Оптимизм — это недостаток информации! (fb2)

- Оптимизм — это недостаток информации! [Жизненные цитаты, притчи и афоризмы от Фаины Раневской] 2206K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фаина Георгиевна Раневская

Фаина Георгиевна Раневская

Оптимизм – это

недостаток

информации!

Жизненные цитаты,

притчи и афоризмы от

Фаины Раневской

© ООО «Издательство АСТ»

Афоризмы и жизненные

цитаты Фаины Раневской

* * *

– Жизнь – это небольшая прогулка перед вечным сном.

* * *

– Почему вы не пишете мемуаров?

– Жизнь отнимает у меня столько времени, что писать о ней

совсем некогда.

* * *

Настоящая фамилия Раневской – Фельдман. Она была из

весьма состоятельной семьи. Когда Фаину Георгиевну

попросили написать автобиографию, она начала так:

«Я – дочь небогатого нефтепромышленника…»

Дальше дело не пошло.

* * *

Раневская и Марецкая идут по Тверской.

Раневская говорит:

– Тот слепой, которому ты подала монетку, не притвора, он

действительно не видит.

– Почему ты так решила?

– Он же сказал тебе: «Спасибо, красотка!»

* * *

– Ну-с, Фаина Георгиевна, и чем же вам не понравился

финал моей последней пьесы?

– Он находится слишком далеко от начала.

* * *

– Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не

слышала, как поют соловьи.

* * *

Раневская с негодованием заявляет:

– Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует

действительности.

* * *

– Я – выкидыш Станиславского.

* * *

– Приходите, я покажу вам фотографии неизвестных

народных артистов СССР, – зазывала к себе Раневская.

* * *

– Вы не поверите, Фаина Георгиевна, но меня еще не

целовал никто, кроме жениха.

– Это вы хвастаете, милочка, или жалуетесь?

* * *

Фаина Георгиевна однажды сказала:

«Что за мерзость антисемитизм, это для негодяев – вкусная

конфета, я не понимаю, что это, бейте меня, как собаку, все

равно не пойму». Но сама, как настоящая еврейка, не

чуралась хорошей еврейской шутки. Еще она, по слухам, была большой любительницей анекдотов, где сравниваются

достоинства разных наций.

* * *

В Театре имени Моссовета, где Раневская работала

последние годы, у нее не прекращались споры с главным

режиссером Юрием Завадским. И тут она давала волю

своему острому языку.

Когда у Раневской спрашивали, почему она не ходит на

беседы Завадского о профессии актера, Фаина Георгиевна

отвечала:

– Я не люблю мессу в бардаке.

* * *

– Старость – это когда беспокоят не плохие сны, а плохая

действительность.

* * *

– Сняться в плохом фильме – все равно что плюнуть в

вечность.

* * *

Раневская говорила:

– Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела, как

воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и

немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все

как у людей.

* * *

– Воспоминания – это богатства старости.

* * *

Обсуждая только что умершую подругу-актрису:

– Хотелось бы мне иметь ее ноги – у нее были прелестные

ноги! Жалко – теперь пропадут…

* * *

– В театре меня любили талантливые, бездарные

ненавидели, шавки кусали и рвали на части.

* * *

Однажды Раневская участвовала в заседании приемной

комиссии в театральном институте. Час, два, три…

Последней абитуриентке в качестве дополнительного

вопроса достается задание:

– Девушка, изобразите нам что-нибудь очень эротическое, с

крутым обломом в конце…

Через секунду приемная комиссия слышит нежный стон:

– А… аа… ааа… Аа-а-а-пчхи!!!

* * *

– Критикессы – амазонки в климаксе.

* * *

О своих работах в кино: «Деньги съедены, а позор остался».

* * *

– Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен

быть настоящим, – требует капризная молодая актриса.

– Все будет настоящим, – успокаивает ее Раневская: – Все: и жемчуг в первом действии, и яд – в последнем.

* * *

Осенью 1942 года Эйзенштейн просил утвердить Раневскую

на роль Ефросиньи в фильме «Иван Грозный». Министр

кинематографии Большаков решительно воспротивился и

в письме секретарю ЦК ВКП(б) Щербакову написал:

«Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах».

* * *

– Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю:

«Бог поможет!»

* * *

Кино – заведение босяцкое.

* * *

Увидев исполнение актрисой X. роли узбекской девушки в

спектакле Кахара в филиале «Моссовета» на Пушкинской

улице, Раневская воскликнула: «Не могу, когда шлюха

корчит из себя невинность!»

* * *

– Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова

Прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие

происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю

противно нежным голосом: «Шаги мои легче пуха, я умею

скользить, как змея…» После этих слов мне удалось свалить

декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить

партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает

оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти

со сцены.

* * *

– Знаете, – вспоминала через полвека Раневская, – когда я

увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут

большие неприятности.

* * *

О своей жизни Фаина Георгиевна говорила:

– Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была

бы жалобная книга – «Судьба – шлюха».

* * *

– Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно

выкрасила чернилами. Высушив, решила украсить ею

туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо

беседовать с партнером в комедии «Глухонемой»

(партнером моим был актер Ечменев), он, увидев черную

шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно

линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с

премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим

педагогом, случилось нечто вроде истерики… (это была

П.Л. Вульф). И это был второй повод для меня уйти со

сцены.

* * *

Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня

можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в

купальной шапочке и медных трусиках, в которые все

октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро

скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что

даже великая проститутка Нана могла бы мне

позавидовать.

* * *

– Как вы живете? – спросила как-то Ия Саввина Раневскую.

– Дома по мне ползают тараканы, как зрители по Генке

Бортникову, – ответила Фаина Георгиевна.

* * *

– Фаина Георгиевна, как ваши дела?

– Вы знаете, милочка, что такое говно? Так оно по

сравнению с моей жизнью – повидло.

* * *

Раневская говорила:

– Старость – это просто свинство. Я считаю, что это

невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости.

Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе

внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной

музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего

не успела, а только начинаешь жить!

* * *

– Жизнь – это затяжной прыжок из п…зды в могилу.

* * *

– Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.

* * *

Раневская вспоминала:

– Ахматова мне говорила: «Вы великая актриса». И тут же

добавляла: «Ну да, я великая артистка, и поэтому я ничего

не играю, меня надо сдать в музей. Я не великая артистка, а

великая жопа».

* * *

– Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.

* * *

«Третий час ночи… Знаю, не засну, буду думать, где достать

деньги, чтобы отдохнуть во время отпуска мне, и не одной, а с П.Л. (Павлой Леонтьевной Вульф). Перерыла все

бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего

на денежные знаки…»

48-й год, 30 мая.

(Из записной книжки народной артистки)

* * *

– Когда я умру, похороните меня и на памятнике

напишите: «Умерла от отвращения».

* * *

Раневская на вопрос, как она себя сегодня чувствует, ответила:

– Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в

паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только

ахнула…

* * *

– Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда

должно быть восемнадцать, а паспорт лишь напоминает, что ты можешь жить как восемнадцатилетняя.

* * *

«Для меня всегда было загадкой – как великие актеры

могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам

не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя

мысль неглубокая?»

(Раневская, из записной книжки)

* * *

– У меня хватило ума прожить жизнь глупо.

* * *

– Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на

скачках, в шашки. На сцене жить нужно.

* * *

– Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу

так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы.

Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они

удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому.

* * *

Встречаются Раневская и Марлен Дитрих.

– Скажите, – спрашивает Раневская, – вот почему вы все

такие худенькие да стройненькие, а мы – большие и

толстые?

– Просто диета у нас особенная: утром – кекс, вечером –

секс.

– Ну, а если не помогает?

– Тогда мучное исключить.

* * *

Семья заменяет все. Поэтому, прежде чем ее завести, стоит

подумать, что тебе важнее: все или семья.

* * *

Как-то, когда Раневская еще жила в одной квартире

с Вульфами, а маленький Алеша ночью капризничал и не

засыпал, Павла Леонтьевна предложила:

– Может, я ему что-нибудь спою?

– Ну зачем же так сразу, – возразила Раневская. – Давай

еще попробуем по-хорошему.

* * *

– Вот женишься, Алешенька, тогда поймешь, что такое

счастье.

– Да?

– Да. Но поздно будет.

* * *

Эрзац-внук спрашивает у Фуфы:

– Что это ты все время пьешь что-то из бутылочки, а потом

пищишь «пи-пи-пи»?

– Лекарство это, – отвечает Раневская. – Читать умеешь?

Тогда читай: «Принимай после пищи».

* * *

Фаина Георгиевна не раз повторяла, что не была счастлива

в любви: «Моя внешность испортила мне личную жизнь».

* * *

Олег Даль рассказывал:

– Снимается сцена на натуре. В чистом поле. У Раневской

неважно с желудком. Она уединяется в зеленый домик где-то на горизонте. Нет и нет ее, нет и нет. Несколько раз

посылают помрежа: не случилось ли что? Раневская

откликается, успокаивает, говорит, что жива, и опять ее все

нет и нет. Наконец она появляется и величественно

говорит: «Господи! Кто бы мог подумать, что в человеке

столько говна!»

* * *

– А вы знаете, я цветы не люблю. Деревья – мыслители, а

цветы – кокотки.

* * *

Раневская ходит очень грустная, чем-то расстроена.

– У меня украли жемчужное ожерелье!

– Как оно выглядело?

– Как настоящее…

* * *

Мальчик сказал: «Я сержусь на Пушкина, няня ему

рассказала сказки, а он их записал и выдал за свои».

– Прелесть! – передавала услышанное Раневская. После

глубокого вздоха последовало продолжение: – Но боюсь, что мальчик все же полный идиот.

* * *

После вечернего чтения Эрзац-внук спросил Раневскую:

– А как Красная Шапочка узнала, что на кровати лежит не

бабушка, а серый волк?

– Да очень просто: внучка посчитала ноги – волк имеет аж

четыре ноги, а бабушка только две. Вот видишь, Лешенька, как важно знать арифметику!

* * *

– Какие, по вашему мнению, женщины склонны к большей

верности – брюнетки или блондинки?

Не задумываясь, Раневская ответила:

– Седые!

* * *

– Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я

воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз.

* * *

– Я провинциальная актриса. Где я только ни служила!

Только в городе Вездесранске не служила!..

* * *

В свое время именно Эйзенштейн дал застенчивой, заикающейся дебютантке, только появившейся на

«Мосфильме», совет, который оказал значительное

влияние на ее жизнь. «Фаина, – сказал Эйзенштейн, – ты

погибнешь, если не научишься требовать к себе внимания, заставлять людей подчиняться твоей воле. Ты погибнешь, и

актриса из тебя не получится!»

Вскоре Раневская продемонстрировала наставнику, что кое-чему научилась. Узнав, что ее не утвердили на роль

в «Иване Грозном», она пришла в негодование и на чей-то

вопрос о съемках этого фильма крикнула: «Лучше я буду

продавать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна!»

Автору «Броненосца» незамедлительно донесли, и он отбил

из Алма-Аты восторженную телеграмму: «Как идет

продажа?»

* * *

– Как жизнь, Фаина Георгиевна?

– Я вам еще в прошлом году говорила, что говно. Но тогда

это был марципанчик.

* * *

Подводя итоги, Раневская говорила:

– Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни

недопоказанной. Я недо…

* * *

– Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем

баттерфляй.

* * *

– Успех – единственный непростительный грех по

отношению к своему близкому.

* * *

– У нее не лицо, а копыто, – говорила об одной актрисе

Раневская.

* * *

– Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, –

говорила она о другой.

* * *

О коллегах-артистах:

– У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у

гусара.

* * *

– У него голос – будто в цинковое ведро ссыт.

* * *

Главный художник «Моссовета» Александр Васильев

характеризовался Раневской так: «Человек с уксусным

голосом».

* * *

Об одном режиссере:

– Он умрет от расширения фантазии.

* * *

Раневская о проходящей даме: – Такая задница называется

«жопа-игрунья».

* * *

А о другой: «С такой жопой надо сидеть дома!»

* * *

– Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.

* * *

– Деляги, авантюристы и всякие мелкие жулики пера!

Торгуют душой, как пуговицами.

* * *

Раневская всю жизнь мечтала о настоящей роли. Говорила, что научилась играть только в старости. Все годы копила

умение видеть и отражать, понимать и чувствовать, но чем

тверже овладевала грустной наукой существования, тем

очевиднее становилась невозможность полной

самореализации на сцене. Оказалось, нет для нее ни Роли, ни Режиссера. Роль не придумали. Режиссер не родился.

* * *

Раневская хотела попасть в труппу Художественного театра.

Качалов устроил встречу с Немировичем-Данченченко.

Волнуясь, она вошла в кабинет. Владимир Иванонович

начал беседу – он еще не видел Раневскую на сцене, но о

ней хорошо говорят. Надо подумать – не войти ли ей в

труппу театра. Раневская вскочила, стала кланяться, благодарить и, волнуясь, забыла имя и отчество мэтра: «Я

так тронута, дорогой Василий Степанович!» – холодея

произнесла она. «Он как-то странно посмотрел на меня, –

рассказывает Раневская, – и я выбежала из кабинета, не

простившись». Рассказала в слезах все Качалову. Он

растерялся – но опять пошел к Немировичу с просьбой

принять Раневскую вторично. «Нет, Василий Иванович, –

сказал Немирович, – и не просите; она, извините, ненормальная. Я ее боюсь».

* * *

– Фаина Георгиевна! Галя Волчек поставила «Вишневый

сад».

– Боже мой, какой ужас! Она продаст его в первом

действии.

* * *

– У Юрского течка на профессию режиссера. Хотя актер он

замечательный.

* * *

– Ну и лица мне попадаются, не лица, а личное

оскорбление! В театр вхожу как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие. Ни одного честного слова, ни

одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные

старухи!

* * *

…Тошно от театра. Дачный сортир. Обидно кончать свою

жизнь в сортире.

* * *

«…Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А

может быть, в буквальном смысле «потеряла стыд» –

ничего о себе не знаю.

…С упоением била бы морды всем халтурщикам, а терплю.

Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое

существование полунищенки, терплю и буду терпеть до

конца дней.

Терплю даже Завадского».

(Из записной книжки)

* * *

Раневская постоянно опаздывала на репетиции. Завадскому

это надоело, и он попросил актеров о том, чтобы, если

Раневская еще раз опоздает, просто ее не замечать. Вбегает, запыхавшись, на репетицию Фаина Георгиевна:

– Здравствуйте!

Все молчат.

– Здравствуйте!

Никто не обращает внимания. Она в третий раз:

– Здравствуйте!

Опять та же реакция.

– Ах, нет никого?! Тогда пойду поссу.

* * *

Раневская называла Завадского маразматиком-затейником, уцененным Мейерхольдом, перпетуум кобеле.

* * *

– Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот

самый талант, сделавший меня несчастной…

* * *

– Одиночество как состояние не поддается лечению.

* * *

– Доктор, в последнее время я очень озабочена своими

умственными способностями, – жалуется Раневская

психиатру.

– А в чем дело? Каковы симптомы?

– Очень тревожные: все, что говорит Завадский, кажется

мне разумным…

* * *

– Нонна, а что, артист Н. умер?

– Умер.

– То-то я смотрю, он в гробу лежит…

* * *

– Ох, вы знаете, у Завадского такое горе!

– Какое горе?

– Он умер.

* * *

Раневская забыла фамилию актрисы, с которой должна

была играть на сцене:

– Ну эта, как ее… Такая плечистая в заду…

* * *

– Я была вчера в театре, – рассказывала Раневская. –

Актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда

Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.

* * *

Как я завидую безмозглым!

* * *

В юности, после революции, Раневская очень бедствовала и

в трудный момент обратилась за помощью к одному из

приятелей своего отца.

Тот ей сказал:

– Дать дочери Фельдмана мало – я не могу. А много – у

меня уже нет…

* * *

В архиве Раневской осталась такая запись: «Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе

плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо

молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это

постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой

отдачей. Воспоминания – это богатство старости».

* * *

– Стареть скучно, но это единственный

способ жить долго.

* * *

– Старость, – говорила Раневская, – это время, когда свечи

на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а

половина мочи идет на анализы.

* * *

Раневская рассказывала, как они с группой артистов театра

поехали в подшефный колхоз и зашли в правление

представиться и пообщаться с народом. Вошедший с ними

председатель колхоза вдруг застеснялся шума, грязи и

табачного дыма.

– Еб вашу мать! – заорал он, перекрывая другие голоса, –

Во что вы превратили правление, еб вашу мать. У вас здесь

знаете что?.. Бабы, выйдите! (Бабы вышли.) У вас здесь, если хотите, хаос!

* * *

Раневская со всеми своими домашними и огромным

багажом приезжает на вокзал.

– Жалко, что мы не захватили пианино, – говорит Фаина

Георгиевна.

– Неостроумно, – замечает кто-то из сопровождавших.

– Действительно неостроумно, – вздыхает Раневская. –

Дело в том, что на пианино я оставила все билеты.

* * *

Во время гастролей во Львове ночью, выйдя однажды на

балкон гостиницы, Фаина Георгиевна с ужасом обнаружила

светящееся неоновыми буквами огромных размеров

неприличное существительное на букву «е». Потрясенная

ночными порядками любимого города, добропорядочно

соблюдавшего моральный советский кодекс днем, Раневская уже не смогла заснуть и лишь на рассвете

разглядела потухшую первую букву «М» на вывеске

мебельного магазина, написанной по-украински: «Мебля».

* * *

Перед Олимпиадой 1980-го года в московскую торговлю

поступила инструкция: быть особо вежливыми и ни в чем

покупателям не отказывать. По этому поводу ходило много

анекдотов. Вот один, весьма похожий на быль.

Заходит в магазин на Таганке мужчина и спрашивает:

– Мне бы перчатки…

– Вам какие? Кожаные, замшевые, шерстяные?

– Мне кожаные.

– А вам светлые или темные?

– Черные.

– Под пальто или под плащ?

– Под плащ.

– Хорошо… Принесите, пожалуйста, нам ваш плащ, и мы

подберем перчатки нужного цвета и фасона.

Рядом стоит Раневская и все это слушает. Потом

наклоняется к мужчине и театральным шепотом, так что

слышит весь торговый зал, говорит:

– Не верьте, молодой человек! Я им уже и унитаз

приволокла, и жопу показывала, а туалетной бумаги все

равно нет!

* * *

Актер Малого театра Михаил Михайлович Новохижин

некоторое время был ректором Театрального училища

имени Щепкина.

Однажды звонит ему Раневская:

– Мишенька, милый мой, огромную просьбу к вам имею: к вам поступает мальчик, фамилия Малахов, обратите

внимание, умоляю – очень талантливый, очень, очень.

Личная просьба моя: не проглядите, дорогой мой, безумно

талантливый мальчик.

Рекомендация Раневской дорого стоила Новохижин обещал

«лично проследить».

После прослушивания «гениального мальчика»

Новохижин позвонил Раневской:

– Фаина Георгиевна, дорогая, видите ли, не знаю даже, как

и сказать…

И тут же услышал крик Раневской:

– Что? Говно мальчишка? Гоните его в шею, Мишенька, гоните немедленно! Боже мой, что я могу поделать: меня

просят, никому не могу отказать!

* * *

Однажды Раневская с артистом Геннадием Бортниковым

застряли в лифте. Только минут через сорок их освободили.

Своему компаньону Фаина Георгиевна сказала:

– Геночка! Вы теперь обязаны на мне жениться: иначе вы

меня скомпрометируете.

* * *

Ткань на юбке Раневской от долгой носки истончилась.

Фаина Георгиевна скорее с удовольствием, чем с

сожалением, констатирует, глядя на прореху:

– Напора красоты не может сдержать ничто!

* * *

Александра Александровича Румнева, снимавшегося вместе

с Раневской в сцене бала в фильме «Золушка», искусного

графика и изысканного кавалера, Раневская называла

«Последний котелок Москвы». Румнев, давний друг Фаины

Георгиевны, часто приходил в ее полутемную комнату, они

подолгу беседовали. Он садился рядом и рисовал в своей

тонкой, карандашной манере; часто засиживался допоздна.

По меркам Лизы, домработницы Раневской, обстановка

была интимная. Однажды она выразила свой протест:

– Фаина Георгиевна, что же это такое? Ходить-ходить, на

кровать садится, а предложения не делает?!

* * *

14 апреля 1976 года. Множество людей столпилось в

гримуборной Раневской, которую в связи с 80-летием

наградили орденом Ленина.

– У меня такое чувство, что я голая моюсь в ванной и

пришла экскурсия.

* * *

«Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но

практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!»

(Из записной книжки)

* * *

Раневская как-то рассказывала, что согласно результатам

исследования, проведенного среди двух тысяч современных

женщин, выяснилось, что двадцать процентов, т. е. каждая

пятая, не носят трусы.

– Помилуйте, Фаина Георгиевна, да где же это могли у нас

напечатать?

– Нигде. Данные получены мною лично от продавца в

обувном магазине.

* * *

– Сейчас, когда человек стесняется сказать, что ему не

хочется умирать, он говорит так: очень хочется выжить, чтобы посмотреть, что будет потом. Как будто, если бы не

это, он немедленно был бы готов лечь в гроб.

* * *

Раневская изобрела новое средство от бессонницы и

делится с Риной Зеленой:

– Надо считать до трех. Максимум – до полчетвертого.

* * *

– 85 лет при диабете – не сахар, – сокрушалась Раневская.

* * *

Раневская тяжело переживала смерть режиссера Таирова.

У Фаины Георгиевны началась бессонница, она вспоминала

глаза Таирова и плакала по ночам. Потом обратилась к

психиатру. Мрачная усатая армянка устроила Раневской

допрос с целью выяснить характер ее болезни. Фаина

Георгиевна изображала, как армянка с акцентом

спрашивала ее:

– На что жалуешься?

– Не сплю ночью, плачу.

– Так, значит, плачешь?

– Да.

– Сношений был? – Внезапный взгляд армянки впивался

в Раневскую.

– Что вы, что вы!

– Так. Не спишь. Плачешь. Любил друга. Сношений не был.

Диагноз: психопатка! – безапелляционно заключила врач.

* * *

Раневской делают операцию под наркозом. Врач просит ее

считать до десяти. От волнения она начинает считать

невпопад:

– Один, два, пять, семь…

– Будьте повнимательнее, пожалуйста, – просит врач.

– Поймите, как мне трудно, – начинает оправдываться

актриса. – Моего суфлера ведь нет рядом.

* * *

– Фаина Георгиевна, вы опять захворали?! А какая у вас

температура?

– Нормальная, комнатная, плюс восемнадцать градусов…

* * *

– Моя любимая болезнь, – говорила Раневская, – чесотка: почесался и еще хочется. А самая ненавистная – геморрой: ни себе посмотреть, ни людям показать.

* * *

Раневская обедала в ресторане и осталась недовольна.

и кухней, и обслуживанием.

– Позовите директора, – сказал она, расплатившись.

А когда тот пришел, предложила ему обняться.

– Что такое? – смутился тот.

– Обнимите меня, – повторила Фаина Георгиевна.

– Но зачем?

– На прощание. Больше вы меня здесь не увидите.

* * *

Окна квартиры Раневской в высотке на Котельнической

набережной выходили в каменный внутренний двор. А там

– выход из кинотеатра и место, где разгружали хлебные

фургоны. Фаина Георгиевна с ненавистью слушала

знакомые народные выражения рабочих-грузчиков, отчетливо звучавшие на рассвете под ее окнами, а вечером

с тоской наблюдала шумные толпы уходящих домой

кинозрителей из «Иллюзиона».

– Я живу над хлебом и зрелищем, – жаловалась Раневская.

* * *

Раневская часто оставляла приоткрытой дверь на лестницу.

Нанятая недавно домашняя работница быстро поняла

возникшие для нее у Раневской новые возможности и

унесла шубу и вазочку из хрусталя, решив свалить все на

«открытую дверь». Обнаружив пропажу, Раневская

известила «товарищей милиционеров». Воровку накрыли с

поличным у нее дома, нашли еще несколько шуб и вазочек

– она не рассчитывала, что «интеллигенты заявят».

* * *

Фаина Георгиевна невзлюбила свою вернувшуюся блудную

шубу. Решила ее продать. Открыла шкаф в передней перед

покупательницей, оттуда вылетела моль. Раневская

крикнула:

– Ну что, сволочь, нажралась? Продажа не состоялась.

* * *

Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском

переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире

упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое

время суток освещалась электричеством. Приходящим к

ней впервые Фаина Георгиевна говорила:

– Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем!

Марии Мироновой она заявила:

– Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя

ведром, которое туда опустили.

– Но ведь так нельзя жить, Фаина.

– А кто вам сказал, что это жизнь?

Миронова решительно направилась к окну. Подергала за

ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену.

– Господи! У вас даже окно не открывается…

– По барышне говядина, по дерьму черепок…

Эта жуткая комната с застекленным эркером была

свидетельницей исторических диалогов и абсурдных сцен.

Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн. И без того

неестественно высокий голос режиссера звучал с

болезненной пронзительностью:

– Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля.

Ты знаешь, что сказал о тебе Сталин?! Это был один из тех

знаменитых ночных просмотров, после которого «вождь

народов» произнес короткий спич:

– Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все

равно всегда разная…

* * *

– Старая харя не стала моей трагедией – в 22 года я уже

гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух

моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице:

«Старухи, я любила вас, будьте бдительны!» Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала

душиться только в старости». Старухи бывают ехидны, а к

концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки…

Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают

искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра

до вечера!

* * *

Вернувшись в гостиницу в первый день после приезда на

гастроли в один провинциальный город, Раневская со

смехом рассказывала, как услышала перед театром такую

реплику аборигена: «Спектакль сегодня вечером, а они до

сих пор не могут решить, что будут играть!» И он показал

на афишу, на которой было написано «Безумный день, или

Женитьба Фигаро».

* * *

– Очень сожалею, Фаина Георгиевна, что вы не были на

премьере моей новой пьесы, – похвастался Раневской

Виктор Розов. – Люди у касс устроили форменное побоище!

– И как? Удалось им получить деньги обратно?

* * *

Раневская повторяла: «Мне осталось жить всего сорок пять

минут. Когда же мне все-таки дадут интересную роль?» Ей

послали пьесу Жана Ануя «Ужин в Санлисе», где была

маленькая роль старой актрисы. Вскоре Раневская

позвонила Марине Нееловой: «Представьте себе, что

голодному человеку предложили монпансье. Вы меня

поняли? Привет!»

* * *

Во время репетиции Завадский за что-то обиделся на

актеров, не сдержался, накричал и выбежал из

репетиционного зала, хлопнув дверью, с криком: «Пойду

повешусь!» Все были подавлены. В тишине раздался

спокойный голос Раневской: «Юрий Александрович сейчас

вернется. В это время он ходит в туалет».

* * *

В «Шторме» Билль-Белоцерковского Раневская с

удовольствием играла Спекулянтку. Это был сочиненный

ею текст – автор разрешил. После сцены Раневской –

овация, и публика сразу уходила. «Шторм» имел долгую

жизнь в разных вариантах, а Завадский ее Спекулянтку из

спектакля убрал. Раневская спросила у него: «Почему?»

Завадский ответил: «Вы слишком хорошо играете свою

роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не

как главная фигура спектакля…» Раневская предложила:

«Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже».

* * *

Раневская говорила:

– Завадский простудится только на моих похоронах.

* * *

– Завадскому дают награды не по заслугам, а по

потребностям. У него нет только звания «Мать-героиня».

* * *

– Завадскому снится, что он похоронен на Красной

площади.

* * *

– Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе.

* * *

Творческие поиски Завадского аттестовались Раневской не

иначе как «капризы беременной кенгуру». Делая скорбную

мину, Раневская замечала:

– В семье не без режиссера.

* * *

Раневская вообще была любительницей сокращений.

Однажды начало генеральной репетиции перенесли

сначала на час, потом еще на 15 минут. Ждали

представителя райкома – даму очень средних лет, заслуженного работника культуры. Раневская, все это

время не уходившая со сцены, в сильнейшем раздражении

спросила в микрофон:

– Кто-нибудь видел нашу ЗасРаКу?!

* * *

Как-то раз Раневскую остановил в Доме актера один поэт, занимающий руководящий пост в Союзе писателей.

– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! Как ваши дела?

– Очень хорошо, что вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу! Давайте отойдем в сторонку, и я вам с

удовольствием обо всем расскажу.

– Нет-нет, извините, но я очень спешу. Мне, знаете ли, надо

еще на заседание…

– Но вам же интересно, как я живу! Что же вы сразу

убегаете, вы послушайте. Тем более что я вас не задержу

надолго, минут сорок, не больше.

Руководящий поэт начал спасаться бегством.

– Зачем же тогда спрашивать, как я живу?! – крикнула ему

вслед Раневская.

* * *

– Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла

мужу – потому еще, что у меня его никогда не было, –

заявила Раневская, упреждая возможные вопросы

журналиста.

– Так что же, – не отстает журналист, – значит, у вас совсем

нет никаких недостатков?

– В общем, нет, – скромно, но с достоинством ответила

Раневская. И после небольшой паузы добавила:

– Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко

привираю…

* * *

Режиссер Театра имени Моссовета Андрей Житинкин

вспоминает:

– Это было на репетиции последнего спектакля Фаины

Георгиевны «Правда хорошо, а счастье лучше» по

Островскому. Репетировали Раневская и Варвара

Сошальская. Обе они были почтенного возраста: Сошальской – к восьмидесяти, а Раневской – за

восемьдесят. Варвара была в плохом настроении: плохо

спала, подскочило давление. В общем, ужасно. Раневская

пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь

сладкое, дабы поднять подруге настроение. Там ее

внимание привлекла одна диковинная вещь, которую она

раньше никогда не видела, – здоровенные парниковые

огурцы, впервые появившиеся в Москве посреди зимы.

Раневская, заинтригованная, купила огурец невообразимых

размеров, положила в глубокий карман передника (она

играла прислугу) и пошла на сцену. В тот момент, когда она

должна была подать барыне (Сошальской) какой-то

предмет, она вытащила из кармана огурец и говорит:

– Вавочка (так в театре звали Сошальскую), я дарю тебе

этот огурчик.

Та обрадовалась:

– Фуфочка, спасибо, спасибо тебе.

Раневская, уходя со сцены, вдруг повернулась, очень хитро

подмигнула и продолжила фразу:

– Вавочка, я дарю тебе этот огурчик. Хочешь – ешь его, хочешь – живи с ним.

* * *

Раневская подходит к актрисе N., мнившей себя

неотразимой красавицей, и спрашивает:

– Вам никогда не говорили, что вы похожи на Брижит

Бардо?

– Нет, никогда, – отвечает N., ожидая комплимента.

Раневская окидывает ее взглядом и с удовольствием

заключает:

– И правильно, что не говорили.

* * *

Идет обсуждение пьесы. Все сидят. Фаина Георгиевна, рассказывая что-то, встает, чтобы принести книгу, возвращается, продолжая говорить стоя. Сидящие

слушают, и вдруг:

– Проклятый девятнадцатый век, проклятое воспитание: не

могу стоять, когда мужчины сидят, – как бы между прочим

замечает Раневская.

* * *

– Почему женщины так много времени и средств уделяют

внешнему виду, а не развитию интеллекта?

– Потому что слепых мужчин гораздо меньше, чем глупых.

* * *

В январе 1940 года Анна Андреевна Ахматова опубликовала

теперь уже зацитированные до дыр великие строчки: Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

И тогда же в сороковом году их должны были прочитать по

радио. Но секретарь Ленинградского обкома по пропаганде

товарищ Бедин написал на экземпляре стихотворения свою

резолюцию: «Надо писать о полезных злаках, о ржи, о

пшенице, а не о сорняках».

* * *

В Кремле устроили прием и пригласили на него много

знатных и известных людей. Попала туда и Раневская.

Предполагалось, что великая актриса будет смешить гостей, но ей самой этого не хотелось. Хозяин был разочарован:

– Мне кажется, товарищ Раневская, что даже самому

большому в мире глупцу не удалось бы вас рассмешить.

– А вы попробуйте, – предложила Фаина Георгиевна.

* * *

Раневская кочевала по театрам. Театральный критик

Наталья Крымова спросила:

– Зачем все это, Фаина Георгиевна?

– Искала… – ответила Раневская.

– Что искали?

– Святое искусство.

– Нашли?

– Да.

– Где?

– В Третьяковской галерее…

* * *

Как-то она и прочие актеры ждали прихода на репетицию

Завадского, который только что к своему юбилею получил

звание Героя Социалистического Труда. После

томительного ожидания режиссера Раневская громко

произнесла:

– Ну, где же наша Гертруда?

* * *

Однажды Завадский закричал Раневской из зала: «Фаина, вы своими выходками сожрали весь мой замысел!» «То-то у

меня чувство, как будто наелась говна», – достаточно

громко пробурчала Фаина. «Вон из театра!» – крикнул

мэтр. Раневская, подойдя к авансцене, ответила ему: «Вон

из искусства!!»

* * *

Валентин Маркович Школьников, директор-распорядитель

Театра имени Моссовета, вспоминал:

«На гастролях в Одессе какая-то дама долго бежала за

нами, потом спросила:

– Ой, вы – это она?

Раневская спокойно ответила своим басовитым голосом:

– Да, я – это она».

* * *

На заграничных гастролях коллега заходит вместе с Фаиной

Георгиевной в кукольный магазин «Барби и Кен».

– Моя дочка обожает Барби. Я хотел бы купить ей какой-нибудь набор…

– У нас широчайший выбор, – говорит продавщица, –

«Барби в деревне», «Барби на Гавайях», «Барби на горных

лыжах», «Барби разведенная»…

– А какие цены?

– Все по 100 долларов, только «Барби разведенная» –

двести.

– Почему так?

– Ну как же, – вмешивается Раневская. – У нее ко всему еще

дом Кена, машина Кена, бассейн Кена…

* * *

У Раневской часто сменялись домработницы. Лиза была, пожалуй, самая яркая из них. Она очень хотела выйти

замуж, вопреки своей малопривлекательной внешности.

Фаина Георгиевна решила помочь. Как-то пришла к ней

Любовь Орлова, сняла черную норковую шубу в передней и

беседовала с Раневской в ее комнате. Лиза вызвала свою

хозяйку и попросила тайно дать ей надеть всего на полчаса

эту шубу для свидания с женихом, дабы поднять свои

шансы. Фаина Георгиевна разрешила. Домработница ушла.

Прошел час. Любовь Петровна собралась уходить, но Фаина

Георгиевна изо всех сил удерживала ее, не выпуская из

комнаты. Лизы не было. Гостья пробыла у Раневской три

часа, пока Лиза, войдя в переднюю, не хлопнула дверью.

Орлова была отпущена на волю.

* * *

Лиза была крайне решительна в вопросах быта. Однажды

Фаина Георгиевна услышала требовательный украинский

говорок Лизы, разговаривающей по телефону: «Это

дезинхфекция? С вами ховорить народная артистка

Раневская. У чем дело? Меня заели клопи!»

* * *

Иногда Фаина Георгиевна садилась на вегетарианскую

диету и тогда становилась особенно чувствительна. В эти

мучительные дни она спросила: «Лизочка, мне кажется, в

этом борще чего-то не хватает?» Лиза ответила:

«Правильно, Фаина Георгиевна, не хватает мяса».

* * *

Раневская часто показывала, как Лиза, готовясь к

свиданию, бесконечно звонила по телефону своим

подругам: «Маня, у тебе бусы есть? Нет? Пока». «Нюра, у

тебе бусы есть? Нет? Пока». «Зачем тебе бусы?» –

спрашивает Фаина Георгиевна. «А шоб кавалеру было шо

крутить, пока мы в кино сидим», – отвечала та. Когда

замужество наконец состоялось, Раневская подарила ей

свою только что купленную роскошную кровать – для

продолжения Лизиного рода. А сама так до конца жизни и

спала на тахте.

* * *

Диалог с домработницей:

– Что на обед?

– Детское мыло и папиросы купила.

– А что к обеду?

– Вы очень полная, вам не надо обедать, лучше в ванне

купайтесь.

– А где сто рублей?

– Ну вот, детское мыло, папиросы купила.

– Ну, а еще?

– Та что вам считать! Деньги от дьявола, о душе надо

думать. Еще зубную купила пасту.

– У меня есть зубная паста.

– Я в запас, скоро ничего не будет, ой, ей-богу, тут конец

света на носу, а вы сдачи спрашиваете.

* * *

Раневская встречает девушку, которая незадолго до этого

работала у нее домработницей.

– Как я жалею, что ушла от вас, Фаина Георгиевна, –

вздыхает девушка.

– Вы недовольны своей новой работой?

– Очень.

– У вас много дел?

– Намного больше, чем было у вас.

– Но вы неплохо зарабатываете?

– Что вы! Почти ничего.

– Невероятно! А отпуск?

– Никакого отпуска.

– У кого же вы работаете?

– Я не работаю. Я вышла замуж.

* * *

Однажды домработница сварила курицу вместе с требухой.

Есть было нельзя, курицу надо бы выбросить. Раневская

расстроилась:

– Но ведь для чего-то она родилась!

* * *

К биографии предлагаемых ей кур Раневская была

небезразлична. Как-то в ресторане ей подали цыпленка

табака. Фаина Георгиевна отодвинула тарелку:

– Не буду есть. У него такой вид, как будто его сейчас будут

любить.

* * *

Раневская как-то сказала:

– Я дожила до такого времени, когда исчезли

домработницы. И знаете почему? Все домработницы ушли

в актрисы. Вам не приходило в голову, что многие молодые

актрисы напоминают домработниц? Так вот, у меня

домработница опекает собаку. Та живет как Сара Бернар, а

я – как сенбернар.

* * *

– Здоровье? Здоровье – это когда у вас каждый день болит в

другом месте.

* * *

– Я себя чувствую, но плохо, – отвечала Раневская на

постылые вопросы о здоровье.

* * *

Юноша с девушкой сидят на лавочке. Юноша очень

стеснительный. Девушке хочется, чтобы он ее поцеловал, и

она говорит:

– Ой, у меня щечка болит.

Юноша целует ее в щечку:

– Ну как, теперь болит?

– Нет, не болит.

Через некоторое время:

– Ой, у меня шейка болит!

Он ее чмок в шейку:

– Ну как, болит?

– Нет, не болит.

Рядом сидит Раневская и спрашивает:

– Молодой человек, вы от геморроя не лечите?

* * *

– Страшный радикулит. Старожилы не помнят, чтобы у

человека так болела жопа, – жаловалась Раневская.

* * *

– Я устала симулировать здоровье, – повторяла Раневская.

* * *

– Фаина, – спрашивала ее старая подруга, – как ты

считаешь, медицина делает успехи?

– А как же. В молодости у врача мне каждый раз

приходилось раздеваться, а теперь достаточно язык

показать.

* * *

– Прогуливаюсь по аллее в правительственном санатории

в Сочи, – вспоминала Раневская. – Мне навстречу идет

Каганович и с ходу начал разговор:

– Как вы там поживаете в театре? Над чем работаете?

– Ставим «Белые ночи» по Достоевскому.

Тогда он воодушевленно восклицает:

– А идея там какая?

– Идея в том, что человек не должен убивать человека.

Стремительно последовала категоричная оценка с

руководящим жестом рукой:

– Это не наша идея. Не наша.

И быстро удалился.

* * *

Раневская говорила, что когда Бог собирался создать

землю, то заранее знал, что в 20-м веке в России будет

править КПСС, и решил дать советским людям такие три

качества, как ум, честность и партийность. Но тут вмешался

Черт и убедил, что три таких качества сразу – жирно будет.

Хватит и двух.

Так и довелось: Если человек умный и честный – то

беспартийный. Если умный и партийный – то нечестный.

Если честный и партийный – то дурак.

* * *

Актеры обсуждают на собрании труппы товарища, который

обвиняется в гомосексуализме: «Это растление молодежи, это преступление…»

– Боже мой, несчастная страна, где человек не может

распорядиться своей жопой, – вздохнула Раневская.

* * *

Однажды Раневскую спросили:

– Почему красивые женщины пользуются большим

успехом, чем умные?

– Это же очевидно – ведь слепых мужчин совсем мало, а

глупых пруд пруди.

* * *

Так и осталось невыясненным, оговорка это была или

шутка:

– Почему все дуры такие женщины?

* * *

– Сколько раз краснеет в жизни женщина?

– Четыре раза: в первую брачную ночь, когда первый раз

изменяет мужу, когда первый раз берет деньги, когда

первый раз дает деньги.

– А мужчина?

– Два раза: первый раз – когда не может второй, второй –

когда не может первый.

* * *

Объясняя кому-то, почему презерватив белого цвета, Раневская говорила:

– Потому что белый цвет полнит.

* * *

– Лесбиянство, гомосексуализм, мазохизм, садизм – это не

извращения, – строго объясняет Раневская. – Извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду.

* * *

– Сегодня я убила пять мух, – сказала Раневская. – Двух

самцов и трех самок.

– Как вы это определили?

– Две сидели на пивной бутылке, а три на зеркале.

* * *

В присутствии Раневской однажды зашел разговор о

современной молодежи.

– Вы правы, – заметила Фаина Георгиевна, – сегодняшняя

молодежь ужасная. Но еще ужаснее то, что мы не

принадлежим к ней.

* * *

– Или я старею и глупею, или нынешняя молодежь ни на

что не похожа! – сетовала Раневская. – Раньше я просто не

знала, как отвечать на их вопросы, а теперь даже не

понимаю, о чем они спрашивают.

* * *

Во время «оттепели» находились наивные люди, всерьез

обсуждавшие проблему открытых границ применительно

к СССР.

– Фаина Георгиевна, что бы вы сделали, если бы вдруг

открыли границы? – спросили у Раневской.

– Залезла бы на дерево, – ответила та.

– Почему?

– Затопчут! – убежденно сказала Раневская.

* * *

– Я говорила так долго и неубедительно, как будто

говорила о дружбе народов, – сокрушалась Раневская после

неудачного выступления.

* * *

Когда в Москве на площади Свердлова установили

памятник Марксу работы Кербеля, Раневская

прокомментировала это так:

– А потом они удивляются, откуда берется антисемитизм.

Ведь это тройная наглость! В великорусской столице один

еврей на площади имени другого еврея ставит памятник

третьему еврею!

* * *

– Ох и трудно сейчас жить честным людям! – пожаловался

Раневской один видный товарищ.

– Ну а вам-то что? – спросила актриса.

* * *

– Будет ли пятая графа при коммунизме?

– Нет, будет шестая: «Был ли евреем при социализме?»

* * *

– Склероз нельзя вылечить, но о нем можно забыть, –

полагала Раневская.

* * *

– Была сегодня у врача «ухо-горло-жопа», – сообщила

Раневская опешившей соседке.

* * *

«Кошмар со всеми удобствами» – так называла Раневская

Кунцевскую больницу.

* * *

Оправившись от инфаркта, Раневская заключила:

– Если больной очень хочет жить, врачи бессильны!

* * *

Узнав, что ее знакомые идут сегодня в театр посмотреть ее

на сцене, Раневская пыталась их отговорить:

– Не стоит ходить: и пьеса скучная, и постановка слабая…

Но раз уж все равно идете, я вам советую уходить после

второго акта.

– Почему после второго?

– После первого очень уж большая давка в гардеробе.

* * *

Говорят, что этот спектакль не имеет успеха у зрителей?

– Ну, это еще мягко сказано, – заметила Раневская. – Я

вчера позвонила в кассу и спросила, когда начало

представления.

– И что?

– Мне ответили: «А когда вам будет удобно?»

* * *

Как-то она сказала:

– Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актеры играли как никогда.

* * *

В Одессе, во время гастролей, одна пассажирка в автобусе

протиснулась к Раневской, завладела ее рукой и

торжественно заявила:

– Разрешите мысленно пожать вашу руку!

* * *

Как-то в скверике у дома к Раневской обратилась какая-то

женщина:

– Извините, ваше лицо мне очень знакомо. Вы не артистка?

Раневская резко парировала:

– Ничего подобного, я зубной техник.

Женщина, однако, не успокоилась, разговор продолжался, зашла речь о возрасте, собеседница спросила Фаину

Георгиевну:

– А сколько вам лет?

Раневская гордо и возмущенно ответила:

– Об этом знает вся страна!

* * *

Как-то Раневская, сняв телефонную трубку, услышала

сильно надоевший ей голос кого=то из поклонников и

заявила:

– Извините, не могу продолжать разговор. Я говорю из

автомата, а здесь большая очередь.

* * *

После спектакля «Дальше – тишина» к Фаине Георгиевне

подошел поклонник.

– Товарищ Раневская, простите, сколько вам лет?

– В субботу будет сто пятнадцать.

Он остолбенел:

– В такие годы и так играть!

* * *

В купе вагона назойливая попутчица пытается разговорить

Раневскую:

– Позвольте же вам представиться. Я – Смирнова.

– А я – нет.

* * *

Брежнев, вручая в Кремле Раневской орден Ленина, выпалил:

– Муля! Не нервируй меня!

– Леонид Ильич, – обиженно сказала Раневская, – так ко

мне обращаются или мальчишки, или хулиганы.

Генсек смутился, покраснел и пролепетал, оправдываясь:

– Простите, но я вас очень люблю.

* * *

– Никто, кроме мертвых вождей, не хочет терпеть

праздноболтающихся моих грудей, – жаловалась

Раневская.

* * *

– Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как

комар.

* * *

– Жизнь моя… Прожила около, все не удавалось. Как

рыжий у ковра.

* * *

– Оптимизм – это недостаток информации.

* * *

Охлопков репетировал спектакль с Раневской. Она на

сцене, а он в зале, за режиссерским столиком. Охлопков:

«Фанечка, будьте добры, станьте чуть левее, на два шага.

Так, а теперь чуть вперед на шажок». И вдруг

требовательно закричал: «Выше, выше, пожалуйста!»

Раневская поднялась на носки, вытянула шею, как могла.

«Нет, нет, – закричал Охлопков, – мало! Еще выше надо!»

«Куда выше, – возмутилась Раневская, – я же не птичка, взлететь не могу!» «Что вы, Фанечка, – удивился

Охлопков, – это я не вас: за нашей спиной монтировщики

флажки вешают!»

* * *

В разговоре Василий Катанян сказал Раневской, что

смотрел «Гамлета» у Охлопкова

– А как Бабанова в Офелии? – спросила Фаина Георгиевна.

– Очень интересна. Красива, пластична, голосок прежний…

– Ну, вы, видно, добрый человек. Мне говорили, что это

болонка в климаксе, – съязвила Раневская.

* * *

Однажды, посмотрев на Галину Сергееву, исполнительницу

роли «Пышки», и оценив ее глубокое декольте, Раневская

своим дивным басом сказала, к восторгу Михаила Ромма, режиссера фильма: «Эх, не имей сто рублей, а имей двух

грудей».

* * *

Осенью 1942 года Эйзенштейн просил утвердить Раневскую

на роль Ефросиньи в фильме «Иван Грозный». Министр

кинематографии Большаков решительно воспротивился и

в письме секретарю ЦК ВКП(б) Щербакову написал:

«Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах».

* * *

После спектакля Раневская часто смотрела на цветы, корзину с письмами, открытками и записками, полными

восхищения – подношения поклонников ее игры – и

печально замечала:

– Как много любви, а в аптеку сходить некому.

* * *

– Шкаф Любови Петровны Орловой так забит нарядами, –

говорила Раневская, – что моль, живущая в нем, никак не

может научиться летать!

* * *

Одной даме Раневская сказала, что та по-прежнему молода

и прекрасно выглядит.

– Я не могу ответить вам таким же комплиментом, – дерзко

ответила та.

– А вы бы, как и я, соврали! – посоветовала Фаина

Георгиевна.

* * *

В доме отдыха на прогулке приятельница проникновенно

заявляет:

– Я обожаю природу.

Раневская останавливается, внимательно осматривает ее и

говорит:

– И это после того, что она с тобой сделала?

* * *

Раневскую о чем-то попросили и добавили:

– Вы ведь добрый человек, вы не откажете.

– Во мне два человека, – ответила Фаина Георгиевна. –

Добрый не может отказать, а второй может. Сегодня как раз

дежурит второй.

* * *

Артист Театра Моссовета Николай Афонин жил рядом

с Раневской. У него был «горбатый» «Запорожец», и иногда

Афонин подвозил Фаину Георгиевну из театра домой.

Как_то в его «Запорожец» втиснулись сзади три человека, а

впереди, рядом с Афониным, села Раневская. Подъезжая к

своему дому, она спросила:

– К-Колечка, сколько стоит ваш автомобиль?

Афонин сказал:

– Две тысячи двести рублей, Фаина Георгиевна.

– Какое блядство со стороны правительства, – мрачно

заключила Раневская, выбираясь из горбатого аппарата.

* * *

Как-то начальник ТВ Лапин спросил:

– Когда же вы, Фаина Георгиевна, засниметесь для

телевидения?

«После такого вопроса должны были бы последовать арест

и расстрел», – говорила Раневская.

* * *

В другой раз Лапин спросил ее:

– В чем я увижу вас в следующий раз?

– В гробу, – предположила Раневская.

* * *

В Театре им. Моссовета Охлопков ставил «Преступление и

наказание». Геннадию Бортникову как раз об эту пору

выпало съездить во Францию и встретиться там с дочерью

Достоевского. Как-то, обедая в буфете театра, он с

восторгом рассказывал коллегам о встрече с дочерью, как

эта дочь похожа на отца:

– Вы не поверите, друзья, абсолютное портретное сходство, ну просто одно лицо!

Сидевшая тут же Раневская подняла лицо от супа и как бы

между прочим спросила:

– И с бородой?

* * *

В больнице, увидев, что Раневская читает Цицерона, врач

заметил:

– Не часто встретишь женщину, читающую Цицерона.

– Да и мужчину, читающего Цицерона, встретишь не

часто, – парировала Фаина Георгиевна.

* * *

Литературовед Зильберштейн, долгие годы

редактировавший «Литературное наследство», попросил

как-то Раневскую написать воспоминания об Ахматовой.

– Ведь вы, наверное, ее часто вспоминаете, – спросил он.

– Ахматову я вспоминаю ежесекундно, – ответила

Раневская, – но написать о себе воспоминания она мне не

поручала.

А потом добавила:

– Какая страшная жизнь ждет эту великую женщину после

смерти – воспоминания друзей.

* * *

Раневская вспоминала, что в доме отдыха, где она недавно

была, объявили конкурс на самый короткий рассказ. Тема –

любовь, но есть четыре условия:

1) в рассказе должна быть упомянута королева; 2) упомянут Бог;

3) чтобы было немного секса;

4) присутствовала тайна.

Первую премию получил рассказ размером в одну фразу:

«О, Боже, – воскликнула королева. – Я, кажется, беременна

и неизвестно от кого!»

* * *

Раневская с подругой оказались в деревне.

– Смотри, какая красивая лошадь!

– Это не лошадь, а свинья!

– Да? А почему у нее рога?

* * *

Фаина Георгиевна Раневская однажды заметила Вано

Ильичу Мурадели:

– А ведь вы, Вано, не композитор!

Мурадели обиделся:

– Это почему же я не композитор?

– Да потому, что у вас фамилия такая. Вместо «ми» у вас

«му», вместо «ре» – «ра», вместо «до» – «де», а вместо

«ля» – «ли».

Вы же, Вано, в ноты не попадаете.

* * *

Раневская обедала как-то у одной дамы, столь экономной, что Фаина Георгиевна встала из-за стола совершенно

голодной. Хозяйка любезно сказала ей:

– Прошу вас еще как-нибудь прийти ко мне отобедать.

– С удовольствием, – ответила Раневская, – хоть сейчас!

* * *

– Вы слышали, как не повезло писателю N? – спросили

у Раневской.

– Нет, а что с ним случилось?

– Он упал и сломал правую ногу.

– Действительно не повезло. Чем же он теперь будет

писать? – посочувствовала Фаина Георгиевна.

* * *

Журналист спрашивает у Раневской:

– Как вы считаете, в чем разница между умным человеком

и дураком?

– Дело в том, молодой человек, что умный знает, в чем эта

разница, но никогда об этом не спрашивает.

* * *

– Кем была ваша мать до замужества? – спросил

у Раневской настырный интервьюер.

– У меня не было матери до ее замужества, – пресекла

Фаина Георгиевна дальнейшие вопросы.

* * *

Ольга Аросева рассказывала, что, уже будучи в преклонном

возрасте, Фаина Георгиевна шла по улице, поскользнулась

и упала. Лежит на тротуаре и кричит своим

неподражаемым голосом:

– Люди! Поднимите меня! Ведь народные артисты на улице

не валяются!

* * *

Однажды Раневская сказала, разбирая ворох писем от

поклонников: «Разве они любят меня?» Зрители,

аплодировавшие великой артистке, кричали «Браво!»

высокой тетке с зычным голосом. Конечно, Фаина

Георгиевна и не рассчитывала всерьез на любовь к себе. Но

любовь тысяч и тысяч незнакомых, далеких, чужих –

последняя соломинка одинокого человека.

* * *

– Берите пример с меня, – сказала как-то Раневской одна

солистка Большого театра. – Я недавно застраховала свой

голос на очень крупную сумму.

– Ну, и что же вы купили на эти деньги?

* * *

Отзывчивость не была сильной стороной натуры

Завадского. А долго притворяться он не хотел. Когда на

гастролях у Раневской случился однажды сердечный

приступ, Завадский лично повез ее в больницу. Ждал, пока

снимут спазм, сделают уколы. На обратном пути спросил:

«Что они сказали, Фаина?» – «Что-что – грудная жаба».

Завадский огорчился, воскликнул: «Какой ужас – грудная

жаба!» И через минуту, залюбовавшись пейзажем за окном

машины, стал напевать: «Грудная жаба, грудная жаба».

* * *

Раневская сказала Зиновию Паперному:

– Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных

людей… Боже, какая я старая!

* * *

– Почему, Фаина Георгиевна, вы не ставите и свою подпись

под этой пьесой? Вы же ее почти заново за автора

переписали!

– А меня это устраивает. Я играю роль яиц: участвую, но не

вхожу.

* * *

В 1954 году советское правительство решило сделать

большой подарок немецкому народу, возвратив ему его же

собственные сокровища Дрезденской галереи, вывезенные

во время войны как дорогой трофей. Но правительство

решило сделать и еще один красивый жест – спустя почти

десять лет после Победы показать эти сокровища своему

народу. В Москве люди сутками стояли в очереди

в Пушкинский музей, чтобы посмотреть на картины

великих мастеров, среди которых была «Сикстинская

мадонна» Рафаэля.

Рассказывают, возле «Сикстинской мадонны» стоят две

шикарно одетых дамы, и одна обращается к другой:

– Не понимаю, что все так сходят с ума, и чего они в ней

находят?..

Случайно оказавшаяся рядом Фаина Георгиевна так на это

отреагировала:

– Милочка! Эта дама столько веков восхищала

человечество, что теперь она сама имеет право выбирать, на

кого производить впечатление.

* * *

– Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год… Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и

с сортиром. А в мои годы один может быть любовник –

домашний клозет.

* * *

– Ничего, кроме отчаяния от невозможности что-либо

изменить в моей судьбе.

* * *

Раневская передавала рассказ Надежды Обуховой. Та

получила письмо от ссыльного. Он писал: «Сейчас вбежал

урка и крикнул: “Интеллигент, бежи скорей с барака!

Надька жизни дает”». Это по радио передавали романсы в

исполнении Обуховой.

* * *

Раневская передавала рассказ Ахматовой.

– В Пушкинский дом пришел бедно одетый старик и

просил ему помочь, жаловался на нужду, а между тем он

имеет отношение к Пушкину. Сотрудники Пушкинского

дома в экстазе кинулись к старику с вопросами, каким

образом он связан с Александром Сергеевичем. Старик

гордо объявил:

– Я являюсь праправнуком Булгарина.

* * *

Во время эвакуации Ахматова и Раневская часто гуляли по

Ташкенту вместе. «Мы бродили по рынку, по старому

городу, – вспоминала Раневская. – За мной бежали дети и

хором кричали: «Муля, не нервируй меня!» Это очень

надоедало, мешало мне слушать Анну Андреевну. К тому же

я остро ненавидела роль, которая принесла мне

популярность. Я об этом сказала Ахматовой. «Не

огорчайтесь, у каждого из нас есть свой Myля!» Я спросила:

«Что у вас “Myля”?» «Сжала руки под темной вуалью» – это

мои «Мули», – сказала Анна Андреевна».

* * *

В эвакуации в Ташкенте Раневская взялась продать кусок

кожи для обуви. Обычно такая операция легко проводится

на толкучке. Но она направилась в комиссионный магазин, чтобы купля-продажа была легальной. Там кожу почему-то

не приняли, а у выхода из магазина ее остановила какая-то

женщина и предложила продать ей эту кожу из рук в руки.

В самый момент совершения сделки появился милиционер

– молодой узбек, – который немедленно повел

незадачливую спекулянтку в отделение милиции. Повел по

мостовой при всеобщем внимании прохожих. – Он идет

решительной, быстрой походкой, – рассказывала

Раневская, – а я стараюсь поспеть за ним, попасть ему в

ногу и делаю вид для собравшейся публики, что это просто

мой хороший знакомый и я с ним беседую. Но вот беда: ничего не получается, – он не очень-то меня понимает, да и

мне не о чем с ним говорить. И я стала оживленно, весело

произносить тексты из прежних моих ролей, жестикулируя

и пытаясь сыграть непринужденную приятельскую беседу…

А толпа мальчишек да и взрослых любителей кино, сопровождая нас по тротуару, в упоении кричала: «Мулю

повели! Смотрите, нашу Мулю ведут в милицию!» Они

радовались, они смеялись. Я поняла: они меня ненавидят!

И заканчивала со свойственной ей гиперболизацией и

трагическим изломом бровей: – Это ужасно! Народ меня

ненавидит!

* * *

Вере Марецкой присвоили звание Героя

Социалистического Труда. Любя актрису и признавая ее

заслуги в искусстве, Раневская тем не менее заметила:

– Чтобы мне получить это звание, надо сыграть Чапаева.

* * *

– Меня так хорошо принимали, – рассказывал Раневской

вернувшийся с гастролей артист N. – Я выступал на

больших открытых площадках, и публика непрестанно мне

рукоплескала!

– Вам просто повезло, – заметила Фаина Георгиевна. – На

следующей неделе выступать было бы намного сложнее.

– Почему?

– Синоптики обещают похолодание, и будет намного

меньше комаров.

* * *

– Дорогая, сегодня ты спала с незапертой дверью. А если бы

кто-то вошел? – всполошилась приятельница Раневской, дама пенсионного возраста.

– Ну сколько можно обольщаться? – пресекла Фаина

Георгиевна собеседницу.

* * *

Раневская рассказывала, что, когда Ахматова бранила ее, она огрызалась. Тогда Ахматова говорила:

– Наша фирма – «Два петуха!»

* * *

Раневская стояла в своей гримуборной совершенно голая. И

курила. Вдруг к ней без стука вошел директор-распорядитель Театра имени Моссовета Валентин

Школьников. И ошарашенно замер. Фаина Георгиевна

спокойно спросила:

– Вас не шокирует, что я курю?

* * *

Артисты театра послали Солженицыну (еще до его

изгнания) поздравительную телеграмму. Живо обсуждали

этот акт. У Раневской вырвалось:

– Какие вы смелые! А я послала ему письмо.

* * *

Раневская в замешательстве подходит к кассе, покупает

билет в кино.

– Да ведь вы же купили у меня билет на этот сеанс пять

минут назад, – удивляется кассир.

– Я знаю, – говорит Фаина Георгиевна. – Но у входа в

кинозал какой-то болван взял и разорвал его.

* * *

Фаина Георгиевна вернулась домой бледная как смерть и

рассказала, что ехала от театра на такси.

– Я сразу поняла, что он лихач. Как он лавировал между

машинами, увиливал от грузовиков, проскакивал прямо

перед носом у прохожих! Но по-настоящему я испугалась

уже потом. Когда мы приехали, он достал лупу, чтобы

посмотреть на счетчик!

* * *

Как-то на гастролях Фаина Георгиевна зашла в местный

музей и присела в кресло отдохнуть. К ней подошел

смотритель и сделал замечание:

– Здесь сидеть нельзя, это кресло графа Суворова-Рымникского.

– Ну и что? Его ведь сейчас нет. А как придет, я встану.

* * *

У Раневской спросили, не знает ли она причины развода

знакомой пары. Фаина Георгиевна ответила:

– У них были разные вкусы – она любила мужчин, а он –

женщин.

* * *

– Фаина Георгиевна, на что похожа женщина, если ее

поставить вверх ногами?

– На копилку.

– А мужчина?

– На вешалку.

* * *

– Если женщина говорит мужчине, что он самый умный, значит, она понимает, что второго такого дурака она не

найдет.

* * *

Однажды Фаину Георгиевну спросили, была ли она когда-нибудь влюблена. В ответ Раневская рассказала, как в

девятнадцать лет она поступила в провинциальную труппу

и сразу же влюбилась. Да не в какого-нибудь статиста, а в

первого героя любовника, писаного красавца!

Тот долго не замечал Фаину, но однажды вдруг подошел к

ней сам и произнес своим обворожительным баритоном:

«Деточка моя, вы возле театра комнату снимаете, не так ли?

Так ждите меня в гости сегодня вечером. Буду у вас в семь

часов».

Обрадованная чуть ли не до беспамятства, Фаина побежала

к антрепренеру, выпросила у него сколько-то денег в счет

жалованья, на которые накупила вина и разнообразной

еды. Придя домой, она накрыла стол, оделась, накрасилась

и стала ждать своего милого. Прождала час, другой, постепенно начала волноваться, но в девятом часу кавалер

пришел… пьяный и в компании с какой-то посторонней

бабой!

«Деточка, – попросил он заплетающимся языком, –

пойдите, дорогая моя, погуляйте где-нибудь пару часиков!»

Раневская никогда не упоминала о том, что она сказала в

ответ на эту просьбу. Добавляла только: «С тех пор не то что

влюбляться – смотреть на них не могу: гады и мерзавцы!»

* * *

Раневская возвращается с гастролей. Разговор в купе.

Одна говорит: «Вот вернусь домой и во всем признаюсь

мужу».

Вторая: «Ну, ты и смелая».

Третья: «Ну, ты и глупая».

Раневская: «Ну, у тебя и память».

* * *

– Фуфа! – будит Раневскую эрзац-внук. – Мне кажется, где-то пищит мышь…

– Ну и что ты хочешь от меня? Чтобы я пошла ее смазать?

* * *

– Удивительно, – сказала задумчиво Раневская. – Когда

мне было 20 лет, я думала только о любви. Теперь же я

люблю только думать.

* * *

На съемках «Мечты» Ромма на Западной Украине хозяйка

квартиры, где жила Раневская, говорила:

– Пани Ранецкая, эта революция таки стоила мне

полздоровья.

* * *

Политизация населения дошла до точки кипения.

Раневская в качестве подтверждения этого ссылалась на

Щепкину-Куперник, которая рассказывала, как корректор

переделала фразу «на камине стояли Марс и Венера»

в «Маркс и Венера».

* * *

Если женщина идет с опущенной головой – у нее есть

любовник! Если женщина идет с гордо поднятой головой –

у нее есть любовник! Если женщина держит голову прямо –

у нее есть любовник! И вообще – если у женщины есть

голова, то у нее есть любовник!

* * *

Разгадывают кроссворд:

– Женский половой орган из пяти букв?

– По вертикали или по горизонтали?

– По горизонтали.

– Тогда ротик.

* * *

Опять отгадывают кроссворд.

– Падшее существо, пять букв, последняя мягкий знак?

Раневская быстро:

– Рубль!

* * *

Союз глупого мужчины и глупой женщины порождает

мать-героиню. Союз глупой женщины и умного мужчины

порождает мать-одиночку. Союз умной женщины и глупого

мужчины порождает обычную семью. Союз умного

мужчины и умной женщины порождает легкий флирт.

* * *

На гастролях с Раневской всегда случалось непредвиденное.

Так, в Ленинграде в 1950 году ей был предложен

роскошный номер в «Европейской» с видом на Русский

музей, сквер, площадь Искусств. Раневская охотно заняла

его и несколько дней в хорошем расположении духа

принимала своих ленинградских друзей, рассказывала

анекдоты, обменивалась новостями, ругала власть и

чиновников. Через неделю к ней пришел администратор и

очень вежливо предложил переехать в такой же номер на

другой этаж.

– Почему? – возмутилась Фаина Георгиевна. – Номеров

много, а Раневская у вас одна.

– Да, да, – лепетал администратор, – но мы очень вас

просим переехать, там вам будет удобнее.

– Мне и здесь хорошо, – отказалась Фаина Георгиевна.

Пришел директор «Европейской» и, включив воду в

ванной, объяснил, что ждет на днях высокое лицо, а этот

номер в гостинице единственный, оборудованный

прослушивающим устройством. После этого Фаина

Георгиевна моментально переехала и не спала на новом

месте оставшиеся ночи, вспоминая свои высказывания в

прежнем номере и размышляя о том, что с ней теперь

будет.

* * *

Когда Ахматова хотела поделиться с Раневской чем-то

особенно закрытым, они шли к каналу, где в начале

Ордынки был небольшой сквер. Там они могли спокойно

говорить о своих делах, не боясь того, что и подслушает

КГБ. Они назвали этот скверик «Сквер Лаврентия

Павловича».

* * *

Всех артистов заставляли ходить в кружок марксистско-ленинской философии. Как-то преподаватель спросил, что

такое национальное по форме и совершенное по

содержанию.

– Это пивная кружка с водкой, – ответила Раневская.

* * *

В театр Моссовета пришел лектор читать лекцию о полетах

в космос. Закончив ее, предлагает задавать вопросы.

Поднимается Раневская:

– Товарищ лектор, а вы «подушечки» ели? Вокруг конфета, а внутри – варенье. Интересно, как оно туда попадает?

* * *

Тверской бульвар. Какой-то прохожий подходит

к Раневской и спрашивает:

– Сударыня, не могли бы вы разменять мне сто долларов?

– Увы! Но благодарю за комплимент!

* * *

О новой актрисе, принятой в театр «Моссовета»:

– И что только не делает с человеком природа!

* * *

– Спутник славы – одиночество.

* * *

– Когда мне не дают роли, чувствую себя пианисткой, которой отрубили руки.

* * *

– Я жила со многими театрами, но так

и не получила удовольствия.

* * *

В Доме творчества кинематографистов в Репино под

Ленинградом Раневская чувствовала себя неуютно. Все ей

было не так. Обедала она обычно в соседнем Доме

композиторов, с друзьями, а кинематографическую

столовую почему-то называла буфэт, через «э». Она

говорила: «Я хожу в этот буфэт, как в молодости ходила на

аборт».

* * *

– Я не могу есть мясо. Оно ходило, любило, смотрело…

Может быть, я психопатка? Нет, я себя считаю нормальной

психопаткой. Но не могу есть мяса. Мясо я держу для

людей.

* * *

– Животных, которых мало, занесли в «Красную книгу», а

которых много – в «Книгу о вкусной и здоровой пище», –

объясняла она домработнице.

* * *

– Когда я выйду на пенсию, то абсолютно ничего не буду

делать. Первые месяцы буду просто сидеть в кресле-качалке.

– А потом?

– А потом начну раскачиваться…

* * *

– К счастью, мне очень мало надо!

* * *

На вопрос: «Вы заболели, Фаина Георгиевна?» – она

привычно отвечала: «Нет, я просто так выгляжу…»

* * *

У Раневской спросили:

– Как вы себя чувствуете, Фаина Георгиевна?

– Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, что я не

мужчина, а то бы и предстательная железа заболела.

* * *

Раневская не упускала случая ошарашить собеседника

совершенно неожиданной реакцией.

– Посмотрите, Фаина Георгиевна! В вашем пиве плавает

муха! – во весь голос закричала соседка по столу.

– Всего одна, милочка. Ну сколько она может выпить?! –

спокойно ответила Раневская.

* * *

Во время войны не хватало многих продуктов, в том числе и

куриных яиц. Для приготовления яичницы и омлетов

пользовались яичным порошком, который поставляли

в Россию американцы по ленд-лизу. Народ к этому

продукту относился недоверчиво, поэтому в прессе

постоянно печатались статьи о том, что порошок очень

полезен, натуральные яйца, наоборот же, очень вредны.

Война закончилась, появились продукты, и яйца стали

возникать на прилавках все чаще. В один прекрасный день

несколько газет поместили статьи, утверждающие, что яйца

натуральные очень полезны и питательны. Говорят, в тот

вечер Раневская звонила друзьям и сообщала:

– Поздравляю, дорогие мои! Яйца реабилитировали!

* * *

– Я рекомендовал вам выкуривать только по одной

папиросе после еды. И вот результат: у вас прекрасный

здоровый вид, вы заметно поправились, – с оптимизмом

говорит врач.

– Вы хотите сказать, что жопа стала еще толще.

Неудивительно, я ведь теперь ем по десять раз в день, чтобы покурить, – объясняет Раневская.

* * *

– Вот ваши снотворные таблетки, Фаина Георгиевна, этого

вам хватит на шесть недель.

– Но, доктор, я не хотела бы спать так долго!

* * *

Раневская, рассказывая о своих злоключениях в

поликлинике, любила доводить ситуацию до абсурда. В ее

интерпретации посещение врача превращалось в

настоящий анекдот:

«Прихожу в поликлинику и жалуюсь:

– Доктор, у меня последнее время что-то вкуса нет.

Тот обращается к медсестре:

– Дайте Фаине Георгиевне семнадцатую пробирку.

Я попробовала:

– Это же говно.

– Все в порядке, – говорит врач, – правильно. Вкус

появился.

Проходит несколько дней, я опять появляюсь в кабинете

этого врача:

– Доктор, вкус-то у меня появился, но с памятью все хуже и

хуже.

Доктор обращается к медсестре:

– Дайте Фаине Георгиевне пробирку номер семнадцать.

– Так там же говно! – ору я.

– Все в порядке. Вот и память вернулась».

* * *

– Этот доктор творит чудеса! Он буквально за минуту

вылечил все мои болезни, – саркастически заметила Фаина

Георгиевна после посещения врача.

– Каким образом?

– Он сказал, что все мои болезни – не болезни, а симптомы

приближающейся старости.

* * *

Раневская со сломанной рукой в Кунцевской больнице.

– Что случилось, Фаина Георгиевна?

– Да вот, спала, наконец приснился сон.

Пришел ко мне Аркадий Райкин, говорит:

– Ты в долгах, Фаина, а я заработал кучу денег, – и

показывает шляпу с деньгами.

Я тянусь, а он зовет:

– Подойди поближе.

Я пошла к нему и упала с кровати, сломала руку.

* * *

– На голодный желудок русский человек ничего делать и

думать не хочет, а на сытый – не может.

* * *

Раневская любила повторять: из жизни нужно по

возможности устранять все, для чего нужны деньги. Но с

досадой добавляла афоризм Бальзака: «Деньги нужны

даже для того, чтобы без них обходиться».

* * *

– Почему вы играете на деньги?

– Играть на деньги можно в трех случаях: если есть

способности и деньги, если нет денег, но есть способности, и если нет способностей, но есть деньги.

* * *

– Природа весьма тщательно продумала устройство нашего

организма, – философично заметила однажды Раневская. –

Чтобы мы видели, сколько мы переедаем, наш живот

расположен на той же стороне тела, что и глаза.

* * *

– Фаина Георгиевна, как вы считаете, сидеть в сортире – это

умственная работа или физическая?

– Конечно, умственная. Если бы это была физическая

работа, я бы наняла человека.

* * *

– Наш водитель Ковшило ненавидит меня за то, что он

возит меня, а не я его, – заметила Раневская.

Когда он приезжал за ней на своем «каблучке», соседи по

дому кричали:

– Бабушка, что сегодня развозите?

* * *

Великая русская актриса Александра Яблочкина пребывала

в девицах до старости. Как-то она спросила у Раневской, как, собственно, занимаются любовью. После подробного

рассказа Раневской Яблочкина воскликнула:

– Боже! И это все без наркоза!!!

* * *

Сотрудница Радиокомитета N постоянно переживала

драмы из-за своих любовных отношений с сослуживцем, которого звали Симой: то она рыдала из-за очередной

ссоры, то он ее бросал, то она делала от него аборт…

Раневская называла ее «жертва ХераСимы».

* * *

– У меня будет счастливый день, когда вы станете

импотентом, – заявила Раневская настырному ухажеру.

* * *

Расставляя точки над i, собеседница спрашивает

у Раневской:

– То есть вы хотите сказать, Фаина Георгиевна, что Н. и Р.

живут как муж и жена?

– Нет. Гораздо лучше, – ответила та.

* * *

Отправившись – от нечего делать на гастролях днем – в

зоопарк, артисты увидели необычного оленя, на голове

которого вместо двух рогов красовалось целых четыре.

Послышались реплики:

– Какое странное животное! Что за фокус?

– Я думаю, – пробасила Раневская, – что это просто вдовец, который имел неосторожность снова жениться.

* * *

Однажды Раневская спросила Ахматову:

– Кто муж овцы?

Ахматова сказала:

– Баран, так что завидовать нечему.

* * *

Как-то в 60_е годы Раневская и еще несколько артисток ее

театра поехали по путевке на Черное море. А муж одной из

ее товарок достал путевку в другой санаторий этого же

курорта. Потом Фаина Георгиевна рассказывала:

– И вот раз муж пришел навестить жену. Прогуливаются

они по аллее, и все встречные мужчины очень приветливо

раскланиваются с его женой.

Муж заинтересовался:

– Кто это?

– Это члены моего кружка…

Затем все вместе пошли провожать мужа до его санатория.

Видят, там многие женщины раскланиваются с ним.

– А кто это? – спрашивает жена.

– А это кружки моего члена.

* * *

– Н. относится ко мне, как к собаке, – жаловалась

Раневская. – Даже хуже! У собаки есть меховое манто, а мне

о нем приходится только мечтать.

* * *

Раневская говорила начинающему композитору, сочинившему колыбельную:

– Уважаемый, даже колыбельную нужно писать так, чтобы

люди не засыпали от скуки…

* * *

За исполнение произведений на эстраде и в театре

писатели и композиторы получают авторские отчисления с

кассового сбора. Раневская как-то сказала по этому поводу:

– А драматурги неплохо устроились – получают отчисления

от каждого спектакля своих пьес! Больше ведь никто ничего

подобного не получает. Возьмите, например, архитектора

Рерберга. По его проекту построено в Москве здание

Центрального телеграфа на Тверской. Даже доска висит с

надписью, что здание это воздвигнуто по проекту Ивана

Ивановича Рерберга. Однако же ему не платят отчисления

за телеграммы, которые подаются в его доме!

* * *

Во время гастролей Театра имени Моссовета в Одессе

кассирша говорила:

– Когда Раневская идет по городу, вся Одесса делает ей

апофеоз.

* * *

Поклонница просит домашний телефон Раневской. Она:

– Дорогая, откуда я его знаю? Я же сама себе никогда не

звоню.

* * *

Хозяйка дома показывает Раневской свою фотографию

детских лет. На ней снята маленькая девочка на коленях

пожилой женщины.

– Вот такой я была тридцать лет назад.

– А кто эта маленькая девочка? – с невинным видом

спрашивает Фаина Георгиевна.

* * *

Даже любя человека, Раневская не могла удержаться от

колкостей. Досталось и Любови Орловой. Фаина Георгиевна

рассказывала, вернее, разыгрывала миниатюры, на глазах

превращаясь в элегантную красавицу – Любочку.

Любочка рассматривает свои новые кофейно-бежевые

перчатки:

– Совершенно не тот оттенок! Опять придется лететь

в Париж.

* * *

Еще «из Орловой»:

– Ну что, в самом деле, Чаплин, Чаплин… Какой раз хочу

посмотреть, во что одета его жена, а она опять в своем

беременном платье! Поездка прошла совершенно впустую.

* * *

У Раневской спросили, любит ли она Рихарда Штрауса, и

услышали в ответ:

– Как Рихарда я люблю Вагнера, а как Штрауса – Иоганна.

* * *

На одесском рынке мужчина продает попугая и индюка.

Раневская:

– Сколько стоит ваш попугай?

– Тысячу рублей, ведь он говорящий, может сказать «ты

дурак».

– А индюк?

– Десять тысяч,

– Почему так дорого?

– Самый умный. Он не говорит «ты дурак», но он так

думает.

* * *

Рина Зеленая рассказывала:

– В санатории Раневская сидела за столом с каким-то

занудой, который все время хаял еду. И суп холодный, и

котлеты несоленые, и компот несладкий. (Может, и

вправду.) За завтраком он брезгливо говорил: «Ну что это

за яйца? Смех один. Вот в детстве у моей мамочки, я помню, были яйца!»

– А вы не путаете ее с папочкой? – осведомилась Раневская.

* * *

Идущую по улице Раневскую толкнул какой-то человек, да

еще и обругал грязными словами.

Фаина Георгиевна сказала ему:

– В силу ряда причин я не могу сейчас ответить вам

словами, какие употребляете вы. Но я искренне надеюсь,

что когда вы вернетесь домой, ваша мать выскочит из

подворотни и как следует вас искусает.

* * *

Приятельница сообщает Раневской:

– Я вчера была в гостях у N. И пела для них два часа…

Фаина Георгиевна прерывает ее возгласом:

– Так им и надо! Я их тоже терпеть не могу!

* * *

В переполненном автобусе, развозившем артистов после

спектакля, раздался неприличный звук. Раневская

наклонилась к уху соседа и шепотом, но так, чтобы все

слышали, выдала:

– Чувствуете, голубчик? У кого-то открылось второе

дыхание!

* * *

В театре.

– Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!

– Что? То-то мне показалось, что снизу дует.

* * *

Известная актриса в истерике кричала на собрании труппы:

– Я знаю, вы только и ждете моей смерти, чтобы прийти и

плюнуть на мою могилу!

Раневская толстым голосом заметила:

– Терпеть не могу стоять в очереди!

* * *

– Почему Бог создал женщин такими красивыми и такими

глупыми? – спросили как-то Раневскую.

– Красивыми – чтобы их могли любить мужчины, а

глупыми – чтобы они могли любить мужчин.

* * *

– А вы куда хотели бы попасть, Фаина Георгиевна, – в рай

или ад? – спросили у Раневской.

– Конечно, рай предпочтительнее из-за климата, но веселее

мне было бы в аду – из-за компании, – рассудила Фаина

Георгиевна.

* * *

Некая энергичная поэтесса без комплексов предложила

Раневской спекулятивное барахло: духи мытищинского

разлива и искусственный половой член – «агрэгат из

Парижа».

– Сказала, что покупала специально для меня. Трогательно.

Я не приобрела, но родила экспромт: Уезжая в тундру,

Продала доху,

И купила пундру,

И фальшивый х…

Есть дамы, которые, представьте себе, этим пользуются.

Что за мир? Сколько идиотов вокруг, как весело от них!

* * *

В Комарове, рядом с санаторием, где отдыхает Раневская, проходит железная дорога.

– Как отдыхаете, Фаина Георгиевна?

– Как Анна Каренина.

В другой раз, отвечая на вопрос, где отдыхает летом, Раневская объясняла:

– В Комарове – там еще железная дорога – в санатории

имени Анны Карениной.

* * *

Близким друзьям, которые ее посещали, Раневская иногда

предлагала посмотреть на картину, которую она

нарисовала. И показывала чистый лист.

– И что же здесь изображено? – интересуются зрители.

– Разве вы не видите? Это же переход евреев через Красное

море.

– И где же здесь море?

– Оно уже позади.

– А где евреи?

– Они уже перешли через море.

– Где же тогда египтяне?

– А вот они-то скоро появятся! Ждите!

* * *

Когда Раневская получила новую квартиру, друзья

перевезли ее немудрящее имущество, помогли расставить и

разложить все по местам и собрались уходить. Вдруг она

заголосила:

– Боже мой, где мои похоронные принадлежности?! Куда

вы положили мои похоронные принадлежности? Не

уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, они могут понадобиться в любую минуту!

Все стали искать эти «похоронные принадлежности», не

совсем понимая, что, собственно, следует искать.

И вдруг Раневская радостно возгласила:

– Слава богу, нашла!

И торжественно продемонстрировала всем коробочку со

своими орденами и медалями.

* * *

Раневская приглашает в гости и предупреждает, что звонок

не работает:

– Как придете, стучите ногами.

– Почему ногами, Фаина Георгиевна?

– Но вы же не с пустыми руками собираетесь приходить!

* * *

– Что это у вас, Фаина Георгиевна, глаза воспалены?

– Вчера отправилась на премьеру, а передо мной уселась

необычно крупная женщина. Пришлось весь спектакль

смотреть через дырочку от сережки в ее ухе.

* * *

Алексей Щеглов, которого Раневская называла «эрзац-внуком», женился. Перед визитом к Раневской его жену

Татьяну предупредили:

– Танечка, только не возражайте Фаине Георгиевне!

Когда молодожены приехали к ней, Раневская долгим

взглядом оглядела Таню и сказала:

– Танечка, вы одеты как кардинал.

– Да, это так, – подтвердила Таня, помня наставления.

Вернувшись домой, Щегловы встретили бледную мать

Алексея с убитым лицом. Раневская, пока они были в

дороге, уже позвонила ей и сказала:

– Поздравляю, у тебя невестка – нахалка.

* * *

Однажды Раневская потребовала у Тани Щегловой –

инженера по профессии – объяснить ей, почему железные

корабли не тонут. Таня попыталась напомнить Раневской

закон Архимеда.

– Что вы, дорогая, у меня была двойка, – отрешенно

сетовала Фаина Георгиевна.

– Почему, когда вы садитесь в ванну, вода вытесняется и

льется на пол? – наседала Таня.

– Потому что у меня большая жопа, – грустно отвечала

Раневская.

* * *

Маша Голикова, внучатая племянница Любови Орловой, подрабатывала корреспондентом на радио. После записи

интервью она пришла к Фаине Георгиевне и сказала:

– Все хорошо, но в одном месте нужно переписать слово

«феном е н». Я проверила, современное звучание должно

быть с ударением в середине слова – «фен о мен». Раневская

переписала весь кусок, но, дойдя до слова «феномен», заявила в микрофон:

– Феном е н, феном е н и еще раз феном е н, а кто говорит

«фен о мен», пусть идет в жопу.

* * *

Фаина Георгиевна гуляет по Петергофу, все фонтанирует,

«из Самсона» струя бьет вверх и т. д. Раневская возмущенно

говорит:

– Это неправда!

* * *

Увидев только что установленный памятник Карлу Марксу

напротив Большого театра:

– Это же холодильник с бородой.

* * *

– Чем умный отличается от мудрого? – спросили

у Раневской.

– Умный знает, как выпутаться из трудного положения, а

мудрый никогда в него не попадает.

* * *

У Раневской спросили:

– Чем может утешиться человек, с которым случилось

несчастье?

– Умный человек утешится, когда осознает неминуемость

того, что случилось. Дурак же утешается тем, что и с

другими случится то же.

* * *

– Женщина, чтобы преуспеть в жизни, должна обладать

двумя качествами. Она должна быть достаточно умна для

того, чтобы нравиться глупым мужчинам, и достаточно

глупа, чтобы нравиться мужчинам умным, – говорила

Раневская.

* * *

– А как вы считаете, кто умнее – мужчины или

женщины? – спросили у Раневской.

– Женщины, конечно, умнее. Вы когда-нибудь слышали о

женщине, которая бы потеряла голову только от того, что у

мужчины красивые ноги?

* * *

Раневская выступала на одном из литературно-театральных

вечеров. Во время обсуждения девушка лет шестнадцати

спросила:

– Фаина Георгиевна, что такое любовь?

Раневская подумала и сказала:

– Забыла. – А через секунду добавила: – Но помню, что это

что-то очень приятное.

* * *

Раневская очень боялась, что ей могут предложить

сотрудничать с КГБ – это в то время было распространено.

Как отказаться, что делать? Один ее знакомый посоветовал

в случае, если такое предложение поступит, сказать, что она

кричит во сне. Тогда она не подойдет для сотрудничества и

предложение будет снято. Однажды, когда Фаина

Георгиевна работала в Театре имени Моссовета, к ней

обратился парторг с предложением вступить в партию.

– Ой, что вы, голубчик! Я не могу, я кричу во сне! –

воскликнула бедная Раневская. Слукавила она или

действительно перепутала эти департаменты, Бог знает!

* * *

В семьдесят лет Раневская вдруг объявила, что вступает в

партию.

– Зачем? – поразились друзья.

– Надо! – твердо сказала Раневская. – Должна же я хоть на

старости лет знать, что эта сука Верка Марецкая говорит

обо мне на партсобраниях.

* * *

Поняла, в чем мое несчастье: скорее поэт, доморощенный

философ, «бытовая» дура – не лажу с бытом. Урод я!

* * *

Как-то Раневской позвонила Ксения Маринина, режиссер

телепередачи «Кинопанорама», хотела заехать.

– К-Ксаночка, в-вам не трудно купить хлеба в нашей

булочной? – попросила Фаина Георгиевна. – К-Ксаночка, хлеб надо обжечь на огне, а то рабочие на него ссали, –

попросила Фаина Георгиевна, когда Маринина пришла.

– Все готово – обожгла хлеб, – вскоре сообщила Маринина.

– Вы д-долго его обжигали, Ксаночка? Ведь они д-долго на

него ссали! – удрученно говорила Раневская.

* * *

У Раневской спросили: что для нее самое трудное?

– О, самое трудное я делаю до завтрака, – сообщила она.

– И что же это?

– Встаю с постели.

Театральные роли и

фильмография Фаины

Раневской

Театральные роли

Крымский театр. 1920–1924 гг.

«Вишневый сад» (А.П. Чехов) – Шарлотта

«Три сестры» (А.П. Чехов) – Ольга, Наташа

«Чайка» (А.П. Чехов) – Маша

«Дядя Ваня» (А.П. Чехов) – Войницкая

«Иванов» (А.П. Чехов) – Зюзюшка

«Последняя жертва» (А.Н. Островский) – Глафира

Фирсовна

«Волки и овцы» (А.Н. Островский) – Анфиса Тихоновна

«Без вины виноватые» (А.Н. Островский) – Галчиха

«На всякого мудреца довольно простоты» (А.Н.

Островский) – Манефа

«Гроза» (А.Н. Островский) – Сумасшедшая барыня

«На дне» (А.М. Горький) – Настя

«Ревизор» (Н.В. Гоголь) – Пошлепкина, унтер_офицерская

вдова

«Женитьба» (Н.В. Гоголь) – Сваха

«Роман» (Э. Шелтон) – Кавалини

Смоленск, Архангельск, Сталинград, Баку. 1925–

1931 гг.

«Коварство и любовь» (Ф. Шиллер) – Леди Мильфорд

«Бесприданница» (А.Н. Островский) – Тетка Карандышева

«Дворянское гнездо» (И.С. Тургенев) – Лаврецкая

«Живой труп» (Л.Н. Толстой) – Маша

«Свадьба» (А.П. Чехов) – Змеюкина

«Юбилей» (А.П. Чехов) – Мерчуткина

«Гамлет» (В. Шекспир) – Королева

«Ярость» (Е.Г. Яновский) – Председатель колхоза

«Чудак» (А.Н. Афиногенов) – Трощина

«Любовь Яровая» (К.А. Тренев) – Дунька

«Чудеса в решете» (А.Н. Толстой) – Марго

Москва. Камерный театр. 1931 г.

«Патетическая соната» (Н.Г. Кулиш) – Зинка

Москва. Центральный театр Красной Армии.

1933–1939 гг.

«Чужой ребенок» (В.В. Шкваркин) – Мать

«Гибель эскадры» (А.Е. Корнейчук) – Оксана

«Васса Железнова» (А.М. Горький) – Васса

«Слава» (В.М. Гусев) – Мать

«Последняя жертва» (А.Н. Островский) – Глафира

Фирсовна

Москва. Московский театр Драмы. 1943–1949 гг.

«Беззащитное существо» (А.П. Чехов) – Щукина

«Капитан Костров» (А.М. Файко) – Свояченица

«Лисички» (Л. Хелман) – Берди

«Молодая гвардия» (А.А. Фадеев) – Бабушка Олега

Кошевого

«Закон чести» (А.П. Штейн) – Жена Лосева

Москва. Театр имени Моссовета. 1949–1956 гг.

«Модная лавка» (И.А. Крылов) – Сумбурова, 1949

«Рассвет над Москвой» (А.А. Суров) – Агриппина

Солнцева, 1950

«Шторм» (В.Н. Билль_Белоцерковский) – Манька-спекулянтка, 1951

«Рассказы о Турции» (Н. Хикмет) – Старуха Фатьма

Нурхан, 1953

«Сомов и другие» (А.М. Горький) – Анна Сомова, 1954

Москва. Московский театр им. А.С. Пушкина.

1956–1964 гг.

«Игрок» (Ф.М. Достоевский) – Антонида Васильевна, 1956

«Мракобесы» (А.Н. Толстой) – Прасковья Алексеевна, 1960

«Деревья умирают стоя» (А. Касона) – Бабушка,1958

Москва. Театр имени Моссовета. 1964–1982 гг.

«Дядюшкин сон» (Ф.М. Достоевский) – Марья

Александровна, 1964

«Странная миссис Сэвидж» (Д. Патрик) – Миссис Сэвидж, 1966

«Дальше – тишина» (В. Дельмар) – Люси Купер, 1969

«Последняя жертва» (А.Н. Островский) – Глафира

Фирсовна, 1973

«Правда – хорошо, а счастье лучше» (А.Н. Островский) –

Филицата, 1980

Фильмография

«Пышка» (1934) – госпожа Луазо

«Дума про казака Голоту» (1937) – попадья

«Ошибка инженера Кочина» (1939) – Ида Гуревич, жена

портного

«Подкидыш» (1939) – Ляля

«Человек в футляре» (1939) – жена инспектора

«Любимая девушка» (1940) – Маня, тетка Добрякова

«Мечта» (1941) – Роза Скороход

«Как поссорились Иван Иванович с Иваном

Никифоровичем» («Миргород») (1941) – Горпина

«Александр Пархоменко» (1942) – таперша

«Новые похождения Швейка» («Солдатская сказка») (1943) – тетушка Адель

«Три гвардейца» («Родные берега») (1943) – Софья

Ивановна, директор музея

«Свадьба» (1944) – мать невесты

«Небесный тихоход» (1945) – профессор медицины

«Слон и веревочка» (1947) – бабушка

«Золушка» (1947) – мачеха

«Рядовой Александр Матросов» (1947) – военврач

«Весна» (1947) – Маргарита Львовна, экономка

«Встреча на Эльбе» (1949) – миссис Мак-Дермот

«У них есть Родина» (1949) – фрау Вурст

«Девушка с гитарой» (1958) – Зоя Павловна Свиристинская

«Драма» (короткометражный; 1960) – Мурашкина

«Осторожно, бабушка!» (1960) – Елена Тимофеевна, бабушка

«Так и будет» (1963) – эпизод

«Легкая жизнь» (1964) – спекулянтка Маргарита Ивановна, она же «королева Марго»

«Первый посетитель» (1965) – старая барыня

«Сегодня – новый аттракцион» (1965) – Ада

Константиновна, директор цирка, в прошлом акробатка на

канате

«Дальше – тишина» (фильм-спектакль; 1978) – Люси Купер