Натали повернула Блейза в направлении каньона Эскаланте. Кейн тоже подстегнул Дьявола. Вскоре они проникли в узкое жерло ущелья, под почти смыкавшиеся над головой скалы. Там было сумрачно и застоялся промозглый холод. За время бурана на дне и в складках породы образовались сугробы и наледи. Внезапная оттепель подточила все это, сделав обрывы предательски подвижными. В воздухе ощущалась тревога. Казалось, здесь готовится грандиозная трагедия, и декорации к ней уже поставлены самой природой.

Не желая длить это неприятное ощущение, Натали быстро спешилась и рука об руку с Кейном прошла к сложенной им каменной постройке. Теперь, непредвзято, она видела, как мастерски устроена парная. Горячий ручей беспрепятственно втекал в нее и вытекал отсюда, а внутри при этом накапливался густой и теплый пар. В ответ на похвалу Кейн гордо заметил, что там есть даже предбанник, чтобы сброшенная одежда не пропитывалась влагой.

Они шагнули в низкое отверстие и сразу окунулись в тепло. Хотя пар не скапливался в предбаннике, внутренняя перегородка была достаточно теплой, чтобы нагреть здесь воздух.

— Быстрей, быстрей! Мне не терпится войти внутрь! Что ты стоишь, раздевайся!

— В воду я не пойду, — сказал Кейн отступая. — Я покараулю тебя.

— То есть как это — не пойдешь? Нет, одна я и шагу туда не ступлю. Это все твоя затея, вот и давай показывай, как это делается, как прогоняют хворь. К тому же и тебе не мешает подлечиться.

— Я прекрасно обойдусь без этого. — Кейн начал помогать ей раздеваться. — Но если хочешь, могу зайти с тобой и посидеть рядом.

— Ну и пожалуйста! — сказала Натали, закручивая волосы на затылке.

Она была разочарована. Однако скоро это было забыто. Стоило ей ступить в булькающую воду, над которой поднимались густые клубы пара, как все чувства, кроме удовольствия, исчезли. Кейн присел рядом на корточки и с улыбкой следил, как она плещется. Чтобы что-нибудь рассмотреть, приходилось вглядываться.

— Хорошо? — не удержался он.

— Чудесно! Тепло… даже горячо! Лучше, чем в ванне!

Наплескавшись вдоволь, Натали села на ровное каменистое дно, погрузившись при этом по шею: Кейн поставил парную на самом глубоком месте, над естественной впадиной.

Сам он тоже по-своему наслаждался этими минутами. Перед ним разыгрывалось удивительное действо: казалось, рыжеволосая фея резвится в водах горячего источника, то материализуясь из клубов пара, то растворяясь в них. Судя по выражению лица, он был заворожен, а значит, все мысли о поездке вылетели у него из головы. Большего и не требовалось… а впрочем…

Натали встала. Вода катилась с нее, как с мраморной статуи, внезапно поднявшейся из глубоких вод. Раскинув руки, запрокинув голову, она повернулась. Грудь ее высоко вздымалась. Натали заложила руки за голову, глубрко вздохнула. Сделала шажок, другой к противоположной стене. Клубы пара скрыли Кейна от нее, и она исчезла из поля его зрения.

— Натали, дорогая, я тебя не вижу! — услышала она вкрадчивый голос с бархатным южным акцентом.

— А это обязательно — видеть меня?

— А ты как думаешь?

Натали появилась из клубящейся белизны. Она приблизилась к Кейну вплотную, постояла так, глядя на него с таким видом, словно что-то прикидывала, и вдруг повернулась и вклинилась между его разведенными коленями.

— Что ты делаешь?

— Хочу, чтобы ты осмотрел рану. Как она выглядит?

— Хм… очень неплохо.

— Чешется. Наверное, заживает. Ты не мог бы легонько почесать вокруг?

Кейн охотно повиновался. Натали склонилась лбом на его колено и какое-то время оставалась в этой позе, потом начала поворачиваться на согнутых в коленях ногах. Она двигалась, ладонь Кейна скользила по ее влажной коже, пока не оказалась вместо плеча на груди. Приоткрытые губы звали к поцелую. Кейн и сам не заметил, как склонился к ним. Натали положила ладонь ему на ногу, провела вверх по бедру и мимолетным дразнящим движением коснулась выпуклости на брюках.

— Ты когда-нибудь занимался любовью в воде?

Кейн ощутил, как его плоть, твердея, натягивает брюки.

— Я нет. А ты?

— Тоже нет… но хотела бы попробовать.

Натали снова бросилась в ручей.

* * *

Эшлин Блэкмор вызвал Уильяма и приказал озадаченному слуге отвечать каждому, кто окажется у дверей особняка, что его хозяин вторично подхватил простуду, что он в постели и никого не принимает.

Сразу после этого граф отправился на конюшню. Он был в удлиненном жакете для верховой езды, который обычно не надевал, находя его недостаточно элегантным. Однако на этот раз длинные полы были как нельзя более кстати — скрывали пистолеты. Вонзив серебряные шпоры в бока своего жеребца, Эшлин направил его к холмам позади особняка: путь до Промонтори-Пойнт был неблизкий, не стоило привлекать к себе лишнего внимания. Эшлин решил пробраться задами, далее по заснеженной седловине, уж потом взять курс на северо-восток. Это позволит обогнуть Клаудкасл по широкой дуге и сведет вероятность нежелательных встреч к минимуму. Разумеется, приятнее было бы воспользоваться хорошо расчищенной Парадиз-роуд, но ведь береженого и Бог бережет. Лес можно пересечь повыше ковингтоновской берлоги, им теперь некого опасаться, а оттуда до Эль-Дьенте и Тахомы рукой подать.

Эшлин ненавидел горное солнце зимой. Его зрение было далеко не орлиным, и солнечные блики заставляли глаза слезиться. Из-под копыт жеребца летели вода и жидкая грязь, воздух был влажным, дышалось с трудом. Впервые с самого утра

Эшлина вдруг охватило неприятное тягостное чувство. Он ответил на это тем, что глубже вонзил шпоры в бока вороного. Животное выкатило белки и наддало так, что окружающее неестественно стремительно замелькало перед глазами всадника. Казалось, у его жеребца не четыре, а восемь ног.

Было уже чуть больше одиннадцати, когда Эшлин наконец достиг той точки своего маршрута, где собирался повернуть на северо-восток. Солнце жарило почти по-летнему, он был весь в поту. Шелковая рубашка промокла под мышками, прилипла к груди и спине.

Кругом царила зловещая тишина. За исключением размеренного стука копыт по насыщенной влагой земле, ни единого звука не нарушало ее.

Граф решил, что это подходящий момент для передышки, остановил взмыленного жеребца и спешился. Внезапно его прошиб озноб, мокрая рубашка еще плотнее облепила тело, руки в лайковых перчатках похолодели, каждый мельчайший волосок на теле встал дыбом. В тишине можно было слышать, как вороной тяжело поводит боками. Не выпуская поводьев, Эшлин медленно обвел взглядом сперва уходящий вниз склон, потом скалы над головой.

Ничего.

Тем не менее сердце стучало все чаще, все тревожнее. Что-то как будто коснулось затылка. Эшлин затоптался на месте, бросая панические взгляды то в одну сторону, то в другую.

— Вот ты и пришел, — послышалось в мертвой тишине. — Я знал, что так случится, и ждал тебя.

Глава 38

Эшлин окаменел. Он был готов к чему-то подобному и все же испытал такое потрясение, что на время потерял и способность рассуждать, и дар речи. Он мог лишь смотреть в черные как угли глаза старого шамана.

Ощутив наконец стеснение в груди, граф сообразил, что какое-то время он простоял, перестав дышать,

С минуту он жадно хватал ртом разреженный горный воздух, потом запоздало вспомнил про оружие и выхватил “кольт” из правой кобуры. Это вышло далеко не так ловко, как ему хотелось бы.

— Я… — Он громко глотнул. — Я пришел убить тебя! Он быстро окинул взглядом Тахому: безобразное, словно изваянное из тяжелого гранита лицо; вполне цивилизованный, хотя и по-индейски украшенный наряд — бирюзовая бархатная рубаха; воинственная раскраска, но полное отсутствие оружия, не было даже томагавка. Старый индеец с презрением смотрел на его вычурный, с серебряной насечкой, револьвер.

— Вижу, желтоволосый, что твои прихлебатели отказались иметь со мной дело.

— А я их и не просил! — солгал граф. — Зачем оставлять кому-то другому удовольствие пустить в тебя пулю?

— Хм. Выходит, ты не только вор и трус, ты еще и лжец.

Пораженный тем, что у старика хватает наглости клеить ему ярлыки под дулом револьвера, Эшлин ощутил нелепую потребность защитить свое доброе имя.

— Среди Блэкморов нет и не было трусов! С тех давних времен, куда уходит корнями наше генеалогическое древо, Блэкморы славились… — Он опомнился. — Господи, что я делаю! Оправдываюсь перед грязным дикарем! — Эшлин щелчком снял “кольт” с предохранителя и прицелился Тахоме в грудь. — Если я трус, старик, то ты просто дурак, потому что только дурак встречает врага безоружным.

— Оружие? — Тахома пренебрежительно хмыкнул. — Когда враг твой трус, оружие ни к чему.

— Старый осел! — рассердился граф. — Разрисовал физиономию, нацепил боевой наряд и думаешь этим обратить меня в бегство?

— Ко всему прочему ты еще и невежда, желтоволосый, — спокойно возразил шаман. — Это не боевая раскраска и не боевой наряд. Рубаха — подарок моей богоданной дочери по имени Костер На Снегу. Тебе она известна как Натали Валланс. В этой рубахе я собираюсь предстать перед Маниту.

Эшлин вообразил себе Натали с иглой в руке, старательно расшивающей рубаху в подарок краснокожему, и рот его искривился в гримасе отвращения.

— Что ж, что было, то было. Я даже рад, что моей невесте взбрело в голову подарить тебе расписной саван. Тем приятнее будет обагрить его твоей кровью. Но сперва ответь, что случилось с моим братом Титусом. Это ты его убил?

— Быть может, и я, — ответил шаман, равнодушно пожав плечами. — За свою жизнь мне пришлось отправить к праотцам немало белых, и все они были для меня на одно лицо: бледные, как личинки муравья, и такие же надоедливые — сколько ни топчи, всех не перетопчешь.

— Это был не просто белый, а человек благородный, аристократ, младший сын досточтимого…

— Твой брат был человек ничтожный, как и ты сам.

— Что?! — Эшлин пришел в ярость. — Надо было прикончить тебя уже давно! Ты торчал на моем пути, как колючка в боку, и не знаю почему… — Он вдруг осекся и усмехнулся, словно вспомнив нечто очень забавное. — Кстати, старик! Отправляясь на свидание с Мапиту, прихвати с собой одну пикантную новость: на закате, когда вороны спустятся выклевать твои мертвые глаза, я получу и его золото, и твою “богоданную дочь”!

Граф ждал, что старик вспылит, но тот, к его большой досаде, остался бесстрастным.

— На твоем месте, желтоволосый, я бы не очень на все это рассчитывал.

— Почему? Уж не думаешь ли ты, что ваши глупые духи встанут на стражу того и другого? Или сам Маниту приложит к этому руку? Смех да и только! А может, ты рассчитываешь выкрутиться?

— Нет, мои дни сочтены, — спокойно признал Тахома. — Но и твои тоже, желтоволосый. Так уж предначертано, что в полдень после двенадцатого полнолуния за тобой явится чудовище, что прилетает без крыльев и терзает свои жертвы без когтей и клыков — Имя ему…

— Замолчи! Замолчи, старик!!! — перебил Эшлин, сознавая, что нервы у него сдают окончательно,

Он нажал на спусковой крючок. Это был не слишком меткий выстрел — пуля лишь оторвала у Тахомы мочку правого уха, и та повисла на лохмотьях кожи. Однако кровь хлынула ручьем, мгновенно промочив на плече бархат рубахи. Старик и глазом не моргнул.

Несколько мгновений Эшлин дико таращил глаза надело своих рук. Из его груди вырвался нелепый всхлипывающий звук. Тахома засмеялся. Он шагнул вперед, окончательно оторвал отстреленный кусочек своей плоти и бросил графу под ноги, заставив того отскочить.

— Не подходи! — взвизгнул граф. Тахома сделал еще шаг. С уха капала красная кровь, черные глаза горели, на губах застыла ужасная усмешка.

— Дьявол! Дьявол! — закричал Эшлин и выстрелил снова.

Рука его опять была неверна. На этот раз пуля пробила индейцу левую ногу повыше колена. Он продолжал медленно, но неуклонно приближаться. Вне себя от ужаса, граф постарался прицелиться с особой тщательностью.

Два выстрела прозвучали один за другим. На груди старого шамана расцвели два красных пятна, ребро и ключица были перебиты. Рыхлый бархат быстро пропитался кровью, но Тахома продолжал идти. Он шел к своему палачу, не отводя взгляда, не размыкая растянутых в презрительной усмешке губ.

Эшлин не верил своим глазам. Опустошив обойму, он выхватил второй “кольт” и продолжал стрелять, раз за разом попадая в старика. Только могучее усилие воли удерживало Тахому на ногах. Он остановился вплотную к графу — страшная кровавая статуя, воплощенное обвинение.

— Когда же ты сдохнешь, краснокожий ублюдок?! — визгливо крикнул Эшлин. — Когда ты сдохнешь, черт тебя возьми?!

Последняя пуля попала Тахоме в голову, и он наконец опустился на землю — медленно, с королевским достоинством, не сводя обвиняющего взгляда с бледного как мел графа. И в этот последний момент старый шаман увидел то, что и ожидал: безумный страх в глазах своего врага. Его гаснущие глаза успели уловить из-под опускающихся век, как между полами куртки по элегантным бриджам Эшлина расползается мокрое пятно. Старик умер с презрительной усмешкой на губах.

Это случилось там, где он и ожидал, где надеялся умереть — в Скалистых горах, чуть ниже святилища своих предков. Умирая, он знал, что там, в вышине, выстрелы его врага привели в движение тяжелые массы влажного снега, уже подточенного оттепелью.

* * *

Кейн в мгновение ока сбросил одежду. Глаза его горели, руки слегка дрожали от нетерпения. Натали обернулась и увидела, как он входит в ручей. Возглас, сорвавшийся с ее губ, перешел в счастливый смех, когда Кейн добрался до нее и заключил в объятия.

Она была одурманена, зачарована своим смуглым южанином, поэтому с трепетом заглянула в его глаза, где было столько жгучей страсти, что пар, казалось, таял от их взгляда, как туман поутру тает от солнечного света. Лицо Кейна было покрыто бусинками влаги, черты заострились, в них проглянуло что-то неумолимое. Когда он резко привлек ее к себе, Натали замерла в ожидании торопливого и грубого проникновения. Нельзя сказать, чтобы она была против, но испытала чувство сродни примитивному страху самки в момент, когда самец готовится покрыть ее, — страху, замешенному на вожделении.

Кейн наклонился. Она застыла в ожидании жадного поцелуя, от которого после припухнут губы.

Но этот непредсказуемый мужчина вдруг улыбнулся.

— У тебя, должно быть, самые сладкие губы в целом мире. Сколько ни целуй, все мало!

Он отпустил ее — лишь на миг, лишь для того, чтобы заключить в более нежное объятие, а когда поцеловал, то осторожно, легко, едва касаясь губ. И только потом пришло время поцелуя, которого она ждала в ту первую минуту, — долгого, и пылкого, и жадного.

Натали ощутила, как ладонь скользит вниз по бедру, как ее нога ложится Кейну на талию. И она узнала, что заниматься любовью можно и стоя. Это было не слишком удобно, странно, но по-своему сладостно,

Они стояли в тихонько булькающей воде, в клубах белого: пара, и любили друг друга, сплетаясь не только телами, но и взглядами. Жар голубых глаз Кейна, пыл его движений, сладость этих толчков и качаний — все придавало происходящему необычайную остроту, и на вершине упоения Натали показалось, что она не только ощущает взрыв наслаждения, но и слышит его, как треск отдаленного фейерверка.

Но когда Кейн отстранился, она прочла у него на лице тревогу.

— Стреляют, — коротко сказал он.

Глава 39

Натали стояла на коленях в погребальном зале, глубоко в недрах Гранитного дворца. По щекам ее струились слезы. Кейн стоял на шаг позади нее, со скорбно опущенной головой. Он молча смотрел, как она отдает последнюю дань покойнику, как навсегда прощается с ним.

— Тахома заменил мне отца!

— Знаю, милая.

— Он хотел быть похороненным именно здесь, рядом со своими предками… — Натали с усилием подавила горестные рыдания. — Спасибо тебе за помощь, Кейн. Столько крови… одна я бы не справилась!..

— Для меня это было честью.

Некоторое время Натали молчала, сжимая руку старого шамана. Даже ее замерзшим пальцам рука казалась ледяной.

— Кто теперь обо мне позаботится?..

Это был голос заблудившегося испуганного ребенка.

— Я, милая.

Кейн присел рядом, осторожно высвободил мертвую руку Тахомы, уложил на неподвижной груди и своими руками стал согревать холодные пальцы Натали. Натали опустила голову ему на плечо, такое сильное и надежное. Сквозь слезы она различила в расстегнутом вырезе рубашки лапу снежного барса.

— Так вот почему Тахома передал тебе свой счастливый талисман! Это был символический жест, Кейн. Он вручил тебе и меня, теперь я это знаю.

Она порывисто обняла любимого, и тот коснулся губами ее рыжей макушки. Затем он поднялся, увлекая ее за собой.

— Нам нужно идти. Здесь слишком холодно.

Натали кивнула. В погребальном зале царил промозглый холод, тела в каменных нишах были покрыты сплошной коркой льда. Бросив прощальный взгляд на Тахому, она прошептала: “Я извещу Метаку, отец!” — и последовала за Кейном к тяжелой дубовой двери. Тщательно прикрыв ее за собой, они прошли длинным каменным коридором, ведущим почти к самому устью пещеры. Как обычно. Гранитный дворец был погружен в глубокую тишину. Ни звука не доносилось из его сумеречных глубин, лишь приглушенное эхо шагов сопровождало их. Пламя свечи в руках у Кейна выгибалось назад, показывая направление потока воздуха.

В основном коридоре их встретил столь яркий свет, что оба разом зажмурились. В это время дня солнце лилось прямо в Гранитный дворец.

До полудня оставались считанные минуты.

Безоблачный день позволял солнцу обрушить на южные склоны гор всю мощь своих жгучих лучей. Снег оседал все сильнее, непрочно висящие пласты его незаметно смещались.

Блейз и Дьявол, оставленные у подножия обрыва, проявляли заметное нетерпение. При виде хозяев они дружно заржали и загарцевали на месте, дергая закрученные за ветви поводья. Как раз тогда, когда Натали и Кейн вскочили в седла, высоко над ними раздался словно бы глухой вздох. Это чудовищных размеров снежный пласт, потревоженный выстрелами Эшлина Блэкмора, потерял точку опоры и начал сползать вниз. Пока еще это было едва заметное для глаза движение, но очень скоро ему предстояло достигнуть скорости курьерского поезда.

Натали узнала этот звук и содрогнулась. Однажды она уже слышала его, и он навсегда запечатлелся в ее памяти как предвестник гибели. Подняв голову, она увидела выше кромки обрыва облако белой пыли.

— Скорее отсюда! — крикнула она, впервые в жизни с силой ударяя Блейза каблуками в брюхо.

Жеребец и не подумал протестовать, наоборот, он выкатил белки и ринулся вперед так, словно хотел оторваться от земли и взлететь. Дьявол последовал его примеру, и две гнедые молнии понеслись, по диагонали пересекая склон в направлении далеко выдающегося каменного карниза. Там, дрожа всем телом, они прижались друг к другу точно так же, как и их хозяева.

Гора содрогнулась от основания до вершины. Казалось, вся верхняя часть ее пришла в движение и устремилась вниз, на южный склон. Со своей выгодной и безопасной позиции Натали и Кейн имели возможность проследить ход лавины. Их широко раскрытые глаза вбирали в себя обманчиво ленивое, такое изящное на вид движение неисчислимых тонн снега и льда. Казалось, то морская волна невиданной высоты во время прилива перехлестнула пик и рушилась теперь на замершую в ужасе землю. Камень под ногами трясся, содрогался и двигался, как во время землетрясения.

Волна катилась все быстрее и быстрее, подстегиваемая силой земного тяготения, увлекаемая инерцией движения. Она глотала на своем пути все, и мертвое, и живое. Это была разрушающая сила в чистом виде, и, кроме сплошного гранита, ничто не могло ей противостоять. Там, где она проходила, оставалась только начисто вылизанная скала.

Когда лишь несколько мгновений отделяло гребень лавины от устья Гранитного дворца, оттуда выбежал человек. По белокурым, отливающим на солнце волосам Натали узнала Эшлина. В руках он держал туго набитые седельные сумки. Один взгляд — и он бросил их. Одна свалилась через край площадки и полетела с обрыва, вертясь, разбрасывая вокруг дождь золотых монет. Эшлин закрыл лицо руками. Если он и кричал, крик его был заглушен громоподобным ревом обвала.

Натали окаменела. Каким бы ни был Эшлин, это был живой человек, и вот так лицезреть его гибель было ужасно. Руки Кейна крепче сжали ее — он тоже видел, что происходит.

Отвести взгляд было невозможно, Натали могла лишь беспомощно следить, как белая волна настигла Эшлина и подмяла под себя. Потом она низверглась с обрыва. В гребне ее, так похожем на пенный, на миг мелькнули вскинутые руки — и исчезли, чтобы больше уже не появляться. Ни Кейн, ни Натали не знали, что в самый последний миг графу показалось, будто он слышит глухой голос старого шамана: “…имя ему — Белая Смерть!”

Белая Смерть летела и летела вниз, терзала и рвала, сметала и корежила. Она прошлась по лесу, вывернув с корнем одни деревья и лишив всех ветвей другие. Достигла жилища Кейна и, словно чудовищный каток, сровняла его с землей. Встретила на пути долину, ухнула туда, ударилась в противоположный склон, потрясая до основания целый хребет, взлетела почти до самых вершин.

И улеглась.

Эхо еще металось в расселинах и ущельях, еще оседала снежная пыль на опустошенном склоне и в заваленной снегом долине, а лавина уже стала прошлым.

Все окончательно стихло в двенадцать часов пять минут.

Глава 40

Золото было всюду, куда ни глянь. Золото блестело и сверкало вокруг.

Позолоченный язык колокола пресвитерианской церкви Клаудкасла, раскачиваясь, ловил солнечный свет и кидал веселые блики, а внутри, под позолоченным куполом, проходила церемония венчания. Друзья, знакомые и просто зеваки чинно сидели на деревянных, с высокой спинкой, скамьях, теснились у дверей и толпились на мраморных ступенях.

На одной из передних скамей, не выпуская руки своего обожаемого картежника, мастера игры в фараон, восседала Кэрол Томпсон. Хорошенькая вдовушка с завистью смотрела на новобрачных и клялась, что следующей невестой у этого алтаря будет она. Наискосок от нее Эстер Джонс и ее муж пытались унять детей, возбужденных торжественным зрелищем,

В самом деле, невеста — в платье персикового шелка, с букетиком фиалок — была очень привлекательна. Ее окружала аура безмятежного спокойствия, окутывая на манер подвенечной фаты. Жених, напротив, нетерпеливо переминался с ноги на ногу — ему не слишком нравилось быть объектом всеобщего внимания. На его щеках играл густой румянец смущения, зализанный назад вихор норовил своенравно упасть на лоб.

— …согласна ли ты взять этого мужчину в законные мужья, беречь его, лелеять и чтить, в богатстве и в бедности, в счастье и в горе, пока смерть не разлучит вас?

— Согласна! — выдохнула Мардж Бейкер, и ее круглое лицо озарилось счастьем.

— А теперь скрепите клятву поцелуем, — сказал проповедник.

Джо, от которого вот уже полгода не пахло спиртным, неуклюже заключил в объятия бывшую миссис Бейкер — ныне миссис Саут — и звучно чмокнул в губы. Лицо его при этом из розового стало малиновым.

Органист заиграл заключительный гимн. Новобрачные проследовали к выходу, при этом муж от волнения прихрамывал сильнее обычного, а жена старалась примериться к его шагу и забавно подскакивала на ходу. Видно было, что ее это ничуть не смущает.

Вся толпа выплеснулась на Мейн-стрит. Люди кричали, свистели и осыпали молодых рисом.

В церкви остались только проповедник и двое из числа приглашенных. Мужчина, смуглый и статный, вынул из петлицы алую гвоздику и украсил ею рыжие волосы женщины. Она улыбнулась ему. Он заключил ее в объятия и поцеловал, а отстранившись, заглянул в поднятое к нему лицо.

— Лучше нам не ходить на свадебный обед, дорогая. Давай я сниму номер в “Эврике”.

— И чем мы там займемся? — с ласковой иронией осведомилась Натали, опустив взгляд на свой внушительный живот. — Вспомни, что говорил доктор Эллерой. “Никакой интимной близости на последнем месяце беременности! Вот после родов можете наслаждаться всеми благами жизни”.

— Ты меня насквозь видишь, — поддразнил ее Кейн. На самом деле он безропотно принял тот факт, что плотские утехи для них с Натали заказаны по крайней мере на месяц, то есть до самого июля, когда ожидалось появление ребенка на свет. Он положил свою руку на руку жены, покоившуюся на ее округлом животе.

— Я имел в виду, что шум, гам и суета тебе сейчас противопоказаны. В номере ты сможешь полежать, отдохнуть…

— Кейн, ради Бога! — взмолилась Натали. — Я никогда не чувствовала себя лучше, чем теперь. — Озаренная неприятной догадкой, она виновато посмотрела на мужа. — Но я, конечно, выглядела совсем иначе!

Натали приуныла. Не так давно она была стройна как сосенка, а взгляните-ка на нее теперь — водовозная бочка! Так растолстела, что не дотянуться через живот до тарелки! Неудивительно, что Кейн стыдится ее. Что толку оказаться на празднике с женой, которая и двигается-то с трудом? Останется только сидеть в углу и с завистью смотреть, как другие отплясывают в свое удовольствие.

В последние месяцы в голову Натали не раз приходили подобные мысли. Она изменилась, а Кейн остался столь же сногсшибательно красивым. К тому же он приобретал все большую известность. Вернувшись к профессии адвоката, он быстро обзавелся обширной и солидной клиентурой, и не только в границах округа Кастлтон — к нему обращались со всего штата Колорадо, в том числе и женщины.

Богатые женщины.

Молодые женщины.

А самое главное, стройные и красивые женщины.

Мало-помалу Натали начала не на шутку ревновать.

— Миссис Ковингтон, очнитесь!

Натали вздрогнула и вернулась к действительности. Кейй смотрел так, словно прочел ее мысли.

— Ты никогда еще не была так прекрасна, — сказал он серьезно. — В беременности есть своя прелесть, и для того, чье дитя носит будущая мать, она прекраснее всех женщин в мире. Скажу больше, единственная женщина в мире! Помни, я люблю тебя и буду любить до скончания века, в богатстве и в бедности, в счастье и в горе, пока смерть не разлучит нас. — Он заметил, что Натали расслабилась, и улыбнулся. — А теперь идем пожелать счастья тем, кто только что дал такой обет.

* * *

Ослепительный диск июньского солнца, один взгляд на которое заставлял глаза слезиться, опустившись к горизонту, превратился в багровый шар, наполовину погруженный в купу облаков чудесного лавандового оттенка. На широкую долину, где находилось ранчо Клауд-Уэст, надвигался вечер, и дом уже погрузился в сумрак.

Кейн Ковингтон, по излюбленной привычке обнаженный до пояса, сидел на перилах веранды и казался погруженным в открывающуюся перед ним картину. Натали, босиком, в длинном свободном халате, бесшумно приблизилась к нему и остановилась за спиной, глядя на три параллельных бороздки, белеющие на смуглой спине. По телу ее прошла дрожь внезапного волнения. Ей вдруг захотелось потрогать эти белые полосы. Ей просто необходимо было прикоснуться к мужу.

Она положила руки Кейну на плечи и прижалась лбом к теплой спине. Не оглядываясь, он улыбнулся и накрыл ее руки своими. Совсем рядом, на шее под смуглой кожей, бился пульс. Так же сильно и уверенно толкался в животе ребенок этого мужчины, и невозможно было сказать, какое из этих биений жизни доставляло Натали больше радости.

Прошло несколько долгих минут, полных покоя и умиротворения. Мечтательный взгляд Натали потянулся в том направлении, где некогда находился вход в Гранитный дворец. Теперь от него не осталось и следа. Лавина навеки замуровала и сокровищницу с золотом Маниту, и каменную могилу Тахомы. Никто уже не мог этого осквернить.

Натали перевела взгляд на уходящий вниз отлогий склон. Он пестрел бесчисленными полевыми цветами. Кое-где над ними гудела запоздалая пчела, в кустарнике пересвистывались ночные птицы. Жизнь продолжалась.

— Кейн…

— Что?

— Тебе не жаль?

— Чего?

— Что так и не удалось воспользоваться хотя бы частью из бесчисленных сокровищ Гранитного дворца?

— Порой я о них вспоминаю, но не жалею. — Кейн прислонился щекой к се руке. — Ведь мне досталось самое главное сокровище.

Натали счастливо вздохнула. Тахома обрел мир и покой. Она тоже.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40