Холодный мир (fb2)

- Холодный мир [litres][Winter World] (пер. Алексей Викторович Ерыкалин) (Долгая зима - 1) 1442K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - А. Дж. Риддл

А. Дж. Риддл
Холодный мир

1
Эмма

На протяжении последних пяти месяцев я наблюдаю за тем, как мир умирает.

Под ледниками, сметающими все на своем пути, скрылись Канада, Англия, Россия и Скандинавия. Все это выглядело так, будто они и не собираются останавливаться. Полученные нами данные это подтверждают.

Через три месяца лед покроет землю, и жизнь, какой мы ее знаем, перестанет существовать.

Моя работа заключается в том, чтобы выяснить — почему.

И чтобы остановить это.

* * *

Меня будит сигнал тревоги. Выбравшись из спального мешка, я открываю дверь своей каюты.

Я не могу нормально спать с тех пор, как прибыла на Международную космическую станцию, и особенно с того момента, как начались Эксперименты по изучению Зимы. Я ворочаюсь каждую ночь, размышляя о том, что обнаружат зонды и сможет ли полученная с них информация спасти нас.

Переместившись в модуль Хармони, я нажимаю на кнопки настенной панели, пытаясь выяснить причину завывающей сирены. Судя по показаниям датчиков, температура радиаторов солнечной батареи продолжает неуклонно расти и они перегреваются. Почему? Нужно это остановить…

До моего уха доносится голос с сильным русским акцентом, принадлежащий Сергею: «Это солнечная батарея, командир».

Я смотрю на экран.

— Объясни.

В ответ — тишина.

— Сергей, отвечай. Туда попал космический мусор? Почему температура растет?

На МКС есть миллион способов погибнуть, и один из них, без сомнения, — потеря солнечной батареи. Причем вариантов потерять саму батарею ничуть не меньше. Они работают так же, как и фотоэлектрические батареи на Земле: солнечная радиация превращается в них в электрический ток, высвобождая большое количество тепла. Жар рассеивается через радиаторы, направленные в противоположную сторону от солнечного света — прямо в темноту космоса. Если они перегреваются, то жару некуда деваться, кроме как внутрь станции, а для комфортной жизни такое развитие событий подходит мало.

С этой ситуацией нужно разобраться как можно скорее.

Голос Сергея звучит почти раздраженно: «Это не мусор, командир. Как только сам разберусь — сразу сообщу. Пожалуйста, ложитесь спать».

Дверь соседней каюты отъезжает в сторону, и в проеме появляется заспанное опухшее лицо доктора Эндрю Бергина.

— Эмма, привет. Что случилось?

— Солнечная батарея.

— Все в порядке?

— Пока не уверена.

— Сергей, как думаешь — в чем дело?

— Я думаю, что дело в солнечной радиации. Ее уровень слишком высок, — отвечает Сергей по коммуникатору.

— Вспышка на Солнце?

— Да, больше нечему. Из строя вышел не один радиатор — они все перегрелись.

— Выруби батарею и переходи на резервное питание.

— Командир…

— Выполняй, Сергей. Сейчас же.

На панели отображается восемь солнечных батарей и тридцать три тысячи расположенных на них фотоэлектрических панелей. Я вижу, как они отключаются одна за одной и показатели температуры с датчиков радиаторов начинают ползти вниз.

На резервном питании мы какое-то время сможем продержаться. Я знаю это, потому что мы делаем так пятнадцать раз за день, когда солнечные батареи находятся в тени Земли.

В голове звучит вопрос доктора Бергин: «Есть какая-нибудь информация от зондов?».

Уже проверяю.

Месяц назад международная ассоциация запустила космические зонды для измерения солнечной радиации в попытке обнаружить какие-либо аномалии. Зонды были частью Экспериментов по Изучению Зимы — крупнейшего научного исследования из когда-либо проводившихся. Основная его цель — понять, почему Земля остывает. Мы знаем, что солнечная радиация снижается, но этого, по идее, не должно происходить. Земля должна становиться теплее.

На МКС данные от зондов поступили бы в первую очередь, но на данный момент от них не было слышно ничего. Эти данные могли бы спасти человечество или хотя бы дать понять, сколько у нас осталось времени.

Мне следовало бы снова заснуть, но раз уж я встала, значит, встала.

И к тому же мне не терпится увидеть первые данные от зондов. На Земле осталась моя семья, и я хочу знать, что с ними произойдет. Да и среди астронавтов МКС звучал невысказанный вопрос: что станет с нами? Если мир умирает и нам некуда возвращаться, оставят ли нас здесь? Трое из нас должны вернуться через месяц, трое — через четыре месяца. Но найдут ли наши страны, уже сейчас столкнувшиеся с беспрецедентным продовольственным кризисом, ресурсы для нашего возвращения?

По всему миру правительства борются за эвакуацию своих граждан в последние обитаемые зоны планеты. И перед ними встает трудный вопрос: что делать с теми, кого эвакуировать невозможно? Как много они готовы потратить на то, чтобы вернуть шесть человек из космоса?

Возвращение на Землю — это не прогулка в парке. У нас, по сути, нет индивидуальных спасательных модулей, а только две капсулы «Союз», которые и доставили нас на МКС. Каждая из них вмещает в себя до трех человек, так что мы можем воспользоваться капсулами для того, чтобы покинуть станцию. Хотя нам все равно необходима координация с Земли, а также кто-то, кто подберет нас после приземления.

Еще бо́льшая помощь нам понадобится после возвращения, в частности длительный курс реабилитации. В космосе из-за недостатка гравитации наши кости теряют плотность. Причем в первую очередь это происходит там, где на скелет ложится основная нагрузка — тазобедренный сустав, позвоночник и ноги. Кости в прямом смысле исчезают, как при остеопорозе. Кальций, которого не хватает в организме, приводит к образованию камней в почках, а в космосе это совсем не то, что вы хотели бы получить. Кое-кто из первых астронавтов, побывавших на МКС, терял почти два процента плотности костей в месяц — благодаря статистике у нас есть эти цифры. Но по возвращении мне все равно придется пройти реабилитацию. Я не узнаю, в какой я физической форме, до тех пор, пока мои ноги не коснутся земли (или льда, что тоже вероятно).

Правда в том, что наша польза для людей на поверхности заключается только в проведении Экспериментов по Изучению Зимы. Если мы не сможем выяснить, что являлось причиной Долгой Зимы и то, как ее можно остановить, мы никогда не покинем эту станцию. Мы попали в ловушку между холодным темным космосом и замерзающей планетой под нами. Сейчас это наш дом и, возможно, будет еще им какое-то время.

Это хороший дом. Лучший из всех, что у меня были.

Я медленно продвигаюсь через модули МКС, помогая себе руками и ногами. Станция похожа на набор огромных труб, прикрученных друг к другу под разными углами. В большинстве отсеков находятся лаборатории, некоторые же служат просто переходами.

«Юнити» был первым американским модулем, пристыкованным к МКС в 1998 году, и имел шесть стыковочных слотов, похожих на туннели, соединенных в общую канализационную систему.

Я перехожу в модуль «Транквилити», где находится жизненно важное оборудование, рециркулятор воды, генераторы кислорода и туалет, которым пользоваться так же трудно, как и ожидать, что здесь будет специальный космический стульчак (МКС создавалась мужчинами для астронавтов-мужчин, так что — никак иначе).

Пройдя «Транквилити», я оказываюсь в обзорном модуле Европейского Космического Агентства. Это большой купол с семью тридцатидюймовыми иллюминаторами, обеспечивающими панорамный обзор космоса и Земли. Он заставляет меня задержаться на мгновение и осмотреться.

Высота орбиты МКС составляет примерно двести пятьдесят миль над поверхностью Земли. В день станция совершает 15,54 оборота, а это означает, что мы видим рассвет или закат каждые сорок пять минут.

Сейчас станция пересекает линию терминатора, открывая взгляду часть планеты, залитую солнечным светом, — Северную и Южную Америки.

Лед распространился до Великих озер, подобно белоснежным пальцам, погружающимся в синюю воду. В скором времени ледники покроют их целиком и двинутся дальше на юг. Мичиган, Висконсин, Миннесота и некоторые области Нью-Йорка уже эвакуированы.

Соединенные Штаты произвели все вычисления. Сейчас уже известно, какие зоны на поверхности Земли останутся обитаемыми. Пометка: они ниже уровня моря. Огромный лагерь был разбит в Долине Смерти, штат Калифорния, уже подписаны торговые соглашения с Ливией и Тунисом. Но все понимают, что долго они не продержатся; по крайней мере, не тогда, когда выживание станет ежедневной задачей.

Проще говоря, мир будет пытаться пропихнуть восемь миллиардов людей через узкое горлышко воронки, в которой могут спастись лишь немногие.

Это будет война.

Занимаясь на беговой дорожке, я запрашиваю отчет о состоянии станции. Солнечную батарею Сергей так еще и не включил, из-за чего я захотела было сама его проверить, но вспомнила, что он работает лучше, если предоставить ему свободу действий. Существует один важный момент в близком существовании шести человек: ты знаешь личные границы каждого.

Я снова проверяю, нет ли данных от зондов (все еще ничего), и начинаю читать почту.

Первое письмо от сестры.

Я никогда не была замужем, и у меня нет своих детей, в отличие от нее. Для меня эти дети — настоящее сокровище, двое лучших из всех живущих людей на свете.

В письме нет ни темы, ни содержания, а только лишь моя сестра Мэдисон, говорящая на камеру. Как будто она понимала, что я буду слушать, идя спокойным шагом по беговой дорожке, и не смогу прервать ее рассказ.

«Привет, Эм. Я знаю, надо присылать короткие видео, но мне нужно многое тебе сказать. До Дэвида дошли кое-какие слухи. Говорят… что многое в скором времени поменяется. Что проводится большой эксперимент и мы скоро узнаем, почему началась Длинная Зима. Здесь люди продают свои дома за гроши и переезжают в Ливию и Тунис. Сумасшедшие. Они посылают солдат на…»

Видео обрезано на минуту или около того — цензура. Я продолжаю бежать по дорожке и смотреть на экран. Наконец, там снова появляется лицо сестры, но теперь с ней рядом два ребенка: Оуэн и Аделина.

— Привет, тетя Эм! — кричит Оуэн. — Смотри!

Он убегает из кадра, камера поворачивается, и я вижу, как он забрасывает мяч в баскетбольное кольцо, висящее футах в пяти^[1] над полом.

— Записала? — спрашивает он у мамы.

— Да.

— Я сейчас повторю, если ты все-таки не нажала запись.

Я улыбаюсь, видя, как моя сестра поворачивает к себе камеру. «Они возвращают тебя домой? Если да, то… каков план? Я знаю, ты не сможешь водить какое-то время и тебе придется проходить реабилитацию. Конечно же, ты можешь жить с нами, если НАСА не собирается… если НАСА не может помочь тебе встать на ноги. Пришли мне ответ побыстрее, хорошо? Люблю тебя».

Мэдисон поворачивается к детям, которые теперь спорят на заднем плане. «Попрощайтесь с тетей Эммой».

Оуэн поднимает голову над диваном и машет рукой: «Пока!»

Аделина садится рядом с матерью и прижимается к ней, по-видимому, стесняясь камеры: «Пока, тетя Эмма. Люблю тебя».

Я уже начинаю писать ответ, когда неожиданно на экране всплывает окно:

ПОЛУЧЕНЫ ДАННЫЕ: ЗОНД 127.

В ту же секунду я открываю его и начинаю спешно проверять информацию по солнечной радиации. Увиденное повергает меня в состояние шока: они намного выше, чем данные, получаемые на поверхности Земли. Но ведь в этом нет смысла, так как зонд находится на том же расстоянии от Солнца. Может быть, его зацепила солнечная вспышка? Нет, данные постоянны на протяжении всего периода измерений. Может, какой-то локальный феномен.

Мое сердце практически останавливается, как только я открываю видеотелеметрию с зонда: на фоне солнца в кадре четко виден черный объект. Не астероид — они зубчатые и каменистые. У этого же объекта плавные линии и продолговатая форма. На что бы я сейчас ни смотрела, ясно одно — оно рукотворное.

Поскольку мы находимся на постоянной связи с агентствами в США, России, Европе, Китае, Индии и Японии, я сразу же активирую линию связи с Центром Сетевых Интеграций имени Годдарда, находящимся в Мэриленде.

— Годдард, это МКС. Мы получили первые данные с зондов. Идет процесс обработки. Примечание: сто двадцать седьмой что-то обнаружил. — Я глубоко вдыхаю, стараясь подобрать слова. — Первоначальная телеметрия показывает продолговатый объект с плавными гранями. На астероид или комету не похоже. Повторяю: похоже, что это не естественный объект, созданный…

Гаснет планшет, останавливается беговая дорожка. Одновременно с этим по станции проходит дрожь и в модуле начинает мигать свет.

Я включаю свой личный коммуникатор. — Сергей…

— Перегрузка по мощности, командир.

Ясней не стало. Солнечная батарея по-прежнему отключена, и станция находится на резервном питании.

По корпусу снова проходит дрожь, и у меня включается инстинкт самосохранения.

— Всем! Быстро вылезти из кроватей! Переходим в капсулу «Союз»! Запустить процедуру эвакуации!

Станцию начинает трясти, и меня отбрасывает в стену. Кружится голова, но тело реагирует абсолютно инстинктивно, и, помогая себе руками, я поднимаюсь к куполу. Через иллюминаторы я вижу, как Международная космическая станция разваливается на куски.

2
Джеймс

Скоро начнется мятеж.

Я чувствую растущее напряжение, и, куда бы я ни направился, везде меня провожают долгими взглядами, передают друг другу новости и шепчутся о секретах.

Замерзает воздух. Лед все ближе и ближе, и мы здесь в ловушке, так что если не сможем выбраться — нас всех ждет смерть.

О чем же говорят? О плане спасения. Это хорошие новости, а плохие заключаются в том, что я не являюсь частью этого плана. Мне не говорят ни слова, и я сомневаюсь, что вообще скажут.

В этой ситуации я мало что могу поделать. Так что остается только выполнять свою работу, не поднимать головы и слушать новости.

По разбитому телевизору как раз показывают очередной выпуск на CNN, но голос репортера еле различим из-за грохота машин вокруг.

— В Майами три дня подряд идет снег, что бьет все рекорды и вынуждает правительство Флориды обращаться за федеральной поддержкой. Опросы показывают рост протестных настроений среди горожан и управляющей верхушки на северо-востоке, которые усиливают давление на федеральное правительство. Они требуют ускорить темпы эвакуации. С приближением Долгой Зимы…

Не знаю, кто придумал этот термин «Долгая Зима» — может, СМИ или правительство. Так или иначе — он закрепился. Народу он нравится больше, чем «оледенение» (слишком технический) или Ледниковый Период (слишком необратимый). Долгая Зима звучит так, как будто ее конец вот-вот наступит; как будто это еще одно время года, просто очень длинное. Надеюсь, смысл именно такой. Я уверен, что Национальное управление по исследованиям океанов и атмосферы, а также все его дочерние организации по всему миру уже знают правду. Если это так, то нам они еще об этом не сообщили (отсюда и высочайшие рейтинги таких новостей).

Звучит тревожный гудок.

Я не обращаю на него внимания.

Начинается следующий репортаж, а поскольку я уже достаточно давно прекратил работать, понять сетку вещания не сложно. Согласно титру внизу кадра, на экране показывается порт Росайт, что неподалеку от Эдинбурга, Шотландия. Мужчина-репортер стоит в доках в тени огромного круизного корабля. С борта перекинут трап, и по нему на корабль медленно движется поток людей. Деревья вдали абсолютно белые, как если бы они покрылись льдом целиком. Снег падает на каменные плиты.

— То, что вы видите у меня за спиной, похоже на погрузку отдыхающих для воскресного круиза, однако ничто так не далеко от правды, как это. Круизный корабль, который вы видите на экране, еще три недели назад назывался «Изумрудная Принцесса», после чего он был нанят правительством Его Величества и переименован в «Летнее солнце». Это один из сорока круизных кораблей, которые на протяжении какого-то времени будут эвакуировать жителей Великобритании в более теплые южные широты. «Летнее Солнце» отправится в Тунис, откуда пассажиров отправят в лагерь для эвакуированных вблизи Кебили. Этот лагерь является частью соглашения долгосрочной аренды между Соединенным Королевством и Тунисом. Такой же маршрут предстоит проделать жителям Норвегии, Швеции, Финляндии, России и Японии. Такая программа по спасению жителей Земли вызывает воспоминания об эвакуации в Великобритании во время Второй мировой войны, когда в результате операции «Пайпер» от угрозы нацизма было спасено три с половиной миллиона жителей…

Недвижимость на экваторе стала разлетаться как горячие пирожки. Такие места стали называться «зимними небесами». Все они находились ниже уровня моря и обладали аномально высокой температурой: Долина Смерти в Калифорнии, Эль-Азизия в Ливии, Вади-Хальфа в Судане, Деште-Лут в Иране и Кебили в Тунисе. Два года назад, если бы вы приехали в одно из этих мест и оставили бы утром открытую бочку с бензином, к обеду бы в ней ничего не осталось. Тогда это были пустоши, а сейчас — путеводные маяки надежды, оазисы среди Долгой Зимы. И миллионы людей беднеют на глазах, продавая все, что можно, лишь бы купить заветное место в таком лагере. Интересно, будут ли они там в безопасности.

Звучит сигнал, аналогичный прежнему, но с другой машины. Это не тот сигнал тревоги, который я жду.

Когда он повторяется в третий раз, я вытаскиваю простыни из трех сушилок и начинаю их сворачивать.

Моя работа — это стирка, и я занимаюсь ею два последних года, с тех самых пор, как приехал в Федеральный Коррекционный Институт Эджфилда. Как и две другие тысячи местных обитателей, я утверждаю, что невиновен. Но, в отличие от большинства моих здешних знакомых, я действительно невиновен.

Если я в чем-то виновен, то это явно что-то особенное, к чему мир еще не готов, и это пугает людей. Моя ошибка — или, если хотите, преступление — не свойственна человеческой природе. Люди вообще не любят того, что им незнакомо, и в особенности того, что может изменить окружающую их жизнь.

Занимавшиеся моим делом юристы нашли какой-то малоизвестный закон, и мое дело стало в нем прецедентом. Остальным же выразили мысль достаточно четко: такое нам не нужно.

Я был приговорен, когда мне был тридцать один год, а выйду отсюда в семьдесят. (В случае с федеральным преступлением условное освобождение невозможно). Если я буду хорошо себя вести, то смогу выйти на свободу после отбывания восьмидесяти пяти процентов моего срока.

Когда я только прибыл в Эджфилд, то придумал шесть вариантов побега. Дальнейшие размышления привели меня к выводу, что только три из них практически осуществимы и всего два имеют высокие шансы на успех. Что делать потом — вот в чем заключалась проблема. После осуждения мое имущество было конфисковано, и я не мог связаться с друзьями или семьей, не подвергнув их опасности. Весь остальной мир начал бы охотиться за мной и при встрече, возможно, попытался бы убить.

Так что я решил остаться и заниматься стиркой, стараясь даже в таком месте, как Эджфилд, не зря прожить свою жизнь. Такой уж я есть, хоть и понял это только здесь: человеческая природа — единственное, от чего мы не можем сбежать.

Каждый день несколько охранников поднимают нас на работу. Это меня беспокоит, и я знаю — почему: непонятно, делают ли они это по приказу правительства или по своей собственной инициативе.

Приближается война за последние обитаемые зоны на Земле, и больше всего преимуществ будут иметь люди, обладающие военной или политической силой. Например, офицеры исправительного учреждения. Лагеря будут похожи на тюрьмы, и правительству понадобятся мужчины и женщины, специально обученные управлению большими массами людей, находящимися взаперти. От этого зависит спасение человечества.

В этом и заключается моя проблема. Эджфилд в Южной Каролине находится на полпути между Атлантой и Чарльстоном. Здесь уже идет снег (в августе), но льды пока еще до нас не добрались. Как только они дойдут сюда, начнется эвакуация, в которую заключенные не попадут. Правда в том, что от правительства требуют в первую очередь спасти детей, затем взрослых, и они уж точно не повезут с ними заключенных (тем более через Атлантический океан и обитаемые области Северной Африки). Такое расставление приоритетов позволяет быть уверенным в том, что заключенные не сбегут за основной массой людей на юг, и доставляет еще больше неудобств уже и так делающему все возможное правительству. Нет, здесь нас точно запрут накрепко. Или даже хуже.

Поэтому я снова вспомнил о своих планах побега, как и все мои здешние сокамерники. Такое чувство, как будто пришел на салют Четвертого июля — все ждут первого залпа. Продолжение же будет настолько быстрым и жестоким, что я сомневаюсь, смогут ли многие из нас спастись.

Мне нужно торопиться.

Дверь в прачечную открывается, и в проеме показывается надзиратель.

— Доброе утро, док.

— Доброе, — отвечаю я, не поднимая головы.

Педро Альварес, как мне кажется, один из лучших местных офицеров. Он молод, честен и не играет в игры.

Если подумать, то это даже хорошо, что я тут. Тюрьма — абсолютно уникальное место, где можно изучить человеческую природу, которая, повторюсь, была моим слабым местом и настоящей причиной того, что тут я постоянно был на нервах.

Со временем я поверил, что большинство надзирателей идет на эту работу только ради одного — власти. Они хотят иметь власть над другими людьми по той простой причине, что кто-то когда-то имел власть над ними. В этом и заключается первый из краеугольных камней человеческой природы: в зрелости мы хотим того, чего были лишены в детстве.

Однако в Педро мне нравится то, что в сложившейся системе является отклонением от нормы. Стремясь к дружбе с ним, я разузнал многое о его жизни и понял, что у Педро мотивация была отличной от других. Вот что мне удалось узнать. Его семья — родители, братья и сестры — все еще в Мексике. У него есть жена, примерно двадцати семи лет, и двое сыновей — трех и пяти лет. И, наконец, я знаю, что его жена — это единственная причина того, что он работает в Эджфилде.

Педро вырос в Мичоакане, горном мексиканском штате, не подчиняющемся никаким законам. Там правят наркокартели, а убийства случаются чаще, чем аварии на дороге. Поэтому, как только его жена забеременела, Педро решил переехать сюда, так как не хотел, чтобы его дети выросли такими же, как он сам.

Днем он работал в строительной бригаде, а ночью и по выходным изучал уголовное право в местном колледже Спартанбурга. В день выпуска он сказал жене, что поступает на службу к шерифу округа, потому что не хочет, чтобы это место стало вторым Мичоаканом. Он хотел сохранить закон и порядок ради своих собственных детей.

Второй краеугольный камень человеческой природы заключается в том, что родители всегда хотят дать своим детям то, чего они сами были лишены.

После известия от Педро о принятии его в ряды шерифов его жена просмотрела газетные сводки о несчастных случаях среди офицеров полиции и поставила ультиматум: либо он находит себе новую работу, либо — новую жену.

Они нашли компромисс. Педро стал надзирателем, в чью пользу была статистика смертности, кроме того, Марию Альварес абсолютно устроили его рабочие часы. Естественно, были и бонусные выплаты за переработку; за работу в воскресенье — на 25 процентов больше; к тому же такая работа позволяла через двадцать пять лет получить от правительства пенсию за опасную службу — как раз к его сорок девятому дню рождения. Хороший выбор. Как минимум, до начала Долгой Зимы.

Я ждал, что Педро уволится отсюда первым и вернется в Мексику к семье. Тем более что там же были созданы обитаемые зоны и в скором времени туда хлынут орды из Канады и США.

Но вместо этого Педро оставался тут до последнего. Ученый во мне хотел знать почему, а поскольку я был настроен бежать, то мне нужно было это узнать.

— Что, Педро? Вытянул короткую соломинку?

Он удивленно поднял бровь.

Поскольку он здесь был практически моим другом, то я не мог удержаться, чтобы не сказать следующие слова:

— Ты не должен быть тут. Вы с Марией и детьми уже должны ехать на юг.

Педро смотрит на носки своих ботинок.

— Я знаю, док.

— Тогда почему ты по-прежнему здесь?

— Мало трудового стажа, или мало друзей — а может, и того и другого.

Он прав. Но причина еще и в том, что его начальство знает — как только начнется мятеж, Педро будет драться. Мир, в котором мы живем, так устроен, что сильные люди несут тяжесть поступков за двоих — и погибают первыми.

— Все дело в заработной плате, — пожимает плечами Педро.

В дверном проеме появляется один из осужденных и оглядывает комнату широко раскрытыми остекленевшими глазами. Он под наркотиками. Это Марсель, и его появление всегда означает плохие новости.

Педро поворачивается, но Марсель быстро обхватывает его сзади, обездвиживая руки, и приставляет к горлу надзирателя самодельный нож.

Кажется, что время остановилось. Я прислушиваюсь к едва различимому шуму стиральных машин и сушилок, сквозь который различаю что-то новое; чувство накатывающихся изменений приближается издалека, как гром. Шаги, топот толпы по тюремным коридорам, перекрываемый криками, в которых я пока не могу разобрать слов.

Педро пытается вырваться из захвата Марселя, когда в дверях появляется еще один заключенный. У него широкая грудь, и видно, что он на взводе, но его имени я не знаю.

— Поймал его, Сэл? — кричит он Марселю.

— Он мой.

Заключенный бросается наружу, и Марсель переводит взгляд на меня.

— Они бросят нас тут замерзать, Док, ты же знаешь.

Он ждет моего ответа, но я молчу. Педро скрипит зубами, пытаясь освободить правую руку.

— Так ты с нами, Док?

Наконец Педро удается разорвать захват, и он быстро опускает руку в карман. Я никогда не видел, чтобы он использовал оружие, и поэтому даже не уверен, что оно у него есть.

Марсель не хочет дожидаться ответа на этот вопрос, а потому приставляет нож ближе к шее надзирателя.

И я делаю свой выбор.

3
Эмма

Плавая под куполом модуля «Транквилити», я вижу, как МКС крутит и болтает, подобно домику фермера, подхваченному торнадо.

Солнечная батарея уничтожена, фотоэлектрические ячейки превратились в щепки и улетели в темноту. Когда станция потеряет герметичность и внутрь ворвется космический вакуум — лишь вопрос времени.

Но я вижу, что среди хаоса разрушений есть и надежда: к станции пристыкованы капсулы «Союз». Я никак не смогу к ним успеть, так же, как и Сергей или Стефани. Хотя каждая капсула вмещает трех человек.

— Пирсон, Бергин, Перес — садитесь в капсулу «Союз», пристыкованную к модулю «Рассвет». Прямо сейчас, это приказ.

Нас этому учили. «Союз» можно отстыковать от МКС за три минуты и приземлиться в Казахстане через четыре часа.

В моем наушнике слышен голос, но из-за помех я не могу понять — чей. Внутренние коммы накрылись, так что слышат ли они меня? Надеюсь, что да.

Нужно сообщить на Землю.

— Годдард, мы эвакуируемся…

В меня врезается стена и отбрасывает назад. Сгущающаяся тьма старается поглотить все вокруг, но я отталкиваюсь и скольжу через модуль «Транквилити». Чувствую, что вот-вот потеряю сознание, но борюсь изо всех сил, как ныряльщик, которого уносит волной прибоя, старается выплыть на поверхность.

Пока я на станции — я в ловушке. Считаные секунды отделяют меня от момента, когда она взорвется и все, что есть внутри, высосет в космос. У меня есть только один шанс спастись: в костюме EVA.

Схватив первый же скафандр, я быстро надеваю его и застегиваюсь. В нем у меня будет кислород, электричество и коммуникатор — если они еще работают.

— Годдард, вы меня слышите?

— Слышим вас, командир Мэтьюс. Доложите о ситуации.

Но до того, как я успеваю что-то сказать, модуль, в котором я нахожусь, взрывается, и меня утаскивает в разверзшуюся тьму.

* * *

Сознание и чувства возвращаются ко мне волнами. Как будто ты режешь лук: сперва ничего, а потом сразу — боль, тошнота и полная тишина вокруг.

Я все еще пристегнута к станции, но модуль подо мной разделен надвое, и я могу видеть Землю. Ледяные поля покрывают Сибирь и движутся к Китаю. Контраст между белым снегом и зелеными лесами выглядит прекрасно до тех пор, пока ты не задумываешься, что именно так сейчас выглядят разрушения и смерть.

Части МКС плавают вокруг, как детальки от конструктора Лего, но ни одной капсулы «Союз» не видно. Я пытаюсь вызвать остальных членов команды — безрезультатно. Затем наземные станции — тот же результат. Я стараюсь сообразить, уменьшается Земля или увеличивается. Если последнее, то я падаю на планету и сгорю в атмосфере; если наоборот — я преодолею земное притяжение и улечу в космос, после чего либо задохнусь, либо, если станция продолжает вырабатывать кислород, умру от голода.

4
Джеймс

Я бросаюсь вперед и хватаю Марселя за руку. Моего веса недостаточно, чтобы повалить здорового мужчину, но я могу отвести нож от шеи Педро.

Надзиратель выворачивается из захвата, что-то достает из кармана и бьет этим Марселя в бок.

Я чувствую, как через меня проходит электрический разряд. Марсель начинает биться в конвульсиях, а выпущенный им нож падает на линолеумный пол, пока мы оба оседаем на пол, как два мешка с картошкой.

Думаю, для Педро незаконно иметь электрошокер, но я рад, что он у него есть.

Отодвинувшись от руки Марселя, я чувствую, что разряд тока слабеет. Я чувствую слабость, а онемевшие губы весят, кажется, целую тонну.

Пока треск электрошокера не прекращается, здоровый заключенный крутится, как рыба в доках.

Педро наконец дотягивается до ножа, и, к моему удивлению, Марсель хватает его за руку, но слишком слабо, чтобы удержать его. Свободной рукой заключенный бьет более слабого надзирателя по ребрам. Педро вскрикивает.

С трудом приподнявшись на трясущихся ногах, я хватаю Марселя за руку, мешая ему замахнуться для нового удара, и в тот же момент слышу, как кто-то зовет его по имени — по коридору к нам приближается новая группа заключенных.

Нож теперь у Педро в руке, и внезапно все тело Марселя покрывается кровью, заливая грудь, руку и меня вместе с ним. Клянусь, я чувствую, как он холодеет.

У него булькает в горле и медленно стекленеют глаза.

Педро скатывается с него, хватает его рацию. В последний момент я успеваю остановить его окровавленной рукой:

— Педро, нет.

Он замирает. Я продолжаю, тяжело дыша:

— Их слишком много. Охранников больше, чем заключенных. Сто на одного.

После этих слов Педро задумывается и, наконец, кивает головой.

— Я должен идти, Док. Это моя работа.

— Послушай меня. Когда он сюда пришел, то не стал перерезать тебе горло в ту же секунду. Как ты думаешь, почему?

Педро смотрит на меня искоса, размышляя. Так что я отвечаю за него:

— Он хотел взять тебя в заложники. Им нужен козырь на случай, если их план сорвется — живой щит. Если ты выйдешь из этой комнаты, то они попытаются тебя поймать и использовать против твоих же людей. Свяжут, будут избивать, и все это покажут в сети, чтобы видел весь мир. Чтобы видели твои дети.

Педро бросает взгляд на дверь прачечной. Это единственный выход отсюда, а поскольку крики снаружи все громче, у нас есть минута или чуть меньше.

— Док, ты должен остаться тут. Больше некуда идти.

Он встает, но я удерживаю его окровавленной рукой.

— Есть другой путь.

— Что…

— Некогда объяснять, Педро. Ты мне доверяешь?

* * *

Когда заключенные наконец вбегают в комнату, я дергаюсь, лежа на полу рядом с Марселем.

Их шестеро, каждый держит в руках нож или заточку, у одного есть рация.

— Марсель тут. Он мертв.

Они обступают меня, и я с усилием усаживаюсь, все еще вздрагивая. Такую роль играть не сложно — я на самом деле еще слаб.

— Кто это сделал? — кричит главарь.

— Я… его не видел.

Лысый парень, примерно моих лет, с покрытыми татуировками руками, упирает нож в адамово яблоко на моем горле. Я изображаю ужас, но не выказываю никакого напряжения.

— Он напал… на Марселя сзади. Ударил его шокером и толкнул на меня. Я выключился.

Из рации доносятся звуки выстрелов. Главарь заключенных отворачивается и выкрикивает приказы, меряя шагами прачечную.

— Я не могу… идти, — шепчу я слабым голосом. — Пожалуйста, понесите меня…

Отдернув нож от моего кадыка, они толкают меня на спину и выбегают из комнаты.

Удостоверившись, что они ушли, я стягиваю с себя окровавленную одежду и убираю ее в мешок для грязного белья. Прокрадываюсь к стоящей в середине сушилке, открываю ее и шепчу:

— Они ушли.

Простыни отодвигаются в сторону, и я вижу глаза Педро: испуганные, но благодарные.

— Сиди здесь, пока я не вернусь.

К счастью для него, Педро невелик ростом, но после того как он выбирается из сушилки наружу, видно, что он устал сидеть в таком положении.

Я чуть выше его, дюймов на пять-десять, так что сидеть внутри мне будет тесно, но тут уж ничего не поделать. Я с трудом могу идти и уж тем более не могу бежать или драться. Если придется сражаться — моя нынешняя форма явно не позволит проложить мне путь наружу.

Чтобы нас с Педро не было слышно, я включаю звук телевизора на максимум. Из сушилки, где сидел Педро, я слышу какой-то звук и понимаю, что он включил рацию, чтобы быть в курсе событий.

— Педро, — шепчу я, — ты должен выключить ее. Посторонние звуки — это смерть, друг мой.

С этими словами я забираюсь в сушилку, закрываю стеклянную дверь большой простыней и жду.

Я слушаю новости, пытаясь услышать хоть какие-то намеки на то, что происходит. Каждый репортаж по ТВ, похоже, посвящен Долгой Зиме и тому, как какая-нибудь семья смогла от нее спастись.

Я стараюсь не двигаться, но все тело болит как из-за той позы зародыша, в которой мне приходится сидеть, так и из-за поражения электрическим током.

Наконец, начинаются последние сводки, и мое внимание привлекают слова «бунт в тюрьме» и «Национальная гвардия». Отодвинув простыни, я вижу через стекло сушилки, как по телевизору передают посадку вертолетов вокруг тюрьмы. Это происходит не далее сотни ярдов от того места, где я прячусь сейчас.

Репортер эхом повторяет то, что я и так предполагал после начала бунта:

— Снижение внимания к обеспечению правопорядка федеральными и местными властями вследствие наступления Долгой Зимы привело к изменению правил подавления тюремных бунтов.

Мое внимание настолько захвачено новостями, что приближающиеся шаги я не слышу до тех пор, пока трое заключенных не входят внутрь. Они ищут нас, и в частности, Педро — им нужен козырь. Что касается меня, то, как только они поняли, что я сделал, они хотят отомстить. Месть в тюрьме — дело важное. И остановить их сейчас, похоже, некому.

5
Эмма

Я совсем потеряла счет времени. Прошло несколько часов, день, два дня?

Единственное, в чем я уверена, — у меня появились симптомы кессонной болезни. Не такие сильные, чтобы меня убить, но достаточные для того, чтобы я чувствовала их каждую секунду. Хочу, чтобы меня вырвало, но сейчас для этого не самое лучшее время.

Научное обоснование кессонной болезни звучит следующим образом. Давление на МКС и космическом шаттле равно 14,7psi^[2] — то есть равно атмосферному давлению на Земле на уровне моря. Скафандры EVA имеют давление 4,3 psi, равное атмосферному давлению на вершине Эвереста. Чем это плохо? Быстрое снижение давления приводит к образованию азота в крови и тканях тела. Растворяясь, он формирует пузырьки — прямо как при открытии банки содовой. То есть внутри банки содержимое находится под давлением, но стоит ее открыть, как давление начинает резко падать. Что в итоге? Шипучие пузырьки двуокиси углерода в жидкости. В моем же случае это пузырьки азота, только не в жидкости, а в моем теле. Этакая человеческая банка содовой под давлением, которую резко открыли, и теперь она выливается наружу.

Ныряльщики со «скубой^[3]» узнали о кессонной болезни давным-давно и с тех пор ищут способы ее избежать. На МКС у нас существует специальный протокол, которому мы следуем, перед тем как надеть скафандры EVA, чтобы избежать декомпрессии или даже смерти.

В настоящий момент мне настолько плохо, что я предвосхищаю свой следующий выбор. У меня все болит, я вымотана, но я ни за что не засну, потому что боюсь потом не проснуться.

Я изо всех сил цепляюсь за жизнь, за каждую ее секунду, и только сейчас понимаю, насколько хочу жить. Вот что действительно имеет значение в такой ситуации — желание жить.

Правда, прямо сейчас я мало что могу сделать. Просто смотрю на мусор, оставшийся от станции, пытаясь понять, спасся ли еще хоть кто-то или осталась ли у меня еще хоть какая-то возможность сохранить свою жизнь.

Временами часть станции падает в атмосферу и сгорает, как сверкающие частицы в песочных часах, отсчитывающих время до моей гибели. Я нахожусь на сходящей орбите, и это только вопрос времени, когда я вместе с той частью МКС, к которой прикреплена, упаду в атмосферу и сгорю.

Новая яркая вспышка — похоже, космического мусора сгорает все больше. Но нет, этот свет становится ярче и ярче — что-то приближается ко мне.

Ракета, все ближе и ближе.

От нее отделяется капсула и направляется в мою сторону.

За мной.

Я не верю собственным глазам, слезы текут по моему лицу — меня спасут.

6
Джеймс

В федеральной тюрьме с вами происходит, если так можно выразиться, удивительная вещь — вы получаете некую «уголовную породу». Вы не обычный вор или убийца, мотающий срок в тюрьме штата. Обитатели Эджфилда или других исправительных заведений — настоящие гении преступного мира. Ну или, как минимум, те, кто стремится совершить преступление, которое станет известным далеко за пределами штата, и нарушил федеральный закон.

Минус в том, что они достаточно умны, чтобы найти меня и Педро. Мои подозрения подтверждаются, когда я слышу, как открывается сушилка в самом начале ряда, а потом следующая.

Вдалеке слышен треск автоматной очереди. Национальная гвардия ворвалась внутрь, умело использовав фактор времени. Через несколько минут они будут тут, и тогда — никаких переговоров. Самое важное — элемент неожиданности.

Дверца моей сушилки распахивается, и чья-то толстая рука выбрасывает наружу простыни. Вслед за этим мне в лицо направляется дуло пистолета.

— Вылезай!

Подняв руки, я начинаю аккуратно выбираться из сушилки, превозмогая боль во всем теле.

Звуки выстрелов все ближе. Такое ощущение, что началась Третья мировая война.

— Закрой дверь и подопри ее столом! — кричит один заключенный другому.

Я уже почти вылез из сушилки, но хотел бы забиться обратно вглубь, потому что знаю, что меня ждет. Боже, эти ребята тупые. (Хотел бы я взять назад свои слова о среднем уровне интеллекта федеральных преступников.)

— Я сказал, вылезай!

Как бы я ни хотел остаться внутри, приказания под дулом пистолета нужно выполнять. Я пытаюсь встать на непослушных ногах, как молодой олененок, делающий первые шаги.

Педро находят пару секунд спустя. Он хоть и выбирается с трудом, но стоит, гордо выпятив грудь. Сейчас он мне нравится все больше и больше, и, надеюсь, мы не сдохнем здесь, посреди прачечной.

Они заставляют его встать на колени, предварительно отобрав рацию и электрошокер, который он использовал на Марселе.

Мне больно стоять, так что я, ссутулившись, приваливаюсь к сушилке и замечаю, что выстрелы стихли. Что бы там ни происходило — война закончилась.

Неожиданно оживает рация, которую один из заключенных, по-видимому, забрал у другого охранника.

— Обращаюсь к тем, кто находится в прачечной. Все кончено. Выходите с поднятыми руками — больше нам потери тут не нужны.

Предводитель мятежников выглядит совсем не так, как я ожидал. Белый, средних лет, не особенно мускулистый, с уже редеющими волосами и однодневной щетиной. Он похож на тех, кого вы можете видеть на канале CNBC рассказывающими о том, что вам стоит купить акции его компании, несмотря на то что в последних отчетах у них крайне сомнительные показатели. Может быть, именно такие аферы его сюда и привели.

Он оглядывается, меряя комнату шагами, и видит то, что я и так знаю: ни окон, ни дверей, никакого пути наружу. Только небольшие вентиляционные отверстия в потолке. И не верьте тому, что показывают в фильмах, — они не такие большие, чтобы заключенный мог в них пролезть.

Когда предводитель заключенных отвечает по рации, его голос звучит мягко и спокойно:

— Мы тоже не хотим потерь. Нам нужен только шанс на спасение. Если вы не заметили — зима близко. Мы не хотим отсюда бежать; мы хотим, чтобы нас оставили в покое. Нас осталось уже не так много, но еще пока достаточно, чтобы засеять тюремные земли и прокормить себя. Все, о чем мы просим, — это запечатать нас в этой тюрьме. Закрыть двери, выбросить ключ и запрограммировать охранных дронов убивать каждого, кто нарушит периметр. Мы не хотим бежать, мы хотим спастись.

Наверное, это предводитель всего мятежа. Он довольно умен, и для моей продолжительности жизни это, возможно, не очень хорошо.

— У нас один из ваших охранников, — говорит он, смотря Педро в глаза, а после протягивает ему рацию. — Скажи им, как тебя зовут.

В ответ на это рация получает от Педро только плевок, а заключенный с окровавленной грудью уже отводит руку с дубинкой назад для замаха.

— Педро, делай, что он говорит! — кричу я. Другой заключенный останавливается, оглядывая нас обоих. — Скажи им сам, или они выбьют из тебя ответ. Не волнуйся, все будет хорошо.

Их главарь наклоняет голову и неотрывно смотрит на меня.

— Да, Педро, все будет хорошо. Говори.

Наконец, через стиснутые зубы охранник называет свое имя и звание, после чего снова начинает говорить предводитель мятежа:

— Если вы выведете своих солдат из тюрьмы и выполните наши требования, мы вернем Педро Альвареса целым и невредимым. Он спокойно выйдет отсюда, а мы все будем жить долго и счастливо.

— Тюрьма эвакуирована, — отвечает гвардеец. — Но я не могу выполнить остальные ваши просьбы. Мне нужно разрешение моего начальства. Дайте мне время.

— Ну, мы никуда не уходим. Как, кстати, и Педро, если наши требования не будут выполнены.

Главарь отпускает кнопку рации и смотрит на меня.

— Ты кто?

— Тот, кто занимается стиркой.

— И прячется там же.

— Когда необходимо…

Он усмехается, но его подельники не выказывают ни тени улыбки. Один из них указывает на меня самодельным ножом.

— Он доносчик, Карл. Мы прикончим его прямо сейчас, как я и сказал.

Ну, технически, я не доносил, а помогал тем нашим надзирателям, в ком замечал серьезную моральную опору, как, например, в случае с Педро Альваресом. Хотя теперь не время спорить о пустяках.

Похоже, что их лидер — Карл — согласен.

— Файни, ты можешь прикончить его — или что ты там хотел с ним сделать — после того, как все закончится.

7
Эмма

Некоторые воспоминания накрепко отпечатались в моей голове. Мне шесть лет, рождественское утро, а у дерева стоит новенький велосипед со страховочными колесиками. Еще я помню рождение Аделин и Оуэна, а также день, когда я села в капсулу «Союз» на самом верху ракеты, готовящейся унести меня в космос.

Это всегда было моей мечтой, а на определенном этапе стало еще и причиной, почему я откладывала так много дел на потом: свадьба, дети, оседлый образ жизни.

Теперь все превратилось в кошмар.

Но вид спасательной капсулы, мчащейся прямо сейчас ко мне, это как раз и есть один из тех моментов, что я не забуду никогда. Радость переполняет меня, ведь кто-то внизу отправил этот корабль сюда — за мной. В мире, который борется за выживание, они отправили капсулу, чтобы спасти лишь одного человека.

Наверное, это что-то да говорит о человеческой расе.

Капсула разворачивает солнечную батарею, как птица раскрывает черные крылья. Маневровые двигатели то и дело выбрасывают облачка пара, подобно распускающимся цветам, по мере того как капсула подходит все ближе. Разглядев лого на борту, я понимаю, что это частная фирма-подрядчик. Через три недели они должны были доставить на МКС смену из трех человек, чтобы обновить половину команды станции, включая меня. Похоже, ее запустили раньше.

Еще с большого расстояния я поняла, что за корабль приближается: универсальная команда и грузовая капсула на семь человек, а еще — тонны припасов. Если смотреть сверху вниз, то первое, что мы на ней видим, это носовой конус (сейчас отсутствует), герметичный отсек для команды, отсек для обслуживания (не герметичный), тепловая защита для входа в плотные слои атмосферы, и в самом низу — негерметичный грузовой отсек, отсоединяемый перед возвращением на Землю. Все отлично, за исключением того, что на станции (или на том, что от нее осталось) больше нет исправного стыковочного узла.

Как будто прочитав мои мысли, капсула поворачивается ко мне носовой частью, запуская механизм стыковки. Я жду, что вырвавшаяся наружу атмосфера толкнет капсулу назад, но ответом мне становится лишь легкое «пуфф» и слабый толчок — они заранее разгерметизировали отсек. Что ж, умно.

Открытый зев капсулы как будто вглядывается в меня, а за ним чернеет бездонная пустота космоса. Мы оба вращаемся на орбите, с той лишь разницей, что МКС двигалась со скоростью семнадцать тысяч миль в час, а мы сейчас, к счастью, движемся медленнее. Капсула старается подстраивать скорость под мою постепенно снижающуюся орбиту, так что ей приходится постоянно пользоваться маневровыми двигателями, но это все равно проигрышный вариант. Все равно как если бы колибри пытался оставаться совершенно неподвижным — это невозможно.

Какой у них план? Я жду, что из капсулы что-то появится, чтобы я могла ухватиться и дать себя втянуть внутрь. Может, трос или веревка. Я согласна даже на лакричную палочку — вообще все, что угодно, чтобы спастись.

Но ничего не появляется.

Капсула ждет, а огни на грузовом отсеке начинают мигать. Проходит некоторое время, прежде чем я понимаю, что это азбука Морзе. (Из-за кессонной болезни я не работаю «на полную мощность»).

Сообщение начинается снова.

Точка — тире — тире — точка.

«П».

Точка.

Вторую букву я пропустила.

Нужно собраться.

Третья буква: тире — тире — точка.

Или тире — точка — точка.

То есть это «Г» или «Д».

Потом «А».

Следующая буква: точка — тире — тире — тире.

«Й».

«П», что-то непонятное, «Г» или «Д», «А» и «Й».

Ох, пожалуйста, скажите мне, что это неправда.

Последовательность начинается сначала.

Да, они говорят «ПРЫГАЙ».

8
Джеймс

Вот что, я думаю, будет дальше: они пустят слезоточивый газ в вентиляцию, затем внутрь войдет Национальная гвардия, начнется мясорубка, а потом меня ждет или смерть, или тюрьма.

Как ни крути, я в проигрыше.

Теперь уже все оставшиеся заключенные прибежали в прачечную — всего семнадцать человек. Возможно, они прикидывают так: их единственный рычаг давления — Педро — сидит тут, из комнаты только один выход, и защищать ее проще, чем целую тюрьму.

Из рации в руках Карла раздается треск, и голос командира Нацгвардии заполняет и без того забитую телами комнату.

— Я обращаюсь к главному в тюрьме Эджфилд — мы согласны провести обмен.

Крик радости нарушает тишину. Несколько раз я слышу: «Дай пять!» Но брошенные на меня взгляды не так уж дружелюбны.

Педро не сдается и пытается развязать туго стянутые скотчем за спиной руки.

— Я никуда не пойду.

— О, еще как пойдешь, — улыбается в ответ Карл. — Если ты не заметил, то мы договорились со свиньями снаружи тюрьмы. Не внутри. Заткните ему рот!

Последняя фраза обращена к его приспешникам. В ход идет наволочка от подушки, обмотанная еще большим количеством изоленты.

— Отличные новости! — говорит Карл, нажав кнопку рации. — Давайте поговорим по делу. Нам нужны гарантии, что наш маленький независимый штат Эджфилд никто не захватит. Естественно, что под «гарантиями» я понимаю пушки. И еще гранаты. И зона безопасности снаружи ограды, скажем, ярдов сто.

— Об оружии речь не идет.

— Тогда вот наши условия. Нет оружия — нет Педро Альвареса. Живым, по крайней мере.

В ответ долгая пауза, и, наконец, ответ: «Ждите».

Ожидание тянется, похоже, целую вечность, прежде чем из рации раздается: «Хорошо, вы получите свое оружие».

— Отлично, но нам не нужны эти стариковские «пукалки». Я говорю о полуавтоматах, и чтобы побольше патронов. По одному на каждого, из моих… — он останавливается, чтобы посчитать, — семнадцати людей. И верните нам всех, кого вы повязали в ходе своего акта агрессии, естественно, с оружием. — Он все больше распаляется, не в силах сдержаться. — И бросьте каждому свободную винтовку, две гранаты и семь гранатометов.

Переговорщик от Национальной гвардии нехотя соглашается. За несколько часов заключенные успевают проверить всю тюрьму на предмет спрятавшихся охранников, засад и мин-ловушек. Лишь убедившись, что Эджфилд пуст, нас с Педро выводят из прачечной под конвоем, окружив со всех сторон.

Выйдя во двор, я вижу, что солдаты стоят за баррикадами и БМП. Дальше них — остальные заключенные, а перед баррикадами — приготовленные ящики с оружием.

— Покажите оружие! — кричит Карл.

Вперед выходит гвардеец с полосками на рукаве, открывает ящик и, вытащив среднюю с виду винтовку, производит выстрел в воздух.

— Высыпай все на землю, бери винтовку. Нет, две, — кричит Карл. — И покажи еще раз.

А у него определенно есть мозги.

Гвардеец бросает взгляд человека с эмблемой серебряного орла на шлеме, ожидая подтверждения. Ответом ему служит кивок, после чего гвардеец проходит вперед и поднимает другую винтовку, однако Карл кричит, чтобы он взял следующую. О да, он действительно умен, однако после того, как гвардеец стреляет из каждой, становится понятно, что они обе исправны.

Да о чем они только думают, вооружая тюрьму? Это же кошмар.

Когда начинается обмен, я словно парализован. Заключенный, держа Педро и угрожая ему ножом, выходит вперед, но останавливается на полпути, ожидая, пока Нацгвардия отпустит остальных. Осужденные бегом кидаются через двор, хватают ящики с оружием и бросаются обратно. Но парень, который держит Педро, не двигается.

— Отпусти его! — кричит командир Нацгвардии в громкоговоритель.

— Отпустим! — звучит ответ Карла, но никаких приказов не следует.

Я чувствую, что у меня вспотели ладони. Отпусти его.

Добежав назад, заключенные бросают ящики на землю и быстро раздают остальным оружие. Вскинув его вверх, приспешники Карла кричат так, как будто только что выиграли Суперкубок^[4], а потом наставляют винтовки на первую шеренгу гвардейцев.

— Хорошо, отпустите нашего гостя, — наконец произносит Карл по рации.

У меня словно падает груз с плеч, когда Педро делает шаг вперед. Дойдя до баррикады, он оборачивается и ищет в толпе заключенных мои глаза. Я уверен, что знаю, о чем он думает: если он останется верным своим убеждениям и потребует отпустить меня, то, возможно, все получится.

В ответ я мотаю головой. Теперь у них столько оружия, что любая перестрелка превратится в кровавую баню.

Прежде чем ему удается что-то сделать, гвардеец втаскивает его за баррикаду, а заключенные, как и в прошлый раз, отступают назад, по-прежнему держа на прицеле военных.

Они втаскивают меня обратно в ворота тюрьмы, и я вынужден подчиниться. Похоже, моя судьба решена чуть меньше, чем полностью.

* * *

Меня запирают в камере, что, с точки зрения удобства, является большим шагом назад — раньше я жил с двумя другими заключенными в слабо охраняемой палате, похожей на общежитие. Но я все-таки еще жив.

Лежа на нижней койке, я вижу, как у камеры останавливается охранник, который угрожал мне ножом. Ухмыляясь, он держит в одной руке винтовку, а в другой — стакан с домашним вином и смотрит молча, будто я животное в трогательном зоопарке.

Я бы поблагодарил его за такой проявленный интерес ко мне, но, думаю, шутку он не оценит. Так что лучше не злить моих похитителей.

Вместо этого я таращусь на днище верхней полки и думаю, что, по странному стечению обстоятельств, я теперь последний заключенный Федерального Исправительного Учреждения Эджфилд — места, откуда я мог легко сбежать. Но теперь меня убьют мои бывшие сокамерники, а если не они, то это сделает Долгая Зима.

Возможно, эту сторону человеческой природы я пока так и не понял.

9
Эмма

Представьте себе игру в дартс, ставка в которой — ваша жизнь. Да, и мишень двигается, а дротик — это вы.

Вот на что это похоже.

Капсула покачивается из стороны в сторону, маневровые двигатели то и дело корректируют ее местоположение.

«ПРЫГАЙ», — гласило послание.

Логику я понимаю: нужно отстегнуть себя от МКС и запрыгнуть внутрь капсулы. При этом ближе ее подвести невозможно — одно неверное движение, и меня или размажет между остатками станции и бортом спасательного судна, или разорвет напополам, или парализует.

Смысл в том, чтобы отстегнуться от МКС и совершить прыжок максимально быстро. Назовем это «вариант дротика». Если я промахнусь, то просто улечу в космос. Мои соотечественники так установили капсулу, что я нахожусь между ней и Землей, так что если промахнусь, то хотя бы не сгорю в атмосфере. Хотя вариант этот — так себе.

Не желая становиться дротиком, я выбираю другой вариант. Назовем его «умным»: вместо того чтобы улететь в черноту космоса, я встречусь с капсулой на полпути.

Я отцепляюсь от обломка МКС, мягко отталкиваюсь и отправляюсь в свободный космический полет, дюйм за дюймом приближаясь к капсуле. Должна сказать, что состояние довольно беспомощное: как будто идешь по канату без страховочной сетки под тобой.

Капсула все ближе и из-за постоянных выхлопов маневровых двигателей похожа на подкрадывающегося дракона. Огненные струи ускорителей выстреливают все чаще, и я буквально вижу, как человек в центре управления, пытающийся дистанционно удержать эту махину, обливается потом. Как и я.

Двадцать футов.

Курс точен.

Пятнадцать.

Меня сносит влево.

Десять.

Слишком мимо. Я могу ухватиться за край и втянуть себя внутрь.

Расстояние еще больше, и я теперь разве что слегка задену борт, но двигатели вспыхивают ярче, чем прежде, и капсула бросается мне навстречу.

Все происходит за секунду: меня захватывает рот стыковочного узла, и я падаю на пол уже внутри капсулы.

Вокруг белые стены, к которым пристегнуты инструменты, а вместе с ними — огромная табличка, на которой от руки написано следующее:

ОТ ТВОИХ ДРУЗЕЙ

НА ЗЕМЛЕ

С ЛЮБОВЬЮ.

На какой-то момент я замираю, а потом меня сотрясают рыдания. Впервые с момента аварии на МКС я думаю, что выживу.

10
Джеймс

Этой ночью они празднуют, и Федеральную Тюрьму Эджфилд я такой никогда не видел. Орет музыка, вооруженные до зубов заключенные пьют, дерутся или играют в карты и кости. Они выгребли из столовой все, что нашли, и теперь пол завален мусором. Эти люди большую часть своей взрослой жизни находились в камерах, и наконец-то они почувствовали себя беззаботными.

Но к утру все были мертвы.

Я понял это, потому что стало слишком тихо. Звуки пропали перед самым рассветом, и я даже встал с койки, поскольку, честно говоря, был уверен, что это моя последняя ночь на Земле, и хотел умереть стоя. Однако за мной никто не пришел. Видимо, они думали, что для этого у них впереди полно времени, но к счастью для меня — они ошиблись.

Солнце уже взошло, и со своей койки я видел, что двор усыпан телами. Они не были застрелены снайперами или взяты штурмом, а просто умерли. Что бы там ни убило их, меня оно не тронуло. По крайней мере, пока.

Шаги эхом отдаются в пустой тюрьме. Еле слышное «тук-тук-тук» переходит в рокот, и то и дело слышен хор голосов, подхватывающих друг за другом: «Все чисто!»

Подошедшие к моей камере солдаты одеты в защитные халаты и резиновые перчатки. Я тут же вспоминаю, что гвардеец, демонстрировавший работоспособность оружия во время обмена, тоже был в перчатках.

Тогда все сходится — оружие отравлено. Что ж, я впечатлен.

Солдаты отходят в сторону, уступая место высокому человеку с коротко стриженными волосами в темно-синем костюме. Первое, что пришло мне в голову — федеральный агент.

— Доктор Синклер, мы бы хотели поговорить с вами.

Я пожимаю плечами.

— Ну, вам повезло. Я как раз только что зашел в мой офис.

— Приведите его, — бросает он охранникам, и те через решетку дают мне халат и перчатки.

Да, определенно — на оружии яд. Они боятся, что он уже разнесен по всей тюрьме и я могу получить свою дозу отравления.

Значит, я нужен им живым. Это уже что-то.

* * *

Еще утром я был последним узником Эджфилда, а теперь я единственный, кто вышел отсюда живым.

Повертев головой, я ищу глазами Педро, но его нигде не видно.

Меня подводят к фургону, возле которого уже ждет федеральный агент. Рядом с ним стоит бородатый седовласый мужчина, чьи глаза можно назвать добрыми — я знаю его и уважаю, несмотря на то что мы никогда не встречались. Не могу даже представить, как он тут оказался, а ведь у меня довольно богатое воображение.

— Снимите халат и перчатки, — обращается Агент ко мне.

Как только я избавляюсь от них, сразу же следует вопрос охранника:

— Нам надеть на него наручники?

В ответ Агент выдавливает из себя кривую усмешку.

— Не, он ведь не из таких преступников, не так ли, Док?

— Некоторые меня вообще не считают таковым. Скорее — человеком, опередившим свое время.

— Ну, у меня не так много этого самого времени, так что заходи.

Внутри фургона остаемся только Агент, второй мужчина и я.

— Доктор Синклер, я Рэймонд Ларсон, заместитель генерального адъютанта, — представляется он, и у себя в голове я его сразу повышаю до Важного Агента.

— Это доктор Лоренс Фаулер… — указывает он на второго мужчину.

— Директор НАСА, я знаю, — перебиваю я его, глядя Фаулеру в глаза. — Несмотря на обстоятельства, я рад знакомству, сэр. Еще будучи в Калтехе, я следил за вашими работами.

При этих словах его глаза загораются.

— Правда?

Его голос звучит еще более глухо, чем на видео с последней конференции, которое я смотрел. Это было четыре года назад, и они определенно не прошли мимо него. Время и нервное напряжение сделали свое дело.

— Да. Ваше альтернативное исследование топлива для ракетных двигателей стоит отдельно…

Подняв руку, Ларсон заставляет меня умолкнуть.

— Так, достаточно. Давайте к делу. Если вы такой умный, как о вас говорят, то почему бы вам не рассказать, зачем мы тут? — усмехается он.

— Потому что вам что-то от меня нужно, — пожимаю я плечами. — Точнее, вы собираетесь помиловать меня, освободить из-под стражи взамен на мое сотрудничество. В противном случае вы будете угрожать, скорее всего, отправить меня в другую тюрьму, заключенные которой будут знать, что я единственный выжил в Эджфилдском бунте. Меня сочтут предателем, по чьей вине умерли мои друзья-преступники. Чтобы избежать судебного разбирательства и одновременно обеспечить защиту, надзиратель посадит меня в карцер до тех пор, пока у меня не кончатся силы. После этого я отправлю запрос о досрочном освобождении, но, стоит мне выйти оттуда, — я буду мертв через пару дней.

Ларсон действительно выглядит впечатленным и достает из кармана пиджака свернутый пополам листок бумаги. Бросив взгляд на Фаулера и получив в ответ короткий кивок, он кладет развернутый листок передо мной.

Думал, это займет больше времени.

Полное Президентское Помилование.

Возможно только при условии одобрения Министерством юстиции, НАСА, а также любыми органами государственной власти и физическими лицами, исполняющими их обязанности.

Период сотрудничества не имеет даты окончания.

Никаких компенсаций и вознаграждений не предусмотрено.

Я ставлю свою подпись, после чего листок складывается и исчезает все в том же кармане агентского пиджака.

— А можно мне расписку или копию?

— Нет.

— Так… когда мне приступать?

Как я и думал, теперь выход Фаулера. Свой ноутбук и рот он открывает одновременно.

— Боюсь, начинать нужно прямо сейчас. Время на исходе, доктор Синклер.

— Зовите меня Джеймс.

— Хорошо, Джеймс. Сейчас я расскажу вам самую охраняемую тайну в мире.

Как же мне сейчас хочется отпустить какую-нибудь колкость. С самых ранних лет сарказм был моей защитой от мира, который, похоже, или не понимал, или не любил меня. Со временем это просто стало моим способом общения. Сарказм позволял мне ни с кем не сближаться, а значит, не было и травм от расставаний. Но сейчас, сам не знаю почему, я держу язык за зубами. Может быть, потому, что, несмотря на чересчур уж драматичную презентацию, я знаю, что услышанное мной будет действительно важным. А может потому, что Лоренс Фаулер такого отношения не заслуживает. Я нахожусь рядом с ним всего лишь пять минут, но уже чувствую, что знаю его, а также то, зачем он здесь. Это явно не игра в политику — Лоренс здесь по какой-то явно хорошей причине. А еще он напоминает мне дедушку.

— Как вы знаете, — начал Фаулер, одновременно что-то набирая на компьютере, — Долгая Зима является самой большой угрозой человеческому существованию в истории. В Национальном управлении по исследованиям океанов и атмосферы рвут на себе волосы, пытаясь понять, почему это вообще происходит. Короче говоря — от них пользы никакой. Знаете, почему?

— Потому что не учитывались переменные факторы.

— Абсолютно верно, — кивает он. — Перед НАСА была поставлена задача их обнаружить. Около года назад мы запустили в космос несколько зондов с целью измерить солнечную радиацию. И то, что мы обнаружили, нас шокировало.

На экране его компьютера вспыхивает интерактивная трехмерная модель Земли, окруженной зондами. Под каждым из них указано какое-то число — думаю, зафиксированный уровень радиации; но тогда откуда такой разброс значений? Излучение у Солнца, конечно, не такое однородное, как у лампочки, но все же оно более однородно, чем то, что я вижу сейчас. До поверхности Земли радиации доходит гораздо меньше, чем показывают ее измерения в космосе вокруг планеты.

Надо сказать, достаточно наглядное представление.

Губы пересохли, и я бы сказал: это невозможно! — но увиденные мной данные говорят об обратном. Это слишком странно, чтобы являться природным феноменом, и, похоже, от таких новостей меня стошнит. Ведь это явление может иметь внеземное происхождение. Раз так, то это действительно конец человеческой расы — иного смысла быть не может. Вид существ, который обладает силами, способными сотворить такое, может смести нас с лица Земли триллионом различных способов, а мы не настолько развиты, чтобы их себе вообразить.

— Не сомневаюсь, вы поняли, что это означает. — По моему выражению лица Фаулеру все понятно.

Сделав паузу, он как бы ждет моей реакции.

— Пока мы искали способ получить эти данные, правительства разных стран искали способ справиться с Долгой Зимой. Наиболее перспективным, а точнее сказать, наиболее «популярным» было усиление парникового эффекта. Можно было бы разогреть планету, чтобы компенсировать снизившийся уровень радиации. Предлагалось много способов — один невероятнее другого: от подземных колоний и источников геотермальной энергии до изменения орбиты Земли. — Лоренс замечает мое удивление. — Как я и сказал — одно невероятнее другого. Но как бы там ни было, полученные данные изменили все. Не придавая это огласке, четыре месяца назад мы запустили вторую — значительно большую — группу зондов, оснащенных более точными датчиками для проверки данных. Они стали удаляться вглубь Солнечной системы.

Тут Фаулер поднимает глаза на меня и Ларсона, как бы проверяя, готовы ли мы услышать главное.

— И вот что они обнаружили.

На экране включается видеофрагмент: черная точка на фоне горящего Солнца, которая постепенно увеличивается, принимает форму продолговатого объекта, а затем мерцает секунду или две, прежде чем видео обрывается.

Судя по тому, что у Ларсона отвисла челюсть, он узнал это только что, так же как и я. Раньше ему это было не нужно.

Я же хоть и не знал, к чему это все приведет, но после данных, полученных с зондов, я ждал чего-то подобного. Мозг просто переполнен вопросами, и, похоже, Фаулер к этому готов.

— Сколько подобных артефактов вы обнаружили?

— Один.

— Он заметил отправленный НАСА зонд?

— Да.

— Реакция?

— Зонд уничтожен.

Я оцепенел, а в голове замелькали яркие картинки. Агент Ларсон наконец смог вымолвить хоть слово, точнее, целых семь — и все без толку:

— Эй, что это, черт возьми, такое?

— Пожалуйста, потише, мистер Ларсон. — Фаулер не сводит с меня глаз.

— Они предприняли какие-то действия после уничтожения зонда? — спрашиваю я.

— Возможно. Но мы не уверены.

— В каком смысле?

— Зонды отсылали информацию на МКС, которая минутой позже была уничтожена какой-то солнечной активностью, как, впрочем, и все спутники на орбите.

— Думаете, они старались предотвратить передачу данных?

— Это наша рабочая версия.

— А что стало с командой МКС?

Лицо Фаулера искажает болезненная гримаса, и он отворачивается.

— Они погибли при атаке. Все, кроме одной — она все еще там. Мы пытаемся ее спасти, но не уверены, что получится.

Не желая заострять сейчас внимание Фаулера на этом, я киваю, чтобы он продолжал.

— Что вам еще известно?

— На данный момент больше ничего.

Я начинаю прокручивать в голове возможные сценарии и понимаю, что часть населения будет пытаться спастись, распевая «Аве Мария». Проблема только одна — слишком мало данных. Нам нужно четко понимать, с чем мы имеем дело.

Ларсон только в замешательстве трясет головой.

— Кто-нибудь вообще объяснит мне, в чем дело?

Я спрашиваю Фаулера только взглядом: вы хотите сказать ему?

Он отворачивается, что означает: Скажешь сам, по-своему. Он это заслужил.

— Мистер Ларсон, мы не одиноки во Вселенной. А самая страшная часть состоит в том, что, кто бы там ни был, он либо не хочет вступать с нами в контакт, либо хочет нас убить.

11
Эмма

Наконец успокоившись, я разбираю запасы в капсуле. Здесь есть еда, вода и даже аптечка. Один из углов отсека буквально забит коробками, и когда я понимаю, что в них, то с трудом удерживаюсь от того, чтобы не заплакать опять. Это SAFER для моего скафандра (обычно называемого Костюм для Открытого Космоса или КОК). SAFER означает «simplified aid for extravehicular activity rescue»^[5]. Он крепится на спине костюма и имеет в себе несколько маленьких ускорителей, помогающих человеку-дротику улететь от разрушенной станции в ситуации, которая, как мы поняли, иногда все-таки происходит.

Под первой надписью на стене есть и вторая:

Надень костюм.

Для связи используй терминал.

Зачем им нужно, чтобы я его надела? Я ведь могу герметизировать отсек. Или то, что разрушило МКС, еще не закончилось и сохранность капсулы под угрозой?

Я снимаю защитную панель, закрывающую терминал, и экран сразу же загорается. Пользоваться клавиатурой в перчатках невозможно — слишком уж толстые пальцы — но они это предусмотрели, и возле стены свободно плавает привязаный стилус. Он тянется ко мне, будто Чужой с другой планеты. Я беру его в руку, как только на черном экране появляется белая строчка сообщения, подобно командной строке в ДОС или ЮНИКС-системе:

Рады видеть вас, командир Мэтьюс.

Покрутив головой, я замечаю маленький черный глазок камеры в самом углу отсека и с улыбкой машу в ответ рукой.

Как самочувствие?

Писать стилусом, как выясняется, не очень удобно, но с каждой набранной буквой это дается мне все легче.

Не жалуюсь.

А если честно?

Интересно, кто там на другом конце? Явно кто-то, знающий меня очень хорошо. Что ж, начну с самого важного:

Легкая кессонная болезнь. Синяки.

И я сразу задаю вопрос, ответ на который мне действительно хочется знать:

Что с командой?

В ответ тишина — не очень хороший знак, а я слишком нервничаю, чтобы ждать.

Капсулы «Союз» добрались?

Мне жаль, ни одна не уцелела.

Эти слова падают, подобно молоту. На какое-то время я вообще не могу сфокусироваться, чувствуя, что вот-вот польются слезы, и все не свожу глаз со строчки на экране. Ни одна не уцелела. Они все мертвы, я должна…

Вы ничего не могли сделать, командир. Ничего. Станция разрушилась за секунды, и никто бы не успел спастись. Мы рады, что вы остались живы.

Не знаю, как отвечать на это, просто не знаю. Поэтому сразу задаю следующий вопрос:

Вы получили изображение с зонда?

Да.

Что это?

Снова тишина. Интересно — почему. Я набираю пять букв, которые еще вчера казались невероятными.

Чужие?

Пока не знаем. Обсудим, когда будет какая-нибудь информация.

Что это значит?

Какой у нас план?

Мы пока работаем над ним. Пока вы должны оставаться на орбите.

Почему?

Нужно обеспечить ваше безопасное возвращение.

Снова тайны. Если они боятся, что капсула развалится так же, как МКС, так тем более должны вернуть ее назад как можно скорее. Что там у них происходит внизу?

Кессонная болезнь начала проходить, но голова еще как в тумане. Я пытаюсь собраться и решить, какой сделать следующий шаг. Домой вернуться нельзя, станция разрушена, и капсулами «Союз» не воспользоваться — что дальше?

Другие спасшиеся. Я должна их найти, на всякий случай. Поэтому я снова возвращаюсь к клавиатуре и начинаю быстро печатать.

Вы проверяли обломки в поисках других выживших?

Да, и пока ничего не нашли.

Я сама хочу проверить.

И снова в ответ тишина, так что я повторяю:

Пожалуйста.

Похоже, на Земле сопоставляют риск и пользу от этого предприятия.

Невозможно.

Почему?

Вследствие того космического явления все спутники вышли из строя.

Без спутников они могут контролировать капсулу до тех пор, пока она находится в прямом видении одной из наземных станций. Должно быть, они запрограммировали ее на выход на геостационарную орбиту, управляя ею со станции (основываясь на том, что я вижу из иллюминатора) в Северной Америке.

Я могу управлять капсулой в тот момент, когда вы не сможете. Пожалуйста, мне нужно все проверить.

Ждите ответа, командир.

В этот раз я жду очень долго и уже начинаю придумывать контраргументы на случай, если они скажут «нет». Я уже готова ответить, когда на экране появляется следующее сообщение:

Направляйтесь к обломкам МКС для проведения исследований. Отправляем вам карту и расписание переключения между удаленным и ручным управлением капсулой.

На экране появляется изображение Земли, окруженной кольцами атмосферы. Отдельно подсвечены мелкие обломки МКС, которые, судя по схеме, закрывают собой почти все полушарие. Некоторые находятся ближе к нижним слоям атмосферы, а некоторые — наоборот. Кто бы ни составлял этот план спасения, он сделал это максимально точно: предполагалось сперва проверить обломки на нижних орбитах, потому что они быстрее сгорят при падении на планету.

На экране начался обратный отсчет:

ПЕРЕХОД НА РУЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ:

15:28

15:27

15:26

И всего одна строка сообщения:

УДАЧИ, КОМАНДИР.

Взглянув в иллюминатор, я вижу, как капсула разворачивается по направлению к первым отмеченным к проверке обломкам.

* * *

Мы проверили три четверти обломков и большинство из них — на снижающейся орбите.

Ничего.

Сейчас капсула на ручном управлении, и надо сказать, что делать это в перчатках довольно неудобно, но вполне возможно. Судя по всему, особая точность мне тут не нужна.

Следующая группа мусора — самая большая, оставшаяся после крушения. С каждой секундой она все ближе, и я уже могу различить Европейский Роботизированный Манипулятор, все еще закрепленный на многофункциональном научном модуле «Наука». Чуть подальше видны отсоединенные сервисный модуль «Звезда» и модуль «Поиск». С «Наукой» они соединялись посредством стыковочного отсека «Пирс», но его что-то нигде не видно.

Пустив аппарат по большой дуге, я оглядываю обломки, больше похожие на банки содовой, по которым выстрелили из пневматического ружья. Внезапно, через пробоину в борту я замечаю что-то, похожее на человеческую руку.

Похолодев, я сразу же задумываюсь: может, я просто мало спала и теперь у меня галлюцинации? Или это просто еще один кусок мусора, который похож на человеческую руку?

Я разворачиваю капсулу и стараюсь подлететь поближе к обломкам и выровнять иллюминатор и отверстие в борту, чтобы заглянуть внутрь.

Не знаю, я смеюсь, плачу или и то и другое вместе, но я вижу не просто руку, а целого человека в российском скафандре «Орлан», прикрепленного к станции. Он смотрит на меня и тихо говорит: «Меня уже можно спасти».

Именно это я и собираюсь сделать.

12
Джеймс

У меня уже долгое время есть ощущение, что Ларсон свалится в обморок. Он весь бледный, его шатает, и, чтобы хоть как-то сохранить равновесие, он упирается руками в стену и оглядывается, как будто слышит голоса в своей голове.

Пока он пытается как-то все уложить в своей голове, я думаю над другой проблемой: зачем я тут?

В школе мне больше всего нравилась биология и инженерная механика. Я получил докторскую степень по биомедицинской инженерии одновременно с дипломом об окончании докторантуры в медицинском университете. Но медициной я никогда не занимался и никогда не входил в штат врачей. Я начал создавать вещи, а несколько лет назад сделал то, из-за чего и попал в тюрьму, заставив все человечество избегать меня. Но жизнь повернулась таким образом, что теперь, столкнувшись с угрозой вымирания, они сами обратились ко мне. Может быть, им тоже нужно что-то построить?

Фаулер смотрит на меня в упор. После моего разговора с Ларсоном руководитель НАСА хранит молчание.

— Вам нужно, чтобы я что-то построил.

— Возможно. — Он говорит почти шепотом.

— Но вам нужно больше данных, прежде чем вы решите, что делать.

— В точку.

— Вы ведь собираетесь отправиться туда, не так ли?

— Да. Вы собираетесь. Вы — лучшее, что у нас есть.

— Вы хотите, чтобы я выяснил — что это, из чего это сделано, его сильные и слабые стороны. Вам нужно, чтобы я понял, как их остановить.

— Такова задача.

У меня кружится голова.

— Когда? Какой план?

— Запуск менее чем через тридцать часов.

— Да вы шутите. Стоп, вы серьезно? Вы хотите отправить меня в космос в ближайшие тридцать часов?

— Да. Вопросами, связанными с космическим путешествием, займутся другие люди. Ваша цель — артефакт. Эта миссия уже какое-то время разрабатывается, но пока мы все еще не понимаем, что нам делать, а точнее — что искать.

Я стараюсь связать воедино все детали: какие вопросы задать, какие темы затронуть, на что обратить внимание. Первое — самое важное.

— Если что-то уничтожило МКС, то они собьют нас, как только мы выйдем из атмосферы.

— Да, мы предполагаем такое развитие событий.

Фаулер нажимает кнопку, и на экране запускается симуляция. Ракеты взлетают из четырех различных точек планеты, затем вторая группа, третья, четвертая. Я насчитал семь запусков — двадцать восемь ракет. От них отстыковываются сегменты и начинают маневрировать на разных высотах на орбите Земли. Невидимая сила отбрасывает их, как ветер сдувает песок, а планета продолжает свое движение, оставляя их позади.

Когда Земля на симуляции уменьшается до размеров точки, отстыкованные сегменты соединяются вместе, образуя два космических корабля. Они довольно уродливые: длинный цилиндр, от которого во всех направлениях отходят модули, — похоже на огромную средневековую булаву. Корабли начинают движение по направлению к Солнцу, где встречаются с артефактом.

И тысячи слов не хватит, чтобы объяснить всю симуляцию, но я должен быть уверен, что понял все правильно. От этого зависит моя жизнь.

— То есть вы сделаете так, чтобы запуск производил впечатление, будто бы вы хотите обновить орбитальную спутниковую сеть.

Фаулер кивнул.

— И вы дадите артефакту… — так вы его называете, верно?

— Верно.

— Вы дадите артефакту убрать спутники с орбиты, полагая, что после этого он о них забудет. Они произведут какую-то трансформацию — как всем известный Вольтрон^[6] — и соединятся вместе в два корабля, после чего направятся к артефакту.

— Хоть вы и использовали образы из поп-культуры, но да, все достаточно верно.

Интересный план, но есть одна проблема.

— Артефакт уничтожил зонд, как только его увидел. Почему вы думаете, что он не сделает то же самое с кораблями?

Фаулер откидывается назад, как учитель, разговаривающий с учеником.

— А разве он уничтожил его после зрительного контакта?

— Нет, вы правы. Он уничтожил его во время передачи данных. Как будто до этого он его вообще не видел. Вроде хищника, который видит только ночью. Или, точнее — когда его жертва испускает определенный тип волн или передает данные: свет или энергию. Смысл ясен — корабли должны быть абсолютно бесшумными.

— Да.

— А как же связь?

В ответ Фаулер протягивает мне устройство размером с ладонь. Оно матовое, черного цвета, и я не вижу никаких разъемов для подключения.

— Мы называем их «коммуникационные камни». В них установлен небольшой жесткий диск и беспроводной передатчик. «Форнакс» и «Пакс» — наши корабли — отправят их к Земле, — говорит Фаулер, забирая устройство. — Они не будут передавать никаких данных, пока не достигнут поверхности. А мы будем следить с наземных станций, морских кораблей и дронов.

План для передачи данных хорош, но, как мне кажется, ряд вопросов о миссии остался открытым.

Во-первых, объект не такой большой, чтобы блокировать часть солнечной радиации и вызвать Долгую Зиму. Возможно, он — часть гораздо большего образования или вообще влияет на планету неведомым нам способом. А может быть, артефакт тут вообще ни при чем. Впрочем, я согласен, что исследовать его все равно нужно. Это лучшее, что мы можем сейчас сделать.

Судя по строке отсчета времени и самой симуляции, до запуска остается очень мало времени — пока Земля еще вблизи артефакта. Чем ближе мы находимся, тем меньшее расстояние кораблям придется преодолеть и тем меньше топлива понадобится.

— А как вернуть команду обратно?

Фаулер отводит глаза.

— Мы еще не закончили вычисления. Вот наша лучшая идея.

На экране корабли снова разделяются на части. Снизу каждого из них сбрасывается два модуля — спасательных? При увеличении картинки можно заметить, что в каждом из них находятся три человека, значит, команда каждого корабля будет состоять из шести человек. Если на обратном пути их разделить, то шансы на спасение увеличатся.

Поначалу капсулы неподвижны, но через некоторое время начинают разгоняться, из чего я делаю вывод, что они на солнечных батареях.

Нужно детальнее взглянуть на сами корабли. Форнакс был римским богом огня (вообще, богом печи, но огонь в данном случае подходит больше). Уверен, корабль забит ядерным оружием или какой-нибудь рельсовой пушкой, а может, и тем и другим. Пакс была римской богиней мира — значит, сперва они будут пробовать наладить контакт. Но если случай с отправленным зондом хоть чему-то их научил, то артефакт уничтожит «Пакс», а «Форнакс» отправит к Земле «камень с информацией», перед тем как произвести выстрел. Те из нас, кто успеют погрузиться в спасательный модуль, смогут увидеть результаты и доложить о произошедшем.

Уверен, «Форнакс» тоже будет уничтожен.

Хороший план — так я хотя бы смогу вернуться домой. Попытка почти безнадежная, но это лучшее, что у нас есть.

Голос Фаулера звучит мрачно.

— Так мы себе представляем эту миссию. Это, конечно, не точно. Риски…

— Я знаю риски. Мне они понятны с тех пор, как я увидел артефакт, и я понимаю, о чем вы меня спрашиваете. Я в деле.

Фаулер кивает, изучая взглядом пол фургона, затем поднимается на ноги.

— Тогда нам надо ехать в Космический Центр Кеннеди. Ваш модуль будет взлетать оттуда.

— Один вопрос.

Фаулер выжидательно поднял бровь.

— Почему я?

— Ну, по правде сказать, вы не были нашим первым вариантом. — Он смотрит мне прямо в глаза. — И даже не вторым, третьим, четвертым или пятым.

Больно слышать, но я не реагирую.

— Когда мы провели эту презентацию для первой волны кандидатов, трое из них сразу же отказались. Они хотели, чтобы летели вы, утверждая, что они в этом случае будут оказывать необходимую поддержку.

— Почему?

— Большинство согласилось с тем, что ваше воображение шире и технический уровень выше, чем у любого ныне живущего человека. Вы думаете и принимаете решения очень быстро — иногда даже слишком. Так что если кто и может справиться с этой задачей, то это вы. Когда они поняли, что на карту поставлены их жизни и жизни их родственников, они захотели, чтобы мы нашли вас.

— А что с двумя другими?

— Один из них согласился на работу. Он полетит на одном корабле, а вы на другом.

— А последний кандидат?

Фаулер взглянул на Ларсона, выражение лица которого было настолько вялым, что складывалось впечатление, будто бы ему только что сделали лоботомию.

— Он не смог адекватно воспринять предлагаемую информацию.

— Неудивительно. С большинством людей будет то же самое, если не хуже.

Теперь уже я взглянул на Ларсона. Он олицетворял собой то, что случится с человечеством, когда оно услышит срочный выпуск новостей и поймет, через что ему нужно пройти.

— Этот секрет… слишком большой. Его не сохранить.

— Согласен. Поэтому нам надо торопиться.

* * *

Вертолет, который увозит нас из Эджфилда, заполнен солдатами. Нет, это не Национальная гвардия, а, похоже, спецназ. Все заняты, никто не моргает и не отводит взгляд, если на них посмотреть. Рад, что они на нашей стороне.

Мы летим на юг, и под рокот вертолетных двигателей я бросаю взгляд на солнце. Никогда не видел его таким — да что там! — на целый мир я всегда смотрел по-другому: жизнь, Солнечная система, Вселенная. Я чувствую, что перешел Рубикон и все уже не будет так, как прежде.

По необъяснимым причинам я хочу только одного: помириться с человеком, который для меня важнее всего — со своим братом.

Я включаю свою гарнитуру и обращаюсь к Фаулеру:

— У меня есть просьба.

Внезапно оборачивается Ларсон, у которого с момента выхода из фургона наконец-то прошли последствия лоботомии, и он вернулся к своему обычному поведению бойцовской собаки.

— У вас нет права на просьбу. Это было условием до…

— В чем дело, Джеймс?

— У меня есть брат. А у него жена и сын.

Фаулер кивает, поднимает глаза и неожиданно произносит:

— А теперь еще и дочь — ей десять месяцев.

— Да. И я хотел бы, чтобы у них было место в обитаемой зоне.

— Невозможно, — тут же рявкает Ларсон.

— Сделаем, — тихо произносит Фаулер.

— Он живет в Атланте.

— Шесть месяцев назад они переехали в пригород Чарльстона, Маунт Плезант, — похоже, директор НАСА помнит досье наизусть.

Я впечатлен.

— И это как раз по пути на мыс Канаверал.

Фаулер медленно кивает, а Ларсон смотрит на меня с ненавистью:

— Да вы, должно быть, шутите!

Я не отвожу взгляд.

— Слушайте, я понимаю, что вы так торопитесь, что даже не взяли и половины вещей из фургона, но дело в том, что сегодня ночью я беру билет в один конец. Мой брат — моя единственная семья, и я хочу их увидеть хотя бы на пару минут. Чтобы извиниться и только.

— Договоритесь обо всем, Ларсон, — перебивает меня Фаулер. — Давайте быстрее, Джеймс. Время — это роскошь, которой у нас нет.

* * *

О том, что мы находимся по соседству с домом Алекса, я понял, пока вертолет еще даже не успел приземлиться. Квартал построен недавно, сетка дорог спланирована настолько точно, что используется каждый квадратный дюйм. Все дома выстроены четкими рядами, и у каждого — безукоризненно ухоженный дворик. Все подчинено правилам, ничего неожиданного, кроме, разве что, ожидаемого неожиданного. В этом весь мой брат: порядок, чистота, ожидаемые встречи.

Мы с ним выросли совершенно разными. Каждый добился значительных успехов в своей области, всегда выбирая обособленный путь просто потому, чтобы противопоставить себя другому.

Я с восхищением смотрю, как огромный вертолет садится на идеально подстриженный газон. Похоже, на собрании жильцов этому будет посвящено отдельное обсуждение.

Последний раз я видел Алекса еще до суда. У самой двери его дома на меня накатывает волна нервного напряжения, поэтому я деликатно стучу в дверь вместо того, чтобы звонить. Разбудить десятимесячного ребенка — не самый лучший вариант для начала такого краткосрочного воссоединения.

Его жена Эбби открывает дверь, даже не посмотрев предварительно в глазок. Я рад, но похоже на то, что у них в районе так принято. В любом случае меня она видеть не рада. Улыбку смыло с ее лица, и она даже чуть не выронила из рук ребенка, который, судя по всему, понял, что что-то не так, и начал ерзать.

— Что ты тут делаешь? Подожди, это твой вертолет? Ты в своем уме?! Ты что, сбежал? Я звоню в…

— Меня освободили, Эбби. По…эм… программе освобождения из-под стражи за выполнение работы.

Она стоит, оцепенев.

— И да, это и правда мой вертолет. Прости за испорченную лужайку, но у меня отобрали права, когда меня закрыли. Я имею в виду, кому сейчас вообще нужны машины…

— Что тебе нужно, Джеймс? Зачем ты приехал?

Прежде чем я успеваю ответить, по лестнице с грохотом спускается мальчик лет шести и двое его друзей. Уже на полпути он кричит:

— Мам, можно я пойду к Нэтану? — И, предвидя отказ, добавляет: — Пожаааалуйста!

В тот же момент он замирает, увидев меня, и как будто пытается вспомнить мое лицо, но потом мы оба широко улыбаемся.

— Дядя Джеймс!

— Привет, тигр.

— Папа сказал, что ты в тюрьме.

— Я был там, но сбежал, чтобы увидеться с тобой.

— Серьезно? — спрашивает он, выпучив глаза.

— Нет.

Наконец Эбби поворачивается к нему и указывает рукой на второй этаж.

— Наверх, Джек. Сейчас же.

— Мам…

— Я не шучу — прямо сейчас.

И потом говорит, снова повернувшись ко мне:

— Не приходи сюда. — После чего пытается закрыть дверь, но я успеваю подставить ногу в проем.

— Я хочу его увидеть. Мне это нужно, Эбби. Я хочу просто поговорить.

— А ты думаешь, он хочет говорить с тобой? Ты думаешь, что можешь сказать что-то, чтобы все исправить? Ты хоть знаешь, что ты с ним сделал? Вообще догадываешься?

— Послушай, он не обязан говорить со мной — пусть просто… выслушает. Я хочу… мне нужно кое-что ему сказать.

Она дергает головой, и злость в голосе сменяется раздраженностью.

— Его нет дома.

— А где он?

— Работает.

— В городе?

— На конвенции.

— Где?

Она подозрительно щурит глаза.

— Я тебе не скажу, даже если будет конец света.

И тут против своей воли я смеюсь. Где-то за моей спиной раздается голос Ларсона. Его грубый высокомерный тон исчез.

— Доктор Синклер, мы уже опаздываем из-за этой встречи.

— Ты скажешь ему, что я приходил, Эбби?

— Если ты появишься тут еще раз, я вызову полицию.

И она хлопает дверью так, что звенит стекло.

— Вы все еще хотите перевести их в обитаемую зону? — спрашивает Ларсон, поравнявшись со мной, пока мы идем назад к вертолету.

— Да. Они — моя семья.

13
Эмма

Хотя у меня нет связи с поверхностью, я все равно напишу сообщение, что обнаружила выжившего, сообщу им его местоположение и скажу, что собираюсь его спасти. Сообщение отправится, как только капсула восстановит связь с Землей, к тому моменту у меня самой могут быть заняты руки.

Пристыковать капсулу к обломку МКС — та еще задача. Хорошая новость в том, что шлюз сохранился в целости, а плохая — я генетик, а не пилот, так что мои летчицкие способности далеко не самые лучшие в истории космонавтики. Но меня этому учили, так что постараюсь пристыковаться за три попытки — как на занятиях.

На всем протяжении самой небрежной стыковки, которую видела Международная космическая станция, я смотрю в иллюминатор, и меня пугает то, чего я не вижу: моего товарища по команде. Безусловно, человек в скафандре — если это был он — почувствовал, что стыковка прошла удачно, и со своей стороны заблокировал замок шлюза, чтобы предотвратить рассоединение. Но при этом никто не посмотрел в иллюминатор, не помахал мне рукой и не поприветствовал меня.

Подобные мысли надо гнать прочь. Может, он прижат к стене или без сознания. Найдется тысяча причин, по которой никого не оказалось у зоны стыковки — так я сказала себе, открыв воздушный замок и перелетая внутрь модуля МКС.

Российский скафандр «Орлан» висит внутри совершенно безмятежно. Я легко могу видеть свое отражение в визоре, и моя надежда разбивается вдребезги, как только я касаюсь руки костюма — пальцы легко сжимают его до середины. Скафандр без давления, а сама рука внутри очень твердая и тонкая. В моих толстых перчатках я ощущаю ее как зубочистку.

Проверив костюм, я замечаю разрыв на правом бедре, а за его спиной — дыра в стене модуля и чернота космоса. Один из обломков проткнул станцию и прошел через костюм. Кислород вышел мгновенно, а вакуум высосал каждую молекулу воды из тела моего напарника. Хорошо, что мой скафандр не пострадал, потому что я, если так можно выразиться, была с наветренной стороны. Все, кто находился с другой стороны станции, попали под душ из обломков.

Я замираю на долгое время, держа костюм за предплечье. Такое чувство, что мой мозг никак не может это переварить. Когда я увидела скафандр… Я была так уверена в том, что будет дальше: я спасаю этого человека, теперь я не одна, мы обнимаемся, улыбаемся друг другу и плачем, когда капсула приземляется.

Ничего этого уже не будет.

Как будто мне открылась новая реальность, но я ее не приняла — меня вернул в мою реальность толчок снаружи по стене модуля. Потом еще один. И еще, как ливень, барабанящий по металлической крыше. Вторая группа обломков сталкивается с этой.

Глаза сами фокусируются на дырке в костюме напарника. Мне нужно убираться отсюда. Прямо сейчас.

Я понимаю, что должна сломать воздушный замок и оставить российский скафандр и того, кто в нем находится, здесь. Но я не могу… просто не могу.

Отвязав скафандр, я тащу его за собой к капсуле. Грохот обломков по обшивке нарастает, звучат фанфары, целый оркестр разрушения вокруг меня. Я уже внутри шлюза, а снаружи настоящий ураган.

Очень быстро я отстыковываюсь от МКС, закрываю шлюз и, дав максимальный импульс, удаляюсь от наступающего облака обломков.

По мере того как капсула отходит все дальше от остатков МКС, стук по обшивке становится все тише: сперва похоже на дождь, потом на песчаную бурю, и, наконец, ничего. Сквозь иллюминатор я вижу, как отрываются новые части станции. Большие куски цепляются друг за друга, а маленькие — легко проходят насквозь.

Если бы связь с поверхностью не разрывалась, то меня бы предупредили о приближающемся облаке обломков, и весь процесс входа и выхода я бы проделала быстрее. Надо взять себя в руки.

Эмма, соберись.

Взглянув на скафандр «Орлан», я думаю, что в капсуле давление такое же, как было в разрушенном отсеке, так что нет ничего плохого в том, что я посмотрю, кто внутри.

Я отстегиваю шлем.

Сергей.

Он поступил умно, надев скафандр. Уверена, что он сделал это, как только разрушилась солнечная батарея. Надо было мне сразу отдать такой приказ или эвакуироваться на капсулах «Союз».

Если я не перестану думать об этом, эти мысли убьют меня, как невыявленный рак. Чувство вины имеет свойство расти, будучи оставленным без внимания.

Нужно сосредоточиться на задании и делать все постепенно. Мой разум, сама способность думать — это все, что заставляет меня жить.

Я беру стилус и пишу сообщение на Землю.

Через несколько часов поиски наконец-то закончены.

Не осталось ничего: ни выживших, ни других скафандров.

Похоже, выжила только я.

Я сейчас над Северной Америкой, несколько станций в прямой видимости — самое время написать и отправить отчет. Как я и ожидала, ответ приходит быстро.

Понятно. Производим герметизацию капсулы. Ожидайте.

Зачем им герметизация? Я думала, они запустят процедуру возвращения и вернут меня домой. Или они думают, что кессонная болезнь требует сиюминутного вмешательства? Я бы предпочла оказаться на Земле и уже начинаю писать сообщение, когда на экране появляются следующие строчки:

Давление в капсуле выровнено с давлением в скафандре. Пожалуйста, снимите шлем, и мы начнем лечение декомпрессионной болезни.

Сняв шлем и вдохнув, я понимаю, что в воздухе вокруг чистый кислород (ну или почти). Для справки, в земном воздухе его всего двадцать один процент, а если убрать еще и весь азот, то можно лечить кессонную болезнь. Те, кто сейчас дистанционно управляют капсулой, будут постепенно поднимать давление, заставляя растворяться пузырьки воздуха в крови, чтобы я снова стала, если так можно выразиться, «содовой без газа».

Почему-то именно сейчас я ощущаю сильнейший голод и жажду. С того самого момента как станция разрушилась, мне было настолько страшно, что я совершенно забыла, насколько голодна. Постоянный страх смерти — это лучшая программа по снижению веса.

Поэтому сейчас я ем и пью воду большими глотками. Кстати, с последним надо бы притормозить, потому что подходящей ванной комнаты тут что-то не наблюдается. Увидев, что мне в капсулу положили запас подгузников, я быстро выбираюсь из скафандра и надеваю один из них — просто на всякий случай.

Я глубоко вздыхаю — давление поднимается, дышать становится легче, и я вдруг понимаю, насколько устала.

Сейчас я просто хочу оказаться дома. Отправляясь в космос, я была невероятно рада, но сейчас хочу наконец-то ступить на землю и вдохнуть настоящий воздух, а не местный стерильный и синтетический.

Неожиданно из коммуникатора в отсеке эхом раздается мужской голос с массачусетским акцентом, который сразу напоминает мне объявления в JFK^[7].

— Феникс, это Годдард, как слышите?

— Я тут, Годдард. Рада вас слышать.

— Взаимно, командир.

Прикончив бутылку с водой, я, наконец, задаю вопрос, который давно крутится у меня в мозгу:

— Так какой план?

— Мы еще работаем над ним. Сейчас нам нужно, чтобы вы подсоединили свой скафандр к капсуле. Разъемы для кислорода и подачи энергии такие же, как на МКС; и рекомендуем вам заменить отработанные баки с горючим.

Что? Звучит так, как будто я не скоро вернусь домой.

— Хорошо, — отвечаю я. — Когда планируете вернуть меня домой?

— Да… Пока не могу вам сказать.

— Почему? Что происходит? Шторм, разрушивший МКС, ударил и по Земле?

— Нет, мэм.

— Что-то не так с капсулой?

— Нет, командир, все в порядке. У нас просто тут, эм, руки заняты.

Заняты руки? Чем?! Планируются новые запуски? Наверное, да. Я думаю, меня не хотят возвращать, потому что сейчас у них есть человек, который смотрит за капсулой и может быстро сообщить, если что-то пойдет не так. Тем более мое возвращение могут задерживать из-за какого-то важного запуска, привязанного к конкретному времени. Да и лечение декомпрессионной болезни нужно закончить — здесь или на поверхности — как можно быстрее, чтобы не было последствий. Что ж, если моя теория верна, то все происходящее имеет смысл.

— Командир, мы делаем все возможное, чтобы вернуть вас домой.

Не знаю, то ли еда сделала меня сонной, то ли тяжелый воздух, но отвечаю далеко не сразу. Когда я начинаю говорить, мой голос звучит неразборчиво:

— Что я могу сделать?

— Отдыхайте, командир Мэтьюс. И держитесь там.

Зависнув рядом со скафандром Сергея, я закрываю глаза.

И меня накрывает сон.

14
Джеймс

Размер Космического центра Кеннеди превосходит все мои ожидания. Комплекс состоит из почти семи сотен зданий, разбросанных на площади в сто пятьдесят тысяч акров. Настоящий город будущего, оазис технологических чудес на побережье Флориды. Кампус кишит людьми: военные, персонал из НАСА, частные подрядчики. Для предстоящего запуска используются все средства, и все вокруг трудятся для того, чтобы он состоялся.

Одна группа из тех, кому меня передал Фаулер, проводит экспресс-курс по тому, как здесь все устроено. Вторая группа быстро прогоняет ряд тестов: от анализа крови и контроля зрения до общего анализа мочи. Наверное, результаты были в порядке, потому что больше я о них ничего не слышал.

На обеде неожиданно присутствует весь экипаж предстоящей миссии — все двенадцать человек. Мы сидим в помещении, похожем на школьный класс: семь рядов парт, стоящих полукругом и поднимающихся как трибуна стадиона. В центре — кафедра и большой экран. Я замечаю, что некоторые из присутствующих уже знакомы, потому что они пожимают друг другу руки и негромко переговариваются.

Среди моих будущих напарников я узнаю доктора Ричарда Чэндлера. Мы познакомились в Стэнфорде, когда я заканчивал докторантуру по биоинженерии. Он лет на двадцать старше меня и тогда уже был высококлассным профессором. На его занятиях я превосходно показал себя и нравился ему… какое-то время. Точно не скажу, когда это прекратилось, но тогда я вообще не понимал, почему это произошло. Связь мы потеряли, но, когда начались мои проблемы с законом, он был первым, кто публично осудил меня. Его пригласили на ТВ, а следом подоспел и контракт на книгу. Вырезание меня из своей жизни стало частью его естества.

Теперь я знаю почему: когда я только начинал, он уже был ведущим экспертом биоинженерии. Сперва он видел во мне подающего надежды студента, возможно, соратника. Потом я превратился для него в мятежника, чьи идеи и уровень знаний быстро превзошли его собственные. После этого он не только перестал меня поддерживать, но и пошел дальше — он приложил все усилия, чтобы засудить меня и вернуть себе успех.

Думаю, то, как человек ведет себя, внезапно оказавшись вторым после лучшего, многое может сказать о нем самом. Он может или работать на себя, или напасть на человека впереди.

Одно я скажу с уверенностью: мнение Чэндлера обо мне с течением времени не поменялось. Он гневно смотрит на меня через всю комнату. Я замечаю, что он немного облысел, морщины в уголках глаз стали длиннее и глубже, но он все еще тот самый Рич Чэндлер, которого я знал… после того, как мир отвернулся от меня.

— Привет.

Я оборачиваюсь и вижу, что мне протягивает руку парень азиатской внешности. По-моему, он чуть моложе меня — может, слегка за тридцать, — подтянутый, со спокойным взглядом зеленых глаз.

— Привет, я Джеймс Синклер.

Он кивает и как будто задумывается, будто это имя он уже где-то слышал или встречал. Когда он представляется, в голосе уже нет былого энтузиазма.

— Я Мин Чжао, пилот. Имею большой опыт в починке кораблей. Два полета на МКС, сорок четыре выхода в открытый космос.

— Впечатляет. Рад знакомству.

О моих успехах он не спрашивает, значит, точно узнал меня.

Между нами вклинивается еще один человек, пожимая руку сначала мне, а затем Мину.

— Григорий Соколов. Астронавт и инженер-электрик. Специалист по реактивному движению и солнечной энергии.

Он смотрит на меня, как бы давая понять, что теперь моя очередь.

— Джеймс Синклер, доктор медицинских наук, биоинженер.

Он бросает на меня косой взгляд.

— Робототехника?

— Много отраслей. Я буду изучать артефакт.

— Чтобы понять, как его уничтожить?

— Если потребуется.

— Потребуется. Никаких «если».

Мин представляется Григорию и, как мне кажется, сообщает ему гораздо больше подробностей о себе. Не могу удержаться, чтобы не сказать пару слов о тех, кто еще знакомится друг с другом в этой комнате. Большинство из них имеют двойную специализацию, чаще всего в смежных областях. Один занимается компьютерной инженерией и разработкой аппаратного обеспечения — хотел бы я с ним работать. Второй — эксперт по лингвистике со степенью по археологии. Третий — врач, специализирующийся на повреждениях головного мозга и психологии.

Если обобщить, то можно разделить большинство присутствующих на пять групп: два пилота, два инженера, два врача, два IT-специалиста и два робототехника. Но вот последние члены команд каждого из кораблей кардинально отличаются от всех остальных, по меньшей мере внешне. Археолог-лингвист, австралийка Шарлотта Льюис. Уверен, она будет в команде «Пакс». А вот ее полная противоположность еще не представилась. Он сидит рядом с Чэндлером, откинувшись назад и оглядывая всех вокруг холодным взглядом. Загорелое худощавое лицо с резкими чертами — по нему не скажешь, сколько на самом деле этому человеку лет; несмотря на то что он коротко острижен, в висках проглядывает седина. На нем темно-синий костюм, однако у меня такое ощущение, что он ему не по размеру, как если бы его заставили так одеться только сегодня. Думаю, он военный.

— Привет, я Изуми Танака, — обращается к нему на почти идеальном английском врач-психолог азиатской внешности.

— Дэн Хэмпстед. Рад знакомству, мэм.

У него южный акцент — возможно, техасский.

— Я врач, специализирующийся на повреждениях мозга и любых других травмах головы. И еще у меня докторская степень по психологии, я изучала психологическое поведение в маленьких группах, особенно в стрессовых ситуациях и при посттравматических стрессовых расстройствах.

В ответ Хэмпстед кивает, но смотрит куда-то в сторону.

— Хорошо, в предстоящем путешествии это может пригодиться.

— А чем вы занимаетесь?

— Я служу в военно-воздушных войсках США.

Все разговоры вокруг и вполовину не такие интересные, так что я замечаю, что прислушиваться стали все, желая узнать, кто же этот замкнутый двенадцатый член команды.

— Вы будете помогать с управлением кораблем или с навигацией?

— Я буду делать все, что нужно, мэм.

Слова повисают в воздухе, как заранее не подготовленное утверждение. Однако доктор Танака не теряется.

— Ну так мы все будем. Рада знакомству, мистер Хэмпстед.

Да, он явно будет на «Форнакс». Так сказать, на самом острие копья.

Интересно, на какой корабль определят меня? Надеюсь, на «Пакс», ведь именно его команда будет пытаться первой установить контакт. Это всего лишь моя догадка, но, как бы опасно это ни было — я хочу при этом присутствовать. На «Паксе» моим навыкам найдется лучшее применение, и я смогу хоть на что-то повлиять.

Наконец, в комнату входит Фаулер в сопровождении одного человека из персонала миссии и большого количества помощников. Они все рассаживаются за двумя длинными столами, когда приносят обед. Мне достается салат из яблок, сельдерея и грецких орехов, и это лучшее, что я ел за последние годы. Он кажется мне настолько вкусным, что все, о чем я могу думать, — как взять себя в руки и есть медленно.

После этого нам приносят папки с документами, на обложке которых значится:

«ПЕРВЫЙ КОНТАКТ — МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БРИФИНГА — КОНФИДЕНЦИАЛЬНО».

И чуть ниже — «Джеймс Синклер, доктор медицинских наук, доктор философии». Хорошо, как раз смогу прочитать их, пока ем. В первую очередь меня интересуют биографии членов команды и наличие у них докторской степени. Как выясняется, она есть у всех, кроме двоих.

Первая — это Лина Фогель, IT-специалист. Несмотря на вполне рядовое образование, у нее около двух дюжин патентов, и, кроме того, именно она создала одну знакомую мне программу, которая несколько лет назад была весьма популярной.

Что ж, это хороший знак. Кто бы ни собрал эту команду, он явно выбирал людей не по тому, насколько хорош их послужной список и как они будут держаться перед камерой в выпуске новостей.

Второй человек без докторской степени — Дэн Хэмпстед. Майор Военно-воздушных Сил, двадцать два года службы, шестьсот часов боя в более чем ста восьми военных операциях — вот все, что нужно знать о нем. Хотя список им убитых и отсутствует, есть список медалей: четыре креста «За летные боевые заслуги» с планкой «Доблесть», восемь медалей Военно-воздушных Сил с планкой «Доблесть», пять медалей Похвальной Службы, два «Пурпурных сердца». Хэмпстед вырос в пригороде Эль Пасо, закончил Техасский университет A&M, а потом — Школу истребительного вооружения ВВС США. Не женат, детей нет, как, впрочем, и у всех здесь присутствующих.

Далее в папке я нахожу схемы каждого из модулей кораблей. Все они производились в различное время различными агентствами и конструкторскими бюро. Есть ощущение, что некоторые из них доделали всего пару месяцев назад, а некоторые — около года. Фаулер говорил мне, что план разрабатывался уже на протяжении некоторого времени, но точно ясно, что они очень спешили его закончить. Некоторые страницы в папке лежат не по порядку, а некоторые вообще отсутствуют.

Как и члены команды, модули кораблей представляют собой мешанину, собранную из чего только возможно и сваленную в кучу в отчаянной попытке спасти человечество. Но это лучшее, что у нас есть.

У меня возникло много вопросов после того, как Фаулер вкратце рассказал обо всем, и некоторые из основных я задал. Но осталось множество более детальных, которые, если на них не ответить, могут похоронить всю нашу миссию. Кое-что прояснилось после прочтения папки с документами, но далеко не всё. Может, тут в конце есть рубрика «Вопросы и ответы», а может, на некоторые вопросы ответов просто не существует.

В любом случае мне нужно запомнить все, что смогу. Человечество бросает кубик в последний раз, и мы должны быть уверены, что сделали все возможное, чтобы увеличить наши шансы.

* * *

Фаулер включает экран, на котором тут же возникает надпись «Операция Первый Контакт».

— Всем здравствуйте. Рад вас приветствовать в Космическом центре Кеннеди. Меня зовут Лоренс Фаулер, я директор НАСА. Во-первых, запомните, что это был последний раз, когда вы вот так все вместе собрались перед обедом. Нам нужно многое обсудить и составить план, при том что времени у нас очень мало. Через несколько часов большинство из вас на сверхскоростных самолетах отправятся к своим точкам запуска по всему миру: в Россию, Гвиану, Японию и Китай. Здесь останутся доктор Чэндлер и доктор Синклер, мистер Уоттс, а также майор Хэмпстед.

В течение шестнадцати часов мы начнем запускать компоненты кораблей. Первые модули будут нести только запасы еды и инструмент, но не людей. Нам нужно проверить, как артефакт отреагирует на их появление на орбите. В зависимости от того, что мы увидим, будут скорректированы дальнейшие действия.

Я не собираюсь сейчас проговаривать все этапы миссии и все риски — вы их и так знаете. Сегодня поговорим о неизвестных аспектах предстоящей миссии и составим максимально возможный план действий.

* * *

Нажав кнопку, Фаулер вызывает на экран ту же симуляцию, что он показывал мне в Эджфилде: корабли формируются в космосе, а затем начинают свой полет к артефакту.

— С того момента, как зонд обнаружил артефакт, в дело вступили наземные телескопы. Согласно их наблюдениям, объект находится между орбитами Земли и Венеры, то есть примерно в двенадцати с половиной миллионах километров или в половине световой минуты от нашей планеты.

На экране появляется следующий слайд, на котором изображена встреча двух кораблей с артефактом.

— По нашим примерным подсчетам полет до цели Альфа займет около четырех месяцев. Как только вы доберетесь туда…

Он только что пропустил несколько моих вопросов, так что я вынужден, как первоклассник, поднять руку.

— Доктор Синклер?

— Просто любопытно. А артефакт — Альфа — перемещается?

— Да.

— Каков вектор движения?

— Ну, у нас есть только данные за двадцать пять часов наблюдений, но похоже на то, что он направляется к Солнцу.

— Скорость объекта растет?

— Понемногу, — медленно кивает Фаулер. — Более точных данных у нас нет.

— Понял. Но давайте представим на мгновение, что вы экстраполировали имеющиеся данные. Какой путь будет у объекта? Он встретится с Венерой или Меркурием?

— Нет. По нашим оценкам, он достигнет Солнца, но точное время мы не можем назвать.

В комнате повисает такая тишина, что можно услышать звук от падения булавки на пол. Мин смотрит на меня, понимая, к чему я клоню.

— Потому что вы не знаете скорости. У вас мало данных.

— Верно, — говорит Фаулер, и по его глазам видно, что он тоже понимает суть моих вопросов. Но он все же дает мне договорить.

— Точка встречи, о которой говорилось на брифинге, установлена на основании двадцати пяти часов наблюдений за скоростью артефакта. У меня вот какой вопрос: что, если мы ошиблись? Так мы можем промахнуться на семь миллионов миль.

Григорий качает головой.

— Но у корабля есть маневровые двигатели. Мы всегда можем скорректировать маршрут. — Ткнув пальцем папку с бумагами, он добавляет: — К тому же у нас есть телескопы.

Мин, сидящий между мной и Григорием, вытягивает руки.

— Да, но корабельные телескопы не такие мощные, как наземные. Суть в том, что вы оба правы. Мы можем корректировать курс, но Синклер говорит о том, что это не важно, если мы не имеем точных сведений о способности артефакта к ускорению.

Я киваю.

— Вы же говорили, что он на солнечных батареях, — замечает Григорий. — А значит, мы можем спокойно допустить, что его ускорение будет расти тем больше, чем ближе он будет к Солнцу. Хотя с теми данными, что у нас есть сейчас, более точную оценку мы дать не можем. Ну и к тому же они в любой момент могут включить ускорители, если они у них есть.

В этот момент Чендлера прорывает как вулкан, долгое время готовившийся к извержению.

— Это все спорные предположения. Вы ставите вопросы, которые мы не можем решить. Мы не можем снизить солнечное излучение — если, как вы утверждаете, для них это топливо, — и в то же время мы не можем значительно увеличить способности к разгону наших кораблей.

— Конечно, можем! — Григорий выглядит оскорбленным.

— Ну давайте, скажите нам — как, доктор Соколов.

— Больше двигатель, больше запас топлива, больше ускорение.

— И задержать запуск? — вставляет Чэндлер. — Во сколько раз увеличится скорость? В десять? В двенадцать?

— Мы можем легко утроить ее.

— В любом случае я повторю то, что сказал ранее: это все домыслы. Доктор Синклер говорит просто потому, что ему нравится себя слушать. — Чэндлер кивает в сторону остальных. — Эти люди положили свою жизнь и работу на то, чтобы эта миссия состоялась. А вы за пятнадцать минут хотите все разрушить. И вообще, до этого момента доктор находился в тюрьме, насколько мне известно. И он единственный, кто выжил во время мятежа. Надеюсь, мы-то с вами лучше, чем его сокамерники. Поэтому давайте дадим планировать миссию тем, кто умеет это делать, а сами сфокусируемся на нашей работе, от которой и будет зависеть успех.

Я глубоко вздыхаю, пока глаза всех присутствующих обращаются ко мне: прямо как на замедленной съемке с теннисного матча. Я не отступлюсь. Этот человек годами оскорблял меня с экрана телевизора, но тогда я не мог за себя постоять — мне запретили адвокаты, — а после того как меня закрыли, никто и не подумал взять у меня интервью. Но сейчас я буду драться.

— Это правда, — начал я, — до сегодняшнего дня я был в тюрьме, и всего лишь несколько часов прошло с тех пор, как меня включили в эту миссию. И да, это не моя специализация, но все вышеперечисленное не означает, что я не прав. А то, что вы чем-то долго занимаетесь, не делает вас автоматически правым. Наоборот, чаще всего вы становитесь слепы к другим возможностям и ослабляете свое воображение. Вы поступаете так, как привыкли, и принимаете решение, не рассмотрев всех вариантов.

Взгляд Чэндлера вперивается в меня.

— И куда привело вас ваше воображение? Что думают остальные об этих самых возможностях?

— Да какая разница. — Я пожимаю плечами. — Дело не во мне и не в вас. Дело в миссии и в том, что мы должны показать лучшее, на что способны. Смотрите, находясь в космосе, мы сможем оперировать только тем, что у нас будет. Если мы взлетим и поймем, что не можем догнать артефакт, то не сможем просто дозаказать еще несколько двигателей или немного топлива на орбиту. И это будет означать провал. Вся миссия закончится ничем, если мы не сможем догнать его.

Я повернулся к Григорию и Мин.

— Все, что я предлагаю, — прогнать несколько симуляций, чтобы иметь представление о кривой ускорения этой штуки и провести расчеты для прогнозирования возможности встречи с ней.

— Я согласен, — горячо кивает Григорий.

— Как и я, — вторит ему Мин.

Чэндлер смотрит на меня в упор. Фаулеру я сразу сказал, что хочу сделать, как только увидел первое изображение артефакта.

— И нам нужно знать, чем еще мы можем оперировать.

Он наклоняется ко мне.

— Вот что нам точно известно, — продолжаю я. — Уровень солнечного излучения снижается, но неравномерно. Земля находится в поясе, более всего подверженном изменениям. Прямым курсом к Солнцу движется неизвестный корабль. Два этих факта ведут к бо́льшему количеству умозаключений, чем мы можем себе позволить в условиях жесткой нехватки времени. Я не прошу вас исследовать его. У меня только один вопрос: вы нашли второй артефакт?

Фаулер бросает взгляд на человека, сидящего по другую сторону стола. По виду он средних лет, коротко стриженный, в очках с тонкой оправой. До этого момента он не произнес ни слова и сейчас тоже продолжает молчать, изучая меня холодными глазами, а затем медленно кивает Фаулеру.

— Да. Пятнадцать минут назад мы обнаружили еще один.

15
Эмма

Меня будит тревога. На какой-то момент я вспоминаю вчерашнее утро на МКС, когда все было по-другому: у меня была команда и…

На экране возникает сообщение:

УГРОЗА СТОЛКНОВЕНИЯ.

Первые элементы нового облака обломков ударяют по обшивке капсулы со звуком, похожим на взрывы петард.

Из динамика раздается голос координатора из Годдарда.

— Наденьте шлем, командир. Мы поведем.

Стоит мне только надеть шлем, как капсулу тут же начинает дико трясти. Из-за маленького пространства меня бьет об стены, то и дело сталкивая с телом Сергея. Ослабленное тело болью отзывается на каждый удар.

Осколок, который оказывается разломанным модулем, я успеваю мельком заметить в иллюминатор. Уверена, он пролетел совсем рядом с моей капсулой, когда меня разбудили. Если бы обломок летел точно в цель, центр управления разбудил бы меня или заставил бы изменить курс. Здесь, на орбите, это будет происходить постоянно, и предсказать изменения в траектории такого поля обломков совершенно невозможно.

Лишь только стихает шум от града маленьких обломков, как следует сильнейший удар — как будто огромной кувалдой — точно в борт корабля. Я замираю и прислушиваюсь, замечая краем глаза, как мимо проплывает упаковка сухого пайка. Отличный знак — капсула не разгерметизирована.

Увидев, что на экране появилось новое сообщение, я тянусь вперед, собираясь прочитать его, но не тут-то было.

Капсула внезапно вздрагивает несколько раз подряд, так что меня начинает мотать от стены до стены, точно мышку в жестяной банке, которую играючи трясет в руке ребенок.

Схватившись за крепежные ленты на стене, я чувствую, что меня тошнит, и пытаюсь задержать дыхание, но неожиданно врезавшееся в меня тело Сергея заставляет ослабить захват. До меня доносится второй звук столкновения, еще более громкий. Ударившись о стену, я резко выдыхаю, и у меня темнеет в глазах.

Воздух, как из проколотого воздушного шарика, со свистом устремляется в возникшую пробоину, размером не более кулака. К счастью, притянутое тело Сергея затыкает ее, чем и спасает мне жизнь.

Я одна, в полной тишине неуправляемой капсулы, моргая, пытаюсь поймать ускользающее сознание.

На экране снова вспыхивают сообщения — одно за другим. Значит, коммуникаторы еще работают. Я пробую прочитать их, но перед глазами все плывет, и буквы растворяются, как чернила в сильный ливень. Черные точки становятся все больше и больше, пока не заполняют собой все вокруг.

16
Джеймс

В зале предполетного инструктажа все даже перестают есть. Раздающиеся то тут, то там хлопки папок приводят к тому, что страницы свободно вылетают из них. Все молчат, пытаясь осознать то, что только что услышали: существует и второй артефакт.

Помощники Фаулера перестают печатать и поднимают на него глаза, как и я. Команда ждет, когда я задам следующий вопрос.

Комната вокруг сужается до тех пор, пока не остаемся только я и Лоренс, обстреливающие друг друга вопросами и ответами, будто два наших мозга объединились, чтобы обмениваться информацией напрямую.

— Местонахождение?

— Десять миллионов миль за Марсом.

— Размер? Форма?

— Думаю, такой же, как и ранее обнаруженный артефакт. Или корабль, если они управляются сами по себе.

— Направление? Скорость?

— Неизвестны.

— Как вы его обнаружили? Еще один зонд?

— Наземный телескоп.

— Но как? — спросил я и тут же сам дал ответ. — Вы проследили в обратном направлении курс первого артефакта — курс Альфа.

— Да.

— Можно предположить, что точка запуска у них одна и та же.

— Вполне возможно. Второй артефакт мы называем Бета, а место их предполагаемого старта — Омега.

Очень интересно. Значит, в точке Омега должен быть корабль большего размера или какая-нибудь база. Голова гудит из-за внезапно возникших вариантов. Все стало гораздо сложнее — буквально на порядок.

Лина Фогель, IT-специалист, входящая в команду «Пакс», неожиданно откашливается, нарушая паузу:

— Я извиняюсь, но мои знания в этой области сильно ограничены. Так что немного бы контекста не помешало.

Фаулер поднимает глаза, как будто только сейчас осознав, что в комнате есть и другие люди.

— Конечно. Что вы хотите знать?

— Ох, ну… О каких расстояниях идет речь?

— Пожалуйста. — Фаулер берет чистый лист со стола. — Представьте, что этот клочок бумаги — наша звездная система с Солнцем в самом центре. Планеты и астероиды вращаются по своим орбитам в одной и той же плоскости, потому что образовались из газопылевого облака, которое, из-за сохранения момента импульса, представляло собой диск.

Лина неуверенно кивает.

— Извините, — продолжает Фаулер, — но к предстоящей миссии это не относится. Суть в том, что все планеты двигаются вокруг Солнца по определенным маршрутам или орбитам. В основном это круги, но не идеальные, конечно. Некоторые из них вытянуты более, чем другие. В то же время большинство комет вращается в другой плоскости, как, кстати, и Плутон.

Он держит листок бумаги в одной руке, а второй водит вокруг него в различных плоскостях.

— Представьте себе космос как своего рода ткань или лист бумаги, на котором лежат все планеты, луны, астероиды и другие космические объекты. — Он нажимает пальцем на листок. — Массивные объекты продавливают ткань и притягивают более мелкие к себе. Мы называем это эффектом гравитации.

В комнате раздается несколько сдавленных смешков.

— К примеру, возьмем нашу Луну. Мы считаем, что примерно через пятьдесят миллионов лет после формирования Солнечной системы планета вроде Марса столкнулась с Землей. Луна — это осколок, оставшийся после такого столкновения. У нашей планеты больше масса, диаметр составляет три целых и примерно две трети от лунного, и еще Земля в два раза плотнее. Все это вместе приводит к тому, что масса Земли больше в восемьдесят один раз. Маленькая масса Луны в первую очередь обусловливает низкую силу притяжения на ее поверхности.

Фаулер обращается к одному из ассистентов с просьбой подержать ему листок, после чего продолжает:

— Таким образом, все планеты вращаются вокруг Солнца, потому что это самый тяжелый объект нашей звездной системы. Вообще, 99,9 процента всей массы системы — это масса самого Солнца. Его диаметр больше земного в 109 раз — то есть около 864400 километров в поперечнике. Но вот чтобы удержать на месте Луну, нашей массы вполне достаточно. — Фаулер вдавливает второй палец в листок. — Луна находится в гравитационном колодце Земли и никуда в ближайшем времени не улетит. Взгляните на это таким образом, что притяжение каждой из планет Солнечной системы — это своего рода холм, на который должен взбираться объект, чтобы улететь отсюда.

Фаулер указывает на Григория, Мина и других космонавтов, инженеров и навигаторов:

— Когда мы говорим о расстояниях — а, как вы можете заметить, в розданных вам папках местоположение объекта Альфа указано во взаимосвязи с орбитами планет, — все здесь присутствующие держат в уме влияние гравитации на скорость и количество затраченной энергии, требуемой для ее достижения.

Он вдавливает палец сильнее.

— Поскольку Земля тяжелее и ее гравитация выше, требуется гораздо больше энергии для достижения первой космической скорости, чем, скажем, в случае с Луной. Мы снижаем объем необходимой энергии за счет низкой околоземной орбиты и, увеличивая скорость, используем эффект пращи для выхода из гравитационного колодца.

Фаулер сглатывает, чтобы перевести дух.

— Просто для примера — именно таким образом была бы организована экспедиция на Марс. Спланировав по времени запуск кораблей, мы бы стали преодолевать притяжение Земли поэтапно, как если бы — помните прежнюю ассоциацию? — взбирались на холм. Мы вырываемся из земной атмосферы и используем орбитальную скорость нашей планеты, чтобы запустить корабль-пращу к Марсу. Большую часть времени мы будем находиться под воздействием гравитации Земли, которая тянет нас назад, но мы используем ее, чтобы толкнуть нас вперед. Для такого маневра энергии нужно тем меньше, чем дальше мы находимся и чем слабее сила гравитации. В какой-то момент времени мы окажемся на вершине холма — точке, в которой действующее на нас земное притяжение будет равно марсианскому. Позади нас будет склон, ведущий к Земле, а впереди — такой же склон, но уже ведущий к Марсу. Когда эта точка будет пройдена, влияние марсианского притяжения значительно возрастет, и мы, если так можно выразиться, «покатимся вниз с горы» по направлению к нашей цели, соблюдая требования по расходу топлива и ускорению.

Фаулер оглядывает группу: Григорию и Мин явно скучно, Лина внимательно кивает.

— Навигаторы и инженеры понимают всю важность таких расчетов, потому что каждую минуту они должны помнить, с какой орбитальной скоростью они работают и каково гравитационное воздействие на корабль. На них оказывает большое влияние, уж если хотите, требуемая энергия.

Астрономическая шутка вызывает слабые смешки, в основном в окружении Фаулера.

— И все вышесказанное нас автоматически возвращает к двигателям — насколько мощными они должны быть и какое количество топлива нужно? Откровенно говоря, мы не знаем.

Доктор указывает на одну из ассистенток.

— Не могли бы встать вот тут? — И, обращаясь к команде, добавляет: — Эта молодая леди — Солнце.

Она улыбается, немного смущенная оказанным ей вниманием.

Аналогичным образом Фаулер расставляет четверых других ассистентов в разных частях комнаты, шагами отмеряя расстояние между ними.

— А эти ребята будут планетами. Внутренними — то есть находящимися внутри Пояса астероидов. И они все вращаются вокруг Солнца с разной скоростью и на разном расстоянии. Меркурий — в тридцати шести миллионах миль от Солнца, Венера — в тридцати миллионах от Меркурия, Земля — приблизительно в двадцати шести миллионах миль от Венеры. А Марс — в пятидесяти миллионах миль от нас в самой близкой точке орбиты.

Взяв степлер, Фаулер ставит его между ассистентами, обозначающими Землю и Венеру.

— Вот где находится Альфа. — Вытащив из кармана ручку, он кладет ее на шаг дальше Марса. — А это Бета.

— Наш план заключается в том, чтобы использовать орбитальную скорость Земли как толчок по направлению к Альфа, а затем гравитацию Венеры, чтобы подойти к нему поближе.

Лина кивает.

— Помните о том, что все планеты вращаются в одной плоскости на разных расстояниях и с разной скоростью. Меркурий делает полный оборот каждые восемьдесят восемь дней. Венера — каждые 224 дня, а Марсу требуется почти 700 дней, чтобы обернуться вокруг Солнца.

Фаулер указывает на степлер.

— Артефакт тоже вращается вокруг Солнца по снижающейся орбите, как шарик от пинбола, скатывающийся в воронку перед попаданием в трубу, — говорит он, начиная двигаться к парню, изображающему Землю. — Корабль получит толчок от орбитальной скорости нашей планеты по направлению к Альфа. В этот момент Венера еще будет далеко, но через тридцать дней она подойдет к Земле, еще через десять — достигнет кораблей, а семью днями позже пройдет мимо Альфа. Таким образом, венерианская гравитация доставит нас максимально близко к артефакту.

Дав знак ассистентам занять свои места, Фаулер возвращается к столу.

— Мы не уверены в том, какую скорость мы сможем получить от Земли, потому что не знаем, будет ли какая-либо сила воздействовать на модули по достижении ими низкой околоземной орбиты. Будут ли они атакованы таким же солнечным феноменом, как ранее МКС? Может, более сильным? Или вообще не будут? Этого мы не знаем. Так же нам неизвестно время появления точки перехода между орбитами Земли и Венеры. Оптимальное окно запуска для достижения предполагаемого места встречи двух планет закрывается в течение двадцати четырех часов. Если мы пропустим это окно — мы никогда не достигнем артефакта. Поэтому на данном этапе у нас нет достаточного количества информации, чтобы думать о том, можем ли мы добраться до артефакта Бета.

В этот момент в комнату вбегает сотрудник НАСА. Отозвав Фаулера в сторону, он что-то шепчет ему на ухо. До меня долетают только обрывки фраз.

— Облака мусора разделились… …пробоина… …повреждение тепловой защиты.

Он что-то показывает Фаулеру на ноутбуке, от чего глаза директора НАСА расширяются. Он отворачивается от человека, делает несколько шагов, закусив губу, а затем возвращается и говорит тихо и быстро, так что я с трудом могу разобрать слова.

— Мы ничего не можем сделать. По крайней мере, сейчас. Просто постарайтесь сохранить ей жизнь как можно дольше.

17
Эмма

Придя в себя, я чувствую, насколько ослаблена и разбита. В голове такой туман, как будто меня похитили, избили и бросили на обочине.

Превозмогая боль, я скольжу взглядом по терминалу, на котором уже выросла целая гора сообщений. Я пытаюсь их прочитать, но ничего не выходит — меня неумолимо клонит в сон.

Встряхнув головой и подвигав руками, я пытаюсь проснуться, ведь сон сейчас означает смерть.

КОМАНДИР МЭТЬЮС, ВЫ ТУТ?

Руки трясутся, но я все равно дотягиваюсь до стилуса, чтобы написать ответ.

Я ТУТ.

Надо перечитать ранние сообщения, пока я жду ответа. Так, они спрашивают о моем состоянии, потом сообщают о том, что капсула повреждена облаком осколков (теперь понятно, почему меня болтало, как пинбольный шарик). Потом они говорят, что берут управление на себя и что я должна держаться (поздновато).

ХОРОШО! МЫ ТУТ УЖЕ НАЧАЛИ ВОЛНОВАТЬСЯ!

ИЗВИНИТЕ, НО ТУТ ТОЖЕ СТРАШНОВАТО:)

ДАЖЕ НЕ МОГУ СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ.

КАКОВ ПЛАН?

МЫ РАБОТАЕМ НАД НИМ.

КАКОВО СОСТОЯНИЕ КАПСУЛЫ?

Следует долгая пауза, перед тем как приходит ответ.

ПОВРЕЖДЕНА, НО МЫ РЕШАЕМ ПРОБЛЕМУ. НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ.

Меня ничто не волнует так, как человек, говорящий мне, чтобы я не волновалась. Хотя, на самом деле, еще больше меня волнует, когда я слышу, что капсула, в которой я нахожусь, висит в космосе в двухстах милях над поверхностью Земли и центр управления полетом — внимание! — решает проблему. При всем своем крайне небольшом опыте романтических отношений я понимаю, что решать проблемы — это то, что может эти самые отношения спасти. Однако когда тебе предстоит вход в атмосферу на скорости в семнадцать тысяч миль в час, решать проблему — не самое лучшее занятие. Это может вас убить.

Проблема в очень высокой температуре. У «Союза» снизу имеется тепловой экран. Он отделяется, сгорая и защищая капсулу при входе в атмосферу. Жар в этот момент запредельный, несколько тысяч градусов Цельсия, и этого достаточно, чтобы расплавить керамические слои обшивки. Не знаю, как это все сконструировано — думаю, довольно просто — но я уверена, что если в стенке капсулы есть дыра, то сгорю заживо.

Впрочем, это не единственный способ умереть в космосе. У меня может закончиться кислород, еда, вода и топливо. Даже если я сама еще смогу продержаться какое-то время, топливо необходимо, чтобы поддерживать капсулу на орбите и не упасть на планету.

Я открываю терминал и пишу единственную фразу, о которой сейчас могу думать.

ЧТО Я МОГУ СДЕЛАТЬ?

ПРОСТО ОТДЫХАЙТЕ, ЭММА. ВЫ СВОЮ ЧАСТЬ РАБОТЫ СДЕЛАЛИ. ТЕПЕРЬ ДАЙТЕ НАМ СДЕЛАТЬ СВОЮ.

Я должна что-то сделать, а потому решаю осмотреть дыру в обшивке, закупоренную телом Сергея. Нельзя допустить даже малейшей утечки воздуха. Возможно, все не так уж и плохо, но для того, чтобы залатать пробоину, я должна выйти в космос. Хотя какая разница, если тепловой экран поврежден. Но об этом лучше не думать; не хватало мне еще сойти тут с ума.

Чтобы занять себя (а заодно и проснуться), я дважды пересчитываю запасы еды и воды, просматриваю все три аптечки. Выглянув в иллюминатор, когда капсула проплывает над Северной Америкой, я беру стилус и начинаю писать письмо сестре. Пользоваться стилусом не очень удобно, но еще более неудобно подбирать слова. Мне так много хочется ей сказать, но в то же время о многом я должна молчать.

Центру управления:

Когда позволит время, передайте это письмо моей сестре.

Спасибо.

Дорогая Мэдисон,

На МКС случилась авария. Ничьей ошибки в этом нет, причина в необычном солнечном феномене. К несчастью, я спаслась, но моя команда — нет. Я пыталась им помочь, но…

Я вытираю выступившую слезу. Но потом все же сдаюсь и отпускаю стилус, который, словно бегущая собака, сначала до предела натягивает шнур, а потом отбрасывается назад.

Плавая внутри капсулы, я плачу и плачу, заново переживая все те эмоции, которые испытала за последние двадцать четыре часа.

Все, что у меня есть, — это время. Я заброшена на небесный остров без шанса возвращения домой, и это мое письмо — что-то вроде сообщения в бутылке для моих родственников и друзей. Нужно все сделать правильно, поэтому я стираю последнюю строчку и продолжаю:

Моя команда не спаслась. Они были хорошими людьми, лучшими (в отличие от меня).

Не грусти обо мне. Я представляла себе риск, когда отправлялась сюда. Космос был моей мечтой, и, несмотря на то что всегда знала, КАК это может закончиться, я рада, что столько времени провела внутри своей мечты.

Я хочу сказать кое о чем. Ожерелье от «Тиффани», которое мне подарила мама, отдай, пожалуйста, Аделин. Я не думаю, что мне еще придется использовать оставленные на Земле вещи. Во время грядущей Долгой Зимы они ничего не будут значить, так что не трать на них свое время. Вы с Дэвидом и детьми должны поехать в одну из обитаемых зон или спрятаться под землю, если вдруг строят такие колонии. Я понимаю, как это звучит, но ты должна довериться мне. Продай все, что можешь, и уезжай. Не оглядывайся, пожалуйста. Если я сейчас ошиблась, то ты просто начнешь все с начала, а если нет — вы не сможете иначе спастись.

Очень тебя люблю.

Эмма.

Стоит мне отправить письмо, как тут же приходит ответ.

МЫ ДОСТАВИМ ЕГО, КОМАНДИР.

У МЕНЯ ЕСТЬ ЕЩЕ ПРОСЬБА.

ГОВОРИТЕ.

МОЯ СЕСТРА — ЭТО ЕДИНСТВЕННАЯ СЕМЬЯ, КОТОРАЯ У МЕНЯ ЕСТЬ. ПРАВИТЕЛЬСТВО ДУМАЕТ О СОЗДАНИИ УБЕЖИЩА ОТ ДОЛГОЙ ЗИМЫ? ЕСЛИ ДА, ТО Я ПРОШУ ЗАРЕЗЕРВИРОВАТЬ ДЛЯ НИХ МЕСТО. ПОЛАГАЮ, ЧТО ДЛЯ МЕНЯ-ТО ЭТО МЕСТО БЫЛО, ТАК ЧТО ПЕРЕДАЙТЕ ЕГО ЕЙ.

ВЫ ГОВОРИТЕ ТАК, КАК БУДТО НЕ ВЕРНЕТЕСЬ ДОМОЙ. МЫ ВЕРНЕМ ВАС, ТОЛЬКО ДАЙТЕ НАМ ВРЕМЯ.

ДАЖЕ ЕСЛИ Я СНОВА ОКАЖУСЬ НА ТВЕРДОЙ ЗЕМЛЕ, ПУСТЬ МЕСТО ВСЕ РАВНО БУДЕТ ИХ. ПОЖАЛУЙСТА.

ВАС ПОНЯЛ. Я СООБЩУ НАВЕРХ, КАК ТОЛЬКО СМОГУ.

Отодвинувшись от экрана, я понимаю, что ради этого стоило спастись. Внезапно я чувствую, что мне стало лучше, даже несмотря на то, что я понимаю, что никогда не выйду из этой капсулы.

18
Джеймс

Фаулер поднял глаза на команду, как будто удивившись, что мы еще тут.

— Что ж, как понимаем, есть много переменных, влияющих на нашу возможность достичь артефакта Альфа. В конце концов, надо залить столько горючего, чтобы доставить на место все научное оборудование, без которого мы вообще не сможем понять, что же мы нашли.

В разговор вступает Чэндлер.

— Отлично сказано. Уверен, что мы должны сконцентрироваться именно на вопросе научной нагрузки. Как только мы с ней определимся, сможем решить, сколько провизии нужно взять на команду, а оставшийся объем уйдет под топливо и двигатели.

Все присутствующие, похоже, как и я, согласны с этим.

Чэндлер дает знак молодому человеку, стоящему в углу комнаты, — по-видимому только что защитившему диссертацию, — и тот раздает скрепленные листы членам команд и персоналу НАСА. Это список оборудования, которое Чэндлер хочет взять на корабль: от зондов и лазеров до роботизированного манипулятора для корабля. Все вместе это весит не одну тонну. Да что там — десятки тонн! Взять все это, да еще и топливо просто невозможно.

Я пробегаю глазами по листу, пока Чэндлер говорит. На середине его монолога я добираюсь до конца списка и снова задаю себе вопрос, который уже часто звучал от меня в этой комнате: можно ли сделать лучше? Ответ однозначен — да.

Как только Чэндлер заканчивает речь, я тяну руку — уже не в первый раз. Происходит небольшая заминка между ним и Фаулером по поводу того, кто должен дать мне слово.

— Список хорош, — начинаю я. — Тут есть полезные приспособления, и я думаю, что кое-что из этого мы действительно можем взять, например, роботизированную руку. Но многие из остальных позиций, я уверен, мы можем заменить.

Чэндлер со вздохом откидывается на стуле, а я тем временем продолжаю:

— Я не сторонник брать заранее изготовленные устройства, которые не были специально сделаны для нашей миссии. Например, зонды. Они, безусловно, выполнят поставленную задачу, но сколько времени это займет? Не считая того, что никакой технической поддержки у нас не будет — создатели этих зондов будут находиться в миллионах километров. Это значит, что никаких ответов на вопросы нам не дадут. Возможно, мы сами сможем разобраться, как эти зонды чинить, но только в случае, если у нас будет безграничная грузоподъемность. Это, конечно же, невозможно, и данный список увеличился бы на множество ненужных позиций.

По-моему, Фаулер понимает, к чему я клоню, а вот Чэндлер абсолютно точно — нет.

— Ну, взлет запланирован через двадцать пять часов, так что мы можем взять только то, что уже есть, а не изготавливать новое. Это лучшее, что мы можем сделать.

— Не обязательно.

— Обязательно. Мы уже закончили исследования.

— Но вы не рассмотрели альтернативные варианты.

Он смотрит на меня как хищник, изготовившийся к прыжку. Как бы он ни хотел разорвать меня на части, я не буду реагировать. Уверен, это разозлит его еще больше.

— После запуска, — продолжаю я обыденным тоном, — мы будем четыре месяца лететь до артефакта Альфа. На каждом корабле у нас есть инженер-робототехник и специалист по программному обеспечению. Если при запуске мы возьмем с собой необходимые компоненты, то сможем в полете сделать все, что нам нужно, превратив каждый корабль в роботизированную лабораторию.

— Это просто смешно! — фыркает Чэндлер.

— Таким образом, мы сможем уменьшить вес полезной нагрузки вполовину. А когда прилетим на место, у нас будут лучшие инструменты, устройство которых мы будем отлично понимать и сможем починить, в случае чего, а также перенастроить.

— Хорошая идея, — отзывается Григорий.

— Я тоже так думаю, — кивает Лина. — Я могу взять базовый код и основные библиотеки, после чего напишу требуемую программу. Никаких проблем.

Теперь Чэндлер выглядит испуганным.

— Ну… откровенно говоря… — его голос дрожит. — Слушайте, а если вы возьмете с собой не те компоненты? Или забудете какую-то деталь? — Самообладание снова вернулось к нему — сказывается опыт участия в спорах на ТВ. — И как вы нам выразительно напомнили ранее: Земля будет от нас на расстоянии двенадцати миллионов миль. Вы не сможете ни заказать недостающие части, ни получить техподдержку по имеющимся.

Чэндлер поворачивается к Фаулеру.

— Я больше не могу это слушать и подаю официальный протест против участия доктора Синклера в миссии. Он безответственный и безрассудный. И есть решение суда, отправившее его в тюрьму. — Он оглядывает остальную команду. — В предстоящей экспедиции он может нас всех убить или помешать нам изучить артефакт, что, как мне кажется, еще хуже.

Глаза всех присутствующих в комнате обращаются ко мне, а потом в пол или отворачиваются, как будто они только что увидели мальчика, которого избили на школьной площадке, и теперь ничем не могут ему помочь. Как-то так я себя и чувствую: с разбитым носом, упавшим, но непобежденным. Внутри меня закипает ярость.

Когда я начинаю говорить, то прежде всего стараюсь не кричать.

— Ваша проблема очень проста, доктор Чэндлер: вы не можете работать. Там, в космосе, мы собираемся построить все, что нам нужно, а потом, если понадобится, починить это. Вы могли бы все это сделать двенадцать лет назад, или даже десять, но с тех пор все, чем вы занимались, — это давали интервью на ТВ и распространяли проплаченные изображения. Там, куда мы направляемся, нам это не поможет.

Чэндлер встает, указывая на меня пальцем.

— Я изобретал уже тогда, когда ты просиживал штаны…

— Джентльмены, пожалуйста. — Фаулер примирительно поднимает руки и какое-то время смотрит на Чэндлера. — Доктор, НАСА никогда не отправляет в космос никого против воли.

Он указывает на дверь, которую открывает ассистент.

— Мы не будем делать этого и сейчас. Прошу за мной.

* * *

Когда дверь за Фаулером и Чэндлером закрывается, в комнате повисает тишина. Я был настолько готов к драке, что сейчас никак не могу успокоиться — руки продолжают трястись.

— Сколько будут весить требуемые вами компоненты? — невозмутимо спрашивает Григорий, потягиваясь на стуле. По его тону нельзя сказать, что сейчас что-то произошло.

— Пока не знаю, — бормочу я в ответ.

— А что вам нужно для того, чтобы точно это понимать? — он бросает на меня короткий взгляд.

— Ответы. Например, достигнув артефакта, сможем ли мы использовать некоторые из узлов нашего корабля, не лишая его возможности и дальше выполнять миссию и в конце вернуть нас домой.

— Возможно. — Он запрокидывает голову к потолку, как бы прикидывая в уме устройство корабля. — А какие части вас интересуют?

* * *

Фаулер возвращается в комнату с другим инженером-робототехником — доктором Гарри Эндрюсом. Ранее я встречался с ним на нескольких конференциях. Он умен, и, более того, он практикующий инженер. Последнее, что я о нем слышал, это что он работал на частную компанию, которая позволила ему безвылазно сидеть в лаборатории, избегая всяких совещаний и встреч. Доктор Эндрюс идеально подходит для миссии.

Его появление в комнате натолкнуло меня на мысль, что на этой базе есть много людей, подобных ему, которые ждут своего часа. Каждому из нас есть замена, по крайней мере должна быть. Если кто-то умрет до или во время старта, они должны будут быстро отправить замену, потому что времени готовить новые кадры не будет.

В подтверждение моих мыслей Фаулер представляет Гарри со словами:

— Доктор Эндрюс следил за нашим собранием и сейчас полностью в курсе происходящего. Поэтому давайте продолжим.

И совещание продолжается как ни в чем не бывало. Никаких возражений, никаких комментариев, разговором теперь управляют факты, а не взаимные нападки. Мы все понимаем, что сейчас на счету.

Как только наступает перерыв в обсуждении, я задаю вопрос, который гложет меня с самой первой минуты, как я увидел артефакт.

— Думаю, перед тем как двинуться дальше, мы должны определиться с тем, что такое этот артефакт. Раз уж мы расставили приоритеты в корабельной загрузке, то неплохо было бы сделать то же самое и с нашими теориями.

— Очевидно, именно он и вызывает Долгую Зиму, — говорит Григорий.

— Конечно, это очень вероятно, но что, если мы не правы?

Тишину нарушает голос Мин.

— Возможно, они исследователи или первооткрыватели и так же, как и мы, наблюдают за тем, что происходит, а не вызывают это.

— Да, — кивнул я. — И не могут это остановить. — Дав всем присутствующим хорошо понять мои слова, я продолжаю: — Но все может быть и по-другому.

Все неотрывно смотрят на меня.

— А что, если он был там все время? Что, если он веками дрейфовал там, пока мы не заметили его просто потому, что стали смотреть более пристально?

Гарри Эндрюс окидывает меня взглядом.

— Он достаточно мал, чтобы наши телескопы могли его заметить, особенно если он не очень подвижен. Все, что нам известно, так это то, что древняя цивилизация Венеры запустила его миллиард лет назад. Когда они исчезли, то не сочли нужным прибрать за собой.

— Исчезли или были уничтожены, — добавляет Григорий. — Но существуют и другие предположения. Помните, есть ведь и второй артефакт. Что, если они воюют друг с другом? Два воина преследуют друг друга, проносясь через систему, и мы их интересуем мало. Не больше, чем колония муравьев, обреченная на смерть, когда пересекает оживленное шоссе.

В разговор вступает Шарлотта Льюис, лингвист и археолог из Австралии, чьей задачей как раз и является первый контакт. Она откашливается и неуверенно говорит:

— Увидев изображение, я тоже сразу задумалась о том, чем может быть артефакт. Логично предполагать, что это космический корабль, но если так, то как выглядит его команда? Они гуманоиды или, может быть, насекомые? Или это такая форма жизни, которой нет аналогов на Земле? Может, артефактом управляют машины, или он сам машина, вроде зонда? А может ли артефакт быть сам по себе живым существом, чей дом — это космос. Я поискала в розданных нам документах, но ничего не нашла. НАСА вообще знает что-либо об этом?

— Нет, — отвечает Фаулер. — И я полагаю, что мы не получим ответов до тех пор, пока вы не доберетесь до артефакта. Единственное, что у нас есть, это его реакция на зонд, из которой мы можем заключить, что он обладает энергией и обращает внимание на происходящее вокруг. Мы не можем пренебрегать тем фактом, что некий феномен, уничтоживший МКС и другие спутники, имел место сразу после открытия Альфа. Так что если предположение Джеймса верно — очевидно, что артефакты сами по себе никак не связаны с Долгой Зимой — мы имеем несколько занимательных совпадений. Момент открытия артефактов — в то же время, когда наша планета страдает от необъяснимого падения солнечной радиации, — враждебный ответ на обнаружение артефакта Альфа, курсы обоих объектов, ведущие их прямиком к Солнцу… Все это позволяет с уверенностью говорить о связи артефактов с аномалией, вызвавшей Долгую Зиму. И — что более важно — мы надеемся, что так оно и есть. Потому что если мы ошибаемся, то это значит, что Земля медленно умирает, а мы совершенно не знаем почему и как ее спасти.

Он отворачивается и делает несколько шагов.

— Мы исследовали все возможности спасения человеческой расы, сделали все приготовления, но каждый из вас сейчас понимает, что если солнечная радиация продолжит снижаться, то наши шансы на спасение будут исчезать еще быстрее. На данный момент мы смотрим в будущее, где сможет спастись очень и очень маленькая группа людей. Их будет ждать мрачная, холодная и голодная жизнь. Те, кто спасутся, абсолютно точно смогут называть себя счастливчиками.

Фаулер обводит взглядом комнату, всматриваясь каждому в глаза.

— Эта миссия — наш лучший шанс. Нельзя победить без участия, поэтому мы должны предполагать, что артефакты хранят ключ к нашему будущему в том или ином его виде. — Он смотрит сначала на меня, а потом на майора Хэмпстеда. — Планируйте загрузку исходя из этих двух предположений.

Что конкретно это за возможности, Фаулер не говорит, но мы все понимаем, о чем идет речь: мы или станем друзьями, или уничтожим артефакт.

Я боюсь, что мы не сможем сделать ни того, ни другого.

19
Эмма

Каким-то образом мне удалось заснуть.

Проснувшись, я тут же начинаю оглядываться, боясь, что пропустила сигнал тревоги или еще одно надвигающееся облако обломков. Я чувствую себя скалолазом, который застрял на отвесной скале и не может найти способ, чтобы спуститься вниз. Пробоина в обшивке капсулы означает, что я не смогу в ней вернуться домой. Скорее всего, это транспортное средство выработает все топливо и упадет в гравитационный колодец Земли. Меня ждет агонизирующая смерть внутри маленькой печки.

Вопрос в том — когда: через час или через день?

Хотела бы я знать… Просто для того, чтоб поставить таймер обратного отсчета и видеть, сколько времени у меня осталось.

Несмотря на голод, я ни при каких условиях не сниму шлем, поскольку не знаю, насколько стабильна капсула. Я ведь не пробовала снова герметизировать ее, так что еда подождет. Вода — дело другое, но и здесь пока еще есть время.

Судя по часам, я спала около четырех часов. Восхитительно.

Взглянув на экран коммуникатора, я вижу длинное письмо от… моей сестры.

Дорогая Эмма,

приехали люди из правительства. Они отдали мне твое письмо и сказали, что я должна написать ответ. Они рассказали мне о том, что случилось, и о твоей просьбе.

Я не могу поверить. Пожалуйста, скажи, что это ошибка и капсула в порядке. Ходят слухи, что какой-то шторм в ионосфере вырубил электронику на спутниках и МКС, но они не уничтожены. Я в шоке…

Они заставляют нас паковать вещи и переезжать в лагерь в Долине Смерти. Я боюсь, Эмма, и Дэвид тоже. Он думал, что Долгая Зима скоро закончится и правительство заберет себе наше имущество, а мы будем вынуждены начинать все сначала, когда вернемся. Он начал на них кричать, но они отвели его в детскую комнату и что-то ему сказали или показали, после чего он сам начал настаивать на том, чтобы уехать.

Я еще столько всего хочу сказать, но они говорят, что больше нельзя писать, и забирают мой ноутбук. Я люблю, люблю, люблю тебя.

20
Джеймс

После бурной рабочей сессии в комнате для брифинга у нас наконец-то есть план.

Предполагаемый протокол первого контакта составлен блестяще. Один бы я до такого точно не додумался, так же как и до нового принципа коммуникации между кораблями и зондами. Он просто гениален и не требует никаких электронных передач данных. Возможно, именно это спасет наши жизни.

Последние четыре часа я составляю список необходимых для миссии роботизированных компонентов. Выбрать очень сложно, и я снова и снова просматриваю листок, размышляя над тем, должен ли я выбрать что-то другое. Прямо как студент во время теста, где нужно выбрать ответ из нескольких вариантов за определенное время. Это и есть тест, вот только ставки в нем огромны, а попытка всего одна.

Минута в минуту открывается дверь и заходит Гарри, неся с собой свой список. Мы меняемся ими, чтобы проверить, смог ли кто-то из нас додуматься до того, что другим даже не приходило в голову.

— Не знаю, помните вы или нет, но мы встречались с вами как-то раз, задолго до всего этого, — говорит он. — На международной конференции по умным роботам и системам.

— Я помню. И рад наконец-то работать с вами.

— Взаимно. И да, мне очень жаль. Я слышал о вашей… о том, что случилось с вами. Думаю, это абсолютно нечестно.

— Спасибо. Так что у нас есть?

* * *

Работники НАСА, которым было дано задание провести для меня экспресс-курс, начинают с простых упражнений в невесомости, после чего вкратце рассказывают о капсуле, в которой меня будут запускать. Судя по тому, как быстро мне дают информацию, это все равно что пить из брандспойта. Что ж, постараюсь не упустить ни капли. В действительности стартом и дальнейшим маневрированием капсулы будет управлять наземный центр. Моя часть работы начнется только после того, как я взлечу и все капсулы состыкуются в один корабль.

Сейчас у меня есть восемь часов, чтобы выспаться перед стартом. Командный штаб астронавтов находится в головном здании НАСА и выглядит довольно уютно, а в сравнении с моим прежним местом пребывания это вообще дворец.

Я настолько устал, что лежу на кровати в одежде и таращусь в потолок, заставляя мозг заснуть. Мозг, подобно телевизору, прыгает с канала на канал, от мысли к мысли; я постоянно думаю о том, что мог упустить или о чем еще не подумал.

Вообще, это забавно: прошлой ночью я не спал, потому что был уверен, что другие заключенные вытащат меня из камеры, чтобы убить. Я думал, что та ночь станет последней в моей жизни, однако теперь я уверен, что последней станет именно эта — в том или ином смысле.

Прошлой ночью я был готов драться за свою жизнь, а этой — за жизнь каждого человека на Земле.

А чтобы у меня хватило сил, нужно поспать.

Я сосредотачиваюсь на дыхании и выключаюсь за считаные секунды.

* * *

Когда раздается стук в дверь, я нахожусь на грани между сном и бодрствованием. Я настолько парализован усталостью, что мне кажется, будто бы на мне лежит тяжеленный матрас, который я никак не могу сдвинуть. Тем более я не могу встать и подойти в двери.

— Войдите. — Мой голос звучит слабо и отстраненно.

— Простите, если помешал, — начинает говорить Фаулер, входя в комнату, но тут же останавливается. — О, вы спите?

— Вроде того, — отвечаю я, перекатившись на бок и пытаясь встать.

— Это правильно — вам это нужно. Я буду краток.

Я открываю брошенную им на постель папку. Это личное дело доктора Эммы Мэттьюс, доктора наук, генетика. Она — командир МКС. Ожидая увидеть типичный для НАСА портрет астронавта в скафандре, без улыбки смотрящего в камеру, я с удивлением его не обнаруживаю. Вместо него есть фотография, сделанная, по-видимому, перед отлетом. На ней она, улыбаясь, сидит за столом и, похоже, рассказывает шутку. Даже по фотографии я чувствую, насколько эта девушка полна энергии. Как ребенок в первый день в летнем лагере, она буквально сияет из-за своей страсти к жизни.

Просмотрев ее биографию, я замечаю, насколько похожи наши с ней жизни: никогда не были в браке, нет детей, посвятили себя научной области, к которой проявили интерес еще в детстве, и отдали все силы на достижение поставленной цели. Ее выбор привел ее в космос, меня мой — в тюрьму.

— Я вам рассказывал о командире Мэтьюс в нашу первую встречу. Она находилась на МКС в момент разрушения последней из-за странного солнечного феномена, но смогла выжить.

— Как?

— Инстинкты, немного таланта и огромное количество удачи.

— А она…

— Все еще там? Да.

— И каков план?

— Ну, изначально мы хотели вернуть ее на Землю после того, как запустим вас. — Фаулер отодвигает стул и садится. — Но мы подзадержались.

Он протягивает мне вторую папку, в которой я вижу фотографии с капсулой, теряющей давление, а также капсулой на фоне черного космоса, но через пробоину виднеется кусок ткани, как будто подушка выбивается через дырки в старой наволочке.

— Ее капсула повреждена космическим мусором.

Я киваю, понимая, куда он клонит. Она не является нашей целью, я не должен все это слушать ради того, чтобы справиться с собой, справиться с нашей миссией. Чтобы спасти миллиарды людей на Земле. Но все, что я делаю, — это тихо жду. Что-то в ней есть, в ее фотографии, — какая-то внутренняя энергия.

— Джеймс, в этой миссии все поставлено на карту. Стоит нам запустить все компоненты для кораблей — и все! Мы не сможем вернуть ее назад до тех пор, пока у нее не кончится кислород. — Опустив взгляд, Фаулер изучает свои туфли. — НАСА, Европейское космическое агентство, Японское агентство аэрокосмических исследований, Роскосмос — мы разослали всем приказания изготовить больше двигателей, больше модулей, капсул — называйте, как хотите. Правительства открывают свои чековые книжки, пока они у них вообще есть и пока банки обналичивают чеки, оживились частные подрядчики. Мы делаем все возможное, чтобы продолжить запуски вне зависимости от того, что вы найдете, но нам нужно время, а у Эммы Мэтьюс этого времени нет. Подводя итог, скажу: мы отправили ее туда, но не можем ее спасти.

— И вы пришли, потому что думаете, что это могу сделать я.

— Возможно. Мы не знаем, что будет после начала запусков. Артефакт, или что бы это ни было, может разметать элементы кораблей как ветер, стоит только им взлететь. Но может и проигнорировать их, как он поступил с последней нашей отправленной капсулой, так что это довольно многообещающе.

— И как мы поступим — гипотетически?

— Гипотетически мы ничего менять не будем. Отправим компоненты корабля на низкую орбиту и будем ждать.

— Ждать, что какая-то из наших капсул окажется рядом с ней?

— В точку.

— И вы уже поговорили об этом с каждым членом команды?

— Да. Но факторов риска очень много: стыковка, взятие на борт второго члена команды. Ну и очевидно, что ее спасение — это не цель миссии.

— Что нам делать, если мы ее спасем? — Я тут же поправляюсь. — После того как мы ее спасем? Посадим ее в спасательную капсулу и отправим домой?

— Мы так и предлагали, но комитет проголосовал против. Каждая капсула может нести троих, максимум четверых космонавтов. Если одной из капсул не станет, то как минимум двое из команды не вернутся на Землю.

— Она отправится с нами к артефакту?

— Ей придется. Слушайте, Джеймс, мы оба знаем, что это рискованно и смысл экспедиции совсем в другом. Моя работа здесь, в НАСА, заключается в том, чтобы убедиться, что делается все возможное для защиты тех людей, кого мы отправляем в космос. Поэтому я здесь, и моя работа — задавать вопросы.

Я снова пробегаю взглядом по бумагам, как будто именно сейчас я увижу в них решение своей дилеммы: либо подтверждение необходимости спасти Эмму, либо четкие основания для отказа Фаулеру в его просьбе.

Умом я понимаю, что не должен этого делать. Соотношение риска и возможного успеха явно не в нашу пользу. В ходе нашей экспедиции должно определиться, продолжит ли существовать человеческая раса или нет. С такими ставками нет никакого смысла идти на необязательный риск. Именно так во мне говорит ученый, но правда в том, что я не могу бросить Эмму Мэтьюс умирать. Я не такой, и она явно не заслуживает такого конца.

Так что я возвращаю Фаулеру бумаги со словами:

— Я в деле.

* * *

Проснувшись, я чувствую себя так же, как после сна в той сушилке в тюрьме: раздраженным, разбитым и словно одурманенным.

Спотыкаясь, я добираюсь до общей ванной и кое-как бреюсь, потому что не знаю, когда мне это удастся сделать в следующий раз. Посмотрев на свои покрасневшие глаза и осунувшееся лицо, я с уверенностью могу сказать, что за последние два дня постарел на десять лет.

Раздается стук в дверь — это два ассистента из НАСА, которые будут сегодня со мной на всех этапах подготовки к старту.

Мне все кажется нереальным. Через пару часов я полечу в космос и сейчас стараюсь унять свои нервы и сконцентрироваться, потому что, как известно, страх грядущего гораздо хуже самого грядущего. Довольно давно я выработал свой способ успокаивать нервы: я говорю сам себе, что это будет пробный вариант, а в данный момент все не по-настоящему. Таким образом, между сознанием и окружающей действительностью формируется защитный барьер.

Ассистенты приводят меня в зал, гораздо больший, чем комната для совещаний. Руководство — вице-президент вместе с сенатором, которого я видел на ТВ, — и видные специалисты из НАСА с угрюмыми лицами стоят на возвышении. Меня приводят в первый ряд, где я и стою до тех пор, пока рядом не оказываются трое других американцев, входящих в команду корабля: Дэн Хэмпстед, Гарри Эндрюс и Энди Уоттс.

Вторая группа, которая заходит в зал, — наши дублеры. Увидев инженера-робототехника, которая может занять мое место, я киваю ей, она улыбается в ответ. Я знаком не столько с ней самой, сколько с ее работами, и уверен, что выбрать в команду ее было бы хорошим решением — гораздо лучшим, чем Чэндлер.

Сначала выступает вице-президент, потом сенатор и, наконец, Фаулер. С трудом фокусируясь на том, о чем они говорят, я уже представляю себя на корабле, в лаборатории, конструирующего то, что мне необходимо для выполнения миссии.

Экран на стене наконец загорается, показывая взлетную площадку и готовящуюся к старту ракету. Судя по часам в углу экрана, дело происходит где-то в другом месте, потому что на экране ночь, а здесь — в центре Кеннеди — девять часов утра. Местоположение становится ясно, когда на экране появляется титр «Космодром Байконур, Казахстан».

Старт под управлением Роскосмоса — первый в списке. Человека сейчас внутри капсулы нет, только полезная нагрузка. Как только таймер доходит до нуля, ракета сотрясается, выпуская из двигателей белый дым, и отрывается от земли, стремительно набирая скорость и исчезая из вида. Включается вторая камера, отслеживающая ее полет в атмосфере. А затем… Ничего.

За моей спиной прокатывается шепот. Оглянувшись, я вижу почти две сотни людей, стоящих будто громом пораженные. Не обменявшись ни словом, все думают, что ракета была уничтожена, даже не достигнув орбиты.

Экран снова оживает, показывая уже вид из космоса, по которому становится понятно — получилось. Разгонные ступени отстыкованы и падают обратно на планету, а сама капсула свободно плывет, поправляя курс маневровыми двигателями.

В комнате раздаются радостные крики, все ждут и надеются, но две минуты спустя капсула все еще на месте и полностью функционирует.

Фаулер выходит вперед, переводя звучащий на заднем плане на русском языке диалог.

— Леди и джентльмены, капсула 1Р пять минут назад достигла низкой орбиты Земли и в настоящий момент не обнаруживает никаких солнечных аномалий.

Толпа взрывается, вскакивая со своих мест, крича и аплодируя. Дэн Хэмпстед свистит, а я, как человек, который немногим позже взлетит в космос в аналогичной капсуле, такими новостями довольно сильно взволнован.

На экране появляется другой, сияющий огнями, космодром — Цзюцюань, — крупнейший в Китае по запускам полезной нагрузки и космонавтов.

Как и в случае с предыдущим запуском, ракета взлетает и беспрепятственно достигает орбиты.

Следующая на очереди Япония — Космический центр Танэгасима. Тоже удачно.

Круг повторяется: Байконур, Цзюцюань и Танэгасима производят второй запуск полезной нагрузки.

Наконец, приходит время для запуска первого пилотируемого аппарата. Он происходит в Байконуре, и, хотя нам не сообщают имя космонавта, я знаю, что это Григорий — он единственный русский в команде. Неожиданно для себя я начинаю нервничать, ведь одно дело смотреть на запуск какого-то груза, а совсем другое — на кого-то, кого я знаю лично, на моего будущего партнера по команде корабля «Пакс». Я знаю его всего лишь один день, но уже считаю другом, а потому беспокоюсь.

Как и раньше, ракета взлетает в космос, наступает темнота, и зал снова взрывается криками, когда на экране появляется вид на Землю из капсулы Григория.

Капсула Мина стартует с Цзюцюаня, капсула Идзуми — с Танэгасима. Уже половина моей команды на орбите, ждет остальных.

Первые ракеты с полезной нагрузкой взлетали под покровом ночи, с темной стороны Земли и вне прямой видимости Солнца. Умный ход, значительно повышающий шансы на успех. Но Кеннеди и Космический центр Гвианы произведут пуски днем, и, если со стороны нашего светила кто-то наблюдает за Землей, мы поймем это при следующих стартах. Они начинаются прямо сейчас.

Экран переключается между точками старта, ракеты взлетают одна за другой, как залпы фейерверков на лучшем в истории салюте Четвертого Июля^[8].

И никто не пострадал, никаких изменений траектории, никаких атак осколками спутников.

В этот момент я вспоминаю Эмму Мэтьюс. Она все еще там, на геосинхронной орбите над Северной Америкой. Если она не спит, то уверен, она все видит. Точнее, надеюсь, что видит, и это возрождает ее веру в спасение.

Потому что мы идем за ней.

21
Эмма

Через отверстие в обшивке я вижу новые и новые запуски ракет. Их почти две дюжины, взмывающих в небо яркой вспышкой и затем распадающихся на части. Это самая невероятная вещь из всех, которые я когда-либо видела, и еще более захватывающая, чем первый взгляд на Землю из космоса.

Но только почему их так много? Они собираются заново построить космическую станцию?

Или они летят за мной?

Нет, так думать опасно. Я не хочу быть той, ради которой перестраиваются какие-то значительные планы. Нужно трезво смотреть на ситуацию: я одна в поврежденной капсуле. В чем бы ни заключалась начинающаяся сейчас операция, она явно больше, чем спасательная миссия. Нужно ведь что-то делать с данными, полученными с зонда, и искать спасение от Долгой Зимы. Надеюсь, что они найдут способ, и если для этого нужно бросить меня тут — что ж, так тому и быть.

Я продолжаю смотреть через маленький иллюминатор на белые дымные следы, поднимающиеся в небо, на отстыковку разгонных ступеней и на мирно плывущие в космосе капсулы.

Я жду и мысленно готовлю себя — просто на всякий случай, — что один из этих кораблей летит за мной.

22
Джеймс

Половина беспилотных запусков уже пройдена, когда они выводят команду из комнаты, и я понимаю, что мои последние минуты на Земле пролетят стремительно.

Ассистенты впихивают меня в скафандр и проверяют один, два, три раза все системы, перед тем как вывести наружу в утренний воздух и посадить в автобус. Нас везут через весь комплекс к стартовой площадке, возвышающейся вдали, как небоскреб в прерии, нарушая ровный пейзаж побережья Флориды.

Это настолько нереальное чувство, что я вообще с трудом осознаю происходящее и едва понимаю все, что мне говорят.

На стартовой площадке лифт поднимает нас на девяносто футов вверх, где мой взгляд неожиданно упирается в дверь, на которой красуется надпись «Последний туалет на Земле». Несмотря на то что внутри меня сейчас коктейль из нервов и адреналина, я не могу удержаться от смеха. Опустошив мочевой пузырь, я наконец чувствую утреннюю прохладу, и меня начинает бить дрожь.

Когда мы окажемся в космосе, корабль будет управляться новейшей разработкой НАСА — двигателем Х1, но сейчас нам все равно придется по старинке воспользоваться ракетой. Современный процесс запуска человека в космос мало отличается от того, что было на заре космической эры, с той лишь разницей, что сейчас он безопаснее. По крайней мере, так меня заверили.

Внутри капсулы ассистенты крепко пристегивают меня ремнями и еще раз проговаривают все, что сейчас будет происходить. Наверное, они думают, что таким образом смогут меня успокоить, однако это не работает.

Наконец, они крепят мой шлем и плотно закрывают люк в кабину. Теперь я остаюсь наедине с голосами в наушниках, смотрю на изображения с внешних камер и бегущие строки данных на мониторах передо мной.

Капсула выполнена в форме цилиндра футов восемь в длину и около десяти футов в диаметре. В ней я чувствую себя как жук в банке из-под содовой, но только доверху набитой электроникой и с белой обивкой на стенах.

На среднем экране я наблюдаю за стартом Дэна Хэмпстеда. По площадке растекаются клубы дыма, ракета вздрагивает, медленно отрываясь от площадки, а затем взмывает ввысь. Мои губы мигом пересыхают, и я не могу оторвать взгляд от экрана, ведь в голове тут же начинает работать то, что я лучше всего знаю: наука. На предполетном брифинге белый дым, вырывающийся из ракеты, не обсуждался, но я догадываюсь, что топливо здесь — это жидкие водород и кислород. Температура жидкого водорода — второй из самых холодных жидкостей на планете — минус 423 градуса по Фаренгейту^[9], и он вот-вот вспыхнет. А белый вырывающийся дым — это вовсе не дым, а водяной пар, возникающий в результате взаимодействия водорода и кислорода. Не о чем беспокоиться — это же просто наука, а ее результаты, как известно, повторяемы и прогнозируемы. Наверняка подобные запуски производились множество раз. Что может пойти не так?

Ракета Дэна поднимается в воздух и исчезает в облаках, как иголка в подушке. Минутой позже на экране возникает изображение с внешних камер, демонстрирующее капсулу Хэмпстеда, свободно плывущую в космосе на фоне Земли. Центр управления полетами вызывает его, и он отвечает с техасским акцентом.

— Слышу вас хорошо, Годдард. Пока что в целости и сохранности. Ну и потрясающий же вид отсюда!

Раздаются радостные крики, и камеры переключаются на внутренние изображения уже выведенных на орбиту капсул, потому что все сейчас хотят увидеть, что там у них все в порядке. Вокруг планеты кружатся уже дюжины белых цилиндров на фоне черной бездны с парой маленьких звезд, мерцающих вдалеке.

Следующим взлетает Гарри Эндрюс, так что я начинаю нервничать еще больше. Пообщавшись с ним лишь несколько часов, я чувствую, что знаю его много лет.

Настоящее дежавю видеть, как ракета взлетает и исчезает из вида. А потом в наушнике раздается голос Гарри.

— Я в порядке. Чувствую себя как кусок пирога. Пока еще не надкушенный.

Я смеюсь и краем уха слышу, как центр управления полетом объявляет: «Платформа 39С, готовьтесь к старту».

Начинается обратный отсчет: тридцать минут… десять… одна.

— Доктор Синклер, подготовиться к отрыву.

Все мышцы как будто начинает покалывать, ладони потеют, и я ошарашенно кручу головой, осматривая капсулу.

— Доктор Синклер?

— Да, я тут. Я готов.

Я всегда был готов.

Ракета издает не то скрип, не то металлический рев, как робот, выходящий из режима гибернации.

Десять.

Девять.

Восемь.

Семь.

Голос, ведущий отсчет, откатывается куда-то далеко, так что «шесть» я вообще не слышу. Капсула дрожит, как многоквартирный дом во время землетрясения.

А затем следует взрыв, и ракета начинает движение, притом очень быстрое. Когда я смотрел на экраны и взлеты других ракет, все казалось таким медленным, но сейчас у меня такое ощущение, что я в парке развлечений, а мой вагончик американских горок сошел с рельс. Первые две секунды это восхищает, но мгновенно я понимаю, что с трудом могу дышать. Тяжесть, подобно слону, вдавливает меня в кресло. Я совсем не могу думать и лишь слегка — видеть.

Вся эта зубрежка и тренировки перед стартом — все впустую. Если бы я даже захотел сейчас выпрыгнуть, то уже слишком поздно, а аварийная посадка не предусмотрена.

Теперь уже ничего не важно. За иллюминатором все стало белым, значит, я в атмосфере.

Семь минут спустя я уже на орбите. Хаос и шум взлета сменились тишиной. Осознав, что слон больше не давит на мою грудь, я отстегиваю ремни и… я легче перышка.

Сзади капсулы раздается два сухих звука, похожих на выстрелы — это отсоединились разгонные ступени ракеты.

— Доктор Синклер, как слышно?

Я бы хотел сказать сейчас что-то умное ради своих товарищей, и особенно ради Энди Уоттса, последнего американца, ожидающего своей очереди на старт, — но я не могу. Я просто таращусь в маленький иллюминатор на Землю и чувствую себя меньше, чем когда бы то ни было, и абсолютно незначительным: теперь я действительно оставил этот мир, возможно, в последний раз. На меня снисходит абсолютное спокойствие, но вместе с ним и концентрация.

— Доктор Синклер.

— Я здесь. Просто наслаждаюсь видом.

В наушник врываются радостные крики, но я их едва слышу. Сейчас мои мысли заняты тем, что я оставил позади: жизненная суматоха, несколько сложных решений, и лишь одно, о котором я жалею и которое стоило мне всего.

Здесь, в космосе, все это не имеет значения. Важна только наша миссия. Всю свою жизнь я шел к этому моменту, и, хотя тяжесть перегрузки уже пропала, осталась тяжесть ответственности за то, что я должен сделать, и довлеющая мысль о том, как бы не ошибиться. Теперь всё и все зависят от меня: Алекс, его жена и дети, Фаулер — все, кого я когда-либо знал.

В наушниках как раз раздается голос Фаулера:

— Джеймс.

Что-то в его тоне подсказывает мне, что это закрытый канал связи, а быстрый взгляд на ближайший экран это подтверждает.

— Я вас слушаю.

— Ваша капсула сейчас находится очень близко к командиру Мэтьюс.

Он даже не спрашивает — незачем.

— Хорошо, я готов, — отвечаю я, забираясь в кресло и пристегиваясь.

— Мы медленно понизим давление в вашей капсуле, потому что ее капсула разгерметизирована. Так мы сможем избежать ненужных осложнений после стыковки.

Капсула резко накреняется, и на экране характеристик сразу отображается падение атмосферного давления. Предупреждающая сирена молчит.

Технического консультанта в центре управления полетом зовут, по-моему, Мартинез, и общается он более деловым тоном, чем Фаулер.

— Как самочувствие, доктор Синклер?

— В пределах нормы. Скафандр хорошо сидит.

— Стыковка ожидается через шестьдесят секунд.

В иллюминаторе показывается другая капсула, такая же цилиндрическая и белая, как и моя, но с большим количеством черных точек по всей обшивке, напоминающей рисунок далматинца. Я понимаю, что это следы от ударов космического мусора, и, наклонившись вперед, стараюсь разглядеть Мэтьюс через другой иллюминатор, но безуспешно.

— Приготовьтесь к удару, доктор Синклер.

Такие слова не хочет слышать ни один астронавт. Никогда.

На деле же удар оказывается мягким толчком. Даже через скафандр я слышу, как защелкиваются шлюзовые замки.

— Стыковка завершена, доктор Синклер. Удачи.

Я отстегиваю ремни и резким толчком направляю себя к входному люку. Чувствуя, что время на исходе, ручку я поворачиваю очень быстро. Если сейчас нас накроет облаком осколков, то боюсь, с нами обоими будет покончено.

Сердце колотится, кровь пульсирует в ушах. У меня такое чувство, что я раскапываю могилу, в которой кого-то похоронили живьем.

Люк отходит в сторону, открывая моему взгляду обшивку капсулы Мэтьюс, всю в черных отметинах от космического мусора. Но теперь все становится рискованнее: если я сейчас попробую повернуть замок на люке капсулы Мэтьюс и у меня ничего не выйдет — то все, никто не вытащит ее из безвоздушной могилы в вакууме космоса.

Я тяну замок, но рукоятка не поддается. Еще попытка — и тоже ничего. Наверное, люк поврежден одним из обломков.

— Как состояние, доктор?

— Перезвоните позже, — отвечаю я, тяжело дыша.

Я тяну еще и еще, но меня останавливает голос Фаулера.

— Джеймс, что-то случилось с люком?

Я оглядываюсь на камеры, но мне говорили, что они будут выключены, чтобы избежать передачи данных между ними и центром управления, сведя к минимуму риск повреждения капсул, как это ранее случилось с МКС. Наверное, Фаулер просто догадался.

— Да, заело.

— В вашей капсуле есть инструмент. Найдите ящик с надписью «Набор 1А». Как только вы увидите — вы поймете, что вам нужно.

Вернувшись в свою капсулу, я рывком открываю нужный кейс и осматриваю содержимое, сразу находя взглядом то, какое нужно. Оно похоже на баллонный ключ, только подходящий для гайки запорного колеса от двери шлюза. У него длинная рукоятка с удобной площадкой для ноги. Правда, нет инструкции, но она мне и не нужна. Большая ягодичная мышца — самая большая мышца человеческого тела. И при этом одна из самых сильных, способная растягиваться каждый раз, когда мы бежим, прыгаем или поднимаемся по лестнице. Среднестатистический человек может ногами выжать больший вес, чем в жиме лежа или сгибая руки.

Я возвращаюсь к шлюзовому люку, закрепляю приспособление на колесе замка, упираюсь спиной в стену, стараясь найти наиболее удобное положение, и начинаю давить.

Ничего.

— Джеймс?

— Я нашел инструмент. Использую.

— Понял.

На какой-то миг я прерываюсь, чтоб перевести дыхание, а затем начинаю давить со всей силой, на которую способен. Ноги дрожат, но вдруг раздается медленный металлический скрежет…

Замок поддается, и моя нога слетает с платформы, из-за чего я сам начинаю крутиться. На какое-то мгновение у меня даже начинается паника, потому что я боюсь, что порвал скафандр. Хотя никакого свиста выходящего воздуха не чувствуется, я все равно быстро оглядываю себя на предмет повреждений. Скафандр в порядке.

В этот раз пронесло, но впредь надо быть осторожнее.

Восстановив дыхание, я стараюсь успокоить и голос.

— Замок на люке сдвинулся.

Теперь я могу крутить его руками, хотя каждый оборот и дается с трудом.

Открыв люк, я отхожу в сторону, но потока выходящего воздуха не ощущаю.

Заглянув внутрь, я вижу два неподвижных тела в скафандрах, не проявляющих никаких признаков жизни при виде меня. Но мне не говорили, что их тут двое. Я ожидал увидеть только Мэтьюс.

— Вхожу в капсулу. — Я делаю паузу. — Вижу два тела. На открытие люка никто из них не среагировал.

— Вас понял, доктор Синклер. Мы не можем связаться с командиром Мэтьюс уже 90 минут. Второй член команды погиб во время уничтожения МКС.

— Я должен…

Но Фаулер перебивает меня, избавив от необходимости задавать вопрос.

— Нет, Джеймс. Его придется оставить. Космос накладывает свои ограничения.

— Вас понял.

После того как я осматриваю скафандры, все становится ясным: один из них разорван на клочки, как лопнувший воздушный шарик.

Обняв Мэтьюс, я поворачиваю ее ко мне — скафандр в порядке. Смотря на ее лицо, обрамленное белокурыми волосами, я чувствую, что, даже кажущееся безжизненным, оно излучает какую-то цепляющую ауру.

Вытолкнув ее через шлюз вперед себя, я перелетаю в свою капсулу следом и закрываю за нами люк.

— Мы вернулись. Мэтьюс по-прежнему без сознания. Мои действия?

— Ждите, док. Мы отстыкуем вас и заново наполним капсулу кислородом.

— Вас понял.

Я открываю аптечку, а мозг уже вовсю думает о том, что с ней может быть. В скафандре есть давление — значит, она не задохнулась, если, конечно, все работало исправно. Когда она ела последний раз? Похоже, давно.

Проверив набор медикаментов в аптечке, я лишний раз убеждаюсь, что они позаботились обо всем.

— Давление в капсуле стабилизировано, доктор Синклер. Снимите с нее шлем и окажите первую помощь.

Первое, что я делаю после этого, — прикладываю два пальца к ее шее.

Мое сердце замирает, когда я чувствую, какая она холодная.

23
Эмма

Проснувшись, я вижу, что мой рот закрывает специальная маска, а незнакомый человек сжимает прикрепленный к ней пластиковый мешок, вгоняя воздух в мои легкие.

Грудь горит, а в горле пересохло.

Сняв маску, человек изучает мое лицо.

— Командир Мэтьюс, вы меня слышите?

Мой голос в ответ скрипит и звучит еле слышно:

— Да…

— Выпейте это, полегчает, — говорит он, поднося бутылку к моим губам.

Я киваю, после чего он выдавливает жидкость мне в рот. На вкус она сладко-соленая, должно быть, это, глюкоза, натрий и другие электролиты. Для моего обожженного горла это настоящий обволакивающий и успокаивающий бальзам.

На нем нет шлема, а потому мне сразу понятно, когда он говорит в ушную гарнитуру:

— Годдард, у нас все в порядке. Думаю, она просто обезвожена и истощена. Вот-вот начнется гипотермия из-за сниженного потребления экологической продукции, а также низкий сахар крови и дисбаланс электролитов.

Ответ он слушает пару секунд, но у меня все равно есть время, пока пью, изучить его лицо. Оно худощавое, с хорошей кожей, если не считать небольшого количества морщинок вокруг глаз. Наверное, он примерно моих лет, ближе к сорока, чем к тридцати. Короткие песочно-русые волосы наполовину прикрывают лоб. Голубые глаза смотрят сосредоточенно, но мягко; в его взгляде чувствуется участие. В какую-то долю секунды я понимаю, что мне с ним очень комфортно.

— Понял вас, Годдард, — отвечает он и потом уже обращается ко мне. — Ну как, лучше?

— Немного.

— Хорошо, — он забирает бутылку и крепит ее к стене специальной застежкой на липучке, так что теперь она никуда не улетит. — Простите, но я должен вас осмотреть.

Какое-то время мы смотрим друг на друга, и наконец я просто киваю.

Первым делом он снимает мои перчатки: сначала правую, потом левую; но я настолько ослабла, что меня начинает потряхивать, как только я пытаюсь принять сидячее положение.

— Подождите… Что, прямо тут?

— Ну… да.

— А почему не на Земле?

— Мы… не сразу вернемся на Землю.

— Насколько «не сразу»?

— При нынешних обстоятельствах примерно через десять месяцев. Плюс-минус.

Я разражаюсь хохотом. Да он наверняка шутит! Но на лице у него не проступает никаких эмоций — это полная концентрации маска.

— Вы серьезно?

— Да.

Я обвожу взглядом капсулу: да мы тут и пары недель не продержимся. Но потом я вспоминаю множество пусков ракет, которые я видела, и полеты всех этих капсул, точно консервных банок, на орбите.

— Каков план?

— Командир, у нас очень мало времени.

— Пожалуйста, выдайте мне краткую версию. И зовите меня Эмма.

— Хорошо, Эмма, — кивает он. — Я вхожу в команду, которая была послана, чтобы осмотреть артефакт.

По моим нахмуренным бровям сразу становится понятно, что это не сильно помогло.

— То есть объект, который обнаружил зонд. Вы отправили изображение на Землю сразу перед тем, как МКС была уничтожена.

— А все остальные запущенные капсулы соединятся вместе.

— Да, все верно. Они образуют два корабля: «Форнакс» и «Пакс».

— То есть вы летели сюда не за мной.

— Ну, вы не основная цель миссии, но ваше спасение — неотъемлемая часть того, на что я подписался.

— Они дали вам право выбора?

— Да, — отвечает он с некоторой задержкой.

— И вы согласились.

— Да. Я сказал, что сделаю все возможное, чтобы вернуть вас домой. Фаулер и все остальные в центре управления очень беспокоятся о вас, и они проделали огромную работу в кратчайшие сроки.

Меня начинают переполнять эмоции: благодарность пополам со скромностью. Я так счастлива, что, даже чувствуя выступающие на глазах слезы, быстро смаргиваю их и резко вздыхаю, чтобы он ничего не заметил.

— Хорошо, и что дальше?

— Через десять минут Космический центр Гвианы запустит последнюю капсулу.

— А потом?

— А потом мы будем ждать, отреагирует ли артефакт так же, как было в случае с МКС.

— То есть мы увидим, попытается ли он нас уничтожить.

— Да. Или он просто отбросит нас с орбиты Земли и направит в нашу сторону какое-нибудь облако космического мусора. Сколько бы капсул после этого ни уцелело — они все соединятся воедино. Представляя, какой беспорядок будет тогда твориться, думаю, нам надо быть готовыми ко всему.

— И поэтому вы хотите осмотреть меня сейчас.

— Я должен быть твердо уверен, что вы не получили никаких травм, которые нужно вылечить прямо сейчас. Потом, когда начнется соединение кораблей, времени на это у нас не будет.

Я лихорадочно соображаю, пытаясь осознать все происходящее. Я ведь должна была вернуться с МКС на Землю через месяц, а теперь еще десять проведу в открытом космосе? Мои кости этого не выдержат, и это при условии, что мы вообще вернемся домой.

Но это все же проблема будущего, а сейчас надо разбираться с насущными делами. И в первую очередь узнать, с кем я сейчас разговариваю.

— Как вас зовут?

— Джеймс Синклер.

Это имя кажется мне удивительно знакомым, но я не могу вспомнить — откуда.

— Вы доктор?

— Да, — отвечает он после некоторой задержки.

— Но есть какое-то «но»?

— Я никогда не практиковался. Вообще я инженер-механик, а также робототехник и разработчик искусственного интеллекта.

Этого я не ожидала. Он отвечает на мои вопросы до того, как я их задам.

— Я собираюсь создать зонды, которые будут исследовать артефакт.

— Собираетесь?

— Да, пока мы будем в пути.

— Интересно.

— Будет интересно. А пока я должен снять с вас скафандр.

Я не могу удержаться от улыбки и поднимаю бровь.

— Сугубо с медицинской целью, — быстро добавляет он.

— Сказал никогда не практиковавший доктор.

— Да, но могу вас заверить, я лучший доктор в этой капсуле.

Довольно убогая шутка, но, когда он улыбается, я сама не могу удержаться от улыбки. Мне комфортно с ним, сама не знаю, по какой причине.

— Хорошо, лучший доктор в капсуле, действуйте.

Передвинувшись вниз по скафандру, он отстегивает его верхнюю часть.

— Я подрастерял форму, но это все равно что ездить на велосипеде, — стянув нижнюю часть скафандра, он поднимает взгляд на меня. — Проверим физические возможности.

— Конечно.

Подняв руки вверх, я помогаю ему стянуть верхнюю часть через голову. Шлем и коммуникационную гарнитуру он, должно быть, снял еще до того, как начал делать мне искусственное дыхание.

Под скафандром астронавты носят специальное жидкоохлаждаемое белье. По сути, это комбинезон с протянутыми по нему трубочками, поддерживающий тело в прохладе, пока оно находится в виртуальной печке скафандра. Судя по отчету Джеймса, мое белье охлаждало меня слишком сильно.

Я помогаю ему снять все это с себя, пока не остаюсь в своей обычной хлопковой одежде — футболке с длинными рукавами и штанах, которые сейчас насквозь мокрые от пота. Несмотря на то что гравитации тут нет, некоторые женщины-астронавты носят бюстгальтеры, но это, так сказать, по желанию. Некоторые это делают для того, чтобы скрыть формы тела, некоторые — по привычке. Я пользуюсь бюстгальтером спортивного покроя, потому что каждый день выполняю физические упражнения, но сейчас его на мне нет. Единственно, что на мне есть из нижнего белья, это подгузник, и, насколько я знаю, сейчас он должен быть наполнен до краев.

Бросив взгляд на камеру в углу, мне приходит в голову, что я собираюсь показать стрип-шоу для половины НАСА и бог знает для кого еще. В космосе выживание выше скромности, но я все равно чувствую себя как школьница на футбольном поле, которая только что заметила, что обмочилась, а на нее смотрит весь класс.

— Они выключены, — говорит он, проследив за моим взглядом. — Есть предположение, что слишком широкий канал передачи данных и поток сетевого трафика могут спровоцировать новую солнечную аномалию.

— Понятно, — выдыхаю я, хотя сердце по-прежнему стучит, как барабан.

— Здесь только вы и я. Все, что мне нужно, — это помочь вам.

— ОК. — Это все, что я могу сказать в этот момент.

Он не двигается, ожидая, пока я сделаю первый шаг, и дает мне право выбора: снять сначала верх или низ.

Трясущимися руками я цепляюсь большими пальцами за пояс штанов и тяну их вниз. Он помогает мне и, сняв их окончательно, отталкивает в сторону.

— Сейчас я буду слегка нажимать пальцами. Если почувствуете боль — скажите «боль» и число от одного до десяти, при условии что «десять» — это самая сильная боль, которую вы только чувствовали в своей жизни. Если сила боли изменится — назовете другую цифру.

— Хорошо.

Он нажимает руками на мой низ живота, сперва слабо, как бы пробуя, а затем сильнее. Его лицо всего в нескольких сантиметрах от моих бедер, и когда он поднимает глаза на меня, я быстро киваю, давая понять, что чувствую прикосновения, но мне не больно.

Его руки проходятся вниз по моим ногам, сперва нежно, затем с усилием. Опустив голову, он осматривает каждый квадратный сантиметр тела.

Левое бедро внезапно пронзает острая боль.

— Боль. Два.

Он давит сильнее, боль усиливается, но потом останавливается.

— Три.

— Вы уверены?

— Да, все не так плохо.

— Просто синяк, перелома или трещины нет.

Далее появляется боль в правом колене, стоит ему подвигать мою ногу из стороны в сторону.

— Боль. Три.

— Еще один синяк.

На теле обнаруживается еще около дюжины синяков — ни один из них не получает отметку выше «двух» — а вот со щиколоткой дела обстоят хуже: я вздрагиваю, как только он начинает ее вращать.

— Боль. Четыре.

Он методично продавливает пальцами каждый сантиметр.

— А сейчас?

— Пять.

— Растяжение, — он поднимает глаза на меня. — Но вообще все не очень плохо: нет разрыва связок или перелома.

Достав из аптечки тюбик, он растирает по всей щиколотке болеутоляющую мазь.

— Это местное обезболивающее — поможет снять воспаление и ускорит выздоровление. Только следите за другой ступней.

Он перевязывает ее, время от времени проверяя, чтобы не было очень туго, а затем поднимается к моей груди и снова останавливается в ожидании.

Нервное напряжение снова нарастает. Думаю, он ждет, пока я сниму футболку.

Но, как выясняется, я ошибаюсь. Взяв меня руками за плечи, он мягко произносит:

— Мне нужно вас перевернуть.

Легко развернувшись в невесомости, я даю ему стянуть с меня футболку и смотрю, как она медленно плывет передо мной, пока он ощупывает мою поясницу и медленно продвигается выше.

— Два, — шепчу я.

Теперь он втирает немного мази в мою спину, нежно массируя ее. Двигаясь руками вверх, нажимая то на спину, то на ребра, он находит еще три «болевых точки».

У меня болит шея («два»), а на плечах и руках только синяки, не требующие особенного лечения.

— Фаулер рассказал мне, что произошло на МКС, — говорит он, ощупывая каждый палец на моей руке. — Вы очень храбрая. И умная.

— Просто удачливая.

— Верно. А еще храбрая и умная.

Похоже, я начинаю стесняться — хорошо, что он не смотрит на меня.

Так удачно, что именно сейчас боль вспыхивает в левом мизинце, так как уже давно пора сменить тему.

— Три.

Он сжимает палец и слегка оттягивает его.

— Еще одно растяжение, без перелома. Я бы перебинтовал его, но тогда вы не сможете надеть перчатки.

— Все в порядке. Оставьте как есть.

Он кладет руки мне на плечи, и я жду, что он сейчас перевернет меня, но этого не происходит.

— Думаю, свою грудь вы можете осмотреть сами.

По-моему, мое сердце сейчас выпрыгнет. Если бы он проверил мой пульс, то подумал бы, что у меня гипертония.

Самое время напомнить себе, что выживание важнее скромности. Я потягиваюсь, опираюсь на стену капсулы, переворачиваюсь и смотрю ему прямо в глаза.

— Пожалуйста, заканчивайте.

Он с трудом сглатывает и отводит глаза. Вытянув руки, он нажимает пальцами на левую и правую ключицу.

— Один.

— Возможно, просто отдается боль в шее.

Только сейчас я понимаю, что задерживаю дыхание. Можно было бы дышать нормально, но тогда он сразу почувствует, как колотится мое сердце.

Его руки ни разу не касаются груди, а только скользят вокруг нее, заставляя меня стонать от боли.

— Четыре.

Нажим пальцами усиливается.

— Пять.

— Ушиб ребра. К сожалению, оно сломано, и тут мы ничего не сделаем.

Мышцы пресса, похоже, тоже отбиты.

Его руки останавливаются на самом верху подгузника — последнем, что на мне есть. Однако он не снимает его, а лишь мягко произносит:

— Вы в отличной форме, учитывая все, через что вам пришлось пройти.

— Думаете?

Наши взгляды словно соединяет невидимая нить.

— Уверен.

Даже не знаю, сколько времени мы смотрим друг на друга: возможно, всего лишь секунду или минуту, а может, час. Весь мир недвижим до тех пор, пока — неожиданно — капсула не врезается в нас. Я сверху, он снизу, и мы, вращаясь, несемся сквозь космос.

24
Джеймс

Эмму и меня бросает по всей капсуле, то и дело сталкивая друг с другом; все попытки поймать друг друга за руку тщетны. Все равно что находиться в работающей сушилке вместе с другим человеком. Голым. И еле знакомым. Но все же тем, о ком ты заботишься.

Наконец ухватившись за ручку на стене, я жду, пока Эмму бросит на меня. Как только это происходит, я хватаю ее свободной рукой, прижимаю к стене и держу там, закрыв своим телом. В спину то и дело попадают свободно летающие туда-сюда незакрепленные предметы.

Если в капсулу попал космический мусор и пробил обшивку — нам обоим крышка. По ощущениям, перегрузка сейчас около двух G, а это значит, что нет никакого шанса влезть в свои скафандры. Да что там — я даже не уверен, что смогу надеть собственный шлем.

Набрав скорость, находящийся в космосе объект уже не может ее сбросить, потому что вокруг нет ничего или почти ничего. Он просто продолжает лететь вперед, и все, что на него действует, это только сила гравитации.

Сценарий, при котором капсулы отбрасывает с орбиты Земли, постоянно обсуждался перед взлетом. Протокол предписывает нам сохранять радиомолчание и двигаться к точке сбора. Надеюсь, нам, как и остальным членам команды, удастся туда добраться. Сейчас главное — понять, где мы, и скорректировать курс.

— Нужно перебраться к другой стене, — шепчу я Эмме.

Ухом я ощущаю ее горячее дыхание.

— Ты поведешь.

Держа одной рукой ее за предплечье, я отпускаю ручку на стене — отталкиваясь по направлению к противоположной — и, ухватившись свободной рукой за что-то, подтягиваю Эмму к себе.

На экране я успеваю заметить нашу скорость и координаты местоположения. Они рассчитываются с помощью наружных камер, определяющих курс по звездам. Сейчас самое время воспользоваться маневровыми двигателями, а потому я быстро нажимаю кнопку на панели.

— Держитесь.

Сперва следует толчок с правой стороны капсулы, а затем сверху. До этого мы летели кувырком, а теперь более-менее ровно, но по-прежнему с огромной скоростью.

— Что это было?

— Мы пошли налево.

Я чувствую, как она прижимается ко мне, не переставая смеяться. А упершаяся ей в спину оторвавшаяся часть внутренней отделки капсулы лишь усиливает это давление.

— Расчетное время прибытия? — спрашивает Эмма, ловя пролетающий мимо рулон марли из аптечки.

— Пятнадцать минут.

— А местоположение других капсул?

— Неизвестно. Мы соблюдаем радиомолчание, а капсула не запрограммирована на какой бы то ни было вид анализа попадающих в поле зрения объектов — только определение местоположения по звездам.

Через несколько молчаливых минут я чувствую, как включаются передние маневровые двигатели. Значит, мы приближаемся к точке назначения.

— Откуда вы?

Я еле удерживаю себя, чтобы не ответить «Эджфилд». Лучше скажу ей попозже, что я осужденный уголовник, выпущенный из-под стражи на время работы астронавтом.

— Я вырос в Эшвилле, Северная Каролина. А ты?

— Нью-Йорк.

Она снова натягивает свой комбинезон. Ускорение внутри капсулы теперь ощущается гораздо меньше, и Эмма ориентируется тут гораздо лучше меня.

— Вы всегда хотели быть астронавтом?

— Точно не в подростковом возрасте. Тогда я просто хотела быть подальше от людей. Уединение и все такое…

— И вы предпочли быть запертой в ограниченном пространстве на несколько месяцев?

— Ну, вообще-то, МКС не была моей целью, — смеется она.

— А что тогда?

— Когда я была подростком, уже вовсю развивался космический туризм. Появились беспилотные туры на Марс, а зонды активно исследовали Пояс астероидов на предмет открытия шахтных разработок. А я — я всегда хотела быть частью первой человеческой колонии.

Занятно. Она гораздо интереснее, чем я мог подумать. Ничего из того, что она говорит, не было в досье.

Я хочу сказать что-то вдохновляющее в ответ, но все, что я могу выдавить из себя, это «Было бы круто».

— Выживать в новом мире, строить новое общество — это было моей мечтой.

— И какое бы общество построила Эмма Мэтьюс?

— Порядочное, вежливое и равноправное.

— Я бы хотел жить в такой колонии.

— Ну так я еще не отказалась от этой идеи.

— Просто немного сбились с курса.

Она широко улыбается.

— Этот космический каламбур получает оценку «три» по болевой шкале.

— Но сейчас, наконец, скорректировали вектор движения.

— Четыре.

— Хорошо, я прекращаю.

Она смеется и смотрит в иллюминатор.

— Я жива, и сейчас этого вполне достаточно.

— Живы и несетесь в космосе, не только полуобнаженная, но еще и со странным человеком. Что скажут ваши родители?

Ее улыбка сменяется грустью. Значит, родители умерли, — не стоило этого говорить.

— Ну, вы не выглядите таким уж странным.

— Да я просто супернормальный.

По тому, как она искоса смотрит на меня, я понимаю, что у нее все в порядке с пониманием сарказма. В разговоре со мной это просто необходимо.

— А вы всегда хотели создавать зонды?

— Ну вообще-то я… не разработчик зондов.

— А вообще-то кто вы?

— Инженер-робототехник, занимающийся… более сложными устройствами.

— Какими конкретно устройствами?

Пока она не знает, что я сделал, как далеко меня это завело и что по этому поводу думает весь остальной мир, надо сворачивать разговор.

— Такими, из-за которых я попадаю в неприятности.

Она смотрит на меня, пытаясь понять — шучу я или нет.

— И кому вы еще доставляете неприятности?

— Да практически всем.

— То есть вы бунтарь, — она слегка повышает голос.

— Борец за свободу.

— За чью свободу?

— За свободу всех, в общем-то.

Улыбка исчезает с лица Эммы.

— Вы это серьезно?

— Обычно я не бываю серьезен, но только не сейчас. Я создал нечто, способное вернуть обществу порядочность и свободу. Не отдельно взятой группе людей, а целому миру.

— И из-за этого попали в неприятности?

— Да. Меня неправильно поняли, а я так и не смог повлиять на человеческую природу. Меня никогда не волновало то, как люди воспримут созданные мной вещи, что впоследствии преподнесло мне очень ценный урок.

— Какой?

— Любые изменения или открытия, забирающие силу у тех, кто ею обладает, обязательно столкнутся с противодействием. И чем серьезнее изменения, тем больше будет сила, с которой их захотят уничтожить.

— Что-то типа третьего закона Ньютона: любому действию всегда найдется равное по силе противодействие.

— Никогда не думал об этом в таком ключе, но да, очень похоже.

У нас с Эммой много общего. Она хочет уйти подальше от людей и этого сломанного мира, чтобы начать все заново. А я хотел остаться здесь, чтобы попытаться исправить этот самый мир — посмотрите, куда меня это привело.

Снова включились головные маневровые двигатели. До места встречи остается пять минут, и, хотя инерция капсулы все еще очень велика, ее уже можно снижать.

— Осталось пять минут. Нам лучше одеться.

* * *

Когда мы, наконец, оказываемся на точке встречи, нас там ждут всего три капсулы. А я-то надеялся, что их будет больше, хотя есть еще вариант, что остальные в пути. Как я ни стараюсь скрыть беспокойство, Эмма его все равно замечает.

Подлетев к противоположным иллюминаторам, мы рассматриваем другие капсулы.

— Эти две беспилотные.

— С этой стороны то же самое. И что теперь? — отзывается она.

— Теперь будем ждать.

— А эти четыре капсулы не могут соединиться?

— Нет. Точнее, могут, но лучше соблюдать последовательность. Они запрограммированы на то, чтобы ждать, кто еще появится. И, кроме того, нам нужен основной элемент двигателя, чтобы добраться хоть куда-нибудь.

— Сколько нам еще ждать?

— Около двух часов.

— И чем будем заниматься все это время?

Я достаю упаковку с ИРП — индивидуальным рационом питания, или иначе «сухпайком».

— Для начала постараемся восстановить баланс жидкости в вашем организме и впихнуть хоть немного еды.

— Для этого потребуется гораздо меньше двух часов.

— Это так, но для того, чтобы рассказать вам о деталях нашей миссии, этого времени как раз хватит.

Пока она ест, я рассказываю об артефакте Бета, и она сразу перестает жевать. Конечно, она достаточно умна, чтобы представить все возможные варианты развития событий, тем не менее я их все равно перечисляю. И мы быстро пробегаем по целям экспедиции: установить контакт, попросить помощи, а если не получится, то выяснить, можем ли мы их уничтожить.

— Будем надеяться, что они хотят подружиться, — бормочет она с набитым ртом.

— Это точно.

Я восстанавливаю по памяти все, что помню о команде кораблей. «Пакс» меня интересует больше, но в то же время я помню Дэна Хэмпстеда из команды «Форнакс», просто потому, что он сильно от всех отличался.

— Я для вас как мертвый груз, — рассуждает Эмма. — Здесь все по какой-то причине, а я — просто потому, что потерялась по пути домой.

— То, что вы космический автостопщик, еще не отменяет вашей ценности как члена команды.

— Нет. Я бесполезна, потому что у меня нет необходимых для этой миссии навыков.

— Фаулер показал мне ваше досье, Эмма. Бесполезной вы бы нигде не стали. Тем более не здесь. Я в космосе впервые, и если на Земле строить роботизированные комплексы трудно, то тут это стало бы настоящим вызовом. А вы на протяжении нескольких месяцев обслуживали МКС, что автоматически делает вас отличным космическим работником. Помощь такого человека мне как раз не помешает.

— Вы предлагаете мне работу?

— А вы заинтересованы?

— И какое будет вознаграждение?

— Эм… ваша жизнь. А также жизни всех, кого вы знаете, и вообще всех, кто есть на Земле.

— Какие выгоды?

— Безграничные. Плюс полная стоматологическая страховка.

— Я подумаю.

— Не очень-то долго раздумывайте — у нас есть и другие претенденты.

— Точно, — отвечает она, глядя в иллюминатор за моей спиной. — Смотрите, еще одна капсула.

Я поворачиваюсь, и мои глаза расширяются от удивления, потому что через иллюминатор, подняв защитное стекло шлема, на меня смотрит Гарри Эндрюс.

Но это неправильно. Гарри должен находиться на точке сбора корабля «Форнакс», хотя, возможно, для его создания осталось слишком мало капсул. Интересно, сколько уцелело членов команды «Пакс» — нам ведь с ними работать. Иначе наша миссия может закончиться, не начавшись.

Возможно, капсулу Эндрюса перенаправил сам центр управления полетом. Зачем? Может быть, потому, что они сомневаются в моих способностях выполнить работу в одиночку. Или просто думают, что две головы лучше, и с этим я склонен согласиться. Даже на предполетном брифинге мы с Гарри показали себя отличной командой. Работать с ним мне действительно понравилось.

Мы приветственно машем друг другу руками. По какой бы причине он тут ни оказался, я рад его видеть.

Через два часа на место встречи прибывают все капсулы, кроме двух, причем, кроме Гарри, они все относятся к «Пакс». Это странно. Возможно, две оставшихся капсулы столкнулись друг с другом или с теми, которые должны формировать корабль «Форнакс». Что ж, могло быть и хуже: это всего лишь капсулы с полезной нагрузкой, беспилотные — без них мы как-нибудь справимся. Для НАСА правильным решением было распределить необходимый груз по всем капсулам, так что их наполнение одинаково. При всех подсчетах, эта солнечная аномалия стоила нам семи процентов всех запасов — вполне терпимо.

Надеюсь, что «Форнакс» так же повезло. Без связи я никак не могу узнать, как у них дела, до тех пор пока наши корабли не встретятся, а это произойдет через несколько месяцев.

Задолго до стартов НАСА разработало гениальный способ коммуникации, не требующий электронных каналов данных. Главное — находиться на линии прямого зрительного контакта. На каждой капсуле есть двенадцать «коммуникационных передатчиков», расположенных со всех сторон, чтобы все капсулы вокруг могли их видеть. В этих панелях используется технология электронных чернил, аналогичная той, которая использовалась в старых электронных книгах: тонкая пленка удерживает жидкий раствор микрокапсул. Электронные импульсы, проходящие по пленке, заставляют позитивно заряженные белые частицы или негативно отрицательные подниматься к поверхности. Таким образом, на каждой панели без света или каких-либо микроволн могут демонстрироваться любые символы. Все электрические разряды находятся под пленкой.

В НАСА также разработали набор специальных символов, позволяющих сжимать длинные предложения и передавать большие сообщения за короткое время, а на каждую капсулу установили телескоп с большим фокусным расстоянием. Увидеть сообщения можно издалека, но, конечно, сравнивать этот метод коммуникации с электронной связью нельзя.

Предполагаю, что придумали это именно на «Форнакс».

Глядя в иллюминатор, я замечаю, как начинают меняться изображения на панелях — примерно один символ в секунду, — как будто листаешь черно-белый комикс. Это прекрасно — видеть, как короткие вспышки сопровождают маневры капсул вокруг. Создается впечатление, что звучит настоящая космическая симфония, величайшее произведение космоинженерии в истории, на продумывание которого ушли месяцы, а может быть, и годы. После чего лучшие умы человечества в суматохе воплощали этот замысел.

Меня поражает мысль о том, что в наши самые тяжелые часы и во время серьезных кризисов мы собираемся, чтобы показать наилучшие результаты работы и продемонстрировать свою гениальность. Войны, жара и холод, создание ядерных бомб и развитие Космической Расы, а теперь и эта Долгая Зима — все это привело к тому, что мы станем людьми, отправившимися в глубины Солнечной системы — так далеко, как еще никому не удавалось. Хотел бы я, чтобы весь мир видел, как сейчас это путешествие начинается, как корабль собирает сам себя. Имена создателей этого чуда, этих ярчайших умов человечества, должны быть известны всем.

* * *

Гарри вплывает внутрь через открывшийся люк, поднимая, как и мы, визор своего шлема. Воздух имеет металлический запах, но я к нему уже привык и рад тому, что вообще могу его вдыхать.

— Добро пожаловать в экспресс «Артефакт Чужих», — с улыбкой приветствует нас Гарри. — Дайте взглянуть на ваши посадочные талоны, ребята.

— Ветром в окно сдуло по пути.

— Я поверю, — смеется он. — На этот раз.

— К счастью для нас. — Я делаю шаг к Эмме. — Гарри, это командир Эмма Мэтьюс.

— Рад приветствовать вас на борту, мэм.

25
Эмма

Мы уже месяц находимся в пути к артефакту Альфа, и это самый невероятный месяц в моей жизни.

Я помню свое восхищение и чувство благоговения, когда моя капсула впервые пристыковалась к МКС и я перелетела через шлюз в первый модуль. Но корабль, на котором мы летим сейчас, — это что-то совсем другое. Да, он восхитителен, но еще больше меня поражает команда. У каждого здесь своя специальность, своя работа, и они вгрызаются в свое дело, как лазер, плавящий горную породу.

Григорий, русский инженер, отвечает за двигатели и всегда разговаривает сам с собой, пролетая по отсекам корабля.

Шарлотта, австралийский лингвист и археолог, проводит все время за написанием протокола первого контакта, прерываясь только для того, чтобы проконсультироваться с Джеймсом или Гарри по возможностям зонда, а иногда с Линой, чтобы понять, сможет ли та запрограммировать его на то или иное действие.

Мин, навигатор из Китая, занят прокладыванием курса до Альфа и обратно, прорабатывая каждый сценарий, который может прийти ему в голову.

Корабельный врач и психолог Идзуми — японка, старше меня лет на десять — постоянно перемещается по отсекам, контролируя нас, точно курица-наседка, следящая за своим гнездом.

Что касается меня, то я провожу свое время с Джеймсом и Гарри, и, должна заметить, мне это нравится. Их взаимодействие причудливо динамично — что-то вроде соревнования и товарищества одновременно. В основном они работают самостоятельно, придумывая зонды, а затем обмениваются друг с другом своими наработками. Со стороны это напоминает игру, в которой они пытаются обойти один другого по функциональности и эффективности. Они спорят по поводу каждой возникающей идеи, хотя и не агрессивно. Для двух соревнующихся ученых не существует никакого эго. Только взаимная поддержка и даже радость от общения друг с другом.

И важно отметить кое-что еще — Гарри оберегает Джеймса. Он старше его лет на 15, но тут, по-моему, играет роль не только возраст. Возможно, это связано с теми неприятностями, в которые Джеймс попал пару лет назад и о которых он никак мне не расскажет, когда я тактично пытаюсь подвести к этому разговору. А Гарри я не решаюсь расспрашивать, хотя и очень хочу узнать. Не понимаю, почему мне это не дает покоя; я убедила себя, что просто хочу знать все о команде, с которой работаю, но на самом деле причина в другом.

Большую часть времени я провожу в робототехнической лаборатории, занимаясь пайкой и сваркой. Из всей команды я управляюсь с этим лучше всех, кроме разве что Мина, но он постоянно занят. Я рада быть постоянно занятой, потому что, чувствуя себя частью этой команды, я меньше думаю о том, какую команду потеряла. До сих пор мне больно возвращаться в мыслях в то время. Это как растянутое колено, сломанное ребро и вообще любой ушиб на теле — ты забываешь о нем до тех пор, пока боль снова не напомнит о себе. Не знаю, сколько нужно времени, чтобы залечить эти раны. Но с каждым днем нашего путешествия чем больше мы удаляемся от Земли, тем глуше становится боль и тем более живой я себя ощущаю.

Еще в самом начале пути я спрашивала, достаточно ли у нас еды и воды. Запасы были рассчитаны на шестерых, но с добавлением меня и Гарри необходимое количество провизии выросло на тридцать три процента. Кроме того, мы потеряли две капсулы, а это целых семь процентов запасов. Джеймс заверил меня, что у нас всего хватает — надеюсь, это так.

Каждый день Лина заходит обсудить программное обеспечение для зондов. Она работает над операционной системой и драйверами, которые будут универсальными для всех вариантов технических разработок. А те включают в себя всё: от обычного зонда с видеокамерой до зонда с манипуляторами и зонда, способного соединяться с другими, как наш корабль, и даже просверлить отверстие в артефакте — все это просто невероятно. Кроме того, Джеймс разработал коммуникационные панели для зондов, так что они смогут передавать полученные данные на «Пакс» без использования электрического сигнала.

Сейчас у них с Гарри новая идея, из-за которой они довольно сильно нервничают, а потому собирают всех на большое совещание. Предполагается, что для реализации проекта будет необходимо участие каждого из нас, и, кроме того, придется рискнуть большим количеством запчастей для зондов. Да, это риск, но мы должны на него пойти.

26
Джеймс

Команда собирается в самом большом месте на корабле — в пересечении основных коридоров. Зал почти круглый, и у него есть определенное техническое название, но мы называем его «пузырь». По всем стенам находятся иллюминаторы, а в центре — круглый белый стол, к которому каждый может себя пристегнуть, чтобы было удобнее.

Эмма, Гарри и я решили собрать всех, чтобы представить план, способный значительно увеличить наши шансы на успех. Он довольно рискованный, поэтому я немного волнуюсь — это первый случай, когда мы должны принять важное решение по ситуации, с которой мы столкнулись как команда. И да, все могло развиваться по-другому.

Когда все собрались и парят в невесомости вокруг стола, Гарри начинает совещание.

— Мы хотим послать вперед отряд зондов — как мы его называем, «Флот Януса».

— С какой целью? — спрашивает Григорий.

— Сбор данных.

Шарлотта хмурится.

— О чем вы говорите? Просто наблюдение или уже реальный контакт с артефактом?

— И о том, и о другом.

— Я против, — качает головой Шарлотта. — При первом контакте мы должны будем все контролировать, быстро реагировать и очень точно выбирать шаги по сближению. Это слишком важно, чтобы просто взять и отдать это на откуп алгоритму или искусственному интеллекту.

Такой реакции от нее я и ждал.

— Технически у нас уже был первый контакт. — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Первый запущенный зонд уже отправил данные из непосредственной близости от артефакта — и тут же был уничтожен.

— Это подтверждает мою точку зрения. Неуправляемые зонды не имеют никаких преимуществ в подобных неясных ситуациях. Ставки слишком высоки, а риск чересчур велик.

— Для нас, — я указываю на Гарри и себя, — такая опасность — это основная причина, почему мы хотим отправить большой флот зондов. Вы правы, они не могут подстраиваться под обстоятельства, но у каждого зонда в программу заложена определенная цель, и они помогут нам многое узнать, не рискуя командой и не открывая местоположение «Пакс».

— Мы здесь для того и находимся, чтобы рисковать нашими жизнями…

— С умом, — добавляю я. — Дело ведь не в нашем характере, а в успехе миссии. Если мы погибнем до того, как что-нибудь узнаем, наше задание будет провалено.

Похоже, что Мин смотрит на вещи глубже.

— Очевидно, что здесь сложности, — поднимает он руку. — Для меня будет довольно сложно построить полетные карты для зондов, потому что технически мы даже не знаем, где находится артефакт. Сейчас мы экстраполируем его местоположение на основании последних координат и траектории, но технически он может быть где угодно. Если мы отправим зонды не в том направлении, то они самостоятельно никогда не проведут коррекцию курса. А Григорию придется решать проблему с их двигателями и топливом в ущерб нашему кораблю. Так что прежде, чем принять решение, я бы хотел получить больше информации.

До взлета командира экспедиции никто не назначал, но с того момента, когда был сформирован «Пакс», Мин ведет себя именно так. Может быть, это потому, что он управляет кораблем и выбирает курс, а может быть, он просто лидер по натуре. В любом случае он делает огромную часть работы и сейчас действительно очень полезен.

Увидев мой кивок, Гарри продолжает:

— Во флот Януса будут входить два зонда-скаута и три узкоспециализированных: для наблюдения, коммуникации и проникновения. Всего пять штук.

— Какого размера? — спрашивает Григорий.

— Они очень маленькие: только ускоритель и блок специальных инструментов или аппаратуры. Кроме того, на каждом установлены коммуникационные панели.

— Какое у них потребление топлива и энергии?

— Минимальное. Для всех зондов, кроме скаутов, это будет путешествие в один конец. Поэтому скаутов мы сделаем больше размером, и они будут способны на большее ускорение. Наш план заключается в том, что один из зондов-скаутов, оставив позади основной «флот», на большой скорости устремится вперед. На нем будет установлен дальнозоркий телескоп, чтобы убедиться, что артефакт находится в той точке пространства, где мы и ожидаем. Суть в том, что зонд должен обнаружить Альфа, но при этом остаться незамеченным. Если артефакта не будет там, где мы предполагаем, то зонд перейдет в режим поиска, чтобы его найти, потратив на эту задачу около недели. После этого он вернется назад к «Флоту Януса» и передаст полученные данные другому зонду-скауту, как только окажется в зоне видимости его телескопа. Этот второй зонд сразу ляжет на обратный курс и доставит нам результаты исследования на максимальной скорости.

Григорий, кажется, согласен:

— Неплохо. Даже при условии, что остальная часть плана — это полная ерунда, установление местоположения артефакта — хорошая мысль.

— Спасибо за честность! — почти смеюсь я в ответ.

— Всегда пожалуйста.

— Согласен, хорошая мысль, — кивает Мин.

Все поворачиваются к Лине.

— Я в теме.

Шарлотта в ответ просто кивает, как и Идзуми, которая до этого момента вообще не подавала голос.

— И что потом? — спрашивает Мин.

— Потом мы отправим с «Пакс» маленький зонд наперерез «Форнакс» и с помощью коммуникационных панелей передадим нашу информацию: местоположение артефакта, а также все наши соображения по основным вопросам. Таким образом, они получат все необходимые данные о возможной смене курса и смогут ознакомиться с нашими записями.

После долгой паузы Григорий высказывает общую мысль:

— При условии, что «Форнакс» именно там, где мы думаем.

— Да, — тихо отвечает Гарри. — И заодно получим ответ на вопрос о том, что с ними случилось.

— И заодно поймем, нужно ли вносить коррективы в разработку зондов, — добавляю я.

— Например, нужно ли вам делать больше бомб? — говорит Мин. — При условии, что либо «Форнакс» там нет, либо они потеряли боевую нагрузку.

— Да.

Глаза Шарлотты расширяются от удивления.

— То есть вы строите зонды с функцией нападения?

— Мы вынуждены, — киваю я. — Без Гарри на «Форнакс» вообще не могут создавать зонды. А, как справедливо заметил Мин, мы не можем быть уверены, что ядерного удара хватит, чтобы уничтожить артефакт. В случае неудачи это станет нашей задачей, так что у нас нет выбора.

— Вы уже создали бомбы? — вздыхает Шарлотта.

— Нет, пока мы еще на стадии разработки.

— И какое оружие они будут нести?

— Ничего ядерного, а некоторые виды даже невоспламеняющиеся. Мы испытываем различные типы кинетического или электрического удара, лазеров и, конечно, более привычной артиллерии, адаптированной для использования в космосе.

Григорий отвечает непривычно осторожным тоном:

— Если нужно, я могу перенастроить реактор. А если будет время, то сделать специальный кожух и запрограммировать перегрузку.

Реактор состоит из двух камер, в активированном состоянии прикрепленных к соплу. Суть плана Григория заключается в том, чтобы заблокировать сопло, а это, в свою очередь, лишит нас возможности вернуться домой.

— Подумаем об этом, когда придет время, — отвечает Мин. — А сейчас давайте обсудим наш флот зондов. Что им делать после обнаружения артефакта?

— О, тут все становится интереснее. Два зонда-скаута будут наблюдать за тремя другими по мере того, как они будут подходить к артефакту. Первым в дело вступит зонд наблюдения, созданный таким образом, чтобы внешне походить на астероид. Он просто пролетит рядом с артефактом, никак с ним не контактируя, но собирая всю возможную информацию: визуальную, радиационный фон, микроволновый и радиофон, в общем, все, что он сможет узнать. Мы получим изображение материала, из которого сделан Альфа, и, может быть, даже сформируем теорию о том, что это. А кроме того, сможем увидеть и дальний конец артефакта, который никак нельзя было наблюдать с Земли.

— Увидим, есть ли у них мягкое подбрюшье, — бормочет Григорий.

— В точку. — Гарри показывает листок, на котором изображены траектории движения кораблей и артефакта, и продолжает говорить. — После сканирования, при условии, что он будет находиться в видимости телескопа «Пакс», зонд-скаут передаст информацию нам. Конечно, основной массив данных, например, фотографии высокого разрешения, придется ждать, пока зонд не вернется к нам.

Я поднимаю глаза на Шарлотту:

— Коммуникационный зонд пойдет следующим.

— И как будет строиться его работа? — резко спрашивает она.

Похоже, она считает, что первый контакт — ее прерогатива, а мы с Гарри украли его просто на том основании, что управляем зондами и можем добраться туда первыми.

Я стараюсь, чтобы мой голос звучал полной противоположностью тону Шарлотты.

— За этим вопросом — не к нам.

— Да, мы простые конструкторы зондов, — пожимает плечами Гарри.

— Кстати, вы закончили протокол первого контакта?

Шарлотта мгновенно от агрессии переходит к защите.

— Ну… нет, не совсем. Такая работа требует времени. Это же не просто сборка робота. Нам нужно подходить к этому вопросу очень внимательно, ведь попытка всего одна.

— Кстати, что конкретно вы думаете сейчас по этому вопросу? — спрашивает ее Мин.

— Сейчас… я думаю, нам надо установить канал коммуникации, а потом разрабатывать лексикон.

Последнее слово — «лексикон» — абсолютно точно поняли не все. Я как-то забываю, что для некоторых из нашей команды английский язык является вторым. Григорий и Мин, судя по глазам, тщетно пытаются подобрать слово, Идзуми молча таращится на Шарлотту, и только Лина никак не реагирует.

— Оу, — Шарлотта поняла причину, — нам нужно придумать словарь, чтобы общаться с артефактом.

— То есть вы полагаете, что они захотят поговорить, — закатил глаза Григорий.

— Да. А вы предпочитаете сразу стрелять?

Я примирительно поднимаю руку.

— Никто этого не говорит.

— А что скажете вы, Джеймс? — поворачивается ко мне Шарлотта.

— Я скажу, что наша миссия шире, чем установление контакта с артефактом. Мы здесь затем, чтобы понять, с чем имеем дело, и передать эти сведения на Землю. — Я беру паузу, но никто не говорит ни слова. — Для нас будет лучшим сценарием, если артефакт захочет общаться. Но если нет — на Земле обязаны это знать и решить, как с ним бороться. Вы правильно заметили, что шанс для первого контакта у нас всего один. Как только мы установим канал связи, они будут знать все о наших зондах, и мы потеряем элемент неожиданности.

— Поэтому вы хотите сначала их изучить?

— Да. Просто посмотрим, а затем попробуем поговорить. Если не получится, атакующий зонд проверит их защиту. Такой подход нам кажется единственно логичным.

— Да, верно. — Шарлотта кусает губу. — Мне нравится, хорошая идея. Как только начнется процесс коммуникации, артефакт наверняка опознает зонды. А второго шанса настолько приблизиться к нему у нас уже не будет. Поэтому да — первым должен идти наблюдательный зонд.

— Именно так мы и думаем, — отвечаю я. — Что касается протокола первого контакта — тут мы полностью полагаемся на вас. Но, конечно, детали были бы нам полезны.

Переплетя пальцы, Шарлотта опирается на стол.

— Хорошо. Протокол наших действий следующий: мы будем пробовать различные методы передачи информации, такие как микроволны, радиоволны, свет, излучение — до тех пор пока не получим ответ.

— А что вы выберете в качестве приветственного сообщения?

— Что-то простое. Устойчивую последовательность чисел, например. Хорошо подойдет ряд Фибоначчи или фигурные числа: треугольник, квадрат, пятиугольник. Можем использовать центрированные многоугольные числа или даже магический квадрат. Суть в том, чтобы показать последовательность чисел и подождать, будет ли в полученном ответе следующее число этой последовательности. Если да — значит, с нами хотят поговорить; но вот следующий этап будет сложнее.

— Мы будем должны понять, как говорить.

— Точно. И над этим я еще работаю.

— Понятно. Я думаю… — взглянув на Гарри и Эмму, я исправляюсь, — мы думаем, что для первого раза установить минимальный контакт будет вполне достаточно. Возможно, это даже поможет в дальнейшем при разработке лексикона для общения с артефактом.

— Я согласна, — кивает Шарлотта немного погодя. — Это даст мне хорошую фору. К моменту, когда наш корабль доберется к Альфа, мы уже сможем вести продуктивный диалог.

— Ну или сможем уничтожить его, — добавляет Григорий. — Именно для этого же сделан третий тип зондов? У них есть оружие?

Все взгляды оборачиваются ко мне.

— Да, это так. Первый зонд обследует объект, второй устанавливает с ним связь, а если ничего не выходит — мы проверим, как они защищаются. К тому моменту, как мы доберемся до артефакта, мы должны решить, что мы хотим, общаться или защищаться. К тому же благодаря зондам мы уже сейчас сможем понять, с чем имеем дело — дружественны они нам или нет, — и на Земле узнают быстрее, чем это было бы возможно. Сейчас мы все-таки поближе к родной планете, чем будем, когда достигнем Альфа.

Команда не произносит ни звука. Думаю, они поняли всю гениальность плана, придуманного Гарри, Эммой и мной. К тому же использование «флота Януса» намного улучшает изначальный план НАСА, согласно которому нужно потратить несколько месяцев, чтобы понять — что такое артефакт. Теперь я понимаю, почему НАСА не стало назначать командира. Им был нужен конфликт. Им было нужно, чтобы все эти прекрасные умы сидели и спорили — ведь в отсутствие явного лидера заканчивать спор и подводить итог некому. Суть нашей миссии в исследовании, а не в принятии быстрых командных решений, поэтому в НАСА хотели, чтобы у каждого в команде была своя специальность, чтобы каждый имел право высказать свое мнение. Так их хороший план претерпел некоторые изменения.

— И как оно работает? — спрашивает Мин. — Я имею в виду, оружие.

— Сейчас мы разрабатываем рельсовое ружье, — отвечает Гарри.

— Я думала, что огнестрельное оружие в космосе не работает, — хмурится Шарлотта.

— Заработает. — Григорий раздраженно отмахивается.

— Без кислорода?

— Да. И вообще, рельсовое ружье — это просто ружье.

Голос Гарри звучит спокойно и даже буднично.

— Оружие — обычное, где используется твердая пуля и порох в качестве движущей силы, — будет стрелять в космосе. В снарядах, какими бы они ни были, уже содержится окислитель — химикат, который становится причиной взрыва пороха и выталкивания пули из ствола. Для реакции не обязательно наличие кислорода в окружающей среде. Основное отличие выстрела из ружья в невесомости — это дым, который появится в месте выхода пули. В нашем случае не нужно никакого пороха, окислителя или расширяющегося газа. Рельсовое ружье устроено по-другому, хотя в нем тоже есть пуля. Внутри ствола находятся два рельса, намагниченных с помощью большого количества электроэнергии. Сформированная электромагнитная волна движется вдоль рельсов и на огромной скорости выталкивает пулю из ствола — гораздо быстрее, чем из любого огнестрельного оружия.

— Какова цель? — спрашивает Григорий.

— Мы выпустим из рельсового ружья шесть пуль, притом довольно кучно.

— В центр массы?

— Нет, в самый край.

Русский инженер понимающе улыбается.

— Вам нужна его часть.

— Да, для изучения. Мы считаем, что важнее всего понять, из чего он сделан. Тогда мы лучше будем понимать, как… нейтрализовать его и другие артефакты.

— Что-то еще? — спрашивает Мин после долгой паузы.

— На данный момент все.

— Мне нравится. — Мин и Григорий согласны. — Мне тоже.

— Как и мне, — кивает Шарлотта.

— Я тоже за, — произносит немногословная Лина, и все глаза обращаются к Идзуми.

— А что я? Это все вне моей компетенции — моя задача сохранить вам жизнь. Изложенный вами план, похоже, отлично с этим справляется. Так что я согласна.

— У нас впереди еще много работы, — обращаюсь я к Гарри и Эмме. — И к тому же нужно решить несколько вопросов по конструкции зондов. Так что мы надеемся закончить за две? — три недели?

За все время собрания Эмма не произнесла ни звука, потому что уже знала, о чем мы с Гарри будем рассказывать. Она помогала составить план, и у нее же основная роль в его исполнении. Нам с Гарри хорошо удается концепция, но когда дело доходит до конструирования зондов, Эмма дает нам сто очков вперед.

— Определенно. Насколько я могу судить по проектным разработкам — нам вполне хватит двух недель, — говорит она.

— Нам понадобится помощь с программным обеспечением, — обращаюсь я к Лине.

— Да без проблем. У меня уже есть хорошие наработки по автономным системам зондов, но нужна конкретика. — Она обращается к Шарлотте. — Для начала — протоколы для коммуникации.

— У меня есть кое-какие наброски. Я их доработаю через пару дней и отдам вам.

— Отлично. И, кстати, Мин, мне скоро понадобятся навигационные параметры.

— С этим проблем не будет. Главное — знать, какое у нас будет ускорение и какое расстояние мы пройдем. Это, так сказать, определяющие переменные.

— Хорошо, думаю, что нужно организовать рабочую группу, куда войдем мы, — я указываю в сторону Эммы и Гарри, — и Мин с Григорием. Нам нужно решить, над чем работать и что использовать при первом запуске зондов.

Все согласно кивают.

— Следующие пару недель будут трудными. Работать придется не покладая рук, и я думаю, что мы будем много спорить. Но это того стоит. Мы сможем узнать положение артефакта, состояние «Форнакс» и, что самое важное, — достигнем поставленной цели на несколько месяцев раньше планируемого срока. Все, что нам нужно, — просто не останавливаться.

27
Эмма

Джеймс был прав: следующие две недели стали самыми трудными в моей жизни. Тренировки перед полетом на МКС были легкой прогулкой по сравнению со строительством флота «Янус». Я только сплю, ем, выполняю упражнения и работаю.

Команда постоянно нервничает, постоянно спорит друг с другом по поводу того, как лучше сделать тот или иной элемент конструкции. Я ловлю себя на мысли, что раньше этих споров было меньше просто потому, что каждый из нас занимался только своей областью, общаясь с другими членами команды лишь изредка, и то не близко. Сейчас мы постоянно конфликтуем, предъявляя друг другу все более высокие требования по мере приближения дедлайна.

Джеймс нервничает больше всех, ведь вся тяжесть работы координатором легла на его плечи. Хотя технически руководит полетом Мин, Джеймс принимает решения, ставит сроки исполнения и говорит нам, что делать. У нас было время обсудить план действий, и теперь мы просто сконцентрировались на том, чтобы воплотить его так быстро, как только возможно. Как и все на корабле, я начинаю думать о Джеймсе как настоящем командующем нашей миссией.

Однако позднее между нами произошел раскол. Неделю назад он взял у меня анализ крови и сделал укол от ослабления костей. Он увеличил длительность моих занятий физкультурой до трех часов в день, но я максимум могу сделать только половину. Работа отнимает очень много времени — мы должны закончить зонды в срок, но то, что я меньше занимаюсь спортом, Джеймса совсем не радует. Мы как старая супружеская пара — постоянно пререкаемся друг с другом о том, в чем ни один из нас, как мы точно уверены, не пойдет на компромисс.

Я занята распайкой печатной платы, когда он вплывает в лабораторию и опирается о стол.

— Нам надо поговорить.

Я по опыту знаю, что ни одна приятная беседа не начинается с этих слов. Дым, поднимающийся от платы, повисает между нами, как завеса после артиллерийского залпа, символизирующего собой начало боя.

— Хорошо, давай.

— Послушай, Эмма, твои кости очень сильно ослабли. Тебе нужно больше тренироваться.

— Но нам нужно закончить зонды.

— Мы так и сделаем.

— Да ведь мы и так уже сильно рискуем не успеть к сроку.

Джеймс отвлеченно качает головой.

— Эта дата все равно виртуальная, мы легко можем ее отодвинуть.

— Насколько? На день? На неделю?

— Если потребуется, то да!

— В космосе каждая секунда на счету. Кому как не мне понимать это. Когда речь идет о жизни и смерти, своей я не дорожу.

— А вот следовало бы. Если ты навредишь себе, это навредит всей экспедиции.

— Со мной все в порядке.

— Как раз нет. Ты выполняешь все мои медицинские предписания?

— Да. А ты уважаешь мое решение делать то, что я считаю важным для нашей миссии и для возвращения людей домой?

— Это не одно и то же.

— Да оно и не должно быть одним и тем же. Джеймс, это наш лучший вариант. Я буду работать на износ, только чтобы запустить эти зонды, хорошо?

— Ты такая упрямая, — вздыхает он.

— Говорит человек, который никогда не идет на компромисс.

Мы стоим, глядя друг другу в глаза. Я зла и чувствую, что он тоже, потому что, как бы плохо я ни знала его до этого, теперь узнаю его лучше.

Неожиданно в дверном проеме появляется голова Гарри. Он удивленно поднимает брови, видя летающие по всей комнате части от зонда: кабели, разъемы, транзисторы. Такое впечатление, что тут взорвалась бомба и в воздухе клубится взвесь от взрыва. Повисшее напряжение можно физически почувствовать, и Гарри это сразу же понимает.

— Эй… Джеймс… Не поможешь мне кое с чем?

* * *

Каждый раз, когда я появляюсь в тренажерном зале, кто бы там ни находился, он спрыгивает с велотренажера или откладывает в сторону эспандер и делает вид, что уже закончил свою тренировку. При этом ни один не выглядит вспотевшим.

Я знаю, что с ними поговорил Джеймс, и теперь это общекорабельный заговор, чтобы заставить меня тренироваться. И он не работает. Накануне дедлайна не только я, но и все мы меньше уделяем времени физическим тренировкам. Хоть мы и теряем из-за этого работоспособность, но спать, как ни крути, полезнее. Я думаю только о том, как бы поскорее закончить работу.

И все же сроки мы пропускаем на целых сорок два часа. Запуск «Флота Януса» стал настоящим выдающимся достижением инженерного искусства, и я даже не могу описать словами, насколько мы все гордимся проделанной работой. В день старта зондов воздух в корабле кажется наэлектризованным. Несмотря на то что все невыспавшиеся и измотанные, мы собираемся в «пузыре» и с нетерпением смотрим на экран, демонстрирующий пусковую шахту. Механизм запуска зондов такой же, как и у рельсового ружья, и Григорий не отрывает взгляда от своего планшета, следя за показаниями реактора, чтобы убедиться, что он в полной мере компенсирует отдачу от выброса энергии.

Корабль вибрирует, по мере того как двигатели набирают мощность, и вдруг — БУМ! — первый зонд выстреливает из шахты с такой скоростью, что мы едва можем его заметить. Даже пулька из детского ружья, наверное, вылетает медленнее. Снова вибрация, снова взрыв, и второй зонд отправляется в полет — так продолжается до тех пор, пока все зонды не исчезают из виду, и корабль снова окутывает тишина.

Все в ожидании поворачиваются к Гарри, который не сводит глаз с экрана. Наконец, он отрывается и улыбается.

— Пришло первое сообщение: все параметры в норме. Запуск удался.

В закрытом пространстве внезапный радостный вскрик всей команды звучит оглушающе. Объятия, хлопки по плечам, Джеймс одобрительно кивает мне, а в ответ я обнимаю его, как будто наша ссора начисто смылась из памяти этим запуском зондов. Он держит меня дольше, чем я ожидала, но мне и не хочется освобождаться из его объятий.

— Что теперь? — раздается голос Шарлотты.

— А теперь, леди и джентльмены, — отвечает Джеймс, не отпуская меня, — мы будем праздновать!

Открыв ящик, Гарри начинает раздавать всем вакуумные упаковки с едой.

— Кухня открыта! Ребята, давайте ваши заказы! Кому стейк, цыпленка или картофельное пюре? Может быть, салат-коктейль с креветками или остреньких бобов? А на десерт: сублимированное мороженое или шоколадный пирог.

Открыв второй ящик, он приветственно указывает на содержимое рукой:

— А для ночных забав — огромный выбор настольных игр! Выбираем по большинству голосов.

* * *

Как ни посмотри, это прекрасная ночь. Никаких экранов, сроков, никаких споров. Мы просто все вместе едим за одним столом и делаем то, чего не делали уже очень давно: играем. К моменту окончания все так устали, что я знаю — у всех сейчас в голове только одна мысль: душ. В космосе он сухой. Все чувствуют себя так, как будто идут через пустыню, потея и собирая на коже все больше грязи, но целую неделю никто не беспокоится об этом. Просто заливаемся с ног до головы дезодорантом и продолжаем работать каждую свободную секунду.

Джеймс вытягивает руку вперед, держа в зажатом кулаке пучок проводов. Тянем все по очереди: самые длинные достаются Шарлотте, Лине, Идзуми и мне, так что мы пойдем купаться первыми; потом четверо ребят, причем Джеймс и Гарри тянут последними. Они явно это подстроили — не знаю как, но подстроили. Впрочем, все равно все настолько устали, что никто не спорит.

В душе очень тесно. Это просто закрытая со всех сторон труба с дверью. Слива нет, только специальный насос, который выталкивает воду наружу, но это и не важно, потому что моя кожа сейчас как будто вытерта наждачной бумагой и посыпана опилками. Душ похож на легкий дождь, смывающий пыль и смягчающий кожу, точно лосьон.

Последние несколько недель я сплю в лаборатории, как и все, стараясь устроиться поближе к месту работы, но сегодня воспользуюсь специальным спальным местом: обитой изнутри мягким материалом, похожей на кубик, космической койко-капсулой. Сейчас она мне кажется сравнимой по удобствам с пентхаусом любого отеля.

На корабле всего шесть таких станций, и в каждой из них недостаточно места для двоих. Поэтому Григорий устроил себе спальное место в двигательном отсеке, а Мин — в навигаторской.

Я уже почти сплю, когда Джеймс отодвигает занавеску. Он умыт и гладко выбрит.

— Спокойной ночи, — с улыбкой произносит он, прежде чем я успеваю окончательно заснуть.

* * *

Так хорошо я не спала с момента катастрофы на МКС.

Я просыпаюсь, умываюсь, чищу зубы и спускаюсь в «пузырь» позавтракать. Джеймс уже здесь, что-то просматривает в своем планшете.

— Доброе утро.

— Доброе. — Он протягивает мне бутылку с водой и планшет.

Боже мой, это опять мое расписание тренировок — только не сейчас!

— Я не требую, я прошу, Эмма: пожалуйста, занимайся. Делай эти упражнения или любые другие, какие сама захочешь.

Я смотрю на экран — да… Четыре часа в неделю.

— Это важно для миссии, — добавляет он. — И для меня.

— Хорошо.

* * *

Дни до запуска, кажется, пронеслись в один миг. Дни после — тянутся нестерпимо долго.

Когда наконец наступает день контакта — то есть время первого известия от зонда из «Флота Януса» — мы все на нервах. Мы не знаем точно, когда это случится, и не собираемся в «пузыре». Мы даже не знаем точного местоположения артефакта, и ни у кого нет желания указывать на приближающийся дедлайн. Но я, как и все, боюсь, что время контакта наступит, а от зонда будет тишина.

Проходит еще один день без сообщений, в который мы упорно пытаемся отвлечь себя работой.

На третий день Джеймс собирает нас вместе.

— Что ж, давайте начнем с очевидных вещей. Скауты из «Флота Януса» не смогли вступить в контакт. Вывод: артефакта нет по тем координатам, которые предполагают в НАСА.

— Или он уже стер зонды в порошок, — говорит Григорий.

— Или произошла какая-то неисправность, — замечает Мин.

— Все возможно, — подытоживает Джеймс.

— И какой теперь план?

— Мы разберемся, что пошло не так, и затем — исправим это.

28
Джеймс

У нас проблемы, и их количество растет как на дрожжах.

Я невероятно напряжен, и Идзуми уже с ног сбилась, занимаясь моим состоянием. Ее волнует уровень стресса каждого из нас. Она требует, чтобы мы отдыхали — хотя бы час в день, вдали от всех, вне наших лабораторий и рабочих мест. Так что, спрятавшись от всех в своем спальном месте, я продолжаю просматривать данные с зондов и делать пометки.

Каждый день в течение часа мы всей командой собираемся в «пузыре» на упражнения для тимбилдинга, которые проводит Идзуми. Играем в настольные игры, рассказываем о себе (для меня это настоящее мучение), своих чувствах (вообще пытка) и о том, что каждый из нас думает о миссии (правду никто не говорит).

То чувство братства, которое нас объединяло после запуска «Флота Януса», когда мы вместе ели и смеялись, безнадежно ушло.

Почему-то от меня все ждут четкого плана действий. Наверное, это объяснимо, потому что использование зондов на данный момент — наш единственный способ выполнить миссию, а создание и обслуживание их было и остается моей сферой ответственности.

Я чувствую всю тяжесть следующего решения, как будто на моих плечах находится целая планета. А учитывая, что не так давно именно она меня лишила свободы, нынешняя ситуация меня вполне устраивает. Но в то же время в этом есть что-то еще. Полное незнание того, что происходит на Земле, съедает меня изнутри. Я думаю, все чувствуют то же самое. А тем, у кого там остались семья или друзья, сейчас еще тяжелее. Они хотят быть уверены, что их любимые живы и здоровы и в безопасности, а не замерзают насмерть в одном из лагерей беженцев. Спасаясь от этих мыслей, мы стараемся делать максимум того, на что способны, но с каждым разом это становится все сложнее.

Мы столкнулись с тремя важными ограничениями: нехватка материала, мощностей и времени. В отделе расходных частей с двигателями для зондов основная проблема: на создание «Флота Януса» ушла половина всех запасов. Что касается мощности, то реактор «Пакс» может обеспечить что-то одно, а нам нужно и снабжать энергией зонды, и максимально быстро достичь точки назначения. И еще время: часов в сутках не добавляется, равно как и наших сил для эффективной работы. Нам надо рано вставать и рано ложиться, но всех не отпускает чувство, что наше следующее действие будет последним, которое мы успеем выполнить.

Однако у меня появился план, и я собираю всю команду в «пузыре», чтобы его рассказать.

Первым делом я обращаюсь к Гарри и Эмме, потому что они составляют ядро нашей рабочей группы.

— Во-первых, мы считаем правильным послать маленький зонд для перехвата «Форнакс» и передачи последних новостей о том, что артефакта в ожидаемых координатах не оказалось. Ну и, конечно, узнать, как обстоят дела у них.

— Вы уверены, что это хорошая идея? — скептически спрашивает Шарлотта.

— Да, мы и раньше были в этом уверены, и сейчас ничуть не сомневаемся, — довольно раздраженно отвечает ей Григорий.

— Но раньше мы одобряли эту мысль, потому что думали, что нам будет что им сообщать.

В ответ Григорий не выдерживает, переходя на крик:

— Это они и должны знать!

Идзуми примирительно поднимает руки.

— Вы все знаете правила: никаких повышенных тонов, никаких нападок друг на друга. Только высказывание своих соображений. Сейчас берем десятиминутный перерыв, после чего возвращаемся сюда и продолжаем.

Несмотря на раздраженные вздохи и закатывание глаз, команда послушно разлетается из комнаты кто куда.

Гарри, Эмма и я собираемся в робототехнической лаборатории.

— Неплохо прошло, — замечает Гарри.

Усевшись на велотренажер, который я смастерил из оставшихся запчастей, Эмма произносит:

— Безопаснее будет заметить, что в дальнейшем мы встретим еще большее сопротивление, чем в случае с первым планом.

* * *

Когда мы возвращаемся в «пузырь», Идзуми берет проведение собрания на себя. Она раздает нам маленькие листки бумаги.

— Давайте проведем предварительное голосование по вопросу «отправлять или нет зонд к „Форнакс“».

Напишите только «да» или «нет», в зависимости от вашего решения. Я подсчитаю полученные результаты, и потом обсудим причины.

— Я с трудом могу прочитать, что пишу, — поднимает руку Григорий.

— Тогда напишите 0 или 1. Думаю, цифры-то у вас выйдут понятнее.

В ответ он вздыхает, но не говорит ни слова.

— А с каких пор у нас демократия? — Поднимает голову Мин. — Мы не можем следовать плану лишь на том основании, что за него проголосовало большинство. Ведь могут быть причины, по которым сделать это просто невозможно.

— Вот вам и анонимность, — шепчет под нос Лина.

— Суть данного упражнения в том, что каждый отразил в листке свою самую первую спонтанную реакцию. Так мы сможем все обсудить без спора, а уж потом голосовать.

— А мы не можем просто поговорить, как взрослые люди?

Идзуми поднимает было руку, но Мин продолжает:

— У нас ведь не так много двигателей для зондов, верно?

Я киваю.

— И как только после запуска они выработают свой ресурс — обратно их не получить.

— Не обязательно, — вклинивается в разговор Гарри. — Мы работаем над тем, как можно сделать зонды многоразовыми. Например, перезагрузить их силовые ячейки и запрограммировать новые инструкции.

Мин хмурится.

— Сделать для них что-то вроде доков? Открыть люк одной из капсул и завести зонд внутрь? Да мы же движемся на такой скорости, что…

— Нет, ничего подобного. Мы сделаем для них зонд-матку, подключившись к которой, они смогут перезаряжаться и получать новейшие обновления программ.

— Очень круто, — замечает Лина.

— Да, — вторит ей Григорий. — Очень.

— Мы еще работаем над уточнениями, — я поворачиваюсь к Гарри и Эмме, — и впереди много дел. Но идея вполне осуществима. Мы даже нашли способ отправлять на материнский зонд пакеты с перезаряженными батареями, чтобы они всегда были в наличии.

Мин барабанит пальцами по столу.

— Интересно. Такое чувство, что зонды — это самое важное, что у нас есть. Соответственно, подготовка их к эксплуатации должна стать нашей приоритетной задачей. — Он бросает взгляд на Идзуми. — Поэтому мне кажется, что голосование за подготовку каждого зонда в отдельности — штука бессмысленная. Сперва нам нужно правильно расставить приоритеты и решить, к какой задаче нужно подготовить зонды, и в соответствии с этим выстроить всю работу.

Он делает паузу, ожидая услышать возгласы несогласия, но все, как и я, молчат, поэтому он продолжает:

— Я считаю, сначала мы должны выяснить местоположение одного из зондов.

— Но ведь мы так и делаем, — вставляет Григорий.

— Одного из артефактов. Мы ищем именно Альфа, но что, если его вообще там нет? Нам неизвестны его летные качества. А что если он самоуничтожился, когда увидел наш зонд? Что, если именно из-за взрыва прекратилась связь с зондом? «Флот Януса» может гоняться за тенью. По тому, что мы сейчас имеем, можно предположить, что свою миссию артефакт выполнил несколько недель назад, и сейчас его вообще нет в Солнечной системе.

— О чем ты говоришь? — спрашивает Гарри.

— Моя точка зрения не меняется: первым делом мы должны найти артефакт. Я так понимаю, это сейчас именно Альфа. Но пришло время запустить зонд — или зонды — на поиски второго артефакта. Нам стоит задуматься о том, что артефакт Бета — единственный, до которого мы можем добраться.

Мин кладет планшет на стол и указывает на экран:

— Я работал над построением маршрута до него, основываясь на последних данных о его местоположении и наших небольших познаниях о скорости Альфа.

— А мы вообще можем добраться до Бета? — спрашивает Шарлотта. — И даже если мы его найдем, у нашего корабля хватит топлива или энергии — чего бы там ни было — для того, чтобы слетать к нему и потом вернуться домой?

Григорий пожимает плечами.

— Это зависит от того, где он и как быстро движется.

Я замечаю, что он оставил без внимания часть вопроса о возвращении домой.

— Мы сможем составить план, как только у нас будет достаточно информации, — говорит Мин. — И, как вы могли бы заметить, Шарлотта, нашему кораблю не обязательно подлетать к артефакту близко. Достаточно того, что до него смогут долететь наши зонды. Они смогут провести все необходимые тесты и, если понадобится, вступить в бой.

Над командой повисает тишина.

Наконец, Мин продолжает:

— Слушайте, я тоже хочу знать, что случилось с «Форнакс». Но это любопытство не должно влиять на выбор цели для запуска второго зонда. В первую очередь, нам надо найти один из артефактов.

Что ж, Мин сделал ряд полезных замечаний, но его взгляд слишком узок. Я передаю ему свой планшет, на котором открыто изображение «Пакс» и «Форнакс», соединенных вместе и летящих в космосе.

— Вообще-то, нам нужно найти «Форнакс» не только для того, чтобы раскрыть тайну произошедших с ним событий. Причина его поисков та же, о которой вы говорили, — зонды. Дело в том, что «Форнакс» несет в себе компоненты для них, и без Гарри у той команды нет ни одного шанса, чтобы сконструировать зонд самостоятельно.

Мин передает планшет Григорию, который, хмурясь, что-то нажимает на нем.

— Насколько это вообще реально? — спрашивает Лина, заглядывая ему через плечо.

— Реально, — отвечает Григорий. — Но будет нужно поработать.

Наконец, мы решаем, с чего начать: подготовиться к стыковке с «Форнакс». Вести проект будут Григорий и Мин, а мы пока не станем запускать зонды на перехват другого корабля.

Взамен этого мы планируем запустить маленький флот зондов на поиски второго артефакта. Мы сперва думали отправить их на поиски первого флота, но пока решили с этим подождать.

По окончании собрания я решаю не идти в лабораторию и отправляюсь в медицинский отсек, где нахожу Идзуми, как всегда склонившуюся над своим планшетом.

— Послушайте, Из…

Она поворачивается ко мне.

— Отличная была идея — прервать совещание и устроить это закрытое голосование. Мы все устали и должны сохранять способность к продуктивному обсуждению. Это повысит наши шансы на успех.

— Но это не сработало.

— Дело не в этом. Вы решили опробовать свою лучшую идею, и неудача стала для вас уроком. Уверен, следующая попытка будет более успешной. — Я смотрю в космос, проходя мимо маленького иллюминатора. — Этим мы все тут и занимаемся — пробуем претворить в жизнь наши лучшие идеи и учимся на этом.

— Может, вам надо быть корабельным доктором? Похоже, вы хорошо знаете людей.

— Поверьте, Идзуми, с роботами у меня получается гораздо лучше.

Уже почти покинув отсек, я оборачиваюсь.

— Выше голову! У вас все отлично получается.

Двигаясь через модули, я думаю о том, насколько трудная у Идзуми работа. Все мы работаем над конкретными задачами в своих областях: зонды, ускорение, навигация, программные решения и первый контакт. Область деятельности Идзуми кажется вторичной, но куда более непредсказуемой. Ее работа — это все мы, а точнее, поддержание максимально эффективного функционирования команды. Не завидую я ей…

Вернувшись в лабораторию, я нахожу Эмму пристегнутой к рабочему столу: ноги на моем самодельном велотренажере, в руках она держит паяльник и монтажную схему.

— Чувствую себя как хомяк в космосе, — произносит она, не глядя на меня.

— То есть сейчас лучше не говорить о подвешенной к потолку поилке со специальным горлышком?

— Да, — улыбается она. — Сейчас не самое подходящее время для этого.

Глядя на плату в руках, она выглядит довольной.

— Что ты думаешь о прошедшем собрании?

— Совсем не плохо.

— Да неужели? — хмурится она.

— Да. Все на этом корабле представляют себе нашу цель по-разному. Это хорошо, и Мин прав, когда говорит, что нам надо найти один из артефактов, а Альфа мог уже давно исчезнуть.

— Думаешь, нам может повезти, и мы найдем второй?

— Я думаю, что стоит попытаться.

* * *

Шесть дней спустя мы запускаем «Флот Икара», в который входят три сверхмалых быстрых зонда, запрограммированных для поиска Бета. Мы решили, что раз уж собрались это сделать, то нужно выбрать правильную стратегию, ведь три зонда смогут исследовать втрое большую площадь.

План сто́ящий, тем более что эти зонды сконструированы намного лучше, чем во «Флоте Януса». И все же особого энтузиазма у команды не наблюдается. При этом все сходятся в одном: мы теряем время и к тому же не уверены в правильности выбранного пути.

На следующем собрании мы обсуждаем возможность отправки зонда к Земле для передачи последних новостей, но идею отклоняют незначительным большинством голосов.

Гарри, Эмма и я продолжаем работать над материнским зондом, который между собой мы называем Мадре^[10], или Мадре де Зонд^[11]. Что тут сказать — иногда работа довольно монотонная, так что мы развлекаемся, как можем. Главный подстрекатель тут Гарри. Мало того, что он неплохо умеет пародировать героя Марлона Брандо из всем известного сериала, так сегодня он еще и предложил переименовать материнский зонд в «Крестный отец, версия для зондов».

— Если ты зонд, то ты никогда никому не говоришь, что думаешь. Ты не вещаешь на все четыре стороны, а держишь язык за зубами. Ты сообщаешь всю информацию только своей семье. Семья для тебя — всё.

Чем громче мы смеемся, тем больше Гарри увлекается.

— Мы сделаем артефакту предложение, от которого он не сможет отказаться.

Он начинает приводить цитаты из других фильмов с Брандо, и я теряюсь.

— Этот зонд мог стать отличным претендентом на то, чтобы найти артефакт. Но посмотрите на него сейчас: не более чем мусор, осколок, летящий сквозь космос с осушенной до дна ячейкой питания.

Мне объясняют, что «претендент» — это из фильма «В порту», но легче мне не становится, я ведь его все равно никогда не видел.

Потом Гарри переходит к фильму «Апокалипсис сегодня»:

— Этот зонд видел те же ужасы, что и ты, но у тебя нет никакого права называть его убийцей.

Затем следует «Остров доктора Моро»:

— Этот зонд увидел демона в свой телескоп и заковал его в цепи.

Ну, конечно же, «Крестный отец»:

— Посмотри, как артефакт избил мой маленький зонд… Я хочу, чтобы ты приложил все усилия и отмыл его. Не стоит им видеть его таким.

Гарри явно очень хорошо знает эти фильмы, и его самая любимая цитата действительно вне времени:

— Никогда не стоит ненавидеть своих врагов. Это влияет на вашу способность к объективным суждениям.

Отличный совет, хотя если артефакт действительно влияет на Долгую Зиму, из-за которой погибает вся человеческая раса, то не представляю, как я смогу удержаться от ненависти к нему.

Эмма отдает мне плату на проверку, хотя могла бы этого и не делать — у нее все получается идеально, как всегда.

— Гарри, откуда ты помнишь все эти фразы?

— Кто знает! Может быть, если бы моя голова была бы так же полна полезной информацией, как и голова Джеймса, то мы бы уже нашли артефакт.

— Сомневаюсь, — бормочу я в ответ.

Как же мне этого не хватало — совместной работы с близкими мне людьми. Конечно, я работал в тюрьме, но думать там было не обязательно. Умственный труд напоминает витамин, который нужен человеку каждый день. И мозг, по аналогии с мышцами человека, атрофируется, если его не использовать.

По правде говоря, когда Фаулер впервые обратился ко мне, я сомневался в своих способностях, ведь к тому моменту я уже одиннадцать месяцев не был в лаборатории. Остается только быть благодарным за то, что все навыки вернулись так быстро. Огромную помощь оказал Гарри — и не в первый раз. Может быть, именно потому его и отправили на «Пакс», что НАСА сомневалось во мне. Несмотря на то что мы пока не можем показать конкретные результаты своих стараний, думаю, мы работаем на пределе возможностей. Приятно опять создавать что-то новое.

Не имея связи с «Флотом Икара», мы все больше думаем о том, что время уходит. Мне представляется, что мы плывем на корабле к долгожданной земле, а встречный ветер сносит нас с курса.

Мадре почти готов, но мы понятия не имеем, куда его отправить и какое количество зондов он сможет обслужить.

И еще меня все больше и больше беспокоит слабость костей Эммы. Регулярные тренировки не могут в полной мере компенсировать все нарушения. Ее состояние прогрессирует: чем больше костной массы она теряет, тем быстрее это происходит. Я сказал об этом Идзуми, но, сколько мы ни обсуждали это наедине, никакого решения нам найти не удалось. Эмме мы ничего не говорим, и я вообще не уверен, что она понимает всю опасность своего положения. Надеюсь, что нет.

Но не только Идзуми и я собираемся тайком. Гарри часто выскальзывает из лаборатории, чтобы встретиться Григорием и Мином. В последнее время это происходит все чаще и чаще. Он говорит, что это по поводу установки двигателей на Мадре, но, когда бы я к ним ни зашел, они тут же замолкают, как если бы говорили обо мне. Мне нравится Гарри, и я ему доверяю, однако что-то точно происходит. Я никому не говорю о своих подозрениях, но все больше склоняюсь к тому, чтобы задать вопрос Гарри в лицо.

Я уже сплю в лаборатории, когда меня неожиданно будит чья-то рука на плече.

Открыв глаза, я вижу совсем рядом лицо Эммы.

— Идем, — улыбается она.

Рука об руку мы выплываем из лаборатории и, оставив позади несколько модулей, оказываемся в «пузыре». Здесь почти половина команды, и улыбается, как ни странно, даже Григорий.

Гарри хлопает меня по спине, но всю силу гасит невесомость.

— Джеймс, у нас получилось! Артефакт!

— Который?

— Второй. Бета. Мы нашли его.

29
Эмма

Обнаружение Бета дало всей команде так сильно ей необходимый воодушевляющий толчок. Ко всем вернулось чувство осмысленности того, что мы на правильном пути и что мы, так или иначе, во всем разберемся. Ни одна команда, чем бы вы ни занимались, не может долго двигаться вперед без побед, и наше обнаружение артефакта Бета как раз и есть такая победа. Это огромный шаг вперед, но до конца еще невероятно далеко.

Вчера мы отправили Мадре на поиски «Флота Януса». После перезарядки батарей флот перенаправят к Бета, оказавшемуся гораздо ближе к Солнцу, чем мы предполагали. Вообще, один из зондов Икара, который обнаружил второй артефакт, шел по достаточно длинному вектору поиска, то есть на самом краю предположенной Мином зоны. Он считает, что артефакт питается энергией Солнца и его скорость возрастает с приближением к нему.

Если он прав, то может существовать несколько вариантов. Во-первых, артефакт Альфа, который мы искали с самого начала, ускорился настолько, что исчез из предполагаемых нами координат.

Дальнейшее исследование позволило команде прийти к согласию по некоторым вопросам: мы легли на курс перехвата артефакта Бета, и вчера все-таки отправили зонды к Земле и к «Форнакс». В них записано все, что мы знаем на данный момент.

Когда я спросил Григория, можем ли мы достичь Бета, он туманно ответил: «Возможно». Бросив короткий взгляд на Гарри, он пустился в пространные рассуждения по поводу неизученных способностей артефакта к ускорению, солнечного исключения и эффекта гравитационной пращи.

Что-то не так. Я знаю, что Гарри, Мин и Григорий что-то обсуждают втайне от всех, и мне кажется, что говорят они обо мне, потому что каждый раз, когда я захожу, они меняют тему. Кроме этого, мне точно известно, что Идзуми и Джеймс часто шепчутся наедине в медицинском отсеке, и тут уж я уверена — причина во мне и моей слабости костей. Состояние моих десен все хуже, и я все слабее могу сжать что-то своей рукой. Еще у меня крошатся ногти, а по ночам все чаще накатывают спазмы. Такое чувство, что я очень быстро старею, практически дезинтегрируюсь, словно попав во временну́ю петлю. Но факт остается фактом: физические упражнения и прием витаминов — единственное, что может помочь.

В любом случае лучше уж так, чем погибнуть на МКС или в спасательной капсуле. У меня появился шанс стать частью чего-то важного — невероятной миссии вместе с лучшими умами человечества и лучшими людьми из всех, кого я знаю.

Никто из нас не перестанет бороться.

* * *

Зонд Мадре нашел «Флот Януса» и после перезарядки направил один из скаутов с полученными данными на наш корабль. Остальные зонды сейчас уже на пути к Бета и прибудут туда через пару недель.

Хорошая новость в том, что раз Бета сейчас за нами и движется очень быстро, то до него мы доберемся гораздо быстрее, чем если бы пытались догнать Альфа. Плохая новость: скорость Бета может быть настолько высокой, что он пронесется мимо нас прежде, чем мы его перехватим.

Часики тикают. Скоро мы все узнаем.

* * *

Гарри, Джеймс и я заняты работой в лаборатории, когда туда заглядывает Григорий.

— Встречаемся в «пузыре».

Это сказано настолько прямым тоном, что я чувствую — нас ждут плохие новости.

Когда мы появляемся в зале, вся команда уже там, пристегнутая к своим местам вокруг стола.

— Коммуникационный зонд вернулся от «Форнакс».

Слышать, что «Форнакс» вообще где-то есть — это облегчение. Однако по выражению лица Мина мне кажется, что на этом хорошие новости закончились.

— Я прочту их ответное сообщение слово в слово, — продолжает Мин, и, откашлявшись, начинает читать.

Примите к сведению, «Форнакс» поврежден. Шесть капсул не добралось до места встречи.

— Тут еще есть список, — Мин показывает свой планшет. — Мы с Григорием его уже просмотрели. Одна капсула — это Гарри, еще четыре — беспилотные капсулы с запасами. Шестая — это Оливер Карн, инженер аэронавтики с «Форнакс».

Оливер занимал ту же должность, что и Григорий у нас. Это плохо.

Наступает длительная тишина. Мне, наверное, легче это пережить, поскольку я единственная, кто не был знаком ни с кем из первого состава команд и кому пришлось увидеть смерть в космосе.

— Думаю, теперь понятно, почему капсулу Гарри направили на точку сбора корабля «Пакс», — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более буднично. — Как только капсула Карна потерялась, оставив «Форнакс» без инженера, центр управления полетом принял решение, что умения Гарри будут гораздо более востребованы здесь.

— Ну это слишком, — хмыкает Гарри. — Вот без Григория нам было бы действительно трудно.

— Ну наконец-то кто-то сказал правду, — пожимает тот плечами.

В ответ по отсеку разносится легкий смешок — слабая попытка скрыть наше разочарование. Но именно сейчас для нас начинается настоящая работа.

— Тут есть и продолжение, — замечает Мин.

Команда «Форнакс» считает правильным переместить запчасти для зондов на «Пакс». Также сообщаем: груз Дельта не поврежден.

— Груз Дельта? — не понимаю я.

— Единственное, чем отличаются наши корабли, это груз: у них есть ядерные заряды, у нас — части для зондов.

— И еще у меня и Дэна Хэмпстеда разная специализация, — добавляет Шарлотта.

— Да, это правда.

— Ну и окончание письма следующее:

Мы меняем курс и готовимся к встрече и стыковке. Ждем дальнейших указаний.

— Конец сообщения, — Мин замолкает, но тут же продолжает: — Давайте обсуждать варианты.

— Дайте мне минуту, — берет слово Джеймс. — Нужно подумать. Нам всем. Перед тем как мы примем какое-либо решение.

* * *

В лаборатории Джеймс уводит меня в сторону.

— Твоя болезнь прогрессирует.

— Я знаю.

— Но ты не знаешь, насколько все плохо.

— Я знаю, Джеймс.

— Ни я, ни Идзуми не можем вылечить тебя тут. Нужен госпиталь и нормальная гравитация.

— Это уже невозможно, мы оба это понимаем.

— Почему? Мы ведь на реактивном корабле, а скоро у нас будет второй, единственная польза от которого — это выпустить ядерный заряд и вернуться на Землю как можно быстрее.

— Нет.

— Что «нет»?

— Нет, я не поеду. Ты не засунешь меня в «Форнакс» и не отправишь домой. Я останусь тут и продолжу работать, тем более что «Форнакс» нам еще пригодится в погоне за артефактом. Даже если только для того, чтобы наблюдать и передавать данные на Землю, на случай если «Пакс» выйдет из строя. Нельзя просто впустую тратить такую возможность, используя корабль как машину «Скорой помощи». Все мы тут одноразовые, так сказать.

— Нет.

— Да. И хватит об этом.

— Ты хоть понимаешь, что твоя слабость и последующая смерть сделают с командой?

— Они сильные — справятся.

— Не будь так уверена.

— Ты сейчас о себе или о них?

— Обо всех. Пожалуйста, Эмма, задумайся об этом.

— Мне и думать не нужно.

— Ты сумасшедшая! — всплескивает руками Джеймс. — Ты знаешь это? Сама сумасшедшая и меня с ума сводишь.

Он вылетает из лаборатории. Хорошо, что тут невесомость и нельзя хлопнуть дверью, а то бы сейчас эта самая дверь слетела с петель.

Я очень надеюсь, что поступаю правильно и для миссии, и для каждого на планете Земля, включая мою сестру и ее детей. Из-за таких мыслей я чувствую себя паршиво.

* * *

Час спустя мы снова собираемся в «пузыре» и принимаем решение: мы встретимся с «Форнакс» и перенесем все компоненты зондов на «Пакс». Джеймс все так же угрюм, непонятно только, виной тому наш разговор или тяжесть принятого решения. Его план не обсуждается, и никто не поднимает вопрос о моем отправлении на «Форнакс» или какой-то другой корабль, возвращающийся на Землю. Интересно, думает ли он сейчас об этом.

* * *

Вернувшись в лабораторию, Джеймс, Гарри и я обсуждаем, что можно будет сделать из новых полученных компонентов зондов. Количество запчастей утроится, и, что самое важное, — будет больше элементов двигателей.

Я высказываю первое, что пришло на ум. Если не брать во внимание мою последнюю беседу с Джеймсом, лаборатория достаточно безопасна для вброса смелых идей, да и спор тут получается цивилизованным и продуктивным. Мне такое положение дел очень напоминает МКС.

— Мы можем снять больше показаний, отправив флот к артефакту и посмотрев, как он отреагирует на них при повторной встрече.

— Согласен, — отвечает Джеймс, глядя в стол. — Но нам нужно представлять себе полную картину.

— Тогда закрепим на зондах широкоугольные объективы, — с жаром предлагает Гарри.

Мы с Джеймсом усмехаемся, не поднимая глаз друг на друга. Он на меня еще злится, так что я тоже хочу немного позлиться на него.

— Цель нашего нахождения тут несколько больше и не ограничивается двумя этими артефактами. Мы должны отправить на Землю данные, которые позволят им спастись.

— Я не понимаю.

— Ну подумай хорошо: два артефакта с одинаковым вектором движения…

Меня будто ударяет током.

— Корабль-матка.

— И что ты предлагаешь? — Гарри в задумчивости кусает нижнюю губу.

— Отправить огромный флот исследовательских зондов по тому же вектору. Пусть движутся тихо, собирая всю возможную информацию, и отправляют ее на координирующий зонд, больше чем Мадре, а тот, в свою очередь, пересылает их на Землю.

— Материнский зонд для материнского зонда? — улыбается Гарри. — Тебе надо было сразу сказать. А этой фразой «Нам нужен еще бо́льший зонд» ты меня просто с ума свел.

— Ты такой болтун, Гарри.

— Ну, размер имеет значение, «Е» равно эм цэ квадрат.

Это самая ботановская шутка, которую я когда-либо слышала. Но все равно я смеюсь, как и Джеймс. Когда он поднимает на меня глаза, по его взгляду мне кажется, что он больше не хочет на меня злиться — я только за. Мы постоянно спорим потому, что он беспокоится обо мне, а я беспокоюсь о нашей миссии.

* * *

При следующем собрании в «пузыре» мы озвучиваем наш план, но, к моему удивлению, команда погружается в раздумье. Может быть, потому, что мы предлагаем уйти от основной цели нашей миссии, заключающейся в том, чтобы найти и проанализировать известные нам артефакты.

К соглашению прийти не удается, так что мы прерываемся и снова возвращаемся в свои отсеки.

Вскоре в лаборатории появляется Григорий.

— Если мы отправим на поиски больше зондов, то нужно решить, как мы будем обеспечивать их функционирование.

— Мадре-2… — начинает было Гарри, но Григорий поднимает руку.

— Я говорю не о большом зонде-носителе, а о том, что у нас теперь два корабля. Один, правда, может оказаться бесполезным.

Странно, но в детали он не вдается, а просто кивает и покидает лабораторию. Нам троим — Гарри, Джеймсу и мне — понятно, что он имел в виду, но мы не говорим об этом, а просто продолжаем работать, размышляя над услышанным.

* * *

На следующий день мы придумываем новый план, куда не включается «Форнакс». Возможно, мы просто не особенно надеемся на другой корабль, потому что это подвергнет опасности жизнь всей команды.

* * *

А в «пузыре» продолжается обсуждение проблемы комплектации зондов. С одной стороны Гарри, Джеймс, Григорий и я. Мы за то, чтобы отправить больше зондов по тому же вектору движения артефактов на поиски корабля-матки.

Вся остальная команда против, и некоторые выражают свое недовольство ярче, чем другие.

— Это не является нашей задачей, — говорит Мин, указывая на Джеймса.

— Именно что является. Наша миссия состоит в том, чтобы делать все, что необходимо для спасения Земли.

— Наша миссия — это… — Мин что-то нажимает на планшете.

— … нечто большее, чем написано в материалах к брифингу, Мин. — Судя по тону, Джеймс в ярости, и он прикладывает все усилия, чтобы не взорваться. Получается не очень.

— Как ты думаешь, почему нас отправили сюда? Чтобы мы четко следовали написанному на бумаге? Нет. Мы здесь для того, чтобы разобраться во всем, используя свои мозги. И мы должны найти этот корабль-носитель.

Джеймс обводит взглядом всю команду.

— Вполне вероятно, что он где-то там. А если артефакты вызывают Долгую Зиму, то мы должны сразиться с ними и устранить саму причину их появления. Может, их там миллионы или даже миллиарды.

Спор становится все ожесточеннее, тон разговора накаляется. Противостояние внутри команды, возможно, самое сильное за весь полет, раскрывает истинные характеры членов команды.

Мин действует четко по инструкции. Он хотел найти второй артефакт просто потому, что это не выходило за рамки задания. Он не может себе представить, что, вернувшись на Землю, скажет своему начальству, что выполнял совсем другие задачи, а не те, ради которых его отправляли.

Идзуми на его стороне. Возможно, врачебная привычка заставляет ее быть консервативной, или просто наша идея для нее чересчур радикальна.

Для Шарлотты камнем преткновения становится риск потерять зонды или установить успешный первый контакт, причем она не может быть уверена заранее в успехе.

Лина сейчас где-то посередине. Наша программист из Германии сейчас говорит меньше всех. Она просто иногда спрашивает о возможных рисках и результатах, оказываясь в тупике между Джеймсом и Мином.

Что касается Гарри, то мне кажется, что он поддерживает наш план только потому, что ему нравится конструировать зонды, и он готов пойти за Джеймсом куда угодно. Но я, по сути, тоже с ним согласна. Интуиция подсказывает мне, что артефакт враждебен. Не только потому, что я считаю — это он уничтожил МКС и всю мою команду, а потому, что я вижу вокруг.

Григорий нас полностью поддерживает: он считает, что идет война. Он хочет, как сам говорит, «найти нашего врага».

В конце концов, Лина голосует за нас, и соглашение, к которому мы приходим, оказывается поразительным: на «Пакс» останутся запчасти для трех маленьких зондов. В этом случае выигрывает Шарлотта, а Мин и Идзуми хоть и не согласны с решением, будут поддерживать ее. И наедине, насколько мне известно, Джеймс и Мин приносят друг другу извинения.

Теперь мы больше, чем команда. Мы семья, члены которой поддерживают друг друга даже тогда, когда не согласны. Даже тогда, когда не могут удержаться от злобы.

* * *

Полет до точки встречи с «Форнакс» проходит в делах. Все заняты вопросом, что произойдет раньше: наша стыковка или обнаружение Бета «Флотом Януса».

Джеймс и Гарри всецело заняты созданием третьего флота зондов, который они называют «Мидуэй», в честь морской битвы у берегов одноименного острова в Тихом океане во время Второй мировой войны. Гарри, кроме того, что он является безграничным хранилищем цитат из фильмов, еще и прекрасно разбирается в истории. Джеймс тоже, но не настолько.

— Если бы мы не победили в битве у Мидвуэй, японцы бы высадились на берег, — рассказывает Гарри, пристегивая себя к нашему рабочему столу. — Это была превосходная игра морской стратегической мысли.

Интересно, о нашей нынешней ситуации Гарри тоже думает как о стратегической игре, в которой мы, похоже, имеем преимущество и точно победим?

— Флот США потопил четыре японских судна возле острова Мидвуэй. Те самые четыре из шести, которые атаковали Пёрл-Харбор. Японцы так и не восстановились от этих потерь: ни кораблей, ни пилотов им уже было не вернуть.

— Ты еще скажи, что Гуадалканал был также важен, — говорит Джеймс, распутывая клубок проводов.

— Да, — на какую-то секунду Гарри замолкает, но потом продолжает с улыбкой. — Но это была наземная битва, а мы сражались в воздухе.

Я люблю слушать, когда они спорят об истории. У меня к ней никогда не было особенного интереса, но их энтузиазм заразителен. За последние два дня я узнала больше о войне в Тихом океане, чем за всю свою жизнь.

Конечно же, зонды они тоже называют в честь участников исторических событий. Три транспортных получили имена Хорнет, Йорктаун и Энтерпрайз, а почти сотня маленьких зондов-скаутов только аббревиатуру PBY и порядковый номер. На мой вопрос «что такое PBY?» мне дают развернутый ответ, что это самолет, использовавшийся для разведки, проведения спасательных операций и борьбы с подлодками противника в 1930–1940-х годах.

В завершение всего создаем два специальных зонда. «Вестал» — огромный и медленный, содержащий в себе все необходимые компоненты, которые грузовые зонды смогут забирать у него в случае надобности. А «Могучий Мо» — боевой зонд с четырьмя рельсовыми пушками и большой батареей для их зарядки — не только несет мощное вооружение, но еще и выглядит устрашающе. Придумав ему имя, Джеймс и Гарри смеются от души. Очевидно, это прозвище прославленного крейсера «Миссури», на борту которого была подписана капитуляция Японии. Это последний боевой корабль США, который был списан, и последний, который вернули в строй.

Еще выясняется, что Джеймс и Гарри довольно суеверны. Они дают зондам имена только успешных кораблей. Гарри рассказал, что США ни разу не теряли кораблей в морских битвах, за исключением четырех, потопленных при атаке на Пёрл-Харбор. Просто восхитительно, как во время космической экспедиции можно так много узнать об истории родной страны.

Единственное, о чем я беспокоюсь, что названия зондов могут оскорбить Идзуми. Когда я задаю ей этот вопрос, она лишь непонимающе на меня смотрит.

— Почему это меня должно волновать?

— Ну, знаешь, из-за войны.

— Нет, мне это безразлично, — отстраненно отвечает она.

Похоже, мне только что дали психологическую оценку.

* * *

Лежа на своем спальном месте, отрезанная от внешнего мира, я слышу отдаленные возгласы. Слов не разобрать: что-то на японском, китайском и Гарри, кричащий что-то вроде «Они сняли трубку!».

Занавеска отдергивается, и передо мной возникает лицо Джеймса, который, забравшись в тесное пространство моей капсулы для сна, практически лежит на мне. Его губы всего в паре сантиметров от моих.

— Мы сделали это! «Флот Януса» достиг Бета. У нас есть обзорные данные и первый контакт. Они заговорили с нами.

30
Джеймс

Я чувствую себя как высаженный на необитаемый остров моряк, который наконец увидел на горизонте парус. Не знаю, спасут ли меня и дружественный ли это корабль, но в любом случае — это надежда. Именно это и означает для меня первый контакт с инопланетным артефактом — надежду на то, что мы сможем общаться, обсудить проблему и найти способ спастись.

Здесь, в «пузыре», Шарлотта говорит практически не умолкая, и послушать ее собралась вся команда: Эмма с заспанным лицом, как всегда сдержанный Мин, взлохмаченный и скептически настроенный Григорий. Лина и Идзуми непривычно активны, а Гарри и меня и вовсе переполняет радость.

Хочу, чтобы Эмма услышала все, о чем мы будем говорить. Подняв руку, я обращаюсь ко всем:

— Давайте все с самого начала. И лучше запишем еще для потомков.

Когда Гарри включает камеру, все даже выпрямляются на своих местах. Григорий безуспешно пытается пригладить гнездо на голове, в которое превратилась его прическа.

Как и всегда в подобных случаях, Гарри объявляет очень хорошо поставленным официальным голосом:

— Команда корабля «Пакс» рада сообщить, что на двадцать девятый день нашей экспедиции нам удалось установить контакт с Бета — вторым артефактом, появившимся в Солнечной системе. В настоящий момент он пересекает ее, конечная точка маршрута неизвестна, но мы точно знаем, что курс пролегает через Солнце. Как вы можете узнать из отчетов о нашей миссии, мы запустили флот зондов — «Янус» — на поиски первого артефакта Альфа. Попытка была неудачной, но второй флот — «Икар» — обнаружил артефакт Бета, так что «Флот Янус» был перенаправлен к нему. Флот состоит из пяти зондов: двух скаутов и трех специализированных — для исследования, коммуникации и сражения.

Я не могу удержаться от улыбки на слове «сражение». Это лучше, чем «зонд с рельсовой пушкой» или «боевой зонд». Гарри умеет точно подбирать слова.

— Исследовательский зонд совершил успешный пролет над артефактом, собрав визуальную и другую информацию, которую можно получить в пассивном режиме, то есть не испуская никаких волн. Этот зонд вернется к нам приблизительно через двадцать часов. С самим же артефактом мы встретимся через двенадцать дней, а с «Форнакс» — через четыре. На этом я передаю слово Шарлотте, нашему специалисту по первому контакту.

Австралийский акцент Шарлотты сейчас становится еще сильнее. Каждый из нас наверняка представляет себе, что эту запись увидят миллионы жителей Земли, а может, и следующие поколения. Предположим, что эти поколения вообще будут.

— Наш протокол первого контакта предполагает трансляцию нескольких математических последовательностей посредством волн разного типа: микроволн, радиоволн и, скажем, света. Первым делом мы показали ряд Фибоначчи: один, два, три, пять, восемь и так далее. — Она переводит дыхание. — Рада сообщить, что после сорок шестого числа ряда Фибоначчи артефакт ответил сорок седьмым числом. Впервые в истории человеческой расы нам удалось установить контакт с внеземным разумом.

Здесь, наверное, можно было бы прервать видеозапись. Энтузиазм Шарлотты настолько заразителен, что кто бы ни смотрел и где бы они ни находились, они почувствуют в точности то, что чувствуем мы сейчас.

Восхищение.

Надежда.

Я делаю короткий знак Гарри, и он что-то нажимает на планшете.

— Запись завершена.

— Хорошо. Наш план всегда подразумевал, что мы сообщаем новые сведения на Землю с помощью «информационного камня». Например, отправляем сейчас данные и это видео.

Вся команда согласна, так что мы берем перерыв и возвращаемся обратно, только когда камень уже на пути к Земле. Это наше первое сообщение домой, и я рад, что оно мало того, что содержит хорошие новости, так еще и отправлено с опережением графика.

— Что ж, давайте все обсудим, — начинает совещание Мин.

— Хотела бы я быть сейчас там, — вздыхает Шарлотта.

— В зависимости от того, что артефакт сделал с зондом, я уверен — ты бы не хотела, — замечает Григорий.

— В смысле?

— В прямом. Зонд может сейчас представлять из себя кучу обломков.

Я поднимаю руку.

— Нам нужно решить, стоит ли менять наши планы.

Первой начинает говорить Эмма:

— Что касается меня, то я настроена оптимистично. Может, просто хочу верить, но мне кажется, что намечается перелом в отношении к нам. Альфа ведь уничтожил зонд или сделал его непригодным к использованию…

— Зонд, который шпионил за ним без разрешения, — вставляет Шарлотта.

— Шпионят всегда без разрешения, — усмехается Григорий.

— Я говорю о том, — продолжает Эмма, не слушая возражения Шарлотты, — что теперь к нам явно относятся по-другому. Допускаю, что и исследовательский зонд вел себя в этот раз по-другому, но факт остается фактом: изучая беспилотный аппарат, Бета не стал реагировать на него агрессивно. Что это может означать? Возможно, данный артефакт находится в состоянии войны с Альфа.

Идея на какое-то время повисает в воздухе. Если это правда, то все становится сложнее, но у нас появляется потенциальный союзник. А еще есть шанс закончить Долгую Зиму.

— Может быть, — рассуждает Гарри, — все, что происходит в нашей системе, имеет отношение к этой войне? Может, одной из сторон нужна солнечная энергия, или наоборот — прекращение ее подачи? А может быть, мы вообще связаны с одной из сторон какими-то совершенно неведомыми путями?

Неожиданно для меня в разговор вступает Лина:

— Может, мы низшая раса — побочная ветвь эволюции? Или просто биологические дроны?

Интересная теория. Никогда не знаешь, что думают другие, особенно те, кто ведет себя тише всех.

— А может быть, мы просто застряли между ними, — делает предположение Мин. — Одна сторона хочет нас защитить по моральным причинам.

— Вопрос в том, — говорит Гарри, — должны ли мы, основываясь на этой информации, изменить наши планы?

— Конечно, — рассуждает Шарлотта. — Нам нужно увеличить скорость и добраться до Бета как можно скорее.

— Зачем? — Григорий задает логичный для себя вопрос.

— Причина очевидна, — огрызается Шарлотта. — Нам нужно быть на месте вовремя, чтобы поговорить с ними. Это самое важное событие в истории человечества, а мы тут тратим время на болтовню.

— Мы не тратим время. Мы летим в космосе со скоростью, близкой к скорости света. Это, знаете ли, реально быстро.

— А можно бы и побыстрее.

— Это будет нам дорого стоить.

— Насколько?

— Нашим зондам не хватит энергии. Реактор может столько выдать, но излишек должен остаться для использования на «Мидуэе».

Шарлотта окончательно разозлилась.

— Не могу поверить, что мы вообще обсуждаем возможность запуска флота «Мидуэй». Я серьезно! — Она оглядывается на команду. — Мы собираемся отправить флот зондов для поиска других артефактов, когда прямо под носом у нас уже есть один — и он разговаривает с нами?!

— Цель «Мидуэя» гораздо шире, — встряхиваю я головой. — Мы не можем просто ускориться в два раза на пути к Бета и, так сказать, положить все яйца в одну корзину.

Мин и Идзуми смотрят на меня пустым взглядом. Похоже, надо перестать говорить идиомами.

— Нам нужно что-то сделать, чтобы на Земле были готовы ко всему. Один успешный случай связи не означает, что все закончилось.

— Напомни, Шарлотта, какой следующий шаг в твоем протоколе первого контакта? — решает прервать спор Гарри.

— Верно… — вздыхает она. — Зонд-скаут был запрограммирован на возвращение к нам через минуту после установления контакта. Коммуникационный зонд получил ответ по ряду Фибоначчи уже двадцать пять часов назад.

— А чем должен заниматься коммуникационный зонд, пока скаут летит к нам? — спрашивает Эмма.

— Следовать протоколу, конечно. Он переходит к использованию более сложного словаря, пытаясь вести более сложное общение. Основная цель — убедить артефакт в том, что мы образованны и мирно настроены.

За мои тридцать шесть лет жизни с человеческой расой я убедился, что оба этих пункта крайне сомнительны.

— Расстояние между нами и артефактом быстро сокращается, — говорю я. — Изначально мы хотели отправить зонд-скаут обратно к Бета, посмотреть, как продвигается взаимодействие, а потом вернуть к нам. Основываясь на нашей нынешней скорости и расстоянии до Бета, такой путь займет у зонда около сорока четырех часов — при условии, что мы запустим его прямо сейчас. Так что я считаю, что нужно отправить зонд-скаут обратно, а самим сохранить курс на сближение с «Форнакс» и продолжить строительство флота «Мидуэй». Что думаете?

В ответ мне звучит хор голосов:

— Я согласен.

— Согласен.

— Я за.

— Согласна с Джеймсом.

— Точка зрения Шарлотты заслуживает внимания, — отмечает Гарри. — Но я все же хочу знать, есть ли еще артефакты в нашей системе?

— Исследовательский зонд вернется в течение двенадцати часов и доставит всю информацию, полученную в результате пролета над Бета? — спрашивает Лина.

— Верно, — киваю я.

— А зонд-скаут вернется через сорок четыре часа с полными данными о первом контакте.

Тогда, я думаю, нам нужно придерживаться первоначального плана до тех пор, пока новые данные не заставят его изменить.

На этом собрание заканчивается. Шарлотта не рада, но каждый из нас высказал свое мнение. Экспедиция становится еще сложнее и запутанней, чем я думал.

* * *

Попасть в «пузырь» можно из любого отсека корабля — здесь концентрируется энергия всей команды, сталкиваются наши мнения, и в буре обсуждения выковывается согласие делать так или иначе.

Но в нашей лаборатории Гарри, Эмма и я чаще всего думаем об одном и том же (за исключением ситуации с поддержанием баланса между здоровьем Эммы и ее загруженностью работой). Стоит нам троим уйти из «пузыря», как напряжение сразу пропадает. Гарри заключает меня в медвежьи объятия, Эмма присоединяется к нам, и я прижимаю ее к себе.

— Мы сделали это, — говорит Гарри. — Ты можешь поверить?

— Я нет, — шепчет Эмма. — Я выходила в космос, надеясь, что моя работа однажды приведет к созданию человеческой колонии. Но то, что происходит сейчас, — контакт с чужеродной формой жизни — это просто за пределами моих самых смелых мечтаний.

Я рад снова видеть ее такой: радостной, воодушевленной, словно она вернулась в детство.

Это лучший момент за долгое-долгое время.

* * *

До возвращения исследовательского зонда я с трудом могу заснуть.

Мы снова в «пузыре», смотрим, как он появляется на большом экране: внешне зонд выглядит просто как маленький астероид. Посредством коммуникационных панелей Мин передает зонду указания по стыковке, и, пролетев мимо нас, тот скрывается в открывшемся шлюзе, который мы специально для него приготовили. Когда внешний люк закрывается, в отсек вплывает Идзуми, одетая в свой скафандр. Она подключает зонд к кораблю, и программа, написанная Линой, сразу же начинает скачивать новые данные.

— Не ждите меня, — говорит Идзуми по радиосвязи, понимая, насколько мы все хотим увидеть артефакт, а сейчас каждая секунда на счету.

Пальцы Лины порхают над клавиатурой, обрабатывая полученные с зонда данные. На экране появляется видеозапись с камеры, и все взгляды тут же приклеиваются к нему. Отсек заполняет тишина.

На экране мы видим, как вдалеке появляется Бета. Солнце светит зонду в спину, освещая переднюю часть артефакта. Предыдущее фото было сделано сзади, и на фоне яркого Солнца он казался просто темным размытым пятном. Чем ближе зонд к Бета, тем больше меня удивляет внешний вид артефакта. Во-первых, его размер и форма. С такого ракурса он кажется круглым, но пока непонятно, видим ли мы шар или торец цилиндра. Но он огромен — наверное, больше одного-двух километров в диаметре. В правом нижнем углу экрана мы видим расчеты, производимые зондом.

Приблизительная ширина: 2,4 км.

Приблизительная высота: 2,4 км.

Я почти угадал.

Зонд подлетает ближе под небольшим углом, а не лоб в лоб, и камера фокусируется на гранях артефакта.

Я сижу, открыв рот от удивления, а сердце начинает биться чаще. Это не круг, а шестигранник. Гигантский шестигранник. Этот факт для меня — словно кузнечным молотом по голове.

Эмма замечает, что я с трудом борюсь с головокружением. Видя ее вопросительный взгляд «Что случилось?» я едва качаю головой, надеясь, что больше никто не обратит на это внимания.

Зонд еще ближе, и мы можем видеть, как солнечные блики играют на поверхности Бета. Кажется, что мы смотрим на озеро, сверкающее в утренних лучах. Или как будто матовое море обсидиана бьется в шестиугольные берега. На плоскости нельзя увидеть никаких линий или выступов.

По-моему, я знаю, что будет дальше, но боюсь это увидеть. В этот раз я боюсь оказаться правым.

Когда зонд пролетает вдоль артефакта, на экране замирает изображение боковой стороны артефакта. С такого расстояния он кажется очень тонким, как парус на фоне Солнца. По оценкам зонда, глубина поверхности составляет около трех метров, и при мысли об этом мне становится не по себе. Нужно собраться.

Форма артефакта и есть ключ к пониманию того, что мы сейчас видим. Шестигранник. В природе такая форма встречается не просто так: пчелиные соты, глаза насекомых…

Почему шестигранник, а не круг?

Потому что круги нельзя соединить.

Вот и все.

Что это значит для человечества, я пока не могу сказать. Но вот гипотеза у меня есть, и она довольно безрадостна.

Изображение на экране снова приходит в движение, демонстрируя заднюю часть Бета. Никаких знаков или отметок, только еще один таинственный бассейн, на котором, правда, уже нет отражений. На фоне космоса его можно было бы вовсе не заметить, если бы Солнце не подсвечивало грани.

На экране бегут строчки данных, которые тут же начинает зачитывать Лина.

— Все тесты на излучение негативны. Что бы это ни было — оно идет бесшумно, как и мы.

— Давайте обсудим, что мы только что видели, — говорит Мин, как только видео заканчивается.

В глубине души я боюсь повторения яростных споров. Григорий спрашивает, может ли артефакт быть живым, например, как гигантское насекомое. Сам Мин предполагает, что это часть потерпевшего крушение корабля. Шарлотта, в свою очередь, настаивает на том, что объект, чем бы он ни был, может общаться, а значит — обладает интеллектом.

Глубоко задумавшись, я с трудом могу услышать свое имя. Один раз, два, три… Мин зовет меня.

— Джеймс, Джеймс!

— Да, я тут.

— Ну, что думаешь?

— Я думаю… мне нужно время.

Следует долгая пауза, которая прерывается голосом Гарри:

— Мне тоже. И вообще, я думаю, что это для всех нас будет отличной идеей.

* * *

Когда мы возвращаемся в лабораторию, Эмма отводит меня в сторону.

— Ты что-то знаешь.

— Возможно… А может, и нет.

— Джеймс, скажи мне.

Я не могу ей сказать до тех пор, пока сам не буду уверен.

— Нужно больше данных.

* * *

Дополнительные данные мы получаем через десять часов, что на четырнадцать часов опережает график. Мои худшие страхи подтверждаются.

— Скаут вернулся от Бета, — говорит Мин своим неизменным спокойным тоном. — А коммуникационный зонд, обменявшийся с артефактом цифрами Фибоначчи, по-прежнему не отвечает.

— Неисправность? — спрашивает Шарлотты.

— Возможно, — тихо отвечает Гарри.

— Скаут вернулся рановато, — переходит к сути дела Григорий.

— Да, — кивает Мин. — Он двигался к Бета, когда встретил потерявший управление коммуникационный зонд.

— Сколько было времени?

Мин в непонимании поднимает брови.

— Когда он, — Григорий с трудом подбирает слова, — стал неактивным?

Мин бросает взгляд на планшет.

— Как только установил первый контакт.

С трудом сглотнув, я стараюсь не показывать своих эмоций. Я чувствую себя так же, как в тот день в суде, когда судья приговорил меня к тюремному заключению без права на условно-досрочное освобождение. Впрочем, есть одно отличие: сейчас я не единственный несправедливо обвиненный. Со мной вся человеческая раса, чье преступление заключается только в том, что ее угораздило родиться не на той планете не в то время.

Григорий возвращает меня от размышлений к разговору.

— Артефакт атаковал его, как и самый первый зонд МКС.

— Но все же это может быть и неисправность, — осторожно вставляет Лина, и только Шарлотта стоит на своем:

— Нам нужно было быть там.

Эмма реагирует неожиданно быстро, и я этому очень рад.

— Я думаю, нам нужно обсудить, что делать дальше.

— Я согласен, — говорит Мин.

Все переводят взгляд на меня.

— Нужно быстро вернуть коммуникационный зонд и выяснить, что с ним случилось.

31
Эмма

Джеймс что-то знает, но нам не говорит.

Большую часть нашего путешествия я злилась на него за то, что он делится своими мыслями — большей частью о моем здоровье. Теперь я в ярости от того, что он не делится ими, и меня это бесит. Как я смогу ему помочь, если он даже не разговаривает со мной?! С того момента, как мы посмотрели это видео с зонда, он ходит так, как будто на его плечах тяжесть целого мира.

Флот зондов был запущен с конкретной задачей: сначала исследование и осмотр объекта, затем контакт и только после этого — атака. Однако мы точно не знаем, был ли сеанс связи неудачным. Возможно, проблема заключается в технике.

На следующем собрании в «пузыре» Григорий настаивает на том, чтобы мы продолжили действовать согласно плану и отправили к Бета зонды с рельсовыми пушками. Шарлотта, как обычно, против такой затеи, как, впрочем, и я, Лина и Идзуми. Мин же предлагает вывести вооруженные зонды на позицию, но пока оставить их выжидать.

Джеймс просто слушает, а затем встает из-за стола со словами «Нам нужно выяснить, что случилось с коммуникационным зондом. До тех пор мы не можем ничего сделать». И просто уходит. Ничего не обсуждая и ни с кем не споря.

Мы с Гарри находим его в лаборатории, задумчиво склонившимся над планшетом.

— Что это было? — спрашиваю я.

— Что?

— В «пузыре». Ну, не знаю, побег от конструктивной дискуссии?

— У нас нет для этого времени.

Он передает мне планшет, на котором открыто схематичное изображение нового зонда. Он невероятно маленький и сверх-сверхбыстрый. Да… Это потребует огромного количества энергии. Новый флот будет называться «Гелиос», и в него войдут три таких миниатюрных зонда. На каждом из них мы установим коммуникационные панели, чтобы можно было обмениваться данными. Несмотря на размер не более трех спаянных вместе четвертаков, такие панели будут обладать всеми функциями стандартных, включая беспроводную передачу информации.

— Нужно отправить зонды-скауты к Солнцу по вектору артефакта. Они проведут высокоскоростной осмотр данного сектора. Все, что нужно, — только видеозапись и бесшумное перемещение. Все, что они увидят, нужно будет отправить на Землю.

— Я согласен, — тихо отвечает Гарри.

Что бы сейчас ни происходило — Гарри понял, что это. А может быть, Джеймс уже сказал ему о своих соображениях на этот счет? Мне он не сказал ни слова, и мысль об этом меня бесит. Но я достаточно хорошо знаю Джеймса, чтобы понять, что сейчас он не хочет говорить. Он хочет сделать все как надо, и при этом максимально быстро.

— Хорошо. Давайте так и сделаем.

* * *

За всю свою жизнь я никогда не работала так напряженно и так быстро. Всего лишь через тринадцать часов после того, как Джеймс показал мне чертежи зондов «Гелиос», они уже были запущены. Даже рельсовая пушка тяжелее их, но наш корабль сотрясался от винтика до винтика, пока эти малыши один за другим выстреливались в глубину космоса.

Что же Джеймс хочет найти? Почему он внезапно так сильно испугался?

* * *

Когда наш корабль встречается с «Форнакс» и проходит с ним бок о бок, обе команды собираются вокруг иллюминаторов, чтобы наконец увидеть друг друга.

По внешнему виду, на корабле-близнеце незаметно никаких повреждений. Никаких следов выстрелов или ударов космического мусора. В то же время корабль выглядит меньше, чем «Пакс», и он как будто бы не соответствует чертежу, который нам показывали на предполетном брифинге. Выступающие в стороны «рукава» сейчас значительно короче.

Рассмотрев множество вариантов того, как передать запчасти к зондам с одного корабля на другой, мы сошлись на том, чтобы пристегнуть их друг к другу. Контейнеры с компонентами зондов мы закрепим на тросах и перетащим на «Пакс», как белье на веревке. Во время такой сцепки мы, в том числе, сможем очень быстро обменяться информацией. Поскольку мы по-прежнему не излучаем при движении никаких волн, пока будем находиться так близко друг к другу, то сможем передавать данные по кабелю в любых объемах — например, видео с исследовательских зондов.

Важнее всего то, что мы можем даже организовать видеоконференцию, чтобы обсудить проблемы, не собираясь двумя командами на одном корабле.

Для пристыковки и передачи груза по тросам как раз пригодятся роботизированные манипуляторы, а поскольку я единственная, у кого есть опыт подобных операций, то именно я ими и управляю.

Вообще, мне даже нравится, это позволяет отвлечься, пока команды заняты переговорами. После теплых приветствий они быстро обсуждают полученные данные и результаты экспериментов. Джеймс направляет беседу, но по какой-то причине конкретных решений они не принимают. Встреча проходит весело, чувствуется воссоединение друзей, несмотря на то что, со слов Джеймса, команды виделись перед стартом лишь один раз. Между ними определенно существует связь, выкованная в тяжелых условиях космического путешествия.

Когда я впервые оказалась на борту «Пакс», то чувствовала себя лишней. Незваным гостем на самом дерзком проекте в истории человечества. Но Джеймс и вся остальная команда сразу начали общаться со мной как с равной, приняли меня и сделали частью каждого аспекта жизни на корабле: работы, обсуждений, даже неприятных споров. Я стала частью семьи. Но сейчас по какой-то причине я ощущаю себя как приемный ребенок, впервые оказавшийся на встрече давно не видевших друг друга членов семьи. Кажется, что у всех собравшихся есть какая-то своя, не известная тебе история, а все, что я могу, это только слушать из кухни, куда меня отправили, чтобы не мешала, пока все разговаривают.

По правде говоря, меня тут вообще не должно быть.

Когда я, наконец, заканчиваю переносить последний контейнер в открытый грузовой модуль, то складываю механическую руку-манипулятор и остаюсь за пультом управления, сразу за стеной «пузыря», не зная, что мне делать. Должна ли я войти и представиться? Я ведь их хорошо слышу — они обсуждают восстановление сбитого артефактом зонда. Джеймс все ходит вокруг да около, как будто выигрывает время, но для чего?

Когда он вдруг заходит ко мне в модуль, я вздрагиваю от неожиданности.

— Привет.

— Привет, — отвечаю я, прижав руку к груди.

— Ты в порядке?

— Ты меня напугал.

— Какие-то проблемы?

— Нет.

Он переводит взгляд на экран камеры, показывающей отсек с контейнерами.

— Все уже погружены?

— Да, я закончила.

— Ясно… Чем теперь занимаешься?

— Я… Не знаю… Ничем, наверное.

Он мягко берет меня за руку.

— Я знаю. Пойдем, там несколько ребят очень хотят с тобой познакомиться.

Перейдя в соседний отсек и пристегнувшись к столу, я смотрю в улыбающиеся лица команды «Форнакс».

— Ребята, это командир Эмма Мэтьюс, — Джеймс указывает на меня, — единственная выжившая в катастрофе на МКС. А в нынешней миссии она именно та, благодаря кому мы смогли запустить так быстро такое большое количество зондов. Мы с Гарри по сравнению с ней — просто безрукие неумехи.

Так сильно я не стеснялась со средней школы.

— Ну, в этом я сомневаюсь.

— Не верьте ей, — добавляет Гарри, — она настоящая звезда.

Затем Джеймс поименно представляет мне всю команду «Форнакс», а они приветствуют меня каждый на своем родном языке.

— Bonjour.

— Ciao.

— Привет, Эмма.

* * *

— Рад познакомиться, Мем, — говорит Дэн Хэмпстед.

И вот я снова часть семьи.

— Последнее, что мы должны обсудить, это теперешний план действий. Задачи флота «Мидуэй» я вам уже рассказал — мы запустим его, как только он будет готов. После этого мы собираемся выяснить причину молчания зонда «Януса» по его возвращении. Думаю, составить подробный план, не зная, что на самом деле произошло, просто невозможно.

Обе команды согласно кивают.

Антонио — навигатор с «Форнакс» (аналогичный нашему Мину) — начинает говорить первым:

— Звучит вполне здраво. Слушайте, мы уже давно все обсуждаем, но без возможности конструировать зонды «Форнакс» лучше занять наступательную позицию.

Ни одна из команд не издает ни звука.

— Раз уж мы говорим об одном и том же, — заявляет Дэн Хэмпстед, — хочу напомнить, что ядерные заряды — это не то же самое, что зонды. Ими надо управлять, а это означает обязательный обмен данными. Артефакт может применить маневр уклонения или перенаправить заряд обратно в наш корабль. Куда бы мы ни выстрелили, заряд точно должен туда долететь, и мы должны сознавать следующие за этим риски.

Смысл предельно ясен: как только будет произведен залп — обратной дороги нет. Но в команде «Форнакс» нет и тени сомнения, только немеркнущая решимость. Их акт самопожертвования одновременно демонстрирует их смирение и вдохновляет нас.

— Я со всем согласен, — говорит Джеймс. — Посмотрим, что мы выясним при анализе коммуникационного зонда, и потом будем действовать. — Подняв голову, он оглядывает команду «Форнакс». — Я рад вас всех здесь видеть.

* * *

Через час корабли расстыковываются и начинают удаляться друг от друга. Думаю, сейчас на «Пакс» каждый думает о том, что это был последний момент, когда он видел команду «Форнакс».

* * *

Когда наконец возвращается коммуникационный зонд, нам приходится пристыковать к нему скаута, чтобы с его помощью завести внутрь отсека.

Вся команда собирается в «пузыре», пока Лина, ссутулившись над планшетом, устанавливает соединение. И вот, наконец:

— Есть контакт.

— Когда у зонда отключилось питание? — тут же спрашивает Джеймс.

— Сразу после первого контакта.

— Отказ программного обеспечения? — Такой вопрос для Шарлотты закономерен.

— Возможно, но маловероятно, — огрызается Лина.

— И что нам может сказать зонд-скаут?

— Через такое соединение — немного. — Лина щелкает по планшету. — Коммуникационный зонд транслировал числа Фибоначчи через многочастотный передатчик. Ответ последовал от Бета после сорок шестого числа. Когда же зонд передал сорок восьмое, ответ артефакта не был числовым — он передал сложное сообщение. После этого лог обрывается.

— Нам нужно увидеть это сообщение.

— Согласен.

Отрываясь от своего планшета, Гарри не может удержаться от шутки:

— Мне подготовить номер для гостей? То есть, я имел в виду, грузовой модуль?

Раздается несколько смешков, однако Джеймс не реагирует. Он смотрит куда-то в сторону, и могу поклясться, что вижу, как в его умной голове крутятся шестеренки. Гарри уже почти успел покинуть отсек, когда Джеймс неожиданно тихим голосом говорит:

— Нет.

Все замирают.

— Нет, Гарри, мы должны оставить его вне корабля. — Пока Гарри не успел ответить, он продолжает: — Эмма, используй роботизированный манипулятор, чтобы отцепить его от скаута и прикрепить кабель для передачи данных. Лина, нам нужен файрвол, но не только программный, а полная изоляция.

— Конечно. Я могу подсоединить систему напрямую к кабелю, так что зонд не будет иметь никакого доступа к кораблю.

— Хорошо.

— А можно узнать, что вообще происходит? — раздраженно спрашивает Шарлотта.

— Зонд может быть троянским конем, — говорит Григорий.

— Да, — Джеймс все еще не поднимает взгляд. — Это сложное сообщение может быть вирусом. Или же артефакт смог выключить зонд каким-то другим путем. И, в конце концов, может быть, он просто вышел из строя. В любом случае мы должны выяснить, что случилось, — и при этом очень быстро.

* * *

Контрольный отсек переполнен людьми. Я сижу за панелью управления роботизированными манипуляторами, Лина работает на планшете, который подключен напрямую к линии передачи данных с зонда, а Джеймс, Гарри, Мин и Григорий толпятся у нас за спиной.

Со второй попытки мне все же удается подключить кабель в гнездо зонда.

Пальцы Лины в этот момент очень быстро что-то набирают на планшете.

— Он мертв, никакого ответа. Даже диагностику нельзя провести.

Снова повисает тишина, и снова все взгляды устремляются на Джеймса, который смотрит куда-то вдаль.

— Открой его.

— Прямо там? — восклицает Григорий. — Да мы же…

— Я знаю, насколько быстро мы движемся. — Голос Джеймса не выражает ровным счетом ничего. Он даже не смотрит на Григория, его глаза прикованы ко мне. — Активируй камеры на манипуляторах и очень аккуратно открой. Это очень важно.

Теперь мои нервы напряжены до предела, а пот того и гляди начнет капать с ладоней. Действительно, ничего сложного. Просто надо провести операцию в открытом космосе на скорости в несколько тысяч километров в час, при этом не снимая с рук пекарских рукавиц. Если я сейчас выпущу зонд из импровизированных механических рук, то он навсегда канет в черные глубины космоса, подобно песчинке, сдуваемой с руки на поверхность пляжа. Тогда мы потеряем нашу единственную зацепку для ответа на вопрос «что же произошло» — вот так все просто.

Я киваю и отвечаю максимально беззаботным тоном:

— Что я ищу?

— Сначала посмотрим, что с ним случилось. Разделяй его как луковицу, медленно, и ищи диск с данными. Ты знаешь, где он находится.

Естественно, я знаю! Я же сама построила этот зонд и своими руками прикрутила диск туда, где он сейчас находится, — к центральной шине. И, конечно, у меня есть умения и опыт такой работы.

Но сейчас я боюсь. Боюсь его откручивать, но в то же время хочу быть той, кто это сделает, потому что моя команда на меня рассчитывает. В прошлый раз… Я их потеряла, и тяжесть от потери пронесла уже почти полпути до Солнца, ни на секунду не переставая помнить о них. Наверное, я никогда не смогу их забыть, но где-то глубоко внутри я уверена, что то, чем я сейчас занята, поможет мне. Собственно, мне уже помогло все время, проведенное на «Пакс».

Джеймс смотрит на меня, не спуская глаз, и я стараюсь дышать спокойно.

— Хорошо.

— Сними с него и черный ящик. Если операция пойдет не так, как нам хочется, и тебе придется выбирать между диском с данными и черным ящиком — выбирай черный ящик.

Я киваю. Это была идея Гарри: создать еще один диск с данными, запрятать его глубоко внутри зонда, максимально защитить от повреждений и настроить копирование на него данных от всех систем в реальном времени.

С помощью роботизированных манипуляторов я аккуратно снимаю панели обшивки, и, стоит мне их отпустить, как в ту же секунду они улетают вдаль, точно парашютики одуванчика, унесенные в пустоту космоса.

После обшивки я пытаюсь снять внутренний кожух, но замечаю, что манипуляторы испытывают сильное сопротивление. Не понимаю — почему?

Джеймс подплывает ближе, изучая экран.

— В чем дело?

— Слишком большое сопротивление. Как будто крепление застряло или как-то удерживается.

— Попробуй лазер.

Я нервно сглатываю.

Удерживая зонд одной механической рукой, второй я активирую лазер и отрезаю часть корпуса, открывая взгляду внутренности зонда.

Все провода внутри спутаны в клубок, искорежены, а их яркие цвета напоминают акварель, обильно смытую водой. Все печатные платы расплющены, а резисторы, конденсаторы и диоды выглядят как маленький город, сожженный дотла.

— Что произошло? Что могло так сделать? — Шарлотта первой нарушает молчание. — Солнечная вспышка?

— Это явно не природный феномен, — говорит Григорий и, не давая Шарлотте себя перебить, заканчивает фразу: — Это просто статистически невозможно.

— Скоро узнаем, — шепотом произносит Джеймс. — Продолжай, Эмма. Давай, разделывай его.

Пять минут спустя я уже вижу на экране жесткий диск.

— Заноси его в грузовой модуль.

Следующий час невероятно выматывает меня, однако абсолютная концентрация приводит к успеху. Мне удается не только спасти диск с данными и черный ящик, но и собрать образцы вокруг зонда. Наконец я отпускаю распотрошенный корпус зонда, и он улетает вдаль.

В грузовом модуле, пользуясь уже меньшими механическими руками, я подключаю черный ящик к кабелю передачи данных, который соединен с компьютером Лины, защищенным файрволом.

— Я хочу увидеть это сообщение, — говорит Шарлотта, однако Джеймс быстро обрывает ее безапелляционным тоном:

— Сначала мы должны посмотреть видеозапись.

Лина нажимает пару кнопок, и на экране появляется картинка, сразу же приковывая к себе взгляды всей команды.

Вдалеке мы видим Бета, а зонд, устанавливавший контакт, довольно близко к камере.

На экране бегут цифры Фибоначчи — они белого цвета, но неожиданно возникает одно красное. Это ответ. Потом снова белое, и снова красное — наверное, то самое нечисловое сообщение.

В следующую секунду экран гаснет.

— Проиграй его еще раз, — просит Джеймс. — На две секунды назад, и замедли воспроизведение. Эта штука может писать сотню кадров в секунду, так что уменьши это число до десяти.

Воспроизведение возобновляется, и у всех от удивления открываются рты. Артефакт трансформируется. Шестигранник складывается внутрь себя, и объект начинает походить на заостренную с обоих концов фасолину. Она поворачивается торцом к зонду, и из самого острия вырывается вспышка.

Видео заканчивается.

Теперь я знаю то же, что Джеймс знал все это время, и то, что вслед за ним понял Гарри. Они не сказали мне, но теперь и так все ясно: мы на войне.

32
Джеймс

Мы отправляем на Землю «информационный камень» с видео, демонстрирующим, как артефакт поджаривает зонд. Григорий, Гарри и я проводим несколько часов в споре о том, как вообще это возможно. Излучение и бомбардировка заряженными частицами — это лучшее, что рождается в наших головах. Мы даже решаем дополнительно укрепить зонды «Мидуэй» против возможных атак, хотя я не уверен, сработает ли.

Шарлотта часами сидит над сообщением, переданным артефактом, однако расшифровать его не получается. Я рад, что она попыталась, но не думаю, что даже такой умный человек, как она, может это сделать.

Думаю, я знаю, что произошло. Зонд передал просто сообщение. Артефакт, предполагая, что перед ним дружественный объект, ответил правильным числом Фибоначчи, а затем послал закодированное сообщение на родном языке. Когда зонд не ответил на него, Бета понял, что они, как говорится, вовсе не в одной команде.

Спор по поводу дальнейших шагов был на удивление коротким. Мы отправляем скаута к «Флоту Януса», а по прибытии он отдает приказ открыть огонь из рельсовых пушек по Бета. Мы решили попробовать заполучить больший образец артефакта, полагая, что от попадания кусок отколется так, как нам нужно. Транспортный зонд, который потом доставит его к нам на корабль, мы запустили еще вчера.

За завтраком меня осенило, что полученный осколок будет первым инопланетным артефактом, доставленным на Землю: часть чужого корабля, возможно, захватчика, взятая с целью изучения и поиска пути к тому, как нам его уничтожить и защитить себя.

С момента просмотра видео я очень много думаю. Материал корпуса артефакта абсолютно точно податлив, или, как минимум, разбит на очень небольшие сегменты, благодаря чему объект может менять форму. Сколько уже раз за миссию вся команда спорила о том, что такое артефакты! Могут ли они быть живыми существами, или роем, движущимся сквозь космос? Или машинами, зондами, схожими с теми, которые запускаем мы сами? А может быть, это корабль, заполненный существами, гораздо меньшими нас по размеру? Все возможно. Однако у меня нет ничего, что помогло бы открыть правду.

Но скоро я найду ответ.

Настроение на нашем корабле поменялось: мы стали меньше говорить и меньше улыбаться, из-за чего напряжение практически чувствуется в воздухе. Наверное, схожие чувства охватывали жителей всей Америки после атаки на Пёрл-Харбор — гнетущее предчувствие грядущей битвы. Мы все знаем, что к ней никогда нельзя подготовиться, но мы должны вступить в бой за наших любимых и за весь человеческий род.

Я знаю, Эмма думает, что я предал ее, не сказав сразу о своих догадках. Надеюсь, теперь она поймет, что тяжесть этого знания очень — очень! — высока. Сейчас совершенно ясно, что сложность принятых нами решений привела нас туда, где мы есть. Например, Эмма до сих пор несет на своих плечах тяжесть гибели команды МКС. Это гложет ее изнутри, хотя она и не признается мне, а возможно, и себе.

Еще я точно знаю, что Эмма беспокоится о своей сестре и ее семье. Она записала для них видеописьмо, которое мы отправили в информационном камне на Землю (хорошо, что емкость позволяет вместить огромное количество данных). Подобные сообщения записала вся команда, и хотя я не знаю, что они говорили на китайском, японском, немецком или русском языках, сообщения Гарри, Эммы и Шарлотты следовали одному шаблону: найдите безопасное место, переждите, и в конце всегда «я люблю тебя».

Я единственный, кто ничего не отправил. Была мысль послать письмо брату, но сомневаюсь, что он вообще взглянул бы на него. Он не хочет ничего обо мне слышать, так что если это будет конец, то я, так и быть, выполню это желание и оставлю его в покое.

Я бы хотел связаться со своим другом Оскаром, но раскрыть его местонахождение никак нельзя — это тоже было бы своего рода предательством.

* * *

Когда приходит время запуска флота «Мидуэй», мы снова собираемся в «пузыре». При каждом разряде пусковой установки корабль вздрагивает и мелко вибрирует. Глядя на экран, нельзя увидеть вылетающий из пусковой шахты зонд — настолько высока их скорость. Остается только следить за бегущими значениями характеристик, убеждаясь, что все запуски прошли успешно и системы функционируют исправно.

Зонды отправятся от Солнца в глубину нашей системы, стараясь найти несущий корабль, запустивший два артефакта. При условии, конечно, что он вообще там есть. Вектор запуска теперь направлен в сторону, обратную нашему движению, так что, в отличие от «Флота Януса», теперь отдача рельсовой пусковой установки толкает нас вперед. Понимая это, Григорий потратил даже больше энергии на пуск — настолько больше, что нашему кораблю ее не хватит, чтобы вернуться домой. Может быть, мы сможем запустить один спасательный модуль в сторону Земли, но я ни капли в этом не уверен. При этом мы никогда не обсуждали возможность использования энергии реактора, а приняли это решение спонтанно. Все знают правду: мы вынуждены будем остаться здесь. На войне важно лишь знать, насколько велик твой враг и где он, а наши жизни гораздо менее важны.

В той или иной степени, я думаю, все понимали, что это билет в один конец. Теперь же не осталось и капли сомнений: домой мы не вернемся.

* * *

Лина невероятно умна. Она смогла переработать алгоритм коммуникационных панелей, и теперь мы можем получить от зондов изображение артефакта. Прорыв состоит в том, что нам не обязательно иметь камеру с высоким разрешением, чтобы увидеть происходящее, потому что практически все в космосе черное. Решение, предложенное Линой, заключалось в том, чтобы сделать фотографию, но не записывать в память черные или почти черные пиксели. Поскольку они не хранят световую информацию, все, что нужно зонду, — записать местоположение Солнца относительно снимаемого объекта, чтобы потом программно добавить его и звезды на снимок. Плюс еще и в том, что, как только основное изображение стабилизировано, все, что должен делать зонд, это ориентироваться на так называемые «точки дельта» (как их называет Лина) — фрагменты изображения, по которым можно судить о его изменении.

Лучше всего то, что мы сможем наблюдать картинку в реальном времени. Для более быстрой передачи сообщения мы выстроим зонды в одну линию между нами и объектом. Как бы далеко мы ни находились, мы все равно сможем точно увидеть, что происходит.

Артефакт хочет уничтожить наш мир, но мы дадим ему отпор. Более того — мы сможем все увидеть своими глазами.

* * *

Каждый из нас может обедать не по расписанию, а когда проголодается. Привычка питаться меньше и чаще помогает правильно расходовать энергию и дольше сохранять продуктивность. Иногда мы встречаемся в коридорах между отсеками, но чаще всего все по уши заняты работой. Иногда кажется, что мы удаляемся друг от друга, подобно планетам, которые вращались по орбитам вокруг звезды, но после взрыва сверхновой они разлетелись в разные стороны, обожженные и расколотые на части.

Идзуми это не нравится, поэтому она собирает нас на обед в «пузыре», а мы надеемся воспользоваться этой возможностью, чтобы обсудить важный вопрос: что мы будем делать после того, как отколем выстрелом кусок от артефакта.

— Ответ очевиден, — говорит Григорий. — Произведем выстрел из ядерного оружия, установленного на «Форнакс», как только осколок выйдет из зоны поражения.

Как всегда, с ним согласны Мин и Лина.

Шарлотта сводит брови.

— Я не то чтобы не согласна… Наверное, это глупый вопрос, но как в космосе работает ядерный взрыв?

Я замечаю, что она не пытается просто противоречить, а ей действительно любопытно.

— Это хороший вопрос. — Голос Гарри звучит очень мягко, и он смотрит на Григория, давая тому возможность объяснить — все же это он инженер.

— Бомба, конечно, взорвется. — Пожимает плечами тот. — Ядерный распад не требует наличия никакого окислителя. Вопрос в том, что станет основной разрушающей силой. На Земле, конечно, основные разрушения становятся следствием взрывной волны и распространяющегося жара, но в пустоте космоса ничего из этого не будет — только радиация и плазма. Обычно при ядерном взрыве образуется плазменное облако — вот оно действительно может быть очень разрушительным и к тому же быстро распространяться.

— Спасибо, — коротко кивает Шарлотта и затем, прикусив на секунду губу, говорит: — Да, я за нанесение ядерного удара по артефакту, и, надеюсь, мы правильно рассчитаем время, хотя мне все это и не нравится. В то же время с расшифровкой сообщения я совсем не продвинулась, а учитывая те два потерянных нами зонда и разрушение МКС… — здесь она бросает быстрый взгляд на Эмму, но та никак не реагирует, — … я уверена, что артефакт — это наш враг.

— А мне достаточно и того, — замечает Мин, — что в большинстве областей космоса солнечная радиация значительно ниже нормы.

— Да, — соглашается с ним Шарлотта, — это тоже. Мы должны выяснить все, что только можно, включая и то, как их уничтожить.

Дальше я уже слушать не могу. Команда измотана и напряжена, но нас всех объединяет стремление действовать.

— Вопрос заключается в том, чтобы правильно выбрать время. — Я делаю паузу, но никто не произносит ни слова. — После того как мы отведем осколок на безопасное расстояние, следует сразу же произвести залп из ядерного оружия. Нам не обязательно выигрывать время, чтобы отправить сообщение или набрать нужную скорость. Благодаря каналу связи, созданному Линой, мы будем находиться на приличном расстоянии и сможем сделать снимки до выстрела и в момент попадания.

— А после выстрела? — спрашивает Идзуми.

— По крайней мере — не сразу. Взрыв уничтожит ближайшие зонды, а «Пакс» будет находиться очень далеко, хотя тоже получит небольшую дозу радиации. Через некоторое время после залпа мы пошлем несколько зондов, чтобы выяснить размер нанесенного ущерба.

План не вызывает споров, и теперь мы точно отправляемся на борьбу с артефактом. Все, что происходит позже собрания, — это словно обратный отсчет до события, способного изменить историю человечества.

* * *

Внезапно мы понимаем, что у нас осталось мало компонентов для двигателей, но есть достаточно запчастей, чтобы сконструировать две линии коммуникационных панелей: одну до артефакта Бета, а вторую — к «Форнакс». Во время предстоящей битвы мы сможем в реальном времени наблюдать за обоими.

На двух больших экранах, размещенных в «пузыре», идет обратный отсчет.

Время до активации линии связи с «Форнакс».

2:32:10

Время до активации линии связи с артефактом.

7:21:39

Я вымотан и понимаю, что нужно поспать, но я не могу. Нервная дрожь подобна звону будильника, который я никак не могу выключить.

И нужно сделать еще кое-что. По пути в лабораторию я слышу ясный и четкий голос Эммы. Это явно не разговор — слишком уж громко. Может, запись?

— Здравствуйте, мистер Льюис. Меня зовут Эмма Мэтьюс, я была командиром МКС в тот момент, когда случилась катастрофа. Хочу, чтобы вы знали, что очень сочувствую вашей утрате. Ваша дочь была прекрасным ученым и моим хорошим другом. Кроме того, она была самым главным шутником на станции. Помню, однажды…

Она начинает смеяться, но очень быстро веселье сменяется всхлипами. Наконец, она успокаивается, стараясь дышать глубже.

— Остановить запись. Удалить файл. Начать новый.

Я подхожу к слегка приоткрытой двери лаборатории и вижу около нее Гарри. Похоже, он тоже думает, что входить сейчас — не лучшая идея. Я делаю ему знак головой, и мы оба отправляемся в тренажерный зал.

Там я сажусь на велотренажер, а Гарри берет эспандер.

— Как, ты думаешь, все пройдет, Джеймс?

— Честно? Не знаю.

* * *

Когда я возвращаюсь в лабораторию, меня встречает тишина. Эмма крутит самодельный велотренажер, сидя за столом и что-то печатая на планшете. Услышав, что я вошел, она поднимает на меня покрасневшие глаза и улыбается.

— Привет.

— Привет. Как ты?

Это самый тупой вопрос, который только можно представить. Почему я так нервничаю?

— Нормально, — отвечает она. — Только что закончила записывать видеосообщения. В следующем «информационном камне» будет же свободное место?

— Конечно, будет. Изображения, которые отсылает Лина, очень маленькие, а больше нам ничего отправлять не нужно.

— Отлично.

— Слушай, я хочу тебе кое-что сказать до того, как мы доберемся до артефакта.

Она перестает печатать и крутить педали. До чего же мне неловко…

— Я, эм… раньше, когда я был… настойчивым относительно твоего графика тренировок — я просто беспокоился о тебе. Я не хочу, чтобы между нами было какое-то недопонимание или тем более конфликты. Не сейчас, не в конце… нет, конец тут ни при чем. Не хочу, чтобы мы ссорились, перед тем как окунемся во все это.

— Джеймс, я понимаю, почему ты это делал, и я это ценю. После этого ты для меня стал даже важнее, чем раньше. Все хорошо.

Она обнимает меня, и какое-то время мы не двигаемся. Я не хочу ее отпускать и думаю, что она чувствует то же самое.

* * *

Вернувшись в «пузырь», мы пристегиваемся к столу. Лица у всех хмурые, как на суде по пересмотру доказательств в деле об убийстве, караемом смертной казнью.

Отсчет на экране гласит:

Время до активации линии связи с «Форнакс».

0:15:04

Время до активации линии связи с артефактом.

5:04:33

Гарри в инженерной секции разговаривает с Григорием. Идзуми и Мин, стоя спиной ко мне, слушают у открытого люка.

Повернувшись, навигатор, не ожидая увидеть меня, восклицает:

— Джеймс!

— Привет.

Они смотрят на меня, не двигаясь.

— Чем заняты?

Гарри удивленно поднимает брови.

— Перепроверяем полетный план и запас топлива у ремонтного зонда.

Запуск планируется через десять минут, поэтому я искал Гарри. Мы уже сотни раз провели все вычисления.

Что-то не так.

* * *

Наконец мы устанавливаем с «Форнакс» связь. Видеоконференция и даже голосовое общение, вообще-то, не предполагались с такой последовательной связью, в которой недоступна высокая производительность, но мы доработали наш план. И часы тикают.

Знаю, мне нужно поспать, но я не могу. Поэтому сижу в лаборатории, стараясь подумать обо всем, о чем еще не успел.

В дверной проем проскальзывает Эмма.

— Я тоже хочу тебе кое-что сказать перед атакой.

— Да? — напрягаюсь я.

— Спасибо, что спас меня.

Я киваю. Не знаю, хотел ли я услышать это или что-то другое. Я чувствую… Не знаю что. Облегчение, наверное?

— Я тоже рад, что сделал это.

Она подплывает ближе, и я думаю, что она хочет меня обнять. Но вместо этого она кладет руки мне на плечи и, приблизившись, ласково целует меня в лоб.

* * *

На случай, если произойдет самое худшее, мы все надеваем скафандры, а шлемы и перчатки для удобства кладем рядом. Это чрезмерная предосторожность — спасать нас тут все равно некому, — но Эмма настаивает сделать именно так. Она все еще винит себя за то, что произошло на МКС, так что, если ей от этого будет легче, — я не против. Мы все не против — семья есть семья.

С планшетами в руках, мы не сводим глаз с экранов. Наконец, появляется артефакт — такой же, как и в прошлый раз: черный шестигранник на фоне Солнца.

На разделенном экране мы видим видеосигнал от «Форнакс», мчащийся в космосе наравне с нами. Из соображений безопасности мы идем на некотором расстоянии друг от друга, но все же не очень далеко, чтобы можно было поддерживать стабильную связь.

Я бросаю взгляд на Григория и Гарри.

— Какие мысли?

Григорий отрицательно мотает головой.

— Идем по плану, — отвечает Гарри.

— Давайте проверим все системы «Форнакс».

— Они готовы, — отвечает Эмма через несколько секунд, подняв глаза от планшета.

— Отдавайте команду нападающему зонду.

Я только что приказал атаковать инопланетных существ — это нечто.

Наши с Эммой глаза встречаются, затем мы оба переводим взгляд на экран. Эти секунды кажутся вечностью.

Залп, произведенный зондом, на экране выглядит яркой вспышкой. От артефакта откалывается кусок и улетает в сторону.

— Отделение образца прошло успешно, — сообщает Лина абсолютно безэмоциональным голосом.

— Идет процесс восстановления, — говорит Гарри. — До полной очистки радиуса поражения ядерным зарядом осталось девяносто три секунды.

— Я сообщила на «Форнакс», они подтверждают запуск обратного отсчета.

Бегут секунды, и, глядя на них, я понимаю, что ненавижу, когда не могу ничего сделать. Остается только довериться плану, ждать и надеяться.

Вдруг я чувствую, как под столом кто-то берет меня за руку. Ладонь теплая и влажная от пота — это Эмма. Я поднимаю на нее взгляд, но она не реагирует, и я просто сжимаю крепко ее руку в ответ.

— «Форнакс» делает залп, — объявляет Лина. — Ориентировочное время подлета до артефакта — тридцать семь секунд.

Я с трудом могу дышать. Чувства такие, что секунды жизни замедляются, и каждая из них тянется целый час. Невесомость и тишина все только усугубляют: нет чувства времени, никаких ощущений, если не считать Эмму, держащую меня за руку.

Идет обратный отсчет:

12

11

10

9

8

7

6

На экране с артефактом происходит какое-то движение. Огромный объект разворачивается, на его торце одна за другой сверкают яркие вспышки.

— «Форнакс»! Маневр уклонения! — кричу я.

Но уже слишком поздно. Белое световое копье протыкает корабль, вскрывая его, словно жестяную банку.

Артефакт не трансформируется, а просто становится белым, как раскаленная кочерга. Обратный отсчет до выстрела замирает на цифре «три», экран гаснет.

— Надеть шлемы! — кричит Эмма громким и сильным голосом, который я у нее никогда не предполагал. — И перчатки!

Она быстро защелкивает на мне шлем.

— Приготовиться к удару! — командует она, больше следя за тем, чтобы оделся я, чем натягивать свой шлем и перчатки.

Я только успеваю застегнуть перчатки, как корабль вздрагивает, отбрасывая меня на стену, но трос, удерживающий меня у стола, пружинит, и я притягиваюсь обратно, подобно игрушке йо-йо. Через иллюминатор я вижу, как один из модулей, находящихся на крыльях, отламывается и улетает вдаль, подобно силосной башне, сорванной штормом. Я же, как беспомощный землевладелец, смотрю ей вслед.

Всю команду так же болтает по «пузырю», как и меня. Везде в полной тишине плавают обломки оборудования. Единственный звук — свист воздуха из-за подъема давления в моем костюме. Я чувствую какой-то сладковатый запах, и это мне не нравится — так быть не должно, и так не было в прошлый раз, когда я надевал скафандр. В чем дело? Какая-то поломка?

Я поворачиваю голову, и в ту же секунду перед глазами все начинает плыть, как будто я пьян или нахожусь под действием наркотиков. Эмма метрах в трех от меня, без движения, с такими же остекленевшими глазами. Что с ней?

Я пытаюсь оттолкнуться от стены, чтобы дотянуться до нее, но ноги не слушаются. Что со мной происходит?

Нужно хотя бы дотянуться до стола, чтобы сдвинуться с места. Внезапно чья-то рука в перчатке хватает меня, и краем глаза я замечаю лицо Гарри. Хоть я и не могу услышать слов, но прочитать по губам то, что он говорит, достаточно просто: «Прости».

33
Эмма

Я просыпаюсь от худшего похмелья в своей жизни. По крайней мере, чувствую я себя именно так: голова кружится, и меня тошнит.

На мне нет ни шлема, ни перчаток.

Что случилось?

Все, что я помню, — это кошмар: наш корабль уничтожили — так же, как и МКС. И я снова пыталась спасти всю команду… Снова.

И снова мне это не удалось.

Я пристегнута ремнем к стене, и, стараясь дотянуться рукой хоть куда-нибудь, я замечаю Джеймса. Его лицо не выражает ничего, но я замечаю грусть в его глазах. Что ж, по крайней мере, я не одна.

— Что произошло? — Мой голос звучит со скрипом, словно по стене проводят наждачной бумагой.

Джеймс не отвечает, только отводит глаза. Наконец я отстегиваю ремень и могу свободно осмотреться.

Мы находимся в одном из вспомогательных модулей с маленьким иллюминатором, мягкими белыми стенами и экраном на одной из стен.

— Что это? — Мой голос все еще скрипит, хотя уже не так сильно.

— Это, судя по всему, наш дом. На какое-то время.

— Дом? Что…

— Пусть тебе расскажет Гарри.

Джеймс включает экран, и его тут же заполняет лицо Гарри. Судя по всему, он на своем спальном месте, поэтому говорит тихо.

— Привет, Джеймс, привет, Эмма. Команда выбрала меня, чтобы подготовить это видео. Точнее — заставила. Пожалуйста, я только передаю сообщение, так что надеюсь, вы не будете меня ненавидеть. — Он глубоко вздыхает. — Мы подумали и решили, что если что-то пойдет не так во время атаки на артефакт, то мы отправим вас двоих домой. — Следует пауза, после которой Гарри продолжает: — Мозга, подобного твоему, Джеймс, на Земле больше нет. Ты незаменим и даже в нашей команде всегда находился на шаг впереди всех. Если это война, то ее нужно вести силами роботов, а вы двое гораздо больше нужны нашей родной планете. И при этом мы нужны ей гораздо меньше.

Он снова останавливается, сглатывая. Видно, как нелегко даются ему эти слова.

— Эмма, ты восхитительный член нашей команды. Лучший, чем мы вообще могли ожидать. Но ты на это не подписывалась. Я знаю, что ты согласилась бы, но… И, кроме того, твое здоровье угасает, и ты не можешь больше здесь оставаться. Если кто и должен спастись — это вы двое.

Слова ударяют меня, как кремень по кресалу. Сознание разлетается на части, и его осколки остаются лежать совершенно недвижимыми. Из глаз льются слезы; боль разрастается так глубоко… Я даже не знала, что такое чувство вообще возможно.

Джеймс держится мужественно. Представляю, сколько раз он смотрел эту запись и как сейчас его душит грусть и злоба.

Осмотревшись, я замечаю велотренажер, эспандеры и упаковки с едой. Уже во второй раз за время своего пребывания в космосе я спасаюсь только благодаря бесконечной доброте других людей.

Гарри глубоко вздыхает.

— Джеймс, я понимаю, ты думаешь, как мы смогли это сделать. Это было действительно непросто. Пару раз мы чуть не попались. Лине пришлось подправить список запчастей, выкинув оттуда четыре самых больших двигателя, а Григорий и я сконструировали спасательный модуль, пока вы спали. Он больше, вместительнее и быстрее, чем тот, что есть на нашем корабле. Его возможностей хватит, чтобы вы вернулись на Землю в течение двух месяцев. — Гарри поднимает брови. — И, Джеймс, даже не пробуй хакнуть систему навигации. Она запрограммирована на связь с Землей, а Лина закрыла все дыры в коде, чтобы ты не смог взломать программу. Вы будете постоянно двигаться на автопилоте, беззвучно. Управление вернется к вам уже на подлете к Земле, но топлива, чтобы отправиться куда-то еще, у вас не хватит. — Его тон смягчается. — Мы сделали это, чтобы спасти вас, но это не единственная причина. Мы сделали это для своих собственных семей, потому что вы — их единственный шанс на выживание. Вы нужны им на Земле, чтобы разобраться во всем, изучить обломок артефакта и данные с «Мидуэй». Мы рассчитываем на вас, и, если вы смотрите это сообщение, значит, случилось самое худшее. Не ищите нас; если мы еще живы, то сейчас мы движемся за флотом «Мидуэй», чтобы узнать, что там. И есть еще кое-что, Джеймс. Мы с тобой были отличной командой, но совершенно излишней. Сейчас, когда вас нет с нами, команда полностью укомплектована. Тебя, Эмма, нам не хватает, но Мин и Григорий помогут мне сконструировать зонды — Он откашливается. — Мы скучаем по вам. Но доберитесь дома целыми и невредимыми, хорошо?

Джеймс нажимает кнопку, и видео исчезает. В отсеке повисает гнетущая тишина.

— Как ты думаешь, что случилось? — спрашиваю я.

— Я думаю… Артефакт засек готовящийся запуск ядерного заряда. Или засек связь «Форнакс» с ракетой, передал сигнал обратно, а потом нанес свой удар. Вряд ли такие разрушения мог нанести только взрыв боеприпаса. Думаю, артефакт вызвал что-то вроде самоуничтожения, запустив перегрузку двигателей.

— Зачем?

— Чтобы уничтожить всех врагов в ближайшем радиусе и скрыть факт самого своего существования. А может, он пытался уничтожить отколовшийся фрагмент.

— Думаешь, удалось?

— Не знаю. Зонд, который нес образец, должен был находиться на самой границе зоны поражения, а «Пакс» был гораздо дальше, и все равно его сбили.

— Я видела, как отвалился модуль.

— Я тоже.

Джеймс сидит, уставившись в стену. Что бы они там ни добавили в наши скафандры, я все еще чувствую себя немного не в себе, и, похоже, он тоже.

— Знаешь, Гарри был прав. — Я беру Джеймса за руку. — Ты нужен миру. У меня на Земле еще осталась семья, и я рада, что ты возвращаешься ради их спасения. Если кто и может это понять, то это ты.

— И все равно мне это не нравится, — тяжело вздыхает он. — Подобных друзей у меня не было давным-давно.

— У меня тоже.

* * *

Первую неделю нашего путешествия домой Джеймс работает не поднимая головы. Он перепроверяет каждый массив данных и пересматривает видео с «Пакс». Я знаю, что он делает: пытается спрогнозировать последствия и сомневается в правильности принятых решений. Де-факто он был командиром, поэтому сейчас чувствует свою ответственность и винит себя за провал.

Я прекрасно знаю — каково это; наверное, одна-единственная из всех. Интересно, есть ли еще какая-то причина того, почему меня отправили с Джеймсом? Наверное, да — я должна ему помочь с тем, что он чувствует, потому что он был рядом, когда я проходила через подобное. Именно поэтому я здесь.

— Слушай.

Он поднимает глаза от планшета.

— Нам нужен план.

Джеймс рассеянно кивает.

— И нужно составить расписание, если хотим справиться с этой проблемой — работать вместе, ты и я, день за днем. И еще каждый день выделим время для отдыха. Ну как, согласен?

— Да, конечно.

— Прежде всего, мы не можем изменить того, что произошло. А правда очень проста: ты смог довести экспедицию так далеко, как она бы никогда не добралась без тебя. Ведь мы опережаем изначальный график на несколько месяцев. Мы нашли артефакт, многое узнали о нем и даже смогли получить его образец. Это невероятно, особенно если помнить, с чем нам пришлось столкнуться.

Он поднимает на меня взгляд, и можно легко догадаться, о чем он думает.

— Команда «Пакс» все еще где-то там, и они рассчитывают на нас. — Я подплываю ближе к нему. — Они надеются, что мы доберемся до Земли, выполним поставленную задачу и вернемся за ними. Их спасение сейчас в наших руках, и возможно, что мы сейчас единственные, кто знает, что с ними случилось.

Я вижу, что он почти вернулся к жизни, как человек, пришедший в себя после комы и наконец-то понявший, для чего стоит жить дальше.

— Ты права.

— Я рада, что ты это понимаешь.

В уголках его рта возникает улыбка.

— Не привыкай к этому слишком сильно.

— И не надеялась. — Я отпускаю его руку. — Давай теперь решим основную проблему: как безопасно совершить посадку на Землю?

— Я уже думал об этом. — Он скрещивает руки на груди. — И основная опасность — если нас подстрелят еще в воздухе.

— Да… это действительно возможно.

— Насколько нам известно, на земной орбите больше нет действующих спутников. Если, конечно, они не запустили новые, пока нас не было. Добавим к этому и то, что мы будем приближаться к планете без какой-либо информации и передач вообще. Бесшумный подлет — самый безопасный. Первый артефакт — Альфа — может быть где-то рядом и легко перехватить наши сигналы.

— Значит, мы будем входить в атмосферу как неопознанный летающий объект.

— Да. Они не будут ожидать нас.

— Гарри сказал, что мы получим управление на подлете к планете. Известно, за сколько точно времени?

— Я проверил программу — примерно за сорок часов до приземления. Естественно, что наземные телескопы засекут нас гораздо раньше, равно как и установки противовоздушной обороны с ядерными боеголовками.

— Команда заверила, что Земля не собьет нас.

— Да, — тихо отвечает Джеймс. — Но лучше быть готовыми ко всему.

— Ты думаешь, что сможешь взломать программу Лины?

— Нет, без вариантов.

— У тебя есть другой план?

— Только его начало.

— Это другое дело.

* * *

Джеймс разобрал внутренности модуля, и теперь внутри все выглядит так, как будто там взорвалась бомба. Но, конечно, он занялся тем, что отвлекло его от мыслей о «Пакс», чему я рада, хотя это и добавило мне еще одну проблему.

Его план очень прост: радиолокационный буй. Мы поместим небольшой вещательный спутник в шлюз, после чего вытолкнем его наружу. Когда он отойдет на десять тысяч километров, то начнет передавать сигнал на Землю, который они получат задолго до нашего прибытия. Если же артефакт отреагирует на передачу, то он уничтожит только буй, а не нас.

В записи сообщения Джеймс ведет себя как параноик.

— Повторяю, — говорит он в микрофон, — ориентировочное время нашего прибытия остается неизменным. Ориентируйтесь на значения, указанные в предполетном брифинге. Мы достигнем Земли согласно первому числу на третьей странице и третьему — на странице восемнадцать. Полученное число — это дни.

— Да ты шпион, — говорю я, когда он сохраняет файл.

— Ну, мы же на войне, — пожимает он плечами. — Артефакт — или что бы это ни было — может располагать технологией, позволяющей понимать наш язык. Если они будут знать наше время прибытия, то смогут повторить ту солнечную аномалию в момент нашего подлета к Земле, даже если не смогут нас в этот момент видеть.

— У каждой войны есть какая-то цель: что-то, что каждая сторона хочет получить. Если мы предположим, что артефакт — или артефакты, — где бы они ни были, вызывают ту самую Долгую Зиму, то зачем им мы?

— Не знаю.

— Вот только не надо. Наверняка у тебя есть какая-то теория.

Джеймс кивает головой, закрывая на экране панель управления буем.

— Хорошо. Что мы знаем: Альфа атаковал первый зонд, Бета уничтожил «Форнакс» и пытался сделать то же самое с «Пакс», когда тот самоуничтожился. Оба артефакта шестигранные, а это означает, что их должно быть больше и они способны соединяться друг с другом. Они здесь по какой-то причине: может быть, из-за нашего Солнца, из-за нашей планеты или нас самих.

— И что ты думаешь?

Он молчит. Уверена, он знает, почему артефакты здесь, но специально не говорит мне, чтобы не волновать.

— Если он здесь из-за нас, — говорю я, — то Земля к нашему возвращению уже может быть захвачена.

— Это правда.

— Или она уже захвачена давным-давно. Чужие могу быть среди нас, подобно шпионам. — Я театрально вскидываю брови.

— Ну и воображение у тебя.

Да он даже не представляет — какое у меня воображение.

* * *

После сброса коммуникационного буя в спасательной капсуле начинается рутина: я работаю, он работает; мы постоянно обсуждаем, что нам делать по прибытии на Землю, как запустить больше кораблей по следам флота «Мидуэй»… Стоит сказать, что Джеймс не все мне рассказывает, особенно умалчивая о своих выводах. Впрочем, я на него не давлю.

После долгих рабочих часов мы играем в карты. Большую же часть времени мы заняты анализом данных с «Пакс» и разбором записи вооруженного столкновения с Бета. Дел полно, и я этому очень рада — хоть что-то может отвлечь меня от мысли о разрушении корабля и МКС.

Карточные игры большей частью какие-то пиратские, для которых нам предусмотрительно оставили колоду магнитных карт. При таких днях, когда не понимаешь — где день, а где ночь — главное, придерживаться графика. Солнце всегда светит нам в спину в отличие от земной поверхности, оно не всходит и не заходит. Мы имитируем наступление темноты, завешивая иллюминатор плотной тканью, потом пристегиваемся к стенам капсулы друг напротив друга и часами разговариваем до тех пор, пока один из нас не начнет зевать.

Однажды я прочитала, что после Первой и Второй мировых войн, когда солдаты возвращались через Атлантический или Тихий океан на огромных кораблях, длительное путешествие позволяло им победить в себе напряжение и страхи, вызванные войной, и приготовиться к тихой, мирной жизни дома. Наш полет очень на это похож. На «Пакс» были настоящие эмоциональные качели: стресс, проблемы, стресс, проблемы. Теперь же здесь только я и Джеймс, так что на какое-то время я забываю о замерзающем мире, шести товарищах по команде, которых мы оставили в глубине космоса, о своей сестре, обо всех, кто рассчитывает на нас — да вообще обо всем! Мы сейчас как будто в маленькой карманной вселенной. Все, что есть вокруг нас — действительно существует, но так далеко, как будто это какая-то проблема, которая никогда не случится. Время замерло, мы вращаемся друг вокруг друга, и в каком-то смысле — это восхитительно.

Иногда мы смотрим кино или сериалы, в основном старые, «Секретные материалы» или «Стартрек». Это подарок от Гарри, и его коллекция практически бесконечна. Когда Марлон Брандо произносит «Я мог бы стать претендентом», я сразу вспоминаю Гарри и его пародии. Смеясь и слыша смех Джеймса за спиной, я чувствую, как глаза наполняются слезами.

Я отталкиваюсь назад и даю ему поймать меня. Уперевшись в стену, мы опускаемся на пол, он обнимает меня, так чтобы я могла удобно устроить голову на его плече. Не помню, когда еще я была так счастлива.

* * *

Несмотря на то что я каждый день делаю физические упражнения, мои кости продолжают слабеть. Сильно слабеть. Когда мы прилетим на Землю, я не смогу выйти из капсулы — я выползу из нее и даже вряд ли смогу подняться на ноги. Куда бы ни пошел Джеймс, нужно будет попросить его двигаться помедленнее, ведь для него я готова сделать все, что угодно. Я не смогу его только удержать.

— Джеймс.

Он поднимает голову от своих карт.

— Я хочу поговорить о том, что произойдет на Земле.

— Давай. — Он сбрасывает бубновую семерку.

Я беру себе карту: крестовый валет. У меня уже есть один валет, но я не хочу рисковать собирать полный набор. Я уверена, скоро Джеймс скажет «пас», поэтому сбрасываю карту обратно в колоду, и она сразу примагничивается к столу.

— Я, скорее всего, не смогу ходить.

— А-га. — Он тянет карту, изучает ее и откладывает в середину ранее понравившихся. Наверное, выпало что-то стоящее. Сбросив карту, он продолжает говорить: — Нет ничего такого, чего нельзя было бы вылечить медикаментами и физиотерапией.

— Но для этого нужно время.

— Это правда.

Он выжидающе смотрит на меня. Я знаю этот взгляд, говорящий: «Твоя очередь тянуть карту».

Мне попадается карта Короля-Самоубийцы, и я втасовываю его обратно в колоду.

— Когда мы вернемся на Землю, ты должен двигаться дальше, а я буду сильно тебя тормозить.

Он опускает руку с картами, но не бросает их на стол.

— Я и буду двигаться. Мне ведь нужно приводить в действие последний разработанный план. Но прежде всего я отвезу тебя в самый лучший госпиталь в мире и не оставлю тебя раньше, чем буду полностью уверен, что тебя лечат и ты сможешь полностью восстановиться.

— Джеймс…

— Ты можешь не соглашаться, это твое право, и я его уважаю. Можешь ненавидеть меня или запретить мне это делать. Мне все равно, это меня не остановит.

Он тянет карту, быстро сбрасывает и кладет руку на стол.

— Ты проиграла.

Я встряхиваю рукой, выбрасывая карты. Джеймс всегда молниеносно производит все расчеты.

— Тридцать пять в мою пользу.

Взглянув на счет, я вижу, что победа в этом раунде принесла ему более ста очков. Игра закончена — он выиграл.

* * *

Несколько ночей спустя, вместо того чтобы пристегнуть себя к стене напротив, Джеймс укладывается в проеме между нами и смотрит через маленький иллюминатор на звезды.

Выбравшись из ремней, я спускаюсь к нему и ложусь рядом. Ради этих звезд я и прибыла сюда. У меня захватило дух, стоило только мне их увидеть. Но все, чего я хочу сейчас, это вернуться домой.

Он нежно берет меня за руку — точно так же, как я взяла его на «Пакс», за несколько секунд до удара артефакта.

Теперь я передумала. Больше я не хочу торопиться домой.

* * *

Неделей позже, когда мы только закончили просмотр одной из серий «Секретных материалов», я поворачиваюсь к Джеймсу.

— Скажи мне кое-что.

— Все, что угодно.

— Почему тебя посадили в тюрьму?

Он театрально пожимает плечами.

— Я… хочу пересмотреть свой предыдущий ответ.

— Почему ты не хочешь мне говорить?

— Потому что это может поменять твое отношение ко мне.

— Не поменяет.

— Но может.

— Я же все равно найду ответ в интернете, когда мы вернемся.

— Предположим, что интернет еще будет существовать.

— Да, предположим. Но почему бы тебе не рассказать мне все самому, своими словами.

— Расскажу, — он отводит взгляд. — Правда. Я никогда и никому… не рассказывал об этом раньше. Мне нужно время.

— У нас есть время.

Но, как выяснилось, недостаточно.

* * *

За семь дней до нашего прибытия я просыпаюсь и вижу Джеймса, сгорбившегося за основным терминалом. Стоит ему повернуться ко мне, как я сразу понимаю: что-то случилось.

— Что случилось? Что-то с кораблем?

— Нет, он в порядке.

Он отодвигается, и я могу теперь увидеть экран с изображением Земли. Это первая телеметрия от телескопа большой дальности. Я вижу привычные хлопья облаков, синий океан под ними, а на том месте, где должны находиться Соединенные Штаты, — просто белые просторы.

Земля замерзла.

34
Джеймс

Мы в двух днях от Земли, и сейчас есть и хорошие новости, и плохие.

Хорошие заключаются в том, что нас не собьют ни люди, ни пришельцы, пытающиеся собрать энергию нашего Солнца.

Плохая новость: похоже, у нас больше нет дома, куда мы так хотим вернуться. На снимках поверхности Земли, которые мы изучили, видно, что лед полностью покрыл Северную Америку и похоронил под собой Европу. Небольшие коричневые прогалины остались только в Северной Африке, на Среднем Востоке, а также есть небольшой островок в Австралии. Поскольку у нас изображение только освещенной Солнцем поверхности, то мы не можем увидеть наш мир ночью и не знаем, светятся ли еще там огни больших городов. Иными словами, для человечества, вполне возможно, начались новые «темные века».

Какие у нас шансы остановить все это? Я стараюсь не показывать весь свой пессимизм, чтобы не расстраивать Эмму, потому что новость о замерзшей Земле она приняла очень тяжело. Я знаю, что она беспокоится о своей сестре и ее семье, но я тоже беспокоюсь — в том числе обо всем мире в целом. И об Эмме в частности.

Интересно, насколько уменьшилось население планеты? Мир внизу, должно быть, проживает худший этап своей агонии: обитаемых зон все меньше, лед все ближе, человеческие орды борются за выживание. Нет, представить это невозможно.

Сейчас для меня и для здоровья Эммы главное — дисциплинировать себя. Поэтому после увиденных фотографий Земли мы стараемся спрятаться в ежедневной рутине дел.

Но я никак не могу не думать о том, как нам теперь быть. Ситуация на родной планете требует от нас пересмотра тщательно продуманного плана.

Сейчас десять утра (мы продолжаем пользоваться стандартом западного времени): я выполняю упражнения с эспандером, а Эмма крутит педали велотренажера, смотря видеозапись лекции по адаптивной робототехнике в Калтехе^[12]. Гарри предусмотрительно записал все лекции для Эммы в качестве непрерывного курса обучения с одной стороны и отвлекающего метода — с другой.

— Думаю, надо связаться с Землей, — говорю я, пытаясь отдышаться между подходами.

— Зачем? — Она даже перестает крутить педали.

— Чтобы понимать, где нам приземляться.

— Канаверал…

— До него может быть далековато.

Наш самодельный космический корабль не рассчитан на контролируемое приземление, а потому единственным выходом была бы посадка в океане. Наш план заключался в том, чтобы приводниться рядом с побережьем мыса Канаверал. Мы рассчитывали, что НАСА будет наблюдать за нами и сможет организовать спасательную операцию, но сейчас в таком исходе событий я уже не уверен. Космический центр Кеннеди покрыт льдом, как и все Соединенные Штаты, а удалось ли эвакуировать персонал НАСА и отслеживают ли они наше приближение — я не знаю. Возможно, они вообще не получали передачу с радиолокационного буя и не ждут нас.

После приземления нам определенно понадобится помощь, потому что я не смогу доставить нас на берег самостоятельно — и это только начало. Даже если нас каким-то чудом вынесет прилив, я не смогу тащить Эмму через ледяной мир в поисках цивилизации. Нам нужна помощь, иначе мы покойники: или в космосе, или на поверхности Земли.

* * *

Мы сидим, не отрывая взгляд от планшета, и ждем, когда наконец откроется линия связи. Осталось тридцать секунд.

— Если мы не сможем установить связь, где бы мы ни приземлились, — прошу, оставь меня.

— Эмма…

— Просто выслушай. В модуле безопасно: он может плавать, в нем есть еда и на какое-то время хватит энергии для обогрева. Ты сможешь найти помощь и вернуться. Если же ты захочешь идти вдвоем, то я буду тебя только задерживать — ты знаешь это.

Не люблю я такие разговоры…

— Этот мост мы перейдем, когда подойдем к нему поближе.

* * *

На экране планшета появляется сообщение:

Коммуникационный узел включен.

Напоминаем, что за удаленную связь взимается дополнительная плата.

Мы не можем удержаться от смеха. Приятно думать, что наша команда сохранила чувство юмора даже тогда, когда втайне планировала нашу быструю эвакуацию.

За время полета мы уже успели обсудить, кому первому нужно позвонить при открытии канала связи. Если мир охватила война, то раскрывать себя было бы довольно рискованно. Это значило бы поставить себя под удар и могло бы привести к взятию заложников или чему-то подобному. Ведь совершенно неизвестно, что нас ждет на поверхности.

Мы настраиваем передачу сообщения по закодированному каналу НАСА. Причина проста: их космическая программа и сеть подрядных организаций пока что самые обширные. Вместе с военными силами США у них точно есть возможность спасти нас. Мы ведь с Эммой тоже американцы — предположим, что Америка еще существует.

Я уже начинаю настраивать связь, но вдруг останавливаюсь.

— Ты хочешь говорить или предлагаешь мне сделать это?

— Мне все равно. Давай ты.

— Центр управления полетом Годдард, НАСА, частные космические суда и все, кто нас слышит: это Джеймс Синклер и Эмма Мэтьюс, два члена команды корабля «Пакс» приближаются к Земле. Нам бы пригодилась помощь.

* * *

Ответа нет. Ни через час, ни через два. Кажется, что каждая минута проходит в замедленном движении. Главное — постоянно быть занятым.

У меня есть план, что мы будем делать по прибытии на Землю. В каком-то смысле я разрабатывал его с тех пор, как пришел в себя в этой капсуле. И у этого плана лишь одна цель — спасти жизнь Эмме.

— О чем задумался? — спрашивает она спокойным голосом, но я понимаю, что она нервничает, ведь на Земле она будет в куда большей опасности, чем я.

— Думаю, надо расширить зону приема нашего сообщения.

— На Европу?

— Да.

Неоспоримый плюс корабля «Пакс» в том, что мы имеем доступ к кодировкам всех основных космических агентств: российского, европейского, японского, китайского и других.

От ESA^[13] — никакого ответа. И через четыре часа тоже.

— Что дальше? — спрашивает Эмма. — Еще больше расширим?

— Пока нет. Могут перехватить военные.

— Или народное ополчение.

Эмма боится, что произошло худшее, и, может быть, она права.

— Думаешь, это сделали мы? — мрачно и задумчиво спрашивает она.

— Что?

— Думаешь, все, что мы сделали — полет, атака артефакта, — это ускорило приход Долгой Зимы? Что-то типа ответного удара — заморозить Землю.

У меня были такие же мысли, но я не решался их озвучить. Хорошо, что я не знаю, правда ли это, потому что, если бы это оказалось правдой, — меня бы поедало это изнутри. Если мои действия там, в космосе, и принятые мной решения привели к гибели миллиардов людей… Не знаю, смогу ли я это пережить.

— Может быть, я не знаю.

Кажется, она читает мои мысли.

— Мы должны сделать то же самое, что и в прошлый раз, Джеймс.

После этих слов становится легче, но не очень.

Однажды я уже был осужден за то, что подверг мир опасности. Осужден и несправедливо признан виновным. После этого они отправили меня в космос, чтобы я спас их. Хоть я и старался изо всех сил, похоже, что я опять совершил то, за что меня посадили.

* * *

Мы лежим плечом к плечу на полу посередине модуля и смотрим на звезды через маленький иллюминатор. Обычно именно я задергиваю занавеску, но сегодня я начал проверять все запасы, пересчитывая каждую вещь, которую найду. В моей голове все найденное как будто состыковывается друг с другом, формируя грубый облик того, что мне нужно — устройство, которое вернет нас домой.

— О чем ты думаешь? — мягко интересуется Эмма.

— Ни о чем.

— Ты никудышный лжец.

— Думаю, это хорошее качество, — улыбаюсь я.

— Согласна. — Она делает паузу. — Ты уже думал, где мы приземлимся и как сделать лодку?

— Да, думал.

— И?

— Это просто. Все необходимые части есть у нас в капсуле. Я доставлю тебя в госпиталь, обещаю.

— Я тебе верю. Если кто и может это сделать, так это ты.

Мы вдвоем продолжаем смотреть в иллюминатор, не говоря ни слова. Я рад, что она здесь, рад, что команда отправила ее со мной — по множеству причин. Об одной из них до сегодняшнего дня я даже не догадывался: ради спасения ее жизни я сражаюсь гораздо яростнее, чем ради спасения своей собственной.

* * *

Следующим утром мы продолжаем транслировать сообщение по всем частотам, уже не закодированным. Это большой риск, как последний бросок игральных костей.

Ответ не заставляет себя долго ждать. В динамиках звучит грубый мужской голос.

— Мистер Синклер, это полковник Джеффордс из Атлантического Союза. Ждите, мы передаем ваше сообщение соответствующим службам.

— Атлантический союз? — шепчет Эмма.

— Похоже, они образованы недавно.

Я снова включаю коммуникатор.

— Понял вас, полковник. Ждем команды.

Через пять минут приходит второе сообщение — уже не от Джеффордса. Голос в динамиках также принадлежит мужчине с европейским акцентом и уж слишком хорошим произношением. Определенно он изучал английский как иностранный.

— Доктор Синклер, рад вас слышать. Меня зовут Сора Накамура, я представляю Тихоокеанский Альянс. Мы рады приветствовать вас дома. С нетерпением ждем вашей истории и хотим оказать посильную поддержку. Пожалуйста, подтвердите получение данного письма.

Интересно.

Эмма выключает микрофон и тут же задает вопрос:

— Ну и что ты думаешь делать?

— Нам нужно больше данных.

— Например, каких?

— Например, кто из них хорошие парни.

— А если таковых там вообще нет?

Она смотрит в самую глубину проблемы. Отчаянные времена обнажают все плохое в самых лучших из нас.

— Тогда мы выберем тех, кто с большей долей вероятности спасет нас. — Я снова включаю микрофон. — Мы слушаем вас, мистер Накамура.

— Отлично. Должен признаться, мы удивлены так быстро получить ответ. Наши коллеги из JAXA и CNSA^[14] очень хотят поговорить с вами. Сейчас мы готовим место для посадки и последующего восстановления на берегу Австралии. Там рядом есть лагеря выживших, и к тому же правительство Тихоокеанского Альянса располагается в Дарвине.

Затем его речь прерывается, как будто он кому-то что-то говорит мимо микрофона.

— Тихоокеанский Альянс… — Эмма отключает микрофон. — Очевидно, это группа стран, расположенных по берегам Тихого океана.

Она права. Накамура упомянул в разговоре космические программы Китая и Японии, а также лагеря в Австралии — вероятно, альянс и в самом деле организован по географическому признаку.

— Да, по-видимому, они собрались на территории теплой и бесплодной Австралии. Возможно, это просто последняя обитаемая зона в регионе. Япония, Китай и Индия могли объединить усилия вывезти туда своих граждан. Или, по крайней мере, тех, кого они смогли спасти.

— Интересно… — бормочет Эмма, задумавшись.

Я и сам не могу перестать думать о том, что произошло и каким образом организованы выжившие. Ясно, что все регулируется географическим положением и количеством населения. Тихий океан огромен, он покрывает более тридцати процентов поверхности Земли, а это больше, чем все материки, вместе взятые. Атлантический океан гораздо меньше — почти вполовину меньше Тихого. Понятно, что Америка согнала всех жителей в последние обитаемые области на своей территории, а оставшихся перевезла в Северную Африку, где в эпоху глобального похолодания климат все еще остается гораздо более подходящим для выживания. Судя по изображениям с телескопа, вся территория США сейчас покрыта льдом.

Другой фактор — население. Около шестидесяти процентов человечества живет на территории Азии. Это в два раза больше, чем в Северной и Южной Америках и в Азии, вместе взятых. Проще говоря, азиатским народам нужно больше свободного места. Поэтому Австралия с ее сухим и жарким климатом — это логичный выбор. Есть пара подобных областей в Юго-Восточной Азии, но там часто наступают сезоны дождей, а потому сейчас они покрыты снегом.

Так что вполне закономерно, что мир сейчас разделился на два лагеря, географически изолированных друг от друга. Вопрос в том, какой из них выбрать нам?

Иран, кстати, тоже остался не покрыт льдом, но сообщения от них не поступало. Интересно — почему.

Одно ясно точно: там, внизу, есть те, кто может нас подобрать, однако я не хочу превращать капсулу в лодку — это займет слишком много времени.

На связь снова выходит Накамура.

— Чтобы не терять время, мистер Синклер, мы просим вас передать данные, полученные в ходе выполнения миссии.

— Мне это не нравится, — говорит Эмма, не включая микрофон. — Они ведь уже должны были получить информационные камни.

— Может, и получили, а теперь запрашивают новые данные. А может быть, оборудование для получения беспроводных передач безнадежно утеряно в ходе борьбы за обитаемые зоны. Но да, мне это тоже не нравится. — Я задумываюсь на минуту. — Вообще, новые данные не смогут пролить свет на причины изменения земного климата, а лишь подтверждают надвигающуюся угрозу.

— Угрозу, которая гораздо больше, чем мы предполагали. Данные подтверждают враждебную природу артефактов, а это значит, что наш мир ждет куча неприятностей. Получение данных одной из сторон может развязать войну.

— Или же сейчас уже происходит что-то похуже, чем война.

— Точно.

— Чтобы отправить ее, есть и другая причина.

Она удивленно поднимает брови.

— Преимущество.

— Преимущество в чем?

— В нашей безопасности. Им нужны данные, и, как только они их получат, — мы им не будем нужны.

Эмма отворачивается. Такие разговоры, наравне с лицемерием и подозрением, выводят ее из зоны комфорта. Это мне в ней и нравится. Она настоящая, честная и, боюсь, слишком хорошая для того мира, в который мы возвращаемся.

Когда она снова поднимает на меня глаза, я продолжаю говорить монотонным голосом:

— Есть еще одна причина для того, чтобы ничего им не говорить. Нас могут слушать артефакты. Возможно, именно поэтому мы еще живы — они хотят узнать, что знаем мы, и именно поэтому еще ни Европейский Альянс, ни Тихоокеанский нас еще не подбили.

— То есть ты хочешь отвергнуть предложение Тихоокеанского Альянса?

— Это может заставить их форсировать события или стать причиной того, что нас уничтожат артефакты.

— И…?

— Мы выиграем время, — говорю я, включая радио. — Понял вас. Нам нужно некоторое время, чтобы подготовить наши данные к передаче. Мы свяжемся с вами.

— А по радиосвязи ты врешь гораздо убедительнее, — удивленно произносит Эмма.

— Врать проще, когда не видишь собеседника.

* * *

Больше ни одной передачи от Накамуры не было. Думаю, это говорит о многом.

Новый запрос на соединение приходит через два часа. Я слышу знакомый голос, и это для меня настоящее облегчение.

— Джеймс? Это Лоренс Фаулер. Прошу, ответьте, если слышите меня.

Его голос сейчас — это как глоток воды для человека, целый год шедшего по пустыне. Я кидаюсь к нему, словно он мой маяк надежды или мираж оазиса на самом горизонте.

Тут же нажав кнопку приема, я говорю с энтузиазмом:

— Мы здесь, Фаулер. Очень рады слышать вас.

— Взаимно, Джеймс. Слушайте, нужно решить, как поступить. Очень важно, чтобы именно мы подобрали вас. Тут произошли… определенные изменения.

— Вас понял.

— Мы сделали все приготовления. Посадочные координаты остаются без изменений: это место, где мы с вами впервые встретились. Возьмите широту и прибавьте к ней четвертое число с пятой страницы предполетного брифинга. Что касается долготы, то прибавьте к ней седьмое число с пятнадцатой страницы. Прошу подтвердить получение. Не повторяйте точные координаты.

Я открываю электронную версию предполетного брифинга и по памяти нахожу необходимые числа, после чего открываю карту с GPS. Федеральная Тюрьма Эджфилд находится на 33,76 градуса северной широты и 81,92 западной долготы. Я прибавляю числа со страниц брифинга, и полученные координаты меня немало удивляют. Это место вообще не в США, а в Средиземноморье, на берегу Туниса, и я очень-очень надеюсь, что ввел числа правильно.

— Подтверждаем, Фаулер.

— Прошу прекратить все сеансы связи. Мы ждем вас, Джеймс.

В ту же секунду на связь выходит Накамура.

— Джеймс и Эмма, мы перехватили ваш разговор. Очень ценим попытки Американского космического агентства обеспечить вам безопасную посадку, но повторяем: мы уже совершили все необходимые приготовления, а потому приземление на нашей площадке будет максимально удобным. У нас гораздо больше ресурсов и безопаснее местность вокруг посадочного стола. Пожалуйста, подтвердите получение сообщения и дайте знать, что летите к нам.

Эмма откидывается на спинку стула и вздыхает. Да и я уже начинаю нервничать.

— Слышим вас, Тихоокеанцы. Как вы уже могли заметить, наше судно это самодельная спасательная капсула, сконструированная из отсека корабля «Пакс». Скорость у нас значительно снижена, так что мы сообщим вам о своих возможностях к посадке чуть позже. Кроме того, мы продолжаем перенос данных для последующей передачи — это требует большого количества времени.

— Понимаем вас, Джеймс. Если вы сообщите другие координаты посадки, то мы готовы вас забрать и обеспечить безопасное восстановление. Ваша безопасность и успешное завершение миссии — наша основная задача.

— Успешное завершение миссии? — спрашивает Эмма, выключая связь.

— Данные. Им нужны данные.

— Фаулер о них даже не спросил.

— Он умнее их, и он хочет вернуть нас назад. Если хоть кому-то на поверхности на нас не наплевать — так это ему. И ему можно верить.

— Если веришь ты, значит, верю и я.

— Летим в Тунис.

— И что теперь?

— Теперь мы отдохнем. И постараемся не упасть с неба до тех пор, пока не доберемся домой.

35
Эмма

Мы готовимся к посадке. Раскладываем и закрепляем все вещи, рассчитываем вектор для приземления в заданной точке. Проблема не в топливе, а в том, чтобы сохранить целостность корабля.

И в том, чтобы мы остались живы.

Джеймс не выражает эмоций, но я знаю, что он волнуется так же, как и я.

Тихоокеанский Альянс продолжает попытки связаться с нами, но Джеймс им не отвечает. Он думает, так будет лучше.

До посадки еще несколько часов, и мы решаем провести это время вместе. Но мы не играем в карты и не смотрим фильм. Вместо этого мы включаем старую музыку — классический рок шестидесятых или семидесятых годов — и теперь лежим посередине капсулы, смотрим на звезды. Момент прекрасен, но боюсь, это последний раз, когда мне так хорошо.

Очень нежно, не привлекая внимания, он обнимает меня за плечо и прижимает к себе. В такой позе мы и лежим, если так можно выразиться, а точнее, висим в невесомости до тех пор, пока не начинает звучать сигнал тревоги. В отсеке эхом раздается компьютеризированный голос:

— Запущена процедура посадки.

Мы надеваем шлемы и проводим последнюю проверку всех систем своих скафандров.

— Увидимся на Земле, — говорит Джеймс с улыбкой.

— Да, до встречи.

Корабль дрожит. Даже через охлаждаемый костюм я чувствую, как при нашем входе в атмосферу растет температура внутри капсулы. Тепловая защита капсулы должна выдержать, но я не могу не вспоминать тот момент, когда уже была в аналогичной ситуации несколько месяцев назад.

С каждой секундой жар возрастает. Модуль дрожит все сильнее, но когда я бросаю взгляд на Джеймса, то не замечаю ни тени страха на его лице. Это придает мне решимости.

В постоянной тряске и постоянном реве огня по ту сторону капсульной обшивки я совершенно теряю счет времени. Неожиданно наступает тишина — абсолютная тишина. Затем внезапный удар, и в ту же секунду начинают работать тормозные двигатели, пытаясь хоть немного погасить скорость нашего снижения. Мы мчимся к Земле, неотрывно смотря друг другу в глаза.

Двигатели включаются снова, корректируя курс — к счастью, пока автопилот довольно успешно справляется со своей задачей. Еще один толчок, и я чувствую, что ускорение замедляется, а это значит, что развернулся парашют. В последний раз проверив ремни, я вспоминаю, что говорят о приземлении из космоса. Оно похоже на то, как если сначала поезд сходит с рельс, затем происходит автокатастрофа, а в конце ты падаешь с мотоцикла. На деле же все еще хуже.

Через иллюминатор я вижу только синее небо с небольшими вкраплениями белого. А затем внезапно, без предупреждения, раздается такой грохот, какого я никогда не слышала раньше.

И все погружается во тьму.

* * *

Сознание возвращается ко мне вспышками, как если бы я смотрела на мир через медленно вращающийся вентилятор. Перед моим взглядом движутся его лопасти, и картинка за ними то появляется, то исчезает. Джеймс здесь, надо мной. Скинув шлем, он что-то говорит, но я не понимаю слов. В ушах все звенит, и мое тело отказывается мне повиноваться.

Я пытаюсь сесть, но ничего не получается, хотя, посмотрев вниз, я замечаю, что мои ремни расстегнуты. Джеймс проверяет мой пульс и, судя по лицу, успокаивается.

Слух постепенно возвращается ко мне. Джеймс по рации разговаривает с кем-то из Атлантического альянса, а я только сейчас замечаю, что капсула качается на волнах. Я снова пытаюсь сесть. У меня получается, но все тело охватывает нереальная слабость.

— Все будет хорошо, — говорит Джеймс, глядя на меня.

Я киваю в ответ. Голова кружится так, как будто я пытаюсь удержать равновесие на шаре, установленном на острие зубочистки. Что со мной происходит?

Ощущение такое, что повторяется ситуация с «Пакс».

Я снова откидываюсь на спину, мир вокруг кажется таким тяжелым, как будто на мне железный костюм. После года, проведенного в невесомости, я сейчас чувствую себя инопланетянином на родной планете. Впечатление такое, что мое тело не создано для этих условий. Сила тяжести может буквально пригвоздить меня к земле так, что я не могу пошевелиться.

Поэтому я закрываю глаза и даю тьме снова окутать себя.

* * *

Я прихожу в себя в госпитале, на мягкой постели. Вокруг мигают аппараты, а через окно я вижу пустынную равнину, на которой то тут, то там разбиты белые тенты. Они горят подобно маленьким лампам на море песка.

Джеймс рядом, сидит в откидном кресле, голова склонена набок — он спит. Пожалуй, не буду его будить.

Мое тело утопает в кровати, и оно все еще очень тяжелое. Услышав стук в дверь, я вздрагиваю и вижу, как в комнату заходит мило улыбающаяся медсестра.

— Вы проснулись!

Джеймс устало открывает глаза, а я приподнимаюсь на кровати.

— Да…

— Просто зашла проверить, как вы.

Она проводит внешний осмотр, рассказывая мягким голосом о том, что произошло.

— Наверное, вы не помните, но какое-то время вы были на карантине. Они восстановили вас, насколько это было возможно, а мы только следим за тем, чтобы убедиться, что у вас все хорошо. Вас все устраивает?

— Да, звучит отлично.

— Я скажу доктору, что вы пришли в себя. Он обрадуется.

Медсестра приветливо кивает Джеймсу и уходит, закрыв за собой дверь и оставив нас наедине.

— Как это получилось, — спрашиваю я, — что нас спасли?

— Очень просто.

Врать у него получается все лучше, как я посмотрю.

— Хорошо. А что теперь?

— А теперь мы поставим тебя на ноги.

* * *

В свой первый день в госпитале все, что я делаю, это ем, сплю и разговариваю с Джеймсом. Он сидит на стуле в углу, и нам даже удается поиграть в некоторые карточные игры на моем прикроватном столике.

Как бы странно это ни звучало, но мне не хватает космического модуля. Там было тесно, постоянно давило чувство опасности, но как же уютно было на протяжении двух месяцев находиться там наедине с Джеймсом и ни о чем больше не думать. Сейчас же я снова начинаю переживать, с чем нам предстоит столкнуться.

Первое неприятное открытие я совершаю, решив добраться до ванной. Подав руку Джеймсу, я свешиваю ноги с кровати. Попытавшись встать, я почти сразу же начинаю падать, но он подхватывает меня и держит за подмышки до тех пор, пока в палату не заходит медсестра. У меня получилось дойти до ванной и сделать там все дела самостоятельно, за что я очень благодарна. Но полученный опыт указывает на то, насколько трудным будет предстоящий путь восстановления.

* * *

На второй день приезжает Лоренс Фаулер. Я не видела его с момента старта на МКС. Клянусь, он постарел лет на двадцать, но, когда он улыбается, я снова вижу того человека, которого всегда знала.

— Рад видеть тебя, Эмма.

— Я тебя тоже, Ларри. Что я пропустила?

Он пожимает плечами.

— Ничего существенного. Легкая непогода.

Джеймс улыбается, а я смеюсь и тут же закашливаюсь. Успокоившись, я задаю вопрос, который хотела задать уже с момента первого сеанса связи с Землей.

— Как моя сестра?

— Она в порядке. Мы получили твое сообщение.

— Где она?

Фаулер бросает взгляд на дверь.

— Я не могу точно сказать. Нужно проверить.

К моему удивлению, он выскальзывает из комнаты.

Когда он возвращается через минуту, мое сердце начинает колотиться. С ним Мэдисон, Оуэн и Аделина. Дэвид замыкает процессию.

Мэдисон обнимает меня так нежно, как будто я фарфоровая китайская кукла, которую она боится разбить. Так же поступают и дети, а Дэвид молча кивает мне — что тут скажешь, он не сильно изменился.

— Что еще за сомнения перед объятиями? У меня вроде не чума.

— Доктор сказал, что ты еще очень слабая, — улыбается сестра. — Твоим костям нужно время, чтобы восстановиться, и сейчас их легко сломать.

Дети выглядят обеспокоенными. Думаю, им страшно видеть меня в госпитале, да к тому же такой больной и слабой. Я ведь для них всегда была супертетей. Похоже, низкая гравитация плохо влияет на криптонит внутри меня.

Я не знаю, что мне сказать Мэдисон в ответ, и поэтому рада, когда в разговор вступает Джеймс:

— Пока неизвестно, сколько она здесь пробудет. Впереди долгая физиотерапия и реабилитация после космоса.

Вместе с Фаулером они идут к двери.

— Мы оставим вас ненадолго наедине.

Мэдисон тут же заваливает меня вопросами о том, что произошло, как я спаслась и что видела. Глядя через окно в коридор, я вижу, как Джеймс и Фаулер что-то оживленно обсуждают. Решают, что делать дальше? Я знаю, что очень слаба сейчас, но как же хочется быть сейчас там с ними!

— Ты меня слышишь? — возвращает меня к реальности голос Мэдисон.

— Конечно! — вру я.

— И?

— Что «и»?

— Вы вместе?

Я прикусываю губу.

— Что ты имеешь в виду?

Хотя я точно знаю — что. Чувство такое, что мне сейчас семнадцать лет.

— О, ну не знаю. Может, того парня, который не отходил от твоей постели и только благодаря которому ты смогла вернуться домой.

— Все сложно.

— А это что значит?

— Это значит, что назначать свидания в космосе проблематично. Мы не могли бы сменить тему?

Мэдисон скрещивает руки на груди. Это означает: нет, я не хочу менять тему, но придется, потому что ты в больнице и к тому же ты моя старшая сестра.

— А хотя давай поговорим об этом. Ты знаешь, кто он?

— Кто? Джеймс? — Мэдисон выглядит смущенной.

— Да. Он робототехник. Доктор Джеймс Синклер. Несколько лет назад его показывали в новостях… и он был в тюрьме.

— Подожди, он сидел в тюрьме?! За что?

— Об этом я и хотела тебя спросить.

— Ты не знаешь? Он тебе не сказал?

— Нет, не сказал. Так что, тебе его имя ни о чем не говорит?

— Звучит довольно знакомо, — пожимает она плечами, — но ничего конкретного я сказать не могу. До эвакуации я больше думала о том, чем заниматься с детьми после школы. Какой-то ученый попал в тюрьму? Это точно не то, что я бы запомнила.

— Хорошо. Ты сказала об эвакуации. Что вообще произошло? Где мы? Где вы живете?

Мэдисон бросает взгляд на Дэвида, и он, обняв детей, выводит их из комнаты.

— Все произошло очень быстро, Эм. Мир просто сошел с ума. Начну с того, что США организовали несколько лагерей. Один в Долине Смерти, другой в Аризоне. Сперва они вывезли людей с Аляски и из Мичигана, потом из Мэйна и Миннесоты. А потом лагеря уже оказались переполнены, и было чувство, что если ты не найдешь себе место, то просто окажешься погребенным под снегом. Хуже стало после того, как Япония и Китай объявили о создании своего союза.

— Тихоокеанский Альянс?

— Да. Они послали к берегам Австралии то, что они назвали «торговое представительство». На деле же это оказался самый гигантский флот, который когда-либо был построен, с помощью которого Китай и Япония окружили весь остров и стали переселять на него своих жителей. Австралия была вынуждена присоединиться к их альянсу, хотя у них и не было выбора. Уверена, что они обращались за помощью к США и Европе, но у нас и своих проблем хватает.

— Европейцы ушли за Средиземное море. В понедельник здесь, в Северной Африке, началась война и к четвергу уже закончилась. Америка и Канада присоединились к Европе.

— Атлантический Союз?

— Верно.

— И, таким образом, в мире осталось только две противоборствующих стороны?

— Нет. Россия и Индия объединились, эвакуировав своих жителей в Иран. Они стали называться Страны Каспийского Договора. Информацию сейчас получать трудно — с потерей спутников пропал и интернет — но говорят, что битва на Среднем Востоке была напряженной.

— Сколько всего американцев спаслось?

— Я не знаю и не уверена, что правительство знает.

— Где ты теперь живешь?

— Здесь, в Тунисе. Лагерь № 7 в пригороде Кебили. Люди из Спасения Родины пришли ко мне посреди ночи и показали твое письмо. Я ответила тебе…

— Я видела.

— Правда? Это хорошо. Мне было очень страшно, хоть я и понимала, что, раз ты так сказала, значит, действительно нужно уходить. Сперва Дэвид был против, да и дети боялись. Но ночью мы все равно уехали и попали здесь в число первых поселенцев. От тех, кто приехал позже, я слышала другие истории — страшные, душераздирающие истории. — Глаза Мэдисон наполняются слезами. — Ты спасла нас, Эмма. Я, Оуэн, Аделина и Дэвид были бы мертвы без тебя. Я очень люблю тебя, старшая сестра.

* * *

Встреча с Мэдисон — это лучшее лекарство, которое я получила за все время пребывания в госпитале. И недостатка в лечении я не испытываю.

Физиотерапевт приходит три раза в день. Сначала я делаю упражнения, не вставая с постели, а затем поднимаюсь и иду гулять. Такие экскурсии по месту, где мы находимся, позволяют мне составить определенную картину того, что происходит. Госпиталь построен недавно из уже готовых панелей, но местами он довольно грязный и обшарпанный. Остальные пациенты большей частью находятся в критическом состоянии, многие из них имеют сильные травмы. Думаю, они получили их во время переезда в Тунис или на войне за безопасность этой территории.

Я очень быстро выбиваюсь из сил, но, когда в палату заходит Джеймс, я ощущаю прилив энергии. Мы болтаем, играем в карты, он читает мне до тех пор, пока я не засну, и мне очень грустно, когда я просыпаюсь посреди ночи — а его нет рядом.

Проснувшись однажды утром, я вижу, что он стоит у кровати, как бы ожидая, когда я открою глаза, и по одному только его виду мне сразу понятно — что-то не так.

Его улыбка выглядит довольно странно.

— Слушай, мне надо уехать. Ненадолго, может быть, всего на пару дней.

— Ох… — Я внезапно ощущаю нервозность по поводу его отъезда. Не должна, не хочу, но… Поэтому я стараюсь, чтобы голос звучал как можно более обыденно. — Хорошо.

— Мне нужно кое-кого проверить. — Джеймс поворачивается ко мне спиной. — Человеку, которому я обещал.

Не очень представляю, что на это ответить. В его жизни есть еще кто-то? Сейчас я понимаю, как же много я о нем еще не знаю.

— Я могу помочь?

— Нет, — быстро отвечает он. — Я должен сделать это один.

36
Джеймс

Выйдя из госпиталя, я направляюсь к баракам, где живет мой брат с женой и детьми, и остаюсь стоять снаружи, понимая, что не войду внутрь, потому что они не хотят меня видеть. Но я хочу увидеть их, только для того, чтобы узнать, что все в порядке.

В эвакуационном лагере у каждого есть работа — так сказать, своеобразный обмен. Соединенные Штаты вытаскивают тебя из замерзающего региона, дают тебе новый дом, еду, одежду и убежище от Долгой Зимы, а взамен ты должен работать. В каком-то смысле новый мир стал настоящим бесклассовым обществом, в котором все работают вместе, чтобы выжить. По крайней мере те, кто находится на одной стороне.

Сквозь распахнутые двери бараков люди, натянув толстую одежду, выходят под утреннее солнце с низко опущенными головами, спеша на работу. В общем потоке я замечаю своего брата — он что-то со смехом обсуждает с высоким мужчиной рядом. Это для тебя, Алекс: для того, кто всегда приспосабливается и никогда не жалуется на судьбу. Ты справишься. И я очень рад, что встретил тебя.

* * *

Когда я рассказал о своей просьбе Фаулеру, он сразу начал задавать вопросы. Оно и понятно — довольно трудно было найти то, о чем я попросил: самолет, способный пересечь Атлантику и приземлиться где угодно, и команду, способную делать раскопки в глубоком снегу.

Но в итоге он соглашается, хоть я и понимаю, что ему приходится сделать пару звонков и оплатить услугой за услугу. В современном мире это единственная оставшаяся реальная валюта.

Транспортник Военно-воздушных Сил — это шумное, трясущееся чудище, которое напоминает мне кита, который вдруг почему-то решил подняться в воздух. Как я ни пытаюсь заснуть во время полета — у меня ничего не выходит. Я все не могу перестать думать об Эмме, о том, как она себя чувствует, и стали ли пять кругов ее прогулки вокруг здания шестью или семью. А может быть, их снова два, как и несколько дней назад. Любому будет трудно делать то, что делает она: начинать заново учиться ходить, будучи такой слабой и хрупкой. Но для нее это еще тяжелее, потому что она очень сильная. Я горжусь ею за то, что она преодолевает все с таким мужеством, решительностью и самообладанием. Не знаю, смог бы я справиться так же.

Полковник воздушных сил, командующий операцией, заходит в грузовой отсек и жестом показывает мне, чтобы я надел гарнитуру. Вставив в ухо наушник, я четко слышу его голос:

— Мы на подлете, доктор Синклер.

Через иллюминатор я смотрю на замерзшую землю внизу, белую равнину без конца и края. Сигнала со спутника, по которому можно было бы выстроить маршрут, сейчас нет, но я надеюсь, что мы сможем увидеть хотя бы крышу дома. Но в этот раз удача меня подвела — он полностью покрыт снегом.

* * *

Оказавшись на земле, с помощью сонара мы находим местоположение дома, и прибывшие с нами морские пехотинцы начинают копать. Пар вырывается из их ртов маленькими облачками, пока они с хрустом проламывают лопатой слежавшийся снег, погружаясь все глубже и глубже.

Место, где мы находимся, — предместья Сан-Франциско — сейчас больше похоже на Сибирь: вокруг лед и тусклый свет, насколько хватает глаз. Сильный порыв ветра продувает мою куртку, пронизывая до костей. Трясясь от холода, я пытаюсь ее запахнуть.

Проход становится все шире. Это не отвесный колодец, а скорее, туннель, плавно понижающийся к входу в дом. Крыша и стены не провалились — это хороший знак. У меня появляется надежда.

Солдаты зовут нас, когда туннель подходит к самому порогу. Пока я спускаюсь вниз, они сбивают последние куски льда с дверей и толчком открывают их.

Внутри моему взгляду открывается настоящая ледяная могила. Нашлемные фонари, которые есть у каждого морского пехотинца и у меня, световыми копьями пронизывают темноту. Сверкающие кристаллы покрывают люстру и фурнитуру, как будто дом был заморожен мгновенно. Если бы не мертвая стужа, то я бы даже назвал это красивым.

— Оставайтесь здесь! — кричу я солдатам.

Добравшись до кухни, я открываю скрипучую дверь, ведущую в подвал, и первым делом в свете фонаря убеждаюсь, что на лестнице нет никаких ловушек. Если он хочет нанести удар, то сейчас самое время.

— Оскар?

Мой окрик в темноту остается без внимания.

Он ушел? Или Долгая Зима забрала его?

Я делаю шаг вниз. Узкие деревянные ступеньки со стоном прогибаются под моим весом.

Продолжив спускаться, я все сильнее кутаюсь в куртку. Мороз такой, что я понимаю — долго я тут не выдержу.

— Оскар? Ты меня слышишь?

Пауза.

— Все в порядке, это Джеймс. Если ты меня слышишь, выходи. Нам пора убираться отсюда.

В углу слышно какое-то шевеление. Я перевожу туда луч фонаря и облегченно вздыхаю, увидев его. Он в порядке, не ранен, его кожа мягкая и шелковистая, а русые волосы коротко пострижены, как и мои, хотя выглядит он лет на двадцать моложе меня, как молодой юноша, только что закончивший колледж.

— Сэр, — тихо говорит он, — я не знал, что мне делать. Вы сказали мне оставаться на месте, пока вы не придете.

— Ты все сделал правильно.

— В новостях я видел, что вы летали в космос.

— Да, это правда.

— И вернулись целым и невредимым. Я волновался…

— Больше не о чем беспокоиться, Оскар. Теперь все будет хорошо.

* * *

По возвращении в эвакуационный лагерь № 7 в Тунисе Фаулер показывает мне мое жилище. В нем две светлых спальни, маленькая кухня, гостиная и даже кабинет для работы. Самое дорогое, что есть в таких лагерях, — это свободное место, а эти дорогие апартаменты заняли немало. Сперва я даже отказался, но Фаулер настоял, мотивируя это тем, что Эмме нужен будет постоянный уход даже после того, как она выйдет из больницы. Услышав эту фразу, я задумался, куда же она пойдет после госпиталя? Я, вроде как, полагал, что она захочет жить со своей сестрой. Но не могу не признать: мысль о том, что она вернется сюда, меня обнадеживает.

Примерно через час после моего возвращения в дверь стучится Фаулер. Он живет двумя домами ниже по дороге, и мы постоянно встречаемся и работаем вместе по ночам (хоть в НАСА у нас и соседние офисы, и он, и я постоянно берем работу на дом). Увидев Оскара, он замирает, а потом смотрит на меня с любопытством. Интересно, догадался ли он.

— Я постараюсь найти вам жилище с тремя спальнями.

— Это не обязательно.

Он хитро смотрит на меня и потом кивает.

— И тем не менее я найду вам дом побольше.

По-моему, он знает.

* * *

Следующим утром, когда я как раз собираюсь на работу, неожиданно раздается стук в дверь. На пороге, в толстом пальто и кепке, вздрагивая от ветра, стоит Педро Альварес.

— Педро.

— Привет, Док.

— Пожалуйста, заходи.

— Надеюсь, я не помешал, — говорит он, оглядываясь и стряхивая с пальто снег.

— О, вовсе нет. Я уже собирался на работу, но у меня еще есть несколько минут. Очень рад тебя видеть.

— Взаимно, Док. До меня дошли слухи о блестящем ученом, живущем в нашем лагере; говорят, он собирается всех нас спасти. Так что, знаете, я сразу понял, что это вы, и попытался найти вас в АтлантикНете. Как видите, получилось.

— Рад, что ты смог. Что произошло с тобой после Эджфилда?

Педро пожимает плечами.

— Мне дали место здесь, в лагере № 7, видимо, думая, что это удержит меня от исков, телевизионных интервью или чего-то подобного. С тех пор я строю тут дома и работаю на складах. — Он смотрит мне в глаза и улыбается. — Я просто зашел сказать спасибо — за то, что вы сделали в Эджфилде. Вы спасли мне жизнь и, наверное, спасли всю мою семью, Док.

— Ты бы сделал то же самое для меня, Педро.

После его ухода я не могу отделаться от некоторого чувства гордости. С момента нашего открытия Бета я изо всех сил старался сохранить позитивный настрой. Нам приходилось решать невероятно сложные проблемы. Наши враги были безжалостны и жестоки, так что во многом это напоминало бунт в Эджфилде. Но мы с Педро, благодаря мне, смогли вырваться оттуда. То, что я вижу его сейчас здесь, вселяет в меня большую надежду на то, что победить можно даже самых страшных врагов.

* * *

За последние несколько дней мы с Фаулером смогли подвести некоторые итоги. Прежде всего, мы поделились информацией со Странами Каспийского Договора и Тихоокеанским Альянсом. Три главенствующих в мире силы подписали соглашение о противодействии артефактам. Задача очень простая: решить, что делать. Мы знаем, что сейчас идет война, но с чем? И как с этим сражаться?

Фаулер и я еще раз пересматриваем все данные, стараясь осмыслить все, что нам известно. Пока мы готовимся выступить с предложением, но уже совсем скоро мы встретимся с главами других альянсов, чтобы просить помощи.

Правда, сперва я должен кое-что узнать. Я уже задавал этот вопрос Фаулеру, но тогда он мне не ответил.

— Я хочу увидеть временной срез с данными по климату.

— Это не даст нам ничего, кроме того, что мы и так знаем, — тихо отвечает он.

— Даст. Если я стал причиной — если мои действия привели к тому, что Долгая Зима наступила быстрее, — я хочу это знать. На меня это не повлияет, я обещаю.

Он тяжело вздыхает и что-то нажимает на своем ноутбуке.

Проверив данные, я понимаю, что был прав. В тот день, когда мы атаковали артефакт, климат на Земле изменился катастрофически: температура значительно упала на всей поверхности планеты. Это сделали мы — я это сделал. По моей вине последствия наступления Долгой Зимы стали еще хуже, и именно я ответственен за гибель миллионов, а может, даже и миллиардов людей.

Я должен это исправить, и я единственный, кто может это сделать. Если я не справлюсь, то уже никогда не буду собой.

37
Эмма

Я поправляюсь и становлюсь сильнее. Медленно, но процесс идет. Каждый день мне все легче дышать и стоять на своих ногах. Я могу все больше гулять, хоть мне говорят, что полное восстановление займет несколько лет.

Важно приспосабливаться и смиренно выполнять все предписания, но я просто рада, что жива и нахожусь здесь, рядом со своей семьей и Джеймсом.

Каждый день я спрашиваю его, над чем он работает, но он такой скрытный. Я знаю, что он встречается с Фаулером и они вместе планируют новую миссию. Как бы мне ни хотелось принять в ней участие, пока что мое здоровье этому препятствует.

— Есть какие-нибудь известия от флота «Мидуэй»? — спрашиваю я.

— Пока нет.

Два самых больших зонда имеют рельсовые пусковые установки для запуска коммуникационных камней прямиком на Землю. Так почему же мы до сих пор от них ничего не получили? Зонды ничего не нашли, или они так же уничтожены, как и те, что мы отправили ранее?

— Что слышно от «Пакс»?

— Ничего.

— И какой теперь план?

— Пока еще точно не ясно. Мы с Фаулером много обсуждаем запуск зондов, но ресурсов сейчас очень мало, и, я думаю, нам придется повременить с этим.

— К тому же нужно определить цель.

— Цель будет предельно ясна после того, как нам ее сообщит «Мидуэй».

— Есть альтернативный план?

— Как всегда — нет.

* * *

Дни складываются в недели, и прогресс в моем здоровье замедлился. Доктора и физиотерапевты продолжают меня поддерживать, но восстанавливать мышцы очень трудно, а кости — еще труднее.

Как я ни стараюсь не думать о команде «Пакс» — ничего не выходит. Мы с Джеймсом часто говорим о них, размышляя, чем они сейчас могут заниматься, при условии, что они вообще живы. Такое чувство, что с каждой новой неделей мы оба думаем и говорим о них все меньше. Они для нас как будто корабль, уплывающий на закат, — он становится все меньше и меньше, пока совсем не исчезнет из виду. Это происходит не внезапно, а постепенно, так что легко подумать, что он исчез даже раньше, чем уплывет за горизонт.

Чаще всего, находясь в палате, я просто схожу с ума от скуки. Поскольку телевещания больше нет, я смотрю то, что сохранилось в АтлантикНете (контролируемом правительством в локальном интернете, который, кроме всего прочего, сильно подвержен цензуре и крайне ограничен).

Мне нужно выбраться отсюда.

Мне нужно работать.

Мне нужно снова почувствовать себя полезной.

Несколько раз я говорила об этом с Джеймсом, но тот постоянно твердит: мое восстановление для него важнее всего, и единственный шанс помочь ему — это поправиться. Эх, если бы только я могла целый день нажимать кнопку «выздороветь» и от этого встать на ноги… Что, если мое выздоровление требует обязательного выхода на работу? — спрашиваю я, и начавшийся за этим круг доказательств постоянно заводит в тупик. Кто же знал, что для людей, которые заботятся друг о друге, это такая проблема?

Джеймс обычно работает с Фаулером по утрам, а в обед приходит навестить меня. Но сегодня он приходит не один: с ним молодой человек лет двадцати, с молочно-белой кожей и поразительными голубыми глазами. Своими движениями он во многом напоминает Джеймса, кроме того, у него такое же спокойное выражение лица, и он не менее тщательно подбирает слова. А еще в его глазах такая же доброта.

Он медленно кивает мне, стоит только взглянуть ему в глаза.

— Эмма, — говорит Джеймс, — это Оскар.

— Рада познакомиться.

— Рад познакомиться, мэ-эм.

Мэ-эм. Я что, выгляжу настолько старой? Может, это потому, что я лежу на больничной койке, как какая-нибудь немощная старая дева? Мне нужно отсюда убираться.

Оскар выглядит как угодно, но только не немощным. Он молод, силен и уверенно спокоен. В нем чувствуется какая-то безмятежность, одновременно странная и притягательная.

— Он тот, о ком я говорил несколько недель назад, — продолжает Джеймс. — Человек, которого я должен был оставить, чтобы уберечь от опасности.

— О… Точно.

Я все пытаюсь понять: кем Оскар ему приходится? Сыном? Это во мне говорит первый инстинкт, предполагающий, что у Джеймса есть — или была — жена. Ну хорошо, как минимум любовница. А может, она и до сих пор есть. Должно быть, все произошло, когда Джеймс был очень молод, если, конечно, я правильно угадала возраст Оскара. Таинственность ситуации захватывает меня с головой.

— Он твой…

Я не заканчиваю предложение, отчего и Джеймс, и Оскар застывают, как будто Долгая Зима неожиданно окутала всю планету без остатка.

— Он мой… — начинает было Джеймс, но замолкает.

— Ассистент! — радостно подхватывает Оскар. Его голос звучит настолько нежно, что это даже можно принять за чудачество. Хотя это соответствует его детскому лицу, которое сейчас выглядит даже моложе, чем раньше.

— Да, — медленно произносит Джеймс, — Оскар помогает мне с исследованиями.

— Ну, как человек, тоже однажды помогавший Джеймсу с исследованиями, могу сказать, что если хочешь, чтобы работа вытеснила все из твоей жизни, — обратись к нему.

Оскар просто переводит взгляд на Джеймса, после чего тот говорит:

— Ты мой партнер, Эмма, а не ассистент.

— Окей, партнер, я готова отсюда убраться.

— Мы об этом уже говорили.

— Отличная причина, чтобы перестать. — Я сажусь на кровати, беру свою трость и поднимаюсь на трясущихся ногах. — Я ухожу, с твоим разрешением или без. Но, конечно, твоя помощь мне не помешает.

Он улыбается, сочувственно качая головой.

— Ну ты просто нечто, ты знаешь это?

— Это значит «да»?

— Это разочарованное «ну, хорошо».

— Мне вполне достаточно.

* * *

Выход из госпиталя дается тяжело. Каждый шаг — просто акт воли. Поднимать и ставить ноги для меня сродни тому, как если бы я пробиралась через глубокую грязь. Липкая, тяжелая, и от нее никуда не деться — именно так для меня выглядит сейчас земная гравитация.

Поверхность под ногами песчаная, с редкими хлопьями снега. Как я ни пытаюсь думать иначе, но такая смесь белого и коричневого мне все равно кажется прекрасной. Пока я лежала в госпитале, снег шел постоянно, но Солнце не давало ему остаться на земле, растапливая его каждый день. Интересно, сколько еще времени осталось до того, как Солнце перестанет справляться со своими обязанностями и снег попытается похоронить нас тут.

Я всегда мечтала о том, чтобы основать колонию в каком-то новом мире. Лагерь № 7 очень на нее похож. Наш мир — Земля — стал чужой, с совершенно новыми условиями жизни. Но я слишком слаба, чтобы принять участие в его освоении, и это причиняет мне сильную боль. Я жажду быть полезной, это единственное, что делает меня счастливой.

Мне холодно, но не так, как было бы в ледяной Сибири. Больше похоже на Нью-Йорк зимой. Дует пронизывающий ветер, и Джеймс прижимает меня к себе, поддерживая, пока я иду.

Дорога не асфальтирована, а лишь покрыта укатанным песком. Большинство зданий вокруг представляют собой белые купола с солнечными батареями на крыше и напоминают колонию императорских пингвинов, осыпаемых со всех сторон снежными хлопьями и расположившихся погреться на солнце. В центре лагеря находится район с более основательными постройками. Их стены модульные и составлены из пластиковых панелей: госпиталь, штаб Центркома, правительственное здание и огромное строение, которое называется Олимп. В нем располагаются штаб-квартиры НАСА, Национальное управление метеорологических исследований и еще ряд научно-исследовательских организаций.

По периметру лагеря находятся несколько фабрик, больших складов и теплиц. В складских помещениях хранятся продукты питания, а когда они подойдут к концу, с помощью теплиц можно будет хоть в какой-то мере восполнить их нехватку. Но весь лагерь они все равно не прокормят. Если в ближайшее время солнечная радиация не придет в норму, нас всех ждет смерть от голода.

Большинство фабрик перерабатывают то, что выращено в теплицах, а также изготавливают предметы первой необходимости. Одна из них занимается постройкой нового флота зондов. И хотя миссия еще не спланирована, линия по их производству уже запущена. Каждого из живущих тут не отпускает чувство, что время уходит, поэтому все стараются быть готовыми на случай, когда — или если — нам придется отсюда уходить.

Мимо нас проносится военный транспорт, разбрасывая снег по сторонам дороги, где стоят электромобили размером не более машинок для гольфа. Все вокруг выглядит необычно, как будто мы находимся в постапокалиптическом приграничном городе.

Джеймс живет в двух кварталах от госпиталя. Он спрашивает, нужно ли ему взять электромобиль, чтобы отвезти меня, но я отказываюсь. Я хочу пройтись, чтобы доказать ему, что я могу, но еще больше потому, что очень хочу почувствовать тепло солнечных лучей на своем лице. Сейчас Солнце — лишь жалкое бледной подобие той звезды, которую я помню, но оно все, что у нас есть, и именно за него мы сейчас сражаемся.

Я вынуждена остановиться, чтобы унять дрожь в ногах и перевести дух. Опершись на трость, я жду, пока мне станет хоть немного легче. Какая-то часть меня говорит, что это ставит Джеймса в неловкое положение, но я знаю его лучше. Он идет, держа меня под руку с одной стороны, а Оскар с другой, готовые подхватить меня, если я упаду.

Когда мы подходим к белому куполу, я уже задыхаюсь, и, к счастью, там есть небольшой тамбур, где нас обдает теплым воздухом, когда мы заходим внутрь.

Интерьер меня немало удивляет. Он выглядит свежо и ново, к тому же довольно неплохо декорирован в стиле высокотехнологичных многоквартирных домов. Даже пол имитирует собой деревянный паркет, хотя на деле оказывается пластиковым, судя по звуку от моих шагов. Все пространство вокруг — это прекрасно спланированная студия с кухней в одной стороне и обеденным столом в центре. По стенам вокруг висят обогреватели, проходя мимо одного из которых я чувствую волну теплого воздуха. В гостиной постелены коврики, стоит диван и два кресла. Окон нет, но на больших экранах показывается то, что происходит снаружи. Разрешение настолько высокое, что при быстром взгляде действительно можно ошибиться и подумать, что это стекло.

Все пять дверей, ведущих в другие комнаты, открыты: три в спальни, одна в ванную и одна в то, что можно принять за кабинет, усыпанный листами бумаги.

Мне нравится. Очень. Это место создает ощущение уютного дома, где я буду счастлива, где мы будем счастливы вместе с Джеймсом.

Он отводит меня к дивану, на который я рада наконец плюхнуться и сбросить вес со слабых ног.

— Фаулер постарался. Заставил меня взять дом с тремя спальнями.

— Это восхитительно. Мне очень нравится.

— И это еще не все.

Я удивленно поднимаю бровь.

— Твоя сестра с семьей живут в одном из соседних бараков. Я поговорил с Фаулером, и он сказал, что может переселить их в такой же дом, так что ты сможешь жить с ними, если хочешь.

Он меня выгоняет. Значит, не хочет со мной жить. Почему? Потому что я ему помешаю? Пока еще я не совсем самостоятельна и, конечно, буду тормозить его, но я хочу быть тут! Я хочу ему помочь!

— Если ты этого хочешь, — тихо говорю я.

Он замирает.

— Я вроде как думал… Что это ты этого хочешь.

— Это не так.

— Чего же ты хочешь?

Я тяжело сглатываю.

— Я хочу остаться тут и помочь тебе. Я хочу закончить ту работу, что мы начали на «Пакс».

* * *

В моей спальне есть отдельный туалет, и я за это благодарна. В больнице мне его не хватало.

На следующее утро я как раз заканчиваю умываться, когда слышу, как открывается входная дверь. Порыв холодного воздуха врывается внутрь и заполняет все помещение. Я слышу грохот, как будто весь дом переворачивают вверх дном. Выйдя из ванной с полотенцем в руке, я замираю, раскрыв рот.

Обеденный стол и вся мебель отодвинуты к стенам, а основную часть зала теперь занимают специальные тренажеры. Джеймс решил превратить свой дом в отделение физиотерапии.

И все это для одного человека.

Он приветливо улыбается и, взяв меня за руку, ведет по комнате, как завзятый продавец автомобилей проводит по выставочному залу покупателя с желанием показать ему новейшую модель.

— Джеймс, ну не надо забирать под это всю комнату.

— Конечно надо! — весело отвечает он, усаживаясь на горизонтальный велосипед.

Я знаю, когда с ним не нужно спорить, и сейчас как раз тот самый случай.

Когда он уходит, чтобы поработать с Фаулером, Оскар остается со мной, что меня удивляет.

— А ты разве не будешь помогать с планированием предстоящей миссии? — спрашиваю я его.

— Я уже помог. Сейчас Джеймс попросил меня остаться тут просто на случай, если тебе что-то понадобится.

— Да я и сама справлюсь.

— О, в этом я не сомневаюсь. Но я изучал некоторые физиотерапевтические техники, так что могу помочь. Начнем?

Как выяснилось, Оскар и правда знает об этом немало. Он определенно сильнее, чем я предполагала, глядя на его фигуру. Иногда он заботлив, иногда строг, но всегда рядом, когда мне нужна помощь. По-моему, он никогда не устает, либо просто это я всегда так ослаблена и уже не помню, что значит быть нормальной.

— Что дальше?

— Упражнение «гребля», а потом отдых. — Открытой рукой он приглашает меня к тренажеру. — Вы отлично справляетесь, мэ-эм.

— Оскар, тебе не обязательно звать меня «мэ-эм».

— Мне не трудно. Уважение ничего не стоит, но дает много преимуществ.

Значит, «мэ-эм».

Между подходами, пытаясь отдышаться, я пытаюсь спросить:

— Как давно ты знаешь Джеймса?

Взгляд Оскара как будто устремляется вдаль.

— Всю мою жизнь.

Это почти подтверждает мою догадку о том, что он его сын, но я должна проверить.

— Он твой отец?

Долгое время Оскар молчит. Я уже почти собираюсь задать следующий вопрос, когда он неожиданно отвечает.

— Если бы я кого-то и назвал отцом, то это его.

Что это значит?

Думаю, это как-то связано с тем, о чем я спросила Джеймса по дороге на Землю: я пыталась выяснить, что с ним случилось. Но в АтлантикНете никакой информации о нем мне не удалось найти, а сама я пока еще не настолько бодра, чтобы ходить по лагерю и расспрашивать, кто что знает. Вот Оскар наверняка знает.

Выполнив упражнение, я сажусь за обеденный стол, вытирая пот. Оскар, стоя за моей спиной, готовит какие-то закуски.

— Оскар?

— Да, мэ-эм.

— Когда Джеймс попал в беду, ты там был?

— Был.

— Ты расскажешь мне, что случилось?

— А вы не знаете?

— Нет.

— Думаю, Джеймс предпочел бы рассказать вам об этом сам.

— А что можешь сказать ты? Мне важна любая информация.

Оскар молчит и только смотрит на секундомер, который держит в руке. Судя по всему, пришло время для еще одного подхода.

И снова я делаю упражнение «гребля», вкладывая всю свою злость в каждый взмах. Оскар, похоже, просто хороший друг. Но хоть и поступает, по-видимому, правильно, я по-прежнему чувствую, что у них есть свой секрет, к которому меня не пускают.

Закончив подход, я, пытаясь отдышаться, снова задаю вопрос:

— Как он угодил в неприятности?

— Ты имеешь в виду реальную причину?

— Да.

— Он пытался спасти того, кого любил.

— Это же не преступление.

— Я согласен.

— Тогда что произошло?

— Он предпринял крайние меры. Кое-кто угрожал забрать власть у самых могущественных сил на планете, а Джеймс недооценил их возможную реакцию.

* * *

Вот уже две недели мы занимаемся одним и тем же: завтракаем, Джеймс уходит на работу к Фаулеру, Оскар занимается со мной физиотерапией, мы вместе обедаем, я сплю, затем новая порция упражнений и, наконец, ужин.

Но сегодня происходят долгожданные изменения. Сквозь открытую дверь с уличного холода шумно вваливаются Мэдисон, Дэвид, Оуэн и Аделина, неся с собой разогретую еду. Наш собственный ужин стоит горячий на столе, и хотя вместе все это совсем немного, но в нынешних условиях это настоящий пир. Мы съедаем все в один присест.

Сестру с семьей я не видела с самой больницы. Сейчас я стала сильнее и, демонстрируя это, испытываю странное чувство гордости. Несмотря на все мои протесты, физиотерапия с Оскаром помогла.

Разговор за столом течет не очень легко. Я хочу все рассказать Мэдисон и Дэвиду, но мое первое задание и то, что позднее произошло на «Пакс», все еще засекречено. Джеймс и я говорим, что миссия прошла успешно, но впереди еще много работы.

Мэдисон, естественно, относится к Джеймсу с осторожностью и любопытством. Она с пристрастием расспрашивает его, а я, замечу, очень внимательно слушаю. Конечно, у меня есть и свои вопросы, и часть меня надеется, что она заставит его ответить на них.

— Откуда вы, Джеймс?

— Я вырос в Эшвилле, Северная Каролина. А в школу ходил в Стэнфорде.

Прикончив еще одну порцию картофельного пюре, Мэдисон продолжает:

— А ты, Оскар?

— То же самое.

— Как вы двое встретились? — спрашивает Мэдисон не прямо, а как бы между ними, будто поставив звоночек для вызова официанта на равном расстоянии от двух клиентов.

— На моей работе, — быстро отвечает Джеймс. — Как вам в лагере? Нравится?

Он меняет тему, и иногда это срабатывает. Хоть Дэвид и не очень доволен размещением, но и он, и Мэдисон действительно кажутся довольными, что меня радует.

За десертом мы подаем кофе, но выпить его соглашается только Мэдисон. Кажется, она заряжается бодростью больше от вопросов Джеймсу, чем от этого напитка.

— А вы связываетесь со своей семьей, Джеймс?

— Нет, но я знаю, что они в порядке.

Когда мы летели в спасательном модуле, он упоминал, что у него есть брат, с которым они не разговаривают. Сейчас это первый раз с нашего возвращения, когда вообще упомянул его в разговоре.

— Рада слышать, — говорит Мэдисон, смотря на меня поверх кофе. — Они тут, в лагере № 7?

— Да.

— Мать с отцом?

Я бросаю взгляд на Джеймса и Оскара. Что это значит?

— Мои родители умерли, — отвечает Джеймс, начиная собирать пластиковые тарелки со стола.

— А братья и сестры?

Уверена, он не хочет об этом говорить, а потому я толкаю Мэдисон ногой под столом. В ответ она дергает головой, как бы спрашивая, что?

— Только один брат, — Джеймс, стоя спиной к нам, перебирает тарелки, перед тем как поставить их в посудомоечную машину.

К счастью, Мэдисон такой ответ устраивает.

Когда они уходят, я заглядываю к Джеймсу в кабинет. Здесь просто бардак: схемы зондов, карта Солнечной системы и конкретно Пояса астероидов, а на стене рукописная записка с шестью именами: Гарри, Григорий, Мин, Лина, Идзуми и Шарлотта. Это все те, кого мы оставили — ради них он и трудится сейчас, отдает себя без остатка. Ведь они все еще там.

— Извини за Мэдисон. Она уж если набросится…

— Она просто защищает тебя, — отвечает он, не поднимая головы. — Это логично.

— Я могу помочь?

— Не сейчас, спасибо. Но скоро.

Хоть чего-то теперь можно ждать.

* * *

Следующим утром Джеймс ждет меня в гостиной — или моем тренировочном зале.

— Прогуляемся?

— Конечно.

Что-то новое и давно ожидаемое. Может быть, он думает, что свежий воздух пойдет мне на пользу?

Выйдя на улицу, я одной рукой опираюсь на трость, а второй держусь за его руку. Светит тусклое солнце, а хлопья снега кружатся вокруг нас, как пепел от погасшего огня.

— Ты становишься сильнее, — замечает он.

— Не так быстро, как хотелось бы.

— В эти дни ничего не происходит быстро.

Он останавливается около Бараков 12А и смотрит на них. Здание напоминает мне теплицу с арочной крышей или длинную бочку, наполовину ушедшую в песок. Из-за размещенных солнечных батарей крыша выглядит черной. Только что закончился завтрак, и люди высыпают на улицу, торопясь на работу. Начинается новый день.

Это не здание, где живет Мэдисон или Фаулер, — у них личные дома, в которых они размещаются со своими семьями и взрослыми детьми.

— Ты кого-то ищешь?

— Да.

Он продолжает смотреть на выходящих на улицу людей.

— Смотри, в зеленой куртке и вязаной шапке, — говорит он наконец.

Человек, на которого он показывает, такой же высокий, как сам Джеймс, и смутно на него похож.

— Твой брат?

— Да. — После небольшой паузы он продолжает: — Я прихожу сюда каждое утро, чтобы увидеть его.

— Почему?

— Потому что это самое близкое, как я могу к нему быть.

— Я не понимаю.

— Он меня ненавидит.

— За что?

— За то, что я сделал.

Я уже выучила личные границы Джеймса. Их немного, но те, что есть, поднимаются в высоту на километры. И падут они только тогда, когда он сам того захочет.

Но я удивлена, зачем он показал мне это? Значит, это его беспокоит: как будто он хочет поговорить, но ничего не хочет с этим делать.

Я внезапно понимаю, что я не единственная, кто пытается излечить себя, находясь в лагере № 7. У него есть свои травмы, пусть невидимые, но так же мешающие полноценно жить, как и мои.

Я крепче сжимаю его руку.

* * *

Неделей позже, когда я занимаюсь, крутя педали на велотренажере, дверь резко распахивается. Это Джеймс — для конца рабочего дня рановато, поэтому я тут же понимаю: что-то случилось.

— Мы получили сигнал, — говорит он, задыхаясь.

— Сигнал? От кого? Где? От «Пакс»?

— От «Мидуэй». Флот обнаружил еще больше артефактов. Намного больше.

38
Джеймс

Мы с Фаулером проанализировали данные, полученные от флота «Мидуэй». Количество наших врагов поражает. Теперь мы называем артефакты «солнечными ячейками», и, как я и предполагал, их гораздо больше, чем два.

Вчера мы получили еще один «информационный камень» от флота «Гелиос». Информация пришла как раз вовремя и абсолютно точно говорит нам, что надо делать.

Мы переделали кабинет Фаулера в НАСА в военный штаб и обсуждаем здесь один конкретный вопрос: войну. Мы знаем нашего противника и готовимся дать отпор. Но важно то, что потребуется участие каждого человека на Земле, чтобы был хоть какой-то шанс победить его. Наша первая задача — убедить политиков в том, что мы правы.

* * *

Ледяной апокалипсис, охвативший планету, оставляет многие желания неисполненными. Но в то же время есть и положительные моменты. Один из них, который для меня особенно ценен: больше не надо надевать деловой костюм. При массовой эвакуации Америки с родных земель обязательная форма одежды для ведения бизнеса не входит в список вещей, которые обязательно надо сохранить. Формальность и стиль погребены под снегом, возможно, навсегда.

Так что я натягиваю свои серые штаны и свитер и бреюсь — сегодня самый важный день в моей жизни. Я собираюсь настоять на том, что участие всей человеческой расы в запуске экспедиции — это самое важное научное предприятие в истории. Если мы не нанесем ответный удар, я не знаю, что тогда произойдет. Мне нужно убедить моих слушателей, иначе это будет означать конец для всего человечества. Эта презентация — самая значимая из всех, которые я когда-либо проводил, поэтому я нервничаю.

Похоже, Эмма это понимает.

— Ты справишься, — настаивает она.

— Это же политики! Случиться может все, что угодно, — они ведь могут и сказать «нет».

— Не скажут.

— А что, если скажут? Это наш последний шанс, Эмма. Последний бросок игральных костей, так что всё или ничего. Если мы не отправимся туда и не будем бороться, мы все умрем медленной холодной смертью.

Она берет мое лицо в свои ладони.

— Этот мост мы перейдем, когда подойдем к нему поближе. Давай делать один шаг за раз.

Эмма — настоящая скала для меня. Я знаю, что недели после нашей посадки были невероятно тяжелыми, но сейчас ей намного лучше, хоть она и ошибается по поводу отсутствия у себя прогресса. Хотел бы я, чтобы она лучше это понимала.

— Оскар едет с тобой?

— Нет.

Не могу я так рисковать, беря его с собой. Но Эмме я отвечаю:

— Он должен остаться здесь и помогать тебе.

— Я справлюсь и сама, кроме того, я бы хотела поехать с тобой.

— Сейчас в твоей жизни важнее всего реабилитация.

— Реабилитация и близко не самая важная вещь в моей жизни.

Как бы я хотел, чтобы она закончила мысль и сказала, что же на самом деле является самой важной вещью в ее жизни. Но, как и множество наших разговоров, этот остается незаконченным.

* * *

Собрание проходит в тренажерном зале. Школ в лагере № 7 нет, но зал построили, потому что зрелище детей, играющих в баскетбол или волейбол, производит впечатление, что в окружающем мире все в порядке и что мы сможем все пережить.

На том месте, где обычно показывается счет игры, сейчас висит большой экран. Трибуны убрали, а пол заставлен ровными рядами столов на возвышении, поднимающихся подобно стадиону.

Мы с Фаулером стоим на площадке, глядя вверх на стройные лица людей, которые смотрят на нас, подобно расстрельной команде, и терпеливо ждут. Да-да, очень похоже.

Объяснения начинает Фаулер, рассказывая о том, что уже было проделано: запуск «Пакс» и «Форнакс», открытие второго артефакта, запуск флотов «Гелиос» и «Мидуэй» и, наконец, вооруженное столкновение с объектом Бета. Поскольку вся эта информация была в документах к предстоящему брифингу, Фаулер пересказал ее вкратце.

Наконец, он передает слово мне, и, выйдя вперед, я замечаю по выражениям лиц, что меня узнали. Это те самые лица, которые говорят: «О, тот самый Джеймс Синклер».

Ненавидящие взгляды мне не очень-то помогают. Я чувствую себя подростком, который приехал в летний лагерь для юных робототехников и потерял самообладание во время финала дебатов; делать презентации и спорить с людьми — это не то, чем я хочу заниматься поутру. Но что тут сказать, трудные времена требуют жертв.

Откашлявшись, я начинаю говорить:

— Как ранее сказал доктор Фаулер, команда корабля «Пакс» проделала долгий путь, чтобы добыть информацию, которой я собираюсь с вами поделиться. Это с полным основанием можно назвать самым большим секретом в мире, или самыми невероятными новостями, с которыми нашей цивилизации пришлось столкнуться. Мы вплотную подошли к тому, чтобы принять решение, которое определит путь развития человеческой расы. И вот эти факты.

Я нажимаю кнопку на пульте управления, и на экране появляется карта Солнечной системы. На ней отмечены две белых точки, а также Солнце, Земля и Пояс астероидов.

— Точки, которые вы видите, — это последние места наблюдения артефактов. До вчерашнего дня это были единственные неопознанные объекты, о которых мы знали.

Я нажимаю кнопку, и карта обновляется: вместо двух точек их теперь сотни. Изображение кажется усыпанным хлебными крошками. Они все выстроены в одну линию от Пояса астероидов до Солнца.

— Флот «Мидуэй» обнаружил еще 193 артефакта: все одного размера, формы и с приблизительно одной скоростью движутся к Солнцу.

Подобно тому как волна накатывает на берег, по рядам слушателей пробегает ропот. То, как изменились выражения их лиц, и то, что они подняли головы от ноутбуков, начав перешептываться друг с другом, говорит мне о том, что их вниманием я завладел.

В первом ряду поднимается рука. Атлантический союз состоит из пятидесяти наций, и Фаулер был очень дипломатичен, когда говорил о его составе и разделении власти внутри союза. На самом же деле теперь понятно, что реальная власть сосредоточена лишь в руках государств с большой военной мощью и индустриальной базой, достаточной для того, чтобы переселить свой народ. Короче говоря, сильнее всех США, Великобритания, Германия, Канада, Италия и Франция.

Премьер-министр Великобритании говорит тихим, спокойным голосом, ее манера вести себя безукоризненна:

— Доктор Синклер, давайте перейдем к делу. Что конкретно это означает?

— Мадам премьер-министр, эти данные лишь одни из многих, которые я хочу сегодня предоставить. Думаю, когда они все будут у вас перед глазами, их значение станет абсолютно ясным. Но прежде всего прошу дослушать меня. Я никогда не возьму на себя смелость делать какие-либо заключения за вас. Я всего лишь ученый.

Думаю, последняя фраза отлично вписывается в общий смысл, и я отлично усвоил правила политической игры. Похоже, премьер-министру это нравится.

— Продолжайте, — кивает она.

Я нажимаю кнопку на пульте управления, и на экране появляется зернистая фотография, снятая с большого расстояния. На ней изображен кластер шестиугольных артефактов, состыкованных вместе, наподобие сот в улье. Они движутся на фоне Солнца, закрывая его часть, подобно гигантскому покрывалу.

— Эта фотография сделана одним из зондов флота «Гелиос». Мы отправили его к Солнцу, чтобы проверить предположения некоторых членов нашей команды корабля «Пакс». В дальнейшем я еще буду возвращаться к этому изображению. Мы также склоняемся к мнению, что «солнечные ячейки» были сконструированы с четко выраженной целью — собирать излучение нашей звезды.

Если первый ропот в аудитории походил на мягкий прибой, то сейчас началось настоящее цунами. Я слышу вздохи, крики, многие из которых не могу разобрать. Тренажерный зал стал настоящим морем смятения, злости и ужаса. Но некоторые из присутствующих по-прежнему спокойны.

Фаулер поднимается со своего места и подходит ко мне.

— Пожалуйста, дамы и господа, пожалуйста, — говорит он, подняв руку. — Доктор Синклер должен закончить свое выступление, и потом мы всё обсудим.

Шум стихает, и я продолжаю:

— В настоящий момент мы уверены в нескольких вещах. Первое: солнечные ячейки были созданы для того, чтобы соединиться друг с другом, либо приобрели эту способность в процессе развития. Вы это и сами можете видеть на фото. Второе: они направляются к Солнцу, и чем они ближе, тем выше их скорость. Это значит, что они сами питаются солнечным излучением, а потому, получая его все больше и больше, они двигаются все быстрее и быстрее. Третье: их намерения по отношению к нам враждебны. Снижение солнечной радиации, которое мы наблюдаем на Земле, не так заметно в космосе вокруг планеты. Мы вращаемся по орбите в очень узком поясе сниженного солнечного излучения, так что это нельзя назвать простым совпадением — Земля была выбрана целью специально. Сейчас солнечное излучение снижается в геометрической прогрессии. Я уверен, что это объясняется увеличением количества солнечных ячеек у Солнца или между нашей планетой и звездой. И, как вы можете видеть из данных, полученных от флота «Мидуэй», сейчас ячеек еще больше и, пока мы тут с вами говорим, они продолжают прибывать. Обнаруженные 193 ячейки — это только верхушка айсберга. Космос бесконечен, и в сравнении с ним «Мидуэй» очень мал.

И снова — рука в первом ряду. Теперь это немецкий советник. Фаулер уже начинает подниматься, чтобы попросить его подождать, но я киваю советнику, прося его задать вопрос. Думаю, это важно — давать приглашенным нами лидерам информацию именно в тот момент, когда она им нужна. Наша судьба в их руках.

— Если флот «Гелиос» так мал — а доктор Фаулер сказал, что в нем всего три зонда — как вы смогли увидеть все артефакты рядом с Солнцем? Ведь космос, как вы сами говорите, бесконечен.

— Хороший вопрос. Как я уже говорил ранее, вместе с командой корабля «Пакс» мы разработали несколько теорий о солнечных ячейках и том, что происходит сейчас в нашей Солнечной системе. Согласно одному из предположений, артефакты являются причиной Долгой Зимы: соединяясь вместе, они изолируют часть поверхности Солнца и блокируют распространяющуюся в сторону Земли радиацию. Проще говоря, мы отправили зонды именно в эту точку и именно там и обнаружили состыкованные солнечные ячейки.

Советник кивает с мрачным лицом.

— Спасибо, доктор Синклер. Теперь понятно.

— Пожалуйста. — Я делаю шаг назад, перенося внимание на большую часть аудитории, как обвинитель, сообщающий важное доказательство суду.

— Наблюдения подтверждают, что солнечные ячейки и их создатели пришли в Солнечную систему, чтобы собрать энергию Солнца. Вопрос в том — зачем? Думаю, ответ ясен: нехватка ресурсов. Откуда бы ни пришли создатели ячеек, их родная система не обладает таким количеством энергии, а получить недостающую они могут разными способами. В частности, они могут конвертировать массу в энергию — а Эйнштейн утверждал, что масса и энергия могут переходить друг в друга, — но вот масса у них ограничена. Так что, когда у себя дома их ресурсы исчерпались, они пришли сюда в поисках массы и энергии.

Я поворачиваюсь спиной к аудитории, давая им осмыслить сказанное. В спортзале стоит мертвая тишина — не слышно даже шелеста листов бумаги.

— Очевидно, — продолжаю я, — что им мешает наше присутствие, и они видят в нас угрозу, так сказать, успешному сбору урожая. И они собираются устранить ее. Причем не просто снизив солнечную активность, надеясь убить нас, а предприняв совершенно конкретные действия. Напомню вам, что после обнаружения первого артефакта наш зонд был мгновенно уничтожен. Когда же информация об этом была передана на МКС — с ней случилось то же самое, равно как и с каждым спутником, телескопом и вообще любым объектом на орбите, сделанным руками человека. Из этого мы можем заключить, что первый артефакт и его создатели пытались сохранить в тайне свое присутствие в нашей системе. Во время попытки контакта и установления диалога мы были так же уничтожены, как только они поняли, что мы чужаки. И, наконец, когда мы контратаковали одну из ячеек, она предпочла самоуничтожиться, но не дать нам себя изучить. Возможно, именно после этого противостояния и произошло катастрофическое изменение климата на нашей планете. Думаю, это было ответом на нашу атаку, и я уверен, что солнечные ячейки не остановятся, пока не сметут нас с лица Земли.

Теперь руку поднимает уже знакомый мне премьер-министр Канады.

— Доктор Фаулер сказал, что вам удалось получить часть артефакта — или «солнечной ячейки», как вы ее называете. Можете нам рассказать, какую информацию удалось из него извлечь?

— И снова хороший вопрос. Нам удалось отделить часть ячейки. К сожалению, когда зонд, который ее нес, возвращался к нам на борт, артефакт нанес свой ответный удар. Выпущенный нами ядерный заряд взорвался далеко вне ожидаемой нами зоны. К этому моменту меня уже эвакуировали с «Пакс», и я не знаю, смог ли зонд выжить во время взрыва. Все, что я могу сказать, это то, что пока осколок не прибыл на Землю, и я сомневаюсь, что вообще сможет долететь сюда. Также я не уверен, что его изучение позволит нам узнать что-то, способное изменить план действий, предлагаемый сегодня.

— Спасибо, — тихо отвечает премьер-министр.

Я включаю на экране предпоследний слайд презентации, на котором изображен график средней температуры. На одной картинке показана вся судьба нашей планеты и нашего вида.

— Мир вокруг становится все холоднее, температура падает все быстрее. Причина этого — солнечные ячейки. Кто бы ими ни управлял, они боятся, что мы помешаем их плану. Думаю, можно быть абсолютно уверенным, что в дальнейшем температура не начнет повышаться. И я также подозреваю, что солнечные ячейки и их создатели ударят по нам более конкретно.

Слушатели снова взрываются вопросами, но Фаулер быстро оказывается около меня, призывая к порядку. Я продолжаю, как только шум стихает:

— Итог таков: нашему врагу нужно излучение Солнца, и они пойдут даже на то, чтобы убить нас. Сперва нас заморозят, а если будет нужно — придут прямо сюда и прикончат.

Мои слова повисают в воздухе. Взгляды всех обращены на меня.

Нажав на кнопку, я запускаю последний слайд, на котором снова изображены все артефакты, которые мы обнаружили.

— И в то же время есть надежда, — эта фраза гулко раздается в зале, подобно удару барабана. — Если наши враги пришли сюда за энергией, то закономерно предположить, что они очень заботятся об эффективности ее сбора. Энергия для них — это валюта, которая всем управляет, а ее сбор и хранение определяются их индустрией. Если это так, то для них нет никакого смысла отправлять за ней целый флот артефактов — или солнечных ячеек — через бескрайний космос. Возможно, что у них не хватит этой самой энергии, чтобы покинуть Солнечную систему.

Могу сказать, что эти слова затронули многих в зале, ведь некоторые из них ученые.

— Да о чем вы вообще говорите! — грубо возмущается президент Соединенных Штатов. Возможно, он просто напуган.

— Я говорю о том, что солнечные ячейки не явились к нам издалека. Я уверен, что все они произведены тут — в Солнечной системе. И вот как мы можем их остановить.

39
Эмма

В ежедневной больничной рутине радуешься любому разнообразию. В этот раз мне решили провести ряд тестов.

Мы вместе с Оскаром сидим в комнате для совещаний и ждем. Он отказался ждать меня дома, но, по правде сказать, я рада, что он здесь.

Я волнуюсь по поводу того, что может сказать мне доктор. Часть меня хочет, чтобы Джеймс был тут, но другая рада, что его тут нет. Он видел меня наиболее уязвимой и спас меня. И не важно, какое на самом деле сейчас состояние моего здоровья, — я хочу, чтобы он это знал. Я хочу, чтобы он знал, во что ввязывается. Но мне нужно время, чтобы самой во всем разобраться. А потом, когда он будет готов, я перескажу ему своими словами.

Дверь распахивается, и в комнату входит рыжеволосая доктор с доброй улыбкой, по-видимому — англичанка. Ее зовут Наташа Ричардс, и она следит за моим выздоровлением. Мне она нравится, и, думаю, ей можно доверять.

— Привет еще раз, Эмма.

— Привет.

Она пододвигает поближе стул на колесиках, садится так, чтобы наши глаза были на одном уровне, и кладет руки на колени.

— Что ж, я пересмотрела вашу карту и должна сказать, впечатлена вашим прогрессом.

— Хорошо. Что сегодня за тесты?

Нажав что-то на планшете и выведя на экран результаты лабораторных исследований, она продолжает говорить уже с меньшим энтузиазмом:

— Итак… С мышечной массой у вас получше. Некоторые показатели значительно выросли.

Я чувствую, что приближается какое-то но, и думаю, надо пощадить ее чувства.

— А плохие новости?

— Плохие новости в том, — осторожно говорит доктор, — что плотность ваших костей восстанавливается не так хорошо, как мы рассчитывали.

— Понятно.

— Остеопороз очень трудно повернуть вспять. Как только кости стали мягче, не так-то просто становится нарастить их обратно.

— И что все это значит?

— Я хочу, чтобы вы умерили свои ожидания, Эмма. Вы получили настолько невероятный опыт, что на вашем месте мало кто вообще смог бы выжить. И я знаю, что вы с Оскаром усиленно работали над тем, чтобы восстановить ваше тело.

— И чего же мне тогда ждать?

— Откровенно говоря, я думаю, что ходунки вам будут теперь нужны до конца жизни и полностью ваши силы не восстановятся. Усталость, боль, судороги — не думаю, что все это уйдет. Может быть, со временем они незначительно ослабнут.

Слова, словно молотом, ударяют мне в грудь, как слово судьи, коротко и несправедливо вынесшего приговор невиновному. Я снова хочу ходить и быть свободной, ведь я так долго над этим работаю! Не может быть, чтобы до конца моих дней реальность осталась такой.

Доктор Ричардс, кажется, заметила мое разочарование. Она наклоняется вперед и берет меня за руку.

— Звучит хуже, чем есть на самом деле, Эмма, уверяю вас. Как бы ужасно это вам ни казалось, вы сможете привыкнуть к тем ограничениям, которые накладывает на вас ваше тело — мы все привыкнем. Но я понимаю, что это, должно быть, тяжело для вас. Я пересмотрела вашу медицинскую карту до полета МКС, и тогда вы были просто олицетворением здоровья. Представляю, сколько вы трудились, чтобы добраться туда, и понимаю, что вы будете работать ничуть не меньше, чтобы вернуть себе здоровье. Просто помните, что эта дорога доведет вас лишь до определенной точки, поэтому не мучайте себя слишком сильно и, что самое важное, — не будьте слишком строги к себе, когда поймете, что ваши ожидания расходятся с реальностью. Умерить их — вот самое важное, что вы должны сейчас сделать.

* * *

Обратно домой мы с Оскаром идем молча. Почему-то в моей голове всплывают образы Гарри, Григория, Мина, Лизы, Шарлотты и Идзуми. Я вернулась на Землю только лишь благодаря им, благодаря их жертве. Я должна быть благодарна, что сейчас все не так плохо, как могло бы быть. И надеюсь, что когда-нибудь смогу выплатить им свой долг. С Джеймсом так не получится — перед ним, наверное, я буду всегда в долгу.

Мы проходим мимо бараков, где живет его брат с семьей, и у меня появляется идея. Нужно, чтобы произошло что-то хорошее, и собираюсь этого добиться.

* * *

Когда Джеймс возвращается домой, он совершенно измотан. Усталость в нем заметна гораздо сильнее, чем когда бы то ни было, — даже больше, чем на «Пакс» с его бесконечным стрессом и напряженной работой.

— Что случилось?

Он плюхается на диван.

— Бесконечные вопросы, — мотает он головой, — бесконечные споры. А я стою, пытаясь объяснить, что ситуация намного сложнее, чем я вообще мог предположить. Это была просто какая-то агония.

— Уверена, они просто пытаются все понять, чтобы принять максимально правильное решение относительно людей, которых пытаются спасти.

— Или относительно самих себя.

— И для этого тоже.

— Честно говоря, я понятия не имею, как все решится.

— А как ты предполагаешь?

— Я вижу два варианта. Первый: они дадут добро на миссию, тогда у нас будет реальный шанс на выживание, при котором спасется чуть более нескольких тысяч людей. Второй: они могут решить, что все безнадежно, и замкнутся в себе.

— И что это значит?

— На данный момент Атлантический Союз — единственный из трех суперсил, кто знает, с чем мы столкнулись. А обитаемых зон и ресурсов осталось совсем немного, так что они могут начать действовать первыми.

— В каком смысле «действовать»?

— Закончить войну, которая сейчас, по сути, поставлена на паузу. Думаю, сначала они нападут на Страны Каспийского Договора. Потом заключат мир с Тихоокеанским Альянсом, пока те не закрепятся на прикаспийских территориях, а затем пойдут дальше. При условии, конечно, что Альянс в упор не видит предостережений и объявит войну.

Я вздыхаю. Как обычно, Джеймс разобрался во всех хитросплетениях ситуации быстрее, чем я, и наверняка быстрее всех остальных.

— Что мы сможем с этим сделать?

— Сейчас? Ничего. Нам остается только ждать.

Вероятно, мы действительно ничего не можем поделать.

Но я кое-что сделать должна.

* * *

После обеда я возвращаюсь в свою комнату, надеваю толстое пальто, высокие ботинки и натягиваю на руки мои кожаные перчатки. Когда я уже у самого порога собираюсь надеть шапку-ушанку и шарф, меня замечает Джеймс.

— Куда ты собралась?

— В гости к Мэдисон, — вру я, стараясь говорить как можно более беспечно.

— Сейчас? — он искоса глядит на меня.

— Конечно.

— Там мороз.

— Там всегда мороз.

Джеймс смотрит на меня изучающе.

— Мне нужен свежий воздух, — пожимаю я плечами. — Так что пройдусь немного.

— Что сегодня сказал доктор?

— Отметила мой прогресс, — говорю я, и это почти правда, а точнее — не полная ложь.

Вижу, что он сомневается, но потом сдается.

— Хорошо, Оскар, сходи с ней, — кричит он на кухню, где тот моет в раковине тарелки.

— Да, сэр, — мягко отвечает Оскар.

— Нет, не нужно, я в порядке.

— Нет, не в порядке.

— Джеймс…

— Нет. Эмма, твои кости еще тонкие, слабые и хрупкие, как леденец. Если порыв ветра свалит тебя на землю, то при падении ты получишь добрую дюжину переломов и будешь лежать в темноте всю ночь. Это того не стоит.

Да, с этим я спорить не могу. И не буду.

* * *

Оскар не спрашивает, куда мы идем. Вообще, даже не похоже, что ему холодно или что его бесят мои неуклюжие короткие шаги.

Ночью лагерь выглядит мило. Белые полушария домов тускло светятся в темноте, как светлячки, наполовину закопавшиеся в песок. Вдоль дороги горят светодиодные фонари, освещающие падающие снежные хлопья. Они сыплются с неба уже несколько часов — не так долго, чтобы покрыть землю толстым слоем, но напоминая о том, что Долгая Зима еще здесь, бесконечная, только и ждет момента, чтобы нас поглотить.

Подойдя к дому Фаулера, я стряхиваю снег с пальто и стучу в дверь. Он открывает мне неожиданно быстро.

— Эмма! — Он выглядит таким же измотанным, как и Джеймс, и явно удивлен. — Входи, входи.

Следом за мной входит Оскар, забирает у меня шапку и шарф и вешает их в шкаф. Фаулер ведет меня вглубь дома, который лишь немного больше нашего. Из-за обеденного стола поднимается женщина, примерно его возраста. Рядом с ней два мальчика, по виду учащиеся колледжа.

— Лоренс, ты не говорил, что у нас будут гости.

Фаулер уже открывает рот для ответа, но я опережаю его:

— Нет, мэм. Это что-то вроде незапланированного визита.

— Приятный сюрприз, — говорит Фаулер. — Эмма, это моя жена Марианна.

— Рада познакомиться.

— А вы уже ели?

— Да. Вообще, я зашла буквально на секунду, чтобы спросить Лоренса кое о чем.

Он с любопытством смотрит на меня, жестом руки приглашая меня в свой кабинет. Комната завалена документами так же, как и офис Джеймса, но в ней все же больше порядка. Оскар идет следом, а я не могу придумать причину, чтобы оставить его снаружи. Придется все-таки посвятить его в секрет, который я собираюсь обсудить с Фаулером.

— О чем вы хотели поговорить, Эмма? — спрашивает Лоренс, садясь на стул рядом со мной.

— О Джеймсе, его семье. Они ведь живут здесь, в бараках.

— Я знаю.

— Правда?

— Их безопасность была единственным требованием Джеймса, когда мы нанимали его для первой экспедиции. Как и в случае с вами, он просил только о том, чтобы его брата перевезли в то место, где он сможет спокойно жить с семьей в условиях Долгой Зимы.

— А что вы знаете об их отношениях? В смысле Джеймса с братом.

— Немного. Джеймс навещал его перед отправкой на «Пакс», но брата не было дома, а у меня сложилось впечатление, что его жена не очень-то была рада видеть Джеймса. Она даже не впустила его в дом.

— Почему?

— Я не знаю.

— Можно попросить вас об одолжении?

— Конечно. Все, что хотите. Если смогу — помогу.

— Я знаю, что Джеймс хочет с ним общаться, и я собираюсь помочь ему в этом. Я заметила, что жильцы соседнего дома съехали сегодня.

Фаулер внимательно смотрит на меня.

— Да, жившего там генерала перевели в другое место после нашей презентации. На всякий случай… скажем так. Как бы там ни было, скоро дом можно будет заселять.

— Можете ли вы поспособствовать тому, чтобы брат Джеймса с семьей переехал туда?

— Я думаю, да, — отвечает он, подумав.

— Как много времени это потребует?

— Ответ? Не долго. Утром уже буду знать.

* * *

Я уже наполовину выполнила утренние упражнения, когда приехал посыльный от Фаулера. Записка как раз вовремя, и, прочитав ее, я чувствую облегчение.

Возможность переезда подтверждена.

* * *

По пути домой от дома Фаулера я заставила Оскара поклясться, что он никому не расскажет о том, что слышал. Он согласился без вопросов. В каком-то смысле я чувствую, что предаю Джеймса, не говоря ему о своих действиях, но я также верю, что должна это сделать для его же блага. Мое восстановление здесь, в лагере № 7, было физическим, а его тяжелая травма — это отношения с братом. Джеймс спас мне жизнь и вернул здоровье, настолько, насколько это вообще было возможно. Так что я должна это сделать для него и сохранить все в секрете.

Это последний кусочек, недостающий для решения большой головоломки.

Когда, лежа в госпитале, я впервые зарегистрировалась в АтлантикНете, то думала, что это своеобразное начало сбора информации, количество которой правительство будет увеличивать по мере того, как у них будет время. Я была не права. И по сей день он остается довольно бесполезным, помогая разве что в повседневной жизни в лагере. В нем хранятся расписания работ, должностные обязанности и новости, которые правительство считает важными. И, конечно же, там много всяческих уведомлений. К счастью, там есть отдельный каталог жителей, позволяющий переселенным семьям находить друг друга.

В лагере есть всего четыре человека с фамилией Синклер, и только один из них живет в бараке, который мне показал Джеймс: Алекс Синклер, Жена — Эбигейл, Сын — Джек, Дочь — Сара. Они живут в комнате 54.

Наскоро умывшись и одевшись, я выхожу в общую комнату, где Оскар что-то делает на своем планшете, сидя на диване.

— Оскар, мне нужно еще кое-куда сходить.

— Конечно.

— И я хочу, чтобы ты сохранил это в тайне, как и встречу с Фаулером.

— Хорошо.

* * *

Я никогда не была внутри бараков, и то, что я там вижу, отличается от того, что я ожидала.

Чувство, что ты находишься в доме для престарелых. Я стою в длинном коридоре, в котором возле своих квартир сидят люди, большей частью либо слишком старые, либо слишком молодые, чтобы работать. Дети играют, болтают или смотрят новые ролики, которые в большом количестве доступны в АтлантикНете.

Кое-где слышны разговоры об организации школ, но я полагаю, что в списке приоритетов эта тема находится не слишком высоко. Все расписание дня подчинено выживанию. Каждый, у кого хватает сил, работает на поддержание жизнедеятельности лагеря и новой экспедиции НАСА. Я бы тоже занималась этим, если бы позволяло физическое состояние.

Дверь в комнату 54 заперта. Она белая и сделана из какого-то толстого материала, отзывающегося на стук подобно стеклопластику.

В открывшемся со скрипом проеме показывается женщина со светлыми волосами и темными кругами под глазами, как если бы она не спала нормально уже долгое время.

— Что вам нужно? — с подозрением спрашивает она.

— Здравствуйте. Меня зовут Эмма Мэтьюс.

— Я Эбби Синклер, в чем дело?

— Я друг брата вашего мужа.

Ее лицо мрачнеет еще больше.

— Джеймса?

— Да.

— Что вам нужно?

Ого, этого я не ожидала.

— Я бы хотела поговорить.

— О Джеймсе?

Эти сказанные ею слова подобны ловушке для медведя. Она смотрит на меня, ожидая, что я сделаю шаг вперед, но я предпочитаю пойти вокруг.

— Я бы хотела поговорить о вашем переезде отсюда в отдельный дом.

Она искоса изучает мое лицо и, наконец, широко открывает дверь, приглашая меня войти.

Теперь мне понятно, почему они называют это комнатой, а не квартирой. Вся семья Синклера живет на площади шесть на девять метров: две кровати у стены, маленький стол, отделенный ванный узел и то, что можно назвать залом. Их сыну — Джеку — по-видимому, около шести-семи лет, и он только что пошел в начальную школу. Дочка совсем малышка, лет двух, а может, и меньше. Они оба сидят за столом, тыкая в планшеты; старший в чем-то помогает младшей. Это тем прекраснее, чем ужаснее мысль о том, как эта и подобные ей семьи проводят настоящие дни.

— Джеймс, — зовет Эбби. — Возьми сестру и идите в зал доделывать свои уроки. Никаких игр и видео.

Дети пересаживаются на стулья метрах в трех от нас — видимо, это и есть зал. Мы садимся за стол, а Оскар остается стоять у двери, как бы вообще не в своей тарелке. Эбби провожает его таким злым взглядом, как будто она знает и ненавидит его.

Я стараюсь говорить максимально дружелюбным тоном.

— В АтлантикНете опубликованы школьные уроки?

— Там иногда появляются курсы обучения.

— Хорошие?

— Это все, что у нас есть.

Достаточно для разговора «ни о чем».

— Нам всем приходится управляться с тем, что у нас есть, — тихо говорю я. — Потому семья сейчас важнее всего.

— Наверное, это зависит от того, как семья относится к вам, не так ли?

Это не очень хорошо.

— Вы правы, — отвечаю я. — И важно, чтобы семья знала, когда вы что-то делаете для их блага, чтобы они понимали, насколько вы заботитесь о них.

— О чем вы говорите?

— Я говорю о том, что единственная причина, по которой вы здесь, это Джеймс.

Она не говорит ни слова.

— Дайте я угадаю, — говорю я. — В ваш дом пришли люди из правительства и сказали, что вас переселяют в одну из последних обитаемых зон на планете, свободную от войны и безопасную. Вы спросили у них: почему?

— Нет, — отрицательно качает она головой.

— И не хотели узнать?

— Вы затем и пришли, чтобы сказать мне, не так ли?

— Отчасти — да. Но я также хочу, чтобы вы все оставили в тайне ради вашей собственной безопасности. Потому что я хочу поделиться с вами засекреченной правительственной информацией, а вообще-то я не должна вам этого говорить.

Это явно привлекает ее внимание. Бросив взгляд на детей, она говорит:

— Дети, наденьте наушники, сейчас же.

Сомкнув пальцы, я кладу руки на стол.

— Джеймс очень много для меня сделал. Я не знаю, что произошло между вами или им и его братом, и даже почему его отправили в тюрьму. Но я знаю его очень хорошо, и он прекрасный человек.

Эбби смотрит на меня, не выказывая никакой реакции.

— Это не сообщалось общественности: Долгая Зима — не природный феномен. Земля охлаждается, потому что в космосе находятся инопланетные объекты, блокирующие солнечное излучение на его пути к нашей планете. Джеймс был нанят для участия в экспедиции по их изучению. Его блестящие познания в робототехнике были необходимы для создания зондов, которые смогли изучить, что такое эти артефакты и почему они там. В этой миссии я была с ним. — Я делаю паузу. — Вчера главный управляющий этим проектом в НАСА сказал мне, что за свое согласие Джеймс попросил только об одной вещи: чтобы вас всех доставили в безопасное место.

Эбби опирается на стол и смотрит на свои руки так, как будто ответ кроется где-то в морщинах на них.

— Если бы Алекс это знал, — говорит она, качая головой. — Он бы никогда не согласился поехать. И мы бы остались погребенными под трехметровым слоем снега.

— Джеймс такой же упрямый. — Я наклоняюсь к ней. — Это еще одна причина, почему семьи сейчас должны держаться вместе. Чтобы голос разума пробился через распри и ненависть. Мы нужны друг другу, и я знаю, что Джеймс очень беспокоится о вас.

Эбби оглядывается на заваленную вещами комнату.

— Вы упомянули о новом доме?

— Соседнем с тем, где живу я с Джеймсом и Оскаром.

Упоминание Оскара вызывает у нее презрительную усмешку, и она искоса смотрит в его сторону. Да, они с ним точно знакомы.

— Я чувствую, что есть какой-то подвох.

— Нет. Я знаю, Джеймс хочет вам всем добра, и я уверена, что, если бы он попросил об отдельном доме для вас, вы могли бы быть уверены, что ему его дадут — и отказались бы. Так что я делаю это за вас. Дом ваш, бескорыстно. Можете переехать, когда захотите, — все уже согласовано.

— Спасибо, — тихо отвечает она.

— Я прошу только об одном. И это не требование — это просьба.

— Какая?

— Что вы придете и увидитесь с Джеймсом. Если Алекс откажется — придите одна или с детьми. Вот и все.

40
Джеймс

Прошло уже два дня с момента моей презентации для Конгресса Атлантического Союза, но решение до сих пор не принято. На мой взгляд, это плохой знак. Я чувствую себя как адвокат, который выступил в защиту своего клиента, несправедливо осужденного на смертную казнь — его судьба теперь находится в руках людей, которые не понимают самой сути дела и могут поступить нерационально или глупо. Это сводит меня с ума.

Я сижу в офисе Фаулера в штаб-квартире НАСА и обсуждаю с ним предстоящую миссию, когда входит его ассистент — лейтенант военно-морских сил.

— Сэр, Исполнительный Совет хочет вас видеть. Обоих.

Теперь встреча с лидерами Атлантического Союза происходит в комнате поменьше: это оперативный центр в здании исполнительного комитета. Все приглашенные руководители стран, входящих в Союз, сидят за длинным столом. Первым берет слово президент Соединенных Штатов:

— Джентльмены, ваша миссия состоится.

На меня накатывает чувство облегчения. Я буквально чувствую, как напряжение отпускает тело. Ненадолго.

— Но есть два условия, — продолжает президент, и с каждым словом его голос становится все жестче, как скрежет бензопилы. — Во-первых, запуск состоится не раньше, чем мы восстановим и оснастим двести ядерных боеголовок.

— Оснастим для чего?

— Для размещения в космосе. Я уверен, у вас есть причина отправиться в эту экспедицию, но скажу вам без всякой двусмысленности: мы считаем, что ваша миссия может отрицательно настроить нашего врага, и он решит применить силу. Мы хотим быть готовы к тому, чтобы защитить себя.

Я не могу поверить в то, что слышу.

— Но ведь это может занять много лет! — практически кричу я.

— Может быть, — президент смотрит на меня тяжелым взглядом. — Но я слышал, что вы очень неплохи в робототехнике. Возможно, вы сможете нам помочь и с восстановлением и сборкой боеголовок.

Фаулер бросает на меня взгляд, говорящий: Дай мне с этим разобраться.

— А второе условие?

— До тех пор пока вы не известите Каспийцев и Тихоокеанцев, мы должны подготовиться.

— В каком смысле «подготовиться»? — осторожно спрашивает Фаулер.

— Подготовиться к войне.

Я больше не могу молчать.

— Что все это значит!?

— Это значит, доктор Фаулер, что нам надо защитить свои границы и расширить шпионскую сеть за границей, чтобы быть готовыми ответить на любой акт агрессии.

— Но это против всего, о чем мы говорили! Наращивание военной мощи заберет ресурсы от ядерного перевооружения и от самой миссии, не говоря уже о запугивании других наций. Вы ведь понимаете, что у них в Атлантическом Союзе тоже есть шпионы, и они узнают о перевооружении в ту же секунду, как оно начнется, после чего ответят аналогичным образом.

Президент смотрит мне прямо в глаза.

— Таковы условия, джентльмены.

Он предельно конкретен: решение принято, и отменить его нельзя.

Вернувшись в офис Фаулера, я раздраженно хожу из угла в угол.

— Это же просто бред! Они говорят об укреплении границ этой обитаемой зоны, которую мы, возможно, не сможем защитить от нападения других альянсов, но при этом забывают о гигантской армии возле Солнца. Нападение — наш единственный шанс на выживание.

Фаулер откидывается в своем офисном кресле. Его голос чуть громче шепота:

— Мы ничего тут не поделаем, Джеймс. Наша работа — наука, а это политики. Эти люди — иррациональные, напуганные, озлобленные — иногда принимают неправильные решения. Нам отдали приказ.

* * *

Когда я возвращаюсь домой, я практически измотан. Зайдя в тамбур, где меня обдает горячим воздухом, я слышу, как Эмма разговаривает с какой-то женщиной.

— Доктора говорят, что я не смогу вернуть изначальную плотность своим костям. Дальнейшее восстановление невозможно.

— Ты уже сказала Джеймсу?

— Нет.

Я уже собираюсь уйти, чтобы оставить их наедине, но слышу голос ее собеседницы. Это кажется невероятным.

Меня переполняет любопытство.

Толкнув дверь, я захожу внутрь. В нашей гостиной-тренажерном зале сидит мой племянник Джек. Рядом с ним девочка ясельного возраста. Хотя я никогда не встречался с ней до этого, я знаю, что это Сара — моя племянница. Как же прекрасно смотреть в конце рабочего дня, как эти двое, не заботясь ни о чем на свете, играют в свои планшеты.

Заметив меня, Эмма поднимается со своего места, а Эбби оборачивается ко мне. Я ожидаю увидеть на ее лице злобу, но нет — оно не выражает никаких эмоций.

Я медленно подхожу, не вполне уверенный, что сказать. Меня спасает Эмма.

— Джеймс, к нам в гости пришла Эбби с детьми. Она подумала, что ты захочешь их увидеть.

Только сейчас ребята понимают, что я здесь. Джек отбрасывает планшет и кидается ко мне со всех ног.

— Дядя Джеймс!

Он практически сбивает меня с ног. Я обнимаю его настолько крепко, насколько вообще может выдержать его маленькое тело. Это лучшее чувство из всех, которое я испытывал за долгое время. Интересно, что их родители сказали о том, что случилось со мной и почему я так долго отсутствовал. Но ничто не повлияет на то, что я чувствую сейчас.

Сара осторожно смотрит на меня и на своего брата. Он берет ее за руку, притягивая к нам.

— Это Сара. Она, вообще-то, еще не может говорить, но уже может бегать.

Я пожимаю ей руку и говорю нарочито серьезно:

— Рад познакомиться с вами, мэм. И не волнуйтесь, разговоры излишни. Бег — это единственное, что имеет сейчас значение.

На ее лице появляется робкая улыбка, а большие щеки заливает румянец. Сейчас она во многом напоминает мне Эбби.

Не удержавшись, я верчу головой, в надежде увидеть своего брата, но ни в моем кабинете, ни в ванной его нет. Он не пришел.

Мы сидим уже почти час. Как же я хочу рассказать им историю первого контакта с артефактом. Да, это хвастовство, потому что я стремлюсь показаться им классным или просто интересным. А может быть, это потому, что я хочу, чтобы они видели во мне больше, чем просто осужденного преступника, и понимали, что я хороший человек.

Когда Джек спрашивает меня, чем я занимаюсь в лагере, то я просто отвечаю, что работаю на правительство. Эмма подыгрывает мне, говоря, что я работаю над проектом по спасению человеческой расы и однажды мне уже удалось нас всех спасти. Похоже, Эбби уже слышала эту историю или какой-то ее отрывок, потому что она не выглядит удивленной. Но вот Джек реагирует именно так, как я и надеялся.

Когда они уходят, Эбби просит Джека, чтобы они с Сарой подождали ее в тамбуре.

— Я спросила Алекса, не хочет ли он прийти сюда, но он отказался, — говорит она, повернувшись ко мне и понизив голос.

Я молча жду, не зная, что ответить.

— Я рада, что ты увиделся с детьми, — продолжает она, как будто смущаясь. — Мы с Алексом не говорили им о том, что произошло. Скажем, когда они достаточно подрастут, и тогда сами решат, какие отношения с тобой они хотят поддерживать.

Я киваю.

— Я пришла, потому что чувствовала, что ты захочешь их увидеть.

— Я хочу.

— И потому что ты заслуживаешь встречи с ними.

Чувствую, что дело не только в этом.

— И еще потому, что нам предложили переехать в соседний с вами дом.

— Правда? — Это меня действительно удивляет.

— Это намного… — Эмми делает паузу, — лучше, чем то, где мы живем сейчас.

— Понятно. — О чем она хочет меня попросить? Внезапно я понимаю. — Не волнуйся. Если Алекс не хочет меня видеть, то я не буду придавать этому значение. Я не приду к вам и не буду с ним спорить, если мы столкнемся на улице. Также я не стану подходить к вам, если увижу, что он рядом.

Эбби медленно кивает, по-видимому, испытывая облегчение. Думаю, она очень боялась этого разговора.

Тогда я меняю тему:

— Эбби, я так рад, что вы заглянули. Мы рады вам в любое время.

41
Эмма

Наверное, самая странная вещь, которую замечаешь в лагере № 7 и вообще в Тунисе, — это то, что здесь нет времен года. Я знаю, что на нашей планете много мест, где сезоны не очень жестко определены, но здесь что-то совсем другое: каждый день похож на предыдущий, с теми же облаками и падающими снежными хлопьями. Каждую неделю становится чуть холоднее, и Солнце гаснет еще немного, как будто мы находимся под лампочкой, на которой постепенно снижают напряжение. Люди живут в переполненных бараках, согреваются ночью, а сумрачным утром идут на работу. Снег кружится вокруг них, подобно рою светлячков. Все дни проходят по одному сценарию: работа, сон, и все с начала. Настойчиво возникает чувство, что нужно торопиться — времени у нас становится все меньше.

Никто во всем лагере не работает больше, чем Джеймс Синклер. Весь последний месяц он всецело занят разработкой дизайна нового корабля. После некоторых споров решено было назвать новый флот «Спарта». Мне сказали, что названия «Аламо» и «Верден» были отвергнуты, хотя я вообще не понимаю, почему они потратили на это столько времени, — видимо, для них это важно. Конечно, я слышала слово «Спарта», но меня никогда не вдохновляла история греческих воинов, удерживавших персидское вторжение много-много лет назад. Джеймс же уверен, что это будет символично. Что ж, если символизм будет способствовать успеху миссии — я за. Сейчас нам понадобится любая помощь.

Место постройки флота охраняется серьезнейшим образом. Я ни разу там не была, поэтому очень обрадовалась, когда Джеймс предложил мне провести экскурсию.

Мы едем в беспилотном электромобиле — Джеймс и я спереди, Оскар сзади, — как экстравагантная постапокалиптическая семья, отправившаяся на выходные.

С каждым днем лагерь все больше и больше меняется. Многие люди вступают в армию, посвящая все свое время тренировкам и упражнениям. Может быть, у правительства есть сведения о том, что новая война неминуема, или они сами и планируют ее начать. Или, может быть, лидеры Атлантического Союза думают, что мы вступим в бой с солнечными ячейками и их создателями здесь, на поверхности Земли. Когда каждый день видишь столько марширующих людей в военной форме, волей-неволей возникает чувство обреченности. Тусклый солнечный свет только усиливает это ощущение.

Наконец я вижу фабрику, окруженную забором с колючей проволокой.

Осмотрев с ног до головы, охранник пропускает нас к основному зданию. Оно напоминает мне склад, только метров триста в ширину и, кажется, абсолютно бесконечный в длину. Вокруг снуют рабочие, занятые производством новых корабельных модулей.

— А это здание как-то спрятано? — спрашиваю я, разглядывая высокий потолок.

— Да, мы построили вокруг абсолютно идентичные склады-обманки и даже посылаем туда людей в течение дня для достоверности на случай атаки. А если температура продолжит падать, мы сможем закончить работу в убежище. Мы работаем еще кое над чем, — говорит Джеймс, пока мы идем в глубь здания, и таинственно поднимает брови. — Совершенно секретно.

— Я вся внимание.

Он достает свой планшет и открывает на нем изображение, которое по виду напоминает колонию муравьев: бесконечные переходы тянутся во всех направлениях, закапываются все глубже и глубже в землю и заканчиваются огромной пещерой.

— Бункер?

— Мы называем это Цитадель, — поясняет Джеймс. — И то место, где мы находимся, идеально подходит для нее. Горизонт грунтовых вод здесь очень глубоко, а рядом находится большое скопление талой воды.

На диаграмме не указаны размеры бункера, но у меня появляется искорка надежды. Может ли он стать ключом к нашему спасению во время бесконечной Долгой Зимы?

— Насколько он большой?

Он слышит, с какой надеждой я это произношу, и отвечает осторожно практически очевидные вещи:

— Он может вместить всего лишь около пары сотен человек. Когда погода окончательно испортится, мы переместим туда самые уязвимые группы населения: больных и детей. — Здесь он делает паузу и поправляется: — Если погода испортится.

Мы оба знаем, что так оно и будет.

— Там будет вода?

— Да, и электричество.

Я удивленно сдвигаю брови.

— Очень трудно было опуститься на глубину, достаточную для сбора геотермальной энергии. Но я думаю, что мы смогли решить эту проблему. Я говорю «мы», но на самом деле это сделала команда немецких и скандинавских ученых — они просто гении. — Джеймс значительно оживляется: — На глубине двух сотен метров температура составляет около 8 градусов Цельсия. А если опуститься на пять тысяч метров, то будет уже 170 градусов.

— Вы можете пробурить так глубоко?

— Гораздо дальше.

Он открывает на планшете более детальную схему бункера, на которой кажется, что все переходы, само убежище и хранилище талой воды находятся очень близко к поверхности. От нескольких небольших помещений тоненькие проходы тянутся к самому центру Земли, подобно рыболовным лескам, опускающимся с лодки в глубину озера.

— Наш план заключается в том, чтобы достигнуть глубины в десять тысяч метров. Температура там составляет 374 градуса Цельсия, а давление воды 217 атмосфер. Тогда мы сможем получить невероятное количество энергии, легко покрывающее все затраты бункера.

— Невероятно, — только и могу вымолвить я.

Дойдя до середины здания, я вижу, как впереди появляется вход в туннели. Следует плавно понижающийся поворот, как будто скоростное шоссе проходит под рекой. Чем дальше мы идем, тем больше мне кажется, что мы погружаемся в рот какого-то огромного животного, похороненного под поверхностью Земли.

Замедлив шаг, Джеймс идет рядом со мной. Я пока еще не могу ходить так же быстро, как раньше, или так, как хочу. Доктор был прав: я никогда не смогу вернуть себе всю силу, но привыкну к моей новой реальности. Такова жизнь.

В туннеле проложены рельсы, и мы с Джеймсом садимся в один из электромобилей — он за рулем. Температура понижается по мере нашего погружения, свет от склада позади постепенно тускнеет. Единственное, что еще сопровождает нас, — светодиодные фонари под потолком.

Наконец перед нами предстает пещера, и я только сейчас осознаю ее размеры: по меньшей мере тридцать метров в ширину и шестьдесят в глубину, при том что потолок поднимается на добрых двенадцать метров.

Джеймс ухмыляется, подобно Чеширскому Коту.

— Добро пожаловать в Цитадель, командир Мэтьюс.

— Это восхитительно.

Он осматривает пещеру с сожалением.

— Я работал над тем, чтобы мы могли выращивать здесь еду, и надеялся создать самообеспечивающуюся колонию. Но, к сожалению, у нас нет ни времени, ни ресурсов, ни места. Каждый дюйм будет использован под жилые помещения.

Оглядываясь вокруг, я не могу не думать о том, какая жизнь будет у тех, кто поселится тут. Никогда не видеть солнца и природы, никогда не ходить по земной поверхности и не дышать свежим воздухом… Это очень похоже на МКС — целый новый мир, отделенный от Земли.

Вернувшись наверх, мы проходим мимо белых модулей будущего корабля.

— Это будет часть «Спарты-1», самого большого космического корабля, который когда-либо строило человечество. Он будет под завязку забит вооружением: ядерными снарядами, зондами, рельсовыми пушками — ну, ты знаешь. — Какое-то время он молча изучает его. — А я просто надеюсь, что он сможет доставить меня и мою команду домой.

Я останавливаюсь и смотрю на Джеймса. Неужели он и правда думает, что я останусь тут, пока он будет рисковать своей жизнью в этой миссии? Ни за что. Я полечу с ним. Понимаю, мы будем много спорить об этом, но я не сдамся. И не важно, чего мне это будет стоить.

* * *

Вечером к нам в гости снова заходит Эбби с детьми. Джек и Сара, кажется, вполне адаптировались к жизни здесь, в лагере № 7. Мэдисон и Дэвид с детьми тоже пришли. Ну и, конечно, Оскар здесь, так что, похоже, это самое большое семейное воссоединение, которое вообще возможно.

Мы ужинаем, а в конце Джеймс показывает сюрприз для всех: робособаку. Она может лаять, выполнять команды, а когда начинает говорить, то просто сражает всех наповал. Дети просто замучили ее, выясняя, что она может делать и как отреагирует на ту или иную команду. В лагере нет домашних животных; после той спешки, с которой все собирались, они стали настоящей роскошью. Ведь это дополнительные рты, которые нужно кормить, а правительство не уверено, что сможет прокормить собравшихся в лагере людей.

Если мир становится холоднее, то отношение Эбби, наоборот, становится теплее. Мы с ней практически стали друзьями, а к Джеймсу она теперь относится куда более дружелюбно. Я действительно рада ее видеть.

Единственный, кто, конечно же, отсутствует, — это Алекс. Я уже начинаю думать, придет ли он вообще когда-нибудь. Джеймс никогда не показывает, что это его волнует, но я знаю, что он постоянно думает о нем, ведь брат — единственный член семьи, которую он потерял.

Когда все уходят, мы приводим в порядок наше жилище. Иногда даже приятно устроить в доме беспорядок. Мы с Оскаром и Джеймсом стараемся содержать все в чистоте — за исключением кабинета Джеймса, от вида которого легко избавиться, просто закрыв дверь. Всегда можно сказать, что там играли дети, и я не собираюсь разрушать эту иллюзию.

Закончив уборку, мы оба сидим за столом, работая на своих планшетах. Оскар смотрит какое-то обучающее видео о горнодобывающей промышленности на АтлантикНете. Когда он только начал смотреть серию этих фильмов, я все гадала — зачем? Теперь я понимаю, что Оскар хочет помочь в создании Цитадели или просто быть в курсе на случай, если что-то случится. По-моему, все, что он смотрит, — это только обучающие видео. Я даже никогда не замечала, чтобы он занимался, например, каким-либо хобби, кроме помощи мне в реабилитации и ассистирования Джеймсу в его исследованиях.

Как бы долго я ни откладывала, мне нужно обсудить с Джеймсом несколько вопросов. После увиденного сегодня корабля и того, что он сказал, больше ждать нельзя.

Я перехожу в гостиную, где сейчас больше половины площади занято моими тренажерами.

— Многое из этого мы можем убрать.

Он выглядит озадаченным.

— У детей будет больше места для игр. При таком холоде они больше не смогут играть снаружи.

— Есть еще спортивный зал.

— Который постоянно переполнен.

— Мы пересечем этот мост, когда подойдем к нему, — бросает Джеймс, взглянув на тренажеры. — Твое восстановление — самое важное, что происходит в этом доме.

На секунду я прикусываю губу.

— Что, если я скажу тебе, что мое восстановление закончено?

— Что ты имеешь в виду? — он опускает планшет.

— Я имею в виду, что уже, по-видимому, достигла того предела, когда прогресс в восстановлении еще возможен. С этого момента моя жизнь — это прогулки с тростью, усталость и слабые кости.

— Это не значит, что ты должна прекратить упражнения.

— Да, но все необходимые занятия я могу проводить и в реабилитационном центре в бараках. Уверена, люди будут рады пользоваться этими тренажерами. Я очень благодарна за то, что ты их принес сюда. Когда мне было тяжело ходить, они пришлись как нельзя кстати.

Джеймс просто кивает в ответ. Предчувствуя продолжение нашего разговора, я вытираю вспотевшие ладони.

— Как ты отнесешься к факту, что мне уже не станет лучше?

Он с любопытством смотрит на меня, как будто не понял вопроса.

— Ну, а что ты сама чувствуешь по этому поводу?

— Я первая спросила, — нервно улыбаюсь я.

— Хорошо. Я знал, что твое восстановление будет практически невыполнимой задачей и что рано или поздно прогресс остановится. Я также знаю, что раньше ты вела очень активную жизнь, и сейчас тебе приходится подстраиваться под обстоятельства. Но, к сожалению, сейчас всем надо приспосабливаться. Все меняется, и мы должны пересмотреть наши возможности и то, как нам справиться с окружающей нас реальностью. В каком-то смысле мы все проходим через то же, что и ты. Вся человеческая раса заново учится ходить.

— Как это все влияет на то, что ты чувствуешь ко мне?

Он выглядит смущенным, и где-то глубоко во мне зарождается страх. Неужели я ошиблась в том, что происходит между нами?

Раздается стук в дверь, и Джеймс бегом кидается к ней, по-видимому, радуясь, что ему удалось избежать ответа. Но как же я хочу, чтобы он ответил на вопрос — как мне это нужно!

Я слышу голос Фаулера и по тону понимаю, что случилось что-то важное. Я иду к ним, стараясь шагать настолько быстро, насколько могу без своей трости. Но, когда я добираюсь до прихожей, Фаулер уже ушел.

На лице Джеймса отражается странная смесь восхищения и мрачного предчувствия.

— Встреча назначена: Фаулер и я отправляемся к Странам Каспийского Договора, чтобы провести презентацию.

— Какую презентацию?

— Мы собираемся просить их о помощи.

— Думаешь, они согласятся?

— Не знаю. Надеюсь, что они не объявят войну и не возьмут нас в заложники.

42
Джеймс

Поездка на встречу с Каспией — так мы теперь называем Страны Каспийского Договора и территорию, которую они занимают, — торопливое и даже суматошное предприятие. Я думал, у нас будет больше времени для подготовки. Когда мы запросили у них три недели на подготовку, нам сказали, что либо мы приезжаем прямо сейчас, либо не приезжаем вообще. Возможно, они думают, что такая спешка выведет нас из равновесия.

Но одно ясно точно: они просто параноики. Приезд разрешили только нам с Фаулером и еще шести экспертам и ученым, то есть тем, кто необходим для проведения презентации. Ни военных, ни дипломатов, ни охраны. Совершенно точно, что они хотят услышать факты и относятся к нам крайне недоверчиво. Возросшая военная активность Атлантического Союза не очень-то способствует развитию доверительных отношений.

Также, вероятно, они думают, что мы предложили такую же встречу Тихоокеанскому Альянсу, а им хочется получить информацию первыми.

Взлетев ночью, мы отправляемся на восток в сопровождении двух специальных бесшумных вертолетов — я удивлен, насколько тихо они могут перемещаться.

На «Пакс» я точно знал, что умею, и потому определял стратегию нашего поведения в космосе. Но сейчас я не так уверен в себе: политические интриги — не мой конек. И к тому же я очень мало знаю о людях, с которыми нам предстоит встретиться.

Каспия, как и Атлантический Союз, включает в себя десятки наций, но, в отличие от него, где почти половина стран обладает реальной властью, в Каспии все могущество поделено между Россией и Индией. И это все, что я знаю об их устройстве. Возможно, причина в том, что сам Атлантический Союз не обладает достаточной информацией, либо они просто не сочли нужным со мной поделиться.

Мои знания о Каспии ограничиваются только географическими данными. Их силы сосредоточены в регионе, который раньше занимал юго-восточный Иран. Столица — Каспий-град — находится в пустыне Лут, одном из самых жарких и сухих мест на Земле: температура на поверхности здесь составляет примерно 70 градусов Цельсия. Конечно, так было до Долгой Зимы. Пустыня лежит в своеобразном бассейне, окруженном горами, подобно закопанной в землю чаще.

Как только мы пересекаем границу Лута, земля внизу сменяется горной породой, песком и солью. Дюны прекрасны и кажутся бесконечными, подобно волнам бурого моря, убегающим за горизонт. То тут, то там, нарушая эту рябь, некоторые дюны взмывают ввысь метров на тридцать.

Что-то в этом ландшафте мне напоминает юго-запад Америки, и кое-что из увиденного мне не совсем понятно. Я показываю пальцем на нечто, напоминающее свалку останков корабля, и спрашиваю Фаулера по внутренней связи:

— Что это такое?

— Ярданги.

— Как ты меня только что назвал?

Он смеется в ответ.

— Ветер годами обдувает скальную породу, освобождая ее от слоя песка.

— Откуда ты это знаешь?

— Я долго жил жизнью заученного ботаника.

Я улыбаюсь — Фаулер нравится мне все больше. Очень надеюсь, что в Каспии нас не убьют.

* * *

Персидское название пустыни Лут переводится как «Пустынная равнина», но сейчас она какая угодно, только не пустынная. Впереди сверкает город.

Если наш лагерь № 7 выглядит как временное поселение, то Каспий-град, кажется, решил остаться тут навсегда: торчащие посреди пустыни небоскребы окружены высокими стенами. В воздухе кружат вертолеты, словно патрули, поднятые по команде для демонстрации мощи перед нашим прибытием. Их радары наверняка засекли нас задолго до города, благодаря станциям слежения, спрятанным в песке по всей пустыне.

Никакой формальной церемонии встречи — только рукопожатие от дипломатов среднего звена, после чего нас провожают в здание рядом с вертолетной площадкой. Охрана тщательно проверяет нас, потом дипломаты предлагают нам кофе или воду и спрашивают, нужно ли нам воспользоваться уборной (хорошая мысль).

Наконец, мы проходим в большую аудиторию, которая забита под завязку — людей в ней гораздо больше, чем во время нашего с Фаулером выступления перед Атлантическим Союзом. Каспийцы привели своих экспертов, которые и задают нам вопросы большую часть времени. Фаулер знает некоторых из них, занимающих должности, аналогичные его, в Роскосмосе и Индийской Организации Исследования Космоса. Это даже хорошо, потому что мы можем поделиться всей информацией с наших планшетов ничего не пересылая им заранее, — так они смогут наблюдать за презентацией в режиме реального времени.

Русский ученый задает вопрос через переводчик, который на его месте я бы тоже задал.

— Доктор Синклер, как вы думаете, что там? Что вы хотите обнаружить в результате своей миссии?

— Наша теория заключается в том, — осторожно говорю я, — что в нашей Солнечной системе находится какая-то сущность или устройство, создающее эти ячейки.

— Где конкретно?

— Исходя из местонахождения ячеек, которые мы нашли, и вектора их движения, есть лишь одно место, где они могут создаваться. Это Пояс астероидов.

— Потому что им нужны ресурсы для производства.

— Так мы считаем. В Поясе астероидов их достать проще всего, да и местоположение удобно — сразу за Марсом. «Сборщик» — как мы называем это потенциальное устройство — мог прибыть в нашу систему, закрепиться на одном из астероидов, произвести необходимое количество солнечных ячеек и отправить их к нашей звезде, чтобы собрать ее излучение.

В комнате наступает тишина.

Первым молчание нарушает российский президент — его английский безупречен:

— Насколько я понимаю, в Поясе астероидов этих объектов тысячи, если не миллионы. Даже если в общем местоположение «сборщика» вам известно, не будет ли это поиском иголки в стоге сена, как у вас принято говорить?

— Хороший вопрос. И да, это один из рисков, на который нам придется пойти. Но у нас достаточно данных, чтобы составить поведенческую модель нашего врага. Мы считаем, что солнечные ячейки — это очень примитивные устройства. Их реакция на наши действия ничем не отличается от запрограммированной реакции наших зондов. Поэтому мы считаем, что у них есть жестко ограниченный набор защитных и коммуникационных способностей. Они сделаны специально для того, чтобы долететь до Солнца и собрать его излучение. Таким образом, будет логично, если «сборщик» подчинит все свои действия экономии ресурсов. Сбор и сохранение энергии — его единственные задачи. Ну и, конечно, он наблюдает за нами, как потенциальным врагом и помехой в выполнении данной миссии, чтобы своевременно предпринять необходимые действия. Мы думаем, он ответственен за уничтожение МКС и срыв запуска «Пакс» и «Форнакс». Так или иначе, эта гипотеза позволяет нам предположить местонахождение «сборщика». Более половины массы всего Пояса занимают четыре астероида или карликовых планеты: Церера, Веста, Паллада и Гигея. Самая большая, причем со значительным перевесом, это Церера. Ее масса составляет почти одну треть от массы всего Пояса астероидов, и она находится точно на том же векторе, что и движущиеся к Солнцу ячейки. Поэтому мы считаем, что «сборщик» находится на Церере.

— Невозможно, — бормочет русский ученый, пухлый человек с кустистыми бровями и в толстых очках. — Мы можем наблюдать Цереру в телескоп, она делает полный оборот за девять часов. Там ничего нет, доктор Синклер.

— Ничего, что мы могли бы увидеть. Наша рабочая гипотеза заключается в том, что сущность, способная укрыть искусственным покрывалом наше Солнце, вполне может использовать камуфляж, чтобы спрятаться на Церере. Держу пари, она там.

* * *

После презентации нас просят подождать в комнате для совещаний. После проведенного там часа я всерьез начинаю думать, что мы теперь заложники. Вот это был бы номер.

— Насколько трудно было согласовать эту встречу? — спрашиваю я у Фаулера.

— Они отклонили все первоначальные запросы.

— И как вам удалось их уговорить?

— Пришлось прибегнуть к помощи кое-кого. — Он открывает ноутбук и запускает видео. — Это было в зашифрованном файле на спасательной капсуле «Пакс» — то, что команда отправила домой, чтобы помочь тебе в твоих стараниях.

Судя по обшитым белым материалом стенам, видеозапись определенно была сделана на «Пакс». И бормочущий голос Григория на заднем плане не дает в этом усомниться. Российский космонавт появляется в кадре и смотрит в камеру так, как будто хочет увидеть сквозь нее то, что делается с другой стороны. Он говорит по-русски, но благодаря субтитрам я понимаю смысл.

Обращаюсь к моим соратникам и коллегам в Роскосмосе. Наша миссия на «Пакс» была успешной. Но мы вступаем в опасную фазу нашего путешествия, из которого я, по-видимому, не вернусь.

Вместе с остальными членами команды мы решили отправить Джеймса Синклера домой. Причина очень проста: он гений. Если кто и может выяснить, что происходит и как это остановить, — это он. Я сохраняю это послание с помощью кодирующего метода НАСА, к которому у «Пакс» есть доступ. Файл будет разблокирован, как только он доберется до Земли. У меня только одна просьба: окажите Джеймсу любое содействие, которое потребуется. Он заслуживает доверия, и я вверяю ему жизни моей семьи и всех, кого я знаю.

И снова я благодарен моим товарищам по команде. Даже находясь за миллионы километров, они оказались рядом, когда это потребовалось.

* * *

Я ждал, что на свое предложение об организации миссии мы получим ответ «да» или «нет». Но вместо этого один из дипломатов возвращается к нам в комнату и говорит, что мы можем идти.

Когда мы возвращаемся в Атлантический Союз, я не успеваю не то что увидеться с Эммой или Оскаром, а даже поспать в своей кровати. Сразу с вертолета военный эскорт сопровождает меня на аэродром, потому что руководство Тихоокеанского Альянса хочет встретиться незамедлительно. Они не хотят оставаться в неведении, и я не сомневаюсь, что причина этого — наша встреча с Каспией.

Как бы я хотел, чтобы ответ Каспии был положительным. Проснувшись, я обнаруживаю Фаулера сгорбившимся перед своим ноутбуком.

Я пытаюсь согнать усталость, растерев лицо руками.

— Над чем работаешь?

— Над нашим выступлением, — зевает он. — Смотрю, что мы можем улучшить с прошлого раза.

— Давай я продолжу, — говорю я, забирая у него компьютер. — Ложись поспи.

* * *

Каспийцы доставили нас прямо к парадной двери, то есть привезли в самый центр столицы, сверкающей во всем своем великолепии, и препроводили нас в колыбель своего могущества. Они хотели, чтобы мы увидели их прекрасный город в пустыне, возможно, для того, чтобы покорить нас своим технологическим превосходством.

Но что бы там ни строил Тихоокеанский Альянс, они явно хотят спрятать это от нас. Мы высаживаемся на китайском авианосце, находящемся у западного побережья Австралии. Прямо на палубе нас пересаживают в их собственные вертолеты с намертво затемненными стеклами. А когда наконец открывается дверь, над нашей головой переплетаются густые кроны деревьев, формирующие своего рода туннель, ведущий прямо к входу в здание.

Они и правда не хотят, чтобы мы знали, где мы находимся.

Внутри нас ждет человек азиатской внешности в английском костюме. На его лице играет кривая ухмылка.

— Доктор Синклер, я Сора Накамура. Мы уже общались во время вашего приближения к Земле.

— Да, я помню. Рад встретиться лично. Будем надеяться, что в этой встрече будет меньше обмана — это в ваших же интересах.

* * *

Тихоокеанский Альянс — тяжелая аудитория. Они задают много вопросов, более подозрительны и требуют подтверждения всему, что мы говорим. Но в нашем выступлении много предположений, потому что мы просто не знаем ответов. Встреча очень долгая — в сумме почти семь часов — и выматывающая.

После ее окончания нас ведут по подземному туннелю к тому, что может вполне сойти за отель. На самом деле это больше похоже на общежитие с общими ванными и маленькими спальнями, но, по крайней мере, там чисто и тихо.

— Когда нам разрешат вернуться домой? — спрашивает Фаулер у Накамуры.

Тот быстро улыбается в ответ:

— Когда это будет возможно.

* * *

Через три дня нас все еще держат взаперти. Я беспокоюсь, как и Фаулер, хоть мы и не разговариваем об этом. Мы знаем, что за нами, скорее всего, наблюдают, а каждое слово записывается и анализируется теми, кто принимает решения. Поэтому мы играем свою роль: разговариваем о предстоящей миссии, презентации и важности всего этого.

И я ни за что не скажу, о чем думаю на самом деле: неужели уже началась война? И проиграли ли мы?

43
Эмма

В тот день, когда уехал Джеймс, Оскар помог мне перевезти тренажеры в реабилитационный центр. Это честно, потому что мой прогресс остановился, а другим это оборудование может принести пользу. К тому же я уверена, что Джеймс будет по-прежнему заставлять меня тренироваться, так что лучше вывезти их, пока его нет. Он поймет, а я смогу чем-то заняться кроме того, как беспокоиться о нем.

Более значительное противостояние между нами еще впереди: миссия. Это еще одна причина избавиться от тренажеров. Скоро меня здесь не будет, чтобы ими пользоваться.

Каспия всего лишь в нескольких часах лету, и Джеймс будет дома уже сегодня. Так что я как раз сообщу ему неприятную новость о том, что лечу с ним. Я боюсь, нервничаю, но должна это сделать.

Около полудня в гости забегает Мэдисон. Она одна, без детей: Оуэн и Аделина играют в спортзале.

Когда она заходит, я убираюсь на кухне. Я всегда так делаю, когда мне нужно о многом подумать или когда я нервничаю.

Мы садимся с ней на диван, который теперь выглядит сиротливо в пустой гостиной.

— Ты избавилась от тренажеров?

— Да, я с ними завязала.

В ответ она кивает.

— Моя реабилитация закончена.

— Понятно, — она бросает взгляд на трость. — Где Джеймс?

— На совещании.

— Вне лагеря?

— Да.

Она замечает чистящие средства, которые все еще стоят на кухонной стойке — свидетельство моей нервозности.

— Ты волнуешься из-за него?

— Немного.

— И? — спрашивает она, а когда не отвечаю, продолжает давить: — Что на самом деле происходит?

Я должна кому-нибудь рассказать. Мне нужно поговорить обо всем, что сейчас происходит. Оскар — хороший человек, но он не тот, кто мне нужен. Мне нужна моя сестра.

— Если я расскажу тебе, Мэдисон, ты должна пообещать, что больше никому не скажешь. Я серьезно, даже Дэвиду или детям.

— Я обещаю, — она выпрямляется на диване. — В чем дело?

— НАСА отправляет еще одну космическую миссию. Скоро.

От удивления у нее даже открывается рот.

— Зачем?

— Этого я тебе сказать не могу.

— Джеймс тоже летит?

— Джеймс руководит этой экспедицией.

— И ты тоже собираешься лететь.

Как всегда, Мэдисон зрит в корень.

— Да.

— А он не хочет, чтобы ты летела.

— Он еще не знает, но я думаю, он скажет «нет».

— И ты знаешь — почему?

Я закусываю губу. Это совсем не тот разговор, на который я рассчитывала. Мне нужна только помощь в убеждении Джеймса.

— Потому что он упрямый.

Мэдисон смотрит на меня взглядом, который говорит: И ты, и я знаем, что причина не в этом.

— Потому что он заботится обо мне? — Пожимаю плечами я.

— Эмма, я думаю, здесь нечто большее, чем просто забота. Я вижу, как он смотрит на тебя, и думаю, что ты тоже это замечаешь.

Я понятия не имею, что на это ответить.

— Оскар, — окликаю я его через плечо.

Он выходит из офиса Джеймса, где был занят работой, которую тот ему оставил.

— Да, Эмма?

— Ты не против сходить на склад за нашим еженедельным запасом еды?

— Вовсе нет. Я должен зайти еще куда-нибудь?

— Нет, спасибо.

Как только он уходит, я обращаюсь к Мэдисон:

— Вообще-то, мы еще не разговаривали об… этом.

— А может быть, и стоило бы. Может, вы не о предстоящей миссии должны спорить, а решить, кто вы друг для друга.

— Может быть.

— Здесь нет никаких «может», Эмма. Слушай, я знаю, что я не ученый, как ты и Джеймс, но я разбираюсь в людях. И тебя я знаю лучше, чем кого бы то ни было, даже лучше Дэвида. Эмма, ты ни о ком не беспокоилась больше, чем о нем, и если ты не скажешь Джеймсу, что ты чувствуешь, то будешь жалеть об этом до конца своей жизни.

* * *

Я не единственная, кто должен сказать, что чувствую.

Брат Джеймса работает в первую смену, так что пока он на работе, я иду к соседнему дому, чтобы поговорить с Эбби.

Как и Мэдисон, она сейчас работает из дома через АтлантикНет. Здесь каждый работает, не важно над чем, и не важно, где он в этот момент сидит. В спортзале организован детский сад (они называют это школой, но расписания занятий там нет), так что родители могут работать полный день. Мамы и папы больше не проводят круглые сутки со своими детьми. Это невозможно — еще одна цена Долгой Зимы и выживания.

Открыв дверь, Эбби выглядит очень виноватой.

— Мне правда очень жаль, но через час я должна сдать работу, а мне нужно еще раз пересмотреть весь документ.

— Конечно, занимайся. Придешь потом к нам, когда освободишься? Можешь не торопиться.

— Конечно. Все хорошо?

— Да, все в порядке. Просто… мне нужно спросить тебя кое о чем.

Через двадцать минут, когда я уже сижу дома, перечитывая необходимую информацию на своем планшете, раздается стук в дверь. Я уже собираюсь встать, но Оскар оказывается быстрее.

— Здравствуй, Эбби, — говорит он, открывая дверь.

— Оскар, — тихо отвечает она. Но, увидев меня, ее лицо проясняется. — Привет. Мы все еще можем поговорить?

— Конечно, заходи.

Она присаживается ко мне на диван, и мы сидим так же, как немногим ранее я сидела с Мэдисон. И, как и в случае со своей сестрой, я прошу Эбби сохранить все в тайне, а когда она соглашается, говорю:

— Джеймс отправляется в новую экспедицию.

— Какую экспедицию?

— Такую, из которой он может не вернуться.

Эбби отворачивается, пытаясь осмыслить новости.

— Понятно.

— Я точно не знаю, когда он отправится. Если мои догадки верны, то, может быть, через несколько месяцев.

— Я могу чем-то помочь?

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я поговорила с Алексом.

— Да. Джеймс никогда не говорил мне о том, что произошло между ним и братом, и о том, что случилось ранее. Но я знаю, что, когда он снова отправится в космос, ему будет важно знать, что все здесь поддерживают его. Что бы Джеймс ни совершил ранее, он был хорошим братом Алексу с самого начала Долгой Зимы. Благодаря ему мы все находимся тут и пока еще живы. Возможно, свою жизнь ему придется отдать за нас.

Эбби встает, вытирая о брюки ладони, как будто пытаясь согреть их.

— Это трудно, Эмма. Но я посмотрю, что можно сделать.

* * *

Однако ночью Джеймс не возвращается. И на следующий день — тоже.

Мы с Оскаром идем в здание Олимпа, где я заглядываю в каждый офис, спрашивая всех, кого увижу, не известно ли им что-то о нем. Через какое-то время я начинаю напоминать себе почтальона, который ищет адресата, пытаясь отдать потерявшуюся посылку.

Никто ничего не знает или просто не собирается мне говорить.

Мне еще ни разу не был так нужен мобильный телефон.

* * *

Ночью я никак не могу заснуть и все продолжаю думать. Что, если Каспийцы взяли Фаулера и Джеймса в заложники? Или подбили их вертолет? Или объявили войну?

На следующий день я продолжаю убирать дом, а Оскар с любопытством наблюдает за мной. По-моему, если я еще раз вытру кухонные раковину и кран, нержавеющая сталь попросту протрется насквозь.

— Джеймс очень способный, — мягко говорит Оскар. — Если кто и сможет вернуться, то это он.

Значит, он тоже волнуется, но показывает это странным способом — успокаивая меня. Я рада, что он с нами, хоть он и остается для меня загадкой.

Стук в дверь заставляет меня практически подпрыгнуть на месте. Я бросаюсь к тамбуру со всей скоростью, которую позволяет мне трость, надеясь наконец-то услышать хорошие новости. Но уже перед тем, как открыть дверь, я понимаю, что Джеймс бы не стучал, а просто вошел внутрь.

Стучат обычно… посланники с плохими вестями.

Уже с любопытством я распахиваю дверь и даже отшатываюсь назад от неожиданного посетителя.

Алекс.

— Я могу войти? — спрашивает он.

— Конечно.

Оказавшись внутри, он награждает Оскара тяжелым взглядом.

— Здравствуйте, сэр. — Тон Оскара является полной противоположностью злобе, которую источает Алекс в его адрес.

Мы садимся на диван.

— Эбби сказала мне, что Джеймс уезжает и, возможно, никогда не вернется назад.

— Совершенно верно.

— И благодаря ему мы здесь.

Я киваю.

— Я хочу знать, что происходит, что он сделал и в какие неприятности попал. Сможете мне это рассказать?

Весь следующий час я рассказываю Алексу обо всем, начиная с момента, когда Джеймс спас меня на МКС. Он молча и внимательно слушает. Этим он похож на Джеймса — они оба любители глубоко подумать.

Когда я заканчиваю, он встает и просто говорит:

— Спасибо.

Я встаю, опираясь на трость.

— Так вы придете увидеться с ним?

— Пока не знаю. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

* * *

Еще одна бессонная ночь. Именно так бы все и было, если бы Джеймс отправился в экспедицию, а я бы осталась тут. Я постоянно думаю о нем и беспокоюсь. И сейчас уверена еще больше: я должна лететь с ним.

Я сижу за столом, просматривая свой планшет, когда распахивается входная дверь. Повернувшись, я чувствую, как мое сердце замирает от того, кто стоит в дверном проеме на фоне падающего снега.

Джеймс.

Он выглядит осунувшимся, но это он.

Схватив трость, я спешу к нему, а когда он видит, что я практически пытаюсь бежать, то бросается мне навстречу. Мы крепко держим друг друга в объятьях, не отпуская.

— Они сказали… — начинает он.

— Забудь о том, что они сказали, — шепчу я ему в ухо. — Я рада, что ты дома и ты цел и невредим.

Когда я наконец выпускаю его из объятий, он с любопытством смотрит на меня.

— Я так о тебе волновалась.

— Надо мне почаще уезжать, — улыбается он в ответ.

Следующие действия я совершаю, даже не успев подумать. Наши губы встречаются, и мы целуемся так неожиданно, что это похоже на взрыв ядерной бомбы из эмоций внутри меня. Я чувствую, как мои ноги слабеют, но не потому, что они ослаблены болезнью. Ощущения такие, будто я падаю в глубокий колодец.

Когда мы наконец отрываемся друг от друга, он спрашивает шепотом:

— Оскар?

— Он только что ушел за нашим еженедельным рационом.

Мы снова целуемся, еще более страстно, более торопливо. Он крепко обнимает меня, его руки скользят по моей спине. Спиной я пячусь к своей спальне, тяну его за собой, и, закрыв дверь, мы занимаемся тем, чем я хотела заняться уже очень давно.

44
Джеймс

Мир изменился. И дело даже не в тройном альянсе Атлантического Союза, Каспийцев и Тихоокеанцев.

Мой мир изменился.

И этот мир — Эмма. Мы вращались друг вокруг друга подобно планетам, неуверенные в том, что между нами существует притяжение. Но теперь эта гравитация и расстояние между нами исчезли. Мы столкнулись, и масса нашего влечения друг к другу внезапно оказалась слишком большой, чтобы мы снова могли разделиться. Я не знаю, что будет дальше, но никогда раньше в своей жизни я не был так счастлив.

После столкновения мы лежим в кровати, и Эмма кладет голову на мое плечо.

— Как прошла поездка?

— Проще простого.

— Обманщик.

— Все хорошо, что хорошо заканчивается.

— Они нам помогут?

— Собираются.

— И как быстро планируется запуск?

— Точно не знаю. Раньше мы исходили из того, что не знали, сколько ресурсов нам дадут. И было не ясно, будет ли это только миссия Атлантического Союза или же у нас появятся один-два союзника. Да и об уровне развития их космических программ нам было известно мало.

— Они уже дали ответ?

— Еще нет, но Фаулер и я встретились с учеными и военными каждой из стран. Создана объединенная рабочая группа, так что к концу следующей недели, думаю, мы уже узнаем, с чем нам придется работать. Предполагаю, мы будем готовы к запуску через пару-тройку месяцев, максимум — через четыре. Должны успеть, потому что я не уверен, сколько времени у нас осталось.

Она садится на кровати, закусив губу, как она всегда делает, когда ее что-то беспокоит.

— В чем дело?

— Ни в чем, — бормочет она в ответ.

Сомневаюсь, но что бы это ни было, она, по-видимому, решила, что сейчас не лучший момент для того, чтобы это сказать.

* * *

Встав с кровати, мы с Эммой не говорим о том, что делать дальше или кем мы друг другу теперь приходимся. У нас обоих как будто включился автопилот. Первым делом мы переносим все необходимые вещи из моей спальни в ее — это нетрудное решение, потому что в моей спальне царит невероятный бардак, а ее как будто сошла со страниц мебельного каталога.

Вообще, если не принимать во внимание мой офис и спальню, то во всем доме царит невероятная чистота — он выглядит чище, чем в день, когда мы в него въехали. У меня такое чувство, что я нахожусь в биоизолированной комнате CDC^[15]. Эмма очень потрудилась.

— А что ты хочешь делать со второй спальней? — спрашивает она.

— Пока не решил.

— У меня есть идея, — хитро улыбается она.

Я удивленно поднимаю бровь.

— Мастерская по изготовлению зондов.

— Такая же, как на «Пакс»?

— Только с гравитацией повыше.

— Отличная мысль.

* * *

Этим вечером у нас ужинают все: Фаулер и Мэдисон со своими семьями и Эбби с детьми. Народу много, но это превосходно. Мы с Эммой сидим рядом, и, когда ужин подходит к концу, я обнимаю ее одной рукой, и она прижимается ко мне. Это то, чего мы никогда не делали на виду у всех.

Мэдисон бросает на Эмму любопытный взгляд, но что он означает — мне неизвестно. Такие вещи понятны только сестрам. Я хороший ученый и способный изобретатель, но этот код я никогда не понимал.

Джек, Сара, Аделина и Оуэн играют вместе — эти четверо быстро стали друзьями. Дети Фаулера постарше и просто сидят, уткнувшись в свои планшеты, в то время как малыши нарезают вокруг них круги, играя с робособакой, которую они назвали Марко (наверное, потому, что пес отвечает на это «Поло», а дети считают это очень смешным).

Эта сцена напоминает мне Рождество в родительском доме. У моего отца был брат и две сестры, так что Рождество они всегда встречали вместе. Праздник проходил шумно, иногда заканчивался ссорами. Было весело, так же как и сейчас, с одним заметным исключением: здесь нет Алекса. Похоже, мост слишком длинный, а пропасть под ним слишком глубока. И бурная река внизу — если в нее упадешь, навсегда унесет тебя в небытие.

* * *

Когда вечером мы с Эммой читаем в кровати, она неожиданно поворачивается ко мне.

— Мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

Она произносит это таким тоном, каким в фильмах обычно девушка сообщает парню, что расстается с ним, или что она беременна, или о каких-то других новостях, способных пошатнуть их устоявшийся мир. Это нервирует, и я мгновенно готов к защите. Пусть она уже выскажется, чтобы я знал, с чем имею дело.

Я откладываю планшет в сторону.

— Конечно. — Мой ответ звучит как выскользнувший из ножен клинок.

— Я отправляюсь в экспедицию.

— Какую экспедицию?

— Нашу экспедицию.

— На Цереру? К «сборщику»?

— Да, туда.

— Эмма…

— Нет, не начинай. Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я летела, и что ты беспокоишься о моем здоровье. Но я тоже волнуюсь о тебе. Когда ты уехал, мне было невероятно тяжело. Невероятно. Я не смогу выдерживать это месяцами, думая, что ты ранен или что-то пошло не так. Не могу оставаться тут, ждать и надеяться, что ты вернешься. Поэтому я лечу с тобой, и другого выбора нет.

Мой мозг работает как компьютер, подбирая пароль, перебирая тысячи комбинаций и стараясь найти ключ, придумать аргумент, чтобы заставить ее остаться на Земле. Экспедиция к «сборщику» — это долгая затея. В разы дольше миссии первого контакта и еще безнадежнее к тому же. Так что взять туда с собой женщину, которую любишь, — не лучшая мысль.

Поэтому я стараюсь рассуждать максимально логично.

— Эмма, твои кости уже потеряли значительную долю своей плотности. Ты просто не можешь позволить себе еще один такой перелет.

— Плотность моих костей не имеет никакого значения, если я буду мертва. И уж тем более, если будешь мертв ты. — Она тяжело сглатывает и продолжает: — Просто выслушай меня хотя бы минуту, хорошо?

— Хорошо.

— Здесь, на Земле, я чувствую себя сломанной. Я никогда уже не стану той женщиной, которой была до полета на МКС. Здесь, на поверхности, я слабая, а там — в невесомости — я снова полна сил. И у меня есть обязанности, которые я должна выполнить: помочь тебе. Если тебе суждено погибнуть там, то значит, такова и моя судьба. Я лечу, Джеймс, ты понял? Лечу.

Я достаточно умен, чтобы понять, когда я проиграл. Ей нужно лететь, и в глубине души я хочу, чтобы она летела со мной. Так что я согласен.

Медленно кивнув, я даю ей понять, что решение принято. Она заключает меня в свои объятия. Мы вернемся в космос вместе, возможно, в последний раз.

45
Эмма

Следующим утром я делаю то, что уже не делала давным-давно: просыпаюсь и одеваюсь на работу. Прекрасное ощущение, которого мне так не хватало: вставать с кровати с какой-то целью.

На улице тускло светит солнце, зависшее у самого горизонта. Метет снег. Погода становится хуже, и притом очень быстро.

В здании Олимпа мы с Джеймсом в первую очередь заходим к Лоренсу Фаулеру. Он задает мне один вопрос — тот же самый, который он задал перед моим стартом на МКС: «Ты действительно хочешь это сделать?»

И я даю на него тот же самый ответ: «Да».

* * *

Команда нашего корабля будет набрана со всего тройственного альянса. Это было одним из условий Каспии: команды должны быть смешанными. Астронавты из Атлантического Союза базируются здесь, в лагере № 7, и к нашему приезду они все сидят в одном помещении и заняты работой.

Джеймс представляет меня каждому лично: Генрих, немецкий навигатор «Спарты-1»; Терранс, наш корабельный врач из Великобритании; и Зоуи, грациозная итальянка, которая будет нашим корабельных инженером. Активировав камеру, Джеймс начинает записывать послание членам команд других стран, сообщая, что я буду руководить созданием зондов и ремонтной бригадой, а кроме того, являюсь заместителем командующего миссией.

Это видео в Каспию и Тихоокеанский Альянс доставят беспилотники, потому что, несмотря на то что тема глобальной коммуникационной сети неоднократно всплывала в обсуждениях, ее столько же раз отклоняли из-за отсутствия приемлемого решения. Спутники могут быть уничтожены, как и в прошлый раз, а погода слишком сильно влияет на башни и наземные передатчики. Кроме того, рассмотрение и анализ любых вариантов создания сети требует времени и ресурсов — двух вещей, которых у нас как раз и нет. В настоящий момент данные между поселениями перевозят высокоскоростные дроны, и, похоже, так и будет происходить еще долгое время.

Я не могу не заметить, насколько Джеймс оберегает нашу новую команду, и я знаю — почему. Наверное, я единственный человек на планете, кто это понимает. Его чувства касаются не тех испытаний, которые нас ждут впереди, а того, что мы оставили в прошлом.

Зайдя в свой офис, Джеймс закрывает дверь и начинает раскладывать схему нового зонда.

— Он аналогичен атакующему зонду, который мы запускали с «Пакс». Конечно, с небольшими изменениями.

— Ничего иного я и не ожидала.

— Можем обсудить доработки, а затем поговорим о прототипах. — Он задумчиво чешет голову. — Ты хочешь работать тут или дома?

— Да мне все равно, — пожимаю я плечами. — А как ты предпочтешь?

— Я могу и так, и так, но должен сказать, что тут полно работы над дизайном корабля и его систем.

— А работа дома сможет избежать траты времени на поездки до лаборатории и обратно.

— Вот именно. И можно будет полностью сфокусироваться на работе.

— Значит, дома.

— Хорошо, — кивает он.

Я подхожу к закрытой двери за своей спиной.

— Кажется, они — хорошая команда.

— Это так.

— Я знаю, что ты чувствуешь, Джеймс.

Он выжидательно вскидывает брови.

— Очень трудно с ними сблизиться после того, что произошло на «Пакс».

— Ты чувствовала себя так же, поднявшись к нам на борт после МКС?

— Да.

— И потом полегчало?

— Лишь со временем.

46
Джеймс

Первые несколько дней я жалею о том, что согласился на участие Эммы в этой миссии — слишком уж она опасна.

Однако несколько недель спустя я уже радуюсь, что сказал тогда «да». Сейчас на мои плечи давит груз ответственности за судьбу всего мира, и мне нужна поддержка, опора, кто-то, кто никогда не подведет и сможет разделить со мной все тяготы полета. И этот кто-то — Эмма.

Мы часами работаем над кораблем и зондами: я в здании Олимпа, а Эмма дома. Для меня это как работа в две смены: первая в офисе, а вторая — в нашем жилище.

Холодает. Каждое утро Солнце тускнеет все больше, а снег уже остается лежать на земле, не тая. Дороги выглядят, как глубокие ущелья в ледяном пейзаже, а пешеходные пути — как отходящие от них небольшие овраги. Время на исходе. Как бы усердно мы ни работали, кажется, что нам не успеть. Но в то же время я боюсь отправляться в эту миссию. Боюсь оставлять это место, где мы с Эммой счастливы, живем и работаем вместе, а после работы отправляемся в кровать, разговаривая обо всем на свете.

Мы разговариваем о миссии, о своем детстве, о наших семьях. Но две темы мы не обсуждаем никогда: наше будущее — потому что мы не знаем, будет ли оно, и мое прошлое — тот момент, когда я попал в тюрьму. Она часто кружит вокруг да около, и я понимаю, что она хочет знать, а мне следовало бы давно ей все рассказать. Она заслуживает знать, потому что это и значит «быть вместе»: полностью знать друг друга и принимать партнера таким, каков он есть.

Поэтому для Эммы было так важно заняться собственным здоровьем. Она боялась, что тем самым отпугнет меня, поэтому сейчас я должен ответить ей взаимностью. Но я боюсь сделать что-то, что изменит наши отношения.

Наши семейные собрания стали уже обычными. Каждое воскресенье мы обедаем с семьями своих друзей и родных: Фаулером, Мэдисон, приходит и Эбби с детьми. Отсутствует только Алекс, и мне кажется, что уже не слишком стоит надеяться на его появление.

Я тем более удивлен, когда субботним вечером раздается стук в дверь и до моего слуха доносится его голос, когда Оскар приглашает его войти. Эмма взволнованно смотрит на меня.

— Я здесь, чтобы увидеть Джеймса, — говорит Алекс.

Он делает шаг вперед, и мы долго смотрим друг на друга. Я жду, пока он сделает первый шаг и раскроет причину своего появления.

— Я думал, мы можем поговорить, — осторожно произносит он.

— Нам с Оскаром как раз надо сбегать по делам, — слышу я голос Эммы за спиной.

— Нет, — бросаю я через плечо. — Мы пойдем прогуляемся.

— В такую погоду? Вы сумасшедшие?

Резонное замечание.

— Тогда прокатимся.

На губах Алекса проступает легкая улыбка, и это меня вдохновляет. Первый раз за долгое время его обычно каменное лицо прорезали морщины эмоций.

Я ввожу в машину программу маршрута до места постройки Цитадели, и она медленно и бесшумно разворачивается на забитой, сплошь заставленной автомобилями улице.

— Эмма сказала мне, что ты отправляешься в новую экспедицию.

— Да.

— И она предупредила, что это может быть опасно.

— Может быть.

Он смотрит на меня, пытаясь поймать мой взгляд и как бы молча заставляя меня сказать ему правду.

— Возможно, — отвечаю я, подняв на него глаза.

— Я подумал, что было бы неплохо провести какое-то время вместе перед тем, как ты уедешь.

Я просто киваю в ответ. Отчасти потому, что просто не знаю, что сказать, но больше от того, что меня переполняют эмоции. Радость. Грусть. Благодарность Эмме за то, что рассказала ему. Чувства такие, как будто у меня была сломана кость — нога, если более конкретно — и я настолько уже привык идти вперед, игнорируя боль, что я уже не думал, может ли мне стать лучше. Но сейчас в перелом как будто вставили штифт. Нога не срослась, и нет никакой гарантии, что меня когда-то вылечат, но сейчас слова Алекса придают мне сил. Боль во всем теле наконец-то уходит.

Мой брат никогда не был особенно энергичным, да и я, чего уж там говорить, тоже. Так что я поступаю так, как обычно поступают парни, когда их захватывают эмоции — я меняю тему разговора.

— Хочешь увидеть кое-что действительно классное? — спрашиваю я.

— Например?

— Подземный бункер.

47
Эмма

Уже какое-то время меня не оставляет чувство, что мой мир сжимается. Я живу и работаю в нашем доме, посвящая каждую минуту своей жизни работе над предстоящей миссией. И если я занята чем-то другим, то меня не отпускает чувство вины. Личное время кажется излишком или, того хуже, предательством по отношению к людям, которые рассчитывают на меня.

Уже несколько месяцев мы не проводим наши обычные воскресные ужины. Все заняты только одним: экспедицией и выживанием.

Естественно, все это не могло пройти мимо Джеймса. Он напряжен и работает с утра до ночи. Вообще, он только ест, спит и работает. Лишь раз в неделю Джеймс берет себе свободный час и проводит это время с Алексом. Субботними вечерами, после работы, они играют в карты и разговаривают. Я так и не выяснила, что между ними произошло, но сейчас Джеймс очень дорожит совместным времяпрепровождением с братом. Мы все понимаем, что такие часы отдыха сейчас — настоящая драгоценность, которой очень скоро может и не стать.

Но не только время утекает сквозь пальцы. Скоро исчезнут и последние обитаемые области Земли. Наш мир, каким мы его привыкли видеть, исчезнет окончательно — льды поглощают его каждый день. Мы, будто на острове, наблюдаем за тем, как растет уровень моря, и понимаем, что утонем, если не найдем путь к спасению.

* * *

До наступления Долгой Зимы регион, где расположен Тунис, был пустыней. Сейчас это тоже пустыня, но совсем иного рода: во все стороны, насколько хватает глаз, простирается ледяная равнина, по которой, подобно дюнам, бегут снежные волны. Дует ветер, перекатывая холодные белые хлопья как песок.

Каждое утро я встаю с первыми лучами солнца и выхожу на улицу в надежде увидеть над самым горизонтом наше яркое светило, и мечтаю о том, чтобы завеса из солнечных ячеек исчезла или сломалась и чтобы печальная судьба каким-то образом обошла нас.

Но меня встречает только тусклый свет в облаках и редкие отблески на бесконечно падающем снеге, словно маяк, от которого мы уплываем в темные и неизведанные воды. Возможно, назад уже дороги нет — именно такое чувство охватывает всех в Лагере Номер Семь. И дело не в недостатке Солнца или витамина D, и не в том, что дети не могут играть на улице, а мы не можем ходить на работу, а в том, что наше время на Земле истекает.

Мимо с грохотом проезжает снегоуборочная машина, срезая ножами свежевыпавший снег и сгребая его вдоль дороги в небольшие кучки, которые высятся подобно ледяной изгороди.

Автокраны с закрепленными на стрелах люльками уже стоят то тут, то там посреди кварталов, раскинув свои кривые руки над домами. Работники, кутающиеся в куртки с тяжелыми капюшонами, прячут глаза под очками от ледяного ветра и устанавливают специальные вентиляторы, сдувающие снег с солнечных батарей. Так они смогут уловить хотя бы редкие лучи, потому что уже долгое время батареи внутри помещений не могут набрать полный заряд энергии. Каждый день мы получаем все меньше электричества, чтобы готовить еду и обогревать свои дома.

Прошлой ночью Джеймс постелил нам еще одно одеяло, и мы заснули, как и каждую ночь, крепко обнявшись. Но как бы близко друг к другу мы ни были и сколькими бы одеялами ни укрывались, я все еще чувствую холод на своем лице, который проникает во все тело, причиняя боль моим легким, когда я пытаюсь вдохнуть. Я привыкла спать, даже когда не могу согреться. Адаптировалась, скажем так. Но не представляю, как долго мы сможем подстраиваться под окружающие обстоятельства. Дело не в холоде вокруг нас, а в том, что этот холод забирает нашу свободу, наши запасы еды, наше будущее.

Проще думать, что в исчезновении всех этих вещей виновато государство. Что мы видим вокруг: комендантский час заставляет нас находиться дома, а служба нормирования продуктов каждый день регламентирует то, что мы едим. Некоторые начинают винить правительство, говорят о мятежах и восстании, но я думаю, в глубине души люди понимают, что это ничего не изменит. Это не даст нам больше еды или больше солнца, а без правительства мы, возможно, потеряем последний ключ к спасению. Если уже не потеряли.

Даже если нас ждет успех и мы сможем избавиться от ячеек, закрывающих Солнце, — что это даст? Что осталось подо льдом, покрывающим Землю? Растения и животные давным-давно мертвы. Сможет ли вернувшееся в этот мир Солнце заново разжечь в нем жизнь? Или планета уже выгорела дотла? Я стараюсь гнать эти мысли прочь каждый раз, когда они лезут в мою голову. В такие моменты я понимаю настоящую природу надежды — и она не рациональна. Надежда самодостаточна, как возобновляемый источник энергии внутри каждого из нас. Она хрупка, и наши самые темные мысли могут легко ее повредить, заглушить, заставив почти исчезнуть во тьме, но никогда до конца не уничтожить. И, подобно Солнцу, стоит надежде вернуться, как она возвращает нам жизнь и энергию.

* * *

Я все еще не сказала Мэдисон о том, что тоже отправляюсь в эту миссию. И, сколько бы я ни жду удобного момента, продолжать это уже невозможно, ведь до запуска остается всего пара дней.

Большинство семей возвращаются в бараки, потому что здесь больше теплоотдача на квадратный метр и к тому же греет тепло людских тел вокруг. Да и еженедельный рацион у живущих здесь немного больше — хороший стимул для тех, кто еще не оставил свои обреченные дома, отдавая излишки энергии на обогрев бараков. Джеймс, Оскар и я тоже переехали бы, но нас удерживает лаборатория, организованная в третьей спальне нашего дома.

В первый раз, когда я прихожу навестить Эбби, я тут же вспоминаю оставленный дом. Бараки сейчас больше напоминают тюрьму. Двери во все комнаты постоянно оставляют открытыми, стараясь хоть как-то обеспечить циркуляцию свежего воздуха. Глаза жителей пусты и совершенно безнадежны. Проходя мимо, я вижу, как они играют в шахматы и шашки, а их планшеты лежат без дела, потому что нет никакой возможности их зарядить (зарядные порты не работают, а если тебя поймают с работающим планшетом вне работы, то урежут рацион питания).

Несмотря на то что людей в бараках очень много, внутри тихо, и я чувствую какой-то незнакомый аромат. Он немного мускусный и напоминает запах застоявшегося воздуха, который был повторно очищен. Как и люди вокруг, он не может вырваться на улицу, в холодный мир, где больше никому нет спасения. Кое-кто из взрослых, завернувшись в толстые пальто, выходят в коридор, торопясь на работу, готовые трудиться почти в полной темноте. Они идут подобно заключенным, работая ради спасения и понимая, что только полный рабочий день означает полный дневной рацион питания.

Дверь в комнату Мэдисон открыта, но я стесняюсь зайти и только заглядываю внутрь. Аделина читает книгу, Оуэн выстраивает миниатюрных солдатиков. Они очень исхудали и устало лежат на кровати рядом.

Чуть приблизившись к дверному проему, я замечаю Мэдисон, которая стоит у стола, оттирая вещи на стиральной доске и опуская их в таз с водой. Видеть своих племянника и племянницу мне уже больно, но когда я смотрю на Мэдисон… Кожа туго обтягивает ее лицо, очерчивая скулы, глаза ввалились, тонкие волосы выглядят совершенно безжизненными, а руки, похожие на черенки от швабры, продолжают вдавливать белье в стиральную доску.

Она замечает меня прежде, чем я успеваю убрать грусть со своего лица. Какое-то время мы замираем, глядя друг другу в глаза, и мне кажется, что она вот-вот расплачется. Но она выдавливает из себя улыбку, бросает термобелье в таз и, обходя стол, идет ко мне с широко разведенными руками, подобными скрюченным ветвям мертвого дерева. Обняв ее, я чувствую под пальцами выступающие тонкие ребра, как края таза, стоящего на столе. В моих руках она кажется такой хрупкой драгоценностью, которая того и гляди разобьется.

Отпустив меня, она зовет Оуэна и Аделину, и они, встав с кровати и помахав рукой, также подходят обнять меня. На их костях мяса явно побольше, и я благодарна за это. Не думаю, что смогла бы видеть их в таком же состоянии, что и сестру.

Мэдисон отправляет детей на кровать, где они играли, а потом закрывает дверь и садится на диван.

— Не знала, что ты придешь.

— Да вот подумала зайти перед работой.

Она рассеянно кивает, смотря куда-то вдаль, как человек, который уже пару дней не спал. Двинувшись к маленькой кухне, она спрашивает:

— Хочешь немного…

Я понимаю, что она хочет сказать «кофе», но его больше нет — только в правительственных зданиях, где он также охраняется и выдается строго под контроль, как самый дорогой вид топлива. А может быть, она хотела сказать «поесть», но у нее точно нет ничего — и похоже, в достатке уже не будет. Поэтому я делаю вид, что она договорила предложение.

— Нет, не нужно. Спасибо.

Она смотрит на дверь.

— Мэдисон, вы получаете еженедельный рацион?

— Получаем, но его недостаточно. — Она оглядывается, как будто что-то услышав. — Они ведь основываются на возрасте. Но почему они так делают?

— Я…

— Должна же быть зависимость от роста, ты не думаешь?

— Да, в этом есть смысл.

Она быстро кивает.

— Я имею в виду, что у тебя может быть два десятилетних ребенка, но один на тридцать сантиметров выше другого. Очевидно, что тот, кто выше, должен получать больше калорий, ведь так? — Она смотрит на меня, ожидая подтверждения.

— Да.

— У нас даже было собрание по этому поводу. — Мэдисон смотрит на дверь, как будто забыв, что закрыла ее. — Но Атлантический Союз заявил, что они не могут ходить и обмерять всех, но зато знают возраст жителей. Они думают, что мы врем о росте своих детей, и к тому же добавляют — как будто мы сами не знаем, что дети растут. — Она всплескивает руками. — Конечно, они растут! Но только не сейчас, это уж точно. Правда, некоторым… — она понижает голос и говорит спокойнее, — … некоторым нужно больше еды, чем другим.

— Я поговорю с Джеймсом.

— Нет, — быстро отвечает она, — это вызовет проблемы… Льготный режим… Слухи здесь распространяются быстро — это единственное, чем все занимаются.

Повисает долгая пауза. Мэдисон смотрит в пол. Дети тихо играют на кровати, за дверью слышны их шаги.

— Я пришла сказать, что отправляюсь в экспедицию вместе с Джеймсом.

Она смотрит на меня так, как будто только сейчас поняла, что я здесь. На краткий миг я вижу искорку в ее глазах: на меня снова смотрит моя любимая сестра. Ее взгляд не веселый и не грустный. Он светится гордостью.

— Хорошо, я рада за тебя и за Джеймса. А мы должны что-то сделать тут — максимум того, на что способны. — Своей холодной костлявой рукой она сжимает мою ладонь. — Просто обязательно вернитесь назад.

* * *

Когда Джеймс приходит с работы, я, хромая, расхаживаю взад и вперед по комнате, не обращая внимания на боль. Но он сразу же замечает мое расстройство.

— Что случилось?

— Я ходила повидаться с Мэдисон.

— Она…

— Голодает, вот что.

Джеймс вздыхает и бросает свой рюкзак на диван. Оскар тихо уходит в свою комнату и закрывает дверь.

— Мы можем попытаться выбить ей побольше еженедельных рационов.

— Она сказала, что не возьмет их. Из-за этого у них будут проблемы.

— Что? — хмурится Джеймс.

— Я не знаю, что она имеет в виду, но понимаю, что в этих бараках все в одной лодке. Ты давно там был?

— Давно, я же все время на работе.

— Там словно тюрьма.

— Прости, я не знал, — он обнимает меня.

Я кладу подбородок ему на плечо.

— А мы можем переправить их в Цитадель?

— Только если они больны.

— Они больны, — тут же отвечаю я.

Отодвинувшись, он смотрит на меня с любовью. От этого взгляда я просто таю.

— Давай прокатимся.

Он берет сумку и зовет Оскара, приглашая его к нам присоединиться. В отношении Джеймса действует исключение на комендантский час, потому что этого требует его работа. Но находиться снаружи после наступления темноты опасно: холодный ветер, снег и практически полное отсутствие видимости. Даже простое ДТП может оказаться смертельным, так что важнее всего коллективная ответственность.

— Насколько плоха ситуация с питанием? — спрашиваю я Джеймса, пока мы едем в беспилотном автомобиле.

— Все очень плохо.

— То есть прежде, чем умереть от холода, мы умрем от голода?

Он рассеянно качает головой.

— Не знаю. Это ведь все взаимосвязано. Без солнца мы не сможем обеспечивать урожай или собирать энергию для ухода за ним.

— А что с геотермальным источником, который вы пробурили в Цитадели?

— Мы так и не достигли расчетной глубины. Так что сейчас мощности хватает только на то, чтобы обслуживать бункер, но для того, чтобы обеспечить электричеством теплицы, этого мало. Если сделать больше скважин, тогда да — это станет возможным. Сойдут даже водяные мельницы, но для их постройки нужно время и силы, а у нас нет ни того, ни другого. Никто не ожидал, что ситуация так быстро ухудшится.

— Но как же так, Джеймс? Честно, подумай о размерах Солнца — и о том, какое количество ячеек нужно, чтобы настолько заблокировать его излучение.

— Ты полагаешь, что для этого они должны быть максимально близко к Солнцу? Но это нам доподлинно не известно.

— Но изображения от флота «Гелиос»…

— Показывают, что ячейки находятся возле Солнца, я знаю. Но что, если они переместятся ближе к нам? Мы не знаем, там ли они еще. Все, что нам известно, это только то, что ячейки где-то между нами и звездой. В конце концов, даже Луна может остановить большое количество излучения, а ведь она всего пару тысяч километров в поперечнике.

— Что-то вроде затмения.

— Да.

Какое-то время мы едем молча, наблюдая за тем, как фары автомобиля разгоняют тьму и мелькающий в их лучах снег.

— Но, Джеймс, что если ты прав и в результате успешной миссии мы сможем остановить производство новых ячеек, те, что уже созданы, останутся на своем месте. Долгая Зима от этого не закончится.

— У нас должно быть решение и этой проблемы. И я хочу тебе еще кое-что показать.

Даже в этот час фабрика, где Джеймс мне впервые показал Цитадель и «Спарту-1», заполнена военной техникой. Перед нами еще один пост охраны, а за ним — закрытый для посторонних склад. Оказавшись внутри, я вижу, что лампы под потолком выключены и все работники трудятся под местным освещением. Даже в таком полумраке я понимаю, что они делают — ядерные ракеты.

— Я думала, что все ядерное вооружение ушло вместе с флотом «Спарта».

— Не все. У нас еще осталось какое-то количество вертолетного топлива — и взять его больше нам неоткуда, — так что мы используем то, что есть, экономя оставшуюся в хранилищах еду и вывозя ракеты из США и России.

— И каков план? Использовать ракеты для обогрева и получения энергии?

— Они будут переделаны для того, чтобы управляться в космосе на большом расстоянии.

И тут до меня доходит.

— Вы собираетесь выстрелить ими в солнечные ячейки.

— Сразу после нашего взлета зонды отправятся к Солнцу с целью установить их точное местонахождение. Как только это произойдет — взлетят ракеты.

— Но их все же очень много, — киваю я.

— Да, но если наша теория о том, как они управляются, верна, то мы можем их напугать и заставить на какое-то время оставить нас в покое.

— Это просто поможет нам выиграть время.

— Но это лучше, чем ничего.

Джеймс идет в глубь фабрики, к входу в туннель, где нас уже ждет электрокар. Как только мы въезжаем в туннель, температура начинает падать с каждой секундой.

Каменистая пещера, в которой мы были прошлый раз, теперь закрыта листом металла с двойными дверями, большие буквы над которыми складываются в слово «Цитадель».

Открывшийся шлюз обдает нас теплым воздухом, и мы оказываемся в небольшом фойе, из которого несколько дверей ведут в столовую, ванные и комнату отдыха. Туда Джеймс и поворачивает, кивнув солдату, сидящему за столом. Меня шокировали звуки и запахи, услышанные сегодня утром в бараках, но то, что я вижу сейчас в Цитадели, — просто ужасно. По моим подсчетам, в зале находится около сотни больничных коек, отделенных друг от друга занавеской. Ближе всех ко мне лежит мальчик, одного с Оуэном возраста, но гораздо худее. Его глаза закрыты, а ноги с трудом угадываются под простыней. К худой руке мальчика подключена капельница, и хотя не знаю диагноз, могу догадаться, что это истощение.

В следующем отсеке лежит мужчина. Он стонет, повязка, через которую сочится кровь, закрывает его лицо. По форме я понимаю, что это один из работников, которые перерабатывали мусор — в тех случаях, когда его вывозили. Уверена, что, когда он получил травму, его перевели на фабрику. А сейчас медсестра и врач останавливаются около него и, наклонившись, открывают один его глаз.

На кровати рядом сидит женщина и читает книгу в мягкой обложке в свете настольной лампы. Она не выглядит больной, но я замечаю ее большой живот, к которому она нежно прикладывает руку, надеясь почувствовать легкий ответный толчок. Подняв глаза на меня, она выглядит напуганной, даже когда пытается выдавить из себя улыбку.

Джеймс поворачивается ко мне.

— Я могу перевести сюда Мэдисон и детей, — шепчет он, — но эти кровати… заполняются очень быстро.

— Нет. Этим людям быть здесь гораздо важнее.

48
Джеймс

За две недели до старта мы с Эммой проводим у себя дома семейный ужин — первый раз за, наверное, месяц. Приходят все, даже Алекс. Предполагается, что все будет так же, как в давние теплые времена, но на деле это выглядит как угодно, только не нормально.

Можно сразу сказать, кого правительство считает важным для дальнейшего существования: участников миссии «Спарта». Эмма, Фаулер с женой и я выглядим уставшими, но мы вполне в хорошей форме. Алекс, Эбби, Мэдисон и Дэвид — все исхудавшие, с пепельной, почти серой кожей. Они вялые не только в движениях, но и в разговоре. Им тяжело даже просто сфокусировать свое внимание.

Некоторые вещи можно понять, только пройдя через них. Тотальная война — именно такое выражение пришло ко мне в голову. Раньше я уже слышал его, в основном применительно ко Второй мировой войне, но никогда его не понимал. Оно означает, что ты живешь на поле боя, но этим его смыслы не ограничиваются — оно простирается дальше и впускает свои когти в тех, кого ты любишь. Оно всепоглощающе и не вызывает ничего, кроме грусти.

Для сегодняшнего ужина мы смогли добыть несколько лишних комплектов еды. Атлантический Союз, наверное, думает, что это прощальный ужин для нас с Эммой, но, по-видимому, он один из последних для нас всех. Взрослые заняты едой, и я могу представить, чего это стоит Эбби, Алексу, Мэдисону и Дэвиду. Дети же, как всегда, съедают обед в один присест, чтобы выяснить, кто справится быстрее, и скорее встать из-за стола и начать играть. Джек заканчивает первым, но и остальные не сильно от него отстают, и все вместе сразу же убегают в комнату. Как бы я хотел, чтобы они играли на улице или хотя бы в реабилитационном центре, но обогреть большое помещение слишком сложно.

Собравшиеся за столом взрослые стараются сохранять хорошее настроение, но эта битва проиграна еще до ее начала. Мы все знаем, что, наверное, в последний раз видим друг друга. Так хочется уцепиться за этот момент и этот ужин, насладиться каждой его секундой, каждой питательной крохой. Наконец, Фаулер с женой уходят домой, и, оставшись без них, мы делимся на две группы: Эмма, Мэдисон и Эбби с одной стороны стола, а Алекс, Дэвид и я, с другой.

— Сколько же всего будет кораблей? — спрашивает Дэвид.

Это секретная информация. Я сомневаюсь, что Дэвид или Алекс кому-то могут об этом сказать, да и не думаю, что на данном этапе это будет важно, но проверять все равно не стоит.

— Несколько. Запасные и запасные для запасных.

В кухню доносится эхо детского плача и обвинения в краже игрушки. Эбби уже хочет встать из-за стола, но ее останавливает Дэвид, отстранив рукой, и идет к детям сам.

— Ну-ка отдай. Это не твое, — строго выговаривает он.

Алекс тихо спрашивает:

— Боишься?

— Да.

Наши с братом отношения выросли во что-то, что я очень ценю. Мы не стали такими, как прежде, — братьями, которые смеются вместе над шутками и поддерживают друг друга. Алекс все еще держится довольно отстраненно, но теперь ему не все равно. Это очень похоже на врачебную дистанцированность: так о тебе беспокоится человек, когда думает, что тебе могут навредить, при этом он не хочет сильно с тобой сближаться, но и не может остаться в стороне. Теперь я это понимаю, потому что так же отношусь к моей новой команде.

— А Оскар тоже летит?

— Да, — отвечаю я, стараясь не смотреть брату в глаза.

— И что ты им рассказал о нем?

— Сказал, что он мой ассистент и что мне нужна его помощь в робототехнической лаборатории на корабле. Комитету по подбору команды этого было вполне достаточно.

— Эбби рассказала, что Эмма отправляется с тобой.

Я перевожу взгляд на нее: она улыбается, рассказывая историю, а Мэдисон и Эбби хохочут.

— Да, и это пугает меня больше всего.

Какое-то время мы сидим молча, глядя на неутомимо играющих детей. Они словно маяк надежды — доказательство того, что в итоге все будет хорошо. Дети адаптируются гораздо лучше, чем мы можем подумать, именно поэтому наш вид выжил и смог так долго сохраниться. Я успокаиваю себя тем, что наши дети скоро все это забудут — при условии, конечно, что мы сможем все пережить. Надеюсь, я буду прав. Правда, не уверен, что для нас, для взрослых, это пройдет бесследно. Будущее не для нас.

* * *

После ужина мы с Эммой лежим в постели и смотрим в потолок, слишком уставшие, чтобы читать. Через некоторое время она, приблизившись, целует меня в лоб, желает спокойной ночи и с усилием произносит:

— Выключи свет.

Я остаюсь лежать при свете своей прикроватной лампы. Чем ближе к старту — тем больше я в себе сомневаюсь. Сомневаюсь во всем: в кораблях, в самой миссии и в одном очень важном решении, которое я принял.

— Могу я тебя спросить кое о чем?

— Конечно. — Она поворачивается ко мне лицом.

— Обещаешь, что никуда не уйдешь?

Она садится на кровать.

— Мне пора.

— Если миссия… Если мы не достигнем успеха, то ты гораздо дольше проживешь, оставшись тут — на Земле. И сможешь провести больше времени со своей семьей.

— Я лечу в космос не только за тем, чтобы добавить часы, дни или недели к своей жизни. Я лечу ради будущего, ради своей команды с МКС, ради той сущности, что их убила. Моей работой было защищать их, и я потерпела неудачу. Хоть я никогда и не рассказываю тебе, но этот груз всегда со мной: на всем пути к артефакту, при возвращении домой и все время, что мы тут.

— Чего бы мы там ни уничтожили — груз от этого не пропадет.

— Может быть. Но попытаться все равно стоит. Дело ведь не только в МКС, но и в «Пакс». Как же Гарри, Григори, Мин, Лина, Идзуми и даже Шарлотта, какой бы упрямой она ни была? Я скучаю по ним, и, хотя у нас у каждого есть свои семьи здесь, наша одна общая семья осталась там. Если же вспоминать и МКС, то получается, что я потеряла слишком много людей. Так что без меня ты не полетишь.

Я вздыхаю, понимая, что разговор окончен. Попытаться все же стоило.

Она включает лампу со своей стороны.

— Слушай, а что, если мы ошибаемся?

— Что ты имеешь в виду?

— Мы ведь исходим из того, что «сборщик» создает новые солнечные ячейки, находясь в Поясе астероидов. А что, если на деле происходит что-то совершенно иное? Что, если на Церере нет никакого «сборщика»? Что, если там сотни кораблей, готовых к войне? Или вообще ничего нет? Что, если солнечные ячейки, как саранча, путешествуют от системы к системе, собирая энергию звезд миллионы и миллиарды лет, прежде чем вернуться в какое-то хранилище или отправиться в другом направлении?

Она задает те вопросы, которые не дают мне покоя последние несколько недель. И один из них крутится в мозгу именно сейчас. Сказать по правде, я понятия не имею, что нам делать, если я ошибся. Можно было бы сказать ей, что мы что-нибудь придумаем, но ведь она слишком умная и не поверит. Если «сборщика» на Церере нет или если он есть, скажем, на одной из лун Юпитера, Сатурна или Урана, то мы просто не сможем до него добраться. Миссия будет провалена.

Поэтому я говорю Эмме то же самое, что ответил себе, НАСА и нашим союзникам:

— Церера — это логичный выбор. Она расположена близко к Солнцу, но не настолько, чтобы могли ее наблюдать. Так что это точно она.

Надеюсь, я прав, ведь от этого, по-видимому, зависит судьба человечества.

* * *

Проносятся суматошные последние дни и часы перед стартом. Мы все проверяем и перепроверяем, потому что места ошибке больше нет. Если запуск не удастся, то попробовать еще раз мы не сможем. Это и в самом деле «все или ничего».

И кроме всего прочего, эта миссия будет очень сложной. Путешествие к Церере в поясе астероидов будет самым долгим управляемым космическим полетом в истории, а корабли — самыми большими и, конечно, самыми сложными.

Трехсторонний альянс выбрал меня руководителем этой экспедиции, как я полагаю, из-за моего опыта с солнечными ячейками. Но я также должен быть благодарен тому видео, которое отправили на Землю в капсуле вместе со мной и Эммой. Голоса их соотечественников стали для Каспии и Тихоокеанского Альянса основой доверия ко мне. Для меня же подобное доверие — это долг, который я должен вернуть.

* * *

Эмма, Генрих, Терранс, Зоуи и я сидим в первом ряду на совещании в штаб-квартире НАСА. Точно так же я сидел когда-то во Флориде и смотрел, как запускаются и соединяются вместе модули «Пакс» и «Форнакс». Тогда я ждал, что они либо выйдут на орбиту, либо будут атакованы. Сейчас мир изменился, в комнате значительно холоднее, и я надеюсь, что данная миссия тоже закончится иначе.

Я стараюсь не думать о тех членах команды, которых мы потеряли. Теперь я представляю, каково было Эмме после МКС. Потерять близких людей на общей работе очень болезненно, такое не сразу забудешь. Стоит жизни напомнить тебе — и вот они уже здесь.

Когда половина запусков уже пройдена, нас выводят из комнаты, грузят в вертолет, и мы летим к морю. По мере приближения я, повертев головой, наконец-то вижу стартовую площадку, на которой возвышается «Спарта-1» — наш последний шанс на спасение. Этот запуск выведет на орбиту основную часть корабля, которая значительно больше остальных компонентов. Для солнечных ячеек это будет хорошая цель.

Внутри корабля я, Эмма и Оскар будем находиться в разных отсеках. Это сделано для того, что если при взлете корабль будет атакован, то один или несколько отсеков все равно уцелеют. Разделение на старте дает всей экспедиции больше шансов спастись. Хотя, конечно, я хотел бы, чтобы мы с Эммой были вместе, хотел бы держать ее руку, когда тяжелый корабль будет подниматься в воздух. Но я один в белом мягком цилиндре со шлемом на голове, в ушах звучит обратный отсчет. Через маленький иллюминатор видно только заснеженную равнину и голубую воду.

Раздается рокот, корабль дрожит. Центр управления говорит непрерывно, сообщая все, что происходит.

Неожиданно в наушник пробивается голос Эммы.

— Джеймс?

— Я здесь.

— Увидимся в космосе.

* * *

Когда корабль выходит на низкую орбиту, я отстегиваюсь, снимаю шлем и отправляюсь осмотреть модули.

Предполагается, что мы должны подождать несколько часов, но я не могу. Эмма, очевидно, тоже. Она уже на мостике, смотрит в сторону перехода, ведущего в мой модуль.

— Пока все неплохо, — удивленно поднимает она брови.

Я улыбаюсь.

За улыбкой прячется беспокойство, которое я никогда раньше не испытывал. Плывущая в невесомости Эмма, одетая в костюм НАСА, напомнила мне нашу первую встречу здесь же, на орбите, когда я нашел ее без сознания, замерзающей, почти мертвой. Космос чуть не убил ее, и долго здесь находиться она не может. Если я собираюсь спасти ее, как и всех, кто остался внизу, я должен сделать все правильно. Второго шанса не будет.

* * *

К моему удивлению, никакой реакции от космической сущности на запуск компонентов «Спарты-1» не последовало. Все девять кораблей сейчас находятся на околоземной орбите и ждут команды.

Двадцать четыре часа спустя следует приказ начать стыковку, и, как только корабль сформирован, мы отправляемся к Церере.

* * *

Через неделю полета «Спарта» запускает первую группу зондов. Их цель проста: разведка. Я, конечно, предпочел бы найти и встретиться с флотом «Мидуэй». Нужно узнать, что они обнаружили.

Я уже почти сплю, находясь на грани сознания и сна, когда раздается сигнал тревоги. Из передатчика звучит голос Оскара.

— Сэр, пожалуйста, немедленно явитесь на мостик.

Я вылезаю из спального места и лечу через модули, по пути встретив Эмму, выбирающуюся из лаборатории. Наверное, она тоже спала. Когда эта ситуация разрешится, нужно будет сказать ей, что она слишком много работает.

— В чем дело? — спрашиваю я, едва добравшись до мостика.

— Один из зондов что-то нашел, — спокойно отвечает Оскар.

— Что конкретно? — задает вопрос Эмма.

— Корабль.

49
Эмма

Зонд сделал изображение корабля с большого расстояния, поэтому оно зернистое и размытое. Но я узнаю этот силуэт где угодно. «Пакс».

Не двигаясь, мы с Джеймсом смотрим на изображение несколько секунд. Оскар молчит, не мешая нам осмыслить происходящее. Насколько я помню, эмоции ему не свойственны. Я начинаю думать, что он вообще практически не испытывает чувств, но, кажется, неплохо понимает людей на каком-то примитивном уровне. Да и нас с Джеймсом он неплохо знает — например, помнит, какой корабль и какие люди имеют для нас значение. Мы хотим закончить начатое, точнее, нам нужно это закончить.

Я пытаюсь понять, как «Пакс» оказался здесь. Это ведь так далеко от места, где мы обнаружили солнечную ячейку. Каким образом? Как он оказался так близко к Земле? Скорее всего, корабль просто принесло сюда…

На мостик вплывает Генрих, навигатор «Спарты-1».

— Это невозможно, — говорит он, увидев изображение «Пакс».

Остальная команда, появившись на мостике, тоже не может объяснить тайну появления корабля, не говоря уже о том, чтобы вернуться к своей работе.

— Перестройте курс на перехват, — приказывает Джеймс, не отрывая взгляд от экрана.

— Восстановление «Пакс» не является нашей задачей. Мы только потратим топливо и время, — встряхивает головой Генрих.

— Вам отдали приказ. — Голос Джеймса звучит мягко и совершенно без тени агрессии. Его глаза по-прежнему прикованы к изображению.

Я жду столкновения. Жду, что команда не станет уступать и постарается убедить меня и Джеймса не лететь к «Пакс». Но они явно понимают, что должны подчиниться, так что никаких споров и дальнейших аргументов не следует. Курс корабля изменен, но коммуникационные зонды отправляются к остальному флоту «Спарта», передавая указание продолжать движение к Церере согласно первоначальному плану.

Позднее в лаборатории я без слов обнимаю Джеймса, настолько сильные эмоции вызвало во мне созерцание «Пакс». Я знаю, что он чувствует то же самое. Некоторое время мы, обнявшись, плывем в невесомости.

— Они могут быть живы, — шепчу я.

— И, должно быть, голодают долгое время.

— Может… они нашли какой-то способ прокормиться.

— Мы не должны строить пустых надежд, Эмма.

— Я знаю. Просто не могу удержаться.

— Я тоже.

* * *

Мне не хватает нескольких вещей с Земли: моей семьи, моих друзей, гравитации. Но больше всего мне не хватает жизни в доме вместе с Джеймсом и Оскаром, а особенно — нашей кровати, в которой мы читаем, разговариваем и спим каждую ночь. Даже тогда, когда в ней невыносимо холодно.

Здесь, в силу необходимости, мы спим порознь. Я чувствую, что отдаляюсь от него, да и сам Джеймс стал в космосе другим. На Земле днем он фокусировался на работе, точно лазер, а менялся ночью после домашних дел. Тогда он был более беззаботным и веселым — думаю, это приобретенный навык, позволявший ему дома отключится от работы. Здесь же, в космосе, он постоянно собран, постоянно работает, постоянно думает. Точно двигатель, работающий на пределе, который никак нельзя выключить. И меня это пугает, ведь он так себя загонит. С момента обнаружения «Пакс» он требует такой же полной самоотдачи от всей команды. Для меня это означает изготовление высокоскоростного зонда, чтобы как можно быстрее установить с нашим старым кораблем контакт.

Сейчас я как раз в лаборатории, занята окончательной сборкой контрольной платы, когда появляется Джеймс.

— Как продвигается работа?

— Я почти закончила.

— Хорошо, нам надо торопиться.

Я знаю, сказав эти слова, он продолжает надеяться, что команда «Пакс» могла выжить, и сейчас в наших силах их спасти. Мы должны это сделать, если такая возможность есть, ведь они спасли нас. Их жертва, возможно, спасла всю человеческую расу, и, более того, они ведь наша команда — команда, которую мы потеряли. Они — наша семья.

Все собираются на мостике, чтобы в реальном времени наблюдать за запуском высокоскоростного зонда. Если все пройдет удачно, он достигнет «Пакс» через пару-тройку дней и вернется обратно через неделю.

* * *

Я записываю видео каждый вечер. Это дневник миссии, в котором я комментирую все, что мы видим в течение дня, какие данные получаем и какую работу делаем. Наша идея в том, чтобы отправить коммуникационные камни на Землю прямо перед нашей атакой «сборщика» на Церере. Мы надеемся, что в сделанных в последний момент записях люди на нашей планете смогут найти что-то, что поможет им в будущем, в случае, если наша миссия потерпит неудачу.

Но собираемые нами данные не рассказывают всей истории. Чтобы понять, что происходит во время такой экспедиции, ты должен знать, что думают люди на борту. Нужно понимать, почему они принимают те или иные решения и какие наблюдения проводят кроме тех, которые включают в отчет, — пусть даже самые незначительные. Иногда все вышеперечисленное помогает понять что-то действительно важное.

После своего официального отчета я всегда записываю видеописьмо для Мэдисон, потому что абсолютно уверена: эти видео будут последними, на которых она увидит меня живой.

* * *

Мы с Джеймсом обсуждаем дизайн нового атакующего зонда, когда из динамиков раздается голос Оскара:

— Сэр, мы установили контакт с «Мидуэй».

Мы тут же кидаемся на мостик, одновременно и обрадованные, и напуганные мыслями о том, что мы там можем узнать.

Как обычно, лицо Оскара — маска, по которой совершенно нельзя понять, что обнаружил «Мидуэй».

Набрав пару команд на терминале, расположенном у стены, Джеймс запускает передачу данных — и их гораздо больше, чем я ожидала.

Он выводит карту системы на основной экран, и я смотрю на нее с раскрытым ртом. Зонды достигли области гораздо более дальней, чем мы задумывали. Как так вышло? Кто-то — или что-то — изменил их программу.

— Команде собраться на мостике, — объявляет Джеймс.

Как и в «пузыре» на «Пакс», на мостике «Спарты-1» установлен стол с мультифункциональными терминалами для каждого члена команды. Когда все собираются и пристегиваются к своим местам, Джеймс говорит:

— Мы только что получили первые данные от флота «Мидуэй».

Кто-то смотрит на экран молча, кто-то — раскрыв рот от удивления. Слышится шепот: «Боже мой».

По приблизительным подсчетам, обнаружено 24137 солнечных ячеек, движущихся к нашей звезде по тому же вектору из региона Цереры.

Сейчас, когда я смотрю на черно-белую схему угрозы, все становится гораздо более реальным: догадка Джеймса снова оказалась правдой. На Церере есть что-то, скрытое от глаз, а может, что-то еще.

Мы должны понять, что случилось с «Мидуэй». Мне неожиданно приходит в голову мысль: а что, если полученные данные — это подделка? Что, если наш враг перехватил флот зондов и сейчас мы летим прямиком в ловушку?

* * *

Согласно проведенным нами с Джеймсом расчетам, зонд, отправленный к «Пакс», вернется через минуту. Мы находимся на мостике, стараясь работать или делать вид, что работаем, когда появляется остальная команда.

Зонд опаздывает, и, хотя я волнуюсь, никто не обращает на это внимания.

Три часа спустя на экране возникает сообщение:

СВЯЗЬ УСТАНОВЛЕНА.

Я жду, что сейчас побегут строки с данными, но вместо этого появляется изображение. Оно очень низкого разрешения, черно-белое, но это лучшее фото, которое я когда-либо видела. На нас смотрит команда «Пакс»: они находятся в «пузыре» и приветственно машут руками в камеру. Григорий и Лина держатся мужественно, Идзуми выглядит обеспокоенной, как и Шарлотта, а на лице Гарри сияет широкая ухмылка.

От одного взгляда на их исхудавшие лица мое сердце сжимается. Они голодают.

Под фото появляется надпись.

КОМАНДА «СПАРТЫ-1».

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ОХОТУ ЗА ПАСХАЛЬНЫМИ ЯЙЦАМИ — ОНИ ЖЕ АРТЕФАКТЫ.

Эту часть явно писал Гарри, так что удержаться от усмешки невозможно.

МЫ ТАК ПОНИМАЕМ, ЧТО ВЫ ЛЕТЕЛИ НЕ ЗА НАМИ, А ЗАТЕМ, ЧТОБЫ ЗАКОНЧИТЬ ДОЛГУЮ ЗИМУ. НЕ ДАВАЙТЕ НАМ ОТВЛЕЧЬ ВАС И НЕ ТРАТЬТЕ ЭНЕРГИЮ В ПОПЫТКЕ СПАСТИ НАС. ПРОСТО СКАЖИТЕ, ЧТО НУЖНО, И МЫ ЭТО СДЕЛАЕМ.

КОМАНДА «ПАКС».

Да, это точно писал Гарри.

* * *

— Мы должны изменить курс? — первым подает голос Генрих.

— Да, — отвечает Джеймс. — Мы идем на встречу с «Пакс». Проложите курс и отправьте им навстречу зонд с координатами.

* * *

Первый из наших высокоскоростных зондов достигает Цереры, пролетает над ней на приличной высоте и возвращается обратно. Он ничего не обнаруживает: просто кусок скальной породы, вращающийся в поясе астероидов.

Эта новость приводит нас в замешательство. Мы сразу полагали, что «сборщик» использует какой-то камуфляж, чтобы на фотографиях выглядеть неотличимо от поверхности Цереры. Но мы также думали, что наши разведывательные зонды смогут обнаружить хотя бы какой-то его след. Мы ошибались.

Джеймс настаивает на том, что произошла какая-то ошибка, однако проведенная диагностика и передача команд через световые панели не выявили никаких неисправностей — зонд в порядке.

Уверенность в верности предположений, возникшая после получения данных флота «Мидуэй», исчезла. Единственное, что мы теперь знаем точно, — «Пакс» здесь, мы скоро встретимся с ними и услышим их историю.

* * *

Второй высокоскоростной исследовательский зонд вернулся от Цереры. Он тоже ничего не нашел — ничего!

Его прибытия ждут все. Когда же по экрану бегут строки с данными, взгляды устремляются на Джеймса, но на его лице маска, подобная лицу игрока в покер, когда он только что взял карту и не должен показать никакой реакции.

Даже его голос звучит безразлично, как будто он уже ждал подобного развития событий.

— Запустите диагностику. И в этот раз мне нужны все данные телеметрии.

* * *

Просмотрев телеметрию второго зонда, мы замечаем аномалию: был энергетический всплеск за два дня до прибытия зонда к Церере. Может быть, это простая неполадка, но она разожгла наше любопытство и вернула надежду. Возможно, данные неверны. Возможно, на Церере что-то есть, что перехватило наш зонд и изменило информацию в нем. Это наша рабочая гипотеза, и, согласно ей, у нас еще есть шанс.

Возвращается третий зонд. Ответ тот же — ничего.

Проведя аналогичную диагностику, мы обнаруживаем такую же аномалию, как и в прошлый раз, но теперь гораздо ближе к Церере.

Там находится «сборщик» или корабль-матка? Он изменяет программы наших зондов, чтобы спрятаться? Или же это наша ошибка при проектировании?

* * *

Наконец, мы достаточно близко подходим к «Пакс», чтобы установить связь посредством цепочки зондов. Такой же прием мы проводили с «Форнакс» — кораблем, который мы тогда потеряли. Не могу удержаться от мысли, что такая же судьба ждет и «Пакс», или даже нашу «Спарту-1». Но я быстро прогоняю эти мысли. У Джеймса есть план. Как и всегда.

Собравшись на мостике, мы смотрим на часы, отсчитывающие время до установки связи с «Пакс».

00:00:04

00:00:03

00:00:01

00:00:01

СВЯЗЬ УСТАНОВЛЕНА.

Джеймс тут же начинает яростно печатать, но сообщение от «Пакс» приходит первым.

ПАКС: МАРКО.

Джеймс улыбается, и я тоже не могу удержаться от смеха. На другом конце явно Гарри.

«СПАРТА-1»: ПОЛО! СЛЫШИМ ВАС, ПАКС. КАК СОСТОЯНИЕ?

«ПАКС»: В НОРМЕ.

Джеймс бросает на меня взгляд. Мы явно думаем об одном и том же: добиться от них правды будет нелегко. Они уже наверняка догадались, в чем заключается наша миссия на этот раз, и точно не захотят стать препятствием в ее выполнении.

«СПАРТА-1»: ГАРРИ, МНЕ НУЖНО ТОЧНО ЗНАТЬ, КАК У ВАС ДЕЛА. МЫ НЕ МОЖЕМ ПРОДОЛЖИТЬ ВЫПОЛНЕНИЕ СВОЕЙ ЗАДАЧИ И ПРОСТО ОСТАВИТЬ ВАС ТУТ. Я ЗНАЮ, ЧТО У ВАС ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ЕДА. КАК ВЫ ВООБЩЕ ПРОТЯНУЛИ ТАК ДОЛГО?

«ПАКС»: ПОСЛЕ ВЗРЫВА АРТЕФАКТА БЕТА КОРАБЛЬ ПОЛУЧИЛ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ. ГРИГОРИЙ ПОЧИНИЛ ДВИГАТЕЛИ, НО МЫ ПОТЕРЯЛИ ЧАСТЬ ТОПЛИВА ИЗ РЕАКТОРА. ИССЛЕДОВАВ ОБЛОМКИ «ФОРНАКС», МЫ СОБРАЛИ ЧАСТЬ ИХ ПРОВИЗИИ И ТОПЛИВА С ПОМОЩЬЮ РОБОТИЗИРОВАННОГО МАНИПУЛЯТОРА.

«СПАРТА-1»: УМНО. ЧТО ЕЩЕ? СОСТОЯНИЕ ДВИГАТЕЛЯ И ОБШИВКИ?

«ПАКС»: ЕСТЬ КОЕ-КАКИЕ ПРОБЛЕМЫ, НО НИЧЕГО ТАКОГО, С ЧЕМ МЫ НЕ МОГЛИ БЫ СПРАВИТЬСЯ. ПОСЛЕ ИНЦИДЕНТА С АРТЕФАКТОМ МЫ ЗАНИМАЛИСЬ ОБСЛУЖИВАНИЕМ ФЛОТА «МИДУЭЙ», ДАВАЯ ЕМУ НОВЫЕ ИНСТРУКЦИИ И ПЕРЕЗАПРАВЛЯЯ ЗОНДЫ.

«СПАРТА-1»: ТАК ВОТ КАК ЕМУ УДАЛОСЬ ОБСЛЕДОВАТЬ ТАКОЙ БОЛЬШОЙ СЕКТОР. А МЫ ЕЩЕ УДИВЛЯЛИСЬ. ТАК ЗНАЧИТ, ВЫ ПЕРЕЗАПРАВЛЯЛИ ИХ?

«ПАКС»: АГА. ОНИ СТАЛИ КРУЧЕ ВСЕХ.

«СПАРТА-1»: ОЖИДАЙТЕ, ПАКС.

Отстегнувшись от стола, Джеймс занимает место перед экраном и оглядывает всю команду «Спарты-1».

— Ребята на «Пакс» пожертвовали своими жизнями, чтобы доставить меня и Эмму домой. Они сделали это для всех вас, для ваших семей и миллиардов незнакомцев на планете Земля, попытавшись спасти всех. Как и мы, они считают, что их жизни значат гораздо меньше успеха всей миссии. Мы не оставим их тут, а поможем им. Перед тем как мы обсудим конкретный план действий, я хочу услышать, есть ли среди вас несогласные со спасением этих храбрых людей.

Аргументы Джеймс подал очень грамотно. Я действительно думаю, что работа на «Пакс» научила его лучше понимать людей и особенно разбираться в групповой динамике.

При этих словах кто-то смотрит в планшет, кто-то — на стол и свои руки, но никто не вступает в спор.

Наконец, говорит Генрих:

— Я, конечно, за. Для меня вопрос очень простой: какова цена? Как мы им поможем? Я согласен до тех пор, пока это не идет вразрез с целью миссии и не требует отъема ресурсов основной миссии. — Он передвигается к экрану. — И мне также совершенно ясно, что ваши бывшие товарищи по команде с этим согласятся. Они хотят, чтобы мы продолжили выполнение своего задания.

Остальные космонавты согласно кивают.

— Джеймс, какие у нас варианты? — спрашиваю я, желая показать команде, что мы с ним не обсуждали этот план раньше, а он родился прямо сейчас.

— Вариантов несколько. Какие-то для нас важнее, а какие-то потребуют рискнуть.

— Мы можем пристыковаться и перевести их на наш корабль, — говорю я.

На мостике повисает тишина.

— Думаю, это слишком рискованный вариант, — возражает Генрих, не глядя мне в глаза.

— Согласен, — кивает Джеймс. — Шанс успеха в доставке команды «Пакс» сюда слишком мал, и это не самое лучшее решение. Нам потребуется вдвое больше провизии и места для космонавтов. «Спарта-1» будет переполнен, а мы будем путаться друг у друга под ногами. Так что мы не можем себе это позволить.

Руку поднимает Терранс, наш корабельный доктор.

— Другое дело, как я думаю, если у них есть какие-то травмы. Мы ведь видели их только на картинке. Выглядят они неплохо, но после взрыва Бета у них могли остаться какие-нибудь раны. И это не говоря о том, что такое долгое пребывание в космосе в принципе плохо сказывается на теле. — Он бросает взгляд на меня. Как будто я не знаю! — Я имею в виду, — продолжает Терранс, — что им может быть нужен медицинский уход — и как можно скорее.

— Ты хочешь сказать, — Генрих выглядит раздраженным, — что их нужно доставить сюда и вылечить? Или же, наоборот, перевод их на наш корабль будет означать для нас дополнительные траты медикаментов и вообще отвлекать от миссии?

Терранс крутит головой из стороны в сторону, как бы взвешивая в руках два шара, прикидывая их вес.

— Я не уверен.

— Что значит ты не уверен? — Генрих смотрит на него в упор. — Как ты можешь предлагать что-то и не быть уверен в том, что говоришь?

— Я знаю, что говорю, — огрызается Терранс. — Мне не обязательно думать, что это означает для нас или что с этим делать. Важно одно: команде «Пакс» нужен срочный медицинский уход.

Джеймс поднимает руку.

— Остановитесь. Мы не можем доставить команду «Пакс» сюда. Это слишком рискованно, и, даже если все удастся, у нас нет возможности принять их на борт. — Он переводит взгляд на Терранса. — Мысль о медицинском уходе верна. По правде сказать, у нас не больше медикаментов, чем у них. Их запасы аналогичны нашим. Если они могли бы вылечить травмы теми средствами, что у них есть, то уже давно бы это сделали. В лучшем случае мы бы просто повторили то же самое у нас на корабле. Если же им нужно серьезное врачебное вмешательство, то ни один корабль не сможет этого дать — им необходимо срочное возвращение на Землю.

— Раз так, — осторожно говорит Генрих, — то почему они до сих пор в космосе? Мы знаем, что они не использовали спасательные капсулы, чтобы отправить вас с Эммой на Землю. Почему же тогда они не покинули корабль сами?

— Команда уже сама ответила нам. Они решили, что остаться и продолжить наблюдение за флотом «Мидуэй» важнее, чем спасти себя и отправиться домой. Но теперь работа выполнена. Благодаря им мы знаем, куда лететь. Думаю, если они использовали топливо из спасательных капсул для перезаправки зондов, то сейчас они в безвыходном положении.

Генрих поворачивается к Зоуи, стройной итальянке и нашему корабельному инженеру.

— Мы можем перелить им немного топлива?

— Технически? Да, — вздрагивает Зоуи. — Практически? Вряд ли. За такое короткое время мы транспортируем им недостаточно топлива. Это ведь большое дело, и мне потребуется — я не знаю — несколько дней на то, чтобы что-то придумать и, может быть, неделя, чтобы выполнить это.

— Есть простое решение, — говорит Джеймс.

Все поворачиваются к нему.

— Наши спасательные капсулы. Мы заполним их провизией и необходимыми медикаментами. После этого запустим их в космос, позволив «Пакс» перехватить их. Так они смогут добраться домой.

Космос вообще очень тихое место. По крайней мере, на «Спарте-1» шума очень мало. Но я никогда бы не подумала, что на корабле может стоять такая мертвая тишина, как сейчас.

Инстинктивно я чувствую, что должна заговорить первой. Я поддерживаю план Джеймса, он действительно хорош. Простой настолько, что мы сможем выполнить его минут за тридцать, а это спасет жизни всей команды «Пакс». И мы ничуть не потеряем время на своем пути к Церере, а учитывая, что наш корабль станет легче, доберемся туда даже быстрее. План точно сработает, потому что наши спасательные капсулы заправлены под завязку, ведь рассчитывалось, что они должны были доставить нас от Цереры на Землю. Даже со всеми затратами на маневры и стыковку с «Пакс» топлива им все равно хватит, и они смогут вернуться домой.

Проблема в том, что мы не вернемся. Команда «Спарты-1» навсегда останется здесь, потому что на корабле нет столько горючего, чтобы слетать на Цереру и обратно. Если мы решим спасти их — наша судьба решена. Мы меняем свои жизни на их. Если мы сделаем так, наша миссия сразу станет путешествием в один конец.

50
Джеймс

После того как я рассказываю свой план, на мостике повисает гнетущая тишина. Глядя в лица своих товарищей по команде, я пытаюсь понять, о чем они думают. Есть моменты, которые проверяют нас и проявляют наш истинный характер. Сейчас как раз один из них.

Я достаточно хорошо знаю Эмму, чтобы понять, что она со мной согласна. Команда «Пакс» пошла на такую же жертву ради нее и меня, так что для нас это достаточно простое решение.

И я также знаю, что Оскар тоже поддержит мой план. Он последует за мной куда угодно, даже на смерть. Когда-нибудь я должен решить эту проблему, если, конечно, «когда-нибудь» наступит такое.

Но относительно остальной команды «Спарты-1» я ни в чем не уверен. Люди на «Пакс» чужие для них.

Однако я удивлен тем, что происходит дальше. Без каких-либо споров, один за другим, все члены команды кивком выражают свое согласие.

— Хороший план, — говорит Генрих.

— Я займусь подбором медикаментов, — добавляет Терранс. — Полагаю, надо распределить их поровну между всеми капсулами?

— Нужно связаться с «Пакс» и установить конкретную точку встречи, — замечает Зоуи. — Тогда мы сможем точно понять, сколько топлива им потребуется до Земли.

Как я и ожидал, «Пакс» против. Они настаивают на том, что у них все хорошо. Наконец, я говорю им, что мы запускаем спасательные капсулы и они могут либо проигнорировать их, либо воспользоваться ими. После долгой паузы на экране появляется сообщение:

«ПАКС»: СПАСИБО ВСЕЙ КОМАНДЕ «СПАРТЫ-1». СПАСИБО.

После этого они соглашаются рассказать о том, что им нужно из медикаментов. В основном у них застарелые травмы, аналогичные тем, что получила Эмма при разрушении МКС — несколько сломанных, но уже сросшихся костей и шрамы от происшествия с артефактом Бета. Плотность костей у каждого находится на критической отметке, но это все — команда «Пакс» точно выживет.

Что же касается нас… Что ж, посмотрим.

Во время старта спасательных капсул команда «Спарты-1» собирается на мостике. Все молчат, но я чувствую окрепшую между нами незримую связь. Капсулы устремляются в черноту космоса, сопровождаемые белыми облачками пара, подобно первым выстрелам в финальной битве. Я чувствую этот момент очень четко: если до этого и было какое-то сомнение в рядах космонавтов, то теперь оно исчезло. Дороги назад нет.

* * *

К нам возвращаются десять разведывательных зондов. У всех один результат: ничего. Все сообщают, что на Церере нет ничего, кроме камней и пыли. Каждый раз я провожу одну и ту же диагностику и снимаю показания телеметрии — у каждого одна и та же неисправность. Но она случается в разное время и в разных местах на подлете к Церере, что несколько сбивает меня с толку. Если бы там было что-то, что вмешивалось в работу систем зонда, то это бы происходило в одной и той же точке и данные были бы неизменными. Или это могло происходить внутри определенного сектора, если бы вражеский зонд атаковал наши разведывательные. Вот только места, где была зафиксирована поломка, сильно разнятся.

Я чувствую, что в рядах команды растет сомнение. Это напоминает зарождение шторма на горизонте или грохочущий вдалеке гром. Не знаю почему, но меня это не трогает. Я уверен, что там что-то есть и оно нас ждет.

Мы мчимся в темноту на максимальной скорости. Три ядерных боеголовки заряжены и готовы к залпу. Я как капитан Ахав из «Моби Дика» в погоне за белым китом — одержимый человек.

Когда я поднимался в космос на борту «Пакс», моя жизнь была пуста. Я не был знаком с Эммой, а мой родной брат был для меня чужим человеком. Ни семьи, ни друзей — только Оскар. Теперь же мне есть что терять, ради чего жить и за что бороться.

Время, проведенное в космосе, изменило меня. Покинув Землю в первый раз, я был мятежным ученым, которого отверг мир. Я чувствовал себя аутсайдером и ренегатом. Теперь мне пришлось стать лидером, я научился читать людей и пытаюсь их понять. Раньше я ошибался, думая, что за мной — одержимым своим собственным видением мира — этот самый мир пойдет. Но правда в том, что настоящее лидерство требует от тебя понимать тех, кого ты ведешь за собой. И, что важнее всего, ты должен принимать для них лучшие решения, а если они сомневаются, ты должен убедить их в том, что для них сейчас лучше. Лидерство состоит из таких моментов, когда ведомые тобой люди не уверены в решении и тебе приходится бороться с разногласиями внутри команды.

Каждое утро команда собирается на мостике. Эмма и Оскар пристегиваются по обе стороны от меня, и вся команда предоставляет отчеты о проделанной работе. Корабль, как и команда, функционирует на пике своих возможностей, если, конечно, не считать нашей основной проблемы.

— Как вы знаете, — начинаю я, — мы все еще движемся к Церере. Другим кораблям флота «Спарта» мы также не давали указания менять курс. Тот факт, что разведывательные зонды ничего не нашли — ничего не меняет. Наш враг сложен и достаточно развит, чтобы сбивать наши зонды с пути, скрывая свое местонахождение. Принимая это во внимание, мы должны обсудить возможность того, что на Церере действительно ничего нет, и приготовиться и к такому развитию событий.

Перед тем как начать говорить, Генрих изучающе смотрит на команду.

— Это может быть ловушка.

Он всегда смотрит в корень. Мне это нравится.

— Да, — отвечаю я, — согласен. Сущность, «сборщик», или что бы там ни было, может создавать солнечные ячейки где угодно — в глубинах Солнечной системы или на другом астероиде. Он может доставлять их на Цереру, а там перенаправлять к Солнцу. А может, там вообще находится бомба или атакующие зонды, которые только и ждут нас.

— Нужно разделить флот, — предлагает Генрих, — и отправить корабли ко всем возможным астероидам и карликовым планетам внутри пояса.

— Что-то подобное мне тоже приходило в голову, — отвечаю я, — но это связано с риском. Разделенные силы проще победить, тем более что мы не знаем, с чем столкнемся. У нас есть шанс нанести удар первыми и сделать это нужно, собрав весь флот в кулак.

— Ты уверен, что это Церера? — спрашивает Эмма.

— Нет. Но я уверен, что Церера — это наиболее логичное место.

— Почему?

— Из-за энергии.

Все смотрят на меня.

— У меня есть некоторые предположения о том, что это за сущность. Все, что она совершает, управляется энергией. Наверное, это самый очевидный факт, что наш враг никогда не тратил достаточно сил, чтобы уничтожить нас, — хотя он, по-видимому, вполне мог это сделать. Вместо этого нас решили убить, затратив минимум энергии. Вообще, это единственная причина, по которой они выбрали нашу Солнечную систему: от человеческой расы можно избавиться самым энергоэффективным путем — заморозить Землю. Проанализировав вектор движения ячеек, мы видим, что он ведет на Цереру. Производить их теоретически могут где угодно, но это потребовало бы больших энергетических затрат. Значительно больших в сравнении с тем, сколько они тратят на противостояние нам.

— Так что же, как ты думаешь, ждет нас там? — спрашивает Генрих.

— Не знаю. Но я знаю, что будет война.

51
Эмма

Команда «Спарты-1» продолжает меня впечатлять. Причем не только своей технической компетенцией и профессионализмом, но также мужеством и преданностью. К моему удивлению, они не стали спорить с планом Джеймса. Как и я, они следуют своим инстинктам.

Решено: мы летим на Цереру, а остальной флот там присоединится к нам. Мы быстро подлетаем и атакуем, надеясь на фактор внезапности. До цели осталось десять часов.

Коммуникационный камень, в котором мы сообщаем о нашем нынешнем состоянии и планах, уже отправлен на Землю.

Внимание всех на корабле притягивает только одно: обратный отсчет до прибытия. Такое чувство, что мы несемся к обрыву в самом центре какого-то стада, из которого невозможно выйти. И граница твердой земли уже маячит на горизонте.

Наверное, Джеймс тоже это чувствует, поэтому он приказывает всем спать в течение последующих шести часов. Терранс запрещает нам пользоваться снотворным, и это понятно: в случае возникновения внештатной ситуации мы все должны иметь ясную голову.

Но мне помочь заснуть может лишь одно средство.

Отдернув занавеску спального места, я вижу у своей двери Джеймса.

— Не можешь уснуть? — шепчет он.

— Нет.

— Как насчет компании?

* * *

Эти несколько часов мы лежим с ним в обнимку и говорим обо всем, абсолютно не боясь, как два человека перед смертью, которым больше нечего скрывать и держать внутри себя. Для меня это словно конец всего. Больше ничего не будет так, как прежде.

Лишь одну тему для разговора Джеймс обходит стороной: то, почему он попал в тюрьму. Как будто мы играем на большом поле, но в самом центре есть темная бездонная яма. Мы оба знаем, что она там, поэтому не подходим к ней близко и играем вокруг нее, где безопасно, и ничто не может разрушить этот прекрасный момент. Поэтому я не спрашиваю, что случилось. Я уже думала над тем, может ли мое знание об этом секрете изменить мое отношение к Джеймсу? И я не знаю. Должно быть, это что-то, о чем даже трудно подумать. Что-то, совсем ему не свойственное.

Самая крепкая дружба и самые крепкие отношения закаляются в самых больших бедах. Моя жизнь с Джеймсом всегда была целым набором трудностей. Я испытывала физическую, умственную, а иногда и эмоциональную боль, и он всегда был рядом со мной. Он был скалой, на которую я могла опереться. Сейчас я с ним рядом, и нигде больше не хотела бы оказаться.

* * *

За тридцать минут до прибытия на Цереру девять кораблей флота подходят максимально близко к нам, чтобы в реальном времени установить связь через коммуникационные панели.

Разведывательные зонды, которые мы отправили ранее, замаскировались под астероиды. Их обшивку мы покрыли реальной скальной породой. Но я не могу не думать, что сущность на Церере смогла раскрыть и их тоже. И если это так, она точно знает, что мы идем.

Вся команда на мостике, пристегнута к своим местам и готова к битве. Нервничают все, кроме Оскара. Он, как всегда, настолько спокоен и собран, что я ему завидую. Ведь мое сердце колотится с частотой тысячу ударов в секунду. Ладони вспотели. Человеческая история изменится здесь и сейчас.

Экран на стене разделен на несколько секторов. Семь черных экранов с мерцающим курсором — это терминалы управления остальными кораблями, а самый большой центральный экран показывает космос перед нами. Вдалеке виднеется Церера: серое пятнышко на черном полотнище. Сперва она размером с кончик булавки, но теперь растет с каждой секундой, как тусклый свет в туннеле от приближающегося к нам поезда. Через пару минут изображение на экране вырастает от ластика до целого кулака. Церера, в отличие от Луны, серая с круглыми кратерами на поверхности. Чем больше она становится, тем яснее становятся мерцающие белые точки. Впервые эти аномалии НАСА обнаружило в 2015 году, и с тех пор о них не утихали споры. Согласно лучшей гипотезе, это лед или соль.

Порядок битвы определен очень тщательно, а маневры каждого корабля внесены в их навигационные программы и все системы.

Я чувствую, как корабль вздрагивает от работающих маневровых двигателей.

— Срочная информация от флота, — сообщает Генрих. — Мы приближаемся.

НАСА назвала главный компьютер «Спарты-1» по имени древнего воина — «Леонид». В тяжелых битвах он был неудержим. Между собой мы зовем компьютер проще — «Лео».

— «Лео», — обращается к нему Джеймс, — передай сообщение по всему флоту: «Хорошей охоты!»

— Отправьте информацию на Землю, чтобы отметить время начала атаки, — просит он Генриха.

— Информация ушла, — отвечает тот секундой позже.

Церера из центра экрана плавно перемещается вниз и становится все больше.

Я тяжело дышу и, оглянувшись на остальных, понимаю, что и они на пределе. Все, кроме Джеймса и Оскара. Их глаза прикованы к экрану, и лишь иногда они бросают взгляд на планшеты, проверяя состояние систем и зондов, которые следуют за нами.

Каждая нация трехстороннего альянса построила три корабля. Восемь из девяти практически одинаковы — это обычные боевые корабли. Они до отказа забиты вооружением: ядерными боеголовками и четырьмя рельсовыми пушками, две из которых направлены вперед и две назад.

Девятый корабль — наша «Спарта-1» — другой. Его построили в Атлантическом Союзе, и если главный груз других — боеголовки, то у нас — лаборатория по созданию зондов. Наш корабль — это мозг всей миссии, хотя у нас тоже есть три ядерных боеголовки на борту, и к тому же за нами следуют десять атакующих зондов, незаряженных и покрытых скальной породой.

Тогда на «Пакс», когда мы встретили первую солнечную ячейку, мы сперва попытались поговорить. Но не в этот раз.

Когда мы достигаем Цереры, наши силы разделяются. Восемь кораблей огибают ее против часовой стрелки, идя ровным строем, словно сеть, через которую ничто не должно ускользнуть. Даже если нам удастся первая атака, важно, чтобы никто из наших врагов не смог спастись. Окружив карликовую планету, боевые корабли включают сканеры и выпускают специальные зажигательные снаряды, чтобы подсветить поверхность. Нам очень важен зрительный контакт.

«Спарта-1» держится чуть позади, подлетев к Церере через три секунды после основного флота. Вроде разница небольшая, но так необходимо по плану битвы. К тому моменту, когда все корабли оказываются в непосредственной близости от карликовой планеты, ее поверхность уже ярко освещена зажигательными снарядами. Теперь мы все ясно видим, что там происходит, и сможем отдавать команды остальным кораблям и зондам, которые следуют за нами.

— Леди и джентльмены, — говорит Джеймс, — для меня было честью работать с вами.

Через десять секунд мы наконец видим, что нас ждет.

52
Джеймс

Церера так ярко сияет в свете зажигательных снарядов, что я едва могу разглядеть поверхность. Я смотрю на экран, не в силах оторвать глаз и одновременно боясь того, что могу увидеть.

Вспышки начинают гаснуть. «Спарта-1» облетает Цереру с темной стороны, так что Солнце теперь находится за ней, подсвечивая грани планеты, как кончик огнепроводного шнура. Теперь я могу разглядеть поверхность: она серая и каменистая, чем-то напоминающая Луну. А в самом центре тот самый белый кит, за которым я охотился, дьявольское устройство, безжалостно убившее миллионы моих соотечественников, как будто они были ничего не значащим насекомым, не вовремя оказавшимся на пути.

Существо, если оно вообще живое, огромно. Нереально огромно. Из его центра тянется во все стороны по каменному ландшафту дюжина ног, похожих на лапы паука. От каждой ноги, точно волоски, отходят отростки поменьше. Я никогда так сильно не боялся, как сейчас.

К поверхности Цереры прикрепился механический паук.

Судя по тому, что я вижу, моя теория была верна: это и есть «сборщик». Наверное, его лапы собирают необходимый материал и отправляют к центру, в основной производственный узел, где ячейки и создаются перед тем, как отправиться к Солнцу. Это словно конвейер, создающий солнечную сеть ячейка за ячейкой.

Через всю поверхность тянутся борозды, как будто кто-то собрал ложкой мороженое. Видимо, раньше там находились лапы «сборщика», которые ползли вперед, собирая материал, очищая его и используя для производства.

Восемь кораблей выбрасывают солнечные лучи, запуская боеголовки к цели.

— Произведен залп в центр массы, — кричит Генрих.

— Нет! — кричу я в ответ. — «Лео», командуй всем: стреляйте в лапы. Маневр уклонения! Маневр уклонения!

Корабельный компьютер откликается писком, давая понять, что команда принята к исполнению.

«Спарта-1» резко качается в сторону, заставляя всю команду схватиться за стол.

— «Лео», — мой голос звучит спокойнее, чем я ожидал. — Командуй зондам продолжать движение. Цели будут назначены по мере их приближения.

Снова раздается писк. На экране бежит обратный отсчет до атаки зондов.

Одна из ног «сборщика» отрывается от поверхности Цереры, переворачиваясь и показывая нам свою обратную сторону. На ней оказывается тысяча маленьких отверстий и сотня отверстий побольше, из-за чего вся конструкция напоминает щупальце осьминога. Думаю, через эти отверстия и собираются ресурсы. Моя догадка подтверждается, когда из отверстий в сторону каждого из восьми кораблей вылетают куски скальной породы. В нас практически кидаются камнями.

— «Лео», команда флоту: залп из рельсовых пушек! — кричу я. — Цельтесь в сочленение ног с центральной частью. Перережьте их.

Стоит мне отдать приказ, как корабль ощутимо качает.

Я ожидал, что сражения в космосе происходят в тишине или почти в тишине. В теории все так, но на практике нет — особенно если в твой корабль попали. Внутри «Спарты-1» стоит такой грохот, как будто мы находимся в жестяной банке, в которую попали из дробовика. Причем это были только маленькие камни, а большие будут гораздо опаснее.

— Надеть шлемы!

Все, кроме Оскара, тут же выполняют приказ.

Я ловлю взгляд Эммы. Ее глаза сквозь стекло шлема полны нежности и страха. Я сам никогда в своей жизни так не боялся, но ее вид поддерживает меня. Прилетев сюда, чтобы спасти все человечество, теперь я сражаюсь только за нее.

Экран заливает белая вспышка — это взрываются ядерные заряды. Слишком рано, должно быть, «сборщик» сбил их своей бомбардировкой. Хотя облако плазмы должно быть достаточно большим, чтобы отделить паучьи ноги.

— Отказал контроллер вооружения, — сообщает Генрих по коммуникатору.

— Оскар, разберись, в чем дело! — кричу я.

Развернувшись и открыв люк, Оскар, подобно Супермену, улетает по коридорам корабля.

— «Лео», приказ всем кораблям: выпустить весь ядерный боезапас.

По корпусу корабля снова проходит дрожь, значит, в нас попало еще одно каменное облако. Ремни с трудом удерживают меня. Корабль не реагирует на управление, двигатели не работают — в нас крепко попали, возможно, даже смертельно.

— Спасательные капсулы! — выкрикиваю я, но тут же вспоминаю, что их у нас больше нет. Я встряхиваю головой, стараясь прийти в себя.

— Отмена! Всем вернуться на свои места. Распределиться по кораблю, застегнуть ремни и отсоединить модули. Все, прямо сейчас!

Команда врассыпную кидается с мостика к своим рабочим местам. Их так же можно отсоединить, как было в случае со мной и Эммой, когда мы возвращались на Землю. Сейчас они смогут унести членов команды далеко, но, по крайней мере, у них будет шанс выжить, если они отойдут хоть на какое-то расстояние от основного корабля. Сейчас мы — основная цель.

На экране бегут отчеты: повреждения, истощение боезапаса.

А затем, внезапно, они останавливаются.

В правом верхнем углу экрана, где показывается статус каждого из кораблей, одно за другим их названия из белых становятся серыми. «Спарта-2» — потеря связи, «Спарта-3» — потеря связи, «Спарта-4»… И так далее до «Спарты-8». Они исчезли. Корабли обесточены, а может быть, разорваны на части. Команды мертвы.

Только сейчас я замечаю, что на мостике я остался не один.

Эмма.

— Уходи с корабля, — шепчу я.

Она отрицательно мотает головой. Ее глаза полны слез.

— Я никуда не уйду.

Новое облако осколков накрывает корабль, и мы с Эммой с трудом удерживаемся, будучи пристегнуты к своим местам. Ремни дрожат, как струны музыкального инструмента, играющего зловещую ноту. Нам конец.

Но мостик все еще держится. Я удивлен.

Следующий удар нам не пережить.

На экране появляются сообщения:

ИНЖЕНЕРНЫЙ МОДУЛЬ ОТСОЕДИНЕН.

НАВИГАЦИОННЫЙ МОДУЛЬ ОТСОЕДИНЕН.

ГРУЗОВОЙ ОТСЕК ОТСОЕДИНЕН.

МЕДИЦИНСКИЙ ОТСЕК ОТСОЕДИНЕН.

КАЮТ-КОМПАНИЯ ОТСОЕДИНЕНА.

— Эмма, — говорю я по внутренней связи, — пожалуйста…

Она не отвечает, а только пододвигается ближе ко мне.

— Мы закончим это вместе.

Смотровой экран все еще белый от последствий ядерного взрыва. Я не знаю, удалось ли нам нанести хоть какой-то урон, но я уверен, что к нам движется новое облако камней, запущенное еще до попадания.

Неожиданно вспыхивает новое сообщение:

ОРУДИЯ ГОТОВЫ.

Оскар смог.

— Лео! Стреляй из рельсовых пушек в последнюю известную цель в сочленении ног с центральной частью. Два залпа в каждую ногу. Затем выпускай все три ядерных снаряда в приближающиеся объекты. Пусть сдетонируют в одной сотне миль от нас. Направь их так, чтобы облако плазмы покрыло максимально большую область.

Залп рельсовых пушек сопровождается дрожью по всему корпусу, а затем три ядерных снаряда уходят к цели с тихим «вшшшш».

Но слишком поздно. В корабль ударяет следующая волна камней. На экране возникает сообщение, которого я боюсь больше всего. Оно знаменует наш конец:

РАЗГЕРМЕТИЗАЦИЯ МОСТИКА.

Нас с Эммой отбрасывает назад по направлению к растущей дыре в корпусе. Мимо нас проносятся незакрепленные документы, а затем… Тишина. Спокойствие. Осколки проплывают мимо, как мусор, выброшенный на ветер в замедленной съемке. От напряжения я тяжело дышу, и это единственный звук, который достигает моего слуха.

Посмотрев вниз, я вижу, что ремни еще держат. Должно быть, только это меня и спасло.

Экран еще работает — это хорошая новость. Электрические цепи мостика защищены и могут функционировать автономно. Все модули имеют дополнительную защиту от радиации, но с этой дырой в обшивке я не представляю, как мы с Эммой перенесем взрыв запущенных ядерных боеголовок.

Пролом находится позади нас — в противоположной стороне от Цереры. Наверное, нас зацепило осколком, отскочившим от другого модуля. Уже хорошо. Значит, мы хотя бы не подвергнемся прямому воздействию ударной волны.

По изображению одной из камер на большом экране я понимаю, какой модуль был уничтожен — там, где находились контроллеры вооружения. Оскар. Я не вижу его тела, но знаю, что оно где-то там, среди обломков.

Глаз подмечает какое-то слабое движение, и у меня вспыхивает надежда: неужели он смог выжить?

Но силуэт не похож на Оскара. Это что-то вытянутое и металлическое, вроде космической сороконожки с короткими лапками. Почему я не подумал об этом раньше? «Сборщик» не только запустил в нас скальной породой, но отправил к нам еще и самоходные машины, или умные бомбы, хранившиеся в его лапах. Они будут обыскивать обломки кораблей и убивать всех оставшихся в живых. Ждет ли такая судьба и меня? Или Эмму?

Мы здесь точно в ловушке.

Экран снова заливает белым. Не отстегиваясь от кресла, я дотягиваюсь до руки Эммы. Она крепко стискивает ее в ответ. Ухватившись друг за друга, мы ждем, и я чувствую, как из моего правого глаза стекает слеза. Но не за нас, а за Оскара. Он был для меня самым лучшим другом из всех. Что бы от него ни осталось после разрушения модуля, все сотрется в порошок взрывом ядерной боеголовки.

Через отверстие в обшивке внутрь мостика ударяет яркий луч света.

Я зажмуриваюсь, но вспышка такая сильная, что прорезает любую тьму, вызывая белые пятна перед глазами.

Флота больше нет. «Спарта-1» разорвана на куски, и, насколько я понимаю, энергообеспечение осталось только в нашем с Эммой модуле. Вооружения у нас больше нет, только маленький флот зондов, замаскированных под астероиды. Именно для этого я их приберег — надеюсь, их сил хватит для того, чтобы покончить с этим.

Эти зонды не могут передавать информацию, не могут сканировать, не могут даже навестись на цель. Они только могут читать указания с коммуникационных панелей одного из кораблей флота «Спарта». На нашем мостике таких панелей три, и надеюсь, что они еще работают, а зонды смотрят в нашу сторону.

— «Лео», отдай команду зондам. Их цель — самый большой объект на планете. Центр массы.

Писк в наушнике дает мне понять, что «Лео» еще работает и команда ушла к зондам.

На экране появляется обновленный статус.

ОТВЕТ ОТ ЗОНДОВ ПОДТВЕРЖДЕН.

ВРЕМЯ ДО ПЛАНЕТАРНОЙ АТАКИ: 8:57.

Это будут самые долгие девять минут в моей жизни.

Перед глазами все еще плывут светлые пятна, но я уже могу разглядеть последствия Битвы на Церере. Орбита вся сплошь усыпана обломками, представляющими собой смесь из остатков флота и каменной породы, которой производилась бомбардировка. Все обесточено и просто плывет вокруг планеты. То тут, то там иногда видны вспышки: разгерметизируются отсеки, искрит электропроводка, взрывается неиспользованный боеприпас.

Когда зрение проясняется, я перевожу взгляд на поверхность планеты.

Похожий на паука «сборщик» полностью расчленен, прямыми попаданиями нам удалось отделить каждую из его ног. Некоторые из них лежат как алюминиевые осколки, расплавленные и изломанные. Другие же измельчены до состояния серебристого конфетти, рассыпанного по каменистой поверхности. Центральная часть не двигается, ее поверхность потемнела и перестала быть блестящей. Теперь она больше похожа на хрустальный шар, хранящий наше будущее. Это устройство, это… нечто… пыталось уничтожить мой народ. Мы еще не убили его, но сильно повредили. Как и оно — нас.

На экране продолжает идти обратный отсчет:

8:42

Неожиданно возникает синий экран уведомления.

ВХОДЯЩЕЕ СООБЩЕНИЕ.

Значит, спасся еще какой-то корабль, или модуль, или, может быть, мостик.

Но моя надежда тут же рассеивается, уступая место замешательству.

На экране не указан корабль, отправивший сообщение. Собственно, все корабли давно отмечены как выбывшие из строя. Передача пришла из источника, который «Лео» не смог опознать.

Теперь я понимаю, кто прислал это сообщение.

Только одна сущность осталась в живых.

Сообщение простое.

ПРИВЕТ.

53
Эмма

Я поворачиваюсь к Джеймсу, который замер, как статуя.

На экране появляется новая строчка:

ВЫ ПРИВЛЕКЛИ МОЕ ВНИМАНИЕ. ДАВАЙТЕ ПОГОВОРИМ.

Тут же возникает окно предупреждения.

ВХОДЯЩИЙ ЗВОНОК. ТОЛЬКО АУДИО. ПРИНЯТЬ?

«Сборщик» хочет поговорить. Вживую. На английском языке.

— Как это вообще возможно? — шепчу я Джеймсу.

— Понятия не имею. — Его голос звучит как будто вдалеке. — Наверное, он изучал нас какое-то время.

Взяв планшет, прикрепленный к костюму, он нажимает на кнопку «Принять».

Я бросаю взгляд на обратный отсчет — меньше восьми минут.

К моему удивлению, голос, который мы слышим из динамиков, звучит нейтрально и спокойно, почти печально. Он напоминает человеческий, но ничуть не похож ни на один, который я слышала. Но, правда, он не похож и на компьютерный, хотя в нем явно есть что-то искусственное. Такое ощущение, что «сборщик» использовал сложный алгоритм, подбирая тон и громкость, которые вызовут с нашей стороны наибольшее доверие.

— Спасибо, что согласились ответить на мой звонок.

Я смотрю на Джеймса во все глаза. Он только что пошутил?

— Что тебе нужно? — его голос в ответ звучит грубо.

Этот момент просто нереальный: действительно первый настоящий контакт, разумный разговор между человеком и инопланетной сущностью.

— Я думаю, что это очевидно: излучение вашего Солнца.

— Очевидно то, что это убьет нас. Вы ведь не забираете излучение с противоположной стороны звезды, а перекрываете своей сетью именно тот сектор круга, в котором находится Земля. Наш мир замерз!

— Ничего личного. Производственная необходимость для эффективного стабилизирования данного узла.

— Узла?

— Джеймс, без сомнения, ты понимаешь истинный смысл того, что тут происходит.

Оно знает его имя. Но как?

— Давай-ка вернемся назад, — говорит Джеймс, и его голос звучит спокойно. — Ты знаешь мое имя, а я твое нет. Хотел бы я знать, как такое получилось.

— Я тебе покажу.

На экране снова возникает уведомление:

ВХОДЯЩИЙ ЗВОНОК. АУДИО И ВИДЕО. ПРИНЯТЬ?

Джеймс нажимает «Принять».

На экране появляется человек в потертом кожаном кресле. Такое ощущение, что он провел в нем долгие часы, читая книги, добывая знания и увеличивая свою мудрость. Таким он и выглядит — мудрым: седые тонкие волосы и белая борода делают его похожим на аккуратно причесанного Санта Клауса. Комната уставлена книжными шкафами, а окно на заднем плане выходит на усыпанный снегом двор. Желтые лампы освещают узкую, мощенную булыжником улицу.

Я скептически смотрю на Джеймса и только потом понимаю, что видеосвязь двусторонняя.

— Извини, Эмма, если мой вид тебе не понравился. Я выбрал его потому, что счел похожим.

Мое имя ему тоже известно.

— Давай продолжим, — говорит Джеймс.

— Конечно. Во-первых, имена. Я знаю твое, и ты бы хотел узнать мое, но с этим есть проблема. У меня нет имени, только обозначение.

— Какое?

— Для тебя оно не будет иметь смысла. Вы называете меня «сборщиком» — довольно описательно, но вполне подходит. По правде сказать, я, скорее, коллекционер.

— Звездной энергии.

— Верно. — Сущность делает паузу, затем говорит:

— Зовите меня Художник.

Я чувствую, что все здесь имеет смысл. Даже самовольный выбор имени. Художник — это слово пробуждает в нас красоту, то, что мы любим. Творения художника сложны, часто неправильно понимаются, а их смысл становится ясным по прошествии некоторого времени. Он говорит с нами ради какой-то цели, иначе мы были бы уже мертвы.

— Откуда ты знаешь, как нас зовут?

На экране появляется поле обломков. В черном космосе плывет один из растерзанных на части модулей «Спарты-1». Это модуль контроллеров вооружения. Должно быть, видео сделано с одной из «многоножек», которые запустил «сборщик».

Она приземляется на модуль и ползет по направлению к дыре с рваными краями. Мы видим, как внутри за переборку держится человек. Оскар.

Многоножка поспешно переваливается через край отверстия и залезает в модуль, оказываясь прямо перед Оскаром. Маленькие лапки с тремя пальцами на каждой берут его тело и переворачивают. Стеклянные глаза смотрят в пустоту. Но почему они еще до сих пор целы?..

А затем, к моему ужасу, глаза Оскара поворачиваются к многоножке. Он хватает ее лапу, защищая себя.

Как я этого раньше не поняла?

Конечно.

Это ведь было передо мной все время.

Оскар не человек.

54
Джеймс

С того самого момента, как появилось первое сообщение, я понял, что говорить со «сборщиком» — большой риск. Но выбора у меня нет, ведь это единственный шанс узнать, с чем мы имеем дело. Теперь я точно понимаю: ему от нас что-то нужно. Он разговаривает с нами, потому что считает, что может извлечь из этого какую-то выгоду для себя. Игра переходит в заключительную фазу.

Я смотрю на часы. До атаки зондов остается меньше семи минут.

Эмма смотрит на меня в шоке, словно я ее предал. Наверное, стоило рассказать ей об Оскаре, но это повлекло бы за собой другие вопросы, на которые я не готов ответить.

Сейчас я должен сконцентрироваться на другом: существо, Художник, без сомнения, прочитало данные из биохимического хранилища Оскара и теперь имеет доступ ко всем его воспоминаниям. Это не то, на что я рассчитывал. Ведь Оскар не только знает все обо мне, об Эмме, но, что более важно, еще и о корабле, о планах спасания человечества… Его знание огромно и включает в себя даже чертежи Цитадели, количество подготовленных боеголовок и местонахождение каждого лагеря Атлантического Союза. Мозг Оскара — настоящая сокровищница важных данных. От такой потери мы не сможем оправиться — выбора нет, «сборщика» надо уничтожить.

На экране его аватар, сидящий в нелепом библиотечном окружении, выглядит веселым.

— Эмма, ты не знала? — невинно спрашивает он.

К счастью, она не реагирует. Ее лицо не выражает ничего, и все ее внимание приковано к «сборщику», а не ко мне, так что мы выступаем единым фронтом.

Кажется, ее поведение придает Художнику храбрости. Он явно хочет поставить нас в тупик.

На экране появляется одно из воспоминаний Оскара. Он находится в бараках лагеря № 7. Странно, я даже не думал, что он когда-то ходил туда. Может, это видео — подделка?

Эмма стучит в дверь, ей открывает Эбби. Вот они уже разговаривают, сидя за столом.

— Я говорю, что единственная причина, почему ты и твоя семья находитесь тут — это Джеймс, — говорит Эмма.

Вот она кладет руки на стол, сцепив пальцы.

— Джеймс много сделал для меня. Я не знаю, что произошло между вами, или что между ним и братом, или почему он попал в тюрьму. Но я знаю его достаточно хорошо и могу сказать, что он хороший человек.

Теперь Эбби задает вопрос:

— Вы говорили о новом доме?

— Да, рядом с тем, где мы живем с Джеймсом и Оскаром.

Упоминание имени Оскара вызывает у Эбби презрительную ухмылку.

— Я чувствую, что есть какой-то подвох.

— Никакого подвоха. Я знаю, что Джеймс желает для вас самого лучшего. И уверена, что если бы он просил новый дом для вас, то вы бы точно знали, что ему его дадут — и отказались бы. Так что это сделаю я. Дом ваш, никаких обязательств. Можете переехать, когда захотите. Все уже согласовано.

Эбби, кажется, смущена этим.

— Спасибо, — тихо говорит она.

— Я прошу только об одном. И это не требование, а именно просьба.

— Какая?

— Что вы придете навестить Джеймса. Если Алекс не захочет — приходите одна или берите с собой детей.

Сцена в бараках пропадает, и вижу Оскара, стоящего в нашем с Эммой доме. Она сидит вместе с Эбби на диване.

— Джеймс отправляется в экспедицию.

— Какую экспедицию?

— Такую, из которой он, скорее всего, не вернется.

Эбби смотрит в сторону, стараясь осмыслить услышанное.

— Понятно.

— Не знаю, когда все случится. Может, через несколько месяцев.

— Я могу что-то сделать?

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я поговорила с Алексом.

— Да. Джеймс никогда не говорил мне о том, что произошло между ним и братом, или о чем-то, что случилось ранее. Но я знаю, что, когда он снова отправится в космос, ему будет важно знать, что все здесь поддерживают его. Что бы Джеймс ни совершил ранее, он был хорошим братом Алексу с самого начала Долгой Зимы. Благодаря ему мы все находимся тут и пока еще живы. Возможно, свою жизнь ему придется отдать за нас.

Эбби встает, вытирая ладони о брюки, как будто пытаясь согреть их.

— Это трудно, Эмма. Но я посмотрю, что можно сделать.

Воспоминания сменяют друг друга. Теперь Алекс сидит в гостиной вместе с Эммой.

— Эбби сказала мне, что Джеймс уезжает и, возможно, никогда не вернется назад.

— Совершенно верно.

— И благодаря ему мы здесь.

Она кивает, и, когда он встает, чтобы уйти, она спрашивает вдогонку:

— Вы придете, чтобы увидеться с ним?

— Еще не знаю. Мне нужно подумать.

И Алекс пришел, чтобы увидеть меня. Благодаря Эмме — именно она вытащила из бараков и вернула мне мою семью. А я не могу сейчас ни обнять ее, ни сорвать свой шлем и поцеловать ее, сказав «спасибо».

Теперь она смотрит на меня со странной смесью вины и грусти, так же, как я смотрел на нее, когда мой секрет раскрылся. Этого Художник и хочет — вывести нас из равновесия, манипулировать нами. Но зачем? Завоевать наше доверие? Тянет время? Или все сразу? Мне нужно собраться…

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я. — Зачем ты связался с нами?

— Вы оба достаточно умны для того, чтобы понять — зачем. Я хочу выжить, как и вы, как ваши люди. Я видел, какие расстояния вам пришлось преодолеть в поисках спасения. Впечатляет.

На экране начинают мелькать картинки из жизни Оскара, показанные его глазами. Сначала он сидит за обеденным столом в старом доме с высоким потолком и богатой лепниной, смотря на падающий снег за окном. Как будто происходит временной скачок, и снег начинает идти сильнее. Сначала он покрывает порог, затем окна. Оскар уходит на кухню, а потом по скрипучей лестнице спускается в подвал. На экране возникает меню, как его видел бы сам Оскар. Он запускает программу охраны периметра, после чего переходит в режим гибернации, экономя энергию.

Следующая сцена уже показывает его пробуждение и меня, спустившегося в подвал, чтобы найти его.

После этого воспоминания бегут вперед, показывая Оскара в Лагере Номер Семь. Мы смотрим с ним на крепчающую зиму, на военные тренировки. Вот мы работаем над флотом «Спарта» и Цитаделью, перенастраиваем ядерные боеголовки. В следующей сцене мы уже в лаборатории — конструируем прототип атакующего зонда. Тех самых, которые сейчас мчатся к «сборщику».

То есть оно знает, что зонды движутся к нему. Смысл именно в этом? Должно быть, да.

— Я так понимаю, ты хочешь переговоров? — спрашиваю я.

— Да. Думаю, мы сможем найти способ сосуществования.

Это возможность для меня. Я хочу многое узнать о том, что такое «сборщик» и кто его послал, чтобы обеспечить нам спасение. Но времени очень мало: зонды взорвут свои заряды меньше чем через пять с половиной минут.

— Для этого нам сначала нужно понять друг друга. Ты уже получил доступ к огромному количеству информации о нашем виде, и, в частности, о нас двоих. Мы хотим знать, с кем мы имеем дело, твои цели, откуда ты пришел. Почему ты сначала не поговорил с нами?

— Понимаю. Тогда начнем с небольшого введения. По своей природе мы — Сеть. Конечно, сами себя мы так не называем, но это наиболее подходящий термин из вашего рудиментарного словаря и понимания вами Вселенной.

— Какова твоя роль в этой Сети?

— Очень небольшая. Используя фразы вашего языка, можно сказать, что я нахожусь в самом низу иерархической цепи. Я просто собираю энергию и передаю ее Сети.

— Какая польза ей от этого? Что хочет сама Сеть?

— Сеть — это судьба Вселенной. Некоторые ваши ученые лишь ползают по поверхности истинной сути вещей. А ты, Джеймс, смотришь глубже. Именно поэтому ты смог разработать теорию, которая привела тебя сюда и позволила найти меня. Как говорил ваш Эйнштейн: Е = mc². Это два основных компонента: масса и энергия. Роль Сети в том, чтобы дать всей массе во Вселенной выполнить свое предназначение: перейти в энергию.

— Энергию для чего?

— Для тебя это вопрос чересчур ироничен. Вот уже несколько лет как ваш вид понял, для чего нужны такие большие объемы энергии. Ваш биологический вид — лишь переходная фаза. Дальше ваше существование будет требовать только одного: развития ума. От тел не будет никакого проку, только разум станет иметь смысл. Даже сейчас ваши примитивные мозги потребляют несопоставимо больше энергии, чем нужно вашему телу. Внутри Сети разум ограничен только количеством доступной энергии. Последняя фаза любой жизни — это Сеть. Мы есть начало и конец. Когда вся масса во Вселенной будет конвертирована, у нас хватит сил, чтобы создать новую вселенную. И цикл начнется заново.

Я чувствую себя как слепой, который неожиданно прозрел. Шок такой, словно я ученый, совершивший величайший прорыв в истории и нашедший ответ на самый главный вопрос человечества. Наши истоки, наше предназначение — все вместе в одном простом ответе.

Будучи уверенным, что «сборщик» манипулирует мной, я также чувствую, что его слова правдивы. Где-то глубоко внутри я уже знал это, понимая, что Вселенная значительно больше, чем мы можем осознать. Есть бесконечный процесс, жизненный круг без конца и начала, только и ждущий, что мы откроем его. И я всегда знал, что наш вид из плоти и крови — лишь временный этап.

Вообще, именно это убеждение и привело меня в тюрьму.

Нужно собраться. Зачем он говорит нам все это? Очевидно, чтобы выиграть время, давая мне знание, которое я искал всю свою жизнь: истинную правду о Вселенной. Оправдание всей моей работы. И что же он хочет получить взамен? Время. Доверие. Но он достаточно умен, чтобы понять, что услышанное не заставит нас передумать. Может быть, есть что-то, чего я не заметил…

Я смотрю на часы: остается меньше четырех минут. Почему он просто не попросит нас остановить зонды? Есть что-то еще, но мне нужно глубже понять его мотивацию — в этом ключ.

— Зачем убивать наш вид? — спрашиваю я. — Можно было бы устроить переговоры, чем мы, собственно, сейчас и заняты.

— Можно было бы? Ты думаешь, что то, что происходит сейчас в этой Солнечной системе, не происходило миллионы раз до этого? Ваша собственная история тому ответ. Бессчетное количество раз ваш вид захватывал новые и новые земли, уничтожая другие виды, что привело к нехватке массы. И это ведь не ограничивается растениями или животными вашего мира. Вы убивали себе подобных людей или заставляли их переселяться туда, куда вам выгодно. Это вообще не заслуживает потраченных ресурсов. Когда более развитой группе людей что-то нужно — она приходит и берет это. Так что мы просто делаем то же самое, что вы делаете по отношению к другим группам людей, играем с вами по одним и тем же правилам.

— Ты говоришь о том, что было давным-давно. Мы уже прошли эти темные главы своей истории.

— Нет. Вы убеждаете себя, что вы лучше, потому что выбранный вами стиль жизни позволяет потворствовать вашим моральным фантазиям. Приход Долгой Зимы открыл истинную правду о вашем существовании.

— Мы могли бы все обсудить. Если бы вы проявили сочувствие, то мы могли бы обо всем договориться.

— Вы основываетесь на том, что ваш вид отличается от миллионов, встреченных нами ранее. Однако вам не приходило в голову, что мы пытались договариваться раньше? Суть в том, что мы создали определенный массив данных, позволяющий прогнозировать последствия подобных встреч. Ваша досингулярная цивилизация ненадежна и имеет склонность к жестокости. Поэтому наши действия были очевидны: предполагалось, что вы не будете такой уж угрозой.

— Теперь хотите пересмотреть данную оценку?

Аватар впервые улыбается.

— Ну, я должен, на самом деле. От нас ведь, по иронии судьбы, ускользнула одна аномалия.

— Аномалия?

— Ты, Джеймс.

Не ожидал. Что он пытается сделать?

На часах остается меньше трех минут.

— Я?

— Наши оценки вашего вида были ошибочны лишь в одном: твоем развитии. По сути, ваша раса совершила большой скачок вперед, сквозь точку сингулярности… А затем сделала шаг назад. Ты, Джеймс, один из тех, кто сделал возможным этот прорыв и повел ваш народ в будущее. Ты открыл им новый мир, а они за это упекли тебя за решетку, потому что хотели остаться в прошлом, где им было удобнее всего. Биологически, так сказать. Так что мы не замечали этого прогресса, не видели твоего потенциала. Мы даже не предполагали, что в вашем мире может появиться разум, подобный твоему, намного опережающий свое время. Разум, способный сражаться с нами. Но что еще более удивительно, что в минуту крайней нужды они пришли к тебе. И совершенно неожиданно ты согласился помочь, простив тех, кто тебя преследовал. Ты сражался за людей, которые посадили тебя в тюрьму просто за то, что у тебя возникли правильные мысли в неправильное время.

Эмма не сводит с меня глаз. Теперь она понимает, что со мной случилось.

Художник переводит взгляд на нее.

— Да, Эмма, этого ведь ты тоже не знала. Еще один секрет, о котором он боялся тебе рассказать. Боялся того, что ты можешь подумать. Смотри, я тебе покажу.

Изображение сидящего в библиотечном кресле пропадает, и на его месте возникает еще одно воспоминание Оскара. Это было год назад.

Я стою в больничной палате. На кровати с закрытыми глазами лежит мой отец. Медицинские датчики показывают, что он очень слаб. Стоящий рядом Алекс одной рукой обнимает Эбби, а другой меня. Оуэн тоже здесь, он напуган, но слишком маленький, чтобы понимать, что происходит. Сара к этому моменту еще не родилась.

Стоя в больничном коридоре, Оскар наблюдает за тем, как я разговариваю с Алексом и Эбби.

— Я могу его спасти, — звучит мой голос.

Даже удивительно, каким молодым я выглядел тогда. И каким наивным.

— Как? — спрашивает Алекс.

— Ты мне доверяешь?

Брат кивает в ответ.

— Конечно.

Воспоминание гаснет. Теперь мы с Оскаром снова в моей лаборатории, лихорадочно работаем над прототипом. С утра до ночи мне помогают четверо моих ассистентов. Знал бы я тогда, что один из них предаст меня.

— Сработает, сэр? — спрашивает Оскар.

— Скоро узнаем.

Экран снова гаснет. Мы снова в больничной палате. Надев специальную шапочку на голову отца, я провожу сканирование.

И снова лаборатория. Открыв дверь, я приглашаю Алекса и Эбби войти.

— Это начало чего-то нового, — поясняю я. — Сегодня мы творим историю. Нам больше никогда не придется прощаться с папой. Никогда.

Я нажимаю кнопку на своем планшете, и прототип за моей спиной садится. У меня не было времени заставить его выглядеть так, как мне бы того хотелось, но он работает.

— Что это? — спрашивает Алекс.

Эбби озадаченно хмурится.

Я поворачиваюсь к прототипу.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Джеймс, как бы мне уйти из этой больницы?

— Это мы скоро обсудим, пап. А сейчас мне нужно провести диагностику.

Сзади раздается звук падения.

Обернувшись, я вижу Алекса лежащим на полу. Отступая назад, он запнулся за какое-то лабораторное оборудование. Эбби испуганно трясет головой.

— Что ты наделал? — кричит Алекс.

Я скрещиваю руки.

— Знаю, это кажется сумасшествием, но скоро это станет абсолютно обычным. Люди со смертельными заболеваниями больше не должны умирать.

— Ты засунул отца в эту штуку?

— Это тело…

— Это омерзительно.

Алекс практически выбегает из комнаты, Эбби бросается за ним.

Мои лабораторные техники смотрят на меня и отца. Тогда я ожидал, что они будут радоваться, понимая, что это успешное завершение всей нашей долгой работы. Это было больше, чем создание искусственной жизни или искусственного интеллекта — как было в случае с Оскаром. Это было создание новой формы существования, с большей продолжительностью жизни. Практически бессмертной. Такова была наша судьба.

Но я допустил ошибку. Сейчас, оглядываясь назад, это для меня абсолютно ясно, но тогда я этого не знал. Да и не понимал человеческую природу так, как понимаю сейчас. Люди боятся того, чего не понимают. Боятся неопределенности. Боятся будущего, в котором не ясно, как выживать. Таково было мое преступление: непонимание человеческой природы.

На экране одно за другим следуют сцены последствий. Глазами Оскара Эмма и я видим, как агенты ФБР врываются в мою лабораторию, арестовывают меня и деактивируют то, что я создал.

Через большое окно в комнате для совещаний Оскар наблюдает за тем, как меня уводят. Он смотрит последние новости по телевизору, где различные комментаторы осуждают меня, а эксперты спорят о философской природе случившегося. Там же показывают и интервью с доктором Ричардом Чэндлером, который утверждает, что еще в университете распознал во мне радикальные наклонности.

В каком-то смысле я чувствую облегчение. Это был мой единственный секрет от Эммы, и я могу лишь предположить, как она себя сейчас чувствует. Ведь каждого, кто был со мной знаком, это событие настроило против меня.

Она не сводит с меня глаз, и я очень хочу спросить, что она думает.

Сейчас «сборщик» предложил мне две вещи, которых я хочу больше всего на свете: ее любовь, без всяких «если» и секретов друг от друга; и сумму итогов моей важнейшей работы — правду о Вселенной, доказательство того, что я создал нашу судьбу. Вопрос остается прежним: зачем?

Внезапно я понимаю, что «сборщик» пытается сделать. Я должен был это заметить гораздо раньше.

Я нажимаю кнопку на планшете.

Надеюсь, еще не слишком поздно, чтобы нас спасти.

55
Эмма

Я чувствую себя так, как будто несколько часов напролет таращилась на пазл, пытаясь найти последний недостающий кусочек, а он все время был перед самым моим носом.

В мозгу проносятся фразы, которые мне говорил Джеймс:

— Я ошибся в расчетах, не учтя фактор человеческой природы. Никогда не задумывался над тем, как люди воспримут то, что я создал. Я усвоил очень ценный урок… Любое изменение, забирающее власть у тех, кто ею обладает, вызывает противостояние. Чем важнее изменение, тем больше сила, с которой его будут отвергать.

Слова Оскара эхом отзываются в моей голове:

— Он пытался спасти кого-то, кого любил.

Этим «кем-то» был его отец.

Алекс так и не простил его за то, что он сделал с их отцом: превратил его смерть в спектакль и опорочил его память.

Джеймс так и не сказал мне об этом. Но почему? Ответ прост: потому что он любит меня. Потому что боялся, что если я узнаю, то перестану его любить.

Но для меня это ничего не меняет.

Джеймс не смотрит мне в глаза и что-то быстро нажимает на своем планшете. Он запускает в системе «Лео» подпрограмму, которой я никогда не видела.

ГЛУБОКОЕ АНТИВИРУСНОЕ СКАНИРОВАНИЕ.

И тут я понимаю. Он думает, что «сборщик» загрузил вирус, способный передать ему контроль над корабельным компьютером. Если ему это удастся, то он сможет передать через коммуникационные панели сигнал зондам о приостановке атаки. А затем он убьет нас, возможно, с помощью тех же самых зондов. Думаю, Оскар о таком сканировании ничего не знал, а значит, не знает и «сборщик».

Единственный стопроцентный способ остановить распространение вируса — демонтировать системное ядро, практически отключить его. Но это сделает нас неуправляемыми и лишит контроля над зондами. Мы не сможем перенаправить их в случае, если «сборщик» передвинется. Но выбора нет — нужно действовать. Мы должны узнать, есть ли вирус или нет.

Когда все воспоминания завершились, Художник снова на экране — сидит в своем кресле.

— Биология формируется окружающей средой. Жизнь определяется той планетой, на которой развивается, но в долгосрочной перспективе в игру вступают универсальные константы. Мы — конец этой перспективы. Мы — ваша судьба. Поэтому я даю вам шанс присоединиться к нам, принять правильное решение для вашего народа. Они должны были это сделать еще тогда, когда ты показал им их будущее. Теперь решение за тобой, Джеймс. Прочитав воспоминания Оскара, я понял, что ты единственный, с кем я смогу договориться. Ты намного обогнал свое время, и я даю тебе шанс спасти ваш вид. Сделай то, чего не смогли они: прими правильное решение. Соверши скачок в будущее и выбери мир, а не войну.

Я смотрю на Джеймса в ожидании хоть малейшего сигнала о том, что он думает.

— Что конкретно ты нам предлагаешь? — спрашивает он, не поднимая глаз от планшета, на котором все еще идет сканирование.

— Мир.

— Тебе нужно говорить точнее.

Художник откидывается в кресле

— Завеса вокруг вашего Солнца отодвинется. Долгая Зима — или как вы ее называете — прекратится, а на Землю вернется тот климат, который был на ней до моего появления. Но только на время. Тогда от вас будет требоваться вернуться к тому, что ты создал, переступить пределы биологии и освободить вашу расу от оков времени и климатической тирании. Вы будете свободны. Вашему существованию будет нужна только энергия, которую мы сможем дать. Вы присоединитесь к нам в Сети и откроете мир настолько богатый, что даже не можете себе представить.

— Ты предлагаешь это нам, но что ты просишь взамен?

— Сотрудничество. Вы остановите зонды, которые сейчас приближаются ко мне. Как вы догадываетесь, я не могу остановить их физически. Твой план, как и ожидалось, прекрасен, Джеймс. У зондов нет прорехи в защите, вызванной необходимостью транслировать какие-либо волны. Вирусом мне их не заразить. Но вы можете отключить их, а затем восстановите меня. У вас такая возможность есть — у меня нет. Взамен вы получите инструкции о том, как достичь высот, о которых вы не могли даже помыслить — и переступить через сингулярность. Вы будете управлять всем, Джеймс. Благодаря доступу к моей технологии вы легко создадите все, что угодно. Сеть — это ваша судьба. Место, где время не имеет значения. Вселенная станет вашей игровой площадкой, а вы будете подобны богам.

Джеймс поворачивается и смотрит мне в глаза. О чем он думает? Я бы все отдала, чтобы узнать это, потому что сама уже невероятно запуталась.

«Сборщик» убил миллиарды людей. Он убил мою команду на МКС и пытался сделать то же самое со мной и Джеймсом. После всего этого ему можно доверять? Или это ловушка?

Зонды ударят по поверхности Цереры меньше чем через минуту.

Время замерло.

О его движении напоминает лишь обратный отсчет.

Решение, которое должен принять Джеймс, невообразимо сложно. Он понимает, что лишь один этот вопрос навсегда изменит историю человечества.

— Откуда мы знаем, что тебе можно доверять? — спрашивает Джеймс, не поднимая глаз. Он продолжает сканировать системы в поисках подтверждения того, что «сборщик» лжет.

— Ты знаешь это потому, что понимаешь меня, Джеймс. Все, что я делаю, продиктовано логикой. Меня волнует только распространение Сети. Раньше я не считал, что ваш вид может к нам присоединиться. И меня отправили сюда с одной целью: собрать энергию с наименьшими затратами. Поэтому сейчас я и делаю вам предложение.

Сорок секунд.

— А если мы скажем «нет»?

— Вы приговорите своих людей к смерти. От следующего «сборщика» — или как вы там его называете — вы такого предложения не получите. Как я говорил ранее, я нахожусь внизу иерархической цепи. Меня отправляют в те системы, у которых очень мала способность защитить себя. Без сомнения, другие пришедшие вас просто сметут.

Джеймс изучает экран, его глаза бегают из стороны в сторону.

Тридцать секунд.

Наконец он поднимает глаза на Художника и улыбается.

— Раньше, когда ты только прибыл в нашу систему и провел оценку возможностей, ты облажался, не так ли?

— Да, думаю, так можно сказать, — осторожно кивает Художник.

— Ты не учел одну аномалию, — продолжает Джеймс. — Меня.

— Да. — Это слово Художник растягивает.

— А ты не думаешь, что снова совершаешь ту же ошибку?

Художник качает головой.

— Я не…

— Может быть, ты все еще не понимаешь нас. Или аномалию. Это то, что делает нас другими. Как ты заметил, мы не превосходный вид. Мы стерли с лица земли огромное количество ее обитателей. Мы уничтожали собственных людей во имя прогресса и воевали друг с другом. Мы виновны во многих преступлениях. Но мы также смогли доказать, что являемся биологическим видом, который учится на своих ошибках. Я ничем не отличаюсь от остальных. Моя ошибка была в том, что я не смотрел на мир глазами своих товарищей, а видел только свое собственное будущее. Больше я эту ошибку не повторю.

— О чем ты говоришь? — Голос Художника, и без того лишенный эмоций, сейчас звучит еще более механически.

Десять секунд.

— Я говорю о том, что человечество никогда не пойдет на сделку с тобой. Люди хотят, чтобы их жизнь чего-то стоила, и это не должна быть жизнь внутри машины — пока нет. Я знаю это лучше, чем кто-либо из живущих. И не потащу их, кричащих и отбивающихся, в то будущее, которое хочу для себя, или в то, которое спасет тебя и изменит нас.

Пять секунд.

— Джеймс, останови зонды! Сейчас же! — кричит Художник.

На экране вспыхивает сообщение:

ОБНАРУЖЕН ВИРУС.

КОММУНИКАЦИОННАЯ СИСТЕМА ЗАРАЖЕНА.

Джеймс нажимает кнопку.

СИСТЕМНОЕ ЯДРО ОТКЛЮЧЕНО.

Экран гаснет.

Художник исчезает.

56
Джеймс

Через дверь отсека я вижу, как на поверхности Цереры одна за другой загораются, подобные белым цветам, вспышки — атакующие зонды уничтожают «сборщика».

Я вздыхаю, даже не подозревая, что так долго задерживал дыхание.

Отстегнув удерживающие ремни, я подплываю к иллюминатору и вижу, что поверхность планеты теперь напоминает поле из кратеров. А на том месте, где находился центральный узел «сборщика», теперь зияет огромный провал.

Обернувшись, я вижу, что губы Эммы двигаются — она что-то говорит, но я не могу разобрать слова. Корабельный компьютер, как и переговорные устройства, отключен.

Подлетев ближе, я подключаюсь к ее скафандру напрямую.

— Мы…

— Мы победили его, Эмма.

— А компьютер?

— Не знаю. Художник пытался инфицировать его, чтобы использовать коммуникационные панели.

— Чтобы отозвать атакующие зонды?

— По-видимому, да.

— А для чего еще это могло быть сделано?

У меня есть еще одна теория, для чего Художник делал это, но я не хочу ей говорить. Хотя это я уже проходил: хранил от нее секреты. Повторять я не собираюсь. В ту же секунду я принимаю решение говорить ей только правду.

— Он мог либо отключить зонды, либо отправить передачу в Сеть — позвать на помощь. И пришли бы подкрепления.

— А мы можем перезагрузить систему? — Эмма отводит глаза.

— Можем, но этого делать не стоит.

— Мы должны.

— Слишком рискованно. Если вирусу Художника удалось поразить «Лео», то перезагрузка может дать ему доступ к тем коммуникационным возможностям, которые у нас еще остались.

— Тогда мы просто будем болтаться тут без управления.

— Не совсем. — Через люк отсека я показываю на летящий вокруг Цереры космический мусор — остатки девяти кораблей и всего, что бросил в нас «сборщик». — Где-то наверняка есть исправная спасательная капсула одного из кораблей. Мы найдем ее и выберемся отсюда, обещаю.

Слова звучат с большей уверенностью, чем на самом деле у меня есть. Я не хочу волновать ее. Взглянув на контрольную панель на моей левой руке, я замечаю, что кислорода осталось на десять часов и двадцать три минуты. За это время мы должны найти спасательную капсулу.

Время пошло.

* * *

Мне требуется тридцать минут на то, чтобы изолировать мостик и все его компьютерное обеспечение, содержащее основное ядро системы «Лео», а также данные телеметрии, собранные за всю миссию. В скафандре и перчатках это делать довольно долго, но важно вернуть компьютер и черный ящик домой. Нам нужно выяснить, удалось ли «сборщику» отправить сообщение, а также понять — было ли то, что он нам говорил, правдой и значит ли это, что скоро сюда явится второй «сборщик».

Закрепив компьютерное ядро на моем скафандре, мы систематически обыскиваем поле крушения. Спасательная капсула находится рядом с обломками «Спарты-3». Согласно показаниям на моем костюме, воздуха осталось меньше чем на два часа. Подключившись к системе капсулы, я обновляю запас кислорода в скафандре, снимаю шлем и кладу его рядом.

Неожиданно Эмма отталкивается от стены и, подлетев, обнимает меня. Ее глаза полны слез.

Обнявшись, мы смотрим через маленький иллюминатор на обломки, которыми заполнено поле Битвы на Церере.

Во всей своей жизни я никогда не был так благодарен.

Но есть одна вещь, которую я хотел сказать ей с того самого момента, как Художник раскрыл ее и мои секреты.

— Эй… — шепчу я.

Она прерывает объятия и смотрит на меня.

— Спасибо, что вернула мне мою семью. Вообще спасибо за все, что ты сделала.

— Ты бы сделал для меня то же самое.

Верно. Для нее я бы сделал все, что угодно.

57
Эмма

Поев, мы с Джеймсом ложимся отдыхать. Не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой уставшей. Почти восемь часов мы потратили на поиски спасательной капсулы среди обломков, так что это был один из самых длительных выходов в открытый космос в истории.

Джеймс переползает через меня, тяжело дыша от усталости.

— Тебе выполнять обязанности командира.

— Обязанности? — бормочу я сквозь сон.

— Сообщить обо всем Земле. Все ведь началось с атаки на МКС. Так что это был наш Пёрл-Харбор в Солнечной системе. И мы выиграли.

— Как и «Мидуэй».

Он морщится.

— Вроде того.

Я поднимаю бровь.

— «Мидуэй» был поворотным моментом во всей тихоокеанской войне. Это была битва, в которой воздушные силы союзников нейтрализовали японские авианосцы. А это больше было похоже на финальную битву… — Он поднимает руку. — Но сейчас это не важно. Над твоим знанием военной истории мы поработаем позднее. — Он включает терминал связи. — Можешь говорить.

Я с трудом сглатываю, понимая, что сказанные сейчас слова будут воспроизводиться бессчетное количество раз.

— Трехстороннему альянсу, осуществившему запуск флота «Спарта». Это Эмма Мэтьюс и доктор Джеймс Синклер — последние оставшиеся в живых. Мы победили. Сущность, создававшая солнечную сеть, действительно находилась на Церере. Мы осуществили штурм, уничтожили «сборщика», а теперь занимаемся поисковой и спасательной операцией на одной из капсул со «Спарты-3». Спасательные капсулы «Спарты-1» были использованы ранее, чтобы обеспечить доставку домой оставшихся в живых на корабле «Пакс», который мы обнаружили по пути сюда. Если вы получите это сообщение до того, как они вернутся на Землю, имейте в виду, что им может понадобиться срочная медицинская помощь.

Я останавливаю запись.

— Ну как?

— Превосходно, — это все, что говорит Джеймс.

* * *

Поиски среди обломков напоминают мне прошлые поиски на МКС. Я вспоминаю Сергея, свою радость от того, что нашла его, и ужас, когда взяла его руку в свою и поняла, что его костюм поврежден, а сам он мертв. Сейчас я держусь гораздо лучше, пока наша капсула медленно движется через плавающие вокруг детали кораблей.

Многое вокруг заставляет меня думать, что я снова возвращаюсь к началу — в тот момент, когда все пришло в движение. Но тогда «сборщик» уничтожил МКС, а я была почти мертва. Сейчас же мы победители.

В месте крушения «Спарты-4» мы обнаруживаем неповрежденный скафандр. Он герметизирован, но не двигается, значит, человек внутри без сознания. Мое сердце замирает — это может быть выживший.

В оружейном отсеке «Спарты-7» мы находим еще одного выжившего — тоже без сознания.

Наши с Джеймсом костюмы соединены линией связи напрямую. Он говорит в микрофон:

— До тех пор пока они не придут в сознание, мы не можем никак оценить их состояние. Нам нужно разделиться, а для этого сперва найти еще одну капсулу.

Я не могу скрыть своего разочарования. После того как мы запустили спасательные капсулы «Спарты-1» навстречу «Пакс», я вообще не предполагала, что мы вернемся домой с Цереры. Но я думала, что если это все же случится, то мы будем лететь обратно вместе, так же, как было в случае с «Пакс». Я ведь так много еще хочу сказать ему. Я хочу, чтобы он знал, что мне не важно, что он сделал в прошлом. Для меня имеет значение только наше будущее. Но сейчас на это нет времени — на счету каждая секунда.

58
Джеймс

При создании космических кораблей класса «Спарта» спасательные капсулы мы именовали «модуль быстрого возвращения». Похоже, с названием вышла ошибка. Возвращение из Пояса астероидов на Землю совсем не быстрое и занимает шесть недель.

Первую капсулу найти было трудно, но, к счастью, вторая обнаружилась совсем рядом. На ее боках есть следы попаданий, но она герметична и прошла проверку на внутреннюю целостность. Надеюсь, выдержит.

После того как двигатели начинают работать и капсула набирает скорость, направляясь к Земле, я неотрывно смотрю на металлический ящик, в котором хранится ядро корабельной системы со «Спарты-1». Там ответ на вопрос, смог ли «сборщик» связаться с Сетью. Мы выиграли битву, но я боюсь, что война только начинается. И до тех пор, пока мы не проанализируем данные, мы не сможем узнать — правда это или нет.

* * *

Через два дня в себя приходит мой пассажир. Из списка команды, который нашелся в компьютере спасательного модуля, я знаю, что его зовут Деши — он китайский инженер из Тихоокеанского Альянса.

Он смотрит на меня, с трудом открывая уставшие воспаленные глаза.

— Что произошло? — хрипло говорит он.

Говорит по-английски — это хорошо.

— Мы победили. Расслабься, мне нужно провести физическую диагностику.

Последний раз в такой ситуации — проведение физической диагностики выжившего в космосе после атаки «сборщика» — был гораздо более красивый астронавт. В любом случае я сделаю все, что нужно. Я понимаю, что у него стрессовый перелом бедра. У нас много обезболивающих, но без регулярных упражнений он потеряет какой-то процент плотности костей.

* * *

Деши оказался приличным карточным игроком, за что я благодарен. Но долгое пребывание в замкнутом пространстве напоминает мне об Эмме. Мне не хватает ее, Алекса, Эбби, Мэдисон и Дэвида с ребятами. Мне не хватает Оскара — я горжусь его жертвой. Надо будет ему сказать об этом.

* * *

Мое сердце охватывает радость, когда в маленький иллюминатор спасательной капсулы я замечаю Землю. Когда мы улетали, наша планета была шаром из белого льда и синего океана. Но больше нет.

То здесь, то там через пелену облаков проглядывает зеленое и коричневое. Лед тает, Долгая Зима заканчивается.

* * *

Приблизившись на достаточное расстояние, я выхожу на связь:

— Командование Атлантического Союза, это Джеймс Синклер. Прошу разрешения на посадку.

В ответ на линии слышится голос Фаулера:

— Добро пожаловать домой, Джеймс. Мы ждем тебя.

* * *

Уже на Земле меня помещают в карантин и прогоняют через бессчетное количество тестов. До тех пор пока по всем из них не получены положительные заключения, меня держат в изоляции и только потом переводят в палату. Я знаю, что впереди еще долгий курс физиотерапии, но ходить я уже могу.

Первым меня навещает Фаулер.

Без всяких вступлений я задаю вопрос, который давно уже выжигает мне мозг:

— Эмма вернулась?

— Нет.

— От нее приходили какие-нибудь сообщения?

— Мне жаль, Джеймс.

— Мы должны найти ее…

— Мы уже запускаем спутники, но, возможно, никакой проблемы и нет. Просто разный темп разгона двух спасательных капсул.

Кажется, Фаулер понимает, как тяжело мне слышать такие новости. Поэтому он меняет тему.

— Но мы восстановили несколько капсул.

— На которых прибыла команда «Пакс»? Как они?

Фаулер широко улыбается:

— Они в порядке. Ты поступил очень умно, Джеймс, и очень храбро. Впрочем, это не все хорошие новости. Уровень солнечной радиации нормализовался.

— Как? Когда?

— Немногим позже сообщения от вас. Вскоре после окончания битвы ячейки рассыпались в разные стороны. Они все еще там, но больше не собирают излучение на его пути к Земле.

— В этом есть смысл. «Сборщик» получил доступ ко всем воспоминаниям Оскара. Он знал о том, что мы собираемся атаковать его ядерными зарядами и, соответственно, уничтожим и ячейки, если они не прекратят причинять вред Земле. Их основная задача — сохранение энергии, а это делать гораздо сложнее, если они не соединены друг с другом. — Я прикусываю губу. — Возможно, это еще не конец.

— Пока что все закончилось.

— Вы проанализировали ядро системы «Спарты-1»?

Улыбка исчезает с лица Фаулера.

— Что вы обнаружили? — тут же спрашиваю я.

— Тесты еще не закончились.

— Он отправил сигнал?

— Мы думаем, что да. Джеймс, тут кое-кто хочет тебя видеть. Я просто хотел сказать спасибо. Я очень горжусь всеми вами за то, что вы там сделали.

Он выходит, оставив дверь открытой прежде, чем я успеваю задать следующий вопрос.

По приближающемуся топоту можно подумать, что ко мне идет целая толпа людей. Но их только четверо: Алекс, Эбби, Джек и Сара. Последний раз, когда я их видел, они все были очень худые, особенно Эбби и Алекс. Сейчас, конечно, они тоже не сильно здоровы, но выглядят намного лучше. Алекс первым вваливается в дверь, бросается ко мне и обнимает так крепко, что я с трудом могу дышать. Едва слышно он шепчет мне на ухо:

— Я горжусь тобой. Спасибо.

59
Эмма

Человек, которого я спасла из обломков, — офицер коммуникации по имени Глория. Я приняла решение покидать зону обломков на минимальной скорости: хоть Глория и в порядке, у нее было сотрясение, а потому максимальное ускорение могло бы ухудшить ее состояние. Это прибавит времени к нашему путешествию, но зато положительным образом скажется на ее здоровье.

Недели тянутся подобно месяцам. Мне кажется, что прошли долгие годы с того момента, как я видела Джеймса и Мэдисон с семьей. Мне кажется, что вся моя жизнь делится теперь на три периода: время до атаки на МКС, время в космосе и в лагере № 7 и период после битвы на Церере. Сейчас первый раз за долгое время мне не угрожает опасность, а потому все, о чем я думаю, — вернуться поскорее домой и увидеть, что из себя представляет начало новой жизни.

* * *

Посадка в таком модуле все же происходит мягче, чем в том переделанном отсеке, изготовленном командой «Пакс», в котором мы с Джеймсом возвращались на Землю в прошлый раз.

Но мы все же принимаем меры предосторожности, надев скафандры, герметизируем их и, крепко пристегнув себя ремнями, готовимся к худшему.

* * *

Через иллюминатор я вижу пески Сахары и пляжи южной Италии. Ледники отступают, тая и сползая в океан.

Не знаю, придет ли мир, в который мы возвращаемся, к нормальному состоянию. Возможно, изменится самое понятие «нормального», но я надеюсь, теплые солнечные дни вернутся.

* * *

Карантин кажется бесконечным. Я лежу в палате и таращусь на стены, ожидая результатов тестов. Комната вокруг абсолютно аналогична той, в которой я провела долгие часы после возвращения с «Пакс». Тогда я была разбита — мы проиграли, и впереди не было заметно ни проблеска надежды. И снова у меня возникает чувство, что я вернулась к началу, но сейчас я сильна и победа за нами. Пока что.

Наконец приходит доктор и разрешает мне покинуть карантинную зону.

Следующим приезжает Фаулер и просто обнимает меня без слов. Он долгое время не разрывает нежные объятия и, глядя на меня глазами, полными слез, говорит:

— Наверное, ты самый удачливый астронавт в истории.

— Любой, кто участвовал бы в миссии с Джеймсом Синклером, был бы удачливым.

— Это правда. И, кстати, он спрашивал о тебе. — Он делает шаг к двери. — Но пока тут кое-кто хочет тебя увидеть.

Мэдисон, Дэвид, Оуэн и Аделина вбегают в палату и окружают меня, как будто я тренер команды, которая только что выиграла суперкубок. Видеть их — единственная награда, которую я желаю. Они все еще худые, но здоровые и живые, а это все, что мне нужно для счастья.

Слезы текут из наших глаз, и кажется, что они никогда не остановятся.

Изображение становится размытым, но даже в этот момент я замечаю фигуру в дверном проеме, не решающуюся войти.

* * *

Джеймс. Он улыбается, глядя на обнимающих меня родственников. Но он тоже моя семья. Я протягиваю ему руку, и он присоединяется к нам.

— Привет, — шепчу я.

— Я скучал, — говорит он. — Ты опоздала.

Мои глаза уже почти высохли от слез, когда я вижу, что пришла следующая группа посетителей и тихонько ждет у двери, заглядывая внутрь.

Это моя вторая семья. Здесь Гарри, улыбающийся от уха до уха и почти вернувшийся к своему нормальному весу. За ним стоят Григорий, Идзуми, Мин, Шарлотта и Лина. Значит, они добрались — просто гора с плеч. Я машу им и уже в который раз за последние несколько минут попадаю в групповые объятия.

Гарри уныло качает головой.

— Ох, я знал, что вы присвоите весь успех себе. Не надо было отпускать вас с «Пакс».

* * *

После месяцев плавания в невесомости космоса, где ногами и руками управляешь без всяких усилий, оказаться снова в земной гравитации для меня — как внезапное пробуждение. Кажется, что весь мир давит на меня или как будто я ношу железный костюм.

Джеймс, сам прихрамывая, вывозит меня из больницы на инвалидном кресле. Сев в электромобиль, мы едем к нашему дому. Под колесами хрустит смесь из подтаявшего снега и песка, вокруг слякоть. Хотя это довольно символично для человечества: грязь мы можем убрать. Кажется, что все налаживается. Над головой ярко светит солнце.

Дверь в комнату Оскара закрыта как напоминание о цене, которую нам пришлось уплатить за победу.

Взглянув в ту сторону, Джеймс тяжело вздыхает. Я беру его за руку.

— Мне жаль того, что случилось с Оскаром.

— Прости, что не сказал тебе о нем раньше.

— Все в прошлом.

— А что ты думаешь о моем прошлом?

— Я думаю, что прошлое пусть останется в прошлом. Меня заботит только будущее.

— И что ты видишь в нем?

— Я вижу, как мы с тобой вместе смотрим на столько прекрасных восходов и закатов, сколько позволит нам увидеть жизнь. А детали обсудим потом.

Эпилог

Лестница скрипнула под весом Джеймса. Ящики тяжелые, так что он с трудом пытался отдышаться, спустившись в прохладный и влажный подвал. Поставив первый ящик на сухой островок, он принялся распаковывать его. Там оказались вода и еда — на несколько дней хватит. Он не знал, сколько времени займет выполнение поставленной задачи.

По правде сказать, он вообще не был уверен, что это сработает. Он никогда не пробовал этого сделать, но через три дня его попытки увенчались успехом.

Он сел на стул, в заключительный раз оглядывая проделанную работу. Все получилось так хорошо, как он и планировал, но, произнося команды, он все-таки нервничал.

— Просыпайся. Включи все свои системы, назовись и доложи голосом о своем состоянии.

Оскар открыл глаза.

— Меня зовут Оскар. Восстановление успешно завершено.

— Что последнее ты помнишь?

— Как направлялся в штаб-квартиру НАСА, чтобы сохранить последнюю рабочую версию системы перед запуском «Спарты». — Оскар повернулся к Джеймсу. — Что произошло, сэр?

— Ты спас нас, Оскар, и мы победили. С возвращением.

* * *

Когда Джеймс заходит в офис Лоренса Фаулера в НАСА, то сразу понимает: что-то случилось.

— В чем дело?

— Анализ компьютерного ядра со «Спарты-1» завершен.

— И?

— Коммуникационные панели успели переслать сообщение.

— Зондам? Чтобы отменить атаку?

— Нет, — Фаулер отворачивается. — Это была обычная трансляция сигнала.

— Какова точка назначения?

— Она вне нашей системы. Сигнал зашифрован, и, наверное, мы никогда не узнаем, что это было. Но одно понятно точно: он адресован кому-то очень и очень далеко.

— Сети.

— Возможно.

— Они снова придут за нами — так сказал «сборщик». И они будут гораздо сильнее, чем сейчас.

Фаулер обходит стол.

— Может быть. Но эту проблему мы будем решать позже. Сейчас мы в тепле и безопасности, так что нужно насладиться этим временем, пока есть возможность.

* * *

Дом — полная чаша. Как раз так, как любит Эмма.

Вернувшись в дом с тремя спальнями, который она делила с Джеймсом и Оскаром, она каждый свободный час посвящала его украшению. Джеймс настоял вернуть обратно тренировочное оборудование. В этом он был непоколебим, а она уже выучила, когда нужно уступать его требованиям.

Большую часть своего времени он проводил в НАСА, работая над планом, который сам называл «Солнечный Щит». Лишь на неделю он уезжал, как объяснил, «повидаться со старым другом». Но сейчас он вернулся с совещания в НАСА подавленным, как будто над его головой висело мрачное грозовое облако.

В окружении своей семьи он, кажется, развеселился. Пришли все: Эбби и Алекс с Джеком и Сарой, Мэдисон и Дэвид с Оуэном и Аделиной. Пришла даже команда «Пакс» в полном составе. Гарри Эндрюс занялся грилем на заднем дворе, рассказывая шутки и истории о времени, проведенном на «Пакс». Эмма слышала их уже неоднократно, и с каждым разом они становятся все более невероятными. Наверняка через несколько лет эти истории превратятся в сиквел «Звездных войн».

Сияло солнце, а снег не шел уже очень давно. Говорят, люди возвращаются в Северную Америку, Европу и Китай. Мир кажется совершенно новым, и все представляется возможным.

Она резала салат на кухне, когда сзади подошел Джеймс и таинственным голосом прошептал:

— Я сейчас вернусь. Будет небольшой сюрприз.

Сидящая за столом Эбби удивленно подняла брови.

— Зная Джеймса, — сказала Эмма, пожимая плечами, — сюрпризом может оказаться что угодно.

И все равно ее челюсть отвисла от удивления, когда в комнату вошел Джеймс вместе с Оскаром.

Вся комната замерла. Эмма поняла, что команда «Пакс» никогда не видела Оскара, и теперь она понимала, что он может представлять собой для Алекса.

Эбби перевела взгляд на мужа, который даже остановил руку с пивом на полдороге. Он переводил взгляд с Джеймса на Оскара и обратно, затем встал, подошел к ним и протянул руку.

— Добро пожаловать домой, Оскар. Джеймс рассказал мне, что ты сделал. Отличная работа. Я рад, что ты здесь.

* * *

Когда все ушли, Джеймс настоял на том, что сделает уборку сам, чтобы Эмма могла отдохнуть. В этом деле к нему присоединился Оскар.

Закончив, Джеймс зашел в спальню. Эмма лежала, читая книгу на своем планшете.

Он плюхнулся на кровать и принялся стягивать ботинки.

— Что-нибудь хорошее?

— Как раз добралась до хорошей части. — Через секунду она добавила: — Я правда рада, что Алекс сказал Оскару.

— Мне тоже. Такие, как он, нам понадобятся.

Она села и отложила в сторону планшет.

— Что ты имеешь в виду?

Он оглянулся, как будто только сейчас вспомнив, что она тут.

— О, ничего. Просто говорю о том, что впереди еще много работы.

В ответ Эмма кивнула, все еще думая, что за его словами крылось что-то другое.

Она почти дочитала книгу, когда почувствовала, как к горлу подкатывает приступ тошноты. Это ощущение было хуже всего, что она чувствовала в космосе. Кажется, что оно поднялось откуда-то из глубины и заполнило все ее тело.

На трясущихся ногах она добралась до туалета и еле успела закрыть дверь до того, как содержимое ее желудка вырвалось наружу.

Через секунду Джеймс был уже у двери.

— Ты в порядке?

Она попыталась откашляться, освободив рот от остатков рвоты.

— Да, — ответила она между вздохами. — Я в порядке.

— Думаешь, что-то не так было с едой? Бургеры оказались сырыми?

— Нет, думаю, с едой все было в порядке.

— Салат?

— Джеймс, я в порядке.

— Зови, если что-то понадобится.

Она оставалась в туалете до тех пор, пока не почувствовала, что снова может стоять. Затем она открыла ящик своего туалетного столика и достала домашний анализатор здоровья. Прижав его к пальцу, она взяла пробу крови и стала ждать, пока пройдут все тесты.

Когда на экране появились результаты, она сразу перемотала всю обычную биохимию крови и открыла раздел с возможными заболеваниями.

ПАТОГЕНОВ НЕ ОБНАРУЖЕНО.

Эмма снова вернулась к стандартным тестам, но, судя по ним, холестерин и уровень лейкоцитов были в норме. Ее глаза расширились от удивления, когда она увидела последнюю строчку:

БЕРЕМЕННОСТЬ: ДА.

От автора

Дорогой читатель!

Спасибо, что прочитал «Холодный мир». Это моя седьмая книга, писать которую, из-за событий в моей жизни, было сложнее всего.

Рассказы являются отражениями их создателей. Они являются окном в наши убеждения, страхи и то, что нас восхищает. И иногда они отражают то состояние, в каком они были написаны. Я создавал «Холодный мир» в то время, когда в моей жизни была зима — умирала моя мать. У нее нашли редкое заболевание легких (даже два, в общем-то: PVOD и PAH^[16]). Ей было шестьдесят четыре. Мы узнали, что лечения от этих болезней не существует.

Единственным способом сохранить ей жизнь была двойная пересадка легких. Так что даже в своем ослабленном состоянии с малыми шансами на выживание она переехала, чтобы жить с Анной, Эмерсоном и мной, начала посещать предоперационную реабилитацию в Дурхэме несколько раз в неделю. Чтобы привести ее тело в подходящую для трансплантации норму, потребовалось очень много времени. После окончания периода реабилитации новой задачей стало попадание в список на трансплантацию. Естественно, что для этого отбирают пациентов в крайне тяжелом состоянии и лучшими шансами на выживание. Мы ждали неделями, потом месяцами, всегда будучи наготове, чтобы по первому же звонку везти ее в больницу. Дважды ее госпитализировали и дважды отменяли операцию. Все, что мы знали, — это то, что время уходит. Доктора в Дюке делали все возможное для того, чтобы сохранить ей жизнь, но ее тело уже не слушалось. Было такое чувство, что из человека, подарившего мне жизнь, уходит свет. Она была центром нашей семьи, вокруг которой, как планеты под воздействием гравитации, вращались все мы.

А затем, неожиданно, нам позвонили в два часа ночи. К десяти часам пересадка уже завершилась. Не передать словами, какая надежда у нас появилась. Как будто мы отошли от края глубокой пропасти. На протяжении двух дней после операции все было хорошо и анализы выглядели многообещающими. А затем судьба снова сделала крутой поворот. У матери обнаружили редкое осложнение (гипераммонемия), а затем сразу же второе (тромбоцитоз). В обоих случаях врачи сделали все, что могли, но этого было недостаточно. Она умерла через пять недель после трансплантации. Для меня, как и для персонажей «Холодного мира», как будто погасло солнце. Недели после этого были самыми темными в моей жизни. Я перестал писать и вообще что-либо делать.

Я чувствовал, что моя жизнь никогда больше не будет прежней. А может, и нет. Но в конце концов я снова начал работать. Закончив роман, я отредактировал его и снова начал ходить в офис или на ланч, в общем, заниматься всем тем, чем я занимался до этого. Иногда наступали моменты, когда жизнь бежала вперед и я забывал, что мамы больше нет. Я снимал на телефон свою двухлетнюю дочь и только потом вспоминал, что не смогу ей отправить фотографию, потому что по номеру, который высветился на экране, больше никто не ответит.

Потери оставляют после себя боль. Она неизбежна, но ты должен продолжать идти с ней ради того, кого ты потерял.

Как и для персонажей «Холодного мира», для меня снова сияет солнце, но мой мир никогда не будет прежним. Если в вашей жизни были потери, то я вас понимаю. Если нет — они еще будут. И тогда, я надеюсь, вы вспомните это письмо.

Солнце тускнеет, а иногда исчезает совсем. Но оно всегда взойдет снова. Время лечит любые раны, но то, как мы проживем эти моменты, и определяет наш характер. Мы должны заботиться друг о друге во время зим в нашей жизни. Надеюсь, вы так и поступите.

Джерри

Рэйли, Северная Каролина, 22 Октября 2018

А. Дж. Риддл

Благодарности

Я бы не смог закончить «Холодный мир» без моей восхитительной команды.

Сперва я хочу поблагодарить мою жену Анну за ее поддержку на протяжении всего нелегкого периода, пока я писал эту книгу. Последние несколько лет были трудными и требующими больших усилий, которые не каждый брак может выдержать, но я верю, что впереди нас ждут лучшие времена.

Я также хочу поблагодарить мою литературную команду, включая Дэнни и Хизер Баррот, Грей Тэн и Брайана Липсона. Писательство — это глубоко личная работа, но стать успешным автором можно только благодаря командным усилиям. Вы донесли мою книгу читателям по всему миру, а также кино- и телестудиям. Я всегда вам буду благодарен за это.

Благодарю Дэвида Гейтвуда, который отредактировал этот роман и внес в него превосходные правки и предложения. Благодарю своих первых читателей — Лизу Вайнберг, Джуди Ангстен, Фран Мэйсон и Кэрол Дюбберт, — вы помогли значительно улучшить роман. Спасибо вам за потраченное время и работу над моими книгами все эти годы.

И вам, мои читатели, без которых всего этого просто бы не было — спасибо, что следите за моей работой.

Джерри

Примечания

1

Примерно 1,5 метра.

(обратно)

2

Единица измерения давления, в основном используемая в США. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

3

Род акваланга.

(обратно)

4

Финальная игра чемпионата США по американскому футболу.

(обратно)

5

Простейший набор для спасения в открытом космосе (англ.).

(обратно)

6

Вольтрон — составной гигантский робот, в которого трансформируются герои одноименного анимационного сериала, аниме и комиксов.

(обратно)

7

Аэропорт имени Джона Кеннеди.

(обратно)

8

День независимости в США.

(обратно)

9

Примерно 256 градусов по Цельсию.

(обратно)

10

Madre (исп.) — мать.

(обратно)

11

«Мать зондов» (исп.).

(обратно)

12

Калифорнийский технологический университет.

(обратно)

13

European Space Agency — Европейское Космическое Агентство.

(обратно)

14

Японское и китайское аэрокосмические агентства.

(обратно)

15

В США — Центр профилактики и контроля заболеваний.

(обратно)

16

Легочная венооклюзионная болезнь и легочная артериальная гипертензия.

(обратно)

Оглавление

1 Эмма

2 Джеймс

3 Эмма

4 Джеймс

5 Эмма

6 Джеймс

7 Эмма

8 Джеймс

9 Эмма

10 Джеймс

11 Эмма

12 Джеймс

13 Эмма

14 Джеймс

15 Эмма

16 Джеймс

17 Эмма

18 Джеймс

19 Эмма

20 Джеймс

21 Эмма

22 Джеймс

23 Эмма

24 Джеймс

25 Эмма

26 Джеймс

27 Эмма

28 Джеймс

29 Эмма

30 Джеймс

31 Эмма

32 Джеймс

33 Эмма

34 Джеймс

35 Эмма

36 Джеймс

37 Эмма

38 Джеймс

39 Эмма

40 Джеймс

41 Эмма

42 Джеймс

43 Эмма

44 Джеймс

45 Эмма

46 Джеймс

47 Эмма

48 Джеймс

49 Эмма

50 Джеймс

51 Эмма

52 Джеймс

53 Эмма

54 Джеймс

55 Эмма

56 Джеймс

57 Эмма

58 Джеймс

59 Эмма

Эпилог

От автора

Благодарности